В одном чёрном-чёрном сборнике… [Влада Ольховская] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

В одном чёрном-чёрном сборнике…

© Гаямов А., Никогосян А., Райнеш Е., Ольховская В., Чумакина Е., Егоров Г., Адаменко И., Глум Л., Шендеров Г., Заугольная О., Мохов А., Моисеев О., Бастиан А., текст, 2022

Артем Гаямов. «Никто любит меня»

Осень начинается в понедельник. Всегда, несмотря на календарь. Просыпаешься ни свет ни заря, смотришь на тяжёлые чёрные тучи, медленно ползущие по крышам старых домов, и бредёшь полусонный-полуживой на остановку. Втискиваешься в полный хмурых рож трамвай.

Внутри разит перегаром, по стёклам хлещет дождь. Карман распирает извечный блокнот – всегда наготове, хотя вдохновения нет и не предвидится. А в сумке – бутерброд и банка с мочой, потому что сегодня медосмотр.

Медосмотр означал, что до самого обеда мне придётся томиться в поликлинике, ёрзая то в очередях, то в кабинетах докторов. Таких докторов, которые всё время что-то пишут, пишут, пишут, а глаза от бумаг поднимают один-два раза, да и то лишь для того, чтоб показать, как их всё задолбало. Впрочем, нашлись и исключения.

Уролог, например, принялся выспрашивать о моей личной жизни. А когда узнал о полном её отсутствии, то победоносно покачал головой и сказал, что личную жизнь обязательно надо вести. Видимо, у него с этим был порядок.

Медсестра, больно проколов вену, заметила, что кровь жидкая, как вода. Хорошо это или плохо, я не понял. А старенький очкастый окулист почему-то заподозрил у меня дальтонизм и битый час совал в лицо выцветшие красно-зелёные картинки.

В общем, получив наконец заветное «здоров», я тут же сбежал из поликлиники. Даже Владика, застрявшего у терапевта, дожидаться не стал. Выскочил на улицу, с наслаждением подставил лицо под дождь, будто главный герой «Побега из Шоушенка», а потом накинул капюшон и пошёл на работу пешком.

На полпути промочил ноги, потом меня дважды окатили проносящиеся мимо машины, так что, миновав проходную, я подходил к родной термичке, уже снедаемый желанием скорей раскочегарить печи и хорошенько просушиться в тепле. Покрутил ключом, отпирая замок, и услышал за спиной голос Бори-блаженного.

– Здарова.

Он всегда здоровался именно так и вечно околачивался в коридоре, перед дверью своей полутёмной, захламлённой комнатёнки. Длинные сальные волосы были собраны в хвост, лицо испещрено морщинами, под глазами висели мешки, и только лишь взгляд, наивный и вечно растерянный, выдавал прячущегося внутри ребёнка.

– Привет, – бросил я через плечо, заходя в термичку.

Внутри всё как-то сразу наладилось, стоило лишь дёрнуть пару рубильников и нажать несколько кнопок. Привычно зашумела вентиляция, загудели печи, замерцали, сменяя друг друга, ярко-красные цифры температур, запахло нагревающейся футеровкой, и даже вдохновение – о, чудо! – вернулось.

С надкусанным бутербродом я устроился в углу, воровато покосился на дверь и вытащил блокнот, задумчиво забормотал:

– Кровь как вода. Хм… Вода, вода. Вода – ерунда. Вода – не беда. Города, слобода, череда, езда, пи… Стоп! – одёрнул я сам себя и покачал головой. – Перебор. Кровь как вода. Моя кровь как вода. Моя кровь – не вода. Не была никогда. Вот! Уже что-то! Не была никогда моя кровь как вода.

Роняя крошки на пол, я быстро записал две строчки в блокнот и спрятал его в карман, едва услышал снаружи голоса.

– Здарова.

– Здоровей видали.

Дверь распахнулась, и в термичку ввалился, потряхивая увесистым пузом, Владик. Красный, запыхавшийся, явно не в духе. С куртки и усов стекала вода.

– Чё ты меня не подождал?

– Да ничего. Просто хотелось оттуда свалить побыстрее.

– Ну вот а мне туда вообще больше не надо – сняли вредность.

– Как сняли?

– А вот так. Легко. Чё-то там, мол, с носоглоткой – печи, окиси металлов и всё такое. В общем, у термистов бывает, к вредной работе не годен.

– И что теперь? Пойдёшь на третий, к головастикам? Отчёты писать?

– Ага, – Владик усмехнулся. – И в МГУ поступлю. На физфак. Кому я на хрен нужен, Даня? Я – никто. Так что буду работать, как работал. Делать, что делал. Просто без вредности – на час дольше.

– Шеф так сказал?

– Я так сказал. А шеф промолчал. В знак согласия. Он там какого-то очередного крыса ждёт.

– Какого крыса?

– Ну а я знаю? – Владик пожал плечами. – Какого-нибудь важного.

Он скинул мокрую куртку и ушёл за перегородку, щёлкнул кнопкой чайника, вернулся, застёгивая на ходу спецовку. В этот момент дверь подалась, и сквозь расширяющуюся щель донёсся голос Саныча, начальника цеха.

– Сектор высокотемпературных испытаний. Современные печи, квалифицированные термисты.

Дверь открывалась неспешно – мудрый шеф давал «квалифицированным термистам» пару секунд на то, чтобы спрятать водку или, например, убрать ноги со стола. Невысокий, щуплый, он вошёл в термичку первым. Второй человек – незнакомый, в длинном пальто – тоже был невысоким, но из тех невысоких, что ощущают себя намного выше, чем они есть. И по странному совпадению действительно напоминал крыса.

– Здрасьте, – дисциплинированно поздоровались мы с Вадиком.

Крыс не ответил, даже не кивнул. Обвёл помещение начальственным взглядом и укоризненно заметил:

– Печи-то все иностранные. Нехорошо.

– Есть одна наша, – заверил Владик. – Но она на ремонте. Там термопару надо поменять. И петли.

– И футеровку, – подхватил я. – И нагреватели.

Крыс недоверчиво прищурился, не понимая, издеваемся мы или нет, а Саныч нервно улыбнулся, пригладил залысины и почти что ласково пообещал:

– Печку починим, Рудольф Иваныч. Обязательно. Наша есть наша – сто лет прослужит. Пройдёмте теперь в сектор горячей деформации.

Он церемонно пропустил крыса вперёд, а затем свирепо шепнул нам с Владиком:

– Это из министерства. – Погрозил кулаком уже в дверях и приказал: – Печь чините, подлецы!

– Здарова, – послышалось из коридора.

– Что?

Крыс из министерства явно растерялся, и мы с Владиком прыснули со смеху. Саныч вздрогнул, как ошпаренный, выбежал следом.

– Ох, простите, Рудольф Иваныч! Не обращайте внимания. Это маляр наш. Ещё с Советского Союза здесь работает. В конце восьмидесятых взяли по спецпрограмме. Трудоустройство отсталых или что-то в таком духе. Человеку шестьдесят лет в обед, а мозги десятилетнего. Ну не увольнять же?! Красит хорошо, плюс мать у него престарелая, да и сам…

Голос шефа затихал, затихал, пока совсем не потонул в гуле печей и шуме вентиляции.

– Наш маляр-то – молоток. – Владик, усмехаясь, ушёл за перегородку, вернулся с чашкой дымящегося чая. – Одно «здарова» для всех – хоть для нас, хоть для министерства. А он там рисует, ты в курсе?

– Кто рисует? Этот, из министерства?

– Да нет. Боря-блаженный. Я на днях в его каморку ходил, фехральку искал. Так там вся стена измалёвана.

– Чем измалёвана?

– Да людьми какими-то. Красиво, кстати, но жутковато. Ладно, забей. Может, пойдём покурим?

– Бросаю, забыл?

– Ну тогда давай печку чинить. Пока Саныч нам сюда министра не привёл.

Провозились мы в итоге до вечера, когда все нормальные работники – и с вредностью, и без – уже разбежались по домам. Старая футеровка сыпалась, как сухое печенье, и теперь руки, сколько ни мой, зудели от въевшейся керамической пыли. Яростно почёсываясь, мы с Владиком вышли в полутёмный коридор, и пока напарник запирал дверь, я вдруг заметил Борю, вздрогнул от неожиданности.

– Эй, ты чего тут?

Он стоял в полумраке лицом к своей комнатёнке, будто не решался войти. Дёрнул головой в мою сторону – в глазах горел страх.

– Эй, блаженный. Топай домой, – окликнул Владик и сам, подавая пример, направился к выходу.

– Боря! – мягко позвал я. Услышав имя, он снова крутанул головой, уставился настороженно. – Боря, да ты не бойся. Ну ляпнул ты там этому, из министерства – ничего страшного. Саныч за такое не уволит. Максимум пригрозит.

Боря явно потерял ко мне интерес и снова вытаращился в сторону своей каморки. Дверь была наполовину открыта, свет внутри не горел, в темноте стелился белый сигаретный дым.

– Там у тебя курит кто-то? – удивлённо спросил я и принюхался – куревом вроде не пахло.

– Никто! – вдруг отчаянно, надрывно заорал Боря мне прямо в лицо. На глазах его выступили слёзы. – Никто!

Да уж! Я ведь только пытался его подбодрить, но… Подбадривать женщин и блаженных – дело неблагодарное. Никогда не знаешь, чем обернётся. Я смерил Борю презрительным взглядом и процедил:

– Придурок.

Оглянулся, уже выходя из корпуса на улицу, – он стоял на том же месте и смотрел вслед. Неподвижный, отстранённый, будто статуя.

– Чё там? – поинтересовался Владик, когда я его нагнал.

– Да так. Осень – у психов обострение.

Придя домой, я первым делом приоткрыл окно. Когда бросаешь курить, нужно обязательно проветривать табачный дым, намертво пропитавший всю квартиру. Потому что запах этот манит, соблазняет, подначивает поискать где-нибудь наверняка недобитую пачку сигарет.

Борясь с этим подлым желанием, я устроился в кресле, уставился в галдящий телек и, рассеянно почёсываясь, сам не заметил, как уснул. И не просто уснул, а провалился в сон, будто в бездонную пропасть. Маялся там, метался, не находя себе места, не понимая, то ли я лежу, то ли лечу. А потом лицо вдруг обожгло порывом ледяного ветра.

Холод просочился под одежду, забегал по телу, словно ощупывал, осматривал, обыскивал. Касался то спины, то груди, то живота, то зада, пока не охватил меня всего целиком, с ног до головы, даже руки зудеть перестали. И вот тогда из темноты проступил белый полупрозрачный дым. Неторопливо, вкрадчиво, почти ласково окутал меня, заструился змеями, заскользил по лицу, потянулся в ноздри. И никакого запаха, даже малейшего. Только холод, причём невыносимый, сковывающий всё на своём пути, абсолютный. Минус двести семьдесят, или сколько там по физике?

Проснулся я только под утро. Дрожа всем телом, выбрался из кресла и скорее захлопнул приоткрытое окно.

* * *
Вторник на работе начался с двух новостей – плохой и очень плохой. Во-первых, свежеотремонтированная печь выдавала максимум сто градусов, а потом отключалась – снова чинить. Во-вторых, Боря-блаженный покончил жизнь самоубийством.

– Все ушли, кроме него, а дело к ночи – вахтёр разбираться пошёл, – возбуждённо тараторила Валя, цеховая табельщица. – Заглянул, а Боря мёртвый лежит. И кровищи лужа – вены вскрыл ножовкой.

– Мы когда уходили, у него там курил кто-то, – вспомнил я. – Дым был сигаретный.

– Не мог у него никто курить, – отмахнулась Валя. – Вы двое последние ушли. А ты, Данька, курить бросаешь, вот везде дым и чудится.

Перед обедом всех собрал Саныч и начал нести пургу в том духе, что «упустили, недоглядели, потеряли парня» и прочее, и прочее. Хотел даже слезу выдавить, но не сумел, поэтому резко сменил тон и перешёл к раздаче ценных указаний. Освободившееся помещение велено было расчистить от хлама, полы подмести, окна помыть, стены покрасить. А сделать всё это он доверил мне, Владику и Вале.

Работать начали уже после обеда. Заходить в бывшую Борину каморку никому не хотелось, поэтому первой запустили табельщицу. Однако, пробравшись в глубины комнаты, Валя громко охнула, а потом смачно выругалась, и нам с Владиком ничего не оставалось, кроме как поспешить даме на выручку.

Крови внутри не было. Лишь чистое пятно на грязном полу напоминало теперь о случившемся несчастье. Но табельщица смотрела не на пятно – застыла, уставившись на стену. А там чем-то чёрным были намалёваны десятки человеческих силуэтов. Размытые, все они стояли поодиночке и как будто спиной, утопая в какой-то пелене. Пелена была белой, под каждым силуэтом виднелись буквы. Я подошёл ближе, вгляделся – имена и фамилии. Прочёл несколько – все незнакомые.

– Углём, похоже, рисовал, – неуверенно произнёс Владик. – И мелом.

От рисунка явственно исходило что-то тревожное, больное, рождающее беспричинный страх. Будто здесь, в этой грязной комнатёнке, нашим взорам открылось нечто потаённое, запретное, какая-то другая сторона. Хотя и непонятно, сторона чего.

– Спиной стоят, – зачем-то сказал я.

– С чего ты взял, что спиной?

– Не знаю. Кажется.

«Повернулись спиной, прячут взгляд неживой», – вдруг пронеслось в голове. Я машинально полез в карман за блокнотом, но тут же одёрнул себя – не сейчас.

Валя же, как истинный человек дела, не стала болтать попусту, а ушла и вернулась с мокрой тряпкой. Торопливо, почти яростно заводила по стене, стирая силуэты. Работала она споро, явно желая скорее покончить с этим «тёмным» творчеством. Как вдруг замерла с тряпкой в руке и, уставившись в одну точку на стене, позвала:

– Дань, а ну подойди-ка.

– Чего, Валь?

– Гляди.

Она ткнула пальцем, и под одним из силуэтов, уже наполовину стёртым, я увидел свои имя и фамилию.

* * *
В итоге, сам не зная зачем, я записал все имена и фамилии, ещё не смытые табельщицей, и два дня этот список провалялся у меня в кармане. Потому что в среду с утра пришлось ехать к следователю давать показания. По повестке, конечно, но то, как всё было, я рассказал по личной инициативе. Ну, почти всё.

– Значит, вы последний говорили с погибшим.

– Получается, да.

– И что вы сказали?

– Да так – ничего особенного. Подбодрил немного, сказал, чтоб он не унывал, – промямлил я, а в ушах эхом пронеслось: «Придурок».

– А он, значит, выглядел унылым?

– Ну да, потерянным каким-то.

Следователю этого было вполне достаточно. Владика он продержал в своем кабинете и того меньше, чем меня, после чего мы с напарником отправились на работу красить Борину каморку. Валя тоже участвовала и всё ныла, что краска сильно воняет. Мы с Владиком никакой вони не чувствовали, но всё же пошли женщине навстречу и открыли окна настежь.

Вечером пили водку, прямо в термичке – выгоняли краску из организма. Домой я вернулся совсем пьяный, бродил по квартире и настырно искал сигареты, но, к счастью, не нашёл. Лёг спать, а проснувшись посреди ночи, увидел клубящийся над кроватью белый дым. Испугался до чёртиков, заорал и тогда уже проснулся по-настоящему. Ворочался, ворочался, никак не мог заснуть, а потом накарябал в блокноте две странные, депрессивные строчки:

«Я сольюсь с темнотой,

Так боясь темноты».

В четверг мы с Владиком, мучаясь от похмелья, кое-как пытались выполнять свои обязанности. Даже печку порывались чинить, но безуспешно, конечно.

В пятницу с утра к нам в термичку подогнали сразу несколько партий образцов для испытаний – на девятьсот, тысячу сто и – экстрим! – тысячу двести градусов. При такой температуре слишком легко было получить ожоги, поэтому загрузка и выгрузка выполнялись только вдвоём.

Я надел защитный фартук и две пары рукавиц, закрыл лицо щитком, сжал в руках длинные, тяжёлые клещи. Владик занял положенное ему место сбоку от печи и спросил:

– Готов?

– Готов.

Я подхватил клещами лоток с образцами, и напарник распахнул печь. Меня почти что ослепило ярко-оранжевым светом, волной ударил жар. Каждый раз это напоминало встречу с сатаной. На его территории, естественно, – в аду. Щурясь, я быстро вставил лоток в раскалённое жерло, а Владик торопливо захлопнул печь.

И только теперь, сбрасывая дымящиеся рукавицы и утирая со лба пот, я осознал, что список Бориных силуэтов жжёт карман даже похлеще, чем тыща двести. И жжёт тем сильнее, чем чаще я о нём думаю и чем больше пытаюсь что-нибудь разузнать.

Табельщице все эти имена-фамилии были незнакомы, Владику – тоже. И в заводском справочнике никого подобного не нашлось. Меня, в общем-то, волновали не эти люди, а только то, почему среди них оказался я.

– Да забей, – посоветовал Владик. – Просто рисовал знакомых.

– Ага. Откуда у него столько знакомых? И все не с работы. Даже вон какая-то иностранка есть.

– Мало ли. Может, видел где-то. Тебе-то чего?

А я и сам не понимал «чего мне». Просто мне не нравился белый дым во сне, не нравилась нарисованная мелом пелена, не нравилось, что самоубийца намалевал меня перед смертью. Будто… эстафету передал?

– Валь, скажи мне Борин адрес.

– Зачем тебе?

– Мать его навещу. Он ведь с матерью жил, да?

– Вроде да. Только ты смотри, аккуратно там. Она, говорят, тоже того, – табельщица выразительно покрутила пальцем у виска.

Борина квартира оказалась совсем неподалёку – минут пятнадцать пешком, и в обед я отправился по нужному адресу. Едва вышел из проходной, как вокруг поднялся ветер. Причём ледяной, зимний совсем, предвестник первого снега, а дул он будто сразу со всех сторон – и в лицо, и в спину.

Да по дороге ещё попались двое студентов – шли навстречу и ныли между собой, что Джордж Мартин никак не выпустит свои «Ветра зимы». Тоже мне умники! Дался им этот Мартин?! И почему «ветра»? Дерьмово звучит, лучше уж «ветры».

– Ветры зимы, – бормотал я, пряча шею в воротник. – Ветры зимы. Дуют ветры зимы. И в лицо, и в спины дуют ветры зимы. Нет, не то. В спину мне и в лицо дуют ветры зимы. Вот это годится.

Я остановился, чтобы записать строчки в блокнот, а когда огляделся, понял, что уже пришёл. Ободранная шестиэтажка возвышалась прямо передо мной, домофон в Борином подъезде не работал, горели красные буквы «Err» – повезло.

Обычно в таких домах воняет мочой и мусоропроводом, но здесь не пахло вообще ничем. Ни на первом этаже, ни на последнем перед нужной квартирой. Я позвонил – звук старого советского звонка пронзил пространство и время. За дверью послышалось приближающееся шарканье и бормотание, скрипучий голос требовательно спросил:

– Кто там?

– Здравствуйте. Я насчёт Бори…

– Умер Боря.

– Да, я знаю, извините. Я с ним работал и… В общем, он там рисовал разных людей и… меня нарисовал.

Услышав, как это звучит со стороны, я ощутил себя круглым идиотом, отвернулся от двери и стал спускаться по ступенькам. Неожиданно по лестничной клетке эхом пронёсся щелчок замка, и сухая старуха, завёрнутая в пуховые платки, словно мумия, хмуро велела:

– Заходь.

Через несколько минут я сидел на краешке протёртого кресла и, держа в руке чашку с плесневелым чаем, терпеливо ждал, пока Борина мать заговорит.

– Вчера похоронила, – наконец выдавила она, глядя в сторону. – Самоубийц не отпевают. Батюшкам, поди, виднее, кому наверху рады, а кому – нет.

– Мне бы узнать, кто эти люди, – я протянул список. – Какие-то Борины друзья, знакомые? Зачем он их рисовал?

– Сородичи, – старуха неприятно усмехнулась. – По несчастью. А рисовать – да, умел. Хорошо получалось. Только вот я отговорила. Конец восьмидесятых был, я сказала, какие щас картинки калякать – на завод, мол, иди. А что? – она вдруг взвилась, впилась в меня двумя колючками глаз. – Не права?! Не надо было? Думаешь, я виновата, да?! Я?!

– Да нет, что вы? Почему? С чего вы взяли? Я…

– Я, я, – противно передразнила старуха. Она подошла к окну и отдёрнула штору, демонстрируя сырые почерневшие обои. – Видишь плесень, да? А чуешь? Нет, не чуешь. Вот то-то! Уже ничего ты не чуешь. Ты теперь как они.

Приблизившись, старуха ткнула костлявым пальцем вначале в листок с фамилиями, потом мне в переносицу. От неожиданности я отпрянул, облился чаем и чуть не завалился вместе с креслом, вскочил на ноги.

– Взялись за тебя. Как за сыночка моего. Крепко взялись. Оно только с виду дымок, а хватка-то железная. Всё заберёт, жди! Боречка ждать не стал. Рисовать он хотел. Только этим и жил. Цветов уж не различал, а всё рисовал. И не дал это забрать.

Она наступала и наступала, выставив из-под платков палец и страшно тараща глаза, а я пятился, пятился, пока не оказался на лестничной клетке.

– Ты уж сам решай, – добавила старуха, прежде чем захлопнуть дверь. – Самоубийц не отпевают.

А я так и остался стоять на лестнице – в совершенном смятении и с чашкой плесневелого чая.

* * *
В воскресенье я решил навестить родителей и поехал на кладбище. В воздухе сегодня висел туман. Густой, промозглый, колючий, какой бывает только осенью. В тумане всё выглядит иначе – что-то размывается, что-то, наоборот, подчёркивается. Вот и кладбище казалось каким-то другим, чем обычно. Не просто местом памяти и скорби, а порталом на тот свет – зашёл в туман, постоял немного, присел у могил и сам того не заметил, как очутился по ту сторону.

Людей, несмотря на выходной день, было немного, а те, что встречались, походили скорее на тени или силуэты. Тёмные силуэты в белой пелене. Будто они… Нет, не встали из могил, а скорее уже умерли, но ещё не легли. То ли места пока не нашлось, то ли по чьему-то капризу этим мертвецам ещё позволялось ходить. Вот они и бродили по кладбищу неприкаянные среди своих уже обустроившихся сородичей.

Я долго сидел на корточках, машинально читая на могильной плите две фамилии, два имени, два отчества, два года рождения и один год смерти. Очень долго сидел, даже ноги затекли, потом наконец произнёс:

– Привет, пап. Привет, мам.

Забавно, что больше всего боишься сфальшивить, говоря с теми, кого уже нет. Именно им стыднее всего сказать что-нибудь лицемерное, «не своё» или же просто банальное. Да и никогда точно не знаешь, надо ли вообще что-то говорить. Может, им достаточно и твоих мыслей, а может, и без мыслей они оттуда, из другого мира, всё знают и понимают лучше нашего.

Как бы то ни было, я всё же достал блокнот, раскрыл, полистал, хотел уже начать читать, как вдруг смешался, зашмыгал носом и трусливо произнёс:

– Знаете, а я всё ещё пишу. Ничего конкретного, так – какие-то обрывки, отдельные строчки, куски. Я вам никогда не читал, стеснялся, и вот сейчас я… я…

Я мямлил всё тише, листал блокнот всё быстрее, а потом закрыл и спрятал в карман. Встал, с трудом разогнув затёкшие ноги, и пошёл в сторону выхода. Сделал вид, что ничего не случилось, что я – не слабак, не ничтожество, что всё по плану, только носом продолжал шмыгать. Шмыгал, но никаких запахов не чувствовал, ни единого.

Интересно, а чем здесь пахнет? Чем должно пахнуть кладбище? Чем пахло раньше? Я понял, что не помню. Какое-то время мучал память, пытаясь выдавить хоть что-то – без толку. Понюхал свою ладонь. Как раньше пахла она? А чем пахнут валяющиеся вокруг опавшие листья? А футеровка в термичке? Кофейня у метро? Ну с кофейней просто – она пахнет кофе. Но я не помнил запаха кофе.

Я вообще не помнил никаких запахов, и вот это было странно. Ведь потерять обоняние можно. Из-за ковида или ещё какой-нибудь хрени вроде той, что нашли у Владика, – чего-то там с носоглоткой. Но вот забыть запахи…

Тем временем туман сгустился настолько, что я ничего не различал даже в паре шагов. Шёл почти на ощупь, даже не понимая, на кладбище ли я до сих пор или где-то ещё. Только маленький круг земли оставался виден под ногами, словно перемещался вместе со мной по белой пустоте, не давая провалиться в неё.

Ледяной ветер вдруг ударил сразу и в лицо, и в спину. Туман вокруг меня задымился, опутал струями-щупальцами, и что-то обжигающе холодное со всей дури ткнулось в глаза. Я захлебнулся, оглушённый невероятной болью. Услышал страшный чавкающий звук лопающихся глазниц и слепым беспомощным котёнком полетел куда-то в пустоту.

Очнулся, лёжа в каком-то каменном углублении, будто в рамке. Растерянно заморгал, а когда зрение вернулось, увидел среди тумана нависший надо мной тёмный силуэт.

– Простите, – глухо, без интонаций произнёс мужской голос. – Встаньте, пожалуйста, с моей мамы.

Я неуклюже вылез из чьей-то могилы и заспешил прочь с кладбища, бормоча на ходу извинения.

* * *
Второй осенний понедельник выдался хуже первого. Серое утро за окном, сырой воздух, пропитанный молчаливой злобой умирающей природы. Яичница и кусок хлеба в тарелке, растворимый кофе в чашке. Всё без запаха и тоже какое-то серое.

Серые лица в трамвае, пустые серые взгляды, серая одежда, серые разговоры. Серый асфальт вокруг, серое настроение по дороге к проходной.

Миновав турникеты и уже подходя к своему корпусу, я заметил Валю. Она воодушевлённо фотографировала какую-то серую птичку, сидящую прямо на колючей проволоке заводского забора. Увидев меня, табельщица сама защебетала почти на птичий манер о том, какое хорошее у неё настроение, какая прекрасная сегодня с утра погода, какой чудесный выдался сентябрь и как вообще был прав Александр Сергеевич со своим «очей очарованье».

Я слушал, слушал с нарастающим удивлением, а потом не выдержал и спросил:

– Валя, ты что, больная?

Табельщица оскорблённо взвилась, сверкнула глазами и, уже отворачиваясь, выругалась: «Алкашня чёртова». После этого она отправилась к себе, я пошёл в термичку, и серая птичка тоже улетела куда-то по своим делам.

Новая рабочая неделя началась со старых забот. Печка – позор отечественного машиностроения – по-прежнему не работала, и мы по-прежнему с ней возились. Я погрузился в ремонт по уши во всех смыслах, а Владик время от времени отвлекался на непосредственные обязанности термиста – получал образцы и загружал в печи или же, наоборот, выгружал и отдавал. Всё, в общем-то, шло как обычно, пока не пришла очередь испытаний на тыщу двести – работа для двоих.

Я уже стоял, облачившись во всё необходимое – фартук, щиток, рукавицы, уже держал клещами лоток с образцами, уже сказал Владику «готов», но когда печь распахнулась, застыл от неожиданности, позабыв обо всём. Потому что излучение вместо ярко-оранжевого сегодня тоже оказалось серым. Таким же, как всё вокруг.

– Да ты что?! – Владик торопливо подбежал ко мне, выхватил клещи с лотком, сорвал уже занявшиеся огнём рукавицы. – Сдурел?! Сгореть хотел?! А ну, показывай руки! Нет ожогов, слава Богу!

– Похоже, я пропал.

– Пропал бы без меня.

– Нет, ты не понимаешь. Боря тоже цветов не различал. Мать его сказала.

– Ты сядь, передохни, а то бред какой-то несёшь. – Он усадил меня на стул. – Борина мать? А зачем ты к ней попёрся?

– Хотел чего-нибудь узнать.

– Ну и как? Чё-нить узнал?

– Да сам не понял. Но об этом она говорила. И про запахи, и про цвета.

– А что с ними?

– Я запахов не чувствую. И цветов не различаю.

Владик хмыкнул, задумался, потом с видом диванного вирусолога предположил:

– Может, какой-то ковидный дальтонизм?

– Слушай, я серьёзно вообще-то.

– Ну и я тоже. Разные ведь штаммы. Может, уже и такой есть.

– Да ты не понимаешь! Я не только их не чувствую, я их не помню. Не помню запахи!

– Ну а цвета помнишь?

– Не знаю, – я растерялся, почесал затылок. – Вроде помню.

– Ну и не парься. Осень, хандра. Снег пойдёт – всё пройдёт. А пока вот – на, рюмочку, – он плеснул в стакан водки, протянул мне. – Чтобы вкус не забыть.

Едва я успел осушить стакан, как в термичку проник – именно проник, чуть приоткрыв дверь и просочившись в образовавшуюся щель, – Саныч. Смерил взглядом стакан, потом – меня, затем – Владика.

– Что, подлецы, пьёте? А печь?

– Чиним, – хором откликнулись мы.

– Только там, по ходу, электроника глючит, – добавил Владик. – Регулятор.

– Глючит электроника, значит, топайте к Антонам, – велел шеф. – И смотрите, если до конца недели не почините – сниму надбавки.

Он вышел и плотно прикрыл за собой дверь. Владик указал пальцем шефу вслед и одними губами произнёс: «Подслушивает». Подслушивать Саныч взял привычку после Бориного самоубийства – очень теперь боялся ещё что-нибудь «упустить, недоглядеть».

– Какой хороший у нас начальник, – чётко и громко, будто под запись, произнёс Владик. – Верно, Даниил?

– Несомненно, Владислав, – поддержал я, чувствуя, как сто грамм начинают действовать, а проблемы пусть временно, но отступают.

Мы выкрутили из печки температурный регулятор и принялись по очереди мусолить в руках, будто надеясь починить таким способом. Наконец Владик вздохнул:

– К головастикам надо идти.

Идти никому не хотелось, поэтому скинулись в камень-ножницы-бумагу. Владик радостно чикнул мою бумагу своими ножницами, и я потащился на третий этаж.

Двух молодых инженеров с одинаковым именем Антон в нашем цеху прозвали головастиками и в целом не любили, считая чересчур заносчивыми, высокомерными и вообще противными. Хотя пользы головастики приносили порядочно. Один из Антонов лихо управлялся с оформлением отчётов, актов, форм и вообще любой документации. Другой не менее лихо чинил любую электронику, но и ту, и другую работу они обычно делали вдвоём. По принципу – один работает, другой руководит. Лично я про себя называл того из Антонов, что был немного повыше, Болеком, а второго – Лёлеком.

Вошёл я без стука и застал головастиков врасплох – по уши в каком-то сетевом шутере. В первый момент они испугались и торопливо погасили мониторы, но потом увидели, что это не Саныч, а всего лишь я, и снова погрузились в игру.

– Парни, тут вот, – я помахал регулятором. – Починить надо. Желательно сегодня.

– Желательно ему, – хмыкнул Болек, не отрываясь от экрана.

– Это тебе не образцы в печку класть, – поддержал Лёлек. – Тут тонкие материи, наука.

– С меня бутылка, – пообещал я. – Кока-колы. Двухлитровая. Ну или что вы там, молокососы, пьёте?

– Ладно, оставляй, – Болек указал пальцем на стол. – Гляну, что вы у себя в термичке спьяну натворили.

– Главное, чтоб сами до нас не чинили, – усмехнулся Лёлек. – Молотком с напильником.

После этого оба защёлкали мышками с удвоённым усердием, давая понять, что я могу идти. Но я не ушёл.

– А вот скажите мне кое-что, яйцеголовые, если вы такие умные.

– Да, мы такие, – равнодушно согласился Лёлек. Болек только недовольно покосился – похоже, из-за меня он проигрывал.

– Так вот скажите мне, зачем бы кому-то отбирать у людей запахи и цвета?

– У тебя ковид, что ли?

– Да не ковид. И… и не у меня. Так, вообще. Гипотетически.

– Гипотетически, – ухмыльнулся Болек. – Не думал, что ты такие слова знаешь.

– Гипотетически вопрос, кстати, интересный. – Лёлек закрыл шутер и задумался, подперев подбородок. – Отбирать запахи и цвета… Зачем? Для снижения энтропии? Запахи, цвета – лишний хаос, верно?

– Неверно. – Болек тоже выключил игру. – Если я отличаю красный от зелёного и чувствую, когда кто-то пукнул в электричке, это ещё не значит, что я создаю лишний хаос. – Он повернулся ко мне. – Может, скажешь наконец, гипотетик, у кого отобрали цвета и запахи?

– У Бори-блаженного. И вот у этих, – я достал из кармана помятый список, протянул.

– А кто это такие? – Лёлек пробежал глазами фамилии.

– Да чёрт их знает. Какие-то его знакомые. Но точно не с завода. В общем, без понятия.

– Так погугли. – Болек даже брови поднял от удивления. – Ты что, вчера родился? В соцсетях глянь.

– В соцсетях? – машинально переспросил я и тут же просиял. – Парни, да вы и правда мозговитые?

– Ясен хрен.

Лёлек пожал плечами, снова запуская шутер. Болек брезгливо вертел в руках неисправный регулятор.

В термичке интернет не ловил, а устроившись с телефоном в коридоре у стенки, я почти сразу был изгнан вездесущим Санычем. Поэтому гуглить Бориных «сородичей» начал только в трамвае, по дороге с работы. А продолжил уже дома за компьютером, попутно поедая печенье и попивая чай.

Если изначально я думал, что многих из списка вообще не найду в соцсетях, то по факту вышло наоборот. На каждые имя-фамилию – даже на вроде бы редкие – поиск выдавал по десять-двадцать страниц. Десятки страниц совершенно разных людей разного возраста из разных городов и даже стран. И я понятия не имел, кого конкретно имел в виду Боря.

Повезло лишь с иностранкой – такая страница нашлась всего одна. Вместо фотографии была картинка с тлеющей сигаретой на чёрном фоне, а над ней – написанный по-английски статус. «Nobody loves me».

«Никто любит меня, – машинально перевёл я и тут же сам себя одёрнул: – Бред».

Правильный перевод – «никто меня не любит», ведь в английском нет двойного отрицания, как у нас. И всё же первая версия засела в мозгу, вызывая какое-то гадостное тревожное чувство. А от чёртовой картинки с аппетитно тлеющей сигаретой зверски захотелось курить.

Я снова зарыскал по дому и на этот раз, к сожалению, отыскал заначку – полупустую пачку с предусмотрительно спрятанной внутри зажигалкой. Первую сигарету выкурил сразу, жадно, залпом, что называется. Вторую уже неспешно смаковал, развалившись перед компьютером и продолжая просматривать многочисленные страницы. Настырно выискивал хоть какие-нибудь совпадения, хотя и сам не понимал, какие именно совпадения нужны. Город, возраст, место работы или, может, любимое кино, музыка, книга?

Сигарета – четвёртая или уже пятая по счёту – лежала на краю старого, ещё отцовского пресс-папье. С кончика мирно струился дымок. Стол был накрыт оргстеклом, из-под которого радостно улыбались молодые, чёрно-белые родители. Мерно тикали часы, компьютерные вентиляторы монотонно жужжали на манер цикад, и я сам не заметил, как уронил голову и уснул.

А сигарета всё тлела и тлела, будто бесконечная. Дымок струился и струился, медленно расползаясь по комнате. Клубился, змеился, стелился по полу, поднимался к потолку, где-то сгущался, где-то рассеивался. И как-то незаметно, словно естественным образом, приобрёл размытые очертания человеческого тела.

Мастера-курильщики умеют пускать дым кольцами, но тот, кто сумел бы выдохнуть вот такое, несомненно, должен был править Вселенной. Полупрозрачная дымовая фигура, плавно колыхаясь, повисла в воздухе, повисела так немного и вдруг резко съёжилась – поджала свои дымовые ноги, склонила дымовую голову на скрещённые дымовые руки, будто подражая спящему за столом мне. А затем в таком вот скрюченном виде проплыла по комнате и осторожно, предварительно будто примерившись, слилась с моим телом.

«Никто любит тебя», – прошептало что-то внутри головы, и я проснулся в холодном поту.

* * *
– Чё такой смурной?

Время было послеобеденное. Владик сидел, закинув ноги на стол, с огромным пакетом чипсов в руках.

– Да так. Полночи в соцсетях торчал.

– Полночи в соцсетях? И чё, все мемчики теперь знаешь?

– Я не мемчики читал. Искал там… Ну тех, из списка.

– Никак не уймёшься? Настырный.

Слова перемежались с хрустом чипсов, и раздражало это неимоверно.

– Слушай, давай или говорить, или жрать, – вспылил я.

– Давай, – согласился Владик. Он принялся хрустеть чипсами с удвоенной частотой, потом улыбнулся, отложил пакет в сторону и оправил усы. – Ладно, шучу. Рассказывай.

– Да я… Ну, по большому счёту, мало что нарыл.

– Мало что – уже что-то, – подбодрил напарник. Он потянулся было снова к чипсам, но опомнился и стукнул себя по руке. – Извини. Я весь внимание.

– Ну вот, например, та девчонка-иностранка. У неё статус – «Nobody loves me».

– Никто меня не любит? Стандартное бабье нытьё. Что у нас, что за границей. А кто она вообще?

– Кулинар, кажется. В общем, любительница готовить, выдумывать новые блюда. Но это не главное. Ты лучше подумай – «никто меня не любит» или же «никто меня любит»? – я многозначительно взглянул на Владика, а тот вытаращил глаза и прыснул со смеху.

– Даня, ты чего, чокнулся? Какой ещё «никто меня любит»?

– Ладно, проехали. Слушай дальше. Другой пример – парень играл на гитаре, постил уроки, аккорды показывал, соло всякие там сложные разучивал. А потом что?

– Что?

– Написал: «Продаю гитару».

– Наверное, деньги понадобились, – Владик пожал плечами.

– Хорошо, поднимем ставки. Ещё один случай. Девчонка цветы выращивала. Какие-то там редкие, со сложным уходом. Скрещивала одни с другими, пыталась что-то новое намутить. Хвастала этим, фотки выкладывала. А потом прекратила.

– И?

– Ей под последним постом написали, мол, что там цветы, как поживают. А она ответила: «Я их выкинула». Нормально?

– Задолбало, значит. Или сами завяли. Дурацкое хобби, кстати. И вся эта сырая земля в горшках, только плесень разводить.

– Да хватит плечами пожимать! Достал! Раз ты такой неверующий, то готовься – щас будет самое главное. Я даже в блокнот себе переписал. Там один парень – тоже из списка – стал заметки выкладывать. Типа дневника, в духе «что вижу, то пою». Короче, писатель-любитель. Вот его последние четыре поста. Итак, слушай. Первый.

«Выхожу из дома как всегда. Дворник в ярко-оранжевом жилете метёт улицу. На углу мусорщики вытряхивают новенькие синие баки, отчётливо несёт гнилью. Ускоряю шаг, выхожу со двора, мимо пекарни – пёстрая вывеска всех цветов радуги, аромат свежеиспечённого хлеба. Спускаюсь по дорожке, иду вдоль путей, в сторону станции. Нескончаемые рельсы, отмеренные чёрточки шпал. В нос лезет креозот – запах путешествий, из детства. Навстречу, громыхая колёсами, несётся зелёный поезд – дальнего следования, точно по расписанию. В прямоугольниках окон вижу круги лиц, машу рукой. Иду на работу с улыбкой».

– Так себе, – скривился Владик. – Мне особенно про прямоугольники окон и круги лиц не понравилось.

– Погоди, не торопись. Вот второй пост.

«Выхожу из дома как всегда. Дворник в ярко-оранжевом жилете метёт улицу. На углу мусорщики вытряхивают новенькие синие баки. Выхожу со двора, мимо пекарни – пёстрая вывеска всех цветов радуги. Спускаюсь по дорожке, иду вдоль путей, в сторону станции. Нескончаемые рельсы, отмеренные чёрточки шпал. Навстречу, громыхая колёсами, несётся зелёный поезд – дальнего следования, точно по расписанию. В прямоугольниках окон вижу круги лиц, машу рукой. Иду на работу с улыбкой».

Так, теперь третий.

«Выхожу из дома как всегда. Дворник метёт улицу. На углу мусорщики вытряхивают баки. Выхожу со двора, мимо пекарни. Спускаюсь по дорожке, иду вдоль путей, в сторону станции. Нескончаемые рельсы, отмеренные чёрточки шпал. Навстречу, громыхая колёсами, несётся поезд – дальнего следования, точно по расписанию. В прямоугольниках окон вижу круги лиц, машу рукой. Иду на работу с улыбкой».

– День сурка какой-то, – сонно заметил Владик, роняя голову на грудь.

– Да при чём тут день сурка?! Ты что, ничего не понял?! Сначала исчезли запахи, потом цвета. Всё как у меня. Но самое главное – последний, четвёртый пост.

«Выхожу из дома как всегда. Иду на работу».

– И всё?

– И всё.

– Ну и правильно. Чего там сопли разводить? «Иду бухой, машу рукой».

– Борина мать сказала, что отберут всё. И что Боря не стал этого ждать.

– В смысле всё? Как это?

– А вот так, как там, – я кивнул на блокнот и, отвернувшись, тихо добавил: – Выхожу из дома – иду на работу. Выхожу с работы – иду домой. И всё.

Владик взял блокнот, начал листать, забормотал:

– Ну да, действительно. Вначале креозот с гнилью, потом зелёное-синее-оранжевое и… Слушай, а чё это за стихи? «Не была никогда моя кровь как вода». Твоё? Ты писал?

– Дай сюда, – опомнился я.

Вырвал у него блокнот, спрятал в карман, почувствовал, что краснею. Мысленно отругал себя: «Идиот! Круглый идиот». К счастью, в этот момент прочирикал местный телефон. Трубку снял Владик, а когда повесил, объявил:

– Головастики регулятор починили.

Мы скинулись в камень-ножницы-бумагу, и на этот раз победил я. Владик поплёлся на третий этаж, а я снова достал блокнот. В голове крутилось целое четверостишие.

«Забываем цвета,
Зарываем цветы.
Опускаем глаза,
Убиваем мечты».
Я так увлёкся, что даже пропустил мимо ушей, как вернулся напарник. А когда оторвал глаза от бумаги, увидел, что он сидит напротив, закинув ногу на ногу, и ухмыляется.

– Так, так, так. Значит, ты у нас чё, поэт?

– Отвяжись.

– А про что пишешь?

– Про природу, про любовь, – буркнул я. – Как все.

– Тебя сильно природа волнует?

– Нет, не сильно. Отстань.

– А любовь? Ты влюблён?

– Нет, не влюблён. Чего докопался? – этот разговор нравился мне всё меньше.

– А если не влюблён, то чего мозги пудрить? Поэт должен быть честен. Если не влюблён, то так и пиши: «Моё сердце пусто, я – никто и ничто».

– А ты что, тоже теперь в поэзии шаришь?

– Может, и шарю. Давай-ка, – Владик противно развалился на стуле, как зажравшийся режиссёр на кастинге, – прочти что-нибудь.

– Я свои стихи не читаю, – процедил я сквозь зубы. – Никому. Никогда. Даже родителям не читал.

– Ну тогда из тебя поэт как из говна пуля. Поэт людей вдохновляет. А лохи по углам щемятся, с тетрадкой.

И вот тут я уже вскипел.

– Ну если ты про лохов решил поговорить, то слушай, Владик. Ты настолько лох, что тебя даже как термиста забраковали. Ты настолько серый, что не можешь пережить, что кто-то рядом оказался не такой серый, как ты. Сиди здесь, жри чипсы, тряси брюхом, а я пошёл. Счастливо!

Идти и в самом деле было пора – часы показывали шестнадцать ноль три, а значит, все, кто с вредностью, могли расходиться по домам. Владик молча взял регулятор, отвёртку и, встав спиной, закопался в печке. Я сгрёб в охапку куртку, сумку и вылетел из термички, чуть не сбив Саныча, который, похоже, опять подслушивал под дверью.

* * *
Среда прошла, будто в тумане, в дыму, в растерянности, в полузабытьи. Как во сне, да и началась-то она именно с того, что я проспал. Причём проспал не на десять минут, не на полчаса, а так, что в сталинские времена меня наверняка бы расстреляли. Снилась мне, кстати, работа – там я просил прощения у Владика, а потом в термичку вплывали две роскошные стриптизёрши.

И когда я наконец проснулся и на всех парах помчался на завод, то всю дорогу прикидывал, как лучше извиниться перед напарником. Сказать, что я мудак? Или что мы оба мудаки, но я чуть больше? Или же признать его правоту насчёт стихов и поэтов? Нет уж, вот это вряд ли.

О том, что что-то не так, я начал догадываться ещё на проходной, когда тётка-охранница странно зыркнула на меня через стекло. А дальше странные взгляды посыпались уже горстями. И тем больше, чем ближе я подходил к термичке. Дверь была открыта и выглядела какой-то побитой, покоцанной. В проёме стояли двое – Саныч с каким-то незнакомым мужиком.

– Неосторожное обращение с огнём, – сказал тот как отрезал. – Возражений нет?

– Никак нет, – шеф вытянулся по струнке.

– Вас вызовут. Всего доброго, – мужик коротко кивнул Санычу и ушёл, в мою сторону даже не взглянул.

Бывают такие ситуации, когда себя чувствуешь кретином не в силу какой-то врождённой умственной отсталости, а потому, что сам заставляешь себя отставать от происходящего. Чувствуешь, что не готов идти с ним в ногу. Что нужно ещё хотя бы немного потупить, лишь бы не понимать, не признавать случившееся. Вот и я обвёл взглядом термичку, скользя глазами по почерневшим стенам, по обгоревшим печам, а потом глупо спросил:

– А где Владик?

– Нет Владика, – тихо ответил шеф. – Неосторожное обращение с огнём. – Он чуть помолчал, потом, словно извиняясь, продолжил: – Так всем легче будет. И следствию, и нам с тобой. А то что же это?! Второе самоубийство за десять дней? Эпидемия какая-то!

– Чьё самоубийство?

Я упорно отказывался соображать, рассеянно оглядывая термичку. Такую знакомую и незнакомую, родную и чужую одновременно, теперь, когда она была словно покрыта чёрной чешуёй.

– Ну тише, тише, – Саныч мягко похлопал меня по плечу. – Про самоубийство никто нигде не скажет и в бумагах не напишет. Хотя он же недаром изнутри закрылся. И печку-таки починил. А она до тыща трёхсот жарит, сам знаешь – зверюга.Вот все по домам ушли, а он починил, разогрел и тогда уже… сам… себя… Зачем? Ну скажи мне – зачем?! Чего ему не жилось?!

В этот раз шефу не пришлось выдавливать слезу – сама по щеке потекла. С минуту он молчал, может, правда ждал, что я объясню «зачем», а потом доверительно понизил голос почти до шёпота:

– Про тебя я не сказал. Не думай.

– А что про меня?

– Ну ты же как вчера на Владика орал! Наговорил всякого, а он через два часа с собой покончил? Так себе совпадение, нехорошее. Есть же статья теперь – доведение до самоубийства. Лучше с этим не связываться, помалкивать. А Владика жалко, понимаю, очень жалко. Он ведь, оказывается, поэт был. Вчера, когда ты ушёл, мне бумажку сунул, а там стихи. «Уколовшись едва, мы тупим остриё, изменяем словам и теряем чутьё». Сильно, да?

Я помню, что просто отвернулся и пошёл, ничего не сказав. Ноги еле слушались, едва гнулись, как деревянные. В ушах застыли стихи, последняя строчка. «И теряем чутьё». «И теряем чутьё». «Чутьё». Он написал это обо мне? О Боре и его «сородичах»? Или о… себе? «Что-то там с носоглоткой».

– Правильно, – крикнул в спину Саныч. – Иди домой, отдохни, оклемайся.

Я не обернулся. Вышел на улицу, закурил – зажигалка ходила в руках ходуном – и поднял голову. В кино в подобные моменты обычно льёт дождь – природа будто плачет. Но в данном случае природа, кажется, забила на чужие несчастья. Небо было чистое, светило солнце. Светило оно серым цветом, и хотя я точно знал, что свет должен быть жёлтый, но, копнув память, понял, что не помню, как выглядит жёлтый.

* * *
Время перевалило за полночь. Значит, уже четверг. Не важно.

В приоткрытое окно сочился холодный ночной воздух, доносился приглушённый шум далёкого шоссе. Сгорбленный, с опущенной головой, я неподвижно сидел в темноте. В одной руке держал блокнот, в другой – телефон. Блокнот, потому что там теперь были записаны не только мои стихи, но и Владика. А телефон, потому что весь сегодняшний день пытался связаться с людьми из списка.

Кидал заявки в друзья, строчил сообщения. О том, что я тоже забыл запахи и цвета. О том, что мой друг-поэт покончил с собой. В итоге, совершенно отчаявшись, я решился и признал, что сам тоже пишу стихи. Но Бориным сородичам на всё это было наплевать – большинство из них меня просто заблокировали, несколько человек не отреагировали вообще никак, хотя и заходили буквально сегодня, а один коротко ответил: «Пиши, пока можешь». Это был тот самый писатель-любитель, который раньше всё улыбался поезду.

Я торопливо набрал в ответ: «А что делать? Что можно сделать?» Но потом стёр, не стал отправлять. Знал, что он ответит.

Что делать? Выходить из дома – идти на работу. Выходить с работы – идти домой.

Эти люди из списка, они не были мертвы, но и не были живы. Скорее, полуживы. Или на треть, на четверть. Точный процент их живости, может, установили бы яйцеголовые Болек и Лёлек. А может, и нет.

Я ведь даже пытался понять, что такое энтропия и зачем её снижать. Нагуглил, что это мера хаоса, на этом и закончил. Какие-то побуждения, желания, цели если и рождались во мне, то почти сразу пропадали, раздавленные грузом пустоты. Но, несмотря на это, я ещё, кажется, мог сочинять стихи. Наверное. Так же как Боря тогда ещё мог рисовать – углём и мелом.

В общем, сейчас, к ночи, я уже и не пытался что-либо делать. И почти не удивился, когда повернул голову и разглядел в темноте дымовую фигуру. Зависшую в такой же сгорбленной, усталой позе, в какой сидел я сам. Только блокнота с телефоном в руках у дыма не было, да и сами кисти рук и ступни ног размывались – дым в этих местах то рассеивался, то сгущался.

Я кивнул, и дымовая фигура кивнула в ответ. Потом она помахала рукой, и я тоже помахал. Улыбнулся и готов был поклясться, что дым улыбнулся мне. Фигура проплыла по воздуху и слилась с моим телом. Влилась в меня, впиталась.

«Никто любит тебя, – шепнуло в голове. – Никто возьмёт лишнее и будет любить тебя вечно».

Я засмеялся, внутри стало как-то легко, хорошо, просто. Руки мои вдруг сами собой вцепились в грудь и вырвали кусок. Причём кусок не плоти и крови, а какого-то серого пластилина. Потом ещё один, и ещё. Не было теперь ни костей, ни органов, один лишь пластилин, в котором руки копались с нарастающим нетерпением, явно что-то ища.

«Ты станешь никто, а никто станет тобой».

Ноги окутало белой пеленой, и теперь я увидел других. Людей из списка, силуэты со стены, «сородичей». Словно какой-то второй слой реальности открылся, и всюду они. Стоящие поодиночке, увязающие ногами в белой пелене и почти слившиеся с окружающей темнотой. Гитарист, цветоводша, писатель, кулинар. Кто ещё?

Виднелись и пустые места. Это от тех, кто покончил с собой? Как Боря и Владик? Художник, поэт… Запахи, цвета, хаос… Кто-то может отличить красный от зелёного и чует, как пукнул сосед по трамваю, а кто-то использует запахи и цвета, чтобы сочинять, рисовать, играть, создавать нечто новое, творить.

Только теперь я понял, что объединяет всех потонувших в дыму – творчество! Вот он, их личный, персональный хаос! А куски пластилина всё падали и падали на пол, руки шарили внутри меня, продвигаясь глубже, нащупывая что-то тёплое, сокровенное.

«Никто слепит тебя заново».

Взгляд вдруг упал на чёрно-белые лица родителей под оргстеклом.

«Нет, спасибо. Меня уже слепили».

Это была моя собственная мысль, за которой последовало моё собственное решение. И раз уж никто так рьяно боролся с любым творчеством, я знал, чем его одарить.

– Я – никто, я ничто,
Моё сердце пусто.
Я нигде, никогда,
Моя кровь как вода.
Поначалу он, кажется, не понял происходящего. Может быть, даже принял эти строки за акт смирения. А вот «сородичи», задетые моими словами, зашевелились. И дальше я уже обращался к ним. К каждому.

– Ты – чужой, ты – другой,
Повернулся спиной,
Прикрываясь рукой,
Прячешь взгляд неживой.
Мы похожи с тобой,
Как две капли воды.
Мы слились с темнотой,
Так боясь темноты.
Обрывки, кусочки, сочинённые и мной, и Владиком, сливались воедино, как по маслу, образуя даже не стих, а какую-то вдохновенную речь, почти заклинание.

– Уколовшись едва,
Мы тупим остриё,
Изменяем словам
И теряем чутьё,
Забываем цвета,
Зарываем цветы.
Опускаем глаза,
Убиваем мечты…
Они оборачивались и смотрели на меня. То тут, то там среди темноты проблескивали взгляды, а некоторые из «сородичей» даже дёргали ногами, силясь высвободиться из вязкой пелены. Никто опомнился и впился в меня изнутри десятками раскалённых игл, когтей, зубов или чёрт знает чем ещё.

Тело было уже не из пластилина, а снова из плоти и крови, и от внезапного прилива раздирающей в клочья боли я задохнулся и почти потерял сознание. Но именно этого он и хотел – заставить меня сдаться, заткнуть раз и навсегда. Но я ещё не всё сказал, а потому, намертво сцепив зубы, мученически кривясь и дрожа, как эпилептик, зашептал:

– В спину нам и в лицо
Дуют ветры зимы.
Мы – никто, мы – ничто,
Но у нас есть лишь… мы.
Жгучая боль внутри достигла апогея, последнее слово вырвалось жалобным вздохом, и я отключился. Растворился, рассыпался, утонул в темноте, в неизвестности, в мириадах серых, мечущихся в дыму «сородичей».

А потом вдруг в руке что-то задрожало. Я открыл глаза и понял, что всё ещё сижу в кресле, держа блокнот и отчаянно вибрирующий мобильный. Глянул на экран – пришло несколько заявок в друзья и несколько подтверждений моих заявок. Устало усмехнулся – негусто для поэта-вдохновителя. Хотя лучше, чем ничего. Для начала, для затравки.

Я поднялся, ощупал себя, осмотрел и, удостоверившись, что весь мой «пластилин» на месте, подошёл к окну. Только-только начинало светать, и на востоке вот-вот должно было выглянуть из-за горизонта ленивое утреннее солнце. Телефон снова задрожал – на этот раз сообщение, от девчонки-иностранки. «Nobody’s gone».

И как это понимать? Никто ушёл? Никто не ушёл? Или и то, и другое сразу? Вот же чёртов английский! И что теперь думать? Ведь нет дыма без огня – это каждый знает. И где горит этот огонь, что так жаждет отобрать мой личный хаос? Когда это пламя снова пришлёт своего дымового подручного? Что я успею сделать до того момента?

Я не знал ответа ни на один вопрос. Поэтому просто стоял перед окном и, глядя на разливающийся рассвет, радовался его краскам.

Александра Никогосян. «Ведьмины болота»

Глава 1

… – Внимание! – гнусаво сказал громкоговоритель… – Поезд номер… Повторяю…

Молодой человек, над головой которого как раз и расположился гнусавый громкоговоритель, в повторах не нуждался. Он прекрасно понял, о чем идет речь, подхватил за выдвижную ручку небольшой чемодан на колесиках, повесил на плечо старенькую спортивную сумку и двинулся к выходу на перрон. Одет он был просто – джинсы, тонкий кашемировый свитер и кроссовки. Не слишком длинные светлые волосы, собранные в хвостик, и аккуратная, ухоженная бородка. Звали молодого человека Роман, двадцати шести лет, не женат.

Его можно было принять и за удачливого бизнесмена средней руки, и за врача, и за геолога. Да за кого угодно…

На самом же деле Троицкий Роман Викторович был потомственным священником, в его роду был даже священномученик, расстрелянный за Христа в тридцать седьмом году прошлого века.

* * *
За три с лишним года служения священником отец Роман научился любить совершенно посторонних людей как своих родных, с болью смотрел, как тяжелым грузом висят на них грехи, утягивают в тоску, отчаяние и депрессивное болото безразличия. Как мог помогал им вытаскивать на свет Божий эти забытые и полузабытые грехи, к исповеди подходил не формально, а ответственно и очень серьезно. Иногда люди стеснялись и не говорили самого важного, иногда и грех за грех не считали…

«Подумаешь, все так делают, я один, что ли…» – так мыслили многие, ошибочно полагая, что раз «все» – то не так уж и страшно…

Отец Роман твердо верил, что с его разрешительной молитвой Господь снимает с человека груз ошибок. Было тяжело, иногда очередь исповедников растягивалась на три-четыре часа, не меньше, особенно по праздникам, но и тогда отец Роман не отступал от своих правил. Не отпускал человека, пока не выскребет до донышка, не очистит до блеска тот сосуд, который доверил ему Господь. Отец Роман творил из грязной темной свалки достойное жилище для Духа Святаго.

Было тяжело. Очень. И физически, и духовно. Молился отец Роман за каждого искренне, самозабвенно, до упаду.

«Ну ничего, человек ко всему привыкает, – думал молодой священник, идя вдоль состава до нужного ему седьмого вагона. – Вот в дороге отдохну, да и места там красивые… Природа…»

Чемоданчик резво подпрыгивал на трещинках и бугорках разбитого асфальта, колесики его были приспособлены скорее для паркета, нежели для обычных дорог. С виду чемоданчик был небольшим и симпатичным, а внутри удобным и очень вместительным, что и прельстило молодого монаха.

Доехав до третьего вагона, нежный чемодан показал свой нрав, отплюнув от себя разом оба колеса. Отец Роман сбился с шага, оглянулся, оценил масштабы бедствия.

– Да уж… не гонялся бы ты, поп, за дешевизною… – пробормотал он, но расстраиваться не стал. Колеса тоже искать не пошел. Подхватил чемодан за ручку, поудобнее перевесил сумку и двинулся дальше.

* * *
Ехать ему было недалеко – одну ночь. На поезде, потом на автобусе. Совсем рядом.

Отец Роман нашел свое купе, закинул в багажное отделение искалеченный чемодан, сумку поставил на полку. Достал спортивный костюм, но переодеваться пока не стал, решил дождаться попутчиков и проводницу.

Присел возле окошка и стал рассматривать толпу, которая разноцветным облаком клубилась на перроне. Кто провожал, кто встречал, кто в одиночестве, как и сам отец Роман, искал свой вагон.

Сколько людей, сколько разных судеб!

«И всех, всех любит Господь, – подумал отец Роман. – Всех без исключения. А многие даже не знают об этом…»

Эта мысль неотвязно преследовала его уже который год, было очень обидно и жалко людей. Но… Насильно мил не будешь, и батюшка никогда и никому не навязывал свою точку зрения и свою веру. Только если спрашивали. А спрашивать в последнее время стали все чаще и чаще. И это радовало.

* * *
Наконец в купе заглянула девушка.

– Здравствуйте, – еле слышно прошептала она.

– День добрый! – приветливо откликнулся батюшка.

Девушка поставила на полку свой рюкзачок и села рядом с ним.

Громкоговоритель на перроне объявил об отправлении поезда и состав тут же послушно дернулся и медленно, почти бесшумно, поехал. Казалось, что не вагон едет, а перрон откатывается назад… Это потом, когда поезд наберет ход, начнется любимое отцом Романом перестукивание колес, под которое так уютно читать или просто дремать… Любил поезда отец Роман, ничего не поделаешь… Ты уже не здесь, но еще и не там… Дорога, и кто знает, что произойдет в этой дороге, и что там, с той стороны? С кем повезет познакомиться, с кем повстречаться? Случайных встреч не бывает, отец Роман знал это точно.

В купе вошла проводница, забрала у них билеты, взяла деньги за постель и чай и пошла дальше.

– Ну, с Богом! – тихонько сказал отец Роман, глядя в окно, и перекрестился.

Девушка тоже перекрестилась. На душе у священника стало тепло и радостно, как становилось всегда, когда он встречал родственную душу где-то вне храма. На шее у девушки отец Роман заметил шнурочек, на которых многие носили крестики.

По очереди переоделись в дорожную одежду. Оказалось, что костюмы у них совершенно одинаковые, только у девушки размеров на пять поменьше.

Почему-то это очень их рассмешило. Настороженность растаяла, они сели друг напротив друга и стали знакомиться.

Проводница принесла чай, и процесс пошел еще веселее. Девушка, которая представилась Вероникой, достала из рюкзачка пирожки, аккуратно разложила их по одноразовым тарелкам, следом на столе появились вареные яйца, картошка, огурцы и помидоры. Батюшка, сгорая от стыда, смог предложить только пачку магазинного печенья. Девушка улыбнулась и махнула рукой – ерунда, мол, какая, даже не думайте об этом!

Глава 2

После чая Ника спросила:

– А куда Вы едете, батюшка? В отпуск?

– Нет, меня перевели на другой приход. Служить еду, – ответил священник. – Деревня такая маленькая, но и им церковь нужна. «Ведьмины болота», слыхали?

В купе наступила какая-то нехорошая тишина. Вероника побледнела и опустила глаза. Внимательный иеромонах сразу заметил перемену в ее настроении.

– Что-то не так? – осторожно спросил он.

– Я там живу, – вдруг проговорила Вероника. – Не надо Вам туда, батюшка, не надо! – Ее бледная кожа, широко распахнутые испуганные глаза, дрожащие губы, очень насторожили батюшку.

– Объясните, в чем дело? – тихо, но настойчиво спросил священник.

Вероника вздохнула, закрутила тугим жгутом салфетку, которую давно тискала в руках, и решилась:

– Это не сказки, батюшка. Это действительно деревня ведьм и колдунов. Не нужен им храм!

– Значит, и Вы, Вероника, ведьма? Иначе как Вы там живете?

– Я – нет. И бабушка моя, Анна – нет. Остальные – да. Возвращайтесь домой, батюшка, не надо Вам туда!

– Да как же я вернусь, меня назначил Владыка на ваш приход… Ладно, думаю, все не так страшно, – слегка натянуто улыбнулся батюшка. – Приедем, разберемся… Да и решим, что с вашими колдунами делать. Утро вечера мудренее.

Умывшись и вернувшись в купе, отец Роман обнаружил, что Вероника уже лежит на своей полке, до подбородка натянув простынку. Было темно, только над его полкой был заботливо включен ночник. Батюшка улыбнулся.

Поезд начинал притормаживать, подъезжали к какому-то городу. Снаружи доносились распоряжения диспетчера о перегоне составов на другие пути, по потолку и стенам купе медленно проплывали отражения фонарей.

Батюшка взглянул на дорогие часы (подарок отца на окончание семинарии. Как тогда сказал отец? – «Береги время, сынок, его осталось не так уж много»). До утра оставалось совсем недолго. Отец Роман собрался было завалиться спать, но его взгляд совершенно случайно упал на Веронику.

Девушка не спала и даже уже не лежала. Она сидела в уголке своей полки, прижавшись спиной к стене и подтянув коленки к самому подбородку. Сверху натянула простынку и молча блестящими глазами смотрела на батюшку.

– Отец Роман, не надо. Не надо Вам туда ехать. Вы думаете, что компьютеры, смартфоны и прочая лабудень заменили древнее страшное зло?

– Ника… Я священник, я много чего слышал и видел. В том числе и одержимых. Это очень страшно, да. Но в наше время в центре страны в обычном лесу – целая деревня ведьм? Ну согласитесь, верится с трудом. И потом, название еще это – «Ведьмины болота», тоже жути навевает… Давайте спать, Ника. Храни вас Господь! И ангела ко сну!

Батюшка перекрестил Нику, перекрестился сам и улегся спать, уютно зарывшись в подушку.

Он закрыл глаза, погружаясь в сладкую дремоту под перестук колес… Прочел про себя девяностый псалом, потом пятидесятый, помолился святителю Николаю… И уже почти во сне начал творить Иисусову молитву. Эта молитва была для него как воздух.

Ника все так же сидела на полке, боясь сомкнуть глаза. И не зря. Воздух между полками купе сгустился, превращаясь в некое подобие скрюченной старухи.

Старуха злобно сверкнула глазами на Нику, но сейчас же перевела взгляд на священника.

Отца Романа как ледяной водой окатило. Спросонья он испугался, подпрыгнул, ударился головой о верхнюю полку… Страшная старуха мерзко захихикала и погрозила ему кулаком.

– Ну что, дурочка, – обратилась она к трясущейся Нике. – Кого тащишь-то с собой? Говорили тебе! Говорили?! Ох, тяжко тебе теперь будет, девка. Тяжко.

– Это не я! – ничего не соображая от страха, крикнула Ника. Его Владыка назначил!

При слове «владыка» старуху от хохота чуть не разорвало. А Ника потом еще долго будет корить себя за малодушие и трусость. «Не я!»

– Ой лиха беда,

Да черна вода,

Кто в болото зайдет,

Тот живым не уйдет!.. – зловещим голосом вдруг стала подвывать бабка. Внезапно бабкины руки покрылись блестящими черными перьями, нос вытянулся и превратился в длинный загнутый клюв.

– Не надо, перестаньте! – уже в голос рыдала Ника.

Старуха продолжала что-то каркать, но что именно – этого отец Роман понять уже не мог.

Он смотрел на представление со своей полки, и все это переставало казаться ему смешным. Он стал вслух читать «Да воскреснет Бог»…

Бабка зло сверкнула на него бездонными страшными глазами и пропала. Остался только болотный запах и небольшое черное облачко, впрочем, и то и другое быстро развеялось.

Отец Роман встал и подсел к Нике. Девушка была на грани обморока. Бледная, как привидение, с клацающими зубами и огромными испуганными глазами.

– Простите меня, отец Роман! – еле слышно пробормотала она.

– Простить? Да за что же?

– Ну… Я сказала, что это не я Вас везу, а Вы сами…

– Так ведь правду сказала! Чего ж извиняться! А что это было, я не понял?! Ты знаешь эту баб… Старушку?

– Да… Она приходила Вас предупредить.

– Ничего не понимаю. Как приходила? Что значит приходила? В идущий на полном ходу поезд? И где она сейчас?

– Она дома сейчас. А как приходила – не знаю. Честно…

– Ладно, Ника. Нам пару часов осталось поспать. Давай я тебе псалмы тихонько почитаю, а ты ложись.

Ника послушно сползла на подушку, натянула на себя одеяло и закрыла глаза. Со священником не страшно.

* * *
Наконец ее сморил сон, но даже во сне она вздрагивала и всхлипывала. Отец Роман без устали наизусть читал псалом за псалмом.

С каждым прочитанным псалмом молодой монах все больше убеждался, что все это было только видением, ночным кошмаром.

– Да, – говорил он сам себе. – Девочке что-то привиделось, а я в темноте принял тень за какую-то старуху… А стишки? – тут же спрашивал себя отец Роман. – Стишки эти «болотные», глупые, я тоже сам себе придумал? Господи, помоги! Пресвятая Богородица, спаси нас! Не понимаю, ничего не понимаю…

Взглянув на спящую Нику, он стал вспоминать свой вчерашний разговор с Владыкой. Сказано было немного, поэтому отец Роман помнил практически каждое слово.

Глава 3

Поздоровавшись и благословив молодого иеромонаха, Владыка указал ему на одно из кресел. Отец Роман послушно сел.

– В общем, дело такое, – помолчав, начал Владыка. – Поедешь в деревеньку одну, почти заброшенную. Там когда-то монастырь был, знаменитый на всю округу. Пропал монастырь. Ни в архивах, ни в летописи нету. Разрушили, видать, до основания, разорили подчистую. Даже камушка не нашли. Чудотворная икона там где-то спрятана. Надо найти.

– Простите, – начал отец Роман, – но если там не осталось даже церкви, то…

– Там есть изба, освященная под храм. Там и служить будешь, и жить, во второй половине.

Больше мне послать туда некого. Семейным даже на хлеб не хватает, прихожан почти нет. Да и просто… бегут оттуда все…

– Почему? – несказанно удивился отец Роман.

– Да ерунда, в общем… – как-то неохотно проговорил Владыка. – Говорят, в той деревне ведьмы да колдуны живут. Деревенька так и называется – «Ведьмины болота». Глупости, в общем! – Владыка неожиданно хлопнул ладонью по столу. – Бабьи сказки. Там и дворов-то, в этой деревне – то ли десять, то ли двенадцать. Вот и будешь, батюшка, окормлять местных, да монастырь потихоньку разыскивать. Хоть какие-то развалины, хоть пару камней должно же было от него остаться? Надо найти, будем восстанавливать. Больше мне послать туда некого. – И замолчал. Надолго. – Ах да! Вот тебе подъемные. Сколько-то протянешь, а потом еще поможем. Там тратиться и некуда. – Владыка протянул монаху тощенькую пачку денег.

Отец Роман взял деньги, посидел еще немного, потом встал и подошел к Владыке:

– Благословите, Ваше Преосвященство.

– Бог благословит! – перекрестил иеромонаха Владыка. – Завтра же и поезжай! Ну, с Богом!

Вспомнив этот разговор, отец Роман немного напрягся. Что за бесовщина происходит? Двадцать первый век на дворе. Ведьмы, колдуны… Старухи-вороны…

В конце концов, незаметно для себя, продолжая шептать молитву, отец Роман тоже задремал.

* * *
Солнечный луч резанул по глазам, и монах разлепил отяжелевшие веки. Спросонья даже не сразу понял, где он и что происходит. Перекрестился, взглянул на смятую подушку Ники. Самой девушки на полке уже не было. Она, уже одетая и причесанная, стояла возле окошка в коридоре, напротив их купе. Дорожный костюм она успела сменить на узкие голубые джинсы и джинсовую курточку.

Отец Роман прикрыл двери, переоделся, быстро сложил свою и Никину постель, свернул матрасы. Мусор со столика уже, похоже, утащила Ника.

Батюшка подхватил пакетик с умывальными принадлежностями и вышел из купе. Ника обернулась и заулыбалась.

– Доброе утро, батюшка! – от ночных страхов и следа не осталось. Свежее личико, сияющие глаза, толстая черная коса, перекинутая на грудь. Добрая, какая-то домашняя, милая улыбка. Глядя на нее, и отец Роман заулыбался. Потом ему ни с того, ни с сего вдруг подумалось:

– Интересно, как она живет в этой деревне? Там, поди и женихов-то нет. Колдуны одни… Господи, помилуй… Глупости какие. А дорога-то и закончилась, – с грустью отметил отец Роман. – А я своего любимого перестука колес так и не наслушался… Зато сны-то какие снились, – улыбнулся он, вспомнив старуху, покрытую перьями. Ясным солнечным утром ночной кошмар превратился в смешной сон.

Поезд замедлял ход. Городок, куда они приехали, был совсем крохотным, поезд останавливался здесь всего лишь на две минуты.

Глава 4

– Ну что, Ника, веди, – с улыбкой сказал священник. – Как добираться-то до этих твоих болот? Мне сказали, автобус ходит.

– Автобус – да. Только он приедет через два часа, а потом еще по окрестным деревням часа полтора мотаться будет. Проще всего пешком, через лес, – серьезно ответила девушка.

– Через лес проще? – удивился отец Роман.

– Ну да. Быстрее. Только вот… – Ника с сомнением взглянула на батюшкин чемодан. – Как вы с ним, да через лес?

– Ну-у, это-то как раз не проблема, – улыбнулся монах. – Мы его вот так! Раз! И в путь! – отец Роман поднял чемодан, обхватив его руками, и прижал к груди. Потом снова поставил на перрон, перевесил сумку через голову, справа налево, чтоб не сползала, и опять подхватил чемодан. – Ну, Ника, вперед!

Девушка улыбнулась, поправила свой рюкзачок и направилась к ступенькам, ведущим с перрона вниз. Дальше начиналась тропинка. Насколько хватало батюшкиного зрения, она прямой, как струнка, дорожкой вела прямо в густой смешанный лес. До леса было совсем недалеко.

Нести чемодан оказалось все-таки тяжело, хотя и был он размеров небольших. Священник то и дело перехватывал его поудобнее, но тот упрямо, словно живой, норовил выскользнуть из рук.

Ника, шедшая впереди, оглянулась и остановилась, глядя на мучения батюшки.

– А давайте, мы его на палку повесим за ручку и понесем вместе, – предложила она.

– Ну уж нет, – не согласился отец Роман. – Еще чего не хватало, чтоб девушки тяжести носили!

Ника внимательно взглянула священнику в глаза. Глаза у него были пронзительно-голубые, словно полуденное летнее небо.

«И вообще, – вдруг подумалось Нике, – какой же он красивый!», но она быстро отогнала от себя эти мысли и отвела взгляд. Отец Роман спокойно стоял, словно и не им только что любовалась красивая, совсем молоденькая девушка. Он уже давно привык, что к его внешности молодые, да и не очень, представительницы прекрасного пола относятся не так, как надо бы относиться к монаху. И научился не замечать восхищенных взглядов и не слушать шепотки за спиной.

– Так что? Идем? – спросил он Нику.

Та молча развернулась и пошла вглубь леса. Лес был густым, тропинка постепенно потерялась, заросшая травой и нападавшим на нее лесным мусором – шишками, ветками, целыми корягами… Стало понятно, что тропинкой этой почти никто не пользуется. Однако Ника продиралась вперед без всякого страха, и отцу Роману ничего не оставалось, как прижимать к себе скользкий чемодан и стараться не отстать. Бросить тяжелый чемодан было никак нельзя – там лежали иконы и книги.

«Она сказала – час. Всего один час», – успокаивал сам себя батюшка.

Минут через сорок Ника остановилась, сбросила с себя рюкзак и села на большое поваленное дерево.

– Привал, – объявила она, сдувая со щек и лба прилипшие волоски, выпавшие из растрепавшейся косы. Достала из рюкзака термос и две одноразовых стаканчика.

Батюшка с облегчением опустил чемодан на траву, снял сумку, ремень которой успел основательно натереть ему шею. И сел прямо на траву, вытянув ноги и прислонившись спиной к дереву.

– Далеко еще? – не сдержался и малодушно спросил он.

– Нет, совсем рядом. Полчаса еще – и дома, – улыбнулась Ника и протянула ему стаканчик с кофе.

– Слава Тебе, Господи! – с облегчением произнес священник и благодарно принял из рук девушки дымящийся стакан. – Спасибо, Ника! И когда ты успела кофе заварить? В поезде еще? У, шустрая какая, спаси тебя Господь!

Кофе придал сил, и оставшуюся часть пути преодолели легко. Батюшка даже по сторонам успевал поглядывать и любоваться густым нетронутым лесом.

Засмотрелся на пушистую елочку и наткнулся на спину Ники. Она остановилась и ждала батюшку. Впереди булькали, воняли, пускали пузыри и квакали болота.

Ведьмины болота.

– Идем? – спросила девушка.

– Куда идем? Как? По болоту? – батюшка покрепче прижал к себе чемодан и стал внимательно оглядывать местность в поисках кочек, мостков или хотя бы просто досок. Болото издевательски дышало и всхлипывало, никаких мостков батюшка не обнаружил.

– Прямо идем, – спокойно сказала Ника. – Это не болота, это неявь.

– Что? Неявь? Нет, подожди, смысл я понял, но что это за слово?

– Древнее слово, его у нас в деревне только и знают, – смутилась девушка. – Наваждение, морок… Ведьмы наложили, заклятье от чужих. На самом деле дальше такой же сухой лес, как и тот, что мы с вами прошли.

Отец Роман недоверчиво смотрел на Нику. Так не бывает! Нет никаких ведьм! И никаких заклятий нет! Предрассудки есть, самовнушение – есть, приметы глупые есть. А заклятий нет!

Ника весело рассмеялась и шагнула прямо на булькающую поверхность болота. Оглянулась на священника, поманила его пальчиком и смело пошла вперед. По болоту.

Отец Роман смотрел ей вслед, не зная, на что решиться. Лучше бы он потерял несколько часов и поехал на автобусе, как все нормальные люди… Это что же получается – Ника ненормальная?

Священник поудобнее перехватил чемодан и, не переставая читать молитву, шагнул вперед. Шаг, еще шаг, еще… Ника права – болота – только видимость! Под ногами шуршала обычная травка.

– Господи, помилуй, – прошептал отец Роман. – Куда я попал?

Глава 5

Болота, булькающие и пускающие пузыри, словно настоящие, они прошли быстро. Снова появились березки, елочки, какие-то кусты. И тропинка. По ней они и вошли в крохотную деревушку. Батюшка во все глаза смотрел по сторонам. Одна улица, десяток домов… И тишина. Только ветер шуршит по верхушкам деревьев.

– Ника, почему так тихо? Ведь это же деревня… Ну, коровы там, собаки… Курицы… Дети, в конце концов!

– Ведьмам курицы без надобности, – каким-то странным голосом, тихим и напряженным, ответила Ника. – А детей вы еще увидите.

Про детей девушка сказала таким тоном, что священнику как-то сразу расхотелось их видеть. Какие дети могут быть у колдунов и ведьм? Березовые чурки? Берестяные куклы?

Он уловил в голосе Ники нотки самого настоящего страха. Ему и самому сделалось как-то не по себе. Да как же она живет здесь? Почему не уезжает?

Дома стояли молчаливые, серые, будто нежилые… Друг напротив друга, по шесть с каждой стороны пыльной дороги.

– Ника! И это все? Вся деревня? – отец Роман надеялся, что Ника сейчас рассмеется и скажет, что во-он там, с той стороны, еще много домов и людей, и коровы там есть, и козочки…

Но девушка тусклым и мрачным голосом подтвердила то, чего так боялся батюшка:

– Да. Это все.

– Так. Отлично. – Монах взял себя в руки и спросил: – Мне сказали, что здесь есть изба, освященная под храм. Где?

– Давайте сначала к нам, а то бабаня… в смысле бабушка Аня, волнуется. А потом я Вам все покажу.

Они прошли по пустынной улице, в полной тишине, до самого крайнего домика. Домик был очень старый, скособоченный, почти по самые окошки вросший в землю.

– Осторожно, батюшка, здесь ступеньки нету, – предупредила Ника священника и ловко перепрыгнула зияющую пустоту. Небрежно бросила рюкзак на перекосившееся крылечко и распахнула перед отцом Романом дверь.

– Ника! – окликнул священник. – Подожди! Прежде чем я войду в дом, скажи мне, кто здесь живет.

Ника обернулась, и на какое-то мгновение священнику показалось, что девушка сердится. Но нет. Она улыбнулась и сказала:

– В доме только бабаня, мы с ней вдвоем живем. Не бойтесь.

* * *
В домике оказалось неожиданно чисто и уютно. Крохотные сени вели в одну-единственную комнатку. Половину комнатки занимала настоящая русская печка. Пол был аккуратно застелен полосатыми ковриками-дорожками. Остальное пространство занимали кровать с горкой подушек, большой сундук, а посередине комнатки красовался круглый стол, накрытый древней скатертью с бахромой.

За столом сидела и что-то вязала на спицах старушка. Именно старушка – милая, маленькая, кругленькая, в голубом платочке на седой голове. Отец Роман с трудом расцепил затекшие руки и наконец-то избавился от покалеченного чемодана, поставив его на пол.

Увидев внучку с незнакомым молодым человеком, старушка резво вскочила на ноги, бросила спицы на стол и подбежала к вошедшим.

– Ну наконец-то! Слава богу! Ника, что ж так долго-то, я уж волноваться начала! Автобус-то давно уехал! – она поцеловала внучку в щеку, оглядела и подозрительно спросила:

– Али пешком шли? Опять через болота эти проклятые? Ох, что же это я! Здравствуйте, батюшка! Благословите! Меня Анна Трофимовна зовут.

Она повернулась к отцу Роману и смиренно склонила голову, сложив перед собой ладошки лодочкой.

Отец Роман, давно переставший что-либо понимать, внимательно пригляделся к старушке, рассмотрел на ее груди крестик и только тогда перекрестил ее со словами: «Бог благословит». Потом повернулся к Нике.

– Ника, а что же это получается? Вот бабушка твоя говорит, что автобус уехал давно. Выходит, мы могли на автобусе доехать? Раньше? Зачем же ты меня обманула?

– Простите, отец Роман, – Ника густо покраснела, уши запылали пунцовым цветом. – Я просто прогуляться с Вами хотела… Бабаня, гляди, я вот джинсы себе купила. А тебе платок новый! Красивущий! Павлово-посадский. Не сердись! – и чмокнула бабушку в щечку.

– Прогуляться, значит, хотела, а, Ника? – Пробормотал батюшка. – Со мной и с моим чемоданом…

– Простите, – еще раз прошептала Ника.

– Ладно, Бог простит. Славно прогулялись, не расстраивайся! – ответил священник, оглядел маленькую комнатку еще раз и повернулся к хозяйке. – Вы, значит, Анна Трофимовна? Здравствуйте еще раз! А я – иеромонах Роман Троицкий. Ваш новый настоятель. Где церковь-то ваша, покажете?

– А как же, батюшка, дорогой, все покажем! Ключи-то от церкви как раз у меня и хранятся. Я и прибираю там, за порядком слежу. Вот только покормлю вас обедом, да и пойдем немедля! – безостановочно тараторила старушка, сноровисто бегая от печки к столу и обратно. – Идите-ка пока вон, умойтесь с дороги!

Ника вышла в сени, поманила за собой отца Романа. В сенях на стене висел древний ручной умывальник с ножкой-пимпочкой внизу. Под умывальником стоял тазик, рядом на гвоздике висело белоснежное полотенце.

– Надо же, раритет какой! – улыбнулся отец Роман. – Я с детства таких не видел.

– У нас и сортир на улице, – неожиданно съязвила Ника, покосившись на священника.

Отец Роман даже не нашел что ответить. Просто молча вымыл руки, сполоснул лицо и потянулся за полотенцем.

– А бабушка у тебя какая шустрая, а, Ника? – прервал он неловкое молчание.

– Ведьмы лечат, – хмуро ответила девушка.

– Как? – ахнул отец Роман и бросил полотенце на край тазика. – Она же православная! Как же она к ведьмам-то ходит?

– А она и не ходит. И не знает даже. Это я ей травки приношу разные, да в чай подмешиваю.

– Ника… – священник обессиленно привалился к стене. – Да как же можно-то? Сегодня же ко мне на исповедь!

– Не пойду! – взъерошилась Ника. – Помрет бабаня, что я одна делать буду?

На глазах у нее показались слезы, она захлюпала носом и отвернулась.

– О Господи! – беспомощно прошептал священник. – Прости, Господи, сохрани и помилуй! Ну и что мне с вами делать?

Ника промолчала, а отец Роман вдруг понял, почему отсюда уезжают священнослужители. Не от страха, нет. От безысходности. От невозможности что-то изменить. От глухой тоски в пустой крошечной избушке-церкви.

Но он не уедет! Костьми тут ляжет, а вытянет девчонку и старушку из этих болот! С Божией-то помощью разве есть что невозможное?

Только много позже иеромонах Роман поймет, какая непомерная гордыня сидела в нем…

Глава 6

На обед были борщ, маленькие чесночные сухарики и вареная картошка с укропчиком. В большой миске яркими летними красками играл овощной салат.

– Вы, батюшка, не бойтесь, я помню, что день сегодня постный, так и борщ сварила пустой. – сказала Анна Трофимовна. – Но вку-усный! Кушайте, батюшка, кушайте! Ника, к столу!

Отец Роман прочел молитву, перекрестил пищу и сел за стол. Баба Аня тоже перекрестилась и принялась ухаживать за гостем.

Ел голодный батюшка с превеликим удовольствием, все действительно оказалось очень вкусным. Еле сдержал себя, чтобы не попросить добавки. Негоже монаху объедаться. Поблагодарил хозяйку и спросил:

– Откуда у вас все это великолепие? В городе покупаете?

– Зачем в городе? – обиделась Анна Трофимовна. – Вон за домом огород. Там и картошка, и капуста, и свеколка… Огурцы, помидоры – все свое! Зелень разная. На зиму вот с Никушей запасы делаем, грибы собираем, ягоды. Только муку да яйца покупать приходится. Не растут они в огороде, – хихикнула бабушка.

– Ну, спаси вас Господь за угощение! Пора мне в церковь идти.

– Конечно, отец Роман, сейчас вот и пойдем. Ника, отдыхай, я провожу батюшку.

А священник вдруг разглядел в углу за печкой детскую люльку, подвешенную за массивный крюк к потолку.

– А люлька вам зачем? – не удержался батюшка. – Детей, вы говорите, нет…

– Да приржавела она там, наверху, – ответила Ника. – даже дядька Степан снять не смог. Ну и пусть висит, не мешает…

– Дядька Степан – это кто? Ведьмак? – не удержался отец Роман.

– Не ведьмак. Колдун.

– А разница в чем? – поинтересовался батюшка.

– Разница в штанах… – тихонько пробормотала Ника.

– Вероника! – всплеснула руками Анна Трофимовна. – Да разве ж можно так!

– Ну а что?

Отец Роман молча смотрел на Нику. Да, девчонка не простая. С характером.

– Ну ладно, пора и честь знать. Пойдемте, Анна Трофимовна?

– Иди, бабаня, я все здесь приберу, – ангельским голоском пропела Ника. Отец Роман только головой покачал. Ну и актриса.

* * *
Выйдя за калитку, Анна Трофимовна свернула в противоположную от деревни сторону.

Молча пошла по заросшей тропинке. Отец Роман так же молча шел за ней.

– Знаете, – вдруг начала разговор баба Аня. – А я ведь матушка. В прошлом. Пенсию не заработала, получаю копейки по старости. Никуше восемнадцать, учиться бы ей. Да замуж. Вот и отправляю ее то в город, то в Рыбинку – это село тут недалеко… Большое село, хорошее. Может, найдется жених, да и заберет ее из этих проклятых болот.

– Что же вы не переедете в эту Рыбинку? – тихо спросил отец Роман.

– Дык там дом покупать надо. А где деньги-то у нас?

– А как вы вообще здесь оказались?

– Да так же, как и ты, батюшка. Супруг мой, Царство ему Небесное, священником был. Отправили нас сюда. Нике годик был, она с родителями в городе осталась. А потом родители ее, сын мой да невестка, на мотоцикле проклятом разбились. Забрали мы Нику сюда, не в детдом же ее отдавать. Ей два года тогда было. А Николай Васильич мой через пару месяцев в болоте сгинул. Все остатки монастыря искал. Доискался… – горько закончила Анна Трофимовна.

– В каком болоте? – растерялся отец Роман. – Ника сказала мне, что это только морок, чтоб чужие не лезли…

– Какой же морок, коли батюшка мой сгинул там… А Ника – болтушка. С малолетства тут, все стежки-дорожки знает, вот и провела вас по сухому. Пошутила… Привыкла она тут жить, всему верит. И ведьм этих клятых совсем не боится.

– А Вы? – прямо спросил отец Роман.

– А я боюсь. До жути боюсь. Но Бог со мной, не так страшно, – старушка сжала в ладошке свой крестик. – Знаете, ходят такие слухи, что если кто из батюшек продержится здесь хотя бы полгода и отслужит Пасхальную службу, то ведьмы уйдут. А монастырь вернется.

– Скажите, Анна Трофимовна, неужели Вы действительно верите во всех этих ведьм и колдунов?

– Да как же не верить, батюшка, коли живу я рядом с ними почти двадцать лет? Многого навидалась. Верю… Да…

– А кто они?

– Они-то? Они, батюшка, не люди.

– Как это? – поразился священник.

– Ну вот так. Есть люди, создания Божии. А есть не люди. Из человека сделать ведьму или колдуна невозможно. Порода другая. Понимаете?

– Нет, – честно ответил отец Роман и надолго задумался.

Наконец тропинка уткнулась в большую избу, на крыше которой тускло поблескивал православный крест.

– Ну, вот и пришли, слава богу.

Глава 7

Церковная избушка стояла чуть поодаль от деревни, на пригорке, за избушкой был овраг, по дну которого протекала мелкая говорливая речушка. Дальше, насколько хватало глаз, были болота и лес…

– Во-он там Рыбинка, – махнула рукой в сторону заовражья Анна Трофимовна. – Там и мостки хорошие через болота. Там все ходят-то… И автобус там.

Анна Трофимовна достала связку ключей, побренчала ей, перебирая в поисках нужного.

– Ну вот, батюшка, налево – Ваша комнатка, направо – церковь. – Сказала старушка.

Из сеней и вправду вели две двери. А еще в сенях была печь, которая обогревала сразу обе комнаты. Левым боком келью, а правым – церковь. Там же лежали аккуратно сложенные дрова, стоял большой сундук и старая рассохшаяся бочка.

Для начала отец Роман свернул налево – в свое будущее жилище. Оно тоже оказалось запертым.

Анна Трофимовна уже отыскала нужный ключ и без промедления отперла двери. Отец Роман шагнул в свою комнатку. Огляделся. Кровать, стол, две табуретки, несколько икон на полке в углу. Бок печки занимал целую стену. Роль шкафа играли, по-видимому, несколько больших гвоздей, вбитых в стену возле двери. На одном из них висел зимний толстенный тулуп…

– Ну вот и отлично! – воскликнул довольный батюшка, освобождаясь, наконец, от чемодана и сумки. – Слава Богу!

– Слава Богу! – эхом откликнулась Анна Трофимовна. – Какое счастье, что Вы приехали, батюшка! А то ведь старая я, – вдруг пригорюнилась старушка. – Думала, помру, да и закопают, как собаку, и отпеть будет некому. Вы уж у нас подольше продержитесь, а, батюшка? А кушать у нас будете. И не возражайте. Вам все равно негде продукты брать. И платить вам никто ничего не будет. Прихожан нет. Довел же Господь терпеть эдакое на старости-то лет… И по супругу моему, по деткам никто панихиду сколько уж не служил…

Анна Трофимовна настолько расстроилась, выплеснув из себя свои горести, что расплакалась уже по-настоящему.

Пришлось отцу Роману старушку успокаивать и обещать, что он не уедет, пока ее не отпоет и не похоронит как положено. Для неверующих людей так себе утешение, но баба Аня успокоилась, заулыбалась, утерла лицо концами платочка.

– Ну что, Анна Трофимовна, теперь в церковь?

– Ох, да-да, что ж это я, – старушка торопливо отсоединила от общей связки ключей колечко, на котором висело три больших ключа, и протянула священнику. – Вот, батюшка, от Вашей комнаты, от домика и от церкви. Владейте! Осматривайтесь, устраивайтесь, а я побежала. А на ужин приходите, мы с Никой Вас ждать будем!

– Подождите, Анна Трофимовна! Спаси Вас Господь за то, что церковь хранили да присматривали. У меня один вопрос и одно… не знаю… В общем, на ужин я не приду, вы уж не обижайтесь! Я монах, ужинать давно отвык. Мне бы только чайник да чашку…

– Есть, отец Роман, все есть! У Вас в комнатке все и найдете.

– А вот еще вопрос… – помолчав немного, продолжил священник. – Скажите, Анна Трофимовна, стоит ли мне идти знакомиться с жителями деревни? Ну, со всем этими колдунами, ведьмами… Все равно мне придется ходить по деревне и окрестностям, остатки монастыря искать…

– Ну а что ж… Сходите, – тихо, нехотя откликнуласьстарушка. – Сходите. Вы им пока что не враг, вообще никто… Простите. Только знайте – имени у них спрашивать нельзя, не ответят. Все колдуны – Степаны, все ведьмы – Глафиры. Так уж повелось.

– Как же вы их различаете? – Удивился батюшка.

– А на что мне их различать? Да Вы сами потом поймете, – невесело улыбнулась Анна Трофимовна. – Что ж, побегу я.

– С Богом! – ответил отец Роман и повторил – Спасибо за все еще раз, Анна Трофимовна! Ох, подождите, забыл, еще вопрос! Где тут у вас кладбище? Надо бы сходить, панихиду отслужить…

– Кладбище? – Анна Трофимовна как-то странно посмотрела на батюшку. – Да ведь не помирает у нас никто. Хотя… Выйдете из церкви, повернете налево, в лесочек, там тропинка и полянка. Сами увидите. Только надо ли оно Вам?.. Ну, побежала я!

Анна Трофимовна ушла. Отец Роман распаковал сумку и чемодан, расставил свои книги и иконы, зажег лампадку.

Взял ключи и пошел знакомиться с церковью.

Комнатка, освященная под храм, была небольшая и до слез пустая, нищая, хоть и чистенькая.

На стенах были пришпилены большие, вырезанные из настенных календарей бумажные иконы, роль подсвечников играли два тазика с песком… Алтарь был отделен красной потрепанной занавеской.

Батюшка с опаской и громко бухающим сердцем отдернул занавеску и ступил в алтарь. Огляделся. Удивился. Огляделся еще раз, уже внимательнее. И упал на колени:

– Слава Тебе, Господи!

В алтаре было все как положено, вся необходимая для богослужения утварь.

Большое деревянное Распятие, семисвечник, несколько настоящих, ручного письма древних икон… В том числе икона Божией Матери «Взыскание погибших», в честь которой и была освящена эта церковь. И монастырь, который предстояло найти и восстановить батюшке, – тоже был в честь этой иконы. Очевидно, что и чудотворной была она же…

Большое Евангелие, богато украшенное разноцветными камушками и с серебряными уголками. В качестве закладок из Евангелия выглядывало несколько атласных ленточек. Апостол, Псалтирь… Потир, антиминс, дискос[1]… Все, все было готово для совершения литургии.

«Только вот где я просфоры брать буду? – задумался батюшка. – Придется с Божией помощью самому печь научиться».

Вдоль стен стояли большие емкости с лампадным маслом и несколько больших ящиков с хорошими, большими восковыми свечами.

Надо растопить печь и идти в деревню. Идти не хотелось. Очень. Батюшка затеплил в алтаре лампадки, долго стоял и молился.

Может, сначала на кладбище?

«Не малодушничай!» – сам себе приказал отец Роман. Прошел в свою комнатку, быстренько надел подрясник, на голову – выцветшую скуфейку, подпоясался кожаным ремнем с тяжелой пряжкой. Большой наперсный крест, подумав, надел на шею, но спрятал под подрясник. Намотал на руки четки и вышел из комнаты.

В монашеском одеянии отец Роман вмиг переменился. Какой там врач, какой геолог?! Монах, истинный воин Христов. Былинный богатырь. Синие пронзительные глаза смотрели из-под низко надвинутой скуфьи так, словно бы видели все насквозь. Переодевшись, отец Роман сразу почувствовал себя лучше, привычнее и защищеннее. В джинсах он ощущал себя каким-то… голым.

Монах вышел на крылечко, запер двери на ключ и отправился по пыльной тропинке назад, в деревню. Шел он медленно, перебирая четки и глядя себе под ноги.

Глава 8

Возле калитки домика Анны Трофимовны его окликнула Ника:

– Отец Роман! Какой Вы красивый! В деревню?

– Да, Ника. Расскажи, что там и как.

– Ну что как… С одной стороны три Степана – колдуны. С другой – две ведьмы – они Глафиры. Ну и все.

– Пять получается, – задумчиво сказал батюшка. – А домиков-то больше! Где же остальные?

– Не знаю, – беспечно пожала плечами девушка. – Всегда так было.

– Ну… Всегда так всегда. Да, Ника, у меня к тебе просьба. Ты печку топить умеешь?

– Батюшка! – звонко рассмеялась Ника. – Конечно, умею! Я ж всю жизнь в деревне! Вот когда мне лет пять было…

– Хорошо, Ника, спасибо. – Отец Роман протянул девушке ключи от церкви. – Протопи, пожалуйста. Сыровато там.

* * *
Первый дом, в который пришел иеромонах, принадлежал колдуну Степану. Дом пускать священника явно не хотел. Уже в сенях батюшке пришлось вступить в небольшое, но кровопролитное сражение.

Войдя в сени, отец Роман остановился на пороге, давая глазам привыкнуть к почти полной темноте. Немного света пробивалось сквозь сроду немытое крошечное окошко под самым потолком.

Наконец батюшка решился и сделал первый осторожный шаг вперед. И немедленно зацепился подолом подрясника за какую-то железяку. Подол затрещал, железяка зло заскрипела и задребезжала. Батюшка нагнулся, отцепил подрясник и осторожно шагнул в сторону… И, разумеется, наступил на грабли, которые хоть и немного боком, но все-таки исправно сделали свое дело – подскочили и длинной деревянной ручкой пребольно ударили батюшку по голове. Удар немного смягчила скуфейка, но щеку все равно разодрала какая-то заноза. Отец Роман почувствовал, как по щеке потекла кровь.

Оглядевшись по сторонам, он приметил большую бочку с крышкой, на которой стоял ковшик. Монах осторожно сунул палец в ковшик. Обычная прохладная жидкость, наверное, вода. Уже не осторожничая, он зачерпнул в ладонь воды из ковшика, желая промыть кровоточащую рваную рану. Щедро плеснул жидкость на щеку и взвыл. Жидкостью оказался крепчайший, ядреный огуречный рассол… Рану как огнем обожгло.

Отец Роман как мог стер рукавом рассол со щеки, разодрав при этом рану еще сильнее.

Постоял, перекрестился, помолился. Сделал следующий осторожный шаг, попал ногой в какую-то лоханку. Пока высвобождал ногу из этого корыта, почувствовал, как вторую ногу, словно змея, обвила толстая веревка. А может, и правда – змея?

Отец Роман остановился, содрал с ноги мелкое корыто, с шумом отбросил его как можно дальше вглубь сеней. Нагнулся и стал высвобождать вторую ногу из веревки, понимая, что только больше запутывается в ней… Пришло в голову, что хозяина нет, а дом стережет этот вот хлам.

«Да ты с ума сошел, Роман! – сам себя одернул священник. – Какой хлам, какие сторожа? Обычные вещи! Просто не видно ничего, вот и не могу пройти. А ну, монах, возьми себя в руки!»

Отец Роман снова начал молиться. Спокойно, виток за витком, распутал веревку и аккуратно положил ее возле бочки. Осторожно двинулся дальше, обходя веревку и грабли стороной, и наткнулся на большой сундук, пребольно ударившись коленом об оббитый железом угол. Нагнулся, чтобы потереть ушибленное колено. Оперся одной рукой о сундук. Сундук немедленно поехал в сторону, как по рельсам. Не удержавшись на ногах, батюшка рухнул в подпол, который и скрывался под сундуком.

Приземлился он на кучу досок, из которых торчали острые гвозди. Под богатырским телом батюшки доски затрещали, заскрипели. Сломанными острыми зубьями хватали священника за рясу, до крови расцарапали лицо и руки.

Да еще и скуфейка при падении куда-то отлетела.

Батюшка почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Да что же это такое! Ссадины болели, разодранная щека благоухала солью, чесноком и укропом, жгла огнем…

Отец Роман осторожно пошарил вокруг себя в поисках скуфьи, стараясь делать как можно меньше движений. Нашел! Ухватил свою шапочку, но она вдруг яростно запищала и укусила батюшку за руку.

«Крыса!» – с омерзением сообразил монах и отбросил гнусную тварь подальше. Сердце выскакивало из груди. Ну и что – крыса? Тоже тварь Божия! Да вот только Божия ли, здесь, в этом колдовском логове? Тут же со всех сторон раздался писк, срежет и шебуршание серых тварей.

Отец Роман пошевелился, с осторожностью выбираясь из кучи занозистых, со множеством торчащих гвоздей досок. Взглянул наверх. На пол что-то мягко шлепнулось. Он нагнулся, провел рукой по пыльному полу. Скуфья! Она, родная! Батюшка осторожно отряхнул ее от пыли, перекрестил и надел обратно на голову.

Теперь надо выбираться отсюда. Раз уж на весь этот шум и грохот, что учинил в сенях батюшка, из избушки никто не выглянул, то встречаться с ним явно не хотят и помощи ждать неоткуда.

В подполе стояла непроглядная темень, но батюшка каким-то образом сумел нащупать среди обломков целую длинную доску. Примерился, приставил ее к краю дыры в потолке…

Перекрестился и начал осторожно, еле-еле ползти по доске наверх. Больше всего на свете он боялся услышать треск и рухнуть обратно в подпол с крысами. Но Бог миловал. Добравшись до верху, он крепко уцепился пальцами за края дыры, немножко полежал на доске, собираясь с силами, и резко подтянулся, перекинув тело наверх, в сени. После кромешной тьмы подпола сени показались ему достаточно светлыми. Он еще раз оглядел все вокруг. Заметил топор, огромный молот, моток колючей проволоки… Какое счастье, что он не попался этим «стражам» по пути!

На этом знакомство с домом закончилось. Первого колдуна Степана отец Роман так и не увидел.

* * *
Во второй дом отец Роман попал без труда. Посреди комнаты, словно поджидая его, стоял кряжистый бородатый мужик лет пятидесяти, очень похожий на древний лесной пень, мшистый и заросший чем попало.

– Здравствуйте, – сказал священник. И тут же подумал, что желает здравствовать колдуну…

– Ну… – буркнул колдун.

– Вы Степан?

– Ну…

– Простите, отчества Вашего не знаю.

– Ну…

Отец Роман начал потихоньку закипать.

– Позвольте представиться – я иеромонах Роман, новый настоятель церкви.

– Ну…

После десятого или пятнадцатого «ну» священник поймал себя на мысли, что ему хочется взять полено и треснуть колдуна по нечесаной заросшей голове. Сдержался. Понял, что делать ему здесь больше нечего.

– Прощайте, – сказал он.

– Ну-ну, – донеслось в ответ.

К третьему Степану священник даже не пошел. Издали увидел такого же лесного пня, как и второй Степан. Третий колдун стоял возле своей калитки, усмехаясь и поигрывая топориком, и смотрел на батюшку.

Батюшка плюнул, перекрестился и направился на другую сторону улицы – к ведьмам.

Ведьмы оказались поприветливее. Первая Глафира, красивая, дородная, румяная, очень приходу батюшки обрадовалась, все зазывала чайку отведать – «душистый, на травках!».

Батюшка, услышав слово «травки», шарахнулся от Глафиры, как от чумной. Ну уж нет, он как-нибудь без чайку.

Развернулся и пошел прочь, слушая, как за спиной издевательски, но все-таки непостижимым образом привлекательно и завораживающе, звучит смех первой Глафиры.

Второй домик оказался пустой, где пребывала хозяйка – только ей и известно.

А вот третий дом принес отцу Роману много интересного.

Спокойно прошел через двор, опять же заросший сорняками, постучался в дверь. Из домика послышалось приветливое:

– Проходите, батюшка! Открыто!

Отец Роман решил ничему не удивляться, потянул на себя дверь, та со скрипом распахнулась, и священник шагнул в комнату. Огляделся. Печь (ну куда же без нее!), кровать, стол, шкаф, чистенькое окошко. На окошке какие-то цветы в горшках. Лавочки вдоль стен. Обычный деревенский домик.

Хозяйка, очевидно, последняя, третья Глафира, тоже была симпатичной и приветливой. Толстая русая коса вокруг головы, блестящие серые глаза, нарядное платье…

– Здравствуйте, – осторожно начал священник.

– Здравствуйте, отец Роман!

Священник на секунду опешил, потом все-таки решил продолжить разговор:

– Я новый настоятель церкви, иеромонах Роман Троицкий. Надеюсь…

На что надеялся батюшка, узнать не удалось.

Из угла вдруг послышалось шипение, сначала неразборчивое, потом достаточно ясное, чтобы отец Роман сумел разобрать:

– Нашш штоятель… Штоятель, да не нашш, не нашш…

– А ну, тихо будь! – прикрикнула хозяйка. Шипение прекратилось. – Не обращайте внимания, батюшка, не слушайте ее!

– Не нашш… не нашш…

Батюшка пригляделся и в темном углу на лавке сумел разглядеть кучу тряпья, из глубины которой сверкал один-единственный, но зато очень выразительный злобный глаз.

– Кто… Что это? – спросил отец Роман.

– Да кто ж там может быть, – рассмеялась Глафира. – Тряпье одно! Вот, смотрите, пальто старое, тулуп, шаль… – Глафира одну за другой поднимала вещи и демонстрировала их батюшке. – Платье мое…

Платье она обратно в кучу не бросила, а стала рассматривать на свет, вертела его туда-сюда.

– Вот ведь паршивка, и платье мое уперла!.. – воскликнула ведьма.

– Кто паршивка? – немедленно уцепился за слова отец Роман.

– Да кто… Куча эта… Ууу, я тебя! Размету и сожгу, поняла?

Тряпье не испугалось, собралось обратно в кучу, не забыв прихватить и платье, и оттуда снова послышалось шипение:

– Не нашш штоятель… Не нашш…

– Глафира, где все ваши дети? Почему в деревне нет детей?

– Дети? – удивилась ведьма. – А зачем ведьмам дети? И потом, детей может иметь либо верховная ведьма, либо тот, кому она разрешит.

– А кто у вас верховная ведьма?

Глафира сначала уставилась на батюшку с неподдельным изумлением, а потом начала хохотать. Хохотала долго, до упаду. Тряпичная Куча тоже шипела и шамкала что-то.

Священник постоял еще немного, развернулся и, не прощаясь, вышел.

На свежем воздухе голова начала проясняться. Отец Роман подивился своей глупости – и чего он вообще пошел к этим… не человекам? Что хотел узнать? Зачем, зачем?

Глава 9

Монах шел по пыльной дороге, молился и перебирал четки. Ссадины и ушибы нещадно горели, но он старался не обращать на это внимания. Возле дома Анны Трофимовны ему пришлось притормозить. Баба Аня стояла у калитки и словно бы поджидала его.

– Боже мой! – воскликнула она. – Что с Вами, батюшка?!

На бабушкин крик из дома выскочила Ника. Мрачно взглянула на священника:

– Ну что, сходили, познакомились?

– Сходил, – виновато ответил отец Роман.

– И с кем же Вам посчастливилось побеседовать? – язвительно поинтересовалась Ника.

– Ника! – прикрикнула Анна Трофимовна. – Помни, с кем разговариваешь!

– Ничего, Анна Трофимовна, ничего страшного. – Тихо сказал священник. – А побеседовал я со Степаном, который все время говорит «ну», и с Глафирой, у которой куча тряпья говорящая. Шипела на меня все время, – неожиданно пожаловался священник.

– Ну понятно. Значит, в дом Вас не пустили Степан-крыса, Степан-топор и Глафира-травница.

– Возможно. Скажите, речка там, в овраге, чистая? Мне бы искупаться… Да подрясник постирать.

– Да зачем же речка, батюшка, дорогой! – воскликнула Анна Трофимовна. – Сейчас баньку затопим! Огород мне сегодня поливать не надо, такой славный дождичек прошел, время есть…

Батюшка оглянулся на сухую пыльную дорогу, на поникшие травки и мелкие цветочки…

– Дождичек? – с недоверием переспросил он. – Какой дождичек? Сухотень кругом.

– А-а… Так это у нас над огородом поливало, а им дождик ни к чему.

Отец Роман ничего на это не ответил, молча поклонился и пошел своей дорогой. Банька – хорошо. Речка – безопаснее.

* * *
Всю ночь батюшка молился. Прочел свое длинное монашеское правило, псалмы, акафист «Слава Богу за все». Только под утро его сморил сон. Тяжелый, страшный, нехороший.

Проснулся отец Роман часа через три с дико болящей головой и ломотой во всем теле. Судя по солнцу, было часов восемь утра.

С трудом, как складная линейка, поднялся с колен (так и уснул перед иконами на коврике, руки и голову положив на табуретку). Немного размялся и решил пойти на речку, еще раз искупаться. Вчера ему там понравилось. Водичка прохладная, чистая-чистая. Даже рыбки какие-то плавают.

Сегодня у него еще одно важное дело – кладбище. Может, панихиду отслужить надо… Починить что, поправить на могилках. Ведьмы этим делом явно не озабочены.

Батюшка снял с гвоздика чистый запасной подрясник (вчерашний, пострадавший в доме Степана-крысы, до сих пор сох в сенях, развешенный на веревке перед печкой), взял полотенце и отправился на речку.

После купания отцу Роману полегчало, и он стал собираться на кладбище. Долго думал, что ему с собой взять, и в результате решил ничего не брать, а сходить только на разведку. Прихватил только Псалтирь и кадило.

* * *
Как и обещала Анна Трофимовна, кладбище он нашел быстро. Налево, в лесочек по тропинке, там полянка и кладбище…

Сразило батюшку другое. Кладбища-то как такового – не было! Ни одного креста, ни одного памятника. С трудом разыскал в траве небольшой холмик. Из этой единственной могилы и состояло все кладбище. В изголовье могилы лежал, наполовину вросший в землю, небольшой серый камень. На передней, кое-как обработанной стороне было написано одно слово: «Степан». Ни дат, ни фамилии.

– Ну, значит, так, – тихонько пробормотал батюшка и принялся разжигать кадило. – Мир праху твоему, Степан.

– Спасибо, – раздался детский голосок со стороны камня. Батюшка от неожиданности подскочил и едва не выронил кадило. Осторожно поднял глаза. Рядом стоял мальчонка лет восьми. Весь испачканный землей, глиной, какими-то корешками, взъерошенный. Бледная, до синевы, кожа и темные впадины глаз.

Отец Роман почувствовал, как по спине у него заструился холодный липкий пот. Захотелось убежать.

Но он не убежал. Осенил себя крестным знамением и спросил:

– Ты кто?

– Степан я, – с готовностью ответил мальчонка.

– А что ты здесь делаешь, Степан? Зачем тут гуляешь?

– Я не гуляю. Я тут живу.

– Господи, помилуй, – тихонько пробормотал батюшка. Кажется, он уже все понял, но продолжал расспросы.

– Где живешь? В деревне? Или в Рыбинке?

– Зачем в деревне? Тут живу. – Мальчишка ткнул пальчиком в могилу. – Только мне скушна, вот я и вылазию… Мамка меня веревкой привязала, чтоб по деревне не шлендрал. Вот я и сплю.

– Ты живешь в могиле? – еле дыша, спросил отец Роман.

– Ну да, говорю же тебе! Конь меня убил! – Мальчик посмотрел на небо, на верхушки деревьев и заключил: – Почти сто лет назад. А мамка мне паровоз принесла, чтоб не скучал. – И показал отцу Роману яркоокрашенный, но облупившийся и грязный деревянный паровозик.

– Подожди, какой конь? Нет ведь в деревне живности!

– Ну вот с той поры и нет. Съели, – спокойно ответил пацан.

– И коня?

– Ну а что ж? И коня! Вон он меня как! – мальчишка повернулся, давая батюшке возможность рассмотреть рваную рану на затылке, промятый череп, мешанину из волос, костей, крови и грязи.

Батюшка содрогнулся и только сейчас понял, что разговаривает с призраком! Душу – ее веревкой не привяжешь! А вот призрак… Кто его знает… В призраках отец Роман не разбирался.

– А отвязаться и пойти погулять ты не можешь? – с опаской, осторожно спросил батюшка.

– Нет, – с сожалением проговорил призрак. – Веревку мамка зачаровала. Не развязывается.

– А… А кто твоя мама? – тихо и осторожно спросил батюшка.

– Знамо кто! Верховная!

– А зовут ее как?

– А кто ж знает, – хихикнул призрак.

Батюшка раскрыл псалтирь и хотел подойти поближе, но призрак честно предупредил:

– Не подходи. Укушу!

– Почему? – опешил батюшка.

– Потому что ты – живой. Хотя меня мамка и так оживить обещала. Совсем скоро. Только ей надо, чтоб кто-нить из церковных помер. Инди… Инги…

– Ингредиенты? – невольно подсказал батюшка.

– Ага! Они! Нетути их. Волосы там, ногти свежие… Вот и ждет маманя…

Мурашки забегали по всему телу батюшки, и он отступил от могилы на пару шагов. Он понял, почему деревня терпит под боком присутствие церкви.

А призрак, заинтересовавшись кадилом, протянул руку потрогать позвякивающие бубенчики на цепочках. Длины детской руки явно не хватало, и призрак, прикованный веревкой к могильному камню, стал руку отращивать… Отрастив ее метра на два, наконец, коснулся кадила…

Батюшка, не выдержав всего этого, развернулся и позорно бежал.

А вслед ему несся по полям и лесам довольный, звонкий детский смех и издевательское, насмешливое карканье ворон…

Глава 10

До самого дома, подхватив полу подрясника, батюшка бежал. Такого ужаса он не испытывал никогда. Даже в злом доме Степана-крысы.

Добежав до своей избушки, он увидел, что на крыльце сидит старый, сгорбленный, насупившийся дед.

– Господи, помилуй, – прошептал отец Роман и перекрестился. – Это еще кто?

Дед услышал шаги и поднялся навстречу священнику.

– Здравствуй, батюшка, благослови, – и подставил ладошки лодочкой. – Раб Божий Савелий.

В руках у батюшки была тяжелая книга и кадило. Он слегка запутался, перекладывая вещи из одной дрожащей руки в другую. Наконец освободил правую и благословил деда.

– Жить у тебя буду, – дед безапелляционно поставил священника перед фактом. – Я из Рыбинки. Мои все перемерли давно, одному плохо. Вот я, значит, к тебе… Не прогонишь?

– Нет, – разглядывая большой серебряный крест на шее у деда, ответил отец Роман. – Живите. А как вы узнали, что я приехал?

– Ты печку вчера топил? Дом-то на пригорке, далеко видно. Вот я и догадался. – Довольный дед прищурился и добавил: – Ну и стрекоза ваша, Вероника, разнесла ужо по всей деревне. Все свои запасы привез.

Дед подошел к стоявшей неподалеку тачке и стал перечислять:

– Картоха, капуста, огурцы, сало… Ну да сало тебе ни к чему, сам съем… Мука вот. Сахар. Соль. Все, что было, выгреб и привез вот.

Съестным припасам отец Роман обрадовался, но больше, конечно, он обрадовался тому, что рядом с ним будет жить обычный, нормальный человек.

«Уверен, что обычный? – сам себя спросил монах. И сам же себе ответил – Уверен!»

– Спаси тебя Господь, дед Савелий! – от всей души поблагодарил деда монах, не в силах сдержать улыбку.

– А где был-то? – неожиданно спросил дед.

Отец Роман помрачнел:

– На кладбище ходил.

– Ох, беда! Что ж тебя, милок, к призраку-то понесло! Ох, беда-а! – вдруг по-бабьи запричитал дед. – Они ж тапереча от тебя не отстанут!

– Кто? Ведьмы?

– Они, – подтвердил дед, опасливо оглядываясь по сторонам. – Пока к нему никто не ходил, они спокойны были. А таперича им оживлять его надоть! Да поскорее!

– Что ж делать-то, дед?

– Тебе кто дорогу-то указал?

– Анна Трофимовна.

– Анна? Ох, не к добру это, ох, не к добру.

Тут батюшка и заподозрил, что Анна Трофимовна и есть та самая верховная ведьма… А он ел у нее…

– Так, дед Савелий, я очень рад, что ты пришел! Будем начинать служить! Вот прямо в это воскресенье и начнем! Только вот в Озерки съезжу, просфоры у них возьму. А потом уж сами научимся… В Рыбинке, насколько я понял, церкви нет?

– Не-ет, – протянул дед Савелий, – лет шестьдесят ужо, почитай, как нет. И к тебе они ходить не будут. Не приучены.

* * *
Этим же вечером отец Роман стоял у себя в келье и пытался молиться. Молитва не шла. В голову лезли веревки, грабли, крысы, призраки.

«И все это за два дня, – тоскливо размышлял батюшка. – Подумать только, всего два дня назад я бы даже не поверил, если бы мне все это рассказали…»

Он закрыл молитвослов и вышел на улицу. Там дед Савелий, кряхтя, пытался подвязать кусок рельса к дереву.

– Вот, колокол у нас будет, – отдуваясь, сказал он.

– Дед Савелий, ну чего ж сам-то? Позвал бы меня!

– У тебя свои дела, батюшка! Ты не смотри, что мне сто лет, я еще ого-го!

– Сколько? – поразился батюшка.

– Да-да! – довольный произведенным эффектом, подтвердил дед. – Сто! Ну вот, готово! – дед подергал веревки, потуже затянул все узлы. Поднял с земли неизвестно где раздобытый им металлический прут и тихонько ударил им по рельсу. Железяка послушно отозвалась тихим звоном.

– Во! – сказал довольный дед. Отец Роман заулыбался.

– Дотянуть до Пасхи – вспомнилось ему, – а что! И дотянем!

Спальное место дед Савелий отвоевал себе в сенях, на большом сундуке.

– И за печкой присмотрю! – был его главный аргумент. – А тебе, отец Роман, келья нужна! Иди вон, молись за нас!

Попили чайку, дед завалился спать, а отец Роман вернулся в келью. Поправил фитилек лампадки, зажег несколько свечей и приготовился к молитве. И вдруг заметил на окне, под горшком с фиалками, какую-то записку. Сердце пропустило один удар, а потом бешено заколотилось.

Он осторожно потянул записку за уголок и вытащил небрежно вырванный из тетради листок.

Сел за стол, положил записку перед собой, но, прежде чем прочесть ее, сидел и долго молился. Опять стало страшно.

«… Дорогой брат во Христе! Это проклятое место, уезжай отсюда поскорее! Ни в коем случае ни с кем не разговаривай! Никому не доверяй, брат, никому! По деревне не ходи! На кладбище ни ногой! Если заговоришь с ними – они выпьют из тебя все соки, сделают шизофреником и параноиком с манией преследования. Уезжай! Храни тебя Господь – твой брат во Христе иерей Божий Николай (Правдин)

УЕЗЖАЙ!»

Отец Роман дважды прочел записку. Задумчиво сложил ее вчетверо и подсунул обратно под фиалки. Все равно все запреты он уже нарушил.

Открыл молитвослов и принялся за молитву.

Глава 11

Кое-как пережили с дедом осень. Отец Роман научился печь просфоры, дед приловчился звонить в рельс, звук получался, как у настоящего колокола. Только вот на службу этот колокол звал только одну Анну Трофимовну. Она же пела на клиросе. Ника в церкви не показывалась.

Изводила батюшку то дерзостями, то вдруг ангельской улыбкой с опущенными ресницами.

В свободное время батюшка и дед Савелий ходили по грибы, сушили и солили на зиму.

Наконец полили непрерывные дожди, все засели по домам. Серая, промозглая осень настроения не улучшала.

Отец Роман и дед Савелий все время проводили в церкви. Если не молились, то просто сидели, прижавшись спинами к боку теплой печки, и слушали дождь.

К отцу Роману повадилась таскаться Куча Тряпья. Смотрела в окно и шипела:

– Не нашш штоятель… не нашш…

Иногда слышалось ржание лошадей, лай собак, похрюкивание и повизгивание. Хохот, свист, вопли…

Монах и дед молча переглядывались и принимались дружно читать девяностый псалом.

Иногда отцу Роману звонил Владыка и каждый разговор начинал с осторожного: «Живой, батюшка?»

Частенько ночью приходил Степан-топор и молча пялился на них в окно.

А в ночь перед Рождеством пришел мальчишка-призрак. Видимо, мать, Верховная ведьма, выпустила его погулять. Призрак тоже остановился под окном и стоял там очень долго, не мигая глядя на людей и нарядную елочку. На голове и плечах его уже образовались целые сугробы, но он не обращал на это внимания.

Рождественская ночь оказалась самой страшной. На улице выло, ржало, колотилось в дверь и окна, по крыше кто-то ходил, а во все окна пялились непонятные существа. Батюшка узнал только двоих – Кучу Тряпья, шипение которой было слышно даже сквозь двойные рамы и вьюгу, да призрака Степана.

Для батюшки все дни стали сливаться в один длинный, непрекращающийся кошмар. Его повсюду преследовали крысы, тряпки, какие-то шепотки за спиной, смех. Стоило лечь спать, как под окном появлялся призрачный ребенок. Спать батюшка перестал, есть тоже. Ходил изможденный, с красными глазами, служил еле-еле.

Если и удавалось поспать, то только днем, пару часов, под присмотром деда Савелия. Ночей отец Роман стал откровенно бояться.

Так дотянули до Великого поста.

От батюшки остались одни глаза, и те он старался спрятать. Остерегаться он начал даже Анну Трофимовну. Та все видела и понимала, но только горько вздыхала.

Глава 12

А на Пасху Анна Трофимовна умерла. И отец Роман тут же перестал ее подозревать. Хотя, если подумать, какая уже разница?

Ночью втроем отслужили Пасхальную Службу, вдоволь накричались «Христос Воскресе! – Воистину Воскресе!» – благо, нечисть в эту ночь вела себя ниже травы, тише воды.

Дед Савелий умудрился извлечь из рельса почти пасхальный перезвон, то стуча по ней железным прутом с разных сторон, то вдруг начинал мелкими перестуками пробегаться сверху донизу и обратно. В общем, звон получился что надо! Даже батюшка слегка порозовел.

А Анна Трофимовна вышла из церкви, присела на лавочку подышать. Подозвала отца Романа и вдруг сказала:

– Обман все. Я все вспомнила! Прости, батюшка! Господи, помилуй! – закрыла глаза, сделала последний вдох, и Анны Трофимовны не стало.

* * *
Дед Савелий сколотил гроб, выстругал красивый крест. Батюшка ни столярничать, ни плотничать не умел, поэтому чувствовал себя очень неловко.

Выкопали на сухом высоком холме могилку, вдвоем отнесли туда гроб, с трудом, на длинных полотенцах, опустили его в могилу. Ника стояла рядом, глаза ее были сухими, но красными, а лицо бледным, почти белым.

– Христос воскресе, Анна Трофимовна! – еще раз напоследок сказал иеромонах Роман, и так же, втроем, вернулись в церковь.

Дед Савелий устроился поспать в сенях – устал.

Отец Роман и Ника прошли в келейку монаха.

Ника молча села на табуретку возле окошка. Отец Роман подошел и также молча погладил ее по голове. Девушка обернулась и сказала:

– Ну что, отец Роман, вы выиграли.

– Не понял, Ника, – удивился монах. – Что выиграли?

– Все, – устало ответила девушка. – Помните, я говорила вам про договор? Кто отслужит здесь пасхальную службу, того и место?

– Честно говоря, Ника, я уже и подзабыл. Не до того было. А теперь мне интересно, кто заключал договор?

– Нет никакого договора. Я неправильно выразилась. Решение такое ведьмы приняли. А ведьмы никогда не врут.

– Хорошо, конечно, но что дальше? Монастырь я так и не нашел…

– Будет вам ваш монастырь. Мы уходим.

Отец Роман помолчал, переваривая услышанное. Потом вскинул на Нику пораженный взгляд:

– Мы? Ты сказала – мы? Ника!

– Степан, поди-ка сюда, малыш! – позвала вдруг Ника. Из ничего, из воздуха и теней, соткалась мальчишеская фигурка. Отец Роман моментально узнал малыша-призрака. – Покажись дяде.

Мальчишка с готовностью повернулся. Круглый чистенький затылок, без единой царапинки, светлые шелковые волосенки, которые так и хочется погладить…

Отец Роман смотрел на мальчишку, еще не до конца понимая, что все это значит.

– Видишь? – сказал пацан. – Мама сказала, что оживит меня, и оживила!

– Но подожди! – закричал священник. – Ты говорил, что твоя мама – Верховная ведьма!

– Ну да…

– Ника! – отец Роман в ужасе повернулся к Нике. Та сидела как ни в чем не бывало. О чем-то думала…

– А знаешь, монах, я ведь тебя приворожила…

– Что? – задохнулся отец Роман. – Что ты сделала?

– Да в общем, в результате ничего. Твоя любовь к Богу оказалась сильнее моих приворотов. Так что живи спокойно.

– А Анна Трофимовна? Что за травки ты ей давала?

– Наведенную память поддерживала. Я ж лет на двести ее старше, – вдруг хихикнула Ника. – Внученька…

– Ну а болота? – почти жалобно спросил отец Роман.

– Нет никаких болот, – вздохнула ведьма. – Нет! Или что же, монах, ты хотел, как твой Бог, по болоту, аки посуху?..

Монах опустил лицо в ладони и так просидел довольно долгое время.

«Да… Если вам дороги жизнь и рассудок, держитесь подальше от торфяных болот[2]…» – вдруг вспомнилась одна из любимых книжек детства.

– А крестик, Ника! Ведь ты носишь крестик!

Ника молча вытянула из-под свитера веревочку. К ней крепко-накрепко был пришит потертый кожаный мешочек. Амулет.

– Значит, ты все-таки ведьма, – еще раз, словно не желая примириться с очевидным, прошептал батюшка.

– Верховная ведьма! А это мой сын Степан. Живите спокойно. Мы уходим.

Батюшка молча смотрел, как ведьма и маленький колдун превращаются в два серо-голубых облачка и медленно вытягиваются в распахнутую форточку.

«Вот и все, – устало подумал монах. – А монастырь я так и не нашел»…

Его свалил сон. Строгий пост, бессонные ночи, длинные службы и потрясения последних событий отняли у батюшки почти все силы.

* * *
Проснулся он от дикого крика деда Савелия. Вскочил, уронив табуретку, и выбежал в сени. Что-то неуловимо изменилось, но монаху было не до этого. Дед пронзительно и невнятно кричал где-то снаружи, совсем рядом.

Отец Роман выскочил из избушки, и сразу же со всего маху влетел в спину орущего деда.

– Дед! Дед Савелий! Что ты?! Что?!

Дед замолчал, обернулся, взглянул на монаха шальными глазами и одними губами прошептал:

– Смотри…

Отец Роман посмотрел. Вынул из кармана подрясника смартфон, поелозил пальцем по экрану и сказал:

– Владыка, Вы должны это видеть! Срочно! Уверен. Да.

Вместо пыльной жуткой деревни, немой и страшной, за ночь вернулся утраченный монастырь.

Толстые каменные стены ограды, кирпичные постройки, в которых явно угадывались трапезная, братский корпус, домик игумена. И, конечно, великолепный красавец-храм с высокой, крепкой колокольней. Даже снизу было видно, что колоколов там намного больше, чем один…

Их избушка тоже оказалась в ограде монастыря и служила, по-видимому, сторожкой.

Отец Роман вместе с дедом Савелием поднялись по ступенькам, перекрестились, дед потянул ручку двери. Она неожиданно легко распахнулась перед пришедшими.

Отец Роман шагнул в церковь первым.

И ахнул. Ни пылинки, ни паутинки, сверкает золото окладов, горят все лампадки…

Царские врата расписаны вручную и украшены резьбой в виде цветов, птиц и виноградной лозы. Алтарь тоже сиял и переливался чистотой и красотой.

– Господи! – закричал отец Роман, падая на колени. – Слава Тебе, Господи!

– Батюшка! – тихонько позвал монаха дед Савелий. – Вот она!

Отец Роман вскочил, вышел из алтаря и увидел посреди церкви коленопреклоненного деда и аналой[3], на котором лежала ОНА – чудотворная икона Божией Матери «Взыскание погибших».

Икона мироточила, а по всей церкви плыл неземной, свежий, чудесный аромат.

* * *
Игумен[4] отец Роман отложил псалтирь, встал и посмотрел в окно. К Троице в монастыре было уже около тридцати братий – трудники, послушники, монахи… Дед Савелий жил в сторожке и был счастлив.

Игумен смотрел на монастырский двор, и ему вспоминалась страшная мертвая деревня.

– Да… – подумал он неожиданно, – а ведь через год-два все будет казаться дурным сном. Надо записать, пока не забыл. Ни у одного монастыря нет такой летописи, – грустно усмехнулся отец Роман.

Покопался в ящике стола, вытащил оттуда толстую чистую тетрадь, раскрыл ее и написал:

… – Внимание! – гнусаво сказал вокзальный громкоговоритель… – Поезд номер… Повторяю…

Громкоговоритель расположился как раз над моей головой, поэтому в повторах я не нуждался. Подхватил сумку, чемодан и двинул на перрон. Я люблю дороги… Кто знает, что ждет тебя с той стороны?..

Игумен отложил ручку… К Никто любит меня то ж ему поверит? Ну и пусть. Он просто напишет, как все было…

… Да, как все было. Или не было…

Евгения Райнеш. «Лунный зверь»

По степи катится удушливый запах жженой полыни. В беззвездной тьме, где клубы дыма затмевают слепое небо, а луна сочится сквозь мглу тощим дрожащим светляком, багровеет вдали приземленными волнами степной пожар.

– Ой, горько, Горислав, горько, – горбится под ногами трава.

Шаг, еще шаг. Боже, какая боль! По босым ногам боль.

«Ой, так горько, Горислав, что уже сладко», – соловеет все еще сомневающийся рассвет.

Горислав кружит в темноте. То едва продвигается на ощупь, то почти летит над горькой травой, окрыленный внезапной уверенностью. Он гнался за зверем с тех пор, как помнит себя. А теперь так близко, что чувствует едкий мускус животного страха. Вдыхает запах до того, как слышит вой. Гориславу грустно. Ему знакома эта сладкая боль в груди. И надрывный крик. И бесполезность жертвы. Он и зверь – одно. Горислав всегда знал это.

Зверь чует, что идет Горислав, оставляя за собой пожарища. Горит сухая полынь. По степи огонь не вспыхивает, а катится. Ветер несет пламя. «Жарко, Горислав, жарко», – жалуется под обожженными ногами степь.

Вскидывает свободную руку к опаленным глазам. Рядом, уже совсем рядом. Горислав слышит хрип. Зверь в капкане. Горислав стискивает двумя руками виски. Слишком сильная боль. Вспыхивают в темноте два приплюснутых желтых блюдца – зверь смотрит на Горислава.

– Ты возьмешь меня с собой к звездам? – шепчет, не двигаясь от боли, человек. Хочется смотреть на загнанную жертву вечность. Но Горислав знает, что при свете дня зверь станет другим. Ему нельзя ждать утра, уже пахнет рассветом. Жертва не опускает глаза.

– Не опускай глаза, – просит Горислав.

В глазах у зверя слезы.

– Ты поплачь, – разрешает Горислав.

В груди пробегает дрожь от сладкой боли. Почти баюкает он зверя. Протягивает руку. Сейчас дотронется до свалявшейся шкуры. Сейчас…

Зверь рвется из капкана, мощным толчком отталкивается от земли. Горислав летит в сторону от удара мощной лапы, хватает руками воздух… Только воздух хватает руками Горислав.

Он открывает глаза, не понимая, почему ему холодно, когда только что от пожарища было невыносимо жарко. Горислав корчится на гладком полу. В окно бьет розовый свет, щедро рассыпая себя по веселенькому кружеву. «Здорово, что Машка повесила эти абсолютно безвкусные занавески в мастерской», – улыбается, еще не проснувшись, Горислав.

И тут же удивляется глупой мысли, садится и обводит глазами заваленную всяким живописным хламом студию, словно впервые рассматривает свои непроданные картины, развешанные по стенам. Потом только спохватывается, что сидит голый на полу мастерской, по всему телу – жирные пятна масляной краски. С удивлением подносит к глазам ладони в ржавой пожарной копоти. От рук скользит взглядом к мольберту. Там только что написанная картина, еще не просохли краски. Горислав зажимает рот рукой, чуть не крича. На холсте, готовый к прыжку, застыл его Лунный зверь. Он еще несовершенен, но, несомненно, в глазах у Лунного зверя то самое непереносимое желание сладкой боли. Он почти поймал его. Но только почти. Зверь прекрасен, но не так, как должен быть. Горислав тихо стонет и опять откидывается на пол, придавленный тяжестью собственного сердца.

1

– Гаррик, старый пес, ты еще живой? – толстый Венька, законодатель мод, бабник и любитель вкусно пожрать на халяву, приближался, пыхтя и сметая все на своем пути внушительным пузом. В голове у Гаррика пронеслась паническая мысль, что если он и остался жить после инфаркта, то сейчас точно задохнется в объятьях Веньки. Ко всему прочему толстяк явно намеревался целоваться.

– Да, слава Богу, обошлось, – уворачиваясь от грядущих приветствий, насколько можно дружелюбней выдавил из себя Горислав.

– А врачи что говорят?

Венька доверял врачам и здоровому образу жизни. Он был преданный и осторожный любитель всего правильного и безопасного. Его натюрморты сочились свежими продуктами, если яблоки – то до глянца крутобедрые и красные, если ветчина – нежно-розовая. Кроме продуктовых натюрмортов, Венька ничего рисовать не пробовал, ему хватало – покупали, как горячие пирожки, которые он тоже, кстати, изображал с неизбывной любовью.

– Да говорят, что излишеств мне нельзя теперь.

– Ну, какие излишества у нас, бедных художников? – скорчил скорбную физиономию Венька. – На выставку идешь?

Вопрос был явно риторический, так как стояли они на крыльце выставочного зала. Гаррик даже сквозь стеклянные двери ощутил напряжение пространства.

– Вот же черт, – бросил в сердцах. – Машка здесь уже?

Венька пожал плечами:

– Судя по всему…

Как-то шестым чувством Гаррик понял, что происходит. Бросив Веньку на полуфразе, устремился внутрь.

Его работ в этой галерее не было, да и не могло быть. «Собиратели чудес» – так называлась экспозиция, призывающая каждой картиной радоваться жизни. Гаррик пытался радоваться, но у него это всегда плохо получалось. Никогда в его работах не светились всепрощающим теплом глаза. Он, Гаррик, был охотник. Не собиратель.

Не его это: умилительные Красные Шапочки на коленях у Серых волков, взлетающие в бездонную высь города, заслужившие небывалую легкость, Венькины же наливные яблочки да пироги из чудо-печки…

Но сейчас благодушие и умиротворение явно были нарушены. В гнетущей тишине между ценителями сказочного искусства проносился пугающий шорох. Это трепетали картины, развешенные на тонких, но крепких бечевках. От напряжения, витающего в воздухе.

Ну, и еще нечто нарушало чопорность и правильность пространства.

– Что, не слышите? Они чувствуют его приближение… Картины эти ваши сопливые чувствуют.

Гаррик не ошибся. Машка была уже на хорошем взводе. Покачивался ее длинный вытянутый профиль, именно она размахивала бокалом, притягивая к себе внимание внезапно притихшего зала. Шампанское небольшими всплесками расцветало на ее белой футболке.

– А, бл…ди, испугались… Теперь-то точно…

– Мария! – выдохнул Гаррик с привычным отчаянием.

Он тут же понял, что для него вечер окончен, так и не начавшись.

– А… – ласково обернулась Машка. – Ты пришел. Один? Никого нет с тобой? Чувствую, что нет.

Посетители, увидев Горислава, отмерли, зашевелились. Они были постоянными любителями, не пропускавшими ни одну выставку в их не столичном и редком для таких событий городе, и знали, что при появлении Горислава скандал откладывается.

Он же, подхватив резко поникшую, сразу вырубившуюся Машку, поволок свое сокровище к выходу. Оставшиеся приняли их странный уход как данность. Привыкли.

Заплатив таксисту сверх счетчика (Машке то и дело было плохо, приходилось останавливаться), Гаррик доволок подругу до мастерской, скинул на продавленный топчан. Разминая руки, походил по комнате. Подошел к завернутой в мохнатую тряпку картине, присел на корточки перед закутанным полотном, потерся щекой о махровую ткань:

«Ну, здравствуй, моя неудача. Здравствуй, мучитель мой лунный».

Показалось? Или нет? Только шевельнулись махры, пошли слабыми волнами, словно что-то вдруг заворочалось внутри. Гаррик успокаивающе похлопал по раме, жесткой и сквозь тряпку. Даже не удивился. Просто порадовался в очередной раз, что не развернул картину. Пусть ее – завернутая. Так лучше. Спокойнее.

Походил еще в сумерках, не включая лампу. Тени ползали слепыми котятами в отсветах надвигающейся луны. Гаррик потрогал одну носком башмака, тень испуганно съежилась, отползла. Присапывала Машка.

«Утром пить захочет», – предусмотрительно подумал Гаррик.

Пошел налить ей воды в большой прозрачный графин, поставил рядом с топчаном на пол. «Завтра оценит». Накрыл подругу потертым шерстяным пледом. Походил еще, попинал тюбики с засохшей краской, разбросанные по полу. Делать было больше нечего. Можно, конечно, поработать, но не хотелось. Гаррик, завернувшись в шерстяной плед номер два, улегся на диван номер два, поворочался и заснул.

Снилось Гаррику, что парит он, невесомый, в поднебесье. Все выше и выше поднимается без всякого усилия со своей стороны, удивляется: «Как это я раньше не понимал, что так легко можно подняться над землей? Какой идиот был, даже ни разу не пробовал это сделать». Видит сверху – мастерская его, Машка по улице идет, дергает дверь. Думает Гаррик с восторгом: «Вот сейчас я ей сюрприз сделаю». Залетает в мастерскую, а там – пусто, темно. Паутиной все опутано,пыль нежилая, словно несколько лет нога человеческая сюда не ступала. Ходит он по запущенной студии, Машку зовет, ведь видел же, видел, как заходила она. А вот пропала. Подходит к завернутой картине. И что интересно, куль с картиной выглядит так, словно полчаса назад был сюда поставлен. «Но как? Кем?» – думает во сне Гаррик. И вдруг из-под махровой простыни заговорил с ним зверь. Даже не то чтобы заговорил, рыкнул чуть слышно. Но этого хватило, чтобы как полгода назад толкнулось сердце, замерло, затем резкими скачками понеслось навстречу гибели. Проснулся Гаррик, сел на диванчик, сердце успокаивает, стреножит. Сон это. Сон.

В полупробуждении Гаррик услышал вдруг булькающие звуки. Наверное, почти окончательно проснулся, потому что подумал с досадой: «Машку полощет после вчерашнего. Вот пьянь». И вскочил, моментально проснувшись: булькающие звуки перешли в животный вой. Гаррика подхватило предчувствие беды и понесло в сторону воя.

Орала Машка. Наклонившись над умывальником, она остервенело кромсала что-то одноразовым станком для бритья, который Гаррик оставил там еще со вчерашнего утра. В первую секунду ему показалось, что она чистит морковку: во все стороны летели оранжевые брызги, потом понял: Машка кромсает вены. Он подскочил, вырвал из рук станок. Порезы не сильные – так, чуть поковыряла кожу, но, видно, в одном месте задела что-то, крови было много. Выла, скорее всего, от ужаса.

Гаррик схватил полотенце, обернул Машкину растерзанную руку. Она внезапно затихла, не сопротивлялась, лишь смотрела на тут же промокшее полотенце широко раскрытыми глазами. Гаррик отвел ее на топчан, накапал валерьянки, сел рядом, прижал к себе:

– Ну и дуреха ты, Машка. Кто же дешевым одноразовым станком для бритья вены себе режет? Он же тупой.

Машка беспомощно всхлипнула:

– Мне было так одиноко и беспросветно. Словно чей-то голос шептал, что я никому не нужна. Я подумала, никто не заметит, если меня не станет.

Гаррик задохнулся от жалости:

– Я бы точно заметил. Проснулся, захотел побриться, а станка нет на месте… У тебя как? Прошло?

Машка послушно кивнула.

– Это не из-за водки, Слав… – только она и мама звали его Славой. – Это совсем не из-за водки.

– Ну да, из-за ее количества, – не удержался Гарик.

– Слав, – Машка словно не услышала его сарказм, – знаешь, это не в первый раз. Как тебя в больницу положили тогда с сердечным приступом, словно что-то в голове помутилось. Он стал приходить.

– Кто, Маш?

– Голос. И напиваться начала, чтобы не слышать. Он нашептывал, что я совершенно никчемная, никому от моей жизни ни жарко ни холодно. В общем, словно меня и так нет.

– Кчемная, кчемная, – успокоил Гаррик.

Закутал потеплее, заставил выпить таблетку снотворного. Наверное, после алкоголя не стоило этого делать, но из двух зол пришлось выбирать то, которое позволит Машке отдохнуть и прийти в себя.

Он попытался лечь рядом, но, как всегда, узкий топчан не вынес их двоих, и Гаррик пошел на диван номер два. Прислушался – Машка засопела уже спокойно, иногда чуть всхлипывая, проваливаясь в сон, но не горько, а немного обиженно.

Утром Гаррик взволнованно ходил взад-вперед по мастерской, а Машка жалась в угол топчана, трогательная в своей грации жеребенка-переростка. Следила за ним умоляющими, виноватыми глазами. Подошел, сел рядом и неожиданно даже для себя сказал:

– Ну все, Мария, хватит. Давай-ка жениться…

2

Руки у Машки болели еще месяц, тяжело сгибались в локтях, порезы опухли, ныли. Она старательно прятала свой позор под платьями и блузками с длинными рукавами, никому не показывала и не рассказывала. В Загсе Гаррик сам заполнил за нее все необходимые бумаги.

Свидетелем назначили толстого Веньку, чтобы далеко не ходить. А в подружки невесты напросилась какая-то дальняя Гаррикова родственница с кукольной мордашкой, чему Венька и был несказанно рад.

За две недели до торжества Машка решилась сама себе шить свадебное платье. Несколько дней говорила только об этом, и однажды, вернувшись в мастерскую, Гаррик увидел, как она в задумчивости смотрит на шелковую белую тряпку, распластанную по полу. Все, что по Машкиному мнению, мешало, сдвинулось по углам. Мольберт с начатой картиной завалился набок, на подрамнике небрежно болталось кухонное полотенце. Над всем этим безобразием с видом творца висело задумчивое Машкино лицо. Большие портновские ножницы в ее руках выглядели очень угрожающе. Она повернула голову на скрип половиц, сверкнула на Гаррика стеклами очков:

– Как ты думаешь, если не получится, можно будет потом из этого носовых платков нашить?

Но, к огромному удивлению Гаррика, все-таки получилось. Презрительно фыркая на предостережения, что невесте самой шить платье – не к добру, Машка упорно продвигалась к цели. Она вообще была временами невероятно настойчива. Иногда до идиотизма. Расшибала лоб, опять ломилась, опять расшибала, напивалась, плакала, опять шла и опять расшибала. Гаррик не понимал. Вот, например, почему просто не купить платье? Он был на волне, «Лунный зверь» получил немыслимый ажиотаж на проходящей сейчас выставке, и другие картины активно теперь покупали. Они могли позволить себе пусть не обалденное, но просто хорошее свадебное платье. Нет же, Машка изрезала кучу ткани, сутками сидела над белыми тряпочками, разговаривать с ней в такие моменты строго воспрещалось.

Но, в общем, это были очень счастливые дни. Гаррику замечательно работалось среди тряпочного нашествия, он творил весь в белых лоскутках, которые хлопьями летели во все стороны из-под Машкиных ножниц, оседая везде, где только можно, в том числе и непосредственно на нем, Гаррике. Он чувствовал себя чуть ли не ангелом в белых пушистых облаках. На землю его опускали периодические, но смачные ругательства Машки по поводу несовершенства окружающего мира в общем, и ее, Машкиного, несовершенства, как портнихи, в частности.

Вечерами они выходили в сумеречный свет, не торопясь, прогуливались под тусклыми фонарями, загадывали желания на падающие звезды – их было особенно много в конце этого лета; о будущем, впрочем, не думали. Само образуется. Так же, как внезапно образовалось Машкино платье.

Накануне свадьбы Машка вдруг вынырнула из-под белых волн шелка, кровожадно сверкая взглядом, перекусила нитку и, задержав дыхание, прохрипела: «Готово».

Гаррик приготовился деланно закатывать глаза и бурно восхищаться, но, к его удивлению, восторг не был притворным. Машка в своем свадебном платье казалась почти красавицей. Костлявость превратилась в стройность, хилый цвет лица – в загадочную белизну. Она вообще стала таинственная, словно и не Машка вовсе, а какая-то совсем другая, незнакомая Гаррику женщина. Она прочитала это в его глазах и, удовлетворенная, пошла раздеваться. Засыпая, жених разглядывал платье, висящее на гвоздике, вбитом в стену. Оно светилось в темноте мягкой шелковой белизной, и было приятно просто смотреть на него.

Как это ни странно, ночь перед своей женитьбой Гаррик проспал как убитый. Он накануне забрал «Лунного зверя» в студию и рассматривал многочисленные предложения, не решаясь признаться даже самому себе, что не хочет продавать картину. Со зверем, затаившемся в углу, Гаррик чувствовал собственную наполненность, полотно придавало уверенности в себе и словно возносило над прочей мирской суетой.

Ничто даже не шевельнулось в нем, напоминая о грядущих великих переменах. Проснулся глубоким утром, потянулся сладко. И увидел, что Машка сидит на полу с большими ножницами в руках. Вокруг нее валялось то, над чем она две недели колдовала, умоляя стать свадебным платьем. Гаррик не то, чтобы испугался, просто удивился: «Машка, ты что?».

Машка сняла очки, посмотрела на него беспомощными близорукими глазами и тихо произнесла: «Не бывает в жизни совершенства». И замолчала, уставившись в пустоту. Крепко сжала губы, а это означало, что говорить с ней бесполезно. У Гаррика на секунду потянуло жгучей тревогой от висков к желудку, но он отогнал от себя это неясное и ненужное ему сейчас ощущение, подошел, погладил по голове, как ребенка: «Оригинально. Ладно, не хочешь, как хочешь… Надевай быстрей, хоть что-нибудь». Машка влезла в неизменные джинсы.

Свадьба получилась очень обыкновенной. Родители и гости радовались, жених и невеста недоумевали, что они вообще здесь делают. Машкины джинсы и белую школьную ленточку в пепельных прядях родственники сочли за театральную выходку: «Ну, творческие люди, понятно, оригинальничают». Справляли в отчем доме Гаррика, родители настояли: никаких ресторанов, сами все сделаем.

Приятели перепились, мама чуть не получила инфаркт, когда поняла, что пельменей, по всей видимости, не хватит. Художники ели и пили много. Хотя все, кроме Веньки, были худыми. Мама косилась на эту отчаянно пьющую и закусывающую братию: «Глисты у них всех, что ли?». Гаррик засмеялся, обнял ее: «Откуда, мамочка? Разве что заспиртованные… Как в Кунсткамере». Мама шумно расплакалась, вытирая глаза рукавами праздничной блузки: «Слав, и жену-то ты какую странную выбрал. Не в себе она, что ли?». Гаррик почему-то рассердился:

– Мам, перестань. Машка хорошая женщина. Она – актриса, в кукольном театре работает, я тебе говорил. Это такая психологическая защита у нее. Попробуй сутками напролет зайчиков да ежиков репетировать, волей-неволей странной покажешься. Не надо раньше времени к ней цепляться, ладно?

Мама покачала головой и опять ушла на кухню, поджав губы, так ничего и не ответив. Гаррик понял, что цепляться она непременно будет.

Его тут же зажала в углу коридора чья-то пьяная, необъятногрудая тетка, навалилась, тяжело дыша водочным ароматом и матерными словами: «Ты бы поцеловал тещу, мамой назвал. Ласковый теленок двух маток сосет, знаешь? Ну, пойди обними тещу…»

Гаррик осторожно отодвинул пьяную, ушел от греха подальше – какую тещу целовать? Машкина мать умерла лет двадцать назад, Машка еще ребенком была. Потом весь вечер избегал пышногрудую полудурошную.

Спальню, приготовленную для молодоженов, тут же заняли Венька и хорошенькая свидетельница, народ ближе к ночи стал возмущаться, ломиться в закрытую дверь, Венька под натиском не устоял, ввалились дружно, спали вперевалку на широкой двуспальной кровати.

Гаррик с Машкой устроились на балконе, завернувшись в одеяла: смотрели на звезды, прижавшись друг к другу, в основном, от холода. Утром мама Гаррика, пришедшая к спальне поздравить молодых, была поражена живописной группой творческих пьяниц, с удовольствием храпящих на старательно подготовленном ей брачном ложе для сына.

Выбрались из бестолкового праздничного гуляния только к вечеру следующего дня. Машка натерла ноги новыми туфлями, заботливо подаренными Гарриковой мамой, недолго думая, разулась – так и ехали в жарком автобусе, потом шли по теплому асфальту, и Машка смешно ежилась и ойкала, когда под босые ноги попадались острые камешки.

– Ну, не босоножка ты, не Айседора Дункан, – смеялся Гаррик, а Машка жмурилась, подставляла лицо уходящему солнцу и, скособочив рот, показывала молодому мужу длинный розовый язык.

3

Мария всегда сторонилась людей, уверенных в том, что именно они живут правильно. Особенно – настойчиво дающих безапелляционные советы, аргументируя тем, что «так делают все». И поэтому, увидев, как народ толпится возле какого-то лотка с дешевыми курами, Мария сразу решила, что куры, которые нужны всем, ей лично не нужны. Она пошла дальше, упиваясь свободой от очередей и обожая мужа, которому глубоко безразлично, какие куры будут сегодня на ужин. Собственно, будут ли куры на ужин вообще, ему было тоже полностью безразлично. Мария еще раз поздравила себя с удачным замужеством и всю дорогу до дома что-то напевала.

В мастерской, как всегда, оказалось пыльно и тускловато. Машке нравилось здесь с Гориславом. Только с ним мастерская приобретала вид домашнего очага. Сразу становилась теплой, обжитой, до краев наполненной всякими мыслями и идеями. Поэтому настроение резко ухудшилось, когда Мария поняла, что муж еще не вернулся. Она швырнула сумку в угол, села почитать в ожидании. Зачиталась, не заметила, что стемнело. Вечер плавал в сумерках, как капустный лист в кастрюле с борщом. Обмякший, поникший, уже бесполезный.

Мария отложила книгу. Слава редко задерживался так поздно. Он не любил полночные тусовки, а худсовет давно должен был закончиться.

– Не делайте из мужа культ, Паниковский, – сама себе строго сказала Мария. – Муж – тоже человек. Имеет право.

Но теплее от этого не становилось. Беспричинный страх уже наползал на Марию туманным облаком, вкрадчиво окутывал ее. Чудилось, что не только волосы поднимаются на голове, а также начинают шевелиться очки, дергаясь на переносице. Ей казалось, что страх идет из угла, оттуда, где стоит картина Гаррика, так и не распакованная после выставки. Его знаменитый «Лунный зверь».

Мария видела ее всего один раз. Конечно, картина впечатляет, но не до такой степени, чтобы внушать ужас даже сквозь неизменную махровую простыню, в которую Славка всегда ее укутывал.

Мария тихонько начала двигаться навстречу своему страху. Страх был противный, липкий, потный и тяжело дышащий. Как толстяк, взбирающийся на пятый этаж в доме без лифта.

Шевельнулись занавески на окне, Мария вздрогнула, поняла – ветер. Скрипнула дверь – пришел Гаррик? – показалось. Эти несколько секунд, пока она почти на цыпочках подбиралась к источающему тревогу углу, напоминали изрядно затянутую сцену в спектакле, где играют на редкость дурные актеры. Вспомнив театр, Мария приободрилась и запела кукольным голосом детскую песенку:

– Бродят страхи по пятам, а за ними – жути,

Никому я не отдам страшные минуты.

Было скучно одному, и не пелась песенка,

Если страх ко мне пришел, значит, будет весело…

«Господи, маразм-то какой, – успела подумать еще Мария. – Неужели я когда-то пела этот безвкусный ужас, веселя детей?»

– Угу-у-у, – вдруг явно услышала она голос, звучащий одновременно и в ней, и вне ее. Голос был гулким, катился в голове, отдавая острой болью в висках.

Несмотря на это, Машка бодро произнесла:

– Если сама с собой говорить начала, значит, сама себе и отвечать должна. Что это мне мерещится? И что такое это «угу»?

– Угу, в смысле того, что ты пела этот ужас для детей, – набирал силу голос, все больше становясь реальным, отдельным от ее мыслей. – Пела, пела. Пошлость какая! И все, что ты делаешь, пошло, безвкусно, развращение для чистого ума. И молчи, рот не открывай. Все равно какую-нибудь глупость сморозишь. Опять одеяло на себя начнешь тянуть – я то, я это…

– Чего это «я то, я это»? Вовсе нет, я не о себе всегда…

Почему она отчитывается перед этим голосом непонятным? То ли в голове у нее, то ли у соседей телевизор работает.

– Открытие выставки Гориславу кто испортил? Жалко стало, что не тебя хвалят? Или знаешь, что тебя-то и не за что?

– Да это не его выставка, – попробовала Машка оправдаться. – Там ни одной его работы не было.

– А приглашенные что подумали? Потенциальные покупатели? Люди из деловых кругов? Ты же ему всю биографию портишь. И ладно бы на экстерьер полюбоваться или подержаться за что когда… А то ведь ни спереди, ни сзади…

– Не твое дело! – рассердилась Машка, уже не понимая даже, как странно она беседует в пустой студии сама с собой. – Ты же стал приходить ко мне и шептать всякие гадости, от этого я и напилась тогда. Чего ты хочешь? Мы со Славиком сами разберемся.

Неожиданно злость прорезалась во вкрадчивом шепоте. Словно этот некто не смел и допустить, чтобы у Гаррика и Машки могли быть какие-то секреты от него.

– Погубишь ты его, – он словно выплюнул фразу. – Вены чего резала? Чтобы Горислав только о тебе бы и думал. Ну, он и думает, успокойся. Жалеет тебя.

– Почему жалеет?

– Потому что жалкая ты. Все, что делаешь, безвкусно, противно, никому не нужно. Некрасивая, неинтересная девчонка! Что тебя ждет? Унылая жизнь, полная страхов, падений и неудач. Думаешь, достаточно сильная, чтобы подняться после падения? Посмотри на себя. Ты – ноль. Что может дать судьба такому ничтожеству? – голос шипел уже, реальный и нереальный сразу.

– Ты… ты кто? – спросила Мария, продолжая двигаться к источнику своих страхов. – Я тебя не боюсь. Ты нарочно говоришь так, чтобы разозлить меня.

Голос притих на мгновения. Затем разразился дьявольским хохотом.

– Ах ты моя маленькая! Ах ты, моя безобразненькая, – сюсюканья приобретали в его интонациях порочные оттенки. – До чего же бабы дуры, тупые курицы. И что ты тут делаешь? Что ты тут делаешь, я тебя спрашиваю? Тебя к приличным картинам и подпускать-то нельзя, не то что к приличным художникам. Только я такое тебе позволить могу, цени великодушие. Ну, подойди, подойди ближе.

– Куда ближе? – растерялась от потока хамства Мария. – За что ты меня так? Что я тебе сделала? Кто ты?

Очки слетели с ее носа, издав жалобный стон, треснулись об пол, пошли паутиной трещин. В этот момент показалось ли ей, то ли в самом деле – заволновалась махровая простыня, в которую была укутана картина. Словно кто-то большой и страшный пытался выбраться из махровых пут.

– Ну вот, – вслух расстроилась Мария. – Теперь без очков мне не только слышаться будет, а еще и видеться.

Она до сих пор пыталась убедить себя, что все это только плод ее расстроенного воображения. И голоса, и это жуткое шевеление из-под тряпки.

– Нужно идти навстречу страхам, – сказала в ней благоразумная Мария.

Она решительным движением руки сдернула с картины простыню. Ткань, зацепившись за угол рамы, тут же с радостным треском разошлась пополам. На Марию с небрежным любопытством уставились два желтых хищных блюдца.

– Ну, Мария, жена художника, со свиданьицем, – сказал зверь. Облизнулся и мощным рывком прыгнул на нее.

4

– Нет, ты все-таки послушай, что я тебе скажу, – произнес худой, рыжий, вечно всклокоченный Оська и потянулся за сушеной, абсолютно плоской рыбой неизвестного роду-племени.

Самое замечательное в этой рыбе: ей можно было бить по столу с шумным треском без всякого для нее, рыбы, урона. Но если уж какой-нибудь счастливчик умудрялся добраться до ее высушенного нутра, вкусноты она была с пивом невероятной.

Постучав предварительно рыбой о стол, Оська продолжил:

– Ты мне здесь не заливай – волшебная сила искусства, потоки всяческие, мистики… Это, старик, уже уходит в прошлое, вместе с творцами с двумя «де» – декадентами и дегенератами. Смотри, приходит племя новое, младое, незнакомое. Румянец – во всю щеку, бизнес из своего искусства делать умеют. А мы что? Вечно голодные, припадочные, как бабки-кликуши, завывающие про стыки миров. Кому сейчас такое искусство нужно? Народ хочет на заказ, чтобы под интерьер подходило. И при желании – котеночка там добавить, цветочек на окно подрисовать. Художник должен продавать те эмоции, которые клиент заказывал. Обслуживать клиента, а не выражать какой-то там свой взгляд на мир. Нет, не перебивай, Гарри. Твой зверь – это тоже прошлое. Подумаешь, парочка садомазохистов собралась тебе за него прилично заплатить. Так что? Тогда не продал, а сейчас локти себе кусать будешь. Никому мы со своими задвигами не нужны. Никому.

Толстый Венька с аппетитом втянул пивную пену с кружки, заполненной до краев. Он жмурился, как довольный жизнью кот, со скромным видом: шагающий в ногу со временем модный художник Вениамин Колбунов. Сидит себе, пиво дует, в разговоры не лезет – не его, братцы, забота – разговоры разговаривать. Он человек дела.

Оська неожиданно потянулся к своему потрепанному старому баулу, вытащил бутылку, в которой покачивались остатки очевидно позавчерашней водки. Молча плеснул каждому, выпили, посидели немного. Пошло хорошо, мягко так пошло. Солнышко догорало на щербатых столах пивного барчика, в который затащил их Венька после худсовета. Сквозь накатившую истому задвигался Оська, вытягиваясь костлявым телом через стол к давно молчащему Гаррику:

– Ну, ты все равно гений, Гарри, гений. Нет, ты все-таки не понимаешь…

Гаррик покосился на Веньку, у которого в этот момент на круглом лице промелькнуло что-то вроде удивления и разочарования. Венька считал гением именно себя. По крайней мере, хотя бы в глубине сознания.

– Это старый спор, – Гаррик подул на пивную пену, отставил кружку, предпочитая допить водку. – Суета сует и прочая суета. Как это пиво. Есть пиво само, а есть пена. И эта пена тоже имеет право на существование, так как она – предчувствие пива самого. Без пены – такого пустяка – пиво невкусно, понимаешь? Так же есть творцы, а есть ремесленники. Без ремесленников ты никогда не узнаешь вкуса творения. Ремесло – это пена, и ты должен нахлебаться его досыта, чтобы познать истинное. Естественно, что именно на пене и зарабатываются деньги. Что может быть вкуснее предчувствия? Оно воздушно и многообразно. Само же искусство – горькое. Настоящее искусство – это горечь и боль. Как и все настоящее. Боль – это главное, что мы отдаем главному нашему Творцу за то, что мы существуем. Это плата. Мало кто любит платить по счетам. Все настоящее – музыка, живопись, литература, лицедейство – это своего рода кассы, где взимается плата болью. Сцена тревоги – у Фрейда есть такое понятие одного из наших воплощений подсознательного.

– А мы кассиры, что ли? – заерзал Венька толстым задом по стулу.

– А ты, Венька, вообще с какого боку? – почему-то зло обрубил его Оська. – Какой ты кассир? Ты – сниматель пены. Как кот, который по разгильдяйству хозяев облизывает молочные горшки, давясь сливками в страхе, что его вот-вот поймают. Поэтому ты и трешься среди настоящих мастеров.

Венька обиделся, потускнел, суетливо засобирался.

– Да что вы опять ко мне цепляетесь? Мало я вам добра сделал? Чуть что – «Вениамин, выручи», «Вениамин, одолжи», «Вениамин, помоги»… И тут же гнобить начинаете. У меня-то все в порядке, а вот вы вечно себе проблемы создаете. А все потому, что жить совсем не умеете. А на мне отрываетесь. Завидуете потому что.

Несмотря на то, что издевались над толстячком постоянно и обижаться он даже как-то привык, Гаррику его стало жалко.

– Да брось ты, старик, – обратился он ко всем сразу. – Кто знает, что более ценно. Венькины картины разжигают аппетит, можно сказать, они обладают лечебными свойствами.

Гаррик нехотя признался.

– А я по ночам не сплю, думаю: вдруг так и останусь художником одной картины. Очень бы не хотелось. Все ждут от меня, ждут, а я, честно говоря, не представляю, что должен сделать для оправдания ожиданий. Пусто мне, старик, пусто…

Пустота участливо закивала на его слова. В этой больной пустоте два лица – толстое Венькино и худое Оськино – вдруг слились в одно. Дружески-участливое, и Гаррик обращался теперь к этому совместному лицу, искал поддержки. Почему-то полетели перед его глазами белые ошметки Машкиного свадебного платья, как невероятные крупные хлопья снега. «Совершенства не бывает», – запищал Машкин голос, копируя издевательского Петрушку. Он замахал руками, прогоняя хлопья. Удивленное сдвоенное лицо взирало на Гаррика.

– Я вот думаю, что у меня, словно у беременной женщины, нет другого выхода, как через боль. Зреет в ней без ее участия плод, вне зависимости от ее желания, само собой. Хоть избавится она от ребенка, хоть родит – один фиг, знает, что через боль пройдет. Само не рассосется. И так мне сейчас пусто, от пустоты – больно, а войду в состояние, больно будет от идеи. Идеи… Они такие мучительные. Потому что невозможно хорошую идею вывести в мир материи до конца так, как нужно.

– Ну да, – кивнул Оська. – В школе еще учили: «Мысль изреченная есть ложь». Тютчев, кажется. А исполненная идея – подобие идеи самой. Так, да, Гарик?

– Идея в материи есть ложь, это точно, Оська, точнее не скажешь. Нет в материи ничего совершенного, невозможно ни в чем достичь совершенства. Машка так тоже часто повторяет. Где выход, скажи, старик, где выход?

Гаррик одним глотком допил водку, отодвинул с треком стул и пошел прочь, согнув от непосильной тяжести спину, на ходу невнятно бормоча, всматриваясь во что-то невидимое для других в наступающих сумерках.

– Не даст он мне теперь ничего больше создать. И кто кого поймал? – кажется Гаррик и сам не понимал уже, о чем это он.

Когда за ним закрылась дверь, художники посмотрели друг на друга, покачали головами, каждый по-своему. Венька – с толстым сожалением, Оська – со злым пониманием. Так и остались сидеть, опустив губы в уже поблекшее пиво.

По пути домой Гаррик расслабился, вдохнул темного неба с ментоловыми острыми звездами, промыл мозги свежим ветром. Хмель выветривался с каждым шагом, и уже становилось неудобно, что так расслабился, отпустил себя, наговорил лишнего.

«Ничего, – подумал тут же, – эти-то уж точно поймут и не осудят минуту слабости. А я устал просто, спать хочу. Вот высплюсь сейчас, утром встану – и снова за работу. Кто это, кроме меня самого, сказал, что я уже ни на что не годен? Кто это сказал?» – думал в звездное небо. В голове витали будущие картины, пока еще расплывчатыми обрывками мыслей, кусками сюжетов. Никакого сожаления – сказал сам себе. Вперед и только вперед.

Окна мастерской были мертвы. Темнота сочилась сквозь блеклые стекла наружу из дома. «Машку надо было предупредить, что задержусь, – спохватился Гаррик. – Все это Венька, гад, затащил в пивнушку, опомниться даже не дал. “Угощаю, картину продал”. Ладно, объясню, Машка – парень свой, поймет», – успокоил сам себя.

Зашел осторожно, свет включать поостерегся. В темноте, на ощупь, ориентируясь на лунную дорожку, что просочилась сквозь неплотные занавески, прокрался в глубь комнаты. Стал стягивать через голову свитер, когда услышал то ли всхлипы, то ли сдерживаемый смех из дальнего угла. Застыл на секунду со свитером над головой, прислушался – нет, не показалось. Всмотрелся.

В круге лунного прозрачно-зеленого света на полу сидела Машка, как-то странно скорчившись. Она раскачивалась из стороны в сторону и что-то напевала про себя. Гаррик рванулся к выключателю, под ногами треснуло стекло, уже потом понял, что это Машкины очки, которые он теперь растоптал окончательно и бесповоротно.

Машка вжалась коленями в тощую грудь, обхватив себя предплечьями. Кисти рук беспомощно болтались где-то за плечами. Неестественность позы добавлял ее странный взгляд. Она смотрела на Гаррика прямо, и в то же время как-то искоса. По-чужому смотрела, необычно. От нее шел запах напряженной тяжелой болезни. Машка облизнула лихорадочно покрасневшие губы и произнесла хрипло и незнакомо:

– А ты, милый, трусоват. Чего же ты полез сюда?

И тут же снова ушла в себя, как улитка в раковину, вывернула взгляд внутрь, свернула свое личное пространство так, словно ее самой не было. Осталась только сгустком больной энергии, еще утром бывшей человечной Машкой. Гаррик секунду молчал в полном остолбенении, пытался по инерции убедить себя, что ничего и не произошло, все как обычно, но от Машки шло такое ощущение чего-то беспредельно тоскливого, что надежды вернуться в себя безмятежного, такого, как несколько минут назад, у него не осталось. Волны катились от Машки – безнадеги, страха, обреченности.

Тут впервые с момента, как соседский мальчишка Колобок, что был старше на три года, разбил домашнему десятилетнему Славику нос, Гаррик заплакал. От понимания, что столкнулся с чем-то намного сильнее себя и бессилен перед этим. От того, что не хотел понимать, но уже понял.

Он плакал перед этим сильным, повторяя, как в детстве «Не хочу, не хочу», словно ждал: кто-то придет и уберет то, что он не хочет. Затем успокоился, вспомнил, что детство давно кончилось. Подошел к уже совершенно отстраненной от всего мира, напевающей Машке, сел рядом на пол и обнял ее. Так и сидели всю ночь, пока Гаррик не нашел в себе силы встать.

Бережно, как большую, безучастную ко всему куклу, одел Машку, вывел за руку на улицу. Она послушно шла за ним, изредка только вздрагивая от чего-то. Ее ладонь в руке Гаррика была теплой, доверчивой, как ладошка ребенка. Иногда Гаррику казалось, что она понимает, куда они идут, иногда – что нет.

Психушка располагалась сразу в нескольких двухэтажных домиках, отгороженных от всего мира железной оградкой с пропускным пунктом, за которым маячил даже какой-то парк с густыми старыми деревьями.

Молодая врач в приемной внимательно разглядывала свои ноги в темно-бордовых высоких сапогах, когда они вошли. Она только посмотрела на Машку, улыбка тут же озарила ее накрахмаленное, как белый халат, лицо, приветливо кивнула:

– Добро пожаловать… как вас зовут?

Машка, не реагируя на ее слова, уставилась на все те же темно-бордовые сапоги.

– Мария Васильевна, – торопливо сообщил Гаррик, испытывая неловкость за Машкину безучастность.

– Так, значит, добро пожаловать, Мария Васильевна, – нисколько не смутившись, еще шире расплылась в улыбке молодая накрахмаленная докторша.

5

Недели две Гаррику не давали увидеться с Машкой. Говорили, что в отделении карантин. Он приходил к плотно закрытой двери, стучал в окошечко, передавал пачку печенья и пакет молока, больше ничего не мог придумать. Потом увидел, как вывели на прогулку из соседнего с Машкой домика группу душевнобольных мужиков, мужики жадно курили. На следующий день он принес блок любимых Машкиных сигарет.

Казалось, что он никогда больше не увидит жену, связывало его с ней только это зелененькое безличное и безразличное окошечко, куда, как в темную дыру, без ответа пропадало все, что он приносил. Но недели через две на робкий стук Гаррика окошечко не открылось, но распахнулась дверь, приземистая старушка внимательно изучила его паспорт и кивнула в сторону выкрашенного светлым коридора – проходи.

Гаррик очутился в небольшой комнате с решетками на окнах. На деревянных вокзальных лавках сидела пара. По всей видимости, мать и сын лет двадцати. Женщина настойчиво пихала в молодого человека что-то из вкусно пахнущих домашней едой баночек. Сын ел безучастно, но с аппетитом. «А я ничего толкового так и не принес за эти две недели, – сразу как-то расстроился Гаррик. – Надо было хоть куриный бульон сварить». Мама Гаррика считала куриный бульон панацеей от всех болезней.

Дверь чуть скрипнула, и в сопровождении шустрого молодого санитара вошла Машка. Попыталась улыбнуться Гаррику, но скривилась, чуть не заплакала и прекратила эти неуклюжие попытки. Села рядом с ним, они молчали, не зная, о чем говорить. Гаррик судорожно вспоминал хоть какую-нибудь новость, которая могла бы заинтересовать Машку, и злился на себя, что ничего не может придумать. Внезапно заговорила Машка:

– Мне здесь лекарство дают, – произнесла она жалобно. – Хорошее лекарство. Мне от него спокойно становится. Я, наверное, скоро поправлюсь, Славик…

Она вопросительно посмотрела на него.

– Конечно, – бодро начал Гаррик, сам чувствуя фальшь в своем жизнерадостном голосе. – Вот поправишься, вернемся домой, заживем как прежде. Хочешь, я тебе стиральную машину куплю? – брякнул он, уже понимая, что несет совсем не нужное.

Но Машка подхватила послушно:

– Да, скоро я вернусь, и заживем…

– Я окна помыл, Маш. Твои дурацкие занавесочки повесил, те, с рюшечками. Которые ты хотела повесить, а я не дал.

– Занавесочки?

– Ну да. Те, которые ты мне на 23 февраля подарила, – пояснил зачем-то Гаррик.

– Занавесочки… Не надо занавесочки, они пошлые, ты прав. И Он прав. И вот не надо мне стиральную машину, пожалуйста, не надо мне ее, я обойдусь, не хочу стиральную машину…

Ее голос сорвался.

– Только, Славик, ты, пожалуйста, убей его. Тогда все будет как прежде, – Машка чуть шевелила губами, ее последние слова Гаррик расслышал с трудом. Почему-то оглядываясь и тоже переходя на шепот, спросил:

– Машка, кого – его?

Мама на секунду прекратила вталкивать в сына запасы продовольствия, и оба они обернулись на Машку и Гаррика. Женщина с любопытным ужасом, молодой человек – с пониманием. Гаррику стало неуютно, захотелось тут же встать и уйти.

– Нет, Славик, я не могу, не могу назвать его по имени. Он придет и заберет меня. Опять ворвется в голову, Славик. Не вернусь, пока он в доме. Он и тебя убьет, – Машка уже почти кричала, выкатив в ужасе глаза. – Хотя он так любит тебя, так любит, но он убьет тебя, Слава. Я уже мертвая, неужели ты не видишь? Ничего не будет как раньше, Славик, не бывает у мертвых как раньше…

Уже бежал невысокий санитар из-за угла, туша на бегу сигарету. Он уводил Машку, обхватив ее тело в синем тренировочном костюме, сразу поникшее, ставшее безвольным тело. Гаррик смотрел вслед, и ужас раздирал его душу.

Потом жизнерадостная накрахмаленная докторша зачем-то рассказывала Гаррику, что по статистике будущие шизофреники, как правило, рождаются на стыке зимы и весны.

– То есть в период марта-апреля, – пояснила она. – Когда родилась Мария?

В кабинете было жарко натоплено, и на докторше в этот раз красовались бежевые классические туфли на высоких каблуках. Сапоги, сморщившись, опали в углу у батареи.

Гаррик умом понимал, что жарко, но все равно ежился от внутреннего холода.

– Кажется, 31 марта. Нет, точно 31 марта…

– Вот видите, – покачала головой докторша, имени которой Гаррик сейчас вспомнить не мог. – Она тоже попадает в эту статистическую группу.

– Маше должно быть легче от этого? – не сдержался он.

– Ей должно быть легче от всего, – психиатр ответила невозмутимо, – что снимает с ее сознания чувство вины. Ну, она не виновата же, что родилась в такое неподходящее время…

– Она выпивала в последнее время как-то… бесконтрольно, скажем, – признался Гаррик.

– Это не причина, а следствие. Скорее всего, так она пыталась глушить голоса, которые возникали у нее в голове. Есть мнение, что это наследственное. У женщин симптомы, кстати, начинают проявляться в большинстве случаев после двадцати лет. У мужчин – раньше.

Гаррик ничего не знал о давно умерших родителях Машки, поэтому просто пожал плечами. Может, и наследственное.

И тогда докторша сказала, очевидно, то, к чему его и готовила этим светским разговором: Машка пока плохо поддается лечению, таблетки действуют на нее не так, как нужно, но есть новые препараты, можно попробовать их, только требуется письменное разрешение Гаррика, так как они очень сильные.

– Конечно, конечно, – проговорил Гаррик, – все, что нужно, чтобы она поправилась.

– Но вы должны знать, – так же жизнерадостно продолжала докторша, – что детей у вас уже после этого не будет. Вернее, нормальных детей не будет. Нельзя ей рожать после этих препаратов.

– Каких детей? – Гаррик все еще не мог прийти в себя. – Чьих детей?

Докторша с сочувствием посмотрела на него:

– Вы можете не соглашаться. Можете подумать. Не торопитесь.

Гаррик не торопился. Он смотрел на съежившиеся у батареи бордовые сапоги, пытаясь сосредоточиться на главном. Машка любит детей, Машка работает в кукольном театре для детей. Вернее, наверное, уже работала. Но если он не подпишет эту бумагу, жена разорвется пополам от съедающего ее изнутри страха. Пусть лучше она будет спокойной. Как растение. Пусть будет спокойной. Не торопясь он подписал, теперь уже не веря, что Машка может поправиться от даже самых сильных и новых таблеток.

Гаррик вышел на улицу, которая после тишины больницы показалась невероятно шумной, суетной и привычно родной. Терзало неудобное чувство счастья, что он выбрался из этого склепа, а Машка осталась там. Судя по всему, очень надолго. Это он понял из слов накрахмаленной докторши.

Гаррик сам не заметил, как оказался у двери Венькиной холостяцкой квартиры. Все в том же замороженном состоянии он нажал на кнопку звонка, пробормотал что-то в ответ на дружески-недоумевающий Венькин взгляд. Оттаял немного только когда выпил дорогого коньяка, который переживающий Венька тут же и налил ему. Гаррик пил этот дорогой коньяк, потом перешли на банальную водку под селедочку все из того же изобильного Венькиного холодильника.

– Не нужно в мистические дебри от правды жизни сваливать, – Венька приговаривал, все подливая и подливая. – Жизнь, Гарик, она такая… Простая она, жизнь человеческая. В ней радости много. А ты от радости жизни в какие-то закоулки сознания убегаешь. И блуждаешь там, вплоть до госпитализации. И своей, и…

Потом появились две барышни, одна чуть косила, это почему-то делало ее невероятно близкой и родной; настолько, что утром он проснулся рядом с ней. Девушку звали Вита, она была совсем неплохой барышней, и они с Гарриком продолжили знакомство уже с другой, не Венькиной водкой. В окна пробивался тусклый свет наступающего хмурого дождливого дня, но Гаррику совсем не хотелось, чтобы наступал день. Он завесил окно плотным одеялом, включил свет и все время прикладывал палец к пьяному рту, приговаривая: «Ш-ш-ш, не шуми, соседей разбудишь».

Это невероятно веселило Виту, она хохотала, раскачиваясь на стуле до тех пор, пока не свалилась с него, нелепо задирая растопыренные ноги. Упала больно, обиделась на кого-то, засобиралась и ушла, пьяно покачиваясь. Может, она думала, что Гаррик побежит за ней, но Гаррику было лень. А потом и вовсе не захотелось. Он лег и уснул.

Снился Гаррику кукольный театр. До того явно, что чувствовал он даже запах папье-маше, свежесклеенного картона, пыльного бархатного занавеса. Продирался на представление за кулисами, среди закоулков, больших коробок, деревянных ящиков, полураскрытых пустых гримерных. Долго шел к свету, к веселой музыке, к жизнерадостному детскому смеху. Все это маячило впереди, казалось, что совсем рядом, но ускользало, стоило ему приблизиться. Даже во сне было невероятно обидно, что где-то есть этот свет и великолепное представление, а он, Гаррик, вынужден ходить вечно закрученными пыльными коридорами, темными, тесными.

«Где достают билеты на праздник? И так, чтобы в первый ряд? И радоваться жизни на этом представлении?», – думал во сне Гаррик.

Глубокий грудной голос Василисы Премудрой, явно в Машкином исполнении, зазвучал откуда-то сверху, наполняя пространство, стал – везде.

– Лишний билетик ищешь?

Во сне Гаррик ничуть не удивился, даже получилось, что он как-то ждал этот голос, надеялся на него.

– Где ты? – спросил он тихо. – Мне так одиноко здесь. И страшно. Я хочу к свету. К радости. Выведи меня. Ты же здесь работаешь, знаешь, как выйти в зрительный зал.

Василиса Премудрая немного помолчала, потом загремела снова:

– Не могу. И хотела бы, да не могу. Чудище стережет меня. Душа моя – в игле, игла – в яйце, яйцо – в сундуке. А на сундуке сидит зверь. Глаза – желтые блюдца, зубы – звезды острые, а характер у зверя ой как непрост. Освободи, Горислав, душу мою, я тебя выведу. На детское представление ты уже опоздал, но по вечерам, на закате, идут в нашем театре спектакли и для взрослых.

– Как мне освободить тебя, Машка-Василиса?

– Да ты сам знаешь…

Голос звучал все тише, собирался из пространства в потолок, улетал вдаль приглушенно.

– Убей зверя, взломай сундук, разбей яйцо. А иглу…

Исчез голос Машки-Василисы, словно и не было его. Остался Гаррик в темном коридоре один. Не знает, куда идти. Ужаснулся он и… проснулся.

6

На редкость скрипучая калитка поддалась с трудом. Рыжий Оська смачно выругался, вытащил ногу из густой грязью и сопревшими листьями лужи и шагнул в образовавшийся проем, чмокая уже не блестящими ботинками по осенней распутице. Венька уныло тащился сзади, с сожалением оглядываясь на свою теплую чистенькую машину, что блестела стеклами на шоссе.

Тропинка тянулась мимо тощих щербатых березок прямо к деревянной церквушке, на которой словно из битого, грязного голубя торчала лапка креста. Нижние серые тучи резались невысоким полушарием купола и уже дранные продолжали дальше свой полет. Собирался дождь, набухал в алмазном небе, готовясь опрокинуться на уже пропитанную влагой землю. Художников охватило сожаление, что они вообще приехали сюда, да еще в такую погоду. Непривычная тишина усугубляла подавленность мысли.

– Где он может быть? – нарушил молчание Венька и огляделся испуганно, словно сам устрашился своих тихих слов, громом прозвучавших в невероятной тишине. – Ты точно знаешь, что это здесь? – добавил уже совсем полушепотом.

– Здесь, здесь, – как-то не очень уверенно пообещал Оська. – Топай давай.

Дошли до заброшенной церквушки, толкнули дверь – закрыто. Огляделись – тихо, ни одной души.

– Он же, может, отправился сегодня куда-нибудь. Жрать-то ему нужно, поехал продукты купить.

– Телефона у него нет, – огрызнулся Оська. – Назначить заблаговременно визит я никак не мог. Приехали и приехали. Если нет его, в другой раз явимся.

– Ну вот ты скажи, зачем ему это было нужно? – Венька как-то сразу устав, опустился прямо на грязные ступени. – Такой хороший художник, имя себе сделал, нет же – квартиру продал, мастерскую продал, все продал и уехал сюда. Это же просто фиг знает что такое. Я понимаю, церкви расписывать – святое дело, модно сейчас, опять же, и деньги приличные платят. Но совсем-то зачем уходить? Зачем?

– Это он после того, как Машка тронулась, – Оська вытащил из кармана пачку «Мальборо», щелчком выбил сигарету, несколько раз чмокнул зажигалкой, закурил.

Затем огляделся виновато, стало неуютно, неестественно курить в этой грязно-серой прозрачности, воровато затушил только что прикуренную сигарету.

– Жутко здесь, правда.

Передернулся.

– Ты видишь, что там за кресты, за церковью? – приподнялся Венька со ступенек.

– Наверное, кладбище, – вгляделся Оська. – Пошли посмотрим.

– Ну уж нет, – сразу замахал пухлыми руками Венька. – Ты иди себе один, а я тут посижу.

Оська презрительно посмотрел на его расплывшуюся по ступеньке фигуру, сбежал с лестницы, направляясь за церковь. Железные ограды крестами стягивали тишину в тугой узел. Оська заметил вдалеке темный силуэт, не успев испугаться, понял, что это явно кто-то живой, скорее всего, церковный сторож. Торопливо пошел навстречу, окликнул.

Угрюмый бородатый мужик повернул лицо, прорезанное морщинами, и Оська в первую минуту не узнал Гаррика, во вторую – сразу испугался. Да, это был когда-то холенный, изнеженный богемой эстет Горислав. Достаточно известный художник. Мужик раздвинул в улыбке заросшие бородой и усами губы, и Оська увидел, что зубы у бывшего эстета желто-грязного цвета.

– Привет, старик, – грустно сказал Оська.

– Здорово, что приехал, – казалось, Гаррик искренне обрадовался. – А я тут еще и по похоронным делам занимаюсь.

С гордостью заявил.

Оська попытался улыбнуться.

– Пойдем ко мне, замерз, я думаю, – Гаррик широким жестом указал на незаметную маленькую избушку, притулившуюся у самой церкви со стороны кладбища.

– Там Венька, – Оська взял себя в руки. – Я позову его.

– О, Венька, – обрадовался Гаррик еще больше. – Зови и Веньку.

Оська Веньку подготовил основательно. Так, что тотдаже не показал вида, как удивлен. Они, нагибая по очереди головы, протиснулись в избушку, где Гаррик уже подкладывал в маленькую чадящую печурку дрова.

В крохотной комнате помещались только железная кровать и колченогий столик, на котором валялись вперемешку остатки какой-то рыбины, пучки трав и пустые тюбики из-под краски. Пространство быстро нагревалось. Сдвинув телогрейку и обрывки газет в сторону, художники присели на кровать. Гаррик разлил всем густой чай, сваренный в невероятно большой железной кружке, сел на табурет напротив бывших друзей и с каким-то необъяснимо светлым выражением на лице смотрел на них в упор – молча и не мигая. Блаженно улыбаясь при этом. Художники, пораженные невероятным сочетанием тяжелого взгляда и умиротворенной улыбки, заерзали на кровати. Первым, как всегда, взял себя в руки Оська:

– Ну, Гаррик… – сказал он бодрым голосом, но Гаррик его сразу мягко перебил:

– Я не Гаррик теперь. Я уже не в миру. Здесь я Андрей.

– Что? – оторопел Венька. – Как не Гаррик?

И подумал про себя: «А мне казалось, только Машка сошла с ума». Незнакомый Гаррик улыбнулся ему как непонимающему ребенку:

– Ну, посмотри на меня. Какой я теперь Гаррик?

Венька посмотрел и согласился. Ничего не осталось от прежнего Гаррика. И не только внешне. Изнутри стремилось из этого чужого теперь человека что-то непонятное, неуловимое. Казалось, светлое, а на самом деле – пугающее.

И Венька подумал с тоской, что с того момента, как они славно провели время у него на квартире с двумя барышнями, прошло уже три года. Тогда он пришел навестить Гаррика где-то через неделю, подергал на мастерской амбарный замок и ни разу не видел друга с тех пор. Писал натюрморты, продавал их, жрал, пил, валялся в кровати – он не заметил, как прошли эти три года. Словно один день. Он поднял на этого уже Андрея виноватые глаза и жалобно спросил:

– Зачем?

Бывший Гаррик сразу понял:

– Так. Ни в чем нет смысла. Мне хорошо здесь. Тихо. Мне, правда, никогда не было так хорошо и спокойно. Я церковь отстраиваю, за кладбищем слежу, ну и, конечно, похоронить там кого. Раз в неделю батюшка Алексий приезжает, продукты мне привозит, гвозди, инструменты всякие, краски. Мои деньги быстро кончились, на церковь все ушло. Здесь свет есть какой-то особый. Вот недавно я в лютый ливень двух покойничков хоронил. Рою могилу, сам уже по уши под землей, грязь могилу заливает, рассол с двух гробов на меня с дождичком льется. А я вычерпываю все это из могилы, оно обратно, я вычерпываю – оно обратно. И так мне вдруг хорошо стало. Поднял я лицо из могилы к Отцу нашему небесному и закричал: «Спасибо тебе, Отче, что гордыню мою смирил!». Это и есть просветление. Все остальное – суета сует.

Он замолчал, разглядывая художников со все той же странной улыбкой. Они сосредоточенно пили чай, боялись поднять глаза, встретиться взглядом с этим уже совершенно непонятным для них человеком. Наконец Оська нарушил молчание. Прокашлявшись, он произнес:

– Может, тебе нужно чего-нибудь? Ты скажи, мы привезем. Или, может, для Машки?

– Марию я навещаю. И батюшка Алексий, – улыбнулся Гаррик. – Не беспокойтесь, ей хорошо. И мне ничего не надо. Разве что-нибудь на церковь пожертвуете. Нет, не мне…

Опять улыбнулся он, заметив, как художники суетливо полезли в карманы.

– Там, на калитке, как выходить будете, ящичек висит. Вы туда положите, батюшка послезавтра заберет.

Художники уходили, не оглянувшись. Чмокали уже невозможно заляпанными ботинками по черному месиву. Горислав смотрел им вслед, прикрыв глаза ладонью от несуществующего солнца, и все так же странно улыбался. Заметил, как у калитки они разом полезли в карманы, вытащили мятые бумажки денег, не считая, засунули в узкую щель.

– Ну и хорошо, – легко вздохнув, сказал он сам себе.

Развернулся и не спеша пошел в сторону церкви. Там, повертев ключом в заедающем замке, снял тяжелую дужку, распахнул дверь и зашел внутрь, сразу же растаяв в святом мраке.

Подкупольное пространство обретало невероятное измерение. Тянулось и вверх, и вниз, зацикливалось на непонятно откуда взявшемся луче света, что пробивался сквозь вершину купола. В заброшенности раздвигающихся с каждым шагом Горислава стен жгучие и укоряющие сверлили пыльную атмосферу глаза мадонн и божественных младенцев.

– Святость, Горислав, святость, – жгли глаза.

– Солнце, Горислав, солнце, – победно пел непонятный и одинокий солнечный луч.

Горислав шагал по ставшей необъятной церкви, наступая на строительный мусор, гвозди, краски. Он подошел к ближайшей Мадонне, около нее стояла банка с еще не засохшей краской. Торчком щетинились кисти. Он придирчиво посмотрел в бездонные и сострадающие глаза Богоматери и взял одну из кистей. Всего лишь взмахом его руки взгляд Мадонны приобрел жесткость. Сострадание исчезло.

– Вот так-то, – довольно произнес Горислав и направился прямиком к углу.

Там, в кромешной тьме, что-то ворочалось и ворчало. Горислав сел прямо на пол, зарылся лицом в свалявшуюся шерсть зверя. Лязгнула цепь. Зверь понюхал воздух, укоризненно взглянул на Горислава.

– Да ладно тебе, – взъерошил Горислав шерсть на крутолобой голове зверя. – Оставь… Они ушли и больше не вернутся.

Он лег, упершись затылком в тугой, теплый живот. Одной рукой обхватил огромную лапу, другой задумчиво чесал у зверя за настороженными ушами.

– Мы снова одни. Ты и я. Мы еще полетим с тобой к звездам…

Зверь умиротворенно ворчал.

Влада Ольховская. «Дверь открыта»

Не закрывай глаза, и тогда ничего не случится. Просто смотри вперед, туда, где темнота сгущается, где двигается то, чего в этом мире быть не должно, и оно не нападет. Оно ведь только и ждет, когда ты закроешь глаза…

Но сколько бы Лиза ни повторяла себе это, легче не становилось. Ей нельзя было засыпать, нельзя было даже моргать, потому что когда она закрывала глаза хотя бы на секунду, движение там, на другой стороне комнаты, усиливалось. Что-то было совсем близко, пряталось в дальнем углу, куда не долетал рыжий свет уличных фонарей. Оно извивалось, как змея, ползало по стенам и потолку, ожидая подходящего момента. Лиза не хотела подыгрывать ему, но ничего не могла с собой поделать: слезы застилали глаза, замутняли зрение, и нужно было моргнуть, чтобы они исчезли, сорвались с ресниц и покатились по щекам. А нельзя, потому что существо, чем бы оно ни было, смотрит, ждет.

Она снова чувствовала себя маленькой девочкой, оставшейся в пустом родительском доме. Только теперь она не ребенок, это не отдаленный хутор, и все должно быть по-другому. Она выросла, стала жить в большом городе, в самой Москве. В Москве ведь не бывает чудовищ, правда?

Но оно было рядом, вопреки всему. Скользкое тело пересекло стену, быстро, как ящерица, укрылось среди складок темных штор. Оно увеличивалось, Лиза понимала это, росло с каждой секундой.

Она не знала, откуда оно взялось, не знала, что делать дальше. В ее мире не было чудовищ, поэтому она оказалась не готова к встрече с одним из них. Что особенного случилось в этот день? Да ничего – только ее соседка по квартире уехала на выходные, и Лиза осталась совсем одна.

Оно воспользовалось этим, пришло под покровом темноты. Оно впервые двинулось, когда девушка выключила свет. Быстрая тень среди десятков других теней, неуловимая на первый взгляд, но – живая. Оно не издавало ни звука, просто извивалось там, в своем углу, не позволяя даже на миг поверить, что это человек. Лизе показалось, что она видела глаза – кровавые, мерцающие, словно угли умирающего костра. Три глаза, не два. И все устремлены на нее.

В этом чувствовалась горькая ирония: со всех сторон ее окружали другие квартиры, где жили соседи, обычные люди, способные помочь. Но теперь это «за стеной» казалось бесконечностью, будто бы другим миром. Неважно, как быстро они придут ей на помощь, они все равно не успеют. Сейчас значение имели только она и хищная тварь, притаившаяся в углу.

Лиза знала, что нужно делать: бежать. Сорваться с кровати, потом – в прихожую, отпереть замки квартиры как можно быстрее, и – вперед. Не важно, куда, лишь бы не быть здесь. Уже не стесняться, а кричать, кричать, пока ее не услышат…

Но для этого нужно приблизиться к темному углу, где затаилось оно. Всего на пару секунд, если она будет достаточно быстрой. Вот только хватит ли этого?

Время на размышления и жалость к самой себе стремительно заканчивалось. Движение в темноте усилилось, она впервые услышала странный, вкрадчивый звук, будто когти скребут по дереву. И словно этого было недостаточно, мимо окна проехала запоздалая машина, на миг осветившая комнату светом фар.

Лиза держалась за веру, что ей просто мерещится, до последнего, но теперь сомнений не осталось. Короткая вспышка света позволила ей увидеть все: сильное тело ящера, покрытое рваной шкурой, изогнутые когти, три пылающих глаза и пасть, огромную, делающую эту тварь не похожей ни на одно из животных, которых Лиза знала.

Существо почувствовало, что Лиза заметила его. А значит, обратный отсчет начался для них обоих.

Девушка спрыгнула с кровати, побежала вперед. Существо скользнуло по стене вверх, к потолку. Лиза распахнула дверь и оказалась в прихожей, маленькой, уютной, такой обычной. В глубине души девушка ожидала увидеть следы погрома, вскрытую дверь, ведь как-то же эта тварь пробралась в ее дом!

Но дверь была заперта изнутри, как и прежде. Преграды, которыми защищала себя Лиза, не были разрушены, они просто не помогли.

Мгновение – и она уже стояла у двери. Теперь все эти замки, которые она так тщательно запирала каждый вечер, работали против нее. Дрожащими руками Лиза поворачивала ключи, так быстро, и вместе с тем бесконечно медленно. Она рвалась вперед, она должна была успеть…

Но не успела. Она ожидала, что хищник бросится на нее, а вместо этого почувствовала мягкое прикосновение – ко всему телу сразу. Тонкая ткань пижамы не защищала ее, позволяла ощутить, как кто-то касается ее ног, спины, шеи, затылка. Легко, совсем не больно, осторожно даже. Это прикосновение было холодным и влажным, будто то, что стояло сейчас за ней, и не было живым.

Не веря, что все это действительно происходит с ней, Лиза обернулась, ей нужен был всего один взгляд, чтобы понять, кто ее касается.

Это было ошибкой. Она оказалась не готова к реальности – потому что к Лизе, через ткань или напрямую к коже, прижимались сотни тонких, извивающихся отростков, похожих на обнаженные сухожилия, только-только вырванные из человеческого тела.

Когда ее взгляд упал на них, отростки, до этого мягко касавшиеся, двинулись вперед, пробили и ткань, и кожу, врываясь в тело девушки. Шок был настолько велик, что в первые секунды затмил даже боль. Лиза открыла рот, чтобы закричать, но крика не было, горло болезненно сжалось от ужаса, наполняющего сейчас каждую клеточку ее тела.

Она ожидала, что существо пробьет ее насквозь, разорвет на куски – она чувствовала, насколько оно сильно. Но хищник действовал иначе. Тонкие живые черви расползались под ее кожей, наполняли ее изнутри, однако не убивали. Лиза знала, что это не пощада, поняла это, когда волна боли накрыла ее сознание, пробившись через удивление.

Вот теперь она закричала. Лиза и сама не ожидала, что способна на такой звук: дикий, животный, наполненный агонией. Только вряд ли это могло спасти ее. Существо, пробравшееся под ее кожу, было сильнее ее собственных мышц, оно управляло ею. Не важно, услышат ее соседи или нет, придет ли кто-то на помощь… поздно уже.

Крик утих, перешел на хрип, когда ее горло заполнилось чем-то горячим, густым, убивающим звуки – кровь пришла изнутри, из искалеченного тела, и рекой хлынула по подбородку. Лиза все еще была жива и зачем-то, инстинктивно, тянулась к ручке двери. Существо позволило ей поверить, что ничего еще не кончено, лишь на миг – а потом резким рывком утянуло обратно в комнату.

* * *
– Здесь был ад, – пораженно прошептал Марек. – Я такого раньше не видел!

Виктор лишь раздраженно поморщился, этот драматизм ему не нравился. Он и сам не знал, правильно ли поступил, пригласив Марека на место преступления. Но ничего другого ему не оставалось, потому что в одном его спутник был прав: они оба такого раньше не видели.

В обычном спальном районе, в обычной квартире Виктор застал то, чего быть просто не могло. Он никогда не сомневался в себе, но здесь его знаний не хватало. Поэтому он и позвонил Мареку.

Марек был самопровозглашенным экстрасенсом и медиумом, достаточно ловким для того, чтобы выделяться из общей толпы шарлатанов, освоивших этот способ относительно законной кражи денег у наивных клиентов. Впрочем, Виктор его ценил не за это. Вне своих шоу с лазерными шарами и голосом умершей бабушки Марек был неплохим специалистом по оккультизму и мифологии. Лучшим из тех, до кого Виктор мог дозвониться субботним утром.

Узнав, что речь, возможно, идет о сатанинском ритуале, Марек оживился и приехал сразу. Но он, наивный шоумен, не был готов к тому, что ожидало его в квартире. Первые десять минут Виктор и оперативники снисходительно наблюдали, как экстрасенса выворачивает наизнанку в туалете жертвы.

Когда он более-менее оправился, легче не стало. Глаза Марека горели нездоровым, почти лихорадочным огнем, руки мелко тряслись.

– Какая энергетика, какая энергетика… – бормотал он себе под нос. – Никогда прежде! Это конец…

– Слышишь, ты, конец, можно по делу? – поинтересовался Виктор. – Если бы мне нужны были эмоции, охи и ахи, я бы не тебе позвонил, а бывшей жене. Ты можешь мне сказать, что за чертовщина здесь творится?

Иначе он это назвать не мог. Когда участковый, присутствовавший на вскрытии квартиры, позвонил ему и срывающимся голосом описал, что здесь произошло, Виктор ему не поверил. Однако, приехав сюда, он убедился, что его напуганный до полуобморочного состояния коллега не передал и половины того кошмара, что развернулся в обычной московской квартире.

Труп висел на потолке – а вернее, то, что от него осталось. Обнаженный, покрытый засыхающей кровью скелет. Часть внутренних органов оставалась внутри, сдерживаемая костями, часть уже оказалась на полу. Скелет замер, раскинув руки, словно в радостном свободном парении. У него ведь и крылья были – два неровных пятна окровавленной кожи, натянутые на потолок по обе стороны от трупа. Ни Виктор, ни эксперты пока не могли сказать, что удерживает изувеченное тело наверху и что стало орудием убийства до того, как начался этот обряд. Да и кто это сделал – тоже неясно. В квартире пока не обнаружили ни следов взлома, ни доказательств постороннего присутствия. Но как тот, кто сотворил такое с несчастной покойницей, смог выбраться незамеченным? Кровь должна была залить его с ног до головы!

Первое время Виктор еще пытался разобраться сам, потом позвонил Мареку.

– Слушай, ты книг про все религии прочитал больше, чем я назвать могу, – заметил Виктор. – Ты хоть намекни, в какой области сатанизма с людьми такое творят!

– Ни в какой… – прошептал Марек бледными, трясущимися губами. – Разве ты не чувствуешь энергию? Это сделал не человек! Это демон…

– Да никакой это не демон, – донесся невозмутимый голос со стороны прихожей. – Всего лишь порождение. Нужно видеть разницу.

Виктор не знал, что удивило его больше: то, что здесь оказалась женщина, или то, что она осталась абсолютно спокойна. Это было настолько невероятно, не к месту, что он даже решил, будто ему почудилось.

Однако, когда он обернулся, она действительно была рядом, стояла в прихожей, будто ничего особенного и не случилось. Молодая, лет тридцати, не больше, высокая и стройная. С длинными темными волосами, собранными в строгую прическу на затылке. В дорогом черном костюме – юбке до колена, белой блузке и приталенном пиджаке. В туфлях на шпильке.

– Вы кто? – нахмурился следователь.

– Андра Абате, – представилась женщина, протягивая ему визитку.

– Здесь написано, что вы юрист.

– Я знаю, это написано по моему заказу, – отозвалась она, осматривая прихожую.

Следы крови, размазанные по полу, показывали, что на жертву напали именно здесь, у самой двери, и только после этого перетащили в комнату.

– Как вы сюда попали? – не унимался Виктор. – Вас не должен был пропускать дежурный!

– Милейший мальчик, – отозвалась Андра. – Я умею находить общий язык с людьми.

Словно в доказательство этого, она вошла в комнату, где работали эксперты, и хлопнула в ладоши, привлекая к себе внимание.

– Мальчики! Погуляйте где-нибудь минут пятнадцать, потом вернетесь к работе, ваша птичка никуда уже не улетит.

И они послушались ее! Эксперты, которых Виктор знал много лет, неразговорчивые, язвительные и плохо подчиняющиеся ему, молча направились к выходу. Это было настолько странно, что поначалу следователь не мог произнести ни слова.

Однако голос вернулся к нему быстро, когда Андра приблизилась к трупу и, ловко переступая туфельками через лужи крови, начала осматривать останки.

– Да кто вы вообще такая?!

– Это я ее вызвал, – вмешался Марек. – Ты сказал, что тебе нужен эксперт. Лучше, чем она, ты не найдешь.

Виктор понятия не имел, когда трясущийся экстрасенс успел кого-то вызвать, но сейчас его больше волновало другое:

– Ты со мной посоветоваться не мог для начала?

– Прости, но ты реально не понимаешь, насколько это опасно, – покачал головой Марек.

– Труп девушки размазали по потолку – я догадываюсь, насколько это опасно! – огрызнулся Виктор. – Женщина, что вы делаете?

Андра, не обращая внимания на них, достала телефон и сделала несколько фотографий.

– Случай и правда любопытный, – все так же обыденно отозвалась она. – Мне нужно рассказать о нем моему работодателю. Если он согласится оплатить мои услуги, я помогу вам.

Этим она окончательно запутала Виктора. День все больше выходил из-под контроля.

– Что? Какому еще работодателю?

– Ватикан, – ответил вместо нее Марек. – Она работает на Ватикан.

– На хрена нам юрист из Ватикана?!

– Она не юрист. Она специалист по демонологии.

– Марек, мать твою, я тебя о консультации просил, – прорычал Виктор. – О консультации, а не о вызове бабы из Ватикана!

Он хотел продолжить, но не смог: голову пронзила острая боль, будто спицу в висок вогнали. От неожиданности он даже зажмурился на пару секунд, а открыв глаза, обнаружил, что на него направлен серый, как небо перед грозой, взгляд Андры.

– Поосторожней со словами, – посоветовала она с показным дружелюбием. – А то я ведь могу обидеться.

– Ты не хочешь, чтобы она обиделась, – поежился Марек.

– Это факт, – кивнула Андра. – В лучшем случае я уйду, а без меня вы с этим вряд ли справитесь.

Она не сказала, что будет в худшем случае, а Виктор спрашивать не стал – он не был уверен, что готов знать. Вспышка боли в его голове, конечно же, не могла быть связана с ней, но проверять он не хотел.

– Я просто не ожидал, что в Ватикане женщины экзорцистками работают, – проворчал он. – Или как там это называется?

– То, что я работаю на Ватикан, не значит, что я принадлежу к церкви, – усмехнулась Андра. – Но в чем-то вы правы, Виктор. Женщины в Ватикане чаще всего связаны с экзорцизмом в двух случаях. Либо они жертвы, которых спасают… или не спасают. Или они изгоняют демонов, но занимаются этим чаще всего почтенные настоятельницы. Я похожа на почтенную настоятельницу?

– Не слишком. Но меня больше интересует, откуда вы знаете мое имя.

– Это еще не самое важное из того, что она знает, – напомнил о себе Марек. – Значит, вы считаете, что это был не демон?

Андра сделала еще несколько снимков, провела пальцем по сенсорному экрану, отправляя их куда-то, и убрала телефон.

– Точно не демон, – ответила она. – Совсем другая энергия, гораздо более примитивная. Да и не ведут себя так демоны. Их стратегия – вселиться в тело, терзать душу, а если повезет, то и не одну. Порождения действуют проще. Для них любой визит в наш мир – уже радость и забава. Их время здесь ограничено, поэтому они наслаждаются милыми маленькими шалостями вроде убийства.

Виктор невольно перевел взгляд на окровавленный скелет и почувствовал, как мороз пробегает по коже. «Маленькая шалость» – это последнее определение, которое он дал бы такому убийству.

– Но ведь порождения сами не пробираются в наш мир! – отметил Марек. – Для них нужно открыть дверь.

– Все верно, – отозвалась Андра. – Расскажите мне про жертву.

Следователю хотелось отказать ей, эта женщина настораживала его. Однако он не рискнул, воспоминания о боли были слишком свежи.

– Жертва пока официально не опознана, – заметил он. – Но судя по всему, это одна из квартиранток, Елизавета Самарина, восемнадцать лет, студентка. Она снимала квартиру с подругой, этой ночью осталась одна, потому что соседка уехала в гости. У подруги есть алиби.

– Вы серьезно думаете, что в таком можно заподозрить ее подругу? – Андра указала на скелет, не оборачиваясь на него. – Нет, господин полицейский, вы тут ищете не того преступника, которого в СИЗО закрыть можно. Собственно, про преступника можете забыть.

– С чего это?

– Потому что он уже вернулся в свой мир, вы ему в принципе ничего сделать не можете. Ваша задача – понять, как это произошло.

– Может, она сама открыла дверь? – предположил Марек.

– Так, стоп! – перебил его Виктор. – У вас, я вижу, есть какое-то понимание ситуации. Я не говорю, что готов поверить, но просто в порядке бреда, объясните мне, что здесь происходит.

Андра, как и следовало ожидать, ответить не удосужилась, она продолжила осматривать комнату. А вот Марек пояснил:

– Это связано с тем, во что ты не веришь, – с преисподней.

– С темным миром, – поправила Андра. – Не замешивай все на определенной религии.

– С темным миром, – послушно повторил экстрасенс. Андра пугала его чуть ли не больше, чем труп на потолке. – Если сравнить этот мир с нашим, то можно сказать, что демоны – они как люди. Разумны, хитры, прекрасно понимают, что делают. А порождения похожи на диких животных. Им только и нужно, что убивать, уничтожать, калечить… Они очень сильны и, по нашим меркам, бессмертны. Но, в отличие от демонов, они не могут прийти в наш мир сами, для них обязательно нужно открыть дверь… Ты ведь не веришь ни одному моему слову, так?

– Допустим, – согласился Виктор. – Однако своей теории у меня нет, потому и слушаю твою. На кой черт кому-то понадобится притаскивать в наш мир кровожадного уродца?

На этот раз Андра решила поучаствовать в разговоре:

– Опытные колдуны могут очень даже неплохо их использовать. Натравить на своих врагов, например, или устроить погром. А вот неопытные заклинатели чаще сами становятся жертвой порождений. Поскольку жизнь вызванного зверя связана с жизнью нанимателя, таким убийством все и ограничивается. Горе-колдун превращается в груду мяса. Порождение возвращается домой.

– Значит, вы двое считаете, что Елизавета Самарина сама это устроила? – поразился Виктор.

– А вот тут и заключается любопытная деталь вашего дела, – указала Андра. – Я почти уверена, что эта девочка никого не вызывала.

– Почему? – удивился Марек.

– А посмотри внимательно по сторонам.

Комната покойной, теперь залитая кровью, все равно не была похожа на пристанище доморощенной колдуньи. Белая мебель, вышивка на стенах, плюшевые игрушки. На полках мирно соседствовали нефритовый Будда и золотистый Хоттей, над ними устроился фарфоровый ангел. Похоже, погибшая не была религиозна. Среди ее книг Виктор не видел ничего, что могло быть использовано для вызова демона.

Его и самого раздражало то, что он вроде как поверил Мареку. Но что еще ему оставалось? Если не ухватиться хотя бы за эту версию, кажется, что безумие окружает со всех сторон.

Потому что он знал, что дверь квартиры была заперта изнутри. Что между временем, когда соседи услышали крики, и приездом полиции прошло меньше получаса. Разве мог человек сотворить такое и скрыться незамеченным?

– Может, кто-то натравил на нее порождение? – предположил экстрасенс.

– Снова нет. Оно не пришло со стороны. Дверь была открыта прямо здесь.

Андра прошла к дальнему углу комнаты и указала на стену возле окна. Виктор не видел там ничего особенного, в ту часть даже брызги крови не долетели. А вот Марек согласно кивнул:

– Да, я тоже чувствую это…

– Вот и все, – пожала плечами Андра. – Ваша задача, джентльмены, не искать убийцу. Он известен и больше не опасен. Вы должны понять, почему дверь была открыта. Раньше людей от порождений защищало лишь то, что эти выродки не могли самостоятельно пробраться в наш мир. Но если они научились открывать дверь, у нас у всех большая проблема. Получается, что их жертвой может стать кто угодно, без исключений, и эта смерть – только начало.

– Такого больше не будет, это наверняка работа маньяка и мы поймаем его! – заявил Виктор, но даже в его голосе не было сейчас уверенности.

– Верьте во что хотите, – слабо улыбнулась Андра. – Мой номер у вас есть. Когда это снова случится, дайте мне знать.

– Не когда, а если, – уточнил следователь.

– Когда, Виктор. Когда.

* * *
Ветер с воем врывался с трубы вентиляции и разлетался по дому гулким эхо. Капли дождя бились в окно резко, отчаянно, как раненая птица. Где-то вдалеке рокотала гроза, и с каждой минутой время между белой вспышкой молнии и небесным рычанием сокращалось.

Игорю и самому было неуютно в такие вечера, но пожаловаться на это он не мог. Он теперь хозяин дома и глава семьи, он должен защищать, а не ныть. Инне на силу удалось успокоить их годовалую дочь, кивая на «смелого и сильного папу». Что было бы, если бы папа позволил себе вздрагивать от каждого раската грома?

Иногда он жалел о том, что они все-таки переехали в частный дом. В обычной многоэтажке, наверно, было бы проще, а теперь они будто на краю земли оказалась, отрезанные от мира и забытые всеми. Но ведь они есть друг у друга, их трое, а значит, все не так плохо.

Самоубеждение почти сработало, наполняя его душу спокойствием. Но его усилия рассыпались в пыль, когда во всем доме погас свет. От неожиданности его жена вскрикнула, а малышка, только-только уснувшая у нее на руках, открыла глаза и капризно нахмурилась, готовясь снова заплакать.

– Это еще что? – насторожилась Инна, прижимая к себе ребенка.

– Просто пробки выбило, обычное дело! – Ради нее Игорь старался выглядеть уверенным, хотя и ему было не по себе от внезапной темноты. Рядом с их домом не было фонарей, и свет теперь долетал разве что от декоративных ламп, которые он установил под окнами. – Сейчас все включу.

– Нет, я не про свет… Ты слышал?

Он ничего не слышал, однако от того, как она это сказала, и ему стало не по себе.

– Что?

– Будто… кто-то ходит внизу… – еле слышно произнесла Инна.

– Тебе чудится! Это просто гром.

– Нет, звук был, и это не гром, а словно дверь хлопнула…

Он мог доказывать, что это лишь игра ее воображения, пока сам не уловил шум на первом этаже. Негромкий, но и не такой, какой можно было списать на непогоду. Что-то упало со стола, и скрипнули старые доски в гостиной – а скрипят они так только под очень большим весом.

Кто-то пробрался в их дом под покровом грозы. И Игорь понятия не имел, что делать теперь.

Ему не нужно было говорить жене, чтобы позвонила в полицию, она сама схватила телефон. Но это принесло лишь новую волну страха:

– Связи нет!

– То есть как – нет?! – поразился Игорь. Он поспешно достал свой смартфон, но и там не было заветного значка Сети. – Из-за грозы, должно быть…

Можно было сколько угодно списывать все на шум грозы, это не спасало от реальности. Кто-то был на первом этаже их дома прямо сейчас, совсем близко к ним.

– Я пойду проверю, – тихо сказал Игорь. – А ты запрись здесь и не вылезай.

– Ты с ума сошел?! Останься с нами!

Он и сам хотел бы этого, больше, чем она могла представить. Просто запереться в этой комнате, рядом с женой и дочерью, и верить, что все наладится само собой. Но он не мог так поступить, знал, что если незнакомца не сдержала укрепленная входная дверь, то и эта, хлипкая, деревянная, не станет серьезным препятствием.

Он должен был спуститься вниз до того, как незнакомец поднимется наверх. Потому что внизу был обычный телефон, проводной, и он должен работать!

– Все будет хорошо, – натянуто улыбнулся Игорь. – Я скоро вернусь.

– Давай я с тобой пойду!

– И потащишь с собой Стешу? Исключено. Дождитесь меня здесь, девчонки, я скоро буду.

Инне хотелось возразить, но она перевела взгляд на испуганную дочь и промолчала. У каждого из них сейчас была своя роль. Поэтому когда Игорь направился к выходу, жена не стала его задерживать, позволила спокойно выйти. Он слышал, как щелкнул за его спиной замок.

Игоря встречала почти кромешная тьма лишенного электричества дома. Свет из окон сюда не долетал, приходилось подсвечивать себе путь экраном мобильного телефона. Хоть какая-то польза от этого куска хлама!

Кто бы ни находился внизу, таиться он не собирался. Спускаясь, Игорь слышал его шаги, редкие и странные. Казалось, что незнакомец прохаживается туда-сюда, останавливается и снова ходит. Грабители себя так не ведут! Но кто это тогда? Похоже, в дом забрался какой-то псих, и легче от этого не становилось.

Судя по звуку шагов, он был один, зато огромный. Воображение Игоря рисовало двухметрового здоровяка, массивного, как медведь, и такого же агрессивного. Сам хозяин дома тоже на рост не жаловался, и все же он не хотел ни с кем драться, не хотел испытывать судьбу. Но что еще ему оставалось? Не мог же он подпустить психа к Инне и Стеше!

Сейчас незваный гость находился в столовой. Там же, где и телефон, как назло. Хотя какая разница? Если бы Игорь попробовал позвонить кому-то из другой комнаты, он бы все равно выдал себя голосом. Ему нужно было встретиться с этим психом, один на один, и надеяться, что этого будет достаточно.

Он прошел в столовую через гостиную, по пути взял тяжелую металлическую кочергу, висевшую в наборе у камина. Неплохое оружие, против пистолета оно не поможет, а в остальном может многое изменить. Теперь Игорь чувствовал себя уверенней и даже ускорил шаг. Он отказывался верить, что в самый обычный день в его доме с ним может случиться что-то плохое.

Когда он вошел в столовую, незнакомец был там. Он даже не пытался спрятаться, однако темнота не позволяла Игорю разглядеть его. Хозяин дома видел напротив окна только силуэт – высокий мужчина, как он и ожидал, да еще странный какой-то… Казалось, что линии его тела не четкие, а рваные, словно он весь покрыт глубокими ранами. Но это Игорь списал на темноту и свой страх.

– Кто ты такой? – спросил он. Хотел произнести уверенно, как и полагалось хозяину дома, а получилось как-то жалко.

Несколько секунд, показавшихся вечностью, ответа не было. Потом незнакомец заговорил, но стало только хуже: Игорь услышал не обычный человеческий голос, а хрип, низкий, кашляющий:

– Кто ты такой… – Пауза, словно на раздумья, и продолжение уже другим голосом, высоким, почти женским, с шипением. – Кто ты такой? Кто ты. Кто ты…

Голос менялся постоянно, переливался, повторяя одну и ту же фразу. Только то, что сказал Игорь, ни слова, ни звука больше. Тот, кто оказался здесь, в его доме, рядом с его семьей, не был здоров. И как бы Игорю ни хотелось бежать, он не мог, не имел права.

Вместо этого он взял с комода, приставленного к стене, фонарик. Электричество в доме отключали не первый раз, и фонарики были подготовлены сразу в нескольких комнатах. Наверно, нужно было сделать это сразу, когда он спустился с лестницы, но он почему-то боялся увидеть, с кем говорит. Ему пришлось пересилить себя, весь его самоконтроль был направлен на то, чтобы нажать на одну-единственную кнопку.

Белый луч света разрезал пространство, сорвался, полетел вперед, как спущенный с поводка охотничий пес. Он безжалостно вырвал из темноты то, что стояло сейчас напротив Игоря.

«Оно» – иначе это существо назвать было нельзя. Это был человек, но полностью лишенный кожи. Часть его обнаженных мышц была порвана, кровавыми лоскутами торчала в разные стороны, именно это Игорь увидел в самом начале, не было никакой игры теней. Глаза, лишенные век, следили за хозяином дома, челюсти то и дело размыкались, чтобы уже новым голосом повторить:

– Кто ты. Кто ты такой?

Кошмар не заканчивался на этом, нет. Игорь, замерший от страха, был вынужден беспомощно наблюдать, как существо меняется. Оно словно очнулось под светом фонаря, и с каждым мгновением все меньше напоминало человека.

Его тело усыхало, превращаясь в живую мумию, стянутую красно-коричневыми мышцами. А вот голова, напротив, увеличивалась, и скоро она раза в три превосходила размером туловище. Черты лица, поначалу вполне человеческие, стали гротескными, с длинным, как клюв, острым носом, выкаченными, почти выпадающими из глазниц глазами и впалыми щеками. Сероватая нездоровая кожа наросла на часть мышц, но многие раны остались открытыми. Руки существа увеличились и висели до земли худыми плетями, тонкая шея должна была переломиться под таким весом, а она исправно держала огромную голову.

Существо молчало – до поры, до времени. Но когда изменения закончились, оно открыло рот – и щеки просто порвались, распахивая звериную, полную клыков пасть. Три ряда челюстей выдвинулись вперед, готовые впиться в человека, уничтожить его одним движением.

Это привело Игоря в себя, избавило от болезненного оцепенения. Он не знал, что перед ним, но знал, что оно опасно. Он подался назад, собираясь бежать обратно наверх, но быстро понял, что так он приведет это отродье к своей семье. Ему нужно было поступить иначе, увести существо отсюда, а потом уже заботиться о себе.

– Эй, давай за мной! – крикнул он, отступая. – Ну же!

Уродец двигался медленно, неуклюже, и это давало надежду. Он нес свою голову бережно, как корону, не рисковал нападать сразу. Игорь думал, что этого будет достаточно. Он даже добрался до двери, ведущей в гараж, взялся за ручку – и ручка ужалила его.

Боль была такой, словно в него кислотой плеснули. Направив туда свет фонаря, Игорь обнаружил, что дверная ручка просто исчезла, а вокруг его запястья обернулась извивающаяся сороконожка, слишком большая, чтобы быть обычным насекомым. Под ее ядом плавилась кожа, растворялись мышцы, рана увеличивалась… Он крикнул, попытался сбросить с себя чудовище, но без толку. Как бы он ни тряс рукой, как бы ни бился о стены, все было напрасно. Несколько диких, наполненных ужасом минут, и вот уже разъеденная рука падает на пол, оставляя ему лишь лишенную крови, словно обваренную культю.

Это не было реально. Он все больше убеждался в этом, скользя затухающим светом фонаря по стенам, потолку и полу. Это был его дом – и вместе с тем не его. По стенам ползали пульсирующие комки слизи. За стеклянной ракушкой бра притаилось нечто похожее на паука – размером с кошку. С потолка на него с шипением падали извивающиеся черви. Все это не могло быть по-настоящему, никак! Но если ему просто мерещится, откуда тогда боль в искалеченной руке? И почему он не может ею пошевелить?

Завороженный всем, что ползало, извивалось и пульсировало перед ним, он упустил момент, когда к нему приблизился огромный уродец – а потом стало слишком поздно. Существо перекрыло ему путь, загнало в угол. Чудовищные челюсти снова распахнулись, и на этот раз не для угрозы. Оно точно знало, что человек уже никуда не денется.

Ему оставалось лишь надеяться, что, убив его, уродец не отправится за его дочерью.

* * *
Виктор поверить не мог, что сделал это, и вместе с тем не жалел о своем решении. Потому что Андра оказалась права – на убийстве Елизаветы Самариной ничего не закончилось.

– У нас где-то полчаса, – предупредил он. – Нам вообще нельзя здесь находиться, но я знаю следователя, который ведет это дело.

В деле Лизы Самариной по-прежнему не было ясности. Ни один эксперт не брался установить точную причину смерти, никто не мог сказать, как останки подвесили на потолок. Девушку опознали по тесту ДНК, но дальше расследование не продвинулось. В ее квартире не было ничего: ни сломанных окон, ни вскрытых замков, ни отпечатков, ни орудия убийства. Дело рисковало превратиться в «глухарь», и уже это было плохо. Но с того дня Виктор начал отслеживать похожие смерти – и получил результат раньше, чем надеялся.

– У нас столько времени, сколько нужно, поверь мне, – усмехнулась Андра.

Новое убийство произошло даже не в Москве, а в Подмосковье. В новостях ничего по-прежнему не было, но расследование поручили бывшему однокурснику Виктора. Это многое упрощало.

Виктор понимал, что сам ничего не добьется, да и на Марека тратить время не хотел. Он сразу позвонил Андре. Он не понимал ее, и она его раздражала. Вместе с тем Андра Абате была единственной, кто оказался способен сохранять спокойствие среди моря крови.

– Расскажи мне о жертве, – велела она, пока они шли от дороги к дому.

Убийство произошло в небольшом поселке, заполненном уютными коттеджами. Не слишком роскошные добротные домики, цветущие участки, соседи, знающие друг друга – рай для молодой семьи. Вернее, был рай. Теперь уже нет.

– Игорь Мелихов, двадцать шесть лет, программист, – отчитался Виктор. Ему не нужно было лезть для этого в письмо, присланное здешним следователем, такие вещи он запоминал легко. – Жил с женой и годовалой дочерью. Поздно вечером он и жена услышали странный шум на первом этаже. Полицию вызвать не получилось – из-за грозы пропала мобильная связь.

– Ага, из-за грозы, – хмыкнула Андра. – Продолжай.

– Мелихов отправился вниз, посмотреть, что происходит. Его жена оставалась наверху и вскоре услышала его крики. Она хотела спуститься, но испугалась за дочь. Примерно через двадцать минут крики затихли, тогда же появилась мобильная связь, Инна Мелихова позвонила в полицию. Она рискнула спуститься, только когда к дому подъехали служебные машины, и обнаружила труп.

– Двадцать минут – это долго, – заметила его спутница. – Плохой знак.

– Я не хочу даже знать, что ты имеешь в виду.

Он сейчас оказался в странной ситуации. С одной стороны, Виктор никогда не верил в мистику, да и сейчас упрямо цеплялся за доводы рассудка. С другой, объяснения тому, что здесь творится, у него не было.

Спокойствие Андры стало поводом подозревать ее, поэтому он начал собирать данные о ней в день знакомства. Многого Виктор не добился: все, что говорили ему она и Марек, подтвердилось. Ее и правда звали Александра Абате, она работала юристом, являлась гражданкой России, но часто выезжала в Италию. Никакого криминала. Ничего паранормального. За исключением того, что она могла без смеха говорить о демонах и темном мире.

И только ее имя он вспомнил, когда узнал о новом убийстве.

– Два случая за неделю – это уже слишком, – заметил он, когда они подошли к двери.

– Два? – фыркнула Андра. – Вообще-то, это седьмой из тех, что мне удалось раскопать. Два было до Елизаветы Самариной, остальные – после.

– Что?.. Почему я не знал об этом?

– Потому что ищешь плохо, – отозвалась она. – Не все в этом мире известно полиции. А то, что известно, не всегда правильно трактуется. К счастью для вас, мой наниматель согласился оплатить эту работу, так что я разберусь.

– Какое отношение ко всему этому имеет Ватикан? – поразился Виктор.

– Абсолютно никакого. Это не вопрос географии или политики. Это вопрос добра и зла в более глобальном смысле, чем ты можешь себе представить. Если ничего не сделать, смерти не остановятся.

– То есть, если бы тебе не заплатили, ты бы умыла руки?

Она и глазом не моргнула:

– Легко. Первый раз, что ли?

Развивать тему он не стал – они вошли в дом, и стало не до разговоров.

Мысленно Виктор готовил себя к повторению того, что он увидел в квартире Лизы Самариной. Напрасно. Здесь, похоже, все развивалось совсем иначе.

Кровь была, но совсем мало, отдельные линии, переплетавшиеся на полу в странные рисунки, слишком четкие, чтобы быть случайными. Неподалеку от лестницы Виктор увидел первый фрагмент тела – руку. Стоило ему подойти поближе и разглядеть ее, как он понял, почему здесь нет кровавого моря.

Игоря Мелихова не разрывали на части, как предыдущую жертву. Казалось, что в этом случае использовали какой-то химикат – кислоту, щелочь или нечто похожее. Край раны выглядел запекшимся, кожа смотрелась воспаленной, будто кипятком ошпаренной. Но при этом в воздухе не было запахов химии и обожженной плоти; только запах крови и больше ничего.

Тело погибшего мужчины было разбросано по первому этажу. Руки, ноги, торс, часть внутренних органов. Голова с раздробленным черепом. Глаза исчезли. Его жена, – теперь уже вдова, – сказала, что крики звучали двадцать минут. Убийца начал не с головы, он наслаждался всем, что здесь творилось, сделал так, чтобы его жертва чувствовала это.

Никакой маньяк на такое не способен. Это не вопрос человечности, а дело техники. Виктор не один год работал следователем, но и он не мог предположить, как все это было сделано. Опыт с Лизой Самариной намекал, что и эксперты ни в чем не разберутся.

Поэтому и только поэтому он вынужден был принять варварскую, нелогичную версию о том, что за преступлением стоят хищники из другого мира.

– Снова порождение? – тихо спросил он.

Андра, осматривавшая узоры из крови на полу, кивнула:

– Да, и на этот раз более совершенное, чем раньше.

– Ты же сказала, что они просто животные!

– Не я, а Марек, и он сравнил их с животными, чтобы тебе было легче понять. Слово «просто» забудь навсегда. Порождения бывают разными, одни совсем тупые и дикие, у других есть нечто похожее на разум. Здесь как раз побывал один из таких, и это хреново, поверь мне. Дальше – только демоны.

Когда они вошли в дом, его разом покинули все полицейские и эксперты. Андра ничего не говорила им, не смотрела в их сторону, но они вели себя так, словно у них с девушкой существовал негласный уговор. Это еще больше тревожило Виктора. Он наблюдал за ней, пытаясь понять, кто она такая на самом деле, но не видел ничего необычного. Всего лишь молодая девица, на сей раз явившаяся на встречу не в строгом костюме, а в черных джинсах и того же цвета водолазке. Бледная кожа, серые глаза, волосы сияют так, будто из металла отлиты, но это не знак ведьмы – это просто природная красота.

И все-таки что-то должно быть. То, что пугает Марека и заставляет Ватикан платить ей. Но что, что?

Пока он смотрел на нее, Андра вошла в одну из комнат и хлопнула рукой по стене.

– Здесь! – объявила она.

– Здесь была дверь? – догадался Виктор.

– Да, и открыл ее каким-то образом наш покойник.

– Откуда ты знаешь, что дверь открыл Мелихов?

– Все просто: если бы порождение вызвал кто-то другой, оно бы никого не оставило в живых, – пояснила Андра. – Судя по остаточной энергии, оно было сильным. Думаешь, его остановила бы лестница или одна из этих ваших бумажных дверей?

Виктор перевел взгляд на обваренную грудную клетку и невольно вздрогнул.

– Думаю,нет.

– Вот именно. В некотором смысле этот чувак и правда спас свою семью. Порождение не могло убить его жену и дочь после него, зато могло убить до него. Поэтому, отказавшись прятаться, он сохранил им жизнь. Но это не решает нашу исходную проблему: как порождения открывают двери? Если мы это не поймем, ты на такие трупы будешь не каждую неделю, а каждый день смотреть.

– Как будто маньяков-людей этому миру было мало, – закатил глаза Виктор. – Я поговорю со вдовой, может, она что-то знает.

– Вперед, – позволила Андра, продолжая рассматривать стену. – Я тебя найду, когда закончу тут.

Инна Мелихова все еще сидела в машине Скорой помощи, припаркованной неподалеку от дома. Ребенка уже забрали родственники, а она отказывалась уезжать. Когда она обнаружила труп мужа, у нее случилась истерика – и винить ее за это Виктор не мог. Врачам удалось успокоить ее лишь ценой лошадиной дозы медикаментов.

Теперь Инна, хоть и бодрствовала, скоростью реакции похвастаться не могла. Она смотрела на мир безжизненными глазами и будто не понимала, что происходит с ней и вокруг нее.

– Я могу поговорить с ней? – спросил Виктор у медика, дежурившего рядом с женщиной.

– Попытайтесь, – пожал плечами тот. – Ваши уже пробовали, пока по нулям.

– И все же я рискну.

Врач отошел в сторону, позволяя Виктору приблизиться к Инне. Женщина скользнула по нему безразличным взглядом и снова уставилась в одной ей известную точку.

– Инна, посмотри на меня, – тихо велел Виктор. Он понимал, что пока она в таком состоянии, тратить время на условную вежливость нет смысла. – Я хочу узнать о твоем муже. Ты знаешь, кто убил его?

Никакой реакции, только пустые, как у мертвой рыбы, глаза.

– Ты видела кого-то? Слышала? – продолжал Виктор.

– Я все рассказала, – шепнула она.

– Боюсь, этого недостаточно. Я задам тебе не совсем обычный вопрос, но он нужен, ведь ты же понимаешь, что ситуация непростая. Игорь интересовался колдовством?

– Что? – нахмурилась она. Инна все еще плохо соображала, но он точно привлек ее внимание.

– Колдовством, мистикой, оккультизмом, – терпеливо пояснил Виктор. – Это его интересовало?

– Нет…

– Совсем нет? Он был религиозен?

– Нет, – покачала головой женщина. – Игорь – атеист… Я верю в Бога. Он всегда смеялся над этим.

– То есть, в паранормальные явления он не верил?

– Он верил в то, что можно доказать. Больше ни во что.

И снова не тот человек, который добровольно открыл бы дверь для порождения.

«Господи, неужели я воспринимаю это всерьез?» – поразился Виктор. От мыслей об этом его отвлекла Андра, появившаяся рядом неожиданно и бесшумно. Виктор, если бы и захотел, не смог бы так двигаться.

– Какого роста был ваш муж? – поинтересовалась она, глядя в глаза вдове.

Инна ответила ей сразу – без пауз и заторможенности.

– Метр восемьдесят пять…

– Это все, что мне нужно знать. Держитесь. Ваш муж был хорошим человеком, помните об этом и дочери расскажите.

Она сказала это без эмоций, как бы между делом, но Инна все равно улыбнулась ей. После этого Андра отошла в сторону, и Виктор последовал за ней.

– Зачем тебе его рост? – удивился он.

– Центр двери в его доме находится примерно в ста шестидесяти сантиметрах от пола.

Судя по выражению лица Андры, это должно было стать исчерпывающим объяснением. Вот только следователь по-прежнему ничего не понимал.

– И что?

– Ты помнишь, какого роста была предыдущая жертва?

– Метр семьдесят, кажется, – прикинул Виктор.

– Вот. А в ее квартире центр двери был примерно в полутора метрах от пола. Про других жертв ты ничего не знаешь, поэтому просто поверь мне на слово: то же самое. Во всех случаях дверь, впустившую порождения, открыли чем-то, что находилось на уровне груди жертв. При этом надо знать, что порождения появляются только после заката.

Виктор понемногу начинал понимать:

– Ты хочешь сказать, что их могли вызвать в любое время, но явились они ночью?

– Как-то так. Осталось только понять, что это было. Что за штука находится примерно на уровне груди?

Тут вариантов было много, но почти каждый из них Виктор сразу отметал. Одежда? Она по всему телу, не на уровне груди. Сердце? Глупости, Андра сказала, что открытие двери – осознанное действие, сердце тут ни при чем. Медальон какой-нибудь? Но при них ничего не нашли. Как можно случайно открыть дверь в другой мир и обречь себя на мучительную смерть? Андра права, если они не разберутся в этом, могут погибнуть десятки людей.

Он оглядывался по сторонам скорее инстинктивно, ни на что особо не надеясь, но один из полицейских, проходивших мимо них, дал ему долгожданную подсказку.

Полицейский набирал сообщение.

– Смартфон! – объявил Виктор. – Вот что чаще всего держат на уровне груди.

Андра не просила его о пояснениях и не переспрашивала, она поняла его сразу.

– Знаешь, а ведь это может быть гениально, – сказала она.

– Но я не понимаю, какое отношение телефон может иметь к порождениям.

– Я тоже – пока. Поэтому ты можешь оказаться полезней, чем я ожидала, законник. Я дам тебе имена всех жертв, которые мне известны. А ты узнаешь, что было общего в их телефонах.

* * *
Если бы он обмолвился о своей главной версии при коллегах, то с карьерой полицейского попрощался бы навсегда. И это еще при большой удаче, а мог бы и в психушке оказаться. Никого не смутило бы, что других объяснений все равно нет. Если нет – ищи, а не убеждай себя и окружающих, что во всем виновато мобильное приложение.

Но все сводилось к этой программе, других вариантов просто не было. Оказалось, что все жертвы не просто скачали одно и то же приложение, а входили в группу добровольцев, тестировавших новинку по заказу компании-разработчика. На их смартфонах и планшетах обнаружился «Пандемониум» – игра с дополненной реальностью.

Она позволяла «находить» демонов и злых духов. Включай камеру, води телефоном вокруг себя, и в нужный момент игра дорисует на экран чудовище. Дополненная реальность набирала на рынке популярность, и следовало ожидать, что таких развлечений будет все больше.

Когда «Пандемониум» находил злого духа, игроку нужно было изгнать его. Для этого он использовал артефакты-книги, которые получал за накопленные баллы. Открой книгу – и она выведет тебе нужный символ. Чтобы победить чудовище, необходимо было быстро обвести этот символ пальцем на сенсорном экране.

Все просто, логично и вполне безобидно. Вот только среди магических обрядов, включенных в игру, неожиданно обнаружились настоящие. Одни гравюры, использованные в «Пандемониуме», явно рисовались с нуля, без особого понимания черной магии. А в других Андра узнала страницы из колдовских книг. Они и были ритуалом, открывавшим дверь в темный мир. Те, кому игра подкинула эти книги, приносили себя в жертву порождениям, даже не догадываясь об этом.

Уже погибли семь человек – при том, что пользоваться игрой могла лишь тестовая группа. Если «Пандемониум» станет доступен для свободного скачивания, катастрофу будет не остановить. Виктору нужно было помешать этому, однако он не подозревал, как. Использовать методы полиции он не мог. Даже он сам едва поверил, что магия реальна, и то после чудовищных смертей. Люди, которые не были на местах преступлений, не отнеслись бы к его словам всерьез. У него не было ничего даже отдаленно похожего на объективные доказательства!

Но остаться в стороне он просто не имел права. Как бы ему ни хотелось держаться за привычную логику, Виктор видел, что люди продолжают умирать. Если нужно поверить в мистику, чтобы остановить это, он готов был к такому шагу.

Для начала он решил попробовать мирный путь. Он назначил встречу разработчикам игры – двум молодым программистам, совсем недавно основавшим собственную компанию. Он пришел в их офис один, Андре запретил даже приближаться к зданию. Он понятия не имел, как работают консультанты ее уровня, но чувствовал, что дипломатии от нее ждать не приходится. Она согласилась неожиданно легко, однако сразу предупредила:

– У тебя все равно ничего не получится. В итоге будем действовать моими методами.

Похоже, она была права. Его рассказ получился даже глупее, чем он думал. То, что он принес фотографии с мест преступления, не спасало. Он наверняка казался основателям компании, Дмитрию Беляеву и Антону Спехову, свихнувшимся полицейским, который просто не выдержал столкновения с кровавым маньяком.

При этом нельзя сказать, что собеседники реагировали на его слова одинаково. Беляев смотрел на него с нескрываемой насмешкой, всем своим видом показывая, насколько ему скучно. Спехов не отрывал взгляд от фотографий, он то и дело хмурился, но ни о чем не спрашивал.

– Игру нельзя выпускать в ее нынешнем виде, – закончил Виктор. – Я понимаю, что вы не хотели этого, и ответственность за эти смерти не на вас. Но за следующие будет на вас, если вы не уберете из «Пандемониума» те символы.

– На кого вы работаете? – поинтересовался Беляев.

– Что?

– Вы уж простите, но когда вы назначили встречу, я сразу проверил, кто вы. Мне нужно знать, с кем я говорю. Так вот, на сельского дурачка, который верит в сказки о демонах, вы не похожи. Вы на хорошем счету в полиции. А значит, вас нанял кто-то из наших конкурентов, чтобы сместить или сорвать выпуск игры. Ну так как? Что на самом деле привело вас сюда?

– Вот это, – Виктор указал на фотографии, разложенные на столе. – Я видел, как это выглядит на самом деле. Я знаю, что человек такого сотворить не мог.

– Но сотворил, – прервал его Беляев. – Потому что демонов не существует.

– Я и сам в это верил до недавних пор.

– Так верьте и дальше! Хватит прикрываться мистикой, ищите маньяка, а не списывайте все на нас.

– Какой же маньяк, по-вашему, мог это сделать?

– Вы мне скажите, вы же следователь!

Хотелось сорваться, послать его к чертям и просто уйти отсюда. Виктора раздражало то, что программист этот, который его лет на пять, а то и десять, младше, на него свысока смотрит. Но поддаваться эмоциям было нельзя.

– Даже если отстраниться от того, кто это сделал, и вернуться к объективным доводам, нельзя игнорировать, что у жертв была общая черта, – указал Виктор. – Из пятидесяти человек, принимающих участие в вашем исследовании, семь уже мертвы. Разве это ничего не значит?

На этот раз колкого ответа у Беляева не было, он лишь возмущенно хмыкнул. Зато к разговору наконец решил присоединиться программист помоложе, Антон Спехов:

– Дим, а если допустить, что это не развод? Какая тогда ответственность лежит на нас?

– И ты туда же? – раздраженно нахмурился Беляев. – Как это может быть не развод? Что тогда?

– Правда.

– Твою мать, ну какая правда? Если бы это было правдой, померли бы все пятьдесят наших тестировщиков, а не семь!

– Не обязательно, – возразил Спехов. – Ты сам знаешь, что игроки получают разные артефакты, кому как повезет. Что, если только часть из них вызывает… это?

– Тоха, ты не охерел ли? Ты что, подыгрываешь конкурентам теперь?

– Да при чем тут конкуренты, – вмешался Виктор. – Если вы проверили, кто я, проверьте, могу ли я работать непонятно на кого. Да я даже не знаю, кто ваши конкуренты!

– Это действительно случилось, – Спехов по-прежнему перебирал фотографии. – Я в новостях видел. Он не врет. Думаешь, наши конкуренты и те убийства устроили?

– Не знаю, кто, но не демоны так точно, – упорствовал Беляев.

– Да? А ты не помнишь, как Юлька говорила, что использует для игры реальные древние книги?

– Что за Юлька? – заинтересовался следователь.

– Отлично, продолжай копать нам могилу, – закатил глаза Беляев.

А вот Спехов ответил спокойно:

– «Пандемониум» придумали мы с Димой, но это не значит, что мы создавали всю игру до единой детали. С графикой нам помогали. Те артефакты, которые вас интересуют, разрабатывала Юлька, то есть, Юлия Мажурина. Отличный профи, мы с ней работали уже! Нам хотелось, чтобы игра была максимально реалистичной. Никто не справился бы с этим лучше Юльки, и мы наняли ее.

– Дизайнера, а не ведьму! – снисходительно пояснил Беляев. – Потому что это просто игра.

Не обращая на него внимания, Спехов продолжил:

– Пока шла работа, Юля попросила нас выкупить для нее на аукционе несколько старых книг. Она сказала, что если брать за основу реально существовавшие гравюры, получится круче. Там цена вопроса была небольшая, мы пошли навстречу. Теперь я не уверен, что это была хорошая идея…

Картина понемногу начинала складываться. Как и предполагал Виктор, ни разработчики, ни эта их Юлька не имели никакого отношения к оккультизму. Они просто использовали случайно оказавшиеся у них книги, потому что «это круто». Типичный поступок человека двадцать первого века.

Но среди тех книг оказалось нечто реальное, сильное. То, что Андра назвала артефактом.

– Я могу поговорить с вашим дизайнером? – спросил Виктор.

– Валяйте, – пренебрежительно махнул рукой Беляев. – Это еще меньшее из зол!

Спехов и вовсе не стал тратить время на ответ, он быстро набрал на компьютере текстовое сообщение. Похоже, внутренняя связь в компании работала именно так.

Один из основателей поверил ему, или почти поверил. Это Виктор считал большой удачей. Если у него получится и Юлию убедить, что она совершила ошибку, катастрофы удастся избежать. Не нужно ведь даже уничтожать игру, достаточно удалить из нее символы, взятые из книг!

Дизайнер не заставила себя долго ждать, минут через пять она вошла в кабинет, робко улыбаясь следователю и своим боссам.

В ней и правда не было ничего ведьминского. Обычная девчонка лет двадцати пяти, блондинка с отдельными прядями, выкрашенными в красный. Наряд тоже не готический – кеды, джинсы, розовая майка с чуть ли не детским рисунком, частично скрытым книгой в кожаном переплете, которую Юлия прижимала к груди. Значит, Спехов сказал ей, чего хочет следователь, и она пришла подготовленной.

Виктор понимал, что должен радоваться – все закончится здесь, быстро, без скандала и жалоб его начальству. И все же было в Юлии что-то такое, что настораживало его. Он и сам на себя злился: что опасного может быть в этом хрупком, безобидном создании?

Она закрыла за собой дверь, подошла ближе, остановившись шагах в пяти от них.

– Так что случилось? – поинтересовалась она.

Что-то в ней все-таки неправильно, вот только что?

– Товарищ следователь считает тебя сатанисткой, которая целую толпу уже укокошила! – язвительно заявил Беляев.

– Неправда, – укоризненно посмотрел на него Спехов. – Такого никто не говорил!

– А что тогда говорили? – полюбопытствовала Юлия. Показательное обвинение Беляева не смутило ее.

– Возможно, в нашу игру прокралось то, чего там быть не должно. Помнишь эту историю со старыми книгами?

Он говорил еще что-то, но Виктор уже не прислушивался. Все это время он наблюдал за девушкой и наконец понял, что насторожило его. Ну конечно…

Антон сказал, что по просьбе дизайнера они купили и использовали несколько книг. Несколько, а Юлия принесла с собой всего одну! К чему таскать лишний груз? Она прекрасно понимала, что делает, и помнила, из какой книги взяла смертоносные символы.

То, что ритуал стал частью игры, с самого начала не было случайностью.

– Зачем? – холодно спросил Виктор, прерывая неуверенную речь Спехова. – Я не смог бы понять даже одно такое убийство. Но семь, а в будущем – больше… Ради чего?

Голубые глаза, направленные на него, были злыми, колючими. Улыбка, сияющая на красивом личике девушки, не спасала.

– Я не понимаю, о чем вы! – рассмеялась Юлия.

– Я не верю, что это убийство ради убийства. Это что-то дает вам. Что?

– По-моему, пора звать охрану, – объявил Беляев.

Юлия прекрасно знала, что она в безопасности сейчас. Даже Спехов, который допускал, что не все так просто, не позволил бы следователю тронуть ее. А Беляев давно уже весь кипел. Стоило ей хоть слово сказать, и Виктор оказался бы на улице.

Однако знала она и то, что на этом дело не закончится. Если он не сможет поговорить с ней здесь, он дождется ее на улице, подкараулит дома, и прятаться от него вечно у нее не получится. Поэтому она выбрала другой путь.

Делая шаг назад, Юлия распахнула книгу – нужная ей страница уже была заложена. Ловким, словно отрепетированным движением девушка надрезала кожу на ладони об острый металлический угол обложки и прижала кровоточащую рану к мутным страницам. Все это было проделано настолько быстро и четко, что даже Виктор не успел отреагировать, а молодые программисты и вовсе застыли в удивлении, не зная, как понимать это.

А потом стало слишком поздно. Лампочки, горевшие под потолком, одновременно взорвались, на секунду ослепляя людей вспышкой. Тяжелые шторы на окнах сомкнулись сами собой, ограждая их от солнечных лучей. Единственным источником света в комнате стала пентаграмма, пылавшая линиями синего пламени на полу.

В центре этой пентаграммы стояла теперь Юлия. Невозмутимая, спокойная – и уже не живая. Не такая, какой она была всего минуту назад. Ее кожа побледнела, покрываясь тонкими кровавыми трещинами, напоминавшими узор линий на мраморе. Глаза девушки стали непроницаемо черными, словно залепленными изнутри грязью. Когда она улыбнулась, стало видно, как заостряются ее зубы, превращаясь в клыки.

Но все это не беспокоило Юлию и не причиняло ей боли. Она точно знала, что происходит. Она хотела этого.

Если бы Виктор увидел такое раньше, он решил бы, что потерял рассудок. Но общение с Андрой и события последних дней по-своему подготовили его, не позволили растеряться сейчас. Он прекрасно понимал, что с существом, скрывавшемся под обликом Юлии, бесполезно говорить, поэтому сразу потянулся к пистолету.

Однако выстрелить ему не позволили. Дмитрий Беляев подскочил со своего кресла, выбежал вперед, становясь между следователем и девушкой.

– Я не знаю, какого хрена здесь происходит, но розыгрыш ваш зашел слишком далеко! – рявкнул он. – Я могу боевое оружие от муляжа отличить, здесь только пальбы не хватало! Я…

Его неверие было настолько велико, что даже собственные глаза не могли его переубедить, и Дмитрий поплатился за это. Его голос резко оборвался, он прижал руки к животу и согнулся пополам. Виктор ожидал, что его вот-вот вырвет, и почти угадал. Из распахнутого рта Беляева один за другим выползали крупные черные жуки, похожие на скарабеев. Они не щадили его, разрывая ему горло изнутри, и последние насекомые появлялись уже в ручьях крови. Виктор и Антон шокированно наблюдали за ним, не в силах помочь.

А комната между тем продолжала меняться. Дверь, потолок, стены и пол – все исчезало за темной пленкой, похожей на живую плоть. Она отделяла их от реального мира, и Виктор уже не рискнул бы сказать, где они сейчас находятся. Шаг от привычной реальности к хаосу оказался настолько быстрым, что это лишало сил.

Для Юлии не важны были те, кого она недавно звала друзьями, и благородная попытка Дмитрия защитить ее восхищения не вызвала. Пощады для него просто не было. Из пленки, появившейся у него под ногами, вырвались десятки тонких игл – каменных или металлических, Виктор не мог разглядеть, но достаточно плотных для того, чтобы пробить взрослого мужчину насквозь.

Смерть Дмитрия не стала мгновенной, даже такой милости для него не было. Он оставался в сознании, он все чувствовал и пытался вырваться – но уже не мог. Лужа крови под ним расползалась, привлекая тех насекомых, которые только что появились из его тела.

Виктор выстрелил. Он нажал на спусковой крючок прежде, чем его сознание оттаяло после ледяного ужаса новой реальности, а потом – снова и снова. Бесполезно. Пули растворялись в воздухе, не долетая до Юлии. Скоро выстрелы сменились пустыми щелчками, а девушка так и осталась невредимой.

Антон не собирался сражаться с ней или помогать умирающему другу, он хотел только одного: выбраться отсюда. Он рванулся туда, где совсем недавно была дверь. Однако тонкие нити, вырвавшиеся из стены, перехватили его в движении, оттащили в сторону, оплетая единым коконом. Виктор видел, как под их прикосновением краснеет и пузырится волдырями кожа человека. Значит, и для Спехова это был неизбежный приговор.

Теперь Виктор остался один на один с существом, в которое совсем недавно не верил.

– Скажи хотя бы, зачем, – тихо произнес он.

Это ничего не меняло, причина была не так уж важна. Но Виктору хотелось сказать хоть что-то, чтобы окончательно не поддаться страху.

Юлия не ответила ему. Ее правая рука по-прежнему держала книгу, а левая разделилась, распалась на пять одинаковых плетей. Она ударила его наотмашь, рассекая кожу и дробя мышцы. По животу, груди, плечам, а главное, по лицу – удар сшиб Виктора с ног, откинул в дальнюю часть комнаты. Боль прошла сквозь него электричеством, кровь заливала чудом уцелевшие глаза, а подняться уже не было сил. Правую руку, принявшую на себя худшие повреждения, следователь не чувствовал. Переведя на нее взгляд, он увидел обломки кости, торчащие из порванного рукава рубашки.

– Зачем? – еле слышно повторил он.

Юлия снова не ответила ему, зато ответил кое-кто другой.

– Признаться, в какой-то момент ты обвела вокруг пальца даже меня. Я ведь всерьез решила, что это глупая человеческая ошибка. А тут оказалась настоящая жатва.

Андра вошла в зал спокойно, словно ничего особенного не происходило. Она открыла дверь, прорывая пульсирующую пелену, небрежно захлопнула ее за своей спиной. По сравнению с адом, что развернулся здесь, она выглядела такой обычной, что это смотрелось издевкой над Юлией и ее неоспоримым могуществом.

Впрочем, на нее Юлия не спешила нападать, как на своих недавних друзей. Она сжалась в центре пентаграммы, зашипела, указывая на Андру рукой, и к незваной гостье тут же рванулись кровавые нити, поймавшие недавно Антона.

Но с Андрой этот трюк не сработал. Так и не приблизившись к ней, нити вспыхнули и исчезли, обернувшись черным пеплом.

– Даже не начинай, – посоветовала Андра. – Ничего ты этим не добьешься.

– Андра, – с трудом проговорил Виктор. Боль отнимала у него все больше сил. – Что происходит?

– Я ведь говорила тебе, что рядом с порождениями живут разумные сущности. Если ты мне не верил, то вот тебе доказательство. Эта дура добровольно впустила в свое тело одну из таких сущностей.

Пульсирующая масса разрасталась, поглощая зал, от привычного мира оставалось все меньше. В воздухе извивались щупальца, насекомые увеличивались, окружая Андру со всех сторон. Но даже это не могло вывести ее из себя. Она стояла среди раскрывшейся преисподней, спрятав руки в карманы джинсов, расслабленная и почти небрежная.

– Только вот сущность оказалась слабовата, – продолжила Андра. – Но это ничего. Юленька наша – умная девочка. Она нашла древний ритуал, благодаря которому каждая принесенная ею человеческая жертва добавляла сущности силы. А где взять столько жертв, чтобы возвыситься до божественного уровня и стать владычицей морской? Можно ходить и ловить по одному, однако это долго. Зато если встроить ритуал в компьютерную игру… Аплодирую, Юль. Придумано гениально.

Юлия не отвечала ей, но тишины над пентаграммой все равно не было. Виктор слышал странный треск, доносившийся с той стороны, и ему потребовалось время, чтобы понять: звук доносится из нее. Это ломались, меняя форму, кости девушки.

Человеческого в ней оставалось все меньше. Ее покрытая трещинами кожа растягивалась, позволяя телу расти. Грудная клетка увеличилась, стала выпуклой, как у кошки, человеческая рука поросла острыми шипами, плети растянулись в разные стороны, оборачиваясь щупальцами. Лицо Юлии казалось мягким, как расплавленный солнцем пластилин, его черты постоянно менялись, перетекали из одной дьявольской маски в другую. Глаза, горевшие на ее лице, уже не были глазами той Юлии, что вошла в комнату. Сущность, заключившая с ней договор, предала ее, отнимая власть над телом.

И даже теперь Андра не боялась. Она стояла, хрупкая, тонкая, перед нависающим над ней монстром. Виктор попытался подняться, чтобы помочь ей – он понятия не имел, как и зачем. Да только у него ничего не вышло, боль мгновенно свалила его с ног. Он понимал, что они проиграли. Все кончено.

А потом он почувствовал это. Тьму, которая превосходила любую сущность и любое порождение. Ужас, который человеческая душа просто не способна принять в полной мере. Силу, сравнимую разве что с космосом. Все это пришло в зал – и обрушилось на чудовище, в которое превратилась Юлия. Одно столкновение, одна вспышка – и все было кончено. Вой существа взлетел к потолку и оборвался.

Виктор не видел, что с ней произошло, его сознание стремительно ускользало от боли и потери крови, в глазах темнело. Последним, что он услышал, погружаясь во мрак, был голос Андры:

– Не переживай, человек. Умереть я тебе не дам. Все закончилось.

* * *
– Значит, у полиции к тебе вопросов нет? – поинтересовался Марек.

Они встретились в кафе неподалеку от участка в обед. Другого свободного времени у Виктора не было: вопреки советам врачей, он отказался брать больничный и теперь пытался справиться с привычным объемом работы, несмотря на закованную в гипс руку.

– Дело закрыто, – кивнул он.

В себя он пришел уже в больнице. Ему рассказали, что полицию вызвали сотрудники компьютерной фирмы, напуганные криками, доносившимися из конференц-зала. Прибывшие на место стражи правопорядка вышибли дверь и обнаружили внутри два трупа и двух выживших людей.

Дмитрий Беляев скончался от множественных ножевых ранений, его партнер, Антон Спехов, получил сильнейшие кислотные ожоги. Неподалеку от него лежало тело Юлии Мажуриной – с ножом в одной руке и канистрой с остатками кислоты в другой. Девушка скончалась от выстрелов, сделанных из пистолета Виктора – их признали самообороной, учитывая травмы, которые он получил.

Естественно, убийства Лизы Самариной и Игоря Мелихова на Юлию списать не могли. Те расследования по-прежнему были открыты. Юлию обвинили лишь в погроме, устроенном в офисе. Эту версию подтвердил Виктор, а Антон, очнувшийся в реанимации, и вовсе ничего не помнил.

С тех пор прошло две недели. Кровавых смертей с участием порождений больше не было, и Виктор позволил себе поверить, что все закончилось. Ради разговоров о Юлии он не стал бы тратить на Марека свой перерыв, ему кое-что нужно было от экстрасенса.

– Ты узнал то, что я просил?

– Узнал, – неохотно ответил Марек. – Только тебе это вряд ли понравится.

Виктор лишь усмехнулся. После всего, что уже произошло, он был за гранью любых оценок. Он просто хотел знать.

После смерти Юлии Андра исчезла. Никто не видел ее в офисе, никто не знал, где она сейчас. Телефон, указанный на ее визитке, отзывался лишь длинными гудками. Она словно в воздухе растворилась!

И все равно Виктор не позволил себе обмануться на ее счет. Она не была благородной монашкой, посланной служить силам добра. Как там она сказала? Женщины связаны с Ватиканом, только если они экзорцисты – или объекты экзорцизма. Она представилась ему в первый день их знакомства, он просто не готов был услышать ее.

– Она ведь демон, не так ли?

– Не она, а внутри нее, – поправил экстрасенс. – И не демон, в том-то и подвох. Судя по тому, что мне удалось узнать, ей было тринадцать лет, когда ее родители заподозрили, что с ней что-то не так. После ряда проявлений необъяснимой силы они обратились за помощью к церкви. К ней были посланы экзорцисты, призванные освободить ее. Проблема заключалась в том, что они проводили ритуал изгнания понятного им демона. А сущность, поселившаяся в Андре, была сродни силе природы или, как считают некоторые, языческому божеству.

Следователь прекрасно понимал, что узнать все это было непросто. Он был благодарен Мареку и собирался вернуть долг – но сейчас ему нужна была правда.

– Ритуал сорвался? – тихо спросил он.

– Да и нет. Священники погибли, сущность осталась внутри. Но их вера и воля заперли ее, вернув контроль над телом Андре.

– То есть, ничья?

– Вот именно. С тех пор сущность пытается вырваться на свободу, Андра ее не пускает, лишь иногда позволяя взять верх и уничтожить выбранных ею жертв.

– Я все равно не понимаю, – растерянно признал Виктор. – Почему там, в офисе, сущность убила не меня, а своего собрата?

– Демоны, божества и сущности – не люди. У них нет видовой солидарности, зато есть гордыня. Дух, живущий в Андре, не мог допустить, чтобы демон послабее взял верх над ним. Именно так она и охотится: играет на гордости. Что же до тебя, то, думаю, Андра сумела его сдержать, поставила все так, что этому существу стало невыгодно убивать тебя.

– Может, и так… она могла! – усмехнулся следователь.

При воспоминании о том темном, всепоглощающем присутствии, которое он почувствовал рядом с собой, до сих пор становилось холодно. И все равно он жалел о том, что ее больше нет здесь – и не отказался бы увидеть снова.

– Получается, она и этот демон ведут постоянную борьбу за одно и то же тело? – задумчиво поинтересовался Виктор.

– Как-то так, да… И Андра Абате в этом не уникальна. Я слышал, что у Ватикана хватает таких «консультантов»! Справиться с ними, своими же ошибками, святоши не могут, предпочитают следить вот так, подкупая. Но Андра – это первая и единственная из них, кого я встретил лично.

– Этот демон не может освободиться, пока она жива?

– Может, – возразил Марек. – Если сможет уничтожить ее человеческую душу. Но, насколько я знаю Андру, это ему не светит.

Он говорил об этом легко, будто в победе девушки не было ничего особенного. А Виктор и представлять не хотел, каково это: каждый день сражаться с чудовищем, которое живет внутри тебя. Ты не можешь убежать от него, знаешь, какой хаос оно способно породить, и несешь эту ответственность до самой смерти, принимая вместе с ней вечное одиночество – ведь такой груз ни с кем нельзя разделить.

– Что будет, когда Андра умрет? Оно освободится?

– Сложно сказать, – пожал плечами Марек. – Скорее всего, вернется в свой мир, если тело, сдерживающее его, перестанет быть живым. Только вряд ли так будет.

– Почему? – удивился Виктор. – Андра молода, но молодость проходит…

Договорить он не смог, его прервал смех экстрасенса.

– Чего не знаешь, о том и не говори, – посоветовал Марек. – Не важно, как она выглядит. Андре Абате, чтобы ты знал, в этом году исполнилось девяносто три года. Демон, живущий в ней, слишком горд, чтобы позволить ей состариться. Пока он внутри, она бессмертна. А значит, для нее эта война не закончится никогда.

Екатерина Чумакина. «Они знают, что ты спишь»

Он никому не говорит, что он странный. Каждый день он видит вещи, которых быть не должно. Не может Макс из параллели заживо гореть и злобно улыбаться, когда видит очередную закомплексованную жертву, которая не сможет дать отпор. Нет, конечно, улыбаться он может. Но не гореть. Это выглядело странно и противоестественно. В детстве Антонио часто играл с огнем, стараясь его укротить, подружиться, видя, как другие люди спокойно переносили его пламя на себе, но каждый раз получал лишь ожоги и упреки родителей. Лишь с возрастом ему объяснила тетенька в белом помятом халате, что это «ненормально». Он ненормальный. Поэтому у него нет и никогда не будет настоящих друзей.

Во сне он успокаивается. Хотя видит вещи еще кошмарней, чем горящие люди или бродящие без дела безликие монстры. В выдуманном мире он одинок и волен делать почти все, что заблагорассудится. И он делает. Он вымещает злобу на выдуманных его сознанием людях, а они кричат и умоляют его прекратить. Он, естественно, не прекращает. Антонио не плохой мальчик, просто «не такой как все» – так часто говорит ему тетя в халате, когда он приходит к ней каждую пятницу, чтобы обсудить с ней, как обстоят его дела.

Но есть во сне одна дверь. Антонио не знает, что за ней. Он частенько подходит к ней, чтобы открыть. Но та никогда не поддается. Это кажется ему странным. Нутро, которое его сверстники часто обзывают «чуечкой», подсказывает, что туда не нужно заходить. Но любопытство каждый раз пересиливает здравомыслие. Он подходит к двери. Берет холодный металл ручки. И тянет на себя. Но, как всегда, дверь не поддается. Лишь скрипит, оставляя свои тайны подальше от любопытных глаз. И он не особо настаивает. Он умеет ждать.

У Антонио обычная жизнь для мальчика десяти лет, несмотря на то что он «особенный» – так говорит его мама, когда укладывает его спать. Он верит ей, даже несмотря на то что его мама выглядит необычно: у нее три головы, которые постоянно спорят и меняются между собой местами. Выглядит экспрессивно, но он любит ее такой, какая она есть. В отличие от отца, который часто кричит на маму, размахивая руками и нервно дергаясь, требуя постоянно куда-то увезти Антонио. Но мама ему не позволяет, и мальчик ей за это благодарен.

Сегодня была пятница. После школы он снова поедет к тетеньке в белом халате, чтобы показать ей свои рисунки. Признаться, она является его первой фанаткой и активно поддерживает, анализирует его творчество. Антонио нравится внимание.

Он не спеша выходит из машины отца. Тот грубо кивает ему и сразу же уезжает, стоит Антонио закрыть за собой дверь. На машине отца постоянно кто-то сидит. В этот раз он смотрит вслед уезжающему вазику, в крышу которого вцепилась уродливая черно-серая кошка. Она вся какая-то косая и поломанная, что вызывает у мальчика лишь отвращение, а не умиление пушистым созданием. На машине отца сидят только уродливые домашние животные, и Антонио каждый раз задается вопросом: «почему?»

Низкорослый мальчишка-четвероклассник со светлыми прямыми волосами и светлыми серыми глазами топает по расколотому асфальту, с безмятежным интересом рассматривая территорию школы. Каждый раз он будто бы видит новое место, хотя здание и высокие деревья находятся всегда на своих местах. И тем не менее различие есть. Оно заключается в существах, которые бродят то тут, то там, не обращая особого внимания на детей, идущих в школу. Сегодня Антонио видит несколько безликих существ-детей, которые тихонечко, как и сам мальчик, идут вместе со всеми в школу. Однако стоит им переступить порог, как детишки исчезают у школы, появляются по-новому у парковки и идут по точно такому же маршруту к дверям, где снова исчезают. Антонио поражается, как им не надоедает эта цикличность? Их упертости можно было позавидовать.

– Антон! – Антонио останавливается от окрика и медленно поворачивается на звук.

К нему сломя голову несется мальчишка. Одноклассник с темными жесткими кудрями и вечной улыбкой на лице – Радий. Его пыльный заляпанный портфель расстегнут. С одного плеча небрежно свисает кофта бордового цвета. И только когда запыхавшийся мальчик подбегает достаточно близко, Антонио видит, что кофта на самом деле серая. Просто испачкана в чем-то красном.

– Фух. Догнал! – Радий заливисто смеется, несмотря на то, что причины нет. – Представляешь. Поспорили с ребятами на перекрестке, что я успею добежать до тебя быстрее, чем ты переступишь порог школы. Я выиграл!

Антонио не мог разделить с ним его радости, потому что просто не понимал ее причину. Легонько кивнув, мальчик развернулся и пошел в школу. Следом, естественно, поплелся Радий.

– Эй. Ты хоть когда-нибудь улыбаешься?

«Очевидно, нет», – мысленно ответил ему Антонио, и ему было все равно, что собеседник его не услышит.

Краем глаза он замечает, как со стороны забора, в самой непроходимой части с кустами, что-то есть. Оно выглядывает из-за забора, а потом снова заныривает, боясь быть обнаруженным и смотря на детей, идущих в школу. Но не на тех, что исчезают, а на тех, что проходят дальше. Это «что-то» выглядит как гигантская голова-переросток с отращенными сечеными волосами и глупой ухмылкой на лице. Глаза существа перескакивают от мальчика к девочке, не решаясь выбрать и остановить свой взгляд на чем-то одном.

Антонио хмурится и отворачивается, когда голова-переросток посмотрела на него. Но боковым зрением продолжает следить. Его тело напрягается, когда взгляд непонятной штуковины задерживается на нем дольше положенного.

– Ну чего ты мрачный такой? – Радий хлопает Антонио по плечу, выводя того из оцепенения.

Существо больше не смотрит на Антонио. И это очень хорошо. Мальчик бесшумно выдыхает, когда видит, как улыбка головы-переростка стала больше, а взгляд искрится, когда она неотрывно следит за Радием, плетущимся сбоку. Она следит до тех пор, пока мальчики не скрываются в школьных стенах, защищенные от чужого внимания.

Антонио не особо заботили чужие проблемы. Радий был ему никем. Они не дружили. Так, иногда вместе ходили по коридорам. Точнее ходил, естественно, Антонио, а Радий прилипал, как жвачка, пытаясь его разговорить. Но все без толку.

– Что у нас сейчас? – допытывался до него Радий, скача вокруг, аки заяц.

Антонио не обращал внимание. Просто шел вперед, поднимаясь на второй этаж и иногда поглядывая на быстрые тени на стенах. Они были плоские и бешено бегали по стенам, но никто их не замечал.

– М-математика. Кажется, – сзади послышался еще один голос, но уже более тихий и скромный.

– Ни-и-ил, привет! – Радий переключил свое внимание на их одноклассника, на время забыв об Антонио. – Как дела, друг? Ты сделал домашнее по математике? Если да, то дашь списать? Пожалуйста!

Антонио готов был поклясться, что тот сделал грустные щенячьи глазки и сложил руки молитвенным домиком. Это ни с кем бы не прокатило, кроме Нила, который славился в классе неженкой-заучкой. Над ним смеялись, но не сильно, потому что он был полезен. От Антонио же не было пользы. Его все считали просто странным и мрачным. Он никогда не улыбался и никогда не отвечал устно на уроках. Зачастую смотрел в окно, на улицу, где ходили странные сущности. И это все, что он находил интересным.

Мальчишки зашли в класс математики, который находился на втором этаже. Там их уже ждал почти полный состав из одноклассников, мальчиков и девочек девяти-десяти лет, которые галдели, словно голодные чайки.

Первым, что бросилось в глаза, когда он зашел в помещение, стала неуютная сущность, длинная и костлявая, как сам оживший скелет из кабинета биологии. Эти кости нависали над девочкой из его класса, имя которой, кажется, было на букву «М».

– Василина! – позвал эту девочку какой-то мальчишка.

Ну, или почти на букву «М».

Антонио не стремился запоминать имена сверстников. Это было не нужно и неуместно, ведь ни от одного из них не было проку. Мальчик все равно не мог с ними подружиться, потому что стоит ему только открыть рот и указать Василине на то, что прямо над ней стоит скелет, девочка в лучшем случае не поверит и высмеет его, а в худшем испугается, расплачется и пожалуется на него своим родителям. Проблемы Антонио были ни к чему. И друзья ему тоже были ни к чему.

Девочка на букву «М», Василина, выглядела грустной. И вокруг нее помимо странных костей столпилась добрая часть класса, активно жестикулируя и выражая «соболезнования». Но чему именно, Антонио было неинтересно знать.

– Я сяду с тобой, Антон? – Радий без подтверждения согласия уселся рядом, доставая из портфеля нужные учебники и прочие принадлежности.

«Зачем спрашивать?» – Веселый мальчишка и так всегда сидит с ним за партой, но тем не менее каждый раз задает свой глупый вопрос.

Антонио просто смирился с его навязчивым присутствием, как смирился со многими пугающими на первый взгляд вещами. Взять ту же учительницу. Старая, потрепанная жизнью, иссыхающая прямо на глазах женщина, больше походившая, в глазах мальчика, на ожившую мумию. Жуткую и потрескавшуюся, которая своим скрипучим замогильным голосом вызывала мурашки на руках.

День в школе пролетел быстро благодаря тому, что мальчик решил порадовать тетю в белом халате свежими рисунками существ, которых он встретил за день. И когда на часах стрелка показала ровно шесть часов вечера, когда прозвенел звонок и дети радостно повскакивали со своих мест, Антонио поспешил вместе со всеми. Он не хотел заставлять отца ждать. Как и не хотел заставлять ждать вердикта от эксперта-тетеньки его сегодняшних рисунков.

Ветер резким порывом ударил в лицо, стоило выйти на свежий воздух. Темнело в осеннее время раньше, чем днем, следовательно, и становилось холоднее тоже раньше. Антонио был умным и знал, что если солнышко не греет землю, значит, земля быстро замерзает, остывает, но не умирает. В отличие от людей и животных, которые сразу же умирали, когда остывали их тела. Антонио знает это, потому что видел фильмы.

Радий отстал от него в толпе спешащих домой или же на прогулку детей. Что было хорошо. Но он не видел машину отца. Что было плохо.

Непонимающе мальчик несколько раз обвел взглядом машины, но так и не смог найти знакомый вазик родителя. Дети радостные и не очень радостные подбегали к ожидающим их машинам. В то время как большая часть скооперировалась в кучки и поспешила пойти вместе пешком. Антонио смотрел на все это с потерянным брошенным взглядом, ощущая себя странно. Возможно, он съел что-то не то? Иначе не было бы этого неприятного чувства внутри. И когда в отчаянии он простоял пять минут, его старый кнопочный телефон зазвонил. На экране высвечивалось «МАМА». Это было хорошо. Неприятное чувство немного отступило.

– Алло, Антонио? – взволнованно прощебетал знакомый мамин голосок.

– Угу. – Антонио переминался с ноги на ногу, стараясь согреться.

– Милый, папа сегодня задержится на работе. Ты сможешь дойти самостоятельно до психологического центра? Помнишь, как мы с тобой ходили?

Антонио смутно, но помнил. А потому поспешил снова произнести в телефон сдавленное «угу».

– Хорошо. Позвони мне обязательно, как дойдешь, ладно?

– Угу.

– Люблю тебя.

Антонио не ответил. Просто сбросил вызов, поправил портфель на плечах и поспешил по смутно знакомой дороге к тетеньке в белом халате. Было неприятно холодно, и он немного злился на отца за то, что тот не смог приехать. Ну, ничего. Сегодня во сне он сможет выместить на ком-нибудь свою злость.

– Антон! – знакомый голос одноклассника послышался откуда-то сбоку.

Мальчик не остановился. Он не хотел опоздать на встречу.

– Ну же, стой ты! – запыхавшийся мальчишка смог догнать игнорировавшего его ребенка. – Не слышишь, что ли?

«Слышу», – буркнул в мыслях Антонио и прибавил шаг.

– Эй! Погоди. Почему ты идешь пешком? Тебя родители не забрали, да? – Антонио предпочел проигнорировать тяжело дышащего Радия у себя за спиной. – Видимо, да. Я вот всегда пешком хожу, потому что живу здесь недалеко. Хочешь, провожу? Куда тебе надо?

Они остановились на перекрестке, ожидая зеленого человечка. Антонио не любил красных, потому что они заставляли его ждать.

Пока они стояли, Радий все говорил и говорил, а Антонио все молчал и молчал. Такой смешливый дуэт мог продолжаться бесконечно долго, но тут мальчик увидел утреннюю голову, выглядывающую из-за угла. Голова тупо хихикала и не сводила алчных глаз состоявшего рядом Радия.

Жуть какая. Еще этого ему не хватало.

Появился зеленый человечек, и они поспешили перейти дорогу. Антонио надеялся, что это остановит голову, что она оставит их, наконец, в покое. Но та даже не думала отставать. Она плыла за ними, прячась за зданиями и кустами. И с каждым шагом казалось, что она подплывает все ближе и ближе и…

– Радий, – Антонио остановился, чем удивил плетущегося следом мальчишку. – Иди домой. Я сам дальше дойду.

– Уверен? – мальчик скептически осмотрел потемневшую улицу с загоревшимися фонарями.

Ничего примечательного. Кусты, деревья, темная аллея и несколько многоэтажек сбоку.

Ох, ну и, конечно, надоевшая напрягающая голова.

– Да. Мы же прошли уже твой дом. Иди. – Антонио не особо думал о том, как будет по темноте добираться обратно его одноклассник с летающей штукой позади. – Я почти дошел.

Он просто хотел избавиться от проблемы. А Радий на сегодняшний день – ходячая проблема. Впрочем, он всегда проблема.

– Л-ладно, – ступор от говорливости Антонио отступил, и мальчишка лучезарно ему улыбнулся. – Что ж. До завтра тогда, Антон!

– Угу.

Радий весело ему помахал рукой и развернулся, убегая обратно по той же дороге домой. Голова хихикнула и поспешила за ним, на радость Антонио. Главное, что его оставили в покое. Он привык к странным существам, но те все еще напрягали его, если вели себя заинтересованно по отношению к настоящим живым людям.

Психологический центр встретил его уставшей девушкой на ресепшене, которой он назвал свое имя. Та что-то долго набирала, стуча наращенными коготками по клавиатуре, а после пригласила мальчика пройти за ней в кабинет, где его уже ждала тетенька в белом халате. Та привычно сидела за белым столом, в котором могли отражаться люди. Ее темные волосы были собраны в тугой пучок, а на глазах красовались строгие прямоугольные очки.

– Здравствуй, Антонио. Как добрался? Твоя мама передала мне, что сегодня ты дойдешь сам.

– Здравствуйте. Все хорошо, – Антонио беззаботно скинул портфель на стул и принялся рыться в нем. – Я принес вам новые рисунки.

– Надо же. Давай взглянем, – тетенька приняла протянутые и немного помятые изображения, наспех нарисованные красным и черным маркером.

Антонио всегда рисовал в этой цветовой гамме, потому что любил такое сочетание. Ему нравился черный, который делал силуэт более выразительным. И ему нравился красный, благодаря которому можно было сделать акцент на глазах или пасти. Или крови. Смотря что он рисовал.

Она всегда изучала искусство Антонио с серьезным лицом строгого судьи. Ее брови сползали вниз к переносице, от чего она старела на глазах и покрывалась мелкими морщинками. Губы сжимались в тонкую линию, а взгляд метался по всему рисунку, анализируя. И каждый такой раз мальчик нервничал, будто находился на серьезном прослушивании, а жюри не могло прийти к единогласному мнению. Но всегда этот процесс заканчивался шумным вздохом, спокойствием и смирением со стороны тети. Еще бы она не признала в Антонио талант! Мальчик сиял, когда его работы возвращались к нему в руки с теплым взглядом голубых глаз. И чем-то еще, более глубоким и непонятным для детского понимания.

Этот раз не стал исключением:

– Хорошо, Антонио.

Мальчик немного улыбнулся, в душе надеясь однажды получить от нее оценку «отлично». Он нарисует ей самый лучший рисунок с самым жутким существом, которого встретит. Обязательно. Возможно, для этого ему придется поднапрячься и зайти за ту дверь во сне. Но ее одобрение однозначно того стоило.

– А теперь садись. – Когда Антонио сел, она продолжила: – Расскажи мне о каждом рисунке.

Мальчик слегка поерзал, но честно ответил:

– Я их сегодня увидел. Этот скелет завис над моей одноклассницей. А эти дети сегодня снова шли в школу с нами. Эта кошка была на машине отца. Вот это… Эта голова сегодня, э, смотрела из-за кустов на школу.

Антонио немного запнулся на последнем изображении. Тетенька в белом халате это не проигнорировала.

– Расскажи поподробнее про голову. Почему она улыбается?

– Не знаю, – мальчик не хотел рассказывать о ней, потому что, по правде говоря, она немного его напугала своим преследованием. – Может, у нее хорошее настроение?

– Может быть. Что еще делала эта голова? Просто смотрела? Почему она так тебе запомнилась?

Тетя дала Антонио время обдумать вопросы. Пока он усиленно анализировал свое творчество и свои воспоминания, тетенька в белом халате достала ручку и начала писать что-то на чистом листе.

Антонио не знал, как ответить, чтобы и она осталась довольна, и ему не пришлось проговаривать правду, просто потому, что правду он не знал, не был уверен в ней.

– Она просто смотрела и иногда смеялась. Она выглядела странно, потому я и обратил на нее внимание.

Тетя перестала писать. Она кивнула, достала из груды макулатуры листок с бланком.

– Заполни, пожалуйста, этот тест. Посмотрим, насколько изменилось твое восприятие.

Антонио кивнул и честно принялся заполнять предложенный ему тест. Вопросы были те же, что и всегда. Он отвечал на них предельно честно, пока не наткнулся на вопрос «ваша тревожность». Он колебался, но в итоге ответил «хорошо, без тревожности». По правде он ощущал тревогу после встречи с головой. Но это было не важно, ведь голова заинтересовалась не им, а Радием. Ему нечего было бояться.

Они просидели оставшееся время, беседуя. Тетенька в белом халате задавала свои скучные вопросы по поводу его состояния, а он отвечал. Когда на часах было 19:40, их сеанс подошел к концу. Тетя поднялась, чтобы проводить мальчика к выходу и передать его приехавшему за ним отцу.

Когда неловкая встреча тети и отца закончилась и Антонио уселся на заднее сиденье машины, игнорируя шипение все той же уродливой кошки на их крыше, отец поспешил сесть следом. Завел двигатель и отвез их домой. Но по пути строго отчитал молчавшего и смотревшего в окно мальчика за то, что тот не брал трубку, когда мама звонила ему.

Антонио старался не замечать отца.

Вечер в компании взволнованной мамы и недовольного отца прошел гладко. Никто ни на кого не кричал. Все поели и разбрелись по своим делам. Мама пошла мыть посуду. Отец лег смотреть скучный футбол в зале. Антонио устал, а потому поспешил в комнату. Приведя вечерние процедуры по типу чистки зубов и принятия ванны, мальчик улегся на мягкую кровать, с нетерпением проваливаясь в сон. Он жаждал поскорее успокоить нервы и страхи посредством привычного наказания незнакомых ему людей. Пускай хоть кому-то будет страшней, чем ему. Пускай хоть кто-то почувствует те же боль и одиночество, что он ощущает, запертый в мире среди невидимых монстров. Пускай он сам на время окажется в обличье монстра. Потому что только так страх пропадал.

Во сне он шел по бескрайнему пляжу. Светило солнце, птицы каркали над головой. В воздухе висели здания. И из окон этих зданий падали люди. Они кричали, но быстро затыкались, когда сталкивались с плотным слоем воды и тонули, без возможности всплыть и вдохнуть воздуха.

Антонио наблюдал за ними с равнодушным интересом, стоя босыми ногами на теплом приятном песке. Он никогда не был на море. Родители не возили его и не ездили сами. Им это было не нужно. А то, что было нужно Антонио… Ну, об этом никто никогда не спрашивал.

Когда цирк из кричащих людей, падающих с небес, ему надоел, Антонио поспешил к скалистой горе. Он не знал, но был уверен, что там его ждала знакомая дверь. И правда. Стоило найти вход в пещеру и пройти несколько шагов, где камни под ногами и на стене превращались в плитку и кирпич, как дверь появилась будто бы из ниоткуда. Все такая же желто-оранжевая и неприступная. Антонио хотел это исправить.

Он аккуратно коснулся круглой холодной металлической ручки и потянул в сторону. Не открыто. Снова не открыто.

От досады ему хотелось выть и кричать. Он со всей силой пнул дверь ногой. Та издала неприятный звук и замолкла. Он снова потянул ручку, но безрезультатно.

Как же так?

Расстроенный, он вышел из пещеры. Вместо пляжа его ждала длинная ночная улица безликого городка. В частных домах не горел свет. Повсюду летал туман, так что посмотреть, что находилось более чем за десять шагов от него, было невозможно. Он равнодушно прошел вперед, осматривая окрестности и не замечая в них ничего примечательного. Обычный городок без людей с одной и той же дорогой, ведущей вперед. Скука.

Он уже захотел представить местечко поинтереснее, но прямо перед ним вырос указательный знак с нелепыми словами «не сходи с пути». Вздор. Антонио был умным, он не собирался сходить с дороги. Но тем не менее любопытство брало верх над здравомыслием, которым мальчик, как он сам считал, обладал с лихвой. Антонио обогнул знак и свернул на тропинку, которая вела к первому попавшемуся домику. Тот был одноэтажный, обычный. В окнах тоже не горел свет. Однако это не остановило Антонио, чтобы подойти и заглянуть внутрь.

Шаг. Второй. Третий.

Бам! Бам! Бам!

Он подошел ближе положенного, с распахнутыми серыми глазами наблюдая за тем, как внутри дома люди колотили по стеклам, желая выбраться наружу, где преспокойно разгуливал маленький мальчишка. Люди оставляли с обратной стороны стекол следы. Отдаленно Антонио подумал, что мама поругала бы его за такое обращение со стеклом. В конце концов, она любила чистоту.

Люди кричали и плакали. Били по стеклу. Это выглядело неправильно, противоестественно.

Мальчик посмотрел на входную ручку двери, раздумывая, открыть или нет. Ему было интересно узнать, почему эти люди плачут и почему не могут выйти и погулять, как Антонио.

«Может, они наказаны? – на данный момент это показалось ему самым логичным. – Если так, тогда лучше оставить их. Тот, кто их запер, не обрадуется, если я их выпущу. Верно?»

Антонио сам на свой же вопрос пожал плечами. Стало немного прохладно. Стоять дальше было бессмысленно. Люди продолжали биться, плакать и кричать. Ему надоело на это смотреть. На место интересу пришла брезгливость. И он поспешил уйти на дорогу.

Но стоило развернуться, как та исчезла. Город пропал так же неожиданно, как и появился. Просто растворился, заменяя собой густой лес. В лесу он иногда гулял. Не в реальности, нет. Во снах. Леса в его фантазиях были всегда мрачными и непроходимыми.

Антонио понял, что устал от мрака.

Мальчик постарался представить живописное море, которое видел совсем недавно. Пускай даже на том пляже тонут ненастоящие люди. Ему все равно. Просто отчаянно захотелось тепла. Посреди тихого леса ему впервые пришла мысль о чем-то более теплом. Интересно почему?

Он не знал. Он так многого не знал, что это уже входило в привычку.

И только он сосредоточился на умиротворяющем тело тепле, как кто-то резко схватил его за плечи.

Антонио пришлось открыть глаза.

– Милый. Что ты делаешь на кухне, сынок? – мама, взволнованная и все такая же трехликая, внимательно смотрела тремя парами глаз в его затуманенный сном взор. Он действительно проснулся. Стоял посреди кухни, не понимая, как тут оказался.

Поняв, что ничего от него не добьется, мама поспешила отвести его в комнату. Она включила ночник, ушла куда-то, а после вернулась с таблеткой и стаканом воды.

«Нет!»

Три лица мамы нахмурились. Кажется, он выкрикнул вслух.

– Антонио, – строго начала родительница, подходя к его кровати, – ты должен это выпить. Это поможет тебе спокойно уснуть.

«Нет-нет-нет! Я не смогу видеть сны! Я не могу это выпить! Не хочу! Темнота пугает! Не хочу!» – он отчаянно брыкался на кровати, пока его насильно не зажали и не влили таблетку с водой внутрь, заставив чисто инстинктивно сглотнуть.

– Вот видишь, ничего страшного.

Антонио не помнил, как снова погрузился в мрачный черный сон. Он помнил только нежный поцелуй в лоб и слезы, катившиеся по его щекам. Они катились все то время, пока он пребывал в темноте. И хуже всего было то, что рядом с ним не было даже монстров. Он был совершенно один.

Была суббота. Короткий день в школе. Антонио с самого утра игнорировал маму больше обычного, дуясь за то, что заставила его сидеть одного в темноте. Он бы не обижался на нее так сильно, если бы она пришла и посидела с ним. Но она не пришла. Никто не пришел. И он был рад, когда наконец-то проснулся.

В школе все было так же. Душа издала ликование и облегчение, когда возле школы не было замечено непонятных летающих голов, хихикающих из-за кустов и следящих за детьми безумными глазами. Все было прекрасно. Как оно и должно быть. Просто вчера у Антонио был «плохой день» – так говорят взрослые, когда у них что-то не задалось. Но сегодня все было прекрасно. Настроение хоть и было подпорчено, постепенно возвращалось в норму. Единственной странностью за весь день стала непривычная тишина. И Антонио не сразу понял, что это следствие того, что кого-то привычного не было рядом. Только на третьем, последнем уроке мальчик догадался, что было не так.

Радий не пришел сегодня в школу.

Поначалу это было облегчением. Никто больше не доставал его и не навязывал свое внимание. Это было сродни отдыху. Но это чувство покоя прошло, когда Радий не пришел и на следующей неделе, и через неделю. В один день учителя сказали что-то про «безопасность» и сообщили, что Радий больше никогда не придет в школу. Антонио немного ему завидовал в этом. Но вот о том, куда именно он делся, он старался не думать. Не его это дело. С Радием они даже не дружили. Он просто был рад, что никто к нему не приставал и головы-переростка поблизости не было видно. Все было хорошо.

А тревога, неприятная, росла в его животе, скручиваясь в тугой узел.

Ему казалось, что он чего-то не видит. Отголоски хихиканья слышались за спиной, когда он изредка шел до остановки пешком, потому что отец был занят сверхурочно на работе и не всегда мог забрать его из школы. Но никого никогда не было. Существа все еще бродили по улицам. Иногда он даже сидел на остановке с маленькой золотоволосой девочкой, которая не обращала на него внимания. Что ж, это было к лучшему. Дни летели вперед, словно стрелы. А Антонио все реже пребывал во снах и все чаще оставался в темноте. Неприятные таблетки.

Это случилось спустя два месяца. Была пятница. Антонио сидел напротив тетеньки в белом халате и ковырял заусенцы на пальцах. Он этого даже не замечал. Новая привычка появилась неожиданно и незаметно для него. Но заметна стала для окружающих. Однажды мама увидела его кровоточащие раны возле ногтей, и с тех пор в их с тетей разговор добавилась эта щепетильная тема.

«Щепетильная», потому что она спрашивала о причине его нервозности, а он не знал.

– Что ж, – время сеанса подошло к концу, и тетенька в белом халате поспешила встать с места, когда в дверь постучали. – Подожди немного здесь, Антонио. Я переговорю с твоими родителями.

Дверь с хлопком закрылась, оставляя мальчика одного в светлом кабинете.

С минуту он сидел, с интересом разглядывая меняющиеся лица в отражении стола. Затем он услышал повышенный голос отца. Стало неприятно. Антонио обидится на него, если тот обидит тетеньку.

Возле стены что-то ударилось. Наверное, отец вымещал злобу. Антонио нахмурился и подошел тихонечко к двери, вслушиваясь в обрывки разговора.

«Я настаиваю на медикаментозном лечении».

«Как вы не понимаете?»

«Мой сын не урод, ясно?!»

«Ваш сын живет в кошмаре. Если хотите ему помочь…»

«Что ж, дело ваше. Но подумайте хоть раз об Антонио».

Голоса стихли. Мальчик поспешил вернуться на свое кресло. Тут же тетенька в белом халате вернулась, одарив его куда более теплой улыбкой, чем раньше. Антонио просиял и даже немного улыбнулся в ответ. Не важно, о чем спорили взрослые, главное, что ничего не изменилось.

Ведь не изменилось же, да?

– Все как мы и договаривались, милый. Ключи в двери. Никому не открывай. Допоздна не сиди. Перед тем как ляжешь спать, прими таблетки. – Мама поспешно запахивала пояс пальто, стоя в коридоре их дома и собираясь уходить.

Впервые с Антонио такая ситуация. Он дома. Ночью. Один. И он не уверен, что чувствует по этому поводу.

– Вот держи. Это список, чтобы ты не забыл. – Ее три лица приняли любящее выражение, которое пропало, когда у нее зазвонил телефон. – Алло? Да-да. Такси уже приехало, дорогой. Да, я взяла твои документы. Скоро буду. Да.

Она держала в руках сумочку и отцовские бумажки, которые тот забыл и которые зачем-то понадобились ему в одиннадцать вечера.

– Не волнуйся, Антонио, я быстро приеду. – Мама вышла за дверь, и ребенок закрылся, с щелчком поворачивая ключ в замочной скважине.

Было небольшое волнение от непривычной пустоты дома. Первым делом он зашторил все окна, не оставил и щелки. Так ему было спокойней. Так никто не увидит его. Чтобы заполнить тревожное ощущение, он включил телевизор. Там шла отцовская любимая новостная передача о последних событиях их городка. Взволнованный дядя с микрофоном говорил о безопасности местных детей. Антонио не слишком вслушивался, ища на пульте кнопки, чтобы переключить. Он почти нажал на цифру, когда на весь экран появилось изображение пропавшего Радия. Мальчик привычно улыбался на предоставленной фотографии, и Антонио не понимал, что его надоедливый бывший одноклассник забыл в телевизоре. Хмурясь, он наблюдал за кадрами леса, непонятных людей в форме и встревоженных словах об «опасности». Радий пропал с экрана, и его больше не показывали. О нем больше не говорили. Значит, можно было переключить на мультфильмы.

Полчаса он смотрел детские изображения, которые вгоняли ребенка в транс. Он смутно осмысливал сюжет. Периодически косился на дверь и шторы, но не решался взглянуть. Боялся увидеть, что спрятано за дверьми.

Зевая, он поплелся-таки наверх. Было почти двенадцать ночи. Глаза слипались и не слушались. Антонио залез под одеяло, даже не вспомнив про наказание мамы выпить таблетки. Все равно они приносили лишь темноту и одиночество. А Антонио намеревался отдохнуть, греясь под теплыми лучами солнца. И, возможно, он сможет сегодня зайти за дверь? Как знать.

В этот раз ему почти сразу же приснилась дверь. Она была темнее, чем обычно. Над ней висел старый тусклый фонарь, который с каждым шагом Антонио мигал, приглашая подойти поближе.

Мальчик подошел, завороженно рассматривая трещинки. Раньше дверь выглядела более неприступно, но сейчас что-то изменилось. Дверь манила, излучала интерес и желание ее открыть. Она сама приглашала Антонио к себе, наконец решаясь приоткрыть свои тайны.

В дверь пару раз стукнули. С той стороны кто-то был, и этот кто-то так же сильно хотел попасть в дверь, как и сам Антонио. Взволнованный, он дотронулся до знакомого металла. Поворачивать не спешил. Кто-то ждал его там. И мальчик надеялся, что этот «кто-то» хороший.

Глубокий вдох спас нарастающее напряжение. Ему стало легче, и он потянул ручку. Ничего не произошло.

Снова?! Не может быть. Он был уверен, что сейчас сможет…

«О, – Антонио нашел ключик, который торчал из двери. – Надо сначала открыть».

Как он не догадался? Здесь всегда был этот ключ?

Он повернул ключ немного дрожащей от волнения рукой, и дверь, наконец, издала приятный щелчок, открывая перед ним свои тайны. Антонио затаил дыхание. Дверь медленно открылась. Сама. С тихим скрипом. И Антонио встретила леденящая душу пустота. Никого не было с той стороны, кроме темноты. И, по правде, он передумал туда заходить. Но ему не дали развернуться и уйти. Чьи-то когтистые лапы сомкнулись вокруг его плеч, лишая возможности подумать, вырваться, и дернули за собой во тьму.

Антонио не кричал. Но его сердце громким стуком отдавалось в ушах. Лапы несли его прочь от двери и света. Похищали. Уносили за собой. Чтобы не смог больше вернуться обратно. Никогда.

Лапы разомкнулись. Мальчик упал лицом на твердую поверхность пола. Тело болело, а плечи ныли от кровоточащих ран от когтей. Но он все еще был жив.

– Ох, – Антонио медленно поднялся на ноги, растерянно осматриваясь вокруг.

Его руки дрожали. Ноги не слушались. Он постарался сделать шаг, но чуть не упал от слабости. Во сне с ним никогда такого не было. За дверью все ощущалось так иначе… Так реально.

Мальчик медленно поплелся по длинному темному коридору, удерживаясь за стену и стараясь не упасть. Все неприятно ныло в его теле, но он был сильным мальчиком. Он сам захотел узнать, что скрывается за дверью. И он узнает, а потом вернется домой и нарисует свой лучший рисунок, покажет его тетеньке в белом халате, она посмотрит на него с улыбкой и скажет наконец-то «отлично».

Замечательный план.

Впереди послышался звук. Тихий, но отчетливый в пустынном коридоре с тусклыми редкими флуоресцентными лампами над головой. Он слышал всхлипы и скулеж. Кто-то был здесь? Кто-то плакал? Кому-то нужна помощь, как и ему?

Антонио молча подошел к сгорбленному силуэту, скорченному в комок на полу. Это была девочка примерно его возраста и роста. Она ухватила себя тоненькими худыми ручонками и лежала, прикрыв глаза и тихо всхлипывая.

У нее что-то болит?

– Эй, – мальчик решил подать голос, чтобы обозначить свое присутствие.

Девочка тяжело задышала, прекратив ныть. Это было хорошо. Но она затравленно и испуганно смотрела на стоящего перед ней мальчика. Это было не очень хорошо.

– Т-ты. Кто ты? – прошептала девочка, отползая от него в тень в узком пространстве.

Ее длинные засаленные волосы прикрывали большую часть лица, так что разглядеть ее получше не представлялось возможным.

– Антонио, – кивнул ребенок, неотрывно за ней следя.

– Как ты здесь очутился? Почему ты один? Ты один из них или из нас?

Антонио не понимал, что она несла. Лишь пожал плечами.

Они немного помолчали. Девочка пыталась отдышаться и прийти в себя, а Антонио стойко для мальчика его возраста терпел раны, продолжая смотреть. Девочку его молчаливое разглядывание, кажется, напрягало, но он не собирался смотреть в сторону. Помимо нее здесь больше ничего и никого не было. Скучно.

– Здесь всегда так скучно? – решил задать вопрос Антонио бесцветным тоном.

– Что? – девочка не сразу поняла, что он обращается к ней. – Что значит «скучно»?

На это мальчик лишь пожал плечами. Не понимает и ладно. Это не его проблемы, что она явно никогда не видела сны повеселее.

Неуверенно, но решительно девочка поднялась со своего места. Отряхнув белую ночную сорочку, она затравленно окинула мальчика недоверчивым взглядом. Но смирившись и решив что-то для себя, протянула руку.

– Амелия. Приятно познакомиться, Антонио.

Мальчик руки не пожал. Еще не хватало играть с ней в дружбу. Антонио особый мальчик, у него нет, не было и не будет друзей, как бы он ни старался. Они ему были не нужны.

Девочка, если и обиделась, то виду не подала. Поправив волосы, она открыла свое лицо и потрескавшимися губами начала шептать.

– Ты здесь впервые, да? – видя, как Антонио хмурится, Амелия пояснила: – Здесь, за дверью. Ты же попал сюда через дверь во сне, да?

Антонио кивнул, подтверждая ее слова.

– Ладно. Вижу, ты неразговорчив. Здесь это хорошо. Идем, – она поманила его рукой и двинулась по коридору, ступая босыми ногами по полу.

Мальчик не видел смысла отказываться от предложения, потому пошел следом.

Они ступали достаточно тихо и шли достаточно долго, чтобы Антонио стал задаваться вопросами по типу: «где мы?», «куда она меня ведет?» Но вслух он ничего не говорил. Не хотелось с ней общаться. Да и воспоминания о когтях неприятно ныли на его плечах и спине, отчего мальчик напряженней обычного смотрел на темноту спереди. Ничего не видно. Совершенно ничего.

– Ах, – девочка перед ним упала, всхлипывая, но не позволяя себе издать звука громче.

Антонио обогнул ее, чтобы посмотреть, на что она наступила. Это был гвоздь, вбитый в пол посередине. В полутьме его было не разглядеть, так что нет ничего удивительного в том, что она его не заметила.

Амелия продолжала беззвучно рыдать. Ее плечи дрожали, а сама она держалась за раненую ногу, не отойдя от шока и терпя боль.

– Тебе нужно потянуть ногу вверх, – нравоучительно заметил Антонио, смотря на хлещущую из раны кровь.

Неприятное зрелище.

– Н-не могу, – девочка поджала губы и помотала головой.

Ее слезы текли по подбородку и падали, смешиваясь с нарастающей лужей крови на полу.

– Тогда я пойду один. – Антонио не собирался потакать ей в ее слабости.

Мальчик обогнул испуганную и раненую девочку, чтобы пройти вперед. Он прошел целых три шага, прежде чем голос за спиной громко окликнул его.

– Ты не можешь меня здесь оставить! – девочка взывала к его жалости, совершенно не понимая, что ему было плевать.

– Могу, – в подтверждение слов он снова отвернулся от нее.

Амелия прикусила губу, размышляя и снова крича ему вслед:

– Ты не продержишься здесь без меня! Здесь опасно. Ты не знаешь, куда попал.

Интерес. Вот что побудило Антонио открыть дверь. И этот же интерес заставил задуматься о вариантах. Он один в собственном сне, где все ощущается реальней, чем наяву. Странное место со странными существами в темноте коридора. И со странной девочкой за спиной.

«Ладно», – Антонио уверенно развернулся и подошел к Амелии, которая недоверчиво смотрела на мальчишку.

– Что ты… А-а-а-а! – она громко закричала, когда мальчик без предупреждения взялся двумя руками за ее лодыжку и резко дернул ступню вверх, освобождая ее ногу от гвоздя. – Больно-больно-больно!

Антонио было все равно на чужую боль.

– Почему ты такой жестокий?! – Амелия скрючилась на полу, обхватив кровоточащую ступню руками и подавляя дрожь в теле.

Почему? Антонио не знал.

– Куда я попал?

– Что? – с шипением от острой боли спросила Амелия.

– Ты сказала, что я не знаю, куда попал, – мальчик пожал плечами.

С каждой секундой этот сон становился все страннее и скучнее. И хотя наблюдать, как девочка перед ним корчится от боли, было увлекательно, но отчего-то совсем не весело.

Амелия с минуту баюкала ногу, обдумывая ответ.

– Это страшное место, – тихо прохрипела девочка, стараясь встать на ноги. – Я не знаю, как оно называется, и не знаю, где мы находимся, но я знаю, что это точно не просто «плохой сон».

Она смогла подняться, тяжело опираясь на стену второй, не раненой ногой. Кровь из дыры в ступне по-прежнему капала, оставляя багряный шлейф за собой, когда она прошлась прыжками чуть вперед.

– Знаешь, было бы проще, если бы ты помог мне, – ее волосы снова упали на лицо, от чего она выглядела неряшливо и жутко.

«Было бы», – мысленно с ней согласился Антонио, но ничего не предпринял.

Только смотрел, как она затравленно мучается, едва в силах передвигаться по коридору. Какая обуза.

Медленно и уже не так аккуратно и тихо они шли по бесконечному черному коридору. Ламп над головой становилось все меньше, а температура в помещении падала все ниже. Дети начали замерзать. Амелию вовсе пробрал тремор, который она не могла остановить. Парадоксально, но во сне ей ужасно захотелось закрыть глаза и уснуть.

Не слыша за спиной шагов-прыжков, Антонио развернулся. Девочка тяжело дышала. На ее лбу появилась испарина. Волосы увлажнились и прилипли к лицу от пота. Она сидела, стекшая по стене вниз, и тихонечко скулила от боли, сотрясаясь всем телом. Кровь обильно вытекала из раны.

Все было плохо.

Антонио никогда прежде не сталкивался с подобной ситуацией. Что ему было делать? Он мог лишь догадаться позвать на помощь взрослых, которых, естественно, здесь не было. Мальчику оставалось стоять и со стороны наблюдать, как угасает чужая жизнь.

Время, которое Антонио провел, смотря на все еще дышащую девочку, было самым мучительным в его жизни. Он не испытывал к ней симпатии или же жалости. Холодная пелена безразличия и тревоги. Тревоги за то, что вскоре она уснет, а он останется здесь один.

Неприятный озноб прошелся по коже. Будто кто-то открыл вдали дверь, из которой пошел сквозняк. Прохладный, порывистый сквозняк. Он становился отчетливей и ощутимей. Как будто он мог передвигаться. Немыслимо. Но факт.

Шорканье по полу Антонио услышал сразу. А вот до все еще не уснувшей Амелии звук дошел, лишь когда в свете ламп показалось существо. Оно было бесформенным и странным сгустком темноты с гигантской пастью, которая дышала в их сторону, создавая тот самый «сквозняк». Антонио побледнел и попятился от лежащей девочки. Страх, прежде почти неведомый, пробрал до самых косточек, змеей залезая под кожу и поселяясь там на века, чтобы запечатлеть его дальнейший кошмар.

Амелия тоже увидела монстра, но не успела предпринять ничего. В ее больную окровавленную ногу вцепилась смердящая пасть, сжимая сотнями гвоздей и утаскивая прочь во тьму.

– НЕ-Е-Е-Е-ЕТ! – девочка орала, пока существо тащило ее по холодному, заляпанному собственными красными следами полу.

Все произошло быстро и стремительно. О присутствии не так давно рядом Амелии говорили следы и крики, вскоре стихшие вдалеке. Перед глазами остался выжженный в мозгу образ крови, монстра, кричащей девочки, которая тянула свои ручки к нему в надежде, что он поможет. Он не помог.

Он побежал так быстро, как только мог. Лишь бы не стать следующим, кого утащит во тьму монстр. Лишь бы прожить еще. Лишь бы найти выход из собственного сна. Лишь бы вернуться домой.

Пока Антонио бежал, на его глазах проступили слезы. Его плач был беззвучным и тихим, как шаги Амелии до встречи с опасным гвоздем.

Поскользнулся. Упал. Но быстро поднялся на ноги. Оглянулся. Побежал вперед.

Его кошмары привели Антонио на развилку из двух точно таких же коридоров. Выбор был невелик. Либо вправо, либо влево. Либо назад. Нет, назад нельзя. Поэтому лучше направо. Он свернул вправо и тут же застыл на месте, слушая крики и вопль вдалеке перед собой. Определенно, ему нужно было побежать налево. Мальчик развернулся и сиганул на соседнюю тропу, закрывая уши руками, чтобы не сойти с ума от ора незнакомых ему детей. В его снах постоянно кто-то страдал и кричал, но никогда это не было так реально и страшно, как в этот момент.

Запыхавшийся, обессиленный, Антонио не знал, что ему делать и куда идти. Хотелось найти ту дверь и выбраться отсюда. Больше он никогда не откроет дверь. Никогда.

– Ай!

– Ух.

Антонио столкнулся с кем-то живым, пока бежал, не глядя и не слыша ничего вокруг. Он врезался в девочку, чуть старше и выше него самого. В отличие от Амелии девочка была одета в шорты и майку с изображенными на ней котами. Ее короткие волосы не скрывали лица, а во взгляде полыхала стальная уверенность и та же настороженность. В этом месте нельзя иначе.

– Ты кто? – требовательно ткнула в мальчика пальцем незнакомка.

– А ты? – растерянно спросил Антонио.

Девочке этот ответ не понравился.

– Слушай сюда! – схватив мальчика за плечи и впиваясь своими пальцами в не зажившие раны, она злобно и со страхом в глазах прошептала: – Отвечай, кто ты такой, иначе я кину тебя к монстрам.

Антонио сглотнул.

– А… Антонио.

– Как попал сюда?

– Через д-дверь.

– Как давно?

– Не знаю. Я не знаю! – на смену отрешенности, гонимой страхом, пришла злость. – Я ничего не знаю! Почему я здесь? Почему ты здесь? Это мой сон! В моих снах все должно быть так, как я захочу!

– Тихо ты! Тихо, прошу, – ее пальцы задрожали на его плечах, а голова заметалась в стороны, ища в коридорах признаки жизни.

– Нет! – мальчик лишь сильнее закричал. – Уходи из моего сна! Я знаю, что я сплю! Ты ненастоящая. Все ненастоящее!

Девочка грубо оттолкнула Антонио от себя:

– Замолчи! Нельзя говорить, что ты знаешь, что спишь! Иначе они тебя заберут.

– Кто? – мальчик нахмурил свои бровки-домики, неотрывно смотря на девочку.

– Они! Тихо. Слышишь?

По длинному мрачному коридору шаткой походкой шло существо. Оно было гигантским и занимало все пространство. Его серая оголенная кожа свисала неприятными жировыми складками. Оно шло в их сторону и мычало нечленораздельно, смотря маленькими черными глазами на двух детей. Неотрывно следя. И подходя ближе и ближе…

Девочка побледнела и попятилась назад. Проскочить мимо этого толстого жирного чудовища не представлялось возможным. Его живот заполоняет весь коридор, как стена.

– П-пойдем, – тихо шепчет девочка, неотрывно следя за приближающимся силуэтом.

А Антонио, неожиданно разгоряченный и уставший бояться, думает, что она просто глупая. Что все они глупые. Его фантазии ужасно глупые, раз думают, что он боится своих снов. Ему не причинят вреда.

С неоправданной решимостью мальчишка усмехнулся и вышел вперед, громко говоря, чтобы тварь, идущая на них, наверняка услышала его слова:

– Я тебя не боюсь! Ты не страшный! Просто уродливый! И я не стану бояться своих снов!

На последнем предложении мальчика существо встало на месте.

Антонио сглотнул и еще громче заорал:

– Уходи!

Девочка, стоявшая рядом, побледнела еще сильнее, уже пятясь от глупого мальчишки.

Глаза существа впились в одного Антонио, который не успел понять, что к чему. Когда туша резко побежала в сторону детей, заполняя помещение жутким воем, те, не ожидавшие подобного, закричали и побежали от него в противоположную сторону. Стены от воя монстра вибрировали, и в какую-то минуту бега Антонио подумалось, что те упадут прямо на них. И их больше никто никогда не найдет.

– Сюда! – девочка больно ухватила глупого мальчика за руку и потянула за собой, утаскивая их в другой коридор.

Мальчик проморгал момент развилки. Лишь за спиной жирное существо побежало дальше, прямо, даже не подозревая, что дети ушли из-под носа.

– Нет! Стой. Туда нельзя, – Антонио попытался вырваться из ее хватки, но на бегу это сделать было сложно.

Да и девочка была старше и сильнее.

– Тише ты. Просто тише, – она сбавила темп, переходя на быстрый шаг, заставляя Антонио последовать ее примеру. – Ты такой идиот. Я еще не встречала здесь таких глупых детей. Надо было оставить там тебя одного.

Она отпустила его руку. Антонио нечего было ей ответить. Он не знал, что и думать. Все походило на кошмар, из которого шансов выбраться становилось все меньше. С каждым шагом он уходил от своей двери все дальше и дальше, оставляя привычный мир позади.

Они задумчиво продвигались вперед. В сторону, где недавно слышались крики. Нехорошо.

– Эй, – тихонечко позвал идущую впереди незнакомку мальчик. – Там кричали.

Антонио не хотел, чтобы они попали в неприятности.

Девочка кивнула, ничего не говоря. Мальчик не стал настаивать. По сравнению с Амелией эта девочка была более собранной. По крайней мере, она что-то понимала и искала выход. Это хорошо. Если Антонио будет идти за ней, то они найдут способ выбраться.

– Ты тоже спишь? – не удержал свое любопытство мальчик, когда ему стало скучно и страх чуть притупился.

Девочка кивнула, но не произнесла этого вслух.

– Почему нельзя говорить, что мы спим? Они как-то чувс… – Резко развернувшись, незнакомка зажала ему рот рукой.

Стены начали дрожать.

– Замолчи! Зря я тебя взяла! – яростно шипела на ухо ребенку девочка, а руки предательски содрогались в такт стенам.

Через мучительные минуты ожидания все прекратилось.

А из коридора тихо и не спеша шла дезориентированная малышка с белокурыми прядями. Она выглядела младше Антонио года на четыре. Наверное, даже в школу еще не пошла.

– Мама? – дрожащим голоском поинтересовалась малышка, но когда увидела стоявших на пути детей, стушевалась и почти заплакала.

Видя подступающую панику и слезы, девочка подбежала к малышке и села перед ней на колени, тихонечко зашептав:

– Привет. Тихо-тихо. Все хорошо. Мы отведем тебя к маме. Вот так, не плачь. Здесь нельзя плакать. Как тебя зовут?

Похныкав, малышка ответила так же тихо:

– Ева.

– Хорошо, Ева. Меня зовут Мира. А того глупого хмурого мальчика зовут Антонио.

Когда назвали имя мальчика, малышка хихикнула.

– Смешное имя, да? – понимающе улыбнулась девочка, а малышка Ева с ней согласилась.

Антонио нахмурился сильнее. Он хотел возразить, как неожиданно раздался вой. Лампы над головой замигали, становясь красными. И отовсюду послышался звук сирен.

Сердце детей билось в унисон. Они не заметили, как побежали обратно к развилке, спасаясь от приближающихся звуков. Антонио бежал первым. За ним следовала с небольшим отставанием Мира, крепко держа за вспотевшую ладошку Еву, которая не поспевала за старшими детьми. Ее короткие ножки путались и несли свою хозяйку до тех пор, пока не запутались и не упали. Мире пришлось остановиться. Это плохо.

Антонио не сразу заметил, что девочки больше не бегут следом. Гул нарастал. Стук в ушах почти заглушал его. Мира подняла на ноги Еву. Позади них почти приблизились бесформенные существа. Они гортанно рычали и издавали неприятные чавкающие звуки. В голове мальчика было пусто. Он смутно понимал происходящее. Все было словно во сне. Он увидел сбоку спрятанную во тьме дверь и, схватив Миру за руку, потянул туда, в надежде, что это был выход. Они сейчас выберутся. Прямо сейчас.

Дверь поддалась, но привела их не в соседнее помещение или в реальность, а в небо. Антонио упал за порог, утягивая двух девочек следом, и они долго падали вниз. Ветер хлестал по щекам, отрезвляя. Кто-то кричал. Возможно, они все, а возможно, только малышка. Внутренности сжались от полета, а тело крутилось и кувыркалось, пока не достигло воды. Перед погружением в воду мальчик заметил, как на песке стоит и смотрит в их сторону ребенок его возраста, но разглядеть детально не предоставлялось возможным. Антонио не умел плавать. Зато он умел тонуть, как и все люди.

Он тонул, погружаясь все ниже и ниже. Две девочки давно были потеряны из виду. Воздуха не хватало, но было неважно. Страх перед неизбежным заполонил легкие холодной водой, а после он почувствовал под собой воздух. Ноги коснулись пустоты, не плотной и не холодной. А вполне приемлемой. Тело вытолкнуло на поверхность ногами вперед, и он поспешил перекувыркнуться, чтобы принять нужное положение. Отчаянный кашляющий вздох принес облегчение. Хотелось дышать вечно. Всегда.

Мальчик находился в небольшой комнате, затопленной прибывающей снизу водой. Он не ощущал дна, а потому снова чуть было не утонул, в последний момент зацепившись за край стены, который помог ему держаться на плаву.

Девочек нигде не было видно. Это плохо.

Антонио хотел позвать их, но осекся, стоило увидеть, что вода не останавливается. Она почти добралась до шеи к моменту, когда мальчик нелепо доплыл до двери. Держась и дергая за ручку, которая не хотела его выпускать наружу, Антонио ощущал панику. Дверь была стеклянная в центре. Вода достигла подбородка. Мальчик нырнул и слепо забил по стеклу ногами и руками. Невидимые усилия оправдались, когда стекло треснуло, откололось, и вода полилась в соседнюю комнату. Антонио смог доломать дверь и выплыл вместе с водой, больно ударяясь о сырую плитку, постепенно затапливаемую прибывающей из двери водой.

Весь мокрый и продрогший. Антонио потребовалось время, чтобы прийти в чувство и разглядеть светлый туманный коридор, посреди которого он сидел на мокром полу. Когда он проснется, то запечатлеет этот сон в своей памяти, как самый нелюбимый. И, наверное, он не будет против тех таблеток, из-за которых он остается один в темноте. Лучше так, чем монстры, коридоры и вода. Больше Антонио не хотел на пляж под теплые лучи солнца. Мальчик хотел в кровать. Под теплое одеяло. К маме, которая его любит. К существам, которые его не замечают.

Он снова заплакал, но даже не заметил, будучи полностью мокрым. Поднялся. Еще не пришел в себя, как по коридору к нему уже шло существо. Еще не четкое и размытое из-за дали и тумана, но отчетливо понимаемое мозгом. Антонио попятился в противоположную сторону, развернулся и побежал. С него было достаточно встреч с монстрами.

Вдоль левой части коридора были окна. Они были закрыты. И за ними не было ничего, кроме света. Плитка на полу была разбита, и местами из нее виднелись пролезающие сорняки и цветы. С правой части коридора иногда попадались комнаты. Они были закрыты, и Антонио даже не пытался в них заглянуть. Нужно было убираться.

На неожиданно появившейся развилке он остановился. Дорога предлагала ему выбор – прямо или направо? На раздумья времени не было. Ему надоели одни и те же места. Воспользовавшись возможностью, он завернул вправо, где больше не было так светло. Впереди было темно. Не так, как в начальном черном коридоре. Но достаточно темном, чтобы быть настороже. Ступая по еще более потрескавшемуся и грязному полу, мальчик старался не дышать. Каждое его движение отдавалось эхом у стен коридора. Вот он проходит пустые классы. Вот он перешагивает через сломанную мебель. Вот он видит в одном из кабинетов двух дрожащих девочек, которые прижали руки к губам и вытаращили на него глаза, сидя под столом.

«Что?» – Антонио не ожидал, что они еще встретятся.

Это было крайне неожиданно. Настолько неожиданно, что он забыл, что нужно смотреть под ноги. Банка с громким стуком откатилась от его ноги, когда он шагнул вперед.

Девочки быстро замотали ему головами. Они сидели под столом в темном помещении. Напуганные и промокшие до нитки, как и он сам.

На этот жест с их стороны Антонио лишь нахмурился. Рот открылся, чтобы озвучить вопрос, но в кабинете боковым зрением он увидел большую тушу. Она копошилась и что-то ела, судя по звукам, на которые до этого не обращал внимание. Туша была повернута спиной к столу с притаившимися детьми, а потому не замечала их. Пока что.

Он устал.

Страшно устал, но сдаться сейчас, пережив так много всего, он считал глупым. Антонио не был глупым мальчиком.

Он помахал девочкам рукой, призывая пойти с ним, пока существо не заметило их. Неуверенно, но Мира поползла на четвереньках в его сторону, кивая Еве двигаться следом. Это были напряженные пять минут во сне Антонио. Минуты, когда не знаешь, что может произойти, ведь сон больше ему не подчинялся. В данном случае ничего не произошло. Они доползли в целости и сохранности, на радостях обнимая мальчика за шею. Антонио никогда никто не обнимал, не считая мамы. Даже тетенька в белом халате и отец не позволяли себе подобного. Но эти дети радовались ему и обнимали. И это было хорошо.

– Пойдем, – одними губами произнесла девочка, хватая левой рукой Антонио, а правой держа за руку Еву.

Втроем они ушли от страшного кабинета, пробираясь через мусор под ногами и вглядываясь в особо темные углы кабинетов. Запахло свежестью. Антонио остановился на очередной развилке. Мира потянула их вправо, но мальчик не поддался, продолжая ощущать свежий воздух с левой стороны.

– Туда, – он указал пальцем на черный непроглядный путь, ведущий в неизвестность.

– Нет, – девочка покачала головой, от чего ее короткие волосы забавно метнулись, тыкая в сторону туманного светлого коридора. – Туда.

Антонио поджал губы, а брови свел к переносице, выражая протест. Девочка повторила его угрюмое выражение лица. Малышка переводила взгляд с одного на другого, мало что понимая, но идти в темноту ей тоже не хотелось.

– Мы пойдем, где светло, – настаивала Мира.

– Оттуда веет воздухом, – Антонио подошел ближе к темному пути.

– Это может дышатьмонстр. – Мальчика пробрало, когда он вспомнил Амелию. – Слушай, я тут давно. Очень давно. Даже не помню, когда я видела маму и Пушка. Я просто… Хочу проснуться. Больше ничего.

По ее щекам уже лилась соленая вода. И впервые в своей жизни Антонио стало жалко кого-то кроме себя. Может быть, все дело в том, что он понимал и разделял ее чувства. Может, просто что-то устойчивое и холодное ожило глубоко внутри. Антонио не знал. Но он знал, что выберется с ними любым возможным способом. Они найдут дверь вместе и проснутся тоже вместе.

Кивнув самому себе, мальчик шагнул в сторону притихших девочек. Те благодарно и светло улыбнулись. Малышка так и вовсе вся светилась от счастья.

Далее путь был приятней. С момента, как Антонио зашел за дверь, этот перерыв был ему необходим. Постоянно бегать и вздрагивать от существ надоело.

Жуткий сон.

Впереди сияла дверь. Коридор вел прямиком к ней. Но она не была похожа на желто-оранжевую дверь мальчика. Нет. Она была светлая и вся искрилась, вселяя надежду и уверенность, что дальше будет лучше.

Малышка первая разорвала их руки и побежала к возможному окончанию сна. Она приложила свои крохотные ладошки на дверь, чувствуя теплую отдачу. Ева хихикнула, с предвкушением дожидаясь Миру и Антонио.

– Здесь тепло! Мы выбрались! – малышка надавила на дверь, но та была слишком большой и тяжелой для одного шестилетнего ребенка.

– Да, – на лице девочки было огромное облегчение, и она помогла Еве толкнуть дверь.

Глаза у троих детей искрились. Все хотели поскорее очутиться дома, обнять родных, и, может быть, они бы даже встретились в будущем, как знать?

Мурашки прошлись по коже Антонио, когда дверь начала открываться. Подуло чем-то неправильным, неживым. Холодным и мертвым, как самый глубокий и неприятный из возможных снов.

«Нет». – Мальчик не понял, как это произошло.

Ева, что стояла ближе всех к входу, была утянута внутрь чем-то противоестественно длинным и когтистым. Похожим на то, что похитило самого Антонио в начале сна. Малышка и пискнуть не успела, как во мраке была схвачена монстром и унесена далеко-далеко. Чтобы не стать следующей, Мира отползла назад. Девочка упала от испуга, когда малышку схватили.

Нет.

Антонио подбежал, чтобы ей помочь, но их двоих что-то толкнуло сзади и закрыло за ними дверь.

Нет.

– Не-е-ет! Нет! – Мира колотила в двери, желая выбраться.

Она громко кричала и снова плакала. В этом сне вечно все плачут. Даже сам Антонио.

Мальчик все больше погружался в себя. Старался отгородиться от кошмара. Его собственного кошмара.

– Это просто сон, – бесцветным голосом сообщил плачущей девочке Антонио, когда та затравленно на него посмотрела.

Антонио знал этот обреченный взгляд. Такой был у Амелии перед тем, как ее утащили.

В ответ на свои слова мальчик получил жесткий удар в плечо, которое по-прежнему болело. Мира вымещала на нем злость и страх, будто сам он, стоявший сейчас в ловушке-комнате в темноте, был самим злом. Но Антонио не был монстром. Он был просто обычным мальчиком, который зачем-то открыл дверь.

– Мы не проснемся из-за тебя! – верещала девочка, с ужасом смотря на мальчишку.

– Но это правда. Мы спим, – Антонио пожал плечами.

– Нет! Замолчи! Просто тихо! Они сейчас…

Грохот в темноте означал приход этих самых «них».

Может, им стоит встретиться с ними? Если их поймают, то они наверняка проснутся.

– Помогите! – голос был не слишком далеко и принадлежал Еве. – Помогите мне! Мне страшно! Мира? Антонио!

Слышать свое имя. Слышать, как кто-то просит у тебя помощи. Такое с мальчиком впервые. Он никогда не слышал, чтобы кто-то звал его на помощь. Что нужно делать? Бежать? Куда? На звук?

Антонио встретился взглядом с девочкой. Та боялась, дрожала. Думала убежать. Спасти себя, пока еще есть шанс. А был ли этот шанс у Антонио? Он не знал. Так многого не знал.

Мальчик побежал быстрее, чем додумал хотя бы часть своих мыслей. Он слышал, как сзади бежит Мира. Или монстр, что было не важно. Важно найти Еву и помочь. Антонио не верил в героев и сам себя таковым не считал. Он видел их только в нарисованных мультиках. Но и этого знания хватило, чтобы действовать.

Девочка, плачущая и лежащая с поцарапанными щеками, из ран которых капала кровь, не веря, смотрела на подбегающих к ней детей. Будто те и впрямь были героями из детских книжек.

– Идем. – Довольно грубыми героями, потому что, взяв Еву с двух сторон, они рывком поставили ее на ноги.

Где-то вспыхнул огонь. Стало теплее. И пламя озарило своим светом тьму. Трое детей остановились, озираясь вокруг. Они стояли в центре гигантской комнаты, походившей на свалку с огромными кучами отходов из мебели и одежды. Детской одежды.

– Сюда, – шепнула Мира, когда пол начал дрожать от чьей-то тяжелой поступи.

Спрятавшись за одной из свальных куч, дети наблюдали, как рослое тяжелое существо ходило сквозь кучи, что-то или кого-то ища.

– Ме-ме-ня ищ-ще-щет, – заикаясь, произнесла Ева, за что получила по губам двумя ладошками.

– Тщ-щ-щ, – Антонио и Мира синхронно зашипели на нее, во все глаза ища выход.

Дверь.

Черная и гладкая. Она была едва заметна с такого дальнего расстояния. Но это точно была она. Мальчик указал туда.

– Далеко, – прошептала Мира.

Ева кивнула.

Антонио согласился.

Но выбора-то и не было.

Дождавшись, пока существо отойдет подальше, дети рванули гуськом к концу комнаты. Запах огня становился все сильнее и невыносимей. Было жарко. Пот пропитал одежду, а волосы неприятно липли к голове. Но с каждым отчаянным движением ног она становилась все ближе и ближе.

На одной из свалочных куч взгляд Антонио зацепился за футболку. Помятую, серую, впитавшую в себя что-то красное. Она была ему знакома, потому что до того, как пропасть, Радий приходил в ней в школу. Его последний день. Интересно, куда он все-таки пропал? Он тоже застрял во сне с монстрами и не вернулся?

Антонио не знал, но догадывался.

Дверь толкнула Мира, вылетая из душной страшной комнаты. За ней выбежала Ева. Антонио запнулся возле самой двери и впечатался головой в пол. Перед глазами поплыли цветные круги и искры. В ушах зазвенели неприятные колокола. Хотелось пошевелиться, но было сложно. Тело устало. Было разбито. А Антонио был забыт. Никто не позвал его, когда он упал. Никто не помог. Хорошо, что Антонио привык все делать сам, и помощь ему была не нужна.

Мальчик, шатаясь, поднялся с пола, неуверенной шаткой походкой идя к двери. Каких-то три метра. Он почти вышел.

Колокола стихли, и на их место пришел рев. Такой же, впрочем, неприятный, как и звон. Антонио оглянулся, чтобы посмотреть, кто так гудит. Это было что-то человекообразное. Большое. Нет. Огромное! И это что-то тянуло к нему свои гигантские руки.

Мальчик не мог оторвать глаз от гиганта. Просто отходил назад к двери, не думая и не осознавая ничего вокруг. А потом все вмиг прекратилось. Под ногами оказался снег. Дверь захлопнулась перед его лицом, а сам он неуклюже застыл, смотря на закрытую растворявшуюся в воздухе дверь.

«Что это было?»

– Антонио! – радостный девчачий голосок вывел его из задумчивости.

Мальчик развернулся, чтобы увидеть двух девочек, весело махающих ему рукой.

«Что происходит?»

Они только что спали. Они уже выбрались из сна? Это конец?

– Здесь так хорошо! – малышка смеялась, раскидывая теплыми ладошками холодный снег над головой.

«Сон?»

Мира хохотала вместе с ней. Одеты они были не по погоде. Но…

«Что значит – не по погоде?»

Легкая улыбка коснулась губ мальчика, стоило ему посмотреть на детскую искрящуюся радость в глазах Евы. Антонио улыбался. Впервые улыбался по-настоящему с тех пор, как понял, что он «особенный», «не такой, как все». Вот только кто ему это сказал и когда? Он не помнил. Улыбка померкла, а взгляд метнулся обратно к двери, которая пропала. А была ли она вообще? Разве они не всегда здесь играли?

– Антонио! Получай! – Мира зарядила ему в макушку снежком.

Улыбка вернулась на место. Отбрасывая печали и заботы, он скатал самый большой из возможных снежков и помчался за девочками.

Было весело.

И это хорошо.

* * *
В ночь, когда пропал Антонио, на улице пошел снег. Полиция говорила, что это сыграет им на руку, потому что по следам они смогут быстрее отследить ребенка. И они отследили. Мальчик лежал замерзший на снегу, с легкой застывшей уже навсегда улыбкой на губах.

Еще была неизвестна причина, по которой ребенок добровольно открыл дверь и вышел на улицу. Был ли к этому причастен кто-то еще? Пока что все были опечалены таким исходом, смотря на тело и откладывая вопросы на потом. Ведь никто не видел, как мальчик бегал вокруг них, играл с другими детьми в снежки, заливисто хохоча и радуясь чему-то своему, детскому, чистому, искреннему и настоящему.


И это было… Неплохо.

Гордей Егоров. «Настасья»

Кладбище было прямо через дорогу от двора, в котором мы росли.

Это сейчас его благоразумно обнесли двухметровым забором из уродливого синего профлиста, а когда мы были жадными до всего таинственного десятилетними хулиганами, оно было частью нашей бурной насыщенной жизни.

Думаю, можно не уточнять, что дворовый фольклор на девять десятых состоял из страшилок и баек про мертвецов, ведьм и сатанистов, приносящих жертвы прямо на могилах. Большая часть этих историй нужна была только для того, чтобы рассказывать их девчонкам, которые театрально пищали и умоляли не продолжать. Но некоторые были взаправду так страшны, что мы сами старались их побыстрее забыть и чуть не плакали темными ночами от страха, зажмурившись и до скрипа в суставах стискивая подушки.

Одну из таких историй рассказал мне мой старый друг Слава, когда нам было уже лет по семнадцать. Он жил в соседнем дворе, и детворой мы много общались, но потом он перешёл в другую школу, и мы почти перестали видеться, у него появились другие друзья.

Однако в тот вечер мы неожиданно оказались рядом у тревожного осеннего костерка, разведённого в тёмном бору метрах в трёхстах от кладбищенской ограды. Мы немного повспоминали детство, и всё было прекрасно, пока разговор не зашёл про одну из наших общих знакомых, которая тоже в какой-то момент перестала гулять в нашем дворе.

Когда мы о ней заговорили, Слава вдруг сильно расстроился и неожиданно стал со всеми прощаться. Мне тоже нужно было отправляться домой, и так вышло, что нам было по пути. Я решил прогуляться вместе с ним.

Часть пути мы шли по освещённой улице и молчали. Я предположил тогда, что между Славой и той девочкой была какая-то романтическая связь, и потому её упоминание расстроило моего друга. Как же я ошибался…

Когда пришло время свернуть на тёмную тропинку в осенний мрачноватый лес, мой спутник забеспокоился ещё сильнее.

– Не могу больше молчать, – неожиданно начал он. – Я должен тебе рассказать.

– Давай, конечно… – я пожал плечами. Я привык быть жилеткой, в которую все плачутся. Это не страшно. В отличие от того, что он мне рассказал.

Отчасти я, как оказалось позже, тоже был участником тех пугающих событий.

Дело в том, что на нашем кладбище была очень старая могила. Некоторые говорят, будто это самое древнее захоронение. Другие же утверждают, что кладбище гораздо старше.

Так среди прочих говорил один дядька с нашего двора. Дескать, это общепринятая норма – захоранивать людей поверх могил, которые уже слишком старые. Я тогда спросил его, почему тогда никого не захоронили на той старой могиле? А он почему-то очень разозлился и начал кричать, чтобы мы ни в коем случае не вздумали ошиваться возле этой проклятой могилы. Никогда туда не ходили и даже не спрашивали его об этом.

Земля на месте этой могилки сильно провалилась. Креста не было, вместо него стоял могильный камень, на котором были еле заметны буквы и цифры. Год захоронения тысяча семьсот какой-то. Имя, указанное на камне, – не типичное для того времени. Не Марья и не Евдокия, а… Маргарита. А фамилию почти не различить.

Ещё в детстве мы пересказывали друг другу байку о том, что там захоронена ведьма. Местный барин какой-то влюбился в неё, дескать, а она умерла через время. Он крест так и не смог ей поставить – с ним постоянно что-то случалось, а камень установил.

Только исключительно смелые среди нас ходили смотреть на этот камень в самое сердце кладбища. А потом долго хвастались своей безграничной отвагой. Я, как видите, до сих пор хвастаюсь.

Но было кое-что, чем я не мог похвастаться. На что у меня не хватило смелости и решимости. И, как видно, слава Богу, что не хватило.

На окраине кладбища стояла (и стоит сейчас, конечно) старая церковь. Сейчас её уже восстановили, но тогда, в середине девяностых, она была полуразрушена. Внутри неё жгли костры, стены разрисовывали некультурными надписями. И всё бы ничего, ну одна из десятков разрушенных церквей, что такого? Но однажды кто-то проломил пол прямо в алтаре этого старого храма. Зачем это могло кому-то понадобиться? Я не представляю, но именно эта дыра в алтаре сыграла жуткую роль в нашей только начинающейся жизни.

Алтарь, как вы, возможно, знаете, – самое священное место в храме. Даже не смогу предположить, кто мог догадаться проломить в нём пол, но под ним оказалось подвальное помещение.

Мужики из окрестных гаражей не нашли ничего лучше, чем сваливать туда мусор, а среди наших пошли слухи о том, что в подвале под церковью есть клад. Это было достаточно далеко от дома, мне в мои десять лет нельзя было туда ходить, но клад – дело серьёзное. Я просто не мог не принять участие в такой экспедиции. Конечно, я туда пошёл.

В тот памятный день мы аккуратно спустились в пролом и включили свои фонарики. Небольшое помещение с каменным полом, стены выложены старым кирпичом, высота потолков такая, что я мог встать в полный рост. Азарт кладоискателей возрос многократно, когда мы увидели, что из этой комнаты в сторону приходов ведут две квадратные двери. Мы чуть не подрались за право первым влезть в эти узкие тёмные проёмы.

Точнее, они чуть не подрались. Я ни за какие сокровища мира не полез бы в тёмное замкнутое пространство под землей. Ни за что. Но не все из присутствующих тогда были такими пугливыми, как я. Нас было пятеро. Мой друг Слава, который и рассказал мне всю эту историю, Егор из соседнего двора, Миха, с которым я почти не был знаком, и Настька.

Настька жила недалеко от этой церкви в частном доме. Мы играли с ней не очень часто, но я её знал. Внешне она напоминала дерзкого пыльного ангела в разодранной футболке и протёртых джинсах. Прямые светлые волосы, голубые глаза, аккуратный вздёрнутый носик. Как обманчива бывает внешность… Ведь в задиристости и хулиганистости она могла дать фору любому из нас и даже нам всем вместе взятым. Более смелой девчонки я не знал ни до, ни после этого дня. Конечно, она выбила себе право быть первой, однако удовлетворения она не получила, потому что ничего интересного мы там не нашли.

Узкие проходы из алтаря главного прихода вели в два таких же невысоких помещения под алтарями двух других приходов. И в этих помещениях не было ровным счётом ничего. Ребята облазили все стены в поисках тайников, скелетов, замурованных в стены, или хотя бы костей животных. Там было так не страшно и не интересно, что даже я решился на то, чтобы пролезть в узкий лаз, и сам посмотрел всё, что там было.

Уже через полчаса все исследования были закончены, и мы потеряли к ещё недавно такому вожделенному кладу всякий интерес. Ребята уже вовсю обсуждали, где можно набрать яблок или ещё чего съедобного, Настька злилась и продолжала шарить лучом фонарика по кирпичной кладке. Мы уже почти что договорились отправиться в один заброшенный сад, как вдруг она торжествующе закричала:

– Ага! Я же говорила!

Мы все сгрудились вокруг неё. Там, куда она указывала, был ещё один совсем небольшой проход. Он был в кирпичной стене в левой части алтаря и шёл не в сторону церкви, а… в сторону кладбища.

Когда мы подползли ближе и на пролом в стене упал свет всех наших фонариков, внутри у меня похолодело. Это не было такой дверью, как мы видели до этого. Проход был выломлен. Причём старые сломанные кирпичи лежали в алтаре, то есть с нашей стороны. Это выглядело так, будто стену ломали оттуда, снаружи. Со стороны кладбища.

В образовавшейся подвальной тишине я отчётливо услышал, как стучат мои зубы. Егору и Мише резко и сильно понадобилось отправиться домой – я их не осуждаю. Я не поступил так же лишь потому, что на время совершенно остолбенел.

Единственной, кто не испугался, была, конечно, Настька.

– Что, пацаны? В штаны наклали? – поинтересовалась она. Я готов был честно признать, что наклал. Егор и Мишка мазались, как дети. Дескать, родители будут искать и прочее. А Славка вдруг очень серьёзно сказал:

– Я знаю, что это за дырка в стене.

– И что? – Настька смотрела вызывающе. Но на Славку, кажется, это не подействовало.

– Это ведьма. Мне бабушка рассказывала.

– Давай! Трави свои байки! Нам же тут по пять лет, мы сразу всему поверим, – она неприятно рассмеялась.

– Не хочешь – не верь… – он отвернулся и уже хотел уйти.

– Ну ладно. Колись, что тебе там твоя бабка рассказала.

Слава кивнул на пролом в стене:

– Это ведьма сделала. Та, что на кладбище похоронена.

– Та самая? Где старый камень? – очнулся я.

– Да, та самая, – кивнул Славка. Я попытался сглотнуть слюну, но в горле было сухо. – Она умерла-то знаете от чего? – продолжил Славка. Он окинул нас вопросительным взором. Мы замотали головами. – Она влюбила в себя барина местного. Он с ума сошёл от любви и решил жениться на ней. Всё там делал для неё, что она пожелает. И сказал ей, что обвенчаться нужно. А она отказалась. Тогда он решил её обмануть. Пообещал сюрприз и глаза завязал. А сам привёз в церковь в эту. Так вот только она порог переступила, как сразу упала мёртвой.

Я пристально смотрел на Настьку. У неё непроизвольно открылся рот.

– Он похоронил её и памятник поставил, – продолжил Славка. – А она с тех пор всё пытается выбраться из могилы. Но пройти сквозь поверхность земли, которая отделяет наш мир от её потустороннего мира, она сама не может. Нужно либо чтобы её кто-то выкопал, либо… – Славка замолк, мы слушали его не дыша. – Либо она может вернуться к жизни, пройдя обратным путём – через эту же церковь.

– Ты всё врёшь! – отрезала Настька. – Почему же она сейчас не вылазит оттуда? Эй! Ведьма! – она закричала в темноту страшной дыры. – Вылезай, мы ждём тебя тут!

– Ты что делаешь, дура? – Славка выпучил глаза. – Она не может сама пройти в алтарь! Это же святое место! Там под землёй она что угодно может делать, а сюда никогда не проберётся. Если только…

– Если только что?

– Если только ей кто-нибудь не поможет!

– Бабкины сказки! Не верю ни одному слову.

– Как хочешь, дурочка чокнутая! – Славка смотрел на неё совершенно безумными от страха глазами.

– А спорим… – она сощурилась и подошла к Славке вплотную. – Что я залезу в эту дыру и пробуду там минуту! И никто мне ничегошеньки не сделает! А?

– Я не буду о таком спорить, я не сумасшедший! – Славка завертел головой.

– Ты просто ссыкло, – она смачно сплюнула на земляной пол.

– Нет. Это просто ты ненормальная. Я ухожу.

Он развернулся и полез наружу из подвала. Я в недоумении смотрел то на него, то на неё.

– Ссыкло! – прокричала ему вслед Настька. – Я всё равно туда залезу! И ничего со мной не будет!

Славка не отвечал. Настька бросилась к чёрной дыре.

– Стой, ты что делаешь? – закричал я ей.

– Убегайте, сосунки! – она отвернулась и… нырнула в чёрный пролом.

Меня охватил неподдельный ужас. Я вылетел из подвала, как пробка из бутылки тёплого дюшеса, который очень долго трясли. Славки рядом уже не было. Я бежал домой так, будто за мной гонится стая бешеных собак, а оказавшись в своей комнате, зарылся с головой в одеяло и постарался забыть всё, что произошло.

Со Славкой после этого мы почти не общались. С Настькой тоже. Для меня это был момент, когда все поняли, что я трус. Так я думал. Потому что не знал настоящих причин.

Именно о них и рассказал мне Славка тогда, по дороге домой в тёмном осеннем лесу. Оказывается, на следующий день он пошёл к Настьке, чтобы помириться. Она жила в частном доме, совсем недалеко от той заброшенной церкви.

Он постучал в калитку, и дверь открыл Настькин отец.

– Драсть, дядь Миш.

– Даров, – он посмотрел на Славку так, будто впервые увидел. – Тебе чего, малец?

– Мне? – от удивления он криво улыбнулся. – Ну это… А Настька дома?

– Какая Настька? Попутал что? – сморщился дядь Миша.

– Ну как какая? Настька, обычная, – Славка улыбнулся шире. Может, дядя Миша шутит так?

– Какая Настька, едрить? – внезапно заорал мужик.

Славка испуганно подпрыгнул:

– Ну… дочь… ваша…

– Охренели совсем молодые, – заворчал про себя дядя Миша. – Имени не знают, а прутся! Рита, – прокричал он куда-то в глубину двора. – Маргарита! К тебе пацан какой-то.

И, оставив дверь открытой, он пошёл по тропинке в сторону дома. Слава стоял в растерянности, не понимая, что происходит, и в тот момент, когда появилась та, с кем он хотел помириться… дочь дяди Миши… по его собственным словам, он чуть было не умер на месте.

К калитке подошла девочка Настиного возраста. С чёрными, как смола, сильно вьющимися волосами, тёмно-карими глазами, острым носиком и тонкими губами.

По словам Славки, она была красивая. Но эта красота была страшная. Да, в такую можно было влюбиться и сойти с ума. Девочка посмотрела на него очень внимательно, улыбнулась так, будто встретила старого знакомого, и было в этой улыбке что-то очень недоброе. Она уже открыла рот, чтобы сказать что-то, но… Славка ничего не услышал. Он развернулся и побежал что было сил подальше от неё.

Он очнулся, только оказавшись у себя дома. Спрятался под обеденным столом и плакал до прихода мамы с работы.

Когда он закончил этот рассказ, мы как раз проходили кладбищенскую калитку. Мне привычно было ходить домой через кладбище, я часто так делал, но в этот раз… мне было впервые за многие годы действительно страшно.

Я рассказал об этом Славе.

– Да… Мне тоже страшно, если честно.

Я поёжился и предложил ускорить шаг.

– Это я с удовольствием, – усмехнулся Славка. – Только… можно, я тебе кое-что покажу?

– Что же это?

– Кое-что важное. Это совсем недолго, тут недалеко.

– Это тут? Слава, ты после таких историй хочешь показать мне что-то ночью на кладбище? Ты смеёшься?

Он действительно рассмеялся. От этого страх немного рассеялся, и нам обоим стало гораздо спокойнее. Он провёл меня тёмными грязными тропинками между покосившихся крестов и старых оградок немного вглубь от моей обычной тропы и… предложил включить фонарик на телефоне.

Я так и сделал.

Передо мною был участок провалившейся земли и древний могильный камень. Тот самый, к которому мы на спор ходили в детстве. Под слоем серого и зелёного мха отчётливо читался год захоронения 1995-й и имя:

«Настасья».

Фамилию по-прежнему было не разобрать.

Инна Адаменко. «Он не отпустит»

Откинувшись на спинку сидения, Мила мечтательно улыбнулась. Впереди ее ждали выходные с Костей на лоне природы. За окном автомобиля проплывали пейзажи, и девушка с восторгом взирала на бескрайние поля, сменяющиеся зелеными полосами густого леса. Она была городским жителем в полном смысле этого выражения, потребителем благ цивилизации и ни разу в жизни не выбиралась за пределы мегаполиса. Поэтому все необычное и диковинное, с точки зрения Милы, попадающееся ей на глаза, вызывало ее живой интерес – будь то стадо коров, пасущихся на лугу, либо старушки, торгующие овощами и ягодами вдоль дороги. Возле одной из таких они притормозили. Костя включил аварийку и вышел из машины. Мила выпорхнула следом за ним. Сухонькая бабушка в белой косынке сидела на табурете, а рядом с ней стояли ведерки с дарами сада и огорода.

– Что за сорт? – спросил Костя, кивком головы указав на ведро со спелыми красными яблоками.

– Малиновка, – заулыбалась старушка, – угоститесь, – предложила она паре, – уверена, таких в городе не купишь.

Костя потянулся к ведру, выбрав два самых крупных наливных плода. Вложив один из них в руку Миле, во второй он впился крепкими белыми зубами. Девушка с сомнением посмотрела на фрукт, словно подсчитывая, сколько микробов может находиться на его кожуре. Не мешало бы его помыть. Но, видя, с каким наслаждением парень поглощает угощение, решилась откусить небольшой кусочек от яблока. Нежнейшая мякоть заполнила ее рот, и кисло-сладкий сок растекся по рецепторам языка. Вкусно. От удовольствия Мила зажмурилась.

Костя со своим яблоком уже расправился и, потянувшись в задний карман джинсов за кошельком, спросил:

– Сколько?

– Пять рублей.

Костя извлек из бумажника десятку и передал старушке.

– Сдачи не надо.

Бабка растерянно заморгала, а парень, не дав ей опомниться, схватил ведро и, пересыпав его содержимое в багажник, вернул торговке. Миле не терпелось продолжить путь дальше, она проголодалась и порядком устала, но Костя не торопился.

– Скажите, а далеко еще до базы отдыха «Три сосны»? – поинтересовался он у старушки.

– Недалече, – со смешным говором ответила пожилая женщина. – Луговые проедете, потом Боровки и Слободку, а там уже и ваши «Сосны».

– Ну, спасибо, – поблагодарил он старушку и направился к автомобилю.

– Постойте, – внезапно окликнула их женщина. – Ребята, вы, как вижу, хорошие, поэтому упредить вас хочу.

Костя удивленно изогнул бровь, но все же остановился.

– Места те дурной славой пользуются. Каждый год кто-то оттуда не возвращается.

– Как это? – Мила впервые вступила в разговор. – На сайте ничего про это не писали. Только положительные отзывы.

– Не знаю, про что ты, дочка, говоришь, – не унималась старушка, – но совет вам мой не ходить в лес, что растет на другом берегу реки. Поганый он.

– От слова «поганки»? – усмехнулся Костя.

– Зря смеешься, милок, – обиделась бабка. – У леса того хозяин есть. Никто из живых не его видел, а кто, видел, тот уже ничего не расскажет. Никому не позволено ничего из того леса уносить. Уж коли в него вошел, ничего не рви и не ешь, иначе расплатой за своевольство будет смерть.

Костя с Милой переглянулись, и дружно рассмеялись. Ну и нагнала старушка жути. Ей бы для фильмов ужасов сценарии писать. Неужели она и вправду хочет напугать их лешим? Может, еще в водоемах водяные обитают, а в домах живут домовые.

– Тебе не кажется, что бабка немного ку-ку? – вернувшись в машину и пристегиваясь, спросила у Кости Мила.

– В глубинках народ суеверный, – парень вырулил на трассу. – Они живут в единстве с природой, вот и верят во всякие приметы, а несчастья списывают на проклятия. Нам этого не понять.

Мила была с ним полностью согласна. Не хотелось портить отдых мыслями о чокнутой старухе, поэтому, сделав на магнитоле громче звук, она стала подпевать популярной песне. За окном мелькали дорожные указатели. Позади остался небольшой населенный пункт с названием «Слободка», впереди показался знак, где на синем фоне большими белыми буквами было написано «База отдыха “Три сосны”», а чуть ниже жирная стрелка указывала вправо и стояла цифра 1 км.

Следуя указателю, автомобиль свернул на гравийку, и вскоре перед молодыми людьми предстали кованые ворота базы отдыха. Миновав сторожку, они подъехали к административному зданию. На ресепшене их зарегистрировали, проинструктировали по технике безопасности и правилам поведения, после чего менеджер вручил им ключ от домика.

Их временное жилище на предстоящие выходные выглядело потрясающе. Этакая избушка из русских сказок, спрятанная в тени раскидистых сосен. Сруб был новым, сложенным из толстых бревен, все еще сохранивших запах смолы. Внутри дом оказался небольшим, но уютным. Он состоял из кухни, оснащенной по последнему слову техники и с набором необходимой посуды, совмещенного санузла и спальни. Мила с радостным визгом упала на огромную кровать, занимавшую полкомнаты, и счастливыми глазами посмотрела на Костю.

– Иди ко мне, – томно выдохнув, поманила она парня пальцем.

Костя лег рядом, и девушка тут же перекатилась, усаживаясь на него сверху. Парень взял в кольцо рук ее бедра, встретившись с взглядом небесно-голубых глаз Милы.

– Я думал, ты голодна.

– Сейчас меня мучает голод иного рода, – приближая свое лицо к нему, тихо прошептала девушка. Последовавший затем чувственный поцелуй, затуманил разум, окончательно выбивая на время их из реальности.

Примерно через час, мурлыкая себе под нос незатейливый мотивчик, Мила раскладывала по полкам шкафа их с Костей нехитрый багаж. Настроение у нее было чудесное, она буквально светилась от счастья. Эта поездка станет новым витком в их отношениях. Завтра исполнится ровно два года с момента их знакомства и Мила догадывалась, что Костя сделает ей предложение. Месяц назад, делая уборку в их квартире, в комоде среди его вещей она случайно обнаружила бархатную коробочку. Конечно, она должна была положить ее назад, но любопытство пересилило, и Мила открыла крышку. На атласной подушечке лежало изящное кольцо, выполненное из белого золота, с сапфиром, напоминавшим цвет ее глаз. Она никогда не видела подобной красоты, и сердце девушки защемило от любви к Косте. Мила вернула коробку в комод, периодически проверяя ее наличие. А вчера ее на месте не оказалось, и девушка поняла, что заветный момент настанет в эти выходные. По такому случаю завтра она собиралась устроить романтический ужин, поэтому для этих целей своей очереди на дне чемодана ожидали ароматические свечи и новый кружевной комплект.

Костя готовил за домом шашлык, и Мила решила ему помочь. Ужинать они собрались на улице, и девушка сервировала стол в беседке. Она нарезала овощи, красиво разложив их на тарелке, сделала канапе из сыра и ветчины, любимые Костины бутерброды с красной рыбой. С кухни девушка принесла два бокала, штопор и бутылку красного вина. К тому времени мясо приготовилось, и Мила с Костей заняли места за столом.

Начало смеркаться, и парень хотел включить уличные светильники, но Мила его остановила. Когда еще придется налюбоваться на звезды? В мегаполисе таких никогда не увидишь. Ужин затянулся далеко за полночь, и девушка слегка опьянела, но больше не от вина, а от свежего чистого воздуха и смеси запахов хвои и цветов. Костя сам вызвался убрать со стола и помыть посуду, а Мила в это время приняла душ. Обычно на новом месте она всегда плохо спала, однако стоило в этот раз ее голове коснуться подушки, она тут же провалилась в глубокий крепкий сон.

Проснулась девушка с первыми лучами солнца, чего прежде за ней не наблюдалось. В выходные она любила поспать попозже, и ее утро раньше полудня не начиналось. Разбудили Милу громкий стрекот цикад и мелодичное многоголосие птиц. Некоторое время она просто нежилась в мягкой постели, наслаждаясь необычайным умиротворением и безмятежностью. Когда девушка поняла, что уснуть больше не получится, она осторожно, чтобы не потревожить Костю, выбралась из-под одеяла, быстро умылась, оделась и вышла из дома. Не успела Мила сделать и пары шагов, как ее ноги в тряпичных тапочках намокли от росы, которая разноцветным бисером искрилась на траве. Не обращая внимания на неудобства, она двинулась вперед на звук журчащей воды. Метров через двадцать деревья расступились, показался пологий склон, в низине которого змейкой вилась узкая речка. На другой стороне сплошной стеной рос величественный лес. Верхушки его деревьев тянулись вверх, отчего казалось, они задевают небо.

Аккуратно ступая по рыхлому песку, Мила спустилась к воде. Внизу гулял легкий ветерок и тянуло холодом. Девушка зябко поежилась, но все же решила немного прогуляться вдоль берега. Она шла не спеша, подставляя лицо теплому солнцу и вдыхая свежесть летнего утра. Петляя вместе с рекой, Мила внезапно наткнулась на дощатую кладку. По всей видимости, здесь был брод, потому что в этом месте хорошо просматривалось дно, усеянное мелкими камнями и желтыми песчинками. Мила в нерешительности замерла, размышляя, стоит ли ступать на не внушающую доверия конструкцию. Колебания ее длились недолго. Бросив взгляд на противоположный берег, она все же отважилась. Настил оказался крепким, лишь немного скользким, и, преодолев его, она гордо улыбнулась, словно одолела не мелководную речушку, а по меньшей мере горный порог.

Поднявшись по прибрежному откосу, Мила очутилась на изумрудном лугу. От восторга у нее замерло дыхание в груди. Белые ромашки, лиловые колокольчики, ярко-розовый клевер, и над всеми ними, порхая от цветка к цветку, кружились разноцветные бабочки. До чего же красиво!

Любуясь цветами, Мила незаметно добрела до поросшей кустами опушки леса. Дальше зеленели пушистые ели, в тени которых раскинулся густой ковер мха. Под ногами у девушки выросла тропинка. По бокам от нее, пригнув макушки, стояли тонкоствольные березки, в молодой листве которых играли золотистые лучи. Лес выглядел приветливым и светлым. Мила невольно вспомнила старуху и ее мрачное предостережение. Вот, она сейчас прогуляется по роще и ничего с ней не случится. А на обратной дороге они подъедут к бабке, и она ей докажет, что ее напутствие – это всего лишь суеверия и глупые выдумки.

Девушка смело шагнула на лесную стежку, постепенно углубляясь в чащу. Один раз она обернулась. Деревья сомкнули за ней свои ветви, но Милу это не пугало. Она не сходила с тропинки и через некоторое время собиралась поворачивать домой. Наверняка Костя уже проснулся и ищет ее, ведь телефон она с собой не взяла. Развернувшись, Мила заметила красные искры, мелькнувшие в густой траве. Подойдя ближе, она поняла, что это земляника. Ягода была невероятно крупной и источала восхитительный аромат. Не удержавшись, Мила, сорвала несколько штук и отправила их в рот. Спелая ягода мгновенно растаяла у нее на языке, оставив после себя медовое послевкусие. Костя непременно должен ее тоже попробовать. Недолго думая, Мила принялась рвать землянику, сетуя про себя, что не захватила никакой емкости. Насобирав полную ладошку, девушка удовлетворенно улыбнулась. Косте угощение понравится.

Вернувшись на тропку, Мила направилась к выходу. Ей не терпелось оказаться быстрее дома, поэтому девушка торопилась. Скоро должна была показаться опушка, но неожиданно тропинка раздвоилась. Застигнутая врасплох, Мила застыла. Не может этого быть. Она точно помнила, что никаких развилок на дороге не было. Мила в нерешительности осмотрелась. Возможно, она сбилась с дороги и не заметила этого. Чего уж теперь гадать, все равно из леса нужно выбираться, и девушка свернула направо. Там вроде бы и знакомые березки росли.

Мила шла долго. По ее подсчетам она давно должна была выбраться к выходу, а стежка все не заканчивалась. Мила поняла, что избрала неверное направление. Пришлось возвращаться к перекрестку. Теперь она повернула налево, точно уверенная, что этот путь правильный. Скоро в гущаке наметился просвет, и Мила воспряла духом. Она рванула к нему со всех ног и наткнулась на болото. Оно представляло собой булькающую, чавкающую субстанцию и казалось живым. То тут, то там надувались белые пузыри газа и с резким хлопком лопались. Запах над этой двигающейся массой тоже стоял специфический, скорее, даже смрад, гнилостный и удушающий. Будто болото переваривало трупы и периодически смачно срыгивало.

Мила не верила своим глазам. Словно пытаясь прогнать наваждение, она тряхнула головой, но вонючая жижа, лизнувшая ее обувь, убедила девушку в реальности происходящего. Болото ее пробовало, и Мила сделала шаг назад, потом другой и сорвалась на бег подальше от черной топи.

Она мчалась, не разбирая дороги, ветки хлестали ее по лицу, но Мила не обращала на это внимание. Земляника посыпалась из ладони девушки. Но разве ей было до этого дело? С каждой секундой ее все сильнее и сильнее охватывал страх. Что если она заблудилась и не выберется из этого проклятого леса? Никто не знал, куда она направилась, телефона у нее с собой не было. Пока начнутся поиски, наступит ночь и на охоту выйдут дикие звери. Места эти нехоженые, наверняка здесь водятся волки и медведи.

Кровь стучала в висках, дыхания не хватало, но Мила не собиралась останавливаться. Единственным ее желанием было вырваться из лесного плена. Почва под ногами стала мягкой, и девушка пару раз споткнулась о кочки. Все чаще на ее пути стали попадаться поваленные деревья и тогда ей приходилось останавливаться, чтобы перелезть через них. Она уже не бежала, а плелась. Ее окружали непролазные завалы. Узловатые корни, вырванных ветром исполинов, словно когтистые лапы чудовища, тянулись к ней, пытаясь сжать в своих тисках. Изуродованные стволы развесили над девушкой сети липкой серой паутины, закручивая свою жертву в плотный кокон. Мила рвала ее руками и ей на голову и лицо сыпались высохшие мухи и жуки. Внезапно Мила почувствовала, как что-то твердое коснулось ее плеча. От испуга она дернулась, запоздало заметив, что это был все лишь сук. Девушка оступилась и, не удержав равновесие, полетела вниз. Спасительная темнота распахнула перед ней объятия, и Мила отключилась.

Медленно приходя в себя, девушка жалобно застонала. Затылок нестерпимо болел, а по телу будто проехался каток. Что с ней? И тут же картинка произошедшего всплыла в ее мозгу. Еще один мучительный стон вырвался из ее горла. С трудом разлепив веки, она осознала, что лежит на земле. Нужно подниматься. Оттолкнувшись руками, Мила приняла сидячее положение. Мир вокруг закружился и в глазах потемнело. Наконец, справившись с поступившей дурнотой, девушка принялась ощупывать себя и осматривать. Не считая сбитой коленки и царапин, ноги и руки ее были целы. Больше всех пострадала голова. В волосах Мила обнаружила запекшуюся кровь и огромную шишку. Ну что же, не все так страшно. Сделав над собой усилие, девушка поднялась на ноги. Ее слегка пошатывало, а еще очень хотелось пить. Она попыталась глотнуть слюны, но во рту пересохло. Если ее не сожрут звери, то убьет жажда, подумала Мила.

И что теперь? Куда идти? Бурелом чудесным образом исчез, и Мила находилась посреди дубравы. Она не задавалась вопросом, кто ее сюда перенес, потому что итак понятно, что в этом чудовищном лесу творятся жуткие и странные вещи.

По курсу выживания в экстремальных условиях у Милы были поверхностные познания. Солнца из-за верхушек дубов видно не было, но по длинным теням она предположила, что время близится к вечеру. Еще вроде бы мох растет на деревьях с северной стороны, но Миле было все равно куда идти: хоть на север, хоть на юг или на восток. Она выбрала направление наугад и, слегка припадая на ушибленную ногу, поковыляла.

Предостережение торговки теперь виделось Миле в другом ракурсе. Как там она сказала? Ничего в лесу не рвать и ничего не есть? А девушка нарушила сразу два запрета, и за это ее ждет смерть. Медленно плетясь, она с ужасом вглядывалась в густые заросли, в любой момент ожидая в них увидеть лешего. Еще и ветер поднялся, и его шелест в листве напоминал зловещий шепот. Мила вздрагивала от каждого шороха и скрипа, но следующий звук ее заставил похолодеть. Совсем недалеко от нее раздался леденящий душу волчий вой. Ему тут же вторил другой, более низкий и гортанный. Мила почувствовала, как у нее на голове зашевелились волосы. Ее захлестнула ледяная волна паники, и девушка на грани срыва голоса пронзительно завизжала. Она и сама оглохла от собственного вопля, потому не сразу услышала крики и заливистый лай. Развернувшись, Мила увидела, как к ней бежит нечто серое и лохматое. Вот и все. Она упала и, обхватив голову, сжалась в комок. Холодный нос уткнулся в ее правую ладонь, а затем принялся обнюхивать. Почему он ее не ест? От страха Мила не улавливала ни радостного поскуливания, ни тявканья животного. Лишь только когда чьи-то бережные руки ее развернули и осторожно приподняли, девушка распахнула глаза. Над ней нависло лицо молодого человека.

– Вы как, в порядке? – обращаясь к Миле, участливо спросил он.

От шока девушка не могла говорить, она была способна лишь на хрип, напоминающий лязг ржавых петель. Ободряюще ей улыбнувшись, мужчина поднес к губам рацию:

– Я – «Четвертый». Девушка найдена. Требуется медицинская помощь.

На другом конце передатчика раздался голос, искаженный эфиром, но Мила больше ничего не слышала. Она во второй раз за день потеряла сознание.

Мила проснулась, но открывать глаза не спешила. Она переваривала уведенный ею кошмар. Он был очень ярким и крайне реалистичным. Она заблудилась в лесу, а потом на нее напал волк. Чувство ужаса до сих пор ее не отпускало, и по телу прокатилась волна дрожи.

Мила разлепила веки и увидела идеально ровный белый потолок, сочащийся мягким равномерным светом. Она перевела взгляд на такого же цвета стену с окном, наглухо закрытым жалюзи. В вене ее правой руки торчала игла, по которой подавалось лекарство от капельницы. Рядом с ней раздался тихий вздох. Повернув голову, Мила увидела Костю. Откинувшись на спинку стула, он спал, при этом сжимая кисть ее левой руки в своей ладони. Лицо парня осунулось, а лоб прорезали глубокие морщины, словно он решал во сне какую-то сложную задачу.

– Костя, – Мила тихо позвала парня и легонько сжала его руку.

Парень моментально пробудился, и в его таких родных глазах она прочла облегчение и радость.

– Девочка, моя, – Костя поднес ее ладошку к своим губам, между поцелуями шепча: – Наконец ты очнулась. Как ты меня напугала. Я думал, что сойду с ума.

– Я в больнице? – голос еще плохо слушался Милу, и она говорила медленно и приглушенно. – Значит, это был не сон.

От Кости она узнала, что когда в то злополучное утро он проснулся и не обнаружил ее ни дома, ни на территории базы, то в одиночку решил обрыскать местность. Он обнаружил отпечатки от ее обуви возле реки, но на противоположном берегу они терялись. Поняв, что одному ему не справиться он позвонил в милицию, а те в свою очередь связались со службой спасения. Скоро прибыла команда спасателей. С ними была собака. Она-то и взяла след девушки, который вел в лес. Спасатели разбились на отряды по два человека и обшаривали каждый куст, каждую канаву. Собака то теряла, то снова брала след. Поиски затянулись до вечера. Костя тоже прочесывал лес. Он кричал, звал Милу, но она словно растворилась. Он сам себе боялся признаться, но надежда, с каждым пройденным участком леса, в нем угасала, как вдруг у его напарника сработала рация, и по ней сообщили, что девушку нашли. Миле потребовалась помощь медиков. Помимо ссадин и сильного переутомления, у нее обнаружилось сотрясение средней степени тяжести. Милу забрали в районную больницу. И вот уже вторые сутки в ее палате беспрерывно дежурил Костя.

Девушка была потрясена рассказом Кости. Последнее, что она помнила, был жуткий волчий вой. А еще ей было стыдно за свою глупость и испорченный отдых. Видя терзания девушки, парень ее успокоил, заверив, что главное – она жива.

Милу выписали наследующее утро. Врач остался удовлетворенным ее состоянием, но все же рекомендовал ей несколько дней не изнурять себя физическими нагрузками и соблюдать покой. Костя окружил девушку заботой, буквально сдувая с нее пылинки. Он оградил ее от уборки и готовки, взвалив все дела по хозяйству на себя. Мила видела, что ему нелегко совмещать работу и дом, но парень помощи не принимал, и девушка, которая к концу недели чувствовала себя отлично, уже вынуждено соблюдала постельный режим.

Мила с особым нетерпением ждала наступления предстоящих выходных. Она хотела загладить свою вину перед Костей, поэтому вознамерилась утроить ему сюрприз. В субботу утром он уехал к своим родителям на дачу, а Мила приступила к реализации задуманного плана. Она тщательно убралась в квартире, приготовила любимые блюда Кости, накрыла праздничный стол. Затем девушка приняла душ, завила волосы, накрасилась, и под платье одела свой новый кружевной комплект. Романтическую атмосферу дополнили зажженные по всей квартире свечи, и тихая красивая музыка.

Вернувшийся домой Костя, был приятно удивлен сюрпризу. Игривое настроение девушки передалось и ему, и они весь ужин шутили, пили восхитительное итальянское вино, танцевали. Под конец вечера, встав на одно колено, Костя надел на ее палец кольцо и сделал предложение.

– Да! Да! – радостно закричала Мила.

Костя подхватил ее счастливый смех. Он закружил девушку по комнате, все сильнее и сильнее сжимая в объятиях. Мила стала задыхаться, было слышно, как затрещали ее ребра. Она била парня кулачками по спине, но он лишь крепче прижимал Милу к себе. Острая боль пронзила ее грудную клетку, и наступила темнота.

* * *
Костя зашел в квартиру, бросив ключи на комоде в прихожей. Не разуваясь он прямиком направился на кухню к холодильнику. Вынув из него початую бутылку водки, он налил себе целый стакан и тут же, не закусывая, выпил. Он не почувствовал ничего, поэтому следом за первым, последовал второй стакан. Приятное тепло разлилось по организму, напоминая ему, что он все еще живой, а не робот, выполняющий механические команды, коим Костя себя ощущал в последнее время.

Зазвонил телефон. На дисплее высветилось слово «мама». Нажав на вызов, Костя поднес трубку к уху.

– Сынок, ты как? – высокий женский голос звучал взволнованно и обеспокоенно.

– Милу нашли, – проигнорировав вопрос, надтреснуто сказал Костя. – Я только что приехал из морга.

– Мы знаем, – мать тихонько заплакала. – Ты там держись. Хочешь, мы с отцом к тебе приедем?

– Не надо. Мне нужно побыть одному, все переосмыслить. А откуда вы знаете?

– По всем каналам уже трубят.

– Мам, давай я тебе попозже перезвоню. Я правда сейчас не готов разговаривать на эту тему.

– Конечно, конечно, – все еще шмыгая носом, согласилась женщина. – Мы с папой тебя очень любим.

– И я вас.

Нажав на «отбой», Костя прошел в зал, и включил телевизор.

– Переходим к экстренным новостям, – деловым тоном сообщила симпатичная дикторша. – Сегодня завершились поиски Милы Кузнецовой, пропавшей неделю назад в лесу на территории базы отдыха «Три сосны». Операция по ее спасению не прекращалась ни днем, ни ночью, и спасатели до последнего верили, что девушка жива. Но, к сожалению, их надежды не оправдались. Тело Милы обнаружили в десяти километрах от базы. В настоящее время следствие устанавливает причины и время смерти…

Костя не дослушал и выключил телевизор. Перед глазами все еще стоял морг с его грязно-серыми стенами и каталка с телом Милы. Она была неузнаваемой: сильно исхудавшей, грязной, со свалявшимися в комки волосами, и на лице ее застыла посмертная гримаса боли и ужаса. Но больше ее внешнего вида Костю поразили слова судмедэксперта. По предварительному заключению, сердце Милы перестало биться пару часов назад. Она умерла от заворота кишок. Все семь дней, что девушка бродила по лесу, она ела только землю. Врач сообщал информацию шокированному Косте обычным, будничным тоном. Видя потрясение парня, он полушепотом признался, что со смертью такого рода он сталкивается не первый раз. Он сам скептик и к рассказам о привидениях и барабашках относится с подозрением. Но когда каждый год на его столе оказываются трупы с желудками, забитыми землей, болотной тиной или самолично отгрызенными пальцами, невольно начинаешь верить в чертовщину.

И Костя поверил. Хозяин леса забрал у него любимую. Никто из живых его не видел, а кто видел – тот уже ничего не расскажет.

Герман Шендеров. «Киндеркрадец»

В большей части европейских культур высокий уровень детской смертности находил свое отражение в образе Похитителя Детей – персонификации, прообразом для которой часто служили дискредитированные христианскими учениями языческие божества и духи. Черная Аннис, Зеленозубая Дженни, Колодезная Пег, Баба-яга и Грюла – разные имена одного и того же мифа, главной задачей которого являлось освобождение родителей от ответственности за гибель собственных чад. Также Похититель Детей как символ имел поучительную и показательную функцию. Когда выживание общины становится во главу угла, именно мифологический аспект позволял справиться с психологическим барьером, представляя собой одновременно и прецедент, и руководство к действию.

О. Цвитанович. Исследование тенденций мифотворчества в средние века
* * *
– Это не мой сын! Это не мой сын, мрази! Где мой мальчик?

Игорь Мальцев сидел на холодной металлической скамейке, зажимая уши руками, но безумный, отчаянный крик прорывался сквозь ненадёжную преграду, наполнял мозг дребезжащим раздражением. Наконец следователь не выдержал и взорвался, прикрикнул на стоящего в дверях с глупым видом опера.

– Чего застыл, сержант? Глаза протри, не видишь, у неё истерика?

– Так опознание…

– В жопу опознание, в следующий раз теперь! Выведи её из морга на хер! – от звука собственного голоса череп грозил расколоться надвое, явив и младшему сержанту, и рыдающей женщине в пальто, надетом на ночнушку, содержимое черепной коробки Мальцева.

Рослый опер поспешил выпроводить продолжавшую стенать бабу из морга. Та несколько раз пыталась вырваться, толкала стража закона под локоть, но всё же медленно приближалась к выходу.

Убедившись, что источник шума исчез за дверью, следователь направился в секционную.

– Ну что, Григорий Ефимович, начнём?

– Не напоминай, самому тошно, – пожилой судмедэксперт затушил окурок в кювете и вернул маску с подбородка на лицо.

На хирургическом столе лежало, скрючившись, маленькое тельце. Когда Мальцев в первый раз увидел трупик, ему сразу вспомнились передачи по «Рен-ТВ» о Розуэлльском вскрытии и Кыштымском карлике. Не получалось поверить, что это иссушённое, покрытое потрескавшейся кожей создание с огромной головой когда-то было весёлым мальчишкой с фотографий из ориентировок.

– Где же вы его откопали?

– Не поверите, – ответил Игорь, глядя перед собой в пустоту; перед глазами висела скорчившаяся тень в световом коробе. – Люди ходили, по сотне человек мимо – никто ничего не видел. Тень и тень, подумаешь. А его, оказывается, прямо под афишу запихали, на автобусной остановке, рядом с Тимирязевской.

Григорий Ефимович только покачал головой, стараясь не вникать – кто знает, когда Бездна захочет заглянуть в тебя. Мальцев же отстранённо следил за движениями скальпеля, даже не воспринимая существо на столе как человека. Это было похоже на куклу, на мумию, на что угодно, но не на шестилетнего ребёнка. Впечатление нереальности происходящего только усиливалось тем, что от трупа невыносимо несло смесью запахов дерьма и карамели, словно из циркового шатра.

– Предполагаемая причина смерти – обезвоживание, двое суток, не больше. Трещины на коже и губах, глазные яблоки неэластичны, – сухо констатировал медик. Раздался визг трепана, и анамнез «пациента» вскоре был дополнен. – Объём спинномозговой жидкости ниже нормы, типичное для патогенеза вклинение ствола головного мозга.

– То есть его чем-то накачали и посадили в короб умирать от жажды, так?

– Боюсь, не только, молодой человек. Ребенка явно… пытали. Можно наблюдать многочисленные разрывы на стенке прямой кишки и повреждения внутренних органов, в том числе перфорацию желудка. Надорвана уретра.

– Это… результаты изнасилования? – Игоря затошнило.

– Не думаю. Полагаю, травмы нанесены чем-то вроде колючей проволоки, – ответил Григорий Ефимович, продолжая копаться в трупике.

Зазвонил мобильник.

– Простите, я отойду! – обычно звонок жены вызывал у Мальцева раздражение, но на этот раз он был рад покинуть секционную, где патологоанатом совершал одно омерзительно открытие за другим. Уже в коридоре, нажав на кнопку приёма вызова, Игорь прислонил трубку к уху.

– Чего тебе?

– Когда ты приедешь домой? Четвёртые сутки не появляешься, я одна с ребёнком сижу, как брошенка какая-то! – раздался ему в ответ истеричный визг, тут же сменившийся ласковыми увещеваниями. – Котик, приезжай уже домой, мне без тебя тоскливо. Два дня ведь не виделись, Кирюша скоро забудет, как ты выглядишь, да и я соскучилась, – в последние слова Алина подпустила томного намёка.

– Серию закрою и приеду! – вяло ответил старлей, разглядывая ржавый щиток с надписью «Не курить!».

– А когда ты её закроешь? – с надеждой спросила жена.

– Ну, маньяка поймаю и закрою. Два месяца ищем почти – глядишь, к вечеру найду, – безразлично издевался Игорь. Он не спал больше суток, и разговор с супругой казался ему какой-то странной игрой без правил и условий победы.

– Иди в жопу, Мальцев! На часы посмотри – уже семь! Мне ужин на тебя готовить? – вновь сменила Алина грубость на заботу.

– Ага. Котлетки сделай, как ты умеешь, и драники, – размечтался следователь. Последний раз он ел утром – сгрыз пачку «Юбилейного», найденную у помощницы на рабочем столе.

– Хорошо. Только позвони, когда выедешь, чтобы не остыли.

– Давай. Пока.

– Пг’ивет, пап! – раздался из трубки голос сына. – Ты когда пг’иедешь?

– Скоро, Кирюш, – сердце следователя кольнуло жгучее чувство вины, и он поторопился нажать на кнопку отбоя.

* * *
Домой Мальцев не собирался. Чудовищный недосып наполнял голову тяжёлым металлическим гулом, но старлей упрямо гнал старенькую иномарку к Останкинскому межрайонному управлению следственного отдела. Зайдя в кабинет, он сбросил китель на спинку кресла и страдальчески посмотрел на Вику – молоденькую рыжую помощницу, сидевшую напротив. Та сосредоточенно сшивала стопки бумаги грубой льняной нитью. Подняв голову, она с сочувствием взглянула на следователя.

– Милый, может, до меня доедешь хотя бы? Поешь нормально, отоспишься, а?

– Спали уже, – отрезал он. – Работаем!

На столе разрывающей виски трелью разразился телефон.

– Мальцев у аппарата!

– Здравствуй, старлей, зайди ко мне, будь так добр, – раздался вальяжный голос руководителя отдела, сменившийся гудками. Следователь с хрустом погрузил трубку в гнездо, отколов кусочек пластика.

– Туша? – участливо поинтересовалась Вика.

– Она самая.

– Ты держись там! Хочешь, я тебе минуты через две позвоню, скажу, мол, дело срочное?

– Справлюсь, – горько усмехнулся Мальцев, подкуривая уже, наверное, сороковую за день сигарету.

* * *
Тушина Оксана Валерьевна, первый зампрокурора, сидела, растекаясь объёмными телесами по эргономическому креслу. Её наманикюренные ногти нетерпеливо стучали по лаковому покрытию стола. Игорь зашёл без стука и приземлился на стул для посетителей.

– Вызывали, Оксана Валерьевна?

– Вызывала, Игоряш, вызывала, – пропела Туша, стараясь незаметно смести со стола многочисленные фантики от конфет в урну, – Ты бледный какой-то, у тебя, сахар, наверное, низкий. Зефирку хочешь? Со вкусом крем-брюле?

Короткие пальцы протянули похожее на бежевый гриб лакомство к самому лицу Игоря, и того чуть не стошнило – карамельный запах напомнил о высушенном детском трупике.

– Нет, спасибо. Вы что-то хотели?

– Хотела, чтобы ты работать наконец начал, – игривый тон исчез вместе с зефиром, сменившись тоскливым и казённым. – Я тебе серию ещё в январе поручила, а результатов никаких, ни одной зацепки. Мне из Генпрокуратуры каждый день на мозги капают, телефон разрывается!

– Оксана Валерьевна, обсуждали же не раз. Действуем согласно плану, работаем…

– Вижу я, как вы работаете. Не обижайся, Гарик, но если так и дальше пойдёт – управление начнет рубить головы, и я свою не подставлю, – последние слова были произнесены невнятно: Туша погрузила зефир в свой огромный жабий рот, попутно измазав лакомство губной помадой. – Вот тебе, старлей, царский подгон, смотри, не облажайся. Я почитала – там дело верное. Тебе только раскрутить надо, понимаешь? Сама ради тебя, дурака, в ПНД районный ездила, главврача коньяком поить. Смотри, не упусти!

Из-под вороха бумаг была извлечена серая пухлая папка.

– Он со стационара как раз года два назад слез, – вещала Туша, пока следователь листал замызганные страницы, исписанные убористым, нетипичным для врачей почерком. – Его на лечение ещё при Ельцине отправили.

– Как же мы пропустили? Запрашивали ведь, и по Москве, и по области! Как он прошмыгнул?

– А то ты не знаешь, как это бывает? Перевели в последний момент куда-то под Зеленоград, в дом инвалидов, а оттуда его сестра забрала.

– И где он теперь?

– Живёт по прописке, на иждивении. Звёздный бульвар, дом десять.

– Звездак? Это же…

– Да. Все жертвы пропадали в этом районе. Так что бери оперов – и на обыск.

– А постановление? – следователь уже вскочил со стула, прижимая папку к груди – сквозь пелену нервного истощения проклюнулся дремавший доселе инстинкт ищейки.

– Постфактум получим, проводи неотложный.

– Тогда я…

– Иди уж.

Игорь с лихорадочно горящими глазами выскочил из кабинета.

* * *
Уже в машине Вика наконец смогла ознакомиться с личным делом бывшего пациента психиатрической клиники Анатолия Головина, пятьдесят девятого года рождения.

– Рос в сиротском приюте, осуждён по сто двадцать пятой УК РСФСР, при отягчающих обстоятельствах, признан невменяемым Останкинским районным судом в девяносто втором и помещен на принудительное лечение, – монотонно зачитывала материалы девушка, пока Игорь играл на дороге в «шашечки», следуя за ментовским «уазиком».

– И что делал с детишками? – безразлично бросил он.

– Похоже, ничего особенного. Держал на даче во Фрязево, в подвале, кормил-поил…

– Точно поил? – уточнил Мальцев, вспомнив иссохший трупик первой найденной жертвы.

– Точно. Все живы и здоровы, отделались лёгким испугом.

– А зачем тогда похищал? Трогал, может, или фотографировал хотя бы?

– Да говорю же, просто держал в подвале. Книжки вслух читал, мультики показывал. Говорил, раз они никому не нужны, он их лучше себе заберёт.

– Лучше, чем что? – хмыкнул Игорь. Вика в ответ пожала плечами.

* * *
Предполагаемый маньяк открыл дверь сразу, словно ожидал визита. В нос операм тут же ударил тяжёлый смрад разложения. В проходе стоял нескладный волосатый гигант. Его глаза беспорядочно перебегали по лицам визитёров, не задерживаясь ни на ком надолго. Волосы торчали грязными колтунами, а замызганная рубашка была расстёгнута, обнажая бледное рыбье брюхо. Губы шевелились, словно силясь что-то выговорить, но слюнявый рот с неровными зубами не издавал ни звука.

Оперуполномоченные, симметрично раскрыв рты, стояли на лестничной клетке, оглядывая характерного подозреваемого.

– Налюбовались? – нервно бросил Мальцев. – Задерживайте.

* * *
– Сестра, значит, – Игорь разочарованно листал странички паспорта.

Владелица документа лежала рядом, вгнивая в матрац, покрытый желтовато-бурой коркой. Трупная эмфизема раздула тело до неузнаваемости, в ноздрях и глазницах копошились неисчислимые личинки. Запах, поднимавшийся от тела, занимал собой всё пространство, словно тугой, удушливый поролон.

– Как ты это выносишь? – Вика на секунду отвернулась от окна, в которое свисала всем торсом. На подоконнике квартиры этажом ниже растекалось жёлтое пятно блевотины.

– Я за сыном горшок выношу, – пошутил Мальцев. Подняв взгляд на круглую, обтянутую чёрными джинсами задницу помощницы, он с силой закусил губу.

– А сколько ему? Пять же, да? Не поздновато?

– Вот такой он у нас, особенный, – скрипнул зубами следователь.

Старшая сестра задержанного Мария Головина, пятьдесят третьего года рождения, была по меньшей мере две недели как мертва.

Оперуполномоченный уже посадил шлёпающего губами сумасшедшего в машину и отвёз в отделение, a судмедэксперты были ещё в пути, чем Мальцев нагло пользовался, изучая квартиру подозреваемого. Громоздкая советская мебель сжимала и без того небольшое помещение с боков, превращая комнату в подобие кладовки.

– Ты бы лучше искать помогла, чем соседям окна пачкать!

– Что иска-а-а-а… – стоило девушке повернуться в комнату, как её спину вновь изогнуло дугой – она еле успела придержать огненно-рыжие волосы.

– Нашёл уже, неженка! – из серой от пыли хрустальной вазочки Мальцев извлек связку ключей с брелком-пупсом. – Хер тебе, а не характеристика! Устроила тут блевариум!

Помощница обиженно надула пухлые губки и демонстративно отвернулась. Подкуривая сигарету, следователь беззастенчиво облизывал взглядом изгибы фигуры студентки юридического факультета. И чего ей, двадцатилетней дуре, понадобилось от затраханного жизнью следака?

* * *
Часы на приборной панели показывали без четверти два. Почти весь дом спал, лишь в окне на третьем этаже горел свет. Именно туда был устремлён взгляд Мальцева, пока он отхлебывал тепловатый «Эттингер» прямо из пластика. Серж Танкян надрывался из колонок, наполняя машину духом бунтарства и свободы. Но старлей знал: стоит ему выйти из машины и подняться на третий этаж, как со свободой будет покончено. Начнутся бесконечные расспросы, никому не интересные истории, пересказы телепередач, но главное – будет Кирюша. Маленький белобрысый дьяволёнок, его неудачная, уродливая копия. Разбавленные материнскими генами мужественные черты Игоря оплыли, исказились, явив на свет неприглядный гибрид. Неуклюжий, невнимательный, глупый, как все дети, Кирюша уничтожал всё, к чему прикасался, наполнял любое помещение невыносимым шумом и сжирал добрую половину месячного бюджета. Даже имя своё – которое Мальцев позаимствовал у деда – он не был способен произнести и безбожно коверкал, рыча, будто мелкая собачонка: «Киг’г’илл».

Мальцев не планировал ни детей, ни свадьбу. Один глупый перепихон без резинки стоил ему всего. Надавили родственники, взыграла совесть, накладывалось воспитание. Пришлось поступить как порядочный мужчина. Почему-то тогда он думал, что действительно сможет жить с Алиной и даже жить счастливо. Но из безбашенной оторвы она превратилась в раздобревшую скандальную наседку, носившуюся со своим цыпленком, как с писаной торбой. Если бы не маленький говнючонок, Игорь давно бы ушёл от жены, но какое-то ложное, будто бы внушённое кем-то чувство ответственности и вины заставляло тянуть этот непомерно тяжёлый крест.

Свет на третьем этаже погас, и лишь тогда Игорь наконец отправился домой.

* * *
«…А как известно, мы народ горячий,

Ах, и не выносим нежностей телячьих…»

Песня разбойников из мультфильма ворвалась в сознание Игоря, вырвав того из ласковых объятий сна в пропахшую сгоревшей кашей реальность. Встав с постели, он вскрикнул от боли – в пятку впилась деталька «Лего». Со злобой пнув её куда-то под шкаф, старлей отправился на кухню. Алина уже была у плиты и готовила сыну завтрак, пока тот пялился в экран телевизора с по-кретински распахнутым ртом.

– Папа!

Кирилл вскочил с кухонного уголка и бросился к отцу.

– Я так скучал! – холодные, как у лягушонка, лапы обвили голую ногу, от чего по спине тут же побежали мурашки.

– Я тоже, – буркнул он и потянулся к кофеварке. Кирилл подскочил на месте, будто что-то вспомнил, и убежал в другую комнату.

– Мальцев, тебя где вчера носило? – раздался капризный голос от плиты. Алина даже не повернулась к мужу, продолжая помешивать в кастрюле подгоревшую кашу. Мальцев привычно скривился – заляпанный махровый халат, необъятный зад, непрокрашенные корни волос – откуда это всё? Куда делась та весёлая, озорная девчонка, с которой он познакомился в клубе шесть с лишним лет назад? Кто эта сварливая косная бабища на его кухне?

– Задержание проводил, провозились с бумагами до позднего вечера.

– Так вы его нашли?

– Угу. Может, даже премию выпишут, сбросим тогда Кирюху маме, съездим куда, а? – размечтался Мальцев.

– Ой, премия – это здорово! Кире сапоги нужны, он из старых уже вырос, а на улице такая слякоть, – обрадовалась Алина, точно и не слышала сказанного мужем. Игорь скрипнул зубами, стукнул по не желающей включаться кофеварке и принялся одеваться.

– Ты куда? – жена подошла со спины, скрестив руки на груди, потряхивая ложкой. Ну точь-в-точь злая жена с карикатуры из дешёвого сборника анекдотов. Разве желал он себе такой жизни?

– На работу. Нужно провести допрос, выбить признание. Мои дуболомы ему только пальцы переломают, – ну вот, он снова оправдывается. Перед кем, ради чего?

– Ты с нами даже не позавтракаешь?

– Нет времени, извини, – Мальцев прошмыгнул мимо жены, торопливо клюнув в холодную и мягкую, как тесто, щёку.

За спиной раздались сдавленные всхлипы. Сунув сигарету в зубы и подхватив сумку, Мальцев уже собирался выйти из квартиры, когда, сопровождаемый шлепками босых ног, к нему подбежал Кирилл. Сунул в руки ярко изрисованный лист.

– Что это?

На рисунке какая-то криворукая синяя образина с огромной головой держала на цепи второго урода поменьше. Только благодаря густо заштрихованной фуражке, старлею удалось узнать в чертах пугала себя.

– Это ты, папа, ловишь злодея, – лицо сына лучилось гордостью в ожидании похвалы. Её не последовало – рука следователя судорожно комкала бумагу по мере того, как он разглядывал подписи и печати, просвечивавшие по ту сторону листа. Заключение от судмедэксперта было безнадёжно испорчено.

Не сказав ни слова, Игорь захлопнул за собой дверь. Уже в лифте он позволил себе выругаться:

– Чтоб ты провалился!

В машине Мальцев рассматривал в зеркале заднего вида набрякшие мешки под глазами и густую белёсую щетину. Полное отсутствие отдыха – и дома, и на работе – могли превратить в дряхлое страшилище кого угодно. Единственной отдушиной оставалась Вика, в которой Игорь грубо, обезличенно и тупо оставлял накопившуюся злобу и напряжение. Та была в общем-то девчонкой неплохой и наверняка заслуживала чего-то большего, чем уставший в свои двадцать восемь от жизни циничный следак.

– Но кто получает то, чего заслуживает? – задумчиво спросил он у собственного отражения. Не дождавшись ответа, Мальцев выехал из двора.

* * *
Утром из Фрязево пришел ответ на запрос – местные сожгли дачу ещё в девяностых, и теперь на месте логова маньяка было лишь чёрное пожарище.

Анатолий Головин мариновался в одиночке со вчерашнего вечера. Игорь специально наказал разместить задержанного в камере с выбитыми стеклами, чтобы говнюк не вздумал юлить – мартовские ночи без отопления могли развязать язык любому.

Когда задержанного ввели в кабинет, Игорь вновь удивился, до чего тот огромен. Дверной проём был слишком низок для Головина, так что ему пришлось пригнуться, чтобы не стесать себе макушку. Бедняга в одной лишь засаленной рубашке не переставал дрожать, а его синие от холода губы беспорядочно шлёпали.

– Присаживайтесь, Анатолий, – кивнул следователь на кресло помощницы, – Чаю желаете?

Не дождавшись ответа, Игорь наполнил немытую кружку кипятком и кинул внутрь пакетик «Майского». Скрюченные от холода пальцы с лиловыми ногтями жадно вцепились в посуду. Глуповатое, почти неандертальское лицо благоговейно склонилось к пару, идущему от напитка.

– Ну что, Головин, опять за старое? – как бы невзначай, мягко спросил Игорь, – Снова на отдых хотите поехать? Так это мигом. Вы только расскажите, как всё было, и сразу уедете на койку.

Ответа не последовало.

– В отказ идём? – с притворным огорчением поинтересовался Игорь, – Зря. Подписали бы сейчас всё потихоньку, прошли бы экспертизу – и всё, обратно домой. Весёлые соседи, счастливые друзья. Не судопроизводство, а песня, а?

«Маньяк» будто не слышал следователя, погружённый в собственные мысли. К чаю он так и не притронулся. Значит, не работает «хороший коп». Мальцев потянулся в папку, где лежали фотографии со вскрытия.

– Твоя работа, а? Твоя, мразь? Смотри, чего глаза опустил? – старлей схватил задержанного за вялый подбородок и направил его лицо на бледный иссушенный трупик на фото. – Твоих рук дело, а?

Подняв глаза, гигант затрясся, словно в припадке, и принялся шлепать себя по дряблой бледной щеке.

– Не уберёг! Плохой дурак! Не успел! – впервые услышав голос Головина, Игорь даже не сразу понял, что звук исходит из этого слюнявого рта – настолько этот бабий, надрывный вой не сочетался с могучей фигурой задержанного.

– Ты мне это, перестань! Мне побои в личном деле ни к чему! Сиди смирно!

«Маньяк» послушался и снова обнял руками кружку, не прекращая мелко дрожать.

– Хорош. Кого не уберёг? И от чего?

– Малыши! Не уберёг! – всхлипывал сумасшедший, пустив из носа сопливый пузырь. – Не уберёг! Сестре плохо стало! Я заботился, не успел…

– Говори нормально!

– Не нужные никому. Он ненужных чует. Забирает их.

– Кто ненужный? Кому?

– Совсем ненужные. Как я, – умалишённый ткнул пальцем в сеточку трещин, что прятались в клочковатой щетине вокруг рта. – Я знаю, как бывает… Зовёт, манит… Потом очень больно…

Мальцев выпустил воздух через зубы. Спокойно! Возможно, перед ним и правда невинный человек, а пропажи и выход на свободу – всего лишь совпадение. Тем более Головин жил с сестрой – заметила бы поди, что брат детишек изводит. Из размышлений его вырвал скрип открывшейся двери.

– Игорь Викторович, Туша вызывает.

– Посиди с ним, – кивнул он менту и вышел из кабинета.

* * *
Оксана Валерьевна вопреки обыкновению не гоняла чаи. Сейчас её обычно оплывшее и расслабленное лицо было искажено гримасой досады. Подойдя ближе к столу, Игорь похолодел – на фото были изображены вскрытые световые короба с билбордов и автобусных остановок, в каждом из которых, скрючившись, прятались маленькие детские трупики – голые и высушенные, похожие на древнеегипетские мумии.

– Сколько их? – сглотнув, спросил он.

– Одиннадцать. Половину пока опознать не можем, есть версия, что беспризорники. Ты понимаешь, дурак, что если за это возьмётся Генеральная, то полетят головы? И твоя, и моя в первую очередь? Что с задержанным?

– Пока безрезультатно. Лопочет несуразное, по щекам себя шлёпает. Не уверен, что он мог хоть кого-то убить. Мы квартиру обыскали, холодильник пустой, вся кухня завалена мусором. Похоже, он недели две не выходил.

– Нет-нет-нет, Игоряша, ты меня не понял. Мёртвая сестра-то нам последнюю дырку и закрыла – постановление от суда на обыск получим на раз-два. Состряпаем жалобу на запах от соседей, и вся недолга.

– Какую дырку?

– В башке твоей дырку, ты совсем тупой? Мы сейчас его тихонько по этому делу на отдых отправим. Закроем дело и сохраним погоны, – полушепотом проговорила Тушина. – Теперь понял?

– А доказательства? Он же чист, как стёклышко!

– Добудь чистосердечное, Гарик, а я похлопочу с доказательствами. Давай, как ты умеешь! – интимный полушёпот понизился до абсолютного предела слышимости. – Помнишь, как здорово ты того молдавашку раскрутил? Писал признание и от счастья ссался. Повтори, и всё будет хорошо.

– А как же настоящий маньяк? – спросил Мальцев, почувствовав слабый, словно через толстую ткань, укол совести.

– Так он и есть настоящий! – уже громко, фиксируя официальную версию, закончила разговор Тушина, после чего, вновь понизив тон, добавила: – Время поджимает, Игоряш. Действуй, я прикрою.

* * *
К Вике Игорь ехал погруженный в тяжёлые размышления. Та, уловив настроение начальника, молча ковырялась в телефоне на пассажирском сидении, не издавая не звука. Крики Головина, приглушённые кляпом, продолжали отдаваться у него в ушах. Ни «слоник», ни «ласточка», ни даже «звонок президенту» не принесли никаких результатов. Головин надрывно, мучительно подвывал, пока следователь вытягивал скованные наручниками запястья бедняги вверх, но тот наотрез отказывался браться за бумагу, продолжая сквозь шланг противогаза бормотать что-то о «ненужных».

Мобильник Игорь заблаговременно выключил, отбив жене СМС, что останется ночевать на работе. Это был не первый раз, когда он врал Алине, оставаясь на ночь у помощницы, – даже раскладной диван был лучше продавленного топчана в кабинете. Горячий ужин и секс были лишь приятным бонусом к спокойному, безмятежному сну и благословенной тишине без шума и криков отпрыска. Вика хорошо чувствовала настроение Мальцева, замолкая, когда это было нужно. С ней было легко, приятно и понятно – как когда-то было с Алиной, пока та не стала стереотипной женой из анекдотов.

Секса сегодня, впрочем, не получилось. Как Вика ни старалась – он не мог выбросить из головы фотографии детских трупов и дебильно-доброе лицо «маньяка», который даже с вывернутыми за головой руками продолжал причитать что-то о «малышах». Отвернувшись от любовницы, Мальцев погрузился в беспокойный, полный плача и зубовного скрежета сон.

* * *
– Сюрпри-и-из! – Игорь дернулся от звуков знакомого голоса, как от пощёчины. Подняв голову от материалов дела, он увидел, как в кабинет входит Алина, ведя за руку Кирилла. Тот прижимал к груди беспорядочное скопление деталек «Лего». Странное чувство стыда нахлынуло на Мальцева, когда тот увидел воочию разницу между Викой и Алиной. И сравнение было не в пользу второй – изящная зеленоглазая красотка с пышной копной пламенных волос резко контрастировала с одетой как попало и густо накрашенной толстозадой женушкой.

– Хер ли ты приехала? – спрятал старлей смущение за грубостью.

– А мы па-а-апочку повидать хотели, – олигофренически-ласковым тоном пропела Алина, буравя Мальцева жгучим взглядом рыбьих серых глаз. Посадив сына на топчан, на котором следак в первый раз трахнул Вику, жена холодно бросила:

– Посидишь в кои-то веки пару часов с ребёнком, не развалишься! У меня запись к врачу, забыл? – понизив тон и, неодобрительно покосившись на Вику, добавила: – Есть подозрение на кисту.

– Подозрение – не обвинение, – безразлично скаламбурил старлей.

– В общем, Кирюш, я уехала, веди себя хорошо и слушайся папу. Я скоро буду, – мальчик в ответ покивал, увлеченно разъединяя детальки конструктора.

Когда Алина вышла, Игорь вернулся к документам. Краем глаза он продолжал следить за одетым в грязно-голубой комбинезон сыном, который потихоньку начинал вертеть своей непропорционально крупной белобрысой головой в поисках развлечения. Вика, кажется, быстро поняла, что общаться с отпрыском Мальцев не желал, и обратилась к Кирюше, сделав свой голос таким же ласково-дебильным:

– Маленький, а хочешь со мной порисовать? Ты умеешь?

Кирилл радостно бросил конструктор на топчан – из того выпала пара деталек – и направился к столу. Подняв глаза, Игорь скривился – эти неуклюжие движения, эти уродливо-пародийные черты лица, эта кретинская улыбка.

– Мы лучше пойдём погуляем. Кирюха, пошли!

– Уг’а-а-а! Гулять с папой! – Кирилл почти сразу же забыл о рисовании и схватил конструктор с дивана. Натянув шапку на уши, встал у двери.

– Так, «Лего» оставь здесь! – строго наказал Мальцев, даже не глядя в сторону сына.

Выходя из кабинета, следователь не мог взять в толк, откуда в нём это омерзительное чувство, неправильное по самой своей сути – стыд за сына перед любовницей. Кирилл, не подозревающий о тяжёлых мыслях отца, весело перебирал короткими ногами и тянул ему свою маленькую ладошку – хотел идти с папой за руку.

* * *
Тощие вороны раздражённо каркали друг на друга, вытягивая какие-то ошмётки из перевернутой урны. Во дворике не было никого, кроме Мальцевых, поэтому Кирюше приходилось развлекать себя самому, ползая по горкам и лесенкам.

– Пап, покачай меня! – раздался крик Кирилла.

– Я занят, учись сам! – отвечал Игорь, переворачивая очередную страницу в личном деле Головина. Биография «маньяка» поражала, притом в негативном смысле. И он, и его сестра попали в детский дом после гибели родителей в автокатастрофе. Следующим значимым событием в личном деле была попытка побега, предпринятая шестилетним Головиным, после которой тот вернулся сам, со следами травм и ожогов, в состоянии сильнейшего психоза. После обследования брат и сестра были разлучены в результате распределения – Мария осталась в приюте, Анатолий же попал в интернат для детей с отклонениями в развитии. Уже тогда оформилась некая тенденция в его психологических паттернах – в приюте он принялся собирать вокруг себя детей помладше, всяких инвалидов и отщепенцев, из тех, на кого всем насрать. Он утверждал, что нужно любить друг друга и держаться вместе, иначе…

– Пап, тут Лего-Человечек! – заголосил Кирюша, отвлекая Мальцева-старшего от чтения.

– Молодец, – ответил он, не поднимая глаз от папки.

– Настоящий, большой, папа! Я к нему подойду? Можно?

Игорь неопределённо дёрнул головой, погружённый в материалы дела. Холодный мартовский ветер принёс неизвестно откуда сильный запах карамели.

* * *
– Командир, папироски не будет? – вновь чей-то голос вырвал Игоря из размышлений. Тот поднял глаза – перед ним стоял, опираясь на самодельный костыль из струбцины, горбатый бомж в кепке с эмблемой «Спартака». На плече болтался пакет с пустыми бутылками, из вспухшего глаза тянулась струйка гноя.

– Не курю, – соврал следователь и глянул на детскую площадку.

Холодная рука ужаса будто бы проникла через анальное отверстие, перемешала внутренности, вызвав приступ тошноты, а после – голодным пауком вцепилась в самое сердце. Кирюши, конечно же, нигде не было. Игорь постарался взять себя в руки, обратился:

– Эу, отец, ты пацана тут не видел?

Горбун поднял пропитое лицо на следователя, зажмурил единственный здоровый глаз, став похожим на китайца, и наконец выдал:

– Какого пацана? Вы, командир, здесь уж минут десять один стоите, – и добавил заискивающе. – И сигаретки у вас, я видел, имеются. Может, всё ж пожертвуете штучку-другую?

Но Игорь уже не слушал; рванулся в пространство между гаражами. Нет повода для паники. Наверняка дебилушка погнался за каким-нибудь голубем или драной кошкой. «Сидит сейчас у помойки, блох собирает», – мысленно успокаивал себя старлей, в глубине души понимая – произошло страшное.

Обежав двор и округу несколько раз, он наконец смирился с необходимостью звонка. С третьего раза – замерзшие пальцы отказывались слушаться – Мальцев нашёл нужный номер и нажал кнопку вызова:

– Аллё, Оксана Валерьевна? Пришлите мне пару человек, тут, на Новомосковской. У меня сын пропал.

* * *
Жену он сразу отправил домой, чтобы не мешала своими криками розыскным мероприятиям. Вика усадила в полицейскую машину воющую на одной ноте Алину, а та судорожно билась, будто в припадке. Игорь, истязая лёгкие очередной пачкой сигарет, почувствовал дежавю – он уже видел эту жуткую, нечеловеческую истерику. Уже слышал этот горестный рёв – не женщины, но волчицы, попавшей в капкан.

Конечно, глупый мальчишка мог просто куда-нибудь спрятаться или убежать и потеряться. Но самая страшная мысль не отпускала Мальцева, сверля мозг ржавой иглой – а что, если Головин и правда не имеет отношения к делу? Что, если и Кирилл Игоревич Мальцев, две тысячи первого года рождения, будет подшит в серию? Как он объяснит генпрокуратуре насильственные действия в отношении задержанного? Кто знает – удастся ли отделаться дисциплинарным взысканием, может, отставкой или придётся заехать на хату? Размышлять об этом не хотелось – надо найти сына, чем быстрее – тем лучше.

– По горячим следам, сам знаешь, шансов больше, – попыталась подбодрить старлея Вика, по-своему истолковав мрачное выражение лица. Тот не среагировал.

– Значит, так, – вещал седой опер, светя на карту района фонариком телефона. – Приходько и Самойлов – на вас Марьина Роща, Армен – займись Алексеевской и туда дальше – до Маленковской. Ромыч, ты…

– Я на Звёздный поеду, – хрипло ответил Мальцев. Вика хотела напроситься с ним, но следак отправил помощницу в отделение.

Быть в компании ему не хотелось. Искать кого-либо – тоже. Игорь бессистемно шатался по тёмным аллеям бульвара, распугивая кителем бомжей на скамейках. Фонари скупо освещали асфальтовую дорожку, покрытую грязными остатками снега, из-за которых так быстро пачкались и мокли дешёвые демисезонные ботинки. В них Мальцев отходил всю зиму – новогодняя премия ушла на подарки Кирюше и пуховик для него же.

Исключительно от скуки и безысходности он водил взглядом по мокрым дорожкам, для проформы иногда заглядывая в бетонные ямы подвалов и засранные щели между гаражами, но всё безрезультатно.

Сработала случайность. Старлей ни за что бы не обратил внимание на торчащее из земли посреди бульвара бетонное кольцо, если бы не одна деталь. Жёлтая деталь из конструктора «Лего», блеснувшая в свете неуверенно мигающего фонаря. «Говорил же говнючонку не брать с собой!» – мысленно отругал Игорь сына, одновременно радуясь окончанию этого кошмарного дня. Наверняка дурак залез в какой-нибудь колодец и теперь сидит внизу, не в силах выбраться.

Колодец закрывала решётка из ржавой, мокро блестящей арматуры. Снизу тянуло сыростью. Повинуясь неведомому порыву, Мальцев своротил решетку, изгваздав и руки, и китель в ржавчине. Во влажную хищную тьму спускались железные скрепы, вбитые прямо в бетон.

– Кирилл! Ки-и-и-ра! – покричал Игорь на всякий случай в колодец – лезть куда попало напрасно не хотелось. Ответа, конечно, не последовало. В голове всплыло лицо Алины – белое, словно маска, широко открытые, без выражения, глаза – так она выглядела, когда вернулась от врача, чтобы узнать, что Кирюша пропал. Подгоняемый чужой болью и горем, Игорь перекинул ногу через препятствие и, зажав в зубах светодиодный фонарик-брелок, принялся спускаться.

Ржавые скобы врезались в руки, продирая ладони до крови, китель пришёл в негодность после первых же пяти ступеней, но Мальцев продолжал спуск. Лестница закончилась, и обувь чавкнула во что-то мягкое, пропитанное жижей, словно мокрая ткань. Где-то поблизости текла вода. За журчанием канализации или загнанной в трубу речки следователь не сразу услышал сильные чмокающие и сосущие звуки – будто кто-то силился допить последние капли из пакетика с соком. По позвоночнику прокатились мурашки. Игорь успел пожалеть, что не взял с собой ни оперативников, ни табельного оружия. Медленно, стараясь не свихнуться, словно уже зная заранее, что на зрелище, которое предстанет перед ним, человеческая психика не рассчитана, он поднимал луч фонаря. В затхлом и сыром воздухе к смраду тухлой воды и дерьма примешивался сильный аромат карамели, словно в канализацию смыло целую кондитерскую фабрику.

Световое пятно неспешно ползло вверх. Лизнуло по тонкой, мгновенно спрятавшейся, похожей на паучью лапе. Зацепило вздувшееся клещиное туловище. По бокам беспорядочно шевелились бесконечные рудиментарные лапки. Дальше появились кишки или что-то похожее – тонкие свисающие трубки, уходившие одним концом в улыбающуюся пасть огромной кукольной головы, а другим концом…

– Кирилл, – еле слышно выдохнул Мальцев, глядя, как омерзительные хоботки забивают рот, нос, уши его сына, а некоторые уходят куда-то под одежду и пульсируют, подрагивая, будто всасывая что-то. Ребенок был всё ещё жив. Кожа в нескольких местах потрескалась, словно эмаль на фарфоровой кукле, глаза запали, ноги судорожно дёргались, пока бесчисленные щупальца шерудили у него в комбинезончике, но сомнений не было – Кирюша жив. Маленькая, болезненно истончившаяся ручка поднялась, вытянулась к отцу, просяще сжимая худые воробьиные пальчики. Тварь же, питавшаяся ребёнком, никак не реагировала, продолжая поглощать телесные жидкости малыша. Кирюшин ротик, к которому присосались бледные, похожие на глистов хоботки существа, нервно шевелился, силясь что-то произнести. Послышались приглушённые звуки, из которых неловко, неуверенно, как из случайно брошенных кубиков с буквами, складывалось слово:

– Папа!

– Это не мой сын! – произнёс Мальцев совершенно машинально. Не истощённой фигурке, крепко прижатой паучьими лапами к мерзкому тулову, и не твари, пришедшей из ночных кошмаров, чьи нарисованные ярко-голубые глаза продолжали безэмоционально сверлить следака. Нет, он говорил сам с собой.

– Не мой сын! – прошептал Игорь, как бы подтверждая сказанное. Нет. Его сын – это сильный, сообразительный, похожий на отца – настоящий пацан, честный, благородный, с лёгкой рыжиной в волосах. А не этот истощённый, пожёванный уродец. Не ребёнок – объедок. Взяв себя в руки, следователь вдохнул полной грудью затхлого воздуха с нотками сливочной помадки и сделал то, что видел единственным выходом из этой ситуации.

– Слушай сюда, тварь! Останкино – мой район, – гремел он, не заботясь о том, что там, наверху, в мире, где всё ещё сохранилось понятие нормальности, его кто-то услышит. – Я здесь всё решаю. Вали с моей территории! Куда хочешь вали. Иначе завтра я приду сюда с операми и сожгу к чёртовой матери твою халупу и тебя лично. Вали отсюда! Слышишь меня? Мы договорились?

Глупое кукольное лицо продолжало бессмысленно лыбиться потрескавшимися резиновыми губами, но тонкие ноги существа немного согнулись, наклонив тело вперёд, и будто бы изобразили кивок.

– Вот и здорово, – удовлетворенно кивнул Мальцев в ответ. – Я проверю. И ещё…

Всё ведь может быть так просто. Так элементарно. Убить одним выстрелом двух зайцев? Такого он не мог упустить:

– И жмура забери. Мне он здесь ни к чему.

Кивок на этот раз был более явным.

* * *
Игорю пришлось караулить жену во дворе добрые три часа, прежде чем та, заплаканная и опухшая, отправилась куда-то со стопкой распечаток в руках. Вещи он собрал быстро – и нужно-то было просто покидать одежду в чемодан. Алину он выпишет потом – после окончания бракоразводного процесса. Сейчас нужно прийти в себя. Больше старлея в этом доме ничего не держало – всё, даже мебель, даже книги на полках были ему здесь чужими: забеременев, Алина настояла на ремонте.

О Кирилле он старался не вспоминать. Да и было не до того. После того жуткого вечера в колодце ему пришлось просидеть всю ночь, оформляя напару с Викой документы так, чтобы комар носа не подточил. «Застреленный при попытке побега» маньяк-серийник – это тебе не шутки. По головке за такое не гладят, многие доказательства пришлось изобретать буквально на коленке. Благо Анатолий Головин уже ничего никогда в суде оспорить не сможет. Игорь специально стрелял в спину бедняги на разных расстояниях – чтобы баллистическая экспертиза показала, что задержанный и правда пытался убежать. Григорий Ефимович лично обещал и хорошее вскрытие без лишней въедливости, так что и здесь всё будет гладко. Тушина – хорошая все-таки баба – сама сидела на телефоне, советовала – как и что лучше написать.

Вика тоже молодец – не испугалась, не пошла на попятную – с шефом до конца. Глядя на её рыжую головку, склонившуюся над фальшивыми рапортами, Мальцев наполнялся новым, тёплым чувством. Любовью это назвать вряд ли можно, а вот влюблённостью – пожалуй.

Под утро, вымотанные до предела, они поехали к Вике. Завалившись на диван, и даже не до конца раздевшись, старлей и помощница принялись яростно, отчаянно заниматься сексом, вытрахивая из себя события прошлой ночи – подлог, убийство, а лично Мальцев – ещё и кошмарное видение, что вставало перед глазами, стоило их закрыть.

Под конец, покрытые потом, довольные и измождённые, они свалились на простыни. Вика почти сразу уснула, так и не сняв до конца трусики.

Игорь же осторожно, чтобы ничего не испачкать, стянул с члена презерватив. Завязав его узлом, он подошел к форточке и отправил эту латексную медузу, наполненную его семенем, в свободный полёт с девятого этажа. В помойное ведро выбрасывать не стал – мало ли что.

«Надо будет вообще вазэктомию сделать!» – подумалось Мальцеву, пока он выкуривал последнюю за этот долгий день сигарету.

Оксана Заугольная. «Подкроватье»

– Он был настолько храбр, что спал, высунув ногу из-под одеялка.

– Был?

– Был.

(из подслушанного)
День пятый. Все началось с этих глупых бабочек, которых я нашла на подоконнике рядом с лампой. Или со страшилок, которые в этом дурацком лагере рассказывают днем? Не помню. Если бы я хотя бы догадывалась, что мне предстоит пережить, я бы взяла с собой толстую тетрадь и вела дневник с первого дня, а не портила учебник, записывая все это между печатных строк. Хотя нет, если бы я хоть догадывалась, что меня ждет, я бы лучше поехала с мамой к тете Вике, несмотря на ее вонючую псину и привычку щипать меня за щеки.

Может, кто-то найдет мой учебник и поймет, что с нами происходит. Не хочу в это верить, но, если послушать Марго, то самой мне рассказать эту историю не удастся.

День шестой. Мы пережили еще одну ночь, и я поняла, что так и не рассказала вчера, что же происходит. Вот же дура! Может, и не зря Костик зовет меня тормознутой телкой. Клянусь, если я вернусь домой, я расцелую его прыщавую рожу и больше никогда не назову вонючим скунсом. Хотя, видит бог, Костик только такого имечка и заслуживает!

Итак, началось все с бабочек. Хотя нет. Началось все с того, что меня прислали в «Самый веселый спортивный лагерь “Тяни-толкай”, где ваши дети будут счастливы каждую минуту» – так было написано в рекламном буклете с картинками до того вырвиглазных цветов, что я сразу заподозрила неладное. Я, но не мама. Та была так рада возможности не брать меня с собой к тете Вике, что даже проигнорировала мои вялые уверения, что мы со спортом несовместимы. Мне бы лагерь каких-нибудь тихих ботанов, где дети счастливы каждую минуту с книгой или телефоном в углу. Причем каждому ребенку по собственному углу, пожалуйста. Я даже была бы согласна на обращение «дети», хотя обычно сильно возражаю. Але, мне тринадцать! Какие еще дети!

Но мама пообещала, что я сама себя не узнаю, когда вернусь домой. Вся такая подтянутая и «счастливая каждую минуту». Короче говоря, я смирилась.

Мне пришлось сделать несколько справок и докупить кое-какие вещи, которые были внесены в список. Если отправляешь своего ребенка в спортивный лагерь, нечего удивляться тому, что в списке стоит спальный мешок или теннисная ракетка, верно? В общем, к началу смены я опоздала, и в комнату меня заселили последней. Забавно, но в комнате на восьмерых я была седьмой. Довольно странно для ужасно популярного лагеря с целыми выводками счастливых детей. К тому же мои новые соседки не выглядели ни спортивными, ни счастливыми. Я даже немного приободрилась. Может, мне не придется тут бегать и подтягиваться с утра до ночи, и найдется уголок, где ловит интернет? Подсказка. Мои надежды провалились. По всем пунктам.

Первый день прошел довольно сносно, Катя, Марго, Лиза, Аня и мрачные близняшки Харины показались мне не слишком общительными, но и не задаваками. Стоило уже тогда насторожиться, почему я попала в комнату с такими буками, но я уже была рада тому, что никто с порога не учит меня жить и не обещает окунуть в унитаз. В лагерях с таким надо держать ухо востро. Сама я не бывала раньше, но на что мне сериалы, верно? Так что беспокоиться я начала только вечером, когда девчонки закрыли все окна и начали забираться в спальные мешки.

Середина июля, за окном в тени +30 по Цельсию, мы должны были спечься в духоте или умереть от запаха преющих кроссовок. Я так и сказала им всем.

«Ты просто ничего не знаешь, – снисходительно произнесла Марго. – Поверь. Лучше не открывать окон и уж точно не вылезать из-под одеяла. Если хочешь жить, конечно».

«Лагерные страшилки! – сообразила я. – Наконец-то!»

Мама говорила, что в лагере по ночам рассказывают страшилки. Светят фонарем на лицо и вещают жуткими замогильными голосами. Пожалуй, именно поэтому я позволила себя уговорить на эту поездку.

Так что я решила подыграть и забралась под одеяло с головой. В комнате стало тихо. Все улеглись. Пытаясь дождаться, когда меня наконец попытаются напугать, я задремала. А когда проснулась, то услышала, что под кроватью кто-то скребется. Вот так: сквирк-сквирр. Не мыши, нет. Звук был коротким и длинным и шуршащим, словно кто-то большой проверял, насколько крепкая панцирная сетка у моей кровати.

Я сразу подумала, что это Марго забралась под мою кровать, и не стала высовываться посмотреть. Интересно, как быстро ей надоест валяться на полу и она вылезет, злая и вся в пыли? Так я и заснула.

День седьмой. Лиза после хоккея на траве расчесала ногу до крови. Я бы предпочла думать, что она поймала клеща или порезалась осокой, но Марго считает, что Лиза ночью высунула ногу. И теперь все. Лиза расплакалась и ушла в медпункт, а Марго снова решила рассказать страшилку про того-кто-под-кожей. Как специально!

Просто утром я нашла рядом с пыльной лампой несколько сухих бабочек. Ночные бабочки не похожи на дневных. У них толстые мохнатые спинки, крылья словно присыпаны пылью и все они будто пыль. Я лишь пальцем коснулась одной из них, а Марго подняла такой крик, словно увидела призрака. Вот тогда она и рассказала про бабочек. Эти мохнатые твари, похожие на сгустки подкроватной пыли, ночами летали по комнате. Слышала ли я шуршание, спросила меня Марго. Это их крылья. Если бабочка сядет на руку или ногу, если она только коснется лица, она сможет забраться под кожу. Ты ничего не почувствуешь сначала. Но потом начнешь чесаться и мечтать только об одном – избавиться от этого нестерпимого зуда. И даже подкроватная тварь покажется тебе избавлением.

Бабочки под кожей множатся и множатся, они изнутри едят человека, пока не остается лишь оболочка и они. Шуршащие своими сухими пыльными крыльями бабочки.

Даже мне стало жутко, а что говорить о Лизе! Хорошо, что она этого не слышала.

День 9. Наверное, я должна написать про Лизу. Для всех, кто прочтет мой дневник. Я надеюсь на это, потому что надежды спастись самой у меня с каждым днем все меньше. Вчера, когда Лизы не стало, я закатила безобразную истерику, сучила ногами и кричала на весь лагерь. Я требовала позвонить моей маме, чтобы она меня забрала. Кажется, я просила провести расследование и пригласить полицейских с собаками. Марго говорит, что я еще тыкала под кровать Лизы пальцем и негромко выла, но я думаю, она преувеличивает.

Мне «пошли навстречу», так говорят взрослые, когда не могут прямо сказать «не стали спорить с теми, у кого кукуха поехала». Позвонили маме, но прежде, чем передать мне трубку, сказали ей несколько слов. Вроде как «эти подростки» и «такая бурная фантазия». Вожатая, отвечавшая за наш отряд, заявила, что за Лизой приехали родители. Кажется, у нее умерла тетушка. Я была так взвинчена, что крикнула, что тоже не отказалась бы от мертвой тетушки. Это лучше, чем торчать в этой дыре, где меня заживо сожрут бабочки. Ага, представили, как прозвучало? Вот и я поняла только потом, когда меня насильно напоили успокоительными и отправили обратно. В нашу комнату, где больше не было Лизы. Хотя реальность была куда хуже. Лиза там все еще была.

Я снова пишу не по порядку, сейчас исправлюсь. Итак, это случилось в конце моей первой недели в лагере. Я к этому моменту уже уяснила, что высовываться из-под одеяла не стоит, а крошечные скребущие звуки на нем – это бабочки, которые облепляют ткань в надежде найти щелочку и добраться до кожи. И надо же было случиться этому с Лизой! После медпункта она вернулась спокойной и даже улыбалась. Врач ничего не нашла и только дала мазь для заживления ранок.

Клянусь, я хотела ей сказать, что у нее что-то шевелится на лодыжке, словно какой-то комочек движется по ноге. Но я не смогла. И кто бы смог?

А ночью она встала с постели. Я слышала, как скрипнула ее кровать. Сквозь тонкое одеяло был виден тусклый свет лампы, и я едва могла различить силуэт. Это точно была Лиза, кто же еще? Но утром Лиза утверждала, что спала всю ночь, и выглядела еще бледнее, чем предыдущим утром. И Марго подливала масла в огонь. По ее словам, скрипела кровать не Лиззи, а Тани. Да кто такая Таня, хотелось бы мне знать!

День десятый. Я бы не закатила истерику, если бы проснулась, а кровать Лизы была пуста. Ну, в тот день, когда она пропала. Но все было не так.

«Господи, как же невыносимо чешется! – выкрикнула Лиза, когда мы переодевались после завтрака на теннис. Ну, вы знаете, эти длинные прочные носки, которые к концу игры воняют так, что ими можно травить соседей. – Анька, сколько можно шуршать конфетами!»

Толстушка Аня в этот момент завязывала шнурки и выглядела такой же удивленной, как и мы все.

«Никто не шуршит, Лиза», – аккуратно произнесла Катя, но Лиза накрыла ладонями уши и замотала головой.

«Этот звук! – заорала она. – Он невыносим!»

И она полезла под кровать. Почему? Я не знаю. Я не знаю даже, почему никто из нас не остановил ее. Кажется, мы все так обалдели, что никто не двинулся с места, пока она вся не исчезла там. И вот тогда я заорала. А дальше вы знаете. Лизу не нашли, да и не искали. Якобы она уехала домой. К мертвой тетушке.

Не знаю, что там с тетушкой, но мы все своими глазами видели, как она полезла под кровать и не вылезла оттуда. Нас же не могут обманывать наши собственные глаза, ведь нет?

День одиннадцатый. Таня спала на той кровати, что оставалась свободной. Я хочу спросить Марго насчет своей кровати и боюсь. Потому что знаю ее ответ.

День двенадцатый. Сегодня в нашу комнату поселили новенькую. Маша по-настоящему спортивная девчонка, лучшая в беге и теннисе. Кажется, она поссорилась с соседками по комнате. Она с порога спросила, такие же мы курицы как те или нет. Марго ответила, что не такие. Теперь мы все прячем глаза и ждем, кто из нас расскажет про бабочек и тварь под кроватью. Это неправильно, но нам кажется, что если тварь заберет Машу, то еще одну ночь не заметит нас. Когда же начинает темнеть, мы с Катей наперебой рассказываем о подкроватье, о Лизе и о Тане. Ладно-ладно. О Тане рассказывает Катя, я ведь о ней ничего не знаю.

Маша смеется и обещает переловить всех бабочек и посадить в банку. Ну что же, моя совесть хотя бы чиста.

День тринадцатый. Вчера не могла писать. Я и сегодня не хотела. Я думала, с Лизой было страшно. Но когда мы проснулись вчера, Маша уже не спала и сидела на кровати. То есть, это мы думали, что она не спала, ведь она шевелилась. Не стоило подходить к ней близко. Ее грудь вздымалась, как будто она дышит, и Марго позвала ее на завтрак. И в этот момент у Маши дернулась шея, будто она пыталась что-то проглотить. Но вместо этого из ее рта показалась бабочка, темная и пыльная, точь-в-точь как одна из тех, что я нашла у лампы. Она юркнула обратно, и Марго зажала мне рот холодными пальцами.

«Не ори, нам все равно не поверят», – шепнула она.

Одна из сестричек Хариных, кажется, Ира, подняла кроссовок и ткнула им Машу в плечо. Маша рухнула на кровать, продолжая мелко вздрагивать от шевеления под кожей. Я не горжусь тем, что мы сделали. Мы не пошли на завтрак. Вместо этого мы стащили Машу с кровати вместе с простыней и закатили под кровать. Нам ведь все равно никто не поверит, тут Марго права.

Спать собираюсь на улице. Использую спальный мешок. Вот и пригодится.

День пятнадцатый. Все девочки повторили за мной и выбрались с мешками на улицу.

Расположились у кустов рядом с домиком. Залезли в спальные мешки. Удивительное дело, такая духота внутри, а снаружи холодно и сыро.

Долго не могли заснуть, а потом Марго прошептала: «Смотрите!». Вот чего ей стоило промолчать, спрашивается? Ненавижу Марго.

В результате мы вместо сна наблюдали за тем, как кто-то ходит в нашем домике. Лиза, Таня или Маша? Может, то существо, что живет под кроватью? Пошел дождь. Хорошо хоть уже светало. В домике никого не было, даже бабочек. Сегодня будем ночевать тут. Уже больше половины смены прошло, мы точно знаем, что должны делать. Все будет хорошо.

День шестнадцатый. Исчезли близняшки Харины. Катя утверждает, что их забрали домой, но при этом отводит взгляд. Что она знает, интересно?

День семнадцатый. Подкараулила Катьку в туалете и прижала к стенке. Она призналась, что заходила за запасной ракеткой и видела, как Марго режет одеяла Хариных. Увидев Катю, Марго расплакалась и сказала, что ей тяжело между постелями Тани и Лизы. Из-под них всю ночь доносится скрежет и шуршание. Она боится, что станет следующей. Они с Катькой поклялись, что будут поддерживать друг друга.

День семнадцатый, двумя часами позже. После бега зашла переодеться и увидела, как Марго режет спальный мешок Кати. Вышла раньше, чем она меня заметила. Пусть сами разбираются.

День восемнадцатый. Катя тянется рукой к ноге и тут же отдергивает. Надеюсь, это все-таки осока или клещ.

День девятнадцатый. Закрыть все окна. Включить лампу. Повесить над кроватью простыню без дырок, привязать ее края к ножкам. Проверить одеяло, нет ли прорех? Забраться под него и замереть. И так каждый вечер. До утра.

День двадцать третий. Катю забрали домой. Я в этом абсолютно уверена.

День двадцать четвертый. Осталось шесть дней до конца смены. Мы с Марго остались одни. Все одеяла наши. Но все равно проверяю свое каждый вечер. И спрятала от Марго ножницы. На всякий случай.

День двадцать пятый. Я подглядывала сквозь щелочку в одеяле за тем, как на натянутой над постелью простыне ползают бабочки. Их лапки еле слышно шуршат, касаясь ткани. У кровати Марго всю ночь стояли тени. Сквирк-сквирр. Я думаю, она после этого уехала домой. Кому приятно, когда кто-то стоит над тобой всю ночь!

День двадцать восьмой. Позавчера я уронила учебник за кровать и не могла ничего написать. Никому нет дела, что из нашей комнаты осталась я одна. Вожатая уверена, что всех забрали домой. Думаю, так оно и есть. Спать стало совсем невозможно, под кроватями кто-то шуршит, и все эти бабочки так невыносимо зудят под кожей, что я не выдержала и сунула руку под кровать.

Там не было ничего, кроме пыли и моего учебника.

Никаких бабочек. Никаких одеял. Прохладно и тихо.

Теперь я злюсь на Марго, которая нарочно пугала нас подкроватьем. Это самое безопасное место в лагере и, пожалуй, я там дождусь отъезда домой.

К тому же осталось всего два дня. Есть мне не хочется, мои внутренности словно набиты сухими шевелящимися бабочками. Я оставлю дневник на кровати, чтобы не забыть его забрать домой. Обещаю, в следующем году я поеду к тете Вике!

Как и писала неизвестная Лена, под кроватью проверяющие не нашли ничего кроме пыли. Однако нашедшая учебник с записями Кристина не желала успокаиваться и потребовала перевести ее и соседок в другой домик. У ее соседки Наташи оказалась астма, и потому девочек впрямь перевели, а домик закрыли. На дезинфекцию. Говорят, такое уже случалось ранее. Домик закрывали пару раз, а когда шумиха утихала, открывали вновь.

Шутка ли – почти новый домик на восемь кроватей с туалетом и рукомойником!

Андрей Мохов. «Трезвенник, или Почему по ночам я занавешиваю окна… и постоянно переезжаю»

Честно говоря, я не должен рассказывать тебе эту историю. Есть такие вещи, которые надо держать при себе, а лучше совсем позабыть. Ничего хорошего они не сулят. Но тебе, я вижу, слишком любопытно. И раз ты так настаиваешь на ответе, я расскажу тебе, почему больше не пью, по ночам занавешиваю окна и постоянно переезжаю. Слушай.

Тот вечер начинался, как самый обычный мой вечер, и он попал бы на пыльную полку всех прочих моих вечеров, если бы не случайная встреча. Я закончил бумажную волокиту чуть раньше обычного и сидел в ожидании шести часов, крутя в руках шариковую ручку. За окном был хороший день. Наступило бабье лето, и я собирался пройтись без куртки по желтеющему бульвару, свернуть на улицу Мира, взять пару бутылок светлого нефильтрованного. Мне хватало их ровно до остановки, там я садился на автобус и ехал домой, где в крошечном ларьке брал ещё две или четыре – по настроению.

На бульваре уже собирался народ. Работники соседних офисов выходили курить группками по трое, а потом как бы случайно вливались в толпу и скрывались из-под всевидящего ока начальства. Среди этих фигур в рубашках я вдруг заметил знакомого. Это был Никита Щукин. Тот самый Никита, с которым мы в школе были не разлей вода. За всю жизнь я не завёл себе больше таких друзей.

Никита Щукин перевёлся к нам из какой-то деревни в пятом классе. Учился он хорошо, хотя зубрилой не был. Помогал мне домашку решать, особенно математику, на контрольных тоже выручал, никогда не отказывал. Учителя его любили, и он мог бы стать золотым медалистом, если бы постоянно не влипал в истории.

Наши задиры дразнили его Щукой, на обеде рыбные котлеты в тарелку подкладывали. Никита это прозвище терпеть не мог, постоянно лез в драку и постоянно получал. Раз в неделю новый фингал или шишка на лбу. Но однажды он всё-таки ухитрился сломать Саньку Баранову деревянную учительскую линейку об голову. Линейка была метровая, крепкая, но голова Санька оказалась крепче. Ему наложили четыре шва на ухо, а с Никитиной мамы взыскали за порчу имущества и чуть не выгнали сына из школы. Впрочем, он вскоре сам ушёл. После девятого класса не вернулся с каникул. Говорили, что он переехал. И даже не сообщил мне ничего, мне, своему единственному другу. Так след Щукина потерялся, мы не виделись тринадцать лет.

Я тоже уехал, окончил институт, отслужил, женился, развёлся, устроился на скучную работу, и вдруг вот он, Никита Щукин. Никита Щукин, с которым мы лазали по гаражам, взрывали петарды в почтовых ящиках, кидали снежки в окно злобной бабке из второго подъезда, Никита Щукин, который дал мне диск с «GTA San Andreas», а потом диск со взрослой версией «Красной шапочки», словом, Никита Щукин, который был моим лучшим другом, шёл перед окном моего офиса по желтеющем бульвару.

Я выбежал, хотя до шести оставалось ещё минут десять, и нагнал его. Выглядел Никита странно. Шёл медленно, сутулясь, оглядывался. Очень испугался, когда я окликнул его. На нём была мешковатая чёрная ветровка, он зачем-то отрастил усы, на глаза надвинул бейсболку. От всего этого наряда веяло дешёвым ларёчным детективом. «Что за маскарад?» – подумал я. Щукин никогда так не одевался, да и усы ему не идут, смотрятся как приклеенные. Кто-то другой, может, и не узнал бы его, но только не я. У меня всегда была отличная память на лица, а самое главное – на походку. По походке можно узнать кого угодно, особенно когда вы плечом к плечу прошли всю скользкую дорогу взросления.

– Давно не виделись! – сказал я, запыхавшийся, но радостный.

– Извини, что не писал, – Щукин отвечал без энтузиазма.

– Ты как здесь? Откуда приехал?

– Долгая история.

– Да ладно! Мы не виделись тринадцать лет. Пойдём выпьем!

– Не пью я.

– Чай пока не запретили!

Он нехотя согласился. Мы выбрались из потока офисных работников, свернули с бульвара, и я повёл Щукина в знакомый бар. Я хотел было занять столик у окна, но Никита наотрез отказался, и мы уселись в глубине зала, в самом тёмном и тихом углу. Народ постепенно прибывал, я с сожалением заметил пару знакомых за барной стойкой. Впрочем, они сидели спиной к нам, о них можно было не беспокоиться. Я заказал у официантки пиво и гренки, Щукин попросил чаю. Он осторожно потягивал его из керамической чашки, пока мы говорили и поглядывал в зал из-под козырька.

Не могу сказать, что Щукин выглядел плохо. Пожалуй, устало – и всё. Он не был грязным или помятым, не производил впечатления опустившегося человека, он просто был чудны́м, как будто надел пиджак не по размеру или случайно заправил галстук в брюки. В школе с ним такого не случалось. Не знаю, заслуга это матери или его самого, но в школе Никита всегда был одет хорошо. Скромно, но красиво, без лишней суеты.

Я отхлебнул пива из высокого стакана и спросил:

– Ну рассказывай. Чем занимаешься?

– Да ничем. Я только приехал.

– Понимаю. А откуда, если не секрет?

– Я уже сам не уверен откуда. За последние годы я столько раз переезжал, что перестал запоминать адреса и города.

– Уж не шпион ли ты?

Щукин хмыкнул в усы:

– Куда мне.

– А выглядишь как заправский шпион! Я уже думал в полицию звонить. Подозрительный гражданин замечен на Тихом бульваре, в кепке, в усах, идёт, на всех зыркает, наверное, ищет, у кого бы гостайну выспросить, чтобы в зашифрованном сообщении переправить секретную информацию в недружественные западные страны. Ты учти, единственная секретная информация, которой я обладаю, – я наклонился к самому столу и понизил голос, – я знаю, кто ворует туалетную бумагу у нас в офисе. Этот жлоб Дристин, – я стал говорить ещё тише, – Дристин, понимаешь. У него перманентная диарея.

Щукин снова хмыкнул себе в усы и будто бы немного оттаял.

– Чувство юмора у тебя не поменялось…

– Ещё бы! – я отставил пустой стакан и попросил повторить. – Ну расскажи! – потребовал я. – Куда ты пропал? Где жил, чем занимался всё это время? Мы же с тобой лучшими друзьями были, Щука!

Он сверкнул глазами. Я понял, что зря это ляпнул. Он всё ещё терпеть не мог свою фамилию, а особенно, когда его называли «Щука».

– Хорошо, – взгляд Щукина упёрся в меня, я ощутил почти физическое давление. – Я никому никогда это не рассказывал, но тебе расскажу.

Когда мы последний раз виделись? В девятом, кажется, классе. Точно. Вот тогда всё и началось. Я уехал на лето в деревню. Тогда мой отец погиб.

– Ты никогда не рассказывал про отца, – заметил я.

– Да нечего тут рассказывать. Он утонул, когда пьяным решил в реке искупаться. История не про то.

В деревне, где мы жили, у нас был сосед. Мрачная личность. Звали его Гриша Соннов. Они с отцом не то чтобы дружили, скорее здоровались, потому что дома стояли рядом. Оба пьяницы, а больше ничего общего. Мой отец – душа компании, а Гриша Соннов, наоборот, очень нелюдимый.

Гриша этот был здоровенным мужиком, метра два ростом. Кулаки – как гири, рожа квадратная, серая, брови двумя клочками, рот-трещина. Вырос он в деревне, потом служил, кажется, даже воевал в Афганистане, после чего начал хромать на левую ногу. Когда война закончилась, вернулся, работал на кладбище, могилы копал. И работал плохо, то гроб в могилу уронит с размаху, так что крышка трескается, то пьяным придёт, то отольёт на ограду. За это его люди недолюбливали, но больше в деревне на такую работу никто не соглашался.

Гудел он по-чёрному. В запое всё крушил, разносил посуду, у шкафов двери отламывал, окна бил, пинал куриц. Когда просыхал, пытался взяться за ум: чинил что поломал, ходил зашиваться. Правда, без толку. Держится месяц-два, а потом снова срывается…

Беда в том, что к Грише глюки приходили, когда он пить переставал. Началось с чёрных кошек: то в дверях промелькнёт, то под печку юркнет. Потом голоса, которые его ругали, тараканы в умывальнике вместо воды, гроза посреди зимы, а потом пришли и покойники. Это было незадолго до гибели моего отца.

Покойники Соннова больше всего донимали. Он ведь их закапывал… Говорили ещё, что на войне он многих убил ни за что, лишнюю жестокость проявлял. Вот они с него и спрашивали: «Зачем, – говорят, – под землю нас спрятал, по какому праву?» И в половые доски снизу ломятся. Соннову, понятное дело, страшно, хватается за ружьё и начинает палить. У него в кухне пол был как решето. Я сам видел.

Уходили покойники, только когда появлялся чёрт. Он их назад под землю загонял. Потом садился на печь по-хозяйски, ногами болтал, смеялся над Сонновым, хвостом печную заслонку двигал. С этим чёртом Соннов подолгу разговаривал. Хвостатый Гришу как бы гипнотизировать начал, предлагал разное… Обещал открыть тайное, обещал, что Гриша не умрёт. А на тот свет ему очень не хотелось, видимо, много врагов себе там нажил. Впрочем, как бы ни искушал чёрт Соннова, тот галлюцинации не поддавался. В один из таких визитов снёс полтрубы из ружья. Потом ходил по всей деревне, глину просил, чтобы замазать.

В то лето, когда мой отец утонул, Гриша Соннов пил каждый день, начинал утро с бутылки. Но отца закопал трезвым, лопата в руках дрожала. Соннов его уважал по-своему, больше из деревенских с ним никто не общался. И вот после похорон отца Гришу переклинило. Он решил завязать. Насовсем, серьёзно так решил. Вылил и выбросил всё, что у него дома могло гореть, и заперся в бане. Не просто заперся – окна и дверь заколотил. В угол распятье повесил и стал ждать.

Ждал три дня и две ночи. На третью они за ним пришли. Мы рядом жили и слышали, как он кричал и бился в бане. Я никогда не думал, что человек может так кричать. Вопли длились всю ночь, Соннов просил о помощи, но никто к нему не пошёл. Говорили: «Это опасно, он сейчас наброситься может».

Тут Никита прервал свой рассказ. Он покосился на окно, к которому я сидел спиной. Я обернулся. На улице стемнело, по тротуару прошли пешеходы, пустая перекопанная клумба напоминала свежую могилу.

– Что там? – спросил я, пиво слабо действовало.

– Показалось, – ответил Щукин загадочно и продолжил. – Мучения Соннова продолжались несколько ночей. Днём всё было тихо, а к полуночи, как по расписанию, начинались крики и мольбы, – Щукин снова помолчал, собираясь с мыслями. – Я всегда был любопытным, ты помнишь, наверное, что мы все стройки и заброшки в детстве облазили?

– Конечно, помню! – воодушевился я.

– Ну вот. После очередной мучительной ночи Соннова мне стало любопытно посмотреть, что же у него там происходит. Окно бани он снаружи заколотил доской, но щёлочка оставалась. Я был уверен, что днём Гриша лежит в забытьи и меня не заметит.

Под вечер я прокрался к его огороду, перемахнул через забор и пошёл к бане так, чтобы с улицы меня никто не видел. Двор был в запустении. Курятник разграбили лисы, грядки заросли сорняками, сараи почернели и грозились рухнуть, по земле были раскиданы какие-то тряпки и мусор. Подойдя к бане, я увидел, что дверь едва держалась на петлях – так сильно Соннов колотился в неё ночью. Я обогнул баню и обрадовался: щель для осмотра действительно была. Притоптав куст крапивы, я осторожно заглянул внутрь.

Поначалу глаза, привыкшие к свету, не могли ничего различить, но постепенно я освоился и увидел железную печь с оторванной трубой, перевёрнутую скамейку, раскиданные по полу ковши и вёдра. Соннова нигде не было. Я заглянул в предбанник. Там тоже погром, но Соннова нет. И тогда я догадался, что нужно посмотреть в другой угол бани, находящийся за печью, где обычно находится полог. Я снова перелез кусты крапивы, обжигая руки, и попытался заглянуть через узкую щёлку в угол за печью.

…Сначала я подумал, что передо мной груда грязного белья или какие-то мешки, но потом узнал очертания человеческого тела. Это был Гриша Соннов. Он висел на лыковой мочалке, зацепленной за толстый гвоздь. Он был таким огромным, что голова висела почти под потолком, а ноги всё равно опирались на пол, подогнутые в коленях. Соннов не шевелился, не дышал, глаза закатились, узкий рот ещё сильнее сжался.

Я отпрянул от окна. Солнце садилось. Надо было идти домой и рассказать всё маме, но я не знал как. Видимо, тогда в шоке я ещё долго сидел на земле, опираясь на стену и тупо глядя перед собой.

Не знаю, сколько прошло времени, но наступили сумерки. Я всё сидел, оцепенев от увиденного, как вдруг кошмар обрёл новую силу. Я почувствовал и услышал два отчётливых толчка – шага, один за другим. Что-то пошевелилось в бане, поднялось на ноги и пошло к двери.

Никогда не думал, что волосы на затылке действительно могут шевелиться, но у меня они зашевелились. Я слышал звуки ломаемых досок. Каким-то образом я снова оказался у окна – человеческое любопытство непреодолимо.

Соннов… то, что было когда-то Сонновым, стояло в предбаннике и медленно, механически отдирало доски от входной двери. Я не верил происходящему. Всего несколько минут назад я видел его синее, задавленное мочалкой лицо, бесчувственно болтавшееся под потолком… И вот он встал. Он двигался, перемещал свои мощи в пространстве, но так, словно ими управляли извне. Словно кто-то надел на себя тело Соннова или двигал им, как марионеткой, – угловато и косно. Я наблюдал за новым Сонновым всего мгновение, но именно это мгновение изменило всю мою оставшуюся жизнь.

…Ты спрашивал, куда я пропал тогда, чем занимался до нашей сегодняшней встречи, и я могу сказать только одно – я бежал. Всё это время я бежал от того призрака, увиденного мной тринадцать лет назад в деревенской бане.

…Я смотрел не отрываясь, как заворожённый, пока оно не обернулось. Соннов посмотрел на меня пустыми глазами, в них не было ничего, кроме замогильного холода и бесконечной тьмы. Потом он отвернулся и снова принялся за доски.

Прыгая через забор и выбегая на тёмную деревенскую улицу, я слышал, как дверь бани открылась…

Я прибежал домой и прыгнул в кровать. Маме я ничего не сказал. Всю ночь я не спал и вслушивался в каждый шорох снаружи: свист ветра, стоны ветвей, скребущих крышу нашего дома. Соннов не пришёл.

Утром соседи с облегчением увидели, что он освободился из своего заточения. Гриша Соннов как ни в чём не бывало хромал по своему двору: наколол дров, разгрёб мусор, починил дверь. Ничего в нём как будто не переменилось. Так же уединённо жил он в своём покосившемся доме, работал на кладбище, даже хорошо работал, с уважением к покойным. Только с тех пор он капли в рот не брал, стал трезвенником и совсем ничего не говорил. Я один знал, что произошло. Никогда больше я даже близко не подходил к дому Соннова. А вот он мной заинтересовался. Я был единственным, кто знал его тайну, я был свидетелем.

Я быстро понял: Соннова мучали не галлюцинации, не белая горячка. Всё, что он видел и слышал в бреду, действительно происходило с ним. Покойники донимали Соннова. Чтобы избавиться от своих мучителей, он решил повеситься, но ничего не вышло. Он умертвил своё тело, но душу его не пустили в мир мёртвых, она осталась болтаться в нём, утратив власть. И вот в этот самый момент, когда душа Соннова опала в нём, как осенний лист, телом его завладел чёрт. Он не зря являлся Грише так часто. Он искал земного воплощения, оболочку. Теперь она была у него, не знаю уж для каких целей…

Я выслушал эту историю не без огорчения. Напрасно я подумал, что Никита Щукин в порядке. Нет, Щукин тронулся разумом. Мне стоило раньше заметить это.

– Ясно, – говорю. – Ладно, уже поздно. Давай расплатимся.

– Нет уж. Ты сам спросил, теперь дослушай историю до конца, – Щукин сердито посмотрел на меня. – Ты не веришь, конечно, я понимаю.

– Ну что ты…

– Не надо! – рявкнул Щукин. – Не надо смотреть на меня, как на психа. Я всю жизнь расплачиваюсь за своё любопытство. После всего, что я видел, никто не мог бы упрекнуть меня, если бы я помешался, но я, к сожалению, абсолютно здоров, – он помолчал и продолжил спокойно: – Соннов начал приходить ко мне в кошмарах, потом наяву. Каждую ночь он стоял за моим окном. Бледный призрак, огромная тень с пустыми глазами, он караулил меня.

Знаешь, говорят, что черти не могут войти в дом без приглашения. Это действительно так, потому что Соннов не приближался ко мне. Он только стоял, и смотрел, и ждал, как гиена, крадущаяся за больной антилопой. Несмотря на то, что он не мог мне ничего сделать, его присутствие мучало меня: пол дрожал, из-под него стучали сотни рук, печная труба выла голосами замученных и убитых, за дверью слышался стук копыт…

Мы уехали из деревни, но всюду, где бы я ни жил, стоит мне только взглянуть в ночную темноту за окном, как он находит меня. Рано или поздно, на большой или маленькой улице, на окраине или в центре, он появлялся и ждал. Он хочет замучить меня или завладеть мной, единственным свидетелем своего превращения. Соннов знает меня в лицо, поэтому я прячусь от него, завешиваю на ночь окна, постоянно переезжаю.

В конце концов я стал одеваться, как пугало, отрастил усы. Вот почему я выгляжу так. Пока это работает. Я не видел Соннова уже около года. Кажется, он потерял мой след. Но всё равно по ночам я не смотрю в окно и тебе теперь не советую.

Никита Щукин закончил свою историю. Мы посидели какое-то время в глубоком молчании. «Да, – подумал я, – не такого друга хотел я случайно встретить на улице». Эта история порядком надоела мне, у меня разболелась голова. Нужно было ехать домой и поскорее забыть весь этот горячечный бред, которым Щукин окатил меня.

Был уже первый час ночи, и я предложил разъехаться. Щукин не сопротивлялся, он видел, что я не верю ему, его тоже начало тяготить моё общество.

– Ну, бывай, – сказал я рассеянно, садясь в такси. – Может, ещё увидимся…

– Это вряд ли, – сказал Щукин и, не подав мне руки, ушёл.

Тёмные пустые улицы мелькали за окном однообразным калейдоскопом. Такси ехало дворами. Я всё думал о сумасшествии Щукина. Как же мог так опуститься такой умный парень, почти отличник, хороший друг? И тут мне вспомнилась моя собственная бабушка.

Она сидела со мной в детстве, когда родители работали. Мы играли в охотников, смотрели телевизор, она часто мне что-нибудь рассказывала. Я даже не заметил, как бабушкины истории, которыми она потчевала меня перед сном, становились всё более безумными. Бабушка начала думать, что сосед сверху хочет убить её ради квартиры. Она говорила, что ночью он спускается к ней на тросе и режет оконное стекло стеклорезом. Когда она стала совсем плоха и переехала жить к нам, сосед, конечно, последовал за ней…

Я расплатился с таксистом и поднялся к себе. Я почти никогда не пользовался светом по ночам, потому что окна моей однушки находились прямо напротив яркого уличного фонаря. Этого освещения мне хватало для несложной вечерней рутины.

Голова гудела. Я прошёл на кухню, достал аптечку и нашёл в ней мятую пачку аспирина. Такси ещё стояло под фонарём, видимо, водитель закрывал поездку, выбирал новый заказ. Я проглотил две таблетки. Надо покурить и лечь спать, чтобы побыстрее забыть сегодняшний вечер.

Таксист уехал, двор совершенно опустел. Даже на скамейке возле детской площадки никто не спал. Ни в одном окне напротив не горел свет. Трансформаторная будка убаюкивающе гудела. Я закурил. И тут от сплошной темноты за фонарём отделилась тень. Огромная фигура с серым квадратным лицом, мохнатыми бровями, ртом-трещиной вышла в круг желтоватого света. Незнакомец смотрел прямо на меня, не шевелясь, не отрываясь.

Меня передёрнуло. Холодок пробежал от затылка до пяток. Я потушил сигарету в стакане и задёрнул шторы. Прошёл к входной двери, проверил замок. Дверь была плотно заперта. Я зашторил окно в комнате. Потом постоял немного в нерешительности и лёг на диван, не разбирая его.

В дверь постучали. «Твою мать, – подумал я, – разве безумие передаётся воздушно-капельным путём?» Настала тишина. Я лежал, боясь пошевелиться. Стук повторился. И снова, и снова. Я часто дышал, потел, потолок надо мной кружился, сердце колотилось как бешеное. Что-то скользнуло по стеклу, как пенопласт, издавая резкий противный звук. Пол шевелился, скрипел ламинатом, по комнате волнами прокатывался холод. Не помню, как я отключился. Видимо, сработал алкоголь, и я всё-таки заснул.

Солнце пробилось сквозь плотные шторы, упало мне на лицо. Я встал, осторожно выглянул на улицу. Стояло чудесное утро. Небо без единого облачка. Лёгкий ветерок по одному сбрасывал жёлтые листья с деревьев. Взрослые, сверкая белыми воротничками, шли на работу, дети – в школу. Наш двор был как никогда приветлив и уютен. Я сидел на своём ложе в исступлении. Может быть, всё это было алкогольным кошмаром?

Да, хотел бы я верить в богатство своей фантазии, которая дремлет в скучные рабочие часы и просыпается одинокими беспокойными вечерами. Обладать богатой фантазией лучше, чем больным воображением и тем более повреждённым рассудком, не так ли? Я глубоко выдохнул. В конце концов! Даже если предположить, что некий Соннов восстал из мёртвых и ходит по пятам за моим школьным дружком Никитой, какое я имею к этому всему отношение? Я Соннову дорогу не переходил, я в его дела не лез. Вот и нечего стоять под моими окнами бесплотной галлюцинацией.

Окончательно убедив себя в том, что вчерашние видения были плодом моей фантазии, я стряхнул с себя оцепенение и собрался. Что бы там ни было, надо идти на работу.

Через двадцать минут я вышел из квартиры, признаюсь, не без опаски. В подъезде никого не было. Никаких следов ночных посетителей возле двери. Я ещё раз облегчённо выдохнул, спустился. Двор радостно распахнулся передо мной. Я уже немного опаздывал, но, проходя под фонарём, остановился. В этом месте на газоне красовалась плешь никогда не просыхающей голой земли. Когда-то её раскатали местные автомобилисты, паркуя свои колымаги, больше она уже не зарастала. И зимой и летом газон под фонарём сверкал влажной коричневой глиной. Я остановился ровно перед этим куском обнажённой земли, и остолбенел. До меня вдруг дошёл смысл последних слов Щукина.

«…по ночам я не смотрю в окно и тебе теперь не советую». Этот сукин сын передал мне свою заразу! Он рассказал мне эту историю, и теперь я тоже знал тайну Гриши Соннова, горького пьяницы и страшного трезвенника из богом забытой деревни. Теперь и я знаю секрет, знать который не полагается, теперь и за моим плечом висит огромная молчаливая тень! Щукин, этот хитрый гад, решил запутать след и выбрал меня приманкой для своего преследователя…

В тот день я не поехал на работу. Я никогда больше не возвращался в свою квартиру. Первым поездом я покинул город и с тех пор не жил на одном месте дольше недели. Тень Соннова следует за мной по пятам, что бы я ни делал. Маскировка не помогает, мой дружок Никита Щукин соврал. Единственное, что может отвлечь Соннова, – это другая жертва, такой же любопытный глупец, случайно втянутый в тайное знание, новый свидетель.

Ты уже догадываешься, к чему я веду? Верно. Прости меня, я посвятил тебя в эту тайну. Но пойми, я не спал уже несколько недель, алкоголь больше не помогает, у меня заканчиваются деньги, куда мне податься, что делать? А тут ты со своими вопросами…

Что? Ты спрашиваешь, с какой стати мне можно верить? Справедливо, я же сам не верил себе. Но, видишь ли, выйдя тем солнечным утром из подъезда и остановившись под фонарём, я всё осознал. Мне открылась жуткая правда. Я понял, что всё происходившее со мной ночью не было галлюцинациями и алкогольным бредом. Тень, стоявшая под моим окном, действительно существовала. И вот почему:

На мокрой земле под фонарём я увидел ровную цепочку больших следов. Это были отпечатки армейских ботинок, левый заметно слабее утопал в почве. Гриша Соннов хромал на левую ногу.

Олег Моисеев. «Мамочка»

Первое волнение уже давно прошло, оставив после себя лишь слабые отголоски, гуляющие мелкой рябью по всему телу. Весь процесс занял не так много времени, как он думал, да и в целом его даже были рады видеть. Это было невероятным облегчением. Андрей даже и не надеялся, что его тут вообще примут. Он ожидал, что его встретят угрюмые сотрудники, взгляд которых источает бесконечную усталость и недовольство собственным положением, а одна неправильно брошенная фраза в их сторону вполне может привести к конфликту. По крайней мере, такая картинка нарисовалась в его голове… Однако ничего из этого Андрей так и не увидел. Напротив, в просторном светлом офисе его встретила симпатичная молодая девушка в идеально отглаженном костюме серого цвета, улыбчивая и доброжелательная, представилась Марией. Усевшись на своё рабочее место за одним из компьютеров, она внимательно выслушала все его пожелания, задала несколько дополнительных вопросов и принялась за работу. Андрею лишь оставалось терпеливо ждать, пока аккуратные пальчики Марии резво скачут по кнопкам клавиатуры, заполняя все необходимые формы и документы.

– Отлично, – сказала девушка, протягивая руку к стоящему рядом с ней на столе принтеру и выуживая оттуда белоснежный листок. – Подпишите вот здесь и ещё вот здесь, – Мария проставила пару галочек на свеженьком документе и плавно положила его на стол, прямо перед Андреем.

Улыбаясь во все свои тридцать два белоснежных зуба, она протянула ему ручку.

– Вы впервые пользуетесь подобными услугами, я правильно вас поняла? – спросила Мария.

– Да, всё верно, – кивнул Андрей, старательно выводя свою подпись в указанных местах.

– В таком случае вам нужно будет подписать ещё несколько бумаг, чтобы мы были уверены в вашей надёжности. Одну секундочку… – она вновь обратила свой лучезарный взор в монитор компьютера.

Андрей не проронил ни слова. Он был готов подписать всё что угодно без лишних колебаний.

Пока Мария занималась остальными документами, его взгляд принялся блуждать по помещению. Офис выглядел довольно роскошным – идеально белый, без единой трещинки, блестящий кафель на полу, белоснежные стены, дубовые столы для сотрудников и невероятно удобные кресла для клиентов, широкие витражные окна, смотрящие свысока на оживленную улицу. Сотрудники тоже все были как на подбор – приятные, доброжелательные, хорошо одетые, словно униформа специально подгонялась под каждого индивидуально… Неожиданно взгляд Андрея споткнулся о нечто странное… В дальнем конце офиса виднелся широкий проход, ведущий куда-то в служебные помещения. И в нём… Андрей моргнул, пытаясь отогнать смутное видение. Однако ничего не изменилось… В проходе чернильнымотпечатком застыла высокая человеческая фигура, которая, казалось, следит только за Андреем. К горлу непроизвольно подкатил ком…

«Неужели опять?!» – промелькнула в голове тревожная мысль…

– Вот здесь, пожалуйста, ещё подпись, – раздался приятный голос Марии, отвлекая Андрея от созерцания странного видения, возникшего буквально из ниоткуда.

Он поспешно отвернулся и принялся снова выводить свою подпись на очередной бумаге.

– Ага… – улыбнулась Мария. – И ещё вот здесь и здесь…

Андрей послушно ставил свою подпись везде, куда бы ни указал изящный пальчик этой девушки.

– Прекрасно, – подытожила она, продолжая одаривать его своей очаровательной улыбкой.

– Это всё? – едва дрожащим голосом спросил Андрей. Перед его глазами всё ещё стоял образ той странной чёрной фигуры, увиденной им ранее…

– Да, – кивнула Мария. – Теперь вы один из наших клиентов. Вас устраивают все обговоренные условия?

– Да, да…

– Хорошо, – кивнула она, поднимаясь со своего места. – Тогда пройдёмте за мной.

Мария повела его за собой куда-то вглубь офиса. Туда, где ещё совсем недавно он увидел нечто странное… Пересиливая себя, Андрей бросил ещё один короткий взгляд в тот коридор… Но там уже никого не было…

– С вами всё в порядке? – спросила его Мария.

– Что?.. – не глядя на девушку, спросил он.

– Просто вы остановились.

– А… Извините… Просто я немного волнуюсь…

– Ничего страшного, – улыбнулась ему в ответ Мария. – Вы в надёжных руках. Я о вас позабочусь, – она аккуратно взяла его под руку и повела вперёд.

Надо было отдать ей должное – успокаивать она умела…

Ровно в шесть Андрей уже был на переполненном вокзале. До отправления оставалось ещё полтора часа, но он был настолько взволнован, что решил прийти раньше. Задуманное им было неимоверно важным, так что меньше всего ему хотелось случайно опоздать на свой поезд. Он уселся в зале ожидания и раскрыл книгу, стараясь убить время. Первые несколько минут Андрей усиленно пытался сконцентрироваться на чтении, но ничего не получалось. Буквы скакали перед его глазами, смешиваясь в неразборчивую кашу. Иногда ему удавалось прочесть пару строчек, однако он тут же их забывал и возвращался обратно, забывая, где вообще закончил. Нет, так дело не пойдёт… В голове Андрея было слишком много мыслей и все они так или иначе были связаны с тем, что ему предстоит сделать в ближайшие несколько часов. В конце концов, он так долго к этому шёл и потратил целую кучу сил и средств… Он отложил книгу в сторону и принялся глазеть по сторонам. Андрей с самого детства любил наблюдать за окружающим миром. Правда, за это ему иногда приходилось расплачиваться собственным здоровьем. Некоторые люди не очень любят, когда кто-то посторонний проявляет повышенный интерес к их жизням. Андрей и по сей день искренне не понимал, что в этом может быть такого – он ведь всего лишь смотрит… Да, возможно, иногда слишком пристально, но в его помыслах никогда не было ничего плохого.

Взгляд Андрея блуждал по шумному залу ожидания, натыкаясь на лица незнакомых людей, каждое из которых он старался разглядеть получше. Это помогало ему хоть немного отвлечься… В какой-то момент он понял, что слишком долго смотрит на одну молодую девушку с вьющимися светлыми волосами и аккуратной родинкой над правой бровью. Она явно заметила его взгляд, и ей от этого было некомфортно. Андрей поднял руку, пытаясь изобразить извинение, и отвёл свой взор в сторону… Чёрная фигура… Она вновь возникла! В этот раз она стояла в проходе, ведущем на платформу для посадки. Андрей судорожно сглотнул. Лоб покрылся испариной, а по рукам и ногам пробежала дрожь. Эта фигура… Она пугала его до чёртиков. Он трусливо отвёл взгляд, пытаясь спрятать его в толпе незнакомцев. Так будет безопаснее… Лучшим вариантом, конечно же, был побег. Это всегда помогает. Однако… Андрей уже слишком далеко зашёл, для того чтобы отступать. С чёрной фигурой можно будет разобраться и позже. Сейчас главное делать вид, будто её не существует.

Вскоре Андрей оказался в поезде. Он занял своё место у окна. Это было важно. Даже билет был куплен с главным условием – сиденье обязательно должно быть у окна. К счастью, никого кроме самого Андрея подобные нюансы не волновали, и его каприз был удовлетворен без каких-либо вопросов. Предвкушая финал своей долгой и одинокой дороги, Андрей уставился в окно, на медленно уползающий назад перрон, по которому сновали сотрудники вокзала и разномастная толпа людей. Ещё буквально несколько часов, и он окажется у своей цели… Всё, что необходимо, у него уже с собой, прямо в сумке, которую он нежно прижимал к груди, боясь потерять. Осталось совсем чуть-чуть… В одном из широких проходов вокзала на Андрея вновь воззрилась высокая чёрная фигура. Остальные словно и не замечали её. Люди бурным потоком обтекали её по сторонам, словно это был какой-то антрацитовый монолит, внезапно выросший прямо посреди вокзала. Какого чёрта?.. Ну уж нет! Не может быть! Это всего лишь нервы… Андрей просто пережил слишком много волнений за последние несколько дней, и всё, что он сейчас видит, на самом деле лишь плод его воспаленного воображения… Фигура в чёрном медленно уплыла за край окна, повинуясь движению поезда, медленно, но верно набирающего обороты. Андрей облегченно вздохнул, вытирая проступивший пот со лба. Может, стоит постараться немного подремать?.. Он ведь почти не спал всю эту неделю. Да, это неплохая идея. Возможно, это поможет ему хоть немного справиться с этим волнением, обуревавшим его сознание… Вот только получится ли вообще заснуть? Андрей решил попробовать. Он откинулся на своём не самом удобном сиденье и закрыл глаза…

Сразу заснуть у него не получилось. Слишком сильное было волнение. Поэтому Андрей остался просто сидеть с закрытыми глазами в надежде, что в конце концов сон к нему придёт. Свою сумку он всё так же прижимал к груди. Не хватало ещё чтобы кто-то её украл… Спустя час, а может и больше, Морфей наконец-то принял его в свои объятия. Правда, лучше от этого отнюдь не стало… Сон Андрея был неспокойным. Он снова очутился в доме своей мамы, в тот самый вечер, когда… Ну уж нет! Хватит с него этих кошмаров! Это его сон, и значит, он сам вправе решать, что тут будет происходить! Андрей попытался сбежать, но стоило ему оказаться за порогом входной двери, и тут же всё гасло. Спустя несколько мгновений он снова оказывался в спальне своей матери, которая была тяжело больна. Всё так же стоял и смотрел, как жизнь медленно угасает в ней… Это было невыносимо, но в то же время это было одно из самых уникальных наблюдений, которые ему когда-либо доводилось проводить. Андрей знал, что стоит ему отлучиться из комнаты, стоит лишь на несколько секунд оставить его маму одну, как здесь появится чёрный силуэт. Тот самый, что он снова начал видеть недавно. Эта фигура несколько лет назад забрала у него его любимую мамочку… Андрей тогда не смог её защитить… Не успел ей помочь…

Поезд качнулся, возвращая его обратно в реальный мир. К счастью, в этот раз его сон не дошёл до своего логического завершения. Андрей медленно поднялся со своего сиденья и направился в уборную. Нужно было немного привести себя в чувство… Когда его дело будет закончено, наверно, стоит закупить побольше снотворного и хорошенько выспаться. Иначе так можно и с ума сойти… Препараты помогали ему забываться глубоким, беспробудным сном, не несущим вместе с собой никаких кошмаров – только бездонная тягучая темнота, полная уютного забвения.

Андрей зашел внутрь тесной уборной и закрыл за собой дверь. Набрав в ладони холодной воды, он плеснул её себе в лицо… Потом повторил ещё несколько раз, отгоняя от себя последние остатки сна. Оставалось потерпеть ещё совсем немного… Всё, что ему оставалось, – это доехать до нужного места, а потом вернуться обратно домой. Только вот вся эта дорога почему-то сейчас казалась бесконечно длинной. Андрей слишком долго к этому шёл, и у него уже почти не оставалось сил, чтобы дотерпеть. Он взглянул на себя в зеркало, висящее над раковиной. Оттуда на него уставилось изможденное худое лицо с гигантскими синяками под глазами, в одном из которых, судя по всему, ещё и лопнул капилляр, оставляя после себя причудливую красную вязь. Казалось, что за последнюю неделю Андрей постарел лет на десять. Он ещё несколько раз плеснул себе в лицо водой, после чего тщательно вытер всё полотенцем.

В какой-то момент Андрей осознал, что просто стоит и пялится невидящим взглядом на собственное отражение в зеркале. Он даже не мог понять, о чем задумался. Мысли в его голове кружились в адском хороводе, стремительно сменяя одна другую и не давая толком сконцентрироваться на чём-то конкретном… Андрей тряхнул головой, подхватил свою сумку и вышел из уборной. Время на его наручных часах показывало почти полночь. Оставалось ещё шесть часов, и он будет на месте… Андрей глубоко вздохнул и пошёл обратно к своему месту, между рядов сидений с мирно спящими пассажирами. Хотелось бы и ему сейчас ещё немного подремать, но что-то внутри него говорило, что едва его веки сомкнутся, как он тут же вновь окажется в том же самом кошмаре, от которого ему не так давно чудом удалось сбежать, а этого сейчас совсем не хотелось. Осталось не так уж и долго. Можно просто тихонько посидеть и посмотреть в окно… Или на спящих пассажиров… В конце концов, вряд ли кто-то из них сейчас обратит на него внимание, не так ли?..

Осеннее утро выдалось довольно тёплым. В воздухе вокруг висел легкий аромат сырой травы, издалека доносилось радостное щебетание птиц, а сама деревушка, до которой ему пришлось добираться от вокзала ещё пару часов, медленно просыпалась. Над печными трубами начинал виться дым, где-то раздавались редкие удары топора и шелест далеких голосов. Андрей медленно шагал по узкой улочке, всматриваясь в каждую пошарпанную табличку с обозначением номера дома. Он даже не замечал, что его ноги то и дело увязали в грязи, коей тут было предостаточно, тем более после недавних дождей. Андрей был совсем близко! Ещё буквально пару шагов и цель его путешествия окажется перед ним!.. Однако улица неожиданно закончилась, так и не успев довести его до нужного номера дома. Андрей остановился, растерянно озираясь по сторонам. Ему нужен был тридцать третий дом, но…

– Эй! – окликнул его чей-то грубоватый голос. – Ты потерялся, что ли, любезный?

Андрей повернулся. В открытой калитке, мимо которой он пару мгновений назад проходил, стоял коренастый мужчина лет сорока, в одной футболке и трениках, почесывая своё пивное пузо. В зубах у него дымилась сигарета. Незнакомец вальяжно облокотился на калитку и цепким взглядом оценивающе осматривал Андрея.

– Я… – растерянно промямлил Андрей. Ему не особо нравилось, когда так пристально разглядывают его самого…

– Ты откуда такой будешь-то? – усмехнулся мужик. – Родственник, что ли, чей?

– Я… Нет… – покачал головой Андрей.

Мужик потёр свой небритый подбородок огромной мозолистой лапищей, которую он сам, наверно, называл рукой, после чего вытащил сигарету изо рта и смачно харкнул на дорогу.

– Я ищу тридцать третий дом… – наконец-то выдавил из себя Андрей.

– О как, – удивился мужик. – Ну я сразу понял, что ты чудной.

– Что?..

– К этой старой карге уже давно никто не ходит, да и саму её давно уже не видели. Может, подохла наконец? Да и слава богу, если так… Ты из этих, что ли? Как их?.. – мужик задумчиво отвёл взгляд в сторону.

– Из этих?

– Соцработник! Во! – воскликнул мужик. – Соцработник, что ли?

– Нет, – покачал головой Андрей.

– А что ты тогда там забыл?

– При всём уважении…

– Ай, да хрен с ним! – махнул рукой мужик в трениках. – Надо тебе к этой кикиморе, значит надо. Мне-то что? Короче если тридцать третий ищешь, то это тебе дальше ковылять нужно. Прямо и налево. Там дом на отшибе будет стоять – это он и есть.

– Спасибо… – тихо ответил Андрей.

Он развернулся и уже собирался было двигаться дальше…

– Только ты это, – вновь окликнул его мужик. – Если она померла, то ты хоть скажи. Баба она дрянная, но… Сыну до неё дела уже давно нет, так что вряд ли он её хоронить приедет. Мы уж тут как-нибудь сообразим тогда, где её закопать по-человечески.

– Хоро… хорошо, – неуверенно кивнул Андрей в ответ.

– Ну всё. Счастливо, – мужик махнул ему на прощание рукой и вернулся на свой двор, закрыв следом за собой калитку.

Андрей продолжил поиски. Местный не соврал. Пройдя ещё несколько метров по покрытой грязью дороге, Андрей увидел ещё один дом. Строение было потемневшим и обветшалым, забор вокруг него благополучно завалился, оставшись стоять лишь местами, словно остатки гнилых зубов в старушечьем рту. К задней стене было пристроено что-то вроде сарая, но за ним, вероятно, тоже никто давно не следил, и крыша попросту провалилась внутрь, превращая всю пристройку в огромную груду мусора. Издалека весь этот дом больше напоминал большую кляксу на фоне этого ясного солнечного дня. Оказавшись ближе, Андрей заметил, что по двору бродит худая и грязная собака с глазами, выражающими бесконечную усталость. Никогда прежде ему не доводилось видеть нечто подобное у животных. Хотя… Может, это всего лишь его воображение?.. С другой стороны дома, за местами провисшим ограждением из металлической сетки, обитало несколько суматошных куриц, встретивших незнакомца в лице Андрея недовольным кудахтаньем. Тем временем собака лишь взглянула на него и удалилась по своим одной ей известным делам за дом. Так что стало непонятно, кто здесь охраняет больше – она или крикливые куры? Впрочем, неважно. Если здесь есть живность, то значит, хозяйка, вопреки предположениям мужика в трениках, всё ещё жива.

Андрей застыл, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, прямо посреди этого заваленного всяким хламом и заросшего буйной травой неизвестного ему двора. Всё, что от него требовалось, – это подняться по ступенькам на крыльцо и постучать в дверь. Как сказал один человек – Андрея здесь уже будут ждать. Этим человеком был его сосед, который и подсказал ему, где он сможет обрести искомое. Разумеется, за определенную цену. Теперь оставалось лишь набраться смелости, с коей у Андрея всегда были проблемы, и сделать ещё несколько шагов вперёд. Странно будет отступать сейчас. Хотя ещё страннее, наверно, выглядел сам Андрей – застывший в своей неуверенности прямо посреди чужого участка, стоя и пялясь на закрытую дверь дома… Спустя ещё несколько минут он всё-таки набрался сил и сделал несколько шагов вперёд, оказавшись вплотную рядом с невысоким крыльцом.

Неожиданно дверь дома распахнулась и на пороге возникла его хозяйка в засаленной белой сорочке. Жидкие седые волосы на её голове были собраны в некое подобие косы, кожа покрыта пятнами, а из-под кустистых бровей на сморщенном лице на Андрея воззрились два блеклых серых глаза. Старуха держалась одной рукой за дверной косяк, так что были заметны её длинные грязные ногти и покрытые шрамами костяшки пальцев.

– Принёс? – шамкающим голосом спросила старуха.

Андрей кивнул.

– Давай сюда.

Андрей дрожащими руками передал ей сумку, которую всю дорогу так старательно хранил. Старуха деловито раскрыла её и заглянула внутрь, после чего еле слышно хмыкнула себе под нос.

– Жди здесь, – приказным тоном сказала она и скрылась в темноте своего дома.

Заходить внутрь Андрею всё равно не особо хотелось…

Спустя пару минут старуха вернулась с небольшой коробкой в руках, замотанной вдоль и поперек клейкой лентой. Она протянула её Андрею.

– На, забирай, – сказала старуха. – Наконец-то избавлюсь хоть…

Андрей послушно ухватился за край коробки.

– Только запомни, – прищурившись, произнесла старуха. – Никто не знает, кто тебе ответит и правду ли скажут… Понял меня?

– Что… Что вы имеете в виду? – удивленно спросил он, чуть ли не вырывая коробочку из рук её бывшей владелицы.

– Что имею, то и введу, – хрипло хохотнула старушенция. – Осторожнее там, дурила. Иначе можешь плохо кончить – вот что я тебе говорю. Так понятнее? Или ещё пару раз объяснить?

Андрей лишь ошарашенно глазел на свою пожилую собеседницу.

– Да ты, смотрю, совсем не от мира сего, – вздохнула старуха. – Может, оно и к лучшему тогда. Мало вас таких, что ли, землю топчет?.. – она на секунду задумалась и продолжила: – Ладно, вали отсюда. У меня и без тебя делов хватает.

Старуха захлопнула дверь прямо у него перед носом. Андрей ещё какое-то время постоял на крыльце, слушая её удаляющиеся вглубь дома шаркающие шаги, после чего наконец собрался с силами и на негнущихся от волнения ногах пустился в обратный путь.

Всю долгую дорогу до дома его буквально подмывало раскрыть эту загадочную коробочку размером чуть больше какого-нибудь портсигара и заглянуть внутрь. Но каждый раз Андрей останавливал себя. То, что лежало внутри, чем бы оно ни было, не должно попасть на глаза кому-либо, кроме него самого. Это не было инструкцией – просто он сам так решил. Слишком уж долго ему пришлось идти к своей цели, чтобы делиться таким сокровищем с кем-то ещё. Вот окажется он дома, в тишине и уединении и тогда… Андрей с нетерпением ждал этого судьбоносного момента.

Стоило дверям поезда раскрыться, как он тут же оказался на перроне и торопливо зашагал в сторону выхода с платформы. В пути ему наконец-то удалось хоть немного выспаться, поэтому энергии теперь было хоть отбавляй. Андрей старательно избегал любого контакта с плотной толпой, собравшейся на перроне, покуда пытался пробраться сквозь это шумное скопление людей. Краем глаза он вновь увидел высокую чёрную фигуру на другом конце платформы… Неподвижная и угрожающая, она явно наблюдала за ним. Или и вовсе дожидалась его здесь всё это время… Андрей испуганно поежился, ощущая на себе чуждый взгляд, и заторопился прочь ещё пуще прежнего, прижимая к себе свою драгоценную ношу, ради которой он недавно проделал такой долгий путь.

Едва оказавшись дома, первым делом он закрыл дверь на все четыре замка. После проверил все окна и комнаты. Всё было в порядке. Торопливо скинув с себя верхнюю одежду и ботинки, Андрей, держа в руках заветную коробку, аккуратно сел за кухонный стол. Несколько минут он просто не моргая смотрел на свою добычу, разглаживая взглядом все мятые линии небрежно намотанной клейкой ленты. Нужен нож… Ему пришлось изрядно постараться, чтобы отыскать его в захламленной мусором и грязной посудой кухне. Один нашелся в раковине под грудой немытых тарелок. На лезвии налипли остатки какой-то раскисшей от влаги еды… Андрей аккуратно, чтобы не дай бог не порезаться, сполоснул его, насухо вытер и вернулся обратно за стол. Волнение внутри него нарастало усиленными темпами. Аккуратный надрез по периметру коробки… За ним ещё один… Лезвие ножа давно никем не точилось, поэтому оно то и дело увязало в толстом слое клейкой ленты, но Андрей с упорством продолжал резать. Вскоре всё, что ему оставалось, – это лишь поднять крышку и заглянуть внутрь. Дрожащими руками он аккуратно взялся за коробку и потянул вверх…

Картонная крышка соскользнулся на удивление легко, являя Андрею содержимое загадочной коробки… Старый мобильный телефон. Весь исцарапанный, дисплей треснул, а пластик на корпусе местами был сколот. Марка и модель Андрею были абсолютно неизвестны. Ясно было только то, что такие уже давно не выпускают и никто ими в современном мире, будучи в здравом уме, пользоваться не станет. Тем более когда телефон ещё и в таком плачевном состоянии… Однако… Андрей заполучил этот аппарат для одной конкретной цели. Ему нужно было связаться кое с кем, и сделать это можно было только с этого телефона. По крайней мере, так ему сказал сосед, когда рассказывал про ту странную старуху из деревни. Ещё он сказал, что она вроде как ведьма, но это было уже неважно. Сейчас главным было разобраться, как пользоваться этим приспособлением. Никакой инструкции к нему, естественно, не прилагалось. Только зарядное устройство… Что само по себе было совсем неплохо, потому что вряд ли бы Андрею удалось сейчас найти подходящую зарядку для такой древности… Брать телефон в руки он пока не решался.

Андрей молча рассматривал устройство, пробегая глазами по каждой трещинке и сколу, пересчитывая в уме все царапины и изъяны… Прошла, наверно, целая вечность, прежде чем он, дрожа всем телом, в конце концов осмелился взять этот телефон в руки. Кнопка включения слегка западала и сработала далеко не с первого раза, однако спустя несколько неудачных попыток дисплей наконец-то вспыхнул, показывая Андрею одну единственную доступную опцию – «Набрать номер». Большего и не требовалось… Он прекрасно знал, кому будет звонить и помнил все цифры номера наизусть, но что-то внутри него противилось всему этому… Вся эта затея с поездкой теперь начинала казаться глупой. Ему пришлось провести почти трое суток вне дома, потратить уйму денег и нервов, которые были и так ни к чёрту. Стоило ли оно того? Он даже уволился с работы, чтобы посвятить всему этому больше времени. Правда, там и так его особо не держали. Андрея считали странным за его любовь к наблюдениям и очень малую общительность, так что отговаривать от увольнения никто не решился. Да и чёрт с ними…

Андрей держал в руках телефон, собираясь с мыслями, чтобы совершить задуманное. Палец медленно подполз к единственной доступной кнопке на дисплее… Дальше всё пошло куда быстрее. Высветилась строка для набора цифр, которую Андрей, уже куда увереннее, быстро заполнил. Нужный ему номер послушно выстроился в стройный ряд цифр… Всё, что теперь оставалось, это нажать на заветную кнопку вызова. Большой палец плавно соскользнул на значок зеленой трубки на дисплее… Андрей дрожащей рукой поднёс трубку к уху. Долгое время не происходило вообще ничего. Ни единого звука. На какой-то момент ему даже показалось, что время и вовсе остановилось… Неожиданно тишину в трубке прервали длинные глухие гудки. Андрей даже вздрогнул от неожиданности.

Работает… Значит, ему не соврали…

Гудки были такими долгими и протяжными, что казалось, будто ожидание не закончится никогда. Их глухой звук звучал как будто откуда-то из-под земли, словно Андрей пытался дозвониться кому-то… с того света?..

– Алло, – раздался знакомый женский голос в трубке.

Андрей застыл. Он не знал, что ему делать дальше…

– Андрей, я знаю, что это ты, – продолжил голос. – Не молчи, пожалуйста.

Внутри него всё похолодело… То ли от страха, то ли от переизбытка волнения.

– Ма… Мама? – тихим дрожащим голосом спросил Андрей.

– Ну а кто же ещё, дурачок? – рассмеялась она.

– Мама… – выдохнул он.

Телефон и вправду мог связаться с теми, кто умер. Значит, все его усилия были не напрасны…

– Зачем ты звонишь мне? – спросила его мама.

– Я… – промямлил Андрей. – Я просто хотел ещё раз услышать твой голос.

Из глаз непроизвольно потекли слёзы. Мама… Теперь с ней можно будет хотя бы поговорить…

– Я тоже скучаю, мой хороший, – ответила она. – Но тебе нужно двигаться дальше. Ты уже не маленький мальчик, ты ведь и сам это прекрасно знаешь.

– Да…

– Как у тебя с работой? Как ты питаешься? Всё хорошо?

Андрей мрачно осмотрел заваленную пустыми коробками из-под полуфабрикатов кухню и гору грязной посуды. Мама бы такое определенно не одобрила…

– Да… Да, всё хорошо, – тихо ответил он.

– Ты же помнишь, что я прекрасно знаю, когда ты врёшь? – в её тоне прозвучал легкий укор. – Наверняка ведь питаешься всякой дрянью. Меня нет – так ты ведь себе сам готовить не будешь.

Андрей промолчал.

– Как на работе дела? – повторила она вопрос.

– Нормально, – промямлил Андрей.

– Опять врёшь?

– Мам…

– Не «мамкай». Только не говори мне, что ты уволился. Это ведь не так?

– Ну… Так вышло…

– Боже мой… – ахнула мама. – Меня нет всего-то два года, а ты уже совсем от рук отбился, да?

– Мам…

– Всё! Не хочу ничего слышать! Ты меня очень разочаровал, Андрюша. Очень! И поэтому я кладу трубку!

– Ну мам…

В трубке раздались короткие гудки, оповещая о том, что разговор окончен, и он снова остался один…

Андрей сидел и пялился на этот странный мобильник, пытаясь осмыслить всё произошедшее. Только что он говорил со своей мамой… Её не стало больше двух лет назад. И несмотря на всё это, он только что говорил с ней. Отчетливо слышал её голос… Всё это время Андрей отчаянно пытался заполнить образовавшуюся пустоту внутри себя, но ничего не помогало. Ему было неимоверно сложно принять тот факт, что теперь всю оставшуюся жизнь придется жить с этой болью внутри. В свои сорок с небольшим – он неожиданно для себя осознал, что совсем не умеет жить сам по себе. Мама была для него всем… Она была единственной женщиной в его жизни, его единственным другом, его маяком в этом царстве суетливых людей, ярко освещавшим путь. Правда, вёл он всегда лишь к их скромному дому, но это было уже не так важно, потому что Андрей всегда знал, где о нём позаботятся и где его всегда ждёт тёплый приём…

Когда мама заболела, он растерялся. Она всё так же продолжала вести весь быт в их доме, даже когда сил у неё почти не оставалось. Андрей старался ей не мешать, чтобы не сделать хуже. Ведь сам по себе он почти ничего не умел. В конце концов наступил момент, когда его мамочка попросту не смогла встать с постели, и тогда все заботы по дому неподъемным грузом легли на его неопытные плечи. Он искренне старался научиться, но иногда… Андрей слишком привык жить на всём готовом и порою попросту ленился делать простые вещи – такие как готовка, уборка, мытьё посуды, своевременный приём таблеток для мамы и минимальный уход за ней… Спустя полгода после обострения болезни – она умерла… Точнее, за ней пришёл тот чёрный силуэт… Андрей не знал, что это за существо и почему оно пришло за его мамой. Он просто стоял и беспомощно наблюдал, как оно забирает жизнь у самого дорогого ему человека… Андрей был испуган до чертиков и даже непроизвольно опорожнил свой мочевой пузырь в этот момент, но… Какая-то тёмная часть его сознания и по сей день считала, что это было одно из самых завораживающих зрелищ во всей его жизни. Это было даже круче, чем наблюдение за молодой соседской дочкой и её парнем, когда те трахались в машине за его домом. Он тогда рассмотрел очень много пикантных деталей… Это было интереснее, чем наблюдать, как медленно угасают глаза бездомной кошки в его руках после нескольких минут, проведенных без кислорода. Интереснее, чем смотреть, как собака в отчаянии мечется в поисках своих щенков, оставленных без присмотра буквально на пару минут. Андрей забрал их, чтобы понаблюдать за реакцией их матери… Всё это, безусловно, было занимательно, но не настолько, как события той ночи, когда его мама покинула это мир. Андрею было страшно, но в то же время интересно… Из жизни уходил человек. На мгновение Андрею даже показалось, что он буквально видит, как какая-то еле заметная энергия покидает тело его мамы… К сожалению или к счастью – длилось всё это недолго. Черный силуэт быстро исчез, оставляя Андрея один на один с собственной беспомощностью…

Приспособиться к самостоятельной жизни было неимоверно сложно. Андрей совершенно не умел разговаривать с людьми, сторонился их, да и в целом считался довольно странным. На работе его держали скорее из жалости, нежели из-за его профессиональных качеств. Друзей за всю свою жизнь у него никогда не было. В школе другие дети постоянно высмеивали и издевались над ним за его странную любовь к подсматриванию, постепенно сделав из него изгоя. На работе толком ничего не поменялось. Как и в детстве – все попросту начинали его сторониться. Причиной тому были его глаза, вечно пристально выискивающие что-то интересное во внешности людей или же что-нибудь занимательное в происходящем вокруг. С возрастом его тяга к подсматриванию лишь усугубилась. Ему казалось, что так он будто бы участвует в событиях, за которыми наблюдает. Однако его пытливый взгляд абсолютно не помогал ему в повседневной жизни. Андрей так и не освоил элементарных вещей по типу приготовления еды или же работы по дому. Он постоянно тратил деньги на всякую ерунду. За два года жизни в одиночестве их скромный и чистый дом постепенно превратился в свалку мусора. Повсюду валялись пустые банки из-под газировки или пустые пакеты с логотипами местных забегаловок, доставлявших еду прямо на дом. Андрей старался не обременять себя уборкой. Всё свое свободное время он проводил на просторах интернета, выискивая что-нибудь интересное. Смотреть видео, конечно, было не так интригующе, как наблюдать за чем-либо вживую, но как суррогат подходило идеально.

Единственным человеком, который хотя бы иногда навещал Андрея, был их сосед, живущий через забор. Тот самый, что и подкинул ему идею о поездке в какую-то глухомань за этим странным телефоном. Всё потому, что однажды Андрей в одном из их коротких разговоров обмолвился о том, что хотел бы ещё хотя бы раз поговорить со своей мамой и готов ради этого на всё. Буквально на следующий же день его сосед пришёл с рассказом о том, что по слухам, у одной старухи есть некий предмет, способный помочь человеку поговорить с усопшими. С того самого дня Андрей не мог больше думать ни о чём другом. Естественно, такую вещь никто бы не стал отдавать бесплатно, поэтому ему впервые в жизни пришлось взять кредит в банке. Сумма была довольно внушительной, и требовалась исключительно наличка. Её-то он и отвез в своей сумке той самой старухе… Мысль о том, что теперь ему как-то нужно будет возвращать эти деньги, почти не посещала голову Андрея. Главное, что у него теперь есть возможность поговорить со своей мамочкой…

Стук в дверь вывел Андрея из долгого ступора. Он торопливо подскочил со своего места за кухонным столом, быстро убрал телефон обратно в коробочку и спрятал в один из настенных шкафчиков. Никому не нужно видеть его новое «сокровище», которое одновременно пугало Андрея и вызывало внутри восторг.

Стук в дверь повторился. В этот раз уже настойчивее. Андрей торопливо принялся щелкать затворами всех четырёх замков, не забыв в конце оставить пристегнутой цепочку. Выходить на крыльцо дома он отнюдь не планировал, да и со всеми своими редкими гостями ему было комфортнее говорить именно так.

В узком проеме, стянутом дверной цепочкой, показалось лицо его соседа. Мужчина лет пятидесяти, крепкий, коренастый, соль с перцем в волосах, нос слегка смотрит вбок после неудачной карьеры в любительском боксе. Он жил по соседству всё время, сколько Андрей себя помнил. Это за его дочкой он в своё время наблюдал…

– Здорово, Андрюха, – улыбнулся сосед своими белоснежными вставными зубами.

– Здравствуйте, Дмитрий Палыч, – тихо поздоровался в ответ Андрей.

– Ну что? Я смотрю, ты всё-таки съездил?

– Да.

– И как оно?

Андрей молчал, не зная, что ему говорить. С одной стороны, именно этот человек ему и поведал о телефоне, с другой же… Неизвестно какие у него были мотивы.

– Ну! Давай рассказывай, – усмехнулся сосед. – Жива ещё бабка та?

– Жива, – кивнул Андрей.

– Вот же ведьма старая… – покачал головой Дмитрий Палыч. – И что? И как? Получил что хотел?

Андрей кивнул.

– Ну давай не молчи, рассказывай, – настаивал сосед. – Мне ж тоже интересно. Сработало хоть?

Андрей снова кивнул.

– Ну вообще, – удивился его собеседник. – Я-то думал, что это всё брехня, если честно, но раз так…

Андрей молча слушал.

– Слушай… – начал Дмитрий Палыч. – А где ты столько денег-то взял? Там же сумма-то немаленькая…

– В банке, – ответил Андрей.

– Кредит, что ли, оформил? Ну ты даёшь… – покачал головой сосед. – Ладно, главное, что не зря всё… – на секунду мужчина задумался и продолжил: – А отдавать как планируешь? Я просто слышал, что с работы ты ушёл…

Андрей безразлично пожал плечами.

– Ну ты исполнитель, – усмехнулся сосед. – Они ж тебя найдут, если что.

Андрей ещё раз пожал плечами.

В этот момент он заметил, как за спиной его собеседника, в конце улицы, прямо рядом с забором одного из домов, возник чёрный силуэт… Андрей пристально уставился на него, даже несмотря на то, что всё внутри него съёживалось от страха при виде этой загадочной фигуры.

– Слушай, тогда… – заговорщицким тоном продолжил Дмитрий Палыч. – Раз такое дело, то, может, ты мне продашь свой дом? Ты его в одиночку явно не тянешь, а деньги банку тебе всё равно отдавать придётся…

После этих слов Андрей встрепенулся.

– Что? – переспросил он.

– Говорю – может, подумаешь о том, чтобы дом ваш продать? – повторил сосед. – Ты с ним вообще не справляешься – вокруг вон всё заросло, стены и крыша уже, смотрю, тоже под ремонт, крыльцо вон всё почти прогнило…

– Нет, – резко ответил Андрей.

– Что «нет»?

– Дом не продаётся.

Дмитрий Палыч недовольно цыкнул, глядя Андрею прямо в глаза.

– Ты же понимаешь, что банк тебя в покое не оставит? – спросил он. – Либо они у тебя этот дом заберут, и ты им ещё останешься должен, либо я могу его купить, и ты все свои долги закроешь и спокойно переедешь в другое место. Если надо, я тебе даже какую-нибудь квартиру подешевле найду. И все от этого только в выигрыше – я участок свой расширю, а ты мало того что без долгов, так ещё и при деньгах останешься…

– Нет, – снова резко ответил Андрей, не отводя взгляда от черной фигуры в конце улицы…

Дмитрий Палыч тяжело вздохнул.

– Не дури, Андрюха, – сказал он. – Подумай ещё. Я, если что, сам знаешь, вон тут за соседней дверью. Если надумаешь – всегда знаешь, где меня найти.

– Не надумаю, – категорично ответил Андрей.

– Ну ладно, ладно, – поднял руки сосед. – Посмотрим ещё.

Андрей молчал. Его взгляд был по-прежнему прикован в одну точку…

– Да куда ты там всё пялишься? – удивленно спросил Дмитрий Палыч, разворачиваясь и закрывая собой чёрный силуэт в конце улицы. – Что там такое-то увидел-то?.. Нет вроде ничего…

Когда он повернулся обратно к Андрею, то фигура в конце улицы уже исчезла.

– Ладно, – сказал сосед. – Бывай, Андрюх. Ты давай там с плеча не руби. Подумай хорошенько, взвесь все «за» и «против», бюджеты свои подсчитай. Ты парень неглупый, так что, думаю, сам поймёшь, что к чему, да? А как надумаешь, то сразу приходи – моё предложение всегда в силе. Договорились?

Андрей снова промолчал.

– Ну всё, счастливо, – сосед махнул рукой и спустился с крыльца. – Думай, Андрюха, думай…

Он захлопнул дверь и принялся по новой защелкивать всё замки. Предложение соседа было неприемлемым и диким. Андрей никогда не продаст этот дом. Только здесь он чувствует себя в безопасности, только здесь все самые теплые воспоминания из его жизни и только здесь… Андрей прошёл к двери в мамину спальню. Немного постоял в неуверенности, после чего повернул ручку и открыл её. Внутри всё было практически так же, как и в ночь её смерти. Все вещи были на тех же самых местах. Изменилось только то, что на кровати лежал огромный сверток из простыни, потемневший за эти два года и оставивший вокруг себя большое засохшее тёмно-зеленое пятно на матрасе. Когда-то его ткань была белой, но время не щадит ничего. Андрей аккуратно присел на край кровати, стараясь не прикасаться к пятнам, и с любовью взглянул на огромный свёрток.

– Всё хорошо, мамочка, – сказал он ему. – Я ни за что не продам этот дом.

Свёрток из простыней был самодельным саваном для тела его матери. Андрей так и не решился её хоронить, соврав всем, что просто провёл кремацию. Ему было сложно представить, что мама покинет их дом и больше сюда никогда не вернется. А таким образом она всегда оставалась рядом с ним… Первое время его доводил неимоверный смрад, исходящий от разлагающегося тела, но сейчас всё стало нормально. За два года весь трупный запах выветрился, и теперь можно было спокойно заходить в комнату, не боясь расстаться со всем содержимым собственного желудка. Правда, Андрея это не особо останавливало и раньше. Он мог часами сидеть возле кровати, читать что-то вслух или обсуждать с мамой последние новости, делиться с ней своими переживаниями… Конечно, она ему не отвечала, но от этих монологов Андрею становилось чуть легче. Теперь же с помощью того странного телефона он может говорить с ней по-настоящему. Однако это отнюдь не значило, что теперь стоит избавляться от её тела…

Следующим утром Андрей позавтракал заказанной ещё вчера подсохшей пиццей и полез в шкафчик, куда убрал своё «сокровище». Странный телефон всё ещё вызывал внутри него смесь страха и восхищения, поэтому он решил пока что не злоупотреблять его использованием, хотя весь прошлый вечер Андрей и боролся с искушением вновь взять в руки этот мобильник и набрать заветный номер. Пришлось ограничиться походом на кухню и пристальным взглядом на шкафчик, где лежал телефон. Пару раз Андрей даже открывал скрипучую дверцу и смотрел на покоящуюся внутри коробочку, чтобы лишний раз убедиться, что его «сокровище» на месте. Приходилось брать всю свою волю в кулак… В какой-то момент Андрей убедил себя, что скорее всего уже слишком поздно для звонков. На улице уже вовсю хозяйничал поздний вечер, а его мамочка обычно ложилась очень рано. Наверняка она уже спит… Если на том свете вообще кто-то спит… Как бы там ни было – настало утро, и теперь время пришло! Андрей аккуратно достал телефон из коробочки и набрал номер. В этот раз действовал он уже куда увереннее, хоть ему пока и не удалось справиться с дрожащими от волнения руками.

– Алло, – прервал долгие глухие гудки такой родной голос.

– Привет, мам… – тихо произнес Андрей.

– Привет, привет, – вздохнув, ответила она. – Я не хочу с тобой разговаривать.

– Почему?..

– Я всё еще злюсь на тебя, Андрей. Ты думаешь, я такая дурочка и ничего не знаю?

Он промолчал. Мама очень редко на него ругалась, поэтому Андрей не знал, как на всё это реагировать.

– Я знаю, что ты мало того, что ушёл с работы, так ещё и взял кредит! Ты чем думал-то вообще, скажи мне? – спросила она.

– Я просто… – тихо сказал он. – Просто… Мне очень тебя не хватает, мамуль. Мне очень тяжело…

– И ты решил, что если останешься в долгах и без работы, то тебе сразу станет легче, так, что ли?

– Нет, – виновато ответил Андрей.

– Дядя Дима к тебе заходил?

– Заходил.

– Наверняка про дом спрашивал?

– Спрашивал…

– Он уже давно его купить хочет, да я всё не решалась, – сказала мама. – Ну? И что ты ему ответил?

– Что дом не продается.

– Молодец… Просто молодец, – вздохнула она. – И в кого ты у меня такой?.. Значит так, мой дорогой, сегодня ты идешь к дяде Диме и соглашаешься продать дом, ясно? С твоими долгами теперь у тебя всё равно выхода нет…

– Дом не продаётся, мам, – прервал её монолог Андрей.

– Что? Ещё раз?

– Дом не продаётся, – повторил он.

Она громко вздохнула.

– Скажи мне честно – ты совсем дурной или что? – спросила мама.

Андрей совсем не так представлял себе их разговоры…

– Ты что, не понимаешь, что банк от тебя не отстанет, пока ты им всё не выплатишь до копейки?

– Мне всё равно, – тихо ответил Андрей. – Дом не продаётся.

– Почему? Просвети, пожалуйста.

– Это наш дом. Тут всё напоминает о тебе, тут вся моя жизнь, мам. Я не буду его продавать.

– Хорошо, – недовольным тоном сказала мама. – А когда придут из банка и заберут его у тебя, что ты будешь делать? Им-то будет наплевать на то, что тут вся твоя жизнь. Ты этого совсем не понимаешь?

Андрей промолчал. Внутри него понемногу начинала закипать злость. Обычно происходило такое довольно часто, но он научился с ней справляться. Выплеснуть свою злость на посторонних у него не получалось в силу собственной хилости и робости, поэтому он просто подавлял её в себе или же колотил что-нибудь типа подушки, оставшись наедине с самим собой. Однако сейчас всё было по-другому… Он потратил столько времени и сил для того чтобы выслушивать нравоучения? Тем более от собственной матери, которая при жизни не позволяла себе такого.

– Ну что ты молчишь? Ответь мне, будь любезен! – слегка повысила голос его мама.

– Дом. Не. Продается, – медленно проговорил Андрей.

– Ты что, совсем не понимаешь, что я тебе говорю?..

– Дом не продаётся! – закричал он в трубку.

– Андрей…

– Не продаётся! – в его голосе заиграли истеричные нотки. – Понятно?!

Она не ответила.

– Я звоню тебе, чтобы просто поговорить! Как раньше, понимаешь?! А ты меня будешь воспитывать, да?! – Андрея было уже не остановить. Вся накопленная за долгие годы ярость бурным потоком вырывалась наружу. – Я хочу просто поговорить со своей мамой, ясно?! Не с твоим телом, как все эти два года, а с тобой! Я потратил кучу денег ради этого! Так что слушай меня! И не надо мне тут твоих нравоучений – ты всё равно мне ничего уже не сделаешь!

– Подожди… Ты разговаривал с телом? С моим телом? – переспросила она.

– Я оставил тебя в доме, чтобы ты всегда была со мной, – ответил Андрей.

– Боже мой… – ахнула мама. – У тебя проблемы, Андрюш. Тебе бы к доктору сходить…

– Не нужен мне никакой доктор! – завизжал он. – Мне нужна моя мама!

В трубке неожиданно раздались короткие гудки… Какого чёрта?.. Она бросила трубку?!

Андрей бережно положил телефон на кухонный стол и принялся метаться по дому, круша и переворачивая всё, на что у него хватало сил. Внутри него кипела жгучая ярость, которая наконец-то смогла найти выход. Он колотил диван руками, разбивал тарелки и стаканы, переворачивал и пинал стулья. Длилось это ровно до тех пор, пока Андрей не ушиб ногу об угол стены. Боль пронзила его от пяток и до самой макушки, изрядно сбивая с него ярость. Он рухнул на пол, скорчившись и хватаясь за ушибленную конечность… И совсем некому было проявить ему хоть какое-то сочувствие. Из глаз абсолютно непроизвольно брызнули слёзы… На смену ярости быстро пришла неуемная грусть… Долгие два года Андрей мечтал о том, что ему вновь удастся поговорить с его мамочкой. И вот это случилось… И что?! Вместо их обычных бесед он выслушивал лишь претензии в свой адрес. Совсем не такого он ожидал, это уж точно… Может быть, на том свете с людьми что-то случается, что они становятся такими… противными? Его мама никогда бы так не сказала при жизни, это он знал наверняка, его мама всегда была доброй и понимающей. Она бы никогда не стала так с ним разговаривать… А может… Это и не его мама вовсе?.. В памяти непроизвольно всплыли слова той старухи, отдавшей ему телефон – «Никто не знает, кто тебе ответит и правду ли скажут»…

Из хаотичного круга странных мыслей Андрея вырвала протяжная и хриплая мелодия телефонного звонка, совсем ему незнакомая. Он медленно поднялся с пола и, прихрамывая, пошёл на звук. Когда он оказался на кухне, стало понятно, что звонит тот самый телефон… На дисплее не было никаких цифр, вместо них короткое слово из четырёх букв – «Мама». Андрей чётко помнил, что не записывал её номер на этом мобильнике… Он неуверенно взял телефон в руки и поднёс к уху…

– Привет, мой хороший, – раздалось в трубке, стоило ему только принятьвызов.

Голос был всё тот же, но теперь словно что-то изменилось… Слова звучали как-то совсем глухо, но несмотря на это чувствовалась некая теплота, коей не ощущалось во время их предыдущих разговоров по этому телефону.

– Как твои дела? – спросила мама.

Звук был очень глухой и трескучий, как будто на линии были какие-то помехи.

– Привет, – буркнул в ответ Андрей, пытаясь найти место, где помех будет меньше.

– Я знаю, что ты скучаешь, – продолжила мама. – Давай поговорим с тобой.

Звук становился лучше по мере его приближения к спальне, где лежало тело его мамы.

– Я не буду с тобой разговаривать, – тихо ответил Андрей. – Ты меня обидела…

– Что?.. Прости меня, мой хороший, если я что-то не так сделала или сказала, – мягким тоном произнесла мама. – Наверно, я просто не была самой собой. Тут всё очень сложно…

Звук в трубке очистился и стал ясным и звонким, стоило только Андрею очутиться возле кровати с завернутым в простыню телом. Он медленно опустился на пол, облокотившись на изножье кровати.

– Расскажи мне, как ты жил всё это время, – попросила мама. – Мне очень интересно.

– Плохо, мамуль… – из глаз покатились слёзы, голос задрожал. – Мне очень тяжело без тебя…

– Ну не плачь, мой хороший, – успокаивающим тоном сказала она. – Теперь мы снова вместе, и ты всегда можешь со мной поговорить. Так что уже легче, правда?

– Да… – всхлипнув, ответил Андрей.

– Ну вот! Тогда начни с самого начала…

Следующие несколько месяцев показались для Андрея какими-то нереальными. Каждый день по несколько часов он разговаривал с мамой по телефону, жалуясь или что-то обсуждая, рассказывая истории или просто слушая её чудесный голос. Андрей был так счастлив… Он даже совсем позабыл о той ссоре, что произошла с ними вначале. К теме продажи дома они больше ни разу не возвращались – словно этого вопроса и не существовало вовсе. О себе мама говорила очень мало, в основном она слушала Андрея. На все вопросы о том, что сейчас вокруг неё происходит, в ответ он получал лишь молчание. Иногда она просто переводила тему, полностью игнорируя его последние слова. С другой стороны, Андрея это интересовало в последнюю очередь – главное, что теперь они снова вместе и могут вести долгие беседы, как в старые добрые времена. Свежие истории из жизни у него закончились буквально на первой неделе, и он начал перебирать общие воспоминания, после чего начал выдумывать новые, которые якобы случались с ним между их разговорами. Все эти рассказы были до жути нелепыми и полными вранья, но всё это делалось лишь для того, чтобы мама слушала его. На самом же деле весь день Андрея состоял из подъема с постели, похода до кухни и завтрака. После чего он брал в руки телефон и звонил маме. Спустя несколько часов разговора Андрей обедал и усаживался за свой компьютер, проводя весь остаток дня на просторах сети…

По зиме отключили отопление за неуплату. Андрей больше не работал, а оставшиеся от кредита деньги тратил лишь на еду. Сумма там была довольно приличная, так что он мог себе позволить долгое время существовать без постоянного заработка. Деньги у него были, но даже холод в доме не смог заставить его выйти наружу. Зима когда-нибудь кончится, а пока можно просто потеплее одеться… Ещё в какой-то момент ему начали звонить из банка. Поначалу он отвечал им, но потом просто перестал брать трубку. Ему нечего было им сказать. Честно говоря, Андрей изначально не собирался им ничего отдавать. Что они ему могут сделать? В историю про дом и то, что его могут забрать, он не верил. Не выставят же они его на улицу? Убить они его тоже не могут, так что… Можно дальше жить спокойно.

Был ещё один момент, который заставлял Андрея оставаться дома. Черный силуэт… Казалось, что он всё ближе и ближе. Андрей стал куда чаще видеть его. То чёрная фигура появлялась в конце улицы, то за соседним домом, то он видел её очертания в свете тусклых ночных фонарей. Один раз Андрей проснулся среди ночи и увидел чёрный силуэт прямо в окне своей спальни… Два тусклых блестящих глаза не моргая наблюдали за ним во сне… Правда, длилось это видение буквально пару секунд. Стоило Андрею тряхнуть головой, как всё тут же исчезло, как и желание спать… С той самой ночи страх начал беспрестанно преследовать его, буквально стал его соседом. Только когда Андрей разговаривал с мамой, ему было спокойно. Страх отступал… Но стоило только Андрею положить трубку, как всё возвращалось на круги своя. И с каждым днём становилось только хуже… Черный силуэт всегда был где-то поблизости. Он всегда маячил где-то вдалеке, когда Андрей выглядывал в окно. Порою даже казалось, что вокруг дома то и дело шуршат по траве чьи-то шаги. Андрей стал ещё большим затворником, чем был раньше. Он с недоверием относился к доставщикам еды, которым открывал, только после их предварительного звонка ему на телефон. Лишь убедившись, что это именно доставка, Андрей, не говоря ни слова, быстро вырывал заказ из рук сотрудника и тут же захлопывал приоткрытую на цепочку дверь. Во всё остальное время его словно не существовало. Он никак не реагировал на стук в дверь, старался не слушать происходящее снаружи. Весь его мир замкнулся внутри дома. Здесь этот чёрный силуэт не сможет его достать. Андрей не мог понять, что этот человек от него хочет. Да и человек ли вообще? В ночь смерти мамы Андрей отчетливо видел две худые чёрные руки, но это могло вообще ничего не значить… Может, они ненастоящие, а может, их больше, чем две? Кто знает?..

В конце концов, Андрей решился упомянуть про чёрный силуэт своей маме. Раньше он ей не говорил об этом…

– Чёрный силуэт? – переспросила она. – Человек?

– Я не знаю, мам, – ответил Андрей. – Но он преследует меня, я уверен. Преследует с той самой ночи…

– С какой ночи? – удивилась мама.

– С той ночи, когда ты… – он замялся. – Ну… Когда тебя не стало.

– Очень интересно… – задумчиво произнесла мама.

– Ведь это он убил тебя, – продолжил Андрей. – Я всё видел… И ничего не смог сделать… Прости…

– Прости?..

– Да… Я не смог тебя спасти…

В трубке раздался истеричный хохот.

– Мам? – испуганно позвал Андрей.

Хохот всё не прекращался, переходя во всхлипы. Неестественные и булькающие… Да и сам этот смех был каким-то жутким, будто бы совсем… не живым… Было в нём что-то натужное и странное. Словно смеялся и не человек вовсе. Андрей прекрасно помнил, как смеялась его мама, и эти звуки были отнюдь на неё не похожи…

– Убил меня? – сквозь смех спросила она.

– Да.

– Какой же ты всё-таки жалкий маленький ублюдок, – одномоментно прекратив смеяться, произнесла мама. Голос её звучал всё так же мягко и по-доброму…

– Мам?..

– Всю жизнь был таким, – продолжила она. – Слабый и безвольный. Не мог постоять за себя, не мог никому и слова сказать. Мог только подглядывать. Не нужно было вообще рожать… Нужно было сделать аборт, ясно же было, что после изнасилования никого хорошего родиться не может… Но нет же, постеснялась идти к врачу.

– Что?..

– Да, мой хороший. Твой папа был насильником. У нас была всего одна очень романтичная встреча. Помню как сейчас – я шла с работы поздним вечером, он подкараулил меня в парке, затащил в какие-то кусты, избил до потери сознания, а потом трахнул, – сказала она. – Я никогда его не знала, даже не помню, как он выглядел, а тебе всю твою жизнь врала, что он погиб на войне, – ответила мама. – И судя по всему, ты пошел в своего папашу. Такой же больной ублюдок. Я ведь прекрасно знаю, что ты подглядывал за соседской дочкой, что ты душил местных кошек, издевался над собаками и птицами. Я даже знаю, что ты подглядывал за мной, пока я переодевалась. Ты болен, Андрюш, и тебе уже никто не поможет, – её голос был таким спокойным и шелковистым.

– Что?.. Что ты такое говоришь?.. – дрожащим голосом спросил он.

– Ты и сам прекрасно знаешь, что я говорю правду. Ты больной, и ты подонок, – ответила она. – Настолько трусливый и слабый, что у тебя так и не хватило духу признаться самому себе.

– Признаться в чём?..

– В том, что не было никакого «чёрного человека», Андрюш, – мягко сказала мама. – Ты совсем не ухаживал за мной, пока я болела. У меня всего лишь была тяжелая форма гриппа, которая дала осложнение, потому что мой сын был слишком ленивым и беспомощным, чтобы помочь мне встать на ноги. Я кричала тебе, звала на помощь из последних сил, ты разве не помнишь?

Андрей промолчал. Внутри него всё похолодело. Усугублялось это всё ещё и тем, что мама говорила с ним своим привычным ласковым голосом…

– И вместо того чтобы помочь мне, ты просто затыкал уши и продолжал заниматься своими делами. Небось мастурбировал на очередную порнушку… В какой-то момент тебе надоело слушать мои крики о помощи, и ты зашёл в эту самую комнату и убил меня, мой хороший. Ты разве совсем не помнишь? Ты даже в штаны тогда напрудил от возбуждения. Тебе ведь понравилось, я точно знаю. Только вот ты жалкий и слабый и никогда в жизни не сможешь это повторить с кем-то ещё, хотя тебе наверняка хотелось.

Андрей продолжал молчать. Его действительно часто посещали мысли об убийстве других людей ради того, чтобы ещё раз увидеть, как гаснет жизнь в глазах, чтобы ощутить, как она покидает человеческое тело…

– Ты настолько сильно перепугался, что даже придумал какого-то «чёрного человека», чтобы оправдать себя, – продолжала мама. – Не хватило духу самому себе признаться в содеянном, да?

И это тоже было правдой. Андрей помнил каждую секунду той ночи, помнил, как его руки сомкнулись на шее мамы, помнил, как его захлестнула ярость из-за ее постоянных криков, которые лишь отвлекали его… Но лучше всего он запомнил своё возбуждение после того, как собственными руками отнял жизнь у человека…

– Ты болен, Андрюш, – подытожила мама. – Помогать тебе никто не станет, так что… У тебя только один выход. В этот раз сделай всё правильно. Хотя… У тебя наверняка не хватит духа, чтоб на такое решиться, – усмехнулась она. – Всего доброго тебе, мой хороший. Надеюсь, я больше никогда не услышу твой мерзкий плачущий голосок.

– Мам… – выдохнул Андрей.

Было уже поздно. В трубке звучали лишь короткие гудки…

Андрей отложил телефон в сторону и поднялся на ноги со своего привычного места у изножья маминой кровати. Он в последний раз посмотрел на завернутое в потемневшую простыню тело и вышел из комнаты. Нужно сделать всё правильно… Ну уж нет!

Его взгляд неожиданно зацепился за чёрный силуэт, возникший в другом конце коридора. Внутри Андрея всё сжалось от животного ужаса.

– Нет! – закричал он. – Тебя не существует! Я тебя придумал!

Холодные безжизненные блестящие глаза безразлично наблюдали за ним.

– Нет! – истошно завопил Андрей. – Ты ненастоящий!

Черный силуэт двинулся в его сторону. Андрей развернулся и бросился было бежать, но тут же его взгляд уткнулся в другой точно такой же черный силуэт, поджидающий его сзади.

– Не-е-е-ет! – истошно завопил Андрей и бросился вперед…

– Диспетчер, мы закончили, – произнес высокий мужчина в чёрном комбинезоне, нажав кнопку на рации.

Его подчиненные в это время упаковывали в пакет тело Андрея.

– Как всё прошло? – спросил голос из рации.

– Без особых происшествий, – ответил мужчина. – А с каких пор мы выдаём займы сумасшедшим?

– Новая политика компании, – будничным тоном ответили ему.

– И наверняка клиент не читал договор, да?

– Само собой. Наша собственность в порядке?

Мужчина в чёрном жестом остановил своих подчиненных и взглянул на мёртвое тело Андрея.

– Вроде бы каких-то заметных заболеваний нет, – ответил он. – Ну кроме того, что он поехавший наглухо.

– Всё настолько плохо?

– У него труп собственной матери в комнате до сих пор лежит, – ответил мужчина. – В подвале целая куча мертвых животных.

– Господи… – ахнули из рации. – Впрочем, неважно. У нас уже есть покупатели на сердце и почки, печень в процессе переговоров, так что его долг уже перекрыт и нас всех ожидает премия. Документы на дом вы нашли?

– Конечно, – кивнул мужчина в чёрном.

– Прекрасно. Его сосед уже готов выкупить здание и участок.

– Ещё мы нашли какой-то странный телефон, – сказал мужчина. – У нас этого номера нет.

– Да, мы зафиксировали пару телефонных звонков с неотслеживаемого номера. Выяснилось, что это его сосед подкинул ему телефон.

– Для чего?

– Хотел с его помощью убедить клиента продать дом. Через программу подделал голос его матери, но после пары неудачных попыток бросил это занятие… А что не так?

– Не знаю, – пожал плечами мужчина. – За всё время наблюдения я точно могу сказать, что клиент постоянно разговаривал по этому телефону.

– У нас зафиксировано всего два исходящих вызова.

– И с кем же он тогда говорил? – задумчиво спросил мужчина в чёрном, глядя, как над лицом Андрея медленно закрывается мешок для трупов.

Лиза Глум. «Тваренька»

Пролог

– Тужься, девонька, тужься!

Повитуха пучила глаза и раздувала щеки, будто на своем примере показывала, что от меня требуется. Это было жутко и забавно одновременно.

– Вот та-а-ак, – похвалила она.

– А-а-а-а! – из моего горла, нет, гораздо глубже, из нутра, вырывался рык. Он поднимался, судорожно вибрируя, а потом, булькая, глох в обильной, вязкой слюне.

Я вдруг поймала себя на мысли, что такой звук может произносить кто угодно. Любой зверь. Но только не человек. И тем не менее это была я. Точнее будто какая-то незримая часть меня. Я наблюдала за происходящим, но никто не обращал на меня-первую внимания. Все оно было приковано ко мне-второй – лежащей на кровати. При этом я ощущала все, что должна была чувствовать та, другая я.

– Ну вот и все, мамаша, – наконец сказала старуха. Лицо повитухи было усыпано бусинками пота, но выражение довольное, благостное, будто это она только что разрешилась от тяжкого бремени.

Толстыми узловатыми пальцами, измазанными в моей крови, старуха бережно обхватывала синюшный комочек. Он был весь покрыт слизью. Скользкая мутно-серая, с багровыми прожилками масса густыми каплями падала мне на живот, на грудь, на шею и медленно стекала по бокам. Тепло. Липко. Мерзко.

– Доча у тебя, – она пихнула младенца к моему лицу.

Кроха так внимательно-изучающе смотрела на меня темными глазенками, что я умилилась и даже выдавила дрожащими губами улыбку. Но в следующий момент произошло то, что заставило меня заорать от ужаса.

Глаза малышки вдруг неестественно выпучились и завращались. Затем начали приближаться ко мне, удерживаемые… щупальцами! Те выдвигались из глазниц и неустанно шевелились. Одновременно из ноздрей ребенка вылезла пара рожек размером поменьше.

– Глянь, красавица какая, – словно издеваясь, сказала старуха. Она что, ослепла или совсем идиотка?

Повитуха перевернула уродца. На его спинке, в районе копчика, я увидела отросток, который закручивался спиралью, как улиточный домик.

– Уберите… от меня… эту… тварь! – я не сразу узнала собственный голос. Заторможенный и глухой, он в следующую же секунду перешел на визг: – Тварь, тварь, тва-а-арь!

1

Началом того, что со мной произошло, послужил этот кошмарный сон. Я уверена в этом. Чего только ни приснится беременной, скажете вы. Но именно в то утро, когда я разбудила мужа не привычным поцелуем, а дикими воплями, все пошло не так. Валерка буквально подпрыгнул на кровати, вскочил и забегал по комнате, как пойманный в клетку зверек.

– Ты чего? – не до конца отошедшая от ночного ужаса, я растерянно наблюдала за мужем.

– Где этот чертов пакет? – голос его дрожал.

– Какой пакет?

– Ну тот, что ты в роддом собрала.

– Зачем он тебе?

Валерка перестал метаться, присел на краешек кровати и внимательно на меня посмотрел.

– Лен, ты так орала. Я думал, началось.

Фух! У моего мужа не острое помешательство.

– До знаменательного дня у нас еще минимум месяц, – выдохнула я. – Мне приснилось, будто я родила гигантскую улитку, – тяжелый осадок от кошмара рассеивался, уступая место осознанию комичности ситуации. Я даже захихикала, окончательно избавившись от сонного морока.

– Кстати, о нас, – осторожно начал Валерка. – Меня Петюня отправляет на стажировку, – после паузы добавил: – В Германию, – и зажмурился в ожидании моей реакции.

Петюня – Петр Михайлович, босс мужа и конченый, на мой взгляд, самодур. Вместо того, чтобы дать подчиненным спокойно работать, он вечно что-нибудь выдумывает. То в языковую школу Валерку с коллегами отправляет (теперь мой муж не в совершенстве, но владеет немецким и китайским). То трудовой коллектив должен дружно ходить в фитнес-клуб, и это не считая курсов повышения компьютерной грамотности и уроков по скетчингу.

– Ты же сказал ему, что придется отложить поездку? – нахмурилась я. – Нам скоро рожать.

– Сказать сказал… – замялся любимый, – но ты же знаешь Петюню. В общем, не поехать не получится. Он не оставил мне выбора.

– Выбор есть всегда, – недовольно процедила я.

– Лен, только не нервничай, малыш все чувствует, – зачастил муж, прекрасно зная, чем зацепить. – Стажировка всего три недели. До родов точняк успею вернуться.

– Точно? – недоверчиво уточнила я.

– Точно!

– А если…

– Ты переживаешь, что останешься одна, – словно прочел мои мысли, – но я все придумал. Послезавтра утром рейс на Берлин, так что потихоньку собирайся, днем выдвигаемся к маме в Молохово.

Красноречиво и не совсем культурно выразив свое отношение и к самой идее мужа, и к тому, что это была уже не идея, а единолично принятое им решение, я выскочила на балкон, чтобы остыть. И Валерка дал мне это время. Минут через десять он подошел сзади и обнял. Его теплые руки легли на мой живот, было приятно, но тревога не уходила.

– Малыш, так будет спокойнее и тебе, и мне. Я не хочу, чтобы ты оставалась одна в квартире. А вдруг лифт сломается? Или плохо себя почувствуешь? Давление упадет… Да и чистый воздух, тишина, деревенские продукты в твоем положении только на пользу.

Все плюсы вольготной жизни за городом, однако, перечеркивались одним жирным минусом – Зоей Антоновной. За три года супружеской жизни я так и не смогла найти общий язык со свекровью. Она, конечно, желала невестку под стать себе: простую, работящую бабцу. Такая столичная штучка, как я, профессорская дочка, явно не вписывалась в ее картину идеальной ячейки общества.

Но мамина антипатия не остановила Валерку от предложения руки и сердца. Всю свадьбу Зоя Антоновна сидела с поджатыми губами, едва пригубила вина. Исподлобья осматривала гостей (с моей стороны, потому как у Валерки она была единственной родней) и зал ресторана, который оплатили мои родители. Во взгляде свекрови читалось неприкрытое: «Деньги девать некуда!»

2

– Если парень родится, будет Антон, как прадед мой, – рассуждала свекровь, – а дочка – Варвара, как прабабка моя, Варенька.

Попутно Зоя Антоновна старательно шинковала огромный кочан капусты. Снова собиралась солянку тушить, от которой меня адски пучило.

– Вообще-то, мне имя Саша нравится, Валере тоже, – возразила я, ибо нечего за нашу семью решать. – Александр или Александра малыша назовем.

– Ишь, нравится им, – поджала губы свекровь. – Не бывать в нашем роду таким именам никогда. Со смыслом надо называть да с почтением к предкам. Сашка-какашка, тьфу! – и дабы придать весомости своим словам, сплюнула в ведро с капустными отходами, которые предназначались на питание курам.

– Можно подумать, ваши варианты лучше! – не выдержала я. – Про Антона вообще молчу. А Варенька… тваренька, во!

Чтобы оставить последнее слово за собой, я с гордо поднятой головой вышла во двор. Вместо вонючей капусты на ужин уж лучше к пруду прогуляться.

Природа в Молохово была роскошная, нетронутая цивилизацией, что называется, девственная. Даже противной свекрови было не под силу испортить это впечатление.

Я пересекала луг, задрав сарафан почти до пояса. Высокое разнотравье ласково щекотало голые ноги. Вдоль жиденькой березовой рощи, за которой начинался густой, мрачный ельник, спустилась к пруду. Уселась на хлипкие мостки, сбросила сланцы и опустила ступни в воду. Нагретая жарким солнцем, она только-только начала остывать. Парное молоко! Нестерпимо захотелось искупаться. С животом особо не поплаваешь – страшновато, но разок окунуться, пожалуй, можно.

Когда Валерка еще до свадьбы привез меня в деревню знакомить с матерью, кошмарил этим прудом. Не то русалки тут водятся, не то болотницы какие-то. Ясное дело, страшилки для детей, чтобы те купаться не совались. Но свой скепсис я, конечно, тогда придержала, чтобы любимого не обидеть.

Пруд оказался довольно мелким – зайдя в воду по лиф, за который я заткнула подол сарафана, оказалась уже почти на середине водоема. В нескольких метрах слева виднелись ярко-желтые кувшинки, с той же стороны доносился тихий лягушачий хор.

Вдруг нечто под водой мягко скользнуло по ноге чуть выше колена. От неожиданности я вздрогнула, из руки выскользнул телефон. Черт же побрал меня взять его с собой в воду! Тут же некстати вспомнился фильм про пираний, а вместе с ним и Валеркины небылицы про деда-утопленника и водяную нежить. Охваченный ужасом мозг мгновенно передал сигнал телу. Последнее по ощущениям превратилось в мешок картошки, брошенный в воду, такой же неподъемный, беспомощный и бесполезный.

Ступор длился примерно с минуту, ровно до того момента, как проснулась логика: «Вот дурочка! Это просто рыбешка, наверняка ее тут полно». Но страх сделал свое дело – низ живота затвердел. Ну вот, матка пришла в тонус.

Медленно и аккуратно я вышла на берег. Прилегла на мостки, больше тут было некуда, и положила руку на живот – гладить его врач запретил во избежание все того же тонуса.

Через полчаса или чуть больше наконец отпустило. Поднявшись, я почувствовала легкое жжение в ноге. В том месте, где меня что-то коснулось. Я ожидала увидеть царапину, нанесенную рыбьим плавником, но обнаружила… большую улитку! Ее рыхлое, лоснящееся тельце выбралось из домика и вольготно разлеглось на моей коже.

Брезгливо, двумя пальцами дернув ракушку, я с удивлением поняла, что эта гадость присосалась прочно. Приложив усилие, я все-таки отцепила от себя улитку с коротким чавком. На ноге остался мерзкий сопливый след.

Зачерпнув ладошкой воду, промыла кожу. Жжение не прошло. Теперь точно пора возвращаться к Зое с ее капустой, чтобы намазать антисептик и на всякий случай принять противоаллергенное. Благо из города я прихватила внушительную аптечку на все случаи жизни.

3

Чудеса фармакологии не помогли. На следующее утро улиточное место покраснело и припухло. Я бы могла заняться самодиагностикой по интернету, но телефон я утопила, а свекровь пользовалась допотопным кнопочным аппаратом. И тот я еле выпросила, чтобы набрать мужу и сообщить про свои происшествия. Валерка сначала немного пожурил жену-растеряшу, а потом сказал, чтоб особо не расстраивалась: к рождению малыша у меня появится навороченный смартфон.

Вернуться в город возможности, по сути, не было. Во-первых, я опасалась в таком состоянии тащиться по жаре на электричке три с лишним часа. Такси в захолустье работало… никак. Во-вторых, пришлось бы возвращаться в никуда. Мой комплект ключей был заперт в квартире, а свой Валерка увез в Германию. С соседями по новостройке у нас был не тот уровень общения, чтобы попроситься переночевать. А мои родители еще неделю назад отправились в тур по Европе и должны вернуться как раз к рождению Сашки. Оставалось ждать.

Через пару дней пятно на ноге увеличилось, затвердело и стало зудеть. Я старалась занять руки чем угодно, лишь бы не чесать. Читала скучные советские книжки, найденные у Зои. Даже вызвалась собирать крыжовник в саду, а потом кропотливо чистила ягоды от хвостиков, попутно болтая со свекровью обо всем и ни о чем.

– А откуда такое название – Молохово? – спросила я, ожидая услышать нудную историю о каком-нибудь барине, обитавшем тут до революции.

– Ох… – потерла Зоя лоб. – Был в древности бог Молох. Не нашенский он, иноземный. Но и в наших землях однажды появились его последователи. Причем многим после того, как язычество на христианство силой поменяли: всего-то меньше века назад. Вот на месте нашей деревни когда-то обустроилось поселение таких иноверов, секта, как в нынешнее время называют.

– Что за бог такой? Не слышала никогда…

– Могучий Молох, ненасытный. Ему жертвы приносили, да не просто преступников и прочих грешников, а младенчиков, – свекровь понизила голос, будто мифический идол мог нас подслушать. – В обмен на способности недюжинные, всемогущество, бессмертие. В еловой чаще нашей статуя Молоха стояла – тело человечье, голова бычья. Рога в спирали свернуты, словно раковки улиткины, только огроменные. Когда выпрямлялись отростки эти, значит, голоден Молох, время ритуала наступало. Волокли новороженицу в лес с дитем. Ручищи у статуи вперед вытянуты были ладонями вверх. На них надлежало ребеночка уложить. Причем мать должна была сама это сделать. Своими руками. А затем обкладывали сухой травой и поджигали заживо. Младенцы недолго орали, пока в пепел превращались, а статуе хоть бы что – не брал ее огонь, хоть и деревянная была, да чем-то, видать, особым пропитана. Потом в большом городе прознали, какое беззаконие творится – понаехали и всех истребили, от стара до млада. Только одна баба местная чудом уберегла детишек двух иноверских, Антошку да Вареньку. Выросли они, полюбили друг друга, да и начало нашему роду дали. А название кровавое – Молохово – поди ж ты, так и прижилось. И не ведает уже никто, как раньше место это называлось.

Ну вот зачем такие жути беременной рассказывать! Хотя я сама виновата – чего с расспросами полезла? Совсем не по себе стало, эта история похлеще, чем Валеркины страшилки про прудовую нечисть. Даже нога зачесалась так, что не утерпеть.

– Чего ты там дерешь? – заметила свекровь. – Дай-ка гляну.

Я нехотя продемонстрировала ей красную шишку.

– Укусил кто? – Зоя Антоновна прикоснулась тыльной стороной ладони к красноте. – Горячее место, – потом к моему лбу. – Да и ты тоже, девка!

– Улитка присосалась, когда я в вашем пруду окунулась, – занервничала я от ее слов, уже ощущая, как снова потянуло низ живота. – Они ведь не ядовитые тут у вас?

– Вот понесла ж тебя нелегкая в воду эту проклятую! – заворчала свекровь. – Да еще с пузом. Местные там не купаются, воду не набирают, белье не полоскают. Даже рыбаки в соседнюю деревню за уловом ездят.

– Говорил…

– Память-то людская жива… Из поколения в поколение, из уст в уста. Молоховских прислужников после расправы в пруду всех и схоронили вместе с идолом выкорчеванным. Дурная там вода, смертью пропитана.

Я почувствовала, как съеденный недавно творог стремительно подбирается к горлу. Не в силах сдержать тошноту, выскочила во двор и кинулась к клозету. Когда вернулась обратно, ощущала такую слабость, что тут же легла и не заметила, как уснула.

4

– Улитка, говоришь? Как в учении говорилось, – сквозь сон услышала я незнакомый голос. Он принадлежал женщине и явно немолодой, был таким же скрипучим, как дверь в доме свекрови.

– Тш-ш! – а это уже Зоя Антоновна шикнула на собеседницу. – Не разбуди. Своими глазами у нее на ноге метку видела.

– Неужто дождались! – зашептала гостья. – Я уж не чаяла, что при моей жизни избранный на свет появится. Сколько я баб наших на сносях в пруд заводила, мол, ритуал во здравие матери и дитя. Ни на ком Молох знак не ставил. А чужую, вишь, отметил.

– Ох, лучше б на ком из местных. Теперь-то что делать? А ну как Валера до родов вернется и в город ее увезет? Кто наше дело возрождать будет? – спросила свекровь.

– Это дело решаемо…

О чем они вообще? Метка, возрождение, Молох… Что они собираются решать? Я хотела было подняться и пойти во всем разобраться, но без сил вновь упала на кровать и провалилась в сон. Тяжелый, густой, до самого утра.

Я решила сделать вид, что ночью ничего не слышала. Еще не факт, что мне это все не приснилось. Да и вообще, не до того стало – мое состояние начало ухудшаться. Чаще и дольше твердел низ живота. Было нестерпимое желание принять горизонтальное положение. Все дольше спала или, скорее, пребывала в каком-то забытье. В конце концов свекровь стала таскать мне еду прямо в кровать, кормила, а заодно и поила меня, по ее утверждению, целебными травками. После отваров на некоторое время и правда становилось легче, они помогали уснуть спокойно.

Я просила Зою дать телефон, чтобы связаться с Валеркой – пусть шлет к чертям свою стажировку и срочно приезжает за мной. Но свекровь вечно что-то выдумывала: то закончились деньги на счете, то у сына отключен телефон. Потом он якобы несколько раз звонил, но я в это время спала. Сил спорить с ней и ругаться не было.

В один из вечеров каким-то шестым чувством я поняла: это случится сегодня ночью! Всю беременность я боялась, что схватки, а за ними и стремительные первые роды начнутся дома или в карете нерасторопной скорой помощи. Даже заставила Валерку изучить акушерскую матчасть, на всякий случай. Но чтоб рожать в деревне, где даже медпункта не было…

Когда начались схватки, я осознала всю неотвратимость предстоящего кошмара. Мой ребенок родится в антисанитарных условиях и чем-нибудь заразится. А кровотечение… если будет обильным, как остановить? А швы наложить? Пуповину чем перерезать?

Я мучительно вспоминала, чему нас учили на курсах будущих мам. Но нужный ритм дыхания постоянно сбивался. Схваточная боль нарастала. Я выла и рыдала, тихо плакала, потом снова орала. Кусала костяшки пальцев. Сжимала до судороги в руках пеленки, которыми свекровь накрывала мое взмокшее тело.

В какой-то момент надо мной склонилась незнакомая пожилая женщина.

– Кто… – пошевелила я иссохшими губами.

– Это я Настасью позвала, – ответила свекровь. – Не боись, она всем нашим бабам помогает разродиться.

– Повитуха я, – проскрипела та.

И я узнала этот голос! Это с ней в ту ночь вела странный разговор Зоя. Мамочки-и-и!

– Выпей, боль поутихнет, – повитуха подсунула мне к губам пиалу, вонявшую болотом.

Не успела я начать сопротивляться, как она влила содержимое мне в рот. И действительно, очередную схватку я ощущала уже не так остро. Словно, она происходила где-то вне меня, а до моего тела доходила лишь ее неприятная вибрация.

Так же отстраненно я наблюдала, как прямо на моих глазах надулась и лопнула шишка на ноге, оттуда потекла сукровица. В этой мутной жиже что-то шевелились, ползало, щекоча оголенное мясо. Вглядевшись изо всех сил, я увидела крохотных, размером со спичечную головку слизняков с полупрозрачными ракушками.

Не знаю, сколько времени прошло, но когда я вынырнула из черноты, повитуха пихала к моему лицу младенца. Он не орал, а тихо смотрел на меня.

– Доча у тебя!

Тут же вспомнился тот кошмарный сон. Я силилась раскрыть пошире отяжелевшие, отекшие от слез веки и сфокусировать взгляд на ребенке. Получалось плохо.

– Красавица какая, – сказала повитуха.

– Варенька, – нараспев проговорила Зоя.

– Она уродка, да? Улитка? Скажите мне! – завизжала я.

В следующий момент младенец заорал так, что у меня заложило уши. А потом я потеряла сознание.

Эпилог

Через несколько дней после родов я пыталась утопить новорожденную дочь в проклятом пруду. Зоя списала это на послеродовую депрессию и не донесла участковому. А еще спустя неделю меня схватили в ельнике за мгновение до того, как я собиралась поджечь сено, на которое уложила пищащий комочек. Я бормотала что-то про улиток, Молоха, секту и ребенка, которого я должна уничтожить своими руками.

Все это рассказывали на суде свидетели: свекровь и соседи, которые вместе с ней спасали от меня малышку. Сама я не помнила ничего. Подтвердить или опровергнуть свою вину не могла.

Психиатрическая экспертиза признала меня невменяемой. Острый психоз. Теперь я нахожусь в закрытой лечебнице. Когда проблески воспоминаний врываются в мое сознание, я пишу дневник. Вспоминаю Валерку. Он был в зале суда, у любимого был такой взгляд… Все заседание молчал, лишь в конце одними губами прошептал: «Тварь».

Как только рана на ноге начинает затягиваться, я расковыриваю ее снова. Вдруг там снова зародятся мерзкие слизняки? Раздираю ногтями, сворачиваюсь в позу улитки, чтобы дотянуться ртом и грызу зубами. Поэтому время от времени мои руки санитары забинтовывают в тугие культи, а на нижнюю часть лица надевают маску с маленьким отверстием – только для воды и питательного раствора.

Алиса Бастиан. «Демоверсия»

Ладно, подумал он. Ладно. Наверное, Альбина хочет ему этим что-то сказать. Может быть, даже делает шаг к примирению. Герман зашел в «Play Маркет», выбрал раздел «Игры» и ввел в поиске название: «DarkText». Ничего. Такой игры здесь не было, не было даже похожих. Он нахмурился – привык скачивать все здесь, удобно и быстро, – и забил название игры в глобальный поиск. Гугл ничего подходящего не выдал, как и Яндекс. Странно. Герман снова открыл сообщение от Альбины – то ли спам, то ли рассылку:

Совершенно новая игра, переворачивающая ваши представления о реальности! Демоверсия «DarkText» уже доступна по ссылке: darktext.apk.

Играйте, оставляйте отзывы и делитесь впечатлениями с друзьями!

И дальше – приписка от самой Альбины: Горячо рекомендую.

Ну да, уныло подумал он, значит, игры еще нет в широком доступе. Он не любитель переходить по сомнительным ссылкам в сообщениях, но тут-то что может быть не так? Это ведь Альбина, и это просто какая-то развлекалка для телефона. Герман нажал на ссылку, файл скачался, и через пару секунд на экране появилась надпись:

Добро пожаловать, дорогой друг, в мир «DarkText»! Обещаем, вы получите незабываемый опыт игры в наши уникальные текстовые хоррор-квесты. Сейчас вы можете:

а) прочитать отзывы других игроков;

б) сразу начать демо-игру.

Удачи!

Герман скривился. Эх, Альбина, Альбина… Разочаровала. Что может быть тупее текстовых квестов? Только текстовые хоррор-квесты. Когда тебя пытаются напугать высосанными из пальца предложениями на экране и банальными вариантами выбора.

По улице пронесся ревущий мотоцикл. Герман подошел к окну, посмотрел на разве что не дымящийся асфальт, на без единого облака голубое – и оттого подначивающее солнце жечь без разбора – небо. Жара выбешивала. Кондиционером они осчастливить себя так и не удосужились, и летом в середине дня в квартире начиналось настоящее пекло. Правда, Ульфа это совершенно не заботило – его, и всегда, и в данный момент, больше увлекало сосредоточенное копошение в клетке. Альбина его не любила, а то бы грызун отправился с ней. И тогда Герман остался бы совсем один.

Любопытства ради он ткнул в отзывы. Пролистал, усмехнулся. Конечно, все подставное.

Просто бомба!

Это атас. Очень советую.

Чуть не умерла от страха. Страшнее просто быть не может.

Очень реалистично.

Такой жути и врагу не пожелаешь.

Думал, какая-то хрень, но ошибся – это просто п****ц, ребята. Лучше не играйте. Слабонервные точно не переживут.

Жуткая вещь, но местами даже с юмором.

Ой, да боже мой, подумал Герман. Какие вы все сладко-унылые, страха-то и не видели, раз вас напугала текстовая игрушка на телефоне. Нормальные, настоящие комментарии, наверное, сразу удаляют. Ну ничего, он им покажет. Уж что-что, а писать разгромные отзывы он мастер. Надо разбавить эту показушную восторженность, но справедливости ради надо поиграть хоть пять минут. Похоже, Альбине понравилось, раз она прислала ему ссылку, не разговаривая с ним уже две недели. Хотя такое как раз в ее стиле.

Герман вернулся в предыдущее меню и выбрал вариант «начать демо-игру». Экран оживился, стал переливаться, затем замер.

Пожалуйста, выберите интересную вам тематику текстового квеста:

а) хоррор-фольклор;

б) технохоррор;

в) зоохоррор;

г) зомби.

Интересной для него тематики не нашлось, но что-то нужно было выбрать. Просто так. Взгляд Германа упал на миксер, пылящийся на подоконнике. Место ему было, наверное, на кухне, но без Альбины это не имело значения. Маленький пластиково-металлический монстр, купленный за неделю до ее ухода. Нет, Альбина не оставила бы этот миксер, если бы не собиралась рано или поздно вернуться. Значит, еще можно верить, что она ушла не по-настоящему. Не насовсем.

Он выбрал вариант «б».

Прекрасный выбор!

Давайте же начнем.

Он нажал на кнопку «Давайте», потому что других кнопок на экране не было.

Ваша бывшая девушка оставила вам прощальный подарок. Что же это?

а) тостер;

б) фен;

в) миксер.

В животе заурчало. Он непроизвольно оглянулся, но в комнате, конечно, никого не было. Никто не заглядывал ему через плечо, не нашептывал в телефон вопросы и ответы, специально подобранные после изучения его жизни – по крайней мере, ее последних двух недель. Черт, Альбина! Наверняка это она все подстроила. Может, она в сговоре с разработчиками и сценаристами. Может, у них такое на заказ делают. Наверное, дальше пойдут вопросы типа «какого числа ваша годовщина» или «в каком кафе вы впервые встретились». И если он ответит правильно, она вернется к нему. Точно! Черт, вот это да! Нет, Альбина, ты не разочаровала.

Он выбрал «в». Экран погас. Позади него раздался какой-то звук. Нет, не какой-то, а очень даже знакомый. Такой, словно бы венчик миксера молотил по пустой пластмассовой чаше. Или не очень пустой… Герман заставил себя обернуться, уверенный, что это обман слуха, но тут же пожалел об этом. Миксер не работал. Уже не работал. Зато в чаше было что-то смешанное, превращенное в жижу. Тошнотворно-красного цвета. Он подошел ближе, не веря своим глазам, наклонился к чаше и в ужасе отшатнулся. Булькнув, на поверхность жижи всплыл маленький золотой колокольчик. Не соображая, что делает, Герман бросился к клетке – дверца распахнута, серая подстилка-кроватка одиноко скорбит об утрате. Он взвыл. Это просто невозможно! Невозможно!

Миксер заработал снова. На лбу у Германа выступили капельки пота, он вытер их ладонью и сглотнул. Закрыл глаза. Успокойся. Успокойся, это все не реально. Такого не может быть. Это все жара. И отравление. Точно, траванулся чем-то. Да вот вчерашними пельменями, наверняка. После ухода Альбины он только их и жрет. Вот и дожрался до глюков. Надо померить температуру и выпить угля.

Телефон взвизгнул, Герман резко обернулся и, не совладав с быстротой собственного тела, пошатнулся, налег на шкаф. Облизал пересохшие губы. Чаша миксера была пуста. Миксер стоял безмолвно, покрытый слоем пыли. Экран телефона мерцал. Клетка была пуста, но Ульф, наверное, просто куда-то сбежал. Он его еще найдет. Только разберется с этим дерьмом.

Герман подошел к миксеру и настороженно его осмотрел. Никаких следов. Ни крови, ни того, что он минуту назад размалывал Ульфа или вообще хоть что-либо. Проклятые пельмени. Он взял в руки телефон, и в квартире вырубился свет. Просто хлопок – и непроглядная тьма. Выбило пробки. Ничего особенного, подумал Герман. И вовсе даже не странно, что на улице вообще-то светит солнце, плюс двадцать девять, а здесь вдруг стало абсолютно темно и прохладно. Экран подсветился, и Герман непроизвольно опустил на него глаза.

Что это было? Взбрыкнувшая техника или взбрыкнувшее воображение? Впрочем, для того, чтобы продолжать, ответ знать необязательно. Вам уже не до этого – в доме выключилось электричество и что-то сильно ударило вас по голове…

Но подождите, подумал Герман, ничего такого… Резкая боль оборвала его мысль. Голова дернулась, и Герман, повинуясь силе притяжения, упал на кровать.

Солнечный свет слепил глаза. Герман застонал, обхватил руками затылок. Голова болела нещадно. Но кто… что? На полу валялся миксер. Ульф сидел у него на груди и грыз какую-то корку. Колокольчика на шее у него не было.

Шеи тоже.

Герман зажмурился. Он выбрал «технохоррор» или «зоохоррор»? Он уже не мог вспомнить. А был ли вообще у него выбор?

Телефон пискнул. Герман скинул с себя нечто, напоминающее Ульфа, с трудом поднялся, проковылял к раковине, умылся холодной водой. Телефон пискнул еще раз. Герман не обратил на него никакого внимания. Нужно выйти на улицу, проветриться. Поговорить с кем-то. Он совершенно явно сходит с ума. Герман сунул ноги в шлепанцы, взял ключи, повернул ручку входной двери. С лестничной площадки повеяло прохладой.

Телефон заверещал. Дверь захлопнулась у него перед носом. Верхний замок повернулся два раза, нижний – один. Герман отскочил и выронил ключи. Просто бомба, мелькнуло у него в голове. Да уж, это точно. Телефон продолжал надрываться, требуя внимания. Герман хотел снова открыть дверь, но что-то не давало ему сделать шаг по направлению к ней. Только по направлению к телефону.

Вы очнулись в своей комнате, но почувствовали, что что-то не так. Пару мгновений спустя к вам приходит осознание, что…

а) это вовсе не ваша комната;

б) вы мертвы;

в) мертвы не вы – перед вами ничком лежит человек, а ваши руки в крови.

Он нервно усмехнулся – никогда не любил тесты, но тут, похоже, правильного ответа не было. Быть мертвым ему не хотелось, а смена локации могла завести куда угодно, и игра могла растянуться, как и его неожиданное помешательство. Или, что вероятнее, сон. Он подумал и выбрал вариант «в». Ткнул пальцем в сенсорную кнопку, и телефон почему-то выскользнул из рук и упал на ковер. К ковру подступала кровавая лужа. Герман перевел взгляд дальше – прямо перед ним лежало чье-то тело. Именно тело, потому что он мгновенно, нутром почувствовал, что человек не жилец. Телефон под ногами пискнул, извещая о необходимости нового выбора, Герман машинально поднял его скользкими от крови руками. Блокировка никак не снималась, и он долго водил пальцем по экрану, размазывая по нему густые бордовые потеки.

Вы хотите посмотреть, чей же труп лежит у вас на ковре, заставляя вас сомневаться в своем рассудке (и в своих примитивных суждениях о текстовых хоррор-квестах. – примеч. разработчиков), но не можете пошевелиться. Все, что вы можете, это беспомощно тыкать пальцами в экран. Так кто же этот человек?

а) ваша девушка;

б) ваша бывшая девушка;

в) ваша мертвая бывшая девушка.

Они правы. Герман не мог пошевелиться. Не мог сделать ничего, чтобы избавиться от этого кошмара. Смотри на руки, всегда говорили ему, смотри на руки, когда страшно, и если ты спишь, ты это узнаешь – с ними будет что-нибудь не так. Проснуться не проснешься, но зато узнаешь, что все это не по-настоящему. Герман смотрел на руки и не мог оторвать от них взгляда: совершенно нормальные, обычные человеческие руки. Подумаешь, в крови. С кем не бывает.

Значит, он не спит. Просто сошел с ума. Но и с этим надо что-то делать! Что за внезапный паралич? Герман снова убедился: единственное, что онможет, это взаимодействовать с телефоном. Что ж, и это неплохо.

Он попытался выйти из игры, но телефон не реагировал на нажатия. Попытался свернуть все окна, закрыть их – бесполезно. Он не мог ни позвонить, ни написать сообщение. Просто застрял на этом проклятом экране с вариантами ответов. Герман нажал на кнопку выключения – ничего. Держал ее долго, бесконечно долго, делал перерыв, нажимал снова – никакой реакции. Телефон выключаться не хотел и не собирался. Ближайшая подходящая поверхность – тумбочка – была в метре от него. Никаких углов поблизости. Ничего, что могло бы вывести телефон из строя. Герман с силой бросил телефон на пол, тот заверещал – страшно, дико, до мурашек, и не останавливался, пока Герман его не поднял. Раздавить бы его ногой, подумал Герман, но он по-прежнему не мог шевелиться. Решил бросить телефон еще раз, но на этот раз не смог даже замахнуться – подвижными остались только пальцы на правой руке. Телефон жег ладонь. Аккумулятор нагревался. Герман разжал пальцы, готовый терпеть этот душераздирающий визг, но телефон не упал. Ластился к нему, словно ладонь была магнитом. Тыкался в нее своим теплым корпусом.

По спине струйками стекал пот – не от жары, от ужаса. Ладно, решил Герман, уж когда он разрядится, крыть ему будет нечем. Надо просто подождать. Глаза стрельнули на индикатор заряда батареи, и Герман почувствовал, как у него заклацали зубы. Ноль процентов. Именно так – 0 %. И все же телефон прекрасно работал.

– Помогите! – догадался наконец крикнуть он, но его вопль заглушила телефонная мелодия. Что-то вроде веселой карусельки. Герман в ужасе уставился на экран, где крупными буквами во всплывающем окне появилась надпись:

ПОЖАЛУЙСТА, ВЫБЕРИТЕ ВАРИАНТ ОТВЕТА.

Германа окатило ледяной водой. Холоднее Северного Ледовитого океана, она затопила легкие. Ужас сковал его, и без того недвижимого, теперь и изнутри. Под этой надписью было еще кое-что, не предвещающее ничего хорошего:

00:30

Герман моргнул, и начался обратный отсчет. Сзади что-то захрипело. Обхватило его за лодыжки – бережно, мягко. Он не мог повернуться и посмотреть, что там, и не был уверен, что хотел этого. Оно – они? – требовало ответа. Что-то маленькое и проворное побежало вверх по голеням и бросилось врассыпную, достигнув края шортов. Около уха раздался горячий шепот. Чье-то дыхание пахло тмином и жареным луком. Германа затошнило. Осталось пятнадцать секунд. И что – если он выберет, перед ним обнаружится мертвая Альбина? А если не выберет?

Что-то защекотало его шею, спустилось под рубашку, закололо маленькими иголочками – усиками? Захолодило, тихонько засмеялось. Лодыжки сжали сильнее. Гораздо сильнее. Стало темнеть. В глазах или в комнате? Осталось десять секунд, цифры отсчета засветились красным, предупреждающе замигали. Что-то забегало в его волосах, постепенно приближаясь к ушам. Лодыжки вот-вот хрустнут. Что-то запорхало между ребрами, коснулось сердца… Герман нажал на «а». «Ваша девушка».

Все разом отступило. Словно ничего и не было. Ни шепотков, ни запаха, ни прикосновений. Только тело на полу застонало протяжно в последний раз, повернулось к нему лицом и навсегда застыло, смотря на него укоряющим взглядом. Альбина с разбитой головой лежала на ковре, рядом валялся ее миксер с багряными отпечатками, а с его ладони на пол капала кровь.

Он коснулся затылка – никакой боли. Ощупал голову – ничего. Он точно помнил: что-то его ударило. Вероятно, миксером. Тогда почему сейчас у него ничего не болит, а у Альбины разбита голова? И отпечатки на миксере удивительно напоминают по форме ладонь – как раз его размера? Как раз такую, с которой никак не вытирается чертова кровь.

Что-то зашуршало – Герман обернулся, готовый к нападению, но это был всего лишь Ульф. Копошился в запертой клетке, сверкал колокольчиком. Герману стало трудно дышать. Телефон звякнул.

Вы слегка дезориентированы. Давайте вместе определимся, что же происходит:

а) вы сошли с ума и забили свою девушку миксером;

б) ваша девушка напала на вас, и вам пришлось обороняться;

в) во всем виновата демоверсия нашей игры, которую вы явно недооценили;

г) шутка: выбирайте только между вариантами а) и б).

Герман всхлипнул. Жуткая вещь, но местами даже с юмором. Подполз к Альбине – та, без сомнений, была мертва. Вопрос только в том, как давно. Не две ли недели назад они поссорились, она угрожала его бросить, а он не смог удержать себя в руках?

Нет, конечно, нет.

Герман пополз к двери, но встретил на пути невидимое сопротивление. Хлюпнул носом, прислонился спиной к коридорной стене. Нашел взглядом телефон, прямо рядом с собой на полу, хотя точно оставлял его в комнате с Альбиной. Покачал головой. Услышал писк, увидел обратный отсчет. Опять. Что-то сзади обхватило его за грудь, крепко прижало к стене, словно пытаясь в нее утащить. Что-то теплое и черное, толстое, как канаты, гладкое и сильное. Герман дотронулся рукой, и оно завибрировало, обхватило покрепче, неровности стены впились в спину. Снова запахло жареным луком. Ужасно захотелось спать. Герман вяло взял телефон и нажал на вариант «б». Ну не «а» же, в самом-то деле?

Прекрасно. Самозащита у нас в крови. Кстати, насчет крови… Кому принадлежит та, в которой вся ваша одежда, руки и миксер?

а) вашей девушке; суд признает пределы самообороны превышенными, и вы сядете в тюрьму;

б) вам; вы и не заметили, как глубока рана на вашем затылке;

в) ни в чем не повинной крысе; впрочем, столько крови от крысы быть не могло, а значит, мы возвращаемся к первым двум вариантам.

Герман охнул. Ну конечно, он же еще недавно был уверен, что его ударили по голове! Вариант «б», без сомнений. Экран мигнул, Герман почувствовал привкус железа во рту. И бесконечную слабость.

Сожалеем! Кровопотеря оказалась слишком большой. Может быть, скорая смогла бы вас спасти, но демоверсия нашей игры не предусматривает возможности совершения звонков. Чтобы приобрести полную версию, нажмите «*», и с вашего счета спишется 666 рублей.

Герман выругался сквозь зубы. На телефоне было рублей десять, не больше. Он потыкал в звездочку, но это ничего не дало. Герман отлепился от стены – та была насквозь пропитана его кровью (очень реалистично), пополз к двери, уткнулся носом в пол. Тело налилось свинцовой тяжестью. Веки устало опустились, наступила темнота.

Что-то зажужжало. Герман невольно вздрогнул, открыл один глаз. Вибрация телефона. Тот подполз к нему, сверкая экраном, призывая сделать выбор.

Вы очнулись в своей квартире, но почувствовали, что что-то не так. Пару мгновений спустя к вам приходит осознание, что…

а) это вовсе не ваша квартира;

б) вы мертвы;

в) мертвы не вы – перед вами ничком лежит человек, а ваши руки в крови.

Вот он! Еще один шанс! Герман силился вспомнить предыдущие вопросы, понять, как надо переиграть, но ничего не мог вспомнить. Поэтому ткнул пальцем в вариант «а».

Пахнуло гарью. И газом. Потом морским бризом и яблочным пирогом. Что происходит? Герман дотронулся до затылка – словно и не было удара и крови, снова все нормально. Огляделся. Обошел комнаты. В смысле «это вовсе не ваша квартира»? Еще как его! Правда, обстановка немного изменилась, но это точно та самая квартира, в которой он жил. Хотя почему «жил»? Живет!

Никакой Альбины на полу не было – ковра, впрочем, тоже, ну и черт с ним. Не было миксера. И Ульфа. Но и крови тоже не было. Господи, неужели это закончилось?

Телефон вжикнул. Герман посмотрел на экран.

Поздравляем! Вы прошли нашу демоверсию. Надеемся, вам понравилась наша новая уникальная технология геймплея. Пожалуйста, выберете дальнейшие действия:

а) запустить БЕСПЛАТНУЮ полную версию;

б) оставить отзыв и рассказать о нашей игре друзьям.

Герман охнул. Ошизеть! Что это вообще было? Какой-то гипноз? Двадцать пятый кадр? Супервнушение? Как им вообще удалось такое сотворить? Воистину, игра, переворачивающая ваши представления о реальности. Не соврали. Но если это была демоверсия, то что же будет в полной? Герман содрогнулся. Он точно не жаждал это узнать. Он вспомнил, что собирался оставить отзыв. Теперь уже не хотел. Вообще не хотел иметь дела с этим телефоном.

Как только Герман об этом подумал, телефон снова обжег ладонь. Или ему показалось? Ведь все же закончилось! Ладно, от греха подальше он выберет вариант «б».

Открылась форма для комментариев, и Герман начал писать что-то вроде предостережения, но система фильтровала слова, и в итоге единственным, что ему удалось написать, было:

Убийственно жутко.

Опубликовав комментарий, Герман увидел, что система добавила отсебятину:

Убийственно жутко. Горячо рекомендую.

На экране появилось сообщение «Расскажите о нас друзьям» и открылось окошко с его контактами. Кому бы послать это злосчастное творение игровых технологий? Герман задумался. Такой жути и врагу не пожелаешь. Был у него один неприятный тип на примете, но тот вряд ли будет переходить по ссылкам в сообщении от Германа. И это даже к лучшему. Герман поставил галочку напротив его имени и нажал «Рассказать». Кнопка замерла нажатой. Телефон подзавис, потом мгновенно расставил галочки у всех его контактов, и кнопка «Рассказать» отжалась, посылая ссылку на демоверсию всем пятидесяти трем его знакомым.

Проклятье, подумал Герман, так вот почему Альбина послала ему сообщение. Наверное, такой же глюк был. Просто глюк.

– Просто блеск! – услышал он с кухни женский голос. Альбина?

Герман прошел на кухню и остолбенел. Невзрачная женщина мыла в раковине посуду. Раковина была его, а вот посуда – нет, какая-то ярко-оранжевая, вырви глаз, такой у них с Альбиной не было. И сама женщина – откуда она здесь взялась? Он ее впервые видит.

– Эй! – ошарашено крикнул он, но женщина даже не шелохнулась. Только стала напевать что-то себе под нос.

Герман схватил ее за плечо, но не ощутил прикосновения к телу. Женщина лишь нахмурилась, домыла последнюю тарелку, вытерла руки и спокойно прошла мимо него в комнату. Села в кресло, которого у него никогда не было, включила новенький телевизор и стала щелкать пультом.

У него в голове тоже что-то защелкало. Нет, не в голове, а рядом. На полке, как раз на уровне его лица. На красивой белой полке, которой никогда не было в его квартире. Его телефон. Вибрировал, жужжал, привлекал внимание. Герман трясущейся рукой погасил вибрацию и посмотрел на экран. Смотрел на него долго, не отрываясь.

Не ощущая тепла в ладони.

Вы очнулись в своей квартире, но почувствовали, что что-то не так. Пару мгновений спустя к вам приходит осознание, что это уже не ваша квартира. Потому что:

а) вы мертвы;

б) вы мертвы;

в) вы мертвы.

Примечания

1

Богослужебная утварь, необходимая для совершения Божественной литургии. Потир – чаша для причастия.

(обратно)

2

Отец Роман немного путает цитату из книги Артура Конан Дойля «Собака Баскервилей».

(обратно)

3

Высокая тумбочка в церкви, куда кладется праздничная икона, или икона дня.

(обратно)

4

Настоятель.

(обратно)

Оглавление

  • Артем Гаямов. «Никто любит меня»
  • Александра Никогосян. «Ведьмины болота»
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  • Евгения Райнеш. «Лунный зверь»
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  • Влада Ольховская. «Дверь открыта»
  • Екатерина Чумакина. «Они знают, что ты спишь»
  • Гордей Егоров. «Настасья»
  • Инна Адаменко. «Он не отпустит»
  • Герман Шендеров. «Киндеркрадец»
  • Оксана Заугольная. «Подкроватье»
  • Андрей Мохов. «Трезвенник, или Почему по ночам я занавешиваю окна… и постоянно переезжаю»
  • Олег Моисеев. «Мамочка»
  • Лиза Глум. «Тваренька»
  •   Пролог
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Алиса Бастиан. «Демоверсия»
  • *** Примечания ***