Пик [Роланд Смит] (fb2) читать онлайн

— Он сам тебя найдет, завтра или послезавтра. Ты же тем временем разберись в снаряге. Большая часть этого барахла — твоя, и тебе понадобится все, что тут есть, если ты хочешь зайти наверх. Я не знал точно, какой у тебя размер, поэтому если что-то не подходит, обязательно скажи Запе, и он обменяет вещь на нужную в местных лавках.

Папа посмотрел на часы.

— Так, мне пора.

Он сделал шаг к двери, но обернулся.

— Счета из ресторана записывай на этот номер. У тебя наличность есть?

Я покачал головой.

Папа вынул из кармана толстую пачку банкнот и протянул мне добрую ее часть.

— Кажется, что это целое состояние, но это иллюзия. Тут семь тысяч рупий, что-то около полутора сотен баксов.

Я взял деньги и спрятал их в ящике.

— Увидимся недели через две, — сказал Джош. — Может, и раньше, если Запа решит, что ты готов. Ах да... перед отъездом я позвоню Тери и скажу, что с тобой все в порядке.

В переводе на человеческий язык, я полагаю, это означало, что он наврет маме про то, где мы и что собираемся делать. Вот и отлично, пусть лучше он ей врет, чем я.

— Удачно добраться до лагеря! — сказал Джош и был таков.

Я неподвижно простоял несколько мгновений, уставившись на дверь. У меня кружилась голова, но точно не от горной болезни. Наверное это Джошева неуемная энергия производит такой эффект.

В дверь вкрадчиво постучали — я едва услышал.

На пороге стоял консьерж. Увидев меня, он еле заметно поклонился.

— Я застелю вам постель, если вы не против.

Он прошел сквозь горы снаряги, словно их не было, и в два счета привел в порядок кровать. Закончив, он посмотрел на окно — занавески были задернуты.

— Так не годится! — сказал он. — Вы пропускаете закат!

И консьерж жестом миллионера, распахивающего двери в свою резиденцию, раздернул занавески.

Перед нами предстали Гималаи, выкрашенные закатным солнцем в розовый и оранжевый. Я знал, что это самые большие горы в мире, но до того мига даже представить себе не мог, какие они на самом деле огромные.

Дохлая снаряга

НАУТРО я спустился вниз в столовую и съел гигантский завтрак, а потом поднялся обратно в номер и принялся рыться в снаряжении.

За последние семь лет я не видел от Джоша ни одного подарка ни на день рождения, ни на Новый год, но эта куча альпснаряги, можно сказать, почти компенсировала обиду за пропущенные им праздники (ну, только почти, конечно). Все вещи были новехонькие, не ношеные, большинство из них я даже никогда в руках не держал — только на картинках в журналах по скалолазанию видел. Тут была и походная плитка, и бухты веревок, и титановые ледорубы, и кошки, и высотные рукавицы, и цифровые фотоаппараты, и регулятор для кислородного баллона с маской, и палатки, и спальники для минусовых температур, и коврики, и часы с альтиметром, и карабины, и батарейки, и жумары*, и скальные крючья, и обвязки, и каски с на лобными фонарями!

* Специальное устойство (кулачковый зажим) для подъема по веревке. Название образовано из фамилий двух изобретателей устройства — швейцарцев Адольфа Жюзи и Вальтера Марти.

Все это необходимо, чтобы преодолеть зону смерти.

Одежда в большинстве случаев была мне мала, особенно ботинки. Наверное, Джош не решился спрашивать маму, какой у меня размер, — она бы сразу догадалась, что дело нечисто. А меня он тоже спросить не мог, пока я не прошел медобследование, Джош не был уверен, что я иду на гору. Хорошо, но, если так, что бы он стал делать с этой кучей снаряги, если бы я не прошел обследование? Да, странно.

Впрочем, эта мысль тут же вылетела у меня из головы.

Я был просто без ума от снаряжения. Какая разница, что и почему, если ты сидишь на полу посреди кучи новенькой, дорогущей альпснаряги?

Два часа я убил на то, чтобы понять, как работают часы с альтиметром. Еще час я ставил палатку — выходом к окну, чтобы видеть Гималаи. Сделал пару фоток новым фотоаппаратом, а там заметил, что проголодался. Решил: зачем ходить вниз в ресторан, когда я могу приготовить что-нибудь на походной плитке? (Я понимаю, звучит по-идиотски, но это у меня так всегда: когда вижу альпснаряжение, у меня мало-мало сносит крышу. Я на всякий случай открыл окно, чтобы не отравиться угарным газом.)

Вскоре на плитке шипел размораживающийся бефстроганов, и тут в дверь постучали. Наверное, горничная, подумал я. Ко мне уже заходили сегодня, спрашивали, не надо ли убрать; я сказал, что все в порядке, пусть в следующий раз зайдут завтра. Я вылез из палатки, аккуратно перешагнул через плитку (а то ведь и пожар можно устроить) и приоткрыл на маленькую щелочку дверь — не знаю, как персонал отреагирует, если унюхает запах готовящейся еды или горящего газа.

Вместо горничной я увидел непальца, совсем еще мальчика, моего, наверное, возраста, только сантиметров на пять ниже. Увидев меня, он улыбнулся до ушей — я на всякий случай высунул наружу только голову, так как был в одних трусах; в номере было жарко (плита, да еще солнце, а я весь день примерял снарягу).

— Пик Вуд?

— Да, только на самом деле меня зовут Пик Марчелло.

— Меня зовут Сунджо. Меня послал Запа, сказал забрать тебя.

— Ах да, конечно...

Я кинул взгляд на бардак у меня за спиной. Подумал: не стоит заставлять его ждать в коридоре, я буду одеваться сто лет.

В самом деле, лучше выглядеть кретином, чем хамом, тем более что насчет кретина мне не привыкать. Я впустил гостя в номер.

Сунджо не ожидал увидеть номер в таком состоянии, но не рассмеялся, как рассмеялся бы я, окажись я на его месте.

— Папа... м-м-м, я хочу сказать, Джош купил мне новой снаряги, и я... ну, это... примерял, ну чтобы понять... — Что я несу, подумал я. — Короче, я тут еду готовлю. Ты голоден?

Сунджо сказал, что он не прочь поесть.

Я стал одеваться, а Сунджо стал изучать снарягу, и я сразу же понял, что он тоже альпинист. Никто другой не стал бы относиться к этим вещам с такой любовью и лаской. Он брал в руки то и другое с таким видом, будто все это из чистого золота, даже еще ценнее, — да так оно и есть, ведь задача снаряги — удержать тебя на скале и не дать улететь в пропасть.

Я разгреб на кровати и выдал Сунджо тарелку бефстроганова и шоколадный батончик на десерт. Сунджо рассказал мне, что его папа был шерпом и трагически погиб на К2 в прошлом году, спасая группу альпинистов. Из группы выжил только один человек.

Гору К2 открыли в 1856 году в ходе геодезической экспедиции. Руководитель ее, человек по имени Монтгомери, назвал ее К2, где К означает Каракорум, а 2 — это просто номер в списке пиков, который Монтгомери составил. По высоте это вторая вершина мира, 8610 метров, то есть ниже Эвереста, но большинство альпинистов согласятся, что зайти на ее вершину много сложнее.

Я сказал Сунджо, что мне очень жаль, что его отец погиб, но он сказал, что не стоит, он ведь почти его не знал. И он, и его две младшие сестры всю жизнь провели в частной школе-интернате на севере Индии.

— Мы с сестрами в Катманду приезжали только на каникулы, — сказал он, — а папа в такие времена обычно был в горах.

При слове «сестры» я с болью вспомнил о Пауле и Патрисии, но тут же забыл о них, увидев, как Сунджо как бы между прочим играючи привязал одну веревку к другой тройным рыбацким узлом.

— Где ты выучился лазать? — спросил я.

— Меня учил дедушка, — ответил он.

По-английски он говорил лучше меня. У него был отличный, отполированный акцент, как у настоящего британца, не то что у меня — помесь вайомингского и нью-йоркского пригородного. По сравнению с Сунджо я говорил как портовый грузчик.

— Так у тебя каникулы?

— Нет, — ответил Сунджо. — Когда папа погиб, у нас не хватило денег, чтобы оплатить интернат для всех троих. Обучение очень дорогое. Поэтому сестры остались в школе, а я приехал сюда работать, чтобы оплатить их обучение. Дело в том, что у девочек в Катманду нет будущего, если у них нет блестящего образования. Я бы сам с удовольствием вернулся в школу, но это крайне маловероятно. Сестрам куда важнее закончить школу, чем мне.

Сунджо было на вид столько же, сколько мне, и я задумался: какую же ему нужно найти работу, чтобы хватило на оплату обучения в частной школе?

Он глянул на часы с альтиметром, с которыми играл все время, пока мы обедали:

— Кстати, нам пора. Запа ждет нас в храме Индраяни. Я выключил газ и поставил тарелки в раковину в ванной.

— Ты знаешь, а ведь в отеле есть ресторан, — сказал Сунджо. — Я там ни разу сам не бывал, но говорят, кормят вкусно.

— Да, я там завтракал сегодня. Отлично кормят. Но я тут решил поготовить... ну, понимаешь... снаряжение, новехонькое...

Сунджо улыбнулся. Он явно понимал, о чем я.

В ХРАМ МЫ ПОЕХАЛИ на самом раздолбанном мотоцикле, какой мне случалось видеть за всю свою жизнь. Весь замотан скотчем, живого места нет.

Сунджо сумел завести его с шестой попытки, и, когда мотор наконец заработал, из выхлопной трубы вырвалось гигантское облако такого дыма, что я на миг подумал, что мотоцикл взорвался и с ним погиб мой новый друг. Дым рассеялся, и посреди облака стоял кашляющий и весь в слезах Сунджо. Мотоцикл в целом пережил операцию — мотор гудел, правда, под ним образовалась масляная лужа, в которой к тому же валялся болт.

— Когда едешь, — прокашлялся Сунджо, — все не так плохо, дым остается позади.

Я хотел было сбегать наверх за каской, но решил, что Сунджо раньше задохнется, поэтому просто вскочил в седло, и мы поехали.

Сунджо крикнул что-то вроде «только две пропасти, остро и зелено!». Наверное, он имел в виду «у мотоцикла только две скорости, быстро и медленно». Насчет того, что наш дым останется у нас за спиной, Сунджо оказался прав, мы им не дышали; другое дело, что мы дышали выхлопом тех, кто ехал перед нами. Следующие 20 минут я отчаянно жмурился — так дым жег глаза, — прячась у Сунджо за спиной, поэтому мало что увидел по дороге.

— Вот, мы приехали, — объявил Сунджо.

Я открыл глаза и вытер о штаны вспотевшие руки.

— Перед тем как войти в храм, нужно снять обувь.

Я снял ботинки и поставил их в ряд с другими; у порога скопилось с полсотни пар.

— Прошу прощения, — сказал Сунджо, — а что у тебя с лицом?

— Примерзло к небоскребу. Сунджо расхохотался:

— Шутишь...

— Да нет, скалолазная травма.

— Я так и подумал.

Он вошел в храм, а я за ним. Переступив порог, мы словно оказались в другом мире. На улице люди не разговаривали, а орали; здесь, напротив, все говорили еле слышным шепотом. По дороге мы трижды едва не врезались в корову; здесь же не было видно ни одной, не слышно ни гудения клаксонов, ни скрипа тормозов. В воздухе висел запах цветов и благовоний. Тут и там стояли на коленях верующие, кто-то крутил молитвенные колеса, кто-то зажигал масляные лампы. Вот это похоже на то, что я ожидал от города под магическим названием «Катманду», — тайное, странное, новое.

Сунджо подвел меня к скамье из тика, под сенью баньяна. Мы некоторое время сидели и смотрели, как мимо ходят одетые в оранжевые одежды монахи и еле слышно разговаривают и благословляют посетителей.

— А кто из них Запа? — шепотом спросил я.

— Его тут нет.

— А разве нам не надо попросить передать ему, что мы пришли?

Сунджо отрицательно покачал головой:

— Он появится, когда сочтет нужным.

Снова ждать, как в аэропорту. Но в этот раз я был не против, употребив время на размышления о том, как бы вежливо отказаться от обратной поездки в отель на двухколесной душегубке.

— А вот и он, — сказал Сунджо.

Я ожидал, что Запа окажется дряхлым стариком. Монах, подошедший к нам, и правда был немолод, но на дряхлость в нем не было и намека. Туго натянутая оранжевая кэса (так называется монашеское одеяние) рельефно показывала его накачанные бицепсы и икры.

От буддийского монаха ожидаешь какой-то духовной ауры, но от Запы веяло больше физической мощью. Он подошел к нам, сложил ладони и поклонился. Сунджо в ответ сделал то же самое, и я последовал его примеру.

Запа окинул меня взглядом, нахмурился, заметив рубцы на щеке и ухе.

— Скалолазная травма, — пояснил Сунджо.

Запа указал рукой на мои перебинтованные пальцы.

— Ногти потрескались, — объяснил я, начав немного нервничать. — Уже почти зажили.

— Вылитый Джош, — сказал Запа.

На самом деле я вылитая мама, но я не стал возражать.

— Как вы сюда добрались?

— На мотоцикле, — сказал Сунджо.

Запа изобразил на лице смесь отвращения и осуждения.

— Обратно поедете на такси, — сказал он и вынул из кармана пачку рупий не тоньше его собственного кулака.

А я-то думал, буддийские монахи денег в жизни не видят. Запа отдал Сунджо часть пачки, толщиной в два с чем-то сантиметра.

— А как же мой мотоцикл? — спросил Сунджо.

— Если тебе повезло, — сказал Запа, — то его уже кто-нибудь угнал или скоро угонит. Ждите меня в отеле.

Монах повернулся и ушел. Я был рад, что обратно мы поедем на такси, но совершенно не понимал, зачем мы ездили в храм — ради этих двух минут разговора? Я спросил Сунджо, тот пожал плечами и сказал: мол, надо делать, как сказал Запа, он такой.

Запа в самом деле был человек необычных способностей, потому что, когда мы вернулись в отель, он уже ждал нас в фойе. Я сперва его даже не узнал: вместо кэсы на нем была обычная, городская одежда, а на носу — пара на вид очень дорогих солнечных очков. Он выглядел голливудским киноактером, и я подумал: наверное, для походников и альпинистов он в самом деле что-то вроде кинозвезды. Такси мы у храма поймали минут за десять и поехали прямо в отель, и пробок по дороге было не больше, чем на пути в храм. Тем не менее Запа стоял себе в фойе и беседовал с сотрудниками отеля с таким видом, будто просидел там весь день.

Я посмотрел на Сунджо, думая, что он будет удивлен не меньше моего. Я ошибался.

— Запа — он такой, — как ни в чем не бывало сказал Сунджо.

— Какой?

Сунджо снова пожал плечами. Скоро я выяснил, что едва ли не весь Непал отвечает на вопросы о Запе именно так.

— Ты привыкнешь, — добавил Сунджо и пошел поздороваться с монахом, который с этой минуты был в отпуске.

Вы, наверное, думаете, а почему я сам не спросил Запу, как он оказался в отеле раньше нас. Меня, конечно, подмывало, это точно, но я решил, что на мои вопросы он отвечать не станет. Или хуже того, расскажет мне что-нибудь правдоподобное, но не то, что было на самом деле. Это как спрашивать циркового фокусника про то, как он делает фокусы. Или граффитера, как ему удалось раскрасить семнадцать железнодорожных вагонов за одну ночь. Тут все дело в тайне. Иногда лучше ни о чем не спрашивать.

Мы поднялись в номер, и Запа принялся разбирать снаряжение, деля его на несколько куч, а мы с Сунджо стояли и смотрели. То и дело Запа вынимал ту или иную вещь и просил меня примерить, смотрел, говорил, подходит или не подходит, и кидал ее в ту или иную кучу. Когда он закончил, в номере имелось три кучи.

Запа указал на левую кучу.

— Это мы возьмем с собой и поменяем на вещи нужного размера.

В третьей куче лежали мои ботинки, синий зимний ком-без и еще кое-какая одежда. Я заметил, что эти вещи мне тоже не подходят.

— На вещи из этой кучи у меня другие планы, — сказал Запа.

Я представления не имел, о чем он, но решил не расспрашивать. Вместо этого я указал на кучу, которую Запа собирался менять. Там было на несколько сотен долларов разной дорогой снаряги — крючьев, веревок, жумаров и прочего.

— Все это снаряжение совершенно новое, — сказал я.

— Чтобы зайти на Сагарматху, оно тебе не понадобится. Сагарматха — так непальцы называют Эверест*.

* Выше говорится, что Запа — шерп, а не непалец, поэтому в действительности он наверняка употребил бы непальское название Эвереста — Сагарматха, а не шерпское (оно же тибетское) — Джомолунгма.

— Папа же все это не просто так купил, — заупрямился я. — Вдруг это понадобится ему?

— Твой отец сказал мне обеспечить тебя всем необходимым для подъема на вершину. Сколько у тебя с собой денег?

Я сказал, сколько у меня есть, но умолчал о кредитке, которую дала мне с собой мама. Я подумал, она не будет рада узнать, что ее деньги потрачены на альпинистское снаряжение.

— Этого не хватит, чтобы купить тебе все, что нужно, — сказал Запа. — Надеюсь, нам удастся получить за это все необходимое.

И он принялся сортировать снаряжение на продажу.

— С Запой лучше не спорить, — шепнул мне Сунджо, и мы с ним потащили горы снаряги вниз, где нас ждали грузовик и водитель.

МЫ ПРОВЕЛИ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ за обменом снаряжения. Одновременно Запа показал мне Катманду во всей красе — он не собирался этого делать, просто все лавчонки, где он менял снарягу, располагались в разных концах города, да притом в местах позлачнее. Где бы мы ни появлялись, его узнавали и были рады видеть — но только пока не начиналась торговля. Запа и хозяева лавчонок только что за грудки друг друга не хватали, споря о цене. В итоге всегда о чем-то договаривались.

Труднее всего было найти мне подходящие ботинки. Процедура, повторенная несколько десятков раз, выглядела так. Я надевал очередную пару, которая мне приглянулась, говорил Запе, что она отлично подходит; Запа просил меня пройтись туда-сюда и принимался качать головой.

— Плохо, не подходит, — говорил он от раза к разу.

— То есть как не подходит? — настаивал я. — Отлично сидят.

— Не-а, малы, — отвечал Запа. — Они станут тебе как раз, когда ты хорошенько натрешь себе пальцы и они отвалятся от воспаления.

В итоге мы нашли пару, которая в самом деле была мне по ноге. Правда, вид у нее был, как бы это сказать, бывалый. Да что там — все вещи, на которые мы обменяли наши, были сильно ношеные.

— Надеюсь, эти вещи не с погибших альпинистов, — в шутку сказал я.

Запа аж поперхнулся.

— Ты что! Никто никогда не носит дохлую снарягу — плохая примета, хуже не бывает. Нет, эти вещи — от людей, которые приехали в Катманду лезть на гору, а потом решили, что лучше попивать пивко в баре отеля.

Тут настала моя очередь ахнуть от возмущения.

— Не суди их строго, — возразил Запа. — Да и презирать их не стоит. В отличие от многих других, они вернулись домой живыми.

Еще Запа купил кое-что себе и Сунджо, который, как я мог заключить по предназначенному для него снаряжению, отправлялся с нами в базовый лагерь. Он — не то что я — внимательно слушал каждое слово Запы и кланялся всякий раз, когда монах что-либо ему давал.

В отель мы вернулись поздно ночью, поднялись в номер, все упаковали, а потом снесли вниз в грузовик.

— Мы отправляемся в Тибет завтра в шесть утра, — сказал Запа, сел вместе с Сунджо в грузовик и уехал.

Тибет

НАУТРО я застал Сунджо, Запу, водителя и двух шерпов (братьев по имени Йоги и Яш) у грузовика; они сидели в кузове и пили чай. Судя по помятому виду, они и спали прямо там.

Сунджо сказал: так оно и было.

— Но недолго, всего два часа, — добавил он. — А так мы всю ночь грузили припасы.

Он не шутил. С учетом снаряги из моего номера я не очень понимал, как мы все там поместимся.

Мы все-таки как-то уместились между кучами снаряжения и выехали. Катманду скоро скрылся в голубой дымке.

МЫ ОТКРОВЕННО НИКУДА НЕ ТОРОПИЛИСЬ, то и дело останавливаясь в буддийских храмах и монастырях, попадавшихся по дороге; во всех Запе выдавали ящики с едой и другими припасами. Я не понимал, в чем дело, — у нас и так было полно еды, и кое-что из того, что Запа получал в монастырях, заведомо не могло доехать до горы — испортится раньше. Я спросил его, а зачем все это; как обычно, Запа в ответ только пожал плечами.

В отличие от столицы, Непал оказался точно таким, каким я его себе воображал. Неземной красоты долины, деревни, поля, вспахиваемые буйволами, и все это — на фоне невозможно огромных, сверкающих Гималаев. Я был на Мак-Кинли и на Рейнире*, но эти горы на фоне снежных Гималаев кажутся холмиками.

На ночь мы остановились у въезда в небольшую деревеньку. Сунджо и я начали было ставить лагерь, но Запа махнул нам рукой:

— Нет. Вы отправляетесь лазать.

Последовал жест в сторону стенки в полукилометре от нас.

— Смотрите не свалитесь. Возвращайтесь до темноты.

Повторять Запе не потребовалось. Мы резво добежали до стенки. Она оказалась не слишком сложной, но на полпути вверх мне пришлось передохнуть. А вот Сунджо не только выбрал более сложный путь, но еще и пробежал мимо меня по стене как геккон, а потом обернулся и посмотрел вниз, улыбаясь, из чего я сделал два вывода. Во-первых, объем легких у него получше моего, во-вторых, он парень спортивный, любит посоревноваться.

Спроси любого скалолаза, и он или она скажет вам: мол, лучшее в скалолазании — это то, что ты один, ты против скалы и все такое. Так вот, это чушь собачья. То есть это правда, если на стене ты один. Но посади на эту же стену еще одного скалолаза — сразу начинается гонка.

Я был в шоке, что Сунджо сделал меня вот так просто, одной левой. Это то есть как? Я иду на Эверест, а Сунджо просто за компанию едет в базовый лагерь, и тут такое!

* Высочайшие пики США в целом (6168 м) и континентальных США (4392 м) соответственно.

Но тут я напомнил себе, что еще десять дней назад я висел на небоскребе в какой-то сотне метров над уровнем моря — не лучшая подготовка для восхождения на высочайший пик мира. И если я в самом деле намерен подняться на вершину, то мне нужно не смотреть, как задница Сунджо исчезает в облаках, в то время как я дышу через рот на стене, а тренироваться.

— Думаю, ты более сложный маршрут выбрал, чем я, — сказал Сунджо, когда я наконец уселся рядом с ним на краю стены. Мы оба знали, что это чушь, но я был рад, что он так сказал.

Мы посидели немного на краю — просто наслаждались видом. Времени, чтобы слезть со стены как полагается и успеть в лагерь до темноты, уже не оставалось, так что мы решили спуститься дюльфером*. Сунджо предложил мне идти первым, но я отказался: кто первый на гору залез, тот первым и слезает.

В лагерь мы вернулись прямо к ужину. Запа не задал нам ни единого вопроса, но мы заметили, что у грузовика стояла тренога с подзорной трубой, нацеленная на стену. Не иначе, Запа внимательно наблюдал, как мы лезем.

Наутро Запа сказал, что грузовик перегружен и нам с Сунджо придется идти пешком, да еще под рюкзаками.

— Чего это он? — жаловался Сунджо, наблюдая, как грузовик скрывается в дали. — И вовсе грузовик не перегружен. Мы не больше пятидесяти килограмм набрали в кузов за вчерашний день.

Я пожал плечами, но ответ мне казался очевиден. Запа решил, что мне не помешает отмахать целый день под

* Дюльфером называется скоростной и относительно безопасный способ спуска с крутых и отвесных скал по веревке. Назван так по имени изобретателя, немецкого альпиниста начала XX века Ганса Дюльфера.

рюкзаком в качестве тренировки, а Сунджо отправил со мной за компанию. Извини, приятель.

Марш был не из легких, но все же идти пешком было приятнее, чем трястись по дороге в кузове грузовика, плюс это возможность нам с Сунджо поближе познакомиться.

Отец Сунджо не хотел, чтобы тот становился высотным носильщиком. «Я хожу в горы для того, — говорил он сыну, — чтобы тебе не нужно было этого делать».

— А твоя мама знает, что ты идешь в базовый лагерь?

— Нет. А если бы знала, то очень расстроилась бы. После полудня мне все надоело, и я раскололся, что лазал на небоскреб, и тут же об этом пожалел. Когда Сунджо наконец поверил, что я говорю правду, он расхохотался и не мог остановиться минут пять, прямо посреди дороги. Ну, мне-то мое предприятие не казалось таким уж смехотворным, но я мог понять, что человеку, который живет под сенью величайшей горы мира, залезть на небоскреб — это детские игрушки.

— А твоя мама знает, что ты идешь на Сагарматху? — спросил, успокоившись, Сунджо.

— Не думаю. А если бы знала, пришибла бы и папу, и меня.

Вечером мы нагнали грузовик. Запа намекнул, что нам надо пойти и залезть еще на одну стену, но мы оба наотрез отказались: мол, пусть и думать забудет.

На следующий день Запа снова отправил нас с рюкзаками пешедралом.

ТОЛЬКО НА ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ Запа сменил гнев на милость и усадил нас в грузовик — но только потому, что нам предстояло пересечь границу с Тибетом. Это нужно было делать всем вместе сразу.

К полудню мы добрались до Моста дружбы*. Наверное, если выезжать из Тибета в Непал, то название подходящее. А вот если ехать на север, из Непала в Тибет, то никакой дружбы на этом мосту не видать.

Китайские пограничники были угрюмы, подозрительны и хамоваты. Они едва не час мусолили наши паспорта и задавали наперебой вопросы, которых я не понимал. Запа отвечал на все вопросы с олимпийским — наверное, тут надо говорить «гималайским» — спокойствием, но все остальные жутко нервничали, а особенно Сунджо (он даже вспотел, хотя на улице плюс два).

— Ты чего? — прошептал я.

— Да ничего, — шепнул он в ответ. — Китайцы, вот чего. Пограничники только что не разобрали весь грузовик до винтика в поисках контрабанды. Они ничего не нашли, но зато украли кое-что из нашего в процессе, в основном съестное. Никто не сказал ни слова по этому поводу.

За день до этого, пока мы чапали по пыльной дороге, Сунджо устроил мне краткий экскурс в историю отношений Тибета и Китая. История не из приятных. КНР завоевала Тибет пятьдесят лет назад. С тех пор были уничтожены около шести тысяч буддийских монастырей и святилищ; сотни тысяч тибетцев были убиты и посажены в тюрьмы**.

* Официально — «Мост непало-китайской дружбы» через реку Бхо-та-Коши и расположенный там пограничный переход между Непалом и Китаем (т.е. Тибетом, находящимся под властью Китая). Пограничных «Мостов дружбы» (с включением названий соединяемых мостом стран) в мире — пара десятков.

** Разрушение монастырей и массовые чистки среди тибетского населения пришлись не на период непосредственно после завоевания Тибета Китаем в 1950 году, а на 1958-1962 годы, когда правительство Мао Цзэдуна реализовывало программу так называемого «Большого скачка» — аналога коллективизации и индустриализации в СССР. Как и советская кампания, «Большой скачок» повлек чудовищные человеческие жертвы — погибли 20-40 миллионов человек (тибетцев — от 200 тысяч до полутора миллионов). Начало реализации «Большого скачка» явилось также поводом для Тибетского восстания 1959 года, в результате которого далай-лама вынужден был бежать в Индию. Позднее, в эпоху «Культурной революции» в Китае (1966-1976), были уничтожены те монастыри, что оставались нетронутыми с периода «Большого скачка» (без серьезных повреждений от более 6000 сохранились менее десятка), продолжились этнические чистки.

Спустя час после прохождения границы на Мосту дружбы мы и встретили тот валун, о котором я писал в самом начале. Эта сцена посреди дороги, с заключенными и солдатами, лучше слов описывает, что сейчас происходит с тибетцами.

А Запа вечером того дня сказал так:

— Наши братья в Тибете — рабы в собственной стране.

Мы заехали во все монастыри, какие только не были выжжены дотла и обращены в каменную пыль китайцами. Кое-какие из них были нам ну совсем не по дороге, мы делали огромные крюки. Монахи были очень рады и съестным припасам, и иным вещам, и даже просто слухам, которые им пересказывали Запа и шерпы. Мне стало ясно, что Запа согласился отвезти меня в базовый лагерь среди прочего и потому, что это был удобный предлог заехать во все эти места.

Всю дорогу до базового лагеря, каждый день, Сунджо и я шли под рюкзаками, а по вечерам штурмовали ближайшие стенки. Так прошло дней десять. К их исходу я чувствовал себя бодрым и сильным, как настоящий спортсмен. То же самое можно было сказать про Сунджо.

Жизнь на пике

МЫ ПРИБЫЛИ В БАЗОВЫЙ ЛАГЕРЬ в самый интересный момент — Джош как раз собирался набить кому-то морду. Впрочем, кулачные бои на высоте 5000 с лишним метров длятся недолго.

Относительно пожилой краснолицый мужчина провел левый хук, от которого Джош легко уклонился, а затем в быстрой контратаке пихнул нападавшего в грудь. Тот упал в снег. Вот и весь сказ. Осталось только дослушать ругань.

— Я требую возврата полной суммы! — верещал побежденный. — Если ты думаешь, что я буду сидеть в базовом лагере, пока другие лезут на гору за славой, ты глубоко ошибаешься!

(Судя по всему, один из Джошевых клиентов, и притом не слишком довольный путешествием.)

Когда у тебя одышка и ты одет в ботинки с кошками и несколько слоев пуховок, встать не так-то просто. Джош протянул руку, клиент с силой отбил ее в сторону.

— Джордж, в вашей физической форме на горе делать нечего, выше вы просто не сможете подняться, — сказал Джош. — Вы хорошо слышали, что сказала доктор Кригер. У вас проблемы с сердцем, о чем вам следовало меня известить прежде, чем подписывать с нами договор.

— С моим сердцем все в порядке! Эта ваша ведьма представления не имеет, о чем болтает!

Рядом с Джошем нарисовалась весьма привлекательная женщина.

— Джордж, у вас четко прослушиваются сердечные шумы, — сказала она (слышен легкий немецкий акцент). — Думаю, причина — в частичной закупорке артерий. Убедительно рекомендую вам обратиться к врачу, как только вы спуститесь с горы.

— Что до спуститься с этой дурацкой горы, так я это намерен сделать безотлагательно, — взвизгнул Джордж, вставая на ноги. — Но первым делом я загляну не к врачу! Я загляну к адвокату! Я с тебя штаны спущу, Джош.

— Хотите подавать на меня в суд за то, что я спас вашу жизнь? Ради бога, — сказал Джош, — сколько угодно.

Он повернулся спиной к скандалисту и собрался было уходить, но тут заметил нас.

— Судя по всему, у тебя неожиданно образовалось свободное место в пермите, — сказал Запа.

— И не одно, а целых два. Пару дней назад нас покинула одна дама; от удушья она едва могла говорить. Разумеется, в этом тоже виноват я, так как она тоже намерена со мной судиться.

Джош глянул на меня. Борода, которую он сбрил перед моим судом, отрастала.

— Ну, как дела?

— Отлично.

Джош перевел взгляд на Запу:

— Ну что, сумеет он зайти на гору? Запа пожал плечами.

Джош глянул на грузовик, рядом с которым стояли Сунджо, Йоги и Яш.

— У вас найдется место для Джорджа? Ему надо вниз. Запа кивнул:

— Но эти трое остаются здесь. Я имею в виду, если у тебя есть для них работа.

— Посмотрим, — сказал Джош без энтузиазма. — Нам пригодится помощь в базовом лагере, но поскольку у нас стало на двоих восходителей меньше, дополнительные высотные шерпы нам не нужны.

Джош внимательно осмотрел грузовик, повернулся к Запе:

— Места будет маловато. Вам придется взять с собой Джорджеву жену и все их снаряжение. Она лежит в палатке, ее тошнит, как в десятибалльный шторм. Как только доберетесь до Катманду, отправьте их немедленно в больницу.

— Места хватит, — сказал Запа, — ведь я тоже остаюсь с вами. По меньшей мере на несколько дней. Я поговорю с водителем, он без проблем доставит их в Катманду.

Запа пошел было к грузовику, но не успел сделать и пару шагов, как раздался скрежет тормозов — в лагерь подъехал незнакомый мне джип.

Джош выругался, сплюнул, сказал шепотом:

— Так, знакомьтесь, это капитан Шек*. Всем молчать, вести себя естественно. Говорить буду я.

Из джипа вылез высокого роста китаец в новенькой зеленой униформе. Маршевым шагом он направился к нам; лицо его не предвещало ничего хорошего.

— Документы!

* Тут автор несколько сгустил краски. В такой орфографии данная фамилия указывает на гонконгское происхождение носителя. Жителя де-факто свободного и богатого Гонконга в роли плохо говорящего по-английски (см. ниже) офицера оккупационной армии в нищем Тибете представить себе трудно.

— Добрый день, — улыбнулся ему Джош.

— Никто никуда не ходить! Я сначала смотреть документы!

— Разумеется, — сказал Джош.

Капитан Шек, однако, опоздал — Сунджо, Йоги и Яша уже и след простыл. (Фюьить!)

— Покажи капитану свой паспорт и визу, будь так добр, — сказал Джош.

Я вынул паспорт из рюкзака и отдал гостю. Капитан Шек тщательно изучил документы, некоторое время сравнивал мою фотографию и меня.

— Ты идти вверх?

— Это мой сын, — ответил Джош. — Он включен в мой пермит.

— Фамилия разный!

— У мальчика фамилия матери. Мы в разводе.

(Не время объяснять, что мама и папа никогда и не были женаты.)

Капитан вернул мне паспорт, приступил к изучению документов Запы и водителя. Закончив, он пристально оглядел каждого из нас и сказал:

— Мы вас всех следить! После чего залез в джип и уехал.

— Он не шутит, — сказал Джош. — Капитан Шек и его люди, как ты мог только что убедиться, говорят так сладко, чуть дыша, и глаз с нас не сводят...

Джош указал на холм неподалеку, на вершине которого стоял обшарпанный домишко.

— У них там подзорная труба, и ходят слухи, что с прибором ночного видения. Они прослушивают все радиопереговоры. Если кто-то скажет что-то не то, хоть намек на нарушение правил, — ему конец. За этот сезон Шек уже две экспедиции отправил вниз. Ваша первая задача — не попасться ему в пасть.

— И помните, он далеко не всегда ходит в форме! — добавила доктор Кригер. — Он нередко одевается альпинистом и шатается по лагерю, подслушивает, ищет возможности застать людей врасплох. Если я понадоблюсь, буду в медицинской палатке.

— Ну как тебе базовый лагерь? — спросил меня Джош. Ссора Джоша с клиентом и появление капитана Шека не позволили мне как следует оглядеться. Только сейчас я заметил, какой он огромный. Палатки — красные, синие, зеленые, желтые — стояли тут и там; казалось, от одного конца лагеря до другого километра два.

— Сколько тут народу?

— Человек триста пятьдесят, — ответил Джош. — И, может, еще с полсотни в лагерях повыше.

Судя по всему, большая часть народу сидела в палатках и грелась — снаружи не было почти никого. Я глянул на часы, в которые кроме альтиметра был встроен еще и термометр (а также много чего еще, Джош выбрал модель что надо) — четырнадцать градусов Цельсия. Анемометр на часах показывал ветер в семнадцать километров в час, а это означало комфорт на уровне минус шестнадцати градусов.

Джош окинул меня взглядом:

— Дышишь нормально? Были проблемы по пути сюда? Важные вопросы, ведь я лишь второй раз забирался так высоко в горы. Прошлым летом я почти зашел на пик Мак-Кинли на Аляске. До вершины оставалось чуть более полукилометра, когда наш гид повернул назад из-за плохой погоды.

— Последние два дня болела голова, — сказал я. — Но вроде проходит.

Джош кивнул в сторону Джорджа, тот вернулся к своей палатке и в ярости принялся паковать снаряжение.

— И моя головная боль тоже, — сказал он. — По крайней мере эта конкретная.

Джош посмотрел на грузовик. Откуда-то снова возникли Сунджо и братья, принялись помогать Запе разгружать машину.

— А это что за парнишка?

— Зовут Сунджо.

— Он с Запой?

— Ага.

— Любопытно, — сказал он. — Ты знал, что Запа собирается остаться в базовом лагере на несколько дней?

Я покачал головой:

— Как ты и говорил, Запа все больше молчит.

— Еще бы... Значит, он что-то замышляет.

— Например? Джош улыбнулся.

— Он нам скажет, когда сочтет нужным. Пойдем-ка лучше в штаб-квартиру «Жизни на пике». Познакомлю тебя с командой базового лагеря.

— «Жизнь на пике»?

— Ну, я, конечно, не в твою честь ее так назвал, — признался Джош, — но, наверное, надо считать, что в твою.

— Кого назвал? Ты о чем вообще?

— «Жизнь на пике» — так называется моя туристическая фирма. Я открыл ее год назад. И уже несколько раз пожалел, что в это ввязался.

Я пошел за ним к здоровенной оранжевой палатке с надписями «Жизнь на пике» по бокам. Заглавная буква «А» в предлоге «на» была выполнена в виде горы. Джош откинул полог и махнул мне рукой: мол, заходи.

Внутри сидело несколько человек, а остальное пространство занимало электронное оборудование. Никогда я еще не видел столько электроники в палатке на высоте пять с лишним километров (да ни в какой палатке, правду сказать): и тебе ноутбуки, и спутниковые телефоны, и рации, и факсы, и мониторы, и много чего еще.

Команда была занята: кто говорил по телефонам, кто слушал радио, кто что-то печатал, — и наше появление осталось незамеченным. На мой взгляд, альпинистов среди этих людей не было.

— Что это? — спросил я.

— Это то, что случается, когда ты стареешь и начинаешь беспокоиться о будущем, — сказал Джош и кивнул в сторону толстоватого невысокого человека, который говорил по спутниковому телефону. — Его зовут Тадеуш Боуэн, он мой бизнес-партнер. Остальные люди — наши сотрудники. Такой же офис работает в Чиангмае, а еще две группы сидят на К2 и Аннапурне.

— Ты, значит, одновременно рулишь тремя экспедициями?

Он улыбнулся:

— Понимаешь, какая штука. Почти все наши клиенты — любители, иные выше четырех километров никогда не забирались. Скажешь: они кретины, а я с ума сошел, да? Но я не один такой. Тут в базовом лагере еще с десяток компаний вроде моей, с такими же неподготовленными клиентами. И кое-кто из них ведет по четыре экспедиции одновременно. Дни, когда мы с твоей мамой жили в ржавом фургоне под Эль-Капитаном, ушли в прошлое, теперь другие времена.

В самом деле, когда папа говорил «клиенты», я думал, он имеет в виду опытных альпинистов, а не салаг.

— Ребята! — провозгласил Джош. — Знакомьтесь, это мой сын Пик.

Кто-то кивнул мне, кто-то улыбнулся, но никто даже не подумал оторваться от дела. К нам подошел только Тадеуш, и даже он лишь прикрыл рукой микрофон спутникового аппарата.

— Ну как, понравились Джорджу новости от доктора Кригер?

— Он был так им рад, что попытался вмазать мне по физиономии, — сказал Джош, — а потом пообещал подать на нас в суд.

Тадеуш тяжело вздохнул:

— Отлично. Пойду позвоню нашему адвокату, пусть готовится.

И Тадеуш вернулся на место, продолжив разговор по телефону.

Тут к Джошу подошла женщина с листком бумаги в руках:

— Вскоре здесь будет съемочная группа. А еще я наконец разыскала Холли и Анджело.

Знакомое имя, подумал я. Где я мог его слышать?

— И где же она? — спросил Джош.

— Со съемочной группой, — ответила сотрудница. — Говорят, прилетела на том же рейсе. Телевизионщики уже грозятся ее убить. Она прихватила с собой персонального повара и массажиста, а еще столько снаряги, что им пришлось брать напрокат второй грузовик.

— Я же ей сказал с собой никого не брать и ехать налегке, — сказал Джош.

— Станет она тебя слушать, как же, — сказала сотрудница. — А еще она пронюхала, что у тебя свободное место в пермите, и хочет идти наверх.

Джош выругался.

— Как она узнала?

— В горах сам знаешь какое эхо.

— Она здесь, чтобы работать на Пика, а не на себя.

— В каком смысле? — спросил я.

— Потом объясню, — сказал Джош, даже не повернувшись ко мне. — Так, мы можем ей позвонить по спутнику?

— Можем. Главное — не застать ее во время массажа, — ответила сотрудница, набирая номер.

Джош обратился ко мне:

— Мне нужно срочно разрулить эту проблему. Рядом с моей палаткой — такая синяя, поодаль — есть пустое место. Может, пойдешь поставишь рядом свою?

Сунджо помог мне оттащить снаряжение и поставить палатку. А потом мы пошли прогуляться по лагерю.

Вы, наверное, думаете, что базовый лагерь на Эвересте — одно из самых девственно чистых мест на земле? На деле же там нужно внимательно смотреть, как бы куда не вляпаться. Например, если идешь набрать снега, чтобы растопить на воду, ни в коем случае нельзя брать снег желтого цвета, потому что в минус двадцать пять, когда нужно сходить по делам, далеко от палатки никто не отходит. Иными словами, базовый лагерь при Эвересте — это замерзший гибрид помойки и сортира, которыми пользовались несколько десятилетий подряд. Везде валяется всякая дрянь, пустые контейнеры из-под еды, сломанное и брошенное снаряжение. Я читал, что периодически группы альпинистов и шерпы пытаются подчистить все это, но, судя по виду лагеря, их усилия не слишком сказываются на общей ситуации*. Ветер носит между палатками банки из-под сардин, пакеты из-под чипсов, молочные пакеты, туалетную бумагу и прочий мусор.

В лагере были альпинисты со всех концов света. Япония, Боливия, Мексика, Италия, Канада, Люксембург... Женские экспедиции, военные экспедиции, экспедиция, где не было никого младше пятидесяти. (На их палатке красовался знак: ГОРНЫЕ СТАРПЕРЫ. ЗДЕСЬ БУРЧАТ И ПОУЧАЮТ!!! ВЛЕЗАЙ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК.)

* В последнее десятилетие очистные экспедиции работают каждый год, снося вниз тонны мусора. В основном эти работы затрагивают южный склон Эвереста, где базируется большинство экспедиций.

Коммерческие экспедиции было легко отличить от прочих по размеру палаток и по месту их установки — как правило, на лучших участках горы. Я насчитал одиннадцатьтаких мини-лагерей, и тут до меня наконец дошло, что Джош — пройдоха не хуже старика Запы.

Во всех этих палатках живут... конкуренты. Кто заведет дюжину клиентов на вершину, получит миллион долларов, а если у тебя одновременно идут люди и на другие восьмитысячники, то и несколько миллионов.

А теперь давайте подумаем за человека, который ничего про альпинизм не знает, но хочет зайти на Эверест и готов отслюнить за это сто штук (или несколько десятков, если речь идет не о вершине, а о лагерях пониже). Кому он отдаст свои деньги? Компании, клиенты которой в максимальном проценте случаев заходят наверх? Компании, у которой меньше всего погибших? Или компании, которая завела на вершину самой высокой горы мира самого юного альпиниста в истории, которого еще и зовут точно так же, как саму компанию? Тем более вы же знаете этого парня, он еще лазал на небоскребы в Нью-Йорке, это было во всех газетах!

Не думай про деньги. Я свою долю верну.

Съемочная группа вскоре будет.

Она здесь, чтобы работать на Пика, а не на себя.

И тут я вспомнил, где слышал имя Холли Анджело. Я его видел под одной из статей про Вулворт. Именно она добыла информацию, кто мой настоящий отец. Интересно, она это сама выяснила? Или Джош ей позвонил?

На сегодняшний день самый молодой человек, зашедший на вершину Эвереста, — пятнадцатилетняя Мин Кипа Шерпа* из Непала.

* Покорила Эверест в 2003 году.

Будь я всего лишь на год старше, я бы сейчас до сих пор сидел... Я замер как вкопанный.

— Что с тобой? — спросил Сунджо. — Что-то случилось?

— Ничего, все в порядке, — сказал я.

Стал бы Джош спасать меня из от тюрьмы, если бы мне уже исполнилось пятнадцать? Я так не думал. Значит, он меня использует? Скорее всего. Вопрос: а возражаю ли я? В данный момент я не был уверен. За последние недели папа уделил мне больше внимания, чем за всю мою предыдущую жизнь.

— Вот что. Пойду-ка я обратно, — сказал я.

— Я тоже, — сказал Сунджо. — Запа послал меня к повару — узнать, не пригожусь ли ему на кухне.

— Работа? — спросил я.

— Ну да, за стол и кров. — улыбнулся Сунджо. — Точнее, за стол и палатку. А там, глядишь, и что-нибудь еще нарисуется.

Стол и палатка — маловато для оплаты школы.

— Я могу поговорить с папой, — предложил я. — Кто знает, если я попрошу его, может, он наймет тебя за что-нибудь более существенное?

Сунджо покачал головой:

— Думаю, это лучше оставить на усмотрение Запы. Он взял меня на гору. Ему и решать.

Скальные Угри

ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ СРАЗУ ПОЙТИ К ДЖОШУ и поговорить с ним по душам, я забрался к себе в палатку, залез в спальник и заснул.

Я знаю, вы только что сказали: АГА, СТРУСИЛ! Ну, может, вы и правы. Но что я мог ему сказать? «Нет, папа, я не дам тебе меня использовать!» Или еще лучше: «Я немедленно возвращаюсь в Нью-Йорк садиться на полтора года за решетку. Вот тебе, папаша! Ну что, съел?!»

И в любом случае перед разговором мне надо было поспать. На высоте пять с лишним километров быстро устаешь даже от простой ходьбы туда-сюда. Да и не надо было в итоге мне его искать, он сам меня нашел.

— Спишь? — спросил Джош.

— Не-а, — сказал я, хотя спал еще за миг до того, как он залез в палатку и застегнул вход на молнию.

— Как, успел немного посмотреть лагерь?

— Да, чуть-чуть. Как я погляжу, у тебя тут немало конкурентов.

— Заметил, значит? На следующий год их будет сильно меньше. Число людей, у кого есть деньги, время и желание мучиться на этой горе, не бесконечно. Нынешний год — последний для многих фирм.

— Включая и «Жизнь на пике»? Джош ухмыльнулся.

— Мама говорила, ты парень не промах, — сказал он. — Думаю, наблюдательность — это у тебя от нее.

Терпеть не могу, когда мне льстят.

— Хватит ломаться. Что у тебя проблемы, видно без очков. Насколько все плохо на самом деле, давай колись.

— Как сказал судья, на бумаге я преуспевающий бизнесмен. А на самом деле я в долгах по самые... карабины.

А вот юмор — другое дело. Я рассмеялся в ответ.

— Если в этом году у нас все пройдет хорошо, — продолжил Джош, — то в следующем мы сможем вернуть часть убытков. Все зависит от того, сколько людей мы сможем завести на вершину за следующие недели и сколько внимания этому уделит пресса.

— И поэтому я здесь, — сказал я.

Джош сделал лицо, какое бывает у проштрафившихся школьников.

— Ну, в частности, — сказал он. — Но не только.

Ага, щас. Поэтому и только поэтому, ищи дурака, подумал я. Можно пойти и ва-банк.

— Выкладывай начистоту. Если бы мне уже было пятнадцать, ты бы полетел в Нью-Йорк?

Он ответил не сразу.

— Едва ли. На мне висела группа ничего не умеющих людей, собравшихся на Эверест, когда мне позвонили.

Я бы обрадовался куда больше, если бы он приехал в Нью-Йорк спасать меня потому, что в беду попал я, а не он.

— Самым молодым американцам, которые зашли на Эверест, было по двадцать лет, — объяснил папа. — Так что даже если бы тебе было пятнадцать, это могло сработать. Но, сказать по правде, куда интереснее забросить на вершину четырнадцатилетнего, особенно в свете твоих приключений в Нью-Йорке.

В этом году на гору идут одна знаменитость за другой: пара рок-звезд, голливудский актер, футболист. На одной только северной стороне семь съемочных групп, а на южной — еще столько же, если не больше. Поэтому когда мы попытались заинтересовать прессу нашей экспедицией, никто даже разговаривать с нами не захотел. А без прессы нам крышка.

И тут — ты и твои приключения на небоскребе. Эта новость облетела весь мир. Я все знал еще до звонка твоей мамы. Люди в офисе в Чиангмае увидели это по телевизору, сразу поняли, о ком речь, и позвонили мне, спросили: может, я смогу чем-то помочь? Сначала я сказал, что шансов нет, но тут позвонила Тери. И мне пришло в голову: ха, ведь я могу одним махом решить и твою проблему, и свою.

— Ты сказал маме, куда мы собираемся?

— Да, прежде чем покинул Катманду.

— И что именно ты ей сказал?

— Я сказал, что возьму тебя в горы полазать, но не сказал куда.

— Когда она узнает, куда именно, будет жарко.

— Это еще как поглядеть. Она сама уже не лазает, но она из тех, кто понимает, что это такое. Поэтому-то она и отпускала тебя во все эти скалолазные лагеря. Она прекрасно знает, что я способен рискнуть своей жизнью, чтобы взойти на вершину, но что ничьей другой я никогда рисковать не стану, и особенно жизнью собственного сына.

— Она рассердится не поэтому. Ей не понравится, что ты не сказал ей все заранее, — сказал я.

— Твоя правда, но я не мог ей сказать. Вся история должна быть тайной, пока ты не вернешься обратно в базовый лагерь.

— А как же киношники?

— Они никому ничего не скажут. Мы им платим, они работают на нас.

— А почему об этом знает Холли Анджело?

Он сделал глубокий вдох, выдохнул. Палатка — внутри было холодно — наполнилась туманом.

— Тут не обошлось без шантажа, — сказал он. — Ну, фактически.

Как же все-таки она узнала? Наверное, у нее какие-то связи с доктором By.

— Но в любом случае, если бы ты не прошел медобследование на пять баллов, я бы тебя сюда не взял. Точка, без вариантов. Отправил бы тебя прямиком в Чиангмаи. И кстати, я в самом деле записал тебя в тамошнюю международную школу.

А Холли... ну что Холли? Она позвонила мне на прошлой неделе и сказала, что вот прямо щас напечатает репортаж о том, как ты лезешь на Эверест, если я не предоставлю ей эксклюзивные права на эту историю.

— А теперь она сама хочет лезть на гору, — сказал я.

— Ага, и похоже, мне придется согласиться и с этим. А иначе она станет посылать репортажи, как только окажется здесь.

— Хорошо, но почему мы должны держать все в секрете?

— Это всё китайцы, — сказал он. — На этой стороне горы нет лимита на возраст восходителей, но если китайцы узнают, что мы пытаемся завести на вершину четырнадцатилетнего, они запросто отзовут пермит. Они уже много лет подряд пытаются закинуть на гору тинейджеpa и не будут рады узнать, что какой-то америкашка их опередил*.

Джош горько усмехнулся.

— Политика, пресса, реклама, спонсоры, то да се... Куда катится скалолазный мир? Я передать тебе не могу, как скучаю по дням, когда мы с твоей мамой были просто Скальными Крысами и появлялись у горы с пакетом сухофруктов, парой бутылок воды и старой веревкой. Теперь мы Скальные Угри — извиваемся, как на сковородке. Тех времен уже не вернуть.

Тут холодный горный воздух разрезал чей-то отчаянно громкий визг:

— Джош!

— Добро пожаловать, Холли, — сказал Джош.

— Ты узнаёшь ее по голосу?

— Я его пятнадцать лет не слышал, но узнаю где угодно. Никто так не умеет визжать. Не голос, а скрежет ногтей по грифельной доске.

— Джош!

Нас обоих передернуло.

— Холли занималась журналистикой, еще когда мы с мамой лазали, писала про скалолазов. Пару раз написала про нас хорошие статьи. Сама тоже лазала, так сказать... — Джош покачал головой. — Смотреть на это без содрогания было нельзя.

— Джо-о-о-о-ош!

— Короче, вот что я предлагаю. Я завожу тебя наверх, но только в том случае, если буду абсолютно уверен, что ты останешься цел и здоров. Если сумеешь покорить гору, станешь знаменитостью...

* В действительности так и случилось: американец Джордан Роме-ро, без двух месяцев четырнадцати лет от роду, в итоге всех опередил, причем без необходимости тайных операций. Он покорил Эверест в 2010 году, побив рекорд Мин Кипы.

и поможешь папе прожить остаток его дней в комфорте. Я собираюсь продать бизнес через несколько лет и уйти на пенсию. Ну как, мы квиты? Я вовсе не был уверен, что хочу становиться знаменитостью, и уж точно я не был рад узнать подлинную причину, почему он взял меня на Эверест. Но зайти на вершину я еще как хотел!

— Окей, квиты, — сказал я. — Но никаких больше тайн, обманов и прочей ерунды. Я хочу знать, что происходит.

— Договорились.

Мы пожали друг другу руки.

— Джо-о-о-о-ош!

Джош расстегнул молнию и выглянул наружу.

— Пожалуй, надо нам пойти с ней поздороваться, а не то от ее криков сойдет лавина.

Вдох

ХОЛЛИ АНДЖЕЛО ПОХОДИЛА на рыжее огородное пугало, одетое в розовую пуховку.

Росту в ней было под два метра, ноги и руки болтались, как макаронины. Увидев Джоша, она ринулась к нему и заключила его в объятия с таким воплем, что из всех палаток в радиусе полукилометра повыскакивали люди.

Рядом с ней стояли несколько любопытных шерпов, трое операторов, личный повар и массажист. Последние двое дрожали. Если кто-нибудь не найдет им одежды потеплее, к утру они обратятся в сосульки.

Джош выкарабкался из Холлиных щупалец и в дальнейшем держался от нее на расстоянии вытянутой руки.

— Ты совершенно не изменилась, — сказал он, озарив ее своей фирменной улыбкой. (А в виду он имел, наверное: «Холли, ты совершенно не растеряла умение сидеть у всех в печенках».)

Карие глаза коршуна ищут следующую жертву. Ей оказался я.

— Пи-и-и-и-и-и-и-ик!

Хорошо, что на этот раз ее визг был прерван приступом кашля, который заодно не дал ей меня обнять, так как она повалилась в снег. Если вы думаете, что повар или массажист помогли ей подняться, то вы ошибаетесь — они как стояли, дрожа, так и стояли.

— Не нравится мне этот кашель, — сказал Джош, дождавшись, пока Холли встанет.

— Да ладно... вдох... ерунда. Сам зна... вдох... ешь, высокогорье... вдох... сухой воздух... вдох...

— Доктор Кригер тебя посмотрит.

Джош все так же улыбался, но мне показалось, что улыбка стала более искренней. Джош не имел ни малейшего желания заводить Холли Анджело выше, чем абсолютно необходимо, и, судя по ее текущему состоянию, далеко ей подняться не удастся.

Холли представила меня и Джоша съемочной группе. Операторов звали Джей-Эр, Уилл и Джек. Выглядят подтянуто. Джош поблагодарил их за работу.

— Что ты, мы сами чрезвычайно рады возможности оказаться здесь, — сказал Джей-Эр, затем добавил шепотом: — Джош, не в службу, а в дружбу — найди нам местечко подальше от Холли, чем дальше, тем лучше.

— Не вопрос, — ответил Джош.

Тем временем Холли уже отправила шерпов ставить ее розовую палатку, по размеру не уступающую Джошевои штаб-квартире.

Джош с ужасом отметил, что место для розового монстра было выбрано аккурат рядом с его собственной палаткой (и моей), но промолчал. Обернувшись к Джей-Эру, он указал на пустое место метрах в тридцати поодаль:

— Вам туда, ничего лучше предложить не могу.

— Отлично, пойдет, — сказал Джей-Эр и отправился туда с напарниками и снаряжением.

Джош потер виски.

— Наверное, ты это и сам понимаешь, но хочу привлечь твое внимание: будь очень осторожен с Холли. Она журналист, а это хуже, чем следователь, так что все, что ты скажешь, будет использовано против тебя. Помни: в первую очередь ее интересуют собственные слава и карьера, тебя она в целом видала в гробу, в ее глазах ты лишь средство.

— А операторы? — спросил я.

— За них не беспокойся. Все права на видеоматериалы принадлежат нам. Даже если ты напортачишь, мы сможем смонтировать все в лучшем виде, ты будешь звездой. — Джош улыбнулся. — Шучу. Ладно, пошли в столовую, познакомлю тебя с другими альпинистами. Тут только одно нужно иметь в виду: они знают, что ты мой сын, но они не знают, что мы планируем завести тебя наверх.

— Почему?

— Потому что они за попытку восхождения заплатили почти по сто тысяч каждый. По сути дела, мы за их деньги ведем тебя на вершину. Кто знает, может, они будут недовольны.

— И что я должен им говорить?

— Что ты приехал ко мне в гости попробовать свои силы, думаешь зайти в Четвертый, от силы Пятый лагерь. — Джош глянул в сторону Холли. — Кстати, нужно и ее оповестить, так как иначе она не будет держать язык за зубами. Иди в столовую и жди меня, я скоро буду.

Джош вздохнул, натянул на лицо фирменную улыбку и пошел к Холли, которая командовала шерпами. Те в основном ее игнорировали.

СТОЛОВАЯ была ничуть не меньше штаба, но людей в ней было куда больше. А еще там было очень дымно — и от керосиновых ламп, и от плиток, и от сигарет. Из клиентов не курил никто; шерпы же, напротив, без курева обходиться не могли — у каждого изо рта торчала сигарета.

Сунджо раздавал лапшу. Я подошел, сказал «привет».

— Ну как дела?

— Что там был за волчий вой снаружи? — спросил Сунджо.

— Журналистка.

— Сломала ногу?

— Еще нет.

Я окинул столовую взглядом, Запы не было.

— А где Запа? Сунджо пожал плечами.

Подошел какой-то альпинист, протянул Сунджо тарелку. Тот положил туда порцию лапши и улыбнулся от уха до уха. Альпинист с подозрением понюхал еду, что-то буркнул и удалился.

— Ну как тебе остальные? — спросил Сунджо.

— Ну, тот, что только что брал еду, мне не понравился, — сказал я.

Я еще раз оглядел палатку, посчитал людей. Семь женщин, шестнадцать мужчин (включая бурчалу). Я знал, что на вершину собираются десятеро, и попробовал угадать кто. Это было не так-то просто. С одной стороны, у того, кто в лучшей форме, больше шансов. Однако ключевой момент — это прохождение зоны смерти, а в ней ничто не играет такой роли, как снабжение органов кислородом. У кого организм лучше умеет это делать, по форме мышц не определишь. И самый важный, быть может, фактор — это удача; ей покамест не научился управлять ни один альпинист, в какой бы физической форме он ни был. Большинству людей в палатке было лет по тридцать-сорок; на мой взгляд, в нужной форме для попытки восхождения были от силы пять-шесть человек. Я был вынужден согласиться — Джош не зря беспокоится за успешность нынешнего сезона.

Сунджо я сказал: мол, как странно, что шерпы курят.

— А-а. Дело в том, что почти все они думают, что погибнут на горе, — ответил он. — Так почему бы покамест не понаслаждаться жизнью?

— Но ведь привычка курить мешает им лезть наверх!

— Еще как мешает, но только в тот момент, когда кончается курево, — ответил Сунджо. — Запа об этом позаботился, прихватил с собой пару ящиков сигарет на продажу.

Я знал, что монахам запрещено не только курить, но и употреблять алкоголь и другие подобные вещества. Видимо, этот запрет не распространяется на их продажу.

— А что тут такого? — сказал Сунджо. — Запа же раздаст прибыль тибетским монахам. Они нищие, как церковные крысы. Ты видел по дороге, китайцы их не очень жалуют.

— Ага, вот еще одна причина, — сказал я.

— Чего?

— Ничего, — сказал я. — Надо мне, наверное, пообщаться с народом.

— Хочешь лапши? Отличная лапша, кстати.

— Еще бы!

Лапша и в самом деле была отличная.

Я вообще-то не большой мастак «общаться с народом». Рольфа я доводил этим до белого каления, так как он — лучший в мире по этой части. Я не раз видел, как Рольф подходит к совершенно незнакомому человеку и спрашивает, сколько времени (хотя у него на руке собственные отличные часы), только чтобы завязать разговор. Думаю, однако, что этих товарищей не разговорил бы и Рольф.

Они провели в базовом лагере уже пару недель и поделились на группы. Я такое уже не раз видел. У нас в школе год заканчивается позже других, так что в скалолаз-ные лагеря я приезжал, когда все уже нашли себе удобных партнеров. Мне таким образом доставались в пару школьники, которые по скалам никогда не лазали, — так что я каждый раз надеялся только на то, что мне повезет и в пару меня, никому не нужного, возьмет руководитель лагеря, опытный скалолаз-инструктор.

Винсент говорил мне, что хорошие писатели откровенно плохо умеют «общаться с народом». У них куда лучше получается подслушивать, или, как он это называет, собирать зерно для литературной мельницы.

И поскольку на меня никто и не думал обращать внимания, я отправился собирать зерно...

- ДА МЫ УЖЕ ДАВНО МОГЛИ быть в ПБЛ!

(ПБЛ — это Передовой базовый лагерь, следующий по высоте постоянный лагерь на северном склоне Эвереста.)

— Так бы оно и было, если бы Джош не бросил нас ради своего так называемого сына.

(Так называемый сын стоял в полутора метрах от этой парочки.)

— Я и не знал, что у него есть сын.

— Я тоже. А я, знаешь ли, прочел буквально все, что только мог о нем найти, прежде чем согласиться отдать ему накопленное за всю жизнь.

— Я так понимаю, мы тут застряли потому, что он ждет съемочную группу и журналиста из Нью-Йорка.

— Они как раз сегодня приехали. Ну, понятно, нет кина — нет славы. В пиаре Джош понимает.

— ЭТА ЕГО ДОКТОР ЛИЯ КРИГЕР — хуже Маргарет Тэтчер, выкована из нержавеющей стали.

— Ага, чистой воды наци, на мой взгляд. Я прямо скажу: она сюда приехала ставить на нас эксперименты, а не лечить.

— Бедняга Джордж. Думаешь, у него в самом деле плохо с сердцем?

— Откуда мне знать, но, говорят, Джорджева умоляла эту тетку Кригер найти у него хоть что-нибудь. Она не хотела отпускать его на гору — да и деньги-то ее, а не его. Пока Джордж на ней не женился, у него гроша за душей не было.

— Я ТУТ СХОДИЛ В ЛАГЕРЬ Уильяма Блейда. Увидеть его я не увидел, но, видимо, подобрался близко, так как на меня выскочил телохранитель.

— Думаешь, он добьется успеха?

— Он его уже добился, ты чего?!

— Да ты не понял. Я про взойти на вершину.

— Ну, думаю, если сам не сумеет, его занесут туда эти гориллы-телохранители.

(Уильям Блейд был знаменитость, я видел почти все фильмы, где он играл. На мой взгляд, актер что надо.)

— Говорят, в ПБЛ у троих отек легких. Завтра спускаются к нам.

— Ха, им повезло больше, чем парню, который вчера отдал концы на южном склоне. Вышел из палатки ночью по делам — в тапочках. Кретин! Поскользнулся, проехал метров двести по склону и улетел в трещину. Глубоченную притом; шерпы говорят, он до сих пор падает.

— А что же он кошки не надел?

~ Или ледоруб взял, зарубился бы.

(ЗАРУБИЛСЯ — ЭТО НЕ ЗНАЧИТ покончил с собой, вовсе нет. Это едва ли не первый прием, которому тебя учат, когда идешь в снежные горы. Если ты поскользнулся на ледяном склоне, где не за что ухватиться, надо уметь затормозить и остановиться — или с помощью кошек на ботинках, или вонзив — зарубив — в склон ледоруб. После чего остается висеть и ждать, пока тебя спасут. Пролет по крутому склону всегда кончается плохо: или в дерево влетишь, или в стену, или упадешь в пропасть. «Можно вопить от ужаса, конечно, — говорил мне один инструктор, — только это совершенно не помогает затормозить. Хочешь жить — умей не падать». Зарубаться я умел, прямо скажем, не слишком хорошо. От новостей про человека, который погиб, просто выйдя пописать, у меня все внутри похолодело.)

- ДЖОШ ТАКОЙ КРАСАВЧИК! Как ты думаешь, что будет, если я заберусь к нему в палатку ночью?

— Хм-м-м-м, не думаю, что эта услуга включена в стоимость пермита.

— Если ждать, пока мы не зайдем километров на семь, ничего не будет. Там, я тебе обещаю, склеятся не только легкие...

Я БЫ С УДОВОЛЬСТВИЕМ УЗНАЛ, что склеивается у женщин на высоте семи километров, но тут мой сбор урожая прервало появление в честной компании Холли Анджело.

— Всем категорический привет!., вдох... Меня зовут Холли Анджело. Я журналист из Нью-Йорка, и вместе с вами я... вдох... отправлюсь на вершину мира!

Холли не общалась с народом — она оглашала указы. У нее все время перехватывало дыхание — а с ее появлением дыхание перехватило и у всех, кто был в палатке, но вовсе не из-за низкой плотности воздуха. Хотя, конечно, ощущение было такое, будто, когда она зашла, из палатки магическим образом высосало весь кислород.

Все как один замолчали.

Кто-то от неожиданности даже тарелку уронил.

Соседний со мной шерп едва не проглотил зажженную сигарету, а затем срочно выбежал наружу вместе с шестью другими. Я как раз собирался последовать их примеру, но не успел — в мою парку впились выкрашенные в ядовито-красный цвет когти.

— И куда... вдох... скажи на милость... вдох... ты собрался, голубчик?

Холли повернула меня лицом к себе. Однако и силушка в этих руках!

— Э-э-э-э...

— Мне надо с тобой поговорить.

— Э-э-э-э-э... валяйте.

— Так... вдох... Я видела твою вшивую... вдох... палатку. Думаю, тебе будет... вдох... куда удобнее.. .вдох... в моей.

Меня едва не стошнило от одной мысли.

— У меня... вдох... полно места... вдох... и лишняя койка...

Ни один альпинист не стал бы брать в базовый лагерь койку, а у нее, видите ли, запасная есть!

— ...Да и еда у меня... вдох... получше этой баланды. Пьер как раз что-то новенькое творит сейчас там... вдох...А Ральф поставил массажный стол. Тебе может пригодиться.

— Э-э-э-э-э-э-э-э...

— Твой папа сказал... вдох... тебе решать. Вот спасибо, папа!

Холли хотела что-то сказать, но закашлялась.

Я решил было сбежать, пока она уселась на корточки.

Вот сейчас она выпрямится, а старина Пик как выскользнет из ее объятий, только его и видели. Фьюить! А потом я вспомнил, что говорил Джош: все, что ты скажешь, будет использовано против тебя, будь очень осторожен. И тут до меня дошло, что речь идет не только о моих словах, но и о поступках. И в самом деле, как-то невежливо убегать, когда твой собеседник согнулся пополам от кашля.

— Нам много о чем надо поговорить, — сказала Холли, откашлявшись; на некоторое время дыхание у нее перехватывать перестало. — Мы с твоей мамой знакомы сто лет, старинные подруги.

Если бы это была правда, я бы раньше вспомнил, кто Холли такая, да и узнал бы ее по подписи в той статье.

— Она никогда не простит мне, если я не буду оберегать тебя тут.

— Спасибо большое за предложение, — сказал я, пытаясь натянуть на лицо свой вариант фирменной улыбки Джоша (думаю, получилась у меня скорее гримаса), — но, пожалуй, я останусь жить у себя в палатке, как-то привычнее.

В ответ Холли изобразила на лице нечто вроде «если бы я была тигром, откусила бы тебе голову». А мне плевать. К ней в палатку я не перееду ни за какие коврижки.

— Как знаешь. Но я настаиваю, чтобы мы вместе обедали, — сказала она тоном, не терпящим возражений.

Я как раз заметил, что лапша у меня в тарелке остыла и даже замерзла. С точки зрения Холли — не лучшая кулинарная картина.

— Это вариант, — сказал я. — Не каждый день, разумеется, но раз-другой — почему бы и нет.

Ее тигриная гримаса стала еще злее. Я ожидал продолжения разговора и какой-то уже откровенной гадости, но тут в палатку вошел Джош, и я был спасен.

— Так, народ, слушай меня внимательно, — сказал Джош. — Завтра мы отправляемся наверх, в ПБЛ.

Бурные, продолжительные аплодисменты, крики «Да здравствует председатель Мао!», переходящие в овацию.

— На то, чтобы зайти туда, при хорошей погоде у нас уйдет три дня и две ночи. Две ночи мы проведем в ПБЛ, затем вернемся сюда. Да вы сами знаете, как это все устроено.

— Лезь как можно выше, ночуй как можно ниже, — хором огласила вся палатка.

— Сегодня вечером Лия осмотрит каждого из вас, замерит показатели по крови и всему остальному, а потом повторит процедуру в ПБЛ, чтобы понять, как вы себя чувствуете при наборе высоты.

Кое-кто понимающе закивал, но массового энтузиазма эта новость не вызвала.

— Лия ждет вас в медицинской палатке. — Джош показал всем листок бумаги и прикрепил его к стойке посреди столовой. — Каждому назначено свое время, вот на этом листке. Опоздавшие наверх не идут!

— Хайль Гитлер, — пробурчал кто-то поодаль.

Джош услышал и со значением посмотрел на шутника. Тот зарделся. И правильно сделал: если руководитель решит, что этот человек наверх не идет, то он никуда и не пойдет. С командиром лучше не ссориться.

— А как же пуджа? — спросил кто-то.

Пуджа — так называется традиционная буддийская церемония, ритуал, который каждая (ну, почти каждая) группа совершает перед восхождением.

— Мы еще дважды будем подниматься в ПБЛ в течение следующих нескольких недель, — сказал Джош. — Пуджу для нашей группы устроим перед последним подъемом. А завтра я хочу, чтобы мы ушли пораньше.

Судя по выражению лиц пары шерпов, им не понравилась мысль отправляться наверх без пуджи.

— Еды брать с собой только на неделю, — продолжил Джош. — Путь наверх будет непростой, ни к чему вам тащить с собой больше, чем необходимо. Все свободны.

Альпинисты собрались вокруг листка от доктора Кригер, а Джош подошел ко мне и Холли.

— Вы двое остаетесь тут, — сказал он. — А с вами Джей-Эр, Джек и Уилл. Вы еще недостаточно акклиматизировались, вам рано идти наверх.

— А почему ты не можешь подождать еще пару дней? — спросила Холли. — Мы тогда... вдох... сможем пойти наверх все вместе.

Я согласно закивал: мол, хороший вопрос. На самом деле я просто не хотел неделю торчать один в лагере на пару с Холли.

Джош оглянулся и прошептал:

— Сам-то я с удовольствием бы вас подождал, но вот в чем штука: эти люди тут уже несколько недель сидят. Если я не отпущу их наверх немедленно, они устроят бунт. Плюс треть этой братии и заплатила-то только за поход до ПБЛ. Когда мы вернемся, эти люди отправятся обратно в Катманду, и нам сразу станет легче дышать. А вас я подниму в ПБЛ сразу, как только спущусь обратно. Не могу задерживать клиентов из-за опоздавших.

Опоздавшие

ЖИЗНЬ В ЛАГЕРЕ БЕЗ ДЖОША оказалась совсем не так плоха, как я ожидал, хотя Запа ежедневно спускал с нас с Сунджо по семь шкур.

Наутро, перед тем как Джош отправился с группой наверх, Запа воткнул в снег флагшток и сказал нам собрать камней и насыпать вокруг него кучу не ниже двух метров высотой — для пуджи. Потом мы поставили вокруг кучи другие флагштоки, пониже, а между ними натянули веревки с флагами — так принято у буддистов. Флаги были пяти цветов: красного, зеленого, желтого, голубого и белого, — и символизировали они, соответственно, буддийские стихии: огонь, дерево, землю, воду и железо. На флагах обычно пишут разные молитвы, и считается, что, когда флаги трепещут на ветру, молитвы вылетают из них в воздух и задабривают духов.

Когда мы закончили, Джош сказал нам собрать снаряжение из всех палаток нашей группы и прислонить его к куче камней — так на него, по буддийской традиции, переходит благословение от церемонии.

Церемонию Запа провел вечером; вокруг собрались немецкая и итальянская экспедиции, собиравшиеся наверх на следующий день. Виртуально присутствовала и наша группа — Запа сказал, что можно благословлять и тех, кого на церемонии нет, хотя это не совсем правильно. Он прочел несколько буддийских молитв и испросил у горы позволения взойти на нее — проделав все это несколько раз, на немецком, английском и итальянском языках, что произвело на всех большое впечатление.

Церемония заняла ни много ни мало три часа, и под самый конец на главный флагшток присела большая черная птица. Запа сказал, что это важное знамение.

— А что это за птица? — спросил я, когда мы возвращались в лагерь; походила она на ворона.

Сунджо пожал плечами.

ОКАЗАЛОСЬ, что, хотя Холли Анджело и поставила палатку прямо рядом с моей, прятаться от нее было проще простого.

Во-первых, она никогда не вылезала из палатки раньше десяти; я же вставал в семь. В лагере было полно народу, и затеряться меж палаток мне не стоило никакого труда. Холли, напротив, было отовсюду хорошо видно — рост под два метра и плюс ее одежда, яркие кислотные цвета. Я мог ее заметить за километр и сразу спрятаться.

На четвертый день после того, как Джош ушел наверх, она таки поймала меня и увела на обед. Это я сам был виноват — решил сначала зайти в палатку и оставить ледоруб (Запа учил нас с Сунджо зарубаться), а там меня как раз ждала Холли.

Еда у нее в самом деле была получше, чем в общей столовой, но зато настроение у всех — мрачное. Ральф сидел на своем массажном столике с самой кислой миной, словно ждал клиентов, которые, как он точно знал, никогда не придут.

Повар Пьер смотрел за каждым куском, который я отправлял в рот, и все время ругал ужасные условия для кулинарии на высоте пять с половиной километров.

И это мы еще забыли про Холли... У меня снова заболела голова, но вовсе не от высотной болезни. Внутри палатки ее голосок звучал так, словно тебе пилят череп бензопилой. Плюс у нее перестало перехватывать дыхание — а жаль, мои уши так любили эти паузы...

Я думал, она будет брать интервью у меня, на деле же она брала его у себя, вслух, а я был зрителем. Безостановочный монолог длился часа два, и она успела пересказать мне всю свою скучнейшую жизнь во всех подробностях, за каждый календарный год. Пока ей не исполнилось восемнадцать, я смотрел в потолок, но даже после этого рассказ не стал интереснее.

Она была трижды замужем, ее текущий муж жил в Риме, и она редко его видела. У нее богатые родители, и ей никогда не нужно было зарабатывать себе на жизнь. Она стала журналистом против воли отца, ибо чувствовала, что ее призвание, нет, моральный долг — говорить людям правду. (Ага, в статье, что она написала про меня и мою семью, целый ряд вещей решительно не соответствовал действительности.) Насчет обилия ее скалолазных успехов я тоже сильно сомневаюсь, потому что едва я спросил ее, на какие горы она заходила, то получил короткий ответ: «Ну, все самые важные», — и Холли быстро сменила тему, спросив меня, снятся ли мне сны.

-Да.

— О, отлично, сейчас я расскажу тебе, что мне приснилось прошлой ночью.

Терпеть не могу, когда люди пересказывают мне сны. К счастью, от пересказа меня спас Уильям Блейд и его три телохранителя ростом с йети, неожиданно появившиеся в Холлиной палатке.

В кино Уильяма Блейда расстреливали, резали ножами, морили голодом и пытали — но сегодня он выглядел еще ужаснее, чем на экране в самых страшных сценах.

— У босса что-то не так со спиной, — объяснил один из телохранителей. — Мы хотели узнать, не может ли ваш массажист ему помочь.

— Разумеется! —сказала Холли, отодвигая в сторону все, что мешало (включая меня).

Ральф улыбнулся — кажется, впервые с прибытия на гору — и с радостью принялся выкладывать на стол мази и напоказ разминать мышцы на руках (при этом на культуриста он был совсем не похож).

Я улучил момент выскользнуть из палатки, когда телохранители наконец раздели Блейда и водрузили его на стол, где он принялся орать на всех так, как будто именно мы были виноваты в его проблемах со спиной.

Шансов увидеть результаты терапии с утра у меня не было (Запа отправил меня и Сунджо лазать по сложному ледопаду вблизи лагеря), но, когда мы вернулись к обеду, нам все пересказали.

Оказалось, Ральф таки сумел вправить киногерою его киногеройскую спину, и Блейд тут же предложил перейти к нему, пообещав платить вдвое от того, что платила Холли, если только он сразу же переедет в его лагерь. Ральф был так рад, что собрался едва не за пять минут. Увидев это, Пьер упал на колени и стал умолять Блейда взять к себе и его, на что киноактер немедленно же и согласился. За какие-то полчаса Холли осталась абсолютно одна в своей гигантской розовой палатке, и ей оставалось только верещать от злости.

В лагере сразу же устроили тотализатор: уедет Холли с горы или нет. Все ставили, что уедет, и только Запа ставил, что останется. Денег от продажи сигарет у него оказалось достаточно, чтобы повторить ставки всех участников.

Холли выбралась из палатки лишь несколько часов спустя. Оказалось, она вовсе не намерена возвращаться в свой истсайдский пентхаус.

Мы сидели в столовой, ждали новостей от Джоша и группы в ПБЛ. Они должны были утром того дня выдвинуться вниз в базовый лагерь, но им помешала пурга. По радио успели передать, что кое у кого наверху начался отек легких, но с началом пурги связь сильно испортилась, так что мы не поняли ни у скольких людей проблемы, ни насколько они серьезные. Штука была в том, что, если группа не спустится вниз в течение завтрашнего дня, ситуация станет критической, ведь припасов они взяли с собой лишь на две ночи в ПБЛ.

Пара шерпов вызвалась поднять в ПБЛ провиант.

— Сегодня уже не получится, — сказал Запа. — Только завтра утром. Пурга, которая накрыла ПБЛ, скоро спустится к нам.

И шерпы, и небольшая группа других альпинистов стали спорить с Запой: мол, откуда он знает, — как вдруг в палатку маршевым шагом вошла Холли.

— Что бы там ни было, я иду на вершину, — объявила она тоном, не терпящим возражений; затем, не меняясь в лице, потребовала себе еды.

У всех отвисла челюсть, и только Запа улыбался до ушей. А почему ему не улыбаться? Он только что выиграл целую кастрюлю денег — поскольку тотализатор вел повар, ставки хранились в рисоварке объемом литров в сорок. Пока ждали Холли, рисоварка наполнилась рупиями выше краев.

Сунджо сказал мне: если Запа выиграет, отдаст деньги тибетским монахам.

Монахам, однако, придется немного подождать. Я тогда этого еще не знал, но, как и Холли, Запа совершенно не собирался домой.

— А вот и снег, кстати, — неожиданно сказал один из шерпов.

— Не может быть, — сказал я.

Еще минут двадцать назад я был в палатке и, пока дошел до столовой, не заметил в небе ни облачка.

Повар откинул полог столовой — и теперь челюсть отвисла уже у всех. Весь лагерь был покрыт снегом. Я даже не знал, как в таких сугробах найду свою палатку.

Мешок Гамова

Я СУМЕЛ ДОБРАТЬСЯ ТОЛЬКО до штабной платки, дальше путь был закрыт. Пурга навалила в базовом лагере полтора метра снега. В ПБЛ все было куда хуже.

Джош сумел прорваться к нам по радио единожды за ночь. Слышно было плохо; кажется, он сказал, что наверху стабильно дует под 120 км/ч, а порывы под 160. Вся команда сидит по палаткам, но Джош не знает, кто как себя чувствует, так как ни до кого невозможно дойти из-за пурги.

Как рассвело, Джош откопался и снова вышел на связь:

— База, все целы, все на месте, два отека легких, у Френсиса и Билла.

(Френсис был тот самый, который бурчал по поводу лапши.)

— У Френсиса случай тяжелый, у Билла — средней тяжести. Как погода внизу?

— У нас чисто, — ответил радист по имени Спарки, — я только что проверял карты, до вечера ничего не ожидаем.

— А что вечером?

— К семи вечера плюс-минус несколько часов ожидаем пургу.

Джош горько усмехнулся, закашлялся, затем продолжил:

— Про погодное окно понял, принято. Я отправляю всех вниз, как только удостоверюсь, что ни у кого нет проблем с обезвоживанием. Биллу выдали лишний кислород, ему уже лучше. Думаю, он сможет спуститься сам. Мы с Лией пойдем вслед за ним с Френсисом и шерпами. Поможем Биллу, если потребуется, а Френсиса попробуем положить в мешок Гамова.

Мешок Гамова — фактически портативная барокамера, герметичный спальный мешок. Назван он в честь изобретателя, Игоря Гамова, и спас немало альпинистов от смерти от отека легких. Отек легких начинается из-за того, что на большой высоте низкая плотность воздуха (и, соответственно, ниже содержание кислорода), и спастись можно, лишь спустившись пониже, где кислорода больше; но спуститься быстро часто не получается, и в таких случаях больного кладут в мешок Гамова и просто накачивают туда воздух, как в воздушный шар. Давление внутри мешка поднимается, и больной чувствует себя, как будто он уже не на горе, а на уровне моря (ну, почти). Если все идет хорошо, пострадавший снова может дышать. Если, конечно, все идет хорошо...

— Понятно, будем ждать первых из группы часов через восемь, — сказал Спарки. — Спускайтесь осторожно, повышенная лавиноопасность.

— Докладывайте нам регулярно о погоде.

— Понял, понял.

Я ОТКОПАЛ СВОЮ ПАЛАТКУ, затем по просьбе Запы отправился с Сунджо откапывать палатку Холли. Это заняло у нас несколько часов. Помогать она не стала, зато поила нас горячим чаем с печеньем.

После полудня в лагерь начали возвращаться члены нашей группы. Выглядели они как зомби из фильма «Ночь живых мертвецов». Каждому потребовалось не меньше трех кружек горячего сладкого чаю, прежде чем они смогли связать два слова.

— О, это был сущий кошмар... Снегопад начался за триста метров до ПБЛ. Валило так, что нам пришлось всем связаться веревкой, иначе бы мы все потерялись.

— Ни черта не было видно дальше ресниц! И это еще были цветочки, потому что вскоре снег повалил по-настоящему.

— Минус двадцать два в ПБЛ, это без учета ледяного ветра. Пока ставили палатки, чуть заживо не замерзли.

Один из вернувшихся снял рукавицу с правой руки — три пальца совершенно белые, в кровавых мозолях.

— Кригер говорит, эти пальцы у меня останутся, а вот мизинец на левой ноге отвалится через неделю. Ну да и черт с ним, он никогда мне не нравился, — горько рассмеялся он. — Могу показать, если сблевать не боитесь.

— Пурга, как уже говорили, это были еще цветочки, — добавил другой альпинист, ковбой из Техаса. — Незабудочки голубенькие пурга эта. Это мы потом поняли, в два часа ночи, когда нас накрыло лавиной. Вот это уже были ягодки. Звук такой, словно по тебе пробежало стадо бизонов. Семь палаток как корова языком слизнула. Слава богу, мы никого не потеряли, но пришлось всем помещаться в оставшихся; набились, как сельди в бочке.

— А там и еда закончилась, — сказал человек с отмороженными пальцами. — Джош-то сказал нам взять еды только на две ночи. Сегодня утром не осталось ни крошки. Нам повезло, что развиднелось. Еще пара дней — и мы просто умерли бы с голоду.

— Это ты прав, приятель, — согласился техасец. — Я, когда сегодня вылез из палатки, все думал, не пойти ли и не зарезать пару тех яков. Надо было, видать, эту чертову пуджу таки сделать перед подъемом.

— А где Джош? — спросил я.

— Он с Кригер все еще тащат Френсиса, — ответил техасец, растягивая слова. — Они поздно вышли, как говорят. Оказалось, у Френсиса клаустрофобия. Это они должны были раньше догадаться — он же спит, высунув голову из палатки. Он чуть концы не отдал от ужаса, когда они его запихнули в мешок. Единственное, что его спасло, — это потеря сознания.

Вы подумаете: не слишком человеколюбивый разговор. И будете правы. Снаружи минус десять, в палатке чуть потеплее, но не слишком. Все насмерть устали, едва дышат, замерзли, голодны, у кого-то в буквальном смысле отваливаются пальцы — тут не до сочувствия другим альпинистам.

Тут пришел Запа и махнул мне с Сунджо. Нам было пора собираться — мы отправлялись наверх, на помощь Джошу и Лии.

С НАМИ ПОШЛИ ДЖЕЙ-ЭР, УИЛЛ И ДЖЕК. Последние дни Запа учил нас лазать, а они все это дело снимали. Я так и не понял: они идут с нами, чтобы помочь или чтобы снять, как выглядит мешок Гамова в действии.

Я как-то не думал, что триста метров разницы в высоте так сильно сказываются на самочувствии, но оказалось, на той высоте даже тридцать метров это о-го-го. А тут нам пришлось прокладывать тропу через сугробы. Я останавливался каждые двадцать шагов, дыша через рот — так было трудно. На сегодняшний день перспектива зайти на вершину Эвереста, что в трех километрах от меня повертикали, казалась не более реальной, чем слетать на Юпитер в мешке Гамова. Я был рад только тому, что и Сунджо, и операторам было так же плохо, как и мне.

И только Запе было все нипочем. Он уходил вперед, останавливался и наблюдал за нашими мучениями; когда между нами оставалось метров пятьдесят, он снова поворачивался и уходил вперед, вверх по леднику Ронгбук, словно горный козел.

День клонился к вечеру. Не пахло ни Джошем, ни другими. Если мы не найдем их в ближайшее время, ночь застанет нас на склоне. Мало того, начала портиться погода.

Когда мы в очередной раз догнали Запу, солнце как раз заходило за гору.

— Может, они решили переночевать во Втором лагере или в промежуточном, — сказал Джей-Эр, пытаясь отдышаться.

По пути к ПБЛ есть еще два лагеря: промежуточный и лагерь номер два. Расстояние от базового лагеря до Второго — примерно три четверти пути от базового до ПБЛ. Мы думали, что забрались достаточно высоко, но вокруг не было никаких намеков на промежуточный лагерь, а это значит, что мы много ниже, чем думаем.

— А если они не там и не там? — спросил Запа.

(Он намекал, что, если Джош и доктор Кригер прошли мимо лагерей или не дошли до них, им грозит смерть от холода.)

— Да, я не подумал об этом, — согласился Джей-Эр. — Так что мы будем делать?

Запа посмотрел вниз, на ледник, затем на быстро темнеющее небо.

— Идет пурга, — сказал он. — Если вы повернете назад сейчас, успеете в базовый лагерь за полтора, от силы два часа, и обгоните пургу.

Джей-Эр с сомнением посмотрел на Запу. Мы лезли уже часа четыре.

— Ну, обратно-то дорога под гору, — как бы объяснил Запа. — Тропу мы проложили сами. Идти будет несложно — только не сходите с нее.

— А ты как же? — спросил я.

Запа достал из рюкзака налобник, надел его на капюшон парки, снова накинул рюкзак.

— Я твоего отца знаю. Он не бросит человека на верную смерть. Сделает всё, чтобы спустить его с горы.

Я думаю, он просто хотел, чтобы мы отправились обратно в базовый лагерь (я точно хотел обратно). Другое дело, что мы совсем не горели желанием идти обратно без Запы, особенно с учетом надвигающейся пурги.

Поэтому мы нацепили свои налобники и последовали за Запой вверх.

Два часа спустя, в полной тьме, сквозь начинающийся снегопад, мы увидели впереди в нескольких метрах от нас два фонаря.

Джош и Лия выглядели, как будто умрут минут через пять. Не думаю, что без помощи они смогли бы спуститься ниже. Не знаю даже, кто кого был больше рад видеть — мы их или они нас. Они точно были рады помощи с Френсисом, а мы были рады тому, что подъем для нас закончился.

— Кислород захватили? — спросил Джош. Язык у него заплетался.

Запа вынул из рюкзака баллон и маску. Джош подключил регулятор и протянул его Лии, та несколько раз глубоко вдохнула, затем дала регулятор Джошу. Подышав, Джош предложил баллон нам, но мы все стойко отказались. Мы и времени меньше на горе провели, чем он и Лия, и не забрались так высоко, как они. Кислород им потребовался сейчас только из-за смертельной усталости — так-то альпинисты обычно не пользуются кислородом до Пятого лагеря.

Запа показал на мешок:

— Как он?

— Жив... ну, был жив, когда мы последний раз туда заглядывали. Но у него правда тяжелый отек легких.

Джей-Эр посветил налобником в прозрачное окошко в мешке, но оно совершенно запотело.

— Эй, Френсис, ты там жив еще? — крикнул Джош. Мне показалось, я услышал в ответ какие-то слова, но

точно сказать при таком ветре было сложно.

— Он нам напишет, — сказала Лия.

В самом деле, на запотевшем окошке появились заглавные буквы: АД. Джош усмехнулся:

— А ведь и правда. Лия, может, вынем его, и пусть идет сам?

Она отрицательно покачала головой.

— Слово доктора — закон. Джош сел у мешка на корточки:

— Френсис, к нам пришла помощь! Мы скоро спустимся в базовый лагерь!

Через четыре часа — для сложившихся условий это было, наверное, и правда скоро — мы вернулись в лагерь. Спускаться по крутому леднику в темноте было непросто. Нам приходилось то и дело вкручивать ледобуры и спускать мешок на веревках медленно, по метру-другому за раз, иначе бы он улетел вниз, как санки.

В базовый лагерь мы вернулись заполночь. Обычно ночной лагерь похож на новогоднюю елку: у палаток горят фонарики — синие, красные и зеленые, — но сейчас было очень поздно и все спали. Мы затащили мешок с Френсисом в медицинскую палатку, уложили на койку. Лия зубами стащила с себя внешние и внутренние терморукавицы, медленно расстегнула мешок.

— Ну, как дела?

Френсис выглядел еще хуже зомби. Он пару раз моргнул, попытался улыбнуться, прошептал:

— Ну вот вы и вылечили меня от клаустрофобии. Лия усмехнулась, надела стетоскоп, послушала.

— А вот от отека легких нет, увы.

— Значит, на вершину я не иду?

— В этом году, увы, нет, — сказал Джош, разочарованный ничуть не меньше Френсиса. Еще бы, в пермите образовалось еще одно пустое место.

МЫ ОСТАВИЛИ ФРЕНСИСА И ЛИЮ и пошли в столовую. Кое-кто из группы еще был там — и сотрудники, и клиенты, и шерпы; пили чай, играли в карты. Джош сообщил всем, что Френсис жив, но на гору не пойдет, затем спросил, что с Биллом.

— Нешикарно, — ответил техасец. — Он больше не хочет наверх.

Джош выругался — еще одним альпинистом меньше. А ведь еще никто даже выше ПБЛ не залез.

После обмена новостями народ быстро рассеялся по палаткам, остались только Джош, я, Сунджо, Запа и Спарки. Горячий чай и человеческий воздух — что может быть лучше! После похода на гору мне казалось, что я дышу из баллона.

— Пику и мисс Анджело нужно идти наверх, в ПБЛ, — сказал Запа.

— Я знаю, — сказал Джош. — Я собирался отвести их и операторов, когда вернусь, но теперь придется подождать пару-другую дней. Я совершенно сдох.

— Хорошо. Тогда их отведу я, завтра, — сказал Запа.

Меня бросило в дрожь от одной мысли через несколько часов снова лезть на ледник, но возражать в присутствии Джоша и Запы я не решился. Жаль, что Джей-Эр, Уилл и Джек уже ушли спать (сразу, как только закончили съемки в медицинской палатке). Я уверен: если бы они услышали предложение Запы, они сразу бы сказали решительное «нет».

— Не в моих правилах тебя просить, — сказал Джош.

— А ты ничего не просишь, — сказал Запа, — это я предложил. Сам знаешь, им нужно идти наверх. Плюс через несколько часов развиднеется.

— Да ну! Судя по метеокартам, пурга продолжится, — сказал Спарки.

Запа пожал плечами:

— Много они знают, твои карты.

— А что Холли? — спросил Джош.

— Я сегодня днем сводил ее к доктору из соседнего лагеря, посмотреть, — ответил Запа. — Она в порядке, может идти наверх.

Джош расплылся в улыбе:

— Хитрец, как подготовился-то.

Запа пропустил это замечание мимо ушей.

— Мы возьмем с собой носильщиков и яков, — сказал он. — Занесем наверх запасы, утраченные из-за лавины. Кроме того, в ПБЛ сейчас сидят кое-какие шерпы, с которыми мне надо поговорить, прежде чем я спущусь с горы.

— Ты с Па-Саном это обсудил?

Па-Саном звали Джошева сирдара — я его пару раз видел в лагере, но нас не познакомили. Он все время бегал туда-сюда, орал на носильщиков, ругался с шерпами или болтал со штабными.

— Он уже отдал команду носильщикам упаковать всё, что нужно на завтра, — ответил Запа.

Джош обернулся ко мне:

— Ну что, готов идти на шесть с полтиной километров? Я ответил: готов, — но на самом деле сильно сомневался. Надеялся, что Запа ошибается насчет погоды.

ПБЛ

НАУТРО Я ВЫСУНУЛСЯ из палатки.

Небо кристально чистое, безветренно, два градуса ниже нуля. Лучшая погода со дня, как мы пришли в базовый лагерь, — а я и не рад совсем.

У меня болело горло, а мышцы и жилы, казалось, кто-то за ночь заменил на битое стекло.

Сунджо уже сидел снаружи, ждал меня. Одет он был... в мою старую одежду, включая те самые ботинки, про которые Запа сказал, что они мне не подходят. И до кучи на парке и шапке пришит логотип «Жизнь на пике». Я думал, Запа все это обменял. Почему на Сунджо моя одежда?

— Выглядишь неважнецки, — сказал он.

— Веришь, и чувствую себя точно так же, — прохрипел я в ответ. — А что это на тебе такое надето?

— Ну, тебе все это было не по размеру, — ответил он, — вот Запа и отдал все мне.

Я слишком гадко себя чувствовал, чтобы продолжать этот разговор. Полез обратно в палатку за фляжкой, та целиком замерзла. Прошлой ночью я так устал, что забыл убрать ее в спальник — собирал другие вещи для ПБЛ.

Сунджо вынул из рюкзака свою фляжку, дал мне. Я сделал несколько глотков, отдал ему фляжку и только сейчас сообразил — а зачем это ему рюкзак?

— Ты что, идешь с нами в ПБЛ?

— Да, — ответил он. — И хочу уйти пораньше, с носильщиками, прежде чем двинутся яки. Не люблю ходить по ячьему дерьму.

— Я тоже, — сказал я, хотя ни разу в жизни не видел ячье дерьмо. Яков держали в загоне в дальнем углу лагеря. Я там ни разу не был, но, когда оттуда дул ветер, запах был непередаваемый.

Интересно, почему это Запа не сказал вчера всем, что Сунджо тоже идет в ПБЛ, подумал было я, но сразу забыл эту мысль. Сейчас я хотел только позавтракать.

— Наверное, надо разбудить Холли.

— Они с Запой уже ушли, — сказал Сунджо.

В ужасе я глянул на часы: неужто проспал? Нет, еще только девять утра.

— Ничего себе! И когда же они ушли?

— Два часа как.

— Почему Запа меня не разбудил? — спросил я (впрочем, я был этому рад — лишний сон никогда не бывает лишним).

— Мисс Холли не слишком опытный альпинист, ходит медленно. Мы их догоним и перегоним.

Я еще раз проверил снаряжение, потом мы пошли в столовую завтракать. В палатке был только повар — а я надеялся, что Джош меня проводит. Впрочем, трудно его винить: имеет право и поспать, учитывая, как тяжело ему дались последние несколько дней.

Мы доедали завтрак, когда в столовую ввалились Джей-Эр, Уилл и Джек, невыспавшиеся, раздраженные, с опухшими и красными глазами. Впрочем, через полчаса, после чашки кофе и тарелки лапши, и они ожили.

— Лады, вершина сама под нас не подлезет, пошли вкалывать, — сказал Уилл, втирая в щеки крем от мороза.

ПОНАЧАЛУ МЫ ВСЕ УДИВИЛИСЬ, что Холли ходит несколько быстрее, чем думал Сунджо, но. когда мы спустя несколько часов наконец догнали ее у ледниковой реки, ее скоростные рекорды получили простое объяснение: Запа тащил на себе оба рюкзака, и свой, и ее.

Но даже без рюкзака ей было ой как тяжело. Увидев нас, она попыталась улыбнуться, но сил ей явно не хватало — еле дышала. Запа тоже выглядел немного уставшим; впрочем, неудивительно — ведь он шел, навьюченный как як.

Кстати о яках. Стадо яков догоняло нас всю дорогу и в данный момент отставало не более чем на сотню метров. Каждый як тащил килограмм пятьдесят припасов плюс собственную еду — на такой высоте травы нет.

Завидев яков, Запа сделал такое лицо, словно собирался их всех съесть заживо. Видимо, перспектива месить ячье дерьмо радовала его ничуть не больше нашего.

— Чертовы коровы, пол-съемочного дня насмарку, — сплюнул Джей-Эр.

— И не коровы вовсе, а яки, — сказал я. — И почему насмарку?

— Мы же тебя снимаем, а не пастухов с яками.

Я думал, что на высоте без малого шесть километров ничто не может вывести меня из себя, но Джей-Эру это удалось. Я вспомнил, как ненавижу все эти теледокументальные фильмы, где всякие ученые, альпинисты и путешественники идут через джунгли или снежные пустыни совершенно одни. Ага, сейчас!!! А кто же тогда их снимает??!! Да как вообще в таких условиях можно выжить одному!

В базовом лагере я не раз слышал, как альпинисты жалуются на «вонючих» носильщиков и яков. Если у кого-то что-то пропадало, первыми всегда думали на носильщиков и пастухов.

Нет, конечно, шагать по щиколотки в навозе я не хотел, но эти самые пастухи да носильщики вызывают уважение и восхищение: в своей бросовой обуви, заношенной до дыр одежде они тащат наверх тяжеленные рюкзаки с нашей снарягой и при этом не только вышагивают, как на параде, так еще и поют во весь голос. Мы же несли, быть может, десятую часть того, что они, но у нас едва хватало сил передвигать ноги, не то что петь.

— Без пастухов, яков и носильщиков мы бы близко сюда подойти не смогли, — сказал я Джей-Эру. — Выкинуть их из кадра — все равно что выкинуть из кадра сам Эверест. Если альпинист сумел зайти на вершину, в его успехе львиная доля принадлежит пастухам и носильщикам, а его собственный вклад по сравнению с этим ничтожен!

На большее у меня не хватило воздуха в легких, но мысль я свою явно донес до окружающих, так как Запа долго и громко смеялся (а это не так-то просто на такой-то высоте). А когда яки и пастухи с носильщиками догнали нас, Джей-Эр безропотно снял всю процессию, как она подходит к ручью и преодолевает его, включая и кровавые следы на снегу — яки нередко повреждают ноги об острые камни.

А затем мы все, не ропща, шли вслед за яками до самого промежуточного лагеря, в вышеозначенном дерьме. Лагерь, кстати, выглядел совсем не так, как я думал.

Располагался он на самом краю не очень прочной скалы, прямо над рычащей ледниковой рекой. За нашей спиной уходил в облака склон такого вида, что дунь на него — и он обрушится прямо на нас. Едва я обратил внимание Запы на эти два обстоятельства, как в подтверждение моих слов со склона сорвался здоровенный валун и покатился вниз, остановившись метрах в двадцати от нас.

— Отличное место. Плоское, — сказал Запа, словно найти удобное место для сна важнее, чем спрятаться от камнепада.

Я посмотрел на остальных. Судя по лицам, опасность никого не смущала; впрочем, возможно, дело тут в том, что все настолько устали, что едва могли пальцем пошевелить. Я, кстати, чувствовал себя ненамного лучше: на самые простые действия уходила уйма времени. А ведь мы еще даже в ПБЛ не поднялись! А если вспомнить, что ПБЛ — только самый нижний из четырех высотных лагерей...

Управившись с нашей палаткой (мы с Сунджо решили жить вместе, чтобы лишний груз не тащить), мы поставили палатку Холли. С момента, как мы ее догнали, она не промолвила ни единого слова и сейчас сидела, согнувшись в три погибели, на каком-то плоском камне, словно марионетка, у которой отрезали ниточки. Глаза тусклые, безжизненные.

Закончив, Сунджо отправился помогать Запе и другим шерпам готовить ужин, а я спросил Холли, как она.

Она несколько раз глубоко вдохнула и на последнем выдохе произнесла еле слышно:

— Отлично.

На уровне моря человека в ее состоянии отправили бы в неотложку, но на высоте без малого шесть километров немного другие правила. И даже с учетом этого мне не показалось, что Холли сможет забраться выше.

Ее можно запросто оживить, дав кислорода из баллона, но в таком случае все усилия будут потрачены зря — ведь потрачены они были на высотную акклиматизацию. Хотя она сейчас сидит неподвижно на камне, ее легкие продолжают лезть на гору, отчего и работает принцип «лезть как можно выше, спать как можно ниже...»

— Сейчас наш организм активно порождает новые красные кровяные тельца, целые миллионы, чтобы защитить себя от воздуха с низким содержанием кислорода. Накопленные на высоте дополнительные красные кровяные тельца сохраняются в теле альпиниста, проводящего ночь на небольшой высоте, и в силу этого, когда он в следующий раз отправляется наверх, идти ему гораздо легче. Так что даже если...

— Заткнись, Пик, — еле-еле улыбнулась Холли.

— Чего?

— Я без тебя... вдох... знаю... вдох... для чего нужны... вдох... красные кровяные тельца.

Я долго смотрел на нее круглыми глазами, пока не понял, что в какой-то момент стал мыслить вслух, сам того не заметив. Что показывает, в каком отличном состоянии был я сам.

— Извини, пожалуйста. Холли кивнула:

— Будь добр, проводи меня в палатку.

Я помог ей подняться. Встав, она сразу чуть не упала, ее шатнуло еще раз, но, сделав пару вдохов, она сумела удержаться на ногах. До палатки было никак не более пяти метров, но мы затратили на их преодоление добрых пять минут. Расстегивая молнию ее палатки, я понял, что сам едва дышу и валюсь с ног, словно ниточки отрезали уже у меня. Что со мной за черт?

Я сгрузил Холли в палатку, затем медленно поплелся к Сунджо и Запе, думая, смогу я до них дойти или упаду по дороге. Запа дал мне в руки чашку. Я ее взял, но что делать с ней — ей-богу, не понял.

— Пей, — сказал он.

Ах да, подумал я очень-очень медленно. Пик, это чашка. Чашка, это Пик. Будьте знакомы. Из чашек люди пьют. Первый же глоток сгустком энергии прокатился по пищеводу и взорвался у меня в животе фонтаном магического эликсира.

— Фантастика! Чем ты нас поишь?

Запа круглыми глазами посмотрел на меня:

— Чаем, — сказал он. — С сахаром.

— Чаем?

— Ну да. Обыкновенным зеленым чаем.

Тут Запа залез во внутренний карман моей куртки и вынул оттуда фляжку. Тряхнул ее — судя по звуку, полная.

— Поздравляю вас, молодой человек, — сказал он. — У вас обезвоживание. Ты слишком мало пил по дороге. Это плохо. От недостатка воды ты сдохнешь быстрее, чем от недостатка кислорода. — Запа кивнул в сторону Сунджо, который тоже пил чай, обхватив чашку обеими руками. — Как и Сунджо.

За день мне ни разу не хотелось пить, но я знал: Запа прав. Если на нашей высоте не пить, пока не захочется, может быть поздно.

Тут мне пришла в голову ужасная мысль.

— Холли! — воскликнул я в ужасе — наверное, у нее тоже обезвоживание.

Запа отрицательно покачал головой.

— Мисс Холли пила по дороге столько, сколько нужно, — сказал он, — я за этим проследил.

— Ей нехорошо, — сказал я.

— Видал я людей, каким было куда хуже, — сказал Запа. — И некоторые из них взошли на вершину. Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет.

НОЧКА БЫЛА ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ.

Запа меня сильно напугал с обезвоживанием, и ночью я переборщил с жидкостью — пришлось трижды выходить по малой нужде. Плюс каждый раз, когда я засыпал, мне начинало казаться, что я слышу, как со склона над лагерем летит валун, и в ужасе просыпался. Но хуже всего было с горлом. К утру мне казалось, будто кто-то вогнал мне в трахею гусиное яйцо.

Думаю, Сунджо тоже спал не очень хорошо из-за того, что я все время ворочался да выходил пописать, но он не сказал ни слова.

С другой стороны, наутро погода была такая же ясная, как и вчера, а самочувствие Холли значительно улучшилось. Она сумела добраться до столовой и позавтракать вместе с нами. (А накануне вечером Запа носил ей ужин в палатку.)

Пастухи и яки ушли за час до нас. Их план был идти сразу в ПБЛ и не останавливаться во Втором лагере — что ясно говорит о том, в какой отличной форме они были, особенно в сравнении с нами.

Пока я складывал палатку, ко мне подошел Джей-Эр и сказал, что хочет взять у меня интервью прежде, чем мы полезем вверх. Сунджо и Запа тем временем паковали снаряжение Холли.

Мы это уже проходили. Три интервью в базовом лагере. Я больше не хотел ничего подобного — выяснилось, что, если направить на меня камеру и сунуть микрофон, я начинаю нести полнейшую ахинею.

— Веди себя естественно, — всякий раз говорил Джей-Эр. — Будь самим собой.

Ага, как будто это так просто.

А дальше он принимался задавать наводящие вопросы вроде «ну каково это — находиться на склоне высочайшей горы мира в команде с собственным отцом» и «чем восхождение на Эверест отличается от лазания по небоскребам».

Я, конечно, пытался отвечать на вопросы честно и прямо, но всегда в итоге получалось что-то ужасно глупое и пошлое.

Я отложил сборы и пошел к операторам, изо всех сил стараясь выглядеть не слишком мрачно. Камеру они поставили прямо перед рушащимся склоном, про который мне всю ночь снились кошмары. Уилл сказал, чтобы я присел на корточки, стянул с меня капюшон и стер с лица весь крем от мороза, который я только что тщательно намазал.

— А как было бы хорошо, если вот прямо щас случился камнепад. Отличный кадр, а? — сказал Джек. (Он был звукооператор, ему все время хотелось, чтобы при съемке случилось что-нибудь поужаснее.)

— Лады, — сказал Джей-Эр. — На сегодня у нас очень простая программа. Пик, надо повторить, что ты вчера говорил про яков и носильщиков. Это очень важная мысль, в самый раз для фильма. И ты, конечно, прав. Представления не имею, пойдет ли это в финальную версию, но, на мой взгляд, это надо включить.

Я был просто счастлив. Я и об этом полночи думал: как жаль, что, когда я это Джей-Эру говорил, у него не работала камера.

— Даю отсчет... Раз... два... три... мотор!

Я открыл рот — и не смог произнести ни звука.

— Мы снимаем, — недовольно сказал Джей-Эр. (Батарейки в камере очень недолго живут в холодную погоду.)

Я попробовал еще раз — снова ноль эффекта.

— Давай, Пик, не тяни.

— О, сейчас как раз полетит знатный булыжник, — радостно отметил Джек.

— Ну давай же, Пик!

Я ткнуль пальцем себе в горло и покачал головой. Голоса как не бывало. Джей-Эр выругался.

— Вон, глядите, вот тот валун, вот прямо сейчас полетит, — сказал Джек. — В нас не попадет, а вот в кадр — как раз.

— Запа! — взревел Джей-Эр. — Можешь нам помочь? Запа покачал головой и показал на Сунджо:

— Лучше пусть Сунджо.

— Так, Пик, вали из кадра! — крикнул Джей-Эр. Я подвинулся, мое место занял Сунджо.

— Мы снимаем, — сказал Джей-Эр. — Так, расскажи, что ты думаешь про гору, Сунджо. Или что-нибудь про своего отца. На три-четыре...

— Папа впервые отправился на Сагарматху, когда ему было столько же, сколько мне, — начал Сунджо на своем непередаваемом, отполированном английском. — Сначала он был простым носильщиком, потом пошел вверх, стал помощником сирдара. Он говорил мне, что ходит в горы для того, чтобы я имел возможность этого не делать, но мне кажется, был у него и еще какой-то резон...

В этот момент булыжник Джека как раз с грохотом скатился вниз, а с ним и еще масса камней. Сунджо и бровью не повел, даже не обернулся посмотреть на мини-камнепад. Он продолжал говорить, а Джей-Эр продолжал снимать.

— Признаться, я папу почти не знал, и сейчас, оказавшись тут, на горе, я внимательно слушаю разговоры шерпов и альпинистов, которые знали его много лучше. Я приехал сюда, чтобы увидеть гору и взойти на нее, — а оказалось, я нашел собственного отца.

— Бесподобно! — сказал Джей-Эр.

Сунджо и правда был бесподобен. Мне стыдно в этом признаться, но я стал немного ему завидовать — так хорошо он все сказал. Не то что я. Он перед камерой чувствовал себя как рыба в воде. И Джей-Эр ни разу не хвалил меня после съемок. Поводов не было, конечно, я выглядел ужасно, но тем не менее...

Джек и Уилл, довольно кивая, похлопали Сунджо по спине, повторили несколько раз, как естественно он смотрится в кадре. Я вернулся к палатке укладывать рюкзак. Думаю, они и не заметили, что я ушел.

ЧАСАМ К ДЕВЯТИ-ДЕСЯТИ УТРА погода поменялась: с запада пришли серые тучи, задул жутко холодный, пронизывающий ветер. Мы остановились и надели еще по несколько свитеров и штанов. Я закрыл лицо балаклавой и шерстяным шарфом. Горло продолжало болеть, но я пер вверх, шаг за шагом, останавливаясь каждые полчаса, чтобы развязать шарф и попить. Глотать было больно, я все время давился.

Запа шел позади нас, неся рюкзак Холли. Он неустанно подбадривал ее, словно уговаривал идти вверх — как будто записался к ней в персональные шерпы. Интересно, она правда наняла его, или обещала дать денег тибетским монахам, или еще чего? В любом случае без Запы она бы катилась вниз, а не ползла вверх.

До Второго лагеря мы добрались за восемь часов, то есть наша средняя скорость составила около шестисот метров в час. Там было столько альпинистов, что мы едва нашли место поставить палатки. Кое-кто спустился из Четвертого лагеря, кто-то, напротив, собирался наверх в ПБЛ, а иные объявили Второй лагерь базовым. Это мне было сложно понять — я-то совсем дышать не мог. Киношники поставили палатки на другой стороне лагеря от нас.

Лагерь находился в точке, где сливались два ледника, Восточный Ронгбук и Бейфен. Вершину Эвереста из лагеря было не разглядеть, но зато открывался шикарный вид на три других гималайских пика: Чангзе, Чанжен и Лисинь.

Поставить палатку-столовую было негде, поэтому нам пришлось готовить себе ужин самостоятельно.

Я растопил печку, а Сунджо отправился к ледниковому озеру за водой. Когда он вернулся, пошел снег. Мы поставили воду на огонь и стали ждать, пока закипит; а чем выше ты залезаешь, тем больше на это уходит времени.

Я не хотел есть, да и Сунджо едва ли чувствовал себя иначе, но мы оба знали: поесть надо обязательно.

Сунджо спросил, как я себя чувствую. Вместо ответа я смог издать только хрип. Ну, это как раз ерунда, ну и что, что я говорить не могу. Другое дело, если больное горло — лишь предзнаменование чего-нибудь похуже. В базовом лагере завелся какой-то свирепый вирус, и никому это, мягко говоря, не понравилось. Оно и понятно: если ты серьезно заболел, восхождению конец. В результате все группы старались обходить друг друга подальше, и каждый глядел на других альпинистов как на чумных. Считалось при этом, что вирус, конечно, занесли в лагерь носильщики. Ну еще бы, ведь обычные альпинисты из цивилизованных стран никак не могут занести на Эверест никакой заразы!

Ожидая, пока закипит, мы смотрели, как Запа ставит Холли палатку. Едва он закончил, Холли, не говоря ни единого слова, занырнула туда, а Запа пошел ставить свою и готовить себе и ей ужин.

— Я тут с одним альпинистом говорил, — сказал Сунджо. — Считается, что завтра — главный день, проверочный. Он уже был на ПБЛ и даже ночевал в Четвертом лагере. Сказал, если мы доберемся дотуда, у нас есть шанс зайти на вершину...

Как потом выяснилось, мне нужно было слушать Сунджо повнимательнее, но тут меня как раз накрыло, и главное, что больное горло было тут совершенно ни при чем. Я вдруг жутко разозлился, что вот, день был по стандартам Эвереста проще некуда, а меня по итогам можно буквально выкидывать на помойку.

Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет. Слова Запы гудели у меня голове весь прошедший день, и я готов был поклясться, что Пик Марчелло находится в категории последних — вместе с Джорджем и его слабым сердцем да Френсисом из мешка Гамова.

Или доктор By ошибся насчет моей физической формы, или я сам все испортил, вовремя не попив. Но если так, то почему с Сунджо все в порядке? Я посмотрел на него. Он мешал в котелке, болтал о том о сем, словно мы загораем на берегу моря.

НАУТРО ЗАПА еще до рассвета выгнал нас из палатки. За ночь намело еще около тридцати сантиметров, но собственно снегопад прекратился.

— Сегодня непростой подъем, — сказал он. — И нам надо бежать вверх быстро, а то не будет места поставить палатки. Как у тебя с горлом?

Я покачал головой. Голос и не думал возвращаться, но я по крайней мере не чувствовал себя хуже, чем прошлой ночью. Что уже, на мой взгляд, было неплохо.

ПОКИНУВ ЛАГЕРЬ, мы сразу направились в Желоб — впадину, расположенную между двумя рядами ледяных зазубренных торосов, больше всего напоминавших гигантские клыки. Главная тропа была хорошо протоптана и помечена — яками. Запа строго-настрого наказал нам не сходить с тропы.

— Если вы сойдете с нее, даже просто пописать, то мы вас больше никогда не найдем в этом ледяном лабиринте.

(Да, обещаю, что о проблемах отправления естественных надобностей в высокогорье я рассуждаю в последний раз. Однако шутка в том, что отправление означенных надобностей на высоте Эвереста — целая история. Быстро там нельзя сделать ничего, а приходится снимать много слоев одежды. Процедура может задержать альпиниста на полчаса, а то и на дольше, а каждый потерянный час сказывается на шансах залезь повыше, ведь погода может испортиться в любую секунду. Поэтому альпинисты стараются сделать все «дела» до выхода из лагеря.)

К полудню мы встретили носильщиков и яков. Те шли обратно вниз, в базовый лагерь, напевая и насвистывая. Я был совсем не прочь к ним присоединиться, и единственное, наверное, что меня остановило, это Холли — она весь день шла впереди меня, а уж чего я не намерен был допустить, так это чтобы в итоге она зашла на высоту, куда я забраться не смог.

Два часа спустя мы впервые увидели ПБЛ. Сунджо указал пальцем на крошечные цветные палатки вдалеке. Казалось, до лагеря рукой подать, но это была иллюзия. До него было еще три часа китайской пытки. И единственной радостью стало следующее достижение — за сто метров до входа в лагерь мы с Сунджо все-таки обогнали Холли и Запу.

ПБЛ — шесть с половиной километров над уровнем моря. Выше Килиманджаро и Мак-Кинли. И мои легкие это сразу почувствовали. Лагерь выглядел настолько убого, что все остальные места, где мы ночевали прежде, на его фоне казались пятизвездочным отелем. Палатки стояли на груде камней между ледником (казалось, это не лед, а замороженная канализационная труба) и осыпающейся каменной стеной. Все вокруг было усыпано камнями, на каких запросто сломать ногу, повсюду виднелись трещины, куда провалиться легче легкого.

Джей-Эр снял на камеру наше триумфальное вступление в лагерь. Проходя мимо него, я едва нашел силы поднять голову — так устал.

В лагере стояло всего полдюжины палаток, так что места для нас было вдоволь. Тут тебе не базовый лагерь, в гости не ходят и не знакомятся. Альпинисты здесь или насмерть уставшие, или до смерти боятся чего-нибудь себе повредить-потянуть — будет очень обидно, ведь вершина-то совсем близко.

Когда в лагерь вступили Запа и Холли, мы уже поставили палатки и развели костер из дров, принесенных носильщиками.

— Как твое горло? — спросила Холли.

Сунджо и я едва не упали в трещину от неожиданности. Это было первое целое предложение, произнесенное Холли с момента выхода из базового лагеря, мало того — ее голос стал совершенно нормальным. Мы ее обогнали, но она была в лучшем виде, чем мы.

— Все... еще... болит, — еле-еле выдавил я.

— Кажется, здесь есть врач, — сказала она, — пойду найду его.

К ее возвращению мы поставили ее палатку. С ней в самом деле был врач. Выглядел он неважно — ему бы самому к доктору — но осмотрел меня, а потом позвонил Лии Кригер в базовый лагерь. Они решили, что мне нужно принимать антибиотики.

По радио возник Джош и спросил, как у нас дела. Я не мог говорить и передал радио Холли. Она расписала все в лучшем виде. Джош сказал, что собирается выступать в ПБЛ, а оттуда в Четвертый лагерь на одну ночь, а это значит, что мы пересечемся с ними, когда будем спускаться.

(Тут надо вот что сказать насчет радио. Частоты открыты для всех, так что народ только тем и занят, что сидит себе в палатках и слушает болтовню в эфире. А среди слушателей — капитан Шек и его ребята. Это все понимали и поэтому дважды думали, перед тем как открыть рот, особенно руководители вроде Джоша.)

Следующий день мы провалялись в палатках, пытаясь дышать в надежде, что наши красные кровяные тельца тем временем делают свое дело. А если куда-то шли, то скорость оказывалась как в замедленном кино: каждый шаг — как у космонавтов на луне. Вот, например, кладешь ты себе еду на тарелку и смотришь на нее. Через две минуты — как тебе кажется — приходишь в себя, думаешь, надо бы съесть побыстрее, а то остынет...

Вилка идет в рот...

Еда холодная, как камень.

Ась?

Так, что у нас на часах...

То есть как это полчаса прошло?

То есть вот это как?

Наутро, когда нам пора было уходить, антибиотики наконец подействовали и горло пришло в порядок, я даже сумел произнести пару фраз.

А Сунджо, напротив, стало хуже. Ночью его несколько раз рвало, и он вылезал из палатки. Запа каждый раз приходил и давал ему попить, опасаясь обезвоживания. Мне было его ужасно жалко, но, признаюсь, эта картина немало меня порадовала. (Да, вот такой я гад, ага.) Всегда приятно сознавать, что ты не единственный, кому тяжело.

Наверх мы шли три дня. Вниз то же расстояние было пройдено за девять часов. Джоша мы встретили между первым и вторым лагерями. Он справился о моем здоровье, а затем продолжил восхождение в ПБЛ, крикнув нам вслед, что мы увидимся через несколько дней.

А Холли мало того, что сама несла свой рюкзак вниз, так еще и прибежала в базовый лагерь на полчаса раньше. Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет.

Письма из дома

В ПЕРВУЮ НОЧЬ ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ в базовый лагерь я проспал пятнадцать часов подряд.

Проснувшись, я почувствовал себя так хорошо, как еще ни разу в жизни. Казалось, мне ничего не стоит вот прямо сейчас отправиться хорошенько пробежаться да полазать, и море мне по колено! Вместо этого я пошел в столовую и съел какую-то уйму еды, наверное, килограммов пять.

Появилась доктор Кригер и, дав мне проглотить последнюю тарелку, отвела в медпункт. Осмотрев горло, она сказала, что дела идут на поправку, но что я должен принимать антибиотики еще неделю, дабы убить заразу с гарантией.

Потом я пошел в штаб, где меня поздравили с подъемом в ПБЛ и вручили пакет писем из дома. В пакете была открытка от Рольфа, два письма от мамы и пять толстенных писем от Паулы и Патрисии. Все конверты были мятые, замасленные и грязные. Я посмотрел на штампы — письма побывали в офисе Джоша в Чиангмае, потом отправились в Катманду, а оттуда, видимо, на грузовике, попали сюда, на гору.

Взяв в руки конверты, я чуть не заплакал от стыда. Я же ни минуты не вспоминал про родных с того самого мира, что попал в базовый лагерь! Но мне стало еще хуже, когда я немного подумал. А подумал я вот о чем: раз эти письма попали в базовый лагерь, значит, хотя бы несколько других писем — а именно тех, что я писал папе, когда был маленький, — тоже непременно попали сюда.

И папа, значит, точь-в-точь как я, зашел в такую же палатку и вышел оттуда с пакетом писем, среди которых было и письмо от его собственного сына.

Я так рассвирепел, что захотел бегом подняться в ПБЛ и немедленно начистить ему харюшку. Но поскольку в реальности это было сделать невозможно, я решил закончить Блокнот № 1 (тот самый, что у вас в руках) и отослать его маме вместо длинного письма. Я сказал себе, что уж точно не стану забывать о родных, как это сделал Джош. А заодно выполню задание Винсента.

На следующее утро я снова пошел в столовую, думая подкрепиться перед тем, как засесть за блокнот, — и заметил, что там нет Сунджо.

— Парнишке плохо, — сказал мне повар.

Я налил полный термос чая и пошел к Сунджо в палатку. Он лежал, завернувшись в спальник, что твоя бабочка в коконе, и только голова торчала наружу.

— Не стоило тебе приходить, — прохрипел он, но меня не обманешь: было ясно, что он очень рад меня видеть.

Глаза у него были красные и ввалившиеся. И еще казалось, что за то время, что я его не видел, он потерял килограмм пять — впрочем, может, это эффект от синего света в нейлоновой палатке.

Я налил ему чаю.

— Не стоило тебе приходить, — повторил он.

— Иди вон, — отмахнулся я. — Мы с тобой за прошедшие недели обменялись всеми возможными микроорганизмами. Так что твоей заразой я уже болел.

Я поднес чашку к его губам, надеясь, что это в самом деле так.

— Через несколько дней я поправлюсь.

Сейчас в это было сложно поверить, но я ему сказал, что так оно и будет.

Покинув Сунджо, я пошел в медпункт. Неясно, полагается ли доктору Кригер по штату лечить поварят, но даже если не полагается, я решил, что сумею ее уговорить.

Она что-то набирала на ноутбуке, но отложила его, когда я вошел.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке, а вот за Сунджо мне боязно.

Она велела мне открыть рот и посветила туда фонариком.

— Воспаление почти прошло, — сказала она, — но продолжай принимать антибиотики, особенно если ты и дальше намерен ходить в гости к больным.

— А-а, так вы его осмотрели?

— Еще бы, и вчера вечером, и сегодня утром.

— И что?

— И ничего. Он болен, но выживет.

Следующие пару дней я провел за блокнотом и закончил как раз в тот день, когда в лагере ждали Джоша. Дописав последнюю фразу в блокноте, я принялся за отдельные письма Пауле и Патрисии, поблагодарил их за картинки, что они мне прислали, сказал, что повесил их у себя в палатке и что, едва открывая глаза утром, первым делом смотрю на них, и еще перед тем, как закрыть глаза вечером. Написал, что жутко по ним скучаю, так жутко, что, наверное, украду у носильщиков яка и поплыву на нем верхом в Нью-Йорк.

А напоследок я написал Рольфу. Он прислал мне открытку с Кинг-Конгом, висящим на Эмпайр-стейт-билдинг. В открытке прятались три стодолларовые купюры, а на обороте открытки было написано от руки: Пик, держись. Я по тебе скучаю. И не забудь вернуться домой — я тебя жду.

Обнимаю, Рольф Не «мы», а «я». «Я по тебе скучаю». «Я тебя жду». Этими двумя фразами Рольф сделал для меня больше, чем Джош за всю прошедшую жизнь. Да и за будущую.

Я пошел в штаб, взял конверты и написал на них адреса. Спарки сказал мне, что почту заберут наутро.

Джош спустился в лагерь вечером. И я не стал говорить ему ни про блокнот, ни про письма. А зачем ему знать? Он не заслужил.

БЛОКНОТ №2

Тайны

В ШТАБЕ БЫЛО НАЗНАЧЕНО ТАЙНОЕ СОБРАНИЕ. Только для своих: Джоша, киношников, Спарки, доктора Кригер, Тадеуша Боуэна и Запы. Ну и меня с Холли. И никто не должен был приходить, пока все остальные альпинисты в лагере не заснут.

В назначенный час все собрались, но Запа прихватил с собой Сунджо. Тот выглядел получше, но ненамного. Джош смерил его взглядом, каким сенатор Маккарти смотрел на коммунистов, и я подумал: он его сейчас выгонит, — но Джош промолчал.

— А где Холли? Никто и понятия не имел.

— Так, ждать не будем, — сказал Джош и повернулся к доктору Кригер: — Как у Пика со здоровьем?

— Я думаю, мы победили инфекцию антибиотиками. Если не будут затронуты легкие, то он в порядке. Сегодня в лагере три новых случая пневмонии. Думаю, это вторичная инфекция на фоне вируса. Среди заболевших — Уильям Блейд. Плюс у него вся группа болеет. Они ушли сегодня после полудня, и мы огородили все их вещи на стоянке. Там теперь карантин.

Вот так новости! Холли будет прыгать до потолка, узнав, как себя чувствует Уильям Блейд и бывшие члены ее свиты.

Тогда Джош обратился к Запе:

— Ну что, Пик может зайти на вершину?

Я все еще был жутко зол на Джоша из-за писем, и эта его фраза не уменьшила мой к нему счет ни на цент. Я терпеть не могу, когда люди говорят обо мне, словно меня нет рядом.

Запа пожал плечами:

— Надо посмотреть, как у него пойдут дела в Четвертом лагере. На ПБЛ он чувствовал себя прекрасно.

Ни черта подобного, разумеется, на ПБЛ мне было хуже некуда, но про себя я сказал Запе спасибо за эти слова.

— Спасибо, что завел его в ПБЛ, — сказал Джош. — Я так полагаю, теперь ты возвращаешься в Катманду?

Запа снова пожал плечами.

— А что Холли? — спросил Джош.

— В отличной форме. Очень сильная женщина, — сказал Запа.

Джош был немало удивлен. Да и я, признаться. Когда она добралась до ПБЛ, то выглядела и правда неплохо и спускалась хорошо, но я бы не сказал, что она «очень сильная» и «в отличной форме». Что это такое Запа задумал?

— Нам совершенно не помешает завести Холли на вершину, — сказал Тадеуш. — Она всем про это уши прожужжит, изведет тонны газетной бумаги, от сегодняшнего дня и до гробовой доски. Отличная реклама нашей «Жизни на пике».

— Полагаю, ты прав, — нехотя согласился Джош, вынул из кармана блокнот и принялся листать. — Так. У нас десять человек, которым надо попасть на вершину, включая Пика и Холли. Из них реальный шанс есть у шестерых-семерых, если нам повезет с погодой.

Посмотрел на Спарки:

— Какое у нас расписание?

— Думаю, наш шанс — неделя с двадцать пятого мая по четвертое июня, — ответил Спарки и глянул в сторону Запы. — Впрочем, на астрологию у меня больше надежд, чем на метеорологию.

— Что скажешь, Запа? — спросил Джош. Запа покачал головой:

— А что я? Я просто на небо смотрю.

Все рассмеялись, но я думаю, Запа совершенно не имел в виду шутить.

— Если ты прав, — сказал Джош Спарки, подходя к настенному календарю, — то времени у нас в обрез. Пику исполняется пятнадцать через шесть недель. Стало быть, у нас есть пять недель, чтобы забросить его в точку, откуда он сможет зайти на вершину, если все пойдет хорошо. И я бы хотел, чтобы он оказался в этой точке пораньше.

— Согласен, — сказал Тадеуш. — Если что-то случится и Пик не попадет на вершину с первой попытки, у нас будет вторая.

— Тадеуш, не говори ерунды, никакой второй попытки не будет, — сказал Джош. — Или Пик заходит с первой попытки, или не попадает на вершину.

Джош был прав. Про вторые попытки на Эвересте считай что слыхом не слыхивали. Если ты не дошел до вершины, ты спускаешься в базовый лагерь. В других лагерях попросту не хватает кислорода, чтобы восстановить силы. А чтобы спуститься в базовый лагерь, нужно три дня, с ночевками в Шестом лагере и ПБЛ. После этого нужно пять днейотлеживаться в базовом лагере (а если ты сильно устал, то и подольше), а затем снова идти вверх, а на это уходит восемь-девять дней. В итоге получаем почти три недели. Значит, вторая попытка светит только в середине июня, когда мне уже давно будет пятнадцать. Мало того — сотни альпинистов поворачивали назад за сто метров до вершины (из-за погоды, усталости, нехватки времени) и больше никогда не появлялись на горе.

— Вот какая у меня идея, — продолжил Джош. — У нас есть пара клиентов, которые подписались на зайти в Четвертый лагерь, но они в отличной форме, они с гарантией поднимутся много выше. Больше скажу, у них лучшие шансы зайти на вершину, чем у всех остальных. И если мы запишем их на свободные места в пермитах, то увеличим долю зашедших наверх как минимум на двадцать процентов.

— Ты с ними уже говорил? — спросил Тадеуш.

— Говорил, но ничегошеньки не обещал, так как в любом случае собирался сначала обсудить наши варианты в узком кругу.

— Я думаю, надо попробовать забросить на вершину Сунджо, — сказала Холли.

Мы все подскочили как ужаленные — никто и не заметил, как она вошла в палатку. Совсем на нее не похоже — ни фанфар, ни салюта.

— Кого? — недовольным тоном переспросил Джош.

— Внука Запы, — ответила Холли.

Все открыли рот и уставились на Сунджо и Запу. Думаю, мой был открыт пошире прочих. У Джоша было такое выражение лица, словно ему со всей силы съездили по физиономии. Почему Сунджо сразу мне не сказал, что Запа — его дед?

Сунджо сидел, опершись подбородком на руки, словно ничего не произошло.

— Как зовут твоего отца? — спросил у Сунджо Джош.

— Ки-Тар Шерпа, — был ответ.

— Известное имя, — очень тихо сказал Джош. — Я только не знал, что у него есть сын.

Джош пристально посмотрел на Запу, улыбнулся своей фирменной улыбкой:

— Ты что такое задумал, старый черт?

Запа пожал плечами. Все про себя усмехнулись. Каждому было ясно, что дело тут нечисто, а Джош, Сунджо и Запа могут притворяться сколько угодно.

Джош перевел взгляд на Сунджо и задал ключевой вопрос:

— А лет тебе сколько, мальчик?

— Четырнадцать.

Вот мы и получили ответ на вопрос, с какой это радости Запа вдруг решил покинуть храм Индраяни и проводить меня в базовый лагерь.

Улыбку с лица Джоша как корова языком слизнула, да и у остальных веселья поубавилось, особенно у меня. Я думал, Сунджо мне друг. А теперь я готов был руку на отсечение дать: он знал, что пойдет на вершину, еще в Катманду. И уж во всяком случае — что Запа его дед. Я сам должен был догадаться, увидев, что Запа выдал ему мое снаряжение. А Холли Запа посвятил в свою тайну — а зачем иначе ему было ее чуть не на руках тащить в ПБЛ?

— И когда, позволь узнать, у тебя день рождения?. Сунджо глянул на Запу, тот кивнул.

— Тридцать первого мая. За шесть дней до моего.

Джош на миг расслабился — но только на миг.

— Откуда мы знаем, что это правда? — спросил Тадеуш.

Сунджо засунул руку в карман своей (моей!) парки, вытащил оттуда тщательно закрытый пластиковый пакет, в котором лежал мятый листок бумаги, и протянул Тадеушу.

— Я не читаю по-непальски, — отмахнулся Тадеуш. Листок взял Джош.

— Ошибаешься, это по-тибетски, — сказал он и посмотрел на Сунджо. — Так ты родился в Тибете?

— Да, сэр, — ответил Сунджо. — Мне было пять, когда папа сумел переправить меня с мамой через границу в Непал. Я — свободный тибетец.

— Свободных тибетцев не бывает, — бросил Джош. — Как ты сумел пересечь границу в обратную сторону? Уж точно не с помощью этого листка.

Джош вернул пакет хозяину.

— По поддельным документам, — сказал Запа. Джош с отвращением сплюнул:

— Ну что же, недолго твоему внучку оставаться свободным тибетцем, если капитан Шек пронюхает про подлог. Они его арестуют, да и тебя вместе с ним.

Ага, теперь понятно, зачем Сунджо исчезал из виду всякий раз, когда в лагере появлялись подручные капитана.

— Ради шанса зайти на вершину стоит рискнуть, — ответил Запа.

Джош посмотрел на Сунджо, затем снова на Запу.

— Я перед тобой в долгу, Запа, спору нет. Однако пока я не решил, дам я Сунджо шанс зайти наверх или нет. Кроме того, у нас недостаточно шерпов на три группы восходителей. А речь идет именно о трех разных группах. Разных.

— У нас есть Йоги и Яш, — сказал Запа. Джош расхохотался и покачал головой:

— Признавайся: ты все детали проработал, еще не покинув Катманду, да?

Запа промолчал. Все было и так ясно.

— Хочешь, выйдем из палатки и переговорим с глазу на глаз? — спросил Джош.

— Это как тебе будет угодно, — сказал Запа. — Я не прочь и при всех.

— Как скажешь.

Джош окинул взглядом всех собравшихся, особенно пристально поглядел на Холли:

— Как говорится, позвольте пару слов без протокола. С этого момента все, что мы говорили, навсегда остается в этой палатке. На-все-гда, всем ясно? Если китайцы хоть что-то пронюхают, они прогонят нас с горы в тот же миг. Хуже того, они арестуют Сунджо и посадят в тюрьму.

Я сразу вспомнил заключенных в кандалах, которых мы видели у Моста Дружбы. Меня передернуло. Я был жутко зол на Сунджо, но такой судьбы я не желал никому. Даже когда тебя сажают под арест в Штатах, это не сахар, а что такое арест в Тибете — я даже воображать не хотел. Глянул на Сунджо: кажется, ему впервые стало страшно; видимо, до него наконец дошло, что случится, поймай его капитан Шек с поддельными документами.

Все кивнули. Я-то, впрочем, думаю, что киношники дорого бы дали это все снять. (Хотя Джош все равно не разрешил бы им вставить в фильм этот материал.)

— Мать Сунджо родилась в небольшой деревеньке на этой стороне горы, — объяснил Запа. — Мой сын познакомился с ней, когда оказался тут с очередной экспедицией. Положил годы, чтобы контрабандой вывезти ее и Сунджо из Тибета в Непал. Так что Сунджо и тибетец, и непалец.

— Китайцы тебе на это в лицо рассмеются, стоит им только сцапать Сунджо здесь, — сказал Джош.

Тадеуш взвыл:

— Если он зайдет на вершину, не видать нам больше ни одного пермита на северную сторону, как своих ушей! А это половина нашего бизнеса. Тибетский маршрут сложнее, чем непальский. Он много престижнее. Присутствие Сунджо ставит под удар весь сезон! И чего ради? Даже если Пик и Сунджо зайдут наверх, Сунджо все равно не будет самым юным человеком на Эвересте.

— Но он станет самым юным свободным тибетцем, поднявшимся на вершину, — парировал Запа. — Это вопрос национальной гордости.

— Мы тут занимается бизнесом, — сказал Тадеуш, — а не политикой.

— А какая разница? — уперся Запа.

— Брейк, хватит, — сказал Джош и глянул на Джей-Эра. — Как у вас дела?

— У нас все шик-блеск, — ответил Джей-Эр. — Мы сняли много материала по лазанию, парочку отличных интервью. Все идет отлично.

Я от стыда изо всех сил стиснул зубы. Интервью-то да, но только не со мной.

— Сунджо в кадре есть?

— Еще бы ему не быть! Они с Пиком шли наверх в одной связке. А ты как думал?

— В самом деле, — добавил Тадеуш, багровея от возмущения, — что ты себе думал, Джош?!

— Я еще ничего не решил, — сказал Джош и наконец посмотрел на меня. — Ты как насчет разделить славу с Сунджо?

— Держите меня шестеро!!! Я не верю своим ушам!!! — воскликнул Тадеуш.

Джош и бровью не повел:

— Что скажешь, Пик?

Ну так я же не за славой сюда поперся, подумал я. Или все-таки за славой? Я глянул на Сунджо и Запу — у обоих каменные лица. Я был готов убить обоих, а Сунджо особенно, потому что с Запы взятки гладки, он-то никогда никому ничего не рассказывает.

Я хотел сказать Джошу, чтобы он немедленно отправил Сунджо обратно в Непал. Вместо этого я выдавил из себя следующее:

— Нет проблем.

— Так, Джош, хорошо, а можно теперь я с тобой поговорю? С глазу на глаз, — спросил Тадеуш.

— Разумеется.

Они вышли, и на некоторое время в палатке воцарилось гробовое молчание. Нарушил его Джей-Эр:

— Ну что, как насчет сыграть в покер? Он выудил из кармана парки колоду карт.

— Отчего же нет, — сказал Спарки, — эти двое теперь не скоро воротятся.

— Отлично, я с вами, — сказала Холли. Я подошел к Сунджо и Запе.

— Спасибо, что заступился за меня, — сказал Сунджо.

— Ты мог мне сказать заранее.

— А я сказал.

Сунджо виновато поглядел на Запу.

— Ну, намекнул.

— Что еще за ерунда?

— Ну, помнишь, в первую ночь в ПБЛ, — ответил Сунджо. — Я сказал, что если мы зайдем в Четвертый лагерь, то у нас будет хороший шанс зайти и на вершину.

Насчет «намекнул» — это точно. Я этот его монолог еле запомнил.

— Мог бы выдумать что-нибудь и получше, — бросил я. Тут Запа решил помочь:

— В Катманду Сунджо ничего не знал. Он думал, я забираю его на гору, чтобы выучить на шерпа. Про вершину я сказал Сунджо только на пути в ПБЛ.

Ага, значит, Запа играет в игры не только со мной и Джошем. Я через плечо посмотрел на картежников: игра в самом разгаре, гора денег в центре стола, дым коромыслом. Везунчики. Вот если бы к ним подсел Запа...

— Так, схожу-ка я в столовую за чаем, — вдруг сказал он.

Я дождался, пока он не выйдет вон, и спросил у Сунджо, почему он не сказал мне, что Запа — его дед.

— Запа сказал: мол, будет лучше, если об этом никто не будет знать.

На это было трудно что-то возразить — ведь если бы Запа вдруг попросил меня держать что-то в секрете, то я бы молчал как рыба. Все равно я был зол, что Сунджо мне ничего не сказал.

Запа вернулся с термосом чая и кружками. Я налил себе кружку и пошел смотреть на покер. Мне было совершенно неинтересно; просто я не хотел быть рядом с Запой и Сунджо. Холли выигрывала одну сдачу за другой, чему никто не был рад.

Спустя минут двадцать в палатку вернулись Джош и Тадеуш. Тадеуш улыбался от уха до уха, и сначала я решил, что Сунджо проиграл. Тот тоже всё заметил и пал духом.

— Ну что я могу сказать, — улыбнулся Тадеуш Сунджо и Запе. — Высочайшим повелением вам выдается шанс зайти на вершину.

— Это были хорошие новости. А теперь плохие: послезавтра вы все отправляетесь наверх, в ПБЛ, — добавил Джош.

— Вот дерьмо! — простонали в ответ киношники.

Як и медведь

ТРИ ГРУППЫ: П, В И (тссссс!) Т.

Мы назывались группа Т. В нее входили Сунджо, я, киношники и Холли, а вели нас Запа, Йоги и Яш. (Думаю, братья тоже не просто так запрыгнули в грузовик, надеясь при случае найти работу на горе. Думаю, Запа нанял их заранее для Сунджо — заводить его на вершину.) А еще я думаю, что Т означала «тайная», а не «третья», потому что первый шанс зайти наверх получали именно мы, и этот факт должен был оставаться тайной.

В ночь перед выходом Джош и Тадеуш фактически приказали нам врать всем остальным.

— Все это — между нами, — сказал Тадеуш едва слышно, несмотря на температуру минус двадцать пять и воющий ветер. Тут даже если кричать, никто не услышит.

— Тадеуш прав, — поддакнул Джош. — Кое-кто из наших альпинистов тупы как бараны. Будет просто война за то, кто первым идет наверх. Это полный идиотизм, но мы сталкиваемся с этим каждый год, словно по расписанию. Они не могут заставить свои изголодавшиеся по кислороду мозги понять, что попадание на вершину никак не зависит от порядка восхождения. Только от погоды.

Джош немного лукавил. Если сидеть в базовом лагере или в ПБЛ и ждать своей очереди, то больше вероятность чем-нибудь заболеть или, там, ногу подвернуть, да плюс адская скучища, так как делать нечего. Лежишь в палатке день, другой, третий и все думаешь, попадешь ты наверх или нет. От такого и повеситься недолго.

Мы стояли в очереди первыми исключительно из-за даты моего рождения. Никаких других причин. До нее оставалось тридцать с небольшим дней — и на успешное восхождение может потребоваться весь этот срок.

— Если люди начнут задавать вопросы, — сказал Тадеуш, — мы заняты вот чем. — Он глянул на киношников. — Вы снимаете документальный фильм про шерпов. — Перевел взгляд на Холли. — А ты пишешь про шерпов статью. — Теперь на меня. — А ты работаешь мальчиком на побегушках у киношников. Никакого восхождения на вершину, только кино про шерпов.

— А Сунджо сегодня перебирается в лагерь носильщиков, — сказал Джош. — Иначе мы никак не сможем скрыть его от чужих глаз. Мы можем на тебя рассчитывать, Запа?

Запа кивнул.

Джош обратился к Сунджо:

— Капитан Шек и его ребята редко заглядывают к носильщикам, но на всякий случай тебе придется переодеться в их одежду и притворяться, что ты самый настоящий носильщик. Никакой новенькой американской снаряги и всего в этом роде. Носильщики выйдут наверх послезавтра, и ты отправишься с ними. Когда доберешься до промежуточного лагеря, где не появляются китайцы, то можешь переодеваться в свое. Пойдешь снова вниз — опять переодеваешься в носильщика и ни на шаг от носильщиков не отходишь. Если Шек тебя заприметит, привет семье.

— Привет семье? — переспросил Сунджо.

— Отправишься стучать кайлом по булыжникам, — объяснил я.

— Ой.

Обычно Сунджо такой веселый и солнечный, а тут его лицо исказила гримаса самого настоящего ужаса.

— Вот так-то, — подытожил Джош. — Запа ведет группу Т. Я веду группу П. А Па-Сан ведет группу В.

Я расстроился, конечно, что не пойду на вершину с отцом, но этого следовало ожидать. «Планы поменялись» — все наши отношения с Джошем описывались одной этой фразой. А еще я волновался на предмет Запы и Сунджо. «Чем меньше в воздухе кислорода, тем больше там паранойи», — писал Джош в одной из своих книг про альпинизм, и, признаться, я начал потихоньку на себе чувствовать его правоту.

Тут все дело было в Сунджо. Мне начало казаться, что ему-то и Запе только на руку, если я не зайду на вершину. Я не хочу сказать, что думал, будто они попытаются мне помешать, но любая ошибка, самая малая, случайная или подстроенная, может отправить меня вниз по склону. И никто ничего даже не заподозрит — в горах случаются несчастные случаи. Опасность преследует каждое восхождение. И если что-то случается, то виновником, как правило, объявляют некачественную снарягу, плохую погоду, недостаток удачи — что угодно, только не самих альпинистов.

— Вопросы есть? — спросил Джош.

У меня их имелось с полдюжины. К примеру: если Запа сумел раздобыть настолько безупречные поддельные документы, что смог одурачить китайцев на Мосту Дружбы, то с какой стати нам верить, что измочаленное свидетельство о рождении Сунджо — подлинник? Он запросто может быть на полгода моложе. А когда мой день рождения, Запа точно знал сам — он был на Аннапурне, когда мама звонила Джошу.

Или: Джош что, решил снизить риски, послав Сунджо наверх вместе со мной? Если я не дойду до верха, фирма Джоша все равно получит титул команды, которая завела на вершину Эвереста самого молодого в мире альпиниста. Сунджо был вписан в Джошев пермит. Ведь Джошу же плевать, кто из нас окажется наверху?

Но я промолчал. Я был так на всех зол и в таком расстройстве, что решил: будет лучше ничего не говорить.

— Только мы все равно не сможем ничего утаить от других альпинистов, — сказал Джей-Эр. — Финальная тропа на вершину — одна-единственная, и нам всем предстоит по ней пройти, друг за другом, как муравьям.

Джош ухмыльнулся.

— Не дрейфь. Когда группы П и В зайдут в Четвертый лагерь, их будет заботить только одно — где им взять следующий глоток кислороду.

— А что будет, когда они вернутся в базовый лагерь? — спросил Джей-Эр.

— Если они до этого побывают на вершине, им будет плевать, кто туда попал, а кто нет, — ответил Джош. — Главное — дать им хороший шанс. Ваша группа будет опережать их на четыре-пять дней. Когда подниметесь выше Четвертого лагеря, следите за тем, что говорите в эфире. Одна фраза — и вся гора будет знать, что мы задумали. Когда будете проходить мимо нас на пути вниз, молчите про вершину. Мы с этим потом разберемся.

— Другие альпинисты уже дважды побывали в ПБЛ, — не унимался Джей-Эр. — Они как минимум на неделю опережают нас по акклиматизации.

Он был прав. На вершину люди выходили обычно после третьего захода в ПБЛ. А наша команда была там только один раз.

— Если погода будет хорошая, мы попробуем закинуть их наверх пораньше, — сказал Джош. — Если будет плохая, им придется ждать в базовом лагере со всеми остальными. Мы не можем все сразу ломиться на вершину, там просто столько места нет.

А это означало, что другие альпинисты могут провести в базовом лагере еще недель шесть и только потом получить шанс пойти наверх. И я готов был руку дать на отсечение, что эта новость не придется им по душе.

НОЧЬ БЫЛА ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ. Я никак не мог заснуть -все выдумывал способы, какими Запа и Сунджо могут сорвать мне восхождение, если им так захочется. Список получился удручающе длинный.

Наутро я вылез из палатки позднее обычного. Шел легкий снег. Я оделся и пошел в столовую, где застал Запу и киношников. Они обсуждали новый сюжет документального фильма.

(А может, они про меня говорили, пока я не вошел? Насчет паранойи Джош был прав на сто процентов...)

— Снова заболеваешь? — спросил Запа.

Держи карман шире, подумал я, а в ответ сказал, что лучше не чувствовал себя ни разу в жизни. Запа мне, кажется, не поверил. Я съел тарелку овсянки, потом присел за стол рядом с ними. Кроме нас в палатке никого не было, только повара убирались после завтрака.

— Доедай, и пойдем со мной, — сказал Джей-Эр, — научу тебя пользоваться камерой.

— Зачем?

— Потому что, скорее всего, ни я, ни Джек, ни Уилл не попадем на вершину. А кому-то надо твое восхождение снимать.

Они все были отличные альпинисты. Мне в голову не приходило, что они могут и не попасть наверх.

— Попробовать мы попробуем, — сказал Джек, — но кто может поручиться, что у нас получится?

— Я на Эвересте уже третий раз, — сказал Джей-Эр. — Самое высокое, куда я забирался, — местечко чуть выше Шестого лагеря. Мы повернули назад из-за погоды, и все. Я тебе дам одну из наших мини-камер. — Он посмотрел на часы. — Встречаемся с тобой и Запой у штаба через четверть часа, а потом идем в лагерь носильщиков — снимать.

Они встали и вышли из палатки. Я глянул на Запу:

— Джоша видел?

— Он пошел со своими на гору — тренироваться. Видимо, я состроил недовольную мину — Запа некоторое время разглядывал меня молча, потом спросил:

— Ну, что ты думаешь теперь про Джоша? Вы некоторое время провели вместе...

— Да ну, это разве время, — сказал я, уходя от ответа. Запа отхлебнул из кружки:

— Понимаешь, в чем дело: он бы и рад по-другому, но не может.

— Ты о чем?

— Он нашел себя в скалолазании. Он действительно блестящий альпинист, каких мало. И влюблен в это дело по уши. Не всякому удается найти себе такое занятие.

— А когда ты постарел и больше не можешь ходить в горы — что делать?

Запа рассмеялся:

— Обычно альпинисты не доживают до старости.

— Ну, ты дожил.

— Так я бросил ходить в горы.

— А почему?

— Дети выросли, деньги мне больше были не нужны.

— Ну ты же не только ради денег в горы ходил.

— Еще бы, но если бы мне не платили, я бы шагу наверх не сделал. Ты-то лазаешь ради интереса, а шерпы — ради денег для семьи.

— Так ты здесь, чтобы научить Сунджо работать шерпом.

— Нет. Я здесь, чтобы Сунджо никогда не пришлось работать шерпом.

— В смысле?

— Я знаю, ты зол на меня, что я не раскрыл тебе свои планы с Сунджо. А еще ты зол на Сунджо, что он не сказал тебе, что я его дед.

— А какое все это имеет отношение к тому, что ты только что сказал? Что ты не хочешь, чтобы Сунджо стал шерпом?

— Сначала ни я, ни Сунджо не могли всего сказать. Он сам не знал, что у меня на уме, я ему открылся только в ПБЛ. А я ему тоже ничего не мог сказать, пока не увидел своими глазами, как он работает на горе. Если он взойдет на вершину, о нем станут говорить везде в Непале, его будут знать в каждом доме — и благодаря этому он сможет вернуться в школу. И, надеюсь, ему больше никогда не придется ходить в горы.

— А его свидетельство о рождении подлинное?

— Да. Сунджо старше тебя на неделю.

— А что, если я тоже взойду на вершину? Запа пожал плечами.

Я надеялся на другой ответ.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — сказал я. — Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет.

Запа улыбнулся, встал из-за стола.

— Увидимся у штаба, — сказал он и вышел из палатки.

— Я взойду на вершину, — сказал я ему вслед. Разговор был странный, но по неясной причине благодаря ему я смог прийти в себя. Я вдруг снова осознал, что скалолазание, хотя в твоей команде может быть много других людей, — все равно индивидуальный спорт. Твои ноги, руки, мускулы, выносливость, воля — только твои, никто их у тебя не отнимет. Товарищ по команде может тебя подбадривать, даже удержать тебя от падения в пропасть, но никто не сможет завести тебя на вершину — только ты сам. Только ты сам.

Завтрак я доедал в куда более приподнятом настроении. У штаба меня ждали киношники и Запа, а вот Холли не было.

— Она уже в лагере носильщиков, — объяснил Джей-Эр. — Доктор Кригер выдала для Сунджо кое-какие лекарства, но сама она не могла сходить к нему — капитан Шек сразу бы понял, что дело нечисто. Доктора альпинистов не лечат носильщиков. Поэтому послала Холли.

Видимо, гора преобразила не одного меня. С тех пор как мы поднялись в ПБЛ, Холли было не узнать. И из слов Джей-Эра было ясно, что не я один это заметил. Говорила она все так же крикливо и одевалась так же по-уродски, но в ПБЛ она за мной ухаживала, а теперь помогала Сунджо. Не думаю, что она согласилась бы носить кому-либо лекарства в тот день, когда впервые прибыла в базовый лагерь.

Джей-Эр протянул мне крошечную камеру, размером с кусок хлеба.

— Выглядит на первый взгляд невзрачно, — объяснил он, — но на большой высоте работает надежно, да и видео снимает очень хорошее. Качество ниже, чем у нашей обычной камеры, но ее мы не сможем затащить наверх — слишком тяжелая.

Он показал мне, как наезжать и отъезжать, как кадрировать, как пользоваться встроенным микрофоном, как менять карту памяти. На каждую карточку можно было записать ролик длиной около часа.

— Если надо записывать голос, нужно стоять как можно ближе к говорящему, — добавил Джек. — Особенно если сильный ветер. При этом все равно придется орать.

— Считай, что до самого конца восхождения это твоя личная камера, — сказал Джей-Эр. — Если нам будет удача и мы зайдем на вершину, будем там снимать другой, у нас есть еще одна. А ты знай упражняйся с этой. Самое сложное — нажимать нужные кнопки в рукавицах. Так что упражняйся, надев рукавицы. Если тебе придет в голову снять рукавицы выше Пятого лагеря, у тебя сразу отвалятся пальцы, и всю оставшуюся жизнь ты будешь вызывать лифт носом.

Какие радужные перспективы!

— А что я должен снимать?

— Ну как что? Нашу историю, — сказал Уилл.

— Какую такую историю? Про что?

— Ха, в этом весь вопрос, — ответил Джей-Эр. — Весь кайф, так сказать.

— И вся тайна, — добавил Джек.

— Джош нанял нас снимать тебя, — продолжил Джей-Эр. — А теперь в группу добавился Сунджо, и вся история поменялась. Если ни ты, ни Сунджо не сумеете зайти на вершину, история изменится снова. Тогда это будет история про то, как вы не смогли зайти наверх. Про то, что вас остановило. Может, про вашу дружбу...

(Хороша дружба, подумал я, особенно сейчас. Но не стал этого говорить вслух.)

— ...А может, про Сунджо и Запу, а может, про тебя и про Джоша. Штука в том, что мы не поймем, про что наша история, пока не узнаем, чем она заканчивается. Сейчас мы можем только разные подробности снимать. А когда мы все снимем, настанет этап монтажа, когда мы будем собирать наш документальный фильм, как мозаику.

Ха! Ведь именно так пишут романы, как объяснял мне Винсент. Он запрещал мне начинать писать, пока я хорошенько не освою материал, не буду все знать. Держи свою историю внутри столько, сколько можешь, пока она не начнет рваться наружу и ты не начнешь лопаться.

Он заставлял меня делать заметки — по заметке на карточку, а карточки были три на пять. На каждой помещалось максимум по одному эпизоду, по одному портрету персонажа, по одной какой-то детали.

Пока ты готовишься писать, записывай все, что тебе интересно. Все, что приходит в голову, возбуждает воображение. Все, что кажется важным. Историю пишут, как строят каменную стену. Не любой камень подойдет. Кое-какие камешки придется отбросить. Какие-то — расколоть, огранить. Когда стена построена, она совсем не похожа на ту, какую ты себе воображал, — но зато она прочная, за ней можно в безопасности держать скот, через нее не переберутся хищники.

(Интересно, согласится Винсент зачесть мне за курс документальный фильм, а не блокнот? Наверное, нет.)

— Кстати, будет неплохо, — продолжил Джей-Эр, — если ты будешь делать записи про то, что снимаешь. Это не очень сподручно, особенно на большой высоте, но здорово нам поможет при монтаже.

— Если писать будет неудобно, — предложил Джек, — можешь просто наговаривать на микрофон.

ИЗДАЛИ лагерь носильщиков выглядел аккуратным и ухоженным, но чем ближе мы подходили, тем яснее было видно, что это не так. Все там было построено из каких-то обломков и обрезков — словно бы носильщики оставались на горе после окончания сезона, собирали все брошенное в других лагерях, сносили в свой и пускали в ход. Пара строений выглядели как гора консервных банок, к которым приколотили пару бревен. Палатки сшиты из кусков других палаток, сбруя для яков сработана из обрывков альпинистских веревок и т.п.

Даже пах лагерь по-другому: навоз, дым от дров, старое пальмовое масло (в нем носильщики жарили себе еду). Все это недолго привлекало наше внимание. Едва завидев Запу, весь лагерь словно поднялся на ноги и побежал с ним обниматься. Вот это было зрелище так зрелище! Из видавшей виды палатки в стороне вышли Сунджо и Холли. Сунджо все еще выглядел нездоровым, и не сказать, чтобы я не рад был это отметить. Интересно, как он будет себя чувствовать завтра, когда мы направимся в ПБЛ.

Сунджо отвел меня в сторону.

— Спасибо, что вступился за меня вчера, — сказал он. — Прости, что я не сказал тебе про Запу.

— Ладно, забыли, — сказал я, хотя совершенно не думал об этом забывать. — Как ночка?

— Не так уютно, как у альпинистов, но носильщики очень ко мне добры.

Носильщики перестали толпиться и выстроились в шеренгу, а Запа отправился вдоль и с каждым здоровался и благословлял, как принято у буддистов. Закончив, он махнул нам рукой, и мы уселись посреди большого круга из спальников и ковриков, и все стали рассказывать, как и что. Запа переводил.

Чтобы понять, кто такие высокогорные носильщики в Гималаях, проще всего вообразить их себе дальнобойщиками. Просто у них вместо восемнадцати колес и прицепа — ноги, а топливом им служит не бензин, а еда.

Ближайший к нашей хибаре в Вайоминге ресторан был и не ресторан вовсе, а так, придорожная забегаловка как раз для дальнобойщиков. Мы с мамой постоянно наведывались туда, нам там очень нравилось. Водители грузовиков всегда вели себя дружелюбно, смеялись и рассказывали всякие истории. В лагере носильщиков было то же самое. Я так заслушался, что совершенно забыл про выданную мне камеру.

Носильщики были со всего Тибета и Непала. Они по девять месяцев проводили вдали от дома. Когда не для кого было таскать рюкзаки вверх-вниз по Эвересту и соседним горам, они отправлялись пониже — водить горных туристов и таскать грузы. Большинство носильщиков помоложе мечтали стать настоящими высокогорными шерпами — те больше зарабатывают. Носильщики постарше были довольны и тем, что можно гонять яков, — все равно трудно, но спокойнее. Хотя и у них было полно историй про падения в пропасти, про то, как кто-то заблудился. Самую жуткую историю рассказал под конец дня старый носильщик по имени Гулу, родом из одной деревни с Сунджо.

(Гулу знал мать Сунджо и утверждал, что первым покатал Сунджо на яке. Носильщики и шерпы были родом из самых разных мест, но у них всегда находились дружеские и родственные связи.)

Когда мы вернулись в лагерь, Джей-Эр сказал, что рассказ Гулу интересный, но что в документальный фильм он не попадет — нету места. Поэтому я запишу его здесь. (Винсент мне как-то объяснил, что история не от того делается уникальной, что в ней сообщается информация, какой нет в другом месте, а от того, что автор решает рассказать, а о чем умолчать.)

КОГДА ГУЛУ был еще совсем молодым, он купил роскошного яка в далекой деревне. Он три года копил на него деньги. Яка он думал использовать как производителя, а то стадо у него было маленькое.

— А деревня была очень далеко от моей, — сказал Гулу и покачал седой головой. — Китайские солдаты рыскали повсюду, так что по дороге было идти опасно. Я шел только по ночам, а днем прятался среди холмов, чтобы меня не ограбили и не убили.

У Гулу столько времени ушло на дорогу, что он боялся, как бы як не ушел прежде, чем он доберется до цели. Вдруг его продадут кому-нибудь другому или просто забьют на мясо.

— Но нет, як все еще продавался, — сказал он. — И что это был за як! Красавец, каких я не видывал ни до, ни после. Шерсть черная, как безлунная ночь, широченная спина—я мог там у него улечься поперек — и плоская, что твоя доска. — Он расхохотался. — Хозяин очень хотел поднять цену выше той, что мы договорились заранее, жадничал.

Они торговались три дня. В итоге Гулу отдал хозяину все деньги, что у него были с собой, и вдобавок пообещал отдать первых двух телят, что родятся от яка в следующий год.

— И так мы потратили больше времени, чем у нас было, — объяснил Гулу. — И погода испортилась. Плюс ко всему у меня теперь с собой был як, да не просто як, а як, которого целый год пасли на очень маленьком пастбище. Он мало бегал, поэтому ноги у него были слабые. Мне все время приходилось с ним останавливаться, чтобы он отдохнул и пощипал травы. Ну и, конечно, у меня уже не было денег, и еду мне приходилось добывать по ходу.

И он решил, что если им с яком суждено добраться до дома, не умерев с голоду, то нужно пойти напрямик через горы. Он знал, что где-то есть короткая дорога, но сам по ней ни разу до тех пор не ходил.

— Сначала все шло как по маслу. Тропа была вдали от основной дороги, так что можно было передвигаться днем, не опасаясь солдат. Но потом тропа пошла вверх. И чем выше мы забирались, тем хуже делалась погода.

И еще глубокий снег. Надо было, конечно, поворачивать назад... — Гулу улыбнулся и пожал плечами. — Но я был молод и глуп, и поэтому продолжил лезть и гнал яка перед собой.

Они вышли на перевал и пошли вниз. Теперь Гулу был уверен, что они с яком доберутся до дома в целости. Но только он начал искать место для ночлега, как с горы сошла лавина и похоронила его заживо.

— Как же мне было холодно, — сказал Гулу, поеживаясь. — Так холодно мне не было никогда в жизни, ни до, ни после. Я, помню, сокрушался, что лавина не убила меня сразу. Я ждал, когда умру от холода, думал, сколько же времени это займет. Спустя некоторое время я почувствовал, что кто-то дергает меня за правую руку. Я не сразу понял, что это, потом вспомнил: ах да, со мной же як! Взойдя на перевал, я накинул яку на шею веревку, чтобы не убежал. Не очень длинную, метра два. Значит, як рядом и жив. Вопрос: он подо мной или надо мной? Я был зажат снегом со всех сторон так плотно, что даже понять не мог, ничком я лежу или навзничь. Вообще понять ничего нельзя было — может, я стоял на ногах, засыпанный снегом, а может, на голове.

Мы все расхохотались. Только, конечно, ничего смешного, когда тебя заживо погребло под лавиной.

— Понятия не имею, почему я так решил, — продолжил Гулу, — но вдруг мне показалось, что мне во что бы то ни стало надо добраться до яка. Ну, чтобы прикоснуться к нему в последний раз. Попросить прощения, что увел его с пастбища, где ему было тепло и безопасно. Я стал лезть по веревке. Это было тяжело. Я лез медленно и долго. Чем дальше удавалось мне пролезть, тем сильнее як тянул веревку — несколько раз я со всего размаху шмякался лицом в лед. Ого, подумал я, может, як-то на свободе, наверху снежника, а я — словно якорь. В общем, в конце концов я прорылся на поверхность, вылез, отдышался, огляделся. Як в самом деле был на свободе, только он лежал, а не стоял.

Я осмотрел его, он пару раз меня лягнул, но я так промерз, что даже ничего не почувствовал. А мой красавец як, оказалось, сломал две ноги, я нащупал обломки костей под кожей. Делать было нечего. Я вынул кинжал и перерезал ему горло.

Як долго истекал кровью. Гулу не отводил от него глаз, рыдая. Три года тяжкого труда лежали у его ног, умирая.

— Но времени скорбеть не было, — продолжал Гулу. — Мне нужно было домой в деревню. Иначе моей семье одной придется выплачивать долг, отдавать двух телят. Но первым делом нужно было пережить ночь.

Гулу вспорол яку брюхо, освежевал, сбросил внутренности с обрыва, а затем залез внутрь, чтобы согреться.

— Наутро я проснулся от того, что кто-то меня тряс. Я сначала подумал: як съезжает в пропасть, — высунул голову наружу. Не знаю, кто больше испугался — я или медведь, который пытался утащить моего бесценного яка к себе в берлогу.

Медведь встал на дыбы и испустил ужасный рык. У меня кровь застыла в жилах. Я думал, сейчас он меня сожрет. Но тут мне повезло.

Оказалось, за медведем давно охотились четверо китайских солдат, и они настигли его в тот самый миг, когда он встал на дыбы, чтобы мной позавтракать. Они стали стрелять, промахнулись, но медведь в страхе бежал. Я видел, как он скрылся в лесу.

— Ну вот и все, теперь у меня оставалась только одна проблема — мои спасители-солдаты, — сказал Гулу. — Впрочем, я подумал, тут не будет больших сложностей: денег у меня нет, а если они хотят забрать яка на мясо, то ради бога, пожалуйста.

— Они как раз направились к туше. Ну я и вылез оттуда им навстречу, весь в крови. Едва они меня увидели, как побросали винтовки и бросились врассыпную, вереща, что твои дети. Я и слова не успел сказать, как их и след простыл.

Вернувшись домой, Гулу услышал новость: оказывается, четверо солдат недавно встретили йети, который сидел и ел живого яка. А несколько недель спустя пришла новость о том, что в горах видели корову, которая родила человека, да не ребенка, а сразу взрослого.

— А как ты расплатился за обещанных телят? — спросил Джей-Эр.

Гулу улыбнулся:

— А так. Продал брошенные моими спасителями винтовки. Стоили они кучу денег! Хватило и долг вместо телят вернуть, и купить нового яка. Он, конечно, близко не был так красив и великолепен, как тот, что родил меня, но производителем оказался отличным! Мое стадо увеличилось в десять раз.

Четвертый лагерь

ЗАПА РАЗБУДИЛ МЕНЯ С ХОЛЛИ на рассвете. День обещал быть великолепным: ясно, свежо, минус шесть градусов, а еще и теплеет — и это значило, в частности, что холодные вещи придется положить в рюкзак, а не надевать. Мало этого, Запа выдал каждому из нас часть снаряжения Сунджо — именно нам предстояло занести его в первый лагерь.

Холли Запа выдал много меньше, чем мне. Она очень быстро перепаковалась и ушла в столовую. Я затратил на перепаковку добрых сорок пять минут: пришлось перетряхнуть весь рюкзак, плюс я не очень торопился, так как все еще был зол на Сунджо и Запу. Нет, вы подумайте только! Мало того, что Запа взял мою снарягу и отдал ее Сунджо, так теперь я же еще и должен переть ее вверх для него! Похоже, он правда старается сделать так, чтобы я просто насмерть устал по дороге и не смог зайти наверх.

Закончив паковаться, я примерил рюкзак: тяжелее килограмм на семь, чем тот, что я в первый раз тащил в ПБЛ. Плохо дело. На этой высоте каждый грамм на счету. Я стал думать, что можно оставить внизу, когда вдруг ко мне подошел капитан Шек.

— Ты идти вершина? — спросил он.

Одет не в форму, а в альпснаряжение, поэтому-то я его сразу и не заметил.

— Не сегодня, — сказал я.

— Ты сколько лет?

Видимо, он давно пытался застать меня одного, чтобы других не было рядом.

— Ты сколько лет? — грозно повторил он.

Зачем он спрашивает? Он же видел мой паспорт и сам прекрасно знает, сколько мне лет! А, понятно: он хочет, чтобы я ему солгал. Так не выйдет, получай в ответ мой настоящий возраст.

— Другой мальчишка где? Ой-ой-ой!

— Вы о ком? Врать я не умею.

— Мальчишка, прошлая неделя, вы лезли гора вместе. Ты с ним ходить по лагерь. Вы с ним та-а-а-а-акие друзья!

Английский у капитана Шека не ахти, но сарказм он изобразил на пять баллов. Значит, он следил за нами и знал, что мы вместе ходили в ПБЛ.

— А, этот-то, — сказал я, пытаясь прикинуться чайником. — Не видел его уже несколько дней.

— Куда делся?

Я пожал плечами.

— Ты лгать!

(М-да, даже пожать плечами как следует не могу!)

— Мигом тебя с горы сниму, если ты лгать!

— Флаг в руки, — сказал я, застегивая рюкзак. Может, не самые умные слова, но правда, к этому моменту меня достало уже все — и капитан Шек, и Эверест, и все остальное.

Казалось, капитан Шек сейчас лопнет от злости. Видимо, он не привык, чтобы четырнадцатилетние мальчишки говорили с ним как взрослые, зная, чего он может сделать, а чего нет. Он замахнулся, и на миг я подумал, что он таки ударит меня, но тут он улыбнулся и опустил руку. Видимо, понял, что его «здесь Китайская Народная Республика, у тебя нет никаких прав» на мне не сработает.

— Другой мальчишка как зовут? — спросил он, поумерив пыл.

— Не знаю, он не представился. Я накинул рюкзак на плечи.

— Я с тебя глаза не сводить!

Я просто повернулся к нему спиной и пошел по своим делам, затылком чувствуя, как он сверлит меня взглядом. Как же я собой гордился! Ведь я даже на секунду не подумал, а не сдать ли мне ему Сунджо с потрохами.

Найдя Запу, я сразу же доложил ему о беседе с капитаном. Запа воспринял произошедшее куда расслабленнее, чем я, сказал, что капитан Шек — последнее, о чем нам стоит думать.

— Через несколько дней ты окажешься в Четвертом лагере, — сказал он. — Вот о чем тебе нужно думать, да побольше.

Как обычно, Запа оказался совершенно прав.

МЫ ПРИСОЕДИНИЛИСЬ К НЕБОЛЬШОЙ ГРУППЕ носильщиков с яками и пошли вверх. Сунджо с ними не было. Я спросил Запу, в чем дело; он ответил, что Сунджо появится, когда будет нужно.

Поход к промежуточному лагерю оказался куда легче, чем в первый раз. Петь и веселиться с носильщиками я все равно не мог, но зато мог свободно говорить на ходу — большой прогресс. Я даже немного поснимал на выданную Джей-Эром видеокамеру и понял, что оператором мне быть куда проще, чем киногероем.

Тропу было просто не узнать — так все изменилось с прошлого раза. Погода стояла теплая, образовалось несколько новых ледниковых речек. Перейти вброд, не замочив как следует ноги, было почти нигде нельзя. Плохо было и с камнями — они то и дело вываливались из тающего льда; я воображал себе, что мы кегли, а ледник камнями играет с нами в кегельбан. Один такой камень задел носильщика с яком, и им пришлось повернуть назад в базовый лагерь.

— Ты это снял? — спросил Джек.

— Ой, нет!

— Вот черт!

Большую часть дороги я прошел с Холли, которая чувствовала себя неважно (наверное, потому, что в этот раз несла свой рюкзак сама). Я предложил взять его на некоторое время, но она отказалась: мол, хочет нести сама (за что я ей был весьма благодарен).

Потом она сказала мне, что думает ехать домой по возвращении из Четвертого лагеря, спросила, соглашусь ли я дать ей эксклюзивное интервью после того, как поднимусь на вершину.

— Ого, ты решила повернуть назад?

— Восхождение на вершину Эвереста в любом случае не значилось в моих планах на этот год, а то я чаще ходила бы в спортзал. А может, и забралась бы на пару небоскребов. — Она улыбнулась и показала пальцем на вершину — вокруг нее не было ни облачка. — Не знаю, как по-твоему, но по-моему, это самый страшный вид на всей планете.

— По-моему, ты не из пугливых.

— Это как посмотреть... — Холли глубоко вздохнула. — Я кое-что про себя поняла здесь. Во-первых, я не молодею. Во-вторых... — Она снова глубоко вздохнула. — Эта гора оказалась больше, чем я ожидала, так сказать. Смотришь на нее — и понимаешь, какая ты крошечная на ее фоне. Это шок. В общем, мне повезло, нашлось время хорошенько пораскинуть мозгами в одиночестве. Ты не представляешь, когда я последний раз была совсем одна. Да самый этот факт шокирует... Что я могу сказать... Когда Пьер и Ральф решили от меня сбежать... Их побег — лучшее, что мне пришлось пережить.

В лагере было около трехсот человек — какое тут, казалось бы, одиночество. Но я ее отлично понял. Не нужно быть совсем одному, чтобы оказаться в одиночестве.

— Ну так что насчет интервью? — спросила она снова. Ха, я тоже нашел время хорошенько пораскинуть мозгами.

— Посмотрим, — сказал я.

Я был готов поспорить, что Холли хотела немедленно меня уговорить, но на долгую беседу у нее просто не было воздуха в легких.

В лагерь мы с ней вошли позднее всех, еле переставляя ноги. Каково же было наше удивление,когда мы увидели на камешке Сунджо, одетого как носильщик, с чашкой чая в руках.

— Ты давно тут?

— С полчаса.

— Ты вышел раньше нас?

— Нет, — сказал он, — одновременно.

Чушь собачья. Носильщиков было человек десять, и еще пяток яков. Я бы точно заметил Сунджо.

— Я ехал верхом на яке Гулу.

— Ну еще бы, — сказал я, — много лет назад, младенцем.

Дело в том, что я шел рядом с Гулу и его яком. И на горбу у яка была только большая вязанка сена.

— И сегодня, — сказал Сунджо. — Меня спрятали в сене.

— Не может быть! Сунджо покачал головой:

— Было жарко и очень неудобно.

Тут я рассказал ему про капитана Шека. Сунджо явно забеспокоился:

— Думаю, следующий переход мне тоже предстоит провести на яке. А я-то надеялся уже идти пешком. Спасибо, что занесли мои вещи сюда.

Черт, мне было бы приятнее, если бы он не был так вежлив, — так проще на него злиться.

— Да ладно тебе, — сказал я и тут осознал, что лишние семь кило совершенно мне не помешали, словно их и не было. Это было приятно сознавать.

Я окинул взглядом лагерь. За неделю вид стал еще хуже. Осыпь выглядела еще страшнее. Запа тоже разглядывал ее, качая головой.

— Нет, мы не можем ставить тут лагерь сегодня, — сказал он. — Надо подняться выше.

Интересно, подумал я, стоянок выше этого места я не припомню. Так оно и оказалось. Запа завел нас метров на триста выше осыпи и приказал вырезать во льду места для палаток. Мы убили на это несколько часов и совершенно умаялись — на такой-то высоте, но я был рад: что угодно, только не ночевать у подножия той стены.

Наутро температура сильно упала, и это хорошо: меньше риска схода лавин. По пути во Второй лагерь по радио сообщили, что три группы восходителей выходят в Пятый лагерь, собираясь оттуда на следующий день штурмовать вершину.

Гулу это не понравилось — мы взяли с собой только один комплект кислородных баллонов для Пятого лагеря. Запа вызвал по радио Джоша.

— Слышал я про это уже, — буркнул Джош. — Кретины. В этих трех группах нет ни одного полностью акклиматизированного человека. Они всего-то второй раз вылезли выше Четвертого лагеря. Но это ладно. Что до баллонов, в тех группах много людей собирается идти без кислорода. Так что для тех, кому он нужен, его достаточно.

— Это только если погода не переменится, — сказал Запа.

— Я им намекнул на это обстоятельство, они мне в ответ: мол, другого погодного окна может и не быть. С этим не поспоришь. В общем, пусть идут, если им так хочется. Если что-то случится выше Пятого лагеря, это не наша проблема.

Он имел в виду, что выше Пятого лагеря спасательные операции обычно не организуют — шансов на успех почти нет. Для вертолета кислорода в воздухе недостаточно*, а люди... на той высоте себе бы помочь, не то что кому-то другому. Тела тех, кто гибнет выше Пятого лагеря, остаются на горе навсегда.

— Да, кстати, — сказал Джош, — заходил капитан Шек, спрашивал про какого-то мальчишку-шерпа. Говорит, он приехал на том же грузовике, что и ты.

— Да, был у нас такой, звали Сунджо, — сказал Запа. — Он уже несколько дней как уехал, ему скоро в школу пора. Он сюда заехал, чтобы на попутный грузовик попасть.

— Спасибо, я передам капитану.

* Плотность воздуха играет роль в эффективности работы двигателей внутреннего сгорания, но, как известно, самолеты летают и на большей высоте. В 2005 году французский пилот Дидье Дель-саль совершил первую и до настоящего времени единственную посадку вертолета (стандартная версия Eurocopter AS 350) на вершине Эвереста; по его словам, проблемы для вертолета заключаются вовсе не в плотности воздуха, а в шквальном ветре, для противостояния чему требуются двигатели большей мощности, чем обычно ставят на таких моделях вертолетов.

Этот обмен репликами был заранее срежиссирован специально для капитана Шека. Проблема была только в одном: если капитан теперь поймает Сунджо, Запе несдобровать.

— В остальном все в порядке? — спросил Джош.

— Да. Мы в порядке.

— Отлично, до связи.

Запа выключил радио, Джей-Эр навел камеру на Запу:

— Как думаешь, эти люди, ну, про которых вы говорили, зайдут на вершину?

— Может, и да, — сказал Запа. — Но вообще-то для штурма рановато. Если им удастся, за ними ринутся другие, и тогда кто-то точно расстанется с жизнью. На вершину Сагарматхи нет короткой дороги.

Вечером того же дня мы вошли в ПБЛ, насмерть уставшие, особенно Сунджо, который так еще до сих пор и не оправился от болезни. И в этот раз наши роли в ПБЛ поменялись: я готовил ужин, а он валялся в спальнике. Я бы хотел, чтобы мне было его жалко, но ничего подобного. Я все еще злился на него — тоже мне, сначала набился в попутчики, а теперь корми его!

Поужинав, я пошел погулять по лагерю. Носильщики и шерпы разбирали снаряжение, которое им назавтра надлежало нести в Пятый лагерь.

Запа объяснил мне, что выше ПБЛ яки могут пройти лишь незначительное расстояние. Поэтому в Четвертый, Пятый и Шестой лагеря шерпы заносят снаряжение на собственном горбу. Они же ставят лагеря выше, за несколько дней до того, как альпинисты выходят на вершину. Так будет и с нашей группой, а пара шерпов останется в ПБЛ — охранять наши вещи.

— Тут воруют? — удивился я.

— Такое бывало, — сказал Запа. — Видишь ли, не у всех экспедиций такое хорошее снаряжение — а равно и финансирование, — как у твоего отца. Кое-кто прибывает на гору только с тем, что может унести с собой, и такие люди «заимствуют» снарягу прямо на маршруте.

Наутро он приказал нам выгрузить из рюкзаков лишнее и взять с собой только то, что нам абсолютно необходимо на ночь в Четвертом лагере. Это была отличная идея, и мы поняли, почему, через три часа после выхода из ПБЛ, когда подошли к подножию Седловины (а седловина — это хребет, соединяющий две вершины).

Сразу стало понятно, почему выше Седловины якам хода нет. Стена, которую нужно было преодолеть, чтобы залезть на Седловину, была просто огромная и с подножия выглядела чрезвычайно непрочной. Половина стены была гладкая, отполированная сильными ветрами, облизанная, как мороженое. Другая половина состояла из жутких сераков (ледяных башен), похожих на гигантские зазубрины. Зрелище и страшное, и потрясающее. Я посмотрел на альтиметр: 7000 метров над уровнем моря.

Холли подошла ко мне, оперлась руками на колени, подняла голову, посмотрела на стену.

— Мама... ах-х-х-х-х-х-х!... родная, — сказала она. Я только покачал головой: так и есть.

Подошли Йоги и Яш: лица серьезные, тоже качают головой. Последними подошли Запа и Сунджо, Запа нес рюкзак внука. Сунджо выглядел откровенно плохо. Увидев стену, он побелел от страха. Мне почти что стало его жалко. А Запа сказал только:

— Ха! Это еще что. Вообразите теперь, как она выглядела пару дней назад, когда все таяло.

Это приподняло нам настроение — ведь мы знали, что до нас здесь в те дни прошли три группы. Значит, и в худших условиях забраться на Седловину можно.

Первый этап оказался самым трудным. Мы шли вверх по очень крутому склону из мягкого льда. Шерпы вырубили во льду ступени и натянули веревки, но лед был скользкий, да и веревки были все во льду — ведь мы в этот день поднимались первыми.

Началась тупая рутина, как в фильмах про фабрики эпохи ранней индустриализации. Сдвинь жумар вверх по веревке. (Жумар — это такое устройство с рукояткой, надевается на веревку и не сползает вниз, так что за него можно держаться, пока ты сам лезешь вверх). Сделай шаг вверх. Вдохни. Сдвинь жумар. Сделай шаг вверх. Вдохни... Через три часа такой тягомотины программа немного поменялась: Сдвинь жумар. Подумай о смысле жизни. Посмотри в небо. Подумай о смысле жизни еще раз. Сделай шаг вверх. Отдохни. Отдохни. Отдохни. Обопрись о стену. А теперь срочно слейся со стеной и молись изо всех сил — это мимо меня пролетел ледяной булыжник размером с бронетранспортер и с грохотом разбился внизу. После этого раздался хохот — веселились Йоги и Яш, наши лидеры. Нашли от чего смеяться, в самом деле. Это они уронили ледяную глыбу — расчищали нам путь и устраняли опасности. Если бы не они, она могла бы забрать с собой одного из нас.

Я шел третьим после них, за мной — киношники, Холли, Сунджо и Запа. Тихим наше восхождение назвать было никак нельзя. Братья то и дело кричали: «Опасность! Лед!» — а Запа отвечал: «А ну пошевеливайтесь там!»

Четыре часа спустя после выхода из лагеря я долез до самого крутого участка. Пятнадцать метров. На той стадии это все равно что километров. Руки и ноги у меня уже почти не двигались, но хуже всего было с дыханием. Кислорода в воздухе почти не было — ну, по крайней мере, так казалось. Одного вдоха, казалось, хватит только какой-нибудь крошечной птичке, но не насмерть уставшему четырнадцатилетнему альпинисту. Доктор By точно что-то перепутал. Не тяну я.

Йоги и Яш уже были наверху. Один из них — я не видел кто — занимался веревками, а второй — так я надеялся — топил снег в Четвертом лагере. Нам всем пригодится чашка горячего чая, когда мы туда попадем. Если вообще попадем.

Холли, Сунджо и Запа сильно отстали, но Запу было отлично слышно — он все понукал их двигаться побыстрее.

Я уже был готов плюнуть и лезть вниз обратно, как вдруг со мной поравнялся Джей-Эр. Выглядел он ужасно, борода и очки все во льду. Как он вообще видит, куда идет?

— Спасибо, что подождал, — прохрипел он. — Мне нужно снять, как ты поднимаешься на Седло. Подожди еще немного, мне нужно достать камеру и подготовиться.

Сил говорить у меня не было, а не то я сказал бы ему, что и не думал никого ждать. Вместо этого я посмотрел на часы, и когда разобрал, сколько времени, Джей-Эр уже опережал меня на пару метров. Не успев даже задуматься, я припустил по стене за ним.

Час спустя я вышел наверх. Йоги перетащил меня через край стены за рюкзак. Не думаю, что это был кадр мечты для Джей-Эра. Я же вспомнил, как точно таким же способом меня затащил несколько недель назад на крышу небоскреба полицейский. Ну, в этот раз я забрался повыше — и мои легкие не преминули мне об этом напомнить. Я минут десять простоял на коленях, пытаясь отдышаться, потом сообразил, что на этой высоте отдышаться не получится — кислороду все равно нет. Я с трудом встал на ноги и заковылял к Яшу, который кипятил воду.

Четвертый лагерь был крошечный, плюс прямо под ним имелась гигантская трещина, которая, как я читал, с каждым годом делалась все шире. Иные полагали, что в один прекрасный день (надеюсь, не сегодня) вся площадка улетит к чертям вниз по склону, и альпинистам придется искать новый путь вверх по северной стене.

Я посмотрел на вершину, укутанную серым туманом. Несмотря на облачность, я отлично разглядел путь наверх по Северному ребру, траверс северной стены и подножие пирамиды. От места, где сидели мы с Яшем, идти и идти.

Я поверить не мог. Если те три группы, что прошли до нас, чувствуют себя так же, как я, им ни за что не дойти до вершины — у них просто сил не хватит. От каждого вдоха у меня жутко болели ребра. Я знал, что у Запы с собой минимум два баллона с кислородом на случай непредвиденных обстоятельств, и подозревал, что Йоги и Яш тоже прихватили с собой парочку — шерпы никогда не идут наверх без груза, это для них пустая трата ходки. Я подумал было попросить у Яша глоток кислорода, но пересилил себя: если сейчас дышать из баллона, какой смысл было лезть? Мы же здесь ради акклиматизации. Поэтому я принялся ставить палатку, и на это мне потребовалось намного больше сил и времени, чем вчера в ПБЛ.

Следующими через край перебрались Джек и Уилл. Уилл упал на четвереньки, и минут десять его тошнило. (Джей-Эр не стал это снимать.)

Через три четверти часа Йоги вытянул наверх Холли, а я все еще трудился над палаткой. Вскоре появились Сунджо и Запа.

Запа качал головой и недовольно бурчал:

— Слишком медленно, слишком медленно, слишком медленно!!! Если вы с такой скоростью лезете тут, про вершину можете забыть!!!

Холли и Сунджо были в таком виде, что, кажется, не понимали ни одного его слова. Я же подумал: он несправедлив — Холли не тренировалась до восхождения, а Сунджо и вовсе болел.

Запа подошел ко мне. Я все еще возился с палаткой и думал получить от него очередной нагоняй. Вместо этого он похлопал меня по плечу:

— Отлично показал себя, у тебя есть шанс.

Это было лучше, чем если бы мне выдали целый баллон кислорода! Может, он все-таки не собирается не дать мне покорить гору.

И внезапно у меня в глазах просветлело — я понял, где у палатки что, куда вставлять стойки, как что складывается и так далее. Не прошло и пяти минут, как палатка стояла. Я вынул из рюкзака все вещи, постелил коврики и спальники и принялся ставить палатку Холли. Она и Сунджо смотрели на меня как обкуренные, заплывшими глазами.

Но я недолго радовался: в энтузиазме я израсходовал остатки сил и, едва закончив, упал и не мог встать. Запа принес нам троим по кружке чая и проследил, что мы все выпили.

— Так, пора разводить примус, — сказал он. — Я знаю, вы не голодны, но здесь нужно есть и пить. Вечером пойдет снег.

Арест

ЗАПА, ЗАПИСНОЙ ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ ПОГОДЫ, снова оказался прав. Наутро лагерь лежал под полуметром нового снега.

Мы с Сунджо не спали, наверное, и трех часов. Но ему стало получше — по крайней мере, он, хотя и сонный, предложил развести примус. А это процесс медленный: иногда уходит до четверти часа, потому что кислорода в воздухе мало и огонь зажигалки быстро гаснет, не успевая поджечь газ.

Я вылез наружу с котелком, чтобы набрать снега, и увидел Запу, шерпов и киношников. Они уже встали. У них из котелка шел дымок — значит, встали они уже давно. Запа говорил по радио — а столь ранним утром это могло означать только одно: кто-то попал в беду. Я глянул в сторону вершины — шел снег, ничего не видно. Если у нас тут так плохо, то какой же ужас творится там, наверху!

— Йоги и Яш останутся тут, в Четвертом лагере, — говорил Запа. — Если прояснится, они попробуют занести кислород в Пятый лагерь.

— Я не уверен, что мы можем спустить их в Пятый лагерь, — сказал кто-то дрожащим голосом с немецким акцентом.

— Бред!!! Отставить!!! Вы обязаны это сделать! — прикрикнул на него Запа. — Никто вас не спасет ни в Пятом лагере, ни в Шестом. При такой погоде вы обязаны спуститься в Четвертый. Вы должны покинуть Шестой лагерь немедленно, как только соберетесь. Вам ясно?!

Последовало долгое молчание, затем отрешенное, едва слышное:

— Ja, verstehe ich. «Да, я понимаю».

Запа произнес что-то на непальском — наверное, пожелал им удачи, — и выключил приемник.

— Это те немцы, для которых ты делал пуджу? — спросил я.

Запа кивнул:

— И с ними еще итальянцы.

— Что случилось?

— У двоих в Шестом лагере отек легких, — ответил Джей-Эр. — И еще у одного в Пятом, но ему получше. Плюс еще двое вышли на вершину немного после полуночи, и от них с тех пор ничего не слышно.

По такой погоде они или уже погибли, или скоро замерзнут насмерть.

— Может быть, нам сходить в Пятый лагерь с Йоги и Яшем? — предложил я.

Запа покачал головой:

— Тебе, Сунджо и мисс Анджело нужно спускаться в ПБЛ. К нам идут еще шерпы, но пока те ребята не спустятся в Пятый лагерь, ничего нельзя сделать. Быстро завтракайте и пакуитесь. Нам нужно выйти прежде, чем погода станет еще хуже.

Из-за снега и льда спускаться с Седловины куда сложнее, чем подниматься. Наш же спуск осложняло еще и то, что никто не мог выкинуть из головы альпинистов, попавших в бурю выше на горе.

По дороге вниз мы повстречали идущих наверх на помощь шерпов, груженных кислородными баллонами и мешками Гамова. Они сказали, что думают добраться до Четвертого лагеря после полудня. Если буря не остановит их, они пойдут дальше вверх наутро — помогать Йоги и Яшу спускать в Четвертый лагерь всех, кто сумел вернуться живым в Пятый. А если совсем развиднеется, то в Четвертый лагерь может прилететь и вертолет, но даже в лучшую погоду это предприятие без гарантии успеха. Если вертолет не прилетит, шерпы будут спускать пострадавших в ПБЛ на себе.

Мы спустились в ПБЛ достаточно быстро, учитывая погоду и снег. Думаю, нас подгоняло желание побыстрее залезть в палатки и продрыхнуть два дня. Лагерь был почти пуст. Сунджо чувствовал себя нормально — ослаб, но был уверен, что теперь ему куда лучше, а когда мы пойдем обратно вверх, будет еще лучше. Я постепенно оттаивал к нему — видимо, сказалась вчерашняя похвала от Запы. Теперь я был уверен: нет, нет у них плана помешать мне совершить восхождение.

Наутро все киношники выползли из палаток блевать. Кажется, они подхватили ту же дрянь, что раньше мы с Сунджо. Запа объявил, что их акклиматизация закончена, и договорился, что другая группа возьмет их с собой вниз в базовый лагерь. Никто из киношников даже возражать не стал.

— Я тоже иду вниз, — сказала Холли. Запа отрицательно покачал головой:

— Ты в отличной форме. Для завершения акклиматизации тебе нужно провести здесь минимум два дня.

Она улыбнулась:

— Мое приключение закончено. Я не хочу подниматься выше Четвертого лагеря.

— Ты можешь зайти на вершину, — сказал Запа. Она покачала головой, улыбнулась:

— Я иду слишком медленно. В этом году не получится. Большое спасибо за все, что сделали для меня. — Снова тряхнула головой, повернулась ко мне: — Так что насчет интервью после вершины?

— А кто сказал, что я туда попаду? — принялся отнекиваться я.

— Попадешь, попадешь. — Она повернулась к Сунджо: — А ты? Ты согласишься дать мне эксклюзивное интервью после спуска?

-Да.

На мой взгляд, Сунджо смотрел на дело слишком оптимистично, но я промолчал.

— Договорились, твой дед свидетель, — сказала Холли. — Это означает, что ты не имеешь права говорить ни с одним другим журналистом прежде, чем поговоришь со мной.

— Позвонить вам в Нью-Йорк?

— Ага. — Она вынула блокнот, записала несколько номеров. — Не вздумай потерять.

Прежде чем уйти, она меня обняла. В этот раз я не стал сопротивляться. Более того, я с удивлением понял, что мне будет ее не хватать.

— Если вернешься в Нью-Йорк, Пик, не забудь мне позвонить.

— Непременно.

Спускаясь по склону, Джей-Эр обернулся и крикнул мне, чтобы я не забывал снимать все на камеру.

Незадолго до заката в ПБЛ вошли пятеро восходителей (два немца и три итальянца) с шерпами. Вид у них был, как будто только что вылезли из могилы. У всех что-то отморожено: у кого пальцы рук, у кого ног, у кого нос, у кого уши. У одного снежная слепота, его вели за веревку, обмотанную вокруг пояса.

Врача в лагере не было, так что лечить пострадавших принялись Запа и Гулу (который остался здесь со своим яком, чтобы можно было спустить Сунджо в базовый лагерь). Закончив, они объявили, что трое из восходителей не смогут сами спуститься в базовый лагерь. А еще два немца, те, у кого был отек легких, навсегда остались на горе — они умерли в Шестом лагере два часа спустя после разговора с Запой. Итого четыре трупа, если считать тех двоих, что вышли на вершину (их судьба на тот момент была неизвестна, но вероятность, что они выжили, была невысока).

На той высоте плохо соображаешь, но я был достаточно в себе, чтобы немного устыдиться того, что думал по поводу Сунджо. Восхождение на Эверест — это не спорт, не соревнование. Это вопрос жизни и смерти.

Выжившие в Шестом лагере спустились в Пятый. Йоги и Яш спускали третьего человека с отеком легких в Четвертый. Те, кто будет в силах, спустятся в ПБЛ завтра.

Запа связался по радио с Джошем и изложил ему обстановку.

— У нас тут как раз есть вертолет и китайский летчик, который готов рискнуть, — сказал Джош. — Но должно очень хорошо проясниться, иначе он не сможет подняться в воздух. Как думаешь, развиднеется до заката?

Запе даже голову не пришлось поднимать — видимость была не дальше шести метров:

— Нет, повторяю, нет, ответ отрицательный.

— Тогда придется подождать до завтра. Когда, думаешь, люди из Четвертого лагеря спустятся в ПБЛ?

— Представления не имею. Мы выйдем им навстречу. Чуть после полудня, наверное.

— Вертолет небольшой, — сказал Джош. — Возьмет максимум четверых, не считая пилота и капитана Шека. Придется тебе выбрать, кто полетит, а кто пойдет вниз пешком.

— О, капитан Шек собирается с официальным визитом?

— Говорят, что так. Он, видишь, все еще ищет того мальца.

— Зачем? Он же уехал в школу. Не знаю, может, парень прогуливает, но точно не у нас в лагере.

— Я изложил это капитану, но он почему-то со мной не согласился. Вчера он обыскал лагерь носильщиков. А сегодня его ребята проверяют каждого, кто спускается в базовый лагерь.

— Ну, что делать, он тут начальник, имеет право, — сказал Запа беззаботно. Но я-то видел, что он беспокоится.

А Сунджо весь аж дрожал. Признаться, я тоже не понимал, как они теперь спустят его в лагерь носильщиков. Як Гулу доел свое сено, так что прятать Сунджо стало негде. А тут еще капитан Шек проверяет всех альпинистов! Это плохие новости, как и обыск в лагере носильщиков.

— У нас тут много пострадавших, — продолжил Запа, — место в вертолете надо отдать им.

— Я тебя понимаю, — сказал Джош, — и поговорю с капитаном Шеком еще раз. Может быть, до него дойдет, что лишнее место в вертолете — это лишний труп на горе, и за эту смерть придется отвечать ему лично.

Это все было так, но это был непростой разговор — все слова предназначались капитану Шеку, который, вне всякого сомнения, сидел и слушал эфир.

— Надеюсь на твою убедительность, — сказал Запа и сменил тему: — Как поживают киношники и мисс Анджело? Спустились?

— Вот только что. Холли пакуется. Завтра с горы уходит грузовик. Правду тебе сказать, она куда выше забралась, чем я рассчитывал. Кригер осматривает киношников — они еле-еле добрались до нас. У нас внизу все тоже больны, Лия сама едва на ногах держится, выдавая всем лекарства. Хорошо, прилетел вертолет, привез еще антибиотиков. Пять разных групп собрали сегодня манатки и уехали еле живые. Хуже того: я, кажется, сам заболеваю. Если эта дрянь продержится, с нашей стороны на вершину вообще никто не зайдет.

Я надеялся, что внизу все болеют тем же, чем я болел раньше, и что повторная зараза мне не грозит. Придется вести себя аккуратно внизу — я не могу позволить какой-то болезни отнять у меня шанс взойти на вершину.

НАУТРО Запа отправил всех вниз в базовый лагерь, кроме человека со снежной слепотой и еще одного, с отмороженными ногами. С группой ушли Сунджо и Гулу. Оставаться Сунджо в ПБЛ не мог — что, если капитан Шек в самом деле прилетит? Я не стал спрашивать, как мы намерены прятать Сунджо в лагере носильщиков; возможно, подумал я, план такой: оставить его в каком-то из лагерей между ПБЛ и базовым, пока капитан Шек не плюнет и не перестанет его искать.

Запа спросил, не хочу ли я спуститься со всеми. Хотеть-то я хотел, но ему сказал, что останусь помогать ему с альпинистами, спускающимися из Четвертого лагеря.

За ночь развиднелось. Было все еще очень холодно, но ветер приутих, а облака разбежались. Альпинисту с отеком легких за ночь стало хуже, его поместили в мешок Гамова. Это значит, спустить его с ледовой стены не получится. Придется вертолету подниматься в Четвертый лагерь и забирать его прямо оттуда.

Наша с Запой задача была помочь Йоги и Яшу спустить остальных восходителей и шерпов в ПБЛ побыстрее. Если кому-то нужно срочно в базовый лагерь, такой человек должен быть готов к отправке к тому моменту, когда вертолет прилетит в ПБЛ. Будет только один рейс.

МЫ ОТПРАВИЛИСЬ НАЛЕГКЕ и добрались до основания Седловины, как раз когда сверху спустился Йоги. Яш остался в Четвертом лагере с пострадавшими.

— Сколько их там? — спросил Запа.

— Трое. У двоих сильные обморожения, третий — наш старый знакомый с отеком легких.

Он поднял глаза горе:

— Да, и кое-кого из тех, кто сейчас спускается, лучше бы отправить в базовый лагерь вертолетом.

С Йоги спустилось шестеро альпинистов — насмерть уставшие, но очень довольные, что сумели спуститься со стены. Запа предложил всем кислород, никто не отказался — какой смысл, зачем им теперь акклиматизироваться? Они спустятся в базовый лагерь и улетят домой, обратной дороги нет.

За полчаса до ПБЛ мы увидели вертолет — он летел вверх, в Четвертый лагерь. Запа приказал всем бегом бежать в лагерь, подумав, что пилот не станет задерживаться в ПБЛ долго на обратном пути.

Он ошибался.

Вертолет сел через десять минут после того, как мы вошли в лагерь. Запа выбрал из спустившихся двоих самых плохих и еще одного запасного — на случай, если капитан Шек прислушался к голосу разума и остался в базовом лагере.

Как бы не так!

Китаец вышел из-за стены мини-пурги, поднятой винтом, в полной военной форме и с пистолетом наголо. За ним шел пилот, по виду не более довольный жизнью, чем любой из нас. Вертолеты не предназначены для полетов на такой высоте*. Если погода станет хуже, он не сможет подняться в воздух.

Капитан Шек вел себя так, как будто никуда не торопится. Он не спеша прошелся до столовой, заглянул туда, понюхал готовящуюся на плите еду с видом гурмана.

— Все показывать мне документы, — сказал он.

Это даже не наглость, это непонятно что. Одно дело — проверять документы у людей, спустившихся с горы, но заниматься этим на высоте шесть с половиной километров над уровнем моря, когда вокруг тебя — раненые альпинисты, которых надо срочно эвакуировать? Это было выше чьих бы то ни было сил. Поднялся жуткий крик, несмотря на усталость и недостаток кислорода.

— Ты чего, сдурел, китайский осел, с какого перепугу ты думаешь, что у нас с собой есть бумаги?

— Это спасательная операция! Раненых нужно срочно доставить в базовый лагерь!

— Ты чего, с глузду съехал?!

Капитан Шек не ожидал ничего подобного и дал задний ход:

— Обыскать лагерь перед вылет.

Это вызывало очередной скандал, но капитан всех проигнорировал и вместе с пилотом обошел все палатки (пилот был совсем не рад этой неожиданной обязанности).

Закончив, капитан Шек сказал:

— Мы искать мальчишка. Все указали пальцем на меня.

— Не этот. Непальский мальчишка. Такой же возраст.

* См. выше. Высота вертолету не помеха, рекорд высоты для вертолета — более 12 км. Сложность заключается в рельефе местности и погодных условиях.

— Он уехал домой неделю назад, — сказал Запа. Капитан Шек покачал головой:

— Не думаю.

Он указал пальцем на вертолет:

— Ты лететь с меня.

— У нас четверо раненых, — вежливо сказал Запа. — Я готов поговорить с вами завтра, когда спущусь в базовый лагерь.

— Нет, — сказал капитан Шек. — Ты идти с меня сейчас. Я тебя арестовать.

К капитану подскочил один из немцев — лидер группы, тот, что говорил с нами по радио из Шестого лагеря, по имени Дитрих. Он был красен, как помидор, и вовсе не от холода. Он заорал что-то по-немецки — что именно, я, естественно, не понял.

Капитан Шек, я полагаю, тоже не понял, но вынул из кобуры пистолет.

Подошел Запа и сказал Дитриху что-то по-немецки, потом обратился к пилоту и спросил что-то по-китайски.

Пилот задумался, сказал что-то в ответ.

— Он говорит, что возьмет четверых альпинистов в любом случае, — сказал Запа.

Двое других восходителей запросто могли бы улететь вниз вместо Запы и капитана, но Дитрих кивнул и отошел в сторону.

— И что дальше? — спросил я Запу. Запа пожал плечами:

— Это просто недоразумение.

И он, и я знали, что это куда больше, чем какое-то недоразумение. Весь вопрос: что в точности знает про наши планы капитан Шек?

— Я свяжусь по радио с Джошем и доложу обстановку.

— Вниз спускайся аккуратно, — сказал Запа. — Вам нужно выйти пораньше и идти помедленнее. Скажи Джошу, пусть вышлет шерпов вам навстречу — на случай, если наша беседа с капитаном продлится дольше, чем я ожидаю.

Через десять минут они улетели, и я вышел на связь с Джошем.

— Шек с ума сошел! Маньяк недоделанный! — кричал папа. — Шерпы и носильщики тут устроят революцию, когда узнают.

Интересно, подумал я, люди капитана Шека передадут ему эти слова? Наверное, да, решил я. Более того — скорее всего, Джош их произнес именно с этим расчетом.

Фамильная история

НАЗАВТРА я ожидал встретить Сунджо в одном из промежуточных лагерей, но его и след простыл. Значит, нашелся какой-то способ спустить его в лагерь носильщиков — а может, капитан Шек его уже повязал. В любом случае, времени думать о судьбе Сунджо у меня особенно не было, потому что спуск в базовый лагерь оказался полным кошмаром.

Снова потеплело, и вместо ледниковых ручейков нас встретили бурные потоки. И если бы у нас вместо ледорубов и кошек были лодки и весла, мы бы добрались до базового лагеря за полчаса...

Добравшись до первого промежуточного лагеря, половина из нашей группы была готова лечь пластом и еще одну ночь просидеть на горе.

— Надо идти, — убеждал их Дитрих. — Нам нужен врач, чтобы разобраться с обморожениями. Не дрейфить! Через три часа мы будем в базовом лагере!

К сожалению, его оптимизм никто не разделял (включая и других немцев, которые, я думаю, винили его в неудаче с вершиной). Они просто уселись на камни и смотрели на него, крутя пальцами у висков. Но он был прав. Мы шли под гору, и даже с их травмами добраться до базового лагеря не так сложно. Я понимал, что они устали и у них все болит (ну так у меня тоже все болит!), но провести еще одну ночь в забитом до отказа лагере, да еще так близко от базы, было чистой воды безумием. И шерпы поддержали Дитриха на сто процентов. Никто из них даже не думал садиться отдыхать.

— Думаю, Дитрих прав, — сказал я. Неизвестный мне немец расхохотался:

— Дожили! Какие-то сосунки указывают нам, что делать!

Все рассмеялись вместе с ним.

Ой-ой. Надо было мне держать язык за зубами. В самом деле, не мне объяснять им, что делать, даже если я прав.

— Вы чего, сдурели тут все? — заорал кто-то у меня за спиной.

Я обернулся — и едва не сел от удивления: передо мной стоял Джош. И не один.

— Ночью погода ухудшится, — добавил Запа. — Нам нельзя тут оставаться.

Джош улыбался от уха до уха, но мне было ясно, что он болен: глаза налиты кровью, бледен, изможден (это Джош-то!). Он похлопал Дитриха по плечу:

— Соболезную. На горе случается. Очень жаль. Дитрих был готов разрыдаться — не знаю, от горя ли, или от счастья, что на помощь пришли Джош и Запа. Джош подошел к упрямцам:

— Если мы отправимся вниз сейчас, мы успеем в лагерь до темноты. В лагере вас ждут врачи. И горячая еда. Поднимаемся, выходим.

Смеяться в лицо Джошуа Вуду никому в жизни не приходило в голову. Я вспомнил мамины слова, что, когда ты болтаешься на конце страховочного троса, тут Джошуа Вуд поможет тебе, как никто. Вот и сейчас — ежу ясно, что он болен, но взял и пошел наверх спасать восходителей, которые даже не были членами его команды.

Медленно, по одному, альпинисты встали на ноги. Запа пошел впереди с Дитрихом, замыкали колонну мы с Джошем.

— Ну как тебе Четвертый лагерь? — спросил он устало. — Было трудно?

— Трудно, еще как, но не так ужасно, как я ожидал. Вот только ребра жутко болят, дышать тяжело.

— Это дело обычное, все через это проходят. Запа говорит, ты готов идти на вершину.

Одно дело, когда Запа говорит мне что-то, чтобы подбодрить меня после тяжелого дня. И совсем другое — когда он говорит то же самое Джошу. Оказывается, я готов идти на вершину. Я не знал, что и сказать. Сейчас говорить о вершине было... ну, неуместно, что ли, — недобрый знак, плюс слишком большая это вещь — вершина. Думаю, Джош понимал, что я чувствую, лучше, чем я сам, потому что он замолчал и не сказал больше на эту тему ни слова. Приступ паранойи, который я пережил несколько дней назад, остался в прошлом.

— А что с Запой и капитаном Шеком? — спросил я.

— Как я и говорил, революция. Как только носильщики и шерпы услышали, что Запу арестовали, они взяли штаб Шека в кольцо. И не уходили, пока не прилетел вертолет. Шек попробовал их разогнать, но они шагу никуда не ступили. Он думал переждать их, завел Запу в здание, а они только того и ждали, пропустили его внутрь и снова сомкнули кольцо. Так бы он там до сих пор и сидел, не отпусти он Запу. А выбора у него не было.

— А Сунджо?

— О, это круче всего! Шек вызвал всех своих ребят к себе в штаб, и на этом фоне не было никаких проблем завести Сунджо в лагерь носильщиков. Если бы он не арестовал Запу, не знаю, как бы нам удалось снять Сунджо с горы. Возможно, пришлось бы ему сидеть где-то в промежуточных лагерях до самого восхождения.

— Но почему капитан Шек вообще им заинтересовался?

— Наверное, он знает больше о наших планах, чем мы думаем.

— Но как он узнал? Джош пожал плечами:

— Тут, на горе, сложно хранить вещи в полной тайне, даже если все держат язык за зубами. И кстати, насчет языка-то... — Джош замедлил шаг. — Звонила твоя мать.

Он перестал улыбаться. Настроение, выражение лица совершенно поменялись.

— Зачем ты ей написал? — спросил он.

— Потому что она написала мне, — отвел я куда жестче, чем намеревался. (Думаю, и мое настроение несколько поменялось.) Джош, кажется, не ожидал этого, смутился.

Я знал, что однажды нам придется завести с ним этот разговор, но я представить себе не мог, что это случится на высоте шесть километров над уровнем моря, при этом Джош будет болен, а я — еле стоять на ногах. Наверное, для таких разговоров не бывает хорошего времени.

— Я думал, мы с тобой договорились, — сказал он. — Я думал, мы решили, что все проблемы с твоей мамой решаю я.

— Никакого договора не было, — сказал я. — И я не думаю, что с моей мамой возникают проблемы и их надо «решать».

Мы уставились друг на друга.

— Ну по меньшей мере ты мог мне сказать, что написал ей, — сказал он, — чтобы я знал.

— А ты по меньшей мере мог отвечать на мои письма!

— О чем ты говоришь, черт побери?

— Я тебе писал!

— В смысле? Когда ты был маленький?

— А то!

— И что?

— Они до тебя доходили?! — заорал я. Он остановился и снял очки:

— Разумеется, доходили. И при чем здесь твоя мать и Эверест?

— А при том, — сказал я.

Он не только не понял — ему, кажется, это было вообще не важно.

— Ну, короче, она в ярости, — сказал он. — Я едва сумел уговорить ее не лететь сюда и не снимать тебя с горы. Это я еще не уверен — мне только кажется, что я сумел. Она требует, чтобы ты позвонил ей немедленно, как спустишься в базовый лагерь.

— Так и сделаю, — сказал я.

— А еще она настаивает, чтобы наверх тебя вел лично я, а это не лезет ни в какие ворота. Или я должен идти с тобой и Сунджо, или вам надо присоединяться к моей группе. А это будет означать большую задержку, так как покамест моя группа идет последней. Я идти сейчас никуда не могу — да ладно я, никто другой в группе не может.

— Как мило, что у тебя есть запасной игрок в виде Сунджо, — сказал я. — Кто бы из нас двоих ни зашел наверх, в любом случае у тебя будет самый юный альпинист в мире на Эвересте.

— Ах, так ты об этом печалишься? — спросил он. — Ты зол на меня, потому что дело затевается не только ради тебя?

— Оно и не затевалось ради меня, — сказал я. — Все дело всегда затевалось исключительно и только ради тебя.

И я пошел вперед, обогнал Джоша, обогнал травмированных, обогнал Дитриха и Запу и добрался до базового лагеря на полчаса раньше всех. Вломился в штаб, сграбастал спутниковый телефон и набрал номер, направляясь к себе в палатку. Мама сняла трубку с первого же звонка.

-Пик?

Я едва не разрыдался, услышав ее голос, поэтому не сразу смог ответить.

— Привет, мам.

В ответ молчание. Я уже думал, связь оборвалась.

— Ты должен был мне сказать.

Я думал сказать ей, что намекнул в блокноте, но знал, что это не пройдет.

— Прости, пожалуйста, — сказал я.

— Не очень-то искренне звучит, но так и быть. Как было в Четвертом лагере? — спросила она тихо.

Я удивился, насколько она спокойна.

— Трудно было, — ответил я, — но я в порядке.

— Как ребра?

— Болят, но в целом жить можно. Ты сердишься на меня?

— Я тебя убить готова.

Вот это похоже на маму. Только, кажется, она на самом деле не сердится.

— Джош сказал, ты болел.

— Я уже выздоровел, теперь болеют другие. — (Включая Джоша, но об этом я умолчал.)

— Я знаю, — сказала она. — Как получила твой блокнот, облазила все веб-сайты про Эверест. Похоже, почти все уходят с горы. Знаю я и про погибших в Шестом лагере.

— Я спустился с теми, кто выжил, помогал лидеру группы, его зовут Дитрих.

— И как он?

— Не знаю... рвет на себе волосы, наверное.

— А ты?

— Ты о чем?

— Ну как о чем? Четверо человек погибли примерно в миле от того места, где сидел ты, — сказала она, все больше походя на ту маму, которую я знал. — Что скажешь? Что ты чувствуешь?

Я не знал, что и сказать.

— Плохо это, — сказал я. Мама в ответ начала разводить пары:

— На горе откинулись четыре человека, Пик. У них есть мамы, папы, братья, сестры, дети, жены, мужья. Все они сидели дома, беспокоились о них. Сейчас до них уже, наверное, дозвонились, может, мейл послали. «С прискорбием сообщаем вам, что ваш муж/сын/брат не вернется больше домой. Сожалеем, но тело мы забрать не сможем. Выше Четвертого лагеря спасоперации не проводятся — слишком опасно...»

Я дошел до палатки и влез внутрь.

— Дай-ка я задам тебе вопрос, — сказала она.

— Валяй.

— Как ты думаешь, ты лучший скалолаз, чем те четверо, что погибли?

— Нет.

— Ты думаешь, ты удачливее их?

— Наверное, — сказал я. — Я же жив.

— Я не об этом.

— Ты хочешь сказать, со мной может случиться то же самое.

— Пик, понимаешь, какая штука: ты сейчас не на стене на заднем дворе нашей хибары, не в скалолазном лагере. Ты на чертовом Эвересте! Там люди дохнут как мухи, Пик. И ты можешь сдохнуть вместе с ними!

— Эти не прошли как следует акклиматизацию, — стал возражать я. — Надо было ждать, а они увидели, что развиднелось, и им приспичило полезть на вершину. Просчет, стоивший им жизни.

— Как ты думаешь, все эти объяснения как-то утешат тех, кто ждал их дома?

Я посмотрел на картинки, что мне прислали крошки-горошки.

— Ну? — не отставала мама.

На одной картинке была нарисована фигурка, висящая на небоскребе, а над ней парил вертолет. А над фигуркой красовалась маленькая синяя гора.

— Я иду на вершину, — сказал я. — Я слишком много в это вложил, чтобы поворачивать назад.

Мама снова надолго замолчала.

— Я бы хотела, чтобы ты поступил иначе, Пик, но не удивлена твоему решению. Я знаю, что сказала бы своей маме то же самое, будь я на Эвересте и готовься к главному восхождению в жизни.

Она редко говорила про своих родителей. Они жили в Небраске, откуда она родом; я их видел всего дважды. Оба раза было, скажем так, не очень весело. Им не нравились ни мама, ни я, ни Джош, ни Рольф, ни даже крошки-горошки. Мама уехала от них, как только окончила школу, и никогда не возвращалась.

— Я буду очень осторожен, — сказал я.

— Ха-ха. Не знаю ни одного восходителя, который бы лез на гору без твердой уверенности, что вернется живым.

— Как горошки? — спросил я.

— Ты хочешь сменить тему.

— Еще бы.

Мама тяжело вздохнула:

— Погоди минутку.

Через полминуты в трубке раздались вопли и хихиканье двух шестилеток.

— Ты где?

— Когда ты вернешься?

— Я по тебе соскучилась!

— Нет, это я по тебе соскучилась!

— Ты получил наши письма?

— Мама очень на тебя сердится.

— Ты успеешь домой на наши дни рождения?

Так длилось некоторое время, и я с идиотской улыбкой слушал все это. До этой минуты я не понимал, как сам по ним соскучился.

Мама наконец отобрала у девочек телефон.

— Так, так, спокойно, — сказала она. — Дайте же Пику ответить на ваши вопросы. Я включу динамик, и вы обе сидите тихо. Единый звук — и я кладу трубку.

Я услышал щелчок.

— Я тоже по вам соскучился, — сказал я. — Я сижу на горе под названием Эверест. Это в стране, которая называется Тибет. Ваши картинки висят у меня в палатке, я вот прямо сейчас на них смотрю. Не знаю, успею ли я на ваши дни рождения. Мне сначала надо залезть на вершину этой горы...

— Можно я спрошу, мама? — сказала Патрисия.

— Да, но только один вопрос. А потом один вопрос может задать Паула. А потом вам обеим надо идти на кухню, дозавтракать и бежать в школу, а то опоздаете.

-Но...

— Никаких «но», — оборвала ее мама. — По одному вопросу на нос — и завтракать. Ясно?

Близнецы вздохнули и согласились.

— Ты получил другое письмо от нас? — спросила Патрисия. — Такое большое и толстое?

— Еще нет, — сказал я. — Но я уверен, оно скоро придет. У нас тут почта не очень хорошо работает.

— А теперь моя очередь, — сказала Паула. — Мама отдалатвой черный блокнот мистеру Винсенту.

— Надеюсь, он ему понравится, — сказал я.

— Он смешной, — сказала Паула.

— Так, всё, — сказала мама.

— Но я не задала вопроса, — закапризничала Паула.

— Мы договорились. А теперь марш на кухню! Снова вздохи и возмущения, но в итоге горошки ушли.

— Сколько у вас времени?

— Начало девятого утра.

Я даже не подумал, сколько у них времени! А мама, наверное, ждала моего звонка всю ночь напролет.

— Как Рольф?

— Он не в городе, уехал по делам, вернется сегодня вечером. Расстроится, что пропустил твой звонок.

Мама вздохнула:

— Пик, я попыталась отговорить тебя, но раз ты решил идти, тебе нужно обо всем забыть и думать только об этом. Не обо мне, не о Пауле, не о Патрисии, не о Рольфе, не о ком-то другом — только о себе. Чтобы выжить, ты должен думать только об одном человеке — о себе. Ты знаешь, почему я бросила скалолазание?

— Да, — сказал я. — Ты упала с...

— Нет, — перебила мама. — Я бросила скалолазание из-за тебя.

— Ась?

— Если бы я решила хорошенько постараться, я бы вернулась, набрала бы форму. Я почему в тот день на стену-то полезла? Потому что Джош хотел, чтобы я снова ездила по горам с ним. И в самый миг перед тем, как я упала, я думала вот о чем: а что будет, если вот прямо сейчас в автокресло к моему мальчику, пристегнутому и спеленатому, залезет гремучая змея? А он там, внизу, а я тут, наверху. Если бы я думала про стену, то успела бы понять, что камень, на который я оперлась, не держит, и не перенесла бы на него вес. Чтобы лазать так, как умеет Джош, нужно быть полным, совершенным эгоистом, Пик. А когда ты родился, я больше так не могла.

Я ни на секунду не сомневаюсь, что физической подготовки у тебя достаточно, чтобы подняться на вершину Эвереста или любой другой горы. Чего у тебя, возможно, нет — это способности думать только о себе, не обращать ни на кого и ни на что внимания. В течение следующих недель ты должен обратиться в камень, в лед. Никаких эмоций ни по какому поводу.

Я не очень много времени провела на большой высоте, пока лазала, но этого хватило, чтобы понять: недостаток кислорода влияет на мозг, на восприятие, на сознание. Ты должен забыть все и сосредоточиться на горе, на подъеме. У тебя достаточно опыта, чтобы уметь понять, когда силы кончились, когда нужно повернуть назад. И когда ты это поймешь, не делай ни одного шага вверх. Сделаешь — тебе конец. Поверни назад. В этом нет ничего постыдного. Останься в живых — и в другой раз у тебя получится. И когда ты вернешься, я надеюсь, что твое сердце, доброе, оттает обратно. Помни: это самая важная мышца в твоем организме. Я тебя очень люблю, Пик.

И она повесила трубку. Я не знаю, сколько я пролежал, обдумывая ее слова, но слезами я залил всю палатку. Когда нежно-голубой свет за палаткой сменился на черноту, я все еще лежал. Вдруг кто-то размотал входной тубус.

Это был Джош.

— Спутниковый телефон у тебя? Я встал:

— Да, прости, пожалуйста. Надо было отнести его назад. Я отдал ему телефон.

— Ну, поговорил с мамой? -Да.

— Так, хорошо. Теперь вот что, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты знал: завести Сунджо на вершину — это не страховка на случай, если туда не сможешь забраться ты. Я взял его с собой потому, что у меня долг перед ним и Запой.

— В смысле?

— Два года назад Ки-Тар спас мне жизнь.

— Отец Сунджо?

— Да, на К2.

— Так это ты был тот единственный альпинист, который выжил?

— Мы сидели под снегопадом три дня. Ни еды, ни кислорода, ни надежды на спасение. На моих глазах один за другим умерли все мои товарищи по группе, я остался один. И моя очередь умирать уже подходила, как вдруг появился Ки-Тар, пройдя через такую пургу, какую я еще никогда не видывал. Он пришел один — никто из шерпов не согласился составить ему компанию. По сути дела, он снес меня вниз на руках. Мы спустились в базовый лагерь, вошли в медпалатку. Я лег на одну кровать, Ки-Тар на другую. И пока Лия разбиралась со мной — обморожение, обезвоживание, — человек, который только что спас мне жизнь, умер в четырех шагах от меня. У него отказало сердце. Я ему даже «спасибо» сказать не успел. Вот, решил рассказать тебе.

Он замотал тубус и ушел. Я слышал, как под его ботинками скрипит снег.

Бунт

СТАТЬ ЭГОИСТОМ И СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ оказалось проще пареной репы.

После того как Джош огорошил меня рассказом про К2, он огорошил своих клиентов, рассказав им, что собирается завести меня на вершину. На то собрание меня не пригласили, но последствия «дискуссии» я ощутил в полной мере наутро.

Я проспал, проснулся сонный, помятый и голодный. За ночь навалило с полметра снега, из палатки пришлось выкапываться. Выбравшись наружу, я впервые заметил, как опустел лагерь. (Вчера я, видимо, от злости и усталости просто не смотрел по сторонам.) Крупные коммерческие экспедиции остались, но большинство экспедиций поменьше свернулись и уехали.

Я посмотрел в сторону хибары капитана Шека — думал, не помахать ли им рукой; решил, что не стоит. Сейчас не время для детсадовских шуточек. Если я хочу попасть на вершину, то должен быть собран и сосредоточен. Кроме того, я умирал с голоду, и меня манил приятный белый дымок, поднимавшийся из трубы столовой, — там еда, тепло и разговоры. Последнее меня несколько беспокоило. Я не хотел ни с кем особенно сходиться, а то вдруг подхвачу от них эту заразу, и о восхождении придется забыть. О разговорах беспокоиться не стоило: едва я вошел, как в палатке установилась гробовая тишина. Только шипела газовая горелка и побрякивала крышка на кастрюле с кипящей лапшой. В палатке сидело десять человек, и все смотрели на меня во все глаза. Ни одной улыбки. Я бы развернулся и ушел, если бы так есть не хотелось.

— Легок на помине, — протянул ковбой из Абилины. Казалось, за то время, что я его не видел, он потерял килограмм десять. Да все они сильно похудели. И никто не ел.

— В чем дело-то? — сказал я расслабленно, словно меня не сверлили десять пар глаз. Подошел к полке, взял тарелку.

— У нас тут собрание, — сказал кто-то.

— Только для своих, — сказал кто-то еще.

Это было и ежу понятно. В палатке никого из штаба. Повара нет. Киношников нет. Шерпов тоже нет.

— Я только поесть возьму, — сказал я, — и выметаюсь отсюда, к вашему удовольствию.

— Ну, — сказал ковбой, — раз ты тут, может, расскажешь нам заодно, когда ты узнал, что папочка намерен завести тебя на вершину?

Что посеешь, то и пожнешь. Теперь я понял, как чувствовал себя Сунджо неделю назад. Я положил себе лапши, но аппетит у меня поубавился.

— Приехал сюда, через несколько дней он мне сказал, — ответил я и пошел к выходу, надеясь, что больше вопросов они просто не успеют задать.

— Потому что понимаешь, какая фигня, сынок: вот эта лапша, что у тебя во рту, тарелка, что у тебя в руках, даже парка, которая на тебе надета, — за все это заплатили люди, которые сидят в этой палатке.

Это было вранье, но кое в чем ковбои был прав. Поэтому я поставил тарелку на стол и вышел, надеясь, что они поимеют совесть и позовут меня обратно. Держи карман шире.

В штабе меня встретили теплее, но веселья там тоже было немного. Джош, Тадеуш, Лия и прочие тоже держали совет.

— Я тут зашел в столовую, — начал я.

— Как у них настроение? — спросил Тадеуш.

— Хуже некуда.

— А, ерунда, перебесятся и успокоятся, — сказал Джош. — В этом году выдался трудный сезон: погода, все болеют, всё такое. Я такого навидался уже. Как только мы заведем пару человек наверх, все будет путем.

Никто не разделял его оптимизма, и меньше всех — Тадеуш. Он сказал: клиенты подадут на «Жизнь на пике» в суд и, скорее всего, выиграют.

— Про Сунджо ты им сказал? — спросил я.

— Не-е-ет, — усмехнулся Джош. — Тут бы у них напрочь вышибло предохранительный клапан. Это наша большая тайна. Впрочем, Шек, кажется, этот секрет разгадал. Поэтому мы всё опять переигрываем. Запа, Сунджо, Йоги и Яш — группа Т. Они на нашем пермите, но действуют сами по себе. Пик, ты в группе П со мной. Киношников мы поделим между группами П и В. Как только Джей-Эр немного оклемается, мы начнем снимать группы П и В. В фильм это, скорее всего, не войдет, но сам факт, что у них берут интервью, поднимет им настроение. — Он посмотрел на Лию. — Как думаешь, когда они переболеют?

— Еще минимум неделя, а то и больше. — Она сама, казалось, заболевает. — Но эта зараза — полбеды; хуже все остальное. Они не могут тренироваться, не могут по-человечески есть, так что теряют форму. Даже в идеальных погодных условиях подняться на вершину будет крайне затруднительно.

— Тут ничего не поделаешь, — сказал Джош. — Мы или зайдем туда, или нет. И эта истина от года к году не меняется.

Дверь в палатку открылась. Вошел техасец.

— Рад вас всех тут видеть, — сказал он. — Мы тут обсудили, кто что думает, и решили вам передать: мы на гору с сосунком не пойдем. Мы не для того тратили деньги, время и силы, чтобы какого-то сопляка тащить на вершину. — Он глянул на меня: — Ничего личного, сынок. Думаю, ты не ожидал оказаться в этой куче дерьма, равно как и мы.

— Спасибо, что сообщили мне, — сказал Джош. — Но только вот какая штука: кто идет на вершину и кто в какой группе, решаю я.

Техасец кисло улыбнулся:

— Воля твоя, Джош, ты босс. Но если ты решишь, что идешь на гору с твоим сыночком, то мы вообще никуда не идем. Мы летим прямо домой, и в дальнейшем тебе предстоит общаться с нашими адвокатами.

— Если так, то, ради бога, собирайте манатки и валите отсюда к чертям хоть сегодня, — сплюнул Джош. — Года через два-три вы, может быть, выиграете дело и, глядишь, получите назад немного денег. Но ни один из вас так и не побывает на вершине мира.

Если бы у техасца был револьвер, думаю, он бы его вытащил и опустошил его в Джоша. Поскольку револьвера не было, он просто смерил Джоша испепеляющим взглядом и вышел вон из палатки.

— Блефует, — уверенно сказал Джош. Тадеуш не был так уверен, да и остальные тоже.

По совету мамы я не стал ничего говорить — например, предлагать оставить меня в лагере. Я бы, может, так и сделал, если бы точно был уверен, что Джош оценит мою жертву ради блага команды по достоинству и не станет ее принимать. Но уверен я не был. Ведь наша вчерашняя ссора осталась незаконченной. Плюс, хотя никто об этом не сказал, смена команды означала, что я, может быть, и вовсе не зайду на вершину до дня рождения. И Джош, и Тадеуш не могли этого не понимать. А на этом фоне в сухом остатке имелось вот что: если на вершину в нужный срок попадает Сунджо, то я никому не нужен.

В СЛЕДУЮЩИЕ ДНИ я старался как можно меньше попадаться людям на глаза. Это было несложно, так как никто не лез со мной общаться. Джошевы клиенты не стали собирать манатки, но и отступать намерены не были. Думаю, они решили взять Джоша измором и посмотреть, сколько он продержится. Меня больше никто не попрекал куском хлеба, но ядовитые взгляды никуда не делись.

И вместо того чтобы страдать от паранойи, я пошел лазать по скалам. Что я точно вынес из Четвертого лагеря, так это то, что мне надо хорошенько натренировать приемы лазания по льду. Я решил, что основная причина моих трудностей на Седловине — плохая техника передвижения на кошках. Я ведь мало лазал по льду. Эффективность экономит силы, а чем выше ты залез, тем меньше сил осталось.

Я нашел удобную ледовую стену в полукилометре от лагеря и целыми днями пропадал там, забираясь наверх разными маршрутами. Я поскальзывался, падал, бился, исполосовал себе все руки ссадинами, но с каждым восхождением чувствовал себя все лучше и лучше.

А по вечерам я лежал у себя в палатке и писал в блокноте или пытался вообразить, как будет выглядеть штурм вершины. Я даже специальный буддийский флажок изготовил. Снял с веревки желтый флажок и аккуратно нарисовал на нем синюю гору, повесил в палатке и глазел на него часами. На самом верху есть врытая в снег палка, а к ней прикручено много проволоки, а на проволоке полощутся такие вот буддийские флажки. И вот я воображал снова и снова, как добираюсь до этой палки и вешаю свой флажок со своей синей горой не где-нибудь, а на самом Эвересте.

А капитан Шек тем временем продолжал искать Сунджо. Каждое утро, как я отправлялся к ледовой стене, за мной следовал солдат. Видимо, капитан подумал, что это я не тренируюсь, а ищу возможности тайно встретиться с неуловимым мальчишкой. Я, кстати, совершенно не возражал против такой компании. Если бы я упал по-серьезному, то солдат мог бы мне помочь или, по крайней мере, добежать до лагеря и вызвать помощь.

Запа, Йоги и Яш жили в базовом лагере, но старались особенно не привлекать к себе внимания. Я их видел раз-другой, но с возвращения мы так ни разу пока и не поговорили. Вероятно, капитан Шек и за ними следил, поэтому они старались держаться от меня подальше.

На третий день таких развлечений до нас дошли новости, что с северной стороны на вершину зашли девятеро альпинистов — то есть все, кто штурмовал вершину в тот день. Думаете, эти новости вызвали в лагере радость? Ну, в некотором смысле да, но это была только пена на океане зависти и злобы.

— Если бы мы не заболели...

— Если бы Джош не бросил нас по дороге в базовый лагерь...

— Если бы он не потащил своего сынка на Эверест...

— То вместо этих девятерых могли быть мы! И через пару дней могли бы уже лететь домой...

— И кто знает, может, другого погодного окна уже не будет...

Все это и многое другое я без труда смог подслушать в столовой вечером того дня. Завистливое злобное брюзжание прекратилось только с появлением Джоша, Тадеуша и киношников. Я их не видел в столовой с возвращения из Четвертого лагеря. Как и другие, Джей-Эр, Джек и Уилл потеряли в весе и выглядели измотанными, но все же лучше, чем на пути вниз несколько дней назад.

— Если вы продолжите идти на поправку, — начал Джош, — и если позволит погода, то через неделю — дней десять мы начнем подъем на вершину.

— А с завтрашнего утра мы начнем вас снимать для документального фильма — интервью и все такое прочее, — добавил Джей-Эр.

Ни та ни другая новость не произвели ни малейшего впечатления.

— Ты все так же намерен вести своего сынка наверх? — спросил техасец.

— Еще бы, — сказал Джош. — А ты все так же намерен в этом случае повернуть назад?

— Если он идет наверх, мы идем вниз. Такие дела. Было совсем не похоже, что он блефует. Выражения лиц прочих говорили о том же самом. Это же были не профессиональные альпинисты, а успешные бизнесмены, привыкшие, что всегда получают то, что требуют. Другого в их мире просто не бывает.

— Как тебе будет угодно, — сказал Джош и криво улыбнулся.

У меня засосало под ложечкой. Я почему-то почувствовал, будто точно знаю: блефует Джош, а не клиенты. И именно он даст задний ход. А если не он, то Тадеуш.

Задний ход

НАУТРО я сидел за завтраком за отдельным столом, как обычно в последние дни; другие «товарищи по команде» меня сторонились. Неожиданно в столовую вошли Джош и Тадеуш.

Я думал, они будут говорить про съемки и так далее. Вместо этого Джош объявил:

— Мы приняли решение.

Он вынул из кармана листок бумаги, развернул его.

— Группа В, лидер — Па-Сан. Члены группы следующие. — Джош зачел несколько имен. — Группа П, лидер — я. Члены группы следующие.

И Джош зачел еще несколько имен. Среди них не было одного.

Моего.

Я рта не успел раскрыть, как заговорил техасец. Судя по тону, он был ошарашен не меньше меня.

— Ты хочешь сказать, Пик не идет на вершину?

— Ты глухой? — грубо спросил Джош.

— Нет.

— Ты слышал, как я произнес его имя? — не менее грубо продолжил Джош.

— Нет, — потупившись, ответил техасец.

Это розыгрыш, в отчаянии подумал я. Ведь Джош обязательно сказал бы мне заранее. Это же жестоко! Он просто пытается взять их на жалость. Ждет, что они сейчас скажут: «Нет, Джош, постой, мы ничего такого в виду не имели». Ведь гениальная же идея, правда! Если они сами согласятся меня взять, никаких проблем не будет.

Я ждал этих волшебных слов, но их не последовало.

А Джош повернулся ко мне:

— Прости, Пик, я вел себя как дурак. Они правы, конечно. Это их экспедиция. Они платят, они заказывают музыку.

Я решил: это уж слишком для театра, он переигрывает; надеялся, он понимает, что делает. Я глянул на техасца. Вот сейчас ему пора сказать: «А, черт с ним, ладно, идешь с нами, мы просто решили тебя разыграть».

А вместо этого сказал он:

— Вот и славненько.

— Минуточку! — сказал я. — Это нечестно. Я работал не хуже прочих, залез в Четвертый лагерь наравне со всеми.

— Тема закрыта, Пик, — тихо сказал Джош.

— Ни черта она не закрыта!

Я чуть стол не опрокинул, вскакивая.

— Еще как закрыта, — повысил голос Джош. — Все решено окончательно. Запа сейчас пакует твое снаряжение. Ты, он и его шерпы отправляетесь в Катманду. Грузовик ждет.

Я не верил своим глазам. Это был не розыгрыш. Он правда дал задний ход!

— Прости, что дело не выгорело, — продолжил Джош. — Может, в следующем году попробуем. Ты еще молод, у тебя будет сколько хочешь шансов зайти на вершину.

— Я не верю своим ушам.

— Ладно, идем, помогу тебе собраться.

— Иди к чертовой матери!

Я оттолкнул его в сторону и выбежал вон из палатки.

Добравшись до палатки, я увидел, что вся моя снаряга уже упакована и лежит в грузовике. В самом деле, все было решено, причем заранее. Запа, Йоги и Яш сидели в кузове, ждали меня.

Я смахнул обратившиеся в лед слезы:

— Почему ты мне заранее не сказал?!! Запа покачал головой:

— Лучше так. Жизнь — тяжелая штука, как тебе сегодня довелось узнать.

— Единственное, что я сегодня узнал, — это что ты с папой — вонючие лгуны!

— Нам пора, — не поведя бровью, сказал Запа. — Нам предстоит долгая дорога, надо далеко поспеть до темноты.

Я смотрел на него вызывающе, думая, что он продолжит, но было ясно: тема в самом деле закрыта. Водитель грузовика завел мотор.

Мы выехали из лагеря. Нам вслед вышел Джош и помахал мне. Я в ответ показал ему средний палец. Он в ответ улыбнулся мне своей фирменной улыбочкой. Если бы Запа не схватил меня за воротник, я бы спрыгнул с грузовика и открутил Джошу голову голыми руками.

Я поверить не мог, как быстро все закончилось. Нет, в смысле, я понимал, что на вершину Эвереста могу и не попасть, но я-то думал, причиной неудачи будут погода, травма, недостаток выносливости... а не какие-то дебильные бизнес-махинации!

Джош даже словом не обмолвился, что я должен делать, оказавшись в Катманду. Наверное, дожидаться его. А может, он сразу отправляет меня в Чиангмай. Мне было плевать. Как только я окажусь там, куда он меня направляет, я звоню маме и, если обстановка позволяет, немедленно возвращаюсь в Нью-Йорк. Точно я знал лишь вот что: я больше никогда не буду иметь с Джошуа Вудом ничего общего.

Мы проехали по ухабистой дороге километра три, до китайского блокпоста. Они проверили наши документы, тщательно обыскали грузовик. И только тут до меня дошло, что Сунджо с нами нет. Я был в такой ярости, что забыл и думать про него. Пришлось подождать, пока мы не отъедем от блокпоста подальше, и только тогда спросить Запу:

— А где Сунджо?

— Он ждет нас впереди, — сказал Запа.

Похоже, Сунджо тоже сняли с маршрута. Видимо, на фоне действий капитана Шека предприятие стало слишком рискованным. К моему стыду, эта мысль знатно подняла мне настроение.

Проехав еще с три километра, грузовик притормозил. Я встал и перегнулся через кабину, ожидая увидеть Сунджо, но перед нами были только як и носильщик, направлявшиеся в базовый лагерь. Поравнявшись с яком, грузовик остановился. В носильщике я узнал Гулу. Он улыбнулся своим беззубым ртом и долго говорил с Запой; я, конечно, ни слова не понял. Закончив, Гулу помахал рукой и продолжил свой путь в базовый лагерь.

Мы проехали еще пару километров, снова остановились. Такими темпами мы прибудем в Катманду через год-другой. Тут Йоги и Яш выпрыгнули из кузова и принялись выгружать снаряжение.

— Что за черт?

— Группа Т, — ответил Запа.

— Ты вообще о чем?

Запа вместо ответа вынул из кармана мятую бумажку и протянул мне.

Прошу прощения за спектакль, но нам было нужно, чтобы все прошло как можно натуральнее, иначе капитан Шек нам бы не поверил. Теперь же он думает, что ни тебя, ни Сунджо на горе нет, и бросил поиски. Кроме того, мне нужно было ублажить моих твердолобых клиентов. Иного способа закинуть тебя на вершину до дня рождения нет. Кстати, это все Запа придумал. (Я тебе говорил, он парень непростой.) Он заведет вас в ПБЛ другой тропой. У него приказ во что бы то ни стало сохранить тебе жизнь. Иначе твоя мать меня убьет. Надеюсь, ты сумеешь взойти на вершину, но если не получится, ничего страшного.

Джош

Я перечитал записку дважды, затем поднял глаза на Запу. Тот улыбался.

— Мы пойдем в ПБЛ напрямик, короткой дорогой, — сказал он. — Но двигаться нам надо побыстрее, а то капитан Шек про все пронюхает.

Я не знал, плакать мне или радоваться. Вот же они с Джошем разыграли пьеску-то! Я понимал, почему им пришлось так поступить, но они могли сказать мне заранее, я бы сыграл роль как надо. Я был в этом совершенно уверен и собирался сообщить об этом Запе, как вдруг кто-то вышел из-за поворота. Это был Сунджо, он помахал нам рукой.

Не считая грязной носильщицкой одежды и соломы в волосах, выглядел он отлично. К восхождению готов.

Напрямик

ГУЛУ ЗАБРАЛ из лагеря носильщиков не только Сунджо. За поворотом, на другой стороне придорожного холма, лежала целая гора горного снаряжения. Веревки в бухтах, баллоны с кислородом, очки, маски, палатки, еда... Глядя на эту кучу, я думал, как мы все это добро допрем в высотные лагеря.

Ответ был прост — на собственном горбу. Запа немедленно приступил к делу и стал делить снаряжение на пять куч. Пока он был этим занят, я спросил Сунджо, что, собственно, происходит. Он знал не больше моего. Сказал, что Гулу поднял его среди ночи, сказал, что они немедленно должны покинуть лагерь носильщиков.

— Сначала я решил, что капитан Шек узнал, где я нахожусь, — сказал он. — Но как только мы отошли от лагеря на безопасное расстояние, Гулу сказал мне, что Запа теперь ведет меня и тебя на вершину отдельной группой. А пермит все тот же, твоего папы.

Я не стал рассказывать Сунджо, как я узнал о смене планов, — во-первых, я все еще злился, во-вторых, мне было немного стыдно за себя. Груз для Йоги и Яша оказался больше нашего, но все равно мне с Сунджо предстояло нести весьма серьезные рюкзаки. Еду мы поделили друг меж другом более или менее поровну. Запа весело смеялся, наблюдая, как мы кряхтим, накидывая рюкзаки:

— Чем дольше мы пробудем в пути, тем больше еды съедим и тем легче станет ваша ноша!

БАЗОВЫЙ и все прочие лагеря повыше расположены там, где расположены, не по прихоти, а по необходимости. Традиционный путь наверх, может быть, не самый короткий, но зато он самый безопасный и простой. (По стандартам Эвереста, конечно, где нет ничего по-настоящему простого и безопасного.) Короткая дорога Запы и в самом деле была короче обычной, но зато в десять раз сложнее. Первое препятствие на нашем пути было огромное ледовое поле — ледяные зазубрины торчали из земли, что акульи челюсти. Сунджо и я шли аккуратно, опираясь на альпенштоки, чтобы не упасть и не наживиться на ледяные мечи. Шерпы же бежали вперед, словно конькобежцы, и вскоре мы их потеряли из виду — так, две точки на горизонте. Думаю, Запе ничего не стоило припустить за ними и не отстать, но он шел с нашей скоростью, метрах в ста впереди, то и дело оглядываясь, чтобы удостовериться, что мы еще живы.

Мы догнали Йоги и Яша ближе к закату, и к этому времени они уже поставили лагерь, приготовили еду и развлекались тем, что швырялись ледорубами в ледовую стену — такую высокую, что, казалось, она упирается в самое небо.

У меня от усталости дрожали ноги. Шея и плечи ныли — казалось, по ним весь день били батогами. И единственным утешением мне было то, что Сунджо выглядел еще хуже. У него не хватило сил даже самостоятельно скинуть рюкзак, а заговорить он смог только после двух кружек горячего чаю.

Я же, выпив третью кружку, пришел в себя настолько, что смог хорошенько разглядеть ледовую стену и оценить трудность восхождения. В ширину она тянулась от горизонта до горизонта. Я решил, что наутро мы пойдем вдоль, чтобы найти ход наверх, и высказал свои мысли вслух.

Запа в ответ расхохотался и показал пальцем прямо перед нами:

— Вот это наш ход наверх.

— Ты шутишь!

Он покачал головой.

Я не заметил в стене ни одной трещинки, ни одного места, за которое можно было бы зацепиться рукой или ногой. По сравнению с этой стеной та, на которой я упражнялся в базовом лагере, выглядела тренировочной стенкой в спортзале.

Потом Запа включил радио, и мы стали слушать эфир Эвереста. Сегодня, оказалось, еще трое человек зашли на вершину, а еще восемь повернули назад метров за сто. Какая-то женщина сломала ногу в ПБЛ. Зараза в базовом лагере прошла, все шли на поправку.

Я уже собирался сказать всем «спокойной ночи» и уползти в палатку, но тут в эфир вышел Джош — потрепаться с кем-то из лидеров групп в Четвертом лагере. Это было очень не в его стиле — Джош полагал, что радио нужно пользоваться только для передачи критически важной информации. Он терпеть не мог, когда люди говорили по радио на горе, словно это мобильный телефон.

Они говорили о погоде, о женщине со сломанной ногой, о том, в каком порядке кто должен идти на вершину.

— Слышал, у тебя была ссора с сыном, — сказал человек из Четвертого лагеря.

На горе шила в мешке не утаишь.

— Да, было дело, и он уехал, — сказал Джош. — Мы помиримся потом, когда я спущусь с горы. Он вообще-то парень что надо. Кроме того, у меня такое впечатление, что капитан Шек так или иначе попытался бы снять его с горы и отменить пермит. Я бы ему, конечно, не позволил.

— А он все еще охотится за другим парнишкой?

— Ага. Вышел на тропу войны, добыл где-то томагавк и наотрез отказывается его закапывать. Арестовал носильщика по имени Гулу. Отпустил его потом, учинив жуткий допрос, но с Гулу что возьмешь — этот мальчишка уехал с горы уже три недели как, если не больше. Не пойму, чего Шек пытается добиться. Ходят слухи, он вызвал еще солдат. Говорят, к нам едет целый военный грузовик, и кое-кто из них там — профессиональные альпинисты. Шек планирует послать их вверх по горе — проверять высотные лагеря. Чистой воды безумие, на мой взгляд. Я послал е-мейл в местную китайскую администрацию и попросил наших адвокатов проверить, легальны ли эти действия. Китайцы зарабатывают тучу денег на наших пермитах. Будет ужасная дыра в бюджете, если какой-то ретивый фельдфебель разгонит все экспедиции, не правда ли? Но что поделаешь. В общем, удачи в Пятом лагере. Выйду в эфир завтра. До связи.

Запа выключил приемник. Весь этот разговор был постановочный — специально для нас, во всяком случае, это касалось слов Джоша. Мы не могли отвечать, естественно, но много узнали. Особенно нам не понравилась новость про солдат-альпинистов.

— Выше ПБЛ они не смогут забраться, — сказал я. — У них же не было времени акклиматизироваться.

— Может, ты и прав, — сказал Запа.

— Но как мы проскользнем мимо них на пути вниз? — спросил Сунджо.

Запа пожал плечами. На этот раз, показалось мне, Запа в самом деле не знал ответа на этот вопрос.

ЗАПА разбудил нас с Сунджо поутру. Йоги и Яш уже пролезли метров пятнадцать по стене, вкручивая ледобуры — чтобы нам было за что зацепиться. Солнце едва-едва показалось над горизонтом — значит, встали братья-шерпы затемно. Мы быстро позавтракали, упаковались, нацепили кошки и обвязки. Запа сказал, что остается внизу — допакуется и потом пойдет за нами замыкающим.

Дул жуткий ветер. К счастью, дул он прямо в стену, прижимая нас к ней, — дуй он под углом, запросто снес бы нас. И пошло. По ледорубу в каждой руке... Вогнать кошку посильнее. Вогнать ледоруб. Получить дождь из льдинок в лицо. Подтянуться вверх. Вогнать в лед другую кошку. Вогнать другой ледоруб... Пройдя вверх метров двадцать, я зацепился карабином за ледобур и остановился перевести дух. Йоги и Яш уже забрались наверх, спустили вниз веревки и стали вытягивать снаряжение.

Запа только-только вышел на стену. Сунджо полз вверх, метров на пять ниже меня. Кажется, дело у него не особенно спорилось — неудивительно, ведь сначала он болел, а потом прятался у носильщиков. Я смотрел на него, пока он не поднял глаза, и помахал ему. Он помахал мне обратно и решительно кивнул: мол, иду, иду.

Я снова полез, но не сделал и трех шагов, как услышал страшный вопль. Секунда ушла у меня, чтобы пристегнуться карабином к другому ледобуру, и только тогда я смог посмотреть вниз. Зрелище было не из приятных. Сунджо сорвался, пролетел метра три и висел, зацепившись одним ледорубом за ледовый карниз. Я обошел этот карниз на пути вверх и знал, что он слишком далеко выдается из стены, чтобы Сунджо мог упереться в стену кошками.

— Иду на помощь! — крикнул ему Запа, но до Сунджо ему было лезть минут сорок пять.

А Сунджо не продержится в таком виде и десяти. Я был куда ближе, но лезть вниз по ледовой стене — еще сложнее и медленнее, чем вверх. Я посмотрел наверх, надеясь увидеть Йоги или Яша, но их как корова языком слизнула. Наверное, ушли вперед — ставить следующий лагерь.

Времени думать у меня не было, да и к лучшему. Я полез влево по стене, к веревке, которой шерпы поднимали снаряжение. До нее десять метров. Запа лез вверх и кричал Сунджо, чтобы тот держался. Лез Запа так быстро, как только мог, но он не мог не знать, что шансов успеть и помочь внуку у него нет.

Добравшись до веревки, я дернул ее — кажется, достаточно прочно натянута. Черт его знает, выдержит она мой вес или нет. Может, братья-шерпы не стали укреплять ее как следует, ведь им нужно было только снаряжение поднять.

— Я сейчас соскользну! — закричал Сунджо в отчаянии.

— Я мигом! — крикнул я в ответ.

— Держись, Сунджо! — крикнул Запа, сообразив, что я намерен сделать. — Не сдавайся!

Я хотел еще проверить веревку, но времени не было. Я зацепился за нее карабином и перенес полный вес. Веревка натянулась, но выдержала. Я сглотнул и полез вниз по диагонали к Сунджо. Оказавшись прямо над ним, я зацепил веревку за ледобур, в котором был уверен, и спустился к Сунджо дюльфером. Я успел зацепить его карабин за веревку ровно в тот миг, когда он отпустил ледоруб.

— Порядок! — крикнул я вниз Запе, затем спросил Сунджо: — Ты как?

— Порядок! — еле выдохнул он и зарыдал. И я тоже. Видимо, я его все-таки простил.

ЕЩЕ ЧАС УШЕЛ на то, чтобы долезть до верха. Запа поднялся минут через десять после нас. Вид у него был одновременно обеспокоенный и радостный:

— Ничего не сломал?

Сунджо отрицательно покачал головой.

— Что случилось?

— Ледоруб сломался прямо у меня в руке. Запа кивнул, затем обратился ко мне:

— Спасибо.

— Лучше скажи спасибо Йоги и Яшу, что закрепили веревку как следует, — сказал я.

Забравшись наверх, я первым делом проверил веревку. Она была привязана к карабину, который был продет в ледобур — не какой-то, а десятисантиметровый, вкрученный в лед по самую головку. На таком креплении мы с Сунджо могли тарзанить в полной экипировке целый день.

— Но ты же этого не знал,— сказал Запа.

— Ну... э-э-э-э... — сказал я, смутившись, — Йоги и Яш — профессионалы, знают, что и как делать.

— Это как когда, — сказал Запа. — Тем ледорубом, который сломался в руке Сунджо, они вчера играли в ножички у ледовой стены.

Ой-ой-ой! Я сразу понял, что вечером Запа устроит братьям хорошенький нагоняй, и не ошибся. Едва войдя в лагерь, Запа отвел Йоги и Яша в сторону и беседовал с ними минут десять. Он говорил тихо и ни разу не повысил голос, но когда шерпы вернулись к палаткам, вид у них был такой, словно Запа спустил с них штаны и высек кнутом.

— ЦЕЛЫХ ДВА ГРУЗОВИКА китайских солдат, представляешь...

Это Джош беседовал с другим лидером группы, которая только что зашла в ПБЛ.

— ...И среди них — шестеро военных альпинистов. У нас тут чистой воды казарма теперь.

— Хорошо, что мы уже наверху, — ответил лидер.

— Ты рано радуешься. Ходят слухи, что они завтра собираются бегом вверх по горе — проверять у всех документы. Если у вас нет с собой паспортов, виз и пермита, вас снимут с горы.

— У нас все с собой. Какая вожжа попала ему под хвост?

— Видишь, когда грузовик, на котором вчера уехали Запа и мой сын, доехал до второго блокпоста, там не было ни Запы, ни Пика. По словам водителя, они сели на другой грузовик и поехали другой дорогой.

— Надеюсь, с Пиком все в порядке.

— С ним все хорошо. Я Запе доверяю, он за мальчиком приглядит. Думаю, они давно в Непале. Да. Вот такие у нас тут внизу новости.

— Спасибо, что сообщил нам, — был ответ. — А что за альпинисты эти китайцы? Как выглядят?

— В отличной физической форме и экипированы на пять баллов. Их сняли с другого высокогорного восхождения, не знаю, где это было. Если они у нас тут вдруг решат воспользоваться шансом и попробовать долезть до вершины, я не удивлюсь. Сам бы поступил так же.

— Понял тебя, Джош. Кажется, у нас тут будет толпа народу.

Запа и братья-шерпы развернули карту и заговорили по-непальски.

— Что происходит? — спросил я.

— Запа говорит, теперь мы не можем заходить ни в какие стационарные лагеря ниже Пятого, — объяснил Сунджо. — Они ищут места для стоянок.

Я посмотрел на карту. Мы находились примерно на высоте Второго лагеря, только в десяти-двенадцати километрах к северу. Еще минимум один день уйдет у нас, чтобы выйти на высоту ПБЛ.

Если так пойдет и дальше, то не минет и недели, как мы окажемся на вершине.

Лагерь номер три с половиной

ЗАПА ГНАЛ НАС нещадно следующие два дня. Из лагеря мы выходили до рассвета, лезли вверх в налобниках. Йоги и Яш каждый раз выходили задолго до нас, и мы не видели их до вечера.

Я не имел ни малейшего представления, где мы находимся, но согласно альтиметру мы постоянно набирали высоту. (Впрочем, это было ясно и без альтиметра — каждый вдох давался с диким трудом.) Вечером каждого дня у нас с Сунджо едва оставалось сил немного поесть и попить и лечь спать.

Проснувшись на третье утро, я не узнал палатку — сквозь синюю ткань лился солнечный свет. Я глянул на Сунджо и увидел, что он тоже смотрит на свет, не понимая, что к чему.

Мы почти не разговаривали последние дни — ни времени, ни легких.

— Ты как? — спросил я.

— Фиговато, — сказал Сунджо.

— Ты отлично со всем справился. Он отрицательно покачал головой:

— Я едва не сдох. Это все было очень тяжело.

Слово «тяжело» близко не описывало то, через что мы прошли за двое минувших суток. Целая серия чрезвычайно технически сложных подъемов. Я еще никогда не лазал по таким сложным стенам.

— Ты знаешь, где мы? Сунджо застонал:

— По ощущениям? Уже на вершине.

Я рассмеялся и тут же надолго закашлялся. Придя в себя, сказал:

— Может, Запа даст нам сегодня выходной?

— Держи карман шире.

Кое-как мы оделись, не вылезая из палатки, затем высунулись наружу. Идет слабый снег, туман, холодно. Облака закрывали небо уже дня три. У примуса сидят Йоги и Яш.

Йоги что-то сказал. Сунджо побелел от ужаса.

— Что такое? — спросил я.

— Запа заболел.

Я понял, отчего он так побледнел. Запа не из тех, кто болеет, — он выкован из нержавеющей стали. Прошлой ночью выглядел как огурчик.

Мы ринулись к его палатке. Выглядит неважно: глаза налиты кровью, весь в соплях, бледен как смерть. Все же он сел, увидев нас.

— Выходим в Четвертый лагерь после полудня, — сказал он.

Чушь собачья. В этом состоянии он и шагу не сделает, даже если захочет.

— Та же дрянь, что в базовом лагере? — спросил я.

— Наверное, — ответил он, криво улыбнувшись. — А может, я просто старею.

— Какая разница, — сказал Сунджо, — нам надо спускаться. Нам надо доставить тебя к врачу.

— Мы не можем идти вниз, — сказал Запа. — Там нас ждут китайцы. Наше единственное спасение — идти вверх.

— Но нам же в итоге все равно придется спуститься, — заметил я.

— Естественно. Но только с другой стороны.

— О чем ты?

— До Непала отсюда километра два от силы. Наверное, бредит, подумал я. До Моста Дружбы идти отсюда минимум неделю.

Запа вынул из кармана карту и показал на южную сторону вершины.

— Вот это — Непал, — сказал он и показал на северную сторону: — А это — Тибет.

Затем он пальцем провел линию с северной стороны Эвереста на вершину, затем с вершины вниз, на южную сторону.

— А-а! Ты хочешь сказать, мы спускаемся не обратно на север, в Тибет, а на юг? — спросил я.

— Добираетесь до вершины, — сказал он, — затем идете вниз, на юг, в Непал.

— Но мы не готовы идти вниз по южной стороне, — запротестовал я, — у нас нет ни палаток, ни нужного снаряжения...

— Вам помогут шерпы, — перебил меня Запа, — мои друзья. Мы с ними уже связались, они будут вас ждать на другой стороне. А Йоги и Яш доведут вас до вершины.

— А ты как же? — спросил Сунджо.

— А что ты спрашиваешь? Сам видишь, в таком состоянии я лежать едва могу, не то что лезть наверх. Выше Четвертого лагеря я не иду.

— Нет. Мы подождем, пока ты не выздоровеешь, — отрезал Сунджо.

— Он прав, — сказал я. — Мне плевать, успею я на вершину до дня рождения или нет. Лично мне все равно. Мы станем лагерем где-нибудь или останемся прямо тут, пока тебе не полегчает.

Запа покачал головой:

— У нас недостаточно еды.

— Йоги и Яш могут принести еще, дойти до шерпов.

— Это не единственная проблема, — сказал Запа. — Главная — погода. Через три дня будет как раз нужная погода для штурма. И поэтому через три дня вы должны быть на точке выхода.

Я снова выглянул наружу. Снег шел все гуще, туман усилился.

— Откуда ты знаешь, что погода улучшится? — спросил я.

Запа пожал плечами.

Вот же невыносимый черт!

— Хорошо, — сказал я, — допустим. Погода проясняется, мы заходим на вершину, спускаемся по южной стороне. Мы герои и на свободе. А ты как намерен просочиться сквозь китайские кордоны на северной стороне?

— А какие у меня проблемы? Я гражданин Непала. В Тибете нахожусь легально, с паспортом и по визе, с пермитом. У капитана Шека нет никаких законных возможностей меня арестовать. Вы видели, чем закончилась его предыдущая попытка. Не думаю, что они меня арестуют. А если бы даже и попробовали, единственное, что они посмеют сделать, — это депортировать меня, а мне только того и надо. Увидимся на другой стороне.

— Я не думаю, что смогу зайти на вершину, — сказал Сунджо. — Я едва выжил вчера.

— Боюсь, Сунджо, что тебе придется собрать волю в кулак и сделать это, — сказал Запа. — Я очень перед тобой виноват, завел тебя сюда. Так что ты уж постарайся, другого выхода для тебя нет.

Я думал предложить остаться с Запой в Четвертом лагере и спустить его с горы, когда ему полегчает. Но это входило в противоречие с приказом мамы вести себя как самый заправский эгоист. К тому же я очень хотел зайти на вершину. Мой внутренний спор решил Запа. Он улыбнулся и сказал:

— Спасибо, Пик. Я понимаю, о чем ты думаешь. Но я в твоей помощи не нуждаюсь. А вот Сунджо она потребуется.

Я смотрел на него круглыми глазами: как только он догадался? Но я был благодарен ему за то, что решение принял он, а не я. Все же я спросил:

— А как...

Запа поднял руку, давая понять, что разговор окончен.

— Сунджо не сможет зайти на вершину без тебя, — сказал он. — А мне нужно отдохнуть. И вам обоим тоже. Нам сегодня предстоит непростой путь наверх.

СУНДЖО СДЕЛАЛ, КАК СКАЗАЛ ЗАПА. Я тоже попробовал заснуть, но не смог, поэтому вылез из палатки к Йоги и Яшу у примуса. Йоги вынул из рюкзака кислородный баллон и маску, показал мне, как подсоединять маску к регулятору, потом показал мне два пальца — в смысле, прибор надо установить на два литра в минуту. Потом на Яше показал мне, как надевать маску.

Закончив, он все разобрал и показал, что теперь я должен повторить все сам. Это оказалось куда сложнее, чем я думал. Пришлось снять внешние рукавицы, и пальцы у меня заледенели, хотя внутренние рукавицы остались на руках. И тут я вспомнил, что у меня с собой камера Джей-Эра, про которую я совершенно забыл. Надо срочно снимать наш поход! (Все это, дорогой читатель, должно проиллюстрировать тебе, как работает — или, скорее, не работает — мозг на большой высоте.)

Я сумел подключить маску к баллону, надеть маску и подтянуть ремни, чтобы маска плотно прилегала ко рту и носу. Маска была холодная, неудобная; ощущение — вроде как у страдающего клаустрофобией. Все эти проблемы в единый миг решил Яш, включив кислород.

За всю свою предыдущую жизнь я не чувствовал большего блаженства! Это был не кислород, а какой-то волшебный эликсир! Живая вода! Впервые за много недель я почувствовал, как по телу разливаются тепло и сила. Глаза и сознаниепрояснились, я стал видеть четко. Счастье, впрочем, длилось недолго, так как Йоги практически сразу отключил блаженный газ. Бурча, я снял маску. Шерпы улыбались. Йоги сказал что-то по-непальски, показал мне пять пальцев.

— Понял, — сказал я. — Только начиная с Пятого лагеря.

В теории можно идти с кислородом все время, с самого низу. Только одна незадача — потребуется с полдюжины шерпов, чтобы затащить наверх нужное количество кислородных баллонов. Одного баллона хватает ненадолго.

Йоги и Яш вышли из лагеря около полудня. Спустя часа два из палатки вышел Запа — что твоя мумия из пирамиды. Три чашки горячего чая воскресили его... на чуть-чуть. Я упаковал его снаряжение и разбудил Сунджо. Тот выглядел куда лучше.

Мы вышли в Четвертый лагерь. На этот раз мне и Сунджо приходилось ждать Запу. На полпути он вынул кислородную маску и пустил газ. Ему сразу значительно полегчало. Я был весь зеленый от зависти.

Пятый и Шестой лагеря

МЫ ВЫШЛИ ПОЗДНО, и я почему-то подумал: это означает, что Четвертый лагерь очень близко. Ошибка: к ужасной стене, ведущей к нему, мы подошли сильно после заката.

— Мы будем лезть вверх в темноте? — в шоке спросил я.

Запа снял маску:

— Иначе нам никак не попасть в Четвертый лагерь незамеченными. А сейчас все спят.

В целом Запа прав: из палаток сейчас никто носу не высунет ни за какие коврижки. Ветер воет волком, плюс весь день шел снег. Но насчет сна, полагаю, он ошибался: мой недавний опыт подсказывал мне, что спать никто не будет. Если люди в лагере находятся примерно в том же состоянии, что и я, они не спят, а только ворочаются в спальниках, а мозги им сверлит одна и та же мысль: хватит ли в воздухе кислорода, чтобы продержаться еще одну ночь?

В прошлый раз мне потребовалось пять часов, чтобы взять стену, и то я на полпути почти сдался. Сейчас погода была много хуже, да еще тьма-тьмущая.

Йоги и Яш спустили веревку.

— Вам потребуются налобники, — сказал Запа.

— Черт, ага, — сказал я.

Сдвинь жумар вверх по веревке. Сделай шаг вверх. Вдохни. Сдвинь жумар. Сделай шаг. Подумай о смысле жизни. Посмотри в небо. Подумай о смысле жизни еще раз. Сделай шаг вверх. Отдохни. Отдохни. Отдохни. Обопрись о стену. Молись изо всех сил... То же, что в прошлый раз. Но по какой-то неведомой причине сегодня лезть было куда легче, и я совсем не так боялся, особенно с налобником. Узкий пучок света помог мне сосредоточиться на льду и скале передо мной. Я уж и не знал, где верх, а где низ, пока через край метрах в трех выше меня не перегнулся кто-то с другим фонарем. Это был Йоги; впрочем, его непросто было узнать, замотанного в шарфы. В этот раз я сумел перелезть через край без его помощи. Встав на колени, чтобы перевести дух и не сблевать, я посмотрел на часы. Выбежал из пяти часов!

Через четверть часа на краю появился Сунджо. Вид у него был такой, словно он вот прямо сейчас потеряет сознание. Я крикнул ему в ухо, что в этот раз он побил свой предыдущий рекорд на полчаса. Это его взбодрило, и он сам встал на ноги.

Запа пришел последним. Выглядел он откровенно чудовищно. Мы втроем еле сумели затащить его наверх, и двигаться он после этого не мог. Я проверил его кислородный баллон — пустой. Йоги срочно сбегал за свежим баллоном, с ним пришел и Яш. Они заменили баллон, включили газ и утащили Запу к себе в палатку. Час спустя Запа достаточно оправился, чтобы открыть глаза и попить. Попив чаю, он спросил у братьев, какие новости от Джоша.

Оказалось, китайские солдаты-альпинисты сегодня после полудня добрались до ПБЛ и планировали провести там день или два, а потом уж выдвигаться в Четвертый лагерь. Они проверили у всех документы и обыскали все палатки. По словам альпинистов из ПБЛ, гости в отличной форме и взошли по горе за рекордное время. Никто даже и не сомневался, что они попробуют взойти на вершину.

Хуже новостей было трудно себе представить, но Запа совершенно не выглядел обеспокоенным.

— Вы будете на день их опережать. Сегодня ночью и завтра днем мы отдыхаем. А на следующее утро вы выдвигаетесь в Пятый лагерь, до рассвета.

— А ты? — спросил Сунджо.

— Нет, в самом деле, ну подумай: кто будет обращать внимание на какого-то больного монаха? Если они в такой прекрасной форме, как нам докладывают, то, едва окажутся здесь, их мысли будет занимать только одно — вершина. Кто из них вызовется добровольцем спускать вниз больного старика? — Он закашлялся. — А когда они вернутся с вершины, меня уже и след простынет.

— А почему мы не можем выйти в Пятый лагерь сразу, как только рассветет? — спросил я. — Мы тогда будем обгонять солдат на два дня.

— Через пару часов начнется буря, — ответил Запа. — Ваше окно — послезавтрашнее утро.

БУРЯ, КАК ПО ЗАКАЗУ, НАЧАЛАСЬ РАННИМ УТРОМ. Если бы мы вышли, как я предлагал, буран накрыл бы нас на полпути к Пятому лагерю. И мы бы погибли — как погибли трое других альпинистов, которые в самом деле вышли этим утром. Никто из них не дошел до Пятого лагеря, и никто не вышел им на помощь — такая была погода.

Я пытался писать в блокноте, но понял, что не могу сосредоточиться. Промучившись немного, я бросил это дело и попробовал поспать, а рядом со мной заснул Сунджо. Больше нам делать было нечего — только лежать в палатке. Запа приказал нам поменьше шататься по лагерю — лишнее указание, так как у нас в любом случае не было на это сил, а буря была такая страшная, что никто и носа наружу не казал. Все ждали.

К восьми вечера буря внезапно прекратилась. В один миг вокруг нас роился снег, и мы боялись, как бы нашу палатку не снесло в пропасть; в следующий миг наступила полная тишина. Я вылез из палатки, как и все остальные в лагере, и увидел чистое, безоблачное небо, усыпанное яркими звездами.

Яш вышел в Пятый лагерь за три часа до нас, чтобы подготовить место. Йоги залез к нам за час до выхода и щелкнул пальцами — пора паковаться. Мы не собирались нести с собой много вещей. Большая часть того, что нам нужно, уже в Пятом лагере — Йоги и Яш занесли наше снаряжение туда в прошлый визит в Четвертый лагерь.

Перед выходом мы зашли к Запе. Он сидел и пил чай. Ему больше не требовался лишний кислород, лицо его приобрело обычный цвет, но выглядел он все равно очень ослабевшим.

— Теперь все дело в скорости. Если задержитесь в зоне смерти слишком долго — погибнете. Если вы не выходите на вершину в тринадцать часов тридцать пять минут в день, когда покинете Шестой лагерь, вы поворачиваете назад — с вами будут Йоги и Яш, так что выбора у вас не будет, я их предупредил. Лучше попасть в лапы к китайцам, чем навсегда остаться на горе.

Это, казалось бы, противоречило его плану спустить Сунджо на юг, но он был прав. Выйдя из Шестого лагеря, альпинист должен подняться на вершину и вернуться примерно за восемнадцать часов. Не важно, идешь ты с кислородом или без — выше Шестого лагеря нельзя выжить больше определенного времени. Если мы выходим на вершину, то должны спуститься в самый верхний лагерь на противоположной стороне так, чтобы всего наш поход длился не более восемнадцати часов*.

— Йоги и Яш уже бывали на вершине? — спросил я.

Я хотел это узнать с того дня, когда Запа сказал, что сам на вершину не пойдет.

— Разумеется, — сказал Запа, — трижды.

— Отлично, — сказал я. — Джош знает, что ты не идешь с нами?

Запа отрицательно покачал головой, благословил нас по-буддийски и сказал:

— Встретимся в Катманду. Вам пора.

Когда мы вышли из лагеря, было темно. Ясное небо, ужасно холодно. Наш путь лежал по северному ребру к вершине. Возбуждение небывалое: оставались всего-то ночь в Пятом лагере, ночь в Шестом лагере, а там — вершина мира.

ПОХОД К ПЯТОМУ ЛАГЕРЮ был больше похож на забег, чем на обычное восхождение. Мы пользовались установленными ранее веревками. Первым шел Йоги, и мы должны были за ним поспевать. Сначала я шел так: двенадцать шагов, минута, чтобы перевести дух, еще двенадцать шагов. Через час число шагов упало до восьми, а число минут на перевести дух я уже не помню. Было невозможно поверить, что иные альпинисты заходят на вершину без кислорода. А Джош был как раз одним из них. Впрочем, подозреваю, в этот сезон он шел с кислородом — хотя бы для того, чтобы быть в ясном уме на случай, если что-то пойдет не так с клиентами.

* Разные альпинисты могут проводить на вершине Эвереста разное время. Рекорд — около суток нахождения на вершине (без учета времени на подъем и спуск) — поставлен в 1999 году и принадлежит (покойному) Бабу Чихри Шерпе.

Взошло солнце, и мы увидели пирамиду Эвереста — такой мы ее еще ни разу не видели. Она была огромная. Сверху падали не снежинки, а кристаллы чистого льда. Невероятной красоты картина напомнила моим плохо соображающим мозгам, что у меня есть камера. Я крикнул Сунджо, чтобы он меня подождал; он был только рад. Я вынул камеру, добрался до него, включил ее. Как там говорил Джей-Эр?

— Ну, скажи, что ты сейчас чувствуешь? — спросил я. — Тебе остается меньше двух километров до высшей точки планеты.

Кадр был отличный — Сунджо прямо на фоне вершины.

— Мне страшно, — сказал Сунджо. — И одновременно я полон надежды, что взойду наверх. И мне боязно за деда. Я представить себе не мог, как трудно здесь будет.

Больше мои пальцы без внешних рукавиц выдержать не могли.

— Хочешь, я тебя теперь поснимаю, — предложил Сунджо.

— Да не, нормально. Нам надо пошевеливаться. Через полчаса мы набрели на первый труп. Его — её, это была женщина — заметил Сунджо, остановился и застыл, смотря вниз. Я нагнал его. Йоги пробежал мимо нас, словно ничего не заметил, только я уверен, что он заметил. Метрах в пятнадцати лежало еще одно тело, но ничком, поэтому я не мог понять, кто это.

Я никогда раньше не видел мертвого человека, не говоря уже о ком-то, кто замерз насмерть. Погибшая была больше похожа на восковую фигуру, чем на человека, который когда-то жил и дышал. Это почему-то было особенно неприятно. Она пролежала здесь порядочно, судя по истрепанной одежде. Похоже, умерла она сидя, а потом ветер повалил ее на бок. Ей оставалось каких-то пару часов дойти до палатки в Четвертом лагере. Не знаю, сколько мы там простояли, и, наверное, стояли бы и дальше, если бы Йоги не крикнул нам: мол, пора двигаться. Я начал считать тела погибших. Насчитав пять, я бросил это занятие и больше не смотрел по сторонам.

К полудню мы вышли на крутую часть северного ребра. Там было куда холоднее. Веревки замерзли, шерпы выдолбили во льду маленькие ступени, чтобы было удобнее лезть.

Йоги подождал, пока мы дойдем до него. Обернувшись, он показал пальцем вниз — там виднелись палатки Четвертого лагеря, потом вверх — где виднелись палатки Пятого лагеря, и добавил что-то по-непальски.

— Полпути, — перевел Сунджо. — Нам еще идти шесть часов.

Следующие шесть часов были не из приятных, плюс поднялся ветер. Мы скрючивались в три погибели, чтобы нас не сдуло с ребра. Приподнятое настроение осталось далеко позади. Думаю, единственным, что тянуло меня наверх, была мысль о лежащих в лагере кислородных баллонах. Не знаю, что тянуло наверх Сунджо. Наверное, страх перед китайцами позади нас и запах свободы впереди.

Мы вошли в Пятый лагерь без нескольких минут семь вечера. Высота 7700 метров. По ощущениям — подняться выше мы физически не можем. Это был натуральный конец света. Да и лагерем это было назвать нельзя — несколько расчищенных площадок вдоль северного ребра, от первой до последней около полутора километров, и никакой защиты от воющего ветра. На больших площадках помещалось пять-шесть палаток, на площадках поменьше — одна-две. Палатки были на нескольких площадках, но сколько там людей, сказать было сложно. По-моему, большинство палаток пустовали, ждали альпинистов, поднимающихся из Четвертого лагеря или спускающихся из Шестого после попытки захода на вершину.

Наша кучка барахла была едва заметна на фоне других палаток. Наши две стояли, прикрученные к вмерзшему в лед и снег мусору, оставленному предыдущими альпинистами. Яш кипятил воду на чай — но меня больше интересовала маска на его лице. Он двигался вдвое быстрее, чем любой из нас.

Я схватил ближайший баллон, вынул из рюкзака маску, присоединил ее к баллону и уткнулся в нее лицом. У меня нет слов, чтобы описать чувство, которое я испытал с первым глотком кислорода. Кто-то скажет: блаженство, но я испытал нечто в сто, тысячу раз сильнее.

Яш помог Сунджо надеть другую маску, и когда мы с ним глянули друг на друга, то громко расхохотались.

Мы выжили! Мы выживем! Может быть, мы даже зайдем на вершину!

-КИТАЙЦЫ ПЛАНИРУЮТ ПОДНИМАТЬСЯ в Четвертый лагерь завтра, — говорил кто-то из ПБЛ Джошу.

— Чушь собачья! — плюнул Джош. — А акклиматизироваться они, значит, не собираются?

— Эти ребята уже акклиматизированы. Один из моих товарищей по группе немного говорит по-китайски. Они все сидели на К2, и тут приходит приказ лететь сюда. Они не сказали этого прямо, но я готов поспорить, никто из них не сделает ни шагу вниз, пока не попробует зайти на вершину. Это не люди, это роботы. А когда ты идешь наверх?

— Послезавтра, если позволит погода, — ответил Джош. — Я собирался подождать еще, но сегодня сводил своих на тренировочный подъем и все выглядели очень хорошо. Кажется, зараза кончилась.

— Мы идем в Четвертый лагерь утром. Увидимся по пути вниз.

— Удачи!

— Пока.

Думаю, это последний эфир, который нам удастся послушать. Интересно, Джош удивится, когда не встретит меня на пути наверх?

Я спросил Сунджо, как у него дела.

— С кислородом куда лучше, но я все равно не уверен. Сегодня было очень, очень тяжело.

— Здесь всем тяжело. Такие уж тут места.

— Я должен, я должен взойти на вершину, — сказал он. — Ради сестер и мамы.

А ведь правильно говорит, подумал я. Ради сестер и матери можно рисковать жизнью, достойно. А вот какого черта я тут делаю? Ради чего? Ради Джошевой компании? Ради своих амбиций?

Кислород навел порядок у меня в мозгу, и я осознал, как скучаю по крошкам-горошкам, маме и даже Рольфу. И тут я подумал про тела, мимо которых мы прошли по пути сюда. У них же тоже были матери, друзья и так далее. Кто остался жить после них? Не самые приятные мысли, а ведь надо попытаться заснуть...

СПАТЬ С КИСЛОРОДОМ - ПОЛНОЕ СЧАСТЬЕ, но есть один нюанс. Кислород поступает через маску, а вот в маске спать до невозможности неудобно, полночи ищешь позу, в которой ремни не впиваются в кожу. Система выпуска отработанного воздуха смердела, а в мундштуке накапливалась ледяная отвратительная жижа; каждый раз, когда я поворачивался на бок, по шее стекала слюна. В общем, и я, и Сунджо встали рано.

Мы по нескольку раз перепроверили наше снаряжение. Оставить в лагере что-то важное, например лишнюю батарейку или рукавицу, — значит подписать себе смертный приговор.

В этот раз вперед ушел Йоги, а Яш остался вести нас в Шестой лагерь. Первым препятствием оказался довольно крутой снежник, по которому пришлось передвигаться на четвереньках, по ледорубу в каждой руке и на кошках. Я, как идиот, решил, что раз мы теперь лезем с кислородом, все будет, словно мы лезем на уровне моря. Полнейшая чушь.

Покорив снежник, я чувствовал себя так, словно кислорода нет ни в воздухе, ни в баллоне. Я подумал, что-то не так с маской или, может, в баллоне кончился кислород. Нет, все было в полном порядке. А штука в том, что два литра кислорода в минуту вовсе не симулируют условия на уровне моря — нет, они банально позволяют остаться живым на высоте выше 7700 метров над ним. И, конечно, большая разница: лежишь ты в палатке и отдыхаешь или лезешь на четвереньках по крутому снежнику. Я вынул камеру и снимал Сунджо, пока он полз ко мне. По его лицу я понял, что он сделал то же открытие насчет высоты и кислорода, что и я.

— Пик, надо назад, мы не сможем дальше идти, — выдохнул он. — Пик, я серьезно, я просто больше не могу.

— Да ладно тебе, мы просто слишком резво взялись за этот снежник, — сказал я с деланой уверенностью в голосе. — Надо экономно расходовать силы, и все будет в порядке.

Он кивнул, но в его глазах был ясно виден страх. И я его понимаю. По пути сюда мы прошли мимо полудюжины трупов.

Через несколько часов я остановился и поглядел на часы. Альтиметр показывал, что мы преодолели отметку в 8 тысяч метров над уровнем моря и тем самым официально вступили в зону смерти. Здесь каждая прошедшая минута — обратный отсчет до твоей гибели.

Мы ввалились в Шестой лагерь словно трое зомби. Йоги поставил палатки, но выглядел не сильно лучше нашего. Он сказал Сунджо, чтобы тот раскочегарил примус и растопил побольше снега — нам нужно было пить, пить и пить. При этом одна мысль о питье и пище вызывала у меня острый приступ рвоты.

Я включил камеру и снял, как Сунджо зажигает примус. Он раз пятьдесят щелкал кремнем, но огонек на зажигалке не загорался — так мало кислорода в воздухе. Когда примус наконец загорелся, Сунджо показал мне большой палец — стер в кровь, словно отрубил.

Мы влили в себя сколько могли горячей воды и с грехом пополам поели, а затем залезли в спальники и стали ждать. Спать никто даже не собирался.

Внутри палатки на стенках был иней от нашего дыхания. Каждое движение вызывало мини-снегопад.

Говорят, когда умираешь, перед глазами проходит вся жизнь. Не знаю, как у кого, а перед моими глазами словно в замедленной съемке проходила моя — этакий фильм ужасов. Наверное, это всё трупы по дороге. Я вспоминал, как мама упала с той стены, воображал себе того мальчика, как он летит с Утюга, Сунджо, висящего на волоске на ледяной стене, отца Сунджо, как он несет умирающего папу вниз, а потом умирает сам от разрыва сердца...

Мрачный киносеанс прервал Йоги, откинувший полог палатки. Он был в маске.

— Нам пора, — сказал он.

В смысле, не выходить, а начинать собираться. Сначала шерпы заставили нас выпить побольше воды, потом сходить по туалетным делам (а это проще сказать, чем сделать, когда снаружи минус тридцать пять), и так далее, и тому подобное. Мы вышли через два часа.

Поверить невозможно. Мы вышли штурмовать вершину Эвереста.

Я посмотрел на часы. Один час тридцать пять минут. Итак, у нас есть двенадцать часов на подъем.

Вершина мира

ВЫЙДЯ ИЗ ШЕСТОГО ЛАГЕРЯ, мы пересекли два снежника. Яш шел впереди, Йоги замыкал. На дальнем конце второго снежника нам начали попадаться не прикрытые снегом скальные участки. Я глаз не сводил с налобника у Яша на шлеме. Он шел метрах в ста пятидесяти впереди меня. Дышать было тяжело, воздух ледяной, но постепенно я начал осознавать, что все-таки идется не так тяжело, как я ожидал. Во всяком случае, не хуже и не тяжелее, чем вчера и в предыдущие дни.

И тут, к моему ужасу, фонарь Яша пополз вверх. Я несколько раз сморгнул — может, это обман зрения.

Нет. Яш лез вверх по вертикальной стене.

— Желтый пояс! — взревел Йоги, чтобы перекричать штормовой ветер. — Осторожно!

Мы отправились вслед за Яшем. Каждый захват рукой выбивал из стены струйки желтого известняка, кошки не помогали, а мешали. Кошки предназначены для льда, а не скал, но у нас не было времени их снять. В базовом лагере на снятие кошек уходит три минуты, здесь, на восьми километрах — полчаса, если не больше. У нас не было лишнего часа, и плюс по прохождении стены нам придется их опять надеть, ведь дальше нас ждут лед и снег, а одевать кошки еще дольше, чем снимать.

На стене были веревки — большей частью старые, оборванные, безвольно болтающиеся на ветру. Час спустя после выхода на стену мне пришло в голову ухватиться за одну такую — думал помочь себе перебраться через сложный участок. Вырвал ее вместе с крюком, едва успел перенести вес на ногу, иначе бы улетел вниз. Больше я к веревкам не прикасался.

Я помнил, что есть три ступени на пути к вершине; эта должна была быть первой. Почему Яш тогда назвал ее Желтым поясом? Наверное, так ее называют шерпы, подумал я.

Через пять часов я понял, что ошибался.

Мы взяли стену с рассветом. Солнце осветило нам все ребро. Оно походило на гигантский драконий хвост. Очень сложное лазание. Хорошо были видны ступени, я стал считать — первая, вторая... о черт, а вон и третья. А Желтый пояс был просто Желтый пояс. До первой ступени еще надо было долезть.

Яш и Сунджо догнали меня через несколько минут. Я снял, как они отдыхают, уперев руки в колени, затем перевел объектив на вершину. Яш показал пальцем на часы и припустил к подножию первой ступени.

Там сидел Йоги, ждал нас. Он проверил кислородные баллоны, заставил нас выпить еще воды, указал пальцем наверх.

Первая ступень была около двадцати метров в высоту. На часах было семь утра, температура минус тридцать семь градусов. Запа снова угадал с погодой. В небе ни облачка, но это все может измениться в считаные минуты.

Прошли первые три метра. Слева — гигантская трещина. Затем — траверс через крошащийся карниз; очень непросто, когда так устали ноги. (У меня ноги дрожали все время, ничего не мог с этим поделать.) В конце маршрута — два огромных булыжника, и пролезть между ними было очень трудно.

Мы взяли первую ступень к половине девятого.

Вторая ступень была в два раза выше и в два раза круче первой. Перед штурмом Йоги заменил нам всем кислородные баллоны. Пока он менял их, мы с Сунджо чуть не потеряли сознание.

На нижней половине ступени были установлены дюралевые лестницы. Крепление было так себе — они гнулись и двигались под нашим весом, издавая жуткий скрежет. Опять мешали кошки — ставить металл на металл не большое удовольствие, не легче, чем лазать в хоккейных коньках. Я был очень рад, когда лестницы кончились, но финальный штурм был еще хуже — траверс, где можно было передвигаться только на руках, а в конце которого нужно было вылезти наверх по старой веревке, оттолкнувшись ногой, попасть другой ногой в свисающую с карниза петлю, и перевалить через карниз. Я бы сам не решился, но передо мной шел Йоги, который проделал весь путь, не остановившись. Это придало мне уверенности. Сунджо шел прямо за мной. Маневр Йоги, судя по его лицу, перепугал Сунджо насмерть.

Я последовал за Йоги практически след в след, но когда схватился за веревку, то кошка на опорной ноге соскользнула с камня и я повис на веревке мертвым грузом. Как мне теперь раскачаться и забросить себя наверх? Мало того, меня развернуло спиной к стене.

Я глянул на Сунджо и Яша. Они смотрели на меня, не зная, что делать. И понятно — помочь мне было нечем. Я глянул наверх. Через карниз свесился Йоги, он пытался достать веревку, чтобы вытянуть меня. Ему не хватало длины рук. У нас не было с собой веревки — лишний вес замедляет восхождение, что может означать смерть. Я понимал: чем дольше я вишу, тем сильнее устают руки. Если я буду думать слишком долго, у меня не хватит сил исполнить придуманный маневр. Надо было решаться. Пошел!

Я крутанулся вокруг своей оси, влетел лицом в стену и со всей силы всадил кошки на обоих ботинках в скалу. К счастью, одна из кошек закрепилась в стене, я оперся на нее, сняв немного нагрузку с рук. Схватился что было сил левой рукой за веревку, отпустил правую руку. Стянул немного зубами внешнюю рукавицу, отпустил, тряхнул рукой, скинул рукавицу вовсе. (У меня была с собой еще одна пара в рюкзаке.) Повторил то же самое с левой рукой. На следующем шагу мне нужна была вся сила рук, какая только есть. И я надеялся, что Йоги внимательно за мной наблюдает, потому что скоро мне понадобится его помощь.

Я пошел ногами вверх по стене, упершись в итоге ногами в угол карниза. К счастью, кошки удержали. В последний момент я отпустил веревку левой рукой и замахнулся, надеясь, что Йоги сумеет меня за нее схватить. Так он и сделал — он заранее снял внешние рукавицы, так что захват получился прочный. Но один он меня наверх не втянет. Я отпустил веревку и правой рукой стал щупать скалу, надеясь, что найду, за что зацепиться. Я нащупал трещинку, небольшую, хватит только чтобы подушечки пальцев уткнуть. Изо всех сил подтянулся. Если это не сработает, Йоги придется меня просто отпустить. Поняв, что выше я уже вылезти не могу, я поджал правое колено к груди и попытался засунуть ногу в петлю. Зацепил ее носками кошки, но этого хватило. Теперь надо было выпрямиться, и до верха карниза останутся какие-то десять сантиметров.

Йоги перетянул меня через край, и мы оба повалились на спину, пытаясь отдышаться. Он протянул руку, выставил мне регулятор на четверку, я сделал то же самое ему. Даже с удвоенной дозой кислорода мы валялись так минут пять.

Я попытался вообразить себе, как себя чувствует в этот момент Сунджо — он видел все наши экзерсисы. Видимо, моя ошибка пошла ему на пользу — через пару минут он выбрался наверх без посторонней помощи, что твой человек-паук. Яш последовал за ним.

Они дали мне отдохнуть еще пятнадцать минут. Это было совершенно необходимо. Йоги не снизил мне дозу кислорода до самого выхода. Это тоже было мне совершенно необходимо.

Третья ступень была легкой прогулочкой по сравнению с первыми двумя, несмотря на то что находилась выше.

Взяв ее, мы увидели еще один труп. Мужчина, лежит навзничь, одна рука откинута, другая в кармане парки. Этот умер совсем недавно — возможно, один из тех немцев, что погибли, когда мы сидели в ПБЛ. Никаких намеков на его напарника. Интересно, подумал я, он умер на пути вниз или на пути наверх? Интересно, подумал я, сколько людей ждали его дома? Не знаю ни одного восходителя, который бы лез на гору без твердой уверенности, что вернется живым. Я сделал шаг и встал к погибшему альпинисту спиной, пытаясь выбросить слова мамы из головы.

Впереди лежало ледовое поле под пирамидой и вершинное ребро.

Йоги показал пальцем на часы, потом поднял два пальца. У нас осталось два часа.

Мы пристегнулись к веревкам и побежали через ледовое поле. Не знаю, как Сунджо, а у меня началась самая настоящая «вершинная лихорадка». Ведь сейчас у меня вообще почти не должно было оставаться сил, а вместо это я чувствовал себя как марафонец на старте. Слова мамы растворились в воздухе. Ничто не помешает мне зайти на самый верх.

Поле постепенно делалось круче, окаймляя нечто каменное. Я подумал, это вершина, но это оказалась груда камней, наваленная недавней лавиной. Иные из булыжников были размером со школьный автобус. Черт!!! Пройти все это только ради того, чтобы упереться в лавину? Через эту кучу мы переберемся, но на это уйдут многие часы.

Йоги показал на кучу камней и покачал головой.

Еще бы не обидно! — подумал я, с горечью глядя на камни. Йоги дернул меня за рукав. Я решил, что это команда спускаться. Все, конец приключениям. Я хотел крикнуть ему, чтобы должны попытаться ради Сунджо. Впрочем, бесполезно.

А Йоги, оказывается, вовсе не давал команду на спуск. Он указал на другой скальный склон, в стороне от последнего бастиона. Оказывается, путь на вершину лежит мимо ледового поля и кучи камней, а не сквозь них.

И снова нам пришлось идти траверсом по узкому карнизу вдоль стены, зацепившись за веревку, которая выглядела так, словно висит тут уже лет триста. Пройдя метров пятьдесят, мы уткнулись в стену, облезть которую было не так легко — потребовалось много времени и все наши акробатические способности. В конце траверса мы прошли серию небольших карнизов, потратив на них минут двадцать. Преодолев их, мы вышли на верхний склон ледового поля пирамиды, обогнув обломки лавины.

Ветер дул изо всех сил. Яш нашел скалу, за которой мы сумели спрятаться от ветра. Сделали последний привал перед штурмом. Йоги снова показал на часы, встал и пошел. Я снял, как он уходит наверх, а за ним — Сунджо и Яш. Я думал, это вершина. Снова нет — мы ее увидели, только выйдя на верхнюю кромку ледового поля. Цветные флаги трепыхались на ветру в каких-то 200 метрах.

Мы снова сделали привал, но я встал раньше всех.

— Я иду вперед! — крикнул я что было сил, чтобы перекричать воющий ветер. — Я сниму, как вы поднимаетесь!

Вранье — я просто не мог удержаться. Ведь она — вот она, вершина!

180 метров...

Два футбольных поля. Но на высоте восемь тысяч восемьсот метров это расстояние превращается по ощущениям в тридцать километров.

Три шага... отдохнуть... три шага... отдохнуть... два шага... отдохнуть...

Я понял, что на вершину лучше не смотреть. Каждый раз, когда я поднимал на нее глаза, мне казалось, что она делается дальше, а не ближе, словно я иду назад. Сунджо, Яш и Йоги отставали от меня метров на сто, двигаясь не быстрее улитки. Я поснимал их минуты две, потом снова пошел наверх.

30 метров...

27 метров...

Я остановился и проверил кислород, решив, что баллон пустой. В нем оставалась добрая половина. Два литра в минуту. Кажется, этого маловато, как же я жив еще?

24 метра...

15 метров...

Я посмотрел на часы. Тринадцать часов девять минут. До поворота назад — двадцать шесть минут. Я остановился отдохнуть. Альтиметр показывал восемь тысяч восемьсот сорок метров, выше любой другой горы на земле. И я стоял там! Остается восемь метров до вершины.

Было холодно и ветрено, но здесь погода никогда не бывает лучше, чем сейчас. Передо мной открывался вид на сотни километров во все стороны. Слово «восхитительно» не может писать эту красоту. Даже слово «божественно» не подходит. Это нужно видеть.

Сунджо уверенно догонял меня, отставая всего на шесть метров. Слева и справа от него шли Йоги и Яш. Я хотел сначала повернуться и продолжить восхождение, но вместо этого включил камеру и снял, как подходят мои товарищи. Теперь я видел, что Сунджо еле держится на ногах, а Яш и Йоги тянут его наверх. Они добрались до меня в тринадцать часов девятнадцать минут. Сунджо упал на колени; было видно, что дышать ему тяжело. Я глянул на его регулятор — братья-шерпы уже переставили его на четыре литра.

Я дал ему отдохнуть, потом сел рядом, сказал:

— Сунджо, у тебя все получится! Только посмотри — вот она! Каких-то восемь метров по высоте!

Я показал пальцем на шест, вогнанный в снег. Он поднял глаза, посмотрел на флаги, трепещущие на ветру, и кивнул, но и не думал подниматься.

— Прикоснешься к шесту — и оттуда дорога только вниз, — сказал я.

Сунджо покачал головой:

— Не могу. Нет сил.

— Ты должен! Ради сестер. Ради себя.

Он снова покачал головой. Я поглядел на Йоги и Яша. Они выглядели не лучше Сунджо. Тащить его вверх оказалось выше их сил. Я посмотрел на часы. Двенадцать минут до поворота назад. Даже если мы выйдем сию секунду, мы не успеем до вершины к часу тридцати пяти.

— Иди, — сказал Сунджо отрешенно, — я пошел вниз.

— Тебе нельзя назад. Там тебя ждут китайцы.

— Я как-нибудь справлюсь.

И он, и я прекрасно понимали, что это чушь. Я посмотрел вниз. Еще две группы преодолели третью ступень и лезли по драконьему хвосту. Видимо, поздно вышли или столкнулись с трудностями на пути. Если погода не переменится, они смогут спуститься.

Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет... Сунджо не сможет зайти на вершину без тебя...

— Пошли. — Я схватил Сунджо и поставил его на ноги. Мы пошли вверх, и с каждым шагом силы возвращались к Сунджо. Семь метров... Шесть метров... Пять метров...

Три метра...

Я остановился, посмотрел на шест у вершины, повернулся, посмотрел вниз.

— В чем дело? — спросил Сунджо.

Я еще раз посмотрел на шест, потом снял очки и посмотрел на Сунджо.

— Ты знаешь, какое сегодня число? Он покачал головой.

— Тридцатое мая, — сказал я.

— И что?

— А то, что дальше я не пойду.

— Ты чего? Вершина буквально в двух шагах. При чем здесь сегодняшнее число?

— Завтра твой день рождения. Ты пришел сюда не просто так, Сунджо. Ты пришел сюда ради будущего, своего будущего и будущего твоих сестер. А я сюда пришел просто так. Мне тут нечего делать. Я иду обратно, вниз по северной стене.

Сунджо смотрел на меня, как на сумасшедшего, и, возможно, в тот миг так оно и было, но я принял решение за пару минут до того и знал, что оно правильное. Я не хотел становиться самым молодым человеком на вершине Эвереста. Отец Сунджо умер, спасая папе жизнь. Если Сунджо выходит на вершину, он спасает жизнь себе и сестрам. Его имя будет на рекламе альпснаряжения по всей планете — этих денег хватит, чтобы они все вернулись в школу.

— Это слишком большая жертва, — сказал Сунджо.

— Что ты, ерунда.

— Да ладно, давай, спускайся с нами в Непал! Я покачал головой:

— Если я спущусь в Непал, все будут знать, что я был на вершине. Поэтому я должен спуститься вниз тем же путем, каким поднялся. Но я тебя кое о чем попрошу.

Я снял рюкзак, вынул из него блокнот. В кармашке блокнота лежал желтый флажок с синей горой. Я его вынул и протянул Сунджо.

— Зайдешь на вершину, привяжи его к шесту.

— Разумеется, но...

— Тебе пора.

Сунджо сложил руки, как делают буддийские монахи, и поклонился:

— Спасибо тебе, Пик. Я никогда этого не забуду.

— У нас вышло время. Я сниму на камеру, как ты выходишь на вершину, чтобы никто не мог оспорить рекорд. И нам в любом случае нужен видеоматериал.

Сунджо наскоро объяснил Йоги и Яшу новую ситуацию. Сначала они были в шоке, затем улыбнулись во весь рот и похлопали меня по плечу.

— Йоги поможет тебе спуститься, — сказал Сунджо.

— Я и один смогу.

— Он настаивает, — сказал Сунджо, — и я тоже.

— Лады, будь по-твоему.

Мы все пожали друг другу руки и обнялись. Я включил камеру и снял, как Сунджо и Яш делают последние шаги и заходят на вершину. Прикоснувшись к шесту на вершине самой высокой горы мира, они сняли маски, улыбнулись и помахали рукой на камеру.

Сунджо привязал к шесту мой желтый флаг, а затем он и Яш ушли вниз, на южную сторону, в Непал.

Под гору

Я ПЛОХО ПОМНЮ дорогу назад в Шестой лагерь. Мы вернулись к палаткам сильно после заката. Кажется, Йоги подключил мне свежий кислородный баллон, но после этого я не помню вообще ничего. Проблем со сном не было ни малейших. И я совершенно не жалел, что не ступил на вершину.

Проснулся я с дичайшей головной болью и весь в обледенелой слюне. Кислородный баллон был пуст. Я схватил другой, подключил, установил на шесть литров, подышал так немного. Голова почти прошла.

Мы с Йоги хотели спуститься побыстрее, чтобы застать Запу, поэтому не стали останавливаться в Пятом лагере, а пошли сразу в Четвертый. Там нас сразу же остановили китайские солдаты. Командир группы был одет как заправский альпинист, если не считать пистолета на поясе. На весьма приличном английском он поинтересовался, кто мы и что мы тут делаем.

— Меня зовут Пик Марчелло, а это Йоги Шерпа, — сказал я. — Мы носили снаряжение в Пятый лагерь, сейчас вот возвращаемся в базовый.

Он вызвал по радио капитана Шека, и они долго говорили по-китайски.

— Капитан хочет с тобой поговорить, — сказал солдат и передал мне рацию.

— Пик Марчелло, — сказал я.

— Сын Джошуа Вуд?

— Верно.

— Что делать гора?

— Я уже сказал вашему подчиненному, я транспортировал припасы в Пятый лагерь. Джош ведет группу альпинистов наверх завтра.

— Ты уехал с гора!

— О чем вы? — спросил я, наслаждаясь каждой секундой этого представления. — Я в Четвертом лагере.

— Ты отец иметь большой ссора.

— А, было дело. Он мне сказал, что не позволит подняться на вершину. Я разозлился, и еще как, но потом мы договорились, что в Пятый лагерь он мне подняться разрешит.

— А что другой мальчишка?

— Какой другой мальчишка?

— Сунджо!

— А, этот-то, — сказал я. — Он в Непале. Что на данный момент была чистая правда!

— Я не верить. Мой солдат вести тебя и шерп в базовый лагерь.

— Как угодно, — сказал я и вернул передатчик солдату.

Последовал еще один долгий разговор по-китайски; я знал, о чем он. Остальные солдаты слушали очень внимательно. Тот, у кого был передатчик, отпустил кнопку и отрешенно покачал головой.

— Вам нет никакой нужды конвоировать нас вниз, — сказал я.

— У нас приказ, — сказал он.

— Да ради бога, только зачем? Мы идем вниз, в базовый лагерь. Куда еще мы можем отсюда направиться?

Тут в приемнике раздался голос Джоша — он требовал меня. Солдат отдал мне передатчик.

— Все в порядке, Пик?

— Откуда мне знать? С моей стороны — да. А что с капитаном, вожжа под хвост попала?

— Как ты говоришь, откуда мне знать. В любом случае мы завтра идем в ПБЛ, так что встретим вас. Спасибо, что помог Йоги занести баллоны и еду в Пятый лагерь.

Ну разумеется, они в штабе слушали мой разговор с капитаном Шеком во все уши.

— Да не за что, — сказал я. — Может быть, ты все-таки разрешишь мне попробовать зайти на вершину?

— Пик, мы с тобой это уже сто раз обсудили. Ответ — «нет». Может быть, в будущем году или через год, когда ты подрастешь. Сейчас ты не готов.

— До связи.

Я вернул передатчик солдату, постаравшись изобразить на лице уныние.

Солдат пристально посмотрел на меня.

— Клянешься, что идешь в базовый лагерь? Я поднял вверх правую руку:

— Клянусь! А сейчас я очень хочу залезть в палатку и поспать.

Китаец кивнул.

Йоги и я побежали в палатку к Запе, не зная, что мы там найдем. Нашли мы следующую записку:

Пик, я покинул Четвертый лагерь вчера. Все в порядке. Увидимся на дороге.

Запа

Я был рад узнать, что с ним все хорошо, но сама записка привела меня в недюжинное возбуждение. Он обращался ко мне! А план-то был, что я спущусь с Сунджо по другой стороне в Непал. Откуда Запа мог узнать, что я намереваюсь сделать? Никак не мог! Ведь я сам не знал, как собираюсь поступить, еще в пятидесяти метрах от вершины!

МЫ С ЙОГИ ВСТАЛИ РАНО и вышли из Четвертого лагеря, пока все еще спали. Я хотел дать солдатам предлог идти наверх — они смогут доложить капитану, что мы ушли раньше, чем они сами встали.

В ПБЛ нас ждали другие солдаты. Эти были в военной форме и поминутно ежились. Мне снова пришлось говорить по радио с очень злым капитаном Шеком.

— Ты ушел Четвертый лагерь!

— Так точно.

— Без конвоя!

— Мы вышли до рассвета. И совершенно не хотели никого будить. И конвой нам ни к чему, мы и сами знаем, как идти вниз в базовый лагерь.

— Конвой вам из ПБЛ!

— Как угодно.

Он назначил в конвоиры двух солдат, которые были только счастливы покинуть ПБЛ.

С Джошем и его клиентами мы поравнялись во Втором лагере. Они вышли из базового затемно, иначе бы не поспели так рано во второй. Джош отвел меня в сторону, чтобы не слышали китайцы, и тихо спросил:

— Зашел на вершину?

— Не-а.

— Что стряслось?

— Бензин кончился.

— Нет проблем, — сказал он. — А что Запа, Сунджо и Яш?

— Запа заболел, остался в Четвертом лагере. Не знаю, где он сейчас. Я надеялся, ты его видел.

Джош покачал головой:

— Нет, но я уверен, с ним все в порядке. Он, наверное, спрятался в лагере носильщиков и носу не кажет никуда.

— И правильно делает.

— А Сунджо и Яш?

— Думаю, они давно в Непале.

— Прошу прощения?

Пришлось пересказать папе Запин план. Джош расплылся в восхищенной улыбке.

— Ай да Запа, ай да сукин сын! Капитан Шек взорвется, как триста тонн тротила, если узнает! Это же надо — перевалить через Эверест!!!

Джош покачал головой, потом снова посерьезнел:

— Докуда ты дошел?

— Выше Шестого лагеря.

— Ну, поздравляю, ты выступил лучше, чем многие, очень многие. Лучше, чем почти все. Я возьму тебя с собой на следующий год или через год. Пойдем с непальской стороны. Когда Шек узнает, какой номер нам удалось провернуть с Сунджо, он сделает все, чтобы я больше не видал пермита на эту сторону, как своих ушей. Когда Сунджо вышел на вершину?

— В тринадцать часов тридцать две минуты, тридцатого мая. За день до своего пятнадцатилетия.

Джош положил руку мне на плечо.

— Жаль, что ты не смог. Я правда очень этого хотел.

— Ничего страшного, — сказал я.

— Нам пора! — крикнул солдат.

— Уже идем! — крикнул Джош и снова повернулся ко мне: — Шек захочет тебя допросить, как ты спустишься в базовый лагерь. С тобой будет Тадеуш. В обычной жизни Тадеуш — адвокат, плюс он свободно говорит по-китайски и знает китайское право. С тобой все будет в порядке.

С мной все будет в порядке, в этом я не сомневался, но вовсе не по той причине, о которой говорил Джош. Кроме того, больше я на Эверест не пойду. Хватит с меня восьмитысячников, усеянных трупами.

— Кстати, я еду домой, — сказал я.

— В смысле?

— В Нью-Йорк.

— Обсудим это, когда я спущусь.

— Меня уже не будет, когда ты спустишься.

— К чему такая спешка?

— Тебе не понять.

— А ты попробуй объясни.

— Нет проблем. Я хочу поспеть на день рождения близнецов.

Судя по выражению лица, он таки не понял.

— Ну, я до сих пор ни один не пропускал, — добавил я.

Джош молча посмотрел на меня, потом сказал:

— Ладно, Тадеуш сможет организовать транспорт в Катманду.

— Нам пора! — снова крикнул китаец.

— Погоди немного, — раздраженно сказал Джош.

— Думаю, мне лучше поторопиться.

— Ну да...мнэ-э-э-э-э... жаль, что не вышло, как мы планировали.

Джош протянул мне руку.

— На самом деле все вышло как нельзя лучше, — сказал я, пожимая ему руку. — Увидимся.

Я выдвинулся вслед за солдатами и Йоги, затем обернулся и крикнул:

— Будет минутка свободная — пиши!

Джош глянул на меня и улыбнулся:

— А что, отличная идея!

МЫ СПУСТИЛИСЬ В БАЗОВЫЙ ЛАГЕРЬ к пяти вечера. Меня ждали капитан Шек, несколько солдат и Тадеуш Боуэн. Йоги они сразу отпустили в лагерь носильщиков, он им был не нужен.

В штабе Шек первым делом вывернул содержимое моего рюкзака на стол и, точь-в-точь как полицейские в Нью-Йорке — кажется, это было сто лет назад! — принялся изучать вытряхнутое, предмет за предметом.

Ничего интересного он не нашел, кроме фотоаппарата Джоша, видеокамеры Джей-Эра и блокнота. Он пролистал блокнот, где в основном были пустые страницы, отложил его. Фотоаппарат и камеру он отодвинул в другую сторону.

— Садись, — сказал он.

В штабе был единственный стул с прямой спинкой.

Я сел.

Он повторил те же вопросы, что задавал мне в Четвертом лагере по радио, но в этот раз у него был включен диктофон, плюс за мной записывал его секретарь. Я дал ровно те же самые ответы. Закончив, он сказал, что я могу собирать вещи. Я немедленно этим и занялся, но когда я попробовал забрать фотоаппарат и камеру, капитан меня остановил.

— Нет, — сказал он.

— Вы не имеете права ничего забирать, — сказал Тадеуш.

— Мы вернем камеры, изучив содержимое.

— В таком случае они должны вернуться к нам без единой царапины, — сказал Тадеуш.

Хорош адвокатишко, подумал я. Защищай он меня в Нью-Йорке, сидел бы я сейчас за решеткой. Выйдя из здания, он прошептал мне на ухо:

— Что-нибудь опасное было на камерах?

— Поздновато спрашиваете, вам не кажется? — усмехнулся я. — Но нет, там ничего не было. Я вынул карточку и положил туда пустую.

— А где та, на которую ты снимал?

— В надежном месте.

Каковым был надетый на ногу носок.

Я так устал, что пошел прямо к себе в палатку и, только попав туда, сообразил, что палатки-то у меня и нет. Поэтому я залез в Джошеву, с удивлением обнаружив, как там чисто и прибрано. Вся одежда аккуратно сложена, все снаряжение разложено по ящикам. У него даже рабочий стол был — с ручками, бумагой и ноутбуком. Рядом с компьютером лежали две пачки писем: одна — ему, другая — мне; моя пачка была много меньше. Я, может быть, снова бы разозлился из-за писем, но сейчас у меня не было ни сил, ни желания. Желание, кстати, ушло навсегда. Как я уже говорил, имена себе не выбирают и родителей себе не выбирают. Джошуа Вуд таков, каков он есть. Его не изменить. И он всегда останется моим отцом, это тоже не изменить. Единственное, что я могу сделать, — это постараться не стать таким, как он.

Я открыл большой конверт, на котором значилось: ПИК - РАЗ ГОРОХ, ДВА ГОРОХ - МАРЧЕЛЛО. Внутри была картинка и еще другой конверт, поменьше. На этом конверте значилось: «Набелед насамальот» (ну, это же две шестилетки пишут!), а лежали внутри шестьдесят семь долларов и восемьдесят шесть центов мелочью. На билет в Нью-Йорк не хватит, но у меня были триста баксов от Рольфа и мамина кредитка. Я вынул из большого конверта картинку — приглашение на день рождения. Придется мне поторопиться.

Я пошел в штаб найти Тадеуша, но вдруг услышал, как разводит пары грузовик. Я ринулся на звук, думая: может, удастся уговорить водителя взять меня с собой. В кузове сидел Йоги.

Водители взяли с меня сотню баксов, но мне было плевать, я бы и вдвое заплатил. Я ехал домой! Да и грузовик был уютнее, чем тот, на котором мы ехали сюда. Были даже кровати в кузове, под тентом.

Водители то и дело сменяли друг друга — явно торопились, останавливались, только чтобы бензина в бак залить. Я был только рад.

ДОЕХАВ ДО ДОРОГИ ПЕРЕД МОСТОМ ДРУЖБЫ, где в прошлый раз каторжники долбили кайлами валун, грузовик остановился.

Йоги и я выпрыгнули из кузова посмотреть, в чем дело.

Не было ни валуна, ни каторжников. На дороге спиной к нам стоял один буддийский монах с бритой головой, в оранжевом одеянии, и говорил с водителем.

Мы подошли, монах развернулся и улыбнулся. Это был Запа! Он выглядел совершенно здоровым — таким же, каким я его видел в первый день в храме Индраяни.

— Как ты сюда попал? Он поднял большой палец:

— Автостопом.

Врет, ну точно врет, подумал я. Зачем его высаживать на такой пустынной дороге, кто согласится? Рядом есть только один пункт — пограничный переход на Мосту Дружбы. Ну если только он сам не попросил. В самом деле, в записке было сказано: «Увидимся на дороге». Вот эта дорога и есть. Так или иначе, мы втроем уселись в кузове.

Я думал, на мосту нас ждет форменный допрос и обыск, но пограничники только бросили один взгляд на грузовик, поглядели наши паспорта и махнули рукой: мол, валите отсюда, да побыстрее.

До аэропорта в Катманду мы остановились единственный раз. Я хотел сразу ехать туда, но Запа меня переубедил:

— Тебя никто не пустит на борт, если ты будешь пахнуть так, как сейчас.

Так что мы заехали в монастырь. Пока монахи стирали мои вещи, я отмокал в ванной.

ЗАПА ПРОВОДИЛ МЕНЯ В АЭРОПОРТ.

Перед тем как войти в терминал, я вынул из кармана записку, которую Запа оставил нам в Четвертом лагере.

— Откуда ты знал, что мы встретимся на дороге? Запа пожал плечами. Я и не ждал другого ответа, поэтому просто вынул из рюкзака конверт с картой памяти:

— Тебе это может пригодиться, если надо будет доказывать, что Сунджо в самом деле был на вершине.

Запа взял карточку и спрятал у себя в одеждах:

— Увидим ли мы тебя еще на Сагарматхе?

Я хотел вместо ответа пожать плечами, но это было бы неправдой:

— Нет. Но я, может, залечу в Катманду, в гости.

— Мы всегда будем рады тебя видеть.

Запа поклонился и благословил меня по-буддийски. Подняв голову, он сказал:

— Спасибо за то, что ты сделал для моего внука. Я поклонился в ответ:

— Спасибо за то, что твой сын сделал для моего отца.

Развязка

ПОЛЕТ ДО НЬЮ-ЙОРКА ЗАНЯЛ СУТКИ, но поскольку я пересекал линию перемены дат с востока на запад, то я попал домой через пару часов после того, как покинул Катманду.

Я взял такси и всю поездку дергался, надеясь, что водитель успеет и не потеряет в пробках слишком много времени. Такси остановилось у нашего дома, я кинул на кресло пригоршню купюр, не считая, и побежал к лифту.

Веселье было в самом разгаре. Уж Рольф умеет устраивать дни рождения (не то что я и мама). В нашу студию набилось семьдесят пять человек: родители, дети, учителя из школы, соседи, люди из маминого книжного, адвокаты из Рольфова офиса... В прошлом году Рольф пригласил дрессировщика с собачками, а до того — укротительницу змей (герпетолог Герда, близнецы были от нее без ума), которая принесла с собой целый чемодан живых змей, ящериц и черепах.

В этом году роль гвоздя программы была отведена мне — по меньшей мере так мне показалось, едва я переступил порог.

— Я тебе говорила, он успеет!

— И я говорила!

Горошки побросали подарки и схватили меня за ноги. Прибежали обниматься мама и Рольф. Я в такси пообещал себе, что ни за что не заплачу, — но куда там, едва я их всех увидел... А народ стал хором петь «С днем рождения!».

Когда шум немного поулегся, мама утащила меня в кухню — узнать, как я себя чувствую. Я сказал, что устал и что суставы ноют.

— Ты похудел.

— Еще бы!

Она еще немного посмотрела на меня, снова обняла:

— Я рада, что ты снова дома. -И я.

— Значит, ты не дошел до вершины.

— Откуда ты знаешь?

— Джош звонил. Просил поздравить тебя с днем рождения.

О-го-го, это было впервые в жизни!

— А где он?

— Не сказал, где-то на горе. Связь была плохая. Как в старые добрые времена.

— Еще бы, — сказал я. — Мне, конечно, надо было самому позвонить, но я хотел сделать вам сюрприз.

— Тебе это отлично удалось, — сказала мама. — Я не верила, что ты успеешь, а вот Горошки все повторяли, что обязательно успеешь.

— Как здесь все нынче... Я хочу сказать, это ничего, что я вернулся?

— Да что ты, твоя история с небоскребом уже забыта, и мы с Рольфом стараемся, чтобы она так и осталась забытой.

— Стараемся? В смысле?

— Ну, есть такая женщина по имени Холли Анджело, может быть, ты ее знаешь...

— Ой-ой!

— Она все время вокруг нас ошивается.

— Прошу прощения.

— Да ладно тебе. Она мне даже чем-то нравится, а близнецы так и вовсе от нее без ума. Рольф? Ну, Рольф ее терпит. Мы уговорили ее не писать про твой поход на Эверест. Это снова поднимет старую историю с небоскребом, а это нам не нужно, особенно теперь, когда ты вернулся. Будет лучше, если мы...

Тут Рольф открыл дверь на кухню. Выражение лица у него было извиняющееся.

— Пи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-ик! Холли оттолкнула его в сторону и набросилась на меня в своем ярко-розовом брючном костюме, ядовито-зеленом шарфе и с красной дамской сумочкой размером с небольшой чемодан. Я не стал сопротивляться, даже сам ее обнял. Я, признаться, был рад ее видеть.

Выпустив меня из объятий, она заговорщицким взглядом оглядела кухню, словно искала притаившихся шпионов.

— Я слышала, тебе не удалось зайти на вершину, — прошептала она. — Мне очень жаль.

— А ты-то как узнала?

— Я говорила с Джошем несколько раз за последние дни. Что-то наш Джош в последнее время стал много болтать. Раньше за ним такого не водилось.

Холли обрушила свою «сумочку» на кухонную стойку, снова оглянулась, вынула из «сумочки» газету:

— Завтрашний номер.

Заголовок на развороте гласил: САМЫЙ МОЛОДОЙ ПОКОРИТЕЛЬ ЭВЕРЕСТА, текст Холли Анджело. Две полосы, цветные фотографии — точнее, кадры из снятого мной видео. На самой большой фотографии у шеста на вершине сидели Сунджо, Йоги и Яш.

— Думаю, тут материала на целую книгу, — сказала Холли. — Я уже говорила с Сунджо. Он передавал тебе привет и поздравлял с днем рождения. А еще он сказал тебе большое спасибо за подарок, который ты подарил ему и его сестрам.

Я улыбнулся.

— Кстати, что это было? — спросила Холли.

— Так, пустячок, — сказал я. — Отлично. Пойду пообщаюсь с народом.

Рольф посмотрел на меня, словно не узнал.

Я поговорил с парой-другой гостей, посмотрел подарки близнецов, заметил в углу Винсента — сидит один, наверное, собирает материал, он же писатель. Я не ждал его видеть. Мы его всегда приглашали, но он никогда не приходил.

— Спасибо, что пришли. Какая неожиданность, — сказал я.

— Да я собирался уходить уже, а тут ты, — сказал он. — Кажется, последние несколько недель у тебя были интереснее обычного.

— Вижу, вы прочли блокнот.

— Да, и кстати, недурно написано. К сожалению, однако, мы имеем только начало и часть середины. Ты, конечно, заполнил целый блокнот, но я не могу зачесть тебе задание. В рассказе еще должна быть кульминация, конец и развязка. А так как их нет...

— А у меня есть второй блокнот, — сказал я. — Насчет кульминации я не уверен, но у истории есть конец. В некотором смысле. Что же до развязки, то она имеет место быть вот прямо сейчас, в буквальном смысле.

Я обвел рукой студию. Винсент улыбнулся.

— Еще бы, понимаю.

— Нормально, если я закончу завтра утром?

— Да, конечно. Я буду в школе до полудня. Учебный год закончился и срок сдачи задания прошел, но, думаю, мы сможем сделать исключение с учетом обстоятельств.

Винсент встал.

— Повторю, это недурно написанная история. Ты неплохо все закрутил. Я с большим интересом узнаю, чем дело кончилось.

Я СИЖУ У СЕБЯ В КОМНАТЕ, дописываю второй блокнот.

Близнецы уже проснулись. Я слышу, как они хихикают и ссорятся за завтраком. Я обещал взять их с собой в школу, когда понесу сдавать блокнот.

Вот они идут ко мне, топают ножками по ступеням. Открывается дверь.

— А ты что делаешь?

— Ты сказал, возьмешь нас с собой в школу.

— Я доделываю домашнее задание.

— А это что?

Патрисия тыкает пальчиком в газетную статью про Сунджо, приколотую у меня на доске.

— Это ты? — спрашивает Паула, указывая на Сунджо.

— Нет.

— А что это за флаги?

— Это вроде благословений.

— А что это такое?

— Ну, люди пишут пожелания на таких флагах. И когда флаг развевается на ветру, пожелания улетают прямо в небо. И если такой флаг поместить на самой высокой горе, они попадают на небеса быстрее.

— Ой, гляди, а вот этот желтый флаг! На нем синяя гора, точно такая, какие ты раньше рисовал.

— В самом деле, как любопытно. Ладно, сядьте на кровать и ведите себя тихо, мне нужно закончить.

— Мы по тебе скучали, Пик.

— Мы тебя любим, Пик.

— Я тоже вас люблю. Я почти закончил.

Я смотрю на близнецов, улыбаюсь и записываю последнее предложение...

На вершине Эвереста можно отыскать только божественной красоты пейзаж, ничего больше. А чтобы отыскать самое важное в жизни, вовсе не нужно забираться так высоко.

Благодарности

Автор хотел бы поблагодарить Кейт Харрисон за слова поддержки, и редакторскую правку, и за кислород, без которого я не завершил бы восхождение, а также Анну Дэвис, которая отправилась штурмовать свой собственный пик.

Оглавление

Блокнот № 1

Блокнот №2

Домашнее задание......9

Крючок.............12

Швы и каталажка......16

Водоворот..........28

Близнецы...........37

Скальные Крысы.......43

Бангкок............50

Отель «На вершине» .... 58

Дохлая снаряга.......67

Тибет.............78

Жизнь на пике........84

Скальные Угри........95

Вдох..............101

Опоздавшие.........113

Мешок Гамова........119

ПБЛ..............128

Письма из дома.......144

Тайны.............151

Як и медведь.........161

Четвертый лагерь......177

Арест.............190

Фамильная история.....201

Бунт..............213

Задний ход..........220

Напрямик...........225

Лагерь номер три

с половиной.........233

Пятый и Шестой лагеря . . .239

Вершина мира........250

Под гору...........260

Развязка...........270

Благодарности........276