Удар катаны [Анатолий Анатольевич Логинов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Удар катаны

Начало всех начал

Nicht durch Reden oder Majoritätsbeschlüsse werden die großen Fragen der Zeit entschieden… — sondern durch Eisen und Blut.[1]

(Великие вопросы времени решаются не речами и резолюциями большинства, a железом и кровью)

О. фон Бисмарк. Выступление 30 сентября 1862 г.
Японский город Оцу. 29 апреля (11 мая) 1891 г.


Ранним утром 11 мая на улицы города Оцу вышли сотни людей. В некоторых школах отменили занятия — и дети, и преподаватели хотели посмотреть на наследника российского престола, посетившего их город. Царила суматоха — узкие улочки едва вмещали любопытную толпу. Порядок обеспечивали полицейские, многие из которых происходили из самурайских семей. В такой семье родился и Цуда Сандзо, воевавший на стороне императора против самураев, участвовавших в Сацумском восстании. Он стоял напряженный, словно готовясь к какому-то важнейшему поступку в жизни. Но никто из его сослуживцев ничего не замечал. Полицейским приходилось следить за порядком, сдерживая любопытных обывателей, следить за тем, чтобы жители не нарушали этикета и в то же время сами не поворачиваться спиной к проезжающему кортежу из-за требований того же этикета.

А Сандзо тем временем думал о том, что этот гайдзин — наследник престола северной империи длинноносых варваров больше похож на шпиона, готовящего вторжение в Ниппон. И при посещении памятника на холме Миюкияма[2] эти варвары вели себя совершенно непочтительно. К тому же они должны были сначала почтительно посетить императора Мэйдзи в Токио. А не ехать в Нагасаки и тем более — в Кагосиму и не шпионить, изучая их окрестности. Поэтому для блага Ниппон необходимо убить наследника. Тогда северные варвары устрашатся духа японских воинов и не нападут на его родину…

Между тем кортеж, составленный из джен-рикш, так как узкие улицы не позволяли передвигаться в конных экипажах, поравнялся с полицейским и неторопливо двинулся мимо Сандзо. Наследник варварского престола сидел на пятой по порядку повозке.

Цуда сегодня, готовясь нести службу у памятника, взял с собой вместо казенной полицейской сабли трофейную катану. Буквально парой дней раньше он и сам не пошел бы на такое нарушение, и начальники сразу наказали его за использование неуставного оружия. Но сейчас всем было не до него. А Сандзо хотел выразить своим поступком презрение престолу, нагло именующему себя императорским. Но при виде нагло улыбающегося гайдзина он не выдержал. Выхватил катану из ножен и подскочил одним прыжком к замершему от неожиданности рикше. Нанес удар по голове наследника. Катана прошлась вскользь, сбросив разрубленный котелок с головы русского наследника. Тот растерянно уставился на самурая, что-то выкрикнул. Прикрылся рукой, закрыв лицо ладонью. Но Цуда уже замахнулся для второго удара. И нанес его по шее, горизонтальным «полетом ласточки». Русский резко свалился вперед, словно кукла. А на Сандзо напали рикши. Один из них ухватил полицейского за ноги. Второй же ухитрился ударом тяжелого кулака выбить катану из рук падающего Цуда. Когда же Сандзо упал, подхватил меч и несколько раз умело ударил полицейского его собственным оружием. Не убив, но поранив и ошеломив до потери сознания…

Однако подвиг этих двух рикш несколько запоздал. Как опоздал подскочивший к повозке греческий принц Георг, пытавшийся поднять упавшего с повозки цесаревича, из шеи которого текла кровь…


Так заканчивался для России девятнадцатый век, век блестящих побед и унизительных поражений, век прогресса и контрреформации. А во что в результате превратилось это начало, изложено в мемуарах одного из морских офицеров того времени, названных «Четыре войны морского офицера». Литературно обработанный и дополненный материалами из других источников, текст это предлагается вниманию читателей[3]

Предчувствие войны

Войну начинают не военные.

Войну начинают политики.

Генерал У. Уэстморленд

Весенняя погода, установившаяся в Санкт-Петербурге в первый день мая, жителей города совсем не волновала. Никто не радовался ни пробивающейся молодой яркой зелени, ни почти по летнему теплому солнышку. Улицы оставались по-зимнему пустынными, а единственным украшением домов были траурные венки и черные траурные ленты. Темные траурные цвета преобладали и в одежде всех горожан, от рабочих и обывателей, до сановников и придворных. Двое молодых мичманов, едущих в извозчике, ничем не выделялись из общегородского фона. Черные двубортные сюртуки новенькой «визитной» формы одежды, черные фуражки без чехлов, на рукаве — едва заметная черная траурная повязка. Заметно было, что форма еще не обмялась, то есть мичманы эти еще месяц назад являлись гардемаринами Морского Корпуса и закончили его в апреле этого года.

Разговаривали они по-французски[4], чтобы не вводить в смущение извозчика обсуждаемой темой. Говорили, как и следовало ожидать, о смерти наследника в далекой варварской стране.

— Убийство наследника престола азиатскими варварами — это действительно повод для войны. При всем миролюбии Его Величества, сие обстоятельство никак не может быть проигнорировано, — горячо доказывал сидевший справа князь Владимир Владимирович Трубецкой.

— Теперь я понял, Влад, почему ты предпочел Сибирскую флотилию, — улыбнулся его собеседник — мичман Петр Иванович, носивший французскую фамилию Анжу и прозвище «Герцог Анжуйский».

— Куда же мне было деваться, коли вы, герцог, с вашим высоким баллом забрали себе единственную вакансию на броненосцы, — ответил на шутку Трубецкой. — Но я так и понимаю, что ты считаешь иначе?

— Полагаю, что все ограничится дипломатической перепиской и каким-либо репарациями, — ответил Петр. — Думаю также, англичане будут содействовать такому исходу, вплоть до угрозы своим флотом нашим эскадрам. Ибо им невыгодно укрепление наших позиций на Дальнем Востоке. Кроме того, как мы будем перебрасывать туда войска и флот? Ни промежуточных пунктов базирования, ни снабжения по суше… Владивосток, насколько я знаю, мал и не имеет никаких возможностей для снабжения и ремонта флота. Местные войска раскинуты по огромной территории и годятся только для того, чтобы гонять китайских разбойников. А из европейской части войска придется везти и снабжать морем…

— Но тогда наша честь будет унижена сильнее, чем при проигрыше Крымской войны. И Его Величество на такое не пойдет, — возразил Владимир. — А еще я тебя покритикую, Петр, за слабое знание стратегии и нынешних международных раскладов. Напомню, что у альбионцев есть враг в лице Франции, которая тоже хочет закрепиться в том районе. И французы, как мне кажется, поддержат нас с большой охотой, чтобы получить очередные приращения своих колоний. Кроме того, как я слышал, Китай весьма обеспокоен претензиями Японии на Корею. Вот вам и возможности для базирования и снабжения за счет местных средств. Флот наш, по прибытии подкреплений, например из Балтики, будет явно сильнее японского. А войск… полагаю, что против туземцев хватит небольшого экспедиционного корпуса. Как у Черняева, Скобелева и Кауфмана… — добавил он по-русски.

— Не буду спорить, Влад, не буду спорить. Ты у нас по стратегии круглое двенадцать[5] получил, тебе и карты в руки. Вообще, наше дело — стрелять и помирать. А где, как и за что — господа адмиралы скажут, — прервал спор Анжу. — Ты лучше скажи, Диму видел?

— А что Дима, — усмехнулся Трубецкой. — Дима наш весь в хлопотах. Готовится в Севастополь ехать. Ну и суженную свою туда везти собирается.

— Нам остается только завидовать князю, — снова улыбнулся Анжу. — Не так ли, князь?

— Конечно, герцог, — улыбнулся в ответ Трубецкой. Только необходимость соблюдать траурное настроение, не позволило мичманам рассмеяться в голос. То, что у их третьего приятеля, Максутова, имелась официальная невеста из семьи, связанной с судейским сословием, давно служило предметом шуток всего корпуса. И не без причины. Тройку неразлучных друзей уже с первого года обучения прозвали «мушкетерами». Причем князя Дмитрия Максутова называли Портосом, Анжу, за его французскую фамилию и второе, герцогское, прозвище — Арамисом, а Атосом, как и следовало ожидать, стал самый представительный и аристократически выглядевший из тройки неразлучников — князь Трубецкой.

— Приехали, вашсиясь, — обернувшись к седокам, объявил извозчик. Трубецкой расплатился, дав извозчику целый рубль. Тот принял денежку с поклоном, через мгновение, впрочем, передумав и заныв привычное.

— Добавить бы надо, барин. На водку.

— Лошади водку не пьют, — перебил его нытье Анжу. Пока ошеломленный извозчик придумывал ответ, мичмана выбрались из коляски. Впрочем, огорчаться «водитель кобылы» даже и не подумал. Tак как он все равно остался с изрядной прибылью, обычно за такую поездку платили максимум копеек шестьдесят.

— И все же жаль мне, Влад, что мы расстаемся, — приостановившись перед дверями парадного подъезда и поправляя сбившуюся фуражку, заметил Анжу. — Мне будет не хватать нашей компании.

— Так о чем тут думать? — наигранно изумился Трубецкой. — Надоела Маркизова лужа[6]? Меняй ее на что-нибудь другое… Дима в любом случае из нашей холостяцкой жизни выпадает. А мы вдвоем вполне можем служить вместе. Веселаго не очень рвется служить на дальнем Востоке. Меняйся и будем служить рядом.

— Ты издеваешься? Вроде бы раньше за тобой приверженности к поклонникам маркиза де Сада я не замечал, — удивленно заметил Петр. — Поменять новейший броненосец на шхуну? Этого не выдержит не только мой отец, но и моя душа. Просто разорвется, на три сотни мелких обломков. Это ты у нас прямо-таки настоящий марсофлот[7], а я без прогресса морского флота представить не могу. Так что придется тебе служить без меня в любом случае, но сейчас я хотя бы с тобой буду переписываться.

— Вот и отлично, а то страдать вздумал, — по-французски, чтобы не понял открывший двери парадного швейцар, ответил Трубецкой. — Маменьку мою не вздумай пугать, я ей сам скажу про Сибирскую флотилию. А про войну вообще ни слова, пожалуйста…

В любимом императором Гатчинском дворце царило то же траурное настроение, что и по всей России. Императрица, Мария Федоровна не выходила из своих покоев, переживая горе в одиночестве. Сам император заходить к ней опасался, учитывая ее первую реакцию на сообщение о смерти сына. Императрица, уже успевшая получить заглазное прозвание «Гневной» ругала несчастного Александра Третьего так, что стоявшие в коридоре часовые готовы были упасть в обморок. Что на самом деле чувствовал Александр, осталось тайной, но после встречи с женой он выглядел непривычно измученным. И смог прийти в привычную форму не раньше чем через полчаса, употребив в полном молчании вместе Черевиным несколько рюмок «столового вина пятьдесят восьмого нумера». После чего Александр Третий выпил стакан крепчайшего чая «по-адмиральски» и отправился в себе в рабочий кабинет. Куда, вопреки обычным привычкам императора были приглашены сразу несколько сановников. В кабинете собрались военный министр генерал Ванновский, управляющий военно-морским министерством адмирал Чихачев и генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович, председатель Государственного Совета великий князь Михаил Николаевич, министр иностранных дел Гирс и министр финансов Вышнеградский.

— Господа, вы все знаете, по какому поводу мы собрались, — войдя в кабинет, не проговорил, а можно сказать, прорычал император. Выглядевший сегодня как самый настоящий разъяренный медведь. Отчего всем присутствующим, включая великих князей, стало как-то неуютно. Словно на охоте, когда поднятый из берлоги разъяренный зверь готов ухватить в свои смертельные объятия незадачливого охотника, внезапно обнаружившего, что ружье у него не заряжено. — Поэтому я жду от вас коротких и предельно четких предложений. Начнем с военных, господа, — добавил он, окинув тяжелым взглядом присутствующих.

— Война, Ваше Императорское Величество. Иного выхода не вижу, — коротко заявил генерал Ванновский. Его поддержал генерал-адмирал.

— Мы не можем оставить без последствий столь вопиюще варварский поступок этих азиатов, — заявил Алексей Александрович. — Этого требует наша честь. Кроме того, ежели сейчас, едва ступив на тропу цивилизации, они ведут себя столь бесцеремонно. То какового будет их поведение, когда они получат в свои руки все достижения цивилизации, особенно в военном деле?

— Флот готов исполнить любой приказ Вашего Императорского Величества, — добавил Чихачев, как только великий князь замолчал.

— Я не против наказания этих варваров, — вступил в разговор Михаил Николаевич. — Но почел бы необходимым, прежде чем принимать безоговорочное решение о войне, провести консультации с остальными европейскими державами.

— Европа может постоять в сторонке со своими пожеланиями, когда русский царь мстит убийцам своего сына, — холодно ответил Александр Третий. Михаил Николаевич невольно поежился от осознания того, что ему не удалось угадать настроение своего царственного брата. Надо заметить, что Александра Третьего не зря прозвали Миротворцем. Поучаствовав в свое время в тяжелой, стоившей много крови и денег русско-турецкой войне 1877–1878 годов, победу в которой у России фактически отняли на Берлинском конгрессе, Александр Александрович предпочитал решать проблемы мирным путем. Что совсем не мешало военным экспедициям в Азии, которые отодвигали границы империи все дальше на юг. Вот только предстоящая война по трудностям доставки войск в столь дикие и отдаленные от европейской части России места, казалась Михаилу Николаевичу труднее последней войны с турками. И совсем не лишним он полагал привлечь к этой авантюре европейских союзников, чтобы перенести на них часть расходов и рисков. Впрочем, Александр Третий, похоже, его замечание услышал, обдумал и в результате повернулся к стоящему чуть в стороне от основной группы сановников Николаю Карловичу Гирсу. Невзрачный, потерявшийся на фоне остальных чиновников, министр иностранных дел, казалось, пытался остаться незамеченным государем. Но реплика великого князя Михаила разбила эти его надежды. Впрочем, министр не особо отчаивался, хотя и постарался принять максимально испуганный вид. Он-то лучше других знал об истинном отношении императора, часто выслушивавшего возражения и предложения министра иностранных дел и послушно им следующего.

— Ваше императорское величество, ваши императорские высочества, господа, — неторопливо, по-стариковски пожевав губами, начал Николай Карлович. — Начиная с момента получения первых известий о прискорбном происшествии с его императорским высочеством наследником-цесаревичем мною и моими ближайшими сотрудниками проведены консультации с послами Германии. Франции, Великобритании и Италии. Могу заверить, что все послы передали мне заверения от их правительств в полной поддержке любого нашего решения по налагаемым на японцев репрессалиям. Отдельно следует отметить заверения германского посла фон Швайница и французского посла маркиза де Монтебелло во всемерной поддержке и возможно участии в нашей военной экспедиции против Японии…

— Но это же совершенно меняет дело, — перебил министра великий князь Михаил. — Тройственная экспедиция наших флотов и войск позволит нам иметь гарантированное превосходство над японцами и закончить боевые действия в кратчайшие сроки.

— А что скажет Иван Алексеевич? — неожиданно спросил император министра финансов.

— Ваше Императорское Величество, как верноподанный и россиянин не могу не поддержать требования о необходимости наказания японцев. Но по должности своей печалюсь о том, что финансирование этого мероприятия вызовет дефицит бюджета этого года и обнищание нашего денежного запаса, — заметив, что Александр начинает злиться, Вышнеградский закруглил свою речь оптимистичным заявлением. — Но деньги найдем. Столько, сколько потребуется.

— Хорошо, Иван Алексеевич, — милостиво кивнул Александр Третий. За время разговора он явно успокоился и теперь больше напоминал себя — обычного, благодушного на вид увальня, робкого при разговоре с сановниками, вот только глаза по-прежнему смотрели недобро. — Полагаю, господа, что вопрос участия германских и французских сил в… репрессалиях, — «Миротворец» предпочел очередной раз не произносить нелюбимого им слова, — обсудить и подготовить. Николай Карлович, вам два дня на подготовку, — обратился Александр к Гирсу. — Жду доклада. Военному и морскому ведомству в те же сроки подготовить все необходимое и начать подготовку к… экспедиции… Алексей, — словно вспомнив о чем-то важном, император внезапно обернулся к генерал-адмиралу, — что у нас с Сибирской и Тихоокеанской флотилиями?

— Сразу после… события… вице-адмирал Назимов, контр-адмирал Басаргин и генерал-майор Барятинский решили вывести все корабли из японских портов во Владивосток, — ответил великий князь Алексей. — Поскольку японский флот имеет всего один устаревший казематный броненосец[8], один броненосный крейсер второго ранга, три бронепалубных крейсера, пять корветов, пять канонерских лодок и шестнадцать миноносцев и миноносок, то наши силы на море можно считать незначительно уступающими противнику. Наш флот в настоящее время состоит из четырех крейсеров первого ранга, трех крейсеров второго, четырех морских канонерских лодок, двух миноносцев и восьми миноносок. Силы значительные, но для проведения военной экспедиции требуется их усиление.

— В таком случае проработайте с Николаем Матвеевичем — царь кивнул Чихачеву, — возможность отправки на Дальний Восток двух наших эскадренных броненосцев и необходимого числа крейсеров. Полагаю, при дружественном отношении Германии и нейтралитете Британии на Балтике можно будет обойтись только мониторами и канонерскими лодками. И не забудьте посчитать вместе с военным министерством необходимое количество транспортов для перевозки войск и грузов, — на несколько минут, пока император что-то обдумывал, в кабинете царила прерываемая только дыханием присутствующих тишина. — Николай Карлович, полагаю необходимым довести до послов всех держав, что войны мы объявлять не будем. Потому что это будет не война, а военная экспедиция по покаранию варварского нецивилизованного государства. Вам же, — он повернулся к военному министру, — предлагаю рассмотреть возможность участия в этой экспедиции сводного пехотного полка лейб-гвардии, стрелкового полка и стрелковых батальонов гвардии и … в Японии же много гор? — уточнил царь и, в ответ на подтверждение Ванновского, добавил — и части с Кавказа возьмите. Им к такой местности не привыкать и горная артиллерия у них есть. На сем, господа мы наш импровизированный военный совет закончим. Через два дня жду ваших предложений.

Попрощавшись, все, кроме генерал-адмирала, который решился зайти к императрице, отправились к стоящим в ожидании каретам, готовым отвезти сановников на вокзал. Чихачев и Ванновский шли последними и, оставшись тет-а-тет, печально вздохнули, переглянулись и кивнули друг другу. Без слов. Такие сроки для исполнения документов им не ставили даже во время войны. Очевидно, государь сейчас настолько разгневан, что не пожелает ждать и прислушиваться к голосу разума.

— Что будете делать? — спросил неожиданно Чихачев.

— Посажу всех умников из Главного Штаба за расчеты, а всех остальных за оформление, — честно ответил Ванновский.

— Да, придется своих тоже напрячь, — согласился Чихачев.

— Ничего, не поспят пару ночей, но сделают, — заявил военный министр.

Он, как истинно армейский профессионал, оказался прав. К вечеру вторых суток на столе Александра Третьего лежало две красиво оформленные папки с документами из военного и военно-морского министерств. Дело в том, что Александр Третий всегда предпочитал работу с документами разговору с сановниками. Причем работал он именно по ночам, часто засиживаясь до трех часов утра. Специальный слуга следил, за тем, чтобы царь лег спать не позднее этого времени. Вот и сегодня Александру предстояла очередная бессонная ночь. Чему, надо признаться, он был даже рад, ибо работа позволяла отвлечься от печальных размышлений…

Большой аврал

Как известно, зима и война на Руси всегда начинаются совершенно внезапно.

Приписывается адмиралу Е.И Алексееву.
Помни войну!

Адмирал С. О. Макаров
Небольшой пароходик, бодро дымя, бежал по морю. Финский залив совсем недавно освободился от ледяного покрова, сковывавшего его в течение почти полугода, и яркое не по-весеннему солнце отражалось на спокойной поверхности Маркизовой лужи. Слева, в туманной дымке, виднелись дома и дачи Стрельны и Петергофа. Справа стоявший на палубе мичман видел рощи и парки Сестрорецка. Через некоторое время впереди, накрытый сверху, словно покрывалом, тяжелой дымной тучей появился низкий остров Котлин, окруженный разбросанными по маленьким островам фортами. Гранитные крепости сторожили подходы к Кронштадту, зорко вглядываясь в морские дали глазами наблюдателей и дулами артиллерийских орудий. Заметив на ближайшем островке яркую искорку отразившегося от линзы бинокля солнечного луча, Петр с трудом удержался, чтобы не помахать наблюдателю. Но сдержался, представив, как неуместно будет такое явное выражение чувств у морского офицера. Уже не шалуна-гардемарина, а серьезного и ответственного молодого офицера, которого ждет служба на новейшем броненосце Балтийского флота. Не простая служба, а скорее всего настоящее морское путешествие «за три моря» и война с японским флотом. О возможности такой экспедиции говорили во всех салонах столицы, в офицерских собраниях гвардейских полков и даже в трактирах. И только газеты хранили полное, но весьма красноречивое молчание. Отчего любой читатель понимал, что тут не обошлось без цензурных ограничений, и был готов поверить в любые слухи. Однако мичман Анжу относился к той сравнительно небольшой группе людей, загадочно молчащих в ответ на расспросы о ходящих слухах и твердо знающих, насколько они реальны. Он твердо знал, что едет служить на корабль, который спешно готовится к дальнему плаванию к берегам Японии. К экспедиции, которая там, далеко, за тысячи миль от балтийских берегов, закончится боем. Будут греметь пушки и литься кровь. А здесь, в Петербурге будут читать об этом в газетах и ругать цензуру, не пропускающую в печать подробности боевых действий.

Пароход тем временем добрался до места назначения, ошвартовавшись у длинного деревянного мола. Анжу, за которым следовал стюард, нанятый для переноски вещей до извозчика, быстро спустился на землю и поспешил нанять первый из стоящих в ожидании пассажиров экипажей.

После блестящего столичного Петербурга Кронштадт выглядел одним из тысяч глухих провинциальных городишек, которых немало разбросано по необъятной территории России. Но практически сразу любой наблюдатель видел специфические отличия, отличающие его от всех остальных населенных пунктов не только российских, но и всего мира. Первое из них Петр вспомнил сразу, едва только извозчик стронул с места свою пегую кобылу. Под колесами экипажа загремели железные шестиугольные плиты, которыми, вместо общепринятых дубовых, была выложена мостовая по всему Кронштадту. Как рассказывали Анжу во время морской практики на блокшиве «Рюрик», это новшество ввел предыдущий генерал-адмирал, великий князь Константин, который заботился не только о флоте, но и о его базе. Пока экипаж ехал по улицам к военной гавани, Петр успел заметить, что за плитками следят плохо. Среди них уже попадались уже покореженные, с торчащими вверх острыми краями, способными поранить ноги лошадей. Заодно мичман снова ощутил и второе специфическое коренное отличие Кронштадта от обычных городов. Отличие, определяющееся его ролью, как основной базы флота. Это — матросы. В одиночку, и целыми ротами марширующие в строю, безоружные и вооруженные. Матросы встречались буквально на каждом дюйме любой улицы. Ежеминутно слышались команды: — Смирно, равнение направо! Смирно, равнение налево! — и Анжу почти всю дорогу не отрывал руки от козырька фуражки, отвечая на отдаваемую честь.

Наконец показался небольшой сквер, разбитый возле Военной гавани. Объехав памятник Петру Великому с огромной бронзовой фигурой Императора и лаконичной надписью на пьедестале: «Место сие хранить яко зеницу ока», извозчик подвез мичмана к пристани. У которой, к огорчению Петра, не оказалось ни одного катера с кораблей. Но, компенсируя отсутствие военных катеров и шлюпок, у пристани стояли несколько яликов, хозяева которых наперебой предлагали свои услуги. Наняв ялик, Анжу приказал везти себя на броненосец «Император Николай I». Корабль серой громадой возвышался у мола, как раз против пристани, у так называемых «лесных ворот» Военной гавани, облепленный баржами и плавучими кранами. Старик-владелец ялика неторопливо шевелил веслами, подгоняя свое плавающее средство к кораблю, словно давая Петру время внимательно рассмотреть броненосец.

«Император Николай I» был вторым в серии новейших «броненосных таранов». Теперь в составе Балтийского флота кроме старого броненосца «Петр Великий», броненосных и полуброненосных фрегатов — крейсеров, а также откровенно устаревших мониторов и плавучих батарей, появилось два новых неплохо вооруженных и бронированных корабля. Правда, слышал Петр Иванович и критические высказывания об этих судах. Критики указывали на разнотипность двух кораблей, слабые механизмы, не позволяющие развивать проектную скорость и неполную защиту компаундной броней. Тем более, что на «Николая» ее ставили до сих пор, поскольку в Кронштадт корабль прибыл с частично установленными броневыми плитами и наскоро собранными главными машинами. Проведенные в октябре ходовые испытания, как слышал Анжу, выявили необходимость существенной доработки энергетической установки. Установка броневых плит возобновилась только первого ноября и продолжалась до сих пор. Но несмотря на сильное опоздание в готовности этого корабля, было приказано во что бы то ни стало приготовить его к походу. Назначение командиром корабля капитана первого ранга Якова Аполлоновича Гильтебрандта, моряка блестящей репутации, энергичного, требовательного и строгого, укрепляло уверенность, что корабль будет готов к сроку. Это было тем более необходимо, что он входил в состав самого ядра формирующейся Второй Тихоокеанской эскадры — дивизиона броненосцев.

Ялик подошел к трапу броненосца. Анжу оглушил шум, грохот и визг от работающих двигателей крана, устанавливающего броневые плиты, сотен молотов, сверл и зубил. На палубе можно было разговаривать, лишь подойдя вплотную друг к другу, и крича в ухо. Повсюду дымили горны, в которых грелись заклепки. Под ногами путались сновавшие по всем направлениям мальчишки, несущие рабочим раскаленные докрасна заклепки. Грязь повсюду была неописуемая. Кучки угля и обрезки металла лежали прямо на палубе, которая еще не была крыта деревом.

Анжу прошел по палубе до надстройки, лавируя между грудами навороченных канатов и угля, стараясь не столкнуться с грязными рабочими или с несущимся с раскаленной заклепкой мальчишкой, и спустился вниз. Там грохот стал еще оглушительнее. Петр спросил дорогу у пробегавшего мимо матроса и прошел в кают-компанию. Где застал старшего офицера корабля, капитана второго ранга Всеволода Федоровича Руднева, сидящего за простым некрашеным столом и прихлебывающего чай. Представление ему и затем командиру корабля прошло по-деловому и заняло очень мало времени. А через несколько минут мичман вновь стоял перед старшим офицером, ожидая указаний.

— Идите в вашу каюту, вестовой вам ее покажет. Переоденьтесь во что-нибудь рабочее постарее и возвращайтесь сюда, — приказал старший офицер.

«Легко сказать „переодеться в старое“, — подумал Петр. — Откуда могло быть что-то старое у мичмана, недавно выпущенного из Морского корпуса? Не визитный же сюртук надевать?»

Впрочем, добравшись до каюты, он раздумывал недолго. Сняв крахмальный воротничок и манжеты, мичман вновь предстал перед Рудневым в том же блестящем белоснежном кителе, в котором являлся ему и командиру несколько минут тому назад, и в котором не стыдно было бы даже появиться на балу. Всеволод Федорович осмотрел Анжу с ног до головы. Причем с таким выражением лица, словно видел перед собой не мичмана, а как минимум — жабу.

— Неужели у вас нет ничего похуже и постарее?

— Никак нет, — ответил Петр.

— В таком случае, как я понимаю, скоро будет, — неожиданно улыбнулся он, — скажите старшему боцману, что я приказал отпустить в ваше распоряжение одного унтер-офицера и восемь человек матросов с двумя брандспойтами. Надо проверить междудонное пространство, возможно что после последнего испытания на ходу туда просочилась вода. Поручаю вам проверить состояние дна, откачать оттуда воду и очистить его.

— Есть, — коротко ответил Анжу и отправился разыскивать старшего боцмана.

Руднев был прав, сказав, что у мичмана скоро будет старое и дранное рабочее обмундирование. Всего через каких-нибудь полчаса Петр уже не выделялся на фоне рабочих и команды броненосца своим блестящим и белоснежным видом. А его новенький костюм покрылся самыми живописными пятнами угля, сурика, машинного масла и самой неаппетитной грязи, и в некоторых местах, особенно на рукавах, уже появились и дыры.

Эта его первая работа на броненосце навсегда запомнилась молодому мичману. Приходилось работать в страшной духоте, в низком междудонном пространстве, где можно было стоять, лишь согнувшись в три погибели, пролезая туда сквозь узкие горловины. Застоявшаяся вода, которую выкачивали брандспойтами, издавала отвратительный запах. Доказывавший, что рабочие, работавшие тут, пользовались междудонным пространством для целей, которым эта часть корабля отнюдь предназначена не была и для которых на судне имелись учреждения, носящие совершенно иное название. В этой зловонной жидкости плавала масса всевозможной дряни и мусора, помпы часто засорялись, и их приходилось чистить. Затем рабочие подтягивали кингстоны и зачеканивали обнаружившиеся места, из которых просачивалась вода. После проверки очередного отсека, немного передохнув, рабочая команда отправлялась в следующий. И все повторялось сначала. Но эти первые впечатления на первом корабле, на котором ему довелось служить, эта проза действительности, столь не гармонирующая с поэтическими мечтами мичмана, назначенного на корабль, идущий на войну, нисколько его не обескуражили. Выбравшись поздно вечером из этой преисподней на верхнюю палубу Петр наслаждением, разминая спину, вдыхал чистый воздух. Если, конечно, воздух в Кронштадтской гавани, полный дымов из труб военных кораблей, миазмов, приносимых ветром с суши и поднимающихся с застоявшейся воды, можно было назвать считаться чистым. Отдыхая он в тоже время с чувством глубокого удовлетворения рассматривал свой разодранный и покрытый пятнами китель. И думал, что если бы кто-нибудь предложил бы сейчас променять вонючее междудонное пространство броненосца на блестящую палубу императорской яхты, он совершенно осознанно отверг бы это предложение…

А дальше потянулись быстро пролетающие один за другим дни, заполненные служебными заботами и хлопотами. Петр смог увидеть, как ловко управляя действиями крановщика, ластовый капитан[9] такелажмейстер порта Поздеев подводил висящую на талях броневую плиту. Работа была, бесспорно, ювелирная. Требовалось подвести плиту вплотную к борту таким образом, чтобы броневые болты пришлись бы как раз против просверленных для них в борту дыр. И это требовалось делать управляя положением плиты в трех плоскостях через посредника и представляя всю работу в уме. Причем малейшее отклонение в одной из плоскостей сводило на нет всю работу. Но такелажмейстер и крановщик оказались настоящими виртуозами своего дела, поэтому к восемнадцатому мая установили все плиты бронепояса и барбета на место. После чего рабочие зачеканили стыки и несколько дней большая часть команды занималась покраской борта.

Наконец настал день, когда покраска была закончена, а работы на борту в основном завершены. Обрадованный этим Анжу обдумывал возможность отпросится в увольнение на берег, когда совершенно неожиданно его вызвал командир корабля.

— Петр Иванович, — после обмена приветствиями начал разговор Яков Аполлонович, рассматривая живописный костюм мичмана. Напоминавшего, если судить по отражению в зеркале, настоящего неаполитанского лаццароне[10]. — Вы у нас совсем заработались и даже на берег не сходите. К тому же слегка запустили свое обмундирование, что в свете предстоящего визита французской эскадры не есть хорошо. Посему, возьмите-ка сейчас своего вестового, получите деньги у ревизора в счет будущего жалования и отправляйтесь к «старине Шварцу». Он вам быстро и недорого построит новые мундиры первого срока, — улыбнувшись, Гильтебрандт пояснил, как найти этого, широко известного в узких кругах, умелого портного. И отпустил Анжу заниматься обновлением гардероба, а заодно отдохнуть на земле от корабельной сутолоки.

Пока мичман Анжу строил себе новый мундир, он сумел узнать кое-что и о предстоящем визите. Как оказалось, идея дальнего плавания французской Эскадры Севера появилась в августе 1890 года. В марте текущего года все вопросы, связанные с этим визитом, были решены. И к началу июля в Кронштадт должна была прибыть эскадра в составе броненосцев «Марсо» и «Маренго», броненосцев береговой обороны «Рекэн», «Фюрьо», крейсера «Сюркуф» и торпедного авизо с миноносцем. Конечно, прежде чем добраться до Кронштадта, французская эскадра планировала посетить Копенгаген и Стокгольм, но главная цель предприятия всё же находилась в России. Как решил для себя Петр, время визита было выбрано специально. Примерно к этому времени планировалась готовность Второй Тихоокеанской эскадры. А также и армейского экспедиционного корпуса, для перевозки которого уже начали прибывать первые зафрахтованные пароходы в дополнение к судам Добровольческого флота.

Готовящийся к походу броненосец уже несколько раз выходил в море, проводя испытания артиллерийских установок и корпуса стрельбой. Кроме этих редких походов, все остальное время занимала погрузка разнообразного снаряжения, боеприпасов, приведение в идеальный порядок всех заведований, чистка «медяшки», покраска всего подряд и подготовка к параду. Наконец, одиннадцатого июля полностью подготовленный к бою, походу и показу корабль принял участие в морском параде, проведенном в честь прибытия в Кронштадт эскадры французских кораблей под командованием адмирала Жерве. Несмотря на продолжающийся траур, встретили французов пышно и даже весело. Гремели залпы салютов и отрываемых бутылок шампанского, экскурсии штатские и военные, посещали французские и русские корабли. Пока же в Кронштадте и Петербурге проходили торжественные мероприятия в честь французских моряков, дипломаты обеих стран вели свою работу. Сам император Александр III спустя два дня посетил эскадру и приветствовал французских моряков, выслушав «революционный гимн» — «Марсельезу» стоя по стойке смирно и с обнаженной головой.

«Визит этот прошёл с несомненным успехом, — писал адмирал Жерве в своем донесении, — … выражение симпатий к Франции превзошло самые оптимистичные ожидания». 24 июля (5 августа) французская эскадра перешла из Кронштадта в Бьеркэ. А ещё через три дня, закончив прием угля и все работы по подготовке к обратному переходу, она отправилась к родным берегам в сопровождении целой эскадры российских кораблей и судов.

В составе Второй Тихоокеанской эскадры под командованием вице-адмирала Казнакова к берегам далекой Японии отправились броненосцы «Император Александр II», «Император Николай I», крейсера первого ранга «Дмитрий Донской» и «Герцог Эдинбургский», крейсера второго ранга «Разбойник», «Крейсер», «Пластун», «Вестник» и минный крейсер «Лейтенант Ильин». Кроме боевых кораблей, эскадру сопровождали больше двух дюжин судов — транспортов для перевозки войск и снабжения. На транспортных судах в далекое плавание отправились лейб-гвардии стрелковая бригада, сводная лейб-гвардии пехотная дивизия и две артиллерийские бригады.

Лондонские туманы, берлинские планы и парижские каштаны

На политическом горизонте, так же как и на небосклоне, самые сильные грозы образуются всегда в самые ясные дни.

П. Буаст
Лондон, столичный город раскинувшейся на половину мира империи «над которой не заходило солнце», при ближайшем рассмотрении выглядел не столь импозантно, как на парадных фотографиях и в романтических описаниях. Проезжая по улицам, а точнее — пробиваясь сквозь пробки и лавирующих прямо среди экипажей прохожих, пассажир типичного лондонского кэба успевал и надышаться и насмотреться на реальный облик города. Надышаться воздухом, в котором дыма от бесчисленных труб, испарений с Темзы и вони от химических производств, отходов и потеющих человеческих тел было больше, чем кислорода. И это даже не в дни, когда над городом стоял смог… Насмотреться на серые, закопченные здания и мелькающих среди прохожих оборванных бродяг-попрошаек и немногим лучше выглядевших уличных продавцов еды, цветов и прочих необходимых мелочей. Нет, конечно, имелись в городе и престижные районы, почище и застроенные респектабельными домами и особняками, заселенными не менее респектабельными обитателями. Но и жители этих районов — Кенсингтона, Бейсуотера, Мейфера, Белгравии — опасались голодранцев, живущих рядом, часто вообще за углом. Эти опасения часто сочетались со злостью и обвинениями в том, что бедняки сами виноваты в собственной нищете. Вот если бы не пили, молились усерднее и работали лучше, глядишь и жили бы лучше… Впрочем, существовали и другие взгляды на решение проблем нищеты. Например, увеличить количество колоний и протекторатов. Чтобы и наконец на англичанина работали иностранцы, а англосаксы занимались тем, предписано им богом — управлением. На крайний случай остается еще добровольно-принудительная эмиграция в колонии. Вот только колонии хотелось иметь не одной Британии. На Африку нацелилась Франция, в Америке палки вставляли США, в Европе поднимала голову Германия, в Азии в опасной близости от Индии появились русские полки. И в протектораты никто добровольно никто не рвался, а сил принудить у империи не хватало… Поэтому приходилось прибегать к дипломатии и разведке, тайным операциям, подкупам и провоцированию мятежей и прочим достойным англосаксонского джентльмена делам. Впрочем, премьер-министр Роберт Гаскойн-Сессил, маркиз Солсберри лично предпочитал дипломатию, но отнюдь не запрещал инициативы подчиненных. Которые сейчас и обсуждали в различных клубах сложившуюся ситуацию и возможные действия или бездействия Британии. Сам же премьер-министр трясся в вагоне специального поезда, едущего от Пэддингтонского вокзала к небольшому вокзальчику в поселке Слау. Неподалеку от которого, в Виндзорском замке, жила после смерти своего любимого мужа королева Виктория.

Прибывшего премьер-министра встретил личный секретарь и фаворит королевы, индус Абдул Карим. Почтительно поздоровавшись, он предложил поспешить. Намекнув, между прочим, что Его Величество подготовлена, но все равно очень расстроена. Несколько минут езды по великолепному, недавно отремонтированному шоссе — и впереди стали различимы сначала башни, а потом и стены резиденции…

— О, вот вы и вы, уважаемый маркиз. Проходите, Роберт, присаживайтесь вот тут рядом. Хорошая погода, не правда ли? — Виктория встретила Гаскойн-Сессила приветливо и, вопреки намекам индуса, выглядела спокойной. Или успокоившейся. Отчего маркиз сразу почувствовал возможное «приближение бури». — Да, Роберт, никак нельзя ожидать, чтобы жизнь постоянно оставалась безмятежной. Какая ужасная трагедия… Несчастная Дагмар[11]. Как печально для нее — потерять своего сына, — королева говорила спокойным тоном, настолько контрастирующим со смыслом слов, что Гаскойн-Сессил почувствовал легкую панику. — Какая печальная новость для моей любимой внучки Алисы, — в уголках ее глаз мелькнули капельки слез, которые она поспешно промокнула платочком. — Но не будем терять время на обсуждение столь незначительных семейных неприятностей, — королева продолжала выглядеть старой бабашкой, но в тоне ее промелькнула сталь. — Что собирается предпринять Мое правительство в сложившейся ситуации?

— Ваше Величество, пока определенного решения не принято, — неторопливо, внимательно наблюдая за реакцией королевы, ответил маркиз. — Большинство склоняется к намерению предложить посредничество и решить этот вопрос путем мирных переговоров при нашем участии. Есть также предложение соблюсти строгий нейтралитет, не мешать и не помогать русским в их намерениях отомстить за убийство наследника престола. Первое предложение, к моему сожалению, скорее всего, будет отвергнуто упрямыми русскими. Второе… ничего не решает, мы отдаем всю инициативу в руки русских и просто смотрим на то, что происходит.

— Мой Альберт может быть поддержал бы это предложение, — умилилась королева, вспомнив о покойном любимом муже. — Он так ратовал за мир в деле с этим пароходом[12]. Но сейчас другая ситуация. Убийство наследника престола… пусть не совсем цивилизованной, но европейской страны, нашего родственника, наконец, не может и не должно остаться безнаказанным. Русские хотят очередной раз повоевать с азиатскими варварами? Пусть воюют. Нам же необходимо подготовиться к послевоенному миру. Пусть даже русские смогут привлечь к этому немцев и французов. Пусть. Долго такой противоестественный союз не продержится. Вспомните Берлинский конгресс, Роберт…

— Это гениально, Ваше Величество, — польстил королеве маркиз Солсберри. Подумав в тоже время, чтопредварительные разговоры племянника с Абдул Каримом не прошли даром. — Я думаю, что доведенная до правительства и парламента ваша, Ваше Величество, точка зрения поможет нам разрешить сложившуюся ситуацию без внутриполитических потрясений.

— Это хорошо, маркиз. Сами понимаете, что к старости начинаешь ценить спокойствие и тишину, — Выпьете со мной чашечку чая? Мунши, — фамильярно обратилась она к секретарю, назвав его не по имени, а по прозвищу, — прикажи подать чай мне и маркизу…

Бурные дебаты в парламенте продолжались всего лишь один день, после чего депутаты практически единодушно поддержали предложение о соблюдении благожелательного нейтралитета по отношению к русско-японскому конфликту. Причем никаких ограничений на возможность фрахта русскими или японцами английских пароходов наложено не было, хотя первоначально часть депутатов от партии вигов и настаивала на принятии такого постановления…

Берлин, столица Германской империи, уступал блеску великих столиц, вроде Лондона, Парижа, Вены или Санкт-Петербурга. Он представал перед глазами гостей не в виде блестящей столицы империи, а в основном городом десятков заводов и домов для рабочих. Кайзер же Германского Рейха Вильгельм Второй хотел, чтобы Берлин был признан «самым прекрасным городом в мире», для чего он должен был стать городом памятников, проспектов, величественных зданий и фонтанов. Но пока, как он сам признавал: «В Берлине нет ничего, что могло бы привлечь иностранца, за исключением нескольких музеев, замков и солдат». Возможно, именно поэтому сам кайзер постоянно стремился куда-нибудь уехать из своей столицы под любым предлогом. Даже удивительно, что телеграмма из Японии, рассказывающая о печальном происшествии с наследником российского престола, застала его в Городском дворце, в который он только недавно возвратился из Бремена. Причем первой реакцией его на полученное известие, если верить записям в дневнике генерала Вальдерзее, были невольно вырвавшиеся слова.

— О, нет! Неужели «северное путешествие» придется отменить?

Но срочно вызванных во дворец канцлера Лео фон Каприви и статс-секретаря (министра) иностранных дел Марешаля фон Биберштейна он встретил в приподнятом активном настроении. Приказав объявить по всей империи трехнедельный траур и отправить российскому императору послания с выражением сочувствия, Вильгельм потребовал немедленного ответа на вопрос, что следует предпринять. Вогнав в ступор Марешаля и даже ко всему привычного канцлера, который только недавно снял генеральские погоны.

— Ничего не можете без меня решить, — пожаловался кайзер. — Нам необходимо обязательно поддержать русских, если они решат наказать японцев и объявить войну. Возможно даже отправить союзный контингент, который будет воевать вместе с русскими.

— Но, Ваше Величество, — попытался возразить Марешаль, — у нас нет никаких причин поддерживать русских…

— И это говорите мне вы, статс-секретарь имперского правительства! — возмутился Вильгельм. — Ваш предшественник дал бы мне другой совет, даже не раздумывая. Пусть мы не подписывали ни договора перестраховки, ни каких-либо союзных обязательств, но мы должны быть едины в борьбе с желтой угрозой. Кроме того, помощь русским может предотвратить их сближение с французами…

— Полностью поддерживаю вас, мой кайзер, — поспешил согласиться Каприви. — Но необходимо, как мне кажется, первоначально убедиться, что русские действительно будут действовать военной силой. Не помешает также уточнить у армейской и флотской разведок, не могут ли русские нанести поражение японцам имеющимися у них в наличии на Дальнем Востоке силами. В таком случае наш жест…

— В таком случае наш жест станет символом нашего дружелюбия, — перебил канцлера Вильгельм. — Дополнительным аргументом для отказа русских от сближения с Францией. Неужели вы не можете этого понять, майне херрен? Нам не просто необходимо послать такой меморандум. Нам необходимо опередить французов. Германии не нужен союз между Россией и любым другим европейским государством.

— Вы совершенно правы, мой кайзер, — поспешно вступил в разговор фон Биберштейн. — Я прикажу немедленно составить меморандум в подобном духе для отправки в Санкт-Петербург и встречусь с графом Шуваловым[13], чтобы заверить его в нашей безусловной поддержке.

— Вы правильно меня поняли, Марешаль, — ласково улыбнулся Вильгельм. — Отправляйтесь и работайте… А вас, Лео, я попрошу остаться, — попросил он фон Каприви.

— Как вы полагаете, Лео, — опять фамильярно обратился кайзер к канцлеру, — что мы сможем получить от нашей помощи русским?

— Сложно сказать, Ваше Величество, — задумался канцлер. — Торговый договор в первую очередь. Возможно, новый договор перестраховки… Если он нам нужен… Или… Возможность договорится с Британией, — осенило вдруг Каприви, — в зависимости от английских намерений. Можно будет либо отказаться от совместных действий с русскими, якобы под давлением англичан… либо ограничить русские притязания, действуя совместно, а потом выдвинув свои претензии. Предложить, в обмен на двусторонние договоренности, поддержать англичан, организовав новый Берлинский конгресс. К тому же, при любом исходе, будет проще выбить из рейхстага ассигнования на строительство новых кораблей, — Лео вспомнил, как еще недавно, командуя флотом[14], пытался выбить деньги на программу постройки десяти броненосных фрегатов.

— Это тоже, Лео, это тоже. Но самый хороший итог будет, если мы договоримся с англичанами. И тогда… даже мышь не посмеет пошевелиться в Европе без нашего согласия, — бравурные нотки в голосе кайзера не услышал бы только глухой. — Пусть Марешаль разговаривает с русскими, а тебя я попрошу лично переговорить с Мале[15]. Доведи до него наш взгляд на положение вещей и намекни на возможные варианты. Пусть свяжется с Форин оффисом и передаст наши предложения.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — канцлер изобразил бравого военного. — Только… Ваше Величество, а вы не пожелали отправить личное послание Его Величеству королеве Виктории?

— Конечно, мой дорогой Лео, сразу, как обдумал случившееся, — как обычно, кайзер автоматически и без сомнений присвоил идею канцлера себе. После чего, попрощавшись, отпустил канцлера. Но вместо того, чтобы написать письмо, приказал адъютанту вызвать командующего флотом адмирала фон дер Гольца и капитана цур зее Тирпица, исполняющего обязанности начальника штаба верховного командования флота. Решить, какие корабли можно будет в случае необходимости отправить в дальнее плавание, кроме бронепалубных крейсеров «Ирэн» и «Принцесс Вильгельм». Эти два скоростных восемнадцатиузловых крейсера с пятнадцатисантиметровыми орудиями являлись безальтернативными кандидатами. А вот с остальными требовалось срочно разобраться. Как оказалось, пригодных для такой экспедиции кораблей имелось совсем немного. Причем броненосцы посылать смысла не было в любом случае из-за отсутствия на море достойного противника. Почетное право перестреливаться с береговой обороной японцев кайзер планировал предоставить русским. Которым придется этим заниматься в любом случае, как одним, так и при наличии союзника или союзников.

Мысль о возможных союзниках закономерно привела кайзера к размышлениям о возможности примирения с французами. Первая попытка состоялась в феврале текущего года. С визитом в Париж отправились вдовствующая императрица Виктория, мать Вильгельма, с дочерью Маргаритой в сопровождении большой свиты, включавшей и несколько доверенных лиц кайзера. Поводом для поездки послужило желание императрицы выразить личную благодарность французским художникам, согласившимся показать свои картины на планировавшейся в Берлине выставке. Истинной целью — узнать мнение французов о возможности сближения двух стран. Первые несколько дней визита прошли спокойно, но затем буланжисты[16] устроили демонстрацию протеста. После этого в прессе появились антигерманские статьи. Дело дошло до беспорядков на улицах и Виктория поспешила уехать к матери в Лондон. Теперь, по мысли Вильгельма, появились перспективные возможности в виде совместного участия в боевых действиях. Вплоть до возможного появления взаимной симпатии или даже, чем черт не шутит, боевого братства и отказа от реванша. Именно этого, а вовсе не новой войны с Францией хотел кайзер…

В Париже, как всегда весной, в апреле — мае, цвели каштаны. Весеннее веселое настроение парижан и гостей столицы не смогло омрачить даже полученное известие о гибели наследника русского престола где-то далеко, в глубине дикой и варварской Азии. Даже объявленный правительством трехнедельный траур ничуть не мешал работе якобы закрытых на это время кафешантанов и ресторанов. Разве что посетителей впускали теперь не через парадный вход, а через черный. Что придавало посещению этих заведений, по мнению многих завсегдатаев, дополнительную пикантность. Полиция делала вид, что не замечает нарушений…

Однако ни президенту Франции Сади Карно, ни премьер-министру Шарлю-Луи де Фрейсине было совершенно не до развлечений парижан во время траура. Перед ними стояли куда более важные проблемы. 6 мая произошла публичная церемония продления Тройственного союза Германии, Австро-Венгрии и Италии, сопровождавшаяся демонстративно-показными изъявлениями дружбы между его участниками и Англией. Учитывая, что Россия имела традиционные хорошие отношения с Германией, такая ситуация грозила Франции полной политической изоляцией. А опыт франко-прусской войны показывал, что французская армия неспособна в одиночку противостоять даже одной германской армии и уж тем более — армиям сразу трех держав. Единственная надежда оставалась на то, что установление полной гегемонии Германии в Европе опасно еще и для России. Отказ Германии и Австрии продлить «договор трех императоров» и все усиливающиеся признаки охлаждения русско-германских отношений давали шанс на заключение военного союза между республикой и Русской империей. И президент с премьер-министром делали все, чтобы этот шанс использовать. От предоставления русским займов, в которых им отказали немцы, до установления дружеских отношений между военными кругами двух стран. Чему, кстати, должен был способствовать и визит Северной эскадры флота Франции в Кронштадт, переговоры о котором начались в августе прошлого 1890 года. Вот и случившееся печальное событие с наследником необходимо было использовать для укрепления отношений с Россией и ее императором. Для обсуждения этого вопроса встретились в Елисейском дворце Карно и Фрейсине.

Конституция Третьей республики оставляла за президентом в основном представительские функции и почти никаких прав в управлении страной. Но Карно умело пользовался своим заслуженным авторитетом и популярностью для согласования позиций политических сил и снижения накала внутриполитической борьбы. И Фрейсине, как опытный политик, четвертый раз занимавший пост премьера, хотел использовать этот авторитет президента для обеспечения поддержки в сложившейся сложной политической обстановке. Необходимо заметить, что Шарль-Луи занимал еще и пост военного министра. Причем военным министром он стал еще в 1888 году и с тех пор занимал его в нескольких сменявших друг друга составах правительства. При нем был установлен срок службы в три года, создан Высший Военный Совет и учрежден пост начальника Главного штаба, занимавшегося непосредственной подготовкой к войне, реорганизованы приграничные крепости, проведено перевооружение артиллерии… Его нельзя было считать дилетантом в военном деле и поэтому Карно внимательно выслушал его предложения. После небольшой дискуссии, в котором они в основном уточняли мелкие детали, Карно предложил пригласить во дворец морского министра Барби и министра иностранных дел Рибо, чтобы согласовать с ними подготовленный план. Пока секретарь премьера отправлял посыльных, Карно и Фрейсине вышли прогуляться во дворе. Но даже и там их интересовали совсем не цветущие каштаны…

Северная эскадра отправилась в поход к Кронштадту точно по плану. И также по плану вернулась обратно А в это время в Бресте ее возвращения вместе с русскими поджидали готовые к длительному путешествию крейсера, суда сопровождения и транспорты с десантом. Всего к берегам Японии отправились броненосец «Маренго», крейсера «Сюркуф», «Жан Бар», «Альжер», и авизо «Бомб», «Драгон» и «Лэнс».

Впервые в мире в одновременном плавании участвовали эскадры трех стран и такое огромное количество транспортных и грузовых пароходов. Джае через Суэцкий канал они проходили несколькими отрядами в течение трех недель.

А каштаны Парижа отцвели несколько месяцев назад…

Дальний поход. Суэц и Красное море

Наш напев и могуч и суров:
Если завтра война,
Если завтра в поход —
Будь сегодня к походу готов!
В. Лебедев-Кумач
— Оу! Мерде! Шайзе! А-а-а! Банг! — крики и шум доносились из-за угла. Ругались несколько человек, азартно и сразу на двух языках, немецком и французском. А учитывая, что крики сопровождались очень характерными звуками, то никаких сомнений не оставалось. Очередная драка. Дрались, судя по доносящимся крикам, французы и немцы. Как обычно в последнее время. В кают-компании шутили, что тевтоны с галлами опять делят Эльзу с Лоттой. Намекая на двух немок из местного борделя и одновременно на провинции, ставшие яблоком раздора с легкой руки канцлера Бисмарка[17]. Анжу выругался про себя и оглянулся назад, в тщетной надежде обнаружить догоняющих патруль французов. Немцы застряли в борделе, пытаясь утихомирить разбушевавшегося немецкого матроса. А французы заглянули «на пару мгновений» в лавку к арабу Саиду, торговавшему всякой всячиной, и пропали, явно увлекшись выбором дешевых сувениров. Так что мичман Анжу оказался против неизвестного количества разгоряченных дракой матросов всего с двумя помощниками, кондукторами Тихоном Степановым и Федором Котовым. Если за Степанова Петр не беспокоился, учитывая его физические кондиции, то низкорослый и худощавый Котов заставлял сомневаться в его пользе в нынешней ситуации. Если вдруг пьяная толпа не будет слушаться и начнется драка, то никакой польза от такого хилого бойца Петр не видел. Анжу еще раз мысленно вздохнул и двинулся вперед, надеясь, что его волнения никто из подчиненных не заметил. За углом действительно дрались. Человек пять или шесть гражданских, скорее всего французских моряков с недавно прибывшего угольщика, бились на кулачках с четверкой германских матросов. Пятый немец валялся без сознания чуть в стороне, рядом с ним лежал еще один морячок, с разбитым в кровь лицом. Еще один француз, с каким- то дрыном в руках, пытался обойти немцев, прячась за спиной своих товарищей.

— Прекратить! Немедленно! — выкрикнул Петр по-французски и добавил для своих кондукторов по-русски. — Приготовиться. Не будут слушаться — придется драться, — и с удивлением заметил, как радостно ощерился Федор. Четверка немцев, услышавшая команды, инстинктивно попыталась принять стойку смирно. В результате французы сбили с ног еще одного матроса. После чего трое остались махаться с немцами, а трое, включая и парня с импровизированной дубинкой, развернулись к русским, готовясь к новой драке. Не успели они сделать и пары шагов в сторону патруля, как Степанов крикнул: — Стоять, лягушатники! Не слышали, что его благородие приказал?! — Одновременно Котов, каким-то чудом не задев Анжу, буквально просочился мимо мичмана вперед, оказавшись прямо перед французом с дубьем. Тот начал замахиваться, но Федор ловко повернулся и ударил моряка. Причем так быстро, что Анжу с трудом успел заметить мелькнувшие кулаки. Француз согнулся, выронив дубинку. Котов попытался отскочить назад, но споткнулся и упал. Французский морячок попытался пнуть Федора, а в руках двух его напарников блеснули ножи. Петр не растерялся. Выхватил из кобуры револьвер и выстрелил вверх. После чего направил «Смит-Вессон» на моряков и крикнул: — Стоять! Буду стрелять! Не двигаться! — Звякнул о камень выпавший из руки одного из французов нож. Второго успокоил резким ударом наконец очнувшийся от ступора Степанов. Третий вытянул руки вверх, старательно показывая, что не замышляет ничего. Двое из дравшихся с немцами морячков попытались удрать. Пока еще один выстрел в воздух не заставил их застыть на месте. Третий из этой компании уже тихо лежал на земле, получив хорошую плюху от кого-то из немецких матросов. Петр еще не успел обдумать, что делать дальше. И буяны еще не поняли, что у них появился шанс сбежать… а из-за угла с топотом выскочила тройка французских моряков во главе с аспирантом[18] Александром Ланкасадом.

— Мсье Анжу, что случилось? Стреляли? — удивленно спросил Ланкасад, не сразу разобравшись, в отличие от сопровождавших его старшин, что происходит. Двое невысоких, как большинство французов, но крепких и подвижных сверхсрочнослужащих нижних чинов сразу, не дожидаясь команды, пробежали вперед, перекрыв драчунам путь бегства.

— Опять ваши подрались с немцами, мсье Ланкасад, — пояснил ситуацию Петр.

— Это не наши, — заявил аспирант. — Штатские тожеморяки, отбросы цивилизованного общества, — французы заворчали и подались вперед. — Что, кто-то недоволен? — деланно удивился Александр, доставая револьвер. — Хотите «маслину»? — ворчание моментально затихло. А Анжу подумал, что, если бы вместо штатских моряков были военные матросы, Ланкасад так бы себя не вел. Защищал до последнего, а то и вообще уговаривал отпустить. Но шпаков[19] военные Франции не любили не меньше, чем германцев, если не больше. Поэтому пойманным морячкам пришлось проследовать в комендатуру, где их приняли в ласковые и нежные руки дознаватели, назначенные всеми тремя союзными адмиралами как раз для таких случаев. А Петр и Александр, быстро написав рапорты о происшествии, снова отправились патрулировать по улицам Суэца.

На следующее утро, сдав дежурство по патрулю мичману Зенилову, Петр отправился на корабль. В шлюпке, на которой он возвращался на броненосец, он оказался единственным офицером, и никто не мешал наслаждаться открывающимся пейзажем и стоящими на рейде кораблями. Средиземное море было совсем спокойно. Только команды кораблей, стоящих на рейде, нарушали это спокойствие своим повседневными хлопотами.

Петр невольно вспомнил, как красиво выглядит море, когда необъятную неподвижную ширь его разрезает корабль и от него разбегаются по сторонам небольшие волны, как бы ломая зеркальную поверхность воды. Как веселые дельфины гонятся за кораблем и то ныряют под его носом, выскакивая на другой стороне, то с огромной скоростью обгоняют и исчезают в лазурной дали. Он и остальные офицеры корабля часто просиживали на верхней палубе все свободное время, любуясь морем и берегами, синеющими на горизонте, или прекрасным звездным небом в тишине ночи, нарушаемом только шумом машин и плеском волн о борта корабля. Не менее прекрасно выглядела и поверхность воды ночью. Вода выглядит совсем черной. И только луна, купая лучи в волнах, в некоторых местах превращая их во внешнее подобие серебряного расплава, который тяжело колышется и словно светится изнутри. Даже на вахте стоять становилось удовольствием. Можно было спокойно гулять по мостику, наслаждаясь окружающей картиной и вдыхая свежий морской воздух. Насколько это было лучше нынешнего прозябания на рейде в ожидании, когда, наконец, флагман Эскадры сможет отправиться в путь.

На корабле все шло своим чередом и Петр, закусив, отправился отдыхать после дежурства. Тем более что завтра ему предстояло стоять на вахте. Поэтому проспал он до самого завтрака[20]. После которого на корабль неожиданно доставили почту, включая свежие газеты и долгожданные письма. Петр решил начать с газет, оставив письма «на десерт».

Английская «Таймс» в короткой заметке сообщала о состоявшемся морском бое между русскими крейсерами «Москва» и «Адмирал Нахимов» и японскими крейсерами «Мацусима», «Такао» и корветами «Мусаси» и «Ямато». О ходе боя практически ничего не сообщалось, за исключением того, что первым японцы перехватили вспомогательный крейсер «Москва». Который в результате боя затонул, оказав героическое сопротивление превосходящим силам японцев. Пришедший ему на помощь крейсер «Адмирал Нахимов», по некоторым сообщениям — уничтожил, а по японским сведениям, которая редакция газеты считала более достоверными, повредил корветы «Ямато», «Мусаси» и крейсер «Мацусима». Англичане также сообщали, что по имеющимся сведениям, русский броненосный крейсер сильно поврежден попаданием тридцатидвухсантиметрового снаряда, выпущенного орудием крейсера «Мацусима» и, возможно, уже не сможет участвовать в дальнейших боях без капитального ремонта. Кроме того, «Таймс» посвятила большую статью голоду в России. Немного упомянув о вымерших от голода деревень и страданий несчастных крестьян, остальную часть статьи английский корреспондент посвятил неуклюжим попыткам российской продажной бюрократии имитировать оказание помощи и связанным с ними вакханалии наживы и подкупов. Написано было живо и убедительно, но описание ситуации в сплошном черном цвете вызывало явное недоверие. Анжу, хмыкнув, отложил английскую и взял французскую газету. Статья в «Журналь дю маритим» приводила несколько отличающуюся версию событий о бое у берегов Японии. Оказывается, в момент обнаружения японским отрядом команда крейсера-купца «Москва» как раз проводила досмотр задержанного судна с контрабандой. Поэтому развить сразу полную скорость корабль не мог, а потому не смог и уйти от японских боевых кораблей. В ходе боя на помощь вспомогательному крейсеру пришел броненосный крейсер «Адмирал Нахимов». Русские потеряли вспомогательный крейсер, японцы, в ходе боя, корветы «Ямато» и «Мусаси». Избитый огнем восьмидюймовой артиллерии крейсер «Мацусима» затонул во время возвращения в порт. Русские, подняв на борт шлюпки с Москвы и подобрав с воды японцев из команд корветов, беспрепятственно ушли во Владивосток. В общем, сведения были довольно противоречивые, но Анжу, подумав, вспомнив характеристики русских и японских кораблей, решил, что французская версия более правдоподобна. Прочитав еще парочку газет, он оставил их в кают-компании и, забрав письма, вернулся к себе в каюту.

В первую очередь он прочел письма из дома. Почитал, поностальгировал, вспоминая родных. Отложил, дав самому себе слово сегодня же ответить. И распечатал обклеенный марками конверт с надписями на английском и русском — письмо от Володи Трубецкого из Ванкувера.

«Приветствую тебя, друг мой Петр, — писал князь. — Ты сейчас, как я полагаю, вместе со всей второй эскадрой готовишься отправиться на помощь нам, сибирякам. А когда получишь сию эпистолу, то верно будешь уже на полпути к Владивостоку… Что касается меня, то я побывал в Берлине, проехал по Рейну и на целых два дня застрял в Париже. Город мне не понравился, но не могу не отметить, что столица Франции идет в ногу с прогрессом. Ныне ее бульвары освещаются электрическими фонарями, изобретенными нашим соотечественником Яблочковым. Свет они дают чрезвычайно яркий, но сильно утомляющий глаза из-за мерцания электрической дуги. Осмотрев по возможности парижские музеи и достопримечательности, я запасся билетом прямого сообщения Париж — Владивосток. Это обошлось мне почти в шестьсот рублей из коих только две трети оплатило родное наше военно-морское ведомство. Но имея на руках этот билет, я получил места первого класса при переходе через Атлантический и Тихий океаны с полным продовольствием в пути, и билет со спальным местом из Нью-Йорка в Ванкувер. К этому времени недавно отстроенная канадская трансконтинентальная дорога открыла движение, и компания Кука предоставляла особо льготные условия проезда. На трансатлантический пароход (я выбрал американское судно, ибо как ты знаешь, не очень доверяю англичанам) я должен был сесть в Саутгемптоне. В Англию выехал с расчетом пробыть в Лондоне трое суток. Приехал туда в субботу и, остановившись в довольно мрачной гостинице „Гровенор-отель“, почувствовал такую скуку, что чуть не сбежал обратно в Париж. Лондон, как выяснилось, в воскресные и субботние дни, особенно мрачен: все театры и развлекательные учреждения закрыты, и я положительно не знал, куда деваться. Утешало лишь, что прожил я в гостинице всего несколько дней…

В Саутгемптоне я попал на один из лучших пассажирских судов — „Нью-Йорк“, вдесять тысяч тонн водоизмещения и с полным ходом в девятнадцать узлов. Переход через Атлантику прошел благополучно. Не штормило, и к концу путешествия, как это обыкновенно бывает при продолжительных морских переходах, большинство пассажиров между собой перезнакомились и даже подружились. Отчего в Нью-Йорке многим мом спутникам даже не хотелось покидать пароход. На берегу нас ожидали обычные, как говорят, американские таможенные мытарства. Под впечатлением от которых, я решился отправить свои вещи запломбированными до канадской границы, не желая уплачивать пошлины за купленные мной в Лондоне вещи. В Нью-Йорке я пробыл три дня в страшнейшую жару. Но мое положение облегчалось тем, что я жил в гостинице с ванной в каждом номере, которой я и пользовался несколько раз в день… До переезда в Канаду я провел у самой ее границы двадцать четыре часа на знаменитом Ниагарском водопаде… На канадской границе меня ожидали испытания, причиной которых был мой багаж. На маленькой пограничной станции Торонто мне объявили, что поезд на Ванкувер уходит через час, а моего багажа на вокзале нет. Между тем, по моему расчету, я должен был приехать в Ванкувер лишь вечером, накануне отплытия моего парохода. Застрять там на три недели мне очень не хотелось, тем более что денег и времени на прибытие к месту службы у меня было уже в обрез. Оставив свой ручной багаж на вокзале, я бросился в город на таможню, которая находилась довольно далеко от вокзала. К счастью, меня спас местный кучер, который за крупное вознаграждение взялся провезти меня вскачь в таможню и доставить оттуда на вокзал мои сундуки. Я взгромоздился на козлы его подводы, и мы понеслись по улицам маленького города на противоположный его конец. Я быстро покончил с таможенными формальностями, причем убедился, что в Канаде гораздо удобнее говорить по-французски. На этом языке говорит до сих пор значительная часть населения, не питающая больших симпатий к англичанам, в особенности к британскому официальному миру. Благодаря своему французскому я не только успел попасть на поезд, но и выручил свой багаж и даже заплатил кучеру меньше, чем мы договаривались сначала… Почти пять дней пути проходят по канадской железной дороге довольно монотонно; пустынные местности, по которым вы проезжаете, покрыты по большей части обгорелым лесом; все верхушки деревьев напоминают бывшие в употреблении спички. Зато по вечерам вас поражает красивое зрелище лесных пожаров.

Поезд прибыл на конечную станцию вовремя, а пароход на Владивосток отправляется, как выяснилось, только вечером следующего дня. Поэтому я решил использовать свободное время на сочинение посланий тебе, Диме и родным. Надеюсь, письмо сумеет попасть к тебе ранее, чем вторая эскадра прибудет на Дальний Восток, и мы сможем встретиться воочию. Чего жду с нетерпением, не меньшим, чем желание оказаться наконец на палубе шхуны…»

— Черт побери, неплохое получилось путешествие у Атоса, — Анжу невольно выразил свое восхищение вслух. Потом достал карманный атлас и попробовал посчитать, насколько быстрее Трубецкой доехал через полмира железной дорогой и морем, чем сухопутным путем на лошадях через Сибирь. По его расчетам получилось, что князь сэкономил минимум два месяца…

А еще через неделю после памятного почтового события в путь через Суэцкий канал отправился и броненосец. Через канал «Император Николай I» пробирался чуть больше полусуток, пользуясь привилегией для военных кораблей всех наций иметь разрешенную скорость в девять узлов. Все это время по обоим берегам тянулась однообразная пустынная безлюдная местность. В Порт-Тефик, конечный пункт маршрута, находившийся уже на берегу Суэцкого залива, броненосец прибыл в два часа пополудни. Задерживаться в этом неприспособленном для пребывания многочисленной эскадры месте не стали, сразу выйдя в море. Погрузку же угля решено было произвести во французском порту Обок, где их уже ждали заранее зафрахтованные угольщики и прошедшие ранее через канал корабли и суда всех трех стран. Овеваемое с двух сторон раскаленным воздухом двух пустынь, Красное море не зря считается одним из самых жарких мест на Земле. Выкрашенный в черный цвет железный корпус броненосца раскалялся так, что спать в каютах было совершенно невозможно. Корабельный доктор уверял всех, что в его каюте термометр постоянно показывал плюс пятьдесят градусов по Цельсию, даже ночью не опускаясь ниже. Слегка спасли открытые иллюминаторы, тем более что море все шесть суток плавания было спокойно. Но кому было не позавидовать — это кочегарам. Вот там точно температура не опускалась ниже пятидесяти, а включенные на полную мощь вентиляторы гнали внутрь не менее горячий воздух. Полуголые, покрытые угольной пылью, похожие на чертей кочегары бросали уголь в раскаленные топки котлов. Удивительно, но лучше всех перенесли эту пытку жарой кочегары на русских кораблях. На немецких от жары скончались два кочегара, еще троих потеряли французы. Но сводная эскадра дошла до Обока.

А после трех дней отдыха, собравшиеся на рейде корабли, догрузившись углем, несколькими отрядами снова вышли в путь.

Петербургские тайны

Закон что дышло, куда повернул — так тебе и надо…

Народное
Петербург — город светлых «белых ночей» и темных тайн.

Встречалось даже мнение, что само основание столицы именно в этом месте есть тайна, которая никогда не будет разгадана. Потому что постройка столичного города в районе, из которого проще добраться до стран Европы, чем до своих провинций во многом выглядит нелогично. Что говорить, если даже уголь сюда дешевле завозить из Англии, а муку — из Германии. Только большинство людей именно в наличие этой тайны не верило и не верит, находя самые разнообразные подходящие объяснения для этой ситуации.

Но кроме этой тайны или нетайны, Санкт-Петербург хранил еще множество других тайн и секретов. Более приземленных, низких и грязных, наподобие тайн петербургских трущоб, описанных Крестовским в своем знаменитом романе. Или более высоких, политических и романтических, вроде тайны княжны Таракановой или апоплексического удара табакеркой в висок императора Павла. Были тайны, неизвестные никому и никем не обсуждаемые, а были не обсуждаемые, официально не существующие, но всем известные. Например — болезнь второго по старшинству наследника престола Георгия. Теперь, после гибели великого князя Николая в Японии, уже ставшего законным наследником-цесаревичем. Но многие не надеялись на то, что он сможет царствовать или даже взойдет на престол. Так как болел цесаревич настоящей «чумой века» — чахоткой, которую позднее назвали туберкулезом легких. Но заболел он совсем недавно, всего год назад. А учитывая повседневность этой болезни, которой страдало не менее десятой части населения, и таких примеров, как императрица Мария Александровна[21], прожившая с этой болезнью от семи до, по другим сведениям, сорока лет, использовать ее как предлог для отстранения Георгия от престолонаследия становилось весьма проблематично. А имелись люди, которые этого хотели. Например — супруга генерал-адъютанта и генерала от инфантерии, командующего Гвардейским корпусом великого князя Владимира Александровича, младшего брата императора. Великая княгиня Мария Павловна, она же — Мария Александрина Элизабета Элеонора Мекленбург-Шверинская, в императорской семье носившая прозвище Михень. Эта особа никоим образом не могла умереть от скромности. О ее амбициях и характере можно судить по двум фактам. Она, единственная из немецких княжон, при выходе замуж категорически отказалась переходить в православие, так и оставшись лютеранкой. А еще Двор великого князя Владимира, созданный и выпестованный ее усилиями, по своему влиянию почти не уступал императорскому. И даже пытался превзойти его. Те, кто не имел доступа в Императорский двор в силу своего положения, а это были, в том числе, богатые банкиры и купцы, все бывали на приемах у Марии Павловны. Ее мнение, её высказывания считались истиной и передавались по городу как самые громкие новости. Впрочем, ее муж, великий князь Владимир амбиции имел не меньшие, вот только характер немного другой. Своих амбиции он лелеял всегда, хотя и не стремился воплотить в жизнь любым путем. Недаром Александр III, попавший в 1888 году со всей семьей в страшную железнодорожную катастрофу, вылезая из разбитого вагона, вымолвил: — «Как же огорчится мой брат Владимир, узнав, что мы спаслись!». Гурман, жуир и бонвиван[22], Владимир рвался не столько к власти, сколько к обеспечиваемой с ее помощью возможностью потакать своим наклонностям. Но дворцовых переворотов он не устраивал и даже не пытался, скорее всего, из-за нежелания менять устоявшийся образ жизни. Поэтому его жене приходилось работать за двоих, распуская слухи и сколачивая коалиции. И вот тут-то она не стеснялась. По петербургским салонам уже распространились запущенные ею через Ольгу Пистолькорс рассуждения о том, что Николай — имя для российских императоров несчастливое. Не зря же первый Николай проиграл Крымскую войну, а второй и третий так и не взошли на престол[23].

А сегодня в роскошном «флорентийском» дворце Мария Павловна устраивала … нет, не бал и даже не прием, учитывая траур по убиенному цесаревичу, а небольшое суаре[24] — званый обед, «для своих». «Своих» собралось немного, всего две дюжины, считая и хозяев. Среди гостей, к удивлению части присутствующих, оказались, кроме представителей высшего света, послы Великобритании, Франции и Австро-Венгрии. Мария Павловна выглядела чрезвычайно оживленной и, вопреки трауру, веселой, временами даже до неприличия.

Посол Британской Империи Роберт Морриер заметил это, как только вошел во дворец, и сразу решил, что ему-то причину такого фраппирующего поведения доведут обязательно. Иначе бы не пригласили. Поэтому он спокойно поздоровался с хозяевами, отпустив дежурный комплимент княгине, и прошел в аванзал. Где получил от лакея рюмку водки в качестве аперитива и, прогуливаясь, здоровался с прибывшими на прием гостями. Отметив для себя, что над составом гостей следовало бы подумать позже, в посольстве. Слишком необычный подбор приглашенных, больше похожий… от пришедшей в голову догадки Роберт еле сдержался, чтобы не выругаться. Потому что подбор гостей отчего-то показался ему похожим на сбор группы заговорщиков. Стараясь ничем не выдать своей догадки, Морриер отошел к стоящему в углу столику, поставил на него полупустую рюмку и еще раз внимательно осмотрел гостиную. Повторный осмотр только усугубил его подозрения. Командиры лейб-гвардии Преображенского полка великий князь Константин Константинович и лейб-гвардии Семеновского генерал — майор Пенский, банкиры Лазарь Поляков и Гораций Гинцбург, промышленник-миллионер Александр Второв и послы, плюс несколько второстепенных лиц из министерств финансов и двора. Настоящая компания заговорщиков. А послы, как решил Роберт, нужны для получения иностранной поддержки. И тогда становится понятным отсутствие германского посла, который является креатурой бывшего канцлера Бисмарка и, вероятно, скоро покинет свой пост. Именно поэтому он бесполезен для возможных заговорщиков, в отличие от самого Роберта и его коллег — француза де Монтебелло и австрийца фон Волькенштейн-Тросбурга. В принципе, Морриера еще интересовал вопрос, почему пригласили именно их троих. Но сведений, по его мнению, пока было мало. Поэтому он решил пока отставить гадания и дождаться конца обеда.

Обед был самый простой, словно великий князь и его супруга таким образом хотели подчеркнуть, что придерживаются траура. Подавали навар из рябчиков с пирожками. Потом стерлядь по-итальянски, жаркое из пулярки и дичь, салат по-швейцарски. А последним блюдом — мороженое с подливкой из клубники.

Разговор за столом шел о природе и погоде. Причем почему-то о природе Крыма и Кавказа, а также о влиянии их на разные болезни. Когда речь зашла о чахотке, Роберт решил, что наконец-то все понял. Похоже, хозяева узнали что-то новое о болезни цесаревича Георгия. Кажется, болезнь наследника оказалась куда серьезнее, чем докладывали послу информаторы. А у великого князя Владимира и его амбициозной жены, очевидно, появились новые надежды. Как вспомнил Роберт, император назначил Владимира регентом до совершеннолетия наследника. Об отмене этого назначения не сообщалось, так что их гостеприимный хозяин оставался регентом. Если же принц Георгий серьезно болен, то в случае его смерти наследником становится Михаил. Которому до совершеннолетия осталось еще семь лет. То есть в этом случае у Владимира будет несколько лет для укрепления своей власти. Морриеру стало чрезвычайно интересно, что же предложат ему для передачи Форин Оффису[25] хозяева. Но даже если ничего больше не скажут, уже полученные сведения настолько важны, что требуется немедленно отправить сообщение в Лондон. Послу даже захотелось, чтобы обед поскорее закончился, чтобы пройти в курительную и поговорить «откровенно». Наконец хозяин пригласил мужчин перекурить после обеда.

И сразу же к Морриеру подошел один из гостей. Как припомнил посол — чиновник из министерства финансов.

— Приношу извинения, сэр, мы друг другу не представлены, но… разрешите присесть? — вежливо спросил он, одновременно бросив взгляд на располагавшегося в стороне, у шкафа с книгами хозяина.

— О, да, прошу вас, господин…

— Канареев, Яков Лукич Канареев, сэр Морриер, — поспешил представиться подошедший. Присел, после предложения посла. Пару минут поговорили о сортах сигар. После чего разговор, умело направляемый как Морриером, так и Канареевым, перешел к интересующим их проблемам. И оказался настолько важным, что Морриер сразу по возвращению в посольство вызвал секретаря. И надиктовал ему содержание переговоров с представителем заговорщиков практически дословно. После чего приказал немедленно зашифровать и отправить в Лондон со специальным курьером…

В тот же вечер, когда во «Владимирском» дворце гости наслаждались шедеврами кулинарии от знаменитого на весь высший свет повара, в Готической библиотеке Зимнего дворца также происходил важный разговор. Император Александр III беседовал со своим сыном, великим князем Георгием. Точнее, первоначально их было четверо, но сейчас, когда императрица Мария Федоровна вышла, забрав с собой младшего сына, великого князя Михаила, они остались вдвоем.

— … Тебе надо готовиться, Джоржи, — Александр III внимательно посмотрел на сына. — Сейчас на тебя будут давить со всех сторон, а ты пока не готов. Да и твоя болезнь… внушает опасения. Поэтому мы и отправляем тебя в Ливадию…

— Кхе, — слгка откашлялся Георгий, прикрыв рот платочком. — ПапА, я все понимаю. Но если что, не дай бог… Ялта не лучший вариант. Прости меня, папА, но я поручил своему адъютанту отыскать специалистов и подобрать все известные материалы о местах… в которых можно проживать с такими болезнями. Подобрать такие, которые находятся рядом со столицей или, в крайнем случае, в Европейской части России. Чтобы ни у кого не возникло, кхе-кхе… — цесаревич откашлялся, вновь прикрывшись платочком, — никаких посторонних мыслей.

— Ты не доверяешь врачу и дяде Володе? — изобразил удивление император. — «Генерал»[26] понимает субординацию и не позволит себе нарушить порядок наследства в Семье … А Алышевский[27]

— Не то, чтобы не доверяю, папА, но… Алышевский, конечно, врач опытный, но мне кажется, стоило бы проконсультироваться с другими специалистами… Что же касается дяди Володи… Раньше, пока меня это не касалось, я просто не обращал на это внимания. Что сам дядя Володя не решится нарушать порядок престолонаследия … я еще верю. А вот в тете Михень не уверен. Как и в том, что дядя устоит, если она решится, что я и Мишкин должны уступить престол дяде… или его сыну…

— Что ж, полагаю, в твоих рассуждениях есть резон, — подумав, согласился Александр III. — МамА все еще надеется, что Алышевский ошибся…

— Как бы мне этого хотелось, — вздохнул Георгий. — ПапА, а вы… не едете?

— Нет, Джоржи, мой мальчик, — печально вздохнув, ответил Александр. — В свете происходящих событий даже в выезд в Гатчину может оказаться… ошибкой.

— Неужели вас так волнуют… японцы? — удивился Георгий.

— Нет. Джоржи, не эти азиаты тому причиной. Опять зашевелились англичане… и что-то непонятное у германцев происходит.

— Но они же участвуют вместе с нами в походе против японцев? — удивился Георгий.

— Участвуют, — согласился император, — но при этом их угольщики так и не прибыли вовремя в Бомбей. А англичане настаивали на «правиле двадцати четырех часов[28]». И пришлось часть эскадры выводить в море, а часть отправлять в Гоа. И брать тот уголь, что есть, — он поморщился, — небоевой. Так что Казнаков опять задерживается, а у нас на Дальнем не все хорошо… Еще и канцлер у германцев спит и видит, как бы с англичанами против нас сговориться. Я приказал Гирсу и Ванновскому для тебя выписки сделать, почитаешь в дороге.

— Сделаю, папА, — ответил Георгий, — А что у нас с флотом?

— Завтра дядя Алексей и Чихачев[29] с докладом придут. Будешь при нем присутствовать Ты у меня в этих морских делах лучше разбираешься, послушаешь и подумаешь. А перед отъездом еще обо всем поговорим, — император с трудом встал из кресла. Вслед за ним поднялся и Георгий. — Устал я что-то, Джоржи. Пойдем отдыхать, — предложил Александр сыну.

В тот же вечерк одному из особняков на Парковой улице один за другим подходили мужчины. Остановив извозчика у одного из соседних домов и расплатившись, они неторопливо фланировали по улице. Потом неожиданно сворачивали в гостеприимно открытую калитку в заборе, окружающем особняк и проходили по двору к флигелю. Стучали дверным молоточком три раза с неравными промежутками и заходили в открываемую молчаливым привратником дверь. После чего поднимались по лестнице на второй этаж и заходили каждый в свою комнатку. Из знакомого шкафчика каждый из них извлекал белый кожаный фартук, молоток, мастерок каменщика и циркуль, а некоторые — и муаровую перевязь с эмблемой, которая свидетельствовала о высокой — третьей — степени масонства. После чего каждый собрат молча проходил по коридору в комнату, декорированную символами, превращающими ее в храмину… Затянутая пола до потолка черной тканью, она освещалась тусклым светом свисавшего с потолка светильника. Именуемого на языке тайных лож вольных каменщиков «лампадом треугольным», в котором три тонкие свечи давали «свет трисиянный». В комнате стоял стол и несколько посдтавок с разнообразными символами в виде черепов, костей и прочих могильных атрибутов. Из глазниц черепов выбивалось синеватое пламя. На столе, кроме черепа и костей лежала раскрытая библия и стояли песочные часы. На новичков, ищущих посвящения, все это действовало волнующе, особенно стоящий в одном из углов человеческий скелет с подсвеченной надписью над ним: «Ты сам таков будешь».

Каждый входящий делал полагающиеся знаки, затем шел к другой стене. Обнаружив среди темной ткани выкрашенную черной краской дверь, снова трижды стучал молотком. Заунывный, как бы замогильный, голос из-за двери спрашивал: «Для чего вы пришли сюда? Чего хотите вы от нас?» Пришедший масон так же заунывно отвечал: «Премудрости, добродетели, просвещения». За дверью трижды ударял молоток, створки отворялись, и «брат» входил в просторный зал со стенами затянутыми голубыми тканями, украшенные золотыми символическими изображениями. У восточной, на возвышении располагался престол — масонский жертвенник. А за ним стояло кресло управляющего ложей Великого Мастера. На престоле выделялось лазоревое шелковое покрывало с густой золотою бахромой. Балдахин, осеняющий престол и кресло Великого Мастера, также голубого шелка, был испещрен золотыми звездами, среди коих в сиянии ярких золотых лучей сверкал треугольник. На деревянных стульях и креслах, крашенных белым лаком и обитых лазоревым бархатом для мастеров и белым атласом для прочих братьев, расположились в итоге человек двадцать пять членов масонской ложи. В миру это были известные Петербургу адвокаты и светские лица, титулованные и нетитулованные, предприниматели и купцы первой гильдии. Но здесь и сейчас все они были братьями, собравшимися, чтобы решить, как лучше «вести профанов к свету и истине грядущего века процветания». Тем более, что сегодня к ним прибыл «брат» Эфраим Эверсон из далекого Альбиона, обещавший рассказать некие важные новости о происходящем в мире и отношении к этому «братьев-каменщиков»…

Дальний поход. Далекая война

Все будет так, как мы хотим.
На случай разных бед
У нас есть пулемет «Максим»,
У них «Максима»  нет…
Хилэри Бэллок. New Traveller
«… Не удивительно, что эта война на задворках мира встречена в большинстве стран мира если не с энтузиазмом, то с пониманием и поддержкой. Имеющая благородные оправдания военная экспедиция русского царизма против развивающейся азиатской страны выгодна, если присмотреться внимательнее, очень и очень многим. Начнем с главного действующего лица — России. Потеряв наследника, царская семья получила возможность отвлечь своих подданных от накопившихся внутренних проблем, в том числе и от разразившегося в этом году голода… Флотские офицеры приобрели возможность реабилитироваться после поражений Крымской войны и показать необходимость военного флота для России. … Промышленники и круги, настоявшие на строительстве Великого Сибирского Пути[30], получают дополнительные аргументы для обоснования необходимости стройки и новые заказы. Можно уверенным, что строительство железнодорожной магистрали будет всемерно ускорено…. Второй страной, получающей выгоду от сложившейся ситуации, становится Франция, укрепляющая за счет совместного участия в экспедиции возникшее сближение с Россией. … способствует укреплению ее позиций на Дальнем Востоке. … Германия, включившись в совместное с Россией и Францией предприятие, может рассчитывать если не на улучшение отношений с этими державами, то на сохранение прежних отношений с Россией… Выигрывает, надо признать, даже Великобритания. Россия отвлекается от своей борьбы за Проливы, доставлявшей кузенам столь много хлопот … Япония, потратившая ресурсы на борьбу против экспедиции окончательно становится ее вассалом… торговля в Корее английскими товарами как с японским, так и с китайским посредничеством, продолжится, … японцыконкурировать своими дешевыми товарами не смогу… Проигрываем во всем этом только мы, американцы. Мы теряем рынок сбыта товаров нашей сталелитейной и машиностроительной промышленности… потребителя продовольственных товаров… На Тихоокеанском побережье Азии появляется еще один имперский игрок, стремящийся закрыть свободную торговлю в Китае и отменить „правило открытых дверей“… Возможно даже, что появятся затруднения у наших парней, занимающихся добычей котиков…», — на этом предложении Петр остановился. Дальше шло совершенно неинтересные для него рассуждения типичного американского купчины — торгаша о торговых рынках, преференциях и пошлинах. Но в целом статья в «Сан-Франциско Экзаминер» Анжу заинтересовала. Не совсем обычный, во многом спорный, но очень интересный взгляд на происходящее в мире. Мичману даже захотелось узнать, кто такой этот «полковник Хаус» и какое отношение он имеет к армии и почему так не любит Россию. Но Петру тут же пришла в голову мысль, что полковник, скорее всего, воевал на стороне южной Конфедерации. А Россия, как известно, поддержала северян, так что южанин никак не мог относиться к ней иначе, чем с неприязнью. Его отношение к России нисколько не интересно, решил в конце концов Анжу. Но некоторые высказанные им мысли стоит обдумать тщательнее и поговорить о них с лейтенантом де Ливроном. У Сергея Рудольфовича порой появляются очень интересные и неординарные мысли о событиях в мире…

Индийский океан встретил штормом, не слишком сильным, но вполне серьезным. Корабли качало, словно на качелях, и валяло с борта на борт так, что даже у бывалых моряков ком начинал подкатывать к горлу. Продолжалось это безобразие почти трое суток. На завтрак, обед и ужин в кают-кампании «Николая» собирались далеко не все офицеры. Как себя чувствовали армейцы, солдаты и офицеры, на транспортных судах, Петр даже и не пытался себе представить. Но с другой стороны, сразу показав свой норов, потом Индийский океан уже не доставлял никаких хлопот. Так что в Бомбей эскадра добралась почти без приключений, если не считать поломки в машинах некоторых кораблей и необходимость дозагрузки угля прямо в море. Вот только внезапно выяснилось, что англичане считают происходящее войной и отводят на стоянку кораблей всего двадцать четыре часа. Поэтому от бомбейской стоянки в памяти Петра осталась только страшная жара, напоминающая о парной русской бане, и адская смесь запахов с берега вперемешку с вонью от воды и угольной пыли. Но в Бомбее ему удалось купить у одного из торговавших с лодки туземцев и пачку относительно свежих английских газет. Среди которых неожиданно оказалась и неизвестным путем попавшая в Индию американская, которую он сейчас дочитал. А дочитав, решил выйти на палубу, чтобы хотя бы немного освежиться.

Хотя сейчас, как говорили, в Аннаме был не самый жаркий сезон, но погода стояла такая же, как в Бомбее. Так что долго находиться в каюте или кают-компании, даже при открытых иллюминаторах было тяжело. Даже спать многие предпочитали на палубе, а не в собственной койке. Но сегодня уйти от судьбы мичману оказалось не суждено. В кают-компанию зашел Руднев. Старший офицер выглядел необычно — расстроенным и даже где-то злым.

— Вот вы где, Петр Петрович, — сказал он с необычной интонацией. — Отдыхаете?

— Так точно, Всеволод Федорович, — удивленно подтвердил Анжу, лихорадочно перебирая в уме, в чем он или его подчиненные могли провиниться.

— Представляете, только что адмирал приказал все корабли перекрасить в черный цвет, а трубы в желтый. И с черной, … мать, каемочкой, — зрелище ругающегося Руднева, получившего уже среди мичманов прозвище «Дипломат», ввело Петра в ступор. — Я не нашего адмирала в виду имею, а тех, кто ему такую идею подал, — неожиданно пояснил Руднев — Не помните, кто недавно на палубе про «черные корабли» командора Перри рассказывал? Вот и я не помню. Заняться нам больше нечем! Но теперь нам занятие нашли. Так что можете обрадовать своих минёров и гальванеров — на малярные работы, под вашим командованием. Это же додуматься надо — в тропиках краситься в черный цвет. Я уже промолчу про то, какими красивыми мишенями мы будем для японской береговой артиллерии… — Руднев хотел добавить что-то еще, но посмотрев на медленно краснеющего Анжу, закончил. — Приказ вы получили, выполняйте.

— Есть, — ответил Анжу и деланно — строевым шагом, демонстрируя таким образом свое отношение к приказу, прошел мимо старшего офицера.

А потом началось…

Матросы день за днем смешивали штатные, имеющиеся на каждом корабле белила с угольной пылью и сажей, получая черную краску. А потом часами висели на беседках вдоль бортов и труб. Размахивая кистями, они вполголоса матерно поминали всех — от мичманов, до государя. За несколько дней корабли приобрели вид необходимый, по мнению адмирала, для успешных боевых действий. А руководивший работами мичман Анжу получил новое прозвище «Маляр». Вот только через пару дней всем стало не до того. Эскадра покинула гостеприимную бухту Камранга[31] и отправилась к новому месту базирования, расположенному совсем рядом с Японией, в китайском порту Цзяо-Яо. По пути к ним присоединились и французы, до того располагавшиеся в Сайгоне, а затем и германцы, нашедшие приют на испанском Гуаме. Оказалось, что и немцы и французы также перекрасили свои корабли в черный цвет, только трубы у немцев были серого, а у французов — голубого цвета.

Огромные колонны кораблей и судов, коптящих небо дымами из труб, неторопливо прошли через Южно-Китайское море. На пару дней армада задержалась на Формозе, дозагрузившись углем и, наконец, остановилась в Цзяо-Яо. Как оказалось, с июня прошлого года вместо военно-морского порта началось строительство города Цинь-Дао. Но, учитывая типичные для китайцев проблемы с финансированием и организацией, города фактически еще не было. Так что размещать армейские экспедиционные силы на суше пришлось по-походному, в палатках. Впрочем, армейцы не возражали против палаток, их интересовало только одно — оказаться на твердой земле вместо надоевших за время плавания кораблей. Пусть ненадолго, на несколько дней отдыха, так как адмиралы решили, что начнут боевые действия через несколько дней, после небольшого отдыха и исправления механизмов на кораблях…

Анжу, который в бою должен был командовать кормовой батареей противоминных орудий, стоял на палубе и с интересом рассматривал в бинокль приближающийся берег с маяком, торчащим на возвышенности, среди пиний. Высокие горы, темно-зеленые от покрывающего их леса, почти отвесные скалы. Красивые виды, которые скоро должны затянуться дымом неизбежных пожарищ…

— Япошки открыли огонь! — одновременно с докладом наблюдателя вода залива поднялась вверх огромным столбом. Явно нервы не выдержали у артиллеристов, все-таки такая армада приближалась к берегам Японии впервые.

— Право три, эскадре приготовиться к открытию огня! — приказал контр-адмирал Николай Иванович Казнаков, продолжая следить за берегом в бинокль.

Нагасаки до печального происшествия с цесаревичем был одним из основных пунктов базирования русской Тихоокеанской эскадры. Поэтому окрестности города, включая батареи береговой обороны, знали немногим хуже самих японцев. Так что сейчас адмирал всего лишь пытался обнаружить, что нового успели построить и оснастить японцы за время похода второй эскадры через «семь морей». Как оказалось, построили, но не так уж много. Все же ресурсы островной империи, только начавшей перевооружение, оказались не слишком велики. А требующее защиты побережье — слишком большим. Поэтому к имевшимся трем батареям тяжелой береговой артиллерии добавилась, судя по засеченным вспышкам, только одна, из четырех тяжелых орудий калибром не более чем в шесть дюймов.

— Скверно стреляют японцы, господа, — заметил Николай Иванович. — Никак не пристреляются по нашим кораблям, идущим по заранее известному фарватеру с малой скоростью. Полагаю, здесь нас не ждали и поэтому отправили сюда не самых лучших канониров. Передайте — кораблям занять намеченные позиции и по готовности начать обстрел. Ну и мы начнем, благословясь. Командуйте, Яков Аполлонович, — приказал он командиру броненосца, капитану первого ранга Гильтебрандту.

Броненосец чуть довернул и, плавно замедляя ход, устремился к назначенной позиции. Старший артиллерист корабля, лейтенант Николай Бухвостов напряженно всматривался в берег, на котором время от времени мелькали вспышки выстрелов, тут же затягивающиеся пороховым дымом.

— Пора, — пробурчал сам себе Николай негромко. Это замечание услышал только Гильтебрандт, стоявший неподалеку. А вот следующую команду услышали уже все. — Пристрелочным, шестидюймовое номер один… Огонь!

Но тут громыхнуло оглушительно и намного сильнее, чем ожидали на мостике, так как вместе с правой носовой шестидюймовкой выстрелили обе двенадцатидюймовки. В воздухе над морем, неподалеку от берега полыхнул разрыв, оставив себя клуб дыма. Второй снаряд взорвался в воздухе перед позицией батареи тяжелых орудий, которые должны были выстрелить через полминуты. Но выстрелило лишь одно. Второе почему-то молчало.

— Чем стреляли? Неужели сегментными? — удивился Казнаков.

Бухвостов быстро отправил вестового в башню. Пока тот бегал туда и обратно, броненосец и японское орудие обменялись залпами. Рядом с ограждением батареи взорвалось четыре тяжелых снаряда, два двенадцатидюймовых и два — девяти. А броненосец поймал очередной японский снаряд, только теперь не шестидюймовый. Корпус броненосца содрогнулся от удара. Тяжелый, весом в пятнадцать с небольшим пудов, снаряд двадцатисемисантиметровой французской пушки врезался в каземат девятидюймового орудия, снес его с расчетом и устроил пожар на батарейной палубе.

Вообще, пожары разгорались уже и на «Дмитрии Донском» и на «Герцоге Эдинбргском». Из четырех броненосных кораблей русской эскадры не горел пока только «Император Александр I». Но и на нем из четырех орудий бортового залпа калибром в девять и двенадцать дюймов стреляло только три. Не меньше досталось и участвовавшему в обстреле немецкому «Дойчланду». Старенький казематный броненосец исправно горел в нескольких местах и потерял носовую двадцатиодносантиметровую пушку и пару пятнадцатисантиметровых. Но каземат его б[32]ыл цел и обращенные к берегу четыре двадцатишестисантиметровки исправно посылали на берег снаряд за снарядом. Надо заметить, что корабельная артиллерия стреляла не хуже, заставив замолчать уже примерно половину японских орудий. Но перестрелка могла тянуться еще долго, если бы Казнаков не приказал стрелять сегментными снарядами. Вообще-то эти снаряды предназначались для борьбы с миноносцами. Представляя собой нечто вроде шрапнельного снаряда, они поражали атакующие минные кораблики облаками тяжелых дисков, разрезанных на сегменты, либо стержней. Эти тяжелые поражающие элементы пробивали корпус миноносца, поражали его вооружение, механизмы и экипаж. Но, как оказалось, столь же неплохо они действовали и против открытых береговых батарей. Пришлоьс, правда, приблизиться к берегу, так как предназанченные для заградительной стрельбы снаряды разрывались относительно недалеко от кораблей. Часть снарядов при этом разрывалась слишком рано. Зато остальные, долетевшие до берега, калечили и убивали людей и повреждали сами орудия. Причем в отличие от легких шрапнельных пуль, тяжелые сегменты и стрежни пробивали даже щиты пушек…

Анжу чувствовал себя князем Болконским на Бородинском поле. Все его четыре скорострелки в бою не участвовали. А он сам просто ходил по палубе от одного спонсона с орудием к другому, наблюдая перестрелку со стороны. И как полк Болконского нес потери, так и его расчеты потерляи троих убитыми и семерых ранеными от разрыва шестидюймового снаряда на палубе. Петру повезло, один из осколков всего лишь порвал мундир и оцарапал ему плечо, поэтому, наскоро перевязавшись он остался в строю. Ему хотелось поучаствовать в десанте, но офицеры туда уже были назаначены. Петру оставалось лишь наблюдать за спускающимися шлюпками и их отплытием…

Со времен монгольских вторжений[33] тринадцатого века на японские берега не ступала нога завоевателя. Даже разрушившие режим самоизоляции американцы не пытались высадить десант, ограничившись заключением под дулами пушек договора с правительством страны. «Черные корабли» коммодора Перри, открыв для Японии мир, в тоже время поселили в японские души страх перед своей неодолимой мощью. На что воинственные и гордые японцы ответили согласно своему менталитету, приняв вызов и собираясь стать сильнее пришельцев. Для чего и начали модернизацию, перенимая все полезное у других народов. Но не успели… Опять появились черные корабли и, как ни молились японцы, никакой божественный ветер их не остановил. Французы, взяв вместе с собой пару китайских крейсеров-канонерок, начали один за другим освобождать острова Рюкю от японских властей и гарнизонов, возвращая архипелаг Люцю под китайское управление. А русские и немцы высадились на Кюсю…

Высадка началась еще до того, как броненосцы полностью подавили огонь береговых батарей. Обогнув ведущие перестрелку с берегом корабли, русские крейсера-клипера ворвались в гавань и начали высаживать десант на шлюпках, вооруженных пушками Барановского. Попытки артиллерийским огнем отразить высадку были подавлены огнем крейсеров и лодочной артиллерии. А затем на берег выплеснулась волна вооруженных берданками, револьверами и тесаками моряков и стрелков с новейшими магазинками. Понесшие потери, разъяренные русские солдаты схватились с защищавшими порт японцами. Пока шла рукопашная и перестрелка, артиллеристы успели переставить пушки Барановского на лафеты. При поддержке стреляющих картечью орудий, десант оттеснил японцев от причалов. К которым практически без промедления стали подходить и разгружаться транспортные пароходы. Первыми высадились гвардейские стрелки и две горные батареи артиллерийской бригады. Стрелки, вооруженные новейшими опытными магазинками Мосина и Нагана, а также горные орудий и пушки Барановского помогли оттеснить противника еще дальше вглубь города. Бои шли ожесточенные. Вместе с солдатами регулярного пехотного полка и резервного батальона японцы бросили в бой ополченцев, вооруженных чем попало, вплоть до сабаль и кинжалов. Но огневой превосходство было на стороне лучше вооруженных русских войск. К тому же они непрерывно получали пополнения с подходивших один за другим пароходов. Кроме пехоты, русские и высадившиеся вместе с ними германские егеря выгрузили также пару батарей картечниц Гатлинга-Горлова, Максима и Лёве-Максима. Огонь которых, вместе с картечью и шрапнелями десантных орудий Барановского, производил страшные опустошения в шеренгах японской пехоты. Впрочем, японцы тоже оказались хорошо вооружены. Регулярная японская пехота стреляла по наступающим из магазинных винтовок Мурата. И если бы не гвардейские стрелки с магазинками Мосина и Нагана и не картечницы, но десант понес бы еще большие потери.

Бои на улицах продолжались до вечера и затихли сами собой из-за возникших в городе пожаров, разделивших обороняющихся и наступающих. Но русские не только закрепились в городе. В высаженной на берег сводной гвардейской пехотной дивизии имелся сводный полк кавалерии. Коней для него везти через полмира не стали, а закупили в Австралии. Там же, где закупали коней для свой кавалерии японцы. И как только экспедиционный батальон Преображенского полка перехватил одну из ведущих из города дорог, по ней глубь острова отправили три эскадрона с картечницами на повозках — для разведки и создания паники в тылу обороняющихся. Далеко они не ушли, но пару отрядов ополченцев с холодным оружием и кавалерийский полк дивизии побили. Оказалось, что в рукопашной японские кавалеристы русским уступают. А в перестрелке сильно помогли одноствольные картечницы Максима, установленные на легкие пароконные повозки. Установили их, кстати, по предложению немецких офицеров, рассказавших, что у них в гвардии проводились испытания картечниц Норденфельда на таких повозках. Но даже перевес в огне русской кавалерии помог слабо. Со всех сторон их пытались отрезать отряды ополченцев и резервные роты. Поэтому генерал-майор Греков приказал возвращаться к десанту. Отступая, кавалеристы оказались в тылу резевного японского батальона, атаковавшего занявших деревню Иноса семеновцев. Внезапный удар кавалерии с тыла, а семеновцев с фронта заставил японцев отступить. Бой этот, ничем особым не примечательный, запомнился в Японии подвигом полковника Осимы Ёсимасы. Который остановил бежавших солдат, всего около взвода, и перешел с ними в контратаку против русских кавалеристов, сумев захватить даже одну картечницу Максима.

Несмотря на подвиги и сосредоточение вокруг Нагасаки почти всех свободных сил, отбить город у русских японцам не удалось. А тем временем китайцы объявили о возвращении архипелага Люцю (Рюкю). А в Токийском заливе произошел еще один бой между русским и японским флотом, закончившийся победой русских крейсеров…

Боротьба триває[34]

Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
В. Свенцицкий (пер. Г. Кржижановского)
Знаменитые белые ночи столицы еще не набрали полную силу, поэтому на улицах постепенно темнело. По улицам бегали фонарщики с лесенкой, взбираясь на каждый фонарь и зажигая его своим фитилем. Живое пламя в фонарях о приседало от ветра, то опять разгоралось Вдоль набережных Невы тянулись бесконечные ровные цепочки фонарей, и вдали их огоньки сливались в одну тонкую нить, которая всегда дрожала и переливалась, отражаясь. Посреди этих живых светящихся линий огоньков сияли белым и неподвижным светом ряды фонарей в центре города и возле дворцов. Это горели первые электрические фонари Петербурга, оснащенные лампами Яблочкова. Здесь же, ближе к окраине, фонари светились тускло и неровно. Компании, обслуживающие эти районы, экономили на газе, стараясь получить побольше прибыли.

Вагон конки дребезжал, раскачиваясь сбоку на бок на неровно проложенных рельсах. Впрочем, пара гнедых лошадёнок, мотая головами, усердно тащила вагончик. Заметно было, что лошадьми хорошо ухаживают. Во всяком случае, лучше, чем за вагоном, грязноватым и запущенным. Даже окна настолько запылились, что трудно было понять, где сейчас едет вагон. А ехать очень далеко, за Невскую заставу и пропустить нужную остановку было бы обидно. Тем более, что когда Владимир садился в вагон конки, следом за ним вскочил на подножку маленький неприметный человечек в сером пальто. Его заметил Владимир на остановке. Слишком неприметный, слишком невзрачный для простого прохожего. К тому же слишком старательно закрывавший лицо газетой «Копейка», изображая, что ее читает. А сам явно поглядывал за Владимиром. «Филер»[35], — сразу подумал Владимир. И понял, что не ошибся, когда человек неожиданно бросил газету и побежал к вагону.

Пришлось сесть поближе к выходу, чтобы успеть выйти на нужной остановке, на которой можно ускользнуть от навязчивого соглядатая. При этом, притворяясь дремлющим, из-под прикрытых век напряженно вглядываться в окно на двери, чтобы не пропустить нужную остановку… Вот, наконец, мелькнул знакомый фасад доходного дома. Следующая остановка. Вагон притормозил у поворота и остановился как раз напротив нужного дома.

— Кому сходить? — спросил кондуктор. Никто не ответил, кондуктор просигналил, и вожатый тронул поводья. Лошади двинулись вперед, вагон покатился. Вот тогда Владимир вскочил с места и выпрыгнул из конки. И со всех ног бросился бежать к проходному двору. Позади слышался суматошный звон колокола. Конку остановили, с передней площадки соскочили вагоновожатый и кондуктор. Явно с намерением если не оштрафовать, то по-простому набить лицо нарушившему правила пассажиру, одетому как небогатый мещанин. Но Владимир Ильич уже добежал до проходного двора и юркнул в ворота. Перед этим убедившись, что филер тоже соскочил с конки, да поздно. Пока эта тройка суетилась, Владимир через проходной двор выбрался на другую улицу и спокойно пошел на встречу с товарищами.

Кружок, включавший в себя несколько рабочих, увлеченных изучением марксизма, студентов, и преподавателей собирался на квартире Ивана Бабушкина. Иван работал слесарем на механического заводе, по имени хозяина называвшимся Семянниковским, за Невской заставой. Сам Бабушкин успел побывать «в людях», в услужении у хозяина в торговой лавке. Это были одни из самых забитых и несчастных работников во всей России, полностью зависящих от воли хозяев, почти рабов. Избитый хозяином, истощенный подросток попал в больницу и с трудом выжил. Через знакомых его удалось устроить учеником слесаря в торпедные мастерские Кронштадтского военного порта. Здесь платили больше, хоть ученикам и приходилось переживать унижения со стороны мастеровых. Талантливый ученик, Иван быстро стал прекрасным специалистом, но так и оставался подмастерьем, пока не сумел уволиться и перейти на завод. Пережитое привело Ивана к мысли о необходимости полного изменения общества, а затем и в кружок революционеров. Который сегодня должен был собраться у него на квартире, чтобы послушать приехавшего из Самары «товарища Николая» с лекцией о народниках и почему марксистам с ними не по пути…

На следующий день в квартире, преданной Охранному Отделению, встретились тот самый читавший газету мужчина и его начальник, жандармский штабс-капитан Сергеев.

— … Значит, ваше благородие, я и сел в конку, чтоб домой успеть. А этот… «Кудрявый», отчего-то задергался. Чем меня в сумление и ввел. Если человек порядочный, отчего ему волноваться? А вот какой-нибудь ворюга али революционер очень даже может расстроиться, решив что я за специально за ним слежу. На ворюгу вроде не похож, одет по-мещански, лицо чистое. А вот напомнил он мне судейского какого-нибудь, отчего я и решил, что это революционер. Так что устроился я в уголке вагона так, чтоб он меня видел, а я — его…

— Помогло? — ухмыльнулся штабс-капитан.

— А как жа, ваше благородие? — ухмыльнулся в ответ филер. — Господин сразу сделал вид, что задремал. А сам так и зыркает в переднее окошко, так и зыркает. Ну, я сразу и понял, что на остановку у дома Игнатьева нацелился. Там двор проходной, с тремя другими связанный, как вы помните, ваше благородие. Только ведь и я не лыком шит. Он сразу после того, как вагон поехал, выскочил. Кучер да кондуктор вагончик-та тормознули и за ним. Ну и я показался, чтоб ему ускорение придать. А сам конских работничков поторопил и на ближайшей остановке к выходу со тех дворов, что к Нарвской заставе ведет, оказался быстрее «Кудрявого». Он меня не заметил. Решил, как я думаю, что ушел от меня дворами. Так что я за ним проследил до дома и обратно до меблирашек[36], в которых он поселился. Удалось узнать у дворника, что приехал сей господин с Самары, назвался учителем Николаем Петровичем Нестеровым. Полагаю, имя и фамилия придуманы, как и профессия. На учителя сей господин совершенно не похож, по поведению — студент или судейский из недавних студентов. А город точно указал, дворник сам слышал, как он посыльного на вокзал за обратным билетом отправлял.

— Что-нибудь еще важное? — записав что-то себе для памяти, спросил Сергеев.

— Так точно, ваше благородие. Иначе я вас и беспокоить этим куриозом не стал, — ответил филер. — Когда я за домом, куда прибыл этот господин, следил… То увидел среди вошедших в тот же подъезд проходившего по делу одного из кружков «Народной Воли» мастерового. Кличка у него была «Умник».

— Так. Почему сразу не доложил? — возмутился штабс-капитан.

— Так ведь, ваше благородие, этот «Умник» здесь же на заовде и трудится, — вытянулся на всякий случай во фрунт филер. — Он перед «Кудрявым» вышел вместе с еще одним мастеровым. Они громко так обсуждали дела на заводе, а я услышал. Так что никуда этот «Умник» не денется, найдем-с. А вот господин…

— И господина найдем, — успокоился Сергеев. — Держи, заслужил, — достав из лежащего на столе бумажника «красненькую[37]», он протянул ее филеру.

— Рад стараться, ваше благородие, — снова вытянулся во фрунт филер.

— О твоем усердии и старании сегодня же доложу его превосходительству. А за своего «Кудрявого» не беспокойся — запросим Самару и все об этом господине узнаем, если он действительно оттуда. А сейчас пиши еще один доклад — по этому бывшему народовольцу. Все, что помнишь… — посмотрев на вытянувшееся в недоумении лицо филера, Сергеев пояснил — Умный ты филер, Абрамов, но дурак. Народовольцы — это куда серьезнее, чем эти теоретики, которые в своих кружках немецкого теоретика изучают. Те только болтают, да среди мастеровых недовольство разжигают. Ну, самое большее — беспорядки учинят, забастовку какую-нибудь… А народовольцы уже не первый раз покушения на жизнь сановников и самого его императорского величества умышляют. Так что новости о том, что они с мастеровыми что-то замыслили — важнее даже этого господина, которого ты заметил. Про него узнать конечно надо и даже интересно, а вот новая ячейка народовольцев. Тем более в среде мастеровых — это нам с тобой, Семеныч, от начальства наградных ждать стоит. Понял?

— Так точно, ваше благородие, — согласился филер.

— Вот и пиши подробнее, — приказал штабс-капитан…

Владимир в это же самое время сел в поезд. Вагон второго класса в основном занимали разнообразные купцы, приказчики богатых купцов, учителя и прочие относительно богатые разночинцы. Народ в основном тихий, спокойный, занятый своими делами. Поэтому ничто не мешало путешественнику обдумывать появившуюся в ходе посещения столицы идею о необходимости свести все рефераты в книгу, а разрозненные кружки социал-демократии России в одну организацию. Но прежде чем объединиться, необходимо решительно отмежеваться. И книга о народниках, их ошибках и борьбе против марксистов, решил он, учитывая популярность взглядов народников среди настроенных революционно рабочих и студентов — первоочередная и архиважная задача. Необходимо доказать, что они ошибаются, и у России нет никакого своего самобытного «некапиталистического» пути развития. «Дорога одна. Русский рабочий пойдёт этой прямой дорогой открытой политической борьбы к победоносной коммунистической революции», — об этом и думал Владимир, пока поезд со страшной скоростью в сорок верст в час мчался от станции к станции. Короткая остановка, чтобы дозаправить паровоз водой, а пассажирам первого и второго успеть сходить в буфет — и состав вновь спешит вперед. Так же как спешат вперед мысли простого помощника присяжного поверенного из Самары…

На остановке в Кузнецке путешественников нагнала весть о начале переговоров между коалицией трех держав и Японией. Переговоры начались при посредничестве Северо-Американских Соединенных Штатов в городе Бостон. Газета «Русское слово» сообщала о восторженном приеме в Америке главы русской делегации Николая Павловича Шишкина и его товарища[38], потомка знаменитого немецкого драматурга, Эрнеста Коцебу.

Прочитав это сообщение в купленной им у мальчишки газете, Владимир задумался уже о войне и тех перспективах, что она несет России и миру. «Стоит, пожалуй, написать листовку или даже реферат об этой войне и ее итогах, — решил он, — так как развитие политической жизни в России всего более зависит теперь от исхода войны с Японией. В русском самодержавии, отставшем от истории на целое столетие, авантюристского больше, чем в любой из других капиталистических государств. Оно именно по-авантюристски бросило народ в нелепую и позорную войну, обусловленную не политическими или экономическими интересами страны, а желаниями и обидами правящей династии Эта война всего более разоблачила и разоблачает агрессивность самодержавия, при этом обессиливая его в финансовом и военном отношении. Самодержавная Россия разбила уже конституционную Японию, при поддержке германских и французских империалистов. Эта победа несомненно будет использована реакционными кругами для оправдания политики самодержавия и династии, для подавления, на волне порожденного победой ура-патриотизма, любых прогрессивных сил. И в первую очередь — революционных. Всякая оттяжка с определением нашего отношения к этой войне только усиливает и обостряет положение революционных кругов…». Мысли эти следовало немедленно записать, хотя бы в виде тезисов, и Владимир решил сделать это, не обращая внимания ни на раскачивающийся вагон, ни на удивленные взгляды соседей…

А в Санкт-Петербурге и Самаре между тем шла невидимая для посторонних работа. На Семяниковский завод устроился один из осведомителей штабс-капитана Сергеева. Сам же штабс-капитан уже получил намек, что за успешное раскрытие очередной ячейки террористов он может и потерять приставку, получив чин на класс выше. Поэтому и рвал жилы, стремясь точно определить, к кому же приезжал столь нервный гость из Самары и какое отношение он имеет к мастеровому — бывшему члену «Народной воли», прозванному «Умником».

А губернском городском управлении города Самары стало не отдыха. После получения запроса из столицы оба унтер-офицера — наблюдателя, Анисим Шишковский и Алексей Симковский, а также адъютант Самарского управления поручик Александр Герасимов[39] пересмотрели все дела подозрительных лиц. А заодно и проверили — кто из них отлучался из города. Пришлось унтерам помотаться по городу, выспрашивая дворников и околоточных надзирателей, а также прислушиваясь к слухам на базарах.

— Так что, ваше благородие, из всех нами опрошенных, несколько человек дружно показывают на господина Ульянова, — докладывал старший унтер-офицер Шишковский адъютанту. — Мы проверили, он действительно отсутствовал в городе в эти дни под предлогом рассмотрения подробностей дела крестьянина Панфилова. Однако унтер-офицер Симковский сумел разузнать, что присяжный поверенный Хардин никаких поручений по этому делу господину Ульянову не давал и что в деревне Размахаевка никто господина Ульянова не видел.

— Тэк-с, тэк-с… Ульянов, говоришь? — поручик выглядел весьма довольным. — Установите-ка за ним наблюдение. Только осторожно, не спугните. Брат его старший на жизнь его императорского величества замышлял. Неужели младший отомстить решил? — озвучил свои размышления Герасимов.

— Осмелюсь заметить, ваше благородие, — ответил Шишковский, — что ни в чем подобном господин Ульянов не замечен. Посещает, но некоторым сведениям, вечера у господина Скляренко в мезонине дома священника Белогородцева. Изучают труды господина… э… Мракса, к ведению производства и торговли относящиеся. Никаких антиправительственных лозунгов, по донесениям агентов, не отмечено. Есть некоторые неудостоверенные сведения, что среди рабочих в железнодорожных мастерских имеются кружки революционной направленности. Имеются слухи, что якобы господин Ульянов таковой посещал. Но ежели и было такое, то настолько скрытно, что ничем эти слухи не подтверждаются.

— А вот это интересно. За мезонином установить постоянное наблюдение, — приказал поручик.

— Виноват, ваше благородие, только это трудно будет выполнить. Мезонин во дворе, окнами туда же выходит, лесенка такоже в дворе. Сим наблюдение за квартирой с улицы затрудняется. А посетители через двор могут сразу на Самарскую, Садовую и Почтовую улицы незамеченными пройти, — доложил Шишковский.

— Буду ходатайствовать перед господином полковником, чтобы попросил нам филеров на усиление, — решил Герасимов. — А вы с Алексеем пока организуйте внешнее наблюдение только за Ульяновым. Но осторожно, не спугните мне его… Ежели с поличным возьмем и вам и мне немалые награды могут воспоследовать. Понятно? Работайте, унтер…

К звездам

— А почему Александр Васильевич ничего не ест?

— Так ведь пост, матушка. До первой звезды нельзя, — Суворов.

— Звезду Суворову Александру Васильевичу! — Екатерина II.

Реклама банка «Империал»
Per aspera ad astra — через тернии к звездам.

Латинская пословица
Возвращение на Балтику получилось не столь триумфальным, как ожидал Петр. Не было того всеобщего ликования и энтузиазма, как в описаниях возвращения героев 1812 года в пушкинских «Повестях Белкина». Никто из дам не бросал чепчики в воздух и не кричал «ура». Впрочем, цветы и оркестры были, радостно встречающий героев войны народ тоже. И даже награды, пусть и не столь щедро, как ожидали многие, но появились на мундирах участников экспедиции. Петру досталась «аннушка», орден Св. Анны четвертой степени. За морской бой под Сасебо, где состоящие под его командой скорострелки Гочкиса повредили одну из атакующих миноносок, командир броненосца представил Анжу к Владимиру с мечами. Но, как говорили, большую часть наград отклонил лично генерал-адмирал великий князь Алексей. Так что получил Петр только «аннушку» на кортик.

А в целом, как понял Анжу, недавно закончившаяся война где-то далеко на задворках мира волновала жителей России куда меньше, чем недавно заключенный торговый договор с Германией или удачное выступление балерины Матильды Кшесинской в последней постановке «Лебединого озера». Еще охотнее, хотя и полушепотом, во избежание так сказать, обсуждались слухи о связи оной Матильды с великими князьями Сергеем Михайловичем и Владимиром Алекснадровичем. В объятиях которых она искала утешения после гибели великого князя Николая Александровича, который, как говорили, был ее первым и самым обожаемым любовником. И уже совсем шепотом шло обсуждение слухов об ухудшении состояния Его Императорского Величества и чахотке наследника-цесаревича Георгия.

Впрочем, у морских офицеров были и свои темы для разговоров. Говорили о путях развития флота, вспоминая о затонувшем в сентябре прошлого года совершенно устаревшем броненосце «Русалка». Обсуждали слухи о серьезной ссоре между генерал-адмиралом и цесаревичем по поводу флотских программ. Рассказывали, что посетив спущенный на воду новейший броненосец «Гангут», обычно деликатный цесаревич Георгий не сдержался. И высказал вслух все что он думает о корабле и тех, кто его заказал. Причем корабль цесаревич охарактеризовал так, что все морские остряки только завидовали умению его императорского высочества: «Одна пушка, одна мачта, одна труба — одно недоразумение!». В кают-компаниях разговоры неизменно сворачивали на этот случай. Каждый раз заканчиваясь спорами о том, кто же кого перетянет — генерал-адмирал цесаревича или цесаревич генерал-адмирала. Причем большинство было на стороне цесаревича Георгия, который не смог стать моряком только из-за болезни. Но все равно, человек-то свой — флотский. Конечно, великий князь Алексей тоже моряк, но он уже подпортил свою репутацию в кают-компаниях. Во-первых, уменьшил количество награжденных за войну с Японией, доказывая, что борьба против азиатских варваров не заслуживает столько поощрений. Ну, а во-вторых, просочились сведения о том, какие суммы генерал-адмирал и его окружение потратили на «представительство», пребывая в Париже во время всей военной кампании. Это при том, что ведущим боевые действия силам флота приходилось экономить на всем, даже на боевом угле. Надо признать, Анжу в такие разговоры старался не встревать, переводя все в шутку. Потому что считал, как и большинство населения, что «плетью обуха не перешибешь». Впрочем, одно bon mot[40], которое быстро вошло в обиход, он все же выдал: — «Что вы хотите, много мяса надо, чтобы с такой фигурой не похудеть». Шутку оценили и капитан первого ранга, директор Балтийского завода Кази в ответ наградил известное всем лицо кличкой «Семь пудов августейшего мяса». Дошли ли эти шутки до самого генерал-адмирала, или нет, никто, естественно не знал, но и без того ситуация складывалась для мичмана не самым лучшим образом. Броненосец после всех военных и морских приключений уходил на ремонт. А команда на это время переходила в береговые экипажи. Так что о том, чтобы «выплавать» полный «морской ценз»[41] на чин лейтенанта можно было забыть надолго. Желающих побывать в море для получения очередного чина всегда было больше, чем кораблей. А сейчас конкуренция еще больше усилилась, учитывая, что возвратившимся с войны «выплавать ценз» можно было быстрее. Что, естественно, вызывало зависть у не имеющих такие возможности соратников и самые разнообразные интриги. В которых Анжу, надо честно признать, был не силен. А пользоваться протекцией не хотел, даже не смотря на деда адмирала. Так что ничего хорошего в ближайшем будущем Петр не ждал…

На бал в Дворянское собрание столицы Анжу попал совершенно случайно. Дежурил в казармах экипажа, когда прибыл посыльный с приглашениями. Одно из которых и досталось Петру. Так что теперь онстоял в Зеркальном зале собрания и с удовольствием смотрел на вальсирующие пары. Успехом у местных дам и девушек пользовались в основном гвардейские офицеры, но и молодой моряк без внимания не остался. Пришлось даже спрятаться за колонной, чтобы слегка передохнуть от назойливого женского внимания. Но, как выяснилось, укрытие оказалось не слишком надежным. Внезапно две пахнущие духами руки с силой ухватили мичмана за плечо. Держась за Петра, как за точку опоры, женщина издала не очень приятный звук и тут же произнесла:

— Извините меня, мон шер, — голос звучал мелодично и нежно, хотя несколько хрипловато. Кроме того, Анжу уловил доносящийся из-за плеча запах. Отчего стало ясно, что его собеседница успела немного выпить. Или, что вероятнее — очень много. — Как мне плохо… Уведите меня отсюда, мон амираль, я вас очень прошу…

— К-куда? — удивился Петр.

— Куда-нибудь на улицу, мне срочно нужно на свежий воздух, — попросила незнакомка. — Мне… нехорошо… Я сегодня напилась, как сапожник, в зюзю, нах… Прошу меня простить за мой иностранный… Пойдемте же отсюда…

Петр аккуратно развернулся. Одновременно перехватив соскочившие с плеча руки и готовясь к тому, что собеседница не удержится на ногах. Однако барышня устояла, еще раз удивив мичмана. Потому что перед ним стояла невысокая, ладно сложенная девушка, совсем еще ребенок на вид. Вот только выглядывающие из лифа высокая грудь и нездорово покрасневшие щеки и кончик носа, да отдающее перегаром дыхание, доказывали, что она старше и эмансипированней, чем выглядит на первый взгляд.

— Извините, мадмуазель, не имею чести быть вам представленным… — попытался внести ясность Анжу.

— Фи! Между прочим, мадам, — обиженно нахмурила брови женщина. — Какой вы скучный! Наверное, вы недавно вернулись в Петербург и редко бываете в свете?

— Прошу меня простить, мадам, — только и смог ответить Анжу, неожиданно обнаруживший, что они уже покинули зал и идут каким-то неизвестным ему коридором. — Азия-с. Только недавно по морю ходил, от береговых нравов отвык-с.

— Оно и видно, — пьяно усмехнулась прелестница. — Но пойдемте же скорее, мне действительно нехорошо. Сейчас я немного похвастаюсь съеденным, и мы поедем, мон амираль.

— Куда? — снова удивился Анжу.

— Фи! И еще раз фи! Неужели вы столь недогадливы? — деланно удивилась незнакомка. — А говорят, моряки никогда не теряются и весьма умны. Ко мне, разумеется… Я вам покажу свой будуар. Ручаюсь, такого вы еще не видели, мон амираль.

— Польщен вашим предложением, сударыня… но, быть может, ваше желание уехать со мной обманчиво?

Незнакомка усмехнулась, совершенно неожиданно для Петра, язвительно, тонко и в тоже время умно…

— Вы не поверите, мон амираль, но я после Института перевидала столько разных мужских причиндалов, сколько вы морских волн не видели! И уж как-нибудь в них, могу вас уверить, я разбираюсь… Скажу вам прямо. Вы не похожи на обычного столичного хлыща… Вы настоящий мужчина, воин, офицер и моряк. Карета за углом, так что едем скорее… Я уже вас хочу…

Сопротивляться столь откровенному предложению Петр оказался не в силах. Тем более, что они уже вышли через неизвестную ему боковую дверцу в переулок.

А потом была карета, незнакомый дом, недлинный коридор…

Через пару часов Петр лежал на спине и бездумно смотрел на высокий расписной потолок. Ни на что другое сил уже не было, даже дышать было тяжело. Ныл натруженный «рабочий инструмент» и побаливала покрытая засосами грудь. Но, как ему показалось, реноме настоящего морского волка Анжу не уронил. Поскольку незнакомка, явно удовлетворенная и утомленная не меньше мичмана, спала с улыбкой ангела на лице.

Внезапно в дверь спальни негромко постучали.

— Жорж, вы? — сонным голосом задала вопрос незнакомка. — Вы же знаете, что вам всегда ко мне можно. Входите же…

— Кто? — только и успел задать вопрос Петр. И даже получил на него парадоксальный ответ.

— Муж…

— Кх-х-то? — только и успел прохрипеть Анжу, когда в спальню, не чинясь, вошел пожилой представительный мужчина в домашнем халате, напоминающий своим видом о царствовании незабвенного Александра II Освободителя.

— Лежите, лежите… Прошу меня извинить, что я вот так по-домашнему, — вежливо склонив голову, поприветствовал он лежащих в постели любовников. — Еще раз примите мои извинения, ежели я вас фраппировал своим поведением, — обратился он к недоумевающему Анжу. — Мы же даже не представлены… Дубровский, Гавриил Иудович, полковник по Адмиралтейству. Честь имею.

— Анжу Петр… Иванович, мичман, — выдавил ответ Петр.

— Мой муж, — притворно потупив глазки, добавила раскрасневшаяся незнакомка, которую все происходящее явно веселило. И только Петр никак не мог понять свою роль в этой комедии дель арте[42].

— Очень приятно-с, — еще раз кивнул Петру Гавриил Иудович. — Знаком-с, знаком в вашим дедом, Петром Федоровичем[43]. Но что это я… совсем заболтался. Как ты себя чувствуешь, Мари? Тебе хорошо?

— О, да, мне очень хорошо, у меня все прошло. И голова не болит, но кое-что другое побаливает… гхм-гхм… — прелестница притворно закашляла, одновременно стреляя глазками в лежащего в позе смирно Анжу.

— Тогда я удаляюсь. А вас, Петр Иванович, приглашаю на утренний чай, — еще раз куртуазно поклонившись, полковник вышел из спальни.

Через полчаса умытый, освеженный и слегка опомнившийся Петр сидел столовой и поглощал великолепные пирожки с не менее отлично заваренным чаем.

— Так уж мы привыкли, Петр Иванович, — очередной раз оправдывался Дубровский за свой, скудный, по его мнению, стол.

Они уже успели обсудить сложившуюся комическую ситуацию. Анжу узнал, что Мария Андреевна вышла замуж за пожилого полковника сразу по окончании Смольного института благородных девиц. А поскольку, как выразился полковник, «старый конь глубоко не вспашет», то мудрые супруги дали друг другу вольную. Которой, как можно было понять, пользовалась прежде всего Мари. Ибо полковнику, столоначальнику в одном из департаментов Морского Министерства, препятствовали как возраст, так и служебные обязанности.

— Но вы бы знали, как трудно найти подходящего мужчинку. Одни грубияны, болтуны и бугры[44]! — возмущалась Мари. — А вы… такой нежный, такой… надежный…

В общем, ситуация для Петра не только прояснилась окончательно, но и оказалась весьма выгодной. Ибо заиметь знакомство в морском ведомстве даже потомку адмирала было не слишком просто…

Поговорив о низменной стороне бытия в виде необходимости для молодой жены иметь постоянные и желательно необременительные любовные отношения и подкрепившись, полковник пригласил мичмана в кабинет. Мари же, извинившись, отправилась «по своим женским делам» на Моховую. Где, как невольно узнал Анжу, располагалось модное ателье Анны Гиндус, у которой «одеваются все, кто ценит в нарядах утонченность, шарм и легкую смелость».

Оставшись тет-а-тет, Гавриил Иудович предложил Петру не стесняться, угостив ароматной кубинской сигарой и не менее ароматным французским коньяком «Курвуазье». И предложил общаться по-простому, без чинов.

— … Я, конечно не адмирал Чихачев и даже близко к нему не вхож, — задумчиво заметил Дубровский, — но некоторый вес в ведомстве имею. А вам, Петр, надо до следующего чина еще почти год выплавать. При этом, учитывая, как вы сошлись с Мари, мне бы очень хотелось, чтобы вы служили где-нибудь неподалеку и могли с ней… встречаться, хотя бы время от времени. Иначе у нее болит голова. А что такое мигрень у недовольной женщины, вы, по молодости и холостяцкому образу жизни и представить себе не можете… служба страдает, не говоря уже о личном моем здоровье. Знаете что… на миноносцы пойдете? С посещением Минных курсов?

— Конечно, Гавриил Иудович, с превеликим удовольствием, — невольно согласился Петр. Подумав про себя: «А старичок-то не промах… впрочем, какой еще, черт побери, старичок? Опытный канцелярский боец… Внимательный, осторожный, очень и очень себе на уме… такой при необходимости и человека самолично завалит. А уж карьеру сломает запросто и без моральных мук…»

— Вот и отлично, — обрадовался Дубровский, разливая собственноручно еще по одной порции коньяка. — Служить будете неподалеку и сможете с Мари встречаться при сходе на берег… Не возражаете?

Петру в альфонсы не слишком-то и хотелось. Но возможность плавать, да еще на миноносце, плюс заветные лейтенантские погоны… К тому же Мари была женщиной раскованной и приятной в любви, что избавляло от необходимости искать утешения в домах терпимости. И эти соображения не могли не перевесить.

— Значит, жить будете в Гельсингфорсе, с командировками в Петербург, — констатировал Дубровский. Они еще немного побеседовали на разные темы. Между прочим, Дубровский рассказал, что прототип пушкинского Дубровского — его дальний родственник, владевший в восемнадцатом веке селом неподалеку от имения Пушкиных. Вспомнили и деда Анжу, с которым, как оказалось, тогда еще прапорщик по адмиралтейству Дубровский встречался в Кронштадте.

Раскатались они совершенными друзьями.

А через неделю в экипаж пришел неожиданный приказ о назначении мичмана Анжу на миноносец «Луга». Миноносец находился в Петербурге, поэтому Анжу, срочно собравшись уже через пару часов оказался на борту корабля. Точнее — кораблика, водоизмещением всего в семьдесят пять тонн.

Как только Петр представился командиру, капитану второго ранга Александровскому, он сразу заявил, что назначает Анжу штурманским офицером. И приказал Анжу немедленно принять штурманскую часть от старшего штурмана, который оставался в Петербурге. На заявление, что Анжу никогда до того времени нигде штурманских обязанностей не нес, командир ответил: «Ничего, как-нибудь справитесь». Предшественником Анжу на этом посту оказался лейтенант Курочкин, уже штатный штурман со значком. Принимая от него штурманскую часть, Петр уточнил, когда определялась девиация компаса. На что получил ответ, только что перед прибытием в столицу, они определили девиацию в Кронштадте после стоянки миноносца в доке.

В ту же ночь миноносец снялся с якоря и вышел в море, направляясь в Гельсингфорс на соединение с дивизионом и всем минным отрядом. Расстояние было невелико, курс хорошо известен. Поэтому компасом пользовались очень мало и Петр не заметил ничего ненормального в его показаниях. Контролируемый командиром, он благополучно довел миноносец до Гельсингфорса.

По прибытии на место Анжу, закономерно вновь получивший прозвище герцог Анжуйский, прошел посвящение в миноносники и с гордостью надел на руку золотой браслет с надписью: «Минный отряд. Погибаю, но не сдаюсь».

Миноносец часто использовался для посыльной службы, гоняя на всех парах из Гельсингфорса в Петербург и обратно, так что Петр даже не успевал соскучиться по будуару мадам Мари и беседам с ее пожилым, но весьма опытным в служебных делах мужем. Жизнь казалось, окончательно наладилась и не обещала никаких сюрпризов. Единственное, чего стало не хватать Анжу — это времени. Приходилось нести службу, отстаивая вахты, учить разнообразные штурманские премудрости, а в столице буквально разрываться между Минными классами и очень гостеприимным домом Дубровских…

Военно-политический роман-с…[45]

Но истые пловцы — те, что плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час еще твердят: — Вперед!..
Ш. Бодлер. Плавание
Идиллия, которую переживал Анжу, как он и ждал, не смогла продолжаться долго. Началось все с того, что на очередной, пятой встрече, Мари вела себя уже не столь страстно, как в первое время. Утром, потягиваясь со сна, словно кошка и наблюдая за тем, как он одевается, она негромко, но с отчетливо различимой иронической интонацией заметила:

— Настоящее семейное утро…

Надо признать, что Петру этот затянувшийся адюльтер тоже начал надоедать, из интересного, хотя и несколько фраппирующего приключения, превращаясь в некую нудную обязанность…

Потом пришел приказ о перебазировании части Минного отряда в Либаву. Шли днем, двумя колоннами, «Луга» оказалась замыкающим мателотом. Поэтому компасом пользоваться вообще не пришлось. Так что уточнить его работоспособность Анжу вновь не получилось. Кажется, здесь планировалось какое-то грандиозное строительство, но пока это была захудалая дыра, в которой даже миноносцы вынуждены были стоять на рейде. О том, чтобы отдохнуть где-то на берегу, как в том же Гельсингфорсе, оставалось только мечтать. Как и о поездках в Санкт-Петербург. Зачем и почему восьмерку миноносцев и минный крейсер загнали сюда, никто не знал. Ходили самые разнообразные слухи, в числе которых наибольшей популярностью пользовался один. «Самые осведомленные» офицеры считали, что их пребывание в Либаве связано с охлаждением отношений между Россией и Германией после подписания договора с Японией. Россия, как известно, не поддержала претензий Германии на передачу ей части островов Рюкю. Что и вызвало недовольство германских властей. Якобы отряд из восьми миноносцев и минного крейсера неподалеку от границы должен заставить кайзера о чем-то задуматься…

В середине ноября пришли печальные новости о тяжелой болезни его императорского величества Александра Третьего Миротворца. Еще через день к миноносцу пришвартовалась шлюпка с лейтенантом Каниным, который служил у начальника отряда миноносок капитана второго ранга Михеева старшим офицером минного крейсера «Лейтенант Ильин», а заодно и флаг-офицером. Проверив состояние миноносца и команды, Василий Александрович объявил, что Михеев[46], направляясь в Петербург на совещание в Адмиралтействе, пойдет на «Луге» до Ревеля, откуда поедет в столицу по железной дороге. Поэтому команде «Луги» надлежит приготовиться к походу к завтрашнему дню, чтобы послезавтра Константин Борисович мог быть уже в Ревеле.

Под вечер следующего дня, Михеев прибыл на миноносец в сопровождении своего вестового и приказал сниматься с якоря. Погода стояла для осенней Балтики тихая, почти, можно сказать, штилевая. С неба временами сыпало какой-то крупой, а временами побрызгивало дождиком. Первое определение места, уже в темноте по маяку Бакгофен, не вызвало у Анжу никаких подозрений. Определившись с местом, он сразу приказал рулевому довернуть на новый курс, проложенный прямо на плавучий маяк Сарычев. Ход держали полный, рассчитывая быстрее попасть в Ревель. Стоя на мостике, Петр пытался обнаружить на ночном горизонте огонь сарычевского маяка. Наконец в бинокле появляются хорошо различимые в ночной темноте проблески — белый и красный. Вот только сверкнули эти долгожданные огни, к изумлению Анжу, совсем не там, где он их ожидал.

— Николай Алексеевич, ведь это Сарычев, — обратился он к стоявшему рядом командиру, капитану второго ранга Александровскому.

— Прекрасно и очень даже хорошо, если это действительно Сарычев, — ответил добродушно командир.

— Да, но я должен вам доложить, что по проложенному мною курсу он должен был открыться градусов на пятнадцать вправо, а он открылся приблизительно на столько же градусов влево.

— Так вы же в любом случае уже открыли его, чего же вам больше? — последовал спокойный ответ: — Перемените курс, и все будет обстоять благополучно…

Курс, конечно, был изменен. Обогнув плавучий маяк почти вплотную, миноносец продолжил плыть дальше. При этом у Анжу оказались точные данные о местоположении корабля, точнее которых получить было просто невозможно. С оденсхольмским маяком произошла совершенно та же история, что и с Сарычевым. Только вместо того чтобы открыться правее курса, он открылся левее. На невозмутимого командира это тоже не произвело особенно сильного впечатления. Но что чувствовал при этом Петр, высказать было трудно, поскольку такие выражения не очень любили употреблять вслух даже пьяные боцманы. Поэтому появление Пакерорта он ожидал с замиранием сердца. Вот слабо блеснул бинокле огонь Пакерорта. Огонек блеснул справа, а не слева. Если бы он открылся слева, то это была бы уже катастрофа. Анжу приготовился определиться по крюйс-пеленгу по всем правилам штурманского искусства, преподанным в Морском корпусе, и взял слезящимися от холода и усталости бессонной ночи глазами первый пеленг Пакерорта. Записав пеленг и время, Петр приткнулся тут же на мостике и заклевал носом, вздрагивая от времени до времени и хватаясь за часы, чтобы не прозевать времени второго пеленга для засечки. Вот подошло это время, но… маяк провалился то ли сквозь землю, то ли сквозь воду. От страха совершенно пропала сонливость. Петр начал лихорадочно обдумывать, как выйти из такой потенциально опасной ситуации. Хотя и наступил уже седьмой час утра, но сумрак еще держался, словно в глухую полночь. Впрочем, в это время в данном месте рассвет всегда задерживался. А корабль уже шел почти полным ходом в предательскую щель между островом Нарген и материком. Лихорадочно обдумывая ситуацию, Петр нашел только один выход. Рассказав прикорнувшему тут же на мостике Александровскому все свои страхи и сомнения, он упросил командира уточнить у Михеева, каким путем он прикажет идти дальше. Имелась надежда, что начальник предоставит решение этого вопроса на усмотрение командира. Тогда, огибая Нарген с севера, они дождались бы рассвета. А там благополучно довели бы миноносец до Ревеля. Разочарование не замедлило последовать, Михеев приказал идти Суропским проходом, поскольку этот путь короче.

Хотя немного правее курса уже ярко светил Нижне-Суропский маяк, Анжу уже почти не сомневался, что беды не избежать. С тоской глядя на закрытое ночным марком небо, Петр упросил командира уменьшить ход. Александровский согласился. Пошли малым ходом, пытаясь держаться фарватера в узком Суропском проходе. На вахте стоял боцман Азаров. Анжу, повернувшись, разглядел во мгле его фигуру, стоявшую у машинного телеграфа и нагнувшую голову. Похоже, Азаров увидел что-то впереди. Петр хотел задать ему вопрос, что он видит, но не успел. Азаров молча поставил ручки машинного телеграфа вертикально вверх, подав сигнал «стоп машине».

— Что вы види… — только и успел произнести Петр, как послышалось зловещее характерное шуршание под днищем миноносца, затем толчок, и корабль остановился.

Одним рывком спокойно до того дремавший командир из своего угла бросился к машинному телеграфу и переложил ручки на «полный назад». Заработала машина. Миноносец затрясся, но не сдвинулся с места. Выждав несколько мгновений, Александровский остановил машину. Наступила относительная тишина и в ней стояще на мостике услышали характерный шум от набегающей на берег и камни волны.

— Откройте прожектор, — приказал Николай Алексеевич боцману. Ослепительно яркий свет открытого прожектора осветил в паре саженей по носу миноносца огромный камень. Затем — такой же справа, еще один слева, и, к всеобщему изумлению, даже где-то позади. Оставалось удивляться, как это корабль прошел мимо стольких камней, не наткнувшись ни на один…

— Прикажите сделать обмер вокруг миноносца, — послышался спокойный голос капитана второго ранга Михеева. Он поднялся на мостик, и его невысокая, слегка сутуловатая фигура вырисовывалась на фоне начавшего уже сереть неба. Никаких криков, никаких вопросов, никаких разносов, одни только короткие спокойные приказания. Словно ничего необычного не произошло…

Обмер показал, что миноносец плотно уселся чуть ли не половиной корпуса на каком-то плоском камне. Осмотр трюмов успокоил отсутствием пробоины и очень незначительной течью, по-видимому, от разошедшихся стыков при вмятине днища.

Надо было сообщить в Ревель и потребовать присылки оттуда спасательных средств. Отправили матроса на маяк, на котором недавно смонтировали станцию телеграфа. Так что имелась надежда в быстром получении помощи. Не теряя времени, начали перегрузку тяжестей из носовой части в кормовую, бывшую на плаву, чтобы облегчить сидевший на камне нос.

Тем временем окончательно рассвело. В дневном свете наблюдатель заметил идущий из Ревеля полным ходом спасательный пароход. Оказалось, это было судно одного из частных спасательных обществ. Став на якорь в возможной близости от «Луги», пароход спустил шлюпку, и командир его прибыл на миноносец предложить свои услуги. Тут же, на палубе миноносца, Михеев лично вступил с капитаном спасателей в переговоры. Но капитан парохода потребовал такую непомерную плату за спасение и буксировку корабля в Ревель, что Константин Борисович немедленно предложил ему сесть в шлюпку и убираться вон. Оправдываясь, капитан спасательного парохода пояснил, что плата за спасение судна, кроме тяжести его аварии, устанавливается спасательной компанией в зависимости от близости к берегу, у которого сидит судно. «Луга» же сидел так близко от берега, что можно было переговариваться с ним оттуда, не возвышая голоса. Еще бы пару сажень вперед и у борта миноносца могли бы пастись коровы.

Возвратившись к себе на пароход, капитан его не спешил уходить. Надеялся он, похоже, на возможное изменение погоды. Поднимись свежий ветер, и миноносец будет разбит о камни разведенной волной в самый короткий срок. Понятно, что в таком случае Михеев сразу же сделался бы сговорчивее. На счастье командиров и экипажа, было так же тихо, хотя и сумрачно, как и накануне. Поэтому оставалось только ждать случая…

Вот в Суропском проходе показался еще дымок, и вскоре из-за ближайшего мыса показался сначала нос, а потом и корпус судна, направившегося к миноносцу. Это было уже казенное спасательное судно «Могучий». Все на миноносце вздохнули с облегчением. «Могучий», подойдя к месту аварии, бросил якорь так близко, насколько позволяла глубина. Командир его, ознакомившись с состоянием миноносца, приступил, не теряя времени, к действию. На спущенном с парохода боте был привезен чудовищной толщины стальной перлинь. Который обнесли вокруг платформы кормового минного аппарата и закрепили на корме «Могучего». Когда все это было готово, «Могучий» снялся с якоря и, развернувшись носом к морю, запустил машины. Стоя на мостике, Петр с замиранием сердца смотрел, как вытягивался в струну чудовищный стальной перлинь, как все сильнее бурлила вода за кормой «Могучего», который постепенно увеличивал ход…

— Если он нас не стащит, — тихо заметил стоявший на мостике Александровский, — то этот «Могучий» разорвет нас пополам. Не успел Анжу ему ответить, как миноносец с тихим шуршанием пополз с камня на чистую воду. Прозвучавшее на борту «Луги» «ура», наверное, весьма грустно отозвалось в ушах командира частного спасательного судна. Приведя, насколько можно, себя в порядок, «Луга», конвоируемая «Могучим», пошла своим ходом в Ревель.

Съезжая на берег, Михеев простился с экипажем, как будто ровно ничего не случилось. Единственной реакцией на случившееся было указание командиру во время прощания, что до прибытия следственной комиссии, которая разберется в причинах аварии, необходимо ввести «Лугу» в сухой док для осмотра подводной части и починки помятых листов обшивки.

Повреждения оказались незначительными.

А через несколько дней на миноносец прибыла следственная комиссия. Главу которой Анжу несколько раз встречал в доме Дубровского. Но прибывший начальник делал вид, что мичман ему не знаком и Петр промолчал. Он предъявил комиссии карты с проложенными курсами, показал записанные в пути маячные румбы, а также вахтенный журнал. По требованию членов комиссии ей предоставили и таблицу девиации компасов, с указанием времени ее определения. Члены комиссии качали головами, о чем-то тихо переговаривались между собой и, видимо, так же мало понимали во всей этой истории, как и сам Анжу. О чем говорилось в докладе комиссии, ни Александровскому, ни Анжу никто не сказали ни слова. Но вскоре они узнали, со вздохом облегчения, что случай с «Лугой» был отнесен к «неизбежной в море случайности», и расходы по ремонту аварии были приняты на счет казны.

А еще через несколько дней, вместе с сообщением о смерти Его Императорского Величества, пришел приказ на возвращение отряда назад, в Гельсингфорс. Опять шли всем составом, двумя колоннами и никаких происшествий не случилось. В Гельсингфорсе миноносец сразу поставили на списание девиации, но Анжу уже было не до того — его вызвали в столицу.

По прибытии в Санкт-Петербург Петр первым делом направился в Адмиралтейство. Что его ждало «под шпицем», Анжу не знал и поэтому волновался сильнее, чем во время ставшего уже знаменитым похода в Ревель.

В безликом, казенного вида кабинете, капитан второго ранга, представившийся Георгием Николаевичем Повалишиным, предложил Анжу сесть и послал вестового за чаем. После чего несколько минут развлекал его разговорами о Либаве. Чай, принесенный в кабинет, показался расстроенному всеми этими непонятными событиями Петру безвкусным. Впрочем, сильно затягивать разговор хозяин кабинета не стал.

— Петр Иванович, как я вижу, — он покосился на документы, — вы уже практически выплавали свой ценз на следующий чин. Поэтому у меня есть для вас одно предложение, о службе на берегу. Дело в том, что его императорское величество Георгий Первый очень заинтересовался состоянием дел в порту Либавы. А поскольку ваша фамилия попала ему на глаза в связи с известными событиями, он высочайше приказать соизволил вызвать вас и предложить вам место офицера для поручений при его особе…

Конечно, отказ от таких предложений не предусматривается. Поэтому Анжу сразу же согласился. Получив от Повалишина необходимые бумаги и инструктаж, какие кабинеты ему надлежит посетить завтра, Петр покинул здание Адмиралтейства. Тут же поймав извозчика, мичман отправился по знакомому адресу. Где с удивлением узнал от управляющего, что хозяева убыли «на отдых на Кавказские минеральные воды» и когда появятся дома — неизвестно. Подивившись на очередную неожиданную новось, Анжу решил не ломать головы над всеми этими загадками…

Еще через несколько недель Петр уже представлялся молодому императору в Ливадии. А еще через пару дней выяснилась и подоплека интереса государя к Либаве. Все дело в том, что основные порты Балтики, в которых базировался флот, зимой замерзали. А требовалась незамерзающая база, с которой флот мог бы действовать круглый год. Еще при Александре Третьем приняли решение, что таковым станет планировавшийся к постройке порт на Мурмане. Уже были профинансированы и начаты изыскательские работы для строительства города и на трассе будущей железной дороги. Но тут Александр умер и генерал-адмирал неожиданно переменил решение, предложив Георгию строить незамерзающий порт в Либаве. Однако молодой император так сразу решать не стал, взял время на обдумывание и начал собирать сведения об этом деле…

А в очередном Высочайшем приказе по Морскому ведомству об очередном производстве мичманов, выслуживших свой срок, в лейтенанты, появилась и фамилия мичмана Анжу, офицера для поручений при Его Императорском Величестве.

Флотский гамбит

«Где начало того конца, которым заканчивается начало?»,

«Кто виноват? Что делать?»

Извечные русские вопросы…

За прошедший год Ялта уже успела получить широко распространившееся прозвище «Чахоточная[47] столица». Которое, надо заметить, совершенно не повлияло на популярность города среди стремившихся поселиться в нем совершенно здоровых поданных императора Георгия Первого. Вот только поселиться, а уж тем более получить разрешение на строительство дома и в городе, и в окрестностях можно было только по разрешению Дворцового управления, заверенного у самого Государя. На этом настоял лично император, не желавший чрезмерного разрастания города и полного вытеснения из этого района чахоточных больных придворной аристократией и богатеями-промышленниками.

— Раз уж мне полезно жить здесь, с моей болезнью, то было бы бесчеловечно запретить другим больным пользоваться лечебными возможностями этой местности, — Анжу лично слышал, как Георгий сказал об этом министру Двора барону Фредериксу. Владимиру Борисовичу, пытавшемуся доказать царю, что меры по ограничению переселения чрезмерны, оставалась лишь склониться перед волей его императорского величества.

Вообще, новый император, при всей внешней его мягкости и воспитанности, имел сильный характер. Как узнал Анжу из услышанных отрывков бесед, будущий император всегда верховодил в компании великих князей. Причем его слушался даже старший из братьев — Николай, не говоря уже о Михаиле, младшем из трех сыновей Александра Третьего. Кроме того, молодой император оказался изрядным шутником и острословом. Например, подписывая рескрипт о назначении Анжу офицером для поручений, он неожиданно расхохотался, а потом пояснил присутствующим свое веселье, рассказав о происшествии с «Лугой» и подытожив: — Вот так надо сажать миноносцы на камни, господа!

Кроме распространившегося, и не только на флоте, шуточного описания броненосца «Гангут» широко известной стала его шутка с сигом. На торжественном обеде в доме ялтинского генерал-губернатора, подойдя к столу и увидев на нем копченого сига, Георгий заметил:

— Готов поспорить на что угодно, что сейчас какой-нибудь дурак скажет — sic transit gloria mundi[48]

Только успел он произнести эту фразу, как великий князь Николай Николаевич (младший), не расслышавший, что сказал государь, увидел сига, и, развеселив присутствующих, громко сказал:

— Да, sic transit gloria mundi…

После этого афронта великого князя Николая Николаевича за глаза иначе, чем «Какой-нибудь дурак» и не звали. Причем даже в армейских кругах, где он до того был весьма популярен.

Петр прошелся вдоль ряда ломовых извозчиков, на которые таскали и загружали багаж придворных. К сожалению, железная дорога от Ялты до Симферополя еще строилась и поэтому приходилось пользоваться либо морским путем, либо мотаться на извозчиках. Вот и сейчас отбывающий на коронацию в Москву двор ждали в гавани императорская яхта «Александрия» и пароход «Магдалена». На которые и должны были отвезти загруженный багаж, а Петр исполнял обязанность дежурного офицера при этих работах. Впрочем, дворцовые служители и грузчики легко справлялись без него, так что Анжу оставалось только расхаживать неподалеку с важным видом и вспоминать. А вспомнить было о чем. Несколько дней назад прошло совещание по развитию флота. Началось оно еще с одного казуса, случившегося на глазах самого Анжу.

Два великих князя, генерал-адмирал Алексей и командующий гвардией Владимир, приступили к Георгию с настойчивым предложением о присвоении ему, как императору всероссийскому, адмиральского чина.

— Неприлично для царствующей особы пребывать в столь малых чинах, — настаивал Владимир.

— Как может всего лишь лейтенант флота командовать адмиралами, — вторил ему Алексей.

— Мне сей чин присвоил папА. А самого себя награждать, повышать в чинах воинских и флотских, и тешиться этим я не собираюсь. Кх-ха, кха… И вообще, дядюшки, — откашлявшись, ответил Георгий. — Нет времени на эти пустяки. Делом надо заниматься. А карьер[49] мой лишь мне интересен, вы лучше о своем беспокойтесь, — жестко осадил он пытавшихся возражать великих князей.

А потом началось само совещание. Вылившееся в череду ожесточенных споров по всем обсуждаемым вопросам, из которых первым рассматривался вопрос о морской артиллерии. Принятые на вооружение в 1891 году скорострельные пушки системы Кане, которые еще только осваивались в производстве, решено было оставить на вооружении. Таким образом, на кораблях должны были появиться трехдюймовые (76 мм), сорокасемилинейные (120 мм) и шестидюймовые (152 мм) скорострельные пушки. Высказывались сомнения в необходимости наличия на вооружении двенадцатисантиметрового орудия, «как слишком схожего по назначению с шестидюймовой пушкой той же системы». Однако флотские артиллеристы доказывали, что им необходимо орудия калибра, промежуточного между тремя и шестью дюймами. А отказ от двенадцатисантиметрового орудия закономерно требовал расходов на разработку и развертывание производства орудия калибром четыре — четыре с половиной дюйма. Поэтому решено было оставить уже готовые к производству орудийные системы.

Наибольшие же споры вызвали крупные калибры, промежуточные между шестью и двенадцатью дюймами. Первым следствием экономии стал отказ от разработки сразу двух типов орудий — восьми — и десятидюймовок. В качестве единой замены обоим типам рассматривался британский девяностодвухлинейный (234мм) или русский девятидюймовый (229мм) калибр. Некоторые артиллерийские офицеры предлагали оставить на вооружении восьмидюймовые орудия, хорошо показавшие себя во время боя крейсера «Нахимов» японскими крейсерами. При этом они отмечали избыточную мощность девятидюймовки для запланированных к строительству броненосных крейсеров и недостаточную — для броненосцев береговой обороны и крейсеров-броненосцев. Однако одним из решающих факторов стал пример Великобритании, оставившей на вооружении всего два крупных калибра. Преклонение русского морского офицерства перед авторитетом просвещенных мореплавателей заставило оппонентов смириться с уменьшением количества калибров. Немалую роль сыграли при этом и производственные соображения. Оснастка для девятидюймового калибра уже имелась, а ствол этого орудия длиной в сорок пять калибров отлично вписывался в возможности станочного парка, применявшегося для выработки тридцатипятикалиберных двенадцатидюймовок, производство которых как раз сворачивалось из-за замены их на сорокакалиберные орудия.

Не меньшие споры разгорелись и вокруг программы строительства кораблей. Разгром Японии, казалось бы, снимал угрозу русским владениям на Тихом океане. Но он же привлек туда внимание европейцев и северо-американцев, начавших усиливать свои эскадры в том районе. Поэтому вместо небольшой Сибирской эскадры явно требовалось развернуть настоящий большой флот. Однако бюджет, выделяемый на строительство кораблей, император повышать не спешил, отчего и возникли споры между желающими построить корабли согласно своих взглядов.

Часть адмиралов, во главе с адмиралами Ломеном и Казнаковым, требовала постройки полноценных мореходных броненосцев и крейсеров для Тихоокеанского флота. Ее поддержал великий князь Александр Михайлович, указавший, что именно тихоокеанское направление становится для России в ближайшие годы самым опасным. Так как намечающийся раздел Китая и Японии привел к усилению интереса европейских держав к этому району. Он же осудил планы дальнейшего увеличения Черноморского флота, отмечая, что имеющиеся пять броненосцев, два крейсера, канонерские лодки и минные суда превосходят любой флот, который способна сосредоточить в этих водах Османская империя и в любом случае будут недостаточны для прямого столкновения с английскими или французскими экспедиционными силами. Так что он полагал вполне достаточным достройку заложенных по дополнительной программе 1890 года одного броненосца, минного крейсера и миноносцев. Второй броненосец, закладка которого была отложена, вообще не строить. Балтийский же флот, ввиду улучшения отношений с Германией, следует усилить лишь броненосцами береговой обороны и минными судами, способными защитить побережье от любых сил противников, что доказывает опыт Крымской войны. Все равно, выход из Балтийского моря не являлся стратегически обеспеченным. Германия, расположенная к Датским проливам ближе, чем Россия всегда могла запереть выход из моря для российских судов в случае войны или политических осложнений. А за выходом из Балтики находится британская метрополия, чей флот может перекрыть проливы. Английская же политика направлена против любой державы, способной бросить вызов ее морской гегемонии. Таким образом, отмечал Александр Михайлович, балтийский театр война на практике является столь же изолированным, как и черноморский. Поэтому необходимо, доказывал он, создание истинно морских Тихоокеанского флота и Северной флотилии на Белом море.

Против данного предложения выступил в первую очередь управляющий морским ведомством адмирал Чихачев, который упирал на необходимость развития в первую очередь Балтийского флота. Поскольку, доказывал он, флот имеет уже готовые порты, ремонтные и строительные мощности, то усиление его обойдется дешевле. А тихоокеанские и средиземноморские эскадры можно по-прежнему формировать посылкой кораблей с Балтики. Раньше получалось? Получалось. Ну и не стоит ломать сложившийся порядок, тем более, что и портов, соответственно оборудованных для базирования, на Тихом океане нет. Не размещать же корабли в недавно нами же разбитом порту Нагасаки? Создание же развитой портовой базы на приобретенном по мирному договору острове Цусима или в арендуемом порту Мозампо потребует слишком больших вложений. Что вынудит прекратить ассигнования строительства порта и крепости в Либаве…

В разговор вмешался генерал-адмирал, заметивший, что вопросы базирования флота будут рассматриваться позже. А сейчас надлежит выработать кораблестроительную программу. И что лично он, как генерал-адмирал, считает, что на «Балтике мы должны быть сильны по-прежнему, чтобы в нужный момент отстоять исконные свои задачи». Пришлось вмешаться лично императору, который указал, что построенные три броненосца таранного типа остаются на Балтике, для их поддержки необходимо построить от четырех до шести броненосцев береговой обороны и не менее четырех крейсеров первого ранга. На Черном море ограничится уже имеющимися в строю и постройке кораблями, а для Тихого океана построить шесть больших эскадренных броненосцев океанского типа, не менее пяти — шести крейсеров первого и четырех крейсеров второго ранга, не считая минных кораблей и мореходных канонерских лодок. Создание же Северной флотилии следует обсудить на следующем совещании, которое состоится после коронационных торжеств. Никто возражать его величеству не осмелился, даже явно недовольный генерал-адмирал промолчал. Но попросил устроить перерыв, сразу после того, как окончательное решение по строительству было зафиксировано.

Во время перерыва, пока все присутствовавшие офицеры, морские и сухопутные, подкреплялись в столовой, император и его дядюшка скрылись в кабинете. Что и как они там обсуждали, никто в точности так и не узнал. Хотя стоявший на часах у входа в кабинет семеновец выглядел бледным и испуганным, словно его собирались немедленно расстрелять. А появившийся в столовой флигель-адъютант объявил, что третий вопрос совещания будет рассмотрен на следующем совещании, а сейчас все свободны. И добавил, что совещание прерывается из-за ухудшения состояния здоровья генерал-адмирала. Отчего у большинства из присутствующих появились сомнения, так как следовало ожидать скорее ухудшения состояния здоровья императора, больного, как всем было известно, чахоткой. Однако его величество вышел из кабинета и милостиво попрощался с отъезжающими офицерами. Напомнив при этом, что совещание всего лишь откладывается. И не забыв заметить лично адмиралу Чихачеву, что необходимо срочно организовать конкурс на проекты броненосцев и крейсеров, намеченных к постройке…

А на следующий день жители империи, включая, как показалось Петру, и самого генерал-адмирала, с удивлением прочли в газетах высочайший указ. Из которого узнали, что ввиду крайнего нездоровья великого князя Алексея Александровича, он выходит в отставку с должности генерал-адмирала и выезжает на лечение во Францию. Сама должность упраздняется, а почетный чин генерал-адмирала получает наследник-цесаревич. Вместо управляющего морским министерством вводилась должность военно-морского министра, которую получил контр-адмирал Ломен.

Отставной же генерал-адмирал Алексей выехал в Ниццу, где и зажил жизнью частного лица. Лечился, надо признать великий князь довольно своеобразно, не пропуская ни одной мелькнувшей около него юбки.

После всех этих событий между императором и его дядями наметилось явное охлаждение, причем вдовствующая императрица, похоже, встала на сторону великих князей. Отчего Петр, не слишком стремившийся попасть в жернова войны между родственниками и императором, уже подумывал об уходе с должности офицера для поручений. Тем более, что ему необходимо было выплавать очередной ценз для получения следующего звания. Но и уходить из свиты царя ему не хотелось. Даже не из-за флигель-адъютантских погон и роскоши придворной жизни. Просто сам по себе император оказался хорошим человеком, служить которому было легко и приятно. Если бы не его болезнь, из-за которой его царствование никак не могло продлиться долго. А что будет после Петр не мог даже представить. Потому что младший его брат и цесаревич Михаил выглядел, по мнению Анжу, совершеннейшим рохлей, отличавшимся исключительной доверчивостью и добротой. «Из такого государя любой находчивый придворный сделает куклу на троне и будет крутить судьбами России круче герцога Бирона[50], — мысленно подводил итог своим рассуждениям о наследнике-цесаревиче Анжу. — Что при этом ожидает соратников нынешнего императора — и придумать невозможно…»

Впрочем, все эти рассуждения и колебания не мешали Петру добросовестно исполнять свои обязанности. В данном случае — проследить, чтобы все погруженное на ломовые телеги было отвезено на суда. После чего доложить о выполнении задания дежурному флигель — адъютанту и отправиться в свою каюту на яхте «Александрия».

До отплытия он успел не только отдохнуть в каюте, но и сходить прогуляться на набережную. Резко опустевшую, в связи с тем, что большинство чиновников и гостей уехало в Москву, на предстоящие коронационные торжества. Поэтому Петр спокойно нашел свободный столик в турецкой кофейне неподалеку от набережной. И не торопясь, с удовольствием выпил настоящий турецкий кофе, горячий и крепкий, закусывая его свежим рахат-лукумом. Он пил, наслаждаясь каждым глотком и в то же время наблюдая за немногочисленными гостями кофейной. И уже собирался уходить, когда в кофейне, к его немалому удивлению, появилась семейная чета Дубровских. Они взаимнораскланялись и поздоровались, но задерживаться для разговора Анжу не стал. Извинился, сказав, что спешит на яхту, которая отплывает через полчаса. И ушел, чувствуя как в спину раскаленным кинжалом вонзается взгляд по прежнему прелестных глаз Марии Андреевны. По дороге Петр думал о превратностях судьбы и случайных, а может быть и не случайных встречах и расставаниях. Впрочем, впереди его ждали другие хлопоты, поэтому долго размышлять об этой встрече Петр не стал. А через полчаса, после того, как яхта отошла от причала и вообще забыл об этом незначительном происшествии.

Тем более, что ему в каюту доставили ранее хранившийся в архиве проект 1884 года лейтенанта Владимира Степанова. К сожалению, большая часть расчетов и чертежей оказалась утраченной. Но и по сохранившимся материалам можно было судить о внешнем виде и вооружении этого оригинального корабля. Представлявшего собой барбетный броненосец в десять тысяч тонн водоизмещением, вооруженный только восемью двенадцатидюймовыми орудиями и пятьюдесятью скорострельными противоминными пушками Гочкиса калибром в сорок семь миллиметров. Георгий просил Анжу прочесть все имеющиеся бумаги и составить свое предварительное мнение о проекте до прибытия яхты в Севастополь. Так что во время перехода Петру было чем заняться…

Гамбит бубнового царя

При власти, при деньгах ли, при короне ли —
Судьба людей швыряет, как котят…
В. Высоцкий
Правильно заметил один из кавалергардов, участвующих в коронационных торжествах: «Для военного праздник — как деревенская свадьба для кобылы. Голова в цветах, а остальное в мыле». К началу торжеств Анжу действительно чувствовал себя такой загнанной кобылой. И это при том, что занимался он всего лишь контролем состояния работ по иллюминации, подготовки собора к коронации и некоторыми другими мелкими вопросами, по распоряжению Георгия. Надо заметить, что больше всего Петр общался именно с моряками, которые занимались электрической иллюминацией. Впервые, кстати, используемой для оформления праздников в таких объемах. Тысячи лампочек развешивали на всех стенах и башнях Кремля, колокольне Ивана Великого и вообще везде, где только можно, включая фасады обывательских домов. Причем лампы соединялись последовательно, из-за чего морякам регулярно приходилось лазить на высоту и менять там, вися над бездной, перегоревшие лампочки новыми. Впрочем, привычные к лазанию по мачтам кораблей матросы спокойно справлялись с этой работой.

Разъезжая по городу с поручениями, Петр замечал, как оживлялась с каждым днем древняя русская столица. Улицы непрерывно скребли и чистили дворники, фасады домов спешно приводились в порядок. На свободной территории Ходынского поля строились коронационные павильоны, из которых в последний день торжеств народу должны будут раздаваться подарки. В снятых министерством двора богатых домах, дворянских и купеческих, размещались иностранные посольства и съезжавшиеся со всего мира иностранные принцы и принцессы. Со всей России были вызваны генерал-губернаторы, высшие военные и гражданские чины, все, носившие придворные звания, церковные иерархи, городские головы главнейших городов, предводители дворянства и специально подобранные по благообразному виду волостные старшины. Присутствовало много иностранных гостей, в том числе королева Греции Ольга Константиновна, двенадцать наследных принцев, включая князей Фердинанд Болгарского и Николая Черногорского, принц Генрих Прусский — брат Вильгельма II, английский герцог Артур Коннаутский, герцогиня Саксен-Кобург-Готская, сын короля Сиама, брат персидского шаха, японский принц, папский нунций, а также китайская и японская делегации. Вызвало нехорошее оживление в придворных кругах только отсутствие вновь «заболевшей» греческой принцессы Марии, ранее сговоренной в невесты Георгию. Причем ситуация дошла до, как передавали шепотом, «очень громкого разговора» между вдовствующей императрицей и греческой королевой. Поговаривали также, что дело может закончиться отменой предстоящего брака. Тем более, что коронация холостого императора как-бы нарушала сложившиеся традиции. Петр даже поспорил с одним из кавалергардов, бароном Маннергеймом, о том, следует ли разорвать сговор и найти новую невесту, раз эллины не хотят. И даже предложил, по допетровскому российскому обычаю, найти невесту среди старинных русских родов.

Каждый день на площади города, одну за другой, под конвоем кавалергардских взводов в касках и кирасах, выезжали на разукрашенных конях герольды в средневековых мантиях и торжественно зачитывали царский манифест о короновании. По улицам бродили группы весело настроенной молодежи. Сновали стайки галдящей детворы, внимательно рассматривающей все происходящее. Даже обычные, идущие по своим делам, прохожие выглядели празднично и весело. Казалось, что все ждут, что вместе с коронацией нового царя наступит новая эра, время всеобщей радости и счастья. Были забыты даже слухи о болезни нового императора, а за любую попытку критики можно было получить серьезный отпор.

Даже погода в первый день коронации, солнечная и теплая, необычная для мая, словно решила поддержать это всенародное настроение. Толпы народа готовились встречать процессию, заполняя улицы, трибуны, балконы домов и даже крыши. Стены домов на всем протяжении предстоящего шествия задрапировали коврами и яркими тканями. А балконы украшали гирлянды зелени, среди которых прятались тысячи электрических лампочек, которые должны были загореться с наступлением темноты. Напротив Петровского дворца, в котором ночевала царская семья и часть придворных, вдоль Петербургского шоссе с утра выстраивалась огромная, не меньше полутора верст длиной, процессия.

Тем временем первый выстрел салюта возвестил о том, что царь выехал, вызвав всеобщее ликование собравшихся зрителей. Шествие тянулось по улицам внушительно, неторопливо и долго. Впереди рысил кавалергардский эскадрон, за которым ехал верхом на белом коне молодой царь в мундире лейтенанта флота. За ним — Собственный Его Величества конвой, потом лейб-казаки, за ними царская охота, придворный музыкальный хор и золотые кареты. В первой карете ехала императрица-мать. В следующих каретах сидели великие княгини и иностранные принцессы, прибывшие на коронацию. Старинные кареты были прикреплены ремнями к задним дугообразным рессорам, около которых с каждой стороны сидели маленькие воспитанники из младших классов Пажеского корпуса, чтоб карета не очень качалась. За каретами последовательно шли пешие коробки войск — от преображенского полка, гвардейского морского экипажа и московских гренадер, флигель-адъютанты, сенаторы, придворные чины и прочие приглашенные… Анжу, идущий в пешей коробке флигель-адъютантов на правом фланге, мог наблюдать за происходящим вокруг относительно комфортно. Еще приятней было ловить восхищенные взгляды дамского общества и слышать невольно вырывавшиеся из их уст возгласы восхищения. Многие в толпе молились, не меньше народу, как заметил Петр, крестило государя вслед. Колонна прошла по московским улицам до Кремля и наконец, пройдя через Спасские ворота, вошла внутрь.

Ровно в девять часов Георгий и его мать вышли из Большого Дворца и направились в Успенский собор, в котором уже все было готово для коронования. Солнце бросало свои лучи в огромное помещение, стены которого покрывали древние византийские росписи по золотому фону. Всю середину собора занимал громадный помост, в глубине которого были поставлены два трона: первый — для царя, второй — для вдовствующей царицы-матери. От помоста спускалась широкая, обитая красным сукном отлогая лестница. Трибуны заполняли родственники императора, иностранные делегации и послы, свита царя, в том числе и Петр Анжу, члены государственного совета, сенаторы. Служили обедню все три русских митрополита сразу — и московский, и петербургский и киевский. Когда наступил момент причащения, царь сошел с трона и вошел через царские врата, через которые обычно могло проходить только духовенство, прямо к престолу, а после обедни возложил сам на себя императорскую корону, лежавшую на престоле. После чего развернулся и, подойдя к вставшей с трона матери, трижды, как на Пасху, расцеловался с нею в щеки. Вызвав гул умиления среди наблюдавших эту картину зрителей. Сто один оружейный залп, раздавшийся в это же время, возвестил тысячам людей, собравшихся на площади перед Успенским собором и на улицах Москвы, что церемония коронации совершилась. Георгий, как заметил Анжу, перенес всю церемонию стойко, ни разу не закашлявшись. Возможно, помогли и скрытые под потолком корабельные вентиляторы, непрерывно освежавшие воздух в соборе.

Взойдя после церемонии на Красное крыльцо Потешного дворца, Георгий, по обычаю, трижды поклонился собравшемуся «народу», представленному только чиновниками и сановниками высших разрядов Табели о рангах. После краткого перерыва приглашенные собрались парадный обед в Грановитой палате. А вечером, едва стемнело, Георгий и его мать вышли на верхний балкон дворца. Георгий лично повернул рубильник, включая иллюминацию на Иване Великом. Затем последовательно осветились стены и башни Кремля, набережные и улицы древней столицы. А потом они долго любовались на сияющие в темноте огни…

А все последующие дни в Большом дворце шли обеды, сопровождаемые так называемыми серклями, то есть обходом и личным разговором с приглашенными — чиновниками, военными, дворянами. В Большом театре смотрели спектакль «Жизнь за царя» о подвиге простого крестьянина Ивана Сусанина и новый балет «Жемчужина», в котором отличилась прима-балерина Матильда Кшесинская. На приеме в германском посольстве развлекались выступлениями знаменитых европейских актеров. Потом Анжу сумел отличиться на большом придворном балу, протанцевав почти все танцы, кроме одного. А впереди был еще прием и бал во французском посольстве. Причем Монтебелло, маркиз и посол Франции, как говорили, обещал сделать этот прием более роскошным, чем у «проклятых тевтонов».

Казалось, что праздник будет вечным и ничто его не омрачит. Поэтому, когда утром, готовясь к посещению народного торжества на Ходынском поле, Анжу встретил ошеломленного барона Маннергейма, то не сразу понял, что происходит.

— Слыхали? Черт знает что вышло — какой-то беспорядок. Все это вина паршивой московской полиции, не сумевшей справиться с диким народом.

— А что произошло?

— Говорят, была давка. Сколько подавили и покалечили — пока не ясно, — развел руками барон.

— Не может быть, — не поверил Петр.

— Увы… Говорят, уже доложили государю, — подкрепил свое сообщение барон. — Лично слышал от барона Витгенштейна.

Судя по тому, что по двору и галереям дворца забегали скороходы и лакеи, сообщение барона оказалось верным. Попрощавшись с бароном, Анжу решил отправиться в свою комнату и ожидать там, что решит царь. Но по дороге Петра перехватил один из скороходов, объявивший, что его ждет император.

— Петр, — обратился к нему император, прервав доклад Анжу на середине и не поздоровавшись, что выдавало сильное волнение, — у тебя повседневный морской мундир, без флигель-адъютантских погон, с собой?

— Так точно, государь, — обескураженно ответил Анжу.

— Переоденься. Выйди через запасной выход. Ибрагим тебя проводит, — он показал на скорохода, вопреки обычаю оставшегося стоять в кабинете. — Два. Нет, мало — три часа тебе на то, чтобы по походить — поездить по Москве. Слушай, спрашивай, смотри. Привезешь и расскажешь нам все, что услышал. Вопросы?

— Никак нет, ваше императорское величество, — ответил Анжу. Да и какие могут быть вопросы, последнему помощнику младшего поваренка дворцовой кухни ясно, что царь решил получить свои сведения. Не доверяет, значит, докладам местных чинуш. И правильно, потому что они сейчас буду прикрывать себя и докладывать только удобные для себя сведения.

Трех часов все же оказалось маловато. Пока Петр поймал извозчика, пока добрался до Москвы. Побывал на Ходынке, хотя за оцепление его так и не пустили. Впрочем, там уже был наведен порядок и готовились к возможному продолжению торжеств. Так что Петру достались только рассказы то ли свидетелей, то ли просто любителей пересказывать слухи. Потом Анжу помотался по редакциям газет, заглянул в несколько больниц. Потратил несколько десятков рублей на подкуп сторожей и санитаров, лично осмотрел нескольких раздавленных. А затем вернулся…

Картина складывалась мрачная. Полное отсутствие управления, организации и безалаберность, сплошные надежды на русский «авось». Построенные павильоны, из которых должны были раздавать коронационные подарки, стояли слишком тесно друг к другу. К тому же на поле совсем недавно проводились учения и саперы нарыли разнообразных рвов и окопов. Их даже не стали засыпать, просто прикрыв настилами из досок. Народу на получение «коронационных подарков» собралось, по разным рассказам, до полумиллиона человек, а местные власти рассчитывали не более чем на сто — двести тысяч. К тому же самые нетерпеливые подошли уже вечером, а глядя на такое, толпа собиралась у ограды поля всю ночь. При этом все старались продвинуться поближе, чтобы успеть получить подарки первыми. К утру собравшийся народ спрессовался так, что начали задыхаться самые слабые. Раздались крики задавливаемых, которые остальная часть толпы приняла за сигнал начала раздачи. И все дружно рванули вперед, снося хрупкие барьер, нескольких городовых и все, что попадалось навстречу. Люди старались пробиться вперед, сдавливаемые толпой и тесно уставленными павильонами. Не выдержали настилы и многие падали во рвы, сверху на них падали другие. А поверх, давя упавших, в том числе и просто на землю, рвалась вперед нерассуждающая, охваченная паникой толпа…

Как успел заметить вернувшийся в Кремль Петр, караулы внутри крепости уже были заменены. Вместо преображенцев стояли матросы гвардейского флотского экипажа и московские гренадеры. У дверей кабинета располагался усиленный моряками пост.

Выслушав доклад Анжу, Георгий несколько минут в волнении ходил по кабинету. Прокашлялся, старательно укрывая лицо платком. Постоял. Показал рукой на дверцу в задней стене кабинета.

— Зайдешь туда. Возьмешь револьвер и будь наготове. Все, что сейчас услышишь, тебе придется забыть. Полностью и на всю жизнь… Сигнал — мой приказ: «Вперед!». Стреляешь без раздумий во всех, кроме меня. Понял?

— Так точно, ваше императорское величество! Не подведу, — успокоил царя Петр.

Пока Анжу устраивался в небольшой потайной комнатке, в которой действительно лежали два заряженных револьвера Смит-Вессона, Георгий молча мерил кабинет нервными, слегка спотыкающимися шагами.

Наконец, в кабинет вошли дяди царя, московский генерал-губернатор великий князь Сергей, командующий петербургским гарнизоном и гвардией Владимир и командующий первой гвардейской дивизией Павел. Разговор шел на повышенных тонах. Императорские родственники требовали не обращать внимания на «досадное недоразумение, случившиеся по вине подлой черни». Требовали ехать на Ходынское поле и продолжать празднование, словно ничего не случилось. А вечером, само собой разумеется, ехать на прием во французское посольство. Георгий настаивал на отмене торжеств и объявлении траура. Спор достиг такого накала, что Анжу сам невольно схватился за пистолет. Но переупрямить и перекричать молодого царя его дядюшкам все же удалось. И они ушли из кабинета, на прощание громко хлопнув дверью.

— Анжу! — крикнул Георгий. — Выходи, ты свободен.

Выглядел император так, словно отстоял подряд две «собачьи вахты». Но попрощался он с Анжу милостиво и спокойно, словно ничего не произошло. Едва Петр успел покинуть кабинет, как в коридоре показалась вдовствующая императрица с двумя фрейлинами. Анжу только успел подумать, вытягиваясь во фрунт, что мнению матери-то молодой и любящий ее государь точно сопротивляться не будет. И быстрее отправился на свою квартиру, чтобы не попасть еще раз в жернова семейных споров… Однако опасения Петра оказались напрасными. Царь, поддержанный матерью, приказал немедленно прекратить все празднования и оказать максимально возможную помощь пострадавших. В тот же день в Иверской[51] прошла панихида по пострадавшим. На следующий день император со свитой и вдовствующая императрица побывали в Старо-Екатерининской больнице, обошли все бараки и палатки, в которых лежали все несчастные пострадавшие в «Ходынском несчастье».

Как главный виновник трагедии, великий князь Сергей Александрович был отправлен в отставку с поста московского губернатора еще через день. Злые языки утверждали, что молодой император кричал на августейшего дядю совершенно не стесняясь в выражениях, а закончил фразой вошедшей в историю:

— Либо вы, mignon oncle[52], сегодня же отправитесь в Париж, либо вас завтра же отвезут в Якутск!

Дяди царя Владимир и Павел, потребовав личной аудиенции, сообщили, что немедленно покидают двор, если Сергей Александрович будет снят. Но тщетно, император был непреклонен, заявив:

— О своей карьере побеспокойтесь.

После чего, не дрогнув, принял их отставки. Поставив вместо Павла великого князя Николая Николаевича, а вместо Владимира — великого князя Константина. Увлекавшийся поэзией, причем его стихи, печатающиеся под псевдонимом К.Р., знала вся Россия, Константин Константинович не хотел заниматься «воинской муштрой». Но сдался после уговоров императора Георгия.

Одним из последствий ходынской трагедии стала отмена выкупных платежей, дарованная специальным Указом императора «в знак поминовения погибшим и в честь единения с народом нашим». Император Георгий буквально продавил эту меру через государственный совет. Министр финансов Сергей Юльевич Витте пытался указать, что эта мера при всей ее правильности все же несколько несвоевременна. Но переупрямить волю царя не смог и вынужден был, опасаясь опалы и отставки, искать другие дополнительные источники дохода. Кроме того, отложенная из-за русско-японской войны реформа денежного обращения с введением золотого рубля была отложена еще раз…

Адмиралы. Броненосцы. Споры…

(Интерлюдия для заклепочников)
Пожалуй, ни один проект боевого корабля не вызывал в русском военно-морском обществе столько споров, как «броненосец для нужд Тихого океана». Спорили обо всем, кроме типа брони. В этом отношении сразу пришли к консенсусу, признав достаточной новейшую гарвеевскую броню максимальной толщиной в 9-10 дюймов. Словно в компенсацию за такое единодушие, ожесточенные споры разгорелись о составе вооружения броненосцев. За двенадцатидюймовые и шестидюймовые орудия высказались капитан первого ранга Д.Г. Фелькерзам и артиллерийский отдел МТК, вице-адмиралы Ф.В. Дубасов, И.Н. Ломен. Вице-адмирал Н. И. Казнаков и контр-адмиралы Н.Н. Ломен, К.С. Остецкий, а также капитан первого ранга А.А. Вирениус полагали более полезным вооружение из двенадцатидюймовые башенных и девятидюймовых бортовых орудий. Сторонников единого двенадцатидюймового калибра среди моряков не оказалось. Поэтому предложенный инженером Дмитрием Скворцовым проект, созданный на основе раннего проекта Степанова, отвергли сразу. Сомнение вызывала и целесообразность постройки серии кораблей, учитывая быстрое развитие техники. Согласия не оказалось даже в ограничениях проектного водоизмещения и сравнении весовых характеристик и типов корабельных котлов. Но в итоге споров и компромиссов появился проект броненосца в 13000 тонн водоизмещения, вооруженного орудиями в 12 и 9 дюймов в башнях и скорострельными пушками Кане калибром сто двадцать миллиметров. Серия броненосцев «для нужд Тихого океана» типа «Андрей Первозванный» была начата постройкой в 1896–1897 годах одновременно на Франко-Русском заводе, Балтийском заводе, Адмиралтейских верфях в России и за границей — на верфи «Форж э шантье де ла Медитеранне» во Франции и на заводе «Шихау» в Германии.

Пока они строились, самым сильным оставался Черноморский флот, с его пятью броненосцами на плаву и одним в достройке. Однако четыре из них, барбетные броненосцы типа «Екатерина II» могли считаться устаревшими, так как их броня и размещение орудий главного калибра в открытых барбетах слабо защищали от огня современных скорострельных орудий. Некоторые адмиралы, указывая на опыт постройки этих кораблей, доказывала, что строительство большой серии однотипных броненосцев является крупной ошибкой ввиду быстрого развития техники…

Вторым по силе считался Балтийский флот. Потеряв в 1897 г. от удара о подводную скалу броненосец «Гангут», он включал теперь два броненосца-тарана. Еще один построенный для этого флота броненосец, «Наварин» сразу после испытаний отправился на Дальний Восток. Тихоокеанская эскадра, которую планировалось развернуть во флот, имела один броненосец и новый броненосный крейсер «Рюрик», не считая пары более старых броненосных крейсеров…

Броненосцы типа «Андрей Первозванный» имели стандартное водоизмещение в 13,6 тыс. тонн, нормальное — 14596 тонн, полное 15500 т. Корабль длиной 122 м, шириной 21,3 м имел осадку 8,61 м и вооружение из 4-305 мм орудий длиной в сорок калибров (12''/40) в двух башнях, 8-229 мм пушек (9''/45) в четырех башнях, каземат в надстройке с 12-120 мм (4,72''/45)скорострельными пушками. Кроме них имелись 8 — 47 мм скорострельных орудий Гочкиса и 2 десантные пушки Барановского, а также 6 подводных торпедных аппаратов. Защита обеспечивалась броневым поясом из гарвеевской (крупповской) стали толщиной 102–229 мм, башнями с броней до 229 мм у главного калибра, 127 мм у среднего, и казематом ПМК с броней 76 мм, бронепалубой 64 мм. При мощности машин в 11400 индикаторных лошадиных сил максимальная скорость составляла 17 узлов, а дальность плавания достигала 6000 миль (со скоростью в 10 узлов). Экипаж мирного времени 663 человека, военного — до 860. Всего построено 6: «Андрей Первозванный», «Пересвет», «Ослябя», «Сисой Великий», «Севастополь», «Петропавловск».

Недостатком проекта можно считать отказ от медной обшивки днища, замененной «патентованной противообрастающей краской». Несмотря на то, что эта мера позволила снизить водоизмещение и упростить конструкцию корабля, краска от обрастания не защищала, что потребовало в дальнейшем систематической очистки днища от обрастания.

Испанское comienzo[53]

Помни о «Мэне»! Испанию — в ад!

Лозунги времен испано-американской войны
За три года пребывания в статусе императорской резиденции Ялта сильно разрослась. Не помогали даже всевозможные ограничения, установленные Дворцовым Управлением и жандармерией для желающих поселиться в городе и окрестностях. Все же Крым не настолько близок к столице, как Гатчина или Царское село, поэтому все министерства завели здесь свои представительства. К ним добавились придворные, желающие оказаться поближе к персоне государя. Поэтому теперь город больше походил на Санкт-Петербург, чем на старую провинциально-курортную Ялту. Причем охрану города с моря тоже усилили. Обычно в гавани стояла у причала вооруженная царская яхта «Алмаз». В море, в виду от берегов, обязательно дежурил один из минных крейсеров — «Гридень» или «Казарский». А на рейде, в получасовой готовности, стоял броненосец, а иногда и два. Кроме того, в окрестностях города поставили две береговые батареи нового типа. Так как времени на сооружение полноценной береговой обороны, с крепостными укреплениями, было мало. К тому же необходимости расходовать деньги и ресурсы на долговременные укрепления для защиты временной, по сути, резиденции, никто, включая самого царя, не хотел. Поэтому ограничились сооружением подъездных путей, по которым могли двигаться транспортеры с восьмидюймовыми орудиями, снятыми с кораблей в связи с переходом на флоте на девятидюймовый стандартный калибр.

Но при всех изменениях, Ялта все равно оставалась провинцией. Милой, обжитой, но несколько скучной и серой провинцией. Причем в городе даже и пойти-то вечером развлечься оказалось особо некуда, всего два ресторана и один театр. Так что жизнь у Петра получалась скучноватая, отчего он даже начал усиленно изучать испанский язык. Когда же об этом узнал государь, то посмеялся и потом похвалил. Потому что из сообщений военных агентов (атташе) из САСШ, Испании и Британии, а также по статьям в газетах складывалось впечатление, что рано или поздно САСШ и Испания будут воевать между собой. Причем основные сражения войны обязательно должны были развернуться на море. Отчего и Анжу и Георгий следили за происходящими событиями очень внимательно. Потому что опыт русско-японской войны, против азиатского противника¸ многие адмиралы считали недостаточным для каких-либо выводов о характере современной войны на море. А созданные на его основе проекты кораблей — как минимум спорными. Теперь же должны были встретиться в боях флоты двух несомненно цивилизованных противников. Имелись, конечно, и скептики, особенно из числа сотрудников министра иностранных дел Муравьева, считавшие, что войны не будет. Поскольку у Испании, с трудом удерживающей свои последние колониальные владения, сил для войны нет, а американцы предпочтут не воевать, а торговаться. И рано или поздно уговорят испанцев продать им Кубу. Они уже пытались ее купить, по некоторым сведениям, за пятьдесят миллионов долларов. Рано или поздно, но испанцы, разоренные борьбой с инсургентами на Кубе и Филиппинах, согласятся на продажу острова, уверяли «скептики»…

В начале августа Георгий с небольшой свитой побывал в Санкт-Петербурге, на церемонии спуска на воду броненосца «Сисой Великий». В поезде он вызвал к себе Анжу и они поговорили о том, что Петру скоро необходимо будет покинуть свиту его величества для того, чтобы выплавать морской ценз. Вспомнили и испанский язык, который продолжал изучать Петр, и возможную войну…

Спуск прошел торжественно, особенно если учесть прибытие царя и некоторых высокопоставленных особ. Ничем не примечательное мероприятие кроме русского императора, неожиданно для многих наблюдателей, посетил и германский кайзер.

Вильгельм II был, как всегда, громогласен и многоречив. Вспоминал «славный поход против узкоглазых островитян», хохотал над своими, довольно топорно сколоченными шутками и просто умирал от смеха от тонких шуток Георгия. Оставшись же тет-а-тет с царем, немецкий император сразу стал серьезным и заговорил о дележе наследства «старой и больной испанской империи».

— Джорджи, я пытался выкупить у них хотя бы Манилу вместе с островом. Не хотят, гордо заявляют, что никому не отдадут доставшееся от предков достояние. А у самих инсургенты почти у стен этой самой Манилы спокойно свою власть устанавливают. А на Кубе вообще бардак, как мне пишут, испанская власть осталась только в городах. Денег у них ни на что не хватает, даже ремонт своего единственного боеспособного броненосца не могут сейчас оплатить. А гордости… — кайзер внезапно остановился и развернулся всем телом к стоящему спокойно Георгию. — Слушай, Джорджи, ты же с регентшей в неплохих отношениях. Переписываешься, говорят. Посоветуйся с ней? Может быть, хотя бы тебе удастся ее уговорить. Заодно и себе что-нибудь прикупишь из островов. База у твоего флота дополнительная будет. Сам посуди — если не американцы, то англичане эти острова захватят, как только война начнется. Захватят, захватят, — увидев скептическое выражение лица Георгия начал заводиться Вильгельм.

— Подожди, дядя. Мне кажется, нам и так удалось обеспечить себе самые возможно более сильные позиции. У тебя уже есть целых две базы, в Сасебо и Циндао, которые твои поданные до сих пор осваивают.

Возражения царя сбили настрой Вильгельма, собиравшегося привычно разразиться небольшой, минут на тридцать речью о коварстве англичан и неблагодарности американцев. Поэтому он ответил кратко, почти как легендарный спартанец Леонид.

— Только плыть к ним приходится мимо чужих берегов. Ты же у японцев эти, как их, Крилские острова забрал, чтобы свободный выход в океан иметь.

— В этом я тебя понимаю, дядя, — согласился Георгий. — Попробую помочь. Но не уверен, что получится.

Разговор перешел в деловое русло. Два императора обсуждали, что и как можно предпринять, чтобы укротить рвущихся в великие державы заморских торгашей. При этом старательно обходя вопросыо своих собственных торговцах и промышленниках, которые как раз в это время спорили по поводу тарифов.

Однако пребывание в сыром воздухе столицы не прошло даром. Георгию стало плохо. Обострение болезни застало императора поезде. Поездку решили не прерывать, стремясь быстрее доставить царя в Ялту. Врачи делали все возможное, чтобы купировать приступ. Применяли самые новейшие лекарства, включая новомодную смесь от кашля с героином. Лечение помогло, но когда вызванный к императору Петр зашел в кабинет его величества, то был очень потрясен болезненным видом государя.

— Что, Дюк, неважно выгляжу? Почти как упырь из народных сказаний, — нашел в себе силы пошутить Георгий. «Дюком», то есть герцогом «на французский и английский манер», он называл Анжу, только когда шутил, обычно наедине.

— Государь…

— Молчи, молчи. Не стоит льстить, все равно не умеешь, — опять пошутил Георгий. — И вообще. Navigare necesse est, vivere non necesse[54], — напомнил он старую морскую поговорку. — Вот ответ на твой рапОрт о необходимости выплавать морской ценз, — царь передал удивленному Анжу бумагу. — Поедешь во Францию, в Тулон, на строящийся там «Пересвет». Старшим артиллерийским офицером. Старшим офицером корабля назначен великий князь Александр Михайлович. Понимаешь, зачем? — пытливо посмотрел он на Анжу.

— Так точно, государь. Вспоминая наш разговор перед вашей встречей с германским императором… Вы считаете, что война будет. И мы с его высочеством сможем на ней оказаться. В качестве наблюдателей.

— Молодец, Петр, все правильно понял. Да, несмотря на заверения Муравьева[55], полагающего, что американцы воевать не будут, — Георгий усмехнулся, что на его изможденном лице смотрел дико, — я считаю, что война будет. После аннексии Сандвичевых[56] островов жители САСШ почувствовали вкус к экспансии. Испания же просто напрашивается на то, чтобы ей дали взбучку. Поэтому… — царь закашлялся и некоторое время сидел, приходя в себя, — как только начнется война — уходите в отпуск вместе с великим князем и отправляетесь в Испанию. Желательно попасть на корабли… Впрочем, инструкции у тебя будут, почитаешь потом. А сейчас — иди. Позови дежурного и свободен…

Вот так и получилось, что Петр сошел с царского поезда в Киеве, а через пару месяцев уже разгуливал по улицам Тулона. Сообщения об очередном обострении испано-американских отношений, вызванных нотой правительства нового президента Мак-Кинли к испанскому правительству, настигли его в дороге. Петр даже решил, что на войну уже не успеет. Но кризис как-то сам собой рассосался. А перед католическим Рождеством в газетах появилось неожиданное сообщение о предоставлении Кубе самоуправления. Среди непосвященных в истинные причины появления в Тулоне столь многочисленной колонии русских офицеров, это известие не произвело особого впечатления. А вот Анжу и Александру Михайлович она добавила немало интересных размышлений о том, когда и каким образом американцы создадут предлог для войны.

— Я очень уважаю североамериканцев. Как вы знаете, Петр, даже посетил Северо-Американские Соединенные Штаты и посмотрел на них вблизи, — сказал, прогуливаясь по набережной Александр Михайлович. — Они очень упорны и, я бы даже сказал, упрямы. Поставив цель, будут стремиться ее достичь любыми путями.

— Полагаете, ваше императорское высочество, они что-нибудь придумают? — уточнил Анжу.

— Обязательно. Или испанские войска показательно уничтожат какое-нибудь поместье, принадлежащее американцам. Или устроят в порту массовую драку между испанскими и американскими моряками… например, с пришедшего в Гавану с визитом корабля, — пошутил великий князь. — Знаю, господин лейтенант, — прервал он взмахом руки пытавшегося возразить Анжу, — что на полноценный casus belli[57] ни одно из этих происшествий не подходит. Но при желании можно и из такой мухи сделать полноценного слона.

— Полагаю, ваше императорское высочество, что слон будет настолько надутым, что американцам не поверит никто, — ответил шуткой на шутку Анжу.

— Посмотрим, Петр Иванович, посмотрим, — не согласился с ним великий князь. — Но в любом случае, сейчас никто войну развязывать не будет. Вот весной…

Действительно, как и предсказывал Александр Михайлович, до февраля никаких неожиданных событий не произошло. Назначенный в октябре главнокомандующим испанскими войсками на Кубе маршал Бланко понемногу в меру своих возможностей пытался давить местных повстанцев. Газеты САСШ со смаком описывали злодеяния испанских карателей. «Кровь на дорогах, кровь на полях, кровь у дверей домов, кровь, кровь, кровь. Старые. Молодые, слабые и калеки — всех убивали без жалости… Разве не найдется ни одной нации, — писал корреспондент газеты „Нью-Йорк Сан“, которую Анжу купил в Париже, — достаточно мудрой, достаточно храброй и достаточно сильной для того, чтобы восстановить мир на этой залитой кровью земле». Исходя из тона статьи, становилось ясно, что война неизбежна.

Командующий Практической эскадрой испанского флота контр-адмирал Паскуаль Сервера-и-Топете уже второй год пребывал отнюдь не в лучшем настроении. Несмотря на недвусмысленно недружелюбную политику Соединенных Штатов, на откровенно агрессивный характер дипломатических нот и президентского послания, многие испанские политики и дипломаты все еще не верили в то, что США в спешном порядке готовятся к войне с Испанией. В число таких «оптимистов» входил и его непосредственный начальник, министр военно-морского флота Сегисмундо Бармехо. В результате все подаваемые им записки и рапорта о недостатках боевой подготовки и кораблей флота, и необходимых мерах по их устранению исчезали в недрах министерства бесследно и безответно. А недостатков накопилось столько, что для их исправления потребовалось бы несколько сотен миллионов песет и несколько лет времени. Но никого, кроме Серверы, это не волновало. Адмирал прошелся по каюте и снова взял в руки полученную недавно английскую «Таймс». Отыскал среди прочих заметок небольшое сообщение о том, что 24 января в Гавану прибыл броненосец второго класс «Мэн» с целью «защиты американских граждан во время гражданских беспорядков». «Черт побери, это же откровенная пощечина нашей стране. Неужели и теперь мы оставим эту выходку североамериканцев безнаказанной! — швырнув газету на стол, подумал Паскуале. — Даже мадридские газеты пишут о стремлении США низвести Испанию на уровень вассального государства, которому свысока делается внушение как можно скорее покончить с восстанием под угрозой военного вмешательства США…»

— Разрешите? — постучав, в каюту заглянул дежурный офицер. — Ваше превосходительство, к вам курьер из морского министерства! — доложил он.

— Проси, — хмуро бросил Сервера.

Курьер привез послание от министра. Барьехо предупреждал о возможной войне с Соединенными Штатами и о том, что Испания готовится закупить все корабли и вооружение, которые сможет получить, чтобы к апрелю быть готовой к ведению военных действий. Кроме того, в послании сообщалось, что «Мэн» действительно прибыл в Гавану без согласия испанского правительства. В результате, чтобы избежать позора, генерал-губернатору Кубы пришлось направить в Нью-Йорк крейсер «Бискайя» с «ответным дружеским визитом».

Прочитав письмо, Сервера прошелся по каюте и изобретательно выругался. Он очень хорошо представлял, что и где могут закупить эти казнокрады из министерства. И кого назначат воевать на том, что эти кабинетные флотоводцы закупят. Подумав, он решился на самый храбрый поступок в своей жизни и сел писать доклад об истинном положении дел на флоте. Еще через сутки, размноженный в четырех экземплярах доклад отправился в канцелярию королевы-регента, премьер-министру, в морское министерство и в Морской штаб. Неожиданно для него самого, вызов в Мадрид прибыл на эскадру уже через несколько дней. Причем вызывали адмирала не в морское министерство, а на прием к королеве.

В тот же день, когда адмирал Сервера получил аудиенцию у королевы, из Гаваны пришла ошеломляющая новость. В порту Гаваны взорвался и затонул броненосец «Мэн». Возможно, именно этим совпадением и объясняется то, что к аргументам адмирала отнеслись столь серьезно. Пытаясь отсрочить войну дипломатическими методами, в то же время правительство премьер-министра Сагасты взялось за подготовку флота и армии к боевым действиям. И в первую очередь ассигнования получил именно флот. Все корабли Практической эскадры, а некоторые — с Кубы отзывались в Кадис, Картахену и Бильбао. На верфях этих городов начались работы по ремонту всех этих кораблей. Очень кстати оказалось прибытие в Испанию нескольких морских офицеров русского флота во главе с родственником самого императора. Через него удалось договориться о покупке в России, причем сравнительно дешево, нескольких десятков морских орудий и мин, как заграждения, так и самодвижущихся (торпед). Как ни удивительно, но сроки поставки оказались неожиданно короткими, просто сказочными, словно русские заранее готовились к такой ситуации. Удалось даже сэкономить часть оплаты, продав русским остров Гуам.

Немцы опять предлагали продать им Манилу, но испанцы вновь отказались. Но переговоры испанцы не прервали, предложив взамен этого продать Каролинские и Марианские острова. Отчего отказались уже немцы. Надо заметить, что германская делегация вела переговоры не слишком настойчиво.

Тем временем две комиссии — испанская и американская опубликовали свои выводы о причинах гибели «Мэна». Испанцы считали причиной внутренний взрыв в бомбовых погребах из-за халатности или небрежности экипажа. Прибывшая же позднее, причем опять-таки без всякого согласования с испанским правительством, американская комиссия объявила, что взрыв произошел из-за попадания в корабль торпеды. Виновниками происшествия американцы посчитали испанцев.

Испанский кабинет все же не терял надежды отдалить войну с США. В начале апреля по просьбе Испании послы Германии, Австро-Венгрии, Великобритании, России, Италии и Франции посетили президента САСШ Мак-Кинли и вручили ему коллективную ноту. В которой говорилось, что державы выступают «с настоятельным призывом к чувствам гуманности и умеренности президента и американского народа в их разногласиях с Испанией…и искренне надеются, что дальнейшие переговоры приведут к соглашению, которое, обеспечивая сохранение мира, дало бы все необходимые гарантии для восстановления порядка на Кубе». Мак-Кинли уже через несколько часов собрал послов и зачитал им ответ: «правительство Соединенных Штатов оценивает гуманный и бескорыстный характер сообщения, сделанного от названных держав, и со своей стороны оно уверено в том, что одинаковое понимание будет проявлено в его собственных искренних и бескорыстных усилиях, направленных к тому, чтобы исполнить свой долг перед человечеством, положив конец ситуации, продолжение которой стало невыносимым».

Один из американских журналов кратко и образно объяснил произошедшее: «Европейские державы заявили: — Мы надеемся, что во имя гуманности вы не будете воевать. — Президент Мак-Кинли ответил: — Мы надеемся, что вы поймете — мы будем воевать во имя гуманности».

Испанский стыд

Испанский стыд — чувство глубокого смущения за действия посторонних лиц

Энциклопедия
Волна, ударившая в корпус, качнула корабль. Устало скрипнув всеми своими заклепками, «Инфанта Мария Терезия» накренилась и снова вернулась на ровный киль. Волнение явно усиливалось, следовало ожидать если не шторма, то хорошей такой непогоды. Именно хорошей, потому что в ночь испанцы хотели нанести удар по блокадному флоту миноносцами. И непогода могла бы помочь атаке, прикрыв подход атакующих корабликов. В успех которой Анжу нисколько не верил, насмотревшись на весь тот бардак, что творился на кораблях Атлантической эскадры Армада Испаньол[58]. Конечно, не все обстояло благополучно и на родном Российском флоте. И головотяпства, и манкирования своими служебными обязанностями и даже казнокрадства хватало с лихвой. Но такого уровня, какой наблюдался у испанцев, Петр не мог припомнить.

«Во время последних стрельб, скорострельные стосорокамиллиметровые орудия Онторио оказались практически небоеспособны. Наблюдались постоянные осечки, а на некоторых орудиях просто не закрывались замки после заряжания. Часть снарядов вообще приходилось вбивать в ствол киянками[59], а потом ими же забивать на место затворы. В результате скорострельность не превысила одного выстрела в три минуты, при этом часть орудий вышли из строя после не более чем полудюжины выстрелов. На этом фоне размеренно стреляющие старые русские шестидюймовки флагмана „Инфанты Марии Терезии“ выглядели истинно скорострельными орудиями. Если не учитывать, конечно, новейшие действительно скорострельные армстронговские пушки крейсера „Кристобаль Колон“. Несколько лучше обстояло дело с главным калибром, в котором четыре одиннадцатидюймовки из восьми заменили на русские девятидюймовки. Аналогичные девятидюймовки поставили и на невооруженный до того „Кристобаль Колон“.[60] А остальные орудия отремонтировали, используя части от снятых с кораблей пушек. Вот только даже при стрельбе из этих, полностью исправных орудий, в щиты не попали ни одним снарядом. И с таким флотом на еле выдающих двенадцать-четырнадцать узлов полного хода кораблях, с нестреляющими орудиями, испанцы шли в бой против недавно построенного и весьма современного флота Северо-Американских Штатов. Воистину нация Дон Кишотов[61]! — Анжу отодвинул в сторону прочитанный журнал. — Вот только сражаться им придется отнюдь не против мельниц. Североамериканцы— враг сильный, упорный и коварный. Начать боевые действия до объявления войны — на такое только они и способны…»

Действительно, американские корабли покинули базу в Ки-Уэсте за сутки до официального объявления войны, перехватывая ничего не подозревающие испанские суда до получения ими сообщений о ее начале. И блокаду Гаваны, Матанасаса и Съенфуэгоса они объявили и установили в тот же день. Причем североамериканцы, ничуть не стесняясь, написали об этом в «Арми и Нэйви Газетт» и даже включили в постановление Конгресса об официальном объявлении войны. А войну пришлось объявлять уже испанцам и то, вечером следующего дня, после получения сведений о фактическом начале боевых действий.[62]

Петр встал и прошелся по каюте. Ему повезло. Как наблюдателю, к тому же имеющему придворную должность, Анжу, несмотря на незначительный чин лейтенанта, предоставили отдельную каюту. Поэтому расположился Петр комфортно, имея возможность даже и рассортировать полученные газеты и собственноручные записи по описываемым ими событиям. Жаль только, что с началом блокады Сантьяго никаких новых известий получить не удалось. А очень хотелось узнать, что же сейчас происходит у Манилы…

Первое крупное морское сражение действительно произошло не в Атлантике, а на Тихом океане. Пока эскадра Серверы готовилась отправиться в путешествие через Атлантику, эскадра американского адмирала Дьюи, сосредоточенная в Гонконге еще в марте, заранее запаслась углем, продовольствием и боеприпасами. Получив сообщение о начале войны, Дьюи отправился к Филиппинским островам Имея в составе эскадры, кроме прочего, два новых бронепалубных крейсера первого ранга с четырьмя восьмидюймовыми орудиями каждый и один второго ранга с двумя восьмидюймовками.

Испанский адмирал Монтехо собирался обороняться на позиции у входа в бухту Субик, угрожая тылу американской эскадры, идущей к Маниле. Однако по настоянию командования гарнизона филиппинской столицы он расположил корабли у берега, чтобы защитить город от обстрела американскими кораблями.

Первого мая состоялось первое и единственное сражение между эскадрами Дьюи и Монтехо у мыса Кавите. В светлую лунную ночь корабли коммодора Дьюи: бронепалубные крейсера «Олимпия», «Балтимор», «Рейли», «Бостон», канонерские лодки «Конкорд» и «Петрел», авизо «МакКуллох» и 2 парохода вошли в Манильскую бухту. Тихим ходом североамериканцы прошли через незащищенный ни заграждениями, ни минами вход и к рассвету оказались около бухты Кавите, рядом с одноименным городком. Около в пяти часов утра, испанцы и американцы обнаружили друг друга и начали перестрелку. В стоящей на якоре эскадре Монтехо имелись малые небронированные крейсера «Реина Кристина», «Исла де Куба», «Исла де Лузон», «Дон Хуан де Астурия», «Дон Антонио де Уллоа», «Веласко» и деревянный крейсер «Кастилия», а также несколько канонерских лодок. Самые мощные, при этом нескорострельные, орудия на его кораблях имели калибр в пятнадцать и шестнадцать сантиметров. Испанцев поддержали огнем береговые батареи с фортов, в которых было всего несколько современных орудий. К тому же их огонь, открытый на дистанции в тридцать кабельтов, оказался полностью недействительным, не давая даже близких накрытий. Впрочем, испанские корабли стреляли немногим лучше. Поэтому американцы, игнорируя обстрел неприятеля, подошли ближе и ответили массированным обстрелом из своих более скорострельных и более крупнокалиберных орудий. Перестрелка продолжалась примерно с полчаса. Потом американцы отошли, видимо получив попадания в корабли, но продолжая вести огонь по испанцам из своих восьмидюймовых орудий. Еще примерно через полчаса они вновь приблизились, стреляя из всех калибров. К этому времени три испанских крейсера: «Реина Кристина», «Дон Хуан де Астурия» и «Кастилия», уже горели. Около половины восьмого Дьюи приостановил бой и отошел, чтобы дать командам время позавтракать. Петр подозревал, что причина отнюдь не в завтраке, а в полученных его кораблями повреждениях или, как писали некоторые газеты, в недостатке снарядов. Но у испанцев ситуация складывалась еще хуже, три крейсера, из которых два самые сильно вооруженные, сгорело, один корабль затонул, а остальные, как и береговые батареи вынуждены были прекратить огонь. Очевидно проанализировав донесения о происходящем и поняв, что произошло, в полдень Дьюи вернулся к Кавите. Бой возобновился, закончившись примерно через час полным уничтожением испанской эскадры. Некоторые корабли были потоплены. Остальные выбросились на берег и сгорели, уничтоженные своими командами, не желающими отдавать их врагу. Береговые батареи были также подавлены и прекратили огонь. На следующий день североамериканцы обстреляли и разрушили береговые батареи у Кавите. После чего высадили десант и захватили форт, объявив о блокаде Манилы. Командующий обороной города генерал Базилио Аугустино-и-Давила, как сообщали газеты, имеющего под своим началом не менее чем семитысячный гарнизон регулярной армии, капитулировать отказался. Тем более, что десантных сил у американцев было мало, а местные туземцы их поддерживать не стремились. Поэтому в САСШ начали собирать новый отряд судов с десантом, который должен был усилить эскадру Дьюи и перенести боевые действия на сушу. Но, как сообщалось в последних полученных перед началом блокады газетах в Манилу прибыли корабли Восточноазиатской эскадры Германии и российские крейсера «Рюрик» и «Забияка». Кроме них, в бухте Субик собрались британские крейсер «Имморталити» и канонерка «Лайнет», французский крейсер «Бюжо» и итальянский крейсер «Марко Поло»…

Известие о бое у Кавите застало эскадру Серверы в море. По странному совпадению, она вышла из порта как раз в тот день, когда американцы подошли к Манильскому заливу. А потом медленно и неторопливо ползал через Атлантику, сберегая машины и таща на буксире миноносцы. Впереди, авангардом, шел «Кристобаль Колон», как самый быстроходный из крейсеров отряда. За ним двумя колоннами шли крейсера «Инфанта Мария Терезия» с «Адмиралом Окендо» и «Бискайя» с «Императором Карлосом V». Отдельной колонной шли транспортные суда, тащившие на буксире четверку истребителей-контрминоносцев («Террор», «Фурор», «Плутон» и «Прозерпину»). Прикрывали строй с тыла два авизо «Донья Мария де Молина» и «Дон Альваро де Базан».

Как обычно в море во время длительного плавания, через пару дней единственным развлечением для Анжу стало чтение книг и журналов. Но на этот раз к чтению добавились практические уроки испанского, получаемые в разговорах с офицерами корабля «Инфанта Мария Терезия». И если в начале похода испанцы не могли сдержать улыбки, слушая его выговор, то к концу его командир корабля капитан первого ранга Виктор Мария Конкас-и-Палау похвалил Петра за «истинно кастильское произношение» и бойкую речь.

К середине мая эскадра подошла к французской Мартинике и адмирал отправил авизо «Альваро» и «Марию» в Порт-де-Франс. Пока эскадра дрейфовала в море, два маленьких кораблика сбегали к острову. И вернулись с разочаровывающим сообщением, что французы, ссылаясь на нейтралитет, категорически отказались предоставить эскадре уголь. А его требовалось много, за время плавания неожиданно выяснилось, что все корабли съедают угля намного больше нормы. Адмирал отреагировал на известие сдержанно, всего пару раз упомянув в речи святого Якова Компостельского и Деву Марию, и приказал взять курс на голландский остров Кюрасао. У этого острова, как узнал Петр, планировалось встретиться с угольщиками. Однако на рейде Виллемстада вместо трех испанских и двух немецких пароходов оказался всего один немецкий угольщик. Голландцы тоже заявили о нейтралитете, но разрешили перегрузить уголь прямо на рейде Виллемстадта. И даже не стали настаивать на строгом исполнении «правила двадцати четырех часов[63]». В результате удалось не только погрузить уголь, но и слегка подремонтировать корабли, особенно машины, изношенные за переход через океан. Из полученных газет и от местной администрации испанцы узнали, что Сан-Хуан на острове Пуэрто-Рико, куда направлялась эскадра, подвергся бомбардировке и блокирован американскими кораблями. Посчитав, что его там ожидает весь флот США, адмирал Сервера решил привести эскадру в порядок в Сантьяго-де-Куба, в южной части острова, которую американцы еще не блокировали. Он планировал дать экипажам отдых, загрузить уголь и затем уйти в Гавану. К двадцать второму мая испанцы пришли в Сантьяго. И обнаружили, что вопреки имеющимся у командующего сведениям, местный порт имеет крайне ограниченные судоремонтные возможности, наличные запасы угля невелики. А береговая оборона настолько слаба, что ее можно вообще не учитывать в расчетах. Когда же испанцы были обнаружены Летучей эскадрой коммодора Шлея, привести корабли в порядок и уйти они не успели. Американцы, подтянув к Сантьяго основные силы под командованием адмирала Сэмпсона, организовали полную блокаду порта с моря. В результате эскадра Серверы оказалась заблокирована в этом порту.

К сожалению, слабые ремонтные мощности и отсутствие сухого дока в Сантьяго оказались роковыми для эскадры. Испанцы не могли привести порядок потрепанные за время похода механизмы кораблей. Кроме того, за длительный поход корабли сильно обросли и без чистки днища в сухом доке не могли развить полную скорость. Из двух десятков стосорокамиллиметровок полностью боеспособными оставалось не более половины. Положение с артиллерией оказалось почти катастрофическим из-за плохого качества испанских снарядов. Как узнал Анжу, из почти трех тысяч снарядов к орудиям Онторио только шестьсот двадцать снарядов и зарядов к ним оказались полностью исправными. Длительный поход через океан выявил еще одну неожиданную проблему. Как оказалось на кораблях эскадры не хватало опытных кочегаров и механиков. Из-за чего имелся и перерасход угля и сильный износ работавших в неправильных режимах машинных установок. И решить ни одну из этих проблем, к которым скоро добавился недостаток продовольствия, в Сантьяго было невозможно. Но и прорваться сквозь блокирующую эскадру свевероамериканцев, в которой состояло целых четыре броненосца и два броненосных крейсера, шансов практически не имелось. Тем более, что американцы боялись войти в гавань Сантьяго из-за угрозы минных заграждений, а обстрелы порта на максимальной дистанции оказались безрезультатны. Поэтому их командование решило взять город с суши. Неподалеку был высажен многотысячный десант у деревень Дайкири и Сибоней. Испанский отряд под командой генерала Линареса успешно оборонялся у поселка Ла-Гуасимаса. Начавшись с орудийной и ружейной перестрелки, он закончился штыковым ударом испанской пехоты. Вызвавшим панику у поспешно отступившего противника. Американцы, по донесениям потеряли до двух тысяч человек убитыми, ранеными и пленными. Но после успешного боя испанцы вынуждены были отойти, так как силы североамериканцев превосходили отряд Линареса в численности как минимум в пять раз. Кроме того, американцы подтянули осадные орудия калибром в пять и пять с половиной дюймов, а подкрепления отряд так и не дождался. Произошло еще несколько стычек, однако в итоге американский десантный корпус все же осадил Сантьяго. Причем ни одна из стоявших в этой провинции дивизий на помощь гарнизону не выступила. Маршал Бланко, кажется, надеялся, что прикованные к Сантьяго американцы рано или поздно сами уйдут, не сумев захватить город.

Адмирал Сервера вынужденно усиливал оборону за счет своих сил. Моряки эскадры были привлечены к строительству укреплений вокруг города и их обороне. Их усилиями обустроены береговые батареи, выставлены минные заграждения. Несколько раз по атакующим частям американцев открывали огонь тяжелые орудия крейсеров. Однако осажденный город испытывал острую нехватку продовольствия. Поэтому моряки еще и недоедали при тяжелой физической работе и бессонных боевых дежурствах. Часть экипажей так и осталась на берегу, в морской пехоте.

А несколько дней назад американцы попытались заблокировать гавань, затопив на рейде пароход. Брандер был поврежден испанскими береговыми батареями, а затем накрыт огнем артиллерии контрминоносца «Плутон» и броненосного крейсера «Бискайя». «Бискайя» добился попадания в мостик парохода несколькими снарядами. В результате брандер затонул не там, где планировали североамериканцы. Но тревожный сигнал все поняли. Решено было прорываться из осажденного порта, тем более, что этого требовали и полученные с прорвавшимся в город отрядом инструкции из Мадрида. А чтобы прорыв получился успешным, решено было рискнуть, отправив в ночную атаку миноносцы. А для отвлечения внимания американцев и прикрытия атаки использовать авизо.

К этой атаке испанцы сейчас и готовились, а Анжу, чтобы не мешать и не нервировать занятых делом людей, ушел к себе в каюту…

Отрядом контрминоносцев командовал фанатичный сторонник французской «молодой школы»[64] капитан первого ранга Фернандо Вильямил Фернандес-и-Куэто. Именно он в с вое время сумел доказать необходимость постройки «Деструктора», скоростного контрминоносца с большим, чем у обычных миноносцев водоизмещением. Его развитием являлась четверка контрминоносцев эскадры Серверы. В отличие от других испанских командиров Фернандес готовил свои корабли к бою даже все время пребывания в порту, не отдав на берег ни одного человека из команд контрминоносцев. И теперь поклялся командующему, что сделает все возможное, чтобы повредить броненосцы североамериканцев.

Двое суток экипажи ночами тренировались на миноносцах, а днем по очереди изучали силуэты вражеских кораблей, крейсировавших и дрейфовавших перед гаванью. А заодно и готовили торпеды к бою.

Выполнение ночной атаки облегчалось тем, что мористее линии блокады располагались несколько судов и яхт с корреспондентами. Как истинно гражданские люди, капитаны, команды кораблей и корреспонденты не заботились о маскировке. И их суда всю ночь светили всеми огнями не хуже маяков. Сводя на нет все попытки американских военных моряков замаскировать расположение своих кораблей, выключив демаскирующие их огни.

Дождавшись наступления темноты первыми из гавани вырвались авизо. Имитируя атаку, они устремились прямо на дозорный крейсер «Рейли». Обнаружив атакующие корабли, на крейсере включили прожектор и открыли огонь из всех орудий. Стреляли североамериканские комендоры не лучше своих испанских коллег и в результате попали в атакующие авизо всего тремя снарядами калибра сорок семь миллиметров. Главный калибр срелял в темноту ночи, ни разу не попав в испанские корабли. Эта иллюминация послужила, надо заметить, дополнительным ориентиром для вышедших следом контрминоносцев. Разойдясь сначала парами, а потом по одному, они устремились к местам, на которых должны были стоять броненосцы. Наблюдатели на американских кораблях с увлечением наблюдали за атакой авизо от берега, почти не обращая внимания на другие направления. В результате атакующие миноносцы увидели в самый последний момент перед пуском торпед.

Контрминоносец «Плутон» под командой лейтенанта Васкеса вышел прямо на броненосец «Айову» и выпустил по нему две самодвижущиеся мины. И отвернул, уходя в темноту от открывшего беспорядочный огонь из мелкокалиберных орудий броненосца. Одна из торпед не взорвалась, ударившись о борт и застави поседеть сразу несколько слышавших этот звук матросов и офицеров. Вторая каким-то хитрым вывертом прошла мимо и ударила в борт вооруженной яхты «Игл», стоявшей рядом с броненосцем. Взрыв оказался слишком мощным для маленького кораблика. Который быстро погрузился в воду, задрав к звездам корму, и унося с собой в царство Нептуна шесть десятков человек из шестидесяти четырех.

«Фурор» лейтенанта Карлье несколько отклонился от курса и вместо броненосца атаковал броненосный крейсер «Нью-Йорк». Получивший две торпеды, взорвавшиеся у борта, крейсер принял в трюмы почти полсотни тонн воды и сильно накренился на левый борт. И вынужден был малым ходом отправиться к ближайшему берегу, выбросившись на мель.

Ведомый лино вставшим за штурвал командиром, лейтенантом де ла Рока, «Террор» атаковал броненосец «Массачусетс». И выстрелил в него одной самодвижущейся миной. Вторая не вышла и аппарата. Так как после атаки и взрыва не только броненосец, но стоявший рядом вспомогательный крейсер открыли ожесточенный огонь. Контрминоносцу, получившему несколько попаданий снарядами и их осколками, пришлось отвернуть на обратный курс.

«Прозерпина», которой командовал лично капитан Фернандес, вышла точно на стоящий крайним в блокадном строю броненосец «Индиана». Но к этому времени тревога поднялась на всех кораблях американской эскадры. Атакующий контрминоносец попал прямо под свет внезапно включенного прожектора. Получив несколько попаданий снарядов мелкого калибра, испанцы успели выпустить самодвижущиеся мины. Одна из которых попала почему-то в крейсер «Нью-Орлеан», стоявший перед броненосец ближе к берегу. Но сразу после этого в «Прозерпину» попал тяжелый снаряд, судя по всему, не менее чем восьмидюймовый. Попавший прямо в котел. Через несколько секунд обломки кораблика просто исчезли с поверхности моря. Оставив плавать на волнах чудом уцелевшего матроса, впоследствии подобранного шлюпкой с «Индианы».

Стрельба на кораблях американской эскадры, то затихая, то вновь усиливаясь, продолжалась, как минимум, пару часов. А выслушавший доклад вернувшихся в порт командиров миноносцев адмирал Сервера приказал готовиться к прорыву…

Последний бой имперского флота

Не скажет ни камень, ни крест, где легли…
Из песни «Варяг»
Sic transit gloria imperiis[65]

По задумке, корабли испанской эскадры должны были выйти из бухты сразу после атаки, перед рассветом, чтобы атаковать не успевших отдохнуть после ночного аврала и весьма вероятной паники североамериканцев. Но, как заметил начальник штаба эскадры дон Камара: «Хочешь насмешить Господа Бога — расскажи ему о своих планах». Несмотря на полученные комендантом города указания от маршала Бланко и адмирала Серверы, моряков с сухопутного фронта отпускали весьма неохотно. Так что последние группы подошли примерно к восьми часам утра. Причем большинство прибывших матросов оказалось голодными, армейцы сэкономили на их пайках. И кормить матросов было особо нечем, им выдали сухарей и по порции рома. Которого как раз было море разливанное, так что некоторые ухитрились получить не по одной чарке.

Где-то в половине десятого утра флагман эскадры вышел на чистую воду. На мостике его, среди испанских офицеров стоял и лейтенант Анжу. Адмиралы Сервера и Камара просили его не рисковать и остаться в городе, но получив решительный отказ, уважительно промолчали. И теперь Петр стоял на мостике с невозмутимым видом под уважительными взглядами испанских офицеров. Опасаясь только одного — что кто-нибудь заметит его страх. А страшно ему было куда больше, чем во время войны с японцами. Там он находился при деле, отвечал за людей и орудия. Теперь же просто ждал чего-то…

Пять испанских крейсеров шли кильватерной колонной. Впереди — флагман «Инфанта Мария Терезия», за ней мателотами «Биская», «Кристобаль Колон», «Альмиранте Окендо» и «Император Карлос V». Несколько отставая, за этой колонной шла вторая, из авизо «Донья Мария де Молина» и двух контрминоносцев — «Плутон» и «Фурор». Поврежденные в ночном бою авизо «Дон Альваро» и контрминоносец «Террор» пришлось оставить в гавани.

После выхода из пролива, все испанские корабли увеличили скорость до четырнадцати узлов и взяли курс на американский крейсер «Бруклин». Этот американский корабль адмирал Сервера считал самым опасным противником, способным помешать прорыву эскадры из-за большой скорости хода. Поэтому адмирал приказал первым атаковать этот крейсер, после чего прорываться курсом на запад и в конечном итоге идти в Гавану. Испанцы считали, что они смогут уйти, имея преимущество в скорости хода над броненосцам североамериканцев. Кроме того, по донесениям, после ночной атаки у американцев оставалось в строю не более чем два исправных броненосца и броненосный крейсер.

Американцы, дрейфовавшие на малом ходу на тех же местах, что и ночью, носами к проливу из опасения повторной минной атаки, заметили испанцев сразу после выхода из пролива. Одновременно на нескольких кораблях подняли флажные сигналы «Неприятель выходит», дополненные сигнальными выстрелами из пушек крейсеров «Рейли» и «Бруклин». Командир и экипаж стоящей на траверзе левого борта «Бруклина», ближе к берегу, вооруженной яхты «Виксен» внезапно обнаружили, что на них надвигается целая колонна бронированных гигантов. Напуганная перспективой оказаться меж двух огней, с вражеского берега и кораблей противника, команда яхты действовала настолько быстро, что вполне могла попасть в книгу рекордов Гиннеса. В результате, «Инфанта Мария Терезия» и «Бруклин» успели сделать только по одному выстрелу, а яхта уже шла где-то за кормой американского крейсера.

Командиры североамериканцев, не дожидаясь указаний, сразу двинули корабли вперед, наперерез испанской «армаде», открыв огонь по головному крейсеру. Впрочем, они быстро поняли, что набрать скорость и устроить испанцам «кроссинг Т» они не успевают. И начали последовательно на параллельный курс, стремясь нагнать кильватерную колонну противника. Но пока испанцы шли быстрее и потому большая часть американских снарядов либо падала в море, либо изредка попадала по двум концевым кораблям. Вот только самым крайним мателотом в колонне шел менее всех защищенный крейсер «Император Карлос V»…

Однако первыми обменялись выстрелами крейсера «Бруклин» и флагман испанской эскадры. Обнаружив, что крейсер идет прямо навстречу колонны неприятеля, коммодор Шлей приказал повернуть право на борт. Стремительно развернувшись, американцы встретили «Инфанту Марию Терезию» продольным огнем артиллерии левого борта. Адмирал Сервера приказал также отвернуть вправо, чтобы разойтись с североамериканцами контркурсами, и открыть ответный огонь. За ним последовали все мателоты. «Бруклин», развернувшись по кругу вправо, лег на параллельный испанцам курс, и продолжил перестрелку на дистанции около семи кабельтов. За ним мателотом пристроился «Техас». Открывший огонь из шестидюймовых орудий и одной из двенадцатидюймовок с двадцати одного кабельтова, став в кильватер кораблю коммодора Шлея, броненосец начал стрелять всем бортом. Впрочем, его двенадцатидюймовка стреляла так медленно, что никакой опасности практически не представляла.

Интереснее всех маневрировал броненосец «Айова». Выстрелив в сторону испанского флагмана примерно с тридцати кабельтов, он, набирая скорость, пошел прямо на испанские корабли. Но на расстоянии около дюжины кабельтов развернулся влево и отстрелялся из орудий правого борта по «Инфанте Марии Терезии». Потом снова развернулся, уклоняясь заодно от ответных залпов испанцев, а потом повторил маневр с левым поворотом, снова обстреляв флагман Серверы. Попав при этом сразу двумя двенадцатидюмовыми снарядами в корму испанского крейсера. И только затем, вновь совершив несколько маневров, развернулся влево. Но как оказалось, этот новейший из броненосцев, имел самый малый ход из всех американских кораблей. Шедший сначала третьим, он начал понемногу отставать и его обогнал «Орегон». Оказавшись на параллельном курсе с одним из концевых испанских кораблей, «Айова» начал перестрелку с крейсером «Кристобаль Колон».

Команда «Орегона», закаленная переходом через два океана, смогла в этом бою показать наилучшие результаты правильной эксплуатации машин и механизмов. Броненосец, имевший паспортную скорость не более шестнадцати узлов, в бою временами давал все семнадцать, обгоняя своих соратников. Стреляли «орегонцы» тоже лучше остальных команд, попав, во время набора скорости, последовательно в «Кристобаль Колон» и в «Адмирал Окендо».

Однако бой не стал «игрой в одни ворота», на что рассчитывали некоторые американские флотоводцы. Испанцы отвечали. Их орудия собственного производства опять подтвердили свои недостатки. Выходили из строя даже недавно отремонтированные одиннадцатидюймовки, а «Бискайя» и «Адмирал Окендо» лишились большей части своей среднекалиберной артиллерии после первых же залпов. Но испанцы продолжали идти кильватерной колонной вперед, отвечая на огонь американцые из всего, что могло стрелять. И даже попадая, причем не один раз.

В котельную «Айова» попал один из девятидюймовых снарядов, который не взорвался, но повредил один из котлов и вызвал пожар. Ситуацию спас матрос пожарной команды Роберт Пенн. Он потушил огонь, стоя прямо над кипящей водой, бьющей из котла, на брошенной поперек ведра с углем доске. Вот только скорость «Айовы» упала до несерьезных десяти узлов. Кроме девятидюймовок, в броненосец попало почти полтора десятка шестидюймовых снарядов. Один из которых вызвал серьезный пожар на нижней палубе. Но и «Кристобаль Колон» страдал от ответного огня броненосца…

Первыми погибли легкие корабли. Не успевшие как следует набрать хода, авизо и контрминонсцы оказались под интенсивным огнем шести и пяти дюймовых орудий крейсеров «Рейли» и «Глостешир». Потеряв ход и пылая от носа до кормы, авизо попытался уйти к берегу. Половина экипажа корабля была ранена или убита. Но «Донья Мария» успела выброситься на берег, в отличие от менее удачливых соратников — контрминоносцев. «Фурор», также охваченный пожаром, взорвался и затонул, унося с собой в пучину почти весь экипаж. «Плутон», который начал тонуть после попадания шестидюймового снаряда в котельное отделение, беспомощно дрейфовал в сторону берега. До которого так и не добрался, затонув примерно в паре кабельтовых от побережья после попадания очередного пятидюймового снаряда.

В это же время строй испанцев окончательно распался. «Кристобаль Колон», уходя от огня «Айовы» и набрав скорость не менее восемнадцати узлов, проскочил между испанскими кораблями и берегом. Прикрываясь при этом корпусами своих соратников от огня американцев. За ним, постепенно отставая, мчался «Император Карлос V» Но этому кораблю не повезло. В то время, когда крейсер шел мимо «Айовы», ее комендоры дали залп одновременно из всех орудий калибром в двенадцать и восемь дюймов. Для практически незащищенного (бронепалуба и двухдюймовая броня казематов) крейсера попадание нескольких тяжелых снарядов стало роковым. Скорость неожиданно упала, пожары вспыхнули сразу в нескольких местах. «Айова» и «Индиана» принялись методично расстреливать слабо огрызающийся огнем уцелевших орудий корабль.

Но хуже всего ситуация сложилась на флагмане. На корме, пораженной двумя двенадцатидюймовыми снарядами, горел пожар. Погасить его не удавалось, а едкий дым пожара заставили расчет кормовой девятидюймовки уйти из башни. Теперь флагман огрызался только редкими выстрелами носовой одиннадцатидюймовки и огнем из уцелевших шестидюймовок и сорокасемимиллиметровок. «Бруклин» и «Орегон» отвечали массированным огнем из всех калибров. «Инфанта Мария Терезия» шла вперед сквозь сплошной лес водяных столбов, временами окутываясь огнем и дымом на месте очередного попадания американского снаряда.

Анжу стоял на мостике, крепко вцепившись в леера. Бинокль, болтающийся на ремне, время от времени, после очередной дрожи корпуса от взрыва американского снаряда, чувствительно ударял по груди. Клубы дыма, от сгоревшего пороха и пожаров, застилали обзор. А попав в легкие и глаза — выдавливали кашель и слезы. Но уходить в рубку Петр категорически отказался. Тем более что командир крейсера дон Конкас-и-Палау и большая часть офицеров также оставались на мостике.

Внезапно на носовой башне на миг словно расцвел огненный цветок. Несколько мгновений ничего не происходило, потом корабль тряхнуло так, что Петр невольно упал, не удержавшись. Что спасло его от следующего взрыва, уже на мостике. Снаряд шестифунтового орудия разорвался, убив и поранив большинство из офицеров.

Анжу, лежа на спине смотрел в черное, пронизанное непонятными красными извивами небо и мучительно пытался вспомнить, где же он об этом читал. Потом вдруг вернулись обоняние и слух. Он почувствовал тот самый запах войны, собранный из запахов обгоревшего мяса, вспоротых внутренностей, горящего дерева и раскаленного металла. И криков, слабо напоминающих человеческие. Криков умирающих и тяжелораненых людей… Постанывая от боли и слабости во всем теле, Петр приподнялся и чуть снова не упал. Но успел ухватиться за леера, выругавшись от внезапной резкой боли в левой руке. Корабль развернувшись, заложил циркуляцию. Ветер отнес дымы в сторону и Петр успел различить идущие невдалеке и окутанные огоньками выстрелов американские корабли. Неожиданно сменившиеся видом открытого моря, а потом очертаниями берега. Голова болела, словно по ней только что долго били чем-то тяжелым. Думать не хотелось. Но Петр все же напрягся и сообразил, что крейсер собирается выброситься на берег. Посмотрев на раскрывшуюся, явно после внутреннего взрыва крышу носовой башни, он еще раз выругался. После чего присел, попрочнее ухватившись за стойки и приготовился к удару…

Почти одновременно с флагманом загорелся и «Адмирал Окендо». Самый тихоходный из всех крейсеров, он старательно держался следом за «Инфантой», даже после того как «Бискайя», увеличив скорость, пошел в отрыв вслед за «Кристобаль Колоном». На нем вовсю полыхали пожары. Большая часть артиллерии молчала и только кормовая девятидюймовка иногда палила куда-то в сторону вражеских кораблей. А потом от попадания американского снаряда взорвалась самодвижущаяся мина в бортовом торпедном аппарате. А из-за пожара пришлось затопить кормовой бомбовый погреб. И единственная боеспособная пушка вынужденно замолчала.

Почти одновременно два горящих испанских крейсера выбросились на берег на расстоянии около семи миль от Сантьяго. Почти одновременно начал заваливаться на бок и тонуть обстреливаемый до того «Айовой» и «Индианой» «Император Карлос V». Корабли горели, на них продолжали взрываться боеприпасы. Испанцы спасались вплавь и на нескольких чудом уцелевших шлюпках. Подошедший к берегу вспомогательный крейсер «Глочестер» тоже спустил все шлюпки на воду и отправил на помощь испанским морякам.

От всей испанской эскадры уцелело два крейсера, пытающихся уйти в сторону Гаваны. В погоню за беглецами устремились «Бруклин», «Рейли» и поддерживающие высокую скорость броненосцы «Орегон» и «Техас».

Первой они нагнали «Бискайю», развивающую меньшую скорость из-за обрастания днища и постепенно отстающую от «Кристобаля Колона». Первым настиг беглецов «Бруклин», стремящийся прижать испанский крейсер к берегу. Пытавшийся вступить в перестрелку «Рейли» получил в ответ попадание стосорокамиллиметровым снарядом и укрылся за корпусом «Бруклина». К перестрелке между двумя броненосными крейсерами через четверть часа присоединился и «Орегон». К этому времени комендоры «Бискайи» добились двух попаданий в американца, уничтоживших одно из восьмидюймовых орудий и вызвавших пожар на юте. В ответ «Бруклин» два раза попал испанский крейсер из восьмидюймовок. Один снаряд вызвал детонацию торпеды в носовом аппарате, оторвавшую большую часть носа крейсера. А другой снес мостик и вызвал сильный пожар деревянных элементов отделки и мебели. Пожар, кроме того, вызвал взрывы подготовленных зарядов для орудий среднего калибра и панику среди артиллеристов, перекинувшуюся в трюмы. В котельных начался бунт кочегаров, офицерам пришлось применить оружие и застрелить зачинщиков. В результате корабль выбросился на берег, спустив флаг. «Рейли» и «Техас» остались сторожить крейсер, спуская шлюпки для спасения испанцев. Среди спасенных американцами членов экипажа был и командир «Бискайи». Оказавшись на борту «Рейли» он попрощался со своим гибнущим кораблем, подняв руку и крикнув:

— Прощай, Бискайя!

Словно в ответ на прощальные слова точно в это время взорвались носовые погреба крейсера.

Последний из беглецов, «Кристобаль Колон», казалось получил возможность уйти от преследователей, пока они воевали с «Бискаей». Но на борту крейсера к этому времени закончился боевой уголь, а загруженный в Сантьяго мусорный не давал необходимого жара. В результате скорость корабля начала падать. Однако поврежденный, но не потерявший боеспособности «Бруклин», на котором работали две машины из четырех, и «Орегон» двинулись вслед уже еле различимому в бинокли беглецу. Оба американских корабля развили скорость в шестнадцать узлов, в то время как скорость «Колона» упала с семнадцати до тринадцати узлов. А потом, когда кочегары окончательно выдохлись, вообще до несерьезных десяти. В результате его настигли оба корабля. «Бруклин» открыл огонь из скорострельных пятидюймовок, а «Орегон» выстрелил из орудий главного калибра. Два огромных водяных столба от взрывов трехсоттридцатимиллиметровых снарядов стали последним аргументом в этом бою. Не пытаясь открыть ответный огонь, команда «Кристобаль Колона» открыла кингстоны и начала занимать места в шлюпках. Корабль затонул около местечка Торквино, в пятидесяти милях от выхода из бухты Сантьяго.

Отсавшееся время до конца войны Анжу провел в госпитале американской армии под Сантьяго. Его навещали русские представители при американских вооруженных силах от флота капитан первого ранга князь Ливен и армии — полковник Жилинский. А Петр лечился и записывал для себя то, что узнал о бое.

В результате сражения были уничтожены все корабли испанской эскадры, в том числе все три первых испанских броненосных крейсера, один крейсер итальянской выделки, один бронепалубный и все легкие корабли. Погибло более трехсот пятидесяти испанцев и около полутора сотен было ранено, более полутора тысяч, включая адмирала Серверу, попали в плен. Американцы понесли сравнимые людские потери убитыми и ранеными, но их корабли, лучше защищенные, более скоростные и сильнее вооруженные, получили только повреждения. Сильные, но не фатальные. Толстый броневой пояс пробить не удалось никому. Зато высокие незащищенные борта, надстройки были пробиты во многих местах, а деревянная отделка и мебель испанских кораблей вызвали пожары Он записал для себя, что: «верхние сооружения были разнесены в клочья, а мостики уничтожены». Дополнительные сильные повреждения испанцы получили от взрывов собственных торпеды при поражении снарядами. Борьбе за живучесть мешал пар из пробитых паропроводов, а пожарные системы не могли обеспечить подачу воды для тушения, ибо пожарные магистрали не были защищены бронепалубой. Про американцев он тоже написал: «Жалкое впечатление производил Сибоней. Дюжина госпиталей, большой сарай, превращенный американцами в промежуточный склад. Никакого начальства, никакого транспорта»…

Поражение на море определило и весь дальнейший ход войны. Американский экспедиционный корпус, потерявший почти две трети солдат из-за болезней, продолжал блокировать Сантьяго. Маршал Бланко не решился прийти на выручку и в начале сентября город сдался. Тем временем Британская империя через своего посла в Мадриде Д. Вольфа решила взять роль посредника на себя. Испании были предложены возможные условия мира. Великобритания предлагала объявить Кубу независимой под управлением САСШ на первое время, Пуэрто-Рико уступить американцам в виде вознаграждения за войну. Филиппинские же острова должны были остаться в руках Испании при условии предоставления США там и на Каролинских островах морских станций. За свои посреднические слуги Англия просила Испанию расширить нейтральную зону вокруг Гибралтара. Такие условия мира к концу войны устраивали Испанию, находившуюся в очень тяжелом финансовом положении. Но посредничество Англии ни в коем случае не устраивало Россию, Германию и Францию, опасавшихся усиления позиций Британии. Поэтому правительства этих стран силами принялись добиваться несогласия Испании на посредничество Англии. В результате в качестве посредника выступила Австро-Венгрия и в Венев январе следующего, тысяча восемьсот девяносто девятого года был подписан мирный договор.

Куба стала «независимой», оккупированной армией САСШ, страной. Пуэрто-Рико — «заморской территорией САСШ». Филиппины разделили между собой Германия, Испания и Великобритания. Гуам остался русским, а все остальные Каролинские и Марианские острова получила Германия. Испания даже официально превратилась из империи в королевство. И сильно потеряла в репутации.

А Анжу вернулся к новому году в Санкт-Петербург и получил под командование новейший миноносец.

Гросскройцер фюр Вельтполитик[66]

(Интерлюдия для заклепочников)
От автора:
В последней главе читателей наверное удивило разделение Филиппин, и то, что в эту тройку попали немцы. Вообще-то они хотели Манилу и окрестности и в нашей реальности, из-за чего даже поссорились с США в то время. Но сил для войны в том регионе у немцев не было, как и союзников. В результате Филиппины достались США, а немцы смогли только купить у испанцев, причем с разрешения США, Марианские и Каролинские острова. В альтернативе немцы поучаствовали в войне с Японией и осознали необходимость усиления флота на Тихом океане. Из чего и последовало усиление флота и позиций Германии на Тихом океане.

Все крейсера в Императорском военно-морском флоте Германии делились в зависимости от водоизмещения на 1,2, 3 и 4 класс. С 1899 года крейсера 1 и 2 классов стали классифицироваться как «большие крейсера». При этом в один класс попали как броненосные, так и бронепалубные и даже старые броненосные фрегаты.

Надо заметить, кстати, что в большинстве стран, кроме России, первоначально считалось вполне достаточным иметь только бронепалубные крейсера. И только русские сразу строили крейсера с броневым поясом — броненосные.

В Германии до Восточно-Азиатской экспедиции (так называли участие германских сил в русско-японской войне) не было установившихся взглядов на роль крейсеров. Однако после этой войны появилось мнение, что в колониальных водах, кроме крейсеров 3 и 4 классов необходимо иметь большие броненосные крейсера с вооружением как броненосцев второго класса, а скоростью и дальностью хода — как у крейсера. Так появилась серия крейсеров «Виктория Луизе».

От автора:
В нашей реальности немцы в 1891-92 годах построили большой бронепалубный крейсер «Кайзерин Августа», а затем к 1897 — 98 г.г. серию из пяти бронепалубных крейсеров с защищенным казематом и башенной артиллерией типа «Виктория Луизе». И только в 1900 г спустили на воду настоящий большой броненосный крейсер «Фюрст Бисмарк». Построенный в единственном экземпляре из-за большой стоимости и, кроме того, введенный в строй с сильным запозданием. В 1900 году скорость и бронирование корабля уже не соответствовали возросшим требованиям.

Первоначально планировалось построить 5 кораблей этого проекта, но высокая стоимость постройки заставила ограничиться тремя кораблями. Причем два из них вошли в строй в 1897–1898 году и в составе Восточно-Азиатской эскадры участвовали в экспедиции на Филиппины. Третий строился намного медленнее и вошел в строй флота только в 1900 году. Корабли получили наименования — «Виктория Луизе», «Фрейя» и «Фюрст Бисмарк» (первоначально — «Эрзац Винета», переименован в 1899 г.)

«Большие крейсера» типа «Виктория Луизе» имели стандартное водоизмещение в 10,69 тыс. тонн, нормальное — 11461 тонну. Корабль длиной 127 м, шириной 20,4 м имел наибольшую осадку 8,46 м. Вооружение включало 4-240 мм орудия длиной в сорок калибров (9,45''/40) в двух башнях, 6- 150 мм пушек (5,91''/45) в шести одноорудийных башнях, казематы с 6 аналогичными 150 мм пушками, из которых 4 стояли на батарейной палубе. Кроме них, имелись 10 88 мм скорострельных орудий (в казематах) и 10 37 мм револьверных пушек, а также 6 (5 подводных) торпедных аппаратов. Защита обеспечивалась броневым поясом из крупповской стали толщиной 100–200 мм, башнями с броней до 200 мм у главного калибра, 100 мм у среднего, и казематами с броней 80 мм, а также бронепалубой 32–50 мм. При мощности машин в 13622 индикаторных лошадиных силы максимальная скорость составляла 18,75 узла, а дальность плавания достигала 4560 миль (со скоростью в 10 узлов) и 3230 при 12 узлах. Экипаж мирного времени 621 человек.

Крейсера типа «Виктория Луизе» оказались хорошими мореходными кораблями, несколько уваливавшимися на подветренный борт, но легко входившими на волну, с хорошей маневренностью и управляемостью. При незначительной килевой качке бортовая качка бывала довольно значительной, хотя и плавной. С увеличением скорости хода возрастала вибрация корпуса, особенно в районе кормы.

Превосходил своего русского однокашника — бронированный крейсер «Рюрик» по вооружению, уступая в водоизмещении, дальности плавания и максимальной скорости при почти равной толщине брони (для модернизированного (альтист.) «Рюрика» — 4 — 229 мм, 12 — 120 мм и 8 — 47 мм орудий, бронепояс 102–203 мм, дальность до 7500 миль на 10 узлах, а максимальная скорость 20 узлов).

Два корабля — «Виктория Луизе» и «Фрейя», вместе с бронепалубными крейсерами «Кайзерин Августа» и «Ирене», малыми крейсерами «Газелле» и «Ниобе» составляли основные силы участвовавшей в «Манильском инциденте» Восточно-Азиатской эскадры Германии под командованием контр-адмирала Альфреда фон Тирпица.

Именно 24-см пушки и броня этих крейсеров заставили адмирала Дьюи отказаться от вооруженного столкновения с немецким флотом.

Дела житейские

И король, нахмуривший брови,
Проходил без пажей и слуг.
И в каждом брошенном слове
Ловили смертный недуг.
А. Блок, «Потемнели, поблекли залы»
Санкт-Петербург встретил Петра полузабытым запахом зимы и легким морозцем. После Рождества и Нового года прошло уже много времени, но на улицах еще сохранились кое-где праздничные украшения. Но прохожие уже привычно не обращали на них внимания, озабоченные новостями из Ялты. Кто побогаче, ловили мальчишек-газетчиков, кто победнее — собирались у тумб снаклеенными афишками последних сообщений о здоровье Государя. К огорчению большинства верноподданных, его величество, которого успели уже наградить народным прозвищем Добрый, заболел во время обратной дороги из столицы в Ялту. И сейчас пребывал, если судить по сообщениям, в болезненном состоянии без признаков улучшения. Отчего, естественно, о бывшем адъютанте царя и наблюдателе при испанском флоте лейтенанте Анжу не то чтобы забыли, но и не вспоминали. Вообще, большинство несрочных дел замерло в тревожном равновесии вместе с их исполнителями. Ожидавшими, затаив дыхание, чем же закончится печальное происшествие с его величеством. А что дела… дела могут и подождать. А то ведь решишь какое-нибудь дело, а потом окажется, что на престол взошедший после своего брата царь Михаил и его окружение имеют на это дело совершенно другой взгляд. И решение твое не одобряют вплоть до отставки без пенсиона. Вот и тянут время чиновники и сановники, находя все новые и новые оправдания для затягивания порученных дел и выжидая, чем закончится болезнь императора. Но надо признать, эта ситуация оказалась для Петра совсем неплохой. Поскольку приказ на назначение его командиром «дестроера» или, как сейчас стало модно говорить, «истребителя миноносцев» «Бравый» уже подписан, но пока официально не озвучен, у Анжу образовалось нечто вроде отпуска. Официально числясь прикомандированным к Гвардейскому Морскому Экипажу, какими-либо обязанностями, как и ежедневным посещением службы, Петр был не обременен. Образовавшееся свободное время Анжу тратил на походы в театр, Дворянское собрание и на визиты к знакомым, а также на чтение. Все же за время походов по морю он изрядно отстал от культурной жизни и сейчас боролся с этим отставанием, читая все новое, что успели издать за время его отсутствия в стране. Скучать было просто некогда. Вот и сегодня он собрался в гости к Трубецким, навестить вернувшегося в прошлом году с Дальнего Востока Владимира.

Родители Владимира в Петербург не приехали, оставшись в своем имении под Ялтой, так что встретил Петра сам «виновник торжества» лично.

— Кого я вижу! — деланно удивился он, одновременно и улыбаясь, и озорно подмигивая. — Наш испанско-американский путешественник! — они дружески обнялись. — Проходи и ничему не удивляйся, — шепнул князь.

Удивиться Анжу все-же удивился, потому что кроме жены Владимира, Елены, в комнате неожиданно оказались еще и Дима Максутов с женой.

— Елена Михайловна, Наталия Васильевна, разрешите представить вам нашего лучшего друга, лейтенанта Петра Ивановича Анжу, — представил друга женщинам Трубецкой.

— Весьма рад знакомству, — целуя дамам ручки, говорил Анжу. Пытаясь одновременно понять, отчего у него вдруг испортилось настроение. Пока он размышлял о своем состоянии и настроении, в гостиной завязался общий светский разговор. Как обычно, начали с погоды, потом перешли на смешные случаи из жизни на кораблях. Вспомнили, конечно, и о здоровье его величества и некоторых слухах о свете и великих князьях. Вспомнили про великого князя Павла Александровича и его попытке жениться на бывшей мадам Пистолькорс. И тут неожиданный ажиотаж вызвало нечаянное признание Петра, что он лично знаком с Ольгой Пистолькорс и даже танцевал с ней однажды на придворном балу.

— Расскажите, расскажите! — насели на него Елена с Наталией. Оказалось, что скандал с внезапным «для всего света» разводом и попыткой заключить новый брак жены бывшего адъютанта великого князя Владимира и блестящего конногвардейца Пистолькорса еще до сих пор у на слуху. А по популярности не уступает слухам о здоровье государя.

Как бывший придворный, о подоплеке этого дела Петр знал много больше своих друзей.

Ольга Карнович в девятнадцать лет вышла замуж за гвардейского офицера Эрика Пистолькорса и родила ему трех детей: сына Александра и дочерей Марианну и Ольгу. Этот брак долго считался удачным, а Ольга входила в число уважаемых полковых дам. Она была умной, обаятельной и умевшей располагать к себе женщиной. Она для каждого находила нужное слово, была с ними внимательна, пела арии из опер, неплохо играла на фортепиано, была в курсе литературных новинок. Ольга быстро сблизилась с другими офицерскими женами и даже сумела втереться в доверие супруги главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа великого князя Владимира Александровича. В результате расположенная в Красном селе дача Пистолькорсов стала популярным местом встреч гвардейских офицеров расквартированных поблизости полков. К тому же великий князь Владимир Александрович не столько командовал гвардией, сколько имел «склонность к изящному», в том числе и к «изящному полу». Особенно ему нравились живые и раскованные молодые дамы, к числу которых принадлежала и Ольга Пистолькорс. Ходили слухи, что в конце концов она стала любовницей великого князя. Но как только Владимир Александрович попал в немилость, Ольга переключилась на великого князя Павла, часто бывавшего в гостях у Пистолькорсов вместе с офицерами Гродненского гусарского полк. Постепенно Павел Александрович, жена которого, греческая принцесса Александра, умерла в 1892 году, пленился Ольгой. В высшем свете скоро об этом узнали и были уверены, что оборотистая дамочка просто окрутила великого князя. Надо заметить, она это и не слишком скрывала. Иметь в любовниках великого князя Владимира — это хорошо, но еще лучше выйти замуж за вдовца, который самому императору Всероссийскому приходился дядей. Породниться с царствующей семьей, как говорили, было заветной мечтой Ольги, и она ее почти достигла. У великого князя Павла тоже были свои принципы. Соблазнить жену своего гвардейского товарища — это противоречило его понятиям о чести. Он долго колебался, хотя Ольга и уверяла его, что у них с Эриком «все кончено», и они фактически перестали быть супругами. Лишь после долгих раздумий и колебаний Павел все же решился признаться ей в любви. Со временем, презрев условия высшего света, они стали появляться вместе на публике. На приемах и балах она блистала в роскошных драгоценностях, в которых знающие люди с изумлением узнавали украшения покойной императрицы Марии Александровны, которые унаследовал ее младший сын Павел. Все это служило темой бесконечных пересудов, но не вызывало никаких нареканий, так как вдовец Павел мог завести роман с любой женщиной, даже замужней, если он не переступал установленного законом порога. Роман Ольги с Павлом был настолько очевидным, что не только в свете и при дворе о нем знали. Даже солдаты гвардии, как говорят, распевали: «Нет судьбы на свете горше, чем у Павла с Пистолькоршей». Все чаще Павел с Ольгой стали выезжать за границу, где они по-семейному жили вместе, не скрывая своих отношений.

Что касается самого Эрика Пистолькорса, то он до поры терпел все это безобразие, но развода жене не давал. Отказывал, даже учитывая всю двусмысленность его положения и то, что Ольга родила в Париже сына от великого князя. И совершенно неожиданно сейчас согласился…

Рассказ Анжу, конечно, включал лишь широко известные факты, поэтому продлился недолго. После чего Елена Михайловна пригласила всех в столовую, отобедать. А после обеда женщины заявили, что им необходимо отъехать по делам.

— Вы уж не обижайтесь на нас, Петр Иванович, — как хозяйка, извинилась за обеих дам Елена Михайловна Трубецкая. — Времени ни на что не хватает, приходится все на бегу…

— Не извиняйтесь и не переживайте, уважаемая Елена, — постарался успокоить явно расстроенную хозяйку Петр. — Время, как говорят североамериканцы — деньги. А денег, как известно, всегда и всем не хватает, даже богатеям — миллионщикам, — шутку оценили, засмеялись все.

— Действительно, не расстраивайся так, Леночка, — постарался успокоить жену Трубецкой.

— Постараюсь, Володя. Но и вы тут без нас не скучайте, хорошо?

— Постараемся, — дружно ответили все трое, заставив засмеяться Елену и Наталью. Не выдержав, улыбнулась даже присутствовавшая при разговоре горничная.

Как только трое друзей проводили женщин, Владимир приказал горничной приготовить в гостиной все необходимое. А сами моряки вместо гостиной отправились в прихожую. Где, взяв в руки кортики, лежавшие на столике перед зеркалом, с самым серьезным видом отсалютовали друг другу извлеченными из ножен кортиками[67]. После чего дружно засмеялись, положили оружие на место и пошли в гостиную.

Отпив по глотку финь-шампань[68], друзья переглянулись и дружно отставили рюмки.

— Ну что, господа мушкетеры, — усмехнувшись, начал разговор Трубецкой. — Поговорим? Портос?

— А что сразу — Портос, Портос? — деланно удивился Дмитрий. — Знаете же, что корабль под командование получаю с февраля. Ходим обычно в Константинополь. Так что мне и в Доброфлоте хорошо. Оклад жалования — как капитана второго ранга, свободного времени больше. Прижился я в Одессе, — вздохнув, признался он. — Уезжать никуда не хочется…

— Думаешь, придется? — спросил у него Петр. — Видишь же, как складывается. Государь болен, а если… не дай бог, то армейские нас точно прижмут. Тогда точно о карьере забыть придется, а то и вообще — нам к тебе в Доброфлот проситься.

— Ну, тебя это точно не коснется. Ты же у нас придворный, да и корабль успел получить под командование, — заметил Владимир. — Это я всего лишь вахтенный начальник на «Адмирале Ушакове». Броненосец, берегами охраняемый… — он явно хотел выругаться, но сдержался и ограничился тем, что снова поднял рюмку. Друзья его поддержали. И все трое молча выпили, закусив «николашками» — кусочками лимона, посыпанными сахаром и мелко молотым кофе.

— Придворный, — криво усмехнулся Петр. — Придворный я лишь до тех пор, пока его императорское величество Георгий Первый на троне. Но и в этом случае еще неизвестно, как дальше будет. Отплаваю ценз, а возьмут ли опять в офицеры для поручений, никто не может сказать. Желающих и без меня много…

— Так ты же в Испанию по личной просьбе государя поехал, — удивился Владимир.

— Ну да, — согласился Анжу. — Государь просил. Вот только «жалует царь, да не жалует псарь». Пока меня не было, в придворных кругах изменения произошли, а государю, сами видите, сейчас не до меня.

— Слушай, Арамис, а расскажи про поход Серверы, — неожиданно спросил Максутов. — Интересно очень…

— Только если Атос про Манилу расскажет, — поставил условие Петр.

— Что там рассказывать, — огорченно заметил Трубецкой. — Ловили рыбку для германцев, как получилось в итоге.

— Нет уж, давай все подряд рассказывай, — настоял Максутов. — Интересно.

— Хорошо, — внезапно согласился Трубецкой. Несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями и начал рассказывать. — Про бой, в котором североамериканцы испанский флот разбили, вы и без меня читали. Так что я о нем рассказывать не буду. Учитывая, что и я при сем событии не присутствовал. Меня в это время перевели на крейсер «Рюрик» вахтенным офицером. Корабль, скажу вам сразу, просто отличный. Даже не верится, что на наших заводах выделан. Словно англичане строили. Когда мы прибыли в Манилу, то к нам и англичане, и французы, и немцы и даже итальянцы приходили смотреть на наш корабль. Так что «Рюрик» наш составил в Маниле славу флота российского. А что касается происходившего в Субике… — Владимир отпил еще глоток коньяка, — Мы пришли, когда в гавани стояли уже английский крейсер и канонерка, а также французский крейсер. Американцы же высадили морскую пехоту в Кавите, но на саму Манилу маршировать опасались, из-за превосходства в силах испанского гарнизона. Кажется, они пытались еще и с местными инсургентами договориться. Но не смогли, аборигены к ним с недоверием относились. Корабли американской эскадры пытались нашему проходу препятствовать. На нашем курсе пару легких кораблей поставили. Но тут уж Сильман Федор Федорович[69] не растерялся, приказал боевую тревогу сыграть и поднять сигнал «Следую своим курсом». Пришлось североамериканцам нам дорогу уступить. А на следующий день и германцы прибыли. Два броненосных крейсера из самых новых. Посмотрел я на них и понял, что в случае боя даже нашему «Рюрику» с такими не справиться, а уж у американских бронепалубников и вообще шансов нет. Самые настоящие броненосцы- крейсеры, — Владимир коротко описал немецкий крейсер «Виктория Луизе», на котором побывал сам. — Мне еще повезло в переговорах между немцами и американцами участвовать, в качестве нейтральных наблюдателей. Я и капитан первого ранга Сильман. Ну и потешный вид был у американского адмирала Девея[70] когда он услышал заявление адмирала Тирпица о том, что Манила и острова Лусон, Миндоро и Самар проданы испанцами германскому рейху. Словно у ребенка, у которого отняли сладкую конфекту[71], — все засмеялись. — Ну, а потом постояли мы этой Маниле пару недель и вернулись во Владивосток, с заходом по пути на новую колонию нашего отечества в Океане — остров Гуам. Ничего интересного, как видите. Лучше давайте Арамиса послушаем, про его путешествие и бой у Сантьяго-де-Куба. Рассказывай, Петя, не тяни.

Петр на это раз не стал отнекиваться и коротко рассказал о своем плавании на флагмане адмирала Серверы, пребывании в осажденном городе и бое двух флотов.

— Интересно. Говоришь, пожарные шланги не защищенные броней просто перебило. Это точно? — удивился Владимир. — Адмирал Макаров уверяет, что бронирование не нужно и достаточно всего лишь мер борьбы за живучесть. И что для вооружения такого идеального безбронного корабля достаточно скорострельной артиллерии.

— Насколько я знаю, ни один из американских снарядов броню испанских кораблей не пробил. И потопить ни один бронированный корабль артиллерией в ходе войны не удалось. Зато безбронные тонули от артиллерийских попаданий. Пример же с пожарными шлангами самый наглядный — ответил Анжу.

— Тогда, получается, самый страшный враг корабля — фугасный снаряд. От их попаданий надо бронировать весь борт, — сделал вывод Максутов.

— Может быть, может быть, — задумался Трубецкой. — Кораблестроители наши твои доклады читали?

— Передал в Морское ведомство. А прочли или нет, мне не докладывают, — сердито ответил Петр. — Может и под сукно положили.

— С них, кочерыжек конторских, станется, — согласился Трубецкой.

— И государь болен, — заметил Максутов. — Некому за порядок спросить…

В гостиной стало тихо. Все молча смотрели на стол, словно боялись, что первое же скзанное слово может что-то нарушить.

— Давайте за здоровье государя-императора выпьем, — решился наконец Трубецкой. Выпили до дна, зажевали «николашками». — Прав ведь ты, Петя. Я вспомнил недавний разговор со знакомым из Главного штаба. Он рассказал, что французы пару лет назад для полевой артиллерии скорострельную пушку калибром семьдесят пять миллиметров приняли на вооружение. Так что теперь наши «сапоги» армейские хотят что-то подобное и себе, чтобы не отстать в вооружениях.

— На что похоже? — спросил Дмитрий. — Вроде противоминной пушки Кане?

— Нет. Скорее на десантную пушку Барановского, по описанию, похожа. Только калибром поболее и ствол подлиннее, — ответил Трубецкой. — Представляете, в какие миллионы перевооружение всей артиллерии встанет?

— Я же говорил, — печально заметил Анжу. — Стоит только государю смениться и будем мы на старых корытах до скончания века плавать. Тихоокеанский флот может и будут развивать, да на Северную флотилию продолжат ассигнования отпускать. Нам же с тобой, Володя, так и плавать в Маркизовой луже. И Диме на пароходах грузы да пассажиров возить, а в случае войны геройски крейсером-купцом числиться… без брони и с тем вооружением, что в арсеналах откопают.

— Чур меня, — шутливо замахал руками Максутов. — Давайте лучше выпьем за то, что бы этого не случилось.

— И за наш флот, — добавил Трубецкой.

— За флот! — все трое дружно поднялись и осушили чарки до дна.

Скорострельная артиллерия

«Мы поставляем в Испанию скорострельный картофель.

То есть я хотел сказать — скороспелый».

Из фильма о гражданской войне в Испании. Разговор двух абверовцев
(Интерлюдия для заклепочников)
Стремление повысить огневую производительность артиллерийских орудий за счет повышения скорострельности появилось с момента появления артиллерии.

Использовались самые разнообразные решения, включая многоствольные орудия, заранее подготовленные зарядные каморы и т. п. Однако до середины 19 века реализация любых решений упиралась в несовершенство технологии. Однако с развитием техники на вооружении артиллерии стали поступать нарезные казнозарядные орудия. А также появилась возможность выпуска унитарных патронов для них.

Но тут на пути повышения скорострельности встала самая трудная проблема — компенсация отката. Жестко закрепленные на лафете стволы вызывали откат всей системы, причем у нарезных орудий он оказался сильнее, чем у старых гладкоствольных. Перед заряжанием для следующего выстрела требовалось накатить орудие на прежнюю позицию и практически заново прицелить его. Применение в полевой артиллерии простейших приспособлений для уменьшения отката, типа устанавливаемых под колесами клиньев не решал проблему с прицеливанием. Кроме того, такие приспособления затрудняли установку орудия на позиции и перенос огня на новые цели.

Но в 1872 г. талантливый русский изобретатель Владимир Степанович Барановский (1846–1879) создал принципиально новое орудие — первую в мире скорострельную пушку. Повышенная скорострельность пушки Барановского достигалась благодаря заряжанию ее унитарным патроном, быстроте действия затвора, а также благодаря тому, что при стрельбе наводка пушки не сбивалась. Пушку не нужно было устанавливать после каждого выстрела на прежнее место.

В этой пушке впервые в истории использовалось противооткатное устройство, состоявшее из гидравлического (масляного) тормоза отката и пружинного накатника. Орудие уже не приходилось накатывать вручную, так как при выстреле оно оставалось на месте. Назад откатывался только ствол (он скользил на специальных салазках). Значительная часть энергии отката поглощалась тормозом отката, своего рода амортизатором. Как только кончался откат, ствол под действием силы сжатых пружин накатника быстро возвращался на прежнее место. Кроме того орудие имело гильзовое заряжание (унитарным патроном) и быстродействующий поршневой затвор.

Однако гибель изобретателя во время испытания орудия на полигоне и консерватизм чиновников Военного ведомства стали препятствием для принятия этого орудия на вооружение. Но пушка осталась на вооружении части конных и горных батарей, а также кораблей флота (в качестве десантного орудия).

Для полевой же артиллерии была принята система так называемой ускоренной стрельбы, разработанная Энгельгардтом. Стремясь избавиться от большого отката, он предусмотрел устройство на орудии большого сошника, соединенного со станиной сверху шарниром, а снизу упругой связью (своеобразными буферами). Буферами была связана также передняя часть станин с боевой осью. При выстреле сошник, упираясь в грунт, оставался на месте, а хоботовая часть станка скользила назад, отчего буфера сошников сжимались и поглощали значительную часть энергии отката. Передняя часть станка, отодвигаясь назад, также сжимала буфера, благодаря чему откат орудия сокращался до 0,5 м, причем упругой силой буферов орудие после выстрела возвращалось в исходное положение. В результате введения системы ускоренной стрельбы, а также усовершенствованного прицела скорострельность 87 мм полевых орудий образца 1895 г. увеличилась до 7–8 выстрелов в минуту. Но и такой лафет имел недостатки. При стрельбе на малых углах возвышения он сильно прыгал, причиняя беспокойство боевому расчету и сбивая наводку.

Однако в 1897 году французы приняли на вооружение разработанную полковником Депором скорострельную полевую пушку калибра 75 мм, очень похожую по конструкции на пушку Барановского. Французское орудие, стрелявшая унитарным патроном, могла произвести до 20 выстрелов в минуту, а практическая скорострельность составляла не менее 15 выстрелов в минуту. В результате созданная раньше 77 мм полевая пушка Круппа образца 1896 года, без противооткатных устройств (откат предполагалось уменьшить с помощью башмачных тормозов и сошника) и имевшая раздельно-гильзовая заряжание, уступала французской скорострельности (в три раза) и дальности стрельбы.

Русские конструкторы пошли своим путем. В 1896 году (как и в нашей реальности) начата разработка новой трехдюймовой полевой скорострельной пушки для замены легкой полевой пушки обр. 1877/1895 г.г. Требования к ней составлялись в Главном Артиллерийском Управлении (ГАУ) под сильным влиянием французских теорий, по которым это орудие должно было решать все задачи маневренного боя при едином типе снаряда. Однако участники русско-японской войны заявили о несоответствии требований условиям современного боя. 87 мм орудие в реальных боевых действиях оказалось эффективнее всех участвовавших в боевых действиях орудий. К тому же для полевой пушки необходимо было иметь два типа снарядов — фугасный и шрапнель.

Поэтому предложено было, в целях экономии, создать новый лафет при сохранении калибра и снарядов орудия. При этом требовалось ограничить вес орудия для сохранения подвижности, что оказалось весьма трудной задачей. В результате ГАУ все же решило рассмотреть возможность уменьшения калибра до 3 дюймов (76,2 мм). Но болезнь императора, а затем его смерть вынудили отложить рассмотрение этого вопроса. Комиссия ГАУ рассмотрела 11 образцов, представленных на конкурс, и в итоге решила принять на вооружение 76,2 мм пушку образца 1900 г. Однако решение не было утверждено новым императором Михаилом Вторым и не вступило в силу. В результате к вопросу о скорострельной полевой пушке вернулись лишь в 1902 году. При этом уже имеющийся ствол пушки обр. 1900 г. наложили на новый лафет, с улучшенными противооткатными приспособлениями.

Но тогда появились сведения о том, что разочарованные низкой эффективностью 75 мм орудий в Бурской войне англичане планируют переход на новые полевые пушки калибром 83,4 мм (как и в текущей истории). Из-за этого принятие пушки на вооружение опять задержалось, пока ГАУ не провело сравнительные испытания новых орудий калибров 87, 81 и 76 мм. В результате испытаний выяснилось, что орудия калибра более трех дюймов получаются слишком тяжелыми. Решено было принять на вооружение, по германскому образцу, 76 полевую пушку и дополнительно гаубицу (гаубицу-пушку) калибром в 4,2 дюйма (106,7 мм, аналогичный калибр имели батарейные орудия обр. 1877 г, состоявшие на вооружении артиллерийских бригад, придаваемых дивизиям). Орудия начали поступать на вооружение в 1905 году под наименованиями — «Трехдюймовая пушка образца 1902 года» и «Сорокадвухлинейная пушка образца 1905 года».

Кроме того, решено было разработать короткую облегченную пушку калибра 3 дюйма для кавалерии и крепостей, и горную трехдюймовую пушку-гаубицу. Разработка этих орудий затянулась до 1909 года.

Заботы императорские

Если ты не интересуешься политикой, это не значит, что политика не интересуется тобой.

Поговорка
Михаил аккуратно промокнул написанное и удовлетворенно кивнул головой. Хорошо получилось, чисто и каллиграфически безукоризненно, как он хотел. Все-таки не простое письмо, пусть и любимой девушке, а самое важное в жизни. Перечитал последние строки:

«Родная моя, дорогая Сима. В твоих письмах столько любви, что иногда мне даже страшно подумать, что ты можешь быть так привязана ко мне. Без сомнения, я так же сильно люблю тебя, поэтому мы так хорошо и понимаем друг друга… Дорогая, любимая Сима, я целую тебя много раз в губы. И с нетерпением жду ответа. Твой покорный слуга Майкл».[72]

Он мечтательно вздохнул и, сложив бумагу втрое, вложил ее в заранее подписанный конверт. После чего заклеил конверт и запечатал личной печатью. После чего встал, прошелся по кабинету, о чем-то размышляя. Еще раз взял в руки конверт, несколько минут задумчиво держал его в руках, разглядывая. Взял с письменного стола второй конверт, запечатанный и подписанный ранее. После чего нажал кнопку новомодного электрического звонка. Появившемуся дежурному офицеру Михаил отдал оба конверта, приказав срочно отправить их с фельдкурьером в Кобург.

Отправив офицера, он постоял, с тоской рассматривая заваленный бумагами стол. И думал о том, как же подвели его старшие братья. Один погиб в далекой варварской стране от рук азиата. Второй заболел неизлечимой болезнью и умер в самый неподходящий момент. Ну что, думал Михаил, стоило Джорджи поберечься и поменьше ездить в места с неподходящим климатом. Сидел бы у себя в Георгиевском дворце в Ялте и правил, как умеет. Михаил же продолжал бы оставаться наследником и служить в гвардейской конно-артиллерийской бригаде. Он с тоской вспомнил офицеров своей, номер пятой, батареи и легкомысленные развлечения гвардейской молодежи. Даже участие в похоронах королевы Виктории, несмотря на необходимость долго стоять на холодном ветру, было куда интереснее этой возни с бумагами. Тем более что там, в Лондоне, он познакомился с Симой…

Михаил присел и взял со стола первый документ. Но вместо того, чтобы прочесть его, просто держал в руках, остановив взгляд на фотографии на столе. С которой на него внимательно и лукаво смотрела прекраснейшая принцесса на свете — Беатриса[73]. Михаил обратил на нее внимание еще во время траурной церемонии. А познакомиться им удалось на следующий день, во время одного из приемов в Виндзорском замке. Это была самая настоящая любовь с первого взгляда. Когда они познакомились поближе, Михаил узнал, что она младшая дочерь второго сына королевы Виктории Альфреда, герцога Эдинбургского и племянница британского короля Эдуарда VII. Но кроме того — внучкой императора Александра II, так как матерью ее была его единственная дочь Мария Александровна. Из-за этого у матери и возникли было сомнения в возможности брака, который запрещала русская православная церковь для столь близких родственников. Сколько пришлось Михаилу ее уговаривать, он даже не хотел и вспоминать. И, чтобы отвлечься, приступил к разборке бумаг.

Дел, как всегда оказалось не просто много, а чрезвычайно много. Михаил вспомнил папА и Георгия, сидящих порой за бумагами до двух часов ночи, и печально вздохнул.

«При Джорджи, как видно, все сановники и чиновники вообще сняли с себя самую малейшую ответственность. Если так будет продолжаться, скоро любой градоначальник будет просить его высочайшего соизволения разжечь уличные фонари вечером или почистить улицы от снега зимой. Решительно, необходима реформа управления. Почему Эдуард может себе позволить не думать о таких мелочах? — Михаил даже отложил в сторону папку с донесением о пушках, которые планируют принять на вооружение англичане и с докладом об испытаниях нового образца полевого скорострельного орудия. Пусть ему, как артиллеристу очень хочется это прочесть, но записать пришедшие в голову мысли Михаилу показалось важнее. Чем он и занимался следующие четверть часа. Закончив, он еще раз пересмотрел все написанное и плебейским жестом разлохматил прическу. — Задумка неплоха, но как на сии нововведения посмотрят члены Госсовета, дядя Серж и мамА? Особенно дядя Серж. После того, как он вернулся из Германии, дядюшка склонен видеть в любой реформе крушение устоев и революцию… Трудно будет его переупрямить. А мамА его слушает…»

Отложив в сторону написанное, Михаил несколько мгновений подумал… и взял вместо интересных ему документов по артиллерии бумаги от министра иностранных дел и министра финансов. Граф Ламсдорф и Витте прислали папки, которые теперь необходимо было внимательно прочесть. А потом еще и внимательно обдумать. Владимир Николаевич записан на аудиенцию на завтра и поэтому сегодня надо обязательно ознакомиться с содержимым обеих папок.

Ситуация на Дальнем Востоке после подавления восстания боксеров[74] в Китае, складывалась тревожная. Ввод русских войск в Маньчжурию для защиты строительства проходящей по Северной Маньчжурии железнодорожной дороги первоначально встретили одобрительно все державы и даже само китайское правительство. Но как только бунт китайцев подавили, у остальных участников Альянса семи держав, в первую очередь у англичан, появились претензии к тому, что Россия фактически оккупировала Маньчжурию. А в правительстве появились две партии.

Одна, во главе с военным министром Сахаровым, предлагала оставить войска и аннексировать со временем Северную Маньчжурию. Раз уж императрица маньчжурской династии Цыси столь любезно предоставила предлог и возможности для этого, от испуга перед боксерами объявив войну всем иностранным державам. Конечно, она потом, после побед войск Альянса, изменила свое мнение, но война-то была объявлена официально. Поэтому следует включить в мирный договор пункт о признании Северной Маньчжурии российской. На опасения же иных держав о признании тем самым маньчжурской династии вассалами Империи Российской, заявляли «военные», следует отвечать, что у династии остаются их родовые земли в Южной Маньчжурии.

«Мирная партия», состояла из двух фракций. Первая, во главе с министром иностранных дел, предлагала вообще не трогать Маньчжурию, чтобы сохранить хорошие отношения с Британией и Китаем. Взамен предлагалось усилить проникновение в Корею, в которой усилия прорусского правительства нейтрализовались экономическим проникновением японцев. Причем последние действовали как экономические агенты британцев, что в перспективе вело к обострению отношений России именно с Британией.

Вторая фракция, во главе с министром финансов Витте, предлагала усилить мирное проникновение в Маньчжурию по договоренности с китайским правительством. При этом в качестве репрессалий за объявление войны предполагалось получение железнодорожной и промышленной монополии для русского капитала во всей Маньчжурии и в Монголии и контроля над всеми таможенными доходами и соляным доходом в Маньчжурии. Что в общем-то мало отличалось от предложений «военной партии», приводя точно к такой же конфронтации с Англией и САСШ. Поскольку фактически означало закрытие рынков этой территории для всех стран, кроме России. Но азто позволяло впоследствии продвигать российское влияние южнее, как в южные районы Маньчжурии, так и непосредственно в Китай. Но кроме всего прочего, для этого требовался контроль над ввозом и вывозом из Маньчжурии. Поэтому предлагалось арендовать у Китая либо порт в районе рыбацкого поселка Циннива[75], либо вообще весь Ляодунский полуостров с Порт-Артуром-Люйшунем. Против чего дружно выступали моряки и армейцы. Указывая на то, что китайцы не захотят расставаться с последней оборудованной базой Северного флота, и что оборона столь отдаленной от основной российской территории области будет сложнее, чем даже оборона острова Гуам.

Споры по этому вопросу шли уже два года. Теперь же Михаил должен был определить, какой из предложенных вариантов он, как император, должен утвердить. От его решения будет зависеть судьбы не только России, но и всего мира. Поэтому молодой император старательно изучал поданные бумаги. Одновременно вспоминая, как после заседания Кабинета Министров, на котором Витте рассказал о своей программе, генерал Сахаров заявил с солдатской прямотой и грубостью: «Защищать русские интересы в Маньчжурии, прилегающей на тысячи верст к России — это я понимаю. Но быть вынужденным защищать русскою кровью интересы Русско-Китайского банка на Янцзы или вообще южнее Пекина для меня представляется непонятным и гибельным для России делом». Вот и думай, как поступить, особенно учитывая, как делят на куски Китай остальные державы.

«Никогда еще в таком виде и масштабе, не вторгались они на китайскую землю с такой последовательной настойчивостью. Огромные куски территории отхватывались на началах безденежной „аренды“: Формоза, Пескадоры, Цинь-Дао, Вэй-Хай-Вэй, Шаньдун, Гуанчжоу. Это не считая ряда „полос отчуждения“ под железные дороги, городских и притом лучших участков — „концессий“, на праве экстерриториальности, лесных участков и площадей горнопромышленной эксплуатации. И при этом все хотят оттеснить отсюда Россию, которая расположена рядом с Китаем. Поневоле подумаешь, что сначала вытеснят из Китая, потом потребуют такой же „аренды“ в Сибири, — Михаил отложил папку в сторону и встал. Прошелся по кабинету, стараясь успокоиться. — Потом вообще заставят продать Сибирь, как заставили продать Аляску, — вспомнив донесения лейтенанта Анжу о разговорах с американскими офицерами, раздраженно подумал он. — Но аннексия… слишком вызывающе. Нас не поймет ни одна держава. К тому же никто не может сказать, сколько проживает китайцев в этой самой Маньчжурии, что в Северной, что в Южной. Получить дополнительные миллионы азиатов, когда даже Туркестан еще до конца не цивилизован, мне кажется не слишком удачной идеей. Аренда — вот что нужно. Берем в аренду часть земель и начинаем активно заселять своими людьми, в первую очередь — крестьянами. Вытесняя китайцев в исконные земли за их великой стеной. А потом посмотрим, кто будет владеть этими землями. Приморье тоже когда-то маньчжурам принадлежало, а теперь никто и не поверит, что это не русская земля», — Михаил снова сел, взял ручку и аккуратно начертал резолюции на предложенных документах. А потом взял очередную папку…

И только потом, так сказать «на десерт», уже совсем поздно вечером, позволил себе отвлечься от государственных забот чтением бумаг по артиллерии. И опять горестно вздохнул, прочитав, что на перевооружение скорострельными пушками потребуется не менее сто тридцати миллионов рублей. О том, что германская и французская армия уже завершили перевооружение, а австрийцы планируют начать его не ранее пятого года, он знал и раньше…

А в это время в Кобурге семнадцатилетняя Беатриса, прозванная в семье Беа или «малютка пчелка», трудилась почти как самая настоящая пчелка. Письмо за письмо отправлялись в далекий таинственный Санкт-Петербург, к самому лучшему и самому красивому принцу, а с недавних пор и императору. Она была влюблена и любима, и не скрывала этого от своих родных. Впрочем, известие о взаимной любви Михаила и Беатрисы в ее семействе встретили весьма благосклонно…

Стоявшие у окна кабинета, выходящего во двор замка, молодой герцог Саксен-Кобургский Карл Эдуард и регент герцогства Эрнст, принц Гогенлоэ-Лангебургский с улыбками наблюдали, как «малютка пчелка» гуляет по аллее небольшого садика, разбитого внутри замковых стен.

— Итак, дядя, — прервал молчание Карл, — что решил император?

— Конечно, он не против, племянник, — ответил Эрнст.

Разговаривали они, надо отметить, по-английски. Учитывая, что при рождении Карла звали Чарльзом и происходил он из семьи герцогов Олбани, в этом не было ничего необычного.

— Кайзер предупредил, что этому браку не должно помешать ничто, — добавил Эрнст.

— Какие-то особые соображения? — удивился Карл.

— Так и есть, племянник. Ты правильно догадался. Учишься управлять, как я вижу, — улыбка принца теперь походила на оскал. — По нашим сведениям, император Михаэль очень доверчив и легко поддается чужому влиянию. Особенно, если это будет близкий человек… — он замолчал, посмотрев на Карла.

— Я понял, дядюшка. Нашей империи нельзя упустить такую возможность… — ответил Карл. — Что же, я дам соответствующие указания.

— Я рад, что не ошибся в тебе, племянник. Пойдем, уже звонят к завтраку, — закончил разговор Эрнст.

А неподалеку от Лондона, в небольшом поместье малоизвестного финансиста встретились четыре человека. Одним из которых, приехавшим последним, практически в сумерках оказался знаменитый банкир Альфред де Ротшильд. Встреча, о которой мало кто знал, прошла в дружеской беседе. О чем конкретно они разговаривали нигде и никому не сообщалось, об этом знали только сами собеседники. Но какие-то последствия у этого разговора были. Причем совершенно неочевидные и весьма часто неожиданные.

Например, несколько человек из социал-демократических кружков неожиданно получили финансирование от меценатов зарождающейся Российской Социал-Демократической Партии на проведение очередного, второго съезда. Его планировалось открыть в Брюсселе, в июле этого года. На проведение, по расчетам, требовалась совсем «небольшая сумма», всего двести тысяч рублей. И они вдруг нашлись…

Министерства иностранных дел Англии и Франции столь же неожиданно и тайно начали переговоры по урегулированию колониальных споров, отправив в португальский Лиссабон личных посланников министра Думерга и статс-секретаря по иностранным делам Петти-Фицмориса, маркиза Лэнсдауна. Переговоры шли трудно. Однако практически сразу удалось договориться о визитах в следующем, девятьсот третьем году его величества короля Эдуарда во Францию и президента Лубе в Британию…

Подписанный в начале года договор между Англией и Японией начал давать первые плоды. Японцы получили в добавление к предыдущим, большой кредит в сумме не менее 200 млн йен. Кроме того, им были переданы два броненосца типа «Маджестик» и начаты постройкой еще несколько, включая три броненосных крейсера с пушками калибром восемь дюймов.

В Северо-Американских Соединенных Штатах банкир Шифт провел переговоры с представителем Ротшильдов и также выделил крупный кредит японцам…

Нелегальные кружки, созданные частью уцелевших от предыдущих репрессий народников, объявили в газете «Революционная Россия» о создании партии социалистов-революционеров или эсеров. И одновременно создала еще более законспирированную Боевую Организацию, которая сразу начала готовить свой первый террористический акт.

Предстоящие годы обещали принести множество перемен, для кого-то благоприятных, а кому-то не очень…

Плавать — необходимо…

Navigare necesse est, vivere non necesse.

(Плавать необходимо, жить — не обязательно.)

Ремонт — это деяние, совершаемое группой лиц по предварительному сговору.

Контрминоносец «Бравый» неторопливо резал серые балтийские волны, двигаясь самым малым ходом. В кают-компании, она же, как у всех кораблей этого типа — офицерская каюта, собрались трое из четырех субалтерн-офицеров корабля.

Пили чай по-адмиральски, с настоящим французским коньяком. Привезенным по заказу миноносников на прибывшем недавно из Тулона броненосце «Сисой Великий». Броненосец, построенный во Франции и предназначенный первоначально для Тихоокеанского флота, сразу после постройки задержался в Средиземном море, в отряде стационеров на Крите. А позднее был зачем-то вызван на Балтику и сейчас стоял на рейде Ревеля. Так как у штурмана «Бравого», лейтенанта Ливитина[76], в команде «Сисоя» были хорошие знакомые, то теперь офицеры баловали себя настоящим «Мартелем». Вместе с настоящим китайским «Лян-сином»[77] напиток получался, как заметил мичман Безбородко, «божественным».

— … Ночью подожгли дом. Пока же мы со слугами его тушили, толпой вскрыли амбары и забрали все подчистую. Весь картофель, все сено и зерно. И дом отстоять не удалось, — отпив очередной глоток и разбавив чай небольшой порцией коньяка, сказал Безбородко, слегка по-малороссийски гхекая. Он пересказывал новости из недавно полученного от брата, полтавского помещика, письма о волнениях крестьян. В прошлом году урожай по всей округе был хуже, чем обычно. Даже трава росла хуже и сена запасли меньше. И лишь картофеля собрали как обычно, но его-то выращивали в основном помещики. — Добрый был государь-император. Простил им недоимки, а они все равно недовольны…

— Разберутся местные власти. Кому розог выпишут, а кому хлебом помощь окажут, — беспечно махнул рукой мичман Азарьев. — Мне все же интересно, зачем нас так неожиданно в Кронштадт вызвали, — и улыбнулся, увидев недовольное лицо лейтенанта Ливитина. Который очень не любил вот таких гаданий о служебных делах.

— Увидите, заберут у нас командира, либо заново во флигель-адъютанты, либо на «Сисоя», — ответил Безбородко.

— Вечно ты, Евгений, заранее панику разводишь, — ответил Ливитин. Отхлебнул, подумал, но доливать коньяка не стал. — Он у нас всего два года, третий пошел, куда его забирать? Побудет с нами еще, дождется корабля из капитального ремонта…

— Дождемся ли конца ремонта мы все, — снова вступил в разговор мичман Азарьев. — Застрянем на заводе надолго, как «Бедовый» и разгонят нас по экипажам. Потом вообще на другие корабли, несмотря на приказ его императорского величества, назначат. Так и расстанемся, господа.

— И ты страху нагоняешь, — усмехнулся Ливитин. — Зачем нас разгонять будут, если и без нас офицеров, желающих выплавать ценз, хватает.

— Может быть, и хватает, — согласно кивнул Безбородко. — Вот только не все хотят на большие корабли.

— Правильно говоришь, Евгений, — подержал его Азарьев. — Самая лучшая служба, конечно, на миноносцах. Не очень спокойная и не слишком легкая, с учетом учений и бытовых неудобств, — он обвел рукой кают-компанию, в которой, за неимением других мест жили все офицеры. — Да, если смотреть со стороны — сплошная работа с редкими перерывами на ремонт. Да тогда тоже дела хватает. Но все же отличная служба. В море — дома, и фрунтом[78] не напрягают. Совсем не такая, как на больших кораблях, которые от самого размера разводят всевозможный фрунт и торжественность в казарменном стиле. Огромная такая штука тысяч в пятнадцать тонн стоит или неторопливо идет по морю, почти не замечая погоды. Начальства много больше, чем хотелось бы, и команды столько, что даже лиц не запомнишь. В помещениях можно заблудиться, а в каютах нет иллюминаторов, и круглые сутки гудит вытяжная вентиляция. Не видишь ни моря, ни берега, а только свою стальную коробку, и вся работа мичману доступная — вахтенным офицером стоять. А вокруг одна с утра и до ночи проводят одни и те же учения и приборки, с музыкой и церемонией поднимают флаг и с музыкой егоспускают. Часто же вообще стоит в гавани на одном и том же месте, разворачивается по ветру, от времени до времени малость дымит и больше ничего не делает. Скука-с… Порой вместо этого лучше на земле, в экипаже лямку тянуть. По крайности в город можно выйти и с дамами встретиться.

— Да ты, Николай, оказывается настоящий поэт миноносной службы, — восхитился Ливитин. — Писать не пробовал? Глядишь и Станюковича по популярности обойдешь.

Ответить Азарьеву помешал вошедший в кают-компанию прямо в «прогарном платье» механик миноносца, поручик корпуса инженер-механиков флота Саввич. Выглядел поручик словно трубочист, только что закончивший очистку дымоходов в каком-нибудь изрядно большом особняке. И запахи от него и его обмундирования соответствовали этому образу.

— Фи, Сергей, что за гафф[79]? — удивился Ливитин, отвечающий, как старший офицер корабля, и за порядок в кают-компании.

— Приношу мои глубочайшие извинения, господа. Но жажда замучила совсем. Проходить не буду. Дайте стакан чаю, — попросил Саввич. — Выпью и побегу назад, работать.

— Что, настолько нехорошо? — участливо спросил Безбородко. Саввич, жадно глотая из кружки налитый и поданный ему ближе всего сидевшим к выходу Азарьевым чай, красноречиво промолчал. Отчего всем стало сразу понятно, что их положение действительно хуже губернаторского.

— Та-ак, — посмотрев на висящий на стене барометр, протянул задумчиво Ливитин. — Барометр по-прежнему падает. Что у вас там происходит?

— А ничего хорошего, — ответил наконец отдышавшийся и допивший воду Саввич. — Во втором и третьем котлах лопнули трубки, по несколько штук сразу. Первый пока держится…

— А четвертый? — спросил Азарьев.

— Четвертый растопить не можем — начала осыпаться кирпичная кладка. И помочь вы не врд ли можете — нужны знающие работники. Прошу извинить, господа, но я пойду… время, — Саввич отдал кружку Азарьеву и вышел из кают-компании.

— Черт бы побрал этот Невский завод и всех его инженеров, … через пень в центр мирового равновесия, — грязно выругался Азарьев. — Подсунули флоту миноносцы самой скверной выделки. Четвертая авария за месяц на четырех кораблях!

— Добрый был государь Георгий. Слишком добрый, — печально заметил Безбородко. — Получается, это мы попали, господа. Сейчас заштормит, и будем мы болтаться, как оторвавшийся поплавок. «Гангут» вот также попал…

— Атс-тавить панику, — негромко, но отчетливо приказал Ливитин. — Азарьев, идите и поменяйте командира. Мы с вами, мичман, — он повернулся к Безбородко, — готовимся в помощь Саввичу. Кондуктору Иванову передайте, пусть всех свободных матросов к этому же готовит…

Шторм пришел точно в тот момент, когда механики почти закончили ремонт третьего котла. Не успели совсем немного, но теперь на машины работали сразу первый и второй котлы. Давление во втором котле начали поднимать сразу, как только сменили лопнувшую трубку.

Первый шквал начинающегося шторма налетел неожиданно и сразу раскачал корабль. Ремонтные работы пришлось остановить. Оставалась еще надежда, что на время и что шторм быстро кончится. Но вслед за первым шквалом налетел второй. Всем стало понятно, что контрминоносец попал в жесточайший шторм. Огромные волны кидали небольшой, всего в триста пятьдесят тонн водоизмещения, кораблик, словно мячик для пинг-понга. Вода потоками вливалась через вентиляционные раструбы внутрь корабля. Но самое страшное оказалось в том что водоотливные средства корабля не работали, ибо забортные водоотливные отверстия насосов из-за попадания воды во внутренние помещения миноносца еще после испытаний попросту заткнули деревянными пробками. О которых все забыли и вытащить которые во время шторма, как выяснилось, было практически невозможно. При попытке вытащить хотя бы одну едва не смыло за борт мичмана Безбородко. Спас канат, которым его обвязали. Обошелся сломанной рукой и, похоже, парой ребер. Потерявшего сознание Евгения Иосифовича трое матросов с трудом отнесли-оттащили в кают-компанию, где и зафиксировали на койке мягкими ремнями. А шторм все не утихал и вода заливалась внутрь все больше и больше. Попав в уязвимые места электропроводки, она вызвала многочисленные замыкания. В результате погасли освещение и ходовые огни.

Тяжелее всего приходилось кочегарам. Попадая через вентиляторы внутрь кочегарок, вода частично превращалась в пар, заполнявший все помещение. Кроме того, она накапливалась на полу и «поддувальных поддонах». При резких размахах качки вода вместе с брикетами угля перекатывалась с борта на борт, сбивая с ног кочегаров. Кочегары вскоре измотались до предела и не могли уже поддерживать требуемое давление пара. В кочегарки спустились не только все свободные от вахты, в том числе кок и фельдшер, но и офицеры. Пар между тем продолжал садиться, скорость миноносца снизилась до одного узла, и он перестал слушаться руля. Положение становилось критическим. Из-за отсутствия пара вскоре все системы жизнеобеспечения миноносца вышли из строя. Ручная помпа сразу засорилась. Воду откачивали ведрами. Команда миноносца укачалась настолько, что, по словам командира: «…человек терял всякое самообладание и превращался в труп». Пришлось отозвать из кочегарки фельдшера. Который творил чудеса не хуже какого-нибудь святого, возвращая с помощью спирта, кулаков и какой-то матери «трупы» матросов к жизни и борьбе за живучесть корабля. Крепче всех оказался командир. Анжу, уверенно держался на ногах и, казалось, присутствовал одновременно в трех-четырех местах, подбадривая людей и руководя работами…

К рассвету беспомощный экипаж корабля только и мог, воскрешая забытые традиции парусного флота, палить из пушки, взывая о спасении. Эти выстрелы привлекли внимание находившегося неподалеку датского парохода «Принцесс Дагмар», который и пришел к русскому контрминоносцу. Буксир удалось завести лишь через четыре часа, закрепив его вокруг боевой рубки и за основание носового семидесятипятимиллиметрового орудия. Шторм в это время понемногу затих и «Принцесс Дагмар» без помех притащил «Бравого» в Кронштадт.

— Слава богу, — написал Михаил II на рапорте командира, — что все кончилось так благополучно. Датчанам была выплачена награда в пятьдесят тысяч рублей, а «Бравый» встал на капитальный ремонт. Надо заметить, что еще до происшествия во время ремонта планировалось переделать котлы на нефтяное отопление. Теперь же нужно было полностью менять котлы. Из-за чего ремонт контрминоносца затягивался как минимум на год. Так что мичман Безбородко оказался прав, офицеров на столь долго ремонтирующемся корабле решили не оставлять т распределили по другим кораблям. Самого мичмана отправили в отпуск до полного излечения. Ливитин получил назначение на минный крейсер «Абрек».

А лейтенанта Анжу и поручика Саввича неожиданно для всех пригласили на Большой прием к его величеству в Гатчину…

Специальный поезд неторопливо вез приглашенных на высочайшую аудиенцию вдоль хмурых, как обычно, полей, перелесков и рошиц Петербургской губернии. В богато отделанных купе звучала негромкая разноязыкая речь, причем французская, пожалуй, даже чаще, чем русская. Впрочем, в купе, в котором разместились Анжу и Саввич говорили только по-русски. Трое армейских подполковников, гвардейский капитан и двое моряков быстро нашли общие темы для разговора, несмотря на разницу в чинах и возрасте. И через некоторое время обнаружили даже наличие общих знакомых. Как после этого пошутил один из подполковников:

— Если у двоих военных через четверть часа разговора не нашлось ни одного общего знакомого, значит один из них — шпион.

Дружно посмеялись над этой шуткой, потом веселую историю о строевом смотре в стрелковом батальоне рассказал капитан гвардии. А затем тот же подполковник спросил не имеют ли моряки отношения к недавно распубликованным в некоторых газетах случаем с героической борьбой со стихией экипажа миноносца «Бравый». Саввич сознался, что так оно и есть. Пришлось Анжу рассказывать «как оно все было на самом деле», при этом стараясь не вспоминать про неисправные механизмы и качество работы Невского завода.

За рассказом время пролетело незаметно. Неожиданно для Анжу поезд начал замедлять ход и за окнами показалось здание Царского павильона. Пассажиры стали оправлять мундиры и надевать портупеи. Наконец вагоны плавно остановились и кондукторы, все как один высокие, стройные и мускулистые, словно Геркулесы с картин художников академической школы, пригласили пассажиров на выход. На платформу из вагонов вальяжно выбирались господа сановники, чиновники и военные. Блестящее золото эполет и орденов, звяканье парадных, с гладкими колесиками, золоченых шпор на сторублевых тимофеевских сапогах, аромат французских духов и напомаженных усов, бород и бакенбард царили в этой негустой толпе. Саввич, Анжу и гвардейский капитан Черепанов выделялись на этом фоне белыми, а точнее, учитывая цвет морских мундиров, черными воронами. Однако никто на это особого внимания не обращал. Выйдя на привокзальную площадь, они рассаживались попарно в специально присланные дворцовым ведомством экипажи. Как только последний из пассажиров занял место в коляске, все экипажи дружно тронулись и отправились к Большому Гатчинскому дворцу. Колонна экипажей, обогнув Кухонное каре, выехала мимо памятника Павлу I на плац к центральному корпусу. Коляски по одной подъезжали к парадному входу, высаживали пассажиров и уезжали, скрываясь за Конюшенным каре.

Прошествовав вслед за первыми гостями мимо выставленных на дороге у стен лакеев через Аванзал, Анжу и его спутник оказались в Кавалергардском зале. Там уже вовсю трудился церемониймейстер двора Александр Танеев, руководя расстановкой приглашенных на прием по чинам. Анжу и Саввич, по незначительности званий идолжностей, оказались в самом конце шеренги, сразу после какого-то чиновника из Министерства Путей Сообщения. Который с удивлением смотрел на Анжу после того, как Танеев лично с ним поздоровался.

Выстроив шеренгу, Танеев бесшумно проскользнул по паркету к дверям, ведущим во внутренние покои дворца. Грянули трубы. Массивные, украшенные золотой резьбой двустворчатые двери распахнулись. Из них вышел мажордом и, трижды стукнув жезлом о пол, объявил:

— Его Величество Михаил II, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский и прочая, и прочая, и прочая…

С небольшой свитой в зал вошел высокого роста молодой человек в черном мундире генерал-адмирала. Как заметил Анжу Михаил очень возмужал. Из смешливого, шаловливого подростка он превратился в юношу весьма приятной наружности. В отличие от бородачей свиты, император был гладко выбрит. Лицо его украшали небольшие франтоватые усики. Смотрел государь пытливо и внимательно, словно хотел спросить каждого из приглашенных о чем-то важном. Медленно проходя вдоль строя, царь, пожав руку очередного гостя, удостаивал его короткой беседы. Император и свита постепенно приближались к застывшим по стойке смирно Анжу и Саввичу.

Наконец Михаил II подошел к морякам.

— Ваше императорское величество, лейтенант Анжу, — представился Петр.

Царь крепко пожал ему руку, улыбнулся и спросил:

— В море чувствуете себя лучше, чем при дворе?

Анжу задумался на секунду, поймав сердитый взгляд одного из свитских. Понятно, как ни скажи — кого-нибудь да обидишь.

— Не вижу разницы, ваше императорское величество, — улыбнулся Петр, мысленно готовясь к любой реакции. Но император сумел его удивить. Негромко рассмеявшись, он повернулся к тому самому недовольному свитскому, полковнику, как вспомнил Анжу, по фамилии Мордвинов и так же негромко сказал.

— Он прав, Анатолий Александрович, а не вы… При дворе опасно не менее, чем в море.

Повернувшись к Анжу, Михаил II спросил:

— Вам еще долго ценз исправлять?

— Еще год, ваше императорское величество, — ответил удивленный неожиданным вопросом Анжу.

— Отлично. Поздравляю вас флигель-адъютантом и старшим офицером моей новой яхты «Алмаз». А через год надеюсь поздравить вас с новым чином, Петр Иванович.

— Покорнейше благодарю, ваше императорское величество, — только и смог ответить ошеломленный Петр.

О чем говорил император с Саввичем, Петр не слышал. Но судя по удивленному лицу поручика, его разговор с царем ошеломил не меньше, чем Анжу.

Танеев, занявший сове место в свите сразу за спиной императора, неожиданно приблизился к Анжу и негромко сказал:

— Его величество ждет вас после приема во втором кабинете.

Прием закончился, император и его свита удалились во внутренние покои. Гости группами потянулись на выход. На месте остались только Анжу и Саввич.

— Петр Иванович, вы остаетесь? — просил поручик у Анжу.

— Да, его величество удостоил меня личной аудиенции.

— В таком случае, разрешите попрощаться. Не надолго, — улыбнулся Саввич. — Вы же тоже на яхту «Алмаз» назначены. Так что встретимся.

— Отлично. Значит встретимся, — обрадовался Петр. Только они распрощались, как откуда сбоку к Анжу практически бесшумно проскользнул придворный скороход. Он пригласил лейтенанта следовать за собой и повел его длинным извилистым коридором куда-то во внутренние покои.

Личная аудиенция, на которую Анжу не смел и надеяться, продолжалась недолго. Михаил II расспросил Петра о его приключениях на Кубе, дополнительно обрадовал тем, что все члены экипажа «Бравого» получат денежные награды за спасение корабля. После чего заметил, что Георгий Петра хвалил и потому царь решил вернуть его на должность личного адъютанта от флота.

— Выплаваете ценз на моей яхте. Она в военное время превращается в крейсер второго ранга, поэтому военных учений и плаваний вам достанется не меньше, чем на боевом корабле, — успокоил он Петра. — А потом прошу ко мне в свиту, поможете мне с флотскими вопросами. Стыдно сказать, генерал-адмирал флота российского, — он показал на свой мундир, — во флотских вопросах дилетант почти полный. Договорились, Петр Иванович?

— Рад стараться, ваше императорское величество, — ответил Петр.

— Наедине разрешаю обращаться титуловать государем, — милостиво разрешил Михаил. После чего отпустил Анжу, посетовав, что государственные дела строго ограничивают его во времени.

Королевская геополитика

Империи самой последней
И самой обширной — хвала!
Р. Киплинг
Эдуард VII царствует в Лондоне, но правит в Париже.

Эмиль Флуранс, французский министр иностранных дел
Коронованный всего лишь несколько месяцев назад английский король и император индийский Эдуард VII, по семейному прозвищу — Берти, мало напоминал типичного викторианского джентльмена, скованного моральными ограничениями и нормами приличия. Гурман и жизнелюб, увлекающийся карточными играми, гонками на яхтах и охотой, бонвиван и сладкоречивый соблазнитель, он всегда был не прочь помчаться куда угодно, даже через Ла-Манш, на ужин с шампанским и канканом в поисках любовных приключений. Но все эти увлечения скрывали от широкой публики главные черты британского монарха: большой и очень гибкий ум, широкий кругозор, настойчивый характер, огромные способности к притворству, крупнейшие дипломатические таланты, отчетливое понимание сложившейся общемировой и, в частности, европейской политической ситуации. О которой он задумался сейчас, расположившись у камина с сигарой в ожидании обеда.

А ситуация складывалась для Британии чрезвычайно неблагоприятно. Политика «блестящей изоляции» привела на практике к невидимой, но весьма опасной конфронтации практически со всеми державами, от варварской России до сидящих на своем континенте провинциальных кузенов из Соединенных Штатов. К тому же неудачная бурская война привела к падению престижа империи. И сразу нашлось много желающих попробовать укусить оступившегося и вроде бы ослабевшего британского льва. Причем основной возможной опасностью Эдуард считал маловероятное, но возможное объединение России, Франции и Германии в союз. Такой, как русским удалось создать во время войны с Японией. В Китае тоже, как внезапно вспомнил Берти, они сотрудничали. Причем не только при подавлении восстания боксеров созданным всеми державами Альянсом, но и в мирное время. А это создавало опасный прецедент. Этот намечающийся союз, как и возможность присоединения России к Тройственному союзу следовало разрушить. По возможности дипломатическим путем, а если не получится — втянув Россию в войну на Дальнем Востоке. Из прочитанных донесений посланника в Японии король знал об имевшихся среди японской знати реваншистских настроениях. Особенно эти узкоглазые азиатские варвары были злы именно на русских варваров, как виновников унижения Японии. Вот эти настроения и можно было использовать. Пусть японцы и русские бьются друг у с другом. А если еще оговорить, что помощь японцам тем, что они не будут нападать на немцев и французов… То, решил Эдуард, удастся вызвать недоверие и охлаждение отношений между Германией и Россией. К чему надо будет обязательно добавить дипломатический нажим на молодого русского императора, который отличается доверчивостью. При этом главным врагом была, есть и будет Германия. Эдуард вспомнил прочитанную пять лет в одной статье фразу о том, что в Европе наличествуют «две могучие непримиримые соперничающие силы, две великие нации, желающие сделать весь мир своим владением, и перенесшие борьбу в область торговли. Англия… и Германия… соперничают во всех уголках земного шара… Если есть шахта, которую можно эксплуатировать, железная дорога, которую можно построить, туземцы, которых можно приучить есть консервы вместо плодов хлебного дерева, и пить джин вместо воды, Англия и Германия будут бороться за право сделать это первыми[80]». Берти подумал, что Германия не только теснит Британию на всех рынках, с каждым годом все успешнее и чувствительнее. Но она начала систематически строить огромный флот с прямой и очевидной целью рано или поздно сразиться с англичанами, и если не отнять у них владычество на морях, то встать вровень и отобрать у Британии часть колоний. Одновременно постройкой Багдадской железной дороги Германия грозит Индии. А заодно грозит Суэцу и Египту, причем с сухого пути, где она бесспорно сильнее Англии. Эта угроза становится еще серьезнее вследствие тесной дружбы Германии с Турцией. Вместе с тем на континенте Европы Германия до такой степени могущественна, что франко-русский союз никоим образом не может надеяться на победу в войне против Тройственного союза Германии, Австрии и Италии. Но только при условии, что Англия вполне изолирована, Франция и Россия находятся с ней в дипломатической вражде. Итак, Англия в опасном положении. Единственное, что может ее спасти, это создание настолько могущественного союза, который сдержал бы все воинственные стремления правящих германских классов. Союз с Францией и Россией дает единственный выход из положения. Союз, который затруднил бы свободу действий Германии и уменьшил бы ее шансы на победу. Но Россию в этот союз можно допустить только после того, как она откажется от конфронтации с Британией. Что опять-таки приводит к необходимости оказания помощи японцам.

«Пусть они слегка пощипают шерстку русского медведя и поранят его загребущие лапы. А когда мишка будет слегка укрощен, мы придем ему на помощь, а заодно и привлечем к выполнению наших планов. Которые он будет принимать за свои», — мысленно усмехнулся Берти. Отложил сигару и звонком вызвал лакея. Который, появившись, объявил, что ужин готов, и что граф Бальфур и маркиз Солсбери ожидают приглашения в гостевой комнате.

— Что же, приглашай их в столовую, — приказал король. И неторопливо двинулся следом, предвкушая очередной праздник вкуса.

Во время обеда, как известно, джентльмены о делах не говорят. Поэтому и король и оба его гостя ускорили церемониал приема пищи, насколько это позволяли приличия. Причем наслаждался вкусом блюд, похоже, только его величество. Гости, и недавно ушедший с поста премьер министра маркиз и его преемник и племянник граф, похоже, больше были заняты гаданиями о теме предстоящей беседы.

Покончив с обедом, Эдуард VII предложил гостям перейти в курительную. И уже там, после того как гости несколько минут насладились вкуснейшим дымом сигар, его величество поделился с ними частью своих размышлений. Надо признать, Роберт Гаскойн-Сессил, маркиз Солсбери был весьма потрясен. Как и многие из политиков викторианской эпохи он считал наследника великой королевы легкомысленным прожигателем жизни. Тем более, что сама королева Виктория считала также и не допускала Берти к серьезным государственным делам. А вот Бальфур, у которого было несколько хороших знакомых среди друзей наследника, нисколько не удивился. И лишь иронично посмотрел на своего дядю, которого как раз за день до этого визита пытался убедить в ошибочности его взглядов на нового короля. Зато теперь с этим блестяще справился сам король, которому … мысленно аплодировал. Особенно понравилось ему предложение его величества использовать на пользу Британии личную королевскую дипломатию. Действительно, в разговоре двух монархов всегда можно затронуть такие темы, которые не могут обсудить самые высокопоставленные дипломаты или даже министры иностранных дел и главы правительств. А уж когда коронованные особы являются близкими родственниками… Кайзер Германии Вильгельм II и император России Михаил II[81] были его племянниками. Испанский король Альфонсо XIII женился на племяннице Берти. Король Сербии Петр II, король Дании Фредерик IX и король Швеции Густав Адольф VI были женаты на его внучатых племянницах; король Греции Александр I приходился ему внучатым племянником; король Норвегии Хокон VII — зятем. Таким образом Эдуард имел родственные связи по всей Европе, за исключением Австро-Венгрии, которой правил его старый друг император Франц-Иосиф, и Франции, где его любили как своего лучшего друга и завсегдатая парижских театров и борделей.

Надо заметить, что Солсбери понял преимущества королевского предложения практически сразу и горячо поддержал его. Таким образом, у Эдуарда оказалась поддержка одновременно и главы правительства и главы парламентской оппозиции. После чего собеседники приступили к обсуждению возможных конкретных шагов по выполнению королевских планов, ставших отныне государственными. Дружно сошлись во мнении, что первоначально необходимо сменить англо-французскую враждебность на дружбу и даже нечто вроде союза. И что слишком самостоятельная Россия Англии в качестве союзника не нужна. Поэтому союз с Японией просто необходим, так как решает сразу две задачи. Это отвлекает Россию от европейской политики на Дальний Восток, а борьба с Японией ее ослабляет в любом случае, победят японцы или нет. Одновременно создает у французов убеждение в необходимости поиска дополнительных союзников, кроме русских с учетом германской угрозы. Которую, кстати, не мешало бы слегка раздуть, осторожно повлияв на Вильгельма II. Что одновременно отвлечет кайзера, а за ним и политические круги Германии от африканских и китайско-тихоокеанских колониальных планов, которые стали слишком угрожать английским интересам…

Разговор затянулся до позднего вечера, однако собеседники расстались весьма довольные друг другом.

Через несколько дней японский посланник Хаяши Тадасу, до этого времени безрезультатно пытавшийся прозондировать возможность переговоров об англо-японском союзе против русских, неожиданно был приглашен в министерство иностранных дел. Где помощник лорда Лэнсдоуна сэр Френсис Берти информировал его о готовности английской стороны к переговорам по вопросам англо-японского сотрудничества. Переговоры начались на следующий же день и длились шесть месяцев. Первоначально из вели сэр Берти и граф Хаяси, позднее к ним присоединились министры иностранных дел лорд Лэнсдоун и барон Комура. В результате в январе 1903 года в Лондоне Лэнсдоуном и Хаяси был подписано соглашение, начинающееся с пафосного заявления: «Правительства Великобритании и Японии, движимые исключительно желанием поддержать и общий мир на Дальнем Востоке и будучи кроме того особенно заинтересованы в поддержании независимости и территориальной неприкосновенности Китайской империи и Корейской империи и в обеспечении равных условий в этих странах для торговли и промышленности всех народов…». Особенно заинтересовала русского императора и его министров третья статья соглашения, гласившая: «Если, … какая-либо другая держава или державы присоединятся к враждебным действиям против таковой союзницы, то другая высокая договаривающаяся сторона придет к ней на помощь и будет вести войну сообща…». Прочитав ее военный министр Сахаров грубо, по-мужицки, выругался. Как реагировал Михаил II, точно неизвестно. Но есть основания полагать, что первая его реакция была похожей. Так как даже неискушенному обывателю было понятно, что эта статья делала практически невозможным повторение ситуации предыдущей русско-японской войны. Ибо ни Германия, ни Франция к войне с Англией готовились, но не собирались в нее ввязываться ради русских интересов. Что подтвердили последующие сообщения от послов в этих державах. К этим неприятным известиям добавились сообщения об активности английской дипломатии в Париже и возможном визите Эдуарда во Францию. Пусть посол Урусов, сообщая о серьезной подготовке французов к встрече Эдуарда VII, все же отмечал: «Навряд ли следует приписывать посещению королем Парижа особливое политическое значение». Но само намечавшееся сближение Франции и Англии уже настораживало.

Визит английского короля начался при весьма враждебном отношении публики. Встречавшие его французы выглядели мрачно, из толпы доносились крики: «Да здравствуют буры!», «Да здравствует Фашода!». Ходидли слухи, что один из адъютантов короля заметил, глядя на это:

— Французы нас не любят.

— А почему они должны нас любить? — возразил Эдурад, продолжая как ни в чем не бывало улыбаться и кланяться из открытого экипажа. британский монарх делал все для подобного изменения отношений. В пять часов вечера король нанес очень короткий визит президенту в Елисейском дворце и спустя полчаса уже был в британском посольстве по соседству, где принимал членов Британской торговой палаты. Там он произнес речь об англо-французской дружбе, в которой говорил о своем желании, чтобы Британия и Франция покончили со всякой враждой и работали вместе как «чемпионы и пионеры цивилизации и мирного прогресса». После ужина в посольстве Эдуард VII отправился в «Театр Франсэ» посмотреть пьесу с «Другая опасность» драматурга Мориса Доннэ, автора остроумных фарсов из парижской жизни. «Ле Фигаро», стоящая на однозначно пробританской позиции, отметила лишь несколько любопытных взглядов в сторону короля и перешептывания. Это отсутствие энтузиазма, судя по всему, монарха не обескуражило. Он от души смеялся на протяжении всего первого акта, а в антракте прогулялся по фойе в сопровождении полицейских, которые заметно нервничали в таком столпотворении. Неудивительно, что часто бывавший раньше в Париже Эдуард встретил кого-то из своих знакомых. Как писал корреспондент «Фигаро», среди них оказалась и бывшая звезда парижской сцены, с которой «Его Величество был хорошо знаком ранее», Жанна Гранье, ныне дама чуть за пятьдесят. Эдуард подошел и поцеловал ей руку. Как было отмечено в статье, он обратился к ней по-французски и произнес довольно громко, так что слышно было всем, кто оказался поблизости: «Ах, мадемуазель, я помню, как аплодировал вам в Лондоне, где вы демонстрировали все изящество и остроумие настоящей Франции». Столь галантное поведение, не могло не понравиться французам, которые обсуждали этот королевский поступок со своими знакомыми. А потом был тожественный обед в ратуше, на котором король много говорил о своем «искреннем удовольствии» от этого визита, о своей вере в то, что все старые разногласия, «к счастью, преодолены и забыты», что процветание Франции и Англии взаимосвязаны, что укрепление дружбы является его «постоянной заботой». Очарованные его речами, французские политики аплодировали стоя. А вслед за политиками поддалась всеобщему настроению и французская общественность. «Редко можно наблюдать такое резкое изменение общего настроения, которое произошло здесь. Он завоевал сердца всех французов», — сообщал бельгийский посол своему правительству. Когда Берти уезжал, собравшаяся на проводы толпа кричала: «Да здравствует наш король!».

Германский посол считал этот визит «весьма странным делом» и высказал в беседе с русским послом мысль, что англо-французское сближение явилось результатом общей нелюбви к Германии. Князь Урусов в своем донесении в Санкт-Петербург, описывая этот разговор, добавил, что кроме нелюбви к германцам, большую роль в сближении, по его сведениям, играет обоюдное желание отвлечь Россию от китайских дел и «вернуть ее в Европу». Тем более, что для Франции отвлечение русских сил на Восток означало ослабление их на германской границе.

Летом 1903 президент Французской республики Лубе совершил ответный визит королю Эдуарду VII. Его сопровождал Теодор Делькассе, министр иностранных дел Франции и главный поборник англо-французского сближения с французской стороны. Между Делькассе и главой Форин офиса лордом Лэнсдаун начались деловые переговоры. Которые после отъезда продолжили помощник лорда Лэнсдауна Френсис Берти и французский посол Полем Камбоном. Переговоры официально считались продолжением переговоров о дальнейшем урегулировании колониальных споров, начатых после фашодского инцидента. Фактически же речь шла о создании англо-французского союза. В середине 1905 года стороны заключили два соглашения. Открыто опубликовано было только одно из них, о разделении сфер интересов в Африке. Про второе, секретное, ничего не сообщалось. Хотя и русской и германской разведке удалось точно установить, что оно было заключено.

А тем временем король Эдуард не терял ни мгновения, то встречаясь в Каннах и Мариенбаде с кем-нибудь из европейских политиков, то совершая неожиданный визит. Только за 1903 и 1904 год он побывал с визитами в Вене, Мадриде, Риме и Стокгольме. Его усилия по «дипломатическому окружению» Германии не остались незамеченными Вильгельмом II. Несдержанный на язык кайзер как-то при большом скоплении придворных даже обозвал «своего дядюшку Берти» сатаной. Что даже попало в газеты и отнюдь не способствовало улучшению отношений между двумя монархами и возглавляемыми ими странами.

Армии и флоты держав

Ведь все армии — первые в мире.

Вторая армия в мире, если только предположить возможность таковой, оказалась бы в чрезвычайно невыгодной ситуации, — она была бы уверена в своем поражении. Пришлось бы немедленно ее расформировать.

А потому все армии — первые в мире…

Напротив, флот того или иного народа занимает то или иное место в зависимости от количества морских судов.

Есть флот первый в мире, есть второй, третий и т. д.

А. Франс «Остров Пингвинов»
(Интерлюдия для заклепочников)
Вопреки ехидным определениям французского писателя и сатирика, армии тоже имеют свой ранг, различаясь по численности, возможностям мобилизации и имеющемуся вооружению. Вот только посчитать его намного сложнее. Потому что из 450 000 регулярных английских войск, разбросанных по всему миру, в Европе имеется всего 250000, из которых в экспедиционный корпус на континент можно выделить не более 150 000. А у той же Германии практически все из 617 000 находятся в Европе, на территории метрополии.

Армии держав на 1902 год составляли примерно:

Австро-Венгрии: мирного времени 382 000 человек, военного времени до 1 700 000;

Великобритании: 450 000 чел. в мирное и до 1500 000 в военное время;

Германии: мирного времени 616 800 чел., до 3 500 000 после мобилизации;

Италии: мирного времени 379 000 чел., до 850 000 после мобилизации;

России: 1 094 000 чел. в мирное и до 3 500 000 в военное время;

Франции: 625 000 чел. в мирное и до 2 400 000 в военное время;

САСШ: 101 713 человек мирного времени, в военное время может быть увеличена призывом добровольцев.

Вооружение всех армий было примерно одинаково — магазинные винтовки, пулеметы и полевые¸ тяжелые, осадные и крепостные орудия. На скорострельную артиллерию были перевооружены полностью полевые пушечные батареи французской, английской и германской армий. Австрийцы, американцы и русские имели на вооружении полускорострельные пушки предыдущего поколения. Перевооружение тяжелой, осадной и крепостной артиллерии пока не начиналось.

NB. Принципиальных отличий от нашей реальности немного. По опыту боев в русско-японской и англо-бурской увеличено количество пулеметов (примерно соответствует уровню 1912 году нашей реальности). Теоретически считалось необходимым иметь на батальон пехоты 2 станковых пулемета (в нашей реальности — примерно с 1907 по 1914 г.г.) В русской армии не приняты на вооружение 76 мм пушки обр. 1900 г…

С флотами писатель действительно не ошибся. Каждый флот в мире имел соответствующий ранг в зависимости от числа боевых кораблей и их суммарного водоизмещения. Первым, естественно, шел флот Британской империи. Официально объявленный «двухдержавный стандарт» требовал, чтобы Флот Его Величества был сильнее флотов двух следующих за ним держав. И англичане не жалели денег, стараясь поддержать это соотношение. Причем с каждым годом это становилось делать все сложнее и дороже, так как в гонку военно-морских вооружений кроме старых английских соперников Франции и России, включились и другие страны. Начиная с 90-х годов девятнадцатого века к строительству больших флотов приступили также Германия и США.

К 1903 году соотношение сил флотов в данном мире стало примерно следующим (приведены корабли основных классов):

1 место. Великобритания: 51 линейный корабль (эскадренный броненосец), 66 броненосных и 94 легких (бронепалубных и безбронных) крейсера, 118 минных кораблей (контрминоносцы, миноносцы, минные крейсера).

2 место. Франция: 29 линейных кораблей, 25 броненосных и 35 легких крейсеров, 102 минных корабля.

3 место. Россия: 20 линейных кораблей, 18 броненосных и 16 легких крейсеров, 82 минных корабля.

4 место. Германия: 16 линейных кораблей, 16 броненосных и 30 легких крейсеров, 68 минных кораблей.

5 место. САСШ (США): 18 линейных кораблей, 6 броненосных и 19 легких крейсеров, 46 минных кораблей.

6 место. Италия: 15 линейных кораблей, 5 броненосных и 18 легких крейсеров, 21 минный корабль.

7 место. Австро-Венгрия: 9 линейных кораблей, 4 броненосных и 9 легких крейсеров, 37 минных кораблей.

NB. В отличие от нашей реальности, в России построены сравнительно неплохо сбалансированные броненосцы с 12 (305 мм) и 9 (229 мм) дюймовой артиллерией. Германия построила больше броненосных крейсеров, причем 3 из них — с орудиями калибра 24 см, как на броненосцах. Практически все крейсера — альтернативные и имеют большую дальность плавания по сравнению с реальными прототипами. Что связано с изменением взглядов на роль этих кораблей — большая часть из них предназначены для действий в колониях, а не только в качестве разведчиков при эскадре броненосных кораблей. Соответственно, для борьбы с ними в Британии раньше появились корабли с 12 и 9,2 (234 мм) дюймовыми орудиями, в том числе броненосные крейсера с 6 9,2-дюймовками. В США и других странах средний калибр усиливали 8 дюймовыми (203 мм) орудиями, а на броненосных крейсерах по итальянскому примеру появился 10-дюмовый главный калибр (254 мм, как на «гарибальдийцах» в нашей реальности).

Царская жизнь

Вот вы говорите: «царь», «царь»…

А вы думаете, Марфа Васильна, нам, царям, легко?

Да ничего подобного, обывательские разговорчики.

У всех трудящихся два выходных дня в неделю.

Мы, цари, работаем без выходных.

Рабочий день у нас ненормированный…

Если хотите знать, нам, царям, за вредность надо молоко бесплатно давать!

Кинофильм «Иван Васильевич меняет профессию»
— Майкл, объясни, я никак не пойму, — императрица говорила по-английски. Она конечно изучила и продолжала учить русский, но сложные разговоры пока предпочитала вести на родном языке.

— Что тебе непонятно, Сима? — ответил ей Михаил II.

— Я не пойму, что хотят от тебя твои дядюшки? У вас… у нас же самодерджавие. Или нет? — Беатриса Леопольдина Виктория, а с православном крещении — Виктория Александровна, произнесла слово «самодержавие» практически чисто и с гордо улыбкой посмотрела на мужа. Царь ответно улыбнулся, потом нахмурился, очевидно, вспомнив саму суть заданного супругой вопроса.

— Понимаешь, Сима, — смутился он. — Они хотят устроить все наилучшим образом и взять на себя часть моих обременительных обязанностей.

Беатриса смотрела на оправдывающегося мужа и думала, что рассказывавший ей о Майкле дядя был во многом прав. Он действительно слишком доверчив и, даже, кажется, наивен, для такого поста. А жизнь при викторианском и саксен-кобургском дворах от такой наивности отучает быстро. Привыкаешь видеть за маской, надетой на человека, его истинные желания. Странно, что Михаил такого навыка не получил. Или его специально держали вдали от дворцовых интриг.

«А его дяди… НикНик[82] возомнил себя великим полководцем и хочет командовать армиями. Дядя Влад жаждет вернуться на должность командующего гвардией и самого влиятельного, на этом основании, человека при дворе. Дядя Серж опять хочет получить в свое полное распоряжение Москву. Чтобы владеть ею, как нормандские герцоги своим доменом в средневековой Франции. А дядя Ник — Эгалите вообще желает чего-то непонятного, то ли конституции, то ли французской республики вместо России. Но чтобы при этом он остался на посту его отца — владетеля Кавказа и почетного председателя Государственного Совета, — сформулировав свои впечатления о „кавказском“ дяде Михаила столь неожиданно и неоднозначно, Виктория сама очень удивилась. Но потом подумала, что точнее определения просто не придумаешь, так как этот дядя действительно хочет чего-то странного. — Любитель бабочек и социалистов, чтоб его… А его младший брат Сандро хочет стать генерал-адмиралом вместо Майкла. И получить в руки флот, а мне почему-то кажется, что флотский бюджет…»

— О чем задумалась, Сима, — уловив состояние жены, спросил Михаил по-русски.

— О твои слова, милий, — тоже по-русски ответила Беатрис.

— О твоих словах, — поправил ее Михаил. Не удержавшись, притянул к себе и поцеловал.

Несколько минут они наслаждались поцелуем. Потом императрица медленно и аккуратно отстранилась… и сразу же бросилась к зеркалу, поправлять одежду и прическу.

— Ох, Майкл, ты и хитрый, — вернувшись к столу, лукаво улыбнулась Виктория. — Не хочешь разговаривать об этом?

— Просто не удержался, Сима. Ты такая… — Михаил сделал вид, что не может подобрать подходящего для описания его восхищения слова.

— Я знаю, что я хорошая, — не удержалась от шутки Беатриса. — А ты притворяться не умеешь, мой милый.

My darling[83] только развел руками. После чего решительным жестом отодвинул все лежащие перед ним бумаги в сторону и предложил:

— Пойдем, погуляем.

В Собственном Cаду Дворцового парка царила тишина, изредка прерываемая шелестом шевелящихся на ветру веток. Охраны, которая, без всякого сомнения, присутствовала при высочайшей прогулке, видно не было. После недавнего разговора Михаила с полковником Ширинкиным об организации охраны, в котором император однозначно высказался, что он не желает охранников ни видеть, ни слышать, по всей территории парка были устроены секретные укрытия. В которых и прятались от глаз монарха, а заодно от возможного наблюдения посторонних лиц, чины дворцовой полиции.

Император с женой неторопливо прошлись от дворца к Карпину пруду, о чем-то разговаривая. Разговор, как отметили все охранники, временами переходил в ожесточенный спор. Однако, постояв на берегу пруда, супруги, похоже, о чем-то договорились. Назад они возвращались спокойные и даже веселые.

Наутро его императорское высочество Николай Николаевич получил с дворцовым фельдкурьером приглашение на высочайшую аудиенцию. Причем на следующий день после вручения послания, что было совершенно беспрецедентно. Великий князь был яркой и неординарной личностью, ног при это страдал также и раздвоением этой самой личности. Он не был политиком, поэтому, как и все военные, привыкшие иметь дело со строго определенными заданиями, терялся в сложных политических коллизиях. А потому часто попадал впросак. Естественно, Николай Николаевич посоветовался о том, что может его ждать и как ему вести себя в разговоре с племянником. Понятно также, что в качестве конфидента он избрал свою любимую женщину, бывшую черногорскую принцессу, Анастасию — Стану, одну из двух дочерей черногорского князя, живших в России. Которой, Николай Николаевич, в знак любви, изрядно потратившись, совсем недавно купил участок земли в Крыму. На котором построил беломраморную виллу в греческом стиле, которую назвал «Чаир». Вокруг виллы разбили великолепный парк, главной достопримечательностью которого стала уникальная коллекция роз[84].

Анастасию и Милицу в высшем свете Петербурга не любили, да в семействе Романов считали, что ничего доброго от них ждать не приходится. И поэтому их называли то «галками», то «черногорскими пауками», то «темными княгинями». Но напористости этих особ хватило чтобы выйти замуж за царских родственников. Милица — за великого князя Петра Николаевича, а Стана — за двоюродного брата Александра III, герцога Георгия Максимилиановича Лейхтенбергского, князя Романовского. Но потом она нашла себе более интересную цель в жизни, чем нелюбимый и не любящий ее потрепанный ловелас. И теперь практически в открытую сожительствовала с великим князем. Заодно помогая ему «решать его проблемы» и ненавязчиво подсовывая нужные ей решения.

Так что нааудиенцию Николай Николаевич прибыл изрядно накаченный и подготовленный. Еще бы, ведь обдумав ситуацию, они со Станой решили, что император очередной раз откажется дать князю столь желанный им пост командующего войсками Петербургского военного округа и гвардии. А значит, на племянника надо надавить и заставить подписать указ о назначении любыми методами, вплоть до угрозы уйти с должности инспектора кавалерии и покинуть страну. С таким настроением великий князь и вошел в рабочий кабинет императора.

Михаил встретил дядю стоя и даже сделал два шага ему навстречу. Улыбаясь, царь поздоровался с дядей и тут же предложил присесть. После чем сам занял место за столом и, не давая раскрыть рот мрачно рассматривающему лежащие на столе бумаги великому князю, заявил:

— Слава богу, дядя, что вы так быстро откликнулись на мое приглашение. Сейчас сложилось очень сложное положение, разрешить которое можете только вы с вашим умом и вашими способностями, — откровенная лесть царя заставила Николая насторожиться.

— Я, как ты знаешь, дядя, постоянно получаю отчеты агентов нашего военного, военно-морского министерств и дипломатов о ситуации на Дальнем Востоке. И они не радуют. На нас оказывают давление, требуя вывести войска из Манджурии и некоторые державы и правящая в Китае императрица Цы Си. Которая, как тебе известно, сама является представителем манджурской династии, — НикНик утвердительно кивал, делая вид, что все, рассказанное племянником, хорошо знает. — Кроме того, есть сведения, что побитые раннее нами японцы хотят взять реванш. Они сумели получить большие кредиты от англичан и американцев и за счет этих кредитов усиливают армию и флот. Вчера было заседание Госсовета и на нем приняли решение создать на Дальнем Востоке наместничество по образцу Кавказского. Мною это решение утверждено, а в качестве наместника я вижу тебя, дядя. Подумай…

— Согласен, — как и положено военному Николай Николаевич принимал решения быстро, оценивая все плюсы и минусы. — С одним условием.

— Каким? — настороженно спросил Михаил II.

— Возьму с собой часть офицеров из управления генерал-инспектора кавалерии.

— Не возражаю. Отправлю указания Сахарову, — согласился император. — Тогда и у меня просьба.

— Какая просьба? — теперь настал черед Николая.

— Размести свою ставку в Порт-Муравьеве.

— Зачем? — удивился Николай. — Я думал о Владивостоке или о Харбине.

— Полагаю, будет нелишним показать всем, что уходить из Кореи мы не собираемся. Да и оборона Дальнего Востока более от флота зависит, чем от армии. Так что подыщи себе хорошего товарища от флота. Я бы тебе Сандро порекомендовал…

— Подумаю, — уклонился от прямого ответа Николай. Сразу решив, что Александра Михайловича с собой не возьмет даже под угрозой расстрела. Зачем ему под боком этот настойчивый мореман. «Самотопы»[85] вообще должны были, по мнению Николая Николаевича подчиняться армейскому командованию…

Еще примерно четверть часа они обсуждали, что необходимо сделать в первую очередь. После чего расстались, внешне весьма довольные друг другом. Недовольна итогом аудиенции была лишь Анастасия Черногорская, которой совершенно не хотелось покидать Санкт-Петербург. Впрочем, и онав итоге смирилась с отъездом НикНика в эти дальние дикие места.

Решив проблему с одним из своих родственников, Михаил в этот день больше никого не принимал. Ему хватило работы с бумагами, так что засиделся он в своем кабинете до самого вечера. Уже начало темнеть, когда он наконец добрался до доклада вице-адмирала Скрыдлова. Командующий расположенной в Порт-Муравьеве[86], что располагался на месте бывшей деревни Фу-чжи-на-фань, крейсерской эскадрой адмирал писал:

«Мы должны войти в Корею… и пройти через нее от начала и до конца, то есть до самого южного ее побережья, так как именно и только здесь мы выходим на тот берег Великого океана, на котором Россия приобретет подобающее ей господство на Восточноазиатском континенте. Именно поэтому разумеется, наша главная база должна быть выдвинута к самому южному побережью Кореи: она должна быть не иначе, как в Мозампо».

Оценивая занятый в 1899 году Порт-Муравьев и описывая его недостатки, вице-адмирал снова указывал на Мозампо и лежащий рядом с ним остров Каргодо:

«В бухтах острова Каргодо и соседнего материка могли бы укрыться флоты всего мира. Географическое положение острова необыкновенно выгодное. С устройством передовой базы флота на Каргодо внезапная высадка десанта в Фузане станет немыслимой. Каргодо будет сторожить японский порт Такесиху и германскую базу в Сасебо, запирающие входы в Корейский пролив, и явится связующим звеном между главными портами Амура и Манджурии. Каргодо значит ключ к Корейскому проливу, в который державы ныне преградили России доступ, — писал Скрыдлов. — Каргодо это будущий порт, выход из которого нельзя будет запереть. И который, благодаря своей относительной близости к вероятному театру военных действий на Дальнем Востоке, будет чрезвычайно удобен как для операций русского флота, так и для передвижения русских крейсеров».

Пожав плечами, Михаил отложил доклад в сторону, начертав на обложке папки: «Рассмотреть на заседании Государственного Совета с участием управляющего военно-морским министерством». Учитывая, какие деньги были вложены в постройку Порт-Муравьева и строительство железной дороги до него от Николаевска-Уссурийского, он полагал, что большинство будет против дополнительного порта и, значит нового расхода вечно недостающих в бюджете денег. К тому же расположение базы флота столь близко к Японии может быть опасным, решил Михаил. Ничто не может помешать тем же германцам, японцам или имеющим базы в Нагасаки и Вей-Хай-Вее англичанам скрытно сосредоточить в ближайших японских портах достаточные силы и нанести внезапный удар. Впрочем, Михаил тут же решил, что его знаний для утверждения о возможности таких действий недостаточно и что надо поговорить об этом с моряками, хотя бы с тем же Александром. Которого, как уже ему стало понятно, НикНик с собой не возьмет. На этот случай Михаил решил отдать под командование Александра Михайловича эскадренный броненосец «Сисой Великий», который после встречи с кайзером у Бьерке отправиться на Тихий океан. Так что НикНик напрасно думает, что за ним некому будет присмотреть. Сандро с этим отлично справится, даже командуя кораблем. Надо заметить, что эту хитрую комбинацию Михаил придумал лично, без подсказок от жены и очень ей гордился.

— Ну вот, бр-р-р, все готово, — отложив в сторону еще одну бумагу с нанесенной резолюцией, удовлетворенно проворчал Михаил. Потянулся и еще раз взглянул на дневник. В котором лежал листок с напоминанием о необходимости завести личного секретаря. Однако пока подходящего человека он найти не мог. Но очень хотел, несмотря на все возражения мамА. Которая опасалась, что такой секретарь сможет влиять на его решения, делая в бумагах акцент на нужные ему сведения. Михаил с этим соглашался, но о необходимости иметь кого-то, кто сможет сделать экспозе[87] из пришедших документов и сократить время на работу с бумагами, думал уже давно. Осталось только найти такого человека. Что оказалось самой трудной частью всего этого замысла.

А ведь Михаилу, как императору приходилось постоянно читать и анализировать «пухлые» доклады, журналы и мемории. «Читал до обеда, одолел отчет Государственного совета. Вечером окончил чтение отчета Военно-Морского министерства — в некотором роде, пожалуй одолел слона», — записал он в дневнике. После чего еще раз, с удовлетворением от хорошо проделанной работы, осмотрев стол и рассортированные документы, император встал, потянулся и отправился в личные покои. По пути предупредив дежурного офицера. А перед сном они с Викторией в два голоса читали «Три мушкетера» в русском переводе. И были спокойны и счастливы…

Зато на следующий день в Гатчину приехали великие князья Владимир и Сергей. Просто, как бы по-родственному. Пришлось Михаилу с ними встретиться.

Первым разговор начал Сергей Александрович.

— Михаил, я вчера неожиданно узнал о принятом тобой решении назначить Николашу наместником Дальнего Востока. Извини, что мы с Владимиром вмешиваемся в твое решение, но ты, Мишкин, не прав. Николай — военный, а не статский управленец. Он, может быть, и хороший военный… Но статские, и, особенно, дипломатические обязанности, которое без всякого сомнения потребуется выполнять в этом сложном районе империи нашей, он одолеть не сможет. Могу дать в том мое честное слово. И эти мои убеждения разделяют и присутствющий здесь Владимир и отсутствующие сейчас Павел и Константин. Мишкин, поверь, мы хотим лишь отговорить тебя от ошибки, которая может дорого обойтись империи нашей и нашей Семье, — настаивал Сергей Александрович. — И даже твоя матушка — императрица с нами согласна.

— Но, mignon oncle[88], — ответил ему Михаил, — решение уже принято. И менять его я не буду. Помните, дядя Серж, что сказал по этому поводу Наполеон: «Ordre, contre-ordre, desordre»[89].

— Мишкин, — вступил в разговор Владимир Александрович. — Пойми, это не военные маневры и даже не реальный бой. Это серьезнейшее государственное дело. Назначь на это место дядю Сергея или даже кого-нибудь из тамошних губернаторов и ты получишь куда лучший результат, чем сейчас. Я Николай Николаевича Младшего весьма ценю как военного и не поставлю на него ни гроша, как на политика. Подумай, дядя Сергей имеет гигантский опыт управления не самым спокойным городом Империи. Он, по моему мнению, и с трудностями на посту наместника Дальнего Востока справится. А Николаю Николаевичу самое лучшее место будет на должности командующего Варшавским округом. Заодно и намек Вильгельму будет знатный, с учетом предпочтений Николая. Подумай Мишкин, — добавил он тоном учителя, разговаривающего с капризным и невежественным гимназистом.

— Я вас услышал, — спокойно сказал Михаил. После чего столь же спокойно добавил тоном, от которого могли замерзнуть даже эскимосы. — Но решения своего менять не собираюсь. И критики его, предупреждаю, слышать не желаю.

— Что же, — ответил таким же тоном Сергей. — Ты император Мишкин и тебе деражть ответ за свои деяния перед богом и людьми.

— Вот именно, мне, — коротко ответил император.

Распрощались они очень вежливо, словно враги перед назначенной на ближайшие дни дуэлью. После этого разговора Сергей Александрович, собравшись, уехал в Германию, в Дармштадт со всей семьей. А Владимир Александрович затих. Вот только его жена принялась намекать во время устраиваемых ею приемах на душевное здоровье императора и на то, что женился он фактически на ближайшей родственнице…

Кайзеровские хлопоты и германский интерес

После ухода «железного канцлера» Бисмарка в германской политике уже четко просматривалась борьба двух внешнеполитических концепций. Одна из них считала желательным союз с Англией и борьбу против России; вторая, напротив, искала опоры в союзе с империей Романовых, что позволяло немцам противостоять реваншизму Франции и торгово-промышленной и политической гегемонии англосаксов.

А. Ефремов «Адмирал Тирпиц и Россия»
Кайзер Германской империи и король Пруссии Вильгельм Второй опустил подзорную трубу и повернулся к стоящему рядом вице-адмиралу, лицо которого было украшено пышной раздвоенной бородой.

— Красивые… и мощные, — отметил адмирал на незаданный вопрос кайзера. — Но для условий Северного моря не слишком подходят…

— Да, да, — рассеянно ответил кайзер, продолжая любоваться приближающимися броненосцами. — Помню, Альфред, помню. Погодные условия, плохая видимость на больших дистанциях… Но, черт меня побери, Альфред, они красивые. Сравни флагмана и идущего за ним мателота, а потом посмотри на наши «утюги»…

Балтийское море купалось в неожиданно щедром тепле середины северного лета. До самого горизонта лениво катились синевато-серые волны, украшенные россыпями блесток солнечных зайчиков и пенными гривами барашков. На фоне этой идиллической картины идущие навстречу друг другу отряды боевых кораблей, возглавляемые густо дымящими броненосцами, режущими волны своими таранами, выглядели чужеродно и несколько неуместно. Но море ничего не могло противопоставить напору стальных громад, двигавшихся навстречу друг другу.

Германский флот представляли два однотипных новейших броненосца «Брауншвейг» и «Эльзас», легкий крейсер «Медуза» и императорская яхта «Гогенцоллерн». В строю отряда Российского императорского флота шли броненосец «Сисой Великий», броненосный крейсер «Громобой» и императорская яхта-крейсер «Алмаз». Два отряда кораблей, выкрашенных очень похоже, в различные оттенки серого и сине-серого цветов, сблизились на десяток кабельтов, и тотчас окутались дымом салютов. После чего оба отряда легли в дрейф.

— Ну что Альфред, посмотрим на моего племянника в роли российского императора, — спускаясь с мостика, подал реплику Вильгельм.

— Я помню, экселенц, вы высоко оценивали умственные возможности великого князя после встречи в Лондоне, — ответил статс-секретарь по морским делам, вице-адмирал и фактический создатель современного германского флота Альфред Тирпиц. — Полагаю, экселенц, занятие трона на ум его императорского величества если и повлияли, то в лучшую сторону. Так как нет ничего лучше для развития ума, чем постоянные его упражнения.

— Неплохо сказано, Альфред. Неплохо… — согласился кайзер. — Вот только есть у власти одно коварное свойство. Она кружит голову и отключает желание думать, — кайзер явно был готов выдать одну из своих длинных речей, но вид приближающегося к борту катера заставил его замолчать.

Русского императора встретили по протоколу, с оркестром и строем матросов на палубе. А потом царственные родственники, отпустив свиту, уединились в салоне. Тем временем оба отряда, построившись двумя колоннами, малым ходом шли вдоль острова Бьорк, отсавлля его с правого борта.

— Красиво, — заговорил первым Михаил, как только они расположились около открытых иллюминаторов из которых можно было рассмотреть идущие в кильватер друг другу русские корабли.

— О да, — немедленно согласился Вильгельм, — могучие красавцы. Грозная, всесокрушающая мощь и хищная красота… Признайся, Микаэл, ведь ради того, чтобы хотя бы увидеть такое, стоило встретиться здесь? Не правда ли? Но, признайся, кузен… — неожиданное обращение заставило Михаила удивиться, на что кайзер немедленно ответил. — К чему лишние церемонии, мы оба стали, божественным провидением, монархами и, следовательно, кроме родственных отношений, нас связывают и братские отношения корононосителей. Не так ли, кузен? — еще раз подчеркнул свое обращение Вильгельм. — И вообще, наедине предлагаю обойтись без китайских церемоний, кузен. Зови меня просто — Вилли, как любил называть меня твой старший брат Николай…

— Хорошо, дядя… Вилли, — согласился Михаил. — Тогда и ты зови меня Майклом…

— На английский манер. Не так ли, кузен? На тебя твои новые родственники так подействовали? — спросил, рассмеявшись, кайзер. — Впрочем, не обижайся. Сам люблю английский язык и недолюбливаю английскую знать. Особенно дядюшку Берти. О, это сам сатана во плоти! Боже! Какой он сатана! — неожиданно и манерно, словно актер во время преставления, выкликнул Вильгельм. — Не веришь? — он внимательно посмотрел на недоуменное лицо царя и снова захохотал. — Зря, Майкл, зря… Ты знаешь, что он недавно побывал в Париже и после этого французы разрешили все свои колониальные споры с англичанами в Африке, оставшиеся после Фашоды. И не только, мой дорогой Майкл, не только… Впрочем, мы с тобой говорили о кораблях, — вновь сменил тему кайзер, вновь выглянув в иллюминатор. Вильгельм II отличался как удивительной легкостью мысли, так и раздражающей многих способностью молниеносно перескакивать в разговоре с одной темы на другую. Некоторые из собеседников кайзера отмечали, что если пытаться буквально следить за его речами, то можно было, либо заснуть, либо прийти в бешенство от всех этих резких скачков по темам. — Не буду спорить, твои броненосцы красивы. Но признайся, мои «Брауншвейги» нисколько не хуже их. Особенно для условий, в которых этим кораблям придется сражаться с их английскими визави…

— Я, Вилли, как ты знаешь, не слишком большой специалист во всех этих флотских делах… — попытался ответить царь.

— О, да, Майкл, да! Нам, сынам сухопутных народов, трудно бывает понять все эти флотские особенности и даже саму необходимость флота, — воодушевился кайзер. — Можешь себе представить, сколько сил и здоровья я положил, чтобы немцы осознали необходимость постройки нашего Флота Открытого Моря. Мои адмиралы, которых пришлось выковывать из генералов, планировали выигрывать войну на море одной береговой обороной. Словно обороной вообще можно выиграть войну. И скажу тебе по секрету, трагическое происшествие с твоим старшим братом и последующая восточно-азиатская экспедиция оказались одним из решающих аргументов в этом споре. Как видишь, мы начали строить этот флот. Так же как ваши адмиралы — из эскадр однотипных броненосцев, таких, как эти «Брауншвейги». А еще до конца следующего года я надеюсь показать тебе мой новый проект броненосца, продолжающий развитие «Брауншвейга». Какой получается корабль, ты мне не поверишь! Его-то мы и сравним с твоими новыми кораблями для Северного флота. Полагаю, ты признаешь, что Рудольф с Бюркнером просто великолепны.

— Не совсем уверен, Вилли, не совсем, — покачал головой Михаил.

— Как? Почему? — удивился Вильгельм.

— Извини меня за резкость суждений, Вилли, но я сомневаюсь в том, что флот, сосредоточенный в Северном море, в принципе может защитить колониальные владения и торговые интересы твоей страны. Такие действия, по моему мнению, всегда требуют «присутствия на местах». И посылка в 1891 г. отряда крейсеров, в 1898 целой крейсерской эскадры на Тихий океан это подтверждает. А недавно ты же отправил целую эскадру броненосцев типа «Бранденбург» в китайские воды для содействия Альянсу в подавлении восстания боксеров. И это при том, что китайский флот по сравнению с объединенным флотом держав выглядел откровенно слабым… А назревающий венесуэльский кризис? Поверь мне, Вилли, я советовался со своими адмиралами и они считают, что одними броненосными крейсерами такие проблемы не решить. Нужны броненосцы для действий в океанах. Сам подумай, твои крейсера типа «Виктория Луизе» и мои «Рюрики» представляют собой скорее броненосцы второго класса, чем настоящие крейсера…

— Но, Майкл, ты и сам заметил, что мои «Бранденбурги» сходили в китайские воды и вернулись обратно без замечаний. И показали себя не хуже, чем твои «Андреи».

— Не буду спорить. Вилли, — поспешил согласиться Михаил.

— Правильно! Все же признай, Майкл, что во флотских делах ты разбираешься хуже, — опять громогласно рассмеявшись, заметил Вильгельм. — Впрочем, я полагаю, что и некоторые политические моменты твои советники до тебя еще не довели. Моя разведка… А ты знаешь, Майкл, у меня всего три слабости в жизни — флот, охота и разведка. Да, да, не улыбайся столь иронично. Разведка, помимо жизненной необходимости для любого государства, включает столько авантюрных детективных и даже театральных моментов, что знаменитые рассказы этого английского сочинителя о сыщике Шерлоке выглядят просто наивными и скучными выдумками. Не зря мой дедушка так любил читать доклады Штибера. И не зря сей, прямо скажу, парвеню[90], был принят и у нас и у вас… Хочу отметить также, что наш английский дядюшка тоже не брезгует лично заниматься делами «рыцарей плаща и кинжала». А согласись, Майкл, неплохое название для шпионов? Даже как-то облагораживает их… Впрочем, я опять о нашем дядюшке. Твои разведчики еще не успели тебе донести, что с его подачи Англия и Франция заключают союз, наподобие того, что был у Виктории и Наполеона Третьего? Нет? Если же не успели или скрыли, можешь наказать виновных. Так как это истинная правда. Как ты думаешь, против кого они собрались дружить? Не буду скрывать. Что в конечном итоге вижу их мишенью свою империю, но в первую очередь они займутся тобой и твоей страной. Чтобы привести ее в состояние ничтожества, а потом сделать вассалом этого англо-французского союза. При этом они считают, что ты и твои приближенные насколько глупы, что неспособными это заметить и понять…

Михаил в ответ на это словоизвержение только молча покачал головой. Он не хуже своего собеседника понимал, что франко-русский союз, сжавший Германию с двух сторон, может считаться вполне реальной угрозой существованию молодой, динамично развивающейся империи. Но при этом никак не мог забыть ни действий канцлера Бисмарка на Берлинском конгрессе, ни таможенной войны и попыток германцев задушить молодую российскую промышленность. Каждый из государей и каждая из стран всегда дейтсвует только в свою пользу, не раз говорила ему Сима. И молодой император был согласен со своей умной женой.

— Есть и такие сведения. И кое-в чем ты прав… — наконец ответил царь вслух. — Но я слышал также, что многие у тебя в стране, Вилли, тоже считают большинство славян и русских, в частности, дураками. Вижу, и ты туда же, — Михаил с видимым удовольствием смотрел на краснеющего кайзера. На губах царя играла легкая саркастическая усмешка. — Только не говори мне, что у тебя нет сторонников такого же сближения с Англией. Или что кое-кто не утверждал, что в случае такого союза в Европе никто не посмеет шевельнуть и пальцем без согласия двух держав.

Вильгельм, застыв на мгновение от неожиданного отпора, сидел в кресле с вытаращенными глазами и смешно дрожащими встопорщенными кончиками усов. Наконец он нашелся, что сказать в ответ:

— Ох, Майкл! Мой дорогой кузен, не говори же ерунды! Разные трепачи и придурки, эти… В общем, дурачья у меня своего хватает. Готового поверить в честные намерения коварного Альбиона, — и кайзер задорно расхохотался, осклабившись. — Но они не играют никакой роли при моем дворе, поверь мне. В отличие от твоих франкофилов, вроде некоторых твоих родственников или того же министра финансов…

Оба собеседника прекрасно поняли и непроизнесенные намеки. Те же слова о союзе с Англией, произнесенные кайзером на одном обеде, оказывается, стали известны русскому императору. Как и немецкому императору явно были хорошо известны настроения и высказывания великих князей и части высшего общества, включая министров и членов Государственного Совета.

— И вообще, Майкл, перестань! Какие между нами обиды? В конце концов, тебе не кажется, что мы сегодня уже проговорили достаточно много времени о всяких серьезных вещах? Нет? Тогда давай поговорим о них еще немного, а потом отдадим должное обеду. Учти, сегодня я сменил повара. Он обещал, что нам с тобой суждено насладиться настоящей феерией вкусов. Так что готовься… Ну что, продолжим разговор или я прикажу накрывать на стол?

— Конечно продолжим, Вилли. Я ни на что не обижаюсь и надеюсь, ты тоже не обиделся на несколько излишнюю резкость в моих суждениях. Извини, но мне иногда трудно бывает сдержаться… Сам понимаешь, дядя, молодость, еще непривычные для меня государственные дела и заботы…

— Понимаю тебя, Майкл. Сам был такой в молодости, особенно в дни службы. Армейские привычки, они такие въедливые, — теперь кайзер уже откровенно ржал. — Как вспомню наше веселье в офицерском собрании первого гвардейского полка… Наверное, у тебя такие воспоминания о своей службе… Впрочем вернемся-ка мы к нашим баранам, точнее к намерениям британского льва и галльского петуха. Значит ты тоже знаешь о их складывающемся союзе? А о том, что англичане дают японцам кредит, на который эти узкоглазые макаки собираются возрождать армию и флот, ты тоже слышал? — дождавшись короткого «да» от царя, кайзер продолжил. — Вот и я слышал, но пока никаких подтверждений не имею. Зато я хорошо помню вашу русскую пословицу: «Если есть дым, значит где-то что-то горит»[91]. Поэтому уверен, что просто так такие слухи не появляются. В таком случае мне хотелось бы иметь страховку от неожиданностей. Твой предшественник сумел договориться с моими союзниками австрийцами о балканских делах. Теперь я предлагаю договориться нам с тобой о европейских, чтобы спокойно заняться решением азиатских вопросов. Почитай, — кайзер взял со столика тонкую папочку и передал ее царю. Пока Михаил читал, Вильгельм встал и достав откуда-то из секретера бутылку коньяка собственноручно разлил напиток в две маленькие серебряные стопки.

— Интересно, — быстро пробежав глазами текст, высказал свое отношение к прочитанному Михаил. — Предлагаю первым делом разобраться с твоим предложением, — бросив взгляд на наполненные стопки, заметил царь.

— Но… — кайзер выглядел буквально раздавленным разрушением столь давно лелеемой им мечты. — Но мы же вполне поняли друг друга. Или я в чем-то ошибся?

— Нет, ты не ошибся. Но в этом проекте есть несколько моментов, которые принесут нам больше проблем, чем пользы. Итак, ты предлагаешь договор со взаимными обязательствами сторон о взаимопомощи в Европе в случае нападения на одну из них какой-либо европейской державы, не заключения сепаратного мира с одним из общих противников. Отлично, особенно учитывая, что после вступления в силу договора я могу ознакомить Францию с этим договором и даже побудить ее присоединиться. Вот только почему ты считаешь, что французы на это согласятся? Если у них уже есть, как ты считаешь, договор с Англией. И какая выгода для меня в том, что я фактически разорву отношения с Францией? Извини меня, дядюшка, но я, как вижу, фактически остаюсь один посередине между тобой и твоими союзниками австрийцами и итальянцами с одной стороны, и франко-английским союзом с другой. Причем этот договор мне ничего не гарантирует… Ибо потом у тебя сменится канцлер и поведет себя как Бисмарк на Берлинском конгрессе… или турки спровоцируют меня на очередную войну. И ты, мой дорогой дядюшка, вынужден будешь выбирать между мной и твоим другом султаном? Полагаю, что и англичане найдут способ напасть на мою страну в Азии и тем самым устранить casus foederis[92]. Да и неопределенность срока действия… Нет, Вилли, в таком виде я этот договор подписать не могу.

— Но что тогда ты предлагаешь взамен? — хваленное красноречие Вильгельма тоже дало сбой и теперь он говорил почти как спартанец.

— Все очень просто, — улыбнулся Михаил. В чем, а в умении быстро принимать решение великому князю, до мозга костей военному. Отказать было нельзя. Не зря в другом, несостоявшемся сейчас варианте истории он оказался неплохим командиром кавалерийской Дикой дивизии. — Во-первых, устанавливаем срок действия в семь, или лучше, в пятнадцать лет. Во-вторых, прописываем в документе, что договор действует не только в Европе, а по всему миру. В третьих, включаем в него обязательства о взаимном ненападении. И в четвертых, изменяем положение четвертой статьи в том смысле, что я имею право ознакомить с этим договором французов до его полной ратификации нашими правительствами.

— Ты полагаешь, что французы смогут удержаться и не познакомят с ним англичан? — удивился кайзер. — Или после ознакомления они вдруг захотят присоединится? Особенно с учетом того, что ты сказал ранее…

— Вилли, я просто знаю, сколько у тебя в стране английских доброжелателей. И полагаю, что британцы уже знают об этом договоре все, что им нужно. Ты же знакомил с ним кого-то, кроме Тирпица?

— Конечно, Майкл. Канцлера, — согласился кайзер.

— Готов поспорить на медную копейку против золотой рейхсмарки, что из кабинета канцлера копия документа прямиком отправилась в Лондон. Не уверен, признаю, что англичане познакомят с ним французов. Но что постараются использовать это знание в своих интересах. Например, развязав войну против меня в Азии. Или организовав покушение на мою особу…

— Но в Азии британцы не смогут действовать в одиночку. А японцы еще не готовы… Покушение… Ты поэтому предложил такую встречу, под охраной броненосный кораблей? — сообразил Вильгельм.

— Ты полагаешь их сложно будет натравить на нас? На меня в первую очередь. А на тебя — потом. Есть у меня также некоторые сомнения, что североамериканцы в этом случае остануться в стороне. Они конкурируют с нами в Китае и очень недовольны нашими делами в Манджурии, — заокнчил Михаил.

— Тогда… — быстро оправившись от потрясения вновь оживился Вильгельм, — предлагаю переписать договор в твоих формулировках. Признаю, не ожидал от тебя такого владения политическими вопросами и умения их столь отлично разрешать. После обеда и займемся. А после этого предлагаю визитировать по очереди на твой броненосец и на один из моих. С проведением артиллерийских учений. Вот и сравним наглядно, какой из них лучше. А заодно и посмотрим, нужны ли два тяжелых калибра на броненосце. Согласен?

— Договорились. А текстом предлагаю заняться с твоей стороны Тирпицу. Или кого-нибудь другого назначишь, кому можно всецело доверять? А с моей будет начальник личной тайной канцелярии граф Игнатьев.

— Пожалуй, соглашусь, что Тирпиц будет наилучшей кандидатурой. А Игнатьев, — кайзер или сделал вид или действительно не мог вспомнить, о ком говорит царь, — родственник того самого Николая Игнатьева. Подписавшего Сан-Стефанский мирный договор?

— Родной брат, — улыбнулся Михаил.

— О, тогда я спокоен. Такой человек не упустит не буквы и не впишет ничего личного, — пошутил в ответ Вильгельм.

Обед прошел оживленно и весело. Оба императора общались дружески и шутили напропалую. Вслед за ними развеселились и гости с той и другой стороны. Только нервно поглаживающий свою роскошную бороду Тирпиц, спутник Михаила граф Алексей Игнатьев и командир яхты капитан 1-го ранга Фридрих Ингеноль выглядели озабоченными неизвестными делами. Впрочем командира яхты понять было легко — не каждый день на борту во время плавания не в самых спокойных водах присутствует столько именитых гостей.

После парадного обеда двое гостей яхты, император и граф Игнатьев, вместе с кайзером и адмиралом Тирпицем заперлись в салоне. В который, как заметили некоторые из пассажиров яхты, по распоряжению кайзера доставили пишущую машинку.

Еще через час все четверо вышли из салона с видом людей, только что сумевших получить неожиданный большой денежный приз. Особенно сиял кайзер.

Еще через несколько дней лондонская газета «Таймс» опубликовала сенсационную новость о заключении союзного договора между Германией и Россией. И приводила текст этого договора, состоящего всего из четырех статей, главной из которых комментаторы считали статью первую: «Их величества императоры всероссийский и германский, в целях обеспечения мира в Европ и мире, установили нижеследующие статьи оборонительного союза: Статья I. В случае, если одна из двух империй подвергнется нападению со стороны одной из европейских держав, союзница ее придет ей на помощь в Европе всеми своими сухопутными и морскими силами». При этом в статье прямо утверждалось, что данный договор не столько оборонительный, сколько наступательный. Так как якобы развязывает руки Германии в отношении нападения на Францию, а России позволяет свободно действовать в Азии и Китае. Где, как должно быть известно всем читателям, русские имеют обширные завоевательные планы в Китае и Персии. К тому же, несмотря на заключенные ранее соглашения с Британией, русские, как стало известно «из авторитетных источников», продолжают угрожать британскому присутствию в Индии, которую русские хотят вернуть в «варварское доанглийское прошлое».

Публикация вызвала несколько скандальных отставок в министерствах иностранных дел Германии и России, «личную и настоятельную просьбу» императора Михаила II к великому князю Владимиру, после которой он уехал в Ниццу. И, самое серьезное — падение очередного французского кабинета.

Какие еще последуют отголоски встречи двух императоров у острова в Балтийском море, пока не мог предсказать никто. Только один из депутатов французского парламента, не чуждый литературных упражнений, заметил в своем выступлении: «Войны никто не хочет, но война стала неизбежной…»

Геополитические заклепки

Никто не хотел войны. Война была неизбежна.

Барбара Такман «Августовские пушки», Книга о Первой мировой войне
Всему свой час, и время всякому делу под небесами:…

Время любить и время ненавидеть,

Время войне и время миру.

(Интерлюдия для заклепочников)
Каждый раз, когда читаю или слышу «Никто не хотел войны. Война была неизбежна», мне хочется смеяться до упаду. Эта знаменитая фраза Барбары Такман действительно красива, афористична и популярна. Но абсолютно лжива. Когда войну «никто не хочет», она и не начинается. Если же государства хотят решить свои проблемы силовым путем, помешать им может только одно — осознание, что война принесет лишь взаимное уничтожение и ли разорение. Как это случилось в нашей реальности в 1962 году. Но даже для такого осознания требуется наличие опыта, которого у мира начала 20 века не было. Опыт успешных войн, с помощью которых решались многие государственные проблемы — был. А опыт всеобщей войны и наступившего в результате ее всеобщего разорения, имевшийся в Европе после Тридцатилетней войны к этому времени был забыт. Опирались скорее на опыт наполеоновских войн. Которые конечно нанесли некоторый ущерб, но зато способствовали последующему ускорению развития европейских стран. После же Крымской войны в Европе вообще наступила эпоха коротких молниеносных и колониальных войн. Между тем назрела необходимость нового передела мира, прежде всего — экономического передела. И естественно, желающих такого передела и такой войны (по разным причинам) было множество. Еще добавлю, что из всех тогдашних европейских правителей только Николай 2 и Эдуард 7 пытались остановить сползание к войне. Николай — скорее по моральным, чем по политическим или экономическим причинам. Эдуард же… по-моему он просто осознавал насколько Англия не готова к большой войне, особенно учитывая опыт не слишком удачной англо-бурской войны. Действительно, чтобы захватить 2 маленьких государства на юге Африки, не имеющих военной промышленности и регулярной армии, пришлось воевать почти три года и сосредоточить армию численностью почти равную белому населению этих республик. Отчего сразу возникал вопрос — а какие усилия потребуются, чтобы разгромить европейскую державу с регулярной армией, флотом и развитой военной промышленностью.

Но к 1914 году вместо Эдуарда был Георг, а Николай 2 не имел сил сопротивляться военной партии при дворе и в правительстве. И именно к лету 1914 года объективные и субъективные причины сложились так, что начало войны стало неизбежным.

Германия считала, что наступил самый благоприятный момент, когда ее армия сильнее армий Франции и России. При этом Россия с каждым годом усиливается, восстанавливая армию и флот после поражения в русско-японской. И скоро немецкое превосходство будет утеряно. А соотношение сил флотов — некритично, потому что Англия в войну не вступит или будет воевать осторожно, боясь потерять превосходство на море. И вообще исход войны решиться на суше.

Австро-Венгрия планировала разбить Сербию и наконец-то добиться господства на Балканах, заодно раздавив сепаратизм славянских подданных империи.

Франция… как ни удивительно, французы тоже могли считать, что они готовы. Приняв в 1913 г закон о трехлетней службе, они усилили армию как раз к началу войны. (Какое удивительное совпадение, не находите?)

Российские генералы также считали, что закончив реорганизацию армии, они к войне готовы. А что не успели перевооружить артиллерию — не беда, хватит уже имеющейся.

Англии же с каждым годом становилось все труднее выдерживать гонку морских вооружений. А в 14 году у нее оставалась еще превосходство над немецким флотом. Которое позднее могло быть потеряно. К тому же одновременно англичане теряли свое превосходство на морях, т. к. флоты усиленно строили и Россия и Франция, и даже США…

Вот и вцепились все в первый же попавшийся предлог.

В реалиях же, сложившихся в описываемом мире императора Михаила 2, как раз начало самой мировой или даже просто общеевропейской войны маловероятно. Потому что никто еще не готов к решающей схватке и желающих повоевать еще не столь много…

Россия договорилась (как и в нашей реальности) с австрийцами о разделе сфер влияния на Балканах и имеет оборонительные союзы сразу и с французами и с немцами. Что сразу делает проблематичным ее участие в войне, начатой любой из этих держав. А без нее никто воевать не желает.

Англия заключила союзы с Японией и Францией. Но пока соперничает с Россией в Азии и на Дальнем Востоке. В нашей реальности это соперничество прекратилось после поражения России в русско-японской войне. Здесь же японцы пока слабы и вряд ли смогут представлять опасность для русских ранее, чем году к 1907, или даже к 1909. К тому же англичане лелеют надежды оторвать от союза с Германией Италию и Россию, а если удастся — и Австро-Венгрию.

Франция не хочет терять союза ни с Англией, ни с Россией. Поскольку одна Англия спасти ее от вторжения германской и итальянской сухопутных армий не сможет. Но и отказаться от реванша за разгром в франко-прусской войне французы не готовы. И потому упорно действуют для создания, как и в нашей реальности, тройственного союза держав — Антанты из России, Франции и Англии. Только такой союз сможет иметь перевес на германо-австро-итальянским союзом и на суше и на море (особенно учитывая то, что разгрома русской армии от азиатов-японцев, как в реальности, не было и она считается весьма боеспособной).

США или, как тогда говорили, САСШ? А кого интересует мнение и желания сидящей где-то на задворках мира страны. Развитой и даже признаваемой державой, но фактически котирующейся в Европе даже ниже Турции. Разве что в плане возможного союза этих дальних родственников англичан с Британией. И то, только в самой Америке или на Тихом океане…

Первая часть Мерлезонского балета[93]

Я постиг, что Путь Самурая — это смерть…

Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем.

«Хагакуре (Сокрытое в листве)»
Если бы люди вели себя так, как ведут себя нации, все сидели бы в каталажке.

Теннесси Уильямс
Серо-синие волны Тихого океана покорно расступались перед форштевнями самых грозных в этих водах кораблей и словно пытались поскорее убежать подальше от их пути. Броненосцы Постоянной эскадры вышли на учения из своей базы под командованием недавно назначенного руководить усиленной подготовкой флота вице-адмирала Того. Надо заметить, что Того, переведенный из военно-морской академии на должность начальника Постоянной эскадры вместо безынициативного адмирала Нисибы, сразу потребовал включения в нее всех всех броненосных крейсеров. А заодно добился увеличения расходов на боевую подготовку. До этого Постоянная эскадра совершала походы исключительно между японскими портами, иногда посещая порты Китая, Кореи и России. Но состояла она исключительно из нескольких авизо, двух новых бронепалубных, «Идзуми» и «Иосино», а также одного броненосного крейсера из двух, «Якумо» и «Адзума», имеющихся в строю. Теперь корабли не просто переходили с места на место по морю. Последнее время короткие стоянки в портах и на рейдах чередовались с эскадренным маневрированием, артиллерийскими стрельбами и межбазовыми переходами. Много внимания уделялось ночным минным атакам, которые производились отрядами миноносцев и их отражению. А совсем недавно японцы получили в счет английских кредитов целых четыре эскадренных броненосца типа «Канопус». Перегнанные англичанами на японскую военно-морскую базу в Йокосука, они несколько месяцев осваивались командами. А сегодня, наконец, вышли в совместный поход.

Идущие впереди строем фронта авизо «Чихайя», «Тацута» и «Мияко» следили за тем, чтобы ни одно гражданское судно не смогло приблизиться к основному отряду. Но и наблюдатели на самих броненосцах не дремали, внимательно рассматривая однообразную гладь воды, раскинувшуюся от горизонта до горизонта. Японские адмиралы хотели сохранить подготовку эскадры к боя в тайне от всех, кроме своих союзников. Для сохранения тайны в нескольких газетах даже опубликовали статьи о трудностях освоения новой техники матросами японского флота, появившиеся потом в иностранной прессе.

Хэйхатиро Того, стоявший на мостике флагманского броненосца с невозмутимым видом опустил бинокль. Кильватерная линия, надо признать, пока выдерживалась не слишком точно. Корабли плохо выдерживали дистанцию, а временами уклонялись от курса и вынуждены были совершать коордонат, чтобы вернуться в строй. Но все равно, отряд выглядел внушительно и грозно. «Фудзи», «Ясима» «Сикисима» и «Хацусе»… четыре бронированных гиганта. Не самые современные, но вполне удачные английские корабли, с максимальным ходом в восемнадцать узлов, вооруженные четырьмя двенадцатидюймовками, четырнадцатью скорострельными шестидюймовками, две из которых установили уже в Японии, и десятком противоминных трехдюймовок. Единственная претензия, которую мог предъявить Того этим кораблям, это ослабленная броневая защита. Главный пояс по ватерлинии имел толщину всего в шесть дюймов, меньше чем у русских броненосцев на целых три дюйма. И еще неизвестно, удастся ли компенсировать слабую защищенность за счет превосходства в скорости, теоретически весьма незначительного — восемнадцать узлов против семнадцати у русских… Разумеется, он предпочел бы иметь под рукой более мощный флот. Например, получить у тех же англичан самые последние их броненосцы типа «Лорд Нельсон». Но он также понимал и то, что новых кораблей англичане не отдадут. Они и не такие уж новые скоростные «Дунканы» согласились передать только в следующем году и всего три. Заказать же постройку броненосцев самим — просто нетденег.

Но самураю не пристало жаловаться на остроту своего меча. Воевать придется с тем, что есть и воевать, судя по всему совсем скоро. Не зря сам Ито[94] лично потребовал от Того ускорить насколько возможно подготовку флота, обещая любое содействие и любое финансирование.

Хэйхатиро не зря считался одним из лучших японских адмиралов, он умел видеть множество факторов, влияющих на флотские планы. Причем не только военно-морских, но и политических и даже экономических. Роскэ[95] уже заканчивают постройку своего железнодорожного пути. И закончив его, смогут посылать в Китай войска сотнями тысяч. Конечно, армия роскэ — это забота японской армии. Но обеспечивать возможность высадки армии на материке придется флоту. И чем раньше будет решено ее десантировать, тем меньше времени останется на подготовку экипажей. А еще подготовка к войне и сама война стоит больших денег. У Японии, признавал Того, ни таких денег, ни таких возможностей и не имелось и не имеется. Поэтому воевать надо будет на заграничные займы и заграничным же оружием. Эти долги Японии никто не простит. И найти ресурсы на следующий виток гонки вооружений без громкой победы и доступа в Маньчжурию, островная империя уже не сможет. Таким образом, получается, что войну необходимо начинать и начинать как можно скорее. И это он видел, кажется, лучше многих министров и даже гэнро[96]. Видел и молчал, скованный цепями субординации и почтительности к старшим. Молчал и старался выполнять свои обязанности самым лучшим образом, со всем присущим японцам, как нации, перфекционизмом…

Между тем авизо отогнали с курса отряда неведомо откуда появившийся вдали от основных торговых трасс идущий под американским флагом пароход. А потом сообщили о замеченных впереди дымах.

— Полагаю, это идет Камимура, — отметил Того и добавил, обращаясь к командиру корабля, тайса[97] Нидзима Итиро и стоящим около него сигнальщикам. — Приготовиться к бою!

Под звуки колоколов громкого боя и свист боцманских дудок экипажи занимали посты по боевому расписанию. И хотя бой предстоял учебный, некоторые волновались, словно в ожидании, что сейчас начнется настоящее сражение.

Корабли торопливо сближались друг с другом. Камимура, имея четыре быстроходных броненосных крейсера явно собирался сделать идущим десятиузловым ходом броненосцам Того «кроссинг Т». В ответ Того приказал начать разворот влево, прибавив ход до двенадцати узлов. Но упрямый Камимура тоже прибавил ход и тут же, несмотря на дистанцию, превышающую привычные пятнадцать кабельтов, «открыл огонь»…

Оба отряда «вальсировали» в заданном районе несколько часов. В результате Камимура все же смог охватить своим строем голову кильватерной колонны броненосцев и «обстреливать» ее в течение примерно четверти часа. А потом Того все же ускользнул, приказав своим кораблям развернуться «все вдруг» на новый курс. Обе колонны кораблей азартно палили холостыми друг в друга, изображая ведение огня. После того, как отряд Того ускользнул из охватывающих «объятий» Камимуры, на флагманском корабле подняли сообщение сигнальными флагами «Вторая часть учений». Естественно, продублировав это сообщение по беспроволочному телеграфу. На этом этапе и броненосцы старались перехватить крейсера, развив большую скорость, чем ранее. А крейсера ускользали, используя свое преимущество в скоростных характеристиках.

Этот этап закончили быстрее, потому, что уже начинало темнеть и в район учений вышли несколько групп больших миноносцев. В наступившей темноте отрабатывали атаки миноносцев на колонну броненосных кораблей и ее отражение. Учебный бой закончился быстро, из-за неожиданного происшествия. Два миноносца, «Сиратака» и «Фукурю» столкнулись во время выполнения атаки. А потом потерявший ход «Сиратака» попал прямо под таран крейсера «Якумо», слегка отклонившегося от курса, которым следовала остальная колонна. Столкновение на крейсере почувствовали, легли в дрейф и даже подобрали троих чудом спасшихся матросов. Учения прервали. Большие корабли вышли из района учебной минной атаки не меняя курса. Посланные на поиски миноносцы к утру нашли дрейфующий из-за поврежденной во время столкновения машины миноносец «Фукурю» в трех милях от района учений. И даже успели отбуксировать его в Йокосуку до начала шторма…

Одновременно с флотом к будущей войне готовилась и армия. На английские кредиты в Германии у фирмы Крупп купили почти шесть сотен семидесятипятимиллиметровых пушек, полевых и горных. И начали строить пушечный завод взамен уничтоженного во время русского нападения. С пулеметами сделали еще проще, просто купив готовые «Максимы — Виккерсы» под английский патрон. А винтовки «Арисака» нового типа «38», кроме выпуска на собственном заводе, заказали еще и у американцев. Как патроны к ним. Сложнее оказалось с восстановлением кавалерии, из-за того, что подходящих лошадей пришлось закупать в САСШ и Австралии. Зато пехоту развернули сравнительно быстро. Немецкий корреспондент, посетивший Нагасаки, описал в газете впечатления о состоявшемся там в этот день параде местного пехотного полка: «…поразила безупречная чистота военной формы, высокая дисциплина, строевая выучка и решимость на лицах солдат…Внезапно раздались приветственные возгласы — это шла пулеметная рота. … Затем полевые кухни. … Завершал шествие интендантский обоз — все лошади в новой упряжи, все повозки, вся амуниция по высшему разряду. Великолепное зрелище…»

Все эти действия не прошли мимо внимания российской разведки, вот только в этот момент начался кризис в Марокко[98], грозящий перерасти в войну, и Санкт-Петербургу стало не до забот дальней окраины. Николай Николаевич посла несколько докладов в столицу, даже переговорил с императором по телеграфу лично. Но получил заверения, что приготовления японцев отслеживаются и в настоящее время не представляют опасности для наместничества, успокоился. Надо признать, что успокоился не сразу и не совсем. Сначала, тихо и незлобливо вспомнив несколько раз большой и малый Петровские загибы, он вызвал к себе командующего Тихоокеанским флотом адмирала Чухнина. Получив от последнего сведения, что флоту всего лишь требуется получить дополнительные ассигнования на боевую подготовку и ускорение прибытия отряда адмирала Небогатова, задержанного в связи с кризисом в Средиземноморье, попытался добиться этого. И лишь получив часть денег и ответ, что броненосец «Сисой Великий», броненосный крейсер «Баян» и крейсер «Аврора» пока необходимы на западе, притих. Выпив перед этим со своим адъютантом бутылку лучшего французского коньяка и бутылку шустовкой финь-шампани…


А ситуация вокруг Марокко складывалась напряженная. Французы, действовавшие до этого осторожно, обеспокоенные проникновением в независимый пока султанат немецких предпринимателей, перешли к открытому давлению на султана Мулай Абд аль-Азиза. Судя по тому, что англичане, итальянцы и испанцы молчали, с ними по этому вопросу французы договорились заранее. Поэтому, похоже, особых трудностей в установлении протектората над одной из последних независимых стран Африки они не ожидали. Но немцы, как выяснилось позднее, хотели помешать Франции получить контроль над Марокко, поскольку географическое положение этой страны делало ее стратегически очень важной. По этой причине канцлер Германии фон Бюлов призвал султана не соглашаться с притязаниями Франции и сохранять свою независимость. План канцлера, составленный, как считалось, под влиянием «серого кардинала германской дипломатии» барона фон Гольштейна, состоял в том, чтобы кайзер посетил марокканский город Танжер и вызвал кризис. Который канцлер планировал разрешить в свою пользу на международной конференции. Поэтому в Танжер неожиданно прибыл на лайнере «Король Альберт» в сопровождении канонерской лодки «Пантера» кайзер Вильгельм II. Он выступил с речью, в которой пообещал султану свою поддержку и предложил заключить оборонительный союз. Это была замечательно зажигательная речь, полная намеков на неких злодеев, «желающих поработить свободолюбивый марокканский народ», «германцев, как лучших друзей мусульман» и уверений, что «мы не хотим никаких территориальных приобретений. Только отрытых портов, железнодорожных концессий и свободы для ввоза товаров».

Речь произвела неоднозначное впечатление в разных странах. В России, Италии и Испании получила широкое распространение шутка, что выслушав эту речь султан «испытал внезапное и сильное облегчение», с намеком на облегчение в сортире. Во Франции речь подействовала словно неожиданный взрыв бомбы. Шовинисты тотчас потребовали извинений, серьезных действий и чуть ли не немедленного объявления войны. Даже более острожные круги настаивали на необходимости получить от германского правительства удовлетворительные разъяснения и гарантии невмешательства в двусторонние отношения. Воинственно настроенный министр иностранных дел Делькассе, удержавшийся на своем посту после падения предыдущего правительства, немедленно вызвал немецкого посла Гуго фон Рандолина и вручил ему ноту с протестами по поводу «недружественных действий и речей» и требованием объяснений по этому поводу. Ходили слухи, что на заседании правительства он требовал немедленного предъявления ультиматума немцам, с требованиями не вмешиваться в действия Франции и угрозой начала войны в противном случае. Но судя по тому, что никакого ультиматума официально не появилось его не поддержали ни министры, ни премьер Рувье. Однако обмен нотами между Германией и Францией продолжался, становясь все более угрожающим. К «войне нот» присоединялись и некоторые другие страны. Ситуация постепенно накалилась до такой степени, что многие уже ожидали скорого начала войны. Англичане привели в готовность флоты Канала и Средиземноморский. В Австрии начали расконсервацию стоящих в резерве броненосцев. В Германии и Франции отменили отпуска офицерам и начали предмобилизационные мероприятия на железных дорогах. А затем начали частичную мобилизацию в приграничных корпусах. И только Россия хранила внешнее спокойствие. Оставив при этом Средиземноморскую эскадру в усиленном отрядом адмирала Небогатова составе. Предназначавшиеся для Тихоокеанского флота линкор «Сисой Великий» и броненосный крейсер «Баян», а также пятерка больших контрминоносцев, стояли на рейде Крита вместе с североморскими линкорами «Ослябя» и «Пересвет» и крейсерами «Аврора», «Паллада» и «Артемида» и тройкой балтийских контрминоносцев. К тому же были объявлены большие флотские учения на Балтийском море. И все… Позднее выяснилось, что активное, хотя и не афишируемое участие в «дипломатическом сражении» принял лично Михаил II. Его конфиденциальные послания к Вильгельму II, президенту Лубе и премьер-министру Рувье, королям Эдуарду VII, Виктору Эммануилу III и Альфонсо XIII помогли утихомирить разбушевавшиеся страсти и договориться о созыве конференции по разрешению кризиса. В результате европейские дипломаты начали подготовку к встрече на уровне специальных посланников. Поначалу местом проведения конференции считались Танжер или Мадрид, но, наконец, местом проведения конференции стал Альхесирас на юге Испании, в нескольких километрах от Марокко. Конференция началась в январе следующего, 1907 года. С первых же заседаний стало ясно, что представителей Германии Радовица и Татенбаха поддерживают только представители Австро-Венгрии. Русский уполномоченный Кассини вел себя пассивно и не пытался даже оспаривать ни одного предложения любой из сторон. Так же вел себя шведский дипломат. Американский посланник Генри Уайт на первом же заседании сделал заявление от имени правительства:

— Правительство США… присоединяясь к постановлениям и декларациям конференции… и соглашаясь на применение их в отношении американских граждан и интересов в Марокко, не принимает на себя никаких обязательств и никакой ответственности за меры, которые могут потребоваться для проведения в жизнь упомянутых постановлений и деклараций.

И в дальнейшем американец оживленно участвовал лишь в обсуждении вопросов, связанных со свободой торговли и разнообразными концессиями. Представители же Великобритании, Бельгии, Италии, Испании, Голландии, Португалии как правило дружно поддерживали французов, возглавляемых лично бывшим премьер-министром Рувье. Но даже несмотря на то, что германские дипломаты действовали практически в одиночку, быстро сломить их сопротивление не удалось. Тем более, что и представители султана не очень торопились идти навстречу французским требованиям, понимая, что в результате могут попасть под власть Франции. Ее не прервали даже после сообщения о начале новой русско-японской войны, поступившем в начале марта. Поэтому заседали дипломаты вплоть до апреля. Без поддержки остальных участников конференции, за исключением австро-венгров, немцы были вынуждены принять соглашение. В итоге конференция все же закончилась принятием документа, сохраняющим независимость Марокко.

Но заключенный в Альхесирасе документ, в конечном итоге, не удовлетворял никого. Марокканцы считали, что он слишком ущемляет их права. Французы остались недовольны срывом планов по установлению протектората. Больше всех проиграли в итоге немцы, оказавшиеся в дипломатической изоляции и вновь поссорившиеся с русскими. Среди немногих положительных моментов, достигнутых Германией, оказалось только право свободно торговать в этом районе. Разъяренный кайзер возложил всю ответственность за этот дипломатический провал на барона Гольштейна и отправил его в отставку.

А затем Вильгельму пришлось лично отправиться в Санкт-Петербург, чтобы попытаться восстановить доверительные отношения с царем. Михаил II остался очень недоволен тем, как кайзер и его политики использовали заключение оборонительного союза для шантажа французов по незначительному колониальному вопросу. И только начавшаяся вторая русско-японская война заставила его внешне примириться с кайзером и принять его извинения. Но в разговоре с Беатрис-Викторией он заметил:

— Никак не могу поверить, что монарх может быть столь легкомысленным и нисколько не сознавать этого. Как я теперь могу доверять своему дядюшке и его словам?

Вторая часть Мерлезонского балета[99]

Есть ли у вас план, мистер Фикс? Есть ли у меня план? У меня три мешка отличного афганского плана[100]!

Пародия на реплики персонажа мультсериала «80 дней вокруг света»
Война — продолжение политики…

От того, как политическое и военное руководство понимает войну, как определяет ее сущность… зависит военная политика государства… В конечном счете, от этого зависит будущее государства и народа.

Юсупов А.К.
Остров Гуам, иногда именуемый русскими поселенцами Буяном, самый большой из Ладронских островов, недавно переименованных новыми хозяевами, германцами, в Марианские, на самом деле был всего лишь небольшим кусочком земли среди бескрайнего океана. Но очень важным стратегически куском, доставшимся русским. Которые теперь ни за какие деньги не соглашались продать его немцам, купившим остальные острова у испанцев. Но если среди российских обывателей Харбин и тем более Владивосток считались краем света, то уж остров Гуам в их глазах точно располагался за этим краем, в неведомых сказочных местах. Действительно нечто вроде сказочного острова Буяна…

Но на острове, в порту Дальнем, расположенном в глубине бухты Апра, базировался флот. А на полуострове Ороте построена крепость и на островке Кабрас, он же «Кобра — форт». В самом недавно построенном на берегу бухты городе проживают несколько сотен рабочих, солдат и матросов. А в центре города горделиво высится небольшое, но изящное здание резиденции генерал-губернатора. Рядом с ним — превосходящее его размерами Морское Собрание, как истинный центр жизни города. Ведь теперь в России появился второй после Кронштадта город, вся жизнь которого определялась потребностями и расписанием жизни флота. Конечно, Дальний по размерам уступает базе Балтийского флота, но ведь и построен он недавно. Так что по мнению переселенцев в эти дальние и жаркие края, у него все еще впереди.

На рейде города сейчас стояла вся крейсерская эскадра флота Тихого океана — броненосные крейсера «Рюрик», «Россия», «Громобой», «Аскольд» и бронепалубные крейсера «Варяг» и «Викинг». Покрашенные в мирный празднично-белый цвет корпуса кораблей выделялись даже на фоне ярких красок берега и играющих отблесками тропического солнца волн. Корабли переговаривались между собой короткими взблесками прожекторов и флажными сигналами. А на палубе изнывали от жары матросы и офицеры. Впрочем, маялись они не только из-за духоты. Пришедший вчера из Гонконга пароход Добровольного Флота «Москва» привез, по слухам, очень неприятные известия, о которых пока точно никому ничего не было известно. Но слухи множились, и скоро уже точно было известно, что началась или вот-вот начнется война в Европе или прямо здесь, на Тихом океане. Кто-то говорил, что германцы, так и не договорившись с французами о разделе марокканских пустынь, объявили франкам войну. Другие утверждали, что это ложь, а на самом деле англичане и американцы, недовольные итогами раздела испанских колоний, собрались воевать против России и Германии. А третьи заявляли, что все остальные не правы и что, на самом деле как всегда «англичанка гадит», а вооруженные и науськанные ею японцы объявили России войну. Слухи росли и ширились и скоро многим стало казаться, что еще немного и сейчас объявят боевую тревогу, и корабли выйдут с рейда на морской простор, где их ждут в боевой кильватерной колонне то ли британские «Маджестики» с «Дрейками», то ли японские «Якумо», «Адзума», «Асама» и «Токива».

А совещание командиров кораблей и крепостей, созванных в резиденцию генерал-губернатора Алексеева сразу после прибытия «Москвы», почему-то никак не заканчивалось. Отчего волновались все, от старшего офицера до последнего матроса второго года службы, еще не до конца освоившегося на корабле после учебы в береговом экипаже. Наверное поэтому многие восприняли донесшуюся с моря канонаду с облегчением. Настоящую канонаду, не гром от внезапно ниоткуда возникшей грозы, это опытное ухо людей, много и часто стрелявших из своих орудий, могло различить сразу. К канонаде присоединился и форт «Кобра», выпалив пару раз из своих тяжелых девятидюймовок. Сразу после выстрелов береговых орудий канонада прервалась и на входе в гавань появился ясно видимый столб дыма. Причем не такой, как из труб корабля, а похожий на дым обычного пожара. Словно по морю плыла, например, горящая изба. Через несколько минут всем наблюдателям стало ясно, что на рейд возвращается один из двух дежурных миноносцев, «Номер Двести Четвертый». Второй, «Номер Двести Третий» так и не появился. С плетущегося узлах на семи «Двести Четвертого», на котором продолжало гореть непонятно что, чудом уцелевшим прожектором сигналили на всю гавань о появлении вблизи берегов японских миноносцев, которые напали на русский дозор. Сообщение вызвало на палубах кораблей настоящий переполох. Крики и команды офицеров, свистки боцманов, топот бегущих по своим заведованиям людей слились в громкую, но относительно короткую какофонию. Экипажи Крейсерской эскадры оказались на высоте, изготовившись к бою и походу не более чем за четверть часа. При этом на местных канонерских лодках даже не успели сыграть тревогу. Впрочем, достижение экипажей крейсеров тоже оказалось ненужным. Крепость и форт сообщали о появлении вражеских кораблей, причем не только миноносцев, но и крейсеров. А корабли стояли на рейде. Понятно, что большинству крейсеров надо было разогреть котлы и поднять давление в них. Но даже назначенные на сегодня дежурными «Рюрик» и «Варяг», стоящие под всеми парами, не трогались с места. Действительно, командиры на совещании, никаких приказов или дополнительных инструкций на этот счет нет и что делать, решать необходимо старшим офицерам кораблей самостоятельно. А кому хочется потом получать незаслуженный разнос за самоуправство? Проще подождать командиров, а пока поднять пары и подать снаряды к орудиям. Так думало большинство из старших офицеров кораблей, но не капитан второго ранга Хлодовский. Николай Николаевич, высокий и худощавый, с украшенным пушкинсими бакенбардами лицом потомственного интеллигента, служил честно и инициативно, без подлизывания к начальникам. Кроме того он имел собственные взгляды на тактику эскадренного боя, сам являлся автором новой тактики и пытался защитить ее перед военно-морскими теоретиками. Все эти обстоятельства тормозили его карьеру, но не сломили и не заставили бросить флот. В то время. Когда миноносец появился на рейде, Хлодовский как раз поднялся на мостик. И как только стало ясно, что второй миноносец остался один против нескольких противников, Николай Николаевич приказал вахтенному офицеру, мичману Ханыкову:

— Передать на «Варяг»: «Принимаю командование на себя, капитан 2 ранга Хлодовский. Следовать за мной. К бою приготовиться». Кораблю, малый вперед! Держать двенадцать узлов до выхода из гавани! Расчетам орудий к артиллерийскому бою изготовиться! Орудия зарядить, стеньговые флаги до половины!

Громада крейсера плавно тронулась с места. Вслед за ней с небольшой задержкой сдвинулся с места стоянки «Варяг».

— Ну что, Сергей Александрович, постреляем? — и весело, словно перед праздником, улыбаясь, обратился Николай к поднявшемуся на мостик старшему артиллерийскому офицеру, лейтенанту Бергу.

— Попробуем, Николай Николаевич, — столь же весело ответил Берг.

На мостике царило вполне понятное перед боем оживление.

Крейсера, набирая ход, вышли из бухты Апра. Одновременно с ними к острову на расстояние примерно десяти миль приблизилась колонна больших кораблей под японским флагом. Четверка контрминоносцев, до того подходившая ближе и спровоцировавшая огонь форта Кобра, на полном ходу убегала к этому отряду. А где-то на полпути между этими кораблями дрейфовал пароход под голландским флагом.

— Странно, — опустив бинокль, заметил стоящий рядом старший минный офицер лейтенант Зенилов, обращаясь к Хлодовскому. — Николай Николаевич, а вы заметили, что у японцев всего пять кораблей линии? Не пойму, они что — хотели такими силами нас атаковать?

— Полагаю, Николай Исхакович, — ответил Хлодовский, — нападать они собирались куда большими силами. Видите, за линией кораблей видны еще суда? Думаю, там не только транспорты и угольщики, но еще как минимум четверка миноносцев найдется. Похоже, хотели подойти ближе к ночи и войти на рейд восьмеркой минных кораблей.

— Наподобие катеров Макарова в Батуме[101], — тут же подхватил мысль Зенилов. — Могло получиться. На рейде мы стоим без сетей. Пара самодвижущихся мин попадет и сразу может эскадру ополовинить. Черт побери, нагло… Но и атакующие потеряли бы минимум половину…

— Азиаты-с, — ответил Николай и добавил. — Головным идет «Асама», а вот пятый что-то не опознаю…

— Британский, бронепалубный, типа «Хайфлаер», — уточнил Берг. — Разрешите отрывать огонь без приказа?

— Полагаюсь на вас, Сергей Александрович, — согласился Хлодовский. — Действуйте.

В Российском императорском флоте также, как и в большинстве флотов мира, артиллерийский огонь предполагалось открывать на дистанции не более пятнадцати кабельтов (ок. 3,3 км), а пристреливаться одиночными выстрелами орудий среднего калибра. И хотя уже было известно об опытах английского адмирала Фишера на Средиземноморской эскадре и русского артиллериста барона Гревеница во Владивостоке по стрельбам из крупнокалиберных орудий на дистанциях в пятьдесят кабельтов (ок. 11 км), адмиралы все еще придерживались прежних воззрений.

Однако Берг и Хлодовский идеи Гревеница разделяли и даже уговорили командира корабля, разрешившего провести в плавании тренировки по стрельбе на дальние дистанции и с предложенной все тем же неугомонным Гревеницем новой системой пристрелки полузалпами. Адмирал Иессен не возражал и на «Рюрике» новые методы стрельбы опробовали. Так что сейчас японцев ждал неприятный сюрприз.

Противники сближались и, до удирающих на полном ходу миноносцев было уже примерно сорок кабельтов, когда идущий головным русский крейсер внезапно выстрелил из одного орудия главного калибра. Удивительно точно, к удивлению японцев, высокий фонтан разрыва лег прямо по курсу головного миноносца. Впрочем, больше по миноносцам, разбежавшимся в стороны, словно стая воробьев от брошенного в них камня, русские не стреляли. Зато начали пристреливаться по колонне крейсеров. Вызвав, несмотря на хваленую самурайскую невозмутимость несколько удивленных и восхищенных возгласов на мостике флагманского крейсера «Асама». Два крейсера с истинно самурайским презрением к смерти атакующие вдвое сильнейшего противника. Такое японцы смогли оценить и даже восхититься и позавидовать. Все, кроме адмирала. Хинокодзе Камимура решал, что делать дальше. Внезапная атака, на которую был весь расчет, сорвалась. Два атакующих наглых русских крейсера — это только начало, на выходе из гавани уже вовсю дымят остальные. В отличие от русских, у которых база прямо под боком, ему еще предстоит обратный путь длиной почти в полторы тысячи миль. И если какой-нибудь из его кораблей получит сильное повреждение, а тем более если русские прорвутся к угольщикам, то ему останется только сделать сеппуку. Но и отступить перед слабым Камимуре не позволяла самурайская гордость.

Пока адмирал раздумывал, русские подошли к продолжавшей идти прежним курсом колонне кабельтов на тридцать и, развернувшись на параллельный курс открыли неожиданно точный огонь. Попаданий пока не было, но снаряды ложились опасно близко к бортам японских кораблей.

— Открыть огонь! Маневрировать по обстоятельствам! — приказал Камимура. И снова принялся искать решение неразрешимой задачи. Терпеть неожиданно точный огонь врага ему и его капитанам не хотелось, а поэтому его крейсера отчаянно маневрировали. Описывая коордонаты всякий раз, как снаряды противника начинали ложиться слишком близко и ведя ответный огонь. Стреляли японцы не точнее русских, но на их стороне была статистика. Все же дюжина орудий крупного калибра[102] и тридцать пять шестидюймовок против всего четырех девяти и четырнадцати шести дюймовых пушек у русских. Именно поэтому первых попаданий добились японцы. На «Рюрике» даже вспыхнул пожар, впрочем, быстро потушенный. А на «Варяге» восьмидюймовый снаряд попал в кормовую башню, полностью выведя ее из строя. Но к местуц боя уже спешили остальные крейсера и даже канонерки русских. Поэтому, японский адмирал приказал повернуть все вдруг, что его корабли и очень умело проделали.

— Вы только посмотрите, что они творят! — с веселой злостью воскликнул Хлодовский. — До чего слаженно маневрируют, сукины дети!

Казалось, бой уже закончился. Японцы, явно рассчитывая на превосходство в скорости, уходили к своим еле заметным на горизонте транспортам. Хлодовский, при всей своей храбрости, не стремился уходить далеко от острова всего с двумя кораблями, один из которых потерял часть совей артиллерии. Но приказал продолжать огонь, пока японцы не ушли далеко. Стреляли в основном по отставшему от остальных кораблей бронепалубному крейсеру. Который уже вовсю горел, но скорость не снижал и упрямо пытался догнать остальные японские корабли. Но тут на помощь русским пришел счастливый для них случай. Тяжелый девятидюмовый снаряд попал точно в корму, прямо между двумя кормовыми шестидюймовками, пробил палубу и броню и попав точно в снарядный погреб, взорвался. Сила взрыва была такова, что обе пушки оторвало от палубы и подбросило вверх, за борт. Крейсер лишился почти половины кормы и, начал быстро оседать назад. Хлынувшая внутрь корпуса вода быстро достигла котельных отделений, вызвав взрыв котлов, поставивший точку в разыгравшейся трагедии. На русских кораблях все еще с изумлением наблюдали результат своей стрельбы, когда поысльный принес на мостик радиограмму от адмирала Иессена. Приказавшего не рисковать и лечь в дрейф, приняв меры к спасению уцелевших моряков.

Как выяснилось, с потопленного японцами «Двести третьего» уцелели пятерка матросов и один кондуктор, подобранные американцами. И вообще, русским неимоверно повезло. Скрытно подбиравшийся к острову отряд японцев наткнулся на американский пароход «Звезда Техаса». Камимура планировал провести днем доразведку, в которую послал четверку контрминоносцев. Они же и пытались остановить заметившее японцев американское судно. В результате чего привлекли внимание русских дозорных миноносцев. Один из которых утопили, а второй успел выпустить торпеды и затем удрал, несмотря на все повреждения. Ну, а в результате японцам стало не до легшей в дрейф после обстрела «Звезды Техаса»…

На обратном пути адмирал Камимура почти не показывался на палубе, целые дни проводя в салоне за созерцанием карликового кедра и размышлениями о причинах постигшей его неудачи. Он сложил уже свой предсмертной дзисей[103] и надеялся только, что император разрешит искупить вину кровью. Он ему еще не было известно, что и атака Сейсина (Порт-Муравьев) и обстрел Урадзиосутоку (Владивосток) имели не больший успех, чем его операция.

Адмирал Нисиба привел в Уссурийский залив тройку недавно полученных от англичан быстроходных линкоров типа «Дункан» и тройку авизо. В отличие от Гуама, дозоры в море никто не отправлял и враги появились перед городом внезапно. Японцы открыли огонь по сопкам, стремясь вызвать ответный огонь, чтобы засечь координаты береговых батарей Владивостока. Но русские молчали. Частью потому, что снаряды и заряды к орудиям были спрятаны в запертых погребах, частью из-за отсутствия на позициях личного состава. Тогда Нисиба приказал обстреливать город. Но тут начали стрелять в ответ выходящие из гавани броненосцы «Иоанн Златоуст» и «Евстафий»[104], а также пара береговых батарей, и Нисиба решил отступить. В результтате обстрела было повреждено несколько домов и убито шесть мирных жителей. Ни береговые батареи, ни базирующиеся на Владивосток корабли не пострадали.

Ночная атака миноносцами, предпринятая японцами против базирующихся в Порт-Лазареве кораблей принесла им частичный успех. Русские корабли стояли на рейде и у причалов без противоминных сетей. Корабли располагались на позициях не военного, а мирного времени. Правда, экипажи в полном составе находились на своих кораблях, а все орудия, кроме главного калибра броненосцев, были заряжены. В морской дозор отправили два конрминоносца — «Громкий» и «Бесстрашный». На случай выхода в море по тревоге также были готовы дежурные крейсера эскадры «Афина» и «Диана». Того подошел к Порт-Муравьеву с четырьмя броненосцами, треля крейсерами, двумя мореходными канонерками и десятью контрминоноцами. Отправленные в атаку японские контрминоносцы сумели незаметно обойти дозор и проникнутб в гавань. Но уже внутри были замечены вахтой с «Афины». Освещенные прожекторами и, не сумев подать правильный ответный сигнал, они были обстреляны и выпустили торпеды наудачу. Первыми открыли огонь крейсера, затем к ним присоединились броненосцы, стоящие на рейде. Огонь велся беспорядочно и практически бесприцельно. В результате получил серьезные повреждения лишь один из японских контрминонсцев. Еще один был потоплен комендорами «Афины». Из русских кораблей получил попадание двумя торпедами стоящий у причалов броненосец «Петропавловск» и одной — крейсер «Диана». Еще одна торпеда попала в канонерскую лодку «Манджур», которая в результате затонула прямо в гавани. Сильные повреждения от «дружественного огня» получил контрминоносец «Громкий», принятый за атакующего японца. Узнав из донесений о сильно преувеличенных результатах атаки, Того попытался утром обстрелять город и порт. Но наткнулся на сильный огонь береговых батарей и вышедших из гавани броненосцев и отказался от атаки…

Впрочем, японская армия все равно начала высадку в Мозампо и Фузане.

Эпилог

Столица Российской империи г. Санкт-Петербург, 1906 год.


Газеты расхватывались на лету. Получившие газеты и столпившиеся тумб со свеженаклеенными афишами обыватели читали манифест его императорского величества Михаила Второго:

«В заботах о сохранении дорогого сердцу Нашему мира, Нами были приложены все усилия для упрочения спокойствия на Дальнем Востоке. В сих миролюбивых целях Мы неоднократно изъявляли согласие на переговоры Японским Правительством по сему предмету делам. Япония, не выждав даже получения последних ответных предложений Правительства Нашего, известила о невозможности сих переговоров и разрыве дипломатических сношений с Россиею.

Не предуведомив о том, что перерыв таковых сношений знаменует собою открытие военных действий, Японское Правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать эскадры Наши, стоявшие на внешнем рейде крепости Владивосток, в Порт-Муравьев и острове Гуам.

По получении о сем донесения Наместника Нашего на Дальнем Востоке, Мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии. Объявляя о таковом решении Нашем, Мы с непоколебимою верою в помощь Всевышняго и в твердом уповании на единодушную готовность всех верных Наших подданных встать вместе с Нами на защиту Отечества, призываем благословение Божие на доблестныя Наши войска армии и флота…»

Понравилась книга?

Не забудьте наградить автора донатом. Копейка рубль бережет: Удар катаны

Примечания

1

«Grundkurs deutsche Militärgeschichte. Die Zeit bis 1914.» Im Auftrag des Militärgeschichtlichen Forschungsamtes, hrsg. von Karl-Volker Neugebauer. Oldenbourg Wissensch.Vlg 2006; ISBN 978-3-486-57853-9, С. 331.

(обратно)

2

Памятник воинам, погибшим во время Сацумского восстания. Восстание поднял Сайго Такамори из Кагосимы, видный японский государственный деятель, который сначала поддерживал реформы Мэйдзи, но потом разошелся с императором во взглядах. Например, он не поддержал политику вестернизации Японии. Погиб при подавлении восстания, однако во время визита Николая появился слух, что Такамори жив и тайно приехал в Японию в свите русского наследника престола.

(обратно)

3

В книге использованы материалы из автобиографий и мемуаров тех лет, а также из научных исследований.

(обратно)

4

Французская речь для удобства читателя дана в переводе и выделена курсивом.

(обратно)

5

В военных училищах, кадетских корпусах, женских закрытых учебных заведениях и т. д. применялась 12-тибалльная шкала: 1–6 баллов — неудовлетворительная оценка, 7-12 — удовлетворительная.

(обратно)

6

Ироническое название устья Финского залива (до Кронштадта), появившееся в XIX веке. Связано с адмиралом маркизом де Траверсе, не выводившим эскадры далее Кронштадта.

(обратно)

7

Прозвище приверженцев «старых морских традиций», в том числе сохранения парусов на кораблях.

(обратно)

8

Использовал в речи генерал-адмирала классификацию кораблей, более понятную читателям, введенную приказом в 1892 году. Но разработанную, по имеющимся сведениям, за год до этого приказа.

(обратно)

9

Корпус ластовых офицеров состоял из произведенных в офицеры унтер-офицеров и боцманов флота и предназначался исключительно для службы в порту и экипажах. Это были тончайшие знатоки своего подчас довольно сложного дела, но вне узкой сферы своей специальности они уже не знали ничего. Они занимали должности заведующих портовыми складами, служили на плавучих средствах порта, заведовали такелажными и парусными мастерскими, плавучими кранами и т. п. (Я.К. Туманов).

(обратно)

10

Презрительное обозначение низшего класса, в первую очередь бродяг, в Неаполе XIX в.

(обратно)

11

Мария Федоровна, жена Александра III и мать Николая II, до замужества и перехода в православие — датская принцесса Дагмар.

(обратно)

12

Так называемое «дело Трента»1861 г. — задержание английского пакетбота «Трент» кораблем США во время Гражданской войны и арест находившихся на нем эмиссаров КША. Большинство английских министров было за объявление войны. Война не началась в т. ч. и из-за вмешательства принца-консорта Альберта.

(обратно)

13

Посол России в Германии.

(обратно)

14

Смешно, но до 1888 года императорским военно-морским флотом Германии командовали сухопутные генералы. Только с приходом к власти Вильгельма II командование перешло к адмиралам и началось развитие флота.

(обратно)

15

Посол Британии в Германии

(обратно)

16

Сторонники популярного генерала Буланже, вождя реваншистского антигерманского и антиреспубликанского движения. Уволенный из армии, отказавшийся от предложений его сторонников совершить военный переворот, генерал в это время проживал в эмиграции, в столице Бельгии Брюсселе.

(обратно)

17

Автор знает, кто был за и против присоединения Эльзаса и Лотарингии в 1871 г.

(обратно)

18

Звание в ВМС Франции, соответствует примерно мичману.

(обратно)

19

Шпак — презрительное прозвище гражданских лиц в военной среде.

(обратно)

20

Напоминаю, что в Российском Императорском флоте завтраком назывался обед.

(обратно)

21

Мария Александровна — супруга Александра II и мать Александра III. По некоторым данным, заразилась туберкулезом в 16 лет, во время жизни в Германии, по другим — на 48-м году жизни. Умерла в 1880 г., прожив 55 лет и родив 6 детей.

(обратно)

22

Гурман — лакомка, любитель тонких и изысканных блюд. Жуир — человек, ищущий в жизни только наслаждений. Бонвиван — любитель жить в свое удовольствие, богато и беспечно.

(обратно)

23

Напомню, что у Александра II был старший сын Николай, наследник престола. Умер в 1865 г., в результате императором стал его брат Александр III Александрович. Третий Николай — сын Александра III, в нашей реальности ставший императором, а здесь — погибший в Оцу.

(обратно)

24

Суаре — званый вечер.

(обратно)

25

Министерство иностранных дел Британии.

(обратно)

26

Так называл великого князя Владимира Александр III.

(обратно)

27

Лечащий врач великого князя Георгия, первым поставивший ему правильный диагноз.

(обратно)

28

Во время войны корабли воюющих стран могут находится в нейтральном порту не более 24 часов для приемки припасов и исправления повреждений.

(обратно)

29

Н.М. Чихачев — управляющий делами Морского ведомства (в нашей реальности — с 1888 по 1896 год), подчиненного генерал-адмиралу великому князю Алексею, как главному начальнику флота.

(обратно)

30

Часто использовавшееся в то время название Транссибирской магистрали.

(обратно)

31

Камранг — в то время так называлась в русских документах Камрань. Аннам — Вьетнам. Формоза — Тайвань. Цинь-Дао — Циндао, порт и город, ставший в нашей реальности колонией Германии в Китае.

(обратно)

32

В третьем томе (часть 2) книги «Война и мир», князь Болконский командует стоящим в резерве полком, который несет потери от артиллерийского огня французов до непосредственного участия в бою.

(обратно)

33

В 1274 и 1281 годах, во время правления Хубилая, внука Чингиз-хана, монголы дважды попытались захватить Японию. Оба вторжения провалились, согласно преданиям из-за того, что основные силы флота погибли во время сильнейших тайфунов. Тайфуны в японской литературе были названы «божественным ветром» — камикадзе.

(обратно)

34

Борьба продолжается (украинск.).

(обратно)

35

Сыщик, агент Охранного отделения или уголовно-сыскной полиции в России конца XIX — начала XX века, в обязанности которого входили проведение наружного наблюдения.

(обратно)

36

Меблированные комнаты — гостиница с обставленными мебелью комнатами, сдающимися внаем, обычно на длительный срок

(обратно)

37

10 рублей. Назывались так потому, что печатались на розовой бумаге.

(обратно)

38

Напомню, что в то время заместителей начальников (министров) называли товарищами.

(обратно)

39

Александр Васильевич Герасимов — в нашей реальности в 1905–1909годах стал начальником Петербургского охранного отделения и предупредил теракты против Николая II, великого князя Николая Николаевича (мл.), премьер-министра Столыпина и министра Щегловитова.

(обратно)

40

Острое слово, шутка (франц.).

(обратно)

41

Насколько помнит автор, мичману надо было пробыть в море не менее 40 месяцев для получения следующего чина. Даже с учетом того, что броненосец находился в плавании и боях где-то с августа 1891 примерно по май 1894 года, Анжу не хватает не менее семи-девяти месяцев.

(обратно)

42

Вид итальянского народного уличного театра, в котором актеры играли в масках. Спектакли в нем разыгрывались импровизированно, на основе лишь очень обобщенной схемы сюжета.

(обратно)

43

Петр Федорович Анжу (1797–1869 г.г.) — русский адмирал, полярный исследователь. В честь него названа северная группа Новосибирских островов.

(обратно)

44

В то время так именовали мужчин нетрадиционной сексуальной ориентации.

(обратно)

45

Использована часть из мемуаров мичмана Туманова.

(обратно)

46

Михеев Константин Борисович — в нашей истории в это время был командиром минного крейсера «Лейтенант Ильин», который в минный отряд не входил.

(обратно)

47

Напоминаю, что чахоткой в то время назывался туберкулез.

(обратно)

48

Игра слов. Латинское выражение (переводится «так проходит земная слава») произносится «Сик транзит глория мунди» — слова «сик» (так) и «сиг» звучат очень похоже.

(обратно)

49

Принятое в то время произношение слова «карьера».

(обратно)

50

Эрнст Иоганн Бирон (1690–1772 гг) — фаворит императрицы Анны Иоанновны. Его правление (т. наз. «бироновщина») в качестве фаворита, а потом и регента империи при императоре Иоанне Антоновиче считается временем жестоких казней любых оппонентов самому герцогу и императрице, а также казнокрадства.

(обратно)

51

Иверская часовня — часовня со списком Иверской иконы Божией Матери у Воскресенских ворот в Москве, ведущих на Красную площадь.

(обратно)

52

Милый дядя (фр.).

(обратно)

53

Начало (исп.).

(обратно)

54

«Навигаре несессе эст, вивере нон несессе (эст)» (лат.) — плавать по морю необходимо, жить — не обязательно.

(обратно)

55

Министр иностранных дел Российской Империи.

(обратно)

56

Старое название Гавайских островов. В существовавшем на них Королевстве Гаваи в 1893 г был осуществлен военный переворот американскими плантаторами и провозглашена республика. В которой правили американцы. Республика была аннексирована США в июле-августе 1898 г.

(обратно)

57

Казус белли (лат.) — повод для объявления войны.

(обратно)

58

Армада Испаньол — название испанского флота.

(обратно)

59

Для тех, кто не знает: киянка — деревянный молоток.

(обратно)

60

Купленный в Италии броненосный крейсер типа «Гарибальди» имел на вооружении 2 -254 мм орудия главного калибра. Испанцы посчитали их недостаточно эффективными, сняли и отдали обратно. Вместо них планировалось установить 240 мм орудия Кане. Но ввиду их неготовности крейсер в нашей реальности отправили в бой… вообще без пушек главного калибра (!!!).

(обратно)

61

В то время говорили и писали именно так — дон Кишот, а не дон Кихот.

(обратно)

62

Точно также США действовали в текущей реальности. Эскадра Сэмпсона вышла в море 22-го апреля, захватила несколько испанских пароходов и установила блокаду кубинского побережья. Войну официально объявила Испания только 23 апреля. В принятом 25 апреля билле Конгресса США было написано, что война началась 21 апреля.

(обратно)

63

Согласно действовавшим правилам ведения войны на море, корабли воюющей страны могли задержаться в нейтральном порту на 24 часа для исправления повреждений и погрузки необходимых материалов. При превышении этих сроков корабли должны были интернироваться и разоружаться.

(обратно)

64

«Молодая школа» во Франции конца XIX века считала, что почти все задачи морской войны можно решить, используя несущие «самодвижущие мины» (торпеды) легкие корабли типа миноносцев.

(обратно)

65

Лат. присловье — «так проходит слава империй».

(обратно)

66

Большой крейсер для мировой политики (нем.)

(обратно)

67

Напомню, что в книге «Три мушкетера» победившие в поединке у монастыря Дешо салютовали уцелевшему гвардейцу шпагами.

(обратно)

68

Коньяк производства Шустова.

(обратно)

69

Сильман Федор Федорович в нашей реальности должен был стать командиром «Рюрика» в 1900 г. Командовал минным крейсером «Гайдамак». Впоследствии — участник Китайской кампании 1900–1901 г. Участвовал в бомбардировке форта Таку, за что получил орден Св. Георгия IV степени

(обратно)

70

Так по-русски произносили в то время фамилию адмирала Дьюи.

(обратно)

71

Так по-русски произносили в то время слово «конфета».

(обратно)

72

Отрывок из реального письма. Перевод с английского. Добавлены последнее предложение и подпись.

(обратно)

73

В нашей реальности они встретились летом 1902 года, в Кобурге, на одном из семейных праздников. Для обоих это была любовь с первого взгляда. Проблема заключалась в том, что Михаил и Беатриса были двоюродными братом и сестрой. Их-то самих этот вопрос не волновал, ведь в протестантской Европе такого рода браки среди особ королевской крови вовсе не были редкостью. Но русская православная церковь такие браки запрещала. И старший брат Михаила, император Николай II был непреклонен, отказавшись разрешить брак. Девушка чуть не потеряла рассудок от горя, но ничего сделать оказалось нельзя. Михаил был наследником престола, и без согласия царя не мог пойти против церковного закона. Поэтому в декабре 1903 года он написал очень трудное для себя письмо, в котором сообщал Беатрис о разрыве отношений.

(обратно)

74

Восстание ихэтуаней (букв. перевод «отряды гармонии и справедливости») против иностранного вмешательства в экономику, внутреннюю политику и религиозную жизнь Китая (в нашей реальности в 1898–1901 г.г., в Маньчжурии — с 1900 г.) Сначала китайские власти были против повстанцев, затем поддержали их. Но в итоге императрица Цыси перешла на сторону «Альянса восьми держав» подавившего восстание. В результате Китай попал в еще большую зависимость от иностранных государств, что сказалось на его политическом и экономическом развитии в первой половине XX века. Восставшие получили прозвище боксеров, т. к. на их знаменах присутствовал рисунок т. наз. «кулака справедливости». «Альянс восьми держав» — Австро-Венгрия, Великобритания, Германия, Италия, США, Россия, Франция, Япония (в этой реальности Япония участвовала несколькими отрядами армии и флота, но державой ее не считают и в названии не учитывают).

(обратно)

75

В нашей реальности в 1898 г. на этом месте строился русский город Дальний. Напоминаю, что японо-китайской войны 1894–1895 гг. не было и у Китая сохранился так называемый Северный или Бэйянский флот (в реальности погибший или захваченный японцами в эту войну).

(обратно)

76

Офицеры эсминца, за исключением мичмана Азарьева и лейтенанта Анжу, придуманы автором. Аллюзии любители книг о море заметят сами.

(обратно)

77

Один из лучших и популярных сортов китайского чая того времени, продававшихся в России.

(обратно)

78

Здесь в смысле: строевая подготовка, строевая служба.

(обратно)

79

Промах, бестактность, оплошность.

(обратно)

80

Подлинная цитата из газеты «The Saturday Review» от 11 сентября 1897 г.

(обратно)

81

Николай II в нашей реальности.

(обратно)

82

Подразумеваются великие князья, дяди Михаила 2 (и Николая 2) — Николай Николаевич младший (НикНик, он же — Николаша), Владимир Александрович (Влад), Сергей Александрович (Серж) и Николай Михайлович (Ник-Эгалите), Александр Михайлович (Сандро).

(обратно)

83

Мой милый (англ.).

(обратно)

84

Популярное до войны танго «В парке Чаир распускаются розы» было посвящено именно этому розарию.

(обратно)

85

«Самотопами» российских моряков прозвали в армии после затопления Черноморского флота во время Крымской войны.

(обратно)

86

Соответствует городу Сейсин в Корее, построенному японцами в 1908 г. Ныне — Чхонджин.

(обратно)

87

Эскпозе — краткое изложение какого-л. документа, произведения и т. д. или выдержка из них.

(обратно)

88

Милый дядя (фр.).

(обратно)

89

Приказ, контрприказ, беспорядок (фр.).

(обратно)

90

Человек незнатного происхождения, добившийся доступа в аристократическую среду; выскочка.

(обратно)

91

«Нет дыма без огня», в русском оригинале.

(обратно)

92

Казус федерис — условия выполнения договорных отношений.

(обратно)

93

«Мерлезонский балет» — балет, придуманный и поставленный Людовиком XIII в XVII веке (именно во время этого балета происходит развязка в романе Александра Дюма «Три мушкетёра»). Пьеса получилась яркой, музыкальной и красочной, но показалась современникам затянутой, потому что состояла из 16 актов.

(обратно)

94

Юко Ито (1843–1914), самурай из клана Сацума, в нашей реальности — победитель китайцев при Ялу (1894) и Вейхайвее (1895). Влияние Ито было тем более велико, что, кроме военных заслуг и энергии, за ним оставалось старшинство в японском флоте. В описываемой реальности отличился в боях против русского флота.

(обратно)

95

Русский, русские (яп.).

(обратно)

96

Гэнро — название девяти японских государственных деятелей, которые служили в качестве неофициальных советников императора, начиная с эпохи Мэйдзи, Тайсе и до поражения Японии в эпоху Сева.

(обратно)

97

Звание, соответствующее капитану 1-го ранга.

(обратно)

98

Французы в XIX веке превратили в свои колонии Алжир и Тунис. Следующей североафриканской колонией Франции должно было стать Марокко. К концу 1904 года Италия, Великобритания и Испания негласно признали «особые права» французов в Марокко, что означало превращение его в протекторат Франции. В обмен на эти уступки французы признавали права англичан, итальянцев и испанцев на интересующие их колонии. Франция пыталась реализовать эти договоренности в начале 1905 г. Но неожиданно прибывший в Марокко кайзер попробовал склонить султана на заключение союза с Германией. В нашей реальности кайзер пошел на этот шаг в связи с русско-японской войной, а в этой — решив использовать договор в Бьеркэ.

(обратно)

99

В созданном в 1978 году музыкальном фильме «Д’Артаньян и три мушкетера» присутствует комедийный эпизод, которого нет в исходном романе. Начальная половина балета проходит торжественно, медленно и степенно. Но сразу после того, как церемониймейстер бала торжественно произносит: «Вторая часть Марлезонского балета!», его валит с ног главный герой фильма, бегущий к королеве, чтобы успеть принести подвески вовремя.

(обратно)

100

Для тех, кто не знает: планом называют еще и наркотик растительного происхождения, производное конопли.

(обратно)

101

25 января 1878 года в ходе русско-турецкой войны (1877–1878) русскими миноносными катерами была осуществлена первая в мире успешная торпедная атака — на рейде Батума двумя торпедами была потоплена турецкая канонерская лодка «Интибах». Командовал атакой будущий адмирал С. О. Макаров.

(обратно)

102

«Якумо» и «Адзума» аналогичны «Асаме» нашей реальности и при скорости 21,5 узел несут по 4 — 203 мм и 14 152 мм орудий, плюс противоминную артиллерию. «Токива» и «Асама» — английские крейсера типа «Кент» с 2-234 мм и 14 (довооружены, вместо 12 у англичан) 152 мм и скоростью в 21 узел. Всего у Камимуры 4-234 мм, 8-203 мм и 35 152 мм орудий (включая легкий крейсер). У русских — 4 229 мм и 14-152 мм.

(обратно)

103

Предсмертное послание при сеппуку.

(обратно)

104

Вариант «более дешевого», чем «Андрей Первозванный» броненосца. Примерно соответствуют черноморскому броненосцу «Евстафий» реала, но с заменой вооружения — 4-305 мм, 4-229 мм и 10 -152 мм, скорость 16 узлов. Планировались для Черноморского и Балтийского флотов. В результате 2 оказались на Тихом Океане и два — на Балтике.

(обратно)

Оглавление

  • Начало всех начал
  • Предчувствие войны
  • Большой аврал
  • Лондонские туманы, берлинские планы и парижские каштаны
  • Дальний поход. Суэц и Красное море
  • Петербургские тайны
  • Дальний поход. Далекая война
  • Боротьба триває[34]
  • К звездам
  • Военно-политический роман-с…[45]
  • Флотский гамбит
  • Гамбит бубнового царя
  • Адмиралы. Броненосцы. Споры…
  • Испанское comienzo[53]
  • Испанский стыд
  • Последний бой имперского флота
  • Гросскройцер фюр Вельтполитик[66]
  • Дела житейские
  • Скорострельная артиллерия
  • Заботы императорские
  • Плавать — необходимо…
  • Королевская геополитика
  • Армии и флоты держав
  • Царская жизнь
  • Кайзеровские хлопоты и германский интерес
  • Геополитические заклепки
  • Первая часть Мерлезонского балета[93]
  • Вторая часть Мерлезонского балета[99]
  • Эпилог
  • *** Примечания ***