Тайны охранного отделения [Ольга Сергеевна Сысуева] (fb2) читать онлайн

Ольга Сысуева Тайны охранного отделения

Александру Аникину, маме, отцу

1903 год.

Российская Империя праздновала переход в новую эпоху, миллениум того времени.

Для Дмитрия Николаевича Путилина это означало новое назначение, и новое продвижение по службе — он выбрал пусть следователя, и все его друзья должны были радоваться этому.

Не радовалась только Рая, невеста Дмитрия, которая понимала, что эта служба их отношения может погубить. Вокруг Дмитрия наверняка будут дамы!

И какие!

Рая хныкала по поводу назначения любимого в Департамент полиции на службу к Сазонову, сидя в большой пространной гостиной на коричневом диване с покрывалом в клетку — мода того времени. Раздражавший её Владимир Ревенко скакал вокруг ёлки аки пятилетний младенец пел Штрауса — тост Орловского, и этим бесил приглашённого баритона Александра Бельский, который хоть и не понимал к чему он здесь находится, но примерно уловил мотив — поддержать товарища Франка по несчастью — радоваться за назначение Путиловского не приходилось.

Новый следак — это горе всей стране. А из-за тесного знакомства с Евгением Азефом — поклонника оперы — Александр Христофорович примерно представлял, что за настроения сейчас творились в полиции.

Дурака Путилина, по разумению Александра Христофоровича в полиции или надурят, или убьют, а этого сам Александр Христофорович не хотел бы.

…

Борис Викторович Савинков встречал этот новый год в полном одиночестве.

Его супруга Вера Глебовна отправилась к отцу с дочерью Татьяной, бросив мужа одиноко грустить в квартире, на которую неожиданно напали неизвестные, привлечённые светом и пением вверху — пели гости Дмитрия Николаевича Путилина, сам Сазонов, был в числе приглашённых. И кто-то вдруг свалив Савинкова с ног, ударил ему по голове ногайкой. Борис Викторович ошалел, и увидел, что из головы капает кровь.

Несмотря на музыку, Дмитрий Николаевич чутко услышал, что грабят квартиру внизу. Не добившись ничего от Савинкова, бандиты, поняв, что скоро будут замеченными отдыхающими гостями Путилина, скрылись.

Ценностей в квартире Савинкова не было. Нечего было брать.

Александр Христофорович Бельский вместе с Дмитрием Николаевичем и Раей помогли обработать Савинкову рану. Уголовное дело Савинков не хотел заводить — ему было бы жаль потраченного времени. Сазонов одобрительно кивнул головой, возрадовавшись — по-мужски.

— Бандиты и бандиты. Вскроются. — Рассмеялся Сазонов, и несчастного Бориса Викторовича пригласили в качестве компенсации праздновать вместе со всеми. Савинков согласился. Довольно странная ситуация для обычного человека — ничто опасности не предвещало — праздновать вместе со всем департаментом полиции на квартире у Путилина. Веселье продолжилось. Рая, которая была медсестрой, помогла обработать Савинкову рану, и мужчину усадили отдыхать в кресло. Борис Викторович ещё обрадовался, что пьяный департамент не нашёл у него никаких революционных текстов, которые он почитывал на досуге в отсутствии супруги Веры.

— А чем вы занимаетесь, молодой человек? — Спросил Бориса противным голосом Владимир Ревенко. Борису Викторовичу было 24 года, он отучился в Германии и мечтал о карьере юриста. Но чтобы не показаться просителем, Борис Викторович бросил:

— Литературой.

— Значит, литератор. Так-с Вы тогда должны до конца нового года издать интересную брошюру. Иначе Вы не литератор. Но судя по глазам — верю. Глаза литератора. — Сазонов был сегодня добрым. И поднял бокал за писателей. — За литературу!

— За Виктора Гюго! — Ухмыльнулся Борис Викторович, поднимая бокал с шампанским.

— Почему за Виктора Гюго? — Допытывался будучи в ярко-синем мундире Сазонов.

— Да просто так пришло в голову! — Усмехнулся Бэ Вэ. — Чтобы его и дальше читали потомки…

— За Виктора Гюго! — Поддержали все шуточный тост Савинкова, и брызги шампанского полетели в воздух. Бельский заиграл какой-то вальс. Гости стали танцевать. Савинков остался в кресле.

К утру Борис Викторович не понимая до конца, что же с ним произошло, очнулся у себя дома, а на нём лежала книга — Собор Парижской Богоматери Гюго.

Александр Христофорович Бельский возвращался из гостей в слегка приподнятом состоянии. Неожиданно, 65-летний мужчина заметил одиноко идущую девушку по улице. Ольга Петровская возвращалась от гостей, и думала, что ничего не случится. Неожиданно из авто к ней подошёл какой-то мужчина, который ехал в очередные гости — это был Великий князь Сергей Александрович, который беспардонно бросил свою супругу Елизавету Фёдоровну, и отправился за женской фигурой весьма ему приглянувшейся.

Это была 24-летняя Оленька Петровская. В роскошной шубе, высокий сорока шестилетний красавец-мужчина схватил Петровскую за руку и куда-то потащил. Князь был без охраны. И никто бы ничего не заметил, если бы не проницательный Александр Христофорович. Оленька поняла в чем дело, и вскрикнула. Но девушка вскрикнула почти как мышь пропищала, и, если бы Бельский не смотрел в их сторону, случилось бы дурное.

— Интересно, куда это вы оба собираетесь? — Крикнул Александр Христофорович так, чтобы Елизавета Фёдоровна, сидевшая в авто, слышала.

— Не надо так громко кричать. — Сергею Александровичу пришлось отпустить Петровскую, нахально им схваченную, и Оленька невольно потянулась к Бельскому, который, сжалившись, решил проводить девушку до дома.

Петровская вся дрожала, и Бельский, не без приключений, обеспечив девушке защиту, и влюбившись в неё, проводил Оленьку до самого ее дома, и тут же забыл о происшествии. Не забываемыми остались только глаза Петровской, которые он видел почти каждую ночь подряд с тех пор, пока с нею не встретился ещё раз.

Вологда

Наступал июнь 1903 года.

В голове у Бориса Викторовича проносились стихотворные строки, да перо не записывало. Но тем не менее, Савинков решил их записать, когда вырвется на волю. Душа рвалась туда, где были его друзья, дочь и жена. Борису Викторовичу эта ссылка казалась пыткой. Молодой человек сидел в плохо построенной избёнке, где воздух дул из-за всех щелей и приходилось их то есть щели затыкать ватными одеялами, чтобы не дуло, когда была зима.

Две зимы Савинков ещё отбыл нормально. Но летом 1903 года, когда в городке были то вспышки эпидемии, то какой-то мор, то голодно вообще — не выдержал. Небо и ад по сравнению с его жизнью там, в Питере, где он блистал даже в обществе убиенного им Сергея. Ругать Азефа не хотелось.

И мужчина, понимая, что его по сути предали, или вернее сдали, отбывал своё наказание, скрепя сердцем, понимая что шефа может спасти только какое-то громкое дело, направленное на укрепление авторитета Азефа у революционеров. На деле как-то глупо получилось. Сидеть за другое, хотя там было что покопать. Бельский Савинкова за это ругал. Но по сути Бельский понимал, что с такими друзьями, Савинков вечно будет попадаться только потому, что надоел филёрам, а оказался бандитом. Софья Александровна, мать Бориса Викторовича, уже два года как лишилась сна. Влюблённая в Бельского Ольга Петровская, пасла Софью Александровну на правах горничной — она служила у неё потому что ей так приказал Савинков, трясущийся за мать душой и сердцем. Ольга и Александр передавали Борису известия из его дома, и от этого становилось горше. Люди стали вымирать от неизвестной болезни. Савинков не хотел заболеть ради матери, и понял, что пора бежать. Плюс ещё одну зиму здесь он, возможно, не выдержит. А ссыльному хорошую работу было трудно найти, положим, если бы он согласился остаться и перейти на оседлую жизнь. Но его мать настоятельно мечтала о том, чтобы Борис вернулся в театр к Бельскому. Да и сам Борис Викторович рад был бы похлопать старинного друга по плечу. Стихи не шли. То, что он записал, ему самому не понравилось, и бумагу Савинков потом скомкал…

В мечтах опять

Увидеть свет Луны

Над теми тополями,

что пьяны,

Лишь только все горчат,

Как будто грустное свиданье

Тень наложило расставанья -

И яд

Лишь только яд

Осталось пить

Взамен вина…

Савинков поморщился. Пить яд ему вовсе не хотелось. И ни с кем расставаться тоже. А вот вина, пожалуй, выпить можно. Борис Викторович сжигал письма Бельского, которые ему сообщали о том, как там — на воле, и радовался за друга, что у него недавно родился сын. Правда, Савинков, видимо решил, что Бельскому одной жены мало… и почему-то он подумал о своей кузине Оленьке, которая была в Бельского влюблена. Как в артиста. На счёт этого Борис Викторович точно не верил, поэтому решил их столкнуть в благодарность певцу за то, что он читал правдивые письма о том, как они живут там, за колючей проволокой. В Вологде было слишком серо и сыро. Вернее, как-то не так. И пахло не теми закатами, что там, где были Бельский с Петровской. Тем более, зная пристрастие Ревенко к Мельбе, Бельский томными разговорами об Оленьке может подружиться с Ревенко снова, а это было выгодно самому Савинкову — чтобы Ревенко не знал о его побеге. Вернее, Петровская даже покроет как-то самого Бельского, который, даже, несмотря на то, что у него был малютка, отваживался помогать ему и поддерживать. А там, будь что между ними будет. Хоть второй сын Бельского. Хотя, Савинков был в курсе о том, что дети могут долго не появляться. Это ему повезло с Верой Глебовной.

Вздохнув о семье, и, сжигая последнее письмо, Савинков решил выйти из дома и пройтись по июньскому городу, хотя его уже всё раздражалось и как же хотелось увидеть ему Бельского, Петровскую, Азефа, чёрт возьми, даже Путилина и маленького Михаила Александровича в кроватке! Воля! Друзья!

Некоторые приезды Екатерины Брешко-Брешковской, конечно, скрашивали Борису Викторовичу жизнь в ссылке, но Брешковская не служила ему утешением, напротив, лекции её были занудными, а сама она как воплощением каких-то призывов к революционным действиям против царя, царской банды, царских фавориток и прочего мира, что Савинкову не нравилось. Вернее, Савинкову не нравилось, что Брешковская на него давит. Борис Викторович давления не любил. Но, может быть, под влиянием "бабушки русской революции" решился бежать.

В Вологде становилось весьма тяжело и тоскливо, и Борис Викторович Савинков, сжигая одно за другим письма о воле его приятеля Александра Христофоровича Бельсокого, который плакал о нём — не показывая слёз своей жене и детям, младшему из которых было 3 года, решил бежать.

В последнем письме Борис Викторович изложил Александру Христофоровичу, что затеял одну авантюру… прорваться к Гоцу, и Александр, думая, что авантюра эта кончится для Савинкова плахой — не одобрил, но скрепя сердцем согласился.

В июне 1903 года Савинков просил из Вологды передать Бельскому записку Ольге Петровской, что скоро будет — и чтобы его названная кузина ждала его с хлебом-солью. После того, как Александр Христофорович сам влюбился в Петровскую, Бельский не хотел её видеть — слишком давила страсть, и радовался тому, что ему жена родила Мишеньку — младшего Бельского. Екатерина Бельская итак была моложе супруга на 25 лет, и полюбить женщину ещё моложе себя Бельский не хотел. Но видимо пришлось. Борис Викторович просил Бельского известить Петровскую, чтобы она передала его супруге Вере Глебовне его послание о том, что он жив и собирается бежать за границу. Оленьку Александр Христофорович встретил как 900 году, в тот памятный в Новом году, когда как раз не так давно был рождён Мишенька. Оленька была красавицей, и Бельский почувствовал, что ему нехорошо. Но он не посмел приблизиться к девушке, и вот теперь Борис, словно издеваясь над ним, погружает его снова в эту удивительную страсть, прося всего лишь передать Петровской записку для Веры.

Не особенно радуясь этому поручению, Александр Христофорович всё-таки был вынужден выполнить его, ради друга и ради того, чтобы его не заметили филёры — в трёпе двух женщин не было ничего неприличного, особенно если вторая из них была замужем. Неприличное бывало в некоторых кругах, но Бельский так про Оленьку не думал, часто мысленно проводя рукой по её бёдрам — и видимо вызывая в ней ответные чувства. Петровская опять покраснела, как и при первой их встрече — в памятном 1900-м году, но просьбу кузена поняла — записка была взята Петровской легко и непринуждённо, и Ольга, подобно французской королеве Анне Австрийской, оставив своего Бэкингема — уехала прочь в карете.

— На улицу N. — Приказала Петровская извозчику, и отправилась к Вере, краснея из-за Бельского в который раз. Бельский тем временем, представив девушку нагой в очередной раз, отправился домой учить партии и возиться с Мишенькой, который лежал в своей кроватке и ждал своё уже третье День Рожденье.

Александр Христофорович не мог не нарадоваться на сына, которого утешала Екатерина, тоже радуясь его появлению на свет. Мишенька был целым миром и самим богом для семьи, и даже старшая дочка Бельского Александра, которой исполнилось 6 годиков, любовалась братиком. Екатерина была счастлива, и пока не замечала перемен настроения в муже, который, показав Мишеньке как некое чудо игрушки, засел за свои партии, и стал смотреть на приходящее лето — наступал июнь 1903 года.

День проходил в обычных трудах и заботах, и всё бы хорошо, если бы Петровская не везла записку Вере Глебовне от мужа. Войдя в дом супругов Савинковых, Оленька немного смутившись, подождала пока Вера Глебовна с Татьяной Борисовной не спустятся с лестницы, и ей не предложат сесть на диван. Обычный дамский трёп начался с обсуждения парижских мод — и что было модно в Париже сейчас, пока Оленька не сунула Вере Глебовне записку, поданную ей Бельским.

— Александр Христофорович точно не шутит? — Испугалась Вера. — Борис бежал?!

Петровская кивнула настолько незаметно, что Вера могла бы подумать, что ей кивает манекен.

— Господи! Что он ещё задумал? Он совсем не думает о семье!

Вера закрыла лицо руками и заплакала, но чтобы дворецкий не подумал, что её расстроила Ольга, Вера предложила сыграть что-то на рояле. Она ударила по клавишам старинного инструмента и напела старинный романс.

Савинков бежал за границу. В Архангельске, куда он выбрался на волю, он пошёл по указанному Бельским адресу, и он надеялся получить сведения о том, как ему пробраться в Тронхейм, в Норвегию. В тот же час из Архангельска отходил пароход "Император Николай II", построенный в год коронации Императора в 1896 году, на котором Борис Викторович и задумал начать своё удивительное путешествие в новый для него и необычный мир — туда, куда ни одна нога человеческая, а тем более ни одна нога журналиста не проникала. Савинков всё сделал бы для того, чтобы восстановиться в глазах Дмитрия Путилина и полиции, и даже не понимал, куда его несёт нелёгкая. Только немного всплакнул о своём двухгодовалом ребёнке — Татьяне Борисовне, которую он оставил в Петербурге.

Однотрубный пароход Николай II, покрашенный по тогдашней корабельной моде в чёрно-белые цвета действительно одиноко замер на пристани. Борис Викторович был фактически без багажа, билета и паспорта, но контролёр, проверявший билеты, поверил внушающему доверие молодому человеку в то, что он по рыбацкой части — рыбак. Борис усмехнулся. Дворянское происхождение, именитая семья дала ему красивую внешность, но он был только не из простых и только не рыбаком. Ему по меньшей мере, можно было бы не поверить, но видимо младший помощник капитана Нахимов подумал, что все рыбаки настолько красивы. Борис Викторович пожал плечами, и взобрался по трапу. Судно было не большим — тогда ещё до больших суден компании White star line — была целая эпоха, но британские судостроительные компании уже тогда сотрудничали с российскими и Император Николай II был в курсе всех нововведений в качестве военно-морского эксперта. На этот счёт Савинков хмыкнул. Лучше бы Николай II был больше в курсе о том, что творилось заграницей. И в курсе всех похождений Гоца. Чтобы помочь Евгению Азефу, Борис Савинков, решил отправиться в неизвестность.

Вера Глебовна играла минорный вальс, и Оленька, поняв, что её ждут дома, уже отправилась в крытой повозке к себе, надеясь хоть на обратном пути встретить Александра Бельского, который был погружён в ноты, игру с детьми и дела семейные, и фактически о ней позабыл.

Только ночью ему приснился её облик. "Точно влюбился". — Подумал Бельский, и решил отужинать с друзьями, чтобы чуть забыться. Супруга его отпустила. Мужчина отправился ужинать в ближайший ресторан, где по случаю застал Дмитрия Николаевича Путилина и Владимира Никифоровича Ревенко.

— Присоединяйтесь! — Владимир Никифорович, которому исполнилось 79 лет, помахал Бельскому рукой, и он сел рядом с друзьями за соседний столик. Рассказывать о Савинкове он не хотел, тем более что в его тайну по желанию самого Савинкова была посвящена только Ольга Петровская, поэтому Александр Христофорович из-за тумана завёл разговор о ней.

— Понимаю, — Владимир Никифорович откушал мороженного, и посмотрел на Александра Христофоровича пристально, — сам сохну по Мельбе, посему я и зазвал сюда Дмитрия Николаевича, оторвав его от Марии Викторовны, его невесты, жалея только о том, что Савинков сейчас в Вологде.

Бельский подавился куском пирожного: Савинков, вероятней всего, уже отдыхал на каком-нибудь судёнышке по пути в Норвегию.

— Что с тобой? — Ревенко усмехнулся. — Тебе плохо?

— Ольга вспомнилась. — И Бельский снова налёг на пирожное, бесконечно ругая Савинкова за его проницательность — взбудоражив мозг Бельского Петровской, он просто отвлекал от себя Ревенко, который мог и помешать его личным планам пересечь границу. Довольно странно быть таким умным в его годы. Покончив с пирожным, Бельский заказал курицу.

— Любовь странная штука, Александр Христофорович. — Ревенко пригубил шампанского. — Уже и вкусы меняются — сначала пирожное, курица потом. Мне тоже кусочек, милая леди. Не хочу отставать от друзей.

Ужин с друзьями из полиции чуть развеселил Бельского. Да уж хоть супруге будет что рассказать — Савинков умён как чёрт, лишь бы чёрт его не подставил в конце. И интересно, что он сейчас делает на своём судёнышке?

Между тем судно завершало свой второй день в море.

На небе зажигались звёзды, и оно рассекало по водам, оставляя после себя очень интересный след — где в виде белой пены, где просто так играли волны. Савинков не захотел посмотреть на красивые звёзды, на которые любовались бывшие на судне пары, высыпавшие на верхнюю прогулочную палубу, и углубился в книжку. Савинков любил читать. Ему чтение заменяло порой сытный ужин, и если он уходил в миры любимых авторов, то он мог забыть про всё. Про всё, только не про Гоца. Гоц — каким его видел Савинков по портрету — представал у него пред глазами подобно призраку смерти или какому-то странному видению, которое преследовало его даже в минуты отдыха.

Борис Викторович расположился на судне, во втором классе и смотрел на отдыхающих, которые, видимо ехали к новой жизни. К новой жизни ехал и он. Но он просто не понимал, во что втравливается.

..Борис Викторович сошёл с парохода "Николай II", и отсалютовав капитану корабля, отправился вдаль, к Гоцу. Его фигура растворялась в дымке норвежского тумана, и капитан, не придав значения ничему, решил заниматься своими делами.

Борис Викторович, только дойдя до ближайшего почтового отделения телеграфировал своему приятелю Александру Христофоровичу Бельскому о том, что доехал хорошо.

Получив эту телеграмму, Бельский вздохнул, и вернулся к репетициям — они готовили оперу про Индию "Лакме"; и Бельский застыл в образе Нилаканта, в мечтах об Оленьке Петровской, которая ждала его, читая афиши — и гадая кем же он будет?!

Граненый стакан

Александру Аникину

Александру Аникину

Ал-ру Ан-ну

Александру Аникину (оперному певцу)

1903 год.

Адмирал Алексеев, недавно отметивший свой 60-летний юбилей, невысокий человек в красивом адмиральском костюме, сидел за столом в своём просторном кабинете — и пил вечерний кофе. Мужчина понимал, что дело плохо. Перед Алексеевым лежали все документы и донесения о том, что японцы готовят масштабную войну против Российской Империи, и что Российская Империя была к ней явно не готова. Но как было убедить в этом царя, Плеве и Витте, которые были непреклонны и продолжали экспансию вглубь Японии?

Алексеев не понимал как. И в то же время он полагал, что у Российской Империи не было шансов не воевать. "Значит, будем снова терять солдат". — Пробурчал Алексеев, продолжая пить ароматный финский кофе, который ему принесла его кухарка Нина.

…Оленька Петровская пришла домой после очередного спектакля с участием Александра Бельского. На этом спектакле — опера "Снегурочка" (партия первого Бирюча) — присутствовал сам господин фон Плеве. Об этом Оленька и рассказывала родителям за чашкой чая.

— Надо же, — покачал головой отец, — сам фон Плеве. Аукнется ему когда-нибудь разгром "народной воли".

— Фон Плеве считает, что революция задушена в самом начале её зарождения. — Улыбнулась мать Оленьки, подливая мужу чай.

— Не думаю, — мрачно говорил её супруг. — Я знаю Гоца. Он вряд ли успокоился после своего ареста в Неаполе. Мне кажется, что Гоц подготовил устав.

— Какой устав? — Не поняла матушка Оленьки.

— Насколько я слышал от Бориса Савинкова, недавнего сотрудника полиции и так получилось, что мне пришлось его рекомендовать в отдельные круги при фон Плеве, конкретно к Александру Герасимову, то Савинков, знающий откуда-то Гоца, обеспокоен что фон Плеве может пасть первым. Не знаю, мне это тоже показалось странным. — Ответил её супруг.

— А что тут странного? — Не поняла экономка дома Петровских Анастасия Фёдоровна. — Я лично считаю, что русские могут начать неравную войну с японцами. Уж слишком мне кажется странной эта русская экспансия на Дальний Восток…

Вся семья была озабочена грядущими печальными событиями.

66-летний певец Александр Бельский, идя с оперы домой, неожиданно в воздухе заметил Всадника с бледным лицом на белом коне. Александру почудилось, что это мираж. Потом придумал, что всадник приехал за ним. И перекрестился.

Неожиданно он увидел возвращавшегося с оперы фон Плеве. Фон Плеве брёл совершенно без всякой охраны в сопровождении пары-тройки своих закадычных друзей по министерству. Александр Бельский ещё подумал, что нехорошо так идти одному и не понимать, что на него могут напасть неизвестные ему люди, но певец не мог и подумать о том, чтобы подойти к видному министру и предупредить его — слишком фон Плеве был высок в должности, и Бельский подумал, что фон Плеве явно его прогонит. "Но охрана министру всё-таки бы не помешала", — решил про себя Александр, и пошёл домой.

Всадник на белом коне сверкнул чёрным плащом, и, словно смеясь над мелкими и жалкими людьми, ускакал прочь в ясное декабрьское небо — были первые дни декабря 1903 года. Бельский накинул на себя шапку, и кутаясь в тёплое меховое пальто, поспешил домой. Фон Плеве бодрым шагом, смеясь о чём-то своём с друзьями пошёл своей дорогой, не зная что его ждёт впереди. Да и может ли простой смертный человек представить те ужасы, которые ему суждено пережить?

Господин фон Плеве уходил в темноту ночи домой. Бельский испросив извозчика поехал домой. А русские на самом деле должны были опасаться скорой войны: адмирал Того уже докладывал императору Мэйдзи о скором продвижении русских в глубь Маньчжурии и что он обеспокоен растущей экспансией русских. Император Мэйдзи выслушал доклад очень внимательно.

1905 год.

Екатерина Вольская, певица из оперного театра, чувствовала себя влюблённой.

Ей так нравился этот милый Эженю! Ну и что что её подруга Мадлен заявила о том, что её жених маленького роста. Зато какой он добрый, ласковый и внимательный! Катти расцветала на глазах. Но как же отказать своему любовнику Бельскому, с которым Катти жила уже давно, даже несмотря на то, что 79-летний Бельский был женат.

Катти, поджав губки, сидела в гримёрной. Ей было жалко Бельского. Но в тоже время, Женечка казался таким обходительным, милым, ласковым, что Катти решила — нужно Бельского бросать, пока она не забеременела, и пока она не запуталась в отцах ребёнка.

С двумя мужчинами жить стало невозможно. И Катти в итоге выбрала холостого Эженю, от которого ждала предложения. Предложения пока не было. Бельский вошёл в гримёрную актрисы как всегда кстати, и проведя рукой по её спине, и поцеловав в правую щёку, чтобы Катти подставила левую, Александр ждал продолжения. Но Екатерина, ухмыльнувшись, торжественно заявила:

— Продолжения не будет, у меня есть жених, и мы женимся через неделю.

Бельский не ожидал от своей мусеньки, он звал Екатерину мусенькой такого поворота. Но вернее, ожидал. Екатерина даже внутри возмутилась, что Саша даже не закатил скандала.

— И ты так спокоен? — На Екатерине было чёрное платье, обтягивающее её фигуру, которое нравилось Бельскому. Бельскому было правда всё равно. Жених так жених. Называется, да пошли они…

Мужчина не выдал ни тени возмущения.

— А что ты хочешь? — Неожиданно сказал Бельский. — Чтобы я тут закатил скандал? Чтобы я тебя умолял на коленях вернуться? Слушайте, дамочка, я Вас больше не знаю. Мы только партнёры по ролям. Очень редко. Раз в полгода. Или в год.

Екатерина ничего не поняла. Вернее, её женская душа не понимала холодности Бельского. Как он смел с НЕЙ говорить в таком тоне? Он даже не выяснил имя соперника. Екатерина, наконец, сдалась сама. И призналась Бельскому в том, кто её жених.

— Его зовут Евгений Азеф. Он сотрудник полиции. Он приличный и порядочный человек. Он холост, в отличие от тебя. И он на мне обещал жениться.

— "Жениться обещал на мне", — чуть ли не пропел Бельский слова Купавы из Снегурочки. Екатерину затрясло — она играла Купаву, Бельский — бирюча, и в итоге она сама начала пускать в артиста подушки разных цветов.

— Я тебе покажу. Евгений Азеф — верный человек. Он мне верен до гроба. Мы поженимся. Вот.

— Ну и женитесь себе на здоровье. — Бельский, пожав плечами, — спокойно вышел из гримёрной. Екатерина ничего не поняла. Неужели Бельскому так не интересен Женечка?

Выходя из театра после премьеры, Бельский неожиданно встретил 37-летнюю Петровскую. Поравнявшись с девушкой, артист услышал много комплиментов. Не ожидая этого, Бельский покраснел, и у него возникло желание.

Александр обнял Петровскую.

Александру Аникину

Борис Викторович был в этот вечер в весьма приподнятом настроении. Его приятель — артист Александр Бельский пригласил их с Верой Глебовной и Ольгой Петровской на бал-маскарад со своим участием, желая увидеть Оленьку, как можно быстрее. Несмотря на то, что у Бельского недавно родился сын, которого назвали Мишенькой, ему всё-таки нравилась и Оленька, и иногда даже казалось, что неплохо бы и от неё иметь детей. Савинков решил, что они с Верой пойдут непременно, и стал собираться на бал-маскарад с тем удовольствием, что там встретит друзей. Вера, несмотря на интересное положение, согласилась пойти с мужем.

— Милый, как тебе это платье? — Вера заказала недавно у модистки новый наряд, в котором ей хотелось предстать перед гостями маскарада. Борис Викторович сморщился.

— Бог мой! — Воскликнул молодой муж. — Она что не могла ничего моднее придумать? В конце концов, сколько можно платить этой наглой мадам Журжетт?

Неожиданно заскрипела дверь.

Вера Глебовна оторвалась от объятий Бориса и вынуждена была подойти открыть.

— Вы Савинков Борис Викторович? — Голос директора тюрьмы казался грубым басом. Вера посмотрела на мужа странным взглядом.

— Беги к Петровской и предупреди Бельского. — Савинков ответил Вере низким голосом. — Дальше действуй по инструкции вот этих.

— Не вот этих. — Директор тюрьмы явно обиделся. — Пройдёмте. У нас мало времени. Я ещё должен успеть на бал.

— Видите, я тоже туда собирался. — Борис Викторович усмехнулся, и бросил Вере Глебовне пригласительный билет на бал-маскарад. Вера Глебовна поймала билет, и, закрыв лицо руками, заплакала

Александру Аникину

«И восстал из мрака ужас, и разверзлась земная твердь, и упала на Землю

звезда полынь»

(цит. По: Откровение Иоанна)

СОН

Александру Аникину

Елизавета Фёдоровна в молении провела этот день. Странный и страшный сон ей не давал покоя. Женщина надела даже чёрное платье по случаю своей сновидческой драмы. Был октябрь 1903 года, и ничто не предвещало грозы. Елизавета Фёдоровна просто увидела во сне, как её

мужа убил неизвестный ей человек. Мужчина был очень красив. Но кто он? Елизавета не знала. Этот сон об этом мужчине был ей впервые. Потом её сон перенёс в 1896 год. Коронация царя. Ходынское поле. Люди собрались за подарками. И произошло не предсказуемое. 1300 человек

погибло в рукотворной давке, провокатором в которой выступили неизвестные. Елизавета потом опять присмотрелась к лицу мужчины. Его бы она узнала из тысячи. Бледное, красивое лицо. Римский профиль и римский нос. Он был явно благородного происхождения, но в личном

окружении Сергея его не было. Мужчина протянул Елизавете голубой конверт с красной каёмочкой. На нём было написано красными буквами:

«Сав…». Дальше Елизавета прочитать не смогла, и проснулась. Что значила эта фамилия для неё? Кто этот мужчина? Великая Княгиня

вскочила в жарком поту, и в странных терзаниях. Потом Елизавета снова вспомнила сон. Они сидели в театре, и к Сергею подошёл Он. Кто это?

Антихрист? Елизавета не понимала ничего. Она позвала горничную. Заспанная Анастасия быстро прибежала к госпоже, и наспех стала её одевать. Елизавета что-то шептала губами. Анастасия понимала одно: её госпоже приснился какой-то кошмар.

— Не смей так говорить, — рассердилась Елизавета на ни в чём не повинную Анастасию — это явно было бесовское наваждение. В православии не может быть снов. Я отмолю свой грех, а в воскресенье пойду на причастие.

— Что ж Вам приснилось всё-таки, госпожа? — Спросила Анастасия. — Не сметь! — Ещё больше рассердилась Елизавета. — Иначе сбудется. Мне приснился антихрист.

Анастасия перекрестилась.

— Как так? — Не поняла девушка. — Неужели правы пророки, и конец времён близко?

— Да. — Сказала Елизавета Фёдоровна уверено. — И этот конец станет концом нашей фамилии.

— Романовы? — Не поняла Анастасия.

— Не сметь! Я, если смогу, отмолю.

Елизавета Фёдоровна выбежала в молельную, когда Анастасия закончила. Анастасия дрожала всем телом. В православии снов не бывает. Если и бывают, то это значит, что ангел-хранитель предупреждает их о будущем. Так что же видела во сне Великая Княгиня, и почему она была так

напугана? Но на всякий случай, девушка решила молчать. И слугам не болтать об увиденном. Всё-таки в православии нет снов. И этого не должны были знать посторонние лица. Анастасия умела хранить все тайны своей госпожи. Несмотря на юный возраст, а ей было 18 лет, девушка понимала госпожу и была ей верна. Елизавета Фёдоровна в молении провела день. Она старалась не думать о виденном ей человеке, и решила, что ей приснился антихрист.

Елизавета думала молением беду отвести. Она прекрасно понимала, что это сон, но какая-то тревога поселилась у неё на сердце, и женщина мучилась сомнениями. Стоя на молитве, великая княгиня старалась не думать. С мыслями уходила молитва, и пользы от неё не было никакой. Не

думать! Не думать! Не думать! В православии нет снов.

Стоял хмурый, пасмурный день.

Азеф

Александру Аникину

1908 год.

Богемное общество собралось в одном из роскошнейших парков Парижа, куда они все выехали на русские сезоны Дягелева.

Бельский, как соперник Шаляпина вынужден был терпеть его присутствие на реке, где собралась богемная элита того времени. Мужчина, которому исполнилось 70 лет, был одет в зеленовато-коричневый костюм, и держал в руках шляпу — в другой у него была трость, на которую Александр Христофорович опирался при ходьбе. Чтобы не соприкасаться с обществом, которым он брезговал, Александр отошёл в сторону и замер под каким-то раскидистым деревом, в надежде, что его никто не заметит и не потревожит. Мужчина сел на мягкую зелёную траву, накинул шляпу на глаза, и попытался было задремать. Бельский был худощав, и этим интересен внешне. Шаляпин, проходивший мимо певца, потупив взор, насмешливо на него посмотрел. Ему Бельский явно не нравился — всё время поучал как брать ту или иную ноту. Ну зачем Шаляпину поучения? Он сам справится и без Бельского.

Мимо Шаляпина прошла молодая девушка, которая недавно выпустилась из Мариинской Академии благородных девиц, и которой исполнился 21 год. Это была Ольга Петровская.

Три года обучения среди своих товарок, которые замкнутую в себе и необычную девушку явно недолюбливали — Ольга едва пережила первые два курса, и с ужасом на глазах закончила третий — благородные девицы постоянно потешались над её неспособностью любить офицеров и лейтенантов, а также садовников, которых они привечали в женихи. Петровская с ликованием сдала аттестат досрочно, и сейчас просто отдыхала в парке, где не надеялась найти никакой богемы. Она посмотрела на Шаляпина, и словила его взор.

Это заметил Александр Бельский, решивший подшутить над Шаляпиным — вырвав у него Ольгу хотя бы как поклонницу. Бельский надел на своё лицо лучшую маску — и посмотрел на девушку так, что её прожгло от страсти в момент — доселе Оля ничего подобного ни к кому не испытывала. Шаляпина заметил студент юридического факультета, и кузен Оли Борис Савинков и это ему явно не понравилось. Шаляпину было 35 лет, Савинкову и Петровской едва исполнился 29 год. Борис Викторович был уже женат на дочери прекрасного писателя, который много и хорошо писал о деревне — Глеба Успенского — Вере Глебовне.

Мужчина испытывающее посмотрел на Шаляпина, и тот предпочёл ретироваться, поёжившись от страха, и подумав: "сильный взгляд". Борис Викторович подал Ольге руку, и они пошли вглубь парка, где были встречены Бельским, который устал лежать на траве, и искал Шаляпина, чтобы отомстить ему за недавнюю шутку над ним — Шаляпин вздумал пошутить на счёт его вокальных способностей, чтобы сшибить себе роль. Бельский сильно на это обиделся. И оказался прав — поскольку Шаляпин, несмотря на свою гениальность как певца, ещё не был настолько совершенным, чтобы знать всё наизусть и разбираться во многом. Бельский подошёл к Борису и Ольге и завязал с ними знакомство.

— Вы жених этой леди? — Спросил Бельский немного растянуто. Борис Викторович

В комнате было полутемно.

Хотя на часах было 12.30. Но Владимир Ревенко сказал задёрнуть шторы — зелёное сукно — чтобы Солнце ему не слепило глаза. Дмитрий Николаевич Путилин, сидевший напротив шефа, сглотнул — мужчина явно нервничал: ему хотелось отпустить попавшуюся на глупости Ольгу Петровскую обратно к маменьке и к Бельскому. Владимир Ревенко был жесток в допросах, и думал, что Ольга несомненно проколется, что обеспечит ей срок и камеру, и что он для Бельского ничего не сможет сделать, увы.

Тем более, что слабонервную девушку было жалко, и мужчина просто дошёл до ручки в отношениях с Евгением Азефом. Азефу хотелось сильно насолить. Но дело в том, что Азеф пока нигде не прокалывался — у него была репутация идеального человека, примерного полицейского, хорошего мужа и семьянина и никаких громких дел за ним не стояло. Азеф был равнодушен к взяткам, и даже запаха спиртного, что самое интересное — не переносил.

Фон Плеве был убит. Великого князя не было. Дело Кейгельса было раскрыто.

Начались аресты. В Париже эсеры держали много подпольных организаций, и Петровской просто не повезло в том, что она просто попалась средь бела дня когда она шла в магазин по улицам Парижа. Ольгу схватили полицейские. Проходившая мимо писательница Колетт вскрикнула, и убежала прочь, закрывшись в каком-то доме. Колетт была артисткой мюзик-холла, и только по совместительству супруга Виллара, который хоть и сделал её довольно знаменитой писательницей, но всё-таки Колетт была литературным рабом мужа. Петровская, когда её арестовывали, метнула на убегавшую Колетт гневный взгляд, и увидела миниатюрную женщину тридцати пяти лет, явно любящую сладострастие. Видимо в этом доме кто-то проживал, ей дорогой. Подумав о Бельском, Петровская стиснула зубы и злобно ещё раз посмотрела на окошко, в котором видимо с кем-то проводила время французская писательница, у которой было все — отношения, свой театр, популярность…. Эта женщина танцевала «Египетскую пантомиму», которую они с Бельским не смотрели, но на которую собирались пойти этим вечером.

"Революционеров нет!" — Мысленно передразнил Путилин фон Плеве, и покрылся испариной пота. Вечером будет спектакль. Что он скажет Бельскому?

Сашка Глотов проорал:

— Татьяна Ларионова! — К ним в комнату ввели молодую черноволосую женщину в фиолетовом платье, которой было около 22-х лет. На ней была шляпка-таблетка с таинственной вуалью, лайковые, модные, и явно дорогие перчатки, доходившие даме до середине локтя. Она села на стул напротив Ревенко, и виновато опустила глаза.

"Провинилась!" — Веселился юнец Сашка Глотов, который был в явном восторге от допроса, начала которого он ждал с нетерпением.

— Ольгу Петровскую лучше отпустить. — Процедил сквозь зубы Путилин, на что Ревенко многозначительно поднял правую бровь, скосил на Путилина глазами, но ухом не повёл.

Татьяна Ларионова поняла условный знак, и чуть заметно улыбнулась — Путилин был на их стороне.

— А тыне слишком улыбайся. — Владимир Ревенко был явно не в курсе договора, или вернее, уговора. — Семь лет каторги тебе обеспечены.

Ларионова заманчиво посмотрела на Путилина, кокетливо выставила ножку вперёд.

— Ольга Петровская. — Заорал снова Сашка Глотов противным, напряжённым, чуть вздрагивающим и от того визгливым голоском, нервничающий и одновременно радующийся допросу как младенец, раздражавший тем нервничавшего из-за Александра Бельского Путилина. "Дитя неразумное!", — подумал детектив, но по сути явно будущий прокурор. Сашка возмужает, повзрослеет, похорошеет и из неопытного юнца превратится в изысканного прокурора, который забудет о своих первых допросах с ним и с Ревенко, и будет искать милости у женщин моложе себя, а у Ольги Петровской пропадёт жизнь.

Точно будущий прокурор. Если революции не будет. "Революционеров нет!", рефреном прозвучали слова в голове у Путилина снова. Ввели Петровскую. Измученная и изнемождённая девушка явно дрожала от усталости.

Девушка явно дрожала, и была очень измучена, и боялась попасть на каторгу, и не увидеть маму и любимого ею певца Александра Бельского, которого она любила как мужчину и больше жизни. Боялась больше не услышать приятный трёп Бориса Савинкова, который был их с Бельским давнишним другом. Ларионова глянула на Бельскую, и она у неё не вызвала ни жалости, ни сочувствия — Ларионова быстро решила действовать. Женщина достала не замеченный Сашей Глотовым пистолет — дурак Сашка- и выстрелила в Ревенко, правда чтобы не убить — сжалилась, в левое плечо; и захватила Ольгу Петровскую в заложники.

Ревенко упал на стул, а Путилин ударил в лицо вошедшего Сашку Глотова, чтобы дамы могли бежать.

— Выход по коридору прямо. — Шепнул Путилин явно отлично соображавшей Ларионовой, и она увела Петровскую к выходу. Путилин кинулся помогать Ревенко. Сашка чувствовавший шум в ушах от удара Путилина — сам противный нервный Сашка — не чета шикарному Александру Бельскому — был хрупким, тонким как сморчок, а удар пришёлся сильным — Татьяну и Ольгу ждали уже во дворе Борис Савинков и Александр Бельский. Ольга не ждала Александра и была ему очень рада, упав в объятья этого роскошного, хоть и женатого мужчины. Борис Савинков улыбнулся и пробасил:

— Отвези Ольгу домой. — Потом пойдёте с ней в театр, и делайте вид, что ничего не произошло. Ну быстрее. Сашка скоро очнётся.

Александр Бельский пророкотал, получив в объятья свою любимую кокетку Ольгу Петровскую:

— Сам приходи вечером. С меня причитается.

— Посмотрим, как получится. — Улыбнулся Савинков. Петровская и Бельский ушли. Борис Савинков с Татьяной Ларионовой вышли со двора.

Александру Аникину

1908 год. В 1908 году Борис Викторович был поставлен в неловкое положение болезнью Георгия Гершуни, который его ненавидел, всячески унижал, давил на психику, и обзывал «вошкой». «Вошка» это было самое ласковое, что Савинков слышал от Гершуни.

В 1907 году арестованный Савинков бежал за границу, где он встретился с Ангелиной и Олегом, которые тоже бежали, чтобы не попасть в тюрьму. Заграницей Борис Викторович встретился со своими друзьями — Ольгой Петровской и Александром Бельским, которые приехали туда каждый по своим делам, и встретились вместе в Парижской Ротонде.

Савинков не пожалел денег, чтобы выписать Ангелине и Олегу пропуска и паспорт — чтобы те с глаз долой уехали навсегда в Америку — он не хотел портить молодым людям жизнь. Гершуни, которому прислуживал Борис Викторович был от болезни злым, раздражался, и любил сутками валяться в постели. При этом Савинкову запрещалось даже выйти погулять по сене с друзьями — с Бельским и Петровской, которые в данный момент были единственной отдушиной Бэ Вэ. Ухаживая за больным Гершуни, Савинков думал почти по-онегински, и не сожалел об этом — Борису Викторовичу сочувствовала даже прислуга, француженка Камилла, которая подавала Савинкову подносы с водой, чтобы облегчить жизнь и страдания Гершуни. Зная, что «князёк» — ещё одно ласковое слово Гершуни для Бориса Викторовича, кроме «вошки», собирается смыться от него пить, Гершуни орал в голос — точно все бесы мира собрались в одних устах. И Савинков и сочувствовавшая ему Камилла вжимались в стенку. Камилла тогда крестилась от страха, и цепенела от ужаса.

— Ему тоже хочется. — Буркнул попавший в ловушку Борис Викторович.

— Но его время пришло. — Догадалась Камилла, перекрестившись. — Завтра я вызываю священника. Не бойтесь.

Савинков поцеловал Камилле руку как барышне, на что Камилла возразила:

— Это излишне, Вы все равно возвратитесь к своей барышне, а мне страдать. Поэтому давайте завтра попрощаемся, и все будет хорошо. Хотя я без ума от Ваших глаз, не скрою…

Борис Викторович согласился, слегка покраснев — он точно не ждал признания в любви от Камиллыв этой ситуации. Камилла была права — крик был агонией.

И после холодного прощания со священником, Савинков попрощался с красавицей служанкой насвистыванием лёгкой французской песенки, за что получил от Камиллы подушкой по лицу, и, сверкнув своей извечной соблазнительной улыбкой, скрылся из цюрихского госпиталя, где находился Гершуни до последнего, и, пребывая в глубокой скорби, отправился на поезде в Париж к своим друзьям Ольге Петровской и Александру Бельскому к их нескончаемой радости.

Перед Савинковым замелькали снова дома, деревья и поля, которые отражали март. Гершуни скончался в ночь с 16 на 17 марта 1908 года.

Жизнь постепенно налаживалась, но Борис Викторович не знал, что его дальше ждёт потеря друга, с которым его связывала борьба и общее дело — разоблачение Евгения Азефа. В целом, разоблачения Азефа могло и не быть, если бы мужчина вёл себя более осторожней и если бы Азефа не угораздило поругаться с Петром Ивановичем Рачковским, с которым ссориться не стоило.

Рачковскому исполнилось 57 лет, он был невысокого роста, приземист, худощав носил модную по тем временам шляпу, постоянно сдвигал брови. Внешне Рачковский напоминал чем-то оперного певца Александра Бельского, приятеля, и, похоже, что лучшего друга Бориса Викторовича Савинкова, с которым Бельского связывало многое.

Не только влюблённость Александра Христофоровича в кузину Бориса Савинкова Ольгу Петровскую.

Александр чувствовал себя влюблённым в Ольгу. И Савинков смеялся, что навсегда. Пока семидесятилетний Бельский объяснялся в любви тридцатилетней Ольге, Савинков под грозным взглядом Зинаиды Гиппиус засел за роман "Конь блед", в котором и описал обстоятельства убийства фон Плеве. Гиппиус считала, что пока голубки воркуют, ему, Савинкову, следовало бы заняться делом. Но Савинков всё-таки отвлёкся от дел — ему нужно было отмазать Ангелину перед Азефом, чтобы тот не возвращал её в Россию. Во-первых, девушку там ждала бы виселица, а потом Ангелина оказалась беременной от Олега. Савинков решил, что молодые люди могут родить ребёнка и в Америке. Они с Бельским потом суетились доставая им билеты во второй класс модного лайнера "Мавритания"; который был новым.

Гиппиус радовалась своему крестнику в литературе как она сама его называла — Савинкову, а летом 1907 года Бельский впервые поцеловал Ольгу, слегка приобняв её за плечи…

…Ангелина вышла замуж за студента-разночинца, и молодые люди, обнявшись, покидали на рассвете Российскую Империю по фальшивому паспорту, который Олег выбил-таки у Савинкова, дрожащими руками молодой человек схватил пропуск, и убежал прочь.

Борис Викторович хотел крикнуть ему вслед — счастья, но не успел; молодой человек на радостях, что его женщине не пришлось ублажать Савинкова за пропуск в новую жизнь, уже убегал в чернеющий, близящийся к ночи, вечер.

Олег перескакивал с одного камня на мостовой на другой, заставив ухмыльнуться Александра Бельского, шедшего с работы, который, ничего даже не предположив — настолько устал, что ему было всё равно — убегал прочь.

Поздно ночью Олег вошёл к Ангелине, и они вместе, выпив дешёвого вина, которое немного казалось невкусным, отметили таким образом свою свободу. Тем же утром, в пять часов, едва запел петушок свою рассветную песню, Ангелина и Олег уехали в карете прочь, оставляя этот бренный мир и уезжая за границу — по рекомендации Савинкова. Их ждал поезд, а после — трансатлантический лайнер "Мавритания", построенный в 1902 году британской компанией Кунард, но уже спокойно ходивший в океане, на котором молодые люди собирались ехать в Америку.

У Олега заблестели глаза — такого поворота событий человек, которого должны были повесить, не ждал.

поднимаясь по трапу красавца-лайнера с громким названием "Мавритания" (молодые люди уехали три года спустя после убийства фон Плеве по причине того что Ангелина оказалась беременной от Олега — Савинков позволил ей уехать по её желанию), и потом идя во второй класс, молодые люди радовались жизни и лайнер-красавец с двумя трубами увозил молодых людей в счастливую жизнь.

А какие красивые они там встречали закаты!

Ангелина гордилась своим будущим мужем. Борис Савинков всё-таки подарил им пропуск, поработав ангелом Ангелины. Но Борис Викторович был всегда против того, чтобы беременная девушка подвергала себя опасности… на борт "Мавритании" Ангелина вступала уже на втором месяце беременности.

В Америке Олег устроился работать к Эдисону, и даже стал уважаемым инженером, который содержал свою жену, двоих детей и высылающим деньги больной матери на Родину. Между прочим (Савинков об этом знал) один из трудовиков Степан Аникин доложил об Олеге как об одном из лучших инженеров Эдисона — самому царю — Николаю II и хоть сам Олег об этом никогда не узнал, но Савинкову было приятно, что студент-недоучка добился таких успехов в чужой стране, где ничего и никого у него не было, только Эдисон.

Азеф перекрестился, поморщился, прошептал: "прости Господи, и упокой её душу"; и отправился в документационный зал за документами к коменданту крепости.

Был час дня.

Обе пары с нетерпением ждали вечера.

Владимир Бурцев не спал всю ночь. Ему казалось, что всё сходится.

После того как Борис Савинков пристрелил Татарова за провокацию, стало очевидно, что Савинков перестреляет всех, кого заподозрит в работе на полицию. Если Савинков сам с полицией не сотрудничал. Бурцев не был в этом уверен. Как-то, как показалось Бурцеву, он проходил мимо кафе, и вот одном из кафе ему померещились фигуры Бориса Савинкова и сотрудника полиции Баккая.

«Только этого не хватало», — пронеслось в голове у Бурцева. Хотя, конечно, Борис Викторович часто ходил в театр, а там без полиции смысла нет — всё охранное отделение временами бегало в балет, и редко захаживало в оперу. Душа у Савинкова не чиста. И Татарова пристрелили зря. Бурцев периодами вскакивал с постели, ворочался с боку на бок, и не мог уснуть — в кране капала вода, раздражавшая Бурцева, и он вставал её выключать. Так минула ночь, и пришёл ясный, румяный рассвет, показавший, что жизнь постепенно налаживается, что будет суд, что больше ребят не пострадают от провокаторов. Ежу стало ясно, что Бориса Савинкова не тронут — в театры ходят князья, вероятно, родственники этого баринка, как называл не любивший сразу Савинкова Бурцев.

Ему нужен был кто-то пожирнее, чтобы у полиции раз и навсегда отшибить руки вешать ребят.

Слишком было много потерь. Итак, Владимир Бурцев вызвал Савинкова на встречу, и как-то зазвал Бориса Викторовича в кафе.

— В театр ходить изволили, — злобно прохрипел Бурцев, и Савинков не понял с чего такая злоба.

— А я Вас недавно видел с Баккаем, сотрудником полиции. — Бурцев был явно доволен собой, Борис Викторович на это покрутил у виска. И посмотрел в окно, за которым цвёл оглушительно-счастливый май.

В кафе, где сидели Савинков с Бурцевым, неожиданно вошла Оленька Петровская, которая буквально спасла кузена от допросов Бурцева, выведя, вернее выпроводив его на улицу.

— Александр Христофорович Вас заждался, — Оленька подмигнула Борису, и седла на другой столик, в другом конце кафе, чтобы Бурцев не имел возможности к ней подсесть — для этого нужно быть очень наглым человеком, и не бояться гнева официантов. Но Петровская верно угадала характер Бурцева, — он на это не решиться. Борис Викторович изысканно улыбнулся:

— Премного благодарен Александру Христофоровичу, извините, Владимир, мне пора, ждут. — Борис Викторович поцеловал Оленьке руку и вышел прочь из кафе. Петровская подозвала официанта, и села в другой конец зала. Бурцев проглотил этот джем, оглядев Петровскую, одетую с ног до головы роскошно — в красивое кремовое- платье и в маленькую шляпку. Неожиданно в кафе вошёл Александр Христофорович Бельский, и подсел к Петровской. Бурцев понял, что его развели, смачно выругался, и не заплатив официанту, резко бросив салфетки на стол, вышел вон.

Негодяй Савинков! Улизнул!

На Бурцеве был клетчатый костюм, который очень ему шёл, скрашивая нежность рыжей бородки. «Шерлок Холмс» русской революции чуял след. Бурцеву исполнилось 46 лет, он был худощав, хорош собой, носил пенсне. Его волосы еще не окрасились в седину, и имели красивый рыжий оттенок, выдававший в Бурцеве, скорей ирландца, чем русского.

Но ирландцем Бурцев не был.

От Савинкова Владимир Бурцев ничего так и не добился.

Неожиданно, к нему в редакцию пришёл сам Баккай. Бурцев открыл рот, и тут же закрыл его.

Баккай выглядел молодо, ему было 27–28 лет, и Владимир Бурцев смотрел в ясные глаза Баккая, удивляясь визиту. Баккай ошеломил Бурцева странным поведением.

— Добрый день, кажется, Вы — Владимир Бурцев. — Сказал он. — По убеждениям я — эсер, и служу в Департаменте Полиции. Хотелось бы быть полезным чем-нибудь

Прижатый к стенке, Борисом Савинковым и Владимиром Бурцевым, Евгений Азеф бежал.

Он бежал в Берлин к супруге, радуясь, что Борис Викторович не пустил на него собак.

Но Борис Савинков, договорившись с Баккаем и Путилиным, решил этого не делать — бумеранг найдёт жертву сам. И в самом деле, гораздо раньше чем сам Борис Викторович, Евгений Азеф умер в застенках Берлинской тюрьмы в 1918 году, куда попал по совершенно пустяковому делу — по ограблению какого-то магазина в целях добыть себе провиант.

А пока в этом, 1908 году, Борис Викторович Савинков, Александр Бельский и Ольга Петровская распивали шампанское, сидя в одном из кафе — речь шла о том, что на данный момент все благополучно окончилось.

Светило Солнце. Но после разоблачения Азефа награда нашла и Дмитрия Путилина: его ждал к себе на званный обед сам Александр Васильевич Герасимов, который за скромным ужином думал Дмитрия Николаевича наградить. Дмитрий Николаевич, вернувшись к Рае, радовал свою невесту тем, что, собираясь на важный ужин поправлял бабочку на костюме — как и положено. Убедившись в том, что бабочка сидит на своём месте, Рая, вздохнув подошла к Дмитрию Николаевичу известить его о божественном событии, которое его ждало:

— Дорогой, отправляясь на свой мальчишник, не забывай, что у нас через неделю свадьба.

И не откладывай нашу свадьбу теперь так надолго, а то моя маман больше не будет иметь возможности тебя простить.

Дмитрий Николаевич поцеловал Раю в щёку, и слегка покраснел: ему было стыдно за прошлое своё поведение, но делать было нечего — окольцевали. Была необходимость, или воля Бога жениться.

Путилин решил, что ж так тому и бывать, раз всё-таки эту свадьбу разрешили сами небеса.

Через неделю супруги Путилины присоединились к Савинковым, и, как они уже все шутили, к Бельским в Париж, где и принимали поздравления друзей с законным бракосочетанием.

Рая Путилина гордо взирала на своё роскошное обручальное кольцо, и была абсолютно счастлива и горда своим мужем.