Книжный мотылек. Гордость [Ольга Смайлер] (fb2) читать онлайн

Книжный мотылек. Гордость

Глава 1

«Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену». Да-да, я снова заперлась в помещении, где хранился архив семейных документов. Удобно устроившись в большом, старинном кресле я, в очередной раз, собиралась сбежать от реальности в мир героев романа «Гордость и Предубеждение». Старинный синий переплёт с потускневшим серебряным тиснением, серебристый же обрез, пожелтевшие страницы с заломами и потертостями, синяя закладка-ляссе, экслибрис с пушистой лисичкой, обнимающей хвостом стопку книг, и дарственная надпись «Елизавете Лисициной в день совершеннолетия от мамы» делали эту книгу поистине бесценной. Бесценной для меня, конечно же. В наш век скоростного галанета и многочисленных гаджетов читать бумажные книги было необычно. Думаю, что большинство «девочек Лисси» не знали не только о том, что в нашей библиотеке лежит книга, принадлежащая когда-то бабушке Лисси, но и о том, что этот роман Джейн Остин есть у нас в печатном виде.

Хотя конечно, это я брюзжу и наговариваю, потому что чувствую себя обиженной — Старшие Лисси сегодня непреклонно выпроводили всех обитателей поместья, включая детей и мужей. К моему праведному гневу — меня тоже причислили к детям и рекомендовали «прогуляться со всеми в эко-парк, подышать чем-то кроме книжной пыли». Сердилась я еще и потому, что из подслушанных обрывков разговоров я поняла, что речь пойдет о кузине Соне, с которой мы росли вместе, пока, три года назад, она не сбежала на ТриОН поступать в летную школу на штурмана. И все было ничего — она не первая и не последняя девочка Лисси, что показывает характер, пока пару месяцев назад она не переполошила Старших Лисси, пропав прямо посреди экзамена, и прислав своему отцу тревожный маячок. Нашлась Соня через пару недель, уже замужней дамой, решившей отложить возвращение домой. Поговорить с Птичкой, как Соню звали дома, мне так и не удалось, пришлось довольствоваться скриншотом, снятым во время одного из их разговоров со Старшими Лисси. На не слишком качественной «экранке» красноволосая Птичка-Соня, устроившись на подлокотнике кресла, прижималась к сидящему в кресле поджарому, светловолосому молодому мужчине, и выглядела весьма довольной жизнью.

Нет, отбиться от организованной экскурсионной группы мне не составило особого труда — стоило только потолкаться немного во всеобщей неразберихе, а потом, незаметно, скользнуть в библиотеку и, плутая между стеллажей прокрасться в архив, ключ от которого мне выдали так давно, что никто уже и не помнил, что он у меня есть. На этом мое везение кончилось. Старшие Лисси устроились на открытой веранде, подсмотреть или подслушать происходящее на которой было бы крайне затруднительно, поэтому я, прихватив синий томик «Гордости и Предубеждения», а также вазочку с орешками, удалилась обратно в помещение архива и заперла за собой дверь. И теперь я сидела и дулась: на Старших Лисси, что до сих пор видят во мне ребенка, на Соню, которая не удосужилась даже написать мне за все это время, хотя после ее отъезда на ТриОН мы созванивались каждую неделю и могли говорить часами, да и на саму себя, потому что мне опять не хватило решительности настоять на своем.

Тогда, три года назад, после Сониного побега я тоже было задумалась о переезде, тем более, что после первого курса перевестись в другой университет было куда как проще, чем поступать «с чистого листа». Правда, как только я заикнулась об этом — у мамы предательски заблестели глаза, и я больше не поднимала тему. У причины маминой болезненной реакции было имя, и это имя было — Ксавье. Когда мои родители, Вероника Лисицина и Матье Дюбо встретились, им обоим было немного за тридцать. Разочаровавшись в отношениях, они оба не ждали ничего особенного от «легкого курортного романа». Но, неожиданно для самих себя, не смогли расстаться, когда маме пришло время возвращаться домой. Мой старший брат Ксавье появился на свет через положенное «в приличных семьях» время после свадьбы, и родители не хотели останавливаться на достигнутом. Но беременность все не наступала. И лишь через шесть лет, когда мама окончательно смирилась, и грустно шутила, что она будет единственной девочкой Лисси, которая не родила дочку, их желание исполнилось. Так что я была еще более поздним ребенком, чем мой брат. Мой отец сам сделал мне колыбельку. Мама говорит, что он мог часами сидеть возле меня и смотреть, как я сплю. Кроме этого папа был готов беспрекословно носить меня на руках или примотав к себе вновь вошедшим в «родительскую моду» шарфом-слингом. Так что я росла весьма домашним ребенком, которого пытались всеми способами обезопасить от внешнего мира. Но дальше стало только хуже.

Всеобщий любимчик Огюст, красавчик, баловень Судьбы и папин кузен, погиб, когда мне исполнилось пять лет. Погиб в нелепой аварии на Большой галактической гонке, которая должна была поставить красивую точку в его карьере пилота. Кроме всего прочего, оказалось, что за дядей Винсентом, отцом Огюста, титул виконта Сен-Мар теперь будет наследовать мой папа. Мы все оказались не готовы ни к смерти Огюста, ни к новости про титул. Дядя Винсент сильно сдал после смерти своего единственного сына, и быстро последовал за ним, стребовав с моего отца клятву, что хотя бы Ксав будет воспитан надлежащим для аристократа образом. Так, в тринадцать, Ксав покинул и родителей, и Изначальную Землю, и отправился в Тауссет, закрытую частную школу для мальчиков в столице Империи Мейденвел, на планетке с помпезным названием «Новый Мейфер», где учились сливки Имперской знати.

Нет, Ксав никогда не жаловался. Он, как положено, звонил домой по галанету каждую субботу, и первые три года приезжал на все каникулы домой. Однажды, на третьем курсе, на Рождество, даже привез с собой погостить приятелей. Если высокий, нескладный, черноволосый Рауль ходил по поместью с невероятно надменным выражением лица, то смешливый, белобрысый Николя исподтишка таскал нам с Сонькой конфеты, чинил кузену Майклу машинки на радиоуправлении и, иногда даже катал нас на спине, под укоризненные взгляды друзей. Сознаюсь честно, в то Рождество я даже была немного в него влюблена. Впрочем, не одна я. По крайней мере, от поцелуя в щеку под омелой от меня и от Сони Николя отвертеться не удалось. А потом брат все чаще стал гостить у приятелей, правда, обязательно возвращаясь домой на Рождество. Ксав вываливался из семейного флайбуса, смешливый, улыбчивый, с непокорной прядью черных волос, падающей на глаза, карие, как у всей нашей семьи, и для меня предвкушение Рождества связано именно с этим его появлением дома.

Маме же эта внезапная самостоятельность Ксава давалась нелегко, и я знала об этом, поэтому все мои поездки на школьные экскурсии или к друзьям готовились загодя, с привлечением тяжелой артиллерии в лице папы. Об учебе где-то вне Изначальной же мне, увы, пришлось забыть. У меня оставались две отдушины — кузина Соня и книги из семейной библиотеки, которые позволяли мне строить свой собственный, восхитительный мир и сбегать в него из суровой действительности.

А семь лет назад Ксав женился. О невесте его мы знали только то, что она работала стюардессой в одной из Флай-компаний на Изначальной, и познакомились они во время перелета. Отец, помнится, понаблюдав на семейном обеде за скромной, очень миловидной Моник, произнес длинную для него, прочувствованную речь. Основной смысл речи сводился к тому, что папа безмерно счастлив, что Ксав не привел в дом глупенькую, хорошенькую аристократичную дебютантку, все таланты которой сосредоточены в умении рисовать посредственные акварели, музицировать на домашних вечерах и поддерживать разговор. Я только вздыхала — все эти умения входили в «обязательный перечень необходимых знаний для подрастающих девочек Лисси», и я полила за время учебы слезами не одну гипсовую голову.

Мне уже тогда показалась подозрительной нарочитая покладистость Ксава, который лишь улыбался и кивал отцу в ответ. На прием в честь объявления помолвки Моник и Ксавье, как, впрочем, и на предсвадебные приемы меня не брали — возрастом не вышла. Свадьба же, состоявшаяся через почти неприличные два месяца после помолвки, была полна откровений. Например, выяснилось, что замок, в котором молодые устраивали торжество, принадлежал родителям Моник. А скромно одетый в патриотичный, пошитый на Изначальной костюм отец невесты, которому принадлежал простой и функциональный флайбус, на самом деле граф. Да и мама Моник оказалась успешным ландшафтным дизайнером, своими руками воссоздавшим и поддерживающим исторические сады вокруг замка. Со своей стороны родители Моник с удивлением обнаружили, что их обожаемая девочка вступает не только в брак, но в число Девочек Лисси. В общем, к обоюдному удовлетворению наши родители прекрасно поладили. Более того, выяснилось, что моя мама и мадам Сильви закончили один и тот же университет с разницей в несколько лет, что удивительным образом сблизило их.

В тот год мне только исполнилось пятнадцать, и я страшно завидовала Птичке. Она, хоть и была на год младше, уже обзавелась не только плавностью линий, но даже и весьма заметной грудью. Я же больше напоминала анатомическое пособие из кабинета биологии нашей «Школы с углубленным эстетическим развитием». Внезапно удлинившиеся ноги и руки доставляли немало неудобств, от того, что их надо было куда-то девать и как-то управлять ими. Резкий же скачек роста привел к тому, что к свадьбе Ксава купленное загодя пышное, розовое «принцессное» платье стало несколько короче, чем планировалось, да и атласная лента переместилась с талии под условную грудь. К сожалению, обнаружилось это досадное обстоятельство за пару часов до мероприятия, уже в замке семьи Моник, и изменить что-либо было невозможно. Платье мне нравилось, поэтому, повздыхав, я решила, что в борьбе между джинсами и пеной розовых кружев кружева ведут с разгромным счетом. Волосы мне уложили валиком, и надели сверху маленькую розовую же шляпку с перьями. Я взглянула в зеркало на свои острые колени и локти, постаралась одернуть платье вниз, и, вздохнув, признала, что некоторые вещи ничем нельзя исправить. Впрочем, ни один из гостей не позволил себе ни обидных взглядов, ни ехидных комментариев, а если вы были пятнадцатилетней девочкой, то знаете, как это может быть важно.

Церемония в саду была прекрасна. Ксавье в темно-синем свадебном сюртуке, оттененном нежной бутоньеркой на лацкане, белом вышитом жилете, с причудливо завязанным галстуком, казалось, сошел с одной из картин в замке. Моник была одета в кремовое платье в стиле ампир, голова и плечи её были покрыты вуалью. Когда Рене, отец невесты, вел её к алтарю, установленному под аркой из живых цветов, она казалась хрупкой, трогательной и беззащитной. Я видела, какими жадными глазами брат смотрит на Моник, опирающуюся на руку отца, и мечтала, что когда-нибудь у меня будет такая же свадьба. Само собой, без друзей Ксава не обошлось — мрачный Рауль в одежде, сочетающей черное и серебро, был шафером, а смешливый Николя, прилетевший на свадьбу со своей невестой, белокурой красавицей Элен, исполнял роль друга жениха. Впрочем, надо отдать Раулю должное — он так и не смог испортить праздник, видимо, не особенно и старался.

А сразу после церемонии я добралась до графской библиотеки и надолго «залипла» там, как в пещере с сокровищами Али-Бабы. Очнулась уже только тогда, когда в помещении стало темнеть, и понадобилось найти, где же включается освещение. Выключатель, как ему и положено, оказался у самой двери, и я уже собиралась щелкнуть клавишей и вернуться к найденному рыцарскому роману, когда услышала шаги по коридору. Мама частенько учила нас с Ксавом, что тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе не услышит, и все же — я замерла, прижавшись к приоткрытой створке двери.

— Я не собираюсь бегать по замку в поисках взбалмошной девчонки! — Возмущался, кто бы вы думали? Конечно же, Рауль. — Иначе, пожалуй, мне, как шаферу, придется танцевать еще и с этим невозможным созданием!

— Рауль, ты слишком строг к девочке, — отозвался Николя. — Да и было бы неплохо убедиться в том, что с ней все в порядке. Она слишком долго отсутствует на приеме, как бы с ней что-нибудь не случилось.

— Девочка! — Фыркнул надменный черноволосый кошмар. — Ей уже пятнадцать! В Новом Мейфере её бы уже вывели в свет. Ты можешь себе представить в этом невозможном розовом фламинго трепетную невинную дебютантку?!

— Сознайся, что сестра Ксава тут не причем. Будь честным сам с собой — ты срываешь на девочке злость за то, что тебя в очередной раз провела и бросила Аманда! — В удаляющемся голосе Николя звучал укор.

Я же сползла на пол, зажимая руками рот, в отчаянной попытке не заплакать.

«Розовый фламинго» стал моим личным кошмаром. И даже теперь, когда у меня появилась грудь, и сама я, по словам сыновей барона Хольма, стала «хорошенькой девушкой» я не могла переступить через себя. Нет, двойняшкам Петьке и Пашке я верила, у них совершенно не было резона меня обманывать, тем более после того, как мы заключили «Пакт о брачном нейтралитете». Но каждый раз, когда мои отношения с молодыми людьми доходили до чего-то более серьезного, чем прогулки по парку, в памяти всплывала эта фраза, я сжималась в комок, и ничего не могла с собой поделать. Последняя катастрофа случилась больше двух лет назад, когда долго и красиво ухаживавший за мной одногрупник, так и не добившийся от меня взаимности, рассержено хлопнул дверью, бросив на прощание презрительное: «Книжная моль! Совсем со своими романами из реальности выпала». Немудрено, что я начала всячески избегать отношений и окончательно ушла в книги. Книгам было все равно, как я выгляжу, и, в отличие от мужчин, книгу я всегда могла выбрать такую, которая бы соответствовала моим ожиданиям.

За эти годы все в поместье так привыкли к тому, что я знаю, где и что хранится в библиотеке или архиве поместья, что я, фактически стала то ли библиотекарем, то ли архивариусом семьи Лисициных. Поэтому, не особо мудрствуя, после окончания школы я поступила в ГУГ — Гуманитарный Университет Геи — на факультет социальных коммуникаций, и кафедра библиотековедения и библиографии приняла меня в свои радушные объятья. Этим летом, после успешного получения диплома бакалавра, я наслаждалась заслуженными каникулами. Поскольку тему я выбрала непростую: «Структурная наполняемость семейных библиотек с середины XXI века до настоящего времени (на примере библиотеки семьи Лисициных)», то и пропадала я в библиотеке сутками, частенько засыпая на стареньком диване возле камина, подтверждая давнее семейное прозвище «книжный червячок». Так что замечание Старших Лисси про свежий воздух было не лишено здравого смысла. Но все равно было обидно.

За всеми этими мыслями читать мне совершенно расхотелось, я забралась в кресло с ногами и привычно уплыла в мечты. В реальность меня вернул весьма решительный стук в дверь и голос мамы.

— Мила! Немедленно открой дверь! Я знаю, что ты там!

Я страдальчески закатила глаза. Мама до сих пор назвала меня детским именем, оставшимся с тех пор, когда я не могла выговорить «Амели» полностью. И это тоже было ужасно обидно, словно мама, даже обращаясь ко мне, подчеркивала, что я еще не повзрослела.

Пришлось встать, и открыть дверь. Мама оглядела меня с ног до головы, протиснулась в помещение архива, и заняла единственное кресло, которое я считала своим. Мне же пришлось присесть на краешек стола, и я тут же принялась качать ногой, зная, что мама не выносит, когда я так делаю.

— Мила, — вздохнула она, — у меня есть к тебе серьезный разговор.

Я поежилась — в моем представлении фраза о серьезном разговоре не сулила ничего хорошего, и значила, что сейчас я получу выволочку или очередную порцию нравоучений.

— А никак нельзя обойтись без разговора? — Закинула удочку я. Не то, чтобы я надеялась избежать этой неприятной процедуры, но попробовать стоило.

— Увы, нет, — отозвалась мама. И продолжила после долгого вздоха. — Сегодня со мной связалась тетушка Агата.

— Она больна? С ней что-то случилось? — Переполошилась я. Тетушка Агата, вдова дяди Винсента, была мне симпатична, как только может быть симпатичен человек, с которым ты состоишь в настоящей, бумажной переписке. Я обожала получать письма, написанные ровным, бисерным почерком на дорогой, надушенной бумаге, которые можно было смаковать несколько дней, по чуть-чуть, растягивая удовольствие, как хорошее вино.

— К счастью, она в добром здравии. Но она хотела бы разобрать библиотеку дяди Винсента, и просит, чтобы я отпустила тебя ей помочь.

Я затаила дыхание не в силах поверить в то, что я слышу.

— Как ты знаешь, я категорически против… Но Матье… Да и кузины… — Мама махнула рукой. — Они все считают, что я слишком опекаю тебя. И я решила, что это хорошая возможность дать тебе посмотреть на мир. Тетушка Агата присмотрит за тобой. Если ты, конечно, захочешь.

— Я? — Я задохнулась от восторга. Другая планета! Архив! Документы и книги! И все без родителей, стоящих за моей спиной! — Конечно же, захочу! Спасибо, мама!

И наскоро поцеловав маму в щеку, я кинулась к своей комнате. Мне предстояло собирать чемодан в мою самую первую самостоятельную поездку.

Глава 2

Несмотря на весь мой энтузиазм, отправиться к тете Агате я смогла только через неделю. Надо сказать — весьма непростую неделю моей жизни, насыщенную этикетом, генеалогией, а также многочисленными лекциями, которые мне читали «для общего развития». Под конец недели я так устала от непривычного для меня общения, что решила, что по приезду на Мейфер, запрусь в тетушкином архиве и не буду выходить оттуда.

Перед самым отъездом со мной связался Ксав, который, выполнив обязательную программу и закончив один из пафосных университетов с отличием, уже полгодавместе с Моник и их маленьким сыном Жан-Полем вил семейное гнездышко в одном из наследных поместий. Позвонивший на мой бук Ксав был строг и сосредоточен, но когда он вгляделся в мое усталое лицо и понял, что под глазами у меня действительно черные круги, а не искажение картинок помехами, то только вздохнул и ограничился короткой просьбой быть осторожной и благоразумной. В общем, такой, как всегда. Также Ксав сообщил, что нашел для меня сопровождающего, который в целости и сохранности доставит меня к тетушке. Главное, что брат может ему доверять, тем более что мы с этим достойным молодым человеком раньше уже встречались. Очень жаль, что тогда я пропустила это замечание мимо ушей, но в тот момент меня больше волновало другое.

— Скажи мне, — решилась спросить я, наконец, — тебя не раздражает, когда мама или тетки зовут тебя Савушкой, как в детстве?

Брат в ответ улыбнулся, широко и открыто.

— Нет, червячок, не раздражает. На самом деле меня зовет Савушкой не так много людей, и все они — очень близкие люди. Кроме того, это вполне в духе «девочек Лисси», мы даже заключили пари с Моник о том, как они сократят имя Жан-Поля. Я поставил на то, что тетушки будут звать его Яником, а Моник на то, что он станет Пашей… Я понимаю, почему ты спрашиваешь, но, видишь ли, Амели, у нас с тобой разная история. С момента поступления в колледж я стал достопочтенным Ксавье Дюбо, наследником виконта Сен-Мар, и знала бы ты, как сильно давило это на меня в первое время, пока я не привык. Так что, когда я слышу твой звонкий голосок, произносящий: «Савушка, братик», после этой отвратительной мелодии, что играет при соединении по галанету, я становлюсь счастливейшим братом на свете.

— Достопочтенный, — хихикнула я, предпочитая не замечать иронии в словах брата, — как все сложно!

— Привыкай, — погрозил мне пальцем брат, — там, куда ты поедешь, будет много подобных условностей, смешных и не очень. Постарайся, хотя бы, не хихикать, если к тебе обратятся Достопочтенная Амели.

Я расхохоталась против воли.

Брат не выдержал, захохотал следом за мной, потом посерьезнел.

— Дай угадаю? Мама по-прежнему зовет тебя детским именем «Мила» или дурацким прозвищем «червячок», забывая добавить «книжный», а тебя это бесит?

— Если бы ты знал, как! — Фыркнула я.

— О! Все-таки ты взбунтовалась! — Восхитился Ксав. — Похоже, яблочко-то созрело!

— Яблочко? — удивилась я неожиданному переходу от семейных отношений к садоводству…

— Понимаешь, червячок, — брат хитро глянул на меня, потом шутливо поднял руки вверх, словно сдаваясь, — Прости, прости! Больше не буду, просто не смог удержаться. Так вот, Амели… У нас тут прекрасный яблоневый сад, в котором я провозился все утро, так что ассоциации у меня сегодня не блещут оригинальностью. Яблоки бывают разных сортов — есть раннеспелые, которые созревают, как только позволяет погода, бывают среднеспелые — которым требуется время, чтобы налиться и набрать сок. А бывают и поздние сорта, которые вызревают практически к самой зиме, но от этого они не становятся менее вкусными. Так и с женщинами — некоторым из них, чтобы созреть требуется чуточку больше времени, чем остальным. Но они от этого не становятся менее желанными, скорее — наоборот.

Я почувствовала, как во мне поднимается горячая волна благодарности. Ксав сейчас говорил со мной на равных, и даже поддразнивал уже совсем иначе, как взрослую.

— Знаешь, сестренка… Я не знаю, что у тебя стряслось с личной жизнью. Нет, не спорь — я не пытаюсь выведать, и не лезу в душу, но я на правах старшего брата присматривал за тобой, и знаю, что у тебя с этим что-то не так. Так вот… Я не знаю, что у тебя стряслось, но, возможно, Мейфер, с его своеобразными законами и обществом, будет для тебя отличным выходом. Надеюсь, что ты сможешь найти там то, что ты ищешь.

— Однако сам ты предпочел искать на Изначальной! — Парировала я.

— Ты ошибаешься, — на губах Ксава расцвела мечтательная улыбка, — я даже не успел начать поиски. Когда я увидел Моник, то не смог вдохнуть, словно мне в живот со всей дури затормозил флайбус. И с того самого момента мне больше никто не нужен. Ну, кроме Жан-Поля. В смысле, Яника.

— Пашечки, — поддразнила его я.

Подбор гардероба, в котором участвовали все Старшие Лисси окончательно подкосил меня, не привыкшую быть в центре внимания. Уложив белье и упаковав в нессер украшения и косметику, я позорно заперлась в архиве, бросив поле сражения на маму и теток. На попытки выманить меня на ужин или заставить выслушать краткую информацию по Мейферу я не откликнулась, и, уже ближе к полуночи, прокравшись на кухню и прихватив заботливо припрятанные в условном месте нашей домоправительницей сендвичи и бутылку с молоком, перебралась в свою комнату. Там, перебирая завернутые в вощеную бумагу и перевязанные разноцветными атласными лентами стопки писем тетушки Агаты, я думала, что в Мейфере нет, по сути, ничего необычного, ради чего стоило бы слушать очередную лекцию.

Мейфер не был патриархальным миром, как та же Керима, на которую занесло кузину Соню или Сайдора, где всего пару месяцев назад родилась очередная девочка Лисси. Девочка, кстати, получила от упрямого отца с говорящей фамилией МакКормак, упорно ждавшего сына, имя Линси, и мы беспокоились, что девочке с таким именем придется непросто в жизни. Мейфер не был и закрытым миром. Просто, в силу того, что жили там, в основном, «сливки» Мейденвелской Империи, со всеми вытекающими последствиями, обычные граждане Звездного Союза держались от планетки подальше. В Большом Космосе и без этого сборища снобов и нуворишей было куда поехать и на что посмотреть в более дружелюбной обстановке. Впрочем, судя по письмам тети Агаты и рассказам Ксава, на Мейфере, как и везде, были любопытные места и приятные люди. А то, что столичные жители Империи были весьма чопорны и консервативны в одежде… Это был их дом и они имели полное право устанавливать нравящиеся им порядки.

Провожать меня в космопорт маму не пустил отец. По старинной доколониальной традиции, чтимой в нашей семье, мы все «присели на дорожку». Родители по очереди обняли меня и мама, не стесняясь, уткнулась отцу в плечо — плечи ее подрагивали. Довезти меня вызвалась тетка Марта, чей пижонский ярко-красный флайбус, блестящий начищенными хромированными деталями на солнце, вызывал у меня почти детский восторг. Пока мы летели до космопорта, откуда мне на рейсовом звездолете предстояло добраться до СтаПорта на Луне, тетка Марта трещала без умолку, рассказывая о своих многочисленных дочерях. Я слушала ее вполуха, кивая и поддакивая в нужных местах, и с упоением вглядывалась в пейзажи, над которыми мы пролетали. Приключение! Я еду в свое первое настоящее приключение! Именно поэтому я решительно отказалась от предложения воспользоваться недавно появившимсяв поместье ДоТом — Домашним Телепортом, и решила добираться на Мейфер так, как это обычно делал Ксав. ДоТы появились совсем недавно, как компромисс между огромными СтаПортами и маломощными ПиТами, и были в новинку даже на Изначальной, но девочки Лисси всегда были падки на достижения прогресса, особенно когда те упрощали жизнь. Уже когда очертания космопорта появились на горизонте, тетка Марта неожиданно сменила тему.

— Не волнуйся из-за Птички. Все у нее хорошо, хоть и получилось все так неожиданно. Тебя бы вот нам еще пристроить, — и неожиданно подмигнула мне.

— Я туда работать еду, — возразила я, правда, не слишком уверенно, — мне не до этого будет.

— Хм… если я правильно помню историю женитьбы Агаты и Винсента, то тетушка у тебя боевая, даже спрашивать не будет. Дам тебе один совет. Расслабься!!! И постарайся получить удовольствие.

Тетка Марта выгрузила из флайбуса подаренный ею же красный лакированный чемоданчик на колесах, крепко обняла меня на последок, и решительно отказалась идти за мной в здание космопорта.

— Ты большая девочка, — улыбнулась она мне, — и справишься сама. А я не хочу портить своим присутствием твою первую самостоятельную поездку.

И я покатила чемодан в сторону стеклянных дверей.

— Амели! — Окликнула меня тетка, и, дождавшись пока я повернусь, сделала выразительный жест. — На твоем месте я бы выкинуло это тряпье, что на тебя натянули Старшие Лисси, и купила себе что-нибудь эдакое… Маленькому книжному червячку, спрятавшемуся в кокон, уже давно пора повзрослеть. И хочется, чтобы в итоге у нас вылупилась не серая книжная моль, а яркий мотылек! Там, в переднем кармане, подарок от нас с Бертой! И да — твоя мама не знает!

Я, вслед за Мартой приложила к губам палец, показывая, что буду молчать, и рассмеялась. В том, что это будет чудесная поездка — я уже не сомневалась.

В здание космопорта я вошла, напевая мелодию из старой, доколониальной оперетки — отголосок наших с Птичкой занятий музыкой Из зеркальной витрины на меня смотрела натуральная книжная моль — длинный серовато-бежевый плащ «в пол», гладко зачесанные назад черные волосы, сколотые в узел на затылке, черная сумочка-ридикюль, черные же перчатки и классические туфли-лодочки, образ тихой, скромной девочки-заучки, да и только! И лишь ярко-красный, бунтарский цвет чемодана вносил некую живость в увиденную картинку. Я развернула чемодан, заглянула в передний карман и присвистнула, обнаружив там конверт с суммой, равной той, что я получаю на карманные расходы за год. Настроение из просто хорошего стало зашкаливающее отличным. Сдав багаж и убедившись, что до посадки на мой рейс еще достаточно времени, я решительно зашагала в торговую зону.

Через сорок минут из туалета космопорта вышла совсем другая, незнакомая даже мне Амели Лисицина.

На Мэйферской станции СтаПорта я произвела настоящий фурор. Это было неожиданно приятно — когда я выбирала наряд, я втайне рассчитывала именно на такой эффект. Полосатые чулки, черная мини-юбка, белая блузка и красный жакет — мне казалось, что я выгляжу как героиня старинного фильма про Париж. Довершали образ короткие сапожки на каблуках, две косички и непременный черный берет. Я даже вспомнила правильную «подиумную» походку — втайне от семьи мне удалось посетить несколько занятий в модельном Агентстве, но потом об этом узнала мама, разразился жуткий скандал и мечту о карьере модели пришлось похоронить. И вот сейчас я чувствовала себя так, будто у меня, наконец, случился мой первый показ. Ровно до момента, когда на мои плечи упал черный плащ и злобный мужской голос поинтересовался:

— Мисс Дюбо, вы сошли с ума?!

Вот так и началось мое знакомство с Мэйфером.

До флайбуса я дошла молча — не хотелось устраивать скандал на людях, да и вообще, окружающая обстановка была слишком необычна. Но, когда мы оказались на заднем сиденье флайбуса непривычной модели, и водитель, кивнув в ответ на жест моего провожатого, поднял отделяющую салон перегородку, моему терпению пришел конец.

Надеюсь, что этому интригану, который по ошибке считался моим старшим братом, сейчас хорошенько икалось, потому что худшего совпадения я не могла и вообразить! Меня! Встречал! Рауль! Файн! Тот-самый-Рауль, из-за которого у меня не складывалась личная жизнь! Тот самый Рауль-с-вечно-надменным — лицом!

Почему, почему это не оказался белокурый душка Николя? Почему Ксав не выбрал из своих друзей кого-нибудь другого? Почему, в конце концов, он не нанял для меня сопровождение, если считал, что я не смогу одна добраться до дома тетушки Агаты? Я решительно откинула капюшон плаща, поправила сбившийся беретик, и уже совсем было набрала воздуха для серьезного разговора, когда услышала голос Рауля.

— Мисс Дюбо, что Вы себе позволяете?!

От неожиданности я поперхнулась и закашлялась. Ну, знаете ли, и самомнение у этого смешно разодетого пингвина. Бог мой, неужели он планировал поразить меня, натянув на себя фрак поверх белоснежной рубашки с белым жилетом и штаны в обтяжку«? Как он не понимает, что в этом наряде выглядит просто глупо?! Стоп! Кажется, от меня ждут ответа. Что я себе позволяю?! Разве это я кинулась заматывать его в непонятную тряпку и поволокла, не давая опомниться, в неизвестном направлении? К несчастью, Рауль опять опередил меня, не дав мне высказаться.

— Будет величайшей удачей, если на станции СтаПорта не крутилось пяток писак из этих развлекательных изданий, и я успел вовремя! Никогда бы не подумал, что представительница древнего и уважаемого рода с Изначальной Земли решит эпатировать общество с первого дня своего пребывания на Мейфере, тем самым бросив тень на честь семьи! Даже в Ваши пятнадцать лет Вы вели себя более осмотрительно!

Вот свадьбу брата он вспомнил совершенно напрасно — меня будто окатили холодной водой. Желание вести диалог пропало окончательно, поэтому я просто закинула ногу на ногу, расправив юбку на коленях, и перенесла свое внимание на виды в окне флайбуса, демонстративно игнорируя своего спутника. Судя по отражению его лица в оконном стекле, этому самому спутнику очень хотелось сомкнуть на моей хрупкой шейке свои холеные, длинные пальцы.

Я так толком и не поняла, когда показательный игнор собеседника перерос в искренний интерес к городу, над которым мы пролетали, просто в какой-то момент осознала, что с восхищением вглядываюсь в виды за окном. Веллингтон пленял с первого же взгляда. Последний раз такую красоту я видела, когда нас возили на экскурсию в один из законсервированных доколониальных городов. Разноцветные, невысокие дома за коваными заборами, разнообразие портиков и мезонинов, барокко и классицизм бок о бок с модерном и техноартом. И все это богатство, будто сошедшее со страниц книг, рядом, и его можно потрогать, рассмотреть! Это было по-настоящему невероятно!

Засмотревшись, я не сразу заметила, что мы пошли на снижение. Большие кованые ворота с вензелями плавно открылись, впуская флайбус во двор невысокого желтого двухэтажного дома. Не успели мы совершить посадку, как от крыльца в мою сторону метнулась черная тень. Я инстинктивно отшатнулась, и пребольно врезалась затылком во что-то мягкое. Сдавленные ругательства Рауля стали музыкой для моего слуха, в конце концов, он сам виноват, раз нарушил дистанцию. При ближайшем рассмотрении тень оказалась подобранным мужчиной средних лет, тщательно причесанным и одетым в черный френч с латунными пуговицами с изображением герба. Посадка у флайбуса оказалось непривычно высокой, и я, не собиравшаяся принимать от Рауля никакой помощи, уже кисло прикидывала высоту, с которой придется прыгать в юбке и сапожках на шпильках, когда руки в белых перчатках привычно распахнули дверцу с моей стороны и щелкнули креплениями. На моих глазах мужчина в черном разложив подножку, на земных флайбусах не только не существующую, но и не предусмотренную конструкцией.

— Добро пожаловать в Редлиф-Хаус, мисс Амели, — мне с поклоном подали руку, чтобы я могла на нее опереться.

Я прихватила полы плаща, и, воспользовавшись помощью человека в черном френче, смело шагнула из флайбуса в неизвестность.

«Редлиф-Хаус — дом Красного листа» — машинально перевела я с всеобщего на родной, и тут же увидела, почему дом назвали именно так. Правый угол здания густо порос виноградом, вскарабкавшимся по стенам до самой крыши, и пламенеющим красной осенней листвой. Рауль, выбравшийся за мной следом, галантно предложил мне руку. Я, изобразив доброжелательную улыбку, положила ладонь на его рукав, и мы тронулись по подъездной дороге к парадному крыльцу.

Массивную входную дверь перед нами открыл пожилой, благообразный мужчина, одетый в дорогой черный френч с серебряными пуговицами.

— Добро пожаловать в Редлиф-Хаус, мисс Амели, — прогудел он.

При всей внешней невозмутимости глаза у него были лукавые, в сеточке морщин, которые убегали в пушистые, густые бакенбарды, и в моей памяти, словно сами-собой, всплыли строки из письма тетушки.

— Вы — Сандерс, дворецкий тетушки Агаты, — уточнила я, улыбаясь, и увидела, как его губы дрогнули, намечая улыбку.

— Именно так, маленькая мисс. Хозяйка уже заждалась и Вас, и мастера Рауля.

Тот в ответ вскинул бровь, и я поняла, что завидую. Как ни бился Ксав, освоивший эту премудрость в колледже, научить меня ему не удалось.

— Заседание чайного клуба закончилось четверть часа назад, но Ваша бабушка, мадам Фредерика, решила дождаться Вас, — с полупоклоном сообщил Сандерс.

Рауль выразительно закатил глаза, и я, забывшись на какое-то мгновенье, посочувствовала ему. Мне ли не знать — каково это, жить под присмотром любящих родственников. Впрочем, наваждение быстро исчезло.

Шелест юбок, звук быстрых шагов, и вот в холл, где мы стояли, стремительно вбежала невысокая, худощавая женщина. Легкомысленный батистовый чепец с кружевными оборками каким-то невероятным чудом удерживался на светло-русых кудряшках, обрамляющих узкое лицо, чуть крупноватый нос компенсировали ясные, карие глаза без тени старческой мутности, ресницы и брови были умело подкрашены, а на щеках играл тот самый «естественный румянец», над созданием которого визажисты, бывает, бьются часами. Тетушка Агата выглядела совсем не так, как я представляла ее себе: вместо ожидаемой солидной матроны «в возрасте», я увидела женщину средних лет, которая еще вполне может задать жару. Но больше меня поразил даже не возраст тетушки Агаты — в конце концов, дядя Винсент после смерти жены не был обязан жениться на своей ровеснице. Тетя Агата была одета в платье брусничного цвета. Очень простое платье с квадратным декольте и длинными узкими рукавами, подхваченное под грудью простой черной лентой. Только вот декольте было прикрыто шемизеткой с пышным воротником, что было весьма стильным решением, но сильно озадачивало.

— Фике, поторопись! — обернулась к приоткрытым дверям тетушка, — Девочка уже приехала.

— Я уже тут, — послышалось из-за дверей густое контральто, — Просто я двигаюсь с той скоростью, с какой и положено почтенной даме моего возраста!

И в холл ступила высокая, величественная матрона — в лиловом платье того же стиля (глубокий вырез, узкие рукава и лиф, завышенная линия талии, длинная, словно летящая юбка со множеством складок), правда целомудренно дополненном фишю. Но не платье, совсем не платье притягивало внимание, а высокий тюрбан украшенный черными перьями, из-под которого с нарочитой небрежностью были выпущены несколько черных локонов.

Я потрясенно вздохнула. Я могла предполагать, что Рауль, этот чертов пижон, вырядился ради того, чтобы эпатировать… Но прислуга, но одежда сразу двух пожилых дам… Совершенно некстати вспомнились оговорки Ксава про «необычность общества» и его жалобы на «слишком консервативные наряды Мейфера». Похоже, я попала, и еще не знаю насколько.

— Вот тебе, Милочка, и сестры Бронте, — прошептала я.

— Сандерс, — с появлением в холле тетушки помещение словно уменьшилось в размерах, — Почему девочка все еще в этом безобразном плаще?! А, так это твой плащ, Рауль, мальчик мой? Сандерс, повесьте плащ на надлежащее место, благодарю Вас. Джоунс, отнесите вещи мисс Амели в фиалковую спальню, и пусть Бетси еще раз все проверит! Бригита, Бригита! У этой несносной женщины уникальная способность проваливаться, как сквозь землю в тот самый момент, когда она действительно так нужна! Бригита!

— Чего угодно, мэм? — Полная, круглолицая женщина в темно-синем платье и белом переднике, в белоснежном чепце с оборками, который я видела только на страницах старых романов, присела в реверансе.

— Бригита, мисс Амели только с дороги, и, думаю, ей не помешает подкрепиться. Подайте чай и сэндвичи через полчаса в малую гостиную.

— Слушаюсь, мэм, — мне показалось, что в голосе Бригиты послышалась беззлобная усмешка.

Я не успевала следить за происходящим, воюя с незнакомой застежкой на плаще. Впрочем, стоило мне только справиться с ней, как плащ с моих плеч исчез так незаметно, что я не успела и опомниться.

Тетушка закончила раздавать указания, и шагнула ко мне:

— Милочка, девочка моя! Как я рада тебя видеть!

И я впервые не взбунтовалась против того, что меня называют детским именем. Просто тетушка Агата сделала это так тепло и ласково, что я лишь улыбнулась в ответ, и шагнула вперед, заключая тетушку в объятья.

— Тетушка, я тоже безумно рада!

Тетя Агата отодвинула меня на расстояние вытянутых рук, и жадно всмотрелась в мое лицо.

— Ты такая красавица! Хотя совсем не похожа на Винсента, в тебе все же есть семейные черты Дюбо, — тетушка чуть слышно вздохнула, — кстати, раз уж я была замужем за твоим двоюродным дедушкой, то на самом деле — я твоя двоюродная бабушка, а ты моя внучатая племянница.

— Как я могу называть бабушкой такую молодую женщину? — Совершенно искренне изумилась я.

— Ну, значит, так и договоримся, — удовлетворенно кивнула тетушка, и тут же, отступив на пару шагов, скомандовала. — Ну-ка, пройдись! Хочу посмотреть на настоящий наряд с Изначальной, раз уж представилась возможность, а то с этой Мейферской модой, когда меняется только модный цвет, ткань или форма выреза, можно затосковать!

Глава 3

Я отступила на шаг, когда маленькая забавная брошка с изображением Эйфелевой башни соскользнула с лацкана. Тело отреагировало само — я успела поймать башенку почти у самого пола, когда услышала, как за спиной что-то упало, и чуть было не упустила свою добычу.

— Надо сказать — мне никогда не нравилась эта фарфоровая собачка! — Всплеснула руками тетушка.

— Сандерс, проводите мистера Файна в библиотеку, — практически пропела дама со странным именем Фике. — Ты ведь подождешь меня там, милый?

— Да, конечно, — раздраженно прозвучало из-за спины, и я, распрямившись, пожала плечами. Подумаешь, какой нежный!

Когда шум удаляющихся шагов затих, первой заговорила дама в лиловом.

— Гасси, душенька, может быть, ты представишь нас друг другу? Я понимаю, радость от встречи, но теперь, когда ты уже немного пришла в себя…

Тетушка всплеснула изящными руками с узкими кистями и расплылась в улыбке.

— Дорогая Фике, позволь представить тебе Амели Дюбо, дочь виконта Сен-Мар и мою внучатую племянницу.

— Милочка, девочка моя, эта во всех смыслах выдающаяся дама — баронесса Фредерика фон Шербен дер Зонне, мы дружны еще с тех пор как обе были пансионерками.

— Можешь звать меня «тетушка Фике», если хочешь, — величаво разрешила дама в лиловом.

— Ну а теперь, когда все формальности улажены — я все-таки хочу рассмотреть твой наряд в подробностях, — тетушка Гасси повелительно взмахнула ручкой.

Когда дамы основательно удовлетворили свое любопытство и вдосталь навосхищались «настоящей земной модой», тетушка Агата вынесла свой вердикт:

— А девочка-то у нас настоящее сокровище! Такая яркая, такая смелая! Настоящая бунтарка — местные курочки облезут от зависти!

Бабушка Рауля поддержала ее:

— Немного огранить, и мы по праву будем гордиться ею.

Тетушки заговорщицки переглянулись и кивнули друг другу.

Окончание этого суматошного дня я встречала в «фиалковой» спальне, стены которой, не смотря на все мои опасения, оказались затянуты светлой тканью, по которой были разбросаны фиалковые венки. Акварель с букетиком фиалок, висящая над бюро; вышитые фиалками подушечки, брошенные на рекамье, и мелкие аксессуары с фиалками завершали картину. Мебель в комнате была светло-розового оттенка, и я, как завороженная, трогала и трогала резные столбики, поддерживающие тяжелый лиловый балдахин, над непривычно узкой и высокой кроватью под покрывалом сливочного цвета. Подлокотники кресел, обтянутых тканью в цвет балдахина, выдвижные ящички бюро, прикроватный столик и даже небольшая подставочка для ног — все казалось ужасно трогательным, красивым и даже немного сказочным. Правда, светильники были вполне современные, хоть и стилизованные под интерьер комнаты. А вот классический камин из белого мрамора с розовыми прожилками оказался самым настоящим, особенно меня умилил декоративный экран, расписанный «анютиными глазками» и подставка с каминным набором, ручки которого были отделаны эмалью в тон. На этом фоне большие «французские» окна, тщательно задрапированные портьерами трех цветов, были хоть и весьма приятной, но обыденностью.

Я с удовольствием избавилась от сапог и чулок сразу, как меня проводили в теперь уже мою комнату, и ходила по комнате, ощущая ногами тепло нагретого паркета и мягкий ворс светлого ковра с непонятным рисунком. Увиденного с момента прилета на Мейфер было вполне достаточно, чтобы я осознала простую вещь — я до обидного мало знаю о мире, в котором оказалась, и виновата в этом только сама. Но хочу я или не хочу, теперь мне придется учиться и подстраиваться так быстро, как я только смогу, в конце концов — справилсяже с этим Ксав? Впрочем, была в этом и светлая сторона — мне всегда нравились романы тех давних времен до Расселения, и я частенько мечтала и о том, как бы было хорошо оказаться одной из таких героинь. Как там говорила тетя Анна, мама Птички: «Девочки, будьте осторожны в своих желаниях»?

В дверь осторожно поскреблись. Я удивленно прислушалась — я никого не ждала. После небольшого ленча бабушка проводила меня до дверей моей спальни и ушла. Я же решила последовать ее совету и потратить несколько часов, которые остались до обеда, на отдых. Однако звук повторился.

— Да, входите, — крикнула я.

Дверь отворилась, и в комнату буквально просочилась невысокая, полненькая девушка. Рассмотреть что-либо, кроме темно-синего платья, близнеца того, что я видела на Бригите, а также белого фартука и белого же чепчика мне не удалось. Девушка стояла, опустив лицо вниз, и, если бы я не успела перехватить ее лукавый и любопытный взгляд, когда она входила в комнату, то сейчас мне бы пришлось гадать и о ее возрасте.

— К Вашим услугам, мисс, — юное создание сделало книксен.

— Эээ… кто Вы? — Растерялась я.

Кажется, растерялась не только я, потому что девушка в переднике вскинула на меня совершенно удивленный взгляд. Глаза у нее были серые, очень живые, а нос и щеки украшала целая россыпь веснушек.

— Меня зовут Пруденс, я буду Вашей личной камеристкой. Это большая честь, мисс!

— Камеристкой? — Я нашарила за спиной кресло, опустилась в него и потерла виски, понимая, что выпускаю происходящее из-под контроля. — Ну, предположим…

— Я не нравлюсь мисс? — Обижено буркнули от двери.

— Не в этом дело, Пруденс, — покачала я головой, и ухватилась за нижнюю губу.

— Господа зовут меня Прю, мисс, — скромно потупилась та.

— Видишь ли, в чем дело, Прю, у меня никогда не было камеристки, — со вздохом призналась я, — и я просто не знаю, что мне нужно делать? Как мы с тобой будем теперь?

Сероглазая Прю отмерла, и, ловко подобрав сапоги и чулки, которые я бросила на пол, неспешно отправилась к малоприметной двери, не замолкая ни на минуту.

— И очень хорошо будем, мисс Амели, вот только примем ванну, да мерки снимем, чтобы Мотти — Мотильда, значится, экономка наша, к мадам Карине, модистке, Вам за платьем отправилась. Уж подберут на первое время что-нибудь из готового, что девушке из хорошей семьи пристало. Сразу видно, что Вы с внешних миров прибыли — хоть и красиво все, и фигурка ладная, да срамота какая, стыдно поглядеть, да… Вот и Мастер Рауль нет-нет, да на коленки пялился, благородный господин, а все туда же. Что поделать — кобели они все, прости Господи, и без разницы, какого фасона штаны носят — господские или рабочие.

Я, не выдержав, прыснула в ладонь. Прю, недоуменно посмотрела на меня, потом ойкнула и густо покраснела. Я в ответ замахала на нее руками, давясь хохотом.

— Все в порядке, Прю, все в порядке! И зови меня Милой.

Прю в ответ выразительно повела глазами, и скользнула за дверь. Я босиком, как была, последовала за ней.

За дверью обнаружилась небольшая комнатка с несколькими дверями: две в стене напротив, еще одна справа, напротив таких же, как в спальне, высоких окон, занавешенных простой белой органзой. Когда я читала столь любимые мной сентиментальные романы, то каждый раз поражалась обилию и разнообразию упоминавшихся оттенков, начиная от совсем экзотического «цвета бедра испуганной нимфы» кончая вполне понятным «льдисто-голубым». Однако теперь я хорошо понимала, чем это было вызвано: например стены в этой комнате были неяркого цвета «мха под пеплом» — немного серого, немного зеленого, размешать, добавить плавных переходов и полутонов, но чтобы при этом оттенок казался теплым и мягким. Мебели в комнате почти не было — в простенке между окон на зеленом ковре с ярким цветочным узором, располагался туалетный стол с многочисленными ящичкам и «распахнувшим свои объятья» зеркальным трельяжем. Перед столом стояла банкетка с низенькой спинкой, обитая тканью в полоску мятного и фисташкового цвета, на которой лежали две подушки-валика. Огромное зеркало в полный рост в резной раме расположилось в левом углу, возле окна. С другой стороны, в углу у окна, обнаружился комод с изящными бронзовыми ручками. Напротив стола с трельяжем, у стены замерли два кресла. Комната была пустой, и как будто необжитой.

— Что это за помещение, Прю? — Окликнула я девушку, которая мышкой скользнула за очередную дверь.

— Это ваша туалетная, мисс Мила, — Прю вынырнула из-за двери уже со стопкой полотенец.

— Туалетная? — Ошарашено повторила я за ней.

— Как и положено в хороших домах, мисс, — отчиталась Прю, заныривая в очередную дверь, и появляясь оттуда снова с пустыми руками.

— А что еще положено в хороших домах? — Осторожно уточнила я. — Можешь ты мне организуешь маленькую экскурсию?

Прю недоверчиво посмотрела на меня, но, поняв, что я не шучу, принялась шустро открывать и закрывать двери, объясняя, что за ними находится.

— Вот тут, мисс Мила, у нас туалет, думаю, тут вы и без меня освоитесь. Дверь рядом — ванная комната, я вот туточки полотенчики Вам положила, сразу при входе на сушителе, чистенькие, они тут греются, чтобы к телу приятней было. Вот эта дверь — гардеробная, выключатель здесь внутри, слева, ну да, пустовато пока, так и Вы, мисс, только приехали, еще нечего развешивать. Только не волнуйтесь, мисс Мила, хозяйка наша так это не оставит, любит она это дело… шооопинг, вот! Вашу одежду я вот там сложила, в комодике справа — жаль, что тут у нас такое не в ходу… А вот это, где мы сейчас с вами — туалетная, я Вам тут буду помогать одеваться, прическу тут делать будем. Вот смотрите, у нас все есть — и фен, и стайлер, и вот средства всякие, — на поверхность благородного комода «под старину» тут же были выложены последние новинки мира бытовой техники и косметической промышленности. И если до этого происходящее худо — бедно укладывалось в моей голове, то после увиденной картинки голова начала болеть, и грозилась взорваться.

Я добрела до кресла и сжала виски.

— Что с Вами, мисс Мила? — Забеспокоилась Прю.

— Устала, голова болит, — пожаловалась я ей.

— Дело известное, особенно когда издалека добираешься — охотно согласилась Прю. — Давайте я Вас отведу баиньки, только ароматическую соль принесу, или, может, мисс предпочитает таблетки?

— Не надо соли, и таблеток не надо, — взмолилась я, — мне бы ванну принять, а потом и лечь можно.

— А и конечно! — Всплеснула руками горничная. — Что же я, побегу ванну приготовлю для мисс, сделаю в лучшем виде! А потом и отдохнете с дороги.

И Прю развила бурную деятельность.

На целую неделю меня оставили в покое. Будить по утрам меня приходила Прю. Иногда мне даже казалось, что она специально караулила под дверью, пока старинные часы с пастухом и пастушкой, привезенные дядей Винсентом с Изначальной, не начинали бить девять часов. Тут же со стороны туалетной комнаты распахивалась дверь, и Пруденс, в остальных случаях умевшая становиться незаметной и ступать бесшумно, с топотом и пыхтением вторгалась в комнату. Шумно раздвигая гардины, нарочито громко щелкая пультом климат-контроля, она доходила до балдахина и хитро косилась на меня, подвязывая его полотнища, которые сама же распускала каждый вечер.

— Мисс Мила, ну мисс Мила! Ну, я же знаю, что Вы не спите. Мисс Мила, Хозяйка ждет Вас к завтраку, ну, будьте же паинькой. Открывайте глазки, пока я не стянула с Вас одеяло!

Каждый раз я не выдерживала и принималась хихикать, открывая глаза.

Прю приносила мне роскошный, тяжелый, вышитый халат, помогая одеться и только показательно вздыхала, когда обнаруживала, что я в очередной раз сплю в земной пижамке из шортиков и маечки. Цену этих вздохов я прекрасно знала — эта же самая Прю строго следила, чтобы к вечеру свежеотглаженный комплект ждал меня на расстеленной кровати с первого же дня, когда я категорически отказалась надевать глухую фланелевую ночную сорочку.

Потом я неспешно приводила себя в порядок, насколько это было позволительно молодой леди, и отдавалась в ловкие руки своей камеристки. Для меня, вообще не привыкшей к прислуге, роль Прю в моей жизни оказалась настоящим потрясением. Впрочем, не для меня одной.

В первый же день у нас с Пруденс случился казус, который и помог нам достигнуть согласия. Ванная комната, оказавшаяся в моем распоряжении, оказалась вполне обычной комнатой, разве что без окон. Никаких бронзовых лап, поддерживающих ванну, никакого камина и кресел: серо-бежевая плитка «под камень» на полу, стены покрыты светлыми панелями из био-пластика. Когда я первый раз заглянула сюда вместе с Прю, рассмотреть что-либо мне не позволила большая, темно-коричневая деревянная ширма, закрывавшая помещение от случайного взгляда, если же ширму складывали — открывался вполне современный интерьер. Так я с недоумением обнаружила, что по какой-то странной прихоти сама ванна располагается в центре комнаты. Смеситель, вмонтированный прямо в боковую стенку, дно, выстланное мягкой махровой простыней, широкий бордюр контрастного цвета вдоль края ванны — все было непривычным, но таким притягательным.

Прю тогда долго священнодействовала, прежде чем подпустить меня к воде, с видом опытного алхимика создавая настоящий коктейль: «Две ложки соли с ромашкой, пена с лавандовым запахом от головной боли, травяной сбор номер двенадцать». Лишь выставив армию из баночек, коробочек и флакончиков на той стороне, где красовалась прикрепленная ею же специальная подушечка, она сдала свои позиции. Я медлила, сидя на бортике, и трогала воду пальцами, дожидаясь, пока Прю выйдет за дверь. Та же, напротив, уходить никуда не торопилась и даже начала выказывать признаки нетерпения, когда думала, что я ее не вижу.

— Все в порядке, мисс? — Осторожно спросила она.

— Да, Прю, все хорошо, спасибо, — ответила я, — ты все сделала чудесно.

— Но Вы же просто сидите, — в голосе девушки послышалось огорчение, — а вода стынет. Вы не собираетесь раздеваться?

— Мммм… я жду, пока ты выйдешь, — призналась я.

— Но мисс, как же! А помочь? Я же должна Вам помочь!

— Поверь мне, я прекрасно справлялась с этим сама, до тех пор, пока не приехала к тетушке, — уверила её я, провожая до двери. Дверь за Пруденс я заперла на замок — для верности, успев услышать немного ее ворчания на тему «хозяйских капризов».

Впрочем, я недооценила то ли служебное рвение своей камеристки, то ли силу местных традиций. Когда я почти задремала в медленно остывающей воде, сквозь прикрытые ресницы мне почудилось какое-то движение у дальней стены. Я потерла усталые глаза, решив, что это намек на то, что пора вылезать, и стала озираться в поисках ближайшего полотенца, когда краем взгляда заметила какую-то тень. Испуганно взвизгнув, я села в ванне и попыталась закрыться руками. Тень, оказавшаяся Прю, взвизгнула в ответ и с грохотом уронила большой медный кувшин, который держала в руках. Несколько минут мы молча смотрели друг на друга, тяжело дыша.

Я не нашла ничего умней, чем спросить:

— Как ты сюда попала?

— Ну, так Вы, мисс, дверь-то заперли, — пожаловалась Пруденс, — мне через мою комнату пришлось зайти.

— А… зачем? — замотала я головой, подгребая к себе пену.

— Ну как же, мисс! А волосы промыть? А поддержать, когда из ванны выходите? А полотенчико подать? Одной-то Вам несподручно будет, — успокоившаяся Прю деловито сновала по ванной, наполняя водой кувшин и продолжая свою алхимическую деятельность. Обернувшись ко мне она уточнила. — Что-то не так, мисс Мила?

— Ну… э… я как-бы не одета, — выдавила я, стремительно заливаясь краской.

— Ой, мисс! — Неожиданно расхохоталась Прю. — Да кто же камеристок стесняется?! Кому расскажи — не поверят, право слово! Мы же — при-слу-га! А Вы ко мне, как к ровне! Ой, умора.

Смеялась она так заразительно, что я невольно засмеялась следом, не смотря на то, что говорила Прю.

Мы хохотали, и никак не могли остановиться, стоило нам посмотреть друг на друга — и губы словно сами собой расползались в улыбке, Прю пыталась закрыть рот фартуком, я фыркала, и задерживала дыхание, но это было сильнее нас. Кончилось тем, что я расплескала воду, и Прю, притворно ворча, собирала её специальной шваброй, обещала, что если я еще немного посижу в воде, то у меня вместо ног вырастет рыбий хвост, и жаловалась, что чистить чешую — обязанности кухарки, а никак не камеристки.

И все же, когда я, вымытая до хруста, с волосами, промытыми несколькими составами, и закрученными в тюрбан из полотенца, сделала над собой усилие и встала из воды — я смущенно отводила взгляд.

— Вот так, вот так мисс, — тараторила Прю, укутывая меня в простыню, — вот и хорошо, вот и славно. Сейчас волосы просушим, расчешем, сорочку оденем — и отдохнете, чай до ужина Мотти что-ни-то для Вас привезет из одежды. А то негоже молодым девушкам с голыми коленками…

Я опустила глаза на свои коленки, подняла взгляд на Прю, и мы снова прыснули.

После этого случая мы с Прю пришли к молчаливому соглашению — умывалась и принимала утренний душ я в одиночестве, и даже, не стесняясь, громко распевала при этом. Потом выбиралась из душевой кабинки, которой предпочитала пользоваться вместо ванны, вытиралась свежим, обязательно нагретым специальной грелкой полотенцем, и, с замиранием сердца натягивала на себя невесомые кружева и шелк от фирмы «Лепесток Акрихиля». В первый же день, когда вместо привычного, любимого и такого удобного белья я обнаружила аккуратно разложенные трусики и бюстье весьма узнаваемого дизайна, я, прямо как была, выскочила в туалетную комнату, весьма воинственно потрясая комплектом. Прю, хихикая, уговорила меня «примерить эдакую красоту, не расстраивать миссис», а тетушка за завтраком привела неоспоримый и потому запрещенный аргумент.

— Милочка, — сказала тетушка Агата, похлопывая меня по руке. — Ты знаешь, я так давно живу одна, не заботясь ни о ком, что, признаюсь, я воспользовалась ситуацией. Кроме того, покупать подобное белье мне уже не позволяет возраст, а тут такой повод. Ты же простишь свою старую, одинокую родственницу?

Эта интриганка тут же вытащила кружевной платочек и поднесла к глазам, чтобы скрыть хитрющую улыбку.

— Конечно, тетушка, — со вздохом капитулировала я, — но, надеюсь, больше подобных сюрпризов не предвидится?

— Подобных? О нет, конечно же, нет! — Обрадовано сложила платочек тетя Гасси.

И, как я смогла убедиться впоследствии, фантазия у миссис Агаты была богатая, и сюрпризы ни разу не повторились.

Дальше следовал ритуал подготовки к завтраку. Сначала шли чулки и вышитые домашние туфельки. Следом Прю облачала меня в очередное «утреннее платье», против которого, конечно же «не смогла устоять такая одинокая тетушка Гасси, раз уж все равно Мотти привезла его от модистки», и усаживала перед трельяжем, чтобы уложить волосы в простой узел на затылке, и выпустить возле лица пару локонов. В процессе Прю не умолкала, так что уже к концу недели мне стало казаться, что я лично знаю всех соседей и молодых джентльменов и леди моего возраста, у которых работали подруги и родственницы Прю.

В частности, за этими разговорами я узнала, что на самом деле горничных для работы «в лучших домах Мейфера» готовят на специальных Высших курсах домашнего персонала, обучение там продолжается три года и стоит приличную сумму, и включает в себя весьма необычные дисциплины. Например, «просторечный говор», которым пользовалась Пруденс, специально преподавался девушкам все годы обучения. Когда же я удивилась этому, Прю лишь пожала плечами и кратко прокомментировала: «Аутентичность». Часть девушек из малообеспеченных или неполных семей принималась на учебу бесплатно — расходы по их обучению брал на себя попечительский совет Высших Курсов, в фонд которых перечисляли деньги удачливые выпускницы. Часть девушек платили за обучение сами, но наиболее распространена была практика, когда за обучение платил потенциальный работодатель. Курсантка же, по завершению образования, была обязана отработать в его доме несколько лет.

Попасть в «личные стипендиатки» было очень почетно, обычно такое предложение делалось девочке, если будущий хозяин был доволен тем, как работают её родители. Это считалось весьма успешным началом карьеры — девочка, обучающаяся на таких условиях уже имела в своем активе первую рекомендацию, и гарантированное место работы сразу после окончания курсов. Наиболее удачливые выпускницы так и работали на одном месте, у одних хозяев, становясь, фактически, членами семьи. Отец Пруденс умер, когда она была совсем малышкой, поэтому её приняли на Курсы бесплатно. Когда стало ясно, что вопрос с моим приездом решен, баронесса Фике, камеристкой которой была мама Прю, обратила внимание тети Гасси на шуструю, жизнерадостную выпускницу. Не верящая в собственную удачу, Прю появилась в доме лишь на неделю раньше меня. Иногда я чувствовала на себе её задумчивый взгляд, и каждый раз хотела, но не решалась сказать, что я скоро уеду, и там, на Изначальной, камеристка мне будет не нужна.

Один раз я не выдержала.

— Пруденс, неужели у тебя совсем не было выбора? Я знаю, что в большинстве учебных заведений по требованию Звездного Союза есть квоты на бесплатные места, есть стипендии и гранты! Почему?

— Мисс Мила, — фыркнула Прю, ловко орудуя щеткой, — моя мама, и мама моей мамы, и ее мама — все они были личными камеристками. Понимаете — у нас династия! Я с детства в этом, и, самое главное, мне это нравится! А уж что я в Ваш дом попала — так это просто сказка какая-то. Нет, конечно, сейчас не доколониальные времена, и специальный юридический курс про наши права на курсах нам читают, и по делам, связанным с харрастментом, решения обычно в пользу прислуги принимаются, но все равно… возможны нюансы. А тут — дом приличный, Вы, мисс, молоденькая и характер у Вас легкий, да хозяйка, миссис Агата, никому спуску не даст, но и не обидит зазря.

Одетая и причесанная я спускалась к завтраку, где, обычно, меня уже дожидалась тетушка Гасси со свежей газетой. Первый раз, увидев настоящую бумажную газету, я пришла в такой восторг, что весь день не выпускала ее из рук, бережно трогая станицы и вдыхая непривычный запах. К вечеру руки окончательно перепачкались в типографской краске, и Прю, беззлобно ворча, помогала мне приводить их в порядок. Возле тетушки обычно уже стояла на блюдце тонкостенная фарфоровая чашечка с крепким кофе, и лежали на блюде несколько тостов, которые она удивительно красиво и аппетитно мазала маслом и джемом. Меня же дожидалась прикрытая серебряной крышкой тарелка с овсянкой, украшенной ягодами, свежие, теплые бисквиты и кувшинчик с вкуснейшим какао.

Я вздыхала, поглядывая на хрустальную сахарницу с разноцветным сахаром в ней, тетушка опускала газету, дарила мне строгий взгляд, и я покорно принималась за еду. Во время первого нашего завтрака я неожиданно подхватила серебряными щипчиками не белый или коричневый кусок неровно наколотого сахара, а непривычно гладкий, темный и полупрозрачный янтарный кубик. Впрочем, это тоже оказался сахар, только карамелизированный, и я удостоилась первого тетушкиного порицания за неумеренное потребление сладкого.

Глава 4

Самый первый завтрак в доме тетушки вообще оставил у меня самые неизгладимые впечатления. Вечером предыдущего дня я, стоически пережив примерку одежды, привезенной от модистки, сказалась больной и заперлась в своей комнате. Впрочем, для Прю, явившейся с подносом с ужином, как выяснилось, запертая дверь препятствием не была. Аппетитнейшая пицца, обнаруженная под серебряной крышкой, столь явно контрастировала со всем этим местом, куда я попала, что настроение пошло вверх. Все-таки тетушка Гасси оказалась великой забавницей. Впрочем, к завтраку, пришлось выйти. Когда я, благополучно преодолев в длинном платье лестницу, добралась до малой гостиной, в которой мы днем раньше пили чай, и устроилась за столом, передо мной водрузили тарелку. Вернее не так, не тарелку — целое блюдо. Ярко-оранжевый, окаймленный белым «глазок» яичницы посередине, как сердцевина цветка, и вокруг уложенные «лепестками» тосты с маслом; золотисто-бордовые полоски бекона; темно-коричневые жареные колбаски; розоватая фасоль в томатном соусе; светло-коричневые жареные грибы, к которым прилагалось несколько соусников, выстроившихся в ряд. Своей очереди дожидались кофейник, молочник и кувшин с соком.

Видимо, взгляд у меня сделался больной, потому что тетушка тут же замахала на меня руками:

— Милочка, ты совсем не обязана все это есть! Это просто традиционный английский завтрак. Но ты можешь заказать что-нибудь, что ты любишь. Вот, например, у нас есть чудесная овсянка, а к ней — свежая земляника.

А когда передо мной поставили тарелку с кашей, тетушка выразительно покосилась на дверь и подмигнула.

— А я ведь предупреждала Бригиту! Но в этом доме прислуга совсем отбилась от рук! Бедную, немощную старушку совсем уже никто не слушает, — природа щедро одарила тетю Гасси актерскими способностями, плечи ее подрагивали от еле сдерживаемого смеха, а широкую улыбку прекрасно маскировал вскоре ставший весьма знакомым кружевной платочек.

После завтрака же мне было абсолютно нечего делать. Тетушка Агата пыталась увлечь меня «подобающими для девушки моего положения занятиями», но для рисования акварелью у меня не хватало таланта, для вышивки — терпения, а музицировать я решительно отказалась, вспомнив своего несчастного педагога по фортепиано, промучившегося со мной долгих восемь лет. Не могу сказать, что сразу после окончания музыкальной школы я окончательно забросила инструмент — иногда я все-таки поднимала крышку простенького фортепиано, за которым страдало не одно поколение девочек Лисси, но гаммы, арпеджио и правильная аппликатура стали для меня, скорей, не самым приятным детским воспоминанием. Впрочем, кузина Соня относилась к музыке со стоическим спокойствием, но с трудом переносила занятия хореографией с тетушкой Полиной, которые мне, в отличие от нее, даже нравились. Кузен Майкл же в возрасте десяти лет категорически отказался заниматься и тем и другим, и мы с Соней только вздыхали, завидуя его решимости.

К моему вящему неудовольствию оказалось, что и семейная библиотека, и архив дядюшки Винсента хранились в загородном имении. Поэтому побродив по небольшой библиотеке Редлифа, между дядюшкиными книгами по сельскому хозяйству и кинологии и тетушкиными стеллажами, отливающими розовым от обложек серии «Крылья бабочки» с достаточно сомнительными текстами, перемежавшимися рыцарскими и готическими романами я не выдерживала.

— Тетушка! — Восклицала я, патетично воздевая руки, потому что проклятое местное платье практически не давало свободы для маневра. — Почему мы не можем сразу уехать в поместье, чтобы я не сидела без дела?!

— Милочка! — Ахала тетушка, и в её руках появлялся знакомый кружевной платочек, — как же мы можем поехать в поместье, если у тебя нет подобающего для каждой девочки из порядочной семьи гардероба?

— О боже, — включалась в эту мизансцену я, прикрывая глаза рукой, — восемь платьев! Восемь чертовых, неудобных платьев, о подолы которых я так и норовлю запнуться на лестнице и которые я не могу одеть без помощи Прю! И Вы, тетушка, говорите об отсутствии гардероба?!

— Но, Милочка, — возражала тетушка, и её лицо приобретало огорчённое выражение, — как можно считать подобающими готовые платья?! И потом — юной леди не пристало чертыхаться, как бы рассержена она не была!

— Но ведь я собираюсь работать в архиве, — настаивала я, — и не собираюсь бегать по окрестным домам с визитами! Нет никакой разницы — в чем именно я буду работать!

— Но Милочка, как же мы поедем, если у тебя нет дорожного платья?! Ксав не простит мне, что я не смогла о тебе позаботиться! — Тетушка подносила платок к глазам. — Я не говорю про перчатки, веера, про приличествующее количество белья и чулок!! У тебя вообще нет ничего из тех прекрасных, волшебных мелочей, которые так скрашивают жизнь!

Прю, как и, подозреваю, остальные слуги, с наслаждением выслушивала нашу перепалку, а когда я издавала стон, признавая полную и безоговорочную победу тетушки, возникала в библиотеке с подносом, на котором стоял ликер для тетушки, и стакан молока для меня. Я устраивалась на диванчике с какой-нибудь из сентиментальных книг, тетушка доставала вязание, и мы погружались каждая в свои мысли.

Тихая, размеренная жизнь для меня окончилась внезапно, когда в библиотеку, где вопреки обыкновению я сидела одна, вбежала растревоженная Пруденс. Я недоуменно захлопнула томик в простеньком сером переплете с историей бедной английской девочки Джейн Эйр, которому отдала последние полтора часа, и перевела взгляд на камеристку.

— Мисс Мила, мисс Мила, пойдемте, скорее! Там, там… ТАМ!!! — Мне показалось, что еще немного, и у Прю случится бронхоспазм, поэтому я взяла её за руку и велела дышать. Когда камеристка, наконец, отдышалась, я потребовала объяснений.

Объяснения мне не понравились. Там, то есть в одной из гостиных, меня дожидалась весьма востребованная и модная в этом сезоне модистка, мадам Ланвин, славящаяся своими смелыми, запоминающимися и отнюдь недешевыми нарядами.

— А мне обязательно идти? — Робко уточнила я у Прю, отчаянно надеясь на то, что мне удастся пересидеть в библиотеке, — может быть они там сами?

— Да что Вы такое говорите, мисс Мила? — Прю, рассердившись, даже притопнула ножкой. — Вы знаете, что мадам практически не выезжает, и только из уважения к Вашему брату сдвинула график и нашла для Вас время?

Пруденс отобрала у меня книгу и настойчиво стала подталкивать меня к выходу.

— Хорошо, я иду, — сдалась я под этим натиском.

— Мисс Мила, — кинулась за мной Прю. — Погодите! Вы не можете так пойти — с Вас же будут снимать мерки!

— Почему не могу? — Оторопела я, — у меня что-то не в порядке с бельем?

— Именно, — отрезала Прю, и потащила меня в сторону лестницы на «жилой» этаж, — незачем Вам белье демонстрировать. Сейчас мы Вам рубашечку подберем…

Спор насчет подобающей одежды был яростен, но краток, и я вышла из него победителем: на встречу с модисткой я отправилась пусть и в самой целомудренной из имеющихся, но своей пижаме. Плотные синиештанишки до колен и серая туника до середины бедра, на груди которой всеми цветами радуги переливалось стилизованное изображение мотылька. Я уже предвкушала, как эпатирую модистку, когда… В общем, модистка тоже не осталась в долгу.

Когда величественная фигура в изумрудном бархатном платье, щедро отделанном золотым шнуром, качнув павлиньими перьями ввысокой белокурой прическе, походкой «от бедра» продефилировала к окну и принялась осматривать меня оттуда в монокль, я не выдержала.

— Тетушка, но это же мужчина! — мой возмущенный шепот вышел достаточно громким.

— Конечно, — тетушка была сама серьезность, — я и сама прекрасно вижу.

— Но как же?! — я все еще никак не могла отойти от неожиданности.

— Видишь ли, в чем дело, Милочка, — тетушка мимолетно улыбнулась, — модисткой знатных дам может быть только женщина. Это традиция! И она не может быть нарушена. Но мадам Ланвин знает толк в одежде для юных барышень, так что отказываться от её услуг только на основании какого-то глупого недоразумения…

— Именно так — пробасило от окна это недоразумение в перьях и бархате, — все, на что я мог расчитывать, оставаясь мужчиной — это одевать великосветских хлыщей, выбирая между оттенками «южная ночь» и «глубокий синий», а я… Я желал творить! Муслин и атлас, шелк и шерсть, складки и драпировки! И тогда Ксав сказал мне: «Кто хочет, тот ищет возможности, кто не хочет — ищет причины», et voila — мадам Ланвин открывает свой первый салон!

— На самом деле задолго до Ксава это сказал Сократ, — ляпнула я от растерянности.

— О! Вот теперь я верю, что эта чудесная куколка — действительно сестра Ксава. Как он там говорил? «Книжная гусеничка»?

— Червячок, — поправила я, смиряясь с неизбежным, — книжный червячок.

— И долго мы будем тут ждать? — Голос модистки (или модиста?) сделался высоким и капризным, — пошевеливайтесь, бездельницы! В комнату шустро впорхнули три девушки в одинаковых «глухих» коричневых платьях, и закружились по комнате, казалось, не останавливаясь ни на минуту.

Из ковровых саквояжей на свет божий появились «книги» тканевых отрезов, образцы тесьмы и кружев, какой-то прибор, настройкой которого занялась одна из девушек, в то время, как две оставшиеся установили широкую раскладную ступеньку-подиум, заставили меня подняться на него, в четыре руки содрали с меня халат и принялись кружить вокруг меня с мерными лентами, по очереди кидаясь ко мне и измеряя очередной обхват или объем и надиктовывая их вслух, и для мадам, держащую в руках небольшую, явно рукодельную записную книжечку, закрепленную на шнуре на запястье, и для девушки, возящейся с настройками.

Мадам кружила вокруг меня, время от времени поднося к глазам монокль, и «щебетала» отчетливым басом что-то об отличной фигуре, прекрасном материале, и о том, какое ей предстоит удовольствие. Наконец со снятием мерок было покончено, девушки ускользнули за дверь, а Мадам победно потерла руки.

— Ну-с, — кивнула она тетушке, — приступим?

Из чемоданчика, который я не заметила сразу, на свет появились… куклы. Я, как завороженная, не могла отвести взгляд. Кукол было две — одна большая, сантиметров пятидесяти, и вторая — едва дотягивающая ей до плеча. У кукол были нежные, фарфоровые личики и такие же кисти, выглядывающие из вороха кружев, волосы, подобранные один к одному, были уложены в элегантные прически, которые венчали шляпки. Я и не заметила, как оказалась рядом со столом, на котором установили кукол, и, лишь когда протянула руку — дотронуться, услышала за спиной смех.

— Девочки всегда остаются девочками, сколько бы лет им не было, не правда ли, виконтесса?

— О да! Признаться, даже я каждый раз испытываю безотчетное желание разобрать все ленты на их одежде, — отозвалась тетушка.

— Ну что же… А теперь, пока наша милая модель будет примерять сестрам-Пандорам их наряды, мы наконец-то займемся её нарядами серьезно. Как это умеем только мы, женщины! — Пробасили за моей спиной, и я от неожиданности фыркнула еле сдерживаемым смехом.

В дверь бесшумно скользнул Сандерс, с тем, чтобы объявить:

— Баронесса фон Шербен.

— Проводите, — распорядилась ему тетушка, и, обернувшись к Мадам, кивнула, — все в сборе, можно начинать.

За спиной привычно и знакомо загудело, я обернулась на звук и увидела, что в руках у Мадам появился бук, такой неестественно современный во всех этих декорациях, как и голо-проектор, стоящий на полу у ног Мадам. Повернувшись обратно, я с трудом удержалась от крика — в центре комнаты медленно вращалась моя голограмма, стратегические места которой, к счастью, были закрашены черным.

Но начать удалось не сразу — пока баронесса Фредерика, величественно, будто космический линкор, вплыла в гостиную, пока тетушка Гасси и тетушка Фике расцеловали друг друга так, будто встретились после долгой разлуки, пока они устроились на обитом атласом диванчике, мы с Мадам успели заскучать, а ятак еще и замерзла в пижаме.

Тетушка Агата величаво кивнула Мадам, показывая, что они с баронессой настроены на серьезный лад, Мадам ловко остановил вращение моего двойника, и вернул кивок тетушкам.

— С чего начнем, дамы?

Тетушка Гасси покосилась на меня, и картинно вздохнула.

— Дорожный комплект. Давайте начнем с него.

Я оживилась, завернулась в халат и устроилась в ближайшем кресле, но меня быстро постигло жестокое разочарование. Я не понимала и половину того, о чем сейчас весьма жарко спорили Мадам с тетушкой Гасси и её подругой, улавливая только обрывки долетавших до меня фраз.

— Серый бостон — не простовато ли, пусть и для дорожного платья? Вот и мне так кажется. Тогда бутылочно-зеленый кашемир и, обязательно, черные акценты… А что вы думаете про этот кобальтовый креп? Нет, никакого коричневого! Даже коньячного. И шоколадного тоже.

— Пальто из бредфорд-корда? Для девочки? Да вы с ума сошли! Вы бы еще шевиот предложили! Ну и что, что он теплый — она просто не унесет на своих хрупких плечиках эту тяжесть. Я бы еще могла согласиться на хаундстут, если правильно подобрать аксессуары, но бредфорд-корд?! Исключительно коверкот, и только он! Благородная классика в коричневых и зеленых тонах — никакой банальной «пастушьей клетки», никакой набившей оскомину «елочки» или «куриной лапки». Драп? Может быть, может быть…

— Для первого выхода? Муслин, конечно же! Белый? Нет, белый слишком простит… Может быть слоновой кости? Или кремового оттенка? И дымка, да, вот эта пепельная, расшитая серебром, и чехол… ну скажем «холодный» пепельно-розовый или льдисто-голубой? Что значит — «потеряется»? С такими-то выразительными глазами?

— А как вам домашнее платье из этого пу-де-суа? Согласитесь — премило выйдет. А вот этот гро-д-Анвер для визитов? Но силуэт тогда должен быть простым.

На голографической проекции наряды сменялись с такой скоростью, что у меня скоро начало рябить в глазах, однако и тетушка, и её подруга, и уж тем более Мадам никакого неудобства не испытывали, и даже ухитрялись спорить о мелочах и деталях, которые мне не удавалось даже разглядеть.

Я почувствовала себя лишней на этом празднике жизни, аккуратно завязала ленточки на домашних туфлях и окликнула тетушку.

— Тетушка? Могу я вернуться в библиотеку? Кажется, в моем присутствии тут больше нет необходимости…

— Да, да, конечно же, Милочка, — тетушка покивала головой, кажется, даже не поняв, о чем именно я её спросила, потому что все её внимание привлек образец нежно-голубого шелка, вышитого белыми цветами.

Я выскользнула за дверь, стараясь производить как можно меньше шума, тихо прикрыла за собой дверь, подмигнула обнаружившемуся за дверями Сандерсу, подхватила длинные полы халата, и совершенно по детски сорвалась на бег — в тишину библиотеки, к любимой книге.

Я вошла в комнату, заперла за собой дверь и сползла по ней спиной — ноги не держали. Ну почему, почему мне так «везет», почему каждая встреча с Раулем Файном, кошмаром моего отрочества, становится настоящей катастрофой? Вот и сегодняшняя прошла вполне традиционно. Я и не ожидала, что в доме, который понемногу становился мне родным, окажется чужак. Он словно паук, затаился в углу в ожидании жертвы, на которую смог бы излить свое снисходительное презрение — и этой жертвой снова стала я. Эта картинка врезалась мне в память до последней, незначительной детали, и сейчас заставляла щеки пылать от стыда и неловкости: хруст страницы за спиной, я вздрогнула, повернулась, непроизвольно выронив из рук серый томик «Джейн Эйр», и встретила равнодушный, оценивающий взгляд светлых глаз, который скользнул по мне, отмечая и домашний халатик, и растрепавшиеся волосы — будто ставя галочки в невидимую мне ведомость и калькулируя итог — «не утешительно».

Рауль сидел в дальнем кресле с высокой спинкой, за которой я и сама, бывало, пряталась от чужих взглядов — нога закинута за ногу, холеные длинные пальцы трогают края страницы. Он был идеален до отвращения — от носков его начищенных до блеска черных сапог с белыми отворотами, идеально сидящих по ноге — до каждого черного волоска, зачесанного назадв его идеальной прическе; от ровных рядов пуговок на боковых швах панталон, сразу над сапогами — до булавки в причудливо завязанном белом галстуке; от выступающих манжет белоснежной рубашки, выглядывающих из-под черного фрака, сидящего так плотно, что любое неосторожное движение, казалось, приведет к катастрофе — до платка в нагрудном кармане в цвет расшитого серебристого жилета. Я попыталась поправить прическу и тут же разозлилась — и на себя, и на виновника моих переживаний, а уж когда мистер Совершенство, облеченный во фрак, поднялся на ноги — я слегка испугалась. Ровно настолько, чтобы сказать ему какую-то колкость, подхватить книгу и спастись из библиотеки бегством, только подтвердив его мнение обо мне, как о «взбалмошной юной дурочке».

Пруденс, видимо услышавшая стук двери, появилась достаточно быстро и сразу же запричитала вокруг меня.

— Мисс Мила, мисс Мила, что с Вами? Вы вся пылаете, да похоже у Вас жар? Давайте в кроватку? Вот так, поднимайтесь, я помогу, и потихонечку… Вот, замечательно!

Я дошла до кровати и скользнула на прохладные простыни. Идея притвориться больной показалась мне ужасно заманчивой.

— Пруденс, все в порядке, — сказала я слабым голосом, — просто голова болит… Сейчас я полежу…

— Мигрень! — Ахнула Пруденс и заметалась. — Я сейчас, я мигом, аптечка… влажное полотенце… шторы закрыть…

От таблеток и очередного флакончика с солями я отказалась, влажное полотенце приняла с благодарностью, и, дождавшись, пока Прю покинет затемненную спальню, пообещав, что ланч принесет в комнату, достала из под подушки припрятанную во время предыдущего маневра книгу, и фонарик на прищепке, прихваченный мной с Изначальной для таких случаев. Я поудобней расположилась на подушках, положила влажное полотенце на тумбочку рядом и углубилась в чтение. Совесть меня не мучила.

Однако провести весь день в кровати мне не позволили. Прямо перед вечерним чаем тетушка, командуя двумя лакеями, превратила мою туалетную комнату в некое подобие склада, где громоздились коробки и коробочки, располагались круглые шляпные картонки, между которыми тетушка сновала с удивительной ловкостью.

— Помилуйте, тетушка, — возмутилась я, — да тут же целое состояние! Вы с ума сошли?

Из рукава тетушки тут же появился знакомый кружевной платочек, и я, сложив руки не груди, ехидно уточнила:

— Одинокая, несчастная старушка не смогла устоять перед искушением?

Тетушка удивленно отвела платочек от глаз, потом и вовсе убрала его на место.

— Именно, — согласилась она, неожиданно серьезно, — поверь, когда ты остаешься совсем одна — достаток похож на фальшивые елочные игрушки, которые больше не радуют. Туда, куда мы все уйдем, я не смогу захватить с собой ни парочку платьев, ни лишнюю диадемку, там вообще не смотрят на твой уровень дохода. Да и нет тут ровным счетом ничего лишнего!

— О боже! — Застонала я, но покорно заняла место перед трельяжем и приготовилась к любой неожиданности.

И мы начали открывать коробки. После тетушкиного замечания этот процесс больше всего напоминал мне утро после рождества в поместье, когда мы с Соней и Майклом и остальными детьми и подростками, прямо в пижамах бежали в большой зал, в котором стояла высоченная елка, под которой громоздились подарки в разноцветной упаковке.

Шляпки и капоры, украшенные атласом, кружевамии лентами; перчатки нескольких видов; чулки в отдельной коробке — и спокойного телесного цвета, и с рисунком; пара вееров; прелестная шкатулка, в которой обнаружился набор из серебряной щетки для волос, расчески и пары гребней; кружевные воротнички, манжеты и накидки; кружевные же вуали; два ажурных зонтика от солнца; изящный театральный бинокль и даже… муфта, открыв коробку с которой я растерялась.

— Тетушка?..

— Ну, ведь зима когда-нибудь настанет? — Пожала та плечами.

Я же, как завороженная, гладила густой, длинный серебристый мех ладонью.

— Спасибо, — выдохнула я, снова поднимая на тетушку взгляд, — дед Мороз все-таки существует!

Мне показалось, что тетушка в этот момент светилась от удовольствия.

Глава 5

Следующим утром, сразу после того, как я закончила препарировать омлет на своей тарелке, виконтесса кашлянула, привлекая мое внимание.

— Милочка, — тетушка смотрела ровно так, как смотрели мои кузины, собираясь сознаться в причиненном поместью ущербе, — я все не могла найти подходящего случая сообщить тебе…

Я молча вопросительно смотрела на интриганку, не желая облегчать ей задачу.

— Сегодня вечером у нас тут будет небольшое суаре, так… по-домашнему. Придут наши с Фике подруги, кстати, одну из них будет сопровождать её воспитанница, так что, думаю, вы сможете немного поболтать о своем, о девичьем.

Я попыталась приподнять бровь, потерпела очередное поражение, но все так же смотрела на тетушку, не говоря ни слова.

— Я бы хотела, чтобы ты присоединилась к нам, — тетушка неожиданно начала сердиться, — не могу же я прятать тебя от своих знакомых.

Я вздохнула, отложила приборы и салфетку, и, обогнув стол, подошла к тетушке, положила руки ей на плечи и, наклонившись, коснулась губами её щеки.

— Не волнуйтесь, тетушка, я буду паинькой и постараюсь не замечать их оценивающих взглядов. А сейчас я чувствую настоятельную потребность поговорить с братом.

— Бук в моем кабинете, — благодарно улыбнулась мне виконтесса, похлопывая по руке, лежащей на её плече, — он в твоем полном распоряжении.

Что меня не уставало поражать на Мейфере, это сочетание какого-то особенного пиетета ко всему аутентичному и соответствующему традициям, и достижений прогресса. Например, во всем доме помимо каминов, которые использовались по прямому назначению, была проложена еще и система климат-контроля с тонкими панелями обогревателей и коробами кондиционеров, умело замаскированных в интерьере. Представив себя с ультратонким и многофункциональным бабушкиным буком последнего поколения в роскошном кабинете, полном антикварной мебели, я решила, что не стану пользоваться столь щедрым предложением тетушки. Отправившись к себе, отыскала припрятанный Пруденс (почему-то в ящик с бельем) собственный бук, который на прошлое рождество подарил Ксав, установила его на трельяже и уселась перед ним, положив голову на лежащие на столике руки. К счастью, задержка сигнала тут была совсем небольшой, поэтому разговор с Ксавом не должен был напоминать обычный бред сумасшедшего, каким он кажется со стороны, когда кто-либо связывается с дальней планетой, когда собеседники наговаривают вопросы «в воздух», и отвечают совсем не на то, что ты сказал только что.

Ксав ответил мгновенно, словно ждал моего звонка, однако, первое, что я услышала, было совсем не похоже на приветствие.

— Милка, ты маме когда последний раз звонила? — Осведомился хмурый брат.

Я ойкнула и прикрыла рот рукой. Действительно, последний раз с мамой мы разговаривали сразу после того, как я обустроилась в Рэдлифе.

— Слушай меня внимательно, — продолжал хмуриться Ксав, — сейчас мы поговорим, и ты тут же позвонишь домой! И заведи себе за правило — раз в неделю, делать обязательный звонок! Это я тебекак опытный старший брат настоятельно советую.

— Слушаюсь, Большой Брат, — я залихватски откозыряла его изображению в буке.

— К пустой голове руку не прикладывают, балаболка, — фыркнул Ксав, оттаивая, — так какая нужда заставила нашу юную деву, вырвавшуюся на свободу из-под родительского гнета, все-таки вспомнить о том, что у нее есть родные?

— Понимаешь, Савушка… — вздохнула я, не зная толком как начать.

— К черту подробности и вступления, давай сразу к конкретике, — перебил меня брат.

— Я не знаю, зачем я здесь, — созналась я, — Вообще, предполагалось, что я буду тут работать. А вместо этого — какие-то платья, правила, суаре вот вечером тетушка устраивает…

— Ты хочешь вернуться?

— Да. Нет. Я сама не знаю. Вернуться домой, к маме — это как будто признать свое поражение. Я так долго пыталась вырваться из дома. Но, с другой стороны, мне сейчас кажется, что я променяла одну клетку на другую.

— Ну, ты же сама понимаешь, что ты не сможешь всю жизнь отсиживаться в библиотеке поместья? — Ксав, вопреки моим опасениям, не стал смеяться над моими словами. — Чего бы ты хотела? Вот если отбросить все ограничения, и твое нежелание огорчать маму, и душащую тебя дипломатичность?

Я растерялась от вопроса Ксава, мне и не приходило в голову подумать над этим.

— Я хочу работать. Хочу, чтобы меня ценили, чтобы я была кем-то еще кроме «Девочки Лисси» и «Дочери виконта Сен-Мар». Хочу путешествовать, не оглядываясь на маму, хочу самостоятельности.

— Но ты понимаешь, что работа, особенно если это хорошая работа, может потребовать от тебя некоторых усилий, чтобы соответствовать занимаемой должности? Ты готова к этому?

Я кивнула в ответ, не совсем понимая, куда он клонит. Брат неожиданно улыбнулся и подмигнул.

— В течение года свой пост оставит миссис Уилкс, Директор Императорской библиотеки, отработавшая на этом посту два десятка лет. Конечно же, это породит некоторые кадровые перестановки, в частности — появится необходимость в младших библиотекарях. Представляешь, Мила, Императорская Библиотека Мейденвела?

Я судорожно вздохнула. Императорская Библиотека была основана гораздо позже Библиотеки Конгресса, которая нынче базировалась на Новой Земле, или через несколько веков после Датской Королевской Библиотеки, оставшейся на Изначальной. Однако, благодаря весьма ощутимой императорской поддержке и получаемым в дар книгам и прочим произведениям искусства, которые передавались мейденвельской знатью, желающей таким образом получить благосклонность императорской семьи, она быстро стала одной из самых известных. В прошлом году в ГУГе приглашение на практику для нескольких студентов вызвало настоящий фурор, и я, как лучшая на потоке, уже готовилась к серьезному разговору с мамой, когда узнала, что от нашей кафедры на практику отправится моя одногруппница, чьей благосклонностью пользуется ректор. Впрочем, когда выяснилось, что девушка благополучно зацепилась на Мейфере, и не собирается возвращаться не только к ректору, но и на Изначальную — я только пожала плечами.

— Ксав? — Позвала я внезапно севшим голосом, — ты хочешь сказать?..

— Я думаю, ты понимаешь, что подобные вакансии никогда не выйдут «наружу»? И что требования, которые предъявляются к кандидаткам достаточно жесткие? Но — да, я хочу сказать, что леди, которая займет пост директора, немного мне обязана, и что моя рекомендация будет рассмотрена весьма благосклонно. Нет, с этой дамой нас не связывает ничего противозаконного, предосудительного, или недостойного мужчины и джентльмена, только деловые вопросы.

— Я понимаю, — кивнула я. — Очень хорошо понимаю. Это самый заманчивый сыр, который я когда-либо видела в своей мышеловке. В чем же подвох?

— А никакого подвоха и нет, — Ксав развел руками, — теперь все зависит от тебя. Если ты хочешь побороться за это место — тебе придется принять правила этой игры, то есть быть представленной ко двору, «выезжать в свет», создать о себе самое благоприятное впечатление и ничем, слышишь, Амели, ничем не запятнать свою репутацию. Даже тень скандала закроет для тебя эту дверь. И не просто несколько месяцев. Если ты поступишь в библиотеку на работу, то тебе потребуется оставаться такой всю жизнь. Я, право, не знаю, способна ли ты на такое самопожертвование?

— А мама? — Выдохнула я…

— Поверь, маме скоро будет не до тебя, — усмехнулся Ксав, — через пару недель я отправлю Моник с Жан-Пьером в поместье, под присмотр Старших Лисси, и, думаю, если ты исправно будешь звонить раз в неделю, мама, наконец, перенесет свою опеку на того, кому она действительно необходима.

Мы замолчали. Я никак не могла выровнять сбившееся дыхание, Ксав же, наклонив голову к плечу, рассматривал мое изображение.

— Ну же, червячок! — Поддел меня Ксав, — Ты представляешь, какое приключение тебе грозит? Ты с удовольствием будешь потом рассказывать о нем своим внукам.

— Не думаю, что у меня будут хотя бы дети, — отмахнулась я, напряженно обдумывая предложение старшего брата.

— Тогда будешь рассказывать об этом моим внукам, — ничуть не смутился Ксав.

Я помолчала, побарабанила пальцами по столешнице, потом решилась.

— Я согласна!

— Хорошо, — кивнул Ксав, — но зная тебя, предлагаю пари. Если ты безукоризненно выдерживаешь, ну, скажем, четыре месяца на Мейфере — я рекомендую тебя в Императорскую библиотеку. И еще — куплю книгу из твоего списка «хочу, но не могу себе позволить» по твоему выбору.

— А что будет, если проиграю я? — В спорах с Ксавом всегда надо было соблюдать осторожность.

— А если проиграешь ты — ты исполнишь мое желание.

— Это неравноценно! — Возмутилась я.

— Отчего же? — Парировал Ксав, — Твое желание против моего. Разве ты не хочешь попасть на работу в библиотеку?

— Черт с тобой! Почему я всегда попадаюсь на твои провокации?

— Просто я — твой старший брат, и с этим, увы, ничего не поделаешь. Кстати, благовоспитанным девицам не пристало чертыхаться, словно космолетчику.

— Где-то я это уже слышала, — буркнула я, посылая Ксаву воздушный поцелуй, — Пока, братец!

— Маме позвони! — Услышала я перед тем, как появилось сообщение об окончании разговора.

Я снова нервно покрутилась перед зеркалом, с трудом подавив желание разгладить на себе платье из белого муслина, едва заметно отливающее розовым. С пышными рукавами и квадратным декольте, оно выглядело бы просто, не иди по нижнему краю юбки, над золотистой атласной лентой, вышивка, изображающая клубничные кусты в цветах и ягодах. Рукава и край лифа также были отделаны тонким узором из вышитых сочных красных ягод и листьев темно-зеленого и болотного цвета, словно подчеркивающих нежность ткани. По коже непривычно скользил тонкий шелк сорочки, чье назначение было «не допустить, чтобы платье просвечивало», а талию и грудь плотно облегал простой и изящный белоснежный корсет — увы, под имеющийся вырез подобрать более привычный для меня «верх» так и не удалось, хотя не могу сказать, что мы с Прю не были упорны в этом желании. Впрочем, надо отдать должное современной бельевой промышленности и моде Мейфера— никаких пыток, никакой шнуровки до обмороков от нарушения кровообращения, зато грудь, приподнятая по принципу «балконет»… В общем, я раз десять глубоко вздохнула, настороженно глядя в зеркало, проверяя, что платье не сползет, превращая меня из добропорядочной, хоть и переспевшей, девицы в посетительницу нудистского пляжа. Пруденс, наблюдавшая за моими маневрами с улыбкой, поспешила заверить, что у Мадам никогда не случалось подобных конфузов. Для пущей уверенности Прю аккуратно заложила на спине несколько дополнительных складок, так что вздыхать стало уже просто опасно, и тщательно их закрепила.

Из украшений на мне был только неширокий золотой браслет, подаренный Ксавом на совершеннолетие. Волосы Пруденс разделила на прямой пробор, и спереди завила в локоны, а сзади закрутила в высокий узел à la grecque, в который ловко воткнула масивную и длинную декоративную шпильку. Когда Прю примерялась, я настороженно расматривала отражение этого приспособления, а потом, зябко поежилась, почувствовав, как металл скользнул по коже.

— Такой штукой и убить можно.

— Отчего ж нельзя? — Фыркнула Прю, ловко орудуя заколками-«невидимками», — у нас частенько девицы носят, случаи-то разные бывают…

Я и сама бы не могла объяснить, отчего так беспокоюсь. Может быть из-за родителей? Но разговор с мамой вышел на редкость простым и позитивным, хотя, конечно же, в этом была заслуга Ксава. Он звонил домой как раз перед нашим разговором, и сумел успокоить маму так, как умел только он. А услышав от меня о намерении Ксава привезти в поместье жену с ребенком, мама и вовсе переключилась на это радостное известие, и я, воспользовавшись случаем, прервала разговор, пообещав звонить регулярно и без напоминаний. С отцом мы ежедневно переписывались коротенькими сообщениями в популярном сетевом мессенджере. Посторонним он вообще казался достаточно сухим человеком, скупым на эмоции, но я-то знала, насколько глубоко он чувствует, и как старательно скрывает этот свой «сентиментальный недостаток».

Предложение Ксава?.. Бесспорно, от него захватывало дух, но… Слишком все было эфемерно для того, чтобы волноваться по-настоящему. Боялась ли, как меня примут в обществе? И снова нет — все-таки ценность «Девочек Лисси» на брачном рынке сыграла мне на руку, приемы, званые обеды, даже балы… По большому счету, отличалось все только антуражем, как если бы в нашем поместье на Изначальной проходило тематическое мероприятие. Я нервно оглядывала себя в зеркало, потом подходила к окну, тщетно выискивая что-то глазами, и сама не зная, что ищу, потом перебирала на столе украшения и заколки, и снова начинала метаться по комнате. Наконец, я наткнулась взглядом на простенькую белую маргаритку, и поняла, что снова закипаю.

Сегодня утром в Редлиф доставили букет, вернее — цветочную композицию. Стилизованный лебедь, составленный из белых маргариток, на шее которого был повязан пышный голубой бант. К птице прилагалась самая обычная типографская карточка, на белом картоне которой с вензелями и завитушками был отпечатан стандартный текст: «Примите мои искренние извинения». В пустые линованные графы «От кого» и «Кому» аккуратным, каллиграфическим почерком были вписаны наши с Раулем имена.

— Какая прелесть! — Восхищалась Прю, держа горе-птицу на вытянутых руках, — это же самая модная композиция этого лета! Третьего дня мисс Джейн поклонник дарил, но только на голубя его и хватило! А тут — целый лебедь!

— Пруденс, пусть это отошлют назад, — я старалась говорить спокойно.

— Но, мисс! Красота-то какая! — Искренне огорчилась Прю. — Да дебютанткам завсегда птичку у Гастона заказывают!

— Пруденс! — Раздражение все же вырвалось наружу, и Прю быстро исчезла с моих глаз, бережно унося многострадального цветочного лебедя.

Карточку с извинениями я мстительно изорвала на мелкие кусочки, получая от этого акта вандализма особое удовольствие. Мне не нужны были нарочито формальные извинения от этого человека: стандартный букет «для дебютантки», безличная карточка с типовым текстом в вычурных вензелях и завитушках, за которым нет ни сожаления, ни искреннего раскаяния — лишь следование приличиям. Я представила, как равнодушный клерк из цветочного магазина, приоткрыл стеклянную дверцу в холодильник, где девушки в фирменных передниках делают «птичек для дебютанток». Вот он крикнул: «Для мистера Файна. Белые маргаритки, стандартный большой», и, пристроившись за конторку, выцарапывает каллиграфическим почерком мое имя на такой же стандартной, как и «птичка», безликой карточке. Настроение не улучшилось, более того, в этот момент, доведись мне столкнуться с Тем-самым-Раулем, я бы не погнушалась пустить в ход шпильку из своей прически.

Подошедшая Пруденс проследила за моим взглядом и тихо вздохнула:

— А птичку все-таки жалко.

Вопреки всем моим страхам, суаре оставило очень теплое впечатление. Генеалогия и этикет, упорно впихиваемые в меня «Старшими Лисси» перед поездкой, оказались весьма кстати, помогая мне ориентироваться в приглашенных гостьях, и не путаться в обращениях. Дамы, если и рассматривали меня, то делали это весьма тактично и как можно более незаметно. А за столом я оказалась рядом с жизнерадостной рыжеволосой девицей, явившейся вместе с одной из матрон. Я уже знала, что зовут её Несса О’Коннор, что она внучка графини Пентеркост и рано осиротевшая дочь графа Меллоу. Несса была из числа тех счастливых людей, которые искренне радуются жизни в любом её проявлении, и благодетельствуют любого, удостоившегося их внимания, принимая искреннее участие в их судьбе — не важно, дворовый ли это котенок или девица, делающие первые шаги в модных гостиных. Так что, как только мы были представлены друг другу, она тут же предложила обойтись без формальностей и заявила, что берет меня под свое покровительство, как опытная желтофиоль, три сезона подпиравшая стенки бальных залов.

Я недоуменно оглядела Нессу: платье цвета зеленого яблока, расшитое маленькими белыми цветами, под которым угадывается приятно округлая фигурка; белый поясок подчеркивает лиф с низким декольте, которое, кажется, едва удерживается на груди; буйные рыжие кудряшки, гладко зачесанны надо лбом и перевязаны высоко на затылке зеленой лентой, которая с трудом сдерживает их тяжесть; серые, смеющиеся глаза глядят лукаво. В общем, заявлению о трех бесплодных сезонах я не поверила. И, как оказалось, зря. Когда мы, получив от тетушки по чашке Эрл Грея, и заполнив наши тарелки пирожными, симпатичными маленькими сэндвичами и канапе, устроились за столом, покрытым белой, крахмальной скатертью с вышитыми вензелями, я решила осторожно уточнить, правильно ли я поняла свою новую знакомую.

— О да, — рассмеялась моему удивлению Несса, — до того, как Бринэйнн… ой! Я хочу сказать, что до того, как лорд Шеффилд заметил меня на Весеннем балу, я не пользовалась особой популярностью. Понимаете, Амели, я росла в доме бабушки, и, думаю, это накладывало свой отпечаток: я никак не могла взять в толк, зачем все эти балы, приемы, музыкальные вечера. Меня раздражали молодые люди, половину из них я находила совершенно несносными, а перед другой благоговела так, что не могла выдавить из себя ни слова. Но Нэйнн… ой, то есть, лорд Шеффилд, он совсем другой… С ним мне легко, да и жизнь моя теперь приобрела новые краски и стала по-настоящему удивительной!

Мы отвлеклись на профитроли и оценили труды Бригиты. Разговор продолжила снова Несса, неожиданно ойкнувшая и густо покрасневшая.

— Амели, я прошу у Вас прощения. Это ужасно неприлично — так вести себя, я ведь даже не даю Вам вставить слово. Но… Знаете, я так счастлива, но мне не с кем об этом поговорить… У меня никак не складывается с подругами — мои ровесницы считали меня скучным «синим чулком», да и большинство из них уже давно и благополучно замужем.

Я вздохнула. После бегства Птички-Сони на ТриОН я немного сошлась с кузиной Фаиной, семья которой приехала на Изначальную незадолго до этого. Но Фай, вырвавшаяся с Аннэли с её суровым религиозным укладом жизни, и насидевшись в поместье пока её младший брат превращался из беспомощного новорожденного в шустрого карапуза, теперь черпала свободы Изначальной горстями, появляясь домой только чтобы поесть и переодеться. В ГУГе у меня была репутация занудной «ботанички», что также не повышало мои шансы на близкую дружбу с кем-нибудь из одногруппниц. Несса же мне понравилась, и я вдруг, в этот самый момент, неожиданно поняла, что наша дружба с Соней больше никогда не будет прежней. Да, я, как и раньше, доверила бы Птичке свои тайны, и включилась бы в любое задуманное ей хулиганство, но она теперь как будто переступила невидимую границу во взрослую жизнь, и теперь её будут волновать совсем другие вещи.

— Несса, зовите меня Милой, — решилась я, — И я была бы счастлива, если бы мы с Вами стали подругами, я ведь, в некотором смысле, тоже считаюсь в своей семье «синим чулком». Так как, Вы говорите, Вы встретились с лордом Шеффилдом?

История и правда оказалась весьма романтичной: на традиционном Весеннем Балу, что давали патронессы «Камелии», созданной по образу и подобию весьма популярного в свое время «Олмака», моя новая знакомая традиционно пристроилась у стены между компаньонками и пожилыми дамами. Она, скучая, слушала очередной разговор ни о чем, когда в бальную залу вошел молодой человек. Несса, увлекшаяся своими мыслями, повернулась посмотреть, кто же вызвал такое пристальное внимание у присутствующих дам, и вздрогнула — незнакомец смотрел прямо на неё. Поймав её взгляд, он устремился к цели с неотвратимостью линкора имперского звездного флота.

Дальше воспоминания Нессы были наполнены восхищенным розовым туманом. Нэйнн не стал ждать, пока кто-либо представит его Нессе, он представился сам. Несса машинально взяла его карточку и не успела опомниться, как они уже кружили в вальсе. Тур, после которого кавалеры, не замечавшие Нессу все это время, наперегонки бросились заполнять её бальную книжечку и говорить ей комплименты. Второй танец перед ужином, рука в перчатке на его рукаве — она не помнила ни о чем они говорили, ни вкуса еды, только его смеющиеся синие глаза. Уже в неверном свете флайбуса, по дороге домой, бабушка-графиня, отказывающаяся признавать, что зрение её ухудшилось, долго подслеповато вглядывалась в серебристый картонный прямоугольник визитки, на котором простым черным шрифтом было выбито: «Бринэйнн Киллкенни, маркграф Шеффилд» и качала головой. «Маркграф» значило приграничье, и, хотя то, что мальчик выбрал её внучку, делало ему честь и свидетельствовало о хорошем вкусе, да и сами маркграфы были в фаворе у императора, но отдать свою хрупкую голубку, единственное, что осталось от дорогой, но такой упрямой Эммы, еще одному приграничному авантюристу… Несса же отмела все возражения единственной фразой: «Либо за него, либо ни за кого», и была в этот момент так похожа на свою покойницу-мать, что графиня сдалась.

На следующее утро, во время визита «этого молодого джентльмена», графиня, вопреки всем правилам приличия, выскользнула из гостиной по откровенно надуманному предлогу, и не смогла сдержать слез, наблюдая сквозь щель в приоткрытой двери, как хорошо известный своим упрямством Бринэйнн Киллкенни опускается перед её внучкой на одно колено. Теперь же влюбленные вынуждены были протанцевать положенное количество балов, чтобы никто не мог счесть помолвку слишком поспешной, а потому имеющей тайные, порочные причины.

Глава 6

Тетушка была весьма довольна итогами суаре. Дамы признали меня «весьма перспективной», предвкушали, что я «внесу приятное оживление в малый сезон», а одна из патронесс «Камелии», оказавшаяся в числе приятельниц виконтессы, собралась рекомендовать меня в этот закрытый клуб. Для полного сходства со щенком — победителем галактической собачьей выставки — мне не хватало только парадной розетки из лент и диплома с описанием, составленным экспертом надлежащего класса. Впрочем, я была более чем уверена, что «хорошая породная голова, высокий постав шеи, прикус — норма» уложилось в каждой головке, украшенной чепцом, тюрбаном или перьями. Я же получила карточку с контактами Нессы и, заодно, информацию, что мы с тетушкой Агатой через неделю будем присутствовать на балу, который дает графиня Пентеркост в честь своего юбилея — Несса и Бринэйнн как раз собирались объявить на нем о помолвке. Приглашения на бал графиня рассылала еще шесть или семь недель назад, и тетушка Агата, в ответном письме, отправленном через неделю, просила позволения присутствовать вместе со своей юной родственницей, каковое было тут же ей дано.

Поднимаясь в свою комнату, я шипела, как раскаленный чайник, плюющийся кипятком — вокруг меня одни интриганы, что тетушка, что Ксав!

Заснуть после суаре никак не удавалось. Сказывались и новые впечатления, и раздражение на родственников, да и временной сдвиг, к которому я никак не могла привыкнуть. В мейферских сутках было на пару часов больше, чем в «изначальных земных», поэтому, в свое время, перед новорожденной империей встала проблема, казавшаяся неразрешимой. С одной стороны — астрономические данные были неумолимы, с другой — возрождаемые традиции, в которых распорядок дня и весь земной антураж играли немаловажную роль, требовали использовать земную систему отсчета. Да и, кроме того, винтажные часы с Изначальной так мило смотрелись в императорских аппартаментах…Простой и элегантный выход придумала императрица Жозефина, жена первого императора Фердинанда — она просто предложила считать, что в мейферских сутках двадцать четыре мейферских часа. Астрономы почесали в затылке и высчитали длительность мейферских секунд относительно земных, известные часовые дома Изначальной внесли необходимые изменения в часовые механизмы, бомонд пожал плечами и достаточно быстро привык к нововведениям.

Я распахнула высокую створку окна, прижалась к ней спиной и долго смотрела на ночной Веллингтон в огнях ночной иллюминации, безо всяких мыслей и планов на будущее, пока, наконец, Прю, заглянувшая ко мне в комнату, не загнала меня в постель.

А со следующего дня началась подготовка к моему первому балу. Каждый полдень, в маленьком, похожем на жука-бронзовку, флайкаре, в Редлиф прибывал месье Анатоль Жермон, преподаватель танцев. Был он высок, седовлас и сухопар, держался с достоинством, на уроках не повышал голоса и не отчитывал за ошибки, но каждая его скупая похвала дорогого стоила. У месье Анатоля были необыкновенно красивые жесты, его руки в неизменных белых перчатках словно летали по воздуху. К моему удивлению, хоть у меня и была, благодаря тете Полине, некоторая базовая школа, но у танцев-фаворитов Веллингтонских балов были свои особенности. В частности, я с тихой паникой узнала, что версии танцев для «домашних» балов отличаются от тех, что танцуются на «публичных ассамблеях» и уж, тем более, на балах, устраиваемых императорской семьей. Если первые требовали просто аккуратности в том, чтобы разминуться с другими танцевальными парами или сохранить танцевальный рисунок, то публичные и императорские балы требовали четкого порядка выполнения па в зависимости от места, которое заняла в начале тура пара. В случае императорских балов надо было, кроме того, твердо знать еще и место, на которое пара могла бы претендовать исходя из своего положения на социальной лестнице. Впрочем, для тех, кто впитывал подобные премудрости с младых ногтей, эта система не вызывала ни удивления, ни паники, да и, надо признаться, записи таких балов завораживали красотой и слаженностью выполнения фигур и составления танцующими волшебных картин.

Эти занятия выматывали даже не столько физически. Каждый вечер, перед сном, я пыталась систематизировать полученные знания, разложить их на простые, понятные и легко запоминающиеся части, и с трудом, но это удавалось. Иначе, боюсь, в моей голове в первый же день случилось бы короткое замыкание от перегрузки. Измученная, я добиралась до ванной комнаты и отдавалась в ловкие руки Прю, чтобы возрожденным фениксом выпорхнуть на прогулку по Веллингтону вместе с Нессой, с которой мы очень близко сошлись. Ездили с нами по очереди тетушка Агата и бабушка Нессы, графиня, перед которой я немного робела, и которую про себя звала «Пиковой дамой».

Мы неспешно гуляли по улице Жозефины, названной в честь первой императрицы, заглядывали то в один магазинчик, то в другой. Иногда я покупала что-нибудь по совету Нессы или не сумев справится с искушением. Например, специальную жесткую щеточку — поднимать ворс на кожаных подошвах бальных туфелек, чтобы они не слишком скользили по паркету. Или шикарную керимскую шаль теплого шоколадного цвета, на поверхности которой, стоило только немного её повернуть, проступали алые маки и золотистые бабочки. Я так и не смогла выпустить шаль из рук, но ни Несса, ни тетушка Агата, сопровождавшая нас в этот раз, и не подумали меня поддразнивать, отнесясь к этому, как к чему-то само собой разумеющемуся. У моей любви к этой шали была и еще одна причина — мне казалось, что покупая что-то керимское, я словно бы протягиваю невидимую нить между собой и кузиной Соней.

После магазинов мы, обычно, заходили в весьма модную в этом году кондитерскую «У Тиффани», заказывали по чашечке шоколада и что-нибудь из богатого ассортимента десертов. И тетушка, и графиня неизменно встречали кого-либо из своих знакомых и отделялись от нас, а мы с будущей невестой, устраивались в нише у окна и болтали, глядя на людской поток за окнами. Болтали все больше о детстве, стараясь получше узнать друг друга, и Несса откровенно радовалась, что мы с ней, как гласит Мейферская поговорка, «читали одни сказки».

В четверг у Нэссы были свои планы и я, сидя в туалетной после завтрака, уже предвкушала, что проведу этот день с книгой в библиотеке, когда из гардеробной показалась Прю. Она держала в руках новое серебристо-дымчатое платье для прогулок, которое прислали от Мадам этим утром. Разложив его на кресле, она нырнула в гардеробную, и вернулась уже со спенсером весьма модного, как утверждала Несса, цвета сэлмон. И в этом «цвете сэлмон» был весь Мейфер — «лососевый» было бы слишком просто. Следом в туалетной появились изящные уличные ботиночки, капор из соломки с широкими полями, отделанный снаружи тканью в тон спенсера и украшенный веточкой левкоя и белыми лентами, а также тонкие серебристые перчатки.

— И что это значит? — Удивленно осведомилась я, разглядывая созданную Прю композицию.

— Как же, мисс Мила? — Изумилась Прю. — Тетушка Ваша еще третьего дня договорилась, что мадам баронесса, с внучком, значит, парк Вам покажут, Сент-Хонор. Надо, чтобы Вы были настоящей куколкой.

Я с трудом проглотила так и рвавшееся язвительное замечание, вспомнила, какая награда ждет меня за терпение и «непротивление злу насилием», и отдалась в ловкие руки своей камеристки.

В процессе застегивания многочисленных пуговок я узнала, что баронесса и её внук уже четверть часа пьют чай в компании тети Гасси, дожидаясь моего появления, что мастер Рауль прибыл на своем новеньком флайбусе которым — о, ужас и попрание всех норм приличия! — управляет сам, и что слуги разбились на два лагеря, и спорят, кто вызовет после этой прогулки больше толков — мастер Рауль, впервые появившийся в парке с дамой, или «их маленькая мисс». Я так и не поняла, радует меня то, что на меня ставят охотнее, или огорчает.

Перед тем, как покинуть свои покои, я бегло глянула на себя в трельяж: оттуда на меня смотрела незнакомая девушка, словно сошедшая с экрана галанета, показывающего мелодраму про Изначальную. Я поежилась, потому что привыкнуть к этой незнакомке никак не могла, и ладонь сама потянулась к небольшому, вытянутому флакончику, привезенному с земли. Капля на внутреннюю сторону запястья, чуть повыше границы перчатки, капля — на волосы, и легкое касание за ушами. Знакомый сладковатый запах сирени окутал меня, придавая уверенности, и я шагнула за дверь.

Баронесса и её внук обнаружились уже в холле — Рауль шагнул к лестнице, предлагая свою руку. Я оперлась на его ладонь, преодолела последние ступени, и, не успела опомниться, как этот невыносимый тип склонился над моей рукой, тронув губами воздух над перчаткой.

— Мисс Дюбо, Вы сегодня очаровательны, впрочем, как и всегда, — подал дежурную реплику мой сопровождающий.

Я не стала отвечать, ограничившись легкой улыбкой и кивком, сделала книксен перед баронессой, была расцелована тетушкой и, наконец, устремилась к двери.

Флайбус, ожидающий нас, действительно оправдывал пристальный интерес прислуги — было в его линиях что-то хищное, да и темно-серый, металлический цвет только подчеркивал внешнюю агрессивность. Я уже привычно подождала пока передо мной откроют дверцу и откинут подножку, только вот рука, поданная мне, оказалась не в белых, форменных, а в серых замшевых перчатках, да и глубокого вдоха рядом с моей шеей лакей бы себе не позволил. Я не обернулась, лишь повела плечом, показывая, что я заметила бестактность, но считаю ниже собственного достоинства на неё реагировать.

Баронесса, расправляя очередное лиловое платье, устроилась рядом, мягко захлопнулись дверцы, Рауль скользнул на водительское место, и флайбус плавно тронулся. Путь до парка ничем не отличался от обычной поездки с Нессой, разве что прогуливающиеся пешеходы чуть чаще смотрели вслед нашему транспорту, но и только. Те же самые веллингтонские особняки, заборы, дворики, та же самая веллингтонская публика, разряженная по последней моде или затянутая в безликую униформу.

— Волнуетесь, милочка? — Баронесса похлопала меня по руке.

— Волнуюсь? И в мыслях не было, — пожала я плечами. — А у меня есть повод переживать?

Баронесса в ответ лишь улыбнулась, и я снова сосредоточилась на видах за окном.

Парк меня совсем не впечатлил — после Эпохи Расселения оставшиеся на Изначальной жители принялись восстанавливать то, что веками приводили в упадок их предшественники. Теперь, на Изначальной, предпочтение отдавалось заповедникам и заказникам, которые были тем популярней, чем меньше в них прослеживалось влияние человека. Парк же Сент-Хонор был полной противоположностью: фигурно подстриженные живые изгороди, деревья причудливых форм, высаженные в строгом порядке, аккуратно подстриженные газоны. Неожиданной оказалась и парковка, вернее — ее «персональные места». Небольшие латунные таблички с именами владельцев, как оказалось, были гораздо эффективней современных посадочных систем.

Рауль припарковался именно в этой, закрытой части, и к флайбусу тут же устремился молодой парнишка в парадной ливрее. Первой из флайбуса величественно, как и всегда, выплыла баронесса, прихватившая с собой кружевной зонтик. Я выбралась следом, с помощью Рауля.

— Мне, положительно, будут завидовать сегодня все мужчины в Сен-Хонор, — Рауль чуть поклонился баронессе, — я сопровождаю двух самых прекрасных дам в этом парке. Мадам, позвольте предложить Вам свою руку?

— Рауль, надеюсь, ты не пытаешься намекнуть мне на мой возраст? — Баронесса погрозила внуку пальцем. — Ну уж нет, я не доставлю тебе такого удовольствия — считать меня старой, беспомощной развалиной. Кроме того, я еще не насладилась всеми преимуществами, которое дает вдовство. И пренебрегать большинством условностей — это одно из них. Так что, не стой столбом, и предложи руку Милочке.

Баронесса расплылась в материнской улыбке и двинулась вперед, возглавив нашу маленькую группу.

— Мистер Файн, Вам не кажется, что Вы переигрываете? — Осведомилась я тихим голосом у своего спутника, кладя свою ладонь на рукав его идеально сидящего серого фрака. — Все это отдает дешевой театральностью — затасканные комплименты, стандартные знаки внимания…

— Вы так думаете, Милочка? — Отозвался Рауль.

— Не смейте называть меня так, — возмутилась я, — Вы не имеете на это никакого права!

— Почему же? — Лениво возразил мой спутник. — Мы же с вами знакомы с самого детства, и тогда вы не были против подобного обращения.

— Знакомы? — Я не удержалась в рамках приличия и фыркнула, произнося это слово. — Да вы никогда не могли отличить нас с кузиной Соней друг от друга. Впрочем, возможно я и не права. Назовите мне имя моей любимой куклы — и я прощу вам эту вольность.

Мой собеседник ненадолго замолк, но я ошиблась, решив, что он оставит свою идею.

— Золотоволосая Мари? — Рауль с победной улыбкой повернулся ко мне.

— Я вообще не любила кукол, — отрезала я, — а Мари была любимой куклой Сони.

— Вот как? Возможно, я запамятовал за прошедшие года.

— Невозможно запамятовать о том, о чем никогда не знал, — я добавила иронии в голос, — из вас двоих той зимой интересоваться подобными мелочами мог только Николя. Наверное, поэтому он уже давно и счастливо женат.

У ворот парка наш разговор сам собой прекратился.

Мы неспешно шли по мощеным дорожкам, среди ухоженных газонов и затейливо постриженных кустарников и деревьев, раскланивались со знакомыми баронессы и Рауля, и только теперь я поняла, о чем собственно спрашивала меня тетушка Фике во флайбусе. Меньше всего это напоминало прогулку — мы передвигались от одной группы знакомых, которым баронесса представляла меня, к другой. Сперва мне было смешно, потом я стала нервничать, а через некоторое время я поняла, почему юные девушки держали глаза опущенными — видимо, чтобы никто не заметил их ярости. Рауль, кажется, почувствовал, что я приближаюсь к точке кипения, потому что уверенно свернул на дорожку, уходящую в сторону, и окликнул баронессу:

— Мадам, я собираюсь показать мисс Дюбо Каскад Латоны. Мне кажется, мы утомили её знакомствами.

— Замечательная идея, — подхватила баронесса, снова решительно устраиваясь в авангарде нашей маленькой процессии.

Чем дальше мы уходили от центральной аллеи, тем более естественным становился ландшафт. Все чаще вместо взрослых компаний стали встречаться гувернантки и гувернеры, сопровождающие детвору постарше, няни в белых передниках, катящих вполне современные детские коляски, бонны, придерживающие буксировочные ленты игрушечных флайбусов или уверенно управляющие разнообразным транспортом для тех, кто еще маловат для долгих самостоятельных прогулок. Белые платьица, разноцветные матроски, короткие штанишки и кружево панталон, соломенные шляпки и капоры, локоны и чистые личики — я невольно ежилась, глядя на этих маленьких взрослых, пока мы не прошли мимо детской площадки, спрятанной за зеленой изгородью. Лишь увидев, как выбежавшую оттуда растрепанную и смешливую девочку заводят в кабинку, похожую на пляжную раздевалку, а из другой, такой же, выпархивает отмытая, причесанная девочка, за которой следовала гувернантка с вместительным ридикюлем, держащая в руках капор воспитанницы, я вздохнула. Все-таки некоторые традиции стоит оставить ушедшим векам.

Бонна, на попечении которой было трое очень похожих внешне малышек, замешкалась, и одна из девочек пустилась в самостоятельное путешествие к нам навстречу, забавно переваливаясь на своих пухленьких ножках. Я улыбнулась, глядя на нее, и тут же услышала тихий вопрос:

— Мисс Дюбо, Вы любите детей?

— Не знаю, — пожала плечами в ответ я, — до приезда на Мейфер я всегда была окружена кузинами и кузенами. Пожалуй, только сейчас я поняла, как мне не хватает того шума и беспорядка, который они производят, хотя я всегда мечтала сбежать от них.

Рауль в ответ промолчал, и я была благодарна ему за это. Мне совсем не хотелось пикироваться с ним в такой прекрасный день.

Каскад был расположен в более естественной части парка — мощеные тропинки сменили посыпанные песком дорожки, деревья и кустарники были практически не тронуты садовыми инструментами, и вместо аккуратно стриженных газонов тут царило разнотравье. Нижний пруд был красивым, но особого восторга не вызвал — обычный рукотворный водоем, берега которого были отделаны искусственным камнем. Вокруг пруда, традиционно, вела пешеходная дорожка, под навесами стояли изящные, кованные лавочки с деревянными сиденьями и спинками, то тут, то там были установлены вазоны с цветочными композициями, а самое главное — на воде неспешно покачивались лебеди, чьи аккуратные домики виднелись на нескольких островках, организованных в пруду.

Рауль устроил нас с тетушкой на лавочке, и отошел к передвижному лотку, чтобы вернуться с узнаваемым бумажным пакетом птичьего корма

— Не желают ли дамы покормить птичек? — Осведомился он, остановившись у нашей лавочки.

— Прости, милый, — вздохнула баронесса, — несмотря на всю мою браваду — я все же не та юная девушка, которой себя считаю, и сейчас мне будет лучше посидеть в тишине.

Рауль перевел взгляд на меня, и я пожала плечами в ответ.

— Пожалуй, я составлю Вам компанию. Не могу же я оставить Вас в одиночестве, на съедение этим белокрылым хищникам?

Рауль снова подал мне руку, помогая встать, и повел по тропинке к небольшой площадке, вдающейся в пруд. Видимо, это была площадка, с которой обычно и кормили лебедей, потому что птицы забеспокоились и двинулись в нашу сторону.

— Вы не любите лебедей? — Осведомился Рауль, протягивая мне ладонь, на которую он высыпал немного корма, чтобы мне было удобней его брать.

— Почему Вы так подумали?

— Вы назвали этих романтичных, прекрасных птиц «хищниками». Неужели Вас не трогает их беззащитный вид?

— О! Это была просто констатация факта — эти романтичные птички вполне способны за себя постоять. Впрочем, люди часто ошибаются, когда пытаются судить о чем-либо только исходя из внешнего вида, — я не удержалась от шпильки, однако, мой собеседник её просто не заметил, так что я продолжила — что же касается Вашего вопроса… Я не могу сказать, что не люблю лебедей, но и признаться им в любви тоже не смогла бы. Парковый пруд с лебедями — это настолько… не могу подобрать слова — стандартно? — шаблонно? ожидаемо? — что теряет всякую новизну и привлекательность. Это как… Например, как стандартные букеты, которые профессионалы составляют на любой случай жизни. В них нет души, нет чего-то особенного, какой-то изюминки — кажется, что их делают и дарят только для галочки, чтобы сделать пометку «выполнено» и забыть.

Рауль в ответ чуть заметно нахмурился, но и только — я же принялась крошить корм лебедям.

— Кстати, название Каскад Латоны, наверное, имеет свое объяснение? — Прервала я затянувшееся молчание.

— Да, — чуть помедлив, отозвался мой спутник. — Его назвали так в честь матери первого императора.

— Но почему не её именем? Почему именно Латона, ведь, насколько я помню, её звали Элоизой?

— Увы… Официального объяснения этому факту нет, есть только исторический анекдот. Говорят, что мать императора и его жена вели нескончаемую войну за его внимание, и любой знак внимания одной из них воспринимался другой, как оскорбление. Когда в строящемся Веллингтоне появилась улица имени Жозефины, её свекровь потребовала у сына ответных шагов. Тогда-то и был заложен каскад. Императрица пришла в ярость, и император, опасаясь её гнева, придумал изящный выход из положения. С одной стороны — всем было понятно, в чью честь были разбиты пруды, с другой — формально у императрицы не было повода для недовольства.

— О, император настоящий политик — улыбнулась я. — Не боитесь оказаться в похожей ситуации?

— Боюсь, что у нас с моей матерью несколько другие отношения, — холодно отозвался Рауль, отступил на шаг и красивым жестом отправил в пруд остатки птичьего угощения.

После, отряхнув перчатки от крошек, он снова предложил опереться на его руку.

— Мне кажется, мисс Дюбо, что мадам Фредерика уже вполне бодра, и буквально изнывает от желания отправиться дальше.

«Странный какой-то», — решила я, опираясь на подставленную руку и отправляясь в недлинный путь к лавочке баронессы.

Глава 7

Мне казалось, что волноваться перед первым балом — удел юных, трепетных барышень, однако, когда пришел «день Х», я поняла, что оставаться спокойной мне не удается. Не помогли ни получасовая болтовня по буку с Нессой, которая всячески пыталась меня приободрить, ни традиционный «созвон» с мамой и Ксавом. Разговор с Ксавом наоборот, привел мои чувства в смятение. Брат искренне досадовал, что не может быть со мной рядом в такой ответственный момент и все пытался выяснить, «как мне Рауль», который должен был, по задумке брата, стать ему достойной заменой. Пришлось пустить в ход всю свою дипломатичность, которую я с таким успехом применяла в общении с мамой, поэтому разговор я закончила с чувством огромного облегчения. И если во время завтрака я все-таки смогла справится с омлетом, то во время ленча тетушка, посмотрев, как я нервно кручу в руках чашку, сообщила, что этот чайный сервиз дорог ей, как память, и если я планирую бить посуду — она с удовольствием выдаст мне сервиз поплоше. Я постаралась взять себя в руки и покорно выпила чаю с ромашкой, который, по мнению тетушки Агаты, должен был помочь мне успокоится. Надо ли говорить, что чай нисколько не помог?

Поднявшись в свои комнаты я не смогла ни читать, ни найти какое-либо другое занятие, поэтому принялась бесцельно бродить из комнаты в комнату. Эти бессмысленные метания прекратила тетушка, которую я застала у себя в туалетной.

— Помнится, перед своим первым балом я тоже не находила себе места, — заявила она, усаживая меня в кресло и устраиваясь в другом.

— Но не в моем же возрасте, — немного нервно всплеснула я руками.

— Феерическая чушь! — фыркнула тетя Гасси, и прижала палец к моему лбу, — у такой умной девочки как ты гораздо больше поводов для волнения, чем у едва покинувших классные комнаты и пансионы девиц, которые еще ничего толком не видели. Практичные мечтают об удачном замужестве и о том, что будущий муж будет не слишком невыносим, романтичные — мечтают о Большой Любви, и беспокоятся лишь о том, что не сумеют её распознать сразу. Ты же — другое дело. Впрочем, я пришла сюда не за этим. Я хочу подарить тебе одну вещицу.

Прю, которую я не сразу заметила, передала тетушке небольшой, завернутый в бархат, предмет, который та стала осторожно разворачивать. Вскоре, у нее в руках оказалась старинная шкатулочка из тисненой кожи, углы и небольшой замочек которой были отделаны серебром.

— Возьми, это тебе, — улыбнулась мне тетушка.

Я несмело взяла несомненно антикварную шкатулку, и, почти не дыша, попыталась открыть замочек.

— Смелее, Милочка, — подбодрила меня виконтесса, — эта шкатулка служила не одному поколению девиц, и, думаю, послужит еще твоим внучкам.

Щелкнул, поддаваясь, замок, я откинула крышку и замерла. Внутри лежал…

— Это бальная книжечка, — услышала я тетушкин голос, — в нашей семье её всегда передавали по женской линии, от матери — к дочери. Увы, на мне эта традиция прервалась… Но я ужасно не люблю, когда вещи лежат «просто так».

Я потрясенно подняла глаза на виконтессу, чтобы тут же вновь опустить их — кружевной платочек тетушки в кои-то веки использовался ей по прямому назначению.

Бальная книжечка удобно легла в руку, была она небольшой, но безделушкой не казалась. Узорный край серебряной обложки изображал венок из листьев, а сама обложка была украшена эмалевой вставкой цвета ночного неба. Рисунок казался простым, даже аскетичным — ветка дерева в розовом цвете и пара мотыльков, однако, я уже видела такие рисунки раньше, и знала,сколько сил и терпения приходится приложить художнику для создания такой миниатюры.

— Чтобы открыть — вытащи карандаш, там, со стороны среза, — подала голос тетушка.

Я вытянула маленький, но от этого не менее удивительный серебряный карандашик из специального крепления, и распахнула книжечку. В ней еще оставались пожелтевшие листы, с полустершимися надписями.

— Бог мой! Я не открывала её с того самого бала, на котором мы с Винсентом объявили о помолвке, — вздохнула виконтесса, — Ну, это и к лучшему. Дай-ка мне книжечку. Вот здесь зажим, надо ослабить его и вытащить предыдущие записи. Дальше мы вставим сюда специальную бальную карту — там по порядку указаны все танцы, что будут на балу, и под каждым из них — пустая строка, где ты будешь вписывать имя того кавалера, которому пообещала этот танец. Это помогает не запутаться, и избежать возможных казусов.

Прю, повинуюсь жесту тетушки, подала ей еще одну, нарядно упакованную, коробку, которую держала в руках. Тетушка ловко избавилась от банта и лент и открыла крышку.

— Вот смотри, — тонкие руки тетушки принялись перебирать содержимое коробки, — это бальные карты, свой комплект для каждого бала. Для удобства они разложены по конвертам. Ты просто сверяешь программу на конверте с программкой, которую вкладывают в приглашение, и находишь нужный. Например, возьмем этот, для бала у графини Пентеркост. Самое главное — не дать страницам перепутаться, иначе придется самой складывать их по порядку следования танцев. Открываем конверт, осторожно вытаскиваем, укладываем — вот так! А теперь закрепляем зажим. Voila! Кстати, это новинка, специальная бумага. Милый мистер Роджерс пытался мне объяснить принцип, но ты же видела мистера Роджерса — я заскучала на второй минуте его воодушевленной речи. Так вот, он сказал, что никаких карандашей не надо, достаточно провести специальной палочкой. Да-да, именно — стилусом. Вот он. Изящная вещица, не правда ли? Ну что, попробуем, как оно работает? Где тут у нас вальс перед ужином? Кого бы мне написать? О! Я пишу: 'Мистер Рауль Файн'. Милочка? Ты сердишься? Ну, право слово, какая глупость — смотри, сейчас я проведу другой стороной стилуса, и все. Даже следа не осталось.

Тетушка передала мне книжечку, погладила по руке, и оставила меня с Прю. Впрочем, ненадолго — практически сразу она вернулась, приведя за собой целую делегацию. Их было трое — высокий, седовласый мужчина, чьи обвисшие щеки и бакенбарды сразу же навевали мысли о столь популярных у местных пожилых дам кентарийских бульдогах; юная девушка, едва ли старше меня, из под чепца которой выбивались непокорные спиральки пшеничных кудряшек; и томный юноша с кошачьими манерами, на котором даже форменный сюртук сидел как что-то неприличное.

— Милочка, — радостно улыбалась тетушка, — посмотри, кого я тебе привела!

Строгий пожилой мужчина, похожий на бульдога, оказался мистером Треверсом, куафером, улыбчивая девушка — Молли Диккенс, как она назвалась, была нейл-мастером, а необычный молодой человек, томно протянувший: «Называйте меня Эдмон, мисс» — визажистом.

Дальше началась кутерьма: тетушка спаслась из комнаты бегством, а меня просили встать тут и там, повернуть голову на три четверти или поднять подбородок, смотрели, как падает свет, передвигая переносную лампу, прикладывали ко мне отрез материала, из которого было сшито мое бальное платье и снова заставляли поворачиваться и переходить с места на место; мистер Треверс пикировался с томным Эдмоном, что, судя по репликам, было их привычным занятием, а мгновенно нашедшие общий язык Молли и Прю сновали из туалетной в ванную комнату с флаконами, несессерами и полотенцами. Когда я поняла, что еще немного, и у меня начнется головная боль, оба мужчины бесшумно исчезли, а Прю призывно приоткрыла дверь в ванную комнату.

— Мисс Мила, Ваша ванна!

В этот момент мне захотелось её расцеловать.

А потом словно включился хорошо отлаженный механизм. Молли, с моего одобрения избавившаяся от постоянно съезжающего чепца, забавно встряхивая кудряшками работала молча, полностью сосредоточившись на процессе. Я, привыкшая к неизменной болтовне «своей» Инги, в салон к которой я ездила несколько лет подряд на Изначальной, сперва даже почувствовала некоторый дискомфорт. Впрочем, наблюдать за работой настоящего мастера и разглядывать инструменты оказалось не менее увлекательно. Закончив работу, Молли вновь резко преобразилась в беззаботную хохотушку, которой показалась при знакомстве, и, собирая инструменты в кофр-дезинфектор перешучивалась с Прю, накручивающую мои влажные волосы на огромные, давно исчезнувшие на Изначальной из обихода, бигуди, по поводу общих знакомых.

Оставшись с Прю вдвоем, я надела чулки и обязательные подвязки, ходить в которых было непривычно, да и никакого смысла, кроме декоративного, они не несли. Потом последовал новый, еще необмятый белоснежный корсет, и наконец — оно, мое бальное платье. Надо сказать — шутница Судьба вдоволь позубоскалила над моим давешним поспешным бегством от тетушек и Мадам, выбиравших мне гардероб. Как девушка, перешагнувшая двадцатилетний рубеж, по меркам Мейферского света я была уже в опасной близости от статуса «старой девы», что, в свою очередь, давало мне некоторые дополнительные преимущества. Например, платье для моего дебюта, вопреки моим ожиданиям, оказалось не белым. Когда я в первый раз увидела его, я села в ближайшее кресло, вцепилась в подлокотники и категорически заявила, что никогда его не одену. Оно. Было. Розовым.

Как ни странно, помог мне разговор с Ксавом, знающим о моей необъяснимой нелюбви к розовому цвету. Простым вопросом: «И как долго ты собираешься бегать от проблемы?» брат заставил меня задуматься. Последние пару дней я по нескольку раз заходила в гардеробную, чтобы сквозь прозрачный чехол посмотреть на свое Розовое Платье, и к сегодняшнему утру я была совершенно точно уверена, что оно мне нравится. Да и Розовым я назвала его, скорее, от испуга: лиф и рукава-«фонарики» романтичного цвета «пепел розы», двойная юбка — из плотного бледно-розового атласа и серебристой дымки поверх, рукава и декольте, края которых были вышиты серебристыми бутонами роз, и такие же вышитые бутоны, чуть большего размера, по нижнему краю подола.

Я старательно избегала смотреть на себя в зеркало все время, пока Прю возилась с пуговками, а потом стало не до того. Мистер Треверс и Эдмон, приглашенные Прю в туалетную, более напоминали двух боевых петухов, которые уже успели не по разу клюнуть друг друга в гребень. Казалось, еще немного, и они начнут наскакивать грудью друг на друга. Но, как и в ситуации с Молли, стоило им разложить инструменты, и с великой тщательностью укутать меня в тонкую черную пелерину, как от вражды не осталось ни следа. Мистер Треверс колдовал над прической все с тем же каменным выражением лица, казалось — его пальцы, делающие удивительно тонкую работу, живут своей, совершенно отдельной, жизнью среди всех этих парикмахерских приспособлений. Эдмон, ожидающий своей очереди, позабыл про свою томную маску, и жадно следил то ли за коллегой, то ли за конкурентом, иногда, буквально мимолетным взглядом, движением пальцев или брови, подсказывая и поправляя его работу. Я почти не смотрела на то, что отражается в зеркале — так заворожило меня это безмолвное общение.

Потом пришла очередь Эдмона, который вблизи оказался обычным, грустным юношей, с кругами под глазами от хронического недосыпа. Его тонкие руки колдовали над моим лицом, я то закрывала глаза, то открывала, то смотрела в сторону, а в его руках чередовались спонжики, кисточки, баночки и коробочки. Причем, зачастую, взяв что-либо в руки Эдмон замирал, переводил глаза с моего лица на то, что было у него в руках и обратно, а потом решительно отставлял в сторону. Наконец и эта часть подготовки была закончена, и Прю торжественно принесла из специального хранилища, которым, как оказалось, оборудована моя гардеробная, завершающую деталь моего наряда — венок из серебристо-розовых, в тон лифа, бутонов мелкой кустовой розы. Эдмон снова уступил место мистеру Треверсу, и тот несколькими уверенными движениями закончил мою прическу.

Я осторожно покачала головой, опасаясь, что сооружение на голове будет жить своей жизнью.

— Будьте спокойны, мисс Дюбо, — протянул Эдмон, собирая свое имущество во внушительный металлический чемодан на колесах, — из причесок мистера Треверса за время бала никогда не выбивается ни одна прядка. Чем бы Вы ни занимались.

— Я оставлю Вашей камеристке указания, что и как ей надлежит сделать после бала, — слегка поклонился мне куафер, передавая Пруденс небольшую брошюрку и бросая неодобрительный взгляд на визажиста.

Оба мастера проследовали к двери, унося и увозя свой багаж с собой. Эдмон задержался на пороге, обернулся, и, закрывая за собой дверь томно улыбнувшись, пропел: «Удааачиии!»

Прю аккуратно развязала и сняла пелерину, принесла и помогла обуть мягкие серебристые туфельки без каблуков, проверила застежки и завязала ленты вокруг щиколоток. Я встала, сделала пару шагов и замерла, застигнутая весьма несвоевременной мыслью.

— Пруденс… милая… А если мне будет нужно… ну, в дамскую комнату… Как же я? — Выдохнула я с ужасом, оглядывая собственный наряд

— Не волнуйтесь, мисс, — моя камеристка помогала мне натянуть длинные, на ладонь выше локтя, серебристо-серые перчатки, — сегодня там Лола будет дежурить, мы с ней с Курсов дружны, сделает все в лучшем виде!

— И как мне её найти? — Забеспокоилась я.

— Не волнуйтесь, мисс, она сама Вас найдет, — улыбнулась мне Прю, отступая на шаг, и удовлетворенно оглядывая с головы до ног, — Вы настоящая красавица, мисс Мила! Ваш дебют не останется незамеченным.

Я сделала несколько шагов к зеркалу, и, набравшись смелости, подняла голову. Еще пару секунд мне казалось, что в нем отражается высокая, угловатая девочка, в коротком розовом платье с пышной юбкой, но, после глубокого вздоха, я, наконец, увидела собственное отражение. И снова, как перед суаре, я не сразу узнала в этой уверенной, красивой незнакомке себя.

В дверь проскользнула тетушка, в сопровождении Честити, своей камеристки — выше тетушки на голову, подвижной и сухопарой, с величавым достоинством носившей среди слуг прозвище «ефрейтор» за некоторые особенности характера. Виконтесса была хороша — в бордовом муаровом платье со стоячим воротником из блондов, с тиарой из золотой проволоки, украшенной россыпью гранатов, венчающей водопад русых кудрей, она была одновременно красива и величественна. При этом, в тетушке Гасси не чувствовалось ничего высокомерного или отталкивающего. Виконтесса в задумчивости качнула веером из пышных черных перьев неизвестной птицы, оглядывая меня.

— Это прекрасно, впрочем, как мы с Фике и предполагали. Однако чего-то не хватает… какой-то детали… Чес, душенька, принеси-ка мне ореховый ларец, мне кажется, там что-нибудь найдется.

— Тетушка, — выдохнула я восторжено, разглядывая виконтессу, которую сейчас язык не повернулся бы назвать «дамой в возрасте». — Вы бесподобны!

— Просто я должна тебе соответствовать, — фыркнула тетушка, разглаживая малозаметную складочку на черных кружевных перчатках.

Честити вернулась с ореховым ларцом, тетушка откинула крышку, и тут же, уверенным движением, вытащила оттуда нитку крупного розового жемчуга.

— Именно то, что надо, — кивнула тетушка, передавая нитку Прю, и делая знак Чес, чтобы та унесла шкатулку.

Жемчуг застегнули и проверили замочек, на запястье вернулся подаренный мне Ксавом браслет «на удачу», я дважды проверила содержимое ридикюля, сшитого вместе с платьем, несколько раз покачала головой, проверяя прочность прически, и, наконец, решилась.

— Я готова, тетушка, — выдохнула я.

Одновременно с этим в комнату вернулась слегка смущенная Чес:

— Они уже прибыли, мадам, — сообщила она тете Агате громким шепотом, — Сандерс встретил их в холле.

— Ну, вот и славно, — качнула головой виконтесса. — Пойдем, Милочка! — И первой выплыла в коридор.

Я почувствовала, как потеют ладони. Скорее всего, этими прибывшими были баронесса Фредерика и её внук, помнится, тетушка даже что-то говорила об этом за ленчем, но я слишком нервничала, и не вслушивалась толком в её слова. А теперь мне придется снова столкнуться с Тем-самым-Раулем, да еще и в розовом платье! Судорожно сглотнув, я подавила приступ паники, требующий немедленно сказаться больной и запереться в своей комнате, и строго напомнила сама себе, что я уже не мнительная девочка-подросток, да и мнение обо мне мистера Файна меня нисколько не должно беспокоить, и уж совсем никуда не годится свести на нет усилия стольких людей по моей подготовке. Надо было идти.

Я заставила себя пойти к выходу из комнаты, когда в голову мне пришла шальная мысль.

— Прю? — Окликнула я, остановившись в дверях и дожидаясь, пока камеристка поднимет на меня глаза. — А в том, давешнем споре… Ну, про парк… Так кто все-таки победил?

— Она заработала на Вас десятку, — вклинилась в разговор Честити, и улыбнулась мне неожиданно теплой улыбкой. — Все будет хорошо, маленькая мисс!

Что ж, покидая комнату, я чувствовала себя чуточку уверенней — мне хоть в чем-то удалось утереть нос этому несносному типу.

Прежде чем ступить на верхнюю площадку лестницы, я приостановилась. Грядущее «сошествие королевы бала по лестнице вниз», множество раз обыгранное галанетом и кинематографом, сейчас казалось мне действом донельзя глупым и неуместным. Я взмолилась, чтобы тетушка «придумала, хоть что-нибудь», и осторожно выглянула из-за угла. Ярко освещенный холл был пуст. Переведя дух и возблагодарив светлых богов и виконтессу, я стала спускаться по лестнице, когда мой взгляд, совершенно случайно, наткнулся на смутно знакомого мужчину, прислонившегося к стене в тени портьеры, и наблюдающего за мной. Виной ли тому необычный ракурс, или странное выражение лица, но я не сразу осознала, что вижу перед собой Того-Самого-Рауля, а когда поняла…

Я разозлилась на саму себя — на собственный интерес к этому незнакомцу; на то, что он показался мне красивым; на то, чтоменя взволновало его присутствие. Больше всего я боялась, что Рауль поймет или догадается об этом, а еще — что скажет очередной дежурный набор слов, и мне захочется изо всей силы ударить его веером по голове. Тогда я вспомнила, все, чему учила тетя Полина — развернула плечи, подняла подбородок и улыбнулась. 'Улыбка королевы', - так называла тетя Полли умение обаятельно и искренне улыбаться в любых обстоятельствах, особенно во время её балетных классов. Кажется, у меня все получилось, потому что шагнувший было ко мне Рауль ненадолго замер, и с лестницы я спустилась самостоятельно.

К счастью, он молчал — и когда поклонился мне, здороваясь, и когда склонился над моей рукой, неожиданно прикоснувшись к перчатке теплыми губами. Еще большей неожиданностью было услышать от него:

— Мисс Дюбо, не окажете ли Вы мне честь, позволив сопровождать Вас на бал к графине Пентеркост?!

— Да, да, конечно, — машинально ответила я, не особенно задумавшись, потому что обшаривала холл глазами. — А кстати? Где тетушка?

— Они с баронессой отправились к флайбусу, сказали, что подождут нас там.

— Вот как? — Если бы я не воевала с застежкой на бархатной ротонде, которую Сандерс минутой раньше накинул мне на плечи, я бы не заметила, как отразившийся в зеркале Рауль бросил на меня странный взгляд, в котором была досада и облегчение. — Что же, думаю, мы не должны заставлять их ждать.

Рауль молча подставил руку, я также молча положила свою ладонь на рукав его парадного черного фрака, и мы вышли в заботливо распахнутую Сандерсом дверь.

Меня ждал мой первый мейферский бал.

Глава 8

Во дворе, вместо серого, хищного транспорта Рауля, нас, сверкая хромированными деталями и полировкой, поджидал флайбус, который увез меня от СтаПорта. Тогда я была несколько занята, поэтому сейчас я с удовольствием рассматривала ретро-силуэт, от которого веяло спокойствием, достатком и еще чем-то трудноуловимым, что подразумевает под собой слово «респектабельность». В салоне были установлены дополнительные сидения, и тетушка Гасси с баронессой Фредерикой, успевшие устроиться против хода движения, оживленно переговаривались. Рауль помог мне усесться, закрыл дверцу с моей стороны, и, обойдя флайбус, устроился рядом, стараясь не коснуться своим бедром моего. Наверное, будь на мне и моем спутнике столь популярные на Изначальной джинсы, я бы не обратила на это внимание. Нет, мне доводилось ездить на экскурсии на школьных флайбусах, когда на одно сиденье набивалось несколько человек, или валяться в «куче-мале» из многочисленных, приехавших на рождество в поместье родственников разного пола и возраста… Но сейчас тепло его тела, которое я ощущало сквозь тонкую ткань платья, бывшую плохой преградой, казалось чем-то запретным, на грани пристойности.

Я попыталась отвлечься на вид за окном — выходило плохо, так что пришлось прибегнуть к наиболее действенному способу — к самоиронии. «Итак», — думала я, — «вообразим меня героиней очередной книги в мягкой розовой обложке из серии „Крылья бабочки“, название которой вытеснено на корешке золотом. Я — трепетная и невинная девица, ощущающая жар, исходящий от стальных, мускулистых бедер обольстителя. Что полагается чувствовать в такой момент? Неясное томление? Слабость в ногах? Марширующих с развевающимися штандартами победным строем мурашек в парадных мундирах?»

Увы, никаких классических ощущений у меня не было, даже некоторая нервозность пошла на спад, зато включилось любопытство. Более всего мне сейчас хотелось ткнуть пальцем Раулю в бедро, обтянутое черными брюками, чтобы проверить — такое ли оно мускулистое и стальное, как рассказывается в любовных романах. Увы, провернуть этот в высшей степени скандальный на Мейфере фокус на глазах сразу двух почтенных дам я постеснялась, поэтому пришлось пойти на хитрость. Ждать пришлось недолго — на первом же резком повороте я не удержала дистанцию, и, качнувшись в сторону Рауля, ненадолго прижалась к нему боком.

Тетушка и баронесса дружно раскрыли веера, пряча за ними лица, а я озадаченно отодвинулась на свое место — если бы романы писала я, то, скорей, назвала бы Рауля «закаменевшим». Впрочем, для меня эта выходка тоже не прошла бесследной — я почувствовала, как запылали уши, и торопливо развернула веер из резных костяных пластин.

— Удивительно душный сегодня вечер, — томно произнесла я. — Вы не находите, мистер Файн?

Молчание несколько затянулось, и я уже было решила, что не дождусь ответа, когда Рауль закинул ногу на ногу, оттянул хитрый узел пышного белого галстука пальцем и, кашлянув, отозвался:

— Вы совершенно правы, мисс Дюбо.

Баронесса с шумом закрыла свой веер, и неодобрительно шлепнула им внука по колену:

— Милый, я тебя очень прошу — не будь букой!

Рауль поймал её руку в белой перчатке и галантно коснулся губами:

— Все, что Вы пожелаете, мадам!

О доме Пентеркостов я была наслышана от самой Нессы, да и при болтовне по буку она время от времени показывала мне кое-какие виды, однако то, что я увидела в окно — заставило восхищенно замереть. Правильно истолковав мое молчание, тетушка потянулась, и похлопала меня по руке:

— По семейной легенде бабка покойного графа, отца Нессы, была с Изначальной. Тогдашний Пентеркост долго ухаживал за гордой Людмилой, добиваясь её руки, и, в качестве решающего аргумента, построил этот дом, напоминающий один из земных архитектурных памятников. Их свадьба состоялась в этом доме через три месяца после окончания строительства.

— Могу ее понять, — вздохнула я.

Дом, в два раза больший, чем тетушкин Редлиф, построенный из красного кирпича под шатровой крышей, словно напоминал о давних даже для Изначальной временах. Нарочитая асимметричность композиции, невозможность определить количество этажей, башенки и флюгера, кованые решетки и изящная резьба по камню— все было как-будто нездешним, ненастоящим, игрушечным.

Флайбус, тихо гудя, уткнулся в хвост недлинной очереди, выстроившейся перед таким же необычным, как и весь дом, парадным подъездом, который мне больше всего хотелось назвать «крыльцом» — так напоминало оно иллюстрации к старому трехтомнику народных сказок. Тех самых, под редакцией Проппа и с иллюстрациями Билибина, в котором каждая новая сказка начиналась с замысловатой буквицы и над которыми я заворожено замирала в Музее книги при университете.

Но и это ожидание закончилось мягким приземлением, звуком открываемой двери и щелчками раскладываемой подножки. Я, с помощью Рауля, выбралась первой, за мной величественно последовали тетушка и баронесса. В отличие от домашней уютности Редлифа, прислуга в особняке Пентеркостов была вышколена, одета в синие с золотом парадные ливреи, и всем своим видом подчеркивала статус мероприятия. Высокие двери, сделанные из темного дерева и щедро украшенные коваными деталями, открылись, и мы шагнули внутрь — сначала я, привычно опирающаяся на руку Рауля, следом — виконтесса с подругой. Полумрак нижнего лестничного пролета не давал осмотреться как следует, но когда мы поднялись на первую площадку, где лестница белого мрамора, застеленная бордовой ковровой дорожкой, причудливо меняла направление, я ахнула и приостановилась — светло-зеленые стены и потолок были покрыты росписью — причудливо изогнутые ветки, листья, цветы, плоды.

— Да-да, — поднялась следом тетушка, — дальше будет еще ярче, так что можешь внутренне приготовиться. Но самое необычное в этом особняке, все-таки, его название.

Я вопросительно взглянула на искренне веселящихся дам.

— «Лукоморье», — подмигнула мне баронесса Фредерика, качнув перьями на тюрбане, — причем, у каждого нового поколения свои ассоциации «на тему». Например, сейчас большой популярностью пользуется шутка про то, что мартовскому коту лорду Шеффилду, наконец, нашли подходящую золотую цепь.

Еще один лестничный пролет, площадка, снова поворот, последний подъем — и перед нами бесшумно открылась еще одна дверь.

Мажордом, преисполненный чувства собственной важности, в ливрее, от обилия золотой отделки на которой резало глаза, сверившись со списком, громогласно объявил наши имена, и мы оказались в холле, где гостей встречали Несса и её бабушка. Без пяти минут невеста, в своем платье из панбархата цвета темного мха со светло-зелеными акцентами и белыми буффами по линии декольте, была чудо как хороша. Медные волосы, заплетенные в несколько затейливых, перевитых между собой кос, были украшены жемчугом. Шею Нессы тоже украшала нитка жемчуга. «Униформа», — резюмировала я про себя.

Леди Маргарет Мидстоун, графиня Пентеркост, напротив, стояла рядом с цветущей племянницей в неизменном черном платье из шелкового крепа и таком же чепце. Единственной уступкой общему праздничному настроению было тончайшее белоснежное кружево на рукавах и воротнике да комплект из оправленных в серебро агатов. Из болтовни Прю я знала, что «несгибаемая графиня» носит траур со дня гибели своей дочери, графини Меллоу и её мужа. Впрочем, та же Прю проболталась и про то, что графиня обещала внучке в день её свадьбы сменить черный на лиловый.

Мы обменялись приветствиями, и если перед графиней я сделала книксен, то Несса удивила меня тем, что приобняла за плечи и быстро коснулась щекой щеки в дружеском поцелуе.

— Как я рада, что ты приехала! — Улыбнулась она мне. — Наконец-то у меня будет прекрасная компания!

— А как же Нэйнн? — Шепотом спросила я.

— До объявления — никак, — погрустнела будущая невеста, отпуская меня.

Я почувствовала, что меня кто-то дернул за платье, и, опустив глаза, увидела маленькую, хорошенькую девочку в белом платье с голубыми лентами, в руках которой была красивая корзинка с маленькими букетиками первоцветов.

— Возьмите букет, мисс, — улыбнулось это создание, и, неожиданно шмыгнуло носом.

— Джейн! — Шепотом возмутилась графиня, а мы с Нессой прыснули тихим смешком.

— Простите, леди, — создание покаянно качнуло белокурыми локонами в сторону графини, и снова дернуло меня за юбку, — Ваш букет, мисс!

— Мила, возьми скорей цветы, — хихикнула Несса. — А не то с Джейн станется дернуть так, что твое декольте станет несколько глубже, чем ты рассчитываешь.

Я, нагнувшись, вытащила небольшой букетик, и мы поспешили отойти от хозяев, уступая место следующим прибывшим гостям, чьи имена уже объявлял мажордом.

По пути из холла, щедро украшенного росписями, позолотой и лепниной, я почти не смотрела по сторонам — все мое внимание привлек букетик примул, который я прикрепляла на грудь.

— Примулы в сентябре? — Хмыкнула на это тетушка Агата

— Как будто ты не знаешь леди Маргарет, — откликнулась на это баронесса Фике. — Эти важные мелочи ей всегда удавались.

Чем ближе мы подходили к распахнутым дверям ярко освещенного бального зала, тем сильнее накатывала паника. Приходилось признать — если бы не твердое плечо поддерживающего меня Рауля, за руку которого я цеплялась, мне бы было еще страшней. Перешагнуть порог удалось, только напомнив себе, что я — девочка Лисси, а девочки Лисси не сдаются. Шорох шагов, гул разговоров, который на мгновение смолк стоило нам появится в зале — мне казалось, что все рассматривают и обсуждают только меня. Держать лицо было невероятно трудно, состояние было предобморочное, и сейчас я была безмерно благодарна тетушке Полине Сергеевне. На моих губах, не смотря ни на что, играла легкая, обаятельная улыбка. Рауль, выглядевший абсолютно невозмутимым, ловко отвел меня в сторону, закрыв от чужих взглядов собственной спиной, и высвободил свой рукав из моего захвата.

Я криво улыбнулась:

— У меня очень жалкий вид?

— Вы выглядите очаровательно, — возразил он. — Просто немного волнуетесь.

А когда я вернула руку ему на локоть, накрыл мои пальцы своей ладонью.

— Все будет хорошо, Амели. Я буду рядом.

Я взглянула на него с благодарностью, наверное, впервые за все время нашего знакомства.

Мы чинно продефилировали к баронессе и тете Агате, уже успевшим расположиться на одном из диванчиков в окружении других дам и компаньонок. Меня усадили на стул, Рауль остался стоять рядом, вежливо раскланиваясь со знакомыми, которые появлялись в зале. Я буквально кожей чувствовала любопытные взгляды, но подходить к нам никто не спешил.

Зал потихоньку наполнялся людьми, причем молодежи оказалось не так много. Нескольких дам я знала по суаре, на некоторых обращали мое внимание тетушка или баронесса, вполголоса называя имя и титул, давая краткую характеристику, или рассказывая какой-либо интересный факт или анекдот. Я, наконец, смогла оглядеться: огромный зал с высоким куполообразным потолком, с которого свисала огромная люстра, вся в хрустальных подвесках; натертый до блеска паркет со сложным геометрическим рисунком из темного и светлого дерева, драпировки родовых цветов Пентеркостов; живые цветы и композиции с плющом и остролистом. На балконе струнный оркестр негромко наигрывал какую-то легкую мелодию; по залу сновали лакеи с напитками и канапе; распахнутые двери буфета искушали зрелищем подносов с закусками на крахмальных скатертях. Сейчас я уже и не могла сказать, чего именно я так испугалась.

Вскоре к нам присоединился белокурый красавец Николя, герой моих детских фантазий. Правда с возрастом его кудри стали более темными и редкими, а вот в талии он, наоборот, раздался, и напоминал сейчас вальяжного и добродушного медведя. Его жена, Элен, чьи кудри, в отличие от мужа, не утратили ни пышности, ни белокурости, забавно переваливаясь при ходьбе, несла свой большой, беременный живот.

— Рауль, милый, — окликнула она моего сопровождающего, — ты не мог бы представить нас своей даме?

— Мы уже были представлены, — отозвалась я с улыбкой, — семь лет назад, на свадьбе Ксава. Я Амели, его сестра.

— Мой бог! — Ахнула Элен, и тут же пристроилась на стул рядом. — Так это Вы! А каких только невероятных версий мы не выслушали за это время — одна другой фантастичнее!

— Дорогая, — подал голос Николя, — надеюсь, ты не собираешься пересказывать юной мисс Дюбо полное собрание сплетен, кочующих по Веллингтонским гостинным?

— Дорогой, не занудствуй, — живо развернулась к мужу Элен. — Естественно не буду. Я перескажу ей только самые интересные!

Николя театрально вздохнул, а Рауль, я уверена, скептически поднял бровь, потому что Элен только фыркнула, и повернулась ко мне.

— Мужчины! Что они понимают?!

И пока я придумывала, как бы ответить потактичней, не задев чувства присутствующих мужчин, Элен, цепким взглядом заметив кого-то среди гостей, схватила меня за запястье.

— О боже! Он нас заметил! Мужайтесь, милочка, сейчас он придет знакомиться. Отнеситесь к этому, как к неизбежному злу.

— Кто? — Встревожилась я после такого предисловия.

— Крошка Билли-Билли… Впрочем, сейчас Вы сами все увидите.

Она была права — не заметить такое было невозможно. К нашей компании целеустремленно прокладывал путь улыбчивый блондин. Светлые пшеничные волосы чуть длиннее, чем принято, были с нарочитой небрежностью уложены вокруг ухоженного лица, черный фрак подчеркивалширокие плечи; черные бриджи до колен, белые чулки без единой морщинки, немыслимо голубой франтоватый жилет с серебряной вышивкой и белоснежный многоярусный галстук завершали картину. Мужчина был красив, более того — знал об этом, и сейчас нес себя по бальному залу с величавым достоинством. Николя чуть заметно поморщился, собственническим жестом кладя руку на плечо жены.

Впрочем, полюбоваться этим в высшей степени забавным зрелищем я не смогла — практически сразу моим вниманием завладел Рауль.

— Мисс Дюбо, не окажете ли Вы мне честь, позволив танцевать с Вами полонез и вальс?

— С удовольствием, — я дважды вписала в книжечку «Мистер Файн», получив наглядное подтверждение, что Рауль будет моим спутником и на торжественном открытии бала, и на обеде.

Пока я выполняла этот нехитрый бальный ритуал, блондин успел подойти к нам, и сейчас почтительно раскланивался с тетушкой и её знакомыми.

— Мистер Биллингейм, — услышала я голос тетушки. — Голубой?

— Под цвет глаз, виконтесса, — откликнулся тот красивым, бархатным голосом. — Правила — это же так скучно!

Рауль негромко, но выразительно фыркнул. Этого оказалось достаточно, чтобы блондин развернулся в нашу сторону, и я заметила, что глаза у него голубые, а брови и ресницы, вопреки ожиданию, темные и достаточно густые.

— Кажется, кое-кто настолько боится конкуренции, что поспешил занять все лучшие танцы? — снова улыбнулся незнакомец, глядя на книжечку в моих руках, и продолжил, не дожидаясь ответа Рауля, — Мистер Файн, не могли бы Вы представить меня Вашей прелестной спутнице?

Рауль слегка поклонился в ответ.

— Мисс Дюбо, позвольте представить Вам мистера Уильяма Биллингейма.

— Безмерно рад знакомству, — склонился над моей рукой мистер Биллингейм, и распрямляясь, словно невзначай, откинул со лба светлые пряди изящным движением головы. — Не откажите мне в смиренной просьбе танцевать с Вами вальс?

Я забрала свою ладонь из его пальцев, и чуть покачала головой, обозначая огорчение.

— Я сожалею, — вздохнула я, — этот танец уже обещан.

— Мисс Дюбо оказала мне честь быть её сопровождающим, — уточнил Рауль так, как будто это многое объясняет.

— О! — В голосе мистера Биллингейма проскользнуло удивление. — Тогда, возможно, мисс Дюбо позволит любоваться ею в любом танце на её выбор?

— Может быть… кадриль?

— С огромным энтузиазмом, если я буду танцевать его с такой прелестной дамой. Буду с нетерпением ждать танца, — мистер Биллингейм поклонился и устремился к новой жертве.

Я недоуменно проводила его взглядом.

— Не берите в голову, — хихикнула Элен, — он всегда такой. К нему просто надо привыкнуть.

И тут же, не меняя тона, потребовала:

— Милый, принеси мне сока. А то очень душно.

— Конечно, дорогая, — Николя коснулся губами её руки и обратился ко мне. — Не желаете ли чего-нибудь, мисс Дюбо?

— Чего-нибудь прохладного, — улыбнулась ему я, — и называйте меня Амели, в память о нелегких каникулах в нашем поместье.

— Я сам позабочусь о мисс Дюбо, — неожиданно подал голос Рауль, и присоединился к своему приятелю.

— Рыцарь, — хихикнула Элен, — Вы ведь нарочно его дразните, я права?

— Это выходит само-собой, — покаянно призналась я. — Ничего не могу с собой поделать.

— Могу Вас понять. — Совершенно неожиданно Элен стала очень серьезной, — я прошу Вас, не заигрывайтесь, пожалуйста-пожалуйста. При всей внешней холодности — мистер Файн глубокочувствующий, ранимый человек. Впрочем, обсуждать кого-то за его спиной — не слишком прилично… Да и к нам идет юная О’Коннор в сопровождении Упрямца Шеффилда.

Нэйнн, вернее Бринэйнн Киллкенни, маркграф Шеффилд оказался высоким, хорошо сложенным мужчиной с пронзительными синими глазами, тонким шрамом, перечеркивающим правую бровь и черными, тщательно уложенными кудрями. Впрочем, пара непокорных прядей уже выбилась из прически, вопреки всем стараниям куафера, и время от времени Нэйнн, совершенно по-мальчишечьи, сдувал их с лица. Темно-синий мундир с золотым шитьем и рядом сверкающих пуговиц выгодно отличал его от гражданских, которые могли позволить себе эпатировать окружающих разве что цветом жилета. А еще у Упрямца Шеффилда были бакенбарды — тонкие, аккуратно подстриженные и франтоватые, напоминающие остальным о том, что некоторые привилегии доступны только военным. Процедура представления повторилась — маркграф признался, что «весьма наслышан», я вернула ему комплимент, Элен со смехом отказалась от приглашения на танец, и выяснилось, что у Шеффилда при улыбке на щеках появляются ямочки. А когда я достала книжечку и вписала новую фамилию напротив контрданса, наши храбрые рыцари вернулись из дальнего похода с трофеями и вежливо раскланялись.

— Шеффилд! — Обрадовался Николя, держа перед Элен тарелочку с засахаренными фруктами. — Новый мундир? Тебя можно поздравить?

— О да! — Улыбнулся тот, снова продемонстрировав ямочки на щеках. — Я подумал, что зеленый не подходит под цвет моих глаз. Немного интриг, подковерной борьбы, а главное — терпения, и вот я в синем. Хотелось бы теперь не попасться на глаза Крошке Билли-Билли, иначе он решит, что стал родоначальником модного тренда, а я — его последователь.

— И все же ты лукавишь, — покачал головой Николя, когда мы отсмеялись. — Ты никогда не был тыловой крысой, как почему-то пытаешься нас сейчас убедить.

— Не стоит забивать прелестные головки наших дам всякой чепухой, — тут же возразил маркграф.

Николя попытался сказать что-то еще, но Рауль мягко положил ладонь ему на рукав, и Николя вернулся к фруктам и Элен, а Шеффилд и Рауль понимающе переглянулись. Я машинально отпила из бокала, что принес Рауль, и едва не закашлялась от неожиданности, обнаружив, что это шампанское.

Впрочем, как раз в этот момент меня перестало волновать и содержимое бокала, и то, что объединяло жениха Нессы и Рауля, потому что в зале появился распорядитель бала. Рауль ловко забрал у меня из рук бокал, отдал его проходящему лакею с подносом, помог подняться и повел на паркет, занимать указанное нам место. Праздник начинался.

Глава 9

При всей кажущейся простоте, полонез захватил все мои мысли: все эти схождения, расхождения, повороты, проходы. Так что я просто сосредоточилась на том, чтобы не сбиться с шага или не запутаться в фигурах. Единственное, что я успела заметить, что первой парой стоят Несса и какой-то пожилой мужчина, а следом — Упрямец Шеффилд с дамой в возрасте. Вот мы примыкаем к колонне, доходим до начала зала, Рауль чуть сильнее сжимает мне пальцы. Колонна распадается «Фонтаном» — мы расходимся каждый в свою сторону, чтобы встретиться уже в конце зала, «веер» — и его теплая рука подхватывает мою, поддерживая, и направляя в левый угол зала, снова разворот, мы возвращаемся по «нашей» стороне, и сразу «андреевский» крест, шаги, проскользнуть между двух пар, снова шаги. Где-то в этот момент я окончательно успокоилась, и даже позволила себе немного оглядеться.

Полонез танцевали почти все — на диванчиках остались либо вдовы, такие как тетушка или баронесса, либо те, кто в силу возраста уже мог позволить себе просто отдохнуть, и Элен, которой танцевать запретил Николя. Он вполне резонно заявил, что он не готов нести ответственность за срыв столь важного мероприятия, который обязательно случится, если Элен решит начать рожать прямо на танцевальном паркете. Теперь он искупал свою вину новой порцией засахаренных фруктов, тарелку с которыми покорно держал перед Элен. «Променад» двумя кругами, и мы встаем в «шент»: я перехожу от одного партнера к другому, соприкасаясь то левой, то правой рукой. Большинство из мужчин мне незнакомо, но танец сводит меня и с Крошкой Билли-Билли, и с заговорщицки подмигивающим Нэйнном. И снова рядом Рауль, колонны расходятся в двойном «веере», чтобы встретиться в конце зала, и образовать четверки. Девушка рядом с Раулем показалась мне смутно знакомой, и когда после «коридора» мы скользнули друг к другу в женском соло, отпали последние сомнения. Это была Лика, та самая одногруппница, которая не вернулась с практики в Императорской библиотеке. Это было любопытно настолько, что я все оставшиеся фигуры строила самые фантастические предположения о том, как сложилась её судьба после практики. Тело само выполняло все положенные движения, Рауль оказался отличным партнером, и к концу танца я улыбалась уже вполне искренне.

Музыка смолкла, я сделала реверанс склонившемуся в поклоне Раулю, и он повел меня к тетушкиному диванчику. Несса и Нэйнн отправились вместе со своими партнерами в том же направлении — графиня, одетая в траур, черным пятном выделялась среди многоцветья нарядов как раз рядом с тюрбаном баронессы, служившим отличным ориентиром. У самых диванчиков случилась заминка, и мы с Ликой ненадолго оказались вне общего круга. Я тронула бывшую одногрупницу за руку.

— Лика! Это ты?! Как ты здесь оказалась?!

Та обернулась, оглядела меня с надменным прищуром.

— Дама Анжелика Фейрфакс, жена баронета Нортвуд — процедила она сквозь зубы, — к Вашим услугам.

В это время старичок, что был партнером Нессы во время танцев, присоединился к нашей беседе.

— Дорогая, — завладел он рукой Лики, — не представишь ли ты меня своей знакомой?

Лика, то ли не сумевшая, то ли не захотевшая освоить этикет, скривилась так, будто съела лимонную дольку, но отказать не посмела.

— Дорогой, позволь мне представить мою бывшую одногрупницу, Амели…

— Дюбо, дочь виконта Сен-Мар, — улыбнулась я, перехватывая инициативу. Отчасти — в попытке исправить ситуацию с представлением, отчасти — стараясь не дать прозвучать в этом зале фамилии «Лисицина».

— Сэр Рональд Фейрфакс, баронет Нортвуд. А Вы, стало быть, внучатая племянница Винсента? О! Мы были так близки в молодости, нас называли тремя мушкетерами! А графиня была нашим д’Артаньяном.

— Простите, а кто был третьим? — Осторожно спросила я.

— Конечно же Пентеркост! Правда тогда он был еще Вульфриком Мидстоуном, вторым сыном графа! Впрочем, не буду утомлять Ваши прелестные ушки воспоминаниями впадающего в деменции старика, тем более что начинается танец, и чей-то кавалер в нетерпении переминается с ноги на ногу.

Я обернулась, увидела мистера Биллингейм и поспешила подать ему руку.

Уходя, я слышала голос баронета:

— Мистер Файн, Вы же не откажете в просьбе своему старенькому профессору? Миссис Фейрфакс так любит танцевать, но, увы, я не могу составить ей компанию.

Вот так мы и оказались в одной четверке. Мистер Биллингейм и я напротив мистера Файна и дамы Ферфакс, которая теперь, нарушая все правила приличия, сверлила меня оценивающим и не слишком дружелюбным взглядом. Меня это мало беспокоило, я собиралась получить удовольствие от легкой игривости кадрили, от перемены мест и смены партнеров, от поворотов и подскоков.

Всю первую фигуру я невольно разглядывала своего партнера. Мистер Биллингейм был безупречен — его прическа не растрепалась ни на волосок, одежда сидела как влитая; мистер Биллингейм был галантен — он не позволял себе лишних или двусмысленных прикосновений, отлично вел в танце и успевал мило пошутить или сказать что-либо приятное за те несколько тактов, на которых нас сводил танец, а еще мистер Биллингейм танцевал с такой грацией, что смотреть на него было одно удовольствие. Я знала, что стоит только позволить себе легкий намек на благосклонность, немного поощрить мистера Биллингейма — и колесо закрутится. Утренний визит после бала; нижайше испрошенное у тетушки, в отсутствии папы и Ксава, позволение ухаживать; комплименты, цветы, прогулки по парку… Все будет весьма уместно, красиво, благопристойно и… и до зевоты скучно. Спору нет, в глазах Мейферского общества мы будем отличной парой — оба молоды, с небольшой разницей в возрасте, брак наш не будет мезальянсом, да и пара блондин-брюнетка будет смотреться эффектно. А то, что у мистера Биллингейма нет ко мне никаких чувств, кроме целесообразности — так ведь это такие мелочи при заключении брака, что и говорить про них не стоит. Зато он не будет испытывать ко мне неприязни, не будет обременять своим присутствием ни моей спальни, ни гостиной, будет щедро оплачивать счета от Мадам, а свои визиты к любовнице будет обставлять по всем правилам конспирации.

К счастью, первая фигура кадрилизакончилась, не позволив мне во всех красках представить красивую, пластиковую, бутафорскую жизнь в рамках договорного брака.

А вот во время второй фигуры, которую начинал Рауль, как первый кавалер, и я, как вторая дама, у меня появился новый повод для размышления. И это была миссис Фейрфакс, еще недавно откликавшаяся на «Лику». Выполняя команды распорядителя бала, я все пыталась понять — чем именно я не угодила своей бывшей одногруппнице, почему она продолжает смотреть на меня волком с самого начала танца.

traverse

Я все никак не могла заставить себя называть Лику «миссис Фейрфакс», потому что в памяти тут же всплывала экономка из «Джейн Эйр», я тут же мысленно обряжала Лику в черное платье и чепец экономки и пыталась не захихикать. Так вот, Лика обиженно задрала свой хорошенький носик и предпочла оставшиеся фигуры игнорировать Рауля, что весьма способствоваловосстановлению хорошего расположения его духа. Правда, когда кадриль кончилась, к тетушке я отправилась в сопровождении Крошки Билли-Билли. Дежурный комплимент, произнесенный им, как ни странно, не вызвал такой же острой неприязни, как в случае с Раулем, и я вполне сердечно улыбнулась в ответ. Мистер Биллингейм склонился над моей рукой и отбыл, прекрасно поняв намек и не настаивая на еще одном танце, а меня перехватил муж Лики, баронет Нортвуд, с тем, чтобы представить даме, с которой открывал бал Нэйнн. И это была очередная приятная неожиданность — миссис Уилкс оказалась не только крестной матерью Нессы, но и легендарной директрисой не менее легендарной Императорской Библиотеки. Той самой директрисой, которая в скором будущем собиралась оставить свой пост.

Я пристроилась с ней рядом, искренне порадовавшись, что следующий танец у меня свободен. Если честно, у меня были заполнены всего две строчки из оставшихся шести танцев до ужина, так что, наверное, мне надо было расстраиваться по этому поводу. Я же совсем небыла огорчена, нацелившись на разговор с миссис Уилкс, которая и сама была не прочь побыть моей собеседницей. Увы, разговора не получилось, и по самой неожиданной причине.

— «Каприз императрицы Жозефины»! — Зычно объявил распорядитель бала, и тут же на зрительских местах началось волнение, а из дверей в зал, где стояли карточные столы потянулись весьма солидные и годами, и фигурами мужчины. Перед миссис Уилкс остановился невысокий, округлый джентльмен с залысинами в серебрящихся сединой волосах.

— Миссис Уилкс? — Протянул он директрисе руку.

— Мистер Уилкс, — улыбнулась она ему в ответ.

— Мелани, дорогая, окажите мне честь, подарив мне этот мэггот.

Миссис Уилкс легко поднялась навстречу мужу и позволила вывести себя на паркет, где уже выстраивались далеко не юные пары. Я беспомощно повернулась к Нессе, которая как раз вернулась, поприветствовав очередных припозднившихся гостей.

— Да-да, Мелани Уилкс, ты не ослышалась, — улыбнулась та, — говорят, что она выбрала милого чудака Уилкса именно из-за того, как будет звучать ее имя после замужества. Впрочем, весь его внешний вид опровергает подобное утверждение — выйти замуж за него можно было только по большой любви!

Наверное, скажи об этом кто-либо другой, я бы услышала в этой фразе сарказм или легкое небрежение, но в устах Нессы эти слова прозвучали как гимн любви, перед которой все равны.

— Думаю, удивление мисс Дюбо вызвано отнюдь не супружеской четой Уилксов, — отозвался стоящий рядом с Нессой жених, — «Каприз императрицы» — типичное Мейферское нововведение. Его танцую только супружеские и объявившие о помолвке пары. Говорят, что его появлению мы обязаны Жозефине, жене первого императора, которая очень любила танцевать. Когда возраст не позволил ей более конкурировать на равных с молодыми красотками, которые жаждали внимания её мужа, она нашла способ оставить за собой как минимум еще один танец в его обществе. Сначала «Каприз императрицы» могли танцевать только супружеские пары и лишь в день помолвки средней дочери Фердинанда I, Анны, к танцу позволили присоединиться официально обрученным парам. А Мейфер — это Мейфер — никакие традиции не чтутся так рьяно и не сохраняются так бережно, как появившиеся случайно, или возникшие из монаршьей прихоти. Так что к «Капризу императрицы» на паркете оказываются все пары, которые имеют на это право и могут еще сделать несколько шагов без посторонней помощи.

Я искренне поблагодарила маркграфа и повернулась к танцующим, предвкушая весьма трогательное и, одновременно, величественное зрелище. Краем уха я успела услышать тихое: «Ничего, я готов подождать следующего бала, ведь потом все эти „капризы“ будут нашими». Впрочем, на влюбленную пару тут же устремила свой строгий взгляд Пиковая Дама, и я услышала, как Шеффилд, тяжело вздохнув, отступил на полшага дальше, а мое внимание привлек Рауль, который, как ни в чем ни бывало, возник словно бы из воздуха, и занял место за спинкой моего дивана. Я согласилась бы поспорить на свой новенький веер, что все это время мистер Файн, ловко лавируя между гостями, прятался от одной весьма настойчивой замужней дамы.

Тетушка Гасси перебралась ко мне поближе.

— Милочка, мне показалось, или ты знакома с женой Нортвуда? — Полюбопытствовала она, находя глазами среди танцующих Лику.

— Да, мы учились вместе, — отозвалась я, — правда, она так и не закончила университет.

— Жаль, жаль… ей определенно не хватает образования, — вздохнула тетушка. — Впрочем, может оно и к лучшему. Милая девочка, и скрашивает Нортвуду старость — сын говорит, что у баронета снова появилось желание жить.

— Сын? И он не был против подобного брака? — Удивилась я.

— С чего бы ему быть против? — Не поняла тетушка.

— Ну, например, с того, что ослепленный страстью отец обойдет его в своем завещании?

— Милочка, — улыбнулась тетушка Гасси снисходительно, — ты забываешь, это же Мейденвел. То, что относится к майорату, она не сможет унаследовать в любом случае, а вдовья доля, полагающаяся ей после смерти, не настолько велика, чтобы ссориться из-за этого с отцом.

Я согласно кивнула и задумалась: знала ли об этом милом нюансе имперских законов Лика, принимая предложение руки и сердца?

К сожалению, посмотреть мэггот (чем по сути и являлся «каприз») мне так и не дали: за пару танцев меня успели тщательно рассмотреть, составить свое мнение, выяснить происхождение, и теперь в нашу сторону тек ручеек тех, кто хотел познакомиться поближе. Так что остаток танца я провела старательно запоминая имена и титулы, выслушивая комплименты, и очень скоро в моей бальной книжечке не осталось свободных мест, а рядом со мной и Нессой образовалась небольшая компания. Нессу это, кажется, даже немного забавляло, а от грозно сверкающего глазами Шеффилда молодые люди интуитивно держались подальше. Тетушка же высмотрела среди танцующих Элен, которая вынудила Николя вывести её на танец, и теперь напряженно наблюдала за супругами Ванье. Баронесса Фике, отследив взгляд тетушки, тоже присмотрелась к весьма заметной на паркете Элен, и, покачав головой, негромко прокомментировала:

— Вряд ли сегодня, Гасси. Думаю, не раньше, чем завтра вечером. А скорее — в ночь или даже под утро.

— Но идти танцевать, даже мэггот, в её положении?! Это совершенно неоправданный риск!

— Всего лишь легкомыслие, — пожала плечами баронесса. — Вспомни себя в её возрасте: например штурм парковой ограды Сент-Хонора?

Тетушка кинула на меня быстрый взгляд и замолчала, а мое внимание вновь попытались привлечь новые знакомые. Ближе к концу мэггота я открыла бальную книжку, потому что уже начала путаться, какой танец и с кем я танцую следующим: в программе следующей значилась полька, а партнером должен был выступить лорд Шеффилд. Я скорей почувствовала, чем увидела, что Рауль заглянул в мою книжку из-за моего плеча — настолько виртуозно это было проделано.

— Леди Несса О’Конор, не откажите мне в удовольствии танцевать с Вами следующий танец, — услышала я его голос сразу после.

— Конечно, мистер Файн, — откликнулась Несса, доставая из ридикюля свою бальную книжечку, которая, судя по внешнему виду, тоже передавалась в их семье из поколения в поколение.

К моему удивлению, Упрямец Шеффилд никак не отреагировал на это предложение, хотя остальных претендентов встречал весьма ледяной прием, так что молодые люди, проследив за реакцией маркграфа, благоразумно воздерживались от приглашения на танец в его присутствии. Видимо, в этом был некий намек, потому что к концу мэггота почти все молодые люди покинули нашу компанию.

А дальше была полечка — веселая, беззаботная и смешная, и я танцевала, решительно выкинув из головы все мысли и переживания. Лорд Шеффилд был прекрасным партнером, мы чудесно и благожелательно промолчали весь танец, после которого раскланялись с искренней симпатией. Несса перехватила меня на полдороге к тетушке и предложила прогуляться «в дамскую комнату», как в лучших традициях выпускных классов школы для девочек. Я не стала отказываться — это был шанс и разведать дорогу, не опасаясь заблудиться в чужом доме, и немного посплетничать, не опасаясь чужих ушей. Заодно я надеялась, что Несса подскажет, если я невольно нарушу какие-либо негласные правила: поговорить с тетушкой о том, «как правильно посещать дамскую комнату в чужом доме» я так и не решилась, а, зная Мейфер, была уверена, что и тут существуют свои нюансы.

«Дамская комната» опять оказалась совсем не такой, как я ожидала. Огромная комната больше походила на зимний сад, в центре которого полукругом расположились несколько чиппендейл овых креселс ажурными деревянными подлокотниками и спинками; на светло-зеленом атласе обивки были вытканы ветки и листья. О назначении комнаты говорили два умывальника, внешне похожие на большие керамические чаши, установленные на мраморную полку и снабженные бронзовыми смесителями «под старину»; и широкое зеркало над ними. Рядом пристроилась невысокая этажерка, тоже чиппендейл, на которой были разложены салатовые и темно-зеленые мягкие махровые и тонкие бамбуковые салфетки, рядом стояла корзина, в которой уже лежали несколько использованных полотенец. Небольшой выдвигающийся ящик посередине делил этажерку пополам.

— Гигиенические средства, — заметив мое любопытство прокомментировала Несса, избавившись от перчаток и опустив руки под прохладную воду. И, взглянув на себя в зеркало, созналась, — умыться ужасно хочется, щеки горят, но боюсь даже представить, сколько потом потребуется возни с макияжем.

Я услышала шорох и обернулась. В небольшом закутке, образованном несколькими кадками с высокими растениями, сидела девушка в форменном платье и белоснежном форменном переднике. Поймав мой взгляд, она вскочила на ноги и сделала реверанс.

— Это Лола, — прокомментировала Несса, которой я по дороге успела рассказать о своем затруднении, чем немало её повеселила, — она здесь для того, чтобы помочь справится с мелкими неприятностями — отпоровшейся оборкой, сломанной застежкой, пятном на платье, в общем, со всем, что можно исправить достаточно быстро.

Несса вытерла руки, и с помощью Лолы натянула перчатки обратно. Я, скорее чтобы занять время, извлекла из ридикюля флакончик духов и капнула на запястья. В это время дверь, ведущая из коридора, отворилась, и в холл впорхнула Лика. Заметив в моих руках приметный флакончик, она демонстративно втянула воздух носом.

— «Та самая сирень», — резюмировала она чуть презрительно. — Не простовато ли для дочери виконта с Изначальной?

Я проследовала за Нессой к выходу, проигнорировав глупую выходку бывшей одногруппницы, однако хозяйка бала решила оставить за собой последнее слово.

Проходя мимо Лики Несса чуть склонила голову:

— «Флёр Невинности»? Не поздновато ли для жены баронета?

А когда мы оказались за дверью, передернула плечами:

— Дама Анжелика, ну надо же подумать, ни такта, ни воспитания! Она похожа, в лучшем случае, на какую-нибудь Анжелу с близлежащей фермы.

Я благодарно рассмеялась — уже очень давно никто не выступал на моей стороне в словесных поединках.

Глава 10

Мы вернулись к нашим местам, Шеффилд просиял улыбкой навстречу Нессе, и я опять стала невольным свидетелем проявления их чувств.

— Несси, милая, я соскучился! — Тихий шепот Шеффилда был полон нежности, тем неожиданней для меня была последовавшая реакция.

— Нэйнн! Ты опять! — Возмутилась Несса, достаточно чувствительно ударив своего жениха по руке. Повернувшись ко мне, она пожаловалась:

— Ты представляешь, Амели, из всех возможных ласковых имен он выбрал именно это! «Несси» — это же надо подумать, называть любимую девушку так же, как это озерное чудовище с Изначальной!

— Ты хотела сказать, как то прекрасное, величественное существо с Изначальной, которое перевезли с превеликим тщанием на планету, названную её именем? Как то полумифическое существо, показывающееся только счастливчикам, к которым благоволит Судьба? Возможно, я смешон, но я считаю, что именно судьба привела меня в тот переполненный бальный зал, где я увидел тебя, а увидев, перестал замечать всех остальных.

— Меня не зря назвали Нессой, — хихикнула внучка Пиковой дамы. — Ты же знаешь, у тебя больше не было шансов, ведь…

— Несса значит «единственный выбор», — закончили они хором.

Пиковая дама, чинно восседавшая между тетушкой и баронессой Фредерикой, весьма неодобрительно посмотрела на этих двоих, и, думаю, не ограничилась бы только взглядом, если бы не Элен. Бережно поддерживаемая с двух сторон Раулем и Николя она выплыла из двери в буфет, и направилась в нашу сторону. Графиня дождалась, пока эта компания подойдет поближе.

— Николя Ванье, — графиня говорила тем недовольным тоном, каким обычно отчитывают провинившихся детей, — Вы не находите, что Вашей супруге, учитывая её положение, не стоит злоупотреблять посещением балов?

— Вы абсолютно правы, леди Пентеркост, — Николя ухитрился еще и поклониться, не отпуская Элен при этом. — Но, увы, я всего лишь мужчина, и моя жена с легкостью парирует все мои доводы, какими бы убедительными они мне не казались.

— Тем более, что для беспокойства нет ровно никаких причин, — присоединилась к разговору Элен. — Если бы я слушала этого тирана, который, воспользовавшись моей юношеской восторженностью, стал моим мужем, я бы с самых первых дней оказалась заперта в нашем загородном имении, в компании шитья, батиста, кружев, лент и сонма нянюшек и акушерок.

Николя сделал весьма красноречивый жест рукой, обозначавший: «Ну, что я вам говорил?». Однако, в лице Пиковой дамы Элен нашла достойного противника. Старая графиня встала, поправила манжеты, и сурово осведомилась:

— Надеюсь, миссис Ванье не ставит под сомнение мой опыт матери и бабушки?

— Что Вы, как можно?! — Вынуждена была согласится Элен.

— Тогда вы, молодые люди, сейчас проводите эту даму в покои, которые я укажу, а я позабочусь, чтобы её осмотрел врач. По результатам осмотра мой флайбус отвезет супругов Ванье либо в больницу Святого Франциска, либо в загородное поместье Ванье.

Предваряя любые возражения, графиня вскинула руку в запрещающем жесте и решительно направилась к выходу из зала. Рауль и Николя поторопились увести Элен следом.

Вокруг места, оставленного герцогиней, началась суета, и Несса, нагнувшись к самому уху, прокомментировала:

— Пари. Развлечение скучающих дам. Вокруг даты родов Элен нынче совершеннейший ажиотаж.

— Пари? — Удивилась я. — Мне казалось, что это развлечение для джентльменов?

— О да, и мы всячески поддерживаем их в этом заблуждении, — согласилась Несса. — Мы не ходим в клубы, и не ведем «книг пари». В смысле, официальных книг. Но можешь быть уверена, пари джентльменов не годятся нашим даже в подметки!

Графиня Пентеркост вернулась практически сразу, на ходу сделав знак распорядителю бала, что перерыв можно заканчивать. Музыканты снова взялись за инструменты, а на паркет потянулись пары. Веселый, беззаботный рил я танцевала с внуком какой-то из тетушкиных знакомых, что были на суаре. Парнишка был совсем юным — он с тайной гордостью трогал пробивающиеся над губой усики, ужасно стеснялся, путался в ногах и фигурах и краснел по малейшему поводу. На меня он смотрел с благоговейным ужасом и старался как можно меньше прикасаться ко мне во время танца. Но рил был хорош именно тем, что его невозможно было испортить, так что к тетушке я вернулась весьма довольной. Рауль уже был там.

— Как Элен?

— Увезли в «Святого Франциска», — Рауль едва заметно поежился, — Николя отправился вместе с ней.

Подробности выспросить я не успела — в центр зала вышел распорядитель, держащий в руках шест, с которого, как с «майского дерева», свисали разноцветные ленты.

— Котильон с лентами, котильон с лентами! — Захлопала в ладоши Несса, — Амели, мистер Файн, вы обязательно должны попытать судьбу!

Рауль, ни слова не говоря, предложил мне с поклоном руку.

Котильон с лентами был похож на игру. Пары разделились и танцующие образовали две шеренги, мужскую и женскую, и когда зазвучала музыка, танцующие, по одному стали подходить к распорядителю, чтобы взять в руки конец понравившейся ленты. Причем мужчины переходили на женскую сторону, а женщины на мужскую. Я выбрала белую. Когда все танцующие выстроились в круг, а свободных лент больше не осталось, все тронулись по кругу. Я все никак не могла понять, о какой судьбе говорит Несса, когда музыка резко прервалась, а распорядитель резко опустил шест. Танцующие, с хохотом, начали искать, кто же оказался на конце их ленты, что было непросто, потому что сами ленты были перепутаны. В какой-то момент мне на глаза попался Рауль, и я озадачено разглядела в его руках розовую ленту. Я бы никогда не подумала, что ему может нравиться подобный цвет.

Мне в пару достался один из молодых людей, который был представлен только сегодня. К своему стыду я совершенно не помнила его имя, только фамилию и то, потому что записала её в бальную книжечку. Аккуратно причесанный, одетый тщательно, но без франтовства, он напомнил мне гостей, что регулярно бывали в поместье на Изначальной. Мы прекрасно станцевали с ним лендлер, заканчивающий котильон, раскланявшись и расставшись по его завершению без особых чувств с обоих сторон. Потом был контрданс, который я танцевала с еще одним свежепредставленным молодым человеком, отличающимся от предыдущего только чуть меньшим ростом, цветом волос да неожиданным вопросом: «Скажите, у меня совсем нет шансов?», заданным срывающимся от волнения голосом по окончанию танца. К счастью, мне удалось изящно отшутиться. Время от времени я находила глазами Рауля, Нессу и Шеффилда, или ловила одобрительные взгляды тетушки и баронессы.

Когда закончился и этот танец, графиня Пентеркост гордо прошествовала в центр танцевального зала. Несса и Упрямец Шеффилд рука об руку проследовали за ней. Гул и гомон сразу стихли — думаю, ни для кого не было секретом, по какому поводу был устроен бал. Я же подалась вперед, с волнением разглядывая происходящее — это было первое публичное объявление помолвки, которое мне предстояло увидеть.

— Леди и джентльмены, — голос у Пиковой Дамы был, не смотря на возраст, громким и властным, — мы хотели бы сделать небольшое объявление.

На зал упала тишина, казалось, что дамы даже сложили свои веера, чтобы ни один посторонний звук не мог помешать волнующемуся маркграфу.

— Дорогие друзья, — заговорил Шеффилд, беря ладошку Нессы в свою руку, — я рад сообщить вам, что леди Несса О’Коннор сделала меня счастливейшим из смертных, согласившись стать моей женой!

Теперь уже вполне официальный жених поцеловал руку своей невесты, принял у подоспевшего лакея кольцо, лежавшее на бархатной подушечке на подносе и, надев его невесте на руку, прикоснулся губами к её губам. Дамы дружно выдохнули «Ах!», затрепетав веерами, и я тоже развернула свой новенький веер, чувствуя, как заливает краской щеки. Мужчины отмерли, начав аплодировать и переговариваться, кое-где послышался смех. И только графиня оставалась островком невозмутимого спокойствия в этой эмоциональной круговерти, дирижируя праздником иногда чуть уловимыми жестами, а иногда ей было достаточно взгляда или нахмуренных бровей.

Музыканты снова взялись за инструменты, и вскоре над залом поплыла мелодия вальса. Первые два тура пара обрученных сделала в одиночестве, а к началу третьего круга на паркет вышли остальные танцующие. Это был не первый вальс в моей жизни, но то ли повлияло романтическое настроение, витавшее в воздухе после объявления помолвки, то ли сказалась окружающая обстановка — все эти наряды, оформление зала, правила этикета, оставшиеся на Изначальной в глубине времен… ощущала я себя немного странно. Я очень остро чувствовала руку Рауля на своей талии, голова кружилась то ли от запаха мужского одеколона с нотками хвои, то ли от кружения по паркету. В какой-то момент я, занятая своими мыслями, поняла, что потеряла контроль над ситуацией, что покорно следую в танце за ведущим меня мужчиной, и, вскинув голову, снова, как в холле Редлифа, вместо привычного и понятного Рауля увидела незнакомца, ловящего мой взгляд. У этого незнакомца оказались светло-зеленые глаза и длинные, густые ресницы, не настолько, однако, пушистые, чтобы казаться девичьими. В аромате его одеколона было что-то знакомое, какая-то неуловимая нота, напоминавшая мне о тепле и лете, о поездках к морю и долгих вечерних прогулках, которых не стало после отъезда Ксава. Сейчас, без привычной надменной маски, Рауль… нет, не Тот-Самый-Рауль, к которому я привыкла, а этот, другой, появившийся на паркете бального зала Лукоморья… от него не хотелось отводить взгляд.

Я испугалась собственных мыслей, переключила свое внимание на мелодию, но и тут меня ждало потрясение.

Вальс, начавшийся легкой, незатейливой мелодией, звучавшей для обрученных, постепенно, исподволь набирал глубину и краски, пока наконец я не узнала мелодию, которая плыла над паркетом. Мелодию, под которую невозможно было не танцевать, от которой одновременно хотелось и спрятаться, и расправить плечи, мелодию, что делала меня одновременно и беззащитной и храброй. «Петербургские тайны» с Изначальной, привет от прежней, домашней жизни, от которой я сама себя отрезала. Чувство тоски по дому, ощущение собственной чужеродности на этом празднике — все нахлынуло на меня разом, и я почувствовала, что вот-вот позорно расплачусь.

— Мисс Дюбо, — этот, другой Рауль, чуть наклонился ко мне с улыбкой и лукаво произнес, — Вы танцуете с таким лицом, что, боюсь, к концу вальса мое имя окажется вычеркнуто из всех бальных книжек присутствующих дам. Успокойте меня, скажите, что Вы не ставите целью разрушить мою репутацию хорошего танцора?

Я старательно улыбнулась Раулю в ответ, чувствуя, что из-за перехватившей горло судороги не могу дышать. Этого оказалось достаточно, чтобы сильные мужские руки сократили расстояние, разделяющее нас в танце, даря неожиданное ощущение защищенности.

— Мисс Дюбо, что-то случилось? Вам нехорошо? Душно? Возможно, нам стоит выйти на веранду, чтобы Вы могли побыть на воздухе? — В голосе этого, другого Рауля, была забота и беспокойство.

Я поняла, что цепляюсь за своего партнера, и ничего не могу с этим поделать.

— Я немного устала, — наконец-то смогла выдавить я. — Не стоит беспокоиться, все уже в порядке.

Остаток вальса мы протанцевали молча, улыбаясь друг другу, и моя улыбка становилась все более естественной. «Странно, — думала я, — меня, фактически, обнимает чужой мужчина, который испортил мне несколько последних лет, а я не только не чувствую злости или дискомфорта, но и не хочу, чтобы танец заканчивался, и он отпускал меня».

Вальс окончился, танцующие пары расступились, оставляя в центре обрученную пару. По залу прокатились, набирая звук и силу, аплодисменты. В эту минуту жених и невеста были особенно красивы: смущенная Нэсса и Шеффилд, подносящий к губам её руку. В зале зашумели, заговорили, зашуршали платьями, послышался звук отодвигаемых кресел. Никто не торопился на свои места, все, как и перед началом бала, прогуливались по залу либо собирались небольшими компаниями. Через некоторое время появился мажордом с объявлением о том, что ужин подан, и все гости, парами, по знатности и старшинству, двинулись в столовую. Девушек, что танцевали вальс, сопровождали их кавалеры по танцу — я со своим волнением уже успела позабыть, почему вальс перед ужином выделяется среди других танцев, и сейчас была даже немного рада, что отдала его Раулю. Совсем чуть-чуть, где-то в глубине души.

Ужин был накрыт в сверкающем позолотой зале с колоннами, залитом светом многочисленных, искрящихся хрусталем люстр. Я вздохнула: если это на самом деле «У нас сегодня все по-простому» по Мейферским меркам, то я боюсь даже думать, как выглядит официальное мероприятие.

Штрихом, говорившим о неофициальности мероприятия, были круглые столики, расставленные в зале перед возвышением, на котором расположились хозяева и почетные гости — чета Уилксов и чета Файрфаксов. За нашим столиком уже расположились тетушка и баронесса в компании двух мужчин, вставших при нашем приближении. Худощавый и высокий кавалер баронессы был смутно знаком мне по прогулке в парке. Сегодня он был одет весьма консервативно — черный фрак, белоснежные рубашка и жилет, заколотый серебряной булавкой галстук, завязанный весьма аскетичным узлом. Второго мне представили в перерывах между танцами, и офицера в черном парадном мундире с золотыми эполетами было сложно не запомнить. Породистое лицо, светлые волосы, «военные» бакенбарды — нет, не легкий намек, как у Шеффилда, а густые, франтоватые, заходящие на щеки — и, самое главное, внимательный умный взгляд карих глаз. Теперь, приближаясь к своему месту, я украдкой разглядывала его. Не стар, но и назвать молодым его было нельзя — он был в том самом «расцвете сил», когда можно назвать любой возраст между тридцатью и сорока пятью годами и как попасть в цель, так и ошибиться на несколько лет в любую сторону. Идеально сидящая парадная форма выгодно подчеркивала фигуру, и выделяла её обладателя из «гражданских», больше всего походивших на раскланивающихся, лоснящихся пингвинов в своих фраках. Увы, меня поймали «на горячем» — офицер перехватил мой взгляд и, улыбаясь уголками губ, вскинул вопрошающе бровь. Пристыженная, я заставила себя прекратить пялиться на постороннего мужчину, и отвела взгляд. Будто почувствовав мое настроение, Рауль чуть заметно сжал мои пальцы, помогая сесть в кресло, и этого простого знака внимания оказалось достаточно, чтобы я пришла в себя.

Два пустующих места, как объяснил Рауль, успевший прочитать таблички, предназначались чете Ванье, и я тихо вздохнула — сейчас мне очень не хватало обаятельной болтушки Элен, умевшей завязать разговор. Я же чувствовала я себя в компании двух незнакомцев весьма скованно. Впрочем, Мейфер не был бы Мейфером, если бы уже к супу у нас не завязался легкий и живой разговор, впрочем, довольно быстро распавшийся на два. Тетушка и баронесса обсуждали что-то весьма животрепещущее с мужчиной во фраке, который капитулировал еще на первых минутах и сейчас возражал им, скорее, по привычке. Полковник Поль Пестель, оказавшийся действительно потомком тех самых Пестелей и названный в честь своего декабриста-пра-пра-пра… — деда, рассказывал историю своей семьи. Это был весьма увлекательный рассказ, и я с восторгом слушала мужской красивый, немного грассирующий голос. Рауль время от времени добавлял к рассказу какие-то подробности или замечания, и это было еще одной неожиданностью: я не могла и предположить, что Раулю, которого я знала, интересна история.

К концу ужина, так напоминающего один из приемов в поместье Изначальной (если не брать в расчет одежду и титулы присутствующих) я поняла, что волнения давно нет, а мне действительно нравится и этот легкий разговор, и танцы, и пестрота нарядов, и блеск украшений. Особенно меня порадовало то, что придерживаться казавшегося невыполнимым правила этикета «есть, как птичка» — очень просто. Пробовать новые, непроверенные блюда я не рисковала, а тех, что я смогла опознать и решилась попробовать, было весьма немного. Так что к моменту, когда Пиковая Дама поднялась, и решительно вывела всех дам в гостиную, я чувствовала удивительную легкость и веселье. К счастью, пока мужчины за закрытыми дверями курили сигары (боже, благослови современную систему принудительной вентиляции) и дегустировали портвейн, а кто-то из дам терзал рояль, аккомпанируя очередному «жестокому романсу», в котором надрыва было в несколько раз больше, чем попадания в мелодию, мы с Нессой удачно устроились в уголке. Мне пришлось несколько раз подряд пересказать ей, как обручение выглядело со стороны. Бесспорно, в кабинете графини уже наверняка есть запись этого вечера с нескольких камер, и Несса сможет пересматривать их раз от раза, но кто, как не подруга, может рассказать, как именно на невесту посмотрел Нэйнн, как растрогалась графиня и даже как Анжела, в очередной раз за вечер, не смогла удержать лицо.

А потом снова были танцы, от которых мое хорошее настроение постепенно превращалось во что-то большее. Даже то, что неловкий партнер наступил мне пару раз на ногу во время контрданса — ничуть не испортило моего хорошего настроения. В Редлиф я возвращалась настолько переполненной впечатлениями, что не могла усидеть во флайбусе на одном месте, ерзая и крутясь на сидении так, что бедный мистер Файн, отодвигаясь каждый раз чуть дальше, был вынужден вжаться в дверцу. А попрощавшись с Раулем и баронессой в холле, и отдав Сандерсу ротонду, я не выдержала, и, подобно Элизе Дуллитл из старого гала-фильма, начала пританцовывать, поднимаясь по лестнице, и петь её арию: «Я танцевать хочу, я танцевать хочу». В спальне Пруденс стоило больших трудов уговорить меня стоять на месте, и не мешать раздевать меня и разбирать прическу — я рвалась танцевать, и была готова на любого партнера: и на сопротивляющуюся танцам, смеющуюся Прю, и на пару подушек-думочек, и на собственный халат. В этот вечер я засыпала с улыбкой.

Глава 11

Утром после бала я проснулась достаточно поздно — вопреки обыкновению, Прю не пришла меня будить к завтраку. Сильно удивленная таким нарушением распорядка, я наскоро умылась, заплела волосы в косу, и накинув, за неимением лучшего, халат, выбралась из комнаты на разведку. И Прю, и Честити, и даже Бригита с Бетси обнаружились в холле первого этажа, и они были очень заняты. Я, сделав пару шагов по лестнице, чтобы рассмотреть предмет их забот поближе, и, застонав, опустилась на ступеньки. Это были птицы. Целый цветочный птичник!

Прю, услышав мой голос, оторвалась от попыток уместить на каминной доске весьма упитанного маргариткового голубя.

— Мисс Мила, Вы только посмотрите! Это успех, настоящий успех!

— Нет, Прю, — вздохнула я, и поднявшись на ноги, двинулась вниз по лестнице. — Это — птичник!

— Но мисс Мила! — Прю огорченно всплеснула руками. — Теперь Вы прикажете отправить их всех обратно?

— Зачем же? — Удивилась я, добравшись до первой из птиц, и разглядывая приложенную карточку. — Вовсе нет. То, что мне бы не хотелось, чтобы эти цветочные бройлеры засиживали нам холл, еще не значит, что их нужно отправить обратно. В конце-концов, мужчины, которые их посылали, не думали меня задеть, скорее наоборот. Они, в общем-то, совсем не думали, но… как я понимаю — пока они соблюдают этикет, им это позволительно.

Бетси тихонько хихикнула, и тут же поймала строгий взгляд Чес.

— Так что же нам делать, мисс? — Спросила она.

— Не кажется ли вам, что в ваших комнатах этим птичкам будет гораздо уютней? — Улыбнулась я, добравшись до очередной карточки.

— Правда можно? — Пискнула Бетси, и, получив мой утвердительный кивок, протянула мне с книксеном белый конвертик. — Тут карточка приложена была для Вас, мисс.

Пока я извлекала карточку из конверта, Бетси, видимо опасаясь, что я передумаю, юркнула в приоткрытую дверь, крепко обнимая огромную разноцветную райскую птицу с длинным хвостом, собранную из разнообразных экзотических цветов и листьев. Карточка, была подписана «Искренне Ваш, Уильям Биллингтон», и в равной мере содержала уверения в совершеннейшем почтении и требуемое восхищение нашим знакомством.

— Мисс Мила, а что делать с остальными? — Уточнила Честити

— С птичками-то? Если останутся лишние — поставьте их в гостиных.

— Нет, с остальными цветами, — Честити отступила на шаг, открывая мне столик, на котором обычно стоял поднос для визитных карточек. Сейчас подноса не было, а вместо него лежала длинная коробка из плотного картона, перевязанная крест-накрест белой лентой, и корзина синих фиалок. Карточка к корзине была подписана просто: «П. Пестель» — и больше ничего. Ни красивых слов, ни уверений в своем почтении — просто уверенная, немного угловатая подпись. Я погладила ручку корзины, и принялась развязывать ленту на коробке. Внутри, завернутые в папиросную бумагу, лежали розы. Две дюжины свежих, умопомрачительно пахнущих нежных роз с крупными бутонами, на длинных, крепких стеблях.

Две дюжины восхитительных роз ЯРКО-РОЗОВОГО цвета. Я прикусила губу, давя в себе истерический смешок — приложенная карточка, как я и думала, была подписана «Р.Ф.» и содержала всего два слова: «Непредсказуемой и неповторимой». О, какие чувства бушевали у меня в груди в этот момент! Из всего богатства оттенков, из всего многообразия цветов этот невозможный Рауль выбрал именно ярко-розовые розы!

— Мисс Мила, красота-то какая! — Восхищенно выдохнула Прю, у которой под мышкой была зажата та самая упитанная «птица мира».

Я беспомощно прижимала к себе розы, не в силах решить, что же с ними делать. С одной стороны — не будь они того самого отвратительного розового цвета, который напоминал мне о событиях семилетней давности — я бы распорядилась отнести их в спальню. С другой — цветы совершенно точно не были виноваты в странных причудах как дарителя, так и получательницы, поэтому выместить на них гнев у меня бы не поднялась рука. С третьей… А с третьей стороны — это было приятно. Если перестать прятаться и честно признаться самой себе — это было безумно приятно, и мне не хотелось не только отдавать эти цветы кому-либо, но и оставлять в холле. Чтобы оттянуть время, когда решение все-таки придется принять, я оглянулась на Честити, которая задумчиво разглядывала не то фазана, не то просто курицу с длинным хвостом, составленную из белоснежных хризантем.

— Честити, не могли бы вы отнести корзину с фиалками в комнату тетушки, после того, как выберете букет для своей комнаты?

— Конечно, мисс Амели, — тут же отозвалась она. — Себе, пожалуй, я возьму вот этот — всю жизнь мечтала о собственном домике на природе, и о том, как заведу себе курочек.

Я вздохнула, и перевела взгляд на розы, которые все также прижимала к себе.

— Прю, у нас найдется большая ваза? — Решилась я. В конце концов, Ксав был прав: привыкла же я к своему бальному платью.

— Да, мисс Мила, конечно, мисс Мила! — Затараторила Прю. Аккурат в Вашу туалетную замечательно впишется! Я принесу, я мигом!

И я пошла наверх, в свою комнату, так и прижимая к себе розы.

Прю с вазой пришла практически сразу после меня, и пока я рассеяно покачивая на ноге домашней туфелькой слушала новости из жизни соседской молодежи, подрезала стебли и расставляла розы.

— Мисс Мила, что же Вы ни свет ни заря вскинулись? — Мысли Прю, как обычно, меняли свое направление весьма резко и причудливо. — Виконтесса после балов завсегда до полудня спит, устает сильно. Мы и Вас так раненько не ждали. Неужто разбудили?

— Да нет, — пожала я плечами. — Просто выспалась. А что, тетушка еще не проснулась?

— Честити как раз будить пошла, — доложила Прю. — Скоро к завтраку спустятся. Давайте мы с вами пока переоденемся?!

За завтраком тетушка долго пытливо вглядывалась в меня, прежде чем решиться спросить:

— Милочка, прости своей старой тетушке её неподобающее любопытство. Как ты находишь полковника?

— Пестеля? — Удивилась я. — Ему идет форма, он интересный собеседник и, думаю, нравится женщинам.

— Хм, — тетушка старательно намазывала тост маслом, размышляя. — То есть, как поклонника ты его не рассматриваешь?

— Как поклонника? — Я удивилась еще сильней. — Нет, это мне не приходило в голову. А должно было прийти?

— Он проявил к тебе определенный интерес, — вздохнула тетушка. — Однако, поощрять его интерес или нет — ты вольна выбирать сама. Я лишь прошу тебя об одном: полковник весьма уважаемый человек, и если ты не чувствуешь к нему ничего, кроме симпатии — будь осторожна с его чувствами. Он не заслуживает того, чтобы с ним играли.

Я задумчиво глотнула шоколада, не почувствовав вкуса и отставила чашку в сторону. Вот и еще одна забота на мою бедную головушку, и так пухнущую от милых особенностей Мейферского быта. Кстати, о быте…

— Итак?! — Я взглянула на тетушку так строго, как только могла.

— Итак?! — Тетя Гасси отложила приборы и приготовилась внимательно слушать.

— Каковы наши планы? Насколько я понимаю, на балу у графини Пентеркост меня вполне благополучно «вывели в свет», и теперь мы, наконец, сможем уехать в имение, заниматься библиотекой?

— Не совсем так, Милочка, — вид у тетушки сделался виноватым. — Теперь нам надо представить тебя ко двору.

— Это обязательно? — Я задавала этот вопрос уже понимая, что эту битву мне не выиграть.

— Обязательно, если ты хочешь выиграть пари у Ксавье. — Тетушка лукаво улыбнулась. — К тому же все не так ужасно. Я воспользовалась кое-какими старыми связями и ты не поверишь, как удачно все сложилось! В субботу будет Малый прием, в честь годовщины восшествия на престол императора Георга.

— И, наверняка, Вы позаботились об этом за месяц? — усмехнулась я.

— За два. — Тетушка потупилась.

— То есть Вы настолько были уверены, что я приеду?

— Нет, совсем нет. — Тетушка вздохнула, и я поняла, что она говорит искренне. — Я просто очень на это рассчитывала.

И тут же перевела разговор на другое:

— В этот четверг мы идем в Императорскую Оперу, у нас там своя ложа. Бедный Винсент очень любил туда приходить, правда не уверенна, что именно его привлекало больше — хорошая музыка или же хорошо раздетые актриски. Надеюь, ты не против, что я пригласила Фике и её внука составить нам компанию?

Вопрос, конечно же, был риторическим. Я поблагодарила за обед, отложила салфетку и направилась к выходу. Уже у самой двери я резко остановилась, вспомнив тетушкину фразу.

— Тетя Гасси, откуда Вы знаете про пари? — Медленно повернулась я к виконтессе.

— Милочка, — тетушка широко улыбнулась, — в этом доме все стены имеют уши, и я знаю даже то, что предпочла бы не знать.

Напрасно я рассчитывала провести этот день за книгой в приятном ничегонеделанье — к полудню в доме появился месье Анатоль, и объявил, что времени у нас до субботы крайне мало, работы непочатый край, и пахать мне ближайшую неделю придется так, что «окрестные пейзане будут нервно курить в углу от зависти». Тетушка попеняла ему на грубость шутки, месье с извинениями приложился к её ручке и увлек меня в музыкальную комнату. Но настоящим потрясением для меня было появление после обеда в доме незнакомой женщины. Представившись, как пани Ядвига Валевска, она сообщила мне, что должна научить меня делать особый, церемониальный реверанс. О, могу признаться, сначала я ужасно развеселилась, но после очередной неудачной попытки мне стало совсем не до смеха.

— Колени ниже, мисс Дюбо, ниже. Что значит «не могу»? Ниже через «не могу». А теперь поклон. Матка Боска! Разве это поклон? Это недоразумение, больше похожее на дружеский кивок!

Я приседала ниже, наклонялась глубже, периодически теряя равновесие и заваливаясь на бок. В такие моменты пани Ядвига (как она просила её называть) воздевала свои тонкие, похожие на веточки, руки и восклицала:

— Йезус Мария! И это мы еще не прицепили шлейф!

К среде одно из платьев, которые я носила в первые дни в Редлифе, переделали для полноценных тренировок — у него появился длинный шлейф и глубочайшее, даже с точки зрения нравов на Изначальной, декольте. Вооружившись веером и специальной антивандальной имитацией букета, украшенная, словно выставочная лошадь, «плюмажем Принца Уэльского» из трех перьев, для закрепления которого Прю пришлось провозится около часа, и про который она неполиткорректно высказалась, что «проще будет прибить гвоздями», я явилась на очередную тренировку. Пани Ядвига обошла кругом, вздохнула, и скомандовала:

— Приступаем.

И мы приступили. Я теряла равновесие, наступала на подол, путалась в шлейфе и все время боялась, что аграф сползет на бок. К вечеру, когда мне более всего хотелось упасть на пол и зарыдать от собственной неуклюжести, пани Ядвига потрепала меня по щеке и неожиданно выдала:

— Добже. Мисс, вы делаете успехи.

Первая мысль, которая посетила мою голову утром четверга, была: «Какое счастье, что сегодня, вместо урока у пани Ядвиги мы поедем в Оперу». Даже урок с месье Анатолем на этой радостной волне промелькнул, как единый миг.

— Тетушка, а что сегодня дают в Опере? — Я задумчиво разглядывала неизвестное мне блюдо, что подали на горячее.

Наверное, мне стоило бы спросить раньше, но все эти дни, заполненные тренировками, я так уставала, что к вечеру хотела только одного — добраться до своей кровати и упасть. В такие дни мне даже не было стыдно за то, что меня, взрослую, дееспособную девицу, раздевают, будто маленькую девочку.

= Что-то классическое, если мне не изменяет память, еще эпохи до расселения. Такое, эпичное, где в конце «все умерли». — Тетушка оторвалась от письма, которое она читала вопреки всем правилам приличия, прямо за обеденным столом.

— Аида? Тоска? Риголетто? Травиата?

Тетушка лишь отрицательно качала головой в ответ, смешно сморщив носик.

— Нет, нет… Чуть более позднее. Вот! Les Miserables!

— «Отверженные»? — Я была ошарашена. — Но это же история про Революцию?! И её вот так просто дают в самом сердце Империи?

— Видишь ли в чем дело, Милочка, — тетушка потянулась к бокалу и пригубила вина. — Поговаривают, что директор Императорских театров, мистер Карл Кистер, весьма близок к императрице… И может позволить себе некоторые… шалости.

— Хороша шалость. — Я покачала головой. — И что же Император?

Тетушка поджала губы, словно раздумывая, стоит ли рассказывать дальше.

— Официальная версия такова, что всем нам необходимо помнить нашу историю, и подобные представления весьма способствуют этой цели.

— А неофициальная? — Я улыбнулась тетушке. — Ну же, тетя Гасси. Я уже большая девочка, вряд ли Вы меня удивите.

И все-таки я удивилась.

— В одной из ролей этой постановки играет бывшая фаворитка Его Величества, — вздохнула тетушка. — Это было одно из условий, поставленных ею после разрыва. Увы, после того, как информация об их связи стала достоянием Императрицы Маргарет, продолжать отношения они не могли. Поэтому Его Величество Георг вынужден теперь терпеть и эту возмутительную постановку в репертуаре Оперы, и дружбу Её Величества с мистером Кистером.

Столовую я покидала в противоречивых чувствах. С одной стороны — я безмерно любила этот древний мюзикл, особенно после того, как года четыре назад мы с родителями сходили на его постановку вреконструированном Бродвейском театре. С другой — я слабо себе представляла, как это действие впишется в Большой Елизаветинский Императорский Театр, пафосный настолько, что все слова в его названии пишутся с большой буквы. И где-то, в самом уголке сознания, меня царапало то, что о супружеской неверности императорской четы, которой, в моем представлении, надлежало быть образцом для подражания, говорят открыто и без особого удивления. Мейфер открывался передо мной все новыми, не всегда приятными мне гранями.

В Оперу я собиралась в приподнятом настроении, предвкушая нечто особенное. Казалось, что сборы только подчеркивают ожидание праздника — и платье густого, янтарного цвета, отделанное желтыми кружевами и украшенное множеством мелких вышитых бабочек; и пояс из золотой ленты; и золотистые же перчатки; и новенький веер из желтых алансонских кружев на перламутровой основе с премилой кисточкой. Даже «униформенная» нитка белого жемчуга казалась мне сегодня неким тайным посланием. Я не могла усидеть на месте, и Прю выбилась из сил, пытаясь изобразить у меня на голове высокий узел из локонов. Когда, в очередной раз, из под ленты выскользнула одна из прядей, а Прю едва не зарычала, я перехватила руку камеристки и, поднявшись на ноги, покачала головой.

— Пусть будет. Сделаем вид, что так и задумано.

Прю придирчиво обошла меня кругом, и согласно кивнула.

— Да, пусть будет. Очень пикантно вышло.

Правда, когда я спустилась в холл, и обнаружила там только тетушку, праздничное настроение немного поблекло.

Стыдно признаться, но я немного удивилась тому, что внизу не оказалось Рауля, я надеялась взглянуть на его реакцию перед выходом из дома. Девушка, которую мне сегодня показывали в зеркале, была… милой? Да, пожалуй, это слово наиболее точно подходило к моему сегодняшнему облику.

— Милочка, ты сегодня восхитительна! Впрочем, как всегда. — Тетушка Агата тепло улыбнулась мне. — Боюсь, сегодня у половины посетителей Оперы случится острый приступ косоглазия!

— Потому что вторая половина будет смотреть на Вас? — Вернула я вполне заслуженный комплимент. Тетушка, не смотря на возраст сохранившая отличную фигуру, была одета в бархатное платье цвета хорошо выдержанного коньяка, украшенное черным кружевом по рукавам и подолу. Прическу венчала тиара с желтыми топазами, колье и серьги из этого же комплекта придавали образу завершенности.

— Нет, милая. Потому что вторая половина будет разглядывать тебя в открытую.

От этих слов мне на мгновение стало зябко, я поежилась, и верный Сандерс расценил это как знак, что пора подавать накидки.

Во дворе нас ждал тетушкин парадный флайбус — огромный, немного старомодный, кажущийся неповоротливым, как и положено «флайбусам приличного дома». На его отполированных до блеска металлических дверцах красовались гербы, и, клянусь, ступеньки откидной лесенки были обиты бархатом. Я, завидев все это великолепие, с позолотой и натуральным жемчугом, украшавшим короны, по девять жемчужин на каждую, испытала сильное желание сдать назад, а то и вовсе — сбежать в дом.

— Тетя Агата, а это обязательно? — Я обвела рукой в воздухе контуры этого монстра, и поморщилась — голос прозвучал на удивление жалобно.

— Увы, да. — Тетушка двинулась по направлению к транспорту, и мне пришлось пойти следом. — Это не маленький семейный междусобойчик, как у Пентеркостов — посещение Оперы это официальное мероприятие, и мы должны соответствовать.

Следующим потрясением стало само здание Оперы, вернее Елизаветинского Императорского Театра. Оно оказалось зданием в классическом доколониальном стиле, выкрашенное в розовый и белый, и эффектно подсвеченное разноцветными лампами в наступающих сумерках.

Очередь из флайбусов была длинней, чем у дома Пентеркостов, да и модных щегольских моделей, типа той, на которой гонял по улицам Рауль, не наблюдалось. Тетушка, глянувшая в окно безо всякого интереса, откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза, я же с жадностью приникла к своему, и даже вздрогнула, когда дверца остановившегося флайбуса с щелчком открылась. Обернувшись на звук, я увидела лакея, с поклоном подающего тетушке руку. Это был хрестоматийный лакей, такой, как показывают в исторических фильмах-реконструкциях: красная с золотом ливрея, белоснежные чулки и перчатки, и белый напудренный парик с буклями и косицей. Одинакового роста, одинаково одетые, лакеи были «на одно лицо», и, сделав пару шагов от флайбуса, я уже не смогла бы отличить того, что помог мне выйти, от его коллег.

Глава 12

Театр поражал, восхищал, ошеломлял — натертый паркет, ковры, позолота, лепнина, зеркала, бархат, огромная люстра, и люди… Много-много людей, прогуливающихся по холлу, поднимающихся и спускающихся по огромной лестнице, разбившихся по парам и собравшихся компаниями. Дамы в платьях разных цветов, в блеске драгоценностей, их перья, тюрбаны, веера. Джентльмены, негласно соревнующиеся в сложности узла на галстуке, размере камня на булавке и количестве перстней. И все эти люди разглядывали меня, кто старательно маскируя свое любопытство, а кто и не давая себе труда прятать свой интерес. Мне несколько раз хотелось проверить, не оставила ли я дома платье или не сняла ли я лишнего, отдавая лакею накидку.

Но хуже всего был тихий шепот, который, казалось, преследовал меня, куда бы мы с тетушкой не пошли. Возможно, дело было во мне, но куда бы я ни посмотрела, я видела как шепчутся женщины, с интересом разглядывая меня. Тетушка совершенно не обращала на это внимание и уверенно лавировала в этом людском водовороте, время от времени останавливаясь и представляя меня своим знакомым, от дежурных улыбок и комплиментов которых сводило челюсти. Встреча с Нессой, которую сопровождал «её Нэйнн» была словно глотком свежего воздуха — искренняя радость и жизнелюбие этой девушки позволили мне ненадолго перевести дух. Но, после первого звонка, вынуждены были расстаться — ложа Пентеркостов была расположена на другом ярусе.

Мы поднялись по широкой мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой, на этаж выше, и остановились в широком холле, где, среди бархата и позолоты располагались несколько неприметных деревянных дверей. Возле каждой из которых стояли портье: мальчики-подростки, одетые в короткие красные униформенные курточки с тремя рядами золотистых пуговиц и стоячим воротником, в черных брюках с широкими лампасами и красные с черным шапочки-таблетки. Один из них, заметив нас, распахнул рукой в белоснежной перчатке дверь, и я с удивлением поняла, что эта дверь ведет в кабину лифта.

Тетушка проследовала внутрь, я вошла следом за ней. Лифт мало напоминал те, что я привыкла видеть на Изначальной — либо вместительные, отделанные металлизированным пластиком и зеркалами скоростные лифты бизнес-центров, либо скромные кабинки в жилых многоэтажках. Здешняя кабина лифта представляла собой достаточно просторное помещение, одна стена которого была полностью зеркальной, а напротив неё, вдоль другой стены, обшитой деревянными панелями, располагалась оттоманка. Имелся тут и небольшой откидной столик, на котором, сверкая хрусталем, была выставлена целая коллекция разнообразных графинов.

— Отто, милый, как обычно, — кивнула портье тетушка.

— Да, миледи, — подросток вошел с нами в кабину, закрыл за собой дверь, нажал что-то на небольшом пульте, спрятанном за фальш-панелью, и налил тетушке из одного из графинов.

— Милочка, ты хочешь чего-нибудь? — Тетушка подняла свой бокал, то ли салютуя им, то ли привлекая мое внимание.

— Сока, пожалуй, — поколебавшись, приняла решение я.

Портье вручил мне мой бокал как раз тогда, когда мелодичный перезвон сообщил нам, что подъем закончился. Перед нами открыли и придержали дверь, тетушка ловко извлекла из ридикюля монетку и вложила её пареньку в руку, а когда мы уже вышли в холл, в след долетело:

— Счастлив был служить, дамы.

Ярко освещенный коридор был пуст, если не считать лакеев, один из которых открыл перед нами стеклянную дверь из холла, а второй возглавил нашу процессию, вышагивающую по натертому до блеска паркету среди роскошных интерьеров. У двери, на медной табличке которой было выгравировано просто «Сен-Мар» наш провожатый остановился, открыл и зафиксировал дверь, раздвинул тяжелые занавеси, закрывающие проход, а потом включил освещение. Я подошла к бордюру и огляделась. Зрительный зал в форме подковы и изнутри был таким же пафосным, как снаружи, так что от сочетания бордового с золотым, казавшегося мне поначалу таким благородным, уже начинает рябить в глазах.

Я выглянула из ложи, отыскивая глазами ложу Пентеркостов, и тут же пожалела об этом. Тетушка была абсолютно права — на меня тут же обратили внимание, причем, ничуть этого не стесняясь. Я видела краем глаза как слева, через пару лож от нашей, мужчины передавали друг другу единственный бинокль. Ощущения были мерзопакостными.

— Улыбайся, Милочка! — Тетушка подошла и встала рядом. — Улыбайся, и не опускай голову — пусть они все лопнут от зависти!

Повернувшись к ней и получив одобрительный кивок, я вновь повернулась к зрительному залу. Ну что же, если от меня ждали спектакля, то я была готова его сыграть. Расправив плечи и подняв подбородок повыше (пусть это и не было заметно стороннему зрителю) я, привычно возблагодарив тетку Полину за столь полезный навык, улыбнулась как можно более счастливой улыбкой и обвела зал глазами.

— Умница, девочка, — тетя Гасси тронула меня за локоть, утягивая вглубь ложи.

Пытаясь отвлечь меня тетушка попыталась рассказать что-то про некоторых зрителей из других лож, но я буквально кожей чувствовала чужие любопытные взгляды, и её болтовня совсем не успокаивала. Скорее наоборот, я раздражалась все сильнее.

Появление баронессы и Рауля только подлило масла в огонь, и я уже не могла бы сказать, зачем мне хотелось увидеть его реакцию. Этот несносный хлыщ завладел моей рукой так, будто имел на это право, и всячески это право демонстрировал. В общем, к третьему звонку я напоминала сама себе закипающий чайник — казалось, еще немного и из ушей у меня повалит пар. К счастью, тетушка переключилась на общение с «дорогой Фике», а Рауль сидел за моей спиной тихо, как мышь, и только едва заметный шорох одежды выдавал его присутствие.

Наконец, шум в зале начал стихать, свет плавно погас, и тут я впервые почувствовала неладное. Шикарный занавес так и не открылся, а вместо ожидаемого пролога, в котором рассказывается про прошлое Жана Вальжана, оркестр начал играть увертюру. Правильную, симфоническую увертюру, с которой, обычно, начинается каждый уважающий себя балет или опера. С каждой минутой мое недоумение усиливалось, а когда занавес открылся… На сцене стояли несколько весьма упитанных актеров, с трудом втиснутых в костюмы, изображающие обноски каторжников. В этот момент мне стало понятно, что я жестоко ошиблась — здесь и сейчас я увижу что угодно, только не мой любимый мюзикл.

Я честно пыталась смотреть на сцену, не сравнивать, и абстрагироваться от внешнего вида актеров — выходило плохо. Когда роль умирающей, истощенной женщины, опустившейся на самое дно, исполняет дама крайне выдающихся форм, не смотря на все усилия гримеров так и пышущая здоровьем, поневоле уподобишься доколониальному основателю одной из театральных школ с его крылатой фразой «Не верю!». Спасти впечатление удавалось единственным способом — закрывая глаза во время исполнения любимых композиций, несколько необычно звучащих в виде арий и дуэтов. Увы, после чувственной арии «Я видела сон», в которой несчастная Фантина оплакивает свою загубленную жизнь, тетушка склонилась ко мне и попросила открыть глаза, чтобы никто не смог пустить сплетню, что я проспала все представление.

Смерть Фантины, избавившая меня от чувства неловкости, вышла у актеров на редкость жизнерадостной. Ария же маленькой Козетты о «Замке в облаках», исполненная настоящей, удивительно трогательной девочкой, почти примирила меня с происходящим, и я снова перенесла свое внимание на сцену. Но когда вместо семнадцатилетней юной, влюбленной девушки Эпонин появилась хорошо ухоженная и знающая себе цену дама «интересного возраста», я не выдержала, и склонилась к тетушкиному уху.

— Тетя Гасси, скажите, а актрис на главные роли выбирают по голосу или по размеру бюста? — Я понимала, что брюзжу, но ничего не могла с собой поделать.

— Думаю, что по обоим параметрам. — Тетушка даже бровью не повела в ответ на мою шпильку. — Кстати, помнишь, мы говорили за завтраком об одной из исполнительниц? Это как раз она. Думаю, что теперь ты можешь понять, что никакое требование в данном случае не может быть чрезмерным?

Я тихонько вздохнула, и решила ограничиться прослушиванием столь необычной трактовки любимого мюзикла — от происходящего на сцене я испытывала странную смесь стыда, изумления и азарта. Увы, начав разглядывать вместо сцены зрительный зал, я с удивлением обнаружила, что на сцену смотрят очень немногие. Остальные же, также, как и я, скользили взглядами по зрительному залу, переговаривались друг с другом, а одна из лож оказалась задернута бархатным занавесом.

— Милочка, не стоит смотреть туда так пристально. — Тетушка отвлекла мое внимание на себя. — Обитатели этой ложи как раз хотели этого избежать.

— О! — Я почувствовала, как одновременно с пониманием, ЧТО именно творится за занавесом, ко мне пришел жаркий румянец.

Тетушка неодобрительно покачала головой, а баронесса поджала губы, и сердито качнула веером.

— Ужасный mauvais ton! Ах, эта нынешняя молодежь!

— По бабушкиному мнению, молодежь — это все, кому не исполнилось еще пятидесяти, — негромко прокомментировал Рауль, подавшись ко мне и чуть склонившись над плечом, так что я почувствовала тепло его дыхания на своем плече.

По всем канонам любовного романа мне полагалось взволноваться, покрыться мурашками и затрепетать, но со мной явно что-то было не так. Тихий голос Рауля и это маленькое бытовое происшествие внезапно помогли мне успокоиться и взять себя в руки и без особых потрясений дождаться антракта.

Выйти из ложи на время антракта не захотел никто из нашей компании. Вернее, Рауль, как рыцарь без страха и упрека, предложил заказать нам из буфета все, что нам будет угодно, но ни я, ни тетушка с баронессой его предложением не воспользовались. Я надеялась если не отмолчаться, предоставив дамам наслаждаться общением, то поддерживать легкий разговор «ни о чем» в тесной, почти семейной компании.

Визит Пестеля стал неожиданностью. Он появился во всем блеске своего мундира, приведя с собой двух друзей — то ли в качестве поддержки, то ли в качестве свиты. Друзья Пестеля, казалось бы, похожие друг на друга — тот же возраст, волосы с сединой, щегольские бакенбарды, парадные мундиры — отличались, как небо и земля. Подполковник Ян Якобс, представленный Пестелем, взглянул на меня с теплотой, сказал не слишком изящный, зато искренний комплимент и, отпустив мою руку, будто растворился в тени своих друзей. Зато генерал-интендант Вольдемар фон Казар оставил после себя самое тягостное впечатление. Взгляд у него был неприятный, оценивающий, и по всему было понятно, что увиденное ему не слишком нравится.

Казалось, что будь у него возможность — он заставил бы меня встать, ощупал бы суставы и попросил показать зубы, оценивая мои стати с дотошностью, с которой он, презрев всю систему аукционов и тендеров, выбирал две недели назад у военных поставщиков сукно для пошива парадных мундиров младшим офицерам, методично сбивая цену. Об этом он, не переставая, и бубнил своим глухим, чуть монотонным голосом, видимо полагая, что ничего нет интереснее, чем история заключения этого воистину эпохального (по мнению рассказчика), контракта. На щеках Рауля проступили желваки, баронесса со скучающим видом обмахивалась веером, тетушка смотрела на фон Казара с ироничной полуулыбкой, а Пестель был сконфужен.

Визит вышел весьма скомканным — при первой же возможности полковник ретировался из нашей ложи, почти насильно уведя генерал-интенданта с собой.

— Какие милые… люди, — вздохнула тетушка.

— Не могу не согласится, — поддержала её баронесса Фике.

А я подумала, что так дозированно подпустить в интонации яду — мне еще учится и учится.

Ко второму акту я то ли сумела приспособиться, то ли у меня просто не осталось сил на новые волнения, но оперу я дослушала до конца с удовольствием. Когда стихли аплодисменты, а несколько экзальтированных поклонников достаточно ярко выразили свое восхищение актрисами, зрительный зал пришел в движение. Отодвигались стулья, шелестели платья, обсуждались костюмы и декорации, ценители спорили о кажущихся им такими важными нюансах, которые были не заметны простым зрителям. Мы влились в людской поток: впереди мы с Раулем, за нами следом, прикрывая наше отступление — тетушка Агата и баронесса. И снова я почувствовала себя беззащитной — шепот, который следовал за мной, взгляды, ставшие недружелюбней, откровенней, оценивающей. Думаю, что виной этому был Рауль, которого чужие взгляды, казалось, не волновали вовсе.

Засмотревшись на Рауля, я забылась и сделала именно то, чего боялась все свое недолгое пребывание на Мейфере — наступила себе на подол. Удержаться удалось только от испуганного вскрика, но не от падения. Меня спас Рауль, который подхватил на лету и помог снова встать на ноги с таким невозмутимым выражением лица, как будто он ежедневно ловит падающих девушек. Заминка была секундной, и я, немного успокоившись, решила, что никто ничего не заметил, а если и заметил, то, как воспитанный человек, решил не показывать виду. Я ошиблась, и поняла это практически сразу, когда в спину мне полетел шепоток — такой, знаете, особой категории, когда говорящие делают все, чтобы их как бы приватный разговор достиг нужных ушей.

— Видите, душечка, на какие только хитрости не идут некоторые девицы, чтобы обратить на себя внимание выгодного жениха? — Девичий голос был полон осуждения.

Я вздрогнула, бросила быстрый взгляд на своего спутника, пытаясь сопоставить привычный образ Рауля и его статус «выгодного жениха» и постаралась отодвинуться подальше. Рауль, заметив мой маневр, пождал губы и вернул прежнюю, но, естественно, безукоризненно соответствующую приличиям, дистанцию.

— Душечка, мне кажется, мы должны быть снисходительны к девушке — ведь она до сих пор не бывала в свете. Возможно, это какая-либо из его «дальних родственниц», и мистер Файн, со свойственной ему чуткостью, занялся благотворительностью? — Второй голос был полон фальшивого сочувствия, показного настолько, что от ненатуральности сводило зубы. — Кто еще, кроме мистера Файна, с его безотказностью, которой многие пользуются, взялся бы выводить эту… особу в свет?

Я снова покосилась на своего спутника — термин «безотказность» не вязался с моим представлением о нем еще больше, чем «выгодный жених». Рауль, заметив мой взгляд, вопросительно поднял бровь — мне оставалось лишь слегка пожать плечами и отвернуться.

— Вы посмотрите, душечка, — продолжала первая, — она же совершенно не умеет себя держать. Ходят слухи, что она вообще… с Изначальной.

— С Изначальной?! — Ахнула вторая. — Быть не может! Впрочем, это многое объясняет. Бедный, бедный мистер Файн.

Мне безумно хотелось повернуться к сплетницам и сказать им что-нибудь резкое и ужасно обидное, но, как обычно и бывает, прямо здесь и сейчас я не могла придумать достойного ответа. Нет, через пару часов я, несомненно, придумала бы изящную колкость, но пока я могла лишь старательно делать вид, что ничего не происходит, и ядовитые замечания не достигают своей цели. Внутри же я кипела — и от невозможности достойно ответить, и от нелепости ситуации, и от глупых обвинений. Вы только подумайте — мне нужен Рауль, да еще и в качестве жениха? Какая фантастическая чушь! А предположение о том, что я сознательно использую какие-то уловки, чтобы обратить его внимание, вызвало у меня настоящее бешенство — более всего мне хотелось, чтобы наши с мистером Файном дорожки после той, памятной свадьбы больше никогда не пересекались. А уж после пассажа про Изначальную у меня просто не осталось приличных слов — как-будто только рождение на Мейфере гарантировало наличие у человека ума, красоты, и других важных качеств, которыми ну никак не могли обладать иномирцы.

Наверное, не будь я скованна правилами этикета, и сумей я найти достойный ответ сплетницам — все бы обошлось, но необходимость «держать лицо» исчерпала последние остатки моего терпения. Даже во флайбусе мне пришлось изображать безмятежность — по какой-то причине Рауль устроился напротив меня, и я просто не могла себе позволить показать слабость, к которой тетушка и баронесса, я уверена, отнеслись бы снисходительно. И в Редлифе мне не было покоя — баронесса и Рауль проследовали за нами в дом. К счастью, в доме к Раулю тут же устремился один из наших лакеев с запиской на серебряном подносе, и тот, прочитав её, заметно помрачнел, извинился, и стремительно покинул особняк. Когда Сандерс закрыл за мистером Файном дверь, моей выдержки хватило только на то, чтобы дойти до ближайшей гостиной.

Более всего мне хотелось сжать виски пальцами, и я принялась ожесточенно дергать перчатки, пытаясь снять их. Жалобный треск и расползшийся шов на одной из них стали последней каплей — из глаз хлынули слезы.

— Амели, дорогая, что случилось? — В голосе тетушки было беспокойство, и это только подлило масла в огонь.

Я зарыдала — громко, шумно, некрасиво, размазывая по лицу слезы и труды Прю безвозвратно погибшими перчатками. Все тут же пришло в движение — тетушка усадила меня на ближайший диван, вложи в руки свой флакон с нюхательными солями, а баронесса решительно задергала сонетку. Была вызвана Прю, которой надлежало убрать остатки макияжа и приложить к моему зареванному лицу холодное влажное полотенце, чтобы снять красноту и припухлость. Бригита принесла поднос с ромашковым чаем, от полноты чувств заставив все пространство вокруг чайной пары тарелочками со сладостями и выпечкой. Я начала ощущать себя звездой, вокруг которой кружится целая планетная система. Надо сказать — очень несчастной и виноватой звездой, что отнюдь не помогало успокоиться.

— Тетушка! Зачем я здесь? — Слова давались с трудом, а в самом конце я, не выдержав, всхлипнула. — Все эти правила, неписанные законы, наряды, украшения… Люди, которые улыбаются тебе, а за спиной говорят гадости, а все, что ты можешь — это улыбаться им в ответ… Тетушка, тут, на Мейфере все и всё ненастоящее, искусственное, как будто гниль, покрытая позолотой.

Я не заметила, как постепенно повысила голос, и сейчас почти кричала, некрасиво кривя рот, и чувствуя, как болит горло, перехваченное судорогой рыдания.

— Неужели нельзя было обойтись без этого фарса? — Мой голос упал до шепота, весьма жалкого после предыдущей гневной тирады. — Мы бы просто уехали в поместье, я бы занялась делом, и не чувствовала бы себя так… Так…

Слов не хватало, я захлебывалась плачем, чувствуя жгучую смесь из стыда за собственную несдержанность и облегчения от того, что смогла выговориться. После столь бурного эмоционального всплеска навалилась усталость, хотелось подняться в свою комнату и спрятаться под одеялом.

— Можно было бы и обойтись, — тетушка гладила меня по плечу, грустно улыбаясь. — Можно было бы сразу уехать в поместье, но, девочка моя, если ты планировала всю жизнь убегать от трудностей — ты бы осталась дома, на Изначальной, под маминым присмотром, разве не так? Однако, ты решила сама строить свою жизнь и отвечать за себя сама, и это было самым важным и трудным решением. А все это… Это просто досадные обстоятельства, которые так болезненно ранят только в первый раз. Скоро у тебя появится опыт, ты научишься давать отпор и не сгибаться под их гнетом. Поверь старой, больной тетушке — я шла этим же путем. А теперь, просто на секундочку представь, что мы уехали в поместье, не представив тебя как подобает. Знаешь, кого отсылают к дальним родственницам в загородные поместья? Вижу, ты догадываешься, какие фантастические слухи поползли бы о тебе в свете, и все эти сплетницы смаковали бы подробности с удвоенной силой, не боясь получить достойный отпор.

Ромашковый чай помог немного прийти в себя, и, грея руки о тонкостенную чашку, я думала над тетушкиными словами. Она была во многом права — если я хотела прожить жизнь антикварной елочной игрушкой, завернутой в несколько слоев такой же антикварной ваты и погруженной в амортизационный гель, мне можно было просто остаться на Изначальной — мама сделала бы все, чтобы защитить меня от реальности. Но я сама сделала свой выбор, и это моя вина, что вместо того, чтобы получить информацию о планете, куда я собираюсь, я предпочла прятаться в библиотеке. Тетушка права и в том, что надо учиться жить по правилам общества, в которое я попала — ради меня тут никто меняться не станет. Конечно, если я решу тут остаться. Сейчас, как никогда, мне хотелось бросить все и вернуться домой, и только упрямство да нежелание признаваться «старшим Лисси» в неудаче, удерживали меня от побега к СтаПорту.

— Амели, я не хотела говорить тебе об этом, — снова подала голос тетя Гасси, — вернее, хотела немного не так и в другой обстановке. Твое поведение в свете, умение «держать лицо», находить достойный ответ — все это будет весьма пристально оцениваться, когда твою кандидатуру предложат попечительскому совету Имперской библиотеки. Протекция новой директрисы — это большое подспорье, но не она имеет право решающего голоса. Полдюжины старых, надутых индюков, из которых за давностью лет уже даже песок не сыплется, где-то между разговорами об ишемии и подагре, о пилюлях и зубных протезах, будут рассматривать твою кандидатуру. Они должны быть уверены, что ты достойна чести быть принятой на императорскую службу и оправдаешь оказанное тебе доверие. У тебя есть достойная цель, милая, неужели ты не готова бороться за неё?

Я не знала ответа на этот вопрос. Сейчас и здесь даже работа в Императорской библиотеке потеряла большую часть своей привлекательности, и я готова была махнуть на неё рукой. При этом я прекрасно понимала, что отчасти эта апатия вызвана эмоциональным выплеском, и уже наутро я могу пожалеть о принятом впопыхах решении.

— Амели, я прошу тебя. — Тетушка вздохнула. — Обещаю, что сразу после представления ко двору мы уедем в поместье. Этому никто не удивится — в свете известно, что я старая, больная женщина, и не могу подолгу оставаться в Веллингтоне. Там ты сможешь, наконец, заняться любимой работой и отдохнуть от блеска и суеты сезона. Но при этом — положение твое в свете будет весьма прочным, и ты получишь множество разнообразных бонусов.

Глава 13

Утро субботы выдалось тягучим и ленивым. За легким завтраком последовал массаж, обертывание и еще несколько модных процедур, которые, по уверениям рекламы, должны были придать мне бодрости, моей коже — гладкости и упругости, и вообще — сделать из меня настоящую красавицу. Я всегда относилась к ним скептически, но, чувствуя вину за недавнюю истерику, в этот раз с тетушкой спорить я не стала. Наверное, даже захоти я поволноваться «как следует» перед грядущим событием, у меня бы это не получилось — настолько легко и расслабленно я себя почувствовала после.

Когда я, сделав усилие и поднявшись, выглянула в свою туалетную, то обнаружила там уже известное мне трио: Молли, мистера Треверса и Эдмона. Мистер Треверс и Эдмон привычно переругивались, а Молли уткнулась в книжку с хорошо знакомой мне розовой обложкой. Увидев меня все трое отложили свои дела — Молли, улыбаясь, сделала быстрый книксен, Эдмон и мистер Треверс поклонились, причем первый ухитрился подмигнуть, а на каменном лице куафера поднялись уголки губ, что, наверное, должно было обозначать улыбку. В это время в туалетную в очередной раз забежала Пруденс.

— Мисс Мила, вот вы где! — Всплеснула она руками. — А мы вас потеряли!

Я зевнула, прикрыв рот ладошкой, и удивилась:

— Как меня можно было потерять? Разве только я бы заснула прямо на массажном столе. Кстати, зачем меня искали? Что происходит?

Прю страдальчески закатила глаза, за нее ответил Эдмон, который уже раскладывал свои многочисленные кисточки и баночки:

— Там прибыла Мадам!

И все в комнате благоговейно замолчали. В наступившей тишине отчетливо был слышен доносившийся даже на второй этаж сочный мужской бас.

— Мисс Мила, мисс Мила! — Запричитала Пруденс. — Надо спуститься на примерку! Мадам ждет!

— Надо, так надо, — покладисто согласилась я, и отправилась вслед за Прю в лапы к Мадам.

Нет, я была морально готова к тому, что придворное платье — это нечто особенное, но увидев его вживую — долго стояла, открывая и закрывая рот, не в состоянии сказать ни слова. Сшитое из белого с легким жемчужным оттенком муара, с глубоким квадратным декольте и короткими рукавами, оно было щедро вышито по подолу затейливым растительным орнаментом, и украшено небольшими жемчужинками. Такая же вышивка украшала полукруглый шлейф, который крепился к платью. Я сглотнула: вблизи шлейф выглядел по настоящему устрашающим — больше двух метров в длину, и почти полтора — в ширину, казалось, что я не то, что не смогу сделать полагающийся реверанс, но и пройти пару шагов самостоятельно. К счастью, когда платье было застегнуто и расправлено, а шлейф перекинут, как полагается, через руку, оказалось, что я ошибалась. Мадам сделал вокруг меня пару кругов, попросил отпустить шлейф, который тут же расправила одна из его помощниц, велел сделать не меньше десяти шагов, и остался весьма доволен своей работой.

— Венера! Боттичеллиевская Венера! — Громогласно восхищался Мадам.

О том, что боттичеллиевская Венера была блондинкой — я тактично промолчала.

На обед пришлось довольствоваться предписанным правилами стаканом теплого молока. В общем-то, в этом ограничении был здравый смысл — посещение дамской комнаты в придворном наряде, предполагаю, было бы весьма сомнительным удовольствием, да и реакция на стресс у всех разная. Явившаяся в два по полудню пани Ядвига в этот раз ограничилась теорией, правда гоняла меня нещадно. Потом пришла очередь Молли, мистера Треверса и Эдмона, и если Молли и мистер Треверс работали все также уверенно и четко, то Эдмон нервничал, хоть и пытался не показывать вида. Закончив, он чуть виновато улыбнулся:

— Вы у меня первая! — И, заметив двусмысленность, тут же заторопился поправиться. — Первый раз делаю макияж для представления.

— И у вас замечательно вышло, — улыбнулась я ему.

Платье, туфли, перчатки, веер — маленький букетик ждал меня в холле. Пани Ядвига, внимательно осмотрев меня с ног до головы и удовлетворенно кивнула, так и не сказав ни слова. Мне подали шлейф, и я, длинно выдохнув, вышла из комнаты.

В этот раз в холле я оказалась одна, если не считать горничных и Бригиту, которые выглядывали в приоткрытую дверь, отчаянно надеясь, что их не заметят. Я подошла поближе, старательно делая вид, что никого не замечаю, и медленно повернулась так, чтобы они могли как следует рассмотреть и меня и платье. Дверь тихо прикрылась, но я успела уловить восхищенные вздохи и хихиканье. Надо отдать должное — после нескольких часов работы профессионалов выглядела я превосходно. На Изначальной, лишенной всех этих условностей, так тщательно готовились, пожалуй, только невесты. Впрочем, Несса рассказывала, что особым шиком среди Мейферских невест считалось выйти замуж в том же платье, в котором они были представлены ко двору. По неписанному правилу это могли себе позволить только те, кто вышел замуж в течение года после представления. Тетушка, оглядевшая холл перед тем, как начать спуск с лестницы, нахмурилась.

— Сандерс, мистер Файн не оставлял сообщений?

— Нет, миссис Дюбо, — отозвался дворецкий где-то за моей спиной, и я вздрогнула от неожиданности. Сандерс обладал уникальной способностью возникать ровно тогда, когда он был нужен, и неожиданно растворятся в пространстве, когда его присутствие было нежелательным.

— Это на него совсем непохоже, — тетушка покачала головой, сошла с последней ступеньке и устремилась ко мне.

— Тетушка, вы сегодня необыкновенны! — Я успела подать реплику первой.

Тетушка и правда была хороша, рядом с ней даже я чувствовала себя чуть ли не уланом императорского церемониального полка, на чей торжественный развод мы как-то ездили полюбоваться с Нессой.

Невысокая, скорее даже миниатюрная, сохранившая живость движений и мимики, она была одета в платье весьма популярного в этом сезоне Мейфере цвета «космического латте». «Оттенок белого цвета, представляющий собой усредненный цвет вселенной» не мог оставить равнодушным ни одну модницу, и конечно, оставил позади таких конкурентов, как «цвет сливочного мороженного», «цвет медвяной росы», «цвет морской ракушки» или даже «цвет белого призрака». По подолу и шлейфу струилась вышивка золотой нитью. Завершала тетушкин образ фамильная парюра из тиары, колье, серег и браслета: белое и желтое золото, обрамляющее изумруды и бриллианты. Я уже видела этот комплект пару дней назад, и тогда, разложенный на темно-синем, почти черном бархате, он вызывал восхищение. Теперь же, на тете Агате, парюра стала бесспорно красивым, но дополнением. Мою же шею, традиционно, украшала нитка белого жемчуга, а в уши были вставлены небольшие сережки с бриллиантами и я втайне порадовалась, что незамужним девицам не положены фамильные украшения — красота-красотой, а весили эти, кажущиеся воздушными, украшения весьма ощутимо.

— Просто я должна выгодно оттенять и подчеркивать твою юность и красоту, — рассмеялась польщенная тетушка.

Сандерс опять возник словно из ниоткуда, и, открывая дверь, сообщил хорошо поставленным голосом:

— Мистер Файн.

— Наконец-то! — Всплеснула руками тетушка.

— Простите, дамы! — Покаялся Рауль, входя в холл. Впрочем, в его тоне не было ни капли раскаяния. — Неотложные дела.

И опять у меня возникло ощущение, что мы участвуем в свадебной постановке, в которой Рауль играет роль жениха. Он выглядел, как классический принц из детских сказок, что так любят смотреть по галавиденью маленькие девочки — в простом черном мундире с серебряными пуговицами спереди и на обшлагах, украшенных тонким серебряным кантом. Единственным украшением Рауля была синяя шейная орденская лента с темно-синим эмалевым крестом необычной формы, по центру которого, в неброском обрамлении синих дюнаитов, был выгравирован имперский герб.

И снова ставший уже привычным образ светского повесы пошел трещинами, и из под него появился совершенно незнакомый мне человек — буквы на кресте «Virtuti Militari» означали «Воинская доблесть», а крест этот можно было получить, только приняв участие в военных действиях. Нет, я была не слишком сведуща в имперских орденах, только вот в последнюю встречу с Петькой и Пашкой, сыновьями барона Хольм, они прожужжали нам с Соней этим крестом все уши. Я знала, что девизом ордена был «Rex et Patria» — «Король и отечество», что дюнаиты, украшающие крест, стоят целое состояние — монополия на добычу редкого синего драгоценного камня с уникальными свойствами, названного в честь синих глаз фрименов из эпической доколониальной саги «Дюна», принадлежала самому императору, и кавалер ордена, в случае наступления тяжелых времен, мог безбедно прожить, заменяя дюнаиты на камни попроще. Рауль, поймав меня за разглядыванием, вопросительно поднял бровь, и я, смутившись, как школьница, тут же отвела взгляд.

Рауль шагнул к тетушке, склонился над её рукой, потом развернулся ко мне, и по блеску его глаз я поняла, что вся эта подготовка была не зря.

— У меня просто нет слов! — Выдохнул Рауль, предлагая мне руку.

— Ничего страшного, — тетушка не сдержала смешок. — Я готова болтать за двоих! Ну что, так и будем топтаться у входа, или все-таки попробуем выйти?

Я подхватила букет из бутонов белых роз, обрамленных ветками с необычными листьями какого-то местного, мейферского, растения и осторожно двинулась к выходу.

— Настоящая женщина, — услышала я тихий смешок тетушки. — Видимо, решать, что именно оставить в руках, она будет уже во дворце.

— Женщина? — Тихий голос Рауля был недоуменным. — Но как же…

— Рауль-Рауль, — тетушка снова тихо засмеялась. — Некоторые фразы не стоит воспринимать буквально.

Я с трудом удержалась от того, чтобы не развернуться, и не кинуть злополучным букетом (или веером?) в этого бестактного хама! В этот момент я с отчетливой ясностью поняла, что для него ничего не изменилось — я по-прежнему казалась ему нескладным «Розовым фламинго». Это было очень неприятно осознавать, но еще неприятней было то, что в такой важный для меня момент мистер Файн не потрудился придержать свое замечание при себе. А ведь мне даже начало казаться, что я ему нравлюсь — наивная мечтательная дурочка! Он просто выполняет просьбу Ксава, достаточно обременительную, кстати, для него просьбу, и мне стоит помнить об этом, и не выдумывать себе никаких глупостей.

Белый зал, в котором мы ожидали собственно самого представления, был уже полон — девицы с перьями, мужчины в мундирах и фраках, дамы в возрасте, надевшие лучшие украшения — все маялись в ожидании. Я же равнодушно разглядывала зал: высокие белые коринфские колонны, образующие по краям зала две галереи, огромные хрустальные люстры, балюстрада балконов второго яруса — казалось, все это должно было давить своей помпезностью и вычурностью, как подавлял сам императорский дворец, но нет. В белом зале чувствовалась какая-то легкость, я бы даже сказала — легкомысленное кокетство: «Посмотрите на меня, разве я не изящен?». У дальней от входа стены был установлен подиум с креслами для императорской семьи, которая изволила задерживаться. А еще в Белом зале было душно. Одна из моих соседок, выбравшая для себя букет, сейчас обмахивалась плотной табличкой из серебристого пластика с белыми буквами. У меня тоже была такая же, на ней значилось мое имя и титул вежливости, Рауль в качестве сопровождающего, и тетушка — в качестве спонсора. Табличку надлежало отдать церемониймейстеру, когда подойдет наша очередь. Я терзала несчастный букет, жалела, что не выбрала веер и отчаянно завидовала непосредственности соседки, которую не волновали ни осуждающие взгляды, ни волна шепота «дочь торговца», которая пронеслась по залу.

В какой-то момент в зале началось волнение, вызванное, как выяснилось, Лордом-распорядителем, который стал наводить порядок среди ожидающих. Лорд-распорядитель внешне был больше похож на любящего дедушку — седовласый, румяный, с немного раздавшейся от возраста и вкусной еды фигурой, одетый в стиле «проверенная временем классика», когда только запонки да булавка для галстука выдают истинный статус их владельца. Путем многочисленных, только ему понятных перестановок, претенденты на высочайшее внимание выстроились в левой галерее согласно их положению в обществе и седовласый лорд скользнул куда-то в маленькую, едва заметную дверь в стене. Я знала от тетушки, что сегодня было запланировано так называемое Малое, почти камерное представление, и попасть на него было большой честью — строгий отбор проводился не только среди кандидаток, но и среди спонсоров и сопровождающих. Тем более неожиданно было увидеть в череде претенденток Лику…. вернее даму Анжелику Фейрфакс. Я осторожно тронула тетушку за запястье и показала глазами на чету Фейрфаксов, сопровождаемую какой-то незнакомой дамой. Тетушка едва заметно пожала плечами.

— Баронет Нортвуд в большом фаворе у императора и считается «милым, чудаковатым историком», — пояснила она шепотом. — Поэтому ему позволяют несколько больше… чудачеств.

Мы еще немного подождали, но в какой-то момент церемониймейстеры начали постукивать своими тростями по полу, пока шум и шуршание одежды не стихли, и в образовавшейся тишине раздался звук фанфар. Большие двойные двери по обе стороны подиума открылись, и в зал, тяня носок и печатая шаг, вошли уланы почетного караула. По залу прокатилось дружное женское: «Ах!», дамы оживились, по галерее прошло волнение. Темно-синие мундиры с красной отделкой, белые эполеты, высокие шапки-конфедератки с белыми киверами, украшенными шнуром с кистями, и ноги, обтянутые до неприличия узкими темно-синими панталонами с красными лампасами. В начищенных до блеска коротких сапогах и многочисленных пуговицах отражался свет люстр. Для пущей торжественности вооружены императорские уланы были старинными доколониальными пиками в полтора раза выше их роста, с красным темляком с кистями и красно-синим флюгером под наконечником. Названия всплыли сами по себе, да и чего только не нахватаешься, если в приятелях у тебя ходят два кадета Императорской Академии, сыновья самого азартного коллекционера военной техники и оружия. Четко, красиво, выверено уланы заняли свое место у подиума, и тут снова зазвучали фанфары и Лорд-Гофмейстер, высокий, крупный мужчина в возрасте, в красном мундире, обильно украшенном золотом, зычно объявил:

— Его Императорское Величество Георг VI Мейденвельский с супругой Её Императорским Величеством Маргарет, Их Императорские Высочества наследный принц Генрих, принц Амадей и принцесса Августа.

И в мертвой тишине, опустившейся на зал, мужчины склонились в поклоне, а дамы присели в реверансе.

Императорская семья прошествовала на свои места, и в зале зазвучал приятный мужской баритон:

— Добрый вечер, господа и дамы.

Император Георг VI оказался невысоким, полноватым мужчиной с круглым лицом. Большим потрясением для меня стало то, что несмотря на все достижения современности, император щеголял лысиной, блестевшей в свете люстр почти также, как амуниция уланов. Одет был Его Величество в щеголеватый фрак и вышитый жилет, который, однако, с трудом сдерживал натиск императорского животика. Устроившись в кресле, император слегка поерзал занимая удобное положение, откинулся на спинку кресла, положил руки с небольшими, пухлыми кистями на подлокотники, вытянул ноги и приготовился с комфортом переживать скучные формальности. Императрица Маргерит же, наоборот, словно в пику супругу, представляла из себя образец идеального правителя. Ровная спина, руки с белоснежным платком с вензелями, сложенные на коленях, лицо без эмоций — казалось, посади на её место фарфоровую статуэтку — никто не заметит подмены. В темно-синем платье и парюре из бриллиантов и крупных дюнаитов Маргерит была по-императорски великолепна.

Судя повнешнему облику императрицы, уж она-то, в отличие от своего чудака-супруга, не чуралась никакими новинками, способными отвоевать у возраста еще пару-тройку лет, а у природы — некоторую неидеальность черт. Впрочем, это вполне могло объяснять и отсутствие эмоций — все процедуры по коррекции и омоложению имели свою цену, и далеко не всегда эту цену можно было оплатить из имперской казны. Это было прекрасно заметно по наследному принцу, и при дворе категорически не рекомендовали упоминать хоть какую-то похожесть Императрицы и Его Высочества. Высокий, худой и нескладный Генрих, с вытянутым, «лошадиным» лицом и крупным носом, был в красном лейб-гвардейском мундире, который не спасал дело. Редкие кудри наследника были уложены на косой пробор, образуя надо лбом хохолок. Не смотря на то, что над этой приметной чертой облика наследника не позубоскалил только ленивый — Его Высочество Генрих наотрез отказывался что-либо менять в своей прическе.

А вот над внешностью Его Высочества Амодея природа потрудилась всласть, то ли устыдясь за прошлую свою попытку, то ли желая реабилитироваться, то ли из своеобразного чувства юмора. Принц Амодей, мой ровесник, был невысок, как его отец, также круглолиц, улыбчив и пропорционально сложен. Даже мышино-серый с голубыми лацканами мундир Инженерных войск на нем смотрелся удивительно изящно. Белокурые волосы его были старательно уложены с эффектом «легкая небрежность». Принц стоял за спинами родителей, между креслами Их Величеств, и увлеченно рассматривал тех, кто ждал представления.

Принцесса Августа, счастливо миновавшая возраст «гадкого утенка», в длинном, «взрослом» белом платье, украшенном шитьем, стояла справа от кресла императрицы. Все в её позе было сама скромность и благопристойность — аристократичная бледность, темно-русые волосы, зачесанные в простой узел, лицо без следа косметики, опущенные глаза, руки, сцепленные перед собой. У меня, однако, имелось крепкое подозрение, что таким образом юная девица читает с экранчика наладонника. Я искренне позавидовала её хорошему зрению.

Вокруг императорской семьи расположились адьютанты Его Величества и Их высочеств, фрейлины Её Величества, сотрудники охраны, секретари — в общем, подиум был полон.

И опять церемониймейстеры, успевшие выстроиться в линию от галереи до императорского помоста, застучали тростями об пол, заставляя шум и волнение улечься. Первые несколько представлений я рассматривала с жадностью: юный паж бегом подносит пластиковую карточку Лорду-Гофмейстеру, тот объявляет представляющих и дебютантку, те следуют к императорской семье. Придворный реверанс императору, придворный реверанс императрице. Император благосклонно кивает, императрица говорит что-то ободряющее, паж, возникающий словно из ниоткуда, помогает перекинуть шлейф через руку, и, начинается самая сложная часть представления — отойти к противоположной стене, не поворачиваясь к императорской семье спиной, не запутавшись в одежде, и не наступив никому на ногу. Но с каждым следующим разом интерес мой тускнел, процедура казалась все более скучной и рутинной, и я начала отвлекаться и глазеть по сторонам, машинально сдвигаясь после каждого представления вместе с остальной очередью. Поэтому, когда у меня из рук вежливо, но непреклонно забрали карточку — я испуганно вздрогнула, и с ужасом поняла, что вот сейчас, в этот момент, все и должно случиться.

Глава 14

— Виконтесса Сен-Мар и достопочтенный Рауль Файн представляют достопочтенную Амелию Дюбо. — Я с трудом подавила нервный смешок, услышав про «достопочтенную Амелию» — при заказе карточки у нас с тетушкой возникли серьезные разногласия. Она настаивала, что «Амели — это краткий, куцый и неприличный вариант», я отбивалась, пока на свет был извлечен тот самый кружевной платочек. Но глупое звучание собственного имени помогло мне справиться с волнением — голова сделалась пустой и легкой, а тело словно само собой, выполняло заученные до автоматизма движения.

Пройти к подиуму, присесть в придворном реверансе перед императором, склониться вперед, на несколько мгновений остаться в этом, крайне неудобном, положении, осторожно распрямится и встать на ноги. Сделать два шага в сторону, не наступив на шлейф и не запнувшись, и повторить маневр уже перед императрицей.

— Дюбо? — Его Величество Георг изволили заинтересоваться, и даже поменять свою расслабленную позу на чуть более официальную. — Погодите-погодите, эта фамилия кажется мне знакомой…

Его Высочество наследный принц Генрих чуть склонился к своему отцу и негромко прокомментировал

— Эту фамилию носил «Неистовый Огюст».

— Вот как? — Его Величество полуобернулся на сына, потом развернулся ко мне и окинул меня уже куда более внимательным и заинтересованным взглядом. Следом осмотру подверглись и мои сопровождающие. — Виконтесса, как я понимаю, Огюст был вашим пасынком? Большая утрата для гоночного спорта.

— Да, Ваше Величество, — голос тетушки дрогнул на середине фразы. Судя по шуршанию платья, она присела в реверансе. — Отрадно слышать, что о нем еще помнят.

— Неистовый Огюст был кумиром наследного принца, — император позволил себе легкую полуулыбку, которая, впрочем, быстро исчезла. — Его гибель на трассе стала для Его Высочества огромной трагедией.

Император перевел взгляд на моего второго спутника.

— Мистер Файн, отрадно видеть вас в качестве сопровождающего.

— Ваше Величество слишком добры ко мне, — ответил Рауль, и я, хоть и стояла к нему спиной, в красках представила, как он досадливо и раздраженно дергает плечом, почти незаметно для стороннего наблюдателя, не слишком хорошо его знающего.

На этом Его Величество потерял к нашей компании интерес, и стал снова устраиваться в кресле поудобней. Юный паж, метнувшись тенью, подал мне шлейф, подтверждая мою догадку, что отведенное нам время закончилось, и я начала операцию по отходу. Осторожно пятясь я с тоской думала, что надо, надо было репетировать движение в группе, чтобы я не волновалась, что наступлю Раулю на ноги. Однако, все прошло хорошо, и мы добрались до противоположной галереи без особых проблем — ну, если не считать проблемой невозможность повернуться к императорской семье чем-нибудь кроме лица.

Тетушка тут же открыла веер, движения у нее были непривычно рваными и не слишком красивыми, и я с удивлением поняла, что тетя Гасси сильно взволнована.

— Его Величество весьма разговорчив сегодня, — заметила тетушка, обращаясь к Раулю.

Рауль ничего не ответил, лишь отвесил тетушке легкий полупоклон — мне вообще показалось, что от монаршьего внимания у него испортилось настроение.

— Мистер Файн, — решила поддразнить его я, — Его Величество знает вас в лицо? И вы молчали?

— Это давняя история, — отрезал Рауль, то ли не заметив иронии в моем голосе, то ли решив её проигнорировать. — Мне не хотелось бы вспоминать о ней.

Я вздохнула, и в который раз пожалела, что предпочла вееру цветы — крутить в руках букет было бы дурным тоном, а стукнуть букетом этого несносного буку Рауля — слишком жестоко по отношению к цветам, которые ни в чем не виноваты.

А дальше мы снова ждали, теперь уже окончания Малого приема, и я, с трудом сдерживаясь от желания переступить с ноги на ногу, отчаянно жалела красавчиков-уланов, стоящих на вытяжку, и, кажется, даже не моргающих при этом. Но все когда-нибудь кончается, закончилось и наше ожидание: церемониймейстеры снова принялись постукивать жезлами, призывая к тишине. Императорская семья с сопровождающими покинула зал для аудиенций первой, следом промаршировал почетный караул. Наконец и мы смогли выбраться из зала, в котором, не смотря на все современное оборудование, стало ощутимо душно. В коридорах было настоящее столпотворение — настоявшись во время приема все старались пройтись, разминая уставшие ноги. И дамы и кавалеры торопились «припудрить носик», отчего у дверей соответствующих комнат выстраивались настоящие очереди, которые я раньше видела только в исторических гала-фильмах. Несколько церемониймейстеров пытались придать этому хаосу подобие порядка, собирая вокруг себя людские водовороты.

Когда, избавившись от шлейфа, я выбралась в коридор, то даже слегка запаниковала — никогда раньше я не оказывалась одна, в незнакомом месте, полном не слишком дружелюбно настроенных людей, без бука или телефона. Но тут из людского водоворота, ловко лавируя в толпе, появился Рауль и предложил мне руку, а потом, так же ловко, подхватил тетушку Гасси, и вывел нас к одному из церемониймейстеров. Тут нам пришлось разделиться — тетушку препоручили заботам одного из камер-юнкеров с пробивающимися усиками, которыми он, должно быть, весьма гордился. Нас же с Раулем отправили в соседний зал, где собирали всех представленных сегодня девиц — по традиции, бал открывался выходом дебютанток. Я покосилась на Рауля, но на его лице снова было отстраненное вежливо-прохладное выражение, не позволяющее рассмотреть его настоящие чувства и эмоции.

Неожиданно мой сопровождающий чуть заметно поморщился, как будто от зубной боли, и я, скользнув глазами, очень быстро нашла причину. В кругу из нескольких весьма бодрых представителей старшего поколения стояла Анжелика Фейрфакс, и, хоть одна рука её покоилась на рукаве баронета, её мужа, смотрела она при этом в нашу сторону. Вернее, на Рауля, потому что отнести на свой счет и призывный взгляд, и томное трепетание ресниц, и приоткрытые пухлые губы, и тонкую кисть другой руки, прижатую к по-придворному вызывающему декольте, я никак не могла. Увы, приходилось признать — низкий вырез придворного платья, утвержденный еще женой первого мейденвельского императора, на Лике с её выдающимися достоинствами смотрелся гораздо эффектней, чем на мне.

Исторический анекдот гласил, что первая императрица обладала роскошным бюстом, которым, по праву, гордилась, поэтому у глубокого придворного декольте было целых два назначения. Во-первых и в самых главных — оно было призвано продемонстрировать красоту императрицы, и наглядно показать претенденткам на внимание августейшего супруга всю тщетность их помыслов. А во-вторых — императрица недремлющим, ревнивым оком оценивала всех дебютанток, чтобы лично устроить хорошую партию и скорую свадьбу для тех из них, кто, по её мнению, мог бы увлечь императора. Думаю, что в эпоху Блистательной Жозефины баронет Нортвуд был бы срочно назначен на какую-нибудь непыльную должность на дальнем краю империи, а Лике, как верной жене, пришлось бы последовать за ним. К моему стыду я почти пожалела, что те времена остались в прошлом, и мою совесть не облегчал даже злобный взгляд, которым меня удостоила бывшая одногруппница, удостоверившаяся в бесплодности собственных усилий — Рауль просто не обращал на нее никакого внимания. И весь остаток пути до нужного нам Камерного Зала я буквально лопатками чувствовала Ликин злой взгляд.

В Камерный зал мы пришли одними из самых последних, и я, в очередной раз на Мейденвеле поняла, что значит «разбежались глаза». Зал пестрел мундирами всех мастей, переливался многоцветьем шитья, эполет и аксельбантов, покачивался перьями. Я внимательно огляделась по сторонам, и поняла, что не ошиблась — в зале не было ни одного мужчины, одетого во фрак.

— В чем дело, мисс Дюбо? — Рауль наклонился к моему уху, и его дыхание смешно защекотало мою щеку. — Вы что-то потеряли или кого-то ищете?

— Фраки! — Я была настолько озадачена, что чуть ослабила контроль за тем, что говорю. — Тут только мундиры, ни одного мужчины во фраке!

Ответом мне был тихий смех Рауля.

— Воистину, вы не предсказуемы, мисс Дюбо. Вы удивляетесь совершенно очевидным для имперца вещам, и совершенно равнодушны к тому, что потрясло бы жителя империи до глубины души. На заре Мейденвела девушек, желающих быть представленными ко двору, было на порядок больше, чем молодых людей — многие тогда заняли выжидательную позицию, и хотели сперва понять, стоит ли связывать свое будущее с Империей. Вот тогда и было введено правило, по которому каждую дебютантку должен сопровождать спутник, и не просто спутник, а неженатый молодой человек не старше тридцати, представленный ко двору и состоящий на службе. Неважно, на какой — гражданской или военной, неважно — родственник или близкий друг семьи. Поэтому семьи, которые хотели бы ввести дочерей в свет, вынуждены были отправлять на службу Империи своих сыновей, либо платить за услугу сопровождения. В те времена этим можно было неплохо поправить свое материальное положение. А потом случился конфуз — Карл Стремительный, третий император Мейденвела, в результате контузии имел весьма плохую память на лица, и однажды перепутал придворных. Надо сказать, что оба юноши были облачены в сюртуки по последнему писку тогдашней моды, и действительно выглядели практически близнецами. Но… был большой скандал, его с трудом удалось замять, обиженные семьи пришлось щедро одарить преференциями, с тех пор даже для гражданских служб были введены обязательные мундиры — вероятность перепутать двух молодых мужчин в мундирах значительно меньше.

— Так вот почему вы в мундире! — Я не удержалась и, повернувшись к Раулю, скользнула кончиками пальцев по его груди. — Признаться, я не слишком хорошо разбираюсь в мундирах — это военный? Гражданский?

Ответить Рауль не успел — появился очередной церемониймейстер, который попросил всех занять свои места, в соответствии с номерами, нарисованными на полу. Помню, я долго не могла понять, для чего нужна небольшая карточка в форме кленового листа с отпечатанной на нем цифрой, выпавшая из конверта с программой Малого бала дебютанток. В отличие от Большого зимнего бала, который чаще называли Белым, или Весеннего бала, называемого, обычно, Зеленым, Малый осенний бал носил название Багряного, в честь мейферской разновидности кленов, листья которого окрашивались осенью в темно-красные тона.

Все заняли на свои места и церемониймейстер, хорошо поставленным голосом, провел перекличку. Убедившись, что все участники парадного выхода на месте, церемониймейстер еще раз зачитал порядок фигур танца. После этого нам кратко проинструктировали: следовать по специальной разметке, которую наносят на паркет перед выходом дебютантов; запомнить в лицо пары с номером на один больше и на один меньше; затвердить себе, что четные п ары всегда идут направо, а нечетные — налево; следить за церемониймейстером, идущим впереди; повторять то, что делает пара, идущая перед нами, и улыбаться, чтобы ни случилось. К концу этих наставлений я окончательно устала от происходящего, и просто мечтала о том, чтобы бал, наконец, начался — ожидание выматывало душу, легко вытеснив оттуда и беспокойство и страх.

А потом огромные, двустворчатые двери зала медленно и бесшумно начали открываться, в зале наступила тишина, и все замерли, ожидая указаний. Там, снаружи, грянул полонез, церемониймейстер выдохнул: «Иииии-раз», и первая четверка сделала шаг вперед. Бал начинался. Когда пара перед нами начала свое движение, мы с Раулем переглянулись, и он опять, на мгновенье, ободряюще сжал мои пальцы, а в следующий миг мы сделали шаг. Знаете, бывает иногда такое с партнером по танцам, когда ты чувствуешь его движения, как свои, и он чувствует тебя, только вот, обычно, достигается это долгими совместными тренировками — с Раулем же мы танцевали всего несколько раз. Колонна дебютантов неспешно втягивалась в огромный бальный зал, я заметила, что навстречу нам двигались еще две других, возглавляемых своими церемониймейстерами, а потом что-то случилось с моим зрением. Все вокруг превратилось в разноцветные пятна, казалось, будто я смотрю на мир из-за запотевшего стекла, и от этого он потерял и четкость, и привычные очертания.

— Амели! — Тихий шепот Рауля был сердитым. — Не вздумайте упасть в обморок! Смотрите вперед, только вперед, дышите и считайте про себя шаги. И ради всего святого — доверьтесь, наконец, мне!

И я послушалась. В конце концов, почему бы не сделать так, как советует человек, у которого явно больший опыт подобных мероприятий и который также, как и ты, желает, чтобы все прошло без эксцессов? Я считала шаги, проговаривала про себя фигуры, и старательно смотрела вперед, держась за руку Рауля подобно Тесею, цеплявшемуся за нить Ариадны. Кстати, раньше мне бы и в голову не пришло сравнивать себя с героем мифа, древнего даже по меркам Изначальной — Мейфер исподволь, понемногу, вторгался в мои мысли.

Быть ведомой было… необычно? Странно? Страшно? Чувство зависимости от другого человека было мне внове — всю свою взрослую жизнь, не смотря на заботу и опеку своих родителей, я сама принимала решения. Даже то, что я уступала маме в важных для неё вещах, было моим собственным выбором. И вот сейчас кто-то другой принимал за меня решения, пусть даже они касались того, в какую сторону повернуть или в какой момент остановиться. Собственная беспомощность впервые не казалась мне чем-то постыдным, в чем ни в коем случае нельзя признаваться, чтобы не вызвать подтрунивание Старших Лисси, или, что гораздо хуже, усиление родительской опеки. Для Рауля же моя слабость казалась чем-то естественным в своей обыденности, как будто он и не ждал от меня другого поведения. И опять, как уже неоднократно бывало, погрузившись в свои мысли я словно бы выпала из реальности, очнувшись только от голоса Рауля.

Вокруг нас разбредались пары, музыка смолкла, а Рауль звал меня по имени, и, видимо, уже не в первый раз, потому что выглядел он при этом слегка обеспокоенным.

— Вам нехорошо, мисс Дюбо? — Как только в моем взгляде появилась осмысленность, Рауль снова вернулся к официальному обращению. — Возможно, Вам стоит отдохнуть в дамской комнате, у них всегда есть нюхательные соли.

— Нет-нет, мистер Файн, — улыбнулась я ему. — Со мной все в порядке, я просто немного задумалась.

Рауль ничего не ответил, лишь покачал головой, и, предложив мне руку, поспешил увести из центра зала к креслам, где нас ожидала тетушка, уже доставшая свой платочек.

— Тетушка? — Забеспокоилась я.

— Милочка, это было так прекрасно! — К моему удивлению, глаза у тетушки были действительно влажными, и я даже растерялась от этого внезапного проявления чувств. — Рауль, мальчик мой, я так признательна тебе за помощь! Не знаю, чтобы мы делали без тебя. Ксавье — просто негодный мальчишка!

— Но вы же любите его таким, — я улыбнулась тетушке, и получила в ответ лукавый взгляд.

В этот момент на балконе с оркестрантами появился Лорд- распорядитель, и все внимание оказалось приковано к нему.

— Леди и джентльмены, дамы и господа, — голос у Лорда — распорядителя оказался сильным и тренированным, и я подумала, что он легко мог привлечь внимание зала без использования техники. — Музыкальное сопровождение сегодняшнего бала осуществляет Императорский Веллингтонский филармонический оркестр. Поприветствуем лучших музыкантов империи.

Под аплодисменты гостей музыканты, одетые в строгие черные фраки и серые жилеты, слаженно поднялись и поклонились.

— За дирижерским пультом пятикратный обладатель Серебряной Ноты Натан Баренбойм!

Аплодисменты превратились в овацию, и я, привстав на носочки, жадно разглядывала местную знаменитость.

Натан Баренбойм имел весьма заурядную внешность — среднего возраста, среднего роста, с округлившейся от возраста фигурой в таком же форменном оркестровом фраке и серых брюках. Возраст не пощадил и его шевелюру — маэстро сверкал лысиной, обрамленной недлинными седыми волосами. Но как только он взял в руки палочку — все мгновенно переменилось.

Он шел между рядами музыкантов, высоко подняв палочку, и, подобно тамбур-мажору, отмахивал ей ритм. Первым вступил барабан и я улыбнулась, узнавая — это был «Марш Радецкого», шутка Штрауса-отца, способ пусть ненадолго, но объединить людей на паркете и на балконе. Маэстро Натан добрался до своего подиума, но, услышав шум за своей спиной, обернулся с возмущенным выражением лица. Погрозив мгновенно притихшему залу пальцем, он плавным движением отступил в сторону и показал на оркестр, напоминая, что сейчас главные тут музыканты. И тут же, дождавшись конца музыкальной фразы, резко взмахнул руками, сообщая залу, что пора. Зал аплодировал в такт, пока невысокий, смешной человечек, не развел руки в стороны, ладонями вниз, и чуть качнул ими, показывая, что надо остановиться. Добившись же тишины он беззвучно, но очень понятно проартикулировал: «Браво! Бра-во!», так что по залу прокатился смешок.

Отвернувшись к оркестру, маэстро словно потерял к слушателям всякий интерес, но тут же опроверг это, полуобернувшись с суровым и строгим выражением лица. Вглядываясь в слушателей он более всего сейчас походил на учителя, поймавшего школяров на очередной шкоде. Кому-то он даже показал излюбленный жест из двух пальцев героев галавизионных боевиков, означавший «Я вижу» и снова замер. Он стоял нахохлившись, настороженно вглядываясь в зал, чтобы в нужный момент словно взорваться, всем телом давая сигнал к аплодисментам. Рукава фрака задрались, да и сам фрак сбился, сполз назад, седые волосы растрепались и стояли торчком, и, казалось бы, Натан Баренбойм должен был выглядеть смешным и глупым. Он же был богом, он царил над музыкой, над своими музыкантами, и над залом, полным людей, которые с восторгом смотрели на то, как он мечется на своем дирижерском пятачке, больше похожий на случайно залетевшую в дом птицу, которая никак не может выбраться наружу. Я смотрела на Натана, пока, в какой-то момент угловым зрением не увидела справа от нас какое-то движение. Я раздраженно кинула взгляд, пытаясь понять, кто мешает остальным наслаждаться музыкой, и поняла, что расплываюсь в самой глупой и счастливой из моих наборов улыбок. Рауль, также отвлекшийся от оркестра, переводил взгляд с меня на причину беспокойства наших соседей, потом шагнул ко мне ближе, и требовательно спросил:

— Мисс Дюбо, мне кажется, или вы действительно знакомы?

Глава 15

Наверное, мне стоило ответить Раулю на его вопрос, попытаться что-то объяснить, но я не могла отвести глаз от двух молодых мужчин, что целенаправленно пробирались к нам через заполненный людьми зал. Близнецы Петька и Пашка, вернее Петер и Пауль Соло, младшие сыновья барона Хольм. Старшего их брата, Хана, я никогда не видела, но у кузины Сони его имя, почему-то, всегда вызывало нездоровое веселье.

Когда мы виделись в последний раз, близнецы хоть и были еще кадетами Императорской Академии, но уже приковывали к себе девичьи взгляды. Теперь же они стали настоящими франтами. Черные мундиры с обильной серебряной отделкой, смотрелись гораздо богаче того, что был на Рауле. Белые брюки придавали облику парадности. Каштановые кудри, в обычной жизни принимающие форму вороньего гнезда, сегодня были уложены волосок к волоску, бачкам была тщательно придана необходимая форма, но более всего меня поразили усы. Тоненькие усики, которые тоже были тщательно уложены и подкручены на концах. Смех удалось сдержать неимоверным усилием воли. И все же, когда Петер (или Пауль?) добрался до нашей компании, и попытался залихватским жестом в стиле исторических галафильмов подкрутить усы — я не выдержала, и позорно прыснула, уткнувшись носом в букет, и, в очередной раз пожалев, что веер так и остался в моем ридикюле, лежащем на диване рядом с тетушкой.

— Тетушка, позвольте представить вам Петера и Пауля Соло, сыновей барона Хольм с Татуина, друзей нашей семьи. — Начала я процедуру представления братьев заметно оживившейся тете Гасси. — Моя тетушка Агата Дюбо, виконтесса Сен-Мар.

Петер и Пауль синхронно склонили головы и устроили шутливую потасовку за право первому приложиться к тетушкиной руке.

— Милочка, ты и правда их различаешь? — Казалось, внешняя похожесть братьев Соло немало позабавила виконтессу.

Я уже было хотела признаться, что после долгого перерыва, вот как сейчас, мне требуется некоторое время, чтобы понять, кто из братьев — кто, но Петька меня опередил.

— Увы, из всех наших знакомых только Амели и её кузина Соня способны отличить нас с первого взгляда.

Рауль, про которого за радостью встречи я почти позабыла, хмыкнул, и Петька с Пашкой тут же восприняли это как сигнал, чтобы обменяться с ним оценивающими взглядами. Я только вздохнула про себя, решив, что надо как-то сгладить возникшую напряженность, как Рауль меня опередил.

— Мы представлены, — сухо уведомил он. — Мое почтение, господа.

Под бравурные звуки марша поклон у всех троих получился на загляденье, прямо хоть в учебники по этикету заноси — ничего лишнего, никаких вольностей, но на секунду я явственно услышала треск наэлектризовавшегося от их взглядов воздуха. Призвать разыгравшееся воображение к порядку мне удалось не сразу. Увы, приходилось признать — симпатии между братьями Соло и Раулем не случилось.

Бурные аплодисменты, свидетельствующие об окончании марша, разрядили обстановку и позволили переключить внимание на оркестр, и, конечно же, на маэстро Натана, который кланялся не менее артистично, чем дирижировал залом. Отвлек меня Петька вопросом, заданным неожиданно витиеватым слогом:

— Мисс Дюбо, позвольте мне иметь удовольствие пригласить вас на котильон?

— Да, конечно, — удивленно отозвалась я, принимая его официальный тон и открывая бальную книжечку, в которой, к моему тайному огорчению, не было ни одной записи. — Какой из котильонов вы, мистер Соло, предпочитаете?

— Ближайший, — неожиданно хитро улыбнулся мне Петер, и подставил руку. — Поторопимся, ma chère.

К моему огромному облегчению, никак не дававшаяся мне сложная система расстановки танцующих на императорском балу, оказалась головной болью не столько танцоров, сколько распорядителей — нам с Петькой не только указали необходимое место на паркете, но и проследили, чтобы мы заняли именно его. На этом неожиданности от братьев Соло не кончились — как только мы развернулись друг к другу для поклона, Петька с невозмутимым видом заметил:

— Птичка просила передать тебе привет.

Клянусь, в этот момент я бы так и застыла в книксене, если бы Петька, с улыбкой, не потянул меня за руку, заставляя встать.

«Петька все-таки голова», — думала я, кружась в вальсе с участником моего первого и единственного подросткового бунта. — «Вальсовый котильон „с выбором“ — отличная возможность переговорить без посторонних ушей». Танцевать с Петькой оказалось на удивление комфортно и легко — без сомнения в танце ведущим был он, но танец с ним был скорее равноправным партнерством. И да, этот вальс существенно отличался от вальса в Лукоморье, который я старательно пыталась забыть.

Наконец распорядитель подал команду остановиться, и мы, довальсировав до нашего места, остановились в ожидании. Правила этого котильона были просты — пара, оставшаяся в круге, разбивалась, и дама выбирала кавалера, а кавалер — даму, из которых составлялась вторая пара. Сделав вместе тур вальса, пары расходились — предыдущие выборщики возвращались на свои места, а оставшиеся в круге, в свою очередь, делали новый выбор. Единственное, что требовало внимание — не выбирать уже танцевавших людей, таким образом, рано или поздно тур вальса с незнакомцем или незнакомкой делали все. Первый выбор нас не коснулся, и мы с Петькой получили прекрасную возможность поговорить.

— Ты видел Соню? Когда? Как? — Я понимала, что со стороны мы с Петькой, перешептывающиеся с широченными улыбками, выглядим должно быть странно, но ничего не могла поделать. Радость от встречи со старыми знакомыми, весточка от кузины Сони, молчание которой, не смотря на мое бравирование, оказалось достаточно болезненным — все это рвалось наружу, сквозь светскую маску, которую было просто невозможно удержать.

— Мы летали на Кериму, — отозвался Петька. — Изначально мы летели на Кериму для того, чтобы увезти Соню домой. Её муж решил, что так будет лучше.

— Муж хотел её отослать? Одну? — Опешила я. — Что за бред? Он её совсем не любит?

— С чего ты взяла? — Удивился Петька. — Наоборот. Да я боялся, что на них глядючи, кариес заработаю — такой сироп! Зубы сводило!

— Тогда тем более не понимаю! — Возмутилась я. — Да расскажи ты толком!

— Ну, Сай, муж её, боялся за её безопасность, вот и настаивал на отлете.

— Тогда почему она осталась? И почему он не мог улететь с ней? Что-то изменилось? Ей там больше не опасно?

— Погоди, не все сразу, — взмолился Петер, и тут судьба в виде «водящей» дамы оказалась к нему благосклонна, и Петька отправился в круг, бросив на меня выразительный взгляд.

Оттанцевав положенные фигуры, Петер, не мудрствуя лукаво, выбрал меня, шепнув, что «быстренько отстрелявшись мы выгадаем еще несколько минут на то, чтобы поговорить». Я была не против: очарование императорского бала — очарованием, но узнать про Птичку «из первых рук» было гораздо важней и интереснее. В партнеры мне достался приятный, но незапоминающийся молодой человек, который тут же убрал левую руку за спину, так что я вынуждена была лишь касаться его плеча одной рукой, а другой поддерживать юбку. Месье Анатоль называл такое исполнение вальса «пансионерским», и считал его подходящим только совсем юным выпускницам закрытых учебных заведений, в силу воспитания слишком трепетно относящимся к соблюдению этикета. Мне же эти два тура вальса, до выбора и после, более всего напомнили акробатический этюд, и я с трудом дождалась, когда молодой человек вернет меня на мое место рядом с Петером.

— Итак? — Требовательно спросила я, проводив случайного кавалера глазами.

— Итак, — вздохнул Петька. — Понимаешь, в чем дело…

— Не понимаю, — тут же согласилась я. — Но если ты объяснишь подробней…

— О боже! — Петька картинно, но негромко застонал. — Дело в том, что Соне там действительно опасно. Но, как выяснилось, её отлет может повлечь всякие негативные последствия для жизни её мужа. Короче, если она улетит — он умрет.

— Его убъют? — Ахнула я, тут же принимаясь соображать, к кому из Старших Лисси я могу сунуться с этой информацией, и почему они не вмешиваются в происходящее.

— Да! Нет! Не совсем! — Петька, имеющий привычку встряхивать кудрями, с трудом удержался от этого жеста, видимо вспомнив об укладке и страданиях куафера над ней. — Мил, там все сложно, долго объяснять. Мы с Пашкой обязательно нанесем тебе визит «как большие», и расскажем подробности. Пока диспозиция такова, что Соня осталась на Кериме. Видишь ли, она почему-то очень сильно привязалась к этому драному песчаному коту, который по дурацкому стечению обстоятельств стал её мужем.

— Петька, да ты ревнуешь? — Я не поверила своим ушам.

— Самую малость, — даже не стал отпираться тот. — Не то, чтобы Сонин образ был запечатлен в моем сердце, и я красиво страдал по ней при полной луне… Ну, или некрасиво при свете солнце… Но когда вдруг появляется какой-то хмырь, и выясняется, что у него появились права на твою хорошую подругу — это достаточно болезненно… Пусть даже вас и не связывает ничего больше детских шалостей и виртуального общения.

На этом разговор был прерван распорядителем — котильон заканчивался, и мы с Петером, влившись в общее движение, сделали завершающий тур вальса. Когда мы возвращались к тетушке, я с удивлением заметила, что она осталась в одиночестве.

— Кого-то ищешь? — Нагнувшись почти к самому уху, тихо выдохнул Петер. — Неужто Пашку?

— Не делай так! — Возмутилась я, и решила, что прямо сейчас вооружусь веером, чтобы иметь управу на нахалов.

— Как? Вот так? — Невозмутимо осведомился он, снова обдав мне щеку теплым дыханием. Но, получив в ответ мой возмущенный взгляд, отодвинулся на приличествующее расстояние, и принялся объяснять. — Мил, это Императорский бал. Все кавалеры обязаны танцевать, хотят они того или нет. В каждый полк, расквартированный в Веллингтоне, чтоб ты знала, приходит разнарядка — сколько человек обязано протирать подошвы на паркете. Вот мы с Петькой, как самые молодые, и прозябаем по балам. Разве об этом мы мечтали?

Под это пафосное заявление мы добрались до диванчика, на котором восседала тетушка, и я, опустившись на сиденье рядом, скользнула взглядом по толпе. С разных концов зала к нам пробирались Рауль и Пашка. В самый последний момент Петька хитрым маневром оказался на пути у Рауля, и пока они, сквозь зубы, приносили друг другу извинения, Пауль беззастенчиво воспользовался преимуществом.

— Мисс Дюбо, сделайте меня счастливейшим из смертных, согласившись станцевать со мной следующий мэггот.

Это была такая детская, смешная выходка, что я, с трудом подавив очередную улыбку, бросила на Пашку укоряющий взгляд и открыла бальную книжечку, чтобы тут же услышать спокойный, даже холодный голос Рауля:

— Мисс Дюбо, не окажете ли вы мне честь танцевать с вами вальс?

О, это был достойный выпад, и в негласном соревновании братьев Соло и Рауля, на мой взгляд, счет стал ничейным.

Пауль не повел и бровью, предложил мне руку, и повел меня на паркет, куда уже стекались первые определившиеся пары. Я успела заметить только, как Петька и Рауль обменялись взглядами, поклонились тетушке и отправились в противоположные стороны приглашать на танец дам.

— Пашка, скажи мне, только честно, вы Рауля специально третируете? — Я воспользовалась тем, что никто не обращал на нас никакого внимания, занимая свои места, и дожидаясь музыки.

— Конечно! — Фыркнул тот. — А чего он на тебя смотрит так, будто кот на сметану? Пусть сначала женится!

— О, боже! — Я не знала плакать или смеяться. — Паш! Да не смотрит он на меня никак, тебе показалось! Его Ксав в эту историю втравил, так что он вообще не в восторге от всей этой ситуации…

— Милка, я тебе поражаюсь!.. — Договорить Пашке помешал распорядитель, объявивший начало танца.

Мы отступили на положенное расстояние друг от друга. Мэггот Мистера Бевериджа, в отличие от вальсового котильона, был танцем весьма активным, и говорить удавалось только урывками, когда танец сводил нас рядом.

— Черт с ним, с Раулем! Вы-то как? Где теперь? — Последний раз я болтала с братьями по буку за пару дней до начала дипломной работы. Братья Соло тогда тоже готовились к выпуску из Академии, и были жутко вымотанными от учебы и строевой подготовки, поэтому разговора толком не получилось.

— Красный диплом Академии, у обоих. Взяли в лейб-гвардию, в Александровский полк. — И танец снова развел нас.

— Лейб-гвардия, с ума сойти! — Восхитилась я в следующую нашу «встречу». — А Петька-то чего недоволен?

— Мы близнецы, понимаешь?! — Пашка сообщил мне эту очевидную истину трагическим шепотом. — Хуже нас только Браунам, которых трое!

Видимо мой недоумевающий взгляд был весьма очевиден, поэтому в следующий раз, когда мы оказались рядом, Пашка пояснил:

— Получить в знаменную группу двух близнецов, — очень престижно, а если близнецов трое, как наших Браунов — это уже настоящее везенье. Мы же практически одинаковые. — И нас снова развел танец. В словах Пашки был резон — даже обычные знаменосцы казались со стороны близнецами-братьями, а уж если этому поспособствовала природа….

— Брауны выносят имперский флаг, мы же сопровождаем знаменосца с флагом полка. Думаю, выбери наш старший братец военное поприще — перевод в «александрийцы» для него был бы неизбежен. Так что вся наша служба состоит из тренировок по шагистике да балов.

— И это все? — Не поверила я.

— И это все, — подтвердил Пашка. Мы как заняли позицию первой пары, и могли некоторое время постоять спокойно. — Александрийцам не нужен был наш диплом, это так, лишний повод для хвастовства. Они взяли бы нас даже если бы мы завалили дипломную сессию. Да что сессию — все сессии подряд, на всех курсах. А если бы отказались — в нас бы, благословляя их глупость, вцепились ФиФы.

— ФиФы? — Непонимающе переспросила я.

— Уланы, Франц-Фердинанда Лейб-Гвардии Уланский полк, они сегодня несли караул на представлении.

— И ты думаешь, для вас с Петькой что-нибудь изменилось? — Осторожно уточнила я.

— Знаю, что нет, — фыркнул в ответ Пауль. — Но помечтать-то можно?

Дальше мы танцевали молча, улыбаясь друг другу, лишь в самом конце Пашка посерьезнел:

— Мил, если этот хлыщ тебя обидит… Если хоть словом, хоть взглядом — мы его из под земли достанем. — И тут же добавил, напрочь убив серьезность момента. — Если твой братец до него первым не доберется.

— Ксав? — Я искренне развеселилась. — Паш, большего пацифиста, чем мой братец надо еще поискать!

— Что, однако, не помешало ему слегка подпортить жизнь твоему Ярику, когда тот стал распускать язык после вашего расставания. Чуть-чуть, самую малость, всего лишь сделав два-три звонка по буку.

Когда мы вернулись к тетушке, то нас там уже поджидал Петька, и не один. Тетушку развлекали два молодых человека, судя по виду — ровесники близнецов Соло. И если один из них был в таком же мундире, что и братья, то вот второй был облачен во фрак. Нас представили, я благосклонно выслушала комплименты и вписала их имена в бальную книжечку, когда заметила, что развеселившаяся тетушка с интересом наблюдает за кем-то. Разгадка была проста — Рауль привел с собой подкрепление в виде парочки своих знакомцев. Мне представили и их, я выслушала чуть менее искренние и более литературные комплименты, заполнила еще несколько строк в своей бальной книжечке, и поняла, что нахожусь внутри оживленно пикирующегося кружка мужчин. Со стороны их вполне можно было принять за поклонников. Растерянно взглянув на тетушку, я поняла, что виконтесса наслаждается создавшейся ситуацией.

Я станцевала с лендлер с одним из приятелей Рауля, убедившись, что мастерство и опыт приходят с возрастом — не смотря на неспешность танца, запутаться в хитрых поворотах под скрещенными руками было проще простого, и некоторые пары на паркете это наглядно продемонстрировали. Я станцевала мазурку с однополчанином Петьки и Пашки, и поняла, что азарту молодости сложно противостоять. Кружок у нашего с тетушкой диванчика и не думал распадаться — к окончанию мазурки я получила несколько откровенно завистливых и злых девичьих взглядов, а к противоборствующим сторонам подтянулось подкрепление. Я обмахивалась веером, восстанавливая дыхание, и ждала, когда же Рауль предложит мне руку, заявляя свои права на фигурный вальс, значившийся в программе бала следующим, когда по толпе пронесся шепот. Круг моих поклонников распался, мужчины замерли и передо мной собственной персоной явился Его Высочество принц Амадей.

В этот момент я, наверное, впервые поняла великосветских барышень, так и норовивших хлопнуться в обморок.

— Позвольте мне иметь удовольствие пригласить вас на этот вальс, — Его Высочество, склонившись в поклоне, предложил мне руку.

Я почувствовала себя, как рыба, выброшенная на берег, и если бы не тетушка, весьма чувствительно ткнувшая меня своим веером в бок, боюсь, так бы и сидела, беззвучно открывая и закрывая рот.

— Это большая честь для меня, Ваше Высочество, — выдавила я, вскакивая на ноги и приседая в книксене. Членам императорской семьи не отказывают, и не важно, кому ты уже пообещала этот танец.

Уходя на паркет, я обернулась. Братья Соло и Рауль смотрели нам вслед одинаково мрачными взглядами.

«Слава богу, у них, наконец, появился повод объединиться», — подумала я

Глава 16

— Никогда не думал, что на балах тоже можно заниматься благотворительностью, — было первое, что я услышала от Его Высочества, когда он повел меня в танце. У танца с принцем была парочка маленьких бонусов — принц не зависел от указаний церемониймейстера, поэтому выбрал место на паркете сам. Остальные пары старательно держались подальше от нас, так что мы оказались в некоторой изоляции.

— Простите? — Не поверила я своим ушам.

— Я говорю, что никогда не думал, что на балах тоже можно заниматься благотворительностью, — откликнулся принц. — Один танец, и ваши акции на местной брачной бирже, мисс Дюбо, взлетят неимоверно высоко.

Я задохнулась от возмущения, и не нашлась, что ответить.

— Я вас шокировал? — Вздохнул Его Высочество Амадей. — Кажется, я переоценил Ваше Изначальное происхождение.

— А причем здесь мое происхождение? — Резкость вырвалась у меня сама собой.

— О, а вот и характер! — Обрадовался принц. — Нет, мисс Дюбо, я не слеп, и прекрасно вижу, что вы красивы и способны вскружить мужчине голову. А еще — вы умны, и это страшное сочетание.

— Мой ум вы сумели разглядеть за несколькоминутное представление, или пока собирались пригласить меня на танец?

Принц вопрос проигнорировал.

— Все дело в том, мисс Дюбо, что вы здесь — чужачка. Ваш титул, принесенный из глубины веков, из колыбели человеческой цивилизации, напоминает всем в этом зале, что все мы тут немножечко заигравшиеся самозванцы.

— И даже вам? — Удивилась я.

— Можете поверить, мне — особенно. — У Его Высочества были отличные воспитатели и учителя, потому что все это время с его губ не сходила приятная улыбка. — Оглядитесь вокруг, мисс Дюбо. Оглядитесь не как человек, выросший на планете, свободной от сословных различий. Взгляните вокруг, на лица, отмеченные печатью порока, зависти и злобы. Станьте на секунду мейферкой — и вы поймете, что вас будут пытаться задеть, унизить, уколоть каждый раз, когда увидят такую возможность.

— Разве после этого танца за меня не примутся с утроенной силой?

Улыбка Принца Амадея на секунду стала почти человеческой.

— Может быть да… А может быть нет. Мелкая рыбешка постарается держаться от вас подальше, опасаясь, что мое к вам внимание перерастет в нечто большее. Крупная — наоборот, но тут, увы, вам придется справляться самой, такова плата за жизнь на Мейфере.

— А я? Мне стоит опасаться вашего внимания? — Я понимала, что ступаю по тонкому льду, но сам этот разговор во время вальса был невозможным, был против всех правил, и все-таки мы вели его.

— Увы, мисс Дюбо… Бесспорно, в роли моей фаворитки, или даже жены вы были бы блистательны, да и ваше происхождение…Если бы я мог…

Улыбка держалась на губах принца, как приклеенная, но взгляд… Взгляд у Его Высочества сделался больным, и я почувствовала легкий озноб от тоски, что увидела в его глазах. Было ощущение, что я, как герой старой детской сказки, сунула свой не в меру любопытный длинный нос куда не следует.

— Вы так благородны! — Я сказала это тихим шепотом, боясь еще больше задеть своего партнера. Однако принц услышал, опустил глаза, а когда вскинул их вновь — в его взгляде плескалосьвеселье.

— О, что вы, мисс Дюбо, это вовсе не так! Не стоит делать рыцаря в сверкающих доспехах из такого расчетливого мерзавца, как я. Во-первых, я получил нескрываемое удовольствие от выражения лица мистера Файна, у которого перехватил танец. Да-да, я был в курсе. Знаете, эти закрытые учебные заведения для мальчиков с их особым мирком: кумиры и поклонники, старшекурсники и младшеклассники. Впрочем, откуда бы вам знать? Он был моим кумиром, и не ответил ни на одну из моих записку. Справедливости ради — не только моих, но тогда меня это не утешало. Портить ему карьеру из-за этого было бы глупо, но теперь я чувствую себя отмщенным. Во-вторых, протокол предписывает нам с братом танцевать не менее двух вальсов на балах, а вы единственная девушка тут, которая не слишком довольна моим вниманием. Окажись на вашем месте любая другая дебютантка, она бы уже прикидывала, как переставить мебель в моей спальне, или какую из диадем моей матери надеть на свадьбу. Про замужних дам я, пожалуй, умолчу. А в-третьих — я успел воспользоваться вами, как поводом для побега, и теперь сомнительное удовольствие танцевать с Августой досталось старшему братцу. Скажите, разве я не прекрасный стратег?

Выражение лица и голос у принца Амадея в этот момент были настолько комичными, что я рассмеялась.

— Видите, и к тому же я вас рассмешил! Только не рассказывайте никому об этом, а то я потеряю репутацию буки!

— И тогда меня, как изменницу, разгласившую военную тайну, отправят в какую-нибудь страшную тюрьму… Что у вас тут вместо Бастилии или Тауэра, Ваше Высочество?

Принц демонстративно возмутился:

— У нас на Мейфере нет политических тюрем! Всех политических мы ссылаем на Кармоди! Впрочем, к вам, как к дворянке и женщине это неприменимо. А поскольку, помимо всего прочего, вы не являетесь гражданкой Империи, максимум, что вас ждет — это депортация и запрет на въезд на территорию империи.

— А что ждало бы гражданку?

— В зависимости от тяжести проступка. Замужняя дама может быть выслана в семейное поместье под домашний арест, или, скажем, её муж может получить внезапное лестное повышение по службе, которое предписывает переезд на какую-нибудь заштатную планетку на самом краю вселенной. Впрочем, туда надо еще добраться, а то эти порталы… и звездолеты… Они так ненадежны.

— Но я же не замужем, — напомнила я.

— О, у незамужних девиц перспективы несколько богаче. Например, члены императорской семьи могут настоятельно рекомендовать принять предложение руки и сердца от кого-нибудь из не слишком родовитых сановников, для которых такой брак послужит своеобразной наградой. Ну а схему для замужних дам я вам уже рассказывал.

— Но ведь девушка может отказаться выходить замуж?

— И этого заблудшего агнца всегда готовы принять под свой кров и защиту от мирской суеты в Мариинском душецелительном доме, что находится на попечении императорской семьи.

— Блестящие перспективы, — резюмировала я.

— Полностью с вами согласен. А теперь, когда экскурс в законодательство империи закончен, давайте все-таки дадим отдохнуть танцорам и музыкантам? А, вижу, вы не в курсе этой мейферской традиции. Пока на паркете остается хоть один из членов императорской семьи — все будут продолжать танцевать. Папенька с маменькой сейчас увлечены роббером, Генрих сдался, когда Августа наступила ему на ногу в пятнадцатый раз, и теперь оба дуются друг на друга, остались лишь мы с вами. Правда, мило? Не находите? Ну, простите мне эту маленькую шалость — мне не хотелось прерывать разговор с вами, мисс Дюбо. Я почти завидую мистеру Файну…

Мы дождались конца музыкальной фразы, и завершили танец. Принц благодарно кивнул маэстро Баренбойму, тот ответил исполненным достоинства поклоном. Вообще, дирижер смотрел на происходящее со своего балкона с ласковой, отеческой улыбкой. Он откровенно наслаждался и невольно полученным от принца вызовом, и тем, что он смог на него достойно ответить — вальс длился и длился, без остановок и пауз. Мы прошествовали обратно, к тетушке, вокруг которой снова начал собираться кружок из друзей и приятелей Рауля и близнецов. Мужчин, не смотря на все мои надежды, не только не убавилось, — к моему неудовольствию их, казалось, стало еще больше. Принц жестом разрешил тетушке не вставать с диванчика, и, ненадолго задержав мою ладонь в руках после поцелуя, произнес, явно работая на публику:

— Мисс Дюбо, я очарован!

После чего совершенно неожиданно по-мальчишечьи подмигнул мне, и с самым серьезным выражением лица двинулся в сторону императорской семьи, обосновавшейся в одном из альковов. А я снова, как на суаре, устроенном тетушкой, почувствовала себя выставочным пуделем.

Тем временем в центр зала выбежали юные ученики Императорского Хореографического училища — изображать пасторальную сценку, заполняя перерыв между танцевальными отделениями. Одетые в костюмы пастухов и пастушек худенькие мальчики и девочки с выпирающими ключицами и глазами, кажущимися на их лицах просто огромными, должны были вызывать умиление. А уж когда, не всегда попадая в такт, к танцу присоединились самые младшие ученики, наряженные барашками, на многих лицах появились улыбки. Мне же, прекрасно помнившей учебу у Полины Сергеевны, хотелось схватить этих малышей в охапку, и как следует накормить запрещенными сладостями.

К сожалению, Осенний бал не предполагал торжественного ужина — первый император Мейденвела был весьма рачительным хозяином, то есть, говоря попросту, был скуповат, и считал, что на балы приходят не для того, чтобы есть. В общем-то, я его в чем-то понимала — создавать Империю достаточно затратное мероприятие, но танцевать на пустой желудок, в котором от обеденного стакана молока остались лишь воспоминания, было грустно. К счастью, то ли первый император имел толику сострадания к своим подданным, то ли следующие поколения монархов позволили себе несколько отойти от традиций, но одна из дверей бального зала вела в буфетную, где всем страждущим предлагались легкие закуски, выпечка, фрукты и сладости.

Стоило мне заикнуться, что я люблю профитроли, как сразу несколько из моих поклонников устремились туда, и вот теперь я сидела, держа в руках полную тарелку пирожных, смотрела на тонкие руки-веточки юных балерин, и понимала, что не смогу проглотить ни крошки.

— Мисс Дюбо, — окликнул меня один из мужчин, судя по возрасту — из знакомых Рауля. — Вы так странно смотрите. Вы не любите балет?

— Отчего же? — Я, наконец, смогла оторваться от пасторальной картинки, и теперь старательно разглядывала пирожные в своей тарелке.

— Мисс Дюбо не может не любить балет — Полли Паоло приходится мисс Дюбо тетушкой, — вклинилась в разговор тетя Агата.

Раздалось несколько удивленных возгласов, и на меня снова устремились заинтересованные взгляды. Я только подивилась, откуда виконтесса знает, что за сценическим именем знаменитой танцовщицы Полли Паоло скрывалась наша Полина Сергеевна. А еще, под пристальными мужскими взглядами, у меня окончательно пропал аппетит, и я вручила тарелочку с пирожными Раулю, стоящему ближе всех.

Во втором отделении не было ничего примечательного: я танцевала, говорила о погоде, рассказывала «как мне нравится Веллингтон» и старательно улыбалась. Улыбалась так, что к концу отделения у меня стали болеть щеки и сводило зубы. Меня раздражало все — и бесполезная трата времени, и необходимость улыбаться тогда, когда ничуть не весело, и разговоры ни о чем, и моя дутая популярность, и злые, ненавидящие взгляды, которые, как раз, были вполне натуральными. Это задевало больше всего: я надеялась, что теперь, когда за мной не маячит тень «девочек Лисси», окружающие будут оценивать именно меня, меня саму. А что в итоге? Одна маска сменилась другой. Словно очнувшись ото сна, я смотрела на себя со стороны и никак не могла понять, что же я тут делаю?

В очередной раз возвращаясь к тетушке, я обратила внимание, что она тоже выглядит не лучшим образом.

— Тетушка, что с вами? — Встревожилась я.

— Все в порядке, Милочка, — тетушка похлопала меня по руке. — Немного разболелась голова.

К счастью, дождавшись, когда сладкоголосая оперная дива закончит трагическую арию о несчастной любви, императорская семья в полном составе покинула бальный зал. Я перевела вопросительный взгляд на тетушку, она, чуть заметно, утвердительно прикрыла глаза.

— Прошу, прощения, молодые люди, но мы с мисс Дюбо вынуждены покинуть вас. Мне нездоровится. Увы, с женщинами моего возраста это случается чаще, чем нам бы хотелось.

Будь моя воля, из Веллингтона бы мы уехали тем же вечером. Однако, тетушка вернулась из императорского дворца с ужасной мигренью, поэтому об отъезде не было и речи. Бригита же, в ответ на мое осторожное любопытство, заявила, что мы тронемся в поместье не раньше, чем через неделю. Тетушка, услышав наше тихое перешептывание, подтвердила, что нам всем надо отдохнуть.

— Кроме того, — заметила тетушка, поднимаясь с помощью Честити по лестнице, — заставлять прислугу спешно укладывать чемоданы, пока хозяева отсыпаются — просто некрасиво.

С тоской обозревая после этого разговора свою гардеробную, в которой Прю возилась с моим придворным платьем, я была вынуждена признать правоту их обоих. В этот раз обойтись одним красным чемоданчиком мне бы не удалось.

В своем воображении я в самых мрачных красках представляла процесс перевозки моего гардероба — мне казалось, что понадобится как минимум грузовой флайбус, а если добавить к этому гардероб тетушки…

— Пруденс, неужели ты все это будешь паковать? — С тоской спросила я у камеристки.

— Да не волнуйтесь, мисс Мила, — отозвалась Прю, не отвлекаясь от работы. — Хозяйка распорядилась, чтобы часть платьев от Мадам сразу в поместье отправляли, так что вам будет что надеть, даже если багажный флай запоздает.

— Еще платья? — Я схватилась за голову. — О боже!

Прю недоуменно вскинула на меня голову, но я только махнула ей рукой, и ушла в спальню, чтобы не отвлекать её болтовней.

Звонок Ксаву тоже вышел не очень удачным — братец торопливо уточнил, как прошло представление, и понравился ли мне бал, но на разговор оказался не настроен, и, сообщив, что он очень занят и перезвонит позже, разорвал соединение.

Я взяла было книгу, которую за всей этой подготовкой к представлению так и не смогла дочитать, но и её пришлось отложить в сторону, когда я поняла, что уже несколько минут сижу, глядя между строчек. На Изначальной была глубокая ночь, так что звонить маме не стоило, а звонок Нессе грозил затянуться надолго — мне хотелось обсудить с ней всякие мелочи и подробности, которые так важны во всяком мероприятии. Так и не придумав себе занятия, я отправилась спать. Вот так просто и безыскусно закончился этот, бесспорно важный для любой мейферской девушки, день.

На следующий день, спустившись к завтраку, я безо всякого удивления обнаружила за столом еще и баронессу Фредерику, бабушку Рауля.

— Милочка, прошу, без церемоний, — махнула та рукой, не дожидаясь пока я изображу книксен. — Церемонии до завтрака, право, могут испортить не только аппетит, но и весь день.

Я устроилась за столом, и вопросительно посмотрела на этих двоих заговорщиц.

— Фике приехала узнать подробности, — пояснила тетушка, намазывая тост маслом.

— Представляешь, Милочка, — подхватила баронесса, отставляя чашку, — все, что мне удалось выжать из этого упрямого мальчишки, моего внука — это единственное слово. «Нормально». Нет, ты только подумай! Что это за слово такое: «Нормально»? Ума не приложу, что происходит в головах у мужчин, когда они отвечают подобным образом!

Я согласно промолчала: происходящее в мужских головах вообще, и этой конкретной голове в частности, я тоже не слишком понимала.

Меж тем, баронесса сложила приборы и отодвинула от себя почти полную тарелку.

Тетушка бросила на подругу вопросительный взгляд:

— У тебя сегодня нет аппетита. Что-то случилось?

— Ужасно болит голова, — призналась баронесса, прижимая тонкие пальцы к вискам.

— Почему бы это? У тебя же никогда не болит голова? — Озадачилась тетя Гасси.

— Ты же знаешь, некоторые вещи… или люди… могут вызвать головную боль самим фактом своего существования. Я надеялась, что за ночь мне станет легче.

— Графиня. — Констатировала тетушка. — Что, опять?

— Да, буквально вчера вечером. Рауль счастливо избег её общества, а вот мне не повезло — я вернулась от Бруксов в самом радужном расположении духа и попала в засаду, организованную этой крокодилицей.

— Фике! — Укорила подругу тетушка, бросив на меня извиняющийся взгляд.

— Ох, прошу меня простить, — тут же покаялась баронесса. — Я не должна говорить так о моей невестке, но ничего не могу с собой поделать.

В этот момент одна из горничных принесла флакон с нюхательными солями и капли от головной боли, и разговор на какое-то время прервался.

— Мадам, могу я задать вам, возможно, бестактный вопрос? — Дождавшись, пока за горничной закроется дверь, решилась спросить я.

— Конечно, милая, — баронесса казалась чуть удивленной.

— Не могли бы вы объяснить, почему вы называете жену вашего сына Графиней, ведь он же…

— Барон? — Тетушкина подруга согласно прикрыла глаза. — Да, ты совершенно права, она действительно баронесса фон Шербер дер Зонне. Графиня — её семейное прозвище, у которого есть история. Пожалуй, при случае, я расскажу тебе этот поучительный анекдот — он вполне в мейферском духе.

Дальше тетушка с баронессой принялись обсуждать какую-то сумочку, которую третьего дня видели у их общей знакомой, а я сосредоточилась на завтраке. Мысль о том, что сегодня не будет ни визита месье Анатоля, ни занятий с пани Валевской, действовала на меня умиротворяюще. Этим утром даже задержка с отъездом в поместье не казалась мне чем-то трагичным — тетушка была решительно настроена уехать из Веллингтона, и я знала, что рано или поздно это случится. Так что мне оставалось только пить свое какао. Неспешность движений, тихий разговор двух немолодых женщин, негромкое позвякивание приборов — все это было идеальным сопровождением для моих мыслей, пока, в какой-то момент, я не услышала знакомое имя, заставившее меня встрепенуться и внимательно прислушаться.

— Не могу сказать, что миссис Фейрфакс ведет себя вульгарно или вызывающе, — объясняла тетушка баронессе. — Однако есть в ней что-то такое… неуловимое… Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

— Пожалуй, — соглашалась Фике. — И все же, не смотря ни на что, Нортвуд словно обрел второе дыхание.

«И за это любящий баронета свет может решить закрыть глаза на некоторые особенности его жены», — закончила я про себя оборванную бабушкой Рауля фразу. Что же, это Мейфер, Мила — если хочешь здесь жить, надо привыкать к его «милым» особенностям.

Тетушка, меж тем, продолжала рассказывать о том, как прошел вчерашний вечер, но это уже было куда менее увлекательно: перечислялись имена, родственные связи, титулы и должности, за хитросплетением которых я перестала следить достаточно быстро. Баронесса же явно наслаждалась рассказом, время от времени задавая вопросы, которые говорили о том, что она прекрасно понимает о ком идет речь, и живо интересуется свежими новостями. Наконец, вдосталь наговорившись, тетушка решила, что завтрак можно считать законченным. Я собиралась улизнуть в библиотеку, чтобы позвонить Нессе и уподобиться тетушке с баронессой в обсуждении мелочей, но была поймана в дверях.

— Милочка, если ты не очень занята, мы хотели бы обсудить вчерашний бал, — голос у тетушки был извиняющийся.

— Да, тетушка, конечно, — покорно выдохнула я, и поплелась за дамами следом. И как я могла подумать, что так легко отделаюсь?

Глава 17

В гостиной тетушка с баронессой устроились рядом, причем баронесса вооружилась внушительных размеров буком, а тетушка осторожно извлекла из моего carnet de bal лист, с записанными там именами.

— Ну-с, приступим, — провозгласила тетушка, разглаживая записи на ладони. — Так, первыми были братья Соло. Сыновья барона Хольма, Татуин, если мне не изменяет память

Я кивнула, соглашаясь с тем, что память у тетушки отменная. Баронесса поколдовала над буком, потом вопросительно оглянулась на тетушку. Та кивнула, придвигаясь ближе.

— Молоды, амбициозны, красивы, — резюмировала бабушка Рауля. — К тому же — Александрийцы. Так… Академия, красные дипломы? Даже так? Младшие сыновья, угу… Старший брат Хан Соло?

— Это же Татуин, что тебя удивляет? — Пожала плечами тетушка Гасси, глядя на развеселившуюся подругу. — У Хольмов это родовое имя старшего сына — нынешний-то барон унаследовал титул после несчастного случая с его братом. О, нет, не смотри на меня так — это был действительно несчастный случай.

И обе снова уткнулись в бук.

— Ты говоришь — Хольмы… — Бормотала баронесса. — Погоди, это те самые Хольмы?

— Именно. — Тетушка потеряла интерес к информации в буке и повернулась ко мне, смирно сидящей в кресле в позе пансионерки: спина прямая, руки сложены на коленях.

— Милочка, скажи мне, пожалуйста, как ты относишься к мальчикам Соло?

И если до этого вопроса я не слишком задумывалась о происходящем, то подобный интерес мог значить только одно — дамы решили всерьез обсудить моих вчерашних кавалеров на их пригодность в качестве потенциальных мужей. Я почувствовала, как от возмущения и стыда «заполыхали» уши, и предательская краснота жаркой волной двинулась дальше — еще немного, и мое лицо будет напоминать свеклу. Увы, хоть краснела я крайне редко, но делала это весьма качественно, так, что не заметить это было бы сложно. С другой стороны… Я бросила ехидный взгляд на тетушку, и решила, что могу слегка пошалить, в качестве компенсации: в кои-то веки мой румянец пришелся как нельзя кстати.

— Прямо даже и не знаю, — вздохнула я потупившись, чувствуя, как краснота заливает щеки. — Они оба такие милые! Но как выбрать одного из них и обидеть другого? Боюсь, что в итоге нам троим придется эмигрировать в систему Коннахта- только там тройственный брак можно заключить официально и не переживать о том, что по этому поводу будет думать общество.

Дамы при этих словах встревоженно переглянулись.

— С другой стороны, — продолжала нагнетать я, — для любящих сердец все эти бумаги — простая формальность. А уж кого из них впишут в документы — мы как-нибудь решим. Например, можно кинуть монетку.

Баронесса немного испуганно обернулась к тетушке.

— Гасси, девочка шутит?

— Надеюсь, — тетушка неодобрительно поджала губы. — Милочка, надеюсь, ты это не всерьез?

— Я как никогда серьезна, — возразила я. — Братья Соло — завидные женихи. Правда, есть два «но».

— Какие же? — Тетушка, кажется, уже была готова ко всему.

— Три года назад мы с моей кузиной Соней и братьями Соло заключили соглашение. По этому соглашению никакая из сторон не будет претендовать на брак с другой. Так что, увы, для заклания на брачном алтаре мне придется искать другого жертвенного барана.

Баронесса с улыбкой облегчения покачала головой, тетушка же вытащила хорошо знакомый мне кружевной платочек, но, посмотрев на мое довольное лицо, с усмешкой убрала его обратно.

— Ты сказала — два «но»? — Уточнила она.

— Да. И второе — это то, что я вообще не собираюсь замуж!

Баронесса и тетушка переглянулись с так хорошо знакомым мне по «Старшим Лисси» выражением лиц. Если облечь его в слова, то оно значило что-то вроде: «Молодая еще, глупая», однако баронесса отложила бук, а тетушка приняла более расслабленную позу. Обе они при этом смотрели на меня с доброжелательными улыбками, и, казалось, чего-то ждали.

— Тетушка, если я вам больше не нужна — могу я пойти к себе? — Осторожно уточнила я.

— Конечно, Милочка, — тут же согласилась тетушка с той же многозначительной улыбкой.

Я перевела взгляд с тети Гасси на баронессу, потом обратно, призналась сама себе, что не в силах разгадать загаданную ими загадку, и, бодро сделав книксен, двинулась к выходу.

— Амели, дорогая! — Тетушка окликнула меня, когда я уже взялась за дверную ручку. — Советую тебе пару дней не подходить к окнам и воздержаться от прогулок.

Я удивленно развернулась к тетушке обратно с немым вопросом в глазах.

— Репортеры! — Прокомментировала баронесса таким тоном, как будто это что-нибудь объясняло.

— Что репортеры? — Кажется, я окончательно потеряла нить разговора.

— И это говорит дебютантка, танцевавшая вчера с принцем Амадеем! — Тетушка картинно вздохнула, и выложила на кофейный столик свежую газету.

Нет, не привычный «Веллингтон Таймс», с его выписанным готическими буквами названием, строгим шрифтом и яркой белой бумагой. Эта газета была совсем другой: у бумаги был желтоватый оттенок, шрифт заметок, втиснутых между яркими, кричащими, цветными заголовками и крупными снимками, был «слеповат», да и заголовок был говорящим: «La Luna». Официально — этой газеты как бы не существовало, и откровенное признание какого-нибудь подростка в том, что он «вчера весь вечер читал «Луну» было вполне себе подростковым бунтом. Однако… Однако и сплетни и статьи из «Луны» весьма активно обсуждались в свете.

Я медленно вернулась обратно, развернула газету, чтобы на первой же полосе увидеть снимок — принц Амадей ведет меня в вальсе. Надо сказать, на этом снимке я была настоящей красавицей — уж не знаю, сколько времени выпускающему редактору пришлось потратить на обработку моего снимка. Заголовок передовицы гласил: «Принц Амадей возвращается к светской жизни!», а ниже, чуть меньшим шрифтом, было набрано: «Кто же она — дебютантка, что смогла привлечь его внимание?».

Я положила газету обратно на стол, испытывая настоятельное желание вымыть руки.

— Тетушка, как скоро мы уедем из Веллингтона? — Уточнила я ровным голосом.

— Учитывая обстоятельства, — тетушка кивнула на газету, — так быстро, как только сможем. Скажем, к концу недели. В поместье они за нами не последуют — все знают, что твой дядюшка очень, очень не любил браконьеров на его землях, и егеря у нас меткие, сначала в незнакомца выстрелят, потом разбираться будут. Но не думаю, что интерес к тебе продлиться дольше недели.

Я неловко потопталась у стола. Нет, еще десять минут назад я собиралась забраться в библиотеку и выпасть из реальности, но теперь, лишившись возможности прогуляться, я почувствовала себя запертой в клетке.

— И что же мне делать?

— Амели, ты принимаешь происходящее слишком близко к сердцу, — вздохнула тетушка. — Не надо ничего специально делать. Хочешь — спрячься в библиотеку, как ты, могу поспорить, и собиралась. Хочешь — посиди с нами, или вон, позвони девочке O’Коннор, наверняка после выпусков новостей по галавиденью от любопытства сгрызшей себе все ногти. Она слишком хорошо воспитана, чтобы самой позвонить в неурочный час. Да, и самое время для букетов. Мы с Фике в твоем возрасте обожали угадывать, от кого прислан тот или иной букет. Хочешь, я буду забирать карточки и проверять твои ответы?

— Могу спорить, у нас опять будет птичий двор, — буркнула я, возвращаясь к своему креслу.

— Будет, обязательно будет, — согласилась тетушка. — Но и не только. И вот это «не только» — самое интересное, его мы и будем угадывать.

Первым через караулящих снаружи репортеров, про которых предупреждала тетушка, в дом прорвался посыльный от «александрийца», с которым мы танцевали мазурку. Маргаритковый «голубь», которого он держал под мышкой, слегка помялся, и от этого казалось, что птица, склонив голову, с интересом разглядывает меня. Следом прибыл представительный лакей в форменной ливрее, к которому мне пришлось выйти — он категорически отказывался передавать посылку, завернутую в несколько слоев вощеной бумаги, кому-нибудь кроме меня. Вручив мне сверток, и с поклоном приняв от тетушки монету, лакей с чувством собственного достоинства покинул наш дом. Я же, пристроив подарок на поднос для визиток, принялась его разворачивать.

В ворох бумаг оказалась упакована весьма неожиданная композиция — в плетеной корзине, полной сочных зеленых веток с крупными листьями, перемежающихся сухоцветом и колосьями, были уложены изумительно пахнущие, глянцево блестящие бордовыми боками яблоки.

— Сразу сдаюсь! — Сообщила я тетушке, разглядывая корзинку.

Та нашла карточку, и зачитала вслух чуть суховатый, официальный текст и имя, которое мне ничего не сказало. Я нахмурилась, силясь припомнить, кто же это, и борясь с искушением впиться в яблоко зубами. На помощь пришла баронесса:

— Кажется, это кто-то из департамента Рауля. Ах да, совершенно точно. Невысокий, полноватый брюнет, чуть выше тебя ростом.

Я кивнула, показывая, что вспомнила мужчину — он был моим партнером по кадрили во втором отделении.

Следом принесли еще несколько птиц, однако моего присутствия для вручения не требовалось, поэтому я даже не вышла посмотреть на них. Добросовестный Сандерс отчитался, что это еще пара голубей, уже из серебристых хризантем и нежно-розовых садовых гвоздик, а также лебедь и парящая чайка, которая, судя по всему, произвела на Сандерса гнетущее впечатление. Когда за дворецким закрылась дверь, тетушка пояснила, что парит чайка весьма условно — для этого цветочную птицу насаживают на специальную подставку со штырем, пронзающим тело птицы. Конечно же, столь яркую иллюстрацию к карточке «Вы ранили мое сердце» мог придумать только военный. Я непозволительно фыркнула, откладывая эту эпистолу в стопку к другим.

Следом прибыли букеты от близнецов, и я, не выдержав, рассмеялась, сразу угадав дарителей.

Карточка Петьки была лаконична: «Per aspera ad astra» и прилагалась к букету из цветов чертополоха, нежных белых тюльпанов с махровыми, лохматящимися краями и неяркой зелени.

— «Через тернии к звездам», — улыбнулась баронесса, разглядывая попеременно то букет, то карточку. — У твоего друга детства есть чувство юмора.

— О да, — согласилась я, восхищенно осматривая это «сочетание несочетаемого» со всех сторон.

Букет от Пашки был не так экзотичен — бледно-розовые японские камелии с их сочными, зелеными листьями, скрепленные так, чтобы пышные цветы образовывали шар, и карточка «Быть, а не казаться».

— Esse quam videri, — машинально перевела я. Что же — это был хороший, но, в условиях Мейфера, весьма трудновыполнимый совет.

А сразу после, словно продолжая начатое на Осеннем балу глупое соперничество, в Редлиф доставили букет от Рауля. Нежные белые фрейзии, перевязанные белой лентой — небольшой букет, на фоне всех этих птиц кажущийся простым и скромным, был очень трогательным знаком внимания. Карточка, приложенная к нему, была, как и в прошлый раз, подписана от руки инициалами «Р.Ф»

Потом была очередная птица, дюжина кремовых роз и я окончательно запуталась в именах и людях. Бегло пересчитав подношения, я решила, что на сегодня цветочный поток закончился. Однако, очень скоро стало ясно, что я заблуждаюсь. Следующий букет доставили прямо в гостиную, и Сандерс не только не стал препятствовать посетителю, но и заботливо придержал дверь, всячески стараясь помочь. Ухоженный адъютант в парадном серо-голубом мундире, внес коробку. Войдя в комнату, он, повинуясь жесту Сандерса, шагнул к свободному столику, и четкими, красивыми движениями стал распаковывать свою ношу.

Несколько движений рук, и стенки коробки раскрылись, будто цветочный бутон. Внутри оказалась высокая ваза самой простой формы, на голубом стекле которой не было ни украшений, ни рисунка. А в вазе… В вазе стояли три необычных, незнакомых мне цветка. Длинный толстый стебель, плотные, острые языки листьев — все это словно специально контрастировало с нежными, прозрачными, опушенными бахромой лепестками соцветия, окружавшими вытянутую трубочкой сердцевину.

— Его Высочество принц Амадей выражает мисс Дюбо свою благодарность за танец, — отрапортовал адъютант и отбыл, залихватски отдав честь мне и дамам и щелкнув каблуками напоследок.

— Милочка, это же левкофеи! — Тетушка отмерла первой, но к вазе подойти не решилась.

— Левкофеи? — Удивилась я незнакомому названию.

— Ох, боже мой, ты же этого не знаешь! — Тетушка всплеснула руками, и, решившись, осторожно приблизилась к вазе. — Карл второй, дед нынешнего императора, имел весьма необычное для монарха хобби. Он был ботаником, селекционером. Поговаривают, что он и трон-то передал сыну при первой же возможности потому, что государственные дела отвлекали его от любимого дела. Так вот, левкофеи ты не встретишь больше ни на одной планете — этот цветок был создан отошедшим от дел императором, и монаршья семья очень трепетно следит за тем, чтобы этот цветок оставался семейным. Это… Это просто невероятно!

— И чем этот подарок может для меня обернуться? — Решилась уточнить я.

Тетушка с трудом отвела от цветов взгляд.

— Для нас, милая, для нас. — И тут же приняла решение. — Сандерс, распорядись, чтобы нам упаковали самое необходимое и придумай, как отвлечь этих пираний, что толпятся у ограды нашего сада! Мы уезжаем в поместье! Сегодня! Сейчас же!

Через два часа из ворот Редлифа вылетел маленький, неприметный флайбус одной из мейферских служб доставки. В его салоне сидели мы с тетушкой, закутавшись в плащи с капюшонами, как в плохом шпионском галафильме. Тетушка осторожно придерживала на коленях коробку с левкофеями, я же… Я же с удивлением обнаружила в своих руках букет от Рауля. По всему выходило, что я так и не выпустила его из рук с той самой минуты, когда Сандерс передал его мне, и теперь я ужасно переживала, как цветы перенесут поездку. Где-то на окраине Веллингтона, в закрытом ангаре нас ждал тетушкин флайбус, в котором мы и должны были улететь из этого сумасшедшего города. «В деревню, к тетке, в глушь, в поместье!» — перефразировала я еще доколониального классика, пытаясь представить — какой она будет, моя жизнь в поместье.

Конец первой части

Оглавление

Книжный мотылек. Гордость

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17