Ксеродерма [Николай Шаталов] (fb2) читать онлайн

Николай Шаталов Ксеродерма

О каком смирении идет речь, когда начинаешь излагать свои мысли вслух или на бумаге?

Двери открываются полностью.

Если в каждом событии, происходящем с тобой, видишь знамение, значит, ты знаменосец.

Я иногда думал, я иногда видел, часто ничего не понимал, многому удивлялся.

Мы недаром хлеб жуём, когда нас слушают и понимают, а не только когда подают деньги.

И не было романтики в проливном дожде или мерзком липком снеге, был только стойкий бензиновый запах улиц. И не было ничего удивительного или многогранного, глубокого или поверхностного.

И не было практически ничего.

Кто не рожден для революций, пусть и не совершает оных.

У церковной ограды стоял существенно раздавленный жизнью человек с уже сформировавшимся печёночным лицом и просил милостыню. Он не требовал, не суетился, не кричал, он просил. Он просто молча протягивал руку. Судя по внешнему виду, человек был единственным из всех, стоявших у ограды, кто за Христа действительно просил на продолжение собственной жизни. Другие страсти и влечения его давно не интересовали.

Его родила женщина, но он, видимо, так и не смог стать мужчиной.

Каждому при рождении Господь дарит коробку с цветными карандашами, и каждый волен расписывать мир по-своему. Художником ему также стать не удалось. Он сделал несколько попыток, но краски оказались некачественными и недолговечными. Обычное начало дня: суета спешащих на работу. Обычное начало дня: все ещё отгорожены от жизни и понемногу пытаются настроиться на волну сегодняшних реалий. Они ему безразличны, и их проблемы тоже.

Каждый в одиночку бежит впереди своей славы и позора.

Человек у церковной ограды продолжал стоять.

Мимо него несколько раз прошлась довольно опрятная пожилая женщина. Её горделивая осанка и походка заставляли многих — и мужчин, и женщин с недоумением и некоторой растерянностью смотреть ей в след. Я подумал, что возможно она приходила ко мне на прием, но ничего определенного вспомнить не мог.

Человек у церковной ограды продолжал стоять.

На эшафоте всегда один. Количество зрителей и товарищей по несчастью значения не имеет. Проходящие мельком смотрели на него. Это как плевок в замедленной съёмке — длительное ощущение нечистоты. И я посмотрел на него и невольно подумал, сколько дней он рассчитывает пожить здесь, затем отойти в сторону, совсем в сторону.

Кому-то органы даются для музея патологической анатомии, кому-то — чтобы занести их в Красную книгу бытия, кому-то — просто для трансплантации. Он мог пригодиться только в первом или во втором случае.

Люди ходят к церковной ограде, как на тусовку или на службу с неполным рабочим днем, или, как бабушки, сидящие возле дома: посудачить, обсудить последние мировые и дворовые новости. Стоящие рядом с ним не подпускают его, оттеснили подальше, чтобы не портил общую картину: ясное дело — нечист, смердит, отпугивает порядочных людей. Каждый из нас грехом считает то, чем он не страдает и чего не делает, хотя он, так же, как и они, существует только лишь в тех местах, где лежат, падают или прорастают деньги.

Кто-то ходит в храм, кто-то доходит до него, а кто-то там и остаётся.

Люди боятся ранней старости и бедности, поэтому, они боятся себе подобных, которым этого достигнуть удалось.

Пожилая женщина не боялась ничего. Подошла к нищему очень спокойно, я невольно удивился, с каким уважением опустила в его кружку для подаяний несколько новеньких банкнот, от которых наверняка еще пахло свежей типографской краской.

Человек у церковной ограды продолжал стоять, не обратив на женщину ни малейшего внимания.

И белый день ему безмерно тяжек, и ночь действительно темна, и следующее утро разродится тяжкими потугами вновь зарождающегося бытия. Наверное, его черти рвут круглые сутки.

Этот человек от Бога, и этот человек от Бога, и всю свою жизнь мы пытаемся понять, в чём разница?

Недалеко женщина, держит в руках большую фотографию милого, очаровательного ребёнка. Хороший светловолосый мальчик, лет около десяти, белая рубашка, чёрный галстук, пиджак, всё как положено: срочно нужны деньги для лечения. Лучше спуститься на несколько кварталов ниже, там торгуют телом, а не душой. И греха меньше, и совесть чище.

Человек у церковной ограды продолжал стоять.

Человеческая жадность и совесть всегда берегут ноги, а не голову.

В жизни важно, где придётся стоять, а где придётся лежать не столь существенно.

А другие спешат на работу за такими же деньгами, но лучшей чистоты, качества и совести, не обращая ни малейшего внимания на просящего. Обычная ситуация, обычное начало дня. Дать немного денег и закончить по-быстрому эти страдания старым проверенным способом, чтобы он ушёл к ждущим и томящимся в ожидании. Тогда реальность жизни перейдет в мутность бытия, а утром всё заскрипит по новому старому растоптанному кругу — озверинится, ощетинится и вечером вновь прослезится.

Неоспоримо, что с годами становится хуже тело, как мы не пытаемся его утешить. С годами меняются наши взаимоотношения с миром, и с миром исчезают маленькие прыщики, и становятся большими родимые пятна, вырастают из небытия керетомы, базелиомы, старческие бородавки — их просто сила

жизни выдавливает из постепенно дряхлеющего организма.

Есть мудрость Божья, благодать, есть от учения ум, есть житейское разумение, есть бесовские нападки.

Есть вещи, при воспоминании о которых нельзя уснуть и успокоиться, но зато уйдёт высокомерие и появится смирение при виде убожества других.

В каждом времени своя правда, в прошлом она, наверно была добрее.

На первом месте всегда стоит содержание и только потом улавливается смысл (при условии, что он имеется в наличии), поэтому блистает то, что всегда лежит на поверхности.

Будем писать о своем.

Не о своём писали только Карл Маркс и Владимир Ленин. (очень глубокая мысль).

Жить, конечно, можно, если относиться к жизни, как к жизни.

Осторожно! Двери открываются.

Люди встречаются

Будьте внимательны! Двери открываются.

Иногда хочется стоять и смотреть, иногда хочется подойти ближе.

Я часто вспоминаю разговоры с людьми, которых нет уже давно или которые ушли совсем недавно.

Я знал, что они скоро уйдут, и они прекрасно это понимали. В конце концов, мы все уходим. Но меня всегда удивлял их неподдельный интерес к настоящей, и в особенности, будущей жизни, которая, кажется, в ближайшую секунду грациозно появится из туманной дымки бытия и обретет совсем иной смысл.

И этот вариант вполне возможен, хотя и через десять лет картина мира существенно не изменится: страсти кипят, деньги текут из одних рук в другие, но руки одни и те же. Огромное количество информации рождается, и потоки её неумолимо пожирают друг друга, и это обычный калейдоскоп, только вертится он не в детских руках.

Она изменилась.

И встретил женщину, вернее не я её, а она меня. Какой-то полузабытый, полу расплывчатый образ, да ещё с ребенком. Она вышла из храма, улыбаясь и что-то нашёптывая, не ему, а самой себе. Она вышла из Храма.

И не важно, сколько раз люди встретились, важно, что они узнали друг друга. И важно, что, узнав друг друга, они не сделали вид, что совершенно не знакомы. И не важно, какое лицо было, и каким стало, и как изменилось и чем успокоилось.

Когда-то давно мы жили в одном общежитии, но у нас не срослось с первого раза, а потом она стала страстью, причем безумной, моего довольно близкого товарища, и его рассказов о минутах, часах, ночах, проведённых с ней, даже у меня перехватывало дыхание. Её существо состояло из полного отсутствия стыда и присутствия женской страсти неимоверной силы. Она была везде, где только можно, а куда нельзя — тоже было можно, и даже где и когда нельзя — тоже можно. Вот такая судьба у неё и сложилась.

И носила тебя мать легко, и рожала тебя мать легко, и руки акушерки были чуткими, а первая любовь оказалась мерзостью.

И кинулась в ту жизнь, даже не пытаясь её понюхать и вдохнуть, а возжелала остро, до боли, сразу ощущать все кожей и нутром. Она захотела видеть всё своими большими глазами, видеть, как быстро и удивительно нарождается мир. Она пришла пешком из маленькой, забытой всеми деревни, в большой, наполненный светом и мглой город! Она была просящей и требующей, богатой и бедной, уходящей и возвращающейся вновь, как изрядно потрепанная мартовская кошка. Она возникала, казалось, из небытия, дрожащая, мокрая, ослабленная и ко всему безучастная. Она возвращалась к своему сохранному человеку, понуро выслушивая его злые, угарные от безысходности слова, озлобляясь и отворачиваясь, отплёвываясь и отталкиваясь, и думая, когда всё это закончится, чтобы снова уйти и снова вернуться к нему.

Она пролетала жизнь со скоростью звука, и в это же время вращалась в ней со скоростью максимально раскрученной юлы.

У него было много друзей, осталось мало, не самых верных, а самых слабовольных, какое-то время жалости своей ради пребывавших с ним, чтобы поддерживать его самолюбие, гордыню и попытаться сохранить стойкость невозвратно увядшего духа. Мы, как-то незаметно для себя, потеряли его, хотя за это время он не стал ни знатен, ни богат, но ему удалось доползти до хорошей должности, и он хлебнул лишнего от подаренной по случаю жизни.

Когда он с очередной проверкой в окружении свиты чиновников появится в моём кабинете, я не скажу ему о ней. Я не скажу, как мы стояли. Пусть человек живет в неведении, незнании и молчании, и время, когда-то ушедшее, пусть останется ушедшим. Люди должны ведать жалость друг к другу, людям надобна жалость.

Я обязан был её узнать: никаких новых родимых пятен, только две небольших тёмных точки на лице. Я, безусловно, видел их раньше, в другие времена.

И полетели глупые мысли в умные дали.

Как быстро не беги, все равно не взлетишь, это не оргазм и не фантазия.

Женщина не должна скрывать свой возраст и ум, вот только, как она прошла и добилась этого, дожила до этих лет и познала сущность и горечь бытия, лучше не знать ни мне, ни сыну, ни мужу, ни матери, которая её родила и вскормила своей грудью. Я смотрел на неё, на этого ещё несмышлёного мальчугана и подумал, что ему суждено пролететь свой путь, что у него будут другие учителя и, вполне возможно, они окажутся умнее. Хотелось бы надеяться, что ему повезёт.

Я должен был её сразу узнать, но изменились глаза. Не цвет, не разрез, не морщинки вокруг, как трогательная неизбежность, в них добавилась совершенно другая женщина, которую я даже не мог себе представить.

Мир меняется масштабно, а люди тонко.

Она посмотрела на меня, и я увидел, я почувствовал её дыхание и задержал своё. И она сделала почти незаметное движение губами, и я услышал. Однажды великая и несравненная Коко Шанель сказала: «мне плевать, что вы обо мне думаете. Я о вас вообще ничего не думаю». Полагаю, что в этой фразе не было ни единого восклицательного знака.

Мои мысли даже не успели испариться, я только почувствовал, что нам не о чем и вообще не стоить говорить. Но прежде чем развернуться и уйти, она подарила несколько минут молчаливых и разношёрстных воспоминаний. Хотя нам не хотелось возвращаться в то время, откуда мы вышли, видимо, с годами уменьшается важность и яркость того, что так пышно и заманчиво цвело и тепло горело.

Она была тогда в красоте тела, а я, как полагал, в уме и силе. С годами уменьшается и увеличивается всё, ибо одно изначально было большим, другое маленьким, а третье пролетело, и не было замечено никем, его как-бы не существовало вообще.

Душевное устроение замещается художественным свистом.

Наша немота, как лист бумаги, многое стерпит.

— Извините меня, пожалуйста, мне необходима помощь. Со мною произошла какая-то непонятная история: я заблудился.

Это был довольно прилично одетый, но очень растерянный мужчина.

— Вас проводить домой?

— Но я не могу вспомнить, где я живу.

— Паспорт есть?

— Да, конечно, наверное, должен быть. Прошу вас не уходите, я должен его найти.

— Тогда я вызову такси и всё объясню шоферу.

— Буду весьма признателен.

Тогда я не мог на неё повлиять в силу многих причин, ибо я просто пробегал мимо, спешил куда-то, пытался выбраться сам, а она, как сказал отец Иоанн Кронштадский, была лицо «добровольно падшее». Не ведаю, не разглагольствую, не постигаю, кого молила и перед кем проливала свои слёзы она, но произошло то же самое, и в её глазах светились все оттенки женственности и вновь обретенной жизни.

Мы смотрели глаза в глаза — ни смущения, ни уничижения. А ребёнок думал о своём, как и положено ему в присутствии взрослых, и наши мысли ему были неведомы и неинтересны. Видимо, беременность случилась неосознанно, но оказалась желательной, может быть, даже и выстраданной, и поэтому не уничтоженной. Но сие тайна великая, как рождение всего и вся.

Я только понял одно: она, действительно носила его под своим сердцем, и их сердца стучали рядом.

Зачать, с одной стороны, просто, но возникает другой вопрос, кто тебя встретит после родов, и что затем придется услышать, и с кем прожить, и от кого родить снова, если такое случится.

Быть рассудительным — знать, как подняться, быть умным — запомнить, как ты это сделал.

Будьте внимательны! Двери закрываются.

Люди ополовиненные

Извините, простите, пожалуйста. Двери открываются.

— Как нам теперь со всем этим жить?

— Как все.

Эпопея с покрасневшим ухом: в детские годы понимаешь, что его за что-то очень сильно драли, в зрелые — просто драли, в старости — крепко уснула и не удобно спала, и некому было раз будить, вот и отлежала.

В благодарность за внезапно возникшую, интересную мысль, посетившую нас в одно мгновение, мы тихонько ударяем себя по лбу. Именно по этой причине, мужчина всегда подтягивает брюки спереди, а женщина сзади.

В кабинет вошли мужчина и женщина. Оба окольцованные. В этот момент мне трудно было понять направление и скорость движения их болезни. Они метались, словно ртутные шарики, но не по моему кабинету, а между собой.

Когда человек мается головой, сердцем для постороннего глаза это не очень заметно. В данном случае, как говорится, факт был на лицо.

Русский народ очень наблюдательный.

Плакали оба, но это были слезы радости и умиления, вдобавок ко всему, у представителя сильной половины человечества, беспрестанно дергалась с болезненной гримасой левая половина лица.

— Разрешите, мы присядем? — спросил мужчина.

— Почему нет? Присаживайтесь, пожалуйста. Не на демонстрацию пришли, — ответил доктор.

Вторая половина человечества имела проблемы более серьёзные. Глазная щель слева широкая, мигание практически отсутствует, слезотечение, беспрестанное выделение слюны слева, сглажены лобная, носогубная складка. Говорит только правой стороной.

Постоянно плачущая и невнятно говорящая женщина. О чем еще можно мечтать женатому мужчине?

— «Когда это с вами произошло? — вы захворали вместе, откровенно говоря, не думал, что так бывает», — сказал доктор.

Она достала свою ярко красную косметичку и, достав из нее платочек, аккуратно вытерла слезу, потом не накрашенные губы слева.

— Давно. Мы признались друг другу, что давно, — сказала пациентка.

Мышь повесилась не от голода, а от того, что ни одной кошке она, в конце концов, оказалась на хрен не нужна. И закомерно, что на фоне этой мышиной возни, появились обыкновенные вопросы: а как тогда жить и самое главное зачем? Если не приходится прятаться, хитрить, ненавидеть и бояться.

— Мы уже давно поняли, что совершенно перестали стесняться своих поступков, — сказал мужчина, — и сегодня мы признались в этом друг другу.

— В чём нужно было признаваться? Все видно невооружённым взглядом. Мне кажется, в обоих случаях процесс свежий, рожденный буквально на днях. У вас поражение тройничного нерва, а у вас дорогая, лицевого.

— Мы покаялись друг перед другом, попросили прощения. Нам стало легче. Мы хотим родить ребёнка, — тихо сказала женщина.

Супруг вздрогнул несколько раз. Солнце, видимо, слишком ярко светило в окна моего кабинета, я встал и закрыл жалюзи.

— Дети — это хорошо, — сказал я, — одобряю, особенно в моём кабинете, — в данной ситуации молоток, как мне кажется, совершенно не нужен.

— Доктор, причём здесь молоток и дети? Как можно? — заметно волнуясь, спросила женщина

— Я неврологом работаю, а не специалистом по искусственному оплодотворению.

— Мы прекрасно знаем об этом. Пожалуйста, помогите. Дело у нас самое обыденное. Мы женаты довольно давно, по современным понятиям. Вчера утром в ванной у меня, когда я брился, неожиданно, возникли резкие, стреляющие боли в левой половине лица. От такой интенсивной боли я даже прослезился. Подумал, что меня хватил удар и побежал в спальню к жене. Не хотел умереть в одиночестве. Всегда этого боялся, — сказал мужчина.

— Я тоже. Кто не боится — в одиночестве, и без покаяния, — с некоторым удивлением ответил я, — оттого такая смерть и называется лютой, да ещё и обезличенной.

— Я застал жену сидящей перед зеркалом. Она выла, как белуга, и показывала мне на свою недвижимую половину лица. Когда мы немного успокоились, я посмотрел в Интернете — это оказался симптом «курительной трубки». Это как Шерлок Холмс? — внимательно спросил пациент.

— Нет. Трубка — это конкретно, как доктор Ватсон, — очень серьёзно ответил я.

— И снизошло озарение, и упало многое. У меня боль слева, у нее недвижимость лица, тут и к гадалке ходить не надо. За несколько минут, мы покаялись, признались друг другу, что ходили налево, оба были неверны и поняли, что по грехам нашим да будет нам, — очень эмоционально сказал мужчина.

Один мой знакомый, мужчина с очень свободной жизненной установкой как-то заметил: спать с женщиной это не значит, что с ней нужно жить, а жить не значит, что спать, и говорить правду совершенно не обязательно, порою даже вредно.

Супруга тихо заплакала.

Очень часто среди благого вырастает греховное.

— Мы даже были на приеме у ушного врача.

— У вас для этого нет показаний. «Вухи», я имею виду отоларингологов, они как гинекологи — если бежит, то лечим, если нет, то направляют к неврологу.

Женщина продолжала плакать, так же тихо и уже не вытирая лица. Она думала, что про неё все забыли, и что она осталась в одиночестве со своим двойным горем.

— Я думал, что её репертуар я знаю до конца. Извините, сами понимаете, это я о делах любовных.

— Если жена она вам, думаю, извиняться не стоит. Обычный, закономерный этап супружеской жизни.

— А потом у нас был сумасшедший секс. Я смотрел на её лицо. Один глаз закрыт, другой открыт, но смотрит куда-то вверх, все эмоции только справа. Я всегда считал её холодной, ни на что не способной в постели женщиной, и тут вдруг такое! Для меня её поведение было глобальным, совершенно неожиданным открытием, и неописуемым восторгом. Я наслаждался движением её тела, дыханием, и теми словами, которые она говорила. Я наслаждался этой сюрреалистической картиной страсти на её совершенно неведанном мне лице.

Она буквально взорвалась, зарыдала, завыла, никого не стесняясь: «Научилась сука! Научилась, блядь! Всему научилась. Что за жизнь! Почему не удалась? Вы простите меня, за ради Христа. Я действительно хотела. Правда-правда! Трахали меня как вонючую мышь, гоняться за которой давно надоело всем кошкам в доме. Почему жизнь не удалась? Почему не удалась! Не рожала, не любила. Простите меня, извините меня».

Когда горько плачет одна женщина, двум мужчинам лучше помолчать.

Что есть женщина и что мужчина, и сколько в них, и сколь ко между ними, и сколько над?

— Кривое лицо — не кривая душа, отображённая в кривых зеркалах. Многое можно поправить за две недели. Важна не цена лечения, не его длительность, важна его необходимость. Я положу вашу супругу в стационар, там она пройдет необходимый курс лечения, вам, друг мой, госпитализация не требуется. В вашем случае уменьшение боли у одного, способствует выздоровлению другого. С этим люди и живут. Если узнали многое, должны понять, а поняв, должны простить. Если сможешь простить — помоги, и свою жизнь увидишь по-другому.

В общении двоих есть самые тяжелые вещи: сказать прости и принять прощение.

— Спасибо, — сказала она.

В молодости я тоже брал женщин за руки.

— И ты меня прости. Я никогда тебе этого не говорил…

Люди плачут от осознания собственных грехов, или от ощущения вновь обретенной жизни.

Доктор может, не объясняя причины, уйти из своего кабинета. На то он и доктор.

И станет человек птицей, и будет парить высоко в небе, как птица, будет кричать, не умолкая, а понять его никто не сможет. Если от человека осталась только одна половинка, и в ней сохранилась хоть толика добра, значит человек не от обезьяны произошел.

— Как нам теперь со всем этим жить?

— Как все.

Извините нас, простите, нас, пожалуйста. Двери закрываются.

Люди не рождённые

Двери практически не закрываются. В животе не усмотришь, а в глазах увидишь. Природа и время не знают морали. И всё, как обычно, и всё как всегда: прием, вопросы и ответы.

Если взгляд потух, то песен не споём и точно завоем. Двери в кабинет открылись сами по себе. Вошла женщина. Вошла без приглашения. Двери за её спиной закрылись сами по себе. Если ветер не сильный и совпадает с вашими желаниями, многое не заметишь и не поймёшь.

— Добрый день, присаживайтесь. Слушаю вас.

— Я прохожу комиссию, решила устроиться на работу. Годы, знаете, больших перспектив нет, да и амбиций тоже. А тут подвернулось, и я не увернулась.

Она вытерла пальцами края губ, затем поправила сережки, каждую в отдельности, и расстегнула верхнюю пуговицу довольно застиранной кофточки. Потом она скорее засмеялась, нежели улыбнулась. Ее реакция была трудно понимаемая, но в какой-то момент показалась привлекательной.

Я невролог, её вижу первый раз. Чем-то выделить среди остальных не могу. Пациент как пациент.

Женщина как женщина, ни сказать, ни описать. И не открытая книга, и не азбука, и не роман. Всё обычно, все стандартно.

— Вот моя санитарная книжка.

Сухая запись гинеколога: роды — 0, аборты ‒ 15. Здорова.

Годна.

— Проблемы по неврологии? Как часто беспокоят головные боли, нарушение сна, головокружения, травмы черепа были, сознание теряли?

— Нет, что вы! Жизнь прошла спокойно, без проблем. Если честно, я у невролога второй раз в жизни.

— А когда был первый?

— Давно, знаете, молодость…, нервы…

Если бы ребёнку давали имя сразу, при зачатии, то длинной получилась бы церковная запись об упокоении, сотворенная ее собственной плотью и написанная ее уверенной рукой.

И уподобляется человек чучелу на поле: вокруг летают вороны, а поделать с этим ничего нельзя. Она решила не быть женой Лота, никогда не оборачивалась, наступала и не отступала из-за того, что постоянно смотрела вперёд.

У больной собаки клочьями летит шерсть, льётся пена изо рта, да и наше существование порой сплошные потери: кожа, волосы, фекалии, моча, ну и прочие выделения души и тела. Наступает время, и рожать не рожается, только сплошные выкидыши и аборты, и выпадение волос больше не актуально, и физиологические потребности выполняются с превеликим упорством. Это — как в животе звуки разные, смысл один — животные страдания.

Страдания порождают мысль.

Как мы описываем выделения, говорим, что скудные они, так и душа твоя, так и страдания твои. Ступай дальше, здесь ни чего интересного нет и быть не может.

В абортарий, как и в морг на экскурсию и ради интереса не ходят.

И ушла она, мимолётная, спокойная и ровная. Осталось во взвихренном сознании странное сочетание цифр: ноль — пятнадцать.

Быстро проходящие страдания не заставляют человека думать.

По непонятной причине дверей не было.

Люди на приеме

Как обычно двери открываются.

Лишняя рюмка — не проблема, лишнее слово — не упрек.

Старый день, новый прием.

— Присаживайтесь. Прошу вас одну минуту.

И всё чаще, с возрастом, молитвы о здравии незаметно перетекают в молитвы об упокоении, и, уже не вспомнишь, с кем пил, кого любил, тем более — разрывающую физиологию той любви, и все чаще — «прими и упокой».

— Слушаю вас.

— Доктор…

— К выздоровлению нужно внутреннее принуждение, а не чувство безмерного притеснения от болезни.

— Доктор…

Эти почти ставшие магическими для меня два числа ноль и пятнадцать, периодически, словно молния проносились в моей голове.

И повелась она за своей болезнью, аки блудлива девица за красавцем.

— Доктор…

За всё в этой жизни надо платить, и ничего не проходит бесследно, и стенки её матки уподобились папиросной бумаге, но она не жила в ней, там пытались жить другие. Это тонкостенное, неоднократно израненное и искромсанное железом образование никоим образом не повлияло на её духовную и телесную жизнь. Она, действительно, производила впечатление здорового и уверенного в себе человека.

Если не мой грех, то и забыть нельзя, а простить тем более.

Не огорчайся, что сегодня напьёмся, зато завтра поутру опохмелимся, и жизнь расцветёт своими привычными красками.

— И вот ещё, милый доктор, последний, вопрос…

— Алкоголь не употребляете совсем, не курите, в таком случае таблетки можно принимать долго, нужно как-то услаждать вашу печень, адаптировать её к реалиям современной жизни.

— Спасибо, доктор, буду придерживаться ваших рекомендаций.

— Пожалуйста, обращайтесь.

Цыпляток маленьких принесут, желтеньких и жёлторотеньких, забавных в своих неуклюжих и скорых движениях. Радости неумеренно, переживаем, коль захворали, а придёт время — рубим головы и наслаждаемся собственными кулинарными способностями. Иногда возникает мысль, возможно ли ещё оглянуться, её очень часто перебивает другая — стоит ли?

Экстирпация матки, с придатками или без оных, не освобождает от греха убиения в удаленном органе.

Экстирпация — радикальное удаление какого-нибудь органа.

Как обычно двери закрываются.

Люди страдают

От страданий двери открываются.

Не стоит говорить женщине, у которой пришли очередные месячные: «Потерпи, потерпи, дорогая, может быть, пройдет».

Пришла, еле пришла, тяжко страдающая остеохондрозом поясничного отдела позвоночника молодая женщина с выраженным болевым синдромом и, наскоро вытирая слезы и оправдываясь за свое слаботерпение, вымолвила, покусывая губы:

— Завидую тем людям, которые свободно прохаживаются перед вашим кабинетом, без проблем встают и садятся.

Её губы этим утром не укреплялись помадой, они ничего не хотели. Они могли только говорить.

— И, когда я состарюсь…

— До этого для начала нужно дожить. Двигаются ожидающие свободно, с этим спорить, безусловно, не стоит, а вот с мышлением, наверняка у них не так всё быстро, как у вас. В неврологии или одно, или другое. Поверьте, многих из них я знаю. Это длинный нескончаемый клубок знакомства через болезнь. Свет в одну сторону, сумерки в другую. Радостный детский крик: «Машка, выходи во двор» с годами трансформируется в скромное и умеренное: «Мария Ивановна, пожалуйста, спускайтесь, мы вас ждем».

— Вот я и спускаюсь. Доктор, карточки надо читать. Меня зовут Мария Ивановна.

— Явленье умных дум не терпит суеты. Впредь я буду более сдержанным и внимательным.

— Вы уж постарайтесь.

— Не сравнивайте и не завидуйте, и, хотя в вашем случае болезнь, безусловно, не уйдет, но состояние значительно улучшится. У каждого свой путь и свои проблемы, ибо они находятся в ожидании у моего кабинета, а не перед кассами Эрмитажа или Большого театра. Больному человеку всегда нужны добрые помыслы и никогда не помогут неразумные желания.

— Тоже верно.

— А вы присядьте.

— Спасибо, я бы с удовольствием, но только после этого вы меня не поднимете. Сегодня всю ночь провела стоя. Не думала, что так быстро наступит время, и мои ноги в это время суток всегда будут прямыми. Красивые ноги должны подчеркивать особый шик, но не болезненное состояние, они могут, а я … ой, не могу, точно не могу.

Как много на свете красивых женщин и как много больных. Я смотрел на неё и думал, что в человеке всё должно быть прекрасно, особенно грудь.

Мой любимый цвет женского белья — белый. Это цвет чистоты, свежести, невинности и воздержанности. В конце концов, это цвет моего халата. Хотя внешность обманчива, и нет никакой возможности судить об истинном состоянии женской груди, закупоренной в бюстгальтер, ибо он сам по себе тайна великая, ибо чего там только не намешано. В нём сконцентрирована и упакована, вскормлена и взлелеяна вся история развития человечества. Грудь оставалась прежней, только названия оболочки менялись. Младенчество, отрочество, юность — и так, с короткими или длинными остановками, до самого конца.

В настоящее время, воспевая женскую грудь, мы прославляем, как правило, его, бюстгальтер, и то, что преподносит наша фантазия, да глаза не зрят.

Теперь всё видим, всё понимаем и вздыхаем о силиконе.

Остеохондроз — это не болезнь, это состояние души. Здесь есть всё — и боль, и ограничение движений, и мгновенные прострелы, и головокружение, и искры из глаз, и облегчение с ощущением взлёта. И вот тогда отчетливо понимаешь, что каждое движение и продвижение тела даётся через боль.

Остеохондроз — это жёсткий корсет жизни, внутри которого невозможно ни кашлять, ни дышать полной грудью. Об этом, как и о другом, можно сочинять поэмы, а приходится делать сухие врачебные записи.

Одно дело — когда болит, другое — когда все высохло и безмолвствует, следовательно, лучше пострадать, чем посушиться.

— Поверьте, я переживаю вместе с вами, — взглянув на неё глазами полными кротости и сочувствия, сказал я.

— Доктор у меня, можно сказать, уже воды отошли, а вы говорите, потерпи, может, обойдется. Вы скажите, долго ли мне ещё так маяться? — взглянув на меня глазами полными негодования и непонимания, сказала она.

— Как для зачатия ребёнка требуется время, так и для его рождения необходимо оное. Считайте, мы в самом начале пути, — взглянув на неё глазами полными доброты и участия, сказал я.

— Хотите — верьте, хотите — нет, но забеременела я в первую брачную ночь, правда-правда, а родила, даже не порвалась и не звала маму. Роды принимала замечательная акушерка, она взяла на руки моего сына, как своего собственного. Впрочем, меня не за этим сюда привезли. Это абсолютно не касается моего нынешнего состояния. Когда я встану на ноги уверенно и без боли? — взглянув на меня глазами полными снисхождения и некого превосходства, сказала она.

— Вы желаете спросить, когда они поимеют возможность сгибаться в полном объёме?

— Меня нисколько не раздражает ваша ирония, я даже не могу зарычать, как женщина, страстно возжелавшая кого-то, ибо даже глубокий вздох усиливает боль. Можете бесконечно философствовать в своем убогом кабинете, а я привыкла быть здоровой, много двигаться и радоваться жизни, и движение моих стройных ножек очень часто доставляет мне, и не только мне радость. Говорите, говорите, задавайте свои вопросы.

— Здоровьем насытиться невозможно. Это вам не сон, не жажда и не голод. Моё право вам объяснить, а ваше — слушать меня или нет. Женщину, раздражённую болью и собственной беспомощностью, словами не утешить. С вашего позволения я вас осмотрю, естественно руками.

— Хорошо, что мне для этого нужно сделать? А вы их будете мыть? — спросила она.

— Кого? — удивился я.

— Руки, естественно. Не головой же вы меня собираетесь смотреть, — сказала она.

— Если я решил осмотреть больную, озлобленную на себя и всех остальных женщину, то голова в данном случае совершенно не нужна. В этой ситуации думать не надо. Вы и без того в моих руках, — со всей великой неврологической мудростью ответил я.

— Стоит только встретить умные заботливые руки, как сразу попадаешь под глупое бесчувственное тело, — с заметным раздражением сказала она.

— Человек, способный диагностировать поясничный остеохондроз, уже заслуживает большого уважения. Это лично мое мнение, хотя, я полагаю, вы тоже можете к нему присоединиться, — не скрывая безразличия, ответил я.

— Ну что, мне ноги поднимать, оголяться сверху или снизу, рычать или плакать? Вы можете хоть что-то сделать?

— К лесу передом, ко мне задом. Здесь подняли, здесь опустили. Бюстгальтер оказался фиолетового цвета с розовыми цветочками! И таким образом она, глупая, надеется обрести здоровье! Она совершенно не имеет представления о современной медицине. Как можно обрести здоровье, когда всё фиолетово!

— Хочу сообщить вам радостную новость — если лечение пойдет нормально, то дней через пять вы вновь обретете стройную фигуру, — уверенно сказал я.

— Как в молодости? — с надеждой в голосе спросила она.

— Как в замечательной, свободно гнущейся и вращающейся, рычащей и стонущей молодости, а пока жизнь на короткое время изменится. Но мы, вместе, взявшись за руки, поставим её на прежнее место, — с твердостью в голосе сказал я.

Длинные мышцы спины, несмотря на болезнь, сохранились в приличном состоянии, грудь, видимо, в такой же форме. Отлично ухоженное тело…

Всегда можно отличить загар, полученный женщиной, страдающей от безделья в поле, или интенсивно поглощающей солнечный свет на пляже далекой и прекрасной страны.

Если я понимаю и помню анатомию, грудь мы внимательно ищем где-то спереди. Оставим эту часть осмотра на следующий раз, иначе начнутся крики, стоны. В некоторых случаях профессия терапевта уже не кажется такой скучной: расстегните, поднимите, дышите, не дышите. Нужно сосредоточиться на другом, более важном в данный момент: внимательно осматриваем спину.

Напряжение паравертебральных мышц умеренное, скорее всего, и болевой синдром не такой интенсивный. Просто эмоции разыгрались. Видимо, и в жизни она особа страстная, в определение моменты, скорее всего, не стонет, а кричит, возможно, даже нецензурно ругается.

— Сейчас, прошу вас, немного наклонитесь кпереди, — сосредоточенно сказал я.

— Можно я буду упираться в ваш стол руками? — сосредоточенно ответила она.

— Можно и ногами. Он крепкий, он много видел, слышал и выдерживал.

— Вам срочно нужно поменять вывеску на двери, от озабоченных пациенток отбоя не будет.

— Извините, вы замужем?

— У меня спина болит, а не…

— Осмотр окончен, дальше сами.

— Что сама?

— Разогнулись, повернулись, подняли, застегнули.

Думаю, скорее всего, она, кричит, думаю, ругается, ибо, обладая подобным телом, это совершенно естественно. Бездыханной быть не должна.

— Говорите, говорите, вы снова замолчали.

— Молчу, молчу и пишу для вашего здравия свои рекомендации или вы желаете уйти без оных?

— А вы не можете писать и говорить?

— А вы не можете страдать и молчать?

— Страдают молча и беспричинно только дуры, а у меня есть законный повод излить свою печаль, уныние и боль.

— Вот мои рекомендации. Ступайте, лечитесь. Жду. Через пять дней, надеюсь, возрадуемся вместе. На следующий приём лучше прийти без бюстгальтера. По последним данным, полученным в крупнейших клиниках мира, это однозначно способствует выздоровлению.

— Вы в этом уверены?

— Да. Безусловно. Это меньше раздражает… кожные покровы спины.

Думаю, она точно кричит и точно матерится.

Я решил проводить её до двери кабинета, и мы распрощались почти по-товарищески. Но я был точно уверен, что на большее рассчитывать не стоит.

Болезнь — это молодость, лечение — зрелость. В первом случае внезапность и быстрота, во втором — рассудительность и готовность к воздержанию и самоограничению. Это не запад и не восток, но они обязательно встретятся, и вот тогда и возникнет бесконечный вопрос, который пытались разрешить предыдущие поколения и который наверняка возникнет у настоящих и будущих.

Вот такие они, производственные будни, хотя лично я ничего не произвожу, и даже женщины раздеваются у меня сами. Хотя она…

Если женщина тебе не по зубам, не стоит тратиться на дантиста.

Для посторонних двери закрываются.

Люди ищут

Двери беспардонно открываются.

Каждый чешет себе голову по-разному.

Прием подходил к концу. Дверь в мой кабинет осталась полуоткрытой. В коридоре тихо звучала песня о том, как в давние времена парень бросил девушку, но она всё равно будет его ждать. В ожидании приёма сидели две женщины. Их объединяла опрятность, разъединяла скорость движения рук и ног. Первой было около тридцати, второй около семидесяти, но песня звучала одна, и, несмотря на разницу в возрасте выражение лиц у обеих было одинаково.

Большая страсть выравнивает разницу в годах, как каток выбоины на асфальте.

Весьма возможно, первую забыли на следующий день, а у второй, когда-то давно уехавший парень, уже реально повредился умом и не тормозит собственным разумом ни в какую сторону. И кто знает эту правду, ибо она как песня, из которой слов не выкинешь, и душевно исполнить её практически невозможно.

Я посмотрел с нежностью в их задумчиво повлажневшие глаза.

— Прошу, заходите. Кто из вас будет первой, точнее, предпоследней?

— Мне без разницы, — сказала молодая.

— Я тоже никуда не тороплюсь, — сказала женщина в возрасте.

Одна печальная мелодия сблизила двух разновозрастных дам и почти сняла усталость и раздражение, возникшее в ожидании приёма, и я в своём белом халате больше напоминал гарсона, нежели врача. Как ни парадоксально это звучит, но кто-то явно жаждет быть последним, хотя в некоторых случаях зайти первым в любой кабинет, это уже подвиг. И неважно, чей это кабинет.

— Ещё раз прошу, приглашаю. Ибо уходит наше-ваше время, а вместе с ним, возможно, и ваше здоровье.

Весь день одни женщины. Нет, я не гинеколог, просто день такой выдался, как в бане. Они продолжали молчать, следовательно, мне и решать. Победила молодость, зрелость продолжила размышлять. Имея определённый мужской и врачебный опыт, я предположил, что с более молодой пациенткой всё закончится несколько быстрее.

Она решилась. Она вошла.

Она дышала болезнью и здоровьем, и всего в ней было поровну. Она дышала душой и теплом, и попробуй угадать, где и в каких количествах это хранится.

— Прошу вас, проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Какие проблемы привели вас ко мне?

— Насколько я могу понять, ты меня не узнал или сделал вид, что ты невролог на всю голову, а я обычная болящая, пришедшая к концу рабочего дня. Я тебя давно искала, прошу помочь по старой дружбе.

— Мадам болеет?

— С одной стороны, у мадам особых проблем нет, с другой стороны, как ни крути, мне ужасно хочется тебя попользовать. Полагаю, не стоит объяснять, насколько привлекает, возбуждает белый халат, особенно если он изрядно помят, застиран и давно не находился в опытных женских руках.

Любая работа полна неожиданностей, и в моей случается такое: открыла дверь одна болящая, вошла другая, а передо мной присела совершенно здоровая, агрессивная и неуёмная стерва.

И рана давно зажила, а боль осталась, и лечение не отличается большим разнообразием, и страждущие читают одни и те же молитвы, а получается у всех по-разному.

— Сколько лет прошло, сколько лет. Не знаю, как я, а ты, мне кажется, совершенно не изменился. В твои годы ты уже врач, которому разрешили осматривать людей, выписывать рецепты и назна чать им разное лечение. Да ещё имеешь отдельный кабинет, с письменным столом, ручки, бумага, даже молоток есть, сколько всего! — раскачиваясь словно китайский болванчик, произнесла она.

— Стараюсь, — ответил я.

— Просто выдающаяся карьера. Тебе нужно дорожить этим местом. Молодых прожорливых охотниц в округе много, но, по правде сказать, я бы здесь долго не задержалась.

— Ты осталась прежней, я тогда у храма видимо ошибся, наивно размечтался, что твой характер и образ мысли изменился, но мальчик у тебя хороший. Как ты меня нашла через столько лет?

— Увидела твой портрет на обложке журнала «Они позорят наш район». Не скрою, издание раскупалось очень бойко. Ну и, конечно, вспомнила, наше единственное с тобой студенческое утро.

— Ты пришла, чтобы очернить мое невинное, честное, девичье имя?

— В паспорт свой посмотри. Кому теперь нужна наша невинность, честность и давно утерянная девственность?

— Столько лет… сколько лет, сколько лет, кстати, извини за излишнее любопытство, кто занимается твоим макияжем и прической? — с товарищеской теплотой в голосе спросил я.

— А ты свои туфли, сколько носишь? — голосом глубоко влюбленной женщины ответила она.

— Это тайна великая. Некоторые носки не снимают месяцами и не испытывают при этом ни малейшего неудобства, так что мои рабочие туфли имеют довольно сносный вид. Я уже давно, даже очень давно не работаю обувью, для этого у меня имеется другой орган. Но я тебе о нём не расскажу. Сие тайна великая.

Своим пронзительным взглядом, своими серыми, немного раскосыми глазами она буквально рыла землю подо мной, чтобы я провалился туда как можно глубже и больше никогда не появлялся из оной. Ничего страшного. Придёт весна, растает снег и будет видно, кто, где и в каком количестве нагадил, и тогда станет ясно, как распределились места на пьедестале.

Я сумел по достоинству оценить её взгляд.

— Да-да, твоя правда. Я, действительно, такой же добрый, как дедушка Ленин. Ты, я надеюсь, должна его помнить. Маленький, картавый, лысый такой. В жизни всё течет, все изменяется, только добрые, заботливые глаза дедушки остаются с нами навеки.

Длина моей мысли получилась средних размеров, но к однозначным выводам она не привела. Столько лет прошло, да по большому счету, ничего и не было. Тяжёлое похмельное студенческое утро, гора немытой посуды, в воздухе запах дешёвых сигарет и остатков вчерашней выпивки и закуски. В таком состоянии, на мятом и грязном постельном белье я сподобился только на легкую эротику.

Линия женской психологии — тонкая, извилистая — не отличается непрерывностью. Психология женщины среднего возраста сложнее. Ей необходимо было меня найти, записаться на приём, отстоять в очереди, чтобы напомнить эпизод давно минувших дней. Линия — это не штрих-пунктир, это то, что при любом, самом длинном раскладе имеет свой конец. Вот такая наука — геометрия получается на настоящий момент.

Потом все разродилось доступно, коротко и ясно — несколько невнятных и ничего не значащих фраз, и куда-то улетучивается, словноветер, внимание, за ним рассеивается и пропадает раздражение, а запись в амбулаторной карте получилась уставшая, тощая, корявая и бессмысленная. С одной стороны, затянуться в водоворот собственных проблем — дело, безусловно, не хитрое: просеивать мысли, страдания, воспоминания через сито различной частоты, только на поверхности останется крупное и невнятное. Это как на встрече выпускников или одноклассников, после очередной рюмки заглянуть под стол, посмотреть на наглухо застегнутую ширинку и равнодушно спросить: «а ты помнишь?»

— Говори, зачем пришла?

— Хотела посмотреть на тебя в белом.

— На невесту я не тяну, «горько», кричать не надо, так что излагай беды, печали, болезни, которые ты приобрела за время моего отсутствия. Можешь не стесняться в выражениях.

Она, без лишних эмоций и деталей объяснила свою проблему.

— Посоветуй, что мне делать.

— В вашем случае может помочь и отвар пустырника, но для этого нужно веровать, а ваша вера подобна решету, да ещё с дыркой.

— Только эта дырка в моей голове, но, если честно, она мне не мешает. Сколько раз предлагали сделать пластику, а я всё отказываюсь. В каждом теле должна быть своя изюминка, ну не пирсинг же мне делать, в конце концов, и ходить с железом в носу!

— Вот тогда ты бы мне точно глянулась, — слегка опустив вниз глаза и немного покраснев, сказал я.

— У тебя завтра приём в первую смену? Жди!

— Остановим безудержные девичьи мечтания, вернёмся к цели твоего визита. Вспомни точно дату, когда у тебя была трепанация черепа.

— Повторяю: не могу сказать точно, если буду помнить в жизни только плохое, что хорошего у меня тогда останется, если помнить только утро в общежитии с тобой, то я до сего времени только бы и помнила неловкие мужские руки.

— Живите, друг мой, с хорошими воспоминаниями, — по-отечески тепло сказал я.

— Это единственное, что обнадеживает. Радует и факт обретения собственного невролога. Ты не оставишь на поле боя раненную в голову женщину?

— Куда деваться.

— Ты всегда принимаешь один?

— Нет. Всё довольно банально: заболела моя медсестра, другую на замену я брать не захотел, вот и работаю в одиночестве, поверь, лично меня сей факт не утомляет.

— Меня даже радует — обнадеживающе улыбнулась она.

А после неё вошла, степенно и с достоинством, зрелость, и день получил достойное завершение.

Весьма почтенно двери закрываются.

Люди не спят

С опасением двери открываются.

Человек, которого ты искренне ненавидишь, всегда рядом.

Его грех заключался в том, что он постоянно испытывал гнев к своему состоянию, положению и отношению к нему окружающих, и при внешней смиренности это ощущалось даже через его кожу. Нечестные поступки собственного зрения и слуха он ощущал довольно часто, и это было не инородное вмешательство, а действительность, сотворенная им самим. Пресмыкался даже перед самим собой по поводу и без. Такая жизнь у него теперь была.

Он спокойно открыл дверь моего кабинета, так же спокойно присел напротив меня. Лишних движений нет, лицо не выражает даже минимальных отголосков эмоций, но буквально через несколько секунд он стал самим собой.

— Днем проблем нет, совершенно нет. Они возникают только ночью и утром. Если бы вам удалось прожить несколько дней моей прошлой жизни, то вы бы точно засыпали с твердой уверенностью, что жизнь удалась и пронеслась не зря, — равнодушно разглядывая свои немного дрожащие руки, сказал он.

— Я живу своей, кабинетной, временами интересной, временами скучной жизнью, и в ней тоже существуют проблемы, — с интересом разглядывая свой письменный стол, ответил я.

— А другой жизни у вас нет? Скорее всего, нет. Я не священник и не врач, мне не стоит влезать в чужую жизнь и чужую душу, и вы прекрасно понимаете, что я прав, — продолжая разглядывать свои руки, ответил он.

— Абсолютно. Для огромного количества людей кабинетная жизнь и составляет самые светлые воспоминания.

— От вас мне не нужно советов, рекомендаций и наставлений. Доходчиво и спокойно объясняю ещё раз — я не могу заснуть.

Только проснувшись утром можно увидеть вчерашний день.

— И я спокойно объясняю, что о ваших проблемах слышу впервые. Если можно поподробнее. Суть-то в чём?

— Меня не волнует…, мне очень необходимо хорошее снотворное, и желательно побольше.

Глаза забегали по кабинету, руки по письменному столу, ноги беспрерывно шуршали под ним. Он стал самим собой. Он, несомненно, и был таким до того, как пришёл ко мне на приём.

— Ну, снотворное — так снотворное, но наступивший день будет не лучше, ну, много снотворного — так много снотворного, тогда завтрашнего дня или любого следующего, по вашему желанию, не будет совсем.

И вновь исчезли лишние движения. Лицо уверенного в себе человека, глаза прямо, не мигая.

— Выпишите сколько возможно.

К счастью, его слова и дурные мысли быстро рассеивались в воздухе, не оставляя практически никакого следа. Мне приходилось встречаться с подобными людьми. Они как колготки: хоть затяжек много, но дыры заштопаны, и под брюки можно надеть. И никто не увидит, и всё будет выглядеть вполне пристойно, как у почтенного отца семейства, только что вышедшего из публичного дома.

— В вашем случае я не хотел бы решать проблему подобным способом. Существуют разные фазы сна, удлинение одной, невольно приведёт к изменению второй.

— Договориться не получается. Давайте тогда попытаемся решить ещё один вопрос.

— Если вы потеряли идею, то это не означает, что она не вернётся к вам никогда. Вернется, при условии, что вы не страдаете старческим маразмом. Надеюсь, следующая проблема будет более доступна для разрешения.

И действительно, она труда не составила.

Это только адвокат обязательно должен быть на стороне своего подзащитного, а врач в одинаковой степени должен любить и больного, и болезнь, ибо каждый из них требует равного к себе внимания.

— Я женат. Давно.

— Поверьте не мне решать, плохо это или хорошо.

— … Вот и всё, что у меня случилось. Образно говоря, моя совесть была чиста, а вот душа болела долго. Я её порою ненавижу.

— В таком случае, вы, действительно, образно говоря, болели все втроем.

— Истинно так. Она мне кажется натуральной ведьмой.

Время меняет людей, но не до такой же степени.

— Следовательно, вам женщина сейчас нужна для жизни, вообще, для болезни, в частности, и для слабоволия окаянного в отдельности. Движения с ней осуществляются как в одном, так и в обратном направлении. Следовательно, вы сейчас страдаете душевно и полагаете, что здоровый сон решит все ваши проблемы.

— Женщина нужна для любви во всех проявлениях. Жизнь — это и есть любовь, а её отсутствие — это безразличие и скука. Если у мужчины жена занимает высокую должность, и он имеет связи на стороне, это допустимо и вполне приемлемо.

— Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.

— Если он сам занимает ответственный пост и «ходок», я и здесь не вижу ничего сверхъестественного.

— Пусть ходит, говорила одна моя знакомая, в конце концов, он захромает на все четыре ноги, как сивый мерин, да пойдет на бойню в полном одиночестве. И только рога, а при таком раскладе они должны быть обязательно, от него останутся.

— Какие у мерина могут быть рога? А вы, доктор, оказывается жестокий.

— Отнюдь, эти слова сказала женщина.

— Да. Жестокость одно из основных женских качеств. Моя супруга постоянно в делах, дома практически не бывает, возвращается поздно, раздражённая, уставшая. У меня даже нет возможности поговорить с ней. И накипело, и наболело, а приходится молчать. Она для меня, как ведьма.

— Клизмой душу не очистишь.

— Вы что-то сказали?

— Нет, вам послышалось.

— В жизни всему и всем, как правило, достаётся какое-то, пусть даже небольшое, пространство. Моя жена добилась, можно даже сказать, завоевала его сама. В него попутно попал и я. Моя жена всегда пребывает в заблуждении по поводу бытовой стороны нашей семейной жизни. Каждый вечер напивается до безумия, засыпает, и только тогда её лицо становится умным, а я глупо блуждаю по дому, и не могу найти ни себя, ни эту особу, которая значится моей женой. И, порою, мне кажется, что я её искренне ненавижу. Я не намерен завершать свою жизнь, во всяком случае, в настоящее время, но хочу, как в молодости, засыпать в постели со своей женой и слушать её ровное, по-детски спокойное дыхание. Если подобное получится, хотя бы раз в неделю, я вам безмерно буду благодарен.

Тяжелее всего вытащить на свет Божий собственную глупость, нежели слабость, поэтому, от первой, как правило, отказываются все, со второй, как правило, соглашаются многие.

— Я выпишу вам рецепт, но это, безусловно, не решит данную проблему, потому что вы хотите только спать с женщиной, это всё равно, что пользоваться памперсами при вполне здоровом организме. Мужчина должен быть как знаменосец, всю жизнь или впереди всех, или на кресте.

— Это как?

— А вы возьмите флаг в руки и — вперед. Упаси Бог, споткнёшься, поскользнёшься, или повернёшь в другую сторону, кара неминуема. Так что трудитесь упорно, уверенно, настойчиво: дышите ей в лицо, шею, спину, ягодицы и вам снотворные не понадобятся, и ей алкоголь, тем более.

— Так вы предлагаете, что я её должен ее просто еб…, извините трахать, снова извините. При такой-то должности!

- А у нас на Руси так испокон веков повелось. Ежели под настроение, то ебут искренне и крепко, невзирая на чины и должности.

— Вы знаете, мне кажется она сейчас где-то рядом.

Человек, которого ты искренне ненавидишь или боишься, кажется, существует везде.

— Вы в молодости ей, в какое ухо дышали? Сейчас дышите в оба. Алкоголь исчезнет, снотворные не понадобятся, её должность покажется самой заурядной.

— Вы какой-то странный доктор.

— Срамное место у неё от рождения, супруг, вроде бы, от Бога, алкоголь от жизни. Следовательно, родилась до вас, пьет без вас, и, вообще, вы ей совершенно на хер, а вернее похер.

— Вы понимаете, при какой она должности?

В каждой цепи есть слабое звено, понимая это и из-за страха окаянного, не все способны носить эти цепи.

— Если натянуть на нее шапку-ушанку, нацепить маршальские звезды, мужские кальсоны и валенки, она всё равно останется женщиной, если такою рождена была. И даже в этом клоунском одеянии она захочет быть женщиной, даже для такого мужчины, как вы.

— Странный вы доктор.

— К сожалению, я не в силах вам помочь. Вы обратились не по адресу, неврологи данными вопросами не занимаются. Нет, они иногда, под настроение, решают проблемы с чужими жёнами, но несколько в другом ракурсе. Но, поверьте, происходящее в вашей семье не является чем-то необыкновенным. У меня хорошие связи. Скажите, пожалуйста, где работает ваша жена, и через неделю или две она станет простой отечественной служащей.

— Вы действительно странный доктор.

— Могу порекомендовать вам хорошего специалиста.

— Я надеюсь, он не обуреваемый безумными идеями психиатр?

— Нет. Она психолог. Нормализует вам цикл день — ночь.

Иначе ведьму не одолеть.

Сон ночью — счастье, если день в радость. Всё одно и то же. Всё повторяется, заимствуется, рождается, формируется из уже когда-то увиденного, услышанного или прочитанного. Беспрерывный плагиат, одним словом. Не является плагиатом инсталляция: унитаз, вода, фекалии, ибо сравнивать их схожесть, свежесть, цвет, форму и консистенцию, находясь в здравом уме, никто не будет. Я, безусловно, не имею в виду медицинских работников, но и те, как правило, туда заглядывают только по долгу службы, ибо чего там греха таить, современная культура слабо доступна их пониманию.

Хотя, в течение последнего века, в мире наметились определённые приятные тенденции. Они заметы невооруженным глазом, то есть для их созерцания не нужны никакие оптические приспособления.

Женщины начала прошлого века. Приятный, манящий до головокружения и грехопадения запах духов. Приятные глазу шикарные платья, изящные шляпки, воздушные платочки, длинные перчатки, высокие корсеты, а под ними огромные панталоны, почти до колен. Но только они и возбуждают.

Один виток времени и фантазии, и расцветка изменилась полностью: каждый, как и положено начал заниматься своим делом: мужчины успешно работают визажистами, стилистами и истинными властителями женской моды, впрочем, очень часто и мужской. Женщины поднимают штанги, гантели и прочие мелкие тяжести, ловко бросают через бедро, а наиболее прекрасные представительницы этого пола одними зубами могут вытащить из непролазной грязи тяжелый грузовик, груженный бетонными блоками, куда он попал по вине пьяного водителя, естественно, мужчины.

Сколько огурец ни соли, всё одно безвкусным будет, ибо не под солнцем вырос.

С осторожностью двери закрываются.

Люди приглашают

Непонятно двери открываются.

Всегда мечталось слышать, видеть, понимать. Она мне понравилась с первого раза.

Она заставила увидеть. Она заставила услышать. Она заставила задуматься. Она заставила оглянуться.

Её знали многие, и она знала многих, её ценили многие, и она знала многих, её превозносили многие, и она знала многих, её любили многие, и она знала многих.

Ее забыли все.

Есть два способа выжить: один — родиться, другой — умереть.

Она жила и жила по силам, а сила была в телефоне, а телефон стоял на полке, а полку прибили довольно высоко, и путь к нему давался с великим трудом, ибо этот путь был ущемлением её гордости. Вот наступило время, и она задумалась о смысле жизни, и в конечном итоге этим смыслом оказался я. Раньше я в её планы не входил. Она меня не видела, не чувствовала, не знала.

— Входите, не заперто, не от кого и незачем.

— Благодарю.

— Она и раньше редко закрывалась, а теперь и подавно. Обувь снимать обязательно. Поверьте, я раньше была очень красивой и своенравной женщиной, но меня никто никогда не вызывал. Не скрою, меня приглашали, но это давалось им очень, очень нелегко. Я…

— Позвольте, я всё-таки сниму обувь и пройду.

— Верхнюю одежду обязательно оставьте там же.

— На полу?

— Сижу и жду, когда вы появитесь, предаюсь воспоминаниям, а от них один результат — горечь.

— Я спрашиваю — на полу?

— Где сочтёте нужным. Меня нельзя назвать тираном, но я всегда требую порядка, аккуратности и чистоты, и запомните, счастье — это когда можно поделиться разумной мыслью, счастье — это когда можно услышать разумный совет. Для вас он таков — не прыгайте с потолка на пол и не шарахайтесь от стенки к стенке. Главное, чтобы одежду потом можно было удобно и быстро успеть надеть, и при этом она бы не помялась и не испачкалась. Всё остальное зависит от вашего ума, заметьте от ума, а не от интеллекта, а он, как я полагаю, в некоторых случаях и интересных ситуациях совсем не обязателен. Интеллект мужчины и ум мужлана, я могу вас уверить, это разные вещи. Для меня врач и мужчина — тоже разные вещи.

— Можно включить свет? Здесь довольно темно.

— Не стоит, он меня раздражает.

По-моему, я пришёл и тут же попал. Прежде чем соглашаться на вызов, нужно интересоваться не только гонораром, но и тем, что приблизительно придётся тебе увидеть и услышать и последнее даже очень существенно.

— Заметьте, если я буду говорить о своём времени, вы никогда не услышите от меня: «А сейчас». Стоит только сказать, и я сразу начну быстро стареть и видеть в окружающих только недостатки.

У одиночества три головы: телевизор, компьютер и пустая квартира. Здесь в наличии имелось, видимо, только первое и третье. Нет, самое главное в одиночестве — это крепко запертые изнутри двери и полное отсутствие сквозняков.

— Меня совершенно не интересуют ваши привычки, проходите, пожалуйста, на кухню, мне так будет удобнее.

Одни люди живут параллельно своей болезни, другие — вертикально, третьи крутятся, как белка в колесе, четвертые спят с ней, как в постели с врагом. Некоторые надеются всех их пережить. Она была исключением из всего перечисленного.

Я вошел, и она мне понравилась с первого раза. Веки тяжёлые, но не похмельные, мешки под глазами ещё те. Лицо вытянутое, волос практически нет, кожа обвисла, огромное количество кератом и пигментных пятен. Шея закрыта каким-то бесцветным платком.

— Присаживайтесь. Можете задавать свои вопросы. Спрашивайте о болезни, жизни. О здоровье лучше не стоит, это самая неприятная для меня тема, это окончательно испортит мне настроение.

Любовь к здоровью, как любая любовь, с годами переходит в ненависть.

Непонятно двери закрываются.

Люди вспоминают

Бесцеремонно двери открываются.

Мы не можем понять, когда взойдет солнце, ибо для каждого оно встает по-разному.

Мы не можем понять, когда взойдет луна, ибо для каждого из нас у нее свое время.

Мы не можем понять, какая она есть луна, ибо у нее разные контуры.

Лекарство — это свет в конце туннеля, а не прыжок с горы и не могул для новичка. Это только в идеале существуют избранные болезни, без которых в определённом возрасте и для солидности как-то неудобно, а в основном довольствуемся и страдаем тем, что заслужили и что Бог послал. Все относительно. Всё соответствует законам умножения, сложения и вычитания, и наступает период, когда и ноги уже вытереть не об кого. Мы получаем это, и это соответствует тому.

Когда человек теряет свои позиции в обществе, и здоровье опадает, как осенние листья, то его доминантой в жизни становятся мелочи. Он открывается и является миру своей дряхлеющей силой: здесь он и оценщик, и осмотрщик, и скупщик и, в конце концов, обыкновенная зануда. Тебе уже за шестьдесят, и ты всё ещё решаешь проблему, почему задержалась на работе жена и где она находится сейчас. Умён ты не по годам, брат Елдырин.

На приёме упитанный, интересующийся не собой пациент. Такое периодически случается. У него неуёмное желание пообщаться о том, что есть и что бывает у других, и как часто это случается.

— Я здоров? Разрешите одеться?

— Конечно. Здесь же не солярий. На основании мною услышанного и увиденного могу констатировать, что в настоящее время ваше состояние ближе к удовлетворительному. Безусловно, необходимо стандартное обследование, полагаю, это много времени не займёт.

Заболел — лечись, выздоровел — передохни. Зачем сегодня обильный дождь, он необходим был вчера, а сейчас это только размышления о не принятых ранее решениях.

Человек — и удав, и лягушка. Упирается, пищит, не желает, но всё-таки лезет в горло страданий, болезней, лжи и грязи. Поглощать самого себя целиком. Заманчиво, ибо других уже сожрали.

— Какая скучная у вас работа — раздевайтесь, одевайтесь, убирайтесь. В конце концов, … в современном мире… мне хотелось просто поговорить по душам.

— В современном мире редко говорят по душам, чаще думают и делают без души, но это существенного значения не имеет. Реальность отечественной медицины — придёт человек и знатен, и богат, и похвалит за умение и смекалку, и у него возникает твердая уверенность, что озолотил царским червонцем, и невозможно понять, то ли подобострастно кланяться, как нищий на паперти, то ли протянуть для пожатия руку, немного наклонив голову.

— Благодарствую. Весьма польщён.

Реальность Отечественной Медицины: в кабинет буквально влетела бледная перепуганная санитарка.

— Доктор!

— Что случилось? У кого-то начались стремительные роды, или кто-то забеременел в ожидании приёма.

— К вам пришли члены комиссии из столицы, — прошипела она.

— Проси, — громко и отчетливо сказал я.

В кабинете появились весьма напряженные своим величием и важностью … члены, вернее … господа проверяющие.

— Прошу вас, господа, можете чувствовать себя свободно, присаживайтесь без лишних церемоний, — не меняя тембр голоса, сказал я.

— Ты совершенно не изменился. Во всяком случае, наглости в тебе не уменьшилось, — сказал, насколько я понимаю, самый главный член.

— Приходит время, и стабильность становится очень важным фактором нашей жизни, — ответил я члену.

Это был давно забытый друг давно ушедших лет.

— Уважаемые коллеги, прошу оставить нас одних, — сказал давно забытый друг.

Члены, немного уменьшившись в размерах, величии и важности, молча покинули кабинет. Остался только один человек, насколько я сумел понять, она не была членом, даже бывшим, хотя сейчас это стало весьма актуальной тенденцией в жизни общества.

— Мадам, сказал я, — вы тоже можете выйти.

— Будь с ней повежливей, это моя секретарша.

— Не стоит даже ради минутного успеха, лизать задницу тому, кто постоянно лижет чьи-то яйца.

— Выйди, — коротко сказал бывший друг. Не член молча вышла.

— Ты стоишь во главе этого маразма? — спросил я.

— Тебя прощаю, все-таки учились вместе, одна комната в общежитии, иногда даже одних женщин любили.

— Недавно твою Машку видел.

— Такая же блядь?

— Да нет, внешне практически не изменилась, да, видимо, и характер остался прежним. Не желаешь посмотреть хотя бы со стороны?

— Вопрос говно. Да мне по правде на неё плевать, да и на сына тоже. Но, здесь об этом никто не должен знать. Иначе, данной мне властью, разгоню к херам собачим всю вашу медицину.

— Слушаюсь, никто не узнает.

— А ты всё по вызовам к бабкам бегаешь? Ну, ещё у тебя и кабинет в придачу…

— Мне хватает, я ведь на врача учился.

— Пойду я. Про Машку и сына ни слова, а то я здесь живого места не оставлю. Короче, у вас здесь кругом одни раздолбаи. А ты мне друг. В случае чего, помогу. Я добро помню.

— Слушаюсь! Как скажите.

Существует твердая самоуверенность в величии собственных слов и жестов при всей их незначительности и малополезности. Глава государства, имеющий вышколенный штат специалистов по протоколу, этикету, флористов и прочую армию умных и знающих людей, под прицелом фото- и видеокамер умудряется найти дефекты и изъяны в траурном венке, который и поставили-то без него. Вот сие и есть указующий перст земножителя.

У любого доброго поступка есть своя частичка иудства.

Не скажу, что такая милость не для нас. Мы все появились на свет в очень быстротечных ельцыноидных родах. Смотрим, друг на друга в подзорную трубу с обратной стороны и диву даёмся нашим размерам интеллекта и мелочности.

Если вежливость расстилается вокруг тебя ковром, то он наверняка синтетический, с очень жесткой щетиной.

И поели, и попили, а ничего не утолили. Скажем больше, оголодали. И милость, и милосердие, и братство, и богатство, и высокомерие, и подобострастие превратились в мутную лужу — ни напиться нельзя, ни помыться невозможно.

И вошёл человек, как спустился с постамента, с высоко поднятой головой и величественной осанкой, и вдруг оказалось, что слишком много значило для всех, как он вошёл. Никто раньше не знал, не мог предположить, что его никогда не пытало, не мучило, не ломало. Его только мутило и мучило с похмелья, все остальные проблемы он переживал при минимальной эмоциональной неустойчивости.

Вот такая быстро развивающаяся остроспёртость ума. Смердящий запах телесной свободы.

И после этого человек говорил долго, слушал мало и безмолвно, равнодушно смотрел на своё свободное падение. Он длительно малодушествовал.

Чем ближе к солнцу, тем больше грязи на руках.

Наклонился, посмотрел в колодец — глубоко. Понять, что на поверхности, тем более на дне, ума не найти, зато советников — дураков и высоколобых, высокодипломированных клоунов — пруд пруди. Бросили ведро, что досталось, то твоё.

И заколбасило в великом похмелье всю огромную страну. Я всегда вспоминаю его с содроганием. Берите сколько захотите. Как на свадьбе, пейте, пейте, сколько… и многих убило, и многих покалечило.

Они два сапога пара: сегодня — рано, завтра — поздно. И у них всё время так.

Они познавали мир, напрягая свой единственный слуховой проход, другие анализаторы были или недоразвиты с рождения, или глубоко спали в то время, когда рождались и умирали другие. И пролетело всё, как в поверхностном сне, и глаза полуоткрыли, и реальность не чувствовали.

Сны бывают от Бога, сны бывают от дьявола и по немощи души нашей, но от Бога только святым, нам всё остальное. И возникло острое желание снизить остроту зрения и уменьшить поля зрения, чтобы не видеть, не мучиться безумием окружающего мира.

И был человек зачат в радости, а в муках рожден.

И был человек рожден, чтобы подниматься, а не возвышаться.

И был человек рожден, чтобы жить по внутренней стороне души, а не по внешней.

И был человек рожден для души, а не для тела.

И был человек рожден для болезней, и все они были одинаковы, только буквы и цифры у них были разные.

И проживет человек жизнь долгую, и не бросит горсть земли ни в одну могилу.

И Богом данная от рождения, и возникающая по течению жизни энергия необъяснимым образом уходит в пустоту.

И дай знания и власть дураку, он дураком и останется, и убери у него знания и власть, он все равно им же и будет.

И зачем что-то строить, если потом это нельзя будет разрушить?

И каждое поколение гордыни своей окаянной ради строит свою Вавилонскую башню и, в итоге, люди, как и подобает им, совершенно перестают понимать друг друга.

Разделенное надвое единым не станет, если плацента уже отошла.

Очень мерзко двери закрываются.

Люди смотрят

С большим напряжением двери открываются.

Сколько в зеркало не смотри, все равно себя не увидишь.

Для простого смертного жизнь — постоянная епитимья с наложением всё большего количества послушаний и обетов и нарастающим валом неисполнений.

Предварительно, по телефону, особо не посвящая в детали, меня ознакомили с состоянием дела. Я приехал посмотреть, и я знал, что именно приехал посмотреть, но это жизнь, о ней много не узнаешь, да и не положено, не нужно, не велено.

Подъезд как подъезд, двери как двери, которые, открывшись со скрипом, обнажили уставшее заплаканное женское лицо.

— Проходите, пожалуйста. Давно ждём. Действительно, давно ждём. Нам вас рекомендовали, даже очень.

— Я приехал, как только это оказалось возможным. Для здоровья и для жизни рекомендации порой не имеют абсолютно никакого значения.

— Мы будем очень благодарны.

Стандартная квартира. В ней в полный рост застыло время. Полы, обои, потолок стояли давно, твердо и уверенно, и никто не полагал, не думал, не догадывался, что здесь вообще возможны какие-то изменения. Время здесь не двигалось, не дышало, оно стояло натуральным образом, только люди суетились, осознавая свое бессилие перед ним.

Однажды начавшееся не заканчивается дважды.

Болящую парализовало пять дней назад. Сознание сохранено, речь отсутствовала полностью, но смысл сказанного понимала в полном объёме.

Если я сказал, что это я, она понимала, что это он. Функции тазовых органов контролировала и, со слов дочерей, от памперсов отказалась категорически. Одета в старенький, застиранный, но чистый халат. Нижнее бельё отсутствовало по причине временной ненадобности. Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди, халат распахнулся, но это не смущало ни её, ни дочерей, они были слишком взволнованны, а она слишком спокойна, к тому же, несмотря на болезнь, она прекрасно понимала, что пришёл доктор, а не страдающий по всей голове геронтофил.

Волосы коротко подстрижены, седые, редкие, но аккуратно причесанные, пробор посередине. Кожные покровы лица бледные, сухие, высыпаний нет, огромное количество морщин, косметикой, видимо, никогда не пользовалась. Я смотрел на неё сверху вниз, она на меня — снизу вверх, всё как обычно, как и следовало ожидать.

Слеза из левого глаза. Ничего не говорящий симптом. Я посмотрел на судно с мочой, которое стояло рядом с ней, выше уровня лица. Она ещё немного повернула голову в мою сторону, затем отвернулась к стене. На маленьком коврике, на уровне лица прикреплены две боевые награды «За отвагу» и «Победу над Германией», ещё несколько юбилейных медалей. В самом центре маленькая фотография: два молоденьких лейтенанта ‒ женщина и мужчина. День, видимо, был солнечный, весенний. Позади поле, поле и больше ничего не разобрать. У неё короткие волосы, спокойный взгляд уверенного в себе человека, он слева от неё. Ощущение молодости и свежести. На их лицах чувствовалось ощущение чего-то большого и светлого, что будет впереди. Это было когда-то, на давно выцветшей фотографии. Сейчас ей, видимо, неудобно находиться перед ним в беспомощном состоянии. Расстёгнутый халат и посторонний мужчина, с профессиональным интересом рассматривающий её в положении сверху.

Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди, давно увядшие и истощённые, со сморщенными сосками. Я смотрел на неё сверху, она смотрела на него сбоку.

Есть две проблемы в отношении отцов и детей — общение и посещение.

Её беспомощную, лежащую в собственных испражнениях, взломав с помощью соседа двери, обнаружила старшая дочь.

— Я позвала сестер. Нас у мамы три дочери. Она родила нас год за годом. Я позвонила им. Все вместе мы помыли её, переодели в сухое, поменяли постельное бельё, она успокоилась, и с того времени ничего не изменилось. Она смотрит на медали, на свой портрет с молодым лейтенантом, ничего не просит, ничего не ест, только немного воды. Пьет маленькими глотками, потом снова отворачивается к стене. И снова смотрит на эту фотографию, — сказала одна из женщин.

— Мы пытались кормить её детским питанием, но она отказывается и молчит. Мы смотрим на неё и не знаем, что нам делать дальше. Может, другое детское питание купить? — спросила другая.

— Человек иногда становится взрослым. Тем более в подобном состоянии. Молчание в данном случае порождение болезни, ну, знаете, надоело мирское, она решила уйти в затвор, там требования к существованию крайне незначительные. Излишество в питании и питье не поощряется, — ответил я.

— Мы не можем понять. Она всё время смотрит на эту фотографию. Мы не можем понять, кто это. Вот фотография нашего отца, она единственная, которую нам удалось найти, остальные куда-то исчезли. Они поженились сразу же после войны, ещё до нашего рождения. Мы думали — по любви, ведь родить и воспитать троих детей — это тоже подвиг, это тоже любовь, это не просто так, — сказала первая женщина.

Болящая смотрела на фотографию на стене.

— Это у неё уже третий инсульт, но раньше мы этой фотографии не видели, а про награды мы, конечно, знали, — сказала вторая.

— Нас предупредили, что вы приедете, сегодня во второй половине дня, осмотрите и дальше решите, что вам, вернее нам, с мамой делать. Почему именно так? Мы смотрим на неё несколько дней, а она на фотографию.

— Ну, давайте хотя бы мы познакомимся, — предложил я.

— Я младшая из нас, это старшая ‒ Александра, это средняя

— Алена.

— Вас как зовут?

— А я Майя, хотя родилась в ноябре. Этой фотографии мы никогда не видели, мы не знаем, кто это. Что за офицер, который рядом с мамой, и зачем он находится здесь, мы не знаем и не можем понять.

Не все женщины могут иногда помолчать.

— Радуйся, что мать не назвала тебя Ноябриной, тогда это было вполне в духе времени, — сказала Александра.

— Я радуюсь своему имени. Это то немногое, что дается при рождении и остаётся после смерти, только при крещении я его изменила, а какое писать на моей могилке, я ещё не решила. В подобной ситуации другие темы не возникают, иногда приближение чужой смерти позволяет задуматься о неминуемой своей, собственной.

— Извините, а вас…

Я, как положено, отрекомендовался.

Сумбур вместо музыки, а она уже явно слышна, она ломится в дверь и постепенно заполняет комнаты. Пятый день третьего инсульта, можно было и успокоиться. Три женщины, имеющие представление о тяжких жизненных проблемах, могли бы не задаваться глупыми и ненужными вопросами, могли бы просто смотреть и не думать.

Приближающаяся смерть только обостряет интерес к чужой, пусть даже уходящей, жизни.

— Вам нужен прогноз заболевания и тактика лечения? Одним словом, вы хотели бы знать, что было, что будет и как и чем всё разрешится?

— Именно для этого мы вас и позвали, — спокойно подключилась к разговору Александра, старшая из них.

Она не могла остановиться. Она смотрела и думала.

— За эти дни ничего не изменилось. В контакт она с нами не вступает, сознание есть, взгляд совершенно разумного человека, надеюсь, как профессионалу вам это даже лучше понятно, нежели нам. Первые два дня она смотрела на нас, теперь только на него. Портрет отца даже не попросила. Три дочери, вроде бы, как мы полагали, любимый муж, всю жизнь вместе, а смотрим-смотрим и ни понять не в силах, ни уяснить. Мы всегда жили дружно и сейчас всё время смотрим на неё и вспоминаем, какой доброй и нежной она была матерью. Мы смотрим и не можем понять, какую жизнь и с кем она прожила, для кого? — тихо сказала Майя и невольно прикрыла ладонью рот.

— А кто он такой? Кто? Кто! Чтобы жизнь, которую мы все прожили вместе в одно мгновенье изменить до неузнаваемости, — возмутилась Александра.

Это заметил не я. Я просто смотрел и думал.

— Давайте лучше отвезём её в больницу. Мы хотя бы здесь приведём всё в порядок. Как вы считаете, доктор? Нехорошо, не прибрано здесь и воздух несвежий. Боимся проветривать, чтобы она ещё больше не заболела, и так плохо, не дай Бог, будет ещё хуже, — сказала Майя.

— Милая, милая Майя, вы сама доброта и милосердие. Думаю, больше она болеть не будет, её здоровье трансформируется. Никуда везти не стоит. Лучше, если она останется здесь. Дайте женщине, находящейся в здравом сознании, пообщаться с человеком, с которым она молчаливо говорила всю свою длинную и трудную жизнь.

Болящая задвигалась левой стороной своего парализованного тела, но лицо оставалось спокойным, только еще одна слезинка из левого глаза.

— Разрешите продолжать? С другой стороны, я считаю, что, учитывая основное заболевание, сопутствующую патологию и общее состояние пациентки, противопоказаний для госпитализации в настоящее время нет никаких. Вот такая дилемма, теперь вам решать, что делать дальше.

Болящая сделала небольшое движение левой рукой.

Женщина многое способна сделать одной рукой, женщина многое может объяснить одним движением кисти, женщина многого может добиться движением одного пальца.

— Послушайте меня: это было стандартное врачебное заключение, а по-человечески, если она впервые достала никому не известную фотографию, то пусть с нею и остается, а вы обирайтесь, именно обирайтесь понемногу, думаю, время пришло.

— Вы хотя бы осмотрели маму. Мы за что вам деньги будем платить, и, я полагаю, немалые. Приехал, поговорил — вот и всё! — это могла сказать только Александра.

— Вы абсолютно правы, вот и всё. Что смотреть, чего добиваться? Третий инсульт, тотальное нарушение речи, все, кто нужен, рядом, тот, кто долго был нужен, — перед глазами на стене напротив. Вы несколько дней тревожите её душу, пытаясь утешить своё любопытство, а мне в данной ситуации не стоит сейчас разбираться с её телом. Полагаю, нам это делать непозволительно.

— Но ведь она ещё живая. Она всё понимает. Только смотрит, смотрит на него и никаких движений в нашу сторону, никаких подсказок.

— Послушайте, что доктор скажет на прощание. Сделал мало, сказал, что мог. Запомните главное — меньше соседей, сослуживцев, дальних и близких родственников. Они, как правило, приходят группами, чтобы посмотреть на приближающуюся смерть, заглянуть в глаза, почувствовать дыхание. На мертвых, поверьте мне, смотреть боятся, не любят, ибо никто не понимает смерть, её значение и необходимость. Все понимают, что она придет, но свою не увидишь, а на чужую посмотреть можно, но только вместе со всеми.

Похороны — что день рождения. Сначала торжественно и сурово, затем весело и непринужденно.

Свое не нужно никому, важно чужое.

Направления взгляда бывшего лейтенанта Советской армии не изменилось. Только ещё одна слезинка из левого глаза.

Не натолкнувшись на темноту, не прорвешься к свету.

Совершенно беззвучно двери закрываются.

Господь сподобил

Будьте милосердны, двери открываются.

В каждой луне свое солнце.

Майя нашла меня через несколько дней. Не позвонила, а пришла сама, хотя я оставил ей свою визитку.

Говорили тихо в холле поликлиники, в окружении большого количества людей, которым, впрочем, не было до нас никакого дела.

— Я была замужем. Сейчас нет. Я его не любила, детей не получилось, вернее, сама не захотела, да и как от нелюбимого человека. Мама умерла три дня назад. Эту фотографию, вместе с молоденьким лейтенантом положили в гроб, вместе с ней.

— Тяжелое, но я полагаю верное решение.

— Мы так тоже подумали, все три сестры. Родственникам ничего не сказали.

— Правильно сделали. Иногда из-за любой мелочи могут загадить, что свадьбу, что похороны.

— Я пойду, мне пора. Мне не стоит задерживаться. Вас все знают, смотрят и думают, с кем вы, а я…

— Майя, кому мы нужны?

— Нет-нет, мне надо уходить. Сказала всё, почти всё, дальше не нужно. Извините, за ради Христа. Не могу.

Она ушла, гордая и независимая, уверенная в себе и своей прошлой и настоящей жизни женщина. Она ушла гордая и независимая, но как мне показалась, так и не сумевшая понять, самую близкую, но, видимо в чем-то далёкую чужую жизнь.

Потом я периодически подходил к охраннику, заглядывал через его плечо в монитор наблюдения, и очень долго картина не менялась. Она сидела на лавочке перед поликлиникой, не курила, не плакала и, возможно, даже не дышала.

Каждый передает свое молчание кому-то, и оно не уходит в пустоту.

Господь сподобил влюбиться и выжить в тяжелейшей войне, рожать детей, кормить собственным молоком, делать аборты и снова рожать, и носиться с болящим ребенком на руках, и отказывать или пытаться расшевелить мужа, и плакать, и смеяться, и, наверное, снова влюбляться. Господь милостив.

Господь сподобил в полном молчании, за несколько быстротечных, лишённых речи дней, рассказать молоденькому лейтенанту, как она пролетела, эта длинная и уже безвозвратно ушедшая жизнь.

Господь сподобил покаяться перед ним. Господь милостив. Господь сподобил..

Двери закрываются. Закрылись.

Люди с головой

С барабанным грохотом двери открываются.

В голове всегда что-то есть, но чрезвычайно трудно определить, где, в какой части тела находится ее содержимое.

Девяносто процентов болезней от одиночества — это как листья осенью, а деревья зимой.

И всё было, как обычно, всё было, как всегда. Ещё не успокоилась утренняя суета, не разложились по положенным местам неухоженные утренние мысли, а она была уже здесь. Когда что- то серьёзное или не очень происходит в организме женщины, тогда она отправляется к врачу, если это что-то не соответствует давно утвержденному графику.

— Это снова я. В очередной раз, — еле слышно сказала вошедшая в кабинет дама.

— Мне, я надеюсь, представляться не надо. Присаживайтесь, — с умным неврологическим лицом сказал доктор.

— Спасибо, — еле слышно сказала вошедшая в кабинет дама.

— Слушаю вас, в очередной раз, — с умным неврологическим лицом сказал доктор.

— Я и вас измучила, и себя тоже, и здоровья нет, и на работе полный упадок, и в душе запустение, — еле слышно сказала вошедшая в кабинет дама.

— В ваш последний визит я предупреждал — не стоит никогда расслабляться. А у вас каждый день то черти пляшут, то кошки орут, то собаки воют, то вспышки на Луне, то кто-то с балкона мочится, — с умным неврологическим лицом сказал доктор.

Она немного повысила голос, — «Постарайтесь быть сдержанней. Вы мне не кум, не сват, не брат и даже не внучатый племянник. Иногда я могу себе немного позволить. Вы, наверное, заметили, что я уже не в том возрасте, чтобы дуть в пионерский горн только с одного конца», — сказала вошедшая в кабинет дама.

— Возможно, даже очень заметил, возможно, даже очень давно заметил, — с умным неврологическим лицом сказал доктор.

— Может быть… всё может быть… В этом мире возможны любые, самые неожиданные и немыслимые метаморфозы. Ракеты вдруг взлетают, и танки ползают по земле, и люди обращаются за помощью к врачам. И многие с ослабленным длительным страданием рассудком приходят именно к вам. Это меня удивляет, — сказала вошедшая в кабинет, но уже заметно осмелевшая дама.

— Могу предположить, вероятно, скорее всего, может быть, возможно, предположительно это происходит потому, что у меня у самого ума нет. Господь не даровал, — всё равно с умным неврологическим лицом сказал доктор.

— Деваться некуда. Пойдёшь направо — получишь здоровье, пойдёшь налево — расходы, прямо не ходи — ни здоровья, ни денег не поимеешь. Приходится к вам.

— Но мы, опытные неврологи, оптимисты-профессионалы с большим стажем работы, умеем убеждать народные массы или отколовшихся от них одиночек не хуже революционеров — большевиков. Мы можем многое изменить.

— Хотелось бы верить.

— Как я могу предположить, у вас вчера был насыщенный вечер, вы выпили, как всегда, небольшое количество красного вина и наутро заполучили классический приступ мигрени, сопровождающийся, в довесок ко всему, душевными муками и угрызением совести.

— Вы, и только вы, должны меня понять. Я очень много и интенсивно работала, у меня долго никого не было. Один…, два…, одним словом, для меня это очень долго. Учитывая моё положение, мы решили провести вечер вместе с подругой, а кавалер у нас оказался один, и он, конечно, выбрал меня.

— Почему именно вас?

— Это так естественно, у меня должность повыше и денег побольше.

— Вы ему сами об этом сказали?

— Нет, он знал изначально, с кем имеет дело. Сейчас слишком мало кавалеров, самцов ещё меньше. И только ночь началась, и сразу утро наступило. Грех сладок, особенно после длительного и горького раскаяния. А сейчас… ужасно тошнит, голова болит и кружится яркий свет раздражает. Сказала, как могла. Выслушали, и на том спасибо, — еле слышно сказала вошедшая в кабинет дама.

— Вы, я надеюсь, заметили, что попали на прием к очень внимательному доктору.

— Умный поймёт, от дурака ничего никогда не убудет. Не дано ему — еле слышно сказала вошедшая в кабинет дама.

— Вы совершенно правы. От вашего рассказа из меня даже газы лишние не отошли, как-то сразу почувствовал, что день не задался.

— Видимо, не только у вас.

— А как наш ухажер?

— Полагаю, вчера вечером и ночью он был где- то посередине, иногда смещаясь на мне, то в одну, то в другую сторону. Сейчас он мнесовершенно не интересен. Собственно говоря, и вы мне сейчас особо не нужны, ни как мужчина, ни как врач.

Если окружающих интересует только кресло, в котором мы сидим, значит, жизнь нашей задницы действительно удалась.

— В каком состоянии ваша подруга?

— В этом вся беда и есть. В хорошем, ибо она же самоустранилась. Людей всегда сближает грех, и отдаляет чужая радость.

— К вам трудно записаться, всякое бывает, хотелось бы при известных обстоятельствах не маяться у всех на виду. Я согласна платить. Я согласна выполнять все ваши рекомендации.

Русского человека невозможно переубедить в трех вещах: подлинности водки, реальности скидок на распродаже и реальной ценности рекомендаций.

А цветы, действительно, были бумажные, только пахли, как настоящие, и роса прозрачна, как алмаз, и туман стелился, покрывая разум.

О чем вы задумались?

— Я думал об очень банальном, простом и самом понятном. Я думал о словах, словах умного, умудрённого жизнью человека: «Я об этом говорил, я всегда это знал, я всегда был уверен, что так будет, я это предвидел, я предупреждал». Я думал, что все мы живем в грехе, а некоторые и благоденствуют. Будешь маяться и места не найдешь, будешь глупеть при здоровом рассудке, громко кричать при отсутствии голоса. Всё логично в этой жизни, ибо вода основа её, а она, несмотря на все наши потуги, или вытекает, или высыхает, или весьма редко фонтанирует.

— Ох, как вчера всё фонтанировало, кипела кровь, как стучало сердце и как хреново сегодня моей голове.

— Острое слово, сорвавшееся с женских уст и неврологу приятно, даже во время приёма. Все быстротечно, и ваше время истекло. Мои рекомендации вам известны: не пить красное вино, не курить, а остальное для незамужней женщины…, собственно, зачем приходила незамужняя женщина? Как вы справедливо изволили заметить, я вам не кум, не сват, не брат и даже не внучатый племянник. Зачем?

— На вас посмотреть. Поговорить захотелось. Может, какой-нибудь новый совет услышу.

— Только ради этого?

— Не только, ещё хотела убедиться, что этим прозаичным утром страдаю не я одна. Это не удаётся увидеть ни на работе, ни в общественном транспорте. Все стараются держаться ровно, всё должно быть прилично и соответствовать когда-то и кем-то заданному уровню.

— А кто упал, того в быстротечности и суете нашей жизни порой и не заметишь, а это всегда досадно, здесь есть возможность увидеть такую же страдающую родственную душу, — сказал я.

— Мне после вас действительно легче. Вы для меня банальное плацебо с хорошим эффектом. О таблетках я сама знаю все. Ведь за это время человечество не придумало ничего нового, кроме запрещения пить, курить и далее по вашему нудному, склизнявому тексту? Не морщитесь, говорю, как умею. Вы тоже не Цицерон.

— Человечество, так же как вы, отдыхало и наслаждалось жизнью всеми фибрами своей души, затем испытывало мучения физические и моральные оттого, что не получилось и не срослось, и готовилось к новым свершениям, и теперь оно расстарается и в самое ближайшее время придумает что-нибудь новенькое.

Пусть и небольшое, вялое, худосочное, но всё же хоть какое-то облегчение для страдающей мигренью женщины. И случилось, так надобно было, и на это сподобилась она. В столь тяжёлом состоянии ехать через загруженный, раскалённый дневной жарой город, пусть даже с личным шофёром, томиться в коридоре в ожидании приёма, зная свой диагноз и лечение, которое будет назначено. И случилось, так надобно было, что ей захотелось в очередной раз, в состоянии душевных мучений и стыда, тратить своё время, чтобы выслушивать вполне ожидаемые упрёки доктора.

Когда сильно надобно, то и стыд не стыд, и беда не горе, и болезнь не тягость.

Зато можно со стороны, вполне на законных основаниях понаблюдать за такими же страдающими, которые терпеливо ждут своей очереди.

Можно не обращать внимание на собственные страдания, чтобы увидеть чужие. Это, порой, многого стоит.

Это — как страдания алкоголика с глубокого, мучительного похмелья. Допиваются из бутылок, банок, стаканов остатки содержимого. При удачном раскладе попадается одеколон. Знают, что не поможет. Так и при мигрени пьют любые таблетки, зная, что толку не будет. Когда всё проходит, неизбежно возникает и растёт, как на дрожжах, мания раскаяния, кротости и смирения. Поболело, погорело, вырвало и все забылось.

Это не за деньги, это просто посмотреть и послушать.

Это сродни внезапному, мимолётному свиданию, с мутными глазами и горячей головой. Это многого стоит.

— Ступайте смело в мир здоровой, строгой и безгрешной жизни. Когда вас снова ожидать? Да, чуть было не забыл: когда должны прийти очередные месячные? У вас перед ними тоже возникают приступы?

— Только не стоит об этом. Они у меня бегают, как тараканы. Проследить невозможно.

— Надеюсь, это не заразно? — невинно-наивно спросил я.

— Вы доктор, вам лучше знать, — с ехидством ответила она.

— Сочувствую вам, дорогая моя. Так когда? Прошу вас, не стоит от доктора ничего скрывать. Доктор умный, доктор поймет и поможет, — невинно-наивно ответил я.

— Приблизительно недели через две, может три, точно гарантировать не могу, — с ехидством ответила она.

— Время на месте не стоит, оно сжимается. Не поленитесь, зайдите в регистратуру и запишитесь на ближайший понедельник, так, я уверен, будет лучше, так, я уверен, будет разумнее.

— Доктор не заметил в глазах больной раскаяния? — возмущенно спросила она.

— Доктор поставил диагноз: мигрень. Доктор умный, доктор знает, что перед понедельником всегда бывает воскресенье, со всеми вытекающими из этого последствиями, — в очередной раз, сделав очень умное неврологическое лицо, ответил я.

— Доктор, ещё раз спрашиваю: можно в следующий раз как-нибудь по-быстрому, без этого мутного ожидания в очереди? Само собой разумеется, я доплачу, сколько нужно, ну, знаете, как иногда бывает тяжело! В конце концов, я ваша постоянная пациентка.

— Халяву с льготами не путай! Ступайте с Богом, впрочем, возьмите мою визитку. Можно звонить только в рабочее время, и поверьте, лечиться надо, а не льготы с привилегиями себе придумывать.

Всегда думал, что при приступе мигрени болтливость и суетливость уходят на второй план. Исключения, безусловно, бывают. А если бывают, то даже очень исключительные.

Безусловно, мигрень — это страдание, тяжёлое, порой труднопереносимое, это как ощущение стыда, при котором свет и звуки вызывают мучительное раздражение. Мигрень — болезнь не телесная. Мигрень — это многоразовая скорбь. Всё утрачено, все ожидаемо, сегодня ушло, скоро снова появится. Ноги держат уверенно, руки работают согласованно, только голова — никак. Она существует отдельно от тела. Перед этим несколько минут яркого, иногда фантастического восприятия окружающего мира и собственного тела. Это аура. Это недолго, это как бурный оргазм при еще неведомом зачатье, с последующей тяжко протекающей беременностью.

У каждого от природы она своя, и у каждого для нее свое предназначение. У нее разные размеры и разное содержание.

Одному голова дана, чтобы болеть, другому, чтобы думать, третьему, чтобы в нее есть, четвертому — чтобы на нее периодически кто-то садился и стучал — стучал, а у десятого она при рождении уже такая была, и живёт он и процветает, а медицина с данным фактом ничего поделать не может.

У женщины, как правило, три головы, в противном случае она так и промается всю жизнь безголовой.

Человеку всегда мешает то, что у него имеется в наличии, и оно повинно во многом.

Под торжественные звуки фанфар двери закрываются.

Люди устают

С легким шорохом двери открываются.

С первого раза до конца не понять, не узнать и не увидеть.

Старушка позвонила через неделю после первого визита и просила зайти. Если лечение помогает сразу, то и болезнь такова, если нет, то кто-то из нас не прав. В данном случае болезнь, ибо такой неуклюжей и хромой она зародилась.

Я устал. У меня не было сил и желания. У меня не дрожали колени, но не хотела душа. Я был не в голосе, но все обретают и получают то, чего достойны в настоящее время. Каждому своё — одному приходится каждый день слушать о любви, другому — о ненависти, мне — о болезнях, что равнозначно и первому, и второму.

По округе разнесся всемирно известный хит «Для тех, кто работает молотком», и я двинулся навстречу новым наставлениям и назиданиям. Нет, скорее всего, пошёл по указанному адресу.

Дом был старый, подъезд не ухожен, видимо, как и большинство людей, которые проживали в нём.

Невозможно, чтобы люди старели, а вещи, окружающие их, сохраняли первозданный облик.

Невозможно, чтобы ступеньки не протирались, если с годами походка жильцов становится шаркающей и тяжелой.

Невозможно, чтобы двери не скрипели, если их открывают осторожно и с опаской те, кто находится за ней.

Я врач, мне от людей бегать не к лицу, вот и приходится подниматься по лестнице, сопя и вздыхая.

Она понравилась мне с первого раза.

Симпатичных людей много, а желающих быть здоровыми еще больше.

Кто купил, тот поимеет, кто любил, того разлюбят или предадут.

Этаж был не первый, и ступеньки горбатые все с выбоинами. Все стены исписаны разнообразной безграмотной чушью и изображениями каких-то совершенно неведомых мне существ. Сейчас войду, и пренепременнейше начнётся — здесь не стоим, здесь не сидим, обувь должна находиться именно в этом месте. И все это визгляво-монотонным, нудно поучающим голосом. Я на мгновение представил, что и как говорила она своему мужу в постели, хотя для него наиболее оптимальный вариант, если бы она молчала. Особенно в постели.

Кто хотел, тот не добился, а другому упало в руки, так зачем оно ему?

Пришёл, стою, звоню два раза, потом стучу в дверь рукой, три раза. Молчание. В лучшем случае сделаю ещё одну попытку и незамедлительно ухожу. Стучу ногой, довольно сильно и настойчиво, после этого дверь открылась моментально, без малейшего скрипа.

Всегда нужно стучать, по поводу и без. С этим жили, с этим живем, с этим будем жить. Хоть и ноги не из дерева, а лоб не из железа, а совесть не всегда ко времени.

— Добрый день. Врач к вам пожаловал, лечить будет, таблетки назначит, микстуры пропишет. Ну, так что, врача вызывали? — внимательно-равнодушно спросил доктор.

— В нашем подъезде всё солидно. Будьте так любезны, снимайте обувь на первом этаже, у нас постоянно производится генеральная уборка, — с нескрываемым пренебрежением рассматривая ботинки доктора, ответила больная.

— Я всегда любезен. Нижайшая просьба — разрешите войти? — вежливо-смущенно поинтересовался доктор.

— Милости прошу, — сжато-коротко ответила больная.

— Благодарствую, — льстиво-улыбчиво поклонился доктор.

— Достаточно. Проходите. Сама звала. Удалось дожить до подобного состояния, когда я звоню мужчине и умоляю своим скрипучим голосом, чтобы он пришёл. Скажу сразу, прямо, без лишних кривляний. Скажу без ложного стыда и маразматической наивности: я без лифчика. Проходите, — грубо-бестактно пригласила больная.

В поведении каждого человека свой циркуль.

— Проходите, проходите. Порядки в моей квартире за время вашего отсутствия не изменились. Незачем их менять, да и не для кого. Проходите, устали, набегались, ноги, поди, не железные.

В ногах правды нет, в голове ее ещё меньше, хотя все они из живой плоти сотворены.

Её жилище состояло из двух комнат, кухни и её самой. Животных нет и, видимо, никогда не было, цветы также считались излишеством.

— На кухню?

— На кухню, другого места в настоящее время для вас у меня нет.

— Я вчера звонил, никто не отвечал.

— На свидание ходила. Имею право, чай не в кутузке нахожусь, да и мама уже не бранится, давно не бранится.

— Вы совершенно свободная женщина.

— Ну и что в этом хорошего? Что хорошего в полной свободе и полном одиночестве? Господи, столько лет живу, а ни одного нормального комплимента от мужчины не слышала.

— Прошу прощения.

— Бывает. Присаживайтесь. Для начала поговорим. Что нового в мире?

— Люди живут.

— Вы, как аист, приносите то, что вполне ожидаемо.

— Иногда болеют.

— Вы, как грабли, общение с которыми даёт всегда один и тот же результат. Я тоже болею. Вот вас позвала, деньги плачу. Чем увлекаетесь?

У денег два свойства — власть и срам. Первое присутствует всегда, второе — иногда мелькает, но в списках не значится, но я это пару раз видел.

— Библию читаю.

— Что ещё?

— Рассказ пишу, только как-то не получается — начало пожеванное, а конец абсолютно плохой.

— В моей бурной жизни было и то, и другое. А я болею, ничего не читаю, звоню редко, интересных разговоров не имею возможности слушать. Новых лиц почти не вижу, да они мне, собственно говоря, и не нужны.

— Купите попугая или канарейку.

— Насмотрелась на тех и на других. Были хомячки, тарантулы, скорпионы, удавы, змеи — одним словом, жизнь удалась.

— Вы мне сразу понравились.

— Вы мне тоже, не успели зайти. Как дела? Раздевайтесь. Вот в такие моменты иногда молодость вспомнишь. Ну, не стала я снимать рубашку, да и вы этого не просили, действительно, зачем смотреть на тело, которого нет? Из простого любопытства? За деньги?

— Деньги в жизни я видел часто, злобных пожилых женщин тоже. У меня пропал интерес вас лечить, поверьте, у меня в настоящее время достаточно пациентов.

— Думается мне, что злых мужчин, а тем более врачей, я видела не меньше. Останьтесь, если пришли. О деньгах, прошу вас, не упоминайте, раздражения не показывайте, тем более, если я вам сразу понравилась. Важнее здоровье, которого не осталось, а кому нужна больная, только врачам. Это так естественно, что не стоит и заострять на всём остальном внимание. Чем занимаетесь?

— Хожу на работу, чтобы лечить людей.

Любая болезнь порождается жизнью или может передаваться через неё и однозначно уходит вместе с ней. Болезнь Паркинсона такая же житейская вещь: или сковывает, как при первом свидании, или трясёт, как при завершении оного. Она была расслаблена, точнее сказать, скована в движениях и эмоциях, и вследствие этого жила на земле в прямом и переносном смысле. От неё не оторвешься, и уж тем более не полетишь. Болезнь можно видеть, слышать и чувствовать.

Болезнь Паркинсона хорошо слышится в храме, когда после пролетевших рядом каблучков, буквально шуршит своей походкой отягощённый страданием и временем человек.

В ней мне понравилось, что при имеющемся в наличии заболевании, при всей вялости эмоций и скованности движений она была довольно быстра и неординарна в своих мыслях и решениях.

Звонок на мобильный.

— Доктор, могу я к вам обратиться? Вы не заняты?

— Слушаю вас.

— Мне вас рекомендовали. Скажите, пожалуйста, прошу заранее меня простить, какой у вас общий врачебный стаж и сколько лет вы работаете неврологом?

— Если вам рекомендуют врача, домашние тапочки или сухари, не интересуйтесь возрастом. В данном случае это значения не имеет. Цена вопроса относится к той же категории.

— Но всё равно хотелось бы знать…

— Чтобы знать, нужно видеть, слышать, понимать и, естественно, чувствовать. Перезвоните попозже. Жду.

— Спасибо.

— Всего хорошего.

— Кто звонил?

— Человек с моими комплексами и проблемами. Это проблемы всего человечества и всей мировой истории: неумение представиться так, чтобы тебя внимательно выслушали и правильно поняли.

— «Я тебя не понимаю и не собираюсь этого делать, ты лучше подумай о себе». Так я ответила одному из моих бывших мужей. Первых мужей. И на следующий день ушла от него.

— И много было их у вас?

— Лучше спросите — сколько? Этот вариант будет звучать, я полагаю, более тактично.

— Живые среди них остались?

— Если коротко, то нет.

— Мы отвлеклись. Во время прошлого посещения вы обещали найти и ознакомить, меня со своей амбулаторной картой.

— Там о моих мужьях не сказано ни слова, ни запятой, ни точки, хотя она, сия карта, возникла и существует до сих пор во многом благодаря безумному слабоволию и глупости этих самых мужей.

— Говоря более объёмно: благодаря мужчинам?

— Нет. Мужьям. Бог их прибрал.

— Когда последнего? Спросил я.

— Не знаю, не помню — раздраженно ответила она, — я давно не задавала себе подобные вопросы.

Не стоит искать черную кошку в темной комнате, если у вас нет ни кошки, ни комнаты, ни желания ее найти.

— Я пришел не просто в гости и чаю испить и побеседовать о жизни. Хотел бы обсудить результаты лечения.

— Они вполне удовлетворительные. Летать я не собираюсь, ходить стала несколько лучше, но самое главное, когда вы уходите, я остаюсь не одна. Мне есть с кем поговорить, поспорить и, самое главное, есть над кем посмеяться, поиздеваться и пошутить, поверь те: это многого стоит. Спасибо, впрочем, зачем мне о вас говорить хорошо, ведь вы еще живой. Вы только подумайте: как можно про живого, да еще и хорошо!!! Так не принято у порядочных людей.

— Может быть вы и правы, я тоже над подобным вопросом в последнее время как-то не задумывался.

— Достаточно. Я устала от пустых разговоров.

— Согласен. О самом главном, о здоровье, практически ничего.

— Напишите мне челобитную, для нашего местного аптекаря,

кого-нибудь пошлю.

— Вот, написал, возьмите, пожалуйста. Это называется рецепт.

— Всего доброго. Я вам позвоню.

С легким скрипом двери закрываются.

Люди теряют

Незаметно двери открываются.

Что не усыхает со временем, то никогда не цвело.

Он экономно дышал своею душою, и она всё равно медленно его покидала. Она от него ничего не скрывала, и он чувствовал, как это происходит, и знал почему. Этот процесс невозможно было остановить, ибо даже камни не стоят на одном месте.

Он не мог понять, отчего тысячи живущих, жующих и спящих рядом с ним не хотят, не желают заметить его личное страдание, отчего они не видят, не ощущают, как тяжело ему будет расстаться с собственной душой, и продолжать существовать в собственном теле.

Что хочет мозг, то не нужно телу.

Он не мог понять, почему каждый окружающий его предмет перестаёт иметь свое название и предназначение, каждое лицо теряет свои черты, каждый человек ‒ имя. Он не мог понять, как можно спать, есть, двигаться, не имея ни малейшего понятия для чего это всё нужно.

Пострадавший умом и порезанный телом превращался просто в увядший цветок с богатой историей.

Он всегда стремился к внутреннему переустройству, и физическое совершенство его не интересовало. Ему всегда нравилось общение, чётко и ясно сформулированные фразы.

Потом я много спорил с ним, часто соглашался, часто нет, лишь в одном случае он всегда говорил правду: посещение церкви не являлись для него хождением за три моря или хождением по мукам. Стояние в храме было чем-то сродни поеданию мороженого: быстро, сладко, без дальнейших воспоминаний, размышлений, сожалений и слёз, почему так быстро все закончилось.

Если что-то начинает капать, значит, оно теряет твердость.

Я познакомился с ним на приёме в моём кабинете, утром обычного дня. Я спросил его:

— Что больше: четыре пальца или пять?

— А пальцы, какой длины? — ответил он. Всё зависит от конкретной ситуации и от того, что бы вы хотели от этого поиметь, в противном случае мне не стоит напрягаться с ответом. Вы не гинеколог, вы простой невролог, который сидит, скучает и принимает больных людей.

Длина жизни совершенно не говорит о количестве и качестве событий, произошедших за это время.

— Давайте перейдём к вашим проблемам, пока я их не могу понять. Я невролог. Моя работа заключается в выявлении и лечении заболеваний, сопровождающихся наличием болевого синдрома различной локализации, снижением памяти, других проблем, связанных с жизнью и умиранием, точнее — приближением к земле головного мозга.

— Можете не продолжать, я ещё не совсем выжил из ума, надеюсь, кое-что осталось, поэтому, находясь в затруднительном положении, я решил обратиться именно к вам.

— Конкретно ко мне?

— Нет, просто к неврологу.

— В таком случае, чем могу помочь?

— Умом. Именно за этим я к вам и пришёл.

— По-моему мы с вами однажды встречались. У кафедрального собора, вы тогда некоторым образом потерялись и не могли вспомнить свой адрес.

— Вполне это допускаю. Иногда у меня случаются провалы памяти.

— Вам сколько лет?

— Шестьдесят восемь. Но умным хочется быть в любом возрасте.

— Извините за определённую некорректность, но в этом возрасте ума, скорее всего, не прибавится. Что удалось достичь, что удалось понять и усвоить, то останется с вами навсегда. Я не говорю о биологической составляющей, это, безусловно, не предел, я говорю о быстроте и глубине познания. К этому возрасту человек уже наглотался всего, что пожелала его душа, в нём сохранилось, всё, что мог вместить его мозг. Оно расположилось под номерами раз, два, три. В дальнейшем возможны только остановки, и по времени они будут удлиняться, они, безусловно, будут удлиняться. Любая остановка всегда чему-то предшествует.

— Проблема и с первым, и со вторым, и с третьим. Остановки удлиняются. И они, насколько мне удалось разобраться в данном вопросе, будут только нарастать. Мои мысли постоянно где-то далеко, но четко мною воспринимаемы, а то, что рядом, то быстро разрушающаяся обыденность. Мы всегда любим нечто далекое и быстро забываем сиюминутное, возможно более важное и ценное.

Шрамы на теле не уменьшают язвы души.

— Вы не могли бы более конкретно объяснить причину вашего визита к неврологу? Это, безусловно, поможет и вам и мне.

— Находясь в здравом уме и сохранной памяти, я пришел вам заявить, что у меня, видимо, начинается болезнь Альцгеймера. Ваша задача или подтвердить, или опровергнуть мои предположения. Согласен на любые обследования, которые необходимы при данном заболевании. Я полностью в вашем распоряжении, делайте все, что считаете нужным.

Думаешь, что пролетел один год, а пролетела вся жизнь, а небольшая оставшаяся часть — это просто пустая трата времени. Здоровье только познакомь с болезнью, и их любовь не остановить.

Неотвратимо двери закрываются.

Люди.

Монолог

Будьте предельно тактичны. Двери открываются.

— Можете не смотреть в глазок. Это я, местный невролог. Двери открываются быстро и без скрипа.

— Добрый день, вызывали?

— Давно жду. Благодарна, что пришли. Проходите, пожалуйста.

— На кухню?

— Все начинается с любви. Всё начинается с кухни ‒ это и есть настоящая комната ожидания на вокзале жизни. Вот ваше место, сидите и пейте чай и думайте, куда отсюда вас отправят, или зачем пошлют. Вспомните глупую юность и неуёмную молодость.

— Не скрою, посиживал и попивал, и иногда даже задумывался.

— Жизнь моя теперь такая, что и подсластить нельзя, посему сахар в доме отсутствует, следовательно, и предлагать не буду. Заварка хорошая, кипяток ещё лучше, обслуживайте себя сами. У меня, вам ли не знать, при волнении усиливается дрожь в руках.

— Можете не беспокоиться. Что-то случилось?

— Нет, ничего особенного — хандра с самого утра. Поговорить захотелось. Вчера молодость вспомнила. Глупая была, злая, а сейчас… добра почти не осталось. Слушать будете?

— Да.

— Изящный женский образ, иногда должен появляться в простом бабском обличии. Слушать будете?

— Да.

— К пустому колодцу ходить не будут, а к пустой женщине тропа не зарастет, и она всегда будет видна ищущему, — эти слова мне часто повторяла моя бабка, в моём далёком, далёком детстве.

— Лучше всего спалось с дураками, а страдалось и плакалось больше с умными. Я не мазохистка, но иногда возникала необходимость бурно пострадать, иногда — умно пострадать, иногда просто ходить из стороны в сторону.

— А вы хотели бы вновь обрести девственность?

— Никогда!!!

— Столько времени прошло, зачем столько эмоций?

— Я тогда полной дурочкой была, и интеллект моего партнера, хочу вам заметить, даже очень не соответствовал возрасту. Между нами что-то возникло и потихоньку пошло дальше. Вот и всё, что вспоминается сейчас. Какой ужас — переживать это снова и снова! Сколько раз мне приходилось смывать кровь, пот и слёзы, и зачем, и почему, и для кого? Одни прыгали предо мной, как кузнечики, другие, как бараны, упирались в меня своими рогами, чтобы хоть как-то отомстить своим неверным жёнам, третьи, как бравые унтер-офицеры, резво маршировали со мной в постель, не интересуясь ни в малейшей степени моими желаниями и чувствами. Для кого из них я должна была кусать свои и его губы, рождаться и страдать заново?

Размазать по лицу губную помаду, тушь, тени — это не секс, это просто мазня. А мазню все женщины ненавидят, можете поинтересоваться для своего интеллектуального развития. Для мужчин, в глазах которых я, как женщина, действительно что-то стоила, данная проблема не имела никакого значения.

— Согласен. А в то время вы часто испытывали оргазм?

— Когда как. Я получила достойное образование: я научилась быть матрацем из мочалки и подушкой изо льда. Умный поймёт, дураку достаточно пары вздохов.

Дураки в постели, к сожалению, не редкость. С ними это н у, как полет на метле — быстро, шумно и бестолково. Это, как больной с аномальной простудой, чихает и кашляет, соплями изойдется, а других заразить не может. Они прекрасно понимали, что когда сопели, пыхтели, стонали надо мной, подо мной, сзади меня, впереди меня, что всё это было в долг. Наступало время, и сил и средств для меня у них становилось все меньше и меньше, и возникал закономерный финал. Они делали умное лицо и покидали меня, я давала понять, что не понимаю, почему. После этого они, естественно, меня считали обыкновенной блядью. А в настоящее время я была бы самой настоящей и думаю довольно известной светской львицей.

— Но были избранные?

— Нужно знать, кого выбирать и когда выбирать. Надеюсь, что пройдет сто, двести, триста лет, и каждая женщина или девушка будет решать этот вопрос несколько иным способом.

— Ну, а что решили вы?

— У него было умное лицо, красивый череп, в котором ничего не было.

— Ну а вы?

— Он был хорош от подбородка до…, а ноги… он, видимо, с самого раннего детства ездил на беременной лошади, а руками в это время ковырялся в носу или в ухе, а глазами постоянно следил за ласточками, летающими низко над землей в приближении грозы. Вот таким я его и встретила. Не знаю почему, но только с этим человеком она постоянно хрюкала, как свинья, и мне приходилось, сжав зубы, дышать и стонать как можно чаще, чтобы заглушить эти звуки. Мне приходилось заставлять кровать скрипеть как можно громче, а она все хрюкала и хрюкала, не умолкая ни на минуту, делая мое состояние совершенно невыносимым.

— Извините, как врач спрошу, а вы пробовали…

— Я всё пробовала. Я даже вам сейчас, дожив до таких лет, не могу рассказать, к каким ухищрениям мне проходилось прибегать, выслушивать и исполнять многочисленные советы подруг.

— Зачем держались за него?

— Тогда мне было без разницы за кого держаться. Это только вначале кажется, что люди — это мебель, которую по собственному желанию можно легко переставлять с места на место. Люди — это горы. Жизнь их или разрушает, или не трогает совсем. В таком случае они остаются никому не нужными и не интересными. И никто их не стремится покорить. В жизни каждой женщины много кричащих, скулящих, воющих, хлопающих крыльями и кукарекающих. Он не мог меня бросить, потому что он меня никогда не имел, он не мог меня от пустить, потому что я никогда не была у него в руках, он не мог меня запутать, ибо никогда не входил в мои планы. Вот только почему она хрюкала именно с ним, не могу понять до сих пор.

Любовь не должна ни визжать, ни хрюкать.

— Я слушаю вас внимательно, поверьте, я слушаю вас с большим наслаждением, но не могу понять, для чего Господь, в таком случае, создал мужчин?

— Для того, чтобы их было много, но в любом курятнике петух должен быть всегда один. Так я видела мир и, в конце концов, после недолгих раздумий, четко проанализировав ситуацию, я решила выйти замуж.

— За кого?

— За мужчину, естественно. Я нашла его довольно быстро. Всегда кто-нибудь вертелся под каблуками. Из этой особо выделенной категории я никого не пускала в свою постель. Я сделала всё, как в то время считала нужным. Жених предложил свои финансы, положение в обществе и, в придачу, совершенно дикую пунктуальность, занудство и монотонность. Со стороны невесты были предложены скромность, стыдливость, послушание и, естественно, невинность. Я решила, что у меня всё получилось. Он, со своей стороны, возгордился и возликовал. Он радовался тому, что ему попало в постель, и не задумывался о том, что его ожидает в жизни. Зато, я знала все очень хорошо. Похабные мозги пустыми не бывают.

— Извините, но я хотел спросить? Вы упомянули про невинность…

— Вы, дорогой мой доктор, сами поставили мне диагноз: болезнь Паркинсона, но отсутствием ума я не страдаю. Нельзя судить об интеллекте женщины по её амбулаторной карте. О мужчине — можно! Тогда я была молодой, здоровой и ещё умнее, чем вы можете себе представить. Этот вопрос я четко продумала и сделала, что надо и как надо. На эту тему вопросов больше не задавать, и она дальнейшему обсуждению не подлежит. Никогда! Запомните, никогда!

— Мне как доктору интересно об этом послушать.

— Никогда! Вам как доктору необходимо интересоваться моим настоящим состоянием, а не тем, маялась ли я в девичестве тягостными запорами или бегала на перегонки с ветром, страдая расстройством желудка.

— Потом вы жили с ним долго, бурно и счастливо? — спросил я.

— Потом, общаясь со своими подругами, я поняла, что были варианты значительно хуже, — с нескрываемым удовольствием сказала она.

— Никогда не понять глубину женского снисхождения и всепрощения…

— Ступайте, я устала, понадобится — позвоню.

И наступили мрачные дни, когда постоянно светит солнце.

К сожалению, двери закрываются.

Люди хандрят

Отрешенно двери открываются.

Ипохондрия — это нетерпение в получении болезни.

Тяжёлый бензиновый запах улицы. Тяжёлый винно-пивной запах подъезда с яркой доминантой мочи.

О, род людской, сколько можно, прикрываясь темнотой брызгать мочой и другими выделениями души!

Слушал, соглашался, кивал головой, написал, разъяснил, затем забрал причитающийся мне гонорар и ушёл.

Бывает неинтересно. Бывает рутина, бывает — всё знаешь и умеешь, и всё получается. Иногда наоборот, сказать нечего и улыбнуться проблематично. Бывает всё, я ничего не увидел и ничего не узнал, ухожу и не догадываюсь, что подобное бывает, а, впрочем, об этом думать не стоит.

На течение любой болезни в равной степени влияют и наши взлёты, и наши падения.

Всегда хочется бежать к нашим страданиям, потому что к здоровью не стремимся.

Если тебя в жизни что-то не устраивает, посмотри на свои ноги, куда они тебя привели, и на свою голову, где она была во время этого перехода. А в свободное время подумай, причем здесь голова и ноги твои, и больные мышцы, сухожилия, коленки и голеностопы.

Клей есть? Это как губная помада, только в первом случае — чтобы губы не смыкались, а здесь, наоборот.

Вернулся к себе, надел халат. Можно начинать.

Вошла женщина, она никогда не имела любви. В ней было все: и лень души, и страсть болезни.

Здоровые люди в её жизни закончились.

Кабинет наполнился холодом и равнодушием. На все вопросы она отвечала тихо, монотонно, многословно и длительно описывая собственные переживания. И все слова её были голыми, не покрытыми ни честностью, ни любовью, ни теплом, ни искренностью.

Я молчал, потому что не ведал, что сказать. Серьезной болезни я не видел и не чувствовал, я не мог её достать. Я дергал болезнь за хвост, но у меня ничего не получалось. Страдания, как все живые существа, часто бурно спариваются между собой и после этого, как правило, устанавливается кратковременный штиль. Она жила всю жизнь одна, и болезнь у неё была тихая. Она никому не мешала, её никто не замечал. Она называлась одиночество. Потом она задавала множество вопросов по поводу состояния своего здоровья и тяжело вздыхала или раздражённо улыбались, если мои ответы не подтверждали мнение о ёё тяжёлых недугах. Она ссылалась на последние открытия в области медицины и раздражалась еще больше, если я говорил, что ни о чем подобном не слышал. Я предложил ей раздеться для осмотра. Ее тело остро пахло зимой. Я устроил ему допрос с пристрастием. Оно молчало, только покрылось гусиной кожей. Я посмотрел на её соски и невольно подумал, что за всё время своего существования они смогли познать губы только взрослого мужчины.

Одевалась так же вяло, как и раздевалась. Потом она вспомнила, что забыла бюстгальтер на кресле, засунула его в сумочку, затем достала снова, не отворачиваясь от меня, обнажила груди, застегнула бюстгальтер, повернула его в должное состояние, поправила бретельки, присела в кресло.

Попросила сделать дополнительную выписку из амбулаторной карты, обязательно заверенную всеми подобающими печатями. Не сказала, зачем ей это понадобилось, а я не спросил, просто был рад написать несколько слов, ни с кем не вступая в глупые дискуссии.

Научиться писать грамотно во много крат легче, чем на учиться писать правду.

Чтобы быть сильным на бумаге, нужно быть твердым духом. Если «я спросил, она сказала», то души там нет и быть не может. Пиши, что хочешь. Бумага она бумагой и останется.

Ипохондрия — это жизнь в пустоте, в поисках болезни.

Флегматично двери закрываются.

Люди возвращаются

Будьте внимательны, двери открываются.

Если бы у меня был ум, я купил бы себе шахматы.

— Добрый вечер, проходите, присаживайтесь. Ваша карточка, результаты обследования давно у нас. Я не могу понять, где вы были всё это время? Иногда случается, что люди не интересуются состоянием собственного здоровья. Жена у человека своя, любовница, работа, друзья, знакомые. Всё рядом. А здоровье с обратной стороны.

— Всё так скверно?

— Безусловно, нет. Анализы, обследования, тесты не подтверждают ваших опасений. Проблемы существуют, их, безусловно, отрицать нельзя, но всё не так плохо.

— Осмелюсь спросить, чем вызвана такая спешка? Зачем звонили, мне пришлось отменить важное совещание и, безусловно, немного поволноваться.

— Зачем ждать, если есть возможность помочь. Что мы имеем на сегодняшний день? Есть определенные проблемы, которые нуждаются в небольшой коррекции.

— Доктор…

— Следовательно, вам стоило прийти на приём несколько раньше. Полагаю, недели две назад, поверьте, мы вас ждали.

Он равнодушно посмотрел на меня, затем очень внимательно рассматривал собственные ботинки, затем снова посмотрел на меня.

— Никто не понимает, никто не знает, как побороть моё бессилие. Вы себе представить не можете, насколько это тяжко — жить в окружении огромного количества умнейших людей и всё равно находиться в полнейшем одиночестве со своей безысходностью и грядущей никчемностью. Даже в мои годы хочется летать, а приходится падать.

Самое большое искушение в жизни и самое большое разочарование — одно и тоже: здоровье.

— Затормозить падение — это тоже облегчение, — с небольшим оптимизмом в голосе заметил я.

— Это просто продление страданий, — с полным равнодушием ответил он.

— Это просто моя работа, дальше думайте, что хотите. Но постарайтесь понять меня. Вопреки устоявшемуся мнению не так уж много в нашей жизни зависит от степени её освещённости.

Приходит время, и любому человеку требуется поводырь.

— В принципе я согласен.

— Человеку всегда темно быть одному.

— По скудости ума моей головы в темноте дышится свободней и можно практически не думать. Поверьте, иногда большое счастье — не думать. Иногда с возрастом приходит мудрость, иногда, неизвестно отчего и почему, улетучивается память, но не помнить зло прошедшей жизни, это и есть мудрость. Вы согласны со мной?

— Позвольте, я вас сейчас осмотрю.

Трудно найти выход из хорошо освещенной комнаты, двигаясь с закрытыми глазами.

— Делайте, что считаете нужным, в конце концов, я в вашем кабинете. Прошу прощения, доктор, но на коленях прощение просят, делают предложение женщинам, в храмах стоят, Богу молятся, а вы по ним молотком. Нехорошо и неприятно.

— Это особенности работы врача-невролога — постучать, поколоть, может, и получится что-то разыскать в молчащем организме. Каждая профессия сопровождается стуком или звоном определённой тональности. Полюбопытствуйте у гинекологов.

— Вы часто обращаете внимание на камни под ногами? Мимо каждый день проходит огромное количество умных, думающих людей, а они молчат. И вам останавливаться не стоит. Занимайтесь своим делом, а я буду молчать.

— Спасибо за поддержку.

С годами всё сужается — сначала круг друзей, затем круг интересов и общения, и всё из-за банального сужения сосудов.

Разорванные цепи — вечный признак свободы. Разорванные жизненные цепи — тяжесть, разорванные цепочки, связывающие клетки головного мозга — безумие.

И жизнь прекратилась, а мы ещё живём.

Если ты видишь только одну дверь, может, это и есть счастье?

Хладнокровно двери закрываются.

Люди спорят

Будьте вежливы. Двери открываются.

Когда начинают петь соловьи, то собаки прекращают скулить, вороны каркать, коты орать, а мужчины на мгновение задерживают дыхание.

Мне повезло сегодня, я осматривал женщину. У неё было удивительно доброе тело. Я что-то говорил, трогал доступные места кончиками пальцев и наслаждался его добротой.

Потом ей пришлось уйти рассерженной и возмущённой. А я остался, и я действительно был зол.

— Уважаемая коллега.

— У коллеги есть имя.

— Я всегда его помню.

— И на этом спасибо.

— Ты могла быть и помягче. Нельзя подобным образом разговаривать с женщиной. Я больше не буду, милая моя, приглашать тебя на консультацию к порядочным и воспитанным людям. Задавай подобные вопросы лучше в своём кабинете и своим пациентам, а с моими будь сдержанней и тактичнее, и ещё раз тактичнее.

— Что я такого особенного сказала?

— Ничего особенного! Это всё равно, что спросить обремененную большим семейством женщину: «А ты помнишь, как я в тебя кончал?».

— Мне подобное приходилось слышать не один раз, и не от одного мужчины. Только ты мне об этом никогда не напоминал.

— Да и семейство у тебя не очень большое.

— Радует, что ты в его создании не участвовал. Женщине иногда стоит узнать о себе правду. Это — как богатые без бедных. Если ничего не знают друг о друге, и жизнь не интересна. И нет ни дня, ни ночи, ни даже времён года.

— Все друг другу говорят правду с частыми вкраплениями лжи. Этот закон не прочитаешь в открытых источниках, но ни для кого он не секрет.

— Возьми себя в руки, или, ради прощения, прикажешь целовать тебя во все инъекционные места?

— Она должна повторно прийти через неделю. Я уже представляю её лицо, она наверняка заплачет, начнет обвинять, зачем я тебя пригласил, зачем всё рассказал, как она должна после этого жить?

— Вот и будет что обсудить, в чем покаяться. Жизнь без страстей — все равно, что существование без песка в великой и жаркой пустыне Сахара. Сделай мне кофе, но перед этим, убедительно прошу тебя, вытри слюни и сопли. Прочих твоих выделений, если ты ещё помнишь, я наглоталась предостаточно. Ты был, есть и останешься вечным двоечником, и зачем к тебе больные только ходят?

— Себя показать.

— Если идеально знать анатомию и физиологию человеческого тела, то любить его, тело просто невозможно. Сначала возникает банальное любопытство, а потом великое разочарование.

— Согласен, но эту пациентку буду помнить долго.

— Был у меня когда-то мужчина, и любила я его страстно и нежно не за то, как он мочится, поглощает приготовленную мною пищу, и не за его великолепно натренированное тело, и не за его походку или умение правильно и ровно дышать. Женщина может просто любить, зная о человеке всё, на пять с плюсом или с небольшим минусом. Не рефлектировать и не закатывать истерик. Инстинкты называют низменными, потому что после них можно кричать, скандалить, а потом снова совокупляться. Ты меня понял?

— Временно.

— И оборвались чувства, замерев, и я вдруг поняла, что моя раздавленная совесть для него оказалась не первой и, пожалуй, совершенно неуместной и абсолютно ему не нужной.

Она была по-прежнему зла, красива и умна. Меня всегда удивляло, как можно было в течение такого длительного времени сохранять столь классных, злых, неуёмных чертей в глубоком омуте её души.

Если тебя раздражают окружающие, видимое и невидимое вокруг тебя, приди домой, открой дверь и посмотри туда в течение часа. Многое сгладится, образуется и что-то, возможно, и содрогнётся. Это лучше, чем бестолково поднимать руки вверх, затем медленно опускать.

Говори сколько угодно, зубам это безразлично.

Здоровье всегда под ногами, а не под задом, и мы его пинаем, не замечая того.

Самое главное ‒ увидеть край, а то так и пойдешь дальше.

Будьте аккуратны, двери закрываются.

Люди дрожат

Будьте особо внимательны! Двери открываются.

Болезни для людей не я придумал, они возникли без меня.

Суть не в падении или взлёте, суть в земле, на которой это всё или начинается, или заканчивается.

Всё приготовилось. Всё напряглось. Все успокоилось.

И животные замирают перед грядущей катастрофой. Люди не замирают до, но неуёмно беснуются после.

Крик был громкий. На одно мгновенье всё замерло, остановилось. Потом всё встало на дыбы. Потом я отчетливо услышал звук падения живого человека.

Мёртвое тело падает по-другому, ибо душа уже отошла.

После этого люди засуетились, забегали, они не могли стоять, смотреть, думать. Время для паузы безвозвратно улетучилось, как улетучилось время упавшего человека.

Моё время, отведённое для разговоров, исчезло в том же направлении, и я сам двинулся туда же.

Дальше всё, как обычно в подобных ситуациях.

В коридоре на полу лежал молодой мужчина. Судороги тонико-клонические. На голове свежая кровь. Рядом с ним никого не было. Все испугались и отошли в сторону.

Свежая кровь и потеря сознания никогда не сближали людей, они просто обостряли их чувства.

Бедняга немного не успел дойти до моего кабинета. Я его сразу узнал. Это мой пациент. Несмотря на падучую болезнь, хороший, спокойный, уравновешенныйчеловек.

Никто не знает, где и когда ему придется упасть, и как тяжело и глубоко будет это падение.

На войне приходится бежать по минному полю, а в жизни ‒ по полю с граблями.

На сей раз земля обетованная оказалась перед моим кабинетом. Вроде бы обошлось. Я продолжал держать его несильно, как и подобает в подобных случаях.

Иногда болезнь сдерживать не нужно, как и эмоции, бьющие через край.

Судороги тела и возбуждённого мозга понемногу стали утихать.

Возбуждение не может длиться бесконечно. Он расслабился полностью и перестал дышать. Окружающие и немного успокоившиеся люди что-то закричали о смерти и о беспомощности медицины, но их время безвозвратно ушло. Затем произошло обыкновенное чудо, которое мне довольно часто приходилось наблюдать у больных с падучей болезнью. Дыхание очень быстро стало нарастать, и вместе с ним жизнь снова вернулась в его измученное болезнью тело. С Божьей помощью мы с сестрой перенесли его в мой кабинет.

Затем в него вернулась душа, и он начал меня понимать.

— Это случилось здесь, никто ничего не видел. Я понимаю, тебе сейчас тяжко, надобно время, чтобы успокоиться. Болезни разные бывают, их, как и судьбу, выбирать не приходится, полежишь за ширмой, восстановишь силы, получишь рецепты, и закончится этот дурной сон, и наступят добрые реалии жизни. Земля частенько дрожит, пугает, но не всегда раскалывается и забирает к себе людей.

После любого чрезмерного возбуждения болит тело и голова, не мне тебе объяснять, после любого чрезмерного возбуждения кратковременно теряется интерес к жизни.

— Я сегодня утром был с женщиной.

— Быть с женщиной может и женщина, а вы, мужчина, должны были ее… или на худой конец она вас.

— Скорее всего, второй вариант.

— И этому можно порадоваться.

— Вот и опоздал на приём. Я спешил.

— Ко всему теряется интерес. И она, наверное, куда-то ушла.

— Не думаю. Не понимаю, о чём вы говорите, она не должна, она не может поступить так.

— Женщины уходят, болезни проходят, затем возвращаются, и одна из них порождает другую. Последовательность произвольная. Кто их разберёт, и кто может объяснить.

— Голова болит, тело ноет, никак не могу привыкнуть к этому состоянию.

— Вы о приступе, или нахождении с вашей…

— Она мне не жена. Да, доктор, кто о чём, а мы о бабах.

— Так должно быть. Умер и воскрес. Все страдания ушли в тело, оно забрало у тебя многое, но не всё.

— Я поднимусь, так будет легче, на потолке ничего интересного нет. Вначале было плохо и страшно после каждого приступа. Потом перед ними стала возникать какие-то яркие сюрреалистические видения.

— Любая болезнь потихоньку трансформируется.

— Не успел я войти в ваш кабинет и сказать, как в далёком детстве: я в домике. Вы помните эту игру. Вы часто вспоминаете детство?

— С годами я всё больше понимаю, что свой дом, не обязательно крепость, а чужая душа не обязательно потемки.

— Помогите мне подняться. Тупо смотреть в потолок — что может быть хуже?

— Смотреть в крышку собственного гроба. Но вы мне тем и нравитесь, что у вас хватает силы воли подниматься после каждого удара жизни. Очень часто мне приходилось замечать обратное.

Можно забежать, запрыгнуть, заползти, но лучше после этого не скатываться. Подниматься во второй раз значительно тяжелее.

Вчера услышал очень тяжёлую фразу, мне приходилось слышать её неоднократно от мужчин и женщин. Её сказал человек средних лет. Нужно как-то жизнь доживать. Вот в чём тяжесть бытия, ибо той жизни осталось, видимо, ещё много, а воли никакой.

Всё прошло, всё успокоилось и постепенно пришло в обычное движение, и наступил бриллиантовый нежный быт.

Будьте осторожны и внимательны, двери закрываются.

Люди гневаются

Очень медленно двери открываются.

Она передвигалась по квартире, вдыхая запах собственного одиночества.

Она потеряла любовь к миру.

Она говорит, причмокивает, садится и встаёт, показывая мозаику старости во всех красках окружающего мира. Она приглаживает свои волосы изуродованными артрозом пальцами. Она не улыбается и не смеётся. Жизнь — это не аттракцион кривых зеркал, и ничего смешного в ней нет.

— Их было так много, что потом пришлось решать, что это — вредная привычка или самый омерзительный грех.

Грех — это поступок, смысл, которого осознаешь потом.

— А…

— А во время совершения оного думается — вдруг не всё так страшно, вдруг простится, никто не заметит, никто не узнает. Мама в детстве пугала, что если будешь заниматься этим, на ладонях обязательно вырастут черные, густые волосы. Вам как врачу, вдобавок ко всему мужчине, наверное, интересно будет их исследовать с помощью увеличительного стекла или достаточно беглого осмотра? А вдруг?

— Я вам верю. Если бы не жили по принципу «а вдруг», то не было бы ни абортов, ни венерических заболеваний.

— Все-таки посмотрите на них. В молодости эти ладони были в руках любимого человека, в зрелые годы в постели или вне её эти ладони согревали и возбуждали, а сейчас и держаться не за что, а жить всё равно хочется. Если бы я не жила по принципу «а вдруг», то до этих лет я бы точно не дожила. Прошу вас, посмотрите, действительно, ни волос, ни иных следов любви. Такой я сама себе нравлюсь. Смотрите, смотрите, сколько вам будет угодно, я надеюсь, вы не хиромант, иначе горе мне, грешной. Хотя, если подумать, то мне и скрывать нечего.

Главное достоинство греха его — общедоступность.

— Вы были столь разумны и целомудренны?

— Я и сейчас думаю, что нет. Меня всегда было много, мне всегда хотелось больше, мне всегда хотелось выше. В моём теле, душе были и оставались многие. Мне действительно скрывать нечего, потому что незачем и не от кого. Вы мой врач, а не биограф.

— И каков результат?

— Вы сегодня обедали?

— Не удалось. Было много работы, но больше пустых, ненужных никому разговоров.

— Работа продолжится, разговоры тоже.

— Хотелось бы по существу…

— Я сегодня готовила. Да. Представьте себе, я большая мастерица во многих делах. Я решила себя побаловать. У меня получился замечательный суп с мясом. Я вам завидую, я вам искренне завидую, молодой человек.

— В чем же?

— Вы только что вы имели честь услышать, каким вкусным он у меня получился. Вы действительно счастливчик, можете с гордостью в течение ближайшей недели смотреть на своё отображение в зеркале, именно отображение, ибо там в любом случае будете не вы.

— Визит удался на славу.

— Да, сегодня у нас не всё сошлось, сошлось. Нет ничего опаснее голодного мужчины и объевшейся ленивой женщины, никогда не знаешь, что от них можно ожидать. И голод не тётка, и еда не сестра. Это всё равно, что килька в томатном соусе, давно забытая кем-то в морозилке, — или открыть невозможно, или, немного нагревшись, зловонно фонтанирует после первого удара ножом.

— Что в результате этих экспериментов с консервированными продуктами получили вы?

— Эту квартиру. При желании вы можете ее осмотреть. Она и я и есть килька в холодильнике.

— Не буду с глупым любопытством заглядывать под кровати, диваны. Я вам верю, и квартира ваша мне нравится.

— Очень?

— С моею не сравнить.

— Я догадывалась. Ибо закон есть, и я его знаю: так устроен человек, сколько ни грызи ногти от зависти, все равно новые вырастут.

— Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать, что чувствую я себя здесь довольно уютно.

— А тут и понимать ничего не нужно. Закон есть: так устроены мужчины — вначале рай в шалаше, ежеминутное наслаждение родинкой на милом и трогательном женском лице, которая через некоторое время начинает казаться самым обычным делом, а затем это маленькое пятнышко вызывает постоянное, необъяснимое раздражение. Как будто это ксеродерма. Вы знаете, что это такое?

— Видел один раз.

— Женщина устроена иначе: раздражение и отвращение иногда возникают практически мгновенно, и тогда для неё мужчина — что презерватив в первую брачную ночь.

— Я вполне сыт вашими замечаниями, позвольте откланяться.

— Так и быть, изголодавшийся вы мой. Я угощу вас вареньем. Готовила не я, но судя по внешнему виду, вполне съедобно. Она открыла холодильник и достала трехлитровую банку,

наполовину заполненную чем-то красно-жёлтым.

— Кому досталась первая часть этой пестрой симфонии? — спросил я.

— Его сейчас нет, извините, его сейчас здесь нет. Угощайтесь, будьте так любезны. Для кого я старалась? Почему едите прямо из банки? Сидели на жесткой диете в течение нескольких недель?

— Считайте, что я Карлсон, случайно залетевший к вам в окно и решивший немного подкрепиться.

— Это ещё кто такой?

— Человек с пропеллером на спине, сказавший самую умную фразу двадцатого века «Я ведь лучше собаки».

— Ну, если вы лучше собаки… тогда можно и из банки. Тог да, я думаю это вполне допустимо.

— Любая пища чем-то пахнет. Эта — детством. Вы прожили длинную жизнь, а в вашей квартире нет ни единой фотографии, ни одного цветка. Вам не одиноко?

— Цвести и распускаться здесь абсолютно некому, и на фотографии смотреть, большого желания нет.

Не интересно то, чего больше никогда не будет. Не интересно то, что больше никогда не зацветёт.

— Это только в сказках можно поливать засохшее дерево и веровать, что оно даст листья, цветы и плоды. Здесь консервная банка с просроченным сроком годности. И в жизни постепенно накапливаются консервы вроде меня, а что с ними делать, никто не знает. Что, что замолчал, как камень, что замер как памятник?

— Возымел смелость задуматься о роли презерватива в первую брачную ночь.

— Хотите подробности? Он был успешным человеком, красивым мужчиной, с мягкими, приятными манерами, и сочетание этих качеств позволило ему довольно быстро сделать карьеру. Я, его узаконенная супруга, естественным образом получила свой участок на земле, для того, чтобы жить на ней, а не в ней. Он был ответственным работником и твердо и уверенно проводил политику руководства. Из него вышел большой человек, он всегда чётко и ясно излагал свои ложные, ухоженные, коротко стриженые мысли. Делал всё, что скажут. Лучше бы он был твёрд в чём-то другом. Моё мнение, я уверена в этом, готовы поддержать многие жёны и любовницы очень влиятельных людей, и особенно ценных ответственных работников. Ответственность — это замечательное человеческое качество. Занудство — это не состояние души. Это тягость для окружающих.

Мужчина не утверждается на женщине или под ней, он должен научиться самоутверждться рядом с ней.

Не бей копытом, яма образуется, в неё вода нальётся, выпьешь из неё, козлёночком станешь, подрастёшь, заблеешь, рога вырастут, а потом бей копытом, сколько твоей душе будет угодно.

Если человек бреет лицо, то это совершенно не означает, что он мужчина. Прошло некоторое время, не могу сказать, сколько, и его твёрдость и уверенность всё чаще оставались на работе, в его кабинете или на многочисленных собраниях, на которых он так любил выступать, а в постели он стал вызывать у меня отвращение. Он снимал своё исподнее бельё, с начёсом, затем трусы, именуемые в народе семейными, без начёса, и о чём дальше могла идти речь? Всегда чистый до блеска, гладкий, ухоженный, готовился к банальным вещам, как к крупномасштабной военной операции. Тактик, стратег хуев! да и стратегом он был еще более хуевым, чем, вы можете себе представить. Извините, не сдержалась, иногда бывает.

— У меня тоже.

— Вы о тактике, о стратегии??? Доктор, вы меня просто только что убили из пистолета системы «Маузер».

— Ну, что вы на подобную дикость я не способен. Я имел ввиду крепкие выражения.

— Ну и то хорошо. А то я по старости ума своего, подумала, что вы приходите к своим любовницам в исподнем бельё с начёсом, и в трусах, именуемых в народе семейными.

— Нет, я им приношу оригинальность, я бы даже сказал новаторство и, безусловно, свежее дыхание жизни.

— Если бы вы могли услышать, как он противно дышал! Я готова была принять любое положение, только бы не слышать этого мерзкого сопения из двух дырок, заросших мелкими волосками. Но он считал допустимой только «миссионерскую» позу. Следовательно, вторая часть интимной жизни, которую я буду помнить до конца своих дней, это: потолок, потолок, потолок.

— Столько лет прошло, ну хотя бы …

— Закон есть: один рожден творить, другой только гадить.

— Люди иногда меняются.

— Выражение «кто на что учился» в данном случае совершенно неуместно. Из человека, едва в детстве освоившего букварь, можно сделать хорошего любовника, но его порой нельзя сделать из большого, обременённого положением и властью ответственного работника. Что это за мужчина, после интимных отношений, с которым болит только спина. С того времени отвращение у меня вызывают три вещи: первое, и это естественно, — потолок, второе — чужое дыхание в мои уши, третье — его, именно его и никакого мужчины более… Вы прекрасно понима ете, что я имею в виду.

Если во всём сотворенном тобой, видишь знамение, значит, ты знаменосец.

— Если это настоящий флаг, то он должен иметь, хотя бы древко и полотно, а не превращаться через секунду в безмолвно висящий, изрядно помятый вымпел, вручённый в качестве премии мастеру ударного труда.

— Мне кажется сочетание «мастеру ударного труда», в данном случае, несколько неуместно.

— Согласна. Не было ни мастера, ни труда, тем более.

— Если есть желание — продолжайте.

— Желания нет. Злость — осталась. Потом мой и мастер, и ударник, и ответственный работник, как и положено, начинал пускать слюни: прости, дорогая, прости, дорогая, я сегодня долго и интенсивно работал, я управлял, я назначал, я принимал трудные решения. Завтра будет… Какую дуру интересует, что будет завтра утром, днём или вечером, или, по-быстрому, в рабочий полдник по многочисленным заявкам трудящихся? Может, лучше перенести весь процесс на выходные или праздничные дни, или ещё лучше под бой курантов и залпы новогоднего салюта?

Мужчины, не ищите честь сзади, она всегда находится спереди.

И этот, идиот, меня молодую, красивую, энергичную в постели женщину, в мгновенье ока сделал безработной, с безвольно опущенными руками и погасшими глазами. Так каждый раз думала я, засыпая, повернувшись к нему спиной. Я часто видела его во сне, как потом видела многих: состарится, сгорбится, сморщится, а то, что поседеет, никому неинтересно и никто в том не виноват. Работать впустую или только для карьеры меньше надо было. Из одних труд делает человека, а из других…, лучше бы он остался обезьяной.

Я с ним не спала! Я не могла позволить себе этого! Нет, первое время, конечно да. Хотя, если быть честной до конца, скорее всего, нет. Хотя в самом начале нашей семейной жизни, я что-то почувствовала раз, ну, от силы, два. Может быть, хотя я в этом даже сейчас до конца не уверена. Эти явления я бы охарактеризовала, как нечто среднее между лазаньем в школе по канату и прыжком на дюжину матрацев из окна первого этажа. Эти ощущения, скорее всего, ещё не описаны современной наукой. А затем, потолок, потолок, потолок. Никуда от него, родимого, не деться.

Назвался груздем, полезай в кузов. Вот только кузову с груздем не повезло, оказался вялым и червивым. Вам, наверное, очень хочется сказать: «Молчи, молчи, старая кошелка». Я не могу молчать, я хочу, чтобы меня слушали и понимали.

— Слушаю. Но почему кошелка?

— Потому что старая. Дата моего рождения на амбулаторной карточке указана верно, и диагноз, написанный вашей рукой, соответствует действительности, но у здорового человека не может отсутствовать душа, вот и больной теряет её не сразу. Вот и злость берет, вот и горько мне.

— Счастье — это не марки, и полную коллекцию, сколько ни живи, сколько ни старайся, не удаётся собрать никому.

— Ответе мне: кому и когда нравятся глисты?

— Отвечаю: гельминтологам.

— Я смотрела на него утром в приоткрытую дверь, когда он принимал душ, и видела его омерзительный отросток, днём, когда этот же отросток, важно, вместе с его телом расхаживал по квартире, бестолково покачиваясь из стороны в сторону, я виде ла его на улице, его мерзопакостный отросток, под знаменитым бельём с начёсом и трусами, именуемыми семейными, брюками и верхней одеждой, я видела этот очумелый отросток через трибуну, когда он постепенно увеличивался в размерах во время выступления его владельца, я видела этот охеревший от гордости отросток в окружении знакомых и незнакомых женщин, красивых и не очень. Но теперь я думала только о глистах. Я огорчалась и время от времени входила в настоящую депрессию от одного понимания, что по документам это был мой первенец, но довольно быстро оживала и уже тогда лелеяла надежду, что он не окажется у меня точно: последышем. Кабы нашему сидню да ноги.

— Шото от ужасающих речей ваших меня аж у самый ледяной пот бросило. Ещё минуту вас послушаю и у меня, по-моему, больше никогда не будет хорошей, доброй и твердой эрекции.

— Всё рождается, да будет вам известно дорогой доктор, в муках, но они не должны быть бесконечными. Я не желаю об этом больше вспоминать. Ступайте, я устала от вас. Если эмоций никаких, о чём петь будем?

— Присядьте, дорогой доктор на дорожку. Обычай, я старомодна, исполните маленькую женскую прихоть, — сказала она, но я заметил в ее глазах непонятную для меня покорность и искорки обескуражившего меня смущения очень зрелой женщины. Я присел на антикварное кресло прекрасной работы, и в следующее мгновение оно перевернулось, а я оказался в горизонтальном положении.

— Что вы видите, дорогой мой доктор, после этого кульбита?

— Естественно, ваше лицо, свои ноги торчащие, как в гинекологическом кресле, и, конечно же, потолок.

— Вот и я в таком положении всегда чувствовала себя полной дурой.

— Спасибо за науку.

— Только не рассказывайте про потолок и про ваши ноги, торчащие как в гинекологическом кресле, своим больным. Я уверена, люди они консервативные. Не поймут-с. Поднимайтесь и почаще вспоминайте потолок. Ибо это не только женский удел.

Если ты смотришь только одним глазом в одну дырку, то никогда не поймешь происходящего вокруг.

К сожалению, двери закрываются.

Люди думают

Будьте рассудительны, двери закрываются.

Болезни не спрашивают, но они всегда стучатся, прежде чем войти. Тактичный человек услышит и поймёт, глупый пройдёт и останавливаться не будет.

— Проходите, присаживайтесь. У вас лицо измученного человека.

— Я много думал. Я думал об ушедшем времени, почему-то больше о женщинах, я думал о настоящем, естественно, о внуках, о будущем и к однозначному выводу не пришёл, видимо, уже ума не хватает.

— Я полагаю, ещё достаточно.

— Я сумел только понять, что мне уже не стоит задавать детские вопросы о смысле жизни взрослых.

— В любом случае делаются определённые выводы, но даже время не способно определить их искренность и верность.

Легче увидеть себя спереди, тяжелее сзади, но ветер дует только в лицо, и приходится отступать не оборачиваясь.

— И, кажется, что мой периодически высвечивающийся маразм — это и есть зеркальное отражение реально происходящих событий. Банально сказано, но в настоящей жизни я опираюсь только на свой жизненный опыт.

Озорство пропало в мыслях, озорство пропало в речи.

— Нет желания разговаривать даже с внуками, хотя я реально помню, как их любил и баловал. К вам я тоже не хотел идти. Не испытывал ни малейшего желания, осознавая всю ненужную ценность данных консультаций. Можно гордиться давно ушедшими временами, современность приносит одни разочарования. Возможно, это ещё не полноценный признак болезни, возможно, дождь противно моросит на улице, или, наоборот, солнце слишком ярко светит, или просто утром в брюки не попал с первого раза.

Ушедшее — всегда чёрно-белое кино, но насколько оно сказочно прекрасно. Если бы вы знали, если бы вы видели.

— Зачем пожаловали к ненужному доктору?

— Чувство долга перед родными. Вы мне не интересны. Из души уходят все, тем более вы. В конце концов, я не буду никого помнить, и это ни у кого не вызовет удивления.

Смерть души при живом теле ‒ доминанта всех времён и народов, и наша жизнь не исключение.

— Я должен быть в первых рядах, нестись рысью или галопом, ведь я ваше очень скоротечное и недавнее прошлое, ну и настоящее, естественно. С каждым вашим посещением моё время будет сокращаться.

— Может быть, необходимо дополнительное обследование? Деньги и время, как вы сами понимаете, для меня не имеют никакого значения. Две столь важные вещи реально потеряли своё первостепенное значение. Может ещё существуют проблемы, которые вы не смогли обнаружить?

— Как прикажете отвечать?

— Прямо…

— Не ищи других болезней. Одной хвори обычно хватает. Болящему человеку нужны добрые помыслы, а не глупые желания.

— И новую болезнь завести нельзя и от старой не избавиться. На удивление здравый ум при больной голове. Слава Богу, диагноз ставил не я. Мой удел — наблюдение и оказание посильной помощи.

Мозг имеет ромбовидную форму, где нижняя точка — это рождение, а верхняя она и есть деменция.

Мозг имеет форму шара, извилин много, путь тернист, а скатываться всё одно придется.

Людям дурно

Будьте предельно бдительны! Двери открываются.

Сколько бензина в машину ни заливай, она всё равно не поедет, если водителя нет.

Сколько ни раскаивайся в содеянном или случившемся, всё равно возникнет сильное искушение в повторении оного при вновь обретенном здоровье. Затем обрушатся другие соблазны, а за ними потянутся следующие недуги и хвори, и нескончаем этот круг.

Жизнь твоя скоротечна, болезни твои временны, муки вечны, и от всего этого тяжкого бремени, в конце концов, ты разрешишься.

По продолжительности жизни человечество продвинулось далеко, по сохранности едва держится на поверхности, а вообще мы не лечим болезни, мы лечим страдания, беспрестанно прикипающие к телу и душе.

Моя постоянная пациентка, взгляд мутный, движения замедленны, кожные покровы бледные, глазки и губки едва накрашены. За версту чувствуется не жизнь, а сплошной праздник души и тела, а вернее головы. В ней, как подсказывает жизненный опыт, всегда много лишнего.

— Вы позволите? К вам можно?

— Ну конечно, можно, ну конечно, ждал. Проходите, присаживайтесь. Вы можете улыбнуться или даже рассмеяться мне в лицо.

— А вы?

— Мне нельзя, ибо вы пришли в кабинет явно ослабленная и измученная очередным приступом, но сил для сражения имеется предостаточно. Вы знаете, что очень часто верно поставленный диагноз и предположение о конечном результате заболевания вызывают уныние и разочарование в выбранной профессии.

— Возможно.

— Почему не позвонили?

— Стыдно было.

— Вы не выполняете мои рекомендации. Я не буду заниматься нравоучениями, я немного поиронизирую, так, что не обижайтесь.

Она не изменила самой себе, долго стояла перед моим кабинетом, но, попав в него, страдала глазами, горлом и лёгкими, страдала, как и блудила, ибо по чудесам нашим да будет нам.

Что такое фонограмма? Это когда ты кричишь и раскаиваешься так, словно тебе девяносто и до смерти остались считанные часы, и ты понимаешь всю тяжесть содеянного в уже прошедшей жизни. Кто такой умный зритель? Тот, кто верит, страдает, плачет вместе с вами и искренне вам аплодирует. Кто такой умный доктор? Сие во все времена была тайна великая.

Грехи — они всегда не вовремя, а горе и беда, как привидения, появляются ниоткуда и бросаются с разбега на нашу голову. Она сказала, что страдает физически и душевно, и, что больше так не будет. Она сказала, что ей стыдно, она сказала, что уже несколько часов мечется в поисках утешения, она сказала, она говорила искренне и очень много. Я понял. Я верил. Я сочувствовал. Я переживал.

— Ваши страдания без боли — все равно, что указ президента без подписи. Я вижу только факсимиле.

Раскаяние в молодости — быстрый полёт мысли, в старости — топтание рассудка. Несмотря на возраст, летать она была явно не в силах, а горючего в баках осталось только на посадку.

— Извините, прошу вас, извините, меня, кажется, сейчас вырвет и затем станет значительно легче, как говориться была сука внутри, да вырвалась наружу.

— Рвота и кровопускание во все времена приводили к облегчению, а рвота, вызванная общением с таким доктором, как я, вдвойне приятна и здорово укрепляет душу, тело и в особенности головной мозг. Вы можете не обращать на меня ни малейшего внимания, чувствуйте себя как дома. Позвольте предложить вам урну, со вчерашнего дня ею никто не пользовался.

Она метнулась к урне, задрала очень высоко юбку, стала на колени, и из нее вырвалась первая порция. Судя по удару по стенкам принимающей стороны, это были не мозги. Если честно, мне нравится, когда женщины приходят к доктору или просто к мужчине в чулках, а не в натянутых до уровня груди колготках. Второй порыв сопровождался громким стоном и очередным ударом. Нет, решительно и однозначно, это точно не мозги, в противном случае она бы уже тронулась умом. Подобные сцены мне приходилось видеть в фильмах определенного рода, когда женщины, находясь в этаком положении, буквально лишались рассудка.

Вот в этом и заключается восхитительный и тонкий романтизм жизни.

Не имеет значения, какую форму имеет ваша голова, и какова ценность её содержимого, в некоторых случаях содержимое желудка заставляет-таки убедиться в необходимости этой самой головы и её важности во многих жизненных процессах. От понимания этого у меня возник острый мысленный зуд в районе правой паховой складки.

— Кстати, у вас большая квартира? Вы живете одна или с мамой, может быть, у вас имеется домоуправительница, которая следит за чистотой в доме, будит по утрам, приносит кофе в постель, а самое главное — хорошо готовит. У меня отменный аппетит. А, кстати, что у вас было на завтрак?

Задранная юбка до края чулок — это эротика, если выше, то надо подумать, о чём женщина хочет сказать в настоящий момент.

И совершенно необязательно смотреть на женские страдания сверху. В конце концов, кабинет мой, кресло тоже. Занимайте места согласно купленным билетам. Стоило только мне присесть, как она начала молча сплевывать и вертеть головой, как телёнок у своего корыта, позы, однако, не изменила и уже не мычала. Не знаю, как кому это нравится. Если со мной, то можно и молча.

Когда я начинаю размышлять о греховности других, я не вольно думаю о своей великой внутренней красоте и гармонии.

Завтра нужно не забыть спросить, на работу она тоже ходит в таких чулках или затягивается в колготки до линии мечевидного отростка? Картина сзади впечатляла. Стояла она, несмотря на страдание, крепко. Может, живот осмотреть? Почему рвота? Такой холёный зад — и вдруг рвота. Как бы худого не пропустить, а то потом будешь всю жизнь себя терзать и обвинять в халатности.

— Извините, что приходиться повторяться, но какой площади ваша квартира, и сколько в ней комнат? Не поймите меня превратно, будто доктор воспользовался вашей временной слабостью и немощностью своей пациентки, мне просто интересно. Она попыталась сплюнуть ещё раз, но, видимо, было уже нечем. Этот малозначащий для современной медицины симптом в очередной раз послужил блестящим доказательством моей теории, что голова — орган не безразмерный, много в неё не засунешь. Она, не меняя позы, повернулась ко мне лицом. Возможно, эротика, возможно, извращение. Оставаться в кресле или необходимо встать?

Сколько раз говорил себе: не стоит смотреть на женщину, которая рожает, которую подстригают, и которую выворачивают наизнанку собственные грехи.

— Ну, как вам мой зад? Мне ещё не нужен пластический хирург, или уже пришло время к нему заглянуть? Может быть, вам доставит удовольствие, если я немного повернусь, или для большего вашего удовольствия приподниму его… ой, извините.

— Наука двигается вперёд быстрыми, почти семимильными шагами, косметология, я полагаю, не отстаёт. Так что помирать будете с красивым задом.

Ей снова стало дурно, возникла закономерная тягучая пауза. Сама виновата, если встала, так стой и не болтай лишнего и не задавай глупых вопросов, в противном случае от ответов может и стошнить.

Женщина всегда остается существом таинственным и загадочным. Только что, у меня на глазах, чуть мозгов едва не лишилась, но заднее место у неё всегда на переднем плане.

Удивляться женщине — всё равно, что удивляться погоде.

Погода — она погода и есть.

Она встала, привычным движением быстро разобралась с чулками и юбкой, подошла к зеркалу и таким же привычным движением подкрасила губы. Только потом наступила очередь всего остального.

— Простите меня.

— Бог простит, и в моей жизни было много чудес. Не смею вам об этом рассказывать, иначе вы не будете со мной раскованы и откровенны, и не смею вас больше задерживать. Постарайтесь продержаться хотя бы месяц.

Она ушла, но маленькая заноза осталась. Это как акт без презерватива: будешь доставать, всё одно за что-нибудь зацепишься.

Она ушла, и постепенно приём превратился в чтение газеты в переполненной электричке.

Можете расслабиться. Двери закрываются.

Люди уходят

Будьте взаимовежливы! Двери отрываются.

Люди воют только от хорошей жизни, от плохой скулят.

— Это снова я. Сегодня у меня эпизодическая память, и меня очень раздражает её пятнистый характер. Меня раздражает всё. Можете гордиться, вы на первом месте. Весь пьедестал почета заполнен только вами. У вас все три призовых места и еще несколько утешительных наград.

— Не кричите, мы не в бункере у Адольфа Гитлера. Слышимость в кабинете очень хорошая. Сегодня одну рвало, прямо здесь, в этом углу, вторая рыдала, как при потере миллиона в твердой валюте, а вы изволите кричать, как будто ваша дочь от меня беременна, а я категорически отказываюсь брать её в жены. Будьте так любезны, говорите потише.

— Не смейте со мной разговаривать подобным тоном!

— Если вы человек верующий и считаете, что ваша вера в глотке, кричите на здоровье, а я вам не советник, не наставник и не духовник. Будем считать, что вы проходили мимо, и я здесь оказался по недоразумению.

Отрылась дверь. Интересная, хорошо одетая женщина сразу же посмотрела на меня. Я сумел по достоинству это оценить. Видимо, есть определенное количество весьма смышленых мозговых клеток в этой умело накрашенной и хорошо причёсанной головке. Мне понравился цвет ее волос, но я, наверное, никогда не захотел бы их ласкать.

— Извините, доктор, у нас с котиком будет возможность, именно сегодня попасть к вам на прием? Поверьте, нам именно сегодня, именно сейчас, очень нужна ваша помощь, — сладко промурлыкала она.

— Я более чем уверен, что именно вы и именно сегодня, и ни минутой позже, получите желаемое, но, к моему великому сожалению, придётся немного подождать. Я почти уже закончил. Необходимо внести в амбулаторную карту буквально несколько фраз.

Моего пациента буквально взорвало.

— Женщина, будьте так любезны, убедительно прошу вас, подождите, пожалуйста, в коридоре, у меня еще осталось огромное количество невысказанных фраз и незаданных вопросов. Что за манера врываться без приглашения в кабинет и задавать совершенно неуместные вопросы! Здесь сейчас нахожусь я, и сейчас мое время!

Дверь захлопнулась.

— Ну вот. Нехорошо получилось. Обидели мою пациентку. Не дали даже в вкратце сформулировать её просьбу. Она, между прочим, может оказаться матерью двоих, а то и троих совершенно замечательных детей, любящей и верной женой и хорошей хозяйкой вдобавок ко всему.

— Извините, в последнее время у меня совсем не заладилось, а сегодня с утра настроение совершенно нецензурное. Я обидел её по немощи своей, по мысли, порождающей глупость. Разучился смотреть вперёд всего на несколько минут, раньше просчитывал на годы.

— Бывает, — сказал я.

— Старость возможно подправить, маразм нет, — едва слышно прошептал он.

— И вы не обижайтесь. Возможно, я ошибся, и она совершенно обыкновенная, заурядная женщина, с ворохом грехов и сомнений. Хотя она показалась мне довольно привлекательной.

— На будущее не посмотришь, а к прошлому я уже давно повернулся задницей.

Я промолчал.

— В любом случае она мне не интересна.

— Я вас понимаю. Давайте лучше обсудим ваши проблемы.

— Хорошо, попробуем. За иной болезнью нужно долго в очереди стоять, я свою получил нежданно-негаданно, как подарок без указания причины.

— Мы ее действительно не знаем. Болеть — не прибаливать.

Остаётся только думать, видеть, понимать и страдать.

— Я думаю, у неё ничего страшного нет. Вы ей поможете.

— Вы о ком?

— О женщине за дверью. У меня в своё время были такие. Я их помню. Вы знаете, чем люди отличаются от людей?

— Нет.

— Люди добро помнят.

Страсти улеглись. Мы спокойно говорили на очень болезненную тему около десяти минут. Его сердце по-прежнему стучало без остановки, хотя иногда возникали перебои, мимика лица увядала, и пришло время не интересоваться, а крепко задумываться. Потом он ушёл. Человек, теряющий память, всё равно остаётся человеком. Мне было жалко, что он ушел, мне было грустно, что он уходит, потому что я догадывался, каким он может прийти.

Тяжко признавать свои грехи, тяжко видеть их собственными глазами. Уход за больными, старыми и немощными — это они и есть, наши грехи. Приходите и смотрите на них.

Будущего быть не может, это глобальные процессы целого мира, будущее может быть только у каждого, а какое оно, этого нам точно не дано знать.

К сожалению, двери закрываются.

Люди входят

Будьте предельно внимательны! Двери открываются.

И вновь показалось маленькое смазливенькое личико с разноцветными глазами одним зеленым, другим тёмно-синим.

— Доктор, это снова мы, вы позволите?

— Будьте так любезны, проходите, чувствуйте себя как на приёме у врача-невролога. Только мы — это кто? Вы ко мне с кошкой пожаловали?

— Что-то вроде того. Правду мне о вас говорили: всё увидит, всё поймет и, конечно, поможет. Котик, проходи, присаживайся на это кресло перед доктором, чтобы он тебя мог хорошенько рассмотрел. Я никуда не уйду, буду стоять рядом с тобой и запоминать каждое слово, которое скажет доктор.

Смотреть было на что: «котик» появился у нее из-за спины и медленно сел на указанное СВЫШЕ моё кресло, в моём рабочем кабинете. Руки пока не дрожали, потому что выхлоп изо рта свежий, правда, добровольно падшее лицо пока ещё полностью не разутюжилось. Но пиджак, брюки, рубашка находились в приличном состоянии.

Женщина показалась мне действительно необыкновенной. Своим зеленым глазом она с нескрываемым интересом рассматривала меня, а другим контролировала добровольно падшее лицо. Она, наверное, и в жизни внимательно присматривает за ним, даже борется с синдромом похмелья самым простым и доступным способом, ибо о других вариантах она, понятное дело, никогда не ведала. Как говорится, кто на кого учился.

Хорошие манеры и дурные привычки, как правило, сохраняются очень долго.

Свежий и столь милый сердцу алкогольный выхлоп вернул меня в реальность и напомнил о присутствующем в кабинете добровольно падшем лице.

— Дорогие мои, с внимательным вдохом и умным выходом внимаю каждому вашему дыханию.

— У Котика висит с утра и это меня очень беспокоит, — взволнованно начала дама. Я даже не смогла как следует подготовиться к визиту к вам.

— Вы выглядите очень хорошо, я бы сказал изумительно, я бы тонко заметил: восхитительно, — пытаясь несколько успокоить разгоряченное создание, сказал я.

— Я волнуюсь до сих пор, даже находясь в вашем кабинете. Я действительно вся дрожу и от вашего кабинета, и от его болезни. Вдруг это останется навсегда, а он ведь молодой, а я вообще, представляете, на семь лет младше. А у него висит с самого утра.

— Что вы заладили: висит, висит. В конце концов, он в кабинете врача, а не в номере с проституткой. Читали, что написано на двери?

— Извините, это с той стороны или с этой? Она посмотрела на меня своими разноцветными глазами, причем зеленый явно выражал большую заинтересованность.

— С этой, вы уже видите то, что написано с той. Я реально невролог.

— В какой-то мере я поняла.

— Покажите мне правую руку. Не вы. Ваши кольца и перстни я заметил раньше.

— Благодарю за столь лестный и приятный комплимент, — сказала она, — вы можете не стесняться и быть более внимательным к другим моим достоинствам.

Её телосложение было гармонично с ног до головы, следовательно, интеллектуальные способности и основной источник существования должен располагаться где-то посередине.

— Котик, сделай, что просит доктор.

— Ну, висит, ну и что вас так напугало, — сказал я.

— Но меня это ужасно беспокоит, — сказала она.

— Мы, безусловно, окажем всю необходимую помощь. Ситуация, как мне представляется, довольно простая. Вчера после напряжённого крепкого завершенного трудового дня, вернувшись домой, он, по всей вероятности, глубоко и трогательно уснул. И придавил своим уставшим личиком лучевой нерв как раз на правой руке, вследствие чего в ней и возникла определённая слабость.

— Вы гениально правы, милый доктор, — сказало маленькое смазливенькое личико с разноцветными глазами одним зеленым, другим тёмно-синим.

— Правильно базаришь, пацан, — сказало добровольно падшее лицо.

— Я полагаю, что это не помешает ему взять в поражённую конечность все, что его душе этим утром было угодно. А душе с утра, однозначно, было угодно.

— Вы снова правы, дорогой… Сегодня утром душа его возжелала, но я позволила ему только чуть-чуть.

— Вот и вся причина болезни, которая большими умными буквами написана на пока еще бодром лице нашего пациента.

— Значит, это не так страшно? — она с оптимизмом посмотрела в мои неврологические глаза, потом практически едва уловимым движением поправила мне галстук и с нежностью расправила складки на моем халате.

— Обозначь тему, братан.

— С похмелья я видел ситуации и пострашнее. Вот намедни был случай, привели мужчину. Злоупотреблял самыми дешевыми напитками в течении недели. В результате чего заполучил парализацию на левую сторону. От предложенной мною госпитализации категорически отказался.

— И он умер? — с замеревшими от ужаса глазами спросила она, снова, видимо от волнения поправляя складки моего белоснежного халата уже несколько ниже моего мечевидного отростка.

— Безусловно, и однозначно — нет.

— Извините, не сочтите за бестактность, у вас расстегнулась на халате пуговица, ну, та, которая самая нижняя. Это я заметила сразу, как только вошла. Позвольте вам помочь.

— Я думаю, не стоит.

— А что же пациент, остался инвалидом?

— Что за ужасы вы тут говорите! Я его заботливо осмотрел, назначил ему умное лечение, парализация прошла, и в настоящее время в магазин за водкой он ходит самостоятельно! Достижения современной медицины значительно расширили возможности человека.

— Какой вы… Котик, подожди, пожалуйста, в приёмной, а мы с доктором обсудим твоё дальнейшее лечение.

— У меня нет приёмной.

— Котик, жди в приёмной!

— У меня нет…

— Этот маленький недостаток я могу быстро исправить. У меня, поверьте, очень большие связи. Вы должны вести приём в хорошо обставленном, шикарном кабинете, со всем необходимым. Скажите, доктор, обязательно работать с медицинской сестрой, или вы привыкли делать всё сами, своими умными руками.

— Чаще приходится работать лицом.

Она посмотрела на меня своими разноцветными глазами и в правом, зеленом, я увидел явную эротическую заинтересованность.

— Вас, наверное, очень любят больные, — восторженно промурчала она.

— Да и здоровые тоже, — немного покраснев для приличия, ответил я.

День ещё толком не начался, а возникла реальная вероятность быстрого карьерного роста, только бы не замяукать от гордости, хотя, возможно, придётся залаять.

— Вы получите кабинет, который будет достоин такого великого врача, я не побоюсь сказать настоящего светила современной медицины.

Неравенство было, есть и будет двигателем прогресса. С другой стороны, кабинет накладывает дополнительные тяготы бытия, так что лучше принять вознаграждение ассигнациями. Возрадуют купюры любого достоинства, — весьма расчетливо подумал я.

— Извините. Мне тоже нужна ваша помощь. Целую неделю неприятные ощущения в области сердца, то стучит, то колет, иногда просто вылетает из груди. Вы не могли бы меня осмотреть, можно очень-очень быстро, но как можно внимательней, весьма трогательно промурчала она.

— Я не кардиолог, — весьма сдержано ответил я.

— Да и мне не восемнадцать лет. Я могу раздеться? Вы предпочитаете сверху или снизу? Могу стать на колени, — и в правом, зеленом глазу я увидел максимально возможный огонь сексуальной заинтересованности.

Возникла весьма короткая пауза. Тишина всегда обманчива, как и красота редко бывает искренней и истинной.

Через минуту люди вышли.

Вещь только тогда фирменная, когда на ней печати негде ставить.

Бл.дь! Наконец-то! Двери закрываются.

Люди удивляются

Незнакомые двери открываются.

Иногда люди встречаются внезапно, не ведая о том и не желая того. Иногда люди встречаются заново и удивляются друг другу.

Рыба бьётся на берегу и хватает воздух, попадёт в воду и не может напиться.

— Доброго, доброго дня, милая новая женщина! Доброго дня, Майя.

— Добрый день, доктор! Мне приятно снова видеть вас. Мне приятно, что вы меня узнали. Знакомые говорят, что я сильно изменилась за столь короткое время. Не молчите! Не молчите! Ну же!

— Да, они вас не обманули. Что-то произошло, и это, невидимое для меня, благоприятно повлияло на ваш внешний облик и в определенной степени, вполне возможно, изменило ваш внутренний мир, но, от чего столько эмоций?

— Вы правы, но слова, которые вы говорите мне, сухие, и от них за версту тянет хлороформом, а мне не спать, мне петь, мне летать в небе хочется.

— Если не стыдитесь меня, напойте, хотя бы вполголоса, новую мелодию вашей жизни.

— После смерти мамы я очень много думала. Действительно много, как никогда в жизни. Мысли были разные. О семье своей, как оказалось, я знаю очень мало. Спросить некого, остались только сёстры, но с ними практически не видимся, а мамина смерть нас разъединила ещё больше. Раньше мы тоже жили сами по себе. Встречались редко, как говорится, только в семейном кругу. Замужем была один раз. Вы должны помнить, явам об этом говорила.

— Я помню.

— Вот прошли дни, недели. Смерть не приходит просто так, как и все события, которые ей предшествовали.

— Эти события называются банально и просто — человеческая жизнь.

— Вот-вот, представляете, какое открытие мне удалось за это время сделать? Оно действительно оказалось простым. Одному мужчине я зря отдала своё тело, другому руку, следующему слёзы, четвертому любовь, кому стыд, кому раскаяние, кому прощение. Могу сказать только вам: мой муж был мой первый и единственный мужчина. Я, наконец, взяла, точнее, получила то, чего не ждала — не гадала. Это звучит вульгарно, глупо, но это так. Это есть так.

— Что же вы такое приобрели, вернее взяли?

— Я жила, как топ-модель среди жителей глубокой провинции: упаковка красивая, а толку никакого, ни для меня, ни для них. Вот и вся моя короткая жизнь. Если вам когда-нибудь захочется описать нашу встречу, убедительно прошу вас начать с красной строки и с большой буквы.

— Какими будут первые слова?

— Я стала женщиной!

— Милая моя, вы были замужем за импотентом или извращенцем? Может быть, он имел некий врожденный природный недостаток? Может, как известный композитор, безумно боялся женщин? Перед вступлением в законный брак нужно было чувствовать не только душой, но и ощупывать определённые места руками. Это вам урок на будущее, но, к сожалению, будущее не может ничему научить, впрочем, как и прошлое. Одно неведомо, другое неосознанно.

— Ваша врачебная интуиция на этот раз дала осечку. Он был полностью нормальным и правильно ориентированным по ветру, но оказался парнем не из моего оркестра. Ему нравилась виолончель, а мне первая скрипка.

— Ну и…

— Человеком он был хорошим, мне до сих пор жалко и его и себя. Деток от него хотела, затем передумала.

— Ну и…

— Так получилось…

— Ну и…

— Соседку, которая жила под нами, мне приходилось встречать каждое утро на лестничной площадке. Она с нескрываемым удовольствием говорила мне: «Дорогая, Ваша кровать скрипела сегодня одну минуту тридцать пять секунд, ещё пару лет семейной жизни, и я полагаю, что у вас всё наладится». Сама она каждый вечер кричала около часа, и я думаю, это ей доставляло огромное удовольствие. У неё не было мужа, детей, но природа одарила ее хорошо поставленным голосом, качество всего остального оставляло желать лучшего.

— Обыкновенная женская зависть.

— Неправда ваша. В то время у меня не было никакого желания пугать своими вокальными данными соседей. Две минуты и те были в тягость. Если бы я не родилась брюнеткой, а родилась блондинкой, то, наверное, в моей жизни многое бы сложилось по- другому. Я иногда думала, что моя женская половина, так и осталась во чрева матери. И вдруг, неделю назад…

— Судя по вашему виду, Вы нашли своего солиста.

— Да, у каждой женщины, в конце концов, должно родиться своё счастье. Мое смешное, постыдное. Об этом никто не знает. Вам расскажу. Вам можно, вы врач. Надеюсь, поймете, о чем я. Недавно меня пригласил к себе в гости один мужчина. Вы врач, вы поймёте. Об этом стараются не говорить первому встречному. Очень стыдно и неловко, но молчать нет больше сил. Помните, вы обещали?

— Хорошо, я буду нем как рыба. Дорогая Майя, вы, наверное, ставите одиноким мужчинам клизмы на дому или обследуете там же кал пациентов на яйца глистов. Насколько мне известно, это доходное ремесло. Послушайте давно практикующего знающего, умного врача. Вам действительно крупно повезло, это есть очень достойный бизнес. Вы, наверное, успели сколотить небольшой капитал, в таком случае пригласите доктора в хороший ресторан и получите несколько дельных советов на предмет общения с пациентом.

— Мне всегда в детстве хотелось заглянуть в настоящую взрослую жизнь, но не в страдания взрослых. Я нашла его. Я знала его раньше, и он мне не нравился, но внешние данные, как мне удалось убедиться, в этом деле не имеют никакого значения. Это был порыв ветра, от которого раскраснелось лицо и обветрились губы.

— Так что имело такое большое значение в содеянном вами?

— Я, Я и только Я.

— Вы себя полюбили за это время.

— Я себя растоптала и унизила. Мы встречались только по работе, ещё в то время, когда я была замужем. Приличный мужчина, совершенно ничем не примечательный. После официального развода, когда я стала окончательно свободной, однажды он подошёл ко мне и пригласил к себе домой, а я, как назло, в этот день заболела обязательной женской болезнью. Я не должна была идти! Существуют бары, клубы, рестораны, но у него вдруг оказались большие финансовые проблемы. Я не должна была идти, но кто мог знать, что так всё получится!

— Вы думаете, что в подобных ситуациях ни о чём не догадывается только мужчина?

— А что я должна была ему сказать? «Извините, друг мой, у меня сегодня как раз начались критические дни».

— Ну и что здесь такого особенного?

— Ничего, я так и сказала.

Если долго смотришь в одну точку, значит, кто-то здорово сдавил твою голову.

— Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь и с кем напьёшься. Говорила мне подруга, умнейшая женщина, что нельзя брать в рот первое, что подвернётся под руку, да ещё на первом свидании.

— Ну, а вы?

— Не послушала и правильно сделала. У меня в жизни ничего подобного не было. Никогда! Я не думала, я не ожидала.

— Милая Майя, все в жизни бывает впервые. У меня с женщиной, когда-то давно, это тоже было впервые.

— Мне хотелось об этом рассказать. Я встретила вас. Это так затягивает, что исчезает слово «совесть». Я его ненавижу, себя ещё больше, а слова «стыд, совесть, достоинство» преследуют меня с утра до вечера.

— Не стоит так переживать.

— Страх, это когда знаешь, что счастье может повториться. Теперь я часто хожу к нему сама. Чувствую, я ему скоро надоем, вот такое глупое счастье. Это нам всегда нужно сидеть на одном месте ровно, а вам всегда стоять криво.

— Фильмов насмотрелись?

— В жизни увидела.

— В жизни много и открытий, и разочарований. Серьезные женщины чужие губы не берут, а остальное — как придётся.

Очень часто глубина человеческой страсти познается мгновенно, а, затем очень долго терзает вопрос, что же с этим делать дальше?

— Радует одно — у меня ещё остался шанс, что ещё смогу зачать, и спастись через деторождение. Незнакомые двери закрываются.

Люди молчат

Двери не закрываются.

Мысли о молчании потихоньку убаюкивают.

Когда ты будешь лежать парализованным и думать о жизни и о смысле оной, к тебе никто не придет, чтобы подумать вместе.

Привезли, поднялся, вошел. Дверь оказалось незапертой.

Когда ждут врача, так часто случается. Бывают квартиры нехорошие, ухоженные, запущенные, бывают намоленные, бывают начитанные. Эта из последних. Потерто-засаленная мебель, книги, большое количество книг. Книжные стеллажи закрывали практически все стены. Физика, математика, химия, русская, зарубежная классика. Вероятно, он был преподавателем физико-химическо-математических наук. Современных изданий нет. Всё было аккуратно расставлено когда-то давно, с умением, любовью, чувством и толком. Всё было сделано давно, даже очень давно и покрылось благородной пеленой. И свет, и мысль, исходящие от этих книг, уже неярки, и смысла в их пользовании для владельцев, насколько я понимаю, большого не осталось, но, как и прежде, они стояли красиво и величаво.

Если женщину давно не брали в руки, это заметно, если книгу давно не читали, тоже.

В мутном воздухе, ветхих стенах, треснувшем потолке, немытых окнах висел стойкий запах мочи, необработанных подмышечных впадин и паховых складок. Неухоженное тело пахнет по-другому. Так пахнут только складки.

Отсутствие обоняния делает жизнь более комфортной. Пошел на запах, приблизился, посмотрел сверху вниз, задал несколько вопросов, получил в ответ только едва различимое «Да-Нет». У нас не получилось обычного диалога. Я разговаривал с ним, но его мысли ходили по другим местам и улетали в другое небо. Он перенес то, что в стародавние времена называли ударом, прошёл несколько курсов малоэффективного лечения, а главная задача так и осталась нерешённой. Думает только о болезни, другие проблемы для него просто не существуют. Самостоятельно передвигаться он не может и желания к этому никакого не проявляет, и тяжело ему, ведь удар приходится не только по голове. Выписал рецепты, положил на стол, закрыл за собой дверь, спустился, сел в машину. Визит окончен.

Вот и все твои немногие годы.

В доме имеется всё, что теперь совершенно не нужно. Это мои рецепты.

Хорошо быть старым и востребованным. Тяжко, когда для нормального существования и жизненного устроения ягодицы и вены имеют более существенное значение, чем голова.

Двери не закрываются.

Люди разминаются

Ужасно! Двери открываются.

O TEMPORA! O MORES! И пришлось тебе в сей день и сей час народиться (авторский перевод на родной язык).

Однажды рождённая мысль не всегда истина, но и не всегда глупость.

Хоть горячий чай, хоть холодная водка, всё одно в пот бросит.

Настроение было приподнято невидимой, но реально осязаемой силой. Оно возникло с самого раннего утра, вернее, я уже проснулся с ним. Это не было ощущение грядущего праздника государственного масштаба, это был маленький праздник маленького тела и временно уставшей души. Я даже услышал приветственные крики и бурные аплодисменты, переходящие в несмолкаемые.

Каждый по-своему ЛЕТАЕТ в космос, откуда всё видится в совершенно другом ракурсе, и пляшут перед глазами непонятные знаки, превращая все внутренности во вселенский хаос. Никто не ведает про то, где родишься, где помрёшь, где найдешь, что потеряешь, ну а где и с кем напьешься, сие тайна невеликая. Я посмотрел на себя в зеркало. Иногда себя можно просто любить, иногда жутко ненавидеть, но уважать как достойного собеседника я себя просто обязан. Хороший тост, жизнеутверждающий.

Воззрите на мир, возлюбите его!

В простоте и сокрыта особая сила, и есть непостижимый смысл. Об успехах в работе, великих достижениях, гениальных открытиях, инновациях сказано и написано, безусловно, много, но как подумаешь о крепкой пьянке, остальное довольно быстро меркнет и отступает на второй план. Я имею в виду действительно пьянку, а не философские разглагольствования за кружкой пива или фужером вина об открытиях, достижениях, инновациях и вообще о глобальных мировых процессах.

Всё распалось, разбилось, как зеркало, упавшее с великой высоты. Оно рухнуло, несмотря на все жалкие попытки удержаться на должной орбите, и рассыпалось на тысячи маленьких частиц. Не наш холодный ум, а неуёмная жажда терзания, горящие глаза и ловкие недрогнувшие руки из огромного количества отломков собирают аккуратно, чтобы не рассыпать, слово «грех».

Что хочет мозг, то не нужно телу.

Лучше с утра пораньше водка, нежели селёдка.

От неё, окаянной, потом весь день пить хочется и характерный запах изо рта, однако. Если водка с утра, то и жажда сильно не терзает, и настроение растёт, как на дрожжах, ибо продукт-то хлебный, а запах — ну, ежели он тебе не нравится, не нюхай! В школу ходил, значит, учителя должны были довести до твоего скудного ума, что хлеб — всему голова. Здесь место для полноценного отдыха и зарождения умной и тонкой в определённом понимании мысли, а не распродажа дешёвого освежителя полости рта. Они, конечно, тоже имеются в наличии, но они опять же все, как на подбор, один к одному, с запахом хлеба и дрожжей. Вот такая простая философия. Проще не бывает, и некоторые постигают её всю свою сознательную, увлекательную и полную многочисленных событий жизнь.

Мне было трудно уяснить, почему именно в этот краткосрочный отпуск я решил заняться вариантом классического народного творчества — вышиванием по дереву, говоря более простым, общедоступным языком — крепким, неудержимым пьянством.

Здесь не сцена, и паузы совершенно не нужны, я бы сказал больше — они неуместны. Я бы сказал еще более точно: совершенно недопустимы.

Когда одному хорошо, то вдвоём скучно.

Первую задачу, которую необходимо было решить, — это избавиться от всех контактов с окружающим и давно свихнувшимся миром. Не успел. Эти бестолковые и бестактные звонки в утреннее время! Но ни в коем случае нельзя терять над собой контроль. Очередной звонок, очередная бестактная, наглая человеческая выходка, ибо звери самостоятельно звонить по мобильному не научились, и вообще-то знакомых зверей у меня нет, пока нет. Я полагаю, почти нет. Насколько я понимаю, время ещё не пришло. Новый звонок. Да-а-а, если человек упёрся и окончательно потерял совесть, его невозможно остановить, хотя попытаться иногда стоит.

— Слушаю, весь в ожидании, напряжении и с возможным усердием внимаю и понимаю. Можете говорить, только покороче.

— Доброе утро, милый.

— Доброе…

— Поздравляю!

— С чем?

— С отпуском.

— Спасибо.

— Чем занимаешься?

— Глушу водку, пьянством.

— Ты меня очень расстроил. Ну, зачем так рано и до такой степени? Я хотела приехать вечером, и вместе бы отметили.

— У меня вчера были проверяющие, какие-то члены, накачанные глупостью по самые бакенбарды. Спросили какую-то ерунду, я резко ответил, и вмиг лица всех членов стали очень простыми, а моё скромное личико даже очень. Вот сегодня утром и пришлось учитывать сразу два этих обстоятельства, принимая столь ответственное решение. Так что есть моменты, при возникновении которых даже думать не стоит. Вопросы «Кто виноват и что делать» оставим на потом, для следующих поколений. Выбор у настоящего мужчины должен рождаться естественным путем, а не кесаревым сечением. Вот такая незатейливая, но удачно сформулированная мысль.

— Ну почему с утра и почему до такой степени? Не мог подождать до вечера? Есть проблемы большие, есть маленькие, и никто никогда не поймёт их настоящую величину, тяжесть и значимость. У тебя появился дешёвый повод, у тебя смута в душе и хаос в голове.

— Тебе угодить просто невозможно. Одного мужчины мало, одного ребёнка много, вот и получается, если не мой грех, то ни понять, ни простить, ни просто попытаться. И мои мелкие грешки видно не с горки, а даже с низины. Они мои, куда я их дену. Не следует устраивать мне очередной день рождения, когда я заказываю зал в ресторане, и дорогие гости пьют и жуют за мой счет и беспрестанно врут мне в лицо.

— До свидания. Даже когда проспишься, не звони. Лучше подожди пару дней для верности. Обиды нет. Отбой.

— Звонить буду. Совершенно не обязательно смотреть на женщину, иногда её хочется просто послушать.

— В некоторых ситуациях лучше вместе помолчать.

Ну, нет, так нет. Разговаривать с пьяным мужиком — талант нужно иметь и, конечно, воспитание соответствующее. Вам очки для близи или для дали? Для ума. И никаких знаков пререкания. Речь должна быть грамотной и, в обязательном порядке, с умными, хорошо подобранными фразами, иначе я просто никого не пущу в свой мир по скудости моего ума, по масштабности моей личности. Сношения с окружающим миром и любые переговоры с данной минуты прекращаются полностью. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Запах теста и дрожжей — это не дешёвый одеколон, купленный по случаю в ближайшем к дому магазине. Здесь значительно серьезнее. Здесь необходима выдержка, устойчивость, находчивость и целеустремленность. Это не закат и не рассвет — это минуты познания сущности бытия при временном ослаблении сознания. В наличии не имеется ни одной складки. Имеется идеально отутюженная память. Я стараюсь для себя, не для вас, ибо вам сей момент просто не понять.

Запой — универсальная формула жизни. В первом акте необузданное веселье, затем блуд и в финале безудержное раскаяние с элементами садомазохизма.

В состоянии алкогольного опьянения необходимо держать себя в твёрдых руках и крепком теле, иначе отвалится одно или другое, а там и до глубины души недалеко.

— У вас имеется желание поговорить со мной, в таком случае запишите все свои вопросы.

— Тогда мне неинтересно будет их задавать.

— А если они окажутся скучными и глупыми, на кой хлеб с квасом мне нужно будет на них отвечать.

Мне приходится писать много никому не нужных медицинских документов. Много, очень много. Радует только то, что, в конце концов, кто-то будет мучиться и вспоминать меня, разбирая мои каракули. Ну и несладко ему, дураку, придётся. Причём здесь работа. Я сегодня имею честь от неё немного отвлечься.

Сколько пользы можно получить через грешников — истинных путеводителей по человеческим страстям, слабостям и гордыням. За ними ходить лучше в одиночестве, стыда меньше.

Солнце светит, птицы поют, гусли играют. Рок-н-ролл не умер, его эра еще не закончилась.

С какого урчания в животе наступать на собственную глот ку, когда так хорошо поётся?

Звонил кто-то. Если действительно возникнет острая необходимость, сделают это ещё раз. В конце концов, я должен знать себе цену. Столько лет молотком стучу, думаю, не поднимая головы. Я даже представить себе не могу, сколько сделано за это время и великого, и ужасного. Надобно добавить, вдруг кто-нибудь придёт, так зачем отборной пшеницей и родниковой водой угощать всяких там…

Прыгать по лужам — не в океан плевать.

Видимо, много налил и влил в себя всё слишком быстро, хотя с моим стажем и в моем возрасте подобная постановка вопроса должна быть просто неуместна. Бежать или не бежать, вот в чём вопрос.

Неважно сколько раз человек упал, только бы успел доползти. Просто бороться со всеми, тяжелее с самим собой.

Скорее всего, двери закрываются.

Люди размышляют

На какой хрен двери, иногда, открываются.

Прежде чем подойти к унитазу, крепко подумай, чтобы потом не мучиться и его не мучить, ведь он не из железа сотворённый.

Доминанта, со строго научной точки зрения — это когда на весь головной мозг функционирует одна неврологическая клетка.

Искренне верю, что наступит день, и на главной площади страны будет проходить военный парад в честь дня медицинского работника.

— Извините, куда я попал?

— А куда вы хотели?

— В моём возрасте я всегда знаю, куда хочу попасть. Вы меня слышите, вы поняли, что я желаю сказать?

— Ты слишком рано позвонил.

Есть болезни, которые лечит только психиатр, есть те, для которых нужен специалист по этикету. Если тебе со мной скучно, так и мне с тобой невесело.

Если тебе дарована жизнь, но в ней обязательно должно быть время Диогена.

И не желайте мне спокойной ночи. Её все равно у меня не будет. Пить надо больше, тогда узнаете почему.

Всегда найдется столб посреди мира житейского, к которому тебя крепко привяжут, в конце концов.

Идеальный сон, это состояние, когда его нет. Закрыл глаза и так их же и открыл через некоторое время. У меня есть сон. Чувствую каждое его мгновение, каждую минуту, каждый час. Засыпаю тяжелобольным, просыпаюсь с незначительными признаками улучшения.

И вновь утро, и снова борьба со страстью, и вновь день, и снова борьба со страстью, и вновь вечер, и снова борьба со страстью.

Хорошее настроение не зависит от количества выпитого или от величины подаяния. При чрезмерности того и другого быстро вырастает разочарований полный огород, плюс засеянные озимыми колхозные поля. Пытался с утра напечатать хоть что-то серьёзное и полезное, а в редакторе для исправлений не нашлось слова похмелье! Зачем нам нужен такой редактор? О чём думают люди, разрабатывая подобные программы? Столько потрачено времени и нервов, а пользы никакой.

Головной мозг — одна сплошная неврологическая линия.

Сон тебе и благо, сон тебе и горе, сон и лекарство, и болезнь. Ходы и выходы по всему разные, зайдешь, как хочешь, выйдешь, как можешь. Войди в сон, что он тебе даст? Благом будет или утешением? Здоровый даст свободу, а зачем она тебе?

Утро всегда мудренее, ночью ничего не изменится, если, конечно, удастся проснуться.

Хороший сон даётся по уму. Плохой — по недомыслию, как оправдание прожитого дня, или того, что будет впереди.

Переполненный мочевой пузырь возвратил меня к жизни. Тяжек греховный сон, но ещё более тяжко греховное пробуждение. Хорошо услышать звонок будильника и понять, что день уже начался, но лучше почувствовать переполненность мочевого пузыря. Тогда утро не окажется мрачным и ненастным.

Я тебе не орёл, царь птицам, и не ворон, жрущий падаль, и не летучая мышь, висящая головою вниз. Я есть человек, у которого голова вверху, только сменился центр тяжести и вектор интересов. Просто она улетела в ту сторону, где вам точно меня н е достать.

Нельзя так долго разгоняться, чтобы начать жить. Давно стоит попробовать. Если мысли сходятся у умных, они улетают в космос, если у дураков — валяются и хрюкают в грязи, аки свиньи.

Пора выходить на свет белый, Бог даст, не сгорю.

У него осталось всё, только он лишился разума, значит, ничего не потерял.

Если тебя сегодня выписали из сумасшедшего дома, это не значит, что вечером ты не попадешь в психбольницу.

Вот стою я перед вами простой, умный и пьяный русский мужик. Я вам не нравлюсь, вы мне тоже, следовательно, в этой жизни мы друг с другом рядом не сядем срать и не станем ссать. Хотя, на врачебную зарплату как следует, всё одно нормально не оправишься. Снова нецензурно и некультурно…

Можно ругаться нецензурным матом, можно и цензурным, ну, это, когда очень душевно.

Я человек, живущий в условиях быстро развивающейся и быстро переворачивающейся цивилизации, следовательно, мне без небольшого количества денег и без минимального человеческого сочувствия просто никак. Нормальный творческий поиск в диапазоне дешёвого портвейна местного производства и дорогой заграничной водки.

Пусть не горит, но согреть, я думаю, сможет. Я не знаю, о чём я думаю, но я скоро узнаю. Я уже в пути.

Прыгая с лопаты на лопату, лучше попасть на грабли, нежели на вилы.

Обычное начало нового дня. Одни бегут смеяться, другие плакать, одни спешат любить, другие ненавидеть, некоторые, не понимая и не ведая того, спешат умирать. У каждого своё начало дня и его завершение. Сегодня утром лично мне удалось упасть лицом в душу.

Не стоит бросаться на дохлую курицу, если есть живые, но немного дороже.

Логистика — это наука, которая лучше всего познается с похмелья. Что, куда, стоит ли и зачем, и самое главное: хватит ли на это сил? Для того чтобы куда-то дойти, нужно через что-то пройти, не перепрыгнуть, не пролезть, ибо сил крайне мало. Двигаемся мелкими шажками, дышим по возможности равномерно и крепко-накрепко желаем самому себе здравствовать. Наука движет нас вперед, мы двигаем науку, ибо без человека она пуста.

Ты что, гнидушка, по пустым местам бродишь, где человеческого духа нет, ходи среди людей и потихоньку размножайся.

Нельзя быть дерьмом, когда обедаешь такой туалетной бумагой, я хочу просто достать и … поспать, вернее, помочиться, вам не нравится, ну и пошли вы все на хер. Опять нецензурно. Нецензурно называть половые органы и действия, совершаемые оными, своими именами, а то, что я рядом с вами с этим не стану даже … то это не орган и это не действие. Это может даже младенец.

Хотя, появился другой вариант.

Человеческая голова создала унитаз для человеческого зада. Это для обычных людей, а у великих он для головы и пред назначен.

Сколько матёрого серого волка за уши ни тяни, всё равно маленький пушистый зайчик прыгает выше.

Всегда лучше просто улыбаться. Часто, очень часто умное лицо наводит на дурные мысли.

Мне нравятся многие вещи, которые не нравятся другим и это периодически делает меня счастливым.

Скорее всего двери закрываются, и наступает очередное ПМС: похмелье, метания, стыд.

Люди прогуливаются

Осторожно! Двери закрываются.

В определенном возрасте продолжительность жизни не имеет значения. Каким транспортом ни пользуйся, всё равно не успеешь.

Нам ещё раз довелось встретиться в парке. Не было глупой луны, светило яркое солнце. Дети бегали и шумели, красивые молодые мамы и убелённые сединой бабушки степенно прогуливались вокруг.

— Не люблю я лето, ярко, жарко, суетливо.

— Для меня это не имеет ни малейшего значения. Причём здесь погода? Наступило хорошее время, без глупых мечтаний или иллюзий, время чётко и ясно уходящей реальности. Я так долго плясал на барабане рассудка, что перестал слышать рядом живущих. Одни теряют что-то за секунды, другие — за годы, мне повезло — я теряю медленно и понимаю это, я имею возможность прочувствовать это. Я постоянно что-то делаю, суечусь, кручусь, а на самом деле мой образ жизни остаётся неподвижным.

Знаете, что больше всего хочет знать человек в моём состоянии? Мне абсолютно неинтересно, что и кто будет говорить на моих похоронах. Мне абсолютно неинтересно, кто и как часто будет приходить на мою могилу, и ставить в храмах свечки об упокоении моей грешной души; мне интересно, кто и как будет от носиться ко мне беспомощному и бестолковому. Как часто будут менять моё мокрое и загаженное белье и, что будут говорить при этом те, которых я всю свою жизнь любил, кормил и лелеял. Будут ли помнить, что в стародавние времена тем же самым занимался и я, когда они были ещё совсем крошечными и беспомощными.

У каждого в голове свой глобус, и мира в нём много.

— С другой стороны, ко мне должны относиться снисходительно, ведь умных никто не любит. Тяжела жизнь умного человека, у глупого жизнь проще. Вот и получается спокойная, заслуженная, седая старость.

— Не знаю, что сказать.

— Вы поймите, дождь, под который мы попали с женой со рок лет назад, прошёл зря. Очень зря. Если бы не он. Я очень жалею о том, что мы под него попали, а вдруг жизнь сложилась бы иначе. Банальный дождь. Я не испытываю ни горечи, ни разочарований, просто сейчас понимаю, что этот дождь прошёл зря.

— Кто про то ведает?

— У моей жены широкая, но очень злая натура. Может, к детям переехать? Может, с ними будет лучше?

— Сколько пальцев больше — четыре или пять?

— Это зависит от того, каких детей ты вырастил. Старость не любит старость, а молодость тем более. Вернее всего, будет остаться с женой. Она за нашу совместную жизнь меня разного терпела и видела умного, глупого, любящего, злого и безразличного, возможно потерпит и теперь. Я хочу спросить, вы знаете, чем человек отличается от человека?

— Нет.

— Благодарностью.

— Помимо этого ещё есть…

— Благодарностью. А все остальное следует за этим. Извините, я иногда, видимо, может, и не так заметно со стороны, теряю линию нашей беседы.

— Нет, вы говорите довольно логично.

— В конечном итоге так и есть. Человек от человека отличается благодарностью. Как хорошо, что всё прошло, и всё прошло хорошо.

— Мне кажется, Вас уже ничего не пугает.

— В детстве, я это помню, мне мама рассказывала, что родила меня очень легко и быстро, хотя я был её первым ребенком. Акушерка была опытной и внимательной, и я сразу закричал, заявив миру о своем появлении. Мне кажется, что я до сих пор ощущаю теплые руки акушерки и вижу счастливые глаза мамы. Встретили по-человечески, думаю, так же и проводят. Хочется в это верить.

— У вас замечательная жена и дети.

— Понимаете, я не могу точно утверждать, что я её сегодня видел. Жену мою.

— Видели, это она привела вас сюда.

— Вот видите, болезнь, как и небо, не стоит на месте.

— И у неба иногда бывает и начало, и конец.

— Не может начаться то, что никогда не зарождалось, не может закончиться то, чего никогда не было. Меня единственное радует — я прошёл все возрасты жизни, по-разному, но большую часть, как мне кажется, прошёл хорошо. И это тоже хорошо.

— Довольно о грустном. Денег много заработали?

— Хватит. Счастье — это соотношения здоровья и материального достатка. Чего не хватает, то и есть счастье, но насколько я понимаю — мне его не видать.

— Завещание?

— Давно готово и, по-моему, справедливо для всех моих близких.

— Тогда пора к земным делам: по женщинам. Жене часто изменяли?

— Бывало, а сейчас не стоит об этом. Мне и так долго придётся отвечать, чует моя душа. Уже сейчас стыдно. И за них стыдно, и за себя. За всю жизнь столько увидел, услышал и узнал, что и вспомнить нечего.

— Когда последний?

— Современная медицина не может лечить мозги, с другими проблемами справляется более успешно. Мир разделён на две части, одной нужен интеллект, другой секс, и не жить им друг без друга; если раньше я бегал за женщинами, потом они за мной, сейчас ни добежать, ни убежать, да, по правде говоря, и не поднять.

Произошло всё, как в СССР, — жили в одной большой, просторной коммуналке, а вдруг оказалось, что мы едва знакомы.

Через некоторое время мы встретились в этом же парке в последний раз. Я был не в форме, голова тяжелая, слабость и разбитость во всех членах, а он неспешно шёл мне навстречу с хорошо одетой, ухоженной женщиной. Его жену я видел несколько раз. Это была она.

И где оставил добрый след, иди туда и посмотри.

Дети радостно прыгали, бегали, кричали. Хорошенькие молодые мамы и убеленные сединой бабушки с достоинством прохаживались вокруг. Он меня не узнал, видимо, я его плохо лечил. Не каждый врач, при всём старании, терпении и усердии получает желаемые результаты.

Он шёл с женой.

Солнце светило ярко, дождя не было. Давно не было. Двери закрываются.

Люди добреют

Нужно быть гением, чтобы в моем возрасте писать про Алису, Мальвину и Белоснежку. Это, действительно, могли написать только гениальные мужчины.

Со скрипом, но двери открываются.

Она как-то по-доброму посмотрела на меня.

— Пришли посмотреть на памятник? Проходите. Мне было грустно без вас.

— Разрешите пройти? Где ваша кухня, я теперь знаю, и мне там удобно. Прошел на кухню, сел в кресло. На этот раз оно не перевернулось. Перевернулось многое другое. Пришла она, присела напротив.

— Мне сегодня особенно плохо.

— Наросла скованность?

— Нет, наросла депрессия.

— Проходит всё.

— Не знаю. Это какой-то жуткий ничем не объяснимый шквал. У меня никогда ничего подобного не было.

— Вспоминайте хорошее.

— Что? Что, я вас, мой дорогой доктор, спрашиваю?

— Детство, отрочество, юность.

— У меня было хорошее детство, у меня было хорошее доброе детство. У меня было поистине работящее детство. Практически ежедневно мне напоминали, что нужно быть ближе к курам и цыплятам, к гусям, поросятам, присматривать и убирать за скотиной. О том, что скоро должна начаться посевная или уборочная, о том, что скоро должна отелиться корова. А о том, что у меня должны появиться месячные со мною не говорила ни мать, ни бабушка. А они не приходили.

Потом я уехала учиться в большой город. А они не приходили. Я с завистью смотрела на подружек, которые ходили бледные, с измученными лицами и старались присесть при каждом удобном случае. Я им завидовала, мне было уже двадцать лет. А они не приходили. Вот так и начиналась. Она. Жизнь моя.

— Если бы я стала матерью, а я так и не стала нормальной матерью… Вот вы когда-то ушли, а сегодня появились вновь, и всё осталось на своих местах. Вот что значит вечность.

— В жизни должно быть всё интересно: живое и неживое, движущееся и застывшее.

— Ежели желаете, могу предложить чай, единственное растение в моем доме.

— Буду благодарен.

— Я уже давно нахожусь в приличном возрасте и теперь отлично понимаю монахов, которые могли часами рассуждать о правилах семейной и супружеской жизни. Мои выводы оказались простыми. Они имели возможность слушать, видеть и думать. Тяжко слушать, что люди говорят друг о друге, видеть, как они это делают, и важно понимать, что всё это временно, а не вечно.

Все хотят знать правду, а им, наверное, чаще говорят или откровенную ложь, или полную глупость. Вы не монах, и жизнь ваша не монашеская, следовательно, и врать мне вам нечего. Этого в моей жизни было предостаточно. Окружающие меня грехи в одиночку не даются, или вкупе с дьяволом, или с неверием. Вы когда-нибудь играли в шахматы? Там есть фигуры: пешки, кони, офицеры. Жизнь — это не шахматы, это игра в «Чапаева», кто кому втолкнёт, и кто кого дальше выпихнет или глубже впихнёт. Мир никогда не переворачивается, это мы со своей гордыней крутимся, как черти на сковородке. Вам, к примеру, сейчас не жарко, головокружения нет?

— Мне абсолютно комфортно и …

Она меня не дослушала и, осторожно развернувшись, пошла своей шаркающей походкой в комнату. Прожив и пострадав такую бурную жизнь, она почему-то всегда предпочитала свою маленькую кухню.

Она вернулась.

— Извините, а почему вы, как правило, приглашаете меня именно сюда?

— Здесь меня не слышат другие мужчины, хотя мне очень важно, чтобы меня не видел и не слышал только один человек.

— Кто кричит, того имеют, кто шепчет и молчит, того лелеют.

— Оставьте вашу философию. Я хочу сказать, он был первым и единственным мужчиной, у которого я…, которому я…

— Я понимаю, что вы хотите сказать.

— Вы догадливы не по годам. Вы, видимо, глубоко познали жизнь.

— В молодости я подрабатывал землекопом, — коротко ответил я.

— Если бы не ваша профессия, я бы подумала, что имею дело с законченным извращенцем.

— Мне нечто подобное очень подробно, ничего не стесняясь, рассказывала одна женщина при случайной встрече. Это было около месяца назад. Она говорила очень трогательно, страстно и, как мне тогда показалась, очень искренне. Я ей верил, я хотел ей верить. Думаю, она меня не обманывала.

— Его я вспоминаю очень редко, но всегда с радостью. Его я вспоминаю редко, ибо мои соски грубеют в одно мгновенье, а мне стыдно, ибо возраст уже не тот, давно не тот. Мне хочется его вспоминать. Я иду к зеркалу, и в это время мне кажется, что я не вижу на своем лице ни одной морщины. Мне неловко его вспоминать, ибо я поднимаю глаза вверх и вижу свои седые всклокоченные, редкие, очень редкие волосы. Мне тяжко его вспоминать, когда я еле передвигаю ноги по направлению к столь опротивевшей мне кухне.

Я готова составить ваше счастье, — так говорили девушки в далекие времена.

Я сделаю его счастливым, — так говорили в моё время. — В настоящее время я понимаю, что у меня не получилось ни первое, ни второе, и времени больше нет. Это у вас впереди ещё многие сотни страниц, а у меня остался один большой белый ватман.

С ним было — что начало, что конец, что интермедия — всё восхитительно. Нет, никак не могу сказать «божественно», ибо в мои годы это имеет только одно значение, и оно точно не мирское. Он всегда умел увидеть на красном золотое, а не на белом черное.

Вы знаете, как он молчал в эти минуты. Он даже не дышал, и тогда у меня возникало ужасное ощущение, что он умер. Я смотрела на него, как на новорождённого, и думала, только бы раздышался. Я всегда старалась опередить его, чтобы прочувствовать всю силу его страсти. Можно дышать и можно услышать, можно задержать дыхание и быть понятым, можно кричать, и тогда всё можно.

Если человек может, он может даже кончиками пальцев.

Если что-то было подо мной или под ним, это была лишь точка опоры, чтобы оттолкнуться и взлететь. Я наслаждалась его силой, чистотой, уверенностью. Я наслаждалась мужчиной. Глухонемым от рождения мужчиной.

Что не дано ему, приходило в меня. Я любила его тишину. Его искренность и постоянно удивлённые глаза, в которых была только я, его всю жизнь молчащий рот, и его нежные губы, и язык, и руки, и пальцы. Под ним мне никогда не было тяжело, под ним я всегда хотела задохнуться.

— Я устала.

— Если можно, продолжайте.

— Зачем это вам? Я здесь перед вами душу изливаю, И не смотря на все потери, унижения и страдания все женские слёзы по своему горю и химическому составу абсолютно одинаковы.

— Вы разбираетесь в химии?

— Вам — то какая разница. Когда-нибудь, если доживете, вас так же спросят о неврологии.

— Если можно, продолжайте.

— Устала.

— Давайте перенесём всё на следующий раз.

— Нет, хочу сказать ещё немного. Останьтесь. Послушайте меня, прошу вас, пожалуйста.

— Конечно, я рад, что ОН до сих пор придаёт вам силы.

— Благодарю вас. Иногда он становился слабым и беспомощным. Так дано природой, и тогда я приближалась к нему и смотрела своими ошалевшими глазами на него, я дышала на него, и он оживал, как принц в сказке. Он медленно, словно очнувшись от тяжёлого сна, поднимал свою голову, и в ожидании продолжения чуда я падала на него лицом вниз, но от этого мы загорались ещё быстрее. С ним всё было просто. Он не мог ничего сказать, и я никогда не знала, что он мне напишет, но я всегда знала, что ему отвечу.

Зачем кричать в небо, если можно дышать в тело.

Это только в детстве при езде на самокате дух захватывает, когда отталкиваешься одной ногой, на велосипеде — двумя, а на машине — рядом с хорошим шофером улетаешь в дальние дали. Шрамы радости буквально исчертили его лицо, ибо радость, как и молния, всегда обжигает и никогда бесследно не проходит.

Иногда он приходил в мою квартиру, и мы целыми днями лежали рядом друг с другом совершенно обнажённые, и смотрели на включенную лампу, которая висела над нами. Иногда он приподнимался, не вставая с кровати, писал мне короткие, полные нежности записки, каждая из которых заканчивалась словами: «Смотри на солнце», — и мы снова смотрели на эту лампу на потолке. Она никогда не гасла и даже не мигала.

— Я никогда не был на солнце, но некоторые говорят, что там очень жарко. Я чрезвычайно доверчив. Это отрицательная черта моего характера.

— С ним я была сама скромность. Мною гордились соседки — старушки и незамужние женщины — коллеги. Длина моих рукавов доходила до самых кистей, а длина юбки оканчивалась у самых щиколоток. Ох! Если бы они знали, что я испытываю с ним, что я позволяю себе и ему, они всё равно бы не поверили. Ох! Если бы им довелось увидеть мои груди, внутреннюю поверхность бедер, спину, а главное — локти и колени, они сожгли бы меня, как средневековую ведьму. Он любил целовать мои соски и всегда радостно и удивлённо смотрел на меня, видя, как быстро они набухают.

Вы поступили абсолютно верно, достойно, тактично. Вы не видели мои груди. Лечащий врач, а никогда досконально не осматривал свою пациентку. Вы поступили абсолютно верно, достойно и тактично. Они сейчас просто в ужасной форме, правдивее будет сказать — в настоящее время они её просто не имеют. Я благодарна вам за отсутствие интереса, вернее, банального любопытства к моей груди, локтям и коленкам.

Женщина всегда благодарна мужчине, который освобождает её от стыда, позора и унижения.

— Придет время, меня вскроют и увидят то, что захотят, вернее, то, что необходимо увидеть. Прошу вас, общайтесь со мной, а не с моим телом. Мои груди на моём теле давно высохли, как слёзы на моем лице, а лицо сморщилось, как мои груди. Не стоит так пристально меня разглядывать, я не модель. Вот только этого мне не хватало на старости лет. И я на вас смотреть не буду.

В моем возрасте не стоит смотреть мужчине в глаза. И что ему искать в моих? Глаза чужого мужчины никогда не пахнут. Это я точно знаю.

Кто видел много, на большее старается не смотреть.

Кто-то сказал, что выживает сильнейший. Выживает нежнейший — так в мире всегда было есть и будет. Иногда он вёл себя по-джентльменски, иногда по-мужицки, а я всегда готова была стать в его объятиях безумной барышней-крестьян кой. В нём всегда билось два сердца: одно вверху, другое внизу.

— Назвать низ сердцем — всё равно, что землю луной.

— Он был подобен айсбергу — на поверхности совершенно немного, а то, что под водой, то только для меня.

— Мечта каждой женщины — чтобы её имел тот, кого она любит.

Мечта каждой женщины — чтобы у нее был человек, которого она сама могла бы любить. Это большое счастье.

Я до сих пор не могу понять, что лучше — любить словами или молчанием, что лучше сказать: «Я тебя люблю», — или просто услышать «Му-Му»?

Замечать ошибки через годы, цена тому не великая. Я его очень любила и очень жалела. Я думала в то время, что довольно серьёзно заболела. До сих пор не могу понять, как может на влюблённую женщину напасть такая блажь. Металась между ним и врачами. Боже, если бы я знала, что доживу до этих лет, то, не задумываясь, махнула на всё, всех и вся. И, конечно, даже не раскаиваясь в этом ни на сотую долю секунды. Мы смогли сохраниться долго, потому что не было никаких посторонних разговоров, обсуждений, злословья. Это, в конце концов, все разрушает. Хочешь любить — люби до кровавого пота, до сухих слёз и хруста в суставах, но никогда не вбивай в свою голову слово ВЕЧНОСТЬ.

Я думала, что с ним всегда мы будем общаться дыхание в дыхание, а кому сейчас нужны мои вставные челюсти? Реальность — вещь довольно жёсткая. Наши мечты и фантазии разрушаются, порой мгновенно.

Мы узнаём всё по-новому, когда смотрим на старое. Жизнь прожила, так и не узнав, за кого, где и когда умирать.

В конце концов, у каждого человека остаётся только одна сказка.

Слезы часто возвращаются, люди очень редко.

Он ушел от нее, покинул, и занедужила она.

Любовь — это не вода, в неё дважды не входят.

И не о нём она плакала и ходила по улицам большого и пустого города, сгорбившись, с почерневшим и опухшим, безмолвным лицом.

И не о нём плакала брошенная женщина, одна в пустой квартире.

Она плакала о той простенькой лампе, которая равнялась солнцу, которую она больше никогда не увидит, и о том великом и нежном молчании, которого больше никогда не услышит.

Можно выпить бутылку водки на двоих, а можно просто разделить слезы с практически незнакомым тебе человеком.

Двери.

Люди просят

Двери шатаются и скрипят.

Солнце не вода — оно высохнуть не может.

Зачем всем знать, где я живу? Должно радовать только одно, что я живу отдельно и довольно далеко. Это одно из самых больших достижений в моей жизни.

— Пойдём домой, достаточно.

Ты угощаешь всех подряд целую неделю. Они пьют годами, это образ жизни, состояние души, это как профессия.

Пойдем. Я не могу без тебя никуда уйти. Я не могу предложить тебе хороший обед, его не будет три дня. Тебе это не нужно. Я не могу предложить тебе себя, я буду только смотреть на тебя эти три дня, потому что человек не может жить без человека ни день, ни два, ни три.

Пойдём, потому что ночь прошла, и светит день, и всего оказывается поровну в нашей жизни.

Пойдём, потому что можно смеяться сквозь слезы, но нельзя смеяться, видя слезы других. Пойдём, иначе опоздаем.

Люди лечат ксеродерму

Я не ведаю ничего про двери.

Солнце не стоит на месте, оно,оказывается, ещё и светит.

Люди рождаются и умирают, и в этом промежутке с ними обязательно что-то происходит.

Люди ищут и встречаются, заходят и уходят, гневаются и вспоминают, добреют и скорбят, смотрят и удивляются, устают и просят.

Люди живут. Ничего нового не сделано, не придумано и не написано.

И о привязанности, и об отвращении писал. О здоровье писал. И о болезнях писал не в порядке их возникновения. Никто не знает, когда всё это зародилось.

Цитата из Википедии:

«Ксеродерма — пигментное наследственное заболевание кожи, проявляющееся повышенной чувствительностью к ультрафиолетовому облучению. Заключается в отсутствии или малой активности ферментов, устраняющих повреждающий эффект ультрафиолетового излучения на клетки кожи. Начинается в раннем детском возрасте. Приводит на конечной стадии к появлению разнообразных доброкачественных и злокачественных опухолей. Постепенно возникает светобоязнь, слезотечение, помутнение роговицы, деформируются ушные раковины, хрящи носа».

Проходит время, люди всё равно не могут понять, что свет, как и жизнь, не должен приносить только страдание, разочарование и боль.

Солнце светило ярко, даже очень ярко.

Я не знал, что придётся сказать по поводу моего длительного отсутствия. Женщина она умная, должна понять, что отпуск для того и даётся, чтобы терять невинность, да и её жизнь, если всмотреться внимательно, не пример для подражания.

Все скверно и черно, когда душа ослеплена вспышками на солнце.

Каждому при рождении Господь дарит коробку с карандашами — чем больше возраст, тем меньше красок.

На лавочке перед домом, наслаждаясь замечательным днём, сидела соседка по подъезду. Не важно, какое время года, суток и какой возраст, лишь бы день был хороший и появление твоё желанно.

— Ты зря пришёл. Умерла.

— Когда?

— Кто её знает, иногда люди рождаются уже мертвыми, а всё живут, живут, без остановки и без паузы. В земле она уже три дня.

— Вот и жизнь прошла, вернее — нет жизни больше. И нового ничего не придумать, и старое вернуть невозможно. Но, почему так быстро?

— Молодой, но не очень опрятный человек, время не пуля, оно летит быстро и, к сожалению, никогда не промахивается.

— Кто хоронил? Соседи?

— Да кто нас к ней подпустит! Понаехали дочери, внуки, правнуки, из её института целая делегация. Выносили ордена, медали, оркестр, всё и не упомнишь. Говорили, не останавливаясь, но, по правде сказать, я мало что услышала. Один был то ли немой, то ли дурной, поди, разбери, кто он. Ходил как Му-Му, плакал всё. Показывал, что хочет её поцеловать. Даже я чувствовала, как от него разит мочой, как пахнут складки его тела. К гробу не пустили. Больно грязный, неухоженный. Зачем какому-то бомжу покойные седины позорить, тем более что его никто никогда не видел.

— Я видел.

— Я, наверное, тоже. Он у церковной ограды побирается.

Иногда я думал, иногда я видел, часто ничего не понимал и многому удивлялся.

Какие карандаши ни бери — нельзя описать шаркающую походку и исчезающую память.

Мир всегда прекрасен, даже если его почти не знаешь, как отголоски далёкого грома, которые едва удается услышать. Если человек ополовинил или умер, от него всегда остаётся маленькая толика добра и немного благодарности.

Может быть, суть и истина в том, что человек начинает говорить правду только после смерти.

— Ты её хорошо знал?

— Нет-нет, что вы. Я всего лишь лечил её. Нельзя судить о человеке, зная только его болезни и грехи. Нельзя судить о человеке, общаясь с ним только на кухне.

Жизнь — понятие разноцветное.

К сожалению, двери закрываются.

Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы. Посему, что вы сказали в темноте, то услышится во свете, и что говорили на ухо внутри дома, то будет провозглашено на кровлях.

«Лк.12,2–3»

Оглавление

О каком смирении идет речь, когда начинаешь излагать свои мысли вслух или на бумаге?

Люди встречаются

Люди ополовиненные

Люди не рождённые

Люди на приеме

Люди страдают

Люди ищут

Люди не спят

Люди приглашают

Люди вспоминают

Люди смотрят

Господь сподобил

Люди с головой

Люди устают

Люди теряют

Люди хандрят

Люди возвращаются

Люди спорят

Люди дрожат

Люди гневаются

Люди думают

Людям дурно

Люди уходят

Люди входят

Люди удивляются

Люди молчат

Люди разминаются

Люди размышляют

Люди прогуливаются

Люди добреют

Люди просят

Люди лечат ксеродерму