Яхонтовый цвет [Екатерина Романовна Черепко] (fb2) читать онлайн

Екатерина Черепко Яхонтовый цвет

Новый домовой совсем от рук отбился: пригоршни пыли бросал в кадушки с тестом, намотанную за день пряжу распутывал, гривы коней лохматил, посудой гремел и кухарок со служанками по всему терему пугал. Не могла найти этому объясненья Белава, ведь старательно оставляла ему свежие ломти ржаного хлеба и подслащённое молоко в отведённом углу, да и хозяйство в княжестве никто не запускал, все держали строения, пашни и скот в чистоте и порядке, ничего зазря не пропадало. Попусту серчал дух домашний.

Пыталась княжеская дочь не только хлебом его угощать, но ещё пирогами, блинами и оладьями — да всё без толку, домовой продолжал пакостить.

— И почему он так упрямится? — Негодовала она, парясь в бане. — Неужели не нравятся ему мои подношения?

Помимо прочих дел Белава задабривала всех дворовых духов и успокаивала подданных, которых проделки домовых, овинников и банников порой из себя выводили. Страдали лишь обитатели терема, в окрестных деревнях бед таких не наблюдалось.

После смерти старого князя ушёл в отставку и прошлый домовой. Его молодой ученик поначалу радовался дарам, всем в домашних делах помогая, а после его как подменили. Белава видела его лишь однажды, когда он пожаловал ей и матери, княжне Чеславе, представиться. Ростом по колено, с пушистыми пшеничными волосами, в рубашке без единого цветного стежка — походил бы он на ребёнка, если бы не проклёвывающаяся борода и светящиеся в темноте глаза. В тот день подарили ему вязанку сушек, оплетённые шёлковыми лентами маленькие лапти и резной гребень, он же торжественно поклялся поддерживать уют и покой в тереме хозяина нового.

— Ладно, точно не устоит он пред этим. — Улыбнулась Белава, предвкушая, как в углу горницы накрахмаленную рубашку с ажурным заморским воротничком и вышитыми на всю пазуху зверями и птицами положит.

Не одну лучину сожгла она и каждый палец уколола во время работы — рукодельничать молодой княжне нравилось куда меньше, чем готовить, но она очень старалась.

Уединение Белавы прервал робкий стук в дверь. Вдохнув аромат распаренного травяного веника, она спросила:

— Неужто засиделась я, девицы-сестрицы?

— Ни в коей мере, сударыня. — Ответили из-за двери. — Зовут вас князь Тихомир и княжна Чеслава в белую палату, с доброй вестью гонец из дальних земель прискакал.

Не хотелось ей перед посланником с раскрасневшимся от жара лицом и мокрой косой предстать, но и задерживаться не следовало. Последний раз махнув веником, отнесла Белава в самый тёмный угол парильни кадушку с чистой водой и положила рядом новёхонький кусок мыла, затем шагнула к выходу, но так и встала вкопанной, едва её тонкий голосок окликнул.

— Молодая княжна? — Повторили сзади.

На неё словно ушат ледяной воды опрокинули, ведь такое могло лишь единожды почудиться. Она выдохнула и, сильнее кутаясь в простыню, к незваному гостю повернулась. Едва ей показалось, что никого и нет вовсе, как из темноты сверкнули два больших глаза кошачьих, а после вышел вперёд и их обладатель: приземистое, ростом с локоток существо — чумазый большеротый ребёнок, облепленный опавшими банными листьями. Мальчик это или девочка — Белава не ведала, мало нечистиков ей встречать доводилось. Многое об этих существах узнала она из крестьянских рассказов и от матери, которая смягчать их злонравье научила и повторяла неустанно: «Счастлива будешь, коли за всю жизнь ни одного не встретишь». Княжна не сомневалась — перед ней стояло дитя банника. Боялась она вскоре и других его собратьев увидеть — старикашку-банника, русалок, овинников и домовых, кои по ночам в парильне собирались.

— Ты пришёл дружить или злые д-дела вершить? — Спросила Белава предательски сорвавшимся голосом, на скамью в середине парильни косясь.

— Дружить — и уж точно не грешить. — Пропищал нечистик. — Спасибо тебе, молодая хозяйка, за дары, всем нам они по нраву. Всегда ты помнишь о нас.

— Парьтесь на здоровье! — Ответила княжна, стараясь за весельем своё смущение скрыть. — Вы сегодня рано: лишь вторая смена воды прошла.

Маленький банник замотал головой.

— Знаю, но не париться я пришёл. Батюшка мой передать просил, что домовой так громыхает, что его и в бане слышно. А гремит он от того, что стенания свои скрыть пытается.

Белава вздрогнула. Знала она, что плач домовых — к покойнику в доме. Не успела она и слова молвить, как вновь опустел угол. Неужто никто не слышал плач домового? Ещё этот гонец с радостной вестью…

Княжна впопыхах нарядилась, заплела русую косу и накинула на голову серебряный обруч. От былой румяности на её щеках не осталось и следа — словно снежным полотном лицо застлало. Прямо перед входом в белую палату она замерла, сделала три вдоха и лишь после дала знак дубовые двери отворять.

Гостившие в тереме дворяне да княжеские дружинники в задних рядах всю залу наполнили, в дверях и нишах челядь теснилась. Проплыла Белава белым лебедем по морю расписных нарядов и богатых убранств прямо к трону резному, на коем брат её сводный сидел. Улыбнулся Тихомир пришедшей. Вместе с матерью стала она сбоку от князя.

— Гости дорогие, дружинники верные, — сказал он весело, — из княжества далёкого приехал к нам гонец с новостью, кою всем услышать следует. Расскажи же, добрый молодец, что за весть ты принёс.

В центр залы вышел юноша в красном кафтане, достал из-за пазухи свёрток и раскрыл он полотно домотканое с вышитой на нём девой красоты восхитительной. Все так и обомлели. Из-под кокошника её, жемчугами и самоцветами усыпанного, медная коса двух пядей в обхвате струилась. Кожа её светлая как снег, щёки будто шиповник багровый, глаза ясные как два тихих озера, уста всё равно что малина поспевающая.

— Выросла у князя дочка на выданье — Веселина, младшая самая. Она так любима батюшкой, что сама себе жениха выбирает. За того она замуж пойдёт, кто подарит ей цветочек аленький, краше которого на свете не сыскать. Коли сможете найти такой, приглашаем к Веселине посвататься.

Долго смотрел Тихомир на портрет, затмила собой всё красавица.

— От чего бы не посвататься? — Рассмеялся он, а после обратился к Чеславе. — Матушка, вы же у нас всех мудрее, так скажите, где искать столь дивный дар, что княжне по сердцу придётся?

Мачеха погодя ответила:

— Есть одно лишь место — Чёрная гора, на которой цветы ярче костров ночь освещают. Только течёт под горой река бурная, заросли все тропы разрыв-травой, и чудище злое к вершине проходу не даёт. Если хочешь себе невесту из княжества далёкого, то ты свой путь туда держать должен.

Встрепенулась Белава: поговаривали, с Чёрной горы никто ещё не возвращался, либо терялись люди, либо гинули.

— А может, брат родимый, — предложила она, — тебе за хрустальным цветком к Хозяйке Медной горы отправиться? Всякие чудеса там бывают, и искуснее камнерезов нигде не найти. Слышала я, что и там цветы ярче звёзд и луны сияют, из царя-малахита листья и стебли их высечены.

Рассмеялась Чеслава:

— Ну что ты, дочка, говоришь? На что Веселине новые каменья? И так она ими увешана как виноград — спелыми гроздями. Вряд ли выдаст Хозяйка самоцвет, коего княжна ещё не видела. Тебе решать, пасынок мой милый, какой дар невесте преподнести.

Покивал гонец и в подтверждение всем портрет показал, вновь люд ахнул.

Не успела Белава и рта раскрыть, как коршуном в неё мать вперилась, слова так в горле и застряли. И во второй, и в третий раз порывалась она брата предостеречь, но всё сильнее сжимались на шее незримые тиски.

— Спасибо за совет твой, матушка. — Молвил Тихомир. — Значит, на Чёрную гору поеду. Други мои ратные, — обратился он к воинам, — о вашей удали во всех княжествах наслышаны. Коли мне подсобите, век вашу помощь помнить буду.

Стали вперёд добровольцы выходить — не успела их сосчитать Белава, всё плыло перед глазами, и её за руку прочь потащили.

Очнулась она ранним утром в своей горнице. Топот копыт на всю округу раздавался, аж стены дрожали. Молодая княжна кинулась было к двери, но открыть не сумела: заперли её снаружи, только замок тяжёлый брякнул. Разрыдалась она — не проводила брата, и никто её не услышал: то ли князю все во дворе платочками махали, то ли домовой своим грохотом плач её заглушал. Вспомнив о нём, достала Белава из сундука маленькую рубашку расшитую, которой его ранее задобрить норовилась, и отнесла её в угол. Моргнула — и рубашки уже нет как не было.

До обеда просидела она взаперти, а после мать как ни в чём не бывало ключ в замке провернула и её рукоделием заняться позвала. Не шла работа у Белавы, игла пуще прежнего кололась, а в голове лишь грустные мысли рождались. Полетело на пол новое полотно.

— Как могла ты, матушка, Тихомира на верную смерть послать?

— Почему же на смерть? Сильный воин твой брат да дружинники лучшие с ним поехали.

— Силён он перед врагами из рода человеческого, ты же отправила его в место заколдованное к чудищу лютому. Мог он в любую сторону поехать: хоть к Восточному морю, хоть к Западному, и нашёл бы там обязательно достойный дар!

Чеслава выдохнула, вышивку отложила, а после объяснила:

— Коли потрудится Тихомир, цветок девице добудет, да женится, лишь сильнее процветать мы будем. Тогда и к тебе богатые молодцы станут свататься. Кто ж тебя такую замуж-то возьмёт, а? Посмотри на своё убранство и на Веселинино — лишь обруч тонкий у тебя супротив её брони самоцветной. Косу твою двумя пальцами обхватишь, а щёки бледны словно сметаной намазаны.

Брови Белавы в хмурой гримасе сдвинулись, мать же продолжала злословить:

— Чего таить, признаюсь: думала я хоть какого жениха к тебе приворожить, да не заглядывают в наш терем добры молодцы. Ты слишком юна и не понимаешь: коль вернется Тихомир с цветком — так приданное твоё только богаче станет, и женихи скорее посватаются. А коли не вернётся — всё это княжество твоим наследством станет, сама женихов выбирать будешь, а после — править.

— Но матушка! Я хочу помочь Тихомиру. Я могу догнать его, и…

— Не вздумай! — Рявкнула Чеслава. — Сам он должен цветок добыть. Иначе какой он жених? А чтобы ты меня не ослушалась, буду я за тобой приглядывать.

Закручинилась молодая княжна, опостылел ей отчий терем. Всюду мать как тень за ней следовала, а на ночь в горнице высокой запирала.

День Тихомира нет, два дня, а на третий ворвалась Чеслава в комнату и стала Белаву бранить:

— Ты по что домового обделяешь, дары ему не приносишь?! Посмотри, что натворил! — Она бросила дочери свой лучший сарафан, искромсанный и с перепутанными нитями бисера. — Будешь до тех пор в здесь сидеть, пока всё не починишь!

Едва она дверью хлопнула да замок снаружи повесила, появился в углу домовой в рубашке новёхонькой.

— Ты прости, что гнев княжны на тебя наслал: не знал я, как её отвадить.

Разглядывая испорченную ткань, Белава спросила:

— Ты скажи лучше, почему шумишь, людей пугаешь и хозяйству мешаешь? Не по нраву тебе мои подарки?

— Нет, ну что ты! — Воскликнул домовой. — Грешно мне жаловаться на твоё гостеприимство! Редкий домовой сытостью и обновками похвастаться может, стали нас люди забывать. Боялся я за княжича, да понять не мог, отчего: ни жив он, ни мёртв в моих видениях. А теперь наверняка знаю: не воротится он, беда его ждёт.

Не сдержала слезинок Белава, одну за другой с щёк смахивала. Домовой запрыгнул на кровать и похлопал её по плечу.

— Полно, молодая княжна, — сказал он, — ежели помочь брату собираешься, надобно тебе самой на Чёрную гору ехать. Вот, держи подарок от банника с русалками. — Он протянул ей маленький стеклянный пузырёк с водой, серой и зелёной мутью завихрённой. — Когда отвернётся Чеслава, вылей это зелье ей в кубок — тут же уснёт и лишь с первыми петухами проснётся. После возьми три тряпичные ладанки и, уходя, насыпь в первую щепоть из-под печки, чтобы тепло и добро отчего терема не забыть. Во вторую — щепоть из-под приворотной вереи, чтобы вход во двор не запамятовать. А в третью — щепоть с росстаней дорог, чтобы на грядущих путях и перепутьях не заплутать и дорогу в родные земли отыскать.

Белава кивнула. Знала бы — сама бы брату про ладанки сказала. Домовой стал перебирать руками сарафан и продолжил свой наказ:

— Коня я для тебя оседлаю и расскажу ему, как до Чёрной горы ехать. Скачи без оглядки, к утру доберёшься, а там и Тихомира найдёшь.

— Что же мне с чудищем делать? — С волнением произнесла Белава. — Нет во мне силушки богатырской, да и вместо брата вряд ли оно меня оставит.

— Не знакомо мне то чудище, но говорят, в нём и человеческое есть. Ты и с нечистиками всегда была дружна, и с людьми. Попробуй хоть поговорить с ним.

Моргнула Белава, и тут же исчез домовой. Посмотрела на сарафан — а он как новый, без единой дырки, даже бисер ярче переливаться начал.

Сделала молодая княжна как ей и наказывали: за ужином налила сонной воды в кубок матери и, едва та уснула, набрала по горсте земли в каждую ладанку и в конюшню прибежала. Не обманул домовой — лучшего скакуна запряг. Не успела Белава на него запрыгнуть, как понёсся он стрелою через пашни и мосты, сквозь леса и степи, трижды чуть не сорвалась княжна, в луку вцепилась как соколица в добычу. У самой Чёрной горы замер конь как изваяние.

Белава пешком дальше двинулась, долго вперёд шла и у двух бурных потоков остановилась.

— Не иначе Тихомир постарался, реку разделил. — Восхитилась она.

Вдруг сквозь брызги услышала княжна громкое «Ку-ка-ре-ку!» и отчаянное хлопанье крыльями, тут же кинулась в воду и вслепую петуха схватила. Встрепенулся, отряхнулся пернатый на берегу. Заговорил он человечьим голосом:

— Спасибо тебе, что жизнь мою птичью спасла. Я — Петушок — Красный гребешок, возьми меня с собой, я тебе пригожусь.

Отнесла его Белава к коню да в сумку при седле посадила, а сама на гору взбираться стала. Видит — расчищена тропа, повыдёргивал Тихомир всю разрыв-траву, выкорчевал все корни ядовитые. Лишь иссохшая земля под ногами да пики и латы что подорожники у обочины разбросаны.

— Несдобровала дружина брата, худо им пришлось. — Загрустила Белава.

Ещё долго она поднималась, у горы ни края, ни пика не видела, со скользких камней чуть было не срывалась, отдыхала лишь, когда они пологими тропами сменялись. Всё темней и темней становился день, всё сильней деревья кривились да шире зелёные и рыжие лишаи по камням расползались. Чем дальше — тем громче вороны каркали. Лишь к вечеру добралась Белава до вершины. Утонуло солнце в бескрайней чаще лесной, одной ощупью идти получалось.

Нога княжны упёрлась во нечто мягкое, и прокричал жуткий бас с земли:

— Ау-у-у, по что не любить и ногами бить? Ау-у-у, и без того ранен я!

Воззрились на неё два жгучих рыжих глаза, отпрянула Белава. Вышла из-за облаков луна, стали один за другим дивные цветы вокруг распускаться, и предстало перед очами чудище с волчьей пастью, шипастое и когтистое. Чем ярче его дикий взор и цветы всё вокруг освещали, тем страшнее княжне становилось. Обхватило чудище двумя лапами свою ногу и застонало:

— Прошу, странница, выручи меня! Не хочу я здесь погибнуть.

— Помогу, если скажешь, где брата моего искать. — Ответила Белава, медленно подходя ближе. — Вижу, одолел он тебя, но самого его здесь нет.

— Верно, приходил сюда добрый молодец до цветов охочий. — Простонало чудище. — Только, прошу, помоги.

Она осмотрела его больную лапу, поднялась и стала толстые палки в округе искать, приговаривая:

— Да, не задался твой день, лихо ты окаянное. Но ничего, на ноги тебя поднимем.

Молчало Чудище и лишь хвостом бесовским постукивало.

Наконец отыскала Белава палки, благо, свет волшебный позволял всё видеть, приложила шины с двух сторон к сломанной лапе и своим поясом крепко всё перевязала, а затем страдальца поддержала, пока тот вставал. Опирался он на свою дубину длиною в сажень и на девичье плечо, оттого чуть к земле не пригнулась Белава, но, стиснув зубы, терпела.

— Брат твой, — прохрипело чудище, — настоящую глупость задумал. Не ведая, на себя проклятье наложил.

— Какое именно проклятье? — С опаской уточнила княжна.

— Скоро сама увидишь.

Доковыляли они до самой вершины, где цветов целое море сияло, да так ярко, что затмило бы солнце закатное. Своим костлявым чёрным перстом указало чудище на камень с рост человеческий. Белава подошла к нему и дар речи потеряла: высечены в скале лик и рука её брата, словно из валуна он сбежать пытается. Мёртвой хваткой сжимал он цветок, янтарём пылающий.

— Говорил я ему: не рви цветов, худо будет. — Проворчало чудище, закатив глаза. — Силён твой брат, спору нет, да только ни слова мне больше сказать не дал, сразу биться полез. А послушал бы — уберёг бы себя от беды. Зачарована эта гора, всякий, кто здесь стебель переломит, окаменеет или лицо человеческое потеряет да вовек горы не покинет. Повезло ему, что хоть лицо при нём осталось.

Прогнав прочь слезу горькую, спросила Белава:

— Как же спасти мне братца родимого?

— Идём, — поманило за собой чудище, опираясь на дубину свою как старец на клюку, — я расскажу.

Завернули они за Тихомирово пристанище каменное и предстала пред ними деревянная статуя, от времени и непогоды почерневшая и потрескавшаяся. Разглядела Белава в ней полную женщину с бровями хмурыми, всю плодами и ягодами увешанную. Голову её венчали резные васильки и колосья, а в руках держала она крынку добротную.

— Кто же это? — Изумилась княжна. — Неужто…?

— Коль о Матери Сырой Земле подумала, права будешь. — Везде она живёт. Травы, цветы и кустарники — её пышные волосы, скалы каменные — её кости, корни деревьев — её жилы, сочащаяся из недр вода — её кровь.

— Но здесь же нет ничего! — Воскликнула Белава. — Пусто, пыль одна безжизненная! Разрыв-травы и той уже не сыщешь.

Чудище, тяжело дыша, село на голую землю и поскребло её когтями, а после молвило, да с такой грустью голос его хрустнул, будто дуб вековой переломился:

— Сбежали звери и лешие с этой горы, одни лишь вороны со мной остались.

Сжалилась княжна, села рядом с ним да по голове косматой погладила.

— Почему же гора свою жизнь растеряла? — Спросила она тихо.

Ярче прежнего взор его заискрился, стукнуло чудище кулаком о землю да рыкнуло с обидою:

— А оттого, что Мать Сыру Землю здесь почитать бросили. Она, знаешь ли, не любит, когда её дары берут, цветы и плоды срывают, а землю потом не возделывают, на произвол судьбы бросают. Боги всемогущи и величавы, да сердца их в точности как у людей — печалиться и радоваться могут, любить и болеть. — Чудище обвело поляну своей могучей рукой. — Раньше был на этой горе сад дивный сродни Ирию — только птицы со звонкими девичьими голосами на ветках не сидели. Жители деревень ближайших почитали Землю-Матушку. Чем меньше мудрых людей оставалось, тем скорее её забывали, и однажды поднялся добрый молодец — королевич заморский — на гору, чтобы цветок сорвать, обещал недоверчивой богине потом весь сад облагородить, ветки лишние посрезать, землю взрыхлить. Сорвал он цветок первым раскрывшийся, а, уходя, тихо сказал: «Ни за что уж не вернусь сюда, больно путь далекий». Донёс ветер-супруг его слова до жены своей, разозлилась Мать Сыра Земля и наложила проклятье на гору и любого, кто попробует хоть что-то взять с неё: «Раз деревья новые вы не сажаете, сами ко мне прирастёте!». — Чудище обхватило голову лапами.

— Неужто, — удивилась Белава, — ты сам ничего здесь сажать не пробовал?

— А как же, пробовал: и пшеницу, и рожь, и репу — всё сгнило или иссохло, всё обиженная земля отвергала. Накаркали вороны, что лишь молодильные яблоки здесь примутся, да растёт чудо-дерево в краях дальних, куда мне хода нет. От горы проклятой лишь на версту отойти могу — после снова на подножие набредаю.

Белава поднялась с земли и спросила:

— Как найти мне эту яблоню?

— Растёт она на утёсе у моря закатного прямо за чащей дремучей. Но не только семена тебе добыть надобно, а еще и мотыгу волшебную, коей богатырь Дубыня владеет, да неиссякаемый рог с живой водой, что у Бабы Яги степной хранится. Только так сможешь гору и брата своего расколдовать.

Целый день спускалась Белава с горы, ждали её внизу конь с Петушком — Красным гребешком. Долго ли коротко ли ехали да остановились у рощи дубовой, края не имеющей. Жёлуди в ней всю землю покрывали, а деревья ровными рядами росли.

— Неужто специально посажены? — Спросила у самой себя княжна.

Сверху на неё громогласный ответ свалился:

— Посажены и пересажены.

Подняла она голову и едва успела жеребца вскачь пустить — чуть не задавила их телега огромная, что три избы в себя вместила бы. А нагружена повозка была вековыми дубами с кореньями длинными, зелёными и пышными. Толкал её вперёд богатырь столь могучий, что поверх деревьев как из-за плетня своего небо разглядывал, а борода его в верхних ветках путалась, то и дело он её выдёргивал. Целым очищенным от коры бревном отмерял он, насколько далеко саженцы друг от друга вкапывать, а, отмерив, мотыгой землю рыхлить принимался и дубы в ямы заделывать.

Подивилась Белава размеру мотыги и задумалась: «Коли Дубыня её отдаст, неужто мне самой её тащить? И на аршин её не сдвину».

Покатил он обратно телегу, но увидела Белава на пути его змейку малую в красной косынке на шее, подбежала и выхватила её прямо из-под колёс. Даже не приметил их богатырь.

— С-спас-сибо тебе, девица крас-сная. — Прошипела змейка. — Зовут меня Ужик Ас-спидович. Позволь с тобой ос-статься, я тебе пригожу-с-сь. — Поползла змейка по руке Белавы вверх и на её шее как нить бус пригрелась.

Исчез из виду богатырь, пустилась княжна вдоль разрытой колеи за ним следом, вышла к избе, чей конёк облака подпирал. Постучала княжна о порог что есть мочи, пробасил хозяин так, что роща вздрогнула:

— Что за мошка мне спать мешает? Прочь поди!

— Ду-бы-ыня! — Крикнула Белава. — Выходи, дело к тебе есть!

Встал богатырь да затопал к двери, с каждым шагом его сильнее сердце пришедшей ёкало.

— Кто меня позвал? — Вопросил великан, низко под дубы садясь. — Неужто смельчак появился? Назови имя своё, будешь гостем желанным. Ежели биться пришёл, погибель свою обретёшь.

Набрала княжна воздуха полную грудь и, руками маша, крикнула:

— Белава, князя дочь я! Ищу помощи твоей, Дубынюшка!

— Что же я для тебя сделать могу? — Почесал усы богатырь.

— Дашь ли мне на время свою мотыгу чудную, камни в пыль крошащую? Или же с мотыгой со мной до Чёрной горы дойти пожелаешь? Лишь она землю мёртвую вспашет, очень надобно мне, хозяин радушный.

Думу долгую держал Дубыня, к мотыге своей примерялся: и так её возьмёт, и эдак, и покрутит, и дёрна тонкий пласт вскопает да назад вернёт. Подошёл он к дубу самому маленькому, говоря:

— Ты смотри, княжна, что сей инструмент умеет. — Подкопал богатырь дуб под корень, а потом и вовсе рукой его как редьку выдернул, но не полностью, а так, чтобы тот вровень со старшими собратьями стоял. Подгрёб он мотыгою земли рыхлой к оголённым корням, так и осталось расти дерево.

— Который дуб высок, я в землю загоняю, а который низок — вверх тяну. Не могу я без своей мотыги рощу верстать:

— Но ведь не занимать тебе силы и удали! Кто, если не ты, так лес выровняет? — Запротестовала Белава.

— Погляди на бороду мою седую, княжна! Разве молод я? — Потянулся Дубыня да спину стал потирать. — Уж не так силён хозяин рощи дубовой, даже с мотыгой не успею все верхушки к зиме исправить. Я отдам тебе мотыгу, если за ночь весь лес сама уравняешь — лишь такой человек с нею справится. Тогда я спокойно спать смогу.

Развернулся и ушёл в дом богатырь. Дрогнула Белава — солнце уже за горизонтом скрылось, ночи летом и вовсе короткие, а деревьев тут тьма тьмущая.

— И зачем ему дубы все равные, как кусты в садах заморских? — Возмутилась Белава мысленно. — Не красть же мне его мотыгу. Если бы и хотела обманом и ловкостью её заполучить, все равно бы не успела — тяжела она, и широк шаг Дубыни, впереди меня вмиг великан окажется.

Шевельнулся на шее Ужик Аспидович, по руке вниз сползти попросился.

— Не переживай, княжна, ты мне помогла, настал и мой черёд тебя выручать. Позову деда с-своего, Полоза золотис-стого, не откажет он моей просьбе.

Выполз Ужик Аспидович на середину поляны и начал звать родичей:

— С-собирайтес-сь, змеи лес-сные, выходите Ас-спид и Полозом золотистым. Приходите дубы верс-с-стать для с-спасительницы змеевой.

Поползли со всех сторон большие и малые полозы и ужи, гадюки и медянки. Как река под луной заискрились их шкурки. После и Аспид-батюшка с самим Полозом Золотистым пожаловали — те столь толсты оказались, что едва меж стволами протискивались. Никогда ещё княжна столько змей не видела, затрепетала она перед царём чешуйчатым, который и с Дубыней потягаться мог. Успокоил её Ужик Аспидович:

— Не бойс-ся, Белавушка, вс-сё мы за ночь сделаем. Ложись с-спать, утро вечера мудренее.

Не шёл сон никак, всё змеи вокруг шуршали да корнями скрипели, но выполнили они своё обещание: наутро деревья ровнехонькие стояли, ни одно выше другого не поднималось и ниже не опускалось. Поклонился Ужик Аспидович да уполз в свою вотчину.

Едва солнце выглянуло, вышел богатырь из дома, оглядел свои владения и обомлел:

— Неужто и правда справилась?

— Видишь, хозяин добрый, лес теперь тебе под стать. — Улыбнулась Белава.

Почесал Дубыня затылок, да замечаний у него не нашлось. Открыл для гостьи дверь со словами:

— Поутру блинов я нажарил. Заходи да поешь со мной.

Еле взгромоздилась она на порог, а на стол богатырь сам её посадил. Потчевал Белаву блинами размером с две сажени и мёдом из бочек.

— Да, дубы хороши вышли. Смогла ты меня порадовать! Замечала ли, как берёзы кривы в соседней рощице? — Сощурился он.

Поперхнулась Белава, не дозваться теперь ей Ужика Аспидовича, некому берёзы белоствольные ровнять.

— Ты, хозяин добрый, просил лишь дубы подправить в обмен на мотыгу. Сам их только что нахваливал.

— Ладно, твоя взяла. — Рассмеялся исполин. — Забирай свою награду. Только навещать меня не забывай — всегда будешь гостьей желанной.

Рассмеялся он, мотыгу княжне отдавая. Тут же стала она под размер девичьей руки. Белава облегчённо вздохнула, и из рощи к степям стрелой полетела.

Три дня и три ночи искала она Бабу Ягу в просторах безлюдных. Лишь конь, Петушок — Красный гребешок и ковыль пушистый были ей компанией. Солнце жаркое все прочие травы иссушило. Ни одного деревца в округе не видать, стала уж Белава по роще дубовой тосковать. Ни родника в степи, ни ручья, с собой всего полкрынки молока осталось. Наконец вдалеке грубо сколоченный дом показался, но не на курьих ножках, а на сваях.

— Правда ли, Баба Яга здесь живёт? — Спросила Белава Петушка — Красного гребешка.

Не успел он и клюва раскрыть, как с диким свистом по небу ступа пролетела, все тучи воедино собирая и свет сокрывая. Правила ей старуха тощая с волосами что иней седыми, в лохмотья одетая, так громко взвизгнула она на подлёте, что княжна за уши схватилась, а ковыль весь в землю вдавило. Глубже в сумку залез Петушок — Красный гребешок и тихо молвил, головы не поднимая:

— Нет, не Баба Яга это, а ведьма свирепая. Наше дело труднее становится, ведь не подсобит она путникам с думами добрыми, обмануть тебя попытается.

— Всё равно к ней идти, — отмахнулась Белава, — так что же ты посоветуешь?

— Спрячь меня до поры до времени, сама на рассвете окна открой и спроси ведьму о роге волшебном. Если совсем худо станет, то я появлюсь.

Кивнула княжна и погнала коня к избе одинокой. Как только подъехала — слышит кошка под домом горько мяукает. Бросилась пушистая ей в ноги, стала о них тереться. Видит Белава, одна кожа да кости у животинки несчастной, отдала ей последние полкрынки молока. Кошка жадно лакала и, напившись, представилась:

— Спасибо тебе, красна девица, спасла ты Кошку Кошкеевну от смерти голодной. Возьми меня с собой, пригожусь я ещё.

Посадила её Белава в другую сумку при седле, а сама в избу по веревочной лестнице полезла. Ждала ведьма у двери, руки в боки поставила и схватила княжну, едва та поднялась.

— Пришла без угощенья — нет тебе прощенья! Съем тебя, коли меня досыта не накормишь!

Пробрало Белаву холодом до костей. Не дала ведьма ей и здравия пожелать, как тут же толкнула к углу кухонному, а сама ножи точить села да глаз с поварихи не сводит. Трясущимися руками стала княжна кашеварить. К каше с маслом каравай испекла. Так спешила, что соль добавить позабыла, но не заметила ничего хозяйка — весь чугунок вылизала, а хлеб и вовсе за два укуса слопала, с гостьей не поделилась и даже спасибо не сказала, на мешок с соломой за печью указала. Лишь под утро уснула княжна.

Встала ведьма до первых лучей, распинала Белаву, наказывая:

— Что ты, девка чернявая лежишь да спишь? Неужто жить надоело? Коли не хочешь, чтобы я тебя саму съела, приготовь мне к ужину похлёбки нажористой! А если бежать задумаешь, вмиг прилечу на ступе своей, да тебя же в ней и сварю.

Кинулась княжна к сусекам и закромам ведьминым. Глаза боятся, а руки морковь и рыбу кромсают, бульон мешают. Наварила она целый чан ухи, в придачу оладьев нажарила и ушат капусты наквасила. После обошла Белава всю избу и рог чудесный под потолком среди сушёных трав увидела.

Засвистел снаружи воздух — пролетела по небу ведьма с громким кличем, ступу в дверь кое-как протащила и сразу к столу кинулась. За один присест весь чан ухи в себя как в бездонный колодец опрокинула, оладьи на кочергу наколола и разом все съела. Капусты не отведала, полежать отошла. Ждала Белава, когда хозяйка встанет, лишь к ночи в ней аппетит вновь пробудился. Начала она капусту из ушата руками как граблями в рот загребать, всё наесться никак не могла. Стали толще её бока, даже пояс свой ослабила. Поела и говорит:

— Хороша твоя стряпня, но коли к обеду ничего не сварганишь, съем тебя!

Княжна тихо вздохнула, но тесто замешивать начала, к утру надеялась успеть. Напекла она расстегаев весом в пуд и бульона целую корчагу. Не сводила с неё глаз ведьма, руки потирая и облизываясь. Вытащила Белава последний противень из печи да на стол указала, ведьму приглашая:

— Пожалуйте к столу, сударыня, да кушаний отведайте.

Прыгнула старуха на лавку и, пока она в себя расстегаи закидывала, раскрыла Белава все шторы. Уже и солнце за краем степи показалось.

Допила ведьма весь бульон из корчаги и на кормилицу свою злобно зыркнула:

— Ну, теперь не нужна ты мне, девка баламошная. Два дня я за тобой смотрела, и сама стол не хуже накрою! Обучилась я всему. Не буду больше корешками питаться, а тебя всё-таки съем!

Разозлилась Белава, по двери ногою ударила, обернулась и бранить ведьму стала:

— Ты, бесстыжая! Да в тебя еды вместилось как в яму, шапкой накрытую, мне ни крошки не оставила! Лопнешь ты, если жадность свою не уймёшь! Лучше расскажи, где свой рог бездонный с живой водой взяла. Не у Бабы ли Яги своровала?

Поднялась старуха с лавки, на княжну наступать стала.

— Тебя я в гости и не звала, ты без приглашения яввилась. — прошипела старуха. — И тебе за мои трапезы ничегошеньки не полагается. Рог, говоришь…

Замахнулась ведьма когтями отросшими, еле успела Белава в сторону отпрыгнуть. Замахнулась второй раз и полкосы княжне отсекла. Закричала Белава:

— Пе-ту-шо-о-ок! Выручай!

Вместе с заревом алым вспорхнул на порог Петушок — Красный гребешок и трижды прокукарекал что есть мочи. Сжалась ведьма, за голову схватилась, еле до ступы доползла, но за ней следом наружу не протиснулась, седалищем грузным в проёме застряла. Засмеялась Белава да ведьму пинком вон выставила. Упала та в ступу и прочь улетела. Сорвала княжна с потолка рог волшебный, выбежала из избы вместе с Петушком — Красным гребешком и что есть мочи к закатному морю поскакала.

Три дня и три ночи без устали ехали и в дремучий лес упёрлись, ветви чьи всё теснее друг к другу жались, путь перекрывали. Пришлось Белаве коня верного и Петушка — Красного гребешка на поляне оставить. Увязалась с ней Кошка Кошкеевна со словами: «Всяко лучше со мной, чем одной идти». Когда так темно стало, что ни зги не видать, прыгнула она своей спасительнице на плечи, приспособленным взором тропу осматривая и дорогу указывая.

Стали солнечные лучи вдали проблёскивать, долетел до ушей и прибоя шум. Обрадовалась княжна:

— Близко мы, Кошка Кошкеевна, скоро яблоко с тобой добудем.

— Обожди, Белавушка, слышу я и другой шум, словно птица… Словно сама птица Сирин поёт! Точно, стережёт она чудо-яблоню! Не к добру это, ой, не к добру.

— Почему же? — Удивилась княжна. — Разве птицедевы не из сада Ирия? Говорила матушка, что добры и прекрасны они.

— У ведьмы нашей знакомой я кое-чему научилась, Сирин она нахваливала и всяко чествовала. Птица эта не из сада Ирия трелями разливается, она из подземного царства вести несёт, от мёртвых слова передаёт. Услышать её — обо всём на свете забыть и себя на беду обречь.

Призадумалась Белава да рукой по дереву провела. Утонули пальцы в косматом мху. Соскребла она мха изумрудного, две плотных бусины из него скатала и уши ими заткнула. Затихли звуки привычные, вышли путницы из чащи да от света яркого зажмурились. Обдал морской ветер княжну с Кошкой Кошкеевной, вдохнули они полной грудью после дебрей угрюмых.

Скала возвышалась над морем на добрую версту, нечего делать — пришлось подниматься. На самом верху росла яблоня, со всех сторон солнцем освещённая. Плоды её ветви почти к земле сгибали, с одного бока красные, наливные, а с другого — как слёзы хрустальные.

Кружила над деревом птица с телом совиным и головой девичьей во сто крат прекраснее царевны любой. Завидя путниц, спустилась Сирин на ветку и губами шевелить стала. Не слышала её Белава, скорее к дереву зашагала.

Удивилась стражница, новую песнь завела, но и в этот раз околдовать пришедшую не сумела. Сорвала Белава самое крупное яблоко, сквозь прозрачную половинку которого сотня семян просвечивалась.

Рассвирепела Сирин, махнула крыльями и стала ими княжну по лицу и ушам хлопать, за обрубок косы цепляться. Сорвалась с плеча Кошка Кошкеевна, выпал из уха Белавы комок мха, и услышала она голос столь манящий, коим ни одно живое существо обладать не могло. Сам сад Ирий пред взором возник, да такой, что нельзя оторваться: в небе ясном дворцы из облаков и звёзд сотканные, на земле — нивы пышные и луга безбрежные, реки кисельные с берегами молочными, дома все белокаменные с дверьми расписными, люд улыбчивый, под мировым древом мёд пьющий. Не устояла Белава, шагнула вперёд, рукой к пирующим потянулась.

Кольнуло её что-то сзади, обернулась — Кошка Кошкеевна в голень вцепилась и не отпускает.

— Тише, сестрица, неужто не видишь, как Ирий безмятежен и ласков?

Ещё слаще запела птица Сирин, ноги сами к ней повели. Вдруг вскрикнула Белава — по спине как по дереву Кошка Кошкеевна на неё взобралась и лапкой ухо закрыла. Пропало благолепное виденье, увидела княжна на мгновение царство хладное, подземное: все там зябли и вдоволь наесться не могли, руки костлявые к ней протягивали.

Не помня себя, побежала Белава прочь со скалы, одной рукой кошку придерживая, а другой яблоко сжимая. Нагоняла их Сирин, когтями своими волосы у княжны вырывала и спину царапала. Трижды чуть на землю не опрокинула, но мчалась беглянка, не оглядываясь, и нырнула назад в частый лес. Не смогла ширококрылая Сирин её настичь, только зря о ветки билась и землю своими криками сотрясала.

Добралась Белава с Петушком — Красным гребешком и Кошкой Кошкеевной до Чёрной горы, снова весь день вверх поднимались. Вышло им навстречу чудище на обеих ногах, без опоры и, завидя гостей, опечалилось:

— Вижу, помотали тебя странствия, поредели волосы твои русые.

— Отрастут они, не переживай. Лучше прежнего станут. — Махнула рукой княжна. — Мала эта цена за яблоко молодильное, мотыгу волшебную и рог не иссякающий.

— Твоя правда. — Во весь оскал улыбнулось чудище. — А теперь давай здесь сад разводить. — Протянуло оно кисть когтистую к мотыге, мигом впору инструмент ему сделался.

Мякоть яблока молодильного на четверых разделили, и каждый своей частью полакомился. Сто и одно семечко из него вытащили, в туесок плетёный положили. Раскалывало чудище камни и валуны, после в пыль их перемалывало, землю всю на горе ровняло. Кошка Кошкеевна за ним следом шла и ямки под мягкими лапками раскапывала. Петушок — Красный гребешок семена в них сеял и шпорами своими приминал. Поливала Белава каждую бороздку живой водой из рога неиссякаемого. До ночи поздней трудились.

— Ты ложись спать, княжна. — Устало рыкнуло чудище. — Утро вечера мудренее.

Быстро Ночь-царица стянула с небосвода свою вуаль звёздную, супругу лучезарному место уступая. Пронеслась над облаками его колесница, белыми и жёлтыми конями запряжённая, с низов самых поползло утро вверх по горе Чёрной, дивный сад теплом заливая.

Разбудил княжну петушиный крик. Оглянулась она и глазам своим не поверила: на пашне вчерашней не только яблони стройные выросли с бутонами румяными, но и травы пряные с кустарниками гору покрыли, а цветы и днём словно яхонты раскалённые засветились, всю поляну пожарищем безобидным застлали.

Стала русая коса Белавы трёх пядей в обхвате да длиною до пояса, потемнели брови будто углём их кто присыпал, зарделись щёки как зарево морозное. У Кошки Кошкеевны весь мех залоснился, блестел, будто сусальным золотом раскрашенный, раздобрела пушистая, хвост свой паче лисьего расправила. Петушок — Красный гребешок ростом с индюка сделался, шпоры его на лапах заострились, пёрышки яркие волнами и спиралями позакручивались. Лишь чудища нигде не видать было. Звала и высматривала его княжна — да без толку, не откликался горы обитатель, авось и не слышал её.

— Сестрица, ты ли это? — Вопросил из-за спины голос родимый.

Обернулась Белава и брата с пылающим цветком увидела, тут же на шею ему бросилась, едва он на ногах устоял.

— Вовек я твою доброту помнить буду. — Молвил Тихомир. — Спасла меня от смерти бесславной, а сама-то как похорошела!

Провела его Белава по саду благоухающему, показала ему высеченную из древа Мать Сыру Землю. Разгладились сжатые губы богини, подобрел её суровый лик. Недолго пышноцветной горой они любовались, пришло время вновь прощаться.

— Ну, сестрица, теперь я к Веселине-красе, медной косе посватаюсь. Не подарят ей цветка чудесней! А после и тебе жениха найдём. — Сказал князь.

— Поспеши же, Тихомир! Да коня моего возьми, нет на свете жеребца проворнее. Я пешком домой вернусь, матушке повинюсь. Увы, ослушалась я её.

Как скрылся из виду брат, принялась Белава чудище за каждым деревом и камнем выискивать.

— Где же ты, друг мой сердечный? — Звала она. — Ужель и видеть меня не желаешь, без прощанья расстаться решил?

Зашуршала листва, но не вышел никто, из-за идола деревянного заговорило чудище:

— Коли ты домой воротиться решила, не надобно нам больше видеться, не по душе мне прощанья долгие. Знай лишь: загнобит тебя Чеслава, новые козни строить будет, только теперь не одному Тихомиру, а тебе ещё. Не любы мне твои злоключения.

— Чеслава — матушка моя, кровь от крови отделить и боги невластны. Спасибо, что беспокоишься, и всё же должна я её увидеть.

Из-за валуна вылетел пояс расшитый, коим Белава чудищу шины перевязывала.

— Вот что, — сказал смотритель горы, — был твой поясок обычным, а стал волшебным. Брось его в матушку свою — не сумеет она дурного никому причинить и даже помыслить о худом не сможет.

— Спасибо тебе, друг мой милый. Может свидимся ещё.

Отправилась пешком Белава в дом родимый. Без жеребца, дорогу знающего, целую неделю ей идти пришлось. Благо, ладанки путеводные княжна при себе держала, и чем теплее землица в них становилась, тем ближе терем отчий был. Поминала она домового добрым словом, самый расписной каравай ему испечь надумала.

Ждала её Чеслава в палате белокаменной, зеленее ряски болотной лицо её стало, две брови от хмурости в одну свелись. Остроносой ладьёй она залу рассекала, и как только Белава пожаловала, сразу на неё набросилась:

— Что, вернулась, дочь нечестная? Раз обманом приказ мой нарушила, высеку тебя при всех прутом ивовым, вчетверо скрученным. Нет! Лучше сразу заколю как свинью чумазую.

Не дрогнула молодая княжна, матери твёрдо заявила:

— По совести поступила я, матушка, да видать, мерила у нас разные. Жадностью жить — несчастливой быть и кривду множить. Слышала ли ты весть Тихомирову, коя до княжества нашего дошла? Приедет он скоро с женой своею, Веселиной медновласой, а приданное её в тридцать три сундука еле влезло! Будет мой брат процветать и добра честным трудом наживать.

Топнула ногой Чеслава, раскатилось эхо по потолку, да побелка сверху посыпалась. Выхватила она спицу острую из-за пазухи и к дочери кинулась. Не считала ворон Белава — тут же пояс волшебный в нападчицу бросила. Завязался пояс вокруг её стана крепко-накрепко, зачесался живот у Чеславы так сильно, что чуть до дыр она свой сарафан не протёрла. Прекратился зуд, лишь когда она спицу выронила и сама наземь рухнула.

— Что же ты наделала… — Прошипела мать, с пола вставая. — Знаешь хоть, что за вещь принесла?

— Знаю, — ответила Белава, — если задумаешь недоброе против других людей, то чесаться станешь, пока на путь праведный обратно не ступишь.

Воротились Тихомир с Веселиной, пир на весь мир закатили, терем краше прежнего построили. Чеслава в старом осталась, а молодые в новом поселились. Пришлось домовому сразу двумя чертогами управлять, набрал он себе подмастерьев. Как и обещала Белава — испекла ему каравай кудрявый, вместе с солонкой в углу оставила. Обучила она невестку всем премудростям, с домашними духами связанными, поначалу вместе они дары домовым, овинникам и банникам оставляли, а после новая княжна и сама справлялась.

Подошёл к Белаве брат после празднеств всех и о слове своём на горе напомнил:

— Что ж, сестрица милая, пора и тебе жениха подобрать. Кто по сердцу тебе придётся? Буде воля твоя, можешь испытание князьям и царевичам устроить как супруга моя ненаглядная.

— Ни к чему это, — рассмеялась Белава, — ни к замужеству, ни к правлению, ни к богатству душа моя не тянется. Желаю я дальше мир узнавать да науку волшебную постигать, не даст мне терем новых разумений.

Поворчал Тихомир, пригорюнился, но успокоила его Веселина словом ласковым. Скрепя сердце, благословил он сестру на путь далёкий и коня ей в пользование выделил. Сам же обещал мачеху свою уважать да в хозяйстве её отдельном помогать по надобности. Столько гостинцев Белаве с собой выдали, что пришлось ей жеребца под уздцывести.

Долго они до цветущей горы добирались, а вверх и вовсе три дня шли. Протоптал им хозяин дорожку плавную и широкую да только конь тяжёлые яства тихим шагом нёс.

У самого изваяния Матери Сырой Земли стоял молодец черновласый в одеждах иноземных с морскими узорами. Спросила его Белава, поприветствовав:

— Скажи, не здесь ли обитало чудище?

— Это я и есть, Белава. — Широко улыбнулся юноша. — Зовут меня Кощеслав. Теперь я смогу свой цветок забрать и Бабе Яге вручить.

— На что он ей? — Воскликнула княжна.

Проговорил Кощеслав старушечьим голосом, глазом одним подрагивая:

— Не стану я всяким молодцам да к тому же царевичам тайные знания передавать. Будь ты девой — ещё бы подумала. — Он перестал кривляться и заговорил привычно. — Я и так, и эдак её упрашивал, она всё отнекивалась, а потом сдалась под натиском моим и цветок с Чёрной горы как доказательство устремлений затребовала. Ну а дальше сглупил я отчаянно, за языком не следил, саму Мать Сыру Землю разгневал.

Целый день гуляли они по саду яблоневому, с Петушком — Красным гребешком и Кошкой Кошкеевной пировали, пока все гостинцы привезённые не съели. Долго мучил вопрос Белаву, наконец решилась она его озвучить:

— Для чего тебе знания тайные?

— Дома был я младшим царевичем. Старшему уготовано было государством править, среднему — воеводить, третий наш в волхвы подался, а мне дома ничего и не осталось. Пошёл я по миру бродить и секреты бытия разгадывать. Братья мои уже седьмой десяток разменяли, а я в теле зверя не поменялся вовсе. Пришла пора мне дальше идти.

— По пути нам с тобой, сама я к Бабе Яге иду. — Подмигнула Белава.

Вскинул царевич брови густые и спросил:

— А тебе на что наука волшебная? Неужто жить в лесу отшельницей собралась или в царство подземное спустишься? Не хватает тебе приключений…

— Видела я и Ирий сад в своих странствиях, и Навь загробную. — Без обиняков ответила княжна. — Не выходят из дум моих миры, мороком да грёзами окутанные.

Кощеслав протянул ей руку и заключил:

— Тогда завтра к избушке на курьих ножках двинемся. Только ты на всякий случай тоже цветок сорви, авось не осерчает Земля-Матушка, мало ли, что ещё у нас затребуют.