"Фантастика 2022-22". Компиляция. Книги 1-13 [Андрей Владимирович Смирнов] (fb2) читать онлайн

Андрей ДАШКОВ ОТСТУПНИК

Скажи: "Прибегаю я к Господу рассвета

от зла того, что он сотворил,

от зла мрака, когда он покрыл,

от зла дующих на узлы,

от зла завистника, когда он завидовал!"

Коран. Сура 113. Рассвет

ПРОЛОГ

Сенор так никогда и не узнал, что в глубине его существа родилось это. Никто не видел, как вызревают ужасные семена... Вначале это было головной болью. И что-то страдало и ворочалось в тесной коробке черепа; и ему удавалось ненадолго прогнать эту боль, но она никогда не проходила совсем, а оставляла мысли – как шум и видения, как утомительный сон.

Проклятье его заключалось в том, что он был Незавершенным; он не помнил своего прошлого и ничего не знал о своем будущем.

Лишь на секунду его ум становился безмолвным и ясным, но потом не было покоя: слова с утраченным смыслом как злобные псы бесновались на окраинах сознания, из могил памяти восставали демоны – и шли по кругу часы, дни, недели и годы... Это росло незаметно и неумолимо и привыкало жить в стенах своей тюрьмы. А потом оно разрушило Сенора и начало действовать...

Оно стремилось достичь Слияния и Завершения.

Но этому освобождению предшествовали долгие и странные приключения.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МЕЧ ТОРРА

1. НЕЧИСТАЯ СОВЕСТЬ

Он шел за безглазой собакой, которая безошибочно вела его по длинным извилистым коридорам верхних этажей Башни. Стук каблуков Сенора гулко отдавался под низко нависшими сводами. По дороге ему не встретилось ни одного живого существа.

Накидка из тонкой шкуры животного Тени скрывала его хитиновые доспехи и потемневший от крови иззубренный меч. Злополучный кусок пергамента, который он держал в руке, жег его ладонь. Полученное послание не обещало ничего хорошего.

Сенор был всего лишь Человеком Безымянного Пальца, а значит, меньше чем игрушкой в руках Хозяев Башни. Это был не его мир, хотя он знал о нем не меньше любого, живущего здесь. Что-то вроде Нечистой совести терзало его. Он уже успел пожалеть о многом.

* * *

Немой слуга из башни выслеживал его весь вчерашний вечер. Он скрывался за живой изгородью, питавшейся отбросами и плотной когтистой стеной окружавшей дом. Когда Сенор, вернувшийся из Кратера Самоубийц, снимал заклятье с металлической решетки, закрывавшей вход, – слуга выскользнул из темноты. Сенор вздрогнул, настолько неожиданным было появление немого, похожего на привидение. Он вырвал из ножен меч и приставил его острие к горлу немого. Но тот остался невозмутим, несмотря на тонкий ручеек крови, стекавший ему на грудь.

Слуга из Башни отвел клинок в сторону, оглянулся, убедившись в том, что вокруг никого нет, сунул Сенору в руки кусок пергамента, серую маску из растягивающейся ткани, высушенную трехпалую лапку птицы – и беззвучно исчез во мраке.

Ошеломленный Сенор вошел в дом, заперся и при тусклом свете свисавшей с потолка светящейся змеи изучил нацарапанное на пергаменте послание.

Он запомнил его наизусть – слово в слово, и это не было тратой времени – он знал, что очень скоро все написанное исчезнет с пергамента бесследно.

* * *

Присутствие в Башне избавляло его на время от преследований со стороны барона Тантора Тенга. Барон с редким упорством пытался убить Сенора в течение нескольких последних дней, но причина внезапной вражды оставалась пока тайной за семью печатями.

С большим трудом при помощи своего дара ему удалось уничтожить наемного убийцу Тантора, избежать смерти от яда, который ему подлили в вино в родовом доме герцога Криала, покровителя барона Тенга, и не погибнуть под колесами кареты на узкой улице вчерашней ночью. Тогда он успел заметить только герб с двухголовой гиеной, выдавленный на дверце растаявшего в темноте экипажа. Но если Тантор собирался довести дело до конца, Сенор мог считать себя находящимся в смертельной опасности. Мысль об этом тоже не улучшала настроения.

* * *

Ранним утром, когда еще не взошел из-за Завесы Мрака Большой Огненный Круг, Сенор стоял перед огромным темным монолитом Башни, привычные грибовидные очертания которого – видимые днем из любой точки города – терялись в предрассветных сумерках. Кое-где на гладком стволе он различал высокие узкие прорези, похожие на бойницы, и длинные, вытянутые параллельно горизонту, щели. Еще выше тело гриба было изуродовано наростами и торчащими в стороны гигантскими шестами. С них клочьями свисал голубоватый туман.

Сенор нашел вход, упоминавшийся в пергаменте. У двери из тускло светящегося металла его ждала слепая собака. То место на ее черепе, где у обычных животных находились глаза, закрывала мощная роговая пластина, которую не мог разрубить меч из обычного металла. Такая же броня покрывала всю ее голову и туловище. Она почувствовала приближение Сенора намного раньше, чем он увидел слепого стража Башни.

Он сунул собаке под нос кусок пергамента, с которого исчезли знаки, и ее обнажившиеся клыки вновь затянулись пластиной. Почерневшая броня на плечах опустилась и стала белой.

Вслед за слепой собакой Человек Безымянного Пальца медленно вошел в высокую дверь.

* * *

Хотя нижнюю часть Башни Сенор знал как свои четыре пальца, в верхних ее пределах он не бывал никогда. Никто из придворных не появлялся здесь по своей воле. Теперь он точно следовал всем указаниям, содержавшимся в пергаменте. Вполне возможно, что в противном случае его ожидала смерть. Правители Кобара оберегали свои тайны достаточно хорошо.

На верхние этажи Сенор попал, войдя вслед за собакой в узкий каменный колодец. Несколько мгновений непроницаемой тьмы – и они очутились в совершенно незнакомом ему коридоре. Сенор даже не пытался понять, как скоро совершился переход. Каждый, рожденный в Кобаре, давно привык к непостижимому могуществу Хозяев Башни.

При входе в зал гобеленов он натянул на лицо серую растягивающуюся маску, которую получил от немого слуги. Оказалось, что в ней прорезаны отверстия для глаз, а в отверстия вставлены прозрачные стекла, через которые Сенор мог видеть все, что происходит вокруг.

Стены зала были увешаны старыми гобеленами из металлических нитей и закрыты панелями со странным орнаментом.

Слепая собака миновала зал беспрепятственно, но когда Сенор добрался до его середины, из почти невидимых щелей в стенах клубами повалил бурый дым, заполнивший помещение в несколько мгновений. Сенор наугад добрался до массивных металлических дверей и оказался в коридоре, освещенном редкими факелами. Он увидел удаляющийся круп слепой собаки и, содрав с лица маску, последовал за ней.

Перед комнатой, заполненной блестящими сетями, он вставил трехпалую птичью лапку в отверстие около двери и без помех проскользнул между висячими ловушками.

Казалось, они двигались без смысла и цели, и Сенору начинали надоедать эти вызывающие смятение этажи и странные действия, которые его принудили совершать. Но прежде чем он оказался лицом к лицу с Правителем, они миновали комнату, где с потолка лилась вода и исчезала в отверстиях между каменными плитами пола; зеркальный зал, в котором Сенор заблудился в отражениях и выбрался только потому, что шел на запах слепой собаки; библиотеку со многими тысячами покрытых пылью томов в металлических переплетах; и наконец комнату, заставленную серебристыми саркофагами. Сенор заглянул в прямоугольное окно одного из них и отшатнулся, увидев за стеклом неестественно гладкие лица двух слуг Башни – мужчины и женщины, лежавших в саркофаге с открытыми глазами. Несколько раз он видел их в городе – этих, или как две капли воды похожих на них.

Собака глухо заворчала, и Сенор поспешно двинулся за ней. Одно утешало: по крайней мере, здесь еще и не пахло колдовством.

2. УСТОИ КОБАРА

Тысячи лет существовал город Кобар, и никто не помнил о тех временах, когда города не было. Кобару, окруженному со всех сторон Завесой Мрака, принадлежали земли всего этого мира, включая деревни Безлюдный Двор – на юге и Дырявая Крыша – на востоке. Никто и ничто не могло проникнуть сквозь Завесу: на любой доступной взгляду высоте птицы поворачивали назад, а гигантская яма, вырытая в незапамятные времена Хозяином Башни Тингом, с целью выяснить, насколько глубоко Завеса проникает в земную твердь, так и осталась немым свидетелем человеческого бессилия. Края Завесы стеной поднимались от земли и, размываясь, терялись высоко в небе, а Большой Огненный Круг, восходя и заходя, появлялся и исчезал за нею постепенно.

Лишь в одном месте этого замкнутого мира Завеса Мрака прерывалась, но в этом разрыве переливалась и дрожала отвратительным студнем Зыбкая Тень.

Никто в Кобаре не знал, что такое Зыбкая Тень, и ни один человек, вошедший туда, не вернулся. Установления гласили, что там были Неизвестность, Неопределенность, Хаос, Безумие и Смерть.

Создавшие Установления давно исчезли, а подтверждением слухам служили пришельцы из Тени – странные существа, порождения Хаоса; с большинством из них Кобару приходилось сражаться и любой ценой уничтожать.

Иногда они оказывались почти предсказуемыми и не угрожали смертью. Тогда с ними говорили знаками и вели обмен, но все равно их тайного влияния боялись и ждали момента, когда они вновь сгинут в Тени. Да и сами эти создания никогда не задерживались в Кобаре надолго, явно чувствуя себя неуютно в мире предопределенности, и, взяв порой на обмене странную цену, вскоре исчезали.

Так в городе появлялись металлические сферы с непонятными рисунками, липнущее железо, невесомые диски, плавающие под потолком; сосуды из темного вещества, которые никому не удавалось наполнить или разбить, и многое другое, не похожее вообще ни на что. Значение этих предметов было неизвестно живущим здесь, а может быть, утрачено давным-давно.

В любом случае, Кобар был вынужден выстроить Преграду, отгородившую Тень от мира, и содержать стражу, которая могла бы сразиться хотя бы с самыми привычными из ее порождений. Обычно здесь находились лучшие воины с лучшим оружием и боевыми машинами, но и они порой оказывались бессильными против Мертвящего Света, Плавающих Отражений (когда что-то странное творилось с Огненным Кругом), Ядовитого Тумана, Зловонной Чумы, Безумия, а то и вовсе Неощутимой Смерти, приходивших иногда из-за Преграды. В такие времена умирали многие. Когда становилось бесполезным привычное оружие, самим Великим Магам приходилось пускать в ход свое тайное искусство.

Как бы там ни было, до сих пор Кобару удавалось сдерживать наступление Тени – и равновесие между порядком, поддерживаемым властью Хозяев Башни, и Хаосом, готовым излиться в мир, восстанавливалось вновь.

Никому неизвестными, кроме, может быть, самих Магов, оставались истоки их нынешней власти. В незапамятные времена Кобар был разделен на Верхний и Нижний город. Центром Верхнего стала Башня, окруженная крепостями богатых и влиятельных кланов, домами придворных, городской знати и священников религии Воплощений; Нижний, в котором обитали все остальные, протягивал все дальше в стороны гигантские щупальца своих зловонных кварталов.

Иерархия придворных в Кобаре стала со временем весьма сложной и запутанной. Кроме высшей знати, наследующей титулы безоговорочно, любой, у кого хватило бы средств для обучения в сектах и кто сумел бы выжить в непрерывной и тайной войне против всех, которая велась в Кобаре посредством интриг с самыми изощренными жестокостью и коварством, мог стать придворным. Такие, принадлежавшие к вновь вылупившейся знати, приобретая правдой и неправдой заслуги перед властью и своими покровителями, поднимались по ступеням иерархической лестницы Кобара от Человека Мизинца до Хозяина Ладони и получали право носить при дворе перчатку с отрезанным пальцем. Присваивали очередной титул, как и отнимали его у преступивших никому не ведомую грань, заседавшие тайно Хозяева Ладони. Здесь также таился неистощимый источник интриг.

Владевшие магией, истоками всех наук и лженаук, Великие Маги правили незримо и неумолимо, лишь иногда спускаясь с запретных для всех остальных живущих в Кобаре верхних этажей Башни. Они почти не нуждались в поддержке мечей, ибо обладали силами гораздо более страшными. Хозяева Башни допускали интриги, соперничество между кланами, дуэли между придворными, убийства и резню, пока это не угрожало нерушимым устоям этого мира, главными из которых была их власть и нескончаемая война с Зыбкой Тенью.

Трудно было оспаривать непостижимое могущество Магов. Канула в небытие (да и существовала ли когда-нибудь?) память о том, кто и когда выстроил Башню – гигантскую цитадель странной формы из темного камня, в стенах которой не было стыков и швов. Было очевидно, что она создана не людьми Кобара; а легенда о том, что Башня упала с неба еще до того, как опустилась Завеса Мрака, не объясняла ничего.

Сами же Повелители, возможно, были бессмертны; никто не знал, откуда они взялись, сколько их, и вообще, – одни ли они и те же на протяжении многих веков. Кроме веры в их бессмертие, имели хождения и предания о женщинах, исчезнувших навсегда, тех, которых Маги брали к себе в Башню, чтобы те рожали им детей.

Но однажды, на глазах Сенора, пришел конец Великому Магу Селангу. Это случилось, когда Двухголовый из Тени появился в мире на плечах огромного прозрачного пса. Стрелы и камни метательных машин не оказывали на пришельцев никакого воздействия, если не считать того, что по мере поглощения попадавших в них камней, Двухголовый и его пес становились все больше и больше.

Они легко прорвались сквозь укрепления и перенеслись через замаскированные ловушки, а потом миновали огненный дождь, обрушенный на них воинами Преграды из бочек с горящей жидкостью.

Двухголовый, двигаясь к Кобару по сужающейся спирали, почти полностью разрушил Дырявую Крышу, но на окраине деревни его уже поджидал Пург Разделыватель Мяса с боевым топором из небесного металла, покрытого серебром и заговоренного незадолго до этого Магом Селангом. Пока прозрачный пес Двухголового каменными когтями раздирал в клочья Перевозчика Туш Халепа, Пург приблизился к нему вплотную и, произнеся магическую формулу, снес ему топором голову.

После чего раздался хрустальный звон и пес исчез по частям, превратившись в рассыпающиеся плоскости, по-разному преломлявшие свет.

Увидев это, Двухголовый издал низкий гул, от которого стоявшие рядом потеряли разум, и выпустил из двух своих ртов черное облако, окутавшее голову Пурга и превратившее его лицо за опущенным забралом в обугленную маску, с которой каплями падал на землю расплавленный металл.

После гибели Пурга на Двухголового напала свора слепых собак – заколдованных созданий Хозяев Башни. Они считались перерождениями древних чудовищ, которых Боги обрекли на вымирание в Нижнем Мире. Их тени, призванные из Сумрачного Царства, были заключены Магами в телах безглазых собак.

Несмотря на отсутствие глаз, они прекрасно ориентировались а тайных норах Башни и надежно охраняли ее тайны. Существовало поверье, что слепую собаку можно убить, лишь отрубив ей голову и закопав отдельно туловище, ибо в противном случае собака выползала из-под земли и начинала блуждать по миру, преследуя своего убийцу. Но насколько Сенор знал, никто еще не пробовал сделать это.

Свора атаковала Двухголового, но ни одна из собак не сумела приблизиться к нему ближе чем на десять шагов. Оказавшись перед гостем из Тени, свирепые создания рухнули наземь, парализованные неизвестным влиянием, исходившим из четырех его глаз.

Двухголовый уже охотился на окраинах Кобара, когда Селанг спустился с высот Башни с белым шаром в руках, держа его в металлических рукавицах. Те, кто видели это, клялись потом, что между шаром и рукавицами Селанга был небольшой просвет, а сам шар окутывала голубоватая дымка.

Селанг появился на крыше одного из домов и сбросил шар на Двухголового. За мгновение до этого два лица поднялись кверху и четыре горящих глаза взглянули на Селанга. Но шар уже неотвратимо летел вниз, и когда достиг цели, вспышка ярчайшего света ослепила всех, в том числе и Сенора, с содроганием наблюдавшего за происходящим, а на месте, где стоял Двухголовый, еще долгое время кружился мутный багровый вихрь.

Спустя несколько секунд высохшее тело Селанга скатилось с крыши и, перевернувшись в воздухе, ударилось о камни. Никто не мог бы сказать, что предмет, лежавший теперь перед глазами подавленного Сенора, был когда-то живым существом.

3. РАЗГОВОР БЕЗ СЛОВ

Слепая собака оставила его в комнате, где не было ничего, кроме раскатившихся по полу больших черных шаров, и исчезла за поворотной панелью в стене.

Сенор не уловил момента, когда Хозяин Башни появился перед ним. Безусловно, здесь присутствовало нечто, сильно влиявшее на его мозг.

Серая фигура, казалось, возникла из сгустившегося полумрака и пыли. Было слишком темно, и Сенор не увидел ничего под низко надвинутым капюшоном, кроме голубого сияющего глаза. Сенор смотрел на этот глаз и думал о том, известно ли Правителям о спрятанном трупе. Ему было не по себе. Он с отвращением сознавал, что сделал нелепый ход, и этим, может быть, погубил свою жизнь. Но не все еще было потеряно. В противном случае с ним покончили бы гораздо более быстрым способом.

Чем внимательнее он вглядывался в единственный глаз хозяина Башни, тем более странным тот ему казался. Потом он понял, в чем дело, – его собственное отражение в зрачке голубого глаза было перевернутым.

Он не успел как следует осознать это, когда последовал первый беззвучный вопрос. Сенор услышал призыв, ощутил, как что-то чужое входит в его мозг, и впустил это, но лишь туда, где ждали своего часа вежливые и ничего не значащие ответы. Ведь он был Придворным Башни и знал, что для подобных разговоров существовали внутренние преграды, но догадывался также и о том, что есть сильная и еще неведомая ему магия, разрушающая память и сознание любого существа. При желании Маг мог бы войти в него с такой же легкостью, с какой разбивают голову куклы. Но пока лишь несколько шпионов почти открыто бродило по самой доступной части сознания Сенора, пытаясь найти лазейки к запретным местам. Человеку Безымянного Пальца без труда удавалось следить за ними и делать так, чтобы они нигде не пересеклись с его мыслями о спрятанном трупе.

Некоторое время они говорили об убитой женщине, чье тело нашли в сточной канаве на городской окраине. Лоб Сенора покрылся испариной. Совпадение было чудовищным. Существовало единственное объяснение всему этому – Хозяева Башни вели с ним какую-то игру. В этой игре он был всего лишь пешкой, которой рано или поздно пожертвуют, когда наступит нужный момент. Вполне возможно, он так и не узнает, в какой интриге ему пришлось сыграть эпизодическую роль.

Но у него не было выхода. Он должен принять эти условия или умереть. Он выразил недоумение по поводу того, что Правителей заинтересовало столь ничтожное событие, как убийство.

В ответе Хозяина Башни заключалось презрение к его жалкой хитрости, но и позволение скрыть то, что должно быть скрыто.

«А ведь я им нужен, – подумал вдруг Сенор. – Нужен настолько, что он не захотел даже копаться в том, что я совершил».

Это означало, что их цели совпадали. Было бы безумием не воспользоваться этим. Имея столь могущественного и тайного покровителя, он мог бы многое узнать о своем прошлом. Он занимал одну из низших ступеней в иерархии Башни и не мог надеяться на то, что когда-нибудь найдет путь к истокам многочисленных тайн, которыми был пронизан здешний мир. Но теперь у него появилась слабая, почти призрачная надежда сделать это.

Все это успело промелькнуть в его голове, в то время как лицо его выражало лишь ничего не значивший интерес к подробностям, касающихся найденного трупа.

Сенор услышал, что женщина была убита не там, где ее нашли (он прекрасно знал об этом, поскольку сам перенес труп от своего дома на окраину Кобара), что она из Нижнего города (это он предполагал), и что у нее был найден предмет из Зыбкой Тени (это было для Сенора новостью, и совершенно меняло все дело). Он выдохнул с облегчением. Становилось понятным, почему разговор зашел об этом, в общем-то ничем не примечательном, трупе.

Сенор позволил себе поинтересоваться обнаруженным предметом.

Глаз. Это был искусственный глаз, принесенный в Кобар много лет назад пришельцем из Зыбкой Тени.

Сенор проклял себя за тупость. Он мог бы догадаться об этом сразу. Но в тот вечер у дверей его дома было слишком темно, а разобрать то, что говорила умирающая, оказалось почти невозможно.

Тем временем Хозяин Башни несколько ослабил защиту и позволил ему узнать, с кем и зачем ведет он эту странную безмолвную беседу.

4. КРАТЕР САМОУБИЙЦ

Когда-то, спасаясь от убийц Марагга Рваные Ноздри, который восемь лет назад являлся его самым страшным врагом, Сенор был вынужден провести ночь в библиотеке Башни. Ему предстояло долгое и вынужденное безделье там, где никому не могло прийти в голову его искать.

Здесь, при колеблющемся свете масляной лампы, перебирая от скуки старые запыленные фолианты, он наткнулся на хроники Кобара, записанные восемь поколений назад и содержавшие сведения о временах, бывших теперь глубокой древностью. Большинство страниц древней книги истлело, хорошо сохранился лишь металлический переплет.

Как свидетельствовали хроники, еще до того, как опустилась Завеса Мрака, с неба пришла Гремящая Сила, столкнулась с земной твердью и ушла в нее, погибнув или затаившись в глубине. Но от этого столкновения осталась гигантская воронка с ровными конусообразными краями.

Спустя несколько поколений после появления Завесы, она стала называться Кратером Самоубийц. Края воронки стали трибунами, а на ее дне должны были сражаться и умирать преступники Кобара.

Всех, заслуживающих смерти, приговаривали к изгнанию в Зыбкую Тень, ибо таковы были Установления, созданные неизвестно кем, а из Тени никто не возвращался.

Но осужденный мог остаться в городе и сражаться в Кратере Самоубийц. Тот, кто хорошо сражался и оставался в живых, мог надеяться на помилование через один, десять или сто боев, а мог и не быть помилован никогда. Он должен был понравиться слишком многим.

Таким образом, у преступника появлялся выбор: почти верная смерть от руки такого же кобарского изгоя, но в знакомом месте, от привычного металла и с надеждой в сердце, или же – непостижимая смерть от Зыбкой Тени. У выбиравших последнее обычно не находилось сил или желания сражаться друг с другом земным оружием. Тот, кто был уверен в своем физическом превосходстве и предпочитал известное зло – неизвестности, становился частью мутного потока кобарских развлечений. И даже в худшие годы таких всегда находилось достаточное количество.

Но с Кратером Самоубийц были связаны и другие, почти забытые теперь, дела древних. Когда-то хитроумный Алеп, один из Хозяев Башни, считавшийся лучшим алхимиком Кобара, пожелал все же добраться до того места, где осталась в земле Гремящая Сила.

Те, кого он послал, нашли глубоко под Кратером куски металла, принесенные Силой. Мечи из этого металла, сделанные древними в тайных мастерских Башни, не нуждались в чистке, почти не тупились, и более того, никто и никогда не видел такой меч сломанным.

Согласно хроникам, весь небесный металл был перенесен в Башню, а причастные к находке, благодаря стараниям Алепа, навеки погребены в одном из вырытых ими же подземных коридоров.

Оставалось неизвестным с тех пор, сколько мечей было сделано из Небесного металла, где они спрятаны и кто владеет ими теперь, а главное – иссяк ли запас неземного материала.

Ведь такой меч, в совокупности с магией, мог стать страшным оружием, и за тайну мечей Алепа многие в Кобаре с радостью отдали бы руку.

Из хроник Сенор узнал еще что-то.

Когда-то земли Кобара простирались гораздо дальше, чем сейчас. Почти незаметно, поколение за поколением, Хаос завоевывал пространство этого мира, а защитники города отступали, строя новые укрепления и Преграды по мере того, как старые бесследно поглощала Тень. За долгую историю они отразили нашествия целых легионов Хаоса, но всегда ценой небольшой части своих земель. Они проигрывали эту нескончаемую тысячелетнюю войну, может быть, даже незаметно для самих себя.

Прочитав об этом, Сенор долго сидел, уставившись в пустоту. Нетрудно было вообразить себе время, когда Тень поглотит и без того небольшой клочок земли, принадлежащий Кобару, и город исчезнет навеки.

До этого Сенор жил так, словно Кобар вечен и неизменен, но теперь его представлениям был нанесен сокрушительный удар. Он вдруг обнаружил, что живет в умирающем мире. Это меняло многое и заставляло по-другому смотреть на некоторые вещи.

И ведь он, к тому же, не помнил ничего о своем прошлом.

5. ГЛАЗ ИЗ ТЕНИ

Гугенубер, один из Великих Магов Кобара, извлек из складок своей бесформенной рясы искусственный глаз. Это был сгусток вещества неопределенного цвета, но Сенора больше заинтересовала рука, которая его держала.

Кисть Гугенубера имела шесть похожих на когти пальцев с фиолетовыми ногтями. Сенора поразила эта шестипалая рука, словно в чем-то, до сих пор привычном, обнаружилась вдруг абсолютно чуждая сущность.

Маг сделал почти незаметное движение, и один из больших черных шаров, разбросанных на полу, сдвинулся с места и подкатился к нему. Затем шар медленно поднялся в воздух и завис на уровне человеческой груди. Гугенубер поднес глаз к черному шару, в какой-то неуловимый момент глаз оказался внутри него и медленно поплыл к центру.

Последовало безмолвное приглашение смотреть. Сенор не нуждался в этом – он и без того внимательно наблюдал за происходящим с любопытством приговоренного.

Поблескивая, как драгоценность, глаз мертвой женщины доплыл до середины шара и остановился.

На темной сферической поверхности возникло какое-то изображение. Вначале это были искаженные и мелькавшие с невероятной быстротой обрывки видений, похожих на сон. Затем сквозь смутные тени Сенор начал различать смену дня и ночи, улицы Нижнего города, внутренности какого-то жилища. Несколько раз мелькнула высокая и тощая фигура в серой рясе, с низко надвинутым на лицо капюшоном; но чаще всего остального он видел какого-то ребенка, то голого, то одетого, в колыбели или на каменном полу.

Вдруг до него дошло, что это не сны. Он видел все это глазом чужого существа – сжатые во времени обрывки чужой жизни. В поле зрения попадали чужие руки, которые были руками женщины, умершей три дня назад, и даже размытое изображение ее собственного носа. Однажды, наверное, в зеркале, Сенор увидел ее лицо и отшатнулся.

Это было дико, но он видел это своими глазами.

Гугенубер пробудил к жизни то, что странный предмет из Тени накапливал и хранил в течение многих лет, пока был частью тела умершей женщины.

Ребенок и высокий человек в сером, безусловно, интересовали Гугенубера больше всего остального, может быть, даже больше свойств самого глаза. Сенор мог поклясться, что присутствует при продолжении какой-то старой интриги, нити которой были сплетены много лет назад. Гугенубер поднес руку к мелькавшей на поверхности шара серой фигуре, и Человек Безымянного Пальца услышал в мозгу имя: Хозяин Башни Зонтаг. Сенор жадно набросился на эту приманку, но наткнулся на глухую стену безмолвия. Он получил имя, намек, увидел то, чего не видел из живых никто, кроме Великого Мага Гугенубера, – и этого было достаточно.

Но оставалась неразрешенной тайна его собственного рождения. Раньше, чем темная рука Хозяина Башни коснулась изображения ребенка, Сенор уже знал, что от этого места для него теперь не было возврата.

Он начинал незначительной фигурой на стороне Гугенубера, но даже в этом позволил себе усомниться. Использовать его в своих интересах мог кто угодно, и пока он ничего не знал о происходящем за спиной. Извлечь пользу для себя? – ему оставалось надеяться на это. И еще на то, что когда-нибудь удастся узнать, есть ли у него союзник среди странных сил, правивших Кобаром, надежно отгородившись от мира завесой тайн.

Сенор долго смотрел на тени, бегущие по поверхности магического шара, а потом перевел взгляд на собственное перевернутое отражение в зрачке голубого глаза Хозяина Башни. Он не понимал, что заставило Гугенубера преподнести ему этот подарок. Если, конечно, это был подарок, а не ядовитая приманка. Но и в этом случае темными оставались помыслы и пути стоявшего перед ним существа.

Сенор почти уже не сомневался в том, что виденный им ребенок – он сам, и тогда умершая три дня назад женщина могла быть его матерью, по каким-то причинам вынужденной расстаться с ним, когда он пребывал в нежном возрасте. Но что это были за причины? И почему сам Сенор ничего не помнил об этом? От этих вопросов шла кругом голова...

Он стал думать о том, имел ли Хозяин Башни Зонтаг отношение к его рождению, но потом счел это слишком маловероятным и поспешно прогнал эти мысли прочь.

Вместо этого он вспомнил, как поздним вечером третьего дня у самых дверей своего дома услышал тихий стон. Держа руку на рукояти меча, Сенор двинулся вдоль стены и, завернув за угол, увидел женщину, лежавшую на животе в углублении почвы. Ее сознание было мутным, как горизонт в дождливый день, и к Сенору пришли лишь отражения угасания и боли.

Плотоядные побеги изгороди уже протянулись к ней и кое-где оплели незащищенные части рук и ног, вцепившись в кожу листьями-когтями.

Но не это являлось причиной ее тяжелого состояния. Женщина лежала в черной луже, и это почти наверняка была кровь.

Сенор слишком хорошо знал мир Кобара, чтобы сразу броситься к умирающей, – за свою недолгую жизнь он видел и куда более изощренные ловушки. Глаза его медленно ощупывали изгородь, крышу дома, улицу и саму жертву; ноздри трепетали, пытаясь уловить чужой запах, сознание перебирало все темные закоулки в поисках враждебных отражений.

Не заметив ничего подозрительного, он подошел к женщине и освободил ее от кровожадных побегов ограды. Затем перевернул умирающую на спину. В том, что ей оставалось жить несколько минут, не было никаких сомнений. Глубокая рана, которая могла быть нанесена мечом, зияла под ее разорванной одеждой, и она потеряла уже слишком много крови.

Женщина была немолода, и, видимо, не только близкая смерть наложила на ее лицо свой мрачный отпечаток. Несомненно, она не относилась к городской знати – Сенор определил это по ее покровам и отсутствию дорогих украшений. Правда, против этого свидетельствовали ее руки: огрубевшие и потемневшие, они, тем не менее, сохранили хорошую породистую форму, а пальцы, испачканные в крови, были ровными, длинными и тонкими.

Оставалось загадкой, как она оказалась здесь. Покинув ненадолго умирающую, Сенор осмотрел землю перед домом и теперь увидел дорожку из темных пятен, тянувшуюся к изгороди с улицы, отмечая путь, которым женщина пришла сюда.

Ее заставили это сделать или привели к ее дому, или же она сумела сделать это сама. Последнее казалось совершенно необъяснимым.

Впрочем, если это была ловушка его недругов, то они почти преуспели. Весьма вероятно, что если бы он не услышал предсмертного стона, то утром у его изгороди нашли бы мертвую женщину, а рядом вполне мог оказаться один из его кинжалов, украденных у него или потерянных в схватках.

У Сенора похолодело в груди. Убийство Придворным горожанки... Если это и не означало Зыбкую Тень, то в Нижний город он был бы сослан наверняка. Без всякой надежды когда-либо вновь вернуться назад.

Но и сейчас еще он не был в безопасности. Каковы бы не оказались причины ее появления здесь, женщина обречена, а Сенор должен срочно избавиться от трупа.

В доме он нашел большой квадратный кусок ткани. Незадолго до смерти умирающая пришла в себя на несколько мгновений. Один ее глаз, безумно метавшийся под полузакрытым веком, вдруг остановился на Сеноре. Второй, черный и блестящий, был неподвижен, и Сенор почувствовал в нем какую-то странность, но не придал тогда этому большого значения. Ему показалось, что на секунду искаженное страданием лицо выразило огромное облегчение. Пересохшие губы женщины тихо прошептали что-то. Сенор склонился почти к самому ее лицу.

– Меррадль, – произнесла она.

Что это было – имя? Во всяком случае, Сенор постарался его запомнить.

Рука женщины поднялась, словно она хотела сделать что-то со своим лицом, но бессильно упала на грудь. Было видно, насколько тяжело давалось ей каждое движение.

– Меррадль, – еще раз повторила умирающая. Губы ее раздвинулись, и Сенор не мог понять – улыбка ли это, странная при данных обстоятельствах, или гримаса непереносимой боли.

С этой гримасой на лице она и отошла у него на руках в Сумрачное Царство. Сенор мысленно произнес формулу Великого Перехода, помогая ей в этом.

Теперь было самое время подумать о собственной шкуре.

Он завернул труп в кусок ткани, взвалил на плечо и с бесконечными предосторожностями двинулся к городской окраине, благословляя царивший кругом мрак. Один раз он чуть было не наткнулся на ночную стражу, но вовремя притаился в каком-то темном углу.

Спустившись к сточным канавам Нижнего города, Сенор оставил труп на пустыре, надеясь, что до утра его не найдут собаки. Пропитавшуюся кровью ткань он сжег той же ночью в своей жаровне. Мир Кобара был жесток. Он не прощал оплошностей и не располагал к излишней жалости.

Но теперь все становилось совсем не таким простым. Здесь не оказалось ловушки, и смерть женщины помешала ему кое-что узнать. Сенору не хотелось думать о том, чего он лишился, а теперь у него осталось только два имени – недостижимый Хозяин Башни Зонтаг и некто Меррадль.

Сенор подумал, что, если пойдет до конца, ему придется узнать, кто убил эту женщину и зачем, а если это действительно была его мать, то еще и прикончить убийцу.

Тени исчезли. Глаз медленно и послушно поплыл к темной шестипалой руке с фиолетовыми ногтями. По-прежнему Сенор казался себе слепцом у самого края бездонной пропасти. Его бросили в самую середину темной битвы, и с ним были лишь смутные догадки, а Гугенуберу оставалось с высот своего могущества наблюдать за тем, как он барахтается в вязком болоте интриг, и особенно внимательно – за кругами, которые расходятся от него во все стороны. Сенор не интересовался тем временем, когда вновь предстанет пред Хозяином Башни, и ни о чем не спросил. Гугенубер молча показал ему на каменную дверь в стене.

Снова он на мгновение оказался в непроницаемой темноте; сверкнула полоска света, и потом вокруг были уже знакомые гобелены нижних этажей.

Ему показалось, что он провел в верхних пределах Башни достаточно много времени, но когда вышел за поблескивающую металлом дверь, то ошеломленно огляделся вокруг.

Город, как и несколько часов тому назад, был едва различим в предрассветных сумерках.

6. СХВАТКА НА РАССВЕТЕ

Сенор решил отправиться домой длинной дорогой – сделав большой круг через Нижний город.

Он шел по гулким пустынным переулкам, вымощенным камнем. Только его громкие шаги разрушали тишину, в которую был погружен предутренний Кобар. Лишь кое-где возились в отбросах одичавшие собаки, а за заборами, просыпаясь, стучали когтями в клетках боевые рептилии.

Спустившись в Нижний город, Сенор оглянулся и увидел, как над домом-крепостью Варпов бесшумно кружит Железная Птица, которой Варпы управляли с помощью Черной Коробки. И Птицу, и Коробку принесли из Тени три поколения назад, и тогдашние Варпы заплатили за нее цену, показавшуюся многим смешной.

Существо, принесшее Птицу, не имело четких очертаний, было почти прозрачным и, видимо, не сомневалось в том, что благополучно вернется в Зыбкую Тень.

Не причинив никому вреда, оно миновало Преграду и стражу, неся в руках огромную птицу. Однорукий Холбик, который был в то время главой клана Варпов, сразу смекнул, что Железная Птица может стать неусыпным и неуязвимым стражем клана, а существо из Тени просило за нее всего лишь одно человеческое тело, все равно – мертвое или живое.

Никто так и не узнал, отчего умер в следующую ночь могильщик Вадос Чумная Кожа, хотя все догадывались об этом. Труп Вадоса, якобы найденный Холбиком утром, обменяли на Птицу, и с тех пор для Варпов перестали быть неожиданностью всякие нападения.

Правда, Хозяева Башни, которых интересовали любые предметы из Тени, спустя два дня прислали за Птицей своих слуг, и Холбик, скрипя зубами, вынужден был отдать ее в Башню, так как сопротивляться воле Великих Магов было, по меньшей мере, глупо.

Но в следующую же ночь Маги вернули Птицу Варпам, может быть, сочтя ее бесполезной для себя, а может быть, узнав о ней все, что им было нужно. Много раз недруги Холбика пытались уничтожить Птицу, но сделать это обычным оружием оказалось невозможно, а необходимой магии еще никто не подобрал. Те же, кто был поумнее, мечтали завладеть Черной Коробкой.

Сенор, погрузившись в размышления, попал в глубокую тень между домами. Сегодня его ожидал трудный и насыщенный день. В числе Придворных, носящих меч, он должен был присутствовать на боях в Кратере Самоубийц, на церемонии изгнания в Зыбкую Тень и на трапезе с отравлением (публично умереть выразила желание герцогиня Массар, уличенная в связи с человеком из Нижнего города). Он не мог нарушить этикет, чтобы не привлекать к себе внимания других Придворных. Уже долгие годы он вел ненавистную ему, подчиненную кобарским традициям, светскую жизнь.

Он вдруг резко остановился, ощутив слабый человеческий запах. Под темной аркой, справа, кто-то скрылся – Сенор мог бы поклясться в этом. Теперь к нему пришли и отражения двух человеческих существ. Пробиться сквозь поставленную ими защиту было трудно, но присутствие людей он улавливал совершенно ясно. Его рука рванула из ножен меч.

В этот момент страшный удар по затылку швырнул его на камни. На мгновение он потерял сознание. Жизнь ему спас металлический воротник, торчавший из хитинового стального панциря и надежно защищавший сзади голову и шею. Из-за этого воротника, вросшего в панцирь, он был известен среди Придворных еще и как Сенор Холодный Затылок.

В течение двух лет он выращивал себе доспехи на манекене, сделанном по его фигуре, в тайной мастерской аптекаря Мольда. Манекен плавал в ванне, наполненной черной жидкостью. Мольд был, по общему мнению, немного не в себе, но дело свое знал прекрасно, а многих тайн не поверял никому. Впрочем, Сенор входил в число его доверенных лиц благодаря услуге, оказанной им когда-то аптекарю.

Совсем недавно они извлекли манекен из ванны и сняли с него матовые шершавые покровы. Отдельные части панциря, защищавшие низ живота, бедра, плечи, соединялись между собой с помощью металлических петель и вросших в хитин пластин. Доспехи Мольда были намного прочнее тех, которые делали из панцирей рептилий, и их не пробивали ни меч, ни боевой топор, ни арбалетная стрела. Податливыми их можно было сделать лишь с помощью магии, но владели нужной магией немногие. Во всяком случае, Сенор еще не встречался с нею. Такие доспехи носили несколько человек, но все они, к счастью, не входили пока в число его врагов.

Спустя мгновение он открыл глаза.

Рука его все еще сжимала рукоять меча, а над собой он увидел фигуру в маске, закрывающей лицо, и плаще из кожи свиньи. Фигура занесла над его головой сверкающий клинок.

Сенор вдруг с ужасом осознал, что не ощущает привычных отражений и человеческого запаха. Боковым зрением он видел приближавшихся к нему из-под арки людей с обнаженными мечами. Их лица тоже скрывали маски, но эти двое, по крайней мере, пахли, как люди.

Все это промелькнуло в его голове за какую-то долю секунды, пока нога его, разгибаясь, наносила удар незнакомцу в пах.

Меч звякнул о камень где-то рядом с правым виском Сенора, а нападавшего удар ногой отбросил на несколько шагов назад.

Сенор успел вскочить на ноги, но двое других были уже слишком близко, и лишь под один из мечей он успел подставить свой. Второй тяжело опустился на его плечо, не пробив хитиновый панцирь, но заставив Сенора упасть на колени. Время вдруг замедлило для него свой бег; он увидел перчатки с отрезанными мизинцами на руках, сжимавших рукояти мечей. Другой нападавший уже заносил свой клинок вверх, чтобы поразить наконец его незащищенную голову.

Меч холодно блеснул на фоне серого предрассветного неба. Унизительная и безнадежная позиция, в которой находился Сенор, вдруг дала ему неожиданное преимущество. Прямо перед его глазами разошлись на чужом теле края пластин, закрывавших грудь и живот; туда, в эту щель, вонзил Сенор свой низко опущенный меч.

С предсмертным ревом человек рухнул рядом с ним на колени. Сенор, успевший выдернуть из раны свое оружие, вскочил на ноги и наконец-то встал в оборонительную позицию.

Нельзя было сказать, что его дела теперь были намного лучше. Существо, не имевшее запаха, подняло с земли свой меч, а второй Человек Мизинца приближался к нему, со свистом рассекая клинком воздух.

Но теперь Сенор мог сосредоточиться и влиять на сознание убийцы. Но и Человек Мизинца не терял времени зря. Пока Сенор отступал к стене, он ощутил, что ему стало тяжелее двигаться, а рука его с трудом поднимает меч.

И все же Сенор был намного способнее и опытнее своего противника в подобных делах. Он поставил защиту и попытался подавить сопротивление нападавших. Отбивая удары, он послал мощный мысленный приказ.

В один из моментов Человек Мизинца уже не смог поднять меч. Сенор видел теперь безвольно повисшую руку и глаза, горящие ненавистью сквозь отверстие в маске.

Когда наступило это время, меч Сенора со свистом прочертил горизонтальную дугу, оставив в горле незнакомца длинную рану, из которой черным потоком хлынула кровь.

С жутким хрипом человек опустился на колени и ткнулся лицом в мостовую.

Но на существо без запаха невидимое воздействие не оказало никакого влияния. Освободившись от враждебных отражений, Сенор был вынужден теперь в полную силу сражаться с этим чудовищем. При этом он лихорадочно соображал, сколько еще протянет с гудящим затылком и поврежденным плечом, если его не спасет какая-нибудь случайность.

Ночная схватка была обычным делом в Кобаре, и шум ее не привлекал ничьего внимания. Ждать помощи не приходилось. В мозгуСенора забрезжила слабая догадка относительно того, с кем он сражается. Безусловно, это существо не было человеком.

Внезапное озарение посетило Сенора. Испустив притворный крик, он упал на спину, сжимая обеими руками меч, оставшийся теперь у него между ног. Голова его с глухим стуком ударилась о камень, и Сенор затих.

Сквозь неплотно прикрытые веки он увидел, как существо уставилось на него, принимая за мертвеца. Сенор едва подавил радостную дрожь. Сверкающий клинок опустился, и существо склонилось над ним.

Сенор вдруг вспомнил, где он видел эти пустые, устремленные в одну точку глаза. Сжав зубы, он изо всех сил рванул свой меч вверх, нанося неловкий и не слишком сильный удар. Но этого оказалось достаточно – голова склонившегося над ним существа отделилась от тела и покатилась по каменным плитам. Меч Сенора очертил по инерции полукруг и ударился о мостовую.

Сенор лежал с поднятыми руками, инстинктивно ожидая, когда обезглавленное тело рухнет на него всей своей тяжестью.

Но оно осталось неподвижным.

Содрогаясь от ужаса, Сенор выбрался из-под нависшего над ним воплощенного кошмара. Существо стояло, склонившись над тем местом, где только что лежал поверженным тот, кто должен был стать жертвой.

Преодолевая отвращение и липкий страх, Человек Безымянного Пальца поднял отрубленную голову и стянул с нее маску.

И увидел гладкие неискаженные черты Слуги Башни. Два безразличных глаза безмятежно глядели в пустоту. Нигде не осталось ни капли крови. Сенор медленно повернул голову так, что срез шеи оказался перед его глазами. Внутри головы не было ничего, кроме клубящегося мрака.

Он вздрогнул, услышав слабый стон, и выронил голову из рук.

Человек Мизинца, раненный в живот, был еще жив. Сенор подошел и сорвал маску с его лица.

Это оказался Косуг Свиное Рыло, недалекий и завистливый Придворный, с которым Сенор был отдаленно знаком. Хотя наемные убийцы были привычным явлением в Кобаре, присутствие Слуги Башни придавало этому нападению совершенно другой оттенок. Убийцы, безусловно, действовали под его руководством, а Слуги Башни, как известно, служили только самим Великим Магам.

Спустя час после разговора с Гугенубером Сенор уже стал объектом охоты. Он поздравил себя с этим и нагнулся над умирающим. Маленькие глаза Косуга злобно уставились на него. Тот был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Сенор еще надеялся, что на него напали люди Тантора Тенга, предприняв очередную попытку его уничтожить, но в тайниках сознания Косуга он нащупал слабый образ и имя: Зонтаг.

– Будь ты проклят! – прохрипел Косуг; судорога прошла по его телу, на губах лопнул кровавый пузырь, и на глазах Сенора наемник испустил дух. Почти в тот же момент Человек Безымянного Пальца услыхал топот ног. Приближалась ночная стража. Сенор вовсе не испытывал желания быть узнанным теперь, когда он оказался вовлечен в странную и опасную игру. Нужно было уходить.

Последним взглядом он окинул место кровавой схватки. И в ужасе бросился в ближайший темный переулок.

Подняв меч, безголовая фигура двигалась прямо на него.

7. ВЕДЬМА

Поимкой ведьмы пришлось заняться лично Хозяину Ладони Арилаку после того, как посланные им люди потерпели неудачу.

Когда травля затянулась, а Арилак потерял уже двенадцать человек, он даже уговорил Хозяина Башни Табурга дать ему в помощь Слуг Башни. Но и пустые внутри существа, не имевшие мозга, ничем не помогли ему. Ведьма расплющивала в тень их тела.

Однако и ведьма когда-нибудь должна была отдыхать. И Арилак дождался своего часа.

Ее поймали прошлой ночью в подвале одного из домов, владелец которого болтал о том, что у него прячется кто-то посторонний. Неслышно подкравшиеся слуги Арилака набросили на спящую женщину металлическую ткань, превращенную магией Табурга в ловушку для ведьм. Ведьма действительно оказалась бессильна под нею, и ее, опутанную тканью, Арилак повез в Башню.

Приговор Хозяев Ладони, всего лишь верных исполнителей воли Великих Магов, последовал быстро и изменению не подлежал. Женщина из Нижнего города, не имевшая даже титула, обладала неизвестными силами, которые считались привилегией Правителей Кобара. Устои были поколеблены, и расплата не заставила себя ждать.

Все свое детство и малую часть взрослой жизни Истар удавалось скрывать от всех свою странную силу, но она стала красивой женщиной, и несколько раз ей все же пришлось воспользоваться этой силой. Это не прошло незамеченным в грязной сутолоке Кобара. Слухи о ней дошли до всеслышащих ушей Хозяев Башни. Долгое время их слуги тайно следили за ведьмой, порой провоцируя ее на использование грозной силы. А потом Табург отдал приказ о ее поимке.

Но посланные в первый раз стражники были размозжены о стенку окруженного ими дома.

Тогда охота началась всерьез.

В течение нескольких дней и ночей жертве удавалось ускользнуть от преследователей, прячась в укромных углах Кобара, меняя, по мере сил, одежду и обличья. Это было, конечно, бессмысленно, если не считать смыслом саму попытку избежать своей участи. Истар могла лишь ненадолго оттянуть тот момент, когда ее схватят. Она была обречена и прекрасно понимала это. В замкнутом со всех сторон мире Кобара можно было скрыться навсегда лишь в одном месте, но даже в самом худшем случае ее и так ожидала Тень.

Сейчас она стояла перед своими судьями, окутанная плотным коконом из волшебной ткани, в одном из мрачнейших залов Башни, освещенном редкими факелами и клубками светящихся змей.

– Понимаешь ли ты, что нарушила Порядок Вещей, ведьма, и не имеешь права жить? – вопрошал Арилак из глубин огромного судейского кресла с распростертым над спинкой скелетом древнего летающего зверя – символа неотвратимого возмездия.

В зале, на возвышении, находилось еще несколько Хозяев Ладони. Великие Маги незримо присутствовали здесь, прислушиваясь к судилищу.

– Кто устанавливает Порядок Вещей? – вопросом ответила ведьма. – Кто сказал тебе, Хозяин Ладони, что я – не часть этого Порядка?

– Ты вторглась в запретные области, – констатировал Арилак, возвысив голос. – Демоны Тени обучили тебя странным вещам... Признаюсь, я уже хотел было пытать тебя, но Хозяева Башни дали мне новое знание. Ты не ведаешь, что творишь, в противном случае, тебя ожидала бы гораздо более ужасная смерть. Теперь я вижу, что ты – лишь игрушка в руках Хаоса, и не сделала ничего, чтобы обрести свою силу. Но мы отдадим тебя твоему хозяину, пока ты изнутри не разрушила мир...

– Это ты игрушка в руках Великих Магов, Хозяин Ладони, – тихо сказала Истар. – И глуп, как все слуги.

Взбешенный Арилак вскочил на ноги и направил на ведьму длинный высохший палец:

– Я мог бы показать тебе, ничтожная тварь, кто ты есть на самом деле, – прошипел он. – Я бы показал тебе, кем ты была до своего рождения, выкидыш грязи! Я вернул бы тебя в прах, из которого ты вышла. Если бы Хозяева Башни дали мне...

Внезапно он осекся, лицо его исказилось, словно от невыносимой головной боли. Спустя несколько мгновений черты Арилака разгладились и, почти спокойный, он опять опустился в кресло. Но в его спокойствии появилось что-то от невозмутимости идола.

Ведьма, чей силуэт лишь угадывался под покровами из магической ткани, не удостоила его ответом, – было очевидно, что приговор уже ничто не могло изменить.

Вскоре все было кончено. Хозяин Ладони Коэн, Смотритель Тел, долгое время изучавший человеческие внутренности, настаивал на том, чтобы осужденную отдали ему. Он собирался вскрыть ее череп, чтобы узнать, каким образом она перемещает вещи, тела, предметы, зажигает огонь, вызывает болезни, судороги и убивает на расстоянии без всякой магии. Но этому воспротивился Гугенубер. Ему удалось убедить других Хозяев Ладони в том, что вмешательство в столь странный мозг может пробудить к жизни силы еще более неведомые и гораздо более страшные, а потому изгнание ведьмы в Зыбкую Тень будет самым лучшим выходом для Кобара. Тогда Хозяин Башни Зонтаг предложил попросту умертвить чудовище, но Гугенубер напомнил всем об Установлениях и о тайном назначении осужденных. Против нарушения Установлений были и все остальные Хозяева Башни. Взбешенный Зонтаг, прервав судилище, удалился, окружив себя стеной непоколебимого молчания.

Ведьме не позволили даже сделать обычный выбор – быть изгнанной в Тень, или сражаться с осужденными в Кратере Самоубийц. Правда, Арилак не смог отказать себе в удовольствии, издевательски посмеиваясь, предложить ей сражаться закованной в металлическую ткань.

8. ТРАПЕЗА С ОТРАВЛЕНИЕМ

Смертельная скука светской жизни...

Сидя за огромным столом в трапезной дома Массара, Сенор равнодушно рассматривал оказавшуюся напротив баронессу Эльми, относительно которой у него были когда-то определенные намерения, и ожидая момента, когда герцогине Массар взбредет, наконец, в голову выпить бокал с отравленным вином.

У Сенора сегодня действительно был тяжелый день. Его достаточно утомили вопли толпы в Кратере Самоубийц, где пришлось высидеть целых семь боев, а поздно вечером ему еще предстояло присутствовать при изгнании в Тень.

К тому же, несмотря на обильное возлияние, из головы Сенора не выветрилось воспоминание о преследующем его безголовом Слуге Башни. Здесь он пока был в безопасности, но рано или поздно ему придется остаться одному.

Казалось, только у него были проблемы среди болота пресыщения и сырости. Блеск драгоценностей ослеплял, кукольные напудренные лица поражали безжизненностью, а в глазах баронессы читалось такое откровенное желание, что Сенору даже стало немного не по себе.

Интересная вещь, взгляд Эльми буквально гипнотизировал его, и он с трудом отогнал наваждение. Черты ее лица как-то странно расплывались, но Сенор отнес это на счет выпитого им за сегодняшний день.

Герцог Массар, обладатель носа чудовищной длины и одного из самых больших в Кобаре состояний, внимательно разглядывал сидящих по обе стороны длинного стола женщин – он был не на шутку озабочен выбором новой герцогини. Со своим оскорбителем он уже разделался, бросив его в террариум к голодным боевым рептилиям, а изменившая ему герцогиня сразу стала перевернутой страницей в его жизни.

Как раз в тот момент, когда Сенор принялся рассматривать его нос, спасаясь от слишком откровенных взглядов Эльми, раздался легкий хрустальный звон. Герцогиня Массар выронила бокал из ослабевших пальцев и с хрипом откинулась назад в своем Кресле Прелюбодеяния, сделанном из костей рептилий и обтянутом кожей, снятой с фаллосов гиен. Смерть ее была быстрой, но ужасной: глаза вылезли из орбит, ногти разодрали шею, тело содрогнулось в жестоких конвульсиях.

Через минуту все было кончено.

Самоубийство герцогини, которого давно ожидали изрядно заскучавшие Придворные, вызвало среди присутствующих настоящее некротическое возбуждение. Облегченно рассмеявшись, когда слуги извлекли из кресла тело бывшей супруги, Массар дал знак музыкантам – и музыка, услаждавшая звук трапезничающих, стихла. Наступило время Движений.

Сенор смертельно ненавидел этот ритуал, но ему пришлось принять участие в нем, чтобы не привлечь внимания к своей особе.

Придворные парами двинулись по огромному залу, вычерчивая на выложенном мозаикой каменном полу сложные геометрические фигуры. Сенору казались абсурдными и какими-то призрачными эти движения, совершавшиеся в почти полной тишине, нарушаемой лишь шорохом платьев, скрипом кожи и натужным сопением какого-нибудь старика. Словно рои гигантских насекомых двигались, подчиненные высшей воле, воплощая собой немыслимую геометрию.

На Придворных движения и мельтешение собственных теней в гулкой тишине зала оказывали почти гипнотическое воздействие. Кроме того, над всем этим витал слишком хорошо ощутимый, до отвращения приторный запах пудры, и Сенору приходилось прилагать героические усилия, чтобы сдержать тошноту.

Сделав несколько кругов по залу, почти запутавшись в поворотах и переходах, поменяв несколько партнерш, Сенор вдруг оказался лицом к лицу с баронессой. На лице ее дежурила улыбка, более чем благосклонная, и он, не чуждый человеческим слабостям, нежно заключил ее руку в свою.

– В террариуме после боя рептилий... – быстро пролепетала Эльми, прежде чем очередная фигура Движений не разделила их и не понесла по двум расходящимся кривым. Правда, в голосе Эльми было нечто странное – он оказался скрипучим и хриплым. Сенору даже подумалось на мгновение, что это вообще не ее голос; да и место, назначенное баронессой, было, надо признаться, не самым подходящим для нежной беседы.

Но исходивший от Эльми возбуждающий аромат и выпитое сегодня вино сделали Сенора на редкость беззаботным.

Когда окончились движения, он с нетерпением вернулся к трапезе. Труп бывшей герцогини уже бальзамировали где-то в подвале слуги Массара, а сам герцог явно приблизил к себе одну из дочерей Вюрца, который, как всем было известно, навсегда остался бы Человеком Мизинца, если бы не использовал с выгодой сомнительные достоинства своих чад.

Сенор пребывал в самых смелых мечтах относительно предстоящей ночи и почти не обращал внимания на происходящее в трапезной. Именно таким образом он пропустил ссору двух Придворных, тут же перешедшую в поединок, закончившийся отсечением руки и легкой раной в грудь. Потерявшего конечность слуги повезли домой, отсеченную руку бросили сторожевым псам, и веселье, которое вообще трудно было чем-либо омрачить, продолжалось дальше.

По традиции трапеза с отравлением должна была завершиться схваткой боевых рептилий – самца и самки – символов Массара и герцогини, вернее той, что готова была занять ее место. Массар и дочь Вюрца удалились в террариум, чтобы выбрать рептилий на свой вкус. Через некоторое время слуги герцога вкатили в террариум две огромные клетки на деревянных колесах. Гости Массара выстроились одним большим живым кольцом в свободной части зала; кое-кто из предосторожности держал в руке обнаженный меч. Чудовищ выпустили из клеток в центре этого кольца, и слуги начали побуждать их к схватке ударами заостренных кольев. Рептилии герцога были достаточно хорошо натасканы и, сделав несколько ложных выпадов, бросились друг на друга. Толпа кровожадно взвыла.

Первые удары хвостами и когтями пришлись в бронированные панцири и не достигли цели. Самец был крупнее и тяжелее, зато самка – подвижней и изворотливей, и она первая вонзила свои зубы в относительно незащищенную плоть самца за его левой передней лапой. Разъяренный самец, дернувшись, нанес страшный удар хвостом, от которого вторая рептилия перекатилась на спину, обнажив свой не покрытый броней живот. В этот отвратительный желтый живот самец вонзил свои чудовищные зубы и принялся рвать тело рептилии на части.

* * *

Через несколько секунд все было кончено. Агонизирующая самка судорожно дергалась на полу, царапая когтями воздух, а самец повернулся и обвел маленькими красными глазками целую стену окружавшей его плоти. Пасть его широко раскрылась, и он бросился в атаку.

Лязг извлекаемых из ножен мечей смешался с женским визгом. Но слуги Массара были начеку. Они преградили путь самцу, нанося удары кольями, и, вогнав ему в пасть металлический стержень, набросили на лапы кожаные ремни. С большими трудом связанную рептилию втащили в клетку. Зубы самца, злобно кусающего металл, издавали отвратительный скрип; со стержня, смешавшись с кровью, стекала на каменные плиты ядовитая слюна.

Массар испустил яростный боевой клич – ведь это была его победа. Исход схватки рептилий означал, что до следующего поединка та, которая станет герцогиней, будет беспрекословно повиноваться ему во всем. Прокричав в ответ приветствия Массару и оскорбления в адрес умершей герцогини, Придворные начали расходиться. С останков погибшей рептилии один из слуг принялся срезать хитиновые покровы для герцогских доспехов.

Заметив в каком направлении слуги увезли клетку с самцом, Сенор, стараясь остаться незамеченным, устремился из трапезной в узкий темный коридор. Баронессы Эльми нигде не было видно. Притаившись за огромной колонной, Сенор наблюдал за тем, как слуги подтащили клетку к двери террариума. Рядом с дверью была узкая камера, закрытая камнем, который двигался в вертикальных пазах. Слуги подняли камень, открыв проход в террариум. Вплотную к камере подкатили клетку и, открыв одну из ее решеток, кольями вытолкнули рептилию в проход, по которому она устремилась в террариум. Затем слуги опустили камень на место и, угрюмо оглядываясь, удалились.

Дождавшись пока стихнут звуки их шагов, Сенор подошел к двери. Обычно террариум в Кобаре представлял собой помещение с проходом между клетками, в которых содержали рептилий, причем из каждой клетки вел узкий ход наружу, в котором как раз помещалось одно чудовище.

Нечто подобное Сенор ожидал увидеть и здесь, хотя для встречи с баронессой он предпочел бы все же что-нибудь вроде уютного будуара. Он открыл засов и вошел в террариум, чувствуя себя уже далеко не так беззаботно. Но им руководило что-то более сильное, чем любопытство. Дверь захлопнулась за его спиной.

Террариум Массара был устроен совсем, совсем иначе. Здесь вообще не было клеток, а такое количество мерзких тварей Сенору приходилось видеть редко. Зверинец поражал своими размерами.

Вначале ему показалось, что на скользком полу, покрытом слизью и испарениями, шевелится одна живая масса. Кое-где белели обглоданные кости. Кровавые глазки раскаленными угольками светились в темноте.

Оставалось признать, что он угодил в примитивнейшую ловушку, а баронесса Эльми – либо интриганка, подкупленная его тайными или явными врагами, либо просто идиотка, решившая покончить с собой, а заодно и с Сенором, довольно необычным способом. Второе предположение показалось ему слишком надуманным.

Шансов не было никаких. Сенор с содроганием представил себе, как эти невероятные зубы рвут его на части. Тем не менее он уже вытаскивал меч из ножен. Несколько тварей медленно приближались к куску мяса на двух ногах, который он представлял из себя даже со своим смехотворным оружием в руках. Сенор начал читать про себя Формулу Великого Перехода.

Дверь позади него открылась. Краем глаза Сенор рассмотрел роскошный наряд баронессы и криво усмехнулся. Итак, второе предположение, как ни странно, оказалось верным. А он уже было подумал, что Тантор Тенга наконец добрался до него.

Но тут его поразило поведение рептилий. Словно повинуясь невидимой силе, твари отпрянули от него и стали описывать круги на полу террариума, прижимаясь к стенам и стараясь держаться подальше от Сенора и вошедшей баронессы.

Озадаченный Сенор повернулся к ней. Эльми улыбнулась, и он опять заметил, что лицо ее слегка размыто, как будто он смотрит на отражение в неспокойной воде. И тут лицо и фигура баронессы начали стремительно меняться. Эльми вытянулась вверх, роскошный наряд ее поблек и превратился в серую рясу, голова исчезла под низко надвинутым капюшоном, гладкие руки стали иссушенными временем шестипалыми кистями. Ярко засиял во мраке, как драгоценный камень, голубой глаз. Призывный запах исчез, растворившись в царившей вокруг вони.

Сенор стоял, словно громом пораженный, не в силах произнести ни слова.

– Будем говорить словами, чтобы ты не слишком напрягал свои жалкие мозги, – сказал Гугенубер голосом, который Сенор уже слышал в трапезной. – Здесь нам никто не помешает. Кроме того, это единственное место в доме Массара, где нас не услышат человеческие уши...

– Но баронесса... Как же... – Сенор до сих пор не пришел в себя от изумления.

– А, ты об этом... – Гугенубер издал что-то вроде тихого смешка. – Люди видят то, что хотят видеть, а я лишь немного помогаю им в этом. Настоящая баронесса Эльми, разумеется, спит сейчас в башне дома Эльми, и мои слуги позаботятся о том, чтобы ее никто не увидел. Она проснется с воспоминанием о времени, проведенном у Массара на трапезе с отравлением. Но это не то, о чем стоит говорить...

Сенор увидел, как одна из рептилий, шатаясь из стороны в сторону, ползет к ним. Гугенубер медленно обернулся и приказал ей умереть. Потом он разрешил остальным сожрать ее неподвижное тело.

– Эти существа почти никогда не выходят из повиновения, – задумчиво произнес Гугенубер.

Он держал в руках кусок ткани, сплетенной из тонких металлических нитей. По краям в ткань были вплетены медные петли.

– Слушай теперь, что ты должен будешь сделать. В точно такую ткань заключена с помощью магии ведьма Истар, которая ночью будет изгнана в Тень. Сегодня утром в темнице Кратера Самоубийц скончалась Черная Летрод, убившая пятерых своих детей. Скончалась для мира, но не для тебя. Она не умерла и лишь кажется мертвой. Я сделал так. Вечером стражники Кратера найдут ее тело и бросят его псам. Проследи за этим и не дай Черной Летрод умереть. Принесешь ее тело в Башню. В Башне ты отправишься на Адские этажи, где ведьма ждет своего часа. План Адских этажей к этому времени будет у тебя в голове. Ты выведешь Истар из Башни, но не освобождай ее из магической ткани. Тело Летрод завернешь в эту ткань и раздавишь петли. Когда Летрод очнется, я сделаю так, что она не сможет говорить. Ведьму ты спрячешь у себя в доме. Черная Летрод отправится в Тень вместо нее. Это кажется мне справедливым.

У Сенора даже немного пересохло в горле от этого потока чудовищных предложений. Совершив все эти подмены, он окончательно поставит себя вне законов Кобара и целиком окажется во власти Гугенубера.

Увидев его колебания, Хозяин Башни яростно сверкнул голубым глазом:

– Ты жалок, Придворный! Ты не забыл, что за тобой охотятся слуги Зонтага? И даже я не смогу им помешать. Ведьма избавит тебя от них. Она нужна и тебе, и мне, потом ты поймешь это сам. Я не могу позволить столь ценному приобретению Башни пропасть в Зыбкой Тени.

Сенору совсем не нравилось то, что его вовлекли в события, смысла которых он не понимал; а полностью довериться Гугенуберу, отрезавшему все пути назад, было бы слишком большим безрассудством. С другой стороны, Хозяин Башни по-прежнему мог уничтожить его в любое мгновение и не стал бы расставлять такую сложную ловушку. Вполне вероятно, что ведьма действительно была нужна ему. Слухи о ее силе доходили и до Сенора; он не испытывал восторга от того, что подобное создание окажется в его доме.

– Ладно, – неожиданно для самого себя сказал он, беря в руки тяжелую ткань. – Но освободив ведьму, я мог спрятать в ее ткани Черную Летрод.

– Да, – подтвердил с сарказмом Гугенубер, и его шестипалая кисть описала в воздухе круг, вновь убирая под стены чавкающих рептилий. – Но ведьма останется ведьмой, а ты хочешь лишить нас возможности управлять ею. Освободишь ее, когда нам понадобится ее сила.

Сенор кивнул, не подозревая, что это случится очень скоро.

– Еще я слышал, что на Адских этажах слишком много безглазых собак...

– Я улажу это, – сказал Гугенубер и вновь издал сухой смешок. – Кстати, если без помех закончишь дело, завтра навестишь Меррадля. Он Человек Большого Пальца и Смотритель Часов. Узнаешь у него, куда исчезла из Верхнего города Рейта Меррадль и что случилось с ее ребенком.

Сенор вздрогнул, услышав знакомое имя.

– Но если Меррадль вообще не станет говорить со мной? – подозрительно спросил он.

– Станет, когда ты покажешь ему вот это.

В руке Гугенубера на кожаном шнурке болтался тяжелый медальон из потемневшего серебра.

Сенор протянул руку, и медальон лег в его ладонь. Он уже видел такие игрушки. Он нажал на потайной рычаг, и верхняя крышка медальона открылась. Сенор повертел его в руках, пока не поймал тоненький лучик света. Внутри медальона оказался миниатюрный портрет женщины и ребенка. На этом портрете женщина выглядела значительно лучше, чем тогда, у ограды его дома, в ночь своей смерти.

Сенор захлопнул крышку.

– Не понимаю, – сказал он. – Что может помешать Хозяину Башни узнать у Меррадля все, что нужно?

– Порой я жалею, что связался с тобой, – мрачно заметил Гугенубер. – Ты задаешь слишком много вопросов... Может быть, когда-нибудь ты узнаешь о Древнем Пророчестве. Если доживешь, конечно, – добавил он. – Зонтаг очень сильный маг... Есть вещи, которые должен сделать ты, и никто другой. Пока утешайся этим. А теперь иди.

Сенор повесил медальон на шею и двинулся к выходу из террариума.

– И не забывай о безголовом! – услышал он, прежде чем дверь захлопнулась за его спиной.

9. ПОХИТИТЕЛЬ ТЕЛА

Долгий кобарский день клонился к вечеру. Сенор оставил крытую повозку, на которой ездили гонцы Хозяев Башни, в ближайшем лесу. Повозка была запряжена гиенами, передвигавшимися бесшумно и быстро. Он бросил им большой кусок свежего мяса, чтобы они не выли. Теперь он стоял на краю гигантского кратера, глядя на казавшуюся отсюда маленькой круглую площадку внизу. Арена была покрыта бурыми пятнами засохшей крови.

Где-то здесь, под трибунами, в одной из камер подземной тюрьмы, лежало тело Черной Летрод. На другой стороне кратера Сенор различал каменные строения, предназначенные для тюремщиков и охраны. Там же находилась огороженная сетями псарня. На ночь свору выпускали в Кратер, и лучшую стражу для смертников трудно было себе вообразить. Свирепая стая разорвала бы в клочья любого, осмелившегося войти в Кратер ночью.

Сенор должен был спешить, чтобы похитить тело Летрод до захода Огненного Круга, в противном случае у него оставалось довольно мало шансов уцелеть.

Прямо перед ним находился вход в подземную тюрьму, казавшийся отсюда черной бездонной дырой. Сенор сошел вниз и, затаившись между трибунами, принялся ждать.

Спустя час появился один из тюремщиков, который нес ужин для смертников в большом кожаном мешке. Он спустился в подземелье и через некоторое время, не спеша, отправился обратно. Сенор уже начал сомневаться, обнаружил ли тот скончавшуюся Летрод. Он мог принять ее за спящую или же оставить труп в подземелье до следующего дня.

Но вскоре тюремщик вернулся со стражником, на поясе которого болтался короткий меч. В сгущавшихся сумерках они выволокли тело Летрод наружу и понесли его в сторону псарни. Скрываясь за трибунами, Сенор отправился за ними.

Уже почти возле самой псарни Сенор понял, что у него есть соперник. Он определил это по едва заметным отражениям, похожим на отражения мертвеца в течение нескольких дней после смерти. Сенор отделил их от отражений тюремщиков, стражников, собак – и стал смотреть магическим зрением. Как он и предполагал, от складок почвы невдалеке поднималась размытая искрящаяся тень.

Блуждающий признак, побочное дитя чьего-то злого колдовства, был не такой уж редкостью в Кобаре. Неприкаянные, искавшие тела, которые они могли бы занять, призраки, бывало, подолгу блуждали по миру, пока не находили себе новую плоть или не изгонялись с помощью магии в Сумеречное Царство. Стать настоящим Хозяином тела призрак мог лишь через много дней, когда прежний Хозяин полностью покидал его; или же вытеснив своего соперника, который по каким-то причинам оказывался не способным к сопротивлению. Призрак, который повстречался Сенору, мог вполне проделать это сейчас с бесчувственным телом Летрод. В намерения Сенора совершенно не входила охота за воскресшей преступницей, и он приготовился к схватке.

Призрак, привлеченный запахом смерти, не обращал пока на Сенора никакого внимания. Он медленно плыл вдоль сети клочьями искрящегося тумана. Почуяв его приближение, собаки подняли жуткий вой. Сенор молил богов о том, чтобы здесь не появилась еще одна тень. Тогда призраки устроили бы настоящую драку за тело, и вопли беснующейся Летрод, чье существо стало бы ареной невидимой битвы, привлекли бы внимание стражи.

Тем временем тюремщик и стражник открыли калитку и швырнули бесчувственное тело в собачий загон. Псы, возбужденные присутствием призрака, не обратили внимания на труп. Прикрикнув на воющих собак, тюремщик и стражник скрылись среди построек.

Сенор подкрался к калитке, вытащив на всякий случай кинжал, и медленно открыл ее, стараясь не шуметь. К счастью, тело Летрод было брошено не слишком далеко от калитки. Он посмотрел на темные тени собак, бесновавшихся у противоположного края ограды, и неслышно вошел в загон.

Он почти доволок Летрод до калитки, когда ближайшая из собак бросилась на него. Сенор ударил ее кинжалом по оскаленной морде и под жалобный собачий визг проделал остаток пути. Выбравшись наружу, он мигом захлопнул калитку и опустил засов. Свора яростно бросилась на металлическую сеть, но он уже был в безопасности.

Впрочем, не совсем. Прямо на него, выбрасывая в стороны искрящиеся окончания, плыл разъяренный призрак. Посеребренным лезвием кинжала Сенор очертил вокруг себя магический круг и произнес слова заклятия. Подплыв к внезапно возникшей границе, призрак остановился и медленно растекся вокруг нее по земле. У него было время ждать. До утра.

Сенор попал в довольно идиотское положение. Долго сидеть внутри круга он не мог, так как, с одной стороны, рисковал в любой момент попасться на глаза стражникам Кратера, а с другой – должен был как можно быстрее оказаться со своей добычей в Башне. Но как только он пересечет границу Круга, призрак займет тело Летрод и ее поведение станет непредсказуемым, не говоря уже о том, что на некоторое время она получит нечеловеческую силу. Любой шум привлечет стражу, и тогда Сенор, скорее всего, окажется вместе с Летрод внутри собачьего загона.

У него оставался единственный выход – занять пустующее тело. Это было делом непростым, Сенору еще никогда не приходилось надолго покидать свое тело, но деваться некуда – разложив магические предметы и составив нужные фигуры, он начал произносить Формулу Пересечения.

Вскоре он утратил привязанность к телу, все мысли исчезли, он висел в неописуемом нечто, где не было верха и низа. Потом вокруг медленно проявился мир, застывшее пространство сдвинулось с мертвой точки, и, все ускоряясь, потекло время. Он висел внутри магического круга и чувствовал под собой свое обмякшее тело. Сенор подумал о том, как отвратительно, наверное, выглядят со стороны его закатившиеся глаза – и начал входить в тело Черной Летрод.

Целая вечность или мгновение пустоты – и он открыл чужие глаза. Они были чуть-чуть близорукими, и ему приходилось напрягаться, глядя вдаль. Он нащупал очень слабые отражения сознания Летрод, спящего и запертого в своей тюрьме. Сенор медленно встал на ноги и расправил окоченевшие члены. Он ощущал неудобство, словно одел на себя чужие доспехи. Тяжелая грива волос оттягивала назад голову, отвисала грудь, он чувствовал непривычную пустоту между ног. Сенор глубоко подышал новыми легкими и с сожалением подумал о том, что не сможет в этом теле бежать слишком уж быстро. Чтобы вернуться к собственному телу, он проделал в магическом круге заговоренный проход.

Теперь нужно было спешить. Ему очень не хотелось расставаться со своим телом, которое он оставил внутри круга. Оно было недоступно для призрака, но его могли найти тюремщики или стража, и еще хорошо, если они сразу не швырнут мертвеца собакам. Но выбора не оставалось. Призрак расположился вокруг всерьез и надолго. Это было для него вопросом жизни.

Тонкими женскими пальцами Сенор заботливо закутал свое тело в плащ, чтобы оно не замерзло, и скрепя сердце покинул магический круг.

Гиены настороженно зарычали, почуяв незнакомый запах, но Сенор-Летрод успокоил их ударами хлыста. Времени оставалось очень мало. Напрягая женские мышцы, он вскочил в повозку, и гиены понесли ее к городу.

Затея была более чем рискованна. Хотя Сенор-Летрод захватил с собой кинжал, было ясно, что в этом теле он не сможет как следует обороняться. Единственным выходом теперь оставался следующий: ему придется спрятать тело Летрод в Башне, где магия оградит его от других теней, и призраком вернуться за собственным телом.

Упряжка благополучно миновала Нижний город, и Сенор-Летрод был уже почти у цели, когда наткнулся на верховую стражу. Три лошади с седоками, вооруженными арбалетами, стояли поперек дороги, и он вынужден был остановиться. Ночная стража была в подпитии и явно занята поисками развлечений. Сенор-Летрод подвигал мышцами чужого лица, репетируя различные гримасы. Ближайший стражник спешился и заглянул в повозку.

– Ого, да тут красотка! – заорал он своим приятелям и схватил Сенора-Летрод за длинные волосы.

Он был средних лет, а его багровая рожа свидетельствовала о непрерывном пьянстве. Сенор-Летрод подавил в себе искушение немедленно ударить его кинжалом, так как в этом случае он очень быстро превратился бы в подушечку для булавок: два других стражника все еще держали в руках заряженные арбалеты. Сенор-Летрод посмотрел вокруг. Наступил вечер, на улице, ведущей к Башне, не было ни одной живой души.

– Эй, ты куда едешь? – спросил красномордый, все еще держа его за волосы.

– Я послана к Хозяину Башни Зонтагу, – сказал Сенор-Летрод. Голос у него оказался слишком низким и хриплым для женщины. – Не советую меня задерживать.

– Если ты не совсем дура, – захохотал красномордый, – то должна знать, что раз уж ты решилась отправиться по этой дороге одна ночью, то должна заплатить нам. И я знаю, чем!

С этими словами красномордый, пыхтя, полез в повозку.

– Эй, Хобак, оставь ее! Может быть, она действительно едет к Зонтагу, – крикнул ему один из стражников. Эти двое, оставшиеся в седлах, были не столь пьяны, чтобы забыть о влиянии Башни.

– Пошел ты к дьяволу! – заорал Хобак. – Пусть Зонтаг лучше бережет свое сокровище!..

Двоим верховым стало явно не по себе от такого кощунства. Озадаченно переглядываясь, они наблюдали за происходящим. Тем временем красномордый опрокинул Сенора-Летрод на спину и, преодолевая сопротивление женских мышц, принялся задирать ему юбку. Сенору-Летрод ничего не оставалось, как смириться со своим положением и раздвинуть ноги. При этом он представил себе, что сделает с Хобаком, когда вернется в свое тело. Тем более, что отражения пьяного стражника были для него сейчас доступны, как сточная канава. Впрочем, он уже почти не верил в то, что успеет вернуться и отомстить.

Но двое верховых сами заставили его действовать. Они спешились и, закрепив арбалеты на седлах, подошли к повозке, чтобы посмотреть, что в ней происходит. Под ее навесом, к счастью для Сенора-Летрод, царила кромешная тьма. Он расслабился, медленно достал из-за спины кинжал и, когда красномордый всей тяжестью взгромоздился на него, закрыл ему ладонью рот и аккуратно перерезал горло.

Хобак издал хрип, неотличимый, впрочем, от других его пьяных звуков, дернулся и затих. Сенор-Летрод с отвращением ощутил, как что-то теплое и липкое заливает его грудь. Он обнаружил, что тело Летрод не выносит запаха крови, и вынужден был несколько секунд лежать с чудовищной гримасой на лице, подавляя рвоту.

Затем он медленно перекатил обмякшего Хобака на бок и ударил ближайшего стражника каблуком в лицо. Второй еще не пришел в себя от неожиданности, когда появившийся из-под навеса повозки, как из адского зева, Сенор-Летрод, похожий со своими разметавшимися черными волосами и неописуемым оскаленным лицом на демона, вонзил ему в горло кинжал. Еще немного времени понадобилось мужчине в теле женщины, чтобы спрыгнуть с повозки и вскочить на ближайшего коня, отстегивая от седла арбалет. И хотя он проделывал это сейчас гораздо медленнее, чем обычно, он все же успел взять на прицел оставшегося в живых стражника.

– Ты умрешь страшной смертью, дьявольское отродье! – прошипел тот. Сенор-Летрод усмехнулся про себя. Стражник и не подозревал, насколько он был близок к истине. Он даже начал медленно приближаться, взявшись за меч.

– Ты напала на ночную стражу, и тебе некуда бежать...

Но времени на дискуссию уже не оставалось. Зная, что у него не хватит сил, чтобы вновь натянуть тетиву арбалета, Сенор-Летрод тщательно прицелился, не очень доверяя ослабевшим женским рукам, и нажал на рычаг. Пробив хитиновый панцирь, стрела вонзилась стражнику в плечо. Тот покачнулся и рухнул на каменные плиты. Солдат был ранен, но, как Сенор знал по опыту, не очень серьезно, поэтому он прихватил с собой оставшихся лошадей. Ударив свою каблуком в бок, Сенор поскакал в сторону Башни.

...Сенор-Летрод нашел место поблизости от Башни, надежно укрытое от посторонних глаз. Затем он выложил на земле магические фигуры из веток и покинул чужое тело.

И сразу же, едва он освободился, чудовищная сила подхватила его и понесла прочь от Башни, как пробку из бутылки.

Магия Башни была настолько сильной, что за краткий, почти неощутимый миг он оказался на окраине города. Небесные огни, образы которых слились в сверкающий хоровод, остановились. Сенор клубящимся туманом висел над землей на высоте большого дерева.

Ему нечем было смотреть, но он узнавал предметы по приходящим от них отражениям. Ночная птица пролетела сквозь него – и он на мгновение почувствовал чужое удивление и чужой испуг, родившиеся в ее голове и волнами разошедшиеся вокруг.

Затем он понесся в сторону Кратера. Ему трудно было подниматься выше самых высоких деревьев, так как он начинал ощущать необъяснимую тяжесть, вытеснявшую его из небес, но все равно этот бесплотный полет наполнил его удивлением и восторгом.

Он летел над землей, в безмятежной спокойной безбрежности, пока не оказался над Кратером и не ощутил враждебный удар поджидающего его блуждающего призрака.

Он сконцентрировался и, рождая в себе образы заклинаний, открывавших вход в магический круг, понесся на врага. Тот пытался не впустить его внутрь, они столкнулись и на какой-то миг слились.

Сенора пронзила чудовищная боль; он прикоснулся к глубинам чужого сознания, словно дотронулся до чьих-то обнаженных нервов, и его затопила такая бездна чужого отчаяния, какой не было места среди земных созданий. Он оказался в Адской вселенной, где скиталось это вечно агонизирующее существо, и его самого едва не постигло уничтожение. Напоследок к нему пришло имя – Кмерг, и если бы у него сейчас было тело, оно бы содрогнулось от ужаса. А потом вдруг все исчезло. Он ощутил, как удаляется блуждающий призрак Кмерга, потеряв надежду преодолеть магический круг; а сам он – уже внутри этого круга, и под ним распласталось его собственное замерзшее тело.

Переживая восторг от того, что это тело цело, он вошел в него – и тут же навалилась земная тяжесть, заставляя испытать на краткое время разочарование и тоску по утраченной свободе. Но новая жизнь властно приняла его в свои объятия и дала ощутить свое манящее плотское естество.

Он открыл глаза, улыбнулся, глубоко вдохнул полной грудью холодный вечерний воздух и, чувствуя как постепенно оттаивают окоченевшие мышцы, побежал в сторону города.

10. АДСКИЕ ЭТАЖИ

На темных Адских этажах Сенора охраняла безглазая собака Гугенубера. Тело Черной Летрод стало очень тяжелым, и он вряд ли достиг бы в одиночку комнаты, в которой была заперта ведьма Истар.

Магическим зрением, особенно обострившимся во мраке Адских этажей, он видел многочисленных стражей Башни, которые выползали из своих нор, почуяв пришельцев. Даже если бы Сенор стал обороняться, вряд ли он прошел бы даже малую часть своего пути. Магия Хозяина Башни хранила его. Кроме стука когтей, скрежета панцирей и смрадного дыхания, его сопровождала повсюду тяжелая мутная волна ненависти...

Подземные Адские этажи были окутаны почти такой же тайной, как история самой Башни. Мало кто из жителей Кобара появлялся здесь, в обиталище слепых собак, но еще меньшее число людей – по своей воле.

Никто не знал, как глубоко уходит Башня в землю. Насколько было известно Сенору, дна ее никто не достигал. О таинственных этажах, которые находились еще ниже Адских, он слышал лишь обрывки легенд.

Когда-то, очень давно, самые древние из существ, над которыми не имели власти Великие Маги, навсегда отделились от Верхнего мира, замуровав спуски с Адских этажей в свою загадочную страну.

Никто из известных Сенору людей не знал, жили ли они там сейчас, а если жили, – то во что превратились за прошедшие с тех пор многие тысячелетия. Вертикальные пустоты в теле Башни, уводящие в неведомые глубины, служили единственным напоминанием о них.

У Строителя Собачьих Нор Хозяина Ладони Гиппы была какая-то штука из Тени, с помощью которой он узрел пустоты в неразрушимых стенах Башни. Когда-то по приказу Гугенубера он даже составил карту этих каналов, но потом Гиппа увидел, что положение пустот все время меняется, и это было непостижимо и страшно.

Гугенуберу и другим Хозяевам Башни внушала тревогу мысль, что внутри цитадели Магов, оплота их власти, гнездится неведомая сила, до которой не добраться и волю которой нельзя изменить.

Карта стала никчемной вещью, а ведь где-то эти пустоты должны были выходить и на поверхность Башни. Сам Гиппа слишком часто пользовался своей штукой из Тени, позволявшей смотреть сквозь стены, и очень скоро скончался от странной неизлечимой болезни.

Суеверный ужас, который внушали подземные существа, чье могущество было по крайней мере сравнимо с могуществом Хозяев Башни, служил источником многих преданий и легенд. Но одна из величайших тайн Великих Магов, которую они хранили, как ключи от собственной смерти, заключалась в том, что существовали все-таки способы проникнуть на замурованные этажи.

Когда Человек Безымянного Пальца закрывал глаза, перед его внутренним зрением возникало что-то похожее на план – темные прямоугольники, полосы, круги, между которыми пролегала тонкая серебристая нить. Подчиняясь инстинкту, он шел вдоль этой нити, предоставляя безглазой собаке неведомым образом оберегать его от своих сородичей.

Только один раз почувствовал он что-то необычное в совершенно темном боковом коридоре, уводившем куда-то вниз. Кто-то схватил за ноги перекинутое через его плечо окоченевшее тело Летрод. Сенор рванулся в сторону вместе с своей ношей, одной рукой вытаскивая из ножен меч. Слепая собака с воем метнулась в темноту. Даже магическим зрением он увидел в коридоре только силуэт собаки, хотя все его существо ощущало присутствие чего-то, не имевшего запаха и не издававшего звуков.

Спустя много времени к нему пришли странные отражения, в которых он не дал себе труда разобраться.

Потому что серебряная нить уперлась в невидимую дверь. Сенор произнес заклятье, Отпирающее Снаружи. Внебольшой комнате, которая раньше была подземным склепом, сидела у каменного саркофага ведьма Истар. Ткань, в которую она была закована, опадала тяжелыми складками и делала ее фигуру бесформенной. Неподвижная, безмолвная и обессиленная Истар была похожа на глыбу, отлитую из металла.

Сенор зажег свечу, которую принес с собой, чтобы легче было работать. Затем снял с себя ткань, которой был обернут, и завернул в нее тело Черной Летрод, а потом принялся разбивать петли камнем. Удары гулко разнеслись в тишине Адских этажей. Истар впервые пошевелилась и подняла голову.

– Кто здесь? – спросила она. Голос ее дрожал. Что-то смертельно напугало ее, пока она находилась в заточении одна.

Сенор остановил занесенную над головой руку. Пожалуй, скрывать свое имя от ведьмы не имело особого смысла. Они оба теперь были изгоями и вряд ли могли повредить друг другу. Он назвал себя и сказал ведьме, что она пойдет сейчас с ним.

– Значит, верным было гадание Нумы, – еле слышно произнесла Истар. – Скажи, тебя родила женщина?..

Вопрос был нелеп, и Сенор лишь пожал плечами.

– Надеюсь, – ответил он, подтаскивая Черную Летрод к саркофагу и усаживая ее рядом с Истар.

– Так ты надеешься или знаешь?! – воскликнула ведьма.

– У нас будет много времени поговорить об этом. Если выберемся отсюда, – сказал Сенор, поднимая ее на ноги. – Мне приказано спрятать тебя в своем доме. Пошли.

– Великие боги! – вскричала Истар. – Похоже, он не понимает ничего!

11. МЕЧ ТОРРА

Наконец-то они выбрались с Адских этажей, оставив позади смрадное дыхание собачьих глоток и ужас вечного мрака, по сравнению с которым освещенные факелами помещения казались залитыми утренним светом. Сенор почувствовал, что не нуждается более в магическом зрении, а вокруг воцаряется привычная полутень. Он поддержал идущую рядом Истар, которая с трудом передвигалась в своем металлическом коконе. Ткань его была слишком плотной, чтобы видеть сквозь нее что-нибудь, кроме яркого света. Собака Гугенубера уверенно вела их к выходу из Башни.

Им оставалось пройти лишь длинную сужающуюся галерею, когда путь их пересекла упавшая из-за колонны тень. Эта тень сразу заставила Сенора вспомнить то, о чем он уже почти забыл. У нее не было головы – и он остановился, парализованный ужасом.

Безголовый вышел из-за колонны. В руках его был огромный меч из темного металла. В том месте, где клинок некогда пересек шею, Сенор видел только изнанку его доспехов.

Когда к Холодному Затылку вернулась способность двигаться, он оттолкнул Истар в сторону стены – она прижалась к ней спиной, бессильная и слепая внутри своей темницы – и вытащил из ножен меч.

Слепая собака Гугенубера бросилась на безголового. Просвистел темный клинок – и голова собаки покатилась по каменным плитам. Хлынула черная кровь. У Сенора потемнело в глазах. Такую расправу с собакой Башни он видел впервые. Чудовищное оружие, способное отсечь покрытую броней собачью голову, снова взлетело в воздух и тяжело опускалось вниз. Сенор едва успел изменить направление удара, подставив свой меч и отскочив в сторону. Его спасло то, что безголовому теперь требовалось довольно много времени, чтобы обнаружить врага, и только потом вверх поднимался неумолимый клинок и все повторялось сначала.

Сенор даже не предпринимал попыток нападать, понимая их тщетность, и был занят теперь лишь тем, что старался избежать страшных рубящих ударов. То, что с ним была Истар, мешало ему спастись бегством. Это становилось похожим на смертельно опасную игру, в которой двое – охотник и жертва – уж слишком долго кружили по каменной галерее Башни.

– Освободи меня! – закричала вдруг ведьма. Сенор колебался недолго. Еще немного – и он станет покойником, а тогда – не все ли равно, – попытка ли это сбежать или неожиданное спасение? Можно было бы, конечно, просто оставить ведьму в этой галерее, но это не избавило бы его ни от преследований безголового, ни от гнева Хозяина Башни Гугенубера, ни от своего собственного проклятия.

Улучив момент, он подбежал к Истар и ударом меча отсек металлические петли, удерживающие ткань на теле ведьмы. Звеня, кокон сполз к ее ногам.

У Сенора было мало времени, но он успел поразиться красоте ведьмы, представшей вдруг его взгляду во всем своем блеске, несмотря на голод и усталость, обострившие ее черты и придавшие лицу лихорадочную бледность. Тяжелая грива темных волос волнами падала на плечи, алый рот был приоткрыт, гибкое тело замерло в напряжении. Ее и без того огромные глаза расширились и остановились на безголовом.

Прошло несколько коротких мгновений, пока тот вновь заносил для удара свой меч, и вдруг Сенор увидел, как на одежде Слуги Башни заплясали маленькие язычки пламени. Свист клинка – движение вправо – и Сенор вновь оказался за его спиной. К этому времени безголовый уже пылал, как факел. Сенор отскочил в сторону, боясь попасть в то место, где бушевала огненная стихия, и бросил быстрый взгляд на Истар. Она все так же неподвижно стояла у стены, не отводя своего демонического взгляда от пылающей фигуры.

Но все было тщетно. Вновь неотвратимо поднялась в воздух рука, сжимавшая темный меч, и даже не рука уже, а сгустившаяся на месте сгоревшей плоти тень, – и острие клинка распороло бедро замешкавшегося Сенора, разрубив заодно хитиновую пластину доспехов, как глиняную тарелку. Скрипнув зубами от ярости и бессилия, Сенор опустился на пол. Боль пришла позже, захлестнув его огненной волной.

Когда он справился с нею, то увидел, что безголовый поднимается в воздух. Тяжело ударился о камни меч из темного металла. Лицо ведьмы стало жутким. Волосы поднялись и превратились в черную корону на ее голове, рот открылся – и Сенор услышал слова, произнесенные на неведомом языке. Казалось, чудовищный вихрь подхватил безголового, на котором дотлевала одежда, скрутил его в немыслимый узел и черной кометой унес прочь.

Сенор со стоном закрыл глаза. И почувствовал на плече чье-то легкое прикосновение. Истар помогла ему сесть и начала перевязывать бедро обрывком платья.

– Где он? – произнес Сенор пересохшими губами.

– О, теперь он далеко и не скоро сможет добраться до тебя, – сказала ведьма и улыбнулась.

Сенор поднял голову и недоверчиво посмотрел ей в глаза. Но они стали вновь нормальными, и в них теперь не было ничего угрожающего. Рядом с ним была просто красивая женщина, хотя и несколько изнеможенная, и Сенор ощутил знакомое волнение.

Истар закончила перевязывать рану и помогла Сенору подняться на ноги. Рана была неглубокой, и он мог передвигаться, слегка прихрамывая.

– Ты пойдешь со мной? – спросил он у ведьмы, понимая, что теперь она вне его власти.

– У меня нет лучшего выхода, – подумав, ответила Истар. – Где еще я буду теперь в большей безопасности?.. Если, конечно, ты тот, о ком говорилось в пророчестве Нумы...

Теперь Сенор вспомнил это имя. Предсказательницу Нуму уничтожил две зимы назад Хозяин Башни Табург за то, что она предсказывала смерть Кобару. Но кому были известны полные тексты ее пророчеств? Во всяком случае, не ему, Человеку Безымянного Пальца...

– Ты говоришь загадками, – сказал Сенор. – Но нам нужно уходить, пока тебя кто-нибудь не увидел. Оденешь мой плащ.

Он поднял свой меч и поднес к глазам. Лезвие было зазубрено, а сам клинок слегка согнут после удара. Теперь это был просто кусок металла. Сенор бросил его в темноту.

Затем он поднял меч безголового. И замер, пораженный. Еще никогда ему не приходилось видеть оружия таких совершенных форм. Гладкий матовый металл без единой царапины, казалось, чуть светился изнутри, словно хранил в себе загадочный источник. В его поверхность были углублены странные, но смутно знакомые знаки. Сенор провел по ним ладонью, и знаки засияли ярче. Тут он вспомнил, где видел их: на одном из гобеленов в библиотеке нижних этажей – изображавшем гадание на собачьих черепах.

В тот момент к нему пришло знание.

– Меч из неземного металла... Меч Древнего Бога Торра, – сказал Сенор. – Не думал я, что когда-нибудь увижу его...

– Это символы древнего языка, – вдруг проговорила подошедшая сзади Истар.

– Ты знаешь язык Самых Древних?! – Сенор пристально посмотрел на нее. – Тех, что жили до Завесы? Откуда ты можешь знать его, клянусь Богами?!

– Узнаешь это, когда придет время... Я могу прочесть знаки.

– Позже, – твердо сказал Сенор. – Здесь мы многим рискуем. Пойдем.

Прихрамывая, он шел и вел с собой ведьму домой по тускло освещенным улицам Кобара. Ночь опускалась над городом. Вдали, на окраине, ярким костром зажегся Кратер Самоубийц. У самого горизонта сверкали на черном фоне Завесы сторожевые огни Преграды.

Он должен был еще побывать там этой ночью, чтобы увидеть, как исчезнет в Тени та, которую он обменял на дрожавшую сейчас под его рукой от холода Истар. Сенор набросил ей на плечи свой плащ.

В этой паре, бредущей по улице, не было нечего подозрительного: подраненный в уличной стычке Придворный Башни вел к себе изрядно подержанную девку. Оставалось только избегать карет Хозяев Ладони да подвыпившей стражи. Совсем не время для драки на мечах и совсем уж не время испытывать ведьмину силу.

Сенором овладело странное чувство. Впервые рядом с ним шел человек, который слишком зависел от него, чтобы предать. Он спас и должен был прятать Истар у себя, а ей оставалось лишь следовать за ним в Ад, потому что больше некуда было деваться, – и это связывало их сильнее, чем корысть, и теснее, чем любовь. Он ощущал тело идущего рядом существа и впервые – разделенную с кем-то тяжесть. Привычная головная боль на некоторое время оставила его; унялся заключенный в нем узник и позволил сейчас забыть о себе.

В доме он наложил заклятья на все оконные решетки, дымоход камина, заставил голодать ограду, что обострило все ее инстинкты, и подбросил в комнаты побольше светящихся змей.

А потом приготовил ведьме поесть, и пока Истар жадно ела, запивая пищу вином, он соорудил ей в одной из комнат ложе из дерева и шкур. И погрузился в незнакомый ему раньше уют.

С большим нежеланием он вновь надел доспехи, когда настало время идти.

– Не люблю, когда меня видят спящей, – сказала ему на прощание Истар.

Сенор улыбнулся, нагнулся, поцеловал ее.

И вышел в холодную ночную мглу, чтобы увидеть как Черную Летрод изгоняют в Зыбкую Тень.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ КАМЕНЬ СДАЛЕРНА

12. БРОДЯЧИЙ МОНАХ

В тот день начиналась осень. Безрадостное свинцовое небо тяжело нависало над Кобаром. Шел холодный проливной дождь. Быстро наполнились большие бочки для сбора воды.

Впервые за много дней Сенор решил оседлать коня. Предстоял долгий путь в Дырявую Крышу, и было бы сомнительным удовольствием проделать его пешком по грязи. Рана его почти зажила благодаря волшебному эликсиру Мольда, которым он смазывал распоротое бедро. Теперь лишь белый длинный шрам напоминал ему о безголовом.

Дороги, которые не были вымощены камнем, развезло так, что конь Сенора то и дело скользил, сбиваясь с шага. Сенор был укутан в длинный плащ с капюшоном, на шее его болтался медальон Рейты Меррадль, тяжелый Меч Торра постукивал коня по лоснящейся влажной шкуре. На всякий случай Сенор захватил с собой арбалет и стрелы с посеребренными наконечниками.

По дороге он раздумывал о древних символах на Мече, значение которых объяснила ему как-то ночью ведьма Истар. Каждый символ обозначал много понятий. Истар долго билась над тем, чтобы удержать их туманный ускользающий смысл. В самом связном варианте надпись на Мече гласила:

Меч из Мира Теней

В руку Нерожденного женщиной

Снимающего покровы

Изгнанника Верхнего Мира

Могильщика Юных

Разделенного на части

Меч оставляющий неизменным

В обители Хаоса и сердце Покоя

Меч исчезающей силы

Когда пройдены знаки.

Смутная догадка забрезжила в его мозгу, когда символы древнего языка сложились в эти строки.

– И что же это значит? – спросил он у ведьмы.

– Только то, что ты должен проникнуть в тайну своего рождения. Может быть, тогда станет ясным все остальное...

– А что знаешь ты?

– Пророчество Нумы и то, что город обречен...

– Расскажи мне о пророчестве, – попросил он позже, когда они ели мясо, поджаренное на углях.

– Оно не менее туманно, чем надпись на Мече Торра... Нума учила меня предсказанию по полету птиц. Я была не самой плохой ученицей... – Истар отвлеклась и прислушалась к звуку хлопнувших крыльев за темным окном; Сенор внимательно смотрел на нее. – Завтра будет сильный дождь. Когда будешь в Доме Часов, иди до конца. Если вообще хочешь что-нибудь узнать...

Минуту они сидели в звенящей тишине. Потом Истар продолжала:

– Нума видела в будущем, бросая череп собаки. Пророчество Нумы гласит: «Пока не будет разрушена Завеса, Тень будет пожирать мир. От зла Опустивших Завесу появится Нерожденный женщиной. Он будет владеть Мечом Торра, Великого Древнего Бога, и еще каменным и стеклянным амулетами. Где-то в другом мире произойдет Великая Битва, после нее трое сольются в одном, а все Чужие уйдут...»

Размышления Сенора были прерваны появлением нового резкого запаха. Конь встрепенулся и беспокойно захрапел. Сенор стал вглядываться в иссеченное водяными струями пространство.

Наконец он увидел слабый огонек недалеко от размытой дождем дороги. Здесь не было жилья; и, насколько ему было известно, никто из животных, даже светящиеся жабы, не испускали столь сильного свечения.

Это могла быть ловушка – и он взвел тетиву арбалета, зарядив его посеребренной стрелой. А потом направил своего обученного коня в обход сквозь заросли. Через минуту он понял тщетность своих попыток избежать встречи. К нему пришли отражения, непривычно сильные отражения, сначала на незнакомом языке, а потом – на ломаном кобарском, словно говорящий без слов плохо понимал образ его мыслей. От них не исходил запах опасности, и Сенор направил коня прямо на огонь.

Он увидел весело потрескивающий под проливным дождем костер и сидящую около него фигуру. Земля вокруг костра была совершенно сухой.

Озадаченный Сенор, внешне совершенно невозмутимый, привязал коня к ближайшему дереву и с арбалетом в руках приблизился к сидящему у костра человеку.

– Смешное твое оружие есть, – услышал он беззлобное замечание.

Человек был одет в белую рясу из странного непромокаемого материала, подпоясанную чем-то очень похожим на мертвую змею. Одна пятипалая рука была черной, другая – белой, как мел, и этими руками он ломал тонкие веточки, подбрасывая их в костер. На палец черной руки был надет перстень с багровым камнем. Сенору показалось, что камень испускает пульсирующий свет. Но он приписал это отражениям пляшущих языков пламени. На совершенно лысом черепе человека неприятно сверкали кусочки полированного метала, похожие на заплаты.

– Кто ты? – спросил Сенор.

– Я – Бродячий Монах Треттенсодд Сдалерн Двенадцатый, давший Обет Проникновения, – ответил человек и поднял от огня свою израненную голову. Сенор увидел изборожденное морщинами лицо со стеклянными кружками на глазах. Человек улыбнулся. Несколько его зубов сверкали серебристым металлом.

– В других мирах меня называют Кормильцем Небесных Детей, Хранителем Космического Яда, Собирателем Камней, Магистром Игры и Сторожем Хромых Лошадей. Ни одно из моих имен не говорит тебе ничего.

«Прощай, чудовище Тени», – произнес про себя Сенор и спустил тетиву. Что бы это ни было, в своем мире он не имел права рисковать.

Треттенсодд Сдалерн остановил стрелу в воздухе, и она упала в его костер, где быстро превратилась в ручеек расплавленного металла. Монах покачал головой.

– Дикий совсем мир, – услышал Сенор. – Вначале поговорим. Убить легко тебя можно – не нападай на меня, терпи.

Сенор сел у костра, положив на колени Меч Торра. Тепло костра приятно согрело его, от промокшего плаща поднимался кверху легкий пар.

– Знакомого смысла знаки, – сказал Бродячий Монах, показав рукой на испещренный символами клинок. – В мирах других я их видел на Космической Бомбе, Огненном Дротике, Руке, Испускающей Молнии, Сосуде Мора; грозное оружие для мира каждого это есть. Если знаешь, как заставить говорить тайную силу...

– Что такое Космическая Бомба? Что такое Сосуд Мора? – спросил Сенор, внимательно разглядывая Сдалерна.

– То есть конец целого мира, но совсем ненужное знание тебе, – Треттенсодд снял с глаз стеклянные кружки и принялся протирать их полой своей рясы.

– Мне теперь объясни, где я есть теперь?..

– Объясню, если скажешь мне, откуда ты взялся здесь и о каких мирах ты говоришь. Я знаю только один мир внутри Завесы Мрака, но никто, даже самые сильные маги не проникают сквозь Завесу, поэтому – либо ты из Тени, и тогда все равно тебя уничтожат, либо ты изменил мой разум, и я вижу не то, что есть на самом деле.

– В случае последнем тебе вообще остается Завершиться – ни в чем уверенным не можешь быть! – с улыбкой сказал Сдалерн, снова водрузив на нос круглые стекла; затем достал из кармана какой-то сверток и развернул его на траве.

Из плоского квадратного куска неизвестного Сенору материала поползли вверх тонкие перегородки, пока не достигли высоты человеческого пальца. Вскоре перед Сенором вырос миниатюрный лабиринт со множеством комнат и переходов.

– Игре тебя научить хочу, – сказал Треттенсодд, поймал в траве трехногого жука и опустил его в одну из клеточек лабиринта. Комната, в которую попал жук, была замкнута со всех сторон, и насекомое, пометавшись между гладкими стенками, обреченно замерло в ее середине. Монах взял следующего жука и пустил его в другую комнату. Из этой был выход, и жук отправился блуждать по лабиринту, озадаченно шевеля усами в тупиках. Но и он, как оказалось в конце концов, очутился в замкнутом пространстве множества соединенных между собой маленьких комнат.

Бродячий Монах достал мешочек и высыпал из него на траву черепа мелких грызунов, раскрашенные в разные цвета.

Потом он поведал Сенору основные понятия и правила игры, отпустил жуков на свободу, и они принялись играть.

Время за игрой текло незаметно, и наступил момент, когда все черепа, принадлежащие Сенору, оказались запертыми в одиночных комнатах, в то время как черепа Сдалерна выстроились у выхода из лабиринта.

– Проигравший ты есть! – объявил Бродячий Монах, беря свой последний красный череп и ставя его на дорожку, ведущую к выходу.

Тут Сенор увидел, что черная рука Сдалерна Двенадцатого – искусно сделанный протез.

– В эту Игру я играю лучше, – продолжал Треттенсодд наставительно. – Существует множество миров, и каждый окружен Завесой Мрака. Все Завесы непреодолимы, как стены моего лабиринта. Для жуков. Но не для играющего и его черепов.

Монах взял из своей кучки разноцветные черепа и одел их на пальцы своей черной руки. Сенор ясно увидел, что камень в перстне вспыхивает зловещим багровым огнем. Теперь Сдалерн говорил почти правильно:

– Ты видел, что все мои старшие черные черепа успешно достигли выхода из лабиринта. Нескольким красным пришлось погибнуть, чтобы осуществилась Игра. Они погребены в окруженных тобой комнатах. Ну а для младших белых достичь выхода оказалось почти невозможным. Многими из них пришлось пожертвовать, чтобы сбылись надежды красных и черных. Они попали в расставленные тобой ловушки, или же я сам отправил их на верную гибель во имя своей победы. Но вот и среди них есть один, которому повезло... Ты научиться должен проникать сквозь стены Лабиринта, тогда ты узнаешь, что количество его комнат бесконечно, но силой в них обладает тот, кто смотрит на Лабиринт сверху... Я ухожу из мира там, где ткань его тонка настолько, что готова порваться. Тогда я призываю силу, подобную той, что ускользает всегда, когда ты оглядываешься. Обет, данный мною, заставляет искать в каждом мире Место Силы во имя того, чтобы когда-нибудь миры соединились.

– Значит, ты побывал во многих мирах до этого, Бродячий Монах, – мрачно проговорил Сенор.

– И многие намного хуже, – ответствовал Сдалерн Двенадцатый. – Подтверждение этому – мои раны. Я видел миры, где сражаются таким оружием, которое тебе и не снилось, миры, где магия так сильна, что природа исчезает, миры, где живут только Сумеречные и те, чья жизнь длится лишь короткое мгновение. Странно, но они похожи только одним – во всех мирах существует Зыбкая Тень.

– Чего же ты ищешь здесь?

– Разве я не сказал тебе, что дал Обет? Я обречен скитаться из мира в мир и говорить с любым, кто встретится мне, о вещах, мне известных. Я научил тебя Игре. Я мог бы попытаться научить тебя даже Проникновению, если увижу, что ты играешь среди моих черепов...

– Черных или... белых? – с сарказмом спросил Сенор.

Бродячий Монах Треттенсодд Сдалерн Двенадцатый громко рассмеялся:

– Это зависит от тебя... и от того, кто играет. Я ведь показал тебе белый череп, достигший конца пути... Во многих мирах, замкнутых так же, как и этот, существует Древнее Пророчество. Оно записано на разных языках, а там, где нет языков, это просто ключ к возможному будущему. Ты – существо из Пророчества, и я помогу тебе, чтобы осуществилась Игра. Если я и ошибся, то ничего страшного не произойдет, – тобой пожертвуют и Игра продолжится дальше. У Великих Богов достаточно времени. Ты поможешь мне найти здесь, в своем мире, место, где ткань пространства наиболее тонка. У меня почти наверняка не будет для этого возможности. Ни в одном из миров мне не дали сделать это спокойно. И здесь, похоже, за мной тоже начнется охота.

– Тебя примут за существо из Тени, – подтвердил Сенор. – Лучше тебе не показываться в городе.

– Может быть, и ты когда-нибудь воспользуешься черным ходом...

– Как смогу я это сделать?

– Я дам тебе перстень, который носят Бродячие Монахи. Там, где камень будет светиться ярче всего, – возможно, находится Место Силы. Ищи меня здесь, в этих лесах; я буду зажигать огонь, который увидишь только ты.

И Сдалерн Двенадцатый извлек из-под плаща перстень, как две капли воды похожий на тот, который он носил на своей черной руке.

13. СТЕРЕГУЩАЯ МОГИЛУ

Сенор надел перстень на свой незащищенный перчаткой безымянный палец.

Когда он поднял голову, то увидел за спиной Бродячего Монаха две безмолвные фигуры, не имевшие запаха и не посылавшие отражений. Не удивительно, что они подкрались к ним незамеченными. Сенор обернулся. Еще двое Слуг Башни в сверкающих доспехах поджидали его среди деревьев.

Сдалерн равнодушно посмотрел на них:

– Это слуги тех, кто преследует тебя? Насколько они сильны?

– Они не чувствуют боли, и их невозможно убить.

– Нет ничего, что было бы невозможно уничтожить, – покачал головой Монах. – Ты думаешь, я случайно развел костер именно на этом месте? Прямо под нашими ногами находится древний могильник. Три раза восходило ваше дневное светило после того, как я появился здесь и разыскал это место. Бродячие Монахи не останавливаются где попало. Это одно из Мест Силы. Правда, тут не может осуществиться Проникновение, но зато может пробудиться Стерегущая Могилу. Не знаю, что за существо здесь похоронено, но его охраняет Железная Статуя. Это означает, что хозяин ее только спит и когда-нибудь тоже может проснуться... Я видел такие могильники в других мирах. Они невероятно древние и созданы тогда, когда еще не существовало людей. Может быть, это усыпальницы Восставших Богов, и тогда их пробуждение будет страшным...

Ветка с треском сломалась под ногой одного из Слуг Башни, замыкавших кольцо вокруг костра.

– У нас мало времени, – напомнил Сенор.

– Слушай, – невозмутимо продолжал Бродячий Монах. – Здесь твое спасение. Железная Статуя заколдована Великими Богами и обречена охранять могильник. Это ее цепи и ее проклятие. Пообещаешь ей награду и, может быть, она защитит тебя...

– Какую награду? – нервно спросил Сенор, ибо Слуги Башни были уже близко.

– Ты отправишься в Тень и принесешь ей сердце ее хозяина. Тогда она обретет свободу.

У Сенора мороз прошел по коже – настолько дикими показались ему эти слова.

– Если я сам не стану ее наградой, – мрачно проговорил он, вскакивая на ноги.

– Но у тебя нет выбора, не так ли? – Сдалерн Двенадцатый обвел взглядом окружавших костер слуг Башни. – Может быть, тебе и повезет. – Монах достал из складок рясы какой-то сверкающий предмет, показал на почти незаметное углубление в почве недалеко от костра. – Спускайся в яму. Это вход в могильник.

Слуги Башни с лязгом обнажили свои тяжелые мечи. В лесу, за их спинами, Сенор увидел всадника в сером, наблюдавшего за ними из-под низко опущенного капюшона. Его высокая тощая фигура показалась ему смутно знакомой.

– Иди, – сказал Сдалерн. – У тебя будет не много времени. Если тебе удастся договориться с Железной Статуей, наградишь ее этими четырьмя, которые тебя преследуют. Но помни, она почти не выносит дневного света.

– Пятеро... Пятеро преследуют меня, – Сенор показал на серого всадника в лесу. «Зонтаг», – подумал он и с безразличием обреченного бросился к могильнику.

Слуги Башни были уже совсем близко.

Сенор увернулся от тяжелого меча, вонзившегося в дерево над его головой, и прыгнул в яму. Металлическая дверь, присыпанная землей и листьями, со скрипом распахнулась под его тяжестью. Последнее, что он увидел наверху – это меч Слуги Башни, занесенный над головой невозмутимого Бродячего Монаха; и, цепляясь за ступени узкой каменной лестницы, Сенор покатился вниз, на глубину в три человеческих роста.

И почувствовал запах ужаса и смерти.

Проем приотворившейся двери остался единственным источником света, и глаза медленно привыкали к темноте подземелья. В могильнике царил адский холод. Намокшая под дождем одежда Сенора покрылась коркой льда, сосульками затвердели волосы, дыхание облачками пара вырывалась из глотки. Холод исходил отовсюду, сковывая члены. Сенору показалось, что очень скоро он может обратиться в ледяную глыбу. Никогда и нигде он не испытывал ничего подобного.

Он вытащил свой Меч. Знаки на Мече сияли голубым светом, на острие сверкали кристаллы льда.

В сером свете, сочившемся сверху, он разглядел гигантскую пещеру, уводившую куда-то вниз, стены и потолок которой были покрыты рельефными изображениями демонов, человекообразных и совсем уж невообразимых чудовищ, от одного созерцания которых стыла в жилах кровь. Многие, многие тысячи сражающихся, совокупляющихся в муках, пожирающих друг друга, издыхающих, изуродованных существ, живших когда-то или рожденных в воображении, похожем на предсмертный бред. А сколько их было дальше, в глубине этой нечеловеческой могилы?

Сенор увидел на полу пещеры ледяные статуи, у многих из которых отсутствовали головы, а позы выражали крайнюю степень ужаса и боли. Он вдруг понял, что видит обращенные в лед тела всех тех, кто пытался проникнуть в могильник за весь непостижимо долгий срок его существования. Участь их была очевидной и страшной; вполне вероятно, что и он закончит тем же. Но наверху его ожидали Зонтаг и четверо неуничтожимых Слуг Башни.

В этот момент он услышал донесшиеся откуда-то снизу, из самого сердца этой преисподней, звуки далеких тяжелых шагов.

Ужас, овладевший им, оказался сильнее его воли – и Сенор начал пятиться, пока не уперся спиной в обледенелую каменную лестницу. Прошла целая вечность, в течение которой он боролся с захлестывающей его волной липкого страха, переживая все муки Ада, пока наконец не увидел Стерегущую Могилу.

Она медленно появилась из мрака – не имевшее лица гигантское существо из черного металла, сверкавшее осыпающимися кристаллами льда.

Из дыры, находившейся на месте рта, на Сенора повеяло холодом и смрадом, которые были ощутимы даже в этой заиндевевшей пещере. Железная Статуя была много выше человеческого роста, металлические руки поднялись, схватили Сенора за плечи и легко подняли вверх, к черному провалу рта. Приблизившись к яйцевидной голове, он почувствовал слабые отражения чего-то, похожего на мысли, мучительно ворочавшиеся в вязком киселе. Казалось, что гораздо более подвижное и легкое существо заключено в сковавшую все его движения железную клетку. Сенор едва не задохнулся в волне тяжкого смрада, накрывшей его с головой.

– Стой! – закричал он, собрав остатки сил. – Я пришел сюда, чтобы говорить с тобой! Мне не нужны сокровища и не нужен твой хозяин! Я хочу предложить тебе награду...

Металлические руки разжались, и Сенор упал на покрытый льдом пол пещеры. Боль пронзила ногу – дала знать о себе недавняя рана.

– Голод... – прогудела статуя. Голос ее был ужасен. Низкий гул, от которого дрожали стены, а Сенору показалось, что он теряет разум. С трудом различал он отдельные слова...

– Я голодна уже много столетий... – гудела статуя. – О какой награде ты говоришь? Я выпью твою кровь или то, что у тебя внутри...

– Я дам тебе четверых, если ты согласишься оставить на время могильник. Я принесу тебе сердце твоего хозяина и ты обретешь свободу...

– Ты? – что-то похожее на мучительное размышление вновь излилось наружу, но у Сенора не было сил различать что-либо в этом тягучем киселе из отражений.

– Разве ты можешь принести сердце? Ты слишком ничтожен... Погребены все, имевшие силу...

– Я человек Древнего Пророчества, – сказал Сенор, удивляясь собственной наглости. – Если бы ты могла видеть, я показал бы тебе знаки на Мече...

– Я вижу в темноте... Я вижу древние знаки... Но я голодна и теряю силу... Я возьму тебя...

Теряя надежду, Сенор закричал:

– Ты ничего не потеряешь, отпустив меня. Выйди наверх и возьми свою награду! Подумай о свободе, которую ты обретешь, если я принесу сердце...

Железная Статуя замерла в неподвижности. Никаких звуков не доносилось снаружи. Сенор вдруг представил себе тело Бродячего Монаха, изрубленное в куски Слугами Башни. Он был слишком беспечен, а Зонтаг – слишком страшный противник в Кобаре...

Сверху послышался шорох. Блеснуло лезвие меча. Кто-то спускался в могильник по каменной лестнице.

– Это первый! – крикнул Сенор Стерегущей Могилу. – Вот твоя награда!

Схватка была недолгой, а конец ее – ужасным. Напрасно Слуга Башни рубил Железную Статую мечом – клинок оставлял лишь косые полосы в инее, покрывавшем темный металл. Статуя схватила его и, подняв высоко над землей, оторвала голову. Затем поднесла обезглавленное тело ко рту и втянула в себя черный клубящийся туман, истекавший из его горла. Высосав жертву, она швырнула сморщенное замороженное тело на пол и растоптала его ногами.

– Принесешь сердце, – сказала потом Стерегущая Могилу. – Не принесешь – найду тебя под землей и на земле...

И стала медленно подниматься вверх по каменной лестнице.

– Слишком жарко! – услышал Сенор сверху. – И слишком много света...

* * *

Он отогрелся только тогда, когда Железная Статуя, сделав свое дело и вдоволь насытившись, удалилась в ледяную могилу, и тяжелая дверь, ведущая туда, захлопнулась за ней.

Сдалерн Двенадцатый, невозмутимо осмотрев изуродованные тела слуг Башни, подбросил веток в огонь. Всадник в сером незаметно растворился среди деревьев. Сенора настигла исходящая от него слабая, но хорошо различимая волна ненависти.

Дождь лил с прежней силой. Сенор грелся у костра, с содроганием вспоминая воздух ледяной пещеры. Он так никогда и не узнал, почему не опустился меч, занесенный над головой Бродячего Монаха и что происходило вокруг костра в его отсутствие.

Потом они еще долго сидели у огня и кобарский человек рассказывал о своем мире, преступлениях, древних и новых временах, чудовищах Тени и старых мудрецах, а Сдалерн – о своих скитаниях и о том, сколь разнообразны миры, созданные Великими Богами, и сколь грозные силы действуют в них.

14. МЕСТЬ МЕРРАДЛЯ

Смотритель Часов Меррадль жил в огромном доме, выстроенном на окраине Дырявой Крыши. Когда много лет назад пропала Рейта Меррадль, он покинул Верхний город и переселился в деревню. Тогда многие сочли это причудой старого мизантропа, потерявшего красавицу жену. За долгую историю в Кобаре случались и не такие вещи.

Здесь, вдали от городской суеты, доживал теперь старый Меррадль со своими слугами оставшиеся ему годы, присматривая за Часами, отсчитывавшими секунды, минуты, часы и дни Кобара. На одной из башен его дома стояла труба со стеклами, приближавшими небесные огни. Труба, попавшая в Кобар из Тени, уже несколько поколений передавалась по наследству в роду Меррадлей, на который Хозяева Башни давно возложили обязанность наблюдения за временем. Когда-то богатый и влиятельный клан обеднел, измельчал, род Меррадлей пришел в упадок, – нынешний Человек Большого Пальца был последним в его мужской ветви.

Только к вечеру, оставив костер Бродячего Монаха, Сенор въехал в лес, окружавший Дырявую Крышу. Где-то здесь бродила и охотилась стража Меррадля, охраняя заодно покой своего хозяина. Сенор не имел ни малейшего желания встречаться с нею, но как ни скрытно он двигался по лесу, сотни тайных нитей были задеты, прирученные птицы понесли стражникам сообщение о вторгшемся пришельце, и в глубокой ложбине, по которой он ехал, его уже ждали трое в желтых одеждах.

На их броне он рассмотрел герб Меррадлей – маятник, отклоненный в сторону четырехпалой рукой. Лица всадников были мрачны и непроницаемы, правые руки покоились на рукоятях мечей.

– Меррадль не принимает, – сказал один из них безжизненным голосом, лишенным всяких оттенков.

Сенор подъехал ближе и назвал себя:

– Мне нужен Смотритель Часов. Во имя исполнения воли Хозяев Башни.

– Когда Повелителям понадобится Меррадль, он узнает об этом от них, – отрезал слуга, давая понять, что разговор окончен.

Сенор медленно обвел взглядом всех троих, прикидывая свои шансы, и счел, что арбалет дает ему некоторые преимущества.

– Боюсь, что я вынужден настаивать, – с иронией произнес он.

– Боюсь, что нам придется убить тебя, – твердо сказал стражник Меррадля. Лязгнула сталь, и дождевая вода заструилась по трем обнажившимся клинкам.

– Прочь с дороги! – крикнул Сенор. – Мне нужен Меррадль, и я его увижу! Прочь, если не хотите умереть!

Угрюмые люди Меррадля молча двинулись на него.

Сенор поднял свой арбалет. Зазвенела тетива, и стрела отправилась в свой короткий полет, окончив его в горле ближайшего стражника. Тот вскинулся с хрипом и ткнулся лицом в лошадиную гриву. Двое других были уже рядом.

Отбросив бесполезный арбалет, Сенор встретил первого ударом Меча. Скользнув по панцирю, Меч ударил в голову лошади, и с громким ржанием та повалилась на землю, увлекая за собой седока.

Сенор быстро преодолел влияние оставшегося стражника – тот пытался заставить его опустить Меч. Они кружили на узкой поляне, изредка взмахивая клинками, когда находилась брешь в их, воздвигнутой с помощью отражений, защите.

Наконец, когда струйки пота текли от напряжения по его вискам, Сенор увидел, что движения врага становятся замедленными, а его собственные, освобождающиеся от сковывавших их безмолвных приказов, – все более легкими и быстрыми. Он выбрал время и нанес смертельный удар.

Его словно обдало свежим ветром, когда древний неуязвимый Меч проломил доспехи стражника, – мозг его стал свободен.

Потом он склонился над слугой Меррадля, придавленным огромной лошадиной тушей. Тот лежал без сознания, и было ясно, что помешать Сенору он сможет не скоро.

Сенор всмотрелся, словно в темный коридор, вглубь узкого, размытого дождем оврага. Путь впереди был свободен. Лошадь с мертвым седоком скрылась среди густых зарослей.

Он обмыл под дождем лезвие древнего Меча, глядя, как стекавшие по нему струи розовеют и наконец становятся бесцветными.

А потом вложил его в ножны и направил коня к дому Смотрителя Часов.

Дом Меррадля с тремя высокими башнями был огромен и стар. Казалось, он мертв уже много столетий. За холмом притаились темные одноэтажные дома Дырявой Крыши, похожие на упавшую стаю черных намокших птиц. Ни одного огня не было в окнах. Лишайник карабкался вверх по расселинам грубых камней, из которых были сложены стены. Дождь шумел, заглушая все звуки.

Сенор миновал ограду, пожиравшую отбросы, и нашел в стене дома Меррадля низкую, обитую железом дверь. От нее исходил хорошо ощутимый человеческий запах, смешанный с каким-то тошнотворным ароматом.

Дверь распахнулась, и Сенор отшатнулся.

Перед ним плавала отвратительная белая маска, лишь отдаленно напоминавшая человеческое лицо. Сходство казалось еще более противоестественным в мерцающем свете светящейся жабы, которую человек, стоявший на пороге, держал в руках и поглаживал пальцами.

Лицо (это было все-таки лицо) расплылось в улыбке.

– Итак, ты убил моих слуг, – сказал Меррадль почти весело. Несколько дождевых капель упало на его жуткую рожу, и он поморщился. Капли скатились вниз, оставив на коже серые дорожки. Только теперь Сенор понял, что Меррадль пользовался белилами и пудрой. К тому же, Смотритель Часов был почти до неприличия толст; эта чудовищная гора колышущегося мяса с трудом держалась на ногах.

– Пожалуй, я сделаю тебе за это подарок, – продолжал Меррадль. – Надо думать, я тебе очень нужен, если ты добрался до меня...

Сенор с отвращением взирал на его отвисшие щеки и подведенный помадой рот. Похоже, Меррадль изо всех сил старался придать своему лицу более или менее благообразный вид, причем делал это исключительно ради самого себя. Но Сенор видел и морщинистую шею с кожей землистого цвета, похожей на кожу рептилий. А над этой шеей, как в кошмаре, болтался, расплываясь в улыбке, белый лунообразный лик.

Сенор назвал себя, спешился, привязал к железному кольцу, торчавшему из стены, своего коня и вслед за Меррадлем вошел в дом. И оказался в королевстве часов и зеркал. Зеркала повсюду – потемневшие от времени и совсем новые, в дорогих и убогих рамах, огромные, в человеческий рост, и небольшие, круглые, в которых как раз помещалось лицо Меррадля. Сенор подумал, многого ли он добьется от сумасшедшего. Почти невозможно было остаться нормальным среди непрерывного шума, который издавали десятки часов. Часы в разных комнатах показывали разное время – и Сенору показалось, что они с Меррадлем окончательно заблудились, прогуливаясь под руку по темному лабиринту его дома.

Меррадль был вкрадчив, Меррадль был до слащавости приятен. Во всем его поведении скользила нескрываемая насмешка, и Сенор вдруг понял, что эти манеры, этот нелепый грим – не более чем защита, защита от того душевного кошмара, в котором Меррадль оказался после исчезновения Рейты и собственного бегства из Кобара. Меррадль был жалок, но вместе с тем Сенор не мог поручиться, что Человек Большого Пальца не способен на внезапный и коварный удар.

Наконец они расположились в одной из комнат на старых стульях из отполированных временем лошадиных костей.

– Кто же теперь подаст нам вина? – бросил Меррадль в пустоту и захохотал. – Вот следствие необдуманных поступков! Ну, чего же вы ждете, любезнейший, спрашивайте, вы ведь за этим пришли?

Сенор глубоко вздохнул. Ну что ж, Меррадль сам торопил события.

– Я хочу знать, почему Рейта Меррадль была вынуждена скрываться в Нижнем городе?

Со Смотрителем Часов произошла страшная перемена. Казалось, сейчас эту тушу хватит удар. Лицо Меррадля, которому хозяин придавал вид противоестественной жизнерадостности, в одно мгновение превратилось в посмертную маску. Несколько долгих секунд он смотрел на Сенора из-под полуприкрытых век.

– Рейта?.. – прохрипел он наконец. – Она давно умерла. Кто тебе сказал, что...

– Хватит, – перебил его Сенор. – Она действительно умерла. Но совсем недавно и у меня на руках... Ее убили.

Меррадль закрыл глаза и остался недвижим, словно жизнь совершенно покинула огромное тело. Покрытое белилами лицо вдруг выразило такое нечеловеческое страдание, что оно коснулось и Сенора. Он увидел, что безжалостно пробил дыру в панцире, который соорудил вокруг себя этот нелепый клоун, сжившийся за много лет со своей тоской и со своим ужасом. Меррадль до сих пор любил свою жену, любил, несмотря ни на что, – ни на страшную, наверное, тайну, которая осталась между ними, ни на чудовищное, может быть, преступление, которое она совершила. Сенор испугался, что этот последний удар – известие о ее смерти – убьет Меррадля прямо сейчас, у него на глазах. Но тот уже умер давным-давно, он умирал много раз в своих грезах и черных снах. Когда, наконец, Человек Большого Пальца открыл глаза, стало видно, как невероятно много он страдал и что теперь хочет испытать, до какой же степени может простираться страдание.

– Кто поручится, что это все правда? – спросил он почти спокойно.

Сенор снял с шее медальон и издали показал Меррадлю:

– Это ее вещь, так ведь? – медальон, как маятник, раскачивался в его в руке.

– Значит, она мертва, – сказал Меррадль сам себе. – Все кончено. А они добрались наконец и до меня...

– Кто – они? – быстро спросил Сенор.

Меррадль зловеще ухмыльнулся:

– Те, кто послал тебя, Человек Безымянного Пальца, – проклятые бароны Тенга! Но значит, они знают все, а тебе я не скажу ничего...

Сенор задумался. То, как Меррадль отозвался о Тенга, еще раз напомнило ему о сложном положении, в котором он находился, и, вместе с тем, кое-что прояснило.

– Напрасно, – произнес он наконец. – Напрасно ты не хочешь говорить. Тенга – мои давние враги, но ты, конечно, не веришь в это. Спрошу тебя о другом – ты знал о том, что Рейта лишилась одного глаза?

– Да, это случилось еще тогда, когда она жила в Верхнем городе, – ответил Меррадль безжизненным голосом. У него явно не хватило сил произнести «жила со мной». – Ей выбили глаз рукоятью кинжала. Нападавших я так и не нашел... Спустя два года я купил у знахаря Курдца глаз, принесенный из Тени. Он был как живой...

– Он был даже слишком живой, – вставил Сенор. – У убитой Рейты вынули этот глаз. Теперь ее жизнь стала достоянием еще кое-кого.

– Вынули... глаз, – на Меррадля было жалко смотреть. – Горе мне! Я должен был знать, что игрушки из Тени – смертельные игрушки...

– Это и привело меня к тебе, – Сенор откинулся на спинку костяного стула. – Как видишь, я почти ничего не скрываю. Кроме того, существует Пророчество и ты, наверное, слышал о нем. Прежде чем ты уйдешь в могилу, я должен узнать тайну своего рождения.

– Рождения?! – Меррадль странно посмотрел на него. – Не хочешь ли ты сказать, что все это имеет отношение к твоей жалкой жизни?

– Тогда я скажу тебе кое-что, – произнес Сенор. – То, что похоронено (как тебе кажется) в твоем сердце, – тайна незаконнорожденного ребенка Рейты. Но ты слишком любил и поэтому не убил ее, а спрятал в Нижнем городе от позора и смерти. Этот ребенок – нарушение гораздо более страшного табу. Вот в чем все дело. Хочешь, я скажу, от кого он рожден?..

После каждого его слова Меррадль болезненно дергался, словно его били по лицу, а потом облегченно рассмеялся, как будто все самое страшное оказалось вдруг позади.

– Безумец, – сказал Меррадль отсмеявшись. – И ты пришел уничтожить меня теперь, когда я претерпел наказание всей моей жизни?

– Мне не нужна ни твоя жизнь, ни твоя смерть. Мне нужна только тайна ребенка, рожденного от Хозяина Башни Зонтага.

На краткий миг воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком часов и шорохом пересыпающегося песка.

– Что?! – вскричал потом Меррадль, вскакивая со стула, что было, конечно, для такой туши нелегким делом. – Несчастный, так ты думаешь, что Зонтаг...

Он всплеснул руками, похожими на два куска теста, белеющих в полумраке, и расхохотался, запрыгав по-козлиному вокруг стула. Теперь уже Сенор ошеломленно откинулся назад, запутавшись окончательно в собственных догадках.

– Так знай же, жалкий ничтожный слепец! – закричал Смотритель Часов, кривляясь. – У Хозяев Башни не может быть детей от женщины из Кобара! Потому что... Потому что Хозяева Башни – не люди!..

Отдышавшись, он упал на стул, глядя на Сенора с издевкой и торжеством.

Медленно, очень медленно Сенор переваривал услышанное. Меррадль откровенно любовался его растерянным видом.

– Так ты, наверное, хочешь знать, что ты такое? – вкрадчиво спросил он. – Уж, конечно, не незаконнорожденный сын Рейты и Хозяина Башни, проклятое ничтожество!

– Но в таком случае, может быть, сын Рейты и еще кого-нибудь, титулом пониже? – процедил Сенор, понимая, что это жестоко, но у него не было другого выхода, если он не хотел больше блуждать в потемках. – Может быть, даже какого-нибудь бродяги из Нижнего города, а? – он нанес завершающий удар.

Капли пота выступили на лбу Меррадля. Было видно, что этот разговор для него – нож, – нож, проворачиваемый в сердце. Но должна была осуществиться его нелепая месть. И он заставил свое лицо расплыться в почти счастливой улыбке.

– Нет. Нет, дорогой ублюдок, жадный до чужих тайн. Ты не сын Рейты и Хозяина Башни. И ты вообще не сын Рейты. Дело в том, что ребенок Рейты умер. Я сам зарыл его в землю. А отца ребенка я убил, да. Это было красивое и страшное убийство. Хочешь знать, что с ним сделали мои слуги?..

– Нет, – сказал Сенор, швыряя ему на колени медальон. – Теперь уже нет. Когда умер ребенок?

– Сразу, при рождении. Он родился мертвым! Боги сделали мне единственный в жизни подарок!

Сильнейшие любовь и ненависть до сих пор бушевали в сердце этого человека, подобно всепожирающему пламени. Меррадль дрожал от возбуждения, жадно глотая ртом воздух. Сенор разочарованно размышлял о том, что будет делать дальше. Он по-прежнему оставался существом без явных и тайных родителей, существом с неизвестным прошлым, непонятными источниками существования и неопределенным будущим. Было неясно, как в таком случае он вообще стал Придворным и чья невидимая рука вела его по жизни и подкармливала в Кобаре, делая тем, чем он стал, пока мозг его был погружен во тьму. Окажись он незаконнорожденным сыном Рейты, все стало бы на свои места. Сенор подозрительно посмотрел на Меррадля. Он мог бы дать голову на отсечение, что Смотритель Часов сейчас не способен на обман.

Сенор протянул руку и взял лежавший на коленях Меррадля медальон. Потом открыл его и поднес к самым глазам старика.

– В таком случае, кто же это? – спросил он шепотом в наступившей зловещей тишине.

Выпучив глаза, Меррадль взглянул на него, как на чудовище, пришедшее с того света, а потом без чувств повалился на пол.

Сенор подтащил обмякшее и невероятно тяжелое тело Меррадля к стене и огляделся вокруг. Часы в этой комнате шли с разной скоростью. Он видел, как перемещается часовая стрелка на одних часах, и как неестественно медленно пересыпается песок в других, в которых песчинки, падая, словно тонули в воде. Маятник первых часов превратился в сверкающее размытое пятно.

Сенор посмотрел в единственное окно, но то ли стекла были невероятно грязными, то ли стена дождя слишком плотной и непроницаемой... – он ничего за ним не увидел.

Он услышал, как Смотритель Часов пошевелился, приходя в себя. Сенор в это время осматривал потемневшее от времени оружие, сваленное в углу, которое уже много лет никто не чистил. А когда обернулся, Меррадля в комнате уже не было.

Сенор готов был поклясться, что тот не мог проскользнуть мимо него незамеченным. Он поднял глаза и увидел, что стрелки огромных часов, висящих на стене прямо над тем местом, где он оставил бесчувственное тело Меррадля, стоят, а маятник замер в крайнем отклоненном положении.

Сенор сел на ближайший стул из костей и стал смотреть на стену, используя магическое зрение, но увидел лишь огромную тень, которая могла быть тенью Смотрителя Часов.

Спустя долгое время у стены возник и сам Меррадль.

– Где ты был? – настороженно спросил Сенор.

– Кое-где, кое-где, – посмеиваясь, ответил Меррадль и потер руки. – Пора мне проводить тебя в обратный путь, безродная трупная птица. За мной должок, ты не забыл?

– Ты решил отомстить мне?

– Во-первых, ты убил моих слуг. Во-вторых, никто до сих пор не осмеливался нарушить мой покой! Я так долго имел дело со Временем, что знаю о нем больше Хозяев Башни. А ты посмел напомнить мне о прошлом. Более того, ты заставил меня вновь его пережить...

– И что же ты будешь делать дальше, Меррадль? – с насмешкой сказал Сенор. – Кривляться, как прежде? Чем тебе поможет твоя месть?

– Иные времена, иные замки... – загадочно ухмыляясь, пробормотал себе под нос Смотритель Часов. Он, видимо, уже совершенно оправился от потрясения и вошел в новую роль. Но отражения его были по-прежнему надежно скрыты от Сенора.

– Может тогда мне попросту убить тебя? – сказал Сенор, размышляя вслух. – Чтобы избежать участи любовника твоей жены...

– Боюсь, для тебя это уже ничего не изменит, – произнес Меррадль. – А мне бы ты, конечно, преподнес бесценный подарок. Зачем мне теперь жить? Думаю, все же мне придется убить себя самому. К тому же, я никогда не повторяюсь. Только маятники часов двигаются по одному и тому же пути. Должен тебя заверить, нам обоим я уготовил нечто исключительное...

Меррадль захлопал в ладоши и залился безумным смехом.

Сенор встал, держа руку на Мече. Меррадль оборвал смех.

– Темны пути этого оружия, – пробормотал Меррадль, только что увидев знаки на Мече Торра.

И добавил громче:

– Скажу тебе еще одно напоследок – после тех родов у Рейты не могло быть больше детей...

* * *

Смотритель Часов вел Человека Безымянного Пальца обратно по лабиринту своего жилища, держа в руках светящуюся жабу. Они шли, сопровождаемые мерцающими отражениями и нескончаемым боем часов.

Одна мысль не давала Сенору покоя. Он думал о том, почему все-таки умирающая жена Меррадля оказалась во дворе его дома.

Когда Смотритель Часов остановился у обитой металлом двери, Сенор посмотрел не нее и понял, что не смог бы сказать точно, через эту ли дверь он попал в этот странный дом. В последний раз он взглянул с отвращением на белое расплывающееся лицо Меррадля, по которому блуждала тень улыбки.

С невыразимым сарказмом Меррадль согнулся в поклоне чуть ли не пополам и сладчайшим голосом сказал:

– Счастливого пути!

Сенор молча открыл дверь, шагнул за порог и провалился в пустоту, сопровождаемый удаляющимся хохотом Смотрителя Часов.

15. МЕРТВЫЕ ВРЕМЕНА

И вот он оказался в Мертвых Временах.

Дьявольская месть Меррадля, проникшего в тайну Часов, но так и не сумевшего до конца овладеть ею, обрекла его на изгнание в странную Вселенную у самого конца Времен.

Он висел в пустоте, в которой не было ни тверди, ни небесных огней, ни расстояний, и которая даже не была черной, потому что здесь не было черноты.

Он не дышал, и кровь не струилась по его жилам. Только слабо пульсировало сознание, постепенно растворяясь в небытии. Он был один во Вселенной и поэтому стал здесь всем.

Впрочем, где-то внутри него гигантской иглой висел древний неизменяемый Меч.

Прошло сто миллионов лет, прежде чем с его самых дальних окраин пришла весть о том, что здесь есть еще кто-то. Сенор умирал долго и готов был ждать столько же. Он ничего не мог сказать об этом «нечто», появившемся внутри него; знал только, что «оно» в каком-то смысле живое.

Он собрал разбегающиеся нити сознания и попытался сосредоточиться на вторжении. Но познал лишь образы, ставшие его почти умершей памятью, – всех женщин, которых он любил и которые слились в одну; мужчин, дерущихся на мечах; разбегающиеся небесные огни; воюющих гиен и оборотней из Тени. Он забыл, что такое вопросы, и сумел исторгнуть из себя лишь их слабые подобия.

– Я Существо Суо, не имеющее пола, – ответило то, что пробудилось где-то и теперь текло сквозь него. – Я единственное сущее, тень всего, что жило. Я владею Мертвыми Временами. Ты из Срединных Миров, я помню такие, и помню пришедших оттуда. Все они умерли во мне, когда я было юным. Но мне было весело с ними. Я пришло, чтобы ты развлекал меня. Потом ты станешь тем, чем я было когда-то.

Теперь, когда существо Суо отделило его от остальной Вселенной, Сенор вновь стал самим собой, сбежавшись отовсюду к какому-то призрачному центру.

– Ты способно создать мир, чтобы я мог развлекать тебя? – спросил он у Суо.

– Я создавало так много миров, что мне надоела эта игра, – ответило Суо. – Я развлекаюсь, уничтожая их, но теперь мне скучно оттого, что я не могу сделать нечто большее.

Внезапное озарение посетило Сенора.

– Так сделай нечто меньшее! – беззвучно воскликнул он, потому что не было звуков. – Создай мир, хоть какой-нибудь твердый мир, и я научу тебя новой игре!

Существо Суо вдруг стало чудовищно, непостижимо страшным.

– Не шути со мной, – прошептало оно. – Иначе ты станешь моими самыми страшными мыслями.

– Я не шучу, – сказал Сенор, чувствуя, что близок к своему концу. – Сделай то, о чем я прошу, а ты всегда успеешь поиграть со мной так, как захочешь...

Существо Суо размышляло. Миллиарды лет тянулись от него в прошлое, и нескончаемая их вереница уходила в будущее. У него было много времени. Оно размышляло десять миллионов лет.

Потом оно создало пространство, твердь, которая стала низом, и голубой рассеянный свет над этой твердью. У Сенора вновь появилось тело.

Он стоял посреди равнины, уходящей во все стороны, на нем были его хитиновые доспехи, на пальце руки серел перстень Бродячего Монаха (камень в нем погас и стал черным). Невдалеке от Сенора лежал древний Меч с мерцающими знаками, а сверху спускалась нагая женщина, невыразимо прекрасная, воплощение всех грез и красоты, о которой он до сих пор не имел представления.

Она опустилась рядом с ним, и тогда Сенор вздрогнул. На месте ее глаз сверкали огромные драгоценные камни.

– Как ты можешь развлечь меня? – спросило Суо голосом, от которого щемило сердце. – Ведь я испытало все, что испытали когда-либо жившие, и даже сверх того. Я – конец всех миров, я могу быть больше Вселенной и меньше пустоты.

– Но если ты до сих пор существуешь, значит, ты не Завершено, – сказал Сенор. – Поэтому ты всего лишь спало, пока я не появился здесь.

Суо рассмеялось и расположилось на тверди в бесстыдной позе. От созерцания этого влажного чувственного рта и манящего тела у Сенора застучало в висках. Он еле сдерживался, чтобы не броситься на него и не растворить в себе эту плоть. Суо, улыбаясь, смотрело на него. У Сенора появилось чувство, что он – обреченная мышь в лапах ленивой пресыщенной кошки.

– Не хочешь ли ты сказать, что я не изведало Последнего Ощущения – прелести смерти? – хрустальный смех Суо звенящими осколками рассыпался вокруг. – Глупец, я гибло и умирало миллионы раз, я исчезало в муках и растворялось в экстазе. Я знаю все смерти, и они наскучили мне, как и все рождения...

Суо сладострастно потянулось и превратилось вдруг в гигантскую черную скалу, холодную, как лед. Сенор зябко поежился, стоя рядом с ней.

– Тогда почему ты не покинешь Мертвые Времена? – крикнул он. – Ведь ты скучаешь здесь...

Жуткий хохот донесся из глубин черной скалы. Потом низкий механический голос сказал:

– Скоро я уничтожу тебя, ты плохо меня развлекаешь. Знай же, что я могу вернуться в Срединные Миры, лишь утратив власть над Мертвыми Временами. Ты хочешь, чтобы я стало ничтожеством вроде тебя? Древние Боги изгнали меня. Я получило это знание от приходивших раньше. Я не могу вернуться.

– Но ты не обретешь здесь Завершения! В Срединных Мирах ты лишишься своей скуки!

– Я лишусь своего величия, глупец! – страшно вскричало Суо из глубин черной скалы.

– Зачем тебе твое величие, если оно не приносит радости?..

В это мгновение черная скала исчезла. У ног Сенора сидел младенец с бородатым лицом. Маленькими пухлыми ручками с игрушечными ногтями он гладил свою бороду.

– О какой радости ты говоришь? – пропищал младенец, глядя на Сенора широко открытыми наивными глазами.

– Когда мир превратится в загадку для тебя, когда появится время, когда еще не родится будущее, а ты забудешь прошлое, когда ты будешь стремиться к Завершению и вновь пройдешь путь к своему могуществу, я обещаю тебе – ты не будешь скучать.

Бородатый младенец пропал. Сенор огляделся вокруг. Твердь была пуста.

– Где ты? – крикнул он в пространство.

– Вот оно что, – сказал голос прямо у него в голове. – Мне было забавно, когда ты не был моей частью и пытался обмануть меня. Теперь я внутри и знаю тебя лучше, чем ты сам... Ты самое странное существо, которое когда-либо попадало сюда. И еще этот твой меч, не дающий мне покоя... Почему мне не хочется убить тебя?..

– Скажи мне, – жадно попросил Сенор, – скажи мне, – что я такое? Я не помню своего прошлого.

– У тебя действительно нет прошлого, – сказал голос внутри. – Похоже, и ты заколдован Древними Богами. Но ты хитрил, жалкий смертный, ты рассчитывал сбежать от меня обратно в Срединные Миры!

– Я хотел бы вернуться. Ты и раньше знало это, ведь ты так долго жило, – родилась мысль в его плененном Суо сознании. – Теперь ты знаешь и то, к чему я стремился. Я Незавершенный, так же, как и ты.

Прямо перед ним появилась человеческая фигура, как две капли воды похожая на него самого. Сознание Сенора также разделилось пополам – теперь он уже не знал точно, где Придворный Башни, а где его двойник, и кто из них разговаривает с существом Суо.

– Так ты предлагаешь мне стать первобытным? – сказал первый Сенор. – Вернуться к Началу Времен? Вновь стать каплей в океане миров, несущейся по воле непостижимых течений? Ради чего?

– Ради надежды на Завершение, – ответил второй. – Ты ведь тоже не знаешь своей тайны, как не знаешь и того, почему в Срединных Мирах ты лишишься могущества. Значит, Древние Боги сильнее тебя? Значит, ты тоже игрушка в чьих-то руках? За что ты было изгнано? Часть ты или целое? Подумай, может быть, только в Срединных Мирах ты найдешь ответы. И станешь большим, чем Властелином Мертвых Времен.

Двойник Сенора превратился в ничто. Вместо него над бескрайней равниной плыла огромная розовая луна. Прошло очень много времени, прежде чем откуда-то сверху пришел голос, похожий на шум сотни водопадов.

– Неужели ты думаешь, ничтожный, – сказало Суо, – что я не думало об этом? Когда в твоем распоряжении миллиарды лет и тени всех живших, то нет ничего, во что нельзя было бы сыграть миллионы раз.

– Коме воли Древних Богов! – крикнул в отчаянии Сенор. – Тут ты бессильно!

– Да, – выдохнуло Суо и вновь превратилось в нагую женщину с драгоценными камнями вместо глаз. Женщина подошла к Сенору и потерлась своим телом о его спину.

– Меня убеждает лишь твое неведение. Да еще знаки на твоем мече... Это ведь Меч Торра, не так ли? Кое-кто побывал здесь до тебя и рассказал мне об этом...

Сенор внимательно посмотрел на Суо. Но что можно прочесть в мертвом блеске камней?

– Кто это был? – спросил он на всякий случай.

Суо не слушало его.

– К тому же кое-что из моего могущества все-таки останется при мне, – прошептало оно и хитро улыбнулось Сенору. Я сохраню власть над тем, что станет моим телом. Если будешь помогать мне, я научу тебя Изменениям. Но помни: моей силы хватит на то, чтобы уничтожить тебя и в Срединном Мире.

Сенор молча нагнулся и поднял лежавший на тверди древний Меч. На лице его появилась кривая усмешка. Ему слишком везло до сих пор. Он не видел этому другой причины, кроме Меча Торра.

Суо превратилось в грибовидное облако на горизонте – и через мгновение чудовищный ветер сшиб Сенора с ног и понес в пустоту...

16. НОВАЯ ОХОТА

И вот, незаметно для него и непоправимо для Суо, они оказались в Срединных Мирах – и все, что было, стало лишь неосуществившейся вероятностью, как будто Сенор вернулся к месту, где река событий разделилась на два потока, и поплыл по другому руслу.

Был тот же миг здешнего вечера, когда после зловещей выходки Меррадля дверь, обшитая железом, захлопнулась за его спиной.

Вначале ему показалось, что ничего не изменилось. Потом он понял – что-то было не так. Когда он появился в Дырявой Крыше, шел сильный дождь и все утопало в воде и грязи.

Но в этом мире не было дождя. Земля оставалась сухой, а безоблачное небо было усыпано яркими небесными огнями.

Сенор поднял голову и посмотрел на то место в небе, где в глазнице Черепа должна была сиять яркая голубая точка, указывавшая порой ему путь даже туманными ночами, когда невозможно было разглядеть другие небесные огни. Неприятный холодок пробежал по его спине. Голубого огня он не увидел...

Рядом зашевелился в сумерках его конь. Сенор подошел, потрепал коня по морде и ощутил кожей знакомое тепло. Все становилось на свои места. Если что-то и изменилось здесь, ему оставалось принять это как должное. За исключением некоторых деталей, мир был враждебен по-прежнему и не оставлял времени на раздумья.

Сенор поднес к глазам руку. Камень в перстне Сдалерна вспыхивал тусклым далеким светом, как небесные огни в ветреную ночь.

Он в последний раз окинул взглядом дом Меррадля и вывел коня на дорогу.

Он думал о том, какой облик примет Суо в здешнем мире, но ему не пришлось долго размышлять над этим. На дороге его ждал всадник.

Подъехав ближе, он увидел, что это молодой мужчина. Впрочем, отрицать, что это могла быть и переодетая женщина, тоже было нельзя. На перчатке Суо не хватало мизинца, да и во всем остальном – от хитиновых доспехов до иззубренного меча – это была точная копия Придворного Башни.

– Будешь звать меня теперь Человек Мизинца Суор, – сказало Суо и нежно улыбнулось ему.

– С такой внешностью у тебя могут быть здесь неприятности, – предупредил Сенор.

Существо Суо хмыкнуло, и его меч в одно мгновение превратился в сверкающий круг. Сенор невольно отшатнулся.

– Ты ведь сделаешь все, чтобы их не было, правда? – вкрадчиво спросило Суо. – Помнишь наш уговор? Ты уж постарайся...

– Постараюсь, – заверил его Сенор, и они поскакали в сторону города.

...Истар ни о чем не спросила его, только внимательно посмотрела на Человека Мизинца Суора своими пронизывающими темными глазами.

Всю ночь Сенор лежал без сна. В высоком зарешеченном окне он видел небесные огни, плывущие в небо над Башней и исчезающие за Завесой. Множество самых странных мыслей бродило в его воспаленном мозгу.

Он кормил светящихся змей и пил вино, глядя на Суо, неподвижно стоящее у окна с открытыми глазами. Суо сняло с себя доспехи и теперь отдыхало. Истар спала на ложе, сооруженном из дерева и шкур. Ее сила и пока еще неизвестная магия существа Суо давали ему некоторую надежду выжить, но он был теперь отступником, врагом Кобара и сообщником его врагов. Если тайна Суо будет раскрыта, то никто не усомнится в том, что оно – создание Тени. А значит, впереди – новая травля и новые убежища...

Он думал о словах Меррадля и об обещании, данном им Стерегущей Могилу. Это приводило его к вещам, которых он даже не хотел себе воображать. Все переделки, в которые он до сих пор попадал, были последствиями приказов Хозяина Башни Гугенубера, но теперь Сенор не был уверен в том, что их интересы совпадали. Все, что он приобрел, – это догадки относительно того, где находится источник всех необъяснимых тайн.

Слабый шум крыльев донесся до его слуха. Сенор вскочил со своего ложа и посмотрел вверх сквозь решетку своего окна. Высоко в небе скользила, закрывая собою небесные огни, огромная черная тень. С механической размеренностью взмахивали не знавшие усталости железные крылья.

Сенор стал смотреть магическим зрением. Но башню Варпов скрывала непроницаемая пелена. Он почувствовал лишь, что птицей управляют из Черной Коробки.

Птица Варпов кружила над его домом. Теперь она будет следить за ним днем и ночью.

Война была объявлена. Охота началась.

Той же ночью в доме герцога Криала барона Тенга сотрясала мелкая дрожь. Снизу до его ушей доносились крики и смех пьющих гостей, но Тантору было не до веселья. Причиной его состояния являлась изощренная психическая пытка. Хозяин Башни Зонтаг имел с ним беседу в уединенной комнате под самой крышей, где гнездились рои священных насекомых, и был очень близок к тому, что могло навеки погубить барона.

О том, каких усилий стоил Тантору этот разговор, красноречиво свидетельствовали капли липкого пота, скатывающиеся с его висков по впалым щекам. Преграды, которые он поспешно воздвигал против терзающих его отражений Хозяина Башни, готовы были рухнуть.

Но Зонтаг медлил, словно наслаждаясь медленной агонией жертвы. Когда ему удалось почти парализовать волю барона, он слегка ослабил натиск, высосав из тайников сознания Тенга почти все, что ему было нужно. Оставшегося хватило как раз на то, что Тантор должен был еще совершить.

Теперь голубой глаз сверлил бессильно откинувшегося в кресле поверженного Придворного Башни.

– Что теперь, – смерть? – спросил наконец Тантор слабым голосом. Ему почти хотелось убить себя, настолько жалким было его собственное перевернутое отражение в зрачке голубого глаза.

Зонтаг издал звук, напоминавший старческий смешок.

– Зачем мне твоя смерть? – сказал он потом. – Ты нарушил устои, но устои создаю я и такие, как я. Меня не интересуют твои прошлые провинности перед Башней. В конце концов, это обычная вещь для вас, четырехпалых, и вашего грязного мира. Но на этот раз некоторые наши желания совпадают. Я уже знаю, например, почему ты охотишься за Холодным Затылком...

Барон Тантор Тенга вздрогнул, но то, что необходимость скрывать что-либо почти отпала, придало ему наглости.

– Значит, у меня развязаны руки?

– Не все так просто, болван, – взгляд голубого глаза уперся в бронзовую решетку темного окна, – он владеет Древним Мечом, и на его стороне кое-кто из Хозяев Башни...

Тенга улыбнулся про себя, отметив, что среди Властителей тоже не было единодушия. Слова Зонтага насчет мира четырехпалых не задели его, но приятно было сознавать, что непогрешимые и непостижимые Великие Маги тоже погрязли в склоках и междоусобицах.

– ...Кроме того, Древнее Пророчество кое-что обещает ему и мешает моей магии. Но тебя, – возвысил голос Зонтаг, увидев, как встрепенулся в своем кресле барон, – тебя я по-прежнему могу уничтожить одним движением мизинца. Поэтому не вздумай играть со мной...

– Но что еще, кроме Пророчества, мешает вам уничтожить его? – осмелился задать вопрос Тенга. Все самое угрожающее было позади. Он уже не боялся почти ничего.

– Ты ничтожен, Придворный, – бесстрастно проговорил Зонтаг. – И не ведаешь о путях богов и узлах предопределений. Говорю тебе: Человек Безымянного Пальца Сенор Холодный Затылок должен быть уничтожен низшей силой. События могут быть изменены изнутри. Только тогда порвутся нити судьбы, и будет сплетена новая сеть. Магия здесь почти бессильна... Ты можешь убить его только тогда, когда он лишится защиты своего Хозяина, и значит, должен застать его в этот момент. Отправляйся к Безумному Королю. Он поможет тебе, если ты, конечно, заплатишь. Плата может показаться тебе очень высокой, но у тебя ведь нет выбора, не так ли?

– Но чем мне может помочь Безумный Король? – Тенга не был испуган, скорее, озадачен. – Он давно лишился всей своей силы...

– Никто не знает о мире так много, как изгнанник. И не тебе судить о том, что может и чего не может Безумный Король. Мне надоели твои вопросы. Делай то, что я говорю. Я и так слишком вмешиваюсь в течение событий. Тебе придется действовать самому, чтобы ничто не было потеряно. Тем более, что от этого зависит и твоя жизнь. Может быть, тогда я и соглашусь забыть кое о чем.

Барон Тантор поднялся на ноги и склонил голову в знак того, что понял намек. Когда фигура Хозяина Башни начала растворяться во мраке, он вытер с лица остатки пудры и пот, а потом отправился вниз к веселящимся гостям.

Его, еще недавно готовившегося умереть, переполняла радость, казавшаяся беспричинной.

17. БЕЗУМНЫЙ КОРОЛЬ

Тот, кого теперь называли Безумным Королем, был когда-то Хозяином Башни Гугимом.

Давным-давно Гугим пренебрег остальными Магами и объявил себя Королем Кобара. Но абсолютная власть не принадлежала мятежному Магу ни единого мгновения. Он поднял восстание, и в Башне произошло великое сражение, но при этом не звенело оружие и не лилась кровь, а восставший был один. Это была странная битва, по человеческим меркам, и Гугим представлялся безумцем, живущим в Кобаре, но лишь Хозяева Башни знали, кем он был на самом деле. В любом случае, тогда он проиграл.

Его лишили почти всей магической силы и удалили в некое подобие Башни, как будто в насмешку выстроенное для него за городом, и называвшееся с тех пор Башней Безумного Короля.

«Твое Королевство» – было выбито на камнях, из которых состояла Башня Гугима. Что удерживало безумца внутри – бессилие или колдовство? Был ли он заточен в «своем королевстве» или по собственной воле никогда не покидал его? Не было ответов. Никто с тех пор не видел в Кобаре Безумного Короля.

Башня Гугима находилась на окраине здешнего мира, у самой Завесы Мрака, в сутках езды верхом от Кобара.

Барон Тантор Тенга, любивший путешествовать с удобствами, проделывал этот путь в своей карете с изображением двухголовой гиены на дверцах. Напротив барона, на атласных подушках дремала его любовница Хильда, вдова Человека Мизинца Биорга. Тантор лично прикончил Биорга год назад на не совсем честной дуэли, но об этой тонкости знали только двое верных барону людей, скакавшие сейчас по обе стороны кареты.

Он немного рисковал в эти смутные времена, когда на дорогах все чаще появлялись пришельцы из Тени, но не взял с собой большой отряд, чтобы не привлекать к своей поездке особого внимания. Достаточно того, что эти двое были прекрасными воинами, да и сам барон был неплохо вооружен.

У Тантора появилось необъяснимое предчувствие, что ему непросто будет договориться с Безумным Королем, и в гостях придется задержаться на несколько долгих дней. Отчасти поэтому он взял с собой Хильду. Тантор не хотел жертвовать ни днем из отпущенного ему времени удовольствий. Сейчас он с безмятежным спокойствием обладателя рассматривал роскошное тело любовницы, нежившееся на подушках в мягком полусвете зашторенной кареты. Лишь одна забота омрачала его будущее. Он верил в то, что все будет прекрасно, если ему удастся устранить со своего пути последнее препятствие, каким был появившийся неизвестно откуда Холодный Затылок.

Сенор возник в числе его врагов действительно совершенно случайно, после того, как всплыла на поверхность старая история с Рейтой Меррадль, а вслед за нею – и старые грешки Тенга. Но забытые, почти смехотворные прегрешения сложились в реальную и весомую угрозу, которая теперь могла погубить всю его жизнь. Его взбесило то, что какая-то мелочь могла раздуться до столь чудовищных размеров. И Тантор старался как можно скорее покончить с нею.

Кое-что для этого он уже предпринял. Но впервые его люди сделали свое дело недостаточно тщательно. Барон искал и не находил этому объяснения, если, конечно, не принимать во внимание возможное вмешательство Хозяев Башни. Ему очень не хотелось, чтобы это было так.

* * *

Благодаря быстрым и выносливым лошадям барона они еще засветло оказались в обители Безумного Короля. Воины Тантора увидели ее издали – одинокую башню, сложенную из черного камня, похожую на торчащий вверх палец, вокруг которого была только каменистая земля.

Тенга очнулся от дремоты и стал глядеть в окно. Ему редко приходилось бывать так близко к Завесе. Сейчас она нависала над ними несокрушимой стеной сгустившегося мрака. Казалось, само ночное небо покосилось вдруг и вот-вот обрушится на них. Тантор зябко передернул плечами.

Хильда высунулась в окно и, увидев приближающуюся башню, радостно защебетала. Барон поморщился. Единственное, чего он не выносил, – это ее потрясающей глупости.

Подъехав ближе, они увидели стаю слепых гиен, неподвижно лежавших у входа в башню. Издали они были похожи на огромные мохнатые камни. Гиены грелись в последних лучах заходящего Огненного Круга.

Кривая усмешка тронула губы Тантора. Гугим, как видно, стараясь не отстать от остальных Хозяев Башни, создал себе слепых сторожей, но не слишком преуспел в этом. Силы давно покинули гиен, как покинули их властелина. Им было далеко до слепых собак, даже если ими управляло не очень сильное колдовство Безумного Короля. А другого у него не могло быть.

Почуяв приближение чужих, гиены лениво окружили полукольцом вход в башню. Карета и всадники остановились. Тантору не хотелось бы начинать дело с войны. Один из слуг барона протрубил в рог. Если хозяин и был здесь, он остался безмолвным и ничем не выдал того, что услышал призыв.

Ждать было бессмысленно. Тантор махнул рукой, давая знак двигаться.

Шерсть поднялась на загривке вожака стаи. Оскалив клыки, он бросился в сторону приближающихся всадников.

Воины Тенга были созданы для войны. Арбалетная стрела с посеребренным наконечником вонзилась в грудь вожака стаи, и тот с предсмертным воем рухнул на каменные обломки.

В течение нескольких мгновений слуги барона убили еще трех гиен. Остальные, рыча и воя, скрылись в огромной черной норе у входа в башню.

Вслед за всадником карета беспрепятственно въехала под темные своды.

* * *

Безумный король Гугим страдал маниакальной подозрительностью и со времен изгнания не подпускал к себе надолго ни одного человека.

Но ему нужны были слуги для черной работы в уединенной башне.

Барон Тантор Тенга был наслышан о куклах Гугима, выполнявших роли слуг, но увидел их впервые.

Куклы появились из темных коридоров, как только Тантор помог Хильде спуститься из экипажа на холодные камни, которыми был вымощен внутренний двор башни. Телохранители барона ожидали нападения и вскинули арбалеты, но куклы Гугима были безоружны и остановились, равнодушно глядя на незванных гостей.

Их одинаковые восковые лица были идеально приспособлены для того, чтобы приобретать любые выражения, угодные Безумному Королю, но сейчас они не выражали ничего. Тантору вдруг захотелось подойти к ближайшей и разрубить ее пополам – просто для того, чтобы посмотреть, как к этому отнесутся остальные. Он сильно подозревал, что никак.

– Это башня короля Гугима, – проговорил механический голос. – Что вам нужно?

Барон не смог бы сказать точно, какая из кукол произнесла все это. Хильда захихикала. Он бросил на нее ледяной взгляд, заставивший ее замолчать, потом сказал:

– Я барон Тантор Тенга, а это мои люди. Пойдите и узнайте, когда Хозяину Башни Гугиму будет угодно принять меня.

Одна из кукол тотчас исчезла в темном коридоре. Барон и его люди увидели, что слугам Гугима не нужен свет. Тантор присвистнул. Похоже, остальные Хозяева Башни давно не интересовались тем, что творилось в одинокой башне. А может быть, и это было угодно их зловещей власти.

Тантор не хотел даже думать о том, каким образом Гугим создал себе кукол. В конце концов, это было не его ума дело, но в том, что это идеальные слуги, – безропотные и покорные – он не сомневался. Их не интересовало ни то, что за гости пожаловали в башню, ни то, зачем те убили слепых гиен; ни сила возможных врагов, ни слабости хозяина. А самое главное – они не испытывали страха перед собственным уничтожением. У них не было стимулов предавать, и их нельзя было подкупить. Оставалось только проверить их силу при первом удобном случае, и барон подмигнул одному из своих солдат. Тот понимающе ухмыльнулся, плохо заживший багровый шрам на его щеке отвратительно задергался. Тантор брезгливо скривил тонкий рот и огляделся.

Они находились в небольшом внутреннем дворе башни, куда еле проникал вечерний свет. Со всех сторон тянулись вверх мрачные стены. Тантор стоял на огромных плитах с надписью «Твое Королевство». Он стукнул по ней каблуком. Куклы стояли, не шевелясь.

– Король примет тебя завтра, – сказал механический голос из темноты. – Тебе покажут твои комнаты.

* * *

Он приказал слугам на всякий случай спать по очереди, чтобы им не перерезали глотки в темноте, и заперся в отведенной ему спальне. Хильда ждала его на широкой низкой кровати с изголовьем из сплетенных металлических прутьев. Тантор обвел взглядом комнату, освещенную лишь небольшим клубком голодных светящихся змей. Но и этих он добыл с большим трудом, наотрез отказавшись остаться в полной темноте и послав за ними одну из кукол Гугима. Ему казалось, что он сравнял шансы со слугами Безумного Короля.

Спальня ему, по меньшей мере, не нравилась. Из щелей между камнями дул неизвестно откуда взявшийся ветер, разнося черную пыль; гобелены на стенах колыхались, оживляя странных крылатых всадников и сцены нездешних войн. Под потолком парили невесомые диски из Тени.

С еле слышным шорохом пересыпался песок в часах на каминной полке.

Барон посмотрел на Хильду, томно раскинувшуюся на мрачном металлическом ложе, и со свистом выдохнул сквозь сжатые губы. А потом начал медленно снимать с себя оружие и доспехи.

Все время, пока он занимался с Хильдой любовью, его не покидало ощущение, что за ним наблюдают. Он был менее пылок, чем обычно, и Хильда осталась им недовольна. Что-то тяжелое, как запах смерти, давило на него в этой спальне.

Лишь под утро он забылся тревожным сном без сновидений.

Наутро Гугим прислал за Тантором и Хильдой. Барону впервые пришлось остаться в башне без охраны. Он отправился к Безумному Королю в полном вооружении – с мечом на поясе, ядовитым шипом под камнем перстня и кинжалом под доспехами. Хильда, истинное дитя своего мира, тоже была далеко не беззащитна. Тантор сильно подозревал, что здесь ему больше понадобятся мозги, а не меч, но ни в чем нельзя было быть уверенным, имея дело с безумцем.

Куклы Гугима проводили их в большой зал на самом верху башни. Здесь тоже бродили сквозняки и пахло постоянным безлюдьем.

Хильда жадно ощупывала глазами никчемную роскошь покоев Безумного Короля. В центре полутемного зала бил вверх фонтан красноватой жидкости, похожей на кровь. Вокруг него бродили жирные птицы с подрезанными крыльями и ядовито-броским оперением. В бронзовых чашах тлели багровые угли. В самой глубине зала, за чучелами гиен, украшенными драгоценностями, Хильда увидела стол, заставленный множеством изысканных блюд. Это было очень кстати – у нее живот сводило от голода.

Послышался скрип колес. Тантор медленно повернулся ко входу. Брови его поплыли вверх от изумления.

Одна из кукол Безумного Короля катила перед собой кресло на колесах, в котором восседал бывший Хозяин Башни Гугим, превратившийся сейчас в скрюченное и неправдоподобно маленькое существо. Впрочем, разглядеть его было трудно – все тело скрывала обычная серая ряса с глубоким капюшоном, под которой угадывался тусклый голубой глаз. К Тантору и Хильде пришли странные отражения – одновременно испытывающие и рассеянные.

Кресло остановилось в центре мозаичного круга. Взгляд Гугима уперся в Тантора, потом в Хильду. Барону пришлось повторить, кто он такой.

– Зачем ты явился? – глухо спросил Безумный Король.

– Я должен убить Придворного Башни, – не моргнув глазом сказал Тантор Тенга. Хильда удивленно уставилась на него.

– И это все? – к барону пришли отражения разочарования. – Ты не можешь сделать это сам?

– Все не так просто, – проговорил Тантор и жадно воззрился на стол с едой: беседы на голодный желудок не доставляли ему удовольствия.

– Ну-ну, – сказал себе под нос Безумный Король. – Я вижу, начали сбываться кое-какие из моих предсказаний.

Он махнул рукой – и кукла подкатила кресло к трапезному столу.

– Прошу, – Гугим вяло обвел стол шестипалой рукой и отослал куклу прочь.

Хильда не скрывала тщеславной радости. Удостоиться трапезы с самим Хозяином Башни, хоть и изгнанным из Кобара, – большая редкость, может быть, большая удача. Она никогда бы не поверила, что с ней может произойти такое. К тому же, в отличие от других Великих Магов, этот не вселял в нее необъяснимого страха. Но Тантор пока склонен был видеть в этом лишь изощренное коварство безумца.

И они принялись за еду.

Она была очень вкусной и очень странной. С большим трудом Тантор отыскал знакомые ингредиенты, перемешанные и приготовленные непонятным образом. Он бы принял Гугима за изысканного гурмана, если бы иногда, утоляя свой голод, не бросал на него коротких взглядов.

Безумный Король ел мало и вяло, словно это не доставляло его тщедушному телу никакого удовольствия и было лишь досадной необходимостью. Барон смотрел, как шестипалая рука медленно вытягивается над столом, накалывает на костяную иглу небольшой кусок и отправляет под темный свод капюшона. Тантор взглянул на Хильду. Ну, с нею все было в порядке. Хильда жадно поглощала все подряд, в том числе еду, способную удовлетворить самый придирчивый вкус. Гугим наглухо запер свой мозг в невидимую скорлупу. К барону приходили лишь отражения скуки и безразличия.

Когда Тенга насытился настолько, что собирался продолжить беседу, он вдруг понял, почему здешняя пища показалась ему столь странной. Ни в одном блюде не было мяса. Как только он подумал об этом, мозг его затопили отражения Гугима – жадные, вопящие, жаждущие настоящей еды. Вот когда Тантор впервые испугался безумца. Непостижимое предчувствие обдало его холодом.

– Да, ты прав, – проговорил Безумный Король из глубины своего кресла. – Нет мяса, будь оно все проклято! Много лет уже не ел я любимого блюда и превратился в развалину... Сила моего колдовства тает, как воск...

Хильда смотрела на него как-то странно, а потом перевела взгляд на жирных бескрылых птиц, копошившихся у фонтана. В ту же секунду Тенга подумал о четырех слепых гиенах, убитых вчера его солдатами.

Когда к Гугиму пришли эти отражения, он махнул рукой:

– Это нечистая пища. Она не может вернуть мне былую силу...

Хильда пожала плечами и наколола на свою костяную иглу очередной кусок. Тантору вдруг очень захотелось остаться одному и хорошенько подумать обо всем этом. Но сейчас у него уже не было такой возможности.

– Чем ты мне заплатишь, если я помогу тебе? – неожиданно спросил Гугим.

Барон перевел дух. Это был разговор на его языке. Такие вещи он понимал очень хорошо. Безумный Король вдруг показался ему почти нормальным.

– Всем, чем ты захочешь, Хозяин Башни, – ответил он вкрадчиво и осторожно.

И тогда Гугим засмеялся. Если можно было назвать смехом странные скрипящие звуки, донесшиеся из глубин серой рясы.

– Ты уверен? – спросил он, когда закончил смеяться.

– Вполне, – сказал барон, думая о том дне, когда последнее препятствие исчезнет с его темного пути.

– Тогда я сам возьму свою награду, понял? – неожиданно и резко произнес Хозяин Башни Гугим, вытянув в его сторону сухой коричневый палец с фиолетовым ногтем.

– Я уже сказал, что согласен, – раздраженно проговорил Тантор, глядя прямо в голубой глаз, тлевший во мраке. Разговоры об утраченной силе вновь сделали его наглым и смелым.

– Тогда останетесь здесь еще на один день, – бесцветным голосом приказал Гугим после долгой паузы. – Потом я дам тебе помощника и ты убьешь человека, владеющего Мечом Торра.

Вот когда барон Тенга вздрогнул...

* * *

В эту ночь их развели по разным спальням.

Барон был не на шутку напуган этим, но не стал противиться воле Безумного Короля, пообещавшего ему помощь. Он был согласен на все, лишь бы побыстрее закончилось их пребывание в башне Гугима. Завтра, завтра он должен получить, наконец, загадочного слугу, который избавит его от досадных помех.

Вечером он зашел в комнаты к своим телохранителям. Солдаты были явно недовольны тем, что находятся в башне Безумного Короля. Увы, Тантор должен был признать, что его отчаянные головорезы чувствовали себя здесь достаточно неуютно. Тенга бесило то, что он никак не мог уловить причину этого разлитого в воздухе ужаса, парализующего мозг и волю. Он убеждал солдат и себя самого, что они имеют дело всего лишь с помешанным старцем, в котором едва теплится жизнь, да еще с его дурацкими куклами, безобидными и жалкими, но что-то мешало до конца поверить в это.

Раздраженный и угнетаемый дурными предчувствиями, он уединился в своей спальне. Всю ночь его мучили кошмары, тревожили призрачные крики и странные запахи. Явившуюся за ним утром куклу он принял за продолжение одного из своих снов. Гладкое бесполое лицо склонялось над ним, произнося слова пробуждения. Тантор вцепился в него ногтями. Пальцы вошли в это лицо, как в тесто. Он с криком выдернул руки – и глубокие черные дыры на лице сразу же затянулись. Тантор застонал. И понял наконец, что уже не спит. Лицо куклы, пришедшей за ним, расплылось в приветливой улыбке. Эту улыбку Тантор видел все время, пока кукла помогала ему одеться и закрепить доспехи.

* * *

С помятым серым лицом появился он в трапезной башни.Заметно приободрившийся Гугим был уже здесь, раскатывал в коляске по мозаичному полу. Тенга с ненавистью уставился на него. Ему показалось, что Хозяин Башни заметно увеличился в размерах. Жирные птицы копошились у кровавого фонтана, склевывая что-то, похожее на червей.

– Должен поздравить тебя и себя, – сказал Гугим сильным и словно помолодевшим голосом. – У меня появилось много настоящей еды.

Фразы эти, как булыжники, ворочались в переутомленном мозгу Тантора, не вызывая ничего, кроме злобы.

– Где Хильда? – спросил он хрипло.

– Задержалась у себя. Она выйдет к нам позже. Я хочу угостить тебя напоследок, прежде чем ты получишь мою помощь.

Безумный Король подъехал к нему вплотную. Неожиданно сильная шестипалая рука уперлась в доспехи барона, толкая его к столу.

С ужасом и недоумением глядя на безумца, барон послушно отступил к своему месту перед длинным рядом тарелок и кувшинов.

– Позже принесут главные блюда, – объявил Гугим, наливая себе большой бокал красного вина. – Надеюсь, ты извинишь меня за то, что я уже немного подкрепился утром, – ведь ты так долго спал...

Тантор непроизвольно бросил взгляд на часы, пересыпавшиеся полностью за половину суток. Сейчас в верхнем сосуде едва ли оставалось больше одной трети песка. Он зажмурил глаза, но все еще не мог сосредоточиться, словно чьи-то липкие пальцы растаскивали его в стороны, воруя мысли, мешая видеть очевидное, сложить в одно целое кусочки рассыпающейся реальности.

Совершенно машинально он отправил себе в рот несколько кусков здешней еды. Вскоре ему показалось, что трапеза слишком уж затянулась. Десятки колоколов гудели в его голове, туманная пелена застилала глаза.

– Где же Хильда?! – почти взвизгнул он наконец.

– Терпение, мой друг, терпение. Скоро она выйдет...

Барон не заметил, когда Гугим сделал знак, по которому слуги внесли в трапезную подносы с дымящимся мясом. Подносы расположили на столе прямо перед Тантором.

Вслед за этим в зале появилась Хильда. Мутным взором Тантор видел платье, волосы, пятно смазливого личика, но лучше разглядеть ее ему мешал поднимающийся над мясом пар.

Тенга вдохнул его запах и почувствовал, что тоже голоден и хочет мяса. Хильда оказалась за столом прямо напротив барона.

– Теперь попробуй настоящей еды, – предложил ему Гугим, показывая на подносы костяной иглой. – Вот это пожестче, а это – совсем нежное. Но и то, и другое исключительно хорошо приготовлено. Я сам следил за этим, а я большой ценитель и знаток подобных вещей...

Тантор поедал мясо и смотрел, как жадно ест его Гугим, становясь все больше и все сильнее. Голубой глаз ярко засверкал под низко опущенным капюшоном. Напротив неподвижно сидела Хильда и вежливо улыбалась. Тенга почуял что-то недоброе. Собрав остатки воли, он рывком поднялся и перегнулся через стол. Пелена упала с его глаз. Он протянул руку и схватил Хильду за волосы.

Все звуки утонули в хохоте Гугима. Тантор сорвал парик с головы куклы, одетой в платье Хильды, той самой куклы, что будила его утром, или как две капли воды похожей на нее.

Багровый туман застлал его мозг. Тенга рухнул в свое кресло. Если бы он мог совершить хоть одно движение, то, наверное, вывернулся бы наизнанку. В голове его взрывались отражения Гугима: «Я сам возьму свою награду!..» Когда он смог смотреть, то увидел, как мясо кусок за куском исчезает под капюшоном рясы Безумного Короля.

Загипнотизированный ужасом, Тантор тупо взирал на эту чудовищную трапезу. Скопившаяся злоба постепенно освободила его от невидимых оков – и он вскочил на ноги.

Гугим вновь захохотал.

– Где женщина?! – заорал барон, хотя знал уже все ответы. – Где мои слуги?!

Он вытащил из ножен меч и рванулся к Безумному Королю, готовый зарубить смеющегося безумца.

Хохот Гугима стих.

Он медленно поднялся на ноги из глубин своего кресла, но теперь это было огромное и страшное существо с единственным сверкающим глазом – настоящий Хозяин Башни, во всей своей непостижимой магической силе; хозяин плоти и отражений – и запах ужаса исходил от него во все стороны, делая бессильной всякую ярость.

Тенга почувствовал, что не может больше сделать ни шага. Рука его застыла в воздухе, словно отлитая из стекла.

– Вон! – прогремел в его мозгу могучий голос. – Жалкий идиот, ты хотел получить мою помощь, ничего не отдав взамен? Я мог бы уничтожить тебя, если бы хотел помешать осуществлению старых пророчеств! Мне ты не нужен, я вновь обрел свою силу... Но у нас был договор с тобой, – и ты получишь моего слугу. Даже я никогда не нарушаю хода вещей... А теперь – вон, грязная собака! И запомни: я обреку тебя на вечный ужас, если ты еще когда-нибудь поднимешь руку на Хозяина Башни! Вон!!!

И колдовской ветер, похожий на ураган, погнал Тантора прочь, ударяя и подталкивая его в спину, – вниз по ступеням, вниз, через комнаты с равнодушно улыбающимися куклами, во двор башни, где уже ждала его запряженная карета. Он не нуждался в этом кнуте – ужас гнал его отсюда, из этого безумного и проклятого места. Тантор прыгнул на сиденье кучера и принялся яростно стегать лошадей хлыстом, оказавшимся под рукой. Те с усилием перебирали ногами, но не могли сдвинуть карету с места.

Сверху, с самых высот башни, донесся до барона грозный голос:

– Ты забыл здесь то, о чем просил! Убей человека с Древним Мечом, и, может быть, я прощу тебя...

Из темного зева в стене башни выскочило какое-то существо – Тантор не сумел как следует разглядеть его, ощутив только запахи металла и отражения абсолютно чуждого происхождения. Заколдованный Зверь Уремзару подбежал к карете и прыгнул в нее.

В тот же миг магическая сила отпустила лошадей, и они понесли карету из башни Безумного Короля но каменистой пустыне, мимо трупов слепых гиен и спящих гиен, похожих на замшелые валуны.

18. ПЛЕННИК ШАРА

По странному стечению обстоятельств в те дни началось невиданное ранее наступление Тени. Большинство носящих меч принуждены были отправиться к Преграде, на которую обрушился главный удар сил Хаоса.

Улицы Кобара опустели. Это было на руку барону Тенга. Вне шума и суеты готовился он к самому важному в своей жизни убийству. В этот раз он просто не мог себе позволить ошибиться.

Кобарская знать по-прежнему не упускала времени для трапез и развлечений. Стража, еще остававшаяся в городе, более всего была озабочена тем, чтобы вовремя распознать и уничтожить пробравшихся на улицы существ из Тени.

Спустя неделю после возвращения Тантора из башни Безумного Короля одна из оборонительных линий Преграды была прорвана волками-оборотнями и затоплена жидкостью, разъедающей тела. Тень извергала из своего чрева сотни красных, покрытых металлической щетиной существ, которые тут же оборачивались людьми, неотличимыми от тех, что защищали город.

Тогда погибли многие, прежде чем воины Кобара разобрались в запутанном клубке отражений, повисшем над местом битвы.

Вечер этого дня Тантор, едва оправившийся от потрясения, пережитого в башне Гугима, выбрал для осуществления своего плана. Ведьма Истар по-прежнему пряталась в доме Сенора, а во время сражения с оборотнями Тени тот потерял из виду Человека Мизинца Суора. Холодный Затылок остался один. Барону Тенга оставалось только выследить Человека Безымянного Пальца, выбрать момент, когда тот будет один, и спустить на него заколдованного Зверя Уремзару.

Когда стемнело, магия и мечи Кобара стали одерживать верх. Среди сражающихся Сенор увидел несколько фигур в серых рясах Хозяев Башни. Разъедающая вода отступила и ушла в землю, сделав ее бесплодной; часть ее ручьями потекла в гору и влилась обратно под зыбкий занавес Тени. Красные оборотни умирали, не успев превратиться в людей, под ливнем стрел с серебряными наконечниками и ударами заговоренных мечей. Но и трупов в хитиновых доспехах оказалось слишком много. Кроме того, Тень приблизилась к городу, сожрав еще одну оборонительную линию Преграды.

Когда последние из оборотней были уничтожены, Сенор отправился на поиски Суора. Он бродил по закоулкам Преграды (не рассчитывая, конечно, увидеть существо из Мертвых Времен среди погибших), но нигде не встретил никого, похожего на Человека Мизинца. В конце концов, это была не его война, и Суо вполне могло находиться теперь за много часов езды отсюда. Сенор недоумевал, как вообще он мог всерьез рассчитывать на его помощь.

Разбитый и усталый, брел он среди теней воинов, пеших и конных, возвращавшихся в Кобар. Его конь пал, пронзенный рогами существа с металлической шерстью и кабаньим рылом.

Сенор не испытывал радости от того, что и на этот раз Преграда устояла. Оставалось только инстинктивное удовлетворение животного, избежавшего смерти. Отсрочка – вот что это было, и временные победы не могли остановить неотвратимое наступление Тени.

Он ступил на гулкие и пустынные улицы, освещенные редкими факелами и призрачными линиями светящихся змей. Где-то вдали выли гиены, почуявшие забравшегося в город пришельца. Мимо Сенора с шумом пронесся отряд ночной стражи. В эту ночь мало кому придется спать.

Он свернул в узкий переулок, ведущий в Верхний город, – и увидел зверя Уремзару.

Тот стоял, впившись когтями в каменные плиты, покачиваясь на своих металлических лапах и издавая резкий незнакомый запах. Чужие гипнотизирующие отражения затопили мозг Сенора. Он принял это создание за существо из Тени.

Дневная битва истощила все его силы. Кроме того, кольцо враждебности сжималось вокруг него. Не раз уже он ловил на своем Мече косые взгляды придворных Башни. Сенор почувствовал мгновенное отчаяние. Затравленные звери умирают в одиночку.

Он испытал искушение бросить все. Пусть пришельцем из Тени займется ночная стража. В конце концов, им было за что сражаться.

Сенор повернулся, чтобы уйти.

Заколдованный зверь Гугима бросился на него.

Он резко обернулся, услышав лязгающий звук, и увидел черное бесформенное пятно на фоне густо-фиолетового неба. Уремзару приземлился на то место, где Сенор стоял за мгновение до этого. Спустя еще мгновение на чудовище обрушился удар Древнего Меча. Но это было все равно, что рубить сгусток тьмы. Меч прошел сквозь него, хотя Сенор ясно видел перед собой матовую поверхность металла.

Зверь отбежал (отлетел? откатился?) на несколько шагов и начал увеличиваться в размерах. У него появились два крыла, растущих по бокам, они вытянулись вперед и стали стенами металлического коридора, в конце которого оказался Сенор. Затем стены сомкнулись за его спиной; теперь он находился в объятиях колдовского создания. Меч Торра только царапал сжимающиеся стены. Сенор не знал, как разбудить дремлющую в нем силу. Знаки на Мече сияли голубым и были немы, как каменные плиты. Сенор лихорадочно вспоминал:

"...оставляющий неизменным

В обители Хаоса и сердце Покоя

Меч исчезающей силы

Когда пройдены знаки..."

Если существовало время воспользоваться исчезающей силой, то оно настало. Но он не прошел еще ни одного знака и не имел понятия о том, как это сделать.

Сжимающиеся позади стены гнали его вперед – в самое чрево мрачного существа. Сенор подумал, что его просто раздавит внутри зверя, но что-то мешало этому. Только потом он узнал – что.

Уремзару заключил его в себя и стал превращаться в металлический шар.

Шар лежал на камнях в каком-то темном вымершем переулке Кобара и постепенно сжимался до размеров человеческого уха. Уменьшившись, он стал полупрозрачным.

Новый замкнутый мир с единственным обитателем...

Сенор не подозревал об этом. Он был пленником шара... Внутри шара оказалась своя твердь и свое небо, но здесь не было отражений. Сенор бродил по железным холмам и спускался в железные долины. На здешнем горизонте он видел башни из серебристого металла, но у него никогда не хватило бы времени дойти до них. Вокруг были только оттенки серого. То, что казалось небом, никогда не менялось. Рассеянный свет исходил неизвестно откуда. Лишь однажды Сенор увидел два огромных человеческих глаза, приблизившихся и заполнивших небо на долгие минуты. Потом глаза стали исчезать и померкли.

Сенор знал, что, если не найдет выхода, через несколько дней умрет.

* * *

Тихий смех раздался из-под темной, покосившейся от времени арки неподалеку от того места, где Сенор встретился со зверем Гугима. В этом смехе слышалось одновременно разочарование и радость.

Барон Тантор Тенга вышел из своего укрытия и приблизился к полупрозрачному шару, лежащему на камнях. Он поднял его и посмотрел внутрь. Барон увидел своего врага в глубине шара, среди мутно-серых холмов. На поясе Холодного Затылка болтался Меч Торра.

– Проклятье! – произнес барон сквозь зубы. – Похоже, мне действительно не уничтожить тебя. Но теперь ты мой!.. И когда-нибудь сдохнешь от голода!..

Эта мысль избавила Тантора от последних сомнений. С улыбкой победителя он потряс шариком, заключавшим в себе вселенную и его заклятого врага, а потом спрятал подарок Безумного Короля в карман плаща из кожи гиены. Ему оставалось ждать всего лишь несколько дней. Потом он сможет дать ответ Силам Хаоса, раздирающим его спрятанную далеко отсюда душу.

* * *

Измученный и обессиленный, лежал Сенор на вершине холодного металлического холма. Все его чувства притупились от голода и жажды.

Идти было некуда. Во все стороны тянулись однообразные железные горы. Далекие башни остались столь же далекими и через много часов пути.

Медленно, но неотвратимо погружался он в предсмертную апатию. Душу его сторожили демоны Ада. Он вспомнил Формулу Великого Перехода, чтобы избежать их злого хоровода. Какая неудобная смерть! Смерть, потребовавшая от него чересчур больших усилий. Он был слишком слаб для этого. Слова Формулы редкими каплями падали в черную пропасть его опустошенного мозга.

* * *

Барон Тенга пил веселящий настой из болотной тины в трапезной башни Криала, ощущая приятную легкость в голове и не менее приятную тяжесть волшебного шара в кармане. Он мог позволить себе расслабиться.

За последующие несколько часов он значительно сблизился с вдовой графа Юф, погибшего два дня назад в битве с легионом Тени. Никто, кроме Тантора, не знал, куда исчезла Хильда Биорг, но графине Юф было достаточно того, что она исчезла.

Уже целые сутки в башне герцога Криала веселились его подданные и друзья, отмечая победу над Тенью. И хотя стражники герцога в эту ночь были наготове, как и в любую из ночей, а Птица Варпов, как всегда, кружила над городом, высматривая враждебную плоть и вслушиваясь в отражения, – никто из них не заметил, что в одно из высоких зарешеченных окон башни Криала проникла летучая мышь, не имевшая отражений, упала на пол пустынного этажа и превратилась в пушистое существо, мягко ступавшее по коврам своими покрытыми густым мехом лапами.

Его не останавливали заговоренные двери: оно прокралось на нижние этажи и у дверей трапезной стало насекомым, почти невидимым для человеческого глаза.

Оно ползало по телу и одежде барона Тенга, пока не наткнулось в кармане плаща из кожи гиены на заколдованный шар, заключавший в себе вселенную, и не проникло в нее одному лишь ему ведомыми путями.

Оказавшись во внутреннем мире шара, оно превратилось в огромную птицу и, тяжело взмахивая крыльями, поплыло над железными холмами, высматривая затерявшегося среди них человека.

19. ДЕМОН ИЗ ТЕНИ

Уже несколько часов его осаждали миражи. Он видел за холмами марширующие орды красных оборотней, лицо Истар, искаженное мукой, озера из хрусталя, серые рясы Хозяев Башни, пришедших лишь затем, чтобы погрузить его в еще больший кошмар.

Черную точку, появившуюся над безрадостными холмами в стороне, противоположной той, в которой находились железные башни, Сенор тоже вначале принял за один из своих миражей. Точка приближалась, увеличиваясь в размерах, сначала она превратилась в размытую полоску, а потом – в птицу, мерно взмахивающую огромными крыльями.

Боясь поверить в то, что это не иллюзия, Сенор закрыл глаза и откинулся на холодный металл, заменивший ему землю. Сердце его бешено колотилось, как ни старался он не поддаться последнему издевательскому обману чувств.

Птица опустилась рядом с ним, обдав его ветром своих крыльев в мире неподвижной земли и мертвого воздуха. Потом она начала превращаться. Большая ее часть стала женщиной с драгоценными камнями вместо глаз, а меньшая – едой и питьем.

Существо Суо склонилось над Сенором и взяло его лицо в свои холодные ладони.

– Пей и ешь, – сказало оно. – Мы должны вернуться и закончить одно дело...

– Почему я еще жив? – спросил Сенор чуть позже, когда снова мог говорить и стоять на ногах.

– Ты должен был бы стать одним из железных холмов, как все смертные, попавшие сюда до тебя. Ты остался жив благодаря Мечу Торра, оставляющему своего Хозяина неизменным в любом из миров, даже в Мертвых Временах – может быть, даже в самой Тени. Но пока тебе придется всего лишь убить им барона Тенга...

И вокруг него вспыхнули и погасли рассыпающиеся осколки хрустального смеха.

* * *

Тантор не заметил, как из кармана его плаща вылетела стремительно увеличивающаяся в размерах птица с сидящим на ее шее человеком. Спустя мгновение заколдованный шар прожег карман и, упав на пол, превратился в бесформенный обугленный комок.

В глубине огромного зала птица села на пол; человек, которого она вынесла из мрачной ловушки Гугима, был Сенор Холодный Затылок – и он держал в руках Меч Торра.

Барон взвыл от бешенства и вскочил на ноги. Реакция гостей Криала, ошеломленных, но все же видавших и не такое у стен Преграды, была мгновенной – стук опрокидываемых стульев смешался с лязгом мечей, извлекаемых из ножен.

Сенор находился в самом сердце вражеской цитадели и ждал нападения Придворных Башни. Птица Суо, ничего не объяснив, стремительно пронеслась над ними черной тенью и вылетела в дверь. Где-то на верхних этажах она покинула башню герцога прямо сквозь решетку окна, распавшись на части и вновь собрав себя в воздухе, и отправилась в одной ей ведомое место.

Меч Торра очертил сверкающий круг и проломил доспехи воина, напавшего первым.

Для Сенора это была легкая битва. Он не знал, откуда берутся силы, но ведь внутри волшебного Зверя Гугима он отведал тела существа из Мертвых Времен. Неземной Меч делал за него свою кровавую работу. Он раскалывал шлемы вместе с черепами, отбивал летящие в хозяина арбалетные стрелы, рвался из руки, сжимавшей его рукоять, к чужому горлу – и вскоре стал малиновым от крови.

Вся стража Криала была поднята на ноги. Трапезная и коридоры, ведущие к ней, наполнились вооруженными людьми герцога. Как ни велика была мощь Древнего Меча, Сенор был обречен. Трупы уже мешали ему сражаться. Он был прижат к стене и на него сыпался град ударов. Он жалел лишь о том, что не добрался до барона Тенга, да еще о том, что так и не обрел своего Завершения.

Маленький капризный божок в его голове вновь завел старую песню. Вспышки неизъяснимой боли пронзали мозг, но слугам Башни казалось, что лицо Человека Безымянного Пальца перекошено от злобы.

* * *

Силы его были на исходе. Древний Меч мог бы помочь ему, если бы он знал, как заставить проснуться дремлющую смерть. Но к Сенору приходили лишь слова человеческого языка, не властные над предметом из чужого мира.

Все чаще среди лиц нападавших он видел лицо Тантора и глаза барона, сияющие безумным огнем. Сенор узнал эти глаза, он видел их когда-то в небесах Железной Вселенной.

В это мгновение из-за спин сражающихся до него донеслись крики ужаса и боли. Запахло горящим мясом и тлеющей тканью. Ряд атакующих его придворных Башни распался, и глазам Сенора открылась жуткая и одновременно показавшаяся ему завораживающей картина огненной смерти. По залу метались люди, превратившиеся в факелы пламени и оплывающие огненные столбы. Обуглившиеся тела летали, сталкивались в воздухе, разбивались о колонны и лестницы башни Криала. Светящиеся змеи судорожно извивались в лужах горячей крови.

У дверей Сенор увидел темную фигуру Истар с черной копной волос вокруг головы. Встретиться сейчас с ней взглядом означало умереть – и он, содрогнувшись, отвел глаза в сторону. Сверкающая коса, появившаяся неизвестно откуда, плясала среди людей Криала, снося головы и рассекая тела.

Трапезная наполнилась запахом крови, горящей плоти и смердящим багровым дымом. Сквозь этот дым Сенор разглядел барона Тенга, стоявшего на лестнице, которая вела в верхние пределы башни Криала. Холодный Затылок хотел броситься к нему, но что-то остановило его. Он увидел лицо барона, искаженное такой же мукой, которая терзала его самого. Губы Тантора шевелились, к Сенору пришли отражения – и волосы его увлажнились от ужаса.

Барон произносил слова заклинания на языке, которого Сенор не мог, не имел права знать. Это даже не было языком, а скорее – завываниями колдовского ветра, дующего в Адских мирах Тени из глоток Богов Неподвижности. Как он, Незавершенный из Кобара, мог вдруг вспомнить о них? Лишь намек на нездешний кошмар, всего лишь намек – иначе бы сердце его остановилось.

* * *

Тенга, с искаженным мукой лицом, призывал на помощь силы из Тени. И каменная кладка одной из стен башни герцога дрогнула, скрываясь в зыбком мареве. Потом стена просто исчезла.

В образовавшемся проеме появилось нечто, чему не было названия в мире Кобара. Дыра, в которой открылся дрожащий студень Адских миров, гибнущих по воле танцующих демонов и рождающихся вновь. Из их отвратительного, как вывалившиеся внутренности, месива пришла и, пульсируя, стала сгущаться в темную туманность тень того, кого смертный из Кобара вызвал из Хаоса силой великого заклятия.

В парализованном ужасом мозгу Сенора колоколом гудела только одна мысль – откуда барон узнал язык богов и демонов, откуда ему самому был знаком этот язык?..

Потом он ничего не видел и не слышал. Он стал глух и слеп на какое-то время. Демон из Тени действовал в областях жизни, где бессильны зрение и отражения, и ничего не значат звуки. Как червей с дороги, как пылинки с гладкой поверхности камня, смел он сопротивление Истар и Суо, превратившегося в сверкающую косу. Он даже не заметил их сопротивления – они были слишком ничтожны для этой битвы.

Но чужое заклятье вызвало в мир не только демона Тени – оно разбудило силу, заключенную в Мече Древнего Бога. Во мраке, где Сенор находился, ослепленный ветром, дующим из самого чрева Хаоса, засветились знаки на клинке Торра. Мучительным усилием протянул он руку и коснулся первого символа, испускавшего голубое сияние.

В этот миг страшно закричал Тенга – так кричат безумцы, когда мозг раскалывается на части, теряя последнюю опору в этом мире. И хуже тысячи таких же безумцев взвыли ветры Тени.

Сенор вновь обрел зрение. Голубая молния пробегала, сверкая, по острию его Меча. Странный, неизвестный ему ранее или напрочь забытый инстинкт заставил его действовать. Он поднял Меч и вытянул руку в направлении дыры в адское месиво Хаоса. Ослепительный зигзаг прочертил мятущееся пространство, соединившись с темным провалом и заставив содрогнуться Вселенные Хаоса.

Кто из смертных может судить о ранах, нанесенных демонам? Кто может знать о силах, бушующих в соседних мирах, которые разделяет всего лишь стена заклинаний, или всего лишь одна могила?

Незавершенному из Кобара не дано было понять, что происходило в эти мгновения, когда Меч Торра изгонял из мира демона Тени; его мозг был несовершенен, а человеческие глаза слепы для этого.

Он мог осознать только муки и поражение такого же существа, каким был сам, – и Сенор с улыбкой циничного наслаждения повернулся к барону Тенга.

Тантор глядел на него ненавидящим взором, но Сенору показалось, что лицо его смертельного врага выразило вдруг и облегчение от того, что все, наконец, кончено. Человеческое сознание по каплям истекало из него.

– Ты победил, – прохрипел Тантор в пространство. – Но ты проклят – так же, как и я... Брат мой!.. Встретимся в Аду!

И тут тот, кто раньше был бароном Тенга, зарычал. Облик его стал стремительно меняться. Силы зла отдали его мозг и плоть на растерзание своим младшим слугам. Теперь это был всего лишь непереносимо уродливый и жалкий безумец. Голубая молния сорвалась с острия Древнего Меча и превратила его в обугленный труп, скорчившийся на камнях.

Сенор победил. В этот же миг божок в его голове забился в приступе гнева – и вспышки ошеломляющей боли лишили Сенора зрения. Слишком дорого обошлась ему победа. Да и победа ли это? Он не был уверен в этом.

Дымящаяся дыра в Ад медленно затягивалась. Пространство залечивало рану, нанесенную ему нездешним заклятьем, произнесенным человеком, который был тайным слугой Тени.

В растерянности, с нарастающим страхом и вернувшейся слабостью Сенор осознал, что вновь забыл слова заклятья, как смутный неясный сон; не помнит и слова из чужого языка, дающего власть над древними силами, и Меч его – опять лишь металлический клинок, опасный только для плоти смертных.

Что значили слова Тенга, произнесенные перед смертью? Что значила его охота за Сенором? Кем был Человек Безымянного Пальца? Против таких вопросов восставал его измученный мозг. Он будет думать об этом позже. Сейчас он должен уйти отсюда, чтобы залечить невидимые раны – это Сенор знал точно.

Сомнения по-прежнему раздирали его. Когда мучитель, поселившийся в тесной камере его черепа, немного успокоился, и Сенор обрел способность видеть – он подошел к лежащей на полу Истар и Суо, вновь принявшему облик Человека Мизинца.

Каким-то чудом ведьма осталась жива, но была без сознания, а о природе Суо Сенор вообще ничего не знал. Если его и можно было убить, то во всяком случае, не нанеся вред ложным покровам плоти. Уязвимой была Истар. Если ее сознание похитил демон Хаоса, то ничто уже не поможет ей в этом мире.

Очень слабые, зыбкие отражения пробуждающегося мозга пришли к нему, и он вздохнул с облегчением. Человек Мизинца Суор лежал рядом с ведьмой и широко открытыми глазами, пустыми как всегда, глядел в закопченный потолок.

Потом он улыбнулся и сказал:

– Я был уже почти там, – и показал на стену, где не оставалось никаких следов Адской дыры. – Что это было?

Сенор в изумлении смотрел на него.

Итак, никто из живущих, – кроме, может быть, Суо – не догадывался о том, что произошло сегодня в башне Криала.

Но Суо не было человеческим существом.

– Ты узнал, как обращаться с этой игрушкой? – Суор показал на Древний Меч, мирно покоящийся в ножнах.

– Узнал... и забыл, и... – с горечью проговорил Сенор. Он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть растерянную улыбку Истар, приходящей в себя. Улыбку существа, неожиданно для себя самого оставшегося в живых.

Тяжелые, обитые металлом двери трапезной медленно распахнулись.

20. ЗОНТАГ

Он остановился в дверях и медленно обвел взглядом единственного глаза изуродованные трупы и кровь на полу, лохмотья сгоревших гобеленов и оплавленный камень стен там, где в них ударила голубая молния. Из-за его спины выглядывали бесстрастные гадкие лица Слуг Башни.

– Итак, вся компания в сборе, – произнес наконец Зонтаг. Его голос ничем не отличался от голоса Гугенубера и был настолько же лишен сейчас всяких оттенков. Если бы не тощая высокая фигура, Сенор не мог бы сказать наверняка, кто из Хозяев Башни стоит перед ними.

Холодный Затылок не двинулся с места, понимая, что все пути к бегству отрезаны. Суо равнодушно глядело на Мага, выжидая чего-то. Глаза Истар зажглись знакомым огнем, лицо стало жестким и утратило подвижность.

– Бесполезно, ведьма, – сказал Зонтаг и погладил шестипалой рукой с фиолетовыми ногтями черный камень в серебряной оправе, свисавший на цепи с его шеи. – Это Камень Тяжести, и сейчас я неуязвим. Чего не скажешь о моих слугах. Но не спеши делать глупости...

Глаза Истар широко открылись, но Хозяин Башни остался стоять, как стоял, только ткань его хламиды струилась, словно ее обдавало порывами сильного ветра.

Наконец, Истар отвела взгляд от Мага и опустилась на пол у ног Сенора, словно давая понять, кому она служит. Потом сделала Сенору знак и зашептала ему на ухо:

– Это действительно Камень Тяжести, и я бессильна против него. Но если хочешь, я зажгу...

Сенор отрицательно покачал головой и провел рукой по неровностям знаков на Мече.

– Ты и так потеряла слишком много сил, – с улыбкой сказал он и сел на чудом уцелевший стул.

– Ты слишком самоуверен, – произнес Зонтаг, брезгливо отталкивая от себя ногой клубок полуобгоревших светящихся змей. – Хотя должен признать, что у тебя появились для этого некоторые основания... Пришло время поговорить о многом. Ты приобрел себе сильных слуг и, волею Богов, многое узнал. Боюсь, что слишком многое. Ты нарушил равновесие, столетиями царившее в Кобаре, и ужасных последствий этого не представляю себе до конца даже я...

– В Кобаре никогда не было равновесия, – медленно проговорил Сенор. – И ты это прекрасно знаешь. Тебе, живущему тысячелетия, должно быть известно лучше других, что город обречен. Лишь долгий срок делает приближение конца почти незаметным.

Голубой глаз сверкнул под опущенным капюшоном.

– Если бы это было не так, ты бы давно умер. Только наступление Тени заставляет меня, Хозяина Башни, искать любые средства для того, чтобы остановить ее, пусть даже прибегая к помощи таких преступников, как ты. Маги редко ошибаются. Ты служил Гугенуберу, но тем самым помогал и мне.

– Я догадался об этом.

– Но ничего не мог изменить. Все дело только в том, что Хозяева Башни преследуют разные цели...

– Какие же цели преследуешь ты? – вдруг спросило Суо. Лицо его стало густо-лиловым, черты все время менялись.

Зонтаг внимательно и долго смотрел на него своим немигающим глазом.

– Я хочу договориться с Тенью, – сказал он наконец.

На несколько мгновений воцарилась мертвая тишина. Тихий смех Истар вывел Сенора из оцепенения.

– Да он безумец, – прошептала ведьма. – Великие Боги, Кобаром правят безумцы!..

– Не торопись, женщина, – презрительно бросил Зонтаг и вновь погладил пальцами черный камень на груди. Сенор неотрывно смотрел на сверкающие фиолетовые ногти. Казалось, что шестипалый паук пытается схватить слишком крупную добычу.

– Ты прикоснулся ко многим тайнам. Ты знаешь, что Хозяева Башни – не люди. Мы живем долго, очень долго, но не вечно. Отнюдь не вечно...

Зонтаг помолчал, потом продолжил:

– То, что утаил от тебя Гугенубер, – большая тайна, но ты знаешь о Пророчестве и завладел Древним Мечом. Этого достаточно, чтобы теперь ты служил мне. Ты изгнал демона Тени, но вряд ли смог бы сделать это опять. Многих я послал в Тень, но вернулся только один. Он не был человеком Пророчества, и у него не было Древнего Меча. Он ничего не изменил. Тень изменила его.

– Вернулся из Тени? – Сенору стоило труда произнести это. – Ты хочешь сказать, что кто-то вернулся из Тени?

– Он ничего не изменил, – повторил Зонтаг с равнодушным смешком. – Но в начале не об этом. Вначале о том, что утаил от тебя Гугенубер. Я слишком много времени провел среди старых тайн Башни и видел вещи, о которых трудно рассказать. Но тайна Ритуала – самая древняя из тайн.

– В Мертвых Временах слышали о Ритуале, – вставило Суо.

– Но никто еще не прошел его. В одной из комнат запретных верхних этажей Башни может осуществиться Ритуал. И кое-кто знает, как вызвать к жизни древнюю силу. Запомните: с этой минуты вы – либо мертвецы, либо мои слуги, и я говорю вам об этом. Прошедший Ритуал обретает новую жизнь и мудрость всех своих Воплощений. Он вспомнит все свои жизни и возродится тем же, кем был, умирая. Тем же – но в тысячи раз сильнее. Для этого нужно иметь тело. Новое юное тело. И чтобы кто-то ухаживал за этим сосудом тревоги, пока он будет расти...

– Ну так в чем же дело? – нетерпеливо спросило Суо, для которого перевоплощения еще во времени былого могущества стали смертельно наскучившей игрой.

Сенор облегченно рассмеялся. Напряжение последних дней покинуло его – он вдруг увидел место, которое отвели ему сильные этого мира. И здесь обнаружилась их слабость, если это можно назвать слабостью. Они не могли больше позволить себе удовольствия оставлять его в неведении. Презирать его можно было до тех пор, пока он не понимал, что происходит вокруг него.

Истар удивленно смотрела на Сенора. Он погладил ее по струящимся черным волосам. Зонтаг застыл перед ними в угрюмой неподвижности.

– Он не человек, – сказал Сенор, терпеливо объясняя Суо вещи, которые теперь были для него очевидными. – У него нет тела существа его расы. Он живет так долго, что уже забыл, откуда пришел...

– Не забыл, – спокойно возразил Хозяин Башни и нанес ответный удар: – Чего не скажешь о тебе... Но мне не нужны слепые слуги. Ты пройдешь Ритуал и узнаешь, как ты появился в Кобаре... Гугенубер устроит тебе это, он ведь не совсем глупец и умеет считаться с изменившимися обстоятельствами.

– Ты хочешь сказать, что никто из Хозяев Башни до сих пор не прошел Ритуал?

– Что ты знаешь об ужасе Древнего Знания? Чем старше существо, тем труднее ему перенести это. Ритуал означает смерть для Хозяина Башни. Если только речь не идет о теле Спящего Младенца...

– Спящего Младенца?.. – Суор недоуменно поднял брови и изменил цвет лица на нежно-розовый.

– Тогда откуда ты взял, что я останусь после этого в живых? – торопливо бросил Сенор. Знакомое возбуждение охватило его. Запахло иной жизнью. Мучитель в его черепе слабо шевельнулся.

Из глубин серого капюшона к нему пришел бесконечно снисходительный смех:

– Уж не считаешь ли ты себя древним существом? Для безглазой собаки, например, Ритуал вообще ничего не означает.

– Он хочет сказать, что ты где-то посредине, – потирая свой нос, который вдруг стал чудовищно большим, сказало Суо.

– Так ты хочешь избежать смерти... – в раздумье произнес Сенор. – И обрести Древний Опыт. Ты станешь почти Богом... А ты не боишься, что им стану я?

– Нет, – просто сказал Зонтаг и вновь рассмеялся. – Ведь Тень приближается...

В трапезной вдруг возник слабый ток ледяного воздуха, словно задул ветер смерти. Истар зябко поежилась.

– Кто избежит этого? – сказала ведьма.

– Я могу быть первым, – без тени иронии произнес Зонтаг. – Скажу тебе больше. Это спрятано в глубинах памяти древней расы. До того как опустилась Завеса и началось наступление Тени, в одном из миров существовал Храм Спящих Младенцев. Что это такое на самом деле, – неизвестно. Но там находится вечно юные тела существ, которые были прародителями Хозяев Башни... Я хочу, чтобы ты принес мне тело Спящего Младенца.

Сенор был ошеломлен. «Похоже, я должен слишком многим», – подумал он, вертя перстень Сдалерна. Он не стал спрашивать у Зонтага, как тот собирается пройти Ритуал. Это было совершенно неважно сейчас. Кроме того, найти Храм в одном из миров, может быть, уже поглощенном Тенью, – на это могло не хватить и сотни жизней.

Он выдавил из себя кислую улыбку, означавшую снисходительность к безграничной наивности Зонтага. Но тот не дал ему почувствовать себя хозяином положения:

– Чтобы это не показалось тебе невозможным, возьмешь с собой того, кто побывал в Тени и видел Храм своими глазами...

– Кто это? – быстро спросила Истар.

– Ее звали Люстиг.

– "Ее"? Это женщина?

– Она была женщиной до того, как оказалась в Тени. Она убила своего любовника. Я сам приговорил ее к изгнанию в Тень.

– И что же с ней там случилось? – деликатно подавив зевок, осведомилось Суо.

– Она превратилась в мужчину-урода.

Суо громко расхохоталось:

– Вот как? Ваша Тень довольно скучное место!

– Люстиг смотрит на вещи иначе, – пренебрежительно заметил Хозяин Башни. – Тебе этого не понять. Она была красивой женщиной, а стала карликом-мужчиной. После этого она тайно поселилась среди Уродов в Безлюдном Дворе. Я помог ей спрятаться, и до недавнего времени я один в Кобаре знал о ее возвращении. В Тени она станет твоим проводником.

– Если то, что говорят о Тени – правда, то там не нужен проводник, – Истар, словно забавляясь, заставила кататься по полу клубок светящихся змей.

– Люстиг знает о Тени больше любого человека, – сказал Зонтаг. – И кроме того, она сама желает этого.

– Ты уверен?

– Она желает этого, – настойчиво повторил Маг. – Ты поймешь, когда поговоришь с ней. Она ненавидит Кобар и ненавидит свое уродство. Думаю, даже смерть не кажется ей худшим выходом. Но тебе придется постараться, чтобы Уроды отпустили ее с тобой, а Уроды – существа сложные. Они не поддаются магии и доверяют только своим...

Они долго молчали, хотя выбора у Сенора не было. Сделка с Зонтагом легла на его плечи всего лишь еще одним неразрешимым бременем.

– Ты делал все, чтобы уничтожить меня, – проговорил наконец Сенор, вспомнив о белом грубом шраме на своем правом бедре.

– Я даже послал Слугу Башни, которому ты отрубил голову, на Адские этажи за мечом из неземного металла, – продолжил за него Зонтаг, словно прочтя его мысли. – Но я не знаю, где и как раздобыл он Меч Торра. Хорошо, если он просто нашел его там. Но что, если Меч дали ему те, кто живет на Замурованных этажах? Ты думал об этом? Может быть, теперь они стали хозяевами твоих поступков?

– Не пугай меня подобной чепухой. Я слишком долго был исполнителем чужой воли, чтобы не отличить ее от своей.

Сенор немного кривил душой. Он не помнил собственного прошлого, а значит, не мог ручаться за то, что началась, наконец, его личная война.

– Я уничтожаю всех, кто служит этому полубезумцу Гугенуберу, – продолжал Зонтаг, не обращая внимания на его слова. – Он считает, что Тень безлична и не делает ничего, чтобы остановить наступление Хаоса. Вместо этого он ищет возможности бегства... Но теперь ты будешь служить мне вместе с твоими слугами и твоим Мечом.

«Бесполезно, – думал Сенор, глядя на свое перевернутое отражение в зрачке Зонтага, – бесполезно объяснять ему что-либо». Разве мало даже внешних отличий, чтобы понять: Хозяева Башни – существа, слишком непохожие на людей. Как он мог судить об их поступках, их уме или об их глупости? Ему придется считаться с этим, если он хочет довести начатое до конца.

Зонтаг не торопясь снял с шеи цепь с Камнем Тяжести и швырнул ее одному из слуг.

– Есть еще одно условие, – сказал он потом. – На тот случай, если ты не захочешь возвращаться в этот дряхлый город и не принесешь мне Спящего Младенца.

– Сколько же времени ты мне даешь? – с насмешливой яростью в голосе спросил Сенор.

– Пока я жив, – ответил Зонтаг – в его голосе тоже впервые появилась тень насмешки. – И надеюсь, проживу еще очень долго. По твоим понятиям, конечно. Но не забывай о том, что время в Тени может течь и по-иному. А я не забуду уничтожить тебя перед собственной смертью.

– Но как я узнаю о том, что время пришло?

– Тебе придется успеть до моей смерти. Поэтому ты, – длинный сухой коричневый палец вытянулся в направлении Сенора, – оставишь здесь одну свою перчатку и свои волосы. С их помощью я уничтожу тебя, где бы ты не оказался, в любом из миров. Делай в Тени, что хочешь, но запомни: когда я почувствую приближение смерти, начнут гнить твоя рука и твоя голова... твоя жизнь будет не длиннее моей.

– Это очень интересная игра, – гробовым голосом произнесло Суо после паузы. – Успеть к сроку, который неизвестен...

Суо помолчало и добавило зловеще:

– Только не живи слишком долго, а то я встречу тебя у начала Мертвых Времен...

Зонтаг смерил его пронизывающим взглядом своего голубого глаза.

– Как знать, кто окажется тогда сильнее, – сказал он спокойно. – А пока у вас всех нет выбора. Вся мощь магии Башни может обрушиться на вас – и тебе, существо из Мертвых Времен, не помогут твои перевоплощения, а тебе, ведьма, – твоя сила.

Сенор с ненавистью смотрел на Хозяина Башни.

– Ты решил стать бессмертным?.. – он осекся. Несмотря на уговоры разума, холодная ярость душила его.

– ...твоими руками, – бесстрастно добавил Зонтаг. – Не ищи справедливости в мире, где рождаются придворными и пастухами.

Он подошел и снял с руки Сенора перчатку с отрезанным пальцем, а потом сделал знак, и слуга без запаха и отражений приблизился с невесть откуда взявшимся ножом и обрезал Сенору волосы.

– Но если Храма уже не существует? – Сенора поражала эта непоколебимая бесчувственная уверенность.

– Что ж, тогда я убью тебя на всякий случай... – сказал уже почти бесплотный голос.

И исчез.

21. ГУГЕНУБЕР

Он шел по извилистым коридорам Башни за слепой собакой и не исключал того, что это его последние минуты. В городе остались не ведающие о его испытаниях Суо и Истар, но здесь было тихо до тех пор, пока на него не обрушилась магия Башни.

Светильники в коридорах превратились в извивающиеся плети змей; потоки ледяной воды захлестывали его, вырвавшись из плена узких комнат, когда он открывал двери; древние рептилии появились из стен и сжигали его языками испепеляющего пламени. Демоны вскрикивали и стенали в темных закоулках этажей, суккубы искушали его и ввергали в неизъяснимые муки. Он блуждал в лабиринте струящегося света, сквозь него катились игральные кости; давя, обрушивались сверху куски бесформенной плоти, которой еще предстояло стать кем-то.

Камень в перстне Бродячего Монаха сиял Адским огнем, превращая его руку в залитую младенческой розовой кровью конечность.

Другой рукой он крепко сжимал рукоять Древнего Меча, скользя пальцем по знакам, спасавшим его от бушевавшей вокруг магической стихии.

Камень в перстне Сдалерна сиял как никогда – вот что было важным, и он во что бы то ни стало хотел это запомнить. У него не было времени подумать о том, что это значило, но лишь сияние камня, Древний Меч и маячивший впереди силуэт слепой собаки не давали ему заблудиться и сойти с ума.

Гнев Гугенубера не являлся смертоносным – Сенор был еще нужен для последнего похода и последней битвы.

Он оказался в узком коридоре, в дальнем конце которого чернела одна только дверь; и он понял, что это дверь в Ту Самую Комнату.

Сенор оглянулся и увидел, что теперь за ним тянется ритуальная свита из священных белых гиен, светящихся змей и роя волшебных насекомых, Переносчиков Знаков.

Преодолев зеркала (он вспарывал их лезвием Меча), Сенор остановилсяперед Комнатой и погладил ладонью ее двери, испещренные древними символами. Прошлое ждало, манило и звало объясниться отступника Башни.

Он толкнул тяжелую дверь.

И увидел то, что ожидал.

Пустую комнату с мерцающим во мраке саркофагом, у изголовья которого стоял Хозяин Башни.

Впервые Сенор увидел лицо Великого Мага, ибо капюшон того был откинут. Лик Гугенубера был непривычным и отталкивающим. Голова, серая и древняя, как омытый дождями камень, нечеловечески правильные черты и голубой правый глаз, сверкавший нестерпимо и неправдоподобно.

Левый был совершенно другим. Огромный, выпуклый и круглый, имеющий множество зрачков, мертвый до времени, темный и спящий – глаз для иного мира и для иных видений.

Искрящийся рой Переносчиков Знаков заполнил комнату и скрыл от Сенора ее стены и потолок. В последний раз взвыли священные гиены и покрыли своими белоснежными телами пол, превратившись в ковер из шкур. Сенор бросил взгляд на крышку саркофага. И опять узнал древние знаки.

– Так ты, глупец, пришел узнать то, от чего я так долго оберегал тебя? – загремел в его голове чужой голос. – Ты настаиваешь на этом, не зная, что тебя ожидает? Ты можешь оказаться по ту сторону смерти, превратиться в то, чем был когда-то, или в то, о чем даже не подозреваешь. Это тоже не пугает тебя?..

– Таковы мои условия, – хриплым голосом сказал Сенор, ощутив внезапную слабость.

– Иначе ты не отправишься в Тень? – спросил Гугенубер и рассмеялся. Смех его лишь частично напоминал человеческий.

– Тебе незачем мешать мне, – сказал Сенор. – Хуже не будет.

– Верно, но чем кончится наступление Тени? И кто сумеет спастись?

– Спастись?! Ты говоришь о каком-то спасении? – Сенор приложил все силы, чтобы выглядеть удивленным, хотя в этом было мало смысла.

– Я говорю о возможности бегства. Зонтаг уже рассказал тебе достаточно. Кто мы – неизвестно, но это не наш мир. Прошлое Хозяев Башни скрыто за Завесой Мрака. Нам дана возможность творить Ритуал, но не дано ею воспользоваться. Этот мир пожирает Тень. Теперь уже бессмысленно скрывать от тебя что-либо, – всю тяжесть судеб взяло на себя Древнее Пророчество, заключенное в этих знаках, – он положил шестипалую руку на холодно мерцавшую крышку саркофага.

– Возможность бегства заключена в тайне самой Башни. Зонтаг прав в одном: с появлением Завесы было нарушено Великое Равновесие. Боги, создавшие Завесу, тем самым создали Тень. Она существует как противоположность свернутым пространствам Завесы, и в ней перемешаны все миры и все времена. Может быть, это последняя попытка Безликой Природы, сопротивляющейся насилию Богов, восстановить былое соответствие между тем, что принято называть Мертвым и Живым. О, каверзное и непостижимое дитя, созданное на горе своим Творцам! Но я вижу, все это слишком сложно и длинно для тебя. В Кобаре дело обстоит немного проще. Зонтаг не хочет понять, что природа Тени безлична. Смертному не справиться с теми силами, что стоят за нею. Сомневаюсь, что это могут даже Боги. Можно лишь сбежать от них. В другой мир. На время.

– Только на время?

– Существование – все равно постоянное бегство. Ты, конечно, уже почувствовал это. Ведь, по сути, ты всю свою жизнь убегал от Хозяев Башни.

– Но теперь мне незачем бегать.

– Незачем, – согласился Гугенубер и вновь рассмеялся. – Потому что вся магия Башни стоит за твоей спиной и дышит тебе в затылок. Даже теперь, когда тебе кажется, что ты свободен. Но кто внушает тебе необходимость твоих поступков? Думал ли ты о том, кто отпирает двери за мгновение до того, как ты входишь в них, кто создает звук, на который ты поворачиваешь голову, кто соткал миражи, к которым ты стремишься, кто воздвиг замки, которые ты хочешь покорить? И если ты умрешь сейчас, кто завершит начатое?

– В любом случае я должен пройти Ритуал, – твердо сказал Сенор. – Иначе все это бессмысленно, по крайней мере для меня. Пророчество не может не сбыться, иначе этот Меч – никчемная игрушка. Скажи мне только одно. Я знаю, почему Зонтаг хотел уничтожить меня, а теперь думает, что я служу только ему. Но зачем я был нужен тебе?

– Великие Маги в чем-то схожи с тобой, Придворный Башни. Мы – существа древней расы, неведомо как оказавшиеся здесь, забывшие свое прошлое, а сейчас нам грозит гибель. Я хочу узнать тайну Башни, ведь когда-то она оказалась здесь, а значит, может и исчезнуть. Вместе с нею исчезнем и мы. Если раньше Тень не уничтожит Кобар. Пророчества и Установления...

– Где записаны Установления? – перебил Сенор. Его давно интересовал этот загадочный свод непреступаемых законов, которого никто никогда не видел.

– Это тоже давно забытое прошлое, – сказал Гугенубер после долгой паузы. – Уповаю на то, что они были созданы нами, иначе многому придется придать иной и гораздо более страшный смысл. Ты никогда не узнаешь их полностью. Тебе достаточно того, что я сказал: Древнее Пророчество и Установления подвели меня к мысли о том, что судьбу Башни можно изменить, используя человека с Древним Мечом.

* * *

...Сенор размышлял об этом, и ему было почти смешно. Ради чего он стремился к Завершению? Ради чего служил Хозяевам Башни? Они были далеко не всемогущи.

Ни в одну тайну настоящего волшебства они не были посвящены до конца. Они использовали магию Башни, но не имели власти над ее тайными пружинами. В чем-то Маги оказались такими же слепцами, каким был до сих пор он сам.

Хозяева Башни хранили лишь остатки забытого Древнего Знания.

Но кто же тогда знал все?

* * *

Потом Гугенубер улыбнулся, но его улыбка ничего не сказала Сенору, потому что лицо Хозяина Башни не было человеческим лицом.

– Но вначале тебе придется договориться с Гет-Забаллой, Восставшим из Саркофага, над которым не властно кобарское колдовство. Если ты сумеешь сделать это, он станет знахарем твоей души.

– Мне понадобится знахарь?

– Кто знает, чем закончится для тебя Ритуал?..

– А Пророчество? – почти закричал Сенор. Он много раз уже слышал о Древнем Пророчестве, но до сих пор не знал ни слова из него.

– Ты прочтешь его, – сказал Гугенубер, повернулся и пошел к выходу из Комнаты, ступая по телам белых гиен (или это были уже складки пушистого ковра?), с улыбкой на безмятежном и бесконечно совершенном лице.

22. ГЕТ-ЗАБАЛЛА

Когда двери Ритуальной Комнаты закрылись за Хозяином Башни, гигантская крышка Мерцающего Саркофага с лязгом сдвинулась с места и поползла сторону.

Рой светящихся насекомых – Переносчиков Знаков, наполнявших комнату, – померк и воссиял вновь тусклым кроваво-красным светом, каким светят умирающие небесные огни. Ковер из белых гиен превратился в волнующееся море черной травы, острой, как лезвия ножей. В воздухе запахло древним прахом. Змеи, извивавшиеся в траве, вдруг обрели голоса и взвыли.

Из Саркофага восставало нечто, одетое в мертвую плоть, и все же живое; похожее на мумию, и все же неизмеримо более старое, чем все мумии, вместе взятые; не имевшее рта, ушей, глаз и все же видевшее, говорившее и слышавшее звуки; нечто столь древнее, что давно утратило собственное тело, всякое представление о прошлом и настоящем, использующее теперь для передвижения куски чужих, готовых рассыпаться в прах тел, которые удерживала вместе неведомая сила.

Но в своих четырех руках (если это можно было назвать руками) оно держало серп, бритву, трезубец и топор; все оружие было древних, необычных форм, покрытое тонкой вязью символов мертвого языка, и у Сенора захватило дух – он узнал эти орудия смерти, но, в отличие о его Меча, они были сделаны из нерушимого мерцающего камня, холодного и темного, как дно могилы.

Гет-Забалла, Восставший из Саркофага, медленно сполз на пол, и колючая трава под ногами превратилась в зловонное болото, в которое Сенор сразу же погрузился по пояс.

– Ты потревожил меня, смертный, – прошипел Гет-Забалла. Непонятно было, откуда исходил его голос. Сенору показалось, что сами подрагивающие куски плоти терлись друг о друга и издавали это нечеловеческое шипение.

– Ты не из тех, которые называют себя Хозяевами Башни, но не они хозяева Саркофага... Что нужно тебе?

– Я не из них и не служу им, – отвечал Сенор, стоя в мутной воде болот. – У меня нет памяти. Это не мой мир, и я не знаю, как оказался здесь. Я должен узнать свое прошлое и назначение Древнего Пророчества.

– Так ты хочешь пройти Ритуал? – шипение стало нестерпимо громким. Гет-Забалла затрясся так, что Сенору показалось – сейчас он рассыплется в прах.

– И прочесть знаки на твоем Саркофаге! – крикнул Сенор, с трудом вытаскивая из вязкого болота свой Меч. Клинок его даже теперь сверкал неоскверненной чистотой.

Гет-Забалла, Восставший из Саркофага, молчал и зловещие орудия смерти в его руках превратились в темные свистящие круги, попасть под которые означало умереть быстро и не одним куском.

– Для этого тебе придется сражаться со мной, – наконец прошипел он. – Если ты действительно существо Пророчества и не помнишь своей тайной судьбы, Древний Меч поможет тебе и тогда я излечу от страхов прошлого и избавлю от призраков настоящего...

Сенор молчал.

– Тогда ты сможешь Завершиться, – шипело древнее чудовище. – В противном случае ты умрешь. Но как ты хочешь сражаться со мной? Сейчас, здесь, или в Пространстве Изменений? У тебя Древний Меч, и я сделаю тебе подарок, ха...

Сенору было ясно, что в этом вязком болоте, возможно, бывшем частью Гет-Забаллы, у него нет ни единого шанса против четверорукого, не имевшего теплой крови и понятия о боли, существа. И он принял бой в испещренном складками Пространстве Изменений.

* * *

Они сошлись при свете незнакомых небесных огней на древних болотах Кобара, возникших в Той Самой Комнате. Но когда Сенор занес для удара свой Меч из неизвестного металла, Гет-Забалла вдруг исчез и Человек Безымянного Пальца ощутил, как что-то движется по незащищенной части его шеи.

Он поднес к глазам широкое блестящее лезвие клинка и увидел в нем, словно в зеркале, как к его горлу ползет насекомое с длинным острым хоботом, полным яда, готовое влить эту почти незаметную смерть в его тело. На спине насекомого был виден символ, в котором пересекались две зигзагообразные линии.

Стоило Сенору захотеть, и не захотеть даже, а просто позволить действовать давно забытым инстинктам, – и он превратился в птицу с изогнутым клювом и густым серебристым оперением. Он схватил насекомое клювом и готов был проглотить Гет-Забаллу, когда чудовищная сила ударила его по клюву, и через мгновение он уже бежал по скользким кочкам от охотника, преследующего его на черной болотной свинье. Безликий охотник держал в руках оружие, Посылающее Смерть, и время от времени оно извергало сноп огня и куски металла, взрывавшие ил у самых ног бегущей птицы.

Но Сенор стал существом, сидящим в летающей машине, которая с ревом рассекала воздух; а сквозь стекло он видел сверкающий круг над собой и скачущего далеко внизу охотника на черной свинье. Сверху были видны два пересекающихся зигзага на спине болотной твари.

С необъяснимым умением он направил машину вниз, поймал всадника в перекрестье прицела и нажал какие-то рычаги. Его машина содрогнулась, и он увидел, как из ее труб по бокам вырвались стрелы с огненным оперением и стремительно понеслись к земле.

Но за мгновение до того, как они взорвались, забрызгав небо грязью болота, исчезла черная свинья со своим безликим седоком, а под Сенором уже была бескрайняя толща воды, на поверхности которой плавало нечто невообразимо огромное, закованное в непробиваемый панцирь, смердящий мокрым металлом.

Оно раздвинуло замшелые плиты, показав небу свое темное чрево, и начало неотвратимо всасывать в себя летающую машину...

* * *

...Так сражались они, становясь гигантскими армиями и разлетающимися частицами, несущими смерть, гибнущими планетами и сверкающим разящим оружием. Когда один из них стал пустотой, в которой медленной смертью погибал второй, этот второй начал сворачивать пространство волшебства и первому пришлось проявиться и стать пульсирующим огнем, рождающим новое место для битвы.

Потом Гет-Забалла стал женщиной, прекраснее которой было лишь Суо в Мертвых Временах, Суо с драгоценными камнями вместо глаз, – и она соблазнила Сенора.

На ложе наслаждений она занесла над ним отравленный кинжал, но за мгновение до этого смертельного удара Сенор стал гигантской змеей, обвившей тело женщины и задушившей ее. Но душил он уже рассыпающийся каменный столб.

Сенор так и не понял, откуда у него это умение – сражаться так, как сражаются Боги. Древний Меч всегда становился тем, чем нужно, и делал то же самое со своим Хозяином. Так Сенор познал еще одну сторону силы Меча Торра.

Никто из них не сумел победить. Убедившись в этом, они отозвали свои смертоносные легионы и, превратившись в две яркие кометы, понеслись прочь из Пространства Изменений.

И вновь они были в комнате с Мерцающим Саркофагом, окруженные роем священных насекомых, а под ногами шевелился ковер из белых гиен.

В четырех руках Гет-Забаллы, Восставшего из Саркофага, больше не было оружия. Вместо этого он проделывал ими какие-то плавные движения, и Сенор почувствовал, как уходит былая боль и напряжение. Он стал спокоен, как никогда.

– Иди, – прошипел Гет-Забалла и показал на Мерцающий Саркофаг. – Если тебе будет плохо, я излечу тебя верой. Если ты сойдешь с ума, я окажу тебе милость и убью тебя. Если ты исчезнешь, ты исчезнешь навеки.

Сенор дотронулся до отодвинутой крышки Саркофага и ощутил под рукой вещество – гладкое, как стекло, и холодное, как лед.

– Он высечен из зуба Великого Древнего Бога Кружедда, впервые создавшего Большое Яйцо, – шипел Гет-Забалла. – Сам Кружедд существует за пределами Яйца. Саркофаг сделали Те, Кто Старее Меня, а я очень, почти невообразимо стар. Я охраняю Мерцающий Саркофаг, где бы он ни находился. С того времени, как зуб Кружедда похитили Те, Кто Старее Меня, Саркофаг побывал во многих местах, но мне редко приходилось лечить того, кто вернулся.

И Восставший из Саркофага зашелся в долгом и громком шипении, сквозь которое вдруг прорезался неизвестно откуда взявшийся смех. Сенору даже показалось, что кроме Гет-Забаллы в комнате был еще кто-то, и этот кто-то заливался радостным божественным смехом, безмятежным, как смех ребенка. Ничто не имело значения – жизни, смерти, исчезнувшие страны, минувшие времена.

Сенор нагнулся над черной засасывающей полыньей и увидел, что у Мерцающего Саркофага нет дна.

– Ложись, – приказал Гет-Забалла, отсмеявшись. – Мне надоело ждать.

И Сенор лег.

Ничего не произошло.

Он остался так же слеп, как и раньше. Он не вспомнил ни единого мига своего прошлого, бывшего до тех пор, пока он не начал осознавать себя.

Он медленно погружался в мерцающую пустоту, но эта пустота была более глухой и непроницаемой, чем любые стены.

Ничто не угрожало его бедному маленькому мозгу. Мощь и бедствие нового знания не обрушились на него. Его не убил мир, оказавшийся чем-то совсем другим. Воспоминания тысячелетий не разорвали его сознание на части. Он не переживал перехода в новую реальность, не лишился никаких иллюзий и не разбил скорлупы, окружавшей его. Вещи не стали другими, и ничто не потеряло странных имен.

Сенор мучительно ждал, когда Ритуал осуществится, но его жизни, которые обещал ему Хозяин Башни, были отгорожены от него колдовской стеной. Он увидел лишь два размытых мира, но видения эти были вызваны жаждой его опустошенного мозга.

Он въезжал в зыбкий белый замок на плечах существа без лица. Белый замок был кольцом, замыкавшим внутри себя весь здешний мир.

Сенор бродил по бесконечным коридорам с количеством дверей, не поддающимися исчислению. За каждой его поджидало что-то – и он знал об этом. Но все двери были наглухо заперты, и он не сумел войти ни в одну. Он перепробовал сотни, тысячи, сотни тысяч дверей. Тщетно. Голый белый коридор. Ему было бы легче, если бы коридор где-нибудь кончался. Белые запертые двери. Ему было бы легче, если бы их можно было сосчитать или разбить. Не было ничего хуже этой бесконечности. Она приговаривала к отчаянию.

Существо без лица тупо исполняло его желания. Все вокруг колебалось и готово было исчезнуть, как сон. Однажды Сенору показалось, что он сходит с ума. Он попытался бежать отсюда. Это было все равно, что пытаться сбежать с поверхности шара. Но сама попытка спасла его от безумия. Он сосредоточился на ней.

Белый замок со своими ужасными бесконечными внутренностями исчез.

Вторая реальность появилась вскоре.

Пятипалые в капюшонах, похожие на людей, совершали над ним какой-то обряд. Сенор знал только, что он – бессмысленная жертва.

Ничего нельзя было изменить. Чудовищные, незабываемые воспоминания.

Хуже всего было то, что он не понимал цели этого обряда, да и никакая другая жертва не могла бы его постичь.

Пятипалые в капюшонах с безразличием машин кружили вокруг него. Гул множества глоток, поющих нечеловеческие гимны. Рев морских раковин (откуда он знал о них?), мерцающий свет. Это терзало его слишком долго. Опять он почти лишился рассудка. Теперь спасение пришло со смертью.

Ему рассекли то, что было его горлом, и одно из серых существ принялось танцевать на его теле, пока из него толчками истекала кровь. Потом ему вскрыли то, что называлось грудью и животом, и вынули еще бьющееся сердце. Он так сосредоточился на агонии окровавленного мешочка, что забыл о самом обряде.

Тогда Сенор увидел, что жертва – не он, а залитый кровью алтарь – пуст.

Он впервые посмотрел вверх и увидел над собой купол чужой церкви, похожий на опрокинутую воронку, в которой клубилась тьма.

В песок уходила кровь всех жертв, бесполезных и непоправимых.

Серые существа в капюшонах сидели над ним, как большие птицы, питающиеся падалью.

Потом и они исчезли.

Сенору показалось, что он провисел внутри Мерцающего Саркофага сотни лет, тщетно ожидая чего-то, но слуги Ритуала, если таковые существовали, остались глухими, невидимыми и неподвижными. Он поднес к глазам то, что было раньше его рукой. То, что когда-то было камнем в перстне Бродячего Монаха, по-прежнему испускало нечто, казавшееся багровым светом. Где-то рядом плавал Древний Меч.

Какие-то течения подхватили Сенора и понесли с собой. Потом они стали четырьмя полуистлевшими руками, вынимающими его из Мерцающего Саркофага. Пришли привычные запахи и звуки. Сенор лежал на ковре из шкур белых гиен. Гет-Забалла, сложенный из кусков чужой плоти, стоял над ним.

– Тебе не нужен знахарь, – прошипел он. Это был не вопрос и не утверждение. – Впервые я вижу такое...

Сенор молчал. Все было напрасно. Маленький палач заворочался в голове. У него оставался один только выход. Тайна его прошлого хранилась вне этих стен.

Гет-Забалла, Восставший из Саркофага, пятился от него, передвигая свои члены с отвратительным чавканьем. Померк рой священных насекомых, и исчез Саркофаг. Гиены собрались в стаю и белым ручьем потянулись прочь из Ритуальной Комнаты. В воздухе разливался липкий ужас.

– Ты заколдован, – прошипел Гет-Забалла, погружаясь в мерцающие глубины. – Не знаю, кто ты... Ступай прочь!

Крышка Саркофага начала медленно задвигаться.

Вдруг Сенор вспомнил. Безразличие оставило его. Он вскочил на ноги и бросился к Гет-Забалле.

– Прочти мне Пророчество! – крикнул он уже в слишком узкую щель.

– Прочь! – слабое шипение, как далекий шум прибоя, донеслось до его ушей с последней волной ужаса.

– Эй! – в ярости заорал Сенор, глядя, как неотвратимо сужается щель. Тайна вновь ускользнула от него. – Пророчество! Прочти Пророчество! Мне нужно знать!

С последними словами он занес над зубом Кружедда сверкающий Меч Торра. Соединились два предмета, некогда принадлежащие Богам. Меч ударился о крышку Саркофага. Коса нашла на камень. Звон – и ничего больше. Только мерцание зуба Кружедда стало сильнее, и знаки на Мече просияли неземным светом.

Замерло эхо удара.

Сенор Незавершенный двинулся прочь из Заколдованной Башни.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ОБРУЧ МЕЛХОЭД

23. БЕЗЛЮДНЫЙ ДВОР

Больше никто не пытался помешать ему. Спустя день он отправился в Безлюдный Двор за превращенной Люстиг. С ним ехали ведьма Истар, одетая как горожанка среднего сословия, и Суо из Мертвых Времен, все больше беспокоившееся насчет того, чем закончится их пребывание в Кобаре. Сенор только мрачно улыбался, выслушивая угрозы и обещания страшных мук, на которые будет обречен, если не даст Суо обещанного Завершения. Чем теперь могло испугать его это существо, потерявшее большую часть своего могущества и имевшее здесь власть лишь над собственным телом? А до наступления Мертвых Времен было еще слишком много поколений. Он давно привык к брюзжанию Суо и не обращал на него никакого внимания.

Но ощущение того, что нечто подталкивает его в единственно возможном направлении, не проходило. Там лежали ключи к его собственной тайне, к тайне Суо и Бродячего Монаха, тайне Хаоса и превращения Люстиг.

Великая неизвестность ожидала его. Это было слишком для его утомленного мозга, и временами он проваливался в благодатную пустоту, в которой растворялись мысли.

Они выехали рано: тусклый Огненный Круг только взошел над Завесой и осветил выпавший ночью снег.

Зима в этот раз была ранней и суровой. Утром Сенор и Истар ощутили ее ледяное дыхание. Пронизывающий ветер хлестал их колючими ладонями. От ноздрей и шерсти лошадей поднимался густой пар.

Люди кутались в плащи с меховыми воротниками; доспехи и оружие омерзительно холодили тело кусками нетающего льда.

Суо, одетое в меха только для отвода глаз, презрительно взирало на людей из-под кожаного капюшона. Теперь, в холод, было особенно заметно, что Суо не дышит. «Пожалуй, единственное слабое место в нашей компании», – сардонически подумал Сенор и поглубже спрятал лицо в воротник.

* * *

Безлюдный Двор, ближайшее к Тени жилое место, наиболее часто подвергался набегам слуг Хаоса, и был покинут людьми давным-давно, когда Тень подошла слишком близко.

Теперь тут жили Уроды. Создания Тени редко опускались под землю, и Уродам удавалось отсидеться, когда наверху шла кровавая бойня.

Уроды появились в Кобаре в незапамятные времена. Может быть, они были родственниками Завесы. Их предания гласили, что когда-то на землю опустился гигантский гриб, оставивший после себя глубокий след, на дне которого был построен Безлюдный Двор. Здесь чаще, чем в других землях Кобара, рождались дети-уроды, а люди жили мало и умирали от никому неизвестных болезней.

Когда вдобавок приблизилась Тень, люди ушли из опасного и гиблого места, оставив Уродов, которые не могли жить нигде больше. Долгие годы Уроды со всего Кобара селились в Безлюдном Дворе и спустя столетия выстроили подземный город Мургуллу – Город Ущербных.

Они называли себя Детьми Гриба. Им необъяснимо нравилось это место. Здесь они извлекали из земли и брали друг от друга силы и волю к жизни.

Вначале это была кучка изгоев, лишенных не только магии, но и возможности как следует защищаться от жестокостей мира. Они безоговорочно подчинялись Хозяевам Башни.

Но прошли столетия – и город Уродов рос и уходил в глубину. Что происходило в этой глубине? Что могли создать существа, не имевшие магии? Когда была построена ими первая машина? Мало кто в Кобаре знал ответы. Горожане сторонились гиблого места. Магия Хозяев Башни была для Придворных зеркалом, в котором они видели только себя.

Когда-то Дети Гриба еще изредка появлялись в Кобаре и всегда были подчеркнуто почтительны с Магами, но что крылось за этой почтительностью, – страх перед недосягаемым могуществом высших и более благополучных существ или коварство подземных выродков, скрывавших до времени новую темную силу? Мир Кобара катился к своей гибели, и не было времени искать ответы. Безлюдный Двор был уныл, как только может быть унылым место, покинутое тысячелетие назад. Разрушенные остовы башен и домов, присыпанные снегом, торчали скалистыми островами посреди неподвижного мертвого моря.

Медленным шагом их лошади спускались по склону гигантской заснеженной чаши. Скрылись из глаз видневшиеся на горизонте сторожевые башни Преграды; за краем чаши исчезла Завеса Мрака. Только холодное, низко нависшее небо теперь было над ними, а под ногами – город Мургулла, превратившийся в подземную страну.

Сенор смотрел на перстень Бродячего Монаха. Камень в нем погас и был сейчас непроницаемо черным.

Они одновременно ощутили ЭТО среди развалин. Сенор обвел взглядом черные провалы окон. Но не было никаких отражений и запахов. Медленно падал снег... И все-таки кто-то наблюдал за ними.

Суо старательно выпускало из ноздрей только что созданное облако пара. Истар неподвижно глядела в расселину древней стены. Наконец там сверкнуло что-то, и до их ноздрей донесся запах гари. Сенор подъехал и острием Меча выковырял из стены металлические и стеклянные обломки. Но ощущение того, что за ними наблюдают, не исчезло.

Спрятанные повсюду, за ними следили нечеловеческие глаза Уродов. Люди из Кобара не стали больше пытаться избежать этой слежки.

Где-то здесь должны были находиться входы в подземелья Мургуллы. Сенор произнес заклятье, Отпирающее Двери, но ничто не шелохнулось на этом заснеженном кладбище, ни один сугроб не осыпался, ни одно надгробие не провалилось вниз. Он ожидал чего угодно, только не этого пустынного безмолвия среди равнодушных и смертельно тоскливых стен.

Теперь ему пришло в голову, что Уроды могут быть бесконечно далеки от всего, происходящего на поверхности. Но даже если так, то наступление Тени угрожало прежде всего им. Он надеялся, что сможет убедить в этом Детей Гриба.

Они продолжали поиски среди развалин Безлюдного Двора, с риском быть погребенными под обрушившимся снегом, и к вечеру нашли черный колодец из влажно блестевшего металла. Колодец закрывала крышка, весившая на вид так много, что сдвинуть ее с места не смогла бы и лошадь.

Сенор несколько раз ударил в крышку ножнами, но лишь безмолвие было ему ответом.

– Ты можешь открыть колодец? – спросил он у Истар. Ведьма была его главным оружием против обыкновенного зла. Он избегал пользоваться понапрасну ее даром, силы ведьмы не были беспредельными. Хорошо уже то, что теперь не надо скрываться от слуг Зонтага. Чем Истар станет в Тени, он не знал, но уповал на знаки Древнего Меча.

Ведьма подошла и погладила металл длинными тонкими пальцами. А потом устремила на крышку знакомый Сенору тяжелый горящий взгляд.

Снежинки теперь превращались в капли, не долетая до ее лица. Крышка перекосилась и начала поворачиваться на ребро. Внутри колодца что-то дико взвыло, словно рвались нечеловеческие нервы.

– Машины, – прошептали бескровные губы Истар. – Там, внутри, – машины.

Сенор заглянул в образовавшуюся щель между крышкой и колодцем. Два огромных блестящих цилиндра были соединены с крышкой, и сейчас их разрушала внешняя сила. Крышка стала на ребро и теперь раскачивалась под порывами ветра. Удержать ее стоило Истар еще одного огромного усилия. Волосы поднялись на ее голове, отделившись друг от друга. Сенор смотрел на черную корону. Сейчас, на фоне белого пространства, было видно, как внутри нее пробегают фиолетовые огни.

Потом крышка рухнула в снег рядом с его ногами. От искореженного металла поднималось кверху зловонное облако пара.

Сенор вновь заглянул в колодец. И увидел клеть с вооруженными Уродами, медленно ползущую к поверхности из глубин Мургуллы.

Детей Гриба было двое. Они держали в руках странные предметы, похожие на небольшие арбалеты, но без всяких признаков тетивы. Покровы Уродов не были металлическими, но и не имели живого запаха.

Слабые отражения, похожие на человеческие, опередили жителей подземелья. Еще до того как клеть выползла на поверхность, Сенор уже знал, что они – братья, и что одного из них зовут Тот, Похожий На Отца, а другого – Тот, Похожий На Мать. Тот, Похожий На Мать был старшим стражником колодцев, и в голове Того, Похожего На Отца таилась черная липкая зависть. В сознании Сенора пронеслись перемежавшиеся видения похлебки, удовлетворяемой похоти и протезов, вживляемых в тело Того, Похожего На Мать, – и он содрогнулся, настолько дико это было.

Тем временем клеть добралась до поверхности.

У братьев Тех не было ушей, распухшие веки скрывали бегающие глаза, безгубые отверстия ртов обнажали две сплошные роговые пластины вместо верхних и нижних зубов. Правые длинные боевые конечности, сжимали рукояти подземного оружия; левые, короткие и хилые лапки, заканчивались металлическими протезами кистей, державшими выкованные из меди щиты.

Сенор поразился той легкости, с которой он проникал в их головы, незащищенные, как головы животных, и не подозревавшие ни о чем; и одновременно – той каше, которая царила в них.

Уроды не имели понятия о том, как защитить себя от подобных вторжений, и похоже не слишком беспокоились о том, что их мысли открыты для посторонних. Сенор почувствовал, что они не особенно и верят в это.

Он без труда читал в их мозгах, как в открытой книге, заполненной, впрочем, какими-то абстракциями и безумными страстями. Он вторгался в нагромождения чисел и невероятную мешанину подавляемых амбиций, не находящих выхода стремлений, злобы, порожденной чудовищной слепотой, всепожирающего страха и ощущения стремительно летящих секунд.

Он увидел себя их глазами со стороны и не на шутку испугался этого. Он представал действительно чем-то очень странным в глазах этих невежественных существ; настолько странным, что вполне мог быть источником сумрачных легенд. Кроме того, Суо и Истар своим присутствием умножали количество чуждых и нежелательных здесь чудес до предела.

– Что тебе нужно в Мургулле, Городе Ущербных, Придворный Башни? – грубо спросил Тот, Похожий На Мать. Впрочем, Сенор видел, что грубость эта скрывала суеверный страх Уродов перед магией пришельцев.

– Ты проведешь нас к наместникам Хозяев Башни. Я буду говорить с ними, – Сенор позволил втянуть себя в бессмысленный ритуал вопросов и ответов.

Тот, Похожий На Отца, громко расхохотался. Старший стражник подождал немного, а потом сильно ударил его длинной боевой рукой в лицо. Смех захлебнулся, и тонкая струйка крови поползла из угла рта Того, Похожего На Отца, ошеломленного и задохнувшегося от злобы.

– Наместников Башни больше нет, – хмуро произнес Тот, Похожий На Мать. – Теперь Мургуллой правит Королева Уродов Мелхоэд, дама Нижней Земли, Убийца Машин, Видящая Без Глаз...

«Вот как, у них уже есть своя Королева. И они выбрали не самый удачный момент для вражды», – подумал Сенор и многозначительно посмотрел на Истар.

– Передай это Хозяевам Башни, – продолжал стражник. – И убирайся. Отныне Город Ущербных закрыт для людей Кобара.

Суо, превратившееся в большую двухголовую птицу, с шумом поднялось с крупа своей лошади и, описав траурный круг, опустилось на железные прутья клетки. Два клюва щелкнули друг о друга, как скрестившиеся клинки.

Стражники колодца проводили ее взглядами, борясь с искушением пустить в ход оружие. Единственное, что удерживало их от этого, – неизвестная сила пришельцев. Искореженная и все еще дымящаяся крышка колодца лежала перед ними и была красноречивее всяких слов. Дети Гриба помнили о Кобаре и жили ближе всех к Тени, поэтому принимали все происходящее как неизбежные, хотя и неприятные, чудеса.

– Пойди и сообщи о нас своей Королеве, Тот, Похожий На Мать, – сказал Сенор, одновременно ударив волной ужаса по их незащищенным мозгам.

Скорчившись на земле, Уроды взирали на них с ненавистью и суеверным отвращением.

– Откуда... – прохрипел старший стражник. – Откуда ты знаешь мое имя?..

– А имя означает власть, не так ли? – сказал Сенор, зная, что это верно здесь лишь для немногих. – Поэтому иди и скажи своей Королеве, что нам нужно видеть существо, вернувшееся из Тени. Если нас не примут, мы войдем сами.

Он сделал знак – и ведьмина сила швырнула обоих братьев в клеть. Со скрежетом та поползла вниз.

Двухголовая птица Суо неторопливо снялась со своего насеста и исчезла в снежной пелене.

Они ждали долго, и двухголовая птица Суо успела вернуться и вновь превратиться в Придворного Башни, а остывшая крышка колодца скрылась под наметенным снегом.

Истар, чьи силы оказались изрядно подточены, дремала в седле, закутавшись в меха. Сенор далеко не был уверен в том, что им удастся преодолеть подземные укрепления Мургуллы, воздвигнутые Уродами в ожидании набегов из Тени. Возможности Истар не беспредельны, он сам почти бессилен против машин (а ловушки Мургуллы – это наверняка машины), любые перевоплощения Суо не могли бы заставить Королеву Мелхоэд отдать им Люстиг. Сенор отчасти рассчитывал на впечатление, произведенное на стражников и невидимых соглядатаев происходящего, да еще на то, что проявившаяся враждебность Детей Гриба не уничтожила пока древней связи между Кобаром и Безлюдным Двором. Наконец, долгожданные звуки, которые издавала поднимающаяся клеть, нарушили тишину заснеженных развалин.

Еще более хмурое лицо Того, Похожего На Мать показалось над краем колодца. Он сделал знак пришельцам, и они завели своих лошадей в качающуюся клеть. В сознании Того была обида и слепая ярость непонимания. Все это вполне определенно отражалось и на его жутком безгубом лице.

Стражник колодца дернул какой-то рычаг, и клеть медленно поползла в бездну.

24. КРЫСИНЫЙ ХВОСТ

Клеть опускалась на длинном тонком стебле, уходящем в непроглядную глубину. Чуть позже они перебрались в другую клеть, подвешенную на паутине, которую выпускал из своего чрева гигантский паук, нависший над пропастью. Сенор так и не успел понять, был ли этот паук живым существом.

Спуск был таким долгим, что казалось, они будут вечно плыть сквозь скрежетавшую металлом зловонную тьму. Вспышки света изредка ослепляли их, отмечая очередной подземный этаж. Иногда они успевали разглядеть то уходящие во мрак коридоры, то бойни с загонами, полными слепого и безволосого скота, то огромные пещеры, в которых грохотали сотни чудовищных машин.

Исчезли, проплыв мимо, многочисленные ловушки, приспособленные для уничтожения любого мыслимого врага и приходящие в действие даже в случае смерти или безумия управлявших ими Детей Гриба. Сенор видел мелькавшие фанатичные и лихорадочно блестевшие глаза.

Отверстие колодца превратилось в маленькую, проколотую во мраке дыру, а потом и она исчезла из виду.

Сенору показалось, что на самых верхних этажах еще видны были кое-где разрушительные последствия схваток с прорвавшимися в Мургуллу существами из Тени, но чем дальше вниз, тем все менее знакомым становилось окружавшее их подземелье, постепенно избавлявшееся от грязи и металлического шума.

Пропасть, в которую они опускались, постепенно расширялась, края ее исчезали в непроглядной темноте. Вверх и вниз в этом океане пустоты всплывали и погружались в неразличимые глубины тускло освещенные клети. Потом внизу вдруг задул ледяной ветер. От порывов ветра их клеть начала раскачиваться, как насекомое на нитке. Испуганно задергались лошади. Истар в ужасе схватила Сенора за плечо. Ему и самому было не по себе. Казалось, еще немного, – и тонкая паутина не выдержит. Может быть, такой конец был выгоден и самой Королеве Мелхоэд.

Просунув голову между прутьев, Тот, Похожий На Мать поглядел вниз и повернулся к пришельцам из Кобара.

– Ветер смерти, – оскалившись, сказал он с мрачным восторгом и проводил взглядом одну из клетей, сорвавшуюся в этот момент с паутины и исчезнувшую в бездне. До их ушей не донеслось даже крика, который мог быть исторгнут теми, кто находится в ней.

Сенор с отвращением смотрел на стражника, с лица которого до сих пор не сходила улыбка странного удовольствия, как будто он ставил себе в особую заслугу постоянное существование рядом с глубинным ужасом. Сенор поборол в себе искушение дать ему в зубы рукоятью кинжала.

Ледяной ветер, дувший снизу, стих так же внезапно, как и начался, словно удовлетворил аппетит прожорливого подземного бога, пробудившегося, чтобы принять очередную дань.

Сенор прислушался к мыслям Того, Похожего На Мать и с содроганием обнаружил, что не так уж далек от того, во что стражник незыблемо верил.

Клеть перестала раскачиваться, а скорость их спуска заметно возросла.

Этажи становились все выше и выше, Сенору стало ясно, что даже за тысячелетие Уроды не смогли бы высечь в земной тверди эти пещеры. Трудно было поверить и в то, что гигантские подземные пустоты, созданные неизвестно когда и неизвестно кем, освещенные далекими и жалкими огнями, едва разгонявшими тьму вокруг себя, заселены Детьми Гриба или хотя бы пройдены ими. Слишком многие из этих пространств не носили никаких следов их присутствия, а далекий вой, доносившийся порой из мрачных глубин подземных лесов и приводивший в содрогание Того, Похожего На Мать, свидетельствовал о том, что далеко не весь здешний мир принадлежит Даме Нижней Земли Королеве Мелхоэд.

Наконец клеть остановилась, покачиваясь над пропастью. Прямо от обрыва начиналась уходящая в белесый подземный лес дорога, выложенная квадратными каменными плитами. Свод пещеры терялся во мраке, и возникала иллюзия, что они просто оказались ночью на скалистом уступе. Где-то вдали, над верхушками странных деревьев, растущих без дневного света, можно было различить неяркие красноватые огни.

Они вывели лошадей из клети на край обрыва. Шурша осыпались в пропасть камни. Со зловещей ухмылкой Тот, Похожий На Мать сделал им прощальный знак, и клеть уползла вверх.

У дороги их ждала карета, запряженная шестеркой безволосых слепых лошадей, и небольшой отряд всадников. Их голубоватая болезненная кожа в мертвенном свете светильников, зажженных по углам кареты, производила отталкивающее впечатление. На щитах всадников и дверцах кареты видны были выпуклые очертания Гриба.

Один из всадников отделился от отряда и подъехал к ним. Почти во всем он был нормален, если не считать пяти пальцев на руках и странного одеяния, задняя часть которого раздваивалась от спины и полосами свисала по обе стороны седла. У всадника был хвост (похожий на крысиный), уложенный кольцом на безволосом лошадином крупе. Раньше, чем он заговорил, Сенор знал, кто перед ним, но облик встречавшего казался столь надменным, что он не стал его разочаровывать.

Костистое лицо всадника с ходившими на щеках желваками едва ли можно было назвать приятным: тонкие бескровные губы были сложены в ледяную улыбку, а на лбу вытатуирован глаз без зрачка. Одеяния его были роскошны, как и лошадиная сбруя, а все вооружение составляла тонкая шпага, вложенная в металлические ножны, усыпанные драгоценностями. На темно-фиолетовой накидке, спадавшей с его плеч, искрилось шитое золотом грибовидное облако.

Подъехав, он несколько минут молча разглядывал пришельцев, уделив особое внимание Истар, которую он рассмотрел с ног до головы. А потом заговорил на кобарском, тщательно подбирая слова, – как на немного забытом языке.

– Я граф Тойнгха Крысиный Хвост, властелин замка Грах, хозяин дороги через Стеклянный Лес. Королева Уродов Мелхоэд, Убийца Машин, Видящая в Темноте, странствуя по Нижнему Миру, почтила Крысиное Графство своим присутствием и ждет вас в замке. Догадываюсь, почему она разрешила вам войти, но для меня вы лишь непрошеные гости, прошу это запомнить и вести себя соответственно...

В этот момент Суо начало превращаться в хвостатого графа. Спустя минуту на лошади сидела его точная копия – от надменных холодных глаз до подрагивающего кончика хвоста.

Настоящий граф Тойнгха не позволил себе удивиться. Не дрогнул ни один мускул его тела. С непроницаемым лицом видавшего виды придворного он внимательно смотрел на Суо.

– Ну что ж, может быть, это и развлечет Даму Нижнего Мира, – сказал он наконец голосом твердым, как поверхность скалы, на которой они стояли. – Мне поручено проводить вас в замок Грах через Стеклянный Лес, – добавил он, сделав ударение на слове «мне», словно никто другой не мог бы взять на себя эту миссию. Сенор не дал себе труда задуматься сейчас над странной уверенностью графа. Он должен был признать, что тот неплохо умел скрывать свои мысли, а глаз во лбу мог быть как символом могущественного властелина, так и знаком, отмечавшим титулованного раба.

Тойнгха дал понять, что Сенор и его спутники должны оставить своих лошадей здесь.

– С ними ничего не случится, – процедил он сквозь зубы. – А для езды по Стеклянному Лесу они не годятся.

Ничего более не объясняя, он отъехал и занял место во главе отряда. Пришельцы спешились и, оставив своих лошадей на попечение одного из графских слуг, заняли места в карете.

К ним подсел один из Уродов (судя по богатству одеяний, тоже не последнее лицо в иерархии Графства), и крепко вцепился одной своей клешней в отлитую из бронзы ручку. Как оказалось впоследствии, – не случайно.

Граф издал гортанную команду, и безволосые, похожие на привидения бледные кони с невероятной скоростью повлекли карету за собой. Сенору никогда еще не приходилось видеть животных, которые двигались бы так быстро. Но он нашел возможность оглянуться назад и увидел, как оставшийся на краю пропасти всадник взял их лошадей под уздцы и повел к видневшемуся низкому каменному строению.

Они въехали в призрачный лес, поднимавший кверху свои ветки из молочно-белого стекла. Частокол деревьев по обе стороны дороги был скорее порождением безумной пещерной архитектуры, но никак не растительной жизни, воды, света и Огненного Круга.

Светильники по углам кареты освещали лишь спину кучера и крупы запряженных лошадей, но те неслись по извилистой дороге, пользуясь отнюдь не зрением, ибо были слепы от рождения, а по наитию, которое Сенор ощущал здесь впервые. Почти не было слышно стука копыт. Это был скорее полет, а не бег, полет на мертвенно-бескровных и бескрылых птицах.

Никто не произнес ни слова. По обе стороны кареты мелькали бесстрастные лица и одеяния всадников, сопровождавших экипаж. На металле протезов и оружия вспыхивали и гасли голубые искры. Кроны из стеклянных ветвей без листьев порой сплетались над их головами – и тогда они скакали сквозь образовавшиеся туннели, а в воздухе разливался еле слышный хрустальный звон.

Потом лес чуть поредел, и Сенор уловил возникшие среди сопровождающих отражения, словно всадникам грозила неведомая опасность. Отряд стал двигаться медленнее и почти бесшумно. Все, в том числе и граф Тойнгха, принялись внимательно прислушиваться к чему-то.

Вскоре сидевшие в карете увидели появившиеся за деревьями купола из стеклоподобного вещества, источавшие слабый голубой свет. Сенор сделал попытку проникнуть в мозг ближайшего Урода с клешней, но, к удивлению своему, обнаружил лишь неведение, страх и напряженное ожидание.

Тогда в почти полной тишине они услышали слабый, ни с чем не сравнимый звук, словно кто-то скреб стальными когтями по стеклу.

Тойнгха поднял руку, давая знак остановиться. Застывший на месте отряд начал слушать отзвуки странных шагов. Сидевший в карете Урод мучительно пытался установить направление, откуда они доносились. Отражавшие и многократно множившие звуки стволы деревьев, казалось, делали эту задачу невыполнимой. Крысиный Хвост знал этот лес, как никто другой, и уверенно повел отряд прочь от приближавшейся опасности.

Но вскоре все повторилось вновь. Скребущие стекло когти давали знать о себе отовсюду – и отряд подолгу прислушивался, стоя на месте, а потом, изменив направление, продолжал свою бешеную скачку сквозь Стеклянный Лес, озаренный свечением торчавших повсюду голубых куполов, ориентируясь неизвестно как – видимо, полностью положившись на чутье своего предводителя.

Это все больше напоминало метания зверя в ловушке – и теперь Сенору становилось более понятным, почему их встречал столь высокопоставленный вельможа. Изо всех сил они пытались избежать встречи, которой избежать, видимо, было очень трудно, но, если остальные всадники испытывали ужас, то сам граф Тойнгха – лишь досаду и непонятное пока Сенору чувство, словно ему предстояло расстаться с чем-то очень для него дорогим. Незваные гости были этому виной, и Сенор вдруг осознал, что отныне Тойнгха – их смертельный враг.

– От кого вы пытаетесь спастись? – улучив момент, спросил Сенор у сидящего рядом Урода с клешней вместо руки.

– Мы проезжаем через Кладбище Стеклянного Леса, – процедил тот, показывая на окружавшие их со всех сторон голубые купола. – Никто не знает, чье это кладбище. Мы не строили этих гробниц. Они были созданы до того, как Дети Гриба спустились в Мургуллу...

Он помолчал немного, потом продолжал, понизив голос:

– Далеко не весь этот ярус принадлежит графу, – Урод улыбнулся недоброй улыбкой. В глазах его сверкнула ненависть. – За нами движется нечто... поверья зовут это Кладбищенской Крысой, но никто, кроме графа, не знает, что это такое. Оно появляется в разных местах одновременно и дает знать о себе стуком когтей, или что там у него. Говорят, тот, кто увидит Кладбищенскую Крысу, умрет. Поэтому все стараются избежать встречи с нею... Путь через Стеклянный Лес небезопасен, и Крыса хорошо охраняет Грах от непрошеных гостей.

Хотя скачка представлялась сидящим в карете хаотической, у нее была явно какая-то цель и всадники заметно приободрились, но тут скрежет когтей раздался прямо перед ними и верховые в ужасе спрятали лица, одновременно осаживая лошадей. Из-за деревьев к Сенору пришли отражения чего-то чуждого настолько, что он не мог бы даже представить себе, как выглядит существо, таившееся в Стеклянном Лесу, – если оно, конечно, вообще было существом.

Это было как присутствие камня, который узнаешь в темноте по его тяжести, или воды – по еле слышному журчанию, или движения воздуха – по едва ощутимым касаниям кожи...

В этот момент граф Тойнгха развернул свою лошадь.

– Скачите к замку! – крикнул он своим людям. – Я задержу ее!..

С этими словами он пронесся мимо них и исчез между деревьями.

Урод с клешней облегченно выдохнул и отвел взгляд от дороги.

– Я же сказал вам, что только граф видел Крысу и знает, что это такое. Говорят, у него соглашение с силами Зла. Лишь он один может договориться с Кладбищенской Крысой. Может быть, благодаря своему украшению, – он повилял в воздухе своей клешней, имитируя движения графского хвоста, и ядовито рассмеялся.

– Так почему он не сделал этого сразу? – спросила Истар.

Урод похотливо взглянул на нее и сказал громким шепотом:

– Может быть, условия соглашения не очень, гм, подходящие для графа, а?.. – Он откинулся на спинку сидения. – Во всяком случае, на этот раз нам повезло избежать встречи. Но вам ведь еще придется возвращаться, не так ли? Другого пути наверх из замка Грах нет.

Он насмешливо заглянул им в глаза, но тут Суо превратило свое лицо в крысиную морду – и Урод с клешней в ужасе отшатнулся. Истар засмеялась, наслаждаясь этой маленькой местью.

Они неслись через сумрачные поляны, под белыми, переплетающимися в воздухе ветвями, по едва заметным в темноте тропам, и мимо проплывали источавшие мертвенный свет гробницы. Сенор пытался запомнить дорогу хотя бы приблизительно, но это казалось совершенно невозможным: поворотов было слишком много, лес был слишком густым, и со всех сторон возникали выхваченные светом из мрака одинаковые, как яйца, купола гробниц.

Сенор потерял им счет, когда их нагнал граф Тойнгха на своей лошади, которой, казалось, была неведома усталость – так быстро она неслась. Лицо Тойнгха было столь же бледным и непроницаемым, как и раньше. Никто из всадников не повернул головы и не сказал ни слова.

Обгоняя карету, граф улыбнулся им своей ледяной улыбкой, как обязательный хозяин, отдающий гостям всего лишь долг вежливости. Но в этой улыбке было и нечто большее – обещание мести за утраченную часть неведомого богатства.

25. СЛЕПАЯ КОРОЛЕВА

Когда они выехали наконец из Стеклянного Леса, бледные кони повлекли карету к показавшемуся вдали замку, из узких окон которого сочился мертвенный свет. Судя по всему, они подъезжали к замку Грах.

Он был вырублен прямо в скале, и острые иглы его башен носили лишь едва заметные следы вмешательства Детей Гриба в нечеловеческую архитектуру. Из множества труб поднимался к невидимой тверди густой жирный дым.

Слепые лошади, почуяв близость стойла, еще более ускорили свой неправдоподобно быстрый бег и вскоре отряд оказался перед подъемным мостом через глубокий ров, окружавший Грах. Многочисленная замковая челядь, поражавшая непривычный глаз разнообразием врожденных уродств, высыпала на мост поглядеть на пришельцев из Верхнего Мира, но скакавший впереди Тойнгха сделал властный жест рукой, заставив слуг в спешке удалиться.

Карета и всадники въехали на вымощенный камнем двор, окруженный со всех сторон вздымавшимися ввысь стенами замка.

Граф спешился, слуга с челюстями рептилии принял у него поводья слепой лошади.

– Вам покажут ваши комнаты, – бросил Тойнгха сидящим в карете. – Королева Мелхоэд примет вас завтра.

Они шли по замку Грах к той его части, где сейчас временно находился тронный зал Королевы подземелья.

Внутри замок поражал роскошью и незнакомым раньше Сенору великолепием. В отделанных камнем и металлами залах они встречали многочисленных придворных и слуг, живших здесь вместе со своей Королевой, но мысли их, чувства и вера не отличались разнообразием.

Гриб был их фетишем. Они поклонялись ему. Он олицетворял для них безличное столкновение природных сил, давшее толчок появлению первых Уродов, начало их времен, болезненные роды Праматери, в результате которых появились существа столь ущербные, и – все равно, – столь нелюбимые ею. Их ущербность делала это поклонение источнику своих страданий противоестественным, впрочем не менее странной была их любовь к своей Королеве. Сенор улавливал в здешней атмосфере намеки на эту любовь, смешанную с ненавистью и страхом. Повсюду – в украшениях вельмож, в предметах обстановки, в сумрачных гобеленах, в диких и ни с чем не сообразных статуях, в округлых изгибах колонн подземных покоев – была воплощена их Королева, но нигде не присутствовала явно, но лишь как часть целого, ускользающая тень, манящий запах.

Здесь тоже кое-где были машины, но бесшумные и изящные; машины, заменяющие магию и отсутствующие члены, поражающие своим совершенством, вобравшие в себя горечь и надежды своих создателей.

Сенор и его спутники приблизились к арке из черного камня, венчавшей вход в длинный полутемный зал. Холодный Затылок увидел мелькнувший впереди силуэт графа Тойнгха, перед которым почтительно расступались Придворные. Крысиный Хвост на мгновение оглянулся и одарил их злобным и беспокойным взглядом. Они вошли в тронный зал. Дети Гриба, сопровождавшие их, застыли в ритуальном столбняке. В глубине мрачного зала Сенор увидел высокий трон со спинкой в виде гигантского гриба. В тени этого гриба восседала Королева Уродов Мелхоэд. Она была одета в сети из драгоценного металла, чрезвычайно тонкой работы, на голове ее сверкал стеклянный обруч, в который вросли длинные волосы. Дама Нижней Земли была слепа, слепа от рождения, глаза ее не имели зрачков, белки поблескивали в узких щелях между почти сросшимися веками, но Сенор сразу же ощутил мощный натиск, обрушившийся на его мозг и опрокинувший почти все заслоны. Оправившись от неожиданности, он начал строить защиту, о которую должны были разбиться попытки Мелхоэд завладеть его сознанием.

Теперь ему стала ясна природа темной власти, которой обладала над своими подданными Королева Уродов, слепая, как улитка, и все-таки видевшая в тысячу раз больше любого из жителей Мургуллы. От чудовищного сознания Мелхоэд не могло укрыться здесь ни одно случайно брошенное слово, ни один черный помысел, и от него не могло быть спасения. Но черных помыслов мало кто избегал – и она умело пользовалась этим, уничтожая тайных врагов лишь тогда, когда их заговоры заходили слишком далеко. Так она добилась того, что приобрела почти абсолютную власть.

У всех на глазах Сенор и Мелхоэд вели нешуточную войну в неведомом остальным Детям Гриба мире. Он не хотел подчиняться Мелхоэд, но и не принес с собой угрозу для ее незримой власти. Ему почти нечего было скрывать. Он открыл Королеве Уродов то, что считал нужным открыть, – и она жадно вторгалась в эти области, погрузившись в темные пещеры тайн, пропасти отчаяния, леса надежд; смакуя прошлое Люстиг, видения чудовищ Тени, умирание Кобара, насилие, которому подвергалось тело Черной Летрод; наслаждаясь редкими для Королевы мгновениями, когда во всю силу играл и пульсировал жизнью ее бесценный дар.

Когда она ослабила свой натиск, наткнувшись на глухую стену, спешно воздвигнутую Сенором, он сумел наконец отвести свой взгляд от ее бельм и рассмотреть Мелхоэд целиком. Фигура Королевы была полускрыта в густой тени гриба, но он стал смотреть магическим зрением.

Если не считать слепоты, она обладала поразительно правильным телом без следа какого-либо внешнего уродства. Более того, она была красива той бледной порочной красотой ночи, в которой не оставалось места для солнечного света. Здесь Сенор увидел еще один приток, впадавший в реку неискоренимой ненависти, которую – кроме любви и страха – питали к своей Королеве Дети Гриба.

Она ни разу в жизни не видала плоти, но ее чувствам с детства открывалось нечто гораздо более зыбкое, возбуждающее и влекущее – тайные источники всех наслаждений, утех, желаний и страхов.

Для Сенора схватка тоже не прошла даром.

Он без труда увидел вещи, которые Мелхоэд не находила нужным скрывать, – для этого она слишком презирала окружающий ее мир.

При всей своей необычности, Королева все же оказалась ближе ему, человеку из Кобара, чем весь ее странный народ, с упорством насекомого вгрызающийся в подземную твердь.

Сенор обнаружил, что слепота и непостижимая для Уродов власть, которую Мелхоэд имела над их умами, обрекли ее на одиночество, как был бы обречен на изоляцию зрячий в стране слепых, или нормальный – в городе безумцев. Королева задыхалась в своем подземном королевстве, ее дар не находил здесь ничего, равного себе; она была рождена для другой жизни и других испытаний. Но расстаться с этой удушающей властью тоже было для нее невозможным.

Сенор понял, почему их вообще впустили в Мургуллу: они явились бесценным подарком для скучающей Королевы; людьми из мира, в котором она страстно мечтала оказаться.

Но тут Мелхоэд воздвигла невидимую преграду между собой и Сенором; теперь ее помыслы стали для него такой же загадкой, как выражение глаз без зрачков.

Он знал только, что часть своего внимания она перенесла на Истар и Суо, и проделывает с ними то же, что незадолго до этого пыталась сделать с ним. Но существо Суо было для Мелхоэд закрытой книгой, ибо оно так же легко создавало отражения, как и уничтожало их, а чаще всего обходилось вообще без мыслей. Зато с Истар она собиралась позабавиться вовсю, пока не наткнулась на угрозу ведьминой силы и не почувствовала, как неизвестно откуда взявшийся ветер играет волосами на ее королевской голове. Тогда она медленно ослабила хватку и позволила гостям испытать приятное расслабление.

– Я хочу, чтобы мои придворные услышали, зачем вы пришли, – сказала наконец Королева Уродов. Голос ее лишен был свежести и звучал как шелест ветра в опавших листьях.

– Мы посланцы Башни, Королева, – произнес Сенор. – В Мургулле живет карлик Люстиг, вернувшийся из Тени. Когда-то он был женщиной в Верхнем Мире. Дай ему уйти с нами. Нам нужен проводник.

Среди придворных Мелхоэд возник легкий переполох, который Королева устранила одним поворотом головы.

– Говори ты, – приказала она человеку без ног, который перемещался в железном кресле на колесах.

– Этого не может быть, моя Королева, – проскрипел ржавый голос. – Никто не возвращается из Тени. Зачем им безумный Урод? Пусть скажут правду. Заставь их.

– Ступай прочь, болван, – брезгливо поморщилась Дама Нижней Земли. Кресло на колесах поспешно исчезло за широкими разноцветными плащами вельмож.

– Неужели я, Видящая Без Глаз, не отличаю правды от лжи? – презрительно продолжала Королева, возвысив голос. – Многое ли вам известно здесь, в Мургулле, о том, что происходит наверху? Откуда ты знаешь, что стало теперь с Тенью? – Ее вопрос настиг безногого Урода в кресле и заставил его спрятать лицо.

Мелхоэд явно была не в духе. Казалось, Королева разочарована тем, что эти трое явились сюда только из-за какого-то сошедшего с ума Урода. А ведь она собиралась скрасить свое пребывание в тюрьме, где была заключена благодаря собственному могуществу.

– Карлик из Тени... Женщина, ставшая мужчиной... – Королева наморщила лоб под стеклянным обручем, хотя прекрасно помнила безумного карлика, который развлек ее много лет тому назад. Потом она отправила его куда-то с глаз долой, словно надоевшую игрушку. Мелхоэд не принимала всерьез разговоры о Тени и не верила в то, что Люстиг побывала там. Тогда она еще не могла отказать Хозяину Башни Зонтагу и спрятала карлика у себя. В те времена связь Кобара и Мургуллы была теснее, в подземельях еще спала таинственная сила, Мелхоэд была совсем юной Королевой, и лишь часть Уродов признавала ее необъявленную власть.

Повинуясь неслышному приказу, к трону приблизилось странное существо, похожее на человека с собачьей головой, завернутое в малиновый плащ, под полой которого угадывался клинок висящей на боку шпаги.

– Морш Возискар, мой секретарь, – сказала Мелхоэд, небрежно махнув рукой в сторону существа в малиновом плаще.

– Так скажи нам, Морш, что случилось с карликом, о котором говорят эти люди? – В голосе Королевы явственно угадывалось раздражение.

– Он живет в подвалах замка, моя Королева, – ответил Морш Возискар и блеснул круглым глазом в сторону пришельцев.

– Ну так приведи его сюда, – приказала Мелхоэд и откинулась на спинку трона, словно потеряла вдруг всякий интерес к происходящему. Морш сделал жест рукой, и двое вооруженных Уродов поспешно удалились.

* * *

Они ждали очень долго под пристальными взглядами придворных и солдат и чувствовали себя довольно неуютно. А Королева Мелхоэд, казалось, дремала в своем кресле.

– Говори ты, – сказала она вдруг, показав рукой в сторону Сенора.

– Не будем спорить о том, вернулась ли Люстиг из Тени, – примирительно начал Сенор (он уже понял, что так просто проводника не получит). – Карлик был раньше женщиной в Верхнем Мире – и Хозяева Башни хотят видеть его у себя. Зачем вам удерживать бесполезное существо?

– Никогда не говори с нами в таком тоне, – в голосе Мелхоэд зазвенел металл, – здесь нет больше власти Магов Кобара. К нам пришла новая сила...

– Но наступление Тени угрожает и подземному Королевству, – Сенор не стал спрашивать, какую силу имеет в виду Дама Нижней Земли, – Мургулла находится ближе к Тени, чем Кобар. Для Хаоса нет разницы между Верхним и Нижним Миром...

– Что ты можешь знать о Тени? – раздался новый сварливый голос. Сенор повернул голову к выходу из тронного зала. Двое стражников держали за руки карлика на коротких кривых ножках, одетого в разноцветное тряпье. Его огромная голова держалась на тоненькой шее, готовой, казалось, сломаться. В густой черной бороде сверкали острые белые зубы, глаза горели насмешливой яростью. Пораженная какой-то болезнью, кожа карлика была покрыта язвами и едва зажившими шрамами. Лишенная дневного света, живущая в вечной сырости, Люстиг гнила заживо в подвалах замка Грах, но бешеный дух ее не был сломлен.

– Что ты знаешь о Тени!.. – повторил карлик в наступившей тишине и засмеялся. Его вызывающий смех эхом разнесся под мрачными сводами зала.

– Ничего, – сказал Сенор, когда стихли последние отголоски смеха. – Кроме того, что Мургулла будет уничтожена. Или станет совсем другой, что для всех означает одно и то же. И ты – лучшее подтверждение моим словам, – он ткнул пальцем в карлика. В ответ тот показал ему ярко-красный распухший язык.

– А что изменишь ты? – спросил вдруг Морш Возискар с явного позволения Мелхоэд.

Сенор знал, что их не убедил ни рассказ о Пророчестве, ни Древний Меч Торра. Он пытался рассказать об этом Мелхоэд еще до того, как они начали говорить словами, но к нему не пришло отражений – он не знал, поверила ли ему Королева, да и захотела ли услышать вообще. Сейчас пространство между ними было пусто, как ее глазницы. Это был другой народ, почти забывший о магии и Древних Богах, для которого все происходившее наверху стало чужим и неинтересным. Сенор мог взывать лишь к их желанию сохранить подземное Королевство.

Но Мелхоэд была другой. Непроницаемая стена поколебалась. Здесь была надежда Сенора. Слепую Королеву не интересовала Люстиг. Она вполне могла бы прожить без Мургуллы. Ее интересовали гости из Верхнего Мира. Она хотела любой ценой задержать их здесь.

Не дождавшись ответа от Человека Безымянного Пальца, Королева усмехнулась.

– Что скажешь ты? – спросила она высокомерно, повернув голову в ту сторону, где слуги крепко держали за руки кривляющегося карлика. – Хочешь опять отправиться в Тень? Разве тебе мало твоего уродства?

Было видно, что эти слова жгли Люстиг как огонь, и карлик вскрикнул:

– Да я лучше сдохну в Тени, чем проживу еще год в этом склепе! Отпусти меня с ним, Мелхоэд, или я убью себя!

– Ну, этим ты меня не испугаешь и даже не развлечешь, – с насмешкой сказала Королева. – А теперь замолчи!

Дама Нижней Земли погрузилась в раздумья в тени Гриба, нависшего над нею. Безмолвные слуги сдерживали дрожавшего от возбуждения карлика. Сенор и ведьма Истар терпеливо ждали, касаясь плечами друг друга. Суо, которому, может быть, надоело ждать, превратилось вдруг в струи дыма, которые медленно поплыли в сторону Мелхоэд. Несколько охранников с оружием бросились им наперерез, но остановились, повинуясь безмолвному приказу Королевы. Скользкие переливающиеся струи дыма, похожие на бесконечные тела змей, подползли к трону и обвили Мелхоэд, играя ее волосами, мягко скользя по коже, забираясь в складки металлической ткани.

Дама Нижней Земли, желавшая испытать все, вдруг рассмеялась, окутанная ласкающими ее струями дыма, которые были существом из Мертвых Времен. Потом она снова приблизила к себе Морша Возискара.

– Придется поступить согласно Древнему Обычаю, – произнесла Мелхоэд голосом, все еще слегка томным от удовольствия.

– Древнему Обычаю?! – Морш стоял как гром пораженный. Среди придворных Мургуллы прошел растерянный ропот.

– Да, да, Древнему Обычаю! Или ты оглох?

– Но, моя Королева, к нему не прибегали с тех пор, как минули Дикие Времена... – Морш позволил себе легкую настойчивость.

– Это старый и мудрый Обычай, – лениво, словно безнадежному глупцу, разъяснила Мелхоэд. – Кроме того, он нравится мне. Разве этого не достаточно? Ты не забыл, что решается судьба Подземного Королевства?

Слепая Королева рассмеялись вновь, и непонятно было: то ли от удовольствия, которое доставляли ей ласки Суо, то ли над Моршем Возискаром, чье собачье лицо выражало крайнюю степень растерянности.

– Я думал, – произнес наконец Морш, – что в Мургулле больше нет места пережиткам варварства...

Мелхоэд поднялась из глубин своего трона, окутанная облаком струящегося дыма.

– Я прикажу отравить тебя, Морш, если ты скажешь еще хоть одно слово, которое не понравится мне. Ступай и приготовь все, что нужно. Призови Айоту, Читающую по Костям. Ступайте все... Вы, граф, можете остаться.

Тойнгха даже не склонил головы в знак того, что услышал высочайшее повеление, – его Королева была слепа.

Шурша плащами и бряцая металлом, придворные Мургуллы покидали тронный зал.

* * *

– Вам придется задержаться в гостях, – объявила Мелхоэд в наступившей после тишине. – Согласно Древнему Обычаю, который кое-кто еще помнит, судьбу карлика и Королевства определит Айота, наш оракул, по внутренностям новорожденного Урода. Если она еще жива...

Граф Тойнгха заметно вздрогнул.

– Когда появится на свет ребенок, который не сможет жить, – невозмутимо продолжала Королева, – а такое случается в Мургулле достаточно часто, вас призовут и вы узнаете свое будущее.

– Это мрачный обычай, – глухо заметил Крысиный Хвост. – В моем замке к этому средству прибегают в третий раз.

– Вот видите, граф, – сказала Мелхоэд с усмешкой, – вам повезло. Вы всегда казались мне умнее этих болванов, верящих лишь тому, что можно потрогать своими руками. И гораздо опаснее...

При этих словах Тойнгха застыл с остекленевшим взором.

– Не знаю, что там было в два предыдущих раза, – продолжала слепая Королева, – но теперь мы узнаем, отпустить ли нам карлика с этими людьми и отпустить ли нам этих людей...

Мелхоэд погладила пальцами плотный дым, кружившийся вокруг нее, и вновь засмеялась.

– Вы собираетесь во всем следовать предсказанию, Королева? – спросил Тойнгха со злой усмешкой на лице.

– Да, – ответила Мелхоэд. – Мы поступим так, как подскажут внутренности ребенка.

– Отлично. – Крысиный Хвост, казалось, был доволен. – Новорожденные не умеют лгать...

26. ВНУТРЕННОСТИ УРОДА

Они провели в замке Грах семь долгих томительных дней и ночей, прежде чем пришла весть о том, что где-то в подземелье появился на свет ребенок, который не сможет жить.

Дни и ночи ничем не отличались друг от друга в королевстве вечной тьмы – и гости из Кобара отмечали их лишь по заведенному в Мургулле времени, да еще по собственной склонности бодрствовать и спать.

Днями они должны были развлекать Слепую Королеву рассказами о Верхнем Мире; взамен Мелхоэд настояла, чтобы они принимали участие во всех забавах ее придворных.

Они охотились с факелами на гигантских летучих мышей в скалах у Стеклянного Леса, ловили слепую рыбу в подземных реках, исчезающих среди камней; смотрели бои, во время которых осужденные на смерть Уроды сражались с машинами и никогда не побеждали.

В полутемных залах замка гости заставали порой немыслимые оргии. В них принимали участие сразу несколько Детей Гриба – мужчин и женщин, но еще – и огромнейшее количество разнообразнейших приспособлений из кости и металла для получения и доставления самых изощренных удовольствий.

Но ничто не могло заставить Сенора забыть о том, зачем он появился здесь.

Он старался не думать о безумном превращенном карлике, страдающем и сходящем с ума от бесконечного ожидания где-то в глубоких и сырых подвалах замка. Неоднократно он спрашивал о Люстиг, но тут Мелхоэд была непреклонна, хотя и обволакивала Сенора тонкой вуалью лести и своего непостижимого очарования.

Сенор заметил, что Слепая Королева исчезает по ночам. Он расспрашивал слуг, но никто не видел ее спящей и не знал, где находятся высочайшие покои, – или не смел говорить об этом.

Вечерами же все силы Мелхоэд употребляла на то, чтобы задержать пришельцев в замке Грах. Странные и изысканные блюда, пьянящие и вызывающие видения напитки; музыка, рождающая грезы; статуи, высеченные из прозрачного камня самыми древними из обитателей Мургуллы; танцы тел, сросшихся с частями машин; машины, пугающие своим совершенством и заменяющие слуг и лошадей, – это и многое другое должно было сделать ум и волю гостей податливыми, а жизнь их – похожей на сон.

Тойнгха, сам того не ведая, мешал этому. Крысиный Хвост, как злая тень, сопровождал их повсюду, отравляя им трапезы, делая пресными самые дикие из зрелищ, отвлекая их мысли от дурманов, в которые они готовы были погрузиться. Превращения Суо бесили графа, как все, над чем он не был властен.

Сенора не покидало ощущение того, что Тойнгха ждет удобного момента для осуществления своей непонятной мести. Костлявый профиль графа все время напоминал ему о том, сколь малы их надежды когда-нибудь вырваться отсюда, и как долго они уже пробыли здесь.

В остальном здешняя жизнь засасывала, как теплое ласковое болото, обещавшее в своей глубине череду неутомительных удовольствий и дней, легких, как забытье.

Всякий раз, когда его рассудком овладевала холодная ясность (а это случалось все реже), Сенор подозревал, что Королева собирается удерживать их в Мургулле до бесконечности, и всерьез начал готовиться к побегу. Но тут пришла весть о рождении Урода, предназначенного в жертву Древнему Обычаю.

Мелхоэд сама объявила пришельцам из Кобара об этом и назначила день церемонии, которая должна была решить их судьбу.

В последнюю ночь перед тем Суо преподнесло Сенору неожиданный подарок. Превращаясь в ворона, оно следило по ночам за каждым шагом хвостатого графа, и настойчивость его была вознаграждена.

Оно тайно присутствовало при встрече Тойнгха с Айотой, Читающей по Костям, которую призвали в Грах для Предсказания. Много раз ей приходилось делать это: по сплетенным кишкам слепых лошадей, по костям мертворожденных собак, по черепам летучих мышей, но очень редко, и очень давно, – по внутренностям умершего младенца.

...Ночью, когда как обычно исчезла Слепая Королева, и можно было не опасаться ее чудовищного всепроникающего мозга, граф принимал Айоту в одной из дальних башен своего высеченного в скале замка... Никто, кроме них, не должен был знать об этой встрече, но Тойнгха не мог видеть темную птицу, притаившуюся во мраке узкой бойницы на высокой гладкой стене.

– Слушай меня, старуха, – доносился до слуха птицы глухой голос графа, – ты единственная, над кем не имеет власти сила Мелхоэд. Завтра осуществится Древний Обычай и тебя призовут... Слепая Королева совсем обезумела. Ее стало интересовать то, что происходит наверху. Все свое время она уделяет этим троим из Кобара... Они и так уже обошлись мне слишком дорого. Они не должны уйти отсюда.

– Хе, хе, – прокряхтело отвратительное существо, сидящее перед графом в глубоком кресле так, что он видел только его руки, похожие на конечности мумии. – Ты по-прежнему раб Кладбищенской Крысы?

Крысиный Хвост еле сдержался.

– Замолчи, проклятая, – прошипел он. – Ты скажешь то, что нужно, или умрешь. Скоро Мелхоэд уедет отсюда и я снова стану хозяином этого яруса. Как знать, – может быть, и навечно. Когда снова придет Подземная Сила...

– Тсс-с! – старуха замахала в воздухе костлявыми руками, словно забились на ветру обгоревшие ветви кустарника, – не дразни ее, или она погубит всех нас... Если это те, с Замурованных Этажей...

Она вдруг замолкла, будто испугавшись собственных мыслей. Внутри холодной каменной скалы разлилась волна липкого ужаса. Долгое время никто не издавал ни звука. Черный ворон Суо бесшумно чистил в темноте свои перья.

– Многое скрыто в твоей памяти, – заговорил наконец Тойнгха. – Когда-нибудь я заставлю тебя рассказать все, что ты знаешь о Древних в Башне. А пока запомни: трое из Верхнего Мира и карлик Люстиг должны умереть. Я не собираюсь платить за них дважды. Не хотел бы я провожать их обратно через Стеклянный Лес и не хотел бы оказаться в таком случае на твоем месте. Ты знаешь, как я умею казнить...

– Ты не забыл, что эти люди из Кобара? – озадаченно проговорила старуха. – По крайней мере, один из них видит в мыслях, а женщина может сжигать то, на что упадет ее взгляд. Третий, который умеет превращаться, – его ты вообще не сможешь убить...

– Я подумал об этом, старуха, – ядовито вставил граф. – Вот Вода Послушания, сделанная в сердце Граха Машиной Снадобий. Дашь им выпить из этого сосуда – скажешь, что это входит в Древний Обычай. Вода Послушания парализует их волю и сделает игрушками в наших руках.

Черная птица Суо, вытянув шею, увидела небольшой сосуд из темного стекла, стоящий на каменном полу.

– А Королева Мелхоэд? – проскрипела старуха.

– Ты поглупела к старости, Айота, – со смехом сказал Тойнгха. – Не говоря уже о том, что стала уродлива, как смертный грех. Мелхоэд спит и видит, чтобы пришельцы остались в Мургулле. Твое дело подтвердить, что внутренности Урода говорят о том же.

– Когда я была молода, ты не позволял себе таких слов, – с горькой злобой произнесла прорицательница. – Теперь, когда Кладбищенская Крыса...

– Ни слова больше! – возвысил голос граф. – Или ты пожалеешь о многом. Заткнись и думай о том, что ты скажешь завтра...

С этими словами Тойнгха покинул башню через низкую, окованную металлом дверь. Дверь захлопнулась с глухим стуком, едва не прищемив кончик жирного хвоста, волочившегося за властелином замка Грах.

Старуха пробормотала ему вслед проклятие и принялась устраиваться на ночлег прямо на куче тряпья в углу.

Потом Айота, Читающая по Костям, Прорицательница Мургуллы, забылась чутким старческим сном.

Но даже она не проснулась, когда на пол неслышно слетел черный ворон Суо и унес в клюве сосуд с Водой Послушания.

* * *

– Итак, Суор, ты подменил воду, – со смехом сказал Сенор, пряча утром под панцирем на груди склянку с Водой Послушания. – Ну что ж, может быть, она еще нам пригодится...

Истар, бледная, как зимняя луна, одевала на себя найденные в спальных покоях доспехи. Она готовилась к худшему. Вряд ли подданные Мелхоэд дадут им спокойно уйти из Мургуллы.

Суор самодовольно развалился на ложе из шкур летучих мышей. Его гладкое юное лицо не омрачалось и тенью мысли. Существо из Мертвых Времен мало интересовал исход сегодняшнего гадания – в любом случае, превратившись, Суо покинет это подземелье так же легко, как оно меняло свои обличья. Но смогут ли это сделать Сенор и ведьма? Человек Безымянного Пальца был нужен Суо, ибо был заколдован теми же силами, что и Существо, Не Имеющее Пола. В тот день, когда он достигнет Завершения, Суо тоже может обрести, наконец, абсолютную свободу и, как оно втайне надеялось, власть на другими временами. Весьма вероятным было также то, что в этот день Холодный Затылок станет его злейшим врагом.

Но сейчас они были союзниками, и оба надеялись покинуть подземное королевство, захватив с собой карлика Люстиг.

Суор медленно поднялся с перепончатых подушек.

И впервые подумал о том, не выгоднее ли ему научить двух своих спутников Превращениям...

* * *

За ними явился сам Тойнгха с тремя стражниками. Не говоря ни слова, гости двинулись вслед за ними. Сенор поймал себя на том, что не чувствует отражений Крысиного Хвоста. Теперь он придавал другой смысл вытатуированному на лбу графа слепому глазу. Если бы не Суо, вполне возможно, они попали бы в ловушку, расставленную Тойнгха. Все оказывалось не таким простым в Мургулле. Бесполезно было сейчас думать об источнике неожиданных тайн.

Они долго спускались по узким винтовым лестницам на самые нижние из выбитых в скале этажей. Сенору пришло в голову, что их просто собираются заточить в каком-нибудь каменном мешке. Потом взгляду его открылся зал, освещенный зеленоватым светом, в самой глубине которого угадывалось сооружение из темного металла.

В центре зала на каменных ступенях, образовывавших полукруг, восседала Королева Мелхоэд. Морш Возискар стоял за ее спиной, и несколько приближенных – вокруг. Отвратительное сморщенное существо в темном балахоне стояло перед ними. Айота, Читающая по Костям. Желтые жирные космы выбивались из-под капюшона, глаза провалились глубоко в череп и тлели там почти погасшими углями, сухие коричневые руки крепко сжимали сосуд из темного стекла.

Графу и гостям из Верхнего Мира позволили войти и стать на ступенях вокруг длинного углубления в каменных плитах пола. Часть светильников, дававших зеленый свет, погасла, в подземелье стало заметно темней.

По беззвучному приказу Мелхоэд два слепых и глухих Урода вкатили в зал тележку с мертворожденным ребенком. Изуродованный природой кусок плоти, который не мог существовать даже здесь, среди Детей Гриба. Его грудная клетка и живот были вскрыты. Сенор увидел нечто, лишь отдаленно напоминавшее голову, а сердца, настолько он мог судить, у ребенка не было вообще. Он жил, пока находился внутри матери, – и умер в тот момент, когда родился.

Слуги прокатили тележку мимо них, прямо к чернеющему в глубине зала сооружению из металла. Машина (если это была, конечно, машина) приняла ее в свое чрево – и слепые рабы удалились прочь.

– Пусть выпьют Напиток Видений! – воскликнула Айота ржавым голосом, приближаясь к гостям из Кобара. – Пусть увидят то, что увижу я! Пусть не сетуют на семена, посаженные не ими! Плоть младенца не лжет, кости младенца не лгут, кровь младенца течет под уклон, а не по воле демонов. Пусть трое увидят, куда ей течь, отвращая зло от Подземного Королевства!..

Она поднесла Сенору сосуд из темного стекла. Он был в безопасности внутри скорлупы, которой окружал свое сознание, и недоуменно пожал плечами, чтобы все выглядело естественнее. Потом посмотрел на Мелхоэд. Лицо Дамы Нижней Земли было хмурым. Казалось, ее гнетут безрадостные предчувствия. Сенор подумал, что это неплохо.

Потом он отпил воды, обычной воды из подземной реки.

Сосуд перешел в руки Истар. Затем Человек Мизинца Суор сделал большой глоток и отдал сосуд Айоте. Та исподлобья сверлила их испытывающим взглядом.

Стало почти совершенно темно. Лишь металлический алтарь в глубине зала напомнил о себе несколькими тусклыми огнями. Из него выкатилась тележка и остановилась в углублении между каменными ступенями. Теперь внутренности мертворожденного излучали свет, похожий на зеленоватое свечение насекомых. В его отблесках лицо прорицательницы стало отвратительным, как никогда. «Рептилия, только что вылупившаяся из яйца», – подумал Сенор.

Айота склонилась над светящимися внутренностями, – и он нанес ей первый невидимый удар. Медленно, шаг за шагом, он подчинял себе ее волю, движения дрожащих рук и скованных болезнями ног; проник постепенно в ее мозг и в ее память. Со стороны было видно только, что старуха слишком долго стоит, склонившись над мерцающими останками.

Сенор бросил взгляд на Тойнгха. Граф жадно смотрел на Айоту, еще не подозревая о том, какой удар его ожидает.

Где-то рядом Холодный Затылок чувствовал присутствие отражений Мелхоэд, но сегодня Слепая Королева не делала попыток вторгнуться в его сознание. Осталось загадкой, почему она не может или не хочет подчинить себе и Читающую по Костям.

У Сенора было искушение заставить Айоту говорить то, что более всего облегчило бы им обратный путь, но потом он еще раз захотел испытать судьбу. Он должен был узнать, так ли уж нужен ему карлик Люстиг, ради которого они пришли в подземелье Мургуллы.

Он заставил старуху говорить правду. Образы, рожденные светящимися внутренностями, слова, пришедшие из неведомых глубин подсознательного, видения будущих судеб – он дал им возникнуть и пройти мимо ее желаний и отравленного злобой сердца.

Когда она заговорила, Крысиный Хвост стал бледен, как лежавший перед ними мертвец. Легкая улыбка тронула губы Мелхоэд и уже не сходила с них до самого конца. Сенор думал о том, что эта улыбка означает.

– Трое их, трое, – бормотала тем временем погруженная в транс старуха. – Трое, Пришедших за Четвертым... Чресла наполнены ядом... Нет сердца, нет... Чужие уйдут... Исчезнет Королева и будет томиться там, куда никто не проникал... Ребра наружу... Война в пещерах... Раздавленная голова... Нечистая сила в Подземном Королевстве... Сила сверху и сила из глубин... Отложены яйца судьбы... Месть, которой никто не избегнет... Порча на липком пути ехидны... Кривая нога... Бегство из темной стороны...

В этот момент Сенор ощутил, что Мелхоэд тоже входит в ставший беззащитным мозг Айоты, отплатив прорицательнице за долгие годы неведения.

– ...Липните к грязи, сгустки крови... Уйдут Похитители Убежища... Горе следящей за троими... – бормотала старуха.

Слепая Королева теперь сама могла прочесть тайные знаки судьбы, заключенные в изгибах мерцающих внутренностей. Она читала о горестях, щедрой рукой разбросанных на ее дороге, о падении и гибели Подземного Королевства, о своей последней надежде – Троих, Пришедших За Четвертым, уходящих в Зыбкую Тень. Сознание ее разрывалось от страдания и еще от необходимости выбирать между Сегодня и Завтра. Она ненавидела Мургуллу, но лишь здесь могла жить и властвовать, а теперь должна была расстаться с полюбившимися ей игрушками.

При всем при этом наклеенная на губы улыбка делала ее еще более одинокой среди стоявших тесной темной группой безмолвных вельмож. Только Морш с тревогой и неприязнью глядел на Читающую по Костям, лица остальных не выражали ничего, кроме скуки.

«Похоже, они поверят в приближающийся конец только тогда, когда начнут рушится своды пещер», – подумал Сенор. Но это было теперь неважно. Мелхоэд увидела разбегающиеся дороги судьбы и могла выбирать. Он очень надеялся, что Слепая Королева не хочет умирать вместе со всей Мургуллой. Скрипучий голос старухи постепенно стихал, превращаясь в бессвязный шепот. Наконец она замолкла совершенно. Удовлетворенный, насколько вообще можно было быть удовлетворенным чем-то при данных обстоятельствах, Сенор выпустил ее сознание из своих железных объятий. Улыбка на лице Дамы Нижней Земли стала жуткой. Среди придворных пронесся и сразу же стих недоуменный ропот. Несколько мгновений тишины, во время которых Тойнгха перебирал в голове все мыслимые и немыслимые казни... Когда стало ясно, что Айота не скажет больше ничего вразумительного, Слепая Королева нарушила тишину:

– Уберите это, – брезгливо сказала она и показала на светящийся труп.

Несмотря на застывшую улыбку, в ее голосе был несокрушимый лед.

– Итак, граф, мое мнение о вас еще раз подтвердилось, – продолжала Мелхоэд. – Я позволила вам отрастить слишком длинные зубы. Может быть, теперь они станут короче.

Крысиный Хвост стоял, упершись взглядом в одну точку. Глаза его были полузакрыты, лицо не выражало ничего – словно чувства, бушевавшие в его груди, остались за пределами всех мыслимых выражений.

– Ты слыхал, Морш? – спросила Мелхоэд. – Подземному Королевству грозит гибель. И этих троих придется рано или поздно отпустить. Лучше поздно... Они меня развлекают. И еще эта никчемность Люстиг... Зачем он нам? Отдай его им. Он мне давно надоел.

Взгляд Тойнгха впервые изменил направление и упал на бывшую сообщницу. Ничего хорошего не было в этом взгляде. Старуха, воля которой начала освобождаться от постороннего влияния, почувствовала это. Разбитая и уничтоженная, она не сумела прочесть в чужих костях только собственную участь. Отражения Мелхоэд покинули ее, как выжатый плод.

– Надеюсь, мы еще увидимся, прежде чем гости покинут Грах? – спросила Мелхоэд в пространство.

Сенор молча склонил голову, забыв на мгновение о ее слепоте.

Опершись на руку Морша Возискара, Слепая Королева покидала зал. Двое слепых и глухих слуг катили впереди них тележку с останками мертворожденного существа.

27. БУТЫЛКА РОФО

Что делать? Случилось так, что Слепая Королева выбрала путь преходящих удовольствий и своей собственной будущей гибели, но разве не многие во все времена поступают так же?

Теперь пришельцы из Кобара могли уйти, но Мелхоэд не хотелось их отпускать.

Она завлекла Сенора к горлышку Бутылки Рофо, покоившейся на алтаре замка Грах, в темном зале, в котором мало кто побывал.

Бутылку Рофо нашли самые древние из спустившихся в пещеры Безлюдного Двора Уродов; ни один из Детей Гриба и обитателей Кобара по сей день не знал, кто и зачем спрятал ее в подземельях Мургуллы. Предания Кобара приписывали это деяние Древнему Богу Рофо, Строителю Убежищ, создавшему для кого-то предмет, который изнутри был больше, чем снаружи. Вошедшие в Бутылку исчезали навсегда. С тех пор сосуд (который вообще-то даже не был сосудом), забытый почти всеми, ждал часа, когда Боги вернут его в мир; ждал в глубине подземного замка Грах. Время его не настало.

Когда Мелхоэд предложила на прощание показать Сенору творение Рофо, Человек Безымянного Пальца не мог устоять перед соблазном взглянуть на легендарную Бутылку. Но он не знал, стоя перед засасывающей воронкой ее горлышка, в два раза больше человеческого роста, что слепая Королева толкнет его в спину, и он окажется внутри заключенного в Бутылке Рофо мира.

В убежище, созданное Рофо, можно было войти, но нельзя было из него выйти, и потом он провел еще много дней в странном месте, забыв обо всем и обо всех, среди хрустальных стен и застывших фонтанов, струящегося света, ускользающей музыки, похожей на звон разбивающегося стекла, и цветов, рассыпающихся в прах от малейшего прикосновения, – месте забвения и жизни, похожей на зыбкий сон.

Странное существо – то ли юноша, то ли девушка, прислуживало ему, безмолвно скользя по мраморным плитам пола, с лицом бездумным и вечно юным.

Временами к Сенору приходилаМелхоэд, и они играли в любовные игры, о которых он тут же забывал. Иногда он видел самого себя, выходящего из хрустальных комнат или спящего на большой кровати под белым, как туман, пологом, и тогда он знал, что живет среди множества собственных отражений, но это не пугало его, а казалось обычным, как отсутствие ясности, как способность забывать, как ускользающая от сознания любовь Мелхоэд.

Внизу Суо из Мертвых Времен бесновалось от нетерпения, а ведьма Истар – от ревности, но их охраняли Уроды, и воевать с ними было бессмысленно, ибо гостям все равно не суждено попасть внутрь созданного Рофо запретного мира.

И хотя Суо превращалось по ночам в летучую мышь и облетало весь замок Грах в поисках недоступных комнат, оно не нашло ни единой скрытой двери или окна, за которыми не было бы самых обыкновенных помещений. Существо Суо чувствовало подземные пустоты, но здесь не было пустот, в которых прятала бы Сенора исчезающая Королева.

Суо искало его и вне стен замка Грах, облетев весь подземный ярус от самых дальних стен гигантской пещеры до владений Кладбищенской Крысы в Стеклянном Лесу, поднимаясь к невидимой тверди, но нигде и не пахло исчезнувшим человеком Пророчества.

Истар от крайних мер удерживало лишь опасение причинить вред самому Сенору и расстаться с надеждой заполучить в проводники карлика Люстиг, а может быть, и с надеждой покинуть когда-нибудь подземелье Мургуллы.

Суо пыталось проследить за Слепой Королевой, пользуясь тем, что было здесь единственным существом, которое могло себе позволить действовать, не создавая отражений, – а значит, остаться незамеченным Мелхоэд. Но все, что ему удалось увидеть, – это то, как Королева со стеклянным обручем на голове бесследно исчезает в темной воронке посреди комнаты с алтарем. Суо существовало уже слишком долго, чтобы безрассудно последовать вслед за ней туда, откуда для него могло и не найтись выхода.

Но ожидание не могло быть вечным.

* * *

Неизвестно, сколько времени провел бы Холодный Затылок еще в этой обители забвения и сладостных игр, околдованный чарами Слепой Королевы, если бы не проснулся однажды ночью в комнате из хрусталя и не увидел, что камень в перстне Сдалерна сияет зловещим кровавым светом. Пелена спала с его одурманенного мозга. В холодном поту откинулся он на подушки. Древний Меч, висящий на стене рядом с ненужными здесь доспехами испускал ровное голубое свечение.

Сенор вспомнил обо всем: о своем приходе в Мургуллу, о карлике Люстиг, о ведьме и Существе, Не Имеющем Пола; и о времени, потерянном здесь, в убежище Рофо. Сцепив зубы, он застонал от бессильной ярости. Потом посмотрел на лежавшую рядом Мелхоэд – слепая Королева улыбалась во сне.

Он оглушил ее рукояткой своего тяжелого Меча и привязал к кровати, хотя был почти уверен в том, что это бессмысленно. Если он все понял правильно, то Мелхоэд не сможет выйти из Бутылки Рофо. Но удастся ли это сделать ему, и не ошибся ли он в выборе амулета? В любом случае ему было уже нечего терять. Сенор надеялся, что Мелхоэд пробудет без сознания достаточно долго. Он не хотел причинять ей зло. Он знал, что наутро Королеву найдет бесполый и вечно юный слуга.

Сенор пытался снять с ее головы стеклянный обруч, но в него намертво вросли длинные темные волосы. Он обрезал их кинжалом и несколько мгновений рассматривал неясные тени, метавшиеся внутри помутневшего стекла.

Потом он стал искать выход из хрустальных покоев.

И нашел его с помощью стеклянного обруча, снятого с головы бесчувственной Королевы вместе с обрезанными волосами.

Хотя Мелхоэд надеялась, что его мозг здесь почти омертвел, – оказалось, что Сенор все же запомнил кое-что происходящее в этих комнатах.

На дальней окраине хрустального убежища он обнаружил воронку бутылочного горлышка, в которую он вошел, не сгибаясь, и оказался в темноте внутри непрозрачного сосуда, который снаружи казался не таким уж большим, но Сенор шел по круглому коридору столько, сколько нужно, чтобы обойти половину замка Грах.

Внезапно он наткнулся на постепенно уплотняющуюся преграду, пульсировавшую под его протянутыми вперед руками, словно он прикасался к стенке гигантского бьющегося сердца.

Когда Сенор прорвал эту преграду и его помутившийся разум снова обрел ясность, – он понял, что стоит на каменном возвышении, похожем на алтарь, а за его спиной находится горлышко Бутылки Рофо, внутри которого он увидел лишь круговорот тьмы. Это было то самое место, откуда он попал в убежище Древнего Бога. Но сколько времени прошло с тех пор здесь, в замке? Минута или сотни лет?

Сенор сошел с алтаря и вновь ощутил себя в знакомой стихии. Воздух был пронизан запахами, которые он вспомнил, и отражениями смертных существ. В последний раз он посмотрел на творение Рофо, которое на самом деле не было убежищем. Убежищем был весь остальной мир.

Потом он занялся поисками Люстиг и своих покинутых спутников. Это было нетрудно. Отражения ненависти и бессильной ярости пришли к нему из комнаты в самой глубине замка, где двое Уродов с топорами и оружием, похожим на кобарские арбалеты, охраняли безумного карлика.

Холодному Затылку повезло: во время его пробуждения Грах был погружен в спячку. До его слуха доносился лишь слабый гул машин, доставлявших обитателям пещер воздух и воду. Сенору удалось незаметно спуститься вниз по узким винтовым лестницам в дальней башне замка.

Он возник перед умиротворенными стражниками, как ночной призрак. Магическое зрение позволяло ему видеть в темноте. Ударом Меча он снес с потолка светящийся шар – и комната погрузилась во тьму.

Сенор увидел, как в глубине ее сверкнули два горящих глаза – карлик Люстиг вскинулся на железной кровати, к которой его приковывали по ночам. Холодный Затылок услышал тихий злорадный смех – зубы блестели в густой черной бороде Люстиг.

Один из стражников выстрелил наугад. Кусок металла со звоном ударился о стену где-то рядом с головой Сенора. Человек Безымянного Пальца обошел охранника, подкрался к нему сзади и ударил его рукояткой Меча, но удар пришелся по металлическому шлему и лишь слегка оглушил жертву.

Второй охранник быстро обернулся на шум и выстрелил из своего оружия.

И попал в горло шатающемуся солдату. С отвратительным хрипом тот повалился на пол, а Сенор быстро взмахнул Мечом, выбив арбалет из рук охранника.

Но тот был неплохим солдатом и успел выхватить из-за спины боевой топор. Холодный Затылок видел, что одна рука у стражника длиннее другой. Этой, невероятно длинной, почти достававшей до пола рукой, он вращал топор, удерживая Сенора на расстоянии, и тем самым на время себя обезопасив.

Пользуясь его слепотой, Сенор приблизился к кровати и нагнулся над карликом. Люстиг судорожно вцепился в его накидку тонкими кривыми ручками. Жаркое дыхание обдало лицо Сенора. Он поморщился и с трудом оторвал от себя две отчаянно цепляющиеся ручки. А потом разрубил Мечом тонкую цепь, сковывающую ноги лежащего уродца.

Стражник мгновенно повернулся к кровати и взмахнул топором.

Лезвие со звоном высекло искру, врезавшись в металлическое изголовье. Сенор едва успел увернуться от разящего топора. А через мгновение скользнул за спину солдата, двигаясь почти бесшумно. И вновь ему пришлось убедиться в том, что он недооценил необычно длинную руку Урода. Со свистом пронесся топор мимо его глаз, совершив почти полный круг, и Сенор почувствовал на лице дуновение смерти.

В это мгновение маленький комочек плоти метнулся с кровати в ноги стражнику и заставил того потерять равновесие. Стражник покачнулся и забросил за голову топор, пытаясь остаться на ногах. Сенор воспользовался этим и сделал молниеносный выпад. Меч из неизвестного металла пробил солдатский нагрудник, как бумагу. Карлик дико захохотал, воздев ручки к небу, когда мертвый охранник рухнул на каменные плиты.

– Заткнись! – тихо произнес Холодный Затылок. – Разбудишь стражу!..

– Давай, давай! – зашептал карлик и потянул его за полу накидки к выходу из комнаты. – Бежим отсюда! Наконец-то ты пришел! Когда мы...

– Когда вы... что? – раздался из темноты ироничный и слишком хорошо знакомый Сенору голос. Карлик распахнул дверь. В плохо освещенном коридоре Холодный Затылок увидел силуэт человека, за которым волочился по полу длинный жирный хвост. Отблески света вспыхивали на оружии и доспехах десятка солдат, пришедших с ним.

– А! Проклятье! – Люстиг взвыл и в ярости затопал ногами. – Хвостатое отродье, почему тебе не спится в твоей постели?!

Граф Тойнгха, конечно, не удостоил карлика ответом. Он разглядывал Сенора с нескрываемой неприязнью, возникшей между ними сразу же, как только они увидели друг друга у самых врат Мургуллы.

– Итак, ты пришел сюда, убил двух моих людей и пытался увести от нас нашего бедного безумного собрата... – Крысиный Хвост мог себе позволить сейчас некоторый сарказм. – И все это, надо полагать, без ведома нашей всевидящей Королевы? Кстати, где она в таком случае? Или ты убил и ее, грязный пришелец из Верхнего Мира? Тогда ты будешь долго умирать и смерть покажется тебе избавлением, несмотря на твое колдовство...

– Хватит болтать, – оборвал его Сенор. – Твоя Королева решила, что я пробуду здесь вечно, и меня можно спрятать в Бутылке Рофо... Мне нужен карлик. Отдай его мне – и мы навсегда покинем твои владения...

– Может быть, мне еще и проводить тебя через кладбище Стеклянного Леса? – мрачно засмеялся граф. – Кто заплатит мне тогда за все, что я утратил?.. Кстати, бутылка Рофо давно интересует меня. Я вижу у тебя на голове вещицу нашей Королевы... Возьмите его живым! – приказал он стражникам. И опустил на лицо металлическую маску.

Коренастые Дети Гриба из личной охраны графа, обладатели устрашающих уродств, подняв оружие, двинулись на Придворного Башни.

* * *

И хотя коридор был таким узким, что одновременно сражаться с Сенором могли не более трех солдат, его надежды выбраться отсюда стремительно превращались в дым. Он пробовал вызвать в них ощущение ужаса и боли, но решетчатые маски надежно защищали Детей Гриба от посторонних отражений. У него не осталось времени задуматься над тем, откуда появилась в Мургулле защита против кобарского оружия.

Металлические протезы увеличивали боевые возможности стражников, мешая Сенору приблизиться к ним на расстояние удара Мечом. Трое из них, с алебардами, теснили его к глухой стене в конце коридора, вдобавок Люстиг путался под ногами и цеплялся за его накидку.

Длинными металлическими шестами Сенора прижали к стене, после чего один из стражников поднял протез и нажал на рычаг. Протез выстрелил в Сенора тонкой металлической сетью, опутавшей его с головы до ног. В этой же сети забился пойманный где-то рядом карлик. Видя, что сопротивление пока бесполезно, Холодный Затылок опустил Древний Меч со знаками на клинке, хранившими тайну скрытой силы, которую он по-прежнему не умел вызывать к жизни.

Граф Тойнгха подошел к Сенору и, приблизив свою маску очень близко к его лицу, тихо пообещал:

– Продам тебя Кладбищенской Крысе...

И улыбнулся улыбкой человека, с плеч которого свалилась огромная тяжесть. Потом дал знак и стражники поволокли пленников по коридору.

Но им суждено было пройти лишь несколько шагов. Сенор вдруг услышал вопли ужаса и почувствовал, что цепкие пальцы солдат отрываются от его тела. Через несколько мгновений он был свободен.

Сквозь ячейки сети Холодный Затылок увидел в полумраке плохо освещенного подземелья знакомые горящие глаза и черную корону отделившихся друг от друга волос. С трудом он выпутался из сети, предоставив карлика самому себе.

Расплющенные невидимой чудовищной силой, стражники и граф одной агонизирующей массой шевелились у дальней стены. Истар с хищной улыбкой на губах раскрыла Сенору свои объятия, не отрывая взгляда от поверженного хозяина замка.

Сенор прижал к себе ее гибкое податливое тело, ощущая, что только сейчас окончательно освобождается от магии Слепой Королевы. А потом шепнул ведьме на ухо:

– Не убивай графа. Ведь нам еще нужно вернуться обратно через Стеклянный Лес...

28. ПОБЕГ ИЗ МУРГУЛЛЫ

Когда карета прогрохотала по бревнам подъемного моста, перекинутого через ров окружавший замок Грах, они наконец почувствовали, что вырываются из объятий Мургуллы.

Жуткое зрелище ненадолго омрачило радость их побега – они увидели тело Айоты, Читающей по Костям, свисавшее на веревках с одной из башен. С него была содрана одежда, а кое-где – и кожа. Но самое ужасное состояло в том, что старуха еще была жива. Отражения нечеловеческой муки настигли Сенора, и он поспешно отгородился от них, настолько нестерпимы они были.

В тело Айоты намертво вцепились несколько летучих мышей, сосавших старушечью кровь и въедавшихся в ее плоть. Их темные силуэты с повисшими, как плащи, перепончатыми крыльями, медленно раскачивались в призрачном свете, заливавшем Грах.

Зрачки Истар расширились. Неведомая сила подняла Айоту на веревке гигантским маятником и ударила о стену башни, прекратив мучения бывшей Прорицательницы Мургуллы. Два раздавленных трупа летучих мышей заскользили вниз, оставляя на скалах темные следы. Остальные, беззвучно взмахивая огромными крыльями, исчезли во мраке подземелья.

* * *

Они неслись к Стеклянному Лесу – прочь от подземного замка – и пока их никто не преследовал. В трясущейся карете обезоруженный граф Тойнгха не сводил с Сенора злобного взгляда. Ледяная невозмутимость впервые изменила ему.

Существо Суо помогало Истар удержаться на месте во время этой бешеной скачки. Кучером была Люстиг, управлявшая слепыми лошадьми.

Когда карета въехала в Стеклянный Лес и карлик со сверхъестественным чутьем направил упряжку невидимой извилистой дорогой, Крысиный Хвост опустил глаза и сидел с непроницаемым лицом; казалось, всякая жизнь покинула его.

Но худшее было впереди.

Светящиеся купола гробниц, показавшиеся над верхушками деревьев, вызвали у беглецов первые недобрые предчувствия; даже безрассудный карлик, которого возили уже когда-то этим путем, чтобы заточить в замке Грах, сжался в комок на высоких козлах кареты.

Сенор смотрел на белесый лес, таивший в себе необъяснимую опасность. Ослабевший свет фонарей едва разгонял тьму. Глубокими и неразличимыми были тени под безжизненными кронами, а вверху разливалось сияние голубых куполов.

Вскоре он услышал знакомые звуки.

– Теперь твоя жизнь зависит только от тебя, – сказал Сенор, наклоняясь к графу. – Я могу заставить тебя выпить Воду Послушания, но не думаю, что ты настолько глуп. Если ты собираешься погубить нас всех и умереть, то я убью тебя Древним Мечом, но так, что твой неприкаянный призрак будет вечно блуждать по этому кладбищу, и не знаю, чья судьба тогда окажется хуже – твоя или наша...

Он не ожидал, конечно, что нелепая угроза подействует на графа, но сейчас не приходилось брезговать ничем. Однако Крысиный Хвост мог лично засвидетельствовать необъяснимое могущество этого более чем странного человека и его спутников. И как он мог быть уверенным в чем-то, видя перед собой Древний Меч, хранивший непредсказуемую силу?

Тем временем Люстиг, на лице которого уже был написан нескрываемый ужас (но не от грозящей им гибели, а от того, что он мог теперь не успеть закончить дело, ради которого был готов на все), еще быстрее погнал слепых лошадей. На безволосых бледных боках вспухли темные рубцы от ударов кнутом, но, как ни стремительно несли они карету, зловещий скрежет настиг их, возникнув вдруг совсем, совсем рядом.

– Ну, граф, – произнес Сенор с сумрачной иронией, когда стук когтей раздался прямо перед ними и больше некуда было сворачивать, – теперь твоя работа. Но помни: я убью тебя, если даже меня ожидает нечто худшее, чем смерть.

Карета остановилась.

Тойнгха медленно поднялся на ноги и обвел их всех ненавидящим взглядом, словно в последний раз прикидывал, стоят ли его муки жизни этих четверых, спустившихся в Мургуллу из Верхнего Мира.

– Спрячьте лица, – процедил он потом.

* * *

Они сидели в карете согнувшись, не смея поднять лиц и закрыв их руками, содрогаясь от необъяснимого холода, – а над ними нависло нечто, на что нельзя было даже посмотреть.

Сенор прислушивался, но не слышал ничего. Отражения, дошедшие до него, были настолько чуждыми всему, что он знал или мог себе представить, настолько непостижимыми и враждебными, что заставили его сознание мерцать, а тело – непроизвольно содрогаться. Нечто, не имеющее ничего общего с земным миром, висело над ним гнетущим облаком – и это было как объятия худшей из смертей.

Сквозь щель между пальцами Холодный Затылок видел только ноги и хвост стоящего графа. Тот не произносил ни слова. Прошло уже очень много времени, спины сидящих окоченели, а Тойнгха все еще вел свой безмолвный разговор с тем, что называлось в Мургулле Кладбищенской Крысой.

– Надо было заставить его выпить воду... – донесся до ушей Сенора шепот ведьмы.

У него вдруг возникло непреодолимое, влекущее к смерти искушение взглянуть на то, что же это все-таки было. Но он достаточно давно жил в этом мире и хорошо знал цену древнего волшебства. И хотя душа его готова была пережить восторг смерти, последним, почти исчезающим усилием воли он заставил себя не поднимать головы. И какое-то время ненавидел себя за это.

Потом он стал думать о том, что испытывают сейчас Истар, Люстиг, Суо особенно Суо, – ведь оно не было человеческим существом. Сенор ощутил рядом их одежды и тела: они были неподвижны.

Наконец гул ужаса, наполнявший мозг, начал ослабевать. Кладбищенская Крыса удалилась со скрежетом; несколько ломких ветвей обрушилось, оставив в воздухе стеклянный звон; порывистый ледяной ветер, похожий на дыхание гигантского существа, последний раз обдал их могильным холодом, – и все вокруг стихло.

Обессиленный Тойнгха упал на сидение кареты. Его лицо в полумраке было пугающе бледным.

Люстиг тронул поводья, и лошади понесли карету дальше через Стеклянный Лес, к далекой пропасти, из которой можно было подняться к дневному свету.

* * *

Здесь, во время бегства из Мургуллы, Сенора настиг голос Мелхоэд, ворвавшийся в его сознание заунывным ветром. Слепая Королева пришла в себя в хрустальных покоях удалявшегося замка Грах.

– Ах Сенор, Сенор, – запричитал далекий голос, – зачем ты бежал? Я отпустила бы тебя, когда пришло бы время... Ты оставил меня заточенной в Бутылке Рофо и забрал с собой Стеклянный Обруч...

Тут Сенор машинально дотронулся до Обруча и с удивлением обнаружил, что тот до сих пор находится на его голове, более того, в обруч вросли его волосы и переплелись с волосами Слепой Королевы. В суматохе он совершенно забыл об амулете Мелхоэд.

А голос стонал:

– Что ты сделал... Теперь я останусь здесь навеки, если не придет кто-нибудь со Стеклянным Обручем и не освободит меня... Но ты погибнешь, а Обруч навсегда исчезнет в Тени... О, низкий, низкий, худший из живущих! Обрекший меня на заточение, а подземный мир – на вражду и хаос!..

Это была правда. Нетрудно себе представить, во что превратится двор Подземного Королевства без всепроникающей и объединяющей власти Мелхоэд. Достаточно было взглянуть на Тойнгха, чтобы понять: война между графствами неизбежна. Война, которая превратит здешнюю жизнь в еще больший ад. Теперь ничто не мешало осуществлению любого заговора, и начало междоусобицы было лишь делом времени.

Но Мелхоэд сама нарушила естественный ход вещей. Отпусти она Сенора и Люстиг, – и сбылось бы пророчество Айоты, Читающей по Костям. Мургулла была бы спасена, а пришельцы из Верхнего Мира навсегда удалились бы. Но она предпочла спрятать Сенора в Бутылке Рофо и теперь должна была заплатить за это.

Голос плакал еще немного, безнадежно и отчаянно; ни одной нотки гнева больше не появилось в нем.

Сенор постарался отогнать от себя мысли о Слепой Королеве. Невидящим взглядом смотрел он на проносящийся мимо Стеклянный Лес.

* * *

Они не смогли получить обратно своих лошадей. Как оказалось, их давно съели – мясо животных Верхнего Мира считалось здесь деликатесом. Сенор в ярости едва не зарубил Мечом слугу, который должен был присматривать за лошадьми в конюшне у обрыва. Но потом ему пришло в голову, что невероятно быстрые слепые лошади Мургуллы могут сослужить им неплохую службу. Он заставил слугу выпрячь их из кареты и объявил графу, что берет себе четырех лошадей. У Крысиного Хвоста оставалось две лошади, на одной из которых тот мог вернуться в замок. Но Тойнгха выглядел так, словно ему уже было все равно.

Только наверху, когда они вывели лошадей на заметенную снегом землю, кутаясь в плащи от холода и жмурясь от света серого зимнего дня, а клеть, раскачиваясь, поползла вниз, оцепеневший Тойнгха вернулся к жизни, и Сенор вновь поймал на себе его злобный взгляд.

– Я отомщу тебе, – сказал Крысиный Хвост из опускающейся клети. – Если Айота была права, мы еще встретимся, – и месть моя будет страшной...

Бледное лицо его скрылось за краем колодца. Тяжелая крышка, восстановленная Уродами, захлопнулась, скрыв вход в Подземное Королевство.

Безволосые слепые кони дрожали от холода под порывами зимнего ветра. Сенор не заставил их мерзнуть. Четыре всадника, один из которых был еле виден за лошадиной шеей, понеслись по заснеженной равнине в сторону Кобара.

29. ВРЕМЯ КОМЕТЫ

В тот год появилась комета в небе над миром; появление ее было предсказано Смотрителем Светил Капу, и это был страшный знак для Кобара. Тогда началось большое наступление Тени. Хаос пробудился. Падение нравов и извращения достигли наивысшей степени; все Птицы Зла слетались, чтобы надругаться над Холодеющим Трупом; сумеречные демоны обретали невиданную власть над людьми; предчувствие смерти исказило лица. С небывалой скоростью Тень поглощала пространство, исторгая из себя легионы неописуемых существ, – и вскоре даже последний нищий в Кобаре понимал, что город обречен.

Хозяева Башни с трудом удерживали равновесие: лишившись будущего, Кобар лишился основ своего существования; грязь и жестокость поднялись из бездонных глубин человеческих, апостолы самоуничтожения обрели верную паству.

Придворные Башни были заняты пирами, дуэлями и распутством, прерывая свои оргии лишь на время грабежей, междоусобиц и человеческой охоты. Последнее развлечение, как особо щекочущее нервы, широко распространилось в Кобаре; появляться на улицах без оружия и в одиночку стало смертельно опасным. Закон на глазах терял своих слуг, повсюду воцарились тупая апатия, изощренный разврат, уродливая сила.

Нижний город, где положение усугублялось наступившим голодом и нищетой, превратился в клоаку, исторгавшую к небесам омерзительные миазмы. Предвестие смерти носилось повсюду, девочки становились шлюхами, юнцы, едва державшие меч, собирались в банды, старики возжаждали запретных удовольствий, старухи превращались в жриц чудовищной любви.

Чума и сифилис, сдерживаемые теперь лишь знахарями и магами, набирали силу, собирая свой ежедневный урожай.

Не было спасения, не было выхода.

* * *

Больше Сенора никто не преследовал. Выжидая, отступились Хозяева Башни, барон Тантор Тенга был мертв. Его набальзамированный труп занял свое место в усыпальнице рода Тенга. Сын Тантора, Флуг, унаследовал титул. Холодный Затылок знал, что тот, когда вырастет, станет его злейшим врагом и сделает все, чтобы отомстить за отца. Пока у Сенора было время. Мести Флуга суждено было зреть несколько лет. Сенор не задумывался над этим всерьез. Что толку было размышлять об отдаленной опасности, когда приближалась Тень, а он покидал Кобар и отправлялся в куда более страшное место...

Но и Кобар стал уже ареной войны. Окраины его разрушали существа Тени, число его защитников таяло, как весенний снег. Преграда была снесена и более не восстанавливалась. Хозяева Башни спешно возводили вокруг города стену из колдовского вещества. Граница Тени пролегла теперь через Безлюдный Двор – Подземное Королевство Мелхоэд навсегда скрылось в руинах Хаоса.

В последний раз Человек Безымянного Пальца в одиночку отправился за пределы города, чтобы увидеть, следует ли до сих пор своему Обету Бродячий Монах.

* * *

Ему показалось, что прошли столетия с того времени, как он побывал здесь.

Чьи-то огромные туши, двигаясь по лесу, оставили в нем глубокие просеки; кое-где деревья еще горели, в воздухе висел тяжелый запах тления и гари. Сенору, который скакал на слепой лошади из Мургуллы, изредка попадались на глаза человеческие трупы и останки существ, извергнутых Тенью. Их уже некому было хоронить.

Он разглядел в лесу слабый свет догорающего костра и свернул с дороги.

Ему не были знакомы последствия такой войны. Совсем недавно здесь сражались существа из другого мира, и поле сражения было самым странным из всех, которые ему довелось видеть. Сердце его сжалось от боли, когда он узрел то, что оказалось трупом Треттенсодда Сдалерна.

У трупа не было головы. Сенор хорошо помнил эту голову – большую, лишенную волос, с блестящими металлическими заплатами на черепе и круглыми стеклами, за которыми сверкали два не ведавших страха веселых глаза.

На белой руке трупа висел мешочек с разноцветными черепами, вторая, черная рука, неестественно вывернутая и обнажившаяся до локтя, до сих пор сжимала неизвестный Сенору предмет, похожий на посох с рогами.

Вокруг лежали останки его жертв. Холодный Затылок увидел гигантских железных черепах, дымящихся и неподвижных, из чрева которых вывалились волосатые существа с червеобразными конечностями. Теперь в них самих копошились черви. «Слишком уж быстро они гниют», – подумал Сенор.

Трупы животных из Тени уродливыми черными холмами возвышались в глубине леса. Раны их, нанесенные неизвестным в Кобаре оружием, были ужасны.

Две железные птицы, столкнувшиеся с землей, оставили неподалеку от костра глубокие обожженные воронки. Какие-то серые хлопья до сих пор порхали в воздухе, как снежинки, пляшущие по воле ветра. Холодный Затылок не знал, что это было.

Он перешагнул через слизь, оставшуюся там, где прошли рогатые жабы. Что-то, похожее на смерть от молнии, остановило их у самого костра. Обгоревшие трупы мышей со змеиными раздвоенными языками, свисавшими до земли, устилали траву.

В ветвях деревьев, окружавших место стоянки Сдалерна, он увидел мертвых летающих пауков. Серебристая паутина пела на ветру заунывную песню разрушения. Перепончатые крылья хлопали, как полотнища обгоревших знамен.

Сенор нагнулся над останками Бродячего Монаха и, стараясь не смотреть на изуродованную шею, достал из складок окровавленной рясы кусок ткани с живым лабиринтом. Потом снял с белой руки трупа мешочек с черепами и повесил его себе на шею, не зная еще, зачем делает это.

– Вот и ты сыграл свою последнюю игру, – подумал Сенор вслух. И хотя понимал, что это вряд ли нужно, начал читать Формулу Великого Перехода, надеясь, что помогает призраку Сдалерна обрести пристанище и покой.

Ему показалось, что в животе мертвого монаха что-то шевельнулось. Мертвая плоть вздыбилась, на трупе возник бугор, который стал медленно передвигаться по телу. Холодный Затылок поморщился от отвращения и на всякий случай обнажил Меч.

Потом он увидел, как на свет появилась окровавленная голова младенца. Младенец с трудом высвободил руки и выполз из трупа на почерневшую траву.

И начал ладонями вытирать с лица кровь.

Сенор стоял и вспоминал все ловушки Тени. Смерть Сдалерна красно-розовым комочком копошилась перед ним. Зловещая смерть, притаившаяся внутри, принявшая вид новой жизни по иронии непримиримой войны.

Он занес над окровавленным младенцем свой Меч. Глядя на сверкающий клинок широко открытыми глазами, тот весело рассмеялся. Древний Меч Торра остановился в воздухе.

– Я – Бродячий Монах Треттенсодд Сдалерн Тринадцатый, – пропищал младенец. – Я же говорил тебе: нет ничего, что можно было бы уничтожить. Отныне будет считаться, что здесь, в Кобаре, Сдалерн Двенадцатый нашел свою смерть...

– У тебя остался мой перстень, – продолжал он после паузы. – Скажи мне, ты сделал то, о чем я тебя просил?

Сенор улыбнулся, глядя на него. Теперь ему было намного легче уйти отсюда. А потом принялся рассказывать младенцу обо всех местах в Кобаре, где светился колдовской камень. Сдалерн Тринадцатый внимательно выслушал и кивнул:

– Ты многое успел. Я уже почти вижу, как гибнут в ловушках другие черепа, чтобы ты мог пройти. А это можешь оставить себе, – он показал на свернутый лабиринт и мешочек с разноцветными черепами.

– Может быть, когда-нибудь мы опять сыграем с тобой в эту игру...

Младенец подполз к черной руке трупа, высвободил рогатое оружие и перевернул руку ладонью вниз. Камень в перстне сиял пурпурным глазом. Сдалерн Тринадцатый снял перстень с пальца своего предшественника и зажал его в своей маленькой руке.

– Я все запомнил и вернусь, – пообещал Бродячий Монах. – Мне надо уйти, чтобы опять стать сильным. Мы встретимся здесь или в другом мире. Если ты не погибнешь, конечно. Но я ведь показал тебе, что вовсе не обязательно умирать.

Он надел перстень сразу на два своих тоненьких пальца.

Погрузился в себя.

И исчез.

ЭПИЛОГ

Они стояли в тени полуразрушенных сторожевых башен Преграды, сдерживая разгоряченных лошадей. До этого они скакали сюда, не останавливаясь, из самого Кобара – и слепые скакуны Мургуллы несли их, как на крыльях.

Оставшиеся в живых солдаты пировали – до них никому не было дела.

Прямо перед ними, тошнотворно переливаясь, уничтожая волю страхом, засасывая в себя пространство, струилась Зыбкая Тень.

За их спинами мерцал огнями Кобар – огнями оргий и костров, на которых сжигали чумные трупы.

Завеса Мрака распласталась на горизонте крыльями ласковой, но неумолимой смерти.

Камень в перстне Сдалерна вновь изливал кровавые лучи на руку, сжимавшую поводья. Древний Меч успокоительной тяжестью покоился на бедре Человека Безымянного Пальца. Стеклянный обруч на голове намертво сросся с его волосами.

Сенор думал о том, много ли он теряет, оставляя этот мир, который все равно не принимал его. Он был человеком иных времен и иного места. Пленник, живущий в нем, стремился освободиться из тюрьмы и рвал на части его мозг.

Он долго взвешивал обе возможности: уйти или остаться. Он видел людей Кобара – не ведающих ни о чем, и не таких уж несчастных в своем неведении. Собратья, отбывающие вместе с ним пожизненное заключение.

Ничтожная и нежеланная жизнь.

Если он – странник, неведомо как оказавшийся здесь, словно рыба, выброшенная на песок, то может быть стоило, несмотря на весьма вероятную смерть, отправиться на поиски своего мира и разгадки тайны своего предназначения. Из развалин существования – прямо в последние ворота, которые приоткрыла судьба.

Да и не все ли им равно: ему, отверженному и раздираемому на части неведомой силой; преступнице Люстиг, потерявшей свое женское естество, ведьме Истар, давно приговоренной к изгнанию, Суо, потерявшему власть над мертвыми Временами, – смерть в Тени или неизбежная гибель в Кобаре, захлестываемом легионами Хаоса? Что бы не ожидало его, Сенор готов был отправиться куда угодно за одну только возможность обрести иное будущее. Гугенубер знал об этом, когда заставил его служить себе. Вот только на что теперь надеялся Хозяин Башни? Этого Сенор по-прежнему до конца не понимал...

Карлик Люстиг бросил нетерпеливый взгляд на Сенора, прервав его размышления, пришпорил лошадь и поскакал прямо в колышущееся чрево Тени. Суо отправилось вслед за ним. Холодный Затылок смотрел на их удаляющиеся силуэты и улавливал отражения сильнейшей тревоги, исходившие от ведьмы Истар, – единственного человека, которому он верил до конца.

Если ему повезет, он вернется. Но в этом случае могло повезти еще кое-кому.

Хозяева Башни ждали его.

Стерегущая Могилу ждала его.

Слепая Королева Мелхоэд ждала его.

Андрей ДАШКОВ ОБМАНУТЫЙ

Когда солнце будет скручено,

и когда звезды облетят,

и когда горы сдвинутся с мест,

и когда десять месяцев беременные

верблюдицы будут без присмотра,

и когда животные соберутся,

и когда моря перельются,

и когда души соединятся,

и когда зарытая живьем будет спрошена,

за какой грех она была убита,

и когда свитки развернутся,

и когда небо будет сдернуто,

и когда ад будет разожжен,

и когда рай будет приближен, -

узнает душа, что она приготовила.

Коран. Сура 81. Скручивание

...Мы вернулись домой, в наши царства,

Но не вернули себе покоя в старых владеньях,

Где люди ныне чужие вцепились в своих богов.

И вот я мечтаю о новой смерти.

Томас Стернз Элиот

ПРОЛОГ

Сенор так никогда и не узнал, что в глубине его существа родилось ЭТО. Никто не видел, как вызревают ужасные семена... Вначале ЭТО было просто головной болью и что-то страдало и ворочалось в тесной коробке черепа; и ему удавалось ненадолго прогнать эту боль, но она никогда не уходила совсем, а оставляла мысли – как шум, и видения – как утомительный сон.

Проклятье его было в том, что он был Незавершенным; он не помнил своего прошлого и ничего не знал о своем будущем.

Лишь на секунду его ум становился безмолвным и ясным, но потом не было покоя: слова с утраченным смыслом, как злобные псы бесновались на окраинах сознания, из могил памяти восставали демоны и шли по кругу часы, дни, недели и годы... И ЭТО росло незаметно и неумолимо и привыкало жить в стенах своей тюрьмы. А потом оно разрушило Сенора и начало действовать...

Оно стремилось достичь Слияния и Завершения.

Но этому освобождению предшествовали долгие и странные приключения.

Он видел смерть женщины с искусственным глазом, принесенным из Зыбкой Тени, и это вовлекло его в опасную и непонятную игру.

Он избежал смерти от рук барона Тенга, который был тайным слугой демона Тени, и смерти от рук безголовой куклы, посланной Хозяином Башни Зонтагом.

Он побывал в Мертвых Временах, где нашел себе странного союзника, в надежности которого до сих пор сомневался.

Он был пленником Железного Шара, который Тантор Тенга получил от Безумного Короля Гугима в обмен на жаркое из любовницы барона Хильды Биорг.

Он встретил Бродячего Монаха, уничтоженного позже существами Тени и возродившегося вновь у него на глазах.

Он пытался пройти Ритуал, чтобы вспомнить свои прошлые жизни, но Гет-Забалла, хранитель ритуального саркофага, сделанного из зуба Древнего Бога Кружедда, отрекся от него.

Все, что ему удалось узнать в период, предшествовавший падению Кобара, мира, где он жил, и единственного мира, который он помнил, могло приблизить его к разгадке тайны своего происхождения, но вместо этого погрузило в еще большую растерянность, в еще больший мрак. Количество загадок увеличилось многократно, оказалось, что он искусственно помещен в свою темницу, но кем? Может быть, самими Древними Богами...

Это заставило его искать ответы вне Кобара, пространство которого поглощала Зыбкая Тень, а вокруг сжималось кольцо Завесы Мрака.

Судьба свела его с изгоями Кобара – ведьмой Истар, приговоренной Хозяевами Башни к изгнанию, и превращенной Люстиг, уже побывавшей в Тени и вернувшейся оттуда уродливым карликом-мужчиной.

Спустившись в подземное королевство Мургуллу, он познал любовь слепой королевы Мелхоэд и ненависть хвостатого графа Тойнгха. Оба хотели отомстить. И оба теперь были поглощены Тенью.

Но не только обитатели Мургуллы мечтали увидеть Незавершенного из Кобара еще раз и при других обстоятельствах. Сенор остался должен Хозяину Башни Зонтагу, который нуждался в теле Спящего Младенца, а также Железной Статуе, стерегущей могилу своего таинственного властелина, чье сердце Незавершенный должен был принести из Тени.

С ним оставались амулеты, добытые в схватке, за игрой и на ложе любви – предметы, принадлежавшие Древнему Богу, человеку и Бродячему Монаху Сдалерну, который вообще был неизвестно кем. Сенор владел мечом Торра с непознанными знаками, хранившим силу, лишь однажды приоткрывшую ему одну из своих сторон, уничтожив барона Тенга и изгнав из Кобара демона Тени. У Незавершенного был перстень Сдалерна, позволявший тому перемещаться из мира в мир, преодолевая Завесы Мрака, и обруч Мелхоэд, благодаря которому он сумел покинуть Бутылку Рофо, волшебное убежище, созданное самым скрытным из Древних Богов.

Эти предметы, может быть, и сделали его неуязвимее.

Но избавили ли они его от мук?

Злобный пленник, томившийся в его сознании, все так же терзал его мозг. Жизнь Сенора по-прежнему прослеживалась лишь на несколько лет назад, а дальше была непроницаемая пелена, наброшенная теми, о ком он даже не подозревал.

Он зашел уже слишком далеко по дороге, ведущей либо к гибели, либо к истоку всех тайн. Ему нечего было терять. Возвращение было для него немыслимым.

Тиран, заключенный в его черепе, возликовал.

В последние дни обреченного Кобара Незавершенный покинул город, войдя в Зыбкую Тень. С ним была ведьма Истар, которую он однажды уже спас от этой участи. С ним было Существо Суо из Мертвых Времен, испытавшее все, кроме власти над Срединными Мирами. Еще с ним был карлик Люстиг, возвращавшийся в Тень с безумной надеждой вернуть себе утраченное женское естество.

У каждого был свой повод.

У каждого была своя тайна.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРИЗРАЧНЫЙ ЗАМОК

1. РАСПАВШИЕСЯ И СОБРАВШИЕСЯ

Ад оказался местом холода и гладкой тверди, простиравшейся, сколько хватало глаз. Здесь не было и намека на свет. Слепые лошади из Мургуллы не нуждались в нем, а Сенор стал смотреть магическим зрением.

По обе стороны от себя он видел сверкающие силуэты ведьмы и Человека Мизинца Суора. Маленькая фигурка превращенного карлика верхом на лошади маячила далеко впереди.

Теперь ничего не менялось вокруг. Трудным был лишь момент погружения в Тень. Холодный Затылок помнил тошнотворное чувство, охватившее его, когда голова лошади и его собственные руки подернулись рябью и исчезли, размытые тысячью течений, перемешивавших материю.

То же случилось с его сознанием. Оно взорвалось и разлетелось на миллионы осколков. Казалось, ничто не сможет их собрать. Впрочем, в каждом остался связующий закон и отражения всех четверых. Холодный Затылок не мог знать о том, что произошло бы, не будь с ним амулета, найденного в Кобаре. Меч Древнего Бога удерживал всадников и лошадей от полного и окончательного распада.

Их вновь собрал След, Остающийся В Предметах. Оказавшись внутри Зыбкой Тени, След был активирован и покинул Меч Торра.

Медленно, от точки к точке, вне человеческого представления о времени, он собрал разбегающиеся сущности четверых и упорядочил их, подобрав подходящий случаю закон. Он помнил, как делать это, с тех времен, когда сам Торр, оказавшись внутри Большого Яйца, столкнулся с неизбежностью Хаоса. Торр создал След, чтобы сделать Хаос преодолимым. Немногим с тех пришлось путешествовать сквозь него, потом это были даже не Боги, но След существовал не для того, чтобы задавать вопросы; прямо посреди миров неопределенности он делал свое дело с неумолимостью предопределения.

Сейчас он оставался в каждом из четверых, вошедших в Тень, в принадлежавших им мертвых предметах и слепых лошадях из Мургуллы.

* * *

Гладкая твердь была одинаково однообразной в любой из сторон и лишена каких-либо признаков, кроме твердости и плоскостности. Было все равно, куда ехать, – здесь не существовало направлений. Холодный Затылок смутно понимал: это не совсем то, что ехать по равнине в его собственном мире. Все, что он видел тут, пространство, течение времени и сама твердь были лишь ближайшими подобиями самих себя, созданными Следом Торра из упорядоченного Хаоса и приведенными к ограниченному восприятию человеческого мозга.

Сенору ничего не оставалось, кроме как смириться с этим и привыкнуть к тому, чтобы «двигаться куда-то», когда двигаться было, в сущности, некуда.

Во всяком случае, ему казалось, что с каждым шагом они отдаляются от колышущейся двери, через которую проникли в Зыбкую Тень. Двери обратно не существовало или же она находилась где угодно; нужно было только уметь воспользоваться ею. Сейчас Сенор не собирался задумываться над этим.

Спустя некоторое время он обнаружил, что по-прежнему может обмениваться со своими спутниками тем, что было здесь словами и отражениями, а их тела, за исключением ложного тела Суо, могут испытывать холод, жару, жажду и голод.

Слепые лошади, дрожавшие после жуткого скачка в Тень, постепенно успокоились и продолжали свой ровный призрачный бег. Сенор вдруг увидел ухмыляющееся лицо карлика, обращенное к нему. Он понял, что означала эта ухмылка. Здесь не нужен был проводник в привычном смысле слова, поскольку не существовало направлений и расстояний. Дело было не в знании дороги, а в представлении об окружавшей их зыбкой реальности, готовой рассыпаться в прах при исчезновении Следа. Человек Безымянного Пальца готов был признать, что карлик гораздо опытнее в этом, поскольку уже побывал здесь. Что тогда спасло его от гибели? Этого Сенор не знал. Он видел только, что сейчас Люстиг воспринял все происходящее, как само собой разумеющееся. То же самое можно было сказать о Существе Суо из Мертвых Времен. Но оно не было человеком. Холодный Затылок перебирал отражения и видел, что одна лишь ведьма Истар испытывает нечто вроде растерянности и удивления от того, что до сих пор жива.

Первый амулет пока не подвел его. Все было не так уж плохо.

Он избавил мозг от понятий направления и расстояния.

И почти сразу же увидел перед собой растущие прямо из тверди стены гигантского замка, затмившего пол-мира; башни его терялись в неразличимой высоте. Сенор послал отражения и помог увидеть замок ведьме Истар. Потом он придержал свою лошадь.

Карлик и Существо Суо видели эти стены уже довольно долгое время. Но то, что они смогут достичь замка беспрепятственно, вызывало очень большие сомнения.

– Призрачный Замок! – крикнул Люстиг, обернувшись. Его глаза горели непонятным торжеством.

class='book'> 2. ГИШААРН Король Ксантрии Гишаарн проспал одиннадцать изменений ландшафта и теперь, сидя на возвышении, высеченном из камня и служившем ему холодным жестким ложем, тупо глядел в овальное окно, пытаясь стряхнуть с себя остатки сна и прислушиваясь к грохоту летящих мимо Призрачного Замка Шаарн сгустков материи. «Пора опять менять место», – с затаенной тоской констатировал король, хотя давно уже должен был бы привыкнуть к неизбежности перемен. Тем более, что замок Шаарн, который был Следом Свиньи Хозяина Смерти, перемещался в Хаосе без королевского участия.

Перед тем, как Гишаарн уснул, замок со всех сторон окружали тянувшиеся в бесконечность голубые дюны. Их очертания тоже были изменчивы, но когда король закрывал глаза, его пронзало среди голубых дюн редкое ощущение покоя...

Сейчас окрестности Шаарна вновь становились небезопасными. Дюны исчезли и вместо них замок окружала серая мертвая твердь, которую осыпал каменный ливень. Некоторое время король размышлял о том, какую опасность представляют собой падающие валуны, и возблагодарил Хозяев Хаоса хотя бы за то, что над его замком никогда не бывает смертоносного дождя. Но каково сейчас было снаружи?

При этой мысли Гишаарн мрачно усмехнулся про себя. Неужели кто-то еще путешествует по Младшему Хаосу? Потом он вспомнил, что сегодня собирались на охоту за Стонущей Вещью его собственные люди.

Возле его ног зашевелился Желуг – маленький хошинхо с дегенеративным телом, последний из великого племени больших крылатых рептилий, обитавших когда-то в водах Ксантрии. Он заменял королю шута и, отчасти, телохранителя. Желуг был слеп, но при этом Гишаарн подозревал, что хошинхо без труда проникает в чужие мысли.

Во всяком случае, тревога Желуга всегда передавалась и самому королю. Не было такого, чтобы хошинхо подвел его, не предупредив об опасности. Трудность состояла лишь в одном – правильно понять слепую тварь, чей ум был бесконечно далек от человеческого.

Желуг зевнул и расправил перепончатые крылья. На мгновение Гишаарну показалось, что перед ним вновь предстал один из великих древних хошинхо Ксантрии. Потом видение съежилось, поблекло и опять превратилось в хошинхо-недоноска. В еще одну тень давно утраченного величия...

* * *

В это же время замок начал перемещаться.

Короля ослепил калейдоскоп изменений, происходивших за овальным окном, он отвернулся с гримасой отвращения и позвонил в колокол. Потом откинулся на подушки и стал ждать слуг.

Шаарн сильно тряхнуло при одном из изменений ландшафта. «Когда-нибудь мы подойдем слишком близко к Старшему Хаосу и тогда нам уже ничего не поможет», – апатично подумал король. Эта мысль, посещавшая его неоднократно, стала привычной и он принял ее без всяких эмоций. В конце концов, подобное зыбкое существование заставило Гишаарна привыкнуть ко многому.

Потом он долго и с неудовольствием одевался, позволив слугам нацепить на его костюм огромное множество никчемных, с точки зрения короля, побрякушек, в том числе, сделанных самим Игамом, каждая из которых имела определенное значение или попросту ждала часа, чтобы проявить своим скрытые свойства.

Заодно он выслушал доклад о последних событиях, произошедших в замке, и узнал, что двое его людей исчезли, не успев вернуться в Шаарн к началу перемещений. Бесполезно было размышлять об их судьбе. Они затерялись в безднах Младшего Хаоса и с ними могло произойти все, что угодно. Гишаарн не удивился бы, если бы они вернулись в замок каплями ядовитого дождя. Король постарался побыстрее забыть о них.

Охотники за Стонущей Вещью опять вернулись ни с чем, угодив, к тому же, под каменный ливень. Кое-кто был ранен. Узнав об этом, Гишаарн поморщился. Ему смертельно надоела растительная пища, которую выращивали его подданные на скудных землях внутри замковых стен. Люди Ксантрии давно съели свой скот, а боевые крылатые псы были неприкосновенны. Людям короля настолько редко попадалось в Хаосе какое-нибудь живое существо, что он уже забыл вкус мяса.

* * *

Поднявшись на самую высокую башню Призрачного Замка, король Гишаарн долго смотрел вниз, на принадлежащий ему остров относительно устойчивой материи, и размышлял о своем правлении.

Жалкая судьба.

Жалкое королевство.

Желуг тяжело приволок по ступеням свое уродливое тело. Гишаарн подумал о том, почему бы хошинхо не взлететь на башню. Но тот боялся отрываться от твердыни Шаарна даже на непродолжительное время – в любой момент изменение ландшафта могло застать его врасплох.

Король с усмешкой наблюдал за Желугом, потирая жесткую щетину на лице. Несмотря на уродство, он любил своего хошинхо, как любят последние свидетельства утраченного безвозвратно.

Гишаарн родился уже здесь, в Младшем Хаосе, среди непрерывных изменений, непредсказуемого пейзажа и опасностей, грозивших отовсюду. Но отвращение к переменам через вдову его предшественника, Валату, Обрученную Со Смертью, по закону наследственности было передано и ему.

Его отец, старый король Исшаарн, при жизни еще помнил времена, когда королевство Ксантрия находилось в одном из Срединных Миров, но затем было поглощено Зыбкой Тенью. Обитатели Шаарна чудом уцелели лишь благодаря тому, что замок оказался Следом Атрибута, принадлежавшего самому Хозяину Смерти, и не подвергся изменению. Но никто или почти никто в бывшем королевстве Ксантрия этого, конечно, не понимал.

С тех пор Шаарн блуждал в безднах Младшего Хаоса; его обитатели потеряли всякое представление о времени и расстояниях, а другие существа Тени, встречавшие замок в своих странствиях, называли его Призрачным.

Старый король давно умер, Гишаарн вступил на трон, а уцелевшие колдуны и оккультисты Ксантрии, погребенные в каменных лабораториях Шаарна, все еще искали способ вернуть замок в Срединный Мир.

Теперь Гишаарну предстояло посетить их. Он уже почти ничего не ждал от кучки этих жалких шарлатанов. А может быть, просто несчастных невежд. Законы привычного мира соблюдались только внутри стен Призрачного замка, а снаружи все хитроумные штуки, сделанные в его лабораториях, оказывались никчемными, как лекарства для мертвеца.

В любом случае, чем бы ни занимались последние колдуны Ксантрии, которых король не хотел знать, оставалась небольшая надежда на то, что рано или поздно кто-нибудь из них наткнется на нечто полезное, пригодное хотя бы для поддержания жизни в угасающем королевстве.

Только один из них чего-то стоил. Но он был пленником ужасной темницы. И виной тому являлся его собственный дар. Он умел делать предметы, которые были в цене повсюду в Младшем Хаосе. Гишаарн подумал об Игаме и содрогнулся... Страх, который внушал ему Замурованный В Глине, был необъяснимым и непреодолимым.

* * *

Давным-давно Игам появился у стен Шаарна, застывшего посреди измененного ландшафта, верхом на огромном синем коте, шерсть которого мелодично звенела под пальцами ветра.

Неприятная это была пара – старик с ужасными ранами на теле, руками, похожими на двух пауков – белого и черного, живущих отдельной от хозяина жизнью, и странное животное с поющей шерстью, искрящейся всеми оттенками фиолетового и голубого...

Игам пребывал в полубессознательном состоянии и все, что случилось с ним, навсегда осталось его тайной. Может быть, он был беглецом или жертвой никому не ведомого преступления. А может быть, пострадал в жестокой схватке, произошедшей в одном из бесконечных закоулков Тени. Или же сам был орудием чьей-то неумолимой и извращенной мести. Заподозрить его можно было в чем угодно. Он никогда не оправдывался и никогда ничего не объяснял. Люди Гишаарна впустили его в Призрачный замок, где он полностью излечился лишь спустя много сотен изменений. В ответ на все расспросы он сумел произнести только несколько слов. Он сказал:

– Я – Игам, Замурованный В Глине...

Позже эти слова приобрели более чем зловещий смысл. Мало кто помнил о них. Но король Гишаарн помнил.

Игам обладал знаниями, которые людям Ксантрии казались волшебством. Он делал Посылающих Невидимую Смерть, Говорящих На Расстоянии, Излечивающих Душу, Тревожащих Сны, Хранящих Голоса, Вызывающих Видения, не говоря уже о том, что он делал искусственные органы для смертных тел. Проблема для него состояла лишь в материале, который Игам находил и подбирал в Шаарне и изменяющихся ландшафтах с редкой настойчивостью и исключительным тщанием.

Гишаарн окончательно убедился в его могуществе (и окончательно испугался), когда Игам оживил одного из слуг, умершего от неизвестной в Призрачном Замке формы безумия. Король до сих пор просыпался в холодном поту, когда ему ненароком снилась охота на живого мертвеца, спрятавшегося в лабиринтах Шаарна. Эта охота стоила королю еще трех человек, которых позже нашли с вырванным горлом...

Именно после этого он замуровал предварительно усыпленного Игама в огромной пустотелой статуе Шакала – воплощении древнего ксантрийского божества. Тюрьма внутри Бога, охраняющего Шаарн, – что еще можно было придумать?.. Шакалу приносились человеческие жертвы. Никто не мог усомниться в его влиянии на судьбу Призрачного замка. Тем более, что из глиняных ушей Шакала торчали два крюка из вечного металла, которые были, по преданию, когтями самого Бога На Четырех Ногах.

Статуя была спрятана в одном из глубочайших подвалов Шаарна, где безумный мастер получал пищу и воду в обмен на почти колдовские вещицы, изредка рождавшиеся в его искалеченных руках. Через отверстия в голове шакала он мог видеть предметы и материалы, которые приносили ему слуги Гишаарна, и отбирал все необходимое для работы, подавая команды глухим голосом, звучавшим словно из могилы. Но он и так был почти в могиле.

Предметы, сделанные им, выкатывались из внутренностей глиняного бога по длинному желобу; по другому желобу слуги подавали Игаму убогую ксантрийскую пищу. Еще один желоб служил для отправления естественных потребностей преступного (с точки зрения короля) мастера. Если волшебные предметы не появлялись слишком долго, рацион узника урезался тем сильнее, чем дольше длилась задержка...

Что заставляло Игама, Замурованного В Глине, продолжать эту чудовищную жизнь? Он надеялся на что-то? Или же чего-то ждал?.. Это по-настоящему беспокоило Гишаарна. Если бы не предметы, имевшие свою немалую цену повсюду в Хаосе, он, не колеблясь, уничтожил бы колдуна. Король хотел смерти Игама, но не мог себе этого позволить.

В своих предположениях Гишаарн заходил очень далеко. Однажды ему даже пришло в голову, что глиняная статуя может и вовсе не быть тюрьмой для Игама. Король сразу же отогнал от себя эту мысль. Ему казалось, что он предусмотрел все. Но узник жил. И кто мог сказать, чем занимается он в продолжение всей бесконечно долгой череды изменений внутри своей ужасной темницы?

Этого своего пленника король старался посещать как можно реже, отчасти, чтобы не тревожить свою совесть, отчасти из-за глубоко засевшего в нем непреодолимого страха перед пришельцем из Тени. Совесть Гишаарн успокаивал, убеждая себя в том, что держит Игама в заключении ради безопасности обитателей Призрачного замка. Но что мешало ему бросить безумца в одном из измененных ландшафтов? Все те же предметы, таинственную силу которых он не мог даже постичь, а ведь король втайне рассчитывал и на большее...

Гишаарн зло сплюнул и поправил на плечах поющую шкуру синего кота, с которой никогда не расставался. Сейчас ее песня была заунывной и еле слышной...

А потом он увидел странных существ, возникших на краю ландшафта изменений.

3. ВОЙНА ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

Наперерез Сенору и его спутникам двигался, а точнее сказать – летел небольшой отряд вооруженных всадников, похожих на людей. Всадники располагались на спинах крылатых созданий, напоминавших безглазых собак из Башни, обитавших в мире Кобара. Мощными мягкими лапами они отталкивались от тверди и преодолевали огромные расстояния по воздуху, расправляя жесткие кожистые крылья.

Поскольку они перемещались намного быстрее, чем даже слепые лошади из Мургуллы, Сенор счел наиболее благоразумным не пытаться уйти от них, а подготовиться к отражению возможного нападения. Если это люди из замка, возникшего на горизонте, то встречи с ними все равно было не избежать.

Карлик Люстиг, скакавший впереди, придержал лошадь и вернулся под защиту мечей Сенора и Суо, а в особенности – под защиту амулетов Незавершенного. Но кривая ухмылка не сходила с его лица и испуганным он, конечно же, не выглядел.

Воины на крылатых собаках провели в Хаосе слишком много времени, чтобы сразу, без выяснения слабых и сильных сторон неизвестного противника, напасть на пришельцев, возникших из ниоткуда.

Первый из воинов приземлился в десяти шагах от Сенора и Суо. Ведьма и карлик держались справа от придворного Башни и чуть позади. Холодный Затылок обернулся и посмотрел на Люстиг. Тот кивнул в знак того, что узнает противника.

Предводитель отряда всадников на крылатых псах произнес несколько слов на неизвестном в Кобаре языке. У него были холодные бесцветные глаза, серая кожа, волосы, отливающие серебром, и сильно выдающиеся вперед хищные челюсти. Кроме того, на голове человека не хватало одного уха.

Сенор покачал головой, надеясь, что этот жест будет понятен незнакомцу, и послал тому серию отражений.

То, что он почувствовал вскоре после этого, застало его врасплох. Люди из замка не только не посылали отражений, но и оказались совершенно невосприимчивы к его собственным. Холодный Затылок натолкнулся на абсолютно глухую стену. Никто не пытался манипулировать его сознанием. Но и он, Человек Безымянного Пальца, далеко не последний в ряду владеющих искусством отражений, не мог проникнуть сквозь преграду, отделявшую от него совершенно чуждое сознание.

Он ощущал неведомую угрозу, исходившую только из одного источника, и этот источник не был двуногим существом. Один из крылатых псов неуловимо отличался от всех остальных, Сенор не мог понять – чем, но сейчас он не имел возможности беспокоиться об этом. В любом случае, ничего нельзя было изменить.

Несколько ошеломленный сделанным открытием, он смотрел в тусклые, словно зимнее небо, глаза одноухого воина и думал, какую пользу сможет извлечь из этих людей. Их оружие не слишком интересовало Сенора. Воевать в Тени было делом непредсказуемым. Стрелы, посланные во врага, могли вонзиться здесь в спину самого стрелявшего, более того, само представление о враге было столь же зыбким, как весь окружающий мир, и очень быстро могло измениться. Холодный Затылок надеялся, что люди из Призрачного замка понимают это так же хорошо, как он.

Они это понимали. За многие тысячи и десятки тысяч изменений, проведенных ими в Младшем Хаосе, им удавалось настичь и убить только тех, кто не мог свободно перемещаться сквозь изменяющиеся ландшафты и скрываться таким образом от своих преследователей. Ведь для этого, все-таки, надо было иметь представление о пронизывающих сознание мирах Тени. Для тех, кто его не имел, существовала единственная, внушенная охотником реальность...

Остальные всадники расположились в линию за человеком с одним ухом. У некоторых из них Сенор увидел искусно изготовленные протезы. Это тотчас же напомнило ему об Уродах, населявших подземное королевство Мелхоэд. Однако теперь путешествие в Мургуллу казалось давним сном. На лицах всех, без исключения, солдат было написано только одно – абсолютное и непоколебимое равнодушие. Незавершенный не знал, хорошо ли это, но сейчас ему казалось, что хорошо.

Потом он заметил, что человек с одним ухом смотрит в его сторону как-то странно. Как будто видит Сенора и его совсем небольшую компанию, но в то же время смотрит сквозь них. Его взгляд вдруг стал крайне сосредоточенным. Затем в потемневших и ставших серо-стальными глазах отразилось нечто. А именно то, что должно было находиться за спинами непрошенных гостей.

Сенор быстро обернулся, но ничего нового не увидел. Только унылую твердь, растворяющуюся у края темноты...

А в глазах одноухого сменяли друг друга отражения текучих, как кисель, пейзажей, наполненных кошмарными существами, или – что было даже хуже – всего лишь намеками на кошмар.

Холодный пот выступил на лбу Незавершенного. Ему еще предстояло привыкнуть к здешним войнам. Тут сражались, изгоняя врага в мир, созданный с помощью собственных представлений. Таким образом проверялась принадлежность к Хаосу или хотя бы способность существовать в нем. Человек из Призрачного Замка трансформировал ландшафт изменений явно в расчете на то, что непрошенные гости исчезнут, смытые волнами перемешивающейся материи Тени.

И это почти удалось ему, но только на мгновение. Для Сенора Призрачный Замок действительно стал вдруг зыбким, а фигуры обитателей этого дикого мира подернулись тошнотворной рябью. В его сознании сменились видения тысяч вероятных миров, но в ту же секунду Холодный Затылок заставил себя утвердиться в одном – том самом, из которого его хотели изгнать.

...Силуэт замка вновь был четким и тяжелым, как сама реальность, а в зрачках одноухого перестал пульсировать Хаос.

Сенор обвел взглядом своих спутников и похолодел от ужаса. Существо Суо, имевшее облик придворного Башни, и превращенный карлик были рядом, но ведьма Истар исчезла, причем исчезла без следа, вместе со слепой лошадью из Мургуллы.

На мгновение Сенор был ослеплен яростью. Но кто был виноват в том, что ведьма пропала, затерявшись в одном из иллюзорных и одновременно реальных миров, вызванных к существованию одноухим из Тени?.. Сенора не поразило даже то, насколько легко он это принял. Как абсолютную неизбежность. Его бешенство не нашло себе выхода. Все чувства притупились, когда он лишился возможности выбора. Сражаться против слепой природы – это было слишком даже для человека, владеющего сверхъестественными амулетами. Но что, если она не была слепой?.. Впрочем, это не меняло его отношения к одноухому. Он знал, что отомстит тому при первом же удобном случае. Тут его чувства были сильнее доводов рассудка.

Он подавил в себе воспоминания и ужас, который проник в его сознание в результате происшедшего. Ему оставалось лишь крепко цепляться за одну-единственную реальность.

В этот момент Сенора охватило острое предчувствие того, что когда-нибудь интересы его спутников перестанут совпадать и они исчезнут каждый в своей действительности, наилучшим образом подходящей для них, для достижения их целей, удовлетворения их желаний, осуществления их тайных планов...

Он заставил себя не думать об этом. В конце концов, ему предстояло полное тайн и неразрешимых загадок существование в ненормальном мире, где побеждал тот, кто мог изгнать противника в иную реальность, а самого себя убедить в том, что окружающая видимость – единственно сущая. До сих пор Сенор не подозревал, что его мозг способен осознать такие парадоксы. В любом случае, это было за гранью всякой привычной логики...

Наконец, человек с одним ухом пожал плечами, словно тоже смирился с неизбежностью существования непрошенных гостей. Если ты не сумел изменить мир, – принимай его, как должное. Этот неписаный закон Тени со всей очевидностью отразился на его хищном и равнодушном лице.

Одноухий поднял руку и показал в сторону замка.

Холодный Затылок кивнул и рукой, на которой пылал багровым огнем камень в перстне Бродячего Монаха, повторил жест человека из Тени.

Воины на крылатых псах обступили пришельцев. Все вместе они двинулись к одному из редких здесь оплотов стабильности. Собаки, мягко отталкиваясь от тверди, парили, расправляя кожистые крылья. Люди из замка искусно замедляли их прыжки, стараясь двигаться вровень со слепыми безволосыми лошадьми.

* * *

Они вступили на скалы, которые когда-то были скалами еще в Срединном Мире, в древнем королевстве Ксантрия, где обитали люди и племена хошинхо, а потом скалы стали островом, который плавал в изменчивом океане Зыбкой Тени, неся на себе замок Шаарн...

Здесь уже не нужно было держать сознание в постоянном напряжении, ежесекундно собирая воедино распускающиеся нити реальности, – ведь Призрачный Замок сам по себе являлся Следом существа, пребывающего неизменным.

Сенор испытал огромное облегчение, ступив на узкую каменистую полоску естественной бесформенной суши между безатрибутной твердью, созданной для перемещения в Хаосе, и замшелыми стенами замка, вздымавшимися на невообразимую высоту.

В то же мгновение окружавший остров ландшафт стал меняться, освободившись от сковывавшего его влияния Следа Торра. Теперь за спинами людей были бушующие потоки пламени, внизу, под воспарившим в пустоте замком, зажглись чужие небесные огни, а по другую его сторону расстилался бесконечный ослепительный океан густой, как расплавленное стекло, жидкости...

Слепые лошади из Мургуллы испуганно жались друг к другу. Инстинкт толкал их прочь от огня. Псы из Призрачного Замка, привычные ко всему, спокойно и деловито взбирались по усыпанной обломками скал тропе к узкому темному провалу в почти неприступной и изъеденной лишь ветрами Хаоса стене.

4. АУДИЕНЦИЯ

Поскольку необходимости в словах не было, ритуальные раковины Шаарна ревели вовсю, отгоняя самыми низкими из своих тонов всякую нечисть, которую могли принести с собой странники Тени. Этот рев вонзался в уши и мешал Сенору сосредоточиться.

Не располагало к сосредоточению и ничего не выражавшее лицо женщины, единственной представительницы своего пола, увиденной им до сих пор в этом более чем странном месте. Она сидела в глубокой нише каменной стены и внимательно наблюдала оттуда за происходящим. Благодаря магическому зрению, Сенор мог рассмотреть ее во всех подробностях и это созерцание вызвало у него самые недобрые предчувствия.

Лицам здешних мужчин серый цвет кожи придавал лишь мрачность, но красивое лицо этой женщины было чистым и гладким, как полированная сталь. Пустота, увязшая в зрачках, наводила на мысль о безжалостной и не ведающей угрызений совести натуре, а неправдоподобно гладкие и изящные руки, странным образом сложенные на бедрах и находившиеся в противоестественном покое, внушали необъяснимое отвращение...

Сенор лихорадочно искал причину своего интереса к этой женщине и не находил ничего, выходящего за туманные границы предчувствий. Но запах опасности, исходивший от нее, был настолько сильным, что придворный Башни просто не мог позволить себе от него отмахнуться. При этом его фигура оставалась внешне расслабленной, а лицо сохраняло бесстрастность.

Он говорил знаками с человеком, одежда и мантия которого были увешаны огромным количеством очень странных предметов – от амулетов из костей до сложнейших творений из металла и стекла. В довершение всего на плечах здешнего короля покоилась синяя искрящаяся шкура, от которой исходил еле слышный, но очень чистый и мелодичный звон. Странное существо, похожее на огромную летучую мышь, но без единого намека на глаза, сидело рядом с левым ухом короля, вцепившись когтями в поющую шкуру.

Довольно быстро король объяснил, что Сенор и его спутники не относятся в Шаарне к числу желанных гостей и даже за ту скудную пищу и неприветливый кров, которые им здесь предложат, ему придется заплатить. При этом хозяева не будут против, если пришельцы покинут Призрачный Замок как можно быстрее. Холодный Затылок не мог осуждать их за это. В отличие от обитателей замка, его странствие по Тени только начиналось.

Человек Безымянного Пальца перебирал в уме предметы и тайны, которые могли представлять интерес для правителя блуждающего королевства – свои собственные амулеты, загадку возвращения Люстиг, искусство превращений Суо. Но амулеты стоили здесь слишком дорого, почти столько же, сколько стоила жизнь, а тайны его спутников были не его тайнами. Отчасти он рассчитывал на помощь превращенного карлика, которому замок и все происходящее в нем были слишком хорошо знакомы.

Сенор долго бился над тем, чтобы выяснить, знает ли король в синей шкуре о Храме Спящих Младенцев, Завесе Мрака, Мерцающем Саркофаге или просто о местах, представляющих в Хаосе какой-либо интерес. И тут он вспомнил о своих собственных, почти безнадежных поисках. Пленник шевельнулся в его черепе и ужасная боль коснулась нервов. Эта боль подстегнула его и убедила в том, что он готов на все. Но Сенор до сих пор не был уверен в том, что его хотя бы правильно понимают.

От полного краха эту абсурдную беседу действительно спасло вмешательство Люстиг, с хитрым видом взиравшего на происходящее.

Когда карлик, которому надоело наблюдать за тщетными потугами Сенора пробиться сквозь незыблемую стену неприятия, внезапно заговорил на древнем языке Ксантрии, это возымело едва заметное, но все же не ускользнувшее от пристального взгляда Холодного Затылка действие.

Одна из побрякушек, прикрепленных к мантии короля, дрогнула, едва заметная спираль, спрятанная в ней под темным стеклом, начала вращаться. Именно это вращение, приводившее к чередованию тьмы и тусклого света, который не мог бы сделать менее темной и крысиную нору, было первой внешней реакцией на слова, произнесенные Люстиг.

Кроме того, взгляд гладколицей женщины впервые изменил направление и остановился на бородатом карлике, выкрикивающем фразы на ксантрийском с неизменным глумливым оскалом на лице. При этом выражение ее глаз оставалось не более понятным Сенору, чем выражение мутных глаз змей, освещавших башни и дома в Кобаре.

Самым неприятным было то, что в отсутствие отражений намерения людей из Призрачного Замка все еще оставались для Незавершенного неизвестными, а их поведение – совершенно непредсказуемым.

Он утешал себя тем, что выражение его собственного лица и его собственные намерения – столь же неразрешимая загадка для обитателей каменного острова.

К его удивлению, почти ничего не произошло. Только крылатая тварь зашевелилась на плече короля и Сенору удалось поймать слабую тень ее отражений. Слишком слабую, чтобы понять, о чем идет речь, но достаточную, чтобы заставить его насторожиться. Безглазый соглядатай умело блокировал отражения. Сенор увидел в нем нового опасного соперника...

Когда это малопонятное представление завершилось, человек в поющей шкуре бросил несколько коротких фраз и, повернувшись, вышел. Силуэт загадочной женщины окончательно растворился в темной глубине каменной ниши. Приближенные короля также владели искусством исчезать незаметно. В зале остались только те из них, кому было поручено присматривать за гостями.

– Он сказал, что пока мы должны оставаться здесь, – прокомментировал уход короля карлик Люстиг. – Они наверняка будут решать, что делать с нами. У нас есть в запасе десяток изменений ландшафта...

– Не нравится мне это, – зевая и деликатно прикрыв рот перчаткой с отрезанным мизинцем, сказало Существо Суо. Оно явно намекало на необъяснимую осведомленность Люстиг в здешних делах. Сенор предпочел сделать вид, будто не заметил этого намека. С карликом была связана его единственная надежда что-либо разузнать об обитателях Призрачного Замка.

– Пойду посмотрю, что здесь изменилось, – с загадочным видом произнес вдруг Люстиг, направляясь в один из темных коридоров и не обращая внимания на охрану. Солдат с морщинистым серым лицом и длинными серебристыми волосами, заплетенными в косу, бросился вслед за ним. Карлик обнаружил неожиданную проворность. Несколько фраз, брошенных на бегу на неизвестном в Кобаре языке – и оба исчезли.

Сенор переглянулся с Человеком Мизинца Суором. Им оставалось только ждать. Незавершенный положил перед собою меч Торра и стал рассматривать стены зала, в котором они находились, используя древнюю технику расслабления. Эти стены были тем, что осталось от каменного монолита, когда неизвестная никому из живущих чудовищная сила много столетий назад выдавила из него все лишнее...

5. ПУТЬ ВНИЗ

Спустя некоторое время в зале, где остались Сенор, Суо и их молчаливые стражи, сгустилась тьма. Чадящие светильники погасли. Никто не позаботился о том, чтобы разжечь их вновь. В Призрачном Замке, блуждающем по Тени, наступила ночь.

Холодный Затылок долго смотрел на белеющие во мраке немигающие глаза существа из Мертвых Времен. И хотя ощущение было жутковатым, сейчас он завидовал Суо. Оно не ведало сомнений, для него не существовало томительного ожидания, липкого страха, тягучего, как смола, времени, как не существовало и многого другого. Даже необходимости спать...

Сам Сенор уснул сидя. Перед тем, как в его мозгу угасла последняя мысль, он ощутил себя бесконечно уставшим.

* * *

Пока Незавершенный спал, а за пределами Шаарна сменяли друг друга ландшафты Младшего Хаоса, Существо Суо и превращенный карлик не теряли времени даром.

Люстиг не мог бы сейчас уснуть, даже если бы захотел. Слишком велико было его возбуждение. Жажда мести бушевала в его уродливой птичьей груди жарким неугасимым пламенем, разгоревшимся еще ярче от близости осуществления. Обманув Незавершенного, Люстиг нашел тех, кого так хотел встретить. Теперь он не мог удержаться даже от мыслей о том, чего сможет достичь после того, как, наконец, получит назад свое прекрасное женское тело.

Но это относилось к области сокровенного. Люстиг не говорил пока об этом никому, даже своим спутникам. Однако, он понимал, что ему придется сделать это рано или поздно. Терпения человека с древним мечом хватит ненадолго, к тому же, от того, как он себя поведет, зависело слишком многое. Впрочем, столь же много зависело от этого ходячего муляжа – существа из Мертвых Времен, которое, похоже не ставило карлика ни во что и терпело его лишь до поры до времени. Его холодной беспощадности Люстиг опасался больше всего...

Он обдумывал также, что сделает с двумя своими спутниками, когда его планы осуществятся.

Если бы Сенор взял на себя труд разобраться в отражениях карлика, то мог бы узнать много интересного. Но Люстиг был осторожен, осторожен, как никогда, и глубоко скрывал самые черные из своих замыслов. А Человеку Безымянного Пальца сейчас было не до них. Зыбкая Тень мешала ему. В Кобаре он был бы осторожнее и подозрительнее, – придворные Башни не прощали подобной небрежности.

* * *

В отличие от превращенного карлика Существо, Не Имеющее Пола, не руководствовалось никакими соображениями. У него вообще не было соображений. Оно действовало, выполняя свое зловещее предназначение. При этом у него могли возникать иллюзии относительно собственных намерений и желаний. Но и они не имели ничего общего с человеческими.

Темный непостижимый инстинкт заставлял его изворачиваться, превращаться, идти на сомнительные сделки, лгать, уступать, убивать и ждать своего часа... Двое жалких существ из постепенно распадающейся плоти, ставшие его спутниками на очень краткий, с точки зрения Суо, срок, были лишь смутными тенями на его внутреннем горизонте. Оно даже не понимало, о чем, собственно, договорилось с ними, – эту заботу взял на себя гнездящийся в нем скрытый инстинкт.

Одного из них Существо Суо ждало в Мертвых Временах, ждало долго, перебирая длинную череду созданий, попадавших к нему во владения, которые оказались владениями изгнанника. Пресытившись, оно уничтожало этот материал, предварительно извлекая из него все, что можно, – от тайных знаний до самого изощренного коварства.

Таким образом оно познало сны, упоение смертью, наслаждение властью, леденящий ужас, туман рождения, азарт игры и чувства, вообще не знакомые людям...

Великое множество существ, от самых примитивных до самых сложных и искушенных, живших в угасающей вселенной, растворилось в нем, но среди них не было ни одного Бога.

Подозрение, что Боги существуют, пришло к Суо вместе с одной из поглощенных им жертв и этого не предусмотрели те, кто упрятал Существо, Не Имеющее Пола, в Мертвых Временах. Еще менее вероятным казалось им то, что Суо само покинет свои владения, где оно обладало безраздельной властью.

Теперь оно действовало, не осознавая своей цели, но ни на миг не усомнившись в том, что в конце концов его ожидает настоящее Завершение.

* * *

От внимания Суо не ускользало ничего.

Когда превращенный карлик выскочил из комнаты, преследуемый солдатом с серебристой косой, оно осталось неподвижным и равнодушным.

Более того, спустя некоторое время Человек Мизинца Суор закрыл глаза и ни один из стражников не мог бы усомниться в том, что в темной комнате находятся два спящих пришельца. Но никто из них не видел, как от затылка одного из странников отделился маленький темный предмет и отправился в самостоятельное путешествие по Призрачному Замку.

Предмет не имел постоянной формы, иногда это был просто упругий черный шар, иногда – плотный туман или липкий ручей, он мог проникнуть куда угодно и не утратил способности убивать. Он мог залепить ноздри или обвиться вокруг шеи, сожрать мозг, с дыханием проникнуть в легкие, с кровью просочиться в сердце и разорвать его изнутри...

Этот предмет нес в себе все, чем обладало Существо из Мертвых Времен.

* * *

Эрлана, Обрученная Со Смертью, вдова короля Гишаарна, принужденная в соответствии с древним обычаем оплакивать короля еще при его жизни, смотрела в Озеро Изумрудного Света, пойманное охотниками в одном из ландшафтов Тени и плававшее теперь под скругленным потолком ее покоев.

Это было чистое созерцание, все чувства Обрученной Со Смертью на время умирали, она почти достигала ясности и пустоты, но ее изощренный ум никогда не позволял ей постичь совершенную свободу и незамутненную радость.

Ее холодный рассудок начинал действовать с механической настойчивостью и переливающиеся течения света, гипнотизировавшие чувства Эрланы, становились лучшим фоном для его ужасающе безошибочной работы. Затем он вытаскивал за собой из небытия целую свору желаний и сжигающих душу страстей, а Изумрудное Озеро превращалось в средоточие всех мыслимых наслаждений.

Несмотря на свое мрачное предназначение, Эрлана отнюдь не была им подавлена, напротив, оно давало ей темную силу колдуньи и до сих пор Обрученная Со Смертью имела в Призрачном королевстве все, что хотела. Как никогда, она была близка к достижению конечной цели...

Но приход чужих – в этом было кое-что необычное. В последний раз Эрлана видела странствующих по Хаосу так давно, что почти забыла об этом. Теперь она перебирала в памяти мельчайшие подробности тех встреч; выплывали из забвения существа и события... неясная тревога охватила вдову короля. Причину этой тревоги она не могла осознать, ей было мало просто предчувствий и это вывело бы ее из себя, если бы Эрлана позволила себе хоть на мгновение ослабить самоконтроль. Но вместо этого она принялась обдумывать возможные последствия появления посторонних в замке Шаарн и, в частности, возможную угрозу, которую представляли собой чужие для ее далеко идущих и глубоко затаенным планам.

До сих пор помешать их осуществлению мог только Желуг, крылатый недоносок, слепой шпион Гишаарна. Эрлане приходилось тщательно скрывать в его присутствии не только свои чувства, но и мысли. Она бы давно и с удовольствием избавилась от Желуга, если бы не болезненная привязанность короля к своему слуге. Эти двое охраняли себя так, словно в каждом была заключена частица жизни другого.

Эрлана сосредоточилась, отогнав воспоминания обо всем лишнем и – в который раз – Озеро Изумрудного Света помогло ей. Из полнейшего отсутствия форм в его глубине вдруг родились смутные образы, едва уловимые, ускользающие, как утренний сон, но для Вдовы этого было достаточно.

Она вспомнила.

Ее гладкие руки напряглись и стали костлявыми.

Уловив настроение своей хозяйки, Изумрудное Озеро сжалось, уплыло в угол комнаты и превратилось в мертвое зеленое пятно, повисшее под потолком.

Обрученная Со Смертью была готова действовать. Но она предавалась созерцанию слишком долго. Ее созерцание не было совершенным. И даже Озеро Изумрудного Света не могло подсказать ей, что она опоздала.

* * *

Его пробудил ото сна возбужденный шепот Люстиг. Суо находилось тут же, с древним мечом в руке. Сенор бросил быстрый взгляд в сторону стражников – они были мертвы. Не нужно было теряться в догадках относительно того, кто это сделал. Существо, Не Имеющее Пола, еще не завершило превращения – нижняя часть его тела представляла собой тонкий змеиный хвост.

На глазах у Сенора хвост сократился, увеличил свою толщину, наконец, раздвоился и стал человеческими ногами. Сквозь фальшивую плоть проступили покровы, ткани одежд, сапоги и доспехи, во всем подобные хитиновым. Человек Мизинца Суор подошел к одному из круглых проемов, заменявших в Шаарне двери, и выглянул в коридор. Убедившись в том, что путь свободен, он дал знак Сенору следовать за ним.

Холодный Затылок поздравил себя с таким попутчиком и, хотя еще ничего не понимал, послушно погрузился в темнеющий зев коридора. Превращенный карлик бежал рядом. В его бороде пряталась довольная усмешка. В частом топоте маленьких ножек было что-то жуткое. Сенор мог бы поклясться, что кинжал, болтавшийся на поясе Люстиг, он видел незадолго до этого в руках солдата с серебристой косой.

* * *

Все трое спускались куда-то вниз по гулким коридорам с наклонным полом. Либо создателю Шаарна были неведомы лестницы, либо он не имел возможности воспользоваться ими. Таинственная спиральная архитектура, проходы, кольцами опоясывавшие башни, отсутствие прямых углов, скругленные полы, светильники, зажатые в металлических щупальцах, вертикальные колодцы, уводившие в неизвестные глубины, барельефы, не имевшие в своих формах ничего человеческого или хотя бы узнаваемого... Если бы Сенор не знал, что замок населен людьми, он мог бы назвать его обителью гигантских червей. Он живо представил себе черные, маслянисто поблескивающие тела толщиной с его рост, лениво переползающие по сплетающимся коридорам или отдыхающие в круглых залах, свернувшись в тошнотворные клубки...

Видение было настолько ярким, что его желудок пронзили острые спазмы отвращения. Он заставил себя думать о том, что притаилось в подземельях Шаарна. Пока он мирился с тем, что Суо и Люстиг играли каждый в свою игру, но теперь наступило время опасаться этого и готовиться к худшему.

Очень медленно и осторожно он распустил, как невидимый цветок, тонкие щупальца своего сознания и поймал слабые отражения превращенного карлика.

* * *

Большой отряд замковой стражи почти застал их врасплох. Некоторое время солдаты оставались невидимыми за плавным изгибом коридора, но Сенору и его спутникам было негде спрятаться, а огромные искаженные тени приближающихся воинов уже плясали на освещенной чадящими светильниками стене. По слегка растерянному виду карлика Сенор безошибочно определил, что схватка не входила в его планы. И тут Существо Суо, шедшее впереди, стало медленно оборачиваться к ним.

Когда оно повернулось полностью, то имело уже совершенно другой облик. Сенор узнал в нем женщину, наблюдавшую за его переговорами со здешним королем. Длинная просторная накидка делала ее фигуру бесформенной, но лицо было таким же холодным и прекрасным.

Люстиг тихо взвизгнул от восторга и Существо Суо мрачно улыбнулось в ответ.

Потом полы его накидки раздвинулись и под ней обнаружилось гладкое серое тело без каких-либо признаков пола. Черная, тонкая, как лезвие ножа, линия прорезала это тело посередине и оно распахнулось, как раскрываются сложенные ладони.

Внутри него было темное клубящееся нечто. Сенор глядел в эту странную пустоту, которая не была обычным пространством, и ему стало не по себе. Но поведение Суо явно означало приглашение и, кроме того, стражники должны были вот-вот показаться из-за поворота. Более не раздумывая, он шагнул к телу, почти вывернувшемуся наизнанку, и с досадой почувствовал, что превращенный карлик догнал его сзади и прыгнул ему на плечи, после чего обе половинки Существа Суо сомкнулись за его спиной и Сенор оказался в кромешной тьме.

Внутри Суо, Не Имеющего Пола, было душно, а вскоре Холодный Затылок с ужасом ощутил, что вообще не дышит. Тени незнакомых предчувствий проносились сквозь его сознание. Тело было как будто подвешено в упругой среде, которая заставляла его двигаться. Сенор чувствовал себя так, словно его облизывали бесплотные, но настойчивые языки. Вдобавок карлик сжимал его шею уродливыми ручками и щекотал бородой ухо и шею.

Было трудно поверить в то, что снаружи они могут представлять собой прекрасное и соразмерное тело. Глухие звуки доносились до слуха Сенора, словно он находился глубоко под водой. Он не мог сосредоточиться. К этому времени уже тысячи неясных желаний и страхов раздирали его на части. Растревоженный рой теней всех, когда-либо умерших в Суо, носился вокруг. Одним словом, внутри Существа из Мертвых Времен было не слишком уютно. Сенор ощутил мелкую дрожь скрюченных ручек и понял, что карлику тоже приходится несладко.

Но тут какая-то сила заставила Люстиг открыть рот, хотя сейчас он явно не был расположен к разговорам, и из его глотки вырвались хриплые звуки. Они вышли наружу сквозь тело Суо и стали фразами на ксантрийском языке. Должно быть, со стороны это выглядело так, будто Эрлана, Обрученная Со Смертью, отдавала приказы замковой страже.

Та же сила подняла руку Сенора и заставила его сделать несколько шагов. Это было удивительное и в чем-то даже приятное ощущение. Словно возвращение в лоно Праматери, каким его рисовали кобарские мифы... Холодный Затылок расслабился, чувствуя, как Суо манипулирует его телом и конечностями. Пуповина покоя и темного уюта связала его с Существом, Не Имеющим Пола, но почти сразу же и оборвалась. Нечто похожее он испытывал, бывало, в постелях кобарских женщин, когда после минутного расслабления начинал ощущать смутную угрозу.

Сожаление и страх, которые пришли к нему, подсказали, что он снова рождается на свет. Фальшивое тело Эрланы сползло с него, как змеиная кожа, невидимые языки обласкали его в последний раз и унеслись в пространство. На глазах у Сенора и карлика темный смерч заполнил вывернутое наизнанку и потерявшее форму тело. Затем оно плавно сомкнулось, легкая рябь пробежала по лицу, превратив его в лицо Человека Мизинца Суора.

Судорога пронзила тело Незавершенного, легкие вновь наполнились воздухом... Что-то коснулось его спины ледяными пальцами...

В замешательстве он осознал, что с этого момента какая-то его часть навсегда осталась в Существе из Мертвых Времен и когда-нибудь его может посетить некто, чтобы потребовать от него услуг, о которых он сейчас даже не подозревал. Это не сблизило их ни на шаг, – наоборот, он ощутил лишь далекую и пока неясную угрозу...

Сенор отдал должное хитрости Суо.

Оно умело создавать себе слуг.

Но, в конце концов, это было лучше, чем плен или смерть в Шаарне.

6. КОНЕЦ ХОШИНХО

Они оказались в темном подвале внутри каменной сферы и в самой нижней ее точке Сенор увидел то, что вначале показалось ему бесформенной скалой.

Когда он подошел поближе, скала превратилась в статую из коричневой глины, в которой вдруг явственно и резко проступили черты огромного шакала. Это было изображение Бога На Четырех Ногах, сидящего на задних лапах.

Несколько длинных наклонных желобов вонзались в его тело, как копья, и оканчивались черными отверстиями в глине. Один из них вполне ощутимо отдавал нечистотами.

Из ушей Шакала торчали металлические крюки, слишком гладкие и сиявшие слишком ярко, чтобы быть творением смертных мастеров. На каждом из них был подвешен полусгнивший труп. Сенор сделал неприятное открытие, что в Ксантрии Богу На Четырех Ногах приносятся человеческие жертвы. Воздух вблизи от статуи оказался таким, что его затошнило. Кости тех, кто умирал на протяжении нескольких поколений, белели тут же, у задних лап Шакала, а в передних была закреплена клетка с розовыми мышами.

...По преданию, одна из розовых мышек была ключом к жизни четвероногого Бога, а всего мышей в Ледяной Обители Шакала были многие сотни тысяч. Любому смертному, попавшему в Ледяную Обитель, Бог предлагал выбрать и съесть одну розовую мышь. Как видно, у Шакала тоже имелось своеобразное чувство юмора и он тоже любил поиграть в прятки со смертью. Никому и никогда еще не удавалось угадать и спасти таким образом свою собственную жизнь. Но разве не всех ожидает одинаковый конец?..

Пока Холодный Затылок рассматривал глиняного Бога, в темных провалах его глаз появились мутно-белесые и круглые предметы, словно глазные яблоки без зрачков. Тем не менее, у Сенора возникло ощущение, что за ним очень внимательно наблюдают. Он привык доверять своим ощущениям. Но карлик отнюдь не выглядел так, словно здесь им угрожала какая-либо опасность. Более того, он имел вид существа, преподносящего Незавершенному неожиданный и чрезвычайно ценный подарок.

Человек Мизинца Суор повернулся и произнес вполголоса:

– Это тюрьма Игама, Замурованного В Глине. Я говорил с ним некоторое время назад. Для меня нет препятствий и не существует стен, – тут Суор хитро усмехнулся. – Один из нас...

– Нас? – быстро перебил его Сенор.

– Нас, – спокойно подтвердил Суор. – Многие составляют Одно. Разве ты не догадывался об этом? – лицо Существа, Не Имеющего Пола, на мгновение преобразилось и стало лицом прекрасной женщины с драгоценными камнями вместо глаз, которую Сенор встретил когда-то в Мертвых Временах.

– Один из нас побывал там, – продолжало Суо и показало на одну из черных нор, из которых тянулись желоба. – Этот Игам – существо смертное и похожее на тебя...

В это мгновение тихий смешок, окончившийся неясным гулом, донесся до них изнутри статуи Шакала.

– Игам – больное место короля Гишаарна, – зашептал на ухо Сенору карлик Люстиг, потянув того за руку и заставив наклониться. – Ты можешь воспользоваться этим...

Сенор показался бы слишком наивным даже самому себе, если бы поверил в бескорыстную помощь Люстиг. Он согласно кивал, а потом внезапно оборвал карлика:

– Откуда ты знаешь об этом?

– Ну, теперь здесь нет тайны... – несмотря на собственное утверждение, карлик приблизил губы к самому уху склонившегося Сенора. – Я была превращена в Шаарне.

– Ты быстро нашла тех, кому хочешь отомстить, – медленно проговорил Холодный Затылок, делая вид, что раньше не догадывался об услышанном.

Карлик тихо засмеялся и сказал, бросив быстрый взгляд в сторону Суо:

– Я вела тебя через Хаос, не так ли? Мне был нужен Призрачный Замок и я нашла его. Может быть, он нужен и тебе. В Зыбкой Тени бесконечное множество ландшафтов и мы могли оказаться в каком угодно из них, но мои желания были самыми сильными... Договорись с Игамом – и ты получишь свою долю необходимого...

– Только поэтому ты еще живешь, – произнес вдруг Человек Мизинца Суор. Его ничего не выражающий взгляд был по-прежнему устремлен на статую Четвероногого Бога, но карлика, тем не менее, пробрала хорошо заметная дрожь. Слова Суора он принял на свой счет, однако Незавершенный думал иначе.

Пользуясь сильным испугом Люстиг, Сенор проник в ее обнажившуюся память. Сумбурные видения и суетливые чувства захлестнули его. К нему пришли отражения Призрачного Замка, немного иного, чем тот, в котором они находились сейчас. И все-таки это тоже был Шаарн.

В одно мгновение он понял почти все. В отражениях Люстиг остались Гишаарн и Эрлана, Обрученная Со Смертью, которая совокуплялась с крылатыми псами. Были отражения ее ненависти и кое-как просматривалось зловещее колдовство Игама, Замурованного В Глине, кроме того присутствовали отражения обнаженного тела короля и женского тела Люстиг, каким оно было до превращения, восторг немыслимого сладострастия и упоение почти абсолютной властью. Как эта власть ускользнула из рук Люстиг, Сенор еще не понимал, но сильно подозревал, что существовал тайный сговор между Игамом и Эрланой. Игам сейчас находился рядом с ним и он был замурован в глине – это казалось лучшим свидетельством того, что Вдова Гишаарна не выполнила свою часть соглашения. На этом можно было сыграть. Холодный Затылок еще не знал – как именно, но сыграть стоило уже хотя бы для того, чтобы спасти в Призрачном Замке свою жизнь. За Существо Суо тревожиться не приходилось – Сенор видел, каким оно могло быть...

Наконец, превращенный карлик взял себя в руки. Его отражения замутились, он поспешно возводил защиту, но Сенор знал теперь достаточно. Положив ладонь на ножны, в которых покоился древний меч, он медленно пошел в сторону статуи, преодолевая свое отвращение и почти осязаемую вонь, царившую вокруг.

Поэтому он не видел, как из-под накидки Человека Мизинца Суора появилось легкое облачко серого тумана и поплыло вверх, к отверстию вертикального колодца, ведущего из подземелья наружу.

* * *

Желуг торопился. Он должен был успеть предупредить Гишаарна о том, что происходило в подземелье замка.

Слепой, он помнил расположение любого камня в Шаарне. Изуродованное природой тело мешало ему двигаться быстро, он мог послать королю только ощущение своего сильнейшего беспокойства, но эти двуногие из Ксантрии были так тупы – для них мало значили ощущения. Желуг знал, что в лучшем случае Гишаарн просто отмахнется от беспричинных страхов, пришедших, как ему покажется, из ниоткуда. В худшем – пожмет плечами и выпьет что-нибудь из этих ужасных зелий, превращающих мозг в поле для чужих игр, а тело – в послушную марионетку.

Поэтому хошинхо волок к королю свое тщедушное тело, торопясь принести столь смутное для двуногого сообщение.

Наконец, он понял, что ему придется взлететь, оторвавшись от неизменной твердыни Шаарна, чтобы побыстрее достичь королевской башни, пусть даже рискуя затеряться в течениях Хаоса. Теперь он искал открытую площадку, с которой можно было сделать прыжок и расправить хилые крылья.

Даже в том случае, если Желуг долетит, он не мог быть уверен в том, что король правильно его поймет. Такова уж была судьба последнего хошинхо Ксантрии – влачить существование без надежды, среди жалких тварей и вдобавок служить одному из них в обмен на пристанище в Тени, потому что больше некому было служить и потому что он не знал других пристанищ.

Желуг не испытывал к Гишаарну чувства, которое двуногие назвали бы привязанностью, и уж ни в коем случае не любовь. Ему вообще были неведомы чувства двуногих. Он жил в своей собственной реальности, во тьме, пронизанной беспокойством и страхами множества существ. Его недостижимым идеалом был покой. В древнем королевстве Ксантрия хошинхо обретали покой в своих гнездах на вершинах каменных башен, поднимавшихся до небес и выстроенных тогда, когда люди были их рабами. Хошинхо не было равных в том исчезнувшем мире. Двуногих они лишь терпели рядом с собой. Несмотря на вырождение, Желуг помнил об этом.

Трое из другого мира, появившиеся в Призрачном замке, были не более понятны ему, чем люди Ксантрии, но он ясно ощущал исходящий от них запах разрушения, угрожавшего остаткам древнего королевства.

* * *

Этот запах пришел к нему вместе со страхом, как только он увидел странников Хаоса. С того мгновения Желуг не обделял их своим вниманием.

Он «видел» превращения Существа, Не Имеющего Пола, и это наполнило его еще большим ужасом. Он чувствовал смертоносную силу, заключенную в мече, который носил один из чужеземцев. А в карлике он сразу узнал женщину, побывавшую в Призрачном замке много сотен изменений тому назад.

Тогда это существо едва не подчинило себе короля, оно было коварным, почти как Эрлана, Обрученная Со Смертью, что и привело их к непримиримой вражде. Желуг даже помнил ландшафт, в котором Люстиг была превращена во время охоты на Озеро Изумрудного Света, далеко за пределами Шаарна, и помнил ярость короля, когда тот обнаружил рядом с собой бородатого карлика вместо женщины...

Мало кто, кроме Желуга, знал о тайных пружинах того давнего колдовства. А хошинхо знал и помнил все. В этом, отчасти, было его назначение. Он покидал Шаарн только в единственном случае – на плече короля, крепко вцепившись когтями в шкуру синего кота. В тот раз он скрыл от Гишаарна все, что знал о сговоре между Игамом и Эрланой, потому что хотел сохранить неизменным королевство, которое носил вместе с собой по течениям Хаоса След Свиньи Кружедда.

Но теперь вдова стала слишком опасна и внушала Желугу гораздо большие опасения, чем прежде. Запах ужаса, исходивший от нее, забивал все остальные запахи. Ее сила таилась в ее предназначении. Она была самоубийственным порождением самой Ксантрии, воплощением зревшего с забытых времен древнего проклятия.

Однако для хошинхо это были абстракции. Единственное, чему он верил, это своему собственному страху.

* * *

То, что у двуногих было два пола, казалось Желугу вопиющей дикостью. Древние хошинхо Ксантрии были гермафродитами и приносили потомство лишь один раз перед смертью. Сам Желуг не мог сделать даже этого. Но зато он не мог и умереть естественным для хошинхо образом. Покончить с собой или быть убитым – вот выбор, который оставила ему судьба.

Желуг размышлял об этом, пока взбирался на открытую площадку у замковой стены. Он повертелся на месте, ловя смутное воспоминание о том, в какой стороне находится королевская башня. Среди вечной тьмы, в которую был погружен хошинхо, ему казалось гораздо более легким узнать намерения немого, чем найти камень, лежащий в нескольких шагах. Если только это не был ЧЕЙ-ТО камень... Твердое и невидимое становилось тогда мягким и податливым; оно приобретало то, что Желуг ощущал, как запах. Свой, ни с чем не сравнимый запах был у Гишаарна, Эрланы, Игама, Замурованного В Глине. Был он и у королевских покоев. Не имело запаха только существо из Мертвых Времен и его Желуг воспринимал, как нечто зыбкое и множественное одновременно...

Хошинхо расправил крылья и прыгнул с площадки вниз. Ландшафт, окружавший замок, успел измениться, пока Желуг взбирался на стену. Над каменным островом теперь нависал бесконечный низкий свод, источавший ровный голубой свет. Башни Шаарна темными пальцами пронизывали голубое сияние, но не отбрасывали теней. В этом сиянии, прекрасном и жутком, которого Желуг не мог видеть, он полетел в направлении королевской башни, тяжело взмахивая искалеченными крыльями.

* * *

То, что наперерез ему движется какая-то тень, выстрелившая с одной из башен, Желуг почувствовал слишком поздно.

Тень догоняла хошинхо. Она оказалась плотным, округлым предметом, выбрасывавшим из себя кусочки собственного вещества, измельченные в пыль. Приблизившись вплотную к слуге короля, предмет распался на сотни липких извивающихся нитей, которые намертво впились в крылья и тело хошинхо. Желуг издал крик, полный неподдельного ужаса, – ему показалось, что его смывает волна, пришедшая из Хаоса. Но Тень была не при чем. Один из убийц, составлявших Существо Суо, делал свою работу...

Хошинхо судорожно забил крыльями, но уже не мог взмахнуть ими – они увязли в липкой траурной сети. Сила, которую хранил в себе След, увлекла Желуга вниз, все убыстряя его падение к древним скалам и башням Шаарна, ощетинившимся наростами, завитыми в спирали.

Поскольку Желуг не мог умереть, родив нового хошинхо, ему пришлось пережить долгий ужас медленной, но неотвратимо приближавшейся смерти, и смерть эта пришла к нему черной вспышкой немыслимой боли, а потом последний из рода древних властителей Ксантрии перестал существовать.

Рядом с его останками на камнях оказались разбросаны жирные черные капли. Спустя несколько мгновений после гибели Желуга эти капли собрались в ручей, текущий вверх, к возвышенному угловатому уступу. Добравшись до вершины уступа, ручей превратился в полоску серого тумана, медленно поплывшую в сторону башни, под которой находилась тюрьма Игама, Замурованного В Глине.

Часть Существа из Мертвых Времен возвращалась к своему хозяину.

7. ПОСРЕДНИК

В самой глубине комнаты, свернутой в суживающуюся спираль, Эрлана, Обрученная Со Смертью, плела нити своего колдовства.

В этом искусстве Вдове Гишаарна было далеко до Игама; настоящие видения и силы были неподвластны ей, как и любому из смертных. Она могла прикасаться только к теням древнейших из проявлений магической природы и купила право всего лишь служить им, изредка взывая к помощи. Может быть, в этом было ее благо, ведь рассудок двуногих бессилен в абсолютно магическом мире. Кроме того, плата за помощь ужасна и извращенна с точки зрения людей, а Эрлана уже давно заплатила свою цену. Вдова оказалась слабой колдуньей, но для ее целей было достаточно и того, что она умела...

Для начала ей был необходим Посредник. Ее тайный Посредник жил поблизости от Эрланы с тех самых пор, как Вдова получила первые знаки своего предназначения. Самый младший из слуг демонов Тени, живущий в мире, лишь немного отличающемся от мира Обрученной Со Смертью, был, тем не менее, гораздо могущественнее любого из мастеров человеческой магии. Эрлана знала, чего он потребует за свою помощь, но это уже давно не пугало ее, более того, – приносило ей ни с чем не сравнимое удовольствие...

Она съела несколько плотно скатанных шариков из липкого вещества, похожего на смолу, которые делал для нее Посредник. Когда вокруг всех предметов в комнате возникло слабое свечение, Эрлана сожгла в медном светильнике клок жестких рыжих волос. Они сгорели с треском, рассыпав фиолетовые искры, а пространство наполнилось сильным и странным запахом. По ее телу разливалось приятное тепло. Тишина вокруг стала ватной и в ней гулко отдавался любой, даже самый слабый звук... Время замедлило свой бег... В непрерывной цепи мгновений, следовавших одно за другим, появились промежутки, словно что-то раздвигало их невидимыми пальцами... Вдова Гишаарна узнавала об этом, когда свет, исходивший от предметов, начинал мерцать. В существовании окружающего мира обнаруживались удлиняющиеся провалы, в которых не было ничего, кроме неописуемого ужаса... Обрученная Со Смертью не смела двинуться с места. Посредник приходил к ней через один из этих провалов, проскальзывая в пульсирующую щель между миром людей и демонической вселенной. Когда щель расширилась настолько, что время существования предметов стало в восприятии Эрланы таким же, как время их небытия, она услышала далекий стук когтей.

С каждым новым исчезновением мира звук становился все ближе и ближе, пока не заполнил собою ее опустевший череп...

В зеркалах, висящих на стенах, исчезли изображения, предметы перестали отражать свет.

Когда комната в очередной раз появилась перед Эрланой, в ней оказалось существо, похожее на крылатого пса. Оно подошло ближе, стуча когтями по каменному полу. Мгновения слились в непрерывно текущую реку и пространство вокруг женщины снова стало таким, каким она привыкла его видеть.

Зато теперь начал меняться крылатый пес. Что-то неуловимое в его облике, угадываемое лишь видевшей это много раз Эрланой, силилось вырваться из-под шкуры пса и спустя несколько мгновений шкура сгнила, оплыла отвратительной полужидкой массой. Из-под нее появился шакал, покрытый нетающим инеем; его глаза были двумя кусками желтоватого льда, а вместо языка свисал набок хвост наполовину проглоченной розовой мыши.

– Ты был на псарне? – ласково и заискивающе спросила Обрученная Со Смертью, опускаясь перед ним на колени и поглаживая его шею, покрытую рыжей взъерошенной шерстью.

– Говори быстрее, двуногая тварь, – произнес бы шакал, если бы говорил на человеческом языке. Звуки, которые он издавал, были всего лишь сдавленными завываниями, вырывавшимися из звериной глотки. Эрлана уже давно не удивлялась тому, что вообще понимает их.

– Меня могут хватиться на псарне, – провыл слуга демонов Тени. – Говори, или я уйду. В любом случае, ты заплатишь мне...

На красивом и гладком лице Вдовы отразилась досада.

– Кое-кто в замке может помешать мне...

– О чем ты болтаешь? Разве Игам сбежал?!

– Нет. Но в Шаарн пришли трое чужих, странствующих по Тени. Это означает, что у них есть След.

– Я знаю об этом, – злобно взвыл шакал. – Трое двуногих, таких же ничтожных, как и ты... Не беспокой меня по пустякам! И получше присматривай за Игамом.

Эрлане стоило большого труда сдержать себя.

– Но ты упустил одну мелочь, – произнесла она с расстановкой. – Один из них владеет могущественными амулетами. Его След – это меч Торра...

– Что?! – рык шакала был оглушительным, как удар грома. – Меч Торра здесь, в Шаарне?!

– Но это еще не все, – вдова Гишаарна вытерла ладонями пот с висков. Свечение предметов стало почти невыносимым для ее глаз. – Мне кажется, что один из амулетов – вещица Игама. Третий амулет когда-то принадлежал самому Рофо.

– Не слишком ли много для одного двуногого? – мышиный хвост судорожно забился в пасти шакала.

– Да, это очень много для одного двуногого... Но есть еще одна трудность. Другой среди этих троих – демон из Мертвых времен...

Ярость шакала была подобна урагану, с воем ворвавшемуся в спиральную комнату. Он превратился в рыжий смерч, разметавший светящиеся предметы и заставивший мерцать сознание Эрланы. Летящие льдинки искололи ее тело и лицо, а холод пробрал до костей.

Когда ветер улегся, она обнаружила, что ее волосы покрыты желтым инеем. Тем не менее, она разомкнула окоченевшие губы и сказала с плохо скрываемой насмешкой:

– Думаю, что явившись сюда, он утратил большую часть своего могущества. Передай это своему хозяину...

– Он и твой хозяин тоже, двуногая тварь!

– Хорошо. Передай это хозяину и пусть он поможет мне уничтожить этих троих.

Шакал уставился на нее двумя кусками нетающего льда.

– Ты не забыла, что должна привести Призрачный Замок в Ледяную Обитель? – спросил он потом. Мышка в его пасти трепетала в агонии.

– Я делаю все, чтобы вернуть Замок, – быстро проговорила Вдова, испугавшись подозрения, которое могло возникнуть у слуги демонов.

– Тебя создали для этого. Запомни: у двуногого нет жизни вне предопределения. Игам не должен оказаться на свободе. Я буду поблизости... Сейчас ты заплатишь мне, а потом я помогу тебе уничтожить пришедших в замок.

– У нас мало времени, – Эрлана предприняла слабую попытку возразить шакалу. – Они уже нашли тюрьму Игама.

– Его стережет мое колдовство! – взвыл шакал, разбросав вокруг себя облако инея. – Они найдут только собственную гибель!

Мышиный хвост в его пасти двигался, словно змеиный язык.

– Я слишком долго был презренным псом, – тихо добавил он и медленно поднялся на задние лапы. Не в силах отвести глаза, Эрлана смотрела на происходившие с ним ужасные метаморфозы... Потом шакал протянул вперед лапы, оканчивающиеся отвратительным подобием человеческих ладоней, опрокинул Обрученную Со Смертью на усыпанный инеем пол и стал совокупляться с нею.

Отвращение и похоть душили ее. Черный лед заполнил внутренности, в глазах потемнело и к ней пришли видения Ледяной Обители, где ее поджидало настоящее удовлетворение и кошмарный любовник – ее безраздельный властелин.

8. ЗАМУРОВАННЫЙ В ГЛИНЕ

Теперь Сенор мог коснуться глины руками. Зловоние здесь было почти нестерпимым. Внутри статуи шевелился кто-то. Слабые щупальца отражений коснулись его сознания. В них было что-то, заставившее его сердце забиться быстрее.

– Наконец, ты пришел, – донесся до придворного Башни тихий голос из отверстий в глине. – Входи, и мы поговорим.

– Мы можем говорить так, – Сенору стало немного не по себе.

– Войди и я покажу тебе кое-что, – глухой голос Игама был абсолютно безразличен, словно Замурованный В Глине знал наперед исход этой встречи. – Ты не пожалеешь. У тебя ведь есть Стеклянный Обруч...

Сенор дотронулся до обруча, в который вросли его волосы. В его положении не приходилось выбирать. Он ступил на один из скользких желобов. С большим трудом он взобрался по желобу к животу Четвероногого Бога. Отверстие, оказавшееся перед ним, было, конечно, слишком мало даже для человеческой головы. Но выйти из Бутылки Рофо, в которой он проводил время со слепой королевой Мелхоэд, тоже казалось невозможным.

– Думай о том, что внутри, – услышал он тихую подсказку Замурованного В Глине. Да и был ли это Игам? Неизвестно.

...Когда его плоть раздвинула глину, превратившуюся в колышущийся студень, Сенор почувствовал нарастающий ужас от того, что мог навеки остаться здесь, наполовину вмурованным в вещество, казавшееся непреодолимым. Оно вибрировало вокруг него, отделенное от тела немыслимо тонким промежутком... Потом появились темнота пространства и звуки, издаваемые другим существом. Но внутри статуи Шакала было еще кое-что – давно знакомы Сенору отражения, странным образом не проникавшие наружу. Он почувствовал, что кроме глины пленника охраняет магия.

– Это ты, Треттенсодд Сдалерн? – послал он в темноту первый робкий вопрос.

Тихий смешок был ему ответом. Сенор обернулся на звук и увидел во мраке какую-то неясную массу. Магическое зрение помогло ему разглядеть знакомую фигуру в рясе, подпоясанную дохлой змеей. Металлические заплаты на голом черепе и стеклянные кружки на глазах отбрасывали слабые отблески света, проникавшего сюда сквозь отверстия в глине. Черная рука была не видна, зато другая, белая, привычно перебирала разноцветные камни.

– Да, это я, Бродячий Монах Треттенсодд Сдалерн Тринадцатый. А еще я Кормилец Небесных Детей, Магистр Игры...

– Знаю, знаю, – с улыбкой перебил его Сенор. – Еще ты Сторож Хромых Лошадей, Хранитель Космического Яда и существо, давшее обет Проникновения...

На него обрушились воспоминания.

Он вспомнил костер, не гаснувший под дождем, живые стены лабиринта, растущие вверх, разноцветные черепа грызунов, трупы существ из Тени и обезглавленное тело Сдалерна Двенадцатого, из которого появился Сдалерн Тринадцатый...

– Тебе не очень помог твой амулет, – осторожно сказал Сенор, имея в виду перстень со светящимся камнем и обстоятельства, при которых они встретились снова.

Глаза Бродячего Монаха весело блеснули за круглыми стеклами.

– Что ж, есть амулеты более могущественные, – он постучал костяшками пальцев о стену своей глиняной тюрьмы. – А еще есть предначертания, которыми не следует пренебрегать. Как видишь, здесь мой амулет мертв... Я хочу рассказать тебе кое-что. Там, у правой задней лапы Шакала, я принимал твоего спутника из Мертвых Времен. Правда, тогда он был в облике ящерицы, но мы прекрасно поняли друг друга. Ты можешь сесть там.

Монах извлек из складок рясы черную руку-протез и Сенор увидел слабую кроваво-красную искру, вспыхнувшую и погасшую в камне такого же перстня, какой был надет на его собственный палец.

– Я похитил Призрачный Замок у самого Бога На Четырех Ногах и спрятал его в Хаосе настолько далеко от Ледяной Обители, что, как мне казалось, его невозможно найти... Однако я недооценил Шакала и его слуг. Тогда меня предали в первый раз и мне пришлось уступить.

– То были времена, когда сбывались чужие пророчества и пророчества эти были не в мою пользу. Но я терпелив. Я позволил замуровать себя в глину этим наивным существам из замка, ибо мне было предсказано, что меня освободит некто, владеющий древним мечом. Только со Следом Торра стоит выступать против демонов Хаоса. Я прятал Шаарн от Шакала и ради этого был согласен даже на столь долгое заточение. Смешно, но эти глупцы полагают, что я всего лишь их пленник...

– Посланцы, отправленные мной, ушли в Замкнутые Миры, которые еще не были поглощены Тенью. Например, моим посланием тебе был искусственный глаз...

– Глаз? – Сенор едва заметно вздрогнул. Кто бы мог подумать – старая и темная интрига нашла свое продолжение здесь и теперь.

– Ну да. Ты ведь помнишь – слуга Хаоса тогда едва не помешал тебе?..

О, это Сенор помнил хорошо! Даже слишком хорошо. Ненависть барона Тенга, причины которой стали ясны ему намного позже, безголовая кукла из Башни, преследовавшая его, схватка с демоном Тени... Злобный божок в его голове болезненно шевельнулся. Уже давно он не напоминал о себе. Но сейчас Сенор был почти благодарен ему – тот заставил его вспомнить о том, зачем вообще придворный Башни отправился в Зыбкую Тень.

– Итак, ты заставил меня играть в свою игру, – очень спокойно произнес Холодный Затылок. – Может быть, ты позволишь задать тебе несколько вопросов?

– Спрашивай, но поторопись. Чем раньше мы покинем эту тюрьму, тем лучше. Думаю, слуги Шакала уже почуяли тебя и тех, кто пришел вместе с тобой...

– Кстати, о тех, кто пришел со мной. Что случилось с Люстиг?

– А, это было мое колдовство. Я пытался сделать так, чтобы мне помогала Вдова Гишаарна, здешнего короля. Тогда она еще не была обручена со смертью, но слишком жаждала власти и магических секретов. Я превратил Люстиг за пределами Шаарна и снова вернул ее в Кобар. Это было моим вторым посланием тебе. Но ты и тогда ничего не понял. Впрочем, тебя нельзя винить за это... Взамен Эрлана должна была помочь мне бежать, похитив тайный амулет слуги Шакала, который заключил меня в эту статую. И здесь было второе предательство. Я просчитался. Шакал создал себе слуг гораздо раньше меня... Теперь я даже рад, что Вдова Гишаарна не участвовала в превращении. В противном случае Люстиг была бы уже мертва.

– Так ты один из тех, кого называют Богами?

– Ты приписываешь мне слишком большое могущество. Я не знаю. Я всего лишь следую своему предназначению. Все мы слуги недоступных пониманию сил...

– По-моему, ты скрываешь что-то, – твердо и убежденно сказал Сенор.

– Может быть, – со смехом подтвердил Бродячий Монах. – Но если не будет знамений, ты никогда не узнаешь – что именно...

– Почему тебя до сих пор не убили?

Сдалерн резко оборвал смех и приблизил свое изборожденное морщинами лицо вплотную к лицу Сенора, а потом сказал почти шепотом:

– Но ведь я нужен Шакалу. Наверное, я – очень дорогой подарок.

В этот момент Незавершенный почувствовал холодок страха на своей спине. После оглушительно тихой паузы он произнес:

– Ты утверждаешь, что уже побывал в обители Четвероногого Бога?

– Да, но ведь и ты, человек из Кобара, владеешь амулетами, силы которых почти не знаешь... А Пророчество? Кто или что сделало тебя человеком Пророчества? Ты думал об этом? Чему удивляться? Вспомни, когда-то мы говорили с тобой о черепах в лабиринте и я учил тебя Игре.

Монах достал откуда-то сверток с живым лабиринтом и развернул его. Вверх потянулись знакомые Сенору хитросплетения стен.

– Самый ничтожнейший из черепов может благополучно достичь выхода из лабиринта и окончить Игру. Ведь ты, когда играл, случалось, жертвовал гораздо более сильными фигурами... Может быть, сыграем снова?

– Ты ускользаешь от меня, Сдалерн, – сказал Сенор с угрозой. – Ты очень странный союзник. Может быть, и не союзник вовсе. Мы сыграем в другой раз. Объясни мне вот что. Как замок мог оказаться в Ледяной Обители, если люди Гишаарна странствуют в нем с тех самых пор, как Ксантрия была поглощена Тенью?

– В Хаосе нет привычного течения времени. И нет последовательных событий. Они есть только там, где присутствует чей-нибудь След. След может сохранять неизменным то, что должно было бы подвергнуться трансформации, но и с самим Следом может произойти все, что угодно... Замок вполне мог быть похищен из Ледяной Обители и в то же время оставался Следом Свиньи Кружедда в одном из Срединных Миров... Даже не пытайся понять это. Все равно не сможешь. Я сам не понимаю всего, что происходит. Люди Ксантрии странствуют по Хаосу и они никогда не были в Ледяной Обители, но я сам украл Призрачный Замок у Шакала. Кто объяснит тебе это? Во всяком случае, не я...

– Но что такое Ледяная Обитель? И что мне теперь делать? – раздраженно бросил Сенор.

– Ты опять хочешь слишком многого. Я давно отказался от желания хоть что-нибудь понять. Я не знаю, что такое Ледяная Обитель Шакала и является ли она чьим-то Следом. Говорят, где-то существует место Богов Неподвижности, из которого исходят влияния, создающие Хаос. Здесь их называют ветрами и течениями, но это всего лишь названия, не более. Не спеши верить в это. В Хаосе нет непреложных истин и лжи. Здесь можно существовать и не существовать одновременно... Наверное, есть еще множество Следов, созданных и утерянных Великими Богами. Есть Река С Одним Берегом – река Хозяина Иллюзий, но я только называю ЭТО рекой. Говорят, будто утонув в этой реке, можно найти самого Хозяина Иллюзий – одного из хозяев Младшего Хаоса. Конечно, если суметь пройти мимо Охранников Веры, а я не знаю никого, кому бы удалось сделать это...

– Может быть, существует и то, что называют Старшим Хаосом, где бессильны даже Следы, Остающиеся В Предметах, но этого, мне кажется, уже не может знать никто. Не верь и мне. Пойми – все это непостижимо. Ты можешь только действовать, но не можешь надеяться на всеведение.

– Однако, кое-что мне все-таки предстоит узнать, – проговорил Сенор.

Они помолчали немного. Сдалерн зажег фонарь. Его свет не был трепетным, как открытый огонь. Сенору показалось, что свет исходит от раскаленной металлической проволоки в стеклянной колбе. Фонарь осветил внутренности тесной тюрьмы монаха.

– Ты не терял времени зря, – сказал Сенор после паузы, во время которой он решил предоставить событиям возможность течь своим чередом. В конце концов, глупо было надеяться на то, что кто-нибудь объяснит ему все. Это было бы слишком просто. А в простоту он не верил.

– Главное, что я не дал отражениям выйти наружу, – самодовольно заявил Треттенсодд. – В замке живет одно очень неприятное создание – Желуг, шпион и верный слуга короля. Он единственный, кроме Эрланы, с кем мне до сих пор приходилось считаться... Но ты прав. Если я выйду отсюда, обитателей Шаарна ожидает множество неприятностей.

– Ты собираешься сделать это с помощью Стеклянного Обруча?

Бродячий монах посмотрел на Сенора как-то странно.

– Нет, этого мало, – сказал он потом. – Магия Посредника, который помогает Обрученной Со Смертью, очень сильна и тебе повезло, что она не направлена против тебя. Второй знак на мече может помочь мне. Но и для этого нужен особый момент...

Сдалерн обернулся и Сенор только сейчас заметил в полутьме позади монаха какой-то предмет – несколько полупрозрачных, слабо светившихся сфер, вложенных друг в друга и непрерывно вращавшихся вокруг невидимых осей.

– Вот теперь почти пора, – сказал Сдалерн, пристально глядя на свою странную игрушку. – Смотри внимательно – следующее Соединение будет не скоро, а для нас оно не наступит вообще...

Вращение прозрачных сфер завораживало. Еле заметные пятна на них перетекали друг в друга, отбрасывая причудливые тени, словно играли в непостижимо сложную игру. Но вдруг наступил момент, когда проекции текучих пятен на всех сферах совпали и их свечение тотчас же исчезло.

– Что это было? – охрипшим от волнения голосом спросил Сенор. Узоры мягко скользивших сфер показались ему настолько прекрасными, что он почувствовал легкий укол в сердце.

Сдалерн Тринадцатый громко расхохотался и хитро посмотрел на него.

– Не знаю! Но это действительно красивая и полезная вещь. Я получил ее от существа с одним живым и одним мертвым глазом. И у него были шестипалые руки...

– Что?! – упоминание о Хозяевах Башни оказалось неожиданным для Незавершенного. Он почти забыл о них и о том, что его судьба подвержена чужому влиянию. Но разве для этого существовали неоспоримые причины?

Монах сделал вид, будто ничего не заметил.

– Во всякой магии есть отливы и приливы, – спокойно продолжал он. – Бывает время, когда магия ослабевает, а иногда она сильна настолько, что с нею бессмысленно бороться. А теперь уходи и жди меня снаружи...

9. ТЕНИ

Спустя сотни изменений ландшафта Обрученной Со Смертью казалось, что если бы не ее затянувшиеся любовные игры с Посредником, все могло бы обернуться иначе.

Но она ошибалась. Нити ее судьбы были сплетены намного раньше и намного раньше затянуты узлы предопределений. Игам, Замурованный В Глине, должен был совершить побег, а сама Эрлана – надолго утратить власть над Призрачным Замком.

Однако, все это случилось позже. Сейчас она осталась одна в спиральной комнате, сжимая в руке вырванный из шерсти шакала клок рыжих волос, и смотрела, как затягивается узкая пульсирующая щель, в которой исчез Посредник.

Сливалась с тенями магическая реальность. Гас ореол вокруг каждого из предметов, сужалась пропасть между мгновениями. Холод медленно отпускал Эрлану. Она чувствовала, как из нее вытекает жидкий черный лед. Вдова снова ощутила свою плоть, ставшую почти ненавистной ей, и кровь, заструившуюся по размороженным жилам.

Но она оттаяла не полностью. Осталась тяжесть внизу живота, затаившаяся там леденящим камнем, как залог ее демонического будущего...

Она оделась, закрыв мехами и медными доспехами грудь, исцарапанную когтями шакала. Эрлане предстояла опасная схватка, но она жаждала крови пришельцев всем своим существом.

* * *

Едва Сенор сбежал вниз по скользкому желобу, как статуя Бога На Четырех Ногах содрогнулась. Грязь и мусор, облепившие ее за многие тысячи изменений, осыпались, как наметенные ветром листья с пробудившегося животного. Лес ветвящихся трещин вырос в глине. Рухнули вниз полусгнившие тела принесенных в жертву. Слились в непрерывную и мрачную музыку звуки ломающихся костей, словно глиняный шакал топтался по гигантской яичной скорлупе...

Когда Сенор обернулся, статую уже окутывал жирный черный дым. Из этого дыма до его слуха донеслись завывания, леденившие кровь, и таинственный скрежет, который ему до сих пор не приходилось слышать.

Дым слегка рассеялся и Сенор увидел на месте глиняной статуи размытую пляшущую тень какого-то животного. Потом он услышал рев боевых раковин Шаарна, означавший, что встреча пришедших из Тени с Игамом перестала быть тайной для хозяев Призрачного Замка.

Схватка была неизбежна и Человек Безымянного Пальца хотел подготовиться к ней так, как сделал бы это в Кобаре.

Он прочел заклинание, ослабляющее боль. Магические фигуры, очертившие зону его неуязвимости, пришлось выложить из костей, разбросанных под ногами. Теперь Сенор знал, куда отступить, если придется совсем плохо.

Когда он закончил, на пояс ему легла маленькая грязная ручка. Он обернулся и увидел яростно сверкающие белки превращенного карлика.

– А как же я? – спросил Люстиг. – Игам должен исправить то, что сделал. Иначе я убью его... и всех вас. Я шла, чтобы отомстить.

– Успокойся, – сказал Холодный Затылок, хотя сам никакой уверенности в том, что все закончится так, как ему хотелось бы, не ощущал. – Он сделает то, о чем я попрошу. Обещаю тебе, если ты веришь обещаниям.

– Я буду рядом, – с угрозой проговорил карлик и почему-то эта угроза не прозвучала смехотворно.

Сенор стал смотреть на битву монаха с демоном, происходившую за завесой черного дыма, а карлик, вытащив из ножен кинжал, уставился в темные норы пещеры, откуда должны были появиться воины Гишаарна. В его бороде пряталась необъяснимая ухмылка.

* * *

Сенор видел, как тень огромного зверя мечется в дыму и это действительно было только тень, лишь изредка обраставшая плотью.

Тело шакала возникало из пустоты, чтобы нанести Сдалерну очередную рану, словно кобарская боевая рептилия, атакующая из-под воды.

Глиняная тюрьма исчезла. Сенора поразило то, что он нигде не видел ее обломков. Он почти не видел также Бродячего Монаха, – лишь иногда в полутьме мелькали сверкающие металлические заплаты на черепе и рука-протез, вычерчивающая магические знаки. Сквозь завывания шакала порой прорывался слабый голос Сдалерна, бормотавшего что-то на неизвестном языке. Потом Посредник оглушительно взвыл в последний раз и его вой перешел в пронзительный визг.

Незавершенный увидел, как тень зверя сжимается, уменьшается в размерах; все большая ее часть обрастала плотью. Он становился жалким, этот зверь, в нем оставались лишь вкрапления пустоты, словно кто-то неверно сложил мозаику и теперь для ее завершения не хватало только нескольких камней.

Но в это мгновение десятки новых теней пришли на помощь шакалу и Сенор услышал, как Бродячий Монах страшно закричал от боли. Этот крик был таков, как будто мучениям подвергалось не только его тело, но и мозг... Новые тени совершенно затмили место схватки. Теперь там была странная зона в пространстве, где соседствовали два мира, соединившиеся друг с другом. И тени из другого мира были ужасны.

Только теперь, вспомнив слова Сдалерна, Сенор наконец-то опустил глаза и увидел, что ножны, в которые был вложен меч из небесного металла, раскалены докрасна. Он взялся за рукоять, опасаясь, что сожжет себе руку, но ощутил в ладони лишь твердую холодную сталь.

Крики монаха теперь были воплями ужаса и мольбами о помощи. Сенор не знал, откуда пришла помощь шакалу, но ему оставалось выполнить свою часть работы.

Он выхватил меч из ножен и едва не рассек пополам Существо Суо, стоявшее рядом, огненным лучом, падавшим со сверкающего клинка. Этот клинок был само изящество и его гладкого совершенства не нарушали углубленные в металл знаки, сиявшие чистым голубым светом. Ярче других светился второй от рукояти символ и в памяти Сенора всплыло значение таинственных знаков, составлявших надпись на древнем мече:

Меч из Мира Теней

В руку Нерожденного Женщиной

Снимающего покровы

Изгнанника Верхнего Мира

Могильщика Юных

Разделенного на части

Меч оставляющий неизменным

В обители Хаоса и сердце Покоя

Меч исчезающей силы

Когда пройдены знаки.

В тот же миг он оказался в одиночестве и в совершенно другом месте – месте без атрибутов и названия, свободном от чьего-либо присутствия, месте, настолько изолированном от всего, что здесь не возникало даже мысли об ином существовании. У Сенора не осталось воспоминаний и он не имел представления о будущем.

Перед ним был закрытый гроб из черного камня, висящий в пустоте, а к гробу вела дорожка из светящихся знаков. Приглядевшись к ним, он увидел, что положение знаков соответствует положению таких же символов на мече.

Отчего-то у него появилась уверенность в том, что он находится в том самом неведомом месте, где был сделан меч из небесного металла. Сейчас Сенор стоял на втором знаке, а вокруг притаилось нечто, неощутимое и неописуемое.

Целью Незавершенного был черный гроб, но ничто не могло заставить его сделать следующий шаг. Здесь и теперь он впервые увидел себя со всей ясностью, как средоточие чужой воли, не подверженной враждебному влиянию, – как слепую вещь, утратившую хозяина. Это было настолько истинно и настолько мучительно, что он издал бы долгий звериный крик, если бы в этом месте существовали звуки. Черный гроб плавал перед ним, как вечное напоминание о человеческом бессилии и ограниченности...

Если это было видение, то оно посетило Сенора лишь на краткое мгновение, а потом он вновь оказался в задымленной пещере, рядом с Существом Суо и превращенным карликом Люстиг. Рев боевых раковин Шаарна и вой шакала вонзились в его уши, оглушив на какое-то время.

В наступившей только для него одного тишине он поднял меч и увидел, как огненное копье, сорвавшись со сверкающего лезвия, устремилось туда, где на границе двух миров метались зловещие тени.

Временная глухота спасла Сенора от непереносимого звука, который родился в тот миг, когда огненное копье вонзилось в то, что лишь наполовину было плотью, но и копье было оружием не из этого мира. Зато карлика этот звук швырнул на камни и оставил без движения. Багровая вспышка озарила стены пещеры ярче, чем озаряет землю взошедший Огненный Круг. И тотчас же запахло паленой шерстью и горящим мясом.

Ни одному человеку не дано познать силы, побеждающие демонов, как не дано ощутить целиком магическую реальность. Сенору было достаточно того, что тени, пришедшие на помощь Посреднику, исчезли и затянулись их мрачные норы в пространстве. Остался лишь сам Посредник, вернее, его материальная оболочка, но теперь он был только жертвой, принесенной Шакалом древнему мечу.

Сдалерн Тринадцатый, чьи раны были ужасны, тем не менее, рассудил иначе. Собрав последние силы и расползающиеся нити магической сети, он попытался сам довести дело до конца. И сделал это, уготовив Посреднику совсем другую участь.

Что-то неопределенное, испускавшее слабый рубиновый свет и подчинявшееся только монаху, сжимало шакала со всех сторон, окончательно изгоняя его из мира теней в мир плоти, где тот был относительно беззащитен. Оно сжало Посредника до таких размеров, что он мог поместиться в ладони у Сдалерна и тот схватил шакала за шею, повернув к себе злобно оскалившуюся головку.

– Япобедил два твоих тела, Посредник, – тихо сказал Сдалерн, но Сенор услышал его слова, несмотря на разделявшее их расстояние. – Против третьего я бессилен, но ты знаешь теперь, что ожидает тебя в Ледяной Обители... Ты навеки останешься со мной и до этих же пор я сохраню над тобой власть. Ты ведь знаешь, что можно сделать с целым, владея частью...

С этими словами он сжал пальцы и шакал жалобно заскулил, но кроме того, ни с чем не сравнимый, потусторонний и невыразимо тоскливый звук донесся до их слуха. Сенору было ясно, что ни одно живое существо не могло издать этот звук. Он пришел из ниоткуда и был даже не порождением чьей-то глотки, а тенью мгновенной адской боли в голове. С этим звуком рушились все надежды, все дороги приводили к одному печальному концу и концом этим было безумие...

Когда звук остался всего лишь воспоминанием об исчезнувшем кошмаре, Треттенсодд выхватил откуда-то тонкий белый шнурок, ловко сделал из него петлю одной свободной рукой и накинул ее на шею шакалу. На мгновение Сенору показалось, что монах хочет удавить зверя, но Сдалерн затягивал петлю до тех пор, пока шакал не захрипел, и привязал другой конец шнурка к своему запястью.

– Ну вот, теперь он мой заложник, – удовлетворенно сказал монах, выпрямляясь. Он стоял на изломанных костях и держал на привязи неправдоподобно маленького шакала. Оба были изранены, но на обоих отсутствовала кровь. Их раны казались трещинами в пустотелых сосудах.

– Толку от него не очень много, – продолжал монах. – Но это лучше, чем ничего. Однако, я слышу, как шумят раковины Шаарна! Нам предстоит еще одна битва. Больше всего опасайтесь Обрученной Со Смертью!..

10. СХВАТКА В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Монах не успел закончить.

Копье, совершенно обычное деревянное копье со стальным наконечником ударило Сенора в спину. Он стоял внутри круга неуязвимости, очерченного магическими фигурами, которые ослабили удар, и это спасло ему жизнь. Копье не пробило доспехи из хитина, взращенные на манекене и плотно облегавшие тело, и Холодный Затылок ощутил лишь очень сильный толчок, заставивший его сделать три шага вперед.

Он совершенно упустил из виду то, что люди из Призрачного Замка не посылают отражений и поэтому их появление может оказаться для него неожиданностью. Обернувшись, он увидел несколько десятков воинов с безразличными серыми лицами и серебристыми волосами. Однако, по их поведению было ясно, что бесследное исчезновение гигантской статуи Четвероногого Бога, которому они столько лет поклонялись и приносили жертвы, внушает им суеверный ужас.

За из спинами Сенор увидел, наконец, Обрученную Со Смертью, одетую в сверкающие доспехи, и короля Гишаарна с неизменной поющей шкурой на плечах. Над головой Эрланы плавало изумрудное пятно, бросавшее вниз лучи зеленого света и делавшее лицо Вдовы похожим на лицо трехдневного трупа.

Она что-то крикнула своим воинам, указывая в сторону странников Хаоса. Надо признать, она знала, что делала. Ее влияние на солдат Ксантрии было безграничным.

– Неплохо придумано, – спокойно сказал Сдалерн. – Она приказывает им убить нас. Оказывается, мы слуги демонов Тени и хотим лишить подданных Гишаарна их последнего пристанища. Придется доказать им обратное...

Он порылся среди обломков костей и мусора, оставшихся на месте его схватки с Посредником, и в его руках появился очередной загадочный предмет из матово-черного металла.

Тем временем, подгоняемые Эрланой и Гишаарном, серые воины бросились на пришельцев. Бродячий монах неожиданно исчез за камнями в дальнем углу пещеры, но у Сенора уже не оставалось времени размышлять о чужих странностях. Его атаковали сразу двое и он встретил их мощными ударами древнего меча. Все-таки он был придворным Башни в исчезнувшем Кобаре и знал множество грязных приемов, годившихся для схваток с превосходящим по силе противником.

Отражения давно бы выдали его намерения, если бы он сражался с теми, кто был чувствителен к отражениям. Одного из нападавших он свалил стремительным ударом вслепую пониже живота, а карлик, выскользнувший откуда-то из-за его спины, кинжалом перерезал раненому глотку. Кровь у ксантрийца оказалась почти черной.

Другой сереброволосый воин немного медлителен, но внимателен. Сенору удалось оттеснить его в узкую ложбину между валунами, усыпанную мелкой серой пылью. Здесь он открылся и вражеский топор вскользь ударил его по хитиновому нагруднику. Сделав вид, что удар серьезно поразил его, Сенор упал на одно колено, выпустив из руки меч; его ладони по самые запястья утонули в пыли. Когда топор взлетел вверх, чтобы прикончить его, Сенор швырнул горсть пыли в серое морщинистое лицо врага. Топор со свистом опустился, но лишь звякнул о камень, высекая искру. Спустя мгновение на камни рухнул и его обладатель с длинной раной в животе, из которой хлестала кровь.

Однако Сенор отвоевал себе недолгую передышку. Он успел увидеть Существо Суо, сражавшееся с холодной улыбкой на бесполом лице. Его доспехи были пробиты в нескольких местах и полученных ран Суо давно должно было бы скончаться. Если бы, конечно, оно было человеком...

Несмотря на малые рост и силу, карлик Люстиг пока держался, поскольку был неудобным противником для высоких серых солдат. И все же его оттеснили к самой стене пещеры, а там ничего хорошего его уже не ожидало.

Сенор быстро взвесил свои шансы. После долгих странствий по Хаосу в Призрачном Замке оставалось не так уж много воинов. Незавершенный вполне мог бы покончить с ними, находясь под защитой магических фигур, но кому нужна была эта победа? Кроме того, он еще не знал, чего ожидать от Эрланы, зато твердо знал, что с королевством просто так не расстаются...

Странное поведение Бродячего Монаха озадачило его. Где же он был сейчас, Треттенсодд Сдалерн Тринадцатый? Не бежал ли, добившись всего, чего хотел, – освобождения, власти над Посредником, а может быть, и тайной власти над самим Призрачным Замком? Сенор далеко не был уверен в том, что все, рассказанное Сдалерном в глиняной тюрьме, – правда. Шаарн мог быть на самом деле чем-то совсем иным и разгадка его тайны, возможно, находилась совсем близко.

Он увидел карлика, упавшего на колени возле стены и умудрившегося при этом воткнуть свой кинжал кому-то между ног. Его руки и борода были залиты кровью. Сенор поймал взгляд Люстиг и прочел в нем немую мольбу.

Выбравшись из ложбины, Холодный Затылок устремился к стене, по дороге дважды погрузив меч в чужие спины и снеся голову копьеносцу, приготовившемуся проткнуть карлика насквозь.

Когда Люстиг был вне опасности, Сенор обернулся и лицом к лицу встретился с воином, у которого было только одно ухо. Незавершенный очень хорошо помнил, кто уготовил ведьме Истар гибель в бездонной пропасти Хаоса, поэтому к этому обитателю Шаарна у него был особый счет. Он собирался убить одноухого наиболее болезненным способом и надеялся, что тот будет умирать долго... Все свое внимание Сенор сосредоточил на этом человеке. Остальные стали просто тенями, изредка докучавшими ему своим оружием. Он был уже трижды ранен, но благодаря заклинаниям, сейчас почти не чувствовал боли...

Одноухий оказался лучшим из воинов, с которыми ему до сих пор приходилось здесь сражаться. Все обманные выпады Сенора не имели успеха и вскоре он понял, что начал уставать.

Руки сереброволосого работали, как два совершенных механизма, не знавших утомления; ксантриец умело защищался и много атаковал, но ни разу не приоткрыл даже узкой щели, в которую мог бы устремиться клинок из небесного металла.

Однажды, когда два смертельных врага оказались близко друг от друга, Сенор сильно ударил одноухого ногой под колено и тот ненадолго потерял способность двигаться, но ответил неожиданным ударом кулаком в ухо, после которого Холодный Затылок оказался в трех шагах от своего противника с громким гулом в голове. Впрочем, его меч, опускаясь, все же прочертил на сером лице еще одну глубокую борозду, быстро наполнившуюся черной кровью.

Запах собственной крови взбесил одноухого и тот бросился на Сенора, еще не конца пришедшего в себя. Хитиновые пластины на плечах у придворного Башни были пробиты, левая рука, залитая кровью, слушалась его намного хуже, чем раньше; постепенно в его сознание стала проникать боль...

Натиск серого воина оказался настолько яростным, что Сенор был вынужден отступить и привалиться спиной к огромному скальному обломку. За фигурой одноухого он вдруг увидел хищную улыбку на лице Обрученной Со Смертью и эта улыбка яснее всего остального подсказала ему, что его секунды сочтены. Круг, выложенный из магических фигур, белел во мраке пещеры безнадежно далеко от него...

Но в этот момент где-то сзади раздался сухой треск и во лбу одноухого, словно по волшебству, появилась маленькая черная дырочка. Выражение его лица не успело измениться и он рухнул на камни с мечом, занесенным над головой. Лишь спустя несколько долгих мгновений Сенор осознал, что перед ним находится мертвец.

Треск прозвучал еще раз, потом снова и снова, слившись, наконец, в один непрерывный звук. Холодный Затылок увидел, что воины Гишаарна умирают прямо там, где стоят, парализованные ужасом перед беспричинной смертью. Он медленно повернул голову и разглядел серую рясу Сдалерна в дальнем углу пещеры. Предмет, который тот держал в руках, сыпал искрами, издавая оглушительный треск, видимо, и был причиной таинственной гибели серых воинов.

Сенор сузил глаза, так, что веки едва не сомкнулись, и сделал свое видение магическим. После этого он остановил взгляд на силуэте Сдалерна, окруженном голубоватым ореолом, и ярко-красном раскаленном оружии в его руках, выплевывавшем из себя кусочки смертоносного металла. Сенор сумел разглядеть их, лишь уплотнив восприятие до предела.

Солдаты Гишаарна, оставшиеся в живых, пришли в себя и бросились обратно, к темной норе коридора, ведущего из пещеры наверх. Сверхъестественное оружие монаха настигало их повсюду и теперь уже ничто не могло предотвратить панику – ни ярость короля в поющей шкуре, ни влияние Эрланы, Обрученной Со Смертью...

Сенор увидел, что Вдова Гишаарна, укрывшись за камнем, проделывает руками какие-то манипуляции. Светящееся пятно над ее головой вытянулось в продолговатое облако, которое поплыло в сторону Сдалерна. Тот поднял оружие и попытался поразить им плывущее озеро света, но летящие с огромной скоростью кусочки металла не причинили ему никакого заметного вреда. Изумрудное облако выпустило из себя светящиеся отростки, окутавшие монаха ослепительным коконом. Треск таинственного оружия захлебнулся; Сенор успел разглядеть только, что Треттенсодд поспешно натягивает на лицо растягивающуюся маску. Маленький шакал, привязанный к его запястью, больше не казался побежденным. Холодный Затылок увидел кровь монаха на его оскаленной морде...

А потом Сенору уже было не до Сдалерна. Крылатые псы – последняя надежда хозяев Призрачного Замка – заполнили выход из пещеры своими телами.

И в который раз Существо, Не Имеющее Пола, спасло пришельцев.

Оно превратилось в огромное зеркало, идеально отражавшее свет, но дрожавшее при малейшем движении воздуха. Зеркало было настолько тонким, что казалось, будто оно вообще не имеет толщины. Оно воспарило под самые своды пещеры гибким сверкающим занавесом и оттуда обрушилось, выгнувшись, как чаша, на Изумрудное Озеро.

И Озеро стало слепнуть, находясь там, где сходились отраженные лучи его собственного света. Когда оно ослепло совершенно, Существо из Мертвых Времен свернулось вокруг него, края зеркала сомкнулись и Суо превратилось в полое, немыслимо сложное тело, во внутренностях которого было заключено светящееся Озеро.

Живой изумрудный свет метался по зеркальному лабиринту, но коридоры этого лабиринта оказались бесконечными и Озеро заблудилось в них, обреченное до наступления Мертвых Времен скитаться в абсолютной тьме внутри зеркальной тюрьмы, из которой не существовало выхода.

Существо Суо съело Озеро Изумрудного Света и Озеро стало его частью.

Потом Суо превратилось в невидимую пыль и эту пыль некоторое время вдыхали атаковавшие странников крылатые псы. Сенор видел ее благодаря магическому зрению, как рой мельчайших светящихся насекомых.

Когда Незавершенный из Кобара уже поднял меч, чтобы встретить первого из псов, двигавшихся в его сторону огромными прыжками, пес вдруг обнаружил, что больше не может дышать. Невидимая пыль изменила его внутренности и проникла в мозг. С этой минуты он стал бесконечно преданным рабом Существа Суо. С другими псами произошло то же самое. Превратившись в марионеток, они остановились там, где их застигла врасплох чужая воля, в ожидании приказаний Существа, высосавшего из них инстинкты.

Потом Суо вновь приняло облик придворного Башни, собрав себя из мельчайших частиц и зеркальной тюрьмы, в которую было заключено Изумрудное Озеро.

Черная рука с пепельно-серым перстнем на пальце легла Сенору на плечо.

– Это конец, – сказал Сдалерн Тринадцатый. – Призрачному Замку нужен новый хозяин...

При этих словах карлик Люстиг залился своим диким смехом. Сенор же думал о том, чего он достиг, кроме того, что приобрел в лице Эрланы еще одного смертельного врага...

И тут он услышал сдавленный крик, перешедший в хрип. Оказывается, кричал король Гишаарн. Через несколько мгновений Сенор понял, что было этому причиной. Шкура синего кота, которую король носил на плечах, душила его, обернувшись вокруг шеи. Лицо Гишаарна побагровело, глаза вылезли из орбит, руки судорожно пытались разомкнуть смертельные объятия, пальцы впились в заколдованную шкуру, но все было тщетно...

Сенор бросил быстрый взгляд на Бродячего Монаха. Слова заклинаний уже слетели с его губ и теперь Сдалерн лишь удовлетворенно улыбался, глядя, как умирает последний правитель Ксантрии, так и не узнавший о том, кто был его пленником.

– Моя маленькая месть, – сказал монах, перехватив взгляд Сенора.

Тем временем синяя шкура завершила свое дело. Гишаарн повалился на камни, избавив пришельцев от неприятной возможности созерцать то, что осталось от его шеи и головы.

Обрученная Со Смертью взвыла от бессильного бешенства и с кучкой уцелевших воинов бросилась прочь из подземелья. Последний взгляд, который она остановила на Сеноре и монахе, обещал им все мыслимые муки и в конце этих мук – неотвратимый и страшный конец.

Поющая шкура сползла с тела своей жертвы и устремилась вслед за Эрланой. Издали она напоминала зверя, преследующего добычу; ее бег был мягок и неслышен, но Сенор знал, что это всего лишь шкура без мяса, мышц и костей.

В руках у монаха появился предмет из дерева и металла. После одного незаметного движения этот предмет издал высокий звенящий звук, надолго повисший в воздухе. Спустя мгновение после рождения звука шкура остановилась, а затем послушно вернулась к прежнему хозяину.

– Зачем ты дал ей уйти?! – взвизгнул превращенный карлик, в бешенстве размахивая окровавленным кинжалом.

– Ее нельзя убить, – спокойно сказал Сдалерн, позволяя поющей шкуре взобраться себе на плечо. Потом он погладил ее и она издала нежный мелодичный звон. – Она обручена со смертью и если эта связь не разорвана, спустя некоторое время Эрлана возродится вновь. Пока с нее достаточно изгнания. Конечно, она направится в Ледяную Обитель, к своему хозяину, если я хоть что-нибудь понимаю в происходящем. Ей не позавидуешь, но не позавидуешь и тому из вас, кто еще раз встретит ее во время странствий по Тени...

Монах покачал головой. Было видно, что такую возможность он не исключал и для себя.

Затем он вернулся к камням, за которыми прятался во время атаки серых воинов Гишаарна, и выволок на свет маленького злобного шакала. Из пасти зверя стекала темная тягучая слюна.

– Я чуть было не потерял новый талисман, – сказал Сдалерн, снова привязывая белый шнурок к запястью.

– Зачем тебе эта тварь? – спросил вдруг карлик, дотрагиваясь до шакала острием кинжала.

– Он нужен не мне, а тому, кто получит в наследство Призрачный Замок...

При этих словах глаза Люстиг зажглись алчным огнем. Сдалерн усмехнулся, заметив это, и дернул за шнурок так, что шакал захрипел.

– ...Но это опасное наследство. Вечно прятаться от слуг Четвероногого Бога и держаться подальше от Ледяной Обители – довольно обременительное занятие. В противном случае хозяина замка ожидают вещи пострашнее смерти...

– И ты собираешься принести в жертву себя? – Существо Суо впервые разомкнуло узкие губы с тех пор, как привело Сенора в подземелье Шаарна.

– Нет, у меня другие дела в Хаосе. Я должен оставить Замок тому, кто согласится стать вечным беглецом. Ни в одном из ландшафтов он не найдет покоя. Шаарн слишком дорогая игрушка...

– Я согласен! – заявил вдруг превращенный карлик. – Оставь его мне. Тем более, что однажды он уже почти был моим. И ты знаешь, КТО помешал этому...

– Я не доверяю тебе, – тихо сказал Сдалерн после долгой паузы, во время которой он всматривался в глумливое лицо Люстиг.

– И правильно делаешь, Игам, – Люстиг также понизил голос. – Но у тебя нет выбора, не так ли? У этих двоих, – карлик показал на Сенора и Суо, – тоже есть другие дела в Хаосе. Однако мне с ними не по пути. Некуда возвращаться... Кажется, Кобара больше не существует. А я почти закончила то, зачем пришла сюда. За тобой небольшой долг, надеюсь, ты не забыл? Кроме того, оказаться в Ледяной Обители не входит в мои планы, если ты понимаешь, что я имею в виду...

– Ты почти убедила меня, женщина из Кобара, – медленно проговорил монах. – Но не повторяй прошлых ошибок. Ты слишком любила власть.

– Сделай то, о чем я прошу, и мы заключим сделку, выгодную для нас обоих. Ты оставишь мне замок и скажешь, что делать с этим, – Люстиг брезгливо ткнула в шакала носком сапога. – Когда понадобится, Шаарн всегда будет к твоим услугам... Думаю, тебе он нужен больше, чем ты хочешь показать.

– Сомневаюсь в том, что он будет к моим услугам, но с тобой я как-нибудь справлюсь, – пообещал Сдалерн, наматывая шнурок на палец черной руки. – У меня действительно нет выбора... Этот маленький шакал станет залогом твоей власти в Шаарне, пока я буду отсутствовать. У Посредника было три тела: твердое, мягкое и тело, проходящее сквозь стены. Я уничтожил только одно из них. Тело, проходящее сквозь стены, вернулось в Ледяную Обитель, но у тебя будет талисман, который частично защитит тебя от него...

– Тсс-c... – вдруг прервал монаха превращенный карлик. – Дальше не надо. Расскажешь это мне одной. В другое время и в другом месте.

– Теперь я спокоен, – безрадостно усмехнулся Сдалерн Тринадцатый. – Своего ты не упустишь никогда...

– Если ты спокоен, – тихо проговорил карлик, – то сделай главное. Преврати меня в ту, кем я была.

– По-моему, мы слишком задержались здесь... – Суо произнесло это так, что Сенор почувствовал: существу из Мертвых Времен скоро надоест ждать. Его больше не интересовали Люстиг, Сдалерн и Призрачный Замок. У него не было воспоминаний и оно ни во что не ставило свою помощь. Оно помогало Незавершенному, пока он двигался к их общей цели, или по крайней мере, не слишком отклонялся от этого пути. Но теперь, по мнению Существа, Не Имеющего Пола, происходило именно это. Инстинкт заставлял торопиться Суо, а Суо заставляло торопиться придворного Башни.

Сенор ощутил угрозу, повисшую в воздухе, и вспомнил все, что обещало ему существо из Мертвых Времен. Ценный союзник в любой момент мог превратиться в смертельного врага.

Холодный Затылок предпочел бы отодвинуть этот момент как можно дальше.

– Увидимся наверху, – сказал он Сдалерну, вкладывая меч в ножны. – Расскажешь мне все, что знаешь о Реке С Одним Берегом.

Сенор собирался уйти, но его остановили слова, произнесенные монахом.

– Ты забыл кое-что, – Треттенсодд с улыбкой нагнулся и поднял из праха два сверкающих крюка. – Остались еще когти Шакала. Возьми их. Может быть, ты встретишь тех, кто объяснит тебе, что с ними делать.

Человек Безымянного Пальца взял в руки два увесистых куска металла, напоминавшего своей гладкостью и блеском тот, из которого был сделан древний меч. У основания каждого когтя имелось кольцо и Сенор привязал их сзади к поясу так, что они не мешали ему в любой момент воспользоваться мечом или кинжалом.

Когти Шакала были тяжелы, но поднимаясь по спиральным коридорам к каменной поверхности Шаарна, он привык к этой тяжести. Суо бесшумно скользило рядом мрачной тенью, как неотступное напоминание о неведомом предназначении.

11. ИЗГОНЯЮЩИЕ И УХОДЯЩИЕ

Они седлали слепых лошадей из Мургуллы, не обращая внимания на хмурые и настороженные лица обитателей Призрачного Замка, оставшихся в живых после сражения в пещере Игама.

Теперь чужеземцев избегали и боялись; иногда, оборачиваясь, Сенор успевал поймать на себе чей-нибудь косой враждебный взгляд. Он сильно сомневался в том, что Люстиг приобретет в Шаарне абсолютную власть, но в конце концов, он уже видел и менее вероятные вещи. Здесь была замешана магия Сдалерна и одно из тел Посредника; о результате их совместного влияния оставалось только догадываться.

Монах и превращенный карлик отсутствовали долго. Что происходило тогда в подземельях замка, навсегда осталось для Сенора тайной, но ему все-таки довелось увидеть настоящий облик Люстиг.

Наконец Сдалерн появился на поверхности в сопровождении высокой женщины, на которой нельзя было не остановить взгляд. Она оставляла заметный след в сердце каждого мужчины; само ее существование было вызовом любому из них. Но этот вызов не содержал привкус обещания и намек на возможное наслаждение, – в нем ощущалось абсолютное внутреннее превосходство и абсолютное презрение. Мужское естество Сенора не могло не быть задето, когда он почувствовал это. Люстиг с ее волнующей красотой казалась чуждым существом в мире двуполых созданий. Все внешнее в ней притягивало и взывало к вечному инстинкту. Но тот, кто оказался бы настолько слеп, что решился бы испытать на себе уничтожающую иронию Люстиг, нашел бы обладательницу этого великолепного тела отталкивающей и холодной.

Это не значит, что она была холодна и в постели. Кое-кто в Кобаре вспомнил бы о ней многое из того, что у женщины нельзя вырвать и под пыткой. Вспомнил, если бы остался в живых... Мало нашлось мужчин, которые были настолько грубы и бесчувственны, что могли доставить ей наслаждение, а еще меньше тех, кто был настолько уверен в себе. Но все они дорого заплатили за краткие минуты мнимого торжества. Люстиг уничтожила их задолго до того, как была изгнана в Тень.

Теперь Сенор понимал, почему превращение в уродливого карлика было для этой женщины таким страшным наказанием и почему было так велико ее желание отомстить. Это не значит, что кровь не побежала быстрее по его жилам, когда Люстиг приближалась к нему. Желание затопило его темной рекой. Сенора слегка отрезвила только насмешка в ее глазах, выражавшая что угодно, кроме благосклонности.

На Люстиг было только простое платье, видимо, наспех снятое с кого-то, чтобы прикрыть собственную наготу. Оно оказалось слишком тесным в груди и бедрах, подол разорван и в нескольких местах на коже запеклась кровь. Но и в этом платье Люстиг держалась по-королевски. Сенор не сомневался в том, что очень скоро ее украсят куда более роскошные одежды.

Вокруг запястья новой повелительницы Шаарна был обвязан белый шнурок. За нею покорно семенил маленький шакал. Слишком маленький, чтобы быть настоящим животным. Сдалерн совершенно терялся в царственной тени Люстиг, но от этого взгляд его глаз из-за круглых стекол не стал менее ироничным.

– Итак, ты покидаешь нас, последний придворный Башни? – с легкой улыбкой спросила Люстиг, не глядя в сторону Человека Мизинца Суора. – Кажется, нас осталось всего лишь двое из проклятого Кобара...

– Но даже двоим тесно в Призрачном Замке, – это прозвучало не так едко, как Сенору хотелось бы.

– Верно, – равнодушно подтвердила новая хозяйка Шаарна. Чужая ирония абсолютно не задевала ее. Взгляд влажных глаз Люстиг уже скользил по дрожащему ландшафту Тени.

– Я не знаю, что такое благодарность, – продолжала она. – Поэтому ничего не могу обещать тебе на тот случай, если мы когда-нибудь встретимся снова. Но запомни: Призрачный Замок – мой.

Сенору оставалось только пожать плечами и заняться лошадьми. Люстиг повернулась и медленно направилась в сторону башни, где находились бывшие покои Гишаарна.

– Кто-нибудь видел Обрученную Со Смертью? – бросила она через плечо. – Я хотела еще раз посмотреть на эту тварь...

– Почему бы не убить ее прямо сейчас, чтобы избавить тебя от будущих неприятностей? – сказало вдруг Суо и слепая лошадь из Мургуллы захрипела, смертельно напуганная чем-то неуловимым, когда существо из Мертвых Времен произнесло эти слова. Люстиг вздрогнула, словно ужаленная змеей, обернулась и в ужасе уставилась на узкую щель его рта.

– Не думаю, что так будет лучше, – медленно проговорил Сенор после напряженной паузы. – Тем более, что ты всегда сможешь сделать это.

– Тебе видней, Незавершенный, – с улыбкой сказало Суо. – Но если ты ошибешься, то знаешь, что тебя ожидает... Мне придется расплатиться и с тобой.

Враждебный божок в голове Сенора взвыл, как будто зловещее обещание Суо впервые за долгое время пробудило его ото сна. Боль была такой, что у него потемнело в глазах и он зашатался, как безумный. Потом боль прошла, но остались тоска и ужас существа, посаженного в клетку, полную мучительных иллюзий, от которых было невозможно избавиться.

* * *

Перед тем, как покинуть Призрачный Замок, Сенор еще раз поднялся на одну из его башен в сопровождении Бродячего Монаха. Синяя шкура на плечах Сдалерна пела одну из своих хрустальных песен.

Над Шаарном нависали пики острых, как иглы, скал. За пределами каменного острова, сужаясь, тянулись в бесконечность черные столбы. Потом из этой бесконечности нахлынули волны мутной слизи. Вскоре замок уже плавал внутри огромного пузыря и над головами Сенора и Сдалерна проносились бесформенные сгустки материи с рваными краями, похожие на лиловые облака в небе, которое не было небом.

За ними угадывались тяжелые и временно неподвижные силуэты, словно чужие безмолвные города, притаившиеся во мраке. Города из вечности, полные примитивных существ, истребивших высшие расы. Теперь бесконечная ночь и печаль окружали их, так и не понявших до конца, чем они владели...

То, что казалось вечностью, коснулось сердца Незавершенного ледяными пальцами, заставив его ощутить собственное ничтожество и пугающую краткость человеческого существования.

Чтобы избавиться от этого наваждения, он посмотрел вниз и увидел тень человека, бегущего от замковой стены к краю скалистого острова, на котором покоился Шаарн. И хотя тень была почти неразличима в слабом лиловом свете, лившемся на замок откуда-то снизу, сомневаться не приходилось: это была Эрлана, Обрученная Со Смертью. Сенор подумал, не лучше ли было заточить ее в подземелье Шаарна вместо того, чтобы позволить отправиться на свидание к Четвероногому Богу. Но Сдалерн, конечно, понимал больше во всей этой темной истории или делал вид, что понимает... Дальнейшая судьба Люстиг мало интересовала Незавершенного. Сам Сенор задерживаться в замке не собирался.

Вдова Гишаарна, ставшая теперь уже настоящей вдовой, остановилась у последней скалистой гряды, на самом берегу Хаоса, и принялась расчищать от пыли и камней небольшую площадку.

– Что она делает? – тихо спросил Сенор, спиной ощущая присутствие монаха.

– Идет на зов своего хозяина, – равнодушно сказал Сдалерн. – Она больше не принадлежит себе. С нею сделали то, что можно сделать с любым из нас...

– Может быть, с нами уже сделали это? – сказал Сенор в пространство.

Бродячий Монах только тихо рассмеялся в ответ. Потом они помолчали. Что делала внизу Эрлана, разглядеть было невозможно.

– Если я правильно тебя понял, попасть отсюда в Ледяную Обитель довольно трудно. Как же она собирается сделать это? – Сенор решил, что будет не лишним знать о повадках Обрученной Со Смертью как можно больше.

– У нее тоже есть След. И еще кое-что. Какой-то амулет, приводящий в Обитель. Хотел бы я знать, что это. Во всяком случае, она не заблудится. Смотри!..

Зрелище, открывшееся им, было одновременно прекрасным и зловещим. Океан бурлящей материи Хаоса разделила темная полоса, начинавшаяся у самых ног Эрланы и протянувшаяся в бесконечность. Края этой полосы разошлись, как открытая рана, раздвинув мир, не имеющий форм.

Через Тень пролегла глубокая долина, тянувшаяся между двух отвесных черных стен, блестевших, как полированный обсидиан. На дне долины был слабо светящийся фиолетовый лед и по этому льду пролегла дорога, уводившая в мрачное ущелье. В самой его глубине, там, где черные стены сходились в точку, был виден слабый холодный свет, зыбкий и в то же время влекущий. Сенор не мог вообразить себе колдовство, в результате которого образовалось обсидиановое ущелье, но точно знал, что от этого прохода сквозь ландшафты Хаоса смердит Злом.

– Это и есть дорога к Ледяной Обители? – спросил он, не отрывая взгляда от застывшей лилово-фиолетовой реки, уводящей к далекому сиянию.

– О, нет, – усмехнулся Бродячий Монах. – Это было бы слишком просто. Обитель и Шаарн разделены многими тысячами изменяющихся ландшафтов. Даже Богу На Четырех Ногах будет непросто снова отыскать Призрачный Замок. Эрлана, конечно, придет к хозяину и, может быть, сумеет найти дорогу обратно, но Шаарн уже будет далеко, за многие сотни изменений отсюда, и ты сам не отыщешь его, не зная места, в котором опять пересекутся ваши пути.

– Но где же это место? – Сенор почти не верил Сдалерну. Хаос воистину был нагромождением коварства и зла. Монах пытался представить все еще более запутанным.

– Оно везде и нигде. Оно там, где ты захочешь, и там, куда сможешь прийти. А еще там, где тебя заставит быть Призрачный Замок.

Сенор скривил губы в ироничной усмешке. Монах не обратил на это никакого внимания.

– Ты поверишь мне, когда окажешься в таком месте. Если, конечно, тебе повезет, хотя это трудно назвать везением...

Они смотрели вниз и видели Эрлану, бегущую прочь от Шаарна по лиловому льду. Ее фигура не отбрасывала тени и вскоре она затерялась на светящейся излучине среди стен, гладких, как черные зеркала. После этого края ущелья сомкнулись, поглотив дорогу сквозь ландшафты, и на ее месте осталась лишь вздрагивающая слизь, в которой увязал взгляд.

Сенор не сожалел ни о ком, кроме ведьмы Истар, и ни о чем, кроме потерянного времени и своих хитиновых доспехах, пробитых в бессмысленной схватке. Металлические доспехи обитателей Шаарна, которые он примерял на себя, показались ему тяжелыми и чудовищно неудобными. Кроме того, они ослабляли отражения и он чувствовал себя в них почти ослепшим. В таком одеянии он утратил бы все свое превосходство.

Больше не существовало Кобара, где доспехи из хитина можно было вырастить на манекене или человеческом чучеле. Сенор лишился нескольких пластин панциря и с тех пор чувствовал себя улиткой, оставшейся без раковины.

Бродячий Монах, оказывается, догадывался и об этом.

– Пора и нам уходить, – сказал он, когда океан слизи сомкнулся над Эрланой. – Но прежде, чем мы расстанемся, я хочу сделать тебе подарок. Поющая Шкура вместо пробитых доспехов – по-моему, ты ничего не потерял.

Сенор знал, что должен отказаться от этого зловещего подарка. Воспоминание об участи, постигшей короля Гишаарна, было еще достаточно свежим. Но какое-то странное, недавно проявившееся чутье, подсказывало ему, что шкура синего кота может еще очень сильно пригодиться.

Сдалерн заметил его колебания.

– Если бы я хотел тебя убить, то сделал бы это гораздо более простым способом, – заметил он. – Но у меня для этого нет причин.

– Однако они могут появиться в дальнейшем.

– С каких это пор ты стал задумываться о будущем? В Тени его не существует, а в твоем положении я бы не стал рассчитывать на многое и в Срединном Мире.

Сдалерн Тринадцатый снял шкуру со своих плеч и набросил ее на Сенора. Шкура покрыла его спину, большую часть груди и живота. От нее исходило едва уловимое тепло. Сенор снисходительно пощупал шкуру пальцами. Она была слишком мягкой на ощупь. Сомнение обозначилось на лице придворного Башни.

Тогда Сдалерн, не говоря ни слова, ударил его кинжалом в грудь. Удар был стремительным, безжалостным и нанесен со знанием дела.

Сенор не ощутил ничего, кроме толчка, и услышал громкий хрустальный звон. Ощетинившись, шкура вибрировала в том месте, куда пришелся удар. Сенор улыбнулся и погладил встревоженную шерсть.

– Разве ты не нуждаешься в защите? – спросил он у монаха, уже зная, что примет подарок.

– В каждом мире сражаются своим оружием. От того, которое поразит меня, не защитит и Поющая Шерсть. А теперь мне действительно пора. Отправляйся на поиски Реки С Одним Берегом. Может быть, там ты найдешь то, что ищешь. Но остерегайся Охранников Веры, – их плен порой бывает приятным, но всегда абсолютно безнадежен.

Сенор кивнул. Слова были не нужны. Он научился не задавать вопросы, на которые не существовало ответов. Он не стал спрашивать и о том, куда отправится теперь Сдалерн Тринадцатый.

Сенор видел, как Бродячий Монах спустился по пустынной каменной лестнице и пересек внутренний двор замка. Потом Сдалерн погрузился в тень одной из башен и Сенор потерял его из вида. Спустя некоторое время темная фигура появилась на берегу, недалеко от того места, из которого бежала в Ледяную Обитель Вдова Гишаарна. Слабый красный огонек, вспыхивавший на фоне этой темной фигуры, был, конечно, камнем в колдовском перстне монаха. Потом красная точка исчезла и вместе с нею исчез из Призрачного Замка Игам, Замурованный В Глине...

Сенор поспешно спустился вниз и присоединился к Суо, выводившему на скалистый берег слепых лошадей. Дальнейшее пребывание в замке теперь было не только бессмысленным, но и опасным. Коварство Люстиг все еще оставалось для Незавершенного закрытой книгой. Он не представлял себе, куда отправится, но уповал на древнее пророчество, в соответствии с которым судьба хранила его до сих пор.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СУЩНОСТИ

12. ДОРОГА ЧЕРЕПОВ

Повешенный вынырнул из краткого забытья, которое где-то, когда-то, в другом мире называлось сном. Он попытался вспомнить, кем он был до того, как провалился в беспамятство, и почему так устал.

Воспоминания приходили с трудом, потому что сейчас у него не оказалось тела. Повешенному еще предстояло воплотиться, если он хотел присутствовать при появлении Глупца и возвращении Потерянной Сущности. Тем не менее, он вспомнил.

Вспомнил, как гнался за Химерой и почти настиг ее у самой Реки С Одним Берегом, но слишком увлеченный погоней, встретился с Охранниками Веры и чуть было не попал под их кошмарное влияние. Или все-таки попал?.. С ним делали что-то и он не мог вспомнить – что. Это было мучительно и жутко. Проклятая Десятка Жезлов опять привела его к забытью. Даже сейчас мысль об этом заставила его дух трепетать. Безвременный плен у Охранников Веры – что могло быть хуже для Повешенного?..

Итак, появление Глупца, и может быть, даже возвращение Потерянной Сущности. Очень торжественный и многозначительный случай. Этот случай означал, что ненадолго будут созданы твердый мир, Дворец Упований, Церковь Судьбы и кроме того, все Сущности воплотятся, чтобы в очередной раз обмануть Глупца и получить отсрочку до его следующего появления. Момент, когда обман будет раскрыт, станет их концом, поэтому для Повешенного не существовало сомнений относительно того, как вести себя. Он был почти уверен также во всех своих братьях и сестрах, любовницах и любовниках, союзниках и врагах, за исключением предательской Десятки Жезлов, в чьей надежности и здравом смысле сомневался.

Ощутив себя полностью вернувшимся из забытья, он прислушался к зовам, приходящим из Тени. Один из них разбудил его. Остальные рассказали обо всем, что случилось, пока Повешенного не существовало. Глупец подошел близко, как никогда. И с ним был еще кто-то. Может быть, даже Потерянная Сущность. Если бы у Повешенного было тело, оно бы задрожало в сладком предвкушении праздника. Кстати, настало время подумать и о теле.

Он создал дворец, подобный существовавшему в одном из давно исчезнувших миров, слуг, в чьи обязанности входило ублажать Повешенного, коллекцию древнего оружия, предназначенного для двуруких и двуногих существ, отделку которого, впрочем, не смог бы воспроизвести ни один из оружейных мастеров, и произведения искусства, обреченные на недолгую жизнь, но и в этом было нечто, придававшее им совершенно особенную прелесть. Повешенному нравился запах тлена, исходивший от них. В остальном они были настолько прекрасны, что восхищали даже созданных им слуг.

Все, что он делал, было сделано на совесть. В тела слуг он вкладывал иллюзии и послушные души. Сам Повешенный избрал себе облик существа, которое жило когда-то в подобии его собственного дворца. Он стал мужчиной с невысоким подвижным телом, красиво посаженой седоволосой головой и усталыми глазами, в которых застыли обманчивая тоска и грусть, имевшая источником неудовлетворенность. Его одежды были роскошны, но обилие черного и багрового цветов придавало им мрачноватый вид.

В полном соответствии со своим новым образом, он занялся теневой магией, ибо она была единственным оружием против его многочисленных родственников и всех тех, кто покушался на то, чтобы вновь увидеть его Перевернутым. Убедившись в том, что он силен по-прежнему, Повешенный громко рассмеялся в тишине безлюдного гулкого зала и эхо вернуло ему его многократно повторенный смех.

А потом он выпил старого вина, которое уже было старым к моменту появления во дворце Повешенного, и удалился в спальню с одной из девственниц с оливковой кожей, которых создал в соответствии со своим нынешним представлением о том, что может возбудить его пресыщенные чувства. Так он, не особенно скучая, стал ждать приглашения на встречу с Глупцом...

* * *

Сенор и Существо Суо ехали по дороге, вымощенной черепами, похожими на крысиные, и эта дорога, возникшая в одном из ландшафтов, тянулась, не изменяясь, уже очень долго.

Черепа дробились под копытами слепых лошадей, издавая отвратительный хруст. Сенор мучительно пытался вызвать хотя бы небольшое изменение ландшафта, надеясь достичь Реки С Одним Берегом, но его усилий хватало лишь на то, чтобы сделать зыбкими дальние окрестности мрачной холмистой равнины, окружавшей всадников со всех сторон...

Единственными звуками здесь были хруст раскалывающихся черепов и тяжелое дыхание утомленных лошадей. Изредка на глаза странникам попадались странные деревья с голыми искривленными ветвями. Потом Сенор вдруг понял, что эти ветви были корнями, а ствол уходил вниз, в голую каменистую почву. Деревья, растущие корнями вверх, почему-то наполнили его душу черной тоской, словно и в самом деле были самым неприятным извращением природы. Его игры с изменениями приводили к тому, что самые дальние из деревьев странным образом искажались, как будто их теребил сильнейший ветер и тогда корни становились похожими на руки казнимых в огне, корчащихся в муках.

Если бы здесь существовало время, Сенор сказал бы, что прошло уже очень много времени с тех пор, как они нашли эту дорогу. Ему действительно казалось, что они скачут целый кобарский день, и его тело напоминало об этом – он чувствовал усталость, но не испытывал голода и жажды. Нечто подсказывало ему, что в любой момент срок, представлявшийся долгим, может обернуться мгновением.

Дорога из крысиных черепов была подозрительно стабильной и вскоре у Холодного Затылка не осталось сомнений в том, что дорога и равнина созданы кем-то и чей-нибудь След тщательно охраняет их.

Потом на дороге возник плохо различимый темный силуэт. Проехав еще немного, странники увидели старика, ползущего на четвереньках им навстречу.

Зрелище было настолько нелепым, что даже не казалось смешным. Робкие движения старика напоминали движения ребенка, еще не научившегося ходить. Но на его лице, обрамленном космами длинных седых волос, застыла глуповатая ухмылка, а глаза рассеяно бегали по сторонам. На нем были одежды кричащих цветов, совершенно не вязавшиеся с его обликом.

Сенор придержал лошадь, чтобы не покалечить это жалкое и странное существо.

Остановившись в трех шагах от передних копыт, старик поднял голову и залился бессмысленным смехом. Потом он дернулся несколько раз, как растерянный идиот, не знающий, что теперь делать, и, наконец, сел на дорогу, уставившись на странников немигающим взглядом.

Он вызвал бы жалость, если бы был человеком, но, поскольку Сенор знал лишь двоих людей, выживших в Тени, то испытывал к нему лишь отвращение.

– Кто ты? – спросил Человек Безымянного Пальца, почти не надеясь получить вразумительный ответ.

– Я – Глупец, то есть неприкаянная Сущность, обреченная пребывать в неведении, – против ожидания, старик достаточно связно выражался. – Ты должен взять меня с собой. Ведь я – это ты. По крайней мере, здесь. Нас уже отождествили и я всегда буду рядом.

– Ты не нужен мне, безумный старик, – резко сказал Сенор, зная, что с Тенью шутки плохи.

– Все равно тебе придется взять меня с собой. Это уже не зависит от твоего желания. Но, может быть, такой я тебе понравлюсь больше...

Старик, сидевший на дороге, исчез, а вместо него перед всадниками появилась юная девушка, о красоте которой можно было только догадываться, потому что эта красота ускользала от сознания, как сновидение. Но тело, едва прикрытое чем-то вроде прозрачной сети, воплощало в себе все женские достоинства и оставалось таким даже при ближайшем рассмотрении. Оно было способно заставить любого мужчину ощутить острое сожаление по поводу того, что не принадлежит ему. Не избежал этого наваждения и придворный Башни.

Он бросил быстрый взгляд на Суо. Лицо Существа, Не Имеющего Пола, было, как всегда, бесстрастным и чуть ироничным, но Холодный Затылок чувствовал, что все происходящее пришлось Суо не по вкусу.

Сенору и самому не нравилось то, что рядом с ним появились силы, которые могли соперничать в могуществе с существом из Мертвых Времен. Кроме того, он знал, что несмотря на свою нечеловеческую природу, прекрасная спутница будет отвлекать его отболее насущных дел, а этого он позволить себе не мог.

– Будет лучше, если ты останешься невидимым, – сказал он обольстительному и опасному созданию, стоявшему перед ним.

– Конечно, – ответил голос, нежный, как далекий ночной свет. – Я могу поселиться даже у тебя внутри. Ведь мы – одно и то же, скоро ты поверишь в это.

Что-то, прятавшееся в глубине его существа, содрогнулось и изо всех сил воспротивилось этому предложению.

– Нет, – сказал Сенор, чувствуя на себе подозрительный взгляд Существа Суо. – Будь рядом, но не мешай мне.

– Глупец, – прошелестел насмешливый голос и видение, заставлявшее кровь быстрее течь по жилам, исчезло. – Я не могу помешать тебе больше, чем ты сам... Готовься, смертный. Скорее всего, ты ошибешься и умрешь, а я останусь Перевернутым...

Сенор ощутил присутствие чего-то невидимого за своим левым ухом. Оно раздражало его, как нежелательный соглядатай, но это продолжалось недолго. Вскоре он привык к чужому присутствию, более того, ему стало казаться, что у него появился еще один орган чувств, но время вещей, которые мог открыть ему этот орган, еще не настало.

...Они двинулись дальше и вскоре без всяких усилий с их стороны вдали появилась золотистая дымка. Дорога, вымощенная крысиными черепами, терялась в ней. По мере того, как Сенор и Существо Суо приближались к источнику золотого сияния, оно разрасталось, пока не заняло половину этого мира, а равнина перевернутых деревьев осталась позади.

Огромное пространство, занятое водой, которого Сенору никогда не приходилось видеть в Кобаре, открылось его взгляду. Оно было бесконечным и казалось реальным, хотя придворный Башни убеждал себя в том, что скорее всего, находится в очередном измененном ландшафте.

Едва заметные волны с убаюкивающим шелестом набегали на песчаный берег; ласковый ветер поглаживал лица и заставлял нежно звенеть поющую шкуру. Над водой было разлито пронизывающее весь мир и каждую клетку тела теплое золотистое сияние, приходящее с небес, казавшихся хрустальными... Если это место и было иллюзией, то эта иллюзия была весьма похожа на рай, – такой нечеловечески совершенный покой овладел здесь душой Человека Безымянного Пальца.

Вдали, там, где голубая водная гладь соединялась с желтым небом, он увидел остров, напоминающий мираж, сотканный из золотого блеска и белого пара облаков. Этот мираж был прекрасен, он неодолимо притягивал к себе, обещая жизнь, полную невыразимого наслаждения, и не осталось ничего особенно важного, кроме его притяжения, несмотря на то, что оно было очень похоже на обман. Казалось, будто все зыбкое, ускользающее, несбыточное можно обрести на том далеком острове, и для этого надо только преодолеть широкий голубой простор.

* * *

Из самых дальних закоулков Тени стекались Сущности к месту встречи Семидесяти Семи, чтобы присутствовать при редком событии, происходившем с тех самых времен, когда Кружедд создал Большое Яйцо, а вместе с ним – и Зыбкую Тень.

Многие из них были вынуждены ради этого оторваться от весьма важных дел, многим пришлось воплотиться, а некоторым – изменить свой облик на более приемлемый, ведь, в конце концов, это был тот редкий случай, когда их интересы совпадали. Они пренебрегли войной, интригами, службой силам более могущественным, своими тайными привязанностями и неприязнью друг к другу. Некоторые сильно рисковали, оставив Хозяев Хаоса, но уповали на то, что у них найдется оправдание своей измене...

Десятка Жезлов была вынуждена пожертвовать игрой, которой она предавалась с Семеркой Чаш, своей старой любовницей.

В результате их соития в одном из надолго застывших ландшафтов Тени образовался островок, размерами с исчезнувший Срединный Мир Кобара, прекрасный, экзотический, благоухающий, – место ускользающих теней, манящих запахов, колдовских завораживающих звуков и видений, уводящих к снам.

Любовники не удостоили своим вниманием нескольких смертных существ Тени, случайно оказавшихся поблизости и покорившихся притягательной силе острова. Теперь эти жалкие черви жили здесь и время, проведенное на острове видений, казалось им вечностью. Они существовали, совокуплялись и умирали, не подозревая о том, что стали всего лишь свидетелями и невольными жертвами чьей-то жестокой и насквозь лживой шутки.

Но когда к Сущностям пришел зов, конец острова был страшен. Десятка и Семерка, слившиеся в экстазе, прервали свои любовные игры и вознамерились разойтись.

И тогда то, что раньше было ароматами и ветрами, превратилось в зловонные струи, стремительно растекающиеся от места распада; то, что было твердью, стало бушующим океаном материи, утратившей связующий закон... Однако, на это уже некому было смотреть. Существа Тени испуганно переместились в другие ландшафты, а те, кто не умел этого делать, перестали существовать. Им просто не повезло.

Десятка Жезлов порой спрашивала себя, стоит ли поднявшийся переполох ее прерванной любви, хотя и знала: чем меньше Сущностей собирается вместе, тем несовершеннее оказывается их творение. Творения Семидесяти Семи, собравшихся вместе, уже почти не имели изъянов, как почти не имели изъянов миры, создаваемые ими в результате слияния...

Десятка даже помнила древнюю легенду о последней, семьдесят восьмой утраченной Сущности, с появлением которой могли быть достигнуты полное Равновесие и вечная Гармония. Когда-то эта Сущность называлась Отшельником и темную историю ее исчезновения знали в деталях очень немногие из Семидесяти Семи. Десятка Жезлов не относилась к их числу. Это так же мало интересовало ее, как и несовершенство иллюзий, создаваемых ею в различных уголках Тени.

Она двигалась туда, откуда пришел зов, но не уставала наблюдать и стала свидетелем кое-чего интересного. Например, она видела Рыцаря Мечей в опасной близости от Башни Крика, на самой границе со Старшим Хаосом, и стоило задуматься над тем, что тот мог делать в этом ужасном месте. Еще она видела Даму Мечей и Даму Чаш, собравшихся вместе и спешивших к месту встречи Семидесяти Семи, и это был весьма странный, чтобы не сказать противоестественный союз. Что заставило давних непримиримых врагов объединиться? Десятка Жезлов обладала счастливым умением не задаваться вопросами, на которые до поры до времени не могла найти ответы. Вместо этого она затеяла небольшую битву с Десяткой Мечей в Ландшафте Вечного Льда и это было лучшим лекарством от переполнявших ее подозрений.

Они воевали, вызывая и возвращая к жизни ледяных демонов, до тех пор, пока Сущность, именуемая Силой, не унесла их с собой, не упустив случая напомнить о своем сокрушительном влиянии...

13. ПЕРЕВОЗЧИК

На берегу был даже перевозчик и это впервые заставило Сенора усомниться в реальности всего того, что он видел. Он вспомнил предостережение Бродячего Монаха.

– Ты думаешь, это и есть Река С Одним Берегом? – прочитав его мысли, с нескрываемой издевкой спросило Существо Суо.

Он сделал рукой неопределенный жест. Если это и была Река, он не ощущал присутствия Охранников Веры. Но разве Сенор знал, каковы они? Они могли быть этим песком, водой, иллюзорным светом, а могли и прятаться неподалеку в одном из соседних ландшафтов... То, что он готов был поддаться неодолимому притяжению далекого острова, можно было считать одним из признаков их присутствия. Однако, Существо Суо видело то же, что и он, а это заставляло задуматься. В конце концов, бесцельное движение по дороге, вымощенной крысиными черепами, не могло продолжаться вечно.

Сенор повернул голову вправо, туда, где рядом с серым корпусом лодки чернела узкая фигура перевозчика. Глупец, расположившийся за его левым ухом, стал нашептывать ему вещи одновременно грязные и привлекательные.

Сенор совершенно забыл о его присутствии. Вначале он хотел отмахнуться от неуместного вмешательства, казавшегося ему чужим. Но потом советы Глупца заставили его беспристрастно взглянуть на предстоящее путешествие. Что он искал здесь? Новые разоблачения или удовольствия? Что ожидало его в конце пути? И что могло убедить его в избавлении от всех иллюзий?..

Человек Мизинца Суор, одно из воплощений Существа из Мертвых Времен, не знавшего сомнений, верхом на лошади спускался по отлогому берегу к перевозчику, оставляя за собой шлейф из золотистой пыли. В который уже раз Незавершенный доверился слепому инстинкту своего спутника, хотя ничего не говорило о том, что результатом проявления этого инстинкта непременно должно быть сохранение его безумной жизни...

* * *

Перевозчик был мрачным и тощим существом, закутанным в пурпурный плащ и похожим на человека, однако его глаза не имели зрачков. Белки, влажно блестевшие в глубоких расщелинах век, выглядели довольно жутко. Перевозчик представлял собою разительный контраст с сияющим видением на горизонте, но может быть, именно это делало все происходящее более убедительным. На его плаще был вышит ромбовидный символ из золотой парчи, который ничего не говорил придворному Башни.

Перевозчик имел абсолютно черную кожу, гладкую, как полированная поверхность драгоценного камня. Понять выражение его лица без зрачков было невозможно. Скорее всего, это было равнодушие.

Сенор не видел никаких признаков строений на бесконечно длинной пустынной ленте берега. Как долго и зачем находилось здесь это существо? Этот вопрос казался праздным.

Еще более странной, чем сам перевозчик, была его лодка. Оказалось, что она высечена из цельного серого камня, и у Сенора не осталось сомнений в том, что на воде ее удерживает чья-то магическая сила. В средней части лодка имела плоское дно шириной в два человеческих роста и, видимо, была приспособлена для перевозки весьма необычных существ.

– Я – Двойка Пантаклей, личный палач Капеллана, – сказал вдруг перевозчик, не открывая рта. Слова приходили из неизвестного источника, они не были произнесены ни на одном из языков, но это не были и привычные Сенору отражения. Во всяком случае, Холодный Затылок понимал их, и здесь, по-видимому, понимали его.

В сообщении перевозчика не было и тени угрозы. Однако, оно заставляло задуматься над тем, кому и зачем тут может понадобиться палач.

– Я совершаю казни и перевожу в Совершенную Обитель, – размеренно продолжал Двойка Пантаклей. – Там давно ожидают тебя и твоего спутника. Вам повезло – Обитель приближается к берегу один раз в миллион лет...

– Осторожнее, – шепнула Сенору в ухо невидимая Сущность. Что-то в словах перевозчика показалось странным и придворному Башни. Потом он понял – что. «Миллион лет» – это звучало так, словно в Хаосе существовало время.

– К какому берегу? – спросил он, повинуясь мгновенному порыву.

Двойка Пантаклей, личный палач Капеллана, медленно повернул голову в его сторону. Сенор увидел свои отражения в затененных белках.

– К любому берегу, глупец, – сказал перевозчик и издевательски засмеялся. Но Незавершенного было довольно трудно вывести из себя.

– Видишь ли, – сказал он вкрадчиво. – Мы ищем в Тени Реку С Одним Берегом. Может быть, это она и есть?

– Не знаю, о чем ты говоришь, – равнодушно ответил перевозчик, глядя в сторону Совершенной Обители. Сенору показалось, что остров несколько сместился за то время, что они находились на берегу, и значит, Обитель плавала в Большой Воде.

– Здесь никогда не слышали ни о Тени, ни о Реке С Одним Берегом, – продолжал перевозчик и в его черных, как обсидиан, руках пересыпался золотой песок. – А вот ты очень похож на тень Глупца и это видно каждому. Поторопись. Император не любит ждать.

Ничто в мире не могло бы сейчас убедить Сенора в том, что перевозчик говорит правду. И его ложь свидетельствовала в пользу того, что может быть, он и есть один из Охранников Веры. Но зачем ему была нужна эта ложь?

Сенор усаживался в лодку, задавшись этим вопросом. Кроме того, он все-таки хотел знать, кому на самом деле служит Двойка Пантаклей.

На каменном дне лодки свободно разместились слепые лошади из Мургуллы. Они были испуганы и их бока еле заметно подрагивали. Возможно, животные чуяли что-то недоброе...

* * *

Они плыли по спокойной воде к далекому сияющему острову, но роль перевозчика сводилась к тому, что он сидел на корме, неотрывно глядя прямо перед собой. Лодка, сделанная из камня, теплого, как дерево, и гладкого, как лед, двигалась быстро и плавно без помощи весел. Иногда Сенор видел мелькающую за бортом тень, гигантскую, но всегда неясную. Может быть, какое-то существо толкало лодку вперед.

Они плыли неправдоподобно быстро, но Совершенная Обитель была так далека и так огромна, что для Сенора минуло несколько долгих однообразных часов, прежде чем они преодолели примерно половину расстояния до нее.

И тут Холодный Затылок вдруг ощутил приступ сильнейшего голода. В мире Кобара прошло бы уже двое суток с тех пор, как он в последний раз ел в Призрачном Замке, но голодным он почувствовал себя только сейчас. У него, а тем более, у Суо, не было никаких запасов.

Потом Сенору показалось, что каким-то необъяснимым образом ему внушили чувство голода. Подтверждение этому он получил тогда, когда перевозчик, оторвавшись от созерцания снежно-голубых облаков над вершиной Обители, заявил, что голоден и извлек из-под пурпурного плаща треугольный кинжал с выбитыми на обоюдоостром лезвии символами пантаклей.

– Слушай, Глупец, давай съедим часть твоей тени, – предложил он непринужденно и потянулся свободной черной клешней к руке Сенора.

– Осторожнее! – снова шепнул в ухо придворного Башни голос из пустоты. Теперь в нем была слышна неподдельная тревога. Но еще раньше инстинкты воина заставили Сенора отдернуть руку и, спустя мгновение, он уже наполовину извлек меч из ножен.

Двойку Пантаклей это совершенно не удивило. Он пожал плечами, отбросил плащ и на глазах у Холодного Затылка отрезал от своего предплечья внушительный кусок мяса. Сенор с содроганием отметил про себя, что у перевозчика не было крови, а срез казался абсолютно гладким и имел тошнотворный фиолетовый оттенок.

– Тогда будем есть мою тень, – безразлично сказал Двойка Пантаклей. Только теперь Сенор понял назначение большой груды веток, сваленных на дне каменной лодки. С помощью кресала и кремня перевозчик развел в лодке костер и стал поджаривать на нем кусок собственной плоти.

Несмотря на отвращение, которое Незавершенный испытывал к такого рода пище, он вынужден был признать, что ароматный дым весьма настойчиво щекочет его ноздри. Мучительный голод мешал ему трезво оценить подвох, который наверняка содержался в предложении перевозчика.

На этот раз Существо из Мертвых Времен спасло его от голодной смерти. Суо создало пищу, наподобие той, которой оно накормило когда-то в Кобаре умирающего пленника Железного Шара.

Когда Холодный Затылок съел эту пищу, а перевозчик расправился с частью своей руки, они оказались почти у самого подножья гигантского острова. Даже вблизи он был прекрасен, как сон. Сенор обернулся и посмотрел назад, но низкого берега, от которого они отплыли, уже не было видно. Только узкая мрачная полоска висела на горизонте, больше похожая на предвестье непогоды.

Здесь подозрительно давно не происходило никаких изменений ландшафта. Если они вновь оказались в одном из Срединных Миров, то что помогло им в этом? Все происходящее полностью переворачивало представления Сенора о том, чего он уже добился и о том, что теперь следовало искать. Хотя одной из непостижимых причуд Тени вполне могла быть и ее собственная ограниченность.

Они пристали к пологому розово-белому берегу Обители. Двойка Пантаклей терпеливо ждал, пока Сенор и Суо выведут из каменной лодки слепых лошадей, а потом, не говоря ни слова, отплыл без всякой видимой цели, скорчившись на корме угрюмой тенью. Сенор провожал его взглядом, пока лодка не скрылась за краем острова, и гадал о том, как сам покинет Совершенную Обитель, если, конечно, ему вообще суждено ее покинуть...

14. МНИМЫЕ БОГИ

Они сидели на одной из красивейших террас созданного Императором Дворца Упований и забавлялись, наблюдая за тем, как в одном из миров Тени, принадлежавших Капеллану, придворный астролог Каб-Сибы составляет гороскоп своего властелина. Капеллан сдвигал светила, сжимал и растягивал время, издеваясь над стараниями смертного постичь правила вечной игры Сущностей. Но в этой игре сейчас не было правил, кроме прихотей Капеллана и других гостей Императора.

А еще они пили жидкость, которую раз в тысячу иллюзорных лет выделяют перед тем, как зачать себе подобных, грифоны-гермафродиты, обитающие в Бездонных Колодцах Кхаргу, что во владениях Хозяина Пустоты, и эта жидкость стоила трудов и душ, потраченных на ее добычу, – она была настоящей усладой плоти.

Вот только плоть, возжелавшая услад, оказалась весьма разнообразной и это разнообразие наводило на размышления. Повешенный внимательно рассматривал собравшихся, пытаясь использовать этот редчайший случай для того, чтобы выяснить, кто на этот раз окажется в числе его врагов и союзников. Не было сомнений в том, что все остальные занимаются тем же.

Конечно, и сам Император был здесь, в облике мальчика, недалекого и веселого, пьющего слишком много жидкости из желез грифонов, но этот его облик, безусловно, мог обмануть только Глупца.

Императрица, отвратительная старуха с морщинистой кожей и потухшими глазами, мрачно взирала на игры Капеллана, перебирая скрюченными пальцами четки, сделанные из черепов нерожденных Адептов Закона. Ее выбор всегда был неразрешимой загадкой для Повешенного; он прекрасно знал, что она может быть совсем другой, более того, он испытал на себе силу ее влияния, когда она оказалась его любовницей на одной из самых отдаленных планет Тени. Кажется, тот мир плохо кончил, но Повешенный сохранил самые лучшие воспоминания о способностях Императрицы. Одно было плохо – они превосходили его собственные.

Безмолвная, скромно потупившая взор девушка, сидевшая рядом с ней, была Девяткой Мечей, довольно высоко вознесшейся в последнее время. Вот откуда Повешенный ощущал настоящую опасность... Он приказал себе не упускать ее из вида и продолжал наблюдать.

Влюбленные, как всегда, воплотились в одном теле с двумя головами, обращенными лицами друг к другу, четырьмя руками и четырьмя ногами и, в зависимости от обстоятельств, оказывались то близнецами, сросшимися животами, то любовниками, слившимися в экстазе.

Остальные мало заинтересовали Повешенного – в настоящее время они были более или менее нейтральным фоном, на котором могли разыграться любые события. Но Повешенный полагал (и имел на это полное право), что события станут разворачиваться в соответствии с его собственным тайным планом.

Он поймал на себе взгляд Жрицы – существа неопределенного пола и возраста, которое, однако, имело влияние гораздо большее, чем могло показаться постороннему глазу. Повешенный улыбнулся своим мыслям. Вот, что значит немного пробыть во плоти, – становишься мелким и утрачиваешь подлинное видение... Откуда взяться постороннему глазу в Обители Совершенства? Разве что Глупец уже пожаловал на Остров... Но такова уж была судьба Глупца – всегда оставаться в неведении...

Жрица почти не принимала участия в междоусобной войне Сущностей. Мало кто решался интриговать против нее. Повешенный мог заподозрить в этом только Императрицу и еще, пожалуй, Капеллана.

Он отреагировал на слабый поток образов, возникший между ним и Жрицей, пока она смотрела на него. К концу игры, которой был занят Капеллан, Повешенный знал все: исполнителей тайных предначертаний, расстановку сил и то, как убедить остальных сыграть отведенные им роли.

А главное, он уже знал, как они все вместе обманут Глупца.

Когда появилась Тройка Мечей, настоящая машина убийства, и доложила, что перевозчик и Глупец уже приближаются к острову, Жрица начала свой спектакль, который даже Повешенному, посвященному в его интригу, казался пугающим. Самой неприятной частью этого спектакля было Жертвоприношение, но оно являлось небольшой платой за продолжение существования и ради этого его стоило претерпеть.

* * *

Придворный Башни и Существо Суо предстали перед странным и разношерстным обществом существ, большинство из которых неуловимо отличалось от людей. Слишком утрированы были их тела и лица, и при этом – слишком изящны движения, похожие на неведомый танец, а одеяния сверкали неправдоподобной чистотой. Великолепную террасу из полированного камня, чуть светившегося изнутри, устилал белесый туман, скрадывавший любые резкие очертания.

– Приветствуем тебя, заблудший герцог Йерд, властелин Земли Мокриш, а также приветствуем твоего неизвестного спутника, – весело произнес самый младший на вид обитатель Совершенной Обители. На его совсем еще детскую голову было надето что-то вроде ажурной короны из хрусталя и Незавершенный решил, что, как ни странно, это и есть здешний Император. Сенор понимал язык, на котором тот говорил, и на короткое время задался вопросом – откуда ему знаком этот язык? Это так и осталось для него загадкой.

– Впервые слышу это имя, – произнес он, не думая о том, что может показаться невежливым. – И впервые слышу о Земле Мокриш.

Император, не переставая улыбаться, переглянулся с Императрицей.

– Бедный, бедный герцог Йерд, – сокрушенно вздохнул мужчина средних лет, сидевший по левую руку от Императора. Только теперь Сенор заметил один довольно неприятный изъян в его внешности – на шее придворного проступала багрово-синяя полоса с идеально очерченными краями, наводившая на мысль о виселице и веревке.

– Он до сих пор ни о чем не подозревает! – каркнула старая Императрица, перебирая четки из черепов зародышей.

– Надеюсь, мы сможем ему помочь, – вкрадчиво добавила из-за ее плеча очень красивая и юная темноволосая девушка.

– Наконец-то ты вернулся, герцог Йерд, хотя, к твоему и нашему сожалению, так и не обрел память, – продолжал придворный с трупной полосой на шее. – Ты долго скитался и, наверное, достаточно страдал. Удивительно, что ты вообще нашел путь к нам. Ты стал легендой в Земле Мокриш, которую так давно оставил...

Несколько долгих мгновений ошеломленный Сенор размышлял обо всем услышанном.

– Кто вы и где я? – задал он, наконец, прямой вопрос, чувствуя, что у него пересохло в глотке. Не так он представлял себе конец своих странствий.

– Это очень просто, Глупец, – снисходительно произнесло существо в одеянии жрицы, блестевшем всеми оттенками жидкой крови. – Разве ты еще не понял? Мы – Боги Земли Мокриш, а ты проделал долгий путь домой, искупая свою глупость и свою вину. Но теперь для тебя все позади. Ты сможешь, в соответствии с Пророчеством, вернуться в свои владения и этим еще больше укрепишь свою власть. Тем более, что не все в порядке в этом грязном месте – Земле Мокриш...

– Но я не помню никакой Земли Мокриш! – в отчаянии повысил голос Сенор. Он боялся поверить в то, что достиг цели своих поисков. Ему говорили о Пророчестве, но что это было за Пророчество? Ни одно воспоминание не проснулось в нем, когда он услышал о земле, властелином которой был давным-давно.

– Но это уже и не важно, не так ли? – со спокойной улыбкой сказал Повешенный. – Значит, для тебя еще не кончилось время колдовства и даже мы не в силах вмешаться в ваши отношения с Гашагаром и повлиять на него.

– Кто это – Гашагар? – со вздохом спросил Холодный Затылок, догадываясь, впрочем, о том, что вразумительного ответа не получит.

– Ха, – сказал Повешенный. – Воистину сильное колдовство! Гашагар – твой злой гений и твой главный враг, но не советую тебе еще раз ссориться с ним. Довольствуйся тем, что имеешь, и тем, что будешь иметь. Постарайся вспомнить все случившееся, когда вернешься в свое герцогство... Впрочем, тебе помогут вспомнить. А теперь можешь ненадолго остаться с нами. Никто не должен усомниться в том, что Боги Земли Мокриш умеют вознаграждать за страдания...

* * *

И Сущности сыграли с ним в свои непостижимые игры.

Они были вечны, но и он не постарел ни на секунду, когда обнаружил, что кончился еще один слишком долгий сон...

Он был создателем небесных огней и сотнями глаз, взиравших на эти огни.

Тысячи королевств, планет и мельчайших созданий сражались друг с другом не без его участия, а по другую сторону происходящего всегда маячила тень таинственной силы, носящей символ Мечей. Кто-то подталкивал интригу, был первопричиной всех измен, страха, преступлений, неуемной жажды власти...

Зыбкие башни, достигавшие небес, таяли, как мираж, в соответствии с его желаниями. Города и миры успевали родиться, пережить расцвет, прийти в упадок и умереть, но для него это было всего лишь периодом одного вздоха.

Он обрекал на ужас и исчезновение миллионы обитавших в них существ, не всегда уверенный в том, что они – лишь порождения его искаженного сознания.

Он отведал все запретные плоды, в том числе те, о которых раньше не подозревал. Символы Чаш и Жезлов проступали сквозь туман таинственных мистерий. Герцог мог позволить себе быть кем угодно, и имел фантастических любовниц – в облике любых созданий, от женщин, лишенных изъянов, с кожей гладкой, как хрусталь, до сгустков вожделения, вмещавших целые миры. Перетекая из тела в тело, становясь Одним и распадаясь на Части, выворачиваясь наизнанку, порождая чудовищные извращения, растлевая невинных, участвуя в соитиях Многополых и любви Бестелесных, преодолевая сопротивление девственниц и пресыщенность блудниц, отращивая гигантские органы для совокуплений, искажая желания, причиняя страдания и испытывая боль, поглощая тех, кто умер во время этой любви, позволяя своим любовницам умерщвлять то, чем герцог казался, и притворяясь мертвым, когда было нужно, играя телами и страстями нечеловеческих существ, он достигал наслаждения столь тягучего и мучительного, что после него подразумевалась только смерть, но он не мог умереть...

Обреченный на жизнь, растворенный в бесконечных пространствах, миллионах обличий, он был одновременно солдатом, монахиней, бессловесным младенцем, богом, изгоем-прокаженным, творцом иллюзий, кровавым убийцей, псом, издыхающим от голода, властелином империй, слепым стариком с червивым сердцем, счастливейшим из грешников и святым на краю пустоты...

Одно только оставалось неизменным: всегда и везде с ним были его амулеты – меч из небесного металла, стеклянный обруч королевы Мелхоэд и перстень Бродячего Монаха. Они могли казаться чем угодно: ржавым ножом, ожерельем, медным кольцом, посохом, короной, раздувшимся суставом, ядовитой иглой, каплей крови, веревочной петлей, но несмотря ни на что, сохраняли свои таинственные свойства.

Йерд познал упоение битвами, горечь поражений, пьянящую радость побед, терял и завоевывал царства, отправлялся на поиски новых пространств, ему были подвластны почти любое волшебство и любая красота.

Но не всегда и не во всем он был подобен Богу. Сущности напоминали ему о себе и тогда он, возвращаясь, находил свои нефритовые замки разрушенными, любовниц – изнасилованными или задушенными, города – сожженными, а тех, кого он мнил своими верными слугами, – предавшими его или уничтоженными. Темные замыслы вызревали в глубинах умиротворенных империй, посланцы становились жертвами бесконечных интриг, те, кого герцог любил, изменяли ему, армии исчезали без следа, самого Йерда неоднократно пытались отравить и погубить черным колдовством.

Все чаще за сменяющимися декорациями событий, за фигурами тех, кто становился на его пути, в тайных предзнаменованиях, в сплетениях бед и проклятий он стал угадывать тень существа, которое было слишком хорошо ему знакомо и к которому тянулись нити многих зловещих заговоров.

Вскоре герцог был почти уверен в том, что в игры Семидесяти Семи вмешался еще кто-то...

15. ЗАГОВОРЩИКИ

В одной из поделенных между Сущностями империй, пришедшей к упадку, Незавершенному пришлось расстаться с Существом из Мертвых Времен.

Он владел тогда Замком Крика у границы с королевством Унн, принадлежавшем Королю Жезлов и простиравшемся в глубь Тени на десятки тысяч ландшафтов.

Притязания герцога Йерда не были столь велики; в Замке Крика он имел все, что хотел. Лишь одно омрачало его существование – рядом с ним всегда был Валет Мечей, сросшийся с чудовищным существом, сделавшим его почти неуязвимым. Сенор так никогда и не узнал, какую роль играл при нем один из Семидесяти Семи – то ли наблюдателя, то ли тайного властелина.

На самом деле Замок Крика вовсе не был замком в человеческом понимании. Это было нечто бесформенное и зыбкое, постоянно меняющее свои очертания, зависящее от желаний существ, находящихся снаружи и внутри, нечто огромное, как горная гряда, и в то же время легкое, готовое в любой момент ускользнуть от опасности.

Замок Крика качался на гигантском стебле, торчавшем из самого жерла Старшего Хаоса, проходя сквозь ближайшие ландшафты, но никто из Семидесяти Семи не знал, какая сила создала этот стебель. Существовало ничем не подтвержденное предание о том, что внутри стебля находится Черный Коридор, через который можно попасть в Старший Хаос, но никто, пребывающий в здравом уме, никогда не решился бы на это.

Стебель связывал Старший и Младший Хаос, но природа этой связи была неизвестна Сущностям. Порой Замок Крика распространял по ландшафтам Тени то, что называлось Эхом, и может быть, оно означало, что в Старшем Хаосе происходят какие-то события, но кто мог знать об этом наверняка?

В одном из ландшафтов Эхо могло остаться почти незамеченным, в другом сокрушало целый мир, но оно присутствовало всегда и многие пытались постичь его тайный смысл. Если таковой, конечно, имелся.

Все это мало интересовало новоявленного герцога Йерда. Наложница Сенора, золотоволосая и розовокожая Тройка Чаш, дарила властелину замка удовольствия, которые еще не наскучили ему, а долгая и представлявшаяся бесконечной борьба с Королем Жезлом не давала скучать в остальное время.

Узник, томившийся в его голове, молчал уже очень долго и Незавершенный наслаждался покоем, которого достиг, как ему казалось, в самом сердце ада. Крушение этого покоя началось с появления гостей в Замке Крика...

* * *

Он находился в одном из мест, лишь отдаленно напоминавшем комнату, где предавался курению волшебного зелья, от которого тело становилось легким, как воздух, а существование – приятным, как младенческий сон.

Тройка Чаш готовила ему трубки, прекрасно изучив желания и вкусы своего хозяина. Ее обнаженная фигурка, с кожей, смазанной благоухающим маслом, казалась Сенору ожившей бронзовой статуэткой, отсвечивающей всеми оттенками золотого и коричневого цветов. Шарики зелья, которые она скатывала тонкими, почти прозрачными пальцами, лежали тут же, на стеклянном подносе, и он видел их снизу, как миниатюрные небесные тела, повисшие в пустоте, или как драгоценности, брошенные в фиолетовый бархат.

После четвертой трубки Тройка Чаш перестала интересовать его, как женщина, и теперь он, избавившись от вожделения, созерцал ее, как произведение нечеловеческого искусства, безвременное и абсолютно бесполезное. Если только забыть об умелых пальцах, скатывающих шарики, заключавшие в себе волшебство почище всякой магии...

Вошедший слуга стал досадной помехой этой идиллии. Глядя в пол, так как ему запрещено было смотреть на обнаженную госпожу, слуга приблизился к Сенору неслышным скользящим шагом и замер, опасаясь навлечь на себя гнев властелина Замка Крика. Но герцог был настроен слишком благодушно, чтобы испытывать какие-либо чувства, более сильные, чем досада.

– Говори, – приказал он тихо, уже зная, что очарование разрушено и вернется не скоро, если вообще вернется...

– В замке появились гости, господин, – не поднимая глаз, доложил слуга тоненьким голоском, похожим на голос ребенка. Это было тщедушное существо, слишком легкое и тонкое для настоящего человека. Слуга был одет во все черное, что показалось Сенору дурным предзнаменованием. Но слуг создавал Валет Мечей и Холодный Затылок не решался возражать и вмешиваться в его дела...

К нему возвращалась привычная тяжесть; даже ласковые руки Тройки Чаш, прикосновения которых он ощутил, не могли избавить его от этой тяжести и внезапно нахлынувшего раздражения.

– Кто? – отрывисто бросил он, предчувствуя начало нового эпизода войны с Королем Жезлов, бессмысленного, как и все предыдущие. И тем не менее, его нужно было пережить.

– Бароны Крелла, Араван из Долины Вечного Света и Красный Вдовец без имени, господин.

Когда слуга назвал Красного Вдовца, руки Тройки Чаш дрогнули, что не прошло незамеченным для герцога. Он заставил себя вспомнить, что имеет дело всего лишь с тенью настоящей Тройки Чаш, но эта тень очень хорошо играла отведенную ей роль. Бароны Крелла, в свою очередь, были всего лишь тремя тенями Валета Пантаклей, а вот кем были остальные двое, Незавершенный не знал до сих пор.

Что бы ни стояло за этим, одновременное появление в Замке Крика Валета Пантаклей, Аравана и Вдовца выглядело очень странным. Некоторое время Сенор терялся в догадках относительно того, что могло свести их вместе и чего эти гости хотят от него. Исчезновение или самоустранение Валета Мечей, который был вездесущим в замке, представлялось еще большей загадкой и внушало еще большие опасения...

– Пусть сами выберут себе покои, – мрачно приказал Йерд. – Я выйду к ним позже.

Так и не подняв глаз, слуга удалился, а Сенор откинулся на подушки, которые были мягче всего, что он знал, и с тоской уставился на шарики, раскатившиеся по прозрачному подносу. Шарики, которые ему было не суждено выкурить... Обнаженная Тройка Чаш ненавязчиво ласкала его, давая властелину Замка Крика последнюю передышку. Но он почти не замечал этих ласк, погруженный в мрачные раздумья.

* * *

Он появился перед гостями только тогда, когда понял, что ни один из них не собирается покидать Замок Крика. У них было бесконечно много времени. Вернее, времени для них вообще не существовало.

Жирные бароны Крелла утопали в глубоких креслах и своими одинаковыми землистыми лицами напоминали трех жаб, застывших в ожидании случайной жертвы. Но их жертва не была случайной и ждать они могли сколько угодно.

Бароны лениво вдыхали лиловый дым, сочившийся из сосудов, которые каждый Крелла держал перед собой. Заплывшие жиром глазки не выражали ничего, кроме тупого самодовольства, но это было весьма обманчивое впечатление. В складках рыхлой кожи прятались три змеиные усмешки. Сенор ощутил холодок страха, пробежавший по спине.

Он никогда не понимал до конца, чем руководствовался Валет Пантаклей при выборе своих теней, но всегда убеждался в том, что этот выбор был очень хорошо рассчитан. Уже очень давно Валет не менял своих привычек и, насколько было известно герцогу Йерду, бароны Крелла многого достигли в некоторых из обитаемых ландшафтов Хаоса.

Сенор поискал глазами Аравана из Долины Вечного Света и наконец, заметил небольшой серый шар, мирно лежавший в углу комнаты. Араван, как всегда, был лаконичен, когда брал себе за труд воплотиться.

Красный Вдовец прогуливался по комнате в облике мужчины с кожей багрового цвета, одетого в костюм странного покроя, застегивающийся спереди. На груди мужчины болталась узкая полоска искрящейся ткани, с точки зрения Холодного Затылка, – совершенно бесполезная. Длинные волосы гостя были зачесаны назад и перевязаны серой лентой. На левом запястье Вдовца Сенор увидел золотой диск, испещренный символами, расположенными по кругу. Из центра диска торчал стержень, тонкий, как игла, а на некотором расстоянии от него плавала в воздухе светящаяся точка, настолько яркая, что стержень отбрасывал тень на диск даже тогда, когда все вокруг было залито светом. Светящаяся точка плавала по комнате вслед за рукой Вдовца, словно привязанная к ней невидимой нитью, медленно кружась по одной ей ведомой орбите и никогда не сходя с нее.

Изредка Красный Вдовец бросал быстрый взгляд на диск и при этом выглядел так, словно очень боялся опоздать на важное свидание. Впервые герцог Йерд видел, чтобы существо Хаоса куда-то торопилось.

Сенор долго молчал, выжидая. Война в Тени научила его терпению.

Наконец, Красный Вдовец не выдержал.

– Ты должен кое-что сделать для нас, Йерд, – начал он. – Успех будет зависеть от того, насколько ты постараешься. Но учти – стараться ты будешь ради самого себя.

Сенор криво усмехнулся. Пока он находился здесь, его уделом были затянувшиеся игры с Сущностями. Это изменило его отношение ко многим вещам, в том числе, и к угрозам.

– Почему вы решили, что я соглашусь сделать это? – спросил герцог, все еще улыбаясь.

Ему ответил один из баронов Крелла:

– Потому что мы так хотим и потому что у тебя нет другого выхода. Кроме того, это выгодно всем...

Слушая угрожающее шипение Крелла, Сенор лихорадочно перебирал в уме своих союзников и соображал, кто из них мог бы помочь ему. Однако его ошибка состояла в том, что он не заручился заранее ничьей поддержкой. Это вполне могло привести его к бесконечному рабству. Теперь уже не имело смысла противопоставлять себя объединенному могуществу Валета, Вдовца и Аравана. Течение Неизбежности выносило его на чужой и опасный берег. Ему оставалось только избрать путь наименьших потерь.

– И кому же это выгодно? – спросил он, пытаясь узнать хотя бы, на чьей стороне предстоит сражаться или интриговать. Внешне он остался совершенно спокойным, но кривляться было незачем – его уже избрали для определенной миссии и чувства здесь ничего не значили.

Серый шар подкатился ближе и Вдовец ответил, понизив голос:

– Ты когда-нибудь задумывался над тем, почему столь велико влияние Короля Жезлов? Почему никто не может сравниться с ним – ни Король Чаш, ни Король Пантаклей, ни даже Король Мечей? Королевство Унн так огромно, что это стало почти неприличным. Влияние остальных Семидесяти Шести стремительно уменьшается. Если все так будет продолжаться, Совершенная Обитель окажется на грани больших потрясений. Однако существует возможность помешать этому, тем более, что Королевство Унн сейчас находится совсем близко от Замка Крика и Король Жезлов, кажется, скоро сам доберется до тебя.

– Враги могут превратиться в друзей, – осторожно заметил Сенор, оттягивая время неизбежного решения, как будто еще надеялся на другой исход.

– Не смеши нас, – сказал один из баронов Крелла. – Ты не можешь быть ни врагом, ни другом Короля Жезлов, – для этого ты слишком ничтожен. Но именно поэтому у тебя может получиться то, что не удавалось сделать нам.

– А если я откажусь? – спросил герцог Йерд, зная, что не откажется, и догадываясь о том, что ожидало бы его в противном случае.

Три жирных тела Валета Пантаклей заколыхались от беззвучного смеха и даже Красный Вдовец изобразил на своем гладком лице подобие улыбки.

Когда бароны отсмеялись, один из них сказал:

– Ну, тогда ты пожалеешь о том, что не сможешь умереть.

Слова Крелла не были пустой угрозой и герцог Йерд понимал это совершенно отчетливо. Он надолго замолчал, потому что не спешил рисковать всем, что у него осталось. Он ощущал только усталость и тоску по своим невыкуренным трубкам, приносящим нездешний покой...

– Мы превратим тебя в Химеру, – спокойно продолжил Крелла без всякого перехода. Сенор уставился на него, как на безумца, но никто не обратил на это ни малейшего внимания.

– ...Все будет устроено так, что во время королевской охоты ты будешь пойман и станешь одним из его магических животных. Никто не должен ничего заподозрить... Ты часто будешь рядом с Королем и сможешь украсть Зеркальный Амулет, с которым он никогда не расстается. Принесешь амулет нам и тогда получишь свою награду. Мы превратим тебя в то, чем ты есть сейчас...

Ошеломленному Йерду понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Когда буря в его голове, наконец, улеглась, он предпринял слабую попытку возразить.

– Но почему этого не может сделать кто-нибудь из вас?

– Воистину, он Глупец! – обратив кверху щелочки глаз, заявил один из баронов Крелла. – Пребывание среди Семидесяти Семи так ничему тебя и не научило... Мы – Сущности и любая другая Сущность сразу же распознает наше присутствие и наше влияние. Твоего влияния Король Жезлов даже не заметит. Ты будешь для него не более, чем дворцовым животным. Постарайся не разубеждать его – ведь это и в твоих интересах.

– Где я найду амулет и как он выглядит? – Сенор задал этот вопрос совершенно машинально, словно речь шла о каком-нибудь обычном деле.

– Не беспокойся – его невозможно не заметить. Король Жезлов всегда носит его с собой. Точно неизвестно, как будет выглядеть амулет, но ты узнаешь его, когда увидишь два зеркала.

– Не слишком ли туманное описание? – герцог позволил себе горькую иронию, но эта ирония тотчас же была сметена угрожающим жестом одного из Крелла и взглядами, в которых не угадывалось ничего хорошего.

– Не шути с нами, двуногий, – глухо проговорил вдруг серый шар и Сенор понял, что к этому совету следует прислушаться.

Накатившая волна страха мешала Незавершенному думать, – мысль о том, что он будет превращен в чудовище Хаоса и принужден играть роль живого талисмана Короля Жезлов, заслонила собою все остальные мысли. И кто знает – может быть, ему суждено было играть эту роль вечно?..

Он смотрел в ненавистные лица баронов, которые были лишь тремя масками одного нечеловеческого существа, и все глубже осознавал, в какую неприятную, почти катастрофическую ситуацию он попал. Потом Йерд произнес то, о чем подумал, но чего не стоило произносить вслух:

– А если я сам откроюсь Королю Жезлов?

Тела баронов Крелла опять затряслись от беззвучного хохота, а на губах Красного Вдовца появилась ядовитая улыбка.

– Мы позаботились о том, чтобы этого не случилось, – сказал он вкрадчиво. – Когда ты превратишься в Химеру, в одной из твоих голов найдется место и для этого... – он достал из кармана маленький черный предмет. – Это – очень редкая вещь, След Необратимой Смерти, – один из немногих, существующих в Тени. Но мы готовы пожертвовать им ради общего успеха... Как только ты попытаешься предать нас, эта штука разнесет тебя на куски и разбросает их по сотне ландшафтов. Конечно, Король Жезлов соберет себя опять, а вот тебе уже ничего не поможет. Ни один из Богов не сможет воскресить тебя. Впрочем, то же самое произойдет, еслитвоя тайна будет раскрыта.

– Но как я могу быть уверенным в том, что меня опять превратят в герцога, даже если принесу Зеркальный Амулет?! – в отчаянии выдавил из себя Холодный Затылок.

– Тебе придется поверить нам на слово, – проговорил Крелла с издевкой. – Твоя роль слишком ничтожна, будь ты двуногим или Химерой, поэтому мы ничего не потеряем, превратив тебя в кого угодно...

С точки зрения Сенора барон забыл упомянуть о том, что заговорщики могут вообще забыть о его существовании, как только получат Зеркала Короля Жезлов. Но один из Крелла лишил его последней возможности возразить, подведя итог всему, что было сказано:

– Как видишь, у тебя нет выбора. Принеси нам Амулет и ты снова станешь герцогом Йердом. А теперь – хватит. Ты уже знаешь более, чем достаточно. Тебе пора отправляться в Королевство Унн...

16. ХИМЕРА

Он бежал сквозь изменяющиеся ландшафты, оправдывая славу изворотливой и почти неуловимой твари. Пейзажи казались ему гротескными, искаженными, извращенными, но сильнее всего изменился он сам.

Свита Короля Жезлов преследовала его – стремительные и опытные ловцы Химер, от которых ему не удавалось оторваться. Но его попытки уйти от преследования были притворством. Он знал, что будет пойман.

Незавершенному понадобилось время, чтобы привыкнуть к своему новому телу. Оно отличалось зыбкостью и не имело постоянных очертаний, за исключением конечностей; голова иногда распадалась на три, но он не смог бы сказать, в какой из них заключено его сознание и где находится След Необратимой Смерти, создававший ощущение едва заметной тяжести сразу в трех затылках и не дававший герцогу забыть о предупреждении Красного Вдовца.

У Химеры было четыре ноги – толстые передние, с мягкими подушечками и втягивающимися когтями, и тонкие задние, поросшие редкой шерстью и оканчивающиеся раздвоенными копытами. Туловище было бесформенным, как студень, из которого торчали длинная гибкая шея и тонкий чешуйчатый хвост. Сенор ощущал слабые уколы внутри этого студня, как будто в нем засела тонкая острая игла. Потом до него дошло, что иглой был превращенный меч Торра, по-прежнему остававшийся с ним.

Сенор на мгновение бросил взгляд вниз, опустив правую голову, и увидел, что один из когтей на правой передней лапе отличается от других. Его выдавал чистый металлический блеск. Позже он заметил в нем темное вкрапление. Коготь, конечно, был изменившимся перстнем Сдалерна. Во что превратился стеклянный обруч Мелхоэд, герцог так и не узнал, но то, что остальные амулеты все еще были с ним, вселяло слабые надежды в его отчаявшуюся душу.

Каждым из своих глаз он видел только то, что находилось по обе стороны от него, а впереди была тьма и в этой тьме светились призрачные голубые арки, вложенные друг в друга; каждая из арок указывала на выход в другой ландшафт. Сенор понял, что получил взамен своего человеческого зрения новое, неведомое ему раньше седьмое чувство, путеводную нить в Хаосе, и очень скоро оценил это. Знаки, светившиеся во тьме, были лучше любых глаз, ибо показывали невидимое. Сенор доверился им и они провели его сквозь неописуемые ландшафты Тени, которые он выбирал сам. Он старался вдоволь насладиться этим подарком судьбы, прежде чем станет рабом Короля Жезлов. Или же просто мертвецом...

Он бежал, вспоминая темный болезненный ритуал превращения, которому подвергла его зловещая троица: Валет Пантаклей, Красный Вдовец без имени и безликий Араван из Долины Вечного Света, так и оставшийся в памяти герцога гладким серым шаром.

Придворный Башни и сам был не чужд магии; однажды ему даже пришлось провести некоторое время в теле Черной Летрод, но то случилось в Срединном Мире и то было совсем другое дело. Он не знал, действуют ли здесь кобарские заклинания; никто не мог прийти ему на помощь, ведь Химера была созданием Хаоса.

Он помнил, как троица окружила его и все вокруг превратилось в дым – его покои, его слуги, Тройка Чаш; осталась только мрачная сила колдовства и он ощутил себя висящим в точке пересечения трех влияний, терзавших его тело, как три острые бритвы, перекраивая нервы, плоть, органы чувств, восприятие, желания, память... Теперь он понимал, что испытала Люстиг, хотя ее вивисектором был всего лишь Игам, Замурованный В Глине.

Трое адептов Тени казались ему гораздо менее сговорчивыми существами – для них он был только слугой, почти животным, материалом, который следовало использовать с наибольшим эффектом; ничего не значили его страдания, его боль и его ужас...

* * *

...Он бежал сквозь струи света, мимо ледяных городов, в шпилях которых увядали радуги, мимо башен из нефрита и чьих-то стремительно мелькавших теней. Ничто не могло остановить его бег – ни внезапное нападение хищных тварей Хаоса, ни огненный шторм, ни всепоглощающие волны, ни омертвляющий холод пустоты, – он всегда находил спасение в лабиринте голубых арок, повисших во мраке между его подслеповатыми глазами.

Только одного он не мог позволить себе – ускользнуть совсем от своих преследователей. Присутствие постороннего предмета порождало назойливую тяжесть в затылке...

Свора каких-то полупрозрачных тварей, похожих на искрящиеся фигуры из жидкого стекла, мчалась за ним, перемещаясь из ландшафта в ландшафт, но никогда не исчезая полностью, а оставляя после себя еле видные, но все же заметные силуэты. Благодаря этому, от них не намного отставали другие ловцы Химер, всадники из свиты Короля Жезлов и соперничавшие с ними странствующие охотники из Тени. Некоторые из них переместились в соседние ландшафты, стараясь отрезать Химеру от Реки С Одним Берегом, к которой ее гнал инстинкт.

Таинственные окрестности Реки были прибежищем Химер, отсюда начинались и тут заканчивались их странствия по Тени. Мало кто из охотников согласился бы оказаться поблизости от тех мест, пусть даже ненадолго. Причина этому была одна – Охранники Веры, наводившие ужас обитателей Младшего Хаоса, в том числе, на самых могущественных из них. Но не потому, что Охранники были так ужасны (они вполне могли быть красивыми и ласковыми), ужасен был их плен и последствия этого плена. Даже Король Жезлов со своей свитой держались подальше от ландшафта Реки, пока загонщики пытались воспрепятствовать Химере уйти от преследования...

Химера была бесценным мистическим зверем. Почти никому не удавалось поймать ее; Король Жезлов знал только двоих в Обители Семидесяти Семи, кому удалось сделать это, – Мага и Жрицу. Некоторые обитатели Хаоса тратили целую жизнь на то, чтобы хотя бы увидеть это животное. Считалось, что оно делает неуязвимым того, кто пленил его, и вдобавок, владелец существа получает часть силы самого Хозяина Иллюзий, творца Химер. Королю Жезлов эта сила отнюдь не помешала бы, не говоря уже о волшебном зрелище, которое представляли собой так называемые танцы Химер. Сейчас одно из его тел дрожало в предвкушении того, что давняя мечта может, наконец, сбыться.

* * *

В одном из ландшафтов Сенор, превращенный в Химеру, все-таки подвергся нападению хищника.

Хищник был огромен, он занимал собою весь ландшафт и герцог, бежавший от прозрачных тварей, переместился прямо в его чрево. Холодный Затылок даже не понял, где оказался, когда возобладали инстинкты чужого тела и Химера в ужасе бросилась прочь. Но хищник уже держал ее очень крепко.

Голубые арки, сиявшие во мраке ее черепа, померкли; осталась лишь одна, в которой еще можно было спастись. Сенор чувствовал, как его превращенная часть рвется к этому выходу; попутно он заметил нескольких прозрачных тварей, попавших вслед за ним в чрево хищника.

Ландшафт, в котором они все еще находились, начал катастрофически сжиматься, теряя предметы и пространство, стекаясь в точку огромной плотности... Чутье Химеры подсказывало Сенору, что хищник скоро сожрет их.

Он предпринял последнюю судорожную попытку вырваться и почти создал в своем представлении новый ландшафт, но не успел уйти в него всем своим телом. У герцога не было возможности как следует сконцентрироваться; внутри сжимающегося хищника субъективное время невообразимо ускорило свой бег и Сенор ускользнул от него, оставив Пожирателю Химер часть чешуйчатого хвоста.

Оказавшись в другом ландшафте, он испытал облегчение оттого, что избежал смерти и оттого, что видел гибель прозрачных тварей, преследовавших его. Мутные силуэты, как призраки, появились рядом, но их обладателей хищник уже не выпустил.

Химера смотрела одним из своих глаз, как меркнут прозрачные силуэты, так и не успев обрести полного присутствия. Когда часть своры бала сожрана хищником, они тихо исчезли, как следы белесого тумана, растворившиеся в воздухе.

Однако ловцы Химер не были новичками в своем деле и здесь Сенора уже поджидали другие прозрачные твари, охотники с магическим оружием и слуги Короля Жезлов, дождавшиеся своего часа.

Сенор доверился седьмому чувству, но голубые арки погасли. Внутри его черепа между глазами была непроглядная тьма, – все соседние ландшафты были заняты охотниками... Герцог испытал почти облегчение – что ж, он неплохо сыграл свою роль.

Он повернул голову, осматривая мир, в котором оказался, и слабые места в рядах своих преследователей. Он собирался сделать напоследок примитивный, недостойный настоящей Химеры ход, – показать, будто хочет прорваться сквозь плотный заслон охотников и ловцов.

Настоящая Химера воспользовалась бы последней, смертельно опасной возможностью избежать плена и вновь ушла бы в мир, занятый хищником, – единственный доступный ландшафт, свободный от охотников.

Но Сенору было незачем жертвовать собой. Свою цель он уже мог разглядеть – гигантский столб пыли и дыма, достигавший здешних облаков, стремительно приближался к нему. Где-то там находился Король Жезлов в окружении огромного количества смертных и бессмертных созданий.

Потом облака сгустились, превратившись в угрожающее переплетение темных нитей. Это было похоже на дождь, хлещущий в разных направлениях параллельно земле. Химера почуяла зарождение магической сети...

Сенор бросился прочь из-под этой сети и она лишь задела его своим краем. Только теперь он заметил, что у него стал отрастать чешуйчатый хвост, потерянный в ландшафте, занятом хищником.

Какие-то иглы вонзились в тело, сделав его малоподвижным и непослушным. «Яд!» – с ужасом подумал он, но ошибся, – Химера была слишком драгоценной добычей. Собрав последние силы, Сенор ударил когтистой лапой приблизившегося охотника, разодрав его в клочья.

Потом слабость, разливавшаяся по жилам, затопила его, лапы подогнулись и он рухнул на живот, тихо воя от бессилия. Тело не подчинялось ему, однако сознание осталось ясным и он видел все, что происходило вокруг.

Перед ним стояли, лежали, висели в пространстве разнообразнейшие порождения Тени и все они принимали участие в преследовании. Некоторые, наиболее похожие на людей, выглядели теперь слегка разочарованными, но никто из них не посмел бы показать этого Королю Жезлов, безраздельному властелину тысячи ландшафтов и всего, что обитало в них.

Уродливая толпа охотников расступилась, пропуская к пойманной Химере странный экипаж на четырех колесах с хищно оскалившейся сверкающей металлической решеткой на вытянутой плоской морде. Либо в него были впряжены невидимые существа, либо его увлекала вперед таинственная сила. Этот экипаж поражал своими стремительными и плавными формами; темные стекла в его верхней части отбрасывали яркие блики и за этими стеклами можно было разглядеть чью-то неясную тень.

Тихо урча, экипаж остановился неподалеку, на его боку открылась дверца, до этого сливавшаяся с корпусом, и под нижним краем этой дверцы появилась нога, обутая в сапог из черной кожи.

Из экипажа вышел человек, во внешности которого, на первый взгляд, не было ничего угрожающего. Сенор настолько привык к причудам Семидесяти Семи, что его почти не удивил облик, избранный Королем Жезлов.

Король остановился над поверженной Химерой и некоторое время, улыбаясь, рассматривал ее. Его лицо было молодым и совершенно спокойным. Тонкая полоска усов над верхней губой придавала ему слегка ироничный вид. Костюм из тонкой материи, подобный тому, который Сенор видел на Красном Вдовце, не мог бы защитить своего обладателя даже от небольшого ножа. Однако Король Жезлов не нуждался в примитивной защите. Внутри его зрачков тлели две красные точки и это было единственное, что внешне отличало Короля от человеческого существа. Красное точки в глубине зрачков заключали в себе угрозу большую, чем любое материальное оружие.

Несмотря на смятение, охватившее его, Сенор разглядел странный предмет, висевший на шее Короля – что-то вроде сверкающих осколков внутри кокона из переплетающихся металлических нитей. Позже до него дошло, что он видит Зеркальный Амулет, а сверкающие осколки – не что иное, как кусочки зеркал, движущиеся по неведомым орбитам... Сенор смотрел на их завораживающее мерцание и гадал, кукую же силу таит в себе этот необъяснимый предмет. Именно тогда, плененный и беспомощный, он дал себе слово, что узнает это, если, конечно, останется жив...

Не переставая улыбаться, Король Жезлов извлек из кармана ошейник, сделанный из гибких стальных пластин. На одной из них сверкал отраженным светом большой голубой кристалл.

Склонившись над Химерой, Король быстрым ловким движением пропустил пластины под ее шеей. Звякнул замок, от которого за десяток шагов пахло магией. Этот запах был слишком хорошо знаком придворному Башни. Никто теперь не мог бы найти на ошейнике место, в котором пластины соединились и слились воедино. После этого Король тихо и неприятно засмеялся.

По-прежнему не имя возможности шевельнуться, Сенор лежал и пытался осознать свои ощущения. Постепенно до него доходило зловещее назначение ошейника и то, в каком положении он оказался.

Голубой кристалл слепил Химеру. Но не два ее широко расставленных глаза, а таинственный зрачок между ними. Вместо голубых арок перед внутренним взором Химеры теперь разливалось ровное ослепительное сияние, в котором невозможно было что-либо разглядеть.

Герцог понял, что пока проклятый ошейник находится на его шее, он совершенно беспомощен в Тени, как самые низшие из существ, не умеющие перемещаться сквозь ландшафты. Заговорщики либо ничего не знали об ошейнике, либо не захотели говорить о нем. Это был один из самых неприятных сюрпризов с тех пор, как он попал в Обитель Семидесяти Семи, хотя чего-то в этом роде ему следовало ожидать.

Король дал знак и четверо его уродливых подданных, подняв беспомощную Химеру, погрузили ее в приземистый экипаж своего властелина.

17. САМКА

Подвижность вернулась к ней лишь во дворце Короля Жезлов, пришедшем из Хаоса на зов своего хозяина...

До этого он лежал на заднем сидении экипажа и мог видеть только одним правым глазом, а Король управлял стремительно мчавшейся машиной, вцепившись руками в ажурное колесо с двумя толстыми спицами и глядя вперед через широкое изогнутое стекло. Сзади бежала, скакала, летела его разно шерстная свита и гнала перед собой волну ужаса и ненависти.

Химерическое существо содрогнулось, заметив внезапно появившегося у горизонта гигантского зверя, который увеличивался по мере приближения к нему, пока, наконец, не заслонил собою полмира. Его голову Сенор так и не успел разглядеть, а теперь она была скрыта облаками. Туловище висело чудовищным мешком между трех лап, расставленных в вершинах треугольника, и когда зверь остановился, оно тяжело опустилось вниз, словно перевернутое горное плато, упавшее с небес на землю. Кожа монстра напоминала монолитную каменную стену, в которой кое-где были видны черные дыры туннелей. К туннелям вели уродливые кожные наросты, похожие на ступени. Каждая лапа существа Тени была во много раз толще кобарской Башни и оставалось только гадать, какие пространства скрывались внутри его невообразимого тела.

Сенор понял, что это и есть дворец Короля Жезлов. Мысль о том, что ему придется жить во внутренностях животного Хаоса вызывала у него чувство, близкое к брезгливости. Он представлял себе извивающиеся коридоры кишок, потолки и стены из окровавленной ткани, ручьи лимфы, озера крови и полы, залитые слизью.

Как выяснилось позже, он не так уж сильно ошибался.

* * *

Четверо слуг Короля несли его по ступеням из загрубевшей кожи, а затем – сквозь туннель, стены которого слабо фосфоресцировали. В их сиянии все приобретало жутковатый фиолетовый оттенок.

Один глаз Химеры смотрел вперед, а другой – назад, и Сенор видел, что отверстие туннеля затягивается за идущими, как будто плоть дворца подчинялась неслышному приказу.

Они оказались в небольшом гроте, по дну которого протекал кровавый ручей. Тут же была привязана лодка, сделанная из какого-то гладкого материала. На его поверхности не было ни единого стыка.

Сенор, наконец, почувствовал, что может двигаться, и почти в то же мгновение слуги опустили его и он встал на свои четыре лапы. Один из сопровождающих потянул Химеру за ошейник, показывая, что надо садиться в лодку. Даже если бы Сенор хотел сопротивляться, это было бессмысленно – голубой кристалл превратил его в довольно жалкое, по меркам Хаоса, существо. Туннель сомкнулся за его спиной, закрыв выход. Он оказался внутри дворца Короля Жезлов.

Герцог покорно вошел в лодку и расположился на дне. Двое слуг сопровождали его дальше, лодка была отвязана и ее шестами оттолкнули от берега.

Кровавый ручей терялся во мраке, но когда они погрузились в этот мрак, оказалось, что Сенор может видеть в нем, однако так, словно все вокруг подернуто багровой пеленой.

Течение ручья несло лодку, слуги шестами направляли ее и тут Сенор заметил, что ручей течет вверх под довольно большим углом, будто чья-то глотка всасывает в себя кровь. Он увидел это, но не слишком удивился, – каменные лодки, ручьи, текущие вверх, дороги из черепов и дворец внутри гигантского зверя казались ему пока что самыми безобидными из чудес Тени, но ему приходилось видеть и гораздо более угрожающие чудеса.

Кровавый ручей вынес лодку в огромный зал, который можно было бы назвать прекрасным, если забыть о том, что его стены, пол и потолок состояли из живой ткани. Пульсирующая плоть окружала Химеру со всех сторон, словно подобие дикого ландшафта багрового и фиолетового цветов, – средоточие жизни, от которой пахло медленной смертью...

Здесь слуги Короля выпустили Химеру из лодки и Сенор понял, что оказался там, где ему, может быть, предстояло провести остаток своих дней.

* * *

Химеру было невозможно приручить. Король Жезлов знал это и не питал иллюзий относительно пойманной твари. Однако, все же существовал способ сделать ее личным существом, почти талисманом. Химера должна была смириться с неизбежностью влияния голубого кристалла. Когда властелину королевства Унн показалось, что такой момент настал, Сенор получил доступ в любое место дворца.

Он бродил во внутренностях гигантского порождения Тени, никогда не смыкая глаз, потому что Химеры не спали. Ему довелось быть свидетелем многих интриг, убийств, самоубийств, оргий, необъяснимых превращений и неотразимо опасного колдовства. Ему случалось видеть тела уродливых, никем не узнанных жертв, трупы, плывущие в багровой полутьме по кровавым ручьям, сражения, которые велись при помощи стали, магии и еще чего-то, намного более стремительного, чем магия.

Бежать было некуда, даже если бы он захотел сделать это. Он был заперт в одном единственном ландшафте, где находился дворец Короля Жезлов и где Химеру так легко было отыскать. Довольно часто он встречал самого Короля и узнавал его в любом облике, даже самом странном. Тогда он ловил на себе внимательный взгляд Короля, если, конечно, в тот момент у хозяина были глаза. Постепенно Сенор, превращенный в Химеру, научился делать то, что от него ожидали, а сам, тем временем, ждал своего часа. Он не мог позволить себе ошибиться. На карту была поставлена его жизнь.

Временами химерическая часть его существа брала верх над человеческой, и тогда с ним происходили странные метаморфозы. Это было то, что называлось в Хаосе танцами Химер; возможность созерцать такие метаморфозы ценилась почти так же высоко, как мистическое влияние самого животного. Сущности были могущественны, но даже они не могли создать ничего похожего на танцы Химер или хотя бы сотворить искусную подделку. Потому что танцы невозможно было подделать – они были проявлением слепых сил Хаоса и еще одной силы, источником которой был Хозяин Иллюзий... Вероятно, только это и спасло Сенору жизнь. Химеры были священны и никто не рисковал ссориться с Хозяином Иллюзий. Никто, за исключением Валета Пантаклей, Красного Вдовца и Аравана из Долины Вечного Света. Они пошли на очень большой риск и Сенор понял это не сразу. Значит, Зеркальный Амулет стоил того.

Для герцога, потерявшего память, танцы Химер тоже были загадкой. Он не понимал того, что происходило с чужим телом; ему оставалось только наблюдать за этим без надежды когда-нибудь привыкнуть к собственной способности изменяться...

Но однажды с ним произошла странная история, получившая свое продолжение много позже. Впрочем, странной эта история показалась только ему одному.

* * *

Он лежал среди фосфоресцирующих стен, пахнувших сырым мясом, чувствуя, как подрагивает под ним чужая плоть. Огромная тварь перемещалась по Тени, неся в себе пристанище властелина Королевства Унн. Химера лениво чистила лапы, испачканные в крови и слизи, но ее мозг был занят совершенно другим. Герцог Йерд раздумывал над тем, как украсть Зеркальный Амулет.

А в это же время, но совсем в другом месте Валет Пантаклей пытался втолковать Магу, что Хозяин Иллюзий, создавая Химер, не случайно разделил их на самцов и самок. При этом Валет ничего не говорил и не делал никаких жестов, потому что у него не было рта и не было рук. Он был призрачной зарей в мире, навеки погруженном во тьму, а этот мир в свою очередь был одной из причуд Мага и одной из его теней. Там, среди вечной ночи, Маг занимался тем, что, догадываясь о роли подлинных властителей Тени, пытался сотворить абсолютное, окончательное зло. Вторжение Валета очень сильно мешало ему, но он не знал, что должен быть благодарен незванному гостю – тот спас его от встречи с самим Хозяином Смерти.

Когда Маг узнал от пролившихся на него лучей слабого света, что речь идет о единственной пойманной самке Химеры, которая была его личным существом, он был поражен наглостью Валета. И в то же время восхищен ею. Конечно, они оба рисковали навлечь на себя гнев создателя Химер, но события можно было повернуть так, что вся вина легла бы на Короля Жезлов. Это казалось Магу подозрительно большой удачей, однако он не нашел слабых мест в плане Валета.

...Спустя сто долгих дней по личному времени Сенора, Валет воплотился неподалеку от дворца повелителя масти Жезлов, имея в своих внутренностях самку Химеры.

* * *

Тело самца почуяло самку на огромном расстоянии и сразу же потянулось к ней. Сенор ощутил неприятное раздвоение – его мозг был холоден и чужд всему, к чему устремилась чужая плоть. Однако химерическая часть его существа была слишком сильна и он был вынужден уступить ей.

Она, эта часть, откуда-то знала, что самка приближается, плывя по кровавому ручью в одиночестве и испуге. Самцом Химеры овладела похоть. Его тело задрожало и древний меч, засевший где-то внутри невидимой иглой, вонзился во внутренности. Несмотря на боль, один глаз самца продолжал обшаривать багровый сумрак в ожидании появления самки, в то время, как другой застилала слепящая пелена.

Химера появилась из темного коридора вены и Сенор подумал, что не должен испытывать к ней ничего, кроме отвращения. Она действительно была ужасна по человеческим меркам, эта самка существа из Хаоса, со своими тремя головами на голых шеях, извивавшихся, как три черных блестящих червя, с телом, в котором соединялось несовместимое, мохнатыми передними лапами, шерсть на которых была покрыта свежей кровью, уродливо поставленными задними ногами, заканчивающимися копытами, и тонким хвостом с костяным наростом на самом конце, острым, как стилет.

Стальной ошейник с магическим замком и сияющим голубым кристаллом стягивал три шеи самки в тугой жгут и ограничивал движения ее голов, однако она не слишком страдала от этого. Сенор по собственному опыту знал, насколько зыбко осознает Химера количество своих голов. И еще он знал, что бесполезно пытаться понять свойства этой твари, казавшиеся ему безумными и дикими...

Самка выбралась на берег из кровавого ручья и отряхнулась, скрывшись на мгновение за частой сетью брызг. Это привело самца в еще большее упоение. И хотя Сенор видел все отвратительное в ней и мог долго перечислять причины, по которым должен был бы испытывать брезгливую дрожь, его химерическая половина предательски жаждала только одного – слияния с самкой. В то же время что-то подсказывало ему, что она ведет себя как-то странно. Злобный блеск ее глаз не вязался с похотливыми движениями тела, разбухшим выменем и быстрой игрой раздвоенных языков, торчавших из трех оскаленных пастей.

Эти языки касались шеи самца, а когти царапали относительно нежную кожу на боках; потом герцог поймал себя на том, что его языки и когти уже довольно давно делают то же самое с телом самки. Три черных червя обвили его, скользя по спине и животу и оставляя на них следы слизи и крови. Химера оказалась слишком близко, чтобы он мог теперь отчетливо видеть ее. Тонкий хвост хлестал его, как водяная струя, до тех пор, пока, наконец, оба существа Тени не соединились и какой-то шум не заглушил все остальные звуки.

Сенор вдруг осознал, что самка издает отчаянные протестующие крики, не слышные, однако, человеческому уху, и понял, что эта странная любовь была принудительной не только с его стороны. Тело рядом с ним полностью отвечало движениям его собственного тела, но в нем осталась какая-то мрачная подавленная сила, и он ощутил ее, как невысказанную угрозу и затаенную ядовитую злобу...

Сильнейшее возбуждение, не имевшее ничего общего с человеческим, переполняло тело самца. Сладострастие и отвращение были как два сильных, но мутных потока, перемешавшихся и слившихся в один; Сенор отказался от попыток что-либо разглядеть в нем. Он знал только о приближении какого-то совершенно незнакомого ему, всепоглощающего чувства, которое могло оказаться и удовольствием, хотя ничего не говорило об этом, кроме его памяти и старых человеческих привычек.

Он ждал этого последнего сомнительного удовольствия с противоестественным любопытством, с каким иногда заглядывают в бездну кошмара или смерти, заранее догадываясь о том, что там действительно ожидают кошмар и смерть...

Когда удовольствие, наконец, нахлынуло, оно опрокинуло его и, извратив самое себя, бросило в темную пульсирующую вселенную боли, из которой он вынырнул совершенно разбитым, не ощущая ничего, кроме опустошенности и обмякшего тела самки под собой.

Он медленно высвободился, облизывая раздвоенным языком ее черные шеи, словно старался напоследок умилостивить беспощадное божество, зная, впрочем, что все это напрасно. И он не ошибался.

Самка поднялась и шатаясь, направилась к ручью. Несмотря на слабость, она вызывала страх, который был еще более сильным от полного неведения Сенора. Он чувствовал себя так, словно на него обрушилась ярость абсолютно чуждого и потому неумолимого существа... Страх очень долго оставался с ним. Может быть, герцогу следовало тогда убить эту самку, но он не представлял себе, как это сделать.

Бросив в его сторону последний тяжелый взгляд, Химера погрузилась в теплые струи кровавого ручья и тот понес ее из грота в темноту, пока она навсегда не исчезла в ней, словно чудовище, которое прибрали обратно глубины ада.

Герцогу еще предстояло теряться в догадках относительно того, в чем были смысл и значение этой странной встречи, но когда ему представился случай завладеть Зеркальным Амулетом, он благополучно и надолго забыл о ней.

18. ОТРАВИТЕЛЬ

Перед королевской охотой Сенор снова увидел заговорщиков, собравшихся вместе. К тому времени он свободно разгуливал внутри обширного живого дворца Короля Жезлов, словно священное животное, и мог многое себе позволить. Он хорошо притворялся и Король возлагал на свою Химеру большие надежды.

Тем не менее, превращенный герцог был предметом вожделения для многих и не был обойден вниманием. Он чувствовал, что в любом месте дворца за ним следят десятки глаз и других органов чувств, которым не было названия.

Из узкого темного отверстия в голове гигантской твари, покоившейся на голом острове среди необозримого розового океана, Химера наблюдала за тем, как прибывают участники охоты.

Некоторые воплощались прямо здесь, на острове, и тогда из ничего вдруг появлялось морщинистое тело старой Императрицы, два ползающих тела Тройки Чаш, очаровательная и опасная Девятка Жезлов с неизменной лживой улыбкой на юном лице.

Бароны Крелла прибыли на каменной лодке, в которой находился и старый знакомый Сенора – Двойка Пантаклей. На дне лодки догорал костер; по-видимому, перевозчик только что закончил трапезничать. То, что Валет и Двойка прибыли вместе, заставило Незавершенного призадуматься.

Красный Вдовец также явился воплощенным. Сенор видел, как вспенилась поверхность розового океана и из-под нее всплыло длинное обтекаемое сооружение из темного металла с высокой башней посередине. Красный Вдовец вышел из этой башни; его сопровождали четверо слуг в мягких костюмах, застегивающихся спереди. Сам Вдовец выглядел так же, как во время последней встречи с герцогом, но на этот раз его костюм был усыпан золотой пылью. Яркая светящаяся точка послушно следовала за его левым запястьем на расстоянии, равном длине ладони.

Араван из Долины Вечного Света упал на остров дымящимся каменным шаром, который тяжело покатился в гору, – туда, где находились входы во дворец, зиявшие множеством открывшихся нор.

Маг появился из летающей твари, с ревом опустившейся на остров. С ним был его мистический зверь – самка Химеры. Голубой кристалл тускло поблескивал в стальной оправе, туго стягивавшей три ее шеи. От ошейника к запястью Мага тянулась едва заметная нить, тонкая, как паутина.

При виде самки тело герцога пронзила знакомая дрожь. Но ощущение было далеко не таким сильным, как тогда, в темном гроте, на берегу кровавого ручья. Сейчас им владело отчаяние. Он почти утратил надежду украсть зеркала Короля Жезлов и, значит, снова обрести свой прежний облик.

Герцог знал, что произойдет теперь. Гости будут пить волшебный нектар грифонов из Бездонных Колодцев Кхаргу, забавляться игрой с иллюзорными мирами и, конечно, захотят увидеть танцы Химер.

У Сенора еще было время, но уже не было покоя. Он не сомневался в том, что у баронов Крелла, Вдовца без имени и Аравана кончается терпение...

Полный недобрых предчувствий, он застыл в одной из пещер дворца, которая только казалась пустой, и слушал, как в необъятной утробе уснувшей твари Хаоса веселятся гости.

* * *

Охота началась спустя пятьдесят тысяч ударов его химерического сердца и этот промежуток показался ему вечностью. Сенор не знал даже, кто был объектом этой охоты. Он почувствовал только, как дворец начал двигаться, и услышал зов своего хозяина.

До этого он лежал и вяло размышлял о том, что происходило с его телом совсем недавно, когда он показывал гостям Короля танцы Химеры. Сам он полностью отдал это тело во власть непостижимых инстинктов и видел только потрясающие воображение вещи, происходившие с танцующей самкой.

Зов хозяина вывел его из раздумья. Прятаться было бессмысленно. Его химерическая плоть каким-то образом избавляла Короля от враждебных влияний, приносила удачу, восстанавливала силы... Во время охоты Химера должна была быть рядом с властелином.

Сенор выскочил из дворца и увидел длинную цепь гостей, слуг, ловчих, окруженную сворами полупрозрачных созданий, искрившихся, как жидкое стекло. Он хорошо помнил их. Когда-то они преследовали его самого.

Король сидел в том самом сверкающем экипаже с затемненными стеклами, в котором Сенор впервые увидел его. Сейчас верх экипажа был опущен и Сенор узрел голову хозяина, возвышавшуюся над его гладким зализанным корпусом. Глаза Короля были спрятаны за двумя зелеными кристаллами, а руки покоились на ажурном рулевом колесе.

Король сделал нетерпеливый жест и Химера покорно прыгнула на заднее сиденье. Рев оглушил ее и смердящая машина сорвалась с места.

* * *

Незавершенный, чье сознание было заключено в уродливом теле Химеры, так и не узнал, за кем шла охота. Мимо проносились Сущности, которые были существами или стихиями, ландшафты сменяли друг друга с головокружительной быстротой, а он полулежал в неудобной и нелепой позе на заднем сидении экипажа, управляемого Королем Жезлов. Две пары глаз Химеры глядели по сторонам, а одна неотрывно уставилась на Зеркала, болтавшиеся на шее ее хозяина.

Они миновали ландшафты, занятые королевством Унн, окрестности Замка Крика, Туманные Горы, к которым было невозможно приблизиться, пересекли Дорогу Без Конца И Начала, и оказались на территории масти Мечей.

В этот момент Химера заметила справа знакомый силуэт. Ее сердце забилось быстрее. Сенор не мог ошибиться. Бродячий Монах Треттенсодд Сдалерн стоял вдали от мчавшегося экипажа, за широким ручьем, почти рекой, и делал Химере какие-то знаки. Река вытекала из-за холма и терялась за другим холмом; кроме нее, ничего не разделяло старых знакомых.

То, что Сенор увидел, означало для него нечто большее, чем просто очередная встреча в Тени. Он рассчитывал на помощь и обратное превращение в человека. Он понимал, что другого такого шанса у него может не быть. Невидимый Глупец, находившийся где-то рядом (Сенор давно забыл про него), вдруг напомнил о себе множеством возбужденных голосов, призывавших Химеру использовать этот призрачный шанс. Другая ее голова видела, как Король Жезлов повернулся и подозрительно уставился на свой живой талисман. Герцог ощущал это стремительно нараставшее подозрение, несмотря на зеленые кристаллы, за которыми не было видно страшных глаз Короля, и понял, что через несколько мгновений будет уже поздно пытаться бежать.

Он не стал дожидаться этого момента и сорвался с места. Отчаянный прыжок вправо из стремительно двигавшегося экипажа привел к тому, что Химера ударилась о землю и прокатилась по камням, оставляя на них клочья шерсти и сдирая кожу. Но боль только подстегнула ее. Радуясь тому, что все кости целы, Сенор в несколько прыжков преодолел расстояние, отделявшее его от ручья, и с размаху погрузился в него.

Жидкость была тягучей и выталкивала из себя уродливое тело. Когда тяжелые брызги медленно опали, оказалось, что в ручей погружены только лапы Химеры и нижняя часть ее живота. Лихорадочно работая лапами, она поплыла к другому берегу, на котором ее поджидала знакомая фигура в серой рясе, подпоясанной дохлой змеей. Сенору даже не пришло в голову, что Сдалерн, внезапно появившийся на территории масти Мечей во время королевской охоты, мог оказаться иллюзией или наваждением.

Одна из голов Химеры была все время повернута назад и поэтому Незавершенный видел все, что творилось за его спиной с момента его дерзкого прыжка.

Кавалькада охотников была слишком увлечена преследованием жертвы и не сразу заметила бежавшую Химере. Только Король Жезлов отреагировал почти мгновенно. Однако мчавшемуся с большой скоростью экипажу понадобилось некоторое время, чтобы остановиться.

Тем не менее, вначале Король не стал утруждать себя пошлым преследованием четвероногой твари. Вместо этого она ощутила на себе его влияние. Холод, сковавший движения, непроглядная тьма, бессилие и притяжение темного существа, оставшегося позади, – все это настигло ее разом. Но они находились на территории масти Мечей и влияние чужого Короля не было сокрушительным. Вдобавок Сенор почувствовал, что некто или нечто помогает ему; может быть, это был Сдалерн, а может быть, кто-то другой. Во всяком случае, он ощутил, как постепенно рвутся опутавшие его липкие нити и к нему возвращаются зрение, способность двигаться и размышлять. Его уже снесло далеко вниз по течению ручья, но утонуть в этой вязкой жидкости казалось невозможным.

Он увидел, что большая часть охотников оставила охоту, развернулась и мчится к ручью. Среди возвращавшихся были Повешенный, Император, Король и Дама Мечей, бароны Крелла в летающем экипаже, Красный Вдовец и Араван. Сенор понял, что дела его плохи. Объединенному влиянию сущностей он вряд ли смог бы противостоять.

Желанный берег был так близко и совсем рядом была фигура Бродячего Монаха. Глаза за круглыми стеклами весело поблескивали, но Химере было не до веселья. Король Жезлов понял, что от него ускользает нечто большее, чем священное животное, и лично устремился в погоню.

Он был поражен тем, что оказалось бессильным его всепроникающее влияние, но кроме того, прекрасно знал, что в результате этой утраты он сам станет жертвой мчавшихся за ним стервятников, готовых отведать труп бывшего повелителя масти. Сейчас у него не было времени размышлять о том, в чью ловушку он попал.

Он испытал безграничное отчаяние и никогда ранее не испытанное бессилие, когда понял, что ему больше не подчиняются ни материя, ни ландшафты, ни слуги, ни даже тело, в котором он был воплощен. Что-то превратило его из властелина в одну из жалких тварей Тени, существующих в одном-единственном ландшафте; он стал рабом своего положения.

Тогда он вдруг вспомнил о Зеркальном Амулете и сжал пальцами предмет, висевший у него на шее, в котором сконцентрировались все его надежды. Пришел тот кошмарный крайний случай, когда Король должен был воспользоваться амулетом. В безумии, охватившем его, он стал озираться по сторонам, но ему суждено было испытать новое потрясение – вокруг не было зеркал, а он не мог даже создать их. Король сдавленно завыл, выпуская из руки бесполезную игрушку, и выскочил из остановившегося экипажа. Теперь им владело одно всепоглощающее желание – он хотел во что бы то ни стало настичь Химеру.

У Короля было единственное преимущество перед другими Сущностями – он начал преследование раньше всех и находился ближе всех к зверю. Он первым погрузился в вязкий ручей и поплыл к другому берегу.

На том берегу находились вздрагивающая от ужаса Химера и беззаботный Бродячий Монах, снимавший с нее ошейник с голубым кристаллом. Сенор не ведал колдовства, с помощью которого это было сделано, – все три головы Химеры были повернуты в ту сторону, откуда приближалась темная стая преследователей.

Все в этой стае были так или иначе заинтересованы в поимке мистического живого талисмана. Кто-то хотел отомстить, кто-то – обрести могущество, а кое-кто – просто сохранить жизнь. Только трое в этой стае знали о заговоре, но и они столкнулись с чем-то неожиданным. Что-то чужое вторглось в привычный им мир.

На ходу Сущности изменяли себя и изменяли окружавший их ландшафт. Нечто грозное, чему не было даже названия, теперь надвигалось на Химеру и Бродячего Монаха отовсюду. Оно воздействовало на чувства, разум, последовательность событий, материю и законы движения. Сенор понял, что вскоре просто исчезнет в темном вихре обрушившегося на него Хаоса. В лучшем случае, возвращение к жизни окажется для Незавершенного началом нового рабства.

И в это время стихии, бесновавшиеся вокруг, стали отступать, угрожающие твари – меркнуть, словно их окутывал туман, а влияния, раздиравшие на части мозг, ослабели настолько, что Сенор снова мог увидеть окружающий мир. Он понял, что небольшая часть пространства, включающая остров, на котором находились он, Бродячий Монах, ручей, протекающий среди холмов, и Король Жезлов, смещается в какой-то другой ландшафт, но кто вызвал это изменение, осталось для него загадкой.

Исполинские тени Сущностей были размыты, как будто он видел только их изображения за мутным стеклом. Потом и они исчезли. Вокруг было сумрачное пространство, освещенное слабым светильником, свисавшим откуда-то сверху. Его мерцающего света хватало только на то, чтобы из мрака проступили посеребренные контуры близлежащих холмов, лениво струящийся ручей и неподвижно застывшие фигуры Химеры и Сдалерна. Крохотный круг света, на котором разыгрывалась мрачная драма... Ни звука не доносилось из окружающей актеров пустоты и не было ни одного намека на то, что существует некто за завесой темноты.

Только один преследователь успел попасть в этот убогий ландшафт, но он не подавал признаков жизни. Тело Короля Жезлов всплыло на середине ручья лицом вниз и медленно приближалось к берегу. Но кто умертвил Короля? И была ли это смерть?

Сдалерн Тринадцатый, а вслед за ним и Химера спустились чуть ниже по течению ручья, туда, где тело Короля должно было прибить к берегу. Дрожа от возбуждения и тревоги, превращенный герцог смотрел, что же будет дальше.

Монах вошел по колено в ручей и подтянул к себе тело, лишь наполовину погруженное в жидкость. Затем он выволок мертвеца на берег и перевернул на спину.

Незавершенный отшатнулся, словно от удара ледяного ветра, и ощутил, что его захлестывает волна липкого ужаса. Он не мог объяснить себе, почему испытывает этот ужас. Он ожидал чего угодно, только не того, что увидел.

Лицо Короля Жезлов было его собственным лицом.

Но кроме того, оно было лицом трупа. Широко открытые глаза смотрели вверх и в них отражались две багровые точки. На груди мертвеца переливался мертвенным светом Зеркальный Амулет. Осколки зеркал безмятежно плыли по своим орбитам.

Сдалерн поднял голову и посмотрел на Химеру с кривой ухмылкой.

– Бери свое тело... и амулет впридачу, – сказал он и вслед за этим Сенор услышал смех безумца.

Но безумец владел магией, которая самому Незавершенному была недоступна.

– Соглашайся! – шепнул в одно из ушей Химеры невидимый Глупец, возникший неизвестно откуда, и тонко захихикал.

Сенор почувствовал приближение кошмара, который уже пережил однажды. Тогда творцами кошмара были бароны Крелла, Араван из Долины Вечного Света и Красный Вдовец без имени. Теперь эту работу предстояло выполнить Треттенсодду Сдалерну. Все существо Химеры восстало против повторения тех мук, но после вспышки чудовищной боли на нее опустилась благословенная тьма...

* * *

Он очнулся под светильником, истекавшим белесым светом, и до него донесся тихий плеск ручья. Некоторое время он лежал, прислушиваясь к этим звукам, и привыкал быть живым.

У него снова были руки и ноги. Ладонями он нащупал под собою мягкую шерсть и узнал поющую шкуру. Поднес руку к глазам и увидел перстень на пальце... Тогда Сенор сел и посмотрел на Бродячего Монаха.

Тот сидел на берегу ручья, опустив ноги в вязкую жидкость, и глядел на вспыхивавшие в ней серебряные искры. Тело Химеры, которое Холодный Затылок вначале даже не узнал, лежало тут же, но в нем больше не было жизни.

Заметив, что Сенор очнулся, монах предостерегающе поднял руку.

– Не благодари меня! Когда-нибудь я приду за долгом.

– Где мы? – герцог еще не окончательно пришел в себя. В голове шумело так, словно ветер выл ненастной ночью.

– Нас приютил один твой старый знакомый, – с хитрой улыбкой сказал Сдалерн и вытащил ноги из ручья. Склонность монаха к драматическим эффектам сейчас просто раздражала Сенора, хотя он, по-видимому, был обязан Сдалерну жизнью. Понимая, что ничего не добьется, он решил сменить тему.

– Что это за ручей?

– Ты помнишь одно из моих прозвищ? – ответил Треттенсодд вопросом на вопрос.

Даже небольшое умственное напряжение было сейчас мучительным для герцога. Поэтому он начал перечислять:

– Кормилец Небесных Детей, Собиратель Камней, Магистр Игры, Хранитель Космического Яда...

– Это – ручей Космического Яда! – торжествующе перебил его Бродячий Монах. – Он совершенно безвреден для смертных и не представляет никакой опасности для Хозяев Тени. Однако Яд оказался смертельным для Короля Жезлов. Значит...

– Значит, не он – Хозяин Тени.

Сенор коснулся рукой Зеркального Амулета, висевшего у него на шее. Загадочный предмет оставался холодным, сколько он не согревал его в ладони.

– Итак, ты отравил Короля Жезлов, – сказал герцог и засмеялся. Вновь обретенная относительная свобода опьяняла его. – Но откуда здесь взялся этот ручей?

Черная рука-протез вытянулась в том направлении, где зыбкий свет светильника серебрил голые купола холмов.

– Пойдем, покажу тебе кое-что, – сказал Сдалерн, выбираясь на берег.

Вслед за монахом Сенор, пошатываясь, побрел на вершину возвышенности, из-за которой вытекал ядовитый ручей. Взобравшись на нее, он увидел, что ручей берет свое начало сразу за противоположным склоном холма. Жидкость вытекала из горлышка небольшой мутно-зеленой бутылки, лежавшей на боку в углублении почвы. На поверхности сосуда были видны символы, ничего не говорившие придворному Башни.

Спустившись с холма, монах поднял бутылку и заткнул горлышко пробкой.

– Кое-что еще осталось, – удовлетворенно сообщил он Сенору, поболтав бутылкой возле своего изуродованного уха. Конечно, в бутылке не могла поместиться и тысячная часть жидкости ручья, но герцог совершенно не удивился. Ему показалось, что он уже избавился от этой способности.

Монах спрятал магический сосуд под рясу. Сенор смотрел на последние струи жидкости, исчезающие за холмом. Вскоре перед ним осталось лишь пересохшее русло ручья.

В это время до его слуха донеслись звуки легких шагов.

Изысканно одетый юноша (но с таким же успехом это могла быть переодетая девушка) появился из темноты. Его длинные тонкие пальцы перебирали четки из драгоценных камней. Приглядевшись, Сенор увидел, что отдельные камни ничего не связывает. Возможно, они были соединены невидимой нитью. Он поймал себя на том, что придумывает нелепые объяснения увиденному.

Камни слишком привлекли его и он не сразу обратил внимание на лицо юноши. Оно было настолько лишено индивидуальных черт, что могло принадлежать только одному существу в Тени.

– Теперь я могу вас оставить, – сказал Бродячий Монах в тот самый момент, когда Сенору казалось, что он близок к разгадке происходящего. Он обернулся и увидел, что ряса монаха с одной стороны залита пурпурным светом, соперничавшим в яркости со светом светильника, свисавшего из пустоты. Спустя несколько мгновений Сдалерн Тринадцатый исчез, снова воспользовавшись неведомой силой, заключенной в его перстне.

Незавершенный остался наедине с Существом, Не Имеющим Пола.

– Да, это я, – произнес юноша в ответ на его мысли. – Я дало тебе возможность спрятаться от Семидесяти Семи и завладеть Зеркальным Амулетом. Добро пожаловать в мои владения! Они так далеки от любых обитаемых мест, что здесь никогда никого не бывает. Из этих территорий легко проникнуть в любое место Хаоса, но зато сюда почти невозможно попасть. Еще бы, – ведь это ландшафты Отшельника... Допускаю, что они покажутся тебе немного однообразными, но согласись – это небольшая плата за все, что ты приобрел. Ничто не должно отвлекать Отшельника от медитаций...

– И как долго мне придется скрываться здесь? – спросил Сенор, испугавшись того, что судьба уготовила ему еще худшее рабство.

– Ты сможешь вернуться обратно, когда захочешь, – сказало Суо и в его голосе звучали нотки презрения. – Тебе больше не угрожают Сущности. Если тебе взбредет в голову отомстить, Зеркальный Амулет сделает это.

Некоторое время Человек Безымянного Пальца ошеломленно молчал, опасаясь какого-нибудь нового подвоха. Мерцающие камни непрерывно двигались в ладонях Существа из Мертвых Времен и мешали Сенору сосредоточиться.

– Ты тоже скрывалось здесь от Семидесяти Семи? – осторожно спросил он, наконец.

– Ты ничего не понимаешь, Глупец, – с тихим смешком сказало Существо Суо. – Они принимают меня за Утраченную Сущность. Когда-то их было Семьдесят Восемь, но одна из Сущностей была потеряна. Они называют ее Отшельником и полагают, что я и есть этот самый Отшельник. Ведь я умею все, что умеют они, по крайней мере, не составляет большого труда убедить их в этом.

– Но зачем? – странное поведение Суо не вызывало у Сенора ничего, кроме дурных предчувствий.

– Затем, что мне нравится здесь. Пока. Я сильнее их всех, вместе взятых. И кроме того, для них почему-то очень важно найти Утраченную Сущность. Я хочу знать – почему. Когда Сущности соединятся, должно произойти что-то значительное, и может быть, я приобрету кое-что для себя...

– Но ты ведь и так имело почти все в Мертвых Временах!

Лицо Суо вдруг изменилось и стало на мгновение лицом женщины с драгоценными камнями вместо глаз. В самом этом превращении не было ни малейшего намека на угрозу, но придворный Башни чувствовал себя так, словно кто-то держал в равнодушных пальцах его трепещущую жизнь, раздумывая, что делать с нею...

– Я надеюсь приобрести гораздо больше, – проговорило, наконец, Суо. Ледяные пальцы разжались, оставив Сенора в живых. – Разве не за этим ты привел меня сюда?

Холодный Затылок был уверен в том, что Существо, Не Имеющее Пола, говорит меньше, чем знает, но то, что Суо до сих пор оставалось здесь, свидетельствовало о многом. В любой момент оно могло превратиться из союзника в страшного противника и, откровенно говоря, Сенор боялся этого больше, чем всех демонов Тени, вместе взятых.

– Пойдем со мной и ты получишь все, что хочешь, – сказал он, теряя всякую надежду.

Суо засмеялось холодным безжизненным смехом.

– Глупец, ты забыл, кто ты и кто я! – сказало оно, отсмеявшись. – Я отпускаю тебя с Зеркальным Амулетом, разве тебе этого мало? От тебя требуется всего лишь воспользоваться амулетом, а я доиграю свою игру... Я – Отшельник, Семьдесят Восьмая Сущность, и не советую тебе кого-либо разубеждать в этом!

То, что Сенор услышал, противоречило всему, что он знал о Существе из Мертвых Времен, но спорить было бессмысленно и опасно. С самого начала никто никому не был должен. Никто никого не предал. Суо и так сделало для Незавершенного слишком много, даже не желая этого. Сейчас он лишился своего неуязвимого спутника и может быть, приобрел смертельного врага. Все зависело от того, чего ожидало достичь Суо, когда Семьдесят Восемь Сущностей воссоединятся. Возможно, произойдет катаклизм, который перевернет весь Хаос, возможно, Сущности, а с ними вместе и Существо из Мертвых Времен, обретут новое могущество, возможно вообще не случится ничего заметного, – гадать было бесполезно. Сенор не имел права жаловаться на судьбу, ведь в его руках оказался амулет, ради которого Валет Пантаклей стал тайным врагом Короля Жезлов и, должно быть, рисковал тем, что мог стать жертвой самого Хозяина Иллюзий...

– Тогда я возвращаюсь, – сказал Незавершенный, чтобы не оставлять между собой и Суо мучительную недосказанность. Он слишком очеловечил Существо, Не Имеющее Пола, и до сих пор не представлял себе глубину пропасти, которая разделяла их на самом деле. К тому же, один край этой пропасти был неизмеримо ниже противоположного...

На бездумном и вечно юном лице Суо не отразилось ничего, как будто он разговаривал с изображением на гобелене. Больше говорить было не о чем. Сенор повернулся и пошел прочь. На его шее болтался и отбрасывал отражения тяжелый предмет из металлических нитей и обломков зеркал. Амулет всегда оставался холодным и его было невозможно согреть.

Никем не преследуемый, герцог долго шел во мраке, где не было ни единого проблеска света, пытаясь вызвать изменение ландшафта и каждое мгновение ожидая того, что неведомая твердь под ногами перестанет существовать. Ему было страшно, но еще страшнее было оставаться возле Существа из Мертвых Времен.

...Через много тысяч шагов темнота впереди подернулась рябью, а за нею обнаружился уже совсем другой мир. Ландшафты, сквозь которые он двигался, сменились несколько десятков раз, прежде чем Сенор увидел вдали неясную колеблющуюся тень.

Тень превратилась в стебель, торчавший из бездонной черной воронки, а на его вершине тяжелой бесформенной каплей висел Замок Крика.

* * *

Итак, он вернулся в свои владения и пережил ужасное время, ожидая мести Семидесяти Семи и того мгновения, когда Валет Пантаклей, Красный Вдовец и Араван придут за Зеркалами Короля Жезлов. Но мести не последовало и никто не побеспокоил герцога в его замке у самых границ исчезнувшего королевства.

Постепенно он снова был втянут в бесконечные войны и интриги, стал свидетелем чужих смертей, которые не были смертями, и рождений, которые не были рождениями. Воплощения извращенных замыслов Сущностей шли на приступ в изменяющихся ландшафтах Тени, создавали и разрушали города и империи, но между герцогом Йердом и Богами Земли Мокриш возникла и больше уже не исчезала стеклянная стена, отделившая его как от страха, так и от удовольствий. Теперь ничто не затрагивало его слишком сильно и он оказался в довольно странном положении, – посреди мира, которого он не понимал, и без всякой надежды на окончание собственных повторений.

Потом эти игры наскучили ему. Длинная череда событий, протянувшаяся сквозь вечность, в которой не было места даже покою небытия, бег по кругу, погоня за новыми наслаждениями или безнадежное бегство от скуки, стремительно пожирающей душу...

Ничего не давалось даром. Он вдруг ощутил себя марионеткой, ускользнувшей от жизни. Так ли уж отличались друг от друга те, кого он любил? Таким ли уж важным было все, чего он добивался и все, что он терял? Не осталось ничего, что он не мог бы утратить без сожалений... Желания и муки, длившиеся вечно... Безграничная свалка ощущений... Никчемность того, что он имел, и бесцельность любого из путей... Бесконечное и, в конце концов, безрадостное колебание между полюсами ненависти и любви, нищеты и богатства, ничтожества и власти...

Ничто больше не имело настоящей цены.

Прошло время обмана.

И когда он понял это, коварство Сущностей вернуло его в Землю Мокриш.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЗЕМЛЯ МОКРИШ

19. ГЛОНГИ

Он очнулся от холода и увидел над собой небо, покрытое серыми, стремительно несущимися облаками. Он лежал на спине и ощущал под ладонями камни. Свежий ветер струился по его лицу холодным ручьем и играл длинной синей шерстью поющей шкуры. Ее негромкая песня и еще завывания ветра оставались единственными звуками вокруг.

Он долго смотрел на тусклое лиловое пятно в облаках – светило Земли Мокриш. Светило, которое должно было быть ему знакомо.

Сенор тяжело поднялся на ноги и осмотрелся. Он стоял на неприветливом каменном берегу и перед ним расстилался неподвижный свинцовый океан. Неподвижный, несмотря на сильный ветер. Только потом Сенор понял, что видит в лиловом свете небес уходящее к горизонту ледяное поле. За спиной оказались высокие скалы, в которых он тщетно пытался отыскать взглядом проход.

Он внимательно всматривался в этот унылый ландшафт, бессознательно пытаясь обнаружить признаки приближающихся изменений и малейшие свидетельства подделки. Но незыблемыми оставались лед, камни и скалы его нового (или старого?) мира, намертво впечатанные в серо-лиловое пространство.

Лишь немного позже он осознал, насколько ему не хотелось опять оказаться жертвой иллюзий. Снова и снова проверял он себя и свои ощущения, боясь поверить в то, что на этот раз вернулся окончательно и бесповоротно, нашел дорогу домой, а также – к самому себе. Но вот уверенности в этом ему как раз не доставало. Злобный божок в голове не подавал признаков жизни...

На герцоге все еще были его хитиновые доспехи, а поверх наброшена подаренная Сдалерном шкура синего кота. Йерд извлек из ножен меч Торра, чтобы убедиться в том, что его могущественный амулет все еще с ним. Мерцание гладкого клинка действовало на него успокаивающе. На безымянном пальце правой руки по-прежнему тускло поблескивал перстень, а голову охватывал стеклянный обруч Мелхоэд, который можно было снять только вместе с волосами.

Однако что-то было не так в этом мире, может быть – в самом герцоге; во всяком случае, ничто не шевельнулось в его памяти с тех пор, как он открыл глаза на берегу замерзшего океана. К тому же, он лишился слепой лошади из Мургуллы... Впрочем, зачем ему нужна была лошадь из кобарского подземелья в своем собственном герцогстве?

Сенор побрел вдоль берега, надеясь, в конце концов, найти тропу среди скал, которая вывела бы его наверх. Он шел долго и нигде не заметил признаков жизни. Только раз высоко в небе промелькнула черная точка – может быть, то была птица, покидающая Землю Мокриш...

Наконец, он наткнулся на проход между скал, уводивший от ледяного океана, и погрузился в его темное чрево. Теперь каменные стены тянулись с двух сторон и только вверху осталась узкая извилистая полоска лилового неба.

* * *

Пятно, обозначавшее заоблачный огненный круг, уже скрылось за горизонтом, когда Сенор выбрался на обширное плато, едва освещенное взошедшим ночным светилом, гораздо более тусклым, чем дневное. Оно мелькало в разрывах туч, словно горящий глаз гигантского существа, пытавшегося рассмотреть что-то на земле, погруженной во тьму... Вдали чернел лес, а за ним была видна иззубренная цепь горных вершин. Слабое свечение над лесом вполне могло быть намеком на человеческое поселение и герцог решил идти в ту сторону. Наступала ледяная ночь, продолжительность которой была ему неизвестна...

Земля Мокриш действительно была не самым приятным местом во Вселенной и в этом Сенору пришлось убедиться довольно скоро.

Он пересекал дорогу на самом краю леса, когда до его ушей донесся истошный женский крик, в котором звучали неподдельный ужас и отчаяние загнанного в угол существа. В этих делах у него был кое-какой опыт. Не приходилось сомневаться в том, что кому-то угрожает смертельная опасность. Может быть, в его положении более разумным было бы пройти мимо, но он двинулся в том направлении, откуда донесся крик, и вскоре заметил фигуру в белом, мелькавшую среди деревьев. Преследователей пока не было видно, хотя он и слышал слабый шум в глубине леса. Жертва бежала прямо на него. Он поплотнее завернулся в синюю шкуру и вытащил из ножен меч.

Бегущая женщина оказалась перед ним и он встретил затравленный взгляд. Она остановилась на мгновение и ее рот открылся в беззвучном крике. Но, как видно, незнакомка все же выбрала меньшее из двух зол.

Уже медленнее она приблизилась к нему. Сенор вдруг понял, что она рассмотрела и даже узнала его.

Было очень холодно, но на женщине оставалось только платье с оборванным подолом. Все остальное было сорвано с нее или мешало бежать и она сама избавилась от лишней одежды. Пара царапин на теле, сочившихся кровью, не помешали Сенору понять, что женщина по-настоящему привлекательна. Потрясение, написанное на ее красивом лице, вряд ли можно было приписать только испугу. Он рассматривал ее очень внимательно и почему-то именно в этот, совсем неподходящий момент подумал о том, как давно у него не было женщины. Все, что происходило с ним в Обители Семидесяти Семи, теперь казалось не более, чем туманным сном.

Глаза, серые и прозрачные, как два чистых озера, не отрываясь, смотрели на него и в этом взгляде была смесь суеверного страха и безумной надежды. Спутанные волосы, когда-то, видимо, уложенные в прическу, струились по обнаженным плечам. Платье было разорвано от шеи и почти не скрывало высокой груди. В неверном сиянии ночного светила лоснились тугие бедра длинных стройных ног. Пот, выступивший на бронзовой коже, несмотря на холод, лишь подчеркивал ее гладкость и упругость. Темные сочные губы были приоткрыты и слегка подрагивали. Незнакомка задыхалась от долгого панического бега и вначале сумела произнести только два слова.

– Герцог Йерд! – выдохнула она еле слышно, но Сенор замер, словно пораженный заклинанием Неподвижности. Его изумление было едва ли не большим, чем изумление женщины. Ему был знаком язык, на котором она говорила, знаком до малейших деталей, хотя никогда раньше он не подозревал об этом. Шум ломающихся ветвей в чаще приближался. До герцога донесся вой, невыразимо тоскливый, больше похожий на стон. По телу женщины прошла заметная дрожь.

– Спасите меня, герцог! – заговорила она быстро и чуть смелее. – Только вы можете сделать это, если, конечно, легенды говорят правду... Мои слуги убиты или сбежали. Проклятые воины-глонги – они напали на нас и преследовали от самой дороги в Горкиду. Сейчас они будут здесь!..

Если бы у него было время, он не посчитал бы лишним поинтересоваться тем, что представляют собой глонги, внушающие женщине такой ужас, и кем они прокляты, но вой и хруст веток, раздавшиеся совсем близко, лишили его этой возможности. К тому же, вскоре он увидел самих глонгов.

Его спине вдруг стало гораздо холоднее, чем раньше. Еще бы, – ведь он увидел возвращенные к жизни трупы.

Все они находились в различных стадиях разложения и тем не менее, двигались сквозь чащу прямо на него, а их руки сжимали оружие. На мертвых телах, слабо светившихся и одетых в старые боевые доспехи, было множество увечий и ран, животы раздуты, кожа свисала лохмотьями, обнажая гниющие внутренности. То, что оставалось от зубов и десен, создавало впечатление чудовищных улыбок. За одним из трупов волочился клубок спутанных кишок, выпавших из распоротого живота.

Распухшие синие лица были изуродованы настолько, что было почти невозможно разглядеть их черты. Сенор уловил какое-то движение в глубоких впадинах глазниц. Потом он понял, что там копошатся черви...

Глонги посылали не больше отражений, чем их мечи, покрытые ржавчиной и засохшей кровью. Сенору оставалось надеяться только на свое воинское искусство. Но шансы одного против восьмерых были довольно призрачны.

Мертвецы подходили сужающимся полукругом и пока что самым неприятным герцогу казалось то, что по ему было трудно определить направление возможной атаки.

При каждом шаге мертвецы издавали те самые неописуемые звуки, которые Сенор уже слышал издали, – то ли стоны, то ли тихий вой, в котором было заключено безграничное страдание.

Его ноздрей коснулся тяжелый трупный смрад. Сзади он слышал судорожное дыхание женщины. Один из глонгов, оказавшийся ближе других к герцогу, взмахнул мечом и нанес им рубящий удар сверху. Слишком медленно, чтобы бывший придворный Башни не сумел уклониться. Сенор воспользовался случаем и ударил глонга ногой пониже живота. Чавкающий звук, раздавшийся вслед за этим, скорее всего, свидетельствовал, что от костей отделился еще один кусок мяса, но на мертвеца это не оказало никакого видимого влияния. Глонг издал мучительный стон и снова занес меч для удара.

К тому времени Холодный Затылок успел развернуться и встретить двух смердящих воинов, вооруженных топорами. Их падающие лезвия должны были сойтись приблизительно в том месте, где находилась голова Незавершенного, но тот успел отрубить руку, державшую один топор, и, защищаясь, подставить меч под медленно проведенный, но очень сильный удар второго. Этот удар почти вышиб оружие из руки герцога, к тому же, он слишком поздно увидел опускающийся клинок глонга, атаковавшего первым... Шаг в сторону, – все, что он успел сделать, прежде чем скользящий удар мечом обрушился на его плечо. Яростный звон поющей шкуры возвестил о том, что у новоявленного герцога начались настоящие неприятности...

Последний удар отбросил его на несколько шагов назад, почти на одну линию с женщиной, стоявшей за его спиной, и он мельком успел увидеть отчаяние в ее глазах. Но на его теле пока не было ран и Сенор мысленно возблагодарил монаха за подарок, спасший ему жизнь. Впрочем, еще ничего не кончилось.

Глонг, которому герцог отрубил руку, склонился над своей конечностью, лежавшей на земле, и, наступив на нее ногой, уцелевшей рукой выдернул топор из судорожно сжатых пальцев. Сенор ясно видел, что пальцы отрубленной руки шевелятся, все еще пытаясь во что-нибудь вцепиться...

И все-таки, глонги были плохими солдатами. Сила, которая их направляла, оказалась далека от совершенства. Медлительные и незрячие в обычном смысле этого слова, они сражались, как сомнамбулы, – тупо, однообразно и безразлично. Единственным их преимуществом была неуязвимость. Тем не менее, герцогу преподнесли хороший урок, и теперь он делал все, чтобы уйти от сокрушительных ударов, одновременно стараясь нащупать слабые места воинов-трупов.

Но эта схватка не могла продолжаться бесконечно. Мертвецы не знали усталости, а Сенор чувствовал, как с каждым шагом его тело все больше наливается предательской тяжестью. И все же он нанес глонгам ощутимый ущерб. Трое из них лишились голов и это, наконец, избавило герцога от их назойливого натиска. Обезглавленные тела еще долго топтались в чаще, натыкаясь на стволы, проваливаясь в ямы, обламывая ветви и наполняя воздух ужасным зловонием.

Одна из отрубленных голов впилась зубами в ногу герцога, когда он неосторожно оказался рядом. С омерзением он отбросил ее мечом, выломав несколько гнилых зубов, но пропустил при этом еще один мощный удар топором, швырнувший его в густые заросли кустарника.

Сенор выбрался оттуда, уклоняясь от ударов и пытаясь отыскать взглядом женщину. Потом он увидел, что два глонга уже почти схватили ее. Словно змеи с птичьими клювами, протянулись к ней лиловые пальцы с длинными кривыми ногтями, отросшими после смерти...

– Где же ваша магия, герцог Йерд?! – закричала она в отчаянии.

И в этот момент все кончилось. Мертвые лица повернулись к нему, как будто глонги прислушивались к внезапно наступившей тишине. Только ветер шелестел в верхушках деревьев и далеко в лесу, ломая ветви, бродили безголовые тела. Сенор ожидал чего угодно, только не этого.

– Ты произнесла имя Йерда? – спросил, наконец, один из глонгов голосом, похожим на скрежет металла о камень.

– Я и есть герцог Йерд, – заявил придворный Башни, благодаря судьбу за внезапно дарованную передышку.

Мертвец подошел ближе и оказался на расстоянии вытянутой руки от Сенора. В его движениях сейчас не было ничего угрожающего. Но запах, исходивший от него, едва не свалил герцога с ног. Громадным усилием воли Йерд заставил себя претерпевать эту близость.

Лилово-зеленое раздутое лицо глонга, покрытое трупными пятнами, плавало перед ним, как воплощенный кошмар. Герцога не покидало ощущение, что из глазных впадин трупа его рассматривает некто, но там были лишь шевелящиеся слепые черви.

Рука глонга медленно поднялась и гниющие пальцы коснулись лица Сенора. Несколько последующих мгновений показались тому вечностью, проведенной в аду. Пальцы мертвеца скользили по его лицу, как будто изучали его форму. Дышать герцог начал только тогда, когда труп отвернулся.

– Это Йерд, – тяжело упали в тишину слова глонга.

Мертвецы издали долгий протяжный стон, который сковал льдом внутренности Сенора и заставил его болезненно поморщиться.

– Тогда, Йерд, освободи нас от старого проклятия, – проскрипел один из глонгов и вой, исторгнутый одновременно четырьмя мертвыми глотками, был ничем иным, как мольбой.

Тот, кого называли здесь герцогом Йердом, решил извлечь из этой ситуации наибольшую пользу.

Он подошел к женщине, которую такой оборот дела, похоже, поразил гораздо меньше, чем его самого, и набросил на ее окоченевшее тело поющую шкуру.

– Кто ты? – спросил он тихо.

– Я Лаина, дочь Згида, сына Грофа, одного из твоих верных слуг. Там, – она махнула рукой в неопределенном направлении, – осталась моя карета. Мы ехали в Горкиду из колодца Тагрир, когда на нас напали глонги...

– Кто такие глонги? – перебил ее герцог.

Она удивленно посмотрела на него, словно он обнаружил незнание вещей, известных каждому младенцу. Сенор ощутил неясное подозрение, возникшее в ее сознании, и заметил, что она внимательно разглядывает его меч, обруч на голове и доспехи из хитина.

– Я многое забыл... Ведь прошло так много времени, – он неуклюже попытался объяснить ей то, что можно было объяснить. – Тебе придется кое о чем рассказать мне.

– Где ты странствовал, герцог Йерд? – печально спросила Лаина и он понял, что женщина окончательно пришла в себя. – Я не узнала бы тебя, если бы не портреты в колодце Тагрир, знакомые мне с детства... Я родилась спустя много лет после того, как ты исчез из Земли Мокриш. Но ты все так же молод и, наверное, бессмертен... Это так странно...

Не ведая того, она ступила на скользкую почву.

– Кто вы такие? – обратился герцог к неподвижно стоящим глонгам. Один из них ответил под аккомпанемент печального воя остальных:

– Мы – проклятые воины-глонги, принужденные черным колдовством возвращаться к жизни в Земле Мокриш и сражаться ночами до наступления Мертвых Времен. Мы не можем умереть от ран и обречены на вечные страдания.

– Кто же проклял вас, несчастные мертвецы? – спросил герцог, когда стихли сокрушенные вздохи трупов.

– Ты, Йерд! – пришел ответ, словно тоскливое завывание ветра. – Ты что, смеешься над нами?!..

Это было для Сенора неожиданностью. В глубине его сознания забрезжило отвратительное и не сулившее ничего хорошего подозрение, что он – совсем не то, чем кажется самому себе.

Женщина смотрела на него почти с жалостью, словно перед ней был безумец.

Но тогда ему не довелось узнать, в чем состояло его собственное давнее колдовство. Слишком поздно он услышал тяжелые и близкие шаги за спиной. Сенор обернулся и успел заметить нечто массивное, стремительное, полностью одетое в темную сталь, прежде чем удар чудовищной силы обрушился на его голову. Последнее, что он помнил, был протяжный крик Лаины и глухое утробное рычание глонгов. Потом мир исчез в короткой ослепительной вспышке и тьма приняла герцога в свои объятия.

Так он впервые встретился с Воином В Железном Панцире, ставшем с тех пор его злосчастной тенью.

20. В СКЛЕПЕ

Он очнулся с болью, стиснувшей его череп раскаленными пальцами, и попытался приоткрыть веки, налитые свинцом.

Сознание медленно прояснялось... Сенор ощутил тугие кольца веревки, которой он был привязан к чему-то вроде каменного столба. Собственное тело казалось ему деревянным. Он дышал тяжелым затхлым воздухом подземелья. Слабый запах напоминал ему о чем-то или о ком-то. Тишина была абсолютной и вызывала неприятный холодок в груди, – ему казалось, что он замурован в склепе. Вполне возможно, так оно и было.

Вокруг было совершенно темно. Он смотрел магическим зрением, но не видел ничего, кроме голых каменных стен, слегка освещенных слабым лиловым светом, пронизывавшим магическую реальность и сочившемся откуда-то сзади. Неравномерность этого света свидетельствовала о чьем-то сильном враждебном влиянии.

Воспоминание об ударе, отправившем его в небытие, пришло к Сенору, как составная часть пытки, которой каждый может подвергнуть себя сам, и он едва не застонал от бессильной злобы.

Инстинкт редко подводил его. Но в этот раз Холодный Затылок не был предупрежден об атаке стремительного и таинственного врага.

Потом он осознал, что его положение еще хуже, чем казалось на первый взгляд. У него больше не было меча, а вокруг столба, к которому он был привязан, были вычерчены на камнях знаки, мешавшие ему покинуть тело, даже если бы он мог сложить магические фигуры и произнести формулу Пересечения.

...Прошла целая вечность тоскливого ожидания, прежде чем Сенор услышал тяжелые шаги и его ноздрей снова коснулся трупный запах глонгов.

Хлюпающие звуки, издаваемые мертвецами, сопровождались еле слышным скрежетом, с которым приближался к Незавершенному его новый враг.

Он вышел из-за спины герцога и остановился, возвышаясь над ним темной массой, едва различимой в зеленоватом свечении глонгов, пришедшим со своим хозяином. Враждебная им стихия огня не нарушала могильного холода, тьмы и безмолвия подземелья. Слабый зеленый свет был естественным следствием распада их плоти.

В этом свете хозяин трупов казался скалой из побывавшего во многих битвах, выщербленного и потемневшего от времени металла. Незавершенный даже подумал, не явилась ли за ним Железная Статуя из кобарского могильника, чтобы получить, наконец, обещанное, но потом понял, что видит всего лишь панцирь, на вид способный выдержать удары любого холодного оружия.

Сенор не знал, что за существо скрывалось внутри этого панциря, но снаружи оно было покрыто сталью от головы до ступней. В узких, не шире зрачка, щелях в маске нельзя было разглядеть и намека на глаза и рот. Голое металлическое полушарие, закрывавшее череп, мощные колонны ног и руки, способные разорвать человека пополам, завершали картину. Сенор впервые видел столь совершенные сочленения всех частей панциря, почти не издававшие шума при передвижении. Судя по всему, тут не обошлось без магии. Земля Мокриш оказалась не менее опасным местом, чем покинутый герцогом Кобар.

Из-за железной маски донесся глухой голос, наверняка искаженный ею до неузнаваемости.

– Ну и что ты теперь будешь делать без своего меча? – спросил Воин В Железном Панцире. Насмешка была едва ощутимой, но за нею скрывалась настоящая ненависть.

Этот же вопрос задавал себе и Сенор, поэтому он предпочел промолчать. Тем более, что ответа от него никто и не ждал.

– Если бы ты не был нужен моему хозяину, я убивал бы тебя медленно, наслаждаясь каждым мгновением твоих мучений, – заявил металлический монстр. – Надеюсь, он отдаст тебя мне, когда узнает все, что хочет... Тогда тебе выдавят глаза, лишат мужского естества, снимут кожу со спины, вырвут ногти и это будет только началом того, что тебя ожидает...

Сенор подумал, не видит ли он перед собой Гашагара, о котором его так туманно предупреждал Повешенный, но потом решил, что для зловещего колдуна стальной воин слишком уж прямолинеен, а значит, у герцога Йерда имелись и другие враги. Незавершенному оставалось только гадать, чем же досадил настоящий герцог (если таковой вообще существовал) хозяину трупов.

– Ты не знаешь, кто я, зато я знаю тебя очень хорошо, – продолжал голос из-под маски. – Это преимущество всегда останется за мной. Я открою тебе истину лишь незадолго до твоей смерти, когда ты уже не сможешь видеть и говорить, а сможешь только слушать. Надеюсь, это сделает твою смерть совсем приятной...

– А теперь оставляю тебя наедине с твоими мыслями. Я умею пытать. Мои слуги будут рядом. Не советую пытаться бежать, – они очень любят свежее мясо и мне будет трудно удержать их от соблазна...

Это было уже кое-что. Намек на месть, о которой Сенор до сих пор не вспоминал. В любом случае, ему предстояла достаточно нелепая смерть.

* * *

Когда силуэт Воина В Железном Панцире растворился во тьме, а неподвижные светящиеся фигуры глонгов стали казаться предметами обстановки, герцог начал думать о том, как сохранить все, чего он мог лишиться, если угрозы его нового врага осуществятся. Теперь он вспомнил и о женщине, которая невольно оказалась причиной его плачевного положения. Вполне возможно, что он попал в тщательно расставленную ловушку. От этой мысли у него пересохло в горле.

Когда он снова обрел способность трезво соображать, то попытался выяснить, с ним ли еще остальные амулеты. Он не мог видеть своих рук, вывернутых за спину, более того – его связали так, что кисти не касались каменного столба. После многочисленных попыток, мучительных для пленника, но незаметных для глонгов, ему удалось провести по поверхности камня тыльной стороной ладони. Когда Сенор почувствовал, что перстень цепляется за ее шероховатости, в нем зародилась слабая надежда на спасение, хотя до сих пор он ни разу не пользовался амулетом Бродячего Монаха.

Закинув назад голову, он попытался таким же образом определить, надет ли на нее стеклянный обруч, которого уже давно не замечал, словно тот был частью его тела. Но стальная пластина, торчавшая из хитина и защищавшая затылок от удара сзади, помешала ему сделать это.

Сенор еще не представлял себе, как сможет освободиться. Он посмотрел на глонгов, стоявших по обе стороны от него. Мертвецы, возвращенные к жизни, оставались неподвижными, как ужасные изваяния, только в темных провалах глазниц по-прежнему еле слышно копошились черви.

Магические знаки, вычерченные на камнях, удерживали придворного Башни внутри невидимых стен. Он вспоминал, как исчезал из мира Сдалерн Тринадцатый. У того это получалось достаточно просто. А герцогу даже не нужно было преодолевать Завесу Мрака. Если, конечно, Треттенсодд Сдалерн говорил правду...

* * *

Потом Сенор заметил красноватые отсветы, вспыхивающие на стенах через равные промежутки времени. Вначале они были очень слабыми и он принял их за пятна, возникающие перед глазами от слишком долгого и пристального всматривания в темноту. На самом же деле, это светился камень в перстне Сдалерна. Перстень находился за спиной у Сенора и каждая пурпурная вспышка выхватывала из темноты влажные внутренности склепа, оставляя перед придворным Башни его собственную гигантскую тень. Глонги никак не реагировали на эти вспышки и Сенор лишний раз убедился в том, что ими управляет посторонняя сила.

Чередование кровавого света и тьмы постепенно привело его ум в исступленное состояние, близкое к панике. Рассудок герцога отчаянно цеплялся за привычное восприятие мира, казавшееся единственно верным, и привычные мысли, но равномерно вспыхивавший свет изгнал их на окраины сознания, а потом вытеснил совсем и сознание Незавершенного стало безмолвным и абсолютно спокойным, как гладкая поверхность воды, способная отразить, не всколыхнувшись, даже самое дикое видение...

Сенор оказался в состоянии транса, некоей промежуточной реальности, где действительность, представлявшаяся незыблемой, была размыта и вокруг не осталось ничего, кроме багрового свечения, выкалывающего глаза.

Потом Сенор утратил связь со своим телом, вообще со всем тяжелым и плотным, что удерживало его внутри непреодолимых ранее границ. Больше не существовало гипнотизирующего света, потому что не существовало зрения. Что-то, чему не было названия, породило легкую волну в стоячем озере сознания, раздробило отражения материи, перемешало их и погнало сквозь сумрачное царство теней и обломков видений к иллюзорному берегу, на котором жалкий механизм смятенного разума начал возводить фундамент новой, теперь уже зыбкой реальности.

Он создал кости и они обросли плотью. Герцог находился в там, куда привела его таинственная сила, о которой он ничего не знал. Может быть, этой силой было предопределение... Ошеломленный, он вглядывался в искаженные линии мира.

Сенор появился в новом месте, как будто вынырнул из глубокого мутного водоема. Теперь вода успокоилась и отражения затвердели. Он снова мог прикасаться к предметам, причины нанизались на нить времени и необратимо потекли события...

* * *

Первое, что он увидел, был его меч. Клинок из небесного металла покоился под темным стеклом, уничтожившим его сияние, но притяжение, существовавшее между мечом и человеком пророчества, казалось неистребимым.

Потом Сенор ощутил позади себя чье-то присутствие, как будто его коснулось смрадное дыхание, шевелившее волосы на затылке.

Герцог медленно обернулся.

Перед ним была огромная вскрытая могила. Он увидел, как полуистлевшие мертвецы возвращаются к жизни. Незнакомое ему густо-фиолетовое светило изливало свой свет на потревоженное кладбище, окружая тела и предметы потусторонним ореолом. Посреди ямы, противоположный край которой лишь угадывался в этом неверном сиянии, на ажурном троне из человеческих костей и черепов сидел Человек В Железном Панцире. Непонятно было, как хрупкий на вид трон выдерживает эту металлическую гору. Стальные доспехи отбрасывали тусклые фиолетовые отблески. Человек В Панцире держал в железных пальцах что-то, напоминавшее кусок сырого мяса и подносил его к щели в железной маске, находившейся на месте рта. Сенор увидел Зеркальный Амулет, висевший на стальной груди. Теперь амулет был двумя зеркалами, искажавшими до неузнаваемости падавший на них свет...

Сенор стоял у стены, на которой под темным стеклом висел его меч. Герцог сделал шаг назад и попытался быстрым ударом локтем разбить стекло. Острая боль пронзила его руку, когда локоть врезался в непреодолимую преграду. Гулкий хохот Человека В Железном Панцире донесся до его ушей.

А вокруг по-прежнему тихо пересыпалась взрыхленная земля. Зловещее таинство возрождения мертвых длилось размеренно и неотвратимо, как нескончаемый дождь. Сенор видел, как начинала шевелиться земля, словно гигантский червь искал выход из подземелья. Затем на ее поверхности возникал бугор, который лопался, как нарыв, а из образовавшегося кратера появлялась рука, голова, плечи воина в проржавевших доспехах и полуистлевших одеждах. Вскоре все повторялось в другом месте. Герцог убедился в том, что когда-то здесь была похоронена целая армия. На его глазах чье-то черное колдовство возвращало к жизни обитателей гигантской могилы. Почти все они были похоронены с оружием. Теперь темная сила уводила их куда-то за пределы последнего пристанища мертвых...

– Я недооценил твои способности, – равнодушно сказал хозяин трупов, не переставая пережевывать мясо. – Значит, ты явился за своим мечом? Глупец! Теперь меч навеки мой!.. Кстати, твой перстень тоже придется отобрать... вместе с пальцем.

Сенор ждал появления тусклого пульсирующего свечения, которое позволило бы ему покинуть это место, но для этого потребовалось бы слишком много времени.

Времени ему не дали. Человек на троне не произнес ни слова и не сделал ни единого движения. Может быть, глонги подчинялись его специфическим отражениям. Сам Холодный Затылок улавливал только его всепоглощающую ненависть. Несколько воинов, восставших из могилы, окружили Незавершенного и он опять увидел лиловые лица, лишенные глаз. Только на этот раз он был безоружен.

Казалось совершенно бессмысленным сражаться голыми руками с теми, кто уже был мертв, и с их закованным в сталь хозяином. Глонги не чувствовали боли и удары придворного Башни не наносили им видимого вреда. Он недолго продержался в их смрадном кольце. Кулаками и ногами Сенор пытался проложить себе путь к бегству, едва не теряя сознание от одного только запаха разложения... Но слишком много распухших пальцев впилось в его тело, которое становилось все тяжелее и тяжелее, как будто наливалось свинцом.

Последнее, что он чувствовал, были жестокие удары по голове, и после каждого из этих ударов от рук глонгов, избивавших его, с омерзительным хлюпающим звуком отделялись куски плоти. Последнее, что он слышал, был голос хозяина трупов, глухо звучавший из-под железной маски. Голос монотонно и изводяще твердил об одном и том же: о непобедимой армии мертвецов, о пытках, мести и свежем мясе, которое любят глонги...

21. СЪЕДЕННЫЙ ЗАЖИВО

Его волокли спиной вперед по подземному коридору со стенами из сырой земли, единственным источником света в котором были тела мертвецов. Земля искрилась каплями влаги там, где проходили фосфоресцирующие глонги. Нора позади них оставалась непроницаемо темной.

Все тело герцога нестерпимо болело после побоев. Он чувствовал, что самостоятельно не сможет сделать ни шагу. У него не было связных мыслей, – только обрывочные полубредовые образы, в которых действительность сливалась с кошмаром. Его бессильно повисшая голова дергалась при каждом шаге глонгов, а перед глазами были только колеблющиеся стены и доспехи мертвецов, с которых осыпалась земля. Сенор закрыл распухшие веки и открыл их, когда тошнотворный запах усилился.

Вокруг него толпились глонги. Теперь среди них были женщины и те, которые умерли детьми. Мужчины были без оружия. Мертвецы с лиловыми лицами стояли перед герцогом, словно стая больных животных, еще более страшных оттого, что они были похожи на людей. Сзади напирали другие. Их было слишком много и все хотели приблизиться к поверженному герцогу. Сквозь кровавый туман, застилавший глаза, Сенор видел жирные тела червей, переливающиеся в глазницах, и коричневые зубы, торчавшие из обнажившихся десен.

Он вспомнил о том, что имя Йерда, произнесенное во время схватки в лесу, остановило глонгов, и пытался снова заговорить с ними. Его бессильный шепот тонул в однообразном низком вое, который издавали мужчины, сладострастных стонах женщин и визгливых криках детей.

Сенор лежал на какой-то насыпи, доходившей глонгам до пояса, и от омерзения все глубже вжимался в рыхлую землю.

Мертвецы творили над ним какой-то ритуал; может быть, это было отпевание, а может быть, молитва неведомым богам. Но скорее всего – и он с ужасом осознал это – жертвоприношение.

К нему пришло воспоминание о далеком времени, казавшемся нереальным, когда он уже пережил нечтоподобное, – в Мерцающем Саркофаге, хранителем которого был четверорукий Гет-Забалла. Но то случилось в полусне и было похоже на порождение воспаленного мозга, а сейчас бессилие, ужас и боль становились ужасающе реальными.

Глонги склонились над ним и его тело сотрясла рвота. Его желудок был пуст и он ощутил только привкус желчи во рту.

Лица, приблизившиеся к нему, покрытые трупными пятнами и лохмотьями кожи, выглядели гораздо отвратительнее, чем физиономии целой толпы прокаженных. Сенор похолодел от кошмарного предчувствия пытки, которая еще только ожидала его. Он понял, ЧТО именно глонги хотели с ним сделать... Они молились не чужим богам, а ему, герцогу Йерду, и одновременно собирались отведать его плоти.

Он дернулся из последних сил, пытаясь подняться, но глонги крепко держали его руки и ноги, навалившись на них своими телами, а чьи-то влажные, покрытые слизью и гнилью пальцы, вдобавок, вцепились ему в горло, оттягивая голову к земле. Он захрипел от удушья и почти потерял сознание. Тысячи мельчайших стальных игл вонзились в его сердце и оно едва не разорвалось. Наконец, ему изменили силы и он остался лежать, судорожно вздрагивая. Его губы были прокушены до крови.

Глонги, стоявшие ближе всех к герцогу, опустились на колени и за их головами он увидел следующий ряд мертвецов, тупо и бесцельно топтавшихся на месте. Они по-прежнему были похожи на пораженных неведомой болезнью и нетерпеливых тварей, так и не добравшихся до кормушки...

А потом одно из этих смердящих созданий вонзило зубы в его руку чуть повыше локтя и даже боль, ударившая по нервам, не избавила герцога от ужасной участи, – видеть, как мертвецы едят его собственную плоть.

Зубы трупов крошились и выламывались из сгнивших десен, но они с безразличным упорством продолжали свою мрачную работу.

Сенор даже не мог кричать. Единственное, чего желала каждая клетка его тела, каждый стонущий нерв, – это мгновенной смерти, избавляющей от адских пыток. Но к нему не приходило даже забытье. Он видел розовые куски своего мяса, оторванные глонгами; спустя несколько мгновений на них проступала кровь. Его конечности были залиты ею, а мертвецы отползали в сторону с мясом в зубах. На их место становились новые – с гулом, стонами, воем... Кровавый кошмар, казавшийся бесконечным... Сенор увидел кости своих ног, ослепительно белые на фоне багрового и черного... Глонги толпились у тела злосчастного герцога в ожидании чудовищного причащения...

А потом их стало слишком много. На лицо Йерда упала тень и он задохнулся от чудовищной ласки – одна из женщин принялась слизывать своим полуистлевшим языком кровь с его прокушенных губ...

Уже проваливаясь во мрак бессознательного, наконец смилостивившегося над ним, он услышал свистящий звук и на него дохнуло леденящим ветром, гонимым гигантскими черными крыльями.

Последним его воспоминанием был терзающий слух, бесконечно тоскливый вой, который издавали глонги, когда что-то действительно страшное, вышедшее из бездонной пропасти ада, опустилось на них...

22. ВОЗВРАЩЕНИЕ ГЕРЦОГА

Он пришел в себя в укрытии, образованном стволами упавших деревьев, и увидел над собой женское лицо. Потом он вспомнил имя – Лаина. Это была то самая женщина, которую преследовали глонги. Мысль о глонгах заставила его содрогнуться.

За головой Лаины была глубокая пропасть лилового неба. В эту пропасть были опрокинуты черные заиндевевшие ветви деревьев. В глазах Лаины оставался след сильнейшей тревоги.

Сенор лежал, думая о том, был ли подлинным пережитый им кошмар. Он поднес к глазам свои руки. На них были свежие розовые шрамы. Полукруглые шрамы, похожие на следы от укусов... Ошеломленный и подавленный новой неразрешимой загадкой, он уставился невидящим взглядом в пустое небо над собой.

– Как я здесь оказался? – хрипло спросил он у женщины спустя несколько долгих минут.

– Не знаю, – Лаина смотрела на него чуть отчужденно. – Я была в каком-то подземелье и меня охраняли глонги. Потом появилось что-то... Оно уничтожило глонгов и, по-моему, убило меня... Оно было ужасным... Но затем я очнулась в этом лесу и рядом был ты...

Она помолчала, нахмурившись. Какая-то неотвязная мысль не давала ей покоя.

– Герцог, ты должен знать об этом больше меня, – сказала она наконец. – Кто, если не ты, мог спасти меня от глонгов?!..

Он нашел в себе силы иронически улыбнуться.

– Должен знать больше?.. Я помню только, как они ели меня живым...

Лаина спрятала лицо в ладонях, а он медленно поднялся на ноги. Они находились среди леса, тянувшегося во все стороны под лиловыми небесами, и это место не слишком отличалось от того, где он впервые увидел женщину народа колодцев. Сейчас она мелко дрожала от холода и ее губы посинели – на ней было только разорванное глонгами окровавленное платье.

Он снова поднес к глазам свою руку. На безымянный палец был надет перстень Сдалерна. Камень в нем был темен, как ночь. Сенор обернулся к гнезду, в котором заново родился. Оказалось, что ложем ему служила поющая шкура. Под нею он нашел древний меч в кожаных ножнах и Зеркала Короля Жезлов, тускло блестевшие россыпями инея.

Герцог не стал предаваться бесплодным мыслям о том, кто спас его на этот раз и вернул ему его амулеты. Главное, что он все еще оставался живым, хотя и чувствовал себя бесконечно уставшим.

– Колодец Тагрир там, – сказала Лаина, показывая рукой в ту сторону, где садилось тусклое здешнее светило.

– Откуда ты знаешь? – раздраженно бросил герцог.

Женщина удивленно посмотрела на него. Ее зрачки были расширены.

– Разве ты не чувствуешь этого? – тихо спросила она.

Он шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы и двинулся в сторону заката.

* * *

Голодные и замерзающие, они медленно шли через леса глонгов, каждую ночь рискуя снова встретить оживших мертвецов. На Сеноре были доспехи из хитина и кожаные сапоги; шкуру синего кота он отдал Лаине, которая осталась почти без одежды.

Негреющее лиловое светило освещало их путь днем; в спину подталкивало ледяное дыхание океана. По ночам они пытались отогреться у костра, который Сенору удавалось развести с большим трудом при помощи заклинаний и высушенного под одеждой мха... Герцог садился спиной к огню, каждую минуту ожидая нападения из окружавшей его темноты. Но потом чувство постоянно грозящей опасности притуплялось и оставались только всепроникающий холод и тоскливая пустота.

Так он сидел всю ночь, проваливаясь временами в тяжелое тревожное забытье, и тогда его можно было убить голыми руками. Усталость и безразличие были такими, что красивая женщина, спавшая рядом, не волновала его, а лишь вызывала глухое раздражение. В конце концов, именно она втянула его в эту историю. Чувствуя это, Лаина старалась быть ненавязчивой и немногословной, хотя сильно страдала от холода и тягот долгого пути. Она была дочерью одного из наместников герцога, которые в отсутствие Йерда стали хозяевами колодцев в Земле Мокриш, и жила в гораздо более мягких условиях.

Когда у нее были силы говорить, а у Сенора – желание слушать, она рассказывала ему все, что знала о своем народе, колодце Тагрир, в котором жила с детства, обо всем, что должен был знать сам герцог Йерд, но напрочь забыл.

Порой ему казалось, будто он вспоминает кое-что; казались знакомыми места, о которых говорила Лаина и в которых он никогда не был, люди, которых он никогда не видел. Потом он понимал, что такое бывало с ним и раньше, но это ничего не значило, – всего лишь игра воображения или ложная память о том, чего не существовало на самом деле и может быть, не будет существовать.

Из этих разговоров у костра он узнал достаточно, чтобы не выглядеть совсем уж дико в глазах своих подданных. Его беспокоило только одно – полное и безнадежное отсутствие личных воспоминаний.

Он пытался выяснить хоть что-нибудь о Гашагаре, но одно лишь упоминание этого имени вызывало у Лаины неподдельный ужас. Гашагар был настоящим проклятием народа колодцев, темной и почти обезличенной силой. По крайней мере, таким он был в женском восприятии. И это все, что Сенору удалось узнать о своем противнике.

Зато он услышал о некоем Зелеше, который, по словам Лаины, был старым врагом Гашагара, колдуном, почти равным ему по силе, а также покровителем самого герцога. Дочь Згида почти никогда не покидала колодцев, хорошо защищенных от зла внешнего мира; ее голова была полна легенд, суеверий и неясных воспоминаний, но для вернувшегося Йерда даже эти обрывочные сведения представляли немалый интерес.

Если верить Лаине, Зелеш также был достаточно темным и угрожающим существом, помогавшим герцогу только в силу какого-то довольно зловещего соглашения между ними, которое давно превратилось в легенду. Здесь женщина замолкала, но не оставалось сомнений в том, что именно это соглашение было причиной странной смеси жалости к герцогу и страха, испытываемого обитателями Земли Мокриш перед своим повелителем...

К концу их унылого путешествия Сенор с уверенностью обреченного предчувствовал, что встретится и с Зелешем, и с Гашагаром. Нечего было и мечтать о покое в его новых владениях. В его распоряжении была только короткая передышка, дарованная Богами Земли Мокриш.

* * *

Дневное светило восходило четыре раза, прежде чем к концу четвертого дня они разыскали человеческое поселение, которое Лаина называла колодцем Тагрир.

Сумерки сгущались и превращались в ночь, казавшуюся бесконечной. Только изумрудное зарево на горизонте напоминало о том, что кончается все, даже тьма. Небесные огни, холодные и колючие, дрожали в морозном воздухе. Двое людей медленно пробирались сквозь редеющий лес и их дыхание легкими исчезающими облачками возносилось к небу.

Призрачный серебристый свет ночного светила, повисшего над верхушками деревьев, обрисовывал в чернильном мраке далекую горную цепь, застывшую, словно цитадель вечности в ожидании смешных двуногих существ, и способную одним своим видом вызвать гнетущую тоску в их уязвимых сердцах...

Они вышли на голое заснеженное плато, где карликовые, изуродованные постоянно дующим ветром деревья росли на склонах глубоких оврагов, и Сенор еще издали увидел край гигантской воронки, над которой было разлито сияние множества огней, обещавших приют, тепло и еду. При виде этого сияния Лаина радостно вскрикнула и они поспешили к человеческому жилью, столь редко встречающемуся в ее неприветливом мире.

Стражники колодца появились неожиданно и герцог невольно отдал должное собственным солдатам. Небольшой отряд всадников на длинных приземистых лошадях, покрытых густой шерстью, как будто вырос из-под земли, окружая гостей кольцом, пока кто-то из стражников не узнал, наконец, пропавшую дочь Згида.

Спустя несколько мгновений солдаты поняли, что видят рядом с ней герцога Йерда.

Сенор внимательно всматривался в их лица и прочел на одних почтение, на других – суеверный страх, на третьих – отвращение, которое невозможно было скрыть. Странная, почти необъяснимая смесь чувств... Он удивился тому, что еще находит в себе силы наблюдать за выражением чужих лиц.

Тем временем Лаину укутывали в накидки и меха, оказывая ей знаки внимания, как особе высокого происхождения. Она принимала их, как нечто само собой разумеющееся и вскоре уже сидела на лошади. Солдат, уступивший ей место, теперь должен был проделать путь до колодца бегом, держась за ее стремя. Его лицо пересекал длинный и давний шрам.

Герцогу уступил свою лошадь тот, кто был, по-видимому, главным в отряде. Этот человек отводил глаза, когда его взгляд встречался со взглядом Йерда, но Сенор догадывался, что причина этому – не трусость.

– Дайте мне одеться! – приказал герцог, инстинктивно находя верный тон, но это простое требование вызвало настоящий шок среди обитателей колодца. Повисла гнетущая тишина. На Йерда смотрели так, будто он произнес по меньшей мере непристойность, однако эта непристойность почему-то оказалась причиной плохо скрываемого страха. Даже Лаина виновато отвела глаза, когда он бросил на нее взгляд, полный досады и непонимания.

– В чем дело? – резко спросил он человека, державшегося за его стремя, чтобы вывести того из столбняка.

– Но, герцог... – медленно начал тот, испытывая, по-видимому, нешуточные затруднения. – Никто не может дать вам свою одежду. Разве... Разве вы забыли об этом?..

«Забыл об этом!» – с горечью подумал Сенор, проклиная богов Земли Мокриш, холод, свою злосчастную судьбу и людей, стоявших вокруг.

– Какую угодно одежду! – мрачно приказал он. – Потом сожгите ее. Закопайте. Отдайте глонгам. Сделайте с нею что угодно, но сейчас мне нужна одежда! Или вы пожалеете о том, что родились!

– Герцог! – воскликнул предводитель стражников и впервые твердо посмотрел Йерду в глаза. – Никто не согласится погубить свою тень даже под угрозой мучительной смерти! Вы можете дать нам второе, но не требуйте первого! Это сильнее любого из нас.

Сенор ошеломленно уставился на густую гриву волос, скрывших от него лицо Лаины, словно пытался получить от нее хоть какое-нибудь объяснение услышанному. Потом выругался про себя, чувствуя, что поднимающийся ночной ветер пробирает его до костей сквозь щели в хитиновых доспехах.

– Ладно, проклятие с вами! – бросил он злобно и развернул лошадь в направлении колодца. – Тогда скачите быстрее, пока ваш герцог не превратился в кусок льда!..

* * *

Последние лучи вечернего света растаяли над Землей Мокриш и на смену им пришли ночные светила, а также костры и факелы колодца Тагрир. Там, куда не достигал их свет, тьма казалась еще более глубокой; далекая горная цепь исчезла из вида, но это не могло обмануть герцога, – влияния исходившие оттуда, превращали мрачные горы в цитадель неведомого зла.

Озноб прошел по его телу, когда он вглядывался во тьму, и это не ускользнуло от внимания стражника, задыхавшегося от быстрого бега, но все еще державшегося за стремя. Ничто не могло заставить его остаться в одиночестве на равнине долгой ночью.

Герцог перевел взгляд на открывшийся перед ним колодец. Широкая дорога уходила вниз сужающейся спиралью вдоль стен колоссальной воронки, на дне которой висело облако тумана. Сквозь разрывы в этом тумане Сенор разглядел поверхность бурлящего озера. Он впервые видел горячие источники и такое количество кипящей воды. Теперь он понял, почему земля по краям колодца не промерзала насквозь. Одна только мысль о том, как легко можно оказаться в этом озере, свалившись со спирального спуска, и свариться заживо, вызывала содрогание.

Все ярусы колодца, образованные пересекающей склон дорогой, были ярко освещены кострами, в стенах видны многочисленные двери и ходы, уводившие в подземелья. Тагрир оказался огромным человеческим поселением, прятавшимся в земной тверди и имевшим только один общий выход на поверхность. С точки зрения придворного Башни это было как достоинством, так и недостатком, но он еще не имел представления о тех, кто угрожал народу колодцев.

С помощью системы костров, приспособленных для передачи сообщений, известие о возвращении герцога достигло его подданных задолго до того, как сам Йерд появился на краю колодца в сопровождении отряда стражников. Он видел вереницы костров, мигавших, когда что-то заслоняло их свет, и это призрачное мерцание сопровождало его на протяжении всей скачки, которую сдерживали только два человека, бежавшие рядом с лошадьми.

* * *

Йерда встречала процессия, состоявшая из четырех карет и небольшого отряда верховых. Судя по роскошным мехам, богато инкрустированному оружию, не лишенной излишеств лошадиной сбруе, перед вернувшимся из небытия герцогом предстал цвет здешней знати.

Он пропустил мимо ушей пышные приветствия четырех своих наместников, по странному стечению обстоятельств оказавшихся в этот момент в Тагрире. Ни одно лицо не было ему даже отдаленно знакомо. Однако, он вынужден был признать, что люди народа колодцев очень похожи на людей из Кобара и на их руках тоже было по четыре пальца.

Искреннюю (вполне возможно, что такой она и была) благодарность Згида, отца Лаины, он принял снисходительно, как и подобает недосягаемому властелину. Сенор слишком устал и был слишком голоден, чтобы обращать внимание на слова, произнесенные вполголоса за его спиной, и на недоуменные взгляды.

То, что Лаина отныне принадлежит ему, видимо, было воспринято, как нечто само собой разумеющееся, хотя в поведении ее отца нельзя было усмотреть и тени подобострастия.

О мрачном приключении герцога и Лаины если еще не знали, то по крайней мере догадывались, – их вид говорил сам за себя. Но и дочь Згида не молчала. В конце концов некоторые странности в поведении Йерда были приписаны пережитому им за последние несколько дней. Герцогу предложили занять карету наместника Згида и процессия, более не задерживаясь, двинулась вглубь колодца.

* * *

...Йерд устало полулежал на обтянутом мехом сидении. Лаина была рядом и на ее лице отражалось радостное возбуждение. Он смотрел на нее и почти завидовал этой женщине – она возвращалась домой.

Слева тянулась бесконечная круговая стена колодца, справа открывалась пропасть, затянутая белесым туманом. По мере того, как карета опускалась глубже, туман все больше сгущался, пока не стал непроницаемым. Карета неслась сквозь эту молочную пелену с угрожающей скоростью и Йерд понял, что возница и лошади вообще не нуждаются в свете.

Спустя некоторое время звуки стали гулкими и воцарилась почти полная тьма – экипаж свернул в один из боковых ходов. Редкие вспышки света, запах дыма и спертый воздух подземелья... Когда карета, наконец, остановилась и один из слуг открыл дверцу, Сенор увидел людей, рядом с которыми ему предстояло провести большую часть своей жизни. Среди них были четыре придворных шамана, живших в четырех углах колодца Тагрир и охранявших его с четырех сторон света. Их лица и слабый ток отражений многое сказали герцогу. Вполне возможно, они обладали какой-то силой и влиянием, но для него они были просто шарлатанами.

Он понял также, что ему придется смириться с постоянным обществом стайки жирных евнухов, готовых выполнить любую прихоть хозяина.

Йерд увидел своих военачальников, мрачных и чем-то подавленных. Те из придворных, кто знал толк в оружии, с пристальным и неприкрытым интересом рассматривали меч герцога и металлические когти Шакала на его поясе.

Сенора провели по обширным подземным галереям, освещенным факелами, к покоям, которые, по его мнению, больше подходили для оргий, нежели для отдыха.

Черные свечи едва разгоняли мрак; в больших бронзовых кадильницах курились благовония. Свод пещеры терялся в темноте, но с него свисали щиты, подвешенные на металлических цепях и уставленные драгоценной посудой. Здесь было полно еды и питья, но и то, и другое имело непривычный для герцога резкий запах. Сейчас Йерд был так голоден, что это не могло его остановить. Он жадно набросился на пищу, что было, по-видимому, сигналом приступить к трапезе и для его приближенных.

Спустя недолгое время большинство из них уже были явно навеселе. Йерд отыскал глазами Лаину и отметил про себя, что теперь она выглядит значительно лучше. Утолив голод, он осмотрелся и понял, что это и есть покои герцога. Тяжелые драпировки из темного бархата скрывали стены, а полы были устланы шкурами с длинным рыжим мехом. Такими же шкурами были покрыты возвышения из черного дерева, такого древнего, что оно казалось превратившимся в камень. Возвышения служили ничем иным, как постелями.

Бронзовые светильники медленно покачивались на покрывшихся патиной цепях. В воздухе пещеры разливался пьянящий аромат каких-то зелий. Йерд видел, что кое-кто из придворных вдыхает густой зеленоватый дым кадильниц. Женщина с обнаженной грудью медленно прошла мимо него. В полумраке подземелья ее губы и соски казались почти черными.

Герцог был сыт и теперь замечал многое. Он смотрел на больших многоногих насекомых, ползавших на полу пещеры правильными колоннами, и никто из людей колодца не смел помешать им. Дороги насекомых были выложены полудрагоценными камнями и очерчены линиями, мерцавшими в темноте. В этом призрачном сиянии, придававшем всему происходящему оттенок нереального, они неустанно ползли и ползли, охраняемые высшими существами, сделавшими их предметом своего извращенного поклонения...

Сенор увидел, что Лаина полулежит на одном из возвышений, устланных шкурами, и пристально смотрит на него. Этот взгляд был совершенно недвусмысленным. В колеблющемся свете свечей ее кожа казалась полированной бронзой.

Герцогу понадобилось некоторое время, чтобы понять, – приближенные не собираются оставлять его наедине с дочерью Згида. Шаманы восседали по углам пещеры, отрешенно глядя в пустоту, как будто улавливали легчайшие отражения зла. Евнухи равнодушно бродили между щитами, время от времени меняя черные свечи в подсвечниках. Лаина ненадолго удалилась и вернулась в белой накидке, перетянутой в талии кожаным ремнем. Ее губы были подведены чем-то темным, а на щеках проступил неестественный румянец. Сенор видел, что под накидкой ничего нет.

Лаина подошла к нему, медленно расстегнула ремни и сняла с него оружие и хитиновые доспехи. Герцог в легком замешательстве огляделся вокруг и увидел среди безразличных стражников и евнухов обнаженные тела, утопавшие в мехах.

Обычай предаваться любви на глазах у других вначале показался Сенору диким и ненужным, но потом он вспомнил, что ему остается только привыкать к обычаям и нравам своего собственного мира, какими бы странными они не были.

Он почувствовал ласковые руки Лаины на своей груди и впервые с легкой неприязнью подумал о ее выносливости и возможной ненасытности.

Сенору казалось, что ему безразлично все, кроме сна, но он ошибался. Тепло пещеры и близкие ласки других сделали свое дело... Однако прежде он позволил слугам выкупать себя в бассейне, выдолбленном внутри зеленого грота и наполненном горячей водой. Несмотря на усталость, старая привычка заставляла его быть настороже. Он перебирал в уме любые возможные угрозы: яд, удавка, кинжал в спину, смертельная болезнь... Но отражения безмолвствовали, а опасность казалась далекой и слишком смутной. Она осталась наверху, затаилась где-то среди мрачных гор на горизонте; вокруг Йерда сейчас были те, кому она угрожала не меньше, чем самому герцогу.

С его тела смыли омерзительные следы, оставленные полуразложившимися телами глонгов, грязь, слизь и запекшуюся кровь. Он ощутил сладкую истому.

Впервые с того момента, как он вошел в Тень, он был с обыкновенной смертной женщиной и впервые позволил себе не думать ни о чем другом. Желание, долго дремавшее в нем, внезапно охватило его и сделало Йерда требовательным и страстным. Лаина отвечала ему нежно и умело.

Лишь насытившись женщиной, он избавился от тягостного напряжения, превращавшего его возвращение в муку. Подозрительный узник в его голове молчал. Сенор испытал бесконечное облегчение и понял, что не нужно спешить. Больше было некуда идти...

Он ощущал рядом с собой прохладное податливое тело Лаины. Теперь в их распоряжении было много времени, все его владения и вся его жизнь...

23. ДОМ НАД ОКЕАНОМ

Он жил во вновь обретенном мире с самим собой и вскоре почувствовал себя ряской в застойном озере. Его жизнь стала однообразной и подверженной неизменному ритму восходов и заходов лилового светила, какой и должна быть человеческая жизнь... Он правил народом колодцев в Земле Мокриш и это было не очень обременительно – его права признавались всеми, кроме может быть, таинственной злобной силы, ушедшей в далекие горы к западу от колодца Тагрир. Но Гашагар оставался бездеятелен и придворные шаманы Йерда пребывали в апатичном ожидании... Герцог не знал, откуда и как они получают весть о зарождении злого умысла или о враждебных происках, однако подозревал, что в этом немалую роль играют незнакомые ему отражения.

Для него самого источник отражений оставался пустым и безмолвным. Он помнил, что был Человеком Безымянного Пальца в мире Кобара и был гораздо лучше приспособлен к существованию в городе, которым правили Хозяева Башни. Здесь, в колодце Тагрир, он узнал многое, почти все, что нужно было знать герцогу, потерявшему память, но порой, в дни черной меланхолии его грыз червь сомнения и тогда Йерд становился подозрительным и мрачным.

Темной оставалась старая история с Гашагаром, о которой больше всех должен был знать герцог Йерд. Спустя много месяцев он понял, что не успокоится, пока не найдет колдуна. Он хотел этого, несмотря на предостережения Повешенного.

Со временем он объездил все свои земли вплоть до затянутого льдом океана на севере, безжизненных пространств на юге и востоке, за которыми, если верить легендам, начинались владения Живущих На Поверхности. Его поездки на запад ограничивались предгорьем тянущейся от самого океана неприступной гряды, где обитал Гашагар и созданные колдуном существа.

Герцог переезжал с места на место в сопровождении своих приближенных, шаманов и значительного количества воинов. Помимо всего прочего он искал встречи с Человеком В Железном Панцире, но его отряду судьба уготовила только редкие стычки с небольшими группами глонгов. Люди Йерда уничтожали их без особого труда и потерь, однако герцог не забывал о том, что был свидетелем пробуждения целой армии мертвецов. Где теперь находилась эта армия? Может быть, в недоступных западных горах...

Сенор побывал в Шешхиле, гигантском восточном колодце, наместником которого был Рорас, родственник Згида, в Горкиде, самом таинственном и загадочном из человеческих жилищ Земли Мокриш, в лесу глонгов на севере, двух полузаброшенных колодцах на юге, в которых иссякали горячие подземные источники, и даже вблизи покинутого людьми колодца Тавин, где много поколений назад поселилось что-то, о чем некому было рассказать. Шаманы предостерегали его от приближения к этому колодцу, да он и сам почувствовал гнетущую тяжесть не ведомого зла, притаившегося в черном тумане, навсегда повисшем над Тавином.

Так он путешествовал всю зиму по скованным льдом землям, в которых только кое-где тлели очаги тепла. Его не покидало ощущение, что это – умирающие, если не мертвые пространства, простирающиеся под холодеющим светилом.

Однако он пережил в Земле Мокриш одно короткое ветреное лето, когда бушевал северный океан, лишившийся своего ледяного панциря, почти непрерывно лили дожди, леса возвратились к жизни, но в этом недолгом возвращении было нечто тоскливое, как предсмертный вздох.

Охотники из колодцев уходили все дальше и дальше от своих жилищ в поисках зверя и птиц, гнездившихся в скалах. Разбрелись по лесным дорогам лесорубы и собиратели корней. Рыбаки выходили в океан на утлых суденышках, запасаясь рыбой на долгую зиму... Герцог, глядя на своих подданных, мог бы поклясться, что вся эта суета реальна, насколько может быть реальной сама жизнь.

До него доходили скудные сведения о том, что кое-кто из этих людей исчез и больше уже никогда не возвращался. Вину за это молва возлагала на глонгов или хищников Гашагара, охотившихся в предгорьях, а порой – и на Зелеша. Все попытки герцога узнать больше разбивались о непреодолимую апатию окружающих, равно лишенных как любопытства, так и стремления что-либо менять.

С давних времен здесь исчезали люди, как в колодцах, так и на поверхности, и новые исчезновения уже не могли обеспокоить даже придворных шаманов герцога. Это воспринималось с тупым фатализмом, как неизбежная дань, приносимая сверхъестественному и вечно существующему злу.

В душе герцога, переполненной ненужным хламом, поселилось нечто, весьма похожее на отчаяние.

Он имел здесь многое – власть, основанную не только на его положении, но и на не совсем понятном ему суеверии, женщин и все удовольствия пришедшего в упадок мира. Тени прошлого не тревожили его – у Йерда не было прошлого. Будущее было подчинено необходимости выжить в суровом климате и это многое упрощало. У него мог появиться наследник и спустя какое-то время герцога могла настигнуть смерть – сейчас даже смерть не казалась ему особенно важной...

Чего еще он ждал? Здешнее существование исчерпало себя. Сенору был чужд фатализм людей, которые окружали его. Может быть, Боги Земли Мокриш излечили его от иллюзий, но только не от скуки.

Наступил момент, когда необъяснимая бездеятельность Гашагара стала к тому же невыносимой. Не было ничего хуже неизвестности и неизменности, в которой один за другим тонули дни. Но для того, чтобы подготовиться к встрече с Гашагаром, Йерду был нужен Зелеш...

* * *

Однажды, в середине осени, он оказался вблизи места, которое люди Земли Мокриш называли Домом Над Океаном. Это и было жилище Зелеша, древнее и почти неприступное. С давних времен обитатели колодцев обходили это место стороной.

Безумный скучающий пленник зашевелился в голове герцога. Если ему и суждено было провести остаток своих дней в колодцах, то по крайней мере он хотел знать, в чем состояла его вина и почему он до сих пор ничего не помнил об ужасном наказании.

Единственный из свиты, кто согласился пойти с ним к Дому Над Океаном, был шаман Зарзор из колодца Горкида. Как выразился шаман, ему было нечего терять, кроме своей старости. По мнению остальных, старость просто иссушила его мозг. В бессмертную душу эти люди верили меньше всего.

...Ранним утром Йерд и шаман оставили лагерь, наспех разбитый людьми герцога на окраине леса глонгов. Сенор был уверен в том, что здесь его будут ждать с пассивным безразличием до тех пор, пока не получат известие о его гибели.

Тем временем в далеком колодце Тагрир Лаина, женщина герцога, ждала ребенка и вот-вот должна была родить...

* * *

Дом Над Океаном стоял на вершине высокой одинокой скалы, возвышавшейся над водой в пятидесяти шагах от берега, круто обрывавшегося к бушевавшим внизу волнам, и для Сенора было очевидно, что эта обитель выстроена не без помощи магии. Поверхность скалы, переходившая в стену, была совершенно отвесной и даже зимой, когда океан замерзал, подобраться к дому Зелеша по суше было абсолютно невозможно. Птица могла бы сделать это, да еще тот, для кого был бы опущен гигантский подъемный мост, черным пальцем указывавший в небо, – гладкий темный монолит, который удерживали над пропастью толстые металлические цепи.

Сам дом был сложен из грубо обтесанных каменных блоков, почти нетронутых влагой и ветром. Немногочисленные окна, узкие, как бойницы, были забраны решетками и оставались темными. Дом колдуна казался огромным, опутанным сетью переходов, соединявших между собой несколько островерхих башен; неясный силуэт на шпиле самой высокой из них указывал в ту сторону, где садилось лиловое светило.

...Была середина пасмурного ветреного дня, когда двое пеших – герцог и старик Зарзор – с трудом взобрались на прибрежные скалы. Как только они приблизились к берегу прямо напротив дома Зелеша, раздался скрип цепей и черный монолитный мост стал опускаться, накрыв гостей своей бегущей тенью. Его край с грохотом обрушился на прибрежную скалу и несколько отколовшихся от нее камней заскользили вниз.

На другом краю моста обнаружилась дверь в стене, обитая железными листами. Дверь, скрипя, приоткрылась под ударами ветра.

Герцог бросил быстрый взгляд на шамана. Он не искал объяснений, но хотел видеть реакцию Зарзора на происходящее.

Старик остался невозмутим.

– Хороший знак, – проговорил он медленно, глядя на гладкую черную поверхность моста. – Может быть, Зелеш приглашает тебя. Это большая редкость...

Еще не поздно было вернуться. Сенор колебался всего лишь мгновение. Потом он ступил на мост, пролегший над пропастью.

...Где-то далеко внизу волны бились о камни и пели вечную песню разрушения. Мост шириной в несколько человеческих шагов был сделан из материала, который на вид не казался ни камнем, ни деревом, ни металлом. Скорее, он был похож на застывшую смолу. Пока герцог шел по мосту, его мысли путались и голова кружилась так, что он дважды останавливался и некоторое время стоял с закрытыми глазами, пытаясь унять головокружение. Но даже тогда перед его внутренним взором плыли двоящиеся силуэты башен и облаков, вырисовывавшихся на лиловом небе. Он поборол в себе сильнейшее желание проползти остаток пути до двери. Может быть, он и сделал бы это, если бы не Зарзор, крадущийся сзади, да еще невидимый соглядатай в доме над бездной.

Шаман, казалось, был безразличен даже к той высоте, на которой пролегал их путь. Когда останавливался герцог, Зарзор останавливался тоже и покорно стоял за спиной Йерда, ожидая, пока тот снова двинется вперед. Ветер рвал его слишком свободные одежды, но самого шамана как будто удерживали на месте невидимые цепи. Герцог несколько раз покачнулся и едва не сорвался с моста под ударами ветра, который был настолько яростным, что поющая шкура уже не звенела, а озлобленно скрежетала...

Йерд, наконец, достиг двери и нажал на нее ладонью. Она со скрипом отворилась и за нею обнаружился пыльный коридор со сводчатым потолком, уводивший в темноту, куда не задувал ветер. Было заметно, что дверь, которая могла бы выдержать удар тарана, сейчас утратила свое оборонительное значение. Коридор также производил впечатление давно заброшенного. Впрочем, прямо посередине этого коридора в толстом слое пыли пролегла полоска следов, как будто совсем недавно здесь волокли что-то. Или кого-то... Нигде не было следов крови.

Когда герцог вошел под сводчатый потолок коридора, раздался пронзительный скрежет цепей и край подъемного моста пополз вверх. Цепи из металла, не тронутого временем и непогодой, приводимые в движение скрытым подъемным механизмом, втягивались в узкие отверстия в стенах, расположенные высоко над дверью.

Мост, поднимаясь, постепенно закрывал дверь, оставляя видимой только сужающийся прямоугольник хмурого неба. Наконец, оно исчезло совсем, а черный монолит оказался прижатым к стене так плотно, что в коридор не пробивалась даже узкая полоска света.

Сенор услышал в темноте рядом с собой дыхание шамана, внезапно показавшееся ему слишком шумным.

В то же мгновение чья-то глотка в Доме Над Океаном исторгла безумный, наполовину звериный крик, от которого кровь стыла в жилах. Этот необъяснимо ужасный звук перекрыл шум волн, разбивавшихся о скалы, неотступный рев ветра и отразился от стен многократным эхом.

Когда замер его последний отзвук, в глубине коридора вспыхнул бронзовый светильник, висевший под потолком, и Йерд увидел, что Зарзор уже находится в нескольких шагах от него. Герцог медленным движением вытер выступивший на лбу холодный пот.

– Ты называешь это хорошим знаком? – спросил он у шамана со всей доступной ему в тот момент иронией.

На темном бесстрастном лице старика не отразилось ничего нового. На нем была написана лишь покорность судьбе, которую ничто не могло изменить. Вполне возможно, это была только удобная маска. Сенор знал, почему оказался здесь. Старик же никак не объяснил свою странную прихоть...

Зарзор видел, как на губах его господина появилась загадочная улыбка. Но только сам Незавершенный знал, насколько эта улыбка не вяжется с ужасом, поселившимся в его душе. И все же он достиг того, к чему стремился.

Он остался в колдовском жилище, отрезанном от мира, а единственным его спутником был, вероятно, тайный враг. В одном Йерд был уверен совершенно – в том, что никогда больше не хотел бы услышать прозвучавший недавно крик, в котором звенело безумие... и дьявольская радость.

24. ТЕНЬ ЗЕЛЕША

Сенор сделал только один шаг и увидел тень в глубине коридора. Вначале он принял ее за притаившегося человека, но потом заметил, что сквозь тень видна кирпичная кладка стены. И все же это был чей-то двигающийся силуэт.

Тень приблизилась и остановилась возле глубокой боковой ниши, почти слившись с чернильным мраком. Герцог увидел, что старик Зарзор, стоя чуть впереди него, беззвучно шевелит губами.

– Ты пришел слишком поздно, герцог, – еле слышно прошелестела тень. – Твои поступки безумны, а память коротка. Что ты хотел найти здесь?

Сенор осознал, что слабый безликий голос звучит прямо у него в мозгу. Это было очень похоже на отражения, к которым он привык в Кобаре.

– Если ты Зелеш, то мне нужна твоя помощь, – ответил он.

Пауза была заполнена тихим шорохом, доносившимся со стороны темной ниши.

– Я то, что осталось от Зелеша, – произнесла, наконец, тень. – Зелеш мертв. Но и живой он вряд ли помог бы тебе...

– Мертв?! – воскликнул шаман. Сенор понял, что ему тоже доступны отражения. Герцог впервые увидел в поведении старика проблеск возбуждения. – Но кто убил его?

– Кто убил меня? – переспросила тень и увеличилась в размерах. – Может быть, ты и узнаешь это, старик. Даже наверняка узнаешь... Теперь все зависит от твоего хозяина.

Тень Зелеша надолго замолчала, повиснув колеблющимся пятном под сводчатым потолком коридора и почти растворившись во тьме.

– Подойди ближе, – попросил герцог, делая шаг к одинокому светильнику на стене. – Я хочу рассмотреть тебя.

Тень издала странный звук на самом пределе слышимости, похожий на тончайшее хихиканье.

– Я существо ночи, – сказала она потом. – Слишком яркий свет погубит меня. Днем я прячусь там, куда не проникают живые. Ты никогда не сможешь рассмотреть меня... Разве что... когда сам станешь тенью!..

Сенор содрогнулся от этого зловещего юмора и понял, насколько бесполезно всматриваться в темноту.

– Эх, герцог, герцог, – сокрушенно продолжала тень Зелеша. – Ты слишком часто ошибался и всегда выбирал ненадежных спутников. Однако на этот раз ты, кажется, можешь оказать мне последнюю услугу. Взамен я кое-что сделаю для тебя. Ты не избежишь новых страданий, но я помогу тебе скрыть их... Впрочем, мост поднят, и значит, у тебя почти нет выбора.

Некоторое время Незавершенный раздумывал над словами тени. Шаман ему самому не нравился, к тому же, от него было так же мало проку, как от любого другого подданного герцога. Йерд мог бы припугнуть старика, если бы не опасался того, что это только приблизит удар, который тот нанесет ему в спину.

– Когда будет опущен мост? – осторожно спросил Йерд, стараясь избежать прямого вопроса о своей свободе.

– Не раньше, чем ты сделаешь то, о чем я прошу, – ответила тень Зелеша. – И не думай, что ты сможешь опустить его сам. Не трать время на бессмысленные поиски. Только я знаю, как запустить потайной механизм. Я и еще один... человек.

– Ага, значит здесь есть еще кто-то! – почти с торжеством выкрикнул Зарзор.

– Зачем ты привел с собой этого болвана, Йерд? – тоскливо прошелестела тень. – Он будет только мешать тебе... Разумеется, я здесь не одна. В противном случае ты мог бы почти ничего не бояться. Я не могу больше ни к чему прикоснуться и не могу сдвинуть с места ни один предмет в мире. Плоть неподвластна мне... Наверное, ты хочешь знать, кто в таком случае поднял мост? – вдруг закончила тень вкрадчиво.

Зарзор заметно сник. Герцогу стало почти жаль старика. Впрочем, было еще неизвестно, кого именно следует жалеть.

– Что я должен сделать? – спросил Йерд, чтобы покончить со всем этим. Подобные фразы смертельно надоели ему за всю предшествующую жизнь, независимо от того, насколько реальной она была.

– Убить моего ребенка, – ответила тень Зелеша.

* * *

Придворному Башни приходилось слышать и более дикие вещи. Он думал лишь о том, как выберется из западни, которой стал для него Дом Над Океаном. Зато Зарзору изменила его невозмутимость. Теперь он выглядел несколько испуганным.

– Может быть, мы обсудим это в другом месте? – предложил герцог, стараясь продвинуться по коридору вглубь дома.

– Ты до сих пор ничего не понял, – презрительно сказала тень Зелеша. – Он поднял мост и уже начал охоту за тобой. Ты должен быть очень осторожным и убить его, как только представится возможность. Иначе он убьет вас обоих и еще неизвестно, что ОН сделает с трупами...

В этот момент из глубины дома снова донесся жуткий, наполовину звериный, наполовину человеческий крик. Рука герцога невольно потянулась к мечу и остановилась в воздухе. Мертвенная бледность шамана стала заметной даже в полумраке.

– Проклятье! – воскликнул старик. – Кто же он, твой ребенок?!

Тень Зелеша рассмеялась, но это был очень горький смех.

– Ты хочешь знать, кто он? Потерпи немного. Ты еще увидишь его...

После этого тень поплыла по коридору к темному боковому ходу.

– Иди за мной, герцог, – позвала она. – Я расскажу все, что тебе нужно знать. Остальное ты должен сделать сам, иначе не выйдешь отсюда. У нас есть еще немного времени...

Йерд шел в темноте за тенью, ощупывая рукой кирпичную стену, и слышал за спиной тихие скользящие шаги Зарзора.

– Это случилось спустя пятьдесят лет после твоего исчезновения, – рассказывала тень по дороге. – Я похитил женщину из колодца Горкида. Только ничему не удивляйся, герцог! Я никогда не был другом народа колодцев, хотя моим деяниям далеко до дел Гашагара... Эта женщина зачала от меня, но я был недостаточно осторожен. Неисповедимы пути черного колдовства и Гашагар пошел самым окольным из них. Сам я был неуязвим, но он все же нашел ключ к моей смерти. Он извратил мое семя и женщина колодцев родила ужасное чудовище... Никто не понял этого вначале. Когда моему ребенку было десять лет, он нашел себе первую жертву... Я запер его в подвалах Дома Над Океаном, хотя мне следовало убить его. Но это был мой сын... Спустя еще пять зим он поймал и съел свою мать...

Впереди забрезжил слабый свет. Герцог видел его сквозь мутный силуэт тени Зелеша. Тень остановилась у стены и продолжала:

– Мне приходилось выпускать его ночью и он охотился в горах, на плато колодцев и в лесу глонгов. Постепенно в нем оставалось все меньше человеческого. Он превращался в безумное и смертельно опасное существо...

Сенор заметил, что Зарзора сотрясает крупная дрожь.

– ...Две зимы назад он убил меня, подкараулив в библиотеке, расчленил и сожрал мое тело. Если бы не знание чернокнижия и предусмотрительность, от меня не осталось бы даже тени. Но это слабое утешение... Мне не позавидуешь, Йерд, – ведь за все надо платить свою цену... А теперь иди. Этот ход ведет в подвалы, которые стали его жилищем. Если сумеешь убить его – отправляйся в библиотеку. Она находится в северной башне и ее легко найти.Путь туда лежит через подвалы. В библиотеке ты увидишь кое-что интересное. Возьми себе то, что найдешь, каким бы странным оно не казалось. Я буду ждать тебя здесь до утра. Не зажигай света, иначе тебе придется искать меня очень долго. Я покажу, как опустить мост.

– Тебе тоже не позавидуешь, Йерд, – мрачно закончила тень. – У тебя нет выбора сейчас, не будет его и потом. Доверься мне и когда-нибудь я отблагодарю тебя тем, что облегчу твои страдания...

– Будь ты проклято, порождение тьмы! – процедил герцог. – Я шел сюда за помощью, а нашел только безумца и тень колдуна...

– Моя душа и так давно проклята, – засмеялась тень Зелеша. – Посмотрим, что станет с твоей... И последнее. Следующей ночью взойдет ночное светило. Запомни: когда оно светит, моего сына невозможно убить.

* * *

Светильники, наполненные жиром, едва разгоняли мрак. Герцог бродил по лабиринту подвалов Дома Над Океаном с обнаженным мечом в руке, разыскивая ужасное дитя Зелеша. Он не знал места, в котором сын колдуна провел всю свою жизнь. Только здесь Йерд понял, насколько мало у него шансов выйти отсюда.

Каждый его нерв был напряжен до предела, а ум угодил в ловушку повторений. И повторял он то, что рассказала тень Зелеша о безумном существе, притаившемся где-то рядом.

Шаман Зарзор шел за герцогом по пятам и тот не прогонял его, поскольку чувствовал себя отчасти защищенным сзади. Как выяснилось чуть позже, Йерд не ошибся.

Сдавленный крик старика заставил его обернуться. В то же мгновение он понял, что уже вряд ли сумеет помочь Зарзору. У того была прокушена шея и из раны толчками выплескивалась кровь. Грудь шамана сдавливали две огромные мертвенно-белые кисти с неестественно длинными пальцами, утолщавшимися к ногтям.

Существо, напавшее из темноты, прикрывалось телом Зарзора и Сенор видел только его голову, похожую на маску, плававшую в пустоте. Она была совершенно лишена волос и имела неправильную бугристую форму. Огромный лоб нависал над маленькими бессмысленными глазками, в которых не было ничего человеческого. Кровавая слюна стекала с отвисшей нижней губы и сквозь редкие кривые зубы был виден язык, похожий на студень. Существо тупо глядело на Йерда, а потом что-то тихо заклокотало в его горле.

Между тем шаман испустил дух. В его выпученных глазах осталось выражение предсмертного ужаса, а тело обмякло и белые клешни осторожно опустили его на пол, словно оно было драгоценной добычей. Огромные губы убийцы растянулись в улыбке, но слезящиеся глазки по-прежнему остались нечеловечески пустыми.

Что поддерживало жизнь в этом уродливом существе, наделяло его силой, злобой и коварством охотника? Колдовство Гашагара или незнакомые Сенору инстинкты? В любом случае, он должен был убить урода, чтобы выйти из подвала. Он знал, как нелегко будет сделать это... Зарзор зачем-то шел сюда; Йерд так и не успел узнать – зачем. В результате шаман нашел здесь только бессмысленную смерть. Впрочем, Сенору она не казалась бессмысленной...

Ребенок Зелеша переступил через лежащее тело и медленно приближался к герцогу. В его горле клокотал смех. Он был чуть выше Сенора, но его белые клешни волочились по полу. Голова идиота выглядела чужеродным предметом на сгорбленном, но очень сильном теле. Существо двигалось бесшумно и плавно; Холодный Затылок с содроганием представил себе, как бы он сейчас выглядел, если бы шаман первым не подставил убийце свою спину.

Низкий потолок подвала мешал нанести сильный рубящий удар сверху. Руки урода были длиннее вытянутой руки герцога вместе с мечом и вполне могли задушить Йерда раньше, чем тот успел бы достать клинком до сгорбленного тела. Сенор понял, что может рассчитывать только на колющие удары, рубящие удары сбоку и еще на то, что сумеет отрубить уроду одну или обе клешни.

Тем временем тот медленно вытянул руку в направлении Сенора. Пальцы на ней были широко расставлены. Пятипалая кисть превратилась в белый цветок с вытянутыми, расширяющимися на концах лепестками. Между большим и указательным пальцами проскочила ослепительно яркая искра и в затхлом подвальном воздухе неожиданно запахло грозовой свежестью.

Герцог сделал быстрый выпад и его меч описал короткую дугу на высоте плеча, но ребенок Зелеша убрал руку стремительным, почти неуловимым для глаз движением, как будто что-то втянуло белого червя в глубокую черную нору.

В то же мгновение кисть другой руки оказалась в опасной близости от лица Йерда и тот отшатнулся, предполагая, что извивающиеся пальцы вопьются в его горло, но вместо этого между ними и стальным воротником герцогских доспехов проскочила искра и он ощутил, как что-то обожгло его шею. Запахло паленым и сквозь пелену резкой боли, застилавшей мозг, Сенор осознал, что его кожу опалила металлическая пластина, защищавшая затылок от удара сзади.

Низко нагнув голову и глядя на чудовище исподлобья, он поспешно отступил, чтобы дать себе передышку и избежать новой атаки. Рукой в перчатке он убрал с затылка волосы, тлевшие, как мох. Никогда еще Сенор не видел ничего подобного оружию урода, за исключением собственного магического меча.

Ребенок Зелеша широко открыл рот и издал оглушительный рев, в котором теперь слышалось что-то вроде примитивного, почти животного торжества. Герцог видел, как вибрирует студенистый язык урода, западая в бледно-розовую глотку. Не менялись только глазки идиота, мутные и безразличные, всегда смотревшие прямо перед собой.

Стальная пластина, закрепленная в хитине, отдавала жар в окружающее пространство и герцог чувствовал себя так, словно за его головой повисло обжигающее облако, от которого мутилось сознание. Свободной рукой он начал поспешно расстегивать кожаные ремни, стягивавшие хитиновые раковины.

Сын Зелеша не дал ему на это времени. Белая клешня метнулась вперед и схватила за лезвие меч Йерда. Тот рванул меч к себе и впервые увидел кровь урода. Идеально заостренный клинок, не притупляющийся и не имеющий изъянов, разрезал кожу, как бумагу. В тусклом свете коптящих светильников кровь обитателя подвалов казалась лиловой.

С тупым недоумением белый выродок поднес ладонь к лицу и лизнул жидкость, капавшую на пол. Потом Сенор понял, что существо пытается разжать скрюченные пальцы, сведенные судорогой. Когда это не получилось, ребенок Зелеша издал тихий, почти жалобный вой, перешедший в яростное рычание. Холодный Затылок не стал ждать, пока урод окончательно придет в себя. Он нанес ему быстрый удар в грудь и услышал, как клинок с хрустом погрузился в плоть безумца.

Несмотря на то, что герцог собирался сразу же отступить, он даже не видел, как и когда ему был нанесен ответный удар. Белая тень выскользнула откуда-то сбоку и в голове Йерда будто взорвалось что-то, рассыпавшись на тысячи медленно гаснущих осколков.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что отброшен к стене, а рукоять меча, пронзившего тело урода, медленно опускается к каменному полу. Ребенок Зелеша все еще был жив и, похоже, до сих пор не понимал, что с ним происходит. Скорее всего, он нанес удар непроизвольно, а сейчас пытался выдернуть из груди предмет, причинявший ему такую боль. Белые клешни были изранены и залиты кровью, но урод с животным упорством хватал ими гладкую скользкую сталь.

Сенор, у которого слегка шумело в голове, отделился от стены и вплотную приблизился к чудовищу, пытаясь снова завладеть оружием. Рука урода устремилась ему навстречу и вокруг ее расставленных пальцев рассыпались ослепительные искры. Герцог ощутил, что все его тело пронзают нарастающие судороги и вместе с тем, он был не в состоянии сделать ни шагу. Ноги не подчинялись ему, а захлебывающиеся удары сердца молотом гремели в опустевшем мозгу.

Однако белый урод уже слишком ослабел. На отвисшей нижней губе вместо слюны проступила кровавая пена, а вой сменился сдавленным хрипом. Йерд почувствовал, что его отпускает паралич, и увидел, как гаснут слепящие искры, не достигая его тела и доспехов.

В воздухе пахло паленым и это был запах тлеющих волос и обожженной кожи. Выродок Зелеша закачался, поднеся к ране в груди окровавленные руки. Потом он рухнул на колени, хватая воздух широко открытым ртом и опираясь на слабеющие руки. Холодный Затылок воспользовался этим и выдернул из раны свой меч. Оттуда хлынула густая кровь; урод с жалобным криком ткнулся головой в каменный пол и повалился набок. Он стонал, как раненое животное, загнанное в ловушку и обессиленное; Сенор был поражен тем, насколько детским и беззащитным казалось теперь его лицо. Маленькие глазки увлажнились, наполняясь слезами. Герцог понял, до какой степени неразвитым и болезненно тупым было это существо, и значит, оно оказалось всего лишь игрушкой в чьих-то безжалостных руках...

Сенор ударил ребенка Зелеша кинжалом под сердце, чтобы прекратить его страдания. Удар был точным и урод издал только короткий предсмертный крик, прежде чем клинок оборвал его жизнь. Теперь это был просто мертвец, неподвижный и безопасный, только его руки, застывшие, как два белых паука, по-прежнему были отвратительны.

Йерд вытер меч о его одежду, потом окинул взглядом подвал, труп старика-шамана с прокушенной шеей и свои собственные руки, на которых странным образом были сожжены волосы... Его доспехи и все металлические предметы до сих пор хранили неестественное тепло. Сенор не знал, с чем столкнулся на этот раз, но был почти рад такой концовке. Зарзор унес свою тайну в сумеречный мир и для герцога она перестала существовать.

25. БИБЛИОТЕКА

Он блуждал еще очень долго в подвалах Дома Над Океаном, проклиная свою глупость, тень Зелеша и выродка, поймавшего его в ловушку. Возможно, отсюда вообще не существовало другого выхода... Потом он все же набрел на узкую каменную лестницу, ведущую наверх. Лестница оканчивалась низкой деревянной дверью, покрытой темными пятнами. Наощупь пройдя через эту дверь, он оказался в каменной галерее, уводившей во внутренний двор дома.

Здесь герцог ощутил дуновение свежего океанского воздуха, ароматы экзотического сада и увидел отсвет ночного светила на полу галереи. Из темноты доносился приглушенный шум волн и еле слышно свистел ветер.

Облегчение, испытанное Йердом, было недолгим. Он выполнил свою часть соглашения с тенью Зелеша и взамен ему было обещано освобождение. Он понимал, что остался один на острове, отрезанном от всего мира, один, если не считать тени колдуна, – неуязвимой тени, которая теперь могла поступить с ним как угодно...

Сенор вышел из-под крыши галереи во внутренний двор. Над ним было усыпанное небесными огнями небо, очерченное четырехугольником стен с темными обелисками башен по углам. В слабом ночном сиянии был виден сад, укрытый от ветра и непогоды, – колдовское место, полное колеблющихся силуэтов, манящих запахов, исчезающих видений... Какие-то существа еле слышно скользили в переплетениях белесых ветвей, но Сенор не ощущал их присутствия, как ощущал бы присутствие чего-то живого.

Вдруг герцог почувствовал притяжение этого совершенно чуждого ему и, наверное, страшного места. Казалось, стоит войти в сад, – и прикоснешься к тайне самой жизни. Йерд мог бы остаться здесь один... если бы не тень Зелеша. Вспомнив о ней, он очнулся от забытья и понял, что стоит в темноте уже очень долго, неотрывно глядя на таинственный сад. Почти прошла боль в голове и почти исчезла из сознания тревога. Тень колдуна ждала его и он поспешил на встречу с нею.

* * *

Направляясь в сторону северной башни, он обогнул сад по периметру, сопротивляясь неясному соблазну, который заключали в себе его запахи, звуки и неуловимое движение. Башня нависла над ним огромной черной скалой и чем ближе он подходил к ее стенам, тем слабее становилось влекущее влияние сада.

Оно исчезло совсем, когда герцог оказался в глубокой тени портика, прикрывавшего от дождя и снега вход в башню. Вход представлял собой узкую арку, под которой начинались каменные ступени.

Все строение представляло собой башню, заключенную внутри каменного колодца. Пространство между наружной и внутренней стенами было освещено слабым светом, проникавшим сквозь высоко расположенные проемы в наружной стене. Винтовая лестница огибала внутреннюю стену, за которой находилось несколько этажей совершенно изолированных помещений.

Поднимаясь по лестнице, герцог увидел впереди желтое сияние, отличавшееся от ровного безжизненного света, лившегося с небес. В металлическом светильнике, укрепленном на стене, догорал зажженный кем-то огарок свечи. Сама свеча и светильник были покрыты толстым многолетним слоем пыли. Пыль потрескивала в пламени. Йерд не стал задаваться вопросом, могла ли воспользоваться магией тень Зелеша. Он взял огарок и осторожно понес перед собой. Слабое пламя колебалось на сквозняке. Горячий воск, не успевая застыть, стекал на перчатку.

Сенору ничего не оставалось, как заглядывать во все двери, мимо которых он проходил. За первой из них оказалась давно заброшенная оружейная комната. Он не стал задерживаться здесь, хотя успел заметить, что в комнате хранилось весьма странное оружие, какого он еще не встречал в Земле Мокриш. Оно было похоже на оружие, которое он видел в четырех руках Гет-Забаллы, хранителя древнего ритуального саркофага. От сырости клинки потемнели и кое-где покрылись пятнами ржавчины. Стала почти неразличимой тонкая вязь символов неизвестного языка, выбитых на них.

Герцог заглянул в бывшую трапезную, в которой единственным предметом обстановки был длинный стол из темного дерева, изъеденного древесным червем, и поднялся на этаж выше.

За следующей дверью, закрывавшейся тяжело и плотно, оказалось помещение, уставленное рядами металлических ванн, углубленных в пол. Ванны были до краев наполнены прозрачной жидкостью, а в этой жидкости плавали бесформенные белые комья. Когда Сенор приблизился к одной из ванн, белая масса в ней зашевелилась, всколыхнув неподвижную поверхность жидкости, и он тотчас же отпрянул, настолько отвратителен был запах, коснувшийся его ноздрей...

Закрывая дверь, он увидел, что белый ком, похожий на человеческую голову, возвышается над краем ванны, словно наблюдая за незваным гостем, пока надвигающаяся тень двери не поглотила последний луч света, падавший в комнату.

Как оказалось, библиотека занимала весь третий этаж башни. Герцог попал в круглый зал с каменной колонной посередине. Вдоль стен располагались шкафы, набитые книгами, свернутыми в свитки пергаментами, дощечками из глины, металлическими листами, искусно ограненными драгоценными камнями, на каждой грани которых имелось только по одному символу, и шарами, заключавшими в себе Изменяющееся Знание.

Посреди комнаты Йерд увидел четыре стола, три из них были пусты. На четвертом лежали какой-то сверток и тускло поблескивающий предмет из темного серебра. Сенор разглядел его при свете огарка от самой двери и был почти уверен в том, что ему знаком этот предмет. Он почувствовал внезапную сухость во рту.

Пытаясь оттянуть момент неизбежной развязки, он обошел комнату вдоль стен, огибая кресла с высокими спинками и подсвечники, в беспорядке расставленные на полу. Он не обращал внимания на погребенные здесь сокровища чернокнижия и ведовства, – его мысли были прикованы к предмету, лежавшему на столе. И наконец, он понял, что не обманет ни себя, ни судьбу...

Он взял в руки медальон и принялся рассматривать его при свете свечи. Точно такой же медальон, полученный в Кобаре от Хозяина Башни Гугенубера, висел у него на шее. Сенор извлек его из-под доспехов и положил рядом с найденным в библиотеке. Они были совершенно одинаковы, повторялся даже рисунок мельчайших царапин. Герцог нажал на скрытый рычаг и увидел портреты Рейты Меррадль и ребенка, которым мог быть он сам, хотя Смотритель Часов категорически отрицал это.

Нельзя сказать, что находка ошеломила его, – он давно ожидал какого-нибудь напоминания о Кобаре. Его прошлая жизнь не могла исчезнуть бесследно. Другое дело, что сейчас он чувствовал себя еще более далеким от истинного понимания происходящего. Подброшенный ему медальон мог означать что угодно – появление в Земле Мокриш Хозяев Башни, продолжение мести Меррадля, нечистую игру Зелеша... Десяток причин и следствий, о которых было бессмысленно думать. Он не рассчитывал получить ответы на свои вопросы и у тени Зелеша. Пока он даже не рассчитывал уйти отсюда.

Он повесил оба медальона на шею, взял в руки сверток, лежавший на столе, и развернул его. Оказалось, что это была кожаная маска с прорезями для глаз, ноздрей и рта, изготовленная совершенно неизвестным ему способом. Тончайшая кожа имела ярко выраженный рельеф, словно была слепком с чьего-то лица.

В этот момент что-то толкнуло его на рискованный шаг. Приложив маску к своему лицу, герцог обнаружил, что она прилипла к коже и почти не мешает движениям лицевых мышц. Он потрогал ее пальцами – маска повторяла все его гримасы. Сенор подошел к большому полупрозрачному шару, внутри которого пробегали искрящиеся тени, и посмотрел на свое искаженное отражение.

То, что он увидел, было не самым приятным зрелищем в его жизни. Безбровая и безгубая маска имела мертвенно-белый цвет. В глубоких тенях прятались глаза и зубы. Рот казался темной расщелиной, а улыбка – зловещей гримасой...

Без особого труда он отнял маску от лица, потянув за один край. Убедившись в том, что любые события его жизни находят свое продолжение, он не стал пренебрегать подарком Зелеша и спрятал маску в глубокий карман меховой куртки, надетой поверх доспехов.

Напоследок герцог с сожалением окинул взглядом погруженную в полумрак библиотеку – черные фолианты, одетые в человеческую кожу, длинные ряды кристаллов, хранящих неведомые заклинания, оплывшие фигурки из воска, сосуды с зельем, странную посуду из дерева и кости... В другое время он обязательно задержался бы здесь и, наверное, нашел бы что-нибудь полезное для себя. Если не знание, то хотя бы оружие против колдовства. Что-нибудь, дающее возможность существовать и сражаться с гостями из прошлого...

* * *

Наступало холодное пасмурное утро и Йерд погасил свечу. В предрассветных сумерках проступали из темноты окружавшие его со всех сторон стены. Ни одного огня не было в окнах. Неясная фигура на шпиле восточной башни изменилась, но Сенор затруднился бы сказать, в чем именно заключалось это изменение.

Он стоял в одном из углов квадратного двора. Северная башня была самой удаленной от берега частью Дома Над Океаном. По расчетам герцога подъемный мост должен был находиться в противоположном углу здания, куда можно было попасть тремя путями: через подвалы, внутренний двор, восточное или западное крыло дома. Йерд предпочел кратчайший и с его точки зрения наиболее приятный путь через двор, несмотря на опасность, которую таило в себе завораживающее влияние колдовского сада.

...Сад встретил его тихими звуками, шелестом листьев, шорохом в траве, трепетной игрой света и тени, мерцанием таинственных огней. Туманные силуэты двигались в его глубине и угасающие голоса звали за собой... Но теперь герцог слишком желал покинуть это место, чтобы поддаться заключенному в нем соблазну. Он впервые подумал о саде Зелеша, как о прекрасном, но ядовитом существе, прикосновение к которому означало бы гибель.

Тем не менее, герцог почти пробежал мимо, когда голоса стали настойчивыми, а туман в голове мешал сосредоточиться на собственных мыслях и желаниях. Он миновал восточную башню и его память прояснилась. Он вспомнил, что у него была еще одна причина торопиться. Неумолимо приближался восход, после которого исчезнет из мира тень Зелеша. Если, конечно, верить словам самой тени. До сих пор герцог не был обманут ею. Провести еще один долгий день в колдовском доме рядом с двумя трупами не относилось к числу его сокровенных желаний.

Он быстро преодолел остаток пути до южной башни и оказался под низкими сводами коридора, где все еще властвовала ночь. Коридор вел к спиральному ходу, через который Сенор попал в то самое место, откуда начиналась его охота за ребенком Зелеша. Справа узкие каменные ступени уходили в вечную тьму подвала, слева начиналась винтовая лестница, ведущая на верхние этажи башни; прямо перед герцогом чернел проход со сводчатым потолком, каких было множество в огромном доме. Сенор узнал этот проход по знаку, оставленному им самим. Окружность и луч, отходящий от нее по касательной, выцарапанные на стене одним из когтей Шакала, – упрощенный символ кобарской астрологии. Всего лишь обрывок древнего знания, украденный Человеком Безымянного Пальца у Хозяев Башни. Оказывается, благодаря чьему-то капризу, они двигались навстречу друг другу – герцог и его собственное прошлое...

Тень Зелеша поджидала Йерда в темной нише, спрятавшись от света догоравшего светильника. Герцог почти обрадовался, увидев ее едва различимый силуэт. Он насторожился только тогда, когда у него в голове раздался чужой тихий смех.

– Я сделал то, о чем ты просил, – сказал Сенор, стараясь выглядеть равнодушным к происходящему, чтобы не вводить тень колдуна в соблазн.

– Я знаю, – ответила тень. – Удивительно. Не помешал даже этот глупец Зарзор. Ты правильно сделал, что избавился от него. Он принес бы тебе одни неприятности...

– Его убил твой сын.

– Разве ты не знал, что такое может случиться? – вкрадчиво спросила тень, изогнувшись над герцогом черной дугой. – Разве у тебя не было предчувствий?.. Только один из вас мог выйти из того подвала...

Сенор ощутил холодок, пробежавший по спине. Он не хотел даже задумываться над глумливыми намеками тени. Все, что ему было нужно, это выбраться отсюда. Слишком темной и извилистой дорогой он шел до сих пор. У него не осталось ни возможности, ни желания оглядываться на жертвы, приносимые по пути...

– Ты покажешь, как опустить мост? – спросил он прямо, когда ему надоело созерцать метаморфозы тени.

– Да! – неожиданно быстро и легко согласилась та со смехом. – Неужели ты боялся остаться здесь, глупый, глупый герцог? В моем волшебном саду ты нашел бы покой... Но теперь не тебе выбирать. Ты больше не нужен мне. Пойдем.

С этими словами тень Зелеша поплыла в глубину ниши. Пламя светильника дрогнуло и погасло. Сенор очутился в полной темноте. Он пошел вслед за тенью, вначале на ощупь, а потом – пользуясь магическим зрением.

Оказалось, что из ниши к наружной стене южной башни ведет узкий коридор, в котором едва могли бы разминуться два человека. Герцог довольно долго шел, видя по сторонам лишь слабо мерцавшие стены, а потом коридор стал шире и внезапно закончился тупиком. Сквозь полупрозрачный силуэт тени Йерд увидел четыре длинных горизонтальных ряда человеческих черепов, укрепленных на стене. Все черепа показались ему достаточно старыми, кроме двух крайних в нижнем ряду. Один из этих сверкавших белизной черепов не отличался ничем особенным, зато у другого был огромный, невероятно высокий лоб, а в челюстях торчали редкие кривые зубы.

Сенор еще слишком хорошо помнил, кто был обладателем чудовищного лба. Также не составляло труда догадаться, кому принадлежал второй белый череп. Они оба приковывали к себе внимание, оба сияли резавшей глаз белизной на фоне серого камня и потемневшей от времени кости.

Как ни странно, герцог испытал не страх, а скорее, замешательство. Тень Зелеша подплыла к черепам и повисла над ними.

– Пятый череп слева в верхнем ряду. Нажми на выступ в левой глазнице.

Йерд ожидал чего-то в этом роде. Он послушно отсчитал пятый череп, нащупал пальцем выпуклую поверхность камня, который легко поддался нажиму, и отодвинул его до упора.

– Теперь – девятый череп слева во втором ряду, – продолжала тень. – Выступ в правой глазнице... Первый череп в третьем ряду. Выступ в левой глазнице... Одиннадцатый череп в этом же ряду. Выступ в правой глазнице... Шестой череп в нижнем ряду. Выступ в правой глазнице... Последний череп в нижнем ряду. Выступ в левой глазнице.

Герцог нажал на последний указанный тенью камень и подумал о том, что один из белых черепов никак не может быть черепом Зарзора. В тот же миг он услышал далекий скрежет цепей, прозвучавший для него сладостной музыкой...

– Странно, не так ли? – вкрадчиво спросила тень, как будто прочла его мысли. – Ведь ты мог бы поклясться, что это кости тех, кого ты убил этой ночью?.. Но ведь так было бы справедливо, правда? Выйти отсюда с помощью того, что навеки оставил здесь!..

Герцог испытывал слишком большое облегчение, чтобы придавать значение словам тени. В его жизни и без того хватало тайн. На шее Йерда болтались два совершенно одинаковых медальона из Кобара, а в кармане лежала кожаная маска, идеально совпавшая с его лицом. Дом Над Океаном не оправдал его надежд, но время сожалений еще не наступило.

– Мне пора, – сказала тень. – Кончается ночь. На смену мне приходят другие... Не обольщайся на свой счет, герцог. Это действительно черепа Зарзора и моего сына...

Йерд посмотрел, как расплывается, удаляясь, хихикающая тень Зелеша, и быстро пошел к открывающейся двери, за которой опускался, соединяя берега пропасти, длинный черный монолит.

* * *

Он поспешно ступил на мост, еще не задумываясь над тем, что кажется ему необъяснимым в окружающем пейзаже и почему он ощущает нарастающую тревогу. Герцог сделал несколько шагов над пропастью и остановился в недоумении.

Он пришел к Дому Над Океаном в середине осени, а теперь в Земле Мокриш был разгар зимы. Ветер носился над ледяной поверхностью замерзшего океана, с мглистого неба сыпался мелкий колючий снег. Снегом был заметен берег, а скалы скрывала пелена вьюги. Холод коснулся лица Сенора и постепенно достиг его тела. Он быстро преодолел расстояние до берега, сошел с моста и его ноги утонули в глубоком снегу.

Цепи заскрипели за его спиной и черный монолит моста медленно пополз вверх. Йерд не сразу понял, что это значит. Потом его губы искривила усмешка, словно он стал свидетелем чьей-то постыдной тайны. Но на самом деле он ощущал только растерянность и неясный страх. Тень Зелеша не могла снова привести в действие подъемный механизм и значит, в Доме Над Океаном остался еще кто-то...

Герцог поплотнее закутался в поющую шкуру и побрел к лагерю, разбитому на краю леса глонгов. Он надеялся на то, что его все еще ждут.

* * *

И его действительно ждали.

Герцог вернулся в колодец Тагрир и принял из рук Лаины недавно родившегося ребенка с розовой сморщенной кожей – существо, которое ему предстояло полюбить...

Опять потянулись мимо дни долгой холодной зимы, наполненные сумеречным светом колодцев, апатичными ласками, отупляющей скукой и ожиданием будущего, не сулившего ничего хорошего.

Все реже Йерд задумывался над тем, что означали странные события, произошедшие в Доме Над Океаном, – может быть, просто случайные совпадения в его и без того непонятной жизни.

26. ТРЕТИЙ ЗНАК

Все, во что Незавершенный был готов поверить до конца, рухнуло в одно мгновение, когда он неожиданно получил зловещее напоминание о прошлом. Это напоминание было достаточно страшным и оно изменило не только его существование, но и его лицо. Оно избавило Сенора еще от одной иллюзии и если не лишило его некоторых утех, то по крайней мере, сильно ограничило его стремление к ним. По поводу первого он испытывал порой мрачное удовлетворение, ибо злой божок в его черепе обрадованно зашевелился при виде того, как рухнула еще одна великолепная декорация, за которой скрывалась, может быть, вообще недостижимая истина. По поводу второго черная желчь переполняла все его существо; ему нужны были женщины, но он не мог внушить им ничего, кроме суеверного ужаса.

Однако все это было потом. А вначале он видел крушение своего мнимого герцогства, созданного теми, кто хотел, чтобы он навсегда остался Незавершенным. К их уничтожению он сам приложил руку.

* * *

Герцог занимался любовью с Лаиной, которая стала герцогиней тридцать восходов тому назад. Они находились в одном из наименее холодных уголков колодца Тагрир и все равно, здесь нельзя было спастись от вездесущих сквозняков и необходимости время от времени отогревать себя и свою возлюбленную, кутаясь в шкуры с длинным волнистым мехом.

Его придворные были тут же, – кое-кто с женщинами, а кое-кто и просто так. Герцог уже почти привык к этому. Иногда наблюдение за другими парами даже возбуждало его. В конце концов, все, что вначале казалось диким, было не более, чем традицией, и имело такое же право на существование, как и обычай предаваться любви вдвоем. Только одно настораживало герцога Йерда – по-прежнему ничто не напоминало ему о том времени, когда эти оргии были неотъемлемой частью его собственной жизни.

Но тело Лаины было податливым и упругим, оно влекло его так же сильно, как в самую первую ночь. Слуги, стоявшие у стен, держали в руках факелы, которые пылали, не согревая воздух колодца. Достаточно было и того, что они освещали пещеры неверным колеблющимся светом.

Вдруг, в самый разгар ласок, Лаина вскрикнула и отпрянула от Йерда.

– Что это? – испуганно спросила она.

Герцог дотронулся пальцами до щеки и нащупал маленькое пятнышко чего-то влажного и скользкого, похожего на слизь. Потом он ощутил неприятный запах, исходивший от пальцев, и впервые за долгое время холодок ужаса и кошмарных предчувствий коснулся его сердца.

Он подозвал к себе слугу и потребовал зеркало из полированной бронзы.

Насторожились шаманы, прятавшиеся в углах полутемного помещения и охранявшие Тагрир от вторжения сил зла. Перешептываясь, собрались у выхода жирные евнухи, похожие на стаю раскормленных падальщиков, приносящих беду. Напряжение наполнило каждое слово и каждый жест темным смыслом. Спустя недолгое время все, кроме герцога, были одеты и вооружены. Один из шаманов приблизился к Йерду; на его лице ясно читался ужас. «Здесь слишком боятся Гашагара», – презрительно отметил про себя Холодный Затылок и отвернулся.

Было слышно, как во внезапно наступившей тишине тихо и тонко плачет ребенок герцога. Йерд посмотрел в сторону колыбели, находившейся в десяти шагах от него. Никто из кормилиц и слуг не сделал ни шагу. Тихий плач ребенка повис в воздухе вибрирующей нитью, готовой вот-вот оборваться. Сенор почувствовал, что его нервы натянуты до предела.

Он повернулся к Лаине, забившейся в шкуры. Ее лицо вдруг показалось ему совершенно незнакомым. Он не мог понять, что за выражение было на этом лице, словно герцогиня, утратив путеводную нить, растерялась и не знала, какую роль ей теперь играть, попеременно надевая то маску неестественного отчаяния, то испуга, то холодного безразличия, то приторного участия...

Герцог вспомнил случай, произошедший однажды ночью. Рука Лаины случайно коснулась открытого огня, но она даже не заметила этого. Ожог прошел удивительно быстро. Тогда в голове Йерда зародились первые смутные подозрения.

Теперь они превратились почти в уверенность.

...Слуга принес зеркало и Сенору не понадобилось много времени, чтобы понять, в чем дело. На его лице появилось пятно гниющей кожи. Скорее всего, это означало, что начало действовать колдовство Зонтага. Холодный Затылок ясно вспомнил слова Хозяина Башни, как будто услышал их только сейчас: «Делай в Тени, что хочешь, но запомни: когда я почувствую приближение смерти, начнут гнить твоя рука и твоя голова... Твоя жизнь будет не длиннее моей».

Сенор совершенно упустил из виду возможность того, что хотя бы один из Великих Магов Кобара уцелеет после наступления Зыбкой Тени, но пятно на руке служило безмолвным свидетельством этому. Откуда-то издалека, из неведомого места ему был нанесен чувствительный удар и значит, в Кобаре существовал, как минимум, еще один След, Остающийся В Предметах. Мрачное будущее ожидало придворного Башни, забывшего о сделке с Магами, будущее, не сулившее вообще ничего хорошего...

Он оторвался от зеркала и медленно обвел взглядом окруживших его людей. Теперь их лица выражали откровенную враждебность. Он поразился бы этому, если бы не догадывался о том, что стояло за всеми этими фигурами.

Закутавшись в шкуры, он медленно прошел между ними, каждое мгновение ожидая предательского удара мечом или кинжалом. Сейчас он не исключал и такого исхода. Однако расступившиеся придворные дали ему пройти и он беспрепятственно достиг того места, где были сложены его хитиновые доспехи, поющая шкура и древний меч, покоившийся в ножнах. Надевая все это на себя, Сенор раздумывал о том, что предпримет теперь, если хочет вырваться из очередной ловушки, которую ему расставила судьба.

Все оставалось по-старому, пока он не начал действовать. Уже почти равнодушно он посмотрел на свою руку и увидел то, что ожидал увидеть. На руке было еще одно, пока мало заметное пятно гниющей плоти.

Постепенно в сознании герцога созрело намерение столь же спасительное, сколь и опасное. Если он ошибся и его подозрения – не более, чем суеверный бред, тогда он совершит ужасную вещь и нигде потом не найдет прощения и покоя.

Но оказалось, что он уже сделал свой выбор. Натянуто улыбаясь, герцог повернулся к своим людям. Потом прошел среди них, стараясь расположиться так, чтобы никто не успел помешать ему выполнить задуманное. Несколько десятков глаз внимательно следили за ним. Он видел кисти рук, лежавшие на рукоятях кинжалов и мечей... Йерд улыбнулся застывшему на месте придворному шаману и сказал, обращаясь ко всем:

– Надеюсь, очередная выходка Гашагара не помешает нам развлекаться?..

Кое-кто расслабился, а кое-кто даже отвернулся от него. Тогда Сенор подошел к герцогине и медленно стянул с нее снежно-белую шкуру. Обнаженная кожа Лаины заблестела в свете факелов и она, облегченно вздохнув, протянула руки, чтобы обнять герцога. Ее глаза влажно и призывно блестели, вся она казалась поразительно настоящей. В каждой клетке этого чудесного тела осязаемо и трепетно пульсировала жизнь...

В уютном полутемном углублении, выложенном шкурами, все еще плакал ребенок. Отделившись от стены, к нему поспешила кормилица. Крик ребенка вдруг быстро достиг верхней точки и стал почти истерическим. Несколько голов повернулись в сторону колыбели...

Незавершенному понадобились все его мужество и вся его воля.

Он отступил на шаг, выхватил из ножен меч Торра и мощным стремительным ударом снес герцогине голову с плеч.

Ужасный звук, в котором соединились звериный крик и расколовший тишину гром, раздался отовсюду, когда голова и тело Лаины ударились о пол пещеры, но это уже были не голова и тело человеческого существа. Нечто быстро разлагающееся, вязкое и изменчивое расплывалось перед глазами герцога, теряя привычные очертания...

Стены колодца Тагрир задрожали, по ним прошла хорошо заметная зыбь, словно они стали жидкими, а затем потолок обрушился на Сенора, не причинив тому никакого вреда. Он узнал тошнотворную волну, сопутствующую погружению в Тень и проходящую через него. Иллюзорный мир рушился вокруг, пытаясь заодно уничтожить Глупца, но он уже был неуязвим.

Однако, так повезло не всем.

Пространство наполнили кошмарные крики существ, созданных только для этого мира, и тем не менее, вполне живых. Еще бы, – ведь они присутствовали при конце света! Их гибель казалась ужасной даже Сенору, хотя для него все это уже было не более, чем хорошо разыгранным спектаклем. Попавшие под ливень летящих сверху камней корчились в муках, погребенные под рухнувшим потолком умирали беззвучно, трещали черепа, как яичная скорлупа, затихали стоны проваливающихся в бездну, метались обезумевшими факелами сгорающие заживо... А потом уже не было ни верха, ни низа, только беспорядочный круговорот зыбких обломков и того, что осталось от человеческой плоти. Нити, из которых были сотканы иллюзии, окончательно оборвались. Мнимая Земля Мокриш перестала существовать.

* * *

За размытой картиной разрушения Сенор увидел какие-то фигуры, бледные, словно отражения в мутном запыленном зеркале, плохо различимые и непрерывно меняющиеся. Временами ему казалось, что он узнает силуэты Лаины, некоторых из своих бывших придворных, существа со следом от веревки на шее и многих, многих других. Все они готовились к сражению – в этом у него не оставалось сомнений.

Когда течения Хаоса смыли материю, утратившую связующий закон, Незавершенный снова оказался на бесцветной, простиравшейся в бесконечность тверди, лишенной признаков и атрибутов, которую услужливо создал для него След, заключенный в мече Торра. Он дотронулся поочередно до своих амулетов. Все они остались с ним и даже кожаная маска – подарок Зелеша – лежала в кармане куртки, надетой поверх доспехов из хитина. Он апатично подумал о том, что это значит. Может быть, хотя бы Зелеш не был иллюзией. Вполне возможно, что тогда уцелел и Гашагар. Потом на тверди появились Боги Земли Мокриш, чтобы в последний раз попытаться избавиться от Глупца, и ему уже было не до раздумий.

За своим левым ухом Холодный Затылок ощутил чье-то незримое присутствие. Теперь это было нечто враждебное, затуманившее мозг и препятствовавшее магическому зрению. Десятки Сущностей возникли перед Сенором и каждая обладала сотней возможностей уничтожить его. Кое-кто из них предпочел воплотиться в те же самые тела, которые герцог видел в Обители Семидесяти Семи. Он рассмотрел мужчину с трупной полосой на шее, в его руках была шпага, длинная и тонкая, как луч света, падающий сквозь игольное ушко. Ее острие хищно извивалось, как будто было языком живого и смертоносного существа. Почему-то эта шпага показалась Сенору опаснее любого выкованного из стали клинка.

Валет и Король Мечей надвигались на него стаей гигантских металлических пауков, ощетинившихся разнообразнейшим оружием; на боку каждого из них чернели символы масти Мечей. Но большинство Сущностей оказались гораздо менее прямолинейными.

Благодаря обострившемуся восприятию, придворный Башни видел облако мельчайших, смертельно ядовитых частиц, роящихся вокруг него в ожидании момента, когда Незавершенный выпустит из руки древний меч. Сенор узнал почерк своего давнего коварного врага – Пятерки Пантаклей, посетившей его когда-то в Замке Крика.

Тончайшая нить – тень Восьмерки Чаш – висела над его головой еле видимой подрагивающей паутиной и была готова обвиться вокруг его шеи.

Огненное озеро, которым был Рыцарь Жезлов, окружало Незавершенного со всех сторон и он остался на маленьком островке среди бушующего всепожирающего пламени.

Маг, Император и Императрица плыли над твердью огромными тенями, неся в себе неизвестную Сенору угрозу, но он не стал ждать нападения.

Он закрыл глаза и было ему уже знакомое видение – гроб из черного камня, висящий в пустоте, к которому вела дорожка из светящихся знаков, полностью совпадающих с теми, что были выбиты на лезвии меча из небесного металла.

Сенор стоял на третьем знаке и его целью был черный гроб – целью непонятной и ужасной, тем более, что он не знал, какая сила влечет его к этому гробу. Снова он был слепой вещью, тварью, заблудившейся в поисках утраченного хозяина, и знакомые ему боль и ярость пронзили его сердце...

Просуществовав краткий миг, видение исчезло; Сенор стоял на созданной Следом Торра тверди, держа в руках древний меч. Третий от рукояти меча знак сиял голубым светом, по сравнению с которым меркло даже пламя Рыцаря Жезлов.

...Все свершалось помимо его сознания. Сила меча пробуждалась, когда он нуждался в ней. Но ужасные предчувствия не оставляли его – с содроганием он думал о том моменте, когда будут пройдены знаки и он окажется у черного гроба...

Холодный Затылок смотрел, как по лезвию древнего меча струятся темные потоки, словно волны сгустившегося мрака. Леденящий холод исходил от них; клинок и рукоять покрылись инеем. Сенор почувствовал, как немеет его рука, державшая меч.

Он поднял глаза и увидел, как передернулось от ужаса лицо Повешенного, а хищная шпага свернулась кольцами и исчезла в его ладони.

– Остановись, безумец! – закричал Повешенный. – Это Лед, Замораживающий Сущности! Остановись, если не хочешь разрушить Хаос!..

Замешательство Сущностей было безграничным. Их ряды смешались, кое-кто начал превращаться в нечто чудовищное, но Незавершенного уже трудно было остановить.

Он поднял меч и конус леденящего мрака, стекавшего с острия, ударил в бесконечность, как луч, сотканный из одной только непроглядной тьмы.

Предсмертный вой обитателей Тени вонзился в уши Сенора болезненными жалами, но древний меч в его вытянутой руке неумолимо поворачивался в сторону Сущностей и вместе с мечом к ним приближался Лед, которого они так боялись.

Конус мрака накрыл их и они исчезли, словно тени, утонувшие в ночи, – пауки, огненное озеро, невидимый душитель... В то же мгновение все стихло. Беззвучно струились по лезвию темные потоки и вокруг Сенора была абсолютная тишина, как будто Лед меча заморозил все движения и все звуки.

Потом третий символ на клинке погас и мгла, застилавшая ландшафт, стала рассеиваться. Сквозь нее проступили очертания неподвижных фигур из черного льда. Они были совершенно непрозрачны и ни один луч света не проникал в них.

Когда мгла рассеялась окончательно, Сенор оказался перед мрачным кладбищем замороженных идолов, каждый из которых был памятником самому себе. Он представил себе их судьбу – когда твердь исчезнет, они будут вечно носиться в пустоте по воле течений Хаоса, пока кто-нибудь не снимет с них заклятие древнего меча. Эта картина была похожа на неясное воспоминание... Незавершенный не чувствовал угрызений совести. Он шел к единственной цели, которая у него осталась, и сражался с теми, кто пытался отвратить его от нее. Его подстегивали собственная боль, страх перед силами более могущественными, чем он сам, и предопределение, которое было как камень на шее, тянущий утопленника ко дну.

...Сенор пытался выяснить, осталось ли среди замороженных Сущностей Суо из Мертвых Времен, к которому он, конечно, не испытывал привязанности. Но все же оно было его спутником в странствиях по Тени. Однако, оказалось, что он не может даже сосчитать фигуры из черного льда – они располагались так, что из одной точки была видна только часть из них. Опознать тех, кто стал жертвой Льда, не представлялось возможным, а меч из небесного металла не оставлял на ледяных статуях даже царапины.

Больше здесь было нечего делать.

Сенор повернулся и отправился вглубь Тени, двигаясь по безграничной бесцветной равнине, пока кладбище замороженных Сущностей окончательно не исчезлоиз вида.

ЭПИЛОГ

Так продолжалось его странствие по Зыбкой Тени.

Он лишился своих спутников и остался один на один с Хаосом.

Лиловое пятно на его руке медленно разрасталось, превращая кисть в отвратительную конечность полутрупа. Кроме того, кисть вскоре утратила подвижность и он мог сражаться только одной рукой.

Пятно гниющей плоти увеличивалось и на его левой щеке. Спустя некоторое время почти половина его лица была обезображена.

Он не мог противодействовать этому колдовству. Хозяин Башни Зонтаг наградил его чем-то вроде мертвой кожи, расползавшейся по телу. Но хуже всего было то, что у Незавершенного не оставалось времени, чтобы достичь Реки С Одним Берегом, которую стерегли Охранники Веры.

Он забыл о своем соглашении с Хозяином Башни и теперь расплачивался за это. Единственным выходом было тотчас же отправиться на поиски Храма Спящих Младенцев, какими бы безнадежными и бесполезными эти поиски не казались...

* * *

Придворный Башни из исчезнувшего Кобара был вынужден носить маску, подаренную ему тенью Зелеша в Доме Над Океаном и скрывавшую его изуродованное лицо, но все равно, среди обитателей Младшего Хаоса вскоре прошел слух о неприкаянном герцоге по прозвищу Мертвая Кожа, странствующем в поисках загадочного Храма и властвующем над силами, которые позволили ему избежать вечного плена в Обители Семидесяти Семи.

Маска сделала Сенора безликим и может быть, более угрожающим для его врагов, однако только сам он знал, какое страдание причиняло ему его уродство, вызванное нездешним колдовством. Лицо и рука полуразложившегося трупа, а также соответствующий запах, – мало кто мог забыть об этом, имея дело с герцогом. Его глаза лихорадочно блестели в узких прорезях маски и это были глаза смертельно раненого зверя.

Полный ненависти к миру, ожесточившийся и утративший иллюзии, он странствовал по самым гнусным закоулкам Тени, читая порой во взгляде тех, кого встречал по пути, затаенную насмешку или неприкрытый ужас.

С женщинами он был насмешлив или циничен, со всеми остальными – холоден и жесток. Колдовство Зонтага обрекло его на изоляцию; он двигался к своей почти нереальной цели и гнал перед собой тяжелую волну ненависти. Те, кого он считал союзниками, были слишком далеко или, скорее всего, уже мертвы. Он убил в себе надежду встретиться с ними, чтобы меньше страдать, но не избежал этой участи. Безразличие к собственной жизни и привычка к боли сделали его беспощадным и страшным врагом.

Его амулеты были с ним и этого пока было достаточно, чтобы оставаться живым в Хаосе. На их силу он все еще мог опереться. О таинственных зеркалах Короля Жезлов он вообще ничего не знал, однако само обладание ими придавало Незавершенному мрачную решимость.

В придворном Башни не осталось почтения к Великим Магам Кобара.

Он понимал, что может не успеть сделать то, во что уже почти не верил.

Он помнил только, что должен успеть отомстить.

Андрей ДАШКОВ ОБЕЗОБРАЖЕННЫЙ

Клянусь небом и идущим ночью!

А что даст тебе знать, что такое идущий ночью?

Звезда пронизывающая.

Поистине, над всякой душой есть хранитель.

Пусть же посмотрит человек, из чего он создан!

Создан из воды изливающейся.

Выходит она из хребта и грудных костей.

Поистине, Он в силах вернуть его снова,

в тот день, как будут испытуемы тайны.

И нет у него ни силы, ни помощника.

Клянусь небом, обладателем возврата.

И землей, обладательницей раскалывания.

Это, поистине, слово решающее,

и это – не шутка!

Они ведь замышляют хитрость.

И я замышляю хитрость.

Дай же отсрочку неверным, отсрочь им немного!

Коран. Сура 86. Идущий ночью.

До небожителей, на Пэнлай,

путь не такой уж трудный:

Темная птица о трех ногах,

дай мне знать о грядущем.

Ли Шанъинь

ПРОЛОГ

Сенор так никогда и не узнал, когда в глубине его существа родилось ЭТО. Никто не видел, как вызревают ужасные семена… Вначале ЭТО было просто головной болью и что-то страдало и ворочалось в тесной коробке черепа; и ему удавалось ненадолго прогнать эту боль, но она никогда не уходила совсем, а оставляла мысли, как шум и видения, как утомительный сон.

Проклятие его было в том, что он был Незавершенным; он не помнил своего прошлого и ничего не знал о своем будущем.

Лишь на секунду его ум становился безмолвным и ясным, но потом не было покоя: слова с утраченным смыслом, как злобные псы бесновались на окраинах сознания, из могил памяти восставали демоны и шли по кругу часы, дни, недели и годы… И ЭТО росло незаметно и неумолимо и привыкало жить в стенах своей тюрьмы. А потом оно разрушило Сенора и начало действовать…

Оно стремилось достичь Слияния и Завершения.

Но этому освобождению предшествовали долгие и странные приключения.

Он видел смерть женщины с искусственным глазом, принесенным из Зыбкой Тени, и это вовлекло его в опасную и непонятную игру.

Он избежал смерти от рук барона Тенга, который был тайным слугой демона Тени, и смерти от рук безголовой куклы, посланной Хозяином Башни Зонтагом.

Он побывал в Мертвых Временах, где нашел себе странного союзника, в надежности которого до сих пор сомневался.

Он был пленником Железного Шара, который Тантор Тенга получил от Безумного Короля Гугима в обмен на жаркое из любовницы барона Хильды Биорг.

Он встретил Бродячего Монаха, уничтоженного позже существами Тени и возродившегося вновь у него на глазах.

Он пытался пройти Ритуал, чтобы вспомнить свои прошлые жизни, но Гет-Забалла, хранитель ритуального саркофага, сделанного из зуба Древнего Бога Кружедда, отрекся от него.

Все, что ему удалось узнать в период, предшествовавший падению Кобара, мира, где он жил и единственного мира, который он помнил, могло приблизить его к разгадке тайны своего происхождения, но вместо этого погрузило в еще большую растерянность, в еще больший мрак. Количество загадок увеличилось многократно, оказалось, что он искусственно помещен в свою темницу, – но кем? Может быть, самими Древними Богами…

Это заставило его искать ответы вне Кобара, пространство которого поглощала Зыбкая Тень, а вокруг сжималось кольцо Завесы Мрака.

Судьба свела его с изгоями Кобара – ведьмой Истар, приговоренной Хозяевами Башни к изгнанию, и превращенной Люстиг, уже побывавшей в Тени и вернувшейся оттуда уродливым карликом-мужчиной.

Спустившись в подземное королевство Мургуллу, он познал любовь слепой королевы Мелхоэд и ненависть хвостатого графа Тойнгха. Оба хотели отомстить. И оба теперь были поглощены Тенью.

Но не только они мечтали увидеть Незавершенного из Кобара еще раз и при других обстоятельствах. Сенор остался должен Хозяину Башни Зонтагу, который нуждался в теле Спящего Младенца, а также Железной Статуе, стерегущей могилу своего таинственного хозяина, чье сердце Незавершенный должен был принести.

С ним оставались амулеты, добытые в схватке, за игрой, и на ложе любви, – предметы, принадлежавшие Древнему Богу, человеку и Бродячему Монаху Сдалерну, который вообще был неизвестно кем. Сенор носил меч Торра с непознанными знаками на лезвии, хранившими силу, лишь однажды приоткрывшую одну из своих сторон, уничтожив барона Тенга и изгнав из Кобара демона Тени. У Незавершенного был перстень Сдалерна, позволявший тому перемещаться из мира в мир, преодолевая Завесы Мрака, и обруч Мелхоэд, благодаря которому Сенор сумел покинуть Бутылку Рофо, убежище, созданное самым скрытным из Древних Богов.

Эти предметы, может быть, и сделали его неуязвимее.

Но избавили ли они его от мук?

Злобный пленник, томившийся в его сознании, все так же терзал его мозг. Жизнь Сенора по-прежнему прослеживалась лишь на несколько лет назад, а дальше была непроницаемая пелена, наброшенная теми, о ком он даже не подозревал.

Он зашел уже слишком далеко по дороге, ведущей либо к гибели, либо к истоку всех тайн. Ему нечего было терять. Возврат был для него немыслим.

Тиран, заключенный в его черепе, возликовал.

В последние дни обреченного Кобара Незавершенный покинул город, войдя в Зыбкую Тень. С ним была ведьма Истар, которую он однажды уже спас от этой участи. С ним было Существо Суо из Мертвых Времен, испытавшее все, кроме власти над Срединными Мирами. Еще с ним был карлик Люстиг, возвращавшийся в Тень с безумной надеждой вернуть себе утраченное женское естество.

У каждого был свой повод.

У каждого были свои тайны.

В Тени им позволил выжить и сохранить рассудок След, Остающийся В Предметах. В данном случае След остался в мече, принадлежавшем когда-то одному из Древних Богов.

Придворному Башни еще предстояло научиться путешествовать сквозь изменяющиеся ландшафты Хаоса и поэтому не было ничего удивительного в том, что он и его спутники оказались там, где хотел оказаться превращенный карлик.

Люстиг вывел их к Призрачному Замку, последнему бастиону исчезнувшего королевства Ксантрия. Замок Шаарн был Следом Свиньи Кружедда, который позволил уцелеть в Тени королю Гишаарну и небольшому количеству его подданных.

С тех пор, как Срединный Мир Ксантрии был поглощен Тенью, замок бесцельно странствовал по Младшему Хаосу. Так думали все в Шаарне, включая самого короля, кроме двух существ – Эрланы, Обрученной Со Смертью, и Игама, Замурованного В Глине. Только эти двое знали то, что происходило на самом деле.

Эрлана была тайной посланницей Бога На Четырех Ногах. C нею был связан Посредник – полудемоническое существо, принимавшее облик пса или шакала, с которым Эрлана совокуплялась и магию которого использовала в своих целях.

Игам был замурован в глиняной статуе самого Бога-Шакала, спрятанной в одном из подземелий Шаарна. Король считал его своим пленником, чья жизнь была поставлена в зависимость от волшебных предметов, которые делал Игам внутри глиняной тюрьмы.

Но на самом деле Игамом оказался не кто иной, как Бродячий Монах Треттенсодд Сдалерн Тринадцатый, в чем Сенор убедился сам, когда встретился с ним внутри статуи Шакала, проникнув туда с помощью стеклянного обруча слепой королевы Мелхоэд.

По причинам, оставшимся Сенору неизвестными, Сдалерн похитил Призрачный Замок из Ледяной Обители Бога На Четырех Ногах и теперь прятал его в отдаленных ландшафтах Тени.

В подземелье Шаарна Незавершенный стал свидетелем битвы между Монахом и слугой Шакала, смерти короля Гишаарна, задушенного Поющей Шкурой, и бегства Эрланы, которой предстояло возвращение к своему господину.

Люстиг достигла своей цели – она вновь была превращена в женщину, одержимую себялюбием и жаждой власти. Теперь она удовлетворила эту жажду – ей достался Призрачный Замок, потому что ни Бродячий Монах, ни Холодный Затылок, ни Существо из Мертвых Времен не захотели обременить себя бессмысленным и опасным правлением.

После этого пути Сдалерна и Незавершенного вновь разошлись. Сенор и Суо оказались в Обители Семидесяти Семи, среди непостижимых существ, которым удалось вовлечь их в свои божественные игры. Здесь Холодный Затылок вкусил все, что могло быть реальным или воплощением его собственных иллюзий и желаний. Он не умел отделить одно от другого и с радостью принял эти дары, среди которых были бессмертие и множественность судеб.

В одной из своих полуреальных жизней он был превращен в Химеру, зверя Хаоса, и мог навеки остаться живым талисманом Короля Жезлов, владевшего таинственным амулетом, – изменчивыми Зеркалами с неизвестными свойствами.

От этой малопривлекательной участи его спас Сдалерн Тринадцатый, умертвивший Короля Жезлов в ручье Космического Яда и вернувший Сенору его привычное тело. Вслед за этим Незавершенного оставило Существо Суо, удачно сыгравшее роль Семьдесят Восьмой, утраченной Сущности.

Когда Обитель Семидесяти Семи наскучила Сенору и возникла опасность того, что для него забрезжит свет истины, он стал жертвой новой злой шутки. Сущности вернули его в Землю Мокриш, – мир, которого он так и не вспомнил.

Сенор оказался в нем, как герцог Йерд, правивший когда-то народом колодцев и изгнанный в небытие колдуном Гашагаром. Наказанием ему было беспамятство и замкнутый круг существования, вынудившие герцога искать помощи у Зелеша в Доме Над Океаном. Но прежде его возвращение было омрачено пленом в подземельях глонгов – мертвецов, поднятых из могил чьим-то зловещим колдовством. Они подчинялись Воину В Железном Панцире, который сделал герцога объектом своей непостижимой мести. Сенор едва не стал предметом их поклонения и их самой желанной жертвой, но так и не разрешил загадку своего таинственного освобождения.

В доме Зелеша он совершил убийство и ушел оттуда, заплатив жизнью своего предательского спутника – шамана Зарзора, однако и там не нашел ничего, что пролило бы свет на происходящее…

И все же семена, посеянные когда-то, постепенно вызревали… Он разрушил Землю Мокриш, освободившись от иллюзий, и тогда Сущности объединились, чтобы уничтожить его.

Он одержал победу над ними с помощью Древнего Меча и достиг того, к чему бессознательно стремился, – свободы, однако не знал, что делать с нею. Безграничный хаос снаружи и внутри был причиной и результатом этой свободы. Но даже то, что Кобар был уничтожен, не спасло Сенора от влияния Хозяина Башни Зонтага. Это влияние, означавшее, что Хозяева Башни также уцелели в Тени, настигло его в тот момент, когда он готов был отправиться на поиски Реки С Одним Берегом, и ему пришлось изменить свои планы… Половина его лица и кисть руки были обезображены и утратили подвижность. Уродство обрекло его на изоляцию и близкую гибель; ему пришлось вспомнить об сделке, заключенной с Зонтагом еще в Кобаре.

Теперь Храм Спящих Младенцев стал его целью, хотя Сенор поневоле превратился в фаталиста и мало рассчитывал на успех.

Герцог по прозвищу Мертвая Кожа обзавелся немногочисленной свитой из диких существ Хаоса, с которой путешествовал сквозь ландшафты Тени. Их околдовал слух о силе его амулетов и они искали у Сенора покоя и защиты, а он не спешил разочаровывать своих спутников… Они были уродливы и мало похожи на людей; он терпел их потому, что рядом с ними порой забывал о собственном уродстве.

Потом он обнаружил, что иметь слуг в его положении даже удобно, – отныне ему не нужно было заботиться о хлебе насущном. Существа Тени иногда оставляли его, отправляясь за добычей, многие из них никогда больше не возвращались, но он всегда находил желающих воспользоваться могуществом волшебных амулетов.

Так странствовал он в поисках храма, которого, может быть, вообще не существовало, обреченный на суеверное поклонение слуг, ненависть врагов и неизбежное одиночество.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ХРАМ СПЯЩИХ МЛАДЕНЦЕВ

1. ГОЛОВА СКОЛЬЗКОГО

Они сидели у костра, разведенного посреди леса Солах, наслаждаясь недолгим и ненадежным покоем. Сенор слушал, как шевелятся во тьме ветви, лишенные листьев. Здесь не было ветра и Холодный Затылок понимал, что стал невольным свидетелем чужой непостижимой жизни… Маска лежала у него на колене и отблески костра плясали на обеих половинах его лица – живой, с болезненной морщиной, пролегшей от угла брезгливо искривленного рта, и мертвой, неподвижной, похожей на восковой слепок…

Шорох ветвей мешал отдыху, – казалось, что кто-то подкрадывается к стоянке из темноты, и герцог не раз оборачивался, когда шум раздавался прямо за его спиной. Песочные часы, оставленные Хлумом, пересыпались уже два раза, а их хозяин все еще не вернулся.

Хлум был существом, лишь отдаленно напоминавшим Сенору человека, – тощего, с огромной головой, морщинистым лбом и единственным глазом над черными дырами ноздрей. Герцог подобрал его две сотни Изменений тому назад в Ландшафте Светящихся Топей, где Хлума могли подвергнуть мучительной казни двое рыцарей ордена Лухада. Оглушив пленника и лишив его возможности перемещаться по Тени, рыцари собирались насладиться изысканным зрелищем – тем, как священные змеи Лухада, запущенные в кожистый мешок на спине Хлума, найдут выход наружу…

Холодный Затылок не испытывал к жертве никакой жалости, но рыцари не первый раз возникали на его пути и почему-то обстоятельства всегда складывались так, что эти мрачные воины, лиц которых никто никогда не видел, оказывались не на его стороне. Так случилось и в Ландшафте Светящихся Топей…

Он очень вежливо попросил рыцарей отпустить пленника, потому что такое существо, как Хлум, поистине было находкой в Тени. Герцог собирался использовать его для поисков Храма, но у рыцарей на этот счет было другое мнение. Сенору пришлось убить их и это стоило ему тяжелого ранения в плечо. Хлуму была чужда благодарность, как и другие человеческие чувства, однако он, по-видимому, счел удобным некоторое время сопровождать герцога, находясь под его покровительством. Мертвая Кожа не питал иллюзий относительно верности этого слуги, но ждал от него только одного – сведений о Храме…

Миновало время ожидания и в круге света беззвучно возник Хлум. С его головы стекали капли воды, а за его спиной появилось и тут же исчезло туманное изображение ландшафта, из которого он пришел. Там бушевала буря… Холодный Затылок не раз удивлялся легкости и стремительности, с которыми перемещался по Тени Хлум, но, в конце концов, Хаос был его миром.

Деревья леса Солах угрожающе зашумели во мраке, словно их потревожило что-то, и пламя костра едва не погасло. Хлум протиснулся между двух четвероногих Трака, которые были одним существом, и протянул к огню руки со скрюченными пальцами. Что-то лежало в его заплечном мешке и от этого казалось, будто у слуги герцога вырос горб. Мертвая Кожа смотрел на него, пытаясь подавить нарастающее раздражение.

Пересыпалось еще около четверти содержимого песочных часов, прежде чем Хлум заговорил:

– Я видел караван, который идет из колодцев Кхаргу в сторону архипелага Круаг Кмедал…

К этой новости Сенор отнесся равнодушно. Круаг Кмедал были мифическими островами и за время своих странствий он встречал немало безумцев, искавших их. Он обвел взглядом всех своих спутников, находившихся возле костра, и увидел, что многие внимательно прислушиваются к словам его посланца. К Незавершенному пришли отражения этих существ – примитивных и жадных. Для некоторых из них нападение на караван было единственной возможностью добыть оружие и еду. Сам герцог не противопоставлял себя законам мира, в котором оказался и предпочитал играть по уже заведенным правилам. Когда было нужно, он брался за сомнительные дела вместе со своими слугами, но никогда еще со времени схватки в Обители Семидесяти Семи не прибегал к силе Древнего Меча, сражаясь им, как обычным оружием.

– …Караван охраняют рыцари Лухада, – продолжал Хлум. – Их всего шестеро. С ними было четверо Скользких. Они приближаются к Ландшафту Ущелья Нара и там мы можем устроить засаду.

Мертвая Кожа смотрел, как опускается сверху Хотба Крих, присутствие которого угадывалось по еле заметному дрожанию воздуха. Герцог был почти уверен в том, что Хотба Крих питается призраками умерших; поэтому сообщение Хлума касалось и его тоже. Он поспешно покинул верхушки деревьев и снижался к огню. Хотба и сам был чем-то вроде призрака, которого Сенор мог видеть при помощи магического зрения, как искрящуюся тень, не имевшую постоянных очертаний. Герцог не знал, что удерживает около него это существо Тени, – может быть, количество мертвецов, которых он оставлял на своем пути…

Но самую важную для герцога часть сообщения Хлум приберег напоследок. Ощутив, что Мертвая Кожа остался безучастным, он сказал:

– Надо напасть на караван. Нам нужна еда, оружие и жидкость грифонов, а ты сможешь получить новые сведения о Храме.

– Откуда ты знаешь об этом? – спросил Холодный Затылок, насторожившись.

Хлум не умел смеяться, но если бы на его месте сидел человек, герцог мог бы поклясться, что пауза была заполнена смехом.

– Я побывал в их лагере… Я внимательно смотрел и слушал их разговоры, – загадочно отвечал слуга.

Лицо герцога потемнело, вернее, потемнела его живая половина.

– Не шути со мной, – сказал он с угрозой и рука его потянулась к рукояти меча.

Было видно, что Хлум борется с искушением ускользнуть в один из соседних ландшафтов, но что-то удержало его у костра.

– Один из рыцарей Лухада говорил о Храме со Скользким, – сказал он и голова его затряслась. Может быть, это означало удовлетворение. – Они были не слишком осторожны… В доказательство моих слов, господин, я принес тебе голову этого Скользкого. Я могу заставить ее рассказать все.

Хлум запустил руку в свой заплечный мешок и вытащил из него голову одного из тех существ, которых по неизвестной Сенору причине именовали в Тени Скользкими. Герцог сам был изуродован, но при виде этой головы поморщился от отвращения. Она была похожа на голову кобарской рептилии, начисто лишена всякой растительности и покрыта мелкой чешуей грязно-зеленого цвета. Подбородок отсутствовал; черная щель рта тянулась от одного ушного отверстия до другого; невозможно было сказать, мертвы или все еще живы глаза, затянутые мутной пленкой. Длинный и острый крысиный нос оканчивался блестящим раздвоенным жалом.

Однако герцог так и не сумел увидеть шею Скользкого. Ниже рта и затылка очертания головы были размыты, как будто плоть превращалась в туман, истекавший в пустоту. Нельзя было различить границу между материей и этим туманом. Возможно, где-то в другом ландшафте голова Скользкого все еще сохраняла связь с телом…

Отражения Хотба Криха, вопящего о своем голоде, пришли к Сенору из пространства над костром. Сам Хотба Крих не мог бы убить и младенца; ему нужен был только мертвец. «Не раньше, чем я разрешу тебе это», – подумал Холодный Затылок и над стоянкой разнесся его мстительный смех.

Герцогу приходилось слышать о том, что голова и любая часть тела Скользкого некоторое время могут существовать отдельно от туловища, но до сих пор считал это одной из причудливых легенд Тени.

– Заставь его говорить, – сказал он, обращаясь к Хлуму, и увидел, как тянутся к огню извивающиеся ветви леса Солах.

Хлум обращался со своим страшным трофеем вполне привычно. Он взял голову в свои руки, нечувствительные к огню, и стал держать ее над костром. Мутная пленка, которой были затянуты глаза Скользкого, дрогнула и, спустя мгновение, их узкие зрачки уставились прямо на герцога. Слуга опустил голову ниже. Стало слышно, как потрескивает в огне чешуя. Отдельные чешуйки желтыми и голубыми искрами взлетали кверху…

Изо рта Скользкого послышался высокий, пронзительный, однотонный крик. Никогда раньше Сенор не слышал ничего подобного.

– Огонь – не его стихия, – сказал с издевкой Хлум и опустил голову еще ниже. Герцог отвел от нее взгляд и стал смотреть в то место над костром, где, искажая пространство, плясал Хотба Крих. Он размышлял о цене своей собственной свободы.

А потом голова Скользкого заговорила.

– Братья Скользкого найдут и казнят тебя, – прошипела она, обращаясь то ли к герцогу, то ли к своему мучителю. Зрачки ее по-прежнему смотрели прямо перед собой, то есть на герцога. – Не будет спасения, не будет пощады!..

– Ты не о том говоришь, – сказал Хлум вкрадчиво и почти ласково. – Расскажи герцогу о Храме и об идущих на Круаг Кмедал, иначе то, что осталось от тебя, возьмет Хотба Крих…

С этими словами он на мгновение повернул голову Скользкого так, чтобы ее взгляд был устремлен вверх, туда, где дрожал воздух. Когда Сенор снова увидел ее зрачки, они были полны ужаса.

– Что ты хочешь знать о Храме? – выдавил, наконец, из себя Скользкий, сопротивление которого было сломлено.

– Где находится Храм? – спросил Сенор, все еще боясь поверить в то, что напал на верный след.

– На одном из невидимых островов Круаг Кмедал. Я не знаю, где именно, – поспешно добавила голова, ощутив, как дрогнули державшие ее руки Хлума. – Больше меня знает тот, кого охраняют рыцари Лухада. Никто из Скользких не имел доступа к этому существу. Его везут в железном ящике, запечатанном рунами Лухада. Оно предназначено в дар самому Хозяину Смерти.

– Кому служат рыцари Лухада?

– Никто не знает… Они присоединились к нам еще возле Колодцев Кхаргу. Неизвестно, куда они направляются. Существо в ящике обещало им сокровища Храма за свое освобождение.

– Почему же они идут на Круаг Кмедал? – проговорил Незавершенный, обращаясь скорее к самому себе, чем к голове Скользкого… Единственный глаз Хлума неотрывно смотрел на герцога. Сенор сделал отрицательный жест; Хлум разжал пальцы и голова Скользкого упала в костер. Последнее, что видел герцог, отворачиваясь, была искривляющая пространство тень Хотба Криха, опускавшегося прямо в огонь.

2. СХВАТКА В УЩЕЛЬЕ

Ущелье Нара было местом, где по неизвестной герцогу причине сходились многие дороги Тени. Можно было избрать другой путь, но тогда сделавшему это предстояло двигаться сквозь десятки опасных Ландшафтов, подверженных непрерывному изменению, в то время, как в ущелье Нара изменялась лишь кривизна самого пути. По его дну бежала стремительная ледяная река, ниоткуда не вытекавшая и никуда не впадавшая. Тусклое светило, свет которого едва пробивался сквозь липкий туман, господствовавший в ущелье, никогда не изменяло своего положения. Даже крылатые и бесплотные твари Хаоса не достигали краев отвесных стен. Узкая извилистая тропа тянулась вдоль берега реки и на обочинах этой тропы, в самом узком месте ущелья, отряд странствующего герцога поджидал караван, идущий из Колодцев Кхаргу.

Путь до этого места, во всех отношениях удобного для засады, занял у отряда два дня по личному времени герцога, хотя однажды Сенор прошел ущелье Нара за несколько минут. Почти неуправляемая банда его спутников беспорядочно рассыпалась среди придорожных скал. Он знал, что многие из них погибнут в предстоящей схватке, как это случалось всегда, но тут уж ничего нельзя было поделать. Они были не в состоянии действовать в соответствии с каким угодно планом. Даже возможности их оружия оказались не до конца известны ему. Сам Сенор в случае неблагоприятного исхода атаки рассчитывал на своих четвероногих слуг, отдыхавших сейчас в гулких пещерах ущелья.

Задолго до того, как Холодный Затылок увидел караван, он услышал стук копыт, далеко разносившийся по затянутой дымкой долине. Доспехи рыцарей Лухада, как всегда, были непроницаемы, но к нему пришли отражения некоего отличного от них существа, может быть, даже существа из Срединного Мира. Отражения были знакомы ему и это поразило Незавершенного, – слишком давно он встречал тех, кто разделял в Тени его судьбу изгнанника.

В ущелье господствовал холод, сковывавший движения, но герцог Мертвая Кожа ощущал его только обнаженной кожей запястий, – его лицо было скрыто под маской Зелеша, выделявшейся в тумане жутким белым пятном.

Он смотрел на тропу сверху, из узкой расщелины в стене, и на короткое время увидел караван полностью. Четверо всадников на закованных в металл лошадях двигались впереди и не приходилось сомневаться в том, что они уже почуяли опасность. За ними тянулись три повозки, запряженные белесыми многоногими призраками, рядом с которыми бесшумно скользили силуэты, похожие на рептилий.

Двое рыцарей Лухада скакали в хвосте каравана. Рыцарям не было известно, кто именно атакует их в ущелье, поэтому они решили проскочить опасное место как можно быстрее. Лошади и Скользкие перешли на бег; Сенор заметил, что рыцари перестраиваются, готовясь к бою…

Если бы у слуг герцога хватило выдержки и они напали на караван одновременно, отрезав ему пути к отступлению и бегству в другие ландшафты, нападение, может быть, и увенчалось бы успехом. Изо рта Сенора вырвалось проклятие, когда он увидел, как над обломками скал возникла чернильная тень Кайлы, метавшего в рыцарей сверкающие диски из серебристого раскаленного металла. Но диски поразили только одного из Скользких, не причинив вреда одетым в доспехи воинам никакого вреда. Могучее животное переднего всадника протаранило Кайлу, а черный меч изрубил его в дымящиеся куски.

Воинственный крик Хлума разнесся по ущелью и многократно отразился от его стен. Теперь бродяги Тени напали на караван со всех сторон; многие из них были смертоносны для существ, только что оказавшихся в Хаосе, но не для воинов ордена Лухада. Каждый из них был искушен как в боевом искусстве, так и в теневой магии. Они сблизили повозки и взяли их в живое кольцо. Скользкие успели спрятаться за ними и стреляли в атакующих из арбалетов. В руках одного из рыцарей появилось некое подобие чаши, из которой повалил густой малиновый дым, окутавший место схватки. После этого Сенор видел только силуэты сражавшихся в ущелье.

И все же нападавшим удалось повалить на землю двух всадников и разделаться с ними, прежде чем они успели подняться на ноги. Но цена этой маленькой победы была слишком высокой. Герцог увидел, как струится пространство над трупами, – неуязвимый для обычного оружия Хотба Крих уже получил все, что хотел.

Стоя на каменном уступе, Холодный Затылок выбрал момент, когда один из рыцарей оказался прямо под ним с мечом, опущенным к земле, и прыгнул ему на спину. Лошадь пошатнулась после того, как на нее обрушилась двойная тяжесть, и, воспользовавшись случаем, герцог выбил воина Лухада из седла.

Тот рухнул на камни, но одна его нога запуталась в стремени и лошадь проволокла его за собой несколько шагов. Герцог отрубил стремя ударом меча, освободившись от тела рыцаря, и стал пробиваться к задней повозке, в которой находился тот, чьи отражения казались ему смутно знакомыми.

Поющая Шкура защитила его от смертоносных стрел, выпущенных Скользкими и со звоном вонзавшихся в нее. Мимоходом Незавершенный увидел труп Хлума с огромным раскроенным черепом. Хотба Крих не брезговал и этими останками. Другие бесплотные твари Тени изгонялись из ущелья магией оставшихся в живых рыцарей. Сам Сенор не ощущал на себе их влияния, потому что не принадлежал к существам Хаоса. Это давало ему некоторые преимущества, но в то же время делало более уязвимым для обыкновенного металла и огня.

Он уже, конечно, понимал, что схватка в ущелье безнадежно проиграна, однако не потерял надежды освободить таинственного пленника, которого везли с собой воины Лухада. Прокладывая себе дорогу к повозке среди сражающихся и мертвецов, он успел увидеть, как Ядовитое Облако Агви из его свиты убило одного из Скользких, прежде чем само было съедено Рубиновым Цветком, распустившимся в ладони всадника, до сих пор оставшегося неуязвимым. На пути герцога возник рыцарь ордена, покрытый каплями красной росы, и тут Сенору пришлось столкнуться с одним из проявлений его магии.

Силуэты лошади и всадника раздвоились и разделились, словно отражения в раздвинутых зеркалах; теперь герцога атаковали два конных рыцаря, лишь один из которых был существом из плоти и крови. Сквозь другого Сенор прошел бы, как сквозь воздух, но вряд ли придворному Башни было от этого легче: ему предстояло угадать, какой из двух занесенных над ним мечей – настоящий. Ничто не могло помочь ему сейчас – ни магическое зрение, ни способность воспринимать отражения, ни волшебные амулеты, которыми он обладал. Предательский узник, томившийся в его черепе, насмешливо нашептывал ему что-то о роковых ошибках и о конце всех страданий, в то время, как два черных пятна неумолимо надвигались на него. Он поднял свою лошадь на дыбы и, ударив ее плашмя мечом, заставил броситься в сторону одного из всадников, а сам подставил свой клинок под удар другого. В худшем случае Сенор рисковал быть выбитым из седла, но он предпочел бы сломанную руку проломленному черепу… Призраком оказался тот, с кем герцог собирался скрестить свой меч, и в то мгновение, когда должен был последовать тяжелый удар, рыцарь растаял, как дымное облако, а за ним возник скалистый берег, круто обрывавшийся к реке.

Сенор и воин ордена столкнулись в узком пространстве между повозками и лошадь герцога рухнула, наткнувшись на меч незащищенным брюхом. Сам он успел отскочить в сторону и, падая, подрубил передние ноги надвигавшейся на него лошади тяжеловооруженного рыцаря. Та свалилась, увлекая за собой всадника. Не удержавшись на краю тропы, рыцарь в массивных черных доспехах с головой погрузился в реку и больше уже не показывался над поверхностью жидкости.

Путь к повозке был свободен. Трупы двух Скользких лежали под ее колесами, а прозрачные твари, переливающиеся, словно текучее стекло, тупо встали, оглушенные шумом завязавшейся около них схватки. Холодный Затылок быстро огляделся вокруг. Оставшиеся в живых рыцари Лухада были заняты уничтожением остатков его отряда. Единственным спасением герцога было бегство, но он не собирался расставаться с добычей, по воле случая оказавшейся так близко.

Повозка поражала своей архаичностью и никак не соответствовала великолепно сработанным оружию и доспехам рыцарей ордена. Ее деревянные колеса были обиты металлом, под навесом из грубого грязного полотна находился металлический ящик высотой с человека.

Герцог не стал тратить время на поиски двери и запора. Судьба предоставила ему возможность не только приблизиться к таинственному пленнику, но и выбраться с ним из ущелья Нара.

Он вскочил на одну из четырех тварей, запряженных в повозку, и сильными ударами ножнами заставил их двигаться. Тварь была покрыта омерзительной слизью, прозрачной, дурно пахнувшей и почти невидимой; Сенор с трудом удерживался на скользкой спине животного, когда повозка, тяжело перекатившись через трупы, понеслась по узкой тропе. Ему пришлось объехать обе стоящие упряжки и колеса его повозки прогрохотали на расстоянии четверти шага от обрыва.

Заметив беглеца, рыцари развернули лошадей и бросились в погоню за ним. Однако одетым в латы воинам на лошадях, идеально приспособленных к бою, но не к быстрой скачке, было трудно тягаться с четверкой, отягощенной всего лишь одним человеком и, по-видимому, не слишком тяжелой повозкой…

Сенор скакал, обхватив руками то, что могло быть шеей прозрачной твари, и видел только камни под собой и холодный блеск вечной реки, целиком доверившись инстинктам животных Тени. Стук мощных копыт долго преследовал его, а спустя некоторое время он понял, что слышит уже только эхо.

Потом он скорее почувствовал, чем увидел, что ущелье Нара расширяется; русло реки повернуло куда-то и исчезло; отвесные стены превратились в пологие холмы, покрытые большими фиолетовыми цветами. Тусклый свет сменился темнотой, в которой появились свистящие звуки, принадлежавшие новому ландшафту. Что-то угрожающее двигалось за холмами и напуганная упряжка вслепую продолжала свой панический бег. Холодный Затылок поднял голову и увидел, как дрожит черное пространство перед глазами, словно рябь пробегала по темной воде. Это было верным признаком того, что он вновь оказался в изменяющихся ландшафтах. Тогда он сосредоточился, пытаясь отыскать безопасное место, где можно было бы остановиться, отдохнуть и заняться пленником ящика…

Он двигался к этому месту, минуя ландшафт, в котором были только отсутствие тяжести и пустота, пронизанная лучами древнего света; ему показалось, что упряжка с повозкой бесконечно долго парили в этой пустоте, прежде чем герцог сумел переместить их в ближайший твердый мир и это был мир каменных исполинов.

Упряжка затерялась среди каменных фигур, беспорядочно кружившихся и сталкивавшихся друг с другом во тьме вечной ночи. Они были слишком огромны, чтобы Незавершенный мог хотя бы приблизительно определить их очертания. Может быть, они были всего лишь малой частью чего-то невообразимо большого…

Сенор предпринял еще одно отчаянное усилие и тьму перед ним прорезали лучи яркого света. Сквозь мрачные размытые силуэты стремительно приближалось сияющее желтое пространство, ослепившее его, и он не сразу увидел, что упряжка ворвалась в ландшафт податливого песка.

Холодный Затылок с трудом остановил ее среди переменчивых дюн и долго прислушивался к вкрадчивому свисту ветра и шороху пересыпающихся песчинок. Огромное слепящее светило занимало четверть здешнего неба и Сенор понял, что передышка не может быть долгой. Он ощутил, как мучительно зудит кожа, взмокшая под маской и одеждой.

Потом до его слуха донесся еще один звук. Кто-то тихо плакал в металлическом ящике. Придворного Башни поразил этот плач, как нечто давно знакомое, но казавшееся почти навсегда утраченным.

3. УЗНИЦА ЯЩИКА

Он соскочил с прозрачной твари, слизь на которой быстро подсыхала и превращалась в твердые коричневые иглы. Когда песок заскрипел под его ногами, плач, доносившийся из ящика, прервался на испуганной ноте.

Ящик, находившийся в повозке, напоминал гигантскую игральную кость, сделанную из вещества, похожего на металл. Его углы были скруглены, а на каждой из видимых граней начертаны священные руны Лухада. Что Незавершенный мог противопоставить им? Только весьма ограниченные знания магии и малопонятную ему Книгу Рун, найденную когда-то в доспехах полуистлевшего мертвеца в одном из подвластных ордену ландшафтов.

Он не видел входа в магическую тюрьму и, судя по всему, входа в нее вообще не существовало. Ящик был сделан из неустойчивой материи Хаоса, связанной на короткое время рунами Лухада.

…Долгие часы среди иссушающего зноя ушли у него на то, чтобы разрушить действие рун. Ему пришлось десятки раз выводить противоположные им символы на зыбкой поверхности песка, поскольку он ничего не знал о предметах, изображенных в Книге. Сенор был близок к тому, чтобы признать свои попытки бесплодными, когда неожиданно произошло чудо, – ни одна линия не пересекла границ допустимого, влияние рун было взаимно уничтожено и течения Хаоса разрушили магическую тюрьму…

Когда острие его кинжала прочертило в песке последнюю линию, Незавершенного ослепила яркая вспышка, в которой исчез запечатанный рунами ящик. Оранжевые круги долго плыли перед его закрытыми глазами. Потом он приподнял веки и увидел, как начертанные им символы стремительно чернеют и погружаются в песок. Спустя несколько мгновений от них не осталось и следа. Вместе с ними бесследно исчезли соответствующие им символы с пергаментных страниц Книги Рун, но герцог Мертвая Кожа не скоро узнал об этом…

Он смотрел на темнокожее существо, сидевшее на повозке в лучах окружавшего его золотистого сияния. Это существо действительно могло быть тем, чем казалось, – женщиной, чье тело было едва прикрыто куском белой ткани, а обескровленные губы беззвучно шептали слова неведомых Сенору заклинаний.

* * *

Опыт научил его не доверяться сразу тому, что он видел, но отражения сказали придворному Башни больше, чем глаза. В первую очередь он познал ужас, который испытывал человек, заблудившийся в Тени.

Перед ним, несомненно, была женщина из плоти и крови, принадлежавшая к одному из неизвестных ему человеческих племен. Очень темнокожая, она была, тем не менее, красива и хорошо сознавала свою хищную красоту. Когда она увидела перед собой мужчину в маске, к ее страху и растерянности тотчас же добавилась изрядная доля чисто женского лицедейства.

Холодный Затылок внимательно рассматривал ее, пытаясь понять, какую ценность могло представлять для Хозяина Смерти это эфемерное и совершенно никчемное здесь создание. В другое время и в другом месте он счел бы ее опасной обольстительницей, но сейчас его собственное уродство служило ему защитой. Потом он осознал, что женщина, возможно, принимает его за одно из творений Хаоса. Ее тревога и испуг были неподдельны. Он подошел ближе, провел острием меча по ее предплечью и остался доволен тем, что увидел выступившую на теле кровь.

Женщина была закутана в бесформенный кусок белой ткани, оставлявший обнаженными ее руки и ноги. Вблизи Сенор заметил, что кожа пленницы покрыта исчезающе бледными и чрезвычайно сложными изображениями. Никогда раньше ему не приходилось видеть столь совершенных и столь ускользающих от понимания рисунков. Это заинтересовало его, потому что в рисунках на женском теле, несомненно, была загадка и он сомневался в том, что они могли быть выполнены человеческими существами.

Человек Безымянного Пальца давно отвык от условностей и, протянув руку, грубо сорвал с женщины белую ткань. Такое обращение поразило ее и, в то же время, ей было небезразлично, какое впечатление произведет на него ее тело. Оно действительно было безупречным – упругим, гладким, манящим и лоснилось в лучах слепящего желтого света. Сенор даже подумал о том, не воспользоваться ли ему своими правами на эту бывшую пленницу рыцарей, ставшую теперь его добычей. Но потом его внимание поглотила тонкая вязь мерцающих рисунков, покрывавших почти все ее тело. Впервые в сочетании линий, пятен и полутонов, казавшемся случайным, он уловил нечто большее, чем просто мертвые изображения.

Ему показалось, что рисунки текут, постоянно дробясь и меняясь, как отражения небесных огней в неспокойной воде, но стоило ему сосредоточить внимание на каком-либо одном из них, как тот застывал, теряя свое неуловимое очарование и способность исподволь влиять на человеческое сознание. В это же время все остальные рисунки, которые он видел боковым зрением, затевали с ним колдовскую игру. Похожие мучительные ощущения иногда оставляли в нем забытые сны, содержавшие в себе утраченные тайны. Однако живые рисунки подействовали на него в сотни раз сильнее…

– Кто это сделал? – спросил он, имея в виду волшебные изображения. И наткнулся на непреодолимую стену, воздвигнутую в сознании пленницы кем-то, весьма искушенным в искусстве отражений. Паника, охватившая ее, свидетельствовала о том, что Сенор коснулся запретных тем.

– Кто ты? – спросила она, не ответив на его вопрос и лихорадочно пытаясь уйти от пугавшей ее границы в собственном разуме. Ее голос оказался резким и не слишком приятным. Холодный Затылок заключил, что при некоторых обстоятельствах она может быть коварным соперником. Лучшей защитой против примитивного человеческого зла служила ему в Хаосе его мрачная репутация и он не видел смысла что-либо скрывать.

– Я Сенор, Человек Безымянного Пальца, придворный Башни из мира, поглощенного Тенью. Здесь меня называют Герцогом Мертвая Кожа, а еще – Убийцей СемидесятиСеми. Тебе должно быть достаточно того, что я избавил тебя от рыцарей Лухада. Теперь я хочу, чтобы ты рассказала мне о Храме Спящих Младенцев…

– Значит, ты – не один из… этих? – она сделала брезгливую гримасу и показала на запряженных в повозку тварей Хаоса, покрывшихся к тому времени длинными коричневыми иглами. Горячие лучи здешнего светила стремительно превращали их тела в некое подобие пористого камня.

– Этого ты никогда не узнаешь наверняка, – ответил Сенор с жестокой улыбкой. То же самое ему приходилось говорить самому себе уже сотни раз. – Тебе не из чего выбирать и придется довериться мне… Или я заставлю тебя сделать это.

Он видел, что пленница понемногу приходит в себя и отдал ей кусок ткани, служивший более чем скромной одеждой. Когда женщина шевелилась, игра света на ее коже соперничала с игрой волшебных рисунков. Холодный Затылок почувствовал волнение, которое могло быть истолковано женщиной, как вожделение…

Она не спешила прикрыть свое тело. Вместо этого она легко соскочила с повозки и приблизилась к Сенору вплотную. У нее были желто-коричневые лживые глаза и большой влажный рот.

– Что означает эта маска? – спросила она, коснувшись его щеки пальцами с длинными розовыми ногтями. Без сомнения, белая кожаная маска настораживала ее, но то, что было под маской, могло привести в ужас. Он отдал должное ее присутствию духа и любопытству.

– Если я сниму ее, ты пожалеешь об этом, – сказал он, рассматривая лицо женщины сквозь прорези в маске.

– Почему же? – вкрадчиво спросила она. – Ты ведь спас меня и мне хотелось бы отблагодарить тебя, – женщина провела кончиком блестящего языка по своим пухлым губам. – Я умею быть благодарной…

Он не верил ни единому ее слову и все же его не оставляло предчувствие, что рисунки на ее теле являются ключом к какой-то зловещей тайне, странным образом затрагивающей и его собственную судьбу. Кроме того, он собирался получить от нее сведения о Храме и знал, что не остановится ни перед чем для достижения своей маниакальной цели.

– Ты отблагодаришь меня тем, что приведешь к Храму, – сказал Сенор с плохо скрываемой угрозой. Ему доставляло удовольствие сознавать, что пленница не вызывает у него желания. У него давно не было женщины, но эта слишком хорошо знала себе цену. В подобных случаях у герцога обычно пропадало намерение платить. Ее коварство было очевидно, однако мотивы ее поступков оставались для него тайной. Невидимая и непроницаемая пелена, в которой увязали отражения, отделяла Незавершенного от того, что ему страстно хотелось бы знать.

– Мне неизвестно, где находится место, о котором ты говоришь, – начала она и, заметив его нетерпеливый яростный жест, быстро продолжала:

– Но об этом знают там, где я жила раньше. Клянусь, это правда! Туда я отведу тебя с удовольствием…

Он и сам знал, что это правда, и все же колебался. В ее предложении был какой-то подвох, однако она казалась Сенору всего лишь орудием в руках гораздо более могущественного врага. Впрочем, худшее, что его ожидало, была смерть в результате неотвратимого влияния Зонтага. Он вспомнил об этом и перестал сомневаться в чем-либо. Это был тот случай, когда жертва сама искала встречи с охотником.

– Если я не найду дороги к Храму, мне придется убить тебя, – сказал он женщине без тени угрозы, как о чем-то, само собой разумеющемся, и не без удовольствия отметил, что с ее лица стерлось насмешливое выражение. Сейчас он был уверен в том, что так и поступит. Она тоже поняла это и насторожилась. Ей все еще казалось, что она не предлагала страннику Хаоса ничего опасного. В глубине ее памяти, под тяжелым черным щитом покоилось то, что она могла или должна была бы помнить.

– Но перед тем я все же должен узнать твое имя, – сказал Сенор с недоброй усмешкой.

– Когда-то, давным-давно, меня называли Джелва из рода Баолы, жрица Лемвиг, плоть Хозяина Иллюзий… Мое тело – самая большая загадка для смертных Тени, – добавила она двусмысленно и не без самодовольства. Она была неисправима.

– Тогда веди меня, Джелва из рода Баолы, – сказал он, взяв в свою руку ее мелко дрожавшую кисть, и расслабился.

4. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЗАМОК ГРАХ

Долгие паузы, возникавшие в разговоре с герцогом, заставляли Джелву испытывать растерянность и даже нарастающий страх, который навсегда поселился в темных закоулках ее души с тех пор, как она оказалась в Тени. Джелва еще помнила, как много тысяч изменений тому назад была жрицей в языческом королевстве Вальдивия, но теперь прошлая жизнь казалась ей менее реальной, чем непостижимые события, свидетельницей и участницей которых она стала совсем недавно.

С наступлением Тени Джелва уцелела благодаря одному предмету, весьма незначительному на вид. Тем не менее, ее разум подвергся сокрушительному натиску Хаоса и она вплотную приблизилась к границе, за которой ее ожидало безумие. Пройдя сквозь ад изменяющихся ландшафтов вблизи Замка Крика, она чудом избежала смерти, а от сумасшествия ее спас тот, кому с тех пор Джелва принадлежала безраздельно. Но даже он ничего не знал о происхождении таинственных рисунков, оставшихся на ее теле. Новый хозяин привел ее в страну, где магия не являлась абсолютной силой, где под ногами была неизменная твердь, где можно было укрыться за непоколебимыми стенами от бушевавших вокруг течений Хаоса. Внутри этих стен плелись грязные, но вполне человеческие интриги. Здесь Джелва оказалась в своей стихии и очень быстро приобрела заметное влияние. Ей не приходило в голову, что исподволь творимое колдовство постепенно превращало ее в марионетку, загадочную исполнительницу чужих желаний, вестницу зла, кое-кому казавшегося беспричинным.

Герцог Мертвая Кожа внушал ей суеверный страх. Временами ей казалось, что это существо давно перестало быть человеком. Безвременное пребывание в Тени наложило на него неизгладимый отпечаток. Для него уже почти ничего не значили старые привязанности, на которые Джелва могла бы рассчитывать. Он был отмечен смертью и знаком этого было уродство, скрываемое под мертвенно-белой маской.

…Джелва вела его, не задумываясь над тем, откуда ей известен путь сквозь Изменяющиеся Ландшафты. Сенор давно понял это и порой смотрел на нее с сожалением. Он сам когда-то был таким же слепцом в Кобаре, но и сейчас следовал одним только смутным предчувствиям.

Они прошли по Перевернутой Радуге, мимо бывшего Королевства Унн, Жидкой Иглы и Четырех Глаз Эльгхары. Он позволял Джелве вести себя и не пытался самостоятельно вызвать Изменения. У него было ощущение, что они приближаются к той области Хаоса, куда он еще никогда не проникал… Они быстро преодолели несколько сотен ландшафтов, ни в одном не задерживаясь дольше, чем требовалось для завершения Изменений. Уверенность, с которой Джелва вела герцога, всего лишь подтверждала то, о чем он уже догадывался сам.

Вначале он стал узнавать отдельные детали, а затем узрел облик знакомого мира, проступавший сквозь чуждые ландшафты. Сенор не мог бы сказать определенно, что именно кажется ему знакомым, – может быть, запахи, видимые формы или призраки отражений. Во всяком случае, когда-то он уже был в этом месте или в другом, во всем подобном этому.

Он остановился, повинуясь знаку Джелвы, и смотрел, как все дальше отступают зыбкие волны, в которых переливались и дрожали тысячи силуэтов и оттенков. Пейзаж вокруг обретал плотность и привычную тяжесть, в нем появились расстояния и перспектива, а также однонаправленная связь причин и следствий…

* * *

Они стояли на дороге, вымощенной каменными плитами. Дорога вела к мосту, переброшенному через ров, чернильной полосой опоясывавшим замок Грах. Лед сковал сердце придворного Башни, когда он ощутил, что это – не иллюзия. Обернувшись, Сенор увидел белеющий в сумерках Стеклянный Лес. Оттуда доносился еле слышный хрустальный звон. Незавершенному казалось, что это невозможно, и, тем не менее, он нашел в Хаосе Мургуллу или, по крайней мере, ее часть.

Он сосредоточился на отражениях, – здесь не было отражений. Только тяжелый и неразборчивый гнетущий фон, остающийся в месте мертвых.

Сенор снова взглянул на замок, вырубленный прямо в скалах. Женщина настойчиво всматривалась в щели маски, пытаясь угадать, что выражают глаза герцога. В ее улыбке явственно читалось непонятное Сенору торжество. Но она не могла знать, что в эти мгновения он вспоминает графа Тойнгха и Слепую Королеву Мелхоэд… Ничего хорошего не ожидало его в стенах замка Грах. Из узких окон сочился тусклый холодный свет. Острые вершины скал терялись в вечном мраке, господствовавшем под сводами необозримой пещеры. Без сомнения, это был один из подземных ярусов Мургуллы, начисто лишенный, однако, своих многочисленных обитателей, называвших себя в Кобаре Детьми Гриба.

То, что Джелва считала этот ландшафт своим, не слишком удивляло Сенора. В Тени, где нарушалось течение времени, последовательность событий, менялись местами прошлое и будущее, ему приходилось видеть и более странные вещи. Он вспомнил уроки Сдалерна, Призрачный Замок, который уже был украден из Ледяной Обители Бога На Четырех Ногах, и которому еще предстояло туда вернуться… Теперь это действительно были всего лишь призраки. Реальной оставалась его умирающая плоть и непримиримые враги, к которым он, может быть, возвращался.

– Ты утверждаешь, что здесь знают о Храме? – спросил он.

– Мой господин знает, – сказала Джелва, потупив взор.

Он не собирался спрашивать о том, кто был ее господином. В сознании Джелвы тот занимал место за искусно воздвигнутой преградой и оставался неразличимой тенью в саване, сотканном из ужаса. Кроме всего прочего, Холодный Затылок считал безрассудным грубо вторгаться туда, где его могли уничтожить просто по ошибке.

– Тогда пойди и скажи страже, что я хочу видеть твоего хозяина.

– Он не нуждается в охране.

В это Сенор готов был поверить. Слишком зловещей была тишина вокруг и слишком подозрительным полное отсутствие уродов с их машинами, оружием и мозгами, совершенно беззащитными против чужого вторжения…

Холодный Затылок ступил на опущенный мост. Джелва покорно следовала за ним, тем не менее, он старался не упускать ее из виду.

По этому самому мосту он бежал когда-то из замка Грах и сейчас перед ним была башня, в окне которой тогда была повешена Айота, Читающая По Костям… Глубокий ров чернел по обе стороны моста и со дна его доносился тяжелый болотный смрад. Сенор беспрепятственно прошел через ворота и оказался внутри замка.

Из темноты ему под ноги метнулось странное существо, которое он вначале принял за собаку. Потом он увидел, что это был все же человек, подвергнутый извращенной и жуткой трансформации. В его облике было что-то жалкое и, одновременно, невероятно отталкивающее. Он ползал у ног придворного Башни, издавая терзавшие слух нечленораздельные звуки. Рассматривая его, Сенор сделал одно неприятное открытие. Перед ним был Морш Возискар, слуга королевы Мелхоэд, и кто-то сыграл с ним весьма злую шутку. К тому же, его отражения теперь соответствовали отражениям низших жизненных форм.

Джелва отогнала его грубыми пинками и он с тоскливым воем вернулся в темноту. Потом она показала Сенору на едва различимую дверь.

…Холодный Затылок шел за темнокожей женщиной по смутно знакомым помещениям и вскоре почувствовал запахи других человеческих существ. Это не слишком обрадовало Человека Безымянного Пальца, – здесь у него не могло быть друзей… Замок еще хранил все признаки культа Гриба, господствовавшего среди Уродов, их реликвии, предметы искусства и следы безумных оргий исчезнувшего народа. В многочисленных залах и комнатах осталось множество машин, оружия, изображений, напоминавших о Мелхоэд, и воплощенных в камне подземных кошмаров. Все выглядело так, словно Детей Гриба застала врасплох неведомая катастрофа.

Судя по всему, Джелва вела гостя в ту часть замка, где когда-то находились покои графа Тойнгха. Сенор прекрасно помнил об обстоятельствах своего бегства из Мургуллы и приготовился к самому худшему.

Тем не менее, они двигались к цели окольными путями. Женщина из замка привела его на верхние этажи. Когда они проходили мимо спален, Джелва задержала его в одной из них. Тут он оценил ее незаурядное самообладание. Она неожиданно остановилась и резко повернулась к нему.

– Может быть, теперь ты снимешь маску? – спросила она с многозначительной улыбкой. В это время герцог Мертвая Кожа, не спеша, осматривал комнату. В ней была кровать со спинкой в виде половины гриба, верхняя часть которого нависала над ложем, погружая его в зловещую тень. На полу и каминных полках были разбросаны предметы из кости, металла и кожи, знакомые ему с тех самых пор, как он побывал здесь в первый раз. На стенах висели скелеты рыб, обитавших в подземных реках, и чучела летучих мышей в драгоценных ошейниках с выжженными буквами древнего языка.

– Ты действительно хочешь увидеть мое лицо? – спросил он с жестокой ухмылкой.

В глазах Джелвы отразилось предчувствие чего-то недоброго. Однако он должен был испугать и подавить ее, чтобы не приобрести еще одного опасного врага. Временами она напоминала ему Люстиг.

Он снял маску в глубокой тени, а потом повернул голову так, чтобы свет упал на мертвую половину лица.

Сдавленный крик Джелвы подсказал ему, что он не ошибся. По ее телу пробежал хорошо заметный трепет отвращения. Отныне ее душа была в его власти.

– Веди дальше, – бросил он, надевая маску Зелеша, и услышал позади себя шорох. Герцог быстро обернулся, но успел заметить только неясный силуэт, исчезнувший за поворотом коридора. Возможно, это был Возискар, однако Сенору показалось, что силуэт принадлежал двуногому существу. За считанные мгновения он возвел в своем сознании преграду, наглухо отделившую его отражения от окружающего мира. Если его появление уже не было тайной для обитателей замка Грах, то, по крайней мере, у него был шанс остаться для них пришельцем из Тени, обладающим неузнанной и непредсказуемой силой.

Вскоре они оказались в покоях хвостатого графа. Сенор услышал доносившийся сверху плеск воды и звуки незнакомой ему мрачной музыки, искаженной сухим треском. По широкой лестнице медленно спускались двое – мужчина в одеянии придворного Башни и женщина в роскошном платье, украшенном мерцающими камнями из Эльгхары. Правая рука мужчины покоилась на рукояти кинжала и Холодный Затылок имел возможность рассмотреть перчатку с отрезанным средним пальцем.

Не обращая на гостей ни малейшего внимания, странная пара степенно проплыла мимо, уставившись в пространство перед собой. Сенор не сразу понял, что кажется ему особенно странным в этих людях. Глаза Человека Среднего Пальца и его дамы были слишком тусклыми для настоящих. Их мертвый, неподвижный взгляд был прикован к темному прямоугольнику в глубине коридора. Когда люди из замка проходили мимо, Сенор понял, что их глаза действительно сделаны из стекла. Вблизи он с пугающей ясностью различал мертвенные пятна матовых зрачков. Джелва повернула к нему побледневшее лицо.

– Это слуги Хозяина, – сказала она хриплым голосом. – Они появились здесь очень давно.

– Не раньше меня, – сказал Холодный Затылок и в очередной раз заставил ее недоумевать.

5. СЛУГИ КРЫСЫ

Они вошли в зал с наклонными стенами, затянутыми тканью, и неразличимым потолком. Это было одно из самых высоких помещений, выбитых в скалах. Лишь небольшая его часть была освещена свечами. В темных углах шевелились неясные тени и были ощутимы холодные прикосновения сквозняков.

Посреди комнаты бил фонтан малиновой жидкости, по виду и запаху напоминавшей кровь. Жидкость стекала в каменный бассейн в форме символа Мечей. Вокруг него бродили и ползали, подбирая пищу, уродливые существа, по воле маниакального творца сочетавшие в себе части тел и конечности самых разных тварей Кобара, Мургуллы и Хаоса. Здесь были крысы с крыльями и хвостами, украшенными рыбьими плавниками, птицы с шеями и головами змей, рептилии с лапами, оканчивающимися кистями человеческих рук и десятки других, более отвратительных созданий.

Кроме шума фонтана, зал по-прежнему наполняли звуки музыки, исходившие из инкрустированного серебром ящика с изогнутой воронкообразной трубой из золоченой бронзы и черным вращающимся диском.

Граница света и тьмы пересекала длинный стол, за которым предавалась возлиянию самая странная компания из всех, которые приходилось видеть придворному Башни. Место во главе стола оставалось незанятым, как, впрочем, и четыре ближайших к нему кресла. Далее по левую сторону сидел Тойнгха, вдвое помолодевший с тех пор, как Сенор покинул Мургуллу. Теперь лицо графа было юным и гладким; его безмятежную чистоту нарушал только вытатуированный на лбу лиловый глаз. Несмотря на необъяснимую метаморфозу, у Холодного Затылка не возникло сомнений в том, что он действительно оказался перед одним из своих смертельных врагов.

Тучный расплывшийся человек, сидевший напротив графа, спиной к вошедшим, мог быть Смотрителем Часов Меррадлем и Сенор убедился в том, что так оно и есть, когда круглое напудренное лицо медленно повернулось в его сторону. Издали оно напоминало белый шар, плывущий над пурпурным холмом тела, облаченного в мантию Человека Большого Пальца.

Сенор перевел взгляд на соседку Меррадля и испытал настоящий шок. Лицо женщины, смотревшей на гостей через плечо, можно было бы даже назвать красивым, если бы не зияющий черный провал на месте левого глаза и холодная глумливая улыбка, застывшая на окровавленных губах. Женщина была немолода, но прекрасно сохранилась; ее холеные гладкие руки были выставлены напоказ, пальцы изящно переплетены. «Рейта Меррадль!», прошептал у него в голове отстраненный голос и он невольно стал спрашивать ее с той, которая умерла в Кобаре. Правый глаз Рейты был неподвижным и тусклым; Холодным Затылок усомнился в том, что и этот глаз – настоящий.

По правую руку от Рейты он увидел серую рясу Хозяина Башни, сидевшего в кресле на колесах и не проявлявшего к вошедшим никакого интереса. Это мог быть Зонтаг и сердце Незавершенного бешено заколотилось. Напротив Мага оказалась та, которую он не узнал вначале. Потом он вспомнил это лицо, прямые темные волосы и изрядно отяжелевшее тело, в котором он побывал однажды… Черная Летрод смотрела на него равнодушными циничными глазами, играя остро отточенной костью.

Остальные три женщины и четверо мужчин, сидевшие в дальнем конце стола, были ему неизвестны. Он рассматривал их некоторое время, а потом вышел из тени.

* * *

– Демоны Хаоса! – воскликнул граф Тойнгха и со стуком опустил на стол бокал с вином. – Она все-таки сделала это!..

На его лице появилась ядовитая улыбка человека, получившего, наконец, возможность отомстить за давнее оскорбление.

В этот момент Сенор ощутил, как что-то коснулось его сапога, и посмотрел вниз. В его ногу тупо упиралось уродливое существо с человеческими головой и торсом, переходящим в короткое и толстое змеиное тело. У существа не было ног. Младенческие ручки бессильно скребли по полу – препятствие, которое представлял собой сапог герцога, оказалось слишком трудным для них. Холодного Затылка передернуло от отвращения и он отступил в сторону, освобождая уродцу путь к фонтану.

Тем временем Хозяин Башни повернулся к гостю и тот увидел яркий блеск голубого глаза в тени капюшона. Для Зонтага Маг был слишком низок, но кто знал, что произошло с тех пор, как Башня исчезла в Хаосе?.. Голубой глаз внимательно изучал Человека Безымянного Пальца и тот ощутил пристальный интерес к своим амулетам.

– Он должен был умереть в Кобаре… – прошептал слабый голос и к Сенору пришли размытые и плохо различимые отражения.

– Хорошо, что он не умер, – процедил сквозь зубы Тойнгха и ироническим жестом поманил Сенора к столу. На дне его зрачков Холодный Затылок, наконец, разглядел тлеющий огонек беспощадной ненависти. – Теперь он сделает для нас все, что нужно…

Меррадль воззрился на придворного Башни и с его белого жирного лица постепенно сходила неожиданная гримаса блаженства. Вблизи Сенор увидел, как трясутся его губы.

– Может быть, он предпочтет сражаться… или бежать? – робко предположил Смотритель Часов и его пухлая рука потянулась к Рейте, как пугливый зверек к телу матери.

– Посмотри на его маску, болван, – брезгливо бросил хвостатый граф и внезапно захохотал, задрав к потолку острый подбородок. Отсмеявшись, он одним глотком осушил бокал с вином.

– Он в ловушке неизбежности, – продолжал Тойнгха, уставившись в пустоту. – То же самое когда-то он проделал со мной. Теперь наступило время вернуть долг…

Сенор смотрел на его татуировку и раздумывал над тем, что же все-таки она означала. Отражения графа безмолвствовали. Может быть, Тойнгха владел ими в совершенстве, а, может быть, был начисто лишен этой способности. Кроме того, его молодость казалась противоестественной, как лицо ребенка со звериным оскалом.

Черная Летрод с прежним равнодушием скользила взглядом по фигуре Человека Безымянного Пальца. Рейта Меррадль повернула голову к графу и Холодный Затылок мог бы поклясться, что это не было вполне человеческим движением. Слабая догадка забрезжила в его сознании.

По крайней мере, пока никто не угрожал ему здесь немедленной смертью. Тойнгха вел себя, как хозяин, но Сенор уже знал о том, что Джелва гораздо больше боялась кого-то другого.

– Иди ко мне! – позвал женщину граф и она покорно направилась к нему. Подойдя, она села у его ног и он положил руку на ее голову.

– Ты все сделала правильно, – сказал он и провел кончиками пальцев по зыбким изменчивым рисункам на ее полуобнаженной груди. – Впрочем, ты делала это ради себя…

Внезапно он схватил Джелву за подбородок.

– Ты ведь догадываешься о том, что ожидало тебя?.. А, может быть, все еще впереди…

Взгляд Джелвы стал стеклянным от ужаса. Граф рассмеялся и оттолкнул ее от себя.

– Оденься и возвращайся, – бросил он ей. – Этой ночью тебе предстоит весьма неприятная работа.

Джелва затравленно оглянулась и, неслышно ступая, исчезла в темноте. Тойнгха принялся лениво рассматривать янтарные глубины напитка в своем бокале.

– Ты – почти мертвец, – сказал он Сенору. – Поэтому я сделаю тебе подарок. Через некоторое время я провожу тебя к Храму. Ты сможешь войти в него и взять то, что давно ищешь.

Холодный Затылок ничем не выдал охватившего его волнения. Западня была почти очевидной. Но это не облегчало его двусмысленного положения. Он по-прежнему не знал, кто стоял за спинами тех, с кем ему приходилось иметь дело в замке Грах. Он вспомнил столь же неопределенные роли, которые приходилось играть в Кобаре, и сел за стол, чтобы разделить трапезу со своими врагами и слугами врагов. У него были сотни вопросов, но он понимал, что время ответов на большинство из них еще не настало. Поэтому он принялся рассматривать Рейту Меррадль, – женщину, которая давным-давно своей смертью вовлекла его в эту историю. Отсутствие глаза на ее лице приводило в содрогание. Теперь Сенор был уверен в том, что та Рейта действительно умерла. Смотритель Часов перехватил его взгляд и смотрел на него с ненавистью и опаской.

– Ты вернулся оттуда, откуда никто не возвращался… – начал он с подозрением, словно сомневался в том, что перед ним сидит тот самый человек, который когда-то отправился в Мертвые Времена. Сенор поборол в себе искушение показать Меррадлю медальон, все еще висевший у него на шее. Смотритель Часов явно играл здесь второстепенную роль, если не принимать во внимание его таинственной и сомнительной власти над временем.

– Я даже привел кое-кого с собой, – сказал Холодный Затылок, по-прежнему глядя на Рейту.

Черная Летрод хмыкнула и наколола на костяную иглу кусок жареного мяса. Мимоходом Сенор задал себе вопрос, кто и на кого охотился в окрестностях замка Грах.

Внезапно музыка оборвалась. После этого из ящика с трубой доносилось только раздражающее шипение. Возникший из темноты слуга снял рычаг с иглой с поверхности черного диска.

– Где же теперь Дети Гриба? – спросил Холодный Затылок с нескрываемой насмешкой. Однако хвостатый граф остался невозмутим.

– Бедные безмозглые уроды! – сказал он с ироничной жалостью. – Они не смогли выжить в Тени. Здесь их машины бесполезны, а рационализм оказался просто губительным… Впрочем, это можно было предположить. Сейчас мы находимся в относительно спокойной фазе, а было время, когда Мургулла… Однако, кому я это рассказываю? Герцогу Мертвая Кожа, самому многоопытному из странников Хаоса?!..

Ирония Тойнгха достигла апогея. С дальнего конца стола донесся искусственный смех. Смеялись те, кого Сенор не знал. Может быть, это были недавние приобретения графа.

– Вопреки всему, мы не испытываем неудобств. Король Гугим создал для нас новых слуг, – продолжал Тойнгха с легким поклоном в сторону Хозяина Башни. – А Меррадль помогает нам избавляться от тех, кто подходит слишком близко к Круаг Кмедал.

Это не было для Сенора новостью. О способностях Смотрителя Часов он знал не понаслышке и испытал на себе его утонченное коварство. К тому, что Хозяин Башни оказался Безумным Королем Гугимом, он отнесся равнодушно. При любых обстоятельствах тот оставался для него темной личностью.

Двое слуг с остановившимися взглядами и деревянной походкой произвели перемену блюд.

– Может быть, ты покажешь нам свое лицо? – прошептал Гугим и захихикал. – Впрочем, не надо. Я и без того знаю, что увижу под твоей маской… След одного очень старого колдовства… Не советую тебе пользоваться своими амулетами, – это совсем не в твоих интересах.

– Зачем мне твои советы? – прервал его Сенор и выпил подлитое слугой вино. Оно было великолепным и чуть терпким на вкус. Он давно забыл его запах.

– Где находится Круаг Кмедал? – спросил он затем у хвостатого графа, преодолевая отвращение к Тойнгха.

Со странной улыбкой тот показал на ряд окон в темной части зала, черневших между двумя тяжелыми бархатными портьерами. Холодному Затылку показалось, что он принимает участие в каком-то абсурдном и запутанном спектакле. Он пересек пространство зала и подошел к окнам. Несколько пар глаз внимательно наблюдали за ним.

Сенор увидел за окнами Стеклянный Лес, но теперь он смотрел на него сверху, с одной из самых высоких скал подземелья. Вдали над лесом висело призрачное голубое зарево. Это светились купола подземных гробниц Мургуллы.

Он оценил шутку, которую сыграла с ним судьба. Надо было преодолеть тысячи ландшафтов Тени, чтобы найти Храм там, откуда начиналось странствие Незавершенного. Впрочем, все это могло оказаться грубым обманом.

– Гробницы Мургуллы – это и есть острова Круаг Кмедал? – спросил он, поворачиваясь к хозяину замка Грах.

Меррадль затрясся от смеха. Его обвисшие щеки дрожали внутри высокого воротника, как студень в тарелке, а правая рука бегала по спине Рейты, словно жирный белый паук. С лица Тойнгха не сходила неопределенная улыбка. Теперь Сенор видел его омерзительное украшение, свернутое кольцами рядом с креслом графа. Черная Летрод со скучающей гримасой ковыряла в зубах заостренной костью.

– Что мешает мне убить вас теперь? – сказал Холодный Затылок в пространство, вынимая из ножен Древний Меч и любуясь игрой света на идеально гладких гранях клинка.

Безумный Король Гугим развернулся в своем кресле на колесах и уставился на Сенора своим нечеловеческим глазом, в котором тот поймал собственное перевернутое отражение.

– Ничего, – спокойно ответил Тойнгха, глядя на кровавый фонтан. – Кроме одной-единственной мелочи. В разных ландшафтах Круаг Кмедал выглядят по-разному, но невидимые острова всегда остаются невидимыми. Все очень просто. Я хочу, чтобы ты понимал это. Только я могу привести тебя к Храму и только ты можешь войти в него. Именно поэтому ты до сих пор жив, мерзавец. И признаться, это сильно противоречит моим желаниям.

– Ты глупец, Тойнгха, – сказал Сенор с издевкой. Неожиданно он ощутил давно забытую легкость и спрятал меч в ножны. – Ты все еще не понял, кто твой настоящий враг.

Граф остановил на нем тяжелый замутненный взгляд. Сенору показалось, что Тойнгха внезапно постарел на десятки кобарских лет и его коснулось дыхание смерти.

– В этот раз тебе ничто не поможет, – процедил тот наконец и сделал знак слуге, наполнявшему бокалы вином.

Человек Безымянного Пальца вернулся к трапезе. Мясо, дымившееся на блюдах, имело особый привкус. Он отнес это на счет того, что слишком давно не пробовал здешней еды…

Спустя некоторое время появилась Джелва. Обойдя копошившихся у фонтана уродливых тварей, она заняла за столом место напротив гостя. Теперь на ней было белое платье и драгоценности, превратившиеся в Мургулле в побрякушки. Тем не менее, ее красота производила впечатление и она знала это. Взглядом искушенной в разврате знатной дамы она обвела Сенора с головы до пояса, словно видела его первый раз в жизни. Он находил смешной эту бессмысленную и игру, но Джелва, сама того не ведая, еще могла оказаться полезной.

…Пауза чрезмерно затянулась. Молчание за столом становилось почти зловещим. Было слышно, как копошатся у фонтана свидетельства неудачных опытов и извращенного искусства Гугима. Вскоре к этим звукам добавился новый, едва различимый, но постепенно нараставший шум. Лицо Тойнгха превратилось в камень. Сенор помнил этот звук, – тихий хрустальный звон, сопровождавший в Стеклянном Лесу Кладбищенскую Крысу.

– Наверное, наш гость нуждается в отдыхе, – вкрадчиво сказал вдруг Тойнгха сладчайшим голосом, но прозвучало это, как приказ. Он в упор смотрел на Сенора и был смертельно бледен от бешенства. – Можешь выбрать себе комнату.

Холодный Затылок не стал возражать. Он действительно чувствовал себя бесконечно усталым. После выпитого вина в груди разлилось приятное тепло. Сенора мало интересовали отношения графа с Кладбищенской Крысой или любым другим подлинным хозяином яруса. Важным было только то, что он согласился сыграть в предложенную ему игру; теперь приходилось играть по правилам. Он собирался нарушить их всего один раз – когда на карту будет поставлена его собственная жизнь…

Он покинул зал в сопровождении слуги графа, вышагивавшего перед ним размеренной деревянной походкой. Остальные принялись развлекаться, стравливая человека-змею и существо с птичьим телом и клешнями вместо крыльев. Насколько Сенор мог судить по их крикам, схватка у фонтана была кровавой и смертельной…

6. НОЧЬ ДЖЕЛВЫ

Сенор выбрал спальню, в которой был только один вход и полностью отсутствовали окна. После того, как слуга удалился, герцог принял необходимые меры предосторожности. Он не питал иллюзий на счет своей личной безопасности; в любой момент его могли уничтожить, – для этого существовали десятки способов. Но оградить себя от влияния чужих отражений, особенно во время сна, он считал необходимым.

Холодный Затылок окружил кровать коконом из магических нитей, сквозь который не проникали отражения. Потом он снял маску Зелеша и подошел к зеркалу из полированной бронзы, стоявшему на каминной полке. Глядя на свое кошмарное лицо, он скривился от отвращения. Пятно гниющей плоти уже распространилось на другую половину лица. Пятно на руке поднялось до локтя. У Незавершенного оставалось очень мало времени… С мыслью об этом он улегся спать, положив в изголовье кровати свой меч, маску, когти Шакала и укрывшись Поющей Шкурой.

* * *

Среди искусственной ночи, не отмеченной ни наступлением тьмы, ни ожиданием света, его разбудили раздражающие сигналы, пришедшие в мозг. Сквозь переплетение охранявших его нитей Сенор увидел на пороге спальни едва различимый серый силуэт. Незаметным и беззвучным движением он вынул из ножен кинжал. Остановившись в нерешительности, ночной гость издали рассматривал герцога. Сенор угадал под тонкой прозрачной тканью очертания темнокожей фигуры и расслабился: это была Джелва.

Ее удивило и почти испугало то, что она увидела: человек из Тени лежал внутри висящего в пустоте искрящегося кокона, словно зверь из иного мира, пойманный в заколдованную сеть и спящий в плену целую вечность. Потом она поняла, что он уже не спит, и встретила его взгляд.

– Зачем ты пришла? – спросил он, хотя был почти рад этому. Волшебные рисунки на теле Джелвы до сих пор занимали его воображение.

– Ты один можешь спасти меня, – прошептала она очень серьезно, приближаясь к нему и разрывая тонкую паутину магических нитей. Остановившись у кровати, она сбросила с себя прозрачную белую ткань. На ее лице появилась холодная отстраненная улыбка.

– Я слышала все, о чем ты говорил с графом… По-моему, ты интересуешься бесполезными вещами. Вот самая большая загадка, – сказала она, проводя ладонями по своей груди и животу. – Тойнгха отдал бы многое за то, чтобы узнать тайну моих рисунков. Но ее не знаю даже я. Может быть, попробуешь ты?..

Она села ему на бедра и сладострастно потянулась. Рисунки, освещенные магическим светом, затрепетали на ее коже, как серебристые призраки. У нее были жесты уверенной в себе самки и она действительно имела для этого все основания.

– Я могу проиграть, – сказал он небрежно, чтобы остудить ее пыл. – Тогда никто не заплатит тебе за эту ночь.

– В этом случае я уже ничего не потеряю, – заверила его Джелва. – Обещай только, что избавишь меня от тех, кого встретил здесь… и от тех, кого еще встретишь.

– Я не даю нелепых обещаний, – сказал он и засмеялся. В чем-то она осталась удивительно наивной, эта женщина из варварских королевств. Но она уже не слушала его. Ее тело скользило по его телу; впервые за долгое время он ощущал прикосновения бархатной женской кожи, а не холодного хитинового панциря и обманчивых тел Семидесяти Семи… Джелва весьма умело имитировала страсть, но при этом не забывала избегать поцелуев обезображенного герцога…

* * *

Они лежали, наслаждаясь покоем после бурных ласк. Джелва уснула на краю кровати и теперь была похожа на существо, вновь ставшее самим собой, – то есть, отчужденным и диким.

Сенор лежал без сна, мучительно пытаясь вспомнить и разобраться в беспорядочном нагромождении жутких видений, которые были вызваны созерцанием рисунков на теле Джелвы в сочетании с ее необузданной манерой заниматься любовью. Их влияние было необъяснимым, но всепоглощающим, и она, должно быть, догадывалась об этом. Во всяком случае, ее ласки большей частью были машинальными, а чуть позже он вообще перестал замечать их. Потом он понял, что серебристые пятна изображений уже существуют отдельно от ее тела, словно выпавшего из реальности, и становятся похожими на бесконечно далекие мерцающие туманности, затерянные среди небесных огней… Его глаза не были созданы для того, чтобы как следует рассмотреть их, и он испытал болезненное разочарование человека, от которого вновь ускользнула, может быть, самая важная вещь в его жизни.

…Джелва металась во сне, ей снились кошмары. Сенор видел капли холодного пота, выступившего у нее на лбу, и слышал слова, произнесенные сдавленным шепотом на незнакомом языке. Хаотические отражения, выплеснувшиеся из-за стены сна, затопили его мозг грязной, судорожно пульсирующей волной. Потом в полутьме ярко сверкнули белки лилово-голубых оттенков, – Джелва открыла глаза.

– Она приходит ко мне ночью, в мои сны, и тогда меня терзают видения, а, особенно, ее голос. Я вижу чужие кошмары и они ужасны…

– О ком ты говоришь? – спросил он настороженно.

– О той, которая когда-то была здесь королевой. Ее изгнали в одно странное место, из которого не существует выхода. Но она где-то здесь, совсем рядом, и кошмары никогда не кончаются…

Сенор лежал и вспоминал время, проведенное с Мелхоэд в Бутылке Рофо, – мире без времени, увядания, смерти, – и его охватила глубочайшая тоска по утраченному покою. На что он променял вечное убежище и любовь слепой королевы? На зыбкое существование, сомнительное будущее, безнадежное странствие, в конце которого все равно было уничтожение… До сих пор в замке Грах его не посещали отражения Мелхоэд, но это означало всего лишь, что королева Мургуллы спит в самом надежном из всех убежищ мира… Она не могла помешать ему, но его растлевала сама возможность выбирать.

7. ОТВЕРГНУТЫЕ И ВХОДЯЩИЕ

Он проснулся, ощутив в спальне чье-то безмолвное присутствие. Сквозь сверкающую паутину восстановленной магической сети на него смотрела одна из кукол Гугима. Джелвы рядом уже не было, – она оставила герцога, следуя безошибочному женскому инстинкту. Сенор долго смотрел в неподвижные зрачки слуги, но так и не дождался каких-либо проявлений нетерпения с его стороны. Посланец хозяев замка остался невозмутимым и безмолвным на протяжении всего времени, пока помогал Холодному Затылку надеть доспехи и оружие, а потом жестом пригласил его следовать за собой.

В зале, где по-прежнему бил кровавый фонтан, теперь находился один лишь граф Тойнгха. Сенор увидел его темный силуэт на фоне окна с видом на Стеклянный Лес. Тойнгха, не оборачиваясь, поманил к себе герцога. Свет, падавший из окон, не мог разогнать сумрак, но это не помешало Сенору заметить, что граф пребывал в состоянии лихорадочного возбуждения. Поющая Шкура зазвенела на влажном холодном ветру, дующем снаружи. Герцог переступил через крысиный хвост, трепетавший на полу черной змеей.

Его взгляду предстала неожиданная и волшебная картина. За пределами замка расстилалась безграничная водная гладь, над которой поднимались купола гробниц, сиявшие призрачным светом. Их было гораздо больше, чем он мог себе представить, проезжая через Стеклянный Лес… Самые дальние из островов таинственного архипелага сверкали на горизонте, как разорванное ожерелье, украсившее вечную ночь Мургуллы. Поблескивающие серебром дорожки, протянувшиеся между куполами, были ничем иным, как вершинами деревьев Стеклянного Леса, затопленного водой.

– Ты появился вовремя, чужеземец! – с мрачным удовлетворением проговорил Тойнгха сквозь завывания ветра. – Такое случается очень редко. Теперь можно отправляться к Храму… Помни наш уговор и не пытайся убить меня…

* * *

Окрестности замка Грах были затоплены. Вода почти достигала моста, переброшенного через ров. На водной глади мерцали отражения голубых куполов. Возле моста Сенора и графа уже ждала лодка. Гребцами оказались двое человекообразных со множеством длинных щупальцев вместо рук, в которых весла казались игрушками. Чуть позже Холодный Затылок понял, что эти двое глухи и слепы, – они были созданы только для одной-единственной работы. Тойнгха управлял ими при помощи своей шпаги.

Когда лодка отошла от замка на достаточное расстояние, стало видно, что, кроме скал, в которых был вырублен Грах, и куполов гробниц, весь ярус исчез под водой, причем, поверхность ее оказалась не плоской, а вогнутой, словно гигантская чаша. Края чаши терялись во мраке вечной ночи.

На протяжении плавания Холодный Затылок ощущал, что его тело становилось то необычайно легким, то тяжелым, как будто наливалось свинцом, и тогда каждое движение давалось с большим трудом. Лодка скользила почти бесшумно, повинуясь движениям весел, с тихим плеском погружавшихся в воду. Тойнгха с необъяснимым чутьем находил дорогу в лабиринте ветвей Стеклянного Леса, торчавших из-под воды. В них преломлялся свет, слепивший глаза и вызывавший миражи.

Вскоре лодка оказалась в самом центре древнего архипелага. Купола гробниц окружали ее со всех сторон; в их сиянии растворилась тень далекого замка. Здесь Крысиный Хвост заставил гребцов остановиться, нанося им довольно болезненные уколы шпагой.

– Придется немного подождать, – сказал он Сенору. В голубом свете его лицо казалось мраморным и дьявольски красивым.

* * *

…Призрачный свет падал отовсюду и почти нигде нельзя было найти глубокой тени. Сенор сидел в неподвижной лодке и биение собственного сердца казалось ему слишком громким. Долгое время ничего не менялось вокруг, а потом он ощутил приближение Кладбищенской Крысы. Когда-то она уже была с ним рядом, но к этому невозможно было привыкнуть.

Первое, что он заметил, было изменившееся поведение гребцов. Животный страх исказил их лица, а тела свела противоестественная судорога. Чуть позже Холодный Затылок почувствовал, как по его внутренностям растекается мертвящий жидкий лед. Может быть, таким было ужасное мгновение, предшествующее небытию, но сейчас оно слишком затянулось. Инстинктивно Сенор опустил голову и услышал сквозь шум внезапно возникшего ветра торжествующий смех Тойнгха.

Из-под воды поднималось что-то; оно было растворено в пространстве и излучало вибрирующий страх. Оно наполняло воздух всепроникающим низким гулом, сводящим с ума. Только долгая практика в искусстве отражений помогла придворному Башни не потерять контроль над своими действиями, а точнее – бездействием. Опять ему пришлось бороться с труднопреодолимым искушением увидеть Кладбищенскую Крысу. Одно мгновение ему даже казалось, что это стоит целой жизни и глубоко похороненное влечение к смерти охватило все его существо, настолько сильным было разрушительное и самоубийственное влияние на сознание. Потом стало легче, – колодки неуправляемого кошмара разжались и Незавершенный понял, что побывал где-то очень близко к окончательному безумию…

Теперь он не ощущал присутствия Крысиного Хвоста. Двое существ со щупальцами визжали от ужаса и он почувствовал толчки, сотрясавшие лодку. Мгновением позже она поднялась в воздух, с плеском роняя воду, и понеслась куда-то с невообразимой скоростью. Напор набегавшего воздуха был чудовищным; Поющая Шкура на плечах Сенора уже не звенела, а жалобно стонала, трепеща под безжалостным натиском ветра.

Человек Безымянного Пальца сидел, скрючившись, крепко вцепившись руками в выступы на бортах лодки, и твердо помнил одно: он не должен был смотреть на то, что находилось вокруг, чем бы оно не было…

Полет был стремительным и недолгим. Единственными звуками, сопровождавшими его, были гул Крысы и свист ветра, пронизывающего до костей. Вскоре Холодный Затылок почувствовал, что его пальцы оледеневают, но лодка уже падала вниз и его тело почти утратило вес. Потом падение замедлилось и лодка неподвижно зависла в пространстве.

Чей-то голос, который должен был бы принадлежать Тойнгха, но был уже совершенно чужим, прошептал в самое ухоСенора:

– Можешь открыть глаза… Иди вперед и войдешь в храм…

Он открыл глаза.

Лодка висела над водой вровень с вершинами куполов и с этой высоты он видел их еще больше. Вереницы светящихся полушарий уходили за горизонт, очерченный границей между водой и голубым заревом…

Кроме герцога, в лодке никого не было. На месте гребцов были разлиты две лужицы мутной, дурно пахнувшей слизи. Холодный Затылок посмотрел на корму, туда, где находился Тойнгха, и у него перехватило дыхание от того, что он увидел.

В некотором отдалении от лодки, на расстоянии, которое невозможно было определить, в воздухе висело гигантское спиралевидное образование с размытыми краями. Ветви спирали были полупрозрачны и медленно вращались, как крылья огромной ветряной мельницы. В самый ее центр была втянута ужасным образом деформированная фигура графа, казавшаяся смехотворно маленькой. Только лицо его оставалось почти человеческим, но теперь оно было юным, как никогда, и совершенно обескровленным. Было совершенно очевидно, что он стал частью какого-то другого, гораздо большего, чем он, и, к тому же, совершенно чуждого всему человеческому существа.

– Вперед! Иди вперед! – кричало это существо искаженным до неузнаваемости голосом, переходящим в рыдающий хохот.

Спираль медленно удалялась и таяла, как дым. Взвизгивающее существо в ее центре превратилось в неразличимую точку и, наконец, исчезло. Поскольку другого выхода все равно не было, Сенор последовал его приказу и приблизился к носу лодки. От него в пустоту протянулась тропа из стеклянных дисков, плававших в воздухе. Они выглядели не самой надежной опорой, но он ступил на них и почувствовал себя так, словно шел по шатающемуся мосту.

Где-то далеко внизу сверкало гладкое зеркало воды; наступила тишина, казавшаяся ватной после безумных криков преображенного Тойнгха. В ледяном разреженном воздухе Сенор слышал только собственное шумное дыхание.

Магическое зрение медленно возвращалось к Сенору, но так, словно этому препятствовало чье-то влияние. Впереди стало сгущаться облако голубого тумана, из которого исходили лучи слепящего света. Постепенно облако приняло очертания гигантского купола с неясными дрожащими границами и оттого он казался всего лишь миражом. Тропа из стеклянных дисков вела прямо к нему.

По мере приближения к Храму герцог утрачивал обычное восприятие и органы чувств последовательно изменяли ему. Он вдруг ощутил себя способным видеть со стороны собственное сознание и оно предстало бесконечным лабиринтом, расстилавшимся под тропой, по которой он продолжал двигаться, как заводная кукла. Это было похоже на видения, но уже не имело ничего общего со светом.

В тысячах комнат лабиринта мелькали образы, которые хранила память, исказившая реальность, – лица, интерьеры, ландшафты, пророчества, замки, химеры, – все, что было воспоминаниями и прошлым, а может быть, неизбежностью будущего. Незавершенный ощутил себя бесконечно далеким от этого адского роя, копошившегося в его сознании, вывернутом наизнанку неведомым хирургом.

Нечто проникло в его мозг и он оказался малой частью этого нечто. Оно искало ключи к нему, его жизни и смерти, взвешивая все «за» и «против», возможность впустить чужого в Храм и последствия своего выбора. Только в одном оно оставалось несовершенным – оно не знало этих последствий. Оно было идеальным сторожевым псом, потому что было не способно проникнуть внутрь самого себя. Оно охраняло вечность, но полностью отсутствовало в промежутках между появлениями чужих. Именно поэтому его нельзя было уничтожить. Может быть, его хозяин и был всеведущ, но оно ничего не знало о хозяине и собственном предназначении. Без сомнений и колебаний оно отделяло входящих в Храм от тех, кто должен был быть умерщвлен, и исчезало из Тени… Оно было лишено человеческих пристрастий и приятных заблуждений; оно дало ощутить Сенору свою нечеловеческую природу и прикоснуться к измененному им миру. Даже это эфемерное прикосновение ужаснуло Незавершенного. Вселенная внутри него оказалась темным, изнурительным и безнадежно неощутимым в обычном состоянии местом…

Потом все прошло, как будто Сенор вновь вернулся в привычный сон. Слух, зрение, осязание за несколько мгновений выткали назойливые узоры на ткани безатрибутного мира, но Холодный Затылок уже знал, что никогда не увидит и не ощутит его прежним.

Теперь он смутно догадывался, почему Крысиный Хвост привел его к Храму. Может быть, когда-то Тойнгха сам предпринял попытку проникнуть на невидимый остров и Храм отверг графа, Джелву, Меррадля, – всех, кто когда-либо побывал во власти Кладбищенской Крысы. Во всяком случае, Холодный Затылок не видел другого объяснения происходящему. Какая-то темная извращенная сила жутким образом пропустила его сквозь себя и причина ее благосклонности навсегда осталась для него загадкой.

8. ТЕЛО МЛАДЕНЦА

Всего несколько дисков отделяли его от острова из голубого стекла с изящными рисунками трещин в прозрачной глубине. На острове был воздвигнут Храм, похожий на хрустальный замок и сиявший, как гробницы Мургуллы. Неподвижная вода вокруг острова казалась стеклянным зеркалом, отражавшим вездесущий свет…

Многочисленные отражения, вытянутые, искаженные, дробящиеся обступили герцога со всех сторон. Некоторое время он пребывал в растерянности, оказавшись в их предательском хороводе, а потом стал искать место, где отражения отсутствовали. Там, в хрустально чистой части пространства, мог находиться вход в Храм. Холодный Затылок прошел по зеркальному туннелю и очутился у начала анфилады комнат, уходящей в бесконечность.

То, что он увидел внутри этих комнат, удивило его, но не более. Ему показалось, что содержимое Храма не стоит тех усилий, которые нужно было затратить для того, чтобы достичь этого места. Но он не мог быть беспристрастным. Для него тело младенца означало всего лишь отсрочку, возможность чуть иначе провести остаток своих дней, да и то, – в лучшем случае, а для Хозяина Башни Зонтага, может быть, – почти вечную жизнь.

…Здесь были десятки, сотни, тысячи тел и они принадлежали существам многих рас, подобных человеку и весьма далеким от такого подобия. Некоторые из них не достигали длины его пальца, другие были огромны, как одушевленные колонны. Все они лежали аккуратными рядами в стеклянных нишах, всегда точно им соответствовавших, и, казалось, были погружены в вечный сон смерти, если бы не отсутствие в их телах малейших признаков распада. Они не дышали или, может быть, их дыхание было настолько замедленным, что Сенору было не под силу его заметить.

Все тела были нагими и, несмотря на разнообразнейшие размеры, безусловно принадлежали новорожденным существам. Впрочем, о многих из них герцог просто не мог судить, поскольку они представляли собой нечто совершенно чуждое. Такими были желтый камень величиной со скалу, белесые нити, растущие из лужицы маслянистой жидкости, и восхитительные по тонкости и изяществу создания, сложенные из миллионов кристаллов, похожих на снежинки. Кроме того, Сенор ощущал здесь присутствие еще кого-то, вообще не обладавшего твердой или жидкой плотью.

Несмотря на отсутствие видимой опасности, все это место оставалось чужеродным и враждебным человеку. Холодный Затылок не испытывал ни любопытства, ни почтения к этому хранилищу бессмертия. Все, чего он хотел, – это найти тело младенца, принадлежавшего к расе Хозяев Башни, и поскорее уйти отсюда. И он нашел его в шестнадцатой от входа комнате.

Тело младенца оказалось не по-детски худым и совершенным, словно мраморная статуэтка. Серая гладкая кожа блестела, как полированный камень. Веки были приоткрыты; казалось, что спящий сквозь узкие щели подглядывает за вошедшим в Храм. Одна из щелей отливала сгустившейся синевой, в другой угадывались черные тени нескольких мертвых зрачков.

Холодный Затылок был уверен в том, что не ошибся. Голова младенца была лишена волос, половые органы, которые были бы похожи на человеческие, отсутствовали, руки и ноги имели по шесть сухих удлиненных пальцев и очень напоминали конечности Хозяев Башни.

Когда Сенор поднял тело, оно оказалось неожиданно тяжелым и почти не изменило своего положения, – ноги остались вытянутыми, как будто были сведены судорогой… Герцог отказывался верить своей удаче. Тем более, что теперь ему предстояло действовать, чтобы спасти себя и свою драгоценную ношу от Кладбищенской Крысы и ее слуг. О том, как отыскать в Тени Зонтага, он старался не думать, – смутные предчувствия подсказывали, что тот сам придет к нему…

* * *

Поскольку иного способа покинуть остров для придворного Башни не существовало, он вновь ступил на тропу из стеклянных дисков, круто уходившую в неясную тьму за пределами окружавшего Храм голубого сияния. Однако теперь Человек Безымянного Пальца нес под Поющей Шкурой тело Спящего Младенца…

Все дальше и дальше уходил он от хрустального острова, пока не преодолел зону влияния невидимого и неощутимого стража Храма; тот напомнил о себе всего лишь еще одним помутнением рассудка.

На этот раз видения человека слились в его сознании с абсурдными и пугающими видениями еще одного существа, – может быть, это были образы, извлеченные из мозга ребенка, которого он нес…

Когда страж исчез, Сенор вернулся в привычную реальность и обнаружил себя идущим посреди голубых гробниц Мургуллы. Оглянувшись, он увидел позади пустоту, в которой исчезала тропа из стеклянных дисков, и безграничное сверкающее зеркало воды с пузырями куполов на поверхности. Нигде в пространстве не осталось и намека на Храм. Острова архипелага Круаг Кмедал обступали герцога со всех сторон.

Расположение куполов было ему совершенно незнакомо. Он вернулся с невидимого острова совсем не туда, где его оставил Крысиный Хвост. Это было на руку придворному Башни. Он выиграл немного времени у разыскивавших его слуг Крысы.

Однако, к своему разочарованию, вскоре он обнаружил, что не может вызвать даже самых малых изменений ландшафта. Несмотря на все старания, пейзаж оставался неизменным, и это означало, что где-то рядом находился очень мощный След, поддерживавший стабильность Ландшафта Голубых Гробниц. Холодный Затылок сам вошел в клетку, дверь которой теперь захлопнулась за ним. Вдобавок, тропа из стеклянных дисков внезапно исчезла как впереди, так и позади него; он остался стоять на единственном диске, плававшем на высоте облаков (если бы здесь были облака) и представлявшем собой довольно шаткую опору. Вот когда Сенор пожалел об отсутствии Суо.

С холодной решимостью человека, потерявшего все, он стал готовиться к схватке. Он преодолел в себе искушение избавиться от тела младенца, – слабая надежда спастись, больше похожая на дьявольский искус, еще теплилась в нем.

Он вынул из ножен меч и попытался войти в транс, в котором мог бы прибегнуть к силе древнего амулета. Однако символы на клинке оставались темными, а образ черного гроба – всего лишь воспоминанием, но не видением.

Потом придворный Башни ощутил приближение Кладбищенской Крысы и увидел возникшую над дальними куполами спираль, в центре которой бесновался Тойнгха. Черное пятно, появившееся из-за островов, постепенно приняло очертания лодки, двигавшейся неправдоподобно быстро и оставлявшей на зеркальной глади воды вспененный шрам. В ней находилось три или четыре человека и Сенор не сомневался в том, что двое из них были Безумный Король Гугим и Смотритель Часов Меррадль.

Отражения смертельных врагов вонзились в его мозг огненными копьями и ему пришлось приложить громадное усилие к тому, чтобы сохранить волю свободной. Он еще не знал, чем ему поможет меч в борьбе против парализующего влияния Крысы, непредсказуемого дара Меррадля и магии Гугима, но держал его наготове. Другой рукой он прижимал к себе тело младенца, ставшее вдруг очень тяжелым. Сражаться с такой ношей было почти невозможно и он вдруг понял, что им движет уже не рассудок, а необъяснимое предчувствие.

…Вращающаяся спираль была так близко, что Сенор мог разглядеть в ее середине искаженную фигурку Тойнгха и белое перекошенное лицо. Потом Холодный Затылок услышал хохот, похожий на крики кобарских гиен. Наружные части спирали стали вытягиваться в сторону человека, стоявшего на диске; ветви ее вращались настолько быстро, что она превратилась в размытый конус.

– Отдай его, падаль! Отдай! – закричало существо из центра спирали. – Отдай его нам!..

На мгновение Сенор посмотрел вниз и увидел, что лодка уже находится прямо под ним. Кверху были обращены облагороженные ненавистью лица Меррадля, Рейты, Черной Летрод и равнодушное, будто каменная маска, лицо Гугима… Потом тело Меррадля исчезло, как это уже случилось однажды в Кобаре, и герцог ощутил неприятный холодок в груди, – игры со временем не относились к числу его любимых занятий. Как и в тот раз, он увидел при помощи магического зрения лишь прозрачную тень на том месте, где только что находился Смотритель Часов.

Спустя мгновение Сенор уже не смотрел вниз, – его коснулось ледяное дыхание Крысы. Крики Тойнгха заполнили собою весь мир и стали невыносимо громкими.

– Отдай младенца! Ты все равно мертвец! – причитал рыдающий и одновременно смеющийся голос. – Отдай! Отдай!..

Снизу к человеку, стоявшему на диске, приближались взлетевшие с лодки слуги Гугима, похожие на птичьи скелеты, ощетинившиеся стальными лезвиями когтей. Они были неуязвимы, потому что были уже мертвы. Даже против одних этих заколдованных тварей придворный Башни не продержался бы и минуты, – их оказалось слишком много. Но страшнее всего было мертвящее присутствие Крысы. Тело человека охватывало предательское оцепенение, а мозг обволакивало безумие.

Когда его руки уже почти перестали подчиняться ему и он готов был бросить меч и тело младенца, вдруг произошло то, что до сих пор было всего лишь неясным предзнаменованием.

Темное плоское небо Мургуллы раскололось и Холодный Затылок увидел, как гигантская каменная гора вломилась в Ландшафт Голубых Гробниц. Сильнейший ветер ударил Сенора в грудь и едва не смел его со стеклянного диска. Каким-то невероятным образом герцог удержался от падения вниз и остался лежать на гладкой скользкой поверхности, накрыв своим телом тело младенца.

Крыса вдруг отпустила его из своих незримых объятий. Сквозь жалобные стоны Поющей Шкуры он услышал яростный и безысходный крик Тойнгха из центра скрученной ураганом спирали. Ослепительные голубые молнии прорезали пространство и вслед за ними пришел грохот, сравнимый с шумом сотен извергающихся вулканов.

Свечение гробниц стало тусклым и мир Мургуллы погрузился во мрак. Холодный Затылок с усилием поднял голову. Сверху, во вспышках фиолетовых огней, сквозь дыру в пространстве на кладбище Стеклянного Леса опускался Призрачный Замок, словно черный айсберг, плывший в запредельном океане, а теперь падавший в пустоту.

Сенор увидел седоволосых воинов на крылатых псах, взлетавших с каменного острова и преследовавших разбросанных ветром тварей Гугима. В схватке с ними воины Ксантрии могли найти только собственную гибель, но Человек Безымянного Пальца ничем не мог им помочь.

Замок стремительно приближался к нему и вскоре Сенор уже знал, каким образом совершит побег из захлопнувшейся клетки. Вторжение разрушило ожидания его врагов и потрясло их, но они быстро приходили в себя. Из середины сжавшейся спирали в придворного Башни полетели огненные стрелы; одна из них вонзилась в шкуру Синего Кота и только это спасло Сенора от смерти. Кроме того, ему пришлось отбиваться мечом от атаковавших его летающих скелетов, а с младенцем на руках это было почти безнадежным делом. Спустя минуту его руки были иссечены многочисленными порезами, из которых сочилась кровь. Острые, как бритвы, когти мертвых птиц находили незащищенное хитином тело и вонзались в него десятками жалящих лезвий. А потом он почувствовал, что вообще теряет способность к сопротивлению, – Крыса снова возвращала себе власть над ним. Ужас, от которого шевелились волосы на голове, ударил в мозг, опустошая его, но каменный берег был уже совсем рядом, на расстоянии нескольких шагов от края диска, и Холодный Затылок, предпринимая последнее отчаянное усилие, бросился к нему, направляемый инстинктом животного, спасающегося от гибели. Руки его все равно были сведены судорогой и крепко держали Меч и тело младенца. При этом Сенор открылся и Поющая Шкура взмыла в воздух, как огромное фиолетовое крыло, и забилась за его плечами. Воспользовавшись брешью в обороне герцога, один из птичьих скелетов устремился к нему смертоносной тенью и несколько кривых стальных лезвий вошли в его тело между пластинами панциря. Но удар уже не мог остановить его падение и он рухнул на камни блуждающего королевства на самом краю пропасти, разделявшей остров и стеклянный диск.

Напоследок он ощутил, как отвратительно липкая и теплая кровь заполняет тонкий промежуток между телом и панцирем, а потом погрузился в безвременный мрак забытья.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЛЕДЯНАЯ ОБИТЕЛЬ

9. ГОСТЬ

Сенор медленно приходил в себя в одной из овальных комнат Шаарна, как будто всплывал к сумеречному свету со дна черного озера.

Вначале прояснилась малиновая пелена, застилавшая глаза, затем проснулась тупая боль во всем теле и, наконец, взгляд его сфокусировался на ярких пятнах горящих свечей. Несколько женщин с серыми лицами и пепельно-седыми волосами находилось у его кровати. Он приподнял голову и увидел, что его тело освобождено от хитинового панциря и покрыто повязками из белого полотна. Сенор пошевелился и с большим облегчением убедился в том, что, по крайней мере, его руки и ноги не переломаны…

Кто-то поднес ему теплое и горькое питье – по-видимому, отвар из каких-то корней. Он выпил и ощутил смутное беспокойство от того, что остался почти безоружным. Только обруч Мелхоэд оставался на голове и еще герцог покрутил на пальце перстень Сдалерна.

Воспоминания о Храме Спящих Младенцев и сражении со слугами Крысы были очень яркими. Он заново пережил отчаяние, ужас, боль и глухо застонал от беспомощности. То, что он оказался в полной зависимости от обитателей Призрачного Замка, приводило его в ярость. Однако, должна была существовать какая-то причина тому, что Шаарн появился в Мургулле в самую критическую минуту именно для того, чтобы спасти придворного Башни. Может быть, он догадывался о том, что этой причиной являлось тело спящего младенца, но тогда все становилось еще более запутанным.

…Голова раскалывалась от боли и он коснулся рукой своего лица. Только теперь Холодный Затылок заметил, что пока он находился в беспамятстве, кто-то снял с него маску. На лицах прислуживавших ему женщин ясно читалось плохо скрываемое отвращение, смешанное с тупой и неискоренимой ненавистью.

Сенор приподнялся на локтях и постепенно сполз с кровати. Никто не пытался его остановить. Он увидел лежащие неподалеку одежду и доспехи, но маски Зелеша и меча нигде не было… Шатаясь, он встал и сделал несколько шагов. Слабость была вполне преодолимой; ему повезло, что раны оказались неглубокими, хотя и многочисленными. Теперь он чувствовал себя так, словно все его тело было обожжено. Однако, гораздо сильнее жгло его душу сознание собственной незащищенности.

Он бросил быстрый и недвусмысленный взгляд в сторону женщин и они восприняли это, как безмолвный приказ… Две из них помогали ему одеться. Кроме меча, исчезли когти Шакала и Шкура Синего Кота. Человеку Безымянного Пальца оставили только два его кинжала, медальоны Рейты Меррадль и Зеркальный Амулет, видимо, сочтя его пустой безделицей.

– Проводи меня к своей госпоже, – сказал Сенор одной из женщин. Он был уверен в том, что Люстиг все еще правит Шаарном.

* * *

Его провели по коридорам, плавно суживавшимся в недрах замка, наклонным туннелям без единой лестницы, мимо залов с круглыми входами-норами. Изредка он видел людей с серыми бесстрастными лицами – подданных уже несуществующего королевства. Даже его появление не вызывало у них интереса – странствие по Тени продолжалось всю их недолгую жизнь.

Герцога оставили в одиночестве в зале, освещенном свечами, по периметру которого находились затемненные ниши. Он понял, что за ним наблюдают и ему не избавиться от невидимых соглядатаев. Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, он принялся изучать гобелены на стенах, древние и ветхие, как сама Ксантрия. Он погрузился в созерцание эпизодов из истории королевства, сцен безжалостных схваток с хошинхо, портретов сереброволосых людей в странных многослойных одеждах с архаичным оружием в руках…

От этого занятия его отвлекло появление человеческих отражений, в которых были не только знакомая насмешка, жажда обладания, презрение, ложное чувство превосходства, но и опасная властность.

Спустя минуту перед ним появилась Люстиг, почти такая же, какой он запомнил ее перед тем, как оставил Шаарн много тысяч Изменений тому назад. Он даже не обратил внимания на двух вооруженных слуг, остановившихся чуть поодаль. Люстиг была надменна и прекрасна. Улыбка, игравшая на ее губах, была ледяной, как резкий блеск бесцветных камней, украшавших ее роскошное платье. Каждый ее жест и любая поза были исполнены безупречного изящества. Как ни странно, за этим совершенством ощущалось присутствие уродливой силы. Тем не менее, вожделеющей части его мужского естества были чужды эти тонкости.

– Приветствую тебя, госпожа Призрачного Замка, – сказал Холодный Затылок с едва заметной иронией.

– Как видно, странствие по Тени не пошло тебе на пользу, человек из Кобара, – парировала Люстиг с презрением. Однако Сенора уже давно не задевали слова.

– Что поделаешь, ты ведь тоже стала жертвой колдовства…

– Это было слишком давно, – небрежно бросила Люстиг и опустилась в невидимое кресло, притаившееся в глубине одной из ниш, почти слившись с черно-серым фоном. Все было сделано так, чтобы поставить гостя в наименее выгодные условия. Он вынужден был разговаривать с безликими тенями, но сам оставался внутри освещенного круга.

– А может быть, этого вообще не было, – добавила Люстиг из темноты и тихо засмеялась. Он услышал в ее голосе нечто такое, от чего холодная волна пробежала по его спине…

– Где мое оружие? – спросил он после паузы.

– Ты говоришь о Древнем Мече?.. Не думай об этом… Ты неблагодарен, Человек Безымянного Пальца. Разве что-то угрожает тебе в стенах моего замка?..

Сенор почувствовал ненависть к этой женщине. Однако он вынужден был проявлять гибкость. У него отобрали Меч, тело младенца, Поющую Шкуру. Было совершенно очевидно, что сам он не представляет для Люстиг никакой ценности. Тем не менее, она сохранила ему жизнь и продолжала играть с ним в какую-то игру. Все, что ему оставалось, это подчиниться ей до лучших времен.

– Зачем ты спасла меня? – спросил он, совершая насилие над собой и своим здравым смыслом.

– Не задавай лишних вопросов. Веди себя правильно, красавчик, и нам обоим будет хорошо. Может быть, я даже избавлю тебя от твоего украшения…

Прозрачный намек на возможный альянс Люстиг с Хозяевами Башни неприятно поразил его, хотя Сенор давно подозревал нечто в этом роде.

– Тебя послал Зонтаг? – спросил он прямо, почти не надеясь получить столь же прямой ответ. Люстиг вполне оправдала его ожидания.

– Разве тебе недостаточно того, что ты избежал смерти? Мы рассчитывали хотя бы на благодарность с твоей стороны…

Последняя фраза вызвала улыбку даже у герцога, не говоря уже о Люстиг. Напоминать о том, что он сделал для нее, было, конечно, лишним.

Люстиг поднялась, давая эти понять, что разговор окончен, и вышла из тени. Сенор опять увидел ее глаза, смотревшие сквозь него. Он пребывал в легком замешательстве. Рассчитывать на бескорыстие этой женщины было, конечно, смешно, но он до сих пор не знал, как именно она хочет его использовать. Ее отражения сказали ему ровно столько, сколько она хотела, то есть – ничего.

– Только поторопись, – сказал он ей и постучал себя пальцем по омертвевшей щеке. – Если, конечно, тебя не интересует мой труп.

Люстиг не обратила на его слова ни малейшего внимания. Она подошла очень близко к герцогу и некоторое время внимательно рассматривала его лицо. В этом безжалостном действии, исполненном абсолютного превосходства, было гораздо больше издевки, чем в любой, сколь угодно ядовитой насмешке.

– Ах, этот жестокий Зонтаг, – произнесла она с расстановкой и громко расхохоталась, откинув назад голову…

Она все еще смеялась, покидая круглую комнату с нишами, и вдруг резко оборвала смех.

– И последнее: не забывай, что ты здесь не пленник, а гость. Если хочешь, выбери себе женщину. Вечером я буду ужинать в Королевской башне и пришлю за тобой. Там ты узнаешь больше…

10. УСЫПЛЕННЫЙ

Сенор убил несколько долгих томительных часов, блуждая по Призрачному Замку и пытаясь найти хоть какое-нибудь объяснение фальшивому гостеприимству Люстиг. Это было бесплодным занятием до тех пор, пока на одной из террас Шаарна он не сделал одно очень неприятное открытие.

…Как червь путешествовал он в полутемных спиральных коридорах замка, не находя выхода на поверхность; никто из серокожих людей, которых он встречал по пути, не понимал его вопросов или делал вид, что не понимал. В глубинах замка воздух был затхлым, как в склепе. Ни одного дуновения, ни одного сквозняка, которые подсказали бы ему путь наружу. Ксантрийские подданные были заняты своими делами – архаичными ремеслами, примитивной магией, вызывавшей у придворного Башни улыбку, или же опытами, приводившими его в дрожь своей жестокостью. Жизнь в замке была подчинена мрачным традициям и твердому порядку. Позже Холодный Затылок увидел тех, кто обеспечивал этот порядок. Но обитатели замка, обреченного на вечное странствие, похоже, давно смирились со своей судьбой. Однообразие не слишком угнетало их. Никто из них не променял бы твердыню Шаарна на губительные для разума парадоксы Зыбкой Тени, не говоря уже о том, что никто из них не обладал Следом, Остающимся В Предметах, необходимым для такого путешествия…

Наконец, чисто случайно Сенор оказался в коридоре, который вывел его на одну из глухих замковых стен. Снаружи с необычной быстротой сменяли друг друга Ландшафты Изменений, – замок стремительно двигался сквозь Хаос и это движение скорее встревожило, нежели обрадовало герцога.

Чередование сумерек, дней, ночей, твердых, жидких, пустых миров, ландшафтов, наполненных отражениями немыслимой интенсивности и абсолютно чуждой жизнью, пребывание в которых было бы смертельным, если бы не было столь мимолетным… Это ошеломляюще действовало на человеческий мозг и стало почти невыносимым для зрения. Тогда Сенор пробрался между двумя высокими зубцами стены и посмотрел вниз. То, что он увидел, заставило его отшатнуться, после чего он застыл, будто пригвожденный к месту.

Далеко внизу, на узкой полоске суши, отделявшей замковую стену от пропасти Хаоса, неподвижно стояли воины-глонги; их мертвые глазницы смотрели в пустоту. Герцог узнал бы их из тысяч различных существ. Его взгляду предстали полуистлевшие одежды, висящие лохмотья кожи, оружие и доспехи, покрытые ржавчиной, старыми кровавыми пятнами и прилипшей землей. Глонги были слишком далеко, но при одном лишь воспоминании о смраде, который сопровождал полуразложившиеся тела, ему свело внутренности, а лицо исказила болезненная гримаса.

Внезапно чья-то рука легла ему на плечо. Сенор резко обернулся. Человеку, посланному Люстиг, ничего не стоило столкнуть его вниз. Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом посланец поманил его и Холодный Затылок последовал за ним, ломая голову над тем, как мертвецы из Мокриш, Земли Иллюзий, порождения его кошмаров и странной войны с Семьюдесятью Семью, оказались в Призрачном Замке.

* * *

Слуга проводил Сенора в громадный зал, освещенный множеством светильников в виде металлических щупалец, вцепившихся в камни. Гладкий пол по краям зала загибался кверху, переходя в стены, которые, в свою очередь, столь же плавно становились сводом потолка. Поэтому все, что относилось к творениям человеческих рук, находилось в середине помещения, казавшегося огромным и пустынным.

Но чувство это было обманчивым. Здесь он увидел Люстиг, восседавшую на возвышении, высеченном из цельного куска скалистой породы. Рядом с нею сидел обнаженный по пояс человек с бронзовой кожей, лоснившейся в желтом свете светильников так, словно она была смазана маслом. Но наиболее странными были его неестественная неподвижность и остановившийся взгляд, который Сенор встречал до этого только у кукол Гугима. Человек показался ему образцом прекрасного и безмозглого самца.

Двое слуг держали перед Люстиг и ее неподвижным гостем подносы с едой и напитками. Госпожа Шаарна поддерживала с бронзовым человеком вялую беседу. Когда Сенор приблизился, то понял, что речь шла о нем. На него самого никто не обратил внимания.

– Он не так скучен, как ему кажется, – лениво объясняла Люстиг. – Меня развлекает вся эта история. Жизнь в замке невыносимо однообразна и проста. Она лишена остроты и страданий, присущих более суетливым и многолюдным местам…

– Я знал такие места, – понимающе проговорил бронзовый человек низким и как бы захлебывающимся голосом. – Однако иногда лучше избежать риска. Это дело нужно закончить сейчас же…

– Немного терпения, – мягко, но настойчиво прервала его Люстиг. – Я еще не оценила полученный подарок.

Только теперь она перевела взгляд на герцога и жестом пригласила его сесть двумя ступенями ниже бронзового человека. С этой позиции Сенор увидел то, чего не мог видеть раньше, – причину необычного сиплого голоса собеседника Люстиг. У того было перерезано горло. Была черная улыбающаяся рана, но не было крови и, самое главное, не было мертвеца. Когда герцог опустил глаза, он увидел, что слуга уже держит перед ним древний бронзовый поднос с не слишком разнообразной здешней едой и серебряным кувшином вина. Может быть, несмотря на уродство герцога, на подвижной половине его лица отразилось замешательство. Во всяком случае, Люстиг перехватила его взгляд.

– Да-да, – сказала она, явно наслаждаясь происходящим. – Он не совсем живой… Но разве это так уж плохо? У него нет мелких пристрастий и он охотно согласится стать совсем мертвым, когда надоест мне. Очень удобный и невзыскательный любовник…

Сенор внимательно рассматривал женщину из Кобара и думал о том, свела ли ее с ума скука или Зыбкая Тень.

– Кто же он и откуда взялся? – спросил он, чтобы поддержать беседу.

– Скажи ему, кто ты, – приказала Люстиг бронзовокожему человеку, ткнув его в плечо костяной иглой для мяса. На теле человека осталось темное отверстие, из которого так и не выступила кровь.

– Мое имя – Кмерг, – без всяких интонаций проговорил он.

– Ешь! – приказала Люстиг и челюсти бронзовокожего задвигались с механической размеренностью, перемалывая безвкусную растительную пищу… «Кмерг» – это имя Сенор вспомнил сразу. Призрак, блуждавший в поисках тела, которого придворный Башни встретил еще в Кобаре, оставил о себе яркое и болезненное воспоминание. Но призрак нес в себе отчаяние, угрозу и силу потустороннего мира, а сейчас перед герцогом была всего лишь человеческая оболочка, лишенная воли и способности действовать в собственных интересах.

– Значит, ты все-таки нашел себе тело? – шепотом спросил Сенор у бронзовокожего, улыбаясь своим тайным мыслям.

Кмерг смотрел сквозь него абсолютно пустыми глазами. У этого создания, кем бы оно не было, уже не осталось воспоминаний и ненависти. Оно продолжало существовать только в соответствии с извращенной прихотью своего создателя.

Люстиг громко захохотала.

Пока она смеялась, Сенор налил себе вина из кувшина. Оно необычно пахло и оказалось почти безвкусным.

– Может быть, теперь ты расскажешь, зачем я тебе нужен? – начал герцог, которого уже раздражал здешний способ развлекаться. – Мне не хотелось бы…

– От твоих желаний уже ничего не зависит, – прервала его Люстиг, сверкая безупречной белизной зубов. – Все началось задолго до того, как ты почувствовал себя участником игры. До сих пор тебя не приходилось заставлять делать все, что нужно. А сейчас ты сделал последнее из того, что мы от тебя ожидали…

После этого наступила продолжительная пауза, на протяжении которой Сенор раздумывал над тем, сумеет ли он убить Люстиг раньше, чем его самого прикончит стража. Его шансы были ничтожны.

– Ты хочешь сказать, что вино…

– Нет, не отравлено. – Люстиг откровенно забавлялась. – Ты всего лишь уснешь. И очень скоро… А вот, кажется, причина всех твоих неудач. В твоем положении я хотела бы знать о ней.

Она показала в сторону одного из коридоров, ведущих в зал. Вначале герцог увидел в глубине хода лишь серебристую тень в окружении холодных зеленоватых огней. Потом тень превратилась в массивную фигуру, закованную в доспехи из блестящей полированной стали.

Холодный Затылок почувствовал, что у него пересыхает в глотке.

Человек В Железном Панцире, хозяин трупов, его смертельный враг с лицом, всегда скрытым под маской, появился из темноты в сопровождении отвратительной свиты из четырех мертвецов, распространявших вокруг себя могильное зловоние. Он двигался неестественно тихо и скрип сочленений его панциря совершенно терялся в шорохе и страдальческих стонах, издаваемых глонгами.

Не произнося ни звука, он прошел через зал и сел на каменное возвышение напротив Люстиг. Глонги расположились у его ног. Он вел себя, как гость, по меньшей мере, равный хозяевам замка.

Люстиг прекрасно владела собой. Тем не менее, Сенор заметил промелькнувшую на ее лице гримасу досады и отвращения.

– Я пришел за ним, – произнес, наконец, низкий голос из-под железной маски и блестящий палец вытянулся в направлении придворного Башни.

Даже если бы у Сенора оставалась возможность что-либо предпринять, ноги уже не слушались его, налившись свинцовой тяжестью. Звуки приходили из-за плотной пелены и становились далекими и глухими.

– Благодарю тебя за подарок, – игривым тоном сказала Люстиг, окинув бронзовокожего человека с перерезанным горлом благосклонным взглядом. Она все еще продолжала развлекаться, балансируя на опасной грани, за которой кончалась ее власть и в игру вступали силы, чьим посланцем был Человек В Железном Панцире. Потом она посмотрела на герцога. Может быть, в его взгляде было слишком много ненависти, во всяком случае, ее лицо вдруг стало злобным, утратив хищную красоту. Человек В Панцире еле заметно пошевелился. Его маска устрашала своей безликостью. Повинуясь какому-то беззвучному приказу, глонги стали приближаться к Люстиг.

– Бери его, – сказала она поспешно, понимая, что время шуток закончилось. – Но он не должен вернуться!..

– Я возьму его туда, откуда не возвращаются, – произнес голос из-под маски. Потом на конце стального пальца зажглась малиновая искра и Человек В Панцире провел им по своему горлу.

…Сенор чувствовал, что его глаза неумолимо слипаются, а все вокруг заволакивает серая дымка. Однако он не мог позволить себе роскошь не увидеть того, кто снимал железную маску.

Под нею оказалось вполне человеческое лицо и оно излучало вполне человеческую ненависть. Прошло слишком много времени и произошло слишком много событий; в памяти стерлось почти все, что не было жизненно важным, но черты этого лица Холодный Затылок узнал сразу же.

Флуг Тенга унаследовал не только проклятие баронов, не только продолжал служить хозяевам своего отца, он был, к тому же, похож на него, как две капли воды. Это неправдоподобное сходство наводило на мысль о духе мертвеца, вселившемся в сына, но в голове герцога уже разливался туман забытья.

Уничтоженный силой последнего удара, с отчаянием в сердце погрузился он в сон без сновидений.

11. ЛАНДШАФТ ВЕЧНОГО ЛЬДА

Слишком долго, чтобы не утратить всякое представление о времени, двигались они через Ландшафт Вечного Льда.

Бесконечная ночь и могильный холод безраздельно господствовали здесь. Лишь изредка в черной бездне небес возникали стремительно летящие фиолетовые огни, на короткие мгновения озарявшие безрадостный пейзаж; они излучали слабый негреющий свет и слишком быстро исчезали за бескрайними льдами. Линия горизонта существовала только в одной стороне и оттуда накатывали волны нескончаемого кошмара…

Кривизна пространства здесь была такова, что все дороги этого мира вели к Ледяной Обители. Скалы, бастионы и пещеры, попадавшиеся на скорбном пути отряда, были лишь жалкими подобиями гигантской цитадели – средоточия власти Бога На Четырех Ногах, чье влияние распространялось на сотни соседних ландшафтов, а еще дальше действовали его слуги и посредники между Шакалом и смертными. Слуги, носители собственной, извращенной и преображенной Шакалом сущности, кроме того, имели особое предназначение и знаки уготованной им судьбы, о которых они даже не подозревали.

В самой же Ледяной Обители власть Бога На Четырех Ногах была безраздельна. Он один был хозяином мира тьмы, мороза, зловещих теней, для которых не существовало названия, блуждающих огней, чье появление в ландшафте Обители всего лишь на короткое время делало видимым его потустороннее уродство, а жизнь попавшего сюда человека – еще более жуткой и безнадежной.

* * *

Единственным всадником в отряде был Человек В Железном Панцире. Его сопровождало несколько десятков глонгов, равнодушных ко всему, кроме проклятия и колдовства, лишивших их последнего успокоения. Мертвецы шли пешком и вели за собой придворного Башни. Веревки, привязанные к запястьям и охватывавшие шею, заставляли его двигаться. Во время стоянок, которые Флуг Тенга устраивал для собственного отдыха, Сенора никто не охранял. Это оказалось бессмысленным, – здесь некуда было бежать. Холодный Затылок сам убедился в этом, когда попытался как-то раз скрыться от глонгов. Несколько долгих часов (а, может быть, минут, показавшихся ему часами) он удалялся от места стоянки, но лишь для того, чтобы снова встретить отряд, который шел ему навстречу.

Это дало Тенга повод вдоволь поиздеваться над пленником, но тот чувствовал только, как превращается в лед его собственное сердце, словно схваченное здешним морозом…

Не выбирая дороги двигался затерявшийся в ночи отряд, – мимо мертвых горных цепей, среди бастионов, озаряемых остекленевшим светом, через ущелья замороженного мрака… Лошадь барона и пешие с трудом преодолевали торосы, заснеженные ступени, холмы, долины неподвижных ручьев, скованных фиолетовым льдом. В пустоту возносились облачка тумана, выдыхаемые животным и двумя людьми. Глонги не дышали. Черви были заморожены в их глазницах, слизь затвердела, а то, что осталось от лиц, больше напоминало лиловые камни… С бесконечным терпением шли заколдованные мертвецы, повинуясь высшей силе, и вели за собой того, кто был уже наполовину мертв.

Порой барона Флуга одолевали приступы откровенности и тогда он с мстительным злорадством и превосходством победителя рассказывал Сенору о том, что зрело в Кобаре долгие годы и завершилось тогда, когда Зыбкая Тень поглотила город. Не говорил он лишь о том, как сам оказался в Ледяной Обители и стал слугой Бога На Четырех Ногах, – это оставалось его глубоко личной тайной, сродни семейному проклятию. Его словесные удары почти не достигали цели, – чувства герцога умирали. Где-то очень глубоко тлела затухающая ненависть к Люстиг, коварно предавшей Человека Безымянного Пальца, к Тенга с его нелепой и оттого – еще более злокозненной местью, к Зонтагу с его всепроникающей магией. Гораздо более сильными были теперь физические страдания, причиняемые холодом и незатянувшимися ранами. Потом путь к Ледяной Обители превратился в слишком долгую пытку, когда притуплялась даже физическая боль…

Немалые неудобства этот путь приносил и самому барону, но так уж был устроен ландшафт Обители – тот, кто попадал в него из соседних ландшафтов Тени, всегда оказывался на его окраине. Цитадель Шакала была надежно защищена от внезапных вторжений. Как капли с краев глубочайшей воронки, стекались к центру этого мира все, кого привели в ландшафт Четвероногого Бога судьба, зло или собственная глупость. И, как у ручьев, текущих под уклон, у них не оставалось иного выбора.

* * *

Но наступило все-таки время, когда Ледяную Обитель уже можно было увидеть при редких вспышках фиолетовых огней. Она представала тяжелым черным пятном на горизонте, рядом с которым горы и скалы казались просто незначительными холмами и возвышенностями. Колючее холодное свечение окружало Обитель, но не могло нарушить ее непроницаемой черноты.

Отряд вошел в область, где во льдах обитали тени. Они не имели ничего общего с жизнью, эти безликие порождения Шакала, вечно скользившие во мраке среди торосов и ущелий. Они были огромны, некоторые достигали вершин самых высоких скал. Иногда их можно было спутать с темными частями пространства, но для вошедшего туда уже не существовало пути обратно. Тени были страшны и неумолимы, как проявления извращенной природы, и вызывали содрогание даже у Человека В Железном Панцире.

Однако они пропустили отряд, взяв себе во время стоянки лишь одного из глонгов и лошадь Тенга. А спустя еще три перехода отряд вплотную приблизился к Ледяной Обители.

Холодный Затылок даже не помнил момента, когда редкие вспышки во тьме сменились тусклым фиолетовым свечением, тлевшим над черными льдами. Гигантские статуи окружали отряд на бесконечной равнине. Обитель неуловимо изменилась. Несмотря на отсутствие видимого свода и стен, она производила впечатление замкнутого пространства, словно была окружена чем-то более сложным, нежели камни и лед.

Величие этого места подавляло. Даже наследник баронов Тенга утратил здесь изрядную долю самоуверенности.

А потом появились Посредники…

* * *

Посредники были демонами Хаоса и приходили большей частью в пугающих обличьях, а иногда – в виде безликих влияний, казавшихся беспричинными. Каждый из них был только малой частью Четвероногого Бога, чем-то вроде его органа чувств, протянутым из того места, где обитала его настоящая сущность. Порой это были блуждающие ледяные скалы, движение которых гипнотизировало людей, а на их вертикальных поверхностях былиразлиты тысячи холодных зеркал, огромных, как замерзшие озера, и отражавших увеличенные в тысячи раз тела и лица; стаи чудовищных тварей, затевавших с отрядом мертвецов какую-то игру, ветры, носившие их по равнине, или просто жесткое безумие, охватывавшее вдруг Флуга и герцога, свидетелем чему оставались одни лишь глонги.

Когда в сознании Незавершенного было утрачено всякое представление о протяженности Обители и времени, проведенном здесь, он узрел, наконец, одно из обличий Четвероногого Бога.

12. БОГ НА ЧЕТЫРЕХ НОГАХ

Закончился черный коридор, по которому гнал их ветер, и стены коридора вновь распались на отдельные ледяные статуи. Двое людей остались в середине круга из заиндевелых мертвецов. Спины глонгов отражались в удаленных зеркалах и от этого мир казался множеством стеклянных сфер, вложенных друг в друга. Ошеломленный Тенга опустился на лед. Холодный Затылок, у которого долгое путешествие отобрало остаток сил, упал лицом вниз и холод впился в его тело, как стервятник, дождавшийся, наконец, намеченной жертвы.

Сенор лежал так, приготовившись стать ничем, и вдруг с ужасом ощутил, что кто-то ползает внутри его тела. Ощущение было для него совершенно новым, омерзительным и, конечно, не вполне человеческим. Что-то родилось в нем, вышло из его плоти и теперь перемещалось внутри едва заметным, но зловещим комочком.

Потом оно прошло сквозь кожу, как сквозь поверхность воды, не оставив никакого следа, и кожа сомкнулась над ним. Сейчас оно ползло под доспехами и Сенор, парализованный его чужеродностью и излучаемым ужасом, неподвижно лежал, ожидая, когда оно выйдет наружу. Оно проползло по запястью человека и оказалось в его ладони. Столь же таинственным образом, как сквозь кожу его собственного тела, оно просочилось сквозь кожу перчатки. Только тогда Холодный Затылок осмелился сделать движение рукой и повернул ее ладонью вверх.

Он увидел нечто, похожее на насекомое, может быть, четвероногого мохнатого паука с круглой лужицей льда на спинке. Потом исчезла перспектива и всякая доступная зрению соразмерность. Из ледяного озера на герцога смотрело его собственное лицо, но такое, каким оно было до постигшего его несчастья. Лицо герцога смеялось. Зрачки его были двумя черными щелями, разделившими глаза пополам.

Огромная фигура Человека В Железном Панцире тоже склонялась над раскрытой ладонью, словно тело стального грифона над впадиной между холмов. В то же мгновение гладкая субстанция под ними засветилась и стала прозрачной, как стекло, а потом превратилась в поверхность замерзшего моря, подсвеченную изнутри. Из него торчали черные пальцы ледяных статуй.

На дне моря происходило какое-то движение, словно там шевелились камни. Приглядевшись, Холодный Затылок понял, что видит гладкие спины сотен тысяч розовых мышей, копошащихся на неопределенном расстоянии от него. Мыши хаотически ползали, словно каждая из них спасалась от преследующего ее хищника, и на вид не было ничего бессмысленнее этого движения…

– Выбери мышку! – произнесло смеющееся лицо Сенора из ледяного озера и тотчас же затянулось мглой. Не было звуков, но Незавершенный знал, что шевелящиеся губы произнесли именно это.

На мгновение в голове герцога возникла мысль, содержавшая в себе вопрос; он хотел спросить, зачем ему предоставлен этот выбор и как он сможет выбрать. Но его рука уже непроизвольно тянулась вниз и лед беспрепятственно пропустил ее, словно она была всего лишь тенью, упавшей в его прозрачную глубину. Герцог Мертвая Кожа не чувствовал никаких изменений в своем теле; он только видел, как его рука вытягивается все дальше и дальше, становясь чудовищной конечностью пренебрежимо маленького существа.

Наконец, ее скрюченные пальцы достигли самого дна замерзшего моря и погрузились в шевелящийся ковер из мышиных тел. Розовые тела текли мимо, нежно касаясь кожи длинной шерстью, хвосты обвивали пальцы сотнями скользких змеек… Выбирать было бессмысленно. Рука схватила одну из розовых мышей и ладонь пронзил холод, исходивший от мышиного тела. Стремительно сокращаясь, рука подняла ее к поверхности чернеющего льда и поднесла к самой груди лежащего человека. Тонкий мышиный хвост раздвоился и обвил его шею. Спустя мгновение холодный мышиный труп упокоился на его груди рядом с медальонами Рейты.

Потом свечение во льдах погасло. Опять воцарились фиолетовые сумерки, наполненные тягостным присутствием исполинских статуй.

Внезапно мохнатый паук исчез.

Вместо него перед герцогом появилось огромное четвероногое высотой в несколько раз больше человеческого роста. У него была человеческая голова и опять это была голова Сенора, увеличенная во много раз. Тело существа покрывала рыжая шерсть, в которой сверкала снежная пыль. Его когти было невозможно ни с чем спутать. Холодный Затылок узнал их даже сейчас, – слишком долго он носил два таких когтя на своем поясе. Как выяснилось, носил совершенно бесцельно…

– Ты выбрал, – произнес Шакал голосом Человека Безымянного Пальца. – Теперь ты станешь моим слугой.

В сознании Сенора успели возникнуть отражения, но не успела родиться речь. Четвероногий Бог опередил его.

– Глупец, – улыбнулись человеческие губы на огромном лице. – Ты думаешь, он хотел? – огромный кривой коготь уперся в грудь Флуга Тенга. Холодный Затылок ясно улавливал ужас, просочившийся наружу сквозь щели в железной маске.

«Легче будет убить себя», – подумал Сенор.

– Звучит патетически, – рассмеялся Шакал. – Но в моих владениях ты не можешь делать ничего, что противоречит моим желаниям. Ты уже выбрал себе хозяина. Я – хозяин твоего тела, твоих отражений и твоих желаний. Очень скоро я займусь изменением твоей сущности. Поверь, ты будешь служить мне с радостью…

С гигантским четвероногим, которое имело человеческую голову и тело шакала, произошла болезненная на вид метаморфоза. За несколько мгновений, меняя форму, словно слизь, перетекающая в невидимых сосудах, оно превратилось в человека, передвигающегося на четырех конечностях, тело которого было покрыто прозрачным льдом вместо кожи, а под ним при слабом фиолетовом свечении стали видны пульсирующие внутренности. Глаза существа не имели белков и зрачков и были затянуты грязно-желтой пленкой. Хищные челюсти были сильно выдвинуты вперед, а за прозрачными губами угадывались могильные камни черных зубов.

Затем это кошмарное подобие человека пожелало изменить Ландшафт Обители. Свет стал ярче, среди скал и статуй задвигались тени и вскоре обрели плоть. Теперь ледяная равнина напоминала безграничный дворец с колоннами, подпиравшими невидимое небо, в котором все происходило по прихоти безумного Бога, затеявшего игру, понятную лишь ему одному. Сам он расположился на троне из черного льда – ленивый властелин, взиравший на смертельно наскучивших подданных…

– Они тоже служат с радостью? – спросил Сенор, имея в виду Тенга, Эрлану и всех, чьи исступленные лица проплывали перед ним. Ужас, излучаемый слугами, висел в пространстве невидимым облаком.

– Ты – особенный случай, – сказал Шакал из глубины черного трона. – Ты доставил мне много неприятностей и заслужил гораздо большего, чем они. Именно поэтому я хочу еще немного поиграть с тобой, прежде чем ты станешь моим слепым орудием. У нас ведь впереди достаточно времени, не так ли? Орудия скучны, а божественные сны пресны, пока не появляется настоящий враг. Но ты – не враг. Ты – всего лишь орудие врага, разрушившее некоторые из моих снов. Но чем бы мы были без наших врагов? Без них все мои сны исчезнут…

Сенор слушал этот безликий равнодушный голос, звучавший прямо у него в голове, и постепенно осознал: все, что он видит и слышит, – всего лишь иллюзии, жертвой которых стал его собственный мозг. Отражения Шакала были много сложнее любых фраз и образов, человек не мог постичь их во всей полноте, так же, как и видения, возникавшие перед глазами… То, что произносил голос, содержало лишь самый примитивный и доступный ограниченному восприятию смысл. Все остальное, гораздо более значительное и страшное, давило на Незавершенного тяжелой плитой необъяснимого предчувствия. Может быть, собственное несовершенство отчасти спасло его от безумия и реальности, похожей на кошмар. Все равно, – пытка оказалась весьма изощренной. Особенно, если у него больше не оставалось выбора.

Вопрос о выборе доставил Богу На Четырех Ногах очевидное удовольствие. Это удовольствие было чем-то вроде зыбких волн в бездонном холодном океане его отражений.

– Один раз ты уже выбрал, – со смехом сказал Шакал. Его подкрашенное фиолетовым свечением тело переливалось на фоне черного трона. – Теперь выбираю я. Для тебя я приготовил не самое худшее. Непримиримые враги обычно становятся моими лучшими слугами. То, что ты совершишь в будущем, точно уравновесит содеянное в прошлом. Зло станет добром, а добро – злом. Самое смешное, что ты не заметишь перемены. Я уготовил тебе совершенство. У меня обширная коллекция тех, относительно кого я сделал другой выбор. Ты ее увидишь, это также часть моих развлечений.

Четвероногий Бог спустился с трона и неумолимая сила увлекла Сенора вслед за ним…

* * *

Они бродили по ледяному дворцу, среди темных зеркал, под каменными арками, возносившимися на немыслимую высоту. Многочисленные слуги Шакала, которых они встречали по пути, склонялись перед своим Богом и Холодный Затылок, несмотря на физическое истощение, понял, что все вокруг было слишком человеческим, а значит, содержало лишь малую долю реального, оставшегося по ту сторону видимого мира и давшего знать о себе только ощущением гнетущего вещего сна, который непременно должен был сбыться. Не было ничего более мучительного, чем фарс, предательски разыгранный его собственным сознанием, подменившим силы – фигурами, влияния – словами и угрозами, неизбежность – волей темного божества…

* * *

В конце концов, Шакал привел Незавершенного в то место, где статуи были расставлены правильными рядами, уходящими в бесконечность. Кроме того, сами изваяния оказались здесь немного иными. Среди них попадались такие, которые не превышали в высоту рост человека, а также значительно меньшие. При определенном освещении можно было увидеть увидеть лица и тела тех, кто был навеки заключен внутри темного льда.

Самое жуткое заключалось в том, что жертвы Шакала оставались в определенном смысле живыми. Может быть, в этом и заключалась особый трагизм их участи, – они осознавали себя и свое положение, в котором им предстояло провести остаток вечности.

Холодный Затылок с содроганием вглядывался в их лица. Теперь он понимал, о каком «другом» выборе говорил ему Бог На Четырех Ногах. Сенор и сам не знал, что предпочел бы после того, как увидел галерею ледяных статуй. Даже глаза нечеловеческих тварей, покоившихся здесь, излучали адскую тоску из-за полупрозрачных ледяных зеркал…

Шакал остановился у группы исполинских и, на первый взгляд, бесформенных статуй, которые, однако, показались герцогу смутно знакомыми. Нехорошее чувство зашевелилось где-то в глубине темного омута его воспоминаний.

– Узнаешь? – спросил четвероногий Бог, повернув к нему свое лицо бритой хищной твари. Желтые глаза без зрачков казались окнами в искаженный безумием мир.

…Может быть, это действительно были Сущности, заколдованные Древним Мечом. Герцог Мертвая Кожа был потрясен одной этой возможностью и своим теперешним бессилием. Когда-то он слепо обладал могуществом, сравнимым с могуществом Шакала, а теперь оказался всего лишь его жалким рабом. Мысль об этом была нестерпима.

– …Здесь семьдесят семь Превращенных, – продолжал Шакал, указывая когтистой рукой вдоль ряда статуй. – Когда-нибудь ты доставишь мне еще одного… Я видел это в Ледяном Зеркале Пророчеств. А сейчас у меня есть для тебя нечто особенное.

Они переместились в соседний ряд и Четвероногий Бог остановился возле одной из статуй. Ледяная оболочка искажала контуры человеческой фигуры и Холодный Затылок не сразу узнал ту, которая была заключена внутри волшебной тюрьмы. Лицо, видимое сквозь темный лед, казалось лиловым, а его черты – распавшимися и совершенно незнакомыми. Сенор не раз замечал, что лица людей неуловимо меняются после смерти и их бывает особенно трудно узнать в первое, исчезающе короткое мгновение. Это лицо осталось чужим. Он узнал не его, а посмертную маску женщины по имени Истар.

Он долго рассматривал глубокие фиолетовые впадины ее глазниц, четко обрисованные черные губы, густые волосы, рассыпанные во льду тысячами трещин, кожу, казавшуюся неестественно гладкой, пока его не взяла оторопь. Подобное чувство, подобное мистическому страху, от которого слабели ноги, он испытывал нечасто – в кобарском могильнике, Доме Над Океаном и теперь здесь, в Обители Бога На Четырех Ногах. Страх подавил даже боль утраты и страх же выдавил из его души остатки ненависти. Во мраке бессознательного давным-давно был зачат плод, о существовании которого Сенор даже не подозревал. Теперь этот плод вызрел и искал дорогу вовне.

Вкрадчивость Бога заставила герцога почти забыть о жутком и необратимом преображении, которое предстояло ему самому. Однако нечто чужеродное внутри него уже действовало и от этого он ощущал себя слепцом, которого подталкивает в спину сильнейший ветер.

В этот момент он подумал о Зеркалах Короля Жезлов. Множество гигантских зеркал, отражавших фиолетовое свечение льдов, постоянно напоминало об амулете, но опустошенное сознание Сенора долгое время ускользало от этих напоминаний. Теперь часть украденной сущности Короля Жезлов просыпалась в Человеке Безымянного Пальца и кричала о том, что не все еще потеряно, искушая его утратившую надежду душу…

Темные силы амулета присвоили себе власть над ним, намертво и в равной степени привязав друг к другу обладателя и обладаемое. Теперь все происходившее до сих пор предстало перед Сенором в новом свете. Гибель Короля Жезлов в ручье Космического Яда уже не казалась счастливым избавлением, тем более, что у трупа было лицо Незавершенного, а помощь Сдалерна уже не казалась благодеянием.

Холодный Затылок окончательно ощутил себя орудием, направленным против Бога На Четырех Ногах, и сейчас в нем начало действовать то, что было подчинено чужому могуществу, неведомой и слишком отдаленной для человеческого сознания цели.

13. ЛЕГИОН ЗЕРКАЛ

Все дальнейшее произошло слишком быстро, чтобы сам Незавершенный или даже Шакал могли воспрепятствовать этому. Отпущенные силы амулета изменили течение времени в небольшой части Ледяной Обители, но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать гостей из другого мира.

Рука Сенора извлекла амулет из-под одежды и пальцы принялись сами собою складывать сверкающие осколки зеркал, вращавшихся по материальным орбитам из золотых проволоки и нитей. Никогда раньше ему не удавалось сделать это, настолько сложными были сами пересекающиеся орбиты и непостижимым механизм их взаимодействия, но сейчас осколки чудесным образом соединились в два обращенных друг к другу зеркала, в каждом из которых отразился бесконечный туннель самоповторений.

Холодный Затылок бросил быстрый взгляд на Шакала, оставшегося в замедленном времени и парализованного этим изгнанием. Два зеркала в его руках перестали отражать свет. Каждое стало окном в другой мир. Из глубины двух потемневших туннелей приближалось нечто. Сенор видел его лишь одно мгновение; оно было непереносимо ужасным и он отвел взгляд… Кроме того, что-то неуловимо изменилось вокруг. Он огляделся по сторонам и не сразу понял, что заставило его сделать это.

Потом он осознал, что уже не видит отражений в окружавших его зеркалах. Их гладкие поверхности несколько мгновений оставались непроницаемо темными, как первозданная пустота, а затем внутри границ, очерчивавших плоскости зеркал, появились пейзажи, не имевшие ничего общего с Ледяной Обителью. Уже не окна, а двери в иной мир были открыты магией амулета и этот мир оказался одновременно отталкивающим и завораживающим…

В нем шла жестокая нездешняя война. Под багровым светилом, погруженным в воронку из пузырящейся материи, в глубинах черных нор, сверкающие существа, на которых было больно смотреть, сражались со столь же демоническими врагами.

Холодный Затылок жадно вглядывался в ландшафт, открывшийся в зеркалах, откуда должно было прийти спасение. Одна из ослепительных фигур покинула место схватки, словно действительно услышала далекий зов. Без всяких видимых усилий она преодолела поверхность зеркала, как будто оно было всего лишь входом в туннель, и оказалась перед человеком, державшим в руках амулет. Сенор мог смотреть на нее только боковым зрением, да и то, рискуя ослепнуть. Он не мог зафиксировать даже ее контуры, не говоря уже о том, чтобы разглядеть само сияющее существо. В одно из мгновений ему показалось, что он угадал внутри этой бесконечно длящейся вспышки света фигуру, похожую на человеческую, облитую жидкой зеркальной субстанцией и державшую в руке меч, подобный световому лучу; но в следующее мгновение это был уже светящийся сосуд, в котором зарождались сотни молний одновременно.

Придворный Башни поневоле стал смотреть в сторону и увидел, что время в Ледяной Обители убыстряет свой ход. Тени и слуги Шакала вновь обретали подвижность. Сам четвероногий Бог внешне остался безучастен, только бельма его глаз горели теперь отраженным светом, как два адских огня.

– Ты призвал Легион Зеркал, – услышал Сенор голос отражений, исходивших от существа, оставшегося в неразличимых глубинах двух черных туннелей. – Приказывай! Мы – вечные слуги Амулета…

Незавершенный уже ждал этой минуты.

– Убейте Бога На Четырех Ногах! – приказал он, наблюдая за тенями, стекавшимися со всех сторон к месту схватки.

– Нельзя убить Бога, – сказал предводитель Легиона. – В нашей власти все, что угодно, кроме умерщвления бессмертных и рождения мертвых. Но мы можем уничтожить всех его слуг. Для тебя это будет означать почти одно и то же.

– Ну, так сделайте это, – сказал Сенор, вновь наслаждаясь нечеловеческим могуществом. – Принесите Меч Древнего Бога и все, что принадлежало мне. Все, что найдете здесь…

* * *

Как только он произнес это, Ландшафт Ледяной Обители впервые озарился нездешним светом. Воины Легиона приходили из мира, оставшегося по ту сторону зеркал. Слуги Шакала также готовились к битве. Герцог разглядел среди них Человека В Железном Панцире во главе армии глонгов, которая становилась все более многочисленной. Извивающаяся, как змеиный хвост, колонна мертвецов, тупо бредущих на зов Хозяина, терялась во мраке. Здесь же была Эрлана, Обрученная Со Смертью, в окружении Посредников и зловещих атрибутов теневой магии. Все подвластные Шакалу стихии бушевали в Ландшафте Обители, сокрушая исполинские статуи, замораживая воздух, искривляя пространство, рассыпая в небесах падающие ледяные скалы. Гигантские тени, не имевшие ничего общего с материей, повисли вокруг обрывками ночи, представляя собой совершенно непостижимую и непредсказуемую угрозу. Стаи желтоглазых тварей, усыпанных искрящимся черным снегом, бесновались за пределами сужающегося круга, очерченного светом, падавшим из ближайших к Сенору зеркал. Он ощутил что-то вроде удушья, как в сгущающемся кошмаре, а потом спасительное опустошение разума избавило его от безумия, поджидавшего человека в абсолютно магическом мире…

* * *

…Он не видел самой схватки. Она была стремительной и неописуемой. Она протекала вне человеческих представлений о войне. Демоны сражались с демонами и Холодный Затылок не брался судить о том, в чем заключалось превосходство одних над другими. Лишний раз он убедился в том, как случаен выбор, приводящий к смерти или жизни, и сколь темна его собственная судьба. Если у нее и был хозяин, то он отличался склонностью к жестоким играм.

О том, что битва завершилась победой Легиона Зеркал, Сенор узнал только тогда, когда из облака бушующего ослепительного огня появился Древний Меч и упал к его ногам. С гладкого клинка еще стекали темные пятна растаявшего льда, в котором он был погребен.

Но не было ни кожаной маски, ни шкуры Синего Кота. Возможно, эти реликвии остались в Призрачном Замке. Что ж, для Незавершенного это был еще один повод отомстить…

Потом воины Легиона преподнесли герцогу головы Флуга Тенга, Эрланы и еще шести слуг Шакала, которых Сенор вообще не знал. Отвратительные трофеи лежали у его ног и он не испытывал ничего, похожего на радость… Мгла вокруг постепенно рассеивалась. Опустошенный ландшафт Обители все еще существовал, но в нем остались только один поверженный Бог и мертвые изваяния, в которых сверкали волшебными озерами нетронутые зеркала… Легион возвращался через эти зеркала в мир багрового светила. Может быть, он уходил на зов того, кто обладал Амулетом в других, бесконечно далеких ландшафтах…

Когда последний из воинов Легиона прошел сквозь поверхность зеркала, вокруг опять сгустились сумерки. Изображения в зеркалах померкли, их их поверхности обрели твердость, плотность и вновь отразили скудный свет Обители. Почти в то же самое мгновение два зеркала в руках Человека Безымянного Пальца рассыпались в мельчайшую пыль. Амулет Короля Жезлов перестал существовать.

Сенор огляделся по сторонам в легком замешательстве. Он, конечно, не ожидал того, что сможет воспользоваться амулетом всего один раз. Но, с другой стороны, он вернул себе меч, суливший не меньшее могущество.

Герцог стоял на ледяной равнине, слабо освещенной далекими фиолетовыми огнями. Нигде не было ни единого воплощения Четвероногого Бога. Шакал скрылся в недостижимой норе между мирами, чтобы восполнить урон, нанесенный Легионом, и отыскать среди смертных тварей Тени новых слуг и посредников… После битвы не осталось ничего – ни трупов, ни глонгов, ни следов, ни теней. Только изваяния из мертвой материи, среди которых, может быть, были и ледяные могилы Истар и Семидесяти Семи. Так думал герцог Мертвая Кожа.

Но он ошибался.

14. ИСХОД

Галерея заколдованных существ исчезла. Холодный Затылок не сразу осознал значение этого события. Если в результате сражения Легиона с Четвероногим Богом оказались освобожденными Сущности, то для придворного Башни вновь возникала опасность встретиться с ними. С другой стороны, Истар могла стать его спутницей после долгой разлуки. Он собирался вернуться за тем, что принадлежало ему по праву, и магия ведьмы была бы совсем не лишней. Кроме того, когда-то он любил эту женщину. Но кто знал, кем она стала теперь?

…Черную точку на ледяной равнине он принял вначале за обломок каменной скалы. Но точка вскоре превратилась в вытянутое пятно, а потом – в силуэт человека, медленно пробиравшегося среди торосов. Раздираемый противоречивыми чувствами, надеждой и опасениями, он пошел навстречу той, которую потерял в самом начале своего странствия по Тени.

Он увидел бледное измученное лицо ведьмы, но наградой ему была радость, светившаяся в ее огромных прекрасных глазах. Только потом он заметил оттенок боли, появившийся в них, когда она увидела, что с его лицом не все в порядке. Но он был благодарен ей хотя бы за то, что она избавила его от необходимости отвечать на расспросы. Отражения, в которых было все – и усталость, и любовь, и боль, и воспоминания, – захлестнули его мозг. Женщина из давно исчезнувшего мира почти упала в его объятия и Сенор сожалел только о том, что хитиновый панцирь мешает ему ощутить ее тело. Ледяные губы Истар прикоснулись к его губам и размягчились, вбирая тепло его дыхания. Потом он почувствовал, что ее губы дрожат от ужаса и отшатнулся. Он понял, что она как следует разглядела его лицо.

«Что это? – думал он. – Очередной каприз изменчивой судьбы, легко дающей и легко отбирающей все, что может стать дорогим человеку?» После ему казалось, что амулет Короля Жезлов всего лишь выполнил его тайные желания с мудростью, снизошедшей до жалкой потребности смертного. Сейчас Сенор не хотел и думать о других, освобожденных волшебной силой амулета.

…Он пытался отогреть женщину в своих объятиях, прекрасно зная, что может дать ей лишь иллюзию тепла. Смерть от холода казалась теперь самым нелепым концом завершившейся драмы. Нужно было идти, чтобы покинуть как можно скорее Ландшафт Ледяной Обители, – идти к той невидимой границе, за которой можно будет вызвать Изменения. Уже не раз герцог убеждался в том, что здесь бессильны и Стеклянный Обруч Мелхоэд и перстень Сдалерна. Но с уходом Шакала Обитель перестала быть местом, из которого вовсе не существовало выхода.

* * *

Придворный Башни помог ведьме подняться и, поддерживая, повел ее прочь от разрушенной обители. Обратный путь оказался едва ли менее трудным, чем тот, который герцог проделал с отрядом глонгов и бароном Тенга. И теперь людей сопровождали нескончаемый мороз, фиолетовые огни, едва разгонявшие тьму, и безмолвные скалистые бастионы, навечно вмерзшие в окружающий пейзаж.

Герцог и ведьма ослабели и изголодались до крайней степени; их ноги были изранены острыми гранями льдинок. Спасаясь от жажды, они глотали снег. Талая вода имела неприятный кисловатый привкус. Холодный Затылок еще не думал о том, что будет делать, если им все-таки удастся уйти отсюда. Еще более далекие цели казались слишком абстрактными и он боялся искушать судьбу.

Однако именно здесь, в Ландшафте Обители, Сенор сделал одно поразившее его открытие. Он не знал пока, – дар ли это или смертоносная ловушка. Было слишком холодно, чтобы раздеваться или заниматься любовью, поэтому чисто случайно он обнаружил на теле Истар такие же рисунки, какие видел до этого на теле Джелвы. Он осторожно прощупал отражения ведьмы, но, как и в случае с Джелвой, память ее оказалась девственно чистой во всем, что касалось загадочного творца этих текучих изображений…

Он ощутил сильнейшую тревогу, улавливая нечто зловещее в двойственности, присущей предметам, которые его окружали, и событиям, в которых он был замешан. Сначала два абсолютно одинаковых медальона, хранивших тайну Рейты Меррадль и ее исчезнувшего ребенка, – один из Кобара, другой – из дома Зелеша; теперь – рисунки на женских телах, сделанные при помощи неведомой магии и намекавшие на существование нечеловеческих тайн.

…Только тогда, когда впереди забрезжили едва заметные признаки изменений, он позволил себе расслабиться.

Темнота сменилась мягким золотистым светом. Герцог и ведьма переместились в ландшафт, который Сенор счел подходящим для отдыха. Краткое мгновение дурноты, – и вокруг уже был совсем другой пейзаж…

Они оказались на поляне посреди девственного леса, освещенной ласковыми лучами здешнего светила. Сенор с наслаждением опустился на густую траву и подставил лицо теплому свету. Истар легла рядом. На их одеждах стремительно таял лед и капли темной воды сбегали книзу. Оба чувствовали себя бесконечно уставшими. Слишком уставшими, чтобы думать о безопасности. Так они и провалились в объятия сна, не сказав друг другу ни слова…

* * *

Когда Сенор проснулся, вокруг уже сгущались сумерки. Желтое светило быстро опускалось за деревья. Лес стоял неподвижный и тихий, погруженный в вечернюю дремоту. Холодный Затылок открыл глаза и встретил неподвижный взгляд ведьмы.

– Что ты будешь делать теперь? – спросила она, когда пауза слишком затянулась.

– Я должен найти Зонтага, Призрачный Замок и Реку С Одним Берегом. Возможно, все еще существует и Башня… Но перед этим не мешало бы отыскать тело младенца. Кроме того, я хочу отомстить этой твари Люстиг…

– Она все-таки добилась всего, чего хотела?

– Конечно. И даже большего… Может быть, нам придется еще раз побывать в Мургулле. Но прежде всего мне нужен Зонтаг.

– А почему не Река С Одним Берегом?

– Он один может избавить меня от этого, – Сенор провел пальцами по своей обезображенной щеке… Они помолчали…

– Дело в том, что я знаю путь к Реке, – сказала вдруг ведьма. – Однажды я уже была там. Не спрашивай ни о чем! – быстро проговорила она, заметив его нетерпеливый жест. – Больше я ничего не помню. Только последовательность ландшафтов, но с тех пор все могло измениться…

После этих слов ведьма впала в транс. Глаза ее закрылись, а лицо приобрело мертвенную бледность. Изменившимся голосом, в котором явственно звучали мужские интонации, она продолжала:

– Путь к Реке лежит через владения Охранников Веры. Боль, причиняемая ими, кошмары, порождаемые ими, заточение и смерть будут казаться тебе реальными до тех пор, пока ты сам будешь верить в них. Все – иллюзия, но особенно это верно на единственном берегу этой реки. Ты останешься неуязвимым, если в твоей душе не появится хотя бы тень сомнения в этом. Мало, кому удалось уйти из владений Охранников Веры, и еще меньше тех, кто достиг Реки…

– Откуда ты можешь знать об этом?! – перебил он ее в бешенстве, забыв о том, что она вряд ли ему ответит и даже вспомнит о том, что говорила. Новый голос ведьмы казался ему смутно знакомым и его пробрала дрожь. Но его вопрос вернул ведьму к действительности. Она выскользнула из транса столь же стремительно, как и вошла в него. Ее отражения не были омрачены ни единым следом произнесенного.

– Иногда я вижу себя там… Кто-то, кого я не могу рассмотреть, находится со мною рядом… Может быть, это уже было, а, может быть, произойдет еще раз… Нет ничего хуже, чем частичное знание. А для меня это всего лишь тени воспоминаний или предсказаний. И они тревожат меня гораздо сильнее, чем твое неведение… И как ты собираешься вернуть себе утраченное? Мне кажется, ты возлагаешь слишком много надежд на свой меч. Но силы, заключенные в нем, не всегда подчинялись тебе. Ты должен заручиться более надежной поддержкой. В любом случае, путь к Реке не займет много времени… Твоего времени.

– По-моему, ты знаешь больше, чем говоришь, – его все еще осаждали подозрения.

– Просто я не забываю о Пророчестве, – загадочно улыбаясь, сказала ведьма в пустоту.

15. РЕКА С ОДНИМ БЕРЕГОМ

Во второй раз он доверился женщине с таинственными рисунками на теле. Его сознание уподобилось безграничному незамутненному зеркалу, отразившему путешествие сквозь ландшафты Охранников Веры, но не тронутому ими. Только это и позволило Сенору избежать безжалостного и безвозвратного заточения… Все прошло безвременно и бесследно – ужас, неотвратимость смерти, новое рождение, искушения, желания и сама жизнь, мучительная и нежеланная.

После он ничего не помнил об этом странном и иррациональном приближении к тому, что лежало по ту сторону всех его иллюзий. Ему пришлось преодолеть страх перед пустотой и абсолютной бесчувственностью. Может быть, путешествие заняло исчезающе краткое мгновение, а может быть, всю его предшествующую жизнь, – он ничего не мог сказать об этом. Пустота спасла его от вечного рабства. Путь к Реке С Одним Берегом навсегда остался белым пятном в летописи его странствия, наглухо запертым подвалом в сознании, который было смертельно опасно отпирать, результатом мучительного выбора, который он сделал между иллюзиями и небытием.

* * *

Они стояли на берегу, который был сплошным черным камнем, а мимо несла свои темные воды Река С Одним Берегом. Другого ее берега действительно не было видно; сильнейшее течение увлекало за собой мутные огни в глубине вод, принесенные из бесконечности и исчезавшие в ней же. Несмотря на это, ни одна волна и ни один водоворот не нарушали гладкой, как зеркало, поверхности Реки. Горизонт был затянут темными грозовыми облаками, но в зените небо оставалось чистым и в нем сияли колючим белым светом небесные огни.

Сенор стал спускаться к Реке и ведьма пошла за ним следом. Когда до края суши оставалось несколько шагов, перед людьми возникла каменная арка, материализовавшаяся из пустоты. В арке обнаружилась дверь из древнего темного дерева с небольшим окошком посередине. Окошко приоткрылось и за ним появилось человеческое лицо. Оно отличалось крайней невыразительностью черт и забывалось тотчас же после того, как исчезало из виду.

– Что тебе здесь нужно? – спросил человек из-за двери, едва шевеля бледными губами.

– Чтобы ты открыл дорогу к Хозяину Иллюзий, – ответил придворный Башни.

– Кто это с тобой?

– Она предназначена в дар твоему Хозяину, – сказал Холодный Затылок, не оглядываясь и ясно ощущая за собой присутствие ведьмы.

– Какая из них? – насмешливо спросил из-за двери человек, который, конечно, не был человеком.

Сенор обернулся и увидел восьмерых женщин, ни в чем не отличавшихся от Истар. Все они смотрели на него одинаково выжидающе, а отражения всех восьмерых пришли к нему восемью тождественными волнами.

В легком замешательстве Сенор вновь повернулся к двери. В окошке он также увидел лицо ведьмы. Положение показалось ему одновременно смешным и угрожающим. Каменный берег был девственно чист и Холодный Затылок попытался обойти арку, чтобы достичь реки, но всякий раз она возникала прямо перед ним, отгораживая от него скользящие мимо воды и как бы намекая на то, что в любом случае ему придется пройти через дверь.

Но когда он попытался сделать это, то оказалось, что дверь заперта. Поверхность ее была твердой, как камень, и не поддавалась лезвию кинжала.

На протяжении дальнейших нескольких часов (Незавершенному они показались несколькими днями) существо за дверью, которое он принял за последнего и самого ничтожного из Охранников Веры, пыталось сыграть с ним в никчемную и утомительную игру. В ней содержалось бесчисленное количество различных человеческих жизней… Герцог Мертвая Кожа оставался безучастным ко всему. Он уже видел нечто подобное в Обители Семидесяти Семи и даже кое-что сверх того.

Когда он понял, что представление будет тянуться вечно, потому что на берегу Реки отсутствовало время, он вытащил из ножен меч Торра и это произвело поистине волшебный эффект.

Декорации, за которыми прятался мир, исчезли. В окошке вновь мелькнуло бледное лицо; теперь оно казалось испуганным. Заскрипели древние петли и дверь, закрытая, может быть, с момента сотворения Хаоса, открылась. Путь к Реке был свободен. Холодный Затылок шагнул под арку. Предчувствие не обмануло его – по ту сторону двери никого не оказалось.

…Мимо безмолвно скользило жуткое черное тело Реки… Словно змея, пожиравшая где-то далеко отсюда свой хвост…

– Что теперь? – спросил он у ведьмы, остановившейся за его спиной. Он ожидал от нее еще одного транса и новых откровений. Как выяснилось, напрасно. Сенор хорошо помнил все, что слышал о Реке С Одним Берегом от Бродячего Монаха. Терять ему было нечего. В худшем случае он просто останется неотомщенным.

Он вошел в Реку по пояс, обернулся и поманил к себе ведьму. То, во что они погружались, только казалось водой. Их одежды и тела остались сухими, а чуть позже, когда их головы скрылись под поверхностью Реки, они обнаружили, что по-прежнему могут дышать.

Течение было таким сильным, что Сенор с трудом удерживал равновесие на гладком дне. Темнота вокруг была абсолютной. Он крепко сжимал руку Истар, но не мог увидеть даже собственного пальца, поднесенного к глазам. А потом он перестал сопротивляться натиску сгустившегося мрака и темные стремительные струи унесли с собой их тела.

Здесь, в холодных и лишенных света глубинах бесконечной Реки, Сенор испытал такой страх перед вечным, безжизненным и безостановочным движением, что проклял себя за то, что отказался от уготованной ему обычной человеческой жизни. Это состояние было гораздо хуже любых иллюзий и, может быть, даже хуже смерти. Одна мысль была убийственной для Незавершенного – он думал, что все же не сумел избежать одной из коварных ловушек Охранников Веры…

* * *

Долго носило их во чреве великой Реки по воле неведомых течений и это казалось изгнанием без ожиданий и надежд. Ведьма все время была рядом с герцогом, словно их соединяла невидимая нить, более прочная, чем любая материальная связь.

Но однажды тусклый серый свет забрезжил перед их глазами. Вначале Сенор принял его за болезненную игру воображения, утратившего все привычные ориентиры. Однако Истар тоже видела свет, который вскоре сделал различимым ее лицо. Холодному Затылку казалось, что он смотрит на мир сквозь пыльное стекло. На лице ведьмы блуждала тень улыбки…

Течение Реки выносило их к какой-то тверди, над которой был разлит тот самый серый свет, и вскоре Сенор коснулся ногами дна.

Шаг за шагом, они выбрались на берег и темная субстанция Реки бесследно отступила, оставив их на лишенном растительности острове, плоском, как каменная арена. Тускло и равномерно светилась полусфера здешнего неба, а центр острова соединял с зенитом темный столб, верхушка которого терялась в неразличимой высоте. Идеальное место для заточения и идеальное место для того, чтобы сойти с ума, подумал Сенор. Но чье затворничество, добровольное или насильственное, ему суждено было нарушить? И чем здесь было чревато безумие?..

16. ОТШЕЛЬНИК

В далеком прошлом удалился он из суетливых ландшафтов, в которых обитали остальные Семьдесят Семь Сущностей, и достиг неведомого им величия. И то же самое еще предстояло ему в будущем. Этим же занимался он в настоящем, к которому так прочно привязано сознание смертных.

Власть его не имела продолжительности. Он стал непостижимым для всех остальных атрибутом Зыбкой Тени, почти тождественным ее неотвратимости и ее слепой природе. Река С Одним Берегом была единственным ориентиром, определяющим его присутствие, и могла находиться где угодно, словно призрак Его Всеведения.

Здесь, на «другом» ее берегу, он достиг всего, о чем мог мечтать один из Хозяев Хаоса, – безопасности, власти над отдаленными ландшафтами и судьбами, которых никто, кроме него не мог изменить. Он создал Охранников Веры и они действительно охраняли миры иллюзий, держа в неведении и повиновении обитателей Тени.

Река приносила ему тех, кого он использовал, и в ней же навсегда исчезали те, кто мешал осуществлению его предначертаний. Его сила была еще и в том, что он знал, где кончаются его величие и власть над смертными тварями, – там, где кончается их вера. Поэтому появление Незавершенного и ведьмы озадачило его, но не более того. Меч, принесенный из Кобара, спутал его карты, однако до сих пор это не пугало его. Он знал о существовании многих Следов, принадлежавших древним, ушедшим Богам, и о том, что некоторые из этих Следов находятся за пределами Тени. Появление амулетов и существ из Срединных Миров всегда вносило некоторую неопределенность в прямое и обратное течение событий, но именно эта неопределенность была условием дальнейшего существования Хозяина Иллюзий. В противном случае он исчез бы, как исчезает тень, сливаясь с другой тенью…

Он поджидал Сенора с поверхностным интересом игрока, столкнувшегося с неожиданным поворотом давно наскучившей игры, и глубоким безразличием стороннего наблюдателя, могуществу и победе которого ничто не могло помешать…

* * *

Двое людей приближались к темному столбу, излучавшему силу, с которой им до сих пор не приходилось встречаться. Вокруг, в серой мгле, бродили призраки этой силы; они высасывали сгустки человеческих сновидений, реликты кошмаров, неощутимые плоды нечистой совести и превращали их в реальность.

На плоской каменной арене возникли человеческие силуэты, словно фигуры, расставленные на игральной доске. Холодный Затылок с трудом оторвал взгляд от столба и огляделся по сторонам.

Те, кто давно были мертвецами, стояли неподалеку от герцога и ведьмы, – барон Тантор Тенга, Хильда Биорг и Эрлана, Обрученная Со Смертью. Почему именно в их, уже несуществующие уста было угодно Хозяину Иллюзий вложить слова, понятные людям? Может быть, худшие из воспоминаний сыграли с ними дурную шутку…

Призрачные фигуры перемещались относительно неподвижного столба, словно репетиры давно забытых и никому уже не понятных событий, повторяющихся теперь в снах обезумевшего создателя. Сенор всматривался в их странные беспорядочные движения и уже не пытался объяснить себе происходящее.

– Зачем пришел? – спросил его Тантор Тенга бесцветным и хрупким, как стекло, голосом.

– Это зависит от того, кто ты, – ответил Сенор и увидел голубые огни, пробегавшие по обнаженному лезвию Меча, – вестники пробуждения его дремлющей силы.

Барон Тенга и Эрлана рассмеялись («Разве ты, двуногая тварь, можешь отличить правду от лжи?»), а Хильда громко прошептала издали, приложив прозрачную руку ко рту:

– Я – Хозяин Иллюзий; так называют меня в Тени, но от тебя у меня нет секретов. Я – Отшельник, семьдесят восьмая, потерянная Сущность.

– Тогда мне придется убить тебя, – сказал герцог Мертвая Кожа, завороженно глядя на оживающие знаки, от которых зависела его жизнь.

– Я так и знал, – сокрушенно покачал головой барон, резко обрывая смех. – Только не торопись делать это, глупец… Может быть, я покажу тебе причину твоего неведения и дорогу к концу всех твоих заблуждений…

– Зачем бы тебе делать это? – спросил Сенор после недолгого раздумья.

– Есть вещи, в которые даже я не могу вмешиваться, чтобы не оказаться перед неизбежностью самоуничтожения. Тебе повезло. Ты пересек границу, за которой, наконец-то, осталась полная неопределенность. Однако тебе еще предстоит избавиться от кое-каких старых привязанностей, иначе ты опять вернешься к началу своего пути и будешь повторять его снова и снова, как это было до сих пор, бессмысленно страдая, но так и не найдешь завершения, покоя и смерти.

Тантор Тенга подошел совсем близко и коснулся рукой плеча Истар. Холодный Затылок сделал угрожающее движение мечом, но в ту же секунду фигура барона исчезла и вновь возникла на каменной поверхности острова, но уже в значительном отдалении. Хрустальный смех, рассыпавшийся вокруг, прозвучал издевательством над дремучими человеческими инстинктами.

– Он безнадежен! Безнадежен! – радостно шептала Хильда Биорг, плавно кружась на одном месте под неслышную людям музыку.

Одежда ведьмы вдруг поползла вниз, будто живое существо, обнажая изменчивые рисунки на ее теле. Даже сейчас было трудно оторвать взгляд от их волшебной игры. Истар пыталась удержать на себе одежду, но ткань просочилась между пальцами, не нарушив своей структуры, и упала к ее ногам.

Вдова Гишаарна провела ладонью по телу ведьмы, но та не ощутила никакихприкосновений.

– Когда-нибудь тебе придется убить ее, – вдруг сказала Эрлана. – Так же, как и ту, вторую, которая уже была в твоей власти…

– Ты надоел мне, – сказал герцог Мертвая Кожа вполне искренне. – Все-таки я попробую уничтожить тебя. В любом случае, я ухожу.

Тогда Эрлана оказалась совсем близко, поднесла руку к его лицу и Сенор почувствовал, как ее указательный палец медленно вошел в середину его лба. Он не ощутил боли, однако понял, что нечто постороннее и нематериальное оказалось внутри его головы. Оно мешало ему осуществить свое намерение. Ладонь призрака оставалась снаружи и Холодный Затылок видел основание пальца, беспрепятственно пронизавшего его плоть.

– Слушай внимательно, глупец, – произнесли близкие и заслонившие весь мир губы Эрланы. – То, что представляется тебе рисунками на ее коже, на самом деле – нечто гораздо более сложное, чем любые письмена. Это отражения происходящего в Срединных Мирах. Та, другая, которую ты знаешь под именем Джелвы, носит в себе рассчитанные мною судьбы Хаоса, в том числе, и твою судьбу, как его ничтожной частицы. Тебе это кажется безумием, жалкая тварь, но мне это показалось прекрасным и многообещающим – запечатлеть судьбу мира на столь эфемерном материале. Я сделал это и ужаснулся. Пока существуют эти двое, цепь причинности не прервется, Тень и Срединные Миры будут следовать предначертанному пути. И в этом случае ты навсегда останешься там, где впервые нашел себя. А мне уготовано исчезновение и, к сожалению, уже не дано вмешаться в существующий порядок вещей… Знание о неминуемом и предопределенном – смертельный враг, ибо исключает возможность действовать. Но есть другой путь – путь смертных. И ты должен следовать этому пути, если хочешь спасти себя от неизбежности будущего. Надо всего лишь уничтожить этих двух женщин, так некстати затесавшихся в наши игры. Подумай – две жалкие жизни, которые и без того смехотворно коротки, в обмен на почти божественное превосходство…

Сенор инстинктивно бросил взгляд в сторону ведьмы. Истар смотрела на него с отчаянием и надеждой, словно пыталась угадать его истинные намерения. Потом в ее глазах появилась тень неминуемой враждебности.

– Это безумие, – сказала она. – Ты ведь не первый день в Тени и знаешь сам, что это безумие. Скажи, что действительно думаешь так.

– Я думаю, что это может быть правдой, – безжалостно произнес он. – Но я никогда не убью тебя, – добавил он, осознавая, что не так уж уверен в этом. Его отражения были наглухо заперты внутри возведенной им невидимой стены.

– …Ты сможешь сделать это мечом Торра, – равнодушно продолжал вещать Отшельник из уст Эрланы, Обрученной Со Смертью. – Сделай это, герцог Мертвая Кожа, и, может быть, тебе впервые откроются вещи, к которым не дано прикоснуться ни одному смертному…

Лицо Эрланы отодвинулось и смех равнодушного к жизни, страданию, смерти холодными колючими осколками рассыпался вокруг.

– Выбирай! – крикнул издалека барон Тенга, танцуя с Хильдой Биорг под музыку нездешнего смеха. – Если ты выберешь свободу и могущество, то отправляйся в Ландшафт Голубых Гробниц, найди женщину по имени Джелва и сделай то, что должен сделать. Я дам тебе проводника и воинов, которые будут сражаться на твоей стороне, но только против смертных из Тени. Остальное будет зависеть только от тебя. И помни: самое худшее – остановиться на пол-пути… Ты еще не передумал, несчастный, и озабочен тем, как уничтожить меня? Это ничего не изменит, поэтому – уходи…

Серый свет померк и в наступившей тьме исчезли фигуры Эрланы, барона Тенга и Хильды. Только темный столб еще некоторое время висел в пустоте зловещей иглой, пронзавшей насквозь здешнюю твердь. Угасающие волны страха свидетельствовали о его зыбком присутствии. Хозяин Иллюзий удалился в иные места, недоступные и непостижимые…

Потом каменный остров погрузился в Реку С Одним Берегом; ее темное чрево вновь приняло в себя двух людей и течения унесли их с собой, чтобы выбросить где-то далеко отсюда, на единственный существующий для смертных берег.

ЭПИЛОГ

Его разбудила баронесса Эльми. Он содрогнулся от прикосновения ее ледяных пальцев. Сенор открыл глаза и стал смотреть на то, как одевается женщина, с которой он провел ночь. Последнее время его раздражало ее тщеславие – оно угрожало его безопасности.

…Он лежал, прислушиваясь к далекому неясному шуму, доносившемуся от Преграды. Оттуда же исходили лучи нездешнего лилового света. В той стороне, где находилась Башня, рыдал Голос Тревоги и это означало, что в Кобаре вновь появились гости из Зыбкой Тени…

Ему пришлось потрудиться, надевая на себя доспехи из хитина и соответствовавшее случаю оружие. Его слуга был убит четыре дня назад у самых дверей дома и неизвестный убийца совершил ошибку. Жертвой должен был стать хозяин, – теперь Холодный Затылок не сомневался в этом. Он с отвращением думал о том, что вряд ли найдет теперь нового слугу. В Кобаре было слишком много мертвецов и осталось слишком мало слуг.

Светящиеся змеи выползали из спальни, спасаясь от света наступавшего утра. Когда Эльми была готова, он надел ей на шею ожерелье из лунных камней и вяло поцеловал в накрашенные губы. Потом он провел ее по задней лестнице, снял заклятие с двери черного хода и вывел Эльми на узкую улицу, где его любовницу ждала карета. Живая изгородь, окружавшая дом, с тихим шорохом переваривала отбросы и затрепетала, когда Сенор и баронесса проходили мимо. Но ограда была слишком слабой защитой от неведомого зла… Человеку Безымянного Пальца пришлось напомнить Эльми об одной маленькой услуге и заплатить кучеру за молчание.

Тот хлестнул лошадей и карета баронессы исчезла в сером тумане, затягивавшем пустынную улицу. Некоторое время придворный Башни стоял, зябко поеживаясь и прислушиваясь к гулким удаляющимся звукам. Судьба баронессы Эльми была ему глубоко безразлична, но с недавних пор он ощущал, что сам стал объектом чьего-то пристального внимания.

Приходилось быть предельно осторожным. Холодный Затылок опустил металлическую решетку и замкнул круг живой изгороди… Город медленно возвращался к жизни. Сверху слышался зловещий шелест огромных крыльев. В небе, тяжелом и темном, медленно описывал круги едва различимый черный силуэт, – Железная Птица Варпов завершала свой ночной полет…

Холодный Затылок пошел по направлению к Башне. Когда он оказался между двух длинных и глухих каменных стен, из переулка появилась карета, запряженная роскошной шестеркой. На месте кучера сидел человек в плаще и низко надвинутой на глаза широкополой шляпе. Его лицо было скрыто под белой бесформенной маской. Экипаж мчался прямо на Сенора и тот успел вспомнить о нелепой угрозе, которую нес с собой его безликий враг.

Его попытка спастись была отчаянной и, тем не менее, увенчалась успехом. Он прижался к одной из стен, а в последний момент бросился к другой, рискуя оказаться под копытами лошадей. Карета вильнула и, не задев распластавшегося на земле человека, промчалась мимо. Колеса переехали лишь полу его кожаной накидки. Окна экипажа были затянуты шторами, но Сенор успел заметить выдавленный на дверце кареты герб, – двухголовую гиену в окружении восьми символов Жезлов.

Андрей Дашков Суперанимал

Пролог Дуэль на ледяном кладбище

Это было ритуальное место, огороженное торосами и обледеневшими скалами. Сюда пришли двое, а уйдет только один – иначе зачем вообще нужны дуэли.

Уже был приготовлен и наполнен водой разборный металлический контейнер. От него шел пар; вода просачивалась сквозь щели и стекала на лед. Вокруг контейнера суетились суггесторы из похоронной команды. Вода остывала быстро, и никто не хотел затягивать время.

Оба дуэлянта понимали, в каком месте находятся и то, что один обретет здесь вечный покой. Несмотря на поспешность, с которой работали подручные, происходящее отдавало мрачной торжественностью. Мужчины были равно готовы умереть или жить. По их суровым лицам ничего нельзя было прочесть.

Пока не настала решающая секунда, младший равнодушно смотрел на неизменно темный горизонт. Он собирался идти дальше на запад, если останется жив. Ничто, кроме смерти, не могло прервать его путешествие. Тут была чужая территория, на которую он вторгся, и все заканчивалось так, как и должно было закончиться.

Старший опустил голову, глядя вниз – туда, где подо льдом лежали замороженные обнаженные мертвецы из его рода. Их лица были обращены к небу. Руки все еще держали оружие. Кое-кто демонстрировал застывшую улыбку. У некоторых были открыты глаза… Они неплохо сохранились, хотя кладбище было достаточно старым, и будто наблюдали за происходящим из глубины своей прозрачной могилы. Он не мог разочаровать тех, кто передавал код от отца к сыну. Судьба преследовала их всех, а теперь настигла последнего.

Ледяные параллелепипеды соприкасались гранями, образуя многослойное захоронение. Этажи чередовались в соответствии с возрастом поколений. Таким образом прошлое приобретало вертикальную протяженность.

* * *

…После того как прогремели выстрелы, смертельно раненный старик сумел произнести только одну фразу. Он поблагодарил врага за то, что ученик превзошел учителя. Цепь преемственности не порвалась. И сбылось его желание умереть здесь. Он спокойно передал свою душу следующему.

Суггесторы сразу же раздели труп и погрузили его в воду вместе с оружием. Мастер церемонии зафиксировал точное исполнение завещания. Спустя еще два часа контейнер разобрали, и очередная ледяная глыба заняла предназначенное ей место в вечной мерзлоте.

Одиночка, который пробирался на запад, к тому времени был уже далеко.

1. Руины

Он все-таки нашел этот город, затерянный посреди остывшей преисподней. Теперь тут прозябало не больше сотни людей, а когда-то обитали миллионы. Озирая величественные развалины, Локи презрительно улыбался. Среди зданий, выгоревших изнутри и превратившихся в памятники ужасу, он убедился в том, что лично ему чертовски повезло. Немногим выпала честь жить после того, как Господь затеял генеральную уборку. Вообще-то старик поздновато спохватился – планетка оказалась загаженной до невозможности. Пришлось пригласить компашку профессиональных чистильщиков из ада. Те знали свое дело и справились быстро. Кое-кто считал, что они даже слегка перестарались, но было поздно.

А потом настала эпоха таких, как Локи.

Больше не существовало бесчисленных и безликих толп. Каждый был заметен. От каждого зависело многое – если, конечно, не прятать голову в пепел и не ждать, пока придут суперанималы или суггесторы и отберут последнее.

Локи сам не раз отбирал последнее и знал, что подавляющая часть людей никогда не изменится. Во тьме, в глотке вечной зимы, миты по-прежнему будут мечтать о теплых домах, крыше над головой, сытной пище; мужчины – о женщинах, а женщины – о мужчинах и детях. Супраменталы грезили о более отвлеченном: мирной жизни, демократии, справедливости, музыке, свободном смехе, чистых реках, живых деревьях и – подумать только! – о солнце. Такие простые и понятные мечты. Наивные и абсолютно несбыточные…

Но не все разделяют их. И если отбираешь последнее, то надо быть готовым к отчаянному сопротивлению. Иногда намеченные жертвы проявляли редкое мужество, изворотливость и быстроту. Локи это не удивляло и даже доставляло удовольствие. Еще один скрытый суперанимал вылуплялся из рудиментарной скорлупы цивилизованности и становился на путь войны. Отныне и до конца – одиночка.

* * *

…Локи шел по закованной в лед и присыпанной снегом земле. Он отлично видел в темноте. Потрясающей красоты зарницы далеких гроз вспыхивали и переливались над умирающим миром. Огни рампы, бессмысленно мерцающие под упавшим занавесом из облаков. На их фоне изломанный силуэт города казался абсолютно чуждым и враждебным образованием, колонией призраков, местом мрачных чудес, которые необходимо преодолеть, чтобы объявить себя хозяином территории. Город бросал вызов одним лишь фактом своего существования.

Локи шел, не обращая особого внимания на порывистый ледяной ветер, дувший навстречу. Снежные вихри проносились мимо, швыряя льдинки в лицо. Это было похоже на игру, которую затеяло безумное дитя. Именно так Локи воспринимал природу: дефективный ребенок, который уже никогда не станет взрослым, потому что радиация разрушила мозг. Зима никогда не кончится. Лед никогда не растает. Шерсть никогда не поредеет на теле Локи – разве что поседеет, как у всех тех, кто сумел дожить до старости.

Холод, господствовавший снаружи, не проникал глубоко. Локи чувствовал, как под грубой кожей бурлит горячая кровь. Лучшая приправа к свежему мясу. Большому зверю нужно много парного мяса. Оно давало энергию и силу, но это не значит, что он не мог без него обойтись. Случались голодные периоды, когда Локи месяцами вынужденно сидел на скудной диете, питаясь солониной и консервами. Под конец он ощущал себя прозрачным до святости. Интерес к жизни угасал, а женщина поставила бы его перед трудным выбором: каким образом ее употребить.

По мере его продвижения слепые руины вырастали, заслоняя большую часть неба. В хаосе завалов просматривалась некая искусственность. По обе стороны громоздились сваленные в три этажа автомобили. Локи оценил этот гигантский труд. Кто-то использовал кузова, чтобы оставить для чужаков единственную узкую и относительно проходимую тропу. Судя по отсутствию запахов, уже заброшенную. Пока Локи не чуял непосредственной опасности. Ловушек и мин не было. Он сделал вывод, что город давно никто не посещал; по крайней мере, никто не пытался войти с юго-востока.

Тем лучше. Он без труда преодолевал препятствия. Голод, который он испытывал в последние часы, был именно таким, как надо: кнут доброго хозяина, заставляющий ленивую скотину двигаться во имя ее же спасения. На месте сломанного левого клыка пока не успел отрасти новый, но у Локи было кое-что получше: Громобой в кобуре и Тихая Фрида в ножнах. Та еще парочка…

Итак, готов ко всему. В тяжелые времена «все» представляло собой довольно длинный список. Но у многих в этом списке не хватало только одного, зато главного пункта. Локи получил важнейший урок в шестнадцатилетнем возрасте, когда чудом выжил после тяжелого ранения. В бреду ему открылось нечто, радикально изменившее его жизнь. И жизнь приобрела небывалую остроту.

С тех пор каждую секунду Локи готовился к смерти. Она стала его религией. Он видел множество ее масок: чаще – злобных и отвратительных, но иногда – ласковых и снисходительных. Он знал, что у смерти длинные руки и дальность стрельбы из снайперской винтовки совсем не предел.

Кроме той, которую посылали друг другу люди, у смерти была еще одна, мистическая ипостась – Та, Что Приходит Сама По Себе. Это была самая страшная разновидность – на нее никак нельзя было повлиять. От человека ничего не зависело – по крайней мере на тех уровнях реальности, в которые он мог проникать и контролировать.

Локи были доступны три уровня. Он слышал о суперанимале по кличке Дракон, который освоил перемещения во времени на четвертом и частичные превращения на пятом. Трудно было даже представить проявления таких свойств… Но все это могли быть и сказки митов, которыми те пугали самих себя и своих глупых детенышей в озаренных кострами железобетонных пещерах.

Локи не раз присутствовал на подобных сборищах. Он прикидывался изгнанником, странником, заблудившимся правительственным (!) курьером – и получал место возле огня, пищу и воду в виде растопленного льда. Миты были так доверчивы и, кажется, ни хрена не чуяли! Смерть, дышавшая в затылок каждому, ничему их не научила. Они сидели вокруг огня и слушали сказки. Ночь тянулась долго, неопределенно долго – люди не двигались с места до тех пор, пока голод не произносил свое веское слово. Тогда немногочисленные и плохо вооруженные группки митов, трясущихся от холода и страха, выходили из убежищ на поиски пищи и того, чем можно было бы подкормить чахнущий огонь.

Локи уходил вслед за ними, но не возвращался. Иногда он собирал дань. Иногда впрыскивал семя суперанимала в какую-нибудь понравившуюся ему самку, чаще всего девственницу. Вряд ли потомство окажется жизнеспособным, но Локи рассчитывал на то, что рано или поздно сработают законы вероятности и количество перейдет в качество. Это была одна из главных задач самцов его вида – оплодотворить как можно больше самок в почти безнадежном поиске идеальной Носительницы Программы. Королевы.

Но если однажды он все-таки найдет такую, то станет преданнейшим телохранителем возле ее ложа-колыбели, в любой момент готовым на самопожертвование. Их потомство достигнет эволюционного потолка. И тогда Земля покажется всего лишь старым склепом, в котором создавались существа новой расы. Для этих уже не будет преград. Время, расстояния, гравитация, энергия – все покорится им. Они смогут творить материю из вакуума и менять тела с такой же легкостью, с какой сейчас меняют одежду. А затем достигнут полного освобождения, окончательно разрушив оковы плоти…

Локи примерно знал, что представляет собой ПРОГРАММА. Впрочем, и это могло оказаться красивым мифом, придуманным для того, чтобы поддерживать впавшую в кому надежду.

Юные боги будущего взамен одряхлевших и свергнутых богов прошлого? Плевать он хотел и на тех, и на других. Слепая вера в чужое незыблемое превосходство оскорбляла его. Он верил только в себя – как в одного из хозяев, поделивших этот мир на зоны влияния. И когда-нибудь чье-то влияние станет тотальным…

Самое смешное о себе Локи услышал как-то из уст одного умирающего супраментала. Тот зачем-то вручил своему убийце амулет – серебряный крест – и сказал, что Локи напоминает ему древнего странствующего рыцаря, который поклоняется идеалу, но потерял душу, совершив все смертные грехи. Потерянной душе неведомы угрызения. А раз их нет, значит, нет и сожалений.

Счастливчик Локи не знал по-настоящему, что такое грех, вина и искупление. Это были абстракции, для которых у него не находилось эмоций. Поэтому он смеялся, когда другие плакали, и поднимался на недостижимую высоту.

2. Цветок из книги

Лили сидела возле костра и смотрела, как маленький Кеша играет с засушенным цветком. Незадолго до этого она вытащила цветок из старой книги. Оба предмета чудом сохранились и передавались от человека к человеку, словно величайшие реликвии. Как фотографии мертвых. Как символы веры. Как огонь.

Огонь, книга, засушенный цветок… Эти вещи поддерживали жизнь, готовую угаснуть в любой момент. Такие простые, хрупкие и недолговечные вещи. Они стали бесценными лишь по недоразумению. Книга и цветок могли сгореть в пламени. Бумагу когда-то делали из древесины. Огонь тоже пожирал дерево. Так совершался вечный круговорот, в котором одно гибнет, а другое рождается и приходит на смену мертвому.

Лили еще не осознала своего места на этой ужасающей безжалостной карусели. А Кеша тем более. Он напоминал ей забавного, сосредоточенного и немного неуклюжего медвежонка. Но цветок он брал бережно своими пухлыми пальчиками – и значит, кое-что впитывается с молоком матери. Никто не объяснял ему ценности цветка. Собственно, это была даже не игра. Скорее нечто вроде постижения утраченного мира. Малыш не видел зеленых полян, живых цветов и порхающих над ними бабочек. Он не видел и многого другого. В лучшем случае остались мумии или изуродованные свидетельства прошлого великолепия, которые позволяли кое-что ПРЕДСТАВИТЬ.

Но что мог представить себе четырехлетний мальчик, глядя на кости, сухие цветы, оплавленные пуговицы?..

Кеша держал цветок и боялся даже дышать на него. И так почти все лепестки облетели. Страницы книги сохранились немного лучше. Она называлась «Собиратель костей». Лили не читала ее Кеше. Вместо этого она сама придумывала истории со счастливым концом, которые рассказывала ребенку перед сном.

Лили не была настоящей матерью мальчика. Та погибла примерно год назад – замерзла, попав в снежную бурю. Ее нашли только на четвертые сутки – статую, для которой даже не надо было выдалбливать могилу в вечной мерзлоте…

Кеша сам выбрал себе новую маму. Он особенно привязался к Лили, которую иногда оставляли нянчиться с четырьмя чужими малышами, хотя ей едва исполнилось шестнадцать. И теперь она чувствовала, что не может, не имеет права его бросить.

Она рассеянно перелистывала книгу, которую знала почти наизусть. Неудивительно – ведь читать больше было нечего. Из-за отсутствия новых впечатлений Лили была близко знакома с недетской тоской. Ее фантазии скрашивали долгие часы вынужденного ожидания. Дядя Рой научил ее грамоте, когда она была чуть постарше Кеши. Но мальчик способнее и быстро развивается. Порой ей казалось, что даже слишком быстро… Скоро и она займется его образованием – это позволит отломить еще кусочек от темной глыбы времени, придавившей ее.

Кеша отличался изрядной сообразительностью и подвижным умом, но порой впадал в странный ступор, погружался в себя и подолгу сидел с отсутствующим видом, словно пребывал где-то очень далеко. В такие минуты Лили не на шутку пугалась. Ей казалось, что в глазах мальчика можно увидеть тень другого, гораздо более взрослого, но бессловесного существа. Существа, с которым невозможно найти общий язык, потому что такого языка просто не существует…

Между прочим, книга тоже была о конце света. Вернее, о человеке, стоящем у конца времен. Но насколько же страшнее и хуже оказалась реальность!

Юная Лили уже поняла, что так всегда и бывает.

Книга и цветок сменили семерых хозяев. Теперь они принадлежали старому Лео. Он еще помнил прежнюю жизнь. Тогда он был мороженщиком. Подумать только: продавал детишкам замороженное молоко и фруктовые соки! Стояли жаркие денечки, и парочки валялись на траве. В парк приходили буколические бабульки и кормили лебедей, плававших в пруду, а голуби садились на спину старого коня, которого звали Бен. Жизнь текла своим чередом, и у Лео дела шли неплохо. Он продавал мороженое, и часто под вечер на всех желающих не хватало порций. Эта маленькая, но очень злая шутка судьбы наложила на его воспоминания неизгладимый отпечаток.

Но вообще-то Лео был добрым стариком и давал книгу с цветком любому, кто хотел прикоснуться к старине и не боялся расстроиться. Он намекал, что книга таит в себе волшебство и однажды цветок ОЖИВЕТ.

Лили знала, что это сказка для отчаявшихся, но иногда ей действительно снилось, как цветок оживает… Она просыпалась со слезами на глазах и не могла вспомнить оттенков сновидения; оставалось только ощущение тепла, света, тихой нежной музыки, не существовавшей наяву, и любви, сиявшей будто маленькое солнце. Его лучи касались закрытых глаз – и слепые прозревали, и черные сердца начинали кровоточить, и земля оттаивала, выпуская на волю зеленые ростки…

Что касается огня, то он принадлежал всем. Он горел в Пещере сколько Лили себя помнила. Иногда совсем тускло, перебегая от лучины к лучине; иногда – по праздникам – так ярко, что становились различимыми самые дальние закоулки укрытия.

* * *

…Внезапно Лили осознала, что Кеша ведет себя слишком спокойно. Повернула голову – так и есть. То же необъяснимое состояние отрешенности, тот же взгляд, устремленный во внутренний космос. Тени, скользящие в зрачках… Восковое лицо… Замедленное, почти незаметное дыхание… Цветок неподвижно лежал на его ладони.

И вдруг мальчик сказал:

– Он уже близко.

– Кто? – спросила Лили, у которой отчего-то пересохло в горле.

– Бабай. Бабай уже близко, – сказал Кеша удивительно печально.

От его обреченного вида у Лили защемило сердце. Она схватила мальчика на руки и начала его целовать, приговаривая:

– Ну что ты, глупенький. Бабай не придет. Бабай приходит только к плохим деткам, а Кеша хороший…

Слеза скатилась по его щеке. Он не сопротивлялся. Такая теплая и ласковая мама… Он положил ей голову на плечо. Он не хотел ее огорчать, не хотел видеть, как она плачет. Их соединял незримый поток. Он чувствовал ее нарастающий страх, как свой собственный. Можно было отгородиться от источника страха непроницаемой стеной. Спрятаться… на время.

Кеша закрыл глаза. Но напоследок прошептал так тихо, что Лили не услышала:

– Бабай придет ко всем.

3. Мертвый ангел

Несмотря на молодость, у Локи был обширный опыт. Он предполагал, что приручить аборигенов будет непросто. Обычно на это уходили дни и недели. Случалось, правда, что он освобождался всего за несколько минут. Точку в неудавшихся переговорах ставил Громобой. Окончательно и бесповоротно. После него редко оставалась работа даже для Тихой Фриды.

Но такие эпизоды Локи считал своими откровенными провалами. Этот город он искал слишком долго, рисковал слишком многим – и многое потерял по пути. Так что на сей раз он не собирался ошибаться.

Поэтому он заранее присматривал себе место, где можно было бы устроить временное пристанище. На первый взгляд, проблем с жилплощадью не возникало – вымерший город предоставлял огромный выбор. Но Локи отличался специфическим вкусом. Он не был избалован, нет. На худой конец, он мог бы переночевать и в снегу, что и проделывал неоднократно. Однако миты с их примитивными умишками напрямую связывали качество логова и статус его владельца. Следовало поддерживать это заблуждение, раз уж он хочет добиться от них повиновения и преклонения.

На глаза долго не попадалось ничего подходящего. Поразмыслив, он отверг чудом уцелевшую башню, которая торчала из развалин, словно черный восставший фаллос, перфорированный узкими бойницами. Грозная башня впечатляла одной своей высотой – она господствовала над окружающим пейзажем, возносясь метров на пятьдесят и напрямую воплощая идею превосходства. Но Локи правильно рассудил, что сооружение, по всей видимости, держится на соплях, а каждый раз совершать опасные и трудные восхождения ради сомнительного удовольствия наблюдать за ползающими внизу дикарями было бы глупейшей тратой времени и жизненной энергии.

Вскоре подвернулась другая крайность – зияющие пасти подземных гаражей, наполовину занесенные снегом. Излюбленные места престарелых суперанималов, которых тянуло на покой. Те устраивали себе надежные логова в подобных норах, превращая их в удобные для обороны катакомбы с несколькими хорошо замаскированными запасными выходами. Однако, на взгляд Локи, это слишком уж смахивало на добровольные преждевременные похороны. Нет, он пока не торопился залечь под землю. Ночь, распахнутая на все четыре стороны, и ледяные просторы все еще манили его. Их беззвучный зов он ощущал постоянно, и единственным ответом могло быть движение. Бездействие и застой порождали неизъяснимую мучительную тоску. И если движение невозможно, тогда оставалось одно «лекарство» – вой. Долгий протяжный вой. Куда более жуткий, чем тоскливые песни митов. И даже волки замолкали…

Некоторое время Локи внимательно присматривался к зданию с шестью колоннами на фасаде и настолько мощными стенами, что оно устояло после взрывов, до основания разрушивших соседние дома. Лишь кое-где провалилась крыша. Над колоннами сохранилось рельефное изображение – что-то вроде герба со звездой, солнцем и колосьями. Наверняка имелся и подземный этаж. Гранитный цоколь смахивал на крепостной вал. Было видно, что строили на века.

Не иначе тут располагалось гнездышко прежних властителей. Так почему бы не поддержать традицию? Страх перед властью неистребим, он засел слишком глубоко, отпечатался в генах митов и передается из поколения в поколение.

Однако кажущийся парадокс состоял в том, что Локи вовсе не желал возвращения прежнего порядка и возрождения цивилизации мягкотелых кретинов, впустую растративших достояние предков, не сумевших распорядиться невиданной мощью и скатившихся до массового самоубийства.

Город демонстрировал ему среду обитания, которую Локи воспринимал как воплощенный кошмар. Он живо представил себе тысячные толпы, не знавшие, куда себя деть; миллионы машин, отравлявших воздух; непрерывную шумовую пытку; бессмысленные войны и террор, а для тех, кому «повезло», – расписанные до гроба дни и ночи.

Да, по всем канонам, то была тупиковая ветвь. Локи всерьез считал себя одним из первых представителей нового вида, куда более приспособленного к жизни на искалеченной планете. Сколько времени потребуется, чтобы залечить раны? Может быть, тысяча лет, – но некоторые шрамы не затянутся никогда.

Миты уже смирились с этим, как с Божьей карой, проклятием, посланным на их головы и души. Супраменталы считали, что люди отброшены назад, но путь к вечному свету все равно открыт для всех и для каждого. Суперанималы вообще не занимались чепухой. Они не думали о будущем. Они вытравливали его из настоящего. Они просто делали все возможное, чтобы выжить и занять господствующее положение.

И это им удалось.

* * *

…Итак, цитадель рухнувшего порядка Локи оставил позади. Он исследовал несколько извилистых улиц, посмотрел на опоры, вмерзшие в гладкий синеватый лед, который обозначал русло реки, – вот и все, что служило напоминанием о двухсотметровом мосте. На другом берегу картина была такой же: черно-серый пористый шлак, голые остовы, безжизненный мусор, лед, снег – и нигде ни единого огонька.

Или миты хорошенько попрятались, или передохли, или… их тут не было.

Локи подумал, не ошибся ли Гарик-шаман из колонии суггесторов, рассказавший ему про город. Гарик был болтлив, подобострастен и назойлив. Локи отказался от его услуг в качестве проводника и заодно наложника, однако любопытную историю дослушал до конца.

По словам Гарика выходило, что здешнее поголовье митов достигало восьмидесяти единиц (из них подавляющая часть – половозрелые особи) и значит, можно было основать целую ферму. Вообще-то, к информации подобного рода Локи относился осторожно – трудно поверить, что никто из суперов еще не положил глаз на такое местечко. А где глаз, там и лапы. А в лапах чаще всего – игрушки вроде Громобоя.

Локи никогда не избегал борьбы с достойным или превосходящим по силе противником. Более того, ему это нравилось. Искусственный отбор в действии. Пусть и снижается численность расы, зато все происходит быстро: одно-два поколения – и останутся лучшие из лучших. Генофонд. Производители. Поставщики семени для Королевы. (Правда, в последние месяцы Локи не встречал никого, кто сумел бы оказать ему серьезное сопротивление.)

…Эх, Гарик, Гарик. Если он обманул Локи насчет митов, то больше уже не сможет обманывать. Локи знал как минимум три отличных рецепта приготовления блюд из человеческого языка. У Гарика язык был ярко-розовым, мясистым. И длинным, как положено шаману… Деликатес, который частично компенсирует моральный ущерб. Жаль только потраченного впустую времени…

Но тут Локи, чей взгляд блуждал, внимательно изучая незнакомый ландшафт, заметил ЭТО.

* * *

Он замер будто завороженный. Не каждый день увидишь сбитого ангела смерти. По правде говоря, до этого момента Локи видел их всего дважды и оба раза издали. А сейчас ничто не мешало приблизиться и даже прикоснуться к металлическому телу ангела – самому совершенному и быстрому орудию уничтожения.

Локи испытывал невероятное возбуждение. Гораздо более интенсивное, чем сексуальное. Это была вибрация силы, поднимавшейся по стволу позвоночника от крестца до головы и темным фонтаном бившей в небеса. Фонтан достигал невидимых далеких звезд, о которых сохранились только легенды. В ту минуту Локи вдруг «узрел» звезды внутренним взором – это было видение, открывшееся у него на ином уровне жизни. Огромные сгустки энергии перетекали в непостижимо устроенной Вселенной. Потоки, воронки, источники… Миры создавались и рушились прямо «на глазах». Это напоминало танец чьего-то невероятного воображения, и Локи тоже принял в нем участие. Вымя божественной природы, набухшее молоком вечности, внезапно оказалось ощутимым и реальным; Локи припал к нему, отхлебнул магического напитка, понял, что запредельность существует… а потом все прошло.

И снова были холод и лед, и промерзшая на метры в глубину земля, и скованный на берегу падший ангел. Стало ясно, как именно он падал. Ему повезло. Он не взорвался и не развалился на куски, врезавшись в землю под большим углом. Наверное, был пуст. Кончилось и топливо, и крылатые ракеты. Может, он не дотянул до аэродрома, но скорее всего к тому времени аэродром уже оказался уничтожен ответными ударами, и возвращаться было некуда. Вероятно, ангел совершал что-то вроде аварийной посадки – тоже, впрочем, закончившейся гибелью. Экипаж до последнего цеплялся за жизнь, но ангел выполнил свое предназначение…

По пути он снес несколько десятков зданий, оставил за собой широкую просеку, обломал гигантские крылья и замер на пляже, погрузившись в воду до половины.

ТОГДА здесь была вода – в этом Локи не сомневался. Возможно даже, веселые и ни о чем не подозревавшие миты загорали под голубым куполом в солнечный день. Дети смеялись и с разбегу прыгали в воду… Или была теплая лунная ночь, и нагие любовники лежали на прибрежном песке, окутанные серебристым сиянием, и Млечный Путь благословлял их соитие. Девушка хотела стать женщиной и зачать новую жизнь, а парень думал, что вот это, наверное, и есть счастье. Но потом они услышали прощальную песню ангела – ГОЛОС С НЕБА. Низкий, ноющий, страшный звук…

Локи попытался представить себе, что они чувствовали в ту минуту, и не смог. Воистину, ангел поразил его.

Локи шел к нему не меньше часа. Он дважды останавливался, чтобы удержать эти неповторимые мгновения, запечатлеть и сохранить их, упрятать в темницу своего мозга. Когда понадобится, он сумеет вспомнить, извлечь оттуда непередаваемый восторг перед призраком вечности, пойманным в крылатую металлическую ловушку.

С высокого берега, в кровавых отсветах зарниц, мертвый ангел смерти был великолепен. Он напоминал вмерзшее в лед распятие и одновременно – доисторическое существо, тщетно пытавшееся выбраться из холодного ада.

4. Дядя Рой

Многолетняя усталость была словно лишний вес, груз, к которому он привык, но она всякий раз наваливалась внезапно, когда Рой переступал некий порог выносливости. И тогда ему казалось, что он тащит на плечах еще одного человека. Мертвеца в свинцовых ботинках. Своего отца, умершего восемь лет назад.

И гроб вдобавок.

И клеймо непрощенного.

В этом случае оставалось только лечь и ждать, пока в теле снова появятся силы. Но Рой не всегда мог позволить себе эту роскошь – лечь и ждать. Вне Пещеры подобный «отдых» означал почти верную гибель. Вот как сейчас, когда бушует буря и ничего не разберешь в двух шагах. Только грязно-белый вихрь кружит, царапая лицо ледяным абразивом. И ветер бьет, будто тяжелая прозрачная дверь…

Рой проклинал себя за самонадеянность. Ведь это он разрешил поисковой группе задержаться, хотя признаки приближавшейся бури были очевидны. Но уж очень заманчивой и богатой казалась сегодняшняя добыча. Оставалось только извлечь ее из глубокого колодца, служившего прежде вентиляционной шахтой метрополитена. Наверное, кто-то устроил склад и хорошенько припрятал свое добро еще в ту пору, когда в городе шли бои между враждующими бандами и было полно голодного зверья. В прямом и переносном смысле.

Рой помнил минувшие времена. Ничего не скажешь, веселые были денечки. Не то что теперь… Им всем, уцелевшим, еще повезло, что бомба оказалась «чистой». Литиевая роковая красотка. А о прелестях радиоактивных осадков уже не расскажут те, другие, пришедшие из зараженных районов и умершие в самом начале «ядерной зимы»…

Он нашел это место, возвращаясь из безрезультатной дальней разведки. Вероятно, у него действительно был счастливый глаз. Люди всегда звали его с собой – на удачу. Но он просто физически не мог быть со всеми одновременно. Те, которых он привел к шахте, были согласны рискнуть. Да что там рискнуть – они рвались туда, в глубину, на самое дно колодца. Там лежало сокровище, способное продлить жизнь.

У них было с собой все необходимое – веревки, лестницы, топоры. Успеем, решил он. И просчитался. А человек, которого избрали мэром на третий срок, не имеет права на ошибку. Хочешь сам подохнуть – пожалуйста. У нас свободная… страна, чуть не подумал Рой. Сразу и слова не подберешь. Пусть будет зона. Свободная зона. Из петли, вероятно, вынут, а вот отправиться на свидание с Дедом Морозом не помешает никто…

Но если ты отвечаешь за других людей, то обязан быть трезвым и дальновидным. Последствия малейшей неосторожности могут оказаться катастрофическими. Впрочем, это были издержки старого мышления. Чтобы убедиться, достаточно посмотреть вокруг: что может быть катастрофичнее этой голой окоченевшей задницы величиной с планету!

В результате буря настигла их примерно на половине обратного пути. Они нагрузились под завязку и не могли двигаться быстро. Рой приказал бросить все – консервы, пачки с солью, канистры, дрова – и любой ценой пробираться к Пещере. Пережидать бурю бессмысленно – она могла продлиться не одни сутки.

Но как бросишь еду, которую держишь в руках, если при этом не ел два дня? Буря кажется просто очередной неприятностью, бесформенным зверем, отбирающим пищу. В сугробы полетели покрышки, бревна, мотки проволоки, но только не консервы. Сам Рой с сожалением расстался с двадцатикилограммовой связкой досок. Искал ориентир, чтобы вернуться за ними, если выживет, но так и не нашел. Развалины проступали сквозь снежную завесу однообразной грядой, окружавшей со всех сторон. Рой побрел вслепую, ведя в связке за собой пятнадцать человек.

…Длинные прочные дубовые доски скорее всего пропадут. Уже никто не отроет их. Отчего-то он вдруг подумал, что из них можно было бы сколотить отличный крест. Но некому приносить искупительную жертву. Что испытал Иисус, когда нес на Голгофу орудие своей казни? Ему было ЖАРКО, вот это точно…

Путаются мысли. Черт с ними, с досками. Что они такое, в конце концов? Огонь сожрет их за пару часов. Значит, доски имеют вполне конкретный эквивалент. Два часа жизни. Много это или мало?

«О чем ты думаешь, дурак? Может, ты ходишь по кругу?»

Буран заметает следы быстрее, чем высыхают детские слезы. Шаг, еще шаг… Веревка натягивается. Отчаянные рывки. Рой останавливается и оборачивается. Ни черта не видно. Крик. Кто-то упал сзади. Вся связка встала. Ближайшие помогают бедняге подняться…

«Что с ним? Если не сумеет идти, понесем. А что делать? Иисусу было труднее…»

Ползем дальше.

Буря усиливается. Каждый шаг – прорыв сквозь мокрую простыню. И сколько их еще впереди!.. Слепец ведет слепцов. Но они-то думают, что он – зрячий. Знаменитый Рой с его гениальной интуицией и способностью находить выход из любого положения!.. Сдохнет тут, как сдохли десятки и сотни до него. А людей он погубил… На ум пришли слова старой песенки – «пятнадцать человек на сундук мертвеца…». Йо-хо-хо, что там еще? Ах да – и бутылка рому… Сейчас он не отказался бы хлебнуть чего-нибудь покрепче. Спирта. Чистейшего горящего спирта…

«Не чувствую кончиков пальцев. Если отморозил – хана. И не помню, как называлась та книжка. Ну та, где пятнадцать человек… Не помню, и все… Себя, дурака, ни капли не жалко. А девочку оставлять жалко. И Грува. И Кешку. Но особенно девочку».

Только рядом с Лили он расслабляется, только с нею бывает иногда самим собой. Но не до конца. Кое-что припрятано ото всех и от нее в его грязненьком тайнике…

Она будет красавицей, если выживет. Хотя какое там, к черту, будет!

Она УЖЕ красавица – и что самое лучшее, не догадывается об этом. В ней нет ни грамма фальши. Когда он смотрел на нее спящую, у него щемило сердце.

Рой боялся признаться самому себе, что любит ее как женщину. Он хотел ее и не брался отличить любовь от похоти. Оставаясь с нею наедине, он сдерживался лишь ценой невероятных усилий воли. Но однажды черная волна накроет его с головой и разум захлебнется…

Это началось давно. Так давно, что он считал себя извращенной скотиной. Он надеялся, что это пройдет. Девочка выросла, но страсть не остывала, а становилась сильнее с каждым днем. Он загонял свое чувство в самую глубокую яму сердца, где оно бродило, превращаясь… Он и сам не знал, во что. Это его и пугало. Лили ни о чем не догадывалась. Тогда почему же он скрывал от нее, что…

«Стоп! Хватит о Лили. Думай о тех, кто сейчас рядом». Но ведь и она всегда рядом с ним. Вот она – на внутренней стороне век. Вот ее глаза, ее улыбка, вся ее ладная фигурка… «О Господи, если я не вернусь, она тоже умрет…»

Добраться бы до того места, где протянуты веревки, а дальше будет легче. ЛЕГЧЕ? Уже сейчас вина висела на нем, как неотвратимое проклятие. Тянула вниз, приказывала упасть. Ниже, ниже, еще ниже, пока не сравняешься с самыми гнусными из своих фантазий и грез…

Он все время думал не о том. А эти люди, шедшие за ним в связке, полностью доверяли ему. Что хорошего в слепой вере? Хотел бы он иметь лидера, на которого мог бы положиться!..

Что это было? Собачий лай? Нет, не может быть. Игра воображения.

Вот опять… Девочку он уже видел. Почему бы теперь не вспомнить Грува? Надежный, смышленый пес. Иногда он согревал Роя холодными ночами, но чаще Рой велел ему ложиться с маленькими детьми. Наша бегающая грелка… Сегодня он не взял с собой Грува именно по этой причине – один из малышей заболел. Но, если честно, было еще кое-что – он просто берег пса и надеялся когда-нибудь найти ему суку, пусть даже из диких. Возродить собачье племя.

Грув был ровен со всеми, кто относился к нему по-доброму, но подчинялся только Рою, которого со щенячьего возраста выбрал своим старшим братом. Иного и нельзя было ожидать от бастарда. Помесь лайки и полярного волка выглядела многообещающе. Густая теплая шерсть, сильное и выносливое тело, впечатляющие клыки. Грув уже показал себя в схватке со стаей диких псов. Ему пришлось залечивать раны два месяца, но четверо врагов навсегда остались там, где встретились с ним.

…Лай раздался ближе, или Рою кажется? Возбужденные голоса людей подтверждают, что это не слуховая галлюцинация на почве переутомления.

Белое мелькает на белом. Живой вихрь, опережающий стихию. Пляшущие черные точки. Это, должно быть…

Так и есть! Нос и глаза Грува. Судя по обрывку веревки с измочаленным концом, болтавшемуся у него на шее, пес перегрыз ее и сам отправился напоиски.

Прыжок, натиск, порывистое дыхание. Красный горячий язык. Сильный звериный дух… Пес весит немало, а Рой слишком устал. Он валится в снег, и Грув кладет ему морду на грудь. Оттаскивать бесполезно. Если брат не встанет, он будет согревать его. Если брат умрет, Грув умрет тоже, но не сдвинется с места.

Однако это произойдет не сегодня. Еще не время… Рой отпихивает пса и встает, хотя ему кажется, что для этого надо приподнять могильную плиту толщиной с земную атмосферу. Еще ничего не кончилось. Сдаться проще всего. И приятнее, если на то пошло. Тихо уснуть в обнимку с Грувом. Обрести наконец желанный покой. Ждать Лили на том свете. Там наверняка тепло, а в аду даже жарко. Пожалуй, он выбрал бы ад, чтобы СОГРЕТЬСЯ…

Ты раскис, сопляк, сказал он самому себе. Эгоистичная тварь. Готов утащить за собою всех? Быстрее домой, пока пес еще в состоянии найти дорогу по запаху! Вот только долго ли продержится запах в такую безумную ночь?

Но Грув – малый не пальцем деланный. Он мочился по пути, оставляя пахучие метки через каждые двадцать-тридцать шагов. Горячая моча прожигала снег на десятки сантиметров. Рой представил себе, как Грув постреливает короткими струйками, задирая лапу, и расхохотался. Ветер тут же залепил ему рот и швырнул смех обратно в глотку. Восстанавливая сбитое дыхание, Рой поплотнее закрыл меховой капюшон и очистил ото льда щель для глаз. Очень узкую, но достаточную, чтобы видеть хвост пса. Грув уверенно раздвигал широкой грудью летящие снежные завесы, изредка погружая морду в сугробы и принюхиваясь. «Нет, но каков стервец, а? Автоматчик хренов. Научился ссать очередями с отсечкой!..»

Рой едва не упал, зацепившись за отвердевшую веревку. Вот и все. Как просто. Они дома. ДОМА! Что в этом слове? Не подлинное ощущение уюта и защищенности, а всего лишь очередная отсрочка. Но грех жаловаться. Рой слишком вымотался, потому и одолевают мрачные мысли. Завтра будет легче. До завтра он отдохнет…

* * *

Хватаясь за веревку, Рой преодолевает оставшиеся полторы сотни шагов до Пещеры. Сегодня он привел обратно всех. Новой монете не упасть в копилку его вины. А копилка уже набита доверху. Добро, сделанное живому существу, не весит столько, на сколько затягивает одна-единственная смерть…

Со скрипом открываются тяжелые импровизированные ворота – стальные плиты, подвешенные на тросах. Наконец-то дохнуло относительно теплым воздухом, и стало видно бьющееся сердце костра. Как мало надо человеку!

Грув с достоинством принимает поцелуи детей и благодарные поглаживания взрослых. Барбара подошла и, скромно потупившись, дружески клюнула Роя в щеку. Но именно эта поддельная скромность вопила о том, что она готова на большее. Гораздо большее…

Лили бежит навстречу Рою и бросается ему в объятия. Ее гибкое тело так близко… Сладостная, почти невыносимая пытка. Кто он для нее? Дядя Рой, мэр, стержень мироустройства. И только.

Все же он замечает тени у нее под глазами – она пережила за эту ночь слишком многое: ожидание, тревогу, страдание, безнадежность. Теперь все позади… до следующего похода. Что-то не так? Ах да, Кеша. Кеше опять приснился плохой сон про Бабая?

«Детка, прости меня, об этом расскажешь потом. Мне бы добраться до своего матраса. Можно, конечно, упасть прямо тут, но я почему-то думаю, что мэры не должны валяться посреди Пещеры. Это подрывает авторитет и снижает рейтинг. Если бы ты знала, какой высокий у меня рейтинг. А я в любой момент готов променять его на…

Табу. Запрет. Никогда не подниму этот шлагбаум.

Пока, милая. Спокойной ночи. Нет, кушать я не буду. Я и дышу-то с трудом. Укрой меня, детка. Согрей меня своим юным телом… Нет-нет, это я не тебе…

И еще одно: я люблю тебя, Лили».

«И я тебя тоже, ДЯДЯ РОЙ…»

5. Имена

Вблизи стало ясно, насколько сильно поврежден бомбардировщик. Неплохо сохранилась только часть фюзеляжа в районе пилотской кабины. В других местах обшивка свисала лохмотьями, обнажая внутренние элементы конструкции. Носовой обтекатель был полностью разрушен; антенна локатора смахивала на единственное, уродливо торчащее ухо. Смятый стабилизатор косо перечеркивал горизонт, указывая на север. Будто гномон солнечных часов – еще более абсурдный от того, что никакого солнца не могло быть.

(Тело после пытки. Тело с содранной кожей…)

И все же лучшего места для временной базы Локи себе не мыслил. Свить гнездо в черепе ангела – в этом был некий эстетический момент, которого он ни за что не сумел бы выразить посредством скудных слов. И еще – переданная ему эстафета.

Но помимо смутных образов, тревоживших его душу, выбор имел и чисто практическое значение: из кабины прекрасно просматривалась окружающая местность и подходы к бомбардировщику; кроме того, защита от ветра, снега и пуль обеспечена. Возможно, внутри до сих пор находятся жмурики? Вот уж чем Локи брезговал меньше всего.

Привычным оком он прибрасывал ориентиры, составляя в уме карту: в двухстах метрах к югу – постамент над гранитной набережной, с которого снесло памятник ударной волной (у митов прошлых времен тоже были свои идолы); триста пятьдесят шагов на северо-северо-запад – покосившаяся опора линии электропередач, устоявшая лишь благодаря своей ажурности; плюс два-три ориентира помельче.

За всю жизнь Локи не видел ни единого проблеска солнца или луны. Тем не менее он без труда определял направление и стороны света. Он не нуждался в примитивных и не очень точных приборах вроде компаса. Магнитные силовые линии – кажется, так называли супраменталы тот слабый, но постоянный поток, в который был погружен его мозг с самого рождения. Отдаленной аналогией был ветер, однако для истинных ощущений Локи в человеческом языке не существовало названия.

Точно так же у него не было проблем с измерением времени. Невидимые светила кружили на сложных каруселях гравитации, а он всегда «узнавал» свое относительное положение в этом космическом механизме. Часы с вечным приводом шли не останавливаясь; ось проходила через его сознание, и нематериальные стрелки перемещались по циферблатам орбит…

Никто не сообщил ему, что его восприятие уникально. Данная особенность предоставляла дополнительную степень свободы и преимущество над вероятным противником. Если только ею не обладали ВСЕ супера. Но Локи до сих пор не потрудился это выяснить. А как насчет митов? Вот тут-то он точно знал: в вопросах ориентирования на незнакомой местности они – полные кретины. Им достаточно хиленькой бури, чтобы заблудиться.

Легкая добыча. Жалкие создания. Либо эволюционное недоразумение, либо необходимое промежуточное звено. Эдакий генетический отстойник…

Локи склонялся к последнему варианту. Поэтому он так серьезно и тщательно готовил предстоящую операцию. Личная ферма с большим поголовьем открывала хорошие перпективы для селекции. Кроме того, нельзя упускать из виду и крайне актуальную проблему питания…

И вот он стоит рядом с бомбардировщиком. Даже поверженный и наполовину утопленный ангел был огромен. Проникнуть в пилотскую кабину оказалось непросто. Локи понадобилось на это около получаса.

Ледорубом он вырубил ступеньки в крутых скользких склонах, образовавшихся по обе стороны фюзеляжа. Когда поднялся на пару метров и стер ладонями слой налипшего на обшивку снега, то увидел на борту рисунок двуликого существа. Две головы, сросшиеся затылками. Одно лицо – красивое женское; другое – яростное мужское.

Был повод задуматься, как называли самолет те, кто летал на нем. Локи не сомневался, что за штурвалом сидел латентный суперанимал. А оружие у суперов всегда в почете – не важно, нож ли это, который помещается в рукаве, или сверхзвуковой стратегический бомбардировщик. Отношение трепетное, как к властной любовнице, которую не можешь бросить, даже если захочешь. Она знает о тебе слишком многое. Она добралась до твоей истинной сути. И только с нею испытываешь оргазм…

Да, это был настоящий культ оружия. А культ требует идолов и жертвоприношений. Есть жрецы, и есть предназначенные в жертву. Есть созданные, чтобы убивать, и это сильнее их. Та самая «любовница» крепко держит их за крутые яйца.

Например, когда Локи брал в руку Громобоя, он чувствовал одно и то же. Тень смерти падала из той запредельности, где все расписано на миллионы лет вперед, где существа заранее занесены в реестры живых и мертвых… Но он мог ИЗМЕНИТЬ все это одним движением. Зачеркнуть проклятую предопределенность. Просто НЕ ВЫСТРЕЛИТЬ.

Он один отвечал за все и не сваливал ответственность на потусторонних кукловодов. Да и не считал себя марионеткой – пусть даже нити тянулись к божеству.

А имена… Что ж, имена украшали эту игру, делали реальность завораживающей и таинственной – будто маски, одетые на неживые предметы. Как правило, благородное личное оружие суперанималов не меняло имен и владельцев. Переименовать его – известная всем дурная примета, которая срабатывала безотказно. Так безотказно, что давно пропала охота проверять.

Но хуже всего – по глупости или неведению заполучить в «крестники» КОГО-НИБУДЬ из Проклятого Арсенала…

Поэтому обычно оружие мертвеца либо отправлялось под лед вместе с ним, либо подвергалось специальному ритуалу стирания имени.

У Локи не было этих проблем – своего Громобоя он взял прямо с армейского склада. Девственник в заводской смазке. Он будто копил силу, пролежав в бездействии не один десяток лет. Ржавчина не коснулась его. Локи окрестил свою новую пушку спустя двое суток в Алтарной норе. У нее действительно был громкий убедительный голос и соответствующий калибр.

С Фридой дело обстояло сложнее. Она попробовала его крови, когда принадлежала другому хозяину – суперу по кличке Питон. То был плохой день, который хорошо закончился. Локи все-таки отправил Питона на тот свет, а потом выдернул из раны нож. Ему показалось, что он схватил ядовитую змею.

И несмотря на это, он еще не держал более удобного клинка. Прекрасный баланс, шероховатая рукоять, совершенный изгиб кишкодера. В этом тоже проявился вкрадчивый и коварный «характер» Фриды – она будто втиралась в доверие, прикидывалась послушной, чтобы однажды неведомо как оказаться вне ножен, и тогда новый хозяин, случайно поскользнувшись и падая, навалится на нее своим брюхом…

Мало кто решился бы оставить себе такой клинок. Но Локи принял и этот вызов судьбы. Он страстно желал исправить ее брезгливую и кислую гримасу, обращенную к нему, на улыбку. В крайнем случае, если она посмеет насмехаться над ним, – вколотить ей зубы в глотку. Но не сдаться. А для Тихой Фриды он придумал специальную узду.

У Питона была еще удавка, за что, собственно, он и получил свое прозвище, но это – штуковина для извращенцев, убивающих не по необходимости, а ради удовольствия…

Локи мог часами говорить об оружии. Это был его конек. Он безо всяких усилий запоминал истории, услышанные в разных колониях и в разные годы от самых разных людей. Смерть неизменно присутствовала в любых историях. Они все без исключения имели налет темной романтики. А чего стоили имена клинков – Золинген, Звенящая, Хлеборезка (кто помнил вкус настоящего хлеба?), Грань, Ласка, Пиранья, Черный Лед! Огнестрельные родственнички тоже оставляли простор для фантазии: Кали (шестиствольная авиационная пушка), базука Большая Берта, Отправитель, Чистоплюй, Доктор Айболит, дробовик Фаршировщик, Бонд, винтовочный обрез Член Господень…

Среди них были свои аристократы и плебеи. Были носители легендарных свойств и те, что сами творили легенды. Некоторые имели уникальную родословную и сменили много имен и хозяев. Потеряли в чистоте, прошли огонь и воду, познали все круги ада, будто старые шлюхи, – зато приобрели универсальность и уникальную приспособляемость.

Что же касается ангела смерти, то его имя навеки останется загадкой.

6. Студент

Наката сидел в своем закутке, отгороженном пластиковыми щитами, и безуспешно пытался сосредоточиться на решении шахматной задачи. На самом же деле ему было не до шахмат. Возвращение Роя огорчило его сильнее, чем он мог предположить. Будто разодрал едва затянувшуюся рану. Но Наката сдерживал эмоции, даже в одиночестве напяливая на себя маску невозмутимости. А уж показать их кому-либо он ни за что не решился бы. По крайней мере пока. Приходилось считаться с тем, что мэр – личность популярная. Даже его ошибки нередко оборачивались триумфом. Вот как сейчас. Завел группу черт знает куда, едва не заблудился и не погубил пятнадцать душ, спасся только благодаря своей шавке… и на тебе – герой!

А все почему? Потому, что люди в массе своей не умеют мыслить критически и не способны на объективные оценки. Они – стадо, тупо бредущее за вожаком. Куда угодно, хоть на бойню. Наката чувствовал себя вожаком, способным вести за собой пассивную толпу, но ему не давали развернуться. Он тайно возненавидел Роя с того дня, когда проиграл на выборах мэра. За него, Накату, проголосовало смехотворное количество избирателей. Всего несколько человек. И что самое убийственное, они, кажется, сделали это из жалости. Чтобы подсластить горькую пилюлю. Накату оскорбляли их подачки.

Он почти у любого вызывал если не жалость, то сочувствие. Дал же Бог внешность! Какое мучительное несоответствие между формой и содержанием!.. Вечный студент, как назвал его однажды этот старый маразматик Лео, которому следовало бы укоротить язык. Кличка приклеилась намертво, хотя уже мало кто представлял себе типичный облик чертовых «студентов».

В свои тридцать с хвостом Наката действительно выглядел удивительно молодо. Гладенькое безбородое личико с несколько наивным и по-детски насупленным выражением, большие очки (величайшая ценность для близорукого!), тонкая шея и потеющие (!) ладони (он частенько их потирал, когда не знал, чем занять руки). Плюс блестящая эрудиция и на первых порах – повадки отличника-выскочки, от которых теперь не осталось и следа. Наката умел мгновенно приспосабливаться к меняющейся обстановке. Для солидности он пробовал отрастить усы, но получилась какая-то жалкая кисточка под носом, которую он вскоре сбрил, чтобы не позориться.

Но внутренне он был зрелым мужчиной, сомнений нет. Даже чересчур зрелым. Он с вожделением рассматривал фотографии голых красоток, которые содрал со стены в каком-то военном бункере, и чувствовал, что плоть опять восстает. То, что красотки давно превратились в пыль, не имело значения. Студент довольно часто мастурбировал, не получая настоящего удовлетворения, а лишь недолгое облегчение. И дело даже не в отсутствии баб. Он подозревал, что ни одна баба не в состоянии излечить его от комплекса неполноценности. Только власть станет исцеляющим лекарством. Когда он получит власть хотя бы над этим сбродом, его сексуальные проблемы будут решены. А пока… Пока ему остается любоваться шоколадными красотками, на которых когда-то пялились вояки, запертые в бункере. И возбуждались. И стравливали давление всеми доступными им способами. И рвались на виртуальную войну.

Между прочим, Наката был достаточно умен, чтобы понять: у него много общего с теми опасными ребятами в погонах, подолгу сидевшими в бункере без баб и забавлявшимися своими стратегическими играми (потом они все-таки доигрались, и случилась настоящая война). Он тоже обожал игры. Любые: простые и сложные. Детские, азартные и некогда запрещенные. Компьютеры ему, конечно, и не снились, но шахматы служили неплохой заменой…

Мысли Студента снова вернулись окольным путем к бабам. Он начал машинально поглаживать свой пах и тут же ощутил ответную реакцию. Расстегнул туго обтягивающие ноги кожаные брюки, которые пошил сам (предмет его особой гордости!)… Пока за перегородкой ахали да охали, встречая вернувшихся поисковиков, Наката успел беззвучно кончить. Семя излилось на грязный пол, и он растер капли подошвой. Одним движением приговорил к смерти тысячи сперматозоидов.

Он даже не высунулся, чтобы поздравить Роя. Мысленно он посылал мэра к черту. А вот эта сучка Барбара, которую все коротко называли Барби, не выходила у него из головы. Она сохнет по Рою, это и слепому ясно. Наката сжал зубы – значит, появился еще один повод для ненависти. Победитель забирает все. Старая истина, особенно актуальная сейчас.

Ну ничего. Студент будет терпеливо ждать своего часа. Если не свихнется от подавленных желаний. А желания у парня ого-го какие!

Он высунулся из-за ширмы, чтобы взглянуть, чем там занята Барби. Вот уж действительно пневматическая кукла! Роскошная блондинка. Ее пышные формы не первый год сводили его с ума (и, наверное, другие мужики тоже пускали слюну, но в их числе не было Роя). О, как он мечтал однажды добраться до нее – зарыться лицом в эти огромные мягкие сиськи, впиться зубами в упругие шары ягодиц, засунуть язык в ее щель и попробовать на вкус тот сок, которым она истекает, привлекая самцов…

Барби как назло проходила мимо, вихляя бедрами. Равнодушно скользнула по Студенту взглядом своих блестящих влажных фар. Ее вызывающая походка не менялась ни при каких обстоятельствах. Но когда-нибудь изменится. Наката заставит ее подползать к нему на коленях, как это делали в старину японские женщины. Может быть, он позволит ей почтительно целовать его маленький желтый пенис. А может (пожалуй, это возбудит его сильнее!), поставит ее раком и посмотрит, как Грув будет запихивать ей сзади…

В общем, он ненавидел и Барби за то, что она не принадлежала ему. Поговаривали, что она дает многим (только не Студенту!). Мстит Рою за то, что тот не обращает на нее внимания. Рой – странный мужик. То ли импотент, то ли евнух. Но точно не святой… Ха! Нащупать бы только его слабое место. Наката придумал бы, как этим воспользоваться. Он был уверен, что слабые места есть у всех без исключения. И он знал свое собственное слабое место, а это уже немало.

Внезапно Студента перекосило. Он заметил тщедушную фигурку, отделившуюся от толпы. Приближалась Вера. Поклонница его таланта. Эта уродливая робкая курица нагоняла на него смертельную тоску. Кажется, вбила себе в голову, что влюблена и что у них с Накатой «духовная близость»! Подобный «комплимент» в ее устах был для него как пощечина. Выходит, он стоял на одной доске с этой… неполноценной. Людишки-неудачники тянулись друг к другу, объединяя усилия в борьбе против равнодушного окружения…

Вера подошла и улыбнулась. Наверное, думала, что улыбается мило и застенчиво. «Спрячь эти зубы, дурочка, и никому не показывай! Меленькие, желтенькие, кривенькие…» Прогнать ее, что ли? Но тогда он останется совсем один, а одиночество порой невыносимо. Нужны союзники. Нужно что-то делать, чтобы не проиграть, когда Рой Великолепный свернет себе шею в дальнем походе.

– Чего тебе надо? – спросил Студент не слишком любезно.

– Наши вернулись, ты видел?

– Видел, – буркнул он.

– Нашли целый склад, но почти все пришлось бросить. Обидно…

Наката злорадно ухмыльнулся, отвернувшись, и Вера не заметила его ухмылки. Кроме всего прочего, она была подслеповата. Куда ей иметь очки, такие, как у Студента! Да и зачем они уродине? В размытом и нечетком мире куда больше шансов сохранить иллюзии… А Наката ликовал. Выходит, наш доблестный мэр вдобавок облажался. Студент сделал заметку в памяти. Он всерьез собирал компромат на Роя. Чтобы предъявить при удобном случае и открыть глаза обманутому электорату.

А Вера продолжала воодушевленно делиться новостями:

– Рой считает, что можно будет вернуться за топливом. Потом, когда утихнет буря. Грув найдет то место…

– Рой считает, Рой сказал… – раздраженно бросил Наката. – А своими мозгами вы научитесь думать?

Она замолчала, уловив его настроение. Не посмела возразить. Только положила прыщавую лапку ему на плечо. Студенту стоило большого труда, чтобы сдержаться и не дернуться. Но надо быть снисходительным. Один человек – один голос. Трахнуть, что ли, эту дурочку, чтобы иметь ее голос в кармане наверняка?

Нет, еще рано. До очередных выборов далеко. Он уже начал продумывать тактику «работы с избирателями». Им надо понравиться любой ценой. Вылезти из шкуры, но понравиться. Всем. Начиная от этой сопливой сочинительницы сказок Лили и заканчивая… Тьфу ты! Опять Барби раздвинула своими умопомрачительными бедрами задернутые шторки его фантазии.

– Я думала, мы поиграем сегодня в города… – промямлила Вера, искренне пытаясь развлечь его. Ей было нелегко с ним. Наката – такая тонкая и ранимая натура! Никогда не знаешь точно, как он поведет себя в следующий момент. Случалось, самое невинное замечание вызывало у него гневный припадок. Однако бывали же и чудесные тихие минуты. Например, она читала ему стихи, и он слушал молча, но нельзя было понять, о чем он при этом думает… Очевидно, он много страдал, бедняжка, и держал это в себе. По мнению Веры, ему следовало открыться, довериться ей; она будет внимательной и чуткой. Порой ей хотелось обнять его и защитить от насмешек более грубых и толстокожих людей (а они действительно насмехались над ним – она не раз слышала с болью в сердце, как они отпускали шуточки в адрес Студента у него за спиной). Ее робкое чувство любви к нему было отчасти сестринским, отчасти материнским, но главным образом – инстинктом замерзшей дворняжки, которая ищет того, к кому можно прижаться и назвать хозяином. Пусть жестоким, но хозяином.

– Да, да, поиграем. Но немного позже.

Студент был необъявленным чемпионом Пещеры по игре в города. Он помнил сотни названий и мог бы нарисовать подробную карту любой страны. Любой НЕСУЩЕСТВУЮЩЕЙ уже страны. Феноменальная память! Но если бы это приносило хоть какую-нибудь практическую пользу! Тупица Рой, который знал не больше двух десятков столиц и в шахматном «блице» не продержался бы против Накаты и трех минут, поощрительно похлопывал Студента по плечу и называл его «наш профессор». Предлагал быть учителем (учителем!) тому, кто был рожден, чтобы править.

Учить стадо? Увольте! Зачем, спрашивается? Стадо надо держать в невежестве. Знания должны принадлежать кучке избранных. Одни управляют, другие подчиняются. Так решил Бог, скрепив свою волю печатью генетического кода.

* * *

…Спровадив Веру с глаз долой, Наката решил немного соснуть. Но не тут-то было. За спиной послышалось знакомое сопение. Он обернулся. Кеша подкрадывался к нему со сломанным водяным пистолетом.

Да что они все – с ума посходили, что ли? Не могут оставить его в покое! Только этого недоноска ему сейчас не хватало! Еще один будущий почитатель великого и непогрешимого дяди Роя. Дурное семя. Или наоборот – слишком хорошее. Потенциальный конкурент.

Несмотря на то что существование людей в Пещере висело на волоске, Наката как истинный стратег смотрел на десятки лет вперед. Именно поэтому он и отказывался учить малышей под различными невразумительными предлогами. Соответственно, мамочка Лили косо поглядывала на Студента.

(Короче, клубок получался тот еще. Ниточки добра, зависти, ненависти, похоти и любви так сложно переплелись, что безболезненно развязать узелки представлялось делом чрезвычайно трудным, если вообще возможным.)

Заметив, что попытка подобраться незамеченным сорвалась, Кеша рассмеялся и бросился к Накате. Однако Студент не стал хватать его и брать на руки, тискать, подбрасывать в воздух и сюсюкать с ним, как сделал бы любой другой взрослый. Симпатичный карапуз, ничего не скажешь. Но – будущий враг.

За шаг до Накаты Кеша вдруг остановился, словно наткнулся на невидимую стену. Его глаза внимательно изучали лицо Студента. Не по-детски внимательно. Тот даже ощутил некоторое неудобство. Дьявольщина! У сопляка взгляд – как рентген…

Наката уставился на шахматную доску. Вместо потерянных пешек на ней были разложены камни. Черным королем служил бронзовый гном из какого-то шикарного письменного набора, а белой королевой – перевернутая рюмка с отбитой ножкой. Таким образом, остатки цивилизации и чуть ли не вся история в разрезе оказались представлены на клетчатом поле. Сражение продолжается. Одни умирают, другие остаются. Была даже проходная пешка, занимавшая пока сомнительную и, на первый взгляд, ничем не примечательную позицию (мысленно студент нарек пешку Накатой). Для полноты картины, пожалуй, не хватало только парочки трилобитов, костей динозавров и зубов Юрия Гагарина… Какая красивая партия могла бы получиться! Студент посвятил бы ее Вымершим. Тем более что играл-то он сам с собой.

Кеша не отстал, как и следовало ожидать. Вместо этого он сказал:

– Наката-сан, ты обисял поиглать со мной в саски.

Ага, в шашки. До шахмат пока дело не дошло, иначе следовало бы признать пацана вундеркиндом. Но и шашки для его возраста тоже неплохо. А кто, интересно, посоветовал ему добавить к имени Накаты «сан»? Студент не помнил, чтобы когда-либо произносил подобное. Если это чья-то злая ирония, то держитесь, шутники, подучившие молокососа!.. И заметьте: мальчишка сказал «Наката», словно чуял, что кличка – нож в сердце. По мнению Студента, в этом была какая-то иезуитская хитрость.

Но пацан глядел так простодушно. В глазах не осталось и тени того сканирующего чужую душу ублюдка, который прятался до поры в чересчур маленьком детском тельце.

Что-то щелкнуло в мозгу у Студента. Мальчишка опасен. С какой точки зрения – пока неизвестно. Именно поэтому надо держать его поближе. Следить. Изучать. Пытаться понять. Чтобы не прозевать проходную пешку на стороне противника.

И если, двигая шахматные фигурки, Наката был уверен, что играет с самим собой, то о людях он не мог этого сказать.

* * *

Студент смел с доски заведомо выигрышную для белых комбинацию и начал расставлять черные и серые пуговицы, обозначавшие шашки.

– Раз обещал, значит, начнем.

Он был готов к тому, что мальчишка учится быстро. Например, в прошлый раз Кеша все-таки провел две шашки в дамки.

7. Полет

Наконец Локи преодолел последнее препятствие в виде отогнутого наружу рваного края обшивки и сумел заглянуть в кабину. Он испытал даже некоторое разочарование, когда не увидел внутри мертвецов. Это означало, что кто-то обыскал бомбардировщик задолго до него и прибрал к рукам все более или менее ценное. Дохляков, вероятно, сбросили вниз, раздели догола, разули; тела в лучшем случае погребены в снегу. Мародеры появились сразу после войны; трупоеды – намного позже…

Целых стекол не осталось, и Локи забрался в кабину. Он посидел в кресле пилота, подержался за штурвал, попытался отыскать пульт управления оружием, но не нашел. Он уже хотел заняться более насущными делами, когда внезапно на него накатило… То самое… Прикосновение вечности.

Там, в том странном измерении, все еще шла война, рвались бомбы, ракеты наводились на цели, по улицам городов в панике метались обезумевшие толпы. Война шла и будет идти, не прекращаясь в своем безвременье. Шарманка уничтожения играла одну и ту же мелодию, повторяя ее без конца. Капсула, зарытая в самом глубоком слое реальности. Послание предкам, потомкам и современникам.

И ангел смерти тоже был жив. Локи стал одушевленной частицей его темных снов. Он почувствовал, что летит на громадной высоте с потрясающей скоростью, оставляя позади звук. Вверху сияют неправдоподобно яркие звезды. Откуда-то он знает их имена и названия созвездий. Вон Полярная; вон Сириус; а вон Бета Персея: Алголь – звезда-Дьявол…

Стынут светила, погруженные в черноту среди дня. Стынет кровь в жилах. И вот уже вместо крови пересыпается зола… Черный торнадо движется через фьорды расползающегося мозга…

Затем Локи (или самолет?) снижается, скорость падает; ангел идет над самой поверхностью планеты, огибая рельеф. В кабине появляются призраки. Экипаж не замечает присутствия Локи; силуэт командира сливается с его телом. Так кто же на самом деле призрак? И кто у кого ВНУТРИ?!.

Локи покрывается липким потом. Но нездешний кошмар только лизнул его влажным языком; почти сразу же возвращается ощущение могущества и неуязвимости. Крылатые ракеты запущены – целый выводок ангелочков-камикадзе устремляется навстречу своей гибели…

Локи извергается. Смерть выплескивает в пустоту свое убийственное семя.

Конец полета.

* * *

Локи (вернулся? совершил аварийную посадку?) пришел в себя и понял, что опустошен. Не только физически. Такое чувство, словно переспал со шлюхой, у которой была бездонная нора. Иногда он проваливался туда целиком. Она высосала из него все соки и паразитировала на искаженном сознании.

Иллюзорность? Самообман? Нет, опасность была вполне реальной.

Хватит с него этих игр. Необходимо искусно балансировать, когда пробираешься по острой грани между мирами. Локи повидал на своем веку немало «заигравшихся» на других уровнях и в результате попросту свихнувшихся суперов. Они решили, что мозги им больше ни к чему. Негодный, дескать, инструмент на «верхних» ступенях эволюции.

Но ничто не проходит даром. Второй уровень хорош, но надо возвращаться, если не хочешь превратиться в слюнявого идиота, которого ставят углом все, кому не лень, даже суггесторы. Пока таскаешь эту плоть, боги спускаются к тебе чаще, чем ты «залетаешь» к ним на вечеринку. С такой постановкой вопроса были согласны и супраменталы, пытавшиеся вытащить митов из грязи. И себя приподнять, конечно. За волосы.

Локи выбрал другой путь. Бомбардировщик вполне оправдал его ожидания. Чутье не подвело. Это было место концентрации силы. Отныне Локи сможет подсоединяться к неиссякающему источнику нечеловеческого кайфа в любой момент, как только возникнет желание. По правде говоря, желание тлело в нем постоянно.

Искушение велико, но Локи не был наркоманом. Он был прагматиком с огромной волей и цепким умом. Когда дело будет сделано, он покинет это место без всякого сожаления. Плюнет, уйдет и даже не оглянется. Мистическая сила должна служить человеку, а не наоборот. В противном случае это – добровольное и непреодолимое рабство. А для суперанимала быть в рабстве немыслимо.

(Кстати, привязанность к оружию в счет не шла. Это была маленькая простительная слабость, которую и зависимостью-то не назовешь. Что-то вроде достоинства самца – либо оно есть, либо нет.)

Несмотря на усилившийся голод, он рвался к намеченной цели, но подвела погода. Зарниц уже не было. Мутная пелена затягивала горизонт. Приближалась сильнейшая снежная буря. До ее начала оставалось не больше полутора часов, и Локи решил отложить поиски укрытия аборигенов. В конце концов, он ждал дольше.

Время, время… Какая-то многоскоростная штука. То ползет, как кляча, то летит, как ракета, то исчезает вовсе. Контроль над временем – это уже четвертый уровень. Локи пока не претендовал на него.

Ну что ж, он с пользой проведет ночь. Часы, минуты и даже секунды не должны быть потрачены зря. Смерть внимательно наблюдает за каждым шагом и поступком. Если она сочтет тебя промотавшимся банкротом, наказание последует незамедлительно…

Шестнадцать суток он не был в укрытии – с тех пор, как покинул колонию суггесторов. Он мог бы иметь любую упряжку, но собак надо кормить. Отдых ему не помешает.

Он достал из вещевого мешка кусок замороженного мяса и настругал себе простой ужин. Потом развел огонь в компактном походном примусе и разогрел ломтики мяса, не поджаривая их. Между прочим, блюдо называлось «девичьи ушки».

Локи поел, еще раз осмотрелся и лег спать. Видения и призраки больше не тревожили его. Сейчас он не хотел видеть сны.

8. Барби

Рой проспал шестнадцать часов без перерыва. Выныривая из глубочайшего омута, он уже понял, что буря «наверху» стихает. Будто выработались какие-то новые биологические ритмы: вместо «дня» и «ночи» – чередования спокойных и бурных периодов. Закономерности нет. Календарь не составишь. Роза ветров превратилась в звезду, выбрасывающую мощные лучи в непредсказуемых направлениях. Механические часы кое у кого еще идут, но не с чем сверять время. Климат меняется постоянно. Не всегда к худшему, однако оттепели не было ни разу.

Рой привык к этим колебаниям погоды. Они вносили в существование хоть какое-то разнообразие. Постоянство нагоняет тоску. Начинаешь делать глупости, лишь бы изменилось хоть что-нибудь…

Кто-то поскребся в дверь его «приемной» (она же спальня, она же отгороженный участок Пещеры размером три на четыре метра – почти неотличимый от других «покоев» в ряду многих подобных. И все это напоминает стойла в конюшне. Да и дверь-то – одно название. Дверью служил щит с написью «Rock-n-Roll forever!». Так уж вышло, что все-таки не «forever»…).

Может, Грув явился проведать старшего брата? Но пес обычно не деликатничал, открывал башкой двери и входил туда, куда хотел…

Дверь приоткрылась. Ну, кто же там?

Показалась обнаженная женская ножка… Рой тяжело вздохнул.

А-а, куколка Барби. Опять решила поиграть с ним в старую игру, упрямо не желая признать бездейственность своих чар. Вот она и вся целиком – свеженькая и пышущая здоровьем. Не он один удивлялся, каким образом Барби умудряется в скотских условиях сохранять прекрасную фигуру, кожу, волосы и ногти. И зубы у нее белые, как молоко. Женщины завидуют и, конечно, болтают лишнее. Мужчины – совсем другое дело. Устоять чертовски трудно… М-м-м… действительно влекущий аромат. Говорят, белье у нее тоже в полном порядке…

Рой лукавил с самим собой. Он знал, какое у Барби белье. И не так уж он защищен от ее атак, как могло показаться со стороны. Люди уверены, что с нею у него ничего не было и нет. Но один раз все же было. Один-единственный раз – хотя и этого достаточно, чтобы у Барби появился козырь, которым она будет владеть до конца его дней. Теперь она изменила тактику и вела длительную осаду. А тогда ей понадобилась всего минута, чтобы крепость, казавшаяся неприступной, сдалась. Стремительный натиск застал его врасплох.

Это случилось после банкета в честь избрания Роя мэром на новый срок – если можно назвать банкетом варварское распитие запасов технического спирта, фуршет с волчьим мясом, стол, сервированный консервными банками, и танцы до упаду под аккомпанемент дуэта барабана и стиральной доски, а также пьяного хора.

Сам виновник торжества выпил немного, но его организм не привык к алкоголю. Рой погрузился в мягкое, золотистое, мерцающее облако, в котором исчезла тревога и боль, – и не стало ни прошлого, ни будущего, а настоящее показалось не таким уж важным. Придерживаться строгих принципов? Ради чего, скажите на милость?..

Он удалился к себе, прилег и не заметил, когда рядом очутилась Барби. Должно быть, она родилась как Афродита постатомного века – из пены, взбитой волнами тоски, накатывавшими на берега забвения. И Рой забыл себя. Он растворился в этой чудесной плоти, погрузился в нее, будто в райские облака; впитал нектар, готовый пролиться благодатным дождем.

Она была самкой до мозга костей. Она обволакивала его и щедро делилась с ним своим волнующим дыханием. Секс был ее стихией, разбивающей в щепки корабли благоразумия и уносящей мужчин в открытый темный океан, где луна ее желания вызывала приливы и отливы слепящих оргазмов…

(Белье, кстати, напоминало лоскуты кожи, сброшенной змеей, тончайшие пленки сгустившегося вожделения, кружевные вуали уплотненного желания…)

В ту ночь он забыл на время даже свою Лили. Но после сна пришло похмелье, и еще один червь поселился в сердце. Маленький такой червячок – не очень капризный и не слишком назойливый. С ним можно было договориться и заглушить его грызущие звуки.

Кто-кто, а Рой усвоил, что Барби нельзя подпускать близко – если, конечно, хочешь остаться в штанах. Существовало некое критическое расстояние сдерживания, после чего аромат уничтожал сопротивление. Иногда Рой думал, кем она могла быть с ее «талантами» в той, прошлой, жизни. Звездой стриптиза? Порнокоролевой? Женушкой миллионера, дорого продавшей свои прелести, но при этом путающейся с личными тренерами по теннису и автогонщиками? А может, просто доброй шлюшонкой, которая выдала бы пропуска в большую жизнь нескольким поколениям подростков?..

Бессмысленно гадать. Реально лишь то, что непоправимо. Все остальное – блажь, грезы, сны. Малый сентиментальный комплект инструментов, с помощью которого женщины черпают из беспросветности силы жить, а мужчины – самообман, заменяющий водку…

Он старался не смотреть в глаза Барби. Она подошла и будто невзначай коснулась грудью его плеча. Потом спросила низким вкрадчивым голосом:

– Как спалось, милый?

– Спасибо, хорошо.

– Отдохнул?

– Да, вполне.

– Набрался сил?

– Не балуйся, Барби.

– А что? Я серьезно. Девушка соскучилась по мужской ласке. Рой, признайся, ты же сам этого хочешь…

– Мне пора.

– Не будь занудой. Почему ты меня избегаешь? Брезгуешь? Разве тебе было плохо со мной? Ну скажи, плохо, да?

– Ты прекрасно знаешь, что нет. Мы уже говорили об этом десять раз. Но пойми – все это в прошлом. Забудем. Ты славная девушка, Барби…

– Черт, я СЛАВНАЯ девушка! – передразнила она, скривив рот. – Все так говорят. Я подстилка, об которую каждый может вытереть ноги. Я шлюха, которую можно вышвырнуть, когда она надоест. Бессердечная тварь с хорошей дыркой. Кем ты меня считаешь?

– Не заводись. И не кричи. Я тебя ничем не обидел. Я отношусь и всегда буду относиться к тебе с уважением.

– На кой черт мне твое уважение! Мне нужен твой х..! Разве ты не понимаешь?! Бей, топчи, унижай, издевайся, но люби меня. Не прогоняй. Скажи хоть раз, что я нужна тебе. Дай мне почувствовать это…

– Бред какой-то. Ты сама не знаешь, что несешь.

– А малышка Лили знает?

Он дернулся, будто она отвесила ему пощечину. Кровь бросилась в лицо. Даже не произнося ни звука, он выдал себя с головой. Вспышка гнева быстро сменилась менее горячим, зато долго пылающим стыдом. И все же Рой нашел в себе силы улыбнуться и сдавленно спросил:

– Что ты имеешь в виду?

Барби горько усмехнулась и обхватила его лицо прохладными ладонями. Он не отнял ее рук.

– Бедняжка Рой, – прошептала Барби. – Разве ты не знаешь, что сердце ревнивой сучки чует все? Эта девочка не для тебя… Но у меня, кажется, нет шансов?

Он покачал головой, не находя слов. Вдруг она резко наклонилась и яростно поцеловала его в рот, до крови прокусив нижнюю губу. Он задохнулся и ощутил солоноватый привкус сквозь пульсацию кратковременной боли.

– Я люблю тебя, – сказала Барби и оттолкнула его. – А теперь пошел к черту!

Через секунду ее уже не было. Рой стукнул себя кулаком по лбу, а затем закрыл глаза и заплакал, выдавливая слезы между плотно сжатыми веками. Червячок превратился в дракона, обжигающего внутренности огнем и пожирающего их. У дракона было две головы, две пасти…

Две неразделенные любви терзали Роя. Одна порхала и дразнила в недостижимой высоте невинности, как безгрешная птичка; другая тащила на дно, как слиток свинца, усеянный клеймами порока… «А кто тогда ты сам? Несчастный дурак, связавший себя по рукам и ногам…» Но разве у него был выбор? Если нет выхода из замкнутого круга, то каким способом, в каком месте разорвать его?

На мгновение Рой даже пожалел, что не остался там, в заснеженной мгле, и не замерз, превратившись в бесчувственный кусок мяса. Уйти бы, убежать отсюда. Надо снова организовать вылазку. Находясь вне Пещеры, в компании десятка надежных людей и Грува, он начинал видеть смысл движения и существования. Пусть случится хоть что-нибудь экстраординарное! Им нужно потрясение, которое вырвет их всех из трясины примитивного прозябания, вернет человеческое достоинство узникам бетонного склепа, где благодатно разрастаются только сорняки греха…

Еще не известный ему враг уже услышал его немую просьбу. И снизошел к ней.

9. Дегро

Буря стихла, но ветер не прекращался никогда. Внутри бомбардировщика что-то выло, стонало и гудело, как эолова арфа. Проснувшись, Локи несколько минут медитировал под великолепно-жуткую нечеловеческую музыку, сочиненную первозданной стихией. У него было чувство прекрасного – а как же без этого? Красота и смерть всегда шли рука об руку. Сестры. Сиамские близнецы. Двуликая маска Абсолюта. Древние восточные воины, про которых ему рассказывал суггестор Лука, собиравший зачем-то старые книги, понимали это…

Укрытие оказалось вполне надежным. В дальней части кабины, где Локи расположился на ночлег, снега не было вообще. Выглянув наружу, он увидел, что ландшафт изменился, однако это касалось только белой рыхлой плоти, наброшенной поверх ледяного остова. Каждая буря – как бессмысленная пластическая операция, которая уже не сделает кошмарный лик планеты более привлекательным. А вот странников перемены внешности могут обмануть. Но не Локи. Он уже определил положение новых ориентиров относительно постамента и ажурной опоры, затем слегка подкорректировал хранящуюся в памяти карту.

Накопленная за время сна энергия переполняла его, хлестала через край. Вопрос был лишь в том, чтобы израсходовать ее с максимальной пользой. Локи решил предпринять разведку боем. Для этого вовсе не обязательно самому лезть под пули. Суперанималы разработали способы получше. Все, что Локи наметил, он проделывал основательно, без суеты и промедления.

Он вылез из бомбардировщика, спустился вниз, отошел шагов на пятьдесят и оказался посреди застывшей реки. Город, превращенный в руины, окружал его темными бастионами. Локи позволил плывущей с ветрами мгле поглотить себя; он слился с нею, протянул во все стороны незримые щупальца…

Второй уровень. Мир изменился. Тут уже не было света и тьмы, а также привычных форм. Сгустки жизни двигались вдоль силовых линий, приходя в столкновение и поглощая друг друга в случае противоречивых влияний. Тут были свои оазисы и долины смерти, течения и рифы, скопления благодати и ад пустоты…

Локи тоже изменился. Вот он утрачивает тело. Собственный разум – веретено, на которое намотан вибрирующий от бешеного напора шланг. По нему перетекает нечто – тугая и вязкая струя. У Локи шланг прочный, гибкий и очень длинный. Его конец извивается между неисчислимым множеством других, не запутываясь и образуя неповторимые сплетения. Иногда шланги захлестываются в петли и притягивают неподвластные потоки. Иногда вбирают в себя и поглощают более тонкие струи. Все непрерывно движется, обмениваясь энергией. Шланги остаются неизменными на протяжении жизни; узоры фонтанирующей субстанции всегда разные…

Сканируя утратившее обычную протяженность и перспективу пространство, Локи искал то, что ему было нужно. Сгустки определенной насыщенности. С годами приходит опыт, способность распознавать и различать то,что вначале кажется неразличимым. Он оценивал интенсивность истекающих струй, их скорость, взаимодействие и подвижность.

Но все это были Бесплотные. У них не хватало энергии, чтобы вторгнуться на первый уровень. Их можно использовать для проникновения в чужое сознание и даже в сновидения; этот зыбкий хоровод может свести с ума суггестора или слабого супраментала, не говоря уже о митах, – однако сейчас Локи поставил перед собой другую задачу.

Он шарил в нездешней среде, «ощупывая» источники, играя с призраками, тасуя их, как колоду карт. Наконец он «дотянулся» и до тварей, обладавших телами. Этих было гораздо меньше – островки материальной жизни посреди бесконечности. Он обнаружил темное скопление десятков существ-сгустков («Миты! – значит, суггестор не соврал»), но, кроме самого факта присутствия, второй уровень не давал информации ни об истинном направлении, ни о расстоянии до колонии. Локи увидел лишь искаженные тени живых, упавшие в недоступное им самим измерение…

Он мог бы повредить питавшую их общую «пуповину», но сейчас этот долгий способ побеждать, изобретенный самыми терпеливыми из суперов, был неприемлем. Что толку рубить «корень»? Тогда колония митов попросту зачахнет и вымрет спустя пару лет без всяких видимых причин. А ему нужны ЖИВЫЕ. И здоровые, насколько это возможно.

Он продолжал свой поиск, посылая черный луч маяка сквозь призрачные сети, улавливающие только самые тонкие разновидности материи.

Одинокий песец… Стая одичавших бродячих собак. Неплохой инструмент, но Локи предпочел бы прямоходящих. В крайнем случае собачки тоже никуда не денутся. Правда, найти их и привести в Точку Подчинения будет непросто…

Неистребимые тараканы в каком-то наглухо заваленном подземелье… Огромное количество органических останков…

Но вот, кажется, то, что нужно. Трое двуногих, которых он безошибочно идентифицировал как дегро.

На некую долю секунды по земному времени Локи «взлетел» на третий уровень. Большего он не мог себе позволить – затраты витальной энергии были колоссальными, а качать ее напрямую из Голубого Источника он еще не умел.

Впрочем, на третьем уровне время текло гораздо медленнее. Локи переживал состояние, называемое Шестикрылой Птицей. На самом деле «крыльев» было гораздо больше. Он парил в многомерности, а интересующие его объекты располагались на одной из осей, обусловливающих причинно-следственные связи. Эта детерминированность была непреодолимой клеткой для существ из маломерных миров… Локи определил их координаты и поспешно рухнул обратно, вернувшись в плотное состояние, прежде чем Корона Видения начала увядать…

Он растратил немало – почти все, что накопил в течение сна. Но у него будто открылось второе дыхание. Он знал себя и резервы своего организма. Если потребуется, он будет искать дегро сутки, двое, трое…

Однако Локи нашел их гораздо раньше.

* * *

Спустя два с половиной часа он уже стоял перед тремя косматыми красавцами, относившимися, по сведениям суггесторов, к третьей группе мутантов-минусов (необучаемы, бесплодны, склонны к каннибализму, чрезвычайно опасны). Локи не видел особой нужды в столь сложной классификации. Всех тварей, находившихся ниже определенного уровня развития, он относил к универсальной категории «дегро». И обращался с ними соответственно.

Дегро издавали низкий утробный рык, медленно приближаясь к тому, кого они принимали за легкую добычу. Локи не различал и проблеска мысли в их глазах с огромными зрачками. Ими руководили звериные инстинкты, но в чем-то они не дотягивали даже до зверей. И понимали всего один язык, на котором он умел говорить более чем убедительно.

Итак, только трое. Очень сильные, но не слишком подвижные. Двухметровый Локи, чье мускулистое тело имело соответствующие габариты и весило немало, выглядел карликом рядом с ними. Он положил ладонь на рукоять Громобоя, затем передумал и освободил от кожаной узды Тихую Фриду.

У Громобоя был один «недостаток» – он казнил быстро. А Локи хотел пустить кровь. Много крови. Ее запах и вид вполне красноречивы – он сделал ставку на этот главный фактор воздействия.

Локи обнажил свой единственный, зато стальной коготь. Дегро, у которых когтей было по двадцать штук на каждого, даже не обратили внимания на эту мелочь. Одуряющая вонь их тел и свалявшейся шерсти послужила для супера еще одним раздражителем. Что-то тихо захрустело. Локи будто увеличился в размерах, однако твари уже сталкивались с такой разновидностью мимикрии…

Их туши заслонили почти все. Суперу была продемонстрирована поза угрозы в трех идентичных экземплярах. Показались клыки размером с большой человеческий палец. Рваные края ноздрей трепетали. Уродливые мешки болтались между ног…

Локи застыл в неподвижности, сверля глазами ближайшего дегро. Прямой взгляд означал агрессию и вызов. Тот, кого супер выбрал в качестве первой жертвы, доминировал в маленькой группе. Локи собирался на время занять его место. Им предстояло сразиться насмерть – без вариантов.

Суперанимал ждал, пока противник нападет первым и раскроется. Он умел держать паузу. Мгновения, невыносимые для слабонервных, складывались в долгие секунды, а он стоял, не шевелясь и спокойно дыша, как делал это на всех дуэлях, в которых одерживал победу, на улицах мертвых городов и в безлюдных безжизненных ледяных пустынях, – просто стоял и ждал, прежде чем наступал момент, когда его мышцы взрывались.

А схватка с дегро – даже не дуэль.

Чуть труднее, чем зарезать овцу.

В этой «овце» было килограммов двести пятьдесят, и она могла убить человека одним ударом лапы. Тем не менее Локи, не моргнув глазом, сделал шаг в сторону и убрал голову с траектории, по которой рассекли воздух семисантиметровые когти. Тварь еще не восстановила равновесие после замаха, а супер уже отправил Фриду искупаться в крови. Его движение напоминало порыв ветра.

Дегро взревел, ощутив сталь под ребрами. Локи не стал убивать его сразу. Он позволил Фриде вдоволь наиграться. Он хотел, чтобы двое других ублюдков как следует усвоили кровавый урок. Он собирался предоставить этим тупицам весь комплекс доступных им ощущений – слуховых, обонятельных, зрительных…

Разъяренный дегро бросился на Локи, пытаясь подмять того под себя. Пожалуй, в этом случае у супера действительно не осталось бы шансов. Однако он легко выскользнул, используя неповоротливость врага. Клыки щелкнули возле горла, но это «возле» было выверено холодным разумом Локи до сантиметра.

Изголодавшаяся по работе Фрида весело порхала, как выпускница на балу, только вместо шампанского опьянялась кровью, которой омылась многократно. Она вполне оправдывала первую часть своего имени, издавая лишь тихий скрип, когда пронзала толстую кожу… Вскоре дегро уже отхаркивал розовую пену при каждом выдохе. Снег, на котором он топтался, покрылся россыпями темных пятен; несколько брызг попало и на одежду Локи.

Он продолжал свой завораживающий танец с огромным партнером, который заметно пошатывался после обильного кровопускания. Со стороны дегро последовала серия отчаянных ударов в пустоту. Локи отвечал скользящими, наносящими неглубокие, но болезненные порезы…

Пришлось испортить хорошую шкуру. Он успел подумать об этом с чисто прагматическим сожалением. Действительно, шкуры гиганта дегро хватило бы на две дохи с капюшонами. Но эта была безнадежно изуродована стараниями Фриды. Впрочем, у супера всегда найдется из чего выбирать.

Двое тварей пока не вмешивались в схватку, однако он внимательно следил за ними краем глаза. Их пассивность убеждала в том, что он сделал верный ход, сцепившись с доминантом. Его самого так ни разу и не задело.

Дегро окончательно обессилел, когда Фрида вспорола ему брюхо, сделав ровный, почти хирургический разрез. Но затем края раны разошлись, и внутренности начали вываливаться наружу. Тварь опустилась на колени, издавая тоскливый рев. Локи подошел очень близко, но и теперь не получил ни единой царапины…

Наступал решающий момент. Бросятся ли на него те двое, увидев, что доминант издыхает? На всякий случай Локи расположился так, чтобы не схлопотать сзади внезапный удар, который сдерет с него скальп или снесет половину черепа. Показать спину – значит дать сигнал к нападению.

Предосторожность оказалась излишней. Дегро больше не делал попыток подняться. Начиналась агония. Локи приблизил ее конец, быстрым и точным движением перерезав твари горло, которое теперь находилось вровень с его поясом.

Когда доминант затих, стало слышно тихое поскуливание, которое издавали живые дегро. ПОКА живые.

Локи оскалился и повернулся к ним. Затем вытянул вперед руку, пальцы которой были сложены в Знак Совы.

Дегро медленно опустились на четвереньки, затем легли на живот и поползли к нему. Теперь он увидел их куцые, по-собачьи поджатые хвосты. Твари сдавались и признавали его главным.

Оказавшись возле ног хозяина, они перевернулись на спину, и он поочередно наступил каждому из них на Сплетение Жизни, запечатав каналы. Теперь они полностью принадлежали ему; он отмерил оставшееся им время. Дегро замолчали, потому что он приказал им замолчать. Из их глаз катились слезы…

Потом он поел. Свежайшего мяса и горячей крови было вдоволь. Давно он не устраивал себе такой обильный пир. Правда, кровь быстро остывала на морозе.

Дегро наблюдали за его трапезой, будто заколдованные истуканы. Насытившись, он разрешил им двинуться с места, и они начали жадно пожирать останки своего собрата, не брезгуя кишками…

Вдали уже показалась собачья стая, привлеченная запахами, которые далеко разносил ветер. Пока у Локи были с собой Громобой и Тихая Фрида, он не обращал на падальщиков особого внимания. Да и клыки его чего-то стоили, хотя он редко пускал их в ход, предпочитая более «чистые» способы. На месте сломанного и выпавшего зуба уже начал прорезаться новый; десна распухла и зудела, но это была приятная боль – боль восстановления.

Покончив с кормежкой СВОИХ дегро, Локи отдал им новый приказ.

10. Тень

Студент вежливо попросил у Лео книгу. Старый дурак вытащил ее из металлического несгораемого ящика, в котором хранил все свои немногочисленные сокровища, развернул мягкую тряпочку, сдул с корешка несуществующую пыль и с величайшей торжественностью вручил Накате. Словно одаривал Откровением. Или передавал приглашение в клуб избранных…

Собственно говоря, так оно и было. Пройдет еще немного времени, и уметь читать будут только избранные. Особенно когда вымрут тупые, сентиментальные, ностальгически настроенные «демократы» вроде Лео, много болтавшие о возрождении «общечеловеческих ценностей». Именно они и подобные им соглашатели привели мир к катастрофе.

Наката знал другую модель. Идеально отрегулированный механизм, в котором не бывает сбоев. Портрет Джугашвили висел в его каморке на почетном месте – между изображениями голых полногрудых красоток, – и когда у Студента спрашивали, кто это, он обычно отвечал: «Да так, один мой старый знакомый». Погиб во время войны? Нет, намного раньше. Но Наката был уверен: дело кумира живет.

Однажды, в припадке воодушевления, он ляпнул Вере, что это его «старший брат». Совершенно не похож, заметила дурочка. У нас разные отцы, объяснил Наката.

Но грудь-то они сосали одну и ту же. Это было вымя волчицы, вскармливающей тиранов во все времена…

И вот книга снова у него в руках. Он ощущал что-то вроде жжения в кончиках пальцев. О, как он хотел бы тотчас швырнуть ее в огонь, уничтожить этот символ регресса! Но Студент прекрасно понимал, что тогда он станет изгоем. Еще рано объявлять открытую войну, хотя Наката уже несколько дней подряд ощущал приближение извне чего-то необыкновенного. Определенности не было – лишь смутные предчувствия, жутковатые сны…

То же самое он испытывал перед гибелью колонии, в которой жил раньше. Он был единственным, кто сумел спастись. Он не любил говорить и даже вспоминать о тех событиях. Студенту довелось сполна узнать вкус собственного дерьма, а кому такое понравится!

Почему-то он был уверен, что не повторит прежних ошибок. Он крепко усвоил правила этой игры.

Он уединился в своей каморке, чтобы сосредоточиться. Книгу он брал у Лео нечасто, не испытывая никакой потребности в мазохизме. Но теперь – особый случай. Настал момент досконально разобраться с этим барахлом.

В книге и цветке было что-то мистическое. Ничем иным нельзя объяснить странное объединяющее свойство, которым они обладали, будто святыни религии, живущей в сердцах, несмотря ни на какие лишения. Впрочем, религией от них и не пахло. Студента не удивляло, что люди цеплялись за придуманные фетиши, когда цепляться больше не за что и опора выбита из-под ног. Но почему именно ЭТА книга? Почему именно ЭТОТ жалкий сухой стебелек?

Он поднес цветок к носу и уже не в первый раз понюхал его, будто всерьез надеялся уловить какой-то запах, дошедший сквозь время. Затем даже откусил маленький кусочек и долго жевал его, чтобы проверить, не является ли растение наркотическим. Он подозревал, что имеет дело с наркотиком иного рода, далеким от химии.

В книге, на первый взгляд, тоже не было ничего необычного. Несколько сотен сшитых страниц, пожелтевшая от времени ломкая бумага и потертая обложка. Отличная вещь для растопки очага. Что касается самого текста, то Наката прочел его трижды, надеясь обнаружить некий ключ к пониманию необъяснимого влияния на людей. Может быть, книга содержала зашифрованное ПОСЛАНИЕ от вымерших к выжившим?

Это была интересная гипотеза, но не более, поскольку она не находила подтверждения. Как, впрочем, и другие гипотезы. Наката, безусловно, был не самым тупым из обитателей Пещеры, однако он пасовал перед фразами вроде: «Дверь отпирается словом Любви и Смерти». Подобные пассажи вызывали у него лишь досадливое недоумение.

А в конце книги были напечатаны стихи, показавшиеся ему полным бредом. Вдобавок даты, проставленные под ними, означали, что стихи… еще не написаны. Если это не мистификация, то он читал строки из будущего, отстоявшего от сегодняшнего дня на сотни и даже тысячи лет…

Студент сомневался, что, например, старый Лео понимает, в чем тут дело, хоть и притворяется осведомленным и напускает на себя таинственный вид. Это, может, и действовало на чрезмерно впечатлительную соплячку Лили, но не на Студента. Задавать прямые вопросы ему мешало самолюбие. Чего доброго, эти идиоты сочтут его кретином, не способным понять какую-то книжонку!

Таким образом, книга раздражала Накату самим фактом своего существования. Она и цветок – НЕПРАВИЛЬНЫЕ вещи, которых просто не должно быть. Они контрабандным путем попали в настоящее из прошлого – запретные дары, доставленные уцелевшими паломниками тому, кто так и не родился. А раз не родился, то что теперь делать с ними?

Студент закрыл глаза, надеясь отыскать ответ в самом себе – сегодня или когда-нибудь. (Захватив ценного «заложника», можно второпях уничтожить его. А можно поступить иначе – придержать, чтобы потребовать выкуп. Какой выкуп? За что?!.) Но ответ пришел раньше, чем Наката мог рассчитывать в самых радужных мечтах.

Внезапно он увидел силуэт во внутренней тьме – огромный, быстрый, пока еще неразличимый. Студент ощутил ПРИКОСНОВЕНИЕ сквозь пространство и собственную кожу, превратившуюся в рваную сеть. Череп тоже не был препятствием для Тени. Что-то (кто-то?) проникло в его сознание…

Наката, сидевший с закрытыми глазами, улыбался. Если бы кто-нибудь увидел сейчас его лицо, то содрогнулся бы – так много ОБЕЩАЛА эта зловещая улыбка. Но он был один. Люди не мешали Студенту забавляться своими игрушками и рукоблудием. С некоторых пор и это не было тайной.

* * *

Только Кеша, находившийся в сорока метрах от Накаты, за несколькими перегородками, вдруг подавился теплым варевом, которое называлось в Пещере супом. Откашлявшись, мальчик даже не вытер слюну с подбородка. Его затравленный взгляд был устремлен на огонь.

Маленькие демоны плясали в пламени – младшие братья тех, по-настоящему опасных, которые бродили сейчас где-то в вечной ночи, подбираясь к людям. И Бабай среди них. Но у Бабая не было ничего общего с теплом и светом. Именно поэтому Кеша не мог узреть его облик. Только силуэт. Возможно, лишь благодаря этому он не остался заикой на всю жизнь.

…Леденящий ужас нарастал, сковывал руки, ноги, пальцы – и даже глазным яблокам было трудно двигаться во впадинах. Бабай рядом. Совсем рядом. Каким-то нечеловеческим способом он уже проник в Пещеру – еще не ВЕСЬ, еще не ЦЕЛИКОМ, и не под фальшивой маской плоти. Малыш не мог понять этого. Он не знал, как передать частицу сознания другому существу. Он будто подсмотрел чей-то кошмар. Но чей?..

В его воображаемом пространстве из темноты внезапно появилась клетчатая доска. На ней были расставлены шашки. Не камни, нет. Когда доска немного (увеличилась в размерах?) приблизилась, Кеша увидел, что это человеческие головы. Он чуть не захлебнулся, проглотив еще один черный шарик ужаса, похожий на комок остывшей каши.

Он узнал головы мамочки Лили, дяди Роя, дедушки Лео, Грува… На дальней горизонтали лежала еще одна голова.

Кеша чуть не описался, когда увидел лицо, которое до этого видел только в зеркальце из волшебного ящичка Лео. Он замычал, не в силах даже зарыдать. Он скорчился возле костра, и демоны пили его слезы прямо из желез…

Лили бросилась к нему, но он не заметил ее объятий. Он убегал по внезапно открывшемуся ему и сдвинутому во времени коридору, а сзади его догонял Бабай, дыша в спину. И от этого смертельного дыхания замерзал липкий пот на затылке мальчика, а волоски превращались в сосульки…

Его подвергшийся опасной атаке рассудок еще хранил образ клетчатой доски, однако был не в состоянии сопоставить очевидное. Во всяком случае, не сразу.

Но скоро он поймет. Обязательно поймет. Те, кого Кеша любит, не должны умереть. Их головы не будут украшать игровое поле…

Ему понадобилось несколько томительных и страшных часов, чтобы осознать: в его видении присутствовало несомненное указание на Студента.

* * *

…Мальчик долго не мог заснуть, но в конце концов усталость взяла свое. Отдых быстро сменился новой пыткой. Нигде нельзя было спрятаться от Бабая. Даже в снах.

11. Карлос

Получив от Слепого, Видящего Сквозь Ночь, необходимую информацию, супраментал Карлос, больше известный среди братьев и обращенных как Божественный Светильник, без промедления покинул Обитель Полуночного Солнца и отправился на помощь колонистам, которым угрожала смертельная опасность. Его побуждали к этому вера, долг и сострадание. А опасность исходила от Z-4. Передвижения хищника отслеживали агенты Братства. Кое-кто из них уже поплатился жизнью за свою работу.

Карлос был стар и понимал, что этот дальний поход скорее всего станет его последней миссией. Самой трудной. Почти невыполнимой. Возможно, безрезультатной и гибельной. Смерти он не боялся. Ему уже было уготовано место в другой обители – незримой и вечной. Но (просветление) смерть являлась турникетом, пропускающим только в одну сторону. Находясь ТАМ, он больше никого не сможет вытащить из юдоли страданий, никому не сумеет помочь. Не говоря уже о СПАСЕНИИ.

Поэтому Карлос никогда не отвергал падших и не говорил свысока о тех, кто барахтался в мирской грязи, тем более – о несчастных грешниках, которых трясина мерзости и кровавой вражды засосала по горло…

Впервые Слепой – лучший «слухач» Обители – получил сигнал из столь отдаленного места. Сигнал не был послан сознательно; скорее он напоминал крик отчаяния – бессмысленный и нечленораздельный, – беззвучный «вопль» существа, которое не надеялось, что его «услышат», и даже не знало о том, что умеет «звать».

Однако этот «вопль» наполнял эфир на всех доступных «слухачам» диапазонах и повторялся нерегулярно, представляя собой спроецированный вовне хаос ночных кошмаров. Слепой, Видящий Сквозь Ночь, был потрясен его мощностью. Он без труда определил направление (северо-запад) и расстояние до источника (примерно две недели пути через ледяную пустыню); гораздо труднее было понять и смириться с тем, что «зов» исходил от ребенка.

Настоятель оказался перед тяжелым выбором. Он не мог не откликнуться на призыв. Нельзя не отреагировать на очередной выпад Сатаны – иначе зло будет властвовать безраздельно. Но это означало послать одного из своих лучших людей на верную гибель. Отправить двоих не было никакой возможности – обитаемый мир захлебывался в крови, и присутствие супраменталов требовалось всюду. Они и так опаздывали слишком часто. Их оказалось мало даже для того жалкого количества уцелевших, которые пытались сохранить последние очаги цивилизации, затерянные в заснеженных просторах…

Но Карлос не колебался ни секунды. Если ему суждено погибнуть, эта смерть увенчает чистую и достойную человека жизнь. Он сам был пылающим факелом, и лучи его веры отодвигали тьму – пусть всего лишь на шаг, два или три в пространстве и на несколько лет во времени. Иногда этого достаточно, чтобы понять кое-что… и дать надежду отчаявшимся.

Теперь, когда он точно знал, что существуют бесконечные миры света, его тянуло ТУДА – то был зов истинной Родины, которую тысячи перерождений назад покинула его неприкаянная душа. Карлос долго блуждал во мраке неведения, страдал, падал и поднимался – прежде чем нашел обратную дорогу.

Две недели пути – что значило это по сравнению с теми безднами в самом себе, которые ему пришлось преодолеть! И, может быть, всего две недели пути отделяли его от вечности.

* * *

Ему выделили лучшую упряжку. Снабдили запасом пищи и сухого топлива, а также двумя пистолетами и охотничьим ножом. По роковому стечению обстоятельств, обе пушки оказались взятыми из Проклятого Арсенала, но Карлос презирал «суеверия». Тем более суеверия суперанималов.

Оружие братья покупали у суггесторов. Все знали, что в Обители Полуночного Солнца за него платят хорошо (часто намного больше реальной стоимости) и ни о чем не спрашивают («Сколько жертв? Чья кровь?»). Правда, у некоторых суггов возникало затем необъяснимое и странное желание покаяться…

Большая часть смертоносных железок сразу же уничтожалась. Кое-что оставляли для вооружения миссионеров и для защиты самой Обители. Это была необходимость, продиктованная наличием страшного врага, – минимальное зло во имя поддержки добра. После всего случившегося уже никто из супраменталов не говорил о победе…

Карлос прибегал к оружию лишь в самых крайних случаях. Он считал его использование признаком слабости. Обычно ему удавалось обойтись без кровопролития.

Но в этот раз – вряд ли.

Карлос чуял, что близится встреча со старым заклятым врагом. Он давно уразумел: все личное должно быть отброшено. И если люди – только несовершенные инструменты, то относиться к ним всерьез так же глупо, как обожествлять скальпель хирурга или ненавидеть топор палача.

Но супера Z-4 нельзя было не воспринимать всерьез. Он казался вполне СОВЕРШЕННЫМ инструментом дьявола. Только Z-4 мог наводить на людей такой ужас, даже не входя в визуальный контакт. (Правда, были еще супера из первой тройки – например, Z-1 или Дракон, который вообще не оставлял свидетелей. Однако Обитель пока не обладала тем, что позволило бы ей бороться еще и с мифами. Она еще не сделалась ЦЕРКОВЬЮ большинства, легендой утраченного света.)

Локи получил невразумительное обозначение в составленном агентами Братства реестре самых опасных суперанималов. Самых опасных и, соответственно, подлежащих уничтожению. Для категории «Z» термины «обращение» и «спасение» не применялись вообще.

И хотя код Локи имел номер «четыре», Карлос ни минуты не сомневался в том, кому из хищников принадлежит мрачное первенство. Z-4 укрепил свой статус после многочисленных дуэлей. Даже суперанималы признавали его превосходство, а суггесторы избегали встреч с ним.

Но не Карлос. У него были свои мотивы.

Как, если не личным врагом, назвать человека-зверя, сожравшего у тебя на глазах кусок твоей плоти, оставившего шрамы на твоем теле и пару свинцовых бляшек внутри? Старые раны все еще ныли к перемене погоды, перед снежными бурями, напоминая о том, что где-то безнаказанно бродит непобежденное зло, что жертвы лежат во льду неотомщенными, что тело – предатель обетов и клятв – изнашивается и теряет силу, что времени всегда не хватает и надо успеть закончить главное дело жизни – избавить людей от (проклятия, ходячей чумы) Z-4.

Между прочим, Карлос не остался в долгу, расписавшись стальным пером на шкуре супера. К сожалению, «росчерк» получился недостаточно глубоким. И в отличие от многих других «клиентов» Карлоса Локи выжил, а раны на его теле затянулись бесследно. Значит, и память была коротка, и пытка давно прекратилась…

С тех пор прошло шесть лет. Божественный Светильник постарел, а Z-4 достиг своего расцвета. И продолжал отправлять людоедские мессы.

12. Он входит

Дегро напали на группу разведчиков, как только те попытались выйти из Пещеры. Собственно говоря, Локи не интересовали разведчики; его интересовала огневая мощь и степень организованности оставшихся в укрытии митов. Поэтому он послал тварей вперед, не дожидаясь, пока закроются ворота.

У людей появился шанс отступить, которым они не преминули воспользоваться. Похоже, тому, кто ими руководил, даже в голову не приходило, что дегро могут быть всего лишь живыми пробными мишенями.

Локи расположился в полусотне шагов от входа в Пещеру, который отыскал по нескольким признакам, включая специфические запахи. Он сидел в засыпанном снегом подвале и наблюдал за происходящим через узкую щель на уровне льда. Увидел он оттуда мало что, зато услышал достаточно.

Сначала вопли, предупреждающие о вторжении, затем рев дегро. Отрывистый рык собаки или волка, чей-то жалобный стон. Истошно заорали детеныши, перекрывая женский визг…

Но вот, наконец, нечто существенное: хлопок одиночного выстрела, вслед за которым рев сменился криком. Локи презрительно скривил губы – сработал однозарядный самострел, начиненный картечью. Значит, еще одна шкурка испорчена…

Утыканный гвоздями и обезумевший от боли дегро метался по Пещере, круша все вокруг, пока мужчины не проткнули его кольями. Другой продержался чуть дольше. Локи прислушивался к его рычанию, то затихавшему, то раздававшемуся снова. Кто-то выстрелил шесть раз из вульгарной и наверняка безымянной мелкокалиберной хлопушки, но так и не попал твари в глаз. Пульки, засевшие под кожей, только разъярили дегро. Он успел покалечить парочку митов, прежде чем его мозг был пронзен стальным стержнем, выпущенным из арбалета и пробившим черепную кость.

Во внезапно наступившей тишине Локи отсчитывал секунды, чтобы с максимальным эффектом обставить свое появление. Самострел и шестизарядный револьвер – негусто для такой большой колонии. Совсем негусто. Это радует. Если только они не приберегают что-нибудь посолиднее на крайний случай. Локи имел все основания считать себя этим самым «крайним случаем». С другой стороны, за минувшие годы миты могли истратить все запасы патронов на тех же дегро, а ведь были еще собачки, волки, белые медведи, банды суггесторов и… суперанималы. Жрать хотелось всем.

Локи выбрался из подвала и пошел к открытому входу в Пещеру, вверив себя охраняющей силе. У него не осталось сомнений, да и рассуждать он считал излишним, когда начинал действовать. Тормозящая пелена мыслей не должна повисать между намерением и движением, иначе движение получается медленным.

Иногда убийственно медленным.

* * *

…Через восемь секунд он уже оказался внутри, выхватил из кобуры Громобоя и застрелил мита, направившего в его сторону взведенный арбалет, но пощадил того, который не успел натянуть тетиву.

Под каменными сводами Пещеры Громобой рявкнул оглушительно. Пуля отшвырнула человека к стене, по которой он сполз с дырой в груди размером с монету. Сзади дыра была гораздо больше, и за ним оставался широкий коричневый след…

Локи водил стволом в поисках других стрелков. Его глаза мгновенно оценивали обстановку и все, что имело отношение к опасности. Арбалеты – так себе; сделаны из подручных материалов. Механизм взводится слишком долго, что и было доказано несколько мгновений назад. Огнестрельного оружия не видно – по крайней мере у стоящих спереди. Укрытие огромно; отдаленные части теряются во мраке. На общем костре готовится пища… В поле зрения как минимум десять детенышей; из них двое грудных на руках у матерей… Возле трупов дегро остался лежать издыхающий белый пес. Над ним склонилась, рыдая, девочка-подросток. Впрочем, она уже достигла детородного возраста… Укрытие разделено на (загоны) комнаты; где-то еще могут прятаться арбалетчики. Но Локи уповал на свою феноменальную реакцию и способность обнаруживать угрозу задолго до ее проявления.

В целом все выглядело неплохо. Лучше, чем он ожидал, – особенно по сравнению с теми фермами, на которых ему приходилось бывать раньше. Он не претендовал на чужое стадо. Ему всегда хотелось начать с нуля.

Среди пялившихся на него людишек он приметил парочку потенциальных суггесторов. И еще, конечно, он приметил ЕЕ.

Его появление и мгновенная расправа с арбалетчиком вызвали настоящий шок. Даже дети заткнулись, будто черная лапа зажала им рты. Миты просто не знали, что делать, как вести себя в присутствии этого призрака, явившегося прямо из смертоносных белых просторов, где, казалось, не может выжить никто и ничто. Но он выжил и даже хотел большего. Он не был тупым дегро, а в руке держал веский аргумент в пользу своей особой точки зрения. Все, что им оставалось, это выслушать его.

Однако незнакомец молчал. В густой черной бороде, покрытой инеем, блестела хищная улыбка, а ледяные глаза напоминали еще пару стволов, которые стреляли парализующим волю взглядом. Скользнув несколько раз по живой стене, этот взгляд безошибочно выбрал Роя и остановился на нем.

Локи вычислил здешнего доминанта. Парень не тянул на стопроцентного супраментала, однако что-то в местном вожаке все-таки было. Локи не видел смысла поступать с ним так же, как с дегро. Выпусти ему кишки – и ненависть остальных зачеркнет все старания приручить это стадо. Зачем суперу быть неумелым хозяином, каждый день опасающимся удара в спину, когда существовали десятки более привлекательных вариантов. (Локи приходилось встречать рабов, слепо преданных своим владельцам и даже готовых ради них на самопожертвование. Проблема заключалась лишь в правильном манипулировании.)

– Ты! – сказал Рою чужак. – Я предлагаю тебе сыграть в одну старую игру. Победитель забирает все.

Едва он произнес это, как в глубине Пещеры громко закричал Кеша.

13. Вопросы и ответы

Рой понимал, что в схватке с пришельцем у него нет ни малейшего шанса. Тот обладал сверхъестественной быстротой и силой зверя, сочетавшимися с острой наблюдательностью и не менее острым умом. Рассчитывать на то, что чужак подпустит кого-нибудь на расстояние удара, просто смешно – он уложил Ярослава за долю секунды, едва шевельнув пальцем. Хитрость? Вряд ли удастся заманить в ловушку того, кто сам был специалистом в таких делах, а кроме всего прочего, сумел добраться сюда и, по-видимому, контролировал дегро. (Только ли дегро?)

Значит, все – конец? «Ты, кажется, жаждал перемен, несчастный дурак? Получи сполна! Понравится ли тебе быть холуем этого супера? А что ты сделаешь, когда он захочет взять Лили? Подползешь на брюхе и укусишь его за ногу? Дашь прострелить себе башку или будешь безропотно наблюдать? Станешь трепыхаться на его ноже?..»

Как глупо все вышло. Как легко враг проник в Пещеру! Они потеряли бдительность, считая, что город безнадежно далек от прочих обитаемых мест. Но ведь был же «первый звонок», никем не понятое предупреждение – тот бродяга-суггестор, который когда-то остановился у них, затем ушел один и которого они считали погибшим. А бродяга-то выжил. Выжил и, конечно, не стал держать язык за зубами…

Они оказались слишком доверчивыми и теперь поплатятся за это. Расплата может последовать спустя годы – Рой еще раз убедился, что так оно и есть. Грув испытал это на себе – только почему братья наши меньшие обречены всегда платить за нас?

Пес бросился на дегро, защищая людей, и получил страшный удар когтистой лапой, разодравшей ему весь правый бок. Теперь в ране тяжело пульсировали внутренности, а обнажившиеся ребра даже в полумраке резали глаз своей болезненной белизной.

Грув, дружище… Рой хотел побыть с ним в его последние минуты – прижать к себе, облегчить боль, утешить, – но надо было стоять против чужака, не отводя взгляда и сдерживая слезы из последних сил. И что-то еще говорить.

– Какая, на хрен, игра? – сказал Рой. – Наши люди ранены…

– Хватит болтать, – оборвал его Локи. – Игра очень проста. Надо правильно отвечать на мои вопросы. Вопрос первый: кто здесь главный?

Рою было не так уж сложно ответить. В числе его грехов гордыня не значилась. Он готов был снести почти любое унижение. Особенно если на карту поставлены человеческие жизни.

– Ты, – ответил мэр. БЫВШИЙ мэр.

– Правильно.

Взгляд Локи вдруг переместился на детей, испуганно сбившихся в плотную кучку возле костра. Среди них не было только грудных. И Кеши.

– Вопрос второй: все здоровы?

У Роя похолодело в животе. Он растерялся. Некоторые вещи до сих пор не укладывались в его голове, хотя он повидал многое на своем веку и был свидетелем чудовищных извращений.

– Да, – ответил он после слишком долгой паузы.

– Так не бывает, не обманывай, – мягко упрекнул Локи. – Ты заработал штрафное очко. Когда закончится мясо, я выберу самого хилого. А теперь…

Локи казалось, что в его действиях нет противоречия. Убить вожака – это одно, а избавиться от нежизнеспособного потомства – совсем другое. Разве хищники во все времена не поступали так же, защищая свой род от вырождения? Супер считал, что даже миты должны это понимать. А если не понимают, он объяснит.

Взгляд Локи остановился на Барбаре. Он сразу же выделил эту высокую светловолосую женщину из всех. Он обнаружил ее сходство с собой – не столько по запаху, сколько улавливая специфическое излучение. Он разглядел в ней особые задатки. На первый взгляд, она идеально подходила для вынашивания суперанималов. Суггестор или даже переходный тип. Редкая удача. Локи пока был далек от мысли, что случайно нашел Королеву, но чем черт не шутит! Сказать точнее он сможет тогда, когда познакомится с нею поближе. Хотя зачем откладывать такой важный момент?

– Ты пойдешь со мной, – властно сказал он и ткнул в нее пальцем.

На какое-то время повисла пауза. Только ребенок по-прежнему разрывался в отдалении, и некому было его успокоить.

Первым заговорил Лео:

– Мы не отдаем чужим наших женщин.

– Может, и так, старый дурак, – сказал Локи, не повышая голоса. – Да только я сам беру ее с собой.

Рой выступил вперед, но едва он открыл рот, как Локи приложил палец к губам, а потом оскалил зубы:

– Тс-с-с!.. Думай. Думай! Не говори ничего такого, за что мне придется убить тебя.

В толпе митов нарастал возмущенный ропот. Но накал страстей еще не достиг того уровня, после которого Локи преподаст им урок послушания.

Вдруг в разговор влезла Барби. Ее голос звучал звонко и почти весело:

– Эй! Не надо никого убивать. Я согласна.

Кто-то выкрикнул сзади: «Поганая шлюха!» Барби выпрямилась с независимым видом, тряхнула светлой гривой. Сейчас она была прекрасна.

Лицо Роя исказила гримаса боли. Он произнес очень тихо:

– Не делай этого, Барби.

Она только усмехнулась в ответ и подошла к Локи. Вильнула бедрами, откровенно предлагая себя. Потерлась сосками о его живот. Он ощутил их твердость, несмотря на два слоя ткани… Затем Барби повернулась лицом к людям.

– Да что с вами такое? Он мне нравится. Классный парень, всегда о таком мечтала. Кроме того, он только что сделал мне предложение. Вы все слышали. – Она хитро взглянула на Локи. – Теперь тебе не отвертеться, красавчик! У меня куча свидетелей.

– Не шути, Барби, – продолжал увещевать ее Рой, уже понимая, что все бесполезно.

Маленькое, прежде сплоченное сообщество Пещеры рассыпалось на глазах. И виной тому – пришелец. Рой отдавал должное силе его влияния и способности разрушать.

– Не делай глупостей, – сказал он в пустоту.

– Ха! А кто запретит мне пойти с ним? Не вы ли, господин мэр? – В каждом ее слове звучал едкий сарказм. – Разве у нас уже нет свободной любви? Что-то я не читала указа об отмене… Очнитесь, вы! – Теперь она почти кричала. – В кои-то веки появился крутой мужик, который может защитить вас всех, достать жратву, отвести туда, где еще…

Дальше Рой не слушал. Вот этого он и боялся. Того, что искушение быть послушной сытой скотиной в стойле окажется сильнее долготерпения. Искушение будет подпитываться лишениями и горем – и в конце концов станет непреодолимым.

Однако в поведении Барби он улавливал браваду, игру, заметную только тому, кто хорошо ее знал. Но во что она играла? На чьей стороне? Если это попытка спасти их, принося себя в жертву, то она выбрала неудачный момент. Благородство – красивая поза, но, скорее всего, оно окажется бесполезным. Так же бессмысленно изображать геройство… Впрочем, он всегда понимал, что она способна как на самое худшее, так и на самое лучшее. Если, конечно, представится случай. От грешницы до святой один шаг в обоих направлениях.

И когда супер ушел с Барбарой, Рой почувствовал себя обломком кирпича.

Одним среди многих.

Куском разрушенной стены.

14. Подарок хозяину

Когда Наката услышал хриплый низкий голос чужака и понял смысл произнесенной им фразы, все его существо радостно затрепетало. Наконец-то явился тот, кто понимает толк в играх, кто способен разделить его страсть и даже научить кое-чему новому! Он узнал Тень, проникшую в его мозг и обещавшую ему нечто – какую-то новую перспективу (ВЛАСТЬ – назовем вещи своими именами!).

Студент сам поразился охватившему его парадоксальному воодушевлению. Он не увидел в незнакомце конкурента. Для него тот был почти богом, а с богом нельзя конкурировать. И в любом случае лучше играть за сильную команду. Пришествие супера мгновенно изменило все. В сузившемся мирке Накаты это стало событием поистине грандиозного масштаба. Это был переворот. Революция. Установление долгожданной тирании. Дело Джугашвили жило в потомках.

И разве плохо быть наместником бога в Пещере? Пожалуй, это даже лучше, чем самому отвечать за все. В общем, Студент безоговорочно принял нового хозяина, впустил его в себя и теперь принадлежал ему душой и телом, кожей и кровью, потрохами и сердцем.

Но мессию надо достойно встретить – это прямая и приятная обязанность будущего наместника. Поднести, если возможно, богатые дары; заверить в своей абсолютной преданности.

Студент лихорадочно размышлял, что можно считать наилучшим подарком. Ключи от осажденного города? Но завоеватель и так УЖЕ ЗДЕСЬ. Тайны? Какие, к чертовой матери, тайны?! Сведения о заговоре? Для этого еще не наступило время и, даст бог, не наступит. Разве что подставить мэра?..

Вдруг Накату осенило: книга и цветок! Если он лишит людишек этих смехотворных символов прошлого (и заодно иллюзий относительно будущего!), то они превратятся в покорное и легко управляемое стадо. Неужели хозяин не оценит должным образом его стараний?

В том-то и дело. Студент не был уверен, что пришелец вообще поймет, как много значат книга и цветок (вряд ли он даже умеет читать – зачем это богу, расписывающемуся чужой кровью?). А раз не поймет, то сочтет Накату дешевым подхалимом. И Студент просто не успеет щегольнуть своим уникальным набором игр. Жаль, если хозяин не почувствует вовремя, с кем имеет дело. Наката знал, что может принести много пользы…

Голова шла кругом от сомнений. Приближалась «точка невозвращения», после прохождения которой надо определяться, на чьей он стороне, – и пути назад уже не будет. Риск велик. Столь многое он ставит на карту, не зная о хозяине почти ничего, если не считать невнятных потусторонних намеков. Ошибка обойдется дорого. Собственно говоря, проиграть равносильно гибели.

Студент не ожидал, что в решающую минуту его охватит предательская слабость, а связных мыслей не останется вообще. Он чувствовал себя как девственник, который в первый раз дрожащими руками снимает с девушки кофточку и от волнения ощущает безнадежную вялость между ног…

Студент последним выбежал из своей каморки, когда напали дегро. Он и потом держался в сторонке – до тех пор, пока Локи не убрался, прихватив с собой Барбару. Роскошная добыча. Это обстоятельство устранило колебания Накаты. Хозяин прибрал к рукам объект его вожделения, и теперь Барби будет принадлежать только им двоим. С богом надо делиться самым дорогим и время от времени приносить ему жертвы. Зато как удобно жить в его тени – пока ты сам не стал жертвой.

Студент не верил, что высшее существо может серьезно отнестись к самке, пусть даже и красивой. Наиграется с нею и отдаст Накате… Эротические фантазии, тесно переплетавшиеся в его мозгу с жаждой власти, могут воплотиться в реальность гораздо раньше, чем в самых радужных планах. Во всяком случае, так казалось Студенту, и никто не поручился бы за адекватность его выводов.

Хорошо, что он еще не вернул книгу Лео! А Лео было сейчас не до книги. Он возился с ранеными, потому что имел чуть более ясное представление о медицине, чем все остальные обитатели Пещеры. Отсутствие лекарств делало его попытки облегчить боль чисто символическими. Он помогал душе, а не телу. Каждому, кто пострадал в схватке с дегро, оставалось уповать на защитные силы своего организма и на капризную Божью волю.

Лили тоже крутилась рядом, приносила подогретую воду, промывала раны и восполняла недостаток опыта избытком подлинного сочувствия и доброты.

Четверо мужчин отправились наружу с печальной миссией – им предстояло вырубить во льду могилу для Ярослава. Тяжелая, многочасовая работа…

Студент поискал взглядом Роя. Поганец-мэр, признавший во всеуслышание новую власть, отправился к себе. Не иначе, чтобы замолить свежие грешки.

Все были при деле. Наката тоже нашел себе занятие. Он начал собираться в путь. Одеваясь и заворачивая в тряпку «подарок», он размышлял о грешках мэра. Не настало ли время вытаскивать на свет чужое грязное белье? Рой надломлен, это ясно. Его авторитет подорван.Надо помочь ему сломаться окончательно, а затем столкнуть вниз. Взять его тепленьким, пока он не пришел в себя…

И Студент начал догадываться, как наилучшим образом обтяпать это скользкое дельце.

15. Внутренний конфликт

Насчет «крутого мужика» Барби не ошиблась. Он двигался в ней так неистово, что каскады оргазмов сотрясали ее и низвергали в пучину ничем не сдерживаемого крика. При этом восторженно вопила каждая клетка ее тела, орала кожа, которую он терзал зубами, стонала вагина, распираемая его горячим орудием, шипела слюна, капая изо рта в рот; сперма текла, как лава.

Им было не до любовных игр. Обоих целиком поглотила яростная животная случка. Во время коротких перерывов они едва успевали перевести дыхание, а Барби – еще и подумать: «Какого черта! За ЭТО я не так уж дорого заплатила…» Затем ее снова пронзала сладострастная лихорадка. Она не замечала даже снега, иногда попадавшего на лицо или на спину. Снежинки были неотличимы от искр, сыпавшихся у нее из глаз при его мощных атаках и безжалостных толчках, когда она взлетала вверх, будто на ракете, и соскальзывала вниз так глубоко, что захватывало дух…

Он наполнял ее собой без остатка; его ровная густая шерсть, под которой перекатывались бугры мускулов, как ни странно, не вызывала у нее ни малейшего отвращения, а ствол был замечательно огромен и гладок, словно башня, увенчанная куполом, который она с трудом обхватывала губами, тщетно надеясь хоть немного его остудить…

Потом, конечно, ей стало страшно. Она вновь обрела себя во тьме, в чреве бомбардировщика, на содранной с дегро шкуре; собрала по кусочкам свое «я», распавшееся на самку, человека и еще десятки неведомых ей прежде состояний… Рядом лежало существо, которое она даже в мыслях не могла назвать своим любовником. Ее чувство к Рою не умерло, но сама она непоправимо изменилась, оказалась в зыбкой пограничной зоне, где уже не было человеческой морали, а исступленная пляска на костях могла длиться до смерти. Вспышки просветления становились все более редкими, оборачиваясь молниями вожделения, которые пронзали ее лоно.

И отчужденное существо привело Барби ко всему этому, утащило в свой звериный лимб, откуда ей уже не попасть ни в ад, ни в рай. Она будет сгорать на костре его похоти, пока не превратится в полую выжженную головешку, а затем и в золу.

Его семя… Да, его семя было в ней и, кажется, прорастет. Ублюдок выбрал верный момент, а она и не помышляла о предохранении. Какое там! Ведь даже сохранить разум стало проблемой.

Она перебирала в памяти все то, за что стоило цепляться, чтобы остаться прежней Барби – сексапильной куколкой, любящей позабавиться, но не более. И не находила спасительной нити. Рой отверг ее, а все остальные видели в ней лишь инструмент для достижения удовлетворения. Взять того же гаденыша Накату. Сколько раз она ловила на себе его сальный взгляд. Страдалец хренов! Если бы он подошел к ней и прямо сказал, чего хочет, может, она и согласилась бы. Что это – странная разновидность доброты? Или просто ей все безразлично?

Она не знала. И теперь уже незачем было копаться в прошлом. Выбор прост как дважды два: либо остаться с Локи (его имя ассоциировалось у нее с «эль локо» – безумцем – и еще какой-то мрачной северной мифологией), спать с ним, вынашивать его детей, а затем вскармливать и растить их, создавая семью для этого чудовища, – либо ждать удобного момента и красиво умереть, пытаясь его зарезать. Но вряд ли она сможет сделать это, а через несколько суток забудет и о своем намерении. Бежать бессмысленно – дальше Пещеры она никуда не денется.

И чем же плох первый вариант? Честно говоря, она не видела в нем слабых мест, хотя и чувствовала себя дешевой шлюхой, подцепившей наконец что-то стоящее. Там, в Пещере, Барби говорила искренне. Рядом с супером она получит надежную защиту до конца своих дней. У нее не будет проблем ни с чем – разве что с удовлетворением громадного сексуального аппетита этого самца. Но и она ведь далеко не сосулька. Это так приятно, оглушительно и не сравнимо с тем, что она испытывала прежде…

Ее тело уже снова мечтало о нем, а душа в испуге шарахалась прочь. Наверное, это и называется «бунтующая плоть»…

И гаснут огни на баррикадах рассудка…

И темная истома принимает в свои объятия…

И ничего не ждешь…

И ни о чем не сожалеешь…

16. Кеша

Он перестал кричать, когда Бабай ушел, забрав с собой Барби. До этого дядя Рой покорно отвечал на вопросы чудовища, играя с ним в его жестокую игру. Ставкой в игре были дети, и Кеша уловил паническое чувство, охватившее Роя.

А еще раньше он сам оказалася за гранью паники. Мальчика непрерывно рвало криком, будто вместо воздуха наружу вылазил невидимый липкий червь, протаскивавший через его глотку сегменты пульсирующего страха. И Кеша ничего не мог с этим поделать.

Как только отступил ужас, у него подскочила температура. Дрожа от холода, он улегся прямо на каменном полу, свернувшись в позе зародыша. Он сделал это инстинктивно, будто бессознательно пытался удержать в животе остатки жизненной энергии. И готовился к худшему.

Но случилось почти невероятное для ребенка – он сам справился с незримым врагом, душившим его в саване проклятия, которое действительно РАБОТАЛО…

* * *

Потом, забившись в угол одной из комнат, Кеша наблюдал за Бабаем сквозь дыру в перегородке. Внешний облик чудовища мало соответствовал тому, что он видел во время своих пророческих «выпадений» из реальности. Но у него не осталось ни малейших сомнений: красивый и сильный человек с уверенными манерами и леденящим взглядом – ЧАСТЬ того самого темного безликого монстра, который преследовал мальчика в лабиринте черных потусторонних коридоров…

Незнакомец доказал это, мгновенно и легко убив дядю Ярослава. А затем он увел Барби. Никто не мог помешать ему. К страху невольно примешивалось восхищение. Не устоявшие перед силой поклонялись ей. Да, это был еще один хирургический инструмент монстра, отсекавший от людей все лишнее…

Кеша испытывал нестерпимую боль от того, что все сбывалось. События развивались в точности так, как ПОКАЗАЛИ ему призраки, допустив на время к замочной скважине, сквозь которую он украдкой заглянул в пугающее будущее. Бабай пришел ко ВСЕМ без исключения. Дядя Рой уже не сможет снисходительно погладить малыша по головке и сказать, что это просто кошмар, приснившийся ему одному.

Но с уходом чужака кошмар не закончился. У Кеши возникло уже знакомое ему чувство, что чудовище по-прежнему находится здесь – будто Локи в самом деле был только одним из видимых щупалец монстра, запущенным в человеческое укрытие. Узреть чудовище ЦЕЛИКОМ можно лишь в том странном полусне, когда тела, лица и стены исчезают, но зато остается нечто более жуткое, властное и в конце концов даже более РЕАЛЬНОЕ.

Изнанка действительности? Подлинная ткань бытия? Он еще не знал таких слов. Но уже прикоснулся к неизведанному, уже побывал ТАМ, и происходящее за общедоступными пределами его ужаснуло. Кеша интуитивно уловил: тела могут быть покалечены, изранены, уничтожены, превращены в прах; лица – изуродованы, искажены, подделаны; любые стены – разрушены. Он даже сделал непостижимое для обыкновенного ребенка открытие: почувствовал, что жизнь так КОРОТКА и ЭФЕМЕРНА, – однако тени с ТОЙ стороны не исчезают и не гибнут никогда. Они всего лишь теряют энергию и становятся пассивными «дырами» в вечности. ТАМ идет своя война, а победа или поражение измеряются ЗДЕСЬ – количеством истраченной плоти… Кровь и разорванное мясо, грубая боль, насилие и жестокость (но и любовь, милосердие, покой!) – у всего этого была причина. Глубокая причина. Настолько глубокая, что добраться до нее можно, лишь снова окунувшись в пугающую темноту…

Так он постигал свое место и свою роль в этой незримой войне. Он – несмышленый детеныш, которого Локи мог убить двумя пальцами, – уже пытался подобрать оружие против чудовища. Сначала это были жалкие и смехотворные попытки. Потом выяснилось, что кое-что он все-таки может сделать. Но для этого надо по собственной воле сунуться туда, куда раньше он попадал только случайно, в силу того, что в сознании приоткрывался люк, ведущий в погреб, – и мальчик оказывался в змеиной яме.

Другого выхода нет. ТАМ были и другие тени. Вероятно, тени дяди Роя, мамы Лили, издыхающего Грува, дедушки Лео, убитого Ярослава – а также его, Кеши, собственная тень… И (щупальца? органы?) пальцы ДРУГОЙ, враждебной «руки».

Но кому она принадлежала? Неужели существовали и «добрые» чудовища?!

Он хотел бы найти их.

* * *

…Его детский разум бился в сетях неразрешимых парадоксов. Прежде чем он догадался, что разум тут бессилен, прошло немало тягучих и тяжелых, как градины, секунд. Может ли быть уродливое – добрым, а доброта – уродливой? Может ли красивое причинять боль и убивать? Может ли страшное защищать? Может ли любящее и любимое сделаться по-настоящему сильным? Мамочка Лили, например, – она так уязвима, так УЖАСНО уязвима… А он не сумеет ничем ей помочь, когда Бабай придет и за нею (малыш уже ЗНАЛ это!). Ему останется только следить за ее ускользающей тенью и держаться в снах за тончайшую, готовую оборваться ниточку любви…

Он посмотрел вниз и обнаружил, что его пухлые кисти сжаты с такой силой, что кулачки побелели.

17. Ренегат

Студенту удалось выскользнуть из Пещеры незамеченным. Дело в том, что в убежище был и другой, запасный выход – редко используемый, неудобный и загроможденный всяким барахлом. Ничем не освещенный коридор тянулся шагов на пятьдесят. В конце его находилась толстая стальная дверь, которую можно было открыть только изнутри, приложив немалые усилия.

Студент не стал брать с собой свечу, чтобы не демаскировать свой (побег? вылазку? визит?) уход, и двигался на ощупь. Пройдя метров десять и обогнув шаткое сооружение из ящиков, он наступил на что-то мягкое и липкое. А потом и почуял запах своим вечно заложенным от простуды носом.

Проклятые недоноски! С другой стороны, где еще гадить, если приспичило во время многочасовой бури? В этом смысле Наката тоже был не безгрешен… Он старался взглянуть на досадное происшествие с юмором, но получалось плохо. Это же надо – с самого начала вляпаться в дерьмо! Причем свежее.

Его психика пребывала в столь хрупком состоянии, что в каждой мелочи усматривала символы и предзнаменования. В данном случае ПЛОХОЕ предзнаменование. Однако он и не помышлял о том, чтобы вернуться. Он никогда не простил бы себе этого, как он считал, малодушия.

Тем не менее дальше он продвигался с чрезвычайной осторожностью, пробуя пол перед собой носком ботинка. Подошва омерзительно чавкала…

Путь до двери занял у него минут десять. Когда он наконец уперся руками в холодную металлическую поверхность, то вспотел от напряжения. Не устал физически, но изошел потом, боясь услышать чей-нибудь голос из темноты (мало ли чем занимаются здесь малолетки, всюду сующие нос), или снова влезть в дерьмо, или (это самое худшее!) обнаружить, что дверь завалена снегом с другой стороны. Он уже и не помнил, когда ее открывали в последний раз. Да, снаружи вполне мог оказаться сугроб трехметровой высоты…

Студент нащупал засов толщиной с его руку и налег на него всем телом. Засов, очевидно, заржавел и долго не поддавался. Отчаянно пыхтя и упираясь ногами в стену, Наката все-таки сдвинул его с места, и стальной брус пополз в пазу с оглушительным скрежетом.

Студент поморщился и невольно сжался, решив, что все пропало. В горле пересохло; по спине побежали мурашки. Ему казалось, что не услышать этот звук в гулком пространстве Пещеры было невозможно.

Он присел, затаился в углу и ждал неминуемого разоблачения. Они станут задавать вопросы. Пожалуй, отвертеться будет нетрудно. Придется пережить несколько неприятных минут, если его уличат в том, что он гадит в темных уголках, но это он стерпит. Вот только как объяснить, почему он делает это в «хорошую» погоду? И зачем ему понадобилось открывать дверь? Захотел подышать свежим воздухом?..

Насмешек Студент уже не боялся. Он был выше этого, поднялся над примитивной толпой. Скоро он отомстит за годы унижений и непризнания. За подлые улыбочки. За все. Посмотрим, кто будет смеяться последним…

Вряд ли они станут его обыскивать. И вряд ли узнают, что он прячет книгу за пазухой. А вдруг?!.

Но он оказался чересчур мнителен. Никому не было до него дела. Никто не пришел, чтобы проверить запасной выход. Этих кретинов жизнь ничему не научила. Тем хуже для них.

И все-таки Наката просидел без движения и без единого звука гораздо дольше, чем того требовала осторожность. Наконец он решился встать и снова налег на засов. Раздался тот же ржавый скрежет, продирающий до костей. На сей раз Студент действовал смелее, справился с засовом и отодвинул подпружиненный язычок замка. Толкнул дверь. Та не сдвинулась ни на миллиметр.

Он испытал разочарование и злобу. Даже неодушевленные предметы принимали участие в этой игре на стороне противника. Они пытались, черт их побери, воспрепятствовать ему! Но он сделает намеченный ход любой ценой…

Студент отступил, разогнался и врезался в дверь плечом. Что-то хрустнуло под одеждой; от боли сверкнуло в глазах. Да, ему было очень больно, но торжество заглушило неприятные ощущения. Дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели Наката нащупал плотный слежавшийся снег.

Снег навалило толстым слоем, доходившим Студенту до подбородка. При его решимости это было смехотворное препятствие. Он руками прорыл себе выход, не замечая ни холода, ни того, что поранил пальцы острыми краями льдинок.

Выбравшись наружу, он благоразумно закрыл за собой дверь и поспешно вытер о снег испачканный ботинок. После этого Студент почувствовал себя гораздо лучше. Исчерпав определенную сумму неприятностей, он снова воодушевился. Что там еще может его задержать? Волки? Собаки? Дегро? Он их не боялся. Хозяин защитит его. Наката безоговорочно верил в это – так же, как в успех своей авантюры. Раньше он никогда не выбирался из убежища в одиночку. А теперь вот решился, хотя все его оружие составлял обломок кухонного ножа, пригодный разве что для заточки карандашей. Кроме того, Студент даже не знал, где расположено убежище супера. Но он шел – неуязвимый под колпаком своей новой веры. Его душа пела. Теперь все пойдет как по маслу, хотя самое трудное – встреча с хозяином – еще впереди.

О том, что для него это может закончиться дыркой в голове без всяких предварительных разговоров, он старался не думать. А вероятность такого исхода была. Судя по тому, как быстро отправился к праотцам Ярослав, хозяин не утруждал себя беседой, прежде чем вытаскивал пушку.

* * *

Студент был доволен собой. До чего же удачно он выбрал момент! После бури образовалась снежная целина, но с тех пор осадков не было, и двойной след отпечатался в рыхлом снегу так четко, как… Ну да – как буквы в этой чертовой книжонке! Она то леденила, то обжигала ему живот – в зависимости от смены его настроения.

Отойдя от убежища шагов на двести, он вдруг услышал за спиной скрип, приглушенный расстоянием, но все же вполне различимый. Студент оглянулся, но, конечно, ничего не сумел разглядеть в окружающей мгле, лишь слегка подкрашенной белизной выпавшего снега. Он насторожился. Точно такой же звук он слышал совсем недавно. Разве это не дверь скрипела, поворачиваясь на петлях? Нет, не может быть. Ведь дверь открывается ИЗНУТРИ…

Теперь уже его собственный мозг затеял с ним сомнительную игру. Что там еще в программе – голоса, миражи, запахи дерьма и цветочков? Студент был готов ко всему.

Он почти уговорил себя. Почти успокоился. Он точно помнил, что закрыл дверь. Отчего-то он вдруг подумал о Груве. Прежде у Накаты не раз возникало ощущение, что псина Роя внимательно следит за ним недобрым взглядом, словно чует тайного врага… Но Студент слышал, как щелкнул замок. Следовательно, Грув не мог открыть дверь… Впрочем, псу уже полагалось сдохнуть, и Наката поздравил себя с этим событием. Еще один гвоздь, вбитый в гроб господина мэра. Хороший получается гроб. Прочный – не выберешься…

Он шел по следам Локи и Барбары в прекрасном расположении духа. Ему даже в голову не могло прийти, что позади него, стараясь не попасться на глаза, движется еще один человек.

* * *

Бесформенная просторная доха с капюшоном скрывала и фигуру, и лицо. Только опытный глаз определил бы, что это женщина. Слабая женщина, у которой есть проблемы со зрением и с дыханием. Она тоже рисковала жизнью, отправившись в город одна, без оружия и сопровождения. Наката не сумел бы ей помочь, даже если бы она успела позвать его. И даже если бы он ЗАХОТЕЛ помочь…

Она шла, спотыкаясь и с трудом различая следы. Легкая добыча для дегро или волков. Не добыча даже, а кусок мяса в упаковке… Но она думала не о себе, а о НЕМ. И если Студент обрел спасительную веру во всемогущего хозяина, то ее охраняло другое. Она не осознавала своих чувств. Она хотела только, чтобы ЕМУ было хорошо.

А теперь скажите, разве это не любовь?

18. Суггестор

Локи подстрелил песца, содрал с него шкуру (отличная получится шапка!) и теперь поджаривал кусочки мяса для своей женщины. Сам он предпочитал есть его сырым и с кровью, но ей, выросшей среди митов, требовалась более нежная пища.

Со временем он собирался отучить ее от этих упадочных привычек. Постепенно. Никакого насилия. Пусть сама почувствует ВКУС…

После безудержного секса он убедился в том, что сделал правильный выбор. Кроме задатков, нужна энергия, чтобы их реализовать. У нее хватало энергии, даже с избытком, – правда, не совсем управляемой. Локи без труда сублимировал сексуальную энергию и при необходимости преобразовывал ее в другие формы. Женщине еще предстояло этому научиться.

Они ужинали почти по-семейному. Тени под ее глазами он приписал вполне объяснимой усталости. Он и сам устал. Его «штык» слегка побаливал с непривычки. Давно не было работы. Таких самок он встречал нечасто, а эта – просто непревзойденная, хищная и жадная любовница. Отличное будет потомство!

Но ее одной ему мало. Девять месяцев – слишком долгий срок, за который многое может случиться. Кто-то неминуемо погибнет. Рисковать нельзя. Для начала Локи намеревался отобрать десяток лучших женщин и оплодотворить их всех. Потом придет очередь остальных. Просто надо раздвинуть роды во времени, чтобы не превращать ферму в орущий сумасшедший дом. Локи называл это разумным планированием в сочетании с оптимальным распределением генофонда. (Дети самих митов не стоили, по его мнению, ничего. Их дурная наследственность не оставляла им никаких шансов.)

А Барби – его главный козырь. Ее он станет беречь как зеницу ока. Между прочим, она была права насчет «защитника» и «кормильца», хоть и высказалась в состоянии аффекта. С ним она не будет нуждаться ни в чем и может никого не бояться.

Он протянул руку и погладил женщину по щеке. Ее глаза расширились; несмелая улыбка дрогнула на губах. Она была нескрываемо поражена его лаской. Наверное, не думала, что он способен и на ТАКОЕ. По-видимому, ей тоже не удалось избежать стереотипных представлений, бытовавших среди митов: суперанималы – грубые, жестокие, кровожадные звери-людоеды; суггесторы – шакалы-паразиты; а супраменталы – святые подвижники, светочи разума, хранители идеалов и последние носители веры. Какая чушь!

Он видел бывших супраменталов, убивавших направо и налево и дуревших еще сильнее от обилия крови. Он видел суггесторов, действовавших настолько умно и тонко, что им удавалось занять гораздо более высокое положение, чем суперам, которым отводилась роль совершенных боевых машин. (Некоторые суггесторы даже управляли колониями.) И он видел, к своему огромному сожалению, опустившихся суперанималов, не сумевших раскрыть данный природой потенциал и превратившихся в жалкое отребье. Вот эти действительно были похожи на шакалов. При случае он отстреливал их, не без оснований считая, что выполняет работу санитара…

Он улыбнулся женщине. Его улыбка будто говорила: «Со мной не соскучишься, детка. Тебе предстоит сделать еще много неожиданных открытий. И будь я проклят, если когда-нибудь ты не почувствуешь вдруг полноту жизни, не зависящую ни от чего – ни от жестоких внешних условий, ни от собственного невежества!»

Он ощущал чудо жизни так остро именно потому, что рядом всегда дежурила смерть. Что ощущала женщина, он пока не знал. Но надеялся, что она выполнит свое высшее предназначение.

* * *

Барбара расслабилась и приготовилась к тому, что сейчас он снова опрокинет ее на шкуру («И я этого хочу, прости, Господи!»). От ее бравады не осталось и следа. Душа сжималась в черную точку. Она чувствовала себя подчиненным существом, уже не способным контролировать некоторые функции. Ее будто подключили к искусственному сердцу, искусственным легким, искусственным почкам и даже… искусственному мозгу. Это пугающее состояние отторжения плоти достигало пика, когда Локи удалялся, и почти исчезало, когда он совокуплялся с нею. Поэтому она тоже жаждала соитий, чтобы хоть немного ослабла зависимость…

Но он вдруг разительно изменился. Вскочил, задрал голову, потянул носом воздух… Каждое его движение было точным, бесшумным и выверенным. Ей казалось, что она очутилась в логове потревоженного зверя, но при этом сама Барби оставалась глуха и слепа к тому, что мог услышать или увидеть он.

Она невольно отшатнулась. Его глаза остекленели, как у мертвеца. Внезапно Барби поймала себя на том, что ей знаком этот никуда не направленный или, скорее, обращенный внутрь взгляд…

Ну конечно. Она вспомнила Кешу. Когда мальчонка впадал в транс, он выглядел точно так же.

Но что общего могло быть у ребенка, рожденного в Пещере, и полудикого человека-хищника? Она не знала ответа на этот вопрос и, честно говоря, не хотела бы узнать. Страх охватил ее…

Локи «вернулся» спустя несколько секунд. Бросил ей: «Сиди здесь!» – и выбрался из бомбардировщика.

* * *

Шагах в тридцати от самолета стоял желтолицый и узкоглазый человечек, который поднял руки – наверное, хотел показать, что безоружен. Как будто для Локи имело значение, есть ли у этого заморыша пушка или нет! Супер сразу же определил в нем недоразвитого суггестора и догадался, зачем тот явился сюда, рискуя жизнью. Чтобы служить ему – зачем же еще!

Это был в общем-то предсказуемый сценарий: отделение суггесторов от прочих, расслоение поголовья, установление четкой иерархии. Правда, желтый проявил слишком сильное рвение, и Локи предположил ловушку с десятипроцентной вероятностью. Прикончить незваного гостя было проще простого. Говнюк посмел прийти в логово хозяина, чем нарушил установленный порядок. С другой стороны, разбазаривать человеческий материал тоже не годится.

– Иди сюда! – приказал супер.

Студент немедленно повиновался, испытав огромное облегчение. Он понимал, что секунду назад его жизнь висела на волоске. Кажется, угроза миновала. Если только… Если только хозяин не захочет убить его голыми руками. Может, у чужака такое хобби – душить митов или сворачивать им головы.

Поэтому Наката начал возбужденно говорить, торопясь донести до супера цель и причину своего визита. То, что он вторгся в чужие владения без предварительного разрешения, было, конечно, непростительно – он слыхал, как ревностно охраняют суперанималы свою территорию. Но у него была веская причина. Такая веская, что Студент все же надеялся на прощение.

Пока он приближался, Локи уже решил, что с ним делать. Однако Наката этого еще не знал. Поэтому он остановился в трех шагах от супера, не в силах сделать хотя бы еще один. Осознание совершенной губительной ошибки давило на него. Ноги дрожали, а кашу, варившуюся в голове, нельзя было назвать даже обрывочными мыслями…

– Ближе, – сказал Локи, испытывая суггестора на вшивость.

Наката сглотнул слюну и с величайшим трудом передвинул ботинок, не отрывая его ото льда. Он сделал совсем маленький шажок, который стоил ему нескольких горячих капелек в паху…

– Еще ближе.

Локи был беспощаден. У него имелся свой резон. Суггесторов надо сразу же ставить в строгие рамки. В пределах этих рамок они могут приносить реальную пользу и вполне счастливо жить. Но не дай им бог выйти за рамки! Впрочем, абсолютное большинство никогда об этом и не помышляет…

Студент просто не мог ослушаться. Осколки его парализованной и раздавленной воли будто высыпались через прямую кишку и остались валяться где-то позади тела, которое покорно двигалось навстречу (боли? смерти? власти?) ледяному взгляду, в котором ничего нельзя было прочесть – ни приговора, ни обещания.

Локи протянул руку. Наката тихонько взвизгнул, не осознавая даже, что вот-вот обделается. Он невольно дернулся, но хозяин мгновенно схватил его за край капюшона и подтянул к себе. Затем дружески потрепал по щеке.

Наката ощутил исходящие от супера запахи – мясо, кровь и… терпкий аромат Барбары. Как ни странно, именно это немного успокоило его.

– Спокойно, Нак, – сказал Локи. – Ты правильно сделал, что пришел. Будешь служить мне, и я тебя не обижу.

У Студента глаза полезли на лоб. От удивления он даже посмел открыть рот:

– Откуда… вы… Как вы узна…

Локи криво усмехнулся и довольно ощутимо ткнул его пальцем в живот.

– Не важно. Что ты там прячешь, Нак? Случайно, не пистолет?

Это была, конечно, шутка. Если бы Локи действительно так думал, суггестор уже лежал бы возле его ног со свернутой шейкой.

Наката растерялся. Он казался самому себе смешным – наивный человечек с дурацкой книжонкой и не менее дурацким цветком! Как будто эти жалкие вещицы могли иметь хоть сколь-нибудь заметное значение по сравнению с излучаемой хозяином психической мощью!

(В то же время он был так благодарен суперу за то, что тот назвал его Наком вместо полупрезрительной клички «Студент»!)

Он расстегнул доху и, стараясь не делать резких движений, достал сверток. Развернул его и протянул хозяину книгу. Угодливо усмехаясь, он сказал:

– Они все молятся на это дерьмо. Я подумал, что…

Договорить он не успел. Жесткая, словно покрытая известью стена, ладонь хозяина хлестнула его по щеке с такой силой, что Студент зашатался.

– Это не дерьмо, – очень тихо, чуть ли не ласково объяснил Локи. – Дерьмо – это ты. Сожалею, мой друг, но я привык называть вещи своими именами.

На самом деле он никогда ни о чем не сожалел. Он открыл книгу и вслух прочел строчку из эпиграфа:

– «Оазис ужаса в песчаности тоски…» Песчаность тоски. Как ты думаешь, Нак, что ОНИ имели в виду?

Наката превратился в столб, из которого сочилась влага. Впрочем, вопрос был чисто риторический. Но Локи задал и следующий:

– Тебе известно, что такое культура, болван?

– Да, – промямлил Студент. В его мозгу замелькали многочисленные игры, которые он мог предложить хозяину. Но инстинкт подсказывал ему, что все это сейчас не годится. Ведь супер вспомнил о тех, которые жили в прежнем мире. Черт знает, что ОНИ имели в виду и что называлось у НИХ культурой!

– Сомневаюсь, – сказал Локи. – В противном случае ты не стоял бы здесь. Культура – это то, чего для тебя не существует и уже не будет существовать. Поэтому договоримся так: ты приносишь артефакты и держишь пасть закрытой. Запомни: только я решаю, что дерьмо, а что нет… Кстати, за подарочек спасибо. Теперь – пошел вперед!

Наката проделал остаток пути до бомбардировщика на непослушных ногах. Влезая в кабину, он несколько раз соскальзывал вниз и слышал за спиной смех хозяина. Тогда он хихикал тоже. В конце концов он забрался внутрь и увидел Барби, сидевшую перед импровизированным очагом, – слегка потрепанную и явно удовлетворенную.

Потом взгляд Студента остановился на смятых шкурах. Его грязненькая фантазия заработала, но он позволил себе быть лишь свидетелем воображаемых сценок. Теперь он просто не помнил того Накату, который в недавнем прошлом посмел предположить, что женщина хозяина будет и его собственностью. Запредельная наглость! Студент вдруг осознал: на Барби у него уже никогда не встанет.

– Надеюсь, вы знакомы? – Локи небрежно шутил, прикидывая про себя, как использовать этого человечка с максимальной пользой. В холуях и суфлерах Локи пока не нуждался. Аналитические способности Нака еще предстояло выяснить. А вот жиденькая воля и легко контролируемое поведение суггестора существенно сужали область применения. Пока Локи видел этого червяка только в качестве своего агента на будущей ферме. Глаза и уши, не более.

Значит, Наку следовало вернуться в укрытие митов. Но не сегодня. Локи улавливал приближение новой бури, которая продлится как минимум сутки. Миты, конечно, успеют обнаружить исчезновение одного из «своих». Возможно, они станут гораздо осторожнее и подозрительнее.

Впрочем, это уже не имело особого значения. Супер предпочитал играть с ничтожествами в открытую. Он не сомневался, что в любом случае сумеет удержать ситуацию под контролем.

Локи собирался предложить желтому остатки мяса. Но вместо этого вдруг схватил Нака за горло.

Тот даже не увидел метнувшейся к нему руки. Движение хозяина было молниеносным, как бросок кобры (где, когда и от кого Студент слышал это сравнение? Или, может быть, вычитал в той же книжонке?). А хватка супера была железной. Нак почувствовал себя так, будто шея мгновенно окаменела. Через мгновение его подошвы оторвались от пола, и придушенный суггестор затрепыхался в воздухе.

Локи, словно не замечавший тяжести дергающегося тела, снова принялся вынюхивать воздух. Он почуял приближение еще одного чужака, но не терял времени на сканирование.

– Кто здесь? – прошипел супер сквозь сжатые зубы. – Кого ты привел с собой, ублюдок?

Оказалось, что глаза у Нака не такие уж и узкие. Сейчас глазные яблоки вылезли настолько далеко, что он мог бы увидеть собственные брови – если бы закатил зрачки и если бы захотел, конечно, – но он хотел лишь одного: остаться в живых. Разве это справедливо – сдохнуть вот так, по недоразумению?

(Да, теперь он думал о какой-то «справедливости» – раньше это словечко из лексикона гнилых либералов вызвало бы у него скептическую улыбочку…)

Он пробулькал что-то невнятное. Ему мешал беспощадный обруч, сдавивший тощую шею. Заметив это, Локи опустил человечка вниз и ослабил хватку. Откашлявшись и отдышавшись, тот залопотал:

– Не знаю, хозяин. Клянусь, не знаю! Я был один… Умоляю!..

Локи не обращал особого внимания на его скулеж. Он доверял только собственной интуиции. А интуиция подсказывала, что эта мразь просто не способна устроить ловушку – кишка тонка. Но были ведь и другие – доминант, арбалетчики, поисковики… Убитый мог иметь брата или отца (или сестру – супер чуял бабу)… Месть слепа… а Нака просто использовали в качестве прикрытия, чтобы найти логово… Смешные эти миты! Как будто кто-либо когда-нибудь сумел приблизиться к суперу незамеченным!..

Поэтому он поступил просто. Схватил Нака за шиворот и выволок наружу. Заставил суггестора опуститься на колени возле бомбардировщика и поднес ствол Громобоя к его голове. Затем крикнул:

– На счет «три» я разнесу ему башку. Раз!..

Локи не ошибся. Опыт позволял ему угадывать, в каких случаях сработают дешевые эффекты. Он никогда не повел бы себя подобным образом с серьезным противником. Вообще с ПРОТИВНИКОМ. Но сейчас противника тут не было.

Едва он произнес: «Два!», как из ближайших развалин на берегу раздался женский вопль: «Не надо!!!»

– Твоя девушка, Нак? – вкрадчиво спросил Локи.

Студент все-таки обделался и теперь ощущал мучительное неудобство. Проклятая идиотка испортила все! Но хозяин задал вопрос и ждал ответа. Наката кивнул.

– Ну так приведи ее к нам. Мы не против веселой компании, правда, Барби?

Оказалось, что Барбара наблюдает сверху за ловко разыгранной комедией.

* * *

Весельем, правда, и не пахло. Робкая курица, следившая за Накатой и повторившая его путь от самой Пещеры до логова супера, веселиться не умела. В принципе. Ее звали Вера. Она была создана либо для заклания в Алтарной Норе, либо для тихого угасания в монастыре. Жизнь жестоко обошлась с нею, предложив третий вариант.

Вера и сейчас плакала, получив выговор от суггестора, который «воспитывал» ее, пока вел к бомбардировщику. Локи не понравилось его поведение – оно было вызывающим по отношению к хозяину. Только босс имеет право воспитывать. Он хотел снова надавать Наку пощечин, но сдержался, чтобы не унижать косоглазого перед самкой. Иерархия на ферме – свята и нерушима с самых первых дней…

Локи утешил Веру тем, что пригласил ее поесть. Она явно была истощена и голодна, но не сразу решилась взять предложенное мясо. Да и ела как-то вяло.

Казалось бы, она была типичнейшим митом. Однако в ее подслеповатых глазках Локи разглядел такую способность к любви и самопожертвованию, которой позавидовал бы всякий известный ему супраментал. Интересный может получиться эксперимент! Какой результат даст сочетание генов? Возможно, выйдет что-нибудь стоящее…

Поэтому Локи решил в ближайшем будущем оплодотворить и ее.

19. Путь

Каждый новый километр давался все труднее и казался длиннее, чем предыдущий. Карлос держался на ногах лишь благодаря несгибаемой воле. Собаки выбивались из сил. Чтобы облегчить им работу, он шел рядом с упряжкой, и неумолимое время превращало его в заложника своей быстротечности.

Одна из собак повредила лапу. Карлос мог избавить животное от боли, остановить кровь, но не срастить сломанные кости. Собака была обречена. Карлос понимал, что пристрелить ее означало бы проявить милосердие. Однако так же хорошо он понимал, что, убивая, убивает себя. Медленно, по частям, – но быстро, если хотя бы раз взглянуть на это безумие со стороны. И никакое добро не перевесит содеянного зла. Надеяться на искупление – значит роковым образом обманываться. Каждая смерть на совести – будто могильная плита, из-под которой уже не выбраться погребенному заживо. Все, что ему остается, – снова превратиться в зверя и ползти вверх, к свету, который спалит его, ибо звери созданы для сырости, мрака и пожирания плоти себе подобных…

Карлос уже давно бродил по вселенскому кладбищу, среди надгробий, склепов, бездонных ям, – и знал цену способности убивать.

* * *

На исходе шестых суток пути его настигла банда суггесторов на снегоходах. Вернее, он ПОЗВОЛИЛ им догнать себя. Он не сделал ни единого выстрела. Он даже не доставал оружие. Он просто развел руки, приглашая грешников «смотреть», открыл для них свое сознание…

И свет воссиял в тьме.

* * *

Спустя некоторое время посреди бескрайнего ледяного зеркала можно было видеть странную, почти противоестественную картину: опрокинутые снегоходы с заглохшими двигателями, собачья упряжка, костер и девять человек, стоявших на коленях перед десятым.

Совместная молитва продолжалась почти час. После того как суггесторы покаялись, испросив формального прощения за содеянные преступления, Божественный Светильник отпустил их с миром. Он оставил им дурацкие тарахтелки и стволы, чтобы новообращенные могли вернуться в свои убежища. Трое сразу выразили желание отправиться в Обитель Полуночного Солнца. Он благословил их и продолжил свой путь.

Никто не должен был видеть его страданий.

Кроме собак.

* * *

Наступили девятые сутки. Пробираясь через торосы, он потерял еще двоих животных. Оставшиеся с трудом тащили груженые нарты. Возле развалин атомной электростанции на Карлоса напали дегро.

Эти были абсолютно невосприимчивы к тому, что он мог и хотел им показать. Свет ослепил их и выжег клейма проклятия в их пустых зрачках. Карлос предоставил этим тварям все шансы; они не использовали ни одного.

Вот когда он пожалел о том, что не взял с собой хорошо вооруженных суггесторов! Впрочем, его сожаление было мимолетным и не затрагивало глубин существа. Карлос тотчас же прогнал низкие мысли. Он не приносил и не собирался приносить человеческих жертв во имя сколь угодно великой цели. Если не считать того, что он ежедневно жертвовал собой…

Он пытался удерживать дегро на дистанции. Это отнимало энергию и ослабляло его. Миссия теряла смысл. Кроме того, тварей оказалось слишком много.

Ему пришлось убивать.

Это отняло у него нечто большее, чем энергию.

Он стал ущербным, утратив чистоту и незапятнанность ради возможности уничтожить суперанимала. Вовлеченный в порочный круг насилия и смертей, он потерял себя. Теперь на поверхность поднялась вся та кровь, что была пролита за минувшие тысячелетия. Безграничное болото крови. И брести в нем по колено становилось труднее и труднее. Хотелось наклониться, опустить в него руки, зачерпнуть животворной жидкости и пить, пить, пить…

Собственная неуязвимость или пробудившийся аппетит к уничтожению?

Божественный Светильник выбрал последнее.

И погас.

* * *

…Приближалась буря. Карлос не стал искать укрытие. На таком расстоянии он уже вполне мог обойтись без указаний Слепого, Видящего Сквозь Ночь. Сигналы были интенсивными и более чем понятными. Кошмарные видения ребенка… и черные крылья морока, несущие сквозь нездешнюю ночь мощную Тень супера…

Z-4 двигался навстречу Карлосу, приняв вызов.

И воцарился серый хаос, яростно скрежетавший зубами, которые сдирали лед с металла и мясо с костей. Когда ослепшие собаки упали, Карлос продолжал идти. Он избежал коварных ловушек природы. Его подстерегало безумие, но он справился и с этой напастью. Он шел до тех пор, пока не почувствовал, что Z-4 совсем близко. Близко, как… смерть, давно дышавшая старику в затылок.

Тогда Карлос собрал оставшиеся силы, и в скрученной вихрями, разорванной в клочья ураганными ветрами тьме образовался коридор, сквозь невидимые «стены» которого не проникала ни одна снежинка…

Слабеющий луч осветил черную глубину.

В конце коридора Карлоса ждал дьявол, заранее отобравший у него пропуск в вечность.

Еще одна дуэль…

20. Победитель

В самый разгар бури суперанимал вдруг начал собираться в дорогу. Это было настолько дико, что Наку сборы сперва показались блефом. Он уже неоднократно попадал в дурацкое положение и стал осторожнее. Он не торопился с выводами, усвоив первый урок: ничего не делать без приказа.

Барби следила за Локи с настороженностью собаки, которой грозят голод и тоска, если хозяин не вернется. Или вернется слишком поздно… Она даже согласилась бы идти следом за ним – прямиком в объятия белой смерти, – лишь бы не чувствовать себя так, словно сотня веревок с крючьями протянута от него к ней. Крючья пронзали ее кожу, внутренности, язык, глотку, глаза… И с каждым его шагом веревки натягивались все сильнее… На некотором отдалении от Локи ей хотелось визжать от нестерпимого и совершенно правдоподобного ощущения: вот он преодолевает критическое расстояние – и срывает ее плоть со скелета, словно набитый мясом розовый комбинезон, выворачивая наружу окровавленную изнанку…

Потом мгновенно наступило опустошение. Супер уходил, безжалостно отсекая все лишнее, и Барби тоже была ЛИШНЕЙ… Паутина ее старых и новых привязанностей рвалась так легко… Никто не мог избавить ее от утробной тоски одиночества. Вера, Студент – она видела в этих двоих лишь муляжи, по недоразумению попавшие сюда из прошлой жизни…

Барби попыталась заснуть. Ей это удалось, и во сне она проводила своего (самца) Локи почти ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ.

– Куда ты? – спросила она.

Кажется, он ответил со своей издевательской улыбкой:

– Надо встретить одного старого друга. Он так спешит ко мне, что даже буря его не остановит. Мы не виделись шесть лет.

– Что мне делать?

– Ждать.

– А если ты не вернешься?

– Я вернусь.

* * *

Он сдержал свое слово, которое дал ей в сновидении.

Когда темный силуэт возник в рваной белой пелене, Барбаре показалось, что Локи увеличился в размерах, а его фигура стала асимметричной.

Нет, НЕ ПОКАЗАЛОСЬ…

Она восприняла это как начало очередного кошмарного сна. Ее рассудок пасовал; краткий всплеск радости («Локи вернулся!») затухающей волной пробежал по телу, будто озноб. А внутри уже все застыло от ужасного предчувствия: с супером что-то случилось; он вернулся НЕ ОДИН…

Вблизи он производил еще более жуткое впечатление. Вся правая сторона его лица была обожжена. Наката, повидавший на своем коротком веку немало всевозможных ран и ожогов, сразу понял, что огнемет или факел тут ни при чем. И вряд ли хозяин позволил бы кому-нибудь поднести к своей роже раскаленное клеймо размером со сковородку.

Если бы не вопиющая абсурдность подобного предположения, Студент сказал бы, что в голову супера ударила… молния.

Левая рука Локи болталась, как плеть. Трудно было понять, что случилось с раздувшимся и перекошенным телом, но выглядело оно так, будто хозяин прятал под дохой сиамского близнеца, сросшегося с его животом.

Барби и Нак испытали примерно одно и то же: опустошавшее мозг и леденившее сердце дыхание ужаса. Супер превратился в чудовище – в полном смысле слова. Они боялись смотреть на него, однако он притягивал к себе их взгляды как единственная настоящая СУЩНОСТЬ. А ведь они даже не имели понятия о внешнем пищеварении…

При этом Локи улыбался. Его губы и борода были коричневыми от крови. ЧУЖОЙ крови. Крепкие зубы отливали невысыхающим пурпуром.

Супер еле передвигал ноги, но даже в таком состоянии он был опасен.

И теперь, после дуэли, стал опасен больше, чем когда-либо раньше. Он не обращал внимания на притихших и забившихся в щели людей. Несмотря на это, он казался им воплощением слепой ярости смертельно раненного и агонизирующего зверя, которому осталось только умереть.

Однако уже через несколько часов об отвратительном ожоге напоминало лишь грязно-багровое пятно – будто лицо Локи освещали тлеющие угли, – а его левая рука двигалась с прежней легкостью и быстротой. На голых участках регенерировавшей кожи начали заново отрастать волосы. Фигура… Фигура стала почти нормальной.

Он «переварил» очередную жертву и забрал себе ее силу.

А еще он увидел в действии оружие из Проклятого Арсенала и окончательно избавился от предрассудков.

21. Потери

Лео обнаружил исчезновение Студента и пропажу книги не сразу. Минуло почти двенадцать часов после ухода супера; большую часть этого времени старик провел возле раненых и под конец валился сног от усталости.

Как только пострадавшим от когтей дегро стало чуть полегче, Лео отправился соснуть в свою каморку. Он не обольщался насчет своих медицинских талантов – облегчение могло быть временным и недолгим. Существовала реальная опасность заражения, а об антисептиках он знал только, что когда-то такие препараты существовали.

Ему было тяжело, очень тяжело. Наверное, тяжелее всех. Хуже, чем мэру, хотя Лео понимал, каково сейчас тому приходится. Но кроме всего прочего, Лео был стар. И вот под самый конец его жизни, с убожеством которой он уже свыкся и в которой нашел свое скромное место, грядет неминуемая беда.

Обидно.

Даже не дали умереть спокойно.

Если у других, более молодых, еще был призрачный шанс увидеть лучшие времена, то Лео на это не надеялся. Он понимал, что означает для сообщества Пещеры появление супера. Этого не понимал до конца даже Рой, но старый Лео готовился к худшему. Например, к тому, что его съедят первым.

Он еле полз под гнетом этих мыслей и тягостных предчувствий, от которых не существовало лекарства. Впрочем, было одно средство. Общедоступное и проверенное средство… Лео не лгал детям и взрослым, когда называл засохший цветок волшебным, а книгу магической. Он сам не раз испытывал на себе их исцеляющую силу. Действие этих предметов казалось немного странным, влияние – незаметным и проявлялось далеко не сразу.

Сначала, держа в руках осколки прошлого, надо было преодолеть острую боль и сожаление по всему безвозвратно утраченному – книгам, музыке, покою, весне, любимым людям, – но после этой страшной ностальгии вдруг пробуждалась она…

НАДЕЖДА.

Надежда на то, что однажды все может вернуться на круги своя (так ведь устроен мир, правда?), все повторится: и величайшие глупости, и величайшие взлеты, – и природа воскреснет, восстанет изо льда, будто мамонт, пролежавший в вечной мерзлоте тысячи лет и чудом возвратившийся к жизни.

Если это не так, тогда неправы пророки. Но случаются ли чудеса? Не являются ли они отражением внутренней потребности пережить то, что пережить невозможно? Сотни тысяч сожженных и отравленных газом в лагерях смерти тоже ведь надеялись на спасительное чудо до самого последнего момента…

У Лео начали дрожать руки. Веки покраснели и распухли; на глазах выступили слезы. Он ощущал сильнейшую потребность взять книгу в руки, открыть, увидеть то, что когда-то росло на лугах его юности и, возможно, было невольным свидетелем его первой любви…

Только выдвинув из-под топчана железный ящик, он вспомнил, что дал книгу Накате. Какое-то нехорошее предчувствие опять кольнуло в сердце. Нет, просто боль. (Умереть от инфаркта – может, это лучший и самый легкий выход для него?) Он хотел позвать кого-нибудь из молодых и попросить принести книгу. Потом вдруг вспомнил, что не видел Накату с тех самых пор, как (людоед, Кешкин Бабай) супер увел с собой Барбару.

Догадался ли Лео о чем-то в тот момент? Пожалуй, нет. Но для чего-то он все же преодолел свою опустошенность, заставил себя подняться и шаркающей походкой отправился на поиски книги.

Если Накаты не окажется на месте, он возьмет книгу без разрешения. Ему было неудобно просить об этом кого-нибудь другого. Маленькое, но ощутимое преступление против совести; отклонение от принципов. Понятие о неприкосновенности чужого жилища и уважение к собственности слишком глубоко засели в нем еще с тех времен, когда эти слова что-то значили. Но книга и цветок требовались ему не меньше, чем сердечные таблетки.

Если не больше.

…Это были чертовски трудные метры. Пещера, погруженная в траур, казалась склепом; испуганные дети вели себя очень тихо. Лили все еще сидела возле издыхающего Грува – правда, теперь к ней присоединился Рой. Пес держался. Вот тебе и чудо.

А снаружи выла и ревела буря…

* * *

Лео постучал дважды.

Не дождавшись ответа, он отставил в сторону пластиковый щит, загораживавший вход, затем раздвинул тщательно задернутую двойную ширму (кажется, Студенту было что прятать от посторонних глаз).

Старик вошел в каморку. В ней витал не очень приятный запах. Лео попал сюда впервые. Он предпочитал посещать места, в которые его приглашали. Он скользнул взглядом по голым красоткам. Студент, похоже, не скучал в их компании.

Что ж – каждому свое.

Лео никого не осуждал. Он отличался исключительной терпимостью – в противном случае просто не выжил бы! – но, честно говоря, Студент ему никогда не нравился. Было в этом замкнутом и серьезном парне что-то неуловимо фальшивое – начиная с его моложавости. Даже когда он улыбался, чувствовалось, что ему наплевать на всех. Гладкая маска из желтой кожи идеально скрывала намерения, а выражение узких глазок трудно было разобрать. Страсть к играм позволяла Студенту демонстрировать превосходство над другими людьми. Он появился в пещере лет десять назад – умирающий от голода одиночка. Больше о нем и его прошлом никто ничего не знал. Разве что Вера могла бы пролить слабенький свет в темный колодец по имени Наката, но ее тоже нигде не было видно. Обычно тихая и до крайности застенчивая Вера не стеснялась обнаруживать свое преклонение перед Студентом – если только их отношения не зашли гораздо дальше. Бедная девушка…

Лео сокрушенно покачал головой. И, что самое неприятное, он не мог взять в руки книгу, чтобы обрести душевное равновесие. Все те же старомодные принципы не позволяли ему сделать обыск. Он перебирал только те вещи, которые лежали на крышке металлического ящика, служившего столом. Клетчатая доска с несколькими камнями (кто-то выигрывал черными, имея три дамки против одной белой); кубик Рубика; игральные кости в мешочке; нарисованная от руки «монополия»; костяшки домино; колода карт, нарезанных из (шило вонзилось под сердце Лео!)… нет, к счастью, не из страниц его книги…

Старик испытывал чувство, близкое к отчаянию. Будто больной, шарящий в поисках спасительной таблетки и находящий только никчемную пыль. В каморке Студента было не так много укромных мест, где можно спрятать книгу. Почти все на виду, и чего-то явно не хватает. Лео долго не мог сосредоточиться и понять, чего именно. Он подозревал, что разгадка очень проста, доступна даже ребенку; надо только взглянуть на убогую обстановку свежим взглядом…

Внезапно его осенило. Так и есть! Не хватало верхней одежды. Доху и сапоги не спрячешь под тощим матрасом, а Наката носил еще рукавицы, шапку, два или три меховых жилета…

Лео сделалось дурно. При мысли о том, что поганец унес из Пещеры книгу, подкосились ноги. И куда он мог бы с нею отправиться? Зачем? Ответ очевиден… Если только дурака не застигла в пути буря и он не замерз, занесенный снегом. Тогда навеки пропали и книга, и цветок.

У Лео не было слез. Случившееся слишком страшно, чтобы плакать. Люди, потерявшие детей, высыхают, чернеют, съеживаются от горя…

* * *

Когда старик появился из-за ширмы, он был похож на смерть. Каждое движение причиняло боль, сравнимую с пыткой, но оставаться в каморке Накаты казалось еще более невыносимым. Лили случайно подняла голову, увидела Лео, испугалась и бросилась к нему на помощь.

С ним случилась тихая истерика, чего он никогда себе раньше не позволял. Он опирался руками на хрупкие плечи девочки, тяжело дышал и только жалко тряс головой в ответ на ее вопросы. Потом рядом оказался и Рой, помог ему добраться до своей каморки, уложил на топчан и заботливо укрыл шкурой.

Справившись с отчаянием и немного успокоившись, Лео рассказал ему все. Рой помрачнел еще сильнее, если это вообще возможно. Большие глаза Лили смотрели с безмерным удивлением и болью. Она не могла постичь сразу глубину постигшего людей несчастья. Но в том, что случившееся равнозначно трагедии, сомневаться не приходилось.

У них всех отобрали последнее. Кто они теперь? Личное стадо супера. Часть будет забита на мясо. Часть останется на развод.

Но оживающего цветка уже не увидит никто из них.

22. Отбраковка

Суперанимал снова появился в укрытии спустя пару часов после окончания бури. Он пришел не один, и подавляющее большинство обитателей Пещеры пережили новый шок. Его сопровождала вовсе не Барбара, как можно было ожидать. Вместо светловолосой шлюхи супер привел с собой Студента, который преобразился так радикально, что прежний образ Накаты был бледной тенью нынешнего. Он сиял гнусным торжеством. И хотя рядом с супером Студент все равно казался рахитичным щенком, он явно приобрел новый статус.

Угрозы нападения не было. Локи заранее просканировал подходы к Пещере и не обнаружил ничего подозрительного. Это означало, что вожак митов как минимум не тупица.

Люди действительно жаждали мести, но Рой запретил им устраивать засаду, прекрасно понимая, что любое враждебное намерение будет сразу же раскрыто супером и это не приведет ни к чему, кроме новых жертв. Кое-кто предлагал забаррикадироваться в Пещере. Бессмысленно. Они передохнут с голоду, а супер все равно не уйдет. Он способен ждать столько, сколько нужно, прежде чем самоубийцы, запершиеся в загоне, побегут наружу или начнут пожирать друг друга…

Тем не менее Рой до последней минуты опасался, что кто-нибудь может нарушить приказ и начать войну на свой страх и риск. Ярость, горе и попранное достоинство – плохие советчики, если не подкреплены реальной силой. Сила была на стороне супера – причем не только грубое физическое превосходство, но и мощное влияние, действующее вне пределов рассудка.

В голову Роя даже закралась неожиданная мысль, что Наката мог быть одним из непокорившихся отчаянных смельчаков. Почему бы и нет; чужая душа – потемки. Тем более душа Студента, надежно спрятанная за такой плотной ширмой, что разглядеть ее не было ни малейшей возможности. Вдруг в тщедушном теле бьется сердце воина? Ведь умел же он верно рассчитывать ходы и победно «сражаться» на игровых полях…

Рой никому не сказал о своем смехотворном предположении. Вероятность, что оно окажется верным, была ничтожно мала. Последние сомнения исчезли после того, как Рой увидел рожу Студента. На ней было написано, что новый «друг» супера намерен поквитаться со своими бывшими соплеменниками за все.

* * *

Не теряя времени, Локи велел построиться посреди Пещеры всем женщинам и детям. Поскольку его приказ выполнялся вяло, он вытащил из ножен Тихую Фриду и проткнул мякоть одной из непонятливых бабенок. После этого перед ним возник ее мужик, и Локи уложил его на пол, свернув челюсть коротким боковым ударом без замаха. Воспитательные меры оказались эффективными, и дело пошло быстрее.

Спустя десять минут супер уже прогуливался вдоль неровных рядов – самки слева, детеныши справа – и производил отбраковку. Суггестор Нак следовал за ним по пятам и делал заметки в своей великолепной памяти – на тот случай, если кто-нибудь попробует хитрить.

Старый Лео обреченно смотрел на происходящее из своего угла и думал, что каждый из людей напоминает сейчас завороженного кролика. Рой тоже не отводил глаз от «удава», держа в рукаве нож и выбирая место на теле супера, куда лучше нанести удар. Но вряд ли он успеет хотя бы вытащить клинок…

Если супер захочет забрать с собой больных детей, Рой готов был умереть от его пули. Единственное, что останавливало бывшего мэра, это понимание неизбежного: его легкое самоубийство все равно никому не поможет и ни на минуту не отдалит чью-то ужасную смерть.

В какой-то момент супер вдруг остановился и, обернувшись, мгновенно отыскал взглядом Роя. Затем улыбнулся ему, похлопал себя по правому рукаву и шутливо погрозил мэру пальцем.

«Проклятие! Вот и все, – подумал Рой. – Он расколол меня. Он сделал это давно и просто выжидал. Но почему я до сих пор жив?»

Чуть позже он задал себе этот вопрос еще раз – когда супер приказал Лили выйти из строя и подождать в сторонке.

Она двигалась, как заводная кукла, и смотрела только на дядю Роя. Ее взгляд был словно колючая проволока, продетая сквозь его сердце. Каждое движение и каждая секунда причиняли обоим невыносимую боль.

Где же ты, дядя Рой, всегда вовремя приходящий на помощь? Что это случилось со стержнем миропорядка? Надломленный стержень вынули, и мир, который девочка привыкла считать единственно возможным и устроенным относительно справедливо, рушился у нее на глазах. Фрагменты реальности перемешивались в сознании; на этих зыбких островках отплывали в небытие знакомые ей люди: вон тонул в пустоте дядя Рой, вон барахтался дедушка Лео, а вон Грув зачем-то ползет ей на помощь…

Кстати, Грув полз к суперу, обнажив клыки. Кровавая слюна капала с его губ. Ему полагалось сдохнуть сутки назад, однако он держался до сих пор – и, кажется, теперь становилось ясно, ради чего. Отвратительная и уже загноившаяся рана не давала ему не то что свободно двигаться, но даже подняться на лапы. Боль сковала его, как панцирь, утыканный изнутри битым стеклом. И потому он тоже двигался, как автомат, но автомат, запрограммированный на уничтожение врага. И было очевидно: его «батареи» окончательно сядут только тогда, когда челюсти вырвут чужую глотку.

Локи понял это раньше, чем пес сумел приблизиться на расстояние нескольких шагов. Пристрелить, что ли, собачку? Это заняло бы долю секунды. Однако ему хватило одного взгляда, чтобы оценить исключительные качества помеси. И если среди псов тоже бывают свои супера, то вот один из них. Отличный экземпляр. Почти идеально приспособленный к НОВЫМ условиям. Преданный хозяину вплоть до самопожертвования – и это уже проверено на деле… Если выживет, надо будет поэкспериментировать, скрещивая его с дикими собаками и волками. Локи мог бы вылечить псину, «подкачав» витальной энергией, но для этого им следовало остаться вдвоем в более спокойном месте.

Супер ничего не имел против того, чтобы на ферме появился десяток-другой четвероногих. Это облегчит охоту и охрану.

Локи дал псу подползти совсем близко. В глотке Грува заклокотало глухое рычание. Он собрал последние, стремительно тающие силы для броска. И сумел оторваться от цепко державшей его земли, рванувшись вверх сквозь невероятную, адскую, плотную, как резина, боль…

Но его движения были слишком медленными. Локи двигался гораздо стремительнее. Он схватил кобеля руками за челюсти, вздернул вверх и потянулся к его горлу, обнажив клыки…

В этот момент Рой тоже бросился на супера. Тот отшвырнул пса и встретил бывшего мэра неотразимым прямым в голову. В последний момент он существенно смягчил удар и только поэтому не сломал Рою шейные позвонки.

Нож, конечно, не достиг цели. Клинок не проткнул даже доху супера.

Рой начал падать назад. Кровь выплеснулась из носа, а в голове взорвалась сверхновая звезда. Он рухнул без сознания рядом с Грувом, исчерпавшим скудный запас адреналина.

В той же руке супера, которой он свалил мэра, появился Громобой – пушка будто сама прыгнула в нее, и в восприятии митов прыжок занял неразличимое мгновение. Хотя с лица Локи не сходила спокойная уверенная улыбка, он был недоволен тем, как разворачиваются события. Он хотел уладить проблемы по-хорошему и с минимальными потерями. Неужели все-таки придется пристрелить десяток самых активных придурков, прежде чем остальные ПОЙМУТ наконец, что от них требуется? Вон и старая кляча торопится стать покойником, хотя годится только на консервы…

Локи никогда не убивал без необходимости. Сейчас миты упускали удобный момент для того, чтобы навалиться на него всем скопом. В таких случаях уже никто не думает о личной безопасности. Охваченная безумием толпа кажется иной раз пострашнее снежной бури. Но только кажется.

Локи приготовился отразить нападение и знал, что для восстановления порядка достаточно будет пристрелить передних…

Однако ничего не произошло. Только какая-то тощая девчонка взвизгнула и бросилась к мэру. Локи не стал убивать дикарку за нарушение порядка. Она была одной из немногих здоровых самок, отобранных им для вполне определенной цели. К тому же смазливенькая… Он не видел ничего вредного в том, что она утрет кровавые сопли вырубившемуся доминанту…

Стоп! Своим сверхъестественным чутьем супер уловил кое-что еще. Некую особую вибрацию, которая многое объясняла. Скрытый фактор взаимодействия… Когда он понял, в чем дело, его улыбка стала почти добродушной. С этими людишками не соскучишься!..

Убедившись в том, что суицидальных попыток больше не будет, Локи продолжал изучать и подсчитывать поголовье.

* * *

Тем временем Рой начал постепенно приходить в себя. В первые секунды ему показалось, что он уже очутился в раю. Любимое лицо было так близко, нежные руки гладили его, а невинные губы шептали ласковые слова. Ангел Лили… В ее волосах увяз оранжевый нимб святости, и прежде чем Рой понял, что это отсветы костра, Локи выдернул его из рая.

Супер отодвинул девчонку, схватил мэра за бороду и поставил на ноги.

Рой был на голову ниже гиганта, и на уровне его глаз оказалась широченная и твердая, как скальная порода, грудь.

– Ты заработал второе штрафное очко, – уведомил Локи. – Третье будет последним, а мне бы этого не хотелось. Ты неплохой мужик, Рой. Если не станешь нарываться, я сделаю тебя боссом охотников. Подумай над моим предложением.

При этих его словах суггестора Нака перекосило. Прежний соперник имел шансы возвыситься снова. Этого еще не хватало! Господин мэр, похоже, был непотопляемым. Студент лихорадочно соображал, как бы все-таки помочь ему утонуть. Оказалось непростым делом пустить на дно дырявый таз…

– Нехорошо, Рой, – продолжал Локи. – Почему ты не сказал мне, что эта девчонка – твоя дочь? Тебе самому хотелось поиметь ее? Понимаю, хотя лично я предпочитаю более мясистых. Ты получишь ее после того, как она забеременеет. Советую попробовать оральный секс – для плода вполне безопасно. Но больше никаких сюрпризов, договорились?

Рой не слышал его последних фраз. Шум крови в голове заглушал все. Его грязная тайна была раскрыта легко и быстро; он захлебнулся в собственном дерьме и больше уже не пытался цепляться за ложную надежду и ущербную любовь…

Но Лили слышала все. И неустойчивая башня ее разума закачалась, дала трещину…

А затем рухнула.

* * *

Всего Локи отбраковал шестерых детей и заодно отобрал для оплодотворения десятерых здоровых молодых самок. Это стало ясно после того, как Нак осведомился у каждой о менструальном периоде и принялся в уме составлять график совокуплений.

А спустя еще некоторое время из Пещеры вышли четверо и направились в сторону Логова. Лили брела рядом с Локи. Нак держал за руку обреченного мальчика.

Лео пытался догнать их, крича вслед суперу:

– Возьми меня вместо ребенка!

Он запомнил на всю оставшуюся жизнь, как чужак обернулся и бросил с уничтожающей ухмылкой:

– Я НЕНАВИЖУ старое мясо.

23. Среди теней

Бабай забрал мамочку Лили.

Кеша заранее готовился к этому. У него даже хватило сил выдержать взгляд Бабая, когда тот изучал выстроившихся в ряд детей. Странно, что чудовище признало его ЗДОРОВЫМ, – сам он чувствовал себя разваливающимся на части. А ведь было еще кое-что – попытка чудовища влезть ему ВОВНУТРЬ. Он ощутил это и, руководимый инстинктом самосохранения, поставил непреодолимый экран. Притворился тупицей. ОБЫЧНЫМ ребенком. Таким же, как все. Но страх его был вполне естественным.

Он понимал, чего нельзя допустить ни в коем случае. Проникновение чудовища в разум равносильно ЗАРАЖЕНИЮ. Это как смертельная болезнь; возможно, тело останется нетронутым и даже сделается более сильным, но мальчик Кеша исчезнет, растворится – в лучшем случае. В худшем он превратится в одно из «щупалец» Тени, обитающей в подвалах реальности, в слоях кошмаров и пророческих снов, которые сбываются с ужасающей точностью и потому еще страшнее…

Там он будет навечно заточен в незримой тюрьме. Такое случалось иногда с хорошими мальчиками или девочками в сказках, которые сочиняла мамочка Лили, однако потом непременно появлялся добрый волшебник, отчего-то похожий на (мэра? папу?) дядю Роя, и спасал всех. Заколдованные злым чудовищем дети просыпались и ехали домой, в свои ПЕЩЕРЫ, на спинах больших четвероногих животных. Сказочные животные назывались лошадьми. Лили прочитала о них в книжке, а дедушка Лео даже видел их сам, когда жил в волшебной стране, не обозначенной ни на одной карте и называвшейся «Добрые старые времена»…

Кеша уже усвоил, чем действительность отличается от сказки, – никаких добрых волшебников не будет. Никто ему не поможет и не приедет, чтобы освободить его. Он погибнет, если не спасет себя сам.

Бабай ушел на время, и по крайней мере один канал восприятия очистился от его тлетворного влияния. Но этого было мало. Образы чудовища непрерывно дробились и размножались в мозгу, окружали сознание трепещущими завесами своих черных крыльев. Кеша не мог прогнать их совсем; они служили постоянным отравляющим существование фоном, помехой, шумом, который мешал сосредоточиться.

Медленно действующая отрава проникала исподволь, коварно уводя к пассивной созерцательности, дремоте, кошмарным снам, заманивая в ловушки искаженного мира. Кеша и сам понимал, что придется проникнуть туда, но он хотел сделать это по своей воле; уйти, как взрослый разведчик, покидающий теплое укрытие и отправляющийся в снежную бурю с риском для жизни, – а чудовище пыталось втащить его туда в качестве парализованной страхом и обессилевшей приманки…

Он долго не мог решиться. По правде говоря, даже в Пещере, привычной родной Пещере, существовали темные закоулки, куда он до сих пор боялся заходить. Например, тот черный коридор в самой глубине – кажется, чудовище воспользовалось им, чтобы добраться до Накаты (и Веры?)… Старшие дети рассказывали Кеше про железную дверь в конце коридора, через которую можно выйти наружу, но обратно уже ни за что не попадешь. Дверь была безнадежнее тупика – и все равно манила к себе. Она пропускала только в одну сторону; коридор вел от плохого к худшему. Кешу это почему-то жутко испугало: оказывается, совсем рядом есть места, откуда возврата вообще не бывает.

Что же говорить о руинах вокруг Пещеры! Иногда, в относительно хорошую погоду, он играл неподалеку от входа под присмотром взрослых. Кеша помнил, как однажды его пригвоздил к месту жуткий скрежет, который донесся из развалин. Покрывшись потом на ледяном ветру, он не мог понять, почему другие дети и даже их матери ничего не слышат.

Звук был таким, будто под толстым слоем льда и битого камня вдруг пробудилось нечто гигантское. ОНО пошевелилось и сделало первую попытку восстать из руин. Не вполне живое, но и не до конца мертвое. Мальчик улавливал разницу. ОНО напоминало ему тикающий механизм часов, только было в миллион раз больше, сложнее и… страшнее.

ОНО не считало, а ОТСЧИТЫВАЛО время.

Что будет, когда время ИСТЕЧЕТ, Кеша не представлял. Он просто побоялся соваться туда, не рискнул заглянуть в воронку, которая непременно засосет. То место поблизости от Пещеры тоже было Точкой Невозвращения…

А вот шепоты призраков из развалин его нисколько не пугали. Иногда он слышал сотни очень тихих голосов, звучавших одновременно – как шорох бумаги или пепла. Они и доносились из пепла, занесенного снегом, схваченного льдом, от чего снег и лед стали серыми… Совершенно не страшные голоса. Они принадлежали людям, которые ушли давным-давно, и теперь потерянно блуждали, будто эхо в гулком, опустевшем времени. Голоса обычных людей – таких, как дедушка Лео, как Лили, как дядя Ярослав. Среди них были тонкие детские, хриплые старческие, ласковые или жалобные женские, низкие мужские.

Кеша, конечно, не различал слов, часто произнесенных на десятках чужих языков, которых он не знал. Но даже когда он слышал знакомую речь, ему отчего-то казалось, что это просто банальности, полностью понятные только самим призракам. Хныканье ребенка, выпрашивающего какое-то «мороженое»; перебранка жены и мужа; утренние новости по «ящику», в котором живут «говорящие головы»; голос женщины, которая почему-то стонет, когда ей не больно, а хорошо. Дедушка Лео тоже наверняка понял бы, в чем дело, но Кеша не спешил делиться своей тайной. Он не хотел прослыть СТРАННЫМ, не хотел, чтобы его дразнили…

А голоса… Он привык к ним. Это был засоренный эфир прошлого. Волны, летящие сквозь годы, улавливались антенной его необычного и пока неуправляемого внутреннего «приемника». Он не умел точно настраиваться; иногда он прислушивался к нездешнему зову, чтобы просто не было скучно; порой отключался совсем. Внутри Пещеры голоса раздавались чрезвычайно редко. А те, что все-таки пробивались, принадлежали НЕ ОЧЕНЬ ХОРОШИМ дядям…

После того, как началась буря и образ чудовища померк, превратился в неосвещенное зеркало, Кеша впервые в жизни попытался по собственной воле войти в транс. Он просто не знал, что для этого нужно делать. Раньше «выпадения» были абсолютно непредсказуемыми и случались когда угодно и где угодно.

В надежде, что ЭТО придет во сне, он попробовал лечь и заснуть в темной каморке, где ничто не отвлекало его, но там ему мешало отсутствие мамы Лили. Он чувствовал ее запах, собственную затерянность, одиночество – и начинал плакать от того, что не находил ее рук…

Тогда Кеша пошел к дедушке Лео, но сразу догадался, что тот хочет побыть один. Дядя Рой перенес Грува в свою комнатушку и лежал рядом с ним, уставившись в пустоту. Кеша заглянул туда только на секунду. Грув показался ему мертвым, да и дядя Рой, честно говоря, тоже. Нет, он не хотел бы встретиться с Тенью, пока его тело останется здесь, рядом с двумя мертвецами…

В нем появилась какая-то недетская жесткость, беспощадность к себе, и к тому же он больше не испытывал бесполезного сочувствия к другим. Сердце пришлось запереть на замок, чтобы накопить в нем достаточно силы. Он должен быть твердым и цельным, как кристалл; не растрачивать энергию по пустякам, не позволить расплести себя на нити, будто кусок ветхой ткани. Чтобы победить и выжить, надо безжалостно вырвать из души растягивающие ее крючья привязанностей…

В конце концов он понял: от внешних условий мало что зависит. Он сел возле костра – хмурый строгий человечек – и стал глядеть на огонь. Это был верный способ. Присутствие других людей не имело значения. Мерцающие пятна их глаз остались за пределами круга, очерченного его сосредоточенностью.

Он смотрел на танцующие язычки пламени до тех пор, пока не увидел в них маленьких дьяволят, не способных причинить настоящее зло. Это были простые УСЫПИТЕЛИ. Но по мере того как Кеша оказывался в их власти (добровольно отдавая то, что считал возможным отдать), они уступали место ПРОВОДНИКАМ.

Проводники уже были довольно жуткими созданиями – особенно те, которые провожали в (логово Бабая?) область обитания Теней и Чудовищ… После долгого и постепенного погружения Кеша добился того, чего хотел: он стал странником в непостижимых разумом пространствах и больше не был пассивным грузом, который перевозила внутри себя утлая лодчонка, слепо блуждающая по воле течений в океане кошмаров…

Внезапная вспышка ослепила его. Это была бомба, взорванная ОЗАРИТЕЛЯМИ. Мир мгновенно изменился. После взрыва все вывернулось наизнанку, превратилось в негатив реальности: огонь уже был черным, а камни – белым обжигающим сиянием; твердое оказалось зыбким, мягкое – непреодолимым, тяжелое – летящим, невесомое – давящим…

Потом мальчику стало легче. Вспышка очистила его восприятие, стерла привычки, за которые он судорожно цеплялся, лишь бы не потерять ориентиры возвращения, – но, как выяснилось, для дальнейшего погружения следовало отказаться от всего, что удерживало на поверхности, отрезать поплавки, чтобы уйти в глубину.

Вот тут-то, у последнего порога, его охватил настоящий страх, не идущий ни в какое сравнение с тем, что он испытывал до сих пор. Раньше он едва касался мерзкой пупырчатой кожи страха, а теперь оказался внутри его черного небьющегося сердца. Тут была только стылая, вязкая, стоячая, мертвая кровь. Жутчайшее озеро поросло ряской немощи; на дне его лежал утопший и раздутый паралич; лишь изредка кричала выпь отчаяния; туман бессилия висел над тем неописуемым «местом», и не давал дышать, и не позволял раздвинуть себя руками…

В этой трясине Кеша увяз почти сразу же. Спустя неопределенное время он понял, что пытаться вырваться бесполезно – это трусость, бегство, прямое попадание в приготовленную для неопытных странников ловушку. Путь к спасению пролегает через полную безнадежность, предельные состояния; и те испытания, которые выпали на его долю, нельзя смягчить, а надо принять их как должное и постараться пережить, претерпеть до конца, испить до дна то, что может оказаться ядом или противоядием – не узнаешь, пока не попробуешь…

Он перестал сопротивляться страху, который достиг пика… и внезапно схлынул, пошел на спад. И выяснилось, что ужас тоже был иллюзией. Его липкая пелена рассеивалась, открывая наконец запредельные ландшафты вне времени и расстояний.

Тени обитали здесь. Они были взаимопроникающими, и чудовище оказалось лишь малой частью этого гигантского клубка бесплотных червей. Каждая Тень тащила за собой шлейф влияний, а чувствительные «щупальца» окружали их, будто паутина, сотканная из обнаженных нервов.

Обнаруживать свое ПРИСУТСТВИЕ здесь было опаснее, чем выйти одному и без оружия против стаи голодных волков, но если НЕ ЗАДЕВАТЬ подрагивающих струн…

О, это было трудно. Особенно для мальчика, к которому прежде Тени являлись сами. Сейчас он тоже был сгустком, робко протягивающим в адское кубло свое собственное единственное «щупальце» – в нем сконцентрировалась его ненависть к Бабаю, желание отомстить, выжить, спасти себя и других, а клеящим раствором, скрепившим все это воедино, была любовь, не знающая пощады.

Так он «пробирался» и «скользил» между Тенями, хотя его поиск не имел ничего общего с перемещением в пространстве. Он обнаружил сгустки Роя, Лео, Грува, Лили… У них не было «щупалец», и потому они были обречены на слепоту и бездействие. Они покоились, оплетенные коконами жертвенности, будто мертвые мухи в паучьем запаснике. И, что самое страшное, эти коконы не были чем-то внешним, неизбежным, проявлением воли хозяина или западней охотника. Люди сами сплели себе клетки, выдавливая из цепенеющего сознания лишь тонкую, свивающуюся в петли и удушающую нить неведения…

Теперь их вдобавок окружали кольца из «щупалец» чудовища, которые надежно сторожили свою добычу. Кеша даже не пытался освободить их. Это было невозможно – пока они не захотят освободить себя сами. Ловушки отпирались изнутри. В его силах было только отсрочить конец. Кеша не рискнул установить с ними потустороннюю связь. Вряд ли они сумели бы хоть чем-нибудь помочь ему.

В его изменившемся сознании вдруг забрезжили смутные образы куколок – существ, претерпевающих внутри коконов необратимую трансформацию. Отстойники смерти. Хранилища обреченных младенцев и маразматических стариков…

А он обязан был в одиночку сделать то, что еще мог.

* * *

Окруженная короной истинной мощи, Тень чудовища казалась неуязвимой и неприступной – хищная звезда, поглощающая сателлитов и подпитывающая себя их энергией. «Там» были не менее устрашающие Тени других суперов и нечеловеческих созданий из иных миров, но Кеша был настроен на одного-единственного врага. Его силы таяли, а проникающее «щупальце» укорачивалось и утончалось, постепенно утрачивая способность к влиянию…

И все же он нашел ключ, отпирающий запертую дверь. Рядом с супером находилась Барбара – тоже окруженная коконом бессилия, однако она уже наполовину срослась с Тенью чудовища, переплелась с ним настолько тесно, что оторвать ее можно было, лишь обрубив связующие «органы». Кеша понял, что означало выражение «резать по живому», но он не стал делать бессмысленную и гибельную попытку спасти Барби.

Вместо этого он воспользовался ее неспособностью защищаться. Внутри омертвелого кокона оказалась рыхлая сердцевина гниющего плода.

Проникнув в ее сны, он прикоснулся к сокровенному – к ее любви, страданию, отчаянию, вожделению и, самое главное, к ее зависимости. Эти чувства и ощущения, неизвестные мальчику прежде, нашли отражение в смутно знакомых ему символах, словно он частично вспомнил свою прошлую жизнь, когда был взрослым, как дядя Рой, но таким же слепым и беспомощным перед настоящим злом. А теперь его память затеяла странную игру: она раскладывала болезненные лиловые (части тел? раковины?) цветы на черно-белой клетчатой доске…

* * *

Барби была слабым местом, ржавым звеном цепи, сковывавшей невидимый защитный панцирь Локи. Сама она не смогла бы даже пошевелить пальцем, чтобы нанести ему малейший вред. Но если есть перчатка, валяющаяся без дела, то рано или поздно найдется рука, которая поднимет ее и попытается надеть.

24. Сомнамбула

Барбара, лежавшая в кабине бомбардировщика, заворочалась во сне. Но тут же ее тело напряглось, судорожно дернулось и замерло, быстро спеленутое невидимой смирительной рубашкой. Словно кто-то, управлявший ею, опасался, что она может разбудить Локи неосторожным движением.

У супера был очень чуткий сон. Правда, после изнурительного сексуального марафона он спал глубже, чем обычно, и чувствительность немного притупилась. До этого он изнасиловал Веру – занятие прескучнейшее, все равно что трахать рыхлый тающий сугроб, – а Лили решил оставить на завтра.

Кабина оказалась тесновата для пятерых, не считая хилого детеныша, который занимал совсем немного места, – и Наку пришлось с близкого расстояния наблюдать за соитием хозяина сначала с его девушкой, а затем и с Барби. Он смотрел на это равнодушно, не мастурбируя и даже не особенно возбудившись.

А Локи было тем более плевать. Он не испытывал ни малейшего неудобства, занимаясь любовью в присутствии суггестора и митов, – точно так же, как если бы за ним наблюдали собаки или дегро. Он чувствовал себя вполне раскованно и свободно.

Почти непрерывная бешеная скачка длилась еще дольше, чем в первый раз. Барби все больше входила во вкус, обнаружив в себе эксгибиционистку. Она будто мстила за что-то (за боль ревности, а может, и за чистоту) этой соплячке Лили, забившейся в угол и зыркавшей оттуда с совершенно безумным выражением лица. Чертова девственница! Если б не она, глядишь, все было бы иначе…

Детеныш почти сразу же заснул, изнуренный дальним переходом. Кажется, он не вполне осознавал, что его ожидает через несколько часов. И слава богу.

Вера лежала, отвернувшись от всех. Она давно выплакала все слезы. Теперь ее глаза были черны, как высохшие колодцы, но никто не видел эту пугающую черноту.

Локи считал, что осчастливил бабу – когда еще на нее взглянет настоящий мужик! Нак с его желтым стручком не в счет. В будущем суггестор станет ей кем-то вроде МУЖА (до чего же смешное евнухоидное словечко! – жалкий обрубок, оставшийся от «МУЖЧИНЫ»).

В общем, супер заснул утомленным и удовлетворенным. Он был уверен, что трусливый суггестор будет сторожить подступы к логову лучше цепного пса. Но даже в этом Локи переоценил Нака. Того хватило всего лишь на несколько часов. Он сделал обход, чтобы размять ноги и продрать глаза, но ветер усиливался, и Студент поспешно вернулся в согретую огнем очага и дыханием людей кабину.

Некоторое время он пытался бороться с дремотой, составляя в уме шахматную задачу, но вместо белых и черных абстрактных фигур в мозгу постоянно возникали вполне реальные образы: проклятый мэр на позиции белого короля; черная королева Барби; белая ладья – Грув; парочка пешек – идиотка Вера и смазливая сучка Лили («Тайная любовь Роя, мать ее так! Несостоявшаяся жертва инцеста… Долго же мэр прятал свое дерьмо… Ну ничего, вскоре он получит дочку обратно с подарком в брюхе – в сохранности, но не в ЦЕЛОСТИ. Ха-ха…»).

Была, правда, еще одна фигура, очертания которой Нак почему-то не мог различить. Он также не мог дотянуться до нее, не мог контролировать, и это его раздражало, как заноза в заднице. Только потом, когда он сделал начальную расстановку, фигура вдруг выплыла из мрака БЕЗ его участия – оказалось, что это белая королева, разрушившая своим вмешательством весь замысел.

Испугавшись галлюцинаций, Нак бросил вредное для трезвого рассудка занятие. Веки слипались. Он понял, что вымотался до предела, хоть и не кувыркался с бабами, как Локи. Сказывалось нервное перенапряжение. Рядом с супером он не мог расслабиться ни на секунду.

Вскоре Студент уже сладко спал, привалившись спиной к переборке. На его губах лопались пузыри. В полудетском лице появилось что-то беззащитное.

Он тоже не слышал, как дернулась Барби. Вдобавок существо, находившееся далеко отсюда и державшее женщину на прочном поводке, позаботилось о маскировке намерений и действовало чрезвычайно осторожно.

* * *

Следующее ее движение уже было плавным и совершенно бесшумным.

Кукловод ПРИСПОСОБИЛСЯ.

…Рука раздвинула полумрак, скользнув по воздуху как ночная птица. Было некое несоответствие в том, что она двигалась абсолютно независимо от других частей тела. Голова даже не повернулась. Дыхание осталось ровным и замедленным, характерным для состояния глубокого сна. Ноги уперлись в пол, и туловище слегка повернулось, чтобы поднятой руке было УДОБНЕЕ. Другая рука оказалась вывернутой и зажатой в крайне неестественном положении.

Кому-кому, а Барбаре было, кажется, все равно. Ей снился нездешний мир. В сновидении она лежала на кровати, усыпанной ЦВЕТАМИ (откуда она знала, что эти разноцветные ломкие пахучие штуковины называются цветами?..). Так много цветов, что ценность каждого была смехотворной. Увянут и умрут – вырастут новые…

И в самом деле: цветы ворохом сыпались сверху, из темноты, – подарок от неизвестного воздыхателя. Барби тонула в облаке сложных ароматов, а чудесный дождь не прекращался ни на минуту… И фиалки упали на ее глаза… И роза оцарапала шипами обнаженную грудь… И лепестки маков прилипли к губам… Левкои ласкали шею… Из вагины росла плотоядная орхидея…

Барби превращалась в цветы. Ее волосы стали стеблями астр, соски – бутонами тюльпанов, ушные раковины – лилиями; из-под ногтей вытягивались нарциссы. Язык заострился, как гладиолус; сквозь кожу полезли незабудки… Она уже не видела этого, но чувствовала себя так, словно была земляной насыпью, усеянной цветами. Насыпью над собственной могилой…

Тем временем ее рука подбиралась к поясу Локи. Он никогда не ложился спать голым – даже после изнурительного секса. В любую секунду он готов был вскочить и драться, а для этого лучше быть одетым и вооруженным. Пожалуй, имелась еще одна причина – он не хотел, чтобы гаденыш Нак из любопытства лапал Громобоя или Тихую Фриду. Это отдавало бы кощунством и осквернением. Все равно что позволить суггестору нагадить на алтаре.

Но не суггестор прикоснулся к Тихой Фриде. Рука Барбары легла на рукоять ножа. Почему она не потянулась к Громобою? Неизвестно. Может, Барбара вдруг неведомым образом ощутила, что у клинка было женское имя и коварная женская суть. Во всяком случае, ее пальцы нежно поглаживали (ядовитую змею – но что такое змея?) шероховатую кожу, которой была обтянута рукоять. Старую, хорошо выделанную кожу. Человеческую кожу, содранную с ляжек женщины, которую звали Фрида. Спустя много лет у Фриды появилась возможность отомстить жестокому мужскому племени. Это была лучшая, холодная месть, остывшая до температуры льда…

Рука Барбары приготовилась преодолеть последнее препятствие, но вдруг оказалось, что Фрида свободна. На ней не было затянутой супером узды! Один только Локи знал, как распускается сложный узел, и он надежно завязал его, прежде чем уснул. Тогда кто освободил Фриду? Еще одна загадка…

«Свободна, свободна, ш-ш-ш-ш…» – пропела Фрида свою песню немого убийцы. Теперь уже она управляла рукой, как всадник – лошадью. Рука была всего лишь мышечным двигателем, обладающим физической энергией и силой для удара, но клинок делал главную работу – искал дверь, в которую должна войти смерть.

Другого шанса не будет. Локи слишком силен. У Фриды был выбор – горло, глаз, сердце, яремная вена…

Где-то совсем рядом бился пульс, перетекала кровь, вкус которой она уже изведала когда-то. Кровь самца, убившего ее хозяина. НАСТОЯЩЕГО хозяина, окрестившего оружие… Фрида жаждала испить этой крови снова. Одурманивающий, пьянящий запах; неотразимая близость… Пить дольше, убивать медленно…

Но тот, кто направлял руку Барбары, проявил твердость. Он не хотел оставлять суперу ни малейшего шанса.

Фрида, занесенная над безмятежным лицом спящего Локи, едва заметно подрагивала. Это был единственный признак незримой, но упорнейшей борьбы. И победил тот, кто находился на другом конце сомнамбулического манипулятора.

Фрида резко устремилась вниз.

* * *

Локи проснулся за мгновение до того, как острие клинка прорвало его правое веко. Приближение смерти разбудило супера. Неразличимо малого времени уже не хватило, чтобы сохранить жизнь, но зато он успел забрать с собой ту, которая предала его – пусть и не по своей воле. Движение Локи, доведенное до полного автоматизма, было одинаково быстрым независимо от того, бодрствовал он или дремал, ел или испражнялся.

Фрида уже пробила глазное яблоко, перерезала пучок зрительных нервов и двигалась дальше, чтобы погрузиться в омерзительно рыхлую субстанцию, в которой было так мало любимой ею крови. Но зато это был самый надежный способ забрать жизнь.

А рука Локи выхватила из кобуры Громобоя. Она действовала быстрее, чем рука Барбары. Грохот разорвал тишину. Для супера момент выстрела совпал с короткой агонией.

И в этот же момент Фрида пронзила его мозг и провернулась в ране.

* * *

В отличие от Локи, Барби не успела проснуться и умерла во сне.

Цветы по-прежнему росли вверху, а она стала сначала черной сырой землей, плодородным слоем перегноя, в котором копошились насекомые, – затем опустилась глубже, еще глубже, пока не попала на нижний этаж, где не было даже скользких корней, зато лежали ровные струганные доски – мертвая гниющая древесина. Она очутилась в ящике, который оказался вовсе не цветником, а рассадником червей… Затем сверху обрушился заступ и проломил ее грудь.

Все это было динамичными, но крайне недолговечными образами ее последнего сна. Сон закончился. Тело, обожженное частицами горящего пороха и отброшенное выстрелом в упор, ударилось о спинку пилотского кресла и перестало жить. Прекратился ток крови; воздух вышел из разорванныхлегких; энергия истекла в пустоту…

* * *

Локи сделал только один выстрел – последний всплеск жизни перед исчезновением. Сила отдачи развернула его, и он остался лежать на спине с торчащей из глазницы рукоятью ножа – будто с подзорной трубкой, приставленной к глазу.

Еще один мертвец появился внутри мертвого ангела. Он присоединился к сонму призраков, которые ожидали нового «гостя», способного реанимировать их силой своего воображения.

* * *

…Кожа, обтягивающая рукоять ножа, была раньше чистой, отвратительно розовой, как поверхность протеза. Но это была НАТУРАЛЬНАЯ кожа. И сейчас на ней вдруг начал проступать странный темный рисунок, похожий на татуировку. Линии сливались и стягивались; расплывчатый контур становился вполне узнаваемым.

Сердце появилось на рукояти Тихой Фриды.

И это сердце ритмично пульсировало.

* * *

Голос Громобоя разбудил всех, кроме убитых и… Веры. Вера не спала. Она не могла заснуть, и ей казалось, что не сможет уже никогда. Следующим «сном» будет попросту смерть.

Сперма Локи застыла черным льдом, сковавшим ее внутренности. Память о том, что он с нею сделал, превратила мозг в проекционный аппарат, постоянно прокручивавший один и тот же ролик.

Ад тлел в ее голове.

И после всего случившегося она увидела ЭТО.

Она не собиралась кричать, хотя убивающая сомнамбула была поистине жутким зрелищем – гораздо более жутким, чем убивающий супер. Вместо того чтобы громко визжать, Вера начала бесшумно смеяться.

25. Ведьма и лепестки

Спросонья Нак не сразу сумел отличить реальность от кошмара. Лучше бы это был дурной сон и лучше бы он мог проснуться еще раз! Но не получалось. Запахи гари и крови, а также заложенные уши убеждали в том, что закрывать глаза бессмысленно – все произошло на самом деле.

Бог был повержен и, значит, оказался не богом, а самозванцем. Студент не на того поставил и проиграл. На сей раз реванша, похоже, не будет. Дважды в жизни он терял опору, однако теперь потерял гораздо больше. Он лишился хозяина и остался один на один с плохо устроенным миром. Падение с высот наместничества оказалось стремительным и труднопереносимым.

Некоторое время он сидел, тупо глядя на нелепый розовый член, торчавший из глаза мертвого супера, и даже не пытался справиться с охватившим его ощущением тотального абсурда. В какие игры он пытался играть совсем недавно? Главное, зачем?..

А это что за сломанная кукла? Вернее, две сломанные куклы. Или три… Одна вроде шевелится… Черт, кто-то подбросил на доску ЛИШНИЕ фигуры…

Из темноты донеслось жалобное поскуливание. В углу проснулся и плакал от страха детеныш. Вдобавок Наката почуял запах его мочи. Кабина бомбардировщика вдруг показалась Студенту ужасной ямой, в которой ничтожество человека, мерзость его плоти и надменная брезгливость сознания, ввергающая во все мыслимые беды, обнаруживались во всей своей красе, напрямую, обходясь минимумом аллегорий.

Накату чуть не стошнило от отвращения к самому себе. Он замотал головой и засучил ногами. Липкая картинка, сочившаяся дерьмом и кровью, все равно не отклеилась от его глаз и продолжала жечь их, будто темное пламя…

Надо бежать отсюда. Взять пистолет супера и бежать. Но куда? Для начала – подальше от этого места. А долго ли он протянет в ледяной пустыне один, пусть даже и вооруженный пушкой? Восемь, десять, двенадцать патронов – сколько там осталось? Хватит на неделю, если волки не нападут стаей. А дальше? Дальше голодная смерть. Но скорее всего, ему помогут умереть. Кто-то утолит свой голод, обглодав его кости. Да, выбор невелик.

Придется возвращаться в Пещеру. Он пока еще мог взглянуть на ситуацию со стороны, будто оценивал положение пешки в шахматной партии. Интересно, что ОНИ с ним сделают? Нет, правда интересно. Они убьют его быстро, медленно или оставят в живых? Как ни странно, последнего он боялся сильнее всего. Он окажется в положении неприкасаемого. Или наоборот – шелудивого пса, которого каждый посчитает своим долгом пнуть, отгоняя подальше, чтобы не испачкаться. Как они будут называть его: «членосос»? «вонючий предатель»? просто «вонючка»?.. Слишком долгая пытка уготована ему. И каждый день будет накапливаться неоплаченный должок…

Значит, надо заслужить прощение. Вымолить, выиграть время, доказать, что он свой, что его «измена» была всего лишь хитростью. Вытащить козырь из рукава в тот момент, когда ОНИ решат, что его карта бита.

Изворотливый ум Студента перебирал варианты, будто арифмометр, механически щелкающий внутри опустевшего дома. В конце концов он все-таки выдал результат.

Надо вернуть им проклятую книгу и больного ребенка.

Но вначале…

Столбняк мгновенно прошел. Студент на четвереньках пополз к трупу супера. Однако его ожидало новое разочарование. Пистолета не оказалось ни в скрюченных пальцах, ни рядом с мертвецом, ни даже в кобуре. Хотя с чего бы это ему быть в кобуре? Не думает же Наката в самом деле, что дохляк с пробитым мозгом способен выстрелить, а потом сунуть пушку обратно? Но на всякий случай он все же проверил. Пусто.

Обернувшись, он наконец увидел пушку, но в таком нежелательном ракурсе, что внутри у него что-то оборвалось. Единственный «глаз» Громобоя был направлен ему в лоб. Спирали нарезного ствола формировали странный зрачок. Где-то позади пистолета маячило неестественно маленькое личико Веры.

Студент не сразу узнал ее. За одну ночь она постарела лет на тридцать. Вдобавок эта досуха выжатая старуха явно выжила из ума. Человеческого в ее глазах осталось не больше, чем в Громобое. Точно так же они отливали сталью, а на дне зрачков был тяжеленный свинец…

– Ты чего? – спросил Наката, тут же испугавшись собственного сорванного голоса. Любой резкий звук мог заставить эту идиотку нажать на спуск. Она выглядела как существо, подвешенное на единственном, до предела натянутом нерве.

Сухая трещина ее рта стала чуть шире, но оттуда не донеслось ни слова. До Студента дошло: вымаливать прощение придется гораздо раньше, чем он доберется до Пещеры. Он никогда не подумал бы, что живая тряпка, о которую он столько раз вытирал ноги, станет его судьей и, возможно, палачом. Он попытался изобразить нежность и раскаяние, но, похоже, просто не знал, что это такое.

– Слава богу, милая, – прошептал он осторожно. – Ты как, в порядке? – Его тон стал заискивающим. – Пойдем домой? Давай я помогу тебе…

Нет, она была далеко не в порядке. Перегоревший мозг принимал только самые простые сигналы, а ее реакции были столь же примитивны…

– Домой, домой… – повторял Студент заклинание, которое, как ему казалось, еще способно вернуть в прежнее состояние этот муляж, зачем-то схвативший оружие. Именно полная непредсказуемость пугала сильнее всего, и Наката спотыкался о цепенеющие секунды. В данном случае были бесполезны и логика, и блестящая память. А взывать к прошлому (к любви?!), пожалуй, было бы роковой ошибкой…

Ствол дрогнул и совершил короткое колебание. «Глаз» в стволе будто подмигнул ему, приглашая выйти и побеседовать по-мужски. Но при чем здесь пистолет? Так и самому можно свихнуться… О Господи, и долго эта стерва будет пытать его? Чего она хочет? Прикончить его снаружи? Вряд ли она хоть что-нибудь соображает.

– Домой… – сдавленно выговорил Студент и попытался приблизиться к Вере. (Если получится, он приласкает ее. О, как он ее приласкает! Только бы забрать пушку. Он знал, на кого истратит один патрон. И еще два – чтобы не оставлять свидетелей. Хотя жалко. Три патрона – это три шанса выжить, когда встречаешься с волками. Мальца проще прирезать. А потом все можно будет свалить на дохлого супера. Дескать, озверел ублюдок…)

Он сделал маленький шажок и понял: все, хватит. Еще одно опрометчивое движение – и она выстрелит.

* * *

Вера действительно туго соображала. Но зато ее выводы были непоколебимы.

Зверь с его огромным инструментом уже мертв, а у этого желтого, кажется, тоже есть в штанах такая штука, плюющаяся горячей слизью и причиняющая боль даже после того, как ее вытаскивают…

Что он там бормочет? Сочетание звуков «д-о-м», кажется, означает место, где самцов много, очень много… Кажется, кажется… А что она знает наверняка? Ничего, кроме боли.

Боль внизу живота не проходила. Там порвалось что-то, пробитое тараном безжалостного зверя, и больше никогда не зарастет. Через рваную дыру будут вываливаться ее внутренности. УЖЕ вываливаются. Например, она не слышит биения своего сердца…

Самцы в Пещере? Она хочет убить их всех. И она сделает это. Пусть желтый отведет ее туда.

Его она убьет первым.

* * *

Когда ведьма наконец убралась и увела с собой желтого гоблина, Лили решилась вылезти из ниши, куда она забилась задолго до внезапной развязки, чтобы не слышать стонов Барби, которую прессовал своей тушей Бабай. Но стоны были слышны, даже если заткнуть пальцами уши…

С тех пор прошла целая вечность, в которой затерялись островки реальности: был замерзающий голодный ребенок, прижимавшийся к ней; был сон, похожий на снежную бурю; был раскат грома, раздробивший этот сон, словно полую кость; были смерти, после которых она обрела уже ненужную ей свободу.

Она примерно помнила место, где находилась Пещера. Там погибало все то, что было ей дорого и составляло чистенький, а теперь непоправимо раздавленный натюрморт ее детства. Детство закончилось. В эту ночь она будто потеряла девственность вместе с Верой, хотя Локи не прикоснулся к ней. Не успел…

То, что лицо Веры теперь носила ведьма, не имело особого значения. В сказках ведьмы способны и не на такое. Они превращаются в кого угодно…

Лили дотронулась до больного мальчика. Его личико пылало. У него был жар. Лили прижала его к себе – скорее по привычке, чем от жалости. Он не проснулся.

После пережитого потрясения она испытывала безразличие ко всему. Что еще могло напугать или тронуть ее по-настоящему? Под шлаком была обугленная затвердевшая корка; под коркой – обожженная плоть. Но когда-нибудь ожоги заживут. Она отдерет эту корку, чтобы подставить (солнцу?) огню жизни новую, чистую, нежную кожу…

Раз чудовище мертво, значит, нет ничего непреодолимого, безнадежного, бесконечного во времени. Даже насилие, ужас и смерть не приходят навечно. Тот, кто убил чудовище, боролся до конца. И она должна побороться. Тем более что рядом с нею был больной ребенок.

Но дело не только в этом. Неразрушимая часть ее существа напоминала спору, способную хранить жизнь в течение тысячелетий в условиях космического холода. А тут прошло всего несколько часов.

Лили оттаивала…

Возвращались разум и боль сердца…

Чувство долга стало питающим корнем…

Она вспоминала…

Тут, в этом логове зверя, остался какой-то залог человечности, который был похищен. В результате люди едва не превратились в животных. Она одна могла вернуть им прежний облик.

* * *

Лили приблизилась к тому месту, где лежал мертвый Локи. Несмотря ни на какие доводы рассудка, ей все еще казалось, что чудовище вот-вот оживет, а кошмар и действительность опять поменяются местами – ведь они проделывали это неоднократно с непередаваемой легкостью, тасуя ужасы, словно карточную колоду (Накаты? Студента?) гоблина.

Лицо мертвеца приковало к себе ее взгляд. Левый глаз Локи был открыт, и Лили вдруг заметила страшную вещь: из зрачка прямо в зенит бил тончайший черный луч. А сверху падали снежинки…

Она не решилась проверить, является ли этот луч иллюзией, – может быть, опасалась, что «струна», протянувшаяся от трупа в небо, перережет ее руку. Она содрогнулась и заставила себя отвернуться.

И начала искать книгу.

Книга должна быть где-то здесь, где-то совсем рядом. Лили обшарила все доступные места. Сумеет ли она прикоснуться к зверю, а если понадобится – отодвинуть его? Закралось подозрение, что гоблин или ведьма могли унести книгу с собой, но потом Лили поняла: им это не нужно. УЖЕ не нужно. У них теперь есть оружие. И значит, она должна успеть вернуться в Пещеру раньше, чем туда придут эти двое…

Теперь она действовала быстро, больше не думая о том, что зверь оживет. Но тут был не только зверь. Лили склонилась над Барби. Та лежала с развороченным животом; ее лицо было противоестественно спокойным, будто его не касалось то, что произошло с телом. Кровь запеклась на губах. Или не кровь?

В полумраке Лили не сразу разглядела ЭТО. И не сразу поняла, что ЭТО такое. Неудивительно – она никогда не видела живых цветов. А тут были даже не цветы.

На губах у Барби лежали оборванные лепестки лилий. Когда-то нежные и белые, но теперь увядшие и окрашенные в красный цвет.

* * *

Лили осторожно протянула руку. Первый росток радости пробился в ее сердце.

Книга была завернута в меховой жилет Барби. Кровь залила корешок, но, главное, страницы целы.

Подчиняясь невнятному предчувствию, Лили собрала лепестки и положила их в книгу. Потом сделала то, на что никогда не решилась бы, если бы не произошедшая в ней перемена. Вдруг она почувствовала себя ЖЕНЩИНОЙ.

Стараясь не задеть черный луч, Лили схватилась за рукоять ножа, на которой пульсировало сердце, зажмурилась и выдернула клинок из глазницы Локи. Ей показалось, что она услышала бесплотный шепот, донесшийся из ниоткуда: «Свободна, свободна!.. Ш-ш-ш-ш…».

Ее шансы добраться до Пещеры немного возросли.

Держа на руках больного мальчика, завернутого в доху Барбары, Лили с огромным трудом вылезла из (черепа ангела? могилы?) кабины.

26. Возвращение

Брести вот так, будто на казнь, слыша за спиной хруст снега под ногами неумолимого палача, было мучительно. Студент пережил одну из пыток холодного ада – пытку ожиданием худшего. Путь от бомбардировщика до Пещеры теперь казался ему невыносимо долгим. Но он не прошел и половины.

Ведьма не обращала внимания на волчий вой, раздававшийся совсем близко. И даже когда впереди замелькали серые тени, она продолжала двигаться с прежней тупой размеренностью. Желтый трусливый ублюдок несколько раз оглядывался и что-то жалобно верещал, но она без единого слова поднимала ствол и прицеливалась ему в голову – этого хватало, чтобы заставить его заткнуться, увянуть и топать дальше.

В конце концов, волки взяли обоих в плотное кольцо. Это были мутанты-плюсы, достигавшие в холке полутораметрового роста и гораздо более умные, чем обыкновенные звери. Они легко перемещались среди развалин и торосов – совершенно естественного для них рельефа.

Стая появилась в городе недавно. Она пришла с севера, из голодных скалистых пустынь, и уже выдержала несколько кровопролитных схваток с местными дегро. Волки неизменно побеждали и постепенно захватывали чужую территорию.

Студент насчитал как минимум два десятка четвероногих. Это означало, что в живых все равно останется около половины – если безумная стерва вообще будет стрелять! А ведь надо еще попасть. С ее-то зрением и в потемках…

Его начинало тошнить. Он всегда думал, что нет ничего страшнее, чем быть съеденным заживо, разорванным на части – и при этом видеть куски собственного мяса в звериной пасти. Даже когда Студенту ничего не угрожало, он представлял себе эту картину слишком явно – и ему казалось, что, возможно, его паранойя имеет вескую причину в прошлом… или в будущем. Теперь он склонялся к последнему, обнаружив в себе пророческие способности.

То, что он считал полузабытым воспоминанием детства, было предчувствием.

* * *

Волки охотились по своим правилам. В стае была четкая иерархия. Вперед посылали смертников из числа самых слабых и ПРИГОВОРЕННЫХ волков. Для начала – двоих. Два на два – честная партия. Это признал бы даже Студент – большой специалист по всевозможным играм.

Смертники напали сзади. Первой мишенью была Вера. Она почувствовала сильнейший удар в спину и повалилась лицом в снег, но не выпустила из руки оружия. Надетый капюшон спас ее от немедленной смерти. Волк впился зубами в толстую шкуру, покрытую густым мехом, и вытряхнул из нее содержимое.

Прокатившись несколько метров по обледенелому насту и ободрав до крови лицо и руки, Вера попыталась приподняться. Каждое движение давалось ей с трудом, но она справилась. Боль тут была ни при чем – она почти не чувствовала боли. Жалящее пламя по краям уродливой оболочки, которая называется телом, – разве это можно сравнить с настоящим страданием, гнездившимся глубоко внутри? Смешно…

Она понимала только одно: четвероногие пытаются помешать ей добраться до цели. Кстати, среди них тоже были самцы.

И она начала убивать.

Страдание вливало силу в ее хилые руки. Она умудрилась развернуться и выстрелила в глотку бросившегося на нее зверя. Из шеи волка выплеснулся кровавый фонтан. Пушка бешено дернулась, но Вера удержала ее после чудовищной отдачи…

Второму волку она всадила две пули в корпус, когда тот уже повалил на снег маленького желтого говнюка. Жалости к человечку она, конечно, не испытывала – просто проводник был нужен ей живым. Стреляя, она могла задеть его, однако Студенту повезло.

Смертники выполнили свою часть работы. Остальные твари выжидали, готовя новую атаку. Похоже, они были знакомы с огнестрельным оружием и его возможностями. И в то же время ПОНИМАЛИ, что запас патронов ограничен.

Придавленный тушей убитого зверя, но почти не пострадавший Студент отполз в сторону и медленно встал. Полураздетая ведьма, посиневшая от холода и еще более отвратительная, чем раньше, направила ствол на него. Либо она не осознавала, что делает, либо перепутала одетого в меховую доху человека с волком! Ну разве не идиотка?

Он обреченно заскулил. «Господи, за что?!» Он умрет так же, как Локи, – от руки свихнувшейся самки. Проклятые бабы!.. Наката нырнул в ближайший сугроб. И снова удача была на его стороне. «Проклятая баба» выстрелила дважды, но промахнулась. На открытом месте, да еще на ветру голос Громобоя был не таким уж громким. Кажется, он тоже постепенно терял силу, лишившись хозяина. В чужих руках его сковывал холод смерти. Порох утрачивал свои свойства; детали механизма заедали; налет ржавчины и застывшая смазка были будто метастазы неведомой формы рака, который поражал благородное оружие, носящее ИМЕНА…

Ведьма переключила свое внимание на волков. Она не могла удерживать больше одной цели в сознании, сузившемся до пределов коридора в лабиринте, по которому она брела – брела до тех пор, пока не натыкалась на препятствие или не попадала в тупик. Сейчас в конце коридора возникали четвероногие. И она убирала их со своей дороги одного за другим. Не различая деталей, она стреляла по силуэтам.

Студент набрался смелости и поднял голову. Вера повернулась к нему спиной. Наката понял, что на этот раз он имеет действительно ПОСЛЕДНИЙ шанс.

Он проявил чудеса быстроты и ловкости. Отчаянное желание выжить придало ему сил. Он опередил даже волков. Подскочил к Вере сзади и ударил ее по затылку сложенными в замок руками.

Она рухнула как подкошенная, и Студент вырвал пушку из ее руки, схватившись за горячий ствол. При этом он сломал скобой ее указательный палец с обкусанным ногтем, но не услышал слабого хруста. Даже ожог был ему приятен.

При других обстоятельствах он получил бы вдобавок громадное удовольствие от обладания оружием – символом власти и превосходства, – однако сейчас было не до того.

– Ну что, сука, нравится? – сказал он с непередаваемым торжеством. И завизжал: – Хотела, чтоб меня сожрали, да?! Вот тебе, стерва!!!

Его ненависть была безграничной. Всю ее он вложил в удар, однако ему не удалось вырубить Веру. Почти сразу же та начала подниматься.

Он заколебался, решая, на кого истратить драгоценный патрон. Победил инстинкт самосохранения, и он выстрелил в ближайшего волка. Зверь с визгом метнулся в сторону («Твою мать! Всего лишь ранен…»); остальные залегли. Некоторые прятались за разрушенными стенами.

«Совсем как люди, – мелькнуло в голове Студента. – Они ведут себя как люди!» Это было, конечно, странно, но за минувшие дни он видел много странного и необъяснимого. Может быть, тогда с ними можно ДОГОВОРИТЬСЯ?

«Договориться» в его понимании означало заключить сделку. Не такая уж нелепая мысль, как показалось в первую секунду…

Он отошел от Веры на несколько шагов и наметил себе путь к дальнейшему отступлению. Взгляд безумной бабы остановился на нем. Он понял, что она будет преследовать его до конца. Если он прострелит ей ноги, она будет ползти. Если сломает ей руки – она попытается вцепиться в него зубами… Убить эту тварь – ведь еще не поздно!

Но у него хватило выдержки, чтобы сберечь патрон. Он подождал, пока она приблизится, протянет к нему руки со скрюченными пальцами, откроет пасть… И тогда он сильно ударил ее рукоятью пистолета в висок.

На этот раз она не встала.

* * *

Волки наблюдали за происходящим. Он видел их мерцающие глаза. Много глаз… Последние свидетели… Будто сама дикая природа взирала на обреченного человечка… и еще могла простить.

Студент надеялся на взаимопонимание. Он ПРЕДЛАГАЛ зверям выкуп за свою жизнь. Делился добычей. Им оставалось только подойти и сожрать ее. Он считал, что этого куска мяса должно хватить на всех. Он откупился от стаи и сделал попытку удалиться.

Волки его как будто поняли. Трое поднялись и подошли к лежащей женщине. Он думал, что они достаточно голодны, чтобы заняться добычей немедленно… Но звери направились к нему.

– Эй, собачки, назад… – проговорил он, бросая слова на ветер.

Твари были уже в трех метрах от него. Он нажал на спуск, но выстрела не последовало. Обойма была пуста.

Сухой щелчок стал для волков сигналом к нападению. Студент снова нажал на спуск…

Он повторил это бессмысленное действие еще несколько раз, пока один из волков не повалил его в снег и не вырвал ему глотку.

27. Сны

Рой глядел на спящего Кешу, которого перенес к себе и положил рядом с еще теплым Грувом. Он не вполне осознавал, зачем делает это. Скорее всего затем, чтобы согреть мальчика. Или, может быть, он, нелепый человек, надеялся, что малыш поделится с Грувом жизнью?.. Но в остальном его мысли были достаточно связными.

Он понимал: все потеряно, но не сегодня. И даже не в тот день, когда в Пещере появился суперанимал. Все было потеряно гораздо раньше, в ДОПЕЩЕРНЫЙ период.

Почему никто не задумался обо всем, что можно потерять, прежде чем был исчерпан лимит времени? Рой уже знал ответ на этот вопрос: потому что только реальность непоправима. Любая глупость однажды будет совершена, и значит, предупреждения бесполезны. Так устроен род человеческий. Люди слабы, наивны и недальновидны. Он же не хотел, чтобы они ВСЕ превратились в суперов?

Существует предел, который лучше не переступать, иначе ПО ТУ СТОРОНУ начнется игра без правил. Кто-то попытается установить свои, но таких единицы. Остальным придется подчиняться или умирать…

Потом Рой уснул. Ему приснилось белое заснеженное поле, а на горизонте – черная стена, поднявшаяся до небес. За этой стеной остался мир, в который он уже никогда не сможет вернуться.

* * *

Измученный и обессиленный Кеша даже не почувствовал, как Рой взял его на руки. Лакуна в восприятии была абсолютно непостижимой. Схватка в мире Теней не прошла даром. Мальчик никогда не вспомнит, как вообще сумел вырваться ОТТУДА. Но след наверняка остался. Незаметный внешне отпечаток мог проявиться спустя годы… или дни.

Потом Кеша долго спал.

Ему снился сон, который раньше много раз снился мамочке Лили. Во сне он открыл книгу и взял в руки засушенный цветок. Он ощутил, как между пальцами набухает стебель; увидел, что означает фраза дедушки Лео: «Цвет свежей зелени». У него на глазах образовался и раскрылся бутон; Кеша почувствовал ЗАПАХ.

Все оттенки весны были в том чудесном ожившем цветке. Он излучал тепло солнца. Поднеся чашечку цветка к уху, Кеша услышал во сне жужжание пчел, щебетание птиц и звенящий радостный смех. Цветок распускался, как маленькая улыбка природы, в которую та вложила все утраченное…

А потом Кеша увидел и ласковую улыбку мамы. Природа целиком поместилась в человеческом сердце. Лили склонилась над малышом, и он протянул к ней руку, в которой уже не было волшебного цветка. Он сразу почувствовал перемену. Это была чуть-чуть другая Лили – что-то случилось с нею, что-то очень плохое, – но теперь все позади…

Он тоже не остался прежним после схватки с чудовищем, и ему еще предстояло понять, что он причастен к смерти Барбары, – однако сейчас имело значение только сиюминутное: это уже не сон, все происходит наяву, и Лили ВЕРНУЛАСЬ.

* * *

Лео снилось, что он продает мороженое.

Стоял довольно жаркий денек, и возле его будки выстроилась очередь загорелых полуодетых людей. Сверкали улыбки, и Лео улыбался в ответ, хотя чаще всего он видел вместо глаз темные стекла солнцезащитных очков.

Погруженный в меланхолию старый Бен вяло помахивал хвостом, отгоняя мух, и ожидал желающих прокатиться. Лебеди медленно рассекали тихую гладь пруда. Парочки лежали на траве. Вдалеке был слышен смех, а с теннисных кортов доносились звонкие удары ракеток…

Обычный летний день. Один из многих. Ничего особенного. Все как всегда. Пройдет – никто не заметит и не пожалеет, что день прошел. Будничное чудо ничего не стоит.

Солнышко что-то сильно припекает сегодня. А вечер наступит еще не скоро. Прохлада сумерек казалась раем – впрочем, вполне достижимым. Надо только подождать несколько часов. Зажгутся фонари и звезды; люди отправятся в рестораны и кафе; летняя ночь приготовит свое меню искушений… Лео распродал все запасы мороженого и решил посидеть в тени.

Но не успел насладиться покоем. В глубине парка появилась фигура, выглядевшая нелепо в жаркий день: вся в черном с головы до ног. Однако никто не оборачивался, чтобы посмотреть вслед этому пугалу. Похоже, фигуру в черном видел он один.

Лео понял, что ему пора.

Он глубоко вздохнул, вбирая в себя неповторимые мгновения и запахи лета, и посмотрел в небо сквозь пятнистую золотисто-зеленую кожу листьев. Солнце, играя, брызнуло в него своими лучами; Лео зажмурился и улыбнулся, как ребенок.

Что-то заслонило солнце.

– Закончил? – просто спросило существо в черном, остановившись перед ним.

– Да, – так же просто ответил Лео.

– Тогда пойдем?

– Конечно.

Они вместе двинулись к темной арке, вдруг возникшей в белой, увитой диким виноградом стене. Они молчали. Слова были не нужны. Никто и никогда не понимал Лео так хорошо без всяких слов.

Проходя мимо открытой двери кафе, Лео услышал знакомую старую музыку – «Blues underground» исполняли «Thrill is gone». Он подумал с присущей ему неизлечимой наивностью: «Они еще слушают это? Значит, пока не все потеряно…»

Дорожка была ярко освещена безжалостным солнцем, и Лео вытер пот со лба.

Существо в черном сочувственно усмехнулось:

– Потерпи немного. Там, куда я тебя отведу, ты не будешь потеть. Обещаю.

Лео грустно улыбнулся и кивнул. Он знал, что существо в черном его не обманет.

Эпилог Преемник

Мортимер, Отмеряющий Смерть, шел на запад, двигаясь вдоль невидимого остывающего луча. След другого суперанимала, совершившего изнурительный переход до него, не исчез и сохранится еще как минимум несколько лет. У Мортимера было предчувствие, что за эти годы жизнь радикально изменится. Самой радикальной переменой могла быть смерть.

Он тоже слышал о разрушенном городе, где живут несколько десятков митов. Шаман Гарик поведал ему о Пещере. Суггестор не обманывал – Мортимер был уверен в этом. Он получил от шамана неопровержимое доказательство его правдивости.

Мортимер был еще очень молод и не утратил вкуса к дуэлям. Ему рассказывали, что Локи очень быстр. Посмотрим. Он хотел владеть фермой единолично. Впрочем, не совсем единолично. Его триумф могли разделить надежные спутники: пятнадцатизарядный Стальной Дэн и Тощая Лиззи с костяными накладками рукояти.

Во время сеансов поиска он улавливал искаженные, ослабленные расстоянием сигналы другого супера, но пока не мог понять, что они означают. И, конечно, он не мог представить себе облик своего врага. Во всяком случае, Тень была мощной. При этом противник, кажется, контролировал волчью стаю.

Мортимер понимал, что предстоит нелегкая схватка. Если супер достиг второго и третьего уровней, то драться они будут не на ножах. Они не будут даже стреляться, потому что вообще не увидят друг друга. Мортимер был готов и к такому обороту событий.

* * *

Остановившись, чтобы переждать очередную бурю, он достал из мешка свой ужин – длинный, ярко-красный и мясистый язык шамана.

Июнь 2001 г.

Андрей Дашков Дракон

Пролог

Ему приснился зловещий сон, и, проснувшись, он сразу же отправился к могиле, которая позвала его. Он не мог бы сказать точно – зачем. Вероятно, для того, чтобы получить еще одно знамение. И потому, что убедился: нельзя пренебрегать сигналами ОТТУДА. В данном случае это был сигнал тревоги.

Если постараться, то у тени появится лицо – чужое или нет, на мгновение или надолго. Но он слишком хорошо знал, как редко враг надевает настоящие лица…

Теперь Кен стоял возле могилы того, кого считал своим учителем. Мертвец, лежавший здесь, научил его самому главному – трудному искусству выживания. В каком-то смысле мертвец был вторым отцом Кена. Один отец, которого Кен даже не помнил, дал ему жизнь; другой помог ее сохранить.

И состоится дуэль – но еще не сегодня и не завтра. Появится некто – супер, который возьмет у Кена эту жизнь, когда настанет час уходить, и примет в ужасное наследство то, чему нет названия.

Итак, в его сознании уже сформировался образ мистического триумвирата, без которого путь суперанимала теряет преемственность и смысл и превращается в жалкое блуждание вслепую. Каждому была отведена единственно нужная роль. И лучше не вмешиваться в этот порядок, в эти циклы, сцепляющие поколения, – иначе хаос неуправляемой, необузданной дикости сметет хилые стены запретов, продиктованных целесообразностью, которая понятна лишь единицам. Хаос хлынет из врат внутренней преисподней и захлестнет всех тех, кто мнил себя уцелевшим.

Недаром священники-суггесторы твердили о кощунственных Триадах суперанималов – антиподах «Отца, Сына и Святого Духа». О том, как на протяжении жизни супера стремятся пройти все три стадии – от физического совершенства до абсолютного контроля над сознанием, – чем оскорбляют абстрактные «небеса». Извращения духа приводили к чудовищным изменениям плоти – о да, этого нельзя было не признать! Только слепой или самоубийца мог закрывать глаза на подобные «побочные эффекты»…

Кен давно знал о (сыне? наследнике?)… о Третьем. Он понял, что в момент смерти осуществляется ПЕРЕДАЧА, намного раньше, чем большинство его сверстников. Это не отравило ему юность и всю последующую жизнь. У него не было юности, как в окружающем мире не было весны. А невинное детство Кена закончилось в четырехлетнем возрасте – в ту минуту, когда он впервые самостоятельно проник на второй уровень, в измерение Теней. Затем была потусторонняя схватка, сомнамбула с похищенной душой и убийство. Внутри вызревало семя Каина – черное, неистребимое, леденившее нутро, неумирающее, прорастающее снова и снова…

Не так много лет прошло, а кажется, что все самое худшее уже позади. Значит, счастливчик?

Пожалуй.

Особенно если сравнивать с мертвецами.

1. Кен

Могила не изменилась и оставалась неоскверненной. То есть снег и лед по-разному декорировали ее и окружающий ландшафт, скрадывая очертания гигантского упавшего с неба креста, но для Кена существовал только костяк реальности – скелет, поверх которого болталась и увядала недолговечная фальшивая маска. Он научился сдирать ее. Иногда это было больно, очень больно, но в безнадежном противоборстве с вечностью поневоле становишься безжалостным – прежде всего к самому себе.

Лили, женщина Кена и мать двоих его детей, тоже освоила эту жестокую и печальную науку, однако не до конца. Например, она боялась приходить к бомбардировщику, который был металлической могилой, и не хотела видеть замерзший труп Локи – значит, боялась воспоминаний и в конечном счете боялась СЕБЯ…

Он прощал ей эту маленькую слабость, потому что она была суггестором, сумевшим преодолеть многие пороки своей незавидной породы. Она дорого заплатила за это. И платит до сих пор. Следы всего пережитого уже обозначились на ее лице и теле – ежечасные взносы в копилку неумолимой старости. А ведь ей было только тридцать пять… Он готов был простить ей гораздо больше после того, как проникал в ее сны.

Их связь с самого начала приобрела в сознании мамочки Лили оттенок инцеста и уже останется таковой до конца ее дней. Именно ЕЕ дней – она старше и умрет раньше него. Он знал это абсолютно точно. Он еще помнил сказки, которые она сочиняла для детей Пещеры, сказки со счастливым концом: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день…» Так вот, ничего этого не будет. «Долго»! Что значит «долго» в мире, где агония порой затягивается на десятилетия? И еще один хороший вопрос: что может означать в таком мире счастье?

Кен не искал ответов. Он никогда не впускал маленьких палачей-садистов в свой мозг. Им приходилось забавляться с другими – с теми, кто не умел противодействовать постоянному давлению небытия: тиски отчаяния, медленное удушье в атмосфере безысходности, сжатие сознания в точку…

Он понимал смысл старого слова «инцест». Но даже если бы Лили была его НАСТОЯЩЕЙ матерью, это вряд ли что-то изменило бы. Разница в возрасте ничего не значила. Вначале девушка воспитывала мальчика и ухаживала за ним, однако где-то на рубеже его пятилетия они начали постепенно меняться местами. Особенно ярко это проявилось после прихода Мортимера, Отмеряющего Смерть.

Оказалось, Кен мог кое-что предложить ей и другим обитателям Пещеры. Например, защиту. К тому моменту Лео умер, а Рой превратился в битую карту. Дитя превзошло взрослых. Кен не собирался сдаваться. Он черпал откуда-то силу жизни, без которой близкие не протянули бы и дня. С некоторых пор он чувствовал себя (своим?) как дома там, куда Лили опасалась заглядывать. Он без трепета владел тем, к чему она боялась даже прикоснуться. В общем, он доминировал в их союзе. И стал ее единственной опорой после того, как умер дядя Рой.

* * *

Жизнь сводилась к очень простым и беспощадным вещам. Но источник тайн не пересох. Кена снова позвала могила. Прежде такое случалось лишь дважды, и всякий раз это означало приближение смертельной угрозы. А после преодоления он узнавал нечто новое – о себе, о мире и о том, на что способен суперанимал в условиях крайней опасности.

Хотелось ли ему исчерпать генетический потенциал и достичь предела своих возможностей? Нет. Он понимал, что для него это будет означать завершение пути. Его наследник начнет отсчет с того уровня, на котором Кен остановится. Поэтому не было ничего другого, кроме обреченной на поражение борьбы с собственным непостижимым будущим. Программа действовала, несмотря ни на что.

* * *

Кен потратил какое-то время, вырубая ступени в ледяных челюстях, которые держали бомбардировщик мертвой хваткой. И эту работу он делал не впервые – раз за разом ее уничтожала неизлечимо больная природа. Жернова бурь стирали и перемалывали все, что человеческая слабость могла принести им в жертву. Но саму могилу Локи Кен сохранял в неприкосновенности.

Когда-то ему стоило огромного труда уговорить Лили отвести его на это место. Вообще-то он нашел бы логово хищника и без нее – к тому времени у него уже достаточно развилась специфическая способность обнаруживать СЛЕДЫ суперанималов. Но Кену хотелось, чтобы она тоже прикоснулась к Силе, впустила ее в себя, позволила Силе действовать, изменяя человеческую сущность…

Он был еще мальчишкой, а она не была супером. В результате испытание оказалось слишком трудным. Сила едва не искалечила ее. Вероятно, не все в порядке было и с ее рассудком – после всего, что она пережила. Но где стандарт, с которым Кен мог бы сверить ее состояние? Он и сам всю сознательную жизнь ощущал себя не вполне нормальным. Миты, которые окружали его, не позволяли ему забыть об этом с тех пор, как он перестал пачкать пеленки…

Пока он рубил лед, пара полярных волков держалась поодаль от хозяина. Огромного самца он называл Роем, а самку – Барби. Возможно, у Кена было извращенное чувство благодарности. Во всяком случае, он знал, что эти двое при необходимости отдадут за него свои жизни.

С таким прикрытием можно было никого не опасаться. Вернее, ПОЧТИ никого. А он уже ощутил скрытую угрозу, против которой бессильны все волки мира. Да и супера тоже, если на то пошло…

Наконец Кен добрался до кабины. Несколько лет назад он накрыл ее металлическими листами, закрепив их болтами. Получилось что-то вроде грубого, но надежного саркофага. Внутри все осталось почти таким же, каким было в день смерти Локи и Барбары. Кен не трогал и сами трупы; скованные морозом, они хорошо сохранились и представляли собой неотъемлемую часть финальной сцены. По крайней мере одно, самое значительное мгновение той жуткой драмы, разыгравшейся в вечном мраке, было остановлено и длилось, и длилось, и длилось…

Когда-то для Кена стал настоящим потрясением этот стоп-кадр, будто украденный из чужой памяти. И кое-что было действительно позаимствовано у насмерть перепуганного существа. Точнее – у мамочки Лили, долго приходившей в себя… Кен преодолел панический ужас, вселенный в митов (Бабаем? чудовищем?) Локи, и проникся глубоким уважением к тому, кто учил его даже после своей смерти.

В частности, Локи избавил Кена от чувства вины, которым тот терзался, оказавшись невольной причиной смерти Барби. И однажды молодой супер узнал, что митов иногда убивают из сострадания…

А вот Мортимера Кен презирал. И даже не считал могилой заброшенное место, где валялись останки мертвеца. Оно годилось разве что для того, чтобы прийти и помочиться на труп врага. Но Кен не был склонен к дешевым жестам. Справить нужду, оскверняя память умерших, – на это были способны худшие из суггесторов. Некоторые суперанималы – например, Мортимер – предпочитали проделывать это с живыми. Но теперь на ледяное надгробие Морти мочились волки Кена.

…Он отвинчивал гайки голыми пальцами так же легко, как делал бы это гаечным ключом. Его кожа не примерзала к металлу, покрытому загадочными идеограммами инея, а ногти все больше напоминали твердые изогнутые когти.

Надо было сильно постараться, чтобы сломать их. Отрастая, они причиняли ему немалые неудобства. Можно было затупить их, царапая по бетону, но обычно Кен укорачивал когти точными ударами охотничьего ножа.

Он удивился бы, если бы узнал, носителем чьей наследственности он является. И если бы вообще не потерял заодно с детской чувствительностью способность удивляться.

2. Мать

Лили смотрела на играющих детей Кена. В последнее время она так и думала: не «мои дети», а «дети Кена». Она все чаще чувствовала себя лишней. Непременными спутниками этого чувства были опустошенность и тоска.

Дети играли молча, не замечая ее присутствия. Но и не мешали ей думать. Странная игра для трех-четырехлетних малышей – по любым меркам. Ох, эти двое… В каком-то смысле они УЖЕ были самодостаточны. Они не нуждались в ней. Отец и волки приносили им еду. Ее дети не испытывали потребности даже в материнских ласках. Не говоря уже о сказках, которые она когда-то сочиняла, чтобы убить нестерпимые часы ожидания возле костра.

Она помнила прошлое. Чужие дети спокойно засыпали под звук ее голоса. Эти двое спокойно засыпали только тогда, когда Кен был рядом. И кто знает, какие СКАЗКИ «нашептывал» им в темноте его жутковатый мозг? В том, что такого рода связь существует, она убеждалась не раз…

Можно ли в это вмешаться или хоть что-нибудь исправить? Да и НУЖНО ли вмешиваться? Она не знала. Она была слабой женщиной, потерявшей способность мечтать и фантазировать. Что-то ушло бевозвратно, а что-то умерло внутри нее. Возможно, это была ее собственная юность, тихое убежище, которое она незаметно покинула, и теперь уже не отыскать дорогу назад. Остались воспоминания, но они похожи на чучела: ни запаха, ни движения, ни живого дыхания…

А между тем многое повторялось: одни и те же страницы мелькали в книге жизни; каждые сутки она перелистывала одну, затем следующую. Время летело. Иногда становились уже неразличимыми отдельные события, запечатленные на этих страницах; многое было смазано или писано кровью… Лили теряла себя; оставалось только это завораживающее и пугающее белое мелькание. Как снег. Как буря. Как исчезающие на морозе облачка дыхания… Она листала свои дни. Чем дальше, тем быстрее.

Она не хотела стареть. Однако кое-что поняла: старение начинается с мозга. Потом приходит все остальное: ломота в костях, тяжесть в ногах, негнущаяся поясница, боли, морщины, отмирание тканей, слепота…

Лили вздрогнула. О чем она думала, прежде чем позволила себе раскиснуть? Ах да, о том, что многое повторяется, но с небольшими изменениями – и почему-то всегда к худшему. Взять, например, сегодняшний вечер. Все это когда-то уже было: костер, играющий ребенок и она в роли матери. Правда, теперь детей двое, зато она – по-прежнему только В РОЛИ матери. И не важно, что она выносила и родила в муках этих двоих (огромных полуметровых младенцев, покрытых золотистым пушком). Не важно, что она вскормила их своим молоком, – они не принадлежали ей. Они принадлежали Кену и пугающему неведомому будущему, в котором Лили просто нет места. Она чужая, пережиток прошлого, использованное орудие. Самка, сделавшая все, что от нее требовалось…

Ей было горько. Так горько, что она с трудом сдерживала слезы.

Лили вдруг поймала себя на том, что даже не может заплакать в их присутствии – чтобы не обнаруживать лишний раз свою слабость.

Кеша (тот, маленький, еще не изменившийся непоправимо Кеша!) почувствовал бы ее боль на расстоянии. Подбежал бы, прижался бы, попытался бы утешить. Эти двое – беспощадны. Боль для них – всего лишь стимул к развитию. И Кен стал таким же. Боль сигнализирует об ошибке. Боль – плеть, возвращающая на путь истинный или заставляющая идти вперед. Может быть, туда, где боли не существует вообще.

Путь суперанималов, будь он проклят!..

Она справилась с собой и не разрыдалась.

Итак, что же было еще в тот далекий вечер?Книга и засушенный цветок. Цветок уже рассыпался в пыль, а книга… Кен презирал любые фетиши. Лили и сама понимала: бессмысленно цепляться за то, что можно уничтожить. Этим обрекаешь себя на сожаления и новые страдания. И все-таки она не хотела расставаться с прекрасным прошлым, в котором любовь, нежность, добро и надежда не были пустым звуком.

Она честно сопротивлялась. По крайней мере, ей нельзя было отказать в терпении. Кое-что помогало держаться. У Лили было свое «лекарство». Например, книга была «доброй» вещью из «хороших» времен – Лили брала ее в руки, когда чувствовала прилив сил и веры. Но это случалось все реже.

А для другого настроения у нее был еще один талисман. Когда становилось невыносимо плохо, она прибегала к верному, многократно проверенному средству. Тихая Фрида – жестокая советчица. Циничная подруга, не щадившая ее слабостей и последних сопливых иллюзий…

Лили с содроганием думала о том, что будет, если снова придется пустить в ход нож. Лишь бы не сойти с ума и не убить своих детей. Убить Кена она уже не сумеет – даже во сне. Он давно превзошел Локи в искусстве защиты.

А себя? Сможет ли она убить себя? Ведь это очень просто сделать, особенно в ТАКОЙ вечер. Беспросветный в любом смысле слова. И одинокий, несмотря на то, что ее дети – плоть от плоти – играют друг с другом совсем рядом. И Кен далеко. Тоже играет со своими призраками в опасные игры, которых она не понимала и не хотела понимать. Так кто же из них сумасшедший? Она не взялась бы утверждать что-либо с полной определенностью…

Но в этот раз Лили не успела извлечь из кожаных ножен Тихую Фриду, чтобы ощутить биение мистического сердца и испытать, насколько далеко можно зайти, поддаваясь искушению самоубийством.

Снаружи завыли волки, которым Кен приказал охранять Пещеру. Лили, конечно, не могла сравниться со своими детьми, которые свободно РАЗГОВАРИВАЛИ и играли с волками, но все-таки она научилась различать тональности и отдельные голоса. Ей понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять: подобного воя она не слышала никогда прежде.

Кто-то приближался.

Не Кен.

Чужой.

Она знала, что только супер может пересечь ледяную пустыню. Или суггестор – если очень сильно повезет. Но суггесторов волки молча разрывали на куски.

Новая беда.

Все повторялось. Жизнь – замкнутый круг; мир – заезженная пластинка.

Опять война.

Хватит ли у нее сил, чтобы пережить неизбежные потери?

3. Предостережение

Когда Кен вскрыл «саркофаг», ему показалось, что в кабине происходит какое-то движение. Но это была всего лишь мимолетная игра света и тени. Для его глаз света вполне хватало…

Он увидел то же самое, что видела когда-то мамочка Лили, прежде чем сбежала отсюда, унося ребенка и книгу. В восприятии мита здесь все было пропитано ужасом, но стоило развести его липкую пелену, как открывалась совершенно другая картина, а пребывание в мертвой голове ангела смерти приобретало смысл, доступный далеко не каждому.

Кену даже не надо было сосредоточиваться. Слишком давно он был настроен на волну Локи. Тот посылал ему сигналы, словно исчезнувшая звезда, свет от которой все еще доходит до далекой Земли спустя годы…

Но тут была также Барбара. О, сколько страданий когда-то причинила она мальчику! Невольная убийца, она и его заставила до дна испить чашу вины. Одно время он даже был близок к самоубийству. И спасся, придя сюда. Приглашение он получил, естественно, во сне.

Он поговорил с (настоящей) мертвой Барбарой, и та простила его. А затем потусторонний смех Локи и вовсе избавил его от капкана ложного греха, в котором лежала приманка искупления, – то, на что ловились обычно поклонники распятого агнца. Ловились вот уже больше двух тысячелетий…

В день своего очередного возрождения Кен совершил полет вместе с ангелом, услышал, как грохочет адская колесница войны, увидел гибель миллионов, постиг тщету человеческой жизни – и обрел силу жить дальше.

* * *

…Сейчас он присел возле трупа Барбары и погладил ее по смерзшимся волосам. Они с тихим хрустом обламывались под его ладонью… Ему не довелось видеть восковые фигуры, зато он вдоволь насмотрелся на окоченевших мертвецов. Его пальцы прикоснулись к твердым губам, к ледяным линзам глаз…

Что осталось от роскошной плоти? И где теперь то, что было микроскопической квинтэссенцией жизни?.. Иногда Кену хотелось разбить изваяние, чтобы добраться до матки. Плод не успел сформироваться. В лучшем случае осталась оплодотворенная яйцеклетка.

Кукла. Только сломанная кукла…

Он мог бы сейчас выйти на второй уровень и отыскать Тень Барбары среди прочих Теней. Но почему-то не сделал этого.

Он подошел к Локи, который не выполнил своего предназначения. Для Кена не существовало лучшего напоминания о необходимости продолжать путь. Казалось бы, так ли уж важно, сколько ступеней ты успеешь преодолеть за отпущенный тебе краткий срок, карабкаясь вверх по бесконечной лестнице? Но это сразу становится важным, когда вдруг узнаешь, что лестница непрерывно ползет ВНИЗ. Чертов эскалатор не останавливается ни на секунду, и преисподняя – всего лишь один из относительно доступных этажей. Не самый последний и не самый худший. Есть и такие, по сравнению с которыми ад покажется санаторием.

Кен знал кое-что о санаториях благодаря дедушке Лео. В его представлении это были места скопления слабых и больных митов. Хуже, чем мясная ферма суперанимала. Полная бессмыслица.

Да, в том, теперь уже разрушенном мире было полно нелепостей и многое казалось перевернутым с ног на голову…

Кен вошел в неглубокий транс и попытался установить контакт с Тенью Локи. Странно, но того не было в пределах досягаемости. Кен пробовал снова и снова («Зачем ты позвал меня?»). Тщетно. А ведь (убийцу) наследника не призывают просто так…

Локи не появлялся. Значит, происходило что-то исключительное. Даже Тени иногда ИСЧЕЗАЛИ…

Кен зацепил ближайшую, чтобы узнать хоть что-нибудь. По какому-то чудесному стечению обстоятельств (но Кен знал абсолютно точно, что чудес не бывает!) это оказался Лео. И Лео, рискуя существованием на своем уровне реальности, предупреждал: «Беги! Беги!! Беги!!!»…

Его беззвучный «вопль» мог свести с ума. Заработал чудовищный проекционный аппарат, и кино немыслимых кошмаров закрутилось для одного-единственного зрителя…

Кен мгновенно «вернулся». Ему не надо было повторять дважды. Некоторые вещи слишком многозначительны. Он сразу же вспомнил недавний сон. Круг замкнулся: от невнятной тревоги к более чем понятному предостережению.

Он по-своему отблагодарил мертвецов. Его «общение» с ними было лишено какой-либо экзальтации. Он не обращал внимания на мистические бредни митов. Он никому не позволил бы сделать из себя дурака.

Но были странные игры, которые он устраивал сам для развития сверхспособностей. Например, возвращение в прошлое. Пусть ненадолго – только на секунду или две, – зато все чаще ему удавалось застать ЕЩЕ ЖИВОГО Локи. Или Роя. Или Лео. Или существ, чьих имен он не знал, но от которых он перенимал все, что помогало выжить ему самому.

Однажды он заглянул в тот мир, который существовал до войны. По сравнению с выхолощенными рассказами Лео разница была огромной. При этом Кен не похищал чужих воспоминаний и не грезил наяву, окруженный призрачным экипажем бомбардировщика. Нет, это было совсем другое…

В любом случае увиденное ошеломило его. Кратких мгновений хватило, чтобы ощутить свою непередаваемую отчужденность от миллионов «собратьев». Тогда он впервые почувствовал себя изгоем, пережил нечто совершенно новое: он понял, что можно быть изгнанным, изолированным, обреченным не только в пространстве, но и во времени. Будто некий безжалостный судья приговорил его к пожизненному прозябанию в одной-единственной камере, а между тем тюремный коридор тянулся сквозь столетия. Сквозь упадок и крах – к эпохе расцвета.

И Кен решил, что когда-нибудь хотя бы ПРОГУЛЯЕТСЯ по этому коридору. Еще лучше – совершит побег из тюрьмы. Окончательное освобождение – разве не единственная стоящая цель? Если только Программа не реализуется в его детях. В таком случае он, конечно, не будет становиться у них на пути.

И была еще абсолютно непознанная и простиравшаяся в бесконечность территория будущего. Вспышки видений порой доносили до него информацию ОТТУДА – как, например, тогда, когда он заранее узнал о приближении Локи или Мортимера, – однако все это были отрывочные кадры, которые не давали представления о сути происходящего и разрушали постепенно мутный кристалл детского восприятия. Молнии испепеляли душу ужасом, а озарения превращались в миражи…

Кен вовремя понял, что прежде всего он сам должен измениться. Он упорно работал над собой, продвигаясь вслепую, наугад, – в этом деле у него не было ни советчиков, ни учителей. Никто не проложил тропу и не обозначил хотя бы приблизительных ориентиров. Что касалось игр со временем, то тут молчали все: и реанимированные супера, и Тень супраментала Карлоса, принявшего ужасную смерть.

Кен интуитивно чувствовал, что получил в наследство опасную игрушку – опасную даже для самого обладателя. И от нее не избавишься; она стала продолжением его мозга. Неудивительно, что иногда он совершал ошибки. Это ввергало его в поистине кошмарные ситуации.

Например, как-то раз он попытался узнать, кем были его родители, но, преодолевая лакуну во времени размером в четыре года, он оказался в утробе матери. Естественно, он лишился сознания и потерял контроль. Вполне вероятно, что он там и остался бы – навеки бессознательный плод, запечатавший сам себя в живом гробу, – если бы чья-то Тень не выдернула его оттуда.

(Почему? Зачем? Он-то знал, что ничего не делается просто так.

Мысль о таинственном спасителе с тех пор не оставляла его надолго и служила сильнейшим раздражителем.)

Это было явное поражение. И урок. Он отступил, чтобы затем предпринять новую попытку. Так он и продвигался: два шага вперед, шаг назад. Иногда ему казалось, что он годами топчется на месте, загубив драгоценный дар, или ходит по кругу – а в центре круга находится нечто, к чему лучше вообще не прикасаться, если не хочешь потерять рассудок.

Но он подавлял в себе малейшие проявления малодушия. И экспериментировал снова и снова, пока дар не начинал казаться проклятием. Вполне возможно, что так оно и было. Однако для Кена не существовало ни «подарков», ни «проклятий». Смысл имела только Программа, которую он обязан был воплотить, чтобы не превратиться в жалкое подобие супера. В мита. В одну из бесполезных жертв, приносимых на бесцельном пути блуждавшей в потемках цивилизации.

4. Вторжение

Готовясь к обороне, миты действовали четко. Арбалетчики занимали позиции; другие тем временем забаррикадировали вход в Пещеру.

«Кен неплохо их выдрессировал, – цинично подумала Лили. – Не хуже, чем волков. Хотя почему ИХ? Он выдрессировал НАС. И будем честными до конца: только благодаря этой дрессировке мы выжили после всего, что натворил ублюдок Морти…»

Она сидела в каком-то ступоре, будто знала заранее, чем грозит появление нового «гостя». Выбор невелик: либо Кен успеет вернуться, либо им никто не поможет…

Внезапно она увидела, что явилось истинной причиной переполоха. Вой был только зловещим аккомпанементом. Перед тем как вход был закрыт, в Пещеру приковылял волк с оторванной лапой, истекавший кровью.

Лапа была не перекушена, а именно ОТОРВАНА. Небольшой спецэффект в стиле Мортимера, но даже у Отмеряющего Смерть не хватило бы физической силы для этого.

Митам было послано недвусмысленное сообщение. На Лили кровавое зрелище тоже подействовало отрезвляюще. Она очнулась, вскочила и сделала то, что велел делать Кен в случае опасности. Она быстро одела детей и увела их подальше от входа в укрытие. В глубине Пещеры была бетонная вентилируемая кишка. Прочная металлическая дверь. Надежный засов; запас воды и пищи на неделю. Правда, никто не задумывался всерьез, что будет после того, как эта неделя истечет…

Тут уже собирались другие мамаши со своими чадами. Она стояла среди этих людей, потевших от страха, и пыталась вспомнить, когда прервалась ее живая связь с ними, когда она стала чужой в родном жилище… Или это они первые оттолкнули ее? Еще бы: она была женщиной (демона, высшего существа) спасителя. И посмотрите-ка, кого она родила! Здоровые и красивые (выродки) детишки; только почему они покрыты шерстью с ног до головы?..

Она замечала, что даже сейчас, в вынужденной тесноте, все невольно стараются отодвинуться от нее, как будто она стала неприкасаемой. «Неужели я излучаю ненависть? – подумала она. – Или запах, внушающий омерзение? Или от меня можно заразиться неизлечимой болезнью?..»

Напрасно она пыталась анализировать их поведение. Ей самой было знакомо ЭТО. Когда Кен занимался с нею любовью, случалось, что безо всякой причины она вдруг содрогалась и стонала сквозь стиснутые зубы.

Может быть, она испытывала оргазм? Нет.

Отвращение.

Будто гигантский черный паук обхватывал ее во мраке мохнатыми лапами… впрыскивал желудочный сок в ее рот и вагину… внутренности начинали разжижаться, перевариваться, превращаясь в холодную слизь…

Лили передернуло. Что ж, умом она понимала этих женщин. Сердцем – нет. Кен оставил на ней незримое клеймо. Но это не сделало ее супером. Значит, она потеряна. Потеряна до конца своих дней.

Начавшееся вторжение избавило ее от нового наплыва тоски. Внезапность атаки ошеломила митов. На этот раз они имели дело с чем-то абсолютно незнакомым. Некоторые не успели даже испугаться. И, конечно, никто не сумел выбраться из Пещеры через (туннель имени Накаты) запасной выход.

Лили могла только догадываться о том, что происходит по другую сторону металлической двери. Но ее охватило чувство, близкое к панике, когда стальная плита начала ВИБРИРОВАТЬ, издавая низкий гул. Людям из прошлого это отдаленно напомнило бы гудение колокола. Она же в жизни не слышала никаких колоколов, однако генетическая память сыграла с ней злую шутку. Лили захотелось сжаться в комок и закрыть уши ладонями. Ей было очень трудно справиться с собой…

Чей-то ребенок завизжал в полутьме. Лицо Лили искривилось в болезненной гримасе. Высокий визг, сопровождаемый инфразвуком, заставлял ее корчиться, высверливал барабанные перепонки, буром врезался в мозг.

Затем к этим инструментам пытки добавился еще один – не менее омерзительный звук, донесшийся ОТТУДА, из-за двери.

(Если бы Лили знала, какой нестерпимый галдеж стоит в середине птичьей стаи, ей было бы с чем сравнивать. Но она даже НЕ ВИДЕЛА ни одной птицы.)

Пламя свечей заколебалось…

Все заняло каких-нибудь десять-пятнадцать секунд. Несколько мгновений неизвестности, от которой можно было окончательно свихнуться. Лили инстинктивно прижимала к себе детей, понимая, что не может защитить их. На возвращение Кена она уже не надеялась…

Несмотря на хаос в голове, она замечала все – даже то, чего не хотела замечать. Например, ее дети НЕ БОЯЛИСЬ. Они уставились на дверь с жадным любопытством, которое при данных обстоятельствах показалось ей извращенным и жутким. Вероятно, они посчитали происходящее новой игрой, придуманной папочкой для… Для чего же? Для их развития, конечно же. Чтобы познакомить с тем, что МОЖЕТ случиться однажды. Но тогда ему придется показать им смерть…

Эта мысль промелькнула в ее голове, будто горящая бумага, и, рассыпавшись, превратилась в мешанину обрывочных слов. Дрессировка? Черта с два! Больше никто никого не будет дрессировать.

Тем не менее она следила за детьми как завороженная. Старший поднял голову и потянул носом воздух. Затем оскалился. Лили это было знакомо. Однажды мягкость детских черт исчезает, и обнаруживается (морда? маска?) лицо молодого и пока еще глупого хищника…

К тому моменту герметичность была нарушена. Лист легированной стали толщиной в несколько сантиметров ПРОГНУЛСЯ, уплотнитель вылетел с чмокающим звуком и хлестнул кого-то по ногам… Теперь уже визжали все, забившиеся в бетонную кишку, – все, кроме Лили и ее (зверенышей) детей. Люди пятились, сбившись в кучу, вжимались в стены, давили друг друга…

Под дверью образовалась щель, из которой ударили лучи странного лилово-голубого света. Красивое сияние достигло слепящей интенсивности; лучи разбегались веерами, как беззвучные очереди трассирующих пуль, и обжигали ноги…

У Лили уже не было связных мыслей. Она превратилась в сгусток непередаваемых ощущений. Наибольший ужас внушала тишина, установившаяся там, за дверью, в Пещере. Полная тишина. Неестественная даже в мире, где все привыкли к мертвым пространствам и звенящей пустоте. Каким-то невероятным образом Лили могла отделить эту всасывающую и гнетущую тишину от оглушительного стука собственного сердца, какофонии воплей и плача, стонов и шорохов, окружавших ее в бетонной ловушке.

Все защитники мертвы – в этом не могло быть сомнений. Ни волков, ни арбалетчиков, ни Кена… Осталось одно лишь СВЕЖЕЕ НЕЖНОЕ мясо – женское и детское. Входи и бери.

И ОН вошел и взял.

5. Белый призрак

…Что-то – может быть, едва ощутимое покалывание в области позвоночного столба – заставило его обернуться.

Тотчас же он услышал, как завыли его волки. Их вой нагонял тоску. Судя по всему, они были дезориентированы. Пожалуй, это хуже, чем страх. Со страхом четвероногих Кен умел справляться.

Он смотрел на север. Из хаоса взвихренного ветром снега вдруг возникло нечто более определенное – гигантская крылатая тень, казавшаяся тем не менее сотканной из нездешнего света.

Он никогда не видел ничего подобного, даже во сне. ЭТО было совершенно не похоже на летящего ангела смерти – тот воплощал в себе строгую и завершенную геометрию металлического орудия, а тень принимала очертания некоего древнего существа, рудиментарного призрака памяти, – и становилось ясно, что ЛЮБАЯ форма для нее – всего лишь маска.

ОНО приближалось.

Распростертые белые крылья были мертвым роем, состоящим из миллионов остановленных в падении кристаллов льда. И крылья тоже не двигались. ОНО – что бы это ни было на самом деле – парило в сверхъестественном покое, но само его (присутствие) вторжение вызывало ощущение неотвратимо надвигающейся угрозы.

Это было потрясающе красиво… и страшно до холода в кишках. Совсем как в детстве, когда (Кеша) Кен впервые заглянул туда, где обитают истинные хозяева жизни. Сейчас он снова превратился в того мальчика, дрожащего от ужаса, увязшего по самый пах в черном болоте паники. И убийственный холод подбирался к его (будущим детям) яйцам. В то же самое время невидимые пальцы ощупывали лицо, будто изучали его форму…

Очнувшись и сбросив наваждение, он понял, что белый призрак заставил его на несколько секунд вернуться в прошлое. Прежде никто и никогда не проделывал с ним подобного фокуса. Призрак обладал невероятной силой.

И это уже было не знамение.

Это была предопределенность.

6. Враг

…Она стала просто камерой, внутри которой даже не было фотопленки памяти, – только камерой с объективом, фиксирующей происходящее. Поэтому ее парализованный рассудок не расчленял реальность на правдоподобное и невероятное. Все было возможно за гранью, которую митам вскоре пришлось переступить.

По стальной поверхности двери пробежала рябь, как будто металл вдруг превратился в жидкость. На миг дохнуло обжигающим легкие жаром, тотчас же сменившимся безжизненным холодным ветром, который был всего лишь результатом всасывания воздуха в образовавшуюся в пространстве каверну. Свечи разом задуло, но тьма так и не наступила – возможно, к несчастью для Лили.

Затем на двери начало формироваться рельефное изображение. Податливый, словно плохо натянутая кожа, лист металла демонстрировал десятки масок, переливающихся друг в друга, пока наконец дверь не раскололась пополам. Засов хрустнул, как сухая доска, и обломки звякнули о стену. В расширяющийся проем хлынул голубой свет – целое море тепла, покоя, чистоты и блаженства…

Они все ощутили ЭТО одновременно. Даже дети перестали плакать. Погруженные в голубое сияние люди вдруг оказались в раю еще при жизни, но кем был дарован этот фальшивый рай? Какая расплата ждала впереди?

И если Лили не могла противостоять ужасу, то этому наваждению она сопротивлялась до конца. Оно было сильнее, чем искушение. Искушение ОБЕЩАЕТ, а тут уже все СВЕРШИЛОСЬ. Голубые лучи ласкали ее кожу, согревали и нежили плоть; внутри зарождалось ощущение чистейшего, небывалого, ничем не омраченного счастья. Она будто вернулась в детство и прижалась к безликой, но бесконечно доброй матери, которая когда-то проводила ее в тяжелый, полный страданий путь, а теперь встречала вернувшееся дитя и вновь принимала в свое лоно…

Лили таяла, теряла свою ОТДЕЛЬНОСТЬ, забывала об отчуждении, сливалась воедино с другими людьми – их души, такие реальные, почти ВИДИМЫЕ в голубом сиянии, которое пронизывало насквозь тяжелые шкуры, оказались рядом, плыли как туманности в межзвездном хороводе. Да, она увидела и звезды – они были прекраснее, чем сами мечты…

Так она, наверное, и ускользнула бы в беспредельность незаметно для самой себя, если бы не Тихая Фрида.

Фрида непонятным образом оказалась в ее руке (может быть, проделав тот же фокус, что и некогда с Барбарой) – и выставила свое злобное острое жало в направлении (матери, источника света, хозяина звезд, бога) ВРАГА. Фрида явилась якорем, удержавшим Лили в этой реальности. Она испускала простые и старые, как мир, флюиды: «Убей того, кто хочет убить тебя!..»

Лили ненадолго пришла в себя. Впрочем, было уже поздно – по любым меркам, – но она хотя бы провела сознательно свои последние минуты.

В проеме двери появился силуэт – огромный и крылатый, прекрасный и грозный на фоне выжженной дотла Пещеры, он мучительно напоминал ей что-то. Нечто забытое, может быть, химерическое. Явно нездешнее, но с легкостью проникающее куда угодно, во все времена и страны, подчиняющее себе все возрасты и человеческие сны, дарящее защиту безумцам и поэтам под сенью своих крыльев и вспарывающее темные омуты кошмаров…

Но затем, по мере приближения, силуэт сжимался, уменьшался в размерах, приобретал очертания, все более похожие на человеческую фигуру. Знакомую ей фигуру…

Наконец ОН вошел через проем.

Точнее, протиснулся – ведь это был очень большой мужчина.

Кен. Но не… Кен.

Его фигура, его лицо. Его движения, его запах, даже ритм его дыхания… Точная, ужасающе точная копия – вплоть до мельчайших шрамов на лице, – но интуиция подсказывала Лили, что это не он. И на сей раз она не отделалась иллюзией – кое-что похуже, чем черный паук, вскоре обнимало ее невидимыми конечностями. ОНО стремилось запутать, сбить с толку, лишить воли к сопротивлению, задушить страхом…

Она закрыла телом детей и выставила перед собой нож. Смехотворная поза, если посмотреть со стороны, но это все, на что Лили была способна в ту минуту.

«Кен» улыбался. Он улыбался широко и дружелюбно. Его клыки блестели. Дети потянулись к нему, но маленькие руки внезапно показались ей щупальцами, растущими у нее между ног. Она каким-то чудом удержалась от того, чтобы полоснуть по ним лезвием («Фрида, Фрида, проклятая подруга, что ты творишь со мной?!»). Просветление наступило вовремя. Лили убирала жадно тянувшиеся к (отцу) врагу ручки, отмахиваясь ножом от кривой улыбки, которая была страшнее любого клинка.

Потом он сказал:

– Отдай мне щенков.

О, что это был за голос! Способный заставить замолчать хор ангелов и перекричать самого дьявола. Казалось, он мог загипнотизировать летящие пули… но не мать, защищающую детенышей. Вместо согласия и покорности она сделала шаг вперед и нанесла удар.

И дорого заплатила за это.

Боль взорвалась в ней. Лили зажмурилась от слепящего проблеска бритвы, вспоровшей разом все ее нервы…

Когда она открыла глаза, над ней маячило уже совсем другое лицо – слишком высоко, чтобы она могла до него дотянуться.

Враг был ростом не менее двух с половиной метров, а она обнаружила, что стоит на коленях, зажав в руке Фриду, от которой осталась одна рукоять. Обломок клинка блестел у чужака в зубах. Он выплюнул его, затем протянул мохнатую лапу, схватил Лили за шиворот и отшвырнул в сторону.

Она ударилась о стену всем телом, но не потеряла сознания. Она сползла вниз и с трудом подняла гудящую, налившуюся свинцом голову. Все, кто находился позади нее, – все, кроме ее детей, – (спали, были мертвы) попали в ЕГО поддельный рай. Их лежащие вповалку тела напоминали ей смерзшиеся глыбы пепла. Жизнь оставила их безо всякой видимой причины. Самым ужасным могли показаться серые лица с застывшим на них одинаковым выражением блаженства – если бы Лили еще могла чему-либо ужасаться…

Она скулила, как раненая волчица в разоренном логове, скулила от отчаяния, но ползла. Инстинкт заставлял мать делать это. Ее (щенки) дети… ОН хочет забрать их…

Враг уже поднял ее малышей. Они казались куклами в его руках…

Она схватила его за ногу, когда он сделал шаг, чтобы пройти мимо.

Он мог запросто стряхнуть ее, как тряпку, но вместо этого наступил другой ногой ей на спину.

Она почувствовала страшную, непреодолимую тяжесть, будто ее придавила скала, – ни повернуться, ни вздохнуть. Могильная плита расплющила ее на бетонной поверхности… Потом что-то хрустнуло в основании позвоночника, и Лили поняла, что больше никогда не сможет двигаться.

Голубой свет сменился непроницаемым черным туманом.

И кулак смертельного холода сжался.

7. Опоздавший

Кен опоздал всего на полчаса. Но если бы он опоздал на минуту или на двое суток, это, похоже, ничего не изменило бы. Враг не оставил следов за пределами Пещеры – не считая мертвых волков, глубоких проталин в снегу и потеков РАСТАЯВШЕГО льда. Слой воды еще не успел промерзнуть – под стекловидными наплывами была жидкость. Кое-где из-под сугробов даже показалась черная голая земля и серые пятна асфальта.

Никакого следа – ни свежего, ни остывшего. Никаких признаков «Тропы суперанимала», сохраняющейся в течение нескольких лет… У Кена сосало под ложечкой от того, о чем он мог пока только ДОГАДЫВАТЬСЯ.

Такое впечатление, что супер появился из ниоткуда, совершил стремительное неотразимое нападение и исчез в никуда. Его исчезновение было необъяснимо и убивало надежду отомстить. Ключ к этим «ниоткуда» и «никуда» содержался в недавнем видении, которое посетило Кена в кабине бомбардировщика. Он ошибся, приняв видение за предостережение. К тому времени удар уже был нанесен.

Кен ошибался и в другом. Например, он считал, что оставил Лили и детей под надежной защитой волчьей стаи. Он думал, что надежнее этой охраны – только он сам. Но теперь, когда Рой и Барби жалобно подвывали, будто оплакивали своих погибших собратьев, он понял: ему тоже предстоит пережить боль, которая опустошит сердце.

Возвращаясь, Кен готовился к худшему, и худшее ожидало его – свершившееся и непоправимое.

Он бросил беглый взгляд на трупы волков, лежавших на подступах к Пещере, – некоторые были сожжены, другие растерзаны, третьи задушены. Двое лежали со свернутыми шеями. Учитывая, что звери достигали в холке роста среднего мита, Кен получил некоторое представление о физической силе противника.

Вход в Пещеру изменился до неузнаваемости. От баррикады вообще ничего не осталось; от большинства арбалетчиков – тоже. Очаг погас, словно был затоптан огромным сапогом, зато под сводами до сих пор блуждали призрачные голубоватые огни. Часть перегородок между жилыми помещениями была снесена, и образовался хорошо заметный проход, по обе стороны которого валялись кучи оплавленного мусора. Супер не утруждал себя поисками коридоров и двигался к цели напрямик. Кен знал (знал!), что было этой целью.

Он уже ощущал ЕГО силу. Истинную силу, а не растраченную энергию мышц и переваренной в желудке пищи. Она проявляла себя как вязкая, липкая, сковывающая движения тень за спиной, которую нельзя увидеть и от которой нельзя просто избавиться. Она проникала и ВОВНУТРЬ – тогда ему начинало казаться, что он таскает под своей кожей и на своем горбу больную старуху. Таскает сейчас и обречен таскать до конца своих дней. Это удел всех проклятых. Всех, кто обнаружил свою уязвимость. Всех, кто позволил врагу нанести удар первым. Всех, чья линия кровного родства была насильно прервана… Старуха уже не слезет; она будет медленно заражать его клетки, отравлять его кровь, красть его дыхание, убивать его сперму, жрать по кусочкам его печень…

Он даже стал хуже видеть, словно что-то влияло на зрение. Он приближался к тому месту, где найдет ИХ трупы… Либо не найдет ничего.

И он действительно не знал, что страшнее.

Оплавленная дверь тускло блестела в темноте, словно сломанная пополам монета. И на этой монете осталось рельефное изображение – морда существа, которого Кен никогда не видел. Или все-таки видел совсем недавно?.. Нет, облик крылатого белого призрака был неразличим.

Суггесторы, хранившие документальные свидетельства прошлого, когда-то рассказывали Кену, что в первые дни после войны неподалеку от эпицентра взрыва можно было увидеть тени на асфальте, оставшиеся от испарившихся людей. Только тени – и ничего больше.

По крайней мере, он убедился, что это правда.

Но один вопрос тем не менее остался: почему неизвестный супер не прикончил и его?

* * *

…Она пришла в себя, как только он начал перекачивать в нее витальную энергию. Впрочем, он быстро понял, что это ее не спасет. Она была словно пробитый мех, который он тщетно пытался наполнить воздухом: дырявая оболочка утратила форму и уже не всплывет.

Энергии хватило лишь на то, чтобы отсрочить агонию. Лили, раздавленная в буквальном смысле слова, лежала лицом вниз, и он не стал переворачивать ее, чтобы не убить сразу. Вместо этого он лег рядом с ней, прямо в лужу ее густеющей крови, и слушал ее предсмертный шепот.

Он гладил свою Лили, молча глотая горькие ранящие слитки слов, исторгнутых ее тускнеющим сознанием… Бредила ли она? Для него это не имело значения. Бред и явь равно претендовали на истинность – на каком-то из уровней реальности ВСЕ становилось чьей-то гигантской галлюцинацией… Он просто впустил в себя Лили – такую, какой она была в эти последние минуты, – и не мог сделать для нее большего. Она поселилась в его памяти и стала частью его души…

Она шептала: «Дракон… Помнишь, я рассказывала тебе?.. Огонь… Крылья… Дракон…»

Да, он помнил те долгие часы у костра, те прекрасные сказки юной девушки, жаждавшей приукрасить нестерпимую жизнь. И хотя ей казалось, что все минуло бесследно и старания были напрасными, он знал, что без тех сказок, без той книги и без того цветка не было бы сегодняшнего Кена, не было бы победы над Локи, над Мортимером, и не было бы двух десятилетий жизни, которую они выпили как драгоценную жидкость – бережными глотками, по одному глотку в день. Семь тысяч дней, отделенных друг от друга безвременными лакунами снов. И еще любовь, и рождение детей, и общие воспоминания, и тепло тел, и могила Лео, и книга, перечитываемая снова и снова…

Дьявол, теперь даже не верилось, что ему удалось вырвать у смертельной ледяной ночи так много!

* * *

Сердце Лили перестало биться одновременно с маленьким сердцем Фриды, зажатым в ее кулаке.

8. Накса

Получив пулю в грудь, Накса криво улыбнулась и подумала: «Твою мать, везде одно и то же!»

(Ее действительно встречали так негостеприимно почти во всех колониях, к которым она приближалась. Обязательно находился кретин, желавший проверить, насколько она уязвима. И взять у нее урок на всю оставшуюся жизнь. Слишком короткую жизнь – о да, с этим Накса была согласна.

Возможно, ее «слабый» пол служил дополнительным раздражителем для самцов. Они не верили, что она в одиночку делает то, на что они не способны.)

…Покачнувшись от удара, она выровнялась и выковыряла горячую пулю длинным когтем, отросшим на мизинце. Бросила быстрый взгляд на расплющенный, потерявший форму кусок свинца. Сойдет, чтобы отлить новую пулю для Рэппера. Или дробь для Обрезанного Иуды…

Между тем колонисты продолжали палить. Накса не полезла напролом и предпочла укрыться среди руин. У нее еще было время. Дракон приказал ей явиться сюда к исходу третьих суток. До назначенного срока оставалось больше восьми часов. Она могла подождать, пока тупицы впустую растрачивают боезапас. Но зато потом ее никто не остановит. Никто, кроме… другого супера. Впрочем, вероятность наткнуться на Свободного в этом захолустье была чрезвычайно мала.

В развалинах Накса чувствовала себя великолепно. Она родилась в одном из таких обледенелых лабиринтов; это была ее стихия. Она повсюду прекрасно ориентировалась, но в постурбанах могла дать сто очков вперед любому, кто рискнул бы сыграть с нею в прятки «на вылет». Те, которые все же рискнули, давно валялись подо льдом. Кое-кто из суггов болтал, что она видит сквозь стены. Накса не опровергала этих слухов. Дракон говорил ей: «Пусть слава опережает тебя и делает половину дела».

Она двигалась вдоль оборонительной линии, вычисляя слабые места. Лабиринт – это готовая засада и готовое укрытие. Все зависит от того, кто ты: хищник или жертва. Она почувствовала себя хищницей очень рано, лет в восемь. А потом нашла себе прекрасного учителя. Или, как она поняла гораздо позже, тот нашел ее.

Накса могла бы пойти и дальше, но, к сожалению, оказалась бесплодной. Она смирилась со второстепенной ролью, осознав, что любой вклад в реализацию Программы имеет свою цену. И даже у бесплодия была своя удобная сторона: Накса трахалась когда угодно и где угодно без последствий. О ее способностях к этому занятию тоже ходили легенды. Обычно ее партнерами были Свободные. За нею оставалось право соглашаться или нет (если, конечно, речь не шла о желаниях Дракона). Редкий суггестор мог удовлетворить ее. И, конечно, она никогда не пробовала в этой роли митов. На этот счет у нее существовал внутренний запрет – секс с митами казался ей чем-то вроде зоофилии.

Преданное служение Дракону не вступало в противоречие с ее идеалом свободы. Она была абсолютно свободна в выборе своей «религии», и когда Дракон явил ей одно из своих воплощений (а их у него было множество), Накса с радостью пошла по указанному им пути. Она, безусловно, не надеялась добраться до конечной станции (у нее хватило ума понять, что конечная станция вполне может оказаться миражом), однако само движение обретало единственный смысл в бессмысленной Вселенной. Движение означало эволюцию, а эволюция работала на Программу.

Накса не часто задумывалась над этим. Интимные проблемы остались в прошлом, а в настоящем чаще всего были холодный ветер, горячий свинец, редкие встречи с себе подобными и долгие переходы в одиночестве – а когда впереди наконец возникало жилье, она натыкалась на кретинов, которые не хотели ДЕЛИТЬСЯ. И тогда их уговаривал Обрезанный Иуда.

Она переокрестила свой дробовик четыре года назад. И если с первой частью имени все было ясно, то вторая вызывала недоумение у суггесторов, лишенных, как правило, чувства юмора (иногда ей казалось, что они просто БОЯТСЯ его иметь). Суггесторы не могли знать, что однажды дробовик подвел ее. Очень сильно подвел. И хотя скорее всего дело было в негодном патроне, Накса считала, что у ее двуствольного парня скверный характер. Его капризы стоили ей пробитого легкого, сломанных ребер и двух месяцев, вырванных из жизни. Черт с ними, с ребрами, – все срослось отлично! Только потраченное впустую время было невосполнимо и потому не имело цены…

* * *

Спустя пару часов, обогнув юго-восточную окраину колонии, она поняла, что и на этот раз для Иуды найдется работенка. Ну почему, почему эти тупицы так спешили умереть? Одного из стрелков она сняла, проделав для разминки фокус, которому ее научил Дракон. Фокус назывался «Белый револьвер». Немного скольжения, немного теней, небольшой (для супера) перепад давления – а когда из снежного вихря внезапно высовывался ствол, было уже поздно. Последнее, что видел ошарашенный мит, – это вспышку в центре бешено вертящегося белого пятна…

Кажется, колонисты уже поняли, с кем имеют дело. Они затихли и выжидали…

Накса не понимала, почему Дракон назначил встречу в этой дыре, но пути ЕГО неисповедимы, а ее долг – следовать за ним. В противном случае ей не хватило бы и трех жизней, чтобы преодолеть множество внутренних и внешних преград. Молиться? Она была не настолько сентиментальна. Она предпочитала слушать, как «проповедует» Рэппер.

К исходу седьмого часа она достигла Южных ворот, дважды предоставив слово Иуде. Сегодня тот был в хорошем настроении и высказался обоими стволами «за». Суггесторы, дежурившие на входе, оказались чуть умнее митов, которых обычно подставляли под пули, отправляя в наружный караул, и предпочли договориться по-хорошему.

Получив от них заверения в полной безопасности и потребительскую карту с неограниченным балансом, которая была просто-напросто «цивилизованной» формой взымания дани, Накса вошла в колонию.

9. Курица

Теперь он выяснил, что никакие потери его не сломят. И не остановят. Кен вдруг осознал, что с раннего возраста был готов к смертям, утратам, всей этой жестокости – не звериной и не человеческой; это была специфическая, непонятная митам и суггесторам жестокость суперанималов.

Теперь он просто платил по счетам. Чьим? Возможно, это были неоплаченные долги его прямых предков. Во всяком случае, он не бился в истерике и не проклинал какого-то там «бога». Он закупорил свою адскую боль, как яд в бутылке, закупорил и спрятал глубоко внутри – чтобы открыть сосуд боли когда-нибудь, в нужный момент, и влить отраву в глотку врагу. А если не получится, если месть не осуществится, то отрава замерзнет во льду вместе с его никчемным дохлым телом… Не иметь ад где-то в будущем, в отдаленной перспективе, а носить его в себе – это избавляло от еще одной зависимости.

Таким образом, причина и стимул жизни были в нем самом, а не в ком-то из близких людей; но там же хранился и «ключ» от аварийного выхода. И хотя он знал, что никогда им не воспользуется, это означало наличие выбора и делало его по-настоящему свободным существом.

* * *

Несмотря на свою молодость, он совершил уже два одиночных путешествия на восток и на юг. В первом случае это была проверка на зрелость, которую он устроил себе сам; во втором – жизненная необходимость. И вот теперь пора было снова отправляться в путь.

Он похоронил Лили, как хоронят суперов – лицом вверх, с открытыми глазами и с оружием. Рукоять сломанного ножа осталась зажатой в ее кулаке… Вначале он хотел положить в ледяную могилу еще один ее смехотворный фетиш, но затем, повинуясь внезапному порыву, спрятал книгу в свой вещевой мешок.

Книжонка была чем-то вроде приглашения к сентиментальной прогулке в прошлое. Раньше он думал, что не может себе этого позволить. Но теперь понял, что позволит себе все. Никакое чувство уже не ослабит его и не застанет врасплох. Даже любовь.

…Он выдалбливал нишу в ледяном панцире. Он работал размеренно и отрешенно. Формула «время лечит» была неплохим утешением для митов, но не для того, кто постиг относительность времени. И Кен хотел бы знать, какова смертельная доза этого сомнительного «лекарства»…

Пещера (родина) была уничтожена. Он осознавал, что уходит отсюда навсегда. Дорога длиною в жизнь – теперь это выражение приобрело для него буквальный смысл. Можно было выбрать любое направление. Но, закончив с похоронами, Кен решил на всякий случай СПРОСИТЬ. Напоследок. Еще раз испытать Локи со всей его призрачной шайкой, которая вполне годилась для того, чтобы называться Испорченным Оракулом.

* * *

В месте падения бомбардировщика по-прежнему находился концентратор СИЛЫ, но по неизвестной причине СИЛА посылала искаженные видения. Не исключено, что однажды сюда доберется какой-нибудь сугг с воображением, – и если он выживет, непременно появится новая легенда. Об источнике кошмаров. О могиле миражей. О демоне, плавящем лед и металл. О проклятии Локи, погубившем целую колонию.

Суггесторы испытывали детскую потребность навешивать ярлыки. Они залепляли реальность этими ярлыками, а потом, слепо тыкаясь в них мордочками, удивленно вопрошали: «Где я? Что это? Почему ОНО меня убивает?..»

Кен ни на секунду не задумался, как назвать то, что он увидел на замерзшей реке. Лишь черная радость вспыхнула в нем и тут же погасла, когда он понял, что это не враг.

Локи стоял возле бомбардировщика, и поджидал его. Не призрак, но и не живое существо. Кен не стал лезть в кабину, чтобы посмотреть, лежит ли там труп. Он просто принял как неизбежность новые правила смертельной игры.

Мертвец тускло светился во мраке. Это был чужой, отраженный свет, падавший сквозь дыру в пространстве, которая вдруг открылась, будто старая рана. Где-то существовало магическое зеркало, иногда (на секунду, на час или только на один сон) возвращавшее теням форму, а ушедшим – память… Сгущаясь, тени обретали плоть. Луна мертвых, незримая для живых, восходила над призрачным горизонтом…

Кен смотрел на Локи, не отводя взгляда и не мигая. Он понимал, что может отменить эту встречу в любой момент. Но кто поступит так, когда кошмары УМОЛЯЮТ?

Локи молчал, однако его вид говорил о многом. Он выглядел так, как и должен выглядеть Локи Одноглазый, которого ненадолго выпустили из ада погулять. Локи-неудачник, Локи Проигравший, Локи, Которого Прикончила Шлюха…

Рой и Барби с глухим рычанием двинулись вперед. Кен приказал им остановиться – сигналом был резкий выдох сквозь стиснутые зубы.

ЭТОТ Локи уже не был опасен ни для кого, кроме разве что собственной Тени. Кен начал медленно приближаться к нему. Рана, зиявшая на месте одного глаза, притягивала к себе взгляд. Теперь в глубине этой уродливой воронки блестело что-то. Чей-то зрачок. Но не Локи.

Внезапно Кен понял, что имеет дело с Поднятым.

Раньше он слышал об этом от суггесторов. Как выяснилось, не все легенды оказываются лживыми выдумками… Зато он знал, что предпринять в подобном случае. Существовал единственный способ остановить Поднятого.

Кен потянулся за Секачом, чтобы отрезать Локи голову. Он сделал бы это без малейших колебаний. Он считал своим долгом оказать учителю последнюю услугу…

Но тут Локи засмеялся.

От этого смеха шерсть на загривке у Кенавстала дыбом. Он почувствовал, что настоящая пытка начинается там, куда никому не дано заглянуть при жизни. Локи остался верен себе – он на свой манер издевался над самонадеянностью ученика…

Кен убрал Секач и повернулся, чтобы уйти. Но это был еще не последний урок.

Спустя минуту он впервые в жизни услышал, как хлопают крылья. Он оглянулся. Вокруг Локи беспорядочно металась черная птица, у которой была отрублена голова. Она бегала по насту, разбрызгивая кровь. Кен не мог понять, откуда она взялась.

Жирная, уродливая, с короткими крыльями… Птица вполне подходила по внешнему виду под описание курицы.

Локи смотрел на Кена с невыразимой улыбкой. Так смотрят в зеркало старики, читая в отражении беспощадный приговор и слишком поздно узнавая о себе все то, чего уже нельзя изменить или исправить.

А Кен наблюдал за курицей. Из ее шеи торчала горящая свеча, которая не гасла, несмотря на сильные порывы ветра и хаотические броски самой птицы. Это уже смахивало на неприкрытое глумление. Но и символы были очевидны: крылатая тварь, не умеющая летать (что может быть противоестественнее?), и свеча, освещающая путь (но кому?!).

Локи не случайно ухмылялся – действительно, разве это не смешно?.. Чего-то не хватало в его наборе. Ну да – самой отрубленной головы. Заслуживало внимания также то обстоятельство, что когда-то курица считалась ДОМАШНЕЙ птицей.

Вся эта нелепая сцена выглядела как неудавшееся жертвоприношение, игра дебильного ребенка. Кроме того, агония казалась чересчур долгой…

Наконец курица умчалась на северо-восток и скрылась из виду. Локи даже не посмотрел ей вслед. Его единственный затянутый мутной пленкой глаз был направлен на живого супера. Но был еще один глаз – не его. Кен ощущал чужой взгляд почти как прикосновение…

– Найди свою голову, – сказал Локи свистящим шепотом, после чего повернулся и направился к бомбардировщику.

* * *

Кен шел на северо-восток. Рой и Барби тащили нарты, в которые было загружено все необходимое для дальнего пути. Выбрав направление, Кен не собирался отклоняться от него без весомых причин.

На небе по-прежнему не было видно звезд. Магнитный «компас» в мозгу у Кена служил исправно. И все же именно проклятие стало его путеводной звездой.

10. Z-11

Да, он любил горячую кровь, как другие любят холодную водку, – ну и что? Разве это повод называть его кровожадным зверем? К тому же он никогда не пил кровь живых или испорченное адреналином пойло жертв, успевших испытать смертельный страх. Он не пугал и не подвергал бессмысленным пыткам. Он просто выполнял свою работу. Однако кличка «Вампир» приклеилась к нему намертво.

В реестрах, составленных супраменталами, он получил кодовое обозначение Z-11, но только настоятель Обители Полуночного Солнца, двое монахов в статусе Карателя и Убийцы боли, а также женщина-кормилица из Медвежьего стана знали, кем он является на самом деле.

Долгие годы супраменталы готовили своего агента для борьбы с теми, кого они считали монстрами, и вырастили… монстра. Впрочем, у них не было альтернативы. Все другие способы не оправдывали себя и обходились слишком дорого. Три, четыре, а то и десяток жизней за жизнь одного супера – такая цена казалась непомерно высокой даже неисправимым идеалистам.

У Вампира были шансы продержаться дольше остальных, и он блестяще их использовал. Выпущенный в мир, словно в лабиринт, населенный одичавшими псами, он отвоевал себе жизненное пространство. Он подвергся супраментальному воздействию еще во внутриутробный период и перенес несколько сотен гипносеансов на протяжении первых семи лет жизни. Направленная мутация плюс измененное сознание – в результате он превратился в весьма совершенное запрограммированное орудие. При этом программа, сформированная одновременно с глубинным личностным ядром, не могла быть обнаружена никаким сканированием. На втором и третьем уровнях он оставался неуязвимым. На специфическом жаргоне Обители это называлось «не отбрасывать Тени». В каком-то смысле он действительно напоминал неодушевленную вещь…

Настоятель Обители Полуночного Солнца считал Z-11 своим шедевром, но иногда (со временем все чаще) ему казалось, что он потерял чувство реальности и совершил непоправимую ошибку, создав дрессированного дьявола.

* * *

…Он поднес ко рту окровавленную Хлеборезку и облизал пламенеющий клинок. Плохая, отравленная кровь. Он не стал больше пить.

Вампир посмотрел на Z-29, скорчившегося возле его ног. Эта гора мертвого мяса уже ни на что не годилась. Вампир мог бы прикончить суперанимала трижды, причем первый раз – на расстоянии пятидесяти километров, когда засек точное местонахождение очередного объекта своей охоты, длившейся годами практически без перерывов. Но он предпочитал «близкие контакты». Вероятно, это было заложено в его личной программе. Одно из тех побуждений, которых он даже не осознавал…

Дуэль состоялась спустя сутки и не принесла Вампиру удовлетворения. Все закончилось слишком быстро. Проблем не возникло. Вампир ожидал большего от Z-29. Разочарованный результатом, он пренебрег правилами Ритуального Кодекса и не стал укладывать супера в лед. Он бросил труп на поверхности – на радость пожирателям падали. Где-то рядом бродил дегро; Вампир улавливал его присутствие. Жалкая тварь находилась не дальше нескольких сотен метров.

Дегро пожирают мертвых суперов. Разве это не символично? По мнению Вампира, суперанималы из третьего десятка и не заслуживали лучшей участи. Кроме того, сейчас не было необходимости маскироваться, следуя нелепому Кодексу, который в свою очередь был целиком подчинен Программе. Вампир не только убивал – он прерывал передачу эстафеты. Разрушение «троицы» оказалось едва ли не более важной задачей, чем физическое устранение супера.

До ближайшего стана было пять суток пути. Этот идиот Z-29 сам загнал себя в ловушку площадью несколько тысяч квадратных километров. Пустыня… Что может быть проще, чем охота в пустыне? За последний год Вампир уничтожил четверых. Но все они были сравнительно легкой добычей. А вот другие…

Ему до сих пор не удавалось выйти на главных противников. Дракон, Ураган, Джампер, Ханна… Эти имена мерцали в его темном сознании, как далекие маяки, до которых еще плыть и плыть… или как звезды, до которых ему никогда не добраться. Произнесенные вслух, имена вызывали ответную вибрацию в его теле. Вечные раздражители. На этих существах были сфокусированы его истинные устремления. К ним тянулись силовые линии, вдоль которых он принужден двигаться всю свою жизнь. А может быть, и после смерти – если правда то, что супраменталы используют Поднятых.

Вампир уже успел приобрести дурную славу – достаточную для того, чтобы непосвященные в замысел настоятеля супраменталы начали охоту на него самого. И это уже не назовешь прикрытием. Он понимал, что рано или поздно ему придется убивать тех, кому он служил. Нити его предопределенной судьбы сплетались в немыслимый узел. Раздираемый противоречиями, он все чаще терял контроль над собой. Но даже в пучине безумия существовали течения, которые заставляли его двигаться в поисках врага…

Покончив с Z-29, Вампир вытер нож и осмотрел оружие мертвеца. Огнестрельные хлопушки оказались изношенными и не представляли для него интереса. Он взял себе патроны, машинку для запрессовки пуль и кожаные ремни. Само собой, ему пригодилась упряжка, а также недельный запас мяса.

Направление дальнейшего движение не пришлось выбирать долго. Что-то влекло Вампира на северо-восток, и он подчинился невнятному зову.

11. Мачеха

Местные называли свою помойку Северной Столицей. Смех, да и только! Накса, повидавшая Великие Постурбаны юга, снисходительно ухмылялась, слушая дешевую похвальбу пьяненького сугга, подсевшего к ней в одном из баров на Литейном проспекте.

Поблизости было полно мастерских, где отливали пули, дробь и делали примитивные патроны. Накса даже не глядела в сторону этих ублюдочных оружейных. Но зато и питейных заведений хватало. Она бесплатно пила лучшую довоенную водку.

Вначале ей показалось, что сугг попросту клеит ее. Потом она почуяла, что он не так уж сильно пьян. Она «поиграла» с ним – легонько, чтобы у парня не появилось глюков. Спустя несколько минут Накса уже знала, что это связной Дракона. Тогда зачем нужна была дурацкая клоунада?!

Она выволокла сугга наружу и ткнула мордой в снег, чтобы немного остыл. После такого компресса тот мгновенно протрезвел и вполне связно доложил, как найти ночлежку под названием «Астория», где для Наксы уже был забронирован номер.

Она немного смягчилась. Ясное дело, сугг хотел пустить ей пыль в глаза. С мужчиной-супером он вел бы себя иначе, но в любом случае это были маленькие хитрости пса, выпрашивающего кость. И она бросила ему кость – даже шавки иногда приносят пользу.

Суггестора звали Лось. Он был не так глуп, как казалось на первый взгляд. Впрочем, в способности Дракона подбирать слуг она никогда не сомневалась. Сейчас ей нужна была живая игрушка – и она ее получила.

Поскольку Накса опережала график на несколько часов, она решила немного поразвлечься. Напиваться в компании Лося оказалось удовольствием ниже среднего, хоть тот и знал кучу анекдотов про митов. О том, чтобы поваляться с мужиком из Свободных, нечего было и мечтать. Лось, правда, предлагал свои скромные услуги, но быстро сник, как только Накса стиснула в кулаке его жалкое хозяйство.

Она не сделала его кастратом, но все-таки услышала в тот вечер ангельские голоса евнухов. Отвергнув очередную идею Лося заглянуть в публичный дом для женщин, она согласилась посетить здешний «театр». Вообще-то, Накса неплохо разбиралась в играх со сдвинутой реальностью. Дракон иногда крутил для нее такое «кино», что дух захватывало, но поглядеть на кривляние митов тоже было забавно.

Как и следовало ожидать, в ложе для суперов Накса оказалась в одиночестве. Она развалилась на мягком, устланном шкурами диване и позволила себе немного расслабиться.

В зал набилось несколько десятков митов. В ее сторону поглядывали с осторожным любопытством. Очевидно, о появлении супера знала уже вся колония. Накса подозревала, что это не очень понравится Дракону. Тот обычно действовал скрытно, но если раскрывался, то не оставалось никого, кто мог бы рассказать об этом.

Началась пьеска, оказавшаяся римейком допотопного фильма. Суть ее сводилась к тому, что супер с идиотским кодовым именем Т-1000 охотился за мальчишкой Коннором, а того защищал другой супер, которого играл здоровенный детина с тупой рожей. Звуковые эффекты создавал за сценой хор евнухоидов. Они же заоблачно подвывали в душещипательных эпизодах.

Все это было, конечно, несусветной чепухой, но по ходу пьески, разыгрываемой среди настоящих развалин, выяснялось, что Т-1000 перемещен во времени, а также умеет превращаться в кого угодно и во что угодно. Реализовывалось это до смешного просто: актеришка напяливал различные маски, но иногда вместо него появлялись другие, игравшие прежде убитых им персонажей.

В какой-то момент Накса даже перестала зевать. Она почуяла за всем этим дешевым балаганом Тень Дракона. Метаморфозы, стирание грани между настоящим и будущим, проникновение в недоступные области мира – вот что завораживало митов, да и не только их. У Наксы холодело в груди, когда она видела шлейф (только шлейф!) превращений Дракона. А ведь это все равно что следить за призраком или слышать затухающее эхо подлинного звука…

Короче говоря, ей было уже не до пьески. Если она получила послание, то его надо правильно истолковать. И не дай ей бог опоздать хоть на минуту!

Лось ждал ее снаружи. Накса втолкнула его в сани первой же подвернувшейся упряжки и велела погонщику гнать в «Асторию». Собачки мигом домчали их до ночлежки.

Оказавшись на месте, Накса внимательно осмотрела полуразрушенное здание, пытаясь обнаружить признаки присутствия Дракона. Но это не удавалось и более опытным суперам – если только Дракон не затевал игру первым. Зато тогда от его шарад голова шла кругом…

Из-за тяжелой металлической двери доносилось звяканье стил-гитары. Кто-то играл «Железный зуб». В правом крыле уцелевшего первого этажа находился кабак, в левом – номера, в полуподвале – тоже номера, но самые дешевые. Ездовые собаки, привязанные к ограде, злобно перегавкивались.

Погонщик что-то проскулил насчет оплаты, но стоило Наксе взглянуть на него в упор, как он заткнулся и предпочел поскорее убраться.

Накса распахнула дверь и очутилась в полутемном холле. За стойкой возникла бледная рожа портье, вскочившего при ее появлении. Позади него стоял черный шкаф с кодовым замком, не иначе – сейф, в котором хранили свое барахло самые тупые из клиентов.

Накса ухмыльнулась при виде такого неисправимого жлобства. Что действительно ценное можно было доверить этому дурацкому ящику?

На двери кабака имелась надпись: «Пожалуйста, оставьте своих мутантов снаружи и сдайте оружие в гардероб». Очередная глупость. Супера не расставались с оружием, а миту не поможет и ручной пулемет – не те рефлексы. Правда, были еще супраменталы, которые носились с утопической идеей всеобщего равенства перед законом. Но где он, этот мифический «закон»? У Наксы порой чесались руки и зудело между ногами – так ей хотелось повстречать крутого супраментала и «обсудить» некоторые спорные моменты. В койке или на дуэли – это уж как получится…

Из щелей перло жарким мясным духом, и Накса ощутила зверский голод, но сейчас ей было не до жратвы. Она по-прежнему терялась в догадках относительно того, на кой черт Дракон велел ей забраться в эту клоаку. По ее мнению, сгодился бы любой стан в пустыне…

Но тут до нее дошло: начался очередной эксперимент, от которых Наксе становилось не по себе. Она превращалась в слепую игрушку и не улавливала скрытого смысла происходящих событий – что могло быть хуже для супера! «Не по себе» означало, что озноб волнами пробегал по ее покрытой золотистой шерсткой спине, а такого не случалось даже в самый лютый мороз…

Однако справедливости ради следовало признать: Дракон ничего не делает без веских причин. Где же еще проводить подобные опыты над двуногими, если не в густонаселенном постурбане? Человеческого материала сколько угодно, и суггесторы всегда под рукой.

Лось о чем-то пошептался с портье, тот дал знак, и через секунду к Наксе подскочил холуй, угодливо предложивший показать номер. Накса не удостоила его ответом и двинулась в глубь темного коридора.

Нужная ей дверь находилась за поворотом, в тупике. Но на самом деле тупик был кажущимся. Заложенное кирпичами окно в торцовой стене могло послужить запасным выходом. Все было продумано – и Накса еще не решила, хорошо это или плохо. Ей приходилось видеть более изощренные ловушки. Она постучала кулаком по кладке и поняла, что в крайнем случае проломит ее без особого труда.

Дверь номера была металлической, с вмятинами от пуль. На замки – ЛЮБЫЕ замки – мог понадеяться разве что мягкотелый придурок мит. Поэтому Накса даже не поинтересовалась ключами. Она распахнула дверь ударом ноги и остановилась на пороге.

Норка выглядела вполне сносно. Оконные проемы закрыты стальными ставнями. Мебель – старая и тяжелая рухлядь, которой, видимо, и пытался забаррикадировать дверь один из прежних постояльцев. Накса отметила про себя, что следов крови нигде не осталось. Коридорный позаботился о «чистоте». Все-таки это был дорогой номер. То, что деревянную мебель до сих пор не сожгли, говорило о многом.

В другой комнате без окон стояла огромная кровать, над изголовьем которой висел кованый металлический крест – слишком большой для деликатного символа угасающей веры и слишком маленький для садомазохистских забав. Кроме того, на полу были расставлены металлические миски с незажженными свечами.

Лось до пояса сунулся в черный зев камина, чтобы развести огонь.

– Лучше принеси мне чего-нибудь пожрать, – бросила Накса и уселась в кресло, развернувшись лицом к двери и положив на бедра Рэппер.

Она явилась в точку встречи вовремя и теперь ждала. Самого Дракона или его посланника – безразлично. В худшем случае она была готова встретить даже агентов супраменталов, которые охотились за нею добрый десяток лет. Накса догадывалась, что ее имя не стоит первым в их черном списке… но где-то близко, очень близко к его верхней части.

12. Снежный барс

Когда-то он был одним из лучших и внес немалый вклад в реализацию Программы. Он поставил на ноги троих, а ведь многим не удавалось сохранить даже единственного молочного детеныша. Он уступал только Дракону и Джамперу. Кое-кто утверждал, что и Локи был чуть быстрее. Проверить это уже невозможно. Судьбе и Теням не было угодно свести их в поединке.

В свое время Барс был настолько хорош, что ни один из его взрослых сыновей не пришел на родовое кладбище, чтобы уложить отца в лед. А теперь… Старший сын погиб от руки Вампира. Отпрысков осталось двое, и следы их потеряны. Может быть, они тоже мертвы или находятся слишком далеко, чтобы вызвать Барса на дуэль.

Он давно ни от кого не получал известий и всегда держал второй уровень закрытым. С некоторых пор он мечтал исчезнуть из мира, стать недосягаемым и освободиться от цепей смертельной игры, в которую был втянут с детства. Что это – старость? Да. Но Барс имел смелость полагать, что это еще и мудрость…

Ему нравилась полная самоизоляция и уединенная берлога, где никто не тревожил его долгие годы. Он не хотел бы видеть своих сыновей. И у него было предчувствие, что он их не увидит.

Возможно, он постепенно утрачивал необходимые навыки, зато приобрел бездну времени для размышлений. И он понял: что-то пошло не так еще до его рождения. В Программе имелся скрытый порок. Прогресса не было. Даже лучшие из суперов блуждали в замкнутом круге смертей, насилия и рождений.

Но Барсу казалось, что он вырвался из этого круга. Для этого надо было всего лишь уйти на покой. И чтобы его ОСТАВИЛИ в покое. Он стар. Рефлексы давно уже не те, что раньше. Он имел шанс прожить в своей берлоге еще несколько лет и умереть тогда, когда почувствует, что ресурсы организма истощились полностью.

С возрастом пришло то, чего нельзя познать в молодости ни умом, ни серцем. Это сомнительное «знание» – как плохая брага из перебродившего сока собственной жизни, отжатого безжалостным прессом времени. Она не проясняет ума, и от нее свинцом наливаются конечности; тем не менее она вливается в глотку независимо от желания. Единственное, чего он желал, это покоя.

У него появился досуг, странные для суперанимала мысли и свобода бездействия. Он был избавлен от необходимости ежесекундно выбирать между жертвенностью и убийством. Он научился смиряться с существованием неразрешимых тайн – в том числе в нем самом. Он хорошо спрятался. Он думал, что запертые уровни – это двери, от которых нет ключа.

Но, как оказалось, Дракон научился взламывать любые замки.

* * *

Барс добывал себе пищу в подземном бункере, где хранился стратегический запас. С некоторых пор он испытывал отвращение к убийству, предпочитая консервы сырому свежему мясу. Для супера это было верным признаком деградации, однако Барс открыл, что поиски своего истинного «я» могут скрасить тоскливую старость.

Кто же он? Вернее, в кого он постепенно превращался? Барс был все еще слишком силен и быстр для мита. И не способен на самопожертвование. Крайний индивидуализм завел его на голую вершину горы, на которой были только холод и бесцельность существования, зато никто не мешал. И путь отсюда один – в пропасть…

За свою жизнь Барс прикончил достаточно супраменталов, чтобы суметь отличить себя от представителей этой странной человеческой породы. Оставалось признать, что он – выродившийся суперанимал, генетическое недоразумение, не предусмотренное Программой. Но он был даже доволен таким раскладом. Это тем более позволяло ощутить свою непричастность и взглянуть со стороны на ту кровавую возню, которой самозабвенно предавались его бывшие соплеменники. Все были слепы, но Барс по крайней мере осознавал собственную слепоту.

Поэтому, когда он нашел посреди пустыни хорошо замаскированный бункер, доверху набитый всем необходимым для выживания, он счел это рукой судьбы. Судьба давала ему шанс измениться, обеспечив на долгие годы жратвой, одеждой, топливом и оружием. Он думал, что ему удалось выскользнуть из замкнутого круга. И несколько лет пребывал в этом приятном заблуждении.

В своем стремлении уединиться стареющий Барс забрался слишком далеко. Когда-то он предпринял самоубийственную попытку пересечь ледяную пустыню. Три месяца пути и почти непрерывных бурь… Ему никто не мешал, кроме стихии. Тут не было даже дегро. Вообще ничего живого.

Он оставил на маршруте трупы двенадцати собак. Еще четверых он съел сам, чтобы не сдохнуть от голода. Но он все равно сдох бы, если бы не наткнулся на бункер.

Сперва он думал, что стал жертвой предсмертной галлюцинации. У него и впрямь начались видения. В миражах он видел прошлое… Однако пища – это было нечто вещественное. И когда он запихнул себе в рот первый кусок, то понял, что прорвался к свободе.

Несмотря на то что он забрался в самую глубь пустыни, которую в периферийных постурбанах называли не иначе как Могила, Снежный Барс не изменил себе. Он пренебрег удобствами и устроил себе логово в паре километров от бункера. А также приготовил два ложных укрытия.

Возможно, кто-нибудь счел бы подобные меры предосторожности крайними и абсурдными. Но все эти годы старик ждал. Он ждал того, кто придет и притащит за собой его смерть, которая однажды отступилась от добычи. Мысли о смерти никогда не оставляли его надолго – иначе Барс не был бы суперанималом. И он готовился достойно встретить любую смерть – включая Ту, Что Приходит Сама По Себе.

Но все-таки лучше иметь Наследника…

Иногда ожидание пришельца казалось ему нелепым. Однако расслабляться не следовало. Ведь кто-то мог повторить то, что сумел сделать он. Зачем – другой вопрос. Жертвовать можно не только собаками…

В любом случае прошло уже слишком много времени, СЛЕД супера высох, и тропа исчезла.

13. Блокер

Дракон с отвращением вдохнул спертый и слишком теплый воздух. Вонючий коктейль… Это была не первая «экскурсия», и ему были знакомы запахи мегаполиса, которые действовали на обоняние, как действует на уши дичайшая какофония.

Мирок, в который он попал, на первый взгляд мог показаться даже уютным – если бы не яростный дневной свет, выжигающий зрачки. Поэтому Дракон предпочитал ночь. Хотя и днем он не испытывал особых неудобств. Во всяком случае, тут было полно жратвы. Так много, что охота (вздумай Дракон поохотиться) превратилась бы в бойню.

Но и бойня становилась излишней в условиях, когда все доступно: надо только протянуть руку и взять. Самки, деньги, транспорт, средства связи – никаких проблем. И супраменталы не путаются под ногами, разыгрывая свои дешевые спектакли в специально отведенных местах и в определенное время. Церковь – именно как называется здесь их балаган.

В общем, не самое худшее местечко из тех, которые он видел. А он видел многое. Он побывал даже там, где очень скоро сам превратился из охотника в дичь, и еле унес оттуда ноги…

Вот только здесь чересчур жарко и тесно. Чертовски тесно. Комфортабельное стойло для митов, в котором так легко преодолеваются примитивные искушения. Сытость, безопасность, удобства… А что дальше? Вырождение?

Дракон ощущал нечто подобное чесотке – будто тысячи насекомых копошились в шерсти на его теле, а под кожей закипала кровь. И не только потому, что он вспотел. Это был зуд, причина которого – чужеродная среда. У Дракона не возникло даже мысли задержаться здесь надолго или остаться навсегда. Он пробудет тут ни на секунду дольше, чем это окажется необходимым.

* * *

Блокер оторвал взгляд от монитора, поднял голову и перестал жевать.

Он мог похвастаться тем, что в свободное от работы время интересовался не только боксом и бейсболом. Минувшим вечером он посмотрел научно-популярный фильм об африканских горных гориллах. Поэтому ему не пришлось долго гадать, кого напоминает ему фигура, возникшая на парковочной площадке возле участка. Во всяком случае, парень точно не уступал самцу гориллы по габаритам.

Блокер не мог понять, откуда он взялся. Всего несколько секунд назад Блокер смотрел в ту сторону и никого не видел. Площадка была пуста, если не считать двух патрульных машин, которые стояли там уже пару часов с заглушенными двигателями.

Несмотря на то что изрядная часть улицы перед участком была ярко освещена, фигура неизвестного оставалась темной, будто постоянно находилась в узком коридоре тени, но этого просто не могло быть в скрещении лучей мощных прожекторов, которые били с четырех сторон.

Блокер считался неплохим дежурным. В большинстве случаев он правильно реагировал на те почти невероятные события, которые иногда происходили в огромной психушке с населением в шесть миллионов человек. По скромному мнению Блокера, город был раем для психов. Они плодились даже быстрее, чем их лечили… или убивали другие психи.

Блокер машинально бросил взгляд на хронометр в стальном корпусе и отметил про себя время: два часа шестнадцать минут пополуночи.

Когда он снова посмотрел на улицу, темный силуэт исчез. Зато что-то огромное и темное возникло возле двери. По ЭТУ сторону автоматической, бронированной, запертой двери…

С интуицией у Блокера тоже все было в полном порядке. В мозгу зазвенел предупреждающий сигнал, быстро сменившийся сиреной тревоги.

Блокер мгновенно подсчитал, сколько вооруженных коллег находится сейчас в участке, и на всякий случай потянулся к кобуре. Еще он успел подумать о том, что по сравнению с этим двуногим линкором самец гориллы отдыхает. Мысль была почти игривой и потому неуместной.

* * *

Дракон посмотрел на сидевшего перед ним задохлика.

Хватило одного беглого взгляда, чтобы понять главное. Человечек носил оружие. Он ОХРАНЯЛ стадо. Это ко многому обязывало и неизбежно накладывало отпечаток. Клеймо смертоносности и готовности умереть. Он взял на себя смелость ЗАЩИЩАТЬ митов от хищников. Значит, он был супером. Но что же это за мир, где такие вот недоноски считаются суперами?!

Возможно, у человечка были зачатки необходимых инстинктов – во всяком случае, он сразу же почуял опасность, исходящую от незнакомца. Но у него не было главного – СИЛЫ. Это подтверждало и другой вывод Дракона: цивилизованность одновременно означала мягкотелость. Тут прослеживалась неизбежная связь. Безопасность порождает расслабленность. Жизнь уже не кажется этим ублюдкам каждодневным вызовом, брошенным природой и другими тварями их способности держаться на плаву. Они не понимают, что каждая секунда жизни – это выстрел в упор, и каждая секунда чревата гибелью. А награда неоценима – всего лишь продолжение существования.

Но ЭТИ, должно быть, решили, что выжить легко. Надо только содержать целую армию вооруженных кретинов, которые будут охранять их всех – и никого в отдельности. Непростительная глупость!

Они спрятались за своей численностью. На фоне громадных толп смерть единиц – всего лишь мелкая неприятность, не угрожающая человеческому роду в целом. Однако Дракон успел заметить, что в этом мире бушующей и торжествующей пока жизни, который так отличался от его ледяной родины, подобная стратегия выживания была характерна для низших существ. Термиты, мелкие птицы, планктон…

Что ж, миты сами поставили себя на соответствующую ступеньку.

Дракон двинулся вперед. Визуальный эффект, который он называл «теневой воронкой», пропал за ненадобностью.

* * *

Как ни странно, Блокер успел подумать и вспомнить о многом. Время оказалось снисходительно к его заметавшимся мыслям, но не пощадило неуклюжее и тяжелое сооружение из мяса и костей, в которое внезапно превратилось тело. Блокер двигался слишком медленно – и, что самое худшее, он осознавал это.

Он понял, что совершил ошибку, решив стать полицейским. Он также ошибался, считая, что ему повезло. До этой минуты он тихо радовался своей спокойной работе. Он думал, что находится в безопасности – в отличие от патрульных и тех парней, которые рисковали шкурой, имея дело со всяким отребьем на улицах и в притонах. Но самую большую, непоправимую и трагическую ошибку он совершал всю свою сознательную жизнь – он не подготовился как следует к неповторимому и ужасному мгновению смерти.

Незнакомец олицетворял смерть. Это было так же верно, как если бы он был одет в балахон, пошитый из рваного савана, держал в руках нелепую и ржавую от крови косу, а вместо пышущего здоровьем бородатого рыла скалился череп. Блокер не увидел ничего подобного, когда незваный гость вышел из тени, – и тем не менее задница дежурного примерзла к стулу. Он увидел КЛЫКИ. И его конечности тоже сковало льдом.

Гора нависла над ним. Заслонила свет.

Незнакомец едва не задевал головой потолок. При этом он двигался совершенно бесшумно. Блокер ощутил мощное дыхание зверя…

Зверь был уже совсем близко. Одним своим присутствием он, казалось, раздвигал стены. Разрушал привычное пространство и хрупкую иллюзию безопасности, в которой пребывал Блокер. Тот почувствовал себя морской свинкой, брошенной в террариум. И стекло, отделявшее его от гибели, уже начало подниматься…

Это не значит, что одна рука Блокера не дернулась за пистолетом, а другая – к нужной кнопке на пульте. Но «горилла» будто попала сюда прямиком из фильма, прокручиваемого рывками, и во время очередного рывка все происходило в десятки раз быстрее, чем тянулась в восприятии Блокера резина реальности…

Последнее, что он ощутил, – это сверхзвуковой скачок уплотнения, который ударил его в лицо и разбил оба не успевших закрыться глаза. Они лопнули, словно наполненные водой шарики. Спустя неразличимое мгновение кулак, обернутый разогревающимся воздухом, проломил переносицу Блокера, и вместо лица появилась зияющая дыра с дымящимися краями.

Вряд ли кто-нибудь из экспертов сумел бы определить, каким образом нанесена смертельная рана. Тем более что в затылке жертвы образовалась вертикальная трещина, через которую выплеснулось вещество мозга. Это напоминало результат выстрела кумулятивным снарядом в металлический горшок – но лишь отчасти.

* * *

Кулак остался чистым. Ни капли крови… Все получилось даже проще, чем казалось вначале. Неудивительно, что эти кретины закончили самоуничтожением. И хотя в помещениях здешнего «убежища» находились еще как минимум восемь человек, Дракон уже понял, что достигнет цели без особых помех. Целью была, конечно, оружейная комната. Здешняя Алтарная Нора…

Он даже не посмотрел на мертвеца. Он чуял присутствие других «суперов», еще живых. Он использовал свой кулак еще раз, превратив пульт в груду смятого металла, и, не теряя ни минуты, двинулся на запах оружия…

* * *

Собрав нужное количество огнестрельных погремушек и патронов, Дракон решил добавить к ним нечто экзотическое – аннигилятор, плод оружейной матки с Кейвана.

Он накопил достаточно энергии, чтобы посетить место, расположенное в десятке тысяч световых лет отсюда, не считая незначительного обратного сдвига в биологическом возрасте. Другими словами, после «скачка» он станет немного моложе, хотя ему никогда не понять этого на рациональном уровне. Разум был не в состоянии постичь и многого другого, но СИЛА заменила суперу негодный инструмент.

Парадоксы вроде убийства собственного прямого предка были невозможны, потому что взаимосвязь пространства-времени исключала «возвращение» в ТОТ ЖЕ САМЫЙ мир. Таким образом, Дракон странствовал в искаженных реальностях. Впрочем, их бесконечное многообразие компенсировало отсутствие «портов» и «маяков» в бесконечном временном диапазоне.

Дракон тоже был изгнанником. Но он хотя бы осознавал истинную затерянность существа, которое сумело проникнуть через границы, обусловленные его животной природой.

И тем не менее даже он сталкивался с непреодолимыми препятствиями. При перемещении возникали целые зоны, недоступные по неизвестной ему причине. Дракон не без юмора называл их «заповедниками» – как все те места и эпохи, в которых охота становилась смертельно опасной.

Но Кейван, на котором шла глобальная война, оставался открытым для «посещений». И не было случая, чтобы Дракон не сумел добиться того, чего хотел.

14. Поручение

Сытость и покой не усыпляли ее. В сытости и покое было что-то предательское. Будто шепот из бархатной темноты: «Спи… Тебе уже ничего не нужно…» Супера только могила испортит. Накса прислушивалась к реальным звукам: лаю собак, человеческим голосам, треску поленьев, сгорающих в камине…

Дракон появился мгновенно. Она уже видела, как это бывает, но невозможно привыкнуть к событию, не имеющему протяженности. Нет никакого «зрелища», кроме внезапного холодного взрыва в пространстве, распираемом вломившимся в него существом.

Учитель кое-что рассказывал Наксе о перемещениях, однако подобные «фокусы» – тот самый случай, когда нет ни малейшей пользы от слов. Абстрактное знание иссушает мозг. Либо ты умеешь проделывать ЭТО, либо нет. А раз нет, то ты просто жертва или зритель, первобытный дикарь, которому в очередной раз всего лишь является демон…

Она криво улыбалась, пытаясь сохранить достоинство и держать глаза открытыми. Это было трудно, потому что в лицо ей ударил ураганный порыв ветра. Наксу прижало к спинке кресла; вес тела увеличился в несколько раз; кровь отлила от лица.

Тьма…

И – медленный (в сравнении с этим мгновением), очень медленный рассвет, который длился секунды.

«Все дело в том, что он переносит целый кусок пространства, – невольно вспоминала Накса бесполезные уроки (как она надеялась, ПОКА бесполезные), – окружающий воздух, микроорганизмы, шерсть, одежду, оружие, собственные вторичное и третичное тела». Иначе до «места назначения» добирался бы только голый труп.

Но зато и затраты витальной энергии возрастают в какой-то чудовищной пропорции. И если бы вдруг Дракон захотел взять с собой Наксу… Нет, она знала свое место. Она отлично понимала, что ни одна сучка на свете не заслуживает подобного «путешествия». Слишком велика цена. Это видно даже по Дракону.

Он изможден. Огромный силуэт тяжело перемещается во тьме. И все равно в каждом движении – красота и мощь матерого зверя. Тускло сияют глаза. Их взгляд способен заморозить пламя…

Огонь в камине, конечно, погас. Дрова разбросаны, и черный пепел все еще вьется по комнате… Но не только пепел. Снег. Нездешний снег…

Дракон отряхнул парку, и несколько снежинок попало ей на рукав. Зоркие глаза Наксы мгновенно заметили то, на что не всякий обратил бы внимание: снежинки имели нечетное количество лучей. Казалось бы, мелочь. Однако Накса понимала, что означает этот «пустячок», занесенный Драконом из другого мира. Такие детали укрепляют веру. И кто оспорит, что ее вера не была слепой?

* * *

…Спустя минуту Наксе стало ясно, почему Дракон так измотан. Он притащил с собой целый арсенал. Когда он начал выкладывать оружие на стол, ее пронзила дрожь радостного возбуждения. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять: предстоит серьезная работа. Может быть, самая сложная за всю ее жизнь. Она знала, что без колебаний отдаст эту жизнь за него. А он и не ждал от нее ничего другого.

Как всегда, его истинный замысел был тайной. Дракон принес достаточно, чтобы три-четыре супера могли захватить и долгое время удерживать большой постурбан, но у Наксы появилось предчувствие, что он поручит ей работу другого рода.

Прежде всего, оружие было молодым, наверняка неокрещенным, а несколько стволов – вообще девственными. Они имели особый сильный запах – не очень приятный, но смерть и не должна благоухать. Некоторые образцы Накса видела впервые (они не были приспособлены под ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ руку), однако инстинкт подсказывал ей, с чем она имеет дело…

Избавившись от лишнего металла, Дракон прошел в спальню и рухнул на кровать, которая жалобно взвизгнула под его громадным весом.

– Будешь охранять щенков, – бросил он из темноты.

– Чьих? – Накса напряглась. Это было что-то новенькое. До сих пор она в основном нападала и крайне редко защищалась. Она умела проходить через оборону как нож сквозь масло. (Черт возьми, но для войны против кого он приготовил столько железа?..)

– Теперь твоих, – засмеялся Дракон. – Я выполнил твое желание, женщина.

– Что ты знаешь о моих желаниях? – сказала она с неожиданной горечью. Накса произнесла это очень тихо, но он услышал.

– Заткнись. Я хочу, чтобы ты сделала из них суперов. С наследственностью все в порядке. Они не должны умереть, иначе умрешь ты.

В этом Накса ни минуты не сомневалась. Бесплодная самка – разменная монета. Она привыкла к этому. Но иногда смерть – не самое страшное наказание…

– Ты что, посадил меня на цепь?

(«Посадить на цепь» на жаргоне Свободных было худшим из оскорблений.)

Дракон пропустил вопрос мимо ушей, и через секунду Накса сама почувствовала смехотворность своей ложной гордыни. Когда он снова заговорил, ей показалось, что он уже лишился физического тела и первозданная тьма вибрирует, порождая звук:

– Их доставят сюда завтра. Я дам тебе в помощь пару парней. Постарайся стать ХОРОШЕЙ матерью. Любящей. Надеюсь, попы уже сообщили тебе, что Бог есть любовь?

Она не могла понять, говорит ли он серьезно или смеется над ней. А если смеется, то сколько горькой правды, постигнутой через адскую муку, в его словах? Но в том, что любовь действительно может быть эффективным инструментом, она убеждалась не один раз. И она тоже знала кое-что о любви, вернее, о худшей ее разновидности…

Накса подошла к кровати и легла рядом с ним не раздеваясь.

Вблизи она почувствовала исходившую от Дракона СИЛУ – будто воздух был уплотнен и наэлектризован. При этом ровное дыхание мужчины накатывало на нее звенящими волнами. У нее не было ни малейших шансов пробиться сквозь этот невидимый панцирь. И даже когда Дракон входил в нее, она ощущала, что их разделяет КОКОН.

Но сейчас, лежа рядом с дремлющей СИЛОЙ, Накса лихорадочно соображала. Он сказал «пару парней»? Это было по меньшей мере странно. Собрать в одном месте Свободных соло, заставить их изменить свои пути, навязать им ЧУЖОЕ оружие – и все из-за чьих-то сосунков?! Черт, значит что-то было в этих щенках. Нечто особенное. Нечто чрезвычайно ценное. Или бесценное, если Дракон готов принести в жертву жизни ТРОИХ суперов…

Она не стала спрашивать, почему он сам не возьмется охранять щенков, – это было не ее ума дело. Дракон давно отучил Наксу задавать подобные вопросы. Он не наказывал ее, нет. Просто она знала, что единственным ответом будет ледяное презрение.

Но были и разрешенные вопросы.

– Это надолго? – спросила она.

Он улыбнулся так, как умел улыбаться только Дракон. Накса немедленно ощутила холод лезвий, будто кто-то СБРИВАЛ шерсть с ее спины.

– Пока они не съедят тебя живьем, женщина.

15. Старуха и рабыня

Кен смотрел на крепкую старуху и ее молодую рабыню, сидевших по другую сторону костра. Огонь был небольшой и питался малым. Стоило опустить взгляд ниже, и в язычках пламени появлялись те, кого он видел и прежде – УСЫПИТЕЛИ и ПРОВОДНИКИ. Они были неотделимы от стихии огня. Они многократно возникали и пропадали вместе с ней, но им была неведома смерть. Воздух не исчезает, когда перестает дуть ветер…

«Сквозь огонь иди за мной…» В памяти Кена всплыли слова, которых ему никто никогда не говорил. Аппетит костра был совсем слабым, но Кен представил себе огненный столб, достигавший небес; сотни солнц, вспыхнувших одновременно; сгорающий мир; яростное пламя; раскаленный меч Господа; биение жара… Сквозь огонь… Иди… Куда?.. И где-то там – обещанное. Обугленная изнанка действительности, холод, темнота, смерть…

ПРОВОДНИКИ настойчиво звали за собой. Кену ничего не стоило преодолеть искушение. Так легко не поддаваться, когда знаешь, что ждет по ту сторону… Он много раз уходил вслед за ними и возвращался, не найдя того, ради чего можно было бы остаться бесплотным…

Он посмотрел в зрачки старухи. Она тоже видела КОЕ-ЧТО в огне. Они поняли друг друга. Старуха слегка улыбнулась одними уголками губ. Теперь Кен знал наперед, что вскоре она предложит ему свою рабыню. Дешевый ход. Примитивное испытание.

Он перевел взгляд на предназначенную для него самку и подумал, каково это: быть приманкой в чужих жестоких играх. Но рано или поздно такая участь ожидает всех. Даже супраменталы признавали, что люди – всего лишь предмет бесконечного торга между Богом и дьяволом. Значит, выход один: идти к Богу и слиться с ним воедино. Но была и другая дорога – та, которая вела в противоположном направлении. И пока не окажешься в конечном пункте, не узнаешь точно, куда идешь.

Супраменталам проще – они много чего напридумывали, чтобы оправдать человеческую слабость. И еще больше изощрялись, чтобы оправдать Силу.

Кен выбрал третий путь: жить так, будто нет никого над ним. И эта тактика приносила плоды – неведомый «хозяин» действительно спрятался и давно не высовывался из своей норы, ничем не выдавая своего присутствия.

…Металлический ошейник на женской шейке выглядел старым. На нем были царапины и следы ржавчины. Конец цепи, тянувшейся от петли ошейника, был пристегнут к поясу старухи. Но это ничего не значило. Жрица и рабыня в любой момент могли поменяться местами. И если молодая женщина обладала красивым телом, то старуха выставила на продажу нечто большее. Кен должен был определить подлинность товара и его цену.

– Эти твои волки… – заговорила жрица, прерывая долгое молчание. – С ними будет трудно в постурбане.

Рой и Барби, лежавшие за спиной Кена, глухо зарычали.

– Ты слышала ответ, – сказал он.

По знаку старухи рабыня достала из мешка кусок мяса. Жрица положила мясо на угли.

Кен потянул носом воздух. Знакомый запах. Слишком знакомый…

Он вдыхал аромат, который плыл над местом стоянки. Голод забился внутри, как раненый зверь, но Кен без колебаний прикончил его.

Спустя некоторое время старуха достала нож, разрезала мясо и протянула ему лучший кусок.

Кен рассмеялся ей в лицо:

– Глупая сука! Если бы я ел человечину, я сожрал бы… ее. – Он показал на молодую и вполне АППЕТИТНУЮрабыню. Затем его палец с отросшим когтем переместился на старуху. – А тебя отдал бы своим волкам.

– Хорошо сказано. – Жрица выглядела совершенно невозмутимой. – Тебе нужна женщина? Здесь неподалеку, в укрытии, есть девочки на любой вкус.

– Все, что мне нужно, я найду сам.

Старуха открыла замок на поясе и бросила Кену конец цепи со словами:

– Она отведет тебя в Обитель.

– Мне не нужен проводник.

– Она не проводник. Она – живой пропуск.

– Зачем мне идти в Обитель?

– В одиночку нечего делать против Z-1. Ты попросту не найдешь его, даже если будешь искать всю оставшуюся жизнь. А осталось не так много времени – поверь той, которая прожила слишком долго…

16. Принуждение

За пятнадцать с лишним лет Барс изучил бункер как свои пять пальцев и большую часть маршрута проделывал в кромешной тьме. Правда, это относилось только к доступной части сложнейшего лабиринта – единственному ярусу, на который он попал без всяких трудностей. Почему здесь не было даже трупов, так и осталось для него загадкой.

Открытый ярус означал либо незаметное проникновение чего-то смертоносного с последующим полным устранением всех следов пребывания живых существ, либо то, что они ушли сами. Один из путей уводил вниз. Потом и этот путь был закрыт.

Временами у Барса возникало ощущение, что он подобрался к преисподней с черного хода, однако пройти дальше брошенной кормушки оказалось невозможным. Нижние ярусы заблокированы. Мощные люки антирадиационных шлюзов задраены изнутри, а за ними – черт знает сколько фильтрационных камер и деактиваторов. И перекрытые шахты. И лифты с обесточенными приводами…

Поэтому Барс даже не пытался туда проникнуть. По самым скромным подсчетам, еды и всего остального, хранящегося на первом ярусе, могло хватить одному человеку лет на триста. Он, конечно, не собирался жить так долго.

Впрочем, для некоторых суперов существовал способ проходить сквозь стены. ДОРОГОЙ способ. В молодости Барс, наверное, предпринял бы авантюру, выслав на разведку свою Тень. Да, тогда он, глупый щенок, не жалел энергии, переполнявшей молодой организм… Но с возрастом он избавился от суетного любопытства и прочих вредных для здоровья вещей. Те, кто заперся там, внизу, уже давно сдохли. Что делать в могильнике? К счастью, Барса куда больше интересовали его собственные интимные отношения со смертью, чем все мертвецы, вместе взятые.

* * *

С возрастом он не потерял главного, что составляло сущность супера. Он ни разу не поддался ложному чувству безопасности.

Вот и сейчас он пробирался по загроможденным проходам бункера с такой осторожностью, будто делал это впервые. Его не покидало предчувствие, что когда-нибудь удобный мирок, в котором он так долго оставался чистеньким, не убивая и не охотясь, может рухнуть. Быстро. В один момент. Более того – ДОЛЖЕН рухнуть. За необъявленное перемирие придется дорого заплатить. Вселенная – это хаос, круговорот жизни и смерти, а никак не вечный приют для стареющих суперанималов.

Предчувствия было достаточно, чтобы отравить самые спокойные минуты. Горечь в мыслях, горечь в еде, горечь в сердце… Полной гармонии с самим собой он не достигал никогда. Тень будущего омрачала каждое мгновение настоящего и не давала увидеть свет истинного бытия. А теперь стремительно приближался тот, кто отбрасывал эту тень…

Барс шел по длинной дуге кольцевого коридора, с удовлетворением отмечая, что за время его отсутствия ничего не изменилось. Внутри кольца находился большой зал, заставленный компьютерными терминалами и другой аппаратурой. Лабиринт внутри лабиринта. Вероятно, это был пункт управления, разделенный на множество секторов узкими извилистыми проходами. Двигаться по ним в полной темноте было намного труднее, и Барс предпочитал окружной путь.

Вдоль внешней дуги находились помещения, которые он когда-то тщательно обследовал и потерял к ним интерес. Набитые обездвиженными и обесточенными фетишами вымирающей расы, они значили для Барса не больше, чем затхлые мертвые залы какого-то музея – вдвойне нелепого оттого, что некому было любоваться экспонатами. Никогда прежде Барс не испытывал здесь ни малейшего дискомфорта. Он не впускал сюда призраков и держал запертым самый опасный инструмент пытки – собственный мозг.

Он уже почти добрался до продовольственного склада, когда внезапно ощутил чье-то присутствие. Не приближение, а именно присутствие – как будто не существовало пустыни вокруг и громадного расстояния, отделявшего его от живых.

Он не терял ни секунды на пустые мысли о том, что это невозможно, что у него приступ паранойи или что мертвецы решили немного поиграть с ним. Он замер и впитывал новое ощущение словно губка, которая поглощает влагу и очищает загрязненную поверхность. Однако «грязь» с каждой секундой все глубже въедалась в реальность…

Странное присутствие. Барс еще помнил, как раньше воспринимал близость других – митов, суггесторов и суперов. Сейчас происходящее напоминало тревожный сон – но только тем, что во сне иногда появляется образ человека, который на самом деле давно уже мертв. И все ничего – до тех пор, пока не начинается его переселение из снов в действительность.

Барс выхватил оружие – смазанное, идеально подогнанное и готовое к работе, несмотря на долгое бездействие. Движения супера не утратили автоматизма и были почти такими же быстрыми и бесшумными, как в старые недобрые времена…

Он не сразу осознал, что снова готов убивать. Вернее, инстинкт всегда опережал осознание на мгновение, достаточное для безупречного реагирования. Но плохо было то, что он до сих пор не мог определить, где находится… (враг?) незваный гость.

Ему не пришлось долго вспоминать все, что он когда-то умел, и для этого не понадобилось чрезмерных усилий. Его специфическая чувствительность пробуждалась от спячки, в которую была погружена столько лет. Оказалось, что простого ожидания мало – нужна реальная угроза, чтобы разбудить дремавшую СИЛУ.

Теперь, когда внутри взвыла сирена тревоги, ему снова стали доступными ощущения, острота которых была сравнима разве что с оргазмом, но это причиняло боль, и только после какого-то предела боль превращалась в извращенное удовольствие. Каждая клетка тела «спаривалась» с окружающей темнотой, и к каждой вещи был протянут нерв…

Лучи, приходящие в мозг, минуя зрачки… Зарождение незримых огней… Уколы не ощутимого кожей ветра… Тишина, гудящая, как колокол… Цветовые оттенки звуков… Шорохи звезд… Прикосновения теней… Кровоточащие запахи…

Ни в чем не было и намека на искомый объект. Барс все еще не мог вычислить расстояние, отделявшее его от гостя, однако пытался засечь хотя бы шлейф, оставленный живым существом. Тщетно. Мощность излучения колебалась, и вдобавок оно было РАССЕЯННЫМ, как будто принадлежало не единому организму, а рою. Правда, это должен быть рой размерами с бункер…

Откуда-то снизу, из-под кишок, поднималась волна холода. Это был еще не страх. Всего лишь понимание неизбежности с примесью все той же горечи…

Он столкнулся с чем-то, чего раньше не было в известном ему мире. Мир изменился, а он, Барс, остался прежним. Значит, его участь предрешена.

В этот момент раздался звук, грубо вторгшийся в невыносимо звеневшую тишину и легко прорвавший сплетенную супером тончайшую сеть сверхчувственного восприятия. Звук поражал своей узнаваемостью, механической банальностью – и в то же время в нем содержался оттенок нереальности. Примитивная вибрация, которой здесь и сейчас, безусловно, не было места. Тем не менее не возникало ни малейших сомнений в том, где находится ее источник.

В этом переходе от полной неопределенности и размытости врага (теперь уже Барс не играл словами) к точной локализации наверняка был какой-то подвох. Отвлекающий маневр – причем слишком очевидный. Барс хотел бы избежать ловушки и оказаться хозяином положения в СВОЕМ бункере, но у него не осталось выбора. Бесплотный враг уже напялил маску. Игра в прятки на выживание обрела старые правила и знакомый сценарий…

А звук был всего лишь скрежетом механизма, поднимавшего кабину лифта с нижних ярусов.

17. Святой

Никто из тех, кто считал его святым, не догадывался, какой страх он испытывает. Со временем он привык даже к тому, что пустое слово «Святой» стало его именем, но это нисколько не возвысило его и не помогло вытащить себя за волосы из жуткой трясины, в которой он увязал все глубже.

Страх… Святой мог бы составить ужасающую энциклопедию страха. Не хватило бы многих лет, чтобы описать все его оттенки и проявления. И каждый день плодились новые мутации страха – извращенные, невероятные, немыслимые. Святой наблюдал их, и у него оставалось все меньше возможностей для борьбы. Это происходило даже здесь, в Обители Полуночного Солнца! Что же творилось СНАРУЖИ?

Иногда только страх напоминал Святому о том, что он все еще жив. Страх был огромным ледяным стержнем, пригвоздившим настоятеля к черной пустоте космоса; он питался кровью побежденного рассудка; пока он пил, мимо проносились целые галактики кошмаров. Ничто не могло надолго нарушить их глубокую интимную связь; изредка вспыхивавший свет маяка надежды лишь еще сильнее обнажал болезненную беззащитность застигнутого врасплох человека (не святого, далеко не святого). Преодоление воздвигало новый темный лабиринт. Лабиринт внутри лабиринта. И Святой предвидел, что ему предстояло блуждать в них до самого конца. Некоторые непреодолимые стены он воздвиг лично и порой сам загонял себя в тупики. Он не был совершенством и ежесекундно расплачивался за совершенные ошибки.

Его палачом был страх – император чувств. Все остальные – жалкие бунтари, идущие на приступ вечной крепости с негодными средствами. Победа любви или страдания никогда не бывает окончательной. У страха есть абсолютное оружие, которое он пускает в ход рано или поздно. И если не удается испугать, то оно по крайней мере устраняет противника и сам предмет спора. Это – смерть, всеядная сука.

Для Святого смерть постоянно была рядом, но еще не имела власти над ним. А страх всегда таился ВНУТРИ. Учитель. Злой и требовательный наставник. Настоятель личного монастыря. Святому казалось, что он носит его в левом нагрудном кармане – отвратительного карлика, от которого невозможно избавиться.

Святой пробовал делиться своими мыслями по этому поводу с ближайшими из людей. Однако мало кто хотел учиться. Даже лучшие, верные и вполне надежные супраменталы сбегали от проповедей страха под защиту предательского союзника – времени. Но когда время вдруг оказывалось исчерпанным, становилось поздно – хоть для борьбы со злом, хоть для сожалений…

Святой не сдавался. О, как ему хотелось досконально изучить язык страха, понять, о чем тот говорит! В его гипнотическом шепоте содержалась либо великая подсказка, либо парализующий яд.

Святой прислушивался день за днем, ночь за ночью. Он выбирал вымирающие станы и постурбаны, где шепот страха звучал настойчивее. Иногда он тоже сбегал в сияющие и недолговечные дворцы отраженного вечностью света – и проклинал себя за малодушие. Он видел множество обманутых, принявших луну за незримое солнце. А истинное солнце зашло. Оно скрывалось за пеленой туч или за краем планетного диска. Затмение длилось десятилетия. Эра Кали была в самом расцвете.

Святой знал: можно стать героем на час. Можно сделаться на мгновение хозяином жизни и смерти, покончив с собой. Но это извращенный случай, когда проявление смелости означает прекращение борьбы. Только трусы могут сопротивляться долго.

Можно заставить начисто забыть о страхе. Для этого существовали соответствующие психические практики. Святой умел создавать идеальных солдат. Он умел убивать боль, применяя банальный гипноз. В конце концов, он использовал Поднятых… Но ведь не это было целью. Его попытки побеждать честно, оставаясь в размытых границах ЧЕЛОВЕЧНОСТИ, не имели успеха.

Для кого-то спасительная летаргия длилась почти целую жизнь. Но однажды «наркоз» заканчивался. Появлялась возможность, воспользовавшись бесчувственностью мозга, посмотреть в глаза своему нейрохирургу. И Святой ни разу не прочел благодарности в последнем, обращенном к нему взгляде.

Иногда его собственный страх тоже надевал добрую маску спасителя, оправдывая осторожность и необходимость новых жертв, но «прикосновение» к стынущему сердцу было ужасным. Святой падал в бездонную воронку со скользкими краями. Не за кого зацепиться, не на чем удержаться от падения…

Коварство страха было столь велико, что время от времени он начинал напевать колыбельные. Святому оставалось балансировать на грани изматывающей бессонницы и плохих видений. И то, и другое – как две челюсти Вампира. Смыкаясь, они обретают смысл, оправдывают свое существование и предназначение. Укус сам по себе безболезнен. И паук высасывает подготовленную, запеленутую и полупереваренную жертву…

Святой понимал, что страх всегда был в нем и в других людях – неотвязный и обязательный, как потребность дышать. С ним рождались, с ним умирали. Он обладал непреодолимым притяжением – черная дыра, возникшая на пепелище разрушенной до основания цивилизации. Природа не терпит пустоты, и вместо всех человеческих устремлений, вместо самой человечности остался страх – жадное, неистребимое и неистовое нечто, влекущее к гибели душу, стягивающее ее в точку коллапса.

Суперанималы не в счет. Они – не люди. Псы тьмы, слуги страха. Они были созданы ослепленной природой и призваны на то краткое в сравнении с долгой историей цивилизации время, пока закончится период упадка, – вплоть до полного вымирания. Последний человек перед смертью выдохнет с воздухом то неописуемое, что зовется способностью испытывать страх. Эфир наполнится другими, чужими голосами – если вообще останется хоть что-нибудь живое и сознательное…

И культура мертва, давно мертва. Она погибла задолго до того, как люди забились в пещеры. То, чем занимались супраменталы в Обители Полуночного Солнца, – вовсе не сохранение культуры и основ цивилизации, ибо уже нечего сохранять. Они всего лишь поводыри уцелевших слепцов – поводыри, которые сами имеют только по одному глазу, да к тому же подслеповатому. Они заняты выживанием. Это поглощает их без остатка: все силы, способности, время, жалкие проблески эмоций. Их любовь и сострадание – только часть инстинкта, позволяющего выжить стадным животным. Их вера – оправдание жертв, приносимых на алтарь выживания расы. Но и сама раса уже распалась на несколько ветвей.

18. Зондирование

Кен понял, что старуха права и в одиночку выслеживать того, кто забрал его детенышей, – самоубийственная глупость. Конечно, он жаждал мести, но это чувство остывало быстро. Еще в Пещере оно сделалось достаточно холодным, чтобы он мог принимать абсолютно взвешенные решения. Месть вовсе не являлась главным мотивом. Гораздо сильнее звучал зов крови, и намного важнее была необходимость сохранения потомства.

Кен не интересовался именем женщины, которую сделали живым пропуском. Он ощущал неописуемое – тяжелый смрад принуждения. Не первый раз он сталкивался с проявлением несвободы – худшего из состояний, закрепленного в ведомом существе, – но сейчас испытывал дискомфорт от того, что эта марионетка принадлежала кому-то другому. Разорвать связь с хозяином означало убить ее.

На привале она сказала ему: «Я стану тем, чем ты захочешь». Он понял, что это правда. Ее сознание подвергли соответствующей обработке, чтобы она могла быстро приспосабливаться под тех, кого должна была привести в Обитель. Или НЕ привести, если «клиент» окажется скрытым врагом. Однако чуть позже он почувствовал, что изменено не только ее сознание…

Но вначале был долгий и трудный переход. Женщина неплохо держалась – первые несколько часов. Потом Кену пришлось снизить темп, потому что она начала отставать, хотя двигалась по его следам, а он прокладывал путь в сугробах, высота которых достигала паха. Волкам с их мохнатыми лапами было проще. Они тащили нарты на широких полозьях, которые редко проваливались глубже чем на длину ладони – до тех пор, пока Кен не поднял упавшую женщину и не положил ее рядом с мешками. Рой и Барби были не против. Да и кто будет возражать, если лишний груз означает пищу? Человеческая самка, конечно, худа и костлява, но это лучше, чем ничего.

Кен без труда разбирался в поведении волков. Гораздо сложнее было понять намерения тех, кто подбросил ему приманку.

Потом впереди выросла стена, занесенная снегом. Она тянулась на несколько сотен метров, и обойти ее не составило бы особого труда, но при ближайшем рассмотрении стена оказалась поездом. Локомотив и три передних вагона сошли с рельсов и теперь напоминали огромные надгробия; остальные вагоны превратились в обледеневшие пещеры. Спустя долгое время после катастрофы их уже можно было считать ЕСТЕСТВЕННЫМ укрытием.

Прорубив ход в толще снега, Кен обследовал это место с максимальной осторожностью.

В одном из вагонов еще тлел старый СЛЕД суперанимала, который останавливался тут больше десяти лет назад. Почти наверняка это был Мортимер, Отмеряющий Смерть. Кену даже хотелось этого. Он рассчитывал, что во сне к нему придет Тень мертвеца. Любые контакты полезны, даже если смахивают на кошмар…

По крайней мере, внутри вагона не было ветра. Кен накормил волков и женщину. Сам он ел только снег. Он легко подавил чувство голода, однако не стал подавлять другие желания. И после того как Кен взял женщину, он убедился в том, о чем уже догадывался: она была не только пропуском, но и очередной ступенью защиты. Она не сопротивлялась. Наоборот. Именно тогда он и услышал от нее правду: «Я стану тем, чем ты захочешь».

Кен понимал, в чем состояла цель игры. Кто-то досконально изучил все уязвимые стороны самцов. Секс – область наименее контролируемых проявлений. Преодолеть подсознательные импульсы не удавалось никому. Во время совокупления становились уязвимыми даже суперанималы. Еще были сны, но Кен отдавал себе отчет в том, что, имея дело с суперами из первой тройки, не стоит рассчитывать на такую же нелепую ошибку, какую когда-то совершил Локи.

Впрочем, у него самого был выбор. Однако Кен сознательно пошел на контакт, выяснив, кем является женщина на самом деле. Он не ошибся. Он лучше многих других знал, что такое зондирование через посредника. Кроме того, в любви самка оказалась гораздо искуснее и опытнее, чем Лили. И неудивительно: приспосабливаясь к нему, она отразила его тайные желания с совершенством зеркала.

Свойства ее метаморфной плоти были почти сверхъестественными. Кен почувствовал, что имеет дело с новым проявлением вездесущей СИЛЫ, – только СИЛА могла так изменять тела. Отсюда оставался один шаг до превращений. И легенды о Драконе уже казались куда более реальными…

А пока он воспользовался тем, что ему было нечего скрывать.

Искусство супраменталов Обители вознаградило его за снятую защиту. Самка текла под ним, билась и играла в его руках, как струя упругого пламени; в каждый момент времени она воплощала в себе то, чего вожделела его мужская сущность; каждое мгновение она наполняла все шесть его голодных чувств в немыслимых сочетаниях: удушающие петли поцелуев, щемящие запахи, горько-соленые стоны, оранжевый бархат кожи, кричащая дыра между бедрами, обжигающие контуры лица. И дальше, дальше уводила в долину, где множились ее образы: обретенная мать, чьи ласки разрушали табу и вовлекали в кровесмесительную борьбу; девственница, приносимая в жертву перед священным идолом; смерть, отбирающая из чресел жизненную силу… Универсальная любовница, она с одинаковой легкостью становилась рабыней его агрессии, палачом его слабости, растерзанной жертвой его страсти к разрушению, а в конце – черной безликой богиней его неубитой юношеской меланхолии…

Но по большому счету все это было ложью и принуждением. Он отмерил искушение, однако еще раз убедился в том, насколько совершенными могут быть миражи. Да, любовь этой самки была миражом – не отделенным в пространстве, а ограниченным рамками времени. Он подвергся полному зондированию. Он разделил с неизвестным тяжесть своих намерений. Осознавал ли он их до конца? Безусловно, нет. Поэтому он рисковал, обнажаясь до такой степени, но даже в этом проявилась его готовность рискнуть всем. За несколько часов он будто переспал с сотней женщин, и они опустошили его, вывернули наизнанку, забрали все, что еще оставалось лишнего и предназначенного для чужого сердца и ненасытного мозга…

А после его занимал уже другой вопрос: сохраняет ли самка постоянную связь с хозяином? Но, конечно, не старуха была ее хозяином. Настоящий хозяин был полностью закрыт, все каналы энергообмена надежно защищены. Кен улавливал только смутный образ того, кто находился на другом конце потока, управлявшего живым муляжом.

Однако след не мог привести к СУЩЕСТВУ. Он не указывал ни направления, ни расстояния. Более того, след сбивал с толку, ежесекундно порождая фантомов. Слишком искусная имитация… В этом хозяин самки ничем не уступал самым сильным и неуловимым суперанималам. Тем, чьих настоящих лиц никто никогда не видел.

19. Голова и лицо

Уже через несколько секунд Барс определил, какой именно из четырех ОБЕСТОЧЕННЫХ подъемников заработал. Еще минуту он потратил на то, чтобы вернуться по кольцевому коридору на четверть дуги назад, и оказался прямо напротив бетонного аппендикса, в конце которого были раздвигающиеся двери.

Кабина ползла медленно, чересчур медленно. И так долго, будто поднималась от центра Земли. Сквозь щели из шахты не пробивалось даже слабейшего лучика света.

Барс не рассчитывал, что получит фору или поблажку. Слежка в полной темноте и раньше не была его самой сильной стороной. Свое положение он выверял на ощупь с точностью до нескольких сантиметров. Его память хранила подробный план лабиринта, и сейчас он не имел права ошибиться.

Зафиксировав азимут, он отступил от лифта и углубился на десяток шагов в развалы компьютерных терминалов. Здесь он находился в относительной безопасности; в то же время кабина лифта оставалась на линии огня. Тот, кто поднимался в ней, неминуемо попадет в сектор обстрела. Но Барс не был наивен, поэтому позаботился и о том, чтобы не получить пулю в затылок.

Незримый луч его внутреннего локатора непрерывно обшаривал пространство, не отдавая предпочтения ни одному из направлений. Едва ли не самым неприятным во всей этой короткой, но изматывающей войне нервов было то, что Барс не улавливал воздействия сильного раздражителя, каким являлось для него электричество. Иначе говоря, тот, кому удалось запустить лифт, остававшийся без движения как минимум полсотни лет, использовал энергию совершенно иного происхождения. Это была еще одна «мелочь», грозившая раздавить панцирь сомнительной неуязвимости супера, словно яичную скорлупу.

Барс ждал. Теперь уже поздно было что-либо менять. Секунды тянулись чудовищно долго. И если эти секунды действительно последние, то их стоило растягивать до бесконечности…

Раньше, чем створки начали раздвигаться, Барс уже почуял, что по другую сторону, в остановившейся кабине, нет ничего ЖИВОГО.

Но что-то там все-таки было. Нечто, искривлявшее поисковый «луч» и притягивавшее к себе Барса, будто фетиш. Или даже часть его плоти.

Чувство было абсолютно иррациональным, однако это не помешало суперу представить на мгновение, что в кабине лежит его отрубленная рука. Или нога. Или отрезанный член. Или бьющееся сердце… Но пока он сохранял полный набор того, чем снабдила его природа, и потому отвратительная абсурдная игра все больше напоминала кошмарный сон.

Главным стало не утратить концентрации. Когда-то он мог преодолевать любые наваждения…

Вспыхнул тусклый красный фонарь, припорошенный пылью. Этот свет был таким же липким, как тьма. Он не столько освещал предметы, сколько обволакивал их кровавой пленкой. Ложной аурой, скрадывавшей форму.

Фонарь сочился багровым инфернальным сиянием, но в проводах по-прежнему не было тока. Барс старался не замечать этой вопиющей нелепости, как и десятка других противоречий, обрекавших его на лихорадочные поиски опоры для рассудка и клея для разбитой вдребезги логики. Он нашел единственно верный выход – отбросил всякую логику и вцепился в ускользающий призрак собственной жизни, полностью оказавшейся в зоне кошмаров.

А потом начали происходить и худшие вещи. Теперь Барс мог видеть, но это ничего не упрощало. Наоборот, вовлекало в новую западню.

Из кабины лифта, в которой, конечно, никого не было, выкатился предмет неправильной формы. Когда предмет попал в полосу света, Барс сжал пистолетные рукоятки так, что заныли пальцы.

Это была голова его среднего сына.

Глаза могли обмануть, да и узнать искаженные предсмертной судорогой черты было трудно, но не обманывало то самое чувство родственной плоти, беззвучный зов крови, который звенел в мозгу у Барса, предвещая трагический конец и самый страшный приговор для суперанимала – заглохший род, стертую Программу, прервавшуюся цепь жизни и развития, которой полагалось тянуться в будущее, соревнуясь с вечностью…

В этот момент он с ослепляющей беспощадной ясностью постиг, что вся его жизнь была взята взаймы у ростовщика времени – ненадолго и на не вполне законных основаниях. А возвращать долг придется с огромными процентами.

…Голова катилась в его сторону и через пару секунд скрылась под металлическим шкафом.

Барс понял, что продолжение следует. Он не обманывал себя тем, что стал жертвой иллюзии, – за этим неизбежно наступала вполне реальная смерть. И так же, как недавно он не дал собственному воображению и растерянному рассудку сыграть свою предательскую роль, он не дал шанса боли. Он остановил боль на периферии сознания и не позволил ей доминировать. Она лишь кричала с окраин его существа, напоминая о том, кем он еще был на самом деле: отцом, стариком, в конце концов – человеком…

Шорох раздался позади него – не случайная ошибка врага, а сигнал, чтобы привлечь внимание. Барс стремительно обернулся («Шевелись, развалина! Быстрее, старый хрен!..») и выстрелил с обеих рук по мелькнувшей фигуре, в очертаниях которой успел заметить что-то странное.

Пистолеты не подвели, да и Барс уже не помнил, когда в последний раз промахивался. Выстрел мимо – все равно что пустой разговор. Супера крайне редко позволяли себе такое.

Барс знал, что не промахнулся. Силуэт чужака находился на линии огня до последнего мгновения, а потом внезапно исчез. Не переместился, а исчез – не надо было иметь восприятие супера, чтобы уловить разницу.

– Не балуйся, старик, – произнес голос слева.

Барс повернул голову на звук – только для того, чтобы увидеть темный прямоугольник монитора. Там не было даже динамика. В тот же момент что-то сдавило его шею.

Хватка оказалась мертвой, поэтому Барс не пытался вырваться или ударить затылком. Это привело бы только к потере времени, которого и так почти не осталось. Если бы его душили струной, он был бы мертв уже через несколько секунд. Поэтому он просто поднял руки, поднес пистолеты к голове, развернул их стволами назад и выстрелил, рискуя своими барабанными перепонками.

Он никого не убил. Чуждая жизнь мельтешила вокруг, словно бункер наполнился крылатыми насекомыми. Пули пронзили разреженный рой, не причинив никакого вреда. Теперь Барсу казалось, что он проглочен живым облаком.

Одна из гильз ударила его в скулу. После залпа он частично потерял слух, зато удавка исчезла так же внезапно, как захлестнулась. Обернувшись, он наткнулся на металлический шкаф, в двери которого появились два пулевых отверстия на уровне его глаз. И, как выяснилось чуть позже, он не настолько оглох, чтобы не услышать голос, который пробился сквозь гудящую спрессованную жесть, набитую в его уши.

Голос спросил вкрадчиво:

– Может быть, ты хочешь, чтобы я принес вторую голову?

Барс опустил пистолеты. Не потому, что поверил в этот блеф или надеялся сохранить жизнь младшего сына, а потому, что сопротивление было бесполезным. ПОКА бесполезным – он еще не признал себя окончательно проигравшим. Для этого ему, пожалуй, действительно надо было отрезать все четыре конечности…

– Так-то лучше, – продолжал голос. – Нам есть о чем поговорить.

Но я рад, что ты все еще не разучился держать оружие. Скоро это тебе пригодится…

Барс отчетливо улавливал насмешку. Что ж, незнакомец имел полное право испытывать легкое чувство превосходства. Когда демонам угодно повеселиться, они развлекаются именно так.

Но у этого демона по крайней мере был человеческий голос, и значит, было как минимум одно человеческое тело. Барс уже догадывался, что столкнулся с кем-то из первой пятерки. Кто именно пожаловал к нему – Призрак, Дракон или Ханна, – не столь важно. Каждый из них был прерывателем рода. Узлом Программы. Маршалом гонки на дистанцию в несколько поколений… Барс буквально увидел себя вмороженным в бессмысленную вечность, еще одним экспонатом того самого дурацкого «музея».

Однако враг не спешил отправлять его тело в лед, а Тень – к другим Теням. Плохой признак. Это означало зависимость, и что могло быть хуже? Барса зацепили единственным крюком, который был способен пробить его толстую, загрубевшую с возрастом шкуру, и выдернули из привычного состояния уверенности и покоя.

(Тут же возник новый зрительный образ: грузная туша с болтающимися конечностями. Матерый зверь. Еще живой. Барс узнает в нем себя. Он висит в разделочной пещере какой-то фермы. Он может трепыхаться, но цепи неумолимо подтягивают его к тому месту, где суггесторы вспарывают митам животы и вынимают дымящиеся потроха…)

Враг продолжал играть с ним по своим правилам. И все же Барс трепыхался.

– Не верю… – захрипел он и не узнал собственного голоса, потому что попытка «слегка» придушить его не осталась без последствий.

Чужак понял то, что не было произнесено.

– Я покажу тебе твоего щенка. Начнем? – предложил голос, принадлежавший суперу, который, конечно, ни у кого и никогда не спрашивал разрешения.

Барс не видел смысла отвечать. Даже если враг действительно способен ПОКАЗАТЬ что-то сквозь годы и расстояния, то это будет всего лишь продолжением кошмара.

– Повернись, – приказал голос, обладавший почти гипнотической властностью. – И без глупостей. Не разочаровывай меня, старик. Мое время стоит дороже твоей жизни.

Барс ни на секунду не усомнился в том, что так оно и есть. Он медленно повернулся. Ощутил воздушную волну. Кто-то появился перед ним, но не сразу: вначале СИЛА, свернутая в тугую спираль, а затем уже – супер.

Спустя мгновение Барса посетила холодная отстраненная мысль. Он понял: ему повезло, дьявольски повезло. Он увидел то, что видели немногие. Лицо Дракона, которое, впрочем, тоже было всего лишь маской из костей и плоти. Однако эту маску мог содрать только сам хозяин.

Барс узнал его по ряду признаков. В конце концов, легенды времен его молодости обманывали во многом, но не во всем. Сейчас трудно поверить, а ведь он тоже был когда-то щенком и жадно впитывал все, о чем говорили супера или испуганно шептались миты. Завораживающее влияние носителей СИЛЫ не обошло его стороной. И оставался без ответа только один вопрос: сколько жизней у этого… демона?

Барс смотрел снизу вверх – Дракон был выше на целую голову и гораздо шире в плечах. В красном тяжелом сиянии, истекавшем из фонаря (словно кулак выдавливал из сердца остатки крови), открытые части его лица и рук и впрямь казались освежеванными. Улыбка сверкала, как лезвие. В глазницах чернела бездна. И, конечно, он излучал СИЛУ. Это создавало почти зримый эффект дрожания окружавшего его прозрачного кокона…

Барс понял: можно выпустить обойму в упор, но вряд ли хоть одна пуля достигнет цели.

Дракон медленно выпрямил руку, протягивая ее к его лицу. Старику понадобилось невероятное усилие воли, чтобы остаться в неподвижности. Все его существо протестовало против этого вопиющего нарушения границ дозволенного, против насилия над сутью суперанимала. В его позвоночник будто всадили раскаленый стержень, а шерсть взмокла, и по коже пробегали волны зуда, неотличимые от содроганий.

Мерзость, мерзость прикосновения другого самца… Невыносимо…

Сильнее чем когда бы то ни было Барс чувствовал себя зверем с проблесками разума – загнанного зверя, который РАЗРЕШИЛ кому-то (хозяину?!) положить ладонь себе на голову, признавая в чужаке доминанта, в то время как ревущие инстинкты требовали одного: впиться зубами в эту ладонь и драться до последнего.

Самое дикое заключалось в том, что Дракон прекрасно понимал, чего стоила Барсу мучительная борьба с самим собой. Он рисковал, применяя пытку, после которой ему мог достаться лишь бесполезный труп. Но он выиграл. Ценой смерти звериной половины разум победил инстинкты.

Дракон не ошибся. Выбери он кого-либо помоложе – и все закончилось бы простым убийством. Но Программа требовала изощренного манипулирования. Ему нужен был опытный и ХОЛОДНЫЙ супер, чтобы уравновесить излишнюю эмоциональность этой глупой самки Наксы. Потом он позаботится о Третьем…

Дракон приложил два своих твердых, как сучья, пальца ко лбу Барса. Тот превратился в статую, внутри которой осталось пепелище отбушевавшего пожара. Действительно ОСТЫВАЮЩЕЕ пепелище. И лишь жалкие призраки, разорванные фрагменты, разбитые осколки личности блуждали в тоскливой воющей пустоте. Барс тщетно пытался «собрать» себя в единое целое. А потом началось новое испытание, еще более жестокое.

Он вдруг УВИДЕЛ. И даже не увидел, а будто перенесся на несколько мгновений в другое место, отстоявшее от бункера на тысячи километров.

Он оказался в темном подземелье, превращенном в тюрьму, возле медвежьей ямы, накрытой металлической решеткой. Каждый прут был толщиной с запястье. И в эти прутья вцепились чьи-то ободранные окровавленные руки с вырванными когтями.

Барс смотрел вниз чужими глазами, и в поле зрения появились тяжелые сапоги, которые наступили на пальцы, дробя суставы…

Стон раздался прямо у него в голове… Он не мог отвести взгляда, потому что зрачки ему не принадлежали. Он был только призраком, подсаженным в чью-то плоть…

Дно ямы оставалось неразличимым. Там, в жуткой, беспросветной и зловонной (Барс даже почуял смрад экскрементов) глубине угадывалось обращенное кверху лицо. Лицо его сына.

И едва ли не страшнее, чем само заточение, было выражение, застывшее на этом лице. То, чего не смогла смыть даже боль. Немая, долгая, безнадежная мольба…

Барс не мог представить себе, что надо сделать с суперанималом, чтобы превратить того в раба, который мочится под себя и жрет собственное дерьмо, сходя с ума от голода…

– Хватит! – прохрипел он сквозь зубы (все еще чужие зубы!) и не узнал голоса. Он с трудом ворочал языком; челюсти были будто сведены судорогой. – Я сделаю все, что ты хочешь.

– Я знаю, – сказал Дракон, прерывая контакт.

И Барс ВЕРНУЛСЯ.

20. Щенки

Накса получила подтверждение серьезности намерений Дракона после того, как он привел ее к огромному полуразрушенному дому на севере постурбана. Здание было бесформенным, многократно укрепленным и с разных точек казалось то ли зверем, припавшим ко льду и вмерзшим в него брюхом, то ли случайным нагромождением черных торосов. Однако вблизи становилось очевидным, что плиты хорошо подогнаны друг к другу, фундамент надежен, а исчерченная осколками кладка, замуровавшая проемы ослепших окон, прочна, как монолит. Дом был превращен в крепость еще в те времена, когда можно было достать хороший цемент. Накса этих времен уже не помнила. Но от ее взгляда не ускользнуло и то, что многое сделано совсем недавно.

– Твое новое гнездышко, – небрежно бросил Дракон, показывая на мертвое чудовище, внутри которого ей, по всей видимости, предстояло провести неопределенно долгое время. Как всегда, он был щедр. Она знала, сколько может стоить такое логово. И она знала суггесторов, готовых отдать целые фермы за относительно безопасное убежище, расположенное в постурбане. Действительно, что может быть дороже для суггестора, чем спокойная старость и сама жизнь? Но для Дракона любые широкие жесты оставались всего лишь проявлениями мелкой и жалкой суеты. Накса тщетно пыталась понять, зачем ему нужна эта смехотворная возня.

Он протянул ей ключ от бронированной двери, которую ничего не стоило забаррикадировать изнутри. Столь же просто можно было завалить камнями коридор. Как всякий супер, искушенный в уличных боях и осадах убежищ, она начала изучать расположение помещений снизу.

Подвал с разветвленной сетью ходов был переоборудован в бункер со знанием дела. При беглом осмотре Накса не нашла слабых мест, но коварный и капризный божок выживания, которому она давно не приносила в жертву свою плоть и кровь, назойливо твердил ей, что слабые места есть всегда. Правда, тот, кто терпит поражение, узнает о них слишком поздно…

* * *

Щенков доставили сутки спустя. Накса готовилась к этому событию как умела. Она развела огонь и послала верного Лося за жратвой, причем приказала выбрать мясо «понежнее». Например, молочного детеныша мита.

Точно в указанное Драконом время двое незнакомых суггов подъехали на собачьей упряжке и внесли в логово большой мешок из шкуры дегро. Когда они бросили мешок на пол, внутри кто-то слабо зашевелился…

Сугги стояли, ожидая чего-то. Наверное, платы за труды. Накса достала нож, чтобы расплатиться с ними, но Дракон опередил ее. Его силуэт бесшумно возник из темноты за спинами суггов. Затем с промежутком в доли секунды он свернул им обоим шеи.

Чистая, тихая и бескровная работа. Накса понимала, что это было необходимо. Сугги – самые неудобные свидетели. Мита можно запугать до смерти, но суггесторы рано или поздно открывают свои пасти и начинают трепать языками. Проще убить их, чтобы заставить молчать.

Дракон уволок трупы в подвал. Пока он отсутствовал, Накса с двойственным чувством рассматривала мешок. С одной стороны, она заранее возненавидела чужих детенышей, которые были живыми напоминаниями о ее бесплодии. Пока еще живыми… С другой стороны, она понимала, что получила редкий, может быть, единственный шанс стать кем-то вроде матери. Пусть не настоящей, полноценной самкой, способной реализовать Программу, – но все же… Сырая глина оказалась в ее руках. Накса могла вылепить из этого материала что угодно.

Чем старше она становилось, тем выше поднималась цена, которую приходилось платить за привилегию быть рядом с Драконом. До сих пор бесплодие обрекало ее на довольно жалкую роль – несмотря на явное физическое превосходство над многими соперницами. Но те имели матку, в которой могла быть зачата новая жизнь, – и отсутствие этой «мелочи» отбрасывало Наксу на обочину пути суперанималов.

Однако теперь… Она была благодарна Дракону за предоставленный шанс, хотя знала, что ему плевать на ее благодарность. Она сама – тоже всего лишь козырная карта в его дьявольской игре. Но последняя ставка пока не сделана.

Накса посмотрела наружу через специально проделанную в стене бойницу. Дракон уже сбросил трупы вниз (для скольких еще тварей подвал станет могилой, прежде чем детеныши вырастут или опасность минует?). Затем он отправился куда-то на собачьей упряжке. Она догадывалась – куда. Скорее всего, за обещанной «парой парней», которые прикроют ее, когда за щенками явится… Кто? Родная мать? Накса вырвет ей глотку. Отец? Она не станет убивать его сразу – сначала узнает, чего стоит этот самец как мужчина. Накса понимала, что он является носителем уникального генетического кода… А если явятся оба родителя? Что ж, это будет немного интереснее.

Наксе давно не приходилось участвовать в по-настоящему крутых заварушках, и она ощущала что-то вроде зуда в мышцах после долгого застоя. Смертельная угроза – лучший стимулятор. А теперь еще появился дополнительный повод предвкушать схватку. Впрочем, она была далека от того, чтобы недооценивать противника, который был силен, как никогда.

Она развязала мешок. На длинной шерсти дегро запеклась чья-то кровь. Но Накса уже чувствовала, что со щенками все в порядке. Немногие из суперов могли похвастаться таким потомством. Подумать только – сильных и красивых щенков убивали ничтожные микроорганизмы, и лишь единицы имели врожденный иммунитет.

Эти были здоровы и не излучали страха. Болезнь или ранение она ощутила бы на расстоянии, как аналог дурного запаха…

Она медленно вспарывала ножом горловину мешка, пока не увидела головы разнополых детенышей. У них были связаны руки и ноги, а рты заткнуты кляпами. Подобные меры предосторожности были не лишними, хотя щенки могли задохнуться. Судя по всему, их привезли издалека, но в добротной и теплой одежде из волчьих шкур им по крайней мере не грозило обморожение.

Накса вытащила кляпы и ждала реакции. Она сделала вид, что хочет рассмотреть детенышей поближе. На самом деле обучение уже началось. Ее рука будто случайно задержалась перед лицом мальчика, который был чуть старше и крупнее сестры. Если бы сопляк попытался укусить ее, она нанесла бы безжалостный и строго выверенный удар – как раз такой, чтобы урок запомнился навсегда. Заодно она проверила бы хватку его челюстей и оценила быстроту…

Но щенок продемонстрировал нечто более ценное – ум и выдержку, редкостные для его возраста. Возможно, он догадался о ее намеренях, а возможно, умел просчитывать свои действия на несколько шагов вперед. Накса решила, что в любом случае он не мог прочесть ее мысли – она поставила надежный экран.

Их взгляды встретились. Абсолютная непроницаемость его глаз с вертикальными щелями зрачков была гораздо красноречивее и опаснее открытой ярости. Накса поняла, что ей придется принять вызов, брошенный будущим в столь извращенной форме.

И еще неизвестно, кто окажется победителем.

21. Приманка

Суггестор ждал его на окраине постурбана. Это была женщина. Вначале Вампир принял ее за проститутку или агента Обители, но очень быстро понял, что она ни то и ни другое. Кто-то из суперов оставил на ней незримое клеймо жертвы. Так что самку можно было считать подарком. Угощением, приготовленным для гостя. Шесть литров красного «вина».

Вампир был пока сыт, но по достоинству оценил сомнительный дар.

Пища, которая достается слишком легко, почти всегда означает ловушку. Что ж, ему непривыкать. Как существо, изначально предназначенное быть живой приманкой, Вампир ничего не имел против. Долгие годы он бродил, разоряя чужие угодья, чтобы привлечь к себе внимание крупного хищника. Кажется, такой момент наступил. Путь длиной в целую жизнь заканчивался. Вампир не испытывал по этому поводу ни малейших сожалений.

У него не возникло даже мысли взять предложенную «еду» и вернуться в пустыню. По мере приближения к цели становилось ближе и последнее освобождение. Вампир ничего не знал о смерти. Поэтому у него не было причин считать себя живым.

* * *

Самка была напугана. Тот, кто поставил клеймо, заодно проделал старый трюк с ее органами чувств. На жаргоне суперов-фермеров это называлось «стричь скотину» – что-то из древности, относящееся к домашним четвероногим тварям… Конечности женщины были свободны, однако она плохо видела, слышала и обоняла. Да и разговаривала с трудом.

Впрочем, для Вампира она не представляла интереса в качестве источника информации – за исключением тех выводов, которые он сделал из самого факта ее появления. Все выглядело слишком просто. Кто-то знал о приближении супера и бросил ему приманку. Суггесторы пропустили самку через внешнюю границу оборонительного рубежа – значит, получили соответствующий приказ. Так иногда поступали с больными, чтобы предотвратить эпидемию, но женщина не была носителем смертельно опасных вирусов – во всяком случае, здоровью Z-11 ничего не у грожало. Никто даже не пытался стрелять в Вампира. Из этого следовало, что ему дадут свободно пройти мимо сторожевых постов. И теперь только одно имело значение: КТО из суперов захватил постурбан?

Вампир быстро, но тщательно обыскал самку. Она тупо повиновалась, пока он грубо лапал ее, царапая когтями. Кроме всего прочего, у нее была снижена чувствительность к боли – еще одно удобство для любителя парного мяса. Или свежей крови.

Разорвав парку и меховой жилет, он обнаружил, что прямо на животе у самки нарисована карта постурбана с обозначением маршрута и конечного пункта.

Это меняло дело. Кто-то собирал ГРУППУ. А может быть, и СТАЮ.

Такое случалось крайне редко – на памяти Вампира всего лишь однажды: когда Джампер выступил в большой поход против Независимых Подземных Территорий. В тот раз погибли шестеро суперов – но и Территории превратились в филиал преисподней. Вымершей преисподней, непригодной для тех, кто проклят навеки. Там не осталось даже пожирателей падали…

И в Обители задавали себе вопрос: зачем Джамперу нужна была ТАКАЯ победа? Разве что он предвидел угрозу, которую могли представлять в будущем обитатели пещер. Кстати, ни Дракон, ни Ханна в походе не участвовали. Во всяком случае, в СТАЕ их никто не видел – что, конечно, далеко не одно и то же…

Z-11 был готов сражаться где угодно, с кем угодно и в какой угодно компании. При любом раскладе он ничего не терял. Если другие прикончат нескольких суперов, то этим они всего лишь расчистят ему путь к главным мишеням. Но есть работа, которая по зубам только ему – Вампиру, Не Отбрасывающему Тени.

22. Обитель

Обитель Полуночного Солнца оказалась идеально защищенной. В каком-то смысле она была и останется неуязвимой – до тех пор, пока жив хотя бы один монах. С точки зрения Кена, способ маскировки и защиты был столь же прост, сколь и эффективен – никакой Обители не существовало. То есть ее не существовало в виде постурбана, поселения, фермы, стана, церкви, отряда фанатиков или любого другого образования, сосредоточенного в определенном месте. Незримой Обителью была вера, которая объединяла сотни, а может, и тысячи супраменталов и агентов из числа суггов и митов, разбросанных по всему вымирающему миру, – вера в возрождение цивилизации. Но кроме веры, было оружие и была реальная сила: судя по тому, что организация по-прежнему действовала, ее основу составляли далеко не худшие представители расы. И, как догадывался Кен, из поколения в поколение они осуществляли СВОЮ Программу…

Вероятно, тот, кто создал Обитель, был настоящим гением. Однако не исключено, что он был трусливой крысой и все получилось как бы само собой – в результате долгой и жестокой борьбы за выживание. У монахов просто не оставалось другого выхода. Зато теперь любые попытки уничтожить Обитель оказывались бессмысленными – все равно что сетью ловить ветер. Можно было уничтожить одного, двух, трех, десяток агентов, но для одновременной охоты на всех, не говоря уже о тщательно замаскированных адептах, не хватило бы ни сил, ни возможностей даже объединившихся суперанималов. А ведь были еще Судьи и Поднятые, и были постурбаны, считавшиеся необитаемыми…

Впрочем, в той же степени это относилось и к суперам. Они собирались в стаи только в исключительных случаях и на короткий срок. Поэтому сложившееся равновесие могло поддерживаться еще неопределенно долгое время. И Кен не знал бы, на кого поставить, если бы речь шла о превосходстве в будущем – лет этак через сто. Находиться на грани жизни и смерти было для него естественным и единственно известным ему состоянием. Он был далек от того, чтобы оценивать постоянно тлеющую войну в категориях добра и зла. Война шла всегда и повсюду. Настоящее каждую минуту сражалось с прошлым и уничтожало его. Сильные пожирали слабых, а слабые – слабейших. Даже мозг был в первую очередь оружием. Инстинкт самосохранения приказывал: «Убей, чтобы не быть убитым!» И тот, кому удавалось вырваться из замкнутого круга насилия, делал это лишь ценой жизни несчастных, копошившихся в грязи и умиравших ради чьей-то мнимой «чистоты».

* * *

Когда Кен понял, что идти, в сущности, некуда, ему стал ясен и двойной смысл фразы, которую произнесла старая жрица: «Она отведет тебя в Обитель». Обитель там, где обретаешь одно из трех: надежду уцелеть, веру в сверхсущество, управляющее твоей жизнью, или самого себя. Но Кен умел жить без веры и надежды, а себя вообще не терял. Кроме того, он знал, что рано или поздно ему придется снова убивать. Вряд ли женщина, использованная в качестве посредника, была достаточно изощренным инструментом, чтобы определить, готов ли он изменить свой путь, и подтолкнуть его к этому изменению. Тем не менее он достиг некой точки на тайной карте сознания. В этой точке, как в фокусе, пересекались многие влияния. Тут сиял невидимый свет.

Он дал команду Рою и Барби остановиться. Солнце находилось по другую сторону планеты, и значит, по меркам любой эпохи была глубокая ночь. Кена окружали пепел, снег и лед. И еще ветер – как бесконечно длившийся выдох из волчьей пасти величиной с пустыню…

Оставалось несколько часов до начала снежной бури. Кен ждал знамения на развилке своей судьбы.

Ему не пришлось ждать долго.

* * *

Незнакомец появился в тридцати шагах от него. Это было таинственно и жутко – будто обледеневший мертвый холм был чревом трупа, внезапно исторгнувшим из себя нечто живое. Причем не младенца, а старика. Но Кен мгновенно уловил разницу между старостью, покорно ожидающей смерти, и старостью, ежесекундно сражающейся со смертью. Излучение в момент появления супраментала было подобно вспышке.

Волки бросились на чужака. Вероятно, их тоже ошеломила способность скрытно и легко преодолевать рубеж безопасности: так, будто до определенного мгновения его вовсе не существовало. А когда она почуяли запах, стало уже поздно – расстояние до незнакомца оказалось в несколько раз меньше дальности прицельного выстрела. Это означало, что, будь он охотником, все они, включая хозяина, уже были бы мертвы.

Но выстрелов не последовало. Вместо короткой казни – справедливого наказания за проявленную слабость – произошло то, что прежде Кен считал почти невероятным. Однако слишком многое изменилось.

Волки остановились перед супраменталом. Рычание, клокотавшее в их глотках, захлебнулось. Они превратились в изваяния.

Кен выжидал. Теперь, когда чужак не воспользовался форой, супер был уверен, что имеет превосходство в быстроте, – а иначе ему незачем искать своих детенышей…

Волков и незнакомца будто разделила стеклянная стена. Впрочем, преграда была непреодолимой только с одной стороны. Супраментал протянул руки и возложил ладони на головы волков. Те по-прежнему стояли неподвижно – покорившиеся и завороженные светом, который пробивался из-под его пальцев и окутывал их подобно желтому дыму…

В этот момент неподвижности и хрупкого перемирия Кену стало ясно: он нашел Обитель. Хотя вряд ли обрел ее. Во всяком случае, дуэли не будет. Сегодня никто не ляжет в лед.

– Хорошие звери, – произнес старик бесцветным голосом, а потом ОТПУСТИЛ Роя и Барби. Он позволил им остаться хищниками, хотя мог бы превратить в мясо, даже не прикоснувшись. Но с этой минуты они не представляли для него никакой опасности.

Женщина, лежавшая в нартах и укрытая шкурами, зашевелилась и подняла голову. Очевидно, тоже почувствовала присутствие ХОЗЯИНА. Кен не обращал на нее внимания. Незнакомец притягивал к себе взгляд. И не только взгляд. В сознании возникал навязчивый образ огромной, пустой, разоренной, черной церкви, тщетно устремлявшей свои стрельчатые обводы в каменные и столь же безжизненные небеса…

Когда старик приблизился, супер увидел под капюшоном череп.

Маска.

Метафора смерти.

Игра.

Впадины глазниц – бездонные колодцы, полные страха. Казалось, они вобрали в себя все страдание и мерзость мира с того дня, как первый живорожденный закричал от боли.

Спрессованный ужас немыслимым образом превращался в силу.

Не было альтернативы кошмару, продолжавшемуся снаружи и внутри. Не было ничего, что оправдало бы миллиарды смертей в прошлом и все смерти будущего. Не было ложной веры, не осталось благодушных иллюзий. Но безнадежность и страдание, достигнув предельной концентрации в одном-единственном существе, оборачивались чем-то невыразимым.

Кен убедился в том, что Безликие – не легенда. Они действительно существовали. Отныне ему придется иметь дело с масками и научиться играть в прятки с собственным разумом. Реальность уже никогда не будет прежней. Он должен изменить восприятие – или погибнуть.

Он принял это как должное. Из глазниц черепа ударили лучи света. Безликий на мгновение снял защиту, и Кена едва не опрокинула излученная сила. Но на самку эта же сила подействовала благотворно. Она быстро и разительно изменилась. Если прежде ее глаза напоминали дыры, просверленные в обглоданных костях, то теперь они засияли, словно раздутое пламя костра. Наверное, так могли выглядеть отблески потерянного рая в бельмах слепца…

Да, это было возвращение к жизни. Кен знал, как сделать из мита ходячий муляж, но ни разу не видел обратного превращения. Перемены завораживали. Наконец самка освободилась, будто супраментал отдал ей похищенную прежде душу. У нее-то было всего ОДНО лицо – но и оно оказалось маской.

* * *

…Призрачный свет Обители навевал сновидения, которые, возможно, были фрагментами иного, нездешнего существования. Вероятно, Кен спал – или же был перенесен в такое место, о котором не имел представления. Защита, возведенная Святым, была прочна, как скала, и непреодолима, как вечность. Святой мог подарить краткую передышку, заставив ждать даже Смерть, Которая Приходит Сама По Себе…

Кен видел величественные, страшные, безумные сны: о потерянной земле, о черных городах, о войне, о Тенях, обреченных на изгнание… И если он спал, то свет постепенно проникал в его сны, а потом сами сны стали светом.

Этот свет пронизывал все уровни реальности, и Кен вдруг «увидел» лабиринт своей жизни с нестерпимой, беспощадной ясностью – словно прежде его раздробленная личность двигалась к неведомой цели несколькими путями одновременно, и многие Тени безнадежно заблудились, застряли в тупиках или удалялись от того почти недостижимого центра, где они могли бы слиться воедино и обрести истинную цельность, а также власть над собственным бытием. Сердце лабиринта одновременно было сердцем бога, в которого превращался каждый, познавший свою природу до конца.

Но у последней двери ждал привратник. Уже не святой. Некто без облика и без имени. Тот, кто мог быть кем угодно. Тот, кто излучал свет, но сам оставался темным, как поверхность солнца. Наверное, тот, одно из имен которого было – Светоносный.

* * *

…Они разговаривали в странном месте – внутри какого-то громадного и сумрачного (укрытия? пещеры?) здания. Кен не видел признаков разрушения. И конечно же, это было не восстановленное убежище. Купол выглядел слишком непрочным и легким, воплощая в себе уязвимость красоты. Казалось, он не опирался на стены, а парил в воздухе. И что могло быть более хрупким, чем стекло? Стекло – но не осколки былого великолепия. В стрельчатых окнах были огромные картины из цветного стекла (витражи – прошептала память), а за ними, по другую сторону полупрозрачного вещества, – что-то огромное, сияющее, посылающее мощные потоки тепла, которое Кен ощутил на своем лице, когда его коснулся зеленоватый луч. Этот луч прошел сквозь фрагмент витража в форме листа, и Кена вдруг обожгло воспоминание детства – цветок, хранившийся в старой книге, стебель и лепестки которого рассыпались в пыль от прикосновения неловких пальцев…

Где-то звучала музыка – далекая, непостижимая, пребывающая вне внемени. Кен был одет в черное (одежда священника-суггестора, символизирующая смирение и трагизм существования), а Безликий – в красное. На голове старика мерцала совершенным бриллиантовым блеском корона. Ее зубцы были чем-то похожи на шипы. Но Кен смотрел на пурпурную мантию – застывший поток крови…

Разговор был вполне непринужденным – так беседуют люди, находящиеся в полной безопасности, обсуждая самые обыденные вещи, – и, может быть, потому казался Кену зловещим, как последняя встреча с ангелом смерти. Почти невыносимая банальность тона и слов перерастала в нечто большее – в отрицание самой возможности человеческого взаимопонимания.

Немым свидетелем был еще один, распятый человек. Его окутывала вуаль сверхъестественного сияния, но не скрывала непристойной наготы. Дело в том, что безволосое (!) тело блестело, будто полированное дерево. Он выглядел как мит, принесенный в жертву, и это было странно: супраменталы давно поклонялись не слабости, а силе…

Безликий говорил мягко и равнодушно:

– На всех стадиях эволюции существа дорого платили за привилегию продолжить свой род. Низшие даже умирали ради этого. Но чем выше развитие, тем меньше потребность в воспроизведении. Постепенно это становится осознанным законом и неизбежно приводит к выводу, что совершенный может быть только один. Материя должна перейти в качественно иное состояние. То, что в древности называли духовной субстанцией. Особый вид энергии, объединяющий все существующее…

– К чему ты клонишь? – Кен не узнал собственного голоса. Он испытывал абсолютно иррациональное чувство, будто превратился в деревянный ящик, внутри которого разговаривал незнакомый человек.

– Единство действительно означает единственность.

– Кажется, я знаю начало и конец этой сказки. Кое-кто и раньше слишком много болтал о Боге…

– Меня никогда не интересовали мифы, тем более мифы о том, кто погубил собственное творение. Я говорю о конечном продукте Программы. Уже теперь ясно, что это будет единственный обитатель планеты, хотя он вряд ли ограничится планетой. И к тому же бессмертный – поэтому отпадет необходимость в воспроизведении.

– Звучит неплохо, правда? – мрачно пошутил Кен.

– Это меня отчасти успокаивает.

– Что именно?

– Твоя ирония. Но может быть, это всего лишь еще один способ ввести в заблуждение.

– Есть более простые способы.

– Ты же сам понимаешь, что в отношении меня они бесполезны.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Чтобы ты понял, с кем тебе придется иметь дело. Дракон гораздо ближе к очередному Узлу Программы, чем остальные.

Кен смотрел на темное пятно под короной, словно ожидал, что сквозь маску хотя бы на мгновение проступит лицо. Ему либо сделали подарок, либо бросили отравленное мясо. Во всяком случае, имя прознесено…

Он был осторожен:

– Это всего лишь новый миф. Я не хочу повторять чужие ошибки.

– Тогда я объясню подробнее. Реализация Программы переворачивает историю. Теперь мы имеем не грехопадение, не закономерный итог движения от Золотого века к Железному, а восхождение к единому существу, которое вберет в себя все свойства совершенства. Но закрадывается маленькое сомнение: что это – может быть, новая шутка дьявола? Новая ловушка? Губительное искушение? Или наоборот: единственный выход, последняя дверь, которая пока остается открытой? Но не для всех – вот что настораживает.

– Ни одна дверь никогда не была открыта для всех, – заметил Кен.

– Верно. Но даже избранные были людьми.

– Суперанималы – тоже люди.

– Нет. И Дракон – лучшее подтверждение этому. Ты поймешь сам, когда найдешь его. Вернее, когда он позволит себя найти. Он ждет тебя. Отнеси ему СВЕТ.

23. Полигон

Щенки голодали уже третий день, но не притрагивались к человеческому мясу. Накса пошла на довольно примитивную хитрость и нарезала мясо маленькими кусками, смешав его с медвежьим. В поджаренном виде блюдо испускало умопомрачительный аромат. У нее самой потекли слюнки – но детеныши проявляли твердость, которой могли бы позавидовать многие взрослые.

Наксу начинало бесить их упорство. Они не жаловались, не плакали и не играли – по крайней мере в ее присутствии, а она была рядом почти всегда, отлучаясь ненадолго и оставляя их под охраной Лося. Тот был чрезвычайно бдителен, потому что знал, чем грозила ему малейшая оплошность.

Большую часть времени детеныши просто сидели, замерев в неподвижности, как истуканы, уставившись в огонь или в стену, на которой не было ровным счетом ничего, а их глаза напоминали до блеска отполированные головки пуль.

Вскоре Накса поняла, что они уже умеют подавлять чувство голода и, самое главное, страх. В них была суровая мрачная непоколебимость, казавшаяся противоестественной в столь раннем возрасте. И лица, лица – будто маски, вырезанные из кости…

Когда она заметила, что детеныши ослабли физически, до нее дошло, что Дракон не одобрит ее методов. Если бы не тень хозяина, падавшая на нее всегда, наяву и во сне – как бы далеко он ни находился, – она наверное попыталась бы накормить щенков насильно. Разжать челюсти и набить рот мясом. Протолкнуть его глубже, заставить проглотить. А затем порода супера возьмет свое.

Ее саму так воспитывали. Детство прошло под знаком насилия и закончилось быстро. Собственный отец лишил ее девственности, и она была благодарна ему за это – потому что на его месте мог оказаться кто-нибудь другой, гораздо более жестокий. На своем веку она видела предостаточно трупов изнасилованных самок с перерезанным горлом. А также тех, чье нежное девичье мясо было срезано с костей…

Поэтому Наксу остановила вовсе не жалость. Она сомневалась в результате. А не будет нужного результата – не будет и ее. Дракон дал это понять предельно ясным образом.

Она вовремя одумалась, хотя в ее распоряжении были еще огонь, холод и лезвие Сосульки. Воспитанная болью, Накса не знала ничего другого и вдруг поймала себя на том, что хочет вылепить из щенков свое подобие. Но зачем? Разве она – совершенство? Разве ее жизнь – идеал реализации Программы? И если на первых порах ей было необходимо увидеть в детенышах хоть что-нибудь ЩЕНЯЧЬЕ, признак слабости или намек на взаимопонимание, то очень скоро она искала уже совсем иное: сверхспособности, возможности преодоления эволюционного порога, крепнущие ростки того, чем она сама никогда не могла бы стать.

Накса ожидала, что девчонка окажется чуть слабее и податливее своего братца, но даже если это было так, то взаимное влияние по каналам, доступным только им двоим, уравнивало шансы обоих. Наксе пришло в голову, что было бы неплохо разделить щенков и держать в изоляции друг от друга – по крайней мере до тех пор, пока маленькая сучка не сломается.

Однако у Наксы хватило ума понять, что Дракону зачем-то понадобилось вырастить Дубль: двоих, нерасторжимо связанных кровным родством, боевую машину удвоенной эффективности, суперов, которые действуют как единое целое, на жаргоне Свободных – «двустволка». И Накса отказалась от попыток разбить кристаллы, не поддающиеся давлению. Что там Дракон говорил о любви? Она вряд ли смогла бы когда-нибудь полюбить чужих детенышей. Но, кроме любви, существуют еще необходимость и беспощадный закон выживания. Для начала надо принять щенков такими, какие они есть.

Не мешало бы дать им новые имена. Накса даже не поинтересовалась, как их звали раньше. Она не хотела оставлять предательский след даже в собственных мыслях, потому что имя значило очень много. Это вибрация, которая постепенно становится неотъемлемой частью существа. И тогда гораздо труднее что-либо изменить.

Накса долго размышляла, вспоминала, перебирала известные ей клички и просто сочетания звуков, прежде чем остановилась на двойном имени смешанного Дубля, которое слышала еще в детстве. Мор-Фео. Правда, последнее слово, как всегда было за Драконом.

А щенков она начала кормить звериным мясом и женским молоком.

* * *

Спустя неделю, когда детеныши окрепли, Накса решила устроить им первое серьезное испытание – пока под видом игры. Интуиция подсказывала ей, что на этот раз они не откажутся немного «поиграть». И она не ошиблась. Ее не смущало также и то, что обычно суперов начинали обучать подобным играм не раньше, чем им исполнялось двенадцать-тринадцать лет. Она прошла свой первый полигон в четырнадцать и чудом уцелела. Но ее жизнь с самого начала стоила меньше, чем жизни самцов. А когда стало ясно, что она бесплодна, ее стоимость упала до нуля. Поэтому она готова была умереть за того, кто дал ей шанс.

Дракон, который за минувшее время появлялся в убежище трижды и всякий раз оставался всего на несколько часов, не возражал против небольшого отклонения от им же самим установленных правил. Это действительно было необходимо, чтобы определить потенциал Дубля. Настоящих суперов не воспитаешь в теплой конуре, под защитой чужих стволов и в условиях максимальной безопасности. Риск неизбежен. И чем раньше начнется охота, тем скорее разовьются рефлексы, тем больше шансов взобраться на очередную ступеньку лестницы поколений, ведущей… Куда? Накса дорого дала бы за то, чтобы узнать это.

Дракон не обращал на щенков внимания. На первый взгляд в его присутствии они вели себя так же, как обычно: непроницаемые маски, замкнутость, видимость безразличия. Но Накса лучше многих других знала, что близость СИЛЫ ни для кого не проходит даром, тем более для молокососов. Она ощущала это на собственной шкуре. СИЛА постепенно и непреодолимо затягивала в свой темный водоворот, подчиняла себе мысли и сновидения, искажала восприятие, извращала желания, опрокидывала возводимые рассудком жалкие преграды.

Вероятно, щенков как раз и спасало то, что их рациональный разум был недостаточно развит. Дракон казался им частью слепой природы – чем-то вроде бури, бушующей за неописуемо тонкой перегородкой. Стоит преграде рухнуть – и хрупкий мирок утонет в хаосе безумия, который страшнее мертвой матери…

Во время пребывания в убежище Дракон в основном занимался устройством внутреннего и внешнего рубежей круговой обороны, размещением огневых точек и ловушек, переоборудованием печей, арсеналов и сортиров, а также возился с оружейной маткой, которой было отведено наиболее защищенное помещение бункера. Накса досконально изучила место, где ей предстояло сражаться и, возможно, умереть, – за исключением «жилища» матки, настроенной на излучение хозяина. Дракон не советовал Наксе входить туда, чтобы не стать СЫРЬЕМ.

Вскоре матка начала плодить бастардов, сочетавших свойства земного и кейванского оружия, а Накса заподозрила, что Дракон готовится к тотальной войне против всех, включая Урагана, Джампера и Ханну. В ней поднималась волна жутковатого восторга, смешанного с предчувствием смерти и оттого еще более пьянящего. Это было похоже на оргазм, падение в бездну безумия или в черноту космоса, пронизанную сиянием нездешних звезд, которые мерцали, как огни нечеловеческих убежищ… Она тщетно пыталась представить себе, чем все это может обернуться. Произойдет нечто невероятное, непостижимое. Возможно, она, Накса, будет сметена с лица земли ничтожной пылинкой, сгорит без следа в карающем огне, но, возможно, прикоснется к вечности.

Когда она поинтересовалась, где обещанная «парочка суперов», Дракон сказал с убийственной улыбкой: «Не торопись, женщина. Они в пути. Их время еще не пришло».

Но и время Дубля еще не наступило. И не наступит ближайшие лет десять. Куда этим щенкам тягаться с любым супером категории Z! Зато Накса с горечью осознавала, что через десять-двенадцать лет будет уже слишком стара для настоящей схватки. Втайне она надеялась, что ждать так долго не придется. Десять лет – огромная фора. И если Накса знала хотя бы половину правды о Джампере и Ханне, то вряд ли Дракону удастся сполна воспользоваться этой форой.

Накса решила форсировать обучение. В день, назначенный для испытания, Лось подогнал к самой двери убежища крытые сани, смахивавшие на труповозку из числа тех, в которых иногда доставляли на кладбище суггесторов, заранее оплативших собственные похороны. И хотя внутри действительно попахивало мертвечиной, Накса не видела в этом дурного предзнаменования. Дракон, а не предрассудок, был истинным, сверхъестественным хозяином ее судьбы.

Проверив подходы к убежищу, Накса дала знак щенкам собираться. Она вообще мало разговаривала с ними. Достаточно было скупого жеста или даже взгляда. Но Накса не обольщалась; она знала, что смертельные враги подчас понимают один другого лучше, чем ближайшие друзья.

* * *

Полигон находился на окраине постурбана и занимал часть старого разрушенного города. Обледеневшие руины амфитеатром лежали вокруг громадного кратера. Под снегом и льдом осталась земля, превращенная в стекло огнем преисподней. Место, где железобетон не испарился, но разрушения были наибольшими, представляло собой трехмерный лабиринт невообразимой сложности. То, чего нельзя создать искусственно. Идеальную модель, сочетавшую в себе любые структуры. След прикосновения Хаоса. А Хаос был темным божеством на изнанке сознания каждого супера – хотя немногие из них признались бы в этом.

И потому, оказавшись на полигоне, Накса долго стояла во тьме, будто перед алтарем гигантской церкви, сводами которой были свинцовые небеса, а стенами – изломанная линия горизонта, разрываемая багровыми сполохами гроз. Накса застыла, пораженная грандиозностью происходящего. Она уловила ритм творения и разрушения, находясь на самом пике эры умирания, завороженная собственной обреченностью и дикой, варварской красотой катастрофы, которая длилась, длилась и длилась…

Детеныши неподвижно замерли рядом, устремив взгляды в даль. Вероятно, проклятые щенки (в миг озарения Наксе вдруг открылась суть постигшего их проклятия), щенки, взрослевшие слишком быстро, ощутили то же самое – величие смерти, с одинаковой легкостью надевающей любые маски: из камня, пепла, костей или даже живой плоти. Миллионы призраков тех, кто вознесся в один и тот же миг, роились вокруг. Здесь стояла ревущая тишина. И молчание руин гремело, как Вселенная, выносящая окончательный приговор.

* * *

Полигон обслуживали суггесторы из цеха оружейников. Накса снисходительно относилась к этому переходному типу: всерьез поклоняются оружию, но на большее не хватает – кишка тонка. Впрочем, сугги вели себя почтительно, а на Обрезанного Иуду, о котором столько слышали, готовы были молиться.

Ради безопасности щенков Накса выяснила, не вошел ли в лабиринт кто-нибудь из суперов. Ее заверили, что все сектора и уровни свободны. Она не сумела бы определить присутствие постороннего только в одном случае – если бы тот решил сыграть не по правилам и полностью закрылся. Изредка случалось и такое. Тогда полигон превращался в поле боя. Превосходная тренировка – для победителя. Но вряд ли нашелся бы безумец, который начал бы охотиться за Наксой всерьез. Все супера знали, что она принадлежит Дракону. А те, кто пытался оспаривать это, давно лежали во льду.

Накса бегло ознакомилась с картами полигона – конечно же, весьма приблизительными. Огромные зоны оставались неисследованными и до сих пор никем не пройденными. Крестами были обозначены известные места гибели суперанималов. Накса насчитала как минимум десять таких значков. Бесславные могилы…

Полигон оказался едва ли не самым опасным из всех, которые ей довелось видеть. Входов и так называемых связок тут было очень мало, зато имелось изрядное количество тупиковых ветвей. В случае чего страховщикам понадобятся часы, если не дни, чтобы добраться до отдаленных секторов. Но для Наксы было очевидно и то, что на некоторых маршрутах помощи ждать бессмысленно – суггесторы просто не сумеют преодолеть завалы.

В конце концов она выбрала для щенков кратчайший маршрут – что-то около пятнадцати километров по прямой – и ткнула когтем в точку выброса. Для суггов была непостижима быстрота, с которой она разбиралась в чужих запутанных каракулях, видя их к тому же в первый раз, но Наксе было достаточно взгляда, чтобы карта целого сектора со всеми подробностями запечатлелась в памяти.

Впрочем, свое дело суггесторы тоже знали хорошо. Сначала детенышей пропустили через тренажер. Накса заказала десять заряженных и двадцать пассивных ловушек – обычная норма для щенков-подростков. Обоим детенышам понадобилось на десять минут меньше обычного, и оба не получили ни единой царапины. В тире Мор, стреляя из незнакомого оружия, выбил девяносто шесть из ста, а Фео – девяносто четыре. Накса подозревала, что маленькая сучка сделала это специально: самка уже знала свое место.

Детенышам выдали все необходимое снаряжение: ракетницы, сигнальные ракеты, защитные маски, запас еды на трое суток, бинты, оружие, стреляющее резиновыми пулями, и ножи. Как Накса и предполагала, щенки не отказались от опасной игры, и она догадывалась почему. Они использовали любую возможность, чтобы приобрести опыт и силу. Они готовы были учиться у кого угодно: хоть у врага, хоть у самого дьявола. Они если и не осознавали полностью свое положение, то по крайней мере инстинктивно стремились извлечь из него наибольшую выгоду для себя. Это означало, что некто (отец? мать?) успел внушить им первую заповедь смертного: жизнь ВСЕГДА слишком коротка. И кто знает, как все сложится в будущем (например, в следующую секунду) и на чьей стороне окажется перевес?

Поскольку супера из Дубля не должны сражаться друг с другом, Накса решила, что на этот раз сама будет изображать дичь. Заодно немного разомнется. Правда, для нее пробный маршрут не был даже серьезной тренировкой. А вот щенки не переставали удивлять. Почти наверняка они впервые держали в руках снаряжение для полигона и тем не менее обращались с ним так, словно уже проделывали это неоднократно. Подгонка заняла меньше минуты. Ни единого лишнего или суетливого движения, выдающего волнение. Только спокойная уверенность, граничащая с тайным превосходством.

В голову Наксы закрадывались нехорошие мысли. Что, если дать им НАСТОЯЩЕЕ оружие? Что, если пустить их по маршруту высшей сложности? Что, если не тратить времени на обучение и сразу отвести их к Алтарной Норе?..

И тут Дракон напомнил о своем незримом присутствии. Часть ее существа, превращенная им в палача, принялась за другую часть, которая стала жертвой. Накса забылась. И забыла конечную цель. Ей пришлось основательно покопаться в себе – как копаются в останках, надеясь определить причину смерти. Пожалуй, она не годилась на роль матери, потому что до сих пор подсознательно хотела убить щенков. Но тогда на что она вообще годилась?!

Ладно, пусть живут. Но они должны получить урок. Урок, который покажет им, насколько они слабы и ничтожны.

В полдень, темный, как полночь, Мор и Фео вошли в лабиринт. Накса сделала то же самое в другом месте и двумя часами позже. Игра в охоту началась.

24. Перенацеливание

Как обычно, перенацеливание произошло незаметно для Вампира. Потеря ориентации оказалась кратковременной и не причинила ему особых неудобств, а главное, он не стал легкой добычей. В его внутреннем тире поменялись мишени и появились новые объекты притяжения – гораздо более мощного, чем прежде. Он не знал пока, с кем их отождествить.

Эта неизвестность создавала бы иллюзию выбора и свободы – если бы Вампир придавал значение такой никчемной штуке, как свобода. Во всяком случае, смертельная игра продолжалась и приобретала новое измерение.

* * *

…Вампир отпустил самку, задыхавшуюся под ним. В момент затемнения он утратил контроль и навалился на нее всей своей тяжестью. На его чудовищном органе осталась ее менструальная кровь. Кровь текла обильно. Он не был ведомым существом, целиком подчиненным целесообразности, и, кроме того, его возбуждал вид и запах крови.

Сейчас кровь означала бесплодное соитие. Но так было не всегда. Почему-то именно в эту минуту Вампир (вспомнил?) подумал о детенышах. В его сознании даже возник некий расплывчатый образ и тут же исчез. Два темных маленьких силуэта на фоне еще более глубокой темноты. По крайней мере, охота началась в лабиринте его мозга…

Назойливая мысль о детенышах витала еще некоторое время, словно запах дешевых духов какой-нибудь сентиментальной шлюхи, зарабатывающей себе жизнь своим телом. Если хотя бы одна из десятков тех, кого он наградил семенем супера, выносила и родила… Но Вампир знал, каков обычно бывает результат. Ублюдки. Помеси. Отбросы Программы. Не тот случай, когда можно говорить об улучшении породы.

И все же он, как и всякий суперанимал, испытывал не вытравленную Святым до конца потребность в ПЕРЕДАЧЕ.

…Самка что-то пыталась сказать ему. Он не придал этому значения и через несколько секунд забыл о ее существовании. Примерно столько же времени понадобилось ему, чтобы одеться, а оружие и так было под рукой. Вампир выбрался из подвала, который служил убежищем четверым или пятерым суггам. С того часа, когда женщина привела его сюда, те предпочитали не высовываться.

(Меченая самка была на волосок от гибели. Сначала Вампир намеревался уничтожить живую карту, но теперь от нее снова запахло ловушкой. И если это действительно ловушка, то пусть в нее попадет другой – Z-11 оставил приманку нетронутой.)

Он вскочил в первую же попавшуюся упряжку, вышвырнув из нарт погонщика. Тот отделался легким испугом. Собаки оказались так себе, но Вампир знал, что путь ему предстоит недолгий. Он помчался по темному постурбану, который лежал перед ним словно обугленный скелет: черные кости развалин, сломанные ребра арматуры, беспорядочно рассыпавшиеся камни-фаланги, пробитый череп храма…

Для него не существовало запретов. Он двигался в потоке СИЛЫ – наконечник мистической стрелы, сгусток материи, несущийся по воле потустороннего урагана. Он принадлежал к касте избранных: для него сиял свет, которого не могли видеть несчастные, погребенные заживо во мраке полуживотного существования. И те шарахались в ужасе при его появлении, еще глубже забивались в свои норы, искали спасения под защитой древних стен…

Он двигался так быстро, что колебалось пламя костров на дне глубоких металлических бочек. Его тень мелькала на синих увядших лицах митов, но черный прилив страха держался гораздо дольше. Другая – незримая и неизмеримая – Тень падала в хаос вероятностей, где зарождалось будущее, опережая физическое тело.

Собаки жалобно повизгивали на бегу и роняли пену, выбиваясь из сил, однако нечто подавляющее инстинкт самосохранения гнало их вперед. В сны спящих митов прокрадывались кошмары, а тот, кто не спал, мог видеть, как сквозь оцепеневшую явь летит воплощение смерти – черная фигура в нартах, влекомых обезумевшими псами.

Случись в ту ночь снежная буря, даже она не остановила бы Вампира.

В отдельные периоды сверхконцентрации он приобретал способность к тому, что называлось в Обители «оседлать ветер». Но если сам Святой оставался практически независимым от условий внешней среды, то Z-11 было еще далеко до такой автономности.

* * *

Вампиру понадобилось не более получаса, чтобы достичь окраины лабиринта. Он вошел в него в пяти километрах от места, где к тому времени находилась Накса. Неплохая и долгожданная добыча для Z-11, но отметки на целеуказателе Вампира не совпадали с ее шлейфом. В лабиринте был еще кто-то.

Образовался неправильный, непрерывно меняющийся треугольник. И этот треугольник постепенно стягивался в точку.

25. Поднятые

До Северной Столицы оставалось идти примерно трое суток. Собакам понадобилось бы вдвое меньше времени. Барс не мог бы объяснить даже самому себе, почему он не обзавелся упряжкой и нартами, хотя удобные случаи для этого были: по пути он миновал несколько станов и два постурбана. Он был доволен по крайней мере тем, что сил у него еще хватает, но кому он принадлежал теперь со всей своей силой и потрохами?

Невыносимое противоречие раздирало его сознание на части: стремление к свободе и угроза прерывания рода. Ему казалось, что он медленно сходит с ума. В мозгу уже тлело безумие, и достаточно было искры, чтобы вспыхнувшее пламя сожрало остатки рассудка. И все-таки он продолжал свой путь – стареющий хищник на охотничьей тропе.

Он нашел убежище, чтобы переждать снежную бурю. Мит, который открыл ему ворота стана, сказал, что это место называется Приютом Ангелов. Конечно, Барс не встретил тут никаких ангелов.

Зато в эту же ночь к нему пришли Поднятые.

* * *

…Они навалились на него спящего, и ни одна из сигнальных систем, гарантирующих суперанималу предупреждение о нападении, не сработала. В момент пробуждения Барс ощутил удушье, бессилие, ужасающую БЕСПЛОТНОСТЬ, словно был чем-то эфемерным, замурованным внутри глиняной куклы. А потом оказалось, что «глина» – это мертвая плоть, смрад замедленного разложения и полное отсутствие излучений мозга.

В течение нескольких секунд он корчился под тяжестью рыхлого мяса, которое уже сделалось ядовитым, и потому он не мог вонзить в него клыки. Но что еще хуже – он не успел воспользоваться огнестрельным оружием. Его руки оказались придавленными огромной массой. А лицо накрыла косматая шкура дегро…

Сразу трое. Многовато для стана, насчитывающего не более пятидесяти голов. Не надо было обладать опытом Барса и прожить столько лет, чтобы понять: кто-то не хочет, чтобы он добрался до того места, где ему придется сражаться за свое освобождение. Впервые он почувствовал, что свобода стоит всей жизни, но иногда ее нельзя обрести и такой ценой.

Тем не менее он боролся до конца. Поскольку специфические боевые функции супера оказались блокированы, он был вынужден драться примитивно, вернувшись в дикое состояние, с затемненным сознанием. Он использовал зубы, а затем, когда сумел высвободить руку, – когти и нож.

И только после того как он лишил Поднятых способности двигаться, обезглавив всех троих и раздробив им суставы, у него появилась возможность обдумать случившееся.

В сущности, никакой загадки не было. Вопросы стали очевидными, и ответ лежал на поверхности. Барс спросил себя: а зачем вообще нужны Поднятые? Клейменый суггестор дал бы им фору как живое орудие убийства. Они также не годились в качестве традиционного подарка, означающего приглашение, – никто из суперов не стал бы есть гниющее мясо. По боевым возможностям Поднятые уступали даже дегро – в этом Барс только что убедился лично.

Что же оставалось? Только одно: сообщение. Кто-то использовал Поднятых для передачи сообщений. Это действительно удобно – особенно если не имеет значения расстояние. Причем вовсе не обязательно снабжать Поднятых какой-либо информацией. Не исключено, что само их появление служило неким сигналом. Но вот именно этого кода – вероятно, самого мрачного в истории способа коммуникации – Барс не знал. Разве что сама Смерть решила напомнить о себе, однако старик еще не дошел в своем развивающемся безумии до того, чтобы наделить ее чувством юмора.

Он пытался анализировать. С некоторых пор этот процесс сделался для него чем-то вроде складывания мозаики, только ему приходилось собирать фрагменты собственного рассудка, совмещать осколки воспоминаний, склеивать реальность, расползавшуюся по швам. И все равно получалось нечто хрупкое, грозящее рассыпаться от легкого внешнего толчка.

Но кое до чего он все-таки додумался. При жизни Поднятые были суперами – он установил это по многим сохранившимся внешним признакам. А убитые супера ложились в лед. Так Барс пришел к мысли о том, что где-то поблизости должно находиться кладбище. Ему необходимо его найти. Зачем? На этот вопрос у него не было ответа. Речь, конечно, не шла о дуэли – для вызова существовали способы попроще. К тому же без ритуала передачи кода дуэль превращалась в бессмысленное убийство.

Меньше чем через час Барс отправился на поиски кладбища.

26. Мор

На первом же перекрестке Мор и Фео разделились. Очень скоро они потеряли друг друга из виду, однако поддерживали сверхчувственную связь, которая казалась митам абсолютно непостижимой – чем-то вроде способности пребывать в двух местах одновременно. Суггесторы, пытавшиеся втиснуть свои представления о суперах хоть в какие-нибудь рамки объяснимого, называли это взведенным капканом. Сами суперанималы действовали вне всяких рамок – вероятно, в этом прежде всего и заключалось их превосходство. И худшей из новостей считалось известие о появлении в постурбане Дубля или, иначе, «Януса».

Для Мор-Фео это была далеко не первая охота. Нечто подобное происходило с ними в сновидениях, которые транслировал Кен, напрямую передавая детенышам свой опыт. Отец предпочитал делать это не на словах или на отвлеченных примерах, а максимально быстрым и действенным способом. Потому они и учились быстро.

Все было как наяву – даже боль, от которой щенки не просыпались сразу, но зато потом обнаруживали кровоподтеки под своей короткой шерстью. Стигматы религии выживания… Да, все было как наяву – все, кроме смерти. И сейчас большая самка тоже не собиралась их убивать. Более того, она рисковала жизнью, вовлекая щенков в свои опасные игры. Но им грозилаСмерть, Что Приходит Сама По Себе, – ее присутствием было пропитано пространство древнего лабиринта. Она гнездилась в каждой щели и пронизывала неустойчивое нагромождение изъеденных ветрами железобетонных скал и каньонов. Чаще всего она являлась под видом случайности или бессмысленной стихии, однако Мор и Фео уже знали, что нет ничего случайного на путях неизбежности. И если тень прошлого падала в настоящее, не подверженная каким-либо изменениям, то будущее отбрасывало множество бледных теней, различать зыбкие контуры которых было дано не каждому. Кен учил своих детенышей делать это.

Но никто не мог бы научить их тому, как избежать прямых и обратных петель времени.

* * *

В какой-то момент связь прервалась. Это произошло внезапно, без предварительного сигнала опасности. Брат не был ранен, не умер и не потерял сознания – во всех этих случаях Фео по крайней мере сумела бы обнаружить тело. Он просто исчез.

Она почувствовала себя так, словно подверглась мгновенной операции. Ощущение сверхнаготы, будто заживо содрана кожа. Из конечностей вынуты кости. Стерта половина памяти… Вместо потоков СИЛЫ, прежде соединявших ее с Мором, зияла воронка, в которую засасывало ее усеченный рассудок. Она иыспытала нечто худшее, чем физическая боль.

Фео остановилась, прижалась спиной к стене, подняла бесполезное оружие. Осколки разбитых зеркал, отражавших прежде незыблемую реальность, кружились перед нею. И все же она смутно осознавала, что такое быть Дублем на самом деле. Это означало громадное преимущество в мире РАЗДЕЛЕННЫХ существ, которое для каждой из половин может обернуться гибельным безумием.

Ей понадобилось время, чтобы справиться с утратой. Что-то надвигалось из темноты. И пока оно не поглотило ее целиком, Фео ждала возвращения Мора.

* * *

Ему тоже пришлось перенести подобный удар, сравнимый разве что с недавней гибелью матери, но период адаптации к новым условиям оказался гораздо короче. У него просто не было выбора. Ему не дали ни одной секунды, чтобы прийти в себя. Сразу же после того, как он лишился сестры, он мог лишиться и жизни.

Он очутился в удушливой горячей атмосфере, и под его ногами не было опоры. Он рухнул вниз с высоты в два своих роста. Падая, он уже искал цель, которую следовало поразить в первую очередь, – источник наибольшей опасности. Но, вспомнив о резиновых пулях в своей игрушке, Мор понял, что обречен.

Мягко приземлившись, он тут же откатился в сторону, чтобы не оказаться, во всяком случае, слишком легкой добычей. Почти мгновенно он почуял присутствие множества других существ – будто задел чужую сеть, в которой трепыхались жертвы. Подавляющее большинство из них были митами. Мор никогда не слышал о существовании таких громадных ферм.

Миты вели себя спокойно, а постоянный фон излучаемого страха, к которому Мор привык с рождения, был чрезвычайно слабым. Но где-то среди этого громадного стада скрывался хищник – тот, кто расставил ловушку. Тот, кто охотился, невзирая ни на какие табу.

Инстинкт гнал Мора в укрытие, но поблизости не было ничего подходящего. Голое гладкое место – и вдобавок хорошо освещенное. Мир Лили. Мор узнал его мгновенно по множеству едва уловимых примет. Она много рассказывала своим детенышам об утраченном рае, но Мору он вовсе не казался таковым. Мир ее памяти, мир, который она не успела увидеть, мир, ставший легендой к моменту ее рождения. Что было правдой, а что искажено, приукрашено ее тоской и несбыточными мечтами типичного мита? Мор не знал этого и вряд ли узнает. Его эмоции были уже совсем другими. И мир этот был для него чужим. Более враждебным, чем ледяная пустыня.

Мор пытался сориентироваться, собрать воедино рассыпающиеся осколки рассудка, удержать под контролем разрываемые атаками сильнейших раздражителей органы чувств. Где-то рядом в каменном русле текла РЕКА – просто поток растаявшего льда, – однако для Мора не существовало ничего более странного. И еще огни. Целые россыпи огней. Как сверкающий иней… Это не были ориентиры, или костры, или уничтожающее пламя войны, или признаки охоты суперов-файрстартеров. Источники холодного, искусственного, безопасного света, созданные для того, чтобы миты могли лучше видеть. Чтобы в конечном счете убить страх. Но страх нельзя убить, он неуничтожим, – значит, свет был нужен для того, чтобы загнать страх в самые глубокие норы… Сияние отодвигало ночь куда-то за пределы города, в малонаселенную зону. Самые отдаленные огни казались Мору глазами сотен тысяч сытых дегро, застывших под гипнозом тупого удовольствия и убаюканных чувством ложной безопасности. То, чего он не понимал растерянным умом, он постигал инстинктом.

(И этот инстинкт подсказывал ему: кто-то заранее готовил чудовищное жертвоприношение, кормил, содержал и выращивал миллионы жертв. Кто-то знал, что старая цивилизация обречена, и позаботился о будущем. Отсюда неизбежно следовал вывод: Программа действовала задолго до появления настоящих суперанималов.)

Смесь странных запахов дразнила его тонкое чутье. Судя по взаимному положению светила и планеты, начиналась ночь, однако для Мора тут было даже слишком светло. К тому же его ослепил мощный узконаправленный луч, давление которого он ощутил почти физически. Зрачки Мора мгновенно превратились в линии. В уши вонзился рев, сопровождаемый звуком сирены. В ее завывании было что-то гипнотическое.

Механическое чудовище (одно из тех, которых Лили называла МАШИНАМИ) надвигалось стремительно, быстрее любого известного Мору зверя или супера. (Если только оно не было фантомом. Однако у щенка не осталось времени, чтобы выяснить это. По слухам, бродившим среди суггесторов, Джампер умел поддерживать до десяти фантомов одновременно, хотя с увеличением их количества неизбежно падала реалистичность. Подтвердить или опровергнуть эти слухи по понятным причинам не мог никто. Кен держал пару фантомов в течение часа. В подавляющем большинстве случаев этого было вполне достаточно.)

Мор моментально оценил происходящее и сделал то единственное, что сулило шанс выжить: перекатился еще раз, чтобы оказаться между огромными колесами, и прижался к темной шершавой поверхности.

Металлическая масса накрыла детеныша. Исходящий от нее жар обдал его тошнотворной волной. Сирену заглушил низкий звук, таранивший тело, заставлявший вибрировать внутренности…

Мор испытал непродолжительный, но жутчайший приступ клаустрофобии. Жизненное пространство сплющилось до размеров узкой горизонтальной щели – и, не будь Мор таким маленьким, он превратился бы в кусок ободранного окровавленного мяса. Неведомому хищнику оставалось только раздавить и растереть его.

Но за доли секунды Мор преодолел страх и приготовился умереть так, как учил его Кен, – с ясным сознанием того, что не было и не будет ничего, кроме этого мига смерти, вместившего в себя всю жизнь…

Волна раскаленного металла схлынула, но за ней накатывала следующая. Мор скорчился в потоке ядовитого смрада, и тем не менее он успел почувствовать, что человек внутри уносящейся МАШИНЫ был не охотником, а только живым орудием. Слепым орудием, хотя вряд ли жаловался на зрение. В отличие от него Мор видел во всем происходящем – даже в том, что оказался здесь, – неумолимую логику смертельной игры. И настоящие игроки, возможно, пребывали за пределми времени…

Он поднял голову ровно настолько, чтобы убедиться: один и тот же прием редко срабатывает дважды. Другая машина была низкой, приземистой, с плавными очертаниями, созданной для движения на большой скорости. А Для Мора скорость означала преследование.

Внутри машины находились вооруженные суперанималы. Он почуял близость оружия. Настоящего оружия, а не того дерьма, которое ему подсунули на полигоне.

(Его не покидала мысль о том, что это часть испытания, устроенного самкой, которая хотела заменить детенышам мать. Впрочем, не хотела – он чуял отвратительный запах принуждения… Петля на маршруте – почему бы нет? В следующее мгновение он мог быть выброшен обратно. Но пока Мор не знал этого точно, он должен был действовать так, словно каждая секунда – решающая и последняя.)

Он дважды выстрелил по фарам – и без пользы истратил заряды. Резиновые пули не пробивали защитных стекол. Мор рванулся в сторону, за пределы вырезанного лучами светового коридора, однако конус мощной фары-искателя не отпускал его.

Он удивлялся тому, что до сих пор не убит. Если бы на месте этих странных охотников в машине находился супер из его мира или даже натасканный суггестор, Мор был бы уже мертв – окончательно и бесповоротно.

Он впервые осознал, что, возможно, является всего лишь приманкой, пока идет охота на более крупного зверя. А этим крупным зверем мог быть только Кен. И чем дольше продержится Мор, тем большая опасность будет угрожать отцу.

Позади громыхнул крупнокалиберный пистолет. Получив удар в предплечье, который сбил его с ног, Мор понял, что у него есть шанс уцелеть. Это был плохой выстрел. Любой выстрел, оставлявший жертве хоть какое-нибудь время, считался плохим.

Мор замер, лежа лицом вниз. Он отключил дыхание и уменьшил излучение до минимального уровня. Кроме всего прочего, это означало остановку мышления. «Не притворяйся мертвым, а СТАНЬ мертвым», – говорил Кен, давая ему первые уроки маскировки. (Впрочем, Мор уже приобрел печальный опыт, когда пытался проделать нечто подобное в Пещере: он узнал, что при встрече с суперами уровня Дракона такие приемы бесполезны. Но может, виновата Лили? В чем виновата? В собственной смерти? Приходилось признать, что она была обречена…)

Однако сейчас он противостоял охотникам, которые не только плохо стреляли. Эти идиоты, похоже, понятия не имели о Тенях! Оба были открыты – до такой степени открыты, что Мор при желании сумел бы узнать, как зовут их бедных самок и детенышей. Но, во-первых, у него не возникало подобного желания, а во-вторых, самок и детенышей действительно стоило пожалеть, потому что вскоре они останутся без защиты и без еды. То есть сами превратятся в чью-то добычу… Мор понял, что полная маскировка ему не нужна.

Охотники вышли из машины и медленно приближались к лежащему щенку. Хаос, царивший в головах этих ублюдков, Мор мог сравнить разве что со снежной бурей. Некоторой концентрации они все же достигали, но только на поверхности, а под этим тонким и несовершенным защитным слоем бурлила мутная взвесь противоречивых мыслей, желаний, страстей…

Мор превратился в «пустое» место, воронку в пространстве, из которой ничего не выходило наружу, однако это была обманчивая пустота. Его собственный защитный экран отражал почти все, как идеальное зеркало. Поскольку от охотников можно было ожидать чего угодно – например, контрольного выстрела в голову, – Мор был готов и к такому варианту развития событий. Всегда существовал временной промежуток между намерением и движением, за который супер успевал принять новое решение.

Выстрел привлек интерес митов, находившихся неподалеку, – интерес явно извращенный, порожденный пустотой существования. В этой пустоте даже проявления инстинкта самосохранения приобретали искаженные формы. Мор впервые в своей жизни почувствовал себя чем-то вроде погремушки, которая завладевает вниманием севсем еще беспомощных детенышей, сосущих материнскую грудь. И не важно, что «погремушка» не подавала признаков жизни. На какое-то время Мор стал центром события, нарушившего монотонное течение дней и ночей.

Контрольного выстрела не последовало. Незначительные размеры жертвы ввели охотников в заблуждение. Щенок был безоружен и не сумел скрыться. Мор уловил, что они не считают его настоящей добычей. То есть не принимают всерьез. Но его пытались убить – значит, он все-таки представлял собой некую угрозу. И хотя ему еще не была ясна причина, по которой они вообще охотились на него (во всяком случае, не собираясь его сожрать), закрадывалось подозрение, что они охотились просто ради удовольствия.

Если так, то ему повезло. И в ледяной пустыне тоже встречались выродки, оставшиеся за пределами Программы. Тупиковые ветви эволюции. «Падшие ангелы» – этого жаргона суггесторов Мор не понимал, но знал, что супера из первой десятки уничтожают «ангелов» как врагов рода.

И был еще один вариант, пожалуй, самый худший: возможно, Мор попал на чужой полигон.

Охотники остановились в шаге от него. Для «ангелов» они были слишком осторожны. Даже трусливы. Он поймал образ, маячивший в сознании обоих – безликий и неопределенный, просто пятно страха, – однако это был шлейф супера. И по интенсивности этого пятна, по его специфической «окраске» Мор вдруг догадался, кому принадлежит шлейф.

Дракон побывал тут. Появился и исчез, как стертое изображениие в памяти уцелевших, но оставил материальный след: десятки трупов. И страх перед неведомым. Его стиль. Ускользающий облик был самой совершенной из масок воплощенной смерти.

* * *

…Один из охотников пнул лежащего под ребра носком сапога.

Мор ждал этого. Все выглядело естественно – расслабленное «бесчувственное» тело перевернулось.

Ни разу не встретившись с Драконом лицом к лицу, Мор уже усвоил первый примитивный урок: любое движение может создавать иллюзию. До последнего мгновения он оставался МЕРТВЫМ, а затем позволил инстинкту действовать. Его пока еще небольшая сила достигла максимальной концентрации.

Первый охотник не успел выстрелить. Перед ним мелькнула тень, которая распрямилась, словно отпущенная пружина. Второй выстрелил в то, что, как ему казалось, было человеческим силуэтом.

Он промахнулся. Его промах дорого обошелся обоим.

Позже, когда номер первый очнется в госпитале, он обнаружит, что ослеп на один глаз, и расскажет недоверчивым тупицам в голубых халатах, что видел «ангела с покрытым шерстью лицом». Он будет упорно твердить об этом до тех пор, пока им не займутся другие люди, которые с одинаково серьезными лицами выслушивали изнасилованных мумиями, похищенных инопланетянами и получивших благословение лично от Иисуса, встретившись с Ним в баре «Вода жизни».

Его напарник ничего не расскажет. Он не сможет говорить почти до конца своей жизни. Синтезатор речи, который станет неотъемлемой частью его организма за пару лет до смерти, будет издавать жутковатые звуки, складывающиеся в простейшие слова. Впрочем, пытка воспоминаниями не продлится слишком долго. Грядет тотальная катастрофа, которая сотрет с лица земли и его, и весь этот город.

27. Башня света

«Как в старые времена», – подумал Барс, глядя на силуэты, едва выделявшиеся на фоне безжизненного серого ландшафта. Эти силуэты тонули в ночи, сливались с темнотой; и по мере удаления от костра Приюта Ангелов даже глаза супера переставали различать отдельные фигуры…

Три упряжки. Груженые нарты. Двадцать четыре собаки. Шестеро митов, охваченных страхом. Барс шел сзади, но именно он вел их, указывая направление.

Он не случайно вспомнил о своем третьем дальнем походе. Тогда он был молод и обладал верой, питавшей его энергией наивности. Он искал место, которое, возможно, существовало только в легендах. Долину вулканов. В воображении суггесторов это место приобрело все атрибуты рая. Оно было согрето теплом самой матери-Земли. Холодеющая старуха уже не могла зачать в своем лоне новую жизнь, но еще могла растопить лед подземным огнем.

Барс вряд ли сумел бы объяснить, зачем стремился туда, – как и многие фанатичные паломники прошлого. Ведь успех не сулил ему ничего, кроме иных пространств, которые откроются по ту сторону Долины. Таким образом, его вера сводилась к преодолению. Она не нуждалась в существовании Бога. Для нее вообще не требовалось объекта. Она была непрерывно отодвигавшейся за горизонт целью, жизнью, застигнутой в движении, призраком возрождения, витавшим в цитадели смерти.

Когда Барс выступил на поиски Долины, с ним было два десятка митов.

К концу похода осталась только одна самка, оказавшаяся выносливее всех. Но ему пришлось съесть и ее, потому что слепая вера завела его в самое сердце Черного Треугольника. Там он прозрел и больше уже не искал рай. Он принял реальность во всем ее безжалостном правдоподобии, разделив явь и сон, тоску и надежду, неутолимый голод и потребность в пище, юность и зрелость.

Теперь все действительно было иначе. В каком-то смысле последний поход был актом сопротивления. Барс шел, утратив свободу, хотя миты об этом не подозревали. Его тюремщик обитал в той части мозга, которую супер не контролировал. Он не мог разрушить стену, расколовшую сознание, но иногда тюремщик отпирал дверь его камеры и позволял пройти по узкому коридору, соединявшему вменяемость и безумие.

Дракон не оставил Барсу выбора, однако кто-то послал Поднятых и пробил брешь в стене. Пленник выскользнул через дыру и свернул с пути, надеясь достичь ледяного кладбища раньше, чем тюремщик обнаружит беглеца. В любом случае Барс подчинялся чужому плану и понимал, что для суперанимала это означает конец.

Вскоре он нашел СЛЕДЫ Поднятых – гораздо менее интенсивные, чем при их жизни. Едва ощутимый налет праха на ледяных зеркалах…

В одиночку Барс двигался бы гораздо быстрее, но приходилось считаться с возможностями митов. Они нужны были ему живыми. Эксгумационная команда, которая сделает всю грязную работу.

А если он ошибся, неправильно истолковал полученное послание? Чем бы ни закончился поход, эти миты не надеялись вернуться домой. Они выбивались из сил, но продолжали идти, потому что знали, какая участь ожидает того, кто упадет и не сможет подняться. Собаки, похоже, тоже это знали.

И спустя четверо суток почти непрерывного движения Барс увидел нечто такое, во что было трудно поверить даже ему.

* * *

Она была прекрасна. Сквозь конус падавшего с ее вершины луча она казалась пепельным призраком, стражем давно минувших времен, охраняющим застывший образ болезненного воображения, мертвым рыцарем прошлого, одетым в броню своей нереальности, капризом памяти, впитавшей надменность вечности. Но ЧЬЕЙ памяти?

Наваждения бывали даже более великолепными. Барс, долгие годы оторванный от очагов цивилизации, войн и смертоносных игр суперразума, не сомневался, что супраменталы тоже эволюционировали. И если в пору его молодости они были способны создавать иллюзии, ради которых умирали их рабы, то, может быть, теперь они наконец научились создавать нечто такое, ради чего митам и суггесторам стоило жить.

Барс видел в этом оружие. Новое оружие в руках извечного врага.

Он превратил свое восприятие в скальпель, готовый безжалостно отсечь любые миражи. Он тщательно фильтровал информацию, поступавшую по всем каналам. Сквозь вопли органов чувств он пытался различить шепот инстинкта. Ему было трудно вдвойне, потому что приходилось «держать» митов. Барс ощущал изменения в их излучениях. Кто-то перехватил контроль. Они оставались покорными ему – ведь он мог одним движением свернуть шею любому. Однако их страх сделался иным. Теперь страх внушала не СИЛА, а оружие. Разница заключалась в том, что оружие могло находиться в руках ничтожества – и все равно убивать.

Голос инстинкта звучал громче, по мере того как смолкали другие голоса. Инстинкт подсказывал Барсу: ОНА настоящая.

Он понял, что, сам того не желая, нашел легендарную Башню Света.

* * *

До его слуха доносились голоса митов – те молились, рыдали, а кое-кто даже смеялся. Они радовались так, будто чудом избежали неминуемой гибели, и благодарили за это своего бога. Бог и свет – в их сознании эти понятия были неразделимы.

Но Барс, совершавший долгие странствия не только в ледяных просторах, но и в измерениях Теней, знал, что абсолютный Свет слепит и сжигает, уничтожая все живое. Истина во всей своей полноте не может быть разделена, как наследство, и принадлежать кому-либо в виде обломка, по которому догадываешься о целом. Бессмысленно также пытаться сложить мозаику из фрагментов, разбросанных повсюду – от сновидений до священных книг суггесторов. Истина едина и самодостаточна. Она побеждает покушающихся на нее, превращая их в НИЧТО, растворенное в ВЕЗДЕ. Тьма защищает, прикрывая собой, словно щитом, осколки бытия, которые в противном случае вообще не могли бы существовать.

Но было еще кое-что, кроме Истины, в чем отчаянно нуждались миты. Надежда. Любовь. Утешение. Руки, готовые обнять по ту сторону непереносимого ужаса. Сердце, готовое простить что угодно. Лекарство, способное избавить от адской боли.

* * *

…Тем временем узкий луч сместился и упал на маленький караван Барса. Образовалась тропа света. В направлении Башни лед сверкал, как полированное лезвие ножа; фигуры собак и людей казались сгустками мрака, пойманными в прозрачную сеть.

Смотреть на слепящий источник, посылавший луч, было больно, но даже Барс не мог не признать, что двигаться по освещенной тропе гораздо удобнее. И если бы тюремщик в его мозгу внезапно проснулся и обрел прежнюю власть, он не сумел бы столкнуть супера с пути ценой потери рассудка – Башня притягивала слишком сильно. Ее притяжение становилось неодолимым.

Где-то поблизости, конечно, находилось кладбище суперанималов. Лед хранил доказательство прерванного рода – то, что означало для Барса освобождение. Однако он чуял за всем этим тень своего заклятого врага. Тень в сияющих доспехах света – как ни странно, Барс еще был способен оценить мрачную изощренную красоту подобного превращения.

И он двинулся к месту предстоящей последней схватки – во всяком случае, так ему казалось. Он замыкал круг длиной в жизнь. Вернулся туда, откуда начал свой путь супера. Туда, где был запущен код Передачи. В контексте Программы он оказался холостым выстрелом, засохшим побегом на эволюционной ветви. Но это перестало иметь для него решающее значение. Он ощущал спокойную безнадежность.

28. Звезды

Он шел по улицам, пряча добытое в схватке с охотниками оружие под одеждой из звериной шкуры, – изгой, пытающийся остаться в живых не из-за надежды на возвращение, а ради самой жизни. Вокруг не было никого, кто мог хотя бы смириться с его существованием.

Он остановил кровотечение и уменьшил боль до приемлемого уровня. Он мог бы подавить ее полностью, но сознательно не сделал этого: боль несла полезную информацию о состоянии и степени подвижности поврежденной конечности.

В ярко освещенных пещерах он видел исступленно трясущихся митов, которыми овладел тяжелый монотонный ритм. Из рассказов Кена Мор знал, что подобное происходило и на фермах, когда шаманы-суггесторы устраивали племенные пляски. Но там, в мире холода и льда, обнаженной сути и нескрываемого страха, инструментами служили барабаны с мембранами из человеческой кожи и полые кости дегро, с помощью которых извлекались тоскливые звуки, похожие на сдавленный вой. А тут было совсем другое: насилие над естеством, проявлявшееся во всем – в вони специфических болезней, в увешанных металлическими побрякушками телах, в звучании, лишенном природной окраски.

Он шел сквозь этот бессмысленный шум, хоас вспышек и ложных угроз, преодолевал постоянный давящий фон. Мора тянуло в темноту, в безлюдное тихое место; он ощущал острую необходимость хотя бы немного приглушить импульсы, которые раздирали на части его обостренное внимание – ведь каждое мгновение он ждал новой атаки с любой стороны.

Однако найти такое место оказалось непросто. Мор осознавал, что выглядит чужеродным элементом среди непрерывной отупляющей суеты. Он неоднократно ловил на себе любопытные взгляды, которые вызывали в нем агрессию, но ему приходилось сдерживать себя, потому что митов было много, слишком много. Слабые собираются в стаи; их спасение – в количестве. Здесь этот универсальный закон приобрел особое значение. Интересы стаи доминировали над всем. Те, кто восставал, обрекали себя на преследование. Сильным был уготован ад при жизни, слабым – медленная смерть. Адом при жизни было, конечно, заточение.

Мор понимал, что такое рабство. Он повсюду чуял неистребимый кислый запах принуждения – даже более сильный, чем тот, который исходил от митов, живших с ним в одной Пещере. У тех митов не было выбора. У этих выбор еще был, однако они никогда им не воспользуются.

Он знал: ночь на его стороне. В темноте он выглядел странно, но не более того. Достаточно было спрятать лицо. Вряд ли случайные встречные могли заметить то, чем он отличался от них, да и от всех живущих. А когда наступит день (ослепительный белый кошмар!), Мор сделается объектом пристального внимания и мишенью для других охотников. Поэтому он продолжал поиски укрытия, где можно было бы переждать неблагоприятный период.

Ему приходилось ежеминутно петлять в каменном лабиринте, но он старался сохранить общее направление движения, пробираясь на север и выпутываясь постепенно из липких сетей вездесущего света. Свободного пространства становилось все меньше, зато сам путь делался все более извилистым и сложным. И тот, кто ощущал пустоты и мог видеть в темноте, получал фору.

Наконец Мор решил, что нашел подходящее место. Тут почти не осталось горящих фонарей, а небольшие стайки митов грелись возле железных бочек, в которых чадили костры. Стены полузаброшенных многоэтажных жилищ, темные и грязные, терялись в дымных небесах.

В этих закоулках было лишь немного безопаснее, чем в ледяной пустыне. Но теперь, когда Мор обзавелся оружием, у него появилась возможность охотиться самому. И первым делом стоило подумать о том, чтобы раздобыть немного еды.

* * *

Здесь, в сумеречной зоне постурбана, где его опустошающее мертвенное сияние напоминало о себе лишь слабой электрической метелью, Мор впервые увидел звезды.

Он поднял голову к небу: они были там – тусклые, испачканные дымной пеленой, – но уже не абстрактные точки на трехмерной карте мира, все четче проявлявшейся в сознании детеныша суперанимала, по мере того как его Тень проникала в глубины пространства и времени; теперь он воспринимал их древними органами чувств. Звезды посылали свой свет сквозь тысячелетия. Этот свет преодолевал такие пропасти мрака, в которых жизнь Мора в одно мгновение истлела бы ничтожной искрой.

Внезапно он ощутил себя изгнанником, продолжением существа, некогда объявшего вселенную, но сжавшегося в черный плотный шар; этот шар перекатывался в его мозгу, наполняя болью утраты. Звезды были домом, куда невозможно вернуться. Глядя на них, ему хотелось кричать.

Ад вечности прикоснулся к нему. Дыхание космоса заморозило его сердце.

Разбиться о черный лед… Рассыпаться на миллионы осколков… Не видеть зеркала, в котором отражалось что угодно – мир от края до края, бесконечные скопления спиралей света. Все что угодно, кроме Мора… Пытка бытием.

И еще планеты. Планеты казались затерянными среди звезд, но они были частями неизмеримо меньшего механизма. Его хрупкость поражала так же, как уникальность жизни, цеплявшейся за планетную кору. Звезды и планеты сияли, словно отсветы костров в зрачках отца и матери. Мать принадлежала прошлому; от отца Мор унаследовал устремленность в будущее.

* * *

Еда была рядом. Ее хватило бы ему с избытком и надолго. Пожалуй, в этом теплом киселе смрада и гнили мясо успело бы протухнуть. То, что еда была еще живой, не имело особого значения. Как и то, что она излучала агрессию.

Ничто не могло показаться Мору слишком странным в свихнувшемся мире.

* * *

Они отделились от стены.

Крысы. Двуногие крысы.

Он еще не пробовал крысиного мяса. Кен приносил своим детенышам чистую еду.

Их было трое, упакованных в снятую с животного и хорошо выделанную кожу – почему-то черную и блестящую. Три жертвы, которые думали, что жертва – это он. Мор еще не видел их лиц, но в первую очередь его интересовало оружие.

Оружия оказалось достаточно: пистолет – близнец того, которым недавно завладел Мор, кастеты, ножи, лезвия в подошвах ботинок. И еще палки, соединенные цепью.

Одна из крыс что-то сказала в его адрес. Мор не знал их языка, однако в его мозгу немедленно возник образ грязного волосатого существа с голой красной задницей, пожирающего свой кал.

Ему не хотелось поднимать шума, ведь стрельба означала погоню. Возобновление охоты. Он предпочел бы убить крыс тихо и оценивал свои шансы.

Каждый из троих был выше его на целую голову. Он видел бледные руки. Это были еще щенки, но от одного пахло недавней смертью. Смертью, менструальной кровью самки и дурманом.

Мор не вполне понимал, что означает такое сочетание, но волна отвращения пробежала по его спине, электризуя нежную золотистую шерсть. Про дурман он впервые услышал от Кена. Отец называл дурман убежищем слабых. К тому же это было временное убежище – как, впрочем, и любое другое. В отличие от пули, дурман убивал медленно. Тем не менее с ним обращались будто с величайшим сокровищем. Его обожествляли. Ему давали красивые имена. Сугги, владевшие секретом изготовления «Ангела-проводника», имели все. Вернее, все, что им позволяли иметь суперанималы.

Тлея, дурман выделял дым, навевающий сладкие грезы. Этот дым вдыхали, чтобы еще при жизни попасть в рай. Немногие могли позволить себе такую роскошь. Правда, рано или поздно приходилось возвращаться. Кен тоже побывал там – это был жалкий суррогат подлинного странствия. Его щенки, несмотря на малый возраст, понимали разницу. В свое время он дал Мор-Фео прикоснуться к тому, что испытывал сам, посылая свою Тень блуждать в иных пространствах.

Но в прошлом дурман был, по всей видимости, доступен почти каждому. Даже митам. Он освещал внутреннюю темноту. Он позволял заглянуть туда, где было слишком страшно оставаться надолго. И жизнь превращалась из кошмара в созерцание.

29. Алекс

Недавно Крошка Алекс переступил черту. Две недели назад он застрелил полицейского, и до сих пор его одолевал зуд. Это было как невидимая проказа; зуд раздирал мозг и внутренности. Алекс просто стал очередной жертвой эпидемии. Ему хотелось убивать снова. Он вступил в клуб убийц, из которого начинался путь к смертельной инъекции или в газовую камеру. Крошка Алекс предпочел бы умереть на улице от руки такого же бандита, как он.

Его сны были наполнены ледяным черным ветром, который выл в пустоте, будто сирены патрульных машин. Снова и внова из мглы проступало лицо здоровенного типа в форменной одежде и с пушкой в руке. Громила собирался нажать на спуск, но мгновением раньше рявкала пушка в руке Алекса.

В сновидении пуля была огромной и летела медленно; она напоминала серебристый катер, оставляющий в океане воздуха кильватерный след. Потом она врезалась в белый, словно выточенный из слоновой кости лоб – и распускался багровый цветок, выплескивая отвратительные лепестки, а вой сирен достигал болевого порога…

Крошка Алекс должен был убивать наяву, чтобы убить свой сон.

Оба его приятеля теперь казались ему сопляками. На их руках тоже осталась чужая кровь, но они еще никого не забили до смерти. Пропасть разделяла убийц и всех прочих. Обратного пути не было.

Алекс не чувствовал ни малейшего раскаяния. Только жажду. В его больном мозгу пылал костер, который можно было погасить разве что новой кровью.

На какое-то время он стал королем улицы. Его маленькое королевство принадлежало ему только по ночам. Он знал, что просуществует оно недолго, и ощущение зыбкости лишь делало Крошку Алекса еще более опасным. Он ни во что не ставил чужие жизни, но ему было плевать и на свою собственную. Комплекс неполноценности превратил прыщавого недоноска в чудовище, а пистолет уравнял его с теми, кого он ненавидел за физическое превосходство над собой. Понятно, что таких было подавляющее большинство. Свою роль сыграла и тщательно скрываемая гомосексуальная наклонность. Педераст, бандит, шакал в одном флаконе, от которого разило отнюдь не духами. Содержимое перебродило в гремучую смесь.

Жизнь уже давно казалась Крошке чем-то вроде компьютерной игры: устройство непостижимо, программы написаны каким-то умненьким говнюком по заказу жирных королей, владеющих всем миром – и не только по ночам. Что же оставалось Алексу? Ведь он начинал с одного из самых нижних уровней, пройти который полностью и подняться на следующий было так же трудно, как отсосать собственный член. Слишком много препятствий, врагов и ловушек; слишком мало денег и мозгов. Но, несмотря на свою ограниченность, Крошка понимал, что все предопределено заранее – дальше его просто не пустят. В этой проклятой игре были установлены ограничители, отсекавшие путь наверх всякому отребью вроде него. Он был сырьем цивилизации – и одновременно ее отбросами. Она пожирала собственное дерьмо, чтобы продолжать существование и поддерживать иллюзию прогресса. Крошка Алекс, к его огромному сожалению, был слишком ничтожен даже для того, чтобы непереваренной костью застрять у нее в кишках. И все-таки он пытался.

* * *

Крошка почти обрадовался, когда до отвращения предсказуемая игра совершила неожиданный поворот. Такое случалось редко, но зато сулило возможность поразвлечься. Он увидел придурка, на котором была самая настоящая звериная шкура, запачканная кровью.

Существо не попадало ни в одну из известных Алексу категорий. Оно казалось порождением чьей-то больной фантазии и явно прибыло издалека – возможно, прямиком из наркотического бреда. Однако при всем том оно не выглядело нелепым, словно какой-нибудь дурацкий монстр из комиксов.

Волосатый карлик наверняка не мылся уже много суток. Видимые части лица были гладкими, как у ребенка, и красными, как у запойного пьяницы. Одна рука находилась в неестественном положении. Но Крошка Алекс ни на секунду не принял его за бездомного калеку из тех, что роются в мусорных баках, собирая объедки. Бродяг он не трогал, считая это ниже своего достоинства. Уродец держался вызывающе прямо. Он уступал Алексу в росте, зато был шире в плечах. И смотрел он как-то странно. Под действием этого взгляда у Крошки вскоре возникли проблемы. Серьезные проблемы.

* * *

Мор понимал, что эти трое хотят напасть на него не потому, что испытывают голод. В их действиях не было никакой рациональной необходимости. И в пустых глазах вожака он увидел подтверждение этой бессмыслицы. Подобным образом вели себя дегро. У Мора не осталось сомнений – с дегро Кен всегда поступал одинаково.

Это была его вторая настоящая схватка, и установить контроль оказалось намного проще, чем в первый раз. Но на саму атаку он потратил энергию, источник которой сделался недоступным, как только Дубль разделился.

* * *

В какой-то момент Алекс начал видеть то, чего не должен был видеть. Затем к зрительным образам добавились звуки и запахи, а некоторое время спустя он уже осязал чью-то вывернутую наизнанку липкую кожу и ощущал дьявола внутри себя. Что-то проникло в его плоть, стало его новой плотью, непривычной, будто он втиснулся в резиновый мешок для перевозки трупов. А его плоть в результате подмены была отдана на растерзание невидимому палачу.

На стенах переулка, на грязных мусорных контейнерах, на крышках канализационных люков, на заплеванном асфальте, в мутных лужах и даже в небесах появились изображения. Они непрерывно менялись, перетекая друг в друга и создавая пространственный лабиринт, в котором очень скоро увязал взгляд. Наступал паралич внимания. Этих изображений – но не совсем изображений! – были десятки, сотни, тысячи. За ними скрылся силуэт маленького волосатого говнюка.

Крошке Алексу показалось, что он под кайфом угодил в какое-то дурацкое компьютерное кафе, только не испытывал от этого ни малейшего удовольствия. Он почувствовал себя так, словно его мозг был краном в огромной цистерне с дерьмом и теперь кран прорвало. Вовне выплеснулось то, что хранилось прежде в искалеченной памяти Алекса, – наглухо запертое, запечатанное болью, залитое алкоголем, замаскированное наркотиками, уже почти забытое и спрятанное от самого себя. Но сейчас ЭТО возвращалось.

Тошнотворные переливающиеся «картинки», которые воспроизводили с чересчур изощренными подробностями различные эпизоды поганой жизни Алекса, окружали его; ненавистные голоса вползали в уши, запахи вливались в ноздри и хватали за желудок. Он сделался податливым, как презерватив. И что-то – чужая неумолимая воля – натягивала его, пустого и прозрачного, на чудовищно искаженную материализацию воспоминаний и грязных фантазий. Хуже всего было то, что он не мог остаться пассивным зрителем извращенного шоу, где демонстрировалось содержимое его вывернутой наизнанку душонки. Пока помои удерживались внутри, импульсы безумия были направлены вовне, на разрушение несправедливо устроенного мира; сейчас все стало наоборот: Крошка поневоле занялся самоуничтожением. К этому его принуждало несметное количество двойников, корчившихся в глюках, – псы, озверевшие от многолетнего голода и раздиравшие хозяина на куски после того, как им удалось выбраться из вольера.

Алекс даже не думал о том, кто открыл вольер. Ему было не до этого. Наручные часы отсчитали всего несколько секунд. Их хватило, чтобы он свихнулся окончательно. По бедрам сползало что-то теплое. Анальный сфинктер подвел Крошку впервые за последние пятнадцать лет его жизни. Он обделался, но это был сущий пустяк в сравнении со всем остальным.

Реальность рассыпалась на тысячи фрагментов. Соответственно, Крошка Алекс развалился на тысячи человекоподобных существ, проживавших заново худшие моменты своих гнусных жизней. Концентрация мерзости превышала все мыслимые и немыслимые пределы.

Он насиловал свою мать, и дружки помогали ему… Его самого насиловал папаша, у которого смердило изо рта и которого он не помнил, но точно знал, что не ошибся… Он вскрывал себе вены ржавым тупым ножом… Он отрезал кошке голову… Задыхался в гигантской давильне и слышал, как трещит его грудная клетка… Он стал кастратом и пел в церковном хоре… Злейший враг кончал ему в рот… Убитый полицейский с дырой в груди, улыбаясь, подходил к нему, хватал его за уши, целовал взасос, а затем откусывал Крошке губы и язык… Совсем еще маленький Алекс изучал с помощью опасной бритвы анатомию девочек… Он лежал с распоротым животом, и крысы пожирали его кишки… Он заживо переваривался в чьем-то желудке… Ему забивали гвозди в череп, превращая в пародию на сенобита…

И это была только ничтожная доля того, что зафиксировало его рассыпавшееся на песчинки сознание. А было еще и то, для чего в ограниченном лексиконе бедняги Алекса не нашлось слов. Стертый в порошок жерновами внезапного ада, он так и не успел понять, что к этому причастен волосатый карлик. Алекс утратил связь с реальностью и не знал, что происходит с двумя его дружками.

Тех тоже поджидало безумие, превратившее их в легкую добычу.

* * *

Трое дегро были полностью дезориентированы, но Мору это дорого обошлось. Он впервые использовал ПОТОК и столкнулся с тем, что Кен, обучая его, называл отдачей. Здесь просматривалась лишь отдаленная аналогия с огнестрельным оружием. Всякое воздействие на чужое сознание в случае неподготовленной атаки было чревато опасными последствиями для самого атакующего. Отраженное влияние стирало грань между объектом и субъектом.

Соединившись с Тенями дегро, растворившись в них, поднимая их из потаенных глубин на уровень физической реальности, он испытывал то, что можно было сравнить только с заражением смертоносным вирусом. Он ощущал ЭТО как возникновение и развитие посторонней агрессивной формы жизни внутри себя – жизни примитивной и абсолютно чуждой. Но примитивные формы в конечном итоге всегда одерживали верх над более сложными, которые рано или поздно погибали. От такой контратаки у Мора не было защиты. Изменения на уровне структуры разрушали его сознание.

ПОТОК в качестве оружия оказался для него слишком мощным. То, что хлынуло из открытых им шлюзов, поглотило Мора целиком и унесло с собой, высасывая разум. Лишенный ориентиров, он погрузился в хаотическое нагромождение иллюзий. Он кружился в воронке безумия – несмотря на сдвиг во времени, ее все сильнее раскручивали трое обреченных существ из погибшего мира. Эти трое, превращенные ПОТОКОМ в трансляторы, плодили кошмары, реактивная сила которых увлекала слившиеся воедино Тени в их же бездонное нутро – и шансов вырваться оттуда у Мора было столько же, сколько в том случае, если бы он попал в гравитационное поле черной дыры. И нечто сулило продолжение существования измененного сознания, устремившегося по запретному пути к вечности, после смерти и распада тела.

Он не мог прекратить это по своей воле; у него не осталось энергии, чтобы ликвидировать пролом в защитном коконе, образовавшийся в результате отдачи. Он никогда еще не был так близок к смерти – и вдруг сквозь бесконечно отвратительные образы агонизирующей жизни увидел ЕЕ – не Ту, Что Приходит Сама По Себе, а Последнего Утешителя, появление которого предсказывала и обещала Книга Мертвых Супраменталов. (Записанную частично на металлической фольге, а частично на человеческой коже Книгу Кен нашел там, где только ее и можно было найти, – на теле мертвеца, принадлежавшего к Братству Обители.)

Это означало, что Мор сам вызвал Утешителя, смирившись с неизбежностью, и ставило под сомнение его естество, его суперанимализм, но ему уже было все равно – Утешитель, фигура которого излучала слепящий свет, приближался к нему, как медленно двигающийся разряд молнии. В этом свете все казалось ничтожным, в том числе утраченная жизнь. Стиралась грань между бытием и небытием. Сквозь пелену, созданную органами чувств, проступал иной облик мира – именно облик, будто мир был поглощен Утешителем, а Мор спасен от исчезновения ценой растворения тела.

Нечто отдаленно похожее он испытывал, когда Кен посылал в странствие Тени Дубля, однако сейчас Мор претерпевал радикальное изменение. Прежде неизвестное ему существо вырвало его из лап смерти и отправило туда, где не было разницы между мгновением и вечностью.

Сознание стало осью, на которую были нанизаны все уровни и вокруг которой вращалась вселенная. Эта полая ось, заключавшая внутри себя сознание, словно костный мозг, представляла собой коридор сквозь время. Длина его измерялась бесконечностью. И каким-то непостижимым образом «ось» замыкалась в «кольцо», что делало абсурдной саму идею прошлого и будущего.

Мор почувствовал, что значит полностью оказаться в чужой власти. Сам он не мог ничего. Он был ничтожным сгустком восприятия, захваченным врасплох подлинным и необратимым превращением, абсолютным дикарем вбеспредельности, открытой ему… кем?

Он вдруг узнал. Не лицо, нет – существо меняло маски с такой же легкостью, с какой стирало следы своего пребывания не только на сменявших друг друга с невообразимой быстротой планетах, но и в пророческих снах очередных жертв, – Мор узнал эманации, которые впервые уловил, стоя в душной тьме железобетонной ловушки за смехотворным препятствием в виде стальной двери и ощущая страх матери каждой клеткой тела. Страх сочился из нее, как пот, как кровь, как сдавленное дыхание.

Мор сделал еще одно открытие: изначальная агрессия, пройдя сквозь живые фильтры, оборачивалась страхом. И это была не самая впечатляющая трансформация. Мору предстояло принять то, чего не мог вместить его разум: нового бога в мире без богов. Бога в облике отца, убивающего мать, ломающего ей хребет. Дающего жизнь, отбирающего жизнь. А выбор был сделан без участия ныне живущих – несколько поколений назад, при зарождении безликого чудовища, называемого абстрактным словом «Программа» и требующего нескончаемых жертвоприношений. Жестокость? Это было что-то из рабского языка митов. Целесообразность? О да, теперь Мор если не увидел цель, то по крайней мере познакомился с аргументами, опрокинувшими его жалкие щенячьи представления о пути суперанимала.

И осталась только одна причина для сомнений: он по-прежнему не принадлежал самому себе.

30. Самоубийца

Вблизи Башня Света представляла собой мощный каменный бастион, воздвигнутый на вершине скалы. К ней вели ступени, вырубленные в ледяном склоне. Ее подножие облизывали застывшие языки холодного пламени.

Выйдя из луча, Барс мог рассмотреть Башню во всех подробностях. Он понял, что это древний маяк, бессмысленное устройство с точки зрения супера, однако для всех остальных оно означало нечто большее, чем ориентир, сделавшись символом выживания. Маяки заменяли древним путеводные звезды и предупреждали об опасности. А в мире, где звезд никто не видел…

Барс рассмеялся. Он смеялся прежде всего над собой, но также и над митами с их наивными упованиями. Ну вот они здесь – и что дальше? Отсюда только один путь – в темноту, которая теперь покажется этим полуживотным еще страшнее.

Улыбка примерзла к его лицу, когда он осознал, что происходит. Свет! Как всегда, свою роль сыграл проклятый свет, проникавший во все закоулки памяти. Барс невольно вспомнил, как Дракон проник в его идеальное убежище, и оно сразу же перестало быть идеальным. С чего все началось? С реанимации мертвых механизмов. Кабины лифтов двигались в шахтах. Лампы светились в обесточенных сетях… Кое-кто снова овладевал чудовищной энергией, на которую намекали только молнии, сверкавшие в небесах без Бога. Но теперь не нужны были и посредники между сознанием и материей.

Барс бросил взгляд на митов, которых он все еще удерживал в зоне своего влияния. Они молились, опустившись на колени. Жалкие рабы оставались рабами независимо от того, где находился и кем был их истинный хозяин. Однако Барс утратил власть над ними. Он не мог презирать этих обреченных, потому что сам был обречен. И в отличие от них он испытывал абсолютное, законченное, непоколебимое одиночество.

Миты обрели то, чего он лишился навеки, – Церковь, Веру, Утешение. Не имело значение, что церковь – всего лишь древний маяк, чудом уцелевший на берегу замерзшего моря. Церковь стояла там, где и положено: на краю черной бездны, накрытой ледяной плитой, на краю смерти, бессмыслицы и пустоты. Рядом, будто воплощая зловещую иронию, находилось кладбище суперанималов – трофеи вместо могил иерархов. А за мучениками дело не станет – Барс был уверен в этом. Церковь означала возрождение старой цивилизации. Она посылала свет тем, кто блуждал, затерянный в темноте. Она ждала возвращения своих разбежавшихся овец…

Барс должен был ее разрушить. Он сделал бы это, даже если бы вдруг осознал себя слепым орудием Дракона. Но маскировка Z-1 была безупречна. И поэтому состарившийся суперанимал думал, что это ЕГО схватка. Дуэль без права Передачи.

* * *

Святой спускался к нему в окружении роящихся фантомов. Огненный фронт, феерия света, стая танцующих ангелов, а на другом уровне реальности – ложные Тени. Барс ни разу не видел настоящего облика своего врага, но узнал его сразу в тысяче масок, ни одна из которых не давала представления о том, что скрыто за нею. Этим Святой напоминал ускользающего от ответов Бога суггесторов и митов.

Барс не стал вытаскивать бесполезное оружие. Он также подавил в себе внезапное желание потрогать четыре глубоких параллельных шрама на лице, протянувшиеся от правого виска до скулы. В отличие от других, полученных раньше или позже, эти шрамы сохранились до сих пор и были достаточно хорошо ощутимы. Он оставил их как напоминание, как нестираемое клеймо. Единственная рана, нанесенная им самому себе. Он изуродовал свое лицо собственными когтями, когда пытался содрать с него несуществующую Маску Зверя. Ему казалось, что плоть обугливается от жара, а оба глаза превратились в лужицы расплавленного свинца. Заметавшись, он ронял капли, подпалившие шерсть и до кости прожигавшие мясо…

В ту кошмарную минуту его рука не принадлежала ему – как и огромная часть сознания, которой завладел супраментал. И продемонстрировал Барсу, что есть оружие пострашнее огнестрельного. Почему он не убил его? Потому, что Барс проделывал с ним нечто подобное. И должны были остаться шрамы, если только Святой не свел их и не нарастил новую плоть. Шрамы от ожогов и зубов.

…Барс услышал голоса огненных ангелов. Вернее, это был один голос, издаваемый множеством глоток.

– Я посылал за тобой троих, – сказал Святой. – Хотя бы один должен был дойти.

– Я получил вызов, – ответил Барс, в любой момент ожидая атаки с любого направления, с жутким бессилием осознавая, что бескровная схватка уже началась, и с опозданием прозревая неумолимую логику событий и конец собственного пути. «Если хочешь остановить меня, покажи мне место, где я погибну…» Барс с горечью подумал, что это, наверное, и есть безумие – разговаривать с отражениями в разлетающихся осколках разбитой реальности, слышать голоса, звучащие отовсюду.

– Это не то, что ты думаешь. – В тоне Святого звучало явное превосходство. – Мое послание – не вызов. Дуэли не будет. Если только ты не захочешь умереть. Добро пожаловать в Обитель!

Барс решил, что над ним просто смеются. Его не принимали всерьез. Он больше не представлял собой угрозы – в противном случае не стал бы супером, которому предложили присоединиться к стаду обращенных.

Он стойко перенес это чудовищное унижение. Оно тоже было частью противостояния, в котором он не имел шансов. Все происходящее подталкивало его к прежде немыслимому выходу – убить себя.

Луч света, посылаемого прожектором маяка, медленно перемещался, разрезая мрак. И Барсу вдруг почудилось, что это черное вспоротое брюхо уже дохлого зверя ночи сейчас раскроется и оттуда выплеснется зловонное месиво из миллионов полупереваренных мертвецов. Смерть. Все насквозь пропахло смертью.

– Мы покажем тебе свет… – обещали голоса. – Ты станешь одним из нас…

Барс оскалил зубы в ухмылке. Он знал, что этого никогда не будет.

Его оскал был приговором самому себе. Чем-то вроде улыбки черепа, вмороженного в лед могилы. Воплощенным сарказмом природы. Барс одержал последнюю бессмысленную победу, отказавшись от всего, что еще мог предложить ему Святой взамен пути суперанимала.

Самым надежным способом была остановка сердца. Если не получится, он пустит в ход когти. На крайний случай у него были стволы и нож.

– …Понимаем, ты ведь явился сюда не за этим, – вкрадчиво шептали голоса, создавая иллюзорную множественность и опережая его в короткой гонке к быстрой и легкой смерти. – Ты пришел за второй головой, не так ли?

Барс сразу понял, о чем идет речь. Ему показалось, что чья-то лапа схватила его не успевшее остановиться сердце и ритмично сжимается, прокачивая кровь против воли самоубийцы. Это была пытка и спасение одновременно.

Наведенный Драконом кошмар внезапно снова обрел силу реальности. Барс перенесся в замкнутое пространство своего бетонного логова. Здесь был мрак, и здесь был свет, не имевший права на существование. Здесь были машины, работавшие на энергии сознания. Барс видел шлейфы Дракона – дрожащие миражи в тех местах, где разогретый воздух заполнял каверны…

Из пустой кабины лифта выкатилась голова его сына. Тук, тук, тук… Звук, который преследовал Барса, как незатухающее эхо в лабиринте мозга…

И появился еще один Поднятый – может быть, послание, запоздавшее навсегда, – супер, убитый больше полутора десятка лет назад. Он держался за спиной Барса, будто тень, отбрасываемая им самим же в луче ослепительного света предсмертного откровения, и повторял без конца: «Найди свою голову. Найди свою голову. Найди…»

Кошмар тек сквозь него, словно наваждение и реальность поменялись местами, а Барс превратился в призрака. Зловонный, липкий, густой поток, утащивший за собой плоть – с вершин ледяного покоя в долину отчаяния и дальше, затягивая в трясину небытия. Поток нес тех, кто уже утратил силу сопротивляться. Здесь они были лишены индивидуальности, представляя собой лишь различные комбинации отмеченных клеймом жертв. Здесь они обменивались своим страданием, не приносящим очищения.

На какой-то неопределенный промежуток времени Барс сам сделался существом, посаженным на цепь в медвежью яму. Он испытал убийственное унижение, пережил постепенное превращение в животное; он был раздавлен, его личность – стерта; он стал бесполезным куском мяса, заложником, за которого так и не был заплачен выкуп.

И тогда его убили. Святой сумел показать ему это, будто принял эстафету палача от Дракона, продолжая транслировать кошмар из другого источника. Все, что касалось Передачи кода, попадало в сферу его особого интереса. Недаром кладбище суперанималов находилось поблизости, поставляя обширный материал.

Труп несколько лет держали во льду, словно замороженное мясо. Убитый и был мясом. Его похоронили так, как хоронят убитых на дуэли, – в этом тоже заключалась ловушка, которая должна была сработать лишь спустя годы. Рядом с ним лежали суперанималы, выполнившие свое предназначение.

А потом настал момент, когда свет Святого растопил лед и мертвец отправился в путь. Его сопровождали двое. Они двигались по направлению к Приюту Ангелов. Один из Поднятых, которому Барс отрезал голову, был его сыном.

Супер наконец понял это, и в тот же миг кошмар схлынул. В наступившей леденящей пустоте, обретая прозрачную ясность рассудка, Барс действовал наверняка. Он не хотел больше принадлежать никому. Даже самому себе.

Игра закончилась. Он был пешкой, забытой на дальней клетке, – пешкой, от которой уже ничего не зависело. Абсолютно ничего.

Он вытащил пистолет и приставил ствол к голове. Рука не подвела – в отличие от сердца и мозга. И после того как он нажал на спуск, его кровь забрызгала стену маяка, будто надпись, сделанная с намерением осквернить святыню, но так и оставшаяся не понятой никем.

* * *

За семьсот километров от того места Дракон мгновенно проснулся и открыл глаза. Он ощутил, как оборвалась нить, связывавшая его с одной из кукол. Обрыв нити означал смерть. Дракон все еще мог манипулировать Тенью Барса, но потеря контроля хотя бы на одном уровне была плохим признаком.

Причиной происходящего, безусловно, явилась Обитель. Святоши, чересчур много болтавшие о любви и мире, на самом деле ни на миг не прекращали беспощадной войны против суперанималов. Они защищали себя, свое стадо и свой способ существования – Дракон понимал, что в этом смысле у них не было иного выхода. Им не оставили выбора.

И он был причастен к этому; более того, менталы считали его врагом номер один. Он возглавлял список категории Z. Дракон, конечно, знал о классификации, принятой в Обители, – ведь он выкачал информацию из десятков уничтоженных им супраменталов и суггесторов. Количество убитых митов исчислялось сотнями. Миты были мясом и, как ни парадоксально, главной ставкой в этой войне. Тот, кто контролировал митов, контролировал будущее.

Дракону не составило бы труда подыскать замену испорченной кукле, но для этого требовалось время, не говоря уже о затратах энергии. Фактор времени мог сыграть решающую роль теперь, когда эта тупая сука Накса увязла в лабиринте. Кроме того, кукла гораздо слабее хозяина, и потому всегда существует опасность перехвата контроля.

Мысль о возможном взаимодействии с другими суперами Дракон отмел сразу же. Никто из Свободных уровня Ящера или Ханны не стал бы помогать ему. Они негласно разделили сферы влияния, и пока на планете им всем хватало места. И еды. Однако Дракон знал, что это состояние хрупкого равновесия не может быть долгим. Неизбежна новая тотальная война.

Дракон владел оружейной маткой с Кейвана. Это давало ему некоторое преимущество, но он был уверен, что подобные ему тоже эволюционировали в соответствии с Программой и готовились к решающей схватке. Самореализация неизбежно подводила их к апофеозу существования вида.

Война охватит все доступные уровни и станет чем-то трудновообразимым для суггесторов и митов. Это будет поистине космическая битва, которая даже демонам покажется смертоносным кошмаром. Матка была совсем не лишней, однако о своем главном оружии – причем немыслимой мощи – Дракон позаботился заранее. Его козырем в игре были два щенка, объединенные в Дубль, которые пока едва ли подозревали о собственной силе и предназначении.

Но теперь, после смерти Барса, Дракону стало ясно, что он недостаточно хорошо охранял их. Z-11, находившегося поблизости, он не принимал всерьез. С этим куском дерьма он разберется мгновенно. Однако не стоило забывать о биологическом отце Дубля. Тот мог по глупости и по неведению испортить все.

Имелась веская причина, по которой Дракон не убил его возле Пещеры, а также в любом другом месте, и возможно, в этом было куда больше тайного смысла, чем казалось раньше. Если только Обитель сделает правильный ответный ход. Сделает то, чего он ожидал.

31. Приглашение

После того как ему в первый раз приснились погибшие города прошлого, он понял, что Обитель Полуночного Солнца навсегда соединилась с ним. Она вошла в его плоть и кровь, приняла под свое покровительство того, кто, возможно, был хуже, чем еретик.

Но нуждался ли ОН в Обители? Была ли она способна защитить его? Стоило ли чего-то ее тайное оружие? Кен ничего не знал об этом. Со времен его щенячьего возраста супраменталов становилось все меньше, а их влияние ослабевало. Получалось, что Обитель терпела поражение, растянувшееся на десятилетия. Старый мир, существовавший на протяжении многих веков – пусть даже полный страха, смерти, боли и чудовищных страданий, – все же оставлял людям какую-то надежду, какие-то шансы. То, что теперь приходило ему на смену по мере реализации Программы суперанималов, окончательно делало планету непригодной для жизни ее прежних обитателей, а само бытие смещалось в запредельные сферы. Перерождение, равнозначное глобальной катастрофе, грозило необратимым изменением внешней среды и материализацией ранее неведомых сил на поле боя, где будут сражаться за жизненное пространство те, кто сумел стать хозяином собственных кошмаров и превратить их в оружие.

Ожидание этого витало в снах. Новая иррациональная и расщепленная реальность словно сигнализировала о своем приближении, искажая все, что прежде было понятным, неоспоримым, запечатленным в генетической памяти. Кену снились мегаполисы, вмещавшие и пожиравшие миллионы душ. Залитые светом города казались красивыми только издали. Их сновидческая красота вызывала глубиннейшую тоску. Они были чрезвычайно далеки от того, что составляло суть его жизни, но все же ближе, чем бесконечный хаос, в котором обитали существа вроде Дракона, растворявшего свое тело и сознание в многослойной вселенной, внедрявшегося в ее структуру, претендовавшего на…

Бессмысленное слово «бог» всплыло в сознании, как обломок древней примитивной цивилизации, которая уповала на высшую силу. Убить бога. Заодно уничтожить его творение. Так ли далеко все зашло, что смерть Дракона нарушит зыбкое равновесие новой Земли? Или он уже проник в запретные области и пересек границу, за которой обрел бессмертие?

Вопросы, заданные наяву, были лишь бледными тенями того, что осаждало мозг Кена. На сознательном уровне он установил непреодолимый барьер, но ЭТО накатывало волнами, порождавшими сны. Он возвращался снова в сохраненную супраменталами историю; он решил, что Обитель входит в него своими освященными образами прошлого. Но прошлое отнюдь не было потерянным раем: голод, войны, постепенное умерщвление планеты. Прежде он знал одну сторону ада – ледяную, безжизненную, застывшую; теперь он узнавал другую – бешено вертящиеся колеса судьбы, атомная западня, перенаселение, нехватка ресурсов, миллиарды сознаний в сетях виртуального дьявола, а в конце всего – раскаленная лава тотальной войны…

* * *

Старая жрица не ошиблась, когда говорила, что в постурбане с волками могут возникнуть проблемы. Кен понимал это, но не собирался облегчать жизнь своим врагам. Чтобы проблем было поменьше, он приказал Рою и Барби держаться поближе к нему при пересечении внешнего кордона – на тот случай, если какой-нибудь слабонервный сугг откроет огонь, приняв четвероногих за авангард дикой стаи.

…Сначала появилось мерцание среди черно-синих торосов. Затем над ними поднялся изломанный контур – будто гигантская челюсть торчала изо льда, вонзив в небо неровные ряды зубов. Россыпи огней напоминали светящуюся радиоактивную пыль, гонимую ветрами вечности с места на место. То, что ее занесло сюда, представлялось совершеннейшей случайностью.

Сейчас больше чем когда-либо постурбан казался Кену частью чужой и абсолютно ненужной ему планеты. Он пришел сюда лишь затем, чтобы вернуть похищенных щенков. Однако сигналы детенышей с некоторых пор сделались неразличимо слабыми. Кто-то поставил непроницаемый экран.

К тому времени все запасы кончились, и тащить нарты не было никакой необходимости. Женщину забрал Безликий. Возможно, теперь она присоединилась к Обители и обрела новую жизнь.

Волки и Кен шли налегке – если не считать веса оружия и тяжести понесенной утраты. Физически супер находился в отличной форме. Встреча со Святым не прошла даром. Кен осознавал это, несмотря на то что меньше всего ему хотелось бы оказаться в роли наемника или хуже того – куклы. Но СИЛА была безлика, нейтральна и не принадлежала никому – вода жизни, вовлеченная в круговорот, частью которого на какое-то время становились и смертные тела.

Святой был одним из мощнейших концентраторов и проводников СИЛЫ. Благодаря этому он перемещался в тахионных туннелях – были случаи, когда его видели в нескольких местах одновременно, что порождало новые легенды. Эта способность не имела ничего общего с постановкой фантомов и означала как минимум третий уровень – то есть Святой был едва ли не единственным супраменталом, который мог противостоять Дракону в личной схватке.

Но Кен ни на секунду не поддался искушению заполучить в союзники мастера Обители Полуночного Солнца. Он пытался удержаться за пределами порочного треугольника: превосходство – неравенство – рабство. Его путь пролегал по размытой границе света и тьмы.

Здесь не было ничего постоянного и законченного, все могло обернуться собственной противоположностью. Здесь обличья менялись в зависимости от освещения, и маски мелькали с быстротой, которая не оставляла шансов истине. Здесь иногда молились своим убийцам и проклинали спасителей. Здесь ложь сделалась продолжением правды, и наоборот. Здесь СИЛА была только пятой стихией, о разрушительной способности которой подозревали лишь очень немногие из блуждавших вслепую. Здесь пытались выжить. И никто не искал справедливости.

* * *

Стрелков на обоих кордонах – внешнем и внутреннем, разделенных извивающейся бетонной кишкой, – оказалось гораздо больше, чем того требовал здравый смысл. Появление волков вызывало неизбежный страх, но никто не пытался помешать Кену войти. За супером и его мутантами следили с почти нескрываемой ненавистью. В какой-то момент ему даже показалось, что сугги готовы открыть огонь из всех стволов, а для многих из них это было бы равносильно самоубийству.

Но ничего не произошло. Это подтверждало то, о чем он уже догадывался. В постурбане находились другие супера, и сугги не знали, поддерживает ли он связь с ними. Суггесторы боялись, потому что предчувствовали войну, в которой им останется только умирать.

Что ж, по крайней мере, он не напрасно проделал трудный и долгий путь. Шесть недель под безумными небесами. Больше тысячи километров сплошных льдов. Биметаллический термометр показывал температуру не выше минус тридцати, но нередко она опускалась до минус пятидесяти. Бури, наметавшие за ночь шестиметровые сугробы. Ветры, сбивающие с ног. Естественные преграды и, что гораздо хуже, неестественные помехи. Миражи. Магнитные аномалии, наваждения. Искажения невидимых звездных сфер. Стаи волков, которые вели себя как смертники – все, включая доминантов. Кену пришлось истратить на них значительную часть боезапаса. И ни разу не удалось перехватить контроль.

Сражаясь со своими сородичами, Рой получил серьезное ранение: у него был разодран живот и порваны грудные мышцы. Он потерял много крови. Кен вылечил волка, затратив витальную энергию, эквивалентную нескольким десяткам килограммов живого веса. Но тогда он уже овладел способностью проводить СИЛУ сквозь себя и не потерял ничего, кроме времени. Это задержало его на двое суток.

И тем не менее у него было ясное понимание того, что самое трудное впереди. Все только начиналось – и закончиться могло очень плохо. Ему не нравились постурбаны вообще и этот в частности. Он не знал, где родился, но вырос в Пещере, среди нескольких десятков митов – а после прихода Мортимера их осталось гораздо меньше. Сколько Кен себя помнил, его окружала пустыня. Мертвый город. Одиночество. Безлюдье. Чистый эфир, в котором лишь изредка звучали голоса призраков – и еще реже можно было услышать призывы живых. То был мир, где еще существовали бесконечность времени и пространство, не ограниченное теснотой лабиринтов.

Здесь Кен чувствовал себя так, словно его окружал липкий туман. Дело было в количестве людей. Они создавали вокруг себя изматывающий хаос – вдобавок к тому, который царил в их умах. Они барахтались в бурлящей трясине излучений, где всегда доминировали страдание и страх.

Но место последней схватки не выбирают. Одно из главных правил игры: смерть встречает в худшем месте, в худшее время. Кен давно был готов к этому. В постурбане, носившем нелепое название Северная Столица, обитали тысячи митов. Дракон уже успел населить своими пугающими тенями их кошмары – а наяву им осталось ожидание, едва ли не худшее, чем кошмар. Вампир, Накса – эти тоже питались человеческим мясом и собирали ежедневную дань.

В результате на Кена смотрели как на ангела смерти. Он шел по стремительно пустеющим улицам в сопровождении своих волков, каждый из которых достигал в холке роста взрослого мита, – этих воплотившихся в зверей демонов ледяной преисподней. Все трое казались оборотнями, понимавшими друг друга без слов. От них шарахались ездовые собаки. Ни одна шавка не посмела залаять.

Кен слишком хорошо помнил, какое впечатление произвело на него самого появление Локи. Но тот пришел один. И Локи всего лишь хотел сделать Пещеру своей фермой. Ему не нужно было беспокоиться о Передаче кода.

Сигналы детенышей по-прежнему оставались надежно экранированными. Кен допускал, что его заманивали в ловушку. Но Дубль не мог быть только приманкой – щенки слишком ценны сами по себе. Кто-то умело двигал живыми фигурами, не оставляя им выбора и маскируясь под руку судьбы. Взаимное уничтожение Свободных – для Обители это была бы победа, однако манипулировать суперами из первой десятки не сумел бы даже Святой.

Кен двигался вполне целенаправленно и вскоре оказался в оружейном квартале. Сугги успели прикрыть большую часть лавок. Он обошел остальные и только в четвертой подобрал то, что нужно. За патроны он заплатил свинцовыми слитками и прозрачными ограненными камнями, на которые так падки самки суггесторов. Подобного мусора в мертвом городе было полно.

За качество товара хозяин лавки отвечал головой. Кен расстрелял десяток патронов в маленьком тире, находившемся тут же, в подвале, и остался доволен. Огнестрельное оружие выглядело совершенно бесполезным и даже смехотворным против Z-1, но у Дракона наверняка имелись рабы, готовые защищать хозяина ценой собственных жизней.

Теперь Кен должен был утолить свой голод. Запах привел его к заведению, которое называлось «Медвежий капкан». Возле дверей торчало потрепанное чучело медведя. Рядом висел стальной лист с надписью – стандартная просьба оставлять мутантов снаружи, которой Кен пренебрег.

Он вошел и оглядел длинное помещение с низким потолком и тремя колоннами. В пасти огромного камина, сделанного в виде капкана, пылал огонь. На столах горели свечи, вставленные внутрь закопченных стеклянных цилиндров. Вдоль короткой стены тянулась металлическая стойка, за которой тускло мерцали зеркала и бутылки. Кроме мяса, пахло потом, алкоголем и дурманом.

Кен насчитал в зале одиннадцать человек. Еще четверо находились на кухне. Все они избегали встречаться с ним взглядом и не представляли никакой угрозы. Хозяин заведения держался на почтительном расстоянии. Этот хорошо откормленный жирненький сугг выразил готовность удовлетворить любые желания супера. ЛЮБЫЕ желания. Кен знал, что так оно и будет.

Он сам выбрал стол. Рой расположился неподалеку от входа. Барби отправилась к задней двери. На тот случай, если придется держать оборону, они действовали быстро, слаженно и бесшумно.

В меню было только мясо. Человеческое стоило гораздо дешевле любого другого. Кен взял три огромные порции сырого медвежьего. Сугги завороженно смотрели, как едят голодные волки. Это было извращенное развлечение, щекотавшее нервы. В отличие от собачьих боев тут каждый из зрителей мог в любой момент стать жертвой.

Пока Кен ел свой обед, его побеспокоили трижды – весть о приходе супера распространялась быстрее, чем ему хотелось бы. Один из суггесторов предлагал «лучших на Севере» женщин, другой – водку и собачью упряжку на выбор. Третий ничего не предлагал. На нем тоже стояло незримое клеймо. Он был обречен, хотя пока не знал об этом. Еще одна бессмысленная и бесполезная жертва.

– Два супера – это слишком много для нашего города. А чего ждать, если их четверо? – Человек будто раговаривал с самим собой. Кен понял, что тот отчаянно рискует. Может быть, блефует? Для этого нужно иметь веские причины. В любом случае от живого сугга он узнает больше, чем от трупа.

– Расскажи мне о них, – приказал он, изучая тускло освещенное кострами ущелье улицы. – И не жди ничего хорошего. Так легче жить. И легче умирать.

– Шестнадцать месяцев назад люди выбрали меня мэром, – произнес суггестор. Он говорил глухо, сквозь зубы. Видно было, что этот разговор дается ему нелегко. Он избегал встречаться с супером взглядом.

Кен не поверил своим ушам. В последний раз он слышал слово «мэр» еще до того, как умер дядя Рой. Печальный и скучный дядя Рой, чей дух был сломлен. Приход Локи изменил жизнь в Пещере. От Кена не ускользнуло то обстоятельство, что сейчас все выглядит в точности наоборот: он был чужаком, бедствием, монстром, убийцей, который мог утопить постурбан в крови.

– Шестнадцать месяцев – большой срок, – заметил он таким тоном, что нельзя было понять, сколько издевки содержится в этих словах.

– Я обязан поддерживать закон и порядок в своем городе, – продолжал незнакомец с завидной для сугга твердостью. И добавил: – Любыми средствами.

Кен подумал, что, окажись на его месте, например, Мортимер, Отмеряющий Смерть, «мэр» был бы уже мертв. Окончательно и бесповоротно. Эта фраза – «в своем городе» – стоила бы суггестору жизни. «Закон, порядок». Еще два пустых слова. Какой смысл произносить их, если ты не можешь защитить даже самого себя?

Волки одновременно вскочили, уловив беззвучный сигнал.

Рука Кена метнулась к горлу сидевшего напротив человека. Тот заметил это лишь тогда, когда когти вонзились в его кожу. Но неглубоко. Кажется, до сугга дошло, что он мог быть убит прежде, чем понял бы, с какой стороны нанесен удар.

Поэтому он заговорил иначе – но не раньше, чем Кен разрешил ему говорить.

– Нам не нужна война. Мы заплатим выкуп. Отдадим все, что у нас есть.

«Что ты станешь делать, несчастный, если я скажу, что возьму твоих детей?» – с горечью подумал Кен. Он краем уха слушал «мэра» – тот монотонно и медленно, словно Поднятый, рассказывал о «женщине с седой шерстью» – и думал, кто и на что хотел спровоцировать его, подослав этого человечка. На убийство? Но убийство сугга супером было обычным делом. Внезапно Кен понял: его просто пытались задержать. И уже становился лишним вопрос, откуда суггестор узнал о двоих суперах из четверых им упомянутых.

* * *

Вскоре он рассматривал мрачное сооружение, превращенное в крепость, которое местные уже успели назвать Домом Дракона. Оно было погружено в темноту и, несмотря на теплящиеся СЛЕДЫ суперов, казалось пустым, покинутым даже Тенями. Но возможно, только казалось. Тот, кто поставил экран, наглухо отгородивший Кена от детенышей, мог проделать подобный фокус и здесь.

Кен понимал, что рано или поздно ему придется войти и обыскать дом. Понимал он и то, как мало у него шансов против троих противников. Хватило бы и одного Дракона. Но он не видел смысла в ловушке, из которой исчезает приманка. Это его вдвойне настораживало. Он очутился в тупике.

Хотя от дома его отделяло расстояние в несколько сотен шагов, Кен мог оценить масштабы приготовлений. Восстановленные участки стен отличались от старых оттенком и качеством кладки; бойницы были расположены со знанием дела. Святой не ошибся, когда говорил: «Он ждет тебя». Но означало ли это обещание неизбежной схватки? Слишком просто…

Кен замкнул кольцо, изучая дальние подходы к укрытию. Серый снег, наметенный за время недавней бури, оставался нетронутым. Сугги и миты благоразумно убрались из стоявших поблизости уцелевших зданий. Вокруг Дома Дракона образовалась мертвая зона радиусом с полкилометра. Молнии, почти непрерывно сверкавшие на на востоке, выхватывали из темноты фасад, чем-то похожий на звериную морду. Зверь спал и грезил о Тенях, которые разбудят его.

Внезапно Кен заметил красноватый свет, мелькавший внутри дома. Его источник перемещался от бойницы к бойнице – сначала на втором этаже, а затем и на первом. Пропал ненадолго и снова появился справа от угловой башни – очевидно, там, где находился один из замаскированных выходов.

Вскоре Кен различил темную фигуру, двигавшуюся вместе со светящимся пятном. Тот, кто вышел из дома, нес мертвую голову, из глазниц и открытого рта которой били лучи света, – общепринятый среди суперов предупреждающий знак, Красная Лампа. Иногда такие вывешивались на окраинах захваченных станов во избежание «лишнего» кровопролития – маяки безумия на берегах смерти.

Кен выжидал, сканируя мертвеца. Спустя несколько секунд он узнал Поднятого. Локи, навеки проклятый посланник неведомого ада, шел медленно, пробираясь через сугробы и утопая в них по пояс, вспахивая ногами снежную целину. В одной руке он держал свою Лампу, а в другой – оружие, которого Кен прежде никогда не видел.

Приблизившись, Локи бросил оружие в снег. Оно упало в трех шагах от Кена. Странные обводы, незнакомый принцип действия, неизвестный материал – что-то вроде сверхпрочной керамики. Непостижимым образом ЖИВОЕ. Во всяком случае, обладающее способностью к воспроизводству. Кроме того, оружие явно предназначалось для существа, имевшего гигантскую трехпалую кисть. Чужой убийца без запаха. Еще не побывавший в Алтарной Норе…

Локи спросил со смехом:

– Ты нашел свою голову, сынок? – И поставил Лампу рядом с оружием. – Если нет, возьми эту и отнеси ему СВЕТ.

Почти сразу же вокруг мертвой светящейся головы начал таять снег.

Она была «подключена» к мощному и практически неисчерпаемому источнику энергии, находившемуся на громадном расстоянии. Это впечатляло. В каком-то смысле Лампа тоже была оружием – возможно, наиболее смертоносным из всех. Кен оказался перед выбором, но по-прежнему мало что понимал в затеянной с ним безумной игре.

Тем не менее он выбрал. Наступило время действовать. Покончить со всеми играми, если уж нельзя победить.

Кен поднял оружие трехпалых. Направил ствол на Дом Дракона и потянул спусковой крючок размером с коготь дегро.

Отдачи не было. Если бы не эффект, последовавший немедленно, Кен решил бы, что убийца мертв. Но дом беззвучно исчез в ослепительной вспышке света. Звук пришел чуть позже – когда начали рушиться уцелевшие стены, будто подрезанные ножом. Ударная волна была направлена от Кена к развалинам – даже не волна, а шквал, утащивший за собой длинный снежный язык в невидимую пропасть.

Облако заполнило опустевшее пространство. Едва оно начало рассеиваться, стало ясно, что Дома Дракона больше не существует. Не существовало и всего того, что находилось на линии выстрела. Черный коридор протянулся до самого горизонта, а там, где земля соединялась с небом, возникло странное атмосферное явление – клубящиеся тучи устремлялись со всех сторон в одну точку, словно втягиваемые в гигантскую глотку…

До Кена дошло, как легко он мог умереть. В этот же миг ему открылось и многое другое – например, то, что он был не единственным, кого позвал Дракон и кого позвала Обитель. Испытание светом оказалось еще более тяжелым, чем испытание тьмой. И он до последней секунды не узнает, выдержал ли его.

Судя по всему, и Святой, и Дракон, устраивая эту гонку с природой, позаботились о запасных вариантах. Слишком велика была цена ошибки. И если для осуществления замысла достаточно одного «избранного», другие рано или поздно неминуемо становятся лишними. Значит, кто-то не явится в назначенное место; не выдержавшим мучительное и, вероятно, бесконечно жестокое испытание была уготована смерть. Щенкам это не угрожало; в каком-то смысле Кен находился в гораздо худшем положении, чем они. Хотя их тоже сунули в мясорубку, в которой мало кому удавалось уцелеть, а среди выживших никто не оставался прежним.

Он мысленно перебирал все живые и мертвые элементы, которые некий мастер церемонии подбрасывал ему на пути. Существа, атрибуты, память, Тени, сны. Белый призрак, Безликий, жрица, Поднятый Локи, оружие, Лампа. Лампа и оружие. Источник света и источник смерти. Иногда – одно и то же.

Это было приглашение. Что-то изменилось. Кен подозревал, что причина кроется в нем самом. И если чего-то не хватало в хаотическом кружении осколков, то, значит, он сам был недостающим элементом.

«Отнеси ему СВЕТ».

Местом встречи должен был стать не дом в этом постурбане – одном из многих. Дракон ждал его в Алтарной Норе.

Чтобы наконец сложить мозаику.

32. Охота

Один из детенышей исчез. Перед его исчезновением Накса не ощутила предсмертного всплеска сигнала. Она не хотела даже думать о том, что щенок мог погибнуть. Его гибель означала бы, что Накса не выполнила приказ Дракона. В таком случае ей лучше было бы сунуть себе в рот ствол Обрезанного Иуды и нажать на спуск. Потому что Дракон скорее всего сохранил бы ей жизнь. Он превратил бы ее в искалеченное отверженное полуживотное и отдал бы в рабство суггесторам. Он умел выбирать из двух зол худшее.

Кстати, о Драконе. Мгновенное и тихое исчезновение Мора чертовски напоминало Наксе почерк Дракона. Тот перемещался, не оставляя эфирного следа. Накса слишком хорошо изучила эту особенность, чтобы ошибаться. Высылать на поиски Тень было бессмысленно.

У нее возникло два предположения. Либо Дракон появился в лабиринте с неизвестной целью и затем забрал с собой детеныша (но почему одного?), либо… щенок умел проделывать подобные фокусы самостоятельно. При мысли об этом Накса испытывала прежде незнакомое ей чувство неполноценности. Заканчивалась эпоха таких, как она. Наступало время подлинных хозяев пространства. Темный холодный мир уже не принадлежал ей, и навеки останется чужим и непознанным бесконечное многообразие миров света…

Она вдруг увидела миллиарды жизней, роившихся в вечном мраке подобно черному снегу, – жизней бессмысленных, проходящих мимолетно, не оставляющих памяти о себе.

Ее жизнь была одной из них.

* * *

Наксе не оставалось ничего другого, кроме как продолжать поиски и попытаться спасти хотя бы половину Дубля. Это стало совершенно необходимым с той секунды, когда она обнаружила присутствие в лабиринте еще одного супера. Появление чужака имело смысл только в единственном случае: он охотился по-настоящему.

Она хотела устроить щенкам испытание? Что ж, игра превратилась в последнее и самое трудное испытание для самой Наксы, совершившей роковую ошибку.

Все обернулось против нее – она ощущала враждебность темного застывшего хаоса, в котором проблески жизни были исключением из правил, а разумная жизнь бросала вызов собственному, уже однажды разрушенному порождению, нарушала мертвое равновесие, действовала вопреки закону возрастания энтропии и потому обрекала себя на противостояние с умирающей природой, которая корчилась в предсмертных судорогах.

Выбравшись из железобетонных пещер, Накса оказалась на краю гигантского амфитеатра. В облаках сверкали молнии, и вспышки мутного багрово-серого света вырывали из власти темноты ни на что не похожий пейзаж.

Дно кратера представляло собой ледяное поле, на поверхности которого ветры гнали снежные волны. Ближе к краю наносы приобретали зазубренный рисунок и текли, формируя недолговечные дюны. По мере удаления от эпицентра развалины поднимались все выше, как легион окаменевших демонов, чье субъективное время остановилось при падении в черную дыру…

Это была даже не смерть – для сознания наступила бесконечная пытка неподвижностью. Мысли сделались подобными камню. И хотя тело Наксы все еще сопротивлялось надвигающемуся окоченению, она ощущала, как ее постепенно сковывает остывающее стекло пространственной ловушки.

Торчащий под углом к горизонту обрубок трубы в отсутствие четкой перспективы выглядел то как обломанный коготь, то как недоступная черная башня, стоящая на краю вселенной. Накса вдруг поняла, почему столько суперов нашли здесь свою смерть. Лабиринт растворял в себе их дух, переваривал стержень, на который Программа нанизывала поколения, убивал саму потребность в противостоянии. Он таил в себе искушение испробовать СИЛУ, одновременно воплощая напоминание о тщете. Он заставлял разум в конце концов признать свое поражение. Может быть, спасением здесь стало бы безумие.

Накса отключила рассудок. Она просто прогнала его от себя: некая отделенная ее часть – рациональное «я» – теперь вращалось где-то во тьме подобно раскрученной над головой праще или астероиду, захваченному тяготением, но летящему слишком быстро, чтобы столкнуться с планетой и уничтожить ее…

И снова было сошествие в ад. Стальные церберы пытались прикончить ее. Это были церберы-мутанты, одно– или многоголовые – в зависимости от того, сколько заживо сгоревших мертвецов избежали окончательного разложения в их обледеневших желудках. На территории полигона смертельным врагом становилось собственное воображение, дыхание, малейший звук. Здесь шепот обрушивал десятки тонн камней, зыбучие снега образовывали блуждающие топи, шорох возвращался звенящим эхом, многократно усиленным стеклоподобными оплавленными параболоидами, колодцы и пропасти поджидали тех, кто не чуял каверн под предательски тонким слоем льда.

И вдобавок ко всему появился суперанимал, который сам по себе представлял смертельную угрозу. Накса была совершенно уверена, что прежде никогда не встречалась с ним, ибо излучения были индивидуальны, как отпечатки пальцев. Впрочем, она слышала о супере, имя которого оставалось неизвестным. Его называли просто Тенью – он умел воспроизводить чужой СЛЕД. Не исключено, что так «развлекался» кто-нибудь из первой десятки.

Было крайне трудно, практически невозможно определить потенциал противника до решающего момента схватки. В любом случае Накса не собиралась его недооценивать. Она должна была найти уцелевшего детеныша, причем опередить супера-убийцу, и это вынуждало ее рисковать, нарушая одно из основных правил охоты: «Жертва двигается; охотник встречает в точке смерти».

Когда в результате сближения углов треугольника расстояние между ними сократилось до нескольких десятков метров, Накса выпустила фантомов. Она не расходовала избыточной энергии на поддержание формы, и потому это были очень грубые подобия двуногого существа, но зато она наделила их своим запахом. Она не обольщалась: подобный трюк не мог дезориентировать супера высокого уровня.

Чтобы защитить себя от контрвыпадов, Накса вывесила Летающий Глаз, однако уже через четыре секунды Глаз был сбит Черным Бумерангом. Проследив его траекторию, Накса поняла, что противник поставил ложный маяк – и, возможно, не один.

Тем временем Фео сместилась, используя Замурованный Коридор, и Накса в который раз констатировала, что прежде не имела понятия о скрытых способностях детеныша. Для супера-убийцы это, очевидно, тоже явилось неожиданностью. Сложнейший рельеф полигона вынуждал всех троих двигаться крайне запутанными маршрутами, и Наксе было трудно определить, кого неизвестный супер избрал в качестве первой цели.

Ситуация становилась критической. Накса намеревалась послать Дракону сигнал тревоги, но не смогла обнаружить своего покровителя ни на одном из доступных ей уровней. Если он отправился в очередное странствие, то выбрал для этого исключительно неподходящее время. Впрочем, она не могла судить о его выборе. То, что он, возможно, мертв, даже не приходило ей в голову…

Без всякой видимой причины внезапно рухнуло перекрытие и едва не похоронило Наксу под обломками. Это вызвало сход лавины, полностью засыпавшей нижний ярус. Но вряд ли незнакомец стал жертвой собственной атаки. Облако снега и пыли накрыло развалины и вскоре достигло десятиметровой высоты. Наксепришлось на некоторое время остановить дыхание.

Она не сомневалась, что обрушение вызвано направленным воздействием инфразвуковой волны. Накса могла противопоставить этому разве что Вакуумную Стену, уничтожавшую любые движения воздушной среды. Но удерживать Стену дольше нескольких секунд удавалось только Ханне.

Схватка, отбиравшая громадное количество витальной энергии, происходила в почти полной тишине – стрелять среди руин было равносильно самоубийству. И все же Накса готовилась умереть. Любая минута годилась как для смерти, так и для жизни. И любая минута могла стать последней, поэтому заслуживала того, чтобы отнестись к ней с уважением.

Накса не могла не признать: время для нападения было выбрано идеально. Она тащила за собой свою вину, понимая, что прощения не будет. Она потеряла щенков, план Дракона провалился, и Накса явилась непосредственной причиной этого. Инстинкт впервые подвел ее. И потому она встречала врага не в надежном, специально подготовленном к обороне убежище, а здесь, в гигантской ловушке. То есть в таком месте, хуже которого только бетонная яма, пропахшая экскрементами, где доживают свой век посаженные на цепь суперанималы.

…Мимо ее головы пронеслась Комета, обдав скулу раскаленным ветром. За Кометой тянулось нечто похожее на мерцающий хвост, который состоял из нескольких десятков струй горячего газа. Каждая струя заканчивалась мощным концентратором энергии.

Накса впервые видела в действии подобное оружие, хотя слышала, что другие супера называли концентраторы Зубами Вампира. Своей видимой формой они действительно напоминали зубы, однако для них не была помехой и стена метровой толщины.

В первое мгновение Накса решила, что охотник промахнулся. Но затем ее дернуло так, что она едва не выпустила из рук Обрезанного Иуду. Два Зуба все-таки зацепили ее – один засел под нижним ребром, другой вонзился в бедро чуть ниже ягодицы. Зубы выпустили отростки, и началась обвязка костей. Газовые струи стали затвердевать, минуя жидкое состояние.

Накса рванулась, прикладывая отчаянные усилия к тому, чтобы не превратиться в оплетенный проволокой скелет, с которого будет содрана ВСЯ плоть. Боль была чудовищной. Самке казалось, что ее сухожилия уже отделяются от костей, а на самих костях сомкнулись стальные челюсти капканов.

Теперь ей пришлось сражаться против двух врагов – внешнего и внутреннего. Внутренним стало собственное, беззвучно вопящее под пыткой сознание. И при этом Накса не могла быть уверена, что Фео удовольствовалась ролью пассивной жертвы и не пытается спастись собственными силами. Спастись или… напасть? Как показали последние события, даже по одиночке щенки были способны на многое. Накса ожидала неприятностей и с этой стороны. И не ошиблась.

Она справилась с тем врагом, который был в ее власти, всего за несколько секунд. Боль превратилась в холодное пламя, бушевавшее в теле, но не затрагивавшее волю. За это время внешний враг успел подготовить новую атаку.

Последнее, что она увидела в своей жизни, были тысячи пламенеющих клинков, которые летели, покрыв огромную площадь, так что ей некуда было деваться, а между каждой парой не поместился бы и кулак. Они напоминали фрагменты разбитой ледяной стены. Только один или два были настоящими. Кто-то сыграл с Наксой плохую шутку, и она догадывалась, на чьей стороне оказалась маленькая сучка Фео…

Оптический обман. Преломление света в толще кристаллов. Но откуда взялся свет? Защитное зеркало, делавшее Наксу невидимой для противника, превратилось в осколки, посылавшие ложные отражения… Сверкающие лезвия ножей… В какой-то момент ей представилось нечто другое: блестящие белые камни, составлявшие безупречные своды двух арок – нависающей и опрокинутой.

Теперь это были НАСТОЯЩИЕ зубы Вампира. Или зубы Дракона? Этого она не узнала. Надвинулся черный силуэт. С вырванным горлом Накса протянула недолго. Но достаточно, чтобы нанести ответный удар. Стиснутая в холодных объятиях, выдавливаемая из плоти сомкнувшимися челюстями земли и неба, она сумела лишь пошевелить пальцем.

Обрезанный Иуда на этот раз не подвел. Дробовик с грохотом отрыгнул – из обеих стальных пастей вырвалась свинцово-пороховая блевотина.

Заряды ушли в темноту, не встретив на своем пути ничего более теплого, чем замерзшая вода. Но зато после выстрела поверх вибрирующего эха раздался вкрадчивый звук, которого Накса уже не слышала. Звук нарастал, давая возможность оставшимся в живых осознать неотвратимое.

Спустя несколько секунд тринадцать тысяч тонн снега, льда и камней погребли под собой Вампира и его жертву.

33. Алтарная нора

Он прошел сквозь стену, которая была законом, управлявшим всем – от галактик до пыли и человеческих жизней. Он уже почувствовал Тень Фео на вполне определенном расстоянии от себя. Он возвращался в ледяную пустыню, которая уже никогда не будет для него прежней – ведь он увидел, что нет никаких пустынь, кроме каверн в собственном сознании. Преподанный ему урок заключался в том, что нет и никаких законов. Следовательно, равно преодолимы галактики, время, смерть. Он знал это, но еще не был хозяином своей судьбы. Хозяином был бог. Одно из имен бога было Дракон.

Бог привел его в свое святилище, к алтарям, на которых когда-то были принесены в жертву миллионы жизней, хотя мало кто знал об этом. Мор теперь знал.

Образы приходили к нему нагими, лишенными словесных лохмотьев.

Знание вливалось в него подобно струе свежей крови. Источник энергии, собранной в фокусе темных зеркал сводов, был неисчерпаем.

Величие этого места подавляло бы суггестора или мита, если бы им каким-то чудом довелось оказаться здесь, но суперанимала оно возвышало. Громадная пещера, из которой был только один выход на поверхность, заключала в себе бесконечность космоса, идею всех земных храмов и тайну внеземных. Ее естественное или искусственное происхождение не имело значения, тем более что землетрясение когда-то неузнаваемо изменило первоначальный замысел создателей укрытия, которые намеревались избежать приближавшейся гибели. Чем-то пещера напоминала пирамиды старого мира: фараоны, снабженные всем необходимым для загробной жизни, были необратимо мертвы, однако то, что оставалось в их гробницах, не утратило способности убивать и тысячелетия спустя…

Мор заново ощутил свое тело, которое претерпело трансформацию в результате временного скачка. Оно потяжелело, увеличилось в размерах. Оно принадлежало суперу, который был на несколько лет старше. Шерсть и когти удлинились, кожа загрубела, мышцы затвердели. Мор чувствовал себя так, словно все предшествовавшее существование было только прелюдией к жизни, сном в утробе иного мира. Бог щедро поделился с ним энергией, не считаясь с потерями, – ведь теперь Мор знал и о том, чего стоило Дракону перемещение.

Совершив скачок, он лишился одежды и оружия, но приобрел нечто большее. В терминах суггесторов-жрецов это было причащение. Он вкусил божественной плоти и крови, которые сделались ЕГО плотью и кровью. Слияние означало и автоматическую Передачу кода.

* * *

В северной части Алтарной Норы свод огромного подземного зала нависал над пропастью. Она уходила на километры в глубину. Возможно, в этом месте когда-то раскололась земная кора, но Мор догадывался: тут было что-то другое. Чья-то могила. Или… КОЛЫБЕЛЬ.

Дракон привел его к самому краю. Теперь Бог стоял рядом – темный, нагой, словно Сатана древности на высочайшей скале ада, озиравший бесконечно мрачное царство проклятых и похищенных душ. И готовый покинуть обитель мрака навсегда.

Мор вдруг понял, что было целью. Возвращение к свету.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К СВЕТУ!

Преображение. Магия будущего. Магия, которой еще не существовало.

Она рождалась сейчас, у него на глазах.

Для этого Дракон собирал Триаду. Он сам. Дубль Мор-Фео, который считался единым существом, невзирая на разделенные тела. Кто третий?

Третий как раз входил в Алтарную Нору. Кен, прошедший путь последнего испытания. Кен, измененный светом. Кен, несущий в себе дух Обители Полуночного Солнца. Преемник Безликого. Недостающее звено, которое должно было соединить супраменталов и суперанималов.

Упали маски, под которыми эволюция скрывала до поры свои намерения. Вероятно, митам эти «намерения» показались бы чудовищными. Мору оставалось только пожалеть их. Он уже чуял истинную свободу. Он уже видел невообразимые миры света, пространства, закрытые для воплощенных. Все и было затеяно во имя окончательного разоблачения обмана, замаскированного под законы природы, во власти которого пребывали тысячи поколений и миллиарды созданий, возникавших из тьмы, блуждавших во тьме и бесследно канувших во тьму.

Кен приближался. Энергия, преобразующая Триаду, достигла максимальной концентрации. Фигуры излучали свет. Все становилось светом.

«Отнеси ему СВЕТ»…

От прежнего Кена мало что осталось. Он видел, что Мор и Фео уже спасены – причем спасены навсегда. Он сам сумел обрести полноту только здесь – когда нашел своего отца, которого – жалкий слепец! – прежде хотел убить.

Сын Дракона. Кто бы мог подумать? И тем не менее Безликий знал об этом. Что он там говорил о последней двери, которая пока открыта? Да, он знал, наделив Кена всем необходимым для того, чтобы путь его стал путем в один конец.

«Последняя дверь» означала и последнюю надежду на прекращение войны. Безликий сделал свою ставку. Он рисковал всем.

* * *

Кен, пронзенный знанием, вдруг «увидел» это: иной исход. Он мог бы атаковать, и Дракон не отразил бы удар. Бог не хотел ему мешать! Кен нес в себе оружие Обители («Отнеси ему СВЕТ»). Одна микросекунда – и все было бы кончено. Кен получил бы назад своих щенков. Победа на час. Или на одну конечную жизнь – какая разница?

Кен почувствовал это, как несбывшееся проклятие, как ад, которого удалось избежать…

Дракон слепнет. Вспышка, более яркая, чем тысячи солнц, которые он видел, странствуя в других мирах, выжгла ему сетчатку обоих глаз. Сама по себе слепота еще ничего не значила бы. Он мог переместиться туда, где зрение вообще излишне. Он обладал органами чувств, позволявшими сносно существовать и здесь, на этой скованной льдами и погруженной во тьму Земле. Ему не грозила бы смерть от голода. Все необходимое для продолжения охоты он имел в своем мозге. Вероятно, слепой Дракон внушал бы своим будущим жертвам даже больший ужас, чем прежде.

Вот на какое-то мгновение перед ним открывается та самая «последняя дверь». Остается сделать шаг длиной в поколения. Но его сын отверг конечную цель. Все усилия оказались тщетными. Реализация Программы прервана. В Кене и его щенках все еще слишком много ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО. Самка-мит подпортила кровь. Обрести абсолют можно было только ценой отказа от жалкой сущности, не обещавшей ничего, кроме борьбы, страданий и смерти, которая обессмысливала любой пройденный путь. Вплоть до тотальной катастрофы, вызвавшей ускоренную эволюцию суперанималов, вся история была топтанием на месте. Смерть каждой незаурядной особи отбрасывала назад весь вид, возвращала в точку, откуда начиналось восхождение.

Уникальный шанс был бы упущен. Возможно, никогда больше природа не позволила бы подойти так близко к захвату безраздельной власти над собой, к полному синтезу энергий, к проникновению жизни в материю, пространство и время. Обретение вселенной? Нет, Триада могла СТАТЬ вселенной. Изменить не только свое сознание, но и облик мира. Что там миты лепетали о Боге? Наверное, они имели в виду именно это. Однако жалкие твари тянули суперов вниз. Дракон знал, что такое преодоление «законов природы», и он испытал, каково это – тащить из трясины физических ограничений не только себя, но и миллионы инертных существ, впившихся в тело крючьями генов. Его сыну было бы легче. А Мор-Фео мог осуществить скачок к энергетическому существованию.

Осознавали ли они, что потеряли бы, откажись Кен от соединения Триады? И если да, то что означал их добровольный отказ?

Ответ один: они НЕ ХОТЕЛИ. Им не нужны ни власть над временем, ни истина, ни беспредельная экспансия. Слишком глубоко заложено в каждом из них стремление к смерти – раздробленное и отлично скрытое под тоской, состраданием, любовью и ненавистью…

* * *

Мор воспринял свое кровное родство с богом как само собой разумеющееся. Тем более что слияние продолжалось. Мощь Триады становилась немыслимой. Ее появления ждала не только Земля. Ее ждал Кейван и еще десятки умирающих миров, изувеченных, погруженных в боль и хаос непрерывных войн.

Программа была завершена. Ханна, Ураган, Джампер, Демон, Безликий – все они проиграли эту гонку, призом в которой была вечность.

* * *

Плоть сделалась лишней.

Триада оставила тела.

2003 г.

Андрей Дашков Умри или исчезни!

Ушедшим на ту сторону с надеждой на снисхождение

АД

В поле не видно ни зги.

Кто-то зовет: «Помоги!»

Что я могу?

Сам я и беден и мал,

Сам я смертельно устал,

Как помогу?

Кто-то зовет в тишине:

«Брат мои, приблизься ко мне!

Легче вдвоем.

Если не сможем идти,

Вместе умрем на пути,

Вместе умрем!»

Федор СОЛОГУБ

* * *

Поэтому пугаете напрасно

Тем, что миры безмерны и безгласны

И небеса мертвы.

Здесь, за дверьми,

Пространства столь же пусты и ужасны.

Роберт ФРОСТ. Пространства^[1]

Пролог Погружение

Рано или поздно почти у каждого человека возникает впечатление, что весь мир сошел с ума. Вы то и дело слышите о чудовищных преступлениях, кажущихся бессмысленными, кровавом терроре, радиоактивном заражении и о тысячах людей, медленно умирающих от белокровия. Из утренних новостей вы узнаете о взрывах поездов, отрезанных головах и вспоротых животах беременных женщин, о том, что еще пять сотен восемнадцатилетних солдат стали вчера пушечным мясом… Юные матери душат младенцев или топят их в нужниках; инвалиды сгорают заживо; дети гибнут под колесами грузовиков… Кто-то невидимый дергает за веревочки, и кого-то выбрасывают из окна; кому-то всаживают пулю в голову; чьи-то грязные и мясистые пальцы касаются красивого и нежного, оставляя жирное пятно… Кое-что можно объяснить проявлениями инстинкта самосохранения или плохой наследственностью. Успокаивает, не правда ли? Психушки переполнены, однако вокруг слишком много агрессии и суицида… Добропорядочные отцы семейств оказываются насильниками и убийцами малолетних, а милая пара пенсионеров – каннибалами, предпочитающими всему остальному нежное мясо школьников… На вокзалах находят трупы бездомных, замерзших минувшей ночью… Все это еще очень далеко от вас и даже не вызывает содрогания.

Тихий бедный человек из соседнего подъезда. Он оказался в неподходящем месте в неподходящее время, и его убили, выпив затем над телом бутылку «столичной» водки. Сорок ножевых ран… Внимание! Ваш страх должен напомнить вам о чем-то, но вы еще не знаете – о чем. Приближается что-то жуткое. Оно ближе и ближе. Вы – как слепой котенок на маленьком острове, а вода все прибывает. Это означает удушье и холодную мокрую смерть…

Кто-то изнасиловал вашу тринадцатилетнюю дочь. «Незапятнанная чистота, святая невинность» – звучит высокопарно, согласны? Слова из другого столетия или из романтических книг. Впрочем, дело не в этом. Вами овладевает депрессия. Ваша жизнь необратимо меняется. Что-то сломалось внутри и никогда не будет прежним. Часы еще идут, но они лишь отсчитывают время до наступления сумерек в сознании… Теперь уже постоянная боль не дает вам уснуть. Откуда пришло это нечеловеческое зло? Вам казалось, что его раньше не было здесь. Боль, боль, разрывающая сердце… Как долго можно жить с этим?..

Ваши запасы амитриптилина стремительно убывают, но прием психотропных средств означает, что ваш мозг превращается в адскую машинку. Вы думаете, что в нем уже поселились химеры? Они всегда были там.

Потом – в лучшем случае – оказывается, что все это было ночным кошмаром, сном, оставившим тяжелый осадок. Возникает искушение приоткрыть раковину. Неужели начинается белая полоса? Кто-то дразнит вас любовью. Ваш дом наполнен солнечным светом или ласковой бархатной тьмой… Но будьте осторожны! Может быть, сейчас, в эту самую минуту, когда вы спокойно лежите в своей постели, слушая, как Джо Кокер поет «Night Calls», ваш двойник, ваше настоящее «я» в другом мире стремительно приближается к смерти. Его секунды сочтены. Жернова неведомой судьбы уже начали неумолимо вращаться…

Все, что вы можете, – это плакать от бессилия или кричать от боли. Поздно. Прежде чем вы умрете, вас ожидает непрерывное страдание. Такова цена неведения. Зло приходит с изнанки жизни…

Ваш двойник бредет за вами по темной стороне улицы, и если он будет раздавлен чем-то неописуемым, знайте – пришел и ваш черед. Это просто, как все непостижимое. Те, кто принимает это как должное, гибнут молча и, может быть, рождаются вновь. Есть такие, которые умирают, недоумевая. Они с удовольствием пожили бы еще. Они думали, что это зависит от них хоть в малейшей степени. Примерно такую же самонадеянность проявляют коровы, которых ведут на убой…

Но есть и те, кто по неизвестной причине получил возможность заглянуть в мир вечных сумерек и окунуться в теплые течения жизни и ледяные течения смерти. За страшное знание приходится дорого платить. Ветер ужаса непрерывно дует из темноты, отделяя волосы на голове друг от друга.

Все нижеследующее написано для тех, кто не боится испортить прическу.

Часть первая Мгла

Глава первая

Он передвигался от острова к острову – усталый беглец с ужасающей судьбой, обреченный большую часть жизни скитаться ВО мраке чужих пространств, – и очень хорошо знал, что от людей герцога не следует ждать пощады. На самом деле его враг не был герцогом, а слуги врага не были людьми и, вероятно, даже не были живыми, но такими они иногда снились человеку, а беглец любил это жалкое, потерянное и такое одинокое создание, обитавшее в одном из микроскопических мирков, полном иллюзий вроде материи, звезд, планет, времени… Человек был почти так же одинок, как сам беглец, но большего двуногий и не выдержал бы…

Человек был крайне ограничен; союзники и враги представлялись ему людьми или, по крайней мере, существами. Источники силы он воспринимал как нечто вещественное, например, как деньги, стены, амулеты, озера или леса; течения, увлекавшие к худшему, казались ему интригами, а редкие островки благополучия – случайностью.

Беглец вынужден был признать, что жизнь двуногого расцвечена великим множеством декораций. Его истинный ландшафт был куда проще и куда страшнее: мир без Солнца и Луны, верха и низа, пустоты и наполненности… Иногда, вторгаясь в человеческие сновидения, беглец представлял себе черную равнину, уходящую в бесконечность, а над нею – кровавую рану заката в грозовых облаках. Как ни странно, в ней была сосредоточена его неутоленная жажда покоя… И все же он был суровой и сильной тварью, гораздо более сильной и опасной, чем человек. Такими же были его враги.

Вот почему люди иногда пытались продать им свои души.

То существо, его бледная тень, так страдало от неизвестности, бесплодных надежд и противоречивых желаний, так раздражало беглеца своей амбициозностью, что временами он надолго бросал его, но затем прощал ему все, ибо неведение считалось не самым большим грехом. Для беглеца жизнь всегда была непрерывной энергетической войной против враждебного и непостижимого окружения, а существа вроде герцога были его неотъемлемой частью. Все очень просто: игра имела одно-единственное правило – продержаться как можно дольше. Поиски смысла лишь уменьшали шансы. Поиски спасения уменьшали их до нуля…

Беглец не испытывал ненависти даже к своему злейшему врагу – герцогу, ведь благодаря врагам никто не мог рассчитывать ни на божественную власть, ни на вечную жизнь.

Ирония, заключенная в двойственности существования, всегда забавляла беглеца. И хотя он знал многих, кто непроницаемым щитом отгородился от своих ничтожных союзников, сам беглец был готов прийти на помощь двуногому.

Когда-то он позволил себе проникнуть в человеческие сны…

Глава вторая

Седой лежал и смотрел, как сгущаются ранние зимние сумерки. Его руки мелко дрожали, а сухость во рту была вызвана отнюдь не жаждой. Через окно в комнату, пропахшую красками и пылью, медленно вплывала тьма. Прошел час, и беззвездное небо стало похожим на плоский лист картона, закрашенный черным.

Однокомнатная квартира Седого находилась на последнем этаже шестнадцатиэтажного дома; две ее стены были наружными, и в ветреные дни ему иногда казалось, что он живет в ветхом гнезде, прилепившемся к ветке гигантского дерева. Сейчас это дерево остервенело раскачивал ледяной февральский ветер. Но Седой знал, откуда исходит настоящее зло.

Он покосился на картину, которую закончил две недели назад. Теперь он твердо решил избавиться от нее, если уже не было поздно. Во всяком случае, она убила в нем что-то. С того момента, как Седой положил на холст последний мазок, он не мог работать. Ее странное влияние опустошало его, а бездеятельность наполняла страхом. Словно мертвый, но все еще ядовитый цветок, картина отравляла воздух, искажала своим присутствием пространство, выворачивала вовне свое темное двухмерное чрево.

Седой написал ее за одну ночь в каком-то угаре, похожем на сильное алкогольное опьянение. Она воплощала в себе навязчивый ночной кошмар – проклятие всей его взрослой жизни. Таким образом он надеялся избавиться от него, однако кошмар стал вещественным и сосредоточился в прямоугольной луже краски.

Он старался не думать о Лунном Человеке – это был совсем другой страх, родом из грязно-розового детства, – но его Седой даже не пытался писать. Ни одна картина не могла передать полузабытого леденящего ужаса. Тот кошмар был невоспроизводим…

Выставка была удобным случаем избавиться от собственного творения. Седой мало верил в то, что она действительно состоится. Ждать осталось недолго. Он решил, что сожжет картину, если не сможет ее продать. Почему-то ему казалось, что уничтожение холста не освободит его сознание от липкой паутины, однако новый хозяин примет на себя и его проклятие.

Мысль об этом, наконец, позволила Седому заснуть. Темнота опустилась, как занавес, а потом он снова увидел свою комнату при очень слабом лиловом свете, только непонятно было, откуда исходит этот свет. Седой ощутил чье-то присутствие, но еще не успел испугаться. Чернело окно, и на его фоне белела рама – половина креста. Темно-фиолетовые стены и потолок поблескивали, как будто были покрыты влагой. Во сне комната стала длиннее, превратилась в суживающийся коридор, а в конце коридора оказалось кресло, стоявшее в углу рядом с окном. В кресле кто-то сидел – вначале Седой видел только неясный силуэт. Потом знание, не имевшее источника, разлилось внутри него подобно жидкому льду. Это была его мать, умершая восемь лет назад.

Он увидел ее ничего не выражавшее, желтое, сморщенное лицо. Такой она лежала в гробу, и такой он ее запомнил. Сейчас она была одета в черное, а на голову натянут островерхий капюшон, из-под которого выбивались пряди лилово-белых волос.

– Иди ко мне! – позвала мертвая женщина, и Седой подчинился, потому что пытка неподвижностью оказалась еще страшнее видения. Ее голос не был вибрацией воздуха – скорее, атрибутом сна, призраком из той же самой подсознательной могилы.

Он поднялся с заскрипевшей кровати и сделал несколько шагов по направлению к креслу. Даже самые незначительные детали – запахи, предметы, звуки – были ужасающе реальны. Холодные грабли прогуливались по его внутренностям. Конечности цепенели, размягчались, превращались в податливую вату… За три шага до кресла он остановился, потому что уже не мог двигаться.

«Куда та зовешь меня, мама ?!..»

Его нос уловил сладковатый запах смерти. В тусклых глазах матери не было ни ласки, ни сожаления, ни осуждения.

– Иди ко мне… – снова прошелестел бесплотный голос с невероятной и безнадежной мукой. Седой моргнул. Слезы застилали глаза.

«Во что ты играешь со мной, мама? Мне слишком плохо…»

Он потерял мать всего лишь на мгновение. Его веки сомкнулись, разомкнулись, и он тихо заскулил от животного страха.

Лицо сидевшего в кресле существа уже не было лицом его матери. Он увидел голову, рыхлую, как тесто, с глубокими провалами вместо глаз, зыбкой извилистой щелью рта и паутиной движущихся морщин – голову Лунного Человека… В детстве он называл его так, потому что лицо было ослепительным и мертвенно-белым, будто луна, но вовсе не потому, что его освещало ночное светило…

– Пусти меня к себе, – попросил атавистический кошмар, и Седой не заметил, как отчаяние повалило его на пол и вернуло в позу зародыша. Он услышал частый глухой стук – это билась о линолеум его голова – и почувствовал вкус крови, но не боль.

Неясная фигура потянулась к нему из кресла, накрыв своей тенью. Что-то тщетно пыталось пробиться сквозь твердую скорлупу его ужаса и, наконец, ушло, оставив Седого в центре крика, расходящегося в темноте подобно кругам на воде…

Спустя неделю он, пошатываясь, возвращался домой. Наступила оттепель. Мелкий ледяной дождь поливал его лысеющую голову, но Седому было жарко. Кроме того, его мутило. Он выпил слишком много дешевого портвейна. Таким образом он пытался отметить избавление от картины и участие в выставке, что еще недавно казалось чудом. Это была его первая выставка, которую он ждал без надежды половину своей сорокалетней жизни.

Седой давно понял, что проиграл. Он смирился с вечной неустроенностью, безденежьем, одиночеством… Его мать умерла в больнице. У него не было денег и связей, чтобы отсрочить ее смерть. Задолго до этого их отношения безнадежно испортились. Мать не могла простить ему неудачи. Его картины были некоммерческими – слишком мрачными. Они не годились для офисов и контор; идеальным местом для них были бы убежища одиночек-мизантропов. Седой никому не говорил, что почти все свои картины видел во сне. Ему оставалось лишь воспроизвести их наяву, и он делал это с потрясающей точностью…

Он продолжал работать даже тогда, когда работа оказалась совершенно бессмысленной. Живопись была единственным спасением от пустоты. В его квартире не было телевизора, почти не осталось мебели. Довольно часто он ложился спать голодным. Иногда он испытывал затруднения от того, что ему нечего было надеть. Он находился на самом дне…

Вдобавок ему часто снился один и тот же, навязчивый и бессюжетный сон. Сон повторялся почти без изменений в течение многих лет по несколько раз в месяц и в конце концов довел Седого до исступления…

Он жил на окраине Салтовки – огромной городской ночлежки, сочетавшей в себе уродство урбанизации со всеми прелестями «совкового» быта. Этот тоскливый лабиринт невозможно было обойти за неделю. Грязно-белые дома выстроились длинными рядами надгробий; за светящимися окнами было иллюзорное тепло – на самом деле там гнездилась пустота. Металлические конструкции во дворах выглядели, как скелеты доисторических животных, вымытые дождем из вечной мерзлоты. Черные корявые пальцы чахлых деревьев, высаженных наспех и уже никогда не поднявшихся, торчали вдоль тротуаров. Подростки, собиравшиеся в подозрительные и опасные стайки, слушали гангста-рэп и хохотали, как гиены («Давай поспорим, что я отключу тебя, дядя?»). Люди возвращались домой, чтобы спрятаться, но мало кто из них задумывался над этим.

У Седого все было наоборот. Теперь он боялся того места, где его настигали сны. Поэтому последние несколько суток он почти и не спал. Маленькие иголки вонзались в глазные яблоки, заставляя веки смыкаться. Тяжелый туман в голове был непроницаемым и малоподвижным.

В подъезде было темно и пусто. Как всегда, обильно благоухал мусоропровод. Рядом с дверью лифта имелись надписи «SEPULTURA», «Fuck me, Gosha!» и «Голосуйте за коммунистов!», сделанные с помощью пульверизатора. Если бы Седой был трезв или чувствовал себя получше, он обратил бы внимание на то, что тишина в подъезде была неестественно глубокой. Не было слышно ни приглушенных голосов, ни звуков радио или телевизионных передач.

Сейчас ему больше всего хотелось подставить голову под струю холодной воды, а потом лечь. Он вошел в кабину лифта и стал возноситься в слабеющем сиянии светильника. При перегрузке Седому стало еще хуже; во рту появился горький привкус…

Вдруг лифт резко остановился на шестом этаже. Створки раздвинулись, и огромная бесплотная ладонь ужаса придавила Седого к пластиковой стенке.

На площадке стояла его мать, глядя в пустоту перед собой.

Пауза длилась несколько мгновений, но Седому они показались минутами. Потом мать вошла в кабину, двигаясь, как заведенная кукла, и кошмар опять был потрясающе правдоподобным. В звенящей тишине и тошнотворно раскачивающемся ящике Седой протянул руку к той, которая была мертва уже восемь лет. Он прикоснулся к ее одежде, ощутил фактуру ткани, и это ощущение парализовало его.

«Зачем ты приходишь, мама?»

Женщина безразлично смотрела на него; ее зрачки были совершенно неподвижны. Створки двери захлопнулись за ее спиной, и кабина без всяких причин стала подниматься вверх. Свет внутри нее почти померк.

Крупные капли пота катились по лицу Седого. Каждая из них казалась ему ледяным шариком, который он мечтал проглотить, чтобы как-то заполнить отвратительную пустоту, образовавшуюся на месте желудка. Ни с чем не сравнимый запах вползал в его ноздри, и Седой понял, что вот-вот его вывернет наизнанку. В голове не было мыслей, он даже не пытался искать объяснений этому жуткому молчанию.

Кабина остановилась на пятнадцатом этаже. Мать вышла на безлюдную, плохо освещенную площадку. Седой успел заметить, что за окнами на лестнице тоже не было света. Темная фигура стала оборачиваться, чтобы бросить на него последний взгляд. Седой ощутил, что его штанина увлажняется. Лунный человек протягивал к нему руку – сияющую кисть без ногтей и складок, будто отлитую из мягкого фарфора. В его пустые глазницы могли провалиться два шарика для пинг-понга. Потом его облик стал растворяться в липкой смеси пота и слез, залепившей глаза Седого.

«Оставь меня в покое, тварь!!!»

Голова с неразличимыми чертами осталась висеть над лестницей, как маленький призрак луны.

Несмотря на потрясение. Седому все же показалось, что непонятная сила хотела предупредить его о чем-то. Или увести за собой…

Совершенно не понимая, что делает, он нажал кнопку шестнадцатого этажа. Закрывшиеся створки отделили его от кошмара, и через секунду кабина лифта зависла между этажами. Светильник погас. Седой почувствовал себя погребенным заживо.

Но угрожающая тишина длилась недолго. Раздался скребущий звук, и пол дрогнул под его ногами. Это не было саморазрушением конструкции под тяжестью человеческого тела. Кто-то или что-то выламывало пол снизу…

В полной темноте Седой увидел фосфоресцирующие пальцы, проникшие сквозь щель между полом и стенками кабины. Каждый из них был раза в три толще его собственных. Четырехпалая ладонь с треском отогнула угол, и Седой заскользил к краю.

Он знал, что стенки гладкие и бесполезно пытаться схватиться за что-либо. Ломая ногти, он задел панель с кнопками и вспомнил о кнопке вызова диспетчера. Упираясь одной ногой в стенку, он дотянулся до нее и нажал, но не услышал шипящего фона. Вместо этого из динамика послышался уже знакомый ему голос и вполз в его уши вкрадчивым шепотом.

– Пусти меня… – попросила неописуемая чернота, и Седой закричал, словно доведенный до отчаяния ребенок.

В это мгновение пол кабины провалился и рухнул в шахту глубиной около сорока метров. Вслед за ним сила тяжести неумолимо увлекла Седого. Его мокрые ладони заскользили по пластику, но были уже не в состоянии удержать налитое свинцом тело.

Отогнутый алюминиевый уголок разрезал пополам его лицо, выломал зубы и вырвал часть десны. Его крик захлебнулся после первого же удара о стену шахты. Звук падения оказался глухим и не соответствовал степени повреждения рваного кожаного мешка, наполненного кровью и поломанными костями, который когда-то был человеком.

Глава третья

В промозглый февральский день Максим Голиков вышел из дому и потащил свое одиночество к центру города в поисках спасения от дикой скуки, превращавшей жизнь в довольно болезненный процесс. Была суббота, и это означало, что ему придется заполнить чем-нибудь несколько долгих часов, которые в будние дни он убивал на работе, общаясь с теми, кто был перемолот столь же беспощадно.

В голове еще бродили обрывки музыки. Тони Джо Уайт пел что-то вроде: «Я так устал от борьбы с собой»… Чувствуя радостную дрожь, пронзавшую его в унисон с гитарными рифами, Макс шагал по унылой харьковской улице под низким серым небом, поглядывал на встречных девочек и каждый раз решал сложную задачу: он выбирал ту, которая могла бы скрасить сегодняшний вечер, а, может быть, и ночь. До сих пор результат его экспериментов всегда был разочаровывающим.

Бродячий пес некоторое время бежал рядом с Максом, помахивая хвостом, – видимо, признал в нем своего, но, скорее всего, просто хотел жрать. Впрочем, не сопровождал же он толстую бабу, тащившую в сумках горы розово-лиловой колбасной плоти…

Грачи рассадили на голых мокрых ветвях свои черные блестящие тушки с великолепными клювами, неизменно восхищавшими Макса. Он всегда считал, что с таким шестисантиметровым орудием убийства у них не должно быть проблем с питанием.

Впереди по тающим сугробам пробиралось в гости счастливое стандартное семейство: он в спортивном костюме, кожаной куртке, норковой шапке и его не менее оригинально одетая жена с огромным букетом роз в целлофановом саркофаге. Пятилетний отпрыск путался у предков под ногами, настойчиво бубня что-то о новом «картиже» для «Денди», Было видно, что про себя папа посылает его куда-то очень далеко отсюда, но открывать рот, похоже, уже устал. В общем и целом аура семейства была настолько серой, что Макс поспешил обогнать их, и этот маневр стоил ему мокрого пятна на штанине его пятьсот первого «левиса». Тихо ругаясь матом, он приближался к входу в метро.

«…Темный зев подземного транспортного бога ! Сколько раз ты глотал меня, извергал обратно и сколько раз еще проглотишь? Почему я так доверяю тебе? Почему даже легкий холодок не пробегает по моей спине, когда я беспечно спускаюсь в твои длинные сводчатые могилы?»

Голиков прошел вдоль цепи лотков в переходе, мимо трех нищих, одного безногого, продавца хлеба, столика с эротическими и экстремистскими журналами, киоска звукозаписи, пункта обмена валюты, двух трогательно расстающихся гомосексуалистов… Отдав жетон автомату, он спустился на платформу и стал прогуливаться по ней в ожидании поезда, не забывая поглядывать на молодых женщин. Его безоблачную скуку нарушало только воспоминание о сновидении, посетившем Макса минувшей ночью. Оно составляло резкий контраст с обыденной жизнью, и, может быть, поэтому он помнил 6 нем так долго…

Из туннеля с гулом вырвался поезд, обдав его мертвым ветром. Максим вошел в полупустой вагон и сел так, чтобы видеть свое отражение в стекле. Он увидел лицо тридцатилетнего человека с впалыми щеками, трехдневной щетиной, глубоко посаженными серыми глазами и длинными волосами, в которых блестели капли воды. Подмигнув самому себе, он оглядел вагон и, не заметив ничего, достойного внимания, снова уставился на черно-серую зыбь за окном.

Через несколько секунд беспорядочного блуждания его мысли обратились к Элиоту. Он пытался полностью вспомнить фразу: «…в метро, когда поезд стоит между станций… и ты видишь, как опустошаются лица, и нарастает страх оттого, что не о чем думать…». Его страх нарастал даже тогда, когда поезд двигался. Секунды исчезали, словно песок, просыпающийся между пальцев, и Максу вдруг показалось, что поезд, утончаясь, вонзается в сужающуюся черную нору, пока вагоны и все находящиеся в них не превращаются в ничто…^[2]

Справа надвинулась новая декорация – станция, на которой совершался обмен живым товаром. Снова суставчатая игла заскользила, вдеваясь в бесконечное игольное ушко, чтобы ненадолго отдохнуть на свету. Весь цикл повторился несколько раз, прежде чем Макс вышел на станции пересадки.

Здесь, двигаясь в толпе по узким и низким переходам, в которых только идиот не испытал бы рано или поздно острого приступа клаустрофобии, он увидел женщину, сидевшую прямо на полу. Рядом с нею стояла старая детская коляска. В коляске лежал ребенок, закутанный в теплое тряпье так, что открытыми оставались только глаза. В его ногах валялось несколько мелких купюр, усеянных нулями.

Макс пошевелил пальцами в кармане своей куртки. Бумажки, извлеченной на свет, не хватило бы и на полбуханки хлеба. Людской поток нес его прямо к нищей. В какой-то момент Макс оказался ближе других к коляске и протянул руку, чтобы бросить в нее купюру. Одновременно он встретился взглядом с ребенком, смотревшим вверх, на низко нависший потолок, и это заставило его вздрогнуть. Дело в том, что глаза ребенка были совершенно черными, без признаков белка в уголках; они хитро поблескивали из-под сморщенных полуприкрытых век, и это был искушенный циничный взгляд взрослого человека…

Взаимное созерцание заняло не более секунды, после чего толпа увлекла Макса с собой. Но воспоминание о взгляде существа из коляски осталось – неотвязное и липкое, как пленка, намотанная на слишком податливый комок мозга.

Давление человеческой массы было не таким уж непреодолимым; при желании Максим мог бы вернуться и еще раз заглянуть в коляску, однако именно этого ему хотелось меньше всего. Отвращение – как первая защитная реакция – толкало его прочь; усталое сознание лихорадочно и безуспешно подыскивало рациональное объяснение: нелепый фокус, маска, лицо карлика, желание вызвать жалость, просто игра света и тени – любой из вариантов устраивал Макса, но противный холодок не переставал блуждать где-то между затылком и основанием позвоночного столба.

Мертвящий взгляд из коляски давно исчез, смытый новыми картинками реальности, однако после него осталось омерзительное ощущение сродни тому, которое вызывает ноготь, скребущий по ткани.

* * *

Эта неприятная мимолетная встреча была первым событием в длинной цепи совпадений. Голиков был не настолько чувствителен, чтобы отметить подобную мелочь. Эскалатор вынес его, все еще скучающего, наружу, а ноги понесли вверх по улице. Через двести метров он остановился возле дома, в котором размещалась частная художественная галерея.

Афиша на стене возвещала о выставке-продаже картин местных молодых художников из группы «Сновидение». В существовании такой группы Макс сомневался; скорее всего, художников формально объединили по неизвестному признаку. Название группы оказалось магическим ключом, установившим некое соответствие и подавшим сигнал о новом, более заметном совпадении.

Никогда раньше и, может быть, никогда позже Голиков не переступил бы порог галереи, но в тот день он вошел и почти сразу же увидел ту самую картину.

Он почувствовал легкую дурноту и не знал, радоваться ему или огорчаться. На смену растворяющейся скуке медленно, как туман, опускалось нечто худшее…

Картина изображала то, что он видел во сне минувшей ночью. Не пейзаж, но и не существо. Может быть, остров, если называть островом устойчивый и вместе с тем таинственный образ посреди зыбкого вихря ощущений и мыслишек. Макс не мог бы сказать, что узнал какие-либо конкретные детали – на картине их не было, а размытые пятна были слишком неопределенными, – неотразимо точным оказалось общее гнетущее впечатление, не лишенное эдакой черной романтики; он снова услышал зов загадочного места, ощутил текущий запах запретного, страх перед немыслимым отчуждением…

Голиков заставил себя опустить взгляд и прочел на прямоугольной табличке под картиной: Игорь Седой, «Сезон бессоницы».

Макс решил, что «Седой» – это наверняка псевдоним. Предчувствие подсказывало ему, что самым простым и, пожалуй, безопасным выходом было бы немедленно уйти и забыть о странном влиянии картины. Он привык доверять своим предчувствиям. Однажды это спасло его от смерти в авиационной катастрофе.

Однако сейчас какое-то извращенное любопытство удерживало его в галерее. Не первый раз он ввязывался в нехорошую историю, зная, что будет еще хуже; чаще всего это относилось к романам с замужними женщинами, завершавшимся довольно болезненно для всех трех вершин треугольника. Теперь же, словно очень низкий звук, в нем вибрировал глубинный страх, не нуждавшийся в объяснимой причине…

Завидев даму, одетую не по сезону и явно принадлежавшую к персоналу галереи. Макс направился прямо к ней и спросил, где может встретиться с одним из художников. При этом его взгляд перебегал с большого серебряного креста на ее плоской груди, инкрустированного перламутром, на тонкий злой рот. По правде говоря, крест выглядел куда привлекательнее всего остального… Сверкнув наманикюренными ногтями, покровительница искусств показала Максу небольшую группу разношерстных лиц и доверительно сообщила, что это и есть выставляющиеся художники.

Преодолевая врожденную стеснительность и нежелание попасть в предполагаемое дурацкое положение, Максим приблизился к тесному кругу беседующих. Все это – ненавязчивая демонстрация своей исключительности, ленивый смех, богемные шмотки, хипповые фенечки, нечесаные бороды и едва уловимый запах травки – было ему знакомо, и все это успело смертельно надоесть. Он выбрал девушку в больших очках, некрасивое, но самоуверенное существо, сублимировавшее в творчество нерастраченную сексуальную энергию, и вполголоса обратился к ней:

– Прошу прощения, я могу с вами поговорить?

– Пожалуйста, – она пожала плечами с деланным равнодушием. В ее правой руке обнаружилась сигарета, которую она нервно разминала пальцами.

Он отвел ее в сторону испросил:

– Вы знаете Игоря Седого?

Теперь Макс обнаружил еще кое-что, а именно, красные воспаленные глаза за стеклами очков. Ему показалось, что девушка на несколько секунд затаила дыхание. Он неправильно истолковал ее молчание и начал на ходу придумывать легенду.

– Понимаете, я его школьный друг. Случайно зашел сюда – и вот… Не видел Игоря десять лет.

С возрастом можно было промахнуться, но девушка вряд ли обратила внимание на такую мелочь. В эту секунду до него дошло, что случилось нечто непоправимое. С каким-то раздражающим трагизмом она прошептала:

– Он умер вчера. Погиб. Извините…

Она поспешно вернулась в свой спасительный круг, отгородившись от незнакомца завесой сигаретного дыма и корпоративного духа.

Макс выдохнул сквозь стиснутые зубы и медленно двинулся к выходу. По пути его взгляд невольно снова обратился к картине. Теперь она показалась ему еще более мрачной. В ней содержалось зашифрованное в неуловимых зрительных образах послание с того света, предсказание мертвеца, завещание и обещание…

Макс посмотрел на табличку с ценой. Что-то около сорока долларов. У него не было с собой денег. Он вышел на улицу и с некоторым облегчением окунулся во влажный холодный воздух.

Голиков никогда не считал себя суеверным психом. Тем не менее, он знал, что вернется за картиной в ближайшее время.

Глава четвертая

Книжный червь по имени Виктор Строков выполз из главного офиса харьковского издательства «Фиона» и направился к трамвайной остановке. Он был потрясен не столько тем, что держал в руках книгу со своей фамилией на обложке, сколько тяжестью, которая обрушилась на него. И все благодаря человеку, умершему примерно восемьдесят лет назад. Однако, Строков не сбрасывал со счетов и собственную изобретательность.

* * *

До сих пор он жил переводами брошюрок на модные оккультные темы и мистических трактатов. Волна интереса к такого рода литературе начала спадать, и ему пришлось «опуститься» до детективов, эротических триллеров и описаний программных пакетов. В провинциальном городе, пусть даже и большом, это не приносило желаемого результата. Работа была эпизодической и к тому же часто оказывалась бессмысленной.

Однако пару месяцев назад Строков наткнулся на настоящее сокровище. Он так и не смог бы объяснить, что заставило его зайти в двухэтажный дореволюционный дом по улице Клочковской, который предназначался под снос. Может быть, вполне понятный интерес ко всему уходящему безвозвратно.

Жильцов уже выселили. Пробираясь через груды битого кирпича, Виктор поглядывал на ослепшие окна и думал о том, что помнили эти стены. Вместе с их исчезновением неизбежно должна была умереть память…

В старом деревянном сундуке, забытом в одной из комнат, он нашел книги, наполовину съеденные крысами. Здесь были издания текущего столетия – от опусов вождей революции до перевязанных веревками номеров журнала «Вокруг света» за шестидесятые годы. Внутри этой груды хлама Строков отыскал свой бриллиант. Это была толстая книга, отпечатанная в Харькове в 1902 году. Последняя ее четверть отсутствовала, часть страниц оказалась безнадежно испорчена сыростью.

Увидев масонские знаки, замаскированные в иллюстрациях, Строков был заинтригован. Раньше он слышал кое-что о харьковской ложе «Умирающий сфинкс», но его сведения были скудными и разрозненными. Насколько Виктор мог судить, теперь он держал в руках книгу одного из «усыпленных» масонов. На титульном листе значилось: Яков Чинский «Графология. Эзотерическое учение Агриппы. Путеводитель по царству снов».

Собрание этих трех работ под одной обложкой показалось Строкову странным, если не сказать – парадоксальным. Их объединяло только имя автора. Позже, роясь в архивах самой большой городской библиотеки, Виктор раздобыл сведения еще об одном Чинском – на этот раз Чеславе – тоже, по-видимому, масоне, австрийце по происхождению, жившем в Петербурге, но, похоже, никогда не приезжавшем в Харьков. Самое загадочное заключалось в том, что среди работ Чеслава Чинского также значилась брошюра «Графология», изданная в 1910 году, но Строков не нашел никакого упоминания об «Учении Агриппы» и «Путеводителе», а также о судьбах Якова и Чеслава.

Его небольшое расследование оказалось безрезультатным. В конце концов, он наткнулся на непробиваемую стену спецхрана и был вынужден отступить. Однако у него появилось время и повод для изучения самой книги.

Понимая, что из «Графологии» и «Эзотерического учения Агриппы» можно было извлечь только нематериальную выгоду, он принялся за «Путеводитель», решив вначале, что обнаружил некое подобие обширного и подробного сонника. И тут Строков был сражен наповал.

«Путеводитель» оказался детальнейшим и глубочайшим исследованием сна, различных пограничных состояний сознания и всевозможных символов сновидений, причем, с совершенно неожиданной точки зрения. Текст завораживал, словно волшебная сказка, и пугал, как темный лабиринт. Чинскому удалось нащупать нечто очень цельное и одновременно очень зыбкое, мерцавшее на границе знания и интуиции; более того – ему удалось изложить это так, что разрозненные впечатления Строкова стали складываться в некую многообещающую систему, которая могла стать ключом к разгадке случайностей…

И все же его ожидало разочарование. Последняя часть книги, вобравшая в себя квинтэссенцию мистического опыта Чинского (возможно, позаимствованного из более раннего источника) была уничтожена. Строков почувствовал себя в положении человека, преодолевшего сложнейшие препятствия на пути к цели и оказавшегося перед наглухо замурованной дверью за два шага до нее.

С того момента неясная тревога уже не оставляла его. Все попытки найти целый экземпляр книги Чинского оказались тщетными. Самое удивительное, что никто даже не слышал о ней. Спустя две недели Строкова стали посещать легко узнаваемые сны, упомянутые в «Путеводителе». Среди них не было ни одного приятного или хотя бы нейтрального.

Мучительная незыблемость тайны изводила Виктора сильнее, чем он мог предположить. Он привык к ночным кошмарам и попал в зависимость от чего-то неописуемого. Оно пробило в нем дыру, сквозь которую хлынула чернота и похоть, подавляемая в течение двадцати с лишним лет. Время его жизни разделилось пополам между явью и сном, но открывшаяся ему сумеречная реальность потрясала куда сильнее всего, что он знал до сих пор.

Скучными серыми днями он снова и снова погружался в изучение последовательности своих видений, беззвучных голосов оттуда, жестов призрачных любовниц, однако отсутствующая часть мозаики превращала его в слепца, вызвавшегося быть поводырем таких же слепцов.

Строков вошел в свою квартиру, которую он делил с четырьмя тысячами книг, и осторожно положил на стол еще одну – свежеотпечатанную, гладкую, еще пахнувшую клеем и краской. На обложке стояла его фамилия. Ветхозаветное «царство» он отбросил, оставив для названия три слова: «Путеводитель по снам».

Строков рассчитывал на коммерческий успех. Для бесхитростных читателей Виктор сделал более или менее полную компиляцию всевозможных сонников, суеверной, но увлекательной чепухи, для более искушенных – немного разбавил текст Юнгом, Фрейдом и Успенским. Однако тайное сердце книги Чинского, ее глубинный пласт он оставил неизменными. У Строкова хватило невежества сохранить осколки, однако не хватило времени и силы, чтобы соединить их.

И все же нечистая совесть омрачала его триумф. Он вытащил из кармана несколько стодолларовых бумажек и выложил из них прямоугольную рамку для книги… Что-то было не так, и Строков не мог понять, что именно. Он хотел быть всего лишь хранителем, но стал преступником. Никто не мог уличить его… за исключением того свидетеля, который притаился в темноте за сомкнутыми веками… Он ощутил страх и тут же испугался иррациональности этого страха.

«Что такое я извлек на свет ?..»

Он нашел в холодильнике полбутылки водки и наполнил большой бокал для вина. После второго бокала Виктор почувствовал приятное расслабление и голод. Банку рыбных консервов ему пришлось вскрыть длинным мясным ножом – консервный подевался куда-то.

Строков включил телевизор и повалился на диван, прихлебывая из горлышка. На экране герои какой-то мелодрамы клялись друг другу в вечной любви, и некоторое время Виктор прислушивался к их словам с кривой улыбкой. Потом голоса стали отдаляться, и вскоре люди разевали рты в полной тишине. Зато в нижней части экрана появились непристойные титры, комментировавшие происходящее. Как-то очень отвлеченно Строков подумал, что этого не может быть, но подобная мысль никак не повлияла на иллюзию.

Сменились персонажи, и фильм стал порнографическим. Два несовершеннолетних панка занимались любовью с шестидесятилетней проституткой, подвергая ее всевозможным истязаниям и унижениям. Зрелище было настолько омерзительным, что Виктор не смог заставить себя снова приложиться к горлышку. Он понимал, что подсознание сыграло с ним плохую шутку, но еще не представлял себе, насколько она плоха…

Усталость и принятая доза алкоголя доконали его. Строков никогда не отличался хорошим здоровьем. Всю свою молодость он вдыхал затхлый воздух библиотек или своей затворнической квартиры. Его сексуальный опыт был крайне ограниченным и неудачным, зато Строков любил предаваться эротическим фантазиям. Тощий, узкоплечий, он быстро уставал и начинал задыхаться уже после пяти минут быстрой ходьбы…

Сейчас он часто дышал от страха и растерянности. Вся комната наполнилась голубым экранным мерцанием. Сквозь это мерцание прорвались ржавые звуки и раздавили Виктора, как каток. Лемми Килмистер пел свою «Die You, Bastard!», но Строков не подозревал об этом, потому что никогда не слушал рок-музыки^[3].

Два голых подростка появились из-за голубой пелены. Они были вооружены опасными бритвами. Один из них тащил за собой на поводке старую шлюху, на которую был надет только черный кожаный ошейник со стальными заклепками. Она была почти задушена, глаза вылезли из орбит, синий язык вывалился изо рта.

Строков дернулся так, что душа едва не выскочила из тела, но само тело осталось неподвижно.

Строков дернулся так, что душа едва не выскочила из тела, но само тело осталось неподвижным и неосязаемым. Отвратительный синдром сна, когда не можешь заставить себя пошевелиться, несмотря на грозящую опасность, проявился о полной мере. Виктор завис в плотном вязком киселе и был не в силах даже поднять руку.

Несколькими быстрыми уверенными ударами подростки перекроили его одежду, не слишком заботясь о целости кожи, и раздели Строкова догола. К своему удивлению, при этом он ощутил только легкое покалывание, как при бритье. Затем панки натравили на него проститутку, стоявшую на четвереньках. Липкие ладони легли на его ноги и поползли выше…

Строков чувствовал себя так, будто его заглатывал огромный моллюск. Неправдоподобно большие мясистые губы целовали и возбуждали его, но под ними пряталось что-то твердое и ледяное. Когда женщина подняла голову, он увидел налитые кровью глаза и лезвие ножа, вибрировавшее между обломками ее зубов. Он понял, что глаза были просто двумя красными стеклянными шариками, вставленными в пустые глазницы. Дряхлые отвисшие груди касались его живота, и он покрылся оцепенелой гусиной кожей.

Кошмарная любовница «Лезвие Вместо Языка» медленно подбиралась к сморщенному предмету, воплощавшему в себе его мужское достоинство… Песня группы «Motorhead» повторялась уже в третий или четвертый раз; ее звуки утюжистки, усеянные юношескими прыщами, вертелись вокруг и пускали кровь из его конечностей. Оба находились в стадии гипервозбуждения, и результаты этого не замедлили сказаться. Все тело Виктора было покрыто розоватой с разводами смесью спермы и крови, а также лохмотьями консервированной рыбы.

Два малолетних урода со сладострастными стонами впились в него гнилыми зубами, но он по-прежнему не чувствовал боли – даже тогда, когда увидел вырванные куски собственного мяса… Зато страх перед утратой мужского естества был ослепляющим, как будто воплотил в себе скрытую и назойливую фобию миллионов мужчин. Этот страх не позволил ему ухватиться за руку помощи, протянутую из неизведанного пространства.

Лицо одного из подростков вдруг раздулось, глаза провалились внутрь головы и, сверкнув, исчезли во мраке, рот превратился в узкую щель от уха до уха, волосы выпали, и на их месте вспучился бугристый рельеф. Новое лицо было ядовито-желтым и испускало болезненный свет.

Монстр поманил к себе Строкова жестом, который был истолкован Виктором, как предложение соития.

– Лучше я досмотрю этот сон!!! – закричала худшая и глупейшая его часть, не знавшая, что в любом случае ему придется досмотреть сон до конца.

Луноподобная голова съежилась, и на узком мальчишеском лице снова заиграла хищная изломанная улыбка. Слепая женщина «облизала» лезвием свои губы, отчего две тонкие струйки крови потекли из уголков ее рта. Она стала похожа на куклу с отпадающей нижней челюстью, что не помешало ей сделать два тонких разреза у Виктора в паху. Теперь ужас прорвался сквозь резиновую стену его бесчувственности и выжал из Строкова крик, тут же растоптанный шумными ребятами мистера Килмистера.

После этого «Лезвие Вместо Языка» действовала с бесстрастной, почти хирургической точностью…

Глава пятая

Когда беглецу удалось завладеть осколком Календаря, у него появилась надежда уцелеть. Осколок был сектором бесконечного круга (геометрия сумеречного мира оставалась непостижимой даже для обитавших здесь существ), лабиринтом с неограниченным количеством входов и выходов; кроме того, беглец отыскал в нем пятерых союзников. Союзники оказались весьма уязвимыми, а продолжительность их жизни – до смешного малой, но это было лучше, чем ничего. Беглец безуспешно пытался связаться с тремя из них.

Двоих, наиболее восприимчивых, он приберегал на самый крайний случай.

То, что все пятеро находились в одном секторе, означало, что их разделяет небольшое расстояние и по другую сторону снов. Но герцог был сильным и изощренным врагом. Теперь союзников осталось только трое. Те, которым пришлось умереть, похоже, не догадывались о причине своих несчастий вплоть до самого конца…

Беглец продолжал странствовать с теплым течением. Его энергия не была пассивной. Он искал Календарь Снов – источник волшебства, место покоя, ключ к миллиону убежищ, причину жизни и причину смерти. Герцог опережал его и, скорее всего, уже завладел большей частью Календаря. Это не пугало беглеца. Его вообще ничего не пугало. Страх могли внушить только иллюзии, а у него не было иллюзий. Тонкая завеса н одну триллионную долю секунды постоянно отделяла его от небытия.

Это означало, что только герцог понимал существование лучше своей жертвы.

Глава шестая

Восьмилетний Саша Киреев был отгорожен от мира тройной стеной своей глухоты, немоты и слепоты. В трехлетнем возрасте он вместе со своими родителями попал в автомобильную аварию. Тяжелый грузовик врезался сзади в стоявшую легковую машину. Отец и мать, сидевшие впереди, отделались переломами конечностей и порезами на лицах, а для Саши, спавшего на заднем сидении, сильный удар головой оказался роковым.

О времени до аварии у него не осталось воспоминаний. Поэтому обо всем внешнем он имел самое приблизительное представление. Окружающая обстановка, с точки зрения обыкновенного человека, была знакома ему не лучше, чем венерианский ландшафт – незрячему младенцу. Такими же непривычными и непонятными казались ему люди, их действия, мотивы, чувства и проявления этих чувств.

Только родители были чуть ближе остальных – странные, бесформенные существа, пахнувшие по-особенному и касавшиеся его своими руками. Они пытались рассказать ему о мире, и их отношение к нему было пронизано бесконечными жалостью и состраданием, но они не могли предположить, что ребенок не нуждается в их дурацком просвещении.

У него был дар путешествовать внутри тесной темной коробочки черепа, продырявленного сверлом нейрохирурга, исследовать незапятнанную душу, пребывавшую практически в полной изоляции от цивилизации и навязываемых ею стереотипов. Скитаясь во снах и видениях, не имевших ничего общего со зрением, он неосознанно и без всякого восторга посещал пространства, на достижение которых некоторые мистики тратили половину своей жизни, а то и всю жизнь. Он знал все самые жуткие и самые светлые области своего подсознания, но не сумел бы сказать об этом и двух слов.

За четыре года, прошедших после злополучной аварии, в нем выработалась потрясающая чувствительность к постороннему присутствию. Он имел совершенно точные сведения о наличии живых существ в радиусе пятидесяти метров от своей головы. Ночью он мог различить кошку, крадущуюся в подвале соседнего дома, хотя не представлял себе ее настоящего облика.

В зависимости от фазы Луны его чувствительность испытывала приливы и отливы, но никогда не оставляла его наедине с самим собой. Стены были для него прозрачны, а воздух – мертв и черен, как межзвездная пустота. Он знал, кого следует бояться по-настоящему, кто остается нейтральным, а кого можно использовать, двигаясь в сновидении совместно. Еще он абсолютно точно знал, что в решающий момент ему никто не поможет…

Таким образом, восьмилетний человеческий ребенок, которому пытались навязать азбуку Брайля и сознание собственной ущербности, возможно, был самым странным и самым свободным существом в двухмиллионном городе. Только возраст и отсутствие обратной связи с миром взрослых спасали его от отдельной палаты в психушке и от мозговых вивисекторов в белых халатах.

* * *

Саша сидел в кресле у окна и вдыхал запахи ранней весны. Для него весна означала нечто другое, чем для большинства людей. Он ощущал зарождение жизни по ту сторону природы. Родители ушли куда-то; он был один в квартире, хотя и знал, где находится сейчас каждый из соседей.

Вдруг он вздрогнул и сжал кулачками бритую голову. Он почувствовал близость врага – настоящего, жуткого врага, твари из хорошо знакомого ему мира, пришедшего в этот мир, чтобы охотиться и убивать. Того, о ком шептали призраки на перекрестках сновидений…

Герцог со своими слугами проехал мимо дома в металлическом экипаже, почти таком же, который стал причиной Сашиной изоляции. Значит, у них в этом городе были союзники, и кто-то впустил их в свои сны.

«Герцог искал кого-то еще, но не меня…» У него пересохло в горле. Саша испытывал боль от этой внезапной кратковременной близости, резь в слепых глазах, рябь на поверхности никому не видимого зеркала.

Что-то нужно будет сделать, но он еще не знал – что именно. Лаже выйти одному из квартиры на улицу было для него почти немыслимо. И все же он понял, что когда-нибудь ему придется отправиться в путешествие более опасное и безнадежное, чем любая авантюра, предпринятая взрослым и зрячим человеком. Его детская душа трепетала от дурных предчувствий. Свежий ветер весны принес с собой перемены к худшему…

Саше было очень трудно сохранить хладнокровие; свою недетскую силу и расчетливость он почерпнул не здесь. Безошибочно огибая предметы обстановки, он отправился на кухню, открыл холодильник и заставил себя есть, хотя желудок сводили спазмы страха. Он должен был продержаться как можно дольше, а хилое тело могло подвести его… Он поднес пальцы к своим векам и коснулся маленьких капель слез. Потом вернулся в комнату и приготовил себе теплую одежду.

С этого момента он был полностью готов к бегству.

Глава седьмая

Макс возвращался с рэйвовой тусовки в ночном клубе «Меридиан», на которую его затащила одна знакомая тележурналистка. Голова раскалывалась от усталости, техно-ритмов и огромного количества поглощенного спиртного. По правде говоря, она раскалывалась в течение последних пяти часов. Голиков понимал, что уже стар для подобных развлечений. Ему пришлось много пить именно потому, что он не мог танцевать столько, сколько танцевали окружавшие его восемнадцатилетние девочки и мальчики. Он чувствовал себя не в своей тарелке, с тоской вспоминал старые застойные дебоши в «Театральном», и только извращенное понятие долга по отношению к своей подруге удерживало его в клубе до конца. К тому же он любил совсем другую музыку.

Избавившись от журналистки, к которой питал чисто платонические чувства, он отправился домой. Улицами завладела мартовская сырость.

Начинался очередной серенький день. Алкоголь быстро выветривался. Ветер неприятно облизывал шею и запястья. Утренняя вялость еще витала в воздухе, когда Максим спускался в метро. Искусственный свет превращал время суток в условное понятие, и ему показалось, что по-прежнему стоит глубокая ночь.

Лоточники в подземном переходе начинали раскладывать свой товар. Голиков остановился у книжного лотка и стал высматривать себе книгу, чтобы скоротать воскресенье. Поколебавшись между «Дьяволом в раю» Генри Миллера, «Бегом на юг» МакКаммона и журналом «Забриски Райдер», он стал изучать правую сторону лотка, отданную оккультной литературе.

Не было ничего удивительного в том, что он Зацепился взглядом за название «Путеводитель по снам».

К тому времени его сновидения стали настолько яркими и насыщенными, что Макс начинал сомневаться в своем психическом здоровье… Хмель вдруг окончательно улетучился куда-то, и Голиков почувствовал себя отвратительно трезвым и замерзшим.

Он взял книгу в руки, и ему пришлось преодолеть себя, чтобы открыть ее. Он сразу наткнулся на поразивший его образ из позавчерашнего сна. Это совпадение Макс уже не мог пропустить, несмотря на свою беспечность. Он перелистал несколько страниц, тут и там обнаруживая знаки, будто специально оставленные тем, кто прошел по этой дороге чуть раньше.

Книга излучала то же самое, что и картина мертвого художника, – ту же растерянность заблудившихся, ту же безнадежность, тот же страх. И все-таки она могла помочь – Голиков чувствовал это, хотя еще не знал точно, в чем будет заключаться помощь некоего Строкова.

Расплатившись с продавцом. Макс спустился на перрон, держа «Путеводитель» у бедра. Библейски черная обложка книги и траурное лицо Голикова делали его похожим на миссионера, отправлявшегося в деревню прокаженных. На самом деле он дрожал от нетерпения и остановился слишком близко от края платформы. Три женщины болтали о чем-то за его спиной. Послышался гул приближающегося поезда, и ветер подул из черной норы туннеля…

«Мужчина! Отойдите от края платформа!» В другое время Максим отметил бы дурацкую привычку постсоветских людей называть друг друга по половому признаку, но сейчас он даже не обратил внимания на окрик дежурной по станции. Сквозь нарастающий шум до него доносились веселые голоса женщин. Те щебетали о помаде.

До головного вагона оставалось пятьдесят метров, и расстояние стремительно сокращалось. Тридцать метров, двадцать, десять… Кто-то обдал затылок Макса ледяным дыханием. Он почувствовал легкий толчок в спину, но этого было достаточно, чтобы он потерял равновесие и начал падать вперед.

«Прекрасно! Я – тупой, расслабленный болван, который позволил толкнуть себя под поезд!»

Падая, Голиков стал поворачивать голову, чтобы увидеть скотину, отправившую его на тот свет.

Восприятие приобрело потрясающую остроту. В памяти отпечатались мельчайшие подробности происходящего. Он хорошо различал искаженное стрессом лицо машиниста, застывшее прежде, чем тот применил экстренное торможение. Для Макса время почти остановилось. Падающее тело медленно изменяло угол наклона, описывая невидимый циферблат. Его и поезд разделяло всего около трех метров…

Когда угол достиг примерно сорока пяти градусов, Макс увидел лица женщин, оказавшихся очень близко от него. Он ни на мгновение не усомнился в том, что все трое представляют собой отлично выполненные человеческие муляжи. Их глаза были сплошными черными шариками, блестевшими на свету совсем как у того ребенка в коляске. Существо, стоявшее посередине, ласково улыбалось ему.

Оставалось два метра до орудия казни.

Макс вдруг осознал, что его пальцы намертво вцепились в книгу.

«Почему все закончилось именно так ? Я видел во сне совсем другую смерть!»

И кто-то ответил ему. Кто-то отозвался и стремительно двигался навстречу из потусторонней темноты, опережая земное время.

«Это еще не смерть !.. Еще не смерть… Не смерть…» Макс ощутил, как ноги наливаются тяжестью, будто вся масса тела внезапно перетекла в ботинки, – неестественной тяжестью, удержавшей его на платформе.

Лицо женщины, стоявшей справа, чудовищно исказилось. Метаморфоза была мгновенной и почти неуловимой. Просто в пространстве над ее плечами возник бугристый лик, сочившийся мертвенно-желтым светом, – луна из сновидений, лицо кошмара, воплощение демона, первопричина содрогания. В жерлах двух глазниц-кратеров дымилась тьма. Безгубый и беззубый рот прошептал что-то, неразличимое из-за низкого скрежета тормозящего поезда.

До крашеной металлической поверхности оставалось полтора метра. Новое существо протянуло Максу свою нечеловечески длинную руку и сделало это нечеловечески быстро.

Невероятно, но Голиков в своем остановившемся времени еще раздумывал, хвататься ли за эту жуткую спасительную руку. Гладкие пальцы без костей и ногтей извивались перед ним, как будто приглашали обреченного сыграть в еще более страшную игру, чем собственная смерть…

Макс отдавал себе отчет в том, что балансирует на грани могилы и неизвестности. Жутчайшее предчувствие того, что неизвестность может оказаться хуже могилы, задерживало его на микросекунды, не регистрируемые никем, кроме него.

«Быстрее, тварь, иначе мне тебя не вернуть!»

Он схватил руку, состоявшую из светящегося роя льдинок, и ощутил сильнейшее помутнение, как будто сердце безуспешно пыталось протолкнуть но жилам перегной вместо крови. Что-то сильно рвануло его на себя, и он стал бесформенным жидким облаком, перетекающим в новое тело сквозь трубу, пульсирующую в бешеном ритме…

Спустя мгновение он снова стоял на платформе. Реальность обрушилась на него, как фильм с экрана включенного телевизора. В этом фильме были: истошный женский визг, сплавленный со скрежетом металла; жестокий удар по телу, встретившему вагон на высоте лобового стекла; хруст перемалываемых колесами костей; тень зеркала заднего вида, промелькнувшая у виска; цепенящая аура смерти, разлившаяся на месте чьей-то гибели черной лужей…

«Чьей гибели?!»

Рядом с Максом стояли две женщины, кричавшие на одной тоскливой ноте. Их крик оказался слишком долгим и однообразным, чтобы быть настоящим. Голиков представил себе все, что теперь произойдет – бесконечную бюрократическую волокиту в духе Кафки: показания машиниста, показания свидетелей. Падал мужчина, а не женщина, «Были ли вы знакомы с погибшей?», «Расскажите еще раз, как все произошло…» Тем не менее, раньше он трусливо остался бы на месте. Теперь же у него не было времени; его война началась, и он никому не сумел бы объяснить, что она продолжается в другом измерении.

Раньше, чем поезд остановился. Голиков рванулся и побежал к выходу. Строчка из «Pink Floyd» – «Run, Rabbit, Run», – повторяемая в десять раз быстрее оригинала, задавала ритм, с которым он переставлял ноги. Книгу Строкова он так и не выпустил из руки^[4].

Наперерез ему уже спешил дежурный милиционер, привлеченный истошными криками на платформе. Правая рука блюстителя порядка тянулась к дубинке. Перепрыгивая через три ступени, Макс выскочил на площадку, где были установлены турникеты. Мент заносил дубинку для удара. Его перекошенное злобой лицо было выразительнее театральных масок.

С недоступной ранее ясностью Макс понял, что тот будет делать в следующую секунду. Горизонтальный веер, удар в живот, затем ногой – по скрюченной жертве. Наручники и несколько профилактических тычков в зубы. И это только начало…

Голиков дрался всего дважды в жизни, и то очень давно. В нем не было ничего тупо-воинственного. Но сейчас мир резко изменился и стал гораздо жестче. Демон из снов прорыл нору в его сознание. Макс ощутил хладнокровие и беспощадность того, кто сражался за свою жизнь миллионы земных лет.

«Я спас тебя, тварь, и когда-нибудь ты должна будешь спасти меня…»

Он впустил в себя существо, сиявшее, как осколок луны, – такое же древнее, такое же чуждое и в восприятии Макса почти такое же мертвое.

В двух шагах от мента Голиков резко остановился, и дубинка просвистела мимо, разрезая пространство своим черным лоснящимся телом. На мгновение потеряв равновесие, страж порядка сделал лишний шаг навстречу Максу, и тот поймал его на противоходе профессиональным жестоким ударом в солнечное сплетение, сложившим человека пополам и сразу же отключившим его.

Голиков знал, что виной тому не его сила и даже не костяшки его пальцев – никакая рука не могла бы без всяких ощущений совершить движение стремительное, как поршень двигателя внутреннего сгорания, набравшего обороты.

Так же хорошо он знал, что означает нападение на представителя власти при исполнении им служебных обязанностей. Поэтому он побежал дальше, распахивая телом тяжелые прозрачные качающиеся двери, промчался по полутемному переходу и выскочил из метро в районе старых двухэтажных домов. Затеряться здесь, в лабиринте узких пешеходных улочек, было совсем несложно.

Гораздо проще, чем беглецу найти убежище с помощью осколка Календаря Снов.

Глава восьмая

В отличие от подавляющего большинства других собак, четырехлетний бультерьер Зомби, успешно охотился на крыс. С тех пор, как он сбежал от хозяина, он лишился вкусной и легкодоступной еды, а взамен приобрел сомнительную свободу передвижения. Но для него это стало самым главным – с того момента, как псы-призраки начали преследовать его. Он превратился в жертву бесплотной своры. Призраки сделали его своей игрушкой. Самое непостижимое для него заключалось в том, что среди них были и те, с которыми он когда-то дрался на арене. И которых убил.

Зомби был специально натасканным бойцовым псом и в свое время заработал для хозяина немало денег. То был период расцвета. Мир до грехопадения… Собачьи бои, организованные на летней сцене одного из городских парков. Роскошные тачки на подъездных аллеях. Дорогие и ухоженные человеческие самки. Запахи множества псов и крови. Хруст денег. Огороженная прополочной сеткой круглая площадка, с которой можно было и не уйти… Зомби еще помнил упоительную дрожь, охватывавшую его перед схваткой. И – отсутствие желаний. Голое существование здесь и теперь, рядом со смертью… Да, то были славные денечки!

Хозяин хорошо понимал его, и Зомби много дрался. В том числе, с гораздо более крупными противниками. Он не нуждался в дополнительных стимуляторах. Он знал вкус крови ротвейлеров, кавказских и немецких овчарок, питбулей и даже мастино. Кое-кто из них узнал и вкус его крови. Он был ранен неоднократно, пару раз довольно тяжело. Но никогда до такой степени, чтобы раны помешали Зомби покинуть арену на своих четырех. В этом смысле он вполне оправдывал свою кличку.

Еще он помнил жуткое чувство, возникавшее у него всякий раз, когда умирал враг. Как будто черная тень накрывала парк, и псов охватывало оцепенение. Тень подавляла даже самых молодых и резвых. Те, которые были послабее, выли в пустоту. Такие, как Зомби, молча встречали нашествие мрака. Мрак наступал снаружи и изнутри… Потом инстинкты влекли Зомби к новому убийству. Тень смерти. Он носил ее с собою повсюду… Шрамы на розовой коже сделали его окончательным уродом, внушавшим отвращение и страх. Но псы-призраки были еще страшнее.

Впервые они посетили его на заднем сиденье хозяйского семьсот двадцать пятого «БМВ», и тогда же Зомби бросился на жену хозяина, сидевшую впереди. Внезапное безумие длилось всего несколько мгновений, но их оказалось достаточно, чтобы пес нанес женщине глубокую рану на шее и разорвал бриллиантовое колье. Если бы призраки не отступили. Зомби успел бы прикончить ее, а затем и хозяина.

Поскольку автомобиль мчался со скоростью девяносто километров в час, все могло бы завершиться погребением в совместной металлической могиле или большим очистительным костром, и тогда история не получила бы своего продолжения. Но наваждение прошло. Зомби присмирел, и, отвезя жену в больницу, хозяин чуть не вышиб из него дух.

Это было гораздо хуже, чем поражение на арене. В течение нескольких дней после экзекуции пес с трудом передвигался, мочился кровью и зализывал раны, до которых мог достать языком. Человек на его месте задал бы себе вопрос: Почему он меня не убыл ? Зомби же не имел никакого понятия о человеческой расчетливости и алчности и был доволен тем, что пока жив.

Второе посещение произошло тогда, когда, к счастью для хозяев. Зомби был один в квартире. Это место – замкнутый бетонный резервуар, в котором люди прятались от непогоды и от себе подобных, знакомый ему до последней трещинки в паркете, еще хранившем его щенячий запах, – вдруг превратилось в ожившее собачье кладбище, звериный ад, клоаку запредельного ужаса…

Десятки стремительных тварей, полупрозрачных фантомов выскальзывали из теней, отбрасываемых предметами, чтобы впиться в Зомби стеклянными клыками и когтями; поджариваясь живьем, он спасался от них в огненном озере без берегов; но гораздо хуже физической боли было то неописуемое, что запустило свои когти-иглы в его мозг и извратило его инстинкты.

Он перестал быть домашним животным, рабом человека, четвероногим существом, собакой Павлова с рефлекторным слюноотделением, организмом с предсказуемой реакцией на внешние раздражители. В его глазах плескалась иная, изнаночная реальность, и все приобрело совершенно новый смысл.

На этом гигантском кладбище, где истлевали кости, но не злоба умерщвленных, скопилось столько смертоносного яда, что он проник во все клетки Зомби, заполнил бесформенную кляксу его мозга и отравил энергию мышц.

Прежде, чем атака призраков закончилась, мощный трехлетний кобель пробил своим телом двойное оконное стекло и вместе с дождем окровавленных осколков стал падать на землю с высоты третьего этажа…

Его спасла снежная зима и нерасторопность муниципальных служб. Он рухнул в огромный сугроб, смягчивший удар, и отделался только ушибами и шоком. Белое безмолвие вспыхнуло на месте свернувшейся в точку черноты, а в следующее мгновение Зомби уже бежал прочь от проклятого места, где никогда, никогда, никогда (теперь он понял это) он не смог бы стать свободным.

* * *

Зомби поселился вблизи от того самого парка, где в прошлом происходили бои. С одного края к парку примыкал старый завод, заброшенный во времена депрессии, с другого – огромная свалка, разлегшаяся, как раковая опухоль на теле города. Достаточно большая, чтобы пес мог навсегда затеряться здесь.

Конечно, белый бультерьер в стальном ошейнике был более заметен, чем любая дворняга, но до сих пор мало кто видел его. Днем он отсиживался в многочисленных убежищах на свалке, ночью рыскал по парку и почти всегда находил себе еду.

Видно, в нем было что-то такое, что отпугивало других собак, даже совершенно одичавших и собиравшихся в устойчивые стаи. Правда, телепатическая собачья связь доносила до него обрывочные сведения о стае псов-убийц, возглавляемой тварью, обозначаемой сочетанием человеческих звуков Г-е-р-ц-о-г, и непреодолимый страх подсказывал Зомби, что судьба еще не свела его с достойным противником.

Черный луч бил из-за горизонта – оттуда, где находился этот смертельный враг. Зомби ощущал даже какую-то неуловимую близость между запредельными псами-убийцами и призраками, осаждавшими его. Он чувствовал угрозу и жил обреченным, но не подавленным. Будущее было ДЛЯ него гораздо более иллюзорной материей, чем для людей.

Он был удачливым охотником и редко оставался голодным продолжительное время. Иногда его жертвами становились бродячие кошки, но Зомби не брезговал и отбросами. Когда ему того хотелось, он находил себе самку среди окрестных дворняг и подавлял ее грубым натиском, силой и хорошо ощутимым излучением убийцы.

Словом, свалка была вполне подходящим местом для пса-отшельника, и он мог бы благополучно провести здесь остаток жизни. Но он всего лишь получил отсрочку. Призраки не давали забыть о грядущем аде.

Глава девятая

Максим Голиков вошел в офис частного издательства «Фиона», через два дня после прискорбного случая в метро. Теперь он стал гораздо осторожнее, и его было трудно застать врасплох. Он ожидал нападения отовсюду; даже неодушевленные предметы приобрели новое, зловещее значение. Союзник, спасший его на платформе, больше не появлялся, и Макс счел его галлюцинацией, неизвестным и пугающим порождением собственного сознания. Тем не менее, в газетах и по местному телевидению прошли сообщения о женщине, погибшей под колесами поезда, и мужчине, бежавшем с места трагедии. Личность женщины не была установлена…

Голикову пришлось без помощи парикмахера обрезать свои длинные волосы и перестать бриться. Теперь он выглядел более молодым и привлекал к себе меньше внимания, что вполне соответствовало его желаниям…

Он прошел по коридору и открыл дверь со стеклом, подернутым застывшими мутными волнами. Секретарша за столом просматривала какие-то бумаги, и Макс сразу же сделал стойку. Густая грива черных волос, длиннющие ресницы, капризно изогнутые губы, гладкая кожа, впечатляющая грудь, и при этом – никаких следов обручального кольца. Жаль, он не видел ее ног… На доверительную беседу с этой дамочкой рассчитывать не приходилось. В радиусе двух метров от нее все было затянуто искусственным льдом. «Смазливая, избалованная кукла с микроскопическими мозгами. То, что нужно. Идеальное прикрытие».

– Здравствуйте, – начал он проникновенно, но не удостоился даже мимолетного взгляда.

– Шефа нет, – небрежно бросила красотка, не Отрываясь от бумаг.

Голиков резко сменил тактику.

– В котором часу вы заканчиваете? – спросил он, усаживаясь на ближайший к объекту стул.

К его удивлению, она не отшила его и не вступила в презрительную перестрелку банальностями, а подняла глаза и посмотрела на него в упор. Он чуть не вздрогнул от неожиданности. В се взгляде было необъяснимое отчаяние.

– У вас какое-нибудь дело?

– Да. Мне нужен адрес или телефон одного из ваших авторов.

– Зачем?

Он почувствовал, что в ее вопросах содержится далеко не праздный интерес.

– Скажем так, меня очень заинтересовала его книга…

– Фамилия?

– Строков.

Теперь она смотрела на него еще пристальнее. Как на приговоренного к чему-то нехорошему. Тем не менее, между ними протянулась едва ощутимая ниточка взаимопонимания. Макс увидел трещину во льду и молился об одном – чтобы в этот момент им никто не помешал.

Не отрывая взгляда от его лица, девушка запустила руку в ящик и бросила на стол газету, сложенную вчетверо. Это были «Харьковские губернские ведомости» двухнедельной давности. Макс быстро просмотрел страницу и наткнулся на заметку под названием «Маньяк-самоубйца?». Дальше он читал по диагонали.

Найден мертвый мужчина… Множество ранений, нанесенных ножом для разделки мяса… Снятая кожа на руках и животе… Отрезанные гениталии… Дверь в квартиру была заперта изнутри… Нетронутые шестьсот долларов США… Только что изданная книга со следами крови и спермы погибшего… Расплывчатые комментарии судмедэксперта…

Макс ощутил тошнотворную слабость уже где-то за чертой страха. Он подозрительно уставился на сидевшую перед ним красотку. Вполне возможно, что ему готовили ловушку более изощренную, чем примитивное покушение в метро. Однако ничто не говорило об этом, кроме… мольбы о помощи, застывшей в глазах внешне вполне благополучной девицы.

– Что вы об этом думаете? – он постучал по газете костяшками пальцев.

Она дернула плечом, пресекая его расспросы. Похоже, она была заинтересована в прояснении этой истории не меньше, чем он, и только поджидала идиота, которого можно будет использовать в своих целях. Что ж. Макс готов был рискнуть и сыграть с ней в эту игру. Тем более, что не только лицо, но и фигура его новой знакомой были выше всяких похвал.

– Сюда приходила его сестра, – вдруг сказала девушка. – По-моему, она требовала часть гонорара.

– Они жили вместе?

– Нет. У меня записан ее адрес… Я заканчиваю в пять.

Макс еще раз внимательно посмотрел на нее. Куколка оказалась далеко не проста. Он констатировал взаимную зависимость и ощутил легкое возбуждение – как всегда в начале нового романа.

– Значит, в пять я буду ждать тебя у выхода. Кстати, как нас зовут?

– Ирина.

– Я – Максим. Или просто Макс, – он встал и обернулся возле двери. – Я уже скучаю.

Девушка смотрела сквозь него. В ее взгляде по-прежнему было отчаяние, хотя и не безнадежное.

– Пока, милый, – сказала она с ледяной улыбкой и непередаваемой иронией.

* * *

В половине шестого вечера они вышли из метро на станции «Пролетарская» и отправились разыскивать дом Строковой. Снова вернулись холода. На Ирине была роскошная шуба, на фоне которой прекрасно смотрелись распущенные волосы, и Макс решил; что шуба была честно заработана в постели. Однако сейчас важнее было то, что на мужчину, идущего рядом с такой женщиной, обращали мало внимания. А может быть, как раз наоборот.

Выбросив из головы прикладную психологию, он сосредоточился на своей неразрешимой проблеме. Он был любопытной дичью и хотел знать, кто же все-таки открыл на него охоту. Макс не видел смысла отсиживаться дома или избегать новых, пусть даже подозрительных знакомств. Он ничего не знал о времени, которым располагал охотник, но предчувствовал, что это время достаточно велико, чтобы достать его где угодно.

Они забрели на темную малолюдную улицу. Оказалось, что Строкова жила в старом пятиэтажном доме с низкими потолками и маленькими балконами – наследии программы поспешного тотального строительства жилья. Квартира под мистическим номером двадцать три находилась на первом этаже. Грязная крашеная дверь выглядела не слишком презентабельно. Из-за двери доносилась музыка.«Пьяный мастер наколет на белом плече…» – пела Наташа Ветлицкая, и Макс скептически поморщился.

– По-моему, мы пришли не вовремя, – сказал он, а про себя подумал: «Интересно, зачем ты Притащила меня сюда?».

– Говорить буду я, – сказала Ирина, нажимая на кнопку звонка. – Меня она помнит.

Это прозвучало решительно, но Макс видел, что красотка сильно нервничает.

Дверь открыла веселая шатающаяся личность в просторной длинной футболке, маскирующей признаки пола. На футболке имелся портрет Курта Кобейна^[5].

– О! – произнесла личность, вываливаясь из коридора прямо Максу на грудь. Вблизи тот разглядел, что имеет дело с женоподобным юнцом.

– Лена дома? – спросила Ира, на что неизвестный тупо кивнул и, обернувшись, заорал в глубину квартиры:

– Элен! Тут к тебе два пассажира!..

Из комнаты донесся расслабленный смех.

– Кто? – томно протянул низкий женский голос.

Юнец оставил вопрос без ответа, пропустил Ирину вперед и, притеревшись к Максу, обдал того тошнотворной смесью запахов. Потом красноречиво погладив ладонью свой пах, шепнул на ухо:

– Слушай, ты хоть долбишься? Макс не стал огорчать его сразу.

– Потом поговорим, – сказал он, вталкивая своего нового друга в коридор и закрывая дверь. Они сделали несколько шагов в темноте, ориентируясь на сереющий впереди прямоугольник.

Ирина резко остановилась, и Макс ткнулся лицом в ее волосы.

Обстановка комнаты была довольно неприхотливой – диван, несколько потертых кресел и старый черно-белый телевизор, мерцавший на полу. Войдя, Голиков сразу понял, с кем имеет дело. Все пять человек, находившиеся в комнате, были под очевидным кайфом. Вставлялись они давно, и троим из пяти явно предстояло вскоре уснуть на траве. Макс поразился их беспечности. Скорее всего, в квартире уже не было наркотиков.

– Эй! Я тебя знаю, – сказала женщина, выглядевшая значительно старше своих двадцати пяти из-за сероватой кожи и дряблых мешков под глазами. Она лежала на диване и блаженно улыбалась. На ее сказочном острове уже давно наступила весна. Макс вдруг понял, как ему повезло. Он застал Строкову расслабленной, и это означало, что от нее можно было кое-что получить.

– Привет, – сказала Ирина, как видно, растерявшись.

– Ты бабки принесла? – ласково спросила Лена Строкова, раскачиваясь в такт музыке. Двое мужчин, полулежавших в креслах, залетели еще дальше, и им было все равно. Третий тупо уставился на гостей с пола, не поднимая глаз выше пояса. Полуголая молодая девка отрешенно и медленно мастурбировала в кресле.

– О деньгах поговорим потом. У вас остались какие-нибудь материалы, над которыми работал ваш брат?

– Да пошла ты, сука… – совершенно беззлобно сказала Лена и углубилась в созерцание никому не видимых звезд.

Голиков пришел к выводу, что пора брать инициативу в свои руки.

– Зачем тебе бабки? – вкрадчиво спросил Макс, постепенно приближаясь к дивану и опускаясь на колени. Его глаза обшаривали комнату в поисках хоть какого-нибудь клочка бумаги. Юнец опередил его, рухнув на диван рядом со Строковой.

– Иди к нам, мой сладкий, – позвал он, запуская руку под футболку. Лицо Кобейна исказилось, как в кривом зеркале.

В сущности, если никто из них не прикидывался обдолбившимся, то все шестеро не представляли никакой угрозы. Но Макса не покидало ощущение, что все это – хорошо разыгранный спектакль. Настолько хорошо, что актерам даже не требовалось притворяться; они играли самих себя…

Максим услышал шаги за спиной. Покосившись, увидел ноги в женских сапогах и поднял голову. Ирина держала в руке стодолларовую купюру. Поднесла ее к лицу лежавшей и подождала, пока взгляд Строковой сфокусируется на портрете Франклина.

– Получишь деньги, если покажешь нам что-нибудь интересное.

Макс не верил своим ушам. Либо Ирочка была богата, либо точно знала, за что платит. Почти сразу до него дошло, что на самом деле Лена отъехала совсем не так далеко, как казалось.

– Какие вы все-таки свиньи, – протянула Строкова и голой ногой стала спихивать юнца с дивана. Тот впился зубами в ее бедро. Если это и был поцелуй, то довольно болезненный. Лицо Лены исказилось. И все же она ласково потрепала парня по голове.

– Принеси мою сумку, – шепнула она ему, широко зевая, но не переставая пристально наблюдать за купюрой.

Чертыхаясь, юнец поплелся в темный коридор и занялся там раскопками… Немая сцена. Предстоял первобытный процесс обмена. Вдруг девушка, сидевшая в кресле, застонала и замотала головой. Строкова ухмыльнулась и подмигнула Максу. Ее дружки оставались не более, чем предметами обстановки.

Наконец, появился парень, волочивший за собой большую потертую сумку. «Самолет опять меня уносит…» – пела с экрана Валерия, и он принялся танцевать с сумкой посреди комнаты.

– Дай сюда! – злобно приказала Строкова, протягивая руку.

Ее пальцы впились в сумку и извлекли на свет толстую тетрадь и две трехдюймовые дискеты.

– Это все, что отдали мусора. Кроме личных вещей… Что смотришь? Гони бабки.

Ира повернулась к Максиму и сказала вполголоса:

– С дискетами придется рискнуть. А тетрадь можно посмотреть здесь…

– Чего шепчешься, детка? – визгливо спросила Строкова, готовая в любую секунду вскочить на ноги.

– Сделаем так, – сказал Макс примирительно, взял деньги и отошел в угол. Здесь он положил купюру на глаза девки, уже отъехавшей и сидевшей с запрокинутой головой, и вернулся к дивану. – Пусть полежит там, а мы посмотрим тетрадь. Согласна?

До Строковой, по-видимому, дошло, что у нее маловато шансов. Зашипев, она швырнула ему тетрадь. Он держал ее так, чтобы Ирина тоже могла видеть раскрытые страницы.

Это был дневник Виктора Строкова. На первый взгляд, он состоял из отдельных кусков, совершенно не связанных между собой. Кое-где было обозначено время с точностью до минуты, чаще – время и дата, но нигде не был проставлен год. Стихи, религиозные символы, примитивные рисунки, какие-то подсчеты, фрагменты прозы… или описания галлюцинаций? Макс быстро пролистал тетрадь. Почти сто страниц, плотно исписанных мелким почерком. И ни на одной может не оказаться того, что они ищут. А что они ищут? Он посмотрел на Ирину, и та еле заметно кивнула.

– Я могу сэкономить твои деньги, – прошептал он уже рассчитывая траекторию падения парня.

– Не нужно, – сказала она жестко. И повернулась к Строковой:

– Я возьму это. Сделка состоялась. Запомни: больше я не хочу тебя видеть.

– Иди на хер! – коротко ответила Элен и потащилась в угол за деньгами. Парень нерешительно мялся посреди комнаты, как пес, не понимавший истинных намерений хозяина.

Макс потянул Ирину к выходу. Справившись с замком, услышал запоздалые ругательства, которыми провожал его юнец. Захлопнул дверь, отгородившись от искалеченного мирка. Что теперь? Кто она – эта женщина рядом? И какая тайна заключена в дневнике того бедняги, угодившего на живодерню?..

У него оставалось восемь минут для праздных размышлений. Потом ему снова пришлось бороться за свою жизнь.

Глава десятая

В другом мире существование беглеца клонилось к закату. В теплых течениях, несущих его между холодными берегами из живых минералов, для которых время почти не движется, появились холодные струи умирания; ему становилось все труднее прятаться в снах, и все чаще от него ускользали души тех, кого посещали эти сны.

Теперь беглец иногда скрывался в сумеречных грезах наркотических растений – апатичных, расслабленных, лениво-сладострастных, содержавших неизъяснимое искушение: в них хотелось затеряться навсегда. Их медленно текущее время привлекало не только беглеца. Обладая Календарем Снов, который можно было рассматривать, как идеальную пятимерную карту, герцог постепенно захватывал ареалы растений, существ, камней. Враг приобретал новых союзников, а слуги беглеца пока были безнадежно слепы или слабы…

Светлая печаль жертвы не имела ничего общего со слабостью. Он знал, что кончается все, и не хотел нарушать порядка вещей. И все же это было грустно: позади – миллионы сновидений, миллионы обличий, миллионы утраченных тел, а впереди – торжество безжалостной твари, которая не смогла примириться с существованием среди равных.

Охотники герцога обложили беглеца, и с некоторых пор круг неумолимо сжимался. Может быть, это вынудило его пересмотреть свое отношение к происходящему. Фатализм становится пустым звуком, когда смерть оказывается совсем близко и не остается времени, чтобы дождаться на берегу плывущего по реке трупа врага.

Внутренне беглец уже решился на невозможное, но сам еще не подозревал об этом. Пытаться переиграть герцога – это было все равно что пытаться переиграть саму судьбу. Плохая шутка, изъян мировоззрения, кощунство, осквернение непреложного закона. Однако беглец выбрал себе слуг, на которых собирался опереться. Благодаря их неведению, вышеперечисленное не имело большого значения. Его союзники были из тех, кто способен плыть против течения. Странные люди, считавшие, что могут отменить собственную смерть…

Глава одиннадцатая

Макс шел в полушаге позади Ирины и думал о том, как, не обижая ее, завладеть дневником Строкова и дискетами. Он слабо верил в то, что записи мертвеца прольют свет на происходящее, но в его положении не следовало пренебрегать любым, даже самым мизерным шансом. Теперь девушка не слишком стремилась поддерживать беседу, и Голиков испытывал неприятное чувство, что стал лишним. Однако не настолько неприятное, чтобы отказаться от намерения приручить эту красотку…

Темнота сгустилась над рабочей окраиной. Редкие фонари лишь подчеркивали затерянность одиноких человеческих теней. Смесь льда и грязи под ногами. Ряды окон, равнодушно рассматривающих ледяной шарик Луны. Красные огни удаляющихся автомобилей. Гулкие отзвуки шагов. Потом внезапная тишина… До станции метро оставалось пройти не более одного квартала. Очередной фонарный столб выплыл из мрака, как мачта затонувшего корабля с огнем Святого Эльма на топе.

На тротуаре, у самой границы освещенного круга, стояли бритоголовые.

Макс сразу же вспомнил строчку из песни Высоцкого: «Они стояли молча в ряд, их было восемь». В данном случае, их было четверо. Четыре приземистых плотных «качка» с тусклыми глазами и челюстями, перемалывающими жвачку. Особая порода, созданная для наездов и разборок. Самая простая и самая древняя…

К собственному удивлению. Макс обнаружил, что не боится и даже не проклинает себя за беспечность. В этой встрече было какое-то предопределение, и без всяких видимых оснований он считал, что не проиграет.

Неторопливые шаги послышались за спиной. Голиков обернулся и увидел, что его догоняют еще трое. Ближайший готовился к привычной работе. Короткие тупые пальцы были продеты сквозь дужки кастета. Все семеро молчали, обходясь без угроз и гнилых базаров.

Макс понял, что это не дешевые фраера. Непонятно только было, зачем крутым наезжать на него? Они выглядели слишком дорогими наемниками; вряд ли их мог заинтересовать гонорар в виде Иркиной шубы и побрякушек. Голиков вдруг вспомнил о девушке и покосился вправо. Он не удивился бы, окажись она их подругой. Но нет – она явно была в панике.

Макс нащупал в кармане свой баллончик с газом CS. Стоило дважды подумать, прежде чем достать его. Свое положение можно было и усугубить… Когда в руках у двух парней заблестели лезвия опасных бритв. Голиков почувствовал, что его положение усугубить уже невозможно.

Женский крик прорезал морозный воздух, и белое облачко пара тотчас растворилось в желтом сиянии фонаря. Крик прозвучал смехотворно – это было ясно прежде всего самим жертвам.

Макс вытянул руку и направил струю газа в лицо человека, поигрывавшего бритвой. Тот согнулся, спрятав лицо в ладонях, но даже не выругался. Самым жутким было полное молчание нападавших. Голиков начал поворачиваться. Парень, стоявший рядом со своим ослепшим коллегой, точно выверенным взмахом бритвы рассек Максу тыльную сторону запястья, и обжигающая боль заставила его выпустить баллон. Поднятую руку прорезала черная трещина с дымящимися краями. Это была только прелюдия…

И вот тогда время остановилось снова.

Круг из семи неподвижных мужских фигур и еще одна, женская, рядом. Изваяния из костей и кожи. Застывший на выдохе воздух. Новый ледниковый период. Изменялась только Луна, но Голиков не улавливал этих изменений. Луна падала на Землю, что должно было произойти только через несколько миллиардов лет… Ее поверхность стала втягиваться в двух местах, как будто невидимые пальцы нажимали на резиновый шар. В глубоких воронках гнездилась тьма. Вскоре это были уже два туннеля в бездну…

Макс узнал, и радость, смешанная с ужасом, зашевелилась в нем.

«Как приятно и страшно иметь хозяина-демона!» Он узнал лицо своего союзника. Казалось, тот падал из космоса, но на самом деле – из другого мира.

Однако недолго был узнаваемым.

Лунный блеск стал металлическим, а лицо уже не было лицом. Какой-то предмет, сгущаясь из темноты, холодного газа, отраженного света, наполнял протянутую руку Голикова, распирая скрюченные пальцы.

Эффект материализации был потрясающим. Из чего-то расплывчатого и неопределенного появилась более чем реальная вещь. Вещь, леденившая большой и указательный пальцы. Остальные крепко обнимали пластмассовые накладки рукояти. Вещь находилась на уровне глаз Макса, и он еще без единой мысли в голове прочел надпись на ее тускло блестевшей поверхности:

Pietro beretta Gardone V. T. – Made in Italy

Макс почувствовал себя катапультированным из ада. Это был пятнадцатизарядный девятимиллиметровый «беретта» М-92, армейский образец с двухрядным расположением патронов. Такое оружие до сих пор он видел только в кино. Его просто не могло быть здесь, в этом городе, в этом месте, в этой порезанной руке!

Абсурд, ставший реальностью. Абсурд, способный нафаршировать человека свинцом и превратить его в нечто, малопригодное для транспортировки. Пятнадцать патронов – по два на каждого крутого. «И один, чтобы застрелиться», – мелькнула в голове шальная мысль… Потом время рванулось с места.

Голиков не обладал безошибочными рефлексами убийцы. Для Ирины это имело очень неприятные последствия. Парень, разрезавший Максу руку, все еще забавлялся с жертвами и полоснул девушку по лицу. Она даже не успела крикнуть – настолько сильным оказался шок. Но следующий удар бритвой был горизонтальным, и Макс понял, что если промедлит, лезвие рассечет ему горло…

За минувшие полсекунды еще никто не успел переварить тот факт, что его рука уже не была пустой. Он не знал, снят ли пистолет с предохранителя, но это знало существо, приходящее с той сторона. Оно же, слившись с ним теснее, чем любовница, нажало на его палец, а палец – на спусковой крючок.

Невероятно, но Максу показалось, что он видит, как пуля ввинчивается в воздух, увлекая за собой расширяющуюся спираль пара. Пистолет отрывисто рявкнул, содрогнувшись в руке; сильную отдачу принял на себя двойник Максима.

Ужасная кровавая дыра возникла на месте левого глаза его врага. При выходе из головы пуля снесла треть черепа и затерялась в темном пространстве улицы… Макс перевел руку вправо. Еще одна пушка стала появляться на свет. Ее вытаскивал из плечевой кобуры парень в черной кожаной куртке, стоявший в четырех шагах от Макса. Да, это были профессионалы. Им понадобились всего лишь мгновения, чтобы опомниться, а внешне они вообще не выдали того, что столкнулись с чем-то неожиданным.

«Беретта» дважды громыхнул в гулком ущелье улицы, выталкивая из себя кусочки свинца. «Макарову» так и не удалось побывать в деле. Его похоронил под собой упавший человек. Пистолету была суждена неуютная мокрая могила, наполненная остывающей кровью…

Кастет со свистом рассекал воздух, и Макс предпочел встретить его щекой, а не затылком. Совсем избежать встречи было уже невозможно. Сильный удар отбросил его на скорчившуюся девушку, но мышцы работали бесконтрольно, снова и снова нажимая на спуск… Парень с кастетом получил пулю в корпус, которая раздробила его ключицу на множество мелких осколков, не подлежащих локализации.

…Уже лежа на тротуаре, под бешено завертевшимся фонарем. Макс смотрел снизу на отшатнувшиеся от него фигуры. Итальянская пушка перемещалась с одной на другую, пока они не растворились в темноте. Где-то рядом сдавленно всхлипывала Ирина. «Да, девочка, подпортили твою красоту», – равнодушно и цинично подумал Максим, прежде чем все поплыло у него перед глазами. К счастью, это длилось недолго.

Его голова раскалывалась от боли, которую пришлось превозмочь. Он встал и поднял Ирину на ноги. Потом аккуратно отнял от ее лица ее же окровавленную ладонь.

Узкая рана протянулась от виска до скулы. Сейчас, при тусклом ночном освещении, порез выглядел не так плохо, как будет выглядеть шрам… Он ощутил прилив жалости к девушке, но жалость была плохим советчиком.

Отдавая себе отчет в том, что звуки выстрелов – это совсем не то, что женский крик. Макс почти насильно потащил Ирку за собой, выхватив у нее из руки сумочку. «Беретта», в магазине которого осталось десять патронов, сильно оттягивал карман его пальто.

Им повезло, и они не нарвались на милицейский патруль. За минуту до того, как машина с мигалкой свернула на улицу с тремя трупами, лежавшими под фонарем, Максим посадил девушку в такси, убедив ее прикрыть рану волосами и постараться выглядеть как можно более беззаботно. Беззаботно, черт подери!

К тому времени он и сам начал забывать, что означает это слово. Былая скука казалась навеки утраченной благодатью. Необходимым условием комфорта. Чего ему, глупому, не хватало – хорошей встряски? Он ее получил.

Ирина назвала таксисту свой адрес. При этом ее голос уже почти не дрожал. Макс держал на коленях ее сумочку. Не надо было напрягаться – все решилось само собой. Тетрадь и дискеты попали в его руки.

Глава двенадцатая

Как утверждают яицеголовые: человеческий глаз настолько чувствителен, что способен зарегистрировать один-единственный квант света. Это означает, что большинство зрячих, пока их глаза открыты, не имеют понятия об абсолютной темноте.

Бархатная чернота, окружавшая Сашу Киреева, была такой же плотной, как мрак внутри замурованной подземной гробницы. Он сидел у окна, вдыхая сырой воздух наступившей ночи. В соседней комнате спали его родители. Сотни существ неумело вдыхали прану тут же, неподалеку, разложенные в ячейках квартир и на полочках этажей. Некоторые из них были неподвижны, другие спаривались, искажая пространство своими содроганиями и глупо расходуя драгоценную энергию. В это время они были наиболее уязвимы. Саше даже страшно было подумать о том, что могут сделать с ними слуги герцога…

Он на ощупь нашел свою кровать и улегся на ней лицом кверху. Несколько толстых железобетонных плит отделяли его от неба, но это не мешало ему ощутить влияние звезд.

Постепенно его дыхание стало глубоким и ровным Он спал. Для него сон мало отличался от так называемой «реальности». Откуда-то из темноты упало перышко, прилипло к его губам и больше не шевелилось – до момента пробуждения…

* * *

Старый, привычный сон, через который Саша обычно входил во вселенную сновидений. Это был его сон, разделенный, вероятно, только с несколькими глубоководными рыбами, но и те никогда не попадали дальше первого перекрестка, поэтому вход можно было считать принадлежавшим ему одному.

Холод и вялость, тишина и случайные твари, раздавленные незримым ужасом… Надо было преодолеть толстый слой апатии, чтобы не остаться здесь навсегда.

Хотя именно этот участок был совершенно безопасным. Охотники сюда не проникали, предпочитая более густонаселенные области. Однако Саша ощутил, что сон изменился. Ему стало страшно. Сновидение оказалось каким-то липким и удерживало его гораздо сильнее, чем раньше. Он поискал, но не нашел причину искажения. Ткань кошмара стала более плотной; кто-то издалека и очень медленно изменял свойства здешнего пространства, еще ничем не выдавая своего присутствия.

Перекресток отодвинулся во времени, и Саша почувствовал черный ветер противодействия.

Ветер пронизывал его, нагоняя морок и замораживая душу. Хорошо еще, что воображение не сыграло с ним плохую шутку, услужливо воплотив кошмар в картины и видения. Сознание было надежно скрыто за дверью многолетней слепоты.

Однако и эта дверь истончалась, как будто невидимые когти постепенно сдирали с нее слой за слоем… Больше всего Саша боялся именно этого: момента, когда сможет «видеть».

Он понял, что через некоторое время, известное только Календарю Снов, этот сон станет для него ловушкой. Герцог! Мальчик опять вспомнил о герцоге – маниакальном охотнике, который мог добраться до ареалов рыб…

Содрогаясь, Саша пересекал черную трясину сна. Она была бесконечной в своей плоскости, но существовали места перехода в новые измерения. Он искал их с большей настойчивостью, чем заблудившийся на болоте ищет островок твердой земли.

Липкие струи кошмара тянулись за ним, растаскивая его на части, втягивая в жерла бездонных воронок, единственным свойством которых была вечность…

Струи омывали и ласкали только одну карту в колоде его инстинктов – влечение к смерти.

Смерть – единственная любовь и единственная привязанность, которая могла быть у человека, лишенного почти всех каналов восприятия… Смерть… Как он хотел попасть на ее блаженные берега, на ее бархатное ложе!

Впервые в жизни он осознал признаки сексуального возбуждения. Влечение к неописуемому и бесплотному было настолько сильным, что он перестал сопротивляться. Черная любовница без лица уводила его к первому и последнему оргазму… Его спасло только то, что он еще не испытал всего ужаса жизни.

Он почувствовал, что попал в ствол фонтана, бьющего в другое измерение сна, и слепо поддался давлению. Оно вынесло его в лабиринт, но здесь Сашу ожидало новое разочарование. Лабиринт съежился, будто дерево с усохшими ветвями. Тот же демон медленно затягивал петлю…

Теперь на перекрестке было гораздо меньше сновидений, а безопасных почти не осталось. Некоторое время Саша болтался среди текучих призраков снов, не отдаваясь ни одному из них, и наслаждался прозрачностью этого космоса. Ему не хотелось думать о том, как он будет возвращаться.

И вот тогда он «услышал» зов.

Вначале зов был очень слабым; он звучал тревожной музыкой в звенящих потоках некоторых снов. Ненадолго погружаясь в некоторые из них, Саша понял, что где-то не очень далеко происходит что-то страшное. Там шла охота на одного из подлинных обитателей этого мира, на того, к кому он всегда боялся даже приближаться, – на существо более древнее, чем звезды…

Сейчас оно пряталось, пыталось уйти, перебирая сотни чужих и доступных ему снов, но нигде не было надежного убежища. Зловонное дыхание герцога, похожее на низкочастотную пульсацию пространства, раскачивало перекресток; Саша понял: еще немного – и он сам станет жертвой истинного хозяина, жалким призраком на окраине сновидений, одной из самых скучных игрушек сверхъестественного убийцы…

И все же он оказался слишком незаметен, слишком ничтожен, чтобы стать жертвой сразу. Таких, как он, герцог мог найти десятки на любом перекрестке… Саша медленно ускользал через сны, с каким-то жутким восторгом ощущая, что приближается к источнику зова…

Он побывал в больном сне женщины, страдающей от неудовлетворенности в окружении горящей плоти инкубов. Это был ад, разожженный падшими ангелами, в котором остались аквариумы холода и самодостаточности, полные запретного и недоступного героина. Поэтому насилуемая превращалась в пепел и дым. В каждом сне ее тело рассыпалось, как сгоревшая бумага. Следующий сон. Падения. В эту самую секунду несколько тысяч человек в разных частях планеты падали с крыш, верхних полок вагонов, обрывов, лестниц, вываливались из окон небоскребов и пробивали своими телами автомобили. Некоторые приближались к смерти в салонах самолетов, терпящих катастрофу. Саша падал вместе с ними сквозь сны. В снах была тревога и предупреждение. Он знал, что подавляющее большинство предупрежденных не обратят на это никакого внимания и уж точно никто из них не сможет отметить момент смерти своего двойника и закономерность, приводящую к гибели…

Он перебрался в очень доступный сон, снившийся, по крайней мере, сотне тысяч людей, – сон о мертвой рыбе, – и почувствовал его близость. Оно пронизывало все вокруг сигналами о присутствии – древнее существо с изнанки жизни. Время бессильно стекало с него миллионами своих капель-секунд. Для Саши существо не имело облика и формы. Оно было живым облаком, средоточием иллюзий, бесплотным и потому – более реальным, чем материя… К своему счастью, он не мог представить себе беглеца и поэтому не мог ужаснуться.

«Спрячь меня…»

Замороженный и подавленный вибрациями твари, он ждал… Потом до него дошло нечто невообразимое: существо просило его о помощи! Это была высшая, абсолютная степень доверия – почти невозможная там, где любая зависимость означала смерть. Саша не видел причины, по которой ему могло быть оказано такое доверие. Разве что, у существа не было другого выхода. Конечно, именно так. Беглец предпочел этот выход смерти в сетях герцога…

Мальчик задрожал, когда понял, что может стать тюремщиком, хранителем, хозяином этой твари. Но все это было не то! Он не хотел владеть ею. Он хотел быть ее союзником.

«Спрячь меня…»

Саша стал искать убежище для себя и беглецы, лихорадочно перебирая сны. Он знал один закоулок в самой глухой части лабиринта, сон, приснившийся только двум людям за многие тысячи лет. И оба уже были мертвы.

Один из них был астрономом и интересовался мифологией. Другой был художником по имени Игорь Седой, и однажды он случайно доврался до того же места. Это стоило ему жизни.

Времени на колебания больше не осталось. Саша растворился в беглеце и повел его за собою в убежище…

Глава тринадцатая

Дом в котором жила Ирина, был довоенной постройки со стенами полуметровой толщины, высокими потолками и огромными коридорами. Ее двухкомнатная квартира находилась на третьем этаже и выходила окнами на тихий дворик, в котором летом было довольно уютно. Дом населяла 'элитарная публика, и даже основательные дубовые перила на лестницах хранили фальшивый дух старины и респектабельности.

Тяжелая дверь захлопнулась, и Голиков почувствовал себя запертым в сейфе. Он помог пострадавшей раздеться. Рукав и воротник шубы были испачканы кровью. Не зажигая света, Ира исчезла в ванной. Зашумела вода, и спустя минуту Максим услышал приглушенные ругательства.

Сам он, не раздеваясь, прошел в комнату и нашел на стене выключатель. С первого же взгляда ему стало ясно, что квартира представляет собой любовное гнездышко. Огромная комната, роскошная мебель, мягкий свет люстры из молочного богемного стекла, несколько журналов «космополитен» и «вог» на низком столике, початая бутылка старого армянского коньяка, блок «честерфилд», золотая зажигалка «данхилл», проигрыватель «торранс», плейер «филипс», ламповый хай-энд и вмонтированные в стену двухсотваттные акустические системы JBL 3000…

Он упал в удобное глубокое кресло возле полочки с компакт-дисками. Кенни Джи, Дэйв Грузин, несколько сборников «Sax & Sex». Сладенький набор… Но сейчас ему было не до музыки. Макс поискал глазами рюмку. Не обнаружив ничего подходящего, кроме двух бокалов со следами губной помады, он откупорил коньяк и хлебнул из горлышка. Обжигающая жидкость растеклась по пищеводу, и приятное тепло наполнило желудок.

Стрелки старинных маятниковых часов показывали половину девятого.

Почему-то Макс не мог заставить себя снять пальто. Ему казалось, что без верхней одежды он останется голым и беззащитным. Сейчас, здесь, в этой теплой хате, ему стало по-настоящему страшно. Сезон охоты открылся, а дичь даже не знала, в чем провинилась…

Чтобы заполнить жутковатую пустоту. Голиков вышел в коридор за сумочкой, висевшей на вешалке. Вытащил из нее тетрадь и снова расположился в кресле. Потом он открыл дневник Строкова на первой попавшейся странице. И наткнулся на подобие какого-то коротенького, но весьма претенциозного эссе, свидетельствовавшего о нереализованных амбициях автора.

* * *

«…26.01. 23 часа 05 минут – 23 часа 55 минут…

…Я ничего не сказал. Я ничего не сделал. Я ничего не написал и не напишу никогда, кроме этих записок… У меня больше не будет ни настроения что-либо писать, ни возможности сосредоточиться. Я ненавижу сосредоточиваться…

…Мимо проходят годы, люди, ненависть, любовь, красота. Все проходит мимо. Остается только вопиющий, непередаваемый ужас жизни.

Зачем я пишу об этом? Чтобы вспомнить через секунду, что я подумал об этом?..

…Если постоянный, назойливый шум в голове считать мыслями, то вот первая: настоящих книг вообще не существует. Кто покажет мне по-настоящему ужасную книгу? Или по-настоящему больную книгу? По-настоящему правдивую книгу? Кто напишет их? Кто напишет их за секунду до своей смерти?.. Или тот, кто познал настоящую, окончательную правду, – разве его интересует такая мелочь, как книга?..

…Все искусство – ложь. А значит, искусства не существует. Любой, взявший в руки бумажную безделушку, должен знать, что это – очередной мираж. Эти строки уже стали миражом для меня к моменту, когда я собрался их написать, и только на этой планете находятся еще дураки, готовые платить деньги за то, под чем не подпишется ни один человек, если он, конечно, не законченный болван… И все тонет в океане этой ненужной трескотни, от которой спасение только в снах, но и те снятся, быть может, не нам… И все эти пишущие, пляшущие, поющие, рисующие ребята, конечно же, дурачат нас. Возможно, некоторые делают это бессознательно. Возможно, некоторые дурачат сами себя…

…Меня тошнит от слова «творчество». Меня тошнит от творческих людей. И меня тошнит от Себя самого, потому что мне нравятся кое-какие книги и кое-какая музыка. Надеюсь, тем, кто сочинял все это, было нескучно…

…Зачем? Вот вопрос вопросов! Вопрос, стоящий в тупике всех начинаний, всех попыток улыбнуться и всех попыток зарыдать всерьез. И слава Богу!.. Зачем? Короткое слово, тяжелой, готовой обрушиться глыбой зависающее над моей рукой, вяло потянувшейся к перу. И над моей головой, поднявшейся к небу с глоткой, открывшейся для воя. И над моим телом, готовым содрогнуться в пароксизме почти сексуального удовлетворения… Я ненавижу писать, говорить, объяснять. Это проклятие моей природы, всего моего существа, не приспособленного для кайфа. Что это за кайф, для которого нужно еще что-то, кроме моего настоящего «я» – безмолвного и зыбкого, как солнечный свет?..»

* * *

Раздался звук открываемой двери, и Макс почувствовал себя неуютно. Ему вовсе не хотелось встречаться с тем, кому принадлежала эта квартира. Однако тяжелый день, по всей видимости, еще не закончился.

В комнате появился высокий тип с красивым лицом и жестким оценивающим взглядом. На нем был костюм канареечного цвета, галстук с бриллиантовой заколкой и туфли на тонкой подошве, из чего следовало, что на улице его ждала машина. Казалось, он только что вышел из парикмахерской. Подбородок идеальной формы лоснился в электрическом свете.

Незнакомец бросил на Максима неприветливый пренебрежительный взгляд и сел в свободное кресло, закинув ногу за ногу. Видимо, он был слишком крут, чтобы снизойти до разговора. Голикову приходилось встречать таких придурков, считавших себя солью земли. От тех семерых, напавших на него под фонарем, этот отличался только чуть большей утонченностью в манерах и одежде.

Он закурил сигарету «Мальборо» с «легким» табаком, выпуская вверх тонкие струйки дыма. На его указательном пальце мерно раскачивался серебряный брелок в форме египетского креста «анх», символизировавшего таинства загробной жизни. Эта деталь совершенно не вязалась со всем остальным.

Из ванны появилась Ирина. Она переоделась в длинный халат; волосы были собраны на затылке. Она смыла остатки косметики, но, по мнению Макса, не стала от этого менее красивой.

Но теперь была хорошо видна свежая рана на левой стороне лица. Из нее все еще сочилась кровь. Даже незначительное сокращение лицевых мышц причиняло девушке боль.

– А, это ты… – растерянно сказала она, увидев человека в ослепительно-желтом костюме.

– Кто это? – буркнул тот, даже не взглянув на нее. Ирина присела на узкий диванчик и устало откинула голову на спинку.

– На меня напали. Он помог мне и привез сюда.

Человек в канареечном костюме еле заметно зевнул.

– Разве я даю тебе мало денег на тачки?.. Кто напал? Скажешь Ягненку, он с ними разберется.

– С ними уже разобрались. Незнакомец недоверчиво посмотрел на Голикова и хмыкнул.

– Тогда я плачу за услуги. Сотни хватит? Макс не понимал, к кому он обращается.

– Слушай, Виктор, – тихо сказала Ирина. – Меня порезали. Бритвой.

– Да ну? – тот, кого назвали Виктором, впервые проявил некую заинтересованность. Он встал и подошел к девушке. Взял ее за подбородок и развернул лицом к свету. Несколько секунд он с брезгливой гримасой рассматривал рану, потом налил себе грамм пятьдесят коньяку в бокал со следами помады.

– Ты поедешь со мной, – бросил он Максу. – Поможешь найти этих уродов. Я хочу, чтобы они извинились.

– В другой раз, – сказал Голиков. Виктор повернулся к нему с недоуменным видом, как будто не поверил своим ушам.

– Я же сказала – извиняться уже некому! – раздраженно крикнула Ирина.

– Тсс-с-с, – произнес Виктор с очень нехорошей усмешкой. С его сигареты упал столбик пепла и рассыпался по ковру. – В любом случае, товар испорчен, и ты должна понимать это. Завтра освободишь хату. Ключи отдашь Майку.

Он загасил недокуренную сигарету в бокале с остатками коньяка и направился к выходу. Из темного коридора появилась его рука. Указательный палец был направлен на Максима.

– Тебя я запомнил, – сказал Виктор и закрыл дверь. Голикову вдруг стало жарко. Меньше всего ему были нужны дополнительные неприятности. Снаружи донесся визг шин отъехавшей машины.

– Твой факер? – спросил он у Ирины. Та не поняла и закрыла глаза ладонью. Макс догадался, что она беззвучно плачет. Когда тишина стала нестерпимой, он нарушил ее вопросом:

– К кому ты переедешь?

– Не знаю, – зло бросила она.

– Тогда я пошел, – сказал Голиков, сворачивая дневник Строкова в трубку и пряча его в карман. Дискеты он собирался вытащить из сумочки в коридоре, но обнаружил, что та исчезла.

– Подожди, – голос девушки остановил его возле двери. – А мне куда деваться?

«Это твои проблемы», – хотелось ответить Максу и побыстрее исчезнуть из этой квартиры, ставшей вдруг очень враждебным местом, но что-то помешало ему так поступить. Не сострадание и не жалость. Даже не комплекс «настоящего мужчины». Наверное, ему понравилось, что она не ныла по поводу своей навеки испорченной вывески. Кроме того, он чувствовал, что общая тайна и недавно совершенное убийство связывают их сильнее, чем ему хотелось бы. Шок пройдет – и тогда одно слово этой женщины может погубить его.

– …Вообще-то, я живу один, – сказал он, не глядя на нее. – Завтра ты сможешь перевезти свои вещи.

– Я не хочу оставаться здесь сегодня. И у меня очень мало своих вещей.

* * *

Она была права. Все ее вещи поместились в большую сумку. Перед тем, как выйти на улицу, Максим выглянул из подъезда. Любая из машин, припаркованных возле дома, могла принадлежать Виктору. Отбросив бессмысленную осторожность, парочка отправилась к ближайшей станции метро. Денег на такси у Макса уже не хватило.

Глава четырнадцатая

Один из малых спутников Сатурна – Янус.

За пять миллиардов лет существования Солнечной системы приливное ускорение, создаваемое на Янусе планетой-гигантом, затормозило его вращение, и теперь он был повернут к Сатурну одной стороной. Другая сторона периодически слабо освещалась маленьким шариком Солнца. Поверхность спутника была покрыта водяным и метановым льдом.

Ледяное королевство, погруженное в вечные сумерки. Неизменное господство зимы. Страна уснувших фей и мертвых гор. Таким увидел этот осколок тверди первый человек, нашедший загадочную усыпальницу в километровой толще.

Но человеку снилось и другое – то, что находилось по ту сторону физики и логики. Это место было спящим телом Януса – демона дверей, входов и выходов. Двери вели вовне и внутрь усыпальницы; двуликий кошмар был обращен в обе стороны – к тому, кто прятался, и к тому, кто искал. В глубине этого кошмара была спрятана тайна прошлого и будущего.

* * *

…И был темный, неразличимый остров в застывшем океане, где двигались лишь частицы света и края теней… Гигантская полость внутри острова могла присниться только сумасшедшему астроному, но теперь ее заполняла субстанция беглеца. Саркофагом ему служила вся планета. Идеальное убежище – до тех пор, пока слуги герцога не найдут его… или ребенка.

– Уходи!.. – попросила благодарная тьма, и Саша с трудом оторвался от созерцания двуликого Януса.

Неудивительно, что кошмар отравил чувства Седого. Художник был гораздо более впечатлительным, чем слепой мальчик, и это погубило его.

Глава пятнадцатая

Он проснулся в кресле. Беззвучно мерцал экран телевизора. Макс вспомнил, что смотрел его далеко за полночь. В местных ночных новостях прошло сообщение о трех трупах с огнестрельными ранениями, обнаруженных в районе «Пролетарской».

Потом ему снился какой-то сон, почти кошмар – о слепом ребенке, которого он искал в пустой гостинице. Конечно, он не мог сказать, зачем ему нужен был этот мальчик, и даже – был ли мальчик вообще… Макс бродил по бесконечным полутемным коридорам, поднимался и опускался с этажа на этаж. Везде были двери, двери, двери. Слишком много комнат, чтобы обыскать их за всю жизнь. Иногда он слышал слабый отзвук детских шагов, как будто ребенок, играя, убегал от него…

Он вздохнул. Дурацкое место. Хорошо, что его не существует в действительности. «Нужно будет взять отпуск, сменить обстановочку», – подумал Голиков и повернул голову направо.

Ира спала на диване, закутавшись в плед. Сейчас она выглядела очень юной, беззащитной и не вызывала у него желания. Ее лицо казалось фарфоровым. На краях разреза запеклась кровь.

Он вышел на кухню и стал варить кофе. За окном занимался унылый рассвет. Мысли текли вяло и беспорядочно, как грязные талые воды по тротуарам. Макс думал о том, зачем Виктору могла понадобиться сумочка любовницы. Тот взял ее не ради помады, пудры или даже кошелька… Максим вспомнил о брелке в форме символа «анх». Теперь уже Виктор не казался ему случайно попавшимся на пути богатым болваном.

Голиков снова взял в руки дневник Строкова. Хлебнул обжигающего кофе и раскрыл тетрадь. На этот раз страница начиналась со стихов, написанных в новогоднюю ночь.

* * *

«…31.12. 23 часа 47 минут – 1.01. 01 час 28 минут.

Он не хочет сойти с ума. Он вдруг увидел, что достиг середины черного сердца. Внутри у него ревущая тишина, снаружи – погребальная музыка свадебных маршей. Город – затемненный корабль, неизбежно плывущий к омертвелому айсбергу.

Смотрю в дыру, из которой дует ветер. Ожившее чучело в темноте движется к нейтральной полосе. В куче тряпья тоскливо бьется голодный ветер, не находя дрожащего тела… Город сквозных течений воздуха, трупного запаха, лилового света. Крысы на задворках пережевывают новый день. Еще ниже уровень холода, падает ртуть, неприкаянный взгляд скользит по лысому миру. Если замерзнешь – спускайся вниз! «Сколько можно жить?» – спрашивает сморщенное существо из шезлонга. Одно и то же, одно и тоже… Движение в нескончаемом тумане. Растекается ночь, падают руки. В моих перепонках бьется ветер. Все сильнее рвется пространство… Смотрю в глубину шезлонга – моя мертвая жена улыбается какому-то солнцу… Неужели ты, крыса, не чувствовала? Мы давно идем ко дну…»

* * *

Макс вздрогнул. Ирина стояла рядом и смотрела в дневник через его плечо. Она подошла неслышно, или он сам настолько забылся, что ничего не слышал. «Неужели ты, крыса, не чувствовала? – Мы давно идем ко дну…».

– Налей мне кофе! – попросила Ира. Она пахла постелью, от нее исходило томное тепло. Припухшие веки и полные губы выглядели очень чувственно. Макс понял, что думает не о том, и спросил:

– Чем занимается Виктор?

– Он никогда не посвящал меня в свои дела. А я не интересовалась, потому что предпочитала ничего не знать. Думала, что дольше проживу, – она саркастически усмехнулась. – У него есть ночной клуб «Черная жемчужина», но это не основной бизнес.

– А Майк?

– Его дружок. Мерзкий тип. Майка всегда можно найти в «Жемчужине»…

– Вчера Виктор прихватил с собой твою сумочку с дискетами.

– Что?! – она чуть не разлила кофе.

– Тебе это кажется странным? Она выглядела растерявшейся.

– Черт!.. Может быть, это ты ее спрятал?

– Не будь дурой! Я даже не знаю, что на этих дискетах. А кстати, что на них было?

Она помедлила. Макс ее не торопил. На Иркином месте он и сам не доверял бы никому…

Потом она, видимо, поняла, что их связывает не просто случайная встреча, а три мертвеца и еще, может быть, смерть самого Строкова.

– Думаю, что там был полный текст книги…

– Какой книги?

– «Путеводителя по снам». Дореволюционная книга Якова Чинского.

Голиков почувствовал, что увидел если не свет в конце туннеля, то, по крайней мере, сам туннель.

В этот момент раздался звонок в дверь. Макс дернулся от неожиданности. На часах было семь ноль пять. Слишком рано для любого визита. Разве что Виктор уже выследил его…

Он подошел к входной двери и посмотрел в глазок. Площадка была пуста. Рядом на вешалке висело его пальто, в кармане которого лежал «беретта». Это не очень успокаивало, но на всякий случай Макс надел пальто.

Звонок раздался снова. В другое время ситуация показалась бы Голикову смешной, как в том анекдоте про слона и комара, сидящего на кнопке звонка. Он открыл дверь. За нею никого не было. Он ощутил легкое дуновение воздуха, словно с площадки в квартиру потянуло сквозняком. Это был довольно странный сквозняк – он обдувал Максатолько с одной стороны.

На краю поля зрения промелькнула какая-то тень, переливавшаяся всеми цветами радуги. Нечто подобное видят гипотоники, когда барахлят сосуды в голове. Но Голиков только что выпил чашку крепкого кофе и не жаловался на давление.

Он запер дверь и хотел вернуться в кухню. Проходя мимо гостиной, он увидел ноги человека, сидевшего в кресле.

* * *

Макс любил мистику. На бумаге и на экране телевизора. Его интерес к этому предмету был отвлеченным и никогда не пересекался с реальностью, а тем более, никогда не воплощался в быту. После встречи с черной кошкой Голиков не сплевывал трижды через левое плечо, не верил гадалкам, не поддавался гипнозу, у него не бывало видений и вещих снов. Душа была слишком прочно привязана к телу и не покидала его для бесплатных путешествий.

Он нащупал в кармане пистолет и вошел в комнату. В кресле сидел невысокий стройный человек лет шестидесяти, с благородными чертами лица, короткой седой бородкой и маленькими руками безупречной формы. Ногти были отполированы, при этом особенно тщательно были ухожены длинные ногти на мизинцах. Тускло блестели три или четыре перстня.

Человек был одет в строгий черный костюм и лёгкое длинное пальто. Что-то неуловимо архаичное угадывалось в его облике, манере держать себя и в одежде, но Макс никак не мог осознать, что же именно.

У незнакомца были большие и странные глаза. Слишком прозрачные и почти бесцветные.

От этого было трудно определить их выражение. Они выглядели, как пустые стекла. При желании их можно было принять за осколки зеркал. Точки зрачков казались исчезающе маленькими.

– В чем дело? – спросил Макс, не садясь и не приближаясь. Почти сразу же девушка вскочила; со стула и подбежала к нему. Ее кисть обхватила его предплечье. Заметив свалившегося им на голову старичка, Ирка судорожно вздохнула.

– Доброе утро, молодые люди, – вежливо поздоровался незнакомец. У него был легкий акцент, приятный низкий голос, и вообще он обладал странным качеством: несмотря на бесцеремонное вторжение, он почему-то не вызывал ни раздражения, ни возмущения.

– Прошу простить меня за неожиданный визит. Я пришел, чтобы вы помогли мне, а я, возможно, смогу помочь вам. Да вы проходите, садитесь! Уверяю вас, я совершенно безопасен.

Ирина покорно присела на диван. Невзирая на ранний час, Максим достал из бара бутылку водки и три рюмки. Сходил на кухню за лимоном и нарезал его. Поймал себя на том, что тянет время. Видно, почувствовал: этот человек вовлечет его во что-то очень нехорошее. Впрочем, он и так уже был по колено в дерьме.

Вернувшись в комнату. Макс обнаружил, что незнакомец развлекает даму карточными фокусами. Колода появилась неизвестно откуда.

Голиков наполнил рюмки и молча выпил первым. Потом с угрюмым видом съежился в кресле.

Седобородый человек убрал колоду во внутренний карман, изящно держа ее двумя пальцами.

– Начнем? – спросил он с улыбкой.

– Начните с того, как вы оказались здесь, – сказал Макс.

– Ну, это очень просто. Я вошел через дверь. Вы не увидели меня, потому что не захотели увидеть. Перейдем к делу. Зовите меня Клейн. Господин, гражданин или товарищ – мне все равно.

– Странно, – сказала Ирина. Она не притронулась к своей рюмке; ее взгляд был устремлен в стену. – Когда-то я видела вас во сне, и тогда вас звали Калиостро.

Клейн снова улыбнулся Максу.

– Женские фантазии, – бросил он снисходительно. – Наверное, это был очень давний сон?.. Так вот, любезный э-э-э…

– Максим, – подсказал Голиков.

– А дальше?

– Максим Александрович.

– Любезный Максим Александрович! Я буду предельно краток. Некий Строков незадолго до своей смерти завладел одной старой книгой. Он использовал ее для написания дурацкой брошюрки, потом сжег оригинал. У меня есть сведения, что полный текст книги сохранился на… как это называется… компьютерных дискетах. Я знаю, что они находятся у вас. Не могли бы вы отдать их мне?

– Зачем они вам?

– Вы хотите знать ненужные и вредные для здоровья вещи. Поверьте, мне будет жаль, если с вами, а тем более, с дамой что-нибудь случится.

Забудьте обо всем и спокойно живите, как жили раньше.

– Вы угрожаете?

– Боже упаси! Ни в коем случае. Я только пытаюсь оградить вас от лишних проблем. Зачем вам вступать в игру, в которой нельзя сказать «пас»? Я знаю, что вы совершили убийство… конечно, конечно, – это была самозащита! Но уже тогда вы должны были понять, что игра идет всерьез.

– Именно поэтому мне уже не дадут жить спокойно.

– Я позабочусь о том, чтобы вас оставили в покое.

– Сомневаюсь…

– Кстати, – Клейн посмотрел на Ирину и провел пальцем от своего виска к подбородку. – Это тоже можно исправить. Я немного разбираюсь в нетрадиционной медицине.

– Звучит заманчиво, – ответил Макс за девушку. – Но совершенно неубедительно. Я до сих пор не понял, почему мы должны отдать вам дискеты, и каким образом вы собираетесь избавить нас от всех проблем.

Клейн некоторое время смотрел на него, вернее, сквозь него. Максу показалось, что его собеседник не дышит – настолько плотной была тишина. Комнату наполняли непонятные флюиды.

Глаза Клейна сверкали в полумраке, как бельма слепца.

– Не думаю, что вся правда покажется вам более убедительной, – сказал наконец гость. – Понимаете, излагая факты, я ничем не рискую. Вам все равно никто не поверит, и вы сами вряд ли поверите мне. Жизнью придется рисковать вам. Обратного пути не существует. Мы будем связаны до конца ваших дней.

– Насчет риска вы уже говорили.

– Что ж, извольте. Я – масон. Когда-то давно, в самом начале века, некий Чинский изменил своей клятве. Другими словами, он предал интересы ложи. К сожалению, он был посвящен в некоторые тайны и сделал их достоянием многих нежелательных лиц. С последствиями этого чудовищного поступка приходится бороться до сих пор, и они далеко не исчерпаны… Я вел охоту за всеми экземплярами его книги почти целое столетие. Уничтоженный Строковым экземпляр был последним. Вернее, предпоследним, если вспомнить о… дискетах.

– Извините, но мне это кажется бредом, – остановил его Макс. – Масонская ложа, столетняя охота, тайна книги… Смахивает на бульварный роман…

– Если угодно. Иногда жизнь действительно кажется бульварным романом. Только платить за недоверчивость приходится очень дорого… Чинский вложил новое оружие в руки наших врагов. Оружие не холодное и не огнестрельное. Вообще не материальное. Это было бы слишком вульгарно. Что бы я ни сказал по этому поводу, вы вряд ли меня поймете.

– Допустим. Что вы имели в виду под «последствиями»?

– Вы воистину странный человек. Болезненно любопытный. Как мышь возле мышеловки… Итак, последствия. Например, революция в России. Третий рейх. Красные кхмеры. Упадок Китая. Вожди с маниакальными задатками и сильнейшими комплексами неполноценности. Они становились совершенно неуправляемыми, и их приходилось убирать… Наркотики. Культ вуду. Гаитянский террор. Мафия. Рок-н-ролл. Атомная бомба. Секта Муна…

– Черт! – выругался Голиков. Упоминание о рок-н-ролле взбесило его. – Разве вы сами не понимаете, насколько дешево это звучит?! Все эти басни о вселенском зле, кукловодах человечества и масонских заговорах… И причина всех бед – одна жалкая книга!..

– Кто говорил о зле? Разве я сказал, что представляю силы добра? Мне пришлось убить за свою долгую жизнь не менее сотни людей. И не только людей… Вы совершенно извратили смысл сказанного. Я подчеркивал хаотичность происходящего. Есть вещи, которые невозможно объяснить чем-либо другим, кроме массового безумия. Что вы знаете о причинах? Или хотя бы задумывались о них? Вы просто ничтожный человечек, отравленный так называемой «цивилизацией»! Такие, как вы, прозревают только за секунду до смерти, если вообще прозревают… Извините за резкость.

– Ничего, ничего. Я не воспринимаю абстрактную болтовню. Из ваших слов следует, что вы были свидетелем измены Чинского. Сколько же вам лет?

– Очередная глупость, – мягко сказал Клейн. – Вы хотите услышать то, против чего протестует ваше сознание. Но подсознание жадно тянется к этому… Подойдите ко мне. Я хочу показать вам кое-что конкретное. Может быть, это вас убедит.

Макс встал и подошел к креслу, в котором сидел масон. В мерцающих глазах собеседника Голиков увидел свое отражение. Вблизи кожа на лице Клейна показалась ему неестественно гладкой, будто пластмасса. Возникало впечатление, что на ощупь она окажется твердой… Как-то не очень кстати Макс вспомнил, что длинный ноготь на мизинце в старину действительно был отличительным знаком масонов.

– Попробуйте ударить меня, – неожиданно предложил Клейн. – Хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что вы сумеете сделать это.

Макс резко поднял руку и обнаружил, что не может ударить этого человека. Но не потому, что его движения были скованы каким-то физическим препятствием или что-то воздействовало на мышцы. Просто ему не хотелось бить Клейна. Не хотелось, и все!!!

Он сам не верил происходящему. Оно было похоже на слишком реалистичный сон.

– Не получается? – сочувственно спросил Клейн. – Попытайтесь хотя бы дотронуться. Это ведь вполне дружеское действие, в отличие от удара. Я уже не говорю о выстреле… Попробуйте!

Макс попытался. У него ничего не вышло. Тело Клейна было недостижимо, как будто находилось за стеклянной стеной. Голикову все еще не хотелось прикасаться к этой стене…

Он посмотрел на смертельно бледную Ирину. Похоже, она воспринимала все гораздо серьезнее, чем он сам. К тому же она говорила о каком-то сне. Не забыть бы расспросить ее об этом…

– Впечатляет, – сказал Макс и налил себе еще водки. Часы показывали без десяти минут восемь. – Бутылка Клейна! – вдруг воскликнул он, припоминая какой-то термин из топологии. – Но меня не интересуют фокусы. До свидания.

Человек, сидевший напротив, улыбнулся и покачал головой.

– Мальчик мой! Я мог бы убить вас, даже не пошевелив пальцем, и взять то, что должно принадлежать ложе. Я нужен вам больше, чем вы мне. Поймите, у вас есть шанс. Воспользуйтесь им, и, может быть, вам откроется нечто по ту сторону реальности, которая кажется незыблемой…

Макс слушал его с пересохшим ртом. Возразить было нечего. Старик не блефовал.

– Я вижу, теперь вы готовы сотрудничать, – заметил Клейн. – Извините, если чем-нибудь вас обидел. Это была всего лишь пошлая демонстрация некоторых скромных возможностей. За пятьсот лет можно кое-чему научиться. Такой срок сближает запад и восток…

– Проклятье! К чему все это?! – перебил его Максим, снова начиная раздражаться.

– К тому, что отныне нам придется помогать друг другу. Как видите, я могу быть полезен вам, потому что меня нельзя убить, пока я сам этого не захочу. До сих пор у меня не возникало подобного желания… Расслабьтесь. Покой должен быть безупречен – тогда в нем растворяются агрессивные вибрации… Насколько я понимаю, дискеты у вас украли.

– Именно. Правда, остался дневник Строкова…

– Опусы и личность Строкова интересуют меня в последнюю очередь. Если вы не возражаете, нам придется поискать дискеты вместе. Вы знаете, кто их взял?

Макс показал на Ирину.

– Ее знакомый.

Клейн повернулся к ней с мягкой улыбкой, способной сразить даже старую деву.

– Дорогая, проводите нас к нему, и я попытаюсь убедить его отдать эти злополучные дискеты.

– Он не из тех, кого можно убедить, – сказала девушка. – В любом случае, вы найдете его в «Черной жемчужине». Повод войти у вас будет. Он приказал вернуть ему ключи.

Она вышла в коридор и достала из кармана шубы связку ключей. Два ключа от дверных замков, один от почтового ящика и брелок в форме символа «анх». Она бросила, связку на стол.

Клейн смотрел на ключи и брелок всего секунду; потом он откинулся на спинку кресла. На его глаза как будто набежала тень.

– Это меняет дело, – сказал он после долгой паузы. – Значит, они уже здесь…

– По-моему, ты была бы рада избавиться от нас, – задумчиво сказал Макс, глядя на Ирину, напряженно покусывавшую губы.

– Она тут не при чем, – безразлично сказал Клейн. – Бедная девочка. Они использовали ее сны…

Глава шестнадцатая

Зомби был очень голоден. Ранняя весна – не лучшее время для охоты. Многие одичавшие обитатели городских помоек, парков и окраин вымерли холодной долгой зимой. Зомби и сам чудом уцелел. Короткая шерсть не могла согреть его в морозы, и он спасся только благодаря тому, что устроил свое логово над подземной теплотрассой.

Бультерьер истощал и был не в лучшей форме. Он превратился в скелет, обтянутый все еще могучими мышцами и кожей. Как белый призрак, пробирался он между обледенелыми стволами и грудами смерзшегося мусора, копался в полусгнивших листьях, разрывал крысиные норы. Тщетно.

Наступила очередная ночь. Парк был совершенно пуст. Слишком холодно и поздно для прогулок. Луна пряталась где-то за плотными облаками. Зомби хотелось выть от голода и тоски.

Он задрал голову к небу и вдруг почуял человеческий запах. В это время он находился неподалеку от главной аллеи парка в надежде обнаружить потерявшуюся домашнюю собаку или кошку.

К запаху пота и выделений примешивался резкий запах алкоголя. Зомби ненавидел его, но голод взял свое. Пес пробрался между кустами и оказался возле большого старого дуба. Под деревом лицом вниз лежал человек; он был мертвецки пьян. Легкая добыча… если бы не этот проклятый запах, отторгавшийся всем собачьим существом!

Бультерьер залег в трех метрах от человека и стал наблюдать за ним. Голод терзал кишки и сворачивал в узел желудок. Зомби еще не забыл побои и нестерпимую боль – наказание, постигшее его после того, как он укусил человеческую самку…

Шея человека была обнажена, и пес точно знал, где надо сомкнуть челюсти, чтобы все закончилось быстро. Он почти услышал хруст позвонков и ощутил призрачный вкус крови во рту. Густая слюна стекала с его отвисшей нижней губы… Столько мяса… Пищи хватит на несколько дней, и он снова станет прежним…

Зомби начал медленно подкрадываться к лежащему человеку. Пьяный зашевелился и прохрипел что-то. Вдобавок от него пахло блевотиной. И все же это было мясо!.. Клыки Зомби обнажились перед нападением. Содержание адреналина в крови достигло максимума. Мощные когти пронзили листья и погрузились в рыхлую влажную землю. Пес приготовился к броску и быстрому убийству.

В этот момент ветер подул в его сторону, и еще один запах коснулся трепещущих ноздрей. Хорошо знакомый собачий запах, не испорченный алкогольными парами. Где-то рядом находилась гораздо меньшая жертва, но зато более вкусная. Зомби отклонился от линии броска и, миновав пьяного, пересек аллею.

На бывшей клумбе лежала недавно убитая собака. Она была не просто убита, а растерзана с неизвестной целью, потому что мясо и внутренности, разбросанные вокруг, остались несъеденными.

Зомби никогда не видел более жуткого и омерзительного зрелища. Собака была выпотрошена и расчленена, как будто ее препарировал безумный вивисектор. С точки зрения зверя, добывающего себе пищу, такая извращенная жесткость была совершенно бессмысленна. Это мог сделать человек, но бультерьер видел, что жертва разорвана именно зубами и когтями. Причем, по величине эти зубы и сила челюстей убийцы не уступали его собственным.

В эти мгновения волоски на всем его теле отделились друг от друга. Впервые в жизни Зомби захлестнула волна беспричинного ужаса. Впрочем, ужас оказался не таким уж беспричинным. Дело было в потрясающей неожиданности, с которой рядом возникло зло. Далекое стало близким, и к этому еще надо было привыкнуть. Однако вряд ли это вообще возможно… Бультерьера вдруг накрыл конус кошмара, о котором раньше он имел лишь самое приблизительное представление.

Зомби понял, что в его парке появилась стая г-е-р-ц-о-г-а.

Но кем же тогда была эта легендарная тварь, если она убивала только ради удовольствия убивать? Разве враг не нуждался в пище? Казнь на клумбе была чем-то вроде демонстрации власти, и Зомби поразила изощренность зверя. В ней все-таки было что-то человеческое, что-то, чего пес не мог понять до конца…

Тогда он сделал единственно правильную вещь. Ведь ему нужны были силы для последней, самой страшной схватки в его жизни. Впрочем, он не сомневался, что г-е-р-ц-о-г окружен свитой и стая разорвет чужака на куски раньше, чем тот сумеет приблизиться к собачьему дьяволу…

Он стал есть еще теплое мясо убитой собаки. Мясо, пропитавшееся смертельным ужасом и чужой слюной. Эта слюна обжигала пищевод Зомби, как яд, перед тем как попасть в топку его желудка. Но он продолжал есть, забирая силу у мертвеца.

Глава семнадцатая

Тротуар перед «Черной жемчужиной» был выложен из фигурных плит. Сейчас, в одиннадцать часов вечера, они влажно поблескивали в свете фонарей. Клуб располагался в старом двухэтажном особняке, стоявшем на тихой улице в самом центре города. После реставрации дом покрылся новой безвкусной оболочкой роскоши. Возле клуба были припаркованы несколько «мерседесов», «вольво» и «рено», а также «джип чероки» и «мицубиси паджеро» с целой батареей прожекторов над крышей.

Голиков и Клейн приехали поздно вечером, надеясь застать здесь Виктора. Днем Макс съездил в свою контору и взял месячный отпуск. Это было легко. Депрессия углублялась, и шеф Голикова с радостью избавился на время от лишнего рта. Найти прилично оплачиваемую работу становилось все труднее…

Макс внимательно наблюдал за Клейном. Человек, утверждавший, что ему полтысячи лет, вел себя вполне обыденно. Современные средства коммуникации и передвижения не вызывали у него никаких фобий. Макс спросил, бывал ли Клейн в Харькове, и тот коротко ответил: «Я знаю этот город», как будто это все объясняло. Тем не менее, общаясь с ним, Максим по-прежнему замечал кое-какие рудименты далекого прошлого: архаичные жесты, излишнюю учтивость, пристальное внимание к некоторым деталям…

Когда они остановились перед дверью «Черной жемчужины». Макс обратил внимание на телекамеры наружного наблюдения. На внушительной черной двери с золотыми прожилками не было внешних ручек и запоров. Звонок также отсутствовал. Сюда входили только те, кого здесь ждали. Никаких вывесок и никакой рекламы. В черном стеклянном пузыре над дверью искаженно отражалась улица.

Голиков не скрывал своего страха и своих опасений. Ему вовсе не хотелось ссориться с людьми, которые могли купить полгорода, а тем более, вступать с ними в разборки. Клейн же был спокоен и безмятежен. Он постучал в черную дверь.

Прошло не меньше минуты. Потом дверь открылась, и в проеме появилась жуткая рожа охранника. Огромный бритый череп был испещрен шрамами. Короткая мощная шея распирала воротник. Казалось, вечерний костюм натянули на холодильник, к которому были приделаны мясистые руки и ноги. Характерно прищуренные глазки, как всегда, смотрели в пустоту.

– Что надо? – прохрипел охранник.

– Здравствуйте, – подчеркнуто вежливо начал Макс. – Нам нужен Виктор. Мы должны передать ему его ключи, – он вытащил из кармана связку и поболтал ею в воздухе.

– Ждите. Я позвоню, – сказал охранник, приготовившись закрыть дверь.

– Нет, любезный, мы все-таки войдем, – вдруг вкрадчиво сказал Клейн.

Голиков не взялся бы судить, что это было – мгновенный гипноз или иное влияние, – но охранник не возражал. Масон без видимых усилий отодвинул его в сторону. Сраженный наповал новым проявлением способностей своего знакомого, Макс вошел вслед за ним в «Черную жемчужину».

Широкий коридор уводил в темноту. Здесь было абсолютно тихо. Справа находился офис охраны. Мониторы, сейф, холодильник, портативный металлоискатедь. Пара плакатов с Самантой Фоке и Синди Кроуфорд. То, чего опасался Максим, не произошло, и «беретта» остался в его кармане.

Он не сразу заметил еще двух охранников, развлекавшихся компьютерной игрой, и изредка поглядывавших на мониторы телекамер. Клейн, видимо, сделал так, что они продолжали развлекаться и дальше. Тот, который открыл дверь, достал из холодильника банку «пепси-колы» и развалился во вращающемся кресле. Воспоминание о странных посетителях (вернее, об одном – с необычными прозрачными глазами) как-то слишком быстро выветрилось из его головы. Он смотрел на мониторы и видел улицу с редкими прохожими. Все было вполне обыденно. Тем не менее, последующие пятнадцать минут его терзало какое-то смутное беспокойство…

Макс и Клейн вышли в холл с мягкой мебелью и телевизором «сони» на подставке. Тускло блестел позолотой единственный светильник. Отсюда начинались несколько коридоров, уводивших в различные части здания. Ожидался обычный для подобных заведений набор: бар, ресторан, биллиард, карточный стол. Возможно, рулетка. Возможно, сауна. Возможно, номера с двуспальными кроватями.

Клейн наугад (хотя Макс уже сомневался в этом) пошел прямо. Из-за толстой, хорошо пригнанной двери послышалась музыка. Дверь оказалась незаперта, и гости попали в ресторан.

Здесь было всего десять или одиннадцать столиков. На каждом стоял светильник с интимным абажуром. Лица сидящих оставались в тени. Сверкали платья, прически, побрякушки, бутылки и столовые приборы. Между столиками скользили официантки, всю одежду которых составляли узкие блестящие трусики.

Уютная завеса из полумрака и сигаретного дыма окутывала сцену в углу. Там базировалась известная только узкому кругу лиц и потрясающе профессиональная группа. Гитарист играл скупо, но его резкие пассажи пронзали томно пульсиротившее тело блюза. Он пел безразличным голосом человека, который страдал слишком много:

«…Кто гонит по моим венам

Темную тяжелую кровь?

На кой черт мне твоя дружба?

Мне нужна твоя любовь…»

Макс увидел на его лице солнцезащитные очки. Потом он понял, что стекла очков были обычными, но заклеенными изнутри черной бумагой. Гитарист не хотел видеть тех, для кого он играл.

Перед сценой, подчиняясь блюзовой качке, шатались две пары. Женщины были действительно красивы и действительно ухожены. Жаль только, что они слишком хорошо знали свою стоимость.

Клейн, совершенно не смущаясь, пересекал зал. Макс отдавал себе отчет в том, что оба они выглядят здесь более чем чужеродно. На каждом сидящем в этом кабаке болталось в виде тряпок и украшений не менее тысячи долларов. Поскольку визит посторонних явно не был запланирован, некоторые клиенты начали заметно нервничать. Голикову оставалось лишь уповать на то, что Клейн поможет им всем расслабиться.

Откуда-то сбоку появилась скользкая учтивая личность неопределенного возраста и осведомилась, что им нужно. Макс опять изложил вполголоса свою смехотворную басню о ключах. Брови администратора поползли вверх, но быстро встали на место, когда Клейн попросил показать дорогу к хозяину.

Человечек покорно проводил их до неброской двери в углу ресторана и растолковал, что делать дальше. За дверью обнаружилась лестница, ведущая на второй этаж. Здесь они расстались, как лучшие друзья, правда, администратор вернулся в зал с жестокой головной болью, терзавшей его всю ночь.

Поднявшись по лестнице, Голиков и Клейн оказались в святая святых «Черной жемчужины». Здесь работал и развлекался хозяин с ближайшими друзьями. Возле его кабинета дежурили еще два человека. Личности менее внушительных габаритов, чем горилла у входа, но, без сомнения, гораздо более опасные.

Аура убийц была вполне ощутима. Пушки – почти незаметны под идеально сшитыми пиджаками. Водянистые глаза смотрели, а профессиональные мозги оценивали, рассчитывали, предполагали, анализировали. Макс обратил особое внимание на расплющенные костяшки пальцев. Почти наверняка телохранители имели черные пояса. Это были хищники, обладавшие чисто человеческим коварством и рефлексами пантеры…

Как только Макс и масон появились в коридоре, один из телохранителей перебросил в левую руку радиотелефон и мгновенно ;извлек на свет свою пушку. Насколько Голиков мог судить, ствол был направлен прямо ему в лоб. Видимо, он казался более серьезным противником, чем пожилой человек рядом с ним.

Сторожевой пес начал подносить к уху радиотелефон, но что-то (наверное, опять непонятные штучки Клейна) помешало ему сделать это.

– Нам нужен Виктор, – объявил Голиков, преисполнившись храбрости. Пистолет дрогнул и опустился.

– Хозяин никого не ждет, – хрипло сказал телохранитель. Было видно, что он борется с неосознанными противоречивыми желаниями.

– Пропустите нас. Пожалуйста, – до смешного мягко попросил масон. В эту секунду Макс обожал его. Он оценил прозвучавшую в просьбе Клейна иронию.

Наверное, впервые в жизни хищники с пистолетами выглядели такими растерянными. Когда незнакомцы прошествовали мимо, телохранителей обдало неизвестно откуда взявшимся ветром. Ветром апатии и необъяснимой забывчивости…

Глава восемнадцатая

Хозяин кабинета сидел, положив ноги на антикварный стол-бюро из палисандрового дерева. Теперь на Викторе был черный вечерний костюм с атласными бортами. На столе лежало небольшое круглое зеркало с несколькими линиями кокаина, готового к употреблению. В огромном, подсвеченном сзади аквариуме плавали экзотические рыбы. Благоухали живые цветы. Свет от аквариума заливал кабинет призрачным зеленым сиянием, отчего тот казался похожим на подводный грот.

Гостем в этом искусственном раю был еще один человек, сидевший в кресле перед столом и потягивавший французский коньяк, – если судить по физиономии, вылитый латиноамериканец. Его черные усики агрессивно топорщились под длинным носом.

Виктор лениво поднял отяжелевшие веки. Его глаза были затянуты мутной пеленой.

– Какого черта?.. – заревел он, но жест Клейна остановил его.

– Добрый вечер, – непринужденно поздоровался масон, прошел в кабинет и сел в свободное кресло возле стола. Голиков вел себя поскромнее. Если бы кто-нибудь нуждался в его признаниях, он не постеснялся бы признать, что боится последствий.

Человек, пивший коньяк, смерил Клейна долгим взглядом. Потом обернулся и посмотрел на Макса.

– Кто эти фраера? – спросил он озабоченно. У него был сильный акцент неизвестного происхождения.

– Спокойно, Майк, – сказал Виктор. – Вот этого я знаю, – он показал на Максима, убрал ноги со стола и склонился над зеркалом. – Не пойму только, как они вошли…

Впрочем, этот вопрос интересовал его не слишком сильно. Причиной мог быть Клейн или кокаин. Макс увидел диван у дальней стены и расположился там.

– Я хочу поговорить с вами об одном известном вам предмете, – сказал Клейн.

– О чем это ты, дедушка? – Виктор втянул линию и посмотрел на него с откровенной насмешкой.

– О дамской сумочке, в которой лежали дискеты.

– По-моему, он утомляет, – заметил Майк, отставив рюмку и потягиваясь в кресле. Со своего места Максим заметил под его пиджаком ремень плечевой кобуры.

– Пойди, погуляй, – сказал Виктор. Его глаза вдруг стали ледяными и очень, очень трезвыми, как будто он резко вышел из-под кайфа. Изумленный Майк поднялся и отправился к выходу, захватив с собой бутылку. Дверь с шумом захлопнулась за ним. Без сомнения, он остался где-то поблизости, готовый в любой момент ворваться в кабинет.

– Я жду, – напомнил Клейн уже менее вежливо. К большому удивлению Голикова Виктор не вызвал охрану, не стал спорить или пытаться что-либо выяснить. Он молча повернулся к сейфу в стене и стал набирать код…

Его широкая спина полностью заслоняла дверцу сейфа. Через несколько секунд Виктор начал оборачиваться, и в его левой руке действительно была сумочка. Но в правой он держал пистолет-пулемет «скорпион» чехословацкого производства, переделанный под советский девятимиллиметровый пистолетный патрон.

Макс не сомневался, что и Клейн уже увидел оружие, но вежливая улыбка не исчезла с лица масона. А ведь «скорпион» оказался наведенным именно на него.

Следующие мгновения в восприятии Максима растянулись на целые секунды. Он понимал, почему нет очереди, – Виктор не сумел выстрелить в Клейна, как сам он несколько часов назад не сумел ударить этого человека. На лице хозяина клуба отразилась сильнейшая внутренняя борьба.

С каким-то дурацким удовольствием от собственной догадливости Макс осознал, что произойдет дальше. Короткий ствол «скорпиона» качнулся вправо. Виктор выбрал себе более податливую жертву. Когда времени на спасение уже почти не осталось, наконец, сработали инстинкты, и Голиков бросился на пол, вытаскивая из кармана пальто «беретту».

Гулкая размеренная очередь вбила аккуратные гвоздики в его барабанные перепонки, и кожаная обшивка дивана покрылась черными кляксами попаданий.

С треском распахнулась дверь. В кабинет ворвались Майк и двое телохранителей. В руке у Майка был пистолет Стечкина – большая и серьезная двадцатизарядная пушка, переведенная, к тому же, на стрельбу очередями. «Стечкин», конечно, был направлен на Клейна, а не на лежавшего на полу Макса, и это спасло последнему жизнь.

Последовала секундная задержка, в течение которой Майк тоже обнаружил, что ему почему-то расхотелось стрелять в самодовольного старика, спокойно сидевшего в кресле. Тем временем Макс успел выстрелить в Виктора. Пуля попала тому в правое плечо и отбросила к стене. «Скорпион» упал на стол, разбив зеркало с узором кокаиновых линий. Макс знал, что такое останавливающее действие пули, и знал, что стрелять надо несколько раз, но против четверых противников у него было очень мало шансов…

Рефлексы Майка не отличались от рефлексов любого другого человека, поэтому очень скоро «стечкин» мощно загремел, перечеркивая очередью дорогое ковровое покрытие, лежа на котором Макс представлял собой идеальную мишень.

Голиков съежился. Его правая рука дернулась влево, и указательный палец трижды нажал на спуск – раньше, чем свинцовый град добрался до него. Глаза не различали деталей; он стрелял по силуэтам…

Людей из «Черной жемчужины» погубило то, что, ворвавшись в дверь, они представляли собой плотную группу. Девятимиллиметровая пуля «беретты» оказалась достаточно мощной, чтобы, попав в грудь одного из телохранителей, нанести ему контузящий удар и отправить обратно в коридор.

Вторая пуля угодила Майку в рот. Она сокрушила верхнюю челюсть и вылетела через затылок, забрызгав стену и потолок кровью и веществом мозга. Осколки зубов провалились внутрь; обезображенное лицо вдруг стало очень, очень мертвым и не похожим ни на что.

«Стечкина» повело куда-то вверх; скрюченный палец в агонии нажимал на спуск, и стеклянная стенка аквариума разлетелась вдребезги. На пол выплеснулись шестьсот литров воды с мирными сонными обитателями зеленого жидкого рая. Бьющиеся на полу рыбки представляли собой едва ли не более трагическую картину, чем падающий труп Майка.

И тут Макс стал свидетелем потрясающего зрелища. Клейн встал с кресла и направился к хозяину кабинета, не обращая ни малейшего внимания на перестрелку. Правда, надо отдать ему должное – он старался не наступать на трепещущих рыбок… Он подошел к Виктору, который в полубессознательном состоянии сидел, привалившись к стене, и взял сумочку из его слабеющих пальцев. Открыл, убедился в наличии дискет и с удовлетворенной улыбкой направился к выходу…

Макс немного засмотрелся на это представление и в результате получил пулю в мякоть левого предплечья. Второй телохранитель был очень близок к тому, чтобы набить свинцом его желудок. Их разделяло не более пяти метров. Голиков выстрелил еще дважды и явно куда-то попал, потому что телохранитель ударился об наличник, после чего сложился пополам и опустился на колени.

Из коридора донесся какой-то шум. Макс не сомневался, что трое охранников, дежуривших внизу, скоро будут здесь. А ведь он наверняка видел еще не всех. Тем не менее, Клейн невозмутимо перешагнул через труп Майка и отправился обратно тем же путем, которым пришел сюда. В его поведении было какое-то ледяное, мистическое спокойствие, словно он оставался неуязвимой тенью среди всего этого ада.

– Стой, сволочь! – заорал Макс, понимая, что его использовали и теперь бросали на растерзание здешним псам. Но было поздно. Клейн исчез, а снизу по лестнице быстро приближалась смерть.

Он посмотрел на окно. К счастью, на нем не было решетки. Второй этаж – это не так уж высоко, если хочешь спасти свою жизнь. Повинуясь внезапному импульсу. Голиков рванулся к столу и схватил раненой рукой «скорпион», потом бросился к окну и пробил телом двойное стекло, стараясь уберечь голову. Лицо не пострадало; зато он сильно порезал локти.

Ночная сырость приняла его в свои объятия. Оглушительно завыла сирена охранной сигнализации… Макс пролетел совсем небольшое расстояние, со стоном ударился об наклонную проволочную сетку и покатился вниз. Упав на рыхлую землю, он понял, что очутился в саду. Фонари освещали с улицы голые деревья и высокую чугунную ограду.

Максу уже показалось, что он спасен, когда он увидел мелькающие между деревьями черные силуэты. Два добермана в металлических ошейниках устремились к нему с угрожающим рычанием. Он почувствовал, что из размякшей и испорченной цивилизацией овцы превращается в какое-то подобие охотника. Поэтому он терпеливо и расчетливо ждал, когда псы приблизятся, чтобы стрелять наверняка и не дать им напасть сзади.

Он увидел зрачки одного из доберманов, в которых отразились уличные фонари, – зыбкие и ничего не выражающие осколки. Они взлетели над землей, когда пес прыгнул. Голиков выстрелил в упор. Зверь коротко взвизгнул, и врезавшееся в человека тело было уже неопасным.

Второй сторож где-то затаился, а сверху вот-вот могла начаться стрельба. Максим бросился к ограде. Перелезть через узорчатую решетку было не так уж трудно. Он бросил пистолеты на ту сторону и начал подтягиваться на руках, когда в его ногу, пробив толстый коттон «левиса», впились острые зубы.

Макс сдавленно взвыл от боли и ударил пса другой ногой, угодив каблуком по черепу. Ему показалось, что новая вспышка боли выжгла глаза; доберман почти висел на нем, раздирая клыками мясо и нанося глубокие раны…

Он ударил еще раз, невзирая на дикую пульсирующую боль, потому что понимал: это – его единственный шанс. Пес немного ослабил хватку. Макс рубанул его по переносице ребром ладони, и челюсти окончательно разжались, освободив ногу из костяного капкана.

Не помня себя от удушающей ярости и почти ничего не видя из-за выступивших на глазах слез, он перевалился через ограду и с трудом приземлился на уцелевшую ногу. Нашел оба пистолета и схватил их немеющими пальцами. Слава Богу, кость не была задета, и Макс, сильно прихрамывая, потащился подальше от «Черной жемчужины».

Из разбитого окна высунулись двое и начали стрелять по раскачивающейся тени. Пули ударялись о прутья ограды, высекали искры, с визгом уходили в сторону… Максим упал под защиту бетонного парапета и прополз несколько метров под истошное завывание сирены. Потом он понял, что движется слишком медленно и не сумеет отползти достаточно далеко. Люди Виктора уже толпой повалили из двери клуба. Можно было не сомневаться, что большинство из них вооружены…

Он вскочил на ноги и, громко вскрикивая при каждом шаге, побежал вдоль забора. Отчаяние лишало его оставшихся сил. Он понял, что все кончено, и вдруг увидел машину с открытой дверью со стороны пассажира, стоявшую на краю проезжей части.

Никогда раньше он не видел такой тачки «во плоти». Приземистая, похожая на клин, с заборником турбонагнетателя, убирающимися фарами и широчайшими шинами «пирелли», покрытая психоделическими узорами грязи и брызг, она была похожа на призрака нездешнего шоссе. Максу показалось, что это чегырехсотпятидесятисильная «ламборгини» класса GT, но он не был уверен в этом. До сих пор ознакомиться с прототипом можно было только при помощи не очень качественных фотографий. Возможно, двери настоящей «ламборгини» открывались вверх… За стеклами была непроглядная тьма. И все же открытая дверь, несомненно, означала приглашение.

Выбрав из двух зол меньшее, он неловко упал в салон задом, стараясь не сгибать истерзанную доберманом ногу. Мощный мотор взревел, и машина рванулась с места. Дико взвизгнули шины. Открылись слепящие бельма фар. Набегающий поток воздуха захлопнул дверь. Перегрузка была такой сильной, что Макса придавило к спинке, а кровь отлила от глазных яблок. Он впервые испытал, что означает набор скорости сто километров в час за несколько секунд.

Когда черные круги в поле зрения исчезли, он повернул голову в сторону водителя. Его многострадальные глаза медленно полезли на лоб.

Глава девятнадцатая

Саша с трудом выходил из сна о Янусе. Он возвращался немыслимо сложным путем, через опасные и редко посещаемые области кошмаров, но теперь риск был оправдан – ведь за ним шла охота, и он не мог выдать тайное убежище беглеца. Среди ужаса и мрака в глубине его существа расцвел маленький цветок радости. Он спас своего союзника, и, хотя сейчас тот был бессилен, Саша знал, что, по крайней мере, он не совсем одинок в этом мире. Это были непередаваемые чувства: впервые разделенные с кем-то тревога, страх… и надежда. Надежда согревала слепого ребенка, несмотря на то, что он понимал: судьба подарила ему всего несколько дней и ночей.

На самом деле, времени у него оставалось еще меньше.

* * *

Он проснулся оттого, что ощутил какое-то воздействие извне. На сей раз – не прикосновение родительских рук… Все еще была глубокая ночь, и самая близкая звезда находилась где-то по ту сторону огромного шара планеты. Саша понял, что двое живых и подвижных существ оказались рядом, но это были не его родители. Те мирно спали за стенкой. Незнакомые существа суетились за входной дверью, излучая хорошо ощутимую ненависть.

Несколько секунд Саша лежал, скованный растерянностью и страхом. Страх высасывал из него волю. Он знал, кто эти люди за дверью и кем они посланы. А главное, он знал – зачем. Конечно, мальчик не слышал тихих звуков, с которыми открывались замки, зато он почувствовал, что слуги герцога вошли в коридор.

После невероятного усилия Саша встал с кровати и дрожащими руками кое-как натянул на себя спортивный костюм. Ему надо было поскорее добраться до спальни и разбудить родителей. Как он хотел закричать, предупреждая их о смертельной опасности!.. Но из его глотки вырвались только хрипы и шумное дыхание. Он не мог позволить себе такую роскошь и прислонился к холодной стене, пытаясь успокоиться.

Он не видел, как луч карманного фонаря обшаривал гостиную. Затем фонарь погас. Гости не хотели будить спящих хозяев. Началась жуткая и неравная игра в прятки. Двое зрячих мужчин искали слепого и глухонемого мальчика. У него было только одно преимущество: он чувствовал их присутствие в полной темноте.

Тем не менее, он не успел добраться до спальни… Саша крался, стараясь бесшумно ступать босыми ногами и огибать плотные тела предметов. Обстановка квартиры была известна ему до мельчайших подробностей. Сейчас она напоминала лабиринт с тысячами нитей, натянутых повсюду.

Каждая «нить» вибрировала с собственной частотой ужаса.

Один из гостей вошел в спальню, и мальчик сжался от страшного предчувствия. Второй направился в его комнату. В это время Саша скрючился под стулом, а ноги остановившегося человека находились в десятке сантиметров от его лица, искаженного безмолвной мукой…

Враг постоял на пороге, видимо, уверенный в том, что жертва легко доступна и совершенно беззащитна, потом подошел к кровати, все еще не зажигая света. Воспользовавшись этим, Саша бесшумно выбрался в коридор, переступая через скрипящие доски паркета. Через несколько секунд гость обнаружил его отсутствие и теперь, насторожившись, обшаривал комнату.

Боль поразила слепого мальчика – боль, не имевшая физической причины. Он не мог слышать тихих хлопков выстрелов из пистолета с глушителем и не мог видеть, как кровь заливает белые простыни. Он просто почувствовал, что его мама и папа перестали быть спящими и стали мертвыми. Их больше не было рядом. Кто-то вытащил их из черного аквариума пространства, словно пойманных рыб, и они остались только в своих сновидениях где-то очень далеко отсюда… Отчаяние запустило горящую ладонь в его внутренности и теперь разрывало их на части цепкими пальцами.

Он сделал шаг в сторону спальни, но сразу же остановился. Теперь там был убийца. И еще смерть. Родителям уже ничем не поможешь. Разве что разделишь их последний сон… Слезы катились из невидящих глаз. Маленький зверек не мог даже застонать. Ужас погнал его к входной двери.

Один из убийц окликнул другого.

– Щенка прикончил? – спросил он, убедившись в том, что двое взрослых обитателей квартиры мертвы.

– Его нет. Где он может быть?

Твою мать! Не знаю! Только здесь. Ищи. Ищи!..

* * *

Саше повезло хотя бы в том, что взломщики не заперли дверь, а только прикрыли ее. Однако он понял, что уже не успеет надеть теплое пальто и ботинки. За секунду до того, как в квартире вспыхнул свет, он выскользнул на площадку и устремился вниз по лестнице.

* * *

Через минуту полураздетый и босой ребенок выбежал из подъезда в ледяную мартовскую ночь.

Не так он представлял себе свой уход. Если бы не беглец, он мог бы лучше подготовиться к еще неизвестной ему миссии, но не посмел упрекнуть в этом единственное близкое существо…

Двор был знаком ему неплохо, а дальше начинались неизведанные городские джунгли. Покрытая инеем грязь обжигала и резала его ступни. Прикосновения жестокого ветра покрывали кожу мурашками. Он дрожал, оказавшись один в предельно враждебном космосе. Тысячи существ спали вокруг в железобетонных коробках, но они были не более, чем реквизитом его личной трагедии.

Слепой мальчик побежал, пытаясь убраться подальше от своего дома. Он едва не наткнулся на машину убийц и отшатнулся, почуяв из запах. Несколько раз он падал в лужи, покрытые тонкой корочкой льда. Под нею была зловонная вода, и это зловоние вскоре насквозь пропитало его костюм.

От пережитого потрясения его дар изменил ему на время. Саша затерялся среди декораций ледяного ада и не знал, где находятся убийцы. Обыскав квартиру, те поняли, что ребенок сбежал. Теперь они обыскивали двор. Лучи фонарей обшаривали кусты и метались поигровым площадкам. Произошло то, что казалось невероятным. Восьмилетний инвалид исчез.

…Саша все глубже погружался в городской лабиринт. Задыхаясь, он бежал в ущельях улиц, пересекал открытые пространства, по которым мчались металлические гробы, и чудом не нашел свою смерть на дороге. Никто не остановился, чтобы подобрать его. Да он и сам никому не доверился бы…

Саша уже не чувствовал рук и ног. Верхний слой кожи на лице превратился в замерзшую маску. Ледяная влага, скопившаяся в волосах, вычерчивала на скальпе линии болезненных уколов.

Где-то – совсем недалеко – металась по улицам машина с убийцами. Два конуса ее фар высверливали тьму. Саша знал, что еще ничего не кончено. Скорее, все только начинается…

Он почуял впереди какое-то новое пространство – не такое мертвое, как все вокруг. Во всяком случае, там не было бетонных могильников. Только очень много деревьев, а также невероятное количество насекомых и маленьких безопасных существ, покрытых перьями. Но там присутствовало и кое-что другое. Что-то мутное и угрожающее… Тем не менее, это было место, вполне подходившее для того, чтобы спрятаться от пронизывающих лучей. Лучи были из двух черепов, наполненных червями.

* * *

Родители редко водили сына-инвалида в этот парк, и Саша не узнал его. Сонные деревья еще пребывали в зимней апатии. Было бы очень трудно проникнуть в их сны. Теплокровные твари прятались глубоко под землей, другие охотились на себе подобных. Птицы затаились в ветвях. Мальчик оказался среди робкой и угнетенной жизни. Он брел по давно заброшенным боковым аллеям. Здесь излучение убийц было неощутимо. На этот раз он спасся. Но что делать дальше? Через несколько часов он мог умереть от переохлаждения.

Кровь по каплям вытекала из порезов на его ногах. Он наступил на собачьи экскременты, потом прошел мимо чьих-то останков на клумбе. У него уже не было мыслей и почти не осталось ощущений. Впереди и повсюду был полюс холода…

Он продолжал бесцельно ходить по кругу, натыкаясь на деревья, – слепой полумертвец, получивший недолгую отсрочку.

Глава двадцатая

Оставшись в квартире Голикова в одиночестве, Ирина попыталась сосредоточиться и подумать о том, что делать дальше. В голове была каша, густо замешанная на страхе. Во всяком случае, она поняла, что совершила первую ошибку тогда, когда стала любовницей Виктора. В результате она не приобрела ничего, кроме позолоченной клетки.

Но внутреннее рабство было еще хуже. Ей приходилось опасаться последствий любого поступка и любого неосторожно брошенного слова. Поэтому весь минувший год она просто плыла по течению. До тех пор, пока не прочла книгу Строкова и в офис издательства не вошел человек, заинтересовавшийся адресом автора… .

Ей давно снились очень странные сны. Гораздо более насыщенные событиями, чем дневная летаргия. И все это были кошмары.

В них она встречала людей и существ, которых никогда не видела и не могла видеть в жизни. Она знала их имена и свойства, цель интриг и способы ее достижения. Она путешествовала в других временах. Сновидения постепенно стекались к одной точке, где должно было произойти их окончательное слияние…

Все предшествующее казалось ей прелюдией к грандиозному и всепоглощающему кошмару, от которого она уже не сможет пробудиться. Она еще не поняла, что кошмар начался наяву. Она приближалась к нему, покачиваясь от усталости.

Тем не менее, она не смогла уснуть. Болел порез на лице, хотя Клейн действительно сделал так, что рана больше не кровоточила. Ирина знала, что теперь ее недостаток будет вызывать у мужчин скептическую и виноватую улыбку.

Впрочем, есть извращенцы, которых возбуждают шрамы…

Она выпила рюмку водки, оставшейся на столе, и закусила ломтиком лимона. Кислота во рту показалась ей освежающей. Во всяком случае, это было лучше, чем едкий привкус страха…

Она взяла в руки тетрадь Строкова. Записки человека, который уже плохо кончил. Возможно, нечто подобное вскоре ожидает и ее…

Она открыла дневник и стала читать стихи больного недоноска, разделавшего себя ножом, предназначенным для разделки мяса.

* * *

«…02.10. 13 часов 08 минут – 13 часов 29 минут.

Слова, как души,

летят туда, где их никто не слушает.

Пробил мой час –

и вот, наконец, возвращаюсь.

Вижу людей, будто темные точки;

знаю, что все ненадолго –

Черная птица чертит над лесом

гигантские круги.

Вижу в небе крест, циферблат…

Это странно, когда

услышаны все молитвы.

Знаешь, как быстро

уходит из меня

эта – как ее? –

радость?..

Я слишком долго ел, ел, ел

червивое сердце

мертвого старика…»

* * *

Удар был откровенным и очень сильным. Дверь распахнулась; задребезжала изуродованные замками. Ирина не успела даже вскочить с дивана, не говоря уже о том, чтобы сделать что-то другое.

В комнату ворвались двое высоких парней с одинаковым бронзовым загаром, непонятно откуда взявшимся в марте. Они и одеты были не по сезону – в джинсы и майки.

Один из них навалился на Ирку и задушил ее крик ладонью. Потом заломил назад и связал за спиной ее руки, а его напарник заклеил ей рот липкой лентой.

– Смотри, – сказал он. – Ее уже кто-то порезал! После этого парни принялись расхаживать по комнате, открывая ящики и сбрасывая на пол книги.

– Ты знаешь, зачем мы пришли, – обратился к девушке тот, у которого длинные волосы были собраны в «конский хвост». – Где дискеты?

Он рывком отклеил ленту, давая ей возможность говорить. К клейкой поверхности прилипли волосы, и от боли Ира заплакала.

– Быстрее, сука, – поторопил ее парень и ударил кулаком в живот.

– Не знаю! – выкрикнула она. – Здесь их нет. Парень вернул ленту на место и отправился в кладовку. Через минуту он вышел оттуда с утюгом. Поставил утюг на столик и включил в сеть.

Ирина почувствовала, что ее захлестывает волна черного, безысходного отчаяния. Она знала, что не выдержит пытки. Но, к сожалению, местонахождение дискет было ей совершенно неизвестно. Независимо от того, удалось ли Клейну завладеть ими.

Потрескивая, утюг медленно разогревался. Парень с «хвостом» врубил телевизор и переключился на канал, передававший музыку, после чего вывел регулятор громкости в крайнее правое положение. «Мэри… где шипы, там и розы…» – пела Пугачева, но Ирина была слишком напугана, чтобы понимать смысл слов. Песня казалась ей Жуткой какофонией, дополнявшей окружающий хаос.

Тем временем парни перерыли все самые доступные места и перевернули квартиру вверх дном. Шумно дыша, девушка лежала на диване со связанными руками. УТЮГ, стоявший поблизости, обдавал ее лицо тошнотворным теплом.

Один из парней извлек из кармана нож и разрезал халат у нее на спине. Медленно разделил две половины и бросил их на пол. Потом нежно перевернул жертву на спину. Присел рядом на диван и погладил тугие бедра девушки. Наклонился и провел длинным влажным языком по ее животу, оставляя блестящую дорожку.

Его слюна показалась ей ледяной. Она дрожала от озноба. Парень осторожно ввел лезвие под застежку ее лифчика. Потянул вверх, пока не обнажилась грудь. Соски были твердыми и напряженными, будто от холода. Застежка лопнула, и чашечки разлетелись в стороны.

– По-моему, сегодня нам повезло, – сказал парень и принялся посасывать ее соски. В это время его рука с ножом скользила вниз, пока лезвие не поддело ткань трусиков и не начало вспарывать ее… Лезвие остановилось в паху, после чего насильник раздвинул ноги девушки и направил руку дальше.

Когда Ирина была полностью обнажена, он вдруг вспомнил об утюге. Ее зрачки были расширены. Она смотрела прямо перед собой и не различала лиц. Только цветные пятна, как будто фигуры находились не в фокусе…

Один из парней сел ей на бедра, а второй поднес утюг к ее плоскому животу. Раскаленная стальная плоскость медленно опускалась, излучая обжигающий жар. Ирина втягивала живот, чувствуя, что ее вот-вот вырвет и она захлебнется собственной блевотиной…

Парень остановил руку, когда между кожей и рабочей поверхностью утюга оставалось не больше нескольких миллиметров.

– Говори, тварь, где дискеты? – сказал он Ире в самое ухо, рассматривая шрам на ее перекошенном лице. У него был странный, нечеловеческий запах.

Она затрясла головой, желая только одного: чтобы адский пресс не прожег ее живот до внутренностей. Парень снова отклеил один край ленты.

– Не надо!!! – истерично заорала она, пытаясь перекричать телевизор. «Это твоя первая потеря…» – убеждала Алла с экрана. – Не надо! Их забрал Виктор. Сейчас за ними поехали… мои друзья. В «Черную жемчужину»…

Парень убрал утюг и криво улыбнулся, но она не видела его плотоядной улыбки. Волосы приклеились к ее залитым слезами щекам. Не переставая улыбаться, парень окончательно отодрал ленту.

– Твой рот должен быть свободен, – сказал он связанной жертве и сделал знак своему напарнику. Вдвоем они подняли ее и положили на столик лицом вниз. Она уже поняла, что последует за этим. Однако ее крик утонул в урагане телевизионного звука… Двое самцов раздевались, будто на пляже, и это было самое странное. Она ощутила на своей щеке возбужденное дыхание.

– Мы подождем твоих друзей, – сказал кто-то из них ей на ухо. – И сделаем так, чтобы ты не скучала…

Никогда она не испытывала подобного унижения. Ее груди были расплющены на полированном дереве, а подбородок упирался в крышку стола. Она рванулась, но руки были надежно связаны, а чужие жадные ладони удерживали ее, крепко обхватив талию.

Она почувствовала прикосновение горячего члена к своим ягодицам. Насильник попытался ввести его всухую, и ее пах пронзила резкая боль. От страха и шока все мышцы окоченели… Тупое орудие упорно продвигалось вперед сильными толчками. Ира уже не могла кричать. Ее туловище сотрясалось от рыданий. Живой таран ненадолго оставил девушку в покое, и на его место скользнули пальцы, тщетно пытавшиеся возбудить ее.

Сквозь пелену слез она увидела второй член, покачивающийся прямо у нее перед лицом. На бронзовом теле парня не было белого следа от плавок. Пылающая спелая слива коснулась ее губ.

Она хотела убрать голову, но в ее положении это было невозможно. Руки, сильные, как клешни, вцепились в челюсти, чтобы разжать их.

В это время возобновилась безжалостная атака сзади. Она не выдержала и широко распахнула рот в безмолвном крике. Сразу же ощутила языком тугую скользкую плоть. Та проникла очень глубоко. Сомкнуть зубы Ира уже не могла и чуть не задохнулась. Она билась в судорогах…

И вдруг с ней произошла чудовищная перемена. Она почувствовала возбуждение. То, что сейчас происходило, в извращенной форме отвечало ее тайным, нереализованным желаниям. Она поняла, что подсознательно давно хотела переспать с двумя мужчинами. Раньше, когда любовник находился сзади, она смутно чувствовала, что ей не хватает еще одного впереди. И наоборот.

Но дикое открытие не примирило ее с болью и унижением. Когда лезвие ножа коснулось ее спины и начало вспарывать кожу, создавая рисунок из капель крови, она больше не смогла терпеть. Вспышка безумной, предсмертной злобы ослепила ее. Она с силой сомкнула зубы и откусила изрядный кусок чужой плоти. Потом дернула головой, отрывая полоски кожи.

Тотчас же ее рот наполнился чем-то горячим и соленым. Она широко открыла его, чтобы не захлебнуться. Раздался душераздирающий крик насильника, стоявшего перед ней, Окровавленный обрубок упал на пол, сжимаясь на глазах, словно шарик, из которого выходил воздух…

И тогда черное облако накрыло Ирину и понесло прочь от кошмара в своем тошнотворном чреве.

* * *

Она очнулась от пощечины и увидела над собой встревоженное лицо Клейна. Подняла голову и чуть не застонала от стыда. Она лежала, голая, на низком столике. Одна ее рука все еще находилась между ног. В другой был зажат маленький кухонный нож. Белье было сброшено на пол. Под столом валялась опрокинутая бутылка водки.

Масон смотрел на нее без иронии и вожделения. Ирина была благодарна ему хотя бы за это.

– Простите, – прошептала она и поспешно набросила на себя халат.

Клейн вернулся один, но сейчас ей было не до Макса. Кошмар, вторгшийся в реальность, все еще преследовал ее. Она прошлась по комнате, стараясь не наступить на осколки разбитых рюмок. Все предметы вроде бы остались на своих местах. Нигде не было пятен крови или спермы. Боеголовка, которой лишился длинноволосый с «конским хвостом», тоже исчезла… Ирина вышла в коридор, посмотрела на дверь и не заметила никаких следов взлома.

Тогда она вернулась в комнату. Часы показывали четверть первого ночи. За окнами плыла сырая мгла. Ира подняла бутылку, в которой оставалось немного жидкости, и сделала два больших глотка, чтобы смыть соленый привкус во рту. Клейн внимательно наблюдал за нею из облюбованного им кресла.

– Где Максим? – спросила она тихо.

– Он задержался. Что с вами случилось?

– По-моему, мне приснился сон. Или это был не сон… Вы только что вошли?

– Да, пять минут назад. Что вам приснилось?

– Меня насиловали двое. А перед этим они искали дискеты.

– Ну, нельзя же быть такой впечатлительной! Клейн показал ей сумочку. Она не могла представить себе, как сумочка попала в его руки. Да это было и неважно.

Она направилась в ванную и сбросила халат. Осмотрела свое тело, включая самые интимные места. Увидела несколько незначительных царапин и кровоподтеков. Ранки на языке и губах. Словом, ничего такого, чего нельзя было бы сделать собственными пальцами, зубами или ногтями…

Она попыталась рассмотреть в зеркале свою спину. И похолодела. На коже между лопатками проступил сложный рисунок из тонких линий порезов. Причем, на таком участке, до которого Ира никак не могла бы добраться.

Она открыла холодную воду и подставила под струю голову. Замерла надолго, цепенея и чувствуя, как медленно отступает тошнота…

Что ж, по крайней мере, теперь она одна во всем мире знала, отчего умер Виктор Строков. Если, конечно, не считать убийцы.

Глава двадцать первая

На месте водителя никого не было! Машина уходила от преследования, визжа шинами и зависая на двух колесах, но при этом рулевое колесо вращалось само собой, а рычаг переключения скоростей бесшумно перескакивал из одного положения в другое. Слабо светились шкалы и указатели на приборной доске.

Голиков решил, что на сегодня с него достаточно, и обессиленно откинулся на спинку сидения. Некоторое время он «прислушивался» к своим ощущениям. Кровь пропитывала рукав рубашки и нижнюю часть штанины. Тяжело пульсировало сердце; шум в голове нарастал и казался гулом приближающегося реактивного самолета. Макс так устал, что его охватывало полное безразличие ко всему. «Домой, домой!..» – нашептывало отступающее сознание. Но возвращаться домой было еще слишком рано и опасно. Кто знает, куда везла его эта дьявольская машина?

Через узкое и наклонное заднее стекло можно было увидеть немного. Макс покосился по сторонам в поисках зеркал заднего вида, но не нашел ни одного. Пришлось все-таки обернуться, и в подрагивающей амбразуре он узрел снопы света, выбрасываемые фарами преследующих его машин.

На паршивых харьковских дорогах преимущества его тачки были почти неощутимы. Она резко брала с места, но не могла разогнаться и до половины своей максимальной скорости даже на прямых участках. Люди в «мерседесах» и «вольво» пока держали ее в пределах видимости. Вероятно, у них были радиотелефоны, и они могли без проблем связаться друг с другом. Охота началась.

Всю кавалькаду вынесло на узкую Пушкинскую улицу. Сильный удар, с которым колеса встретили трамвайные рельсы, потряс Макса так, что у него лязгнули зубы. К счастью, в этот час улица оказалась не слишком многолюдной. Тем не менее, здесь все же можно было отыскать три-четыре машины на каждой стометровке.

Металлический призрак, внутри которого скрючился перепуганный человек, понесся под уклон, демонстрируя слалом высшего класса. Панорама улицы металась перед глазами Макса, словно на экране взбесившегося компьютера. Влюбленная парочка, проскочившая перед бампером, могла отправляться утром в церковь ставить свечку – смерть действительно была как никогда близко…

Вылетев на площадь, «призрак» с ревом пронесся мимо стайки такси и по полосе встречного движения устремился к Московскому проспекту.

До Голикова стало доходить, что «умная» машина, похоже, неплохо знает дорогу к его дому. Гонка увлекла его настолько, что он почти позабыл о боли и своем отчаянном положении.

Фар сзади поубавилось. Он не мог видеть, как один из «мерсов» занесло на крутом повороте и после удара о бордюр швырнуло в стену кафе. Тачка Макса проходила повороты безошибочно. В верхней точке Харьковского моста ее колеса оторвались от асфальта…

Несколько мгновений двигатель облегченно выл в пустоте. Приземление было почти катастрофическим. Максиму показалось, что он нутром воспринимает чудовищную нагрузку на амортизаторы. Металлический скрежет ржавыми сверлами ввинтился в уши. Фонтан искр, ударивший из-под днища, еще не погас, а шины «призрака» уже натужно шлифовали дорожное покрытие.

Он ушел с проспекта вправо раньше, чем преследователи преодолели мост. Потеряв его из виду, они разделились, вероятно, договорившись об этом по радио. Два «вольво» помчались прямо по проспекту. «Рено» свернул влево, в лабиринт переулков за сельскохозяйственной академией, а уцелевший «мере» и «паджеро» поехали по набережной направо. Остальные безнадежно отстали.

На всем протяжении дороги Макс не заметил ни одной машины автоинспекции. Это было довольно странно, несмотря на глухую ночь. Инспекторы могли бы решить часть его проблем…

После поворота ему показалось, что он оторвался от погони. Тачка тут же снизила скорость, словно отвечая его желанию не привлекать к себе внимание. «Домой, домой!» – эти слова он шептал, как заклинание, ощущая жажду жизни сильнее, чем в самые лучшие и почти забытые времена.

Самодовольно урча, как сытый кобель, «призрак» пробирался по неосвещенным улицам. Его фары вырезали из темноты обелиски домов и унылые ленты заборов. Все было плоским и бесцветным, будто в театре теней.

Возле рынка машина снова выскочила на проспект. Это была ошибка; здесь ее поджидали два «вольво». Они стояли, погасив фары и притворяясь «спящими», на небольшой площадке при перекрестке дорог. Как только «призрак» показался на перекрестке, охотники ожили, и четыре луча ударили сбоку, приклеив к стене дома клиновидную тень.

Макс представил себе стартующую ракету, и машина, пребывавшая с ним в необъяснимом симбиозе, отозвалась визгом покрышек, ревом двигателя и новой перегрузкой. Один из «вольво» рванулся наперерез, и две тачки встретились под тридцатиградусным углом, ударившись друг об друга передними крыльями. Раздался скрежет сминающегося металла, сопровождаемый еле слышным звоном стекла.

Удар отбросил машины в стороны. Левая фара «призрака» погасла. Его вынесло на тротуар, однако через секунду автомобиль выровнялся. После столкновения бампер «вольво» волочился по асфальту, правая передняя покрышка была вспорота, и машина оказалась сзади и сбоку. Из нее начали стрелять по удаляющемуся автомобилю. Боковое стекло было пробито, и Макс вжался в сидение, стараясь уберечь голову.

Другой «вольво» ударил его сзади, но из-за небольшой разницы в скорости удар получился не очень сильным. Зато заработала серьезная огнестрельная погремушка. Максим услышал стук автоматной очереди. Ему вовсе не хотелось оглядываться, чтобы получить пулю между глаз… Несколько свинцовых градин все-таки попали в корпус, пробив его со звуком лопающейся консервной банки.

«АКМ» добросовестно тарахтел почти без перерыва, опустошая свой магазин. Пули рикошетили от асфальта, но ни одна из них так и не повредила колес «призрака». Через несколько секунд он обошел медленно ползущие «жигули» и ворвался на мост через железнодорожные пути возле велосипедного завода.

Здесь Макс снизил скорость, чтобы снова не отправиться в полет, чреватый аварией. Это позволило «вольво» приблизиться к нему вплотную. У машины преследователей тоже уцелела только одна фара. Теперь стрельбы не было, и после перекрестка Максим оглянулся. Одноглазый охотник пристроился сзади, а за ним возникло четырехокое чудище, посылавшее вперед слепящий поток света. Скорее всего, это был «паджеро» со всей своей дурацкой иллюминацией, пригодившейся, впрочем, для ночного сафари.

Перед веером трамвайных рельс Максу снова пришлось снизить скорость, чтобы не превратиться в отбивную внутри смятой жестянки, и это имело роковые последствия. По правой полосе через рельсы перебирался поздний троллейбус, и возможности для маневра почти не было. Из оказавшегося слишком близко «вольво» высунулся человек и выпустил длинную очередь из автомата. «Призрак» набрал скорость и вильнул вправо, убравшись с линии огня и пытаясь спрятаться за троллейбус, но было уже поздно.

Оба задних колеса оказались пробитыми. Макс почувствовал, как при скорости сто двадцать километров в час резко осел задний мост. Только благодаря своей исключительной устойчивости и низкой посадке машина не перевернулась после маневра. Через двести-триста метров шины превратились в лохмотья. Оглушительно загремели диски; искры летели из-под них, как из-под двух бешено вращавшихся шлифовальных кругов…

Это было уже слишком для одной ночи. Максу захотелось сдохнуть побыстрее и, желательно, без мучений. Если бы не инстинкт самосохранения, он, наверное, остался бы сидеть в машине…

Парк, расположенный справа от дороги, был погружен в непроницаемую темноту. Туда и подбросил его искалеченный «призрак», ткнувшись бампером в кусты. Голиков выскочил из машины чуть раньше, обнаружив, что, к счастью, может кое-как ступить на раненую ногу. Правда, это сильно напоминало хождение босиком по колючей проволоке, но он вспомнил, что еще слишком молод для смерти.

* * *

Макс знал этот парк, как свои пять пальцев (сам он гулял здесь с детства, а позже выгуливал школьных подружек), и сейчас заковылял по направлению к монументальному зданию, строительство которого было свернуто десяток лет назад. В заборе – имелось множество больших и малых дыр, поэтому попасть на территорию стройки было не так уж сложно.

Преследователи развернули «паджеро» капотом к парку, и четыре мощных фары, установленные над крышей, отогнали тьму гораздо дальше того места, где находился беглец. Макс почувствовал себя карликом на сцене, однако ему грозил не обстрел гнилыми фруктами, а кое-что похуже.

Он спрятался за стволом старого дерева. Вид, открывшийся его взгляду, был сумрачно-красивым, даже завораживающим, как на картинах Игоря Седого. Призрачные лучи, в которых кружились рои инея, таяли, превращаясь в светящийся газ космических туманностей. Черные деревья казались бесплотными колодцами пустоты. В тишине медленно оседали какие-то хлопья, похожие на пепел…

Макс прислушался к звукам, доносившимся от дороги. Захлопали дверцы, последовали отрывистые приглушенные переговоры. Человек шесть двинулись в его сторону, растянувшись в короткую цепь. «Вольво» развернулся и устремился на поиски въезда в ближайшую аллею.

В обойме «беретты» оставалось всего несколько патронов (Макс не помнил точно, сколько раз выстрелил в «Черной жемчужине» и не знал емкости магазина «скорпиона»). В общем, пора было подыскивать себе для могилы местечко посуше… Он начал отступать в глубину зарослей, стараясь не выходить за пределы узкого коридора тени, отбрасываемой деревом.

Он успел сделать не более двадцати шагов, когда услышал глухое рычание. Звук доносился из-за деревьев, и было невозможно определить, где находится его источник. На одно жуткое мгновение Максу показалось, что за ним охотится стая оборотней. Рычание заглушило рокот тихо работающего двигателя «паджеро»…

Люди из «Черной жемчужины» остановились. Кто-то нецензурно выругался и передернул затвор. Максим посмотрел в ту сторону, где находились преследователи, но не увидел ничего, кроме слепящей полосы из четырех прожекторов. Вне конуса света продолжалось какое-то немыслимое движение – там вращался хоровод фигур, у которых были тусклые прозрачные глаза…

Макс почувствовал, как холодеют его конечности. В бродячих собаках, появившихся из темноты, было что-то по-настоящему пугающее. Спустя несколько секунд он понял, что они вели себя не так, как обычные животные, с непонятной методичностью выстраиваясь полукругом…

Кто-то бросил палку, которая ударила в бок крупного грязно-серого кобеля. Тот не отскочил и не залаял. Казалось, у него появился повод для личной ненависти. Его взгляд остановился на человеке, бросившем палку, и больше он уже не смотрел ни на кого другого.

Собаки приближались совершенно бесшумно; Макс насчитал больше десятка разномастных псов. Возможно, были и другие, ожидавшие где-то поблизости. Эта, неожиданно вмешавшаяся в погоню третья сила гипнотизировала его. Если от людей еще можно было спрятаться, то от собак не спрячешься и в абсолютной темноте…

У кого-то сдали нервы. Выстрел прозвучал оглушительно; пуля вырвала клок мяса из бедра черно-белого пса и отбросила его в заросли. Это послужило сигналом к атаке. Призрачный хоровод распался, и парк превратился во взбесившийся зверинец. Шестеро окруженных людей открыли огонь во все стороны, но собак было слишком много, и они были слишком хорошо организованы.

Со звоном лопнула одна фара «паджеро». Среди деревьев стало чуть темнее. Под шумок Макс потащился к забору и перевалился через бетонный блок, над которым кое-где торчали доски. Здесь он спрятался от шальной пули и поэтому пропустил развязку спектакля, оказавшегося недолгим.

…Визг раненых животных сливался с нечленораздельными человеческими криками и злобным утробным рычанием. На этом фоне дико и жутко звучало тихое чавканье, постепенно заполнявшее собой красноречивую пустоту, образовавшуюся после выстрелов.

Беспорядочная стрельба скоро выродилась в хилые одиночные хлопки. Макс понял, что отстреливается единственный уцелевший человек. Он выглянул из своего укрытия и увидел тень последней жертвы, прислонившейся к дереву…

На аллее показались фары приближающегося «вольво». Человек громко закричал. Его голос прозвучал, как вой затравленного зверя. Потом что-то случилось с его фигурой. У него будто вырос огромный живот, да и с ногами было не все в порядке.

Какая-то тварь прыгнула, вцепившись ему в глотку, и повисла на нем. Он выстрелил в упор. Из собачьей спины ударил кровавый фонтан, но челюсти словно заклинило. Издыхающие пятидесятикилограммовые плоскогубцы тянули его туловище к земле, в то время, как еще два пса терзали его ноги и гениталии.

Он уже не мог кричать. Кровь толчками извергалась из разорванного горла. Мертвый пес отвалился от него, будто кусок сгнившего мяса от сифилитика. Тихое страшное рычание сопровождало падение тела…

Из остановившейся машины несколько раз окликнули кого-то. Макс хорошо представлял себе растерянность этих людей, потому что сам не знал, на каком свете находится. Снова монотонно застучал «АКМ», рассеивая веер пуль на уровне человеческого живота. Голиков поспешно спрятал голову. Уцелевшие собаки благоразумно удалились в темноту.

Если кто-то из пассажиров «вольво» и рассмотрел результаты кровавой схватки, то Максим ничего не знал об этом. Он только увидел, что спустя минуту после последнего выстрела тачка стремительно умчалась по аллее в сторону проспекта. Наступившая тишина комочками ваты вползла в уши. Фары «паджеро» освещали умиротворенное кладбище, и это был холодный мемориальный свет, похожий на мглу…

Голиков обернулся и понял, что уже не один.

Глава двадцать вторая

Раньше он не очень верил в то, что человек по имени Чарльз Баскервиль мог умереть от одного только вида собаки. Это представлялось ему легким авторским преувеличением. Он убедился в обратном, когда увидел то, что стояло перед ним, бесшумно возникнув из самых недр какой-нибудь природной клоаки.

Оно вообще не казалось животным. Скорее, протоплазмой, отягощенной злым духом. Тем не менее, его шею охватывал широкий и плохо выделанный кожаный ошейник, на котором болталась тускло блестевшая побрякушка. При желании (а такое желание у Макса, как ни странно, появилось) можно было разглядеть кольцо с тремя лучами, отходящими от окружности. Египетский ключ. Символ «анх».

Макс почувствовал, как сердце провалилось куда-то очень глубоко в опустевший мешок тела, Его дыхание сбилось, руки километровой длины вдруг стали очень тяжелыми, и он даже не пытался поднять оружие из трясины, в которой увязли кисти.

Тварь напала не сразу, как будто хотела насладиться его ужасом. Это был огромный пес, покрытый клочьями свалявшейся коричневой шерсти, но с безволосой мордой, что придавало ему сходство с бритой человекоподобной гиеной. Его глаза вспыхивали зелеными искрами, как циркониевые звезды, и каждая искра рождалась в глубине бездонного засасывающего колодца. В складках кожи запеклась кровь. Чужая кровь. Наросты на месте ушей подрагивали, будто крылья летучей мыши. Максу показалось, что тварь не дышит. На вытянутом, изборожденном морщинами рыле блестели кристаллики льда…

Существо стояло в метре от Голикова, и тот с содроганием ощутил исходящее от него зловоние. Запах экскрементов, мокрой шерсти, разлагающегося мяса. Все, что угодно, кроме запаха чего-то живого. Его и не могло быть. Существо было верным спутником смерти. Маке понял, что привлекло к нему пса (если это был пес), – сказочный аромат крови. Его нога кровоточила, и, наверное, он оставлял за собой слишком заметный след. Он боялся пошевелиться и даже отвести взгляд. Вполне возможно, что в это время сзади и сбоку к нему приближались слуги этого демона – жалкие шавки по сравнению со своим вожаком. Мертвому все равно, тем не менее, Максим предпочел бы быть застреленным, а не разорванным на куски собачьими зубами.

Поскольку он сидел на земле, его подвижность была ограничена. Когда пес прыгнул вперед, Макс повалился влево, убирая голову, которая могла расплющиться о бетонный блок, и почти успел поднять «беретту» на нужную высоту. Прежде чем две огромные бесформенные подушки придавили его, он выстрелил, и пуля попала в левую заднюю лапу монстра.

Лапа дернулась, как будто тварь лягнула кого-то, и зависла в воздухе, поблескивая кровью и раздробленной белой костью. Однако это почти не повлияло на инерцию пса, врезавшегося в лежащего на боку человека.

Нестерпимая вонь ударила Голикову в ноздри; полстакана слюны выплеснулось ему на лицо. Он увидел открытую пасть цвета сырого мяса с желто-коричневыми могильными столбиками зубов. Передние были чуть загнуты назад, что придавало челюстям сходство с акульими.

Макса чуть не стошнило. Его рука была мгновенно отбита, пистолет вывернут и прижат к земле девяностокилограммовой тяжестью. Издавая звуки блюющего пьяницы, тварь нависла над ним. Теперь ее глаза были затянуты мутной пленкой боли и ярости…

Он отчаянно вжимал голову в плечи, чтобы уберечь горло, как будто от этого становились менее уязвимыми другие части его тела. Утробное рычание заполнило весь мир и однообразными волнами пульсировало внутри его черепа. Снизу он видел голый живот пса, покрытый параллельными морщинами и похожий на живот рептилии, а также внушительное оборудование кобеля, из которого сочилась густая белая жидкость…

В тот момент, когда Макс уже подумал, что это будет последним зрелищем в его жизни, откуда-то сбоку вынырнул бультерьер, затянутый в бело-розовый саван своей шкуры, – по мнению Голикова, один из самых отвратительных представителей собачьего племени. Буль был очень большим и мощным, и все же он мог свободно поместиться между лапами коричневого пса… Зловонная пасть сомкнулась на плече Макса, и одновременно зазубренные клиновидные щипцы бультерьера впились в наиболее доступную ему часть тела чудовища – серый морщинистый живот.

Сквозь туман, застилавший глаза, Макс увидел месиво измочаленных кишок, выдавливаемое между челюстями буля, превратившегося в окоченевший комок злобы. Сам же он ощутил несколько сильных ударов лапами, как будто его, прижатого к канатам, месил кто-то вроде Майка Тайсона, и острую боль в плече от укуса; услышал звук раздираемой ткани пальто и рвущейся кожи. Бультерьер топтался на его животе, а потом взлетел в воздух, когда коричневый монстр начал разворачиваться, чтобы схватить его зубами и оторвать от себя.

Как только восьмилапая, пожирающая саму себя тварь откатилась в сторону. Макс попытался подняться на ноги. Он встал на колени и закачался. Деревья закружились вокруг, превращаясь в черную карусель… Он поискал белую тень своего спасителя на фоне этой карусели и увидел небольшое светлое пятно, бьющееся, словно тряпка на ветру.

Правая рука с «береттой» безвольно висела вдоль туловища; по ней блуждала острая игла боли. Он поднял левую, направив тупое рыло «скорпиона» на бесформенную тень, терзавшую его неожиданного союзника. Макс уже был не в состоянии думать и не подумал о том, что произойдет, если ствол пистолета-пулемета окажется забитым землей…

Он нажал на спусковой крючок. Очередь потрясла его, как удары отбойного молотка по позвоночнику. Звериный вой тонким шнуром скользнул в его уши и несколько мгновений пилил его мозг. Потом Макс потерял сознание и упал вперед, ударившись лицом о мертвую, гнилую, влажную листву.

Глава двадцать третья

Он пришел в себя и понял, что пробыл в беспамятстве совсем недолго – может быть, две или три минуты. Еще он осознал, что надо уходить отсюда любой ценой, иначе доблестные милиционеры сгноят его на допросах. Будет затруднительно объяснить им все это: трупы в парке, трупы в «Черной жемчужине», разбитые тачки и оружие неизвестного происхождения. В худшем случае, во время следствия его прикончат люди Виктора…

Только сейчас Макс почувствовал, насколько замерз. Когда он начал подниматься, ему показалось, что трещит сковавший его панцирь льда и боли. Оба пистолета намертво срослись с его руками. Он с трудом разжал пальцы левой и спрятал «скорпион» в карман пальто. Потом раскрыл ставшую чужой правую ладонь и положил «беретту» в другой карман. Обе пушки казались свинцовыми, но без них он не сделал бы ни шагу.

Голиков испытал облегчение от того, что не увидел трупа бультерьера. Правда, коричневого урода тоже нигде не было. Макс заметил на земле что-то белое. Это был десятисантиметровый кусок хвоста, принадлежавшего его союзнику, начисто отрезанный зубами. Срез оказался блестящим и бескровным. Опять подкатила тошнота, но желудок давно был пуст.

На негнущихся ногах Макс пошел в противоположную от проспекта сторону парка. Там находились завод железобетонных конструкций и рабочий поселок – глухое место с узкими улочками, свалками и полузаброшенными железнодорожными складами и разъездами.

Он не успел сделать и десяти шагов, как ему под ноги с ближайшего дерева упала сухая ветка.

Макс невольно задрал голову вверх и чуть не завыл от ужаса…

Примерно в трех метрах от себя он увидел бледное детское лицо. Слишком бледное, чтобы принадлежать живому существу. Оно было похоже на упавшую и застрявшую в ветвях луну – с кратерами глазниц и глубокой расщелиной рта. Между зубами торчал сухой черный язык. Открытые неподвижные глаза уставились прямо на Макса. Он понял, что ребенок повешен. Ниже были видны его босые ступни. Тело медленно раскачивал ветер…

Голиков в панике оглянулся по сторонам. Кошмарная реальность не отпускала его, вовлекая в трагические события, казавшиеся беспричинными. Когда он снова посмотрел вверх, ребенка уже не было. Зато Макс начал всерьез опасаться за свой рассудок…

Он долго всматривался в игру света и тени над собой, но уже не мог собрать воедино картинку, распавшуюся на черно-белые элементы. Как ни странно, ему стало еще хуже. Повешенный ребенок продолжал существовать в виде фантома, блуждающего в туннелях подсознания.

Задыхаясь, Голиков побежал прочь от проклятого места, но бежал недолго, потому что разгоревшаяся боль в ноге снова превратила его в искалеченного пешехода. Он двигался, как сомнамбула, не разбирая дороги, напрямик – через лужи, завалы, газоны и клумбы, мимо детских аттракционов, каруселей и горок, – пересек темную чашу стадиона и уже на выходе из парка услышал далекое завывание милицейских сирен.

Еще минут пятнадцать он потратил на то, чтобы преодолеть границу возможной облавы. На узкой тропе, проложенной местными жителями вдоль заводского забора, он почувствовал себя в высшей степени уютно. Держаться в тени было нетрудно – в городе освещались только главные улицы. Целый час Макс тащился через жилой квартал, прежде чем добрался до нужного дома.

Его лицо перекосила злая гримаса, когда он увидел свет в окнах своей квартиры. Он нырнул в подъезд и начал восхождение на третий этаж, цепляясь руками за перила и сталкиваясь с надвигающимися стенами. Кулаком ударил по кнопке звонка и когда дверь открылась, ввалился в коридор, заметив по пути улыбающуюся физиономию Клейна.

– Ах ты, сука!.. – начал Макс и затем выдал длинный неотфильтрованный текст, не обращая внимания на бросившуюся к нему Ирину. Кажется, он даже порывался сделать Клейну больно и выкинуть того из квартиры, но этот эпизод запомнился ему плохо.

Пальто с него кое-как стащили, а джинсы пришлось разрезать и оторвать штанину, пропитавшуюся кровью. Остальное он сбросил с себя сам.

* * *

…Максим начал слегка отходить в горячей ванне, после того, как Ирина смыла с него грязь и кровь и утихло дикой жжение. Он обнаружил, например, что абсолютно не стесняется мывшей его девушки. Ему было все равно, даже когда та заговорила о противостолбнячной сыворотке.

Масон понимал его лучше и принес полстакана водки, которую он немедленно влил в себя, даже не ощутив горького вкуса и не испытывая никакой потребности в закуске. Желание запустить стаканом в гладкую рожу Клейна было велико, но неосуществимо, а потом наступил приятный «релакс», почти кайф, продолжавшийся до тех пор, пока Макс не облачился в свой махровый халат и выбрался в гостиную.

Здесь он понял, чего ему не хватает. Он достал сверкающий диск и положил его на язык проигрывателя. Под культовое рычание Тома Уэйтса он рухнул на диван, воспользовавшись правом оскорбленного хозяина, и по просьбе Клейна приоткрыл для обзора свою пострадавшую плоть.

Видимо, тот действительно кое-что понимал в знахарстве, потому что к тому времени, когда УЭЙТС запел «Diamonds & Gold»^[6], боль и усталость отпустили Макса, как, впрочем, и гложущее сердце чувство безнадежности. Убедившись в целости костей, Клейн смазал укусы и раны каким-то бальзамом – судя по бутылочке, столетней выдержки, – обладавшим неприятным и ни на что не похожим запахом. Масон не стал перевязывать поврежденные конечности, во-первых, из-за отсутствия бинтов, а во-вторых, заверив пациента, что так будет даже лучше.

Макс испытывал возбуждение, словно после удачно завершившегося приключения, хотя его приключение не обещало ему ничего, кроме крупных проблем. Спать не хотелось. Прикрыв глаза, он лежал и слушал музыку… Музыку или тихий шум?.. Шумели под влажным ветром невидимые ветви. В темноте возникла луна. Нет, не луна, а лицо мертвого ребенка. Лицо, висящее в ночном небе…

Потом появилась вся его фигура, облаченная в спортивный костюм. Голые ступни были изранены. Черный язык провалился в рот. Синие губы зашевелились, как будто мертвец хотел что-то сказать, но не было слышно ни звука…

* * *

Макс с криком оторвал голову от подушки. Ира и Клейн ужинали, разложив еду на узком столике. Голиков уставился на них непонимающим взглядом. Потом он посмотрел на часы. Было три часа ночи. Значит, его гости все-таки завтракали. На табло проигрывателя тускло светилась надпись «No Disc»^[7].

Клейн с сочувствием взирал на пробудившегося от кошмара.

– Что вы собираетесь делать с дискетами? – неожиданно для самого себя спросил Макс.

– УНИЧТОЖИТЬ, конечно. Но вначале воспользоваться «Путеводителем», чтобы найти врага и спасти тех, кого еще можно спасти. Для этого мне нужен компьютер…

– Врага? Какого врага? Масон глубоко вздохнул.

– Милый мой! Вы что, до сих пор не поняли, что все ваши злоключения не случайны? Враг близко, он многолик и будет проникать в этот мир до тех пор, пока существуют проходы, открытые с помощью «Путеводителя».

– Один мой враг вполне реален. Вы видели его в «Черной жемчужине».

– Это не враг, мой мальчик. Это слуга врага. Далеко не самый страшный. Именно поэтому он так цеплялся за эти дискеты.

– Дерьмо!.. – прокомментировал Макс и затих.

– Скажите, вы можете срочно достать компьютер? – не унимался Клейн.

– Дядя, между прочим, эта штука дорого стоит. Но я могу воспользоваться компьютером в своей конторе.

– Вот и славно. Однако, вы не совсем здоровы. Тут вмешалась Ирина:

– В офисе издательства есть компьютеры.

– Нет, дорогая, вам нельзя там появляться. Виктор будет искать вас и первым делом направится туда, где вы работали. Так что, с сегодняшнего дня забудьте об издательстве. У вас есть сбережения?

Макс только поморщился в ответ.

– На месяц хватит, – пробормотала Ира.

– Пару дней вам придется полежать, – сказал Клейн Голикову. – А потом мы отправимся в вашу контору. Хотя для нас всех лучше сделать это пораньше.

– Я смогу завтра, – мрачно сказал Макс. – Если вы объясните мне, что происходит.

– Видите ли, без «Путеводителя» невозможно предсказать, как и когда будут происходить покушения на вашу жизнь. Атака кажется хаотической, однако сам факт такой атаки говорит о том, что вы являетесь союзниками… .

– Союзниками?! – Макса поразило совпадение терминов. Он вдруг вспомнил неведомо откуда взявшегося бультерьера, спасшего его от чудовищного коричневого пса.

– Ну да. Вам что-нибудь известно о союзниках?

– Да нет. Просто у меня сложилось впечатление, что кое-кто случайно помог мне… Когда вы сбежали, – добавил он едко.

Но стаким же успехом он мог пытаться уязвить холодильник.

– А ну-ка, расскажите, что это за случайный помощник, – потребовал масон, складывая перед собой руки в замысловатую пирамиду.

– Во-первых, возле «Черной жемчужины» меня ждала машина. Без водителя. Теперь мне кажется, что, в каком-то смысле, я сам управлял ею. Возможно, она воспринимала импульсы моего мозга. Никогда не слышал ни о чем подобном… После того, как люди Виктора прострелили колеса, я оказался в парке, и там мы немного поиграли в партизан и карательный отряд. Потом появилась стая бродячих собак… С одной стороны, они избавили меня от преследователей. С другой – на меня напал их вожак. Огромная уродливая тварь с такой же побрякушкой на ошейнике, как на связке ключей.

– Хорошо, что вы хотя бы стали замечать такие мелочи, – вставил Клейн, и Максу захотелось послать его к черту.

– Так вот, меня спас белый бультерьер, если вы знаете, что это такое… Несколько минут я был без сознания. Когда очнулся, вокруг уже не было ни собак, ни людей. Вот только…

Он заколебался, не зная, рассказывать ли о видении, посетившем его дважды, – о ребенке, повешенном на дереве.

– Было еще что-то? – Клейн наклонился к нему. Его лицо стало очень серьезным. Настолько серьезным, что Макс рассмеялся.

– Ну, мне показалось, что там был какой-то ребенок. Уже мертвый.

– Вы идиот, – строго и тихо сказал масон. – Не знать о союзниках – большой недостаток, но не откликнуться на просьбу б помощи – настоящий, смертельный грех.

– Нет, идиот – это вы, – озлобленно бросил Максим. – Вы являетесь сюда со своими дурацкими загадками и намеками, требуете помощи и содействия, сбегаете, когда дело принимает опасный оборот, и в результате не приносите ничего, кроме неприятностей. Очень больших неприятностей. В отличие от вас, меня легко убить. Причем, независимо от моего желания…

В течение всей этой тирады Клейн смотрел на него в упор.

– Я оставил вас одного в «Черной жемчужине» для вашей же пользы. Я хочу, чтобы вы стали человеком, способным не только тупо бояться, но и защитить себя в критической ситуации. Чтобы вы осознали свое истинное положение…

– И каково же мое истинное положение?

– Ни у одного из нас нет выбора. Ваша жизнь превратилась в непрерывное бегство. В попытку отсрочить смерть. Вчера это удалось вам дважды. Поздравляю. Но я ничего не могу гарантировать сегодня и завтра.

– Меня уже тошнит от вашей болтовни. Рассказывайте свои сказки ей, – Макс показал на Ирину, притихшую в кресле и внимательно слушавшую их разговор.

– Кстати, Ирина Андреевна верит мне гораздо больше, чем вы. Потому что делает выводы из собственного грустного опыта.

– Что ж, женщины вообще более доверчивы.

– Тем не менее, повторяю: у вас уже нет выбора. Поэтому советую вам найти этого мальчика, если он еще жив…

– Разве я сказал, что это был мальчик?

– Это был мальчик, – Клейн выглядел абсолютно уверенным в себе. – Найдите его. Он может стать очень сильным союзником. Последним, кто захочет вам помочь. Кстати, белая собака тоже.

– По-моему, вы чего-то не договариваете…

– Просто я лучше разбираюсь в снах.

Глава двадцать четвертая

Несколько слов о некоей точке, не имевшей протяженности и не существовавшей для внешнего наблюдателя… Она была наполнена снами. Она и сама была сном. Недоступный для понимания беглец бодрствовал в своем потустороннем убежище, отказавшись от предательского наркотика сновидений. Любой сон мог стать ориентиром для герцога, любой сон мог проложить едва заметную тропинку для его многочисленных слуг.

Поэтому беглец отбросил все, даже зыбкие грезы умирающих. Он стал участком пространства, замкнутым на самого себя. Его охватывало чувство бессилия и разочарование. Огромное разочарование, глубокое, как океан грязи…

Он имел глупость довериться двуногому союзнику. Тот спрятал его, но что же дальше? Двуногие страшно разочаровали беглеца. Одного он пытался спасти, другому дал оружие против себе подобных. Но эти твари были слишком разобщены, слишком ограничены и слепы, чтобы помочь ему, а прежде всего – себе. Беглец даже начинал верить одному из двуногих – кажется, венскому психиатру, – который всерьез толковал о влечении к смерти. Похоже, для людей это действительно было актуально…

Беглец томился в бесплотной тюрьме, в которую заточил себя сам. Единственный сон был паролем, шепотом жизни, ключом, отпирающим невидимую дверь, – сон о двуликом Янусе. Кто знает, когда этот сон снова приснится слепому ребенку? Когда тот придет, чтобы избавить беглеца от бездействия? Когда?!.. В ответ беглец слышал лишь молчание пространства и времени. Иного пространства и иного времени. Но еще хуже была мысль о том, что случится, если ребенок УЖЕ мертв… Его ожидало вечное заточение. В отличие от людей, для беглеца вечность не была математической абстракцией. Он содрогнулся, послав во внешнюю вселенную слабую вибрацию ужаса…

К моменту его самоустранения в живых оставались трое союзников. Сколько их было теперь?.. Ребенок, ребенок… Лишь бы остался в живых этот проклятый ребенок! Тогда и беглец, возможно, сумеет спасти его от мучительной смерти…

Глава двадцать пятая

Могилевский Борис, тридцати четырех лет от роду, включил свой старенький домашний IBM PC 386 через день после того, как узнал о трагической смерти Виктора Строкова. Он вдруг вспомнил о файлах, с которыми работал покойный. Они приснились ему ночью в виде голубых мерцающих шаров с неразличимыми надписями, всплывавших на фоне синего «нортоновского» неба…

Он нашел каталог под названием «GUIDE»^[8]. После этого ему показалось, что он занимается какой-то извращенной патологоанатомией. Чувство было совершенно иррациональным и испугало самого Могилевского, вообще-то не склонного к мистике, тем более в своей стихии. Он будто копался не только в чужих внутренностях, , но и в своих собственных. В том, о чем он раньше только подозревал.

* * *

В каталоге он обнаружил два больших текстовых и несколько десятков графических файлов. Борис открыл текст и начал читать с экрана. Он читал без перерыва около часа, пока не почувствовал резь в глазах. С легким головокружением Борис отправился на кухню, где приложился к банке пива «хайнекен».

В его голове вызревал вопрос: имела ли информация, которую он получил, отношение к смерти Строкова, и если имела, то что теперь с этим делать?.. Он не сомневался, что был единственным хранителем тайны. Насколько он знал со слов самого «автора», текст изданной книги радикально отличался от того, который был записан на жестком диске его компьютера.

* * *

Борис Могилевский был школьным приятелем Виктора Строкова. После окончания школы их дороги разошлись, и они общались очень редко, несмотря на то, что жили на соседних улицах. Случайно встретившись около года назад, они разговорились и как-то незаметно восстановили прежние отношения. Оба были холостяками и хотя бы один вечер в неделю проводили за нардами и бутылочкой какой-нибудь доступной дряни вроде коньяка «белый аист».

Особенно часто это случалось в последние пару месяцев, когда Строков работал над окончанием книги и попросил разрешения воспользоваться компьютером Могилевского. Он оккупировал его на долгие часы, но Борис не возражал, поскольку ему вполне хватало времени, проводимого возле монитора на работе. Книга Чинского не интересовала его, как и прочая оккультная дребедень, – до тех пор, пока он не узнал о страшной и загадочной смерти своего приятеля…

Чтобы расслабиться и отвлечься, он обратился к старому, испытанному средству – компьютерной игре. «Wolf3D» всегда нравился ему своей ясностью и специфическим антуражем. Борис выбрал уровень и отправился блуждать по мрачному подземному лабиринту, перегруженному свастикой и портретами фюрера. С многоствольной автоматической пушкой это было легко и приятно. Он непринужденно мочил гитлеровцев, вскрывал тайники и собирал однообразные сокровища.

За таким занятием время проходило быстро. Борис не заметил, как стемнело по ту сторону окон. Он не зажигал света в квартире и убрал яркость экрана до минимума… Спустя еще двадцать минут жутковатый лабиринт стал казаться ему более реальным, чем плоское изображение на люминофоре. Странный эффект присутствия проявлялся тем сильнее, чем больше Могилевский пытался отстраниться от происходящего в иллюзорном измерении…

В один из моментов он поймал себя на том, что ясно слышит стук подков по камням и звон выбрасываемых из затвора гильз. Все его тело, за исключением ударяющих по клавишам пальцев, оцепенело… Он ощущал угрозу затылком. Его окружали сырые холодные стены. Их неестественное однообразие лишь подчеркивало абсолютный и безвыходный характер лабиринта. По его закоулкам, как невидимый червь, ползал бесформенный ужас. Могилевский заглатывал его вместе с воздухом и чувствовал, как ледяная пустота распирает желудок. Поворот. Еще один поворот. Тупик. Страх изматывал сильнее, чем многочасовое напряжение. Борис остановился возле стены и оглянулся.

В темноте позади него уже не было комнаты. Он не был уверен и в том, что продолжает существовать компьютер. Ему пришлось забыть об условностях. Он услышал далекие гулкие шаги. Кто-то неумолимо приближался из-за ближайшего поворота. Можно было бежать, но Могилевский знал, что во время бегства станет еще страшнее. Его ослепила паника.

…Чья-то тяжелая и жесткая ладонь легла на его затылок. Он дернулся и хотел обернуться, чтобы рассмотреть этого невероятного врага, но сильная рука удержала его голову. Он скосил глаза вниз, увидев только грубые солдатские сапоги и часть серой вермахтовской формы. Специфически запахло казармой…

Б это мгновение игра отпустила его, и по краям поля зрения снова задрожали расплывчатые очертания комнаты и сильно уменьшившийся прямоугольник экрана, однако осознать все остальное у него уже не было времени.

Невероятная сила выдернула Могилевского из кресла и послала головой вперед. Он ощутил хватку стальных пальцев на своей шее за мгновение до того, как пробил лбом экран VGA-монитора и оказался внутри электронно-лучевой трубки.

Громоподобный звук искалечил его барабанные перепонки. Ключ, торчавший в ящике стола, распорол живот от груди до паха. Острые стеклянные клинья разорвали его лицо, содрав кожу и нарезав ее тонкими розовыми лоскутами. Он не успел закричать, потому что его челюсть была выломана, а шея пробита в нескольких местах. Оба глаза оказались наколотыми на пластмассовые пики. Через миллисекунду после удара разряд в несколько тысяч вольт превратил его голову в маленькое обугленное нечто, после чего вспыхнула проводка, осветив квартиру зыбким дрожащим огнем…

Бьющийся в судороге мертвец продолжал свой разрушительный танец под воздействием тока. Он сбросил со стола системный блок компьютера и раздавил клавиатуру. Последовало еще одно короткое замыкание и тихие хлопки. Тем не менее, кто-то продолжал терзать бесчувственное тело, используя его в качестве молота для окончательного уничтожения процессора, дисководов и «винчестера».

Огромная тень в кителе и низко надвинутой каске размахивала человеком, держа его за ноги, как куклу. Руки и плечи Могилевского крушили мебель, книжные полки, зеркала, телевизор и часы. Через несколько минут даже туловище трупа было трудно опознать.

Проводка догорела; на стенах и потолке остались черные языки копоти. Дымящиеся платы были похожи на внутренности изувеченного биоробота, лежавшего тут же, рядом, с переломанными конечностями и уничтоженным кожным покровом…

* * *

Глаза тени светились мертвым электрическим светом, словно два фонарика с подсевшими батарейками. Она обвела ими разгромленную квартиру. Огромные серые руки неуклюже очистили форму и кожаные ремни от крови. На одном из пальцев поблескивал перстень со свастикой…

Тяжело ступая, тень медленно удалялась в глубину лабиринта. За нею уползали черные змеи проводов. Коридор в квартире Могилевского теперь вовсе не упирался во входную дверь.

Глава двадцать шестая

Она открыла толстую исписанную тетрадь. Ей не давала покоя загадка дневника. Ирина была уверена в том, что любая строчка имеет иной, неизвестный смысл. Клейн и Макс молча пили кофе, а она тихо читала вслух:

«…Вчера я отдыхал на острове,

в роще апельсиновых деревьев,

и помню свет, и тепло, и ветер с моря…

Моя стихия – теплый воздух,

когда время увязает в прибрежном, песке.

Каждое слово ветра – любовь и вера,

и синий туман над водой,

лист дерева, пронизанный солнцем,

спокойный приют для Христа.

Скука, мистика, тени…

Время новых стеклянных дней.

Все непрочное, как мир, рухнет,

а бездомная душа найдет новую планету…»

– Что бы это значило? – спросила она, прервавшись.

Максим машинально пожал плечами и застонал от боли, пронзившей левую руку. Клейн поставил на стол чашечку из тончайшего китайского фарфора.

– Я думаю, важным является не то, что написал Строков, а то, когда он это написал. Обратите внимание на даты и время. Время всегда указано с точностью до минуты, хотя Строков наверняка не был педантичным человеком. А вот наивным он был. Он пытался установить временные координаты снов. Составить, так сказать, личный календарь. Дурацкая попытка. Ничего сугубо личного вообще не может существовать…

– Вы судите слишком строго, – заметила Ира с легкой укоризной. – Наверное, мы тоже кажемся вам идиотами?

– Нет, – благодушно сказал Клейн, глядя на нее с улыбкой. – Просто вы блуждаете в темноте.

– Так покажите нам дорогу.

– Я и сам пытаюсь ее найти. Однако для этого надо не только иметь настоящий «Путеводитель», но и суметь им воспользоваться. Признаю, что в этом деле Чинский пошел гораздо дальше других Магистров. Надеюсь, он уже в аду, хоть и добирался туда окольным путем.

Макс внимательно смотрел на него и думал о том, что еще ни разу не видел Клейна спящим или отправляющим естественные потребности. В чем-то тот был сверхчеловеком, а в чем-то довольно ограниченной личностью, склонной к дешевой мелодраме.

Голиков вдруг вспомнил свой сегодняшний тревожный сон. Как ни странно, ему снился какой-то рекламный ролик. Компьютеры, длинные ряды мониторов, которые в конце сна взрывались один за другим. Но то, к чему подбиралась полоса взрывов, так и осталось за пределами сновидения. Максу казалось, что там было что-то живое, и это живое внушало ему какое-то тяжкое предчувствие…

– А вам не приходило в голову, что дискеты могут содержать не единственную копию книги?

– Что это значит? – резко спросил масон.

– Насколько я понимаю, Строков редактировал оригинальный текст. Что-то изменял, сокращал… Должен существовать компьютер, на котором он работал. Он мог записать любое количество копий. Возможно, все они находятся в разных местах. И потом: две дискеты – это многовато для книги объемом в триста-четыреста страниц. Если только там не было графических файлов.

– Уверяю вас, настоящая книга Чинского намного больше. Но вы, Максим, озадачили меня. Я упустил очевидную вещь, благодарю…

– Я спрашивала у Строковой, – вмешалась Ирина. – В квартире ее брата не было компьютера.

– Что ж, это добавляет нам работы, – сказал Клейн так, словно речь шла о сортировке почты. – А кому-то, возможно, укорачивает жизнь.

Они выпили еще по одной порции кофе.

– Вы сможете идти? – спросил Клейн, отставляя чашку.

– Смогу, – отозвался Макс. – Только не очень быстро. Если вы хотите распечатать текст на бумаге, то лучше всего сделать это вечером, после окончания рабочего дня. Во избежание лишних вопросов.

– Хорошо, – масон проявил неожиданную покладистость. – Тогда днем я прогуляюсь в парк.

– Зачем?!

– Хочу взглянуть на разрушительные последствия вашей доблести. Ирина Андреевна, не желаете ли составить мне компанию? Уверен, что вы не пожалеете.

– Почему бы нет?.. – было видно, что Ира рада выбраться из четырех стен. Макс посмотрел на нее с завистью. Между нею и Клейном установилась какая-то связь. Равенством тут и не пахло. Голиков попытался представить себе отношения этих двоих. Хозяин и служанка? Учитель и ученица? Врач-психиатр и пациентка? Будущие любовники?.. Он отогнал бесплодные мысли и вспомнил о том, что надо бы навести порядок в своем арсенале.

Последний раз он разбирал и чистил пистолет в армии, но, конечно, никогда не имел дела с «береттой» или «скорпионом». Пока Ирина и Клейн одевались, он извлек обоймы. Результаты осмотра оказались неутешительными. В обойме «беретты» осталось всего три патрона, обойма «скорпиона» была пуста. Видимо, стреляя в парке, Макс разрядил его полностью. Над ним нависла фигура Клейна.

– Я хотел бы поспать, – сказал Максим, чувствуя дикую слабость и головокружение.

– Вы не боитесь? – спросил масон. Его глаза загадочно мерцали. Ирка вообще отводила взгляд в сторону. – Лучше дождитесь нашего возвращения.

– Какая трогательная забота, – проворчал Голиков и поплелся запереть за ними дверь.

Глава двадцать седьмая

Макс честно пытался следовать совету Клейна. Он слушал «The Doors»^[9] и не смыкал глаз вплоть до того момента, когда Рэй Манзарек начал длинный проигрыш в «Riders On The Storm»^[10]. Дальше в его сознании был туманный промежуток, в котором возникали и исчезали молочно-белые призраки бесшумных поездов, скользивших по невидимым рельсам…

Потом он все же очнулся и услышал треск иглы проигрывателя на выходной дорожке виниловой пластинки. Во рту появился кислый привкус. Макс встал, чувствуя ноющую боль во всем теле. За окнами был холодный пасмурный день.

Казалось, эта проклятая зима никогда не закончится.

В эту секунду Голиков понял, что он в квартире не один, – пример того, как иррациональность иногда побеждает логику. Ощущение чужого присутствия было сильным и острым – будто что-то скребло по затылку ледяным лезвием… Макс пытался не поддаваться панике, зная, что в противном случае кошмар будет развиваться по нарастающей. Он даже громко засмеялся и прижался лбом к холодному и мокрому оконному стеклу.

По улице двигались черные, сгорбленные человеческие фигурки. Ветер немилосердно хлестал их. Макс понял, что снаружи не доносится никаких звуков. На улице было непривычно тихо… чего не скажешь о квартире.

Кто-то шумно (испуганно?) дышал сзади. В спальне или в туалете? Голиков медленно обернулся. Пусто. Он сделал несколько шагов по комнате, обзывая самого себя истеричной бабой, кретином и придурком. И все же ощущение постороннего присутствия не покидало его…

Еле слышно зазвенело стекло. Как будто кто-то стукнул по зеркалу… Тихое журчание донеслось из ванной…

Максу показалось, что его желудок приклеился к позвоночнику, а подошвы – к полу. Спазм, вызванный страхом, был таким сильным, что в течение нескольких секунд Голиков не мог пошевелиться. Липкая жидкость незаметно скапливалась в бровях.

«Теперь уже все равно», – подумал он и заставил себя сделать первый шаг. Потом еще один. Двигаясь так, словно только что научился ходить, он медленно дошел до спальни и заглянул в нее.

«Не здесь, не здесь…» – нашептывал ему издевательский голосок, поселившийся где-то совсем рядом с его мерцающим рассудком.

Макс развернулся всем телом, как человек с гипсом на шее, – не поворачивая головы. Что-то ужасное приклеилось к спине; что-то, чего лучше было не видеть. Он покорно согласился с его наличием и направился в ванную. Включил свет.

Голубой кафель впервые в жизни показался ему идеальным отделочным материалом для мертвецкой. Вода… Из крана капала вода. Он даже облизнул пересохшие губы, так ему хотелось воды. Но, чтобы добраться до воды, надо было преодолеть расстояние в три метра и свой нестерпимый страх.

Дело в том, что ванна была задернута непромокаемой шторой. Макс не помнил, чтобы когда-нибудь закрывал ее. Правда, это могла сделать Ирина. Или так мог пошутить масон, преподнося ему еще одну поучительную загадку… Что-то было за этой шторой… Там угадывалась тень.

Или намек на тень, которая вполне могла оказаться плодом воображения…

Штора слабо шевелилась, будто от сквозняка. Какого, к чертям собачьим, сквозняка?!

Сейчас Макс ненавидел Клейна, но еще сильнее он ненавидел себя. За то, что поддался страхам, место которым было в фильмах для пятнадцатилетних. Он протянул руку и отдернул штору.

* * *

Его стошнило. От запаха и оттого, что ванна не была белой.

Она оказалась доверху заполненной кровью, что делало ее почти черной в середине и густо-коричневой по краям. В ней плавал ребенок, целиком погруженный в жидкость. Сквозь поверхность крови слабо проступали контуры его тела и головы. Искаженное лицо было розовым, открытые глаза смотрели прямо на Макса.

Труп находился во взвешенном положении; казалось, равновесие установилось много часов назад. Да, теперь Голиков видел, что это действительно был мальчик, остриженный очень коротко, и слишком тощий, слабый, иссушенный тоской… Жалкий отросток под животом еще не был окружен волосами. Ребенку можно было дать лет шесть, если бы не лицо. Лицо выглядело намного старше.

Черт возьми. Макс думал о нем, как о живом человеке!

Но худшее было впереди. Труп открыл рот и выпустил из себя несколько пузырей. Они всплывали медленно, как будто были немногим легче крови. Шары тяжелого посмертного дыхания… Что это было? Остатки воздуха выходили из заполненных жидкостью легких?.. Макс задрожал. Дрожь сотрясала его, несмотря на громадные усилия воли.

Утопленник разговаривал с ним. Вернее, пытался что-то сказать. Он не мог произнести ни звука; только еле слышно всплывали и лопались пузыри…

Максим увидел, как двигаются ручки, загребая кровь. Странные, отчаянные жесты. Ни один кусочек плоти так и не показался над поверхностью жидкости, будто все тело находилось под прозрачным багровым льдом.

Однако этот лед был теплым и излучал морок, словно был визуальным символом смерти. Макс сложился над раковиной, извергая из себя непереваренный завтрак. С закрытыми глазами он потянулся к крану холодной воды.

Струя, хлынувшая на его руки, была отвратительно теплой и… липкой; И еще она пахла точно так же, как жидкость в ванне.

Макс сдавленно захрипел, опираясь руками на залитую кровью и блевотиной раковину. Перед глазами плавали багровые круги. Между ними мелькал мертвецки бледный мальчик, открывавший рот в отчаянном беззвучном крике. Голиков с неотвратимой ясностью понял, что от него никуда не деться. Это был тот случай, когда единственным выходом оставалось саморазрушение. Почти с наслаждением он представил себе, как стальной прут рассекает его мозг, избавляя от назойливого и неизгладимого кошмара. Он вывалился из ванной и пополз куда-то на четвереньках, словно слепой котенок, ударяясь головой о стены. Каждый удар доставлял мучительное удовольствие, потому что тогда видение скрывалось за ослепительными вспышками боли. Сквозь собственное хриплое дыхание он услышал тихие звуки, и ему показалось, что корни его волос вылазят из кожи на черепе.

Это было шлепанье маленьких босых ног по кафелю. Кто-то сделал несколько шагов в ванной и вышел в коридор.

Макс знал, кто это. Он почуял запах крови, быстро распространявшийся по квартире…

И начал биться головой об стену, раскачиваясь все сильнее, пока частые удары не слились в гудящий, раскалывающий голову ритуал суицида.

* * *

…Холод в затылке. Что это было – первое снисходительное прикосновение смерти? «Прими ее, как принимает потный затылок ласку прохладного платка…»^[11]. С этим прикосновением пришли апатия и черная вязкая боль внутри черепа. Холодная рука остановила его и некоторое время удерживала от движений. Макс упал набок и с трудом разлепил глаза, залитые кровью, струившейся из рассеченных бровей. Клейн сидел возле него, положив ему на шею свою руку. Глаза масона были невыразительными и пустыми, но Максим как будто слышал его голос. Он перевел для самого себя: «Когда ты начнешь прислушиваться к моим советам?»…

Из-за спины Клейна появилась Ирина, села на пол и обняла Макса, тесно прижавшись к нему. Он ощутил исходивший от ее шубы восхитительный отрезвляющий холод и в то же время – прохладу ее лица. Он почувствовал своей щекой нить свежего шрама, однако ему было плевать на это… Ирка прижималась к нему долго-долго, и он понял, что она тоже находится в плену кошмара. Своего кошмара, но такого же смертоносного.

– Не оставайся больше один, ладно? – прошептала она ему на ухо.

Он слабо улыбнулся и тихо сказал в густые волосы:

– Ты тоже…

Она сжала его так сильно, что снова заныло плечо, но он терпел, потому что впервые за много лет не чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Неужели к этому состоянию приводил только ужас?..

С помощью девушки и масона он встал на ноги и доковылял до своего дивана, даже не заглядывая в ванную. Он знал, что не обнаружит там ничего необычного.

– Я найду мальчишку, – сказал он, принимая от Клейна рюмку водки. – Иначе он сведет меня с ума… Что вы видели в парке?

– Место происшествия оцеплено. Жандармы не дают подойти близко…

– Милиционеры, – поправил Макс.

– Что?

– Теперь они называются милиционерами.

– Ладно, пусть будет так. Кстати, вашего авто нигде не видно. Он был низким, окрашенным в темный цвет, грязным, с одной разбитой фарой впереди, я правильно понял?

– Правильно, – хмуро подтвердил Максим. – Наверное, его утащили. Значит, мои отпечатки у них уже есть…

Масон смотрел на него недоуменно, как будто Голиков бредил или болтал о сущих пустяках.

– Надеюсь, до ночи они уберутся оттуда. Ира бросила на него тревожный взгляд.

– Тебе нельзя появляться в парке.

– Мне нельзя даже спать, не то что выходить на улицу. – На самом деле Макс не чувствовал легкости, с которой произнес это. Каждую секунду на него давил тяжкий груз страха. – Не волнуйся. Просто я знаю, что должен туда вернуться.

Она еле заметно пожала плечами, а на лице Клейна промелькнула улыбка. Он незаметно извлек из кармана колоду и принялся раскладывать на столике пасьянс.

Несколько минут Макс зачарованно следил за ним, словно что-то хоть в малейшей степени зависело от того, как лягут картонные прямоугольники. Красивые пальцы Клейна едва касались карт и переворачивали их очень медленно. Все закончилось разочаровывающим образом. Масон бросил незаконченный пасьянс, словно потерял к нему всякий интерес, и смешал карты.

Спать было невозможно. Во всяком случае, так казалось Максу. После ужина все трое сели смотреть телевизор, будто обычная, благопристойная, но неполная семья. Голиков подумал об этом и ухмыльнулся, издеваясь над собственной сентиментальностью.

Тем не менее, между тремя загнанными в угол людьми уже установилась связь более сильная, чем какой-либо корыстный интерес. По телевизору передавали вязкую, бесцветную мелодраму. Макс смотрел на мерцающий экран, почти не слыша звуков, и получал кайф не от фильма, а оттого, что находился на зыбком острове покоя, ненадолго застывшем посреди гибельной реки времени…

Глава двадцать восьмая

Зомби лежал, тяжело дыша, и ждал смерти. Тварь по имени Г-е-р-ц-о-г нанесла ему раны, с которыми было бы наивно надеяться выжить. Его язык вывалился из полуоткрытого рта и касался земли, несмотря на ночной холод. Нежная кожица примерзала к влажным комьям. Один бок пса заледенел, другой горел, как будто был опален пламенем. Здесь кожа и мясо были содраны до ребер. Повернув голову. Зомби мог бы увидеть эту белую решетку на своем боку, но он не хотел поворачивать голову.

У него не осталось на это сил.

Обрубок хвоста не шевелился. Прокушенная задняя лапа была покрыта коростой засохшей крови. Хуже всего то, что пес был измазан чужой слюной и его шкура впитала в себя смердящую жидкость из желез твари.

Победитель в его последней схватке был неизвестен. Он не знал, издох ли Г-е-р-ц-о-г после того, как отполз от него с разорванным брюхом и десятком менее серьезных повреждений. Когда Зомби услышал неживой вой, издаваемый человеческими машинами, он понял, что теперь надо спасаться от двуногих…

Он уже не помнил, как нашел в себе силы доскакать на трех лапах до какого-то ручья, протекавшего по дну неглубокой балки. Туда он и скатился, оказавшись совсем близко к воде, что было бы неплохо, если бы бультерьер не был ранен так тяжело. В случае чего, он мог сойти и за труп.

Вообще-то, с ним произошло нечто невероятное. Он намеревался помочь человеку, которого мог загрызть Г-е-р-ц-о-г, и это намерение было явно внушено ему извне. Зомби выжег в себе любые чувства к людям; до недавних пор они казались ему самыми опасными из всех существ. Он был охотником и бродягой, а значит, один сражался против всего мира. И вот что-то подтолкнуло его к тому, чтобы помочь двуногому…

Нет, все было не так просто. До Зомби вдруг дошло, что только вдвоем они могли одолеть ту тварь. Без его вмешательства человек не получил бы возможности поднять свою стреляющую машинку, а без нее буль был бы обречен гораздо раньше и к тому же не сумел бы напасть на врага неожиданно. Тогда что же это было – взаимная помощь? Сплетение двух бед? Зов обоюдного бессилия, обернувшегося отчаянным нападением?..

Зомби услышал отдаленный шорох и насторожился. Его ухо, касавшееся земли, задрожало. Все равно поздно, кто бы это ни был… В мозгу у бультерьера вдруг забрезжила странная, кощунственная мысль, даже не мысль, а желание: как хорошо было бы, если бы тот двуногий пришел за ним! Когда-то, в свои лучшие времена. Зомби видел сытых домашних псов, которых люди вытаскивали с того света…

Он глухо зарычал – так он был противен самому себе. И снова услышал шорох, теперь уже ближе. Наверное, шавки Г-е-р-ц-о-г-а возвращались, привлеченные запахом крови… Зомби понял, что предстоит унижение, которого он не сможет перенести. Сейчас он был опасен не более, чем освежеванная кроличья тушка. Все его естество воспротивилось этому покорному бездействию. Он попытался встать, но упал на раненый бок и завыл, страдая.

* * *

…Когда кровавый дождь перед глазами кончился, он увидел тех, что пришли за ним. Это были не шавки Г-е-р-ц-о-г-а. Все обстояло намного хуже. Появились псы-призраки из кошмаров. Те, которые заставили его напасть на человеческую самку и пробудили не только его зверскую природу, но и ответную человеческую жестокость. Те, которые изгнали его из жилища и сделали грязным, голодным изгоем. Те, которые, казалось, оставили его в покое… Теперь они снова обступали Зомби – мертвые псы, убитые им на арене ради удовлетворения чужих низменных страстей.

Он, не чуял их запаха и знал, что не сможет впиться в них своими зубами. А вот они медленно вползали в его мозг черными гниющими щупальцами, торчавшими из глаз. Он ощутил накатывающую волну безумия и жутких инстинктов. Он перерождался в иное существо, и это перерождение пугало его сильнее, чем адская боль, терзавшая нервные окончания. Остаток разума, ускользавшего, как красные фонари удаляющегося автомобиля, подсказывал ему, что единственный выход – уснуть, забыться, превратиться в ничто.

Это казалось ему невозможным, невероятным подвигом – уснуть сейчас, здесь, лежа в ледяной яме под сетью боли и страха. Отчаянный, скорее всего, самоубийственный шаг. Но пес и так уже был почти мертвецом…

Зомби закрыл глаза и попытался получить удовольствие от своего медленного умирания. Оказывается, инстинкт смерти тоже проник в его мозг. Его сознание, облепленное липкими щупальцами галлюцинаций, превратилось в черный бесформенный ком, который покатился куда-то в столь же беспросветную тьму…

* * *

Он катился несколько мгновений, а может быть, целую вечность, и упал в светлеющую мглу.

Впервые в жизни Зомби удалось сделать это – самому ускользнуть от кошмара. Он совершил неописуемый переход и открыл для себя вселенную снов и способ перемещения в ней.

Это было очень похоже на то, как если бы слепой от рождения вдруг стал зрячим. Новое состояние уравнивало Зомби с другими существами, блуждавшими в иных измерениях. Здесь не было разницы в развитии, и ничего не значил иллюзорный внешний облик. Разными были только видения.

Он инстинктивно выбрал течение, которое увлекло его туда, куда ему было нужно, – к излечению, пище, сытости, теплу. Может быть, даже к суке. Вкусной, сладкой суке, изнывающей от сезонного желания… У Зомби закружилась голова, и он вдруг осознал, что у него снова появилась голова. И еще тело, совсем не такое беспомощное, каким оно было там, в другом мире, называемом «реальностью».

Он почуял пищу, а затем и увидел ее своими подслеповатыми глазками. Свежее, розовое мясо с одуряющим запахом, лопающееся на зубах и щекочущее вкусовые рецепторы… Мясо лежало на ковре из чистой зеленой травы, как будто специально приготовленное для него. Было тепло, но не жарко. Пахло юной зеленью, поблизости журчал ручей, где-то вверху пели птицы. Свежий ветер перебирал шерсть на спине пса и ласкал шрамы на боку. Шрамы?!.. Кроме них, ничто не напоминало о смертельных ранениях…

Он поискал того, кому был обязан этим раем. Он искал его внутри себя, но не нашел. Пока. Незнакомец находился далеко, в недоступном месте. Потревожить его было бы глупостью и чудовищной неблагодарностью. Поэтому бультерьер просто принялся есть, наслаждаясь каждой секундой отсрочки, подаренной неведомым благодетелем.

Наевшись, он отправился к ручью с прохладной, кристально чистой водой, стекавшей с далеких сизых гор на горизонте, и долго лежал в нем, чувствуя, как жидкость смывает грязь и слизь Г-е-р-ц-о-г-а не только с его шкуры, но каким-то странным образом и с внутренностей.

Вдруг его будто ударило что-то. Он почуял человеческий запах. Запах того самого человека. А еще запах суки. Именно такой, о которой он мечтал, – истекающей соком, молодой и сильной. Зомби ощутил напряжение между задними лапами и устремился на поиски еще одного подарка судьбы.

* * *

Он нашел их на берегу прекрасной синей реки, в которую впадал горный ручей. Вокруг были пологие зеленые холмы; берега устилала густая трава. В этой траве двое людей занимались любовью: тот самый парень из ночного парка и незнакомая Зомби девушка с длинными темными волосами.

Несколько секунд бультерьер равнодушно рассматривал их со склона холма. Он запомнил мужчину израненным и истекающим кровью, но сейчас тот был цел и невредим. Впрочем, гораздо больше Зомби заинтересовал живой предмет тигрового шоколадно-коричневого окраса, лежавший на берегу возле самой воды. У предмета было плотное, хорошо упитанное бочкообразное туловище, розовый живот с двумя рядами тугих сосков, толстые лапы, легкомысленный кожаный ошейник, на котором сверкало что-то, и чудесная бультерьерская морда.

Сука лениво потянулась под лучами солнца. Почуяв сестру по крови, Зомби задрожал и радостно поскакал вниз. Он налетел на нее, сразу же окунувшись в облако ее запахов, и затеял целеустремленную любовную игру. Она была ошеломлена его появлением и бурным натиском всего несколько секунд, потом приняла игру и начала сопротивляться.

Он почувствовал, что такое мощь настоящей самки! Ее укусы были нешуточными и разжигали его еще сильнее. Зомби привело в восторг то, что он впервые встретил равную себе соперницу. Люди не обращали на их возню никакого внимания – они были заняты не менее серьезным делом.

Самка немного поддалась – ровно настолько, чтобы поддразнить его и растянуть удовольствие. Пес совершенно потерял голову. Борьба поглотила его целиком, и он не видел ничего вокруг.

До него еще не дошло, что место заточения может быть не только холодным и враждебным, но теплым и полным удовольствий…

Сука подрагивала под ним, а он покусывал ее шею. Запах, исходивший от ошейника, был каким-то странным и незнакомым. Металлический предмет покачивался, отбрасывая слепящие отражения. Чисто человеческая, бессмысленная штучка. Монета? Ключ? Медаль?.. Зомби был слишком увлечен горячей плотью самки, чтобы обращать внимание на подобную мелочь.

Огненный шар разгорался там, где бультерьеры тесно сливались друг с другом. Праздник жизни бушевал на прекрасном берегу, и пока никто не задумывался о том, что последует за этим.

* * *

Несколько уцелевших псов из стаи Г-е-р-ц-о-г-а спустились к замерзшему ручью, привлеченные хорошо знакомым запахом. Они лишились руководства и жестких рамок подчинения, но все еще были злобны, впервые отведав сегодняшней ночью человеческого мяса. Исчезла сила, затуманивавшая их разум, однако они уже не замечали этого. Собаки искали вожака, чтобы следовать за ним дальше, или его убийцу, чтобы сожрать того и отомстить.

Некоторые из них видели тело бультерьера, неподвижно лежавшего на берегу. Когда они подошли поближе, его уже не было. Псы остановились в растерянности. Они были не в состоянии постичь факт исчезновения. Случившееся напоминало проклятые человеческие шутки вроде бесплотных голосов, доносившихся из коробок, или изменчивых изображений на стекле…

Еще до наступления утра псам пришлось убраться из парка в том направлении, откуда они появились. Серые тени двигались по спящему городу. Они познакомились с изнанкой жизни еще глубже. Теперь они не боялись двуногих бродяг. Псы знали, что с ними делать и как бороться с неутолимым голодом.

Глава двадцать девятая

Ранние сумерки вползали в комнату через окна, когда Макс, проклиная все на свете, натянул на себя свои самые широкие джинсы, свитер, сапоги, пальто отца, висевшее в шкафу нетронутым со дня его смерти, положил во внутренний карман «беретту» и кивнул Клейну в знак того, что готов.

Незадолго до этого Ирина вернулась из магазина с полной сумкой еды. Максим подмигнул ей и дал понять, что рассчитывает на вкусный ужин. На самом деле он не был уверен в том, что успеет вернуться к ужину, и даже в том, что вообще вернется. Настроение было на нуле. На улице он поднял воротник пальто; влажный весенний ветер пробирал до костей.

Начиналась новая унылая неделя. Зима в этот год отступала медленно, доллар рос, продукты дорожали, люди теряли работу и мерзли в плохо отапливаемых домах, нищие коченели в переходах метро, в душах поселились тоска и отчаяние.

Темное облако накрыло город, облако злобы и всеобщей продажности. Тревога и предчувствие катастрофы витали в тяжелом сером тумане.

«Город сквозных течений воздуха, трупного запаха, лилового света. Крысы на задворках пережевывают новый день…». Макс вдруг подумал, что Строков был прав: «Мы давно идем ко дну…». Даже если все закончится вполне благополучно, эдаким ренессансом, он знал, что навсегда запомнит годы своей молодости, как период безвременья. Пропасть. Пустота. Безысходность. Звериное одиночество. Мелкая, грязная война…

Теперь для Голикова всё изменилось; у него не было завтрашнего дня. Это позволяло забыть о многих проблемах и на практике постигать философию экзистенциализма.

Клейн оставался для него чужим человеком. Тайной за семью печатями. Случайным попутчиком. Соседом по камере. Возможно, хорошо замаскированным врагом. Макс предчувствовал, что когда-нибудь (если, конечно, он останется в живых) Клейн исчезнет так же неожиданно, как появился. Неожиданно и бесследно. И его уход будет прекрасной иллюстрацией того, что все кончается бесповоротно…

Становилось что-то совсем тоскливо. Клейн помалкивал, а Максиму тоже не хотелось разговаривать. Выйдя из метро, они подошли к многоэтажному зданию из стекла и бетона, в котором находилась его контора.

В здании было очень холодно, отопление практически не работало. Холод медленно, день за днем высасывал жизнь из таких же никчемных личностей, как Голиков. А тупая однообразная деятельность высасывала из них душу.

В конце концов, все они давно превратились в трусливое стадо неудачников, озабоченных только убийством времени и своим собственным эфемерным сомнительным благополучием. Единственным развлечением, естественно, стали пьянки и секс. Первое – для пожилых, начальствующих и потерявших всякую привлекательность, второе – для более молодых и еще не утративших признаки пола. В последнее время пьянки приобрели истерическую окраску, а сорняки любви прорастали в смердящей атмосфере сплетен.

Почти все втайне ненавидели друг друга. Зависть быстро разъедала то, что не успела сожрать глупость. В минувшие два года было очень трудно с работой и деньгами. Это окончательно вбило кол в братскую могилу конторы. Без двойной морали стало невозможно существовать. Разрыв между теми, кто находился у кормушки, и остальными был колоссальным. Все левые делишки прикрывались циничной болтовней в духе грязных политиканов, действовавших на гораздо более высоком уровне.

Самое смешное, что способов борьбы с этим не существовало или они были заведомо утопичны. Тотальное гниение развращало всех, даже тех, кто начинал с бескомпромиссного идеализма. Везде было одно и то же. Контора, в которой работал Голиков, была не самой худшей организацией. По крайней мере, здесь об него не вытирали ноги открыто. Большинство хорошо усвоило, что бежать некуда.

Единственным слабым утешением для Макса являлось то, что ему все еще хотелось блевать при одном только виде этого дурдома, в котором он был покорным пациентом вплоть до вчерашнего дня. Немного скрашивали ситуацию несколько его приятелей и приятельниц (среди них две бывшие любовницы). Все вместе любили постонать за бутылкой водки по поводу своего беспросветного существования…

Макс посмотрел на окна своего кабинета, находившегося на третьем этаже. Они были темными, и он повел Клейна внутрь. Дежурный на вертушке проводил их тупым взглядом, но не остановил, что было несомненным завоеванием демократии и следствием всеобщего безразличия.

Полутемные коридоры опустели. Было включено только тусклое аварийное освещение. В красноватом свете, сочившемся из-под зарешеченных плафонов, лица казались испитыми и липкими. В гулкой тишине был отчетливо слышен каждый звук, и оба посетителя невольно старались ступать тише. За одной издверей громко тарахтела печатная машинка… Меньше всего Максу хотелось сейчас встретить кого-нибудь из знакомых и не дай Бог – начальство.

Он без приключений добрался до двери своего кабинета и достал ключ. Какое-то странное чувство охватило его – ему показалось, что в кабинете он может увидеть что-то необычное. Но все осталось без изменений. Шкафы с документами, стол, настольная лампа, несколько стульев, два телефонных аппарата для городской и местной связи, старый, покрывшийся пылью «двести восемьдесят шестой» компьютер «желтой» сборки и пара чахлых цветов в горшках, съежившихся у замерзшего окна…

Максим пропустил вперед Клейна и запер дверь на замок. После этого включил настольную лампу. Свет, пробивавшийся из-под абажура, был неярким и почти незаметным с улицы.

Макс сел во вращающееся кресло, включил компьютер и, пока шло тестирование, выжидающе посмотрел на Клейна. Тот достал из внутреннего кармана и протянул ему две дискеты. На обоих имелись каталоги, названные «GUIDE». Макс сбросил на «винт» текстовые файлы, приготовил пачку бумаги и включил постраничную печать.

Приглушенно заработал струйник «hewlett-packard». Голиков прочел первые несколько строчек, вселивших в него неясную тревогу и заставивших задуматься, не имеет ли он дело с душевнобольными людьми. Во всяком случае, начало книги Строкова не имело ничего общего с оригинальным текстом.

Клейн сел на стул, и только внимание, с которым он наблюдал за медленно растущей стопкой бумажных листов, выдавало его заинтересованность… Еле слышно перемещалась секундная стрелка в настенных часах. С тихим шорохом скользила каретка принтера. Минут через двадцать Макс почувствовал, что замерзает. Графин был заполнен до половины, и он решил согреть воду для чая.

Глава тридцатая

Они выпили по две чашки чая «батик», когда принтер подобрался к шестисотой странице. Оставалось еще около двухсот. В этот момент Макс услышал звук, с которым ключ проворачивался в замке. Он вздрогнул, как будто кто-то застал его на месте преступления. Для уборщицы было поздновато, а для ночного дежурного рановато проявлять свое любопытство.

Дверь открылась, и Макс увидел своего шефа, человека недалекого и, в общем-то, благодушного, начинавшего делать пакости только тогда, когда уже не оставалось другого выхода.

– По-моему, ты взял отпуск, – сказал тот, не здороваясь. Его маленькие заплывшие глазки несколько секунд изучали Клейна, потом переместились на светящийся экран монитора.

– Надо кое-что сделать, – без всякого вдохновения сказал Макс, про себя посылая шефа ко всем чертям.

Но тот уже входил в кабинет. Максиму пришлось подняться ему навстречу и загородить собою проход. Шеф двигался как-то странно, вполоборота, как будто прятал что-то за спиной, но обе его руки были на виду. Сойдясь с Максом вплотную, он тихо спросил, скосив глаза на масона:

– Кто это?

– Мой знакомый. Попросил помочь.

– Ты совсем обнаглел! – вдруг взвизгнул шеф, и на его губе появились капли розово-красной слюны. Не белой, а розово-красной – Макс с удивлением заметил это, разглядывая нижнюю часть его лица.

– Пошел вон отсюда! – закричал тот, багровея.

– Не понял?..

– Ты все прекрасно понял! Немедленно выключай компьютер и убирайся! Вместе со своим другом. Вон!!

С этим человеком происходило что-то непонятное. Макс никогда не видел его в истерике по столь незначительному поводу. Впрочем, повод был значительным, и он знал это. Голиков завидовал ледяному спокойствию Клейна. Его самого охватила слепящая ярость. – Эй ты, придурок, – сказал он своему начальнику, по всей видимости – уже бывшему. – Даже мой покойный папа никогда не говорил мне «пошел вон»…

Шеф задыхался и повторял на выдохе:

– Скоты!.. Скоты!…

Его взгляд приклеился к пачке бумаги с неразличимыми с большого расстояния значками шрифта. Теперь Макс вообще не понимал, как мог сосуществовать с ним долгие годы. Причина этих отношений и причина сдерживать себя рухнули в одну секунду.

– Иди на хер! – сказал Голиков, стараясь не кричать и контролировать себя. Чье-то дыхание, пропитанное ненавистью, заставляло его проглатывать эту ненависть порцию за порцией и влекло к непоправимому поступку.

И тогда случилось что-то совсем уж несуразное. Шеф оттолкнул Максима, не ожидавшего ничего подобного, и бросился к компьютеру.

Неповоротливое тело оказалось на редкость резвым. Толстый кулак, обтянутый изнеженной рыхлой кожей, врезался в системный блок и пробил металлическую оболочку с такой же легкостью, с какой молоток пробивает консервную банку.

Раздался треск, гул сдохшего вентилятора, экран монитора погас. Разбушевавшийся босс выдернул окровавленный кулак, выворачивая наружу острые края звездообразной дыры, образовавшейся в металлическом корпусе. Содранные с кисти лоскуты кожи болтались, как лохмотья. Отчетливо скрипнула кость, по которой царапнуло железо…

«Hewlett» захлебнулся на шестьсот двенадцатой странице. Прежде чем Клейн или Макс успели сделать хоть шаг, шеф ударил еще раз – теперь уже по дисководам, превращая дискеты в осколки пластмассы. На сером корпусе блока были отчетливо видны расплывающиеся капли крови. При этом на перекошенном лице безумца не появилось и признаков боли. Оно выражало только злобу и неудержимое желание разрушать.

Макс был в шоке и не сразу заметил что-то серебристо-белое на левой стороне его мешковатого костюма, чуть пониже лопатки. Предмет казался приколотым к серому пиджаку и почти не выделялся на фоне ткани. Клейн отреагировал раньше. Он подскочил к боссу Голикова, крушившему компьютер, и провел рукой по его спине. Палец с отполированным ногтем попал точно в серебряное кольцо.

Человек содрогнулся и дико закричал. Масон выдернул из его спины египетский крест. Двенадцатисантиметровый заточенный столбик оказался острым, как клинок стилета, и испачканным густеющей артериальной кровью…

До Макса не сразу дошло, что эта вещь торчала в сердце его шефа еще до того, как тот появился в кабинете. Итак, еще одна смерть, непонятная и неестественная. Он почувствовал, как ослабеют ноги, что было верным признаком нового приступа страха.

Он не знал, знакомо ли Клейну слово «зомби», Но с буйным покойником тот обошелся очень спокойно. Живой труп начал оборачиваться, держа в руках принтер, которым мог бы размозжить масону голову. Его глаза быстро стекленели, а движения стали отрывистыми и несогласованными, как жесты куклы-автомата.

Клейн успел пригнуться, и струйник врезался в стену, превратившись в груду мятого металла и пластмассы. Выпрямляясь, масон плавно ударил мертвеца по щеке; голова того вывернулась набок, и теперь невидящие глаза уставились в темноту за окном. Клейн изящно отступил между беспорядочно снующими кулаками, и его пальцы стремительно прочертили тонкие полосы на щеках трупа.

Следы от пальцев оставались мертвенно-белыми – Максу показалось даже, что они представляют собой какие-то знаки. Он немного растерялся и теперь бросился к двери, чтобы запереть ее. «Беретта», лежавший во внутреннем кармане, уперся рукояткой в левую грудь, и Макс вспомнил об опасности, которая могла подстерегать снаружи. Ведь должен был существовать тот, кто воткнул «анх» в человеческое сердце…

Тем временем труп медленно приближался к окну, раздирая перед собой воздух скрюченными пальцами. Его ноги быстро теряли гибкость; он шел, как на ходулях, и, когда до стекла оставалось полметра. Макс понял, что сейчас произойдет. Он непроизвольно шагнул вперед, но Клейн остановил его властным и строгим жестом.

Лицо масона было беспощадным, как лицо жреца в момент жертвоприношения. Жизнь есть жизнь. Смерть есть смерть. Простая истина из двух предложений, между которыми помещаются человеческие иллюзии и заблуждения чернокнижников. На самом деле ничего нет посередине; все должно быть завершено – Голиков вдруг принял это, как неотвратимый закон своей личной войны. На последующее он смотрел, не отрываясь…

Окровавленные руки шефа пробили двойное стекло огромного окна и погрузились во влажный воздух ночи. Еще шаг – и острые пики силиконовых скал вонзились в бледнеющее лицо, вырезая на нем замысловатый узор. Бедра ударились о подоконник, и, потеряв равновесие, мертвец повалился вперед, словно упал на предательский лед.

Стекло хрустнуло, верхняя его часть тяжело осела, устремившись вниз гильотинным ножом, и встретила по пути человеческую шею. Стеклянное лезвие вошло в нее примерно на сантиметр, проломив позвонки и ускорив падение. В воздухе мелькнули брюки и рифленые подошвы грубых коричневых ботинок.

Потом сквозь шелест стеклянного дождя снизу донесся звук негромкого влажного шлепка, с которым асфальт встретил тело мертвеца.

* * *

– Надо уходить! – рявкнул Клейн и схватил уцелевшую пачку бумаги. Макс осмотрел кабинет. На этот раз шансов отвертеться было микроскопически мало. Труп с колотой раной, разбитое окно, следы обуви, остатки чая в чашках, отпечатки пальцев… Вдобавок, его наверняка вспомнит человек, дежуривший на входе. Теперь уже допроса не избежать, ведь это был его кабинет и его следы…

На всякий случай он положил обе чашки в первый попавшийся картонный конверт и раздавил их каблуком, после чего высыпал осколки в карман.

– Быстрее! – поторопил его Клейн, и оба выскочили за дверь, не заперев ее.

Коридор пока еще был пуст. Макс потянул масона за рукав к запасной лестнице, ведущей на задний двор.

Они сбежали по ступенькам, не встретив никого, кроме уродливой старухи в черном, стоявшей возле стены. Она сгорбилась так сильно, что ее лица почти не было видно. Оно казалось сморщенной маской, окруженной желтоватыми редкими волосами.

Макс впервые видел эту ведьму. Пробегая мимо нее, он на мгновение почувствовал отвратительный трупный запах. Непонятно было, откуда она взялась и что делала здесь. Если Клейн и обратил внимание на старуху, то не подал виду. Наверное, просто выбрал из двух зол меньшее.

Они оказались у двери, на которой висел небольшой навесной замок.

Это был старый выход во двор, которым пользовались очень редко. На цементном полу валялось огромное количество окурков. Запрещающий знак на стене изображал перечеркнутую сигарету.

Одного удара ногой было достаточно, чтобы сломать петлю замка. За дверью ржавели два контейнера с отходами, электродвигатель и автомобильная будка. Пробравшись между грудами металлолома, Голиков и Клейн наткнулись на гору строительного мусора, за которой был виден сплошной забор из бетонных плит трехметровой высоты. Макс знал, что по ту сторону забора находится узкий переулок, заканчивающийся въездом на территорию соседнего завода.

Он нашел короткую доску и приставил ее к стене. С помощью масона кое-как взобрался на нее, и его голова показалась над шершавым краем плиты. В переулке пока еще было безлюдно и тихо. Он махнул рукой, и Клейн подтолкнул его снизу. Застонав от боли. Макс забросил ногу на забор и подтянул тело. Вниз посыпались осколки чашек. «Беретта» врезался в грудь. В плече как будто выгрызала нору большая злобная крыса…

Лежа на торце плиты шириной в десяток сантиметров, он протянул масону руку. Но тот повторил его трюк без посторонней помощи и с необычной для своего почтенного возраста ловкостью.

На другой стороне забора они оказались почти одновременно. Макс сполз по плите, приземлившись на одну ногу. Вторая была охвачена огнем. Ему показалось, что края рваных ран снова разошлись.

Наспех отряхнувшись, он посмотрел на Клейна. Пальто слегка вздувалось у того на груди. Там лежала пачка бумаги, доставшаяся им слишком дорого. Макс понял, что ему придется избавиться от пистолета раньше, чем состоится разговор с властями. Отвратительное чувство, что потеряно все, было еще хуже физической боли. Ловушка захлопнулась, и он не видел выхода из создавшегося положения…

Они вышли на проспект. Там, где лежал труп, собралась небольшая толпа. Ее освещали только фары проезжавших мимо машин. Макс повел Клейна в другую сторону, к трамвайной остановке, подальше от того места, где его могли узнать.

Он шел, еле переставляя ватные ноги и ощущая себя мешком с костями. Он не умел так жить и не мог расслабиться хотя бы на секунду. Остаться в одиночестве сейчас было бы невыносимо. Он понял, что цепляется за Клейна и Ирину. Но что будет, когда те бросят его?..

Глава тридцать первая

– Все-таки ему удалось помешать нам – сказал масон рассматривая оборванную шестьсот двенадцатую страницу. Один ее угол превратился в пепел. – У нас есть большая часть текста. Этого хватит, чтоб войти, но может не для того чтоб выйти. – Клейн изъяснялся в своем обычном стиле, не договаривая главного и пропуская слова…

Они сидели в квартире Голикова и поглощали весьма сомнительную Иркину стряпню. Впрочем, Максу было не до еды. Тревога скрутила его кишки в тугой узел, через который было трудно протолкнуть даже маленький кусочек пищи.

Ему удалось проглотить хоть что-то после того, как он влил в себя граммов двести водки. Теперь он лихорадочно соображал, что будет говорить, когда придут люди с удостоверениями. Но ему не удавалось зацепиться ни за одну связную мысль.

– Самое время найти другую копию, – сказал Клейн как бы самому себе. – Если она, конечно, существует.

– По-моему, уже поздно, – сказала Ирина. – Посмотрите вечернюю газету. Раздел происшествий.

Рука Макса, державшая вилку, остановилась на полпути ко рту. Клейн потянулся за газетой и развернул ее. Максим видел полосу с расстояния чуть больше метра. Строчки расплывались и плясали, однако он все же понял, что речь в заметке шла об очередной смерти в запертой квартире.

Судя по состоянию трупа, это было зверское убийство, но с необъяснимым исчезновением убийц. Преступление против личности сопровождалось варварским уничтожением предметов обстановки и вещей покойного, включая персональный компьютер. Судмедэксперты в шоке… По данным предварительного следствия, убитый Б. Могилевский поддерживал тесные контакты со скончавшимся несколькими днями ранее В. Строковым. В связи с этим версия самоубийства Строкова пересматривается…

– Скорее всего, тот самый компьютер, – процедил масон. – Это ясно, как божий день. Нас опередили.

Макс хмыкнул и плеснул себе еще водки. «Беретта», завернутый в целлофановый кулек, лежал в кармане его пальто. Он собирался закопать его этой ночью где-нибудь подальше от своего дома. Интересно, установлена ли уже личность хозяина кабинета и его адрес? Если да, то это последний нормальный ужин в его жизни…

– У нас мало времени, – справедливо заметил Клейн.

– Ну и что вы намерены теперь делать? – спросил Макс с пьяной горечью. – Превратить мою квартиру в избу-читальню?

– Я намерен научить вас обоих технике перемещения. Сеанс будет коротким и очень рискованным. Насколько я понимаю, у вас нет гашиша или мескалина?

Макс засмеялся. По его мнению, Клейн просто прикидывался наивным идиотом.

– Как насчет ЛСД-25?

– Вы немного опьянели. Иногда это помогает. Если вы наелись, детки, слушайте внимательно и попробуйте сделать то, что я скажу, иначе вас ничто не спасет. Мы имеем дело с врагом, который умеет перемещаться поэтому вам придется научиться тому же… Я смогу помочь только в самом начале, потом все будет зависеть от вас. Самое худшее – потерять ориентировку и заблудиться. Чтобы избежать этого, я воспользуюсь книгой Чинского. К сожалению, утрачена ее последняя часть, в которой описана техника возвращения и координаты соответствующих перекрестков… Поэтому я не гарантирую, что каждый из вас останется тем же, кем является сейчас… Похоже, он говорил серьезно. Макс был не против чудес. В принципе. Чудо – единственное, что могло его спасти. Он был согласен на что угодно, лишь бы снова стать законопослушным гражданином, но не мог воспринимать слова Клейна без иронии. Он был крепко привязан к единственной реальности. Настолько крепко, что скоро она могла сделать его мертвым.

– Черт вас возьми, – сказал он. – Почему это не пришло вам в голову немного раньше? Например, до визита к Виктору?

– Разве тогда ваша свобода была под угрозой? – видимо, масон не притворялся. Он действительно не понимал. То, что под угрозой находилась жизнь Голикова, было для него незначительной частностью.

– Хорошо, только побыстрее начинайте, – раздраженно бросил Макс. – В камере будет гораздо труднее чему-либо научиться.

Клейн аккуратно коснулся губ салфеткой. Потом достал из кармана плоскую металлическую коробочку с тончайшей резьбой на крышке. Под крышкой оказались кусочки какого-то вещества, больше всего похожего на застывшую смолу.

Зрачки масона были сужены до предела. В его белках отражался искусственный свет. Голос звучал в тишине позднего вечера, как бормотание духа, замурованного в древней стене:

– …Ваши память и восприятие изменятся, но постарайтесь запомнить: самое важное – это общий сон. Держитесь друг друга, а вместе держитесь меня, пока не научитесь ориентироваться самостоятельно. Следуйте за мной, кем бы я вам не казался. По возможности не поддавайтесь искушениям и иллюзиям. Не путешествуйте в одиночку. Как только возникнет непосредственная угроза, перемещайтесь дальше, но все вместе! Если удастся, сразу же возвращайтесь. Здесь я найду вас всегда, а ТАМ вас не найдет никто, и некому будет вернуть вас оттуда…

Макс еле заметно раскачивался, подчиняясь глубинному ритму его речи. Слова все еще находились на бесконечном удалении от подлинного переживания. Разговоры Клейна были, словно книги мистиков, – многообещающими и совершенно бесполезными.

– …У вас появится возможность выбирать. Выбирайте правильно. Любая ошибка необратима и смертельна. Доверяйте мне, потому что больше вам некому доверять… Вероятно, вначале вы не сможете отличать врагов от союзников. Исключением являются мальчик и белая собака. Только настоящие мальчик и собака… Будьте готовы ко всему. Любая новая реальность может оказаться хуже предыдущей… Теперь приступим. Поскольку вы не сумеете войти в общее сновидение, мне придется ввести вас независимо от ваших тайных желаний…

Он вручил Ире и Максу по кусочку зелено-коричневого смолоподобного вещества и велел медленно разжевывать его, глотая только слюну и выделяющийся сок. Сам Клейн откинулся в кресле и прикрыл глаза. Его белки поблескивали в узких щелях под веками.

Как никогда он был похож на шарлатана.

* * *

Максим был слишком пьян, чтобы сразу почувствовать какой-либо особенный вкус. Смола быстро размягчилась на языке, и вскоре он ощутил ее горечь и терпкость. Постепенно улетучивалась тревога… Спустя несколько минут голова немного просветлела, как будто ее заполнял легкий теплый газ. Эффект воздушного шара был довольно сильным. Одна часть тела всплывала, в то время как другая оставалась очень тяжелой и подверженной неприятным ощущениям вроде жжения в желудке и тошноты…

Потом все физическое постепенно растворилось в невещественном. Каждый звук стал удивительно чистым и громким, но не калечил уши, потому что был вибрацией иной природы. Макс услышал ангельское пение пустоты. Шорох насекомого, ползущего по абажуру, воспринимался, как близкий гром в очищающую грозу. И повсюду было разлито сияние, интенсивное, но не слепящее – феерия света, рождавшая фантастическую музыку.

Миллионы цветов, о которых он раньше не подозревал, пронизывали его лучами нестерпимого блаженства, обращая тело в дрожащий атомный студень, и трансформировали грязь в чистую обезличенную радость. Но радость не была абсолютной; это было наслаждение движением к глубокому миру, покою и любви сквозь волшебные ландшафты запредельного существования. Иллюзия времени исчезла; неописуемая свежесть летала, подобно бесплотной птице, среди хрустального смеха богов, играющих в залитых солнцем облаках…

Макс встал с кресла, обратившегося в точку, вспыхнувшую музыкальным контрапунктом и спектральным веером перед тем, как исчезнуть. Его голова пронзила искрящийся туман, отреагировавший ласковыми прикосновениями к обнаженному мозгу. Он вдохнул разреженный воздух стратосферы и оказался в холодной звенящей чистоте космоса. Здесь сверкали разноцветные звезды, словно драгоценные камни в черном бархате небес, – звезды с непроизносимыми именами, – и каждая из них была глазом космического существа размерами в миллионы световых лет…

Все происходившее на исчезающе малой Земле показалось Максу таким незначительным, таким смехотворным; собственное «эго» запирало его в скорлупке ограниченных чувств; теперь он избавился от страха и ощущения безнадежности, но до сих пор пребывал в странном безотносительном движении, поглощая наполняющий мир фотонный ветер…

Замутненные звезды посыпались с покосившихся небес, как сухие листья. Пространство утратило прозрачность и бесконечную перспективу. Он падал куда-то в сужающуюся яму и рассмотрел на неопределенном расстоянии от себя обнаженную женскую фигуру с развевающимися волосами. Она повернула к нему голову, и Макс разразился слабеющим смехом – вместо женского лица он увидел изящную мордочку леопарда в золотистых каплях, сверкавших тончайшими звуками клавесина…

Но свет уходил из мира, и свет покидал его внутренности. Он снова ощутил тяжкие якоря существования, тянувшие на дно Вселенной, к костям и смерти… Темнота становилась все более гнетущей. Стены бездонной ямы состояли из липкой мертвеющей субстанции. Он понял, что оказался в протосне, сне без видений и атрибутов – в том измерении, которого никогда раньше не осознавал. Он даже не вспоминал о собственном теле, но ощущал чье-то присутствие рядом. Это были они, его союзники – две трепещущие жизни, которые когда-то, где-то назывались Ирина и Клейн…

Он потянулся к ним бесплотными лучами своих желаний, и Клейн ответил ему. Он почувствовал неописуемую вибрацию. Масон успокаивал его, как человек успокаивает растерявшегося и испуганного щенка, впервые оказавшегося в непривычной обстановке. Он знал, что чернота, простиравшаяся вокруг, бесконечна, и это ужасало сильнее, чем физическое уничтожение. Он мучительно постигал первый урок перехода: безмолвие разума, сворачивание сознания в точку, погружение в первобытный сон, лишенный архетипов.

Он действительно стал иным, избавившись от многих привязанностей, заблуждений, комплексов. Его перестало тревожить одиночество – никакого другого состояния просто не существовало. Человеческая мораль предстала в виде уродливой короткоживущей догмы, вроде кодекса поведения и обязанностей, принятого в муравейнике. Он стал опасен; его снова затапливала грязь.

Он понял, что хочет Ирину, после вселенской любви он желал проникнуть в нее тысячами своих чувств и опутать ее «эго», чтобы затем раздавить его… Макс дрожал от похоти. Где-то должно было опять возникнуть ее тело, как тень от зажженной лампы инстинкта, как проекция его вожделения. Он искал то, что хотел, и понимал, что уходит в сторону. Болото затягивало, мгла звала беззвучными сладострастными песнями, но Клейн держал его на крепком поводке. И девушку тоже.

Масон провел их, смятенных и испуганных, к восходящему потоку. Отсюда начинался жуткий и интригующий путь к сновидениям. Это был мост между «внутри» и «снаружи», врата, за которыми начинались непостижимые территории измененного сознания.

Максу это место представлялось черным столбом, вокруг которого тени кружились в призрачном хороводе. Где-то на его вершине, там, куда возносил ветер перемен, существа погружались в хаос новых измерений. Отыскать в нем нужную дорогу было труднее, чем в самом сложном лабиринте Земли. Поэтому Макс цеплялся за общий сон, за общую бесчувственность, лишь бы не потерять союзника, впервые отправившего его в путешествие на другую сторону жизни…

* * *

Спустя тридцать восемь минут после того, как Клейн закончил фразу: «…мне придется ввести вас независимо от вашего желания», дверь квартиры Голикова была взломана крепкими ребятами из спецподразделения «титан», одетыми в черные комбинезоны и бронежилеты.

После осмотра выяснилось, что в квартире никого нет. В двух комнатах горел свет. На столе были найдены остатки еще теплого ужина на троих. Дверные замки были заперты изнутри, также закрытыми оказались балконная дверь и все окна.

Исчезновение хозяина квартиры и двух его неустановленных гостей неминуемо связывалось со столь же загадочными смертями Строкова и Могилевского. Голиков стал главным подозреваемым и в деле об убийстве Кононова В.А., выброшенного из окна его кабинета. Это дело постепенно обрастало самыми невероятными слухами.

При обыске в квартире не было найдено ничего такого, что проливало бы свет на события последних дней. Милиционер, дежуривший в метро, опознал по фотографиям человека, толкнувшего под поезд женщину и затем напавшего на него… «Беретта» и «скорпион» исчезли из квартиры так же бесследно, как исчезают тела ушедших в нирвану.

Часть вторая Сумерки

Глава тридцать вторая

Если это и было сном, то довольно приятным. Впрочем, от обычного сна или галлюцинации новую реальность отличала прекрасная проработка деталей и то, что человек по имени Максим Голиков отлично помнил свою прежнюю жизнь. Он осознавал произошедшую с ним глубокую перемену. Горький привкус во рту напоминал о препарате Клейна и переходе…

Теперь у Макса было два параллельных прошлых, слившихся в одно настоящее. Вполне возможно, что в ближайшем будущем ему придется «вспомнить» еще несколько снов.

* * *

А пока он лежал на спине и рассматривал отражения в зеркалах, укрепленных на потолке примерно в шести метрах от него. Себя, богатого тридцатилетнего повесу, единственного наследника мультимиллионного состояния, владельца золотого прииска в Сибири, фабрики по производству контрацептивов в Харькове, нескольких пятизвездочных отелей на южном побережье Крыма, и спавшую рядом крепким утренним сном Ирину Савелову – певицу из роскошного ресторана «На набережной», носившую артистический псевдоним «Ирен»…

Сейчас, после бурной ночи любви, созерцание женского тела не вызывало у него иных чувств, кроме нежности и самодовольства. Стройные ноги его подруги были до колен укрыты смятой простыней; выше открывался простор для фантазии художника или эротомана.

Максим не сразу пришел в себя и не сразу «въехал» в новую жизнь. Состояние двойственности было слегка ошеломляющим и в то же время отдавало какой-то фантасмагорической игрой. Убийственные проблемы из той реальности, где Макс был незначительной личностью, все еще напоминали о себе рудиментарными приступами страха, а когда Голиков вспомнил о неприятностях, возникших у отпрыска богатейшей фамилии здесь, он потянулся к своему золотому портсигару, лежавшему на прикроватной тумбочке.

Он взял портсигар в руки и посмотрел на фамильный герб. Герб был знакомым и незнакомым одновременно. Макс безрадостно ухмыльнулся. Ситуация уже не казалась ему забавной. Одна половина его двуликого существа видела герб впервые, другая созерцала сие геральдическое чудо не менее восьми тысяч раз, начиная с раннего детства, проведенного в родовом поместье под Харьковом.

«Интересно, куда подевался Клейн?» – подумал Максим и тут же решил: «Ладно, черт с ним…» Он открыл портсигар и достал заранее приготовленную папиросу с марихуаной. Оказывается, у него были надежные старые друзья, поставлявшие прекрасную афганскую «траву».

Он, исключительно редко курил «джойнт» с утра, но сейчас сделал это прямо в постели и попытался думать. Ему предстояло совместить кошмары двух измерений, чтобы уцелеть в обоих.

Думать не получалось. Волшебное путешествие сознания все еще продолжалось. Себя он рассматривал в зеркале осторожно, словно боялся обнаружить подделку. У него снова были длинные ухоженные волосы. Ровный загар. Чистая кожа. Неправдоподобно белые зубы. «Тренажерная» мускулатура. В общем, аккуратненький плейбой из солярия…

Потом он разглядывал спальню гостиничного номера, стоившего не менее ста пятидесяти рублей в сутки. Стены и углы потолка были украшены росписью на мотивы скифской мифологии. Сквозь тяжелые лиловые шторы еле пробивался ранний солнечный свет. На столике стояла ваза со свежими фруктами. Тут же валялся номер бульварной газетенки. Увидев собственную фотографию, помещенную на первой полосе. Голиков скривился и почувствовал запоздалое раскаяние.

Вчерашний вечер в кабаке «Якобсон» явно «удался». Максим смутно помнил, что перебрал «смирновской номер 21» и вместе с двумя приятелями из высшего света выплясывал что-то дикое под музыку молдавской фолковой группы. Кстати, с ними были и три какие-то шлющонки. Но откуда взялась Ирина? Вот этого он никак не мог понять… Вполне возможно, что сегодня он получит счет из кабака за причиненный ущерб. И теперь уже не скажешь: «Живем один раз!..»

Ирен зашевелилась рядом и прищурившись, вдохнула аромат «джойнта». Из-под простыни показалась ее ножка, охваченная золотой цепочкой, и пальчики игриво погладили его бедро. Макс удивленно посмотрел на нее; он ожидал совсем другой реакции.

По-видимому, до Ирки тоже не сразу дошел смысл происходящего. Им нужно было кое-что обсудить и кое о чем договориться. Он-то помнил ночь любви, которой на самом деле не было! Или все же была?! Не приходилось сомневаться, что внутри этой женщины осталось его семя. Голова шла кругом после дьявольского фокуса масона…

– Дай папиросу! – попросила она капризным голоском и имела на это право. Уже около шести месяцев она была его официальной любовницей.

Он засветил еще один «джойнт» и вставил ей в уголок рта. Она перехватила его руку и балуясь, перекатилась вплотную к Максу. Ее большие выпуклые соски коснулись его груди, и он понял, что уже испытывает к ней не только нежность…

Пелена сна медленно спадала с ее темных глаз. Бархатные ресницы еле заметно трепетали от дыма. После четвертой затяжки она вдруг зажмурилась и села, скрестив ноги. Потом быстро провела пальцами по левой стороне лица. Шрама не было. Максим ощутил ее отчуждение раньше, чем она открыла рот.

– Где Клейн? – спросила Ирен изменившимся голосом.

– Не знаю… По-моему, ты уже все поняла. На людях нам придется поддерживать прежние отношения. Хотя… я не против того, чтобы поддерживать их не только на людях.

– Это понятно, – сказала она, и Макс засмеялся. Марихуана сделала все не таким уж важным. Зато приятное она делала еще более приятным… Он наклонился, чтобы поцеловать плечо любовницы, но Ирен отстранилась. – Слушай, я должна привыкнуть… – Пожалуйста, привыкай побыстрее, – попросил он, набросил шелковый халат и отправился в душевую.

Стоя под тугой струей прохладной воды, он раздумывал, не пора ли нанять телохранителей. Может быть, правы некоторые из его более опытных коллег, утверждавшие, что он поразительно беспечен?.. Максим привык считать себя парнем, никому не причинившим вреда (за исключением нескольких мужей-рогоносцев), а потому имеющим все основания спокойно отходить ко сну. Недавно выяснилось, что это совершенно не так.

Когда он вышел из душевой, Ирен все еще курила, разглядывая себя в зеркале. Она была потрясающе красива. Максим считал, что ей макияж вообще не нужен, но не мешал женскому священнодействию. Он облачился в белую английскую рубашку, белую же пару от Зельдовича и кожаные испанские мокасины ручной работы.

– Тебя отвезти? – спросил он без особого энтузиазма.

– Нет, я вызову такси, – ответила Ирина, не оборачиваясь.

– Когда увидимся?

– Я позвоню.

Он вышел, тихо притворив дверь номера.

Глава тридцать третья

Двигаться бесшумно по толстому ковру было приятно. Коридорный, который нес на подносе бутылку «боржома», приветствовал Макса учтивым кивком головы. Портье, старый хитрец и знаток жизни, также проводил его легким поклоном и понимающей улыбкой. Голиков не первый раз снимал номер на ночь и был одним из самых щедрых и уважаемых клиентов.

Максим вышел через стеклянную дверь, распахнувшуюся при его приближении, и окунулся в прохладу и свежесть чудесного летнего утра. Ощутить прелесть жизни мешало только одно – тяжелое предчувствие грозящей опасности… Он оглядел тихую в этот час улицу. Справа был виден закрытый ресторан, и Голиков вспомнил, почему вчера сумел доехать только до гостиницы.

К нему подскочил человек, и Макс бросил ему ключи от машины. Спустя минуту сверкающий белый «порше» остановился в десяти сантиметрах от носков его мокасин. Тачка индивидуальной сборки обошлась ему в сто двадцать тысяч золотом, и он любил ее, как свою механическую сестру. Его ладони ласково легли на руль. Вес тела удобно распределился в кресле. Максим включил передачу и резко рванул с места. Он сделал это непринужденно, несмотря на то, что одна из его «половин» никогда не садилась за руль.

По радио передавали какой-то слащавый эстрадный кисель. Макс нашел станцию, круглосуточно наводнявшую эфир роком, и стал слушать «Гаванское дело» своих любимых «Рамоунз». Те выбили сонную дурь из его головы, и к тому времени, когда Голиков подъехал к белокаменному особняку на бульваре Столыпина, он чувствовал себя намного более бодрым и злым, чем раньше. Ирка всегда расслабляла его. Господи, и за что он любил эту шлюху?!..

Автоматические ворота закрылись за ним; глаза телекамер уставились вовне по периметру пятиметрового забора. Оказавшись под защитой мощных стен. Макс ощутил справедливость старой поговорки: «Мой дом – моя крепость». По обе стороны от въезда шелестел и благоухал небольшой фруктовый сад.

Макс подъехал к шестиместному гаражу, но оставил «порше» на аллее. Здесь же, неподалеку, покоились остатки того, что еще позавчера было черным седаном легендарной модели «марена», изготовлявшейся уральским автозаводом в пятидесятые годы малыми сериями для эксцентричных и богатых автолюбителей.

«Марену» доставил тягач дорожной полиции, и Голиков понимал, что этим дело не кончится. Обстоятельства аварии остались неясными для всех, включая самого потерпевшего. Он подозревал, что имело место покушение на его жизнь, но, конечно, ничего не сказал полицейским о своих подозрениях.

* * *

Позавчера вечером (и опять одна из его «половин» при этом воспоминании готова была взвыть от возмущения!) Максим припарковал «марену» возле ювелирного магазина на Екатерининском проспекте. Тротуар был пуст. Вдаль тянулась двойная цепочка фонарей. Машина Голикова была единственным средством передвижения на протяжении двухсотметрового участка проспекта. Макс посмотрел на витрины с бронестеклами и полез в карман за чековой книжкой, приготовившись облегчить свой счет на пару штук. Его очередная пассия, студентка местного университета, того стоила…

Он остался цел благодаря врожденному чувству опасности и быстрой реакции. Бросив случайный взгляд в зеркало заднего вида, он увидел стремительно надвигающийся «фрейтлайнер» – тяжелый и неуклюжий грузовик, производившийся по лицензии в отсталых Северо-Американских Штатах. Его фары были выключены, выдающееся вперед рыло дрожало от скорости и натужного рева двигателя; наклейка на широченном бампере предупреждала: «Если ты уберешь голову, я постараюсь не задеть все остальное».

…Сила инстинкта вырвала Голикова из водительского кресла и бросила вправо, к двери пассажира. Он оттолкнулся ногой от рычага переключения скоростей и вывалился из «марены» за секунду до того, как страшный удар превратил ее в груду искореженного металла.

Почти не потеряв скорости, грузовик со скрежетом протащил легковую машину перед собой метров двадцать. В конце концов, помятая тачка отскочила на тротуар, а «Фрейтлайнер» врезался в железобетонный столб, сокрушив его. Задние колеса подпрыгнули метра на полтора вверх. Столб рухнул, раскалывая асфальт и разбрасывая острые осколки выкрошенного бетона. Одновременно вверх ударил фонтан огня. Лобовое стекло вылетело вперед, выбитое телом водителя грузовика. Самоубийца преодолел приличное расстояние по воздуху, прежде чем упал, и еще долго катился по асфальту, лишившись своего лица, а также кожи на руках и двух третей скальпа…

Все это трехсекундное кино Макс смотрел, лежа на тротуаре, изрядно оглушенный ударами и грохотом взрыва. К счастью, его не задело осколками. Ему было жаль «марены», но еще больше было жаль канувшей куда-то беззаботности… В свете случившегося он иначе взглянул на другие мелкие неприятности. У него возникло подозрение, что кто-то с маниакальным терпением складывает мозаику из случайностей, способных ранить и причинять боль, а в ту секунду, когда эта работа будет завершена. Максу придется проститься с жизнью…

Стряхнув зловещее воспоминание, он пошел через газон к дому. На идеально подстриженной траве еще блестели капли росы. Перед парадным входом стояла машина – серая «волга», лишенная всяких индивидуальных черт. Из нее вылезли двое мужчин и направились ему навстречу. Тот, что был повыше, запустил правую руку во внутренний карман, и Максим невольно замедлил шаг. Остановившись, они смерили его неодобрительными взглядами. Видимо, потому, что он заставил их проторчать здесь половину ночи.

– Господин Голиков? Сержант Валлер, имперская уголовная полиция, – сказал высокий человек с помятым осунувшимся лицом. – Это сержант Клюев.

Макс равнодушно скользнул взглядом по их документам. Двери его дома открылись; на ступенях показался старик Истомин, служивший еще отцу Голикова. Камердинер был, как всегда, безупречно одет, чисто выбрит, а его древняя физиономия не выражала ничего, кроме холодной вежливости.

– Доброе утро, – сказал Истомин. – Господа приехали около двух часов назад и выразили желание поговорить с вами. Узнав, что вас нет, они согласились подождать.

Максим догадывался, что скрывалось за этим убийственным «согласились подождать». Старик просто не пустил полицейских дальше порога, и теперь те были очень злы. В Голикове они заранее видели никчемного богатого кретина, наверняка замешанного в каких-нибудь нечистых делишках.

– Прошу в дом, – сказал он без особого радушия.

– Если не возражаете, поговорим здесь, – скучным голосом предложил Валлер, изучая костюм Максима снизу доверху. – У меня такое ощущение, что разговор будет недолгим.

– Ладно, в чем дело?

– Вы знали водителя грузовика раньше? Может быть, встречались с ним?

– Хороший вопрос. – Макс не удержался от иронии. – Сержант, вы, наверное, видели, что осталось от парня? Сомневаюсь, что его узнала бы родная мать… Кстати, я уже подписал протокол дорожной полиции.

Полицейские проигнорировали его последнее замечание.

– Возможно, вы успели разглядеть его до столкновения? Ведь вы смогли выскочить из машины, значит, что-то показалось вам подозрительным?

– Только то, что на меня несся грузовик и не собирался сворачивать. А на ваш вопрос я смогу ответить, если вы покажете мне фотографию этого придурка. Хотелось бы увидеть, каким он был раньше.

– Это действительно интересно, – в разговор впервые вмешался другой полицейский. – По нашим данным, он был мертв. Убит еще до того, как его грузовик врезался в вашу машину.

– То есть?! – Макс понял, что заметно бледнеет. Он вспомнил своего босса из другой жизни, крушившего компьютер с металлической занозой в сердце.

Клюев достал из кармана целлофановый пакет. На солнце сверкнули лежавшие в нем полированные металлические предметы. Голиков снова подумал о Клейне и почувствовал, как ему того не хватает.

Он тупо смотрел на два египетских символа «анх».

– Эти штуки торчали у него в глазах, – продолжал полицейский. – Как видите, они достаточно длинные, чтобы достать до мозга. Мозг действительно сильно поврежден. Таким образом, тот человек никак не мог управлять грузовиком даже вслепую… Может быть, вы видели кого-нибудь еще?

Голос сержанта стал вкрадчивым. Вопросительная интонация вернула Макса к действительности.

– Что?.. Нет, никого не видел. Вернее, только одного человека, который вылетел через лобовое стекло… Вы уверены, что кто-нибудь потом не…

– Исключено. Мозг этого парня к моменту столкновения был мертв уже около часа.

– Ну что ж, господа, тогда я считаю все случившееся необъяснимым и крайне загадочным. – Максим намекал на то, что больше говорить не о чем. Ему все больше хотелось оказаться где-нибудь поблизости от своего бара.

– Я еще не закончил, – остановил его Клюев. – Экспертиза показала, что эти предметы изготовлены из нержавеющей стали… примерно четыре тысячи лет тому назад. Правда, с тех пор, как их превратили в оружие, то есть, заточили, прошло не больше недели.

– Поразительно, – сказал Голиков. – Газетчики будут в восторге.

– У вас есть коллекция оружия или предметов культа?

– Оружие только огнестрельное, ну и наверняка найдутся кухонные ножи. У меня есть разрешение на хранение и ношение пистолета. Сразу отвечаю на ваш невысказанный вопрос: я не убивал этого человека и вообще никого, превышающего по размерам муху. В дальнейшем, если вам захочется побеседовать со мной, я приглашу своего адвоката. Всего хорошего!

Поднимаясь по ступеням, он слышал шум отъезжающей машины. Наверняка, полицейские сейчас крыли его последними словами. Ему было жалко этих бедняг – неблагодарная у них работа. Хотя неизвестно, кому кого вскоре придется пожалеть.

Глава тридцать четвертая

К вам господин Клейн, – доложил старик Истомин, и Макс облегченно перевел дух. Его голова раскалывалась от тысячи вопросов. Он надеялся, что старый друг адвокат отца, продолжавший вести дела сына, поможет разрешить хотя бы часть из них. Предстоял жаркий день, и он выпил стакан джина с тоником.

В кабинете было еще прохладно. Сквозь застекленную дверь была видна свежая зелень оранжереи. Еле слышно работал кондиционер. Макс последовательно разглядывал три полотна современных художников на стенах и пришел к выводу, что питает стойкое отвращение к беспредметной живописи.

Вошел Клейн, излучая энергию и оптимизм. Максим нашел его помолодевшим лет на десять. Бородка стала еще короче, а глаза еще прозрачнее. В руке он держал коричневый кожаный кейс. Костюм оставался таким же консервативным, а сам Клейн являлся воплощением аристократизма иэлегантности, включая тончайшие нюансы, которые невозможно подделать даже после длительных репетиций.

Макс обнаружил, что ему без труда удается вести себя так, словно ничего особенного не произошло. Они пожали друг другу руки, и он предложил масону выпить. Тот отказался одним коротким жестом и проследовал к креслу, в котором устроился с максимальным удобством, положив кейс на колени. Голиков догадывался, что хранится в этом кейсе.

– Ну, мой мальчик, как идут дела? – осведомился Клейн с дежурной улыбкой.

Макс подошел к бару и наполнил бокал джином с тоником. Потом сел в кресло напротив.

– Послушайте, господин Клейн, – начал он после затянувшейся паузы. – Может быть, на этот раз мы обойдемся без игр? Я потрясен вашим искусством и собственным изменением. Я вынужден принять все как есть, и согласиться с вашими доводами. Я хочу, чтобы теперь мы согласовали наши действия. Дело в том, что…

– Я знаю. Прискорбный случай с твоей антикварной «мареной». Не волнуйся, постараемся сделать так, чтобы полицейские не очень тебе досаждали. Как видишь, здесь все немного проще, чем было там. Но это не значит, что ты можешь расслабиться. Этот сон чуть более благоприятен, и мы в состоянии, по крайней мере, избавиться от мелочной опеки властей… С Ириной все в порядке?

Макс пожал плечами.

– Насколько я знаю, да. А что?

– Да нет, ничего. Тайные желания иногда сбываются…

Голиков посмотрел на него с подозрением, но, как всегда, ничего не сумел прочесть в бесцветных глазах. В Клейне было трудно заподозрить психоаналитика.

– Постарайтесь держаться поближе друг к Другу.

– Да-да, я помню – общий сон и все такое… Однако война продолжается. Что делать дальше?

– Искать союзников. А что еще остается делать? Наслаждайся жизнью, если сможешь. В крайнем случае, у нас есть «Путеводитель». – Масон похлопал ладонью по туго натянутой коже кейса.

– Значит, ничего, кроме бегства?..

– Я же тебя предупреждал.

– Ну, спасибо! – в Голикове заговорили гены человека, привыкшего к комфортабельной действительности. – Вы хотите сказать, что вся эта чертовщина бесконечна, а мне предстоит прятаться, как крысе в лабиринте?!..

– А ты и есть крыса в лабиринте. Слепая, глухая и хромая. Кстати, я тоже. Ты не умеешь перемещаться, а если бы даже умел, то никогда бы не выиграл. Встретиться с хозяином не в твоих интересах. Он уничтожит тебя, даже не заметив. Он охотится на акулу, а мы – всего лишь рыбы-прилипалы. Я понимаю: тебе было бы намного легче, если бы ты увидел свою акулу. Но, к сожалению, это случается крайне редко и обычно заканчивается трагически.

– Откуда вы это знаете?

– Я сопоставляю факты. Я внимательно изучал «Путеводитель» и даже заставил себя прочесть дневник Строкова. Дурацкая писулька. Не удивительно, что этот Строков плохо кончил. Бедняга! Оказывается, у него был шанс протянуть еще немного.

– Вы… сохранили и дневник?

– Конечно. Не оставлять же его в твоей квартире, как вещественное доказательство причастности к убийству! Если когда-нибудь тебе придется вернуться…

Максим вздрогнул при этих словах. Простое напоминание о том положении, в котором он находился раньше, не на шутку испугало его. Ностальгии по бедности и упадочным временам у него не было. Человек – такое существо, которое очень быстро привыкает к лучшему и забывает о худшем. Несмотря на опасность, грозившую ему сейчас, возвращение в прошлое казалось добровольным погружением в ад.

– …Тебя по крайней мере не приговорят к смерти… – закончил масон.

– Благодарю. – Максим сухо прокашлялся и отправился к бару за очередной порцией джина.

– Ты много пьешь, – заметил Клейн. – Нервишки шалят?

– Угу. – Голиков опрокинул стакан внутрь себя.

– Рекомендую иглоукалывание. Один знакомый китаец держит приличный салон на Николаевской площади. Он большой и тонкий мастер; знает, что нужно мужчине. Кстати, ассистентки – молоденькие таиландки. Обещаю тебе незабываемые впечатления…

Макс обернулся, не веря своим ушам, и действительно увидел перед собой эдакого пожилого, свободного, богатого и удачливого мужчинку, способного наслаждаться девочками и всем тем, что можно купить за деньги. Масон обладал завидной способностью к мгновенному перевоплощению.

– А теперь – к делу, – сказал Клейн. – Нужно обсудить несколько контрактов по золоту и наш договор с турками…

Макс порылся в своей безумной двухслойной памяти и обнаружил, что смыслит кое-что в контрактах и биржевых котировках. Он отключил эмоции и превратился в «юридическое лицо». В пространстве сухих формулировок и цифр почти не оставалось места для страха.

Глава тридцать пятая

К полудню он закончил работать с Клейном, и они расстались, почти довольные друг другом. Максим чувствовал, что это «почти» разъедает его сильнее, чем ненависть. Масон опять умудрился не дать ему никаких ориентиров и, может быть, сам ничего не знал о них. В последнем случае им было не на что рассчитывать.

Он прогулялся по оранжерее, пытаясь успокоить нервы. Жизнь становится абсурдом, когда неизвестна хотя бы часть причин и следствий. Известная их часть совершенно не устраивала Голикова. Если верить Клейну, ему угрожало что угодно – от взбесившейся любовницы до падения метеорита…

Дурацкое состояние ожидания в полной неизвестности… Даже музыка раздражала его. Он решил отправиться к Ирине, несмотря на недавнее прохладное расставание. Наверняка она испытывала то же самое и была единственным человеком, способным его понять.

Он открыл сейф в кабинете и увидел тускло блестевшие стволы. Это зрелище всегда успокаивало. Оружие было его третьей по силе страстью после женщин и машин. Среди прочего, у Макса имелся уникальный капсюльный револьвер Кольта «патерсон» 1836 года, тупорылый «питон» калибра 357, двадцатизарядный «маузер» К-96, израильский «дезерт игл» под револьверный патрон и мощнейшая в мире американская пушка «АМП». Небольшое, но вполне боеспособное собрание…

Однако сегодня ровный ряд образцов, покоившихся на специальных подставках, казался нарушенным. Поверх «питона» и «стара» лежал еще один пистолет. Макс ощутил приятное покалывание в затылке, что случалось с ним в последнее время при столкновении со сверхъестественным. Это был его любимый «беретта» – больше, чем просто кусок металла. Эта пушка спасла его там, и к ней у него было особое отношение…

Он взял пистолет в руку, чтобы убедиться в его материальности. Привычная рукоятка, привычная тяжесть и – что было особенно приятно – полная обойма. Вопрос с оружием разрешился сам собой. Он засунул «беретту» сзади за пояс брюк. Несмотря на жару, пришлось надеть пиджак.

Чтобы не привлекать к себе внимания, Максим выбрал неброский скромный «вольво» из своей «конюшни» и поехал на улицу Бунина, где в многоквартирном доме жила Савелова.

* * *

Он добирался туда около сорока минут, дважды попадая в пробки. От палящего солнца спасал только кондиционер в машине. Жидкий воздух дрожал над раскаленным асфальтом. Разжижались мозги. Макс ощутил беспричинное беспокойство.

За два квартала до цели ему стало казаться, что с Ириной случилась какая-то беда. Ее непроявленный кошмар вибрировал в нем, пытаясь вырваться из могилы подсознания. Они были, словно два близнеца, чувствовавшие на расстоянии одинаковую боль…

Он с визгом затормозил, вклиниваясь на парковочной площадке между «татрой» и огромным черным «запорожцем» представительского класса. Машины стояли так тесно, что дверь не могла открыться полностью. Максим просочился в узкую щель и побежал к подъезду. На бегу поднял голову и посмотрел на Иркины окна. Они были слепыми, черными и отражали жалящие лучи солнца, словно прозрачные стены пыточной камеры… В эту минуту он забыл о собственной безопасности, и Клейн, наверное, осудил бы его за это.

Он не стал ожидать прибытия кабины лифта и понесся по лестнице на пятый этаж. Задыхаясь, нажал на кнопку звонка. Только теперь он вспомнил, что мог позвонить из машины, и постучал в дверь. Тишина, царившая там, в квартире, сводила его с ума. Соседи тоже безмолвствовали…

Ему казалось, что он звонил и стучал около трех минут, пока, наконец, не звякнула цепочка и послышался звук отпираемых замков. Он отступил на шаг и приготовился схватиться за пушку.

Дверь приоткрылась. В узком просвете он увидел бледное и перекошенное лицо Ирен. Она выдохнула с явным облегчением. Ее волосы были всклокочены, а халат наброшен кое-как.

– С тобой все в порядке? – спросил он, чувствуя себя довольно глупо.

– Ты меня разбудил, – сказала она, хотя не выглядела сонной. Он мог бы поклясться, что еще несколько минут назад с ней происходило что-то страшное. То, о чем не рассказывают никому, даже самым близким людям.

– У тебя кто-то есть?

– Нет, я одна.

– Тогда я могу войти?

– Только без дурацких вопросов! У меня голова раскалывается…

Он прошел мимо нее и почувствовал странный запах. То ли крови, то ли свежего мяса. Все окна в квартире были наглухо закрыты. Он подозрительно осмотрел гостиную и заглянул в спальню.

Как он и думал, кровать была нетронута, зато ковер разрезан каким-то тончайшим инструментом. Линии сливались в очень сложный рисунок, будто сделанный лазерным лучом. Макс был не в состоянии воспринять целиком эту сложнейшую паутину. Возле кровати валялась книга знаменитого русского литератора Эда Лимонова с вырванными страницами.

Ирен опустилась в кресло и закурила длинную дамскую сигарету. Голиков прошел в ванную. Здесь кто-то нарисовал помадой на зеркале несколько непристойных картинок. Очень реалистично и с большим знанием дела. По пути Максим приоткрыл дверь туалета и отшатнулся. Из сливного отверстия раковины торчала человеческая рука со скрюченными и окровавленными пальцами.

Он подавил дрожь и аккуратно закрыл дверь. Удержал кошмар в себе, вернулся в гостиную, распахнул окна и некоторое время смотрел на растущий столбик пепла.

– Что это там, в туалете? – спросил он, стараясь говорить небрежно, как будто речь шла о самых обыденных вещах.

– Клянусь, не знаю. А что та там видел? Похоже, она не шутила. Надо было обладать весьма специфическим чувством юмора, чтобы так шутить.

– Ладно, оставим это. Я только прошу – не отталкивай меня. Кто-то был здесь?

– Я не удивлюсь, если и ты окажешься одним из них…

– Из них?!

– Я же просила…

Он сел на пол рядом с креслом и взял ее за руку.

– Послушай, милая, я хочу тебе помочь.

Ирен смотрела мимо него стеклянными глазами.

– Ты не можешь мне помочь, – сказала она, четко выговаривая каждый слог, словно выносила окончательный приговор.

Макс выругался про себя и забрал у нее из пальцев сигарету. Она апатично опустила руку, утратив способность к сопротивлению.

– Одевайся! – приказал он. – Мы едем обедать.

– Оставь, все это ни к чему.

– Приди в себя! – он рванул ее из кресла и обнял. Даже сквозь ткань халата он ощутил, что ее тело было неестественно холодным. Статуя из размягченного мрамора; тающие кристаллы льда; аморфное время бессмысленных чудес…

Он нашел сифон с содовой и направил струю себе в рот. Легче не стало. Надо было бежать подальше от этой квартиры с ее запахом и чужими призраками. Теряя контроль над собой, он сильно толкнул Ирину к стенному шкафу.

– Одевайся!!

Она сбросила халат и осталась нагой. Сейчас это его не возбуждало. Он увидел на ее теле кровоподтеки, которых не было утром. Протяженные, как следы огромных пальцев… Она надела белье и легкий брючный костюм. «Так-то лучше», – подумал Макс, глядя на то, как она расчесывается. Пока женщина думает о собственной внешности, еще не все потеряно. И тут же он заметил, что некоторые пряди ее густых волос подпалены и завязаны в маленькие узелки…

Он схватил ее за руку и потянул из квартиры. Захлопнул дверь, и они устремились вниз по лестнице. Тесная клетка лифта внушала ему необъяснимое отвращение…

Их провожал звук, от которого Ирине хотелось кричать. Некоторое время она не видела ступеней, и каждый шаг был шагом в пустоту. Сквозь собственное шумное дыхание она слышала, как они запирали изнутри дверь ее квартиры.

Значит, оргия продолжалась без нее.

Глава тридцать шестая

Клейн позволял себе немного расслабиться только в своем особняке на улице Гоголя. Дому было уже более двухсот лет, и он помнил лучшие времена и знаменательные события. Например, тайные собрания ложи, проходившие в его обширных подвалах, которые воспроизводили символический лабиринт Храма Соломона. Или открытия, совершаемые в сфере духа, и потому незаметные для людей на протяжении двух-трех поколений, но исподволь изменяющие жизнь на Земле.

Об истинном значении и назначении дома знали только Магистры, из коих в живых оставалось всего трое. Отсутствие преемственности Клейн воспринимал трагически, как свидетельство распадающейся связи времен и торжества обезличенной силы – вопреки антропоморфным представлениям о Враге рода человеческого.

Всю свою долгую жизнь Клейн искал доказательство неизбежности грядущих перемен, связующий закон, источник иллюзий, причину катастрофы… Полтора века назад он узнал об Энтропии и думал, что слепцы случайно нашли ответ. Жестокое заблуждение длилось недолго. Клейн заплатил за него жизнями своих невинных детей, юной жены и правым полушарием мозга.

С тех пор он стал недоверчивым и осторожным, как побитый пес. Во время русско-японской войны он отправился в Тибет. Потом были Филиппины, Шанхай, камбоджийские джунгли… Клейн вернулся в Россию в тысяча девятьсот первом и был свидетелем глубочайшего кризиса и распада ложи. Эти годы были отмечены предательством Чинского, нарушением международных связей, смертью некоторых Мастеров и «усыплением» многих активных масонов.

Мировую войну он пережил затворником, делая щедрые пожертвования в пользу армии и флота. После установления конституционной монархии в середине двадцатых Клейн снова отправился в Тибет и оказался в монастыре секты дзог-чен. В иносказательной форме его мистический опыт сводился к следующему. Когда он узрел Существо Света и пожелал узнать, как провести остаток жизни в плотной оболочке, оно определило его как никчемного игрока в куклы.

– Что мне делать? – спросил он, готовый отступить.

– А что ты умеешь делать?

– Ничего. Только следить за злом, когда оно охотится.

– Тогда следи, – сказало Существо Света и исчезло, чтобы больше никогда не появиться вновь.

Все. Это тоже было иллюзией. Клейн долго и едко смеялся над собой и своей трусостью. Он вернулся на родину во второй раз и попытался возродить ложу, но тут как раз наступил недолгий период восстановления абсолютной монархии, совпавший по времени с расцветом Третьего Рейха в Германии. Деятельность лож была под строжайшим запретом во всей центральной и восточной Европе. Клейн чуть было не угодил за решетку, но отделался ссылкой за пределы империи и эмигрировал в Италию, где с пользой провел время, напав на след старой итальянской ложи, у адептов которой он украл тайну мандрагоры.

С тех пор ему приходилось не только следить, но и прятаться. Он прятался от силы гораздо более неумолимой и беспощадной, чем любая человеческая организация. Дважды он был ранен и находился на волосок от смерти. Он не мог открыть союзникам свое истинное лицо. Внешняя безмятежность давалась Клейну очень дорогой ценой. Времени у него оставалось гораздо меньше, чем полагали Голиков и его подружка – люди, не имевшие понятия о том, что такое настоящий страх, испытываемый десятилетиями!..

* * *

Клейн отпустил слуг и проверил, включена ли охранная система. После этого он отправился в библиотеку. Здесь он открыл потайную дверь и спустился в подвал по узкой спиральной лестнице. Стены подземелья (шли выложены из камней, на каждом из которых имелось невидимое в обычном свете клеймо ложи; Держа в руке электрический фонарь фирмы «сименс», масон прогулялся по лабиринту, такому же мрачному и темному, как конец человеческой жизни.

В центре лабиринта находилось подобие зеркального алтаря. Когда-то здесь приводили к клятве членов ложи и происходило таинство посвящения. Теперь только призраки могли говорить, но оставались немыми. На полированном металле блестели капли конденсата. Клейн сел на трон, целиком высеченный из известняка, и положил руку на круглое горизонтальное зеркало.

Туман сгустился вокруг отпечатка его ладони. В этом тумане открылась бездна и недолго оставалась черной. Тусклые пятна превращались в мертвые лица, которые всплывали со дна самого глубокого колодца в мире. Зеркало создавало видения из тончайшей материи воспоминаний…

Старые Мастера ложи приходили к Клейну, изможденные и печальные. Никто не обрел покоя, каждый унаследовал после смерти личный ад. Чего он хотел от них? Во всяком случае, не совета, и уж, конечно, не ждал, что кто-нибудь разделит его тяжкую ношу. Все они останутся одинокими навеки. Может быть, он хотел сообщить, что и это, последнее известное ему убежище вскоре будет разрушено при прокладке новой линии метро? Древние руны уже не защищают от вторжения. Невежды сделают свое дело быстро и равнодушно. К тому же неведение оградит их от проклятия…

Он услышал шорох среди камней. Где-то пересыпался песок. В луче фонаря клубилась пыль. Может быть, она выбралась из клетки? Нет, не может быть…

Вдруг он увидел в зеркале лицо Чинского. Клейн до сих пор не знал, жив или мертв этот отступник, которого он не мог считать ни врагом, ни предателем. Кем же считать человека, открывшего запретную дверь? Жертвой собственной глупости? Воплощением греха?.. Один его взгляд вызывал озноб.

…Чинский улыбался Клейну. Масон понял, что тот поджидает его в своем Зазеркалье. Возможно, встреча состоится раньше, чем он думает. Возможно, уже за ближайшим поворотом притаился экипаж, доставляющий прямиком в могилу. Что угодно, только не смерть! Любые измерения, любые сны. Удушливая тайна времени сдавливала Клейна в своей петле…

Он знал, что делать. Намерение было внезапным и сильным, но не его намерение. Кто-то руководил им – невидимый кукловод, от рук которого протянулись нити к мозгу и конечностям масона. Клейн встал и отправился в самый дальний закоулок подземелья. Чинский наблюдал за ним из зеркала до тех пор, пока искаженная человеческая фигура, пересекавшая ночное небо, не исчезла за вогнутым горизонтом.

Тогда отступник беззвучно рассмеялся и вернулся в материнское лоно тьмы…

Глава тридцать седьмая

Острый луч, бивший из фонаря Клейна, нашел нишу, в которой когда-то был живьем замурован слуга масона, случайно открывший тайну подвала. С ним поступили жестоко, но этого требовали интересы ложи. Приглушенные крики несчастного, доносившиеся через вентиляционное отверстие, были слышны в течение нескольких дней и мешали проведению собраний. Теперь то, что осталось от костей его скелета, серой горкой лежало в углу. Из кирпичей старой разрушенной кладки были сложены ступени. Выше поблескивала решетчатая дверь из стальных прутьев, запертая – на большой висячий замок.

В нише не первую неделю находился живой человек. Соответственно, здесь почти нестерпимо пахло экскрементами. Луч фонаря переместился на женщину, ослепленную светом и сжавшуюся в комок, словно загнанный зверь. На ней была разорванная мужская рубашка «miltons» и белые джинсы «lee», давно утратившие белизну. В паху они были пропитаны следами менструаций. На спутанных волосах женщины пепельным налетом лежала пыль. Из небьющейся пластмассовой миски, стоявшей на полу, доносилось благоухание позавчерашнего обеда.

* * *

Светлана Колчинская, жертва опасного маньяка, была не старше девятнадцати лет, и еще несколько месяцев назад ее считали если не красивой, то миловидной. Теперь она выглядела на все сорок. Клейн похитил ее прямо на улице, оглушил в машине и привез в свой дом. Она очнулась уже за решеткой, внутри каменного мешка, немногим более просторного, чем телефонная будка. Все последующее было сплошным кошмаром.

Человек, приносивший ей еду и воду, оставался глух к ее вопросам и мольбам. Он ничего не объяснял и ничего от нее не требовал. В темноте и неизвестности ее рассудок изменялся быстро и незаметно для самой девушки. Когда кожа покрылась слоем жира и грязи, уже не приходилось говорить о миловидности.

Наступил момент, когда она больше не плакала и не страдала. Неизбежный запах стал привычным, хотя она старалась вдыхать как можно реже. Подавляющую часть времени Светлана лежала на боку лицом к стене и пила отравленный воздух из неисчерпаемого океана темноты. Яд тихого безумия опустошил мозг, избавил от мыслей и сожалений…

Ее искали около месяца, и она попала во все полицейские сводки. По истечении этого срока она навсегда осталась в списках пропавших без вести. Ее мать сошла с ума. Газетчики продолжали преследовать ее и в частной клинике для душевнобольных. Еще через пару недель произошла трагедия на телебашне, и вскоре пропавшая девушка была забыта…

* * *

Клейн положил фонарь на камень и вошел в конус мглистого света. Он обхватил пальцами прутья решетки. Масон с вожделением смотрел на грязную женщину, целиком зависевшую от него. Уже много лет он был импотентом, но вот, наконец, настало время использовать мандрагору. Он прочел сообщение об этом в улыбке Чинского. Об этом и еще о скорой смерти. Скорой в понимании существа, для которого мало что значила сотня лет.

– Ты родишь мне сына, – еле слышно прошептал Клейн и увидел, как исказилось ее лицо. Он тихо засмеялся, будто только что отомстил кому-то за смерть своих детей.

Его пальцы переместились вправо и уже искали еле заметные трещины в кладке. Один из камней не был скреплен раствором, и масон с трудом вынул его, обломав ухоженные ногти. В открывшейся небольшой камере лежали два драгоценных корня – мужской и женский экземпляры.

Клейн вытащил их на тусклеющий свет и стал рассматривать таинственные скульптуры, созданные матерью-природой с помощью земляных демонов… Он особенно любил мужское растение, которое возил с собою повсюду. Однажды в Гималаях масон был свидетелем жутковатого и чудесного зрелища: корень засиял ночью холодным голубым светом…

В тот раз это спасло Клейна от гибели на леднике. Спустя много лет он узнал, что арабы называют мандрагору «свечой дьявола». С тех пор он познакомился со многими ее свойствами и наблюдал удивительное перерождение женской особи…

Он гладил маленькую мужскую фигурку, осязая выпуклости гениталий. Он не был гомосексуалистом, как кое-кто из его друзей-тамплиеров, но сейчас почувствовал влечение к фаллическому символу. Предстоял несложный ритуал, после которого корень передаст ему силу зачатия…

Чем дольше он гладил его, тем большей тяжестью наливалось тело, пальцы теряли подвижность, а предметы утрачивали привычные пропорции. Свет фонаря стал зыбким, будто свеча трепетала на ветру. Клейн услышал глухой шум, доносившийся снизу, – стук из подземелья.

Одна из каменных плит пола дрогнула; что-то выталкивало ее и заставляло вибрировать… Клейн снова засмеялся. Его нельзя было напугать даже пробуждением целого кладбища. Он знал об ужасном столько, что давно перестал бояться чудовищ, живых людей, мертвецов.

Он понял: все худшее гнездится у него внутри… Корень размягчился и зашевелился в его руках. Масон увидел, что держит миниатюрного ребенка. Тот постепенно увеличивался в размерах, раздвигая его ладони. Это был голый младенец со взрослой мимикой и серой кожей, покрытой разводами, словно древесная кора. Он тоже смеялся над Клейном и его надеждами, издавая тихое кваканье, от которого смерзались волосы. Обнажились беззубые розовые десны. Клейн опустил взгляд ниже. У ребенка была эрекция. Маленький пенис торчал, как засохший обломанный сучок. Младенец был весь покрыт слизью, будто действительно только что родился. Достигнув естественного роста, он выскользнул из рук масона, словно холодная, дурно пахнущая рыба, и мягко упал на пол. Даже в полумраке было видно, что пыль и грязь не прилипают к нему. Он побежал в темноту, не оставляя следов. Однако его маленькие ножки отчетливо шлепали по камням.

Через несколько мгновений он затерялся в лабиринте. Вот тогда Клейн испугался. Не за свою жизнь, а того чуждого и жуткого, что поселилось теперь в его цитадели. Младенческий смех не стихал, доносясь отовсюду…

Масон вспомнил о девушке, которая была свидетельницей превращения, и увидел в ее глазах отражение собственного безумия. Это немного помогло ему, вернув птицу сознания на остров, целиком помещавшийся внутри черепа. Клейн схватил фонарь и устремился к выходу из лабиринта, моля своего несуществующего бога только об одном: чтобы ему не довелось наступить в темноте на скользкий серый комок плоти, блуждавший где-то поблизости.

Впрочем, он понимал, что бегство бессмысленно. Младенец из мандрагоры обитал теперь и в лабиринте его мозга. Они давно и изначально были проекциями друг друга: мертвое подземелье и органическое вещество; каменные коридоры и серые извилины из нейронов…

Где кончались эти странные, вложенные друг в друга миры? Скорее всего, у них вообще не было конца. Кошмар распространялся повсюду…

* * *

Клейн запер подвал и поднялся к себе в кабинет. Здесь он открыл бар, предназначенный исключительно для гостей и клиентов. Бар был полон, потому что никогда раньше масон не прибегал к излюбленному средству Голикова.

Но сейчас он налил себе до вульгарного огромную дозу коньяку и выпил его почти залпом. Оглушающего удара не получилось. Опьянение подкрадывалось слишком медленно и не позволяло забыться. Наоборот, он вспомнил кое-что. События конца далеких двадцатых годов. Предсказание ведьмы из полузаброшенного украинского села. Тень, которую он, оказывается, носил с собою повсюду. Наказание за непочтительное отношение к сокровенному. Расплата за похищение мандрагоры…

Он сидел в кресле и вспоминал. Окна кабинета были зашторены, и он не видел солнца. Но даже если бы окна были открыты, в его глазах уже шел ливень. Ледяной ноябрьский ливень осени тысяча девятьсот двадцать девятого года…

Глава тридцать восьмая

Вольво медленно двигался вдоль стен и витрин. Медленно, потому что Голиков чувствовал себя очень паршиво. Ирен, наоборот, как будто немного пришла в себя, вырвавшись из аквариума с кошмарами. Она опустила стекло и жадно вдыхала раскаленный воздух. Встречный ветер играл с ее волосами, вычесывая из них тончайших червей, паразитировавших на мозге.

И все же это бесцельное кружение по городскому центру не могло продолжаться до бесконечности. Макс свернул на тихую улицу и стал высматривать кафе или ресторанчик, где, можно было бы пообедать. Под одной из арок он увидел застекленные двери, на которых золотыми буквами было написано; ресторан Калимантан.

Голиков точно знал, что раньше на этом самом месте была лавка букиниста.

– Что-то я проголодалась, – объявила Ирен, и он свернул к тротуару.

– Впервые вижу этот кабак, – сказал Максим, засомневавшись.

– Тем лучше. Должно же быть в жизни хоть что-нибудь новое.

Она вышла из машины и решительно направилась к дверям «Калимантана». Макс огляделся по сторонам. Какая-то женщина со скучающим видом рассматривала их из окна в доме напротив. На улице было пусто. Солнце вытапливало остатки влаги из организма, и Голиков поспешил укрыться в тени арки.

Двери открылись с тихим мелодичным звоном. Оказавшись с Ирен внутри, Максим обнаружил, что они являются единственными посетителями. Ресторанчик был более чем скромным по размерам. Шесть столиков размещались между старыми четырехгранными колоннами, на которых теперь были укреплены светильники, а когда-то тут находились стеллажи, заставленные древними книгами. В зале без окон работал кондиционер, поэтому здесь было сумрачно и прохладно, как вечером.

Навстречу уже спешил хозяин – человек в строгом темном костюме с бабочкой. У него была желтая кожа, очень красные узкие губы и сверкающие металлокерамические зубы. Прилизанные черные волосы, зачесанные назад, покрывали голову лоснящейся пленкой. Хозяин, несомненно, был азиатом, но каким-то экзотическим.

Он предложил Максу выбрать столик и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Вполне возможно, ресторан принадлежал одной семье, потому что официант был похож на хозяина, как родной брат. Оба говорили по-русски с незнакомым акцентом.

Меню оказалось обширным и достаточно изысканным. Голиков заказал венгерский летний салат, телятину, запеченную в сметане, мороженое с клубникой и дольками ананаса на десерт, шампанское «поммери» девяностого года для Ирен и «черный доктор» к мясу для себя.

В ожидании заказа он рассматривал большую редкостную раковину, лежавшую посреди стола рядом с пепельницей и пачкой «Мальборо». Назначение этого предмета оставалось неясным. Спиральные разводы вокруг острых пик, которыми была усеяна раковина, интриговали, как рельефная карта чужого мира. Стали прибывать блюда. Бутылка «поммери» была доставлена в серебряном ведерке со льдом. Максим с утра ничего не ел и только сейчас понял, что очень сильно проголодался. Ирина не отставала от него. Некоторое время они молча поглощали закуску – может быть, излишне быстро по обычным меркам.

Официант, незаметный, словно тень, наблюдал за ними с почтительного расстояния, всегда появляясь возле столика вовремя. Перемена блюд совершалась ловко и совершенно бесшумно. Свет в зале был зеленоватым и ненавязчивым. Вместо музыки был слышен какой-то слабый отдаленный перестук, похожий на шум бамбуковой рощи…

Хозяин возник в искусственных сумерках и осведомился о достоинствах стряпни. Ирен бурно выразила свое одобрение, а Макс беззвучно покивал в знак того, что полностью с ней согласен. – Вы у нас одни из первых посетителей, – сказал хозяин со льстивой улыбкой. – Позвольте предложить вам традиционное полинезийское блюдо за счет заведения…

Два официанта уже внесли в зал огромный длинный поднос, накрытый высокой металлической крышкой. Все вместе напоминало маленький сверкающий саркофаг. Между краями крышки и подноса торчали пучки какой-то травы, усеянной мельчайшими колючками. Макс 'вдруг ни с того ни с сего вспомнил, что Калимантан – название одного из островов, на которых расположена Индонезия. По крайней мере, в этом мире сохранилась привычная география.

Поднос занял почти весь стол; остались свободными только два небольших сегмента для тарелок. Куда-то пропали пепельница и пачка сигарет. Перед Максимом теперь лежала морская раковина.

Официанты подняли крышку и немедленно исчезли с нею из поля зрения. Впрочем, Голикову было не до них. Ему показалось, что потолок медленно опускается, сжимая его в тесной раскаляющейся духовке.

Несколько секунд он сидел, глядя перед собой и пытаясь понять, что это: плохая шутка или репетиция театра абсурда. Может быть, галлюцинация? Но то, что он видел, было ужасающе реальным и вдобавок издавало запах. Запах жареного мяса.

Кошмар, преследовавший Макса в другой жизни, нашел его и тут.

* * *

На подносе лежал запеченный целиком мальчик в скорбной раме из травы, морских червей, рыбьих потрохов и всевозможных специй. Волос на его голове не осталось. Там, где они когда-то были, розово-серая кожа треснула, и в щели виднелась узкая полоска пожелтевшего черепа.

Несмотря на то, что лицо мальчика распухло и было сильно искажено, Голиков узнал его. Утопленника, найденного в своей ванне, он не 'мог забыть, как ни старался.

От испытываемого им ужаса замедлились даже физиологические реакции. Сквозь дрожащую пелену поднимающегося пара и слишком густого воздуха он видел, как дернулась Ирина, пытаясь вскочить с места, но из темноты появились болезненно-желтые руки и схватили ее за плечи.

Почти одновременно Максим почувствовал чужие руки и на своих плечах. Они обхватили его, будто стальные хомуты, и прижали к стулу с усилием гидравлического пресса.

Невзирая на исходивший от этих рук тошнотворный запах, куда-то отступила тошнота, хотя Голиков почти мечтал о спасительной судороге. Хозяин склонился над подносом и протянул к уху мальчика свои дряблые пальцы. УХО отломилось с тихим хрустом, и он положил его себе в рот, смакуя, словно кусочек деликатеса. Макс закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и уйти в беспамятство, но его преследовали назойливые звуки, с которыми владелец «Калимантана» медленно пережевывал хрящ…

Он ощутил нарастающую боль в неподвижном теле и открыл глаза, чтобы увидеть источнике этой боли. Из желтых пальцев, впившихся в его ключицы, росли когти, покрытые жесткими черными волосками. Каждый ноготь был похож на щетку, которая до крови раздирала кожу…

Вокруг стола стояли азиаты – маленькое племя каннибалов, протягивавших руки к нежной человеческой плоти. На их лицах двигались только яркие губы, и раздавался тихий непрерывный хруст.

Раковина послужила ритуальным разделочным инструментом. Хозяин вскрыл живот жертвы ее острым краем и провел длинный разрез до груди. Уже не подсознание, а боль руководила мышцами Голикова, поэтому он сидел с широко открытыми глазами и разинутым ртом, но так и не услышал своего крика. Его связки дрожали, но звук не рождался в безвоздушном пространстве кошмара…

Напротив исходила немым криком Ирен. Ее голова была запрокинута, и в полости рта колыхалась какая-то розово-черная масса. Горло судорожно дергалось, сопротивляясь удушью. Он понял, что через секунду она захлебнется рвотой…

Клан «Калимантана» пожирал внутренности мальчика. Волосатые когти отделяли от них багрово-коричневые полоски, макали в специи и отправляли в кремовые рты, обрамленные красными червями губ. Раковина, отброшенная в сторону, издавала резкий, сверлящий гул. Вскоре обнажились белые ребра маленького скелета. Между ними шевелился спутанный клубок кишок, похожих на змей. Кто-то медленно снимал корочку с лица, под которой дрожало, как медуза, пористое мясо…

Макс чувствовал себя так, словно от его тела осталась одна голова, плававшая в горячем озере пота и смрада. Он видел сморщенный мешочек сердца, к которому подбирался желтый паук, выпутываясь из сплетения артерий. Через вскрытую грудную клетку вытягивалось членистое тело трахеи…

Что-то сотрясало стол – Макс понял, что разбивает себе колени о крышку. Азиаты наклонялись все ниже и ниже. Их языки вытягивались, как моллюски из раковин, чтобы облизать кости и запекшуюся кровь… Боль стала чудовищной. Максим почувствовал, что начинают рваться уголки его рта. Кто-то воспользовался этим, положив ему на язык кусочек детского мяса. Сладкий привкус ударил в глотку и запустил щупальца в желудок. Потом они начали сокращаться, выворачивая его наизнанку. Внезапно боль отпустила голову, и челюсти Макса с треском захлопнулись. Внутри мертвым осьминогом перекатывался скользкий желеобразный кусок…

Он ударил головой невидимого врага, стоявшего за спиной, и ощутил, как затылок врезался в чью-то челюсть, выкрошив зубы. Липкая горячая кровь брызнула ему на волосы. Несмотря на звездный хоровод перед глазами, он воспользовался тем, что хватка чужих пальцев ослабла, и рванулся, навалившись на гладкие черные головы каннибалов, обгладывавших череп и ноги мальчика.

К нему повернулись искаженные яростью лица. В них уже не было ничего человеческого. Двуногие гиены протягивали к нему когтистые лапы и злобно рычали в полумраке. Очертания колонн дрожали, превращаясь в сталактиты внутри влажной ледяной пещеры. Первобытный ужас беззащитного человека пронзил Голикова.

Он стоял, прижавшись к стене, и ветер, несущий капли гноя и запах гнили, облизывал его большим спиралевидным языком, проникая глубоко под кожу и перебирая струны нервных окончаний. Двуногие твари наступали, где-то за их спинами впервые завизжала Ирина, и он понял, что сейчас они начнут жрать его, как сделали это с ритуальной жертвой.

Он сунул руку за пояс и схватил «беретту», который был липким от пота. Выдернул пистолет, распоров мушкой кожу, и направил в лицо хозяину «Калимантана».

Звук выстрела утонул в истошном реве раковины. Голова азиата раскололась, словно спелая тыква, забрызгав коллег веществом мозга. Его отбросило назад, и он упал на стол, ломая хрупкие детские ребра.

Остальные продолжали тупо и медленно приближаться, выставив перед собой покрытые щетиной когти. Макс выстрелил еще несколько раз. Не попасть было невозможно – каннибалы наступали, выстроившись в стенку. Сквозь образовавшуюся дыру он увидел Ирку, отползавшую в сторону. Ее костюм был залит остатками чудовищной трапезы. Изо рта свисала розовая бахрома. В глазах застыл ужас.

…Быстрые взмахи справа и слева. Режущая боль и ощущение жжения на щеках… Двое, подступившие слишком близко, начали терзать его. Он выстрелил в упор, и обе твари отвалились от него, как деревянные куклы. Осталось еще трое.

Но тут одна из его пуль угодила в морскую раковину, расколовшуюся на тысячи осколков. Рев тут же сник, побежденный тишиной. В ней были отчетливо слышны рыдания женщины и чавкающие звуки.

Опасные и агрессивные твари вдруг превратились в насмерть перепуганных людей. Хорошо ощутимая вибрация страха наполнила пересеченное колоннами помещение ресторана. Это было место безумия, и Макс уже не соображал, что делает. Пора было остановиться, но он не хотел останавливаться…

Трое официантов в белых кителях бежали от него, пытаясь спрятаться где угодно и трусливо виляя узкими задами. Он методично расстрелял их, как мишени в тире, с удовлетворением отмечая появление черных кратеров между лопатками или на затылке, сопровождаемое выбросом крови из выходных отверстий…

Непередаваемый вид. Непередаваемый запах, витающий над детским скелетом. Трупы на полу, и повсюду – частицы жареного мяса и мертвая плоть мозга. Ползущая женщина, которую ужас превратил в животное… Он поднял ее и отхлестал по щекам. Как бы ему хотелось, чтобы кто-нибудь проделал с ним то же самое!..

Макс потащил Ирину к двери. Здесь у него хватило ума прислонить ее к стене и осмотреть улицу через стекло. Женское лицо в окне напротив исчезло. Мимо проезжали автомобили. Он увидел несколько случайных прохожих. Должно быть, снаружи прошло немало времени. Когда никого не оказалось поблизости, он схватил Иру за предплечье и втолкнул ее в машину.

Дверь кабака раскачивалась, отбрасывая золотистые блики. Жара немного спала, но зной еще висел над асфальтом в тесном ущелье улицы. Голиков тронулся с места и медленно поехал прочь от «Калимантана». Вероятно, слишком медленно. Любой полицейский мог заподозрить, что водитель «вольво» пьян.

Макс чувствовал себя немногим лучше человека, отравившегося алкоголем. Сладкий запах мяса въелся во все его поры. Мясом пахли руки, мясом пах костюм, мясом пахла Ирина. На светлом пиджаке расплылись хорошо заметные пятна жира и крови…

Дорога текла навстречу, как бесконечная река отбросов. Он пытался отыскать безопасный путь к острову, на котором стоял его дом.

Глава тридцать девятая

Клейн вспоминал… Экипаж медленно пробирался по размокшей дороге. Были слышны приглушенные проклятия кучера. Поздняя осень – не лучший сезон в Украине. Почти зимний холод, непроходимая слякоть, обилие дождей… Ледяные струи хлестали по крыше, затекали под воротник, в щели кареты, слепили лошадей. И вдобавок наступила по-осеннему долгая ночь.

Клейн подумал, что совершил ошибку, отказавшись заночевать в Старобельске. Теперь до Сватово оставалось еще около десяти верст, но вокруг была темнота без единого проблеска света. Масон зябко ежился, когда ему на ум приходили самые жуткие места из Гоголя…

Спустя полчаса он понял, что дело не в его ошибке, а в искажении пространства, которого он не мог объяснить несмотря на то, что был знаком с модными теориями господ Лобачевского и Эйнштейна. Еще более непостижимым это было для кучера, который проезжал здесь не в первый раз.

Странная вещь: двигаясь прямо на северо-запад, карета, тем не менее, описывала дугу огромной окружности радиусом в несколько десятков верст. Внутри этой окружности было темное царство, не подверженное обычному течению времени и смене дня и ночи. Иногда оно сжималось в точку, но иногда, как в ту треклятую ночь, поглощала изрядный участок земли, и тогда в нем бесследно исчезали люди, животные, экипажи и целые деревни… До Клейна доходили слухи о Черном Пятне, но он считал его не более, чем элементом местного фольклора. Теперь ему предстояло убедиться в обратном.

Карета остановилась. Клейн открыл дверцу и чиркнул спичкой, которую немедленно загасил порыв ветра. Ему удалось зажечь третью спичку, прикрывая ее широкими полями своей шляпы. За лоснящимися лошадиными крупами он едва разглядел перекресток, отмеченный пересечением двух почти непроходимых дорог. На одной из них еще можно было увидеть расплывающуюся колею, проложенную колесами его кареты.

Круг замкнулся. Они вернулись на то место, которое проехали около часа назад. Кучер подавленно молчал, отругавшись и открестившись.

– Поезжай направо! – крикнул ему Клейн, предпочитая неизвестность бесцельному кружению. Он выбрал дорогу, на которой не было ничьих следов. «Лишь бы старый дурак не сбежал», – подумал он, когда спичка погасла. Наступившая тьма показалась еще более густой, чем раньше. Ливень яростно набросился на экипаж.

Масон поднес руку к груди и нащупал свой талисман – мужской корень мандрагоры, глубоко спрятанный и почти касавшийся тела. Без особого сожаления Клейн размышлял о силе, все-таки настигшей его здесь. О той силе, от которой ему удавалось ускользнуть в течение четырех с половиной столетий…

Безвременье и власть тьмы. Дождь, заливающий звериные норы, птичьи гнезда, утлые рыбацкие лодки… Дождь, смывающий следы благодеяний и преступлений… Здесь исчезала память я всякий смысл…

* * *

Из состояния прострации Клейна вывел сдавленный нечленораздельный крик. Он высунулся наружу и увидел свет – зловещее красноватое пятнышко у самой земли. Где-то рядом с дорогой, если та никуда не сворачивала. Кучер уставился на тусклый огонек с чисто мужицкой подозрительностью. Свет часто мигал за завесой ливня; масону показалось, что единственный ориентир вот-вот исчезнет.

Он поторопил слугу, и тотзлобно ужалил лошадей кнутом, вымещая на них свою растерянность. Карета рванулась вперед, сильно раскачиваясь на рессорах. Незапертая дверца дребезжала; сквозь щели хлестала вода. Уже не обращая на это внимания, Клейн старался не потерять из виду скачущий огонек.

Через некоторое время пятно превратилось в светящийся прямоугольник окна. Вокруг замелькали белесые тени. Клейн понял, что въехал в одну из затерянных деревень, в которой если и сохранилась жизнь, то тлеющая, призрачная, подавленная, смертельно больная… Он и сам был подавлен тем, что увидел. Карета проезжала мимо мрачных хат, крытых разбухшей от воды и почерневшей соломой, по самые окна ушедших в землю. Только в одной из них горел свет, который кучер заметил издали. Масон провожал взглядом покосившиеся плетни, рухнувшие сараи, опустевшие собачьи будки. На обочине лежал полуразложившийся труп коровы…

Кучер остановил карету под светящимся окном, и в нем мелькнула чья-то тень за расшитой занавеской. Клейн представлял себе, каково сейчас обитателю этого могильника. Неизвестно, кто больше боялся: человек в доме или слуга масона.

Клейн постучал в деревянную и не слишком прочную дверь. Изнутри донеслось проклятие. Он слишком устал и замерз, чтобы это могло его остановить. Он постучал еще раз – дольше и настойчивее.

Дверь внезапно распахнулась, и в проеме появилась громоздкая фигура. Два ружейных ствола уперлись масону в грудь. Он разглядел грубое лицо, полузакрытое широкой бородой, красные от бессонницы глаза и взведенные курки двустволки. Мужик был одет только в длинную исподнюю рубаху.

– Изыди, нечистая сила!.. – прохрипел он, и его руки угрожающе напряглись. Как видно, мужику пришлось туго. Впервые за много недель его кошмары обрели плоть и кровь. Клейн отступил на шаг.

– Спокойно! – сказал он, пытаясь разглядеть, что происходит в хате, но увидел только край стола и стоявшую на нем керосиновую лампу. – Мы заблудились. Пусти нас переночевать.

С некоторым удивлением он обнаружил, что здесь его дар убеждения потерял силу. Еще он понял, что мужик не выстрелил только потому, что берег патроны. Возможно, у него оставались последние. Вполне вероятно, что Клейн видел ободки пустых гильз, но проверять это у него не было ни малейшего желания.

Хозяин хаты упорно не желал покидать спасительный островок света.

– Вон, проклятые!! – заорал он. Этот человек явно был на пределе. Его рассудок висел на волоске. Безумие подкрадывалось к нему на мягких лапках и уже находилось где-то поблизости.

– Только одна ночь, – пробовал увещевать его Клейн, медленно отступая. – Утром мы уедем.

Мужик разразился отчаянным хохотом, похожим на рыдание и воронье карканье одновременно.

Стало ясно, что для него утро никогда не наступит.

В карете, в надежно упакованном ящике у Клейна были спрятаны два револьвера Смит-Вессона, но вряд ли стоило отягощать свою совесть еще одним убийством.

Он насквозь промок. Рубашка прилипла К спине; влага подбиралась к мандрагоре…

– Здесь живет еще кто-нибудь? – спросил он издали, почти не надеясь получить вразумительный ответ.

Однако мужику, должно быть, показалось, что он впервые одолел силы тьмы, и ему захотелось покуражиться. Двустволка чуть опустилась. Теперь стволы были направлены Клейну в пах.

– Кто же тебя пустит к себе, черная твоя душа?! – прорычал обитатель гиблого пятна.

– Это моя забота.

Клейн мог бы ворваться в любую хату, но приходилось считаться с реальной возможностью получить заряд дроби в лицо. Мужик скривился.

– Ну что ж, сатанинское отродье, поезжай к ведьме. Вы с ней из одного гадючника, может быть, она тебя и приютит. А лучше забери ее с собой в преисподнюю!.. Она живет через две хаты от моей. Проваливай, мать твою, а то мне не терпится узнать, есть ли у тебя кровь!..

Для простого крестьянина мужик неплохо излагал свои мысли.

А главное, весьма убедительно. Кучеру не надо было повторять дважды. Похоже, он был готов убраться куда угодно, лишь бы оказаться подальше отсюда.

Клейн все же заставил его остановиться у третьей по счету хаты, которая выглядела не такой заброшенной, как остальные. На ее стенах висели венки из мертвых цветов, распространявших сильный запах гниения. Окна были наглухо закрыты ставнями.

Теперь масон повел себя осторожнее. Он постучал в дверь и отступил в сторону с низкого крыльца. Ему пришлось проделать это трижды, прежде чем дверь открылась, и он увидел свечу в смуглой руке, а над нею – красивое и страшное лицо, дышавшее какой-то роковой страстью.

В первую же секунду Клейн почувствовал пагубное влияние ведьмы, не оставлявшей мужчине иного выбора, кроме смерти либо позорного бегства.

Масон знал, что владеет собой достаточно хорошо, чтобы сбежать вовремя. Поэтому он приготовился рискнуть.

Огромные засасывающие глаза ведьмы, не отрываясь, глядели на него – глаза лживой самки, вкусившей все запретные плоды. В то же время они излучали темный пещерный мистицизм, пугающий именно своей примитивностью и неумолимым фанатизмом.

– Мы заблудились, – сказал Клейн. – И хотели бы найти приют на ночь. Пустишь нас?

Ведьма молча отступила, освобождая проход. Клейн с облегчением шагнул под крышу, спрятавшись от ледяных секущих струй. Когда он проходил мимо, ведьма вдруг положила руку ему на грудь – прямо на то место, где был спрятан корень.

– Зачем ты носишь это с собой? – спросила она тихо. У нее были полные губы, иссеченные вертикальными параллельными трещинками. В другом месте и в другое время Клейн подумал бы, что губы женщины истерзаны страстными поцелуями любовников. Он растерялся всего на мгновение, потом мягко сказал:

– Это мое дело.

Ведьма вышла под дождь и принялась что-то втолковывать кучеру. Кажется, насчет сарая за домом. Ее голос звучал повелительно и грубо. Потом с улицы донеслись шлепки, с которыми лошадиные копыта месили жидкую грязь. Пронзительно заскрипела тяжелая дверь. Клейн понял, что лошади и кучер уже пристроены на ночлег. Когда ведьма вернулась, он заметил, что ее волосы и одежда остались сухими. Вода стекала с нее, как со стеклянной статуи.

Он присел на лавку и осмотрелся. Возле черной печи были сложены колотые дрова. Гниющие и рассыпающиеся в прах цветы украшали стены не только снаружи, но и внутри. На полках стояла непритязательная домашняя посуда из дерева и глины, множество горшков и металлическая ступка. Клейн улыбнулся. Все вокруг было таким убогим и таким понятным! Кроме личности самой женщины.

Под ним, на земляном полу образовалась целая лужа. Он снял плащ и стряхнул воду с шляпы. Его европейский костюм выглядел в хате ведьмы довольно неуместно, однако Клейна никогда не беспокоили подобные мелочи. От печи распространялось приятное тепло, и он решил, что ляжет спать прямо на лавке, пока не просохнут вещи.

Ведьма поставила на стол миску с каким-то нехитрым салатом, выглядевшим не слишком привлекательно. Сейчас масон предпочел бы кусок горячего мяса или хотя бы хлеб, но не влажную растительность, напоминавшую о ледяном дожде за окнами.

– Как тебя зовут? – спросил он у женщины. Ведьма пожала плечами, словно забыла свое имя или это имя не имело ни малейшего значения. Она смотрела на Клейна с едва заметной иронической улыбкой, зная наперед, как будут развиваться события.

Он попробовал есть, но кусок не лез в горло. Листья салата оставляли горький привкус во рту. Он пожалел, что оставил в багаже пакетик с чаем, а идти в сарай было лень.

Хозяйка приготовила ему какой-то горячий напиток из трав, после которого он ощутил прилив сил, и по телу растеклось приятное тепло… Можно было поговорить, но о чем? Судьба деревни, оказавшейся внутри Черного Пятна, Клейна нисколько не интересовала. Он хотел отдохнуть и побыстрее убраться отсюда. Однако близость ведьмы обещала интригующее и необычное приключение.

– Мужчины глупы, – вдруг сказала она, протягивая к свече свои длиннопалые и совсем не крестьянские руки. Ее ногти еле слышно царапали воск. – Они думают, что тайна страсти может быть заключена в корне…

Клейну не понравился этот разговор. Он не собирался обсуждать со случайной собеседницей мистические свойства мандрагоры. И все же он позволил ведьме закончить.

– …Ты не обладаешь нижним телом, но причина – в тебе самом.

Она поставила точный диагноз. Тогда Клейн выглядел на пятьдесят лет, на самом деле ему было около пятисот. Его метаболизм изменился в результате постоянного контроля со стороны коллективного сознания ложи и перемещений в снах, течение времени в которых значительно отличалось от земного. Замедление процессов старения было заметным, но не настолько сильным, как могло показаться человеку, признающему существование единственной реальности.

Около ста лет назад мужские способности Клейна начали угасать, и спустя еще двадцать он превратился в полного импотента. Это несколько омрачило его пребывание во многих измерениях, но он всегда мог отыскать сны, в которых преобладали удовольствия другого рода. Потом его лишили и этого пустяка. Область доступных снов сузилась настолько, что масон понял: там тоже творится что-то неладное. Тогда он еще ни разу не видел своего Лунного Человека.

* * *

…Он вернулся в скучную реальность, расцвеченную появлением ведьмы. Ее голос несомненно обещал что-то, он тянулся и обволакивал, как будто сам был плотью… Меньше всего Клейн ожидал от нее бескорыстной помощи. Что ей было нужно от него? Деньги? Смешно. Лошади? Камни? Человеческое мясо? Корень? Она отозвалась о нем пренебрежительно, но это могло быть попыткой замаскировать истинные намерения… Он удвоил внимание, будто игрок за карточным столом, обнаруживший в сидящем напротив простачке достойного противника.

Надо отдать ей должное, она разбудила в нем давно угасший интерес. Ее смуглая кожа была одинаково гладкой и блестящей на лице, на груди и на бедрах. Тварь без возраста. Нереально чистая порода, выведенная дьяволом исключительно для возбуждения похоти… Ведьма не протестовала, когда он раздевал ее.

За полотняной занавесью обнаружилась широкая двуспальная кровать, неизвестно откуда взявшаяся в этой хате, – место кратковременного блаженства, торжества самца, безвыходная ловушка и, возможно, могила для проезжих болванов, из чьих печенок потом был сварен ведьмин суп…

Клейн посмеивался про себя, настолько прозрачной казалась ему эта игра… Ведьма улыбалась, позволяя ему целовать свое молодое тело, ласкать нераскрывшиеся бутоны сосков, гладить упругие выпуклости ягодиц, проникать языком в тугую воронку пупка и розовую раковину ниже… Ему было приятно, но не более того. Он позволил кратковременному вожделению овладеть собой, однако мог избавиться от него в любую секунду. Физически он был вял и ни на что не способен.

Тогда ведьма приоткрыла для него краешек райского сада. Он почувствовал безразличие к жизни и к будущему. Ее язык, губы и руки сводили его с ума. Она скользила по нему, как полноводная река в тесном песчаном русле – без времени и без цели. Она открыла ему, что тайна возбуждения и мужской способности действительно спрятана у него внутри: в дьявольском лабиринте, наполовину сотканном из плоти и наполовину – из его сознания.

Мало кто из женщин обладал терпением и возможностью отыскать в этом лабиринте путь к его семени и зачатию. Ведьма внушила Клейну, что она единственная, кто владеет магическим ключом. И она действительно владела им. Она знала о свойствах страсти больше, чем все парижские шлюхи, к помощи которых когда-то пытался прибегнуть отчаявшийся масон. Она была создана для того, чтобы играть чисто демоническую роль – отпирать или навеки оставлять закрытыми двери к блаженству.

С Клейном она поступила еще более жестоко. На пике любовной игры она бросила его, заблудшего, в капкане нереализованного желания. Впервые за много лет он ощутил, как становится напряженным пах. Неестественно длинный женский язык, выписывавший на его теле спирали наслаждения, исчез, оставив после себя влажный след…

Клейн задрожал, внезапно оказавшись на грани оргазма. Вместо рук его гладила прохладная тьма. Невыносимое томление разрывало чресла. Перед ним проплывали проклятия, воплотившиеся в чудовищ. Он кричал, умолял, просил, унижался, но ведьма хохотала над ним. Ее хохот наполнял необъятную пустоту ночи.

Он увидел пятно света над собой, и ему показалось, что он очнулся от эротического сна, что кончился дождь, что провалилась крыша и в небе взошла луна. Потом он понял: это не луна. Чье-то лицо сияло в темноте. Может быть, не лицо, а неизвестная часть неизвестного тела ведьмы…

Он испугался собственной глупости. Рыхлый, сочившийся лунным светом шар висел над ним, покрывая тело липкими каплями кошмара, заслонившего женщину с ее любовной игрой. Клейн никогда не видел ничего более жуткого, чем этот рот, похожий на трещину во льду, и черные кратеры глазниц. Из них истекал ужас и затапливал деревню проклятых.

Лунный Человек… Масон вспомнил, что слышал о нем на одном из перекрестков, когда течение пронесло мимо труп девочки, умершей в своей кровати от разрыва сердца… Лунный Человек. Одно из подлинных существ, наделенных сверхъестественным величием и сверхъестественной способностью убивать.

Тем не менее, у Клейна хватило ума понять, что это спасение. Он вдруг стал холоден и зол. Лик кошмара исчез, а вместо него он увидел ведьму, сидевшую на нем с запрокинутой головой и хохотавшую до слез. Где-то поблизости был спрятан нож – теперь Клейн был уверен в этом. Он продолжал играть роль раздавленного раба, перепуганного ничтожества, истерзанного желанием самца и ждал удобного момента…

Ведьма упала ему на грудь, облизывая свои пухлые губы и проникая языком в его рот. Он задрожал при этом прикосновении, но теперь уже от сильнейшего отвращения.

– Покажи мне его, – попросила она, и он достал из брошенной на полу одежды корень мандрагоры. Сжимая в одной руке увядший орган Клейна, а другой поглаживая вечно твердый выступ корня, ведьма прошептала:

– Ты не только глупый, но и слишком доверчивый. Это переступень. Он вырос из тела ребенка, зарытого в землю некрещенным. Когда-нибудь он снова превратится в человека, и тогда ты пожалеешь о том, что украл его.

– Ты думаешь, это случится? – спросил Клейн, пряча корень и поворачиваясь к ведьме спиной. Она не видела его скептической улыбки.

* * *

…Он перехватил ее руку, когда нож уже опускался, со свистом рассекая воздух. Что-то хрустнуло; Клейн почувствовал, как ее кисть безвольно повисла. Лицо ведьмы исказилось от боли, но она не издала ни звука. Сильным и точным ударом он перерезал ей горло, исхитрившись при этом не испачкаться в крови.

Черные липкие лужи остались на кровати и быстро впитались в земляной пол… На Клейна обрушилась усталость. Видения этой ночи навсегда поселились в его памяти.

Шатаясь, он поднялся и стал одеваться прямо перед стекленеющими глазами убитой им женщины. Ее тело все еще привлекало его – но теперь как трагически недолговечное произведение искусства. Зато это произведение обладало неоспоримой подлинностью…

Одежда не успела просохнуть, и Клейн с трудом натянул ее на себя. Перед уходом он выбил ногой ставни и опрокинул свечу на стол.

Снаружи ливень сменился моросящим дождем. При свете разгорающегося костра масон отыскал сарай и разбудил кучера, очумевшего от страха и неожиданности.

Вдвоем они быстро запрягли лошадей и вывели упряжку со двора. Слабое пламя, лизавшее рамы окон, освещало им путь до окраины деревни. По-прежнему везде было тихо и безлюдно. Потом карету снова обступила тьма, и по обе стороны дороги потянулся дремучий лес. Но через три часа забрезжило утро.

В тот раз Клейн выбрался из Черного Пятна, и, возможно, они с кучером были единственными людьми, которым удалось это сделать.

Глава сороковая

Антон Девятаев, личный пилот Максима Голикова, выполнял тренировочный полет по квадрату со стороной в триста километров. Он летел в отведенном для частных воздушных судов коридоре. Погода была прекрасной, видимость – неограниченной, дул слабый южный ветер. Цвет неба менялся от нежно-голубого у горизонта до густо-синего в зените. Было около восемнадцати часов, и солнце клонилось к закату.

Взлетев с частной полосы, расположенной на территории поместья, Девятаев набрал крейсерскую скорость четыреста пятьдесят километров в час и лег на курс тридцать шесть градусов в соответствии с утвержденным маршрутом. После коротких переговоров с диспетчером харьковского международного аэропорта, он совершил несколько обязательных эволюции и расслабился.

«Ан-58», небольшой двенадцатиместный цельнометаллический моноплан, оснащенный двумя реактивными двигателями «пратт-уиттни», герметичным салоном, двадцатиканальной радиостанцией, космической связью и различными средствами спасения вплоть до плота с радиобуем, был надежной и послушной машиной. Автопилот позволял отвлечься от управления настолько, что Левятаев достал из кармана комбинезона тщательно спрятанную упаковку амфетаминов. После недолгих колебаний он положил таблетку в рот.

Он знал, что нарушает закон и ставит под угрозу не только собственную жизнь, но ничего не мог с собой поделать. В минуты вынужденного бездействия в небе им овладевали воспоминания, навеянные полетом. Что-то нехорошее стремилось заполнить внутреннюю пустоту. Избавиться от воспоминаний полностью казалось недостижимым счастьем, но Девятаев пытался хотя бы немного смягчить боль… Ведь ему было что вспомнить.

Двенадцать лет назад он был одним из лучших летчиков-истребителей российских военно-воздушных сил. Получив в тридцать два года звание полковника, он отличался исключительным физическим и психическим здоровьем. У него было все: внушительная внешность, прекрасное положение в армии, возможность сделать блестящую карьеру и приличный счет в банке. Несмотря на множество искушений, Девятаев слыл образцовым семьянином, и двадцатидвухлетняя жена была от него в восторге.

Эта маленькая, худая и очень красивая женщина оказалась его последней и самой крепкой любовью. После многих безуспешных попыток она наконец забеременела, и полковник с радостью ожидал рождения наследника. С меньшей радостью этого события ожидали ее родители – аристократы-землевладельцы, считавшие беспородного военного летчика не самой подходящей парой для своей дочери. Отношения с ними были слегка натянутыми, но Девятаев, к счастью, не зависел от них ни в малейшей степени.

В тот проклятый день у него были полеты и никаких предчувствий. Он проснулся в прекрасном настроении и приложил ухо к животу лежавшей рядом жены, пытаясь услышать, что там поделывает восьмимесячный ребенок. Но тот не шевелился – наверное, спал. Антон поцеловал супругу, та пожелала ему удачного дня, и он вышел из своего белого коттеджа, не сомневаясь в том, что день действительно будет удачным.

Он соскучился по сексу, однако это придавало особую пикантность тому, что ожидало его вечером. Военный городок пробуждался. Проезжая на своем открытом «джипе» по тихой улице, Девятаев наслаждался жизнью.

Дома утопали в зелени, освещенной мягким утренним солнцем. Воздух здесь был чистым и напоенным лесными запахами – не то что в большом городе. А ведь предстояли еще полеты, во время которых Антон испытывал истинную полноту и непередаваемую гамму ощущений. Это оставалось неизменным – несмотря на огромные физические нагрузки…

По пути он подобрал и подбросил на аэродром двух зеленых лейтенантов, недавно прибывших из летного училища. Его разделял с ними возрастной промежуток в какой-нибудь десяток лет, но вместе с тем – пропасть опыта, мастерства и присущего молодому полковнику потрясающего хладнокровия…

Затем последовала привычная процедура предполетного медосмотра. Девятаев не сомневался в том, что каждая клетка его тренированного тела здорова и все мышцы послушны мозгу, работавшему безотказно и лишенному каких-либо химер, присущих личностям с неустойчивой психикой. Это подтверждали многочисленные тесты, а также поведение полковника в экстремальных ситуациях, которых у него было очень мало. Он обладал ценным умением исправлять ситуацию раньше, чем она становилась экстремальной.

Время близилось к полудню. Полковник совершил четвертый вылет. Его «Су-27» с бортовым номером 18 был исправен, насколько вообще может считаться исправной система, состоящая из такого количества элементов. Отрабатывая перехват низколетящих малоскоростных целей, истребитель шел на высоте шестьсот метров со скоростью четыреста километров в час над лесным массивом. Впереди уже был виден «условный противник» – «Ми-8», скользивший над самыми верхушками деревьев. Винты вертолета дрожали в воздухе двумя зыбкими кругами.

Внезапно что-то случилось со зрением Девятаева. Цвета исчезли, как будто истребитель нырнул в грозовое облако. Теперь внизу был океан бушующего леса, а черные беззвездные небеса прорезали слепящие вспышки молний.

Девятаев закрыл глаза всего на одну секунду, пытаясь привести себя в состояние ледяной расчетливости. Но и через секунду тьма не исчезла, зато отказали приборы. Стрелки тахометра и альтиметра дергались, как конечности эпилептика. На стекле прицела хаотически мелькал рой зеленых «мух». В эфире установилась полная тишина, нарушаемая только треском грозовых разрядов.

Полковник удерживал ручку управления в неизменном положении, надеясь сохранить высоту до окончания катаклизма. Все попытки связаться С базой ни к чему не привели. Несколько минут он летел без всяких ориентиров, не имея представления ни о том, где находится, ни о том, что происходит.

Потом фюзеляж самолета потряс страшный удар. Что-то попало в воздухозаборник правого двигателя. Первая ступень компрессора была немедленно разрушена; под действием центробежных сил осколки лопаток пробили обшивку, перфорируя крашеный металл. Резко упали обороты; истребитель завалился на крыло, входя в глубокий вираж. После двадцатисекундных усилий взмокшему от напряжения Девятаеву удалось выровнять самолет, но теперь он не мог даже предположить, на какой высоте и в каком направлении летит.

За стеклом каплевидного фонаря плыла непроглядная мгла. Антон услышал нарастающий грохот, как будто старый разболтанный поезд несся под уклон. Стало ясно, что поврежден и левый двигатель. Полковник сжался в ожидании неминуемого удара. Его тело заранее «знало» о боли, которая придет с вонзающимися в него кусками раскаленного металла…

Вскоре двигатель окончательно «сел». Девятаев оглянулся и увидел пламя, стелющееся по фюзеляжу. Раздался нестерпимо высокий свист. Полковник убрал руку со ставшего бесполезным РУДа^[12]. Одна его кисть вцепилась в металлическую петлю катапульты чуть раньше, чем другая.

Последовал сброс фонаря, слепящий удар черного воздуха, кратковременная дезориентация под аккомпанемент удаляющегося рева. Твердотопливный двигатель увел кресло в сторону от падающего истребителя. Когда кровь прилила к глазным яблокам, Девятаев снова увидел над собой опрокинутую голубую чашу неба.

С хлопком вышел вытяжной парашют и большой белый купол основного. Полковник не успел еще набрать воздуха в опавшие легкие, как его грудь сдавил спазм ужаса.

Он увидел свой самолет, сверкавший в лучах солнца. От него тянулся шлейф серого дыма. Внизу был райский континент зелени с аккуратными белыми прямоугольниками коттеджей. Между ними безнадежно медленно двигались цветные пятна – фигурки людей. Картина чудовищного покоя и умиротворенности… Истребитель беззвучно падал. Из-за отсутствия фонаря он выглядел, как беспомощная ослепшая птица.

Девятаев смотрел на все это, завороженный неотвратимостью смерти, которая приближалась к кому-то с небес. Помимо его воли темная машинка, спрятанная внутри мозга, проделывала какие-то вычисления, сопоставляла, вспоминала и, наконец, выявила беспощадный результат. Он вдруг узнал свой коттедж – четвертый в ряду себе подобных, с тарелкой спутниковой антенны на крыше…

В эти мгновения Девятаев осознал, что такое непоправимые вещи. Его отчаянный рев вытеснил неземную тишину. Крик продолжался и тогда, когда огненная вспышка поглотила коттедж полковника и черно-багровый ком бесшумно покатился дальше, подминая под себя еще два дома… Жирный дым взвился в небо вместе с газообразными останками шести человек, среди которых была жена Девятаева и его неродившийся ребенок.

Через секунду ушей полковника достиг грохот взрыва, но он уже ничего не слышал.

* * *

…Голос в наушниках вывел Антона из транса. Он посмотрел на приборы и обнаружил пятнадцатиградусное отклонение от курса. Кроме того, он забрался в зону действия радаров дальнего привода аэродрома истребителей противовоздушной обороны. Голос настойчиво призывал его убираться подальше, пересыпая оскорбления нецензурной бранью.

Девятаев поспешно отвернул, возвращаясь на маршрут. Впервые за четыре года работы на «Ан-58» он совершил такую ошибку, и ему стало не по себе. Это грозило отстранением от полетов и, возможно, даже лишением пилотского удостоверения. Если военные дадут делу ход, бывшему полковнику не помогут и исключительные способности господина Клейна как адвоката…

Теперь он летел на юго-восток, сверившись не только с приборами и картой, но и с наземными ориентирами. До сегодняшнего дня амфетамины никогда не вызывали у него подобного выпадения из реальности. Оно было не таким страшным, как тогда, во время полета на истребителе, однако более длительным.

Девятаев подсчитал, что самолет двигался бесконтрольно в течение примерно восьми минут. Весь этот промежуток времени Антон не слышал ни диспетчера аэропорта, ни операторов военных радиолокационных станций… С отвратительным чувством бессилия он понял, что пришла пора уходить из авиации. Это было для него едва ли не худшим наказанием и наигорчайшим завершением жизни.

Хуже была только вечная пытка памятью.

* * *

…Он подал рапорт об отставке на следующий день после похорон. Погребальная церемония стала бы для любого другого человека еще одним мучительным испытанием, поскольку проходила на фамильном кладбище в имении ее родителей. Жертв катастрофы хоронили в закрытом гробу. В нем лежало то, что осталось от жены полковника и его ребенка. Только люди из спасательной бригады знали, что не осталось почти ничего.

Все присутствовавшие на похоронах отметили, что полковник не плакал. У него было странно неподвижное и ничего не выражавшее лицо. Никто не знал, что он мертв с того самого мгновения, когда увидел взрыв на месте коттеджа. Поэтому он даже не замечал открытой враждебности ЕЕ матери и отца.

Он не изменил своего решения, несмотря на уговоры и беседы на самом высоком уровне. В конце концов, его рапорт был подписан. Девятаев был уволен из армии с пожизненной пенсией и исчез на долгие восемь лет. Никто из бывших друзей и знакомых ничего не знал о его местонахождении. Вполне возможно, он покинул пределы империи.

Так же внезапно Девятаев объявился в школе пилотов малой авиации под Чугуевым и после полугодовой переподготовки получил разрешение на управление реактивными и винтовыми самолетами негосударственных компаний. С его биографией найти работу было нелегко. Придирчивые исследования не выявили каких-либо психических отклонений; физически Антон также был совершенно здоров.

Когда Голиков подыскивал себе классного пилота, ему порекомендовали отставного полковника. Тот был замкнут, исполнителен, не жаден до денег, и после консультаций с Клейном Девятаев был принят. С тех пор он ни разу не давал нанимателям повода усомниться в своей преданности и профессионализме. Максим умел ценить людей и платил своему пилоту гораздо больше, чем тот получал бы, работая по контракту на ближних и средних грузопассажирских линиях.

Таким образом, все были довольны друг другом.

И никто не подозревал об аде, тлеющем в выжженной душе экс-полковника.

Глава сорок первая

Вечеринка была в разгаре. Огромный трехэтажный дом и несколько акров прилегающего парка были залиты электрическим светом. В чайных беседках на берегу озера зыбко и маняще мерцали бумажные фонарики. По неподвижной воде плыли силуэты лодок. В одной из них четверо молодых людей распевали песни, размахивая опустошенными бутылками. Над бортом другой торчала голова блондинки и ее высоко поднятые голые ноги. С нею в лодке находился и мужчина, но его не было видно с берега.

И все же большинство гостей предпочитали развлекаться в парке и на террасе, где гремел живой оркестр, исполняя старые и новые танцевальные вещи…

Максим Голиков в изрядном подпитии полулежал на диване и еще не вполне пришел в себя после случившегося в «Калимантане». Сегодня алкоголь погрузил его в черную меланхолию.

Рядом с хозяином расположилась пара русских гончих стоимостью не менее двух тысяч каждая, из собственного элитного питомника. Сквозь стеклянную стену фасада Макс смотрел на танцующих. Среди них бешено выплясывала Ирен в длинном серебристом платье с разрезом до верхнего сустава берцовой кости и обнаженной спиной.

Его любовница выглядела вполне беззаботно. После укола метедрина всякие воспоминания о трапезе каннибалов перестали иметь какое-либо значение. Было видно, что сейчас у нее на уме одно – секс. Вокруг Савеловой увивались двое молодых секретарей из грузинского посольства… Голиков тяжко вздохнул и потянулся за стаканом.

Он уже сожалел, что не последовал ее примеру. Какого черта?! Невозможно находиться в напряжении постоянно, надо же когда-то и расслабиться…

Послышались тихие шаги, смягченные ковром. Сзади подошел Клейн с бокалом шампанского в руке – невозмутимый и непогрешимый Клейн, взиравший на игры молодых со снисходительной улыбкой. Макс показал ему на поднос с колесами «брызг», «спида» и секонала – на любой вкус. И, конечно же, масон отверг его предложение…

Где-то в глубине дома загремела музыка. Какой-то придурок добрался до хозяйской музыкальной комнаты. Голиков выругался, но ему было лень сниматься с насиженного места и идти разбираться с обнаглевшим козлом.

– Неплохо веселимся, – заметил Клейн, усаживаясь рядом. – Сколько ей исполнилось?

– Кому? – тупо переспросил Максим и вдруг вспомнил, что вечеринка устроена по поводу дня рождения Савеловой. – А-а. Кажется, двадцать шесть…

Зодиакальный знак – Близнецы. Если погасить свет во всем этом чертовом имении, еще можно будет увидеть Кастор и Поллукс, заходящие на западе. В дальнем конце парка у Голикова имелась небольшая любительская обсерватория. Впрочем, пятидюймовый цейссовский рефрактор был установлен и на крыше дома под раздвижным куполом. Но Ирен не интересовалась подобными вещами. Плевала она на звезды, цветы и стишки…

В знаке Савеловой была заключена двойственность, присущая ее образу с самого начала их знакомства. Она не собиралась посвящать его в свои тайны и переносила боль с чисто женским терпением. Неужели и в нем подозревала тайного врага?..

А вот и она, все такая же соблазнительная и такая же отчужденная, как при их первой встрече. Отделалась от своих кавалеров, поощрив их многообещающей улыбкой. Идет к дому, заприметив Клейна и Максима, застывших за стеклами, будто доисторические рыбы в гигантском аквариуме.

Подошла и легла на ковер, поглаживая гончую. Не стесняясь Клейна. Что ж, собаки и мужчины всегда ее любили. Господи, какие ноги!..

– Смотри, не исчезни до фейерверка, – мрачно предупредил Голиков, думая: «К чему вся эта мишура? Взять Ирен и уехать ко всем чертям, чтобы никто не нашел, даже Клейн. А что? – Финансы позволяют.» Вот только скучно станет на пятый день. Не на пятый, так на десятый. Не ей станет скучно – ему. Он знал это точно.

– Макс, не будь занудой, – сказала она, посмеиваясь. Кобель лизал ее нос и губы. – Пойди потряси костями. Или нет – лучше пойдем наверх…

С террасы донесся визг и взрыв хохота. Некоторые дамы уже танцевали без верхней части туалета…

Публика у Голикова всегда бывала самая отвязаная. Никакого надутого солидняка. Только откровенно грешные и святые в своем грехе. Несколько вездесущих телевизионщиков – приятели Ирен. Богатые бездельники, чьи виллы стояли на Сосновой Горке. Десяток клоунов из богемы, на словах презиравших деньги и тех, у кого они есть, но не упускавших случая приложиться к бесплатной выпивке и сладким доступным девочкам. Пара «голубых», имена которых Макс все время забывал. И, конечно, ребята из музыкальной корпорации, – с тех пор, как Савелова стала любовницей Голикова, у нее появились бредовые идеи самореализации. Она записывала альбом на «Полигрэм-Юкрэйн», и ее продюсер как-то во время совместного обеда всерьез уверял Макса, что получается на удивление неплохая штучка.

Толпа на террасе поредела. Парочки разбредались по укромным местечкам, чтобы дать волю основному инстинкту. Держались пока только самые трезвые поздние гости, профессиональные пьяницы и импотенты. Время близилось к двадцати трем часам. Вся ночь впереди… От кого зависело, станет ли она ночью удовольствий или кошмаров? Лаже масон не знал этого. Вот уж действительно – крысы в лабиринте…

Голиков рухнул на ковер рядом с Иркой. Было видно, что под туго натянутым платьем у нее ничего нет. Макс позавидовал тем, кто умеет жить настоящим, оставляя будущее за порогом восприятия. Что мешало ему отправиться сейчас на свой уютный тихий сексодром площадью в сотню квадратных метров – тем более, что он заприметил среди гостей негритянку с гладкой шоколадной кожей, известную среди знатоков как «черная конфетка»? Ирен была в таком состоянии, что, наверное, не возражала бы против кувырка втроем… Он начал целовать ее, подбираясь к глубокой ложбинке между грудей.

В глазах Клейна мелькнул огонек раздражения, но через секунду он снова был сама безмятежность. Масон закурил тонкую сигару и отправился в биллиардную, уже затянутую дымкой сигаретного дыма.

Здесь собрались те, кто знал, что своего все равно не упустит. Клейн подумал о том, сколь разнообразны способы удовлетворения человеческого тщеславия. Биллиард был своего рода алтарем. Никаких голых девок на столе и, упаси Боже, никаких развлекающихся юнцов! Островок степенности, вежливости и холодного расчета. Ставки тут достигали астрономических размеров.

Кивком головы адвокат поздоровался со старыми партнерами. Он был некоронованным королем биллиарда. Еще бы – двести лет практики на лучших столах Европы! Он тщательно и не торопясь выбирал себе кий…

Тем временем Макс оставил Ирен колдовать над зеркальным подносом с первосортным «снежком» и отправился на ловлю «черной конфетки». На танцплощадку он подоспел вовремя. «Конфетку», оставшуюся в одних только туфлях на высоких прозрачных каблуках, уже ангажировал модный писака из еженедельника «Гордость нации» – старый приятель Голикова.

Оркестр играл «Бамаламу», и парочка изображала опасную с точки зрения возможного членовредительства пародию на диско-танец, при этом журналист даже не пытался скрыть вздутие брюк в области паха. Макс приготовился по-приятельски попросить его убраться и вдруг заметил еще одного гостя.

Несколько мгновений он стоял как оглушенный. Потом оглянулся на дом. Ирен, лежавшая на ковре, была отсюда не видна, и это его немного успокоило. Какая-то девица попыталась втянуть его в круг танцующих, но ему удалось отбиться. Он спустился с террасы и оказался в полутемной аллее, обсаженной елями и пихтами. Из ближайших зарослей доносились недвусмысленные стоны. Что ж, каждый развлекается, как может. Правильно. Закон цивилизации… А для него развлечения закончились.

Он увидел совсем трезвого господина, как две капли воды похожего на Виктора. Тот прогуливался с красивой голубоглазой женщиной, одетой в светлое короткое платье и державшей в руке бокал шампанского. Она была босиком; ногти на ногах сверкали бриллиантовой пылью, и Макс подумал, что Виктор, очевидно, подцепил ее недавно.

На бывшем хозяине ночного клуба из другой жизни был безупречный смокинг; по обе стороны груди наблюдалась легкая асимметрия. Для незаинтересованного глаза плечевая кобура была практически незаметна.

Голиков потрогал под пиджаком своего «беретту», с которым теперь не расставался. Вполне возможно, что у Виктора здесь были сообщники. В этот момент их взгляды встретились. Взгляд гостя равнодушно скользнул дальше.

Безразличие было сыграно великолепно. Макс не сомневался в том, что его узнали. Случайный человек не отвел бы глаза так спокойно, наткнувшись на откровенный вызов.

Мимо как раз продефилировали журналист и негритянка в поисках романтического уединения. Понимая, сколь неуместно вмешательство, Максим схватил приятеля за локоть и доверительно обнимая, спросил:

– Слушай, Ник, этот парень в смокинге… Ты его знаешь?

Ник, то бишь, Никита, некоторое время анализировал вопрос на предмет возможного прикола, потом обернулся и уставился на Виктора. Он так обкурился «травой», что Голиков поморщился.

– А, это барон Найссаар. Виктор Найссаар. Большой человек в ювелирном бизнесе… Макс, не сейчас…

«Конфетка» нетерпеливо приплясывала на посыпанной песком дорожке. Ее полная грудь переливалась в электрическом свете всеми оттенками лилового. Ник облизал губы. У Максима хмель постепенно выветривался из головы, и он стал чрезмерно настойчив.

– Он что – действительно барон?

– Ага, кажется, купил остров в Балтийском море и титул. Ну, ты знаешь, как это делается. Слушай, друг, мне пора – сам понимаешь…

– Ладно, давай…

Они обменялись дружескими тычками в живот и довольными ухмылками. Макс сделал это по инерции. Как и журналисту, ему предстояло серьезное испытание, только куда менее приятное.

Пьяной походкой Голиков направился к въезду. По пути он сел в стоявший на обочине электрокар садовника и покатил на нем к воротам. Два прожектора над забором были направлены вовне. За воротами господствовала тихая летняя ночь. Стрекотали кузнечики, и в лучах света кружились рои ночных насекомых.

Здесь музыка была едва слышна. Дом сверкал вдали, как корабль пришельцев. В коттедже, стоявшем возле ворот, было темно. Один из охранников сидел в шезлонге, забавляясь с электронной игрушкой, второй прогуливался вдоль забора с радиотелефоном в руке. Из-за сетки вольера сверкали глаза трех ротвейлеров. На стоянке возле въезда мирно дремали многочисленные машины гостей.

Макс остановил кар возле стоянки и прислушался к звукам ночи. Охранники приветствовали его традиционными жестами, коснувшись пальцами козырьков фуражек. Работа была не пыльной и вполне их устраивала. Чего еще желать? Хозяин – не жлоб и хорошо платит. Что же до его способов развлекаться, то это никого не касалось.

Несколько минут они болтали о футболе и скачках. Потом Макс как бы невзначай спросил:

– Барон Найссаар давно появился?

– Полчаса назад. Вон его красная, «мазда».

– У него было приглашение?

– Конечно, иначе бы мы его не пропустили. Что-то не в порядке, босс?

– Да нет, мелочь… – Макс не помнил, чтобы посылал приглашение Найссаару, но теперь это не имело особого значения. – Он был один?

– Ла. Мы осмотрели салон и багажник.

– Хорошо. Может быть, я вас вызову. Он сел в кар и поехал к дому. По дороге на него наскочили две парочки, решившие, что катание на каре – это новый способ развлекаться. Объяснять что-либо было бесполезно. Поэтому остаток пути он проделал с девицей на коленях и под звуки жизнерадостного повизгивания. Он оставил кар гостям, надеясь, что те не утопят машинку в озере.

Виктора нигде не было видно, Впрочем, неудивительно – к тому времени гости разбрелись по обширной территории, и собрать их вместе не смог бы и Глас Божий. До намеченного на половину второго ночи фейерверка оставалось еще около часа. Голиков бросился разыскивать Ирен и Клейна, за которого волновался гораздо меньше.

Он нашел Савелову все в той же застекленной гостиной, только теперь к ней присоединилась вдрызг пьяная подруга, которую звали Марина, – редкая стерва, сумевшая женить на себе миллионера. Когда-то Макс тоже числился среди кандидатов в ее мужья, однако вовремя дал задний ход и избежал печальной участи, оставшись всего лишь экспонатом обширной коллекции. Ирен и Марина понимали друг друга с полуслова. Как ни странно, их взаимная симпатия была вполне искренней.

Увидев, что его любовница не одна, он слегка успокоился. Будет кому присмотреть за Иркой. Чтобы свалить Марину с ног, требовалась цистерна водки и очень много «кокса».

– Эй, Макс, таких женщин не бросают! – закричала та, когда Голиков возник в пределах видимости.

– Были интересные предложения? – осведомился он мимоходом, направляясь в биллиардную.

Здесь торжествовала геометрия и закон упругих соударений. Казалось, сигарный дым смягчал даже стук шаров. Клейн склонился над столом, не отрывая взгляда от зеленой поверхности. Макс терпеливо ждал, пока тот исполнит изящный карамболь и шар ляжет в лузу. После этого глаза союзников встретились. Голиков понял, что масон уже все знает.

Максим вернулся в гостиную и посадил Ирку себе на колени. Марина захихикала и сказала:

«Макс, ты чертов маньяк!». Ирка прижалась к нему так, как это умела делать только она одна, и ему показалось, что он снова обрел свою утраченную половинку. Но не надолго. Когда она положила голову ему на плечо, чтобы поцеловать в шею, он прошептал ей на ухо:

– Виктор здесь. Ты его видела?

Он ощутил дрожь, пробежавшую по ее телу. Забыв о подруге, она пристально уставилась на него. Эйфория стремительно улетучивалась из глаз, уступая место страху.

– Откуда он взялся? – прошептала она сквозь затвердевшие губы.

– Не знаю. Во всяком случае, он явился не за тобой. Оставайся в доме и будь на людях. Клейн тут недалеко, в биллиардной.

– Куда ты?

– Я должен поздороваться с гостем…

– Не надо. Макс, я тебя прошу!

– Глупости. Он приехал один, значит, ему нужен не я.

– А кто же?

– Это я и хочу выяснить.

– Дай мне пистолет! Он усмехнулся.

– Ты слишком легко одета.

– Иди к черту!

– Может быть, тебе еще придется пожалеть меня, дорогая…

С этими словами он вышел на террасу.

Танцующих не осталось вовсе. Музыканты из оркестра подкрепляли свои силы бутербродами и джином.Макс прогулялся по аллеям и спустился к озеру. Несколько человек освежались в воде, но, конечно, среди них не было Виктора. Голая брюнетка попыталась уложить Голикова на песок, заодно сообщая какую-то новую сплетню о Савеловой. Макс с трудом высвободился из ее объятий, невнятно ссылаясь на подготовку фейерверка.

Чувство опасности, грозившей какому-то неизвестному существу, охватило его – будто у него вдруг появился еще один близнец, о котором он раньше не подозревал. И к этому близнецу подкрадывалась смерть…

В новом ощущении было что-то параноидальное. Вроде бы открылся другой канал восприятия, но по нему транслировался только страх. Черный луч чужого ужаса бил из темноты, вращаясь, как прожектор маяка, и задевал сознание Голикова. Оно отчаянно и неумело пыталось нащупать зовущего, однако того еще не было в этом мире, на том уровне, где плавали сгустки жизни под названиями Ирина и Клейн…

И все же многое изменилось к лучшему. Впервые это был зов, а не бессмысленный кошмар. Макс хотел отозваться, но не знал пути на ТУ сторону.

Стопроцентная паранойя… «Господи, не дай мне закончите в психушке!» Нереальность происходящего была так очевидна, как будто он смотрел фильм о самом себе. Он страдал манией преследования, но при этом преследовали не его. Тогда кого же?!.. Волны безумия захлестывали мозг. Макс побежал в самую дальнюю и темную часть парка, где находился источник жуткого излучения.

Здесь растительность была намеренно предоставлена самой себе. Когда-то Голикову казалось, что это придает заброшенности определенное очарование. Теперь ему просто было страшно, как ребенку из детской сказки, заблудившемуся ночью в дремучем лесу.

Единственным источником света был купол обсерватории, обшитый металлическими листами и отражавший лучи фонарей. Во время короткого просветления Максим надумал, было, вызвать охранников, но чужой голос протестующе зарыдал в гулком колодце внутри черепа.

«Ты – идиот! Ты убегаешь от людей и от света, от любви и тепла! Ты сам идешь навстречу своей смерти, навстречу своей смерти!.. Хоть бы тебя поскорее прикончили, кретин!!!»

…И тогда исчезло бы липкое щупальце, протянувшееся с того света, щупальце, высверливавшее из него остатки здравого смысла, словно бор в руках врача-изверга. Он избавился бы от мучительного ощущения раздвоенности…

Временами он слышал обрывки музыки – дикие вопли Эрика Бердона^[13], исполнявшего «Когда я был молодым» в записи 1974 года. «Когда я был молодым»? Или «Когда я буду молодым»?!.. Голос с того света обещал ему что-то, а про себя Голиков знал, что не успеет состариться.

Черные пирамиды елей стояли, еще не утратив упорядоченности, словно фигуры шахматной партии, затянувшейся на целую вечность. Макс брел в каком-то тумане, порожденном не мельчайшими каплями влаги, а странной болезнью глаз. Лабиринт со стенами из еловых ветвей вел его к сокровищу, к тому месту, где должен был вылупиться неведомый птенец его безумия…

Вскоре «туман» рассеялся. Макс увидел знакомый и все же неуловимо исказившийся пейзаж. Металлический купол поблескивал, как половина гигантской луны, восходившей над парком. В этом резком отраженном свете ели казались омертвелыми деревьями с полотен Брейгеля…

Макс услышал шаги, которых не мог слышать. Он познал боль пригибаемой травы, ощутил смерть раздавленных насекомых, осязал дрожь земли… Где-то рядом блуждал враг, разыскивая то же самое место, к которому Голикова звал ужас. Не враг, как сказал Клейн, а всего лишь слуга врага. Им тоже управляла сила, пронизывавшая чужой космос, – бесплотная кисть хозяина, на которую, словно многослойные перчатки, были натянуты человеческие жизни…

Максим нашел пальцами пистолет и выставил ствол перед собой, поддерживая кулак другой рукой для устойчивости. Он не был готов к подобному испытанию. Неужели Клейн опять решил поучить его уму-разуму?..

Переходы из аллеи в аллею каждый раз давались ему ценой остановки дыхания и мучительного сокращения мышц. Иногда темный столбик молодого дерева казался стоящим человеком, и только в последний момент интуиция удерживала Макса от выстрела. Звезды равнодушно взирали с небес на эту маленькую комедию ошибок, разыгравшуюся среди убогих декораций.

Он вошел в очередную аллею, посреди которой проросли четыре молодые стройные пихты. В серебристом луче, лежавшем на неподвижной траве, он увидел, не одну человеческую фигуру, а две. Первую он хорошо знал, но и вторую узнал тоже.

Ледяная струя омыла мозг и очистила его от бреда. Теперь зов был таким ясным, звенел такой мукой и силой, что Голикову показалось, будто в голове появилось отверстие, и сквозь него проникает мерцающая субстанция чужого сознания…

Перед ним было существо, призрак которого он видел дважды и из-за которого оба раза едва не лишился жизни. Но теперь оно готовилось умереть. Причина смерти также была совершенно очевидна. Она заключалась в восемнадцати конусообразных кусочках металла, дожидавшихся своего часа в прямоугольном гробике внутри рукоятки австрийского пистолета «штайер» ГБ-82.

Глава сорок вторая

Девятаев благополучно завершил облет квадрата и лег на обратный курс. Распухший шар солнца коснулся горизонта и подернулся розовой пеленой. Небо потемнело; на востоке стала видна бледная долька луны. До аэродрома оставалось около двухсот восьмидесяти километров.

Через два дня Голиков и Клейн должны будут вылететь в Анкару для заключения контракта. Девятаев размышлял, сообщать ли им о случившемся. Вполне вероятно, осторожный адвокат предпочтет другого пилота – менее подверженного галлюцинациям и обморокам…

Бывший полковник знал, что для него существует только путь вниз, а он хотел продержаться на высоте еще немного. В буквальном смысле слова и любой ценой. Потом у него уже не было времени размышлять об этом.

Он увидел размытую точку прямо по курсу. Она быстро приближалась и вскоре превратилась в серое пятно неопределенных очертаний.

Пятно мелькало, пронизывая легкую облачную дымку. Его очертания казались необычными – оно не было похоже ни на птицу, ни на воздушный шар, ни на метеозонд. Скорость увеличения неопознанного объекта подсказывала Девятаеву, что при неизменных собственных размерах тот движется чуть медленнее самолета. Потянув штурвал на себя, пилот изменил высоту, но через несколько секунд пятно снова появилось прямо перед ним. Оставалось двести пятьдесят километров до полосы.

С него было достаточно. Он начал связываться с аэропортом, запрашивая условия посадки, но не успел сообщить ничего, кроме своих позывных. Тень промелькнула за передним стеклом кабины. Она надвинулась на пилота быстрее, чем тепловоз на лежащего между рельсами человека. Девятаев не успел даже закрыть лицо руками. Ему не снесло голову осколками стекла только потому, что удар пришелся в правую часть кабины.

Раздался оглушительный хлопок, и сразу же стал слышен мощный гул двигателей. Окровавленное облако пронеслось мимо пилота и со звоном расплескалось по переборке за его спиной. Девятаев дернулся влево. У него заложило уши, а ворвавшаяся в кабину струя воздуха хлестнула по глазам. Тем не менее, это не избавило Антона от самого жуткого зрелища в его жизни, которое затмило даже взрыв «Су-27».

То, что пробило остекление, оказалось телом женщины, а у нее осталась только передняя часть головы с вывернутой нижней челюстью. От удара шейные позвонки разрушились, и череп осел на ключицы. Сплющенное лицо выглядело соответственно, но отставной полковник узнал бы его и по единственному фрагменту.

Тело свешивалось в кабину, неведомым образом застряв в звездообразной дыре. Снаружи находились поломанные ноги, вывернутые под невероятным углом и прижатые к передней части фюзеляжа и радиопрозрачному колпаку локатора. Огромный раздутый живот закрыл приборную доску.

Девятаева затрясло. Его трясло от ужаса именно потому, что он знал: этого никак не может быть. Он видел свои трясущиеся руки, но не мог разжать их, чтобы отпустить штурвал…

С головы его жены острыми краями стекла почти полностью был содран скальп, и кровь густеющими комками стекала по уцелевшим клочьям волос. Перекошенное и когда-то красивое лицо затвердевало под коркой инея; по нему пролегли глубокие лиловые борозды.

Жена была одета в домашний халат, порванный теперь во многих местах. Из одной такой дыры свисали маленькие холмики грудей, набухших молоком и почти не пострадавших. Одна рука была оторвана и лежала очень близко от ног Девятаева. Вторую раскачивал врывающийся снаружи поток воздуха.

Но не это было самое ужасное. Антон получил небольшую отсрочку. Ужасное оказалось не слишком заметным и было заключено внутри распоротого живота его возлюбленной. Когда пилот остановил на нем взгляд, мертвая женщина улыбнулась ему заиндевевшими губами, растянув их с тихим, но отчетливым треском. Уцелевшая рука дрогнула, и кисть медленно поползла к Девятаеву, будто лиловый паук…

Экс-полковник заскулил, даже не слыша этого унизительного для себя звука. Он мечтал подохнуть, но не мог сдвинуться с места, не то что причинить себе какой-либо вред. Он не пошевелился и тогда, когда ледяные пальцы обхватили его шею, а жена, которой полагалось быть дважды мертвой, начала подтягивать к нему свое тело.

* * *

…Тающий лед осыпался с нее розовыми кристаллами, и вскоре лицо, покрытое трупными пятнами, закрыло от Девятаева все остальное. Он пытался оттолкнуть от себя это тело, бывшее когда-то не слишком тяжелым, но сейчас оно придавило его, как обломок гранитной скалы. Его руки соскользнули вниз и тут же были прижаты к бедрам. Штурвал оказался в крайнем притянутом положении; самолет начал набирать высоту. Ноги трупа с переломанными костями провалились в отверстие, и теперь в кабину без помех врывался яростный холодный ветер…

Жена оседлала Девятаева, крепко обхватив его шею искалеченной рукой. Антон, у которого от потрясения дрожали веки, смотрел в глубокую трещину, начинавшуюся от ее груди и протянувшуюся до паха. Там шевелилось что-то розовое, ритмично ударяя его в живот. Потом он ощутил прикосновения маленьких и очень ловких ручек, разорвавших комбинезон и расстегнувших пуговицы на рубашке.

Девятаев почему-то решил, что уже сошел с ума. Во всяком случае, он преодолел рубеж, за которым не было ужаса и осталась лишь тупая апатия… Женский таз вибрировал над ним, прижимаясь все сильнее и сильнее. Потом маленькие детские зубки, похожие на крысиные, начали прогрызать дыру в его коже. Несмотря на дичайшую боль, он не мог изменить положение тела. Собственная кровь стекала ему в пах и собиралась под непромокаемой тканью комбинезона липкой теплой лужей.

Младенец продолжал грызть быстро и неуклонно, работая челюстями, будто взбесившаяся землеройка своими лапками. Потом раздалось влажное чавканье. Девятаев, каким-то чудом не потерявший сознания, понял, что ребенок уже добрался до его внутренностей.

Когда полость в животе стала настолько большой, что в ней могла поместиться кукла, младенец выполз из материнского чрева. Он был багрово-синим и волок за собой зловонную пуповину. Потом он сам перегрыз ее и принялся устраиваться в горячем клубке кишок. Слизь, которой он был покрыт с ног до головы, служила ему смазкой. После этого розовые пальчики схвати лись за края раны, пытаясь снова соединить их и спрятаться от закатного света…

Но света уже почти и не было.

Последние лучи солнца прокололи небо гаснущими конусами, и на их месте появились первые звезды. Альтиметр, которого Девятаев не мог видеть, показывал восемь километров – потолок для самолетов такого класса. Вскоре стрелка уперлась в ограничитель, но «Ан-58» продолжал набирать высоту, с ревом поднимаясь в разреженные и холодные слои атмосферы.

Спустя еще несколько десятков секунд началось оледенение. Девятаев, выдержавший чудовищную пытку до конца, почувствовал, как немеет лицо, покрываясь маской инея. Это было его Последним ощущением. Тело женщины бесследно исчезло, словно растворилось в воздухе.

* * *

Мертвец, внутри которого находился ребенок, сидел в пилотском кресле, уставившись перед собой невидящими глазами. В них постепенно набивались льдинки. В волосах скапливалась снежная вата. Корка засохшей крови превратила ткань комбинезона в твердую ломкую оболочку.

…В течение десяти минут самолет летел на высоте двенадцать километров. Теоретически этого было достаточно, чтобы все живое в разгерметизированной кабине стало мертвым.

Потом началось неизбежное снижение. Высвободившийся штурвал отвалился от вспученного живота пилота. Спустя некоторое время угол пикирования достиг критического значения. В сгущающихся сумерках мерцали шкалы приборов, сигнализирующих об обреченности машины. Прогретый воздух плотных слоев атмосферы с шумом врывался в отверстие, пробитое женским телом, и закручивался теплым вихрем…

Еще через шесть минут пилот зашевелился. Его глаза, припорошенные тающим инеем, открылись пошире. Рука ледяной мумии с хрустом распрямилась и потянула штурвал на себя, предотвращая бесконтрольное падение самолета. В уши ворвались отчаянные вопли диспетчеров.

Девятаев негнущимися пальцами поправил ларингофон и слегка изменившимся голосом запросил данные для посадки.

* * *

Он благополучно посадил поврежденный самолет и объяснил появление дыры в лобовом стекле столкновением с птицей. Поскольку обошлось без жертв, а борт был частным, специальное расследование не проводилось. Недоумение у техников вызвало только то, что они не нашли никаких следов перьев, костей или мяса внутри кабины. В остальном инцидент казался исчерпанным, и Девятаева поздравили со вторым рождением. Никто не знал, насколько это верно. «Счастливчику пришлось поставить выпивку в местном баре.

Экс-полковник был необщителен, и только один человек из аэродромной службы заметил странную вещь: раньше глаза пилота были глубокого синего цвета, удачно сочетавшегося с темными волосами, а теперь они стали бледно-голубыми, как у младенца.

«Линзы, – решил этот человек. – Вот это да: полковник приобрел цветные контактные линзы!.. Должно быть, совсем рехнулся от одиночества».

Глава сорок третья

Мальчик казался остекленевшим. Он замерз так сильно, что даже не дрожал. Там, откуда он переместился, стоял десятиградусный мороз. Теплый воздух летней ночи еще не успел растопить сковавшую его скорлупу. На босых израненных ногах тускло блестели льдинки и комья влажной грязи, смешавшейся с кровью.

Было видно, что он потерял способность двигаться. Струйки воды, стекавшие с редких волос, попадали в открытые глаза, но он не мог опустить веки. Спортивный костюм задубел от грязи… Мальчик был настолько беспомощной и легкой дичью, что это, возможно, умилило даже барона Найссаара. Тем не менее, когда на аллее появился Голиков, Виктор недолго колебался, в кого стрелять первым, – и выстрелил в ребенка.

Саша Киреев почувствовал сильный удар в правое плечо, будто его ткнули туда тупой палкой. Невероятная усталость сыграла роль анестезии. Он потерял сознание раньше, чем равновесие.

Его отбросило на несколько шагов назад, и он упал, свернув голову набок, как сломанная кукла. Трава под ним мгновенно съежилась и пожелтела.

Второго выстрела из «штайера» не последовало, потому что загремел «беретта». Увидев, что произошло с мальчиком из кошмаров. Макс побежал к нему, на бегу стреляя в Найссаара. Вначале он промахнулся и попал лишь тогда, когда на него уже уставился черный зрачок «штайера». Пуля отделила мясо от кости на бедре Виктора и вышла наружу вместе с клочьями мышцы. Бывшего владельца клуба развернуло, как будто он стоял на вращающейся платформе, и рука с пистолетом оказалась направленной в сторону от бегущей мишени.

Несмотря на болевой шок, барон остался в сознании и сумел избежать еще двух попаданий, сразу же повалившись на землю. Голиков впервые воочию увидел, что означает совершенное умение перемещаться. Найссаар закрыл глаза, опустив тяжелые веки кокаиниста, и уже через мгновение его тело исчезло. Раздался тихий хлопок воздуха, заполнившего образовавшуюся пустоту в пространстве.

Макс опустил пушку и остолбенело глядел на дрожащие стебли примятой травы. Даже теперь ему было трудно поверить в то, что Виктор не прячется где-нибудь поблизости, проделав фокус с переменой места в духе Дэвида Копперфилда.

Угасающий луч призыва снова скользнул по нему, вызвав мгновенное помутнение рассудка. Через секунду Макс уже стоял на коленях возле мальчика, испытывая чувство необъяснимого родства с совершенно чужим человеком.

Тот дышал слабо и неравномерно. Макс не мог судить, насколько серьезна рана в верхней части груди. Он засунул «беретту» за пояс и в этот момент увидел возле головы лежащего брюки и туфли Клейна. Масон наклонился и пощупал пульс раненого.

– Кажется, успели, – сказал он Максу. – Неси его к черному ходу. Постарайся, чтобы тебя никто не увидел. Вызови своего врача. Лучше всего, если прямо сейчас начнется фейерверк – тогда гости и слуги забудут о выстрелах. Быстрее! Здесь любопытных больше, чем ты думаешь.

«Опять он командует мной!» – подумал Максим со вздохом и осторожно поднял мальчика на руки. Тот оказался неожиданно тяжелым. Голиков ощутил холодную влагу, которой был пропитан спортивный костюм. Потом к ней стала примешиваться теплая густая кровь…

Он чувствовал боль союзника почти как свою собственную, но это чувство было начисто лишено сентиментальности. Существовала только суровая необходимость, чтобы этот ребенок выжил, к тому же совершенно неосознанная. Он тащил его по заброшенным аллеям, известным только ему да еще, может быть, сторожевым псам. Отчаянный зов больше не терзал его, превратившись в вибрирующее внутри ощущение общей тревоги.

Дверь, выводящая из дома прямо в сад, оказалась запертой, и Макс высадил ее ударом ноги. Сейчас он предпочитал болезненное сотрясение потерянному времени.

Задыхаясь, он поднялся по узкой лестнице для прислуги на второй этаж и положил мальчика на кровать в одной из спален. Схватил телефонную трубку и вызвал своего врача. Даже при наилучшем стечении обстоятельств тому требовалось около часа, чтобы приехать в поместье из города.

В этот момент раздался мощный грохот, и Макс рванулся к окнам. Полутьма за стеклами расцветилась вспышками изумрудно-зеленого, ярко-красного, сине-голубого. Клейн был прав – его нервы ни к черту не годились. Начался фейерверк. Гости закричали и захлопали в ладоши, стекаясь к террасе. Многие на ходу оправлялись и застегивались. Некоторые все же предпочли остаться в своих укрытиях, сочетая феерию света с оргазмами. Предстояла вторая серия дебоша.

Слуги выкатили машину для производства мороженого; почти сразу же снова появилось шампанское. Хлопки ракет слились в непрерывную канонаду. Зрелище действительно было волшебным и завораживающим – недаром Голиков пригласил известного на всю страну специалиста по фейерверкам.

Жаль только, что та, ради которой это все было устроено, не могла насладиться им. Где она, кстати? Ищет его или валяется на ковре с Мариной, болтая о мужиках? Впрочем, страх вряд ли позволит ей вести себя свободно… Грохот за окнами внезапно оборвался.

Макс присел на край кровати. Лоб ребенка стал пунцовым и горячим. Голиков осторожно раздел его, запачкав манжеты своей сорочки грязью и кровью. Пуля осталась в теле мальчика, кровотечение из раны прекратилось, а входное отверстие затягивалось коркой. На непросвещенный взгляд, это происходило слишком быстро.

Врач, должно быть, уже выехал за пределы города. Теперь все зависело от того, насколько быстро его «ягуар» будет проходить повороты. Голиков платил ему достаточно, чтобы нечастые ночные вызовы не казались чересчур обременительными…

Чей-то силуэт появился на пороге спальни; Макс разглядел длинное платье и пышную гриву волос. Ирен смотрела на мальчика, словно на маленького Будду, безразличного к содроганиям майи. Потом она все же подошла и обняла Макса, прижимаясь к нему очень тесно. Как всегда, это подействовало неотразимо. У нее было гибкое тело похотливой кошки. В такие секунды у него возникала слабая иллюзия любви. И так же, как в случае с кошкой, он не знал, что у нее на уме. Он отстранился и достал платок, чтобы вытереть кровь с пальцев.

– Где он? – спросила Ирина, дотронувшись до руки ребенка, как будто хотела убедиться в его материальности. Максим сразу понял, кого она имеет в виду.

– Исчез. «Переместился», как выражается наш общий друг. Ты уже видела Виктора?

– Слава Богу, нет.

– Здесь он барон. Торговец бриллиантами. Кто бы мог подумать? Возможно, твои побрякушки из его магазинов…

– Он вернется?

– Не знаю. Я в него попал, но это ничего не значит.

Тут она вспомнила о своей порезанной щеке, а он – о ноге, истерзанной клыками добермана. Появился Клейн, пустивший в ход все свое обаяние и дипломатические способности, чтобы отвлечь вязкие мысли гостей от перестрелки, которую многие услышали, и направить их в русло поисков окончательного кайфа. Это не прошло ДЛЯ него даром. Следы губной помады остались на щеках, шее и даже на воротнике его рубашки. От этого масон выглядел немного карикатурно, но всем троим сейчас было не до смеха… Решили ничего не говорить слугам. Максу пришлось самому отправиться на кухню за кипяченой водой, а Ирина стала разыскивать то, что могло бы сойти за перевязочный материал. Клейн запер спальню изнутри.

Спустя двадцать минут появился знаменитый доктор Бейлинсон, которому стоило немалого труда пробиться сквозь веселящуюся толпу. Его знали здесь многие, и чуть ли не половина присутствующих на вечеринке в разное время числилась его пациентами (он считался лучшим в губернии специалистом по венерическим заболеваниям). Гостям оставалось заметить исчезновение хозяина поместья, его любовницы и адвоката, чтобы выстроить простейшую логическую цепь. Правда, для этого уже не сохранилось ни одной достаточно трезвой головы…

Операция по извлечению пули была быстрой и не бескровной. Во избежание дурацких слухов Клейн отправил Голикова и Савелову пошататься среди гостей. Макс согласился с радостью. Возле мальчика он чувствовал себя подавленным. На лестнице ему пришлось расстаться с Ирен.

Нижний этаж дома немного напоминал поле боя. Прислуга и не думала приступать к уборке. Пустые бутылки валялись повсюду, будто гильзы от снарядов. Под подошвами что-то похрустывало. На диванах и коврах расположились спящие. По парку бродили лунатические личности. Трое украшали надутыми презервативами ближайшую ель. Какая-то девица, погруженная в себя, целовала витражное окно, оставляя на стекле темные отпечатки. Кто-то, безбожно фальшивя, бренчал на рояле и пел старую солдатскую песню, сложенную еще во времена войны в Забайкалье. После фейерверка в душах образовалась пустота, которую уже ничто не могло заполнить, , ..

Когда Макс вернулся в спальню, все было кончено. Пуля лежала на дне миски, наполненной порозовевшей водой. Грудь мальчика была аккуратно перевязана. В области раны на повязке проступило красное пятно. Дыхание ребенка было едва ощутимым.

Ирен появилась позже, и Максим сразу понял, что она еще раз укололась.

«Девочка, что ты с собой делаешь?!»

– Что скажете? – спросил он у Бейлинсона.

– Удивительный случай. Он должен был умереть, но до сих пор жив и перенес ранение неправдоподобно легко. Мне хотелось бы понаблюдать за ним…

– Боюсь, что его скоро увезут, – вмешался Клейн. – Когда его можно будет потревожить? Бейлинсон поморщился.

– Если бы речь шла об обычном пациенте, я сказал бы – через неделю, но в данном случае… У меня нет прогнозов. Дайте знать, когда он придет в сознание.

– Для вас приготовлена комната, – сказал Голиков и проводил врача по коридору до двери. Тот удалился на покой, отягощенный бременем очередной загадки и купюрой большого достоинства, которая должна была гарантировать его молчание.

После этого неразлучная троица держала в спальне военный совет. Слабый свет ночника обрисовывал лицо ребенка с острыми скулами и глубоко запавшими глазами. Союзник воплощал в себе новую неразрешимую проблему, усугублявшую и без того сложное положение Голикова. Макс не сомневался в том, что скоро к нему заявятся полицейские по поводу бойни в «Калимантане», и тогда ему придется объяснить, почему возле дверей кабака оказался его «вольво». Свой окровавленный костюм и шмотки Ирен он уже успел сжечь в камине.

Клейн не разделял его пессимизма.

– Поздравляю, – сказал он, победоносно оглядывая Максима и Савелову. – Сегодня мы сделали ценное приобретение.

– Вы о чем? – угрюмо спросил Макс.

– Вот об этом, – масон показал на раненого. – Недостающее звено «Путеводителя». Живой проводник. За такого союзника некоторые отдали бы правую руку.

– Если этот мальчик так важен, зачем Виктору было убивать его?

– Он и не собирался его убивать. Он приехал, чтобы похитить ребенка, как только тот окажется в твоем парке. Когда появился ты, Найссаар предпочел ранить мальчика, зная, что бессознательное существо не может перемещаться. Кстати, на его месте я поступил бы точно так же. Этим он, как говорится, убил двух зайцев. Во-первых, зафиксировал союзника в одной реальности, и теперь может вернуться за ним в любой момент. Во-вторых, привязал к этой реальности и нас, понимая, что мы будем прятать и охранять его до тех пор, пока он сам не сумеет позаботиться о себе…

– Какого черта? – сказал Макс. – Зачем нам таскать за собой еще и раненого ребенка?

– Затем, мой мальчик, что он может привести нас к тому, из-за кого заварилась вся эта каша. Вероятно, тогда закончится охота, вы ведь об этом мечтали? В общем, для вас это единственный шанс уцелеть.

– Что теперь делать? – тихо спросила Ирен сонным голосом. Ее зрачки были сужены от небольшой дозы морфина.

– Я же сказал: прятать и охранять союзника. По этому поводу у меня появились кое-какие мыслишки. Кажется, один из твоих отелей сейчас на реконструкции? – спросил «адвокат» у Голикова. – Там нас вряд ли сразу найдут, и мы сможем пересидеть неделю-другую. А дальше будет видно…

Макса вдруг охватило безразличие ко всему. Он не верил Клейну, все еще считая, что тот преследует какие-то свои цели. С другой стороны, вокруг его собственной шеи медленно затягивалась петля. Когда полицейские или люди Виктора доберутся до него, будет уже поздно бежать.

Он смотрел на ребенка, который был чем-то вроде живого талисмана. Чувство родства исчезло. Теперь мальчик казался ему грязным и не слишком-то приятным существом. Ирен полулежала в кресле, засыпая в глубоком «дауне». Клейн вышел и через минуту вернулся со своим кожаным кейсом. Макс заметил, что ручка пристегнута к запястью адвоката изящными, но прочными браслетами.

Что-то должно было произойти, хотя событий и так было многовато для одной ночи. Клейн сел в кресло, не сводя с ребенка своих мерцающих глаз. Макс понял: масон приготовился к бегству.

Глава сорок четвертая

Он был недоволен собой и своими слугами. Последний серьезный враг герцога все еще скрывался где-то, и даже Календарь Снов, оставшийся незавершенным, не мог указать дорогу к нему. Союзники врага, обитавшие в недостающем секторе, тоже были живы.

Герцогу стало ясно: если он хочет достичь цели, надо затратить гораздо больше энергии, чем прежде. В каждой отдельной реальности это означало стремление любой ценой реализовать свое материальное превосходство. Для не ведающих ни о чем людей это означало кое-что другое: новую цепь катастроф, необъяснимых убийств, помешательств, шизофренических синдромов. Герцог ничего не знал о придуманных ими понятиях «добра» и «зла». Его энергия перемешивала протоплазму в миллионах снов с таким же безразличием, с каким лаборант взбалтывает пробирку с микробами…

Герцогу грезился завершенный и совершенный Календарь – вечная тайна замкнутой Вселенной. Он тоже лелеял мечту о бесконечной жизни и сейчас выигрывал гонку у смерти.

Календарь – это было то, что давало могущество только тогда, когда обретало полноту. Без сектора, исчезнувшего вместе с беглецом, герцог оставался всего лишь многоликим демоном уничтожения. Он являлся следствием, а не причиной, и пока был очень далек от отождествления себя с материей. Его вибрации не совпадали с теми, из которых были сотканы сновидения. Он все еще путешествовал «снаружи», а не «внутри». Части его тела были разбросаны повсюду.

Он был топором, подвернувшимся под руку мужа, заставшего жену с любовником; вспышкой света, ослепившей водителя многотонного грузовика за десяток метров от оживленного перекрестка; совестью священника, проповедовавшего загробную жизнь и отпускавшего грехи убийцам; раковыми клетками, пожиравшими мозг генерала в штабе ракетных войск стратегического назначения; болью девственницы, подвергнутой дефлорации; ритмом, погружавшим в транс дикарей и заставлявшим их плясать вокруг отрезанных человеческих голов; последней сигаретой, которой делились нищие, замерзавшие на автобусной остановке; непреодолимым желанием маньяка, вышедшего на охоту за мальчиками…

Это было бесконечным богатством, но не полнотой. Он перебирал черепа, как четки, соскучившись от многообразия своей адской кухни. Черные птицы его желания мелькали в снах, разыскивая беглеца. Бесплотные охотники сторожили мозг каждого из союзников, готовые броситься на добычу сразу же, как только приоткроются врата запретного пути. Клейн не обманывал Голикова и Савелову – у них действительно не было выхода.

Глава сорок пятая

Макс не сразу понял, что означает нарастающий гул, доносившийся со стороны леса. Он разлепил веки и бросил взгляд на циферблат своего «ролекса». Три часа тридцать пять минут ночи… Небо уже посветлело. Он задремал в кресле, а Клейн уже выглядывал из окна.

– Быстрее, чем я думал, – сказал масон, подходя к Ирине и пытаясь разбудить ее ощутимыми похлопываниями по щекам. – Собирайся. Это Найссаар – и теперь уже не один.

Несмотря на дикую головную боль, Максим резво подскочил и бросился в свой кабинет. В коридоре он встретил перепуганного Бейлинсона в мятой пижаме, решившего, должно быть, что наступил конец света. Он посоветовал врачу немедленно уезжать и ни в коем случае нигде не упоминать о сегодняшнем пациенте.

Голикову понадобилось не более двух минут, чтобы найти международный паспорт с открытой визой в Турцию, отпереть сейф и свалить в первую попавшуюся сумку почти весь свой арсенал, пачки банкнот и бутылку водки.

Дамская сумочка Ирен лежала у него на столе, и в ней он обнаружил ее паспорт, губную помаду, визитки, изящную коробочку с кокаином, кредитные карточки, немного наличных и два презерватива «фантазия», изготовленных на его фабрике. Все это он тоже пересыпал в сумку и по пути в спальню выглянул из окна галереи.

Снаружи поднялся нешуточный переполох. Два вертолета фирмы «Сикорский» С-64 заходили на посадку, расстреливая стоянку неуправляемыми ракетами из контейнеров. Судя по опознавательным знакам, обе машины принадлежали военно-воздушным силам. Два армейских пилота управляли ими под дулами автоматов.

Стоянка превратилась в бушующее море огня. На его фоне метались обезумевшие люди. В грохоте взрывов утонули слабые хлопки выстрелов. Кое-кто из гостей, имевших при себе оружие, и уцелевшие охранники пытались стрелять по вертолетам. В ответ их поливали свинцом из четырех пулеметов, но при этом ни одна пуля или ракета не попала в дом.

Первый «Сикорский» опустился на террасу. Из него начали выпрыгивать люди с масками на лицах, вооруженные автоматами. Зрелище весьма напоминало высадку диверсионной группы, Макс насчитал двенадцать человек; наверняка, не меньше было и в другом вертолете, который садился поодаль на одну из клумб.

Голиков увидел все, что хотел, и бросился в спальню. Ирина, еле стоявшая на ногах, заворачивала ребенка в простыню. Клейн что-то прятал в свой кейс. Макс бросил ему «маузер». Во-первых, это была самая многозарядная пушка в его коллекции, а во-вторых, она прекрасно смотрелась в руках живого анахронизма.

Для Ирен он выбрал небольшой по размерам, но достаточно мощный девятимиллиметровый «стар» модели Д. Впрочем, спрятать пистолет ей было некуда.

– Переоденься! – сказал он, разрывая платье у нее на спине. Как он и подозревал, белья под ним не оказалось. Но сейчас было не до приличий. Оставшись в одних туфлях, Савелова присела перед шкафом, выбирая себе одежду из гардероба Макса. Когда она на секунду замерла, то стала похожа на египетскую статуэтку. Ей пришлось натянуть его джинсы, рубашку и мокасины. Все вещи были слишком большого размера.

– Шевелитесь! – крикнул масон. Он уже нес ребенка к задней лестнице.

Вертолеты вырубили двигатели, и теперь был слышен только затихающий свист турбин. Люди из десантной команды ворвались в дом, обыскивая каждое помещение. Несколько гостей и слуг стали их случайными жертвами.

Макс и Ирина выскочили в парк через взломанную дверь и увидели Клейна, бежавшего между деревьями со своей нелегкой ношей. Максим понял, что адвокат направляется к южным воротам, выходившим на узкую частную дорогу, за которой начинался лес. Там было трудно спрятаться от двух десятков преследователей, но это был единственный шанс спастись.

Роликов бежал, уворачиваясь от низких веток и проклиная всю выпивку на свете. Изнутри по черепу колотили булыжники, перекатывавшиеся при каждом шаге. Судя по всему, Ирка чувствовала себя не лучше.

Через несколько минут Клейн начал задыхаться и замедлил бег. Максу пришлось повесить сумку на плечо и забрать у него мальчишку. Он не был уверен в том, что тот до сих пор жив. Голова «союзника» болталась, как белый мешочек с жалким кустиком волос.

Периодически в доме гремели выстрелы. Озверевшие наемники барона искали ребенка и расстреливали тех, чьи приметы совпадали с приметами его хранителей.

Бойня была хаотической и бессмысленной. Охранники залегли в парке, ввязавшись в перестрелку с нападавшими. Периметр поместья остался неохраняемым. Кто-то дозвонился по радиотелефону в ближайшее полицейское отделение. Усиленному наряду требовалось не менее двадцати минут, чтобы приехать по вызову. За эти двадцать минут могло случиться всякое…

Со звоном вылетели стекла из окон третьего этажа. Люди Виктора заканчивали обыск дома и ничего не нашли. Часть их отправилась прочесывать парк.

К этому времени Макс преодолевал пятисотметровый рубеж кросса по пересеченной местности с ребенком на руках и сумкой, набитой оружием. Ирка сбросила мокасины, которые были ей слишком велики, и бежала босиком, рискуя поранить ноги. Максим впервые видел Клейна с каплями пота на лице. Сам он подозревал, что скончается от разрыва сердца где-нибудь недалеко от вожделенных ворот.

Режущая боль в области печени стремилась согнуть его пополам. При каждом вдохе и выдохе сквозь глотку прокатывался колючий шар воздуха. Он задавал самому себе тупой вопрос: «Зачем мне такое большое поместье?» На его территории помещалась даже километровая взлетно-посадочная полоса. Вот когда Макс пожалел о том, что под рукой не оказалось Девятаева!

Впереди, между стволами, показалась внушительная белая стена, которая обозначала границу частного владения. Через каждые сто метров на ней были укреплены консоли с телекамерами. Четырехметровые ворота, имевшие электропривод, были закрыты, а будка охранника пуста. Максим даже не помнил, сохранился ли здесь пост, потому что этим въездом не пользовались со времени завершения строительства самолетного ангара.

Он отдал ребенка Клейну и забрался в будку. Попытался оживить панель управления, но безрезультатно. Тогда он врубил аварийную цепь и с облегчением увидел загоревшиеся красные лампочки… С ржавым скрипом створка ворот поползла в сторону. Звук далеко разносился в ночи и наверняка выдал их, если хотя бы один наемник находился в парке.

Макс первым выскочил за ворота. Перед ним была темная стена леса. Сбоку падали слепящие лучи – дальний свет автомобильных фар. Протяженный участок дороги и трое беглецов оказались как на ладони.

С безразличием смертельно уставшего человека Голиков понял, что это конец. Вряд ли охотники станут стрелять сразу – ведь мальчик нужен им живым… Но почему всего одна машина? У него возникла какая-то смутная ассоциация, воспоминание из другой жизни… С безумным упорством обреченных Клейн и Ирина пересекали дорогу, устремляясь к лесу, когда Макс вдруг закричал.

Приложив к глазам ладонь и мучительно щурясь, он пытался разглядеть темное пятно за ослепительным кругом. Больше доверяя инстинкту, чем зрению, он направился прямо к автомобилю. Ира решила, что на почве нервного перенапряжения у него окончательно съехала крыша. Несколько секунд они звали друг друга, не слыша чужих голосов.

Глава сорок шестая

Макс вышел за пределы конуса света и, рассмотрев машину, обрадовался так, словно встретил старого доброго друга. Это был «призрак», на котором Голиков уже спасся однажды, или же его идеальный двойник. Совпадали форма кузова и цвет, вот только фара была цела, и не было видно никаких следов рихтовки смятого крыла. Покрышки у этой тачки тоже оказались в порядке. Она стояла на обочине дороги, низко припав к земле. Номерные знаки были новыми и соответствовали изменившейся ситуации. На металле, окрашенном в цвет мокрого асфальта, засыхала нездешняя грязь…

Клейн быстренько сопоставил то, что слышал раньше, с тем, что увидел теперь, и сделал правильные выводы. Он очутился возле левой дверцы «призрака» едва ли не раньше Макса. Савелова заглянула внутрь и сморщила носик. Машина была двухместной, и они с трудом поместились в ней втроем, развернув мальчика поперек салона. Голиков забросил сумку под заднее стекло и расположился на месте водителя, а Ирине и Клейну пришлось устроиться на сидении пассажира, тесно прижавшись друг к другу.

Как только нога масона отделилась от земли, «призрак» рванулся вперед. Макс, уже знавший его повадки, не спешил хвататься за руль. Рычаг переключения скоростей, метавшийся в своем пазу, энергично колотил по Иркиному бедру и ногам мальчика. Голова ребенка лежала на кейсе масона, будто на подушке. За двести метров до пересечения частной дороги с шоссе Клейн сказал:

– Поворачивай на юг, мой мальчик.

– Заедем ко мне домой, – предложила Ирина.

– Там наверняка засада. Едем прямо в отель. Поворачивай, не будь идиотом!

Макс и теперь не прикоснулся к рулю. Подчиняясь только его желанию, «призрак» повернул, взвизгнув покрышками, и полетел по шоссе, удаляясь от городского зарева на светлеющем горизонте. Когда огни поместья остались позади, Голиков обернулся, но пока не заметил преследования. В этот предутренний час автомобилей было мало; изредка с ревом проносились встречные грузовики и бензовозы; попутные машины «призрак» обходил быстро и легко.

Максим оторвал взгляд от дороги и осмотрел переднюю панель. В нише под приборной донской торчали какие-то бумаги. Он вытащил их, мельком просмотрел и передал Клейну. Это были документы на машину и его водительские права. Адвокат невозмутимо ознакомился с ними.

– Какие впечатления? – спросил Макс.

– Просто удивительно. Если бы эта штука была живой, я назвал бы ее союзником, но…

– Во всяком случае, мозги у нее, как у хорошего гонщика. Хотел бы я знать, чей это подарок!.. Думал, у вас на все готов ответ…

– Эй, смотри вперед! – вмешалась Ирен. Они подъезжали к посту дорожной полиции, и Макс сбросил скорость. Машина без проблем миновала поднятый шлагбаум и скучающего полицейского, но Голиков знал, что рано или поздно их остановят. Необычная тачка и необычные пассажиры – это было сочетание, не обещавшее ничего хорошего…

Он потянулся за своей сумкой и на всякий случай все же вручил Ирине «стар», который она засунула за пояс джинсов, и прикрыла рубашкой. «Маузер» исчез где-то в недрах безразмерного клейновского кейса.

Умеете им пользоваться, детка? – спросил адвокат у девушки, и она презрительно скривила губы, Скандальная история с игрой в «русскую рулетку» на вилле ее бывшего любовника, закончившейся смертельным ранением мужчины, уже начинала забываться. С тех пор ее научили обращаться не только с револьвером, но и с помповым ружьем…

Спустя несколько минут взошло солнце, обещая прекрасный летний день. Мир из серого сразу превратился в цветной. Длинные лучи посеребрили легкие перистые облака и бескрайнее море пологих холмов.

Макс выключил фары и занял крайнюю левую полосу скоростного шоссе. Стрелка спидометра установилась возле отметки сто сорок километров в час. При таком мягком ходе недолго было заснуть, что Ирен и сделала, положив голову на плечо Клейну, усыпляющих факторов было немало: похмелье, равномерное и тихое урчание мотора, шелест шин и тяжелый туман усталости, расплывавшийся в голове. Макс отчаянно сопротивлялся их совместному действию, пока адвокат, заметив это, не протянул ему пару каких-то Таблеток, от которых сон будто рукой сняло.

Некоторое время они обсуждали, как обставить свой приезд и пребывание в отеле. Для того, чтобы обеспечить скрытность, желательно было свернуть реконструкционные работы, и Клейн пообещал уладить этот вопрос с Ялтинской строительной компанией.

Следующим этапом могло быть более или менее длительное вынужденное плавание на яхте и, в конечном итоге, эмиграция. В любом случае, перспективы Голикова как бизнесмена были безрадостными.

Через два часа проехали Новомосковск. Снова по обе стороны шоссе потянулись угодья богатых ферм, лесные посадки, пруды и спокойные реки. Клейн решил вздремнуть. Максу поневоле пришлось любоваться пейзажами, что он и делал, пока его не начало тошнить.

Перед Запорожьем он остановился на заправочной станции и велел залить в бак «призрака» восемьдесят литров первоклассного бензина.

Механик – судя по разрезу глаз, уроженец Аляски и вечный персонаж анекдотов – с любопытством и пристальным вниманием рассматривал его рысака. Максу пришлось сделать каменную физиономию, пока этот «специалист» не начал задавать вопросы.

Сейчас в любом человеке он видел потенциального врага. Механик, без сомнения, запомнил странную машину, в которой находились троевзрослых и спящий ребенок, выглядевшие кем угодно, только не членами счастливого семейства, отправившегося на отдых.

Макс разбудил Ирину и послал ее в ближайшую забегаловку за продуктами, а сам загнал «призрака» на мойку. Масон ожидал на скамеечке с мальчиком на руках, словно заботливый дедушка с любимым внуком. Неплохо было бы перевязать раненого, но пока это не представлялось возможным.

Проехав между щетками моечного агрегата, машина засверкала, как огромный кусок темного хрусталя. Вернулась Ирка с пакетом еды и водой в пластмассовых бутылках. Теперь салон был набит до отказа. Пакеты, воду и кейс с драгоценным текстом пришлось разместить в ногах у Клейна. Когда «призрак» отвалил от заправки, Макс бросил взгляд назад. Механик смотрел ему вслед, потирая пальцами купюру.

Через пару часов стало жарковато. Три пассажира были злыми и недовольными, а четвертому было все равно. Путешествие с самого начала не отличалось особым комфортом, но они почувствовали себя гораздо хуже, когда ими заинтересовалась полиция.

Справа раздался короткий вопль сирены, и голос, усиленный мегафоном, приказал остановиться. Сердце Макса оборвалось и провалилось куда-то вниз, хотя он ожидал, что рано или поздно придется объясняться с властями. Искушение устроить гонки было велико – так же, как любая подобная глупость.

Он положил руки на рулевое колесо. Правая стала вялой и мокрой, будто он собирался схватиться за пистолет. «Призрак» притормозил, сворачивая к бетонному ограничительному парапету.

Его перегнал выехавший из отстойника полицейский «фольксваген» с включенными мигалками. Макс видел, как адвокат протянул руку и открыл замки кейса. Это кое-что да значило. Голиков не был уверен в том, что сумеет выстрелить в ни в чем не повинных людей. Вернее, он был уверен в обратном. Ситуация казалась патовой. Оставалось надеяться только на способность Клейна к внушению.

В полном соответствии с инструкцией один из полицейских остался в машине, а другой направился к «призраку» с портативным компьютером в руке. Макс опустил стекло. Полицейский наклонился и заглянул в салон. Несколько секунд он тупо рассматривал Ирен, уставившуюся на него большими невинными глазами, и Клейна, равнодушно поглаживавшего по голове спящего мальчика.

– В чем дело? – спросил полицейский, не в силах справиться с мороком, в котором увязали мысли.

– Офицер, у меня заболел ребенок, – заговорила Ирен, пуская в ход свое знаменитое обаяние. – Господа любезно согласились мне помочь…

Объяснение не выдерживало никакой критики, однако полицейскому вдруг стало не до этой чертовой бабы со всем ее несуществующим потомством. Он почему-то вспомнил свою жену, изменявшую ему с банковским клерком. И тещу со стальными зубами. Это привело его в отвратительное и подавленное расположение духа. Но даже Клейну было трудно отвлечь его от многократно отработанного процесса. Полицейский попросил предъявить документы на машину. Максу и самому было интересно, что в них написано.

По документам «призрак» проходил как уникальная модель «клин», изготовленная по специальному заказу на опытном заводе Харьковского технического института транспортных средств и дорог имени графа Витте. Офицер изучал бумаги намного дольше, чем требовалось для того, чтобы прочесть их слева направо, а затем – справа налево. Потом он попросил Голикова выйти из машины и включил компьютер.

Второй полицейский наблюдал за ними через заднее стекло «фолька». Возможно, его уже насторожила затянувшаяся проверка. Макс был вполне определенного мнения о том, сумеет ли Клейн загипнотизировать интегральные микросхемы. Он смотрел на маленький жидкокристаллический экран, как на зеркало оракула атомного века, дающего непредсказуемые пророчества.

Бегущие строчки сложились во вполне понятное предложение. Номер «призрака» значился в банке данных дорожной полиции, а сама модель «клин» действительно принадлежала господину Голикову МА. Даже сквозь лобовое стекло Макс видел прозрачные мерцающие глаза Клейна с неразличимыми уже с двух метров точками зрачков…

Полицейский выглядел круглым и вдобавок растерявшимся идиотом. Он извинился и направился к «фольку». Максим побыстрее отъехал и набрал прежние сто сорок. Рубашка на спине была мокрой, будто кто-то опрокинул ему за воротник стакан воды. Ирина облегченно засмеялась и потрепала его по голове.

* * *

Солнце припекало, и, как только Макс подумал об этом, стекла «призрака» потемнели, затягиваясь светоотражающей пленкой. Они поехали, передавая друг другу бутерброды и бутылку с водой. Всем троим не мешало бы немного размяться, но упущенное время могло обойтись дороже. На трассе они были легкой мишенью для вертолетов.

«Призрак» не был оборудован многим из того, к чему Голиков привык. Например, в нем не было кондиционера, радиоприемника, проигрывателя компакт-дисков и бортового компьютера. Поэтому им пришлось остановиться у придорожного магазинчика в Мелитополе и купить портативный приемник.

Последние сто километров Макс прогуливался по диапазонам, пытаясь услышать интересующие его новости. Одна из восточно-украинских станций передала сообщение о нападении некоей хорошо вооруженной банды на поместье «известного мультимиллионера» под Харьковом. Без подробностей и комментариев полиции. Еще бы – надо было быть гением, чтобы так быстро разгрести эту кучу несуразностей!

Около полудня они заехали в какой-то лесок и отправились слиться с природой, стараясь не слишком удаляться от машины. Макс впервые убедился в том, что Клейну не чуждо ничто человеческое. То же самое через час доказал и мальчик, отчего немного пострадали Иркины джинсы. День, который мог бы быть веселым, получился жарким, грязным, полным болезненных ощущений и подавленности.

В половине второго их остановили на выезде из Джанкоя, заинтересовавшись тем, что делает явно дорогая тачка с харьковскими номерами так далеко от дома. После того, как выяснилось, что «клин» не угнан, неминуемо возник вопрос о двух лишних, с точки зрения полиции, пассажирах.

Голикову пришлось объясняться с целым нарядом, пока Клейн отсиживался в машине, сражаясь сразу с четырьмя невидимыми противниками. В конце концов. Макс отвел лейтенанта в сторону и начал плести какую-то чушь о своей любовнице и ее малолетнем брате, которые опаздывали на – самолет, подкрепляя свои слова новенькими хрустящими купюрами с двуглавым имперским орлом.

В очередной раз возрадовавшись тому, что в этом мире покупается многое, если не все. Голиков покинул полицейский пост, «похудев» на несколько сотен. Он был немного сердит на Ирен – та вдруг превратилась в молчаливую скромницу. А ведь могла бы в два счета запудрить мозги впечатлительным провинциалам… Во всяком случае, они были уже в Крыму в разгар курортного сезона – на райском полуострове, где когда-то были написаны «Киммерийские сумерки», а сейчас сюда приезжали в поисках развлечений, приключений и отдохновения.

Полиция здесь была благосклонна к владельцам дорогих тачек и с пониманием относилась к их маленьким причудам вроде скоростного катания по серпантину при луне или остановок в неположенном месте, сопровождавшихся ритмичным раскачиванием кузова. Полицейские очень хорошо знали, за счет чьих средств пополняется местный бюджет.

Макс был в курсе всех этих тонкостей и немного расслабился. Он предложил отдохнуть в каком-нибудь мотеле в степной части полуострова, но Клейн настоял на том, чтобы ехать прямо на побережье. Если понятная и преодолимая опасность осталась позади, то враг гораздо более страшный, чем полиция, все еще угрожал им.

А впереди был передал, дороги, обсаженные кипарисами, очарование старых гор и всемирно известные пляжи Гурзуфа, Феодосии, Ялты… И все было пропитано и отравлено страхом – даже воздух в глубоком синем небе.

Глава сорок седьмая

Теперь Антона Девятаева больше не терзали воспоминания. Это принесло громадное облегчение тому ничтожно малому, что осталось в нем от старой личности, забившейся в самую глубокую нору мозга, словно испуганная и подозрительная крыса.

Вечера он проводил в своей квартире, бессмысленно пялясь на экран телевизора через темные стекла очков. Он надел их после того, как техник на аэродроме заметил изменения, происходящие с его глазами, и с тех пор больше не снимал.

На самом деле изменился не только цвет глаз Девятаева, но о более интимных вещах знал пока только он один. Ему приходилось пить молоко и поглощать детские смеси. Этого требовало существо, поселившееся у него внутри, и он не мог ослушаться. Еще бы – ведь именно оно избавило его от воспоминаний и угрызений совести, сделало жизнь по-младенчески легкой, бездумной и приятной. К тому же существо пока ничего не требовало взамен; ему была нужна только легкая и питательная молочная диета… Сознание Девятаева стало сознанием этого существа, за исключением набора знаний и профессиональных навыков, которые требовались для того, чтобы вести прежний образ жизни и выполнять привычную работу. Желания и потребности свелись к минимуму; теперь Антон не нуждался в женщинах, выпивке, развлечениях и в каком бы то ни было самосовершенствовании. Он стал вполне совершенным орудием в хозяйских руках. Он осознавал себя лишь частично и не мог сказать с уверенностью, где происходит процесс этого осознания – в голове или чуть ниже желудка. У него было два живых головных мозга, связанных неизвестным образом, а тело подчинялось инстинктам инфантильного ребенка.

Теперь его не тянуло перечесть фразу из Библии, которая когда-то казалась ему спорной: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное»^[14]. Но могло случиться, что вдруг и потянуло бы. В этом случае он, наверное, он испугался бы такого странного кощунственного желания, а потом согласился бы со сказанным, потому что стоял в этом царстве одной ногой.

Его дни стали очень долгими, а ночи – полными сладких снов. Он не заботился о завтрашнем дне и о хлебе насущном. Когда становилось скучно, он ложился спать или играл сам с собой в крестики-нолики и, что самое удивительное, иногда выигрывал. Когда существо хотело есть, он открывал холодильник и доставал йогурт или готовил молочную смесь.

За продуктами ему приходилось ездить подальше от дома и закупать их в разных магазинах, чтобы никто не заподозрил его в киднеппинге. Он надевал свободную одежду, и еще ни одна живая душа не обратила внимания на то, что у Девятаева заметно увеличился живот. Он стал очень примитивным и очень хитрым парнем, этот бывший полковник! Он видел двуногих насквозь… Когда до него дошло известие о нападении на поместье, он первым делом отправился туда и убедился в том, что самолетный ангар и стоявший в нем «Ан-58» не пострадали. Тогда он вернулся к себе и стал терпеливо ждать инструкций от босса. Тем более, что это полностью совпадало с желаниями благодетеля, ворочавшегося на месте его кишок, ставших бесполезными, – все продукты жизнедеятельности покидали организм пилота в виде жидкости.

Он ждал и на вторую ночь дождался. Пробуждение было быстрым, и сон мгновенно сменился явью. Повторяющиеся, раздражающие слух звуки означали, что он должен снять трубку телефона специальной линии, защищенной от прослушивания.

Он снял ее, поднес к уху и услышал голос своего работодателя. Тот велел ему вылетать ближайшим утром и приземлиться на полосу крымского отеля «Пирамида». Кроме этого, пилот получил приказ никого не ставить в известность о звонке и местонахождении Голикова и Клейна.

В этом не было ничего нового. Девятаев совершал такие рейсы неоднократно. Возможно, его голос показался Максу немного странным. Возможно, он понемногу утрачивал мужественность; в нем появились писклявые нотки.

Но существо научило бывшего полковника ни о чем не волноваться.

Глава сорок восьмая

Здание отеля действительно было похоже на пирамиду, одним своим углом погруженную в море. От этого угла начинался причал, к которому в случае необходимости мог пристать даже океанский лайнер. С высоты птичьего полета можно было видеть, как три из четырех граней пирамиды – южная, восточная и западная – сверкают тысячами ячеек солнечных батарей.

Несколько десятков этажей террасами поднимались к огромному белому кубу императорского номера, на крыше которого имелись антенна космической связи и вертолетная площадка. Шахта скоростного лифта пронизывала всю толщу пирамиды снизу доверху; пять его кабин – каждая величиной с небольшую комнату – преодолевали стометровую высоту за двенадцать секунд.

В одном из подвалов была пробурена артезианская скважина. Приливная электростанция находилась в пятистах метрах от пляжей и не сбрасывала в море ничего, кроме отработанной воды.

Энергоснабжение отеля было полностью автономным, что позволяло не зависеть от государственной электросети. В неглубокой долине между ближайшими горами прямой серой лентой пролегла двухкилометровая взлетно-посадочная полоса.

Реконструкционные работы коснулись, в основном, очистных сооружений и внутренней отделки помещений, которая должна была соответствовать духу времени и плавно следовать за модой, не шокируя консервативно настроенную часть публики и не вызывая иронических ухмылок у приверженцев модерна. Этой почти неразрешимой проблемой занималось несколько высокооплачиваемых дизайнеров и специалистов по интерьерам.

Каждый день простоя обходился Максу примерно в двести тысяч рублей, и таких дней прошло уже два. Сколько их будет впереди, оставалось неизвестным. Клейн, как и обещал, договорился со строительной компанией, и работы были свернуты на неопределенный срок.

Впрочем, четыре других отеля, принадлежавших Голикову, этим летом оказались заполненными до отказа, поэтому призрак бедности ему не угрожал.

Они разместились в соседних номерах «люкс» на первом этаже, поблизости от скоростного лифта: Клейн с мальчиком – в одном, Ирина и Макс – в другом. Когда прилетел Девятаев, ему предложили любой номер на выбор из числа отреставрированных, и он выбрал одноместный «люкс» в западной части.

Таким образом, они остались впятером в громадном здании. Все служащие находились в отпусках, если не считать старика-сторожа, обитавшего в двухкомнатном коттедже у въезда на территорию «Пирамиды». Подземный гараж, рассчитанный на двести пятьдесят машин, был пуст, зато еды в холодильных камерах было достаточно, чтобы пережить длительную осаду. Но Макс знал, что осады не будет; будет или уничтожение, или бегство. Он ждал первого и на всякий случай готовился ко второму.

Его яхта находилась в это время в Средиземном море у берегов Греции, арендованная одним техасским нефтепромышленником. Из отеля Голиков послал капитану кодированную радиограмму с приказом возвращаться к Крымскому побережью. Случай был из ряда вон выходящий, и Макс понимал, что наносит удар по собственному престижу, но предпочитал прослыть ненадежным партнером, чем стать мертвецом с безупречной репутацией…

И потянулись часы в райском уголке, где можно было бы наслаждаться солнцем, свежестью моря и дыханием ветра, узнавать тайны бухт и старых осыпающихся пещер, однако вместо этого приходилось вести затворническую жизнь, наблюдая за неотвратимым приближением тени.

Глава сорок девятая

Один из последних спокойных дней, омраченных только тревожным ожиданием нового нападения. Бесконечный простор неба, берег в фиолетовой дымке, гипнотический шепот моря… Мир предстает звенящим и хрустальным, готовым рассыпаться на мельчайшие осколки от неосторожного прикосновения…

Макс опустошен до крайности. Звенит в голове; звенят резкие крики и тугие удары крыльев чаек; отдает звоном гул ветра в спиральном турбопарусе из легкого сплава. Порой кажется, что из-за горизонта вот-вот налетит темная стая металлической саранчи, но это всего лишь облака, появляющиеся незадолго перед закатом…

Погода идеальная; прогноз самый благоприятный. Воздух в меру прогрет; вода в меру прохладна. Ветерок, скорость которого три узла, освежает. Яхта «Звездный прилив» покачивается на волнах, будто отдыхающий белый кит. Голиков развалился в шезлонге, стоящем на палубе, и пытается читать «Вечера в древности». Рядом с ним – непременная бутылка крымской «мадеры»; он то и дело отхлебывает из горлышка и, к счастью, не страдает от морской болезни. Ирен загорает без купальника на баке. Ему видны ее ноги цвета расплавленной бронзы. Живописное тело; впечатляющий загар… Больше на борту никого нет. Все члены немногочисленной команды, включая капитана, получили оплаченные авиабилеты и уже находятся очень далеко. Несмотря на это, у Макса не возникает проблем с управлением. Яхта послушна как живое существо – восемнадцатиметровое компьютеризированное чудо технологии, с которым легко справляется и один человек. Во многих случаях его вмешательство даже не требуется. Особенно если речь идет о дрейфе в пределах видимости береговой линии. Тем не менее Голиков постоянно слышит доносящиеся из рубки сигналы, которые передает навигационный спутник. Цифровой тюнер тихо истекает жирным и самодовольным поп-джазом, как истекает соком перезрелый лопнувший плод. Макс обнаружил, что подобная музыка успокаивает нервы, сглаживает острые углы, растворяет часто возникающую напряженность. А напряженность неизбежна, когда двое вынуждены все время быть вместе, даже если любовники еще не успели надоесть друг другу.

Ирка с утра дуется, будто Макс в чем-то виноват. Ее честолюбивые планы рухнули. О прежней разгульной жизни можно забыть. Изоляция и страх – паршивое сочетание для молодой женщины. Вдобавок у нее задержка, так что есть повод задуматься о будущем. Узнав об этом. Голиков испытал двойственное чувство. С одной стороны, Савелова устраивала его во всех отношениях, за исключением ее чрезмерной привязанности к кокаину. С другой стороны, трудно было выдумать что-нибудь более несвоевременное, чем беременность. Он довольно точно вычислил день и час вероятного зачатия (хорошо, хоть оба были трезвыми). Вот что значит пренебречь самыми надежными в мире презервативами, произведенными и проверенными электронным способом на собственной фабрике! А требовать от Ирен регулярности в приеме таблеток не мог бы даже записной оптимист.

Разве все это не смешно? Однако смеяться почему-то не хотелось… К тому же он как-то слабо представлял себя в роли отца. Впрочем, когда становиться им, если не теперь? Ему уже порядком за тридцать, и он последний отпрыск могущественной династии (папино баловство на стороне – не в счет). Единственный живой побег на усыхающем древе… Будет обидно, если на нем все и закончится. Папа был бы очень недоволен, упокой. Господи, его грешную душу!.. Каждое утро Максим говорит себе: «Подождем еще один день». Потом Ирен ложится с ним, и он понимает: она – лучшее, что было в его жизни. В этой жизни. Кроме того, ему кажется, что ей не следовало бы столько жариться на солнце. Однако у нее есть на это резонный ответ: «А каким чертом тут еще заниматься?».

Клейн предпочитает торчать в «Пирамиде». Его бледной коже аристократа противопоказан избыток солнечной радиации. Он изучает древнекитайский трактат по геомантии, который откопал в здешней библиотеке, и заодно присматривает за мальчишкой. Делает уколы, перевязки и меняет белье. Причиной этой трогательной заботы о ближнем является вовсе не горячая любовь, а, скорее, инстинкт самосохранения. Макс начинает верить, что ребенок – важнейшее звено в неизвестной цепи существ, принимающих участие в беспощадной гонке с выбыванием. И все же Голиков предпочел бы, чтобы адвокат занимался чем-нибудь полезным – хотя бы готовил отходные пути. Но масон невозмутимо отвергает любые упреки в пассивности и бездействии. Он уверяет, что сейчас самым худшим было бы обнаружить свое присутствие. В этом случае их не спасет ни яхта, ни самолет, ни даже космический челнок. Разумеется, все средства связи в отеле и на судне работают только «на прием».

Пилот также спокоен и на вид абсолютно надежен. Профи, на которого можно положиться в решающую минуту, и который будет выполнять свою нелегкую работу без паники, не задавая лишних вопросов. Дявятаев даже не поинтересовался, почему хозяин устроил себе этот странный тихий отпуск в реконструируемом отеле и чем вызвана измена привычному стилю. Так ложатся на дно дешевые гангстеры. Откровенно говоря, Голиков чувствовал себя еще более неуютно – будто мальчик, втянувшийся по собственной глупости во взрослую игру. А когда предъявили счет, выяснилось, что он несостоятелен и несамостоятелен. До сих пор ему чудом удавалось избегать встречи со своими кредиторами. Но ведь те находят всех должников – рано или поздно. Этот факт признавал даже Клейн…

Макс захлопнул книгу, на которой не мог сосредоточиться, и в очередной раз приложился к бутылке. Любая литература сейчас казалась ему невыносимо искусственной и фальшивой, а вот вино было настоящим. Оно имело терпкий привкус и пахло степью. Лучи солнца ласкали опущенные веки. Максим расслабился.

Рядом была женщина, возможно, уже носящая его ребенка. Что еще нужно человеку для счастья? И почему именно в такие моменты судьба обычно наносит разящий удар? Впрочем, у «судьбы» появилось новое имя. Теперь ее звали «барон Найссаар»…

Макс поднялся, подтянул шорты и полюбовался голой Иркой. Вот зрелище, которое ему, наверное, никогда не надоест! Однако плоть увядает быстро. И кто знает, что будет с этим распустившимся цветком, когда кончится долгий летний день?.. Ее рот был полуоткрыт, губы высохли; их целовал бродяга-ветер. Руки расслабленно лежали вдоль тела. На мгновение Максу показалось, что с кончиков ее пальцев капает кровь.

Проклятье! Он с размаху ударил себя ладонью по лбу.

«Прекрати спекулировать, идиот!»

То, что он принял за капли крови, было, конечно, всего лишь ногтями, покрытыми ярким лаком… Он решил спуститься вниз и приготовить пару порций холодного апельсинового сока. Ему явно не мешало остыть. Так кому же вредно находиться на солнце – Ирке или ему, почти все время державшемуся в тени?!

…Глаза не сразу привыкли к мягкому сумраку. Кают-компания, отделанная красным деревом и бархатом, была его любимым местом отдыха. Правда, он еще не встречал человека, которому не понравилось бы на борту «Звездного прилива». А безмозглые курочки, перебывавшие тут в большом количестве до того, как случай свел его с Савеловой, и вовсе таяли от роскоши и комфорта.

Голиков подошел к подлинной средневековой карте, занимавшей почти всю поперечную переборку. Дольше всего он рассматривал вычурные надписи «terra incognita» и пятна неопределенных очертаний, порожденные чьей-то скупой фантазией. Он поймал себя на том, что завидует неизвестному картографу, рисовавшему их несколько столетий назад. Причина была проста. Карта иллюстрировала нечто большее, чем несовершенство плоского проецирования. Она безмолвно свидетельствовала о переломе в мироощущении поколений, словно была отпечатком давно исчезнувшего образа жизни, воплощением поисков, направленных вовне, а не в глубь. Тогда еще искали клады, спрятанные на далеких островах, и бились над загадками природы, а не раскапывали тайники подсознания. Но ведь если копать достаточно долго, непременно отроешь вначале змеиную яму, затем старую могилу, а после – сам ад…

Макс думал о том, до чего же маленькой стала Земля в восприятии современного человека. В старые времена существовала прочная иллюзия беспредельности, открытости мира; людям прошлого всегда было куда стремиться или по крайней мере куда бежать. Вопрос «А что дальше, за горизонтом?» еще не звучал по-детски наивно, а возвышал душу. Теперь же мир замкнулся на сфере ограниченной площади, и каждый может увидеть его целиком и даже подержать в руках, купив себе глобус…

Где-то в глубине романтизм умирает, когда знаешь, что место твоего обитания огорожено кольцевым забором, – даже если это кольцо диаметром с экватор. Частичной компенсацией потерянной бесконечности служат научная фантастика и мистицизм, расцветающие пышным цветом в эпоху исчерпанных географических открытий, урезанных пространств и коллапсирующего сознания. Но «странствия духа», как правило, не приносят подлинного удовлетворения. Сколько бы ты ни двигался, ты возвращаешься в точку, из которой отправился в путь. Только тонкий слой воздуха отделяет тебя от вакуума, удерживающего в капкане тяготения на переполненном шарике миллиарды твоих соплеменников. И если никто еще не заговорил о клаустрофобии в масштабах планеты, то Голиков уже ощущал первые симптомы этой главной болезни будущего.

Глава пятидесятая

Ах ты, гребаный философ! Займись-ка лучше делом. Он открыл холодильник и вытащил оттуда пять апельсин. Разрезал первый пополам и начал выдавливать густой кисло-сладкий сок в высокий бокал с утяжеленным донышком. На привычном фоне (музыка – чайки – сигналы спутника) возник посторонний звук – нечто вроде комариного зуда на пределе слышимости. Но с каждой секундой звук становился все громче, пока не перешел в низкое тарахтение, будто через небосвод катилась поврежденная колесницу.

Макс выбросил апельсин в контейнер для мусора и отправился на палубу, чтобы взглянуть на возмутителя спокойствия. Меньше всего ему хотелось сейчас видеть посторонних поблизости от «Пирамиды».

Со стороны берега приближался небольшой винтовой самолет – не такая уж редкость в регионе, густо усеянном отелями, виллами и, соответственно, частными взлетно-посадочными полосами. Однако этот был серым, обшарпанным и производил впечатление допотопного экспоната, похищенного из Императорского музея воздухоплавания. Да и вообще это была самая нелепая Летающая машина из всех, которые Максу приходилось когда-либо видеть.

Примерно за полкилометра до яхты самолет начал делать левый вираж. Странный летательный аппарат смахивал на прямоугольную раму с приделанными к ней фонарем, крыльями и стабилизатором. В нескольких местах обшивка была изрешечена отверстиями, весьма напоминающими пулевые. Опознавательный знак – черная – свастика на фоне грязно-белого круга – ничего не говорил Голикову-дворянину и подданному благополучной, в общем-то, страны, хотя и вызывал определенные ассоциации с индуизмом. Зато другая его половина, изгой, утративший корни и привычный мир, но впитавший в себя неизлечимые фобии трех потерянных поколений, содрогнулся при виде абсолютно чужеродного здесь FW-189.

В целом «рама» выглядела крайне архаично, тем не менее в ней было что-то зловещее. А может быть, истинная причина этого представления о «зловещих» чертах засела в голове у Макса, словно вирус, поражающий мозг и искажающий реальность.

Все это, без сомнения, не случайно: изматывающий звон в голове; окровавленные ногти; боязнь замкнутого пространства; гость, залетевший из параллельной реальности…

Он как мог сопротивлялся возрастающему давлению на психику. Например, он честно старался убедить себя в том, что если «рама» создана для ; ведения воздушной разведки, то это означает всего лишь, что папарацци не жалеют денег на «фотоохоту». Объяснение не выдерживало критики. Оно не просто казалось притянутым за уши. Оно было поистине идиотским и демонстрировало «неэвклидову» логику. У Максима не оставалось времени, чтобы придумать лучшее.

На какую-то минуту он поверил в рецидив шизоидного расщепления личности и загнал «бедного родственника» обратно в темный подвал, где тот предавался бесплодному мазохизму. Но даже если ему и впрямь был нужен психиатр. Голиков предпочел перестраховаться.

– Эй! – крикнул он Ирен, разомлевшей на солнце и погруженной в дремоту. – Спускайся вниз! Летит какая-то дрянь.

Она сладко зевнула, не открывая глаз.

– Пограничники?

– Нет.

Ирен повернула голову и поглядела вверх, держа ладонь козырьком.

– Расслабься, дорогой! Это, наверное, чертовы туристы.

Она потянулась, будто дразнила его, а особенно того парня, которому, видимо, полагалось немедленно вспотеть в тесной кабине от такого шоу. Эксгибиционизм был у нее в крови.

– Какие, на хер, туристы! – заорал Голиков, выходя из себя. – Убирай задницу с палубы! Мне только не хватало тут оравы кретинов с камерами!..

(Макс был лично знаком, по меньшей мере, с пятью представителями таблоидных изданий, а с одним из них даже судился пару лет назад и получил триста тысяч в качестве компенсации за моральный ущерб. По его мнению, затраченная нервная энергия стоила дороже. С защитой гипотетических «чести и достоинства» все оказалось куда сложнее. Так что он знал, на что способна эта братия. Ну а лучшего катализатора для очередного скандальчика, чем фото Савеловой, загорающей в чем мать родила на «Звездном приливе» после побоища в поместье, и быть не могло.)

Ирен не обиделась. Она привыкла к вспышкам неконтролируемого гнева, случавшимся все чаще в последнее время. Она лениво поднялась и набросила на плечи белое полотенце, служившее прекрасным обрамлением для ее обольстительной груди. Ни одно из ее движений не было случайным; каждый жест был пропитан мелодраматической женской сутью…

– Ты эгоист, милый, – заявила она, направляясь на кокпит. По пути она как бы нечаянно задела рукой его шорты, слегка вздувшиеся спереди, ухмыльнулась и расположилась под натянутым тентом. – Теперь ты доволен? Дыши глубже, неврастеник.

Макс раздраженно пробулькал что-то нечленораздельное. Слишком жарко для скандала. И разве он не должен сам решать свои проблемы?

Глупо вымещать бессильную ярость на единственном человеке, способном его утешить. В чем-то она была права, а он, следовательно, еще способен трезво оценивать ситуацию…

«Рама» суживала спираль и теперь тарахтела по дуге в радиусе каких-нибудь ста восьмидесяти метров от яхты на уровне топа. Это был довольно рискованный пилотаж. Голиков уже мог разглядеть темный силуэт за стеклом кабины. Пилот повернул голову, и Макс увидел его лицо.

Ирен подумала, что в эту секунду ее здорового (почти во всех отношениях) любовника хватит удар. Он остолбенел, побелел как покойник, затем вдруг сорвался с места и загремел вниз по трапу.

Ему понадобилось всего полминуты, чтобы ворваться в свою каюту, найти в полном хаосе ключ от оружейного сейфа и достать оттуда многозарядную автоматическую винтовку с клеймом корпуса морской пехоты – память о лицейском товарище, погибшем во время заварушки на Шпицбергене. В верхнем отделении сейфа лежала нетронутая коробка патронов. Сейчас Макс любил себя за предусмотрительность. Правда, оружие давно не чистили, и в атмосфере, насыщенной солью, с этой штуковиной могло случиться что угодно. Оставалось уповать на лучшее.

Максим снова появился на палубе и загнал патрон в патронник, не обращая внимания на подозрительный налет, покрывавший металлические части винтовки.

– Ты что, псих? Или перегрелся? – услышал он краем уха. – А если это…

Ирен осеклась. В течение нескольких долгий мгновений она ошарашенно смотрела на него, будто он действительно был пациентом желтого дома, вырвавшимся из-под опеки санитаров. Потом, похоже, до нее все-таки дошло. Отбросив полотенце, она нырнула в рубку, чтобы связаться по радио с отелем.

Голиков не стал полагаться на Клейна, который в лучшем случае находился на расстоянии пяти-шести километров, и трижды выстрелил по «раме».

Хрустальное небо не раскололось; осколки не посыпались. Вспугнутые чайки взмыли вверх белыми стремительными бумерангами, протыкая воздух пронзительными криками. Самолет резко отвернул и начал с надсадным гулом набирать высоту.

Макс чертыхнулся. Ему мешало низкое солнце, бившее прямо в глаза. Пришлось побегать вокруг скрученного в замысловатую спираль паруса, торчавшего, как высоченная труба на старинном пароходе. Удобная точка прицеливания все время менялась. Правое ухо было заложено после первого же выстрела. Сквозь ватную прокладку временной глухоты он слышал Иркин голос, но не мог разобрать отдельных слов (интересно, как сильно они навредят себе, нарушив режим радиомолчания?). Хорошо, хоть качка была едва ощутимой… Наконец, он сумел найти устойчивое положение, выдохнул, задержал дыхание, как следует прицелился и выдал свинцовую пилюлю вслед «раме», взявшей курс в сторону открытого моря. Если он рассчитывал попасть в пилота или в бензобак, то значительно переоценил свои снайперские возможности. А просто припугнуть разведчика не имело смысла.

Самолет покачал крыльями, будто в насмешку, и продолжал набор высоты. Затем развернулся и вошел в затяжное пике. То, что пилот всерьез намеревался таранить яхту, дошло до Макса гораздо позже, когда опасность миновала.

«Теперь жди гостей», – подумал Голиков обреченно и собирался уже крикнуть Савеловой, чтобы та врубала двигатели, когда вдруг послышалось негромкое завывание, как при старте фейерверочной ракеты. Но это был далеко не фейерверк.

Пошарив взглядом по небу. Макс увидел бледный конусовидный шлейф, тянувшийся за невидимым предметом. Основание конуса находилось где-то в районе отеля, сверкавшего отраженным светом заката, будто гигантский рубин, а изделие типа «земля – воздух» стремительно настигало единственную воздушную цель.

«Рама» явно не относилась к аппаратам, способным уходить от ракеты с инфракрасной головкой самонаведения или ставить активные помехи. Поэтому случилось то, что должно было случиться. Раздавшийся взрыв был не громче выстрела хлопушки. Назойливое тарахтение стихло. Падение обломков не произвело особого впечатления.

Их оказалось слишком мало, словно взорвался не самолет, а пустой мусорный ящик.

Максим постоял, глядя на рассеивающееся дымное облако, и сказал себе, что с морскими прогулками пора кончать.

* * *

Яхта прошла по короткому искусственному каналу и причалила в крытом доке. Наступили сумерки. Заметно посвежело. Небо утратило прозрачность и чистый цвет синего топаза. Все вокруг было будто вылеплено из пластилина и постепенно оплывало, чтобы слиться с бесформенными тенями ночи…

Перед тем, как отправиться в душевую. Макс прогулялся по берегу, крокетному полю и причалу без особой надежды разрешить очередную загадку. Естественно, он не обнаружил ни пусковой установки, ни (смешно сказать!) контейнера со «стингерами». Расспрашивать о чем-либо сторожа было бесполезно. Макс знал это по опыту – старик обладал ценным умением не замечать всего того, что выходило за узкие рамки его обязанностей.

Когда Голиков, чистый и благоухающий, спустился из номера в бар «Золотой саркофаг», там уже сидел масон, который с самым безмятежным видом курил сигару и разглядывал спроецированные на стену пейзажи в настроении «юген». Макс хотел задать какой-то вопрос и даже открыл для этого рот, затем безнадежно махнул рукой и направился к стойке промочить горло.

Сегодня он собирался набраться и отметить таким образом очередную отсрочку. Достаточно было одного неуместного замечания насчет выпивки, чтобы он сорвался, однако Клейн благоразумно промолчал. А после третьей рюмки стресс пошел на спад. Ирен появилась чуть позже. Она была в простой майке и джинсовых шортиках «ермак», сидевших на ней как кожура на спелом яблоке. Она уронила руки на стойку, а голову на руки и вполголоса сообщила Голикову, что у нее началась менструация.

Тот выслушал ее, рассматривая японскую живопись сквозь бутылку водки, прозрачной, как слеза. Красота, умиротворение и тайна искажались, возвращаясь к хаосу и уродству. Нечто подобное творилось у него в сознании. Его охватывала невыразимая тоска. Он знал только одно средство, которое помогало против этого, да и то – временно. Он не пользовался шейкером и не обращал внимания на аккуратные кубики льда. Он потреблял продукт исключительно в чистом неразбавленном виде.

Ирен подняла голову и посмотрела, как наполняется бокал. Потом постучала ногтем по стеклу.

– Налей-ка и мне, – попросила она, кусая губы. – Лей побольше! Теперь можно. Это дело надо отпраздновать.

И они «отпраздновали» ее месячные так, что в десять вечера Максу пришлось отнести Ирен в номер на руках. В ту ночь она была совершенно непригодна для любви.

Глава пятьдесят первая

Он сидел перед «ящиком» и слушал новости о самом себе. Теперь его, а также Клейна и Савелову разыскивала полиция. Как он и предполагал, вертолеты были угнаны с ближайшей военно-воздушной базы и взорваны после нападения на поместье. В результате этой операции погибло пятнадцать человек. Охранниками был застрелен только один из нападавших, оказавшийся членом террористической организации «Сила и слава». Остальные бесследно исчезли.

Предполагалось, что Голиков, его подруга и адвокат похищены с целью получения крупного выкупа. Правда, до сих пор похитители не выдвинули никаких требований. Шеф харьковской полиции выступил по телевидению и назвал случай «беспрецедентным», тут же заверив налогоплательщиков, что будут приняты «все меры для розыска преступников и освобождения пострадавших в результате варварской акции»…

Максу эти меры совсем не нравились. Пер вый же умник в полиции, который догадается установить наблюдение за отелем и выяснить с помощью спутника, куда направлялась исчезнувшая из эфира яхта, поймет, где находятся «похищенные»…

Как только полицейские найдут Голикова, он превратится в неподвижную мишень для Найссаара. Мальчишка, скорее всего, окажется в каком-нибудь христианском приюте, где барон также возьмет его без помех…

Дверца мышеловки захлопнулась, и Макс все чаще с тоской вспоминал о кусочках застывшей смолы из коробочки Клейна. А ведь этот сон мог бы стать таким приятным!..

Он выключил телевизор и оказался в темноте. Подошел к окну, раздвинул шторы и посмотрел на вечернее море. Горизонт таился во мраке; вода переливалась, будто шкура гигантского зверя. Причал был пуст, обрываясь недалеко от берега, как уцелевшая часть рухнувшего моста…

Максим зашел в спальню. Ирен лежала поперек кровати, читая дневник Строкова. В последние дни он нередко издевался над ее внезапно пробудившимся интересом к этому бессмысленному занятию, но тетрадь действительно имела притягательную силу.

Он присел рядом и заглянул через плечо девушки в записки мертвеца. Он прочел следующее:

«…19.06. 22 часа 02 минуты – 22 часа 26 минут.

Где, когда, в какую секунду

порвется тонкая ткань пространства,

и можно будет увидеть

живущего в дремлющем доме?..»

* * *

Они прочли это одновременно и посмотрели друг на друга. Обоим стало не по себе. Он бросил взгляд на часы. Двадцать два часа три минуты. На календаре было девятнадцатое июня. Макс ощутил, как цепенеет тело, а обстановка спальни становится зыбкой. Он не «видел» Зыбь, а именно «ощутил» ее.

Означало ли это, что сейчас можно было уйти отсюда без Клейна?

Искушение было сильным, но страх перед неизвестностью еще сильнее. Возможно, Строков был не таким уж идиотом, каким считал его масон, и успел извлечь из «Путеводителя» кое-что полезное…

Ирен захлопнула тетрадь и перевернулась на спину. Макс склонился над ее лицом; он видел его в необычном ракурсе, и оттого оно казалось неузнаваемо чужим, словно проступившим из другой реальности.

Он нашел ее губы, а она погладила кончиками пальцев его виски. Он понял, что они пытаются удержать друг друга. Не было ничего более хрупкого, чем их взаимная привязанность…

Адвокат и пилот ожидали их в номере Клейна для партии в покер, но у них нашлось занятие поинтереснее. Макс набросился на девушку с такой же жадностью, с которой приговоренный к смерти выкуривает свою последнюю сигарету. Все-таки время – великий мистификатор, и многое приходит слишком поздно. Даже иллюзия расколотого одиночества…

Впервые ему принадлежало не только ее тело, но и душа; бесформенный сгусток мечты, грязи, света, похоти, слабости, страха и еще миллиона оттенков человеческих эмоций искал себе выстланное ватой покоя убежище, гнездо, в котором все чувства рождаются, чтобы сразу умереть, и потому там есть только ожидания и воспоминания, но никогда не бывает любви…

Он был в ней и с отчаянием чувствовал, что уже не сможет стать ближе, даже если разорвет ее кожу и растворится во внутренностях. Она закричала, раскачиваясь на волнах оргазма, а он продолжал делать свою работу – бессмысленную, как любая работа в мире, – и даже удовольствие было под сомнением, потому что все потеряло форму и незыблемость; он не мог удержать даже самого себя от распада, от возвращения в жуткое состояние капли, которую носит неведомое течение – вечно, слепо, безнадежно.

Глава пятьдесят вторая

В номере Клейна горела лампа под зеленым абажуром, висевшим низко над столом. Шторы были задернуты; правила маскировки соблюдены; радиоприемник издавал тихие звуки. В эфире была ялтинская музыкальная станция. Гитара Пэта Мэтэни^[15] добавляла зыбкости в и без того нереальную атмосферу.

Ребенок, лежавший на диване, был почти не виден в полумраке. Он до сих пор находился в бессознательном состоянии. Адвокат, не щадя мальчишку, дымил одной из своих сигар. Перед Девятаевым лежала нераспечатанная пачка «винстон». Макс не замечал, чтобы тот в последнее время курил. Две бутылки «хереса» из погребов отеля ожидали своего часа.

Снова обсудили возможность отправки мальчика в больницу. Клейн категорически возражал. Максим не хотел брать грех на душу. Ирен поддерживала его. Пилот помалкивал. В конце концов сошлись на том, что утром Голиков отправит Девятаева за врачом. А уж врачу поневоле придется задержаться здесь на неопределенное время.

Сели играть в покер. Макса это немного отвлекало; что давала игра остальным, он не знал. По крайней мере, пока никто не отказывался.

Ставки были символическими. Ожидалось, что выигрывать будет Клейн; его лицо могло служить образцом бесстрастности, а глаза оставались совершенно пустыми при любых обстоятельствах. Однако чаще выигрывал Девятаев, оказавшийся непревзойденным мастером блефа. Оставалось только удивляться тому, как он различает карты сквозь стекла солнцезащитных очков…

Время близилось к полуночи. Пэта Мэтэни давно сменила танцевальная музыка, гремевшая сейчас в ночныхбарах побережья. Одна бутылка «хереса» опустела, во второй оставалось меньше половины. Карты бесшумно скользили по сукну. Максим поменял одну, и у него на руках оказались две пары. С этим жалким товаром он сказал: «Поднимаю». Ирина и Клейн отпасовали. Пилот принял ставку и положил несколько мелких купюр поверх горки металлической мелочи…

В этот момент Макс почувствовал, как что-то изменилось за его спиной. Не было ни звука, ни запаха, ни вспышки света, но он знал, что сзади появилось нечто живое. Он швырнул карты на стол и обернулся.

Он увидел блестевшие в темноте белки ребенка, открывшего глаза. На третью ночь после тяжелого ранения в грудь тот пришел в сознание.

Втроем они обступили диван. Неподвижный взгляд и полное молчание мальчика были неестественны, как будто перед ними лежал умирающий старик с усохшим телом. Ира взяла его за руку и спросила о чем-то. Никакого ответа. Лежащий не отреагировал на звук, его зрачки по-прежнему выглядели каплями черной краски на стеклянных шариках.

– О, дьявол! – тихо сказал Макс. Он ощутил некое неудобство, как бывало всегда, когда он видел человеческую ущербность или обреченность. Потом Голиков дважды взмахнул рукой перед неподвижными глазами раненого. – Он же слепой…

Клейн схватил Сашину кисть и сильно сжал ее. Мальчик издал низкое нечленораздельное мычание. Его лицо исказила гримаса боли.

– Ты что, с ума сошел, мать твою?! – закричала Ирина, ударив адвоката ладонью в грудь.

– Тихо, детка, – сказал Клейн, не рассердившись, но и не пытаясь обратить все в шутку. – Вы слишком чувствительны. Он глухонемой к тому же.

Макс посмотрел на него с нескрываемой ненавистью.

– Вы знали?

– Догадывался.

– Господи! – сказал Голиков в пустоту. – Почему ты свел меня с этим придурком?

– Хватит ныть! – Клейн, как ни странно, улыбался. – Надо его перевязать.

– Давай, перевязывай, – с ядом в голосе предложил Макс. – Только узнай вначале, когда он сам сможет о себе позаботиться.

– Ты так ничего и не понял, – сказал масон с легким сожалением.

– Главное, я понял, с кем имею дело.

– Ну, тебе не приходится выбирать, – с этими словами, произнесенными презрительным тоном, Клейн принялся отклеивать от груди мальчика полосы пластыря, которым была закреплена повязка.

Процедура оказалась довольно болезненной. Ребенок мычал, как больной теленок. Ира держала его за руки.

Девятаев равнодушно смотрел на все это, сидя за карточным столом. Он так и не распечатал пачку сигарет и не бросил на стол своих карт. У него на руках был «стрит», и существо, сидевшее внутри пилота, радовалось этому обстоятельству едва ли не больше, чем тому, что вплотную приблизилось к чужому союзнику.

Глава пятьдесят третья

Старик Брыль и сам уже не помнил, сколько лет числился сторожем в «Пирамиде». Благодаря здоровому климату, размеренному образу жизни и многолетней привычке, он до сих пор исправно выполнял свои обязанности. Они были несложными, но достаточно важными – вроде контроля и профилактики газового оборудования, насосов, вентиляционной системы и прочей дребедени, к которой Брыль всегда относился с подозрением, справедливо считая ее враждебной человеку.

Этой ночью ему не спалось. После приезда господ он вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Вместо обычных шумных кутежей и сомнительных развлечений с девицами молодой хозяин проводил все время в более чем тесной компании, практически не покидая отеля. Неужели скрывался от кого-то? Эта простая мысль приводила Брыля в растерянность. Курортная империя Голиковых всю жизнь была для него олицетворением стабильности и нерушимых устоев общества. Старик не мог даже вообразить, что столь могущественному человеку кто-нибудь угрожает. А если это так, то мир действительно катится к чертям…

Он взял фонарь с аккумуляторным питанием и решил сделать обход, в котором не было особой необходимости. В небе горели яркие южные звезды. Море вкрадчиво шумело, накатываясь на пустынные пляжи. Огромная ступенчатая пирамида казалась беззвездной дырой в пространстве, гробницей еще живых, но уже совершивших непоправимую ошибку обитателей заброшенного берега.

Старик спустился к морю и обошел павильон пляжного бара, закрытого с прошлой осени. Потом проверил ангар, набитый водными мотоциклами, катерами, досками для виндсерфинга и лодками. Где-то в ночи низко и тоскливо завыл корабельный гудок.

Брыль семьдесят восемь лет прожил возле моря, но его никогда не тянуло в темный простор. Он предпочитал просыпаться там, где заснул, и ощущать твердую землю под ногами. Он был желчным и прагматичным стариком, превыше всего ценившим собственную безопасность.

Над полосой пляжей располагались бассейны с морской водой, в том числе крытые. Вода в них подавалась по трубам, проложенным под землей, с помощью мощных насосов. Дно самого глубокого бассейна находилось выше уровня моря, что обеспечивало беспрепятственный сток.

Старик наполнил их сразу же после приезда хозяина и его гостей. Он еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из приехавших купался, но это было и неважно.

На зеркальной поверхности воды поблескивали отражения фонарей, освещавших обширную территорию парка с аттракционами. Своими острыми глазками, нетронутыми старостью, Брыль заметил какие-то хлопья, плавающие в дальнем углу бассейна. Это было недопустимо. Сторож с лихвой отрабатывал свое скромное жалованье. Решив поменять воду, он открыл сливной коллектор. Благодаря его стараниям, к утру бассейн снова будет полон…

Завершая обход, старик посетил гараж, в котором сиротливо стоял «призрак». Огромное гулкое подземелье тонуло во мраке. Часть его представляла собой естественные пещеры, расширенные и укрепленные колоннами. Когда Брыль вошел, ему показалось, что мотор машины завелся и тут же заглох. Несколько секунд звучало тихое эхо…

Одиночество и изоляция никогда не пугали сторожа и никогда не доставляли ему никаких неудобств. Он не страдал нервным расстройством на этой почве… Вот и сейчас он даже не вздрогнул. Просто перед ним была одна из дурацких современных штучек – вроде брелков для ключей, отзывающихся на свист.

Он спокойно вышел из гаража и заглянул к себе в коттедж, чтобы выпить чашечку «русского караванного» чая. Было далеко за полночь. Он знал это без всяких часов – чувствовал пору суток, как животное.

Брыль вернулся к бассейну, когда в самой глубокой части оставался слой воды глубиной не более полуметра. И сразу увидел ее, прижатую течением к решетке сливного отверстия…

* * *

Вначале старик пытался мыслить рационально. Он решил, что это та девка, которая приехала с Голиковым. Напилась, вышла освежиться и упала в пустой бассейн. В этом случае Брыля не ожидало ничего хорошего, ведь именно он выпустил воду, не предупредив об этом. Перспектива провести остаток жизни в тюрьме ему совершенно не импонировала. Его умишко тут же, не отходя от кассы, начал искать запасной вариант.

Он оглянулся и посмотрел на здание гостиницы. Там царили гробовая тишина и могильная темень. Брыль стал спускаться в бассейн по лестнице.

Волосы утопленницы затянуло в отверстия решетки; на лице застыла гримаса удушья. Вода почти сошла, и грязно-белый мокрый купальник блестел, как раскрытая раковина. На руках и ногах были какие-то темные пятна, которые Брыль принял за синяки и кровоподтеки.

Старик приближался к ней под тихое журчание воды. Дно бассейна было скользким. Влажно отсвечивали фиолетовые стены, очерчивая черный прямоугольник неба… За три шага до жертвы он включил фонарь, луч которого не был виден из окон отеля. И вот тут до Брыля дошло, что старость все-таки разъедает если не душу и тело, то хотя бы мозги.

Несмотря на скудное освещение, он узнал мертвую женщину. Он узнал ее купальник, ее слегка раздувшуюся фигуру и даже ее лицо. В позапрошлом сезоне она стала причиной скандала, искусно замятого Клейном почти без ущерба для репутации отеля. Одним прекрасным утром Брыль лично вытащил ее из этого самого бассейна. К тому времени она была мертва уже несколько часов.

Групповое изнасилование и убийство путем утопления – это могло надолго отпугнуть посетителей. Во время следствия выяснилось, что жертва была лесбиянкой и обслуживала отдыхавшую здесь же жену одного министра. В общем, дело могло стать громким, если бы не связи Клейна в генеральной прокуратуре. В результате один человек «оседлал молнию», приговоренный к казни на электрическом стуле, а еще трое получили огромные сроки, и ближайшие двадцать лет им предстояло провести без девочек.

Сейчас Брыль тупо рассматривал ту, которой два года назад полагалось превратиться в дым в печи местного крематория. Он догадывался, что это чья-то нехорошая шутка, но никак не мог взять в толк – чья…

На расстоянии метра от трупа он учуял запах разложения и разглядел, что зеленоватые пятна на бедрах женщины похожи на поросль мха. В ее глазницах копошились черви.

Старик несильно пнул утопленницу в бедро носком ботинка. Кожа лопнула, края трещины сразу же разошлись, и изнутри вылезло потемневшее мясо…

Самым правильным выходом из этого неприятного положения было бы открыть решетку, наполнить бассейн и заново спустить воду. Правда, Брыль опасался, что на эту процедуру уйдет слишком много времени… Летние ночи коротки, рассвет приближался стремительно, а он все еще не решил, что делать с трупом.

Старик долго колебался, прежде чем отправился за Клейном. Потом он вдруг заторопился. В его отсутствие труп мог исчезнуть, а ему вовсе не хотелось прослыть выжившим из ума. Когда он все же начал взбираться по лестнице, то было уже поздно.

Кроме шороха прибоя, он услышал еще один звук – тихое шлепанье босых ног. Ему вдруг стало трудно дышать. Страх сковал его в темном колодце, который оказался глубоким, как марианская впадина.

Чьи-то руки обхватили его пониже колен и дернули вниз. Брыль выронил фонарь и вцепился пальцами в прутья лестницы. Фонарь ударился обо что-то мягкое и звякнул о дно бассейна. Свет погас… Старик держался изо всех сил, не видя ничего, кроме стенки и металлических ступенек. Но запах невозможно было спутать ни с чем. От него бесконтрольно сокращались мышцы, прерывалось дыхание, вылазили из орбит глаза…

Две руки тянули сторожа вниз, и он понял, что не может противостоять силе, которая заключалась отнюдь не в распадающихся тканях мышц. Его пальцы разгибались, суставы хрустели, конечности были заморожены в черном леднике ужаса. Он хотел закричать, однако из глотки вырвалось только хриплое шипение.

Наступил момент, когда уже ничто его не удерживало, и он медленно пополз вниз, пересчитывая ступеньки разбитым лицом. Запах нарастал, окутывая его тошнотворным облаком, пока Брыль не оказался на самом дне смрадной мертвецкой. Здесь невозможно было находиться дольше нескольких секунд, но их у него и не осталось.

Краем глаза он увидел ее и ощутил прикосновение влажных ладоней, покрытых гниющей кожей. Что она делала с ним, о Боже, что она делала с ним!.. Потом цепкие руки снова схватили его за лодыжки, которые были не толще детских запястий. Высохшее старческое тело легко взлетело в воздух.

Голова Брыля начала описывать широкую дугу в небе, зачеркивая звезды, словно темный метеорит…

Глава пятьдесят четвертая

Она втянула в себя дозу «снега» через соломинку и закрыла крышку маленькой сверкающей коробочки. Та как раз помещалась в нагрудном кармане мужской рубашки. Металлический предмет приятно холодил, а при движении даже возбуждал ее правый сосок. Кроме того, когда кокаин близок и доступен, жить становится намного проще.

Сейчас Ирина с улыбкой смотрела на мужскую склоку. Клейн, конечно, вел себя по-скотски, но и Макс мог бы не переживать из-за чепухи. Она тоже не верила, что мальчишка играет хоть сколько-нибудь заметную роль. Какая разница – подыхать с ним или без него?.. Она беззвучно засмеялась. Все происходящее казалось театром с декорациями из хрусталя, между которыми бродили ужасно неловкие люди.

Девятаев, сидевший неподвижно, словно изваяние, не внушал ей ни спокойствия, ни доверия. Что-то с ним было не так. Она не ощущала мужской сексуальности. На него не действовали даже самые неотразимые штучки. Да, веселая компания: пятисотлетний масон, слепоглухонемой мальчик, пилот-гомосексуалист. И вдобавок – ресторанная певичка под вечным кайфом. Неудивительно, что Макс взбесился…

Она находилась в сказочном дворце, среди заколдованных животных, принявших человеческий облик. Юный принц умирал на своем ложе, а вокруг него суетились лекари, не ведавшие об истинной причине умирания. Лекари или отравители? Впрочем, какая разница?.. Жалость – плохое чувство, и Савелова не жалела даже себя. Если бы здесь, сейчас появился Виктор, она бы рассмеялась ему в лицо. Он всю жизнь гонялся за призраками, не зная, что сам – призрак… Абажур лампы плыл перед нею, как нефритовая лодка, раскачиваясь на волнах тончайшей музыки, издаваемой кристаллами алмазов…

Они прикрыли дыру в груди принца белой тканью, чтобы никто не похитил сердца. Она слушала его стук и постигала зловещую механику жизни. Все мы – машины; кровь бежит по нашим трубам; нечистая химия руководит нашей плотью; смесь газов нужна нам, чтобы продержаться еще немного. Где же мы сами? Нас нет здесь! Нас нет нигде…

Она превратилась в снег, падавший ниоткуда. И она же была губами, которые припорошил этот снег. Снег, снежок, последний ласковый друг… Макс пытался вернуть ее, но она могла сыграть с ним во что угодно, если он этого хотел. Он хотел, чтобы продолжалась та же самая смешная пьеса? Пожалуйста.

– Куда ты? – спросил он.

– Пойду прогуляюсь. Что-то становится душно.

– С тобой все в порядке?

– Абсолютно.

– Не уходи далеко.

– Слушай, я не маленькая.

– Ты же знаешь, в чем дело.

– Знаю. Я буду на пляже…

Ирина остановилась возле двери номера, погрозила Клейну пальцем и сказала:

– Ты сделал ему больно…

* * *

Она ушла. После перевязки мальчик снова потерял сознание. Его зрачки закатились; в узких щелях под веками тускло блестели глазные яблоки. Зрелище не для слабонервных… Макс вылил в стакан остатки «хереса» и выпил одним большим глотком. По правде говоря, сейчас он предпочел бы что-нибудь покрепче.

– Если не возражаете… – сказал Девятаев и постучал пальцем по своим картам. Голиков посмотрел на него недоуменно. Этот парень начинал раздражать его. Он открыл свои карты и бросил их на стол. Клейн выключил радио и закурил новую сигару. Макс смотрел, как пилот аккуратно пересчитывает деньги. От всего происходящего веяло фальшью и маразмом…

Проклятая, неизлечимая тревога. Чем бы заняться?..

Голиков был на волосок от того, чтобы сделать какую-нибудь глупость, не слишком задумываясь о последствиях. Он вышел из номера и открыл соседнюю дверь. Ряды белых прямоугольников по обе стороны коридора растворялись в темноте. Ирен еще не вернулась с прогулки.

После «хереса» клонило в сон, тем более, что восточную часть неба уже заволакивал предутренний свет. Макс раздвинул шторы, не зажигая ламп. Сумерки вползали в окна, как бесформенное существо, живущее в узкой щели между днем и ночью…

Он обернулся и увидел мокрые следы босых ног на полу. Теперь он почувствовал и влажный неприятный запах гниющих водорослей. Макс подумал, что Ирина решила искупаться и незаметно проскользнула в спальню, хотя он не слышал ни звука. Но в спальне никого не оказалось. Он включил верхний свет и отшатнулся.

То, что лежало на подносе для напитков, напоминало извращенный натюрморт. Поднос стоял на его половине двуспальной кровати. К ней вела цепочка подсыхающих следов. Узкие ступни – судя по всему, женские… Макс готов был еще долго анализировать подобную чушь, лишь бы не думать о содержимом подноса. Страх медленно расползался между корнями волос. При ярком свете люстры были различимы мельчайшие детали, словно в музейной экспозиции.

На подносе лежала голова Брыля и вырванные мужские гениталии. Не отрезанные, а именно вырванные, как будто некто воспользовался щипцами, совершив зверскую средневековую казнь. Череп был проломлен с одной стороны страшным ударом о твердую поверхность. Левый глаз вытек, сквозь дыру в разорванной щеке были видны коричневые столбики зубов. Крови почти не осталось, только темные потеки засохли на разбитых губах.

Впечатлительного человека эта голова могла надолго лишить сна. Но еще отвратительнее выглядел сморщенный посиневший предмет, соединенный тонкими полосками кожи с волосатым мешочком…

Макса прошиб озноб. Оставаться в одиночестве было невыносимо, но к кому он мог теперь пойти? Собственная чудовищная слепота поразила его едва ли не сильнее, чем ужас, выдавливающий глазные яблоки. Следы на полу были слишком очевидны. Савелова сошла с ума, а может быть, все обстояло намного хуже. Это задевало Голикова гораздо больнее, чем любая мыслимая или немыслимая трансформация Клейна.

Ему хотелось завыть в своем темном углу, обставленном частями тела мертвеца. В жутком поступке его любовницы проявилась патологическая ненависть к мужчинам, которую он принимал раньше чуть ли не за нимфоманию.

Макс попятился из спальни, держась подальше от влажных следов, уже потерявших форму отпечатков ног. Бесполезно было гадать, зачем он ей нужен; надо было бежать.

Непослушными пальцами он открыл шкаф и с огромным облегчением обнаружил, что сумка с оружием еще на месте. Он вспомнил, что сам вручил Ирине пистолет, взял сумку и осторожно приблизился к двери номера. Приоткрыл ее и выглянул в коридор. В темноте следы были незаметны; возможно, сюрприз ожидал его за ближайшим поворотом.

Макс прокрался мимо номера Клейна, ощущая щекой прохладный металл «беретты». Только бы добраться до «призрака», а на нем он сумеет слинять хоть от целой банды озверевших амазонок!.. Его целью была лестница, ведущая прямо в подземный гараж. Он старался держаться подальше от лифта, который представлял собой слишком очевидную ловушку.

Он завернул за угол и оказался в холле. Из-за стеклянных стен просачивался серый утренний свет, выглаживая кожу кресел и застывшие листья тропических растений. Еще одним источником света был светильник в кабине скоростного лифта. Его сияние пробивалось сквозь узкую щель между створками. Светильник включался автоматически, как только кто-нибудь входил в кабину. И этот «кто-то» ждал, не нажимая кнопку «ход»…

Ничто не смогло бы сейчас заставить Макса приблизиться к лифту. Ничто, кроме звука, который он услышал. Это был стон боли или наслаждения, очень похожий на тот, который издавала Ирен, когда трахалась.

Глава пятьдесят пятая

На самом деле она не собиралась купаться и даже боялась приближаться к черной воде. Теперь смерть не казалась ей страшной, она представлялась чем-то вроде бесконечного падения из окна пентхауза под аккомпанемент собственного удаляющегося смеха.

Очутившись на пляже, Ира посмотрела на отель. Черная пирамида закрывала четверть неба. Внутри нее остались люди, слишком занятые собой. В сущности, Савелова им безразлична. Даже Максу. И она тоже была слишком занята собой, своими снами, кошмарами своего двойственного существования…

Жидкое чудовище лизало песок, протягивая к ней пенящиеся языки. Она хорошо знала, где кончается безопасная зона, поэтому просто стояла и вдыхала ветер, носящийся под звездами, – погонщик чужих парусов…

Она видела старика сторожа, который прошел мимо, не заметив ее. Полная неподвижность сделала женский силуэт частью окружающей темноты… Ирен поняла, что раньше не имела понятия о жизни вне парникового цивилизованного прозябания, вне безопасности и комфорта, приобретенных в обмен на ужасную истинность бытия и собственную обнаженную беззащитность.

Кроме того, чтобы выжить, надо было еще не сойти с ума. Что теперь значила вся эта возня на детской площадке для самозабвенных человеческих игр – ее работа, дом, устремления, оставшийся незаконченным альбом, репутация, привлекательность, машина, успех у мужчин, банковский счет, память о мертвых родителях и ребенок, которого она могла бы иметь в каком-то несуществующем условном сне?.. Она была совершенно не готова жить «здесь и теперь». Владея лишь одним мимолетным мгновением, она не могла испытывать ничего, кроме страха.

Она медитировала на страх, даже не подозревая об этом, пока не исчезла двойственность. Все было страхом, и она была во всем. Кокаин освободил ее, хотя раньше этого никогда не случалось. Она наслаждалась ужасом – единственным чувством в ее вселенной. Но у него были сотни оттенков, и она испробовала их по очереди. Больное любопытство было полностью удовлетворено. Она ждала нового кошмара как неизбежности, но теперь знала, что он не в состоянии уничтожить ее.

…Она медленно побрела обратно, не заметив, что провела на берегу довольно много времени.

Войдя в темный холл, она увидела чью-то фигуру, сидевшую в кресле. Воздух был насыщен сыростью и пропитан запахом тухлой рыбы.

«Ожидания сбываются».

Ира ни на секунду не усомнилась в том, что этот гость пришел к ней. Она вспомнила о пистолете, торчавшем за поясом джинсов, но слишком презирала свой кошмар. Лицо и фигура гостя были неразличимы – он оставался просто темным пятном с рваным контуром, испускавшим смрад недельного трупа.

Она прошла мимо, направляясь по западному коридору к двери своего номера. Ее нагнала волна тяжелого воздуха, и две влажные ладони легли на плечи. Даже после этого она не испугалась, хотела схватить рукоять пистолета, но чужая рука опередила ее, стремительно скользнув под рубашку, и отбросила «стар» в сторону. Рука вернулась на ее живот, распластавшись по нему ледяной лягушкой, и пальцы проникли под джинсы…

Ирина дернулась, но рука тут же сдавила ее шею обручем из гниющей плоти, а вторая ладонь накрыла лицо. Савелова почти сразу потеряла сознание, и может быть, это спасло ее от удушья.

Она пришла в себя в кабине лифта. Электрический свет был беспощадно ярким. На дубовых панелях расплескалась тень – неузнаваемая тень стоявшего на коленях существа. Ира почувствовала чей-то язык у себя в паху. Длинный, липкий и одновременно шершавый. При каждом движении от него отслаивались кусочки плоти.

Она подняла голову и увидела подрагивающий комок черных волос у себя на животе и зелено-лиловые вздутые пальцы, раздвинувшие ее бедра. Джинсы были отброшены в сторону, а рубашка разорвана так, что не осталось ни одной целой пуговицы.

«Я тварь. Я грязная, извращенная тварь…» Ужас сконцентрировался где-то рядом дрожащим призраком, но не входил в нее, как будто ждал, что еще может выдержать ее замороженное сознание. Чужой язык отклеился от влагалища, и она увидела лицо утопленницы, поднимавшееся, словно восходящая дурная луна, над холмом ее живота. На этом лице были трещины, сочившиеся трупным ядом, рот разорван почти до правого уха, а из глаз сыпались черные запятые червей…

Вот оно – безумие, растворенное в сексе. Пассивная некрофилия… Все было бы не таким уж страшным, если бы не запах, от которого непроизвольно сокращались мышцы, мешая Савеловой получить последнее удовлетворение…

Рот, набитый водорослями и мелкими ракушками, приближался к ее соскам. Губы оставляли на коже следы, в которых резвились миллионы бактерий. Шатающиеся зубы покусывали ее грудь, а пальцы ритмично сжимали ягодицы, пока не избавились от мяса на фалангах, – и тогда Ирен ощутила, как в нее впиваются острые кости скелета.

Это была сладостная пытка, несмотря ни на что. Пульсирующие удары проникли внутрь; энергия отторжения превратилась в силу, с которой прижимались друг к другу мертвая и живая плоть. Ирина дрожала, сгорая в холодном пламени желания. Шершавый язык утопленницы проделывал с ней то, чего не изобрел еще ни один мужчина, а твердые костяные пальцы были ласковее и настойчивее, чем губы ее лучших любовников…

«Я живая, но мне нравится запах могилы !» Ближе, ближе Большой Взрыв, рождение кайфа и победа мертвеца. Савелова ощущала себя спаривающимся могильным зверем, бескрылым фениксом-самкой, в которую вливалась вместе с лесбийским ядом вожделенная влага бессмертия. Искры льда на коже и статическое электричество эрогенных зон – все это зажгло полярное сияние в кристалле ее воображения.

Как метеорный дождь, приближался убийственный оргазм. Она стонала и не могла кричать, потому что указательный и средний пальцы утопленницы были уже у нее во рту, ласкали небо и язык, трепетали там раздвоенным фаллосом и возвращали в глотку неродившийся крик…

Внезапно слева открылся глубокий провал. Из него появился осквернитель могил. Мужчина! Конечно – кто же еще это мог быть?! Представитель грязного племени самцов, размахивающих своими инструментами насилия…

Ах, эти хищники, пожирающие нежность… Она еще помнила их руки, удерживавшие под водой ее голову. Она помнила, как глотала мокрую смерть вместо воздуха, и как взорвалось сердце, пока сзади в ней извергался мужской вулкан. Она пришла, чтобы мстить этим тварям!! Месть – какое сладкое и вкусное слово…

Вдруг она засмеялась. Этот кретин стрелял в ее подругу, как будто пули могли сделать утопленницу более мертвой! Свинцовые отливки разорвали покойницу на куски. Ураган отбросов пронесся над Ириной и врезался в стенку кабины. Выстрелы прозвучали, как грохот далекого грома…

Очень медленно она приходила в себя под быстро твердеющей горой изуродованного тела. Чья-то оторванная голова откатилась в сторону. Ира дернулась и застонала. Какие-то цепи заново замкнулись в закопченной электрической машинке ее мозга. По темным туннелям помчался свет.

Запах вползал в ноздри. Запах, который присутствовал все время, но теперь к ней возвращалось нормальное человеческое восприятие. Макс наклонился над девушкой, и ей показалось, что это его рука проникла в ее глотку, протиснулась по пищеводу, безжалостно зацепила ногтями желудок и потянула наружу вместе с наполовину переваренной пищей…

Она пережила сильнейшее унижение – голая, испачканная собственной влагой и слизью трупа, – пока прибежавшие на звуки выстрелов Клейн и Девятаев пялились на нее. Даже Макс скривил свою породистую рожу, когда вытаскивал ее за руку из кабины.

Было бледное раннее утро, и весь мир, в котором живые плясали на костях умерших, с ужасом и омерзением взирал на оскверненную женщину…

Она вошла в море, и ей хотелось, чтобы соль разъела ее до костей, смыла яд, запах и слизь, но ощущение чистоты не приходило, потому что теперь она знала о каждой мертвой клетке своего тела. Неуничтожимый агент смерти поселился в ней, и она молилась, чтобы незавершенный ритуал инициации не превратил ее в убийцу своего любовника.

– Мне кажется, я никогда не смою с себя это, – сказала она Максу. Он стоял с нею под душем, и впервые, как заметила она с дрожью, ее нагота внушала ему отвращение.

Глава пятьдесят шестая

– Ну как, детки, набегались? – спросил масон за два часа до первого подземного толчка. – Что еще должно произойти, чтобы вы начали слушать старого папашу Клейна?

И на этот раз он выбрал неудачный тон. Ему не очень подходила роль умудренного жизнью пройдохи, но, по-видимому, его это мало беспокоило. Он был ходячим театром одного актера. Всем остальным Клейн более или менее удачно навязывал ту манеру поведения, которую считал оптимальной на данный момент. Угроза смерти была его самым неотразимым аргументом.

Макс присосался к добытой в баре отеля бутылке «бурбона» и слушал адвоката вполуха. Ира пока держалась, не касаясь ни шприца, ни коробочки со «снежком». У нее начиналась одна из периодических депрессий, связанных, возможно, с фазами луны. Это было лишь ее беспочвенное предположение; в глубине души она догадывалась, что официальным диагнозом оказался бы маниакально-депрессивный психоз.

Девятаев проявил неожиданную инициативу, вызвавшись убрать останки утопленницы и сторожа (ни Голиков, ни Клейн не стали искать тело Брыля). Работа была крайне неприятная… К тому времени, когда Антон закончил, в коридоре пахло так, будто где-то поблизости разлагался косяк протухшей рыбы. Макс предложил Ирен сменить номер, на что та немедленно согласилась. Впрочем, новая спальня им уже не понадобилась…

Теперь они сидели в небольшом концертном зале отеля, слушая «Stabat Mater»^[16] Перголези. Клейн заявил, что благородная музыка успокаивает. Может быть, его она и успокаивала… Масон даже перенес в зал мальчика, до сих пор не пришедшего в сознание, усадил того в кресло и придал ему не самую удобную для раненого позу. Голоса скорбных хоров витали над ним, словно происходило отпевание.

Ира облегченно вздохнула, когда наступила тишина. Говорить было не о чем; оставалось пить, как Макс, или подыхать от скуки. Клейн снова пристегнул кейс к своему запястью. Голиков понимал, что это означает. Ему также стало ясно, почему масон вдруг решил послушать музыку, – из зала имелся отдельный пожарный выход.

Когда нежно и мелодично Зазвенели люстры, Савеловой показалось, что начинается одно из ее «путешествий», только на этот раз без всякой внешней химии. Она ждала характерного момента, после которого, звуки становились ватными, а из-под сердца исчезал давящий кулак тоски.

Она даже немного удивилась тому, что ничего не меняется, оставаясь плоским, сумрачным, бесцветным. Клейн вскочил на ноги и начал сосредоточенно прислушиваться к чему-то. Ирину захлестнула тревога, которая уже давно сводила Голикова с ума…

Второй толчок был гораздо сильнее первого. При сотрясении горлышко бутылки стукнуло Макса по зубам. Он отбросил ее и увидел, как покачнулся Клейн и рухнула на пол стеклянная стойка с компакт-дисками, сложившись, будто карточный домик. После этого толчки следовали один за другим в подозрительно неизменном ритме…

Животный страх погнал людей наружу. Полупьяный Макс, уже отягощенный сумкой с оружием, схватил ребенка на руки. В дверях зала возникла фигура Девятаева, который до этого спал в своем номере.

Адвокат крикнул ему что-то, но Максим не расслышал его из-за громкого звука, с которым раскололась железобетонная плита над сценой. Клейн поморщился от боли и замолк. Пол вздрагивал под ногами так, что можно было откусить себе язык. В наружной стене образовалась трещина, похожая на голубую змею, – путь к свободе превратился в щель шириной не больше ладони.

Сквозь нее хлынул солнечный свет, мутнея в столбах пыли.

Масон и пилот были уже возле пожарного выхода и пытались открыть дверь, которую заклинило при смещении перекрытия. В концертном зале не было окон, и убежище превратилось в каменную западню.

Макс стоял у стены, глядя, как на лицо мальчика сыпется бетонная крошка. Ира прижималась к нему, охваченная сильнейшей паникой. Она не понимала, почему они не бегут на поиски какого-нибудь другого выхода из отеля. Но стометровый коридор к тому времени уже был завален в двух местах…

Девятаев методично колотил по двери ногой. Она понемногу поддавалась, приоткрываясь после каждого удара примерно на сантиметр. Секунды растягивались в минуты и часы…

Одна из люстр сорвалась с крюка и тяжело осела, как миниатюрный купол взорванного собора. Почти сразу же людей потряс еще один удар, и раздался грохот, от которого заложило уши. Это рухнула в шахту оборвавшаяся кабина скоростного лифта.

Макс молился, чтобы выдержало перекрытие. Звуки разрушений слились в непрерывный низкий гул. Провалилась крыша императорского люкса, похоронив под собой уникальную мебель, стоимость которой на аукционах оценивалась числами с пятью нулями, и несколько подлинников импрессионистов, вообще не имевших цены. Спутниковая антенна медленно скатывалась по юго-восточной грани пирамиды, оставляя за собой сверкающую реку разбитых солнечных батарей.

Дверь приоткрылась настолько, что в проем мог бы протиснуться ребенок, но мальчик бесчувственным трупом лежал у Макса на руках. Прошло еще пять или шесть секунд, укорачивающих жизнь на несколько лет…

Девятаев бил в дверь со звериным отчаянием, не замечая боли и того, что на его брюках проступают пятна крови. Если бы это могло помочь, он без колебаний использовал бы в качестве тарана собственную голову.

Существо, сидевшее внутри, панически и беззвучно кричало, требуя безопасности и свободы. Оно терзало тело-носитель изнутри, пока то сражалось с дверью, проявляя нечеловеческую настойчивость.

И оно добилось своего. Между каменными краями ловушки образовался проход шириной около сорока сантиметров. Клейн и тут не утратил галантности, вытолкнув Ирину наружу первой. За нею с трудом протиснулся пилот. Масон скользнул в щель с ловкостью опытного спелеолога и принял из рук Максима мальчишку.

То, что Макс уходил последним, он воспринял, как подтверждение своей дурной кармы. Он выбросил наружу сумку с оружием и продрался сквозь отверстие, зная, как нехорошо иногда шутит судьба. Мысль о раздавленных ногах была такой четкой, а боль такой реальной, что Голиков на мгновение испугался силы собственного воображения, которое могло превратить возможность в реальность.

Вместе с остальными он отбежал подальше от рушившегося здания, бессознательно фиксируя в памяти подробности происходящего. Сверху сыпался дождь из осколков стекла и камня. У Ирины была порезана спина и голова. Кровь стекала из руки Клейна на его кейс. Как ходил Девятаев, вообще казалось загадкой. Брюки облепили его чудовищно распухшие ноги…

Правильная форма пирамиды была нарушена. Теперь она превратилась в усеченную гору, которая медленно оседала, уничтожая пустоты внутри себя. Воздух жидкой лужей дрожал между неподвижными горами. Неподвижными?!

Почва под ногами продолжала содрогаться. Голиков сомневался, что естественное землетрясение может быть так идеально локализовано. Расширяющиеся трещины расползались из-под фундамента отеля, словно щупальца осьминога. Глубокие провалы соединили бассейны с морем; по дну вновь образовавшихся каньонов помчалась кипящая вода. На том месте, где раньше находился док, сдвинувшиеся пласты с жутким скрежетом выдавливали на поверхность бетонное крошево; расколовшиеся плиты ощетинились арматурой; яхта была расплющена в одно мгновение, как пивная банка.

Потеряв равновесие. Макс упал на раскаленный асфальт. Он до крови ободрал локти, защищая от удара ребенка. С какой-то нелепой и явно запоздалой радостью он заметил, что мальчик открыл глаза. В них отразилось небо и яркое пятно солнца. Они смотрели на слепящий круг, не мигая… Что он «видел» теперь, этот очарованный странник? Приближающуюся смерть или путь к спасению? Какая тайна открылась ему во внутреннем мраке?..

Руки пилота вырвали у Голикова его ношу. Макс с трудом поднялся на ноги. Через секунду он уже видел широкую спину Девятаева, бежавшего в сторону взлетно-посадочной полосы. Что-то нехорошее было в этом, хотя Макс не мог сказать, что именно. Просто у него появилось одно из тех предчувствий, которые иногда оказываются верными… Клейн тоже бежал за пилотом, но заметно отставал от этой тренированной сволочи.

«Почему ты назвал его сволочью?» Макс понял, что происходит непоправимое. Он снова испытал то же ощущение, которое недавно посетило его в парке… чужое ощущение. Слепец излучал его в окружающий мрак. Голиков дико заорал и рванулся вслед за пилотом. Он не бегал так никогда в жизни. Груда огнестрельного металлолома колотила его по бедрам, и все же ему было легче, чем Девятаеву, державшему ребенка перед собой.

Ирина бежала за ним, уже ничего не соображая и просто подчиняясь стадному инстинкту. Все это напоминало дурацкий и неестественный фильм о бессмысленном побеге из тюрьмы, особенно, когда стало ясно, что они бегут к самолетной стоянке.

При новом толчке у пилота подвернулась нога, и он упал, едва не свалившись в полуметровую трещину. Солнцезащитные очки хрустнули под его локтем. Мальчишка откатился в сторону, и на мгновение Максу показалось, что тот мертв. Потом он увидел, что раненый пытается встать на четвереньки; его руки бессильно скребли по траве…

Максим обогнал задыхающегося Клейна и почти настиг Девятаева, но тот опередил его, снова подхватил ребенка и, прихрамывая, побежал дальше. Их разделяло не больше десяти шагов. Только теперь Макс заметил, что его личный пилот бежит как-то странно. Девятаев явно растолстел со времени их последнего совместного перелета. Впрочем, «растолстел» – это не то слово. Скорее, его фигура стала похожей на фигуру беременной женщины…

Самолет вдруг оказался неожиданно близко. К сверкающему серебром фюзеляжу были присоединены разъемы шлангов и кабелей. Взлетно-посадочная полоса пролегла во впадине между горами – последняя открытая дорога в небеса.

Но Макс уже плохо видел. Кроваво-черные тени скользили перед глазами, воздух раздирал глотку и легкие… Он догнал пилота, однако в течение нескольких секунд не мог даже говорить. Тот остался невозмутимым и отдал ему мальчика возле трапа, как будто они вместе проделали нечто само собой разумеющееся.

Сзади раздалось тяжелое прерывистое дыхание Клейна. Можно было не сомневаться в том, что масон тоже почуял неладное. Во всяком случае, в руке у него был «маузер», и никому из троих это не показалось странным.

Девятаев открыл люк и пробрался в кабину. Макс с Клейном втащили мальчика в пассажирский салон, положили поперек кресел, и масон сел за ним, не выпуская пистолета из рук. Отставшей девушке оставалось пробежать до самолета еще метров сорок. Макс начал выдергивать из гнезд кабели аэродромного питания.

– Черт с ними! – заорал Девятаев через стекло. – Закрывай люк!

Голиков увидел, как образуются пока еще мелкие трещины в бетоне. Самолет ощутимо трясло. Раздался пронзительный свист – Девятаев запускал оба двигателя. Ира свалилась возле самого трапа, и Макс, ломая ногти, помог ей забраться в салон. От внезапного рева заложило уши. Лежа на полу, он из последних сил ударил ногами по трапу и вытолкнул его наружу. Самолет рванулся к рулежке, уволакивая за собой неотсоединенные кабели. Через секунду их вырвало с хрустом, утонувшим в оглушительном свисте турбин.

– Закрой этот проклятый люк! – Крикнул Макс Ирине, сомневаясь, что она может его услышать. Слава Богу, она прочла по губам. Сил у нее хватило только на то, чтобы навалиться на люк всем телом. Потом подполз Голиков, и вместе они закрыли люк до конца. Сразу стало полегче – стих рев, выворачивавший внутренности наизнанку. Макс, шатаясь, встал на ноги и повернул ручку замка.

* * *

Самолет выруливал на полосу, но, похоже, поздновато. Бетонка была исчерчена густой паутиной трещин, а самый большой провал, расколовший ее надвое, как разделительная линия, уже достигал в ширину метра…

Макс обреченно смотрел в иллюминатор на то, что осталось от его отеля. Из бесформенной груды бетона бил тридцатиметровый факел горящего газа. Седой дым заволакивал место катастрофы. Кое-где еще падали деревья и фермы аттракционов. Картинка стремительно уменьшалась и вскоре превратилась в грязное пятно развалин на фоне желто-зеленого берега, окаймленного бело-синей лентой прибоя.

«Ан-58» разгонялся по краю полосы. Его трясло все сильнее. При скорости свыше ста двадцати километров в час даже небольшие трещины стали опасными для шасси. Удары следовали один за другим.

Девятаев видел то, чего не видели сидящие в салоне, и завидовал им. В нем гнездился не только ужас младенца, но и страх взрослого мужчины, сопровождаемый истеричной работой воображения. Ему приходилось быть свидетелем того, как самолет вспыхивает огненным болидом, и он еще очень хорошо помнил, что осталось от двух летчиков после неудачной посадки на авианосец. Сейчас он сам пытался взлететь с полосы, подвижной, как корабельная палуба во время шторма.

Провал в бетоне приближался. Сворачивать было некуда, да и невозможно. Левое шасси оказалось в воздухе. Затаив дыхание, Девятаев ждал, удержится ли самолет в воздухе. Через секунду его резко потянуло влево…

Сквозь мутные линзы пота на глазах он видел только грязно-голубую лужу неба. Руки были прикованы к штурвалу. До острого края трещины, который мог вспороть бескамерную шину, как консервный нож, оставалось около ста метров.

Девятаев инстинктивно потянул штурвал на себя, и самолет оторвался от земли, но это могло быть всего лишь затяжным прыжком к смерти. Ему удалось устранить опасный крен, и впервые при взлете он ощутил не удовольствие, а тошноту.

Самолет провалился вниз, и пилот понял: вот оно, последнее мгновение перед ударом! Он ждал его и даже хотел, чтобы пытка неизвестностью побыстрее закончилась. Когда удара не последовало, существо снова захватило власть над человеком.

Глава пятьдесят седьмая

– Куда теперь? – спросил Макс у Клейна, когда немного отдышался и забрался в кресло. Самолет делал вираж над горами. Сверху было прекрасно видно, что взлетно-посадочная полоса превратилась в синусоиду, перечеркнутую глубоким оврагом. Развалины отеля выглядели так, как будто эскадрилья штурмовиков сбросила на него несколько десятков бетонобойных бомб. На месте бассейнов теперь плескался небольшой залив; вода затапливала и приливную электростанцию. – Турция, – коротко бросил адвокат, снимая трубку переговорного устройства. Дверь в кабину осталась открытой.

– Ты слышал? – крикнул Макс пилоту, и Девятаев кивнул в ответ.

Самолет завершил разворот и теперь набирал высоту над морем. Максим достал из бара бутылку водки, сел рядом с Ириной и промыл длинную рваную рану у нее на затылке. Остро запахло спиртным. Он немного отхлебнул из горлышка и протянул бутылку Клейну. Тот впервые не отказался.

– Если это то, что я думаю… – сказал Макс, начиная расслабляться. Он хотел добавить, что спасения нет нигде, но его насторожило молчание Клейна. Он обернулся и стал свидетелем довольно неприятного зрелища.

Руки слепого ощупывали лицо масона, а тот застыл в неподвижности, боясь пошевелиться. Пальцы переместились на горло, прогулялись по адамовому яблоку, несколько раз сжались, отчего адвокат заметно порозовел…

Потом голова мальчика показалась над спинками кресел. Он держал ее очень прямо, и, по-видимому, ему была чужда всякая мимика, за исключением тех случаев, когда он испытывал боль… Жуткое лицо. Некрасивое и неживое. Жизнь пряталась где-то глубоковнутри, под застывшей кожаной маской.

После нескольких минут молчания он вдруг завыл на одной долгой тревожной ноте. Что это было? Предупреждение, мучительное самовыражение, трагический крик о помощи? Макс склонялся к последнему. Вой был настолько нечеловеческим и пронизывающим, что Голикову захотелось заткнуть ребенку рот. Девятаев обернулся и беззвучно выругался. Вой внезапно оборвался, и наступила тишина, сразу же заполнившаяся ровным гулом двигателей.

В этот момент Макс снова ощутил связь с живым «черным ящиком», заключенным внутри непробиваемой скорлупы из отмерших чувств. Он услышал зов, сплетенный из наведенных ощущений, транслируемых прямо в его подсознание. Это не было похоже на телепатию или, по крайней мере, на то, что обычно принято называть телепатией. Просто неопределенная часть его существа вдруг оказалась «снаружи», более того – в совершенно неподходящем для жизни месте…

Как может чувствовать себя человек, стоящий на берегу и одновременно утонувший в болоте? Макс захлебывался собственным ужасом, текущим из глубины черной безвоздушной могилы… Но сколько можно его пугать? Он и без того уже был напуган до конца своих дней. С неуместной иронией он подумал о том, что пора бы мальчишке сообщить ему нечто более определенное.

Пока же тот заставил его посмотреть в иллюминатор, за которым плыла бело-голубая пелена. Далеко внизу расстилалось пятнистое море. В волнах отражалось солнце, распадаясь на тысячи мазков расплавленного золота. После этого великолепия салон казался темным…

И вдруг Голиков увидел, откуда падает солнечный свет и в каком направлении вытягиваются тени пассажиров. По лицу Клейна он понял, что масон тоже воспринял некий сигнал. Тот поднес к губам палец и показал подбородком в сторону пилотской кабины. Ирен встревоженно наблюдала за этой пантомимой.

Макс нащупал рукоятку «беретты», перезаряженного после стрельбы в отеле, и двинулся по проходу между креслами. Масон бесцеремонно накрыл ладонью голову ребенка и снова уложил того в кресло. Он явно был не намерен прятать «маузер» в кейс.

Максим вошел в кабину, держа пистолет за спиной, и остановился рядом с пилотом. Нашел на приборной доске компас и убедился в том, что курс близок к девяноста градусам. Они летели в направлении Северного Кавказа.

На несколько секунд Макса захлестнула ярость, но он сдержался, вспомнив, что Девятаев – единственный пилот на борту. Предчувствия не обманули его. Скорее всего, тот был агентом Найссаара. Или самого дьявола, если хозяин барона был способен стереть с лица земли целый отель, вызвав локальное землетрясение.

Макс улыбнулся. А что еще ему оставалось? Его поразила чудовищность безликой силы, с которой он имел дело. Но это снимало с повестки дня и некоторые щекотливые моральные проблемы. Кто-то сильно рисковал – ведь союзник мог погибнуть под обломками здания. Голиков оказался замешан в абсурдную игру, единственным понятным проявлением которой была смертоносность.

Он наклонился к самому уху Девятаева и почувствовал запах молока, исходивший от взрослого мужчины.

Странный это был парень. Младенческий запах, неподвижные глаза за темными стеклами очков, раздувшееся брюхо. И во время игры в покер он вел себя не совсем обычно, не говоря уже о попытке сбежать с мальчишкой…

Глава пятьдесят восьмая

В ту же секунду локоть пилота врезался ему в живот. Сложившись пополам. Голиков начал оседать на пол, и его лицо встретило невосприимчивый к боли кулак. Мир рассыпался на сверкающие кусочки фольги из детского калейдоскопа, а потом они растворились в тошнотворной темноте.

Макс застыл в позе молящегося мусульманина и почти не почувствовал, как тяжелый ботинок пилота раздавил кисть его правой руки, в которой была зажата рукоятка пистолета. Хрустнули суставы, и, возникнув где-то вдалеке, пронесся по нервам запоздавший экспресс боли.

Макс закричал, а Девятаев вырвал пистолет из его сломанных пальцев. Ему потребовалась еще секунда, чтобы включить автопилот и выбраться из кресла. С «береттой» в вытянутой руке он направился в пассажирский салон.

Клейн выжидал по единственной причине – он тоже боялся остаться без пилота. Это было не самое умное, что он мог сделать. Девятаев надвигался на него, а существо, спрятавшееся внутри человеческой оболочки, трепетало от восторга. Двуногие твари были в его власти, они оцепенели от неожиданности и сжались от страха, превратившись в безопасных слизняков. Но вот длинноволосая самка вскочила с кресла и бросилась на него. Слишком поздно! Он выстрелил ей в живот, и ее отбросило на несколько шагов назад.

Это дало шанс старику с короткой седой бородой. Его длинноствольный пистолет выплюнул пулю, которая попала Девятаеву в глаз, и пронзив мозг, застряла в черепе. Человек умер через полсекунды, но существо продолжало жить. Теперь оно полностью управляло телом.

Заработал новый информационный канал. Мозг, функционирующий в животе пилота, воспринимал сигналы от уцелевшего глаза. Существо выровняло пошатнувшееся тело Девятаева и начало поиск цели. Поймав изображение старика, оно трижды нажало на спусковой крючок… Клейн успел упасть в кресло, прежде чем две пули прошли над ним, а третья попала в спинку переднего ряда. Его спасло то, что под мягкой обивкой находился гнутый лист из легкого прочного металла. Он увидел холмик, вспухший на поверхности листа там, где в него угодила пуля.

Масон высунулся в проход и начал стрелять в самый центр массивной фигуры, не целясь и рискуя получить ответную пулю между глаз. Прямо под ним лежала Ирен с развороченным животом. Ее окровавленные пальцы были погружены в рану по вторую фалангу. Гильзы сыпались прямо на нее.

Клейн понял, что наконец остановил Девятаева, когда тот потерял ориентировку и начал расстреливать обойму во все стороны. Фюзеляж оказался пробитым в трех местах; с коротким треском высыпался иллюминатор. И сразу же в барабанные перепонки вонзился надсадный рев двигателей.

Существо, поселившееся внутри пилота, уже ничего этого не слышало. Одна из пуль застряла в позвоночном столбе, перебив пучок нервов, к которым был подсоединен его мозг. Ослепнув и оглохнув, оно почувствовало себя погребенным заживо. Тем не менее существо успело дважды выстрелить наугад, удерживая руку человека в прежнем положении.

Тяжелая девятимиллиметровая пуля, выпущенная из «беретты», разорвала Клейну правое ухо, превратив его в изуродованные и обожженные лохмотья. Масон ощутил что-то похожее на удар по голове раскаленным прутом, но продолжал стрелять, всадив в «пилота» не менее десяти зарядов.

Он не мог знать, что происходит внутри мужского тела. Он видел только, что человек с разрушенным мозгом и тяжелыми ранениями демонстрирует невероятную живучесть. Тот бессмысленно топтался на месте, потеряв координацию движений. Уцелевший сияющий глаз Девятаева вращался, как прожектор в сгоревшей башне черепа… Наступил момент, когда вместо выстрелов начали раздаваться сухие щелчки.

Тогда масон выбрался из-за своего укрытия, испещренного полутора десятками вмятин, и почти в упор выстрелил пилоту в затылок. Он не видел, как лицо раскололось надвое и переносицу выбросило вперед вместе с фонтаном крови. Зато он услышал непонятный звук, пробившийся сквозь рев турбин, – звук распарываемой кожи.

Клейн обернулся, ожидая увидеть окровавленные пальцы Ирен, раздирающие живот в приступе безумной боли, но потом понял, что звук исходит из другого источника.

Пилот рухнул на спину, загородив собою проход, и бугор, вздувшийся на теле мертвеца, вначале был не слишком заметен. Макс вползал в салон на коленях, опираясь на одну руку и держа перед собой изувеченную кисть другой. Режущая боль в солнечном сплетении все еще не позволяла ему выпрямиться. Он увидел труп Девятаева, с которым происходило что-то странное, а за ним – Ирину, которую уже ничто не могло спасти.

На несколько мгновений он ослеп от горя. Безжалостный кулак судьбы опустился и выбил из него душу. Он закричал от черного отчаяния, но его крик тут же сорвался, потому что длинное шило вонзилось в легкие…

Ему оставалось лишь тупо досматривать свой личный фильм ужасов до конца.

* * *

Звук раздираемой ткани повторился. К этому времени бугор, прорвавший пилотский комбинезон, достиг размеров баскетбольного мяча, и его невозможно было не заметить.

Живот Девятаева распахнулся, как гигантская мягкая раковина, и из щели показался окровавленный человекообразный моллюск, окруженный облаком зловония, присущего гниющим внутренностям. За ним тянулись сосуды и белесые жгуты нервов, подсоединенных к различным системам человеческого организма. Огромные бледно-голубые глаза монстра медленно обводили пространство, видя лишь тени. Маленькие ручки впились в обивку кресла и подтянули кверху сморщенное тело.

– Убей его! – прохрипел Макс. Не потому, что Клейн нуждался в его советах, а потому, что ему очень хотелось увидеть это.

Масон приближался к существу с пугающим, недоступным обыкновенному человеку хладнокровием. Рана, образовавшаяся на месте отстреленного уха, обильно кровоточила. Шея и воротник сорочки были залиты жидкостью, оказавшейся отнюдь не голубой. Клейн не обращал внимания на подобные мелочи. Он поднес ствол «маузера» к маленькой головке, которую можно было деформировать голыми руками…

Жуткий младенец почувствовал прикосновение еще не остывшего ствола, схватился за него своими нежными пальчиками и пронзительно закричал от боли. Потом челюсти с невероятно острыми и крепкими зубками сомкнулись на металле, как будто хотели отгрызть то, что послужило причиной ожога.

В этот момент масон выстрелил. От головы существа почти ничего не осталось. Мозг расплескался по ближайшему иллюминатору багрово-серой кляксой. Обезглавленный монстр рухнул на тело бывшего пилота, судорожно дергая конечностями и распространяя вокруг себя волны нестерпимого смрада.

Глава пятьдесят девятая

Макс уже не замечал ни боли, ни запаха, и не осознавал бессмысленности собственных усилий. Он подполз к Ирен, миновав по пути два трупа и испачкавшись в слизи и крови. Добравшись до нее, он увидел, что она еще находится в сознании. Но на ее перекошенное лицо уже легла печать смерти. Дотронувшись до этой холодеющей гипсовой маски, он заплакал. Жизнь уходила из нее с дыханием и слезами.

Макс почувствовал, как чья-то прохладная рука коснулась его щеки. Подняв голову, он встретился с невидящим взглядом мальчика. Лицо слепца по-прежнему ничего не выражало, но ладонь гладила его, утешая, – в этом невозможно было ошибиться… Он вдруг вспомнил, что существует способ спасти не только союзника, но и девушку. – Клейн!! – закричал он. – Она сможет!

Масон колебался всего секунду. Он еще прикидывал, сумеет ли благополучно посадить самолет, когда и его накрыл черный колпак чужого необъяснимого влияния. Союзник объединил их возле мистической двери нового сна. Его воздействие было настолько мощным, что даже Голиков не нуждался в стимуляторе, тем не менее, Клейн полез в нагрудный карман и достал коробочку с препаратом.

Они должны были переместиться до того, как Ирка потеряет сознание. Взгляд Макса прожигал масона насквозь. Тот положил кусочек смолы на губы девушки, а пальцы любовника приоткрыли ее рот. Смола провалилась в глотку и начала таять в пузырящейся лужице крови…

Голикову хотелось выть. Он ошибался, думая, что сдохнет первым. Жизнь уже не казалась ему единственным стоящим призом. И кто был причиной – женщина, с которой его связывала разве что постель… Макс гладил волосы Ирен и шептал ей что-то, но ее взгляд безнадежно ускользал от него. Он взял свой кусок буквально из рук Клейна, а тот на всякий случай положил смолу и в рот мальчику. Слепой покорно принял сомнительный дар. На его лице впервые отразилось какое-то зарождающееся чувство.

– Расслабься, – сказал масон Голикову. – Теперь от тебя ничего не зависит. Молись, чтобы она успела…

После этого Макс не помнил слов. Они превратились в струи ласкового света, падавшие сквозь дыры в тающем фюзеляже самолета и закручивавшиеся в причудливые спирали. Горечь во рту быстро сменилась ощущением сухости и холода, как будто истончалась и испарялась кожа…

* * *

Чудовищный механический гул стих вдали, уступив место экзотическому шуму водопада, сквозь который пробивались крики тонущих. Самолет превратился в серебряную лодку, плывшую внутри хрустальных сфер под парусами, сотканными из звездного света. Здесь не было мертвой материи, и Макс поверил, что никто не умирает. Не осталось ничего твердого и неизменного, все росло, трансформировалось, излучало любовь и сливалось воедино.

Души играли рядом и внутри друг друга – части вечной мозаики, танцующие, как отблески лунного света на потревоженной воде. Предметы, пропитанные праной, целовали сами себя, словно любовники с тысячами уст. Элементарные частицы были легчайшей дрожью дыхания, срывавшегося с цветов, которые расцветали в ядрах галактик…

Серебряная лодка скользила между островами нежнейшего света, и Макса раскачивал ветер чистого кайфа.

* * *

Погружение во мрак последовало быстрее, чем в прошлый раз, но теперь оно было более целеустремленным. Союзник, привязавший к себе людей невидимыми нитями, уводил их в сон нижнего уровня – черный коридор с миллионами дверей, прообраз всех возможных существований.

Макс «видел» тех, с кем путешествовал, – они падали (или возносились?) рядом с ним каплями живого дождя. Слепой мальчик казался ему золотой статуэткой Будды, рассыпающей искры своей сияющей плоти. Клейн парил поблизости гигантской летучей мышью, темной и неразличимой, будто тень на фоне неба. Ира была странным зверем в пятнистой шкуре, певшей под пальцами ветра.

И тьма забирала их у жизни.

Они возвращались в неописуемое болото бесчувственности, неопределенности, бессознательности, отсутствия времени и пространства, точку коллапса, из которой начиналась и в которой заканчивалась вселенная сновидений.

Сердце лабиринта.

Источник календаря снов.

Место, не имеющее места.

Столб неизвестной энергии пронизывал плоскости измерений…

Союзник нес с собой три сознания, оцепеневшие в анабиозе ужаса. Куда? Куда угодно, лишь бы подальше от псов герцога, стороживших почти все сны этого мира. Лабиринт разрастался, как дерево с бесконечным количеством ветвей.

Новые сновидения зарождались непрерывно. Слепой перебирал их, всякий раз успевая заметить врага раньше, чем совершался переход. Свободными от охотников оставались только недетерминированные кошмары, в которых отсутствовала причинно-следственная связь, но там было бессмысленно даже появляться – течения снов случайно выносили оттуда только мертвый шлак…

Он колебался, оказавшись возле начала тропы, которая уводила к двуликому Янусу. Что он мог сейчас сделать для беглеца? Привести к нему трех беспомощных союзников, а вслед за ними – и охотников? Это было бы насмешкой в духе герцога, иронией демона, сидящего в каждом из двуногих…

Саша преодолел последнее искушение. «Подожди еще немного», – попросил он древнее существо, зная, что сейчас, к счастью, его никто не слышит. Те, кого он вел, были еще очень слабы, но стремительно набирали силу. Они начинали осознавать неумолимость смерти и единственную цель своей безнадежной борьбы.

Беглец был вынужден ждать, пока они придут, чтобы освободить его, – и тогда он сможет открыть для них свой сектор Календаря и дорогу во времени. Несколько лет или десятилетий жизни – это все, за что они сражались. Какая жалкая награда! Но никакой другой не было вообще. Дальше, дальше уводила союзника неизбежность – в самые жуткие разновидности снов, болезненные видения параноиков и замурованных заживо. Оставались ли где-нибудь ареалы, которые еще не посетил герцог?..

Везде одно и то же. Тайная война, фатальные события, кажущиеся случайными, исподволь подкрадывающаяся смерть…

Черный безликий ком, в котором перекатывались четыре душонки, постепенно растворялся в вакууме…

Часть третья Рассвет

Глава шестидесятая

Ему снился сон о далеком прошлом, когда он еще не был рыцарем Храма. Он уже долго лежал в предрассветной мгле, прислушиваясь к крикам на улице и смеху двуногих гиен. Затем раздался предсмертный вопль, выстрелы, новые истошные крики, топот множества ног и наконец все стихло. Только ветер трепал тряпку в окне, натянутую вместо стекла, которое было разбито камнем еще прошлой зимой…

Макс ощущал слабый тошнотворный запах разлагающейся плоти, доносившийся то ли из окна, то ли из щелей в полу. Может быть, это уже начинал пахнуть его мертвый папа, лежавший в ванне. Голиков надеялся похоронить его в одну из спокойных ночей.

Соседи снизу забаррикадировались дней десять назад, и с тех пор он их не видел, как и не слышал никаких звуков. «Передохли с голоду», – решил Макс и плеснул себе в лицо грязной водой из пластмассового пятилитрового баллона. Воду он набрал шесть дней назад в ближайшем озере, находившемся в черте города в трех кварталах от его дома. Такая вылазка была делом непростым и опасным. Вода оказалась зеленоватой и ужасной на вкус, но это лучше, чем ничего.

Макс еще помнил времена, когда действовал водопровод. Теперь воспоминания об этом казались сказкой. Он считал, что ему повезло. Он пережил конец Эпохи Водопровода, конец Эпохи Общественного Транспорта, конец Эпохи Канализации. Последнее было прямым образом связано с Великой Эпидемией Чумы, разразившейся в городах восемь лет назад, когда уже не было сыворотки и почти не осталось врачей. Разлагавшиеся на улицах трупы никто не убирал, они вздувались, чернели, распадались на глазах уцелевших; горы человеческих выделений заполнили дворы и подъезды, и новые смерти лишь усугубляли положение…

Макс был одним из немногих, переживших Великую Чуму. Он содрогнулся при воспоминании о тех днях, но тут же его захватили мысли о том, 'что он будет делать сегодня.

Оставшиеся в живых редко думали о прошлом и еще реже – о собственном будущем. Будущее не простиралось далее сегодняшнего вечера, и какой смысл размышлять о том, что случится завтра, если пережить этот день было большой проблемой и большой удачей?..

Макс заглянул в коробку, где хранились остатки его вчерашней трапезы – кусочки мяса тощей одичавшей кошки, которую он убил камнем в подземном переходе. Он спрятался там во время своей вчерашней вылазки, издалека завидев небольшую группу людей. Те довольно открыто двигались по улице в его сторону, обходя ржавые автомобили, громко разговаривая и переругиваясь между собой.

Максим предположил, что они вооружены и притом, возможно, автоматами. Поэтому он нырнул в ближайший подземный переход, стараясь пробираться через завалы так, чтобы остаться незамеченным. Здесь он с замирающим сердцем прижался спиной к ледяной стене, прислушиваясь к гоготу и крикам, доносившимся сверху.

Главная его проблема заключалась в том, что у Макса не было оружия, если не считать сломанных кухонных ножей. Казалось почти невероятным, что он до сих пор жив в этом чудовищном мире, и Голиков сам порой поражался этому. Пределом его мечтаний был хотя бы пистолет. Когда он, крадучись, брел по улице в поисках пищи или за водой, его глаза внимательно ощупывали взглядом трупы, лежавшие на тротуарах и когда-то проезжих частях дорог, разбитые машины, автобусы, витрины, места сражений и убийств. Он надеялся подобрать оружие мертвеца. Однако чудеса случаются только в сновидениях…

Был еще один выход – убить кого-нибудь. Но это нужно было сделать голыми руками или с помощью куска водопроводной трубы, а для Макса пока не стало простым делом убийство даже ради голубой мечты, заветного, драгоценного предмета, обладание которым означало бы, что его ставки в этой жизни возросли в десятки, сотни раз, а кроме того, он одновременно получил бы новые степени свободы, пищу, охотничьи угодья, может быть, даже (но об этом Макс боялся и думать, чтобы не спугнуть эфемерное счастье) возможность предпринять экспедицию за пределы города, в иные миры, если они еще существовали…

Но тогда, в переходе, он думал не об этом. Он ощущал лишь ледок страха где-то в желудке, а в голове бродила неоформившаяся до конца бессвязная молитва. Стоило кому-то из бандитов, веселившихся наверху, спуститься в переход, и Макс автоматически становился трупом хотя бы из-за надетой на нем брезентовой куртки.

Поэтому он с громадным облегчением перевел дух, когда на улице все стихло. Вдруг он услышал слабый шорох в сумерках туннеля. Макс опустился на колени, взял в руку плоский камень с острыми краями – скорее всего, кусок облицовочной плитки, в изобилии валявшейся вокруг, – и двинулся вдоль стены перехода.

Какой-то инстинкт, доставшийся, может быть, в наследство от далеких предков и дремавший в относительно короткий период человеческой цивилизованности, пробудился теперь, в смутные времена. Инстинкт подсказывал Максу, что в туннеле прячется не человек, а существо гораздо меньшее. Наконец, он увидел его. Кошке и так оставалось недолго жить. Этот мир доконал ее, как доконает в свое время Макса и всех разгуливающих по Земле; судьба подвела ее к черте, за которой не было ничего, кроме смерти.

Но человеку эта смерть давала возможность протянуть еще немного…

Он принес убитую кошку домой, кое-как разделал ее (слава Богу, у него еще осталось несколько кухонных ножей, припрятанных в разных укромных Местах) и развел на балконе костер из обломков досок, специально собранных для этой цели. Это занятие навело его на воспоминания о газовых и электрических плитах…

Спохватившись, Макс вытащил из костра мокрый кусок дерева, чтобы тот не дымил. Дым мог привлечь внимание какой-нибудь банды или человека, охотившегося в одиночку, а такие встречи не входили в планы Голикова.

Он нанизывал кусочки жесткого кошачьего мяса на стальную проволоку, поджаривал и съедал второпях, не забывая периодически поглядывать с балкона. Но вокруг было тихо. Лишь несколько непривычно крупных птиц, появившихся в последнее время, деловито топтались вокруг одного из вздувшихся трупов…

Даже не надеясь полностью утолить голод, Макс разделил оставшееся мясо на две неравные части. Большую часть он решил отнести соседям с нижнего этажа, если те еще живы и ничего не добыли за последние дни. А потом можно будет поохотиться вместе или совершить вылазку за водой… Это была программа-минимум. О том, что он будет делать, если соседи мертвы. Голиков старался не думать.

Максим сложил кусочки недожаренного мяса в металлическую банку, спрятал ее в карман куртки и принялся разбаррикадировать дверь…

Глава шестьдесят первая

– Вставай, брат! – услышал он сквозь сон чей-то шепот и нехотя открыл глаза. Отблески костра плясали на лице будившего его брата Никодима, отчего оно вначале показалось ему зловещей маской мутанта. Реакция была мгновенной и столь же мгновенным – прояснение ситуации. Рука с ножом остановилась на полпути.

Над правым плечом Нико торчал длинный ствол бельгийского автомата «Ф.АЛ.». Макс вспомнил, что ему досталась предутренняя «собачья вахта». Он поднялся, скатал спальник и проверил оружие. Брат Нико тут же рухнул на его место, не желая терять ни одной драгоценной минуты отдыха. Все они давно испытывали бесконечную усталость, копившуюся месяцами, но никто не признавался в этом…

Максим всмотрелся в темноту за пределами освещенного костром пространства. Огромные просмоленные куски дерева, служившие когда-то шпалами, вспыхивали, облитые бензином, и сгорали в чадящем черном дыму. Это было лучше, чем ничего. Ночью температура опускалась почти до точки замерзания воды. Шпал должно было хватить до рассвета.

Он кивнул часовому, охранявшему лагерь тамплиеров с южной стороны. Машины рыцарей, поставленные в круг, образовывали нечто вроде невысокой защитной стены на случай ночного нападения неверных.

Макс нашел взглядом свой «призрак» – запыленный, помятый, покрытый пятнами заплат и черными кляксами рваных порезов. Он любил эту машину, как древний рыцарь любил бы своего коня, не раз спасавшего ему жизнь.

Сейчас «призрак» стоял, уткнувшись капотом в запасное колесо старого «чероки», принадлежавшего брату Альберту, а сзади его подпирал «УАЗ» Антония с оторванной крышей.

Голиков углубился в темноту, чтобы свет костра не слепил глаза. Изредка часовые обменивались информацией, подражая крикам ночных тварей. Они сообщали о том, где находятся, существует ли опасность, и прежде всего, о том, что все еще живы.

Макс – знал, что вглядываться во мрак бесполезно. Вражеские разведчики могли подкрасться так, что их не заметила бы и сова. Надо было выработать в себе способность к пребыванию в полной неподвижности и достижению глубокого безмолвия ума, чтобы научиться улавливать вибрации живых существ… Он выбрал относительно ровный участок земли на каменистом плато, покрытом пылью, и сел, положив на бедра свой «галил» калибра 7, 62.

Он попытался привести себя в тонкое состояние сторожа, но это ему не удалось. Он был слишком возбужден новым слиянием. Тот Макс, который вошел в этот сон из двух предыдущих, сейчас ошарашено ползал по закоулкам его памяти, пробуя «на вкус» новую реальность. В ней было много ужасного, но много и святого. Ужасным, например, было существование после катастрофы, однако жизнь Голикова стала терпимой после того, как он отправился в поход ради достижения святой цели. И, по крайней мере, его правая рука была в порядке.

Макс-мультимиллионер все больше изумлялся тому, что узнал. Здесь он был рыцарем-монахом и к тому же девственником! Это казалось невероятным, и ему хотелось расхохотаться, но собственная суровая воля осадила его: он вдруг почувствовал стыд и глубокое раскаяние. У каждого мира свои законы, а тут под запретом были многие удовольствия, – и тот, кто не хотел потерять человеческое лицо, не мог вести себя иначе. Макс еще не вполне понимал, что оказался в подлинном кошмаре, а когда осознал это, у него пересохло в глотке.

Новичок робко притаился на бессознательном уровне, а брат Максим изгнал из головы блажь, и совершенная биологическая антенна его восприятия наконец заработала. Его сектором был восток, и отчасти это являлось наградой – ведь именно там вскоре взойдет солнце, даруя грешникам еще один день. Если взойдет…

Он «слышал» грызунов в норах, очень слабый фон, который создают насекомые, улавливал излучение птиц, спавших в своих гнездах, которые были спрятаны в расселинах скал. Где-то очень далеко находилась собачья стая. Дикие собаки давно следовали за отрядом, выкапывая и поедая трупы. Но этой ночью стая охотилась.

Восток был чист. Макс расслабился на несколько минут и послал в ночь свой условный сигнал. Отозвались его соседи с севера и юга. Потом снова нахлынули воспоминания…

Ему было неуютно с этим чужаком, вошедшим в него ночью. С некоторых пор жизнь рыцаря-монаха стала простой и подчиненной одной цели; он почти подавил в себе способность к страданию. «Другой» Макс принес с собой бесконечное сожаление об утраченном, разъедавшее душу, как соляная кислота.

Самое дикое, что в этом мире вообще не существовало женщины по имени Ирина Савелова.

Ее не было в прошлом и в настоящем. Возможно, это означало, что она потеряла сознание в самолете и не успела завершить переход… Он вдруг ощутил звериное, абсолютное одиночество и понял, что теперь ему придется жить с этим, проявляя крайнюю разновидность мужества – мужество без надежды.

Слияние внесло сумятицу не только в его чувства, но и в мысли. Он узнал кое-что о туманном минувшем, о котором не хотел ничего знать. Так было намного проще. Эту идею забвения поддерживал и гроссмейстер Клейн, обладавший кое-какими тайными сведениями, не принесшими ему радости и не сделавшими его более сильным. Брат Максим думал и говорил на странной смеси русского, английского и неизвестного ему раньше жаргона. Кроме того, он владел специфическим языком Ордена.

Еще один предрассветный транс… Собаки переместились к югу, загнав дикую лошадь. Просыпались птицы, наполняя небо дрожащей паутиной своих вибраций. Над горизонтом появился веер солнечных лучей, и звезды сразу потускнели. Солнце согревало ранним утром, и оно же было причиной убийственной полуденной жары. Природа соткана из неприятных для человека противоречий – с этим приходилось мириться или умирать.

Он подождал еще немного, охраняя братьев, собравшихся в лагере на утреннюю молитву. Потом быстро и коротко помолился сам. Он просил Януса, чтобы тот дал ему прожить еще один день. Он обещал провести этот день в поисках его Храма. Вместе с другими рыцарями он нес Янусу величайшую реликвию и бесценный дар освобождения… Одна треть его существа молилась, а две трети издевались над наивной верой монаха.

Когда он вернулся в лагерь, там уже началась привычная суета. Стоянка была затянута сизой пеленой выхлопных газов. Новые тамплиеры готовили свои машины к перегону.

Максу очень хотелось увидеть Клейна и переговорить с ним, но дисциплина в Ордене была железной. Он подавил в себе нечестивое раздражение и начал заливать в бак «призрака» бензин, хранившийся отдельно.

Автомобили выстраивались в походный порядок. В середине колонны находился тщательно охраняемый со всех сторон старый армейский грузовик «урал» с бронированной будкой, в которой рыцари везли главную святыню Ордена – магическое существо, отмеченное Янусом, ясновидящего слепца, Отворителя Храма. Макс на своем скоростном «призраке» занял место в авангарде отряда.

До этого тамплиеры двигались на северо-запад по направлению к Гималайскому континенту, и только двое из ста с лишним человек догадывались о том, что этот поход – сплошная бессмыслица.

Вскоре из своей палатки появился сам гроссмейстер. Теперь у Клейна были длинные седые волосы и борода, как у христианского пророка.

Ясные глаза сверкали, отражая бездонную белизну неба.

Он был одет в маскировочный халат, залатанный во многих местах, и расползающиеся туфли «экко». За спиной масона висел арабский карабин «рашид» с вытертым до яркой желтизны прикладом и примкнутым штыком.

Стоя в своем открытом «лендровере», он поднял руку и сделал благословляющий жест. Рыцари взвыли, присягая ему в верности, и рев десятков мощных, но изношенных моторов разнесся над пустошью. Колонна двинулась в путь, оставляя за собой километровый шлейф пыли.

Глава шестьдесят вторая

Клейн вызвал Макса в свою палатку во время вынужденной сиесты, когда люди, изнуренные жарой, лежали в тени раскаленных кузовов и брезентовых тентов, а перегретые двигатели охлаждались, насколько это вообще было возможно в ослепительной желто-белой преисподней.

С помощью передвижной буровой установки тамплиеры пробурили две скважины, но на этот раз так и не добрались до воды. Ее недельный запас хранился в бочках, установленных в кузове грузовика «кенворт», и с некоторых пор гроссмейстер ввел режим строжайшей экономии.

Рыцари обделяли себя водой, отдавая ее радиаторам. Люди были грязны, как дикие звери, и пропахли мочой и потом, однако давно привыкли к грязи и смирились с дурным запахом. Макс подозревал, что некоторые даже культивируют свое физическое уродство…

Оранжевая палатка Клейна была пробита очередью из крупнокалиберного пулемета, но все еще создавала тень и кое-как защищала от дождя. Масон неизменно воздвигал ее каждую ночь, а порой и на время дневной стоянки, когда ему требовалось уединение. Возможно, в уединении он молился за всех братьев или изучал загадочный манускрипт, который возил с собою в несгораемом ящике.

Макс вошел и увидел Клейна, растянувшегося на циновке. Лицо гроссмейстера было покрыто крупными каплями пота. «Рашид» лежал рядом с ним, словно потасканная состарившаяся любовница.

– Ненавижу жару, – сказал Клейн и, кряхтя, сел. От него за несколько шагов несло одеколоном. И где он только доставал эту дрянь?

Максим тоже сел прямо на землю, пренебрегая ритуалом приветствия, предписанным уставом Ордена. Лживый усталый старик сейчас вызывал у него не почтение, а легкую брезгливость. Изнуряющая жара никому не нравилась. И все-таки отряд двигался не на север или в сторону моря, а к самому сердцу пустыни.

– Эти люди страдают больше тебя.

– Чушь! – сказал масон и положил руку на металлический ящик, заменивший кейс. На этой руке, обнаженной до локтя, была татуировка: «Fiat voluntas tua!»^[17].

– Ты пришел ссориться?

– Теперь не вижу в этом смысла. Но я заставлю тебя кое-что изменить. До недавнего времени ты обманывал всех.

Клейн снял с шеи ключ, висевший на засаленном шнурке, и открыл ящик. Рядом с потрепанными и потемневшими от времени бумагами, среди которых наверняка был «Путеводитель», лежали несколько пачек сигарет «бонд». Он достал одну из них, распечатал и протянул Максу. Тот мотнул головой: как большинство рыцарей, он презирал любые наркотики.

Чиркнув спичкой, Клейн с наслаждением затянулся. Масон держал сигарету очень бережно, чтобы та не рассыпалась от легких прикосновений его пальцев…

– Ты неправ. Я дал этим людям смысл и цель существования. Если бы не это, они были бы просто стаей голодных зверей, которых и так полно вокруг.

– Их ожидает жестокое разочарование.

– В тебе говорит человек «оттуда». Здесь эти рассуждения не имеют смысла. Все, что у них есть, это дорога к Храму и очень короткая жизнь. Ты хочешь лишить их первого и оставить им второе?

– …Ты обманывал и меня.

– А кем ты был, сопляк, до того, как встретился со мной? Я дал тебе оружие, защиту от неверных и надежду; я сделал тебя рыцарем и взял в поход. Теперь ты говоришь об обмане?

– Этот поход – сплошная липа. Ты выкопал откуда-то старую сказку о тамплиерах, перевернул все с ног на голову и превратил нас в крестоносцев-дегенератов. Ты прекрасно знаешь: того, что мы ищем, здесь нет и не может быть.

– Мальчишка знает это лучше нас обоих! Не забывай, что именно он привел нас сюда. Если бы ты был чуть образованнее, то знал бы, что наши предшественники тоже владели неким фетишем. Его называли Бапхомет, и он бесследно исчез после упразднения Ордена. Возможно, рыцари успели его спрятать. По некоторым сведениям, фетиш был чем-то вроде двуликого идола. А может быть, мумией?.. Так что заткнись и делай свою работу, брат Максим!

– Ты сволочь, Клейн. Из-за тебя я уже потерял все.

Масон выпустил струю дыма ему в лицо.

– Ты имеешь в виду женщину?

– Женщину… и прошлое.

– Забудь о прошлом. Ты уже ничего не изменишь. Молись о том, чтобы слепой привел нас к Храму.

– И ты молись. Потому что, когда мне надоест все это, я убью тебя.

– Я буду предельно осторожен. А теперь – убирайся!

* * *

Макс вылез из палатки вне себя от злости и почти столкнулся с братом Анатолем, оказавшимся подозрительно близко. На том были кожаные брюки в обтяжку и черная кожаная куртка с надписью «Paradise Lost»^[18].

Солнце висело в зените, обжигая камни, и Голиков не мог представить себе, что понадобилось рядовому члену Ордена около убежища гроссмейстера. Он задержался, ожидая, что Анатоль окажется следующим посетителем, но тот не вошел, а заторопился в тень брезента, натянутого возле дряхлых «жигулей».

Было в этом человеке что-то отвратительное – женоподобное и насквозь фальшивое. В уголках его губ всегда блестела слюна, а глаза выдавали натуру мелкую и себялюбивую. В сражениях с неверными он обычно пользовался двумя пистолетами Макарова, искусно подкрадываясь к намеченной жертве и расстреливая ее в упор. Огромный запас патронов и обойм, найденных в армейском складе, занимал все заднее сидение его машины. Вполне возможно, что рыцарем он стал только потому, что добывать себе пропитание вместе со стаей было гораздо безопаснее, чем в одиночку.

Макс направился прямо к нему. Он остановился над прямоугольным клочком тени, сложив руки на груди. Поблизости никого не было; их разговору никто не мог помешать.

– Ты подслушивал, – сказал он, глядя на Анатоля в упор.

Тот пытался изобразить презрительную лень.

– Я ходил поссать.

– Не бережешь влагу. Особенно, под палаткой гроссмейстера.

– Ты тоже был с ним не слишком почтителен.

– Значит, все-таки слушал…

– Подойди поближе, брат.

Макс забрался под брезент и сел рядом с Анатолем, опершись спиной на дверцу машины. Он поморщился от вони и понял, что сам пахнет не лучше. Его собеседник положил ему руку на бедро.

– Ты же знаешь, я схожу с ума от ревности. Грех мужеложества был весьма распространен среди рыцарей и бандитов, годами странствовавших без женщин, но Максим впервые столкнулся со столь явным его проявлением. Скудные познания в истории подсказывали ему, что подлинным тамплиерам это также было не чуждо… Раньше в косых взглядах брата Анатоля он мог прочесть что угодно, только не симпатию. Ему стало противно, однако он сдержался, желая выяснить, как много узнала эта жертва порока.

– Убери руку, – попросил он. – Ты не в моем вкусе.

– Гроссмейстер тебе нравится больше? – обиженным тоном спросил Анатоль, и Макс подумал, что с этой секунды приобрел смертельного врага.

– Ты придурок, – сказал он. – Мы обсудили кое-какие социальные аспекты веры.

Анатоль смотрел на него, прищурившись.

– Я слышал, ты обещал убить его. И еще… насчет женщины. После этого ты будешь утверждать…

– Что ты законченный придурок, – перебил Макс. – Забудь о том, что слышал, иначе я добьюсь твоего изгнания из Ордена. У одиночек в пустыне нет ни единого шанса. Даже у самых тупых ублюдков вроде тебя. Вряд ли ты найдешь себе компанию. Понял, о чем я?

– Я не люблю, когда мне отказывают и когда мне угрожают, – сказал Анатоль таким тоном, который Максиму очень не понравился.

Неприятности начались с первого же дня его «пребывания здесь». А для рыцаря-монаха они просто продолжались – тот давно забыл, что такое покой и радость.

Макс встал, понимая, что отныне ему придется опасаться выстрела не только в грудь, но и в спину.

И тут одна нехорошая мысль вдруг пришла ему в голову.

Он обернулся.

– Послушай, э-э… брат. А ты предлагал свои услуги Клейну?

Губы Анатоля расплылись в неприятной влажной улыбке. Когда Максим уже думал, что не услышит ответа, тот сказал:

– Разве ты не знаешь, что члены Ордена обязана выполнять приказы гроссмейстера?

Макс сплюнул на песок, забыв о том, насколько драгоценна влага, и пошел прочь. Горячий песок мгновенно поглотил слюну.

Зыбкое марево колыхалось над стоянкой металлических динозавров.

Глава шестьдесят третья

Совершенно истощенный организм Светланы Колчинской начал заметно перестраиваться через неделю после того, как существо, похожее на человеческого ребенка, оказалось возле клетки, в которую ее заточил Клейн. Оно пришло из глубины лабиринта, проблуждав в нем двое суток. Существо открыло решетчатую дверь, причем, сделало это без ключа, одним только прикосновением пальцев, которые растеклись по стальному замку, изменяя структуру металла.

В подвале масонского дома было абсолютно темно, и Колчинская догадывалась о том, кто был ее спасителем, только потому, что видела непостижимое превращение мандрагоры, после чего Клейн навсегда исчез из своего жилища.

За мнимым освобождением последовал ритуал: шаги во мраке, приближение чего-то бездыханного, слияние с очень маленьким, но твердым мужчиной, проникновение новой субстанции в ее плоть и растворение в ней. Все это происходило во тьме, и поэтому было довольно жутким, однако не более жутким, чем долгие месяцы безнадежного погребения. Чувства Колчинской были притуплены, а воображение почти атрофировано; она не запомнила ничего, кроме вспышек боли и страха, сопровождавшихся детским смехом и завыванием эха в лабиринте…

Вскоре скользкий ребенок тоже исчез, зато у нее появились силы, чтобы исследовать подвал. Теперь она кое-что видела в темноте и с каждым часом – все лучше и лучше. В ней не осталось мягкости. Она была одержима одним-единственным всепоглощающим желанием найти своего истязателя. Поэтому она не испугалась самой себя даже тогда, когда почувствовала, что у нее начали расти волосы на лице и происходят кое-какие изменения в паху.

Она нашла алтарь масонов, осквернила его и оставила на деревянном распятии следы своих зубов. Ее ногти стали необыкновенно крепкими, твердыми, похожими на заостренные керамические пластинки. Таким образом, у нее появился десятилезвийный режущий инструмент, который она могла пустить в ход в любой момент.

В течение нескольких дней она готовилась к охоте на Клейна в его собственном доме. Запасов пищи хватило не только на то, чтобы восстановить силы, но и на кое-что другое. Ее железы начали вырабатывать мужские гормоны с такой же интенсивностью, как женские. Вскоре Колчинской пришлось воспользоваться бритвой масона и позаимствовать некоторые предметы его туалета.

Ее сознание сместилось в область химер и больше не являлось сознанием современного человека. Она не собиралась покидать дом только для того, чтобы вернуться в мир, который перестал иметь для нее какое-либо значение.

Порой она осторожно выглядывала наружу через затянутые шторами окна и видела игрушечных людишек в окружении бессмысленного антуража, втянутых в круговорот отупляющих повторений одного и того же. Работа, постель, еда. Снова работа – чтобы купить еду и постель… Это было существование, которого она не понимала и которое казалось ей одним из бледных снов, пугающих своей абсолютной безысходностью. К тому времени с помощью мандрагоры она проникла во вселенную сновидений и перемещалась в ней достаточно свободно для того, чтобы начать поиски своего злейшего врага. Ее уход был постепенным. Вначале – непродолжительные исчезновения ночью. Несколько тяжелых кошмаров, после которых она неизменно возвращалась в спальню Клейна. Светлана находила себя в жутких местах, но ни одно из них не могло сравниться с клеткой в подвале масонского дома.

Своими керамическими когтями она перебирала реликвии двухтысячелетней религии, в изобилии разбросанные вокруг и представлявшиеся ей чем-то вроде талисманов или языческих фетишей. Их сила былазастывшей и законсервированной в материи; ей они казались совершенно бесполезными – в отличие от женского корня мандрагоры, который при определенных обстоятельствах мог пустить опасные побеги…

Ее сновидения становились все более длительными и приобретали фатальное значение. За неделю по земному времени она научилась большему, чем за всю предшествовавшую похищению жизнь. Она научилась убивать и защищаться, различать союзников и тайных врагов, следовать течениям и получать наслаждение от предвкушения смерти. Она узнала, как нейтрализовать чужое влияние и как избавиться от преследования. Единственное, чего она не могла видеть, это герцога, который всегда и везде висел за ее спиной незримой тенью. Он был истинным хозяином, остающимся за обманчиво плотной пеленой предметов и слишком великим для того, чтобы недавно сформировавшийся гермафродит мог почувствовать свою зависимость…

* * *

Колчинская стала призраком в доме масона. Она возвращалась сюда из снов только затем, чтобы растворить в своем теле кое-какие продукты биохимии и отыскать ключ к тайне исчезновения Клейна. Герцог превратил ее в одного из своих главных охотников, но она не подозревала об этом. Отвлеченные идеи были слишком сложными для мозга древней воительницы, омраченного к тому же жаждой мести…

Она никогда не зажигала света, поэтому никто не догадывался о ее присутствии. Кошмар следовал за кошмаром. Время текло рывками и собиралось в бездонной помойной яме прошлого. Проходили часы под луной и годы под чужими светилами…

В самом сердце города жил смертельно опасный и почти неуловимый зверь, но подобное не приходило в головы обывателям там, где даже патологических убийц отправляли на экспертизу, пытаясь каким-то непонятным образом выяснить еще более непонятную вещь – их психическую полноценность.

С этой точки зрения гермафродит вообще находился за гранью какой-либо гуманоидной психологии. К счастью, возле Колчинской не оказалось яйцеголовых.

В противном случае, она, скорее всего, съела бы их, употребив протеин в свежайшем и натуральном виде. А так ей приходилось охотиться совсем в других местах…

Игрушками этого мира она пользовалась ничуть не хуже, чем любого другого. Ей были знакомы различные виды оружия, механические приспособления для перемещения в пространстве, кое-что для удовлетворения страсти. Точнее, для самоудовлетворения… Светлана не гнушалась ничем, даже самыми идиотскими занятиями вроде чтения. И ее терпение было вознаграждено.

Однажды она нашла в библиотеке Клейна «Retraits» – устав Ордена Храма, текст буллы Климента Пятого с объявлением о начале преследования членов Ордена, показания Жака Моле, последнего из известных гроссмейстеров во время процесса над тамплиерами, и таинственное изображение какого-то замка на пергаменте, таком древнем, что его края рассыпались в прах. Над замком парило некое знамя, на котором можно было разобрать слово «Монсальват». Надпись была перечеркнута свежей полосой красной туши, проведенной мягкой кистью. На краю пергамента выделялись два слова, написанные по-русски:

«Храм Януса».

Улыбка расцвела на ее губах, окруженных жесткими черными волосками. Она отправилась в гараж и взяла там канистру с бензином. Облила горючей жидкостью полы, мебель, стены и особенно тщательно – книжные полки в библиотеке.

Впервые за много дней она зажгла спичку. Оказавшись посреди бушующего пламени, Колчинская немедленно погрузилась в сон, из которого уже не вернулась.

Она нашла то, что искала.

Глава шестьдесят четвертая

Клейн напоил слепого мальчика водой с привкусом железа и накормил его пищей из скудных запасов отряда, не отличавшейся ни вкусом, ни разнообразием. Но Открыватель Храма принял ее, как всегда, безразлично.

Внутри маленького пуленепробиваемого дома на колесах Саша Киреев путешествовал с гораздо большими удобствами, чем любой рыцарь Ордена. Он не давал обетов бедности, целомудрия и пренебрежения комфортом, поэтому гроссмейстер обставил жилище живого талисмана со всей доступной роскошью.

Здесь был старинный диван, вытертый до блеска; кресло для посетителей и маленькое кресло для хозяина; что-то вроде кухни с раковиной и газовой горелкой и даже отхожее место, специально оборудованное так, что позволяло на ходу решать проблему круговорота веществ в природе.

Саша был одет в костюм из белого льняного полотна, который рыцари стирали по очереди, считая это большой честью. На нем были также солнцезащитные очки с небьющимися пластмассовыми стеклами и загадочными надписями на внутренних сторонах дужек: «Styled in Italy».

Несмотря на жару, однообразие быта и тяжкую борьбу за существование, Саша чувствовал себя намного лучше, чем в любом из предшествующих снов. Впервые он двигался к известной ему и понятной цели, и впервые его охраняли на этом пути. Жизнь стала походом к спасению, то есть тем, чем она и должна быть. С немного фальшивой внешней почтительностью Клейна он смирился как с одним из необходимых правил игры. Да, его воины были несовершенны и смотрели на мир немного иначе, но разве это повод, чтобы разочаровывать их?..

После еды, когда рыцари отошли к полуденному сну, Киреев удостоил гроссмейстера разговора, который случался не чаще одного раза в неделю. Обычно Клейн, прекрасно воспринимавший образы и даже мысли слепца, получал от него инструкции о дальнейшем продвижении отряда, информацию о топографии местности и возможных засадах, а также о настроениях среди Новых тамплиеров. Он был осведомлен о тайных пороках каждого, но ничего не предпринимал, опасаясь раскола в своих рядах. Отряд и так был слишком мал, чтобы долго противостоять объединенным бандам неверных.

Сегодня слепой поведал ему о некоем замке, находившемся в пяти часах пути к северу. Клейн сверился с картами, составленными двадцать лет назад каким-то паломником, и обнаружил в указанном месте точку, обозначенную как «пункт Лиарет». Он подозревал, что это никакой не замок, а городок переселенцев, ушедших на восток во времена потопа, которые были вынуждены возвести кольцевую стену и, возможно, вырыть непроходимый для машин ров. Не было ничего удивительного в том, что Лиарет действительно превратился в грубое подобие средневекового замка…

Клейн не стал ломать себе голову над тем, для чего Саше понадобилось попасть в это место. Он давно уже отвык задавать бессмысленные вопросы. Ему было вполне достаточно образа, переданного слепым, и сильнейшего ощущения тревоги.

Глава шестьдесят пятая

Как только солнце склонилось к горизонту и его излучение стало чуть более терпимым, рыцари выступили в указанном гроссмейстером направлении. Колонна машин ползла по пустыне между редкими каменными скалами. Вокруг был почти лунный пейзаж, если не принимать во внимание миражей и раскаленного воздуха…

Клейн держался неподалеку от «урала», в котором везли союзника. Он выставил телескопическую антенну и крутил одной рукой барабан настройки приемника «грюндиг», работавшего от автомобильного аккумулятора, в надежде поймать радиопередачу из Лиарета. Вероятность этого была ничтожной. Исправных передатчиков сохранилось так мало, что они ценились гораздо выше автомобилей и даже автоматического оружия. Впрочем, о стоимости можно было говорить лишь условно, поскольку Клейн никогда не слышал о том, чтобы кто-нибудь их продавал.

Эфир был чист, если не считать привычного слабого шума атмосферных помех. Неверные редко пользовались радио, хотя наибольший урон отряду тамплиеров когда-то нанесла банда, оснащенная не только передатчиком, но и портативным пеленгатором.

Гроссмейстер переключился на длинноволновый диапазон и нашел единственную станцию, в существовании которой был абсолютно уверен. Это была антарктическая «Амундсен-Скотт», вещавшая из самого центра полярного материка, заселенного людьми после глобального потепления и таяния льдов. Сквозь треск помех пробился мощный риф из «In-A-Gadda-Da-Vida»^[19], и Клейн поморщился. Эту пластинку он слышал уже не менее двух сотен раз, но новых поступлений на радиостанции, естественно, не предвиделось.

Отправиться в Антарктиду было его заветной мечтой. Это был рай земной, место, в котором, если верить легендам, существовало демократическое государство, города, мягкий климат, леса, поля и реки; место, где человек мог чувствовать себя в безопасности и покое, где, в отличие от всего остального мира, преступники сидели в тюрьмах, а безумцы – в сумасшедших домах. Короче говоря, музей цивилизации. Остров утраченного навсегда…

Впрочем, все это были слухи, поскольку никто никогда не возвращался оттуда. Еще бы: надо быть идиотом, чтобы вернуться в пустыню! Клейн пытался разузнать что-нибудь об Антарктиде у слепого мальчика, но тот неизменно отказывался «говорить» об этом. Запретная тема. Табу. Клейн подозревал, что существует связь между расплывчатой целью их похода и полярным материком. Подозревал и терпеливо ждал момента, когда тайное станет явным.

Он вел машину по пыльной горячей пустыне и мечтал о покое, раздумывая, не есть ли это признак старческого слабоумия. Грохот «Железной бабочки» давно сменился «Гавайским вальсом» – нежными звуками с островов, которых давно не существовало. Их поглотили воды океана, занимавшего теперь девять десятых поверхности планеты…

Для осуществления своей мечты Клейну позарез был нужен корабль, большой корабль вроде тех, которыми владеют пираты с Карпатских или Уральских островов. Его устроил бы даже парусник. Какой-нибудь непотопляемый «Летучий Голландец».. Он ничего не имел против захвата судна, но вначале нужно было закончить этот проклятый поход, чтобы избавиться от мистического преследователя, отравившего последние четыреста лет его жизни.

* * *

Справа к «лендроверу» пристроился брат Савва на легкой «хонде», вернувшийся из разведки. Его сведения были неутешительными. Лиарет осаждали неверные. Наверняка больше сотни человек, а может быть, и несколько сотен. Судя по всему, город мог продержаться еще три-четыре часа.

Клейн отдал приказ перестраиваться в боевой порядок. Каждый из его солдат точно знал свое место; прелюдия к кровавому спектаклю была отрепетирована десятки раз. На случай внезапного нападения ушли на фланги и выдвинулись вперед «ГАЗ-66» и «ниссан-патрол» с тяжелыми пулеметами на турелях. «Урал» отстал и оказался в хорошо защищенном тылу.

В двадцати километрах от города рыцари разделились. Во временном лагере были сосредоточены основные запасы тамплиеров и наиболее уязвимые автомобили. В течение десяти минут из боевых машин выгрузили избыток боеприпасов и слили лишний бензин. Для охраны лагеря, заключенного в кольцо из кузовов и прицепов, Клейн выделил всего около десятка человек; остальные отправлялись в бой.

Все собрались на короткую молитву. Наступила минута необычной тишины. Кто-то попадет в Храм уже сегодня, но даже безгрешные не торопятся на тот свет…

В «призрак» Макса подсел брат Никодим, выставив ствол своего автомата в открытый люк…

Глава шестьдесят шестая

То, что банда была необычной. Макс понял сразу же, как только увидел кабину гигантского бульдозера «катерпиллар», плывшую на высоте трехэтажного дома. Она была обшита ржавыми стальными листами с прорезями для обзора. Под жиденьким огнем, который осажденные вели со стен, бульдозер засыпал шестиметровый ров, вырытый, должно быть, в более благополучные времена. Отвал размером с легковую машину выворачивал камни и глиняные глыбы, оставляя за собой траншею глубиной до полуметра.

Быстро приближался момент, когда станут доступными для тарана или огнеметов многослойные бревенчатые ворота, которые не брал снаряд, выпущенный из базуки. Эти же бревна служили подъемным мостом. Стена представляла собой фундамент какого-то древнего строительства, на котором многие поколения жителей города возвели пятнистый шедевр современного зодчества. Лиарет не тянул на новую Вавилонскую башню. Было ясно, что он доживает свои последние часы.

Несмотря на приближение отряда тамплиеров, «катерпиллар» продолжал свою работу. Насыпь почти сровнялась с краями рва, когда кто-то из осажденных выстрелил по бульдозеру из гранатомета. Возможно, это была последняя граната, и ее берегли на крайний случай. Случай действительно был крайним.

Макс увидел вспышку на месте кабины, которую сдуло взрывом, как птичье гнездо с вершины скалы. От машиниста вообще ничего не осталось. Из-под рваных искореженных листов повалил густой дым. Бульдозер продолжал пятиться от стены, словно обезглавленный монстр…

Над Лиаретом вспыхнули две осветительные ракеты, выпущенные жителями по случаю маленькой победы. Но их радость была преждевременной. Кто-то заметил пыльное облако, ползущее с юга. Приближающийся отряд рыцарей в городе приняли за резерв банды.

Тем временем неверные готовились к встрече нового врага. Кольцо вокруг городской стены распалось, и машины выстраивались в оборонительную линию. Численность бандитов составляла около двухсот человек на ста двадцати автомобилях и мотоциклах. Основой ударных сил являлся неведомо как сохранившийся танк Т-80. Его пушка бездействовала из-за отсутствия снарядов, но сам он мог с легкостью протаранить городские ворота. К нему был привязан залитый кровью и экскрементами женский труп – так, что ствол пушки торчал между окоченевшими ногами жертвы, а ее длинные волосы волочились по земле. До этого с обитательницей Лиарета позабавилась вся банда. Устрашающий символ выглядел необычно; позже стало ясно, что с костей местами срезано мясо…

Теперь неверные торопились, поскольку в тылу у них появились хорошо вооруженные рыцари. Танк двинулся на приступ, несмотря на то, что насыпь могла осесть под его тяжестью. Пулемет бил с башни, прикрывая следовавший за танком грузовик, в кузове которого находились штурмовики, вооруженные огнеметами и автоматами.

Клейн понимал, что нападать на превосходящие силы неверных безрассудно; это ставило под удар успех всего похода, но приказ слепого был совершенно недвусмысленным. Какая польза от забытого Богом Лиарета, не знал никто из тамплиеров. Зато бандиты знали это очень хорошо. Там, за стеной, была вода, пища, горючее, оружие, а главное – женщины, не менее сотни женщин; об этом рассказала под пытками та, чей труп был теперь привязан к танку. Ради такой добычи стоило немного повоевать.

* * *

Машины сблизились на расстояние несколько сотен метров. Перед боем Макс опустил металлические жалюзи и оказался внутри хорошо защищенной от пуль коробки. Шины «призрака» были прикрыты гибкими стальными козырьками. Серьезный урон автомобилю могло нанести прямое попадание пушечного снаряда или гранаты, но подобное оружие давно стало экзотическим.

Брат Нико высунулся в люк, докуривая последний из сэкономленных окурков «ватры». Макс следил за происходящим сквозь узкие щели жалюзи. Пелена дыма и пыли, поднятой машинами, заволакивала пустыню. Сквозь нее еще можно было разглядеть танк, подъехавший ко рву и разворачивавший свою башню. После этого ствол качнулся вверх и почти сразу же резко клюнул, когда рыхлая насыпь начала оседать под сорокатонной машиной.

По-видимому, танку так и не удалось выбраться из рва, но на его корпус, как на железный мост, въехал грузовик и остановился, врезавшись в башню. Несмотря на возобновившийся обстрел со стены, неверные подобрались очень близко к воротам. Огнеметы лизнули бревна двумя ослепительными пятиметровыми языками, и этого оказалось достаточно. Высохшее дерево вспыхнуло мгновенно, сгорая без дыма и с оглушительным треском. Вместе с воротами сгорали последние надежды горожан.

Над Максом гулко застучал автомат – брат Нико открыл огонь по мотоциклистам. Рыцарям была известна их тактика. На своих маневренных машинах те выезжали далеко вперед, прорывались в тыл, а затем, пристраиваясь сбоку, расстреливали шины или на ходу забирались в кузов и расправлялись с водителями грузовиков.

Сейчас Максим насчитал не менее двенадцати мотоциклистов на «кавасаки», «хондах» и «триумфах», от которых его отделяло не более двухсот метров. У одного из них глаза были скрыты за темными очками, считавшимися антикварной вещью; лица остальных были, по варварской традиции, покрыты цветными татуировками. Ближайший был начисто выбрит и татуирован под череп. На приличном расстоянии это производило впечатление. Его девяностосильный «кавасаки» вилял из стороны в сторону, уходя от пуль.

Макс сплюнул себе под ноги и направил «призрак» в сторону «черепа». Брат Альберт на «чероки», мчавшемся справа, сразу же понял его маневр и пошел на сближение. Вдвоем они попытались взять мотоциклиста в клещи, чтобы раздавить того своими кузовами, но в последний момент тот принял единственно правильное решение, поставив «кавасаки» на заднее колесо. Макс резко свернул влево, и очередь из автомата Нико, выпущенная с близкого расстояния, не достигла цели.

Клиновидный капот «призрака» представлял собой почти идеальный трамплин, и Макс чуть не врезался лицом в руль, когда машину потряс сильный встречный удар и брюхо мотоцикла оказалось прямо перед его глазами. Ему показалось, что проломится крыша, но внутренний сварной каркас из стальных труб выдержал давление опустившегося переднего колеса «кавасаки».

Мотоциклист чудом удержался в седле, а его дробовик, укрепленный на раме справа, при столкновении отбросило в сторону. Задняя шипованная покрышка с визгом смяла жалюзи посреди лобового стекла «призрака», после чего «кавасаки» отправился в долгий двадцатиметровый полет, приземлившись, к своему несчастью, прямо перед «КРаЗом», оборудованным отвалом на манер древних паровозов и тепловозов. Острый стальной клин расколол мотоцикл пополам, превратив человека в фарш, кровавыми клочьями свисавший с радиаторной решетки. Бензобак вспыхнул огненным шаром, который тут же исчез под грузовиком.

Но рыцари тоже не избежали потерь. Рядом с Максимом на сидение пассажира медленно опускалось тело брата Нико. Он понял, что тот мертв, раньше, чем увидел его изуродованную голову. После удара, нанесенного колесом и подножкой тяжелого мотоцикла, она оказалась неузнаваемой. Труп повалился на Макса, забрызгивая его кровью. Ему пришлось на ходу открыть дверь и вытолкнуть мертвеца из машины.

Глава шестьдесят седьмая

Оставалось триста метров до встречи с основными силами противника. Лишившись стрелка, Максим потянулся за своим «галилом», пристегнутым к помятой крыше. Прямо на него двигался грузовик, из-под бампера которого торчали заостренные стальные прутья. Автоматные и винтовочные пули застучали по обшивке «призрака», как крупный град… Пылевая завеса стала настолько плотной, что разглядеть что-либо за ближайшей линией машин было уже невозможно. Яркое пятно, очевидно, обозначало костер, пылавший на месте городских ворот.

Макс бросил взгляд в прямоугольную щель допотопного приспособления, напоминавшего перископ и собранного из двух битых зеркал. Оно позволяло ему видеть, что происходит сзади и сбоку. После столкновения с «кавасаки» перископ заклинило и был доступен только задний сектор обзора.

Сквозь облако пыли, поднятой колесами «призрака», Макс разглядел «КРаЗ», мчавшийся прямо за ним на расстоянии около шести корпусов. Из узкой бойницы, проделанной в обшивке кабины напротив пассажирского места, торчал ствол пулемета Калашникова, стрелявшего трассирующими. Еще два автомата вспарывали воздух по обе стороны от дымящей выхлопной трубы. Это было отличное прикрытие.

Макс до предела утопил педаль газа, и «призрак» рванулся вперед. Стрелка на давно уже неработавшем спидометре подрагивала около нуля, но на самом деле он успел набрать скорость не меньше сотни километров в час. Грузовик, который мог превратить его в месиво из мяса и железа, брат Максим рассмотрел во всех подробностях: четыре огромные сверкающие буквы «MACK» на решетке радиатора, выпуклый обтекатель над кабиной, покрытый непристойными рисунками, и разбитые фары, в которых улыбались два детских черепа…

В опасной близости от стального веера Макс резко притормозил и вывернул руль. «Призрак» продемонстрировал великолепный занос и почти мгновенный разворот на сто двадцать градусов. Был момент, когда машина неслась по инерции на двух колесах, подставив крышу под надвигающиеся копья, но через несколько секунд двигатель натужно взвыл, а широкие покрышки взметнули из-под себя фонтаны песка. Пылевая завеса разделила автомобили. Макс оказался в жаркой полутьме. В горле саднило; крупные песчинки скрипели на зубах. «Призрак» тряхнуло, как консервную банку. Со скрежетом смялись козырьки, прикрывавшие шины…

Водитель «мэка» начал поворачивать, чтобы достать врага, уходящего с линии удара, однако его собственная скорость была слишком велика. Только один из стальных прутьев зацепил заднее крыло «призрака», проделав в нем глубокую рваную борозду. Макса швырнуло вправо, и машина пошла юзом; вероятно, была пробита покрышка…

В это время из пыльного облака вынырнул «КРаЗ» со своим клиновидным тараном. Избежать катастрофы уже было невозможно. Два грузовика столкнулись при встречной скорости около ста шестидесяти километров в час. Макс не видел этого, но почувствовал тяжелый удар, заставивший вибрировать землю. Стальной таран «КРаЗа» смял веер и врезался в двигатель «мэка», который сорвало с рамы и внесло в кабину.

О том, что осталось от стрелка и водителя, можно было судить по багровой каше, брызнувшей из щелей в обшивке. Вверх ударил восьмиметровый столб огня. Людей выбросило из кузовов, причем два тамплиера приземлились в нескольких метрах перед капотом «призрака», и Максим не успел отвернуть. Впрочем, рыцари уже были горящими мертвецами, когда колеса раздавили их тела…

После этого начался настоящий джаз. Сражение стало хаотичным и бессмысленно кровавым.

Говорить о какой-либо тактике было смешно, поскольку связь и управление практически отсутствовали. В дыму и пыли сражающиеся не видели ничего, кроме ближайшего противника. Тампдиеры стремились уничтожить наибольшее количество неверных, а те пытались заставить рыцарей Отступить. Обе стороны были достаточно хорошо вооружены, чтобы истребить друг друга еще до наступления ночи.

Понеся большие потери, бандиты все же преодолели завал из обугленных бревен. Захват города позволял им рассчитывать в конечном итоге и на успех в схватке с рыцарями. Часть банды растеклась по Лиарету, в то время как снаружи продолжалось автомобильное сражение.

Макс давно потерял из вида машину брата Альберта. Его ближайшей целью был мотоциклист на «хонде», который незадолго до этого вывел из игры рыцарский «кенворт», в упор расстреляв шины грузовика. Макс настиг его возле горящего «фиата» и размазал по закопченному металлу кузова.

Из-за значительного количества выведенных из строя и разбитых автомобилей, сосредоточенных на небольшой площади, пространство для маневра резко ограничилось. Чутье подсказывало Голикову, что оставаться в машине опасно. Он отъехал подальше от городской стены и остановил «призрак» за почерневшими тушами «КРаЗа» и «мэка», сцепившихся навеки, словно издохшие звери со сведенными челюстями. Потом осторожно высунул голову из люка – и тут же едва ее не лишился…

Выскользнувший из дымного облака мотоциклист оказался вооруженным не только пистолетом, но и саблей. Холодное оружие уже перестало быть редкостью. Наиболее дальновидные запасались им на то время, когда будут разграблены последние склады патронов. Древнее искусство возрождалось из варварского ремесла мясника. В монастырях и уцелевших городах заново учились ковать и закалять сталь.

…Макса спасла быстрая реакция. Времени на разворот ствола уже не было. Он бросил «галил» прикладом вперед, и тот врезался в череп мотоциклиста, превратив его лицо в окровавленную сморщенную маску. Опускающийся клинок лишь слегка задел рыцаря, вспоров кожу на левом предплечье.

Не обращая внимания на царапину. Макс выскочил из машины через люк и прикончил мотоциклиста ножом. Через секунду он уже снова держал автомат в руках. Ствол был чист, и он сделал первые выстрелы по фигурам неверных, заметавшимся в кузове приближающегося «КамАЗа», наверняка уложив одного человека. Грузовик промчался мимо, устремившись к какой-то более серьезной цели, а Голиков короткими перебежками двинулся в сторону города.

Глава шестьдесят восьмая

Сражение развивалось не в пользу тамплиеров. Сказывалось превосходство неверных в численности. Под защитой городских стен они могли продержаться достаточно долго, поэтому значительная часть банды пробралась в Лиарет через сожженные ворота. Макс наткнулся на небольшую группу рыцарей, возглавляемую Клейном, которые тоже пытались проникнуть в город, и присоединился к ней.

Без особых помех они расстреляли четверых бандитов, намеревавшихся убрать от ворот застрявший грузовик с помощью лебедки. После этого дела пошли хуже. Неверные подогнали «джип» с крупнокалиберным пулеметом на турели, из которого простреливались подступы к городу.

Рыцарям Храма пришлось залечь за обугленными кузовами двух легковушек, а тем временем мощный тягач подтащил к воротам нечто вроде настила на салазках из металлических труб. Бандиты вели непрерывный яростный огонь.

Максу стал ясен их замысел. Они хотели установить настил на башне танка, чтобы в город могли въезжать машины. В кузове тягача находились, как минимум, три автоматчика, прикрывавших всю операцию.

Гроссмейстер отдал короткие приказы, и два человека – почти наверняка смертники – исчезли в дыму. Дошла очередь и до Макса. Клейн подозвал его к себе быстрым жестом.

(Оба помнили разговор, состоявшийся не так давно. Оба имели основания не доверять друг другу. И все же сейчас это не значило почти ничего. В их совместном движении было нечто фатальное – связь, не обусловленная чувствами. Их соединили вещи, не поддающиеся осмыслению и превосходящие взаимную ненависть. И кто мог сказать, не являются ли остальные члены Ордена только жертвами, приносимыми по пути?)

Тайная цель должна была оказаться поистине важной, чтобы оправдать самые тяжелые потери за всю историю похода. Макс знал, что если и узнает о ней, то не от Клейна. Тот не разочаровал его. Они обменялись короткими фразами под аккомпанемент дробного стука очередей.

– Твой «призрак» в порядке?

– Да, но он далеко.

– Ладно. Когда Савва снимет пулеметчика, подгони мой «лендровер».

– А тягач?

– Не будем им мешать. Это единственный шанс попасть в город. Иди!

План был настолько же безумным, насколько самоубийственным. Голиков матерился по этому поводу, пока полз на брюхе, рискуя получить заряд свинца во все выступающие части. С «галилом» в руках и четырьмя запасными магазинами на поясе такой вид спорта, как ползание, не доставлял большого удовольствия. Пыль, которую он глотал, отдавала гарью. Вскоре Макс порезал себе локти, колени и бедра об острые края камней. Его «левис», и так протертый до дыр, окончательно превращался в лохмотья. Пора было подумать о том, чтобы раздеть какого-нибудь мертвеца.

Приходилось опасаться не только выстрелов, но и машин, метавшихся в гремящем хаосе. Останки раздавленных колесами грузовиков выглядели ужасно даже для тренированного глаза. Один раз Макс чудом выкатился из-под колес «полонеза», потерявшего управление и на ходу рассыпавшегося на части, но все же ехавшего достаточно быстро для того, чтобы перелететь через ров и врезаться в противоположный берег. Взрыв вызвал обвал участка стены; сквозь образовавшуюся брешь стали видны городские лачуги и башни какого-то сооружения, возвышавшегося в центре Лиарета…

Макс немного отдохнул под прикрытием «КамАЗа» в обществе трупа, свисавшего из окна кабины. Потом он осторожно открыл дверцу и обзавелся парой широких штанов, сшитых из брезента. Вместе с ними он рисковал приобрести насекомых и сыпь в паху, но все это казалось сейчас не слишком важным.

Завязалась перестрелка, которая означала только то, что атака тамплиеров отбита, и самым разумным с их стороны теперь было бы отступить. Им еще очень повезет, если неверные не станут их преследовать и не наткнутся на временный лагерь, оставшийся практически неохраняемым. Но гроссмейстер, по всей видимости, не собирался менять свои планы, а Макс должен был узнать тайну, скрытую за невзрачными стенами городка.

Лежа в жирной черной тени грузовика, он увидел еще кое-что, характерное для этой жуткой реальности. Неверные добивали раненых и собирали трупы. Не для того, чтобы их хоронить. Голод был страшным врагом, не щадившим никого. Возможно, именно голод погнал бандитов на приступ. Некоторые набивали пустые желудки прямо сейчас, на поле боя, не брезгуя сырым мясом…

Брата Максима это нисколько не удивило. Во время голода каннибализму не предавались только идеалисты вроде тамплиеров и, как ни странно, племена мутантов, обитавшие на возвышенностях, поблизости от которых были некогда затоплены атомные электростанции.

Впрочем, в самые худшие времена рыцари нередко изменяли своим идеалам. Древняя формула – «цель оправдывает средства» – приобрела в новом мире статус универсального закона.

Макс убрал двух бандитов одиночными выстрелами из своего укрытия и начал отползать, пока его не обнаружили в общей сумятице. Вскоре он увидел «лендровер» Клейна, протаранивший бампером дверь вражеских «жигулей» со стороны водителя. Через несколько минут брату Максиму предстояло превратиться в живую мишень верхом на бензиновой бочке, и с каждой секундой его решимость таяла. Идеальные солдаты хороши тем, что не рассуждают. Он сам был таким в течение долгого времени. Сейчас сомнения мешали ему действовать. Но если не теперь, то когда же?!..

Он вскочил в «ровер». Радиоприемник все еще работал. Моррисон^[20] пел: «Музыка – твой единственный друг до самого конца». «Это точно», – подумал Голиков и врубил заднюю передачу. Машины со скрежетом расцепились, и Макс погнал тачку гроссмейстера в сторону города. Где-то под сидениями был спрятан несгораемый ящик, в котором хранился «Путеводитель», но сейчас ему было не до бумаг.

Стук пулемета возле ворот смолк. Вероятно, это означало, что началось беспрепятственное 'вторжение неверных в Лиарет. Рискуя жизнью, Максим проскочил мимо тягача и успел заметить, что настил уже установлен на башне танка. Он был сварен из труб и стальных полос и вряд ли выдержал бы вес тяжелого грузовика, но мотоциклы и легковые автомобили проскакивали по нему без проблем. Лежавшее на нем измочаленное тело в джинсовых тряпках вполне могло быть трупом брата Саввы.

Настил заметно пошатывался. Дальний его край был приподнят над землей, и это превращало мост в невысокий трамплин. Вслед Максиму ударили автоматы из кузова тягача. Он ушел от пуль, бросая «ровер» из стороны в сторону. Дела были плохи как никогда.

Он увидел три тени, бегущие ему наперерез, и едва не всадил в них очередь из «галила». Потом узнал перекошенное и почерневшее лицо Клейна… Вместе с тремя уцелевшими рыцарями гроссмейстер вскочил в машину. Клейн ничего не сказал, только показал в сторону ворот.

Зажав руль коленями. Макс на ходу поменял магазин и вырулил на двухсотметровку, ведущую прямиком в ад. Они очутились в узком коридоре из горящих машин. Плотность огня здесь была сумасшедшей. В конце коридора виднелись простреливаемый с двух сторон участок земли и раскачивающийся MOOT, за которым можно было наткнуться на огнеметы и сабли неверных…

Не снимая ноги с педали газа, Максим бросил «галил» под себя и сел на него. Остальные четверо тамплиеров открыли почти непрерывную стрельбу. «Лендровер» быстро разогнался до ста с лишним километров в час. Прямо перед ним в город въехали двое бандитов на «харлее», а справа к мосту уже подъезжал «шевроле» без задних дверей и крышки капота.

Макс оглох от выстрелов, раздававшихся над самым ухом. Горячие гильзы сыпались прямо на него. Он попал под кинжальный огонь справа. Ему показалось, что пулеметная очередь разрежет «ровер» пополам, но укрепленный стальными листами корпус выдержал. Зато не выдержала чья-то голова.

Макс понял это, когда теплая влага выплеснулась ему на затылок и шею, а на руках появились серые брызги. У него не было даже возможности вытереть то, что еще секунду назад было человеческим мозгом…

Клейн вскрикнул и повалился на Максима, получив пулю в плечо. Машину бросило влево, и Голиков с трудом удержал руль. Вдобавок по ним начали стрелять из «шевроле». Масон был в сознании, хотя его правая рука не действовала.'

«Где же твоя неуязвимость?» – подумал Макс со злостью и погнал «ровер» к мосту под опасным углом. Он знал, что, скорее всего, их ожидает участь мух, размазанных по стене… Еще один рыцарь выпал из машины, прошитый десятком пуль. Губы Клейна, спрятавшего голову в плечи, слабо шевелились. Максу показалось, что тот беззвучно читает какую-то молитву. По его мнению, это было жалкое и немного смешное зрелище…

Они въехали на мост. Раздался гулкий удар, и оглушительно завибрировали стальные листы. Лиарет, затянутый дымом, закачался перед глазами. Настил накренился, трубы душераздирающе заскрежетали. Через мгновение машина взлетела… Стена промелькнула так близко, что камни, из которых она была сложена, срезали козырьки, прикрывавшие колеса. Заодно автомобиль лишился и зеркала заднего вида. Тамплиера, сидевшего справа за Клейном, выбросило из кузова уже в воздухе.

Макс сжался в ожидании удара. Прямо перед ним появилась узкая улица с убогими постройками, между которыми вряд ли могли разъехаться две машины… «Лендровер» приземлился на передние колеса, и сразу стало ясно, что больше ему не ездить. Взорвался радиатор, вслед за ним тихо скончался двигатель.

Клейн дико взвыл от боли. Максу было не до масона. Ему показалось, что его собственный позвоночник сложился, как телескопическая антенна. Он ударился лбом о рулевое колесо, и в глаза брызнула тьма. «Ровер» по инерции пропахал еще метров пятьдесят по пыльной улице, оставляя за собой части рассыпающегося переднего моста…

Когда Максим поднял голову, все вокруг было розовым – небо, облака пыли, каменное строение впереди и даже фигура Клейна, выползавшего из машины. Этот цвет напоминал о чем-то. Спустя некоторое время, кроме цвета, появился вкус…

Голиков вытер с лица кровь – свою и чужую. Потом схватил липкими руками «галил».

Сзади уже приближался «шевви» со свисающими из окон гроздьями человеческих рук и голов. Макс выпустил по ним длинную очередь и побежал вслед за гроссмейстером, который потащился к узкому боковому проходу. Старик хромал, его правая рука выглядела так, будто ее только что освежевали; тем не менее, в левой руке он держал «рашид» и даже сумел выстрелить пару раз. Отдача встряхивала его, словно тряпичную куклу.

Потом их накрыла тень. От палящего солнца защищали навесы, которые соединялись над проходом, образуя извилистый туннель. В этом лабиринте было несложно спрятаться, а еще проще – заблудиться самому. Тамплиеры дважды сменили направление, пока не оторвались От преследователей. Те были не слишком настойчивы; зачистка территории ожидалась после боя.

Максим и Клейн остановились в каком-то темном закоулке и вместе упали на землю. Глаза постепенно привыкали к полумраку. На зубах привычно скрипел песок; воздух с хрипом вырывался из двух пересохших глоток.

Сейчас их можно было взять голыми руками и без особого шума. Любой, даже не слишком крутой бритоголовый сумел бы расправиться с ними, орудуя кинжалом. Но здесь не было не только бандитов. Обитатели трущоб пропали куда-то, и это казалось странным.

Сквозь щели в стенах просачивался запах испорченных продуктов. Голиков почувствовал себя крысой, затаившейся в заброшенной канализационной трубе. Неизвестно, удастся ли найти выход отсюда. Они попали в город, но что же дальше? Гроссмейстер получил пулю впервые на его памяти. Макс был почти уверен, что тот не мог одновременно контролировать большое количество людей… Он без всякого интереса размышлял об этом, пока рвал халат Клейна на полосы и накладывал повязку на кровавый кратер, в который превратилось плечо масона.

Через минуту тот потерял сознание.

Глава шестьдесят девятая

Зомби наслаждался жизнью в собачьем раю. Его сука была беременна и заметно увеличилась в объеме. Он давно отвык от охоты и забыл о том, что такое полуголодное существование. Ему снились только приятные сны, а призраки из кошмарного прошлого больше не тревожили его. Свежая еда неизменно появлялась на одном и том же месте, а ручей, бегущий с гор, никогда не пересыхал. Источники пищи и воды оставались неизвестными.

Теплые дни сменялись прохладными ночами; вечная весна бродила по окрестным холмам. Здесь никогда не бывало слишком долгих дождей и слишком жаркого солнца. Вечнозеленые деревья не плодоносили и не осыпались.

Люди появлялись редко. Это неизменно были те двое, которых Зомби видел в первый раз. Они приходили на берег, чтобы искупаться, полежать на траве под солнцем и поиграть в свои внесезонные брачные игры. Как-то бультерьер отправился по их следам и открыл, что люди живут в доме, стоящем на вершине самого высокого холма, – белом днем, розовом на закате, призрачно-голубом при свете луны. Дом был прекрасен, как мираж, и так же не подвержен разрушающему действию времени.

Зеркало бассейна сверкало небесной чистотой, а тенистый парк за домом шумел, наполняя пространство самой естественной в мире музыкой. Цепь холмов тянулась до горизонта; кое-где были видны извивающаяся между ними лента реки и бирюзовые пятна зарослей.

У пса не было никакого желания исследовать те отдаленные места, а вот люди как-то раз запаслись едой и надолго отправились в путь. Их не было недели две или три (Зомби не считал дни, чрезвычайно похожие друг на друга); потом они вернулись, разочарованные и недовольные. Буль услышал фразу, которую произнес мужчина: «Везде одно и то же». Он не понимал человеческого языка, но воспринял интонацию, с которой это было сказано.

Он поразился наглости и неустроенности двуногих. Им всегда чего-то не хватало. Им всегда и всего было мало. Когда они осуществляли свою мечту или достигали желанного покоя, жизнь ускользала от них с неуловимостью фантома…

С того дня настроение у людей становилось все хуже и хуже. Они часто ссорились, вымещая друг на друге свое раздражение. Их неудовлетворенность пагубно влияла на атмосферу в доме и вносила диссонанс в музыку парка. Зомби предпочитал находиться в отдалении от них, проводя время в безмятежности и наслаждаясь беззаботным существованием.

В один из вечеров ему приснился сон – не то чтобы страшный, но явно содержавший напоминание о чем-то неприятном. Он видел знакомый ему пейзаж, только лишенный красок и ставший похожим на мельчайшую мозаику из пепла. Небо было чуть светлее холмов, а в русле реки с мертвым шорохом пересыпался пепел… Зомби лежал на берегу, и плоть его была такой же серой и хрупкой, как все вокруг. Он боялся пошевелиться, чтобы в полном смысле слова не рассыпаться в прах… Потом он увидел тень, черную человеческую тень без лица и одежды. Тень увеличивалась в размерах, как будто к нему приближался вырезанный из картона силуэт. Она прошла сквозь него, и пес почувствовал мгновенную боль. Чьи-то зубы впились в его глотку и сразу же отпустили. Он не успел проснуться. Тень сгинула где-то сзади, в удушливой пепельной мгле, но отравила его сильнейшей тревогой.

Он открыл глаза, однако причина тревоги не исчезла. Тихо журчал ручей, и ночь была напоена ароматами травы… Зомби поднялся и направился в сторону человеческого жилища.

В сиянии взошедшей луны дом впервые показался ему склепом. Его сторожили фиолетовые деревья, в густых ветвях которых дремали кошмары. Пес пробежал под ними с отвратительным ощущением холода в загривке. Что-то вроде гигантской летучей мыши, только гораздо более страшное и холодное, следило за ним из темноты. Оно не охотилось, чтобы питаться. Оно убивало, падая сверху и впиваясь в жертву зубами…

Он оказался в доме и сразу почувствовал новый запах – запах смерти, которого раньше здесь не было. Запах, почти забытый им, но все еще узнаваемый. Он прошел по коридору в спальню. В полной тишине его когти стучали оглушительно. Сквозь высокое окно в комнату падали лучи света и оставляли на полу перекошенные четырехугольники.

Зомби увидел мертвых людей. У них были вырваны глотки до самых шейных позвонков, и это сделали мощные челюсти. Например, такие, как у него. Под двумя оскаленными ртами зияли еще два рта – черные, рваные, беззубые и уже начинавшие гнить…

В палитре здешних запахов был один, который Зомби узнал сразу. В это было трудно, почти невозможно поверить, но за одну секунду вдруг изменилось все. Пришла волна искажения: красивое стало безобразным, а влекущее – омерзительным. В собачьем раю появился страх.

Пес стоял над трупами и впервые пытался определить, чьими же двойниками они были. Кто хотел удержать их здесь и убил накануне побега? Кому они мешали или кому могли помочь?..

Зомби опять вспомнил свою битву с Г-е-р-ц-о-г-о-м (теперь уже туманную, будто щенячий сон), двуногого и то, как они спасли друг друга. Что-то предопределенное было во всем этом; какая-то система, которой он не мог постичь своим собачьим мозгом…

В ту ночь он заснул неподалеку от трупов, несмотря на исходивший от них запах. Неужели хотел встретить того, кто придет за ними? Конечно, нет.

Он надеялся увидеть сны отлетевших душ.

* * *

…Он вовремя пришел в себя и мгновенно стряхнул липкую паутину расслабленности. Сука неподвижно стояла на пороге спальни и смотрела на него. Ее глаза тускло блестели, напоминая кусочки грязно-желтого льда. Он не слышал, как она вошла в дом. Только что он был легкой добычей. Какой-то сигнал, промелькнувший в сновидении, заставил его проснуться до того, как она беспрепятственно приблизилась бы к нему.

Зомби, ворча, поднялся на лапы. Сука отличалась от Г-е-р-ц-о-г-а внешне, но он узнал в ней ту же тупую, неотвратимую силу механизма, управляемого извне. Побрякушка на ошейнике твари увеличилась в размерах; ее блеск гипнотизировал его. Она усиливала лунный свет и слепящими лучами направлялаему в зрачки. Зомби переменил место, пока еще не стало поздно. Он заходил сбоку, чтобы не видеть отраженного света. Сука развернулась и оскалила клыки. В ее глотке клокотало рычание. Долгое, непрерывное, как будто легкие были размером с цистерну.

Он вдруг вспомнил времена, когда дрался на арене. Здесь не было ни тотализатора, ни зрителей. Не было даже хозяина, доводившего пса перед боем до исступления… Слюна закапала с его подрагивающих от ярости губ. Все старые шрамы превратились в отрезки колючей проволоки, ужалившие его и тут же испарившиеся снова. Он вспомнил о своем предназначении и рванулся вперед.

Они сцепились с жутким хрустом, как два по-настоящему диких зверя, и в первый же момент пустили друг другу кровь. Ее одуряющий запах заглушил все остальные и окончательно превратил собак в сгустки концентрированного бешенства. Зомби забыл обо всем. Боль пульсировала на периферии его сознания, пока клыки и когти разрывали чужую плоть. Теплое мясо расползалось, как желе, оставляя в пасти привкус гнилья…

И все же Зомби удалось вцепиться суке в горло. Он сжал челюсти; в таком положении их заклинило, будто смертоносный капкан. Сука отчаянно пыталась стряхнуть его с себя, но он висел на ней до тех пор, пока пасть не наполнилась кровью и горячая жидкость не закапала сквозь зубы.

Наконец сука прекратила скрести лапами по полу и забилась в судорогах. Он последний раз дернул головой, вырвав ее горло. Через минуту она затихла. Перед ним оказался ее раздувшийся розовый живот с багровыми полосами – следами его когтей. Два соска были оторваны начисто.

Зомби остался стоять на трех лапах. В огромной ране под левой лопаткой ковырялись чьи-то раскаленные пальцы. У него больше не было одного уха и части щеки. Большой лоскут оторванной кожи свисал с груди, словно пес был экспонатом в анатомическом театре. Несмотря на это, он держался.

Потом он наклонился и разодрал клыками живот издохшей самки, хотя в этом не было никакой необходимости. И почувствовал в пасти что-то скользкое.

Когда рваные края раны разошлись, он увидел вместо зародышей распадающийся клубок жирных белых червей.

* * *

Он лежал в доме мертвых и пытался заснуть. К нему со всех сторон подползали черви. Раны горели, и боль мешала сконцентрироваться для перехода. Но у него уже получилось однажды; он надеялся, что получится и на этот раз.

Был зов, которого он пока не осознавал, – зов, заставивший его бежать от гнусной подделки и искать новое убежище. Возвращались боль, опасность и голод. Теперь Зомби не мог позволить себе ошибиться. Он должен был отыскать двуногого, если тот еще жив…

Незаметно растворилось тело. Исчезли ощущения, зато вместе с ними исчезли и черви. От Зомби осталась сущность, бестелесная матрица, код, слепок его естества…

Черный шар медленно катился по черному биллиардному столу. Его поджидали тысячи луз, только одна из которых не была очередной ловушкой.

Глава семидесятая

Крыша хижины была сложена из дребезжавших от ветра металлических листов, и в ней было жарко, как в печи крематория. Брат Максим нашел миску с наполовину испарившейся водой и плеснул немного жидкости в лицо Клейну. Тот пришел* в себя, сфокусировал взгляд на миске и жадно потянулся к ней. В воду попала кровь с пальцев Голикова, но раненый глотал ее, даже не замечая этого. Потом и Макс сделал несколько глотков. Воды оказалось слишком мало, чтобы напиться, и как раз достаточно для того, чтобы ощутить еще более сильную жажду.

– Помоги! – попросил Клейн и встал, опираясь рукой на плечо Макса, но не выпуская из нее карабина. От него разило, как от козла. Смесь дешевого одеколона и пота – это было еще хуже, чем чистый пот… Минуту гроссмейстер стоял молча, пытаясь справиться с головокружением, потом перевел на Голикова мутный взгляд.

– Каменный дом посреди Лиарета… Отведи меня туда!

– Если ты хочешь умереть, я мог бы…

– Не разговаривай! Веди.

Повесив «галил» на шею. Макс поволок на себе старика. Его немного удивило то, что Клейн даже не вспоминал о несгораемом ящике, оставшемся в «лендровере»; с другой стороны, после того, как их союзником стал слепой мальчик, бумаги утратили свою ценность. Но и мальчик был не вечен…

Еще с полчаса они блуждали по запутанному лабиринту улиц-коридоров. На стенах были какие-то знаки, которые ничего не говорили чужеземцам. Рассчитывать на помощь местных не приходилось, – квартал будто вымер задолго до начала осады. К тому же Клейн настолько ослабел, что Макс решил рискнуть. Он разобрал потолок одной из хижин и высунул голову под палящее солнце.

Стрельба в городе стала менее интенсивной, но за стеной бой все еще продолжался. Они находились недалеко от цели – до каменного дворца оставалось не более ста метров по прямой. Над крышами плыл едкий дым, хотя в самом Лиарете гореть было почти нечему. Возможно, неверные выкуривали жителей из какого-нибудь укрытия.

Макс спустился вниз и продолжал свой путь в обнимку с масоном, стараясь не слишком отклоняться от выбранного направления. В конце концов они все-таки вышли к мрачному зданию, сложенному из розового камня. Это было древнее сооружение, вокруг которого когда-то возникло поселение и со временем превратилось в город.

Тамплиеры оказались у полузаброшенного и никем не охраняемого входа. К низкой деревянной двери было прибито вырезанное из листа жести изображение сиамских близнецов, сросшихся затылками, – традиционного символа янусианских монастырей, хорошо известного рыцарям. Судя по полу близнецов, монастырь был женским. Меньше всего Максим ожидал встретить здесь братьев, а тем более – сестер по вере.

С каждой минутой становилось все интереснее. В монастырях нередко хранились сокровища и артефакты. Однажды тамплиеры обнаружили в вымершей обители действующий компьютер с питанием от солнечных батарей и полное собрание альбомов группы «Роллинг Стоунз» на виниловых дисках…

Голиков спустился по трем узким ступенькам и толкнул дверь. На него дохнуло прохладой и сыростью. Под зданием была вода – он мог бы поклясться в этом. Скважина или источник. Возможно, поэтому городок просуществовал так долго.

В темноту подвала уводил коридор с низким потолком и со следами копоти на стенах. По-видимому, когда-то здесь прятались люди и жгли костры, пережидая осаду.

Клейн достал из кармана старую бензиновую зажигалку «зиппо» и с трудом извлек пламя, вращая колесико слабеющими пальцами. После этого Макс закрыл дверь, заложив ее камнями. Масон уже удалялся, повесив на плечо карабин, держа в левой руке зажигалку и этой же рукой опираясь на стену. Его собственная огромная искаженная тень дергалась справа. Клейн торопился, пренебрегая болью и опасностью, хотя единственное, на что он мог рассчитывать при встрече с бандитами, – это на быструю реакцию и автомат брата Максима.

Они прошли мимо скелета с пулевым отверстием в черепе, охранявшего еще одну дверь, от которой теперь осталась только рама. Боковой ход оказался тупиком. Он привел их в квадратную комнату с десятком замурованных ниш. Это было что-то вроде местного некрополя. Никаких имен, дат, только астрологические символы. Шесть пустых вертикальных гробов поджидающих новых обитателей. Претендентов на эти привилегированные места за один день кровопролития накопилось достаточно…

Следующей находкой был источник. Коридор выводил в небольшую пещеру, на дне которой образовалось озерцо холодной подземной воды, а по стенам ползали слизни. Страдающим от жажды тамплиерам эта пещера показалась сказочным гротом. Клейн погасил зажигалку, экономя бензин, и все вокруг снова погрузилось в темноту.

Макс лег на камни и до пояса погрузился в воду, жадно глотая ее и наслаждаясь тем ощущением, которое создавала влага, проникая под корку грязи, облепившей кожу. Нечего было и мечтать о том, чтобы полностью смыть с себя этот зловонный слой. Где-то рядом громко булькал старик. Голиков даже подумал с опаской, как бы тот не захлебнулся в двух шагах от цели…

* * *

Потом они полежали немного, прислушиваясь к прерывистому дыханию друг друга. Усталость накатывалась свинцовой глыбой. Макс заставил себя подняться, почувствовав, что через пару минут уже не сможет встать.

Снова загорелся фитиль. При этом тусклом свете в дальнем углу пещеры обозначились очертания старого водяного колеса с пластмассовыми лопастями. Там же имелся искусственно устроенный водопад, но колесо не вращалось, так как ось его была сломана. Трубы водостока пронизывали кладку, выходя куда-то наружу.

Тамплиеры обогнули озеро и вошли под арку. Здесь обнаружилась винтовая лестница с проржавевшими ступенями. Максу снова пришлось помогать гроссмейстеру, который порезал себе ноги об острые края металлических пластин. Голикова спасали его брезентовые штаны… При каждом шаге в воздухе рассеивались облачка ржавой пыли. Лестница раскачивалась, издавая громкий скрежет. Этому звуку вторило эхо в темных глубинах подвала.

Сейчас рыцари были очень легкой мишенью и уцелели только по воле случая. Поднявшись на уровень первого этажа, они оказались в галерее, опоясывавшей все здание. Здесь были слышны отдаленные выстрелы, и Макс со стариком могли нарваться на пули не только бандитов, но и отчаявшихся защитников Лиарета.

Дневной свет пробивался через узкие вентиляционные отверстия под самым потолком. Клейн спрятал свою зажигалку и, выставив карабин штыком вперед, без колебаний повернул направо. Макс сомневался в том, что масону известно это место; скорее всего, того вел ясновидящий мальчик, управлявший союзником на расстоянии около двух десятков километров.

В этом было что-то нечеловечески совершенное и в то же время унизительное. Двое мужчин, превратившихся в ходячие придатки слепца, пробирались по галерее, даже не зная толком, что ищут. Они без помех миновали три комнаты, а когда вошли в четвертую, из узкого бокового хода ударила пулеметная очередь.

Макс и Клейн повалились в разные стороны, словно кегли. Пули не задели их, но стрельба продолжалась до тех пор, пока в ленте не закончились патроны или заклинило механизм. Брат Максим почувствовал под собой что-то мягкое и обнаружил, что лежит лицом к лицу с человеком, пытавшимся пройти здесь до него. Тот еще не успел остыть. Голиков разглядел татуировку на щеках убитого и понял, что тут действительно стреляют без разбора.

Воспользовавшись паузой. Макс выпустил очередь в темноту и услышал характерный сдавленный крик. Клейн с большим трудом поднялся и побрел прямо на этот звук, что было довольно безрассудным поступком. Поскольку новых выстрелов не последовало. Макс тоже вошел в коридор, в котором с трудом могли разойтись два человека.

Шагов через пятнадцать они наткнулись на пулемет и умирающую старуху-монахиню, прикованную цепями к кольцам, торчавшим из стены. Она была почти голая, и ничто не скрывало ее уродства. Она умирала не только от ран на голове и в груди. Ее ноги, охваченные стальными хомутами и почти лишенные возможности двигаться, были до костей обглоданы какими-то животными, скорее всего, крысами. Причем, эта неприятность случилась с ней много часов назад. В ее сморщенном теле почти не осталось крови. Удивительно, что у нее вообще хватило сил нажать на спусковой крючок…

Во имя чего несчастная терпела такую пытку, было загадкой. Пули тамплиера избавили ее от дальнейших мучений, на которые она, вполне возможно, обрекла себя добровольно. Но маленькие глазки, в которых еще теплилась угасающая жизнь, смотрели на двух мужчин с фанатичной и бессильной ненавистью.

Клейн равнодушно перешагнул через старуху. В дальнем конце прохода был виден слабый красноватый свет. Оказалось, что свет падает через красное стекло, вставленное в металлическую дверь вроде тех, что открывают доступ к кабине лифта.

Но за этой дверью не было лифта. Макс распахнул ее ударом ноги, и рыцари застыли на пороге, выставив перед собой стволы.

Глава семьдесят первая

В большой комнате без окон и с единственным входом находились только женщины в серых монашеских балахонах, похожих на простые мешки с отверстиями для голов. В дальнем углу догорал костер, разложенный прямо на каменном полу. Большинство монахинь уже скончались от ран или истощения. Одна, в белой рясе настоятельницы, без сознания лежала возле стены. Ее ноги, начиная от бедер, были перемолоты, как будто кто-то пропустил их через гигантскую мясорубку. Очевидно, шипованные покрышки машин и мотоциклов проехали по ним не один раз.

От худшей участи ее спасла старость. Лицо восьмидесятилетней настоятельницы было темным и морщинистым, словно морда обезьяны, а сгорбленное тело напоминало высохший древесный корень.

Другая монахиня склонилась над ней, безуспешно пытаясь привести старуху в чувство. Она была совсем молодой, а бритая голова делала ее еще моложе. Как видно, вши доставали не только тамплиеров…

Когда дверь распахнулась, девушка схватила лежавший на полу старый немецкий самозарядный карабин «фольксштурм». Через долю секунды его ствол был направлен в сторону непрошеных гостей. Руки девушки дрожали. Она была на пределе, поэтому сразу нажала на спуск. Макс отшатнулся и с трудом удержался от опережающего выстрела.

Раздался сухой щелчок. В карабине закончились патроны.

Брат Максим, криво улыбаясь, вошел в комнату. Монахиня попыталась ударить его прикладом, но он легко справился с нею, и вскоре его пальцы уже сжимали нежную девичью шею. Ее лицо оказалось очень близко; левая сторона была залита кровью. Должно быть, он тоже выглядел страшновато, потому что она не сразу узнала его.

Макс чуть было не получил удар коленом между ног, и ей все-таки удалось ощутимо ткнуть его локтем в живот, прежде чем он окончательно успокоил девушку, заломив руки за спину. После этого он беспрепятственно впился губами в ее горячие потрескавшиеся губы, не знавшие в этой жизни мужских поцелуев. Несмотря на то, что между ними висел «галил», он почувствовал, как расслабляются ее мышцы. Через несколько секунд она высвободила свои руки, и они коснулись его головы с неожиданной нежностью. Это было похоже на прощание.

Но теперь ему еще меньше хотелось умирать. Он заставил себя оторваться от Ирины и увидел, что невозмутимый Клейн уже сидит возле настоятельницы и проделывает вокруг ее головы какие-то пассы. Это выглядело, как возня стервятника над падалью. Рука масона мелькала, словно большой белый клюв. «Рашид» лежал в стороне. Его штык, еще не отведавший крови, хищно поблескивал. Дрова закончились, и костер скоро должен был погаснуть…

Клейну удалось совершить почти чудо. Он реанимировал умирающую настоятельницу. Оживление наступило ненадолго и оказалось весьма мучительным для старухи. Из щелей между ее веками проступила желтая жидкость. Рот распахнулся, как пустой кошелек. Она начала вещать, словно медиум, и при этом корчилась в судорогах. Понять ее было невозможно. Она говорила на тайном языке женской общины.

Макс уже знал достаточно, чтобы понять: старуха – это ключ к какому-то сновидению, заблокированному в ее сознании и настолько важному, что Клейн пожертвовал всем, пытаясь добраться до него. И вот теперь жертвы оказались Напрасными – если не считать того, что они нашли Савелову, на которую переместился невидимый луч влияния слепца.

Макс догадался об этом по болезненной гримасе, исказившей ее лицо. Ему самому была знакома эта боль, это неприятное ощущение мгновенного помутнения рассудка, за которым следовал более или менее длительный период вынужденной подчиненности, – то, что могло восприниматься, как шизофреническое раздвоение личности, диктующее необходимость поступков, совершаемых себе во вред.

Ирина услышала просьбу о помощи обманчиво слабого существа. Просьба была зашифрована в ее собственных боли, страхе, тревоге и угрызениях совести, поэтому казалось почти нереальным добраться до ее сути. Гораздо легче было действовать в соответствии с подсознательными импульсами, которые она считала проявлениями доминирующего психического двойника. Это могло бы послужить слабым утешением… если бы ее целью был самообман.

Слепоглухонемой дал ей иллюзию освобождения, шанс вырваться из стен монастыря, прервать свое пожизненное заключение. Ее чувства казались такими естественными и так органично соответствовали всему происходящему, что она сама не заподозрила внушения. Она просто слушала описания снов из мертвеющих уст матери Софии и думала, что та исповедуется в своих грехах, если тайное наваждение можно назвать грехом.

Один из снов настоятельницы был чудовищным, редчайшим кошмаром, который действительно почти невозможно отыскать без помощи человека, хотя бы однажды побывавшего в нем.

Заодно молодая монахиня услышала об искушениях гораздо более сильных, чем те, которыми чреваты похотливые желания. Для сестры Ирины это было актуально – по ночам ее указательный палец слишком легко находил клитор…

Мать София тоже была далеко не святой. Гипноз Клейна безжалостно препарировал ее. Она изливала ужас, заключенный в снах и накопленный ею за десятки лет.

Следующим был сон о кладбищенской лошади, плавно переходящий в сон об одноногом мужчине на костыле. Отсюда уже недалеко было до первого перекрестка, который пронизывал сны о фатальных символах. Крылатый корабль, созданный из гниющей плоти мертвецов и перелетающий со звезды на звезду. Философская бабочка Бретона. Упоминание (всего лишь вскользь) о Лунном Человеке, хотя именно он был главным действующим лицом ночной рулетки…

Сомнамбулические видения. Растянутый во времени летаргический сон, заканчивающийся ощущением рыхлой земли в носоглотке… Лунатический город, оживающий ночью и наполняющийся шорохом тысяч босых ног… Неясная угроза, возникающая внутри подрагивающего металлического вагона, под частый стук колес на стыках рельсов…

Если бы Ирина знала, что из всего этого нужно слепому и Клейну! В словах старухи еще не было самого кошмара, только намек на него.

София всегда просыпалась раньше, чем страх достигал критической точки. Воплощение в реальность предстояло пережить кому-то другому, менее пугливому, и более отчаявшемуся…

УХОДИЛО драгоценное время, а Савелова выслушивала почти бессвязный поток откровений, понятный ей только потому, что она приблизительно знала, о чем идет речь… Сон, который мог бы присниться останкам в цинковом гробе, если допустить, что… Дальше, дальше… Грегор Замза^[21] из книги старых сказок… Перекресток зыбких форм. Жуткие трансформации тел и еще более неприятные трансформации намерений… Змеи с безглазыми головами, ползающие в китовых внутренностях. Люди, спрятанные в предметах. Губы, шевелящиеся на поверхности телефонной трубки. Младенческая голова, выступающая из стены и старательно заклеенная обоями (но плач все равно слышен)… Женское лицо с густой черной бородой и красными отблесками догорающих углей в глазах…

Старуха внезапно захрипела. У нее изо рта хлынула кровь. Это была агония, и кто-то ее приблизил. Савелова обернулась.

Лицо, о котором она только что услышала, смотрело на нее из темноты.

Глава семьдесят вторая

Никто из них не заметил, как в комнату вошла Колчинская. Она подкралась неестественно тихо. С нею были двое бритоголовых, вооруженных винтовками. Макс начал разворачиваться, но слишком поздно. Они все опоздали, потому что мать София скончалась одновременно с выстрелом, отбросившим Голикова к стене.

Винтовочная пуля сломала ему ребро и прошла ниже сердца. Он ударился лопатками о камни и на несколько секунд потерял сознание. Он лежал неподвижно, с приоткрытым ртом и немигающими глазами. Его приняли за мертвого, и это спасло ему жизнь.

Колчинская едва заметно кивнула. Один из бандитов поднял «галил» и повесил автомат себе на плечо. Клейн отреагировал на происходящее единственно правильным образом. Он попытался сразу же ускользнуть в сновидения, но его возвратили оттуда еще одним выстрелом, раздробившим масону коленную чашечку. Двух минут боли, выжигающей мозг, в течение которых он просто не мог погрузиться в спасительный сон, оказалось вполне достаточно для его бывшей узницы…

Веки Макса слегка дрогнули. Он видел события растянутыми во времени и слышал звуки сквозь толстый слой ваты. Гулко и громко стучало сердце, словно внутренний метроном. Бритоголовые не стали тратить пулю на Ирину – молодая и к тому же красивая монахиня была слишком ценной добычей. Тот, который поднял «галил», шагнул вперед и наступил на приклад «фольксштурма», заодно придавив к полу ее пальцы. Потом схватил девушку за воротник балахона и рывком поставил на ноги. Она, стояла, согнувшись, и смотрела на мужчину снизу вверх.

Вокруг его глаз были вытатуированы паучьи лапки, а лоб и щеки затянуты синеватой паутиной. Это была тонкая работа, стоившая не менее двухсот патронов. Но Ирина не отрывала взгляда от рук бандита. Между запястьями и локтями проступали толстые извивающиеся шнуры. Не сухожилия и не вены. Для монахини это оказалось шокирующей новостью, а Максу уже приходилось видеть в пустыне такие вещи – червей, паразитирующих под кожей…

Колчинская прошла в трех шагах от него. Она была одета в вельветовые брюки «бенеттон», высокие армейские ботинки и мужской жилет со множеством накладных карманов. Из-под жилета выпирала внушительная грудь, выглядевшая особенно представительно по контрасту с темной бородой и мускулистыми руками, покрытыми жесткой порослью. Серые глаза мягко мерцали между длинными бархатными ресницами. Они смотрели на масона почти нежно. За поясом брюк торчала рукоятка «ТТ», но двуполое существо не воспользовалось пистолетом.

Колчинская остановилась над скорчившимся на полу Клейном и облизала свои окровавленные четырехсантиметровые ногти. Она вела себя так, что не оставалось сомнений в том, кто возглавляет банду и кому теперь принадлежит Лиарет.

Второй бритоголовый со счастливой улыбкой прогуливался вдоль ряда лежащих монахинь. Только раз он нагнулся, чтобы перерезать горло старухе, на губах у которой выступила пена и лопались розовые пузыри. Правая кисть брата Максима дрогнула и, словно искалеченный краб, стала медленно подбираться к «беретте»…

Колчинская уже стояла возле Клейна на коленях. Потом она резко наклонилась и приблизила свое лицо к его лицу. Макс понял, что происходит, только тогда, когда услышал нечленораздельный вой и увидел, как задергалась неповрежденная нога масона.

Существо выпрямилось. Между его зубами был зажат кусок розового мяса. Клейн, лишившийся нижней губы, почти непрерывно кричал. Боль не отпускала его в сновидения. Савелову чуть не стошнило. На лице масона теперь была жуткая перевернутая улыбка.

Колчинская выплюнула пережеванный кусок и вытерла губы бородой, которая от засохшей крови стала похожа на клок стекловаты. Она играла с Клейном; ее игра была не менее жестокой, чем многосуточная партия в подвале масонского дома, но гораздо более болезненной. Он балансировал на грани перехода, но уже понимал, что все кончено.

Четыре клиновидных ногтя пробили его кожу и погрузились под левую грудь. Ледяные лезвия проникали все глубже, и страх вытеснял нестерпимое осознание потери. Пожар боли был неотличим от их замораживающих душу прикосновений.

В легких Клейна не осталось воздуха. Его нервы сгорали, как бенгальские огни… В конце концов он ослеп, и вокруг разлилась слепящая белизна. Черная игла проколола ее; масон в последний раз ощутил свое тело, и смерть пришла к нему, как только пальцы гермафродита прикоснулись к его сердцу.

Двуполое существо вырвало из груди мужчины пульсирующий мешочек и стало жадно пожирать его, выдавливая зубами кровь. Савелову все-таки скрутила рвота, и бритоголовый со смехом зажал ее голову у себя между ног…

Пальцы Макса судорожно цеплялись за рукоятку пистолета и соскальзывали. Он придавил «беретту» к полу всей своей тяжестью. Стоило бандитам заметить малейшее его движение, и он, возможно, разделил бы участь гроссмейстера.

Второй бритоголовый расстегнул джинсы и пристроился к монахине сзади. Оба насильника были слишком заняты, чтобы обратить внимание на то, что тамплиер еще жив и к тому же шевелится.

Внезапно Колчинская отбросила от себя остатки сердца и посмотрела на развлекающихся бандитов. Ее лицо, еще сохранившее присущую женщине гладкость кожи и некоторую мягкость черт, исказила гримаса отвращения.

Она подошла к бандиту, который задрал на Савеловой балахон, и молниеносным движением схватила его за гениталии. Ногти щелкнули друг об друга, как зубья стального инструмента. Их цвет мало отличался от цвета налитого кровью пористого тела. Бритоголовый догадывался, что ожидает его при любом неверном движении.

– А меня ты хочешь? – спросила Колчинская и захохотала, наслаждаясь мгновениями абсолютной власти над мужчиной. Так же неожиданно пальцы разжались, отпуская на свободу его мгновенно увядший скипетр.

– Сделаешь это потом, – сказала она бритоголовому и заставила Ирину встать, вцепившись ей в подбородок. – И помните: девка мне нужна живой…

В этот самый момент она увидела черный зрачок дула, уставившийся на нее из полумрака. Лицо, видневшееся за ним, было перекошено от боли и напряжения, однако сигнал от мозга все же прошел по нервам, мышцы руки сократились, и времени у Колчинской осталось не так уж много.

…Она попыталась закрыться Савеловой, но увидела яркую вспышку, окруженную протуберанцами пороховых выбросов, и ощутила удар в ямку под горлом.

Незаметно для самой себя Колчинская сделала несколько самых легких шагов в своей жизни. Она буквально летела по воздуху, пока не поймала еще одну пулю в живот. Невероятно, но она еще была в сознании, когда потеряла равновесие и рухнула в догорающий костер.

И сразу же стало темно. Колчинская задергалась, как лягушка под током. Кто-то провел по ее спине и ягодицам гигантским раскаленным рашпилем, сдирая кожу, обуглившуюся от трения. Потом загорелась одежда. Из пробитого горла вырвался сдавленный хрип и сменился звуками, с которыми лопались кровавые пузыри…

Комната быстро наполнялась запахом горелого мяса; с шипением дотлевали борода и остатки волос на затылке.

Умирающее существо несколько раз содрогнулось, разбрасывая искры, и вдруг его тело загорелось с сухим древесным треском, осветив все вокруг ровным желтым пламенем.

До этого Макс стрелял почти наугад, несмотря на то, что мог попасть в Ирину. Его пуля разбила голову «пауку», и тот исполнил короткий предсмертный танец, прежде чем вытянулся среди умирающих монахинь.

Другой бритоголовый оказался проворнее. Он вовремя упал на пол и откатился с линии огня. Сейчас ему было не до расстегнутых джинсов и кровоточащих гениталий. Три пули из «беретты» прошли над его головой и заставили ткнуться лицом в камни. Потом бандит перекатился влево от Макса, и тому пришлось перебросить руку через собственный окровавленный живот и стрелять, не целясь. Каждый выстрел тупой болью отдавался внутри…

Серая фигура с лысой головой и неразличимой физиономией двигалась к нему на четвереньках. Его мутило, и соображал он настолько плохо, что чуть было не выстрелил Савеловой в лицо. Она предостерегающе закричала; тогда он повернул ствол в направлении другой живой мишени и нажал на спуск.

Безрезультатно. В обойме «беретты» закончились патроны. В обойме «рашида» их тоже уже не было, но против штыка Макс оказался бессилен. Бритоголовый, шатаясь, поднялся с колен и расплылся в улыбке, обнажив коричневые столбики зубов.

Голиков обреченно закрыл глаза. Судорога свела мышцы пресса и рук. Он представил себе звук, с которым рвется ткань. Не очень приятно умирать с тридцатисантиметровым куском стали в кишках…

Сверкающее жало штыка приближалось к нему, и он понял, что, как и Клейну, на этот раз ему не уйти.

Глава семьдесят третья

Саша Киреев сидел внутри раскалившейся металлической камеры на колесах и своей неподвижностью напоминал манекен. Он был парализован ужасом. Совсем рядом четверо рыцарей, охранявших слепого, натянули тент и, спасаясь под ним от палящих лучей солнца, лениво играли в преферанс на патроны. Он не слышал их приглушенных голосов, зато явственно ощущал, что происходит за много километров отсюда.

Никто не мешал ему; ничто не экранировало сигналы в безлюдной пустыне, за исключением хаотического скопления существ возле Лиарета. Самым странным было то, что с юго-запада в город ворвалась стая диких собак. Проводник не помнил случая, чтобы собаки нападали на людей среди белого дня, а тем более во время сражения.

До последнего момента Саша сохранял связь с Клейном, – и вот теперь Клейн умер. Живой сгусток, известный слепцу под таким именем, вознесся и растаял в космосе… Их осталось лишь трое на пути к Храму Януса, хотя, если бы существовало что-то похожее на справедливость, именно масон и должен был бы дойти. Слуги герцога все же настигли его здесь, так далеко от места и эпохи, в которых тот начинал гонку, обреченный на поражение.

Теперь они подобрались очень близко, и у Киреева не было шансов затеряться в многолюдном городе, как это случилось когда-то… Он совершил непоправимую, трагическую ошибку, послав тамплиеров к Лиарету. В результате он лишился своей охраны. Настоятельница женского янусианского монастыря унесла в могилу тайну своего сна, а два уцелевших союзника были окружены неверными…

Саша чувствовал себя черепахой, выскользнувшей из панциря по собственной глупости. На всем континенте не было более уязвимого существа. Впервые он пожалел о своем даре, удерживавшем его под непрерывным гипнозом страха. Без всякой надежды он перебирал доступные ему сны и в конце концов остался в лагере рыцарей, отсрочив смерть на несколько часов.

Везде его поджидали, и повсюду он был без пяти минут мертвецом. Никогда собственное бессилие не причиняло ему такой боли. Боль была почти физической, она мешала ему дышать и сдавливала горло, как слишком тесный ошейник. Он попал в ловушку собственного фальшивого величия. Стоило слепцу сделать шаг из будки, как тамплиеры – преданные ему слуги (но не все!) – остановят его. Они понимали безопасность так же узко, как родители Саши, застреленные в супружеской постели. Назойливая глупость союзников порой убивает вернее, чем настойчивость врага…

Кроме того, опасность была на самом деле гораздо ближе, чем слепому казалось раньше. Ее источник находился в его окружении, а причиной явилось извращенное влечение, природы которого мальчик не понимал. Если он и предчувствовал что-то, то уже не мог ничего изменить…

Он узнал о приближении неверных и впервые за несколько часов воспользовался своими жалкими мышцами. Он сделал четыре шага негнущимися ногами, наткнулся на внутреннюю обшивку будки и начал бить по ней кулаком. Он не слышал звуков, но ощущал вибрацию, пронизывавшую тело.

Тамплиеры оставили игру. Один из них открыл дверь, имевшую запоры как внутри, так и снаружи. Рыцарь увидел слепого, который, в отличие от всех известных ему людей, был бледен, как покойник, и потому производил впечатление бесплотного существа.

Саша застыл в неподвижности, посылая в окружающее пространство сигналы, чувствительностью к которым обладали очень немногие. К сожалению, он не имел понятия о языке знаков и о том, что его конечности могут послужить не только для перемещения и осязания, но и для передачи четких недвусмысленных инструкций. На самом деле он излучал сильнейшую тревогу, почти отчаяние, однако внешне оставался бесстрастным, как хороший игрок в покер. Поэтому ему пришлось смириться с тем, что он наткнулся на глухую стену непонимания. Без посредника, которым до сих пор был Клейн, его попытки связаться с людьми редко завершались успехом.

Но тамплиеры были вовсе не так беспечны, как ему казалось. Вскоре один из рыцарей, охранявших периметр лагеря, тоже получил информацию о противнике и подал сигнал опасности.

Приближалась небольшая разведывательная группа. Около восьми человек на двух легковых машинах. Это соответствовало обычной тактике неверных, позволявшей им уходить от перехвата. Без сомнения, бандиты искали лагерь тамплиеров, двигаясь по расширяющейся спирали, в центре которой находился Лиарет. Было более чем вероятно, что таких групп несколько. Их разделяло всего несколько километров.

Не было ничего удивительного в том, что в конце концов одна из них обнаружила лагерь.

Глава семьдесят четвертая

На переднем сидении своих «жигулей» брат Анатоль тщательно заряжал пистолетные обоймы, выбирая экземпляры с самыми тугими пружинами. В тачке было нестерпимо жарко; между телом и кожаными шмотками скапливались лужицы пота; крышка капота была облеплена мертвыми и живыми мухами. Мухи садились на лицо Анатоля, и он сгонял их, сокращая лицевые мускулы.

Со стороны это могло показаться маленьким мимическим спектаклем ненормального, но тамплиера такое предположение ничуть не оскорбило бы. Он был почти доволен тем, как все обернулось, потому что ненавидел дни бездействия и ночи, проведенные с правой рукой. Минувшая ночь была именно такой.

Он посмотрел вправо, на приближающиеся «мицубиси-лансер» и «двадцать первую» «волгу». Над однообразной поверхностью пустыни колебались струи горячего воздуха, искажая пропорции и приближая отдаленные предметы. Анатоль оставил дверцу водителя открытой, чтобы ее не заклинило при возможном ударе.

«Волга» двигалась прямо на него. Его «жигули» действительно казались самым невзрачным и, на первый взгляд, непрочным звеном в кольце машин, выстроившихся вокруг лагеря. Анатоль посмеивался про себя. Он испытывал сексуальное возбуждение, словно любовник, спешивший на свидание, хотя в «волге» сидели четверо убийц и в их арсенале были автоматы и дробовик, заряд которого мог превратить тело тамплиера в подобие лунной поверхности, изрытой следами метеоритных попаданий.

Он не боялся такого конца и не питал к мертвым ни отвращения, ни почтения. Смерть давно казалась ему наиболее интересным приключением во всей грязной и бессмысленной жизни. Поэтому он откладывал это событие со дня на, день, надеясь отпраздновать его в наиболее подходящей обстановке.

Слева и справа от него раздались выстрелы. Анатоль только криво улыбнулся. Многие завидовали его выдержке. Никто не догадывался, что он попросту растягивал удовольствие, как иные искусственно продлевают половой акт. Пожар в паху разгорался, и тамплиер застонал сквозь сжатые зубы. Он уже видел лица людей, сидевших на переднем сидении «волги», и понял, что те намереваются протаранить его машину. Между их головами появились тускло поблескивавшие стволы дробовика.

Великолепно развитое шестое чувство позволило ему угадать момент выстрела. За секунду до этого он вскинул обе руки и с невероятной быстротой трижды нажал на спусковые крючки.

Лицо водителя стало похожим на огромный раздавленный помидор. «Волга» вильнула, и заряд дроби из обоих стволов прошел мимо салона «жигулей», изрешетив багажник.

Весь бензин из бака машины был предусмотрительно слит, поэтому Анатоль спокойно ждал столкновения. Ожидая, он успел опустошить две обоймы и прикончить еще как минимум одного бандита…

После этого тяжелый выпуклый капот «двадцать первой» Врезался в его тачку сбоку, и тамплиера выбросило из машины через открытую дверь. Приземлившись, он перекатился несколько раз, до крови обдирая колени, бедра и локти, но зато в пистолеты не попала ни одна песчинка.

Помятый кузов «жигулей» навис над ним, и Анатоль приготовился стрелять, лежа на спине, однако люди в «волге» либо были мертвы, либо выжидали. Тогда он стал медленно отползать вправо, под прикрытие стоявшего поблизости раздолбанного грузовичка «DAF».

Неверные в «лансере» избрали другой способ проникновения в лагерь. Их тачка на большой скорости объехала кольцо из автомобилей и высадила трех человек в секторах, которые не простреливались оборонявшимися тамплиерами. Потом водитель остановил «лансер», не выключая двигатель. Спустя минуту над тем местом взвилась в небо красная осветительная ракета.

Брат Анатоль завороженно наблюдал за ее полетом. В последний раз он видел подобную штуку давным-давно – года три назад. В ней было что-то магическое. Вся магия для него сводилась к двум вещам – пиротехнике и действию алкоголя, который ему посчастливилось попробовать только два раза в жизни.

Он не жалел об этом – чудесам положено быть редкими. Несколько секунд полета ракеты привели его в исступление.

Потом он увидел брата Луку, перебегавшего от машины к машине с автоматом Калашникова в руках, и выстрелил в него, не осознавая, что делает. Он стрелял просто потому, что Лука был единственной живой мишенью в поле зрения, а еще потому, что приближался оргазм. Анатоль беззвучно засмеялся, когда рыцарь ткнулся лицом в бензобак грузовика и остался лежать неподвижно. Над его плечами торчал задравшийся кверху автоматный ствол.

Еще через минуту из «лансера» вылез бритоголовый с татуировками на щеках в виде пятиконечных дьявольских звезд и забрал у мертвеца автомат. Предстояла самая интересная и опасная часть охоты. Анатоль покинул свое укрытие и лоснящейся кожаной тенью скользнул неверному за спину…

К шуму двигателя «лансера» добавился еще один звук. Пыльные шлейфы на севере означали появление другой группы бандитов, привлеченных сигнальной ракетой. Это несколько нарушало планы брата Анатоля. Он вынужден был поторопиться и убить бритоголового двумя выстрелами в затылок вместо того, чтобы насладиться длительной агонией и, может быть, даже воспользоваться бессилием умирающего.

После этого он залез в кабину «КрАЗа» и оттуда наблюдал за приближением грузовика и пикапа «форд», набитых вооруженными головорезами. К тому времени в лагере находилось восемь живых тамплиеров, и шансов остаться такими же до вечера у них было очень мало.

Грузовик нарушил целостность кольцевой «стены», отбросив триста шестнадцатый «БМВ» брата Романа на десяток метров. Из кузова посыпались бритоголовые.

Анатоль уложил двоих и тут же смылся, потому что «КрАЗ» оказался под ураганным ответным огнем. Он спрятался среди машин, стоявших поблизости более или менее ровными рядами, и стал ждать развития событий.

Сквозь раскаты очередей он услышал тихий скребущий звук. Тамплиер догадывался, в чем дело, – слепой мальчик заперся в своей будке. Анатоль облил лицо и голову водой из фляги и плеснул немного жидкости себе под куртку. После подслушанного им разговора между гроссмейстером и братом Максимом у Анатоля не оставалось сомнений в том, что ясновидящий – не тот, за кого его пытался выдать Клейн. «Теперь зови на помощь своих друзей», – злорадно подумал брат Анатоль.

В любом случае, он знал, что делать с юным, беленьким, чистеньким девственником, если тот когда-нибудь попадет в его руки…

* * *

Он так размечтался, что чуть было не получил пулю в самое темечко. Анатоль вовремя заметил тень бандита, забравшегося на тент грузовика, и бросился в сторону. Очередь ударила сверху, вспахивая его следы, а через мгновение он уже лежал на спине и стрелял прямо в слепящий круг солнца, на котором было только одно пятно, но зато огромное и очень похожее на силуэт человека с автоматом. Что-то рухнуло на землю рядом с ним, а он, ослепленный на время, пополз туда, где, по его расчетам, должно было находиться укрытие.

Когда череда мерцающих колец перед глазами рассеялась, Анатоль увидел, что на него мчится грузовик неверных, из кузова которого бьет автомат. Тамплиер нырнул под какую-то легковушку головой вперед. Грузовик ударил седан бампером в крыло. Просвет между днищем и грунтом был совсем небольшим. Легковую машину развернуло на месте, и Анатоль, лежавший под нею, понял, что испытывает червяк под каблуком сапога.

Он взвыл от боли, но вряд ли кто-нибудь его услышал. Отогнутый край металлического листа аккуратно срезал кожу с его лопаток и затылка, а одно из колес седана переехало правую руку. Он выпустил пистолет и влип мордой в песок, который быстро становился темным и вязким. Зато теперь Анатоль разозлился по-настоящему…

Он с трудом выбрался из-под машины и левой рукой поменял обойму, прижимая пистолет правым локтем к ребрам. Потом снова лег на землю и выстрелил по чьим-то ногам, а когда раненый упал, влепил ему пулю в грудь. Такой способ охоты на неверных был неплох, но слишком долог и опасен… Тамплиер присел за колесом и стал прикидывать, как выбраться из заварушки. Можно было попытаться захватить «лансер» и убраться на нем подальше в пустыню, но с искалеченной правой кистью это было равносильно самоубийству.

Боль немного притупила остроту его сексуальных ощущений. Затылок пылал, и при каждом шаге маленький молоточек бил Анатоля в основание черепа. Как только он наклонялся, у него темнело в глазах.

Он выпрямился во весь рост и начал пробираться к наружному кольцу машин: Кто-то поймал его на этом. Резкая боль обожгла ногу, и он схватился за кузов тремя пальцами, чтобы не упасть. Анатоль застонал, но не выпустил из руки пистолет. Стоя на одной ноге, он посмотрел вниз и увидел черную зловещую трещину на ботинке.

Человек, лежавший под машиной, подрезал ему ахиллесово сухожилие. С необъяснимым безразличием брат Анатоль подумал, что больше не сможет нормально ходить. Рыцарь на костыле – это было еще смешнее, чем слепой и глухонемой проводник, доставивший отряд прямиком под пули неверных.

Через секунду Анатоль забыл о том, что уже не жилец на этом свете, и продолжал воевать. У человека, орудовавшего ножом, почти наверняка не было огнестрельного оружия, и тамплиер мягко опустился на колени, а потом лег на песок, борясь с нахлынувшей тошнотой.

Он увидел раненого бандита с простреленными ногами и изуродованным штыком лицом. Одна рука исчезала в щели между колесом и днищем – от нее вряд ли осталось что-то, похожее на первоначальный замысел создателя. Бритоголовый был прикреплен к машине жгутами своих надорванных сухожилий, но до сих пор не потерял сознания.

Он сделал попытку дотянуться до Анатоля ножом. Тот улыбнулся и ударил его между ног здоровой ногой, обутой в тяжелый ботинок со стальной вставкой на носке.

Раненый не имел даже возможности скрючиться. Он дернул коленями, но тут же его пронзила новая, гораздо более жестокая боль. Оноткрыл рот и по-волчьи завыл на одной ноте.

Анатоль вытянул руку и вставил ему в рот ствол «Макарова», хотя вначале предпочел бы вставить кое-что другое. Он почти вбил пистолет в розовое отверстие, зная, что мушка разорвет человеку носоглотку. Лезвие ножа распороло его куртку и прогулялось по ребрам, но на такую мелочь он не обратил внимания.

В восторге от краткого захлебнувшегося воя, который издал его враг, он поиграл рукой, внимательно наблюдая за движениями своего металлического «органа». Потом спустил курок и после выстрела услышал только, как звякнула гильза. Бритоголовый сразу же обмяк, а брат Анатоль пополз дальше на боку. Он волок за собой ногу, превратившуюся в обузу, от которой еще предстояло избавиться.

Он благополучно добрался до внешнего кольца автомобилей, если в его положении можно было говорить о благополучии. Здесь он залез в проржавевший «ПАЗ» – единственный автобус в отряде – и, лежа в проходе между искалеченными сидениями, снова перезарядил пистолет. Потом влил в себя остатки воды и выбросил флягу. Теперь ему ровным счетом ничего не светило, поэтому он подполз к двери, выставил перед собой пушку и положил голову на локоть искалеченной руки.

В пятнистой тени дырявой крыши он был почти незаметен. Из разрезанного ботинка вытекала кровь, и по ноге медленно распространялась липкая волна. Ниже колена нога уже потеряла чувствительность. Это мало беспокоило Анатоля; его мысли блуждали далеко…

Тем не менее, он отреагировал мгновенно, когда в его поле зрения появился человек. Тот нес отрезанную голову тамплиера, держа ее за ухо. Очевидно, слишком рано почувствовал себя победителем и поплатился за это. Анатоль обнаружил, что ему трудно целиться, и не стал рисковать. Он послал первую пулю в живот неверному, а когда тот сложился пополам и упал на колени, – еще две в плечо и в голову.

После этого тишина повисла над лагерем. Не было слышно ни звериных криков, ни птичьего свиста, имитируя которые рыцари подавали друг другу сигналы. Заглох даже двигатель «лансера». Скорее всего, семеро тамплиеров были мертвы. А что с неверными? Брат Анатоль насчитал пять трупов, но он был не настолько, глуп, чтобы сразу высовываться из укрытия.

Он выжидал еще долго – минут двадцать, которые показались ему часами. Еле слышно свистел ветер, и это уже был звук вечности. С тихим шорохом пересыпался песок, формируя зазубренные силуэты дюн. Шорох становился громче. Шорох песка или шаги?.. Анатоль видел придурков, сошедших с ума от пустоты. Для этого не требовалось много времени. Иногда хватало двух недель. Две недели, проведенные в одиночестве в пустыне, – и ты больше не человек.

Он не собирался закончить так же. УЖ лучше пусть его завалят на пути к «лансеру»… А вот ноги у него уже нет. Анатоль понял это, когда вывалился из автобуса на землю и нога безболезненно пересчитала ступеньки, словно отмирающий придаток. Он вспомнил гроссмейстера – старую хитрую сволочь и единственного толкового знахаря в отряде. Клейну придется отпилить ему конечность ржавой ножовкой. Той самой, с помощью которой рыцари вырезали заплаты для кузовов. Когда-то гроссмейстер таким способом ампутировал руку брату Стефану. И что же – после этого тот все равно протянул не больше недели…

От этих, безрадостных воспоминаний его отвлек новый звук, который Анатоль принял вначале за пульсацию внутри собственного черепа. Негромкие, размеренные удары доносились будто со дна колодца. Какого, к черту, колодца?! Видение черной влажной глубины было настолько явственным, что тамплиер укусил себя за руку, чтобы вернуться, к действительности.

Все стало на свои места. Он был не один в лагере. Остался еще мальчишка, запершийся в будке «КрАЗа». Ясновидящий «проводник». Открыватель Храма. Награда уцелевшему.

Анатоль потащился в ту сторону, с хриплым кашлем выплевывая жижу из слюны и песка, скапливавшуюся на языке. Он прополз мимо трех трупов, но даже не обратил на них внимания. Что-то подсказывало ему, что скоро он сможет соединить смерть с оргазмом. В этом было что-то окончательное и непоправимое. Как отпиленная нога. Как отрезанная голова. Как вся эта проклятая жизнь…

Он оказался возле будки в ту минуту, когда слепой нащупывал руками верхнюю ступеньку, собираясь спуститься вниз. Брат Анатоль осклабился и начал взбираться ему навстречу. Три вертикальные ступеньки были для раненого в ногу нелегким препятствием, но он преодолел их и втолкнул Сашу в будку.

«Ах тел, проклятая невинная овца! Приготовься! Пришел твой пастушок…»

Слепой был прохладным на ощупь, как мраморная статуя, и совершенно апатичным. Видимо, понимал, что сопротивляться бесполезно. Все больше возбуждаясь, Анатоль повалил его на пол и стал сдирать с него белые одежды, раздражавшие тамплиера своей чистотой…

* * *

Внутри детского черепа завывал ледяной ветер хаоса. Все, что происходило снаружи, теперь не имело никакого значения. То, ради чего стоило жить и сохранять достоинство, исчезло. Союзники были мертвы или скоро будут мертвы. Как ни крути, это была свобода. Свобода на темной стороне действительности…

* * *

Брат Анатоль сжал голого мальчика в объятиях и выпачкал того своей кровью. Бывший тамплиер был полностью готов к осквернению святыни и предсмертной любви.

Глава семьдесят пятая

В темноте блеснула белая молнии, но вместо грома раздался человеческий крик. Запах псины ударил Максу в ноздри. Ноги человека, державшего карабин, подкосились, и он заверещал от боли. Бультерьер до кости прокусил его левую руку и повис на ней, сдирая полосы кожи и мяса. Бритоголовый согнулся под этой тяжестью, не переставая кричать. Два других пса набросились на него сзади, как обычно бросались на загнанное животное. Однако на этот раз им не угрожали ни копыта, ни когти.

Человек еще пытался сопротивляться, используя «рашид» в качестве кувалды. Приклад врезался в череп одной из собак и легко проломил его, словно яичную скорлупу. Вместо издохшей твари появилась другая, и когда карабин опустился в следующий раз, на правом запястье бандита сомкнулись челюсти одичавшей немецкой овчарки. Больше сотни килограммов живого веса тянули его книзу, и он не сумел устоять, хотя понимал, что означает для него падение…

Бультерьер, который был вожаком стаи, оставил жертву на растерзание своим псам и приблизился к лежащему тамплиеру. Максим почувствовал его зловонное дыхание на своем лице. Маленькие подслеповатые глазки тупо разглядывали человека.

Это была встреча союзников, но они принадлежали к разным видам живых существ и отвыкли выражать свои чувства за ненадобностью последних. Исключение составляли только ненависть и злоба.

Макс медленно протянул руку и коснулся головы пса. Тот угрожающе зарычал. Прикосновение человека казалось ему невыносимым. Он давно забыл об ощущениях, которые возникали у него, когда хозяйская рука почесывала его за ушами. Сейчас он твердо знал одно: затылок и шея были самыми уязвимыми местами…

Человек поспешно отдернул руку. И правильно сделал. Зомби преодолел искушение впиться зубами в конечность двуногого, отошел и обнюхал женщину, лежавшую на полу. Она была в сознании, но перепугана до смерти. От нее исходил кислый запах страха. Она понимала, что может оказаться следующей жертвой.

Три собаки, среди которых была беременная сука немецкого дога, возились над окровавленными останками, переругиваясь из-за самых вкусных кусков. Еще несколько десятков псов ожидали вожака снаружи. Это означало, что ему будет нелегко обеспечить безопасность союзников…

Зомби помешал продолжению трапезы и выгнал собак из комнаты. После этого он лег у входа и стал ждать решения человека.

* * *

Макс отплывал на волнах забытья, но вовремя осознал, что это непростительная роскошь. Его бок кровоточил, не переставая, хотя пуля, к счастью, прошла навылет. Он кое-как дотянулся до выходного отверстия и коротко взвыл.

Это вывело Ирину из шокового состояния. Она подползла к нему и помогла снять куртку. Он медленно перевернулся на живот и согнул колени, мало что соображая из-за частых вспышек боли, но не выпустил из руки «беретту». Затем еще немного поизвивался, словно червь в огне, и встал на ноги. Теперь он думал о холодном подземном озере, в которое можно было бы окунуться на обратном пути…

Он сделал несколько шагов по направлению к трупу гроссмейстера и начал ощупывать карманы маскировочного халата, стараясь не смотреть на кровавое месиво внутри вскрытой грудной клетки. Он вытащил металлическую коробочку и открыл ее. В ней оставалось всего два кусочка смолистого вещества, хотя ему казалось, что их должно быть гораздо больше. В другом кармане он отыскал зажигалку и вступил в права наследования.

– Возьми автомат! – сказал он Ирине, и та принесла ему «галил». Он отрицательно мотнул головой; даже пистолет сейчас казался неподъемно тяжелым.

И все же, когда Макс начал двигаться, стало чуть полегче. Девушка помогла ему сделать первые несколько шагов. Они пробрались мимо трупа старухи, прикованной к стене возле своего пулемета. Собаки не, побрезговали и ею. Брат Максим шел согнувшись, как горбатый калека, и хорошо разглядел это…

На обратном пути Зомби бежал в нескольких шагах впереди. Ира неслышно кралась вслед за Максом, прикрывая его сзади. Для монахини она неплохо дралась и к тему же знала, где у «галила» ствол.

Голиков первым сполз по перилам винтовой лестницы, больше беспокоясь о бультерьере, который мог распороть себе живот или повредить лапы.

Зомби неуклюже, но безостановочно преодолел это препятствие, и они оказались в темном подвале, где тихо журчала вода.

Три тени склонились над озером. Макс пил из ладоней и поливал горящий лоб. У него поднялась температура, а в голове шумел несуществующий прилив. Пес с удовольствием остудил пасть после сытной еды. Ира смыла с лица кровь и попыталась на ощупь установить, насколько сильно оно повреждено. Это вдруг стало ей небезразлично…

С третьей попытки Голиков зажег фитиль. При тусклом свете зажигалки они прошли по подземному коридору и уперлись в дверь с изображением сиамских близнецов.

Тут Максу пришлось разбросать камни, которыми он сам же ее завалил, и двое чудом избежавших смерти людей, сопровождаемые псом, выбрались из монастырского подвала. Перед ними снова был городской пейзаж, похожий на древнюю свалку.

Максим испытал первобытный страх, когда увидел, что прилегающие улицы заполнены дикими собаками – грязными, облезшими, уродливыми… и голодными.

Здесь собралось около согни четвероногих убийц, на первый взгляд, неуправляемых, но если бы это действительно было так, стая не могла бы существовать длительное время.

Он вдруг вспомнил о коричневом чудовище, едва не прикончившем его в парке. Многое повторялось с незначительными вариациями; порой жертвы и охотники менялись местами. А ведь сейчас он был ранен, и от него исходил запах свежей крови… Зомби пока контролировал стаю, но это не могло продолжаться долго. Его разведчики уже вступили в бой с людьми на окраинах Лиарета. Псы несли большие потери, если не нападали скрытно или сразу целой сворой. Вожаку стоило немалого труда удерживать возле монастыря большую часть собак. За ним следили десятки пар глаз. Но он видел, что некоторые неотрывно смотрят на тех двуногих, которых он привел с собой…

Голод сильнее страха – Зомби знал это по себе. Возможно, сегодня ему придется убить кого-нибудь из своих. Он не сомневался, что сделает это или еще что-нибудь похуже, лишь бы сохранить союзникам жизнь. Например, принесет в жертву самок и детенышей, окруженных плотным кольцом воинов… Он организовал эту стаю, и он же уничтожит ее, если будет нужно. Кому? Вот это он не собирался выяснять.

Глава семьдесят шестая

Раз человек хотел бежать из города, более того, знал, куда бежать, – то Зомби готов был обеспечить ему это удовольствие. Коротким рычанием он поднял своих зверей и разрешил им напасть на двуногих – но не на всех…

Спустя минуту улицы Лиарета были заполнены живыми ручьями из собачьих тел, растекавшимися во все стороны. Главный удар стаи был направлен в сторону городских ворот. Схватка неверных с дикими псами вспыхнула с новой силой. Сначала бандиты были поражены нашествием собак, прорвавшихся в город, а спустя пару часов – столь же неожиданно начавшимся исходом. Все это казалось необъяснимым и лишь укрепляло во мнении (тех, у кого было это мнение), что мир поистине безумен, но с каждым днем становится еще хуже.

Максим и Ирина шли по трупам – собачьим, изрешеченным пулями, и человеческим, растерзанным зубами. Вторых становилось все больше. Уцелевшим людям пришлось прятаться в машинах или запираться в хижинах; и то, и другое выводило их из игры. Некоторые искали спасения на крышах, откуда можно было безнаказанно расстреливать четвероногих, но потом самые ловкие из собак добрались и до них.

Визг, рычание, крики и выстрелы слились в терзающую уши какофонию. Если на той Земле существовал ад, то в эти минуты он находился в Лиарете. Лаже голод отступил перед смесью боли и слепой ярости. Невидимое облако психической энергии зла опустилось на город. В этом облаке замыкались незадействованные электрические цепи мозга, прерывался альфа-ритм, бесконтрольно сокращались мышцы. Новый неотвратимый ритм подчинил себе обезумевшие существа, устремившиеся в нирвану разрушения.

Макс получил свой заряд этой энергии. Она действовала на него обезболивающе. Он хлебнул из потока, в который окунались берсеркеры. Сломанное ребро и кровоточащая рана причиняли лишь незначительное неудобство… Он расстрелял всю обойму «беретты» и засунул бесполезную пушку за пояс. Из чьих-то обглоданных рук он вырвал «АК-74» с почти полным магазином и сразу же пустил его в ход, замочив бритоголового на крыше.

По другой стороне улицы, вдоль извилистой тени навесов пробиралась Ирина. Изредка огрызался ее «галил», высовывая длинный – горящий язык пороховых газов. Глаза девушки сияли патологическим восторгом. Она была опьянена свободой. Макс с вожделением поглядывал на ее голые загорелые ноги и грудь, очертания которой не слишком скрадывал просторный уродливый мешок.

Он собирался добраться до нее, как только они выберутся из этой переделки. Момент вовсе не казался ему неподходящим. Слишком давно у него не было женщины – больше тридцати лет по времени этой бесконечной пустыни. Он надеялся, что в какой-нибудь небесной канцелярии получил право на компенсацию. Сексуальный инстинкт вымирающего вида был почти таким же сильным, как инстинкт самосохранения…

* * *

Они достигли места, где догорали обломки ворот. Здесь трупов и раненых было больше всего. Яростная схватка подходила к концу. Путь за пределы города был открыт.

В стоявших поблизости машинах сидели одни мертвецы. Зато снаружи совсем некстати активизировались тамплиеры, расстреливавшие остатки бегущей из Лиарета стаи.

Было бы обидно получить пулю от собрата по вере. Макс взобрался на настил, все еще лежавший поверх танковой башни, и поискал взглядом Зомби. В дыму, плывшем над автомобильным кладбищем, метались неясные тени. Он не нашел бультерьера, зато в глаза ему бросился знакомый силуэт – «призрак» стоял рядом с «джипом», над кабиной которого торчал ствол осиротевшего пулемета.

«Черт подери! – сказал Макс самому себе. – Похоже, этот кусок металла будет верен мне до самого конца».

Мимо него пробежали три собаки; одна из них волокла за собой клубок кишок, вывалившихся из разорванного брюха. Ее прикончила первая же пуля длинной очереди, выпущенной из автомата, хотя Макс знал точно, что никто не стал бы тратить на обреченную тварь драгоценные патроны. Значит, мишенью была не собака… Он сильно толкнул Ирину и повалил девушку на настил.

Бок взорвался болью. Максим оказался сверху, и пули злобными осами просвистели над ним. Только одна обожгла его спину. Кто-то стрелял по ним из-за разбитых автомобилей. Он издал отрывистый крик, подавая рыцарям условный сигнал, но вряд ли его услышали по ту сторону железных баррикад.

Надо было рисковать. Выпустив очередь гораздо выше цели. Макс попытался прорваться к своей тачке. Рана не позволяла ему разогнуться, и последний участок пути он проделал, опираясь на автомат. Приклад оставлял за ним глубокую борозду в песке.

Подобравшись к «призраку», он упал на землю и быстро осмотрел шины. Девушка все еще лежала там, где он ее бросил. Макс подумал, что ее все же подстрелили, но в этот момент она подняла голову, и они сразу же поняли Друг друга. Он расстрелял остаток обоймы, прикрывая ее, пока она, наконец, не оказалась под защитой кузова.

Они покинули Лиарет последними из людей. Вслед за ними выскочили несколько огромных псов, среди предков которых, несомненно, были мастино. Макс предпочел укрыться от них в машине, опустив жалюзи.

Двигатель взревел, врубившись на задний ход, и в ту же секунду по обшивке заскребли когти. Резкий удар и визг свидетельствовали о том, что один из псов серьезно пострадал. Стрельба прекратилась. Тамплиеры выжидали – им была хорошо известна машина брата Максима, но они не знали, кто находится внутри.

«Призрак» развернулся и начал набирать скорость, маневрируя между дымящимися автомобилями. Макс выбросил через люк автомат, ставший бесполезным, – патроны калибра 5, 45 были чрезвычайной редкостью. Обессиленный, он откинулся на спинку сидения; его накрыла волна дурноты. Голиков понял, что в ближайшие десять минут он не человек.

Подчиняясь его неосознанному желанию, «призрак» преодолел двойное кольцо заградительного огня и устремлялся все дальше в пустыню. Рыцари заподозрили, что машина захвачена неверными и отправилась в рейд на поиски лагеря. На перехват, двинулись два уцелевших «ниссана» с пулеметами на турелях, но «призрак» легко оторвался от них, обладая преимуществом в скорости, которое на равнине было весьма существенным.

Тачка быстро набрала двести километров в час, что, однако, стоило Максу целого фейерверка болезненных ощущений. Болезненных до потери сознания. Несколько раз он проваливался в яму бесчувственности, откуда его снова возносило на острые пики боли.

Потом, когда место автомобильного сражения осталось позади и «призрак» без толчков полетел по гладкой равнине. Голиков различил в своих ощущениях новую составляющую: что-то было не в порядке в его ближайшем окружении – до такой степени, что это искажало зрительные образы и делало лица похожими на уродливые маски. Воздух, который он вдыхал, растекался по внутренностям черной отравой; абсолютная враждебность вибрировала в пространстве. Нервы превратились в тончайшие сосульки, которые обламывал ветер чужого ужаса…

Он повернул голову и посмотрел на Ирину. Она сидела, выставив в щель между пластинами жалюзи ствол «галила», и поминутно оглядывалась назад. Для нее ситуация была новой, и сейчас она явно преувеличивала опасность.

Встретив взгляд Макса, Ира нервно улыбнулась. При этом ее лицо будто осветилось изнутри, но ему показалось, что он увидел оскаленную морду мутанта-олигофрена. Его передернуло от этой метаморфозы, произошедшей где-то в пучках нервов на пути от глазных яблок к мозгу. Он понял, что снова попал в конус влияния слепоглухонемого. Тот отыскал его, как только тамплиер выбрался из городского ада…

На этот раз Голиков сопротивлялся. Он хорошо помнил, что произошло с гроссмейстером. Все выглядело так, будто Клейна принесли в жертву. Мальчишка был опасным союзником, возможно, даже более опасным, чем масон, и наверняка самым безжалостным, что проистекало из его беззащитности и предельной некоммуникабельности. Открыватель Храма был требователен, как младенец, и столь же непонятен. Макс больше не хотел следовать по его пути, но теперь происходило нечто действительно фатальное.

У него не было выбора. Все пути приводили к самоуничтожению через слияние и последующее разрушение, как будто люди, вовлеченные в эту историю, были единым существом, воплотившимся в четырех телах, из которых теперь осталось только три. Впрочем, был еще пес – самая темная из фигур распадающегося пентакля…

Максу стало жутко. Гораздо более жутко, чем если бы он лишился своих конечностей, языка или глаз. Душа заблудилась на одной из чужих планет, в ландшафте зыбкого кошмара, там, откуда не было возврата.

Глава семьдесят седьмая

Сквозь брешь, пробитую в стене из кузовов грузовиком неверных, «Призрак» въехал в лагерь. Двигатель заглох, и сразу же наступила особенная, безжизненная тишина, которую лишь подчеркивают отдельные звуки.

Ветер переносил какие-то тряпки, перебирал волосы на отрезанной голове. Ирина уставилась на нее широко открытыми глазами. Кровь ушла в песок, и мертвецы выглядели спящими. Высоко в небе над ними кружили стервятники, отбрасывая скользящие тени…

Макс вылез из машины и взял из руки ближайшего трупа револьвер тридцать восьмого калибра. В барабане осталось всего два патрона, но это было лучше, чем пустая обойма «беретты». Пожалуй, ничего более солидного он сейчас бы и не поднял.

В боку ворочался раскаленный стержень; и Максима все время заносило влево. Ирине пришлось его поддерживать, что она и делала, стараясь не опускать длинный ствол «галила». Макс сомневался, что она сумеет выстрелить из автомата одной рукой, но у него появилось необъяснимое и нехорошее предчувствие, что стрелять придется ему самому.

Он был уже очень близко от передвижной резиденции слепого и без всякой концентрации улавливал вибрации находившихся там существ. Все шины «КрАЗа» были пробиты, и грузовик осел непривычно низко. Судя по количеству свежих вмятин от пуль, бандиты уделили ему немалое внимание. Макс тронул Ирину за плечо и сделал круговое движение рукой. Они начали обходить автомобиль с разных сторон.

Дверь будки была открыта; ступеньки залиты чем-то коричневым. Максим сместился еще на несколько шагов, оказавшись в плоскости задней стенки, и увидел голого мальчика, над плечом которого торчала рука с пистолетом. Другая рука, обтянутая черной кожей, удерживала его подбородок на локтевом сгибе. В тени блестело потное лицо брата Анатоля. Глаза тамплиера горели безумным огнем. Когда Макс направил в его сторону револьвер, раздался лающий смех.

* * *

Ирина застыла на месте точно так же, как это сделал Голиков. Их разделяло около тридцати метров. Без слов было ясно, что лучше не совершать лишних движений. Ситуация критическая и безвыходная. Перед ними был маньяк на пике самореализации. Он порезал не только ребенка, но и собственное тело. Анатоль был в куртке, но без брюк, и недавно кастрировал себя. До этого он успел испачкать спермой всю мебель внутри будки. Теперь он стоял на коленях, и было непонятно, как это ему удается после потери такого количества крови.

У Макса тоже оставалось совсем немного сил. Безжалостное солнце буквально придавливало к земле своими лучами. Он с трудом поднял пушку на уровень плеча. Его поведение было чистейшим блефом, потому что сейчас он вряд ли сумел бы попасть в двухметровый круг с двадцати шагов.

– Отпусти его, – попросил он брата Анатоля на языке Ордена. – А то эта девочка убьет тебя. Она не любит голубых. Ее так воспитали.

– Заткнись, – сказал Анатоль на удивление спокойно и даже пытался шутить. – Ты сам во всем виноват, кретин. Как видишь, я нашел тебе замену…

– Ну, теперь замена ни к чему. – Макс чувствовал, что больше не может удерживать револьвер в вытянутой руке. Из-за боли в области ребер приходилось мучительно напрягаться. – Поэтому отпусти мальчишку и проваливай!

– Ты и впрямь идиот, если думаешь, что мне хочется пожить еще. – Анатоль снова засмеялся.

– Сегодня – последний день! Последний день, придурки!..

– Пристрели его! – крикнул Макс Ирине, опускаясь на песок. Его кружило на черной тошнотворной карусели.

Ствол «галила» дрогнул и стал медленно подниматься вверх.

– Эй, ты, сучка, не торопись и не делай глупостей! – закричал Анатоль с границы света и тени. – Все равно я прикончу нас всех. Вы ведь тоже хотите умереть?.. Кстати, есть хорошая новость! Храма не существует! Вас обманывали, придурки! Вы отказывали себе во всем, но теперь-то можете повеселиться!..

Он выстрелил неожиданно.

Макс знал, что Анатоль исключительно хороший стрелок. Тот попал туда, куда хотел – в предплечье правой руки, и «галил» ткнулся стволом в песок.

Девушка застонала, зажимая ладонью рану. Между пальцами проступила кровь, похожая издали на гранатовый сок.

– Расслабься, детка! – закричал Анатоль. – Сегодня праздник! – Ствол «Макарова» снова переместился на Макса. – Я хочу увидеть, как ты трахнешь ее в последний раз. Шевелись, Урод!..

– Вначале я трахну тебя, – сказал Макс и нашел в себе силы подняться на ноги. Ему вдруг стала безразлична собственная судьба. Слепой излучал такую апатию, такую покорность смерти, что в этом болоте пропадали любые инстинкты. Максим сделал первый шаг к будке. Всего их нужно было сделать не более восьми.

– Наконец-то ты созрел, мой сладкий! – тихо сказал Анатоль и внезапно выбросил пистолет. – Вот видишь, я верю тебе, любовничек…

Шесть шагов до ступенек. Что-то блеснуло у Анатоля в руке. Ну, конечно! Не рассчитывал же Макс, в самом деле, что все закончится так легко и просто?..

Осталось пять шагов. Он прошел мимо зарывшегося в песок пистолета с отведенным затвором. Оказывается, в нем уже не было патронов.

Четыре шага. Он увидел лезвие ножа в нескольких сантиметрах от горла мальчика и понял, что надо стрелять…

Рука поднималась чудовищно медленно, как будто всплывала в густом киселе. Голиков тянул ее вверх, но его усилию препятствовала огромная тяжесть неба.

Паскудная рожа Анатоля была так близко… однако все безудержно плясало перед глазами. Макс выстрелил. Пуля зазвенела о металл, и этот звук показался ему ударом похоронного колокола.

Анатоль не обратил на выстрел никакого внимания. Быстрым движением он перерезал слепому горло и оттолкнул мальчишку от себя. Тот повалился на Макса с коротким предсмертным хрипом.

В эту секунду Голиков выстрелил еще раз.

Он попал Анатолю в живот, и маньяк опрокинулся на спину, а мальчик сполз по ступенькам и ткнулся головой в рыхлую землю. Макс отчетливо слышал, как хрустнули шейные позвонки…

Но в это мгновение слепой проводник исчез. О том, что он действительно был здесь, напоминали лишь высыхающие капли его крови и отпечаток лица в толстом слое пыли, похожий на изнанку гипсовой маски. Странный отпечаток… Он был двойным: два носа, два лба, четыре надбровных дуги…

Означало ли это, что союзник все-таки сумел избежать ужасного конца? А если так, то в каком аду он оказался теперь? Или наконец нашел свой рай? Голиков не думал об этом. И о двуликом Янусе тоже. Он вообще ни о чем не думал.

Его ноги подкосились. Он бросил пушку с опустевшим барабаном и вцепился пальцами в дверь будки. Его мутило так сильно, как не мутило никогда в жизни, – даже во время памятного обеда в «Калимантане».

Влияние слепого исчезло, будто с головы сдернули темный колпак или прочистили коридоры, по которым жирными неповоротливыми крысами ползали мысли. Осталась только страшная обнаженная реальность, запечатленная в окровавленных декорациях и мертвых статистах.

Ирина стояла на коленях, уткнувшись лицом в грязные ладони. Ее плечи вздрагивали. Макс и сам готов был завыть, если бы это помогло.

А так его вой не вышел наружу и заблудился где-то внутри.

Обламывая ногти, он сполз на песок и, кажется, все-таки потерял сознание. Или обрел свободу?

Глава семьдесят восьмая

Нелепо было даже пытаться похоронить убитых. Рыть братскую могилу в твердом, как камень, грунте – безнадежно трудная, невыполнимая работа для двух раненых людей. Рано или поздно все достанется стервятникам, которых перед закатом стало гораздо больше. Ночью могли появиться шакалы или вернуться дикие собаки… Действительно, не было ничего сложнее, чем уцелеть.

Макс не питал иллюзий насчет своих товарищей-тамплиеров. Самые фанатичные из них наверняка воспротивятся появлению в отряде женщины, а остальные просто могут оказаться опасными, как это случилось с братом Анатолем. Таким образом, в лучшем случае ему предстояло до конца своих дней бродить по пустыне с кучкой рыцарей в поисках несуществующего Храма, а в худшем он останется с Савеловой, и вдвоем они протянут лишь до первой встречи с какой-нибудь бандой. Если, конечно, он не умрет раньше от заражения крови, что казалось весьма вероятным…

В общем, надежды выжить у него не было. Ни малейшей. Несмотря на это, отлежавшись, он начал собирать оружие, складывая его за сидениями «призрака». Получился внушительный, но не слишком боеспособный арсенал. На двоих у них осталось примерно пятьдесят патронов разного калибра. В будке «КрАЗа» он нашел около двадцати литров воды в канистрах, мешок с сухарями и несколько килограммов соленого собачьего мяса. Еще пять литров воды во флягах собрала Ирина.

Они почти не разговаривали. Девушка двигалась, как автомат, и он догадывался, в чем дело. Ему уже приходилось видеть, как режут глотку ребенку, а для нее это явилось настоящим потрясением… Его чувства отмирали раньше, чем все остальное. Он вдруг осознал, что игривые желания куда-то испарились. На очереди были мозги, занятые самыми простыми подсчетами: дни и ночи, патроны, вода, сухари, бензин… В последнюю очередь атрофируются нервы и мышцы. К тому времени близость женщины перестанет иметь какое-либо значение. (Похоже на старость, овладевающую тобой на исходе мгновенно промелькнувшей зрелости. Вряд ли можно понять, почему в конце пути тебя сопровождают только тупая апатия и безразличие ко всему. Невероятно трудно избавиться от этих спутников. Иногда спасение состоит в бессмысленной деятельности. И тогда снова проживаешь остаток юности, растрачивая свое время так, словно у тебя есть будущее…)

Единственное, в чем не было недостатка, это в бензине. Им достался значительный запас. Наверняка хватит, чтобы добраться до океана. А там – как распорядится судьба. Может быть, Антарктида – это не только самый красивый и самый печальный миф?.. Пора было подумать о второй машине. Макс выбрал «лансер», но тут выяснилось, что Савелова не умеет водить. Он слишком устал, чтобы учить ее сейчас. Пришлось набить багажник и салон «лансера» канистрами с бензином и прицепить к нему длинный буксировочный трос.

Солнце покраснело, разбухло и коснулось своим краем горизонта. Людей накрыли длинные тени грузовиков. Повеяло долгожданной ночной прохладой… То, что ни одна машина тамплиеров так и не появилась, было плохой приметой. Настолько плохой, что брат Максим решил вообще не возвращаться к Лиарету.

А потом у него уже не осталось выбора.

Глава семьдесят девятая

Низкий гул моторов доносился с севера и постепенно нарастал, словно затянувшаяся увертюра к зловещей опере. Темные столбы дыма плыли в розовой закатной пелене. Возле их оснований подрагивали черные пятна, медленно увеличивавшиеся в размерах.

Ирина и Макс сидели в «призраке», выставив наружу автоматные стволы, и наблюдали за приближением колонны. Вернее, Ирина наблюдала, а Макс дремал, покачиваясь на волнах боли. Когда боль отступала, он чувствовал себя почти человеком.

Над планкой прицела появились автомобили. Голиков открыл глаза и начал их считать. Он досчитал до восьми и бросил. Караван выглядел внушительно. Было крайне сомнительно, что это тамплиеры возвращаются с богатой добычей. Бежать – поздно, да и бесполезно. С прицепом ему не уйти, без прицепа он попросту выбрал бы более мучительный способ умереть.

Макс положил руку на бедро девушки. Он ощущал глубокую тоску по всему, что уже никогда не произойдет. Винить в этом можно было только самого себя. В нем до сих пор тлели желания. Он был одним из ущербных спящих, чьи вибрации уплотняли пустоту, порождая кошмары.

Он ласкал Ирину, и ему возвращал веру холодный воздух ночи. Жизнь вытекала в сумерки. Непоправимая тоска… Кто же будет долго выбирать между бессонницей, выкалывающей глаза, и сладкой, сладкой тишиной?..

Потом он достал из кармана коробочку с остатками препарата Клейна.

Машины приблизились настолько, что стали различимы кости, привязанные к радиаторным решеткам. Из люка в крыше кабины головного грузовика высунулся человек. Он был одет в архаичный двубортный костюм; белый треугольник рубашки перечеркивали лучи ярко сверкавшего символа «анх». Лагерь рыцарей имел больше сотни метров в диаметре, и в нем находилось несколько десятков автомобилей, но взгляд человека с египетским крестом был прикован к «призраку».

Несмотря на то, что мужчина был обрит наголо, Максим сразу же узнал его. Хозяин «Черной жемчужины». Он же барон Виктор Найссаар. Он же главарь банды неверных в безымянной пустыне посреди того пустынного острова, в который превратился после нового всемирного потопа континент Евразия. Рядом с Виктором гориллоподобный головорез вертел огромное рулевое колесо, согнутое из полуторадюймовой трубы…

Макс переглянулся с Ириной. Она засмеялась тонким истерическим смехом. Оба оценили прелесть сыгранной с ними последней шутки. Он открыл коробочку и протянул ее девушке.

Грузовик остановился. Разом заглохли двигатели. В наступившей вечерней тишине стали отчетливо слышны звуки, доносившиеся из радиоприемника, который почти наверняка был трофеем, взятым бандитами в Лиарете вместе с гроссмейстерским «лендровером». Жизнерадостный вальс Штрауса. Тонкие голоса скрипок уносились в библейскую пустыню…

Ира положила на язык кусочек смолистого вещества и взобралась к Максу на колени. Он вошел в нее быстро и легко, даже не ощутив сопротивления девственницы. На какое-то мгновение он испытал всю полноту жизни. Потом из открывшейся раны под грудью снова пошла кровь… Виктор улыбнулся и аккуратно пристроил к плечу приклад «Ml 6» с подствольным гранатометом. Возможно, он блефовал, а возможно, действительно приберег гранату для старых дорогих друзей.

Но время уже начало замедлять свой ход. Ломались шестеренки, сцепленные во тьме угасающего разума. Горечь таяла на отмирающем языке. Уходила боль. Если бы Макс поднял руку, то не нащупал бы собственных глаз. Мозаика памяти распадалась, и вместе с нею исчезала пустыня. Виктор просуществовал еще немного независимо от всего остального. Его лицо распухло и превратилось в изрытый кратерами шар. От него отделился какой-то предмет и стал приближаться к беглецам, пересекая безвоздушное растягивающееся пространство. Его полет сопровождался искаженными и ржавыми звуками скрипок…

* * *

Тела двух людей исчезли за секунду до того, как граната попала в «призрак». В это мгновение Максим уже парил в безупречно голубом океане, дном которого была трясина неощутимости. В струях его энергии медленно вращался золотой невесомый слиток, лишь отдаленно напоминавший женскую фигуру. Потом все окончательно утратило форму. Уже не было Макса, не было Ирины. Вместе они обрели легкость, и вместе канули в темноту.

* * *

Вспышки света, скорость которого не превышала скорости полета птиц… Тела, только что отформованные из протоплазмы… Пограничные состояния между бодрствованием и сном… В жидких зеркалах, которыми были залиты глазницы, проступали зыбкие пейзажи и лица…

Ни одно из сновидений нельзя было назвать искушением. Две загнанные в угол твари были смертельно больны и реанимированы без всякого желания жить. Первое, что Макс ощутил после пробуждения, это собственное ничтожество.

Он был не из тех, кто мог бы выбрать что-нибудь иное.

* * *

Он остался во льдах Януса, словно существо, умершее в янтаре. Беглец все еще чувствовал себя живым, снился себе таким, плыл в иллюзорном потоке секунд там, где ничего не напоминало о времени. Этот сон принадлежал только ему, и, значит, для всего остального мира беглец перестал существовать. Единственный двуногий, знавший к нему дорогу, был убит, а другие союзники были безнадежны.

В исчезнувшем секторе Календаря продолжали обитать призраки. Игра теней была столь же безобидной, сколь и бессмысленной. Она обозначала возможности, еще не воспринятые материей. Изредка тени осаждали странника, занесенного течениями сновидений в их бесплотные ареалы. Избавиться от них было так же легко, как поддаться им. И то, и другое приводило лишь к новым иллюзиям – приятным или не очень. Мало кто догадывался о том, что сам сделал выбор. Как всегда, все зависело от тайных желаний спящего…

Календарь герцога оставался искаженным и незавершенным. Лабиринт был подвержен случайным влияниям. Искажения вносили неопределенность и хаос в существование его обитателей. Иногда это приводило к непредсказуемым последствиям. Те, кого герцог хотел видеть мертвыми, оставались живыми, и наоборот. Огромная вселенская рулетка вращалась, подчиняясь неизвестному закону, и никто еще не добрался до ее механизма, хотя герцог с маниакальной настойчивостью стремился к этой цели.

Продолжалась игра без правил, в которой не могло быть победителей. Убийства не прекращались в любом из сновидений. Везде было достигнуто совершенное господство несовершенного зверя. Люди тщетно разевали рты в вакууме своих междоусобиц. Кричали в клетках своего ожесточения. Царапали друг друга краями своей злобы. Страдали в саванах, сотканных из пустоты. Спаривались под мучительными прессами отчуждения. Отражались в кривых зеркалах своих уродств. Бились в припадках своей невыразимости. Давили друг друга вагонами своего безумия. В ужасе шарахались от мертвых. И спешили к смерти в кошмаре ничего не выражающих улыбок.

Эпилог Пробуждение

Максим Голиков открывает глаза и видит над собой побеленный потолок, в углах которого подрагивает паутина. Его взгляд перемещается ниже, на стены, выкрашенные в веселенький голубой цвет.

Вдоль стен стоят семь казенных пружинных кроватей, на которых спят люди, закутанные в белые саваны: четыре музыканта группы, игравшей «гранж», свихнувшийся писатель и заводской сторож, вырезавший всю свою семью. Между кроватями торчат ободранные тумбочки и стулья. Вся мебель старая и лишена каких-либо индивидуальных черт.

Макс понимает, что это больница, несмотря на отсутствие специфического больничного запаха. Даже несмотря на решетки… Стены такие толстые, что решетки не позволяют дотянуться до грязных немытых окон. Сквозь стекла падает замутненный солнечный свет… Макс с ужасом вспоминает, что ему давно ничего не снится. После обязательного вечернего укола он проваливается в яму, из которой нет выхода.

Снаружи раннее утро, и лучи солнца пронизывают дрожащие листья деревьев. Этот свет – как беззвучная песня его тоски…

Макс опускает ноги и обнаруживает, что возле кровати стоят его кроссовки «найк» без шнурков. Он чувствует себя пока еще слишком нормальным, чтобы удавиться, но неизвестно, что будет после завершения курса лечения. Он открывает тумбочку и улыбается. В ней нет ни вилок, ни ножей, ни стаканов.

Он встает и на всякий случай дергает дверь палаты, хотя прекрасно знает, что дверь заперта, «Ах вы, суки…» – весело шепчет он и приближается к окну. До обхода еще далеко. Еще так много секунд пройдет, прежде чем появятся самодовольные жестокие животные со скользкими взглядами и волосатыми руками. Целое море секунд, в котором можно захлебнуться…

Он видит деревья старинного парка и часть какого-то строения, огороженного забором из проволочной сетки. И парк, и здания когда-то были собственностью одного человека. После национализации роскошному имению на краю города нашли другое применение.

Макс чувствует себя отвратительно. Он догадывается, что не вполне нормален, но и те, снаружи, ничуть не менее больны. Все поражены слепотой и загипнотизированы близостью смерти. Мир покрыт толстым слоем коросты и искажен точно так же, как прекрасный летний пейзаж за грязным окном.

Фокусируя взгляд на стекле, можно увидеть следы, оставленные мухами и дождями. Если смотреть вдаль, эти следы становятся преградой для света, а человек попадает в ловушку восприятия. Особенно, если начинает присматриваться к фигуре, появившейся за сеткой.

Женщина вышла из соседнего здания и стоит, вцепившись в проволоку побелевшими пальцами. Она – символ невыразимого отчаяния и безысходности.

Мимо скользят редкие прохожие. Она не пропускает ни одного и у каждого просит сигарету. Они делают отрицательные жесты и невольно ускоряют шаг. Боятся ее взгляда. В нем – осуждение и безумная насмешка.

В поведении женщины чувствуется непоколебимое, звериное терпение. Она будет стоять у забора до тех пор, пока животные с волосатыми руками не уведут ее в палату.

На лице у женщины виден длинный шрам, протянувшийся от виска до скулы. В ее красоте есть что-то отвратительное.. Это Ирина Савелова. Макс узнает ее, и ему становится очень, очень плохо.

– Дайте ей сигарету, скоты! – шепчет он в абсолютной тишине.

– Кто-нибудь, дайте ей сигарету…

Апрель – август 1996 г.

Андрей Дашков Двери паранойи

Посвящается невинным жертвам психиатрического террора, а также одиноким людям и бездомным собакам.

Комментарий посредника

Нижеприведенная рукопись попала ко мне при странных обстоятельствах. В русском языке слова «странный» и «страшный» очень похожи – должно быть, это не случайно. Разница в одну букву иногда соответствует неуловимому изменению в ощущениях. Потом изменяется настроение, окружение, восприятие, в конце концов, вся жизнь. Около года я балансировал на грани между странным и страшным – и через равные промежутки времени получал письма… якобы от героя романа «Умри или исчезни!». На самом деле его трудно назвать героем. Лучше так: от персонажа, оказавшегося живее всех живых.

Первое письмо пришло спустя четыре месяца после выхода книги. Конверт был самодельным, склеенным из листа писчей бумаги далеко не высшего качества. На нем рваным почерком был выведен адрес издательства и моя фамилия. Письмо предназначалось для передачи. В углу конверта имелась едва заметная подпись отправителя: «Макс». Удивительно, но какой-то добрый (или злой? – теперь уже не знаю, что и думать) ангел, занимавшийся перепиской,честно выполнил свою работу – и письмо все-таки попало ко мне.

Не буду пересказывать его содержание. Некто (тогда я был абсолютно уверен в том, что это чья-то придурковатая хохма) пытался убедить меня в существовании человека, которого я сам же и придумал. Более того: из письма следовало, что этот человек находится там, где я оставил его в эпилоге своей книги, – в месте, прямо скажем, непривлекательном.

В первом письме еще не было ни слова о помощи. Только описания больничного быта, каких-то болезненных состояний, психоделических видений, иллюзорных посещений и т.д., и т.п. Ну и немного упреков. Немного невнятных угроз. Совсем чуть-чуть… Я выбросил то письмо и теперь уже не могу доказать даже самому себе, что все это мне не приснилось. Вот всего лишь несколько характерных отрывков из него (привожу по памяти, смягчая текст):

«Привет, земляк, мать твою! Спасибо, конечно, за то, что упрятал меня в психушку, но лучше бы ты этого не делал, а дал Виктору пристрелить нас с Иркой! Хорошее убежище, ласковые санитары (я называю их доберманами), с бабами, правда, напряженка – поэтому большинство наших сами трахают себя в туалете. Ну, это те, кто и все остальное может делать самостоятельно.

Есть и такие, которые не могут, – это мясо для доберманов. Санитаров они сильно раздражают, но вся штука в том, что те любят мясо. Желательно с кровью.

А еще эти твари любят власть – пусть даже над олигофренами! Зайдет такая жирная морда, зубами клацает, ручищи волосатые, из пасти дух, как из помойного ведра… Ну и начинается. Самые добрые обходятся щелчками и подзатыльниками. Это у них дружеское обращение. Про речь я уже не говорю – можно энциклопедию нетрадиционного секса написать. И ведь их можно понять – действительно неприятно за кем-то дерьмо убирать. Ненавидят наши доберы эту работу, но приходят. Снова и снова. Несколько раз в день. В общем «песня остается прежней»… Власть! Это вам, ребята, не шутки. Это покруче всякого секса. Особенно если у тебя уже не стоит.

Впрочем, как-то раз во время избиения младенцев я наблюдал эрекцию у одного из доберманов. Возбудился, мразь, от избытка чувств. Так кто же из нас больной?!.

Ладно, земляк, извини – выговориться хочется, а потрепаться не с кем. Соседи по камере (то есть палате) не в счет; с ними у меня неписаный договор о нераспространении. Хочешь знать, чего? Всего того дерьма, что скапливается в голове. Секунда за секундой. Минута за минутой. Час за часом. День за днем. Непрекращающийся дождь из дерьма… И так четыре года. Говорят, это немного. Не знаю. Я уже забыл, как пахнет весенний воздух, и вижу солнечный свет только через грязное стекло. Не помню вкус портвейна, не говоря уже о женских ласках. Недавно мне снился сон… Нет, об этом в другой раз.

…Лучше бы ты спрятался. Скоро они найдут меня. А когда найдут, захотят узнать, откуда тебе стало известно про мои дела. И про Ирку. И про Клейна. И про слепоглухонемого мальчика. И, конечно, про НЕГО. Тс-с-с! Молчу, молчу, молчу. Лучше мне помолчать об этом. Иначе однажды ночью…»

И дальше в том же духе. В рукописи все это изложено гораздо подробнее. Я привожу ее в первозданном виде, не изменив ни единой строчки. Простим бедняге экстремизм суждений и грубость выражений – для психа он еще довольно деликатен. Кстати, теперь я вовсе не уверен в том, что он действительно псих.

Потом письма стали приходить с дивной регулярностью – по одному в месяц. Двенадцать писем за год. Тем, кто интересуется астрологией, могу как-нибудь показать уцелевшие одиннадцать – возможно, тут есть какая-то связь (во всяком случае, упоминания о Зодиаке в них имеются). Мне было не до того.

Уже второе письмо содержало такие подробности о моем интиме и воображаемом интиме самого Макса, что я понял: кто-то добрался до моих печенок. Конечно, не тот парень с копытами в лакированных туфлях, торгующий в розницу на перекрестках. И не герцог из «Умри или исчезни!». Мне еще не было страшно. Знаете, как это начинается: легкий холодок, пробежавший по спине, пара-тройка ночных кошмаров… Цветочки по сравнению с тем, что пришлось пережить позже.

Третье, четвертое, пятое письмо. Тогда я еще работал. Выражаясь техническим языком, «сохранял работоспособность». Способность-то я сохранял, но вот писать (ударение на втором слоге) становилось все труднее. А главное, незачем. Охота, начавшаяся на страницах книги, продолжалась наяву. Рассказывать об этом бессмысленно. Дальнейшее будет ясно из рукописи Макса, в том числе и то, как она оказалась у меня.

Еще одно замечание: описываемой Голиковым больницы, по-видимому, не существует. Во всяком случае, я навел справки и не обнаружил в Харькове ничего подобного. В рукописи имеются явные нестыковки с окружающей меня действительностью. Возможно, Макс находится в другой, искаженной реальности – и тогда это последняя шутка, которую сыграл с ним таинственный «препарат» Клейна.

Я стараюсь забыть о неразрешимых пока вопросах. Например, о письмах. Кто на самом деле писал их, и как они попадали ко мне?.. Поэтому, пытаясь сохранить остатки здравого смысла и упорядоченности (пусть даже кому-то покажется, что это просто еще одна мистификация), я добросовестно пронумеровал страницы, продублировал каждую на «ксероксе», не поленился дать сноски, чтобы прояснить, откуда этот псевдо-Макс «черпал вдохновение». Короче говоря, облагородил пачку, часть которой представляет собой нарезанные из рулона и коряво исписанные листы туалетной бумаги. Общее название тоже я придумал – конечно, немного претенциозное, но что поделаешь: все мы, писаки, такие – любим пустить пыль в глаза…

Я заканчиваю эту, в сущности, бесполезную работу и упаковываю рукопись в большой конверт для отправки. Кому? Не знаю… Может быть, лучше сжечь? Кое-кто утверждает, что рукописи не горят, – самое время проверить это.

Пока я вожусь с бумагой, слушаю «Дорз». Моррисон орет: «Беги со мной!» Все, пора бежать. Макс, где ты?!. Ребята, если вы еще не поняли, повторяю: ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОРА БЕЖАТЬ!

* * *

КОРОТКАЯ СПРАВКА: Голиков Максим Александрович, 1963 года рождения, холост, детей нет, без определенных занятий. Диагноз при поступлении: агорафобия^[22], онейроидная кататония^[23], императивное искажение восприятия с трансформацией галлюцинаторного синдрома в реактивный параноидный^[24]. В настоящее время имеет место ярко выраженный амнестический синдром^[25] с устойчивыми конфабуляциями^[26].

Часть первая Пациент

1

Привет вам, свободные!

Окончательно впал в маразм и начал подыскивать эпиграф для своей писанины. Книг у меня всего две, да и те оказались здесь случайно. Читать нам не разрешают – наверное, хотят, чтобы мы реализовали Дзен. Поэтому бесплодные интеллектуальные упражнения мне ни к чему. Прямой вред для моей кристально чистой души.

На самом деле доберманы добросовестно перерыли мое белье и тумбочку (должно быть, искали «колеса» или жратву), забрали пачку «дирола», которую мне подарил Морозов, но книги почему-то оставили. Поржали, конечно, над дураком, но оставили. Плохо бдят, сволочи. А ведь я слышал, что убить человека можно и уголком конверта, если знать, куда ударить. Между прочим, у моего Эдгара Ли Мастерса такие твердые острые уголки…

Ладно, не туда меня понесло. Начнем сначала. Эпиграф:

…И когда меня выпустили,

Я вдруг понял, что жизнь – тюрьма,

И лучшее, на что можно надеяться, –

Это умный и добрый сосед по камере^[27].

Привет еще раз!

Моих соседей по палате трудно назвать умными и добрыми. Себя к таковым тоже не причисляю. Достаточно почитать мою историю болезни и список моих «добрых» дел – все сразу же станет ясно.

Кстати, один из соседей теперь мой коллега. Художник пера, мать его… Дописался. По-моему, совершенно нормальный мужик, только зациклен на пресловутой «национальной идее». Общаться с ним можно, покуда разговор не коснется этой самой «идеи». Тогда он выходит из себя. В буквальном смысле. Был человек – и нету. Куда-то вышел. Ждите, будет позже.

С остальными еще хуже. У двери обычно покоится Шура Морозов, бывший сторож. Словарный запас соответствующий. Пятьдесят восемь лет. Неженатый – уже. Прикончил топором своих детей. Вроде некоего Делберта Грейди в «Сиянии» Стивена Кинга. Читали? Фильм Стэнли Кубрика видели? Вот-вот: девочки кровавые в глазах, и все такое… Правда, Шура, сволочь эдакая, не стал стреляться, как Грейди, а включил дурака, да так удачно, что по сей день считается чуть ли не ходячим пособием по психопатологии. Доберы его почти не трогают, а бабульки из столовой откровенно побаиваются (до сих пор не понимаю, где ему удалось «дирол» раздобыть – не иначе пожалел кто-то). Но сдвинулся он серьезно, иначе бы его здесь не держали. Абсолютно безопасен. Активности – ноль. Агрессивности тоже. Дед Мороз, да и только. Жалко, что без Снегурочки… Разговаривает ласково так, тихо. Со мной любит мягко побеседовать, детство свое деревенское, босоногое вспоминает… Мне-то что, поговорить я, конечно, не против, но как представлю себе деток изрубленных – мороз по коже и омерзение такое, что до чистых и гладких Шуриных лапок дотронуться не могу…

Четверо ребят из «Менструального цикла» – это продукты маниакального рок-н-ролла, кондового гранжа. Причем без дураков. Группа у них такая была там, на воле, а сами они до недавних пор являлись стопроцентно отвязанными придурками. Законченными нигилистами и антиобщественниками. Из тех, которых хлебом не корми – дай покричать «фак офф!» по любому поводу. Тормозов у них, конечно, маловато, но самый главный остался: пожить еще хотят. На этом их и подловили.

Сюда они, по-моему, из-за наркоты попали. Сами ничего не рассказывают, молчат. Кто-то ребятишек крепко напугал или на крючке держит. Никакие они не психи – обыкновенная болезнь левизны. Тяжелая подростковая форма. Но излечимая. В психушку их упрятали, это ясно как день. В общем, похоже, им самим тут спокойнее. Дурашки – думают, что дольше проживут! Наивные, однако и я такой же. Клевые ребята. Нравятся мне они. Нравились бы еще больше, если бы им здесь рога не пообламывали. А так – все, сдулись, уже не кричат. И свободу, оказывается, меньше жизни любят. Правильно, своя шкура дороже.

Один из них, Эдик, по кличке Потный, недавно заявил: «Мы пойдем другим путем!» Я его слушал, но думал вот о чем: впервые за два года он произнес четыре слова подряд и среди них – ни одного матерного! Для него это было поистине выдающееся достижение. Зато потом Потный отвязался на всех. Долго говорил. Что-то там о траханном государстве, траханных борзописцах (это он про нашего «Достоевского»), траханных лесорубах (это про Морозова), траханном гранже и своей траханной голове, в которой уже ничего не держится…

Вся «МЦ» чуть не подохла со смеху. Мы с барабанщиком Карлушей смеялись так громко, что Шуру разбудили. Тот на нас посмотрел с легонькой укоризной. Будто печальная собака, ей-Богу! Ну как его обидишь? Пришлось заткнуться, пока Шура доберманов не позвал…

Закончу о придурках. Они и сейчас, можно сказать, играют и поют. В основном стучат оставшимися зубами, хлопают ушами и временами покрикивают от боли. Задницы тоже в концертах участвуют. А все вот почему: доберы очень не любят деятелей из «МЦ» и частенько их бьют. Называют длинноволосыми дебилами, хотя длинных волос нет и в помине. Но такая уж у них, у доберманов, психология. Ненавидят все непонятное. И кидаются.

Поэтому я стараюсь мыслишки свои скудные не афишировать, любви к рок-н-роллу не обнаруживать. Иногда по ночам тихонько треплемся с непримиримыми «менструаторщиками» про «Лимонные головы», «Дыру», «Девятидюймовые гвозди». Однако делаем это, когда Шура спит. Есть подозрение, что он, собака мерзкая, постукивает. Правильный сын своего народа. В чем-то лечение пошло ему на пользу – все-таки вернулся на путь истинный…

Но вообще-то я, как Штирлиц, больше стариков люблю и их стариковскую музыку. По мне, если совсем хреново, то уж лучше «Студжиз» послушать. Мусор из головы выгрузить. Такой драйв прет! Такой мрак! Такой суицид!.. Жаль, давно не слушал. Клейн, сволочь, всего лишил. Как говорится, обездолил и сгинул. А мне что теперь делать? Без волшебного леденца Клейна, мать его так?!.

Ладно, надо взять себя в руки. Отчаяние очень близко. Остался один маленький шажок – и уже не выплыву. Не выплыву, ребята. Никто меня не спасет…

Надо думать о хорошем. Знаете, как в песне: «Думай о хорошем, я могу исполнить!» А кто же исполнит? Ты, что ли? Это называется «прочти и помоги!» Ага, сейчас, разбежались… Макс, Максуля, прошу тебя: думай о хорошем! Думай, дорогой, у меня же, кроме тебя, никого нет!..

Медитировать, что ли? Так, чтобы обходиться вообще без мыслей… Пробую снова и снова. Пока не получается. Может быть, лет через двадцать обрету просветление. Перед тем, как сдохнуть. Правда, если верить всем этим святым ребятам, я воспарю вне времени, и для меня близость смерти уже не будет иметь никакого значения. Итак, есть за что бороться. Имею шанс получить свободу и вечность впридачу. Но вся штука в том, что эта сволочь Виктор найдет меня раньше.

Я из тех, кто опоздал.

Навсегда.

2

Утро. За окном светит солнце, и распускаются первые листья. Небо пронзительное, как крик новорожденного, а я задыхаюсь в непробиваемом панцире своей тоски, будто глубоководная рыба.

Я лежу, глядя на синий бездонный треугольник, и во мне еще бродит ночной сон. Сон напугал меня, но результат пробуждения пугает сильнее. Наверное, это страх перед пустотой. Не думал, что могу бояться чего-то в этой клетке.

«Менструаторщик» по кличке Самурай повернулся ко мне и спрашивает:

– Макс, ты чего ночью орал, как петух гамбургский?

Что я ему отвечу? Пожал плечами: не помню, мол. На самом деле помню прекрасно – такое не скоро забудешь…

Сегодня воскресенье, и доберманы не торопятся. Первый появляется около десяти по моим солнечным часам. Моя койка стоит возле стены, и солнечный луч ползет по этой стене с рассвета до полудня. Я сделал едва заметные отметины на голубой краске. Исходил из того, что завтрак начинается в девять, а Сенбернар обычно является ровно в двенадцать. Ну а дальше как в школе: дети, разбейте сектор на три части… Точность небольшая, зимой и летом расхождения, наверное, огромные, но час сюда, час туда – для меня не имеет никакого значения. Резиновое время; безразмерные дни и ночи; секунды тянутся, годы летят… От вечного тиканья, раздающегося между ушами, можно свихнуться. Кто бы сломал проклятый маятник в моем черепке? Все это хрень и баловство!

Кстати, о Сенбернаре. Так я прозвал главного врача этой тюремной психушки за величественный вид и отвислые щеки. Кажется, он профессор, и при этом сволочь редчайшая. Гораздо более утонченная, чем его сторожевые псы. Доберы шефа втайне ненавидят, как и любого кадра с десятиклассным образованием, не говоря уже о высшем. Но вынуждены подчиняться – жрать-то хочется. Сенбернар, в свою очередь, их презирает и при разговоре брезгливо оттопыривает нижнюю губу. Глазки у него слезятся, а веки красноватые и припухлые.

Он слишком солиден и занят собой, чтобы приходить часто, однако, когда это все же случается, мы имеем дело с явлением почти божественного масштаба. Еще бы: в его руках ключи нашей жизни и смерти. Ну, свободы уж точно. От него зависит, выпустят нас отсюда через некоторое время или оставят гнить навечно… Он решает, здоров ты или болен, опасен или безопасен, человек ты или просто кусок мяса. Он – последняя инстанция. Поэтому в его присутствии даже отвязанные придурки из «МЦ» засовывают свои грязные языки в свои грязные задницы и ведут себя как хорошие мальчики.

Но вряд ли это существенно повлияет на их судьбу. Сенбернар неумолим и лишен эмоций, точно дохлая корова. Он даже игнорирует наши вопросы. Мы для него вроде белых мышей – издаваемый нами писк ничего не значит. Так себе – реакция на раздражитель…

Он изучает наше поведение, глубину нашей деградации – белый идол, преисполненный чувства собственного превосходства. Хотя о каком поведении может идти речь в этой клетке? Вполне вероятно, что маньяк окажется примерным заключенным, а нормальный человек перегрызет себе вены от безысходности. Не каждый из нас Боэций, и не каждому дадут написать «Утешение философией». У нас бы тебе отбили почки, Боэций, и всякую охоту философствовать.

* * *

Одиночество сводит с ума быстрее, чем что-либо другое. Вы не знали? Одиночество опустошает, от него воют на луну, оно убивает способность радоваться простым вещам и замечать страшные перемены. Когда-то я знал одинокую женщину – она была некрасива, и никто не хотел даже спать с нею. Я, кстати, тоже. По ее словам, ей снилось кое-что. «Кое-что» было почти приятным. Она пила успокоительное, но это не помогало. В конце концов сны довели ее до ненамыленной веревки.

Одиночество среди людей, в обществе которых я вынужден постоянно находиться против своей воли, еще хуже, потому что такое положение противоестественно. Оно разрушает последнее, что у меня осталось – хрупкие стенки моей личности. В городах это происходит сплошь и рядом, поэтому вокруг столько алкоголиков и психопатов, столько эксгибиционизма, столько обнаженной агрессии, столько распадающейся человеческой ткани. Пауки, посаженные в банку, начинают поедать друг друга…

Опять я не о том. Нельзя разбрасываться, иначе не хватит ни времени, ни бумаги. Буду описывать только реальное. То, что нельзя изменить. Все непоправимое и неотвратимое. Но я не могу изменить самого себя – значит, я реален? – и не могу изменить свои мысли – значит, они тоже реальны? О если бы самые черные из моих мыслей превратились в червей, змей, белых бультерьеров (черт, откуда эта блажь?!) – это была бы маленькая армия генералиссимуса Макса, и эта армия проложила бы мне дорогу к свободе!..

* * *

Сенбернар появился в палате со свитой из двух жлобов, немного попыхтел, приказал Шуре зачем-то открыть рот, едва скользнул по мне взглядом, указующим перстом обозначил очередную жертву и увел с собой Карлушу. На спецобработку. Не знаю точно, что это такое, но после процедуры каждый из «менструаторщиков» становится очень тихим. Примерно на неделю. По-моему, кто-то все же передает им наркоту…

Мои догадки лучше держать при себе. Тем более что скоро меня поведут на воскресную прогулку. «Прогулка» – это одно только название и вместе с тем особо изощренное издевательство. Гуляю я по глухому бетонному коридору длиной никак не меньше двухсот метров. Не знаю, куда он ведет, должно быть, прямиком в ад. Дежурному доберу даже лень за мной следить, и он оставляет меня здесь одного на час.

Бежать некуда, если вы не веселое привидение Каспер и не умеете проходить сквозь стены. За дверью – комната санитаров, где они режутся в деберц, пьют спирт, а по ночам трахают пациенток. В основном тех, которые не могут пожаловаться Святому Бернару, или тех, которые сами хотят. Насколько мне известно, ни одна еще не проговорилась.

Прогулки эти я ненавидел, хотя понимал, что двигаться надо. Четыре года в психушке – слишком долгий срок, чтобы действительно не сойти с ума. Но время – иллюзия, и рассудок иногда возвращается, как бродяга-зомби в свою разрытую могилу.

Хуже было то, что я превратился в скелет, обтянутый кожей. По правде говоря, я здесь совсем зачах. Иногда я шепчу себе: «Слушай, кретин, если ты собираешься когда-нибудь выйти отсюда или сбежать, тебе нужны силы». Для побега нужны силы, даже для надежды нужны силы, но откуда им взяться? Я пытался отжиматься от пола и подтягиваться на оконной решетке. Однажды за этим занятием меня застал ретивый доберман. В течение двух недель я не мог ничего делать руками. Даже жрал с трудом. Вилку держал в кулаке, как трехлетний. А теперь представь меня в туалете. Представил? Отдыхай…

Потом я пробовал снова – и слишком шумно пыхтел по ночам. Дали еще раз – понял, что Шура Морозов не дремлет. Прикончил бы тварь, да сил нету. Мышцы дряблые, ноги дрожат, в голове постоянный шум. Недолго мне осталось, люди…

Так вот, о прогулках. Не знаю почему, но выводят меня одного. Никто другой в нашей палате подобной привилегией не пользуется… С некоторых пор в комнате у доберманов появился приемник. Гулять стало чуть веселее. Сегодня услышал одну из новых музыкальных станций. И надо же – повезло! «Full Tilt Boogie Band» как раз играли «Заживо похороненный в блюзе». Верно сказано, без балды. Заживо похороненный – это я и есть. Чуть не завыл. И такая меня тоска взяла – хоть головой об стену!

Ну нет, думаю, суки, – не дождетесь! Собирал себя по крупицам, по кусочкам. О маме вспомнил, о тебе, Ирочка, стерва (ты-то хоть жива еще? как я тебя хочу!), об этом кретине Клейне, который втравил меня в это дерьмо, ну и, понятно, о тебе, господин писатель, раззвонивший обо всем в своей дурацкой книжонке! Спасибо еще раз, удружил! Теперь ничего не стоит меня вычислить. Надеюсь только на то, что Виктор книг не читает, или на то, что я для него – пустое место. Шлак. Живой труп. Смешная, конечно, надежда, но пока еще живу…

Кстати, надо будет письмо накалякать писателю, предупредить беднягу. А то ведь грохнут ни за что, и станет мне совсем одиноко. Все, решено – напишу письмо. Только как его отправить? Доберы злобствуют, а из наших вряд ли кого в обозримом будущем выпустят.

Кое-кто полагает, что у меня паранойя. Я всех своих соседей по палате задолбал – почти все время торчу возле окна. Наблюдаю. Странный я чувак – сбежать отсюда все равно невозможно. Да и некуда мне бежать. Но наблюдаю. Жду машину. Или вертолет. Или еще что покруче – ОНИ способны на все.

Вообще-то соседи правы – свет я им, конечно, заслоняю. Хотя какой тут, к чертям собачьим, свет?! Писателишка не ошибся – стекла грязные, мухами засиженные, и оттого кажется, что весь мир дерьмом облит. А когда кажется, значит, так оно и есть. Такой вот незрелый буддизм…

Пейзаж, между прочим, тоже невеселый. Решетки, чахлые деревья, грязно-красный кирпич. Ирку я, правда, ни разу не видел – тут писатель наврал. Впрочем, прощаю. Я же понимаю – художественный вымысел.

3

Только что написал цифру «3», но тут-то и завертелась карусель, тут-то все и началось.

До этого я не жил, а тихо гнил, коптил не небо даже – потолок.

Все изменилось за какую-нибудь пару месяцев. Спасибо тебе, неизвестный благодетель, кто бы ты ни был и где бы ты ни находился! Спасибо. Проси, что хочешь, – все отдам, все сделаю. Скажешь идти куда-нибудь – пойду. Если завтра попросишь душу – отдам и душу.

Только жизнь мою не проси. Ради жизни я и помощь твою принял. Если найду Ирку, не проси ее у меня – не отдам. Ну не такая же ты сволочь, чтобы Ирку у меня забирать, правда? Зачем тебе женщина? А Ирка всего лишь женщина, куколка моя любимая – две руки, две ноги, теплая влажная щель между ног (черт, так и до рукоблудия недалеко!) и килограммов примерно под шестьдесят тщеславия. Соблазнительная штучка. Еще одна потенциальная жертва. Только это нас и сблизило, когда она наложницей Виктора была. Шлюха продажная, но не могу без нее!..

Что сказать о первом появлении старика? Обычная была ночь, необычные сны. Описывать бесполезно. Девки, само собой, снились, только на самом интересном месте все хорошее внезапно заканчивалось. Меня бесполезно суккубами пугать – я оказывался в аду еще до полового акта.

Не знаю, как можно терзать нечто бесплотное, но именно это происходило в кошмарах. Плоти нет, и нет боли. Зато есть кое-что похуже. Распад личности. Осознание того, что уже не существуешь. Черные птицы по кусочку склевывают мозг, гигантский каток раскатывает его в лист бесконечно малой толщины, и штамп с твоим именем выбивает в нем черные дыры, пожирающие остатки света…

Той ночью я проснулся после очередного кошмара. Мне приснилось, что, поджаривая яичницу, я нашел на сковородке Иркины глаза.

* * *

…За окном висела половинка луны – знаете, такая кисло-желтая, печальная, голая. Я вытер пот со лба, отдышался, прислушался.

Морозов деликатно сопел в свои две дырки; Потный во сне постанывал, один раз даже ручонку вскинул. Остальные, включая господина писателя, пускали слюни в объятиях Морфея. Должно быть, объятия были ласковые, а руки у Морфея – пухленькие, как у той бабы, с которой мы в девяносто втором в вагончике канатной дороги…

Стоп. Это к делу не подошьешь. Итак, я прислушался, а затем и пригляделся. Свет луны был мглистый и рассеянный, словом, дорогу в туалет найти можно. Я ее, правда, давно отучился по ночам искать. Доберманов с подобной чепухой беспокоить нельзя. Не для того у них ночные дежурства, чтобы сопровождать в сортир каждого придурка, которому отлить захочется. Поэтому выбора у нас нет. Даже Самурай предпочитает терпеть, а у него недержание конкретное.

В общем, никакую дорогу я не искал. Просто смотрел на лунную нашу палату и потихонечку осознавал: что-то не так. Потом вспомнил, и мне стало не по себе. Казалось бы, глупо, но кое-чего я еще боюсь. У меня даже руки похолодели. Карлуша-то с процедуры не вернулся…

Я как-то сразу понял, что все: нет больше нашего Карлуши. Загнулся бедняга. Или загнули, но ему это уже без разницы. Остались «менструаторщики» без барабанщика.

Я себе мало доверяю. Почти совсем не доверяю. Однако на этот раз был уверен в том, что не ошибся. Еще труднее было спорить с тем, что я увидел на прибранной Карлушиной коечке.

Она стояла в углу, справа от моей. На ней лежал старик, повернувшись ко мне лицом. Его глаза под густыми бровями были открыты и, не мигая, смотрели на меня. Длинная черная борода свисала до пола, а седые волосы почти полностью покрывали подушку. Лицо казалось изможденным, как у заключенного из «Дахау», но во взгляде была безумная сила.

Понятное дело, я тут же захотел вонзить себе ногти в брюхо. Для проверки. Поскольку моя левая рука находилась в этот момент чуть пониже (ведь девки мне все-таки снились), то боль была такая, что я чуть не подскочил и даже сдавленно завыл. Чуткий наш Шура заворочался, почмокал губами, но не проснулся.

Старик продолжал по-прежнему спокойно смотреть на меня. В то, что его поселили в палату ночью, а я ничего не слышал, поверить было трудно. Вернее, невозможно, но рассудок еще цеплялся за какие-то рациональные объяснения.

Новый пациент был облачен в живописные лохмотья. До меня стало доходить, что если это и сон, то из тех, Клейновских, которые не отличишь от реальности, пока не перенесешься куда-нибудь еще…

И вдруг старик поманил меня к себе пальцем. Я еще не совсем очухался и никак не отреагировал. Тогда он бесшумно встал, бесшумно подошел и бесшумно присел на краешек моей кровати. Я отодвинулся, но недалеко. На гомика он был мало похож, а на убийцу тем более. Хотя последняя фраза есть еще одно свидетельство моей безмерной наивности.

Короче говоря, прятаться от него под матрас или устраивать родео в палате было бессмысленно. «Кончай меня, дедушка!» – подумал я наполовину в шутку, наполовину всерьез.

И тут он, будто в ответ, дал мне пощечину.

Я охренел. Ладонь у него была маленькая, холодная и твердая; глаза сияли, как у пророка, а губы кривились в брезгливой гримасе.

– А вот это уже хамство… – начал я вполголоса и протянул руку, чтобы пересчитать дедушкины вставные зубы. И что вы думаете – я не сумел его ударить! Понимаю, что надо, а не могу. Могу, но не хочу. Кстати, это почти одно и то же.

Я сразу вспомнил Харьков, свою старую квартирку. Тогда подобный фокус мне показывал Клейн. Однако масон, надо отдать ему должное, обошелся без рукоприкладства. Наверное, положение мое в те денечки было не такое паршивое. Вам судить – в книжке об этом эпизоде почти правда написана…

Невероятные глаза старика видели меня насквозь. Они препарировали душу с той же безжалостностью, с какой скальпель вскрывает тело. Вся моя несостоятельность, несовершенство, смехотворность моих самооправданий оказались как на ладони. Самому себе я представлялся вывернутым наизнанку. И в течение минуты не смел пошевелиться. Лучи, падавшие из чужих зрачков, пришпилили меня к месту, словно булавки бабочку. Зрачки светились, будто фосфоресцирующие шкалы приборов, а приборы эти показывали приближающуюся катастрофу.

– Пошел ты! – сказал я, злобно скрипя зубами.

Никогда, ни на одну минуту не хотел я признавать над собой чьей-нибудь личной власти. Если кто-то пытался давить на меня, я либо вступал в борьбу, либо уходил в сторону. Никому не лизал задницу. И не стучал лбом в стену. Кое-кто считает, что я много потерял. И не сделал карьеру. И остался никем. И у меня нет так называемых «друзей». Но это мнение придурков, которые регулярно упражняют свой язык.

Однако есть еще власть общества и системы. Эта власть безлика и размыта. Ее давление неизбежно, удушающе и неумолимо. День за днем система лепит из тебя то, что ей нужно. Деталь. Всего лишь одну из миллионов. Лепит в точном соответствии с шаблоном. И в конце концов вылепит, можешь не сомневаться… Необитаемые острова, полинезийский рай, тибетское вольное молчание – лишь призраки, образы-тени, окаменелости на зыбком дне твоего запуганного, раздавленного «я». Ты – стертая «индивидуальность», ограненная дешевка. Поэтому ты никуда не убежишь, а я буду слушать твои жалобы до самой смерти. И смеяться.

Ничего такого старик, разумеется, не сказал, а я не успел подумать. Наверное, это было лишнее. Он улыбнулся, но взгляд его не потеплел ни на градус и не стал менее безжалостным. Блеснули зубы. Я заметил себе, что у него хороший дантист.

– В тебе еще достаточно злобы, сопляк, – тихо проговорил старик.

У него оказался глухой приятный голос, без этих противных визгливых старческих ноток.

– Доволен? – спросил я. – А теперь катись!

Со мной происходило что-то непонятное. Почему-то я не хотел поднимать шум и обнаруживать присутствие этого старика, оскорбившего меня. Хотя доберманы наверняка отбили бы у него желание вести ночные беседы. Беседы, кстати, отнюдь не душеспасительные. Сомневаюсь, что они могли иметь лечебный эффект. Тем не менее я покорно лежал и слушал его бред. Или бредил сам.

– Ты хотел бы выйти отсюда, сопляк? – спросил старик уже без улыбки.

Я пропустил его дурацкий вопрос мимо ушей и задал свой:

– Кто ты такой?

– Если тебе будет легче, жалкое создание, то назови меня как-нибудь. Давай поиграем в эту игру – тебе ведь кажется, что у тебя бездна времени. Какие имена тебе нравятся? А какие звуки?

– Много понта, старик! – сказал я. – Сделай что-нибудь, а не трепись.

Он покачал седой головой. Волосы у него были длинные, белесые и жидковатые, как у престарелого Игги Попа. Я окончательно убедился в том, что он не из наших. С таким хайром тут не держат. Я безуспешно пытался угадать, откуда он взялся. И все время я продолжал искать себя в выпуклых сияющих зеркалах его глаз…

– Мой первый вопрос отнюдь не глупый, – проговорил старик с отсутствующим видом. – Разберись в себе. Может быть, ты не так уж сильно мечтаешь выйти? Когда хотят – делают… Снаружи страшно – ты не забыл? Охота продолжается…

Он задел меня за живое. За ОСТАВШЕЕСЯ во мне живое. Оно было похоронено где-то в непроницаемом саркофаге моей неврастении.

– Кто ты, старик? Я не шучу… – Голос у меня стал хриплым, как у Леонарда Коэна, вдобавок повредившего связки.

– Скажем так: я помогаю освободиться.

– Кому?

– Слабым. Глупым. Тем, кто считает себя бедными и несчастными.

И тут меня осенило. Я понял, кого напоминает мне этот клоун в его маскарадном тряпье. Я испытал даже какое-то облегчение, когда все превратилось в буффонаду. Однако радость узнавания оказалась недолгой. Потом меня будто обухом ударило. Разочарование было глубоким и болезненным. Мой чердак уже никуда не годился – в нем поселились призраки и фальшивые надежды.

Но старик не исчез. Он по-прежнему сидел передо мной – его дряхлая плоть излучала сверхъестественную, опрокидывающую силу.

– Фариа! – сказал я со всей издевкой, на которую еще был способен. – Я буду называть тебя Фариа, ты, обезьяна! Я понял тебя. Я прекрасно тебя понял. Лучше я подожду, пока ты сдохнешь, и посмотрим, что будет дальше!..

На него это не произвело никакого впечатления. Он был выше моей злобы и мстительности и безмерно выше моей боли. Страдание не могло вызвать в нем жалость – он действительно считал страдание следствием человеческой глупости и бесконечного несовершенства…

Он встал и направился к окну. Прошел сквозь решетку и растворился в лунном сиянии.

– Жди, – донесся до меня его голос, и одно только это слово убило во мне остатки иллюзий.

4

Я заснул только под утро, да и то от усталости, поэтому пробуждение было тяжелым.

Явь казалась мутной, как вчерашний суп. Троица из «Менструального цикла», обнаружив отсутствие Карлуши, нестройно выла «You Gotta Move» на плохом английском. Видимо, в знак протеста. Их вой и разбудил меня.

Я оторвал голову от тощей подушки и спросил сквозь сон:

– А где этот мудак Фариа?

Через секунду до меня дошло, что я ляпнул не то. Рокеры заткнулись и уставились на мой зевающий рот. Шура Морозов тут же нацелил на меня свои востренькие глазки. Псих – а чует, где жареным пахнет! Писатель глядел с тревогой за судьбы человечества. Очевидно, все пятеро решили, что я – следующий кандидат на промывание мозгов. Потенциальная жертва лоботомии. Макмерфи^[28] доморощенный…

Действительно, я засиделся в палате. В последний раз к моей черепушке подсоединяли электроды месяцев шесть назад. Мне повезло – меня пока что изучали, а не «лечили». Дело в том, что моя болтовня подтверждалась некоторыми фактами – трупами в «Черной жемчужине» и в парке, разбитыми тачками и так далее и тому подобное (читайте о моих подвигах в вышеупомянутой книжонке). Менты пытались разобраться, но, поскольку заявлений от потерпевших не поступало, бросили. Меня они потерпевшим не считают…

– Ты это о ком, старичок? – ядовито спросил Глист. – У нас, между прочим, траур. А ты, значит, поц невзрачный…

– Заткнись! – бросил я, и впервые за четыре года Глист не огрызнулся. Это было настолько странно, что наводило на размышления.

Жалко, что в нашем узилище нет зеркал – давненько я не лицезрел свою физиономию. Иногда, в солнечный день, если поднапрячься, можно увидеть свое отражение в оконном стекле – неясное и испещренное мушиными экскрементами. Я попробовал сегодня и увидел бледного бритоголового призрака со впалыми щеками, заросшими недельной щетиной. Глаза провалились так глубоко, что я не сумел разглядеть зрачки; только две точки ослепительно сверкали, словно частицы солнца. Их блеск был странным и неестественным.

* * *

Понедельник – просто день, незаметный в бесконечной череде таких же серых дней. Я давно перестал их различать. Это у господ писателей понедельник – день тяжелый. Наш кадр, например, с утра до вечера ходил по палате туда-сюда. Сочинял. А то, что сочинил, пытался выучить наизусть. Зачем – непонятно, но, должно быть, питает иллюзии. Хочет потомков осчастливить. Однако похоже, потомки останутся несчастными, как и все предыдущие поколения.

Дело в том, что Сенбернар запретил давать нашему писаке ручку и бумагу. Закрыл доступ к средствам производства. И даже снизошел до обоснования. Дескать, ручкой можно глаз выколоть. Мне кажется, что при желании глаза можно лишить и пальцем. Хорошо, что я этого Сенбернару не сказал – он бы нас всех точно изувечил. И лакали бы мы тогда суп из мисок, как натуральные бобики…

В общем, писатель ходил и бубнил себе под нос (память у него хреновая), Шура Морозов мозаику из бумажных обрывков складывал (вырвал, скотина, страницу из моего Мастерса), «МЦ» затянули «Протопи ты мне баньку по-белому», пока не появились доберы и не настучали им по ушам.

Нас построили в шеренгу – и в сортир. Затем в столовую. Ем я все меньше и меньше. Наверное, сказывается недостаток движения и секса. Особенно секса. Даже со здешней убогой порцией мне уже не совладать. Скоро рассыплюсь в пыль, как мумия. Ну и черт с ним, с этим Максом, – самому, признаться, надоел до чертиков. Растение, простейшее, амеба…

Весь день я думал о ночном госте. Пытался убедить себя в том, что не было никакого гостя. Но даже если так, то что означала эта галлюцинация? Почему я придавал ей особое значение – в отличие от всего остального? У меня бывали кошмары и пострашнее. Кошмары – и никаких надежд.

5

Одна из ночей на той же неделе. Может быть, со среды на четверг, может быть, с четверга на пятницу. Сны, конечно, меня не миновали. Правда, после позавчерашней процедуры мне уже не снится ничего эротического. Ничего красивого. Ничего из прошлого – ни синее небо детства, ни крымские пейзажи, ни чувственно-печальные ангелочки страсти… Мозги выжжены током, и черно-серые сны припорошены гарью. Глотка того «я», которому что-то снится, забита пеплом, а глаза разъедает дым.

Тот «я», которому что-то снится, заперт в ловушке. Надежнее, чем в древнеегипетской гробнице. Она чуть побольше моей палаты и заполнена трупами всех тех, кого я когда-либо знал. Трупы не разлагаются, это просто символы отсутствия жизни, абсолютно статичной ситуации, словно кто-то говорит мне: «Все, что ты считал живым и подвижным, на самом деле таковым не является».

Если прогуляться по этой страшной галерее, то можно отыскать и труп Ирины Савеловой. Она одета так же, как в тот день, когда мы бежали из имения мультимиллионера Макса. На ней мои джинсы и мужская рубашка, расстегнутая до пояса. Я вижу ее упругие загорелые груди с затвердевшими сосками и кружками, огромными, как донышко стакана. Длинные ресницы томно опущены. Между приоткрытыми губами поблескивает язык.

Можно было бы заняться любовью с трупом моей подружки, но сейчас она не вызывает у меня желания. Похоже, я освобождаюсь от привязанностей, однако вряд ли это путь к нирване.

Нет, нет и еще раз нет. Это путь к следующему мертвецу.

Клейн. Не думал, что и он окажется здесь; во сне я вообще не думаю.

Все появляется, как неоспоримая данность… Масон одет в свой всепогодный черный костюм, а на его щеках углем и помадой нарисованы масонские знаки.

У него потухшие глаза, которые кажутся стеклянными, а пальцы отвратительно скрючены. В одной руке – какой-то корень, отполированный до удивительной гладкости. Форма корня напоминает мне что-то, но я не могу понять, что именно, – дым по-прежнему разъедает глаза.

Я закрываю их, но продолжаю видеть кладбище своего прошлого сквозь прозрачные веки…

Несколько бывших любовниц. Некоторые весьма привлекательны, но я холоден, как отмороженный пингвин… Один из моих одноклассников, попавший под поезд и потерявший ногу… Соседская девочка, сварившаяся в кипятке. У нее пористая серая кожа, и я содрогаюсь даже во сне… Все это демонстрирует мне полное превосходство смерти, нестерпимую абсурдность и нелепость человеческого бытия…

И тут я увидел Фариа. Старый интриган лежал на кровати, позаимствованной кошмаром из нашей палаты. И он был мертв. Его профиль с твердым подбородком и прямым носом выделялся на фоне стены. Между веками – две черные щели. Лицо и кисти рук отливали смертельной бледностью даже в мглистой атмосфере того сна.

И вдруг я понял, что это не сон. Мертвый Фариа вновь посетил меня, расположившись на Карлушиной кровати. Я повернулся на бок, чтобы получше разглядеть его. Реальность происходящего казалась незыблемой. Луна истекала за окном лимонным соком. Никакой туманной дымки сновидения, никакого некрополя, никакой неопределенности. Все предельно материальное и знакомо до мелочей – от царапин на стене до легких позывов к мочеиспусканию. Мне показалось даже, что от дохлого старика доносится запах разложения.

– Урок первый, – произнес голос Фариа над моим левым ухом. – Мертвое иногда возвращается к жизни.

Он еще не договорил, а я уже дернул головой, рискуя повредить свои шейные позвонки. Сзади – никого, если не считать сопящего в двух метрах от меня Глиста. Никого; даже не было намека на скользнувшую за спину тень.

– Не крути головой, сопляк, – сказал Фариа. Голос по-прежнему доносился из некоего места, находившегося чуть позади и выше моего левого плеча. – Да, я именно тут. Рядом с твоей смертью. Мы подружились. Я уговорил ее подождать.

С меня было достаточно. Ах ты, думаю, Дон Хуан^[29] гребаный! Мало того, что дни мои тоской зачеркнуты, так ты будешь мне еще и ночи поганить!..

Но тут до меня дошло, что я, возможно, сам с собой в эти игры играю. Культивирую интеллектуальный онанизм. Мозги мои сдвинутые уже начинают мне подлянку подкладывать. Что-то с мозгами происходит – что-то страшное. Захотелось пальцы сквозь череп просунуть, запустить их в это самое серое вещество и разодрать его ногтями!

Должно быть, я на кровати вскинулся; сетка взвизгнула так, что Глист проснулся. Выматерился и уставился на меня, как затраханный филин:

– Макс, ты там дрочишь, что ли?!

Я хотел ответить. Даже рот открыл. И в этот самый момент сообразил, что Глист должен видеть не только меня, но и мертвеца, лежавшего на соседней кровати. Однако «менструаторщик» только похлопал заплывшими глазками и внезапно сел. Такое с ним бывает. Я взвыл про себя – Глиста потянуло на ночной разговор.

Раньше я его слушал бы. Из какой-то дурацкой человеческой солидарности. Но сейчас я понял, что эта солидарность утопит меня в море слов. Я не мог позволить себе утонуть. Я чувствовал, как мертвые и живые тянут меня ко дну. Из лучших побуждений. Вместе умирать легче.

– Заткнись! – рявкнул я. В последнее время моя речь не отличалась разнообразием. – Ложись спать. Спать!

Даже если он был полным придурком, то не мог не заметить мертвого старика на кровати. Тот находился в трех-четырех метрах от него, но взгляд Глиста скользил как по пустому месту.

Не говоря ни слова, «менструаторщик» приготовился уткнуться мордой в подушку.

– Стой! – внезапно сказал я. Хотелось, черт возьми, полной определенности. – Куда подевался Карлуша? Кровать пятые сутки пустая…

Глист посмотрел на меня с легким сожалением. Добрый он все-таки парень. Чувствительный.

– Ты приехал, чувачок, – сказал он радостно. – Все! Последняя остановка. Здоровья нет и уже не будет! Завтра тебе просверлят в головке маленькие дырочки. Здесь, здесь и здесь…

Его палецоказался возле моего виска, словно заранее намечая те именно места, где завтра появятся маленькие дырочки…

– Спи, скотина, – бросил я, отворачиваясь. А затем на всякий случай протянул руку и потрогал холодную ладонь мертвого старика. На ней остались углубления от моих ногтей. Этот труп был не менее реальным, чем я сам.

– Хочешь перебраться на Карлушину кроватку? – спросил сзади Глист.

Я дернулся, и он тотчас же забился под стену. Раньше он меня не боялся (как можно бояться дистрофика, в котором осталось пятьдесят пять килограммов костей и дряблой кожи?), однако в последнее время начал уважать старших.

Прошло минут десять, а может быть, двадцать. Я неотрывно смотрел на труп. Казалось, от него исходит холод, и волна омертвения медленно распространялась по моим конечностям…

Потом веки Фариа дрогнули. Уголки его глаз заблестели. Губы набухали кровью. Восковая фигура постепенно превращалась в человека. С тихим хрустом распрямились пальцы.

Впервые в жизни я наблюдал, как зарождается дыхание. Легкое, совершенное, глубокое – дыхание существа, пьющего прану. Для него не было помех в виде железобетонных перекрытий и толстых кирпичных стен. Звезды истекали дармовой энергией, которая наполняла поднебесное пространство. И труп возвращался к жизни…

Фариа сел на кровати легко и бесшумно. Он двигался так, словно перетекал в новую форму. Я понял, что могу простить ему многое, если не все. Он смотрел на меня с безграничным превосходством, будто был сверхсуществом со звезд или из поповских легенд. Я начинал верить ему, хотя считал, что уже не способен поверить никому.

– Урок второй, – сказал Фариа, который еще минуту назад был мертвее глиняных табличек из Мертвого моря. – Ты должен научиться оставлять свое тело – это опыт фиктивного бессмертия. Тогда ты перестанешь бояться; это придаст тебе неуязвимость…

А вот тут мне опять захотелось послать его к черту. Он болтал, как проповедник, – но я не знал никого, кому помогли бы одни только слова. Вскоре выяснилось, что я недооценил старика. Он не ограничился пустопорожней болтовней и начал действовать. Его действие, поначалу незаметное, расплющило мое «эго» и перевернуло всю мою жизнь.

6

Нечто висело совсем близко от меня. Оно было невидимым, однако я ощущал его присутствие. Оно проникло внутрь – поверьте, это было совсем не так приятно, как соединиться с женщиной, и гораздо хуже, чем появиться голым в каком-нибудь кабаке.

Я почувствовал себя эксгибиционистом поневоле. Тому, что оказалось во мне, было плевать на мою плоть, и впечатление было таким, что оно равнодушно вертит в своих бесплотных пальцах мою нагую душу – вертит, будто никчемную стеклянную безделушку, которую кто-то тщетно пытался выдать за бриллиант…

Когда я немного привык к этому и посмотрел на Фариа, то снова увидел омертвевшего старика. Он не дышал; его тело окаменело в устойчивой позе; улыбка застыла на губах – от нее веяло неземным покоем. Счастливый корм для червей. Будда всех шизофреников, тщетно жаждущих спасения.

Его сущность, не вполне человеческая, находилась во мне, слилась со мной. Он сделался частью сознания, к которой прилепилась моя трепещущая душонка. Через мгновение я почувствовал, что меня вынимают из тела, словно руку из перчатки. Легкое смещение, неописуемое изменение, неуловимо отличающееся от любого мыслимого движения, – и вдруг я стал намного больше того, чем был прежде. Я смотрел во все стороны миллионами глаз, но лишь с огромной натяжкой это можно было назвать «зрением».

Я испытывал невероятное облегчение. Я осознал, что колодки плоти – это предельное зло, подлинное проклятие, худшее и самое совершенное изобретение дьявола. Так мне казалось тогда. Сейчас я так уже не думаю.

…Справа и подо мной находилась моя бритая голова. Я впервые увидел себя со стороны и ужаснулся. По правде говоря, ужас мне внушала мысль о том, что рано или поздно придется возвращаться. Зачем? Не знаю. В этом была некая предопределенность, прекрасно переданная вульгарной фразой: «за удовольствие надо платить».

Существо, вытряхнувшее меня из полутрупа, повисло где-то рядом, но слова «рядом», «справа» и «под» не совсем верны. Они обозначают относительное местоположение в пространстве, а «там» не было ничего подобного. Другое дело, что я не мог оценить значение этого странного опыта, будто кролик, которого запустили в космос. Да, умереть теперь было бы полегче, но не жить – вот в чем вся штука! Иное существование – оно просто ИНОЕ, а как быть с ним, этим тараканом в банке, ничтожным насекомым по имени Максим Голиков?..

Треклятый Фариа наверняка почувствовал что-то и поэтому отпустил меня. Вне его защиты я ощутил потерянность – дичайшую, жуткую, непреходящую. Даже сравнивать ее с человеческим отчуждением было кощунственно. На изнанке жизни господствовали абсолютный холод, полное запустение. Я был слепым детенышем, навеки утратившим мать. Да и была ли она вообще? Здесь никто не рождался, но кое-кто умирал… Потусторонние течения медленно переносили призрачный прах. Сознание мутилось, подверженное мертвенным влияниям… Тут было гораздо, неизмеримо хуже, чем в любой, самой страшной земной тюрьме. Потому что не было конца страданию. Даже в прахе тлела ужасная истина…

Если бы не Фариа, я, наверное, сгинул бы в том мрачном океане без берегов и островов, и носился бы, словно Летучий Голландец, – черный сгусток, навеки замороженный ужасом. Фариа, этот нелюдь, природа которого оставалась для меня тайной, был непрочной опорой, но единственной. Мне ничего не оставалось, как только цепляться за него из последних сил, пренебрегая дурацкой логикой, расшатанным рассудком, предательской памятью. И еще я понял, что Клейн не обманывал меня в самом важном. То, о чем раньше я знал лишь понаслышке, теперь пришлось испытать самому…

В первый момент «возвращения» мне показалось, что я – легкий и зыбкий, как свет, – пытаюсь втиснуться в голема. Мучительная сухость, тяжесть, безжизненная глухота глины… Неподвижность, неспособность сопротивляться, чудовищная слепота…

Все это длилось целую вечность, пока я не поднес к лицу одеревеневшую белую руку и не начал пальцами открывать свои веки…

7

А потом Фариа исчез на долгие два месяца. Еще никогда ожидание не казалось мне до такой степени невыносимым. Время тянулось, как жевательная резинка, оставленная проституткой на стойке бара, и внушало такое же отвращение. И нарастал страх – оттого, что ничего не происходило… В первые дни после «урока» я ощутил прилив энергии, ненужной и почти вредной для моего цыплячьего тела. Она не могла найти выхода и начала понемногу пожирать меня изнутри, превращаясь в отработанный шлак отчаяния.

Фразы старика о бессмертии и неуязвимости многократным эхом звучали в моей голове, но только раздражали, как назойливый мотив. Тот «урок» ничему меня не научил; по крайней мере, я так думал. Я был свалкой ядовитых отходов собственного цинизма. Я чувствовал себя ничтожным и жалким, уже не способным сыграть в ту игру, в которую втягивал меня Фариа.

Слишком поздно, слишком поздно… – в те дни я понял, что это значит: слишком поздно. Все в этой жизни приходит слишком поздно – и настоящая любовь, и ненависть, и признание, и падение, и вера, и безверие, и успех, и даже избавление. А кое-что не приходит никогда, но если ты наконец смиряешься с этим, то оказывается, что и смирение твое безнадежно запоздало.

Проклятие, кажется меня клонит в тошнотворную литературщину. Тут существует опасность впасть в маразм, что мне, человеку с отклонениями, в общем-то простительно. Когда пишешь слишком много, писанина неизбежно становится «вещью в себе», и поневоле начинаешь ловить кайф, если получается неплохо. Так я открыл, что мне не чужд главный грешок всех писак: они относятся к своим опусам слишком серьезно… Ну ничего, это ненадолго – скоро для ручки и бумаги не останется ни времени, ни желания.

И все-таки я не угомонился и тренировался, когда меня оставляли в относительном покое: чаще по ночам, в своей коечке, а днем в сортире или в душевой. В последнем случае – в присутствии доберманов. Стоя за тонкой перегородкой, я слышал их учащенное дыхание сквозь плеск воды. Они возбужденно истекали слюной. Так на них действует наше голое беззащитное мясо. Кроме того, все мы трусливо излучали жертвенность. Нам повезло, нам очень повезло, что среди наших санитаров не было «голубых»!

Честно говоря, мне больше ни разу не удалось выйти из тела. Может быть, страх въелся глубоко в сознание, может быть, грехи в рай не пускали. Фариа, я плохой ученик! И, наверное, ты правильно сделал, что бросил меня к черту…

Между тем кое-какие печальные события все же имели место. Пока я был всецело поглощен собой, очередной персонаж безвозвратно исчез со сцены с кафкианской необъяснимостью и обреченностью. На этот раз Сенбернар почему-то решил промыть мозги моему собрату по перу. Наверное, господин сочинитель окончательно свихнулся, пытаясь запомнить собственный бред.

У меня появилось иррациональное чувство, что я стою в очереди на уничтожение. Зло, неведомое, но неотвратимое, словно падение гильотинного ножа, подкрадывалось все ближе, вернее, меня самого тащил под нож дьявольский конвейер. Люди, покорные, как телята, которых ведут на убой, стояли на конвейере впереди и позади меня. Все знали: те, кто впереди, не возвращаются. И каждый заклинал судьбу: «Только не я, только не я, только не я! Ведь я счастливчик с детства…» Спи спокойно, счастливчик! Тебя уже сожрали псы и запили твоим благодушием. Мне кажется, будто я еще слышу твой шепот, но это какой-то другой, столь же неисправимый дурак надеется на чудо…

Я пытаюсь снова и снова сойти с конвейера. В темноте безлунной ночи, выкалывающей глаза, я отказываюсь от своей привязанности к телу, презираю этот ни на что не годный инструмент, не оставляю нелепую надежду извлечь силу из пустоты. Я не знаю, поможет ли мне это сбежать, вернуть ту, которую я люблю, или хотя бы обрести самого себя.

8

Наконец-то появился этот клятый аббат!

Я думал, что мы репетируем тихий мирный побег и старику останется только в нужный момент выдернуть меня из моего полудохлого организма. Правда, существовала опасность очнуться где-нибудь в больничном холодильнике со вскрытым животом и увидеть рядышком на полочке собственные мозги, но, как говорится, кто не рискует… Ненавижу «Шампанское»! Не-на-ви-жу этот газированный сок!

Должен заметить, что граф Монте-Кристо из меня никакой. О мести не могло быть и речи – я даже не знал, кому мстить. То, что люди являлись всего лишь марионетками, а ниточки от них тянулись в другой мир, я понимал прекрасно, однако симпатии к двуногим и к самому себе это не добавляло. Еще я понимал, что никогда не стану свободным, – вне этих стен я обречен на новое бегство, непрерывное бегство. Причем с обязательной перспективой уничтожения. Даже Клейн не спасся, а я был слепым щенком в сравнении с ним.

Но, оказывается, я ошибался, намереваясь отлежаться в гробу, пока смерть будет обделывать мои делишки. Тихого ухода не получилось; как и масон, этот новый «союзничек» не придавал ни малейшего значения моему стремлению к покою и моему желанию остаться незаметной невинной овечкой и малопривлекательной мишенью.

Он появился в конце мая, когда жизнь и весна тщетно бились о грязные стекла наших окон. Зелень была как осадок на дне пивной бутылки, а небо – как застоявшаяся вода в бассейне. Голоса птиц звучали приглушенно, и затерянно выли в утреннем тумане заводские гудки…

В нашу палату все еще никого не подселили, и мы оставались впятером: я, детоубийца Морозов, Самурай, Потный и Глист. Самурай, извращенец, поочередно спал на освободившихся коечках; видимо, это давало ему иллюзию выбора. Потом кто-то из дежуривших ночью доберманов заметил это, и Самурай вынужден был усвоить команду «место». Его дрессировали довольно-таки негуманным способом.

А я был послушен и терпелив, как никогда. Усыплял бдительность, чертов конспиратор. Воскресные прогулки не были отмечены подарками судьбы – доберы предпочитали слушать спортивные новости, репортажи с футбольных матчей или совсем уж попсовую лажу, которая приторным тающим сиропом стекала по их стоячим ушам.

По ночам стало чуть полегче. Кошмары продолжались, но как бы отодвинулись на безопасное расстояние: я наблюдал за ними со стороны – одинокий зритель в собственном кинотеатрике ужаса. Сломанный проектор воспроизводил рваные куски, темный зал был полон тревожного и зловещего ожидания, а на экране мелькали тени ощущений, призраки желаний, беспросветные кляксы страха…

В одну из таких ночей фильм прервался. Я лежал во мраке, спеленутый покорностью, и уже не пытался прикидываться трупом.

– Урок третий, – произнес Фариа, и я почувствовал себя так, словно, блуждая в глухом лесу, наконец нашел дорогу к дому.

Как мало надо человеку, чтобы зацепиться за надежду! Иногда достаточно услышать призрачный голос в темноте:

– Урок третий. Концентрация. Сила без концентрации бесполезна и не может быть проявлена…

Я поискал старика взглядом. Была ночь новолуния, поэтому видел я немного – только чей-то силуэт на пустой кровати. Тихий голос звучал как странная музыка; я не очень вникал в смысл слов. Давно устал от мертвой мудрости. Слова «сила», «концентрация», «проявление» оставались абстрактными до отвращения.

Включился я только тогда, когда Фариа заговорил о конкретном.

– Какое оружие тебе нравится? – спросил он вдруг.

Что ж, поболтать на эту тему я люблю.

– Огнестрельное было бы неплохо.

Мне показалось, будто он разочарованно хмыкнул.

– А что именно? – Он задавал вопросы тоном пресыщенного гурмана, обсуждающего с голодным недоумком меню дешевой закусочной.

Конечно, я сразу вспомнил свою любимую пушку, выручавшую меня дважды, нет – трижды! Черт возьми, я любил ее почти так же сильно, как родную мать, – ведь она подарила мне целых три жизни, – а сеньора Беретту почитал не меньше, чем родного отца.

Фариа вдруг перевоплотился во фрейдиста-психоаналитика и понес какую-то чушь:

– Значит, тебе нравятся пистолеты… Ты не задумывался почему? Может быть, ствол напоминает тебе пенис, выстрел представляется аналогом семяизвержения, а следующий за ним разрушительный результат есть символическое проявление агрессивного мужского начала?

Признаться, я не нашелся, что ответить. Интерпретация моей склонности была не такой уж глупой, как могло показаться на первый взгляд. Моя мысль поневоле перепорхнула на длинноствольные винтовки, автоматы, помповые ружья, гранатометы – и уже подбиралась к розовым мишеням, когда Фариа оторвал меня от оружейно-эротических фантазий, на которые сам же и натолкнул.

– Ты отвлекаешься, сопляк! – Его голос стал строгим и угрожающим. – Я трачу на тебя силы и время, а значит, собственную жизнь, но, возможно, ты безнадежен.

– Иди на хер, старик! Знаешь, что такое четыре года без бабы? Я не человек, пока не получу то, чего хочу.

– Так тебе нужна женщина? Жалкое создание… – разочарованно пробормотал Фариа. – Ладно, приведу, – пообещал он потом (и не соврал, привел, чтоб меня черти взяли! Но об этом позже).

И продолжал морочить мой изрядно замороченный чердак. «Направленный взрыв… Пуля в узком канале ствола… Канал Сусумна в позвоночном столбе… Нервные проводники Ида и Пингала… Власть изнанки… Превосходство темной стороны… Пробуждение энергии в Муладгхаре… Смертельная концентрация… Прохождение через Сусумну… Выстрел… Реакция… Отдача… Разрушение…»

Я мало что понял. Аналогия между огнестрельным оружием и человеческим организмом была для меня столь же несущественной, как сравнение «беретты» с пенисом. Я предпочел бы реальную помощь, а не отвлеченную трепню. Меня вполне удовлетворила бы материализация желаний, которая, к примеру, имела место на харьковских задворках, где семеро бритоголовых уродов пытались сделать из нас с Иркой приправленный кровью салат.

Но Фариа, этот змей-искуситель, вел себя как законченный садист. Он дразнил меня, отодвигая наживку в тот самый момент, когда я готов был проглотить ее. Постепенно он вовлек меня в свою жестокую игру, и я понимал, что играть мне осталось недолго. Мои сожженные током мозги превратились в сгусток золы, закопченные глаза видели только тени, а из ушей тянуло запахом гари…

9

Она появилась следующей ночью. Я только начал погружаться в кошмар, и тут она придавила меня сверху своим роскошным восьмидесятикилограммовым телом. Ее кожа слабо светилась в темноте, и нельзя сказать, что я был от этого в восторге. Радиоактивная Венера взгромоздилась на мой таз, расплющив усыхающий стручок, а я все еще не мог прийти в себя от неожиданности.

Должно быть, аббат выбирал ее по своему вкусу, которого я не разделял. Рубенсовский тип. Секс-символ эпохи Возрождения. Пышная, рыхлая, вся в живописных складочках – эдакий ходячий гимн плоти. Лунообразное лицо было добрым и глупым.

Как ни достало меня воздержание, я, хоть убей, не мог возбудиться! Ирка стояла перед глазами – с ее упругой кожей, тугими ягодицами, длинными лоснящимися ногами, тонкой талией и плоским животом…

Понимая, что стравить давление мне все же необходимо, я последовал правилу «ночью темно…» и закрыл глаза. Действительно, давление достигло опасного уровня, но не там, где надо. Мой череп трещал, а удовлетворить Венеру я и не надеялся.

И тут я расслабился, то есть расслабился совершенно. Мне стало все по фигу – эта баба из преисподней, Фариа с его фокусами, Виктор, Савелова и я сам. Ничто не имело ровно никакого значения. То, что было у меня между ног, вдруг превратилось в механизм – бесчувственный и неутомимый.

Через десять минут Венера колыхалась на мне, как присыпанный фосфором студень, и задирала лицо к потолку, безмолвно прося пощады. Я лежал и равнодушно глядел на это жутковатое представление, ощущая себя живым только выше пояса… А потом ясность и облегчение внезапно снизошли до меня; я истратил жизненную силу, зато проветрил мозги. Самому себе я казался паровым котлом, который лишь чудом не взорвался.

Венера опустилась пониже. По части секса она умела многое. Языком и губами она работала с исключительным мастерством и быстренько довела меня до кондиции. Я еле сдерживался, чтобы не заорать. Представляю, что началось бы, разбуди я своими воплями придурков из «МЦ», – такое и не снилось постановщикам порнофильмов! Потом я вообразил себе наших тощих гранжеров рядом с этой пышкой и начал тихо хохотать.

Венера оказалась дамой невзыскательной и необидчивой. Она не отвлекалась – забот у нее был полон рот. Я даже хотел провести эксперимент, чтобы узнать, заметит ли кто-нибудь ее присутствие, – я ведь помнил, что Глист не видел и не слышал Фариа, как будто старика вовсе не существовало. Это означало одно из двух: либо мои галлюцинации совершенно неотличимы от реальности, и я был просто-напросто конченым придурком, либо аббат и его «подарок» посетили меня на самом деле, и тогда врач нужен Глисту, а не мне. Все эти рассуждения не тянули даже на гнилую философию, тем более что спустя пару минут мне стало вообще не до того…

* * *

Провожал я Венеру с чувством огромной благодарности, переполнявшим мою изрядно помятую грудную клетку. Она исчезла примерно так же, как ее босс, – просочившись для начала через оконную решетку. Без всякого напряга. Не поднимая пыли. Это было впечатляющее зрелище, чем-то напоминавшее компьютерные навороты с терминатором Т-1000 в «Судном дне». Возникшая ассоциация показалась мне на редкость удачной. Имя «Венера» как-то поблекло в сознании, и с той минуты в своих мыслях я ласково называл гостью «мой терминатор».

Так вот, исчезла она, постепенно растаяв во дворе. Я даже подумал: неужели ее и в самом деле никто не видит? Мне, пожалуй, хотелось бы стать свидетелем небольшого переполоха – это укрепило бы меня в моей шаткой вере, ведь я мог усомниться в чем угодно. Но все было тихо, ночь глуха и беззвучна; и только в присутствии спавших рядом людей я был уверен совершенно.

– Что – бессонница? Прими таблеточку, – зашептал вдруг деликатный Шура Морозов из своей кроватки, стоявшей возле двери. Было темно хоть глаз выколи, и я не мог его разглядеть, как ни пытался. Но голос у подлеца был вполне бодрый, то есть он наверняка не спал уже минут десять. Это наводило на размышления, от которых чердак превращался в карусель.

Я ничего не ответил и притворился дауном. Тем более что теперь меня действительно клонило в сон. Чресла немного побаливали (сказывалось длительное отсутствие тренировки), зато нервишки чуть поотпустили, а серенькое вещество плавало в приятном теплом бульончике. И я плавал вместе с ним. Плыл, плыл, плыл, пока не приплыл туда, где меня уже не было.

Только перед самым концом мне показалось, что я вдруг услышал далекий голос Фариа, который спросил:

– Доволен, животное?

10

Рано утром я начал отжиматься, рискуя снова оказаться с вывихнутыми пальцами. Пока Морозов спал, я успел сделать три подхода. Всего отжался девять раз. После этого сил во мне осталось примерно столько же, сколько в копченой селедке. Не знаю, что меня сподвигло на такое, но «довольное животное» явно чувствовало себя чуть менее тоскливо, чем обычно. Тупую апатию окончательно вытеснило тревожное ожидание. Долго ждать не пришлось. Джаз начался в ближайшее воскресенье.

* * *

Когда один из доберов повел меня на прогулку в бетонный коридор, я сразу понял, что дежурные санитары придумали какую-то новую гадость. Дверь в их комнату была плотно закрыта, а за стеклом маленького окошечка мелькали разномастные затылки.

В тот день меня пас Гоша – обрюзгший любитель пива двухметрового роста. Его барабан выдавался вперед метра на полтора. Ясно, что для равновесия доберу понадобилась соответствующая корма, а плечи он невольно отставлял назад. Жирный загривок был подстрижен, как выражался один мой знакомый, «заподлицо с ушами». Лично мне Гоша напоминал выкупавшуюся в пиве свинью, на которую по недоразумению натянули халат.

По пути он подгонял меня добрыми ласковыми словами, дружески тыкал кулаком в спину и пинал чуть пониже поясницы. Он явно торопился – в комнате дежурных происходило что-то интересное. Я не думал, что это животное можно чем-то заинтересовать, но именно так он и выглядел.

Гоша бросил меня в мрачной кишке, а сам рванул к двери, пританцовывая от нетерпения, как возбужденный бегемот. Я примерно догадывался, что это означает. Однако до сих пор санитары развлекались днем крайне редко – ночью времени было вполне достаточно. Кроме того, ближайшее женское отделение находилось в соседнем здании, а подземный переход уже давно был завален всяким хламом.

Когда добер открыл дверь, я услышал голос, от которого у меня все внутри перевернулось. Злоба черным шаром взорвалась в мозгу и едва не вышибла глазные яблоки. Меня затрясло – и тщедушное тело, и рабскую душонку. «Началось, – подумал я. – Началось!» Наступил день, когда надо было действовать. Бежать или подыхать…

За дверью поддали громкости, и теперь оттуда доносилось: «Когда меня ты позовешь, боюсь, тебя я не услышу». В полном соответствии со своим диагнозом я рассмеялся. Хохма была просто невероятная, термоядерная! Уверен, что именно в таком виде – с глупой улыбкой на лице – я и возник на пороге конуры, которая была святилищем наших доберов…

11

…И застал прелюдию к групповухе.

Ирку я узнал сразу же, несмотря на ее худобу и то, что она была еще зеленее меня. Двое доберов пытались сделать ей «скамейку». Для непосвященных объясняю, как это выглядит: Ирка стоит на четвереньках, один ублюдок со своим взведенным прибором приближается сзади, другой спереди.

Она, конечно, сопротивлялась. Пижаму с нее сорвали, и на теле были видны характерные следы от ударов резиновой дубинкой. Скорее всего, это слегка размялся Гоша, спина которого заслоняла мне ровно половину интерьера.

Хуже было то, что я не знал двух других санитаров. Не представляю, откуда они взялись и почему нарушили собственные правила: обычно доберманы предпочитают более покладистых пациенток, чтобы не искать приключений себе на голову и не иметь проблем с Сенбернаром.

Новенькие выглядели как журнальные плейбои – молодые здоровые самцы с неестественным загаром. Можно было подумать, что они совсем недавно вернулись из круиза по Средиземному морю. Из-под халатов виднелись приспущенные голубые джинсы. У одного парня гладкие темные волосы были собраны в «конский хвост» и перевязаны черной траурной лентой. На безволосой, блестевшей от пота мускулистой груди болтался «анх» – египетский крест. Я опустил взгляд пониже и увидел, что с прибором у этого жеребца не все в порядке – ему явно не доставало головной части…

Еще никто не успел ничего сделать, а я уже почувствовал что-то вроде болезненного толчка в живот. Ноги задрожали самым предательским образом. Пауза длилась меньше, чем мне хотелось бы. Потом время сорвалось с места и помчалось, как гончая за зайцем.

Гоша развернулся и выпучил глаза. Похоже, он был удивлен не меньше, чем я. Моя наглость просто не укладывалась в его свиной голове. Выразился он, конечно, непечатно. Первое слово в его тексте было «пошел», а последнее – «придурок» (то, что поместилось между ними, все равно не опубликуют (примечание посредника)). Пока он говорил, я прикидывал, куда будет направлен удар дубинкой, которую он машинально поглаживал, словно искусственный член.

– Макс! – заорала Ирка то ли от радости, то ли от неожиданности. Лицо у нее было безумное, будто она увидела привидение.

В ту же секунду я изо всех своих реликтовых сил врезал Гоше ногой по яйцам. То, что я сумел попасть, можно объяснить только полной внезапностью удара.

Ноги мои были обуты в мягкие тапочки, но и яйца добера не отличались крутизной. Он сложился пополам, что казалось невероятным при его брюхе, однако это меня нисколько не обрадовало. Вырубить такую пивную бочку я все равно не смог бы, и было ясно, что после того как Гоша очухается и поприседает, мои шансы на продолжение рода станут равны нулю.

Тем временем добер с «хвостом» уже упаковал свой поврежденный прибор в джинсы и приближался ко мне, профессионально подергивая плечами. Ростом он был с меня, но почти в два раза тяжелее. Его кулаки смахивали на два отлитых из бронзы кастета.

Второй урод, похожий на истинного арийца, даже не счел нужным поторопиться (еще бы – хиляк в тапочках не заслуживал особого внимания) и по-прежнему пытался обрадовать Ирку своей венской сосиской. Хорошо, хоть она быстро сообразила, что к чему, и принялась помогать бедному старому Максу. Ее помощь оказалась весьма своевременной…

Я нагнулся и вырвал дубинку из Гошиных пальцев; тому пока было не до нее. Пришлось проявить жестокость и въехать ему по переносице. Я сделал это с нескрываемым удовольствием и услышал мелодичный хруст; капли кровавого дождя застучали по линолеуму, а Гоша взвыл, заглушая Кузьмина, все еще сомневавшегося в своем слухе.

Потом я увидел во всех подробностях черную подошву действительно дорогого ботинка, на которой имелась рельефная надпись «Ллойд». Фраер с «конским хвостом» решил размять нижние конечности. Удар пришелся мне в грудь и отбросил меня на дверь.

Повезло еще, что я не наткнулся на ручку, иначе из отверстия в пояснице высыпался бы позвоночник. Дыхание сперло; несколько мгновений я пытался схватить ртом воздух. Откуда-то сверху на меня падали куски штукатурки и меловая пыль.

Доберманы захохотали, но Белокурой бестии вскоре пришлось заткнуться. Моя куколка проделала с ним примерно то же самое, что я незадолго до этого проделал с Гошей…

Интересно, почему главное достоинство самцов одновременно придает им такую уязвимость? Я дал себе слово когда-нибудь подумать над этим, а тогда мне пришлось срочно отклеивать себя от двери, потому что Ирка, похоже, могла стать жертвой номер один. Ее кулачок, врезавший санитару между ног, уже был зажат в его лапе, а предплечье вывернуто под углом, угрожающим целости локтевого сустава. Несмотря на распухшие яйца, добер собирался сломать ей руку и был близок к успеху.

Я использовал тушу скрюченного толстяка в качестве трамплина, прыгнув метра на три вперед, чтобы оказаться вне зоны досягаемости Хвоста. Для меня, дряхлого лысого кенгуру, это был выдающийся результат. Красивый «торнадо» добера не достиг цели. Я приземлился на свои подкашивающиеся ходули и в падении заехал дубинкой по шелковистому затылку белокурого. Что называется, вложил душу. Болтовня Фариа о концентрации показалась мне не такой уж чепухой. Во всяком случае, в тот момент у меня не было мыслей. Вообще. Я сам стал черным упругим куском резины. Безжалостным инструментом. Плотью, изуродованной неотвратимым намерением убить…

Удар пришелся в основание черепа. Добер издал хрюкающий звук и рухнул на колени. Иркина рука освободилась от захвата. Я мельком и вблизи увидел ее лицо; приглядываться было некогда – Хвост заходил сзади. Меня поразили ее глаза, хотя у меня, наверное, были такие же. Они напоминали два сгоревших предохранителя; грязная непрозрачность – вот все, что я могу о них сказать.

Белокурая бестия с размаху ткнулся мордой в больничный пол. Его пальцы пару раз дрогнули в судороге. На поясе под халатом обрисовалась выпуклость в форме пистолетной рукоятки. Даже если за ремнем действительно торчала пушка, у меня не было времени, чтобы добраться до нее.

Хвост перестал валять дурака и решил, что со мной пора заканчивать. Когда я обернулся, в его руке уже появился пистолет, чертовски похожий на моего собственного «беретту». Непонятно, где он держал такую солидную машинку, потому что до этого махал ногами без всяких затруднений. Вдобавок Гоша вышел из транса, и на его роже я прочел огромную невысказанную любовь…

Против пушки не попрешь. Я стоял как истукан, а Ирка медленно поднималась на ноги, цепляясь за меня, будто за корявое дерево. Она была совершенно голая и ужасно соблазнительная, но сейчас мне было не до нее. Мой взгляд засасывало в нарезную воронку ствола, как световой луч в черную дыру…

Хвост промедлил – это оказалось его последней ошибкой. Надо было кончать нас сразу. Но каждый хочет насладиться редкими мгновениями торжества, абсолютной власти, божественными привилегиями. Мгновения складываются в секунды. Потом приходится дорого платить за то, что воспарил слишком высоко.

12

…Итак, я смотрел туда, откуда должна была вылететь свинцовая птичка. В мое поле зрения попал также сверкающий символ «анх» – он болтался на груди санитара. «Анх» переливался, отражая нездешний свет, и внезапно я понял, что это не просто амулет. Возможно, для врага кресты являлись тем же, чем были для нас волшебные леденцы Клейна.

Сбоку послышалось нарастающее рычание Гоши, который разгонялся, чтобы как следует наехать на меня. Все произошло почти мгновенно. Метрах в четырех за спиной добера материализовался Фариа. Мы оказались примерно на одной линии, и движение моих зрачков осталось незамеченным. Это спасло мою шкуру, потому что в противном случае Хвост сразу нажал бы на спусковой крючок.

Фариа выбросил вперед обе руки. Он находился слишком далеко, чтобы прикоснуться к санитару, но я увидел жуткую вещь: голова добера деформировалась от страшного удара. В тот же момент ее сорвало с плеч. Я едва успел отклониться – аморфный сгусток пронесся мимо меня и расплескался на стене, будто череп сделался мягким и вязким. Мне повезло, что я убрался с траектории этого окровавленного метеорита…

Обезглавленное тело только начало падать, когда в меня врезался Гоша. Он обладал слишком большой инерцией, чтобы вовремя остановиться. Не знаю, удивило ли его появление Фариа, но то, что произошло с Хвостом, было очевиднее, чем пять пальцев на руке.

Толстый доберман снес меня, как ураган избушку. Я очутился между его животом и стеной, мои ноги болтались в воздухе, а две пивные кружки забарабанили по башке. Я почти потерял сознание, когда Гоша вдруг ойкнул и пустил слюну. Оказалось, это Ирка заехала ему дубинкой под колено. Добер начал оседать, и я получил возможность обвести мутным взглядом поле боя.

Насколько я мог судить, Фариа снова испарился, оставив нас в компании двух мертвецов и одного нежелательного свидетеля. Ситуация была та еще. Если раньше о моей скромной персоне мало кто подозревал, то теперь на меня имелось полное досье, включая недавние рентгеновские снимки моих потрохов. Однако каяться было поздно. Я тупо смотрел, как Ирка в состоянии, близком к истерике, молотит дубинкой по Гошиной морде, с которой постепенно исчезали приметы разумного существа.

Я предоставил своей подруге разряжаться, а сам занялся поисками ключей. Никто из санитаров не успел объявить тревогу, и времени у нас пока было вдоволь. Если, конечно, не зайдет какой-нибудь заскучавший добер из другого отделения.

Прежде всего, я вооружился «береттой», показавшимся мне тяжелым, как пудовая гиря. Хотелось думать, что это ТОТ САМЫЙ пистолет, – запомнить серийный номер я так и не удосужился. После бойни и наезда пивной бочки я чувствовал дикую слабость и головную боль. «Беретту» я с трудом мог поднять выпрямленной рукой. Вероятность того, что я не удержу его при отдаче, была достаточно велика. Зато полная обойма порождала приятное чувство защищенности.

Наконец Ирка решила, что добер получил свое, и выпрямилась, тяжело дыша. Больше всего она напоминала мне сейчас загнанную в угол разъяренную самку леопарда. Очень сексуальную самку, надо сказать. Несмотря на общую слабость здоровья и отсутствие перспективы, у меня стоял, как у молодого. Но ее глаза отпугивали, отвращали, словно глазницы трупа, в которых копошатся черви. В ней появилась какая-то неумолимая, непредсказуемая и зловещая сила. Ничего подобного я раньше не замечал.

Шрам, пролегавший от виска до скулы, был очень тонким и приобрел багровую окраску. Казалось, он снова кровоточил, как в тот далекий день, когда в зимнем воздухе порхала ослепительная бритва. Моя подруга была помечена смертью, и я осознал, что у меня нет выбора…

Чтобы не встречаться с нею взглядом, я склонился над Гошей и обнаружил у него на поясе связку ключей, среди них один универсальный. В нагрудном кармане халата лежала помятая и безнадежно испорченная магнитная карточка. Потом, преодолевая позывы к рвоте, я начал обыскивать то, что осталось от «хвоста». «Анх» срезало вместе с головой при страшной атаке Фариа, и я нашел побрякушку в складках халата.

Крест был ледяным, хотя до этого покоился в луже теплой крови. Он как раз поместился в моей ладони. Я долго смотрел на него, пока мне не начало казаться, что по полированной поверхности металла скользят зыбкие тени…

Блеск креста завораживал; он излучал нечто, чему я до сих пор не подберу названия. А холод становился нестерпимым; руку охватывало оцепенение.

Слева в поле зрения появился чей-то черный силуэт и начал медленно приближаться. Я скашивал глаза, и все равно мне не удавалось рассмотреть его.

Ирка отвлекла меня от этого дурацкого занятия. Она обхватила сзади мою голову и прижала к себе так крепко, что чуть не сломала мне шею. Я задыхался, но терпел. На мою окоченевшую руку капали ее горячие слезы. Однако я не мог избавиться от наваждения – казалось, нечеловеческое существо следит за мной из разрытой могилы…

13

Вот я и добрался до «чертовой дюжины», и, конечно, ничего хорошего в этой главе не происходит.

Заниматься мародерством было противно, но не противнее, чем подыхать в психушке. Я стащил с обоих санитаров джинсы и присовокупил к своему кресту еще один. Чем бы ни оказались эти железки на самом деле, вреда от них не будет, решил я (интересно, кто внушил мне подобную глупость – и не были ли виной тому сами амулеты?).

Джинсы болтались на моих костях, как галифе на пугале; на Ирке сидели чуть получше, потому что ей достался «рэнглер» с добавкой искусственного волокна. Кстати, мы с нею до сих пор не обменялись ни словом, находясь в каком-то речевом ступоре. Под халатами на мертвецах обнаружились не очень чистые маечки: одна с эмблемой «Green Peace», другая с рисунком, залитым кровью, под которым было написано по-английски: «Накорми моего Франкенштейна».

Мы действовали слаженно, одевались быстро и понимали друг друга с одного взгляда. Я, как прирожденный пацифист и любитель природы, натянул майку с гринписовской символикой, а Иркину наготу прикрыл подпорченный портрет персонажа Мэри Шелли в обнимку с Элисом Купером. Ботинки оказались велики, но это было лучше, чем больничные тапочки. В общем, вид у нас был тот еще, а до Хеллоуина оставалось почти полгода. Днем на улице нас задержал бы первый же патруль. Я начал прикидывать, в какую бы щель забиться, хотя не выбрался пока даже за пределы больничного забора. Между прочим, внешняя охрана наверняка превосходила по численности дежурную смену санитаров. Да, наше заведение могло гордиться своими маньяками.

Пора было вытряхиваться из отделения. Я получил все, о чем еще недавно мечтал: оружие, женщину и потенциальную свободу дичи в разгар охотничьего сезона. И тут я был наповал сражен собственной слюнявой сентиментальностью. Четыре года – достаточный срок, чтобы привыкнуть даже к придуркам. Не знаю, что на меня нашло-наехало, но я направился прямо к двери своей палаты и открыл ее универсальным ключом.

Вы видели картину «Явление Христа народу»? Так вот, возникшая немая сцена не имела с ней ничего общего. Детоубийца Шура, кажется, вначале меня вообще не узнал. «Менструаторщики» все как один уставились на пушку в моей руке, и им явно было не до идентификации моей физиономии. Наверное, подумали, что кто-то все-таки решил их замочить и прислал киллера…

Морозов вдруг заскулил, упал на колени и пополз ко мне. Довольно быстро он добрался до моей правой штанины и попытался облобызать ее. Меня так и передернуло от брезгливости. Я начал отталкивать его коленом, Шура хныкал и пускал слюни, «менструаторщики» завопили, словно недорезанные свиньи, а Ирка материлась у меня за спиной на чем свет стоит. Форменный сумасшедший дом, можете мне поверить!

Я переборол в себе огромное желание успокоить Шуру выстрелом в лоб. До моих задроченных рокеров дошло, что кончать я их не собираюсь; к тому же они увидели рядом со мной девку, а соски у нее бесстыдно торчали под тоненькой маечкой, как две боеголовки по десять килотонн. Все заткнулись. Морозову удалось прилипнуть губами к моей ноге. Повисла тишина, еще более дурацкая, чем недавний визг.

– Макс, собака!.. – прошептал наконец Глист с уважением, я бы даже сказал – с благоговением. Придурок, должно быть, решил, что я заглянул сюда, чтобы равлечься и других развлечь.

Шура начал тихо беседовать с моим правым ботинком. Я и сам, конечно, сдвинутый, но с меня было достаточно.

– Пошли отсюда, не будь кретином! – попросила Ирка и, без сомнений, была права.

В ту же секунду гранжеры бросились на меня, как три зомби-дистрофика.

Я выстрелил, и в оконном стекле появилась маленькая дырочка, окруженная паутиной трещин. Грохот не произвел нужного эффекта. Пришлось врезать Самураю, который оказался самым ретивым, пистолетной рукояткой по зубам. После этого мне оставалось только вытянуть руку и подождать, пока Глист уткнется лбом в срез ствола. Потный благоразумно предпочел держаться подальше.

– Ты ошибся, говнюк, – сказал я Глисту. – Стой смирно и слушай!

Есть шанс смыться отсюда. Кто хочет, может идти с нами. Решайте быстро!

Впрочем, все и так было ясно. Эти бараны боялись чего-то больше, чем лоботомии. Может быть, оно и правильно – операция навеки избавила бы их от страха и любых проблем. Морозова я в расчет не принимал, а гранжеры могли пригодиться на первых порах (я надеялся отсидеться некоторое время в чьей-нибудь неприметной хате).

Но ни один из них не шевельнулся. Только Глист колебался – наверное, его «третий глаз» заглянул в самую глубину пистолетного ствола…

Конец отсчета, время истекло. Они упустили свой шанс. Сомневаюсь, что подобные карты выпадают дважды.

– Идите на хер, идиоты! – вот и все, что я сказал им на прощание.

В эту минуту я их ненавидел, но понимал, что совсем недавно был таким же трусливым придурком и мне просто повезло. Здесь, с ними, независимо от моего желания, оставался мой призрак, тень моего страха, въевшаяся в эти стены, – тень, которая была больше, чем мне хотелось бы.

* * *

Уже в коридоре я обнаружил, что Глист все-таки увязался за нами.

Он выглядел еще более дико, чем мы с Иркой. Нужно было подыскать парню приличную одежду. Почему-то он показался мне очень жалким, обреченным, лишним, невинной жертвой. Может, потому, что у меня в кулаке были зажаты только два египетских креста, и один из них принадлежал мне, а другой – Савеловой?

14

Нам повезло, что все случилось именно в воскресенье. В больнице остался минимум персонала, и до наружной двери отделения мы добрались незамеченными. В самом деле, кому нужны двести подонков в чудесный майский полдень, обрушившийся на меня, словно райская благодать?!

Но это обрушение произошло чуть позже, а вначале возникло небольшое препятствие, грозившее перерасти в крупные неприятности. Какая-то старая крыса, мать ее так, сидела на входе и тупо дожидалась смерти. Несмотря на кажущуюся покорность, она была готова вцепиться в любую не понравившуюся ей штанину. Оловянные глазки зловеще и настороженно уставились на нас из-под желтоватых косм.

Память у меня короткая, а после вольт-амперной терапии еще и прерывистая, как лошадиный помет, но эту ведьму я вспомнил сразу же. Вспомнил даже, где и когда я ее видел: в моей бывшей конторе, в которую мы забрались вместе с Клейном, спустя пять минут после того, как мой шеф вышел на улицу через окно на третьем этаже и стал совсем-совсем мертвым…

Каков бы ни был диагноз, я еще не настолько озверел, чтобы замочить старушку просто так, словно какой-нибудь бедный петербургский студент. Хотя, наверное, следовало бы, потому что она явно принадлежала к компании, устроившей бесконечное сафари.

Ну мой-то конец можно было видеть невооруженным глазом, а старушенция еще и пыталась его приблизить. Она засучила своими сухими лапками, нажимая на какие-то кнопки на маленькомнастольном пультике. Где-то вдалеке завыла сирена (должно быть, по наши с Иркой души), а прямо над входом начал подмигивать красный фонарь.

Через пару секунд я уже проковылял через вестибюль на своих хилых ножках и оказался возле карги, державшейся отважно, будто пламенный большевик перед расстрелом. Ее мутные глазки перебегали с моего лица на «беретту» – очевидно, бабка вычисляла, откуда у меня появился этот железный придаток.

Когда я начал колотить придатком по пульту, ей все же пришлось отползти подальше. Я сломал несколько кнопок и переключателей; фонарь погас, а вместе с ним и освещение в вестибюле и коридорах. К чертям освещение! – мне оно больше не понадобится. Сквозь оконные стекла бил яркий дневной свет.

Хорошо, что я захватил с собой универсальный ключ, – наружная металлическая дверь была заперта. Сволочи не совсем расслабились, хотя я сомневался, что кто-нибудь сбегал отсюда за последние пять лет.

Пока я ковырял ключом в замке, Глист шумно дышал мне в затылок и топтался на месте от нетерпения. Ирка вела себя поспокойнее – наверное, просто выбилась из сил. А ведь все только начиналось. Чтобы освободить вторую руку, мне пришлось положить оба креста в передний карман моих джинсов. Через пару секунд я почувствовал нарастающий холод в паху. Блин, меня вовсе не устраивало оказаться на воле с отмороженным хозяйством! За что боролись? Что за фигня?

Но некогда было разбираться, честное слово, некогда. В коридорах уже мелькали белые халаты доберов, и наверняка проснулась периферийная охрана – вой сирены не услышал бы разве что глухой. Проклятый замок наконец поддался, и мы выскочили на майский лужок.

Я мгновенно опьянел от густого воздуха, а от запаха цветущих деревьев меня чуть не вывернуло наизнанку. С непривычки. В глазах запеклось солнце, от которого я тоже отвык. Мне показалось, что каждый звук этого мира струйкой вливается в ухо и звонкие капли орошают мозг…

А звуки были совсем не музыкальные. Пение пернатых заглушила сирена, которая вскоре заревела оглушительно. Оглянувшись на мгновение, я увидел старую ведьму за оконным стеклом – она взмахивала клешнями, как рак в террариуме. Там же виднелись упитанные, но слегка растерянные морды доберов. Их явно потрясла наша черная неблагодарность.

Нас окружали каменные заборы, проволочные сетки, решетки и несколько двух– и трехэтажных зданий из багрового кирпича. Я-то ни хрена не ориентировался, чувствуя себя словно чукча на Красной площади, – слишком давно я сюда попал, чтобы помнить дорогу. Хорошо, хоть Ирку привели в нашу конуру совсем недавно.

Поэтому я побежал за ней, пренебрегая интернациональной мудростью, которая, как известно, гласит: «послушай женщину – и сделай наоборот». Глист что-то там булькал, показывая в другую сторону, но я больше доверял своей крошке, проверенной на деле. Из распахнутой двери отделения уже выскакивали белые туши в голубых штанах, и мы рванули, будто затраханные олимпийцы на сорок втором километре марафона.

Очень скоро Глист, зараза, обогнал нас с Иркой – он был и легче, и моложе, и обут в матерчатые белые тапочки. Вьюноша явно торопился на тот свет, а я не возражал – значит, карма у него такая.

Пушка болталась в моей руке, как маятник, прикрепленный к дистрофичному манекену. Переставлять ботинки было, пожалуй, не легче, чем на болоте, хотя вокруг расстилалась свежая ярко-зеленая травка – мечта парнокопытных. Сзади нечленораздельно и ободряюще погавкивали доберманы. Наше счастье, что бег не входил в число их любимых занятий. Однако я не обольщался. Впереди был глухой четырехметровый забор с орнаментом из проволочки, а кроме того, легавые с пушками и дубинками наготове.

Мы затопали по асфальтовой дороге, которая вывела нас на задний двор больницы, к какому-то мрачноватому одноэтажному дому. Здесь моему взгляду открылись новые горизонты: больничный парк, кучи строительного мусора вдоль забора и верхушки городских многоэтажек. Ни ворот, ни проломов, ни моего верного «призрака». А чего, собственно, я ожидал?

И вдруг я поймал себя на том, что на появление «призрака» я все-таки подсознательно надеялся. Эта чертова машинка всегда оказывалась в нужном месте в самый критический момент. Но Клейн был мертв, и мальчик-проводник был мертв, а вместе с ними исчезли остальные союзники. Да и что бы я делал сейчас со своей тачкой – таранил бы ею стену?

Глист затравленно оглянулся. Как ни странно, у меня тоже не было гениального плана действий. Вообще никакого плана. Издали к нам мчался «джип» с мигалкой на крыше, размалеванный в красно-черную полоску. Пора было сушить весла. Но Ирка продолжала двигаться вдоль фасада приземистого дома с чисто женским бессмысленным упрямством, а мы с Глистом – за нею, словно двое сексуально озабоченных самцов. Задыхаясь, мы приковыляли к противоположному торцу здания. И тут меня осенило.

Это заведение было больничным моргом.

15

По слепым стенам карабкались чахлые побеги дикого винограда – я воспринял это как жалкие потуги жизни приукрасить мертвое и безликое. К широкой двустворчатой двери вел бетонированный спуск. Здесь же стоял грузовик с изотермической будкой – натуральный холодильник на фордовском шасси. Сбоку на будке было написано огромными броскими буквами: «МАКАНДА. Агропромышленный концерн. Фрукты, мясопродукты, удобрения».

«Маканда» – это слово я уже где-то слышал. Я вспоминал, напрягаясь мучительно, но безрезультатно. Вспомнить, что означает «Маканда», вдруг показалось мне чрезвычайно важным.

Кабина автомобиля была пуста, однако двигатель работал. Близость доступных колес меня подстегнула и вдохновила на подвиги. Появился хоть какой-то шанс. Пожалуй, «форд» мог бы снести ворота (особенно если бы я умел им управлять).

Держа пушку на уровне груди, я подкрался к рефрижератору. Будка была открыта сзади, и из нее валил белый пар. Я заглянул внутрь и увидел несколько цинковых «костюмов», составленных возле покрытой инеем металлической стенки. Некоторые были с окошечками, а некоторые без. Это меня удивило. Не окошечки, конечно, а сам цинк. Здесь попахивало конвейером, армией, неопознанными мертвецами, но при чем тут тогда наша тихая психушка?

Надо было сразу прыгать в кабину и рвать когти, однако какое-то отвратительное, тошнотворное предчувствие буквально лишило меня способности соображать. Я терял драгоценные секунды. Чья-то рука дернула меня за пояс, а еще одна вцепилась в майку, но я упирался, проявляя здоровое любопытство самоубийцы. Таким образом, я оказался возле самых ворот морга.

Из глубокого провала дохнуло холодом – довольно зловещим в этот теплый весенний день. К тому же мертвые, как известно, отнюдь не благоухают. После яркого солнечного света мои глаза не сразу привыкли к темноте.

В огромном помещении имела место какая-то неторопливая и нешумная возня. Насколько я понял, здесь паковали жмуриков. Вскоре я разглядел троих, занятых этим общественно-полезным делом. Вернее, работали двое – перекладывали подмороженные трупы с каталок в гробы, – а третий прогуливался, по-видимому, наслаждаясь здешним интерьером и покоем. Место действительно было уютное, да и народец собрался неразговорчивый. В отличие от своих клиентов, живые были одеты чуть ли не в вечерние костюмы с галстуками.

Поскольку я сам псих, противоестественность происходящего вовсе не сразила меня наповал. Пока мои зрачки расширялись, впуская скудный свет, я даже придумал пару стройных объяснений всему этому. Например: ребята из похоронного бюро оказывают услуги скорбящим родственникам. Или: на территории психушки разбился вертолет, в котором находилась делегация высокопоставленных правительственных чиновников, желавших ознакомиться с бытом и условиями содержания бедных кретинов. Или…

И тут изображение, четкое, как портрет на долларе, наконец сложилось на моей сетчатке – и даже в двух экземплярах для полной гарантии правдоподобия. В мой дырявый чердак хлынул черный жидкий лед вместо крови. Желудок сжался до размеров грецкого ореха, а сердце обрушилось в образовавшуюся пустоту. Глист что-то прошипел сзади, но я не расслышал – от потрясения уши заложило.

Боссом похоронной команды был Виктор – я рассмотрел его до слащавости гладкую красивую физиономию с идеальным подбородком и зачесанными назад влажными волосами. Если он изменился за годы, минувшие со дня нашей последней встречи под Лиаретом, то только к лучшему, и выглядел теперь еще более ухоженным, еще более благополучным.

Он излучал самодовольство, как пухлое кожаное кресло из немецкого гарнитура. Загорелую шею подпирал воротник безукоризненно белой рубашки. На фоне строгого темного галстука поблескивала заколка в форме символа «анх» – ее блеск царапал глаза в этом царстве заиндевевшего металла. Лицо у Виктора было абсолютно спокойным, словно у дремлющего младенца или у счастливчика, отдавшего концы во сне. Даже сигарета во рту не нарушала этого благостного впечатления.

Мне было далеко до такой невозмутимости. Проклятие всей моей жизни торчало передо мной и, по-видимому, только начинало подозревать о том, с кем довелось столкнуться. Узнать меня сразу, безусловно, было трудновато – фигура у меня сделалась, как у Наоми Кемпбелл после нулевой диеты. До определенного момента я оставался для Виктора просто темным шатающимся силуэтом на голубом фоне – случайным свидетелем, даже не помехой.

Еще не поздно было отменить наше свидание и попытаться угнать грузовик. Впрочем, нет – поздно. Виктор заметил несимметрию – пушку в моей правой руке…

Когда-то он проиграл одну дуэль. На сей раз я снова имел преимущество, но я стал слабее, а этот сукин сын – быстрее. По правде говоря, он был быстр, как эти чертовы ганфайтеры из лажовых вестернов. А два его холуя немногим ему уступали.

«Фариа, старый козел, помоги мне!..» Кажется, я прошептал это вслух, однако никто не отозвался.

Мне надо было только выпрямить руку, державшую «беретту», и нажать на спуск, но еще раньше Виктор выхватил свою пушку – блестящую и огромную до неприличия, как слоновий пенис. Двое других выронили очередного жмурика, и тот грохнулся на пол с метровой высоты.

Жалкое зрелище – труп молодой и совершенно голой женщины с выбритыми волосами на голове и лобке. Почему-то я подумал, что на ее месте должна быть Ирка. Мертвое воплощение нелепости моих желаний. Мысль была абсолютно иррациональной, но именно поэтому я ощутил страх…

Череп несчастной с характерным звуком ударился о бетон… и тут мы начали тарахтеть своими машинками.

За мгновение до этого произошла еще одна стремительная и бесшумная схватка, промелькнувшая словно несколько неуловимых кадров рекламы на телевизионном экране. Тогда ее зафиксировало только мое подсознание; лишь намного позже я понял что случилось. Но, возможно, мое воображение и по сей день обманывает меня.

Светящаяся фигура Фариа возникла в глубине морга. Вокруг нее заискрился металл и кристаллы льда. Из середины силуэта (если бы он был человеком, я сказал бы: «из живота») вылетело что-то вроде шаровой молнии. Вероятно, ослепительный сгусток двигался так же быстро, как звуковая волна, но был нейтрализован в нескольких метрах от Виктора.

Тот даже не обернулся. «Анх», висевший у него на галстуке, провалился сквозь его тело, проделав в нем расширяющуюся дыру. По другую сторону своего владельца крест вырос до огромных размеров. Он превратился в тень андрогина с расставленными руками и кольцеобразной головой. Черные «руки» обняли атакующую молнию, которую исторг Фариа, и мгновенно похоронили ее в темной преисподней.

Старик отступил; для меня это, скорее всего, означало конец. Но не было времени, чтобы прочувствовать это. Тень снова закрасила пустоту в стоявшей передо мной человекоподобной фигуре; «анх» выкристаллизовался из мрака и опять засверкал своим гнусным безжизненным светом. Мистическое представление закончилось, и дальше мы продолжали разбираться по-нашему, по-простому, по-людски.

В гулком помещении от грохота одного моего «беретты» закладывало уши, и вдобавок оглушительно рявкнул «дезерт игл» в руке Виктора. Затем ему помогли две пушки поменьше. Я выстрелил и промахнулся, а повторно нажать на спуск не сумел. При отдаче «беретту» подбросило так, что, пока я пытался поймать на мушку темный костюм, в меня попали трижды…

Это я теперь так говорю, а тогда я почувствовал только один – первый удар. Зато такой, который сразу же отправил меня к праотцам. И не было всей этой книжной хрени – последней мысли, видений, воспоминаний, желаний и сожалений. Только вспышка боли, слишком кратковременная, чтобы успеть закричать.

А потом все исчезло.

Как будто в сортире выключили свет.

Часть вторая Хороший Макс – мертвый Макс

16

Совсем забыл сказать, что второй и последней книгой моей убогой коллекции был сборник из двух романов Флеминга, изданный в девяносто втором, то есть за год до того, как я оказался на привязи. Словесную жвачку я пережевывал неделями, чтобы заполнить пустоту. Природа ее не терпит – и моя пустота мгновенно наполнялась не светом, а зловонной тьмой. За четыре года многие куски я выучил почти наизусть, а книга рассыпалась на части. Из «Голдфингера» я и содрал следующий эпиграф:

Нет, ему определенно пришло время умереть. И все же, когда почти сутки назад Бонд убил его, жизнь ушла из мексиканца так быстро и окончательно, что Бонд почти видел, как душа покинула тело подобно птичке, в виде которой, по поверью гаитянских аборигенов, душа вылетает через рот умершего.

Какая удивительная разница между живым и мертвым. Только что был кто-то, и вдруг нет никого^[30].

В отличие от Бонда, наблюдавшего смерть со стороны, я не имел времени порассуждать об этом. Уроки Фариа не прошли даром. Во всяком случае, шок был менее глубоким, чем я предполагал раньше. Кое в чем старик оказался прав. Мертвое возвращалось к жизни.

Смерть действительно была где-то рядом и частично во мне – я приблизительно могу описать ее как темное, неразличимое пятно на периферии поля зрения, тень зловещей птицы, сидящей на плече, от которой невозможно избавиться, сколько ни крути головой. Но бесплотному «эго» она представлялась скорее бездонной воронкой в пространстве, засасывающей в себя сознание, коловращением тьмы и пустоты, вечным изменением незримого…

Смерть не была чем-то, что наступает ПОСЛЕ преображения; она ВСЕГДА находилась рядом – неотъемлемая спутница жизни, ее необходимое условие, скрытая пружина, запретная зона человеческого мозга: будто тайная комната в замке, проникнув в которую, уже никто не сможет остаться таким, как прежде. Эта близость пугала, завораживала и позволяла ощутить зыбкость мира, казавшегося непоколебимым.

Итак, я все еще существовал и очутился возле горловины смерти, в которую ссыпался песок времени и вливался мыслящий туман. Страшный опыт. Мне оставалось лишь проживать каждое мгновение как последнее…

Вначале я услышал голоса. Не торжественно скорбящие по поводу моей кончины и не ликующие по поводу моего окончательного освобождения и прибытия на тот свет, а хорошо мне знакомые. Голоса бубнили о чем-то, покрикивали и постанывали от боли.

Я еще не успел разобраться в этой какофонии, когда у меня прорезалось зрение. Причем панорамное, словно кто-то приделал мне фасеточные глаза. Но вот глаз-то у меня как раз и не было – впрочем, как и всего остального, включая признаки пола.

Нирвана или кошмар?

Я был размазан в пространстве и безграничен, как человеческая глупость. Описать это состояние трудновато. Сквозь меня плыло солнце, а где-то по другую сторону земного шарика тихо катилась по своей орбите черная мертвая луна…

Получается не очень внятно. Попытаюсь поэтому изложить наглядно: на моем северо-востоке лежал мой труп. Это зрелище вызывало бы умиление, если бы не огнестрельные дыры в груди, предплечье, бедре, перекошенный рот и стекленеющие глаза. Честное слово, я сам себе был противен! «Беретта» остался в моей руке. Судя по кровавым выплескам на стене, по крайней мере одна пуля прошла навылет. Это меня нисколько не утешило – сразу стало ясно, что парень, которого звали Макс, уже не жилец.

К югу от моего трупа двое в вечерних костюмах увечили Глиста. Для этого им не понадобилось много времени. Его отключили двумя мощными ударами в живот и в голову, после чего он вытянулся рядом со мной.

Иркой Виктор занимался лично. Волосы у нее были очень короткие, но этот ублюдок умудрился вцепиться в них одной своей клешней, а другой наотмашь бил ее по лицу, не жалея своего маникюра. «Дезерт игл» он успел уже куда-то засунуть.

Голова у Ирки болталась, как у сломанной куклы. Очень скоро ее зрачки закатились, но Виктор продолжал упражняться. Я не чувствовал жалости – тогда я вообще ничего не чувствовал. Я был чистым сознанием – в том смысле, в каком бывает чистым новый блестящий унитаз.

* * *

По-видимому, пристрелив меня, «похоронная бригада» очень быстро выловила Ирку и Глиста. Девушка и псих либо не успели, либо не смогли убежать. Скорее всего, у них просто не осталось на это сил, как и у того дохляка, что лежал подо мной.

Виктор никуда не торопился; он вообще вел себя по-хозяйски.

Поднявшийся переполох его, похоже, нисколько не беспокоил. Когда к открытой двери морга подъехал «джип» с охранниками и подбежали самые выносливые из доберманов, он даже не сразу оставил в покое мою бесчувственную подружку. К моему легчайшему удивлению, никто из прибывших не прерывал экзекуцию. Эти ослы столпились у входа и замерли будто истуканы или почетный караул.

Разбив до крови пухлые Иркины губки, Виктор отшвырнул ее в сторону, словно пустой мешок. Причем, сделал это с явным сожалением. Потом подозвал к себе толстого красномордого придурка с майорскими погонами (не иначе как начальника охраны) и поочередно ткнул пальцем с наманикюренным ногтем в наши тела:

– Этих я тоже забираю с собой. Запишешь на мой счет.

Теперь я понимал еще меньше, чем до того, как меня прикончили. Только что мне со всей определенностью продемонстрировали, кто здесь босс. И следовательно, меня и Савелову держали в больнице, будто канареек в клетке. Возможно, Виктор даже потрахивал ее изредка, чтобы не отвыкла от господского размера. В этом было мало смысла, ну а в чем его много?

Тем временем охранники по приказу своего майора вытолкали санитаров наружу и снова выстроились перед моргом полукругом – форменные деревянные солдатики с имбецильным уклоном. Таким образом, никто не мешал Виктору и его помощникам закончить погрузку. Пока те перекладывали в цинковые ящики еще шестерых местных обитателей, босс чирикал по сотовому телефону. Чирикал односложно: «да», «нет»…

Во мне зародилось подозрение, что теперь я, ставший бесформенным невещественным облаком, могу метнуться куда угодно, причем ни время, ни расстояние не будут иметь никакого значения. Я мог бы улавливать радиоволны, проходить сквозь стены или вообще пронзить планету и выскочить на поверхность где-нибудь в антарктической Земле Королевы Мод… но я боялся. Смертельно боялся отдаляться от своего тела. Слишком уж я привык повсюду таскать этот мешок с костями. В отличие от некоторых моих знакомых, мне попался довольно комфортабельный.

Фариа когда-то преподал мне урок истинного существования, протекающего в невыразимом одиночестве и неописуемом страхе. Сейчас что-то еще удерживало меня на краю жутчайшей бездны, у начала безвозвратного пути, на рифе, о который разбивались кошмары…

Я «видел», как Глиста бросили в цинковый ящик. Поскольку он был худым, точно кишечный паразит, в честь которого его прозвали, к нему положили и девчонку. С моей точки зрения, это было уже варварство. Душераздирающее зрелище: он и она лежали без сознания – молодые, бледные, окровавленные и даже будто бы невинные. Чем-то они напоминали мне Ромео и Джульетту двадцатого века, разомкнувших объятия в металлической могиле. Да, мне бы романы писать.

Перед тем как на мой труп примерили цинковый костюмчик, Виктор остановился рядом и некоторое время рассматривал мое мертвое лицо. Невероятно, но, кажется, оно пробудило в нем сентиментальные чувства. Еще бы – он так долго охотился за мной, и куда нас только не заносило!

Он смотрел почти нежно, и я даже заподозрил в нем некрофила. Не думал, что когда-нибудь стану жертвой этой негигиеничной страсти.

Потом произошло нечто в высшей степени странное и слегка пугающее. Потенциально пугающее – потому что тогда меня еще трудно было испугать. Виктор наклонился и принялся тщательно обнюхивать мой труп. Во всяком случае, именно так это выглядело.

До сих пор не пойму, что он искал, – может быть, запах скрытой жизни? Личинки насекомых? Первые признаки распада? Отлетающую птичку души?..

Он обнюхал меня от волос на голове до ботинок; при этом лицо у него было застывшее и абсолютно сосредоточенное, только нос подрагивал, словно выступающая часть крысиной мордочки.

По-видимому, Виктор остался доволен результатами своего исследования. Он достал из кармана хрустящий платочек и вытер им пальчики. После этого он махнул рукой, и тяжелая крышка захлопнулась. Самое смешное, что пушка осталась в моих коченеющих пальцах, как будто я сросся с нею после смерти. Гробокопателям было лень освобождать меня от одежды и придатков. Они грузили худшую разновидность мусора – отбросы эволюции.

Я мог бы без труда проникнуть сквозь крышку или частично просочиться «внутрь» ящика, но предпочел пока остаться снаружи. И наблюдал.

У этих страшненьких ребят из «Маканды» все шло как по расписанию.

Они завершили погрузку ровно в час дня – Виктор специально сверился с циферблатом своего «ролекса». В рефрижераторе четырьмя ровными рядами и в три этажа выстроились двенадцать цинковых гробов. Ирке и Глисту не повезло – они оказались в самом низу, и было весьма вероятно, что они задохнутся или замерзнут. Меня грузили последним, и мой «цинк» находился на верхнем этаже, в крайнем ряду. Между его крышкой и потолком будки оставался зазор шириной около метра.

Я регистрировал мельчайшие детали, хотя подобная информация была для меня абсолютно бесполезной. Я не мог бы сдвинуть с места даже пылинку…

Дверь будки захлопнулась; температура начала понижаться. Трое из «Маканды» сели в кабину, охрана расступилась, пропуская грузовик, и рефрижератор с мертвецами (среди которых наверняка были и «фрукты», и «мясопродукты», и «удобрения») покатил по территории психушки. «Джип» сопровождал его словно почетного гостя.

Я много раз мечтал о том, что когда-нибудь сбегу из больницы, но то, КАКИМ ОБРАЗОМ я делал это, не могло присниться даже в самом дурацком сне.

17

Пост возле ворот оказался серьезным; я понял, что у меня вряд ли были шансы прорваться любым другим способом. Да и сами ворота выглядели достаточно солидно и вполне могли выдержать удар легкового автомобиля.

Я затаился, словно бесплотный паук в центре незримой паутины. Эдакий потусторонний соглядатай. У меня не было того, что на человеческом языке называется органами чувств; несмотря на это, я мог знать обо всем, что творилось вокруг. Каждая частица Вселенной была сознательной; каждая могла стать частью моего сознания; но то было бы страшное растворение, и за каждое наилегчайшее взаимодействие с миром призраков приходилось дорого платить.

Все окружающее и я сам были потенциальным добром (продолжением существования) и одновременно потенциальным злом (пределом существования). Я не знал мотивов, в соответствии с которыми становилось реальным то или другое. Странная партия – мы играли вслепую, не имея возможности перевернуть карты…

Ладно, к черту интерпретации, обратимся к голой действительности.

А действительность была неутешительна. Меня превратили в привидение, то есть в полное дерьмо; Ирка же очень скоро могла превратиться в сосульку. Глист меня интересовал в третью очередь, но все-таки я был не прочь при случае выручить и его. Что ни говори – брат по несчастью.

Однако пользы от моего нового состояния было как от выхлопного газа. Интерактивного шоу для призраков еще не изобрели. Фариа, по всей видимости, был крут, Виктор – крут немерено, а я не мог исторгнуть из себя даже слабой струйки какой-нибудь материальной дряни.

Тем временем проскрипели ворота, рефрижератор протарахтел вдоль больничного забора и выбрался на оживленную улицу. Скорее всего, у Виктора имелась совершенно убойная ксива, потому что он плевал и на ментов, и на гаишников, разъезжая по городу с десятью трупами и двумя полутрупами в будке. В моем убогом воображении, долгое время лишенном новых впечатлений и замусоренном Флемингом, «Маканда» уже тянула на какую-нибудь вонючую спецслужбу с прикрытием в виде сельскохозяйственной конторы. Но где же, черт возьми, я слышал это корявое слово – «Маканда»?! Первоисточником могло быть что угодно – от бразильского телесериала до негритянского мифа.

За последние четыре года мой чердак столько раз превращали в гальваническую ванну, что в нем наверняка произошли необратимые изменения – вплоть до появления металлического налета на внутренних стенках черепа. Раньше я мог бы сослаться на это. Теперь же у меня и чердака-то не было, но мои виртуальные мозги барахлили по-прежнему, словно глюкавый процессор.

«Форд» катил по улице, названной именем одного славного академика.

В памяти народной он остался как враг номер один всего собачьего племени, но у меня он вызывал приятные воспоминания о группе «Павловс дог», которой мы еще в школьном возрасте терзали нетренированные уши наших предков. Музыка гремела по двенадцать часов в сутки. Днем – рок-н-ролл, вечером – диско, ночью – снова рок-н-ролл, поцелуи и романтический петтинг. Тогда все казалось важным: длина волос, ширина клеша, мальтийское или американское происхождение джинсов. Что скажете сейчас, мои повесившиеся друзья, мои спившиеся подруги?

Да, славные были денечки – время запретных плодов, которые мы спешили сорвать с жадностью отлученных от рая. Потом запретный сад обнесли, и жить стало намного скучнее…

По-моему, я окончательно трансформировался в «сущего» (сучьего) ангела и редкостную скотину. Кажется, теперь я понял, почему настоящим ангелам чихать на нас и на наши молитвы. Примерно так же, как нам – на благополучие микробов. Мы думаем только о собственной шкуре. Я вот, например, совсем забыл о моей замерзающей девчонке. Похоже, я смирился с тем, что рано или поздно она присоединится ко мне. Так и будем порхать с нею в астрале, словно тучки небесные, вечные странники…

И тут я «почувствовал»: что-то происходит в одном из цинковых ящиков. В том, который стоял сверху и с краю. В нем покоился один очень хорошо знакомый мне организм. Я метнулся туда значительной своей частью и понял, что присутствую при жутковатом перерождении.

В трупе возобновился некий обмен веществ, но это не имело ни малейшего отношения к биологии. Скорее, мертвец напоминал сейчас разоренный муравейник, занятый срочным восстановлением самого себя, только вместо муравьев работали незримые агенты двух египетских крестов, лежавших в кармане моих джинсов.

Никто не обыскал скончавшегося психа – и слава Богу! Впрочем, со славословием я немного поторопился, потому что испугался. Испугался, даже находясь вне пределов физического. Я, трусливое создание, боялся того, чем могло стать существо с трансформирующейся плотью, которое находилось где-то рядом. Как будто у меня был выбор!

Вообразите, что испытал бы Грегор Замза^[31], если бы он присутствовал при самом ПРЕВРАЩЕНИИ? Так вот, мне было в сотню раз хуже. Я прикоснулся к вещам абсолютно чуждого происхождения. Я почувствовал их влияние, притяжение, власть темной половины – более сильную, чем липкие узы кошмаров, снящихся человеку. Потому что этот кошмар снился уже не человеку. Он снился «анхам», андрогинам, вневременным тварям изнанки. Они предлагали жизнь взаймы, но в этой сделке было что-то бесконечно страшное, непоправимое, порочное, извращенное…

Короче: я «увидел» потоки лимфы и размороженные ручьи крови. Каждый из крестов, лежавших в кармане джинсов, уже не был просто куском вещества с четко очерченными границами. Вдвоем они делали в два раза быстрее то, с чем справился бы и один «анх». Кажется, я обнаружил причину необъяснимого «долголетия» и неуязвимости Виктора и прочих охотников герцога (здесь мне поневоле приходится прибегать к терминологии моего гребаного биографа – он пытался писать о том, что не может быть зафиксировано в сознании и является лишь неистощимым источником ассоциаций).

Тени «анхов» разрастались; их энергия пронизывала джинсовую ткань и проникала в труп, соединяя фрагменты раздробленных костей; дьявольская алхимия растворяла свинцовые пули; тяжелый металл выводился наружу в виде мельчайших капель, которые скатывались по телу, как ядовитый дождь, поливающий разрушенную Хиросиму. Из загрязненного окружающего воздуха «анхи» извлекали чуть ли не все элементы таблицы Менделеева. Более того, до меня вдруг дошло, что кресты обладают способностью считывать генетический код. Они не только считывали, мать их так, но и изменяли его! Тогда я еще не представлял, к чему это приведет.

Поврежденная органика поразительным образом восстановилась за какие-нибудь десять-пятнадцать минут. Спустя некоторое время на теле практически не осталось следов трех огнестрельных ранений. И все сильнее этот муляж, подготовленный к новой жизни, притягивал меня. Сопротивляться было невозможно – законы гравитации распространяются и на падших ангелов.

Власть темной половины. Я не понимал до конца что это, но чувствовал неодолимый зов. Словно запах желанной самки. Словно шепот колдуна в гаитянских джунглях. Словно крик птицы за облаками… Кто-то (не важно кто) уже произнес «хекаи»^[32] – слово власти.

18

Перед тем как вторично утратить неоцененную мной и ненужную мне свободу, я все же успел заметить, что рефрижератор оказался на южной окраине города, которая представляла собой уродливую мешанину мелких заводиков, старых поселков, заброшенных новостроек и несуразно больших частных домов, похожих на инопланетные гробницы. Их явно строили хорошо замаскировавшиеся пришельцы с дефектами восприятия. Ничем иным нельзя было объяснить эту запредельную архитектуру.

Привычная картина. Часть города, где я родился. Часть, похожая на целое. Ничем не хуже и ничем не лучше других. Место, носящее печать упадка, обреченности и вечного жлобства. Тут рано взрослели и рано умирали – не обязательно физически. Теневикам и бандитам здесь было уютно, как шампиньонам в сыром склепе. В любом из дырявых зданий могло находиться что угодно: от цеха, производящего подпольную водку, до «танцплощадки» местных гопников.

Проклятый город контрастов. Нищие старухи, ковылявшие через улицу в поисках пустых бутылок, мирно делили ее с «мерседесами». Уже давно никто ничему не удивлялся. И даже сами контрасты стали пошлыми. Спутниковые антенны и непролазная грязь; малолетние давалки в рваных колготках и надменные шлюхи, по-рыбьи бессмысленно глядящие из-за тонированных стекол; еврейский мальчик в очках и со скрипкой в футляре, трусливо и покорно сносящий пинки под зад от своих одноклассников, – мальчик, который лет через двадцать будет вдохновенно елозить смычком по струнам на телеэкранах всего мира, воспаряя к «высотам духа». Но где сейчас эти высоты?..

Небо отражается в лужах мочи и осколках битых стекол. Голодные бездомные собаки слизывают пятна человеческой слюны и мокроты. Псы дальновидны и привыкают к запаху и вкусу… Из окна проезжающей машины торчат женские ноги. Из баров доносится песня: «…эти ласки, эти неземные ласки». Под такую же музыку школьницы радостно расстаются с девственностью. Никто больше не верит в сказки о сокровищах. Нет никаких сокровищ. Есть только мусор. Зачем работать? Зачем бежать по эскалатору? Когда выбьешься из сил, тебя все равно снесет течением. Сносит каждого – рано или поздно. Образование ценится так же низко, как трезвость и эта самая пресловутая девственность. Ни первое, ни второе, ни третье нисколько не помогают выжить. Рыночная цена всегда справедлива – будь то цена капусты или человека.

Еще немного – и захочется вернуться в психушку. Мне казалось, что я отвык от этого города, но все осталось по-прежнему. Ничего не изменилось. Только черное сделалось еще чернее, а серое – еще серее.

Город тотальной никчемности. Он выглядит сумеречным даже при ярком солнечном свете. Здесь любят только от страха перед одиночеством, но всякие надежды на взаимопонимание абсолютно беспочвенны. Жестокий город, прекрасный город, вынимающий душу. Так пусть она летит к черту и замерзает под звездами на ледяном ветру!..

* * *

Я окончательно расслоился. Теперь «нас» трое. Первый, который «я», лежит в цинковом гробу. На мой взгляд, он слишком молод для смерти. В нем уже все живо. Все, кроме мозга.

Второй как-то связан с Первым, но пока не проник ВНУТРЬ. Что-то мешает ему. Он – глаза и уши мертвеца; он движется вместе с гробом и рефрижератором к еще неизвестной цели. Возможно, полное слияние Первого и Второго означает преодоление последнего препятствия на обратном пути с того света.

Однако есть и Третий. Он настолько обнаглел, что смотрит со стороны на все это дерьмо и пускает лирические пузыри.

Я приказываю Третьему заткнуться и сосредоточиваюсь на том, чтобы удержать Второго вне тела. Уроки Фариа помогают плохо; медленно, но верно я возвращаюсь в реанимированную плоть, которая внушает мне такой ужас.

У погруженного в анабиоз муляжа бьется сердце – не чаще одного раза в минуту. Адская машинка новой судьбы уже запущена, и мне никогда не узнать, сколько часов, минут, секунд остается до взрыва. Возможно, взрыв растянут во времени, и застреленный человечек Макс вскоре станет куклой, танцующей на трупах…

Но пока я «вижу» самое главное: «форд» подъезжает к семейству разнокалиберных зданий, огороженных мощным кирпичным забором. То же сочетание старой формы и нового содержания. Загадочная контора Виктора напоминает мне старуху, забеременевшую от шальных денег и человеческой жадности.

Охрана малозаметная, но хорошо оснащенная. Внутренний периметр обозревается телекамерами. На стоянке – несколько импортных тачек и два рефрижератора, очень похожих на тот, в котором меня везут. Работают какие-то вентиляторы и мощные электродвигатели. Имеет место вялый радиообмен. Из труб валит легкий дымок…

Что же, возможно, «Маканда» действительно производит консервы и удобрения, однако я позволил себе усомниться в этом. Мои главные аргументы (целые одиннадцать штук) лежали рядом в цинковых ящиках. Еще три находились в кабине. А мое тело было убедительнейшим аргументом в пользу того, что сомневаться отныне придется во всем. Даже в смерти.

Такого же мнения придерживались и здешние охранники. Из-за солнцезащитных очков с зеркальными стеклами их лица казались безжизненными. Виктора они наверняка знали, тем не менее состоялись короткие переговоры по сотовому, а один лупоглазый даже не поленился заглянуть в рефрижератор. Все были преисполнены чувства собственного достоинства, неторопливы, как жрецы, и, пожалуй, отличались непоколебимой уверенностью в своей силе. Для стадного животного вроде «гомо эректус» источником подобной уверенности обычно является принадлежность к мощной корпорации.

Наконец грузовик пропустили, и я очутился на чужой территории. Чужой до такой степени, что трудно было себе это представить. Марс и то показался бы более родным. Возможно, давала знать о себе застарелая паранойя. Сердце реанимированного забилось чаще, и мне все труднее было осознавать то, что происходило за пределами закрытого саркофага.

Владения герцога… Они были только внешне похожи на часть обычного земного ландшафта, предварительно уже изуродованного людьми. Мы все, поколение за поколением, готовили вторжение кошмара – с каким-то пронзительным предчувствием физической боли я начинал понимать это. Готовили своим тупым безразличием, поганили гнездо, отравляли колыбель, калечили мать-Землю, создавали отстойники для своей блевотной злобы и свалки неистребимой человеческой грязи…

Мир изменялся исподволь и незаметно для нас самих. Мы получали преступное наследство, преумножали его и передавали дальше. Мы всегда могли сослаться на то, что каждый из нас ни в чем не виноват. Каждый был против, но все вместе мы с тупым цинизмом продолжали карабкаться на горы собственного дерьма. Когда количество перешло в качество, стало слишком поздно. Невидимые колонии раковых клеток, гораздо более страшные, чем очевидное уродство урбанизации, расползлись по планете. И мы уже не замечали того, что сами больны, что наши дети действительно хуже нас, а дети детей больны неизлечимо и смертельно.

Это было не мизантропическим бредом, а «реальностью, данной в ощущениях». Потом мои ощущения стали куда более грубыми и конкретными. Я принялся изучать укрепрайон вероятного противника.

Концерн «Маканда» владел огромной территорией и приличной недвижимостью. Все здания были связаны между собой крытыми переходами – наземными или надземными. Некоторые постройки напоминали цеха, другие – вместилища контор и офисов, третьи – без окон и с плоскими крышами – были загадочны, как затонувшие корабли. Нигде ни цветка, не говоря уже о клумбах. Только асфальт и растрескавшаяся земля. Людей я не «видел», впрочем, место для прогулок было, прямо скажем, неподходящее.

Рефрижератор несколько раз сворачивал. На всякий случай я запоминал дорогу и кое-какие ориентиры – вдруг повезет и придется выбираться обратно. За стеклами контор поблескивали жалюзи, маскировавшие интерьеры и двуногих обитателей. А потом «форд» нырнул в подземелье, которое я ошибочно принял за гараж. Черта с два – «гараж» тянулся на пару сотен метров.

Мимо проплывали узнаваемые силуэты: цистерны, контейнеры, автомобили… Становилось темно, но не только потому, что скрылось солнце. В один не очень приятный момент я обнаружил, что уже не «вижу» ламп на стенах туннеля.

Слепота поразила меня. Мне достался гроб без окошка. Слепота породила абсолютную, космическую тьму. Меня окружал спертый ледяной воздух, похожий на очень рыхлый снег. И я, притянутый недавним трупом, почувствовал нестерпимый ужас, ужас похороненного заживо. Ужас бился в еще непослушном и неподвижном теле, будто раненная рыбка в черном аквариуме…

19

Чуть позже я понял, что замедленное дыхание было моим спасением, потому что кислорода в саркофаге оставалось мало, но как медленно испорченная кровь омывала мозг! Я ждал каждого темного прилива вдоха и отлива выдоха, а на берегу рваной медузой трепыхался страх – страх, что следующего раза может и не быть. Да, эта новая тварь хотела жить не меньше, чем старый дружище Макс.

Сквозь страх пробились первые рациональные мыслишки. Я понял, что скоро меня будут выгружать, поэтому желательно начинать шевелить не только извилинами, но и конечностями. Однако я не мог даже дернуться и чувствовал себя скованно, как комар, очнувшийся в янтаре спустя миллион лет. Труднее пришлось, наверное, только Буратино – тот был сплошь деревянный. Зато мне противопоказана встреча с моим папой Карло-реаниматором.

Я вообще не ощущал окоченевших плеч, ягодиц и ног. Не было и боли.

Я лежал, словно гранитный памятник, пытаясь сдвинуть с места камни пьедестала, и когда мне вдруг удалось оторвать от цинкового дна руку, она ударилась о крышку. Раздался гудящий звук. Разве это не та самая рука, в которой был зажат пистолет? Но пальцы! У меня все еще не было пальцев!..

Гроб оказался достаточно просторным для меня, и я сумел поднести руку к лицу. Мне показалось, что я слышу треск – вероятно, это рвалась пропитавшаяся кровью ткань майки. «Беретта» коснулся моих губ, но я не ощутил касания – губы были такими же холодными, как металл.

Со стороны могло бы показаться, что я пытаюсь покончить с собой выстрелом в рот. Достаточно было одного неосторожного движения, и случилось бы непоправимое (или все-таки поправимое?!), но в те минуты я не думал об этом. К счастью, холодный скрюченный палец не сыграл со мной такую злую шутку.

Толстый стальной ствол разомкнул мои губы, поскреб о зубы и пополз выше, чтобы проверить, что там случилось с глазами – открыты ли веки, на месте ли глазные яблоки… Конечно, пистолет не лучший инструмент для медицинского осмотра, однако другая рука слушалась меня не лучше, чем отстегнутый протез.

Спустя некоторое время мне удалось слегка согнуть ноги в коленях, но не раздвинуть их. Так я и выделывал ими странные па, пытаясь восстановить кровообращение и впервые в жизни танцуя твист. Очень медленный твист. Твист цинкового гроба.

Рефрижератор двигался с небольшой скоростью, будка мягко покачивалась на рессорах. Судя по количеству поворотов, подземелье «Маканды» представляло собой настоящий лабиринт. Вскоре грузовик остановился, и некоторое время я лежал в кромешной тьме и полной тишине. Условия для аутотренинга почти идеальные. Добавить бы сюда еще ванну с теплой водичкой – и можно было бы залететь очень далеко!

Однако цель у меня была прямо противоположная. Я ждал, когда откроется крышка. Все, о чем я мечтал, это о том, чтобы Виктору захотелось еще раз взглянуть на заморыша и чтобы мои мышцы не подвели. Несколько раз я подвигал указательным пальцем в зазоре между скобой и спусковым крючком. Мне было далеко до Клинта Иствуда, но следовало принять во внимание фактор внезапности.

И тут левая рука внезапно обрела чувствительность. Что-то лежало в ладони – что-то компактное и тяжелое. Я сжал кисть в кулак и нащупал два твердых и не очень гладких шарика. Один был чуть побольше другого. Я покатал их в руке, пытаясь понять, что это за чертовщина. И, главное, откуда они взялись? Догадался я быстро, но это был не тот случай, когда собственная сообразительность приводит в восторг.

Пули… Две свинцовые пули, извлеченные из моего тела, превратились в шарообразные сувениры. На долгую память…

Мне стало как-то не по себе. Я хотел выбросить шарики, но вовремя сообразил, что они будут перекатываться и позвякивать внутри гроба, если его начнут перемещать. Пришлось медленно и аккуратнозасунуть их в задний карман джинсов.

Снаружи приглушенно загремело железо. Я напрягся. Руки были согнуты в локтях, а ствол пушки направлен прямо в зенит. Я приготовился выстрелить Виктору в рожу…

Потом мой цинк подняли, не открывая, и куда-то понесли. Забыл сказать, что каждый гроб имел по бокам откидывающиеся ручки, а крышки поворачивались на петлях. В общем, передовая конструкция. К тому же явно предназначенная для многоразового использования. Я и сам надеялся, что это обиталище станет для меня временным. Поскольку покойнику, по идее, должно быть все равно, гроб несколько раз опасно наклоняли, и я болтался в нем, как единственная сардина в консервной банке.

Может, оно, конечно, и к лучшему – если бы я застрелил Виктора сразу же, то живым оттуда вряд ли ушел бы. Я не настолько оборзел, чтобы рассчитывать на повторное воскрешение. Появился другой вариант – сделаться чертиком в табакерке. Цинк был достаточно тяжелым, и несли его, скорее всего, четверо. Меня так и подмывало выскочить и устроить им «спокойной ночи, малыши», однако я сдержался, потому что вряд ли смог бы быстро поднять крышку, а после этого еще и попасть в кого надо. Урок в больничном морге не прошел даром. Сковавший мышцы холод все еще не отпускал меня. Оставалось лежать и ждать развязки – в общем-то, обычное состояние для большинства из нас.

Через пару минут гроб со стуком приземлили; на всякий случай я тотчас же изобразил из себя полноценный «груз 200» – уронил руки вдоль туловища, накрыл пистолет ягодицей и закатил зрачки. У меня даже весьма натурально отвалилась нижняя челюсть.

Какие-то букашки с ледяными лапками забегали по спине в ожидании того момента, когда заскрипят петли и в щель хлынет свет. Конечно, я был неприятно взволнован. Подохнуть теперь казалось мне несправедливым и даже смешным, но я знал, что у судьбы свой взгляд на черный юмор.

Гроб сильно толкнули, и я ударился подошвами о торцевую стенку. Спасибо, что хоть толкнули головой вперед… Подо мной раздался душераздирающий визг. Должно быть, я очутился во временном хранилище жмуриков, а визг издавали плохо смазанные металлические валики. Лязгнул замок. Прозвучали удаляющиеся шаги нескольких пар ног. И снова – ватная тишина, темнота, неопределенность, боязнь пошевелиться. А вдруг кто-то до сих пор находится рядом?

Я дал себе еще несколько минут и за это время пытался установить, насколько новое существо соответствует Максиму Голикову, спроектированному в тысяча девятьсот шестьдесят третьем.

Вроде бы мои чувства остались прежними. Кое-кого я, как и раньше, ненавидел, всех прочих так же сдержанно, по-христиански любил. Особенно тщательно я исследовал свою сексуальность. При воспоминании о различных частях Иркиного тела мои части реагировали соответственно. Это обнадеживало. Может быть, я дешево отделался. Два «анха» в качестве реаниматоров и пули, превратившиеся в свинцовые шарики на ладони, – штуковины, конечно, непонятные и даже немного страшноватые, но, в конце концов, привыкли же мы к танталовым суставам и силиконовым грудям?..

Все; пора было выбираться на свет Божий – спасать себя, подругу дней моих суровых, а заодно и психа-музыканта, пока из нас троих не набили чучела для местной кунсткамеры. Ни на что другое, по-моему, мы не годились.

Но я ошибался. Мамма миа, как я ошибался!

20

Я положил «беретту» себе на грудь и уперся ладонями в крышку гроба. На одно ужасное мгновение я усомнился в своей способности ее поднять. Мысль об этом была похожа на дыхание смерти, обдавшее холодом кожу на бритом затылке, – той смерти, замешанной на жестокой клаустрофобии, которая настигает в заваленных пещерах, шахтах, на терпящих бедствие подводных лодках…

Ненасытная воронка вращалась рядом, как черный смерч. Действуя, я забывал о ней; во время бездействия она подкрадывалась ближе, чем моя собственная тень в полдень. Слепой лебедь расправлял крылья на скованном льдом озере моего ужаса…

Я напрягся, скрипнул зубами… и крышка поддалась. Вместо света я увидел серую мглу, которая не заставила бы зажмуриться и крота. Тусклый свет просачивался откуда-то сверху. Я вглядывался в десятисантиметровую щель – к моему громадному облегчению, снаружи не было заметно никакого движения. Тем не менее что-то показалось мне необычным.

Медленно поворачивая крышку на петлях, я осознал, что именно противоречит логике: состояние моего организма. Совсем недавно я был дистрофичным и анемичным обитателем психушки, потом трижды простреленным трупом, потом замороженным куском мяса в холодильнике. Температура окружающей среды с тех пор едва ли поднялась на пару градусов. Не чувствовалось тепла в мышцах, да и во всем теле; в паху раздулся ледяной пузырь; и все же я без труда удерживал одной рукой тридцатикилограммовую крышку. Ощущение было таким, словно между мозгом и конечностями появились гидроусилители, незаметно для меня выполнявшие всю работу. Я сказал «ощущение», но скорее это можно назвать подменой привычных ощущений. Сущий пустяк по сравнению со всем прочим – однако пустяк, оставивший чертовски неприятный осадок.

Я сел, а затем привстал, потрескивая затвердевшими джинсами и майкой. Пощупал кресты, лежавшие в кармане. Талисманы были зловещими, но я знал, что никогда не расстанусь с ними по своей воле. Кажется, кто-то из апостолов уже высказался до меня по этому поводу – что-то насчет живого зайца, который лучше, чем мертвый лев. И тем более лучше, чем мертвый шизоид.

С этой утешительной мыслью я наконец-то выбрался из гроба и понял, что нахожусь в камере гигантского стационарного холодильника. Такие, наверное, установлены на мясокомбинатах. Но вместо коровьих туш и свиных окороков, развешанных на крюках, я увидел до боли знакомую картину: унылые ряды металлических параллелепипедов, уходящие в темноту. Источники света – сигнальные лампы и шкалы каких-то регуляторов – оказались у меня за спиной. Под ногами был очень неудобный пол, усеянный валиками и похожий на массажер для Кинг-Конга.

Чтобы мое исчезновение не сразу обнаружили, я снова закрыл крышку гроба. Камера была низкой; если бы я выпрямил ноги, мне пришлось бы согнуться в поясе под прямым углом. Поэтому я встал на четвереньки и отправился навестить ближайшего соседа.

Им оказался молодой парень. Мой визит его не обрадовал и не огорчил – вокруг его наголо обритой головы пролегла полоса шириной около полусантиметра. Когда я понял, в чем дело, меня чуть не стошнило. Череп парня был аккуратно вскрыт.

Вот и все, что я разглядел при слабом освещении. Можно было и не присматриваться – меня интересовали Ромео в больничной пижаме и Джульетта в майке с Франкенштейном. Я поспешно опустил крышку и двинулся к следующему гробу. В холодильнике их было около двух десятков – можете себе представить, какая работенка меня ожидала. Казалось, что в колени вбиты гвозди, а запястья болели так, что вскоре у меня возникло огромное желание взять пушку в зубы. И все это время я провел в ожидании, что какой-нибудь придурок обнаружит меня здесь и поднимет тревогу…

После десятого гроба я перестал воспринимать подробности. Приоткрывал крышку, считал до одного и закрывал. Правда, кое-что я все же заметил: в числе покойников не было стариков и старух. Моих товарищей по несчастью среди них также не оказалось. Вот это мне уже совсем не понравилось. Новый спазм страха сдавил желудок, и я пополз к прямоугольному люку, уже не обращая внимания на боль, – словно обезумевшая мышь, чудом уцелевшая в мышеловке.

Тут я мог снова нарваться на неприятности, но на этот раз мне повезло – механизм замка располагался внутри камеры и был как на ладони. Пушка опять выручила. Я отвел рычаг стволом «беретты». Что-то щелкнуло, люк открылся, и я вывалился на кафельный пол.

Встал, обвел глазами мрачное и почти наверняка подвальное помещение с крашеными стенами. Здесь было лишь чуть теплее, чем в самом холодильнике.

Горели оранжевые лампы, спектр которых в сочетании со всем остальным плохо действовал на мои расшатанные нервишки.

Физически я чувствовал себя неплохо – лучше, чем утром, когда еще ничего не начиналось. На ногах я держался достаточно твердо. И даже предмет, который был дорог мне как память, пока не отморозил. Только подумал о нем – и сразу же ощутил настоятельную необходимость слить воду. Об этой неэстетичной подробности я сообщаю потому, что она меня обрадовала. Значит, жив курилка!

Поскольку писсуаров поблизости, как вы понимаете, не было, пришлось не очень вежливо обойтись с хозяевами. Я устроился в левом от двери углу, и мой весенний ручеек зажурчал.

Вскоре я уже давился от смеха, представив себя со стороны: в левой руке я держал моего оттаивающего друга, а в поднятой правой – пушку, направленную на дверь. Когда я бросил взгляд вниз, смех угас сам собой. В оранжевом свете струя показалась мне черной, а при дневном освещении, наверное, приобрела бы темно-коричневый цвет. В значительной степени она состояла из крови, но было в ней кое-что еще – вещество, похожее на темный нерастворимый порошок…

Я проглотил комок, застрявший в горле, и с трудом застегнул зиппер на джинсах, небесную голубизну которых подпортил ржавый оттенок. Выглянул за дверь – в полумраке тонула анфилада подвальных помещений. С наружной стороны на двери имелась загадочная надпись, наверняка оставленная нашими гениальными вояками: «Неприкосновенный запас. Эвакуация в соответствии со схемой 9».

Я двинулся по коридору, пряча пушку за спиной. Тот же тусклый оранжевый свет и то же безлюдье. Откуда-то доносился гул вентилятора. Первым делом мне не мешало бы сменить прикид на что-нибудь более приличное. Я сомневался, что все служащие «Маканды» знают друг друга в лицо. Я был подстрижен, как тифозник, и небрит, но это могло сойти за оригинальный имидж. Неплохо было бы напялить и темные очки – после трогательного расставания с Гошей на моей роже появились разноцветные припухлости.

Вдоль стены тянулись трубы, среди них попадались и горячие. Я крался, прижимаясь к ним, маскируясь и заодно отогревая задницу. Я искал лестницу, которая вела бы наверх. Она могла находиться где угодно, за любой из одинаковых дверей, отличавшихся только номерами. Лифт меня не устраивал по причине того, что из тесной кабинки уже не убежишь.

Подобные эпизоды есть почти в каждом киношном детективе: клоун с пистолетом крадется в опасном полумраке под тревожную музыку. Это действительно смотрится неплохо и приятно щекочет окончания, особенно когда сидишь в кресле с бутылкой холодненького пива, а где-то поблизости (в пределах досягаемости) находится жена в полупрозрачной ночной рубашке. Самому себе же я сейчас напоминал персонажа компьютерной игры, у которого осталось четырнадцать патронов, гораздо больше врагов, процентов двадцать пять «здоровья», и не было ни малейшей возможности перезагрузиться. Кто-то там, на небесах, нажимал неведомые кнопки, и все мы тут, внизу, дергались, как марионетки, вынужденные относиться к жизни слишком серьезно. Что ж, надеюсь, тот заоблачный парень, играющий во вселенский «Дум», по крайней мере, хорошо развлекался…

Я добрался до поворота и со всеми предосторожностями посмотрел за угол. Это означает, что я присел, выставил перед собой пушку, и мой левый глаз оказался где-то на уровне живота. Этот глаз не заметил никого и ничего нового, кроме еще одной угрюмой анфилады, подсвеченной оранжевым. Я не удивился бы, если бы в конце ее был очередной поворот, а коридор замыкался в квадрат.

Поскольку выдержка у меня была как у параноика с четырехлетним стажем, то есть никакая, я сорвался. Подбежал к ближайшей двери, рванул ее на себя… и оказался в очень изысканном подземном гараже. На стенах мягко сияли светильники и указатели с синими стрелками. Воздух был теплым и вентилируемым. Дорогие тачки сияли, будто елочные игрушки. Двое механиков в светоотражающих комбинезонах меняли колесо на темно-синем «БМВ». Судя по их виду, комбинезоны были еще и грязеотражающими. В машине был включен приемник, и Боб Марли пел «Я застрелил шерифа»…

* * *

Как все просто! Везучий я парень! Это было явно не то место, где владельцы тачек, уходя, забирают с собой ключи и врубают сигнализацию. Я бодренько направился к крайнему «мерсу», мечтая лишь о том, чтобы его коробка передач оказалась автоматической (у меня с детства проблемы с переключением скоростей).

И только пройдя метров тридцать, я увидел, что не все машины пустые. С задних сидений за мной следили глазки специфических ребят, которые при одних обстоятельствах становятся наемными убийцами, а при других – телохранителями. Некоторым удается совмещать обе профессии. Они редко теряют бдительность (это плохо сказывается на продолжительности их жизни). Пастушьи собаки человеческого стада… Нехорошо я о них подумал, нехорошо, но, как выяснилось, не напрасно.

Я развернулся и скромненько заторопился туда, откуда опрометчиво выскочил, тщетно пытаясь прикрыть пушку своим тощим бедром. За спиной хлопнула дверца. Это был сигнал к началу охоты. Я перешел на бег, хотя понимал, что будет еще хуже.

Дичь выдала себя с головой. Боб Марли как раз допел до того места, где он жалуется, что шериф Джон Браун всегда ненавидел его, причем неизвестно за что…

Я тоже кое-чего не понимал. Из-за колонны выдвинулась массивная фигура человека в темном костюме и устремилась мне наперерез. До двери оставалось метров десять. Незнакомец потянулся своей правой рукой к своей левой подмышке и одновременно заорал:

– Стой, сука!

Теоретически он мог вынимать из внутреннего кармана сигареты, а меня окликнул, чтобы угостить или попросить спички. Однако это была гнилая теория, не подтвержденная главным критерием – практикой. Я знал, что мордоворот в костюме – это охранник из «Маканды», в отличие от других, сидевших в машинах, – они были хоть и настороженными, но гостями.

Если вы спросите меня, откуда мне это известно, я вам отвечу: интуиция. И кое-что еще – излучение. Все мы излучаем, как шесть миллиардов Останкинских телебашен, только совсем в другом диапазоне. Это похоже на запах, но ни в коем случае не запах. Это то, что чуют собаки перед тем, как броситься на вас, или, ворча, удалиться восвояси. Излучение и запах очень легко перепутать. За каждым человеком тянется след выделений, которые являются лишь следствием изменения его психического состояния. Не все можно свести к работе желез.

Тут неизбежно еще одно лирическое отступление. Тот, кому неинтересно, может пропустить страницу, пойти хлебнуть джин-тоника или трахнуть свою подружку.

Большинство из нас волочит за собой тягостный шлейф страха. Страх бывает разным. Иногда он вполне понятен – как, например, страх потерять работу, ребенка, глаз или страх быть укушенным пчелой, – но от этого не менее унизителен и не более простителен. Порой наша потребность бояться объяснима лишь наполовину. Худший страх – это тот, который кажется беспричинным и гнездится где-то за пределами рассудка. Он предупреждает об опасности. Он должен подсказать вам, что поблизости появился охотник. Истинный хозяин вашей судьбы. Тот, кто может убить, а может равнодушно пройти мимо. Или улыбнуться – потому что сегодня не ваша очередь.

Подавляющая часть из вас отмахнется от предупреждения как от бессмысленной чепухи. Вероятно, это правильно, иначе остаток жизни сделался бы просто невыносимым. Возможно, у вас даже имеется повод чувствовать себя в безопасности. Еще бы – ваши предки создали государство, полицейский аппарат, суды и тюрьмы, а некоторые из вас исправно платят налоги. Еще бы – вы ведь ни в чем не виноваты, никого не трогаете и, когда это выгодно, подставляете вторую щеку. Вам кажется, что с судьбой вы в расчете.

Однако все это не имеет совершенно никакого значения. Природа равнодушна. Зло безразлично. Со стихийным бедствием невозможно договориться. К сожалению или к счастью, это понимают со всей ясностью только те, кого все-таки настигает охотник, да и то – за секунду до смерти. Лежа на заплеванном тротуаре с заточкой в легком, жертва успевает подумать: «Почему я? Почему именно я?!»

Глупый и бесполезный вопрос. Статистика здесь ни при чем. Называйте как хотите: запах, излучение, карма…

Незаметно для вас страх перетекает в жертвенность. Это медленное заклание самого себя может длиться годами, иногда – десятилетиями. Но рано или поздно жертва должна быть принесена. То, что большинство из нас умирает в собственных постелях, означает только, что на Земле слишком мало охотников. Они едва ли составляют одну десятую процента человечества. Да и среди них шакалы преобладают над волками.

Настоящих охотников единицы. Они всегда одиноки – даже тогда, когда сыты, окружены свитой из шакалов и огромным количеством овец. Стадо неисчислимо и постоянно размножается. Пищи всегда будет достаточно. Можно вести спокойную сытую жизнь. Но у волка иная природа. Его сила в том, что он никогда не спрашивает «почему?». Он может казаться вам тупым уродом, однако это не изменит вашей участи. В любом случае он неотразим. Его охота заканчивается лишь с его смертью.

До сих пор я знал только одного такого – по иронии лженауки зоологии он был облачен в шкуру бультерьера. А мне повезло – судьба свела нас ненадолго, и союзники не успели стать врагами. Виктор и Клейн больше напоминали своими повадками шакалов. Оба паразитировали на сверхсуществах, которые находились за пределами моего понимания. Их понимания, возможно, тоже. И хотел бы я посмотреть, что произойдет, когда где-нибудь в одном из этих набитых овцами загонов встретятся два волка. Хотя, похоже, я уже видел нечто в этом роде – ночью в парке, после того, как меня окружила собачья свора…

Конец лирического отступления. Слазь с подружки, читай дальше.

Я веду к тому, что от меня в подземном гараже перло овечьим духом, а парень из «Маканды» явно был волчонком. Маленьким таким, еще только сосущим злобу из большой волчицы, но уже опасным. В его руке появилось что-то, и это была отнюдь не пачка «пэлл мэлл». Через мгновение я юркнул в дверной проем. Наверное, охранник успел бы выстрелить, но не хотел поднимать шум. Или подумал, что мне все равно негде спрятаться. Тем не менее это был хорошо тренированный мальчик, который бегал значительно быстрее, чем я. Недаром его пост был в гараже – на оперативном просторе. Поэтому я не стал с ним соревноваться.

Ближайшую дверь я открывал лбом и кулаком. Влетел в проем и услышал, как сзади взвизгнули петли. У этого ублюдка почти наверняка был радиотелефон, но он не торопился с переговорами. Ну что ж, пеняй на себя, братец. Захотелось сделать так, чтобы он вообще не мог ни о чем рассказать.

Я затаился за дверью. В помещении, где я оказался, было абсолютно темно. Здесь витал едва заметный запах – незнакомый мне, экзотический и не очень приятный. Странный запах, который пробуждал агрессию…

21

Итак, с грехом пополам добрался до двадцати одного. Считается, что «очко» означает удачу, выигрыш, но иногда под этим словом понимают нечто совершенно противоположное. В качестве примера напрашивается армейская поговорка: «зенитно-ракетные войска – это задница, а радиотехнические – дырка от задницы». Да, вот они – капризы памяти. До сих пор помню то, что услышал пятнадцать лет назад от знакомого лейтенанта РТВ, которому очень не повезло с карьерой.

Но сейчас я, пожалуй, поменялся бы с ним местами. Хотелось залезть куда-нибудь в самую глубокую теплую щель и отдохнуть там хотя бы несколько дней. Забыть о постоянной опасности и расслабиться – пусть даже в обнимку с зеленым змием…

Черта с два!

Дверь начала открываться. На полу появилась полоса совсем тусклого света. Полоса пробежала, расширяясь, по запыленным металлическим шкафам, пустым столам, корзинам для мусора, стульям, старому монитору… Потом ее пересекла тень – внушительная, с характерным наростом справа в форме пистолетного ствола. Словом, все как полагается.

Я задержал дыхание, что было не так-то легко сделать. После пробежки и нервной встряски мне казалось, будто в моих легких ворочаются ежики, страдающие бессонницей. Тем не менее специфический запах этой комнаты назойливо напоминал о себе. В один чрезвычайно неприятный момент я с огромным трудом удержался от кашля.

Человек из «Маканды» остановился в шаге от меня и, кажется, понял, что представляет собой прекрасную темную мишень на сером фоне. Он толкнул дверь. Через секунду его силуэт исчез. Все снова погрузилось во мрак. Потом я услышал тихий голос. У этого волчонка действительно был нюх. Он знал, что я близко, но не знал, где именно.

– Когда я найду тебя, педик… – начал он, но не успел закончить.

Я протянул руку, в которой держал «беретту», и ствол уперся во что-то мягкое. Относительно мягкое, как и любое человеческое тело. Охранник обладал прекрасной реакцией, но это был тот случай, когда я имел слишком большую фору.

Ба-бах!!!

Судя по всему, я попал ему в грудь. И хотя я сразу же повалился на пол, ответного выстрела не последовало. От грохота опять заложило мои чертовы чувствительные уши! Не самое лучшее состояние, когда хочешь спрятаться и надо ловить каждый шорох…

Что-то захрипело, булькнуло, и человек начал падать. Спустя несколько мгновений он ударился об пол с таким равнодушием, какое обычно присуще либо мертвым, либо потерявшим сознание. Меня больше устраивал первый вариант, но и второй был пока неплох. Я подумывал о контрольном выстреле, затем решил поберечь патроны.

Я опустился на колени, словно сестра милосердия, и начал ощупывать тело в поисках правой руки. Могу поклясться, что сердце уже не билось. Вторая пушка оказалась бы совсем не лишней – так же, как и костюмчик этого фраера. Хороший, дорогой костюмчик. Дырочку в нем я надеялся чем-нибудь замаскировать.

Но я не успел добраться даже до пушки. Моя рука ползла по чужому предплечью, когда я услышал шаги за дверью. Спокойные, неторопливые шаги – и они приближались!

Я поймал себя на том, что мне больше «понравился» бы топот множества бегущих ног – его можно было бы объяснить поднявшимся переполохом. А эти шаги сбивали с толку. Они наводили на мысль о случайном свидетеле, однако в них не звучало и намека на трусливую осторожность. Так могла бы двигаться запущенная ребенком электронная игрушка. Очень большим ребенком. Очень большая игрушка.

Я вскочил на ноги, прижался спиной к стене и начал отступать вдоль нее подальше от двери. Теперь до меня дошло, что железобетонные плиты несколько искажают звуки, многократно отражая их. Мне почудилось, что таинственный незнакомец находится совсем близко. Но на самом деле ему оставалось пройти до двери еще метров десять.

Моя отставленная назад рука врезалась во что-то неподвижное и массивное. Я обошел этот предмет, оказавшийся каким-то шкафом или сейфом, больно ударился коленом об ножку стола, сдавленно зашипел, похромал дальше. И все это под аккомпанемент шагов, звучавших словно бой часов, которые отсчитывали совсем уж нелепое время, давно перевалившее за двенадцать…

Дверь снова начала открываться. Я перемещался вдоль стены, и тусклый свет не мог упасть на меня… если, конечно, кто-нибудь не включит лампу. Я не отводил взгляда от расширяющегося проема.

Дверь открылась полностью.

* * *

Холодный язык высунулся из бетона и лизнул мою спину. Когда так делает любовница, это бывает приятно. Но сейчас меня передернуло от бесплотной ласки.

За дверью никого не было.

И все же там кто-то был.

Озноб. Парад мурашек. Я ощутил дуновение неизвестно откуда взявшегося сквозняка. Краткое, как выдох. Спустя мгновение прекратилось всякое движение воздуха, по-прежнему пропитанного этим проклятым запахом, который напоминал о гниющих тропических фруктах. А может быть, и не только о фруктах…

Дверь медленно закрывалась. Я не видел того, кто нажимал на нее. И пружинного механизма вроде не было. Но дверь закрылась, и мне снова предлагалось сыграть в прятки в темноте. А я все отступал и отступал, уже не очень беспокоясь о том, чтобы не шуметь.

Опять я прижался к стене – моей самой близкой и ужасно плоской подруге. И опять раздались шаги – теперь уже ВНУТРИ комнаты. Всего два шага – пока незнакомец не наткнулся на труп. Как только это случилось, я услышал тихое хихиканье, от которого мои коротенькие волосы не встали дыбом. Потому что стояли так уже раньше.

Я подумал о Клейне с его дурацкими штучками. Когда-то в день нашего знакомства он вошел в мою квартиру подобным образом. Я прекрасно помнил этот давний эпизод и само неуловимое глазом перемещение – движение воздуха и никаких видимых форм. Впрочем, нет; было еще легкое искажение пространства на самом краю поля зрения – заметное при достаточной освещенности.

В первый раз это показалось мне интригующим фокусом. Я допускал также неизвестное влияние на мое сознание и восприятие. Но сейчас меня не интересовал механизм происходящего, меня интересовал результат. А результатом должен был стать еще один труп – либо мой, либо… ЕГО.

Дверь.

Мои лопатки коснулись двери. Мне подсказал это дремучий инстинкт. Я повернулся, подставив темноте спину. Плевать – все направления были одинаково опасными. Я ощупывал дверь, которая закрывала выход, в поисках ручки или замка. Проклятие! Она была гладкой, как поверхность бильярдного стола.

И тут все-таки блеснул свет…

Вот уж точно: если бывают звезды, «замученные в аду», то я увидел одну из них. Она располагалась посередине двери, на уровне моего паха. Звезда – багровая точка – постепенно превратилась в кровавый зрачок, а потом… в окружность с тремя отростками. Отростки были направлены вниз и в стороны, образуя слишком хорошо знакомый мне символ.

Я коснулся его пальцами. И сразу же отдернул их, чтобы не отморозить. «Анх» сиял на двери – пока еще слишком тускло, чтобы разогнать тьму в радиусе более полуметра. Прикосновение было мимолетным, и я не ощутил ни впадины, ни выпуклости на том месте, где появился крест.

Кто-то перешагнул через тело охранника и приближался ко мне. Я еще не настолько обезумел от страха, чтобы вслепую палить в темноту. Но если я не открою дверь, рано или поздно придется стрелять. Вряд ли у меня были шансы выиграть эту дуэль. Здесь я и сдохну. Погибну преждевременно, как затравленный поэт. И мой труп овеют черным ветром невидимые крылья…

Потом я обратил внимание на то, что кровавые лучи лижут руку с двух сторон. На джинсах проступило багровое пятно. Негреющий свет «анхов», лежавших в моем переднем кармане, пробился сквозь плотную ткань. Только безнадежный идиот не увидел бы в этом некоего совпадения.

Я решил пожертвовать пальцами и залез в карман. Кресты были настолько холодными, что исчезала разница в ощущениях. С одинаковым успехом я мог трогать огонь, лед, серную кислоту. Мгновенная страшная боль, а затем – полная нечувствительность. Местная анестезия без всякого новокаина. Я вытащил один из «анхов». Сразу же стало ясно, что его размеры в точности соответствуют размерам символа на двери.

Шаги за спиной.

Между мной и незнакомцем оставалось метров шесть, не больше. Никогда раньше моя спина не была такой голой, такой беззащитной, такой тонкокожей, такой трепещущей…

Я приложил крест к знаку, пылавшему на двери. Как я и думал, они идеально совпали. И даже слились. Багровое свечение потускнело и стало стремительно гаснуть.

«Топ-топ» раздалось еще ближе…

Я налег на дверь. Она открылась без всякого щелчка. Темнеющий «анх» отклеился от нее и упал в мою ладонь, словно остывающий уголек.

Из щели ударил в ноздри тот же запах, только гораздо более интенсивный.

Еще один шаг за моей спиной. После этого опять подул нездешний ветер…

Скрючившись, я провалился в зловонную тьму и несколько раз выстрелил наугад через плечо, так что гильзы вылетали из пистолета где-то рядом с моим оглохшим левым ухом.

Зато другое ухо отчетливо слышало, как в ответ снова раздался тихий издевательский смех.

22

Если я рассчитывал, что все скоро закончится, то сильно ошибался. Тут невольно вспомнишь Клейна с его незамысловатой философией. Иногда вам не дадут отдохнуть даже на том свете, когда вы уже вроде бы и согласны. Рискованные приключения становятся утомительными, и начинаешь мечтать о простых обывательских радостях. Сейчас я дорого дал бы за бутылку ледяного пива и за теплую ванночку. И за Савелову в супружеской постели. И за возможность посидеть в кресле-качалке, глядя на закат. И за то, чтобы выкурить хорошую сигарету…

Вместо этого надо было спасать свою задницу.

Четкая, хотя и оглушительная работа моей огнестрельной машинки слегка меня отрезвила. Поскольку охотившийся за мной темный ангелочек пока что не отменил детонацию пороха, шанс на спасение у меня все еще был.

Я прополз пару метров на брюхе и ткнулся лицом в завесу из пыльной материи. «Беретта» звякнул о полую металлическую трубку, и я понял, что нахожусь под вешалкой. Даже ткань пропиталась тем же неистребимым запахом. Но сейчас я был готов зарыться во что угодно.

Последующие десять секунд я двигался на четвереньках, давя и отбрасывая в стороны какие-то ящики, тряпье, картонные коробки и, кажется, парики. Правда, вначале я принял их за звериные шкурки, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Хорошо, что желудок был пуст с самого утра. Если я что и глотал с тех пор, то одну лишь пыль.

Я полз, окутанный удушливым облаком. Вскоре я услышал какой-то треск. Это был мой собственный сухой кашель.

Кто-то зажег свет.

Это было не бледное и мертвенное тление газового разряда в молочно-белых трубках. И не яркое и желтоватое свечение раскаленной спирали в колбе. В комнате разом вспыхнули свечи – много свечей, не меньше двух десятков, – и вместе с дрожанием язычков пламени ожили тени.

Хороший фокус, но я давно ничему не удивлялся, как Пачкуля

Пестренький из детской книги о Незнайке. Похоже, Пачкуля тоже был параноид со стажем.

Я находился в огромном зале без окон и с единственной дверью. Больше всего она напоминала мне заброшенную кладовую какого-нибудь театра, набитую забытым реквизитом и старыми костюмами. Очень высокий потолок, до которого казалось невозможным дотянуться, даже взобравшись на стремянку, не был обезображен современными светильниками, зато был закопчен и притом неравномерно: пятна и полосы копоти образовывали на нем какие-то знаки. Ряды длинных вешалок превратили помещение в затхлый лабиринт, в котором мне удалось затеряться, однако, похоже, ненадолго. Свечи освещали далеко не все, что хотелось бы видеть, – для этого они находились слишком низко. А здесь было на что посмотреть.

Например, алтарь. Черт возьми, я сразу понял, чем является это дикое сооружение из черного дерева, похожее одновременно на крышку гигантского рояля, трюмо красотки-вампира и развалины сгоревшего дома. Именно алтарь – не больше, однако и не меньше. Культовое оборудование. На нем лежало множество предметов, которых я не сумел как следует разглядеть. Но помню, что там тускло поблескивали амальгамой осколки зеркал, отсвечивали перламутром обломки раковин и мелкие желтовато-белые пластины, сразу наводившие на мысль о… да – какие могут быть сомнения – о человеческих зубах.

Еще там была фигурка с мужским торсом и головой черной собаки или волка, панцирь черепахи с вырезанным на нем голубым глазом, цельный рыбий скелет, залоснившийся цилиндр с торчавшей из него мордочкой мертвого белого кролика, ослиное ухо, большая изумрудная чаша, полная живых насекомых – то ли жуков, то ли муравьев, – которые шевелились словно кипящая каша. Нелепый набор… и нельзя сказать, что приятный.

Слева от меня находился длинный ряд голов. То есть не голов, конечно, а подставок для париков. Чего здесь только не было – от седых буклей какого-нибудь судьи до «ирокеза» с накладкой, имитирующей бритую кожу. Справа пылали две толстые свечи в глиняной миске. Возле миски валялись перевязанные ниткой куриные перья.

Мой взгляд переместился еще дальше – на две мертвенно бледные человеческие ноги. Судя по маленькому размеру стопы, это были ноги женщины или подростка. Или манекена. Впрочем, на ногтях виднелись следы темного лака. Белизна кожи, полная неподвижность – вне всяких сомнений, я видел нижние конечности лежавшего на полу трупа. Меня убеждал в этом и витавший здесь кисловатый запах, который вызывал тошноту. Кроме того, я никогда не слышал о манекенах, озабоченных своим педикюром…

Да, веселенькое место. Я понял, что здесь-то мы и доиграем в прятки. Дальше бежать было некуда. Тупик. Конечная остановка.

Сотни тряпок поглощали звуки. Еле слышно потрескивали свечи. И все время я слышал шаги. Кто-то разгуливал по лабиринту. Спокойно. По-хозяйски. Совершенно не опасаясь моей пушки. Кто-то, кого я до сих пор не видел даже мельком.

Забыл сказать, что свечи были розовые, и свет был розовым, и вскоре полутьма под потолком колыхалась, как грязно-розовое желе. Воздух показался мне плотным, почти жидким. Его приходилось с отвращением пить, а он слишком медленно растекался по внутренностям, пропитывая их проклятым запахом.

Вдох, выдох… Вдох, выдох… Между вдохом и выдохом – ожидание. Чего? Удара в затылок. Я ждал, что птица – та, которая сидит на левом плече, – вот-вот долбанет меня своим клювом. Пора, мол, приятель. Отстрелялся. И отбегался…

Со своей позиции я видел краешек двери. До нее было метров пятнадцать по прямой. Совсем немного, если гуляешь в парке. Возможно, дверь была заперта изнутри так же, как запиралась снаружи, – то есть запечатана символом «анх». Но я все равно решил рискнуть, потому что понял: скоро этот запах окончательно сведет меня с ума. Запах и невидимый маньяк, который любит посмеяться.

На всякий случай я зажал в кулаке сувенир с берегов Нила и уже почти рванул с места, когда дверь внезапно открылась. Я поспешно присел. Мой взгляд переползал с брюк на расстегнутый пиджак, рубашку, темное пятно на груди, пистолет в руке…

23

Мои свихнутые мозги ожидало новое потрясение. Я замер, пытаясь вернуть на место выпученные глазные яблоки.

Как там написано в диагнозе – «императивное искажение восприятия»? Согласен! Совершенно согласен! Двумя руками – за! Только заберите меня отсюда! Скажи мне, Сестра Морфин, когда ты придешь ко мне снова?..

Но я все еще находился в той комнате, и ждать помощи было не от кого.

Охранник, которому я недавно прострелил грудь, остановился на пороге и обвел взглядом помещение. Впрочем, зрачки этого парня были совершенно неподвижны, и гораздо большее впечатление произвел на меня мертвый зрачок, притаившийся в глубине ствола его пистолета. Какое-то мгновение он «смотрел» прямо мне в лоб, затем сместился левее. Вместе с кистью охранник рывками поворачивал голову, будто какой-нибудь сломавшийся робокоп.

Его рубашка и пиджак были залиты кровью, особенно с левой стороны.

Кровь пропитала и опаленные частицами пороха лохмотья вокруг раны. Я, конечно, не доктор, но, по-моему, с такой дыркой не живут и тем более не ходят. А этот клоун ходил еще ровнее, чем прежде. Он двинулся к ближайшему проходу между вешалками, вышагивая четко, словно кремлевский курсант или заведенная кукла.

Он не оставил мне выбора. Я придержал пистолет второй рукой, целясь в его тусклый, ничего не выражающий глаз. Вообще-то такие глаза я видел и раньше. У чучел в зоологическом музее. Насколько я знаю, чучелам вставляют вместо глазных яблок стеклянные шарики.

Вероятно, вам это покажется неестественным и недостоверным, но я очень быстро привыкал к ходячим покойникам. Я ведь тоже недавно был мертвецом, правда, с тех пор меня привели в божеский вид. Тряпки на мне были дырявые, но сам-то я цел! Впрочем, откуда я взял, что под рубашкой охранника обнаружились бы перемолотые кости и перекрученное мясо? Плохо я еще соображаю, плохо…

А он приближался. Рот у него был приоткрыт, как у дебила. Несомненно, он не закрывал его с той самой секунды, когда прохрипел перед смертью что-то невнятное и оказался на полу со свинцовой таблеткой в туловище.

Я поспешил нажать на спусковой крючок, пока «анх» не превратил мои пальцы в сосульки. Но не дожал.

– Стоять! – резко произнес кто-то. Как выяснилось, не мне. Хорошо, что я с перепугу не выстрелил. Мог бы выдать себя, хотя надежда благополучно отсидеться была поистине абсурдной.

Он послушался. Я имею в виду – охранник. Остановился сразу же, чуть ли не с поднятой ногой. Возможно, что-то было не так с силой тяжести, но равновесия он не потерял.

В этот момент наши глаза встретились. Ни его лицо, ни стеклянные шарики нисколько не изменились. Он просто заново нацелил свою пушку.

– Назад, тварь! – приказал тот же голос. Не мужской и не женский. Не детский и не старческий. Лишь легкий незнакомый акцент придавал ему хоть какую-то индивидуальность. – Вон отсюда!

Охранник немедленно развернулся, подставив мне спину, которая была украшена огромным выходным отверстием. Пуля вырвала приличный кусок мяса вместе с тканью рубашки и пиджака. В ране шевелилось что-то розовое, и даже виднелось удивительно белое ребро.

– Седьмая колыбель, – сказал голос.

Охранник удалился, и дверь за ним захлопнулась. По-моему, ему указали пункт назначения. Подними меня сейчас среди ночи, и я повторю эти слова: «седьмая колыбель». Что-то было в этом – в колыбелях и гробах, – какой-то намек на мистический круговорот жизни и смерти, незаметное перетекание одного в другое…

Тогда я, конечно, ни о чем подобном не думал, а просто ждал, пока невидимка займется мной. В том, что меня оставили на десерт, я даже находил нечто утешительное. Все-таки врагом быть почетнее, чем случайной жертвой обстоятельств. Тут я согласен с Клейном.

Однако я ждал напрасно, обездвиженный своей овечьей робостью, – ждал в тишине, которая придавила меня, как подушка, приготовленная для удушения. Муравьи бесшумно копошились в изумрудной чаше, сцепившись в отвратительную живую губку, но ни одному из них не удалось выбраться оттуда…

Наконец я понял, почему все эти мучачос из «Маканды» – от Виктора до охранника – внушают мне трепет, граничащий со страхом. В них не ощущалось жизни, а значит, слабости, уязвимости, желания уцелеть. Они были словно части гигантского механизма – равнодушные к собственной судьбе и судьбе целого, мертвые, холодные, безжалостные и таинственные. И так же, как ресурс металлических деталей, их ресурс был велик, практически бесконечен, во всяком случае, намного больше человеческого. Если, конечно, не найдется кто-нибудь, кто уничтожит их намеренно или нечаянно, – сильный враг или даже бессмысленное дитя, действующее по неведению и ломающее чужие игрушки. Безумное дитя.

– Пошли вы все на хер! – сказал я громко и неожиданно для самого себя. Я опустился ниже отметки, после которой наступает безразличие ко всему. Временное, конечно. Этого времени мне хватило на то, чтобы пройтись вдоль вешалок и подобрать себе одежду.

Мной овладело совершенно дурацкое чувство: комната, в которой я находился, была пуста; но где-то совсем рядом, лишь в незначительно смещенной реальности, комната НЕ БЫЛА ПУСТА. Минимальное и неизвестное смещение целиком зависело от невинной овечки Макса, а ему эта шизоидная рулетка начинала надоедать.

Поскольку я хотел раствориться среди персонала «Маканды», то и прикид подбирал соответствующий. Строгую черную пару примерно моего размера я отыскал между дырявым пиратским сюртуком бутылочного цвета и женским платьем с рюшечками. В том же ряду нашлась розовая, как мое детство, рубашка какого-то педика.

Я содрал с себя дырявые джинсы и майку, спрятав их среди хлама. Весь живот, трусы и одна нога были покрыты коркой засохшей крови, но горячая ванна пока откладывалась. После этого я облачился в мажорское шмотье и тщательно похоронил «анхи» в брючном кармане. Сейчас они позвякивали друг об друга, как самые обыкновенные побрякушки.

Приодевшись, я обнаглел до такой степени, что решил пройтись по костюмерной в поисках галстука и темных очков. Но прогулка получилась недолгой. Незаметно для себя самого я оказался вблизи от того места, где должна была находиться обладательница голых ног.

Излишне говорить, что я не увидел там ничего похожего на труп.

Вот оно – то самое смещение. Как будто некий переключатель сработал в сознании – и я снова был не один.

Липкая рука легла сзади на голову; мне показалось, что мои волосы мгновенно вросли в нее. Я не успел обернуться.

Что-то леденящее, обездвиживающее и парализующее волю проникло в сознание… Быстрая и безболезненная трепанация… Все тело оцепенело.

Через дыру в затылке вливалась струя темной воды забвения, зачерпнутой из Леты. В ней тонул мозг, захлебывались мысли и, по мере погружения, гасли воспоминания. Сначала о том, что случилось, потом и о самом себе…

Комната превратилась в розовое облако, которое уплывало вдаль, а вместе с нею – моя украденная тень, похищенная колыбель моего младенчества. Шумели джунгли, поглотившие города; истек за горизонт горячий пурпур солнца; восходил пепельный призрак луны, клейменный огромным «анхом»; гудела кожа барабанов. И кто-то кричал во тьме, повторяя слово власти…

Пуповина, связывавшая меня с прошлым существованием, была безжалостно перерезана.

Наступала трансцендентная юность.

24

Я лежал в темноте и слушал шум реки – вкрадчивый и ужасающий, как само время. И был голый и безжизненный берег вечности, омытый текучими водами тщеты. Открыв глаза, я увидел черный южный свод, испещренный звездами.

Созвездия изменили свои очертания. На эти изменения я отвел примерно пятьдесят тысяч лет. Или сто тысяч – какая разница? Перекошенный Орион висел над темным краем Земли. Ковш Большой Медведицы стал похож на кофеварку. У Веги появился любовник…

Звезды не отражались в невидимой реке. А в небе их перечеркивала размытая полоса. Вскоре я понял, что это была луна, летевшая с бешеной скоростью. Луна, которую ничто не освещало. И куда же тогда подевалось Солнце? Небесный свод не вращался. Наступила летаргия – период остановленных сфер.

Я посмотрел в сторону, противоположную той, откуда доносился шум реки. И увидел террасы, посеребренные зведным светом и уходящие в бесконечность, – лишь подножие немыслимых дворцов, расположенных где-то на верхних планетах. На террасах лежали тени, однако не было заметно тех, кто их отбрасывал. Через мгновение после того как я осознал это, тени начали двигаться. У них быличеловеческие тела и нечеловеческие головы…

Театр теней. Театр единственного зрителя, думал я, но ошибался. Миллионы побывали здесь до меня; миллионы находились сейчас рядом – неощутимые и некоммуникабельные; миллиарды стояли в очереди, обманутые инстинктом самосохранения…

Тень Собакоголового встретилась с тенью Птицеголового. Они наложились друг на друга, но не слились. Возможно, хозяева теней разговаривали, а я «подслушивал» их разговор. Он отзывался во мне тупой болью, не имевшей физической причины. Ощущение боли было психической вибрацией, переходящей в звуки работающей бензопилы или зубодробительную пьеску бормашины.

Потом к хозяевам теней присоединился силуэт Свиноголового. Его отогнали прочь, и он ждал в отдалении – терпеливый, как смерть. На меня упала тень Собакоголового, и в мозгу зазвучали душераздирающие песни об «измененном» существе, об андрогине, о мумиях, тысячелетиями хранящих внутри себя мужское семя, о зачатии и скитаниях Вечного Жида…

Под это высокомерное ангельское нытье я медленно растворялся, пока от меня не остались только глазные яблоки, нервные жгуты, мозг и зловонный клубок на песке – мертвое, изъеденное червями сердце. Вдобавок оно было опутано чем-то, похожим на волосы. Смуглые руки с синеватыми ногтями протянулись из темноты и принялись расплетать узлы…

Но все это было не более чем сонной прелюдией к настоящему кошмару.

* * *

В зрачки снова хлынул розовый свет. Черный алтарь улыбался вырванными челюстями. Я находился в подземелье «Маканды». Кто-то взял меня сзади за плечи и развернул к себе лицом.

Передо мной стоял латинос, одетый в кожу и пахнувший как десять тысяч бродячих собак. Его длинные сальные волосы были заплетены в косу. Я увидел свои отражения в расширенных зрачках. Он ударил меня двумя пальцами в лоб, и я сразу же забыл свое имя. «Беретта» вывалился из моей руки.

Ловким движением латинос набросил мне на шею петлю – оказалось, галстук, тонкий, скользкий и холодный, как раздавленная грузовиком гадюка. Потом быстро затянул узел (проклятие, с этой удавкой я чувствовал себя так, словно мне перерезали горло, а лезвие оставили в ране) и пропал из поля зрения.

Не знаю, чем занимался латинос за моей спиной. Последующие несколько минут начисто выскоблены из памяти. Он установил полный контроль над моими телом и душой. Я не мог пошевелиться без его приказа, не мог даже скосить глаза и посмотреть в сторону. Теперь я думаю, что латинос обыскал меня и забрал оба египетских ключа.

В следующий раз я увидел его возле алтаря. Он взял в руки статуэтку мужчины с черной собачьей головой, провел своим пальцем вдоль позвоночника фигурки – и та ожила.

Собакоголовый пробежал по изъеденной жуком-древоточцем крышке, лавируя между тошнотворными реликвиями, затем спрыгнул на пол, и я услышал дробный стук маленьких ножек…

Кроме всего прочего, на алтаре обнаружилась телефонная трубка. Не хватало шнура и самого аппарата. Зато на той части трубки, которую подносят к уху, были ясно видны посиневшие человеческие губы. Латинос что-то буркнул в нее, вывел покорную скотину Макса в коридор, поставил лицом к стене и запечатал «анхом» дверь. Для меня он перестал существовать на долгое время.

Часть третья Plastic fantastic lover

25

С этого момента начинается самая непривлекательная часть моей жизни. Несколько месяцев я был рабом, нет, хуже, чем рабом, – я был домашним животным, предметом обстановки, тупым инструментом, теплокровной куклой, почти искусственным членом с интеллектом обдолбившейся гориллы – и это еще сравнение, обидное для гориллы.

Мною руководили, мною помыкали, меня трахала грязная баба, достаточно богатая, чтобы купить себе живую игрушку. Об меня вытирали ноги вчерашние враги. Мое сознание стало крохотным зверьком, который забился в глубокую нору, вырытую в опустевшем мозге. Я был лишен эмоций, избавлен от чувств и потребностей (за исключением самых простых, продиктованных голодом, холодом, кишечником и мочевым пузырем); все мои ощущения сводились к нейтральным или вызывающим боль. Других осталось очень мало, несмотря на то, что садомазохизм пришлось изучить на практике и по обширной программе…

Из своей бездонной норки я бесстрастно наблюдал за происходящим – я, не испытывавший сожалений, неспособный к сопротивлению, забывший об ином существовании и не желавший никаких перемен.

Моя память о том времени – это видеокассета, на которую записывалось все, что снимала скрытая камера. Информация поступала, но некому было ее осознавать. Только теперь я пересматриваю те дурацкие порнофильмы и черные комедии с моим участием, и они пробуждают во мне то ненависть, то омерзение, то дикое желание рассмеяться, то презрение к себе, а иногда даже ностальгию. В любом случае, это мой личный, ценный и уникальный опыт, от которого я вовсе не собираюсь отказываться. Хотя порой мне кажется, что такая жизнь вовсе не редкость, и я знаю многих, кто с радостью поменялся бы со мной местами.

В общем, я расскажу правду, всю правду и ничего, кроме правды. Надеюсь, я не перевру ни единого слова даже в стихе, который я все еще в состоянии извлечь для эпиграфа из своей подозрительно хорошо сохранившейся памяти. Может быть, она прошла полный курс «омолаживания», и я поторопился с «правдой»?

Вырежьте веретено,

Чтоб наматывать на него мои кишки,

Как это делали в дни инквизиции.

Кто вращает веретено?

Вы не знаете? Отпустите!^[33]

Итак, губы, торчавшие из телефонной трубки, поцеловали ухо латиноса, и началась вторая серия моих клинических приключений. Внешне «Маканда» мало напоминала психушку, в которой я провел четыре года, но суть была та же самая.

Прежде всего, мною занялись две здоровенные красивые бабищи с бронзовым загаром и рельефными фигурами колхозниц, злоупотребляющих шейпингом в перерывах между дойками. Они нашли меня, разглядывающим стену. По-моему, их единственной задачей было придать мне товарный вид, и они взялись за дело с рвением дрессированных животных. Доберманшами их обозвать не за что. Такие они были пухлые, местами розовые, грудастые, заботливые и тупые, что назову-ка я их свиноматками.

Свиноматки наконец вывели меня из проклятого лабиринта унылых коридоров с запертыми дверьми. Повороты, лестницы, указатели мой стерилизованный чердак кое-как зарегистрировал, но мне это было уже ни к чему. Любопытство угасло. Чувства атрофировались. Я не мог любить даже самого себя. Плевал я на любовь! Мыслительные способности притупились. Если бы мне напомнили об Ирке и Глисте, я спросил бы: «А кто это такие?».

Свиноматки были похожи одна на другую, как инкубаторские цыплята, обе одеты в пикантные короткие халатики, не скрывавшие их горячей мощи, и я торчал между ними, словно остывшая сморщенная сосиска в «хот-доге». В таком порядке мы и проследовали по многочисленным переходам, а обстановка вокруг постепенно начинала смахивать на санаторную. Тех людей, которые попадались мне навстречу, я не запомнил – значит, и не надо. Они совершенно терялись на фоне живых зарослей, интимно журчавших фонтанчиков и авангардной мебели.

Потом сопровождающие тетки буквально внесли меня в гулкое помещение, на двери которого было написано: «Только для обслуживающего персонала». Мы очутились в сауне, и тут свиноматки принялись раздевать меня. Лица у них были застывшие; при виде моей дряхлости ни одна даже не улыбнулась.

Пока меня с профессиональной ловкостью обнажали, я покорно ждал – как призывник на медосмотре. Сняли все, кроме черного галстука, по-прежнему казавшегося мне завязанной узлом дохлой гадюкой. Я был не настолько самостоятелен, чтобы сопротивляться или о чем-либо спрашивать.

В таком виде – голого и с галстуком на шее – меня втолкнули в бассейн. Горячая водичка в нем едва доходила до груди, и утонуть без посторонней помощи было довольно сложно. Вокруг моего погруженного в жидкость тельца немедленно расплылось грязно-коричневое пятно.

Свиноматки сбросили свои халатики, под которыми не было ничего, кроме трусиков, и тоже залезли в бассейн (при этом уровень воды в нем поднялся сантиметров на десять). Одна из них принялась намыливать мне плечи и грудь, другая взбивала пену для бритья. При иных обстоятельствах я забалдел бы от такого сервиса, а тогда лишь тупо стоял, позволяя себя мыть и брить.

Потом та мамочка, которая меня мыла, нырнула и надолго скрылась из виду, точно какая-нибудь искательница жемчуга. Ее не было минут десять, не меньше. Самое смешное, что и пузырей на поверхности тоже не было. Пока она трудилась над моей нижней половиной, я оставался спокоен, будто младенец в крестильной купели.

Я отдался большим мягким рукам и жестким мочалкам, которыми меня скоблили до тех пор, пока я не сменил эпителий. После хорошей бритвы физиономия и голова стали гладкими, как девичья грудь. Я был чист внутри и снаружи – сосуд, который можно наполнить чем угодно. Я задышал всеми порами и завибрировал всеми фибрами, но эффект оказался чисто физиологическим.

Воспользоваться этим не представилось ни малейшей возможности. Свиноматки быстренько и по-деловому выгрузили меня из бассейна, вытерли полотенцами и облачили в потрясающие белые трусы, английскую рубашку и приличный костюмчик – не хуже того, который я позаимствовал в алтарной комнате. Теперь ошейник охватывал воротник рубашки, и мне стало чуть полегче – почти исчезло ощущение ледяной проволоки, врезавшейся в кожу.

Из сауны меня доставили прямиком к кормушке. Столовая для персонала больше напоминала медицинскую лабораторию. Стерильные плоскости, прямые углы, белые айсберги мебели. И даже запах еды был забит вонью какого-то дезинфектора.

Это не испортило мне аппетит – тогда его вообще ничто не могло испортить. Как только я оказался в столовой, прогудел тревожный сигнал, похожий на корабельную сирену, и у меня началось слюноотделение, будто у четвероногой жертвы академика Павлова.

Понемногу прибывал местный народец – красивые самки и ухоженные самцы. У некоторых, правда, имелись кровоподтеки и синяки на лицах. Сейчас-то я понимаю, что все они выглядели не менее отмороженными, чем я сам. Свиноматки вставили меня в очередь; с нею я дотопал до прилавка, словно овца в сплоченном стаде. Получив из чьих-то рук полный поднос комбикорма, я сел за пластмассовый столик и принялся жадно жрать.

Надо признать, что мужчин здесь кормили, как призовых быков, а женщинам не давали испортить фигуру. Еда была калорийной, качественной, и ее было много. Боюсь, что тормоза забарахлили, и я нещадно перегрузил свой истощенный организм. Во всяком случае, икры в тот раз я слопал столько же, сколько за пятнадцать предшествовавших лет.

Соседи меня не интересовали. Я пялился или в тарелку, или прямо перед собой – пока жевал. Если кто и попадал в мое поле зрения, то я отмечал появление нового объекта, идентифицировал его и тут же забывал о нем.

На поверхностный взгляд, степеней свободы здесь было побольше, чем в психушке, но это именно ПОВЕРХНОСТНЫЙ взгляд. После того как свиноматки помогли мне сделать первые шаги и ознакомили со средой обитания, я уже не нуждался в опекунах. Настоящий опекун и полновластный хозяин поселился внутри меня. И невозможно было провести границу между посторонним влиянием и проявлением собственной извращенности.

Доберманами тут и не пахло, но строжайшим из надзирателей стало мое подсознание. Оно никогда не меняло приоритетов и никогда не отдыхало. Оно непрерывно расчленяло то, что пытались создать воля и мозг в часы активности. Оно не прекращало свою разрушительную работу ни днем, ни ночью – как клубок червей, поедающих труп. Оно пожирало сны и навсегда прятало их в своей зловонной утробе. Во мне трепыхался неуловимый карлик моего подавленного «эго», но его потуги были такими жалкими, что зарождавшаяся в глубине дрожь не достигала поверхности.

…Голос внутреннего хозяина совпал по времени с очередным сигналом. «Спать!» – произнес голос, и я тут же почувствовал, что действительно дико устал. Человеческое стадо начало разбредаться. Я отодвинул пустой поднос и в полусонном состоянии направился в спальный отсек.

Данное помещение сильно напоминало мертвецкую, но тогда это меня нисколько не смущало. А еще отсек был чем-то неуловимо похож на дешевую ночлежку в Гонконге, которую я однажды видел по телевизору. Она представляла собой лабиринт многоэтажных клеток, разделенных узкими запутанными проходами. У обитателя каждой клетки было чуть больше места, чем в гробу. Перед камерой возникали части тел или лица за решеткой. В глазах тех желтолицых застыли пустота и безнадежность. Они уже не жаловались на судьбу. То же самое можно было сказать про меня.

Сходство моей новой спальни с ночлежкой оказалось отнюдь не внешним. Прежде всего, здесь было довольно прохладно. Вентиляторы прогоняли наружный воздух сквозь отверстия, забранные сетками. Никаких окон и только одна дверь. Очень высокий потолок, лампы дневного света. Выключатели на стенах отсутствовали.

Я пробрался вдоль ряда расставленных на полу пластмассовых боксов, похожих на поваленные телефонные будки, к своему спальному местечку под номером тридцать семь. Хрен его знает, откуда мне это было известно. Боксы закрывались примерно так же, как цинковый гроб, в котором меня сюда доставили. Я невольно сравнил. Та же конструкция, те же размеры, те же прямоугольные окошечки в изголовье, но другой материал – более дешевый и не столь одиозный.

К каждой крышке была привинчена табличка с номером и именем. Я тупо прочел все тридцать шесть – от Гаврилы под номером первым до моей ближайшей соседки Лолиты. Да, это была форменная ночлежка для зомби. Некоторые боксы еще пустовали, но я не пропустил ни одного и насчитал около двух десятков «постояльцев». Я рассматривал их лица через стекло. Спящие выглядели умиротворенными и безмятежными, будто младенцы.

На крышке тридцать седьмого бокса имелась совсем новая табличка, на которой было написано: «Максим». Замечательная оперативность, которую я тогда оказался не в состоянии оценить. Я открыл крышку. И увидел нечто вроде пустой ванны. В середине днища чернело отверстие для стока воды. Эти ребята из «Маканды», наверное, знали, как полезно спать на твердом.

Одеяла и постельное белье, судя по всему, считались излишествами.

Я разделся до трусов. На торцевых стенках бокса были сделаны специальные карманы для одежды. Впрочем, галстук я так и не сумел снять. Запрет был строжайшим и нерушимым, точно инстинкт. Я улегся на дно и опустил «дверь». Глазки закрывай, баю-бай…

Мысль о том, что ночью мне может понадобиться выйти по нужде, не появилась в голове ни на секунду. Подозреваю, что мои рефлексы тоже изменились до неузнаваемости. Для меня существовал только текущий момент. Прошлое немедленно исчезало, словно пейзаж за окном несущегося поезда, а будущее тем более было неизвестно.

«Конец», – сказал голос.

Я сложил руки на груди, как благочестивая монахиня, и погрузился в абсолютно спокойный и глубокий сон без сновидений.

26

Что толку описывать сотню или две почти одинаковых дней и ночей, кормежек и пробуждений? Утром голос разрезал пустоту, как фара мотоцикла, ворвавшегося в темный туннель. Я мгновенно вскакивал. В каждом боксе, кроме самых дальних, торчал идиот вроде меня и поспешно одевался. Потом туалет, душ, завтрак – это все неинтересно. Естественные потребности я отправлял предельно «естественно» – то есть бездумно. Тем же самым рядом со мной в общем туалете занимались потрясающие красотки и делоноподобные мужики.

После этого каждый действовал в соответствии с индивидуальной программой. Лично я, например, на второй день оказался в солярии, а затем в спортивном зале. Черт подери, это было нечто! Из меня, изможденного новичка, по-видимому, собирались слепить Аполлона. Идея не вызывала во мне ответного энтузиазма, как, впрочем, и любая другая. А ведь стимулов тут было предостаточно. Под ультрафиолетовыми излучателями загорали обнаженные женщины – и среди них ни одной старой или уродливой!

Я прошелся, разглядывая татуировки на интимных местах, пятнышки от уколов, свежие шрамы и чашеобразные груди с имплантантами, словно картинки в энциклопедии. Обилие роскошной плоти меня нисколько не взволновало… до тех пор, пока я не наткнулся на бледную немочь, распростертую на лежанке. По-моему, это была Савелова.

У меня возникло что-то похожее на мыслишку, и я на мгновение ощутил нечто похожее на испуг, но тут же в голове взорвался чужой голос, который заставил меня поморщиться и забыть обо всем. Я сжал руками раскалывающийся череп. Голос был как раскаленное клеймо, прижатое к мозгу. Он выжег скверну из сознания и заодно разбудил страшную боль во всем теле, но и она сразу же стерлась из памяти.

Я разделся возле свободного аппарата, улегся, потом с полчаса грел свои мощи и – тщетно – дохлую змею на шее. Когда я лежал на животе, ко мне приблизился некто в белом халате. Зловещая безликая фигура. Местный доктор Менгеле. Голос запретил мне оборачиваться. Я успел лишь заметить, как блеснул скальпель в его руке…

Он сделал разрез под моей правой лопаткой. К этому моменту я был готов – хозяин временно отменил боль. Почти. Боль оказалась вполне терпимой. Я даже не матерился.

Докторишка ковырялся минут пять, загоняя мне под кожу какой-то предмет, а потом заштопывая рану. Короче говоря, из солярия я вышел с перевязанным туловищем и неприятным зудом, причем на таком месте, до которого самому было бы трудновато дотянуться.

В спортивном зале я увидел двух знакомых свиноматок в купальниках, таскавших неподъемное железо в обществе упитанного мужичка, которому действительно не мешало бы сбросить вес. Этот Винни-Пух выгодно отличался от нас троих хоть немного осмысленным взглядом. Во всяком случае, потел он явно не оттого, что пару раз приподнял детские гантельки. В метре от его порозовевшей морды подрагивали две пары упругих шаров с ярко выраженными ниппелями.

Я проследовал мимо равнодушных секс-бомб, не удостоивших меня своим вниманием, и установил на штанге минимальный вес. Но и этого оказалось много. Я с трудом сделал пару приседаний, но голос заставлял повторять попытки снова и снова. В конце концов меня едва не придавило грифом.

Так я корячился до обеда. Теперь это представляется удивительным – несомненно, «анхи» существенно повлияли на мой метаболизм. Что бы там ни было, в последующие дни я неправдоподобно быстро набирал вес и наращивал мышечную массу. Спокойный сон, хорошая жратва, полное отсутствие стрессов – как говорил Абдулла в фильме «Белое солнце пустыни», что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?

Возможно, кому-то трудно понять безразличие, с которым я и еще полсотни физически здоровых мужчин и женщин мирились с этим полуживотным существованием. Никто из нас не осознавал своего положения, никто не испытывал скуки, несмотря на отсутствие общепринятых развлечений и даже телеящика. Раз в неделю я находил в боксе номер тридцать семь сменную одежду. Единственное, с чем я никогда не расставался, это с галстуком, которым меня пометили, будто барана в заповеднике. Все реакции были доведены до полного автоматизма, и даже желание посетить сортир возникало строго по местному расписанию.

Позже мне довелось узнать, что основная моя функция состоит все-таки не в том, чтобы жрать, спать и загорать. Однако это не добавило ни светлых, ни темных тонов в однообразно серый фон, подавлявший активность сознания. Лично мне те пятьдесят несчастных из «Маканды» напоминают радиоприемники, каждый из которых был настроен на одну-единственную станцию, но и та лишь изредка передавала членораздельный сигнал, а в остальное время эфир был заполнен немодулированным шумом.

* * *

В течение двух недель не происходило ничего достойного упоминания. Канули в небытие дни-близнецы. Они слились в неразличимое пятно на моей биографии, будто хозяин засветил кадры фотопленки. Подозреваю, что все это время я занимался исключительно своим телом. Зато вскоре меня уже можно было узнать по старой фотографии. Параметры приближались к допараноидным: при росте метр девяносто я весил под восемьдесят килограммов, и это был отнюдь не жир. На голове отросли волосы, правда, гораздо более темные, чем раньше, а справа над ухом появилось седое пятно. К тому же я заимел равномерный загар, подозрительно белые зубы и, скажем прямо, превратился в привлекательного самца.

Единственное, что меня беспокоило, это боль, все чаще возникавшая внизу живота, особенно после физических нагрузок. Впрочем, «беспокоило» – не то слово. Я просто отметил незнакомый симптом и, поскольку хозяину было все равно, терпел, когда боль усиливалась.

А она усиливалась с каждым днем…

27

Наконец настал день моего знакомства с «клиентом». Об этом меня оповестил хозяйский голос – под вечер, часов около пяти, когда я крутил педали на велотренажере. Пришлось срочно принять душ, напялить вечерний костюмчик и отправляться на работу.

Впервые с момента моего «пострига» я оказался за пределами служебного комплекса. Новые впечатления, абстрактные, словно сменяющиеся картинки в калейдоскопе, не вызывали эмоций. У меня по-прежнему не было никаких проблем с выбором маршрута. Я двигался, будто бомбардировщик, летящий в режиме следования рельефу местности. В результате я, скорее всего, очутился в одном из соседних зданий.

Здесь я должен был найти комнату 2-24. Интерьеры холлов отличались скороспелой роскошью, растиражированной дизайнерскими фирмами. Народу было мало, и никто никем не интересовался. На позолоченной ручке комнаты 2-24 висела табличка «Не беспокоить!». Возникло некоторое противоречие с управляющей программой. Тем не менее внутреннее давление пересилило, и я постучал.

– Входи, – раздалось из-за двери. Голос оказался знакомым, почти родным.

Я вошел.

Тогда мне было все равно, а теперь могу сказать, что впервые в жизни я увидел столько несопоставимых вещей одновременно. Огромная сумрачная комната; на окнах – полузакрытые жалюзи; посередине – круглая кровать, на ней не меньше десятка подушек и подушечек разной толщины; люстра под потолком, а рядом – железная клетка, подвешенная на толстых ржавых цепях. Цепи закреплены в кронштейнах, намертво привинченных к полу. В глубине – бар и внушительная батарея всевозможного пойла. Возле одной из стен установлен грубо обработанный деревянный крест с кожаными ремнями на перекладине. Под крестом – зловещего вида плеть, телевизор «филипс классик лайн» и большой алюминиевый таз. Повсюду множество зеркал, в том числе кривых. На низком столике – наручники, початая бутылка французского коньяка, детская соска, телефон и черная роза. На дальней стене – отталкивающие африканские маски, а также огромное полотно с разноцветными отпечатками чьих-то мощных ягодиц – стопроцентный высококачественный «боди-арт».

В довершение всего на низком кожаном диване в окружении скалящихся масок сидели двое – Виктор и усыпанная бриллиантами сорокалетняя корова, от которой сразу же поступил беззвучный и фатальный для меня сигнал: «Ты – мой!»

Эти двое непринужденно беседовали; Виктор называл корову Эльвирой. Смех и грех! В ней было килограммов семьдесят одного только мясного филе, но сало и кости тоже, наверное, весили немало…

При виде моего заклятого врага я не ощутил дискомфорта. Во мне не было страха и ярости. Неудобство причиняла разве что боль внизу живота.

Виктор тоже смотрел на меня равнодушно и беззлобно – я стал для него не опаснее, чем выставочный пудель.

У Эльвиры глазки были черными, обведенными траурными тенями, отчего даже ее похоть приобретала мрачноватый оттенок. В руках она вертела цветные фотографии – вблизи я узнал на них себя. Фас, профиль, полный рост, без одежды и в «приподнятом настроении». Не помню, чтобы меня когда-нибудь фотографировали в «Маканде», но эти ублюдки умели вырезать из памяти лишнее.

– Вот он, ваш красавец! – сказал Виктор. – Номер тридцать седьмой по каталогу. Он в прекрасной форме, не так ли?

Она скептически хмыкнула. По-моему, просто по привычке. Она была не из тех, кому можно всучить товар с дефектом. В течение нескольких минут она разглядывала меня из своих темных амбразур.

Воспользовавшись паузой, Виктор плеснул коньяку в две серебряные стопки. Все это время я стоял неподвижно, не испытывая ни малейшей неловкости. Если бы мне приказали, я продемонстрировал бы свои принадлежности с таким же безразличием.

– Я могу делать с ним все что угодно? – спросила наконец бриллиантовая корова с плотоядным интересом, который не предвещал мне ничего хорошего.

– Все, что оговорено в контракте, – мягко уточнил Виктор. – Пожалуйста, помните о штрафах за нанесение необратимых повреждений. И, естественно, вывоз за пределы нашей территории строго запрещен. Впрочем, это практически невозможно.

Она обвела комнату неопределенным взглядом.

– Здесь неплохо, но…

Виктор понял ее по-своему.

– Никаких скрытых камер и микрофонов. Абсолютная гарантия безопасности.

– Это не важно, – перебила его Эльвира. – Постановщик помех у меня всегда с собой. Я о другом. Иногда бывает полезно сменить обстановку…

– Нет проблем. Ресторан, корты, бассейн, кинотеатр, приличное общество. Готов поклясться, что скучать вам не придется. Кстати, если вам все же захочется поснимать, любое оборудование к вашим услугам. Фильм на память – вы меня понимаете?.. С этой минуты эта комната, ключи и номер тридцать седьмой находятся в вашем полном распоряжении.

Они обменялись дежурными улыбками. Похоже, оба были довольны сделкой. Эльвочка раздвинула накрашенные губы, и я увидел крупные зубы, которыми можно колоть орехи.

Проходя мимо, Виктор потрепал меня по щеке. Этот презрительный жест поставил окончательную точку на кривой моего падения. Из врага, подлежавшего уничтожению, я превратился в безопасного кретина, которого только что сдали в аренду богатой шлюхе.

– Чуть не забыл. – Виктор щелкнул пальцами у двери. – Должен вас предупредить: никогда, ни при каких обстоятельствах не снимайте с него галстук. И обещаю вам, что он будет послушным мальчиком.

28

И пошло, и поехало.

Дальше я буду по возможности краток, щадя стариков, детей, а также наиболее высоконравственных членов нашего стремительно разлагающегося общества. По сравнению с этой сукой Эльвирой маркиз де Сад и Захер-Мазох были просто деревенскими пацанами с ограниченной фантазией и соответствующим кругозором.

Она осталась в «Маканде» в первый же вечер нашего знакомства и не отпускала меня в течение шестнадцати часов, но это могло продолжаться и шестнадцать суток, если бы физическое изнеможение не свалило ее с копыт. Я же был неутомим, как Приап^[34], накачанный тестостероном. И при этом не более взволнован, чем манекен из секс-шопа.

Я не чувствовал ни отвращения, ни брезгливости. Когда было больно, приходилось орать – это возбуждало ее едва ли не сильнее всего. Вскоре я дошел до высот артистизма и выдавал такие рулады, что Эльвира немедленно разражалась продолжительным оргазмом и поросячьим визгом.

Впрочем, я забегаю вперед, а сначала она была довольно осторожна, видимо, не полностью доверяя рекламе (что-нибудь вроде: «Воплощение тайных фантазий избавленными от стыда… Освободите ваше либидо!.. Тантрический рай рядом…»). Потом постепенно раскачалась. Еще бы – ведь я был идеальным любовником, готовым безропотно выполнить любые ее желания, включая самые низменные. Вскоре она убедилась в этом.

Программа у нее оказалась весьма разнообразная и состояла из бесчисленного множества номеров, среди которых не было разве что бесед на эротические темы. Утонченной собеседницей ее не назовешь. В болтливости тоже упрекнуть трудно (хотя работать языком она умела). Действительно, говорила Эльвира крайне мало, управляя мною в основном ногтями и зубами, а также с помощью галстука, который был для меня все равно что строгий ошейник для кобеля.

Остроту ее зубов я почувствовал сразу же, как только она принялась раздевать меня. Через десять минут я был искусан до синяков. Потом эта тварь выдавила на меня сок из десятка тропических фруктов и принялась облизывать – всего, с головы до пят, – постанывая, словно раненное животное, и даже не раздевшись!

Когда она пожелала, мне пришлось освобождать из плена ее телеса. Одно только белье стоило, наверное, несколько сотен, но не добавляло ей привлекательности. Кожа у нее была болезненно белая, пористая, с синими прожилками вен. Добавьте сюда избыток жира и неистребимый запах женского пота, от которого не спасают никакие дезодоранты.

Не знаю, что я делал бы с нею в нормальном состоянии, но тогда голос хозяина будто врубил меня в электрическую сеть напряжением в тысячу вольт. И, как в анекдоте про удачно парализованного дедушку, я превратился в безотказный инструмент. Ниже пояса – постоянная высокочастотная судорога. Спустя сорок минут это произвело на Эльвиру впечатление.

Она набросилась на меня с такой жадностью, словно до этого десять лет провела на необитаемом острове. Даже я был более сдержан, когда Фариа прислал ко мне в психушку свою Венеру-терминатора. Приходилось учиться на ходу и схватывать на лету. Если я тормозил, наставница охаживала меня плетью со свинцом.

Мне никогда не были чужды сексуальные эксперименты, но многие из ее фирменных штучек я испытал впервые. Попробуйте вообразить себе, что можно проделывать с розой, соской, опасной бритвой, велосипедной цепью, металлическими шариками для медитаций, огромным яблоком сорта «Слава победителям», янтарным ожерельем, стодолларовыми трусиками и полым витым рогом какого-то бедняги парнокопытного? Попробовали? Плохо получается? Вот и у меня получалось не очень.

А поганый рот этой стервы, испачканный в крови, извергал ругательства, от которых увяли бы уши тюремной охраны. Она заплевала меня розовой слюной и залила своей ярко-желтой, перенасыщенной витаминами мочой.

Снаружи уже наступила глухая ночь, но на нашу контору это не распространялось. Тут у всех был ненормированный рабочий день, и трудились мы самозабвенно.

Сквозь щели жалюзи просачивалось сияние фонарей. Их было вполне достаточно, чтобы высветить извращенные художества взбесившейся сучки. Подозреваю, что в других номерах происходило нечто подобное. Сознание безграничного обладания и возможности беспредельно унизить мужчину окончательно снесло Эльвире крышу. Удивляюсь, как она меня не кастрировала, – видимо, просто не хотела раньше времени портить дорогую игрушку.

Ровно в полночь я болтался, полузадушенный, в тесной железной клетке, а кровожадная старушка тыкала в меня вязальной спицей и пыталась накормить своим калом. Потом ее, похоже, достала моя сверхтерпеливая толстовская позиция, и мне пришлось изображать отчаянно сопротивляющуюся жертву. Пока она не выпустила меня из клетки, толку от этого было мало. Металлические прутья впивались в тело при малейшем движении; к тому же жирная фурия висла на галстуке, затягивая узел, и мои глаза вылезали из орбит. Впрочем, это никак не отражалось на моей потенции.

Наконец Эльвочка позволила мне выпасть из клетки в полубессознательном состоянии и принялась топтать меня, рыча: «Поднимайся, скотина! Попробуй вставить мне, ублюдочный импотент!» Это была по меньшей мере клевета. Другие, не столь взыскательные дамочки прославляли бы мою перманентную эрекцию.

Когда я немного отдышался, мы затеяли такую корриду, что дрожали стены. Даже телевизор слегка пострадал. Зеркала местами утратили блеск. Красноречивых свидетельств наших игр не осталось разве что на потолке – уж очень он был высоким. В пылу забав Эльвира раздавила телефонный аппарат. Вскоре я пригвоздил ее своей шпагой к столику, на котором она расплылась, словно огромный кусок взбитого теста, и устроил ей получасовой «штопор».

По-моему, она просто мечтала быть изнасилованной такой вот бездумной куклой вроде меня; хотела, чтобы ее взяли со звериным натиском и болезненной грубостью, без всякой эстетической и моральной озабоченности, но с чисто человеческим наслаждением жестокостью. Ох как она визжала! От ее визга закладывало уши…

Я терзал ее так долго (и она позволяла мне делать это), что теперь задаю себе вопрос: а не желала ли она покончить с собой столь своеобразным способом? Во всяком случае, тяга к суициду в ней определенно была. Эльвира осознавала свое уродство, и ничего радикально не изменилось бы, даже если бы она потратила кучу денег на пластические операции. Таким образом, она не прогадала, прибегнув к услугам «Маканды». Я оказался для нее сущей находкой – во мне не было затаенного презрения к ней, я был неспособен почувствовать ни влечение, ни отвращение. Со мной ей нечего было скрывать и не надо было притворяться. Она изливала из себя скопившуюся за два десятилетия ненависть к самцам и нереализованную похоть, которые соединились в жутковатый коктейль. Эта тварь была неизлечимо больна. Ее личность разъедал психосексуальный рак.

Под конец она, должно быть, вообразила себя иудейским народом, распявшим Иисуса. Кажется, она заказала крест специально для этого. Хорошо еще, что обошлось без гвоздей! Она подвесила меня на ремнях и всыпала тридцать девять плетей. Моя кровь стекала в алюминиевыйтаз – та кровь, которую она не успевала слизывать с моего стойкого друга.

Потом она начала прижигать мои раны своей золотой зажигалкой. Тут уж мне стало не до художественных воплей. Я еще долго извивался на кресте, а эта свихнувшаяся Магдалина принялась разрисовывать стену, макая в мою кровь свой толстый пальчик.

* * *

…Финал расплывчат и подернут багровой дымкой. Госпожа заставила меня отнести ее под душ. Излишне говорить, что я безропотно подчинился.

Я отмыл ее, а заодно и себя, потом что-то делал феном, но не только сушил ее волосы. Напоследок она впилась ногтями в мою физиономию и чуть не отгрызла мне нижнюю губу. Насколько я теперь понимаю, это был благодарный поцелуй.

– Мы встретимся раньше, чем ты думаешь, – прошептала она вместо нежных слов прощания, еле ворочая языком. А я вообще ни о чем не думал. Встретимся, не встретимся – какая разница?! Я отражался в десятке зеркал, и вид у меня был будто у плохо прожаренного бифштекса. Но даже это зрелище не вызвало во мне внутреннего протеста.

Выбросив белье в мусорный ящик и с трудом натянув платье на распухшее тело, Эльвира удалилась, пошатываясь, словно пьяная. Я собрал свою одежду и вышел вслед за нею. В конце коридора ее подхватил какой-то человек из наружного персонала «Маканды» и наверняка проводил в гараж. Она была уважаемым клиентом.

Давно наступил новый день. Получив соответствующий приказ, я отправился в свой бокс и проспал в нем до следующего утра. Скорость, с которой регенерировала моя поврежденная кожа, превышала нормальную приблизительно в сто раз.

29

Любая другая сучка на месте Эльвиры приходила бы в себя две недели, но эта явилась через два дня. Мешки под черными злобными глазками набухли еще больше, однако ее пыл не только не угас, а разгорался все сильнее. Она напоминала алкоголика, попавшего на склад готовой продукции ликеро-водочного завода.

И снова состоялся многочасовой секс-марафон, хотя повторением пройденного это назвать нельзя – Эльвира не повторялась. Ей следовало родиться несколько столетий назад – ее мозги были мозгами инквизитора. Она принадлежала к породе тех, кто раскаленными щипцами выдирал ведьмам срамные места. Если она иногда и получала физическое удовлетворение, то утолить голод пожиравшей ее отравленной страсти оказалось невозможным. В душе этого создания зияла сквозная дыра, в которую проваливалось все что угодно, и любые попытки наполнить ее хоть чем-нибудь были абсолютно тщетными.

Наши битвы продолжались регулярно в течение трех месяцев с частотой по крайней мере два раза в неделю. Я неизменно терпел поражение – такова была моя роль. Потом моего общества ей показалось недостаточно.

Не знаю, находила ли она время заниматься бизнесом или же взяла длительный отпуск. В самом деле: зачем нужны деньги, если не можешь получить то, что хочешь? Постепенно она привыкала ко мне, как слепой привыкает к ненавистному псу-поводырю, без которого уже не в состоянии обходиться. Чем глубже зависимость, тем сильнее ненависть. Со временем мое полное равнодушие спровоцировало ее на чудовищные откровения.

В перерывах между оргиями я узнал о том, как она отравила своего мужа и как прибрала к рукам его дело, кто держит то или иное казино, сколько человек и за что было убито с ее подачи и сколько стоила каждая отрезанная голова. На мой взгляд, она знала слишком много и о купленных прокурорах, и о продажных политиках, и об аферах городских властей с недвижимостью, и о происхождении крупнейших состояний, и о ходах на самый «верх». Она ездила в бронированном «мерсе», и, по ее словам, общая численность ее охраны достигала двадцати человек. Позже я убедился в том, что большая часть всего этого дерьма оказалась правдой.

Она стала брать меня с собой в кабак и в бассейн. И в том, и в другом месте на глаза попадались не менее живописные парочки, чем мы с Эльвирой, – чаще разнополые, но иногда и однополые. Не редкостью были и «шведские семьи». В кабаке она познакомилась с громадным негром Ошогбо из Камеруна, который, судя по всему, трахал хрупкую зомбированную блондиночку по имени Снежана (я не понимал, как это возможно, пока сам не увидел, – слишком уж велика была наблюдаемая разница в размерах).

Ошогбо являлся президентом какого-то совместного предприятия и чувствовал себя здесь хозяином. Психология обезьяньего царька идеально соответствовала обстоятельствам. Его самомнение, амбиции и расовый комплекс неполноценности были такими же огромными, как его член. В «Маканде» он нашел то, чего ему не хватало для полного счастья. Делая бизнес, он помыкал светлокожими мужиками, а вне работы подвергал белую, будто присыпанную снегом, малолетнюю любовницу немыслимым унижениям.

Все это я узнал довольно скоро – после того, как Эльвира увидела Ошогбо в бассейне. Содержимое его плавок произвело на нее неизгладимое впечатление, и при следующей встрече в кабаке она предложила черномазому партию «два на два» в смешанном разряде, на что тот немедленно согласился. Естественно, у нас со Снежаной никто ни о чем не спросил, а нам самим все было по фигу.

Уже через день мы кувыркались вчетвером на огромном квадратном сексодроме в номере 2-27. Этот Ошогбо был помешан на белом цвете: вся мебель и драпировки в его комнате были белыми, к тому же в помещении горели все лампы без исключения. В результате любые физические недостатки приобретали гипертрофированный вид, но негру, нанюхавшемуся «снежка», припудренные телеса Эльвиры, судя по всему, пришлись по вкусу. Два сапога нашли друг друга (на мое счастье, я оказался в скромной роли ассистента).

После непродолжительной прелюдии он насадил мою бриллиантовую корову на свой шомпол и в считанные минуты довел ее до экстаза. Она же приняла его целиком, что само по себе казалось почти невероятным. Снежана скрылась где-то под ними, упражняя язык, а я, по приказу Ошогбо, с размеренностью метронома обрабатывал Эльвиру цепью, пока она не стала похожа на красно-белую зебру. Под конец уже было неясно, отчего она визжит – то ли от боли, то ли от наслаждения, то ли от того и другого вместе.

Ошогбо свалил ее наповал, выстрелив свой заряд, и очень скоро принялся за Белоснежку. Той хватило надолго, а негр лишь слегка размялся. Мне повезло – не иначе я показался ему слишком смугленьким и только благодаря этому избежал экзекуции.

Тем временем Эльвира очухалась и предельно озверела. Если бы я хоть что-нибудь соображал, то наверняка решил бы, что тщедушную блондинку придется хоронить. Оба мясных рулета терзали ее, словно резиновую куклу, но она была вынослива, как бельевая веревка. Черный придурок заранее заготовил целый набор рыболовных крючков и занялся ловлей «белого угря». Эпизод закончился почти ритуальным жертвоприношением в соответствии с племенным обычаем – очевидно, Ошогбо придавила ностальгия…

Мне все это было на руку – меня оставили в относительном покое. На некоторое время я выскользнул из фокуса внимания и частенько отдыхал в сторонке.

Оргии повторялись еще трижды, и всякий раз Снежана демонстрировала чудеса живучести, а негроид доказывал свое несомненное превосходство над «белим мущинкай». Но вскоре выяснилось, что Эльвира утрачивает интерес и к этим забавам. Она сожрала блондиночку и чернокожего кобеля-рекордсмена, переварила их и выбросила – а ненасытная утроба требовала новых жертв, новых впечатлений, новых экспериментов…

Я постепенно превращался в некое прикрытие, нелепое свидетельство сексуальной респектабельности этой выживающей из ума охотницы за мужскими черепами и сопровождал Эльвочку повсюду, уже не только обслуживая ее в качестве штатного факера, но и обеспечивая ее непрерывный поиск.

Так при моем молчаливом соучастии она заполучила в свои сети двух гомиков-мазохистов, которые появились в «Маканде» совсем недавно, но очень скоро решили поискать место поспокойнее. Эльвира чуть не прикончила обоих.

Потом был темпераментный ближневосточный гость с двумя курочками: Лолой (номер шестнадцатый) и Люсей (номер сорок шестой). Что касается выносливости, до Ошогбо ему было далеко, зато он мог посоревноваться с Эльвирой по части изобретательности. Однажды во время «карусели» он настолько разошелся, что все-таки придушил Лолу до смерти. Несмотря на это, мы продолжали рубиться до победного конца, а перевозбудившийся араб пользовал свою холодеющую жертву…

Лола пролежала на полу, синея и коченея, несколько часов, а утром разразился небольшой скандальчик. Меня тут же выгнали из номера, но краем уха я услышал, как Виктор начал разбираться с удовлетворенным клиентом. Речь шла о сумме с пятью нулями. Наверное, это и было тем самым «штрафом за нанесение необратимых повреждений».

На следующий же день в бокс номер шестнадцать вселилась другая курочка. Эльвира молчала о том случае, как могила, а виновника переполоха я больше никогда не видел.

Словом, атмосфера сгущалась. Потянуло кладбищенским душком.Клиентура «Маканды» пресытилась, и моей Эльвочке тоже хотелось чего-то новенького. Не знаю, каких высот в экспериментировании мы достигли бы, если бы не очередное появление Фариа, портрет и имя которого просто исчезли из моей памяти.

30

Спасительному вмешательству старика предшествовала «надцатая» оргия. Признаться, я сбился со счета. В последнее время Эльвира зациклилась на трансвеститах. Она жаждала изведать «любовь мужчины с душой женщины – и наоборот». У нее была по этому поводу своя дурацкая теория инверсии, согласно которой «трансы» зависают где-то посередине между двумя полами и являются психологическими монстрами – а только такие типы и могли заинтересовать больную самку.

Подозреваю, что в «Маканде» поначалу не нашлось соответствующего материала. Но Эльвира знала, чего хочет, и была согласна платить. В ожидании новых игрушек продолжались наши вялые кувырки при участии номеров третьего, одиннадцатого и двадцать восьмого…

Не так уж много собралось здесь этих «номеров», и рано или поздно случай должен был свести меня с Савеловой. До сих пор не понимаю, почему этого не произошло. Возможно, ее выбрал какой-нибудь сравнительно мирный богатый дедушка, которому Иркиных прелестей хватило за глаза и надолго.

В результате общения с Эльвирой я регулярно приобретал новые рубцы и ожоги. Она выжимала из меня соки, но я всякий раз восстанавливался за считанные часы. Это была работа на износ. Впрочем, как оказалось, я еще дешево отделался. Глисту, например, повезло гораздо меньше.

Вскоре взбалмошной сучке захотелось сменить обстановку, и мы перебрались в номер 2-13. Тут интерьер косил под корабельную каюту. Вполне вероятно, что мне грозило когда-нибудь быть вздернутым на рее (я не удивился бы, если бы хозяева «Маканды», получив хорошие бабки за Лолу, ввели бы в прейскурант пункт «удовольствия со смертельным исходом»). Повсюду были разбросаны части такелажа, которые Эльвира использовала совершенно не по назначению.

Теперь меня просто поражают изощренность ее ассоциативного мышления и беспредельные возможности денег. Во всяком случае, в номере была настоящая пушка, бассейн в виде шлюпки, бушприт какого-то парусника, штурвал, который одновременно мог служить приспособлением для колесования, запасы ямайского рома и целые горы конопляных (!) канатов. Широкоэкранный ящик почти непрерывно показывал жесточайшие «порно», заснятые на яхтах в открытом море, – с живыми дельфинами, угрями, рыбьей икрой и медузами…

Впрочем, я не успел в полной мере испытать все прелести корабельного дизайна. Потому что появился номер сорок девятый – один из последних продуктов «агропромышленного» концерна.

Я не удивился бы, даже если сохранил бы способность чему-либо удивляться, – новые запросы Эльвиры были мне хорошо известны. Я как раз торчал в бассейне, когда в номер вошла угловатая шлюха в мини-платье, туфлях на высоком каблуке и с короткой стрижкой – вошла, утрированно виляя тощими бедрами. Большой рот пылал ярко-красной помадой, а в правой ноздре поблескивало колечко. Ресницы были припорошены угольной пылью; розово-фиолетовая мазня на веках затрудняла опознание.

Моя толстушка, наколовшаяся какой-то дрянью, занялась гостем сама, а я, как вы понимаете, без приказа в атаку не ходил. Эльвира не церемонилась, и платье «транса» вскоре затрещало в ее лапах по швам. Гость остался в чем мать родила, если не считать металлических довесков.

Что ж, над ним (или над ней?) неплохо поработали. Стройные ноги, тонкая талия, бедра узковаты, но это на любителя подросткового стиля. Очень мило торчали маленькие остренькие грудки, казавшиеся особенно игривыми из-за колец в сосках. Над пупком тоже болталось что-то блестящее. Да, с кольцами вышел явный перебор. Но, как потом выяснилось, было еще одно, прицепленное примерно над тем местом, где у настоящей женщины находится клитор…

Тут проревела боевая труба, и мне было велено прикрепить нашу новую «подругу» к мачте. Вблизи ее (или его?) физиономия показалась мне знакомой. Простейшую цепочку сопоставлений я выстраивал чрезвычайно медленно. Когда в результате экзекуции с заплаканного лица номера сорок девятого слезла штукатурка, я окончательно убедился в том, что это был радикально модернизированный Глист.

Гнусное дело. Я прожил с ним в одной палате четыре года. Ловлю себя на том, что так и не узнал его настоящего имени. Он мне не нравился, но зачем же калечить созданное природой? Это позволено только дьяволу… На нормального человека подобная встреча должна была произвести кошмарное, гнетущее впечатление, однако я давно не был НОРМАЛЬНЫМ человеком. Глист, впрочем, тоже.

Мы смотрели друг на друга, видя лишь блестящие шарики в глазницах, – и не испытывали никаких чувств, не вздрагивали от воспоминаний и не покрывались гусиной кожей от ужаса. Возможно, для Глиста психическая кома была единственным способом уцелеть, но чего стоило ТАКОЕ существование? Хотя в том состоянии (я знаю это по себе) ничто не имело значения: ни утрата мужественности, ни бесчеловечные надругательства, ни даже смерть.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что его (ее) организм претерпел радикальные изменения. У Глиста сформировались молочные железы и почти совершенный аналог влагалища, но все еще росли волосы на лице (я это заметил, хотя номер сорок девятый был начисто выбрит). Неприятное сочетание. Однако быстрота изменений впечатляет меня до сих пор. И дело не в чудесах хирургии. Здесь попахивало зловещим колдовством. Позже выяснилось, что примерно так оно и было, но я опять забегаю вперед.

…Если Эльвира хотела поймать кайф, наблюдая терзания мужика в женском теле, то, по-видимому, ошиблась. Глист был спокоен, как подбитый танк, поэтому она обрушила на «транса» свою пиратскую изобретательность, заставив его орать и хныкать от физической боли, но вовсе не сожалеть о потерянном безвозвратно.

Я наблюдал за пытками без содрогания. Госпожа трудилась в поте лица. Невинная жертва ее энтузиазма сделалась похожей на раздавленный помидор, а Эльва еще долго пыталась обнаружить остатки мужского естества.

Не знаю, достигла ли она желаемого результата, однако все в этом мире имеет банальный конец. В завершение мне пришлось делать то, чего Глист уже не мог и никогда не сможет. Я плющил Эльву по обычной схеме «пуансон – матрица», а эта тварь откровенно скучала. Иногда даже позевывала.

Круг замкнулся. Боюсь, что на следующем этапе ее самыми близкими друзьями могли стать бордосские доги, ослики и некрофилы вроде того араба-душегуба, тем более что Общество охраны животных сюда вряд ли добралось бы.

Но эта тухлая перспектива исчезла в один момент. А причиной стал блуждающий ангелочек Фариа.

* * *

Глаза Эльвиры…

Только что они были двумя черными прорезями в белой морщинистой маске, а ресницы – лапками спрятанных внутри мертвых насекомых…

И вдруг я увидел, как свет пробивается сквозь шлак. Маленькие миндалевидные озера света – они пробудили во мне забытую тревогу, мучительное неудобство. Впервые за много-много дней. Бесцветные, прозрачные глаза Фариа – я вспомнил их, но пока ничего больше…

Номер сорок девятый валялся где-то в сторонке, зализывая раны. Эльвира перестала дышать; ее язык запал в глотку. От губ отлила кровь, и они превратились в сморщенное резиновое колечко.

Я не узнавал свою хозяйку. С ней происходило что-то странное. Прежде она ни на секунду не теряла настороженности, не расслаблялась полностью; ее зрачки никогда не закатывались так сильно, чтобы упустить меня из виду. Но сейчас ее попросту отключили. Сознание исчезло, как исчезает изображение с экрана испортившегося телевизора.

Однако и Фариа не было рядом – он находился в отдалении, неуловимый для охотников из «Маканды». Я стал свидетелем какого-то нового фокуса с проецированием, воздействием на расстоянии. Фокус заключался в кратковременной остановке жизнедеятельности чужого организма, перестройке клеток, переходе материи в свет…

Линзы хрусталиков пульсировали в гипнотическом ритме. В могилах памяти зашевелились похороненные заживо.

В ту же секунду я почувствовал удушье. Узел галстука затягивался сам собой. Что-то зашипело у меня под подбородком. Эльвира иногда шипела, как змея, но сейчас она явно пребывала в состоянии клинической смерти.

Скользкая петля продолжала затягиваться, а меня не слушались скрюченные пальцы. Красные пузыри лопались перед глазами, в ушах раздавался нарастающий звон. Черные волны снова захлестнули всплывавшие на поверхность свидетельства личной катастрофы…

Фариа, где бы он ни был, наверное, понял, что ему пора убираться.

В легких Эльвиры еще осталось немного воздуха. Его хватило ровно на одну короткую фразу. Совершенно неузнаваемый низкий голос почти нечленораздельно прогудел:

– Я вытащу тебя отсюда, сопляк…

Нестерпимое сияние глаз погасло. Я повалился набок, корчась и хрипя, но почувствовал, что удавка ослабевает. Шипящий звук исчез. Я схватился за горло – оно было скользким от слизи.

Почти сразу же после этого женское тело забилось в судорогах. Эльвира «проснулась и нашла себя мертвой». Ее глотка превратилась в бездонный колодец, жадно всосавший порцию кислорода. В следующую секунду ее вырвало, и она чуть было не захлебнулась собственной блевотиной.

Отдышавшись и перевернувшись на живот, она медленно поползла к бассейну.

– Что это было? – твердила она сдавленным голосом, уставившись в пустоту. – Сучий потрох, что это было?!.

31

С той ночи ее эксперименты прекратились. Глиста она уволила за ненадобностью. Большую часть времени Эльвочка просиживала в номере 2-24, тупо просматривая все порнофильмы подряд. Но духовным перерождением тут и не пахло. Кто-то (я знал – кто) на лету подрезал ей крылья.

Во внешнем мире, кажется, наступил октябрь. Бархатный сезон, если забраться куда-нибудь поближе к экватору. Мне не мешало бы смотаться на курорт. Развеяться. И развеять дурь. Я подвожу к тому, что Фариа начал действовать именно в этом направлении. Свои душеспасительные делишки он проворачивал через марионетку Эльвиру. С такими способностями он мог бы запросто помыкать президентами, но это его, по-видимому, не интересовало.

Не знаю, каким образом ему удавалось внушать Эльвире свои идеи, но в один прекрасный для меня день она позвонила Виктору из номера и объявила, что решила отдохнуть от трудов праведных. По-моему, тот не слишком удивился.

А чему удивляться? Не было ничего странного в том, что богатой стерве захотелось расслабиться на юге и прихватить с собой дрессированного мужичка. Внешне я тогда выглядел вполне представительно, и меня не стыдно было показать на пляже. Хоть в плавках, хоть без.

Добиваясь своего, Фариа не пожалел денег, тем более что деньги были не его. Надо полагать, Эльвира задолбала всех. Я понял, почему ее бизнес процветает. Она перла к цели, будто бронепоезд. Мне неведомо, на какие рычаги она нажимала, однако в конце концов боссы «Маканды» согласились снять свой строжайший запрет на «вывоз тела». Правда, с одним условием, имевшим для меня неприятные последствия, но, как говорится, за все надо платить. Спасибо Фариа – вызволил; без него я, наверное, умер бы «на девушке». Славная смерть – для пенсионеров.

В общем, меня начали готовить к «свадебному путешествию». Пришлось пройти какое-то дурацкое тестирование и обследования, которые выявили мою полную безынициативность и пассивность на грани дебильности. Кстати, аппаратура здесь оказалась посерьезнее, чем в психушке. С головой, облепленной датчиками, как лягушка бородавками, я тыкал пальцами в разноцветные квадратики, отвечал на вопросы типа «Чем птица отличается от самолета?», разглядывал на экранах мониторов послойные срезы собственных мозгов и бесконечные зазубрины энцефалограмм, тупо пялился на кляксы Роршаха, которые не вызывали ни малейших ассоциаций, и беседовал с голографическими призраками, пытавшимися выяснить, что я думаю о какой-то там «свободе».

Мною занимались продажные докторишки, но не они являлись последней инстанцией. Кто-то нарушил безмятежность моих снов. Я не помню, чтобы в них вторгались видения или голоса. Все было гораздо проще и страшнее. Лежа в своем тесном пластмассовом гробике под номером тридцать семь, я ощущал постороннее присутствие – ВНУТРИ черепа. И еще в гробике появился запах. Ни с чем не сравнимый запах.

Кто-то препарировал мое дремлющее сознание, рылся в нем и погружался, как в трясину. Теперь я могу отождествить по крайней мере запах – это была почти нестерпимая вонь, исходившая от латиноса, который нашел меня в подземелье «Маканды».

Когда Виктор убедился в том, что я не в состоянии не только сбежать, а даже рассказать кому-нибудь о своем завидном положении, меня снабдили пачкой совершенно настоящих документов – от свидетельства о рождении до потертого в нужных местах удостоверения дружинника десятилетней давности. Мелочь, а приятно. Какая тонкая, продуманная детализация!

Все документы были на имя некоего Строкова Виктора Борисовича, тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения. Вручая их мне, «тезка» снова с ухмылкой похлопал меня по морде. То есть вдохновил и напутствовал.

Кроме бумаг, у меня появились ключи от несуществующей хаты, новые украинские деньги на мелкие расходы, сотовый телефон, несколько пластмассовых кружочков, которые, оказывается, назывались жетонами, а также огромная куча всевозможных шмоток, начиная с китайских носков и заканчивая канадской дубленкой. Универсальный гардероб – на любые случаи жизни. Это барахло хранилось в номере 2-24. Там не было только галстуков. Единственный и неповторимый болтался у меня на шее.

Через надельку появилась Эльвира, немного подавленная и вялая, но по контрасту с прошлым это мог заметить только я один, если бы придавал значение подобной чепухе. Она потрясла у меня перед носом авиационными билетами и загранпаспортами. Оказалось, что мы летим в Барселону, а оттуда нам предстоит добираться на морском пароме до Пальмы на Мальорке. Все-таки деньги – великая вещь! Даже Фариа ими не побрезговал и попользовался на славу.

Кстати, билетов было почему-то три. Сия загадка разрешилась очень скоро. Виктор привел с собой высокую, сильную, красивую, хотя и немного мужеподобную девицу по имени Зоя. Из сопроводительного текста следовало, что «Маканда» предоставила Эльвире секретаря-референта и переводчика в одном лице.

Я разглядывал секретаря равнодушно, как гинеколог-пенсионер. В одежде соблюден деловой стиль. Короткая стрижка под мальчика. Ниже миди-юбки виднелись стройные, но чересчур мускулистые ноги. Костяшки пальцев на руках были разбиты, а ногти коротко подпилены. Глаза настороженно метались по сторонам. Ее «анх» был оформлен в виде броши и прикреплен к лацкану пиджака.

С моей уродиной она быстро нашла общий язык. Виктор удалился, и буквально через полчаса выяснилось, что Зоя – активная лесбиянка. Вскоре она уже кувыркалась с Эльвирой на диване, а та называла ее Зайкой.

Меня Зайка возненавидела с первого же взгляда, несмотря на то, что я был кроток и пуглив, как овечка. Все стало на свои места – «Маканда» прикрепила ко мне пастуха, вернее, пастушку. Это и было одним из главных условий сделки. Что ж, тогда я не возражал, а потом чужая предусмотрительность обернулась членовредительством.

Пока две дамочки знакомились поближе (ближе некуда!), я паковал свои чемоданы и надевал купленное Эльвирой барахло. Вкус у нее был будто у заслуженной гангстерской подруги. На запястье я нацепил какую-то фирменную золотую болванку со стрелками и камешками, на шею – якорную цепь с распятием, на правый мизинец – кольцо с рубином. Курили мы отныне только «мальборо» и носили солнцезащитные очки от Флетчера. Напоследок меня отправили в здешнюю парикмахерскую и маникюрный кабинет. После того как мой затылок ощетинился пятимиллиметровыми волосками, я превратился в вылитого «крестного папу» регионального масштаба.

Пора было выдвигаться в аэропорт. Виктор лично явился проводить меня на ратный подвиг. Должно быть, я действительно считался в его заведении уникальным экземпляром и ценным кадром, приносящим кучу бабок на голом месте…

Все вместе мы спустились в подземный гараж. Здесь нас ждал Эльвочкин бронированный «мерс» и два «вольво» с ее холуями.

Из черной норы туннеля тянуло осенним холодком. Хозяйка набросила норку; «секретарь» Зоя была одета немногим хуже. В одной руке она держала «ноутбук», а другой многозначительно потирала тяжелую челюсть, не сводя с меня своих неласковых лесбийских глазок. Я держался скромно, получив от Виктора указание усваивать манеры и понты чуждой социальной прослойки.

Присутствие Зайки вызвало вялый интерес у штатных телохранителей Эльвиры. В отличие от меня, они еще не знали о ее приоритетах, но в любом случае рассматривали эту девку в качестве вероятного конкурента.

В салоне «мерса» я насчитал четверых, включая себя и вооруженного водителя. Зоя села впереди, а мы с Эльвирой – сзади, прижавшись друг к другу, словно влюбленные голубки, хотя места было предостаточно. По этому поводу я вам вот что скажу: иногда даже самые жесткие бабы теряют разум и чувство меры.

Тачка тронулась, и гладкая ненавистная рожа Виктора наконец-то сгинула с моих глаз. Я мягко покачивался в уютной темной утробе «мерса», ничего не предчувствуя и ничего не ожидая…

Сумерки в мозгах…

Холод в сердце…

Пустота вместо души…

В автомобильном чейнджере прочно и надолго засел Кенни Джи со своим саксофоном, издавая звуки, которые для меня мало что значили и не пробуждали меланхолии.

Кто-то плел нить событий, но я еще не подозревал об этом. Фариа готовил мой побег без моего участия. Малейшая попытка осознания могла испортить все. До определенного момента латинос оставался полновластным хозяином темной башни по имени Макс и контролировал все, что происходило в ее подвалах и на верхних этажах.

Однако он был не в силах справиться с ветром, подувшим извне. Ветер усиливался. Начинался ураган. Бесплотные щупальца уже опутывали башню, раздвигая камни…

32

Когда мы выехали за ворота «Маканды», Эльвира достала из бара бутылку «Дом периньон». Я выпил два бокала, не оценив вкуса вина, и позже не почувствовал даже легких признаков опьянения.

Я сидел, уставившись прямо перед собой, то есть на торчавший над подголовником переднего сиденья кустик Зоиных волос. Город снаружи меня не интересовал – я не получал приказа его разглядывать. После третьего бокала Эльвира принялась зевать во весь рот, как сытая кошка. Ее вполне можно было снимать в рекламном ролике под девизом «шампанское – лучшее снотворное». Потом она сползла пониже и захрапела, привалившись мордой к моим ребрам.

Зоя обернулась и протянула мне последний документ, которого мне не хватало для полного комплекта (чуть не написал – «счастья»), – загранпаспорт с открытыми визами в Испанию и Италию. В книжечку была вложена тонкая пачка песет и лир – наверное, для того, чтобы я всякий раз не клянчил у «мамочки» денег на сигареты.

Не знал, что мы собираемся еще и в гости к макаронникам. Мне не доставало только траханья с Эльвирой в гондоле посреди венецианского канала – а ей могло взбрести в голову и не такое.

И тут я поймал себя на том, что начал критически оценивать действительность и исподтишка поглядывать по сторонам. Например, на дверные замки «мерседеса». Мой интерес был далеко не академическим. Кроме того, исходивший от Эльвы приторный парфюмерный запах внушал мне отвращение (почти забытое чувство!), как будто под боком пригрелось гигантское жирное земноводное, пытавшееся выдать себя за царевну. В то же время я снова почувствовал, что галстук затянут слишком туго. Я поднес к нему руку, чтобы ослабить узел, когда в зеркале заднего вида вдруг появилось лицо Фариа. Появилось – но не отразилось. Разница существенная.

Это было действительно неожиданно. Я даже невольно бросил быстрый взгляд влево. Отремонтированный компьютер в моей башке мгновенно вычислил углы: старик должен был устроиться у Эльвиры на коленях…

Еще пару секунд назад в узком зеркале отражались сосредоточенные глаза водителя – теперь же их закрасила нездешняя тьма. Из этой тьмы проступило лицо, которое могло принадлежать живому человеку или… отрубленной голове. Я видел только один, правый, глаз Фариа и почти полностью – его рот.

Он беззвучно прошептал что-то. Я с трудом прочел по губам. Всего два слова: «Не сейчас».

Хорошо, старик, как скажешь, – я и без того уже твой должник до гробовой доски. Впрочем, по-моему, это не всегда означает «пожизненно».

Несмотря на кондиционируемый воздух, я вспотел. Ладони стали влажными, пальцы слегка подрагивали. Со мной все было ясно: я боялся тех, кому еще недавно принадлежал душой и телом. Боялся до тошноты. Моей безмятежности как не бывало. Динамики истекали фальшивой романтической сладостью; я задыхался внутри роскошного катафалка, отделанного красным деревом и велюром, а также под прессом зловещего человеческого молчания. «Фариа, ты не забыл, что я ни черта не умею?!.»

Впереди неизменно плыли два красных фонаря «вольво». Фары второй сопровождающей машины так же неизменно светили нам в корму. Вскоре весь этот караван казался мне похоронной процессией. Вот только я пока не мог понять, кого хоронят. Не хотелось думать, что меня.

Мы ехали по плохо освещенным улицам. Некоторые из них я уже не узнавал. За четыре года многие дома радикально преобразились. В основном это касалось первых этажей, на которых размещались магазины и забегаловки с помпезными и просто нелепыми названиями вроде «Мон Пари», «Бристоль», «Европейский дом», «Венеция». Особенно мне понравилась надпись «Частное предприятие «Анис». Дико? Смешно.

Вульгарное и кичливое тщеславие разбогатевшего быдла нагло перло из всех витрин и кабацких залов. Под внешней чистотой фасадов скрывались выгребные ямы, полные трупного яда, и подвалы с замурованными в стенах скелетами. Аккуратненькие интерьерчики, украшенные орхидеями, отдавали гнильцой. Шлюхи обоих полов выстраивались в очередь, привлеченные призраками красивой жизни. Но к чему сводилась эта жизнь? К тому, что теперь их трахали не в подворотнях, а в спальнях, обставленных арабской мебелью? Или, может быть, к осквернению «лучших в мире» итальянских унитазов? А как насчет того, чтобы начинать расплачиваться уже сейчас? Не будет вам, свиньи, покоя ни днем, ни ночью!

Во мне было столько злобы, скопившейся за последние месяцы и полностью подавленной, что я невольно проецировал ее вовне. Из меня бил настоящий фонтан. Эльвира беспокойно зашевелилась рядом; ее лицо болезненно исказилось, как будто она видела сон о том, что в поданном на десерт мороженом с клубникой оказался живой таракан.

Снаружи стало еще темнее – «мерседес» выехал на трассу, ведущую в аэропорт. Слева разлегся огромный пустырь, справа тянулись кварталы одноэтажных частных домов. Большинство домишек, окруженных редеющими садиками, были сейчас невидимы; всего три или четыре мигнули подслеповатыми окнами. В этой простой и обычной картине было что-то апокалиптическое: угасающие огни, сдавленные безграничной, бесформенной чернотой неба и земной тверди…

ОНО появилось опять – за моим левым ухом, над головой спящей Эльвиры. Бесплотное облако; воронка, излучающая запредельный ужас, который каким-то парадоксальным образом вытеснял мелкий опустошающий страх перед болью и физическим уничтожением. Это была смерть, если верить Фариа, но также и совершенное безразличие к жизни, сомнительная свобода на краю вечности, абсолютный культ неповторимого мгновения…

«Пора!» – прошептал голос старика. По-моему, на этот раз его услышал не я один. Водитель начал внезапно тормозить. Энергия, накопленная в моих мышцах, достигла исключительной концентрации. Собственные руки казались мне вылепленными из вещества звездных ядер. Они были сгустками плазмы, в которых происходили неизвестные реакции.

Я стремительно рванулся вперед и ударил водителя кулаком в висок.

Я был в хорошей, если не в лучшей форме, и этим все сказано. Дальше автомобиль двигался, никем не управляемый. Потом, не теряя времени, я заехал локтем в лицо Зайки. Но она тоже успела ударить – до чего же тренированная стерва!

Хорошо, что у нее была невыгодная позиция, иначе она отключила бы меня. Ее твердый, как чугунная отливка, кулачок болезненно скользнул по моим ребрам с правой стороны, а через мгновение мой локоть расплющил ее красивый носик. Зоина голова врезалась в боковое стекло. Стекло выдержало; «секретарь-референт» угомонилась.

Я откинулся на спинку сиденья и вправил вывихнутый мизинец. Хотел было снять и выбросить кольцо с рубином, но решил, что эта штука стоит денег, а деньги мне могут вскоре понадобиться – и в приличном количестве.

Тут Эльвира начала продирать глаза – поздновато. Я схватил ее за горло двумя пальцами и лишь слегка придушил это животное, не обращая внимания на то, как оно хрипит.

Секунды, оставшиеся до смерти, таяли внутри черного катафалка, который несся со скоростью восемьдесят километров в час. Я был абсолютно спокоен. Самое худшее, что мне грозило, это быстрые похороны со звуковыми эффектами и фейерверком. Многим чувакам и чувихам получше меня повезло гораздо меньше.

И все же я не возражал бы против того, чтобы отложить эту душещипательную церемонию на более поздний срок. Я попытался открыть заднюю дверь. Черта с два. Какая гадость, какая гадость этот ваш центральный замок! Мне пришлось снова обняться с вырубленным мною же водителем, от которого несло дорогим одеколоном. Моя правая рука шарила у него на поясе и подмышками в поисках пистолета, а мои пытливые глазки забегали по панелям в поисках заветной кнопки, рычажка или хрен его знает чего…

На виске у водителя расплывался огромный кровоподтек. Хорошо еще, что его руки не прикасались к рулю, а нога осталась на педали тормоза. «Мерс» лишь немного сместился к полосе встречного движения. Навстречу летели слепящие пятна фар. На этом фоне почти терялись красные фонари ехавшего впереди «вольво».

Расклад не внушал оптимизма. Прыгнув вправо или влево, я так или иначе попадал под колеса. Вопрос был лишь в том, что предпочесть в качестве соковыжималки: легковой автомобиль, упорно державшийся сзади, или косяк дальнобойных грузовиков, который пер навстречу, сияя, как заря коммунизма.

Казалось бы, выбор ясен. Но тут я увидел Фариа, стоявшего слева на обочине. Его призрачная фигура в белых лохмотьях и с развевающимися седыми космами олицетворяла вторжение иррационального и мистического в мир привычных фобий и безразличных машин-убийц.

Когда «мерс» поравнялся со стариком, тот выбросил вперед руку. Что-то сверкнуло, как будто в автомобиль ударила молния. На мгновение я ослеп. Запахло озоном, мое лицо обдало волной горячего воздуха с примесью аромата горящей резины. Тотчас же после этого в салон ворвался ледяной осенний ветер.

Я наконец нащупал что-то твердое и поспешно схватил пистолет водителя. Он оказался подозрительно легким. Не было возможности разобраться, что это за пушка и как из нее стреляют.

Различая пока только белые и черные пятна, я перевалился через Эльвиру и толкнул дверь от себя. На месте замка в ней зияло почти идеально круглое отверстие диаметром сантиметров в двадцать. Стекло, как ни странно, осталось неповрежденным. Дверь теперь висела свободно, но ее прижимал к кузову набегающий поток; мне удалось открыть ее, когда расстояние до первого встречного грузовика составляло не более двухсот метров. Заодно я окончательно прозрел.

К тому времени я доверял Фариа, как родной маме. Поэтому прыгнул без промедления, стараясь не зацикливаться на живописных картинах, которые рождались в моих проветренных мозгах. Воображение у меня и до «работы» в «Маканде» было буйное, а сейчас вообще наступил ренессанс. Мне хватило считанных мгновений, чтобы родить целую кучу вопросов. Я представлял себе во всех деталях, что случится с человеком, попавшим под грузовик при встречной скорости около ста пятидесяти километров в час. Ну а кроме шуток? Превратится ли труп в целую отбивную или развалится на куски? Поместятся ли останки в трехлитровую банку? Сильно ли засорится радиаторная решетка? Испачкается ли лобовое стекло? Появится ли на бампере хотя бы небольшая вмятина? Можно ли будет обнаружить капли крови и волосы на выхлопной трубе?..

С этими утешительными мыслями я вывалился на мокрое шоссе. Я ожидал удара и даже множественных ударов, но то, что последовало через долю секунды, превзошло любые ожидания.

Я попал в мясорубку, в редуктор разваливающейся карусели; меня раздавили бешено вращающиеся шестерни и нарезали на куски ослепительно сверкающие ножи. Я катился по гигантскому рашпилю дороги – небо, асфальт, небо, асфальт, небо, асфальт… Сияющие глаза железных ангелов-каннибалов жадно следили за мной. Вдобавок оглушительно завыл сигнал грузовика; от этого дикого, почти звериного рева дрожь пронизывала искалеченное нутро.

Я ударился головой – казалось, отбойный молоток проломил череп; нервы обожгла боль – боль, сопровождавшаяся вспышками видений, черными кляксами пустоты, истошным визгом тормозов. Боль расплескалась до небес, по которым катился шарик Земли, сорвавшийся с орбиты.

Часть четвертая Безумный Макс – 4

33

Вспомнил! Вспомнил, где я видел эти семь букв, выстроившихся проклятым аккордом: МАКАНДА, МАКАНДА, МАКАНДА! Вспомнил в самый неожиданный момент.

Человеческий мозг похож на игральные кости в стакане: ты встряхиваешь их, бросаешь – и никогда не знаешь точно, какая комбинация выпадет. Я проверил эту теорему на себе.

Мой череп был стаканом; удары об асфальт заменили руку игрока. Меня тряхнуло и бросило так, как мне и не снилось; в результате нечто всплыло из черной трясины – на сей раз это был воспроизведенный с абсолютной точностью кусочек книжной страницы с печатным текстом.

Я знал, знал: даже из продырявленной памяти не может пропасть бесследно то, что было прочитано не менее двухсот пятидесяти раз слева направо, справа налево, сверху вниз и снизу вверх в течение четырех лет! Флеминг в своем «Живи и дай умереть» ссылался на «Древо путешественников» Патрика Ли Фермора, Патрик Ли Фермор – на отца Косме, а мне ничего не остается, кроме как вложить все это в следующую матрешку:

…Еще более зловещим является то, что существует определенное количество преступно-мистических сообществ колдунов с совершенно кошмарными названиями: «ле Маканда», названное по имени знаменитого гаитянского отравителя, «ле Зобоп», по имени банды, «Мазанкса», «Капорелата» и, наконец, «Влинбндинга». Это, как пишет Косме, были преступные формирования, чьи боги требовали – вместо обычных петухов, голубей, коз, собак или свиней в обрядах Вуду – жертвоприношений «безрогих козлов», которые, разумеется, обозначали людей…^[35]

Эти строчки промелькнули, будто дурное знамение – хвост кометы в покосившихся небесах, – а тем временем я продолжал тереться об асфальт. До обочины я, естественно, докатиться не успел. Надвинулся первый ангел и накрыл меня своей тенью.

Душная, ревущая тьма…

Адская полифония…

Дьявольский оркестр во славу эффекта Допплера…

Внутри меня отчаянно забилось что-то. Впервые в жизни я почувствовал себя пустотелой куклой с вложенным в туловище резиновым шариком. Плотный компактный сгусток находился внизу живота, и его швыряло из стороны в сторону в полном соответствии с законами инерции…

Ангел сдернул с меня подол своего стального плаща и умчался прочь, сменив надсадный вой на низкий утробный рык. Зато приближался следующий – четырехглазый, извергающий отравленный дым, шелестящий негуманоидными ногами-колесами… В этот момент я понял, что колесо изобрел тот, кто первым продлил и соединил между собою четыре «ступни» свастики. В моем положении это было чрезвычайно ценное и полезное умозаключение.

Вскрикивая от боли и ломая ухоженные ногти, я цеплялся за едва заметные неровности дороги – пытался побыстрее убраться с проезжей части. Ясное дело, меня плохо слушались не только руки и ноги, но даже язык. По-моему, я раскусил его во время убийственных кувырков; во рту было полно крови. Выдохнув, я изверг из себя целый фонтан. В глазах пульсировали чернильные кляксы. Удивительно, как я не потерял сознания. Ну а мертвой хваткой держать пушку уже стало моим коронным номером.

Подозреваю, что выглядел я как чудом уцелевшая жертва авиакатастрофы. Золотые часы превратились в бесполезную побрякушку. Минутной стрелки словно не бывало, часовая застыла на двенадцати…

Из последних сил я подтягивался на одной руке – асфальтовое шоссе казалось вертикальной стенкой. Следующий грузовик с ревом пронесся мимо; шины промелькнули всего в нескольких сантиметрах от моей головы. Меня обдало освежающим дождем грязи.

Ползи, Макс, ползи. Если бы не этот дикобраз, ворочавшийся в кишках, я считал бы, что в целом приземлился удачно.

Наконец я кое-как дотащился до обочины и свалился в неглубокую канаву. Здесь было спокойно и уютно, однако не очень сухо.

Я не настолько глуп и наивен, чтобы позволить себе расслабиться в такую минуту, хотя должен признаться, что испытывал огромное, почти непреодолимое искушение отлежаться. Но стремление уцелеть победило. Я смотрел в ту сторону, куда умчались «мерседес» и оба «вольво». Что-то должно было случиться. Позже я осознал, чего ожидал: воплей клаксонов, звука удара, огненной вспышки…

Ничего подобного не произошло. Грузовики проезжали мимо, а на противоположной полосе автомобили притормаживали, выстраиваясь в два плотных ряда. Назревала пробка.

С разбитой головой соображал я плохо, но догадывался, что это означает. Я предчувствовал охоту, словно пуганый заяц. То ли водитель пришел в себя, то ли очнулась лесбиянка-телохранитель, во всяком случае, «мерседес» избежал столкновения. На Эльвиру мне было наплевать, однако семь-восемь мужиков с пушками – это, как ни крути, целый карательный отряд.

Все повторяется в этом скучнейшем из миров – рано или поздно, через год или спустя тысячу лет. Если бы не разбитые губы и прокушенный язык, честное слово, я бы рассмеялся. Антураж изменился, но сама ситуация разительно напоминала мне начальную расстановку в парке, где за мной охотились люди из «Черной жемчужины». Только на этот раз появления собачек-спасительниц не предвиделось. На Фариа я тоже не очень надеялся; старик был непредсказуем, да и возможности имел небеспредельные – Виктора-то он все равно не сумел бы уделать…

Я принялся, пока не поздно, изучать пистолет, оказавшийся «вальтером» небольшого калибра. Я снял его с предохранителя и начал отползать подальше от дороги. Потом кое-как встал на ноги. Трехсотдолларовый костюмчик превратился в рваное тряпье – повезло, что хоть туфли не слетели. Меня шатало, и двигался я по синусоиде. Казалось, кто-то вбил гвоздики в мои локти и колени. Он привкуса крови во рту хотелось блевать.

Я очутился на пологом склоне, постепенно переходящем в пашню. Ловить там было нечего и некого, кроме меня. Непонятно, на что я рассчитывал, – весь пустырь был как на ладони, особенно если осветить его фарами. Но тут опять повезло: через пару десятков шагов я наткнулся на железобетонную плиту. В ней имелось отверстие примерно полутораметрового диаметра. Какое-никакое, а укрытие.

Я подполз и заглянул в дыру. Это был колодец с бетонными стенками и металлическими скобами вместо ступенек. Дна я, конечно, не увидел. Фариа, старый хитрец, обо всем позаботился. Вообще-то, полагалось на всякий случай бросить в колодец камень, но тут я услышал позади себя визг тормозов.

Оглянулся: появились мои красавцы. Не тот вариант, когда отряд не заметил потери бойца. На обочине стояли оба «вольво» и «мерседес» – целый и невредимый. Кто-то орал, перекрывая шум двигателей. По-моему, это Эльвира хрипло ругалась матом, исходя желчью. Ее мальчики повыскакивали наружу, как свора гончих псов, заклацали своими пушками, растянулись цепью и двинулись в мою сторону. Но не только мальчики – одна из темных фигур явно принадлежала существу в юбке. Она была слишком худой для Эльвиры – значит, «секретарь» Зоя решила, что с пластической операцией можно и обождать.

Я же предчувствовал, что сегодня скучать не придется…

34

Я сунул «вальтер» за пояс брюк, схватился за верхнюю скобу и полез вниз. Тот, кто делал эти ступеньки, очевидно, думал, что лазить по ним будут либо лилипуты, либо чересчур любознательные школьники начальных классов. От боли хотелось выть. Я с трудом находил одной ногой опору, а поставить вторую ногу было практически не на что. Поэтому большую часть времени я висел на кистях. Разбитые пальцы могли в любую секунду разжаться независимо от моего желания…

Темнота стала почти абсолютной. Задрав голову, я мог увидеть круглый кусок ночного неба с призрачным ободком. Спустившись метра на три, я услышал журчание воды. «Журчит – значит, неглубоко», – рассудил гениальный Макс и продолжал спуск.

Уже не было слышно шума проезжавших по дороге автомобилей. Во влажной тьме гулко плескалась вода. Запахло экскрементами, поэтому скажем так: «плескалась жидкость». Еще через пару метров моя нога неожиданно погрузилась в нее по щиколотку и ступила на скользкое дно.

В ту же секунду сверху ударил луч фонаря, показавшийся мне ослепительным. Я почувствовал себя как мотылек под абажуром лампы. И было очень похоже на то, что скоро мне оборвут крылышки. Убить меня сейчас не составляло ни малейшего труда, но, по-видимому, телохранители Эльвиры не знали точно, что от них требуется. Одно дело – ловить фраера в чистом поле, и совсем другое – лезть за ним в какую-то вонючую нору.

«Не стрелять!» – прозвенел сталью голос Зайки, и я облегченно перевел дух, насколько это возможно в канализационной системе. Игра в прятки становилась все интереснее. Неужели эта стерва полезет за мной? Я ценил ее пылкую привязанность…

«Тридцать седьмой, назад!» – крикнула Зоя. Это уже относилось лично ко мне.

«Пошла ты…» – пробормотал я в ответ и осмотрелся.

Я стоял на подземном перекрестке. Здесь соединялись три горизонтальные трубы большого диаметра, внутри которых я мог бы двигаться согнувшись. Конус света, падавшего сверху, метался и дрожал. Кто-то спускался сюда с фонарем. Моя фора стремительно таяла. Прикинув, где примерно находится центр города, я пошел в ту сторону.

В колодце запах был еще сносный, но в трубе… Словами этого не опишешь. Что же это мне так везет? До сих пор был в дерьме фигурально, а теперь и натурально! Идти быстро я не мог – ноги увязали в скользкой и топкой жиже, а стенка трубы, которую я ощупывал левой рукой, была покрыта толстым слоем какой-то холодной слизи. Впрочем, понятно какой. Встречное течение тошнотворного ручья тоже существенно замедляло движение.

Потом кто-то шумно зашлепал по нечистотам за моей спиной. Оказалось, не так далеко, как мне хотелось бы. Я оглянулся и снова увидел свет фонарей.

Я находился на самой границе освещенного пространства. Преследователей было несколько. Они почти бежали, проявляя похвальное рвение. Ребята честно отрабатывали свое жалованье. Представляю, как они при этом меня проклинали! Вместо ужина в кабаке им пришлось совершить прогулку по дерьмоленду.

Вообще-то, наибольшие опасения мне внушали отнюдь не ребята. Я совсем не жаждал встретиться с Зоей – может быть, потому, что она единственная из загонщиков принадлежала к персоналу «Маканды», а я уже знал, на что способны кадры из этой организации. Кроме того, не следует забывать о том, что я повредил ее римский носик. Она не обманула моих ожиданий, но это произошло чуть позже.

…Левая рука провалилась в пустоту. Боковой туннель? Да, однако тут труба была меньшего диаметра. Ползти внутри нее на четвереньках я, конечно, смог бы – в САМОМ крайнем случае. Я дернулся вправо. Сделав несколько шагов, оказался возле какого-то проема, забранного сварной металлической решеткой. Я вцепился в прутья распухшими пальцами и рванул решетку на себя. Она поддалась с ржавым скрежетом…

Скачущее пятно фонаря приближалось. Мои нервишки начинали пошаливать. Я снова чувствовал себя живым, но пока не получал от этого особого удовольствия.

Мне удалось отодвинуть решетку настолько, что я сумел протиснуться в образовавшуюся щель. Как пишут в книгах для юношества, я сделал три шага в неведомое… и наткнулся животом на огромный маховик. Резиновый сгусток внутри меня снова напомнил о себе упругими колебаниями и вспышкой боли.

Я потрогал живот – он заметно раздулся и затвердел. Похоже на заворот кишок, но с чего бы это? Становилось страшновато – и уже не только оттого, что за мною гнались вооруженные моральные уроды. Пришлось расстегнуть ремень и ослабить его на пару дырочек. Чуть полегчало, однако ненадолго.

Я обогнул маховик и попал в лабиринт, образованный толстыми вертикальными трубами. Что называется, заблудился в трех соснах, только «сосен» оказалось штук тридцать. Сделав несколько поворотов, я потерял всякое представление о том, где нахожусь.

Снова заскрежетала решетка; гладкие бока цилиндров посеребрил слабый электрический свет. Пользуясь этим ненадежным ориентиром, я пятился все дальше и дальше в темноту…

Лес из труб вскоре закончился; я нырнул в изогнутую кишку, которая вывела меня к бетонному аппендиксу. Преодолев восемь ступеней металлической лестницы, я вознесся на другой уровень – не менее чистый и отнюдь не благоухавший лавандой. Единственное, что утешало, это отсутствие шагов за спиной. Но петь «я от бабушки ушел…» было еще рано. «Бабушка» оказалась хитрее, чем я думал.

Она поджидала меня за ближайшим поворотом.

35

То, что я увидел, могло послужить прекрасной иллюстрацией к какой-нибудь книжонке о закате и крахе технократической цивилизации. Зоя сидела прямо в дерьме, скрестив ноги и держа на бедрах включенный «ноутбук». Компьютер опасно покачивался, когда она пробегала пальцами по клавиатуре, запуская короткие пьески для процессора без оркестра.

Фонарик она засунула под воротник пиджака (или под бретельку бюстгальтера). Ее лицо было подсвечено снизу – получался страшненький эффект. Кровь из перебитогоноса запеклась в складках по обе стороны рта и скопилась над верхней губой. Слабое свечение экрана придавало коже зеленоватый оттенок, и эта амазонка из «Маканды» стала похожа на мутанта-упыря, обитающего в городской канализации. Или на Горлума, окончившего платные курсы программистов.

На мое появление Зайка никак не отреагировала. В ее необъяснимом спокойствии было что-то абсурдное, почти шизофреническое. Если она решила поиграть в «тетрис», то выбрала для этого неудачное время и неподходящее место…

Поскольку она сидела у меня на дороге, а я не видел смысла возвращаться назад, в руки Эльвириных мальчиков, то я поднял «вальтер» на уровень ее лба и пошел прямо на нее.

Она даже не посмотрела в мою сторону. Прямоугольная жидкокристаллическая лужа портативного оракула целиком поглотила ее внимание. Не знаю, что они там придумали вдвоем – эта тварь и «дух из машины», – но я вдруг почувствовал боль, совершенно отличную от той, которая до сих пор отдавалась в разбитом теле. Ничто не причиняло плоти новых повреждений; боль не имела физической причины; кто-то транслировал ее прямо в мои нервы, как будто они были тысячелепестковой антенной, принимавшей сигналы чудовищного эфира.

Для начала мне всадили раскаленный прут под лопатку – точно в то место, куда «доктор Менгеле» вшил свой блядский приборчик. Издав дикий вопль, я резко выпрямился и стукнулся головой об трубу. В глазах вспыхнули бенгальские огни, а затем стало еще темнее, чем прежде. Мне почудилось, будто череп превратился в расколотый грецкий орех. Через воображаемую трещину вползало что-то кошмарное – худшее, нежели похмелье, фрикаут и душевная болезнь, вместе взятые, – липкая взвесь ужасных снов, похищавших мысли о свободе, тени надежд, призраков радости…

Боль распространилась по всему телу; ослепший, я оказался в гнезде дикобразов, жаливших меня своими иглами со всех сторон. Потом я захлебывался в аквариуме, полном яда, и снова услышал знакомое шипение. Начал затягиваться узел под подбородком, по шее заскользило что-то холодное, слегка шершавое…

Зоя подтаскивала меня к себе, словно пойманную невидимой сетью чумную собаку. Теперь уже я не наступал на нее, а покорно плелся по узкому проходу терпимой боли через минное поле боли нестерпимой и убийственной. Нематериальный поводок сокращался до тех пор, пока я не оказался в непосредственной близости от укротительницы беглых параноиков.

* * *

…Она улыбалась, но не мне – своему отражению в экране. К той минуте я ее уже почти любил. Ее зловещий оскал был тогда для меня самой ласковой улыбкой в мире. Я возвращался в материнское лоно – туда, где возможно избавление от боли, страха, тревоги… Короче говоря, в рай умалишенных.

– Тридцать седьмой, сидеть! – приказала Зайка.

Я безропотно подчинился и сел рядом с нею, позабыв обо всем, даже об окружавших нас нечистотах.

– Выбрось пистолет!

Нет проблем. Булькнув, «вальтер» канул на дно зловонного ручья, струившегося между нашими ногами. Зоя достала перепачканные в дерьме наручники и швырнула их мне на колени.

– Надень!

Как прикажете. Я взял «браслеты» и накинул скобу на левое запястье…

В этот момент мой взгляд случайно упал на экран компьютера. Я увидел бессмысленные (как мне вначале показалось) последовательности латинских букв – непроизносимые сочетания согласных и ряды гласных, похожие на запечатленные в символах крики и стенания. Чаще других повторялось буквосочетание «loa». Или «lllllllloooooooooooooaaaaaaaaaaaaaaaaaaaa»? Не помню…

Вероятно, это было попыткой отразить визуально некие заклинания, молитвы, звуковые коды. Все просто: приемник, передатчик и волны, несущие заряд психоделического кошмара. Эффективность его была сногсшибательной – я испытал действие этого оружия на себе.

Неудивительно, что Зайке понадобился компьютер, – запомнить подобный бред представлялось невозможным. Но где-то должен был находиться излучатель – скорее всего, в крышке «ноутбука» с обратной стороны экрана.

Мерцающие знаки напоминали насекомых, выстраивавшихся друг за другом под влиянием неведомого инстинкта. Инстинкт управлял жизнью и смертью.

Слова власти… На экране были слова власти – вернее, неисчислимое разнообразие их приблизительных вариантов. Компьютер решал какую-то вероятностную задачу, совершая миллионы перестановок в секунду в поисках комбинации, способной послужить ключом, отворяющим двери восприятия…

Это я сейчас такой умный. А тогда ничего подобного, разумеется, не могло прийти мне в голову. В опустошенном черепе завывал черный ветер отчаяния; сильнейший приступ клаустрофобии раздавил меня в подземной ловушке; змея, обвившая шею, позволяла вдыхать ровно столько воздуха, чтобы я не сдох от остановки сердца.

Я бездумно пялился на бегущие строчки, которые навевали морок и приговаривали меня к окончательному уничтожению. Через несколько мгновений действительно стали слышны кое-какие звуки: шорохи джунглей, шум тропического ливня, стук барабанов в затерянных селениях и голос колдуна, бормотавшего заклятия…

Вдруг по экрану прошла рябь. Цепочки символов распались, рассыпались на фрагменты; потом вся эта мозаика превратилась в радужную паутину, напоминающую бензиновую пленку на воде.

Зоя произнесла несколько нехороших слов сквозь зубы. На потревоженной глади возникло лицо Фариа – точнее, ТРИ ЧЕТВЕРТИ лица. Поначалу я принял его за ущербную луну. Возможно, недостающую четверть раньше составляли парившие рядом обломки – теперь они напоминали раздробленную яичную скорлупу.

Одна глазница была пустой, левый краешек рта отсутствовал, так же как и значительная часть челюсти. Ветвящиеся трещины доходили до ноздрей, а вверху исчезали под волосами несимметричного скальпа. И это лицо продолжало разрушаться, будто старая церковь. Я видел, что от него отслаиваются мелкие частицы размером чуть больше экранного зерна и уносятся хаотическими течениями, которые перемешивали их, словно те были песчинками на дне прозрачного ручья. Фариа тщетно пытался удержать свой раскалывающийся на части, размытый и тающий виртуальный образ такими же объеденными изуродованными пальцами…

Вскоре у меня не осталось сомнений в том, что старик неведомым образом сражался с кремниевым монстром и постепенно проигрывал – его изображение распадалось на глазах, пожираемое вирусом. Но он отвоевал для меня несколько секунд относительной свободы.

36

Наваждение отступило. Постороннее влияние сделалось вполне контролируемым и осознанным – как газетная ложь. В ту же секунду я вмазал «браслетами» по экрану. «Ноутбук» скончался с тихим потрескиванием и, свалившись с Зоиных бедер, плюхнулся в дерьмо.

Зайка резко выдохнула. Я не успел закрыться – она нанесла удар двумя сложенными пальцами.

Эта сука быстро соображала и мгновенно поняла, что игры закончились. Поэтому напала не для того, чтобы меня вырубить. Ей нужен был мой труп, и она почти получила его.

Она двигалась с механической точностью. Ее твердые, будто сучья, пальцы пробили мое левое глазное яблоко; им не хватило совсем немного, чтобы достать до мозга. Меня спасло то, что я отклонился назад.

Боль вспыхнула в голове, как атомный взрыв. Я потерял контроль над мышцами и упал на спину. Тут же наступило удушье. Вместо крика я издал хриплое рычание. В такт с пульсацией крови по черепу стучал паровой молот.

Какое-то время я ничего не слышал, не видел и не осязал. В агонии мои ноги задергались, словно лапки обезглавленной лягушки под током. Кажется, я попал в живот этой чертовой бабенке, наклонившейся, чтобы прикончить меня. Она отлетела на пару метров и скорчилась, уткнувшись мордой в трубу, но я, к сожалению, этого уже не видел. Фонарь погас – утонул или разбился…

И тут произошло внезапное изменение – необъяснимое, почти пугающее.

Я стал совершенно нечувствителен к боли. В полной темноте нетрудно было поверить в то, что я похоронен заживо. Ничто не имело цены. В эту минуту я даже не сожалел об утраченном глазе.

Вскоре я сумел подняться и утвердился на ногах. В кого же меня превратили? Точного ответа нет до сих пор.

Грязной ладонью я вытер с левой щеки потеки теплого липкого вещества. Наступил на корпус «ноутбука» и раздавил его – будто сломал хребет электромеханической крысе. И только теперь осознал, что не дышу. Поднес руку к шее – галстук так глубоко врезался в кожу вместе с воротником сорочки, что его трудно было поддеть ногтями. Но я все же поддел – совершенно безболезненно разодрав себе горло…

Зоя начала шевелиться – я слышал ее прерывистое дыхание где-то поблизости. То, что мне наконец удалось схватить пальцами, вовсе не было сложенной вдвое и простроченной нитками полоской ткани. Я выдавливал кровь и внутренности из скользкого змеиного тела. Тварь громко зашипела, затем шипение перешло в пронзительный свист. В руку впились зубки, острые, как иглы. Я дернул посильнее, и зубки разжались…

Превращение галстука в существо отнюдь не казалось мне иррациональным – моя вера в рассудок пошатнулась гораздо раньше. Я держал в руках разорванную на две части змею. Оба куска судорожно извивались, орошая меня ледяным дождем. Я отбросил их в темноту. В ту же секунду в мои легкие ворвался воздух. Я несколько раз жадно вдохнул. Но сердце билось ровно, как метроном.

Возле моего левого уха раздался тихий голос. Тот самый безликий голос, который я слышал когда-то в комнате с черным алтарем. Звуковой двойник молчаливого латиноса. Мне показалось даже, что я снова почуял его запах, пробившийся сквозь вонь экскрементов.

– Мы еще встретимся, амиго! – пообещал зловещий голос.

И пропал.

* * *

…Рычание во тьме. Зоина голова врезалась мне в живот. Я ошибся, дав ей время прийти в себя. Впрочем, у меня не оставалось выбора.

Снова падая на спину, я успел ударить ее ладонями по ушам. Но ее барабанные перепонки, наверное, были сделаны из жести. По-моему, она хотела попасть мне коленом между ног и промахнулась. Я выпрямил руки, пытаясь вцепиться ей в горло, однако в зоне досягаемости находились не столь уязвимые части тела. Наконец мне удалось повалить ее, и через секунду я оказался сверху.

Я по-прежнему не испытывал боли. Кроме того, я больше не чувствовал ненависти. Я просто делал неприятную работу, которую не мог сделать никто другой. Мой ум был совершенно ясным, а удары – профессионально точными и очень эффективными. Тем, что Фариа называл направленным взрывом.

Спустя несколько секунд Зоя затихла.

Я наклонился к ее губам. Она не дышала. Во всяком случае, так мне показалось.

Лежа на ней, я понял, что не способен идти и даже ползти. Мной овладели смертельная слабость и опустошенность. Расплата за концентрацию, мать ее так! Созерцательное сознание и дыхание – вот все, чем я отличался от трупа.

Поскольку созерцать было практически нечего, кроме собственных угасающих ощущений в связи с хлюпающими звуками, которые издавало чужое дерьмо, я начал размышлять о том, как бы протянуть еще немного. И внезапно вспомнил о крестах, восстанавливающих искалеченные организмы. Черт возьми, мое положение было настолько хреновым, что я нисколько не опасался побочных эффектов и вредных последствий любого лечения, будь оно хоть трижды некромантией!..

Я пошевелил пальцами правой руки, убедился в том, что еще могу двигаться, затем схватил Зоин «анх», который был стилизован под брошь. На мое счастье, он уцелел во время нашей борьбы в партере. Оторвать его оказалось не так уж трудно – стоило мне потянуть, и он отвалился от пиджака, будто плавник от дохлой рыбы.

На брошь этот предмет (предмет ли?) был похож только с внешней стороны. Сам «анх» оказался холодным и твердым на ощупь, но из него росли какие-то липкие щупальца или лапки длиной в несколько сантиметров. И они ШЕВЕЛИЛИСЬ.

Я ощущал их беспорядочные прикосновения, словно поймал паука. Они суетливо извивались – вероятно, искали, во что бы вцепиться. Но мои пальцы их почему-то не устраивали.

И тогда я совершил странный, безрассудный поступок. Мне не пришлось отбрасывать сомнения – их попросту не существовало. Не знаю, что руководило мною – может быть, память клеток? Или гены, извращенные другими крестами, которые принадлежали прежде слугам герцога? Как бы там ни было, я поднес «анх» к левой стороне лица. В пустой глазнице возник очаг фантомной боли, словно кто-то вложил туда тлеющую головешку…

Боль утихла совсем недавно, но теперь ее разбудили щупальца креста. Они проникли вглубь, раздвигая поврежденные кровоточащие ткани. Через секунду «анх» выскользнул из моих пальцев и намертво застрял в отверстии черепа.

Попытка извлечь его привела лишь к тому, что я заорал и потерял сознание.

37

И снова моя душонка отправилась в круиз. Всякий раз, когда я намеревался подохнуть, ее почему-то тянуло в то неописуемое место, где шумела призрачная река и божественные тени давали понять, что каждый из двуногих – всего лишь пыль на ветру. Лучшим доказательством этого являлась моя полная пассивность, неспособность влиять на ход событий, кошмарное бессилие. Похоже, мне пытались намекнуть, чтобы я не лез в дела, находящиеся вне моей компетенции. Что же это за дела? Например, жизнь. Я не знал того, кто дал мне подержаться за нее на время; не знал и того, кто придет объявить об окончании срока аренды. С извинениями или без. В любом случае Свиноголовый не выглядел вежливым парнем.

* * *

…Я снова застал странный маскарад на террасах у престола Господнего. Или в полях Иалу^[36] – кому как больше нравится. И были тени, и были новые вещие сны. Черная крупа сыпалась с небес – манна для тех, кто уже не испытывает жажды.

На этот раз Свиноголовый нехорошо обошелся с каким-то мертвецом или мумией. Для начала он положил тело в огромный ящик. Гроб, говоря по-нашему. Накрыл металлической крышкой и запаял его шаровой молнией.

(Я будто смотрел любимый фильм детства. Хотелось пустить слезу в припадке ностальгии, но у моей антропоморфной тени не оказалось слезных желез.)

Гроб пронесся надо мной, как железный метеорит, и рухнул в реку.

Брызги взлетели до небес. Некоторые остались там и превратились в сияющие капли звезд.

Наплыв. Чужая смерть, не моя. Моя ждала за спиной – шут без лица, колодец без дна, жутчайший шепот живьем зарытого в землю.

Темнота.

Я «ощутил» сквозь металл присутствие слепых рыб, скользивших рядом в вечном мраке. Но то были не рыбы, а рыбьи скелеты, уносимые струями ледяного течения…

Что-то царапнуло по стенке гроба. Все замерло. Только субстанция потусторонней реки двигалась дальше. «Текла»…

Подвижное в мертвом…

Нескончаемые игры сверхразума…

Неизбежное искажение неизменного закона…

Слабый шум. Касания рук (лап, когтей, крыльев?). Собакоголовый и Птицеголовый возились с гигантским гробом. Их стараниями запаянная крышка консервной банки приоткрылась.

Бессмертный в собственном соку…

В щель брызнул звездный свет…

Из-за реки вернулось еще одно существо – с женским телом и коровьей головой. Достала меня эта кунсткамера! Но я не мог даже удалиться или удавиться…

Бедный мертвец! Мое убогое воображение! Не разобравшись, я принял троих антропоидов за тесную компанию некрофилов. Потом оказалось, что все далеко не так просто. Хотя что-то сексуальное в этом было – как выражался старик Зигмунд, «по ту сторону принципа удовольствия»…

Ритуалы в пространстве и ритуалы в черной земле…

Волосы на теле и ногти на руках и ногах растут после смерти. Как долго? Трое суток, неделю, две?..

Как навязчивы чужие мысли, чужие кошмары, чужая жизнь! Кто-то размышлял вместо меня о зловещих тайнах жрецов, занятых бальзамированием человеческих тел…

Сколько веков сохраняется семя?..

Сколько веков…

Сохраняется…

Семя…

38

Органы чувств – неплохое изобретение матушки-природы, но в канализационной трубе об этом думаешь в последнюю очередь.

Во-первых, я возрадовался очередному воссоединению моей Психеи с телом. Это сулило новые томления духа и услады плоти (правда, теперь я наверняка не красавец, и еще придется поискать любительницу острых ощущений, которой захочется чмокнуть меня в левую щеку, – а все благодаря проклятой лесбиянке!).

Во-вторых, неплохо было бы решить, в какую сторону идти. Даже положение женского тела не могло помочь мне в этом. Мы так увлеченно боролись с Зайкой, что я не помнил, откуда, собственно, притопал. Пришлось определять направление течения дедовским способом и двигаться ему навстречу.

После возвращения из загробного санатория я чувствовал себя так, будто неделю отдыхал в Сочи. Кошмары, оказывается, иногда освежают. К плотному комку в животе я настолько привык, что уже почти не замечал патологии. Мелкие раны, полученные в результате моих каскадерских трюков, быстро затянулись. Даже левая сторона лица не болела. Я опасался притрагиваться к «анху», хотя у меня было такое ощущение, что во впадину глазницы вросла оправа бесполезного монокля.

Начался самый нудный поход в моей жизни. Ох не завидую я «майнерам», особенно нашим, отечественным! Когда идешь согнувшись в три погибели, каждый метр кажется десятью, а минута – часом. В темноте не видно ничего, что могло бы дать представление о пройденном расстоянии. Собственное дыхание заглушает другие звуки, а на зубах вязнет жвачка из страха и надежды, которую нельзя выплюнуть. При этом ничто так не угнетает, как вполне реальная перспектива ткнуться лбом в непреодолимое препятствие вроде решетки или слишком узкого люка…

Не могу сказать, сколько времени прошло. Судя по тому, что я дважды помочился, не меньше пяти часов.

Несколько раз в трубе раздавался низкий гул – будто кто-то играл на замогильном органе. Звуки производили жутковатое впечатление. Казалось, что надвигается волна, распирающая металл. Не хотелось быть смытым фекальными водами, но это мне и не грозило. Возможно, гудели поезда метрополитена – и люди, ехавшие в них, не подозревали, что где-то рядом, под землей, ползает объятый ужасом червяк по имени Макс.

Однако и у червяков бывают праздники – когда они вылезают на свет Божий. И тут важно, чтобы тебя не затоптали.

В конце концов я добрался до какой-то прямоугольной камеры с бетонными стенками и нащупал ступеньки, ведущие наверх. Эти тоже были рассчитаны на дегенеративных усыхающих представителей человечества, но я взобрался по ним, презрев земное тяготение, будто капля ртути по капилляру градусника в заднице у гриппозника.

Моя голова врезалась в крышку люка, и я чуть было не отправился в обратный путь. Когда звездочки перед глазами погасли, я попытался приподнять чугунное изделие, упираясь в него плечами и затылком. Тут я совсем некстати вспомнил приключения русской «пианистки» в сериале «Семнадцать мгновений весны», и меня начал разбирать неудержимый смех. А ведь она еще держала на руках двух младенцев! Кино, да и только…

Я с превеликим трудом приоткрыл крышку, и в награду за настойчивость мой фейс обдало жидкой грязью. Я поплевал и поморгал. Сквозь щель стали видны мокрые древесные стволы, окутанные мглистой пеленой. Приветственных и прочих возгласов не раздавалось, поэтому я с кряхтеньем отодвинул крышку в сторону и высунул голову из люка.

Мутные сумерки. Обреченная тишина…

Было раннее гнилое утро, достойное этого гнилого города и всей этой гнилой страны. Накрапывал мерзкий дождик, попадавший преимущественно за воротник. Где-то вдали протарахтел безумный блуждающий трамвай.

После канализации воздух, разбавленный выхлопными газами, опьянял свежестью и казался нектаром. Я радостно задышал, вентилируя организм, и вскоре начал догадываться, где нахожусь. Это был самый центр Харькова – сквер неподалеку от площади Розы Люксембург и места слияния двух речек-вонючек. Днем или вечером мое появление здесь не осталось бы незамеченным.

Я выбросил на асфальт свои клешни, подтянул ноги, развернулся… и нос к носу столкнулся с лупоглазым лысеющим пекинесом преклонных лет, который уставился на меня так, словно я был ожившей пачкой «педигри пал». Вдобавок этот дряхлый гаденыш пустил голодную слюну, окрысился и истошно затявкал. Вернее, захрипел (говорю вам – столько собаки не живут). Вскоре появилась и хозяйка, судорожно вцепившаяся в поводок.

Я увидел морщинистую мордочку перепуганной старушенции, готовой хлопнуться в обморок. Не хотелось брать лишний грех на душу, поэтому я одарил ее самой ласковой из своих улыбок.

По-моему, она не оценила моего голливудского оскала и попыталась слинять. Приблизительно с минуту бабулька и пекинес занимались перетягиванием поводка. Победила молодость, и полузадушенная шавка наконец убралась к чертовой матери.

Я утвердился на краю люка, затем проковылял к ближайшей скамейке и рухнул на нее, сделав непригодной для культурного отдыха. Что ж это бабулька так перепугалась, а? Эх, не мешало бы мне взглянуть на себя в зеркало…

Я просидел неподвижно с четверть часа, пока не начал стучать зубами от холода. Мыслишки тоже заиндевели и примерзли к извилинам. А ведь надо было подумать о том, где бы смыть с себя дерьмо, постирать одежду или, лучше, найти новую. Если бы я попытался изобразить моржа, искупавшись в местной речке, то наверняка оказался бы в родном городе первым таким придурком за много-много лет. И, кроме всего, речка была ненамного чище той подземной коммуникации, из которой я только что вылез. Возвращаться в психушку тоже не хотелось, несмотря на теплый душ и трехразовое питание.

Порывшись в карманах своего рваного пиджака, я обнаружил уцелевшие документы и деньги. Да и золотые побрякушки кое-чего стоили. Это обнадеживало. Без денег даже при социализме было хреновато, а без документов в полицейском государстве – просто петля.

Я огляделся по сторонам. К скверику подтягивались вездесущие друзья четвероногих, а на аллейках замелькали пыхтящие бегуны от инфаркта. Все они собирались здесь, чтобы успеть глотнуть свежего утреннего воздуха. От меня же разило, как из выгребной ямы. Пора было менять дислокацию.

Поскольку я выглядел вполне бомжеобразно, то решил поискать себе подобных. Первое, что пришло в голову, это вокзал, но вокзал – место людное, и там полно ментов. Поблизости, за речкой, был квартальчик довоенных развалюх. Тудя я и потащился по мокрой набережной, а внизу, под гранитным откосом, плескалась грязная вода, похожая в сумерках на разлившуюся нефть…

39

Народец у нас равнодушный, но въедливый. Никто никому на хер не нужен – до тех пор, пока ты не захочешь, чтобы тебя оставили в покое. Наивное желание! Тут уж людишки вопьются в очередную жертву своего любопытства, как пиявки, и не отпустят, не высосав досуха. Поэтому я обходил их десятой дорогой.

Неплохо было бы соорудить повязочку на левый глаз; впрочем, повязочка – штука не менее заметная, чем увечье. Я осторожненько потрогал щеку, подбираясь к глазнице, и сразу же отдернул руку, предупрежденный коротким импульсом боли.

Без приключений я перебрался через каменный мост, хотя дворники и лоточники бросали на меня подозрительные взгляды. Мой маршрут был довольно сложным, зато самым безопасным. Противоположная набережная представляла собой неокультуренные задворки. Нагромождение покосившихся стен, лабиринт заборов; под ногами – месиво из бумаги, окурков, использованных презервативов и пожухлой травы. Бутылки торчали там и тут, будто стеклянные инопланетные грибы. На фонарном столбе болталась околевшая кошка.

Наступал серенький осенний день. Пейзаж смахивал на старый заштопанный гобелен. Небо накрыло город свинцовым ситом. Птицы мелькали в нем комочками грязи. Из подворотен несло тухлятиной и дохлятиной.

Я подошел к тому месту, где через реку был переброшен узкий висячий мост. С другого берега на мост вступили первые «трудящиеся», которые уныло плелись на работу, уже внутренне готовые принести в жертву бессмыслице еще восемь часов своей неповторимой драгоценной жизни. Я различал лица, обезображенные похмельными припухлостями или выражением рабской покорности.

Все это были овцы, не представлявшие для меня особой опасности в столь незначительном количестве. Сближаясь со мной, они зажимали носы и прятали глаза. Одна перезрелая дева испуганно икнула и застучала каблуками, как скаковая лошадь.

О том, чтобы обратиться к кому-нибудь за помощью, не могло быть и речи. Еще недавно я и сам не помог бы такому сквернопахнущему уроду. Действительно, зачем пачкаться? Так что извини, братец Макс, – тебя же предупреждали еще в роддоме, только ты, возможно, не услышал: каждый за себя!

Но во мне не вовремя проснулось человеколюбие. Я снова вспомнил о борзописце, который теперь не так уж сильно раздражал меня своей трепливостью. Как выяснилось, его книжонка не принесла нам с Иркой ни вреда, ни пользы. Я видел в нем если не приятеля по несчастью, то, во всяком случае, «доброго соседа по камере». Очень уж трогательно он все изобразил. Мы с ним были словно два зверька, попавших в одну ловушку, хотя еще ни разу не встречались друг с другом. Обязательно предупрежу его, глупого, дайте только отмыться и приодеться.

Кстати, давно не жаловался: живот раздулся так, что меня ощутимо клонило вперед. Впервые в жизни я испытывал вполне искреннее сочувствие к нашим беременным боевым подругам. Под туго натянутой тканью сорочки прощупывалось что-то упругое и бугристое. Господи, не дай мне сдохнуть, как неразродившейся собаке! Фариа, фокусник-пакостник, развей мои детские страхи…

Наконец-то я очутился среди аварийных домов, подлежавших сносу, – они пялились на меня настороженно и бессильно, словно парализованные старики. За обвалившимися стенами обнаружилось убожество быта. Жалкое и поучительное зрелище. В обнажившихся интерьерах было что-то слегка неприличное. Добавьте сюда обломки мещанского благополучия, свидетельства краха надежд, загубленной юности, тщетных попыток приукрасить уродство. В общем это был слезоточивый памятник ушедшим поколениям, которые не оставили после себя ничего, кроме рваных обоев. К счастью для памятника, у властей не осталось бабок не только на то, чтобы строить, но и на то, чтобы разрушать.

По статистике, бездомных у нас до черта. Говорят, среди них попадаются опустившиеся интеллектуалы. Встретить хотя бы одного такого чистоплюя – я знал бы, что с ним делать.

Питая агрессивные намерения, я углубился в трущобы метров на триста. Никаких признаков братьев по разуму. Даже бродячих собак не было видно, а это странно. Похоже, здешняя богемная публика еще дрыхла в отключке.

И тут потянуло специфической осенней гарью, отдающей погребальными кострами с берегов Ганга. Время, когда жгут опавшие листья, уже прошло; кроме того, этот новый запах казался гораздо менее вкусным, хотя и содержал влажную горечь.

Мой обострившийся нюх вывел меня к трехэтажному кирпичному дому, у которого был шанс продержаться дольше других – уж очень основательно врос он в грешную землю. На стене возле одного из подъездов трепыхался какой-то листок. До меня дошло, что его прилепили совсем недавно.

Я подошел поближе и расправил пальцами размокший кусок целлюлозы, державшийся на комке пережеванной резинки. Это была рекламная афишка, вырванная из какого-то допотопного журнала. Вначале я уставился на Тину Тернер в весьма сексапильной кольчужке-мини и только потом обратил внимание на гораздо более крупную физиономию Мела Гибсона, которую перечеркивала надпись для самых близоруких и сексуально озабоченных: «Безумный Макс – 3».

40

Я облегченно выматерился, затем издал самодовольный смешок. У моего кореша Фариа обнаружилось нехилое чувство юмора. Логично было заподозрить, что и сам он находится где-то поблизости. Я скатал афишку в бумажный шарик и щелчком отправил его в зияющую нору подвала.

Поднимаясь по выщербленным ступенькам, наглая скотина Голиков почувствовал себя в полной безопасности и уже начал прикидывать, что же делать дальше.

Без Ирки мне жизни нет – хоть в шалаше, хоть в отеле «Националь».

Не то чтобы я от горя на себя руки наложил, а просто пусто без нее.

Существовать неинтересно. Не говоря уже о том, что не с кем заняться любовью. Но как вытащить ее из «Маканды», я не представлял. Воевать в одиночку – безнадежно и глупо; обращаться за помощью к ментам – еще глупее. Попасть на тот свет можно было и менее разрушительным для нервов и зубов способом. То, что моей подруге промыли мозги до полного самозабвения, казалось мне несомненным, однако поправимым. На этот счет я являл собою в высшей степени вдохновляющий пример.

Обычно в жизни все так и бывает: чуть расслабился – получи пистон!

До пистона дело пока не дошло, но последовало внятное предупреждение.

Я осмотрел разоренные семейные гнездышки на втором этаже и уже поднимался на третий, когда заметил какое-то движение внизу, на полутемной площадке. Там пробежало существо размером с крысу. Оно ловко лавировало между обломками мебели, кусками обвалившейся штукатурки, спутанными клубками проводки и залежами сантехнического фаянса. Я видел его лишь мельком; через две-три секунды оно скрылось за дверью одной из квартир.

Конечно, это могла быть и крыса, но тогда уж двуногая и бесхвостая.

С черной головой. И со смуглым безволосым телом. Что-то я не слыхал раньше о дрессированных грызунах, пользующихся эпиляторами.

Дробный стук маленьких ножек показался мне в ту минуту более зловещим и многозначительным, чем все Вагнеровские увертюры, вместе взятые. Даже в полумраке я узнал ожившую статуэтку с черного алтаря.

Глюк? Честное слово, я предпочел бы, чтобы тварь была глюком. Во всяком случае, моя эйфория развеялась мгновенно и бесследно. Я даже приостановился, засомневавшись в том, что именно Фариа является автором этой хохмы с «Безумным Максом». Но каким образом Виктор вычислил меня? Ловушка выглядела неоправданно сложной – ведь размякшего тепленького склеротика можно было кончить прямо на тихой безлюдной улице…

И тут я вспомнил кое-что. Вспомнил голых девок в солярии, Айболита со скальпелем, операцию без наркоза, боль под лопаткой, помеху в теле, едва ощутимую опухоль под кожей. Чтобы избавиться от нее без посторонней помощи, надо было лет двадцать заниматься хатха-йогой и еще изобрести соответствующую асану. Похоже, у меня не осталось и двадцати минут, не говоря уже об отсутствии хирургического инструмента. Я чувствовал себя не более уютно, чем кабан в радиоошейнике, выскочивший по глупости за пределы заповедника.

Я решил, что терять мне нечего, кроме своих цепей, и вспорхнул на третий этаж, словно проснувшийся петух на крышу курятника. Здесь было посветлее, чем внизу, – слепые бельма неба зияли сквозь разрушенный чердак и многочисленные дыры в кровле.

Я увидел перед собой три открытые двери – выбор, как в сказке. И будто сказочный герой-придурок, страдающий суицидальным синдромом, я вошел в ту дверь, на которой болтался проволочный крючок и висела табличка с жизнерадостно улыбающимся черепом и надписью «Стой! Опасное напряжение».

Когда-то это была приличная многокомнатная хата – пока не началась эпоха освобожденного труда и коммуналок. Я совершил слалом по безнадежно испорченному дубовому паркету. В огромном коридоре еще сохранился монументальный книжный шкаф без стекол, слишком тяжелый для выноса. Он был набит книжными томами, разбухшими от воды. Насколько я мог судить, эта печальная участь постигла полное собрание сочинений затейника последней крутой заварушки к востоку от Балтийского моря.

Я свернул в захламленный проход, который вел, как потом выяснилось, на кухню, и тут на меня набросился какой-то бородатый папик с кухонным ножом. В любом случае это был не Фариа – а жаль. Нападение оказалось неожиданным: старикан едва не выколол мне оставшийся глаз. Можете себе представить, как сильно он меня огорчил бы.

– Пошел отсюда, шакал вонючий! – завизжал бородатый, брызжа коричневой слюной.

На последний эпитет возразить было нечего, хотя дед тоже не благоухал туалетной водой. Отступая, я разглядел причину его истерики – вдоль стены выстроилась целая батарея пустых пивных бутылок, которые он защищал, как орел свои яйца.

– Спокойно, дедуля. – Я пытался обойтись с ним по-доброму, однако у него от возбуждения заложило уши. Пришлось, улучив момент, легонько стукнуть его по тыкве. Должно быть, я чего-то не рассчитал. Бородатый хрюкнул и привалился к стенке, а потом сполз по ней, устроив стеклянный перезвон, будто поп на колокольне.

Но запах костра все еще манил меня, и хорошо, что я не повернул назад. Прихватив с собой нож, оказавшийся ржавой хлеборезкой с волнообразным лезвием, я прошел по коридорчику до конца. И замер с отвалившейся челюстью.

Интерьер, открывшийся моему взору, был прямо-таки сюрреалистическим. Большая часть крыши отсутствовала. В раковине, доверху засыпанной землей, торчали стебли конопли с увядшими коричневыми листьями. Посреди кухни стояла чугунная ванна, наполненная водой – по всей видимости, дождевой. (Странно, что в свое время социалисты-мальтузианцы не додумались до устройства совмещенных с кухнями сортиров.) Под ванной был разведен костер из обломков мебели. Именно горящий лак и придавал дыму особенный привкус. Рядом лежала куча дровишек, заботливо укрытых рубероидом. В углу стояла двухлитровая бутылка, в которой покоилась голова черного кота. Как голова попала внутрь бутылки, оставалось непонятным, поскольку горлышко было явно слишком узким для нее. Кошачьи зрачки сверкали зеленоватыми и золотистыми искрами. Но не это показалось мне самым пикантным.

Возле окна, занавешенного большой школьной картой звездного неба, на трехногом табурете сидел Фариа, обнаженный до пояса, а какая-то потасканная пятидесятилетняя шлюха, дымившая косяком, массажировала ему шею и плечи. Под табуретом стояла клетка, в которой тоскливо нахохлился почтовый голубь.

41

Моему появлению Фариа нисколько не удивился. Только приветственно осклабился, однако при этом его глаза оставались такими же холодными, безжалостно ясными и пустыми, как всегда. Или слишком непохожими на человеческие, чтобы я мог понять то, что выражал их взгляд. Я открыл было рот, но старик опередил меня, сразу же переходя к делу:

– У тебя есть двенадцать минут. Раздевайся!

Я никогда не был стеснительным парнем, а синюшная массажистка смущала меня не больше, чем голубь. Я по-быстрому отклеил от себя рваные шмотки, оставшись с кольцом на мизинце и цепью на шее, и залез в ванну, прогретую до вполне приемлемой температуры. Не забудьте, что сверху все еще накрапывал дождик, – контрасты были впечатляющие. Ножик я на всякий случай положил поблизости от себя. При виде моего вздувшегося и тугого, как барабан, живота Фариа не обнаружил ни малейшего удивления.

Блаженство…

Я погрузился в воду с головой, соскабливая с себя грязь и дерьмо. Где вы теперь, свиноматки? Мне вас так не хватало! Вы были старательны и умелы. Я вспоминал о нашем совместном купании с ностальгией…

Вынырнув в очередной раз, я увидел, что страж пивных бутылок уже очухался и с унылой рожей принялся за работу истопника, а Фариа набросил на плечи свою белую хламиду и нагревает над огнем лезвие ножа. Мне сразу все стало ясно. Даже зубы заныли от нехорошего предчувствия.

– Дайте хотя бы косяк потянуть, что ли… – попросил я жалобно.

На алкогольную анестезию здесь рассчитывать, по-видимому, не приходилось.

– Нельзя, – сказал Фариа с равнодушием опытного коновала. – Скоро придется побегать.

К последней фразе у меня не нашлось печатного комментария. Сколько можно бегать? И есть ли в этом смысл? Когда-то мы вдоволь набегались с Клейном, а результат все равно был плачевным.

– Вылезай! – скомандовал Фариа, и я оказался голым под ледяным дождиком. Почти сразу же я посинел, словно спелый баклажан. Меня затрясло. Если сегодня я не схлопочу пулю от Виктора, то уж воспаление легких – как пить дать.

Фариа, не оборачиваясь, жестом поманил к себе свою проспиртованную ассистентку. Та швырнула мне какую-то тряпку, больше похожую на собачью подстилку, чем на полотенце. Однако всю свою брезгливость я растерял несколько часов назад. Еще один жест благодетеля – и угрюмый истопник с фонарем под глазом притащил мне одежду и обувь. Старую, рваную, но по крайней мере не пропитавшуюся дерьмом.

– Откуда? – спросил я вполголоса.

– С кладбища, – коротко ответил он и показал мне четыре пенька, оставшиеся от его передних зубов. Улыбка? Черный юмор? Я не был в этом уверен.

Потом я перевел взгляд на лезвие ножа, отливавшее в пламени всеми оттенками красного. Оно было тупым и зазубренным.

Фариа встал и усадил меня на табурет. Капли дождя с шипением испарялись, попадая на темнеющий клинок. Шлюшонка подкрадывалась сбоку с каким-то прутом в руках. У нее были лиловые мешки под глазами, отчего она смахивала на рептилию. Может, она собиралась милосердно двинуть меня в висок, чтобы облегчить мои страдания?

– Придется немного потерпеть, сопляк, – сказал Фариа. – Беатриче тебе поможет…

(«Беатриче»! Я чуть не свалился с табурета. Ну дает, старый маразматик!..)

– Верка я, Верка! – прошептала «сестра милосердия», приблизившись ко мне вплотную. Она покрутила у виска грязным пальцем, очевидно, намекая на странности моего седовласого приятеля, и приоткрыла для обзора свою ротовую полость, усеянную умопомрачительными язвами и волдырями. Косяк намертво сросся с ее нижней губой. Зубов у нее осталось немного, зато все были накрыты стальными коронками. Вдобавок от Верки разило дешевым одеколоном.

Она схватила меня за подбородок своей неожиданно сильной клешней. Эта тщедушная уродина обладала хваткой бультерьера.

– Скажи «а-а-а», – попросила Верка по-хорошему, и я предпочел не рисковать.

Но она хотела всего лишь, чтобы я укусил металлический прут. Пришлось подчиниться. И вовремя – в следующее мгновение Фариа коснулся моей спины своим пыточным инструментом. Я замычал и заскрежетал зубами, выкрашивая пломбы. Боль забилась в теле издыхающим зверьком. Запахло жареным. Несмотря на это, я почувствовал, что имеет место какая-то подозрительная лажа.

Очаг боли переместился. Теперь болело и зудело не под правой лопаткой, а над правой ключицей. И там же оказались ловкие пальцы Фариа. Однако недостаточно ловкие, чтобы справиться с возникшей проблемой.

За свою жизнь я видел, наверное, не меньше сотни американских фильмов, в каждом из которых один из героев (иногда героиня) произносит коронную фразу: «Кажется, у нас проблема…», а другой, с мужественной челюстью, неизменно бросает в ответ: «Доверься мне!..»

Однако нам со стариком было в ту минуту не до базаров. Подсаженный в «Маканде» «жучок» забегал у меня под кожей с резвостью ртутного шарика, спасаясь от раскаленного ножа, которым Фариа безуспешно пытался его поддеть и выковырять.

Это была форменная чертовщина, но я не успел даже удивиться. Мне было больно и щекотно до одури. Я задергался, как электромонтер под током, а изделие «агропромышленного» концерна тем временем пробуравило мой многострадальный живот и нырнуло под джинсы…

(Давным-давно, в другой жизни, один приятель рассказывал мне о своих ощущениях, когда у него выходил камень из почки. Я ему не завидовал. Попробуйте для примера протолкнуть сливовую косточку через сосиску! А теперь представьте, что сосиска обладает кое-какой чувствительностью. Даже единственный камень может причинить невероятную боль. Мне же показалось, что у меня в паху начался настоящий камнепад.)

Фариа заорал: «Держи его!». Скорее всего, он обращался к Верке, потому что та вцепилась в меня, как пантера в поросенка. Мое лицо оказалось прижатым к ее обвисшим усыхающим мешочкам, но, поскольку я весил раза в два больше, то вскоре мы вместе с нею скатились с табурета и продолжали извиваться на полу.

Фариа схватил меня за член, на котором вздулся бугорок размером со спелую черешню, и занес над ним свою хлеборезку, но тут я дико завизжал: «Нет!!! Только не это!» – и старик с видимым сожалением отказался от своего намерения. Сквозь разноцветную подрагивающую пелену перед глазами я разглядел, что бугорок пропутешествовал в обратном направлении и устремился по внутренней стороне левого бедра к колену.

Фариа двинул меня в челюсть, чтобы я отключился и не мешал ему своими судорогами, но позиция у него была неудобная, а положение моей челюсти – трудноуловимое. Поэтому стало еще хуже – мне казалось, что я катаюсь по колючей проволоке, хотя на самом деле это было всего лишь битое стекло.

Тогда Фариа бросил нож и схватился за веревку, однако прежде чем он успел туго перетянуть мне бедро, «жучок» взрыхлил мои тощие ягодицы миниатюрным плугом и устремился вверх вдоль позвоночного столба. Я взвыл так, будто рожал ежика, но потом вдруг обнаружил, что для вытья уже не хватает воздуха. Старик накинул веревочную петлю мне на шею, а истопник-бутылочник навалился на ноги, отчего я стал дергаться с гораздо меньшей амплитудой.

Лишь немного позже я осознал, что должен благодарить Фариа, – страшно подумать, что было бы, если бы «жучок» проник под мой скальп! Пожалуй, моя черепушка вскоре болталась бы внутри кожаного мешочка, как детская погремушка. Но тогда я мог только издавать задушенные хрипы и выпучивать уцелевший глаз. Верка подпрыгивала на моем животе и хохотала, угодив в бесплатный аттракцион. Голубь метался в клетке, хлопая крыльями и раня себе грудь о тонкие прутья…

Блуждающий экспресс жуткой боли превратил секунды в минуты – если верить Фариа, всего их было не больше семисот двадцати. Бессмысленная борьба могла оказаться бесконечной или окончиться смертью от щекотки. «Жучок» несколько раз обогнул мою шею и скользнул в правую руку.

Старик, по-моему, только этого и ждал. На сей раз петля захлестнула предплечье и сдавила его так туго, что прервался ток крови. Немеющие пальцы выпрямились; боль стала вполне терпимой. Подкожный паразит добрался до моего запястья и засел тут. Образовалась гигантская бородавка.

Похоже, эта жутковатая тварь (или устройство?) обладала зачатками интеллекта. Во всяком случае, она каким-то образом воспринимала угрозу и пыталась ускользнуть, пока не поняла, что путь перекрыт. Теперь она выжидала…

Я смотрел, как Фариа подносит нож к моей побелевшейвздувшейся кисти, вдобавок казавшейся мне чужой, – кисти трупа из анатомического музея. За мгновение до того как тупое лезвие разодрало кожу, «жучок» выскользнул из-под него и спрятался в ладони. Я вцепился левой рукой в поврежденное запястье, зажимая рану и одновременно пытаясь покончить с этим дурацким родео.

Фариа поймал пальцами шарик, застрявший там, где у меня на ладони прерывается линия жизни и очень близко к ней подходит не слишком ярко выраженная линия ума. Кажется, в хиромантии это место именуется равниной Марса. Сейчас на ней вырос настоящий Эверест. В его подножие Фариа и вонзил свой корявый инструмент, отчего я снова чуть не взвился под самую дырявую крышу. Но мне не дали: все три спасателя-истязателя зафиксировали меня своими дряхлыми мощами, будто собаку на операционном столе, и седовласый хер(ург) сделал свое кроваво-красное дело.

Он извлек на свет черную горошину, из которой торчали в разные стороны две металлические антенны, напоминающие усики, и три пятипалые ручонки. Четвертая оказалась отсечена хлеборезкой, и жалкий обрубок толщиной со спичку еще вяло подергивался. Уцелевшие ручки вцепились в зазубрины на острие ножа…

Что это было – биоробот? Радиомаяк? Психотропный излучатель? Продукт генной инженерии? В любом случае латинос внушал мне теперь не только страх, но и священный трепет.

Кроме маленьких рукообразных конечностей, снабженных острейшими коготками, тварь, возможно, имела аналоги каких-нибудь органов чувств – слишком миниатюрные, чтобы их можно было разглядеть невооруженным оком. Когда Фариа развязал петлю, стягивавшую мое предплечье, из раны на ладони хлынула кровь. Я застонал и без сил откинулся на спину.

– Давай его сюда! – хриплым голосом приказал избавитель.

Обиженный мною старикан открыл клетку и достал оттуда немного успокоившегося голубя. И все равно птица выглядела так, будто побывала в когтях у кошки.

Я пожалел голубя еще больше, когда понял, что ему уготована печальная участь жертвы. Фариа засунул «жучка» в распахнутый клюв и затолкал поглубже. На несколько секунд голубь, казалось, околел со вздувшимся зобом, а потом отчаянно забился в беспощадных руках, словно хотел избежать чего-то худшего и покончить с собой.

Через пару секунд старик отпустил его, и птица взвилась вверх, унося в своем теле колдовскую игрушку. Ее беспорядочный полет напоминал предсмертное порхание ночной бабочки с опаленными крыльями. И все же голубь вырвался на простор и скрылся за краем рваной дыры, в которой плескалась мутная лужа неба…

Я так и не понял, почему четверорукую штуковину из «Маканды» нельзя было попросту уничтожить. Вероятно, это не моего ума дело. Потом вопрос отпал сам собой. Верка открыла рот и задрала вверх голову.

Над трущобами раздался усиливающийся гул вертолетных турбин.

42

– Время вышло! – объявил Фариа с необъяснимой улыбкой, которая показалась мне злорадно-идиотской. Его беспечальный взгляд не сулил мне ничего хорошего. Примерно с таким же выражением экспериментатор сообщает обезьяне, что ее решено усыпить в интересах науки.

Я не стал выяснять почему, зачем, кто виноват и что делать. Схватил валявшуюся тут же одежду «с кладбища» и начал одеваться, перевыполняя все армейские нормативы. Натянул попиленный «райфл» со следами менструаций в мотне и кирзовые сапоги с обрезанными голенищами. На животе джинсы так и не сошлись – пуговица осталась расстегнутой. Пиджак я надел по-Бендеровски, то есть прямо на голое тело, а поверх него – просторное и длинное черное пальто, скрывавшее до поры до времени все недостатки туалета. При этом я отдавал себе отчет, что в таком прикиде меня не пустят не то что в кабак, но, возможно, даже на благотворительный обед для бедных законопослушных пенсионеров…

И все равно я не успел. Над домом завис «Ми-2» – старая рухлядь с анахронизмами в виде пятиконечных звезд на фюзеляже и невразумительными надписями на хвостовой балке. Зато торчавшие из него стволы были вполне вразумительны. Настолько вразумительны, что, опустив взгляд, я не обнаружил в своем окружении ни главврача Фариа, ни ханыги-бутылочника, ни медсестры Верки-Беатриче.

Я что есть силы дернул из кухни, но меня отсекли от коридора невидимой свинцовой занавесочкой. Пули застучали по ванне и взвизгнули, срикошетив. Сверху посыпались трухлявые щепки и куски проржавевшего кровельного железа. Мышеловка наполнилась едкой взвесью пыли, от которой першило в горле и становилось больно глазу.

Я на секунду растерялся, заметался, пытаясь найти укрытие, потом сообразил, что прятаться надо именно под ванной. Она была единственным предметом в кухне, который выглядел пуленепробиваемым, если не считать кирпичных стен.

До ванны я добрался почти на ощупь. Тут я засучил ногами, отодвигая тлеющие угли костра, после чего забился в щель шириной не более двадцати сантиметров. Туда поместился даже мой живот – очень уж мне хотелось пожить еще немного.

Головешки задымили под дождем – я невольно поставил дымовую завесу, в которой сам же начал задыхаться. Но парни, сидевшие в вертолете, выполняли элементарную задачу: они продолжали тупо поливать свинцом пятачок размерами четыре на четыре метра.

Я услышал, как с грохотом рухнула раковина; потом отколовшийся кусок перекрытия угодил в ванну, и на меня выплеснулось литров шесть воды. Табурет превратился в горку щепок. В приступе неудержимого кашля я мало что соображал, и вдобавок обзор был крайне ограничен.

Вертолет кружил над домом – металлический зомби, мертвое чудовище, взятое напрокат на ближайшем кладбище списанной техники. Его винты злобно рубили в клочки воздух, а сам он, казалось, выбирал, куда бы рухнуть – на сей раз окончательно и бесповоротно. Я не удивился бы, если бы он рухнул прямо на дом – это был самый надежный способ отправить меня на тот свет.

Предчувствие? Да, вроде того. Недолгая пауза возникла весьма кстати. Эти траханные стрелки из «Маканды» решили сделать перерыв, опустошив по два-три магазина. Интересно, чего они ждали – что кто-то предъявит им мой труп?

Воспользовавшись передышкой, я потянулся к брошенной одежде. Во мне был еще очень силен генетический страх остаться без средств к существованию и без бумажек, удостоверяющих личность. Как говорится, без бумажки я букашка…

Эх, не повезло! Паспорт выглядел приемлемо, хотя и отдавал дерьмецом, а вот пачка стодолларовых купюр оказалась прострелена навылет. Обезглавленного Франклина было бы трудновато опознать, если бы не надпись под портретом. Порывшись в карманах, я наскреб немного родных денег. В результате варварского обстрела я остался с двумя намокшими «мазепами» и пятью «хмельницкими» в кармане. Негусто. Хватит на неделю, если скромно жрать.

И тут что-то ослепительно засверкало в углу кухни, справа от меня. Невзирая на риск, я повернул голову и пошире открыл уцелевшее око. Зрелище того стоило.

С ободранного пола бесшумно стартовала маленькая ракета – не что иное, как двухлитровая бутылка, у которой не оказалось дна. Она взлетала медленно, почти вертикально и напоминала елочную игрушку. За нею тянулся шлейф зеленоватого пламени, наталкивавшего на мысль о чертях-пиротехниках…

Мой нейронный калькулятор снова пребывал в затруднительном положении, перегревшись от попыток объяснить очевидное, но необъяснимое. Мне оставалось только договориться с самим собой: либо я по-прежнему нахожусь в психушке, и тогда бояться, в общем-то, уже нечего, кроме доберманов; либо мозг – рудиментарный орган, инструмент с ограниченным набором функций, которым надо пользоваться как можно реже, главным образом при подсчете бабок.

Появились веские аргументы в пользу второго варианта: я разглядел внутри бутылки кошачью голову, поворачивавшуюся в сторону вертолета, как чувствительный элемент головки самонаведения. Из перерезанной шеи тянулись вниз темные жгуты, погруженные в зеленый огонь.

Я понял, что произойдет через несколько секунд. Какая-то сила вышвырнула меня из кухни раньше, чем я успел посоветоваться со своим малоэффективным серым веществом. Я опередил даже автоматную очередь. Что поделаешь – инстинкты. (Так выразился мой папаша, когда я сообщил ему лет двадцать назад, что одна из моих одноклассниц беременна. Я, правда, не уточнил, от кого именно, в противном случае предок мог растерять все свое хладнокровие…)

Пол в коридоре был усеян бутылками, в том числе битыми, и я проскакал по ним, проявляя чудеса ловкости. Снаружи что-то громыхнуло; гул турбин сменился надсадным захлебывающимся ревом. Я догадывался, что это означает. Зенитно-ракетный комплекс дядюшки Фариа не сплоховал, однако радоваться было рано. У кого-то появилась проблема, которая могла стать и моей, если мне не удастся отбежать достаточно далеко. Я слетел по лестнице почти так же быстро, как свободно падающее тело.

Второй этаж…

Наступила тишина. Прямо-таки «ревущая тишина»! Эту закладывающую уши тишину прорезал зловещий шелест вращающихся винтов. Мясорубка останавливалась, а вместе с нею останавливалась и жизнь.

Первый этаж…

Здесь царила почти полная темнота. Я имел все шансы сделаться перед смертью инвалидом, но не придавал этому ни малейшего значения.

Сильнейшее сотрясение застало меня на нижних ступенях лестницы. Удар последовал будто из-под земли, но как раз с землей все было в порядке. Я чуть не свалился в обитель слизняков, однако удержался, вцепившись в перила. Потом и перила предательски зашатались…

Я слышал скрежет – тонкий страшный звук сминающегося металла. Почему-то мне показалось, что трещат чьи-то кости.

Я пулей вылетел из подъезда и, обернувшись, не увидел вертолета. Он целиком поместился ВНУТРИ здания.

Еще через мгновение стена раскололась с тихим звуком «крак!»; из окон выстрелили струи дыма, пыли и кирпичной крошки. Над третьим этажом вспух черно-багровый гриб. Дом разломился, как картонная коробка. Меня обдало горячей волной с примесью мельчайших частиц металла. И все потонуло в сверхплотном облаке, которое жадно глотало падавший с неба скупой черный дождь…

Часть пятая Андрогин

43

Когда в голове и вокруг головы прояснилось, оказалось, что я стою на четвереньках посреди улицы, а это, согласитесь, поза бесперспективная и даже немного унизительная. От Веркиного дворца с висячими садами конопли остались только дымящиеся развалины, а от вертолета – куски обшивки. Все остальное было погребено под рухнувшими стенами.

Тем не менее я понял, что и теперь отдохнуть не удастся. В конце улицы показались тачки, поблескивавшие оскаленными зубами своих радиаторных решеток (особенно злобно в этом смысле выглядел передний «чероки»). Почти наверняка то была наземная команда загонщиков, потому что менты обычно не отличаются подобной оперативностью. В любом случае Фариа не ошибся насчет того, что придется побегать.

Для меня это упражнение привычное и многократно отработанное. В чересчур свободных «кирзах» я бежал несколько медленнее, чем Карл Льюис на предпоследней Олимпиаде, зато мне было где спрятаться. Через двадцать метров я нырнул в какой-то захламленный дворик и перелез через низкий забор, использовав в качестве подставки собачью конуру. Не знаю, какой черт дернул меня посмотреть на небо, но я увидел там бесцельно порхающую птицу – серый призрак на фоне чуть более темных облаков. Лети, голубь сизокрылый, лети куда угодно, только не за мной…

У этих маньяков из «Маканды» наверняка хватило ума оцепить весь район, поэтому я не обольщался. Рано или поздно мне придется выйти из трущоб, и хорошо бы сделать это ближайшим вечером – у меня уже сводило желудок от голода. Впрочем, ощущения были неоднозначные: тошнота, колики, какое-то набухание внизу живота, короткие вспышки резкой боли… Может, вообще все напрасно, и я сдохну скоро от уникальной разновидности кишечной инфекции? О больнице я не смел и думать – попасть туда было равносильно самоубийству. Волку – волчья судьба. И собачий конец. Так что беги, волчара, беги. Подальше от всех, в самую мрачную чащу, – пока не закончилась облава.

По этому поводу уважаемый мною Э.Л. Мастерс, чью книгу я четыре года хранил в больничной тумбочке, высказался несколько иначе – разродился изящной эпитафией, которую я с беззастенчивостью и наглостью душевнобольного украл для своего неизящного повествования (понимайте как эпиграф):

В сущности, не случайно мастер,

Высекая мне голубя в изголовье,

Сделал его похожим на курицу.

Ибо что есть вся наша жизнь?

Вылупился, побегай по двору,

Пока тебе не отрубят голову.

Разве что у человека ум ангела –

О топоре он знает с первого дня!^[37]

«Ум ангела»! Ну и претензия! Во-первых, что бы это значило? Во-вторых, хорошо это или плохо?..

Бэм-с! Повернув за угол, я врезался в разоренную и поваленную набок телефонную будку. Говорил же: надо поменьше думать и повнимательнее смотреть. Впитывать миазмы большой помойки, которая зовется городом; следить за уродливыми тенями, крадущимися в отдалении; ловить немузыкальное эхо. И тогда все будет хорошо – до самой смерти.

Я попал в переулок, посреди которого торчала старая водокачка – черный обелиск из полузабытого сна, пограничный столб зловещей страны. Я инстинктивно подался в другом направлении, оставив темный знак за спиной. Сколько заброшенных двориков, сколько печатей индивидуализма, сколько мертвых судеб, законсервированных в ставших ненужными предметах!

Искалеченный детский велосипед – напоминание о трагедии пятнадцатилетней давности. Пронизанная солнцем акварель в сломанной рамке – глоток лета посреди бесприютной осени. Горшки, полные перегноя. Надпись на заборе – короткое предложение, заключившее в себе раздавленную страсть. Втоптанные в землю клавиши аккордеона – как выбитые зубы. И деревья, которые все-таки дождутся весны…

В некоторых предметах до сих пор гнездилось зло; другие были словно взяты из старого рваного фильма о счастливой любви, уютном доме, доброй семье. Но почему-то добро всегда принадлежало прошлому, а зло – будущему. О добром можно лишь вспоминать с печалью; зла нужно опасаться… и ждать его прихода.

Я и ждал. Поэтому не расслаблялся. Предполагалось прочесывание территории вооруженным отрядом «Маканды» численностью от десяти до пятидесяти человек. Поглубже забиться в какой-нибудь погреб я посчитал глуповатым, очевидным и потому самоубийственным вариантом; хотелось оставить себе пространство для маневра. Продержаться семь-восемь часов до темноты – задача трудная, но выполнимая. Просто еще одна слишком долгая игра в прятки; надо только вспомнить детство и, по возможности, впасть в него, чтобы страх не так сильно сушил глотку.

Я спрятался, как мне показалось, в самую глухую часть трущоб, где охотнички могли перемещаться только на своих двоих. Или… четырех? Я осознал, что уже некоторое время слышу отдаленный собачий лай. И похолодел. Никто и ничто не могло помешать Виктору привезти сюда целую свору.

Все-таки в нас есть что-то от травоядных животных. Перспектива получить пулю в голову неприятна нам гораздо менее, чем угроза быть растерзанным псами или другими клыкастыми тварями. Я принялся поспешно отдирать кол от покосившегося забора, потом заметил кое-что получше – обрезок дюймовой водопроводной трубы длиной около метра. Жалкое оружие. Слабое утешение…

Вспомнился тот мир, в котором убили Клейна. Моя предпоследняя реальность. Или сон? Какая разница, если реальными были жизнь и смерть? Пустыня, Лиарет, трупы, стаи диких собак, бой с неверными, возвращение в пустой лагерь… ТАМ, по крайней мере, у меня было оружие и был «призрак». А также союзник, водивший своих смертельно опасных тварей на приступ. Только благодаря ему я уцелел тогда.

Сейчас, здесь, в родном городишке, помощи ждать было неоткуда. «Обложили меня, обложили», как пел Владимир Семенович, земля ему пухом…

Теперь я старался двигаться исключительно по лужам и с угасающей надеждой поглядывал на провалившиеся крыши. Жаль, но Карлссона из меня не выйдет.

Наконец я забрался в крепкий с виду домишко, чтобы передохнуть и поберечь ноги, стертые чуть ли не до костей. В единственной комнате из предметов обстановки сохранились только железная кровать, столешница с матерной резьбой по дереву и довоенный радиоприемник с выжженными потрохами.

Кровать показалась мне слишком казенной, поэтому я сел на радиоприемник. Антиквариат выдержал, хотя и жалобно скрипнул. С него как раз просматривался дворик через низкое окно, а сам я оставался в глубокой тени.

И медленно падал дождь…

* * *

Я сидел, обреченно сгорбившись, копил силы и прислушивался к приближающемуся лаю. Обычно ищейки, занятые делом, не лают. Виктор на психику давит? Тут он явно перестарался – я и без того был раздавлен одиночеством и страхом, и теперь любая дополнительная нагрузка была для меня все равно что гирьки аптекарских весов поверх стотонного пресса.

По моим подсчетам оставалось шесть-семь часов до наступления темноты. Слишком много, чтобы пронесло. От нечего делать я вспоминал уроки Фариа – те три, которые он успел мне преподать. «Мертвое возвращается к жизни». «Опыт фиктивного бессмертия». «Концентрация». Сейчас я не видел пользы ни в одном из них…

Что-то тихо зашипело возле моих ног. От этого знакомого звука меня передернуло. Я бросил быстрый взгляд вниз.

Шкала радиоприемника тускло светилась. Шипение доносилось из пробитых динамиков.

Я вытер внезапно выступивший на лбу пот и специально заглянул в деревянный ящик, открытый сзади. Внутри него не осталось ни одной целой лампы, не говоря уже о сетевом шнуре. Шасси было покрыто бархатистыми вуалями пыли.

И все же эта штука работала. Переключатель диапазонов стоял на девятнадцати метрах, а нитка указателя пересекала надпись «Берлин». Зеленый глазок на передней панели мигнул и засиял ярче.

После блуждающих по телу «жучков» и бутылок типа «земля-воздух» удивляться такой мелочи, как работающий без питания и ламп радиоприемник, было бы смешно. Я и не удивился, а только подумал: «Зачем?». Мое серое вещество все еще протестовало против абсурдности происходящего, но где-то в самой глубине бессловесной «души» мое истинное «я» уже не задавало глупых вопросов.

44

Голоса…

Оказывается, я ждал их появления. И шипение вскоре стало нечеловеческой музыкой, сопровождавшей пророческий шепот…

Музыка дикой природы; тихая песня обитаемой планеты; волны, медленно разрушающие жизнь…

Сквозь свист и треск атмосферных разрядов прорезалась какая-то станция. Может быть, и Берлинская, но в это верилось с трудом. Оперный тенорок скорбел о чем-то под вздохи оркестра.

Я покрутил ручку настройки. Бесполезно. Нитка не двигалась. В эфире ничего не изменилось. Пришлось дослушать евнухоида до конца, стараясь не поддаться возможному очарованию. Я подозревал, что меня пытаются достать с помощью некоего акустического кода, замаскированного другими звуками. Чего же я ждал? Да просто не было сил искать новое укрытие. На всякий случай я стукнул по передней панели обрезком трубы. Шкала треснула и погасла, но глазок сиял так же ядовито. Звуковой фон остался прежним.

Зато я вдруг вульгарно вспотел, оказавшись на островке жары посреди промозглого осеннего дня. Это был болезненный жар – как выдох из зараженных легких. Тропическое влажное тепло – расслабляющее, гноящее раны, – подступало со всех сторон; в почти пустом доме запахло нездешней зеленью и плотоядными цветами…

Оркестр с тонущего «Титаника» некоторое время звучал сквозь толщу воды и наконец захлебнулся. После этого тенор потерянно блуждал в пустоте, пока не забрел в оркестровую яму, наполнившуюся нечеловеческими голосами. Здесь он нашел новых аккомпаниаторов. Тоскливую арию сопровождал лай собак, козлиное блеяние, хохот гиен, прощальные крики чаек, трубный рев слона в охоте. Животные звуки сливались в музыкальные темы; это была самая странная и самая сложная аранжировка, которую я когда-либо слышал.

Я сидел, обливаясь потом, глядел на серый пейзаж за окном, нарисованный разведенной тушью, и не возражал бы, если бы концерт продолжался до самого вечера. Жару я всегда переносил легче, чем холод. Трезвый умишко намертво вцепился в реальность, будто паук – в им же самим сотканную паутину. Какой-то другой мир начинался совсем рядом – за ближайшим углом, может быть, даже за покосившейся дверью или под крышкой погреба, – но я не впустил его, отказавшись от соблазна, и не позволил себе оттолкнуться от берега, по которому бродила добродушная смерть.

Это не было благоразумием в общепринятом смысле слова; моя осторожность явилась следствием безраздельной власти страха и трусости дикаря, державшегося за свои фетиши. Вместо уроков Фариа я на собственной шкуре прочувствовал горький урок масона: всякий новый «сон» хуже предыдущего. А я к тому же не знал, от кого исходит эманация, кто бросил подачку и что в ней – подслащенный яд или очередная отсрочка…

Я открыл глаза и только теперь осознал, что «видел» комнату и улицу за окном на внутренней стороне век. Значит, на этот раз я уцелел, хотя пропасть сновидений была очень близко. Я находился на самом краю. И отверг очередное странствие через запредельность, которое начиналсь с легчайшего смещения. Раньше я мог совершить нечто подобное только при помощи леденца Клейна. Минуту назад я остановился на пороге и не вошел в отворившуюся дверь. Кто я после этого – кретин-самоубийца или повзрослевший щенок? Время покажет.

Тень мелькнула снаружи – двуногая и одинокая. Я поздравил себя с тем, что не утратил бдительности. Правда, отступать было поздновато. Я вскочил и зашатался на ватных ногах. Из приемника доносилась неаполитанская песня. Что бы это значило?

Фигура приближалась; подошвы громко шлепали по грязи. Гость шел не скрываясь – тем хуже для него. Или для нее. Я не исключал того, что Зайке нашлась достойная замена.

Я доковылял до стены и встал так, чтобы оказаться за дверью, когда та откроется. Все снова было простым и понятным. Число пространственных измерений сократилось до трех; параллельные прямые не пересекались; дважды два равнялось четырем; сердце билось учащенно, вырабатывая свой жалкий ресурс. Я держал трубу на уровне груди, равно готовый к появлению из-за двери головы или руки с оружием…

* * *

…Человека спасло то, что он вошел летящей походкой пьяного. Сразу же стало ясно, что это далеко не охотник. Прикончить его можно было и голыми руками. Лицо, которое я успел рассмотреть даже в полутьме, показалось мне крайне изможденным. Обгоревшая кожа была покрыта пятнами пигмента; местами поверхностный слой превратился в лохмотья. Парень выглядел больным, затравленным, умирающим от жажды, словно недавно пересек Сахару. Черт возьми, он выглядел хуже, чем я, а это что-нибудь да значит! Гораздо, гораздо хуже.

Незнакомец обвел комнату выпученными слезящимися глазами с окровавленными белками. Меня он в темноте не заметил. Его зрачки были сужены, как будто он вошел сюда с яркого света.

На несколько секунд его взгляд остановился на радиоприемнике, бормотавшем по-итальянски. Что-то отразилось на облезшем лице. Изумление? Нет, живые трупы уже ничему не изумляются.

С потрескавшихся губ гостя сорвалось всего два слова: «Porca Madonna!» Он сделал еще два шага на подкашивающихся ногах и с размаху рухнул на ржавую кровать. Сетка взвизгнула, приняв иссушенное тело, и закачала его, словно заботливая мамаша. Напрасные хлопоты – парню требовался не сон, а реанимационная бригада. Он остался лежать лицом вниз, свесив разбухший язык между пружинами. Он разбил губы и нос о проволоку, но крови не было.

Тем временем я терзался сложной моральной дилеммой и склонялся к тому, чтобы бежать отсюда поскорее и подальше. Я не сиделка и не поп, в чью компетенцию входило бы отпущение грехов. Несчастный клоун был приманкой – об этом говорили все внешние признаки. Если он смылся с театральной постановки, то явно забыл переодеться. На нем была белая (по замыслу) рубашка с кружевным воротником, какие-то лиловые панталоны с гульфиком и подвязками и рваные чулки. Весь этот маскарад дополняли туфли с огромными пряжками. Натуральный Андреа Кавальканти из любимой книжки детства.

Ловля на живца – не самый гуманный вид охоты, и я был бы последним идиотом, если бы дал себя провести. Высушенный солнцем парень выглядел так нелепо и неуместно, будто он с луны свалился. В этом он вполне мог бы посоревноваться с зелеными человечками. Пришелец в полном смысле слова. Существо не от мира сего.

Однако было в нем еще кое-что. Хорошо знакомый мне «запах» жертвы (от меня самого разило тем же). Беззвучный зов союзника, дошедший сюда с затерянной планеты беспамятства, – может быть, угасающий ритм мозга…

Когда-то Клейн сказал мне: «Не откликнуться на просьбу о помощи – настоящий, смертельный грех», а Клейн был далеко не альтруист.

Я до сих пор не знаю, что такое грех, зато прекрасно понимаю, что значит остаться один на один с этим дерьмовым миром. Доверившись своей интуиции, я склонился над кроватью – но парню, похоже, было уже все равно. Он испустил дух несколько секунд назад.

Я перевернул его на спину – он оказался легким, как ребенок. Или как старый морфинист, если уж на то пошло. Из-под воротника рубашки вывалился висевший на шее католический крест. Подбородок и потрепанные кружева были испачканы в свежей грязи – по-моему, совсем недавно бедняга пытался напиться прямо из лужи.

Тело могло бы принадлежать еще молодому человеку, но лицо превратилось в маску, лишенную возраста. Без щетины оно напоминало бы сморщенное личико младенца; со щетиной смахивало на морду плохо выбритого шимпанзе. Волосы, когда-то длинные, были неровно обрезаны не очень острым предметом. На руках вздулись стеклянные вены…

За моей спиной раздался смех.

В такие моменты яйца сжимаются в твердые миниатюрные шарики, и мужик становится бесполым, как всякое насмерть перепуганное животное. Я даже не пытался дергаться или делать хорошую мину при плохой игре.

Смешок латиноса заставил меня поежиться. Словно кто-то провел наждаком по позвоночнику…

Финиш?

Еще нет.

Я обернулся и выплюнул воздух – вся слюна пересохла.

Радиоприемник подмигивал мне своим единственным змеиным глазом. Эфир наполнялся шипением и смехом. Волны, не имевшие ничего общего с электромагнитными, разносили последние новости для обреченных.

– Уже скоро, амиго, – прошептал голос латиноса. Будто сухой песок просыпался на сковородку.

Значит, «уже скоро»? По правде говоря, я и сам это чувствовал.

На всякий случай я обыскал еще теплого мертвеца, но не нашел оружия, а его рубашка была мне маловата. Зато что-то твердое прощупывалось под матерчатым поясом. Размотав эту трехметровую тряпку, я обнаружил портсигар – тяжелый, серебряный, с вензелями и вычурной латинской надписью. От сигареты я бы не отказался, однако в портсигаре осталась лишь щепотка желтоватого порошка. Я не аптекарь и не эксперт по наркоте, но порошок весьма смахивал на морфин. Вот он – профессиональный риск! Если несчастный итальяшка «перемещался» по рецептам старика Клейна, то на сей раз его занесло слишком далеко от дома…

Я сунул портсигар в карман пальто и снял с мертвеца крест. Ему он уже не понадобится, а мне бы не помешало заступничество его Мадонны (это была версия для моей усыхающей совести, а на самом деле я рассчитывал не столько на Мадонну, сколько на проклятые хрустящие бумажки, которые, как известно, чистыми просто не бывают).

Больше ничто меня здесь не удерживало. Руководствуясь библейским предписанием («пусть мертвые хоронят своих мертвецов»), я решил срочно сменить квартиру. Приемник провожал меня мстительным шипением – перед тем, как снова издох и превратился в рухлядь, не подлежащую ремонту.

* * *

…Снаружи мне стало чуть полегче. Под душем, брызгавшим из ближайшей тучи, я немного поостыл. Холод пятидесятой параллели, который царил на удаляющемся от солнца шарике, вымораживал кровь, пот и слезы. А также всевозможную блажь из разжиженных мозгов. Странный гость остался в прошлом, то есть в области не очень достоверных воспоминаний. Помер, обкраденный одноглазым смертником. Бесславный конец, что и говорить. Но, как поется в песне, «нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели». Интересно только, кто будет следующим?

Облава продолжалась. Я сунулся было в переулок и тут же прижался к стене в легкой панике, завидев парочку доберманов – на этот раз настоящих четвероногих ищеек. Те бодренько галопировали навстречу – в восторге от собственного профессионализма. Их поощряли три мускулистые личности в кожаных куртках, вооруженные пушками, которые казались в их лапах игрушечными. Но явно не водяными пистолетами.

У меня осталось всего несколько минут форы.

45

Я нырнул в проходной дворик. Спрятаться в нем было так же трудно, как в прямой кишке. Слева и справа тянулись глухие кирпичные стены – обстановочка, вполне подходящая для расстрела. Клоаку затопила непролазная грязь, однако я все же успешно преодолел двадцатиметровую полосу знаменитого украинского чернозема, славящегося своей питательностью и разбавленного водой до консистенции жидкой сметаны, а на другом берегу меня ожидал сюрприз. Вернее, даже призовая игра. К тому моменту я был сыт играми по горло, но эта была не из тех, от которых можно отказаться.

Дворик выходил на небольшую площадь. Дома столпились вокруг, словно старухи, выжившие из ума и собравшиеся вместе, но забывшие зачем. Одна из старушенций была размалевана, как проститутка, и сразу приковывала к себе взгляд. Яркий красный рот двери выделялся на полинялом лице; во рту виднелись выщербленные зубы ступенек. На каменных щеках темнели татуировки граффити и пятна нитроэмалевых румян. Пустые глаза окон были подведены непроницаемыми тенями копоти. На изъеденный оспой лоб спадали выбеленные кислотными дождями завитушки, составлявшие вывеску: «Кафе «Последний шанс»«.

«Последний шанс» – в моем положении это звучало совсем неплохо. С тайной надеждой и нескрываемой насмешкой. Первой мыслью была мысль о Фариа, которого я помянул незлым тихим словом. Мы были поистине смешным тандемом: садист-эксцентрик и осел, послушно бегающий за морковкой. Правда, морковка того стоила. Ослику очень хотелось жить…

Я промерял площадь черным циркулем, уже не очень заботясь о маскировке. Во всяком кафе имеется как минимум два выхода – это я усвоил еще в юности, когда кого-нибудь из наших заставала врасплох конкурирующая группа малолеток.

Какой-то шутник-западник старательно вывел углем на стене рядом с дверью: «Last Chance Saloon». Видимо, для затруднившихся англоязычных туристов. Вблизи цвет двери оказался неестественно насыщенным, и еще она пахла той самой жидкостью, несколько литров которой содержится в каждом из нас.

Из-за двери доносилась музыка. Честный ритм-энд-блюз, как в любой уважающей себя пивнухе к западу от Ла-Манша, но я-то считал, что нахожусь немного восточнее. Окна были забиты изнутри обугленными досками. Сквозь щели просачивался мистический оранжевый свет.

Я пошелестел в кармане своими бумажками. Платежеспособность, хоть и ограниченная, придавала смелости. Бежать все равно было некуда. Я вошел.

С этого момента одна нелепость громоздилась на другую.

* * *

Три ступеньки вели вверх, затем сразу же начиналась лестница вниз. Длинная, заплеванная и усеянная сигаретными «бычками». По мере спуска слева и справа открывались провалы в стенах. Далекие рыдающие голоса звали на помощь из первозданной темноты, – но я не сворачивал, втянув голову в плечи. Визжали дети и оргазмически постанывали их мамульки. Адское местечко. Похоже, не я один обманулся вывеской. В здешних подвалах булькала преисподняя.

Скрежет электрогитары привел меня к двери, из-под которой просачивался табачный дымок. Распахнув ее, я оказался в атмосфере пьяного угара, приглушенного базара, оцепенелого кайфа. В сизом тумане едва прорисовывалось огромное помещение хитроумной конфигурации, разделенное тонкими перегородками на стойла и освещенное керосиновыми лампами.

В каждом «кабинете» расслаблялось по два-три-четыре клиента. На невзрачной сцене топтались продавшие душу рок-н-роллу. Играла группа, которую я мог вообразить себе с большим трудом. Кит Мун потрясал щеками и барабанными мембранами, Сид Вишез ковырял в басу, Бон Скотт перфорировал девственные плевы своих голосовых связок, на гитаре лабал мистер Брайан Джонс^[38] (или же его идеальный двойник). Все «мертвецы» выглядели достаточно здоровенькими, чтобы протянуть еще лет по тридцать.

Я медленно двигался по извилистому проходу. В поле зрения не было никаких официантов и ничего хотя бы отдаленно похожего на стойку бара. Я обманывал себя, думая, что ищу заднюю дверь. На самом деле я просто охренел от избытка впечатлений.

Проекция воспоминаний: беспредел в музее восковых фигур. Лихорадка субботним вечером. Оказалось, в аду тоже бывают уик-энды, когда здешняя публика пускается в загул.

Среди множества незнакомых лиц попадались и знакомые – главным образом по фотографиям. Я бы сказал: «сновидчески-знакомые». Никто не удивился моему появлению, и никто не обратил на меня внимания, несмотря на то, что я все еще держал в руке обрезок трубы…

Гаршин и Башлачев беседовали о чем-то за бутылкой дешевого портвейна. Вероятно, о том, каковы они – полеты во сне и наяву. Серж Гинзбур, носатый щетинистый урод и аморал, жадно курил сигарету за сигаретой. Перед ним дымился целый вулкан из окурков, под которым была погребена пепельница. Из-за дыма я не сразу разглядел Норму Бейкер, устроившуюся рядом. Элвис обжирался в углу – одинокий и душераздирающе печальный толстяк с неподвижным взглядом. Кетчуп капал на его парчовый пиджак. Высоцкий и Мотрич – оба изрядно поддатые – пытались привести в чувство остекленевшего Фицджеральда. Эдгар По с отсутствующим видом пережевывал бифштекс в обществе холодной снежной королевы Нико. Ее обнаженные плечи и руки были покрыты гусиной кожей. Уильям Берроуз, похожий на доисторическую черепаху, сидел, приспустив на глаза пергаментные веки. Он был безучастен, изможден и самодостаточен. Слишком стар для рок-н-ролла. Суперстар.

Музыка завершилась разрушительным крещендо. Мун развалил ударную установку, забросил палочки подальше и потащился к свободному столику в обнимку с Джонсом и Скоттом. Но от того, что Бон заткнулся, тише не стало. Напротив, надвигался ураган звуков: обрывки песен и стихов, предсмертных криков и пьяной болтовни. Эхо звенело внутри моего черепа…

Правое крыло закончилось тупиком. Ноги сами принесли меня сюда. В тупике стоял музыкальный автомат непостижимой конструкции. В его средней части безошибочно угадывался старый знакомый – радиоприемник из домика, в котором теперь лежал труп странника, слегка проколовшегося с эпохой. К нему (я имею в виду радиоприемник) приделали прозрачный ящик с кнопочным пультом и щелью для монет. Правда, внутри ящика не было пластинок – только густо переплетенные тонкие провода. При ближайшем рассмотрении становилось ясно, что это не провода, а человеческие волосы. Среди волос попадались и прямые светлые, и вьющиеся каштановые, и локоны негроидов.

Автомат извергал из себя какофоническую смесь казацкого хора, шотландской волынки и африканских барабанов. На пульте под каждой кнопкой была небрежно наклеена бумажка с надписью. Я поводил глазом. То были необычные надписи – по большей части имена. Иногда фамилии. Иногда просто набор слов, вряд ли подходящий даже для названия песни. Возле наипоследнейшей кнопки было нацарапано: «Макс». Конечно же, я нажал на нее с детски-невинным желанием узнать, что случится.

Не случилось ничего скоропостижного. Хоры и барабаны утонули в звоне стаканов. Над одной из перегородок затрясся светлый чуб хулигана Есенина, метавшего в кого-то казенную посуду. Музыкальный ящик похрипел и покашлял, потом спросил голосом Фариа: «Хочешь вставиться?» Хочу, хочу, только выведи меня отсюда! Так как новых указаний не последовало, я решил действовать на свой страх и риск.

Я побрел обратно, уворачиваясь от летающих тарелок, и попал в левое крыло. Здесь играли в покер, деберц и очко. Словом, организовались кружки по интересам. Мне стало любопытно, где завсегдатаи берут курево и бухло. Осенило: может быть, приносят с собой? Курить хотелось почти нестерпимо. Этого канцерогенного удовольствия я был лишен… страшно подумать, сколько времени! Стрельнуть сигарету как-то не приходило в голову – все равно что в театре лезть на сцену и приставать к актерам.

Странно, но в этом месте, полном призраков, я почувствовал себя в относительной безопасности. Мимо, пошатываясь, прошел Джек Керуак. От него за метр разило водкой. Потом я наткнулся взглядом на зловещего и будто окаменевшего японца, облаченного в военный мундир. Желтолицый изображал изваяние в обществе гейши. Когда я увидел рукоять самурайского меча, до меня дошло, что это Юкио Мисима.

Мертвецы, вырвавшиеся на волю из могильника памяти, казались более реальными, чем преследователи, оставшиеся снаружи. Я ускользнул в другой временной слой, задержался на пешеходном островке посреди бешено несущегося потока сознания. Обманул природу? Ничего подобного.

Раздвинув несколько плотных портьер, поглощавших звуки, я очутился в натуральной курильне, где народ приводил себя в психическое равновесие после трудовых будней. В одном из отделений я сразу же углядел Фариа своим единственным глазом. Тот как раз передавал трубку Олдосу Хаксли, а рядом с ним полулежал бородатый мужик в белой майке. Покопавшись в памяти, я определил, что мужика зовут Джерри Гарсия. Готовила трубки – кто бы вы думали? – правильно: Верка-Беатриче.

46

Завидев меня, Фариа вяло сделал ручкой. Мне приглашение и не требовалось. Я подошел и плюхнулся на циновку – уставший, как собака, и вялый, как вареные спагетти. Кусок трубы я зашвырнул подальше – появилось предчувствие, что он мне больше не понадобится.

Фариа, по-моему, еще не затягивался. Он отечески похлопал меня по плечу и посоветовал:

– Расслабься!

Обстановка вроде бы действительно к тому располагала. В полутьме ненавязчиво и тепло поблескивала бронза восточной посуды. Курились благовония. Тихо позванивали колокольчики, оттенявшие глубокое и объединяющее человеческое молчание.

Сомневался я недолго. Старик с его советами был ненадежен, как дырявый презерватив; с другой стороны, я остался безоружным, едва ворочал языком от переутомления и не имел ничего против того, чтобы найти под кайфом вечный покой. Забыться и заснуть. Кажется, о том же просил и Михаил Юрьевич, наверняка кутивший где-нибудь поблизости…

Собственно говоря, моего согласия никто и не спрашивал. Верка сосредоточенно готовила трубку. Ее грязные пальцы оказались неожиданно ловкими. Я зачарованно смотрел на эту опиумную фею из подворотни, прописавшую мне последнее лекарство.

Она зажгла в бронзовой жаровне таблетку сухого спирта. Ее лицо, освещенное голубоватым пламенем, показалось мне не таким уродливым, как прежде, и даже немного помолодевшим. Шарик опиума равномерно вращался, наколотый на стальную иглу, и был похож на планету, опаленную космическим огнем. Незнакомый запах обтекал ноздри – вкрадчивый, будто сон…

Хаксли, отдыхавший от мескалина, затягивался глубоко и долго. Гарсия смотрел мимо меня в пустоту. Деликатнейшая публика; приятнейшие собеседники в моей жизни…

Верка протянула мне бамбуковую трубку. На дне металлической чашечки пузырилась капля размягченного опиума, похожая на мигающий глаз крохотного существа. Мне предстояло высосать этот глаз. Обменяться силой и грезами с растительным миром. Слиться с ним в симбиозе. Упасть на запретный луг. Ощутить тайную жизнь хлорофилла. Услышать шепот своих листьев и корней. Увидеть скрытое за волшебной дверью. Самому выйти за дверь. Кажется, о чем-то подобном бубнил и Фариа над правым ухом. Урок четвертый, если я правильно понял.

Прежде я никогда не курил опиум, а теперь не уверен в том, что это был опиум (как будто я вообще уверен в том, что встреча покойников в кафе «Последний шанс» происходила на самом деле!). Я затянулся, чтобы все поскорее закончилось. Потом, кажется, была вторая трубка, третья. На каждую мне требовалось несколько затяжек…

Передо мной плавали мыльные пузыри, наполненные человеческим эгоизмом. У пузырей были имена – эфемерные сочетания вибраций. В пустоте они не затухали, а накладывались друг на друга, теряя всякую индивидуальность. Сталкиваясь, пузыри лопались или объединялись в чудовищные гроздья, опускавшиеся во тьму…

Безразличие…

Отсутствие физических соприкосновений…

Я распадался на клетки.

Голем рассыпался на песчинки.

Сознание отделилось, расколовшись на одномерные фрагменты: мультимиллионер, монах, сумасшедший… Этапы большого пути… Я вдруг обнаружил своих потерянных близнецов-призраков. Мы по-прежнему находились в разных мирах, и нас связывали друг с другом блуждающие поезда фантазий. Каждый «вагон» был застывшим слепком неуловимого образа, летящим из прошлого в будущее. В промежутках между ними времени не существовало вовсе.

* * *

…Не знаю, сколько минут или часов я убил таким способом, дожидаясь желанного спасения. Ветер перемен носил мою пыль по пустынным закоулкам древних вымерших городов. Когда я в очередной раз ускользнул от воронки жадно сосущего универсального пылесоса под названием смерть, оказалось, что Фариа все еще читает лекцию для моих неслышащих ушей.

«…Свобода – главная добродетель, из которой проистекают все остальные. Свободный не может причинить зло, потому что чужое страдание связывает и отягощает сильнее, чем кандалы. Свободный не может ненавидеть. Собственная ненависть сделает его рабом страсти…»

Я не возражал. Более того, я хотел быть свободным. Для начала – избавиться от назойливой опеки ищеек из «Маканды». С ненавистью разберемся потом.

Ангелы плевали с небес; по пути к Земле их слюна превращалась в коричневую смолу; из этой смолы была снова воздвигнута курильня – словно замок из мокрого песка…

Я сидел в окружении бесцветных фигур, заключенных вдушном пространстве между тяжелыми портьерами. Надо мной был прозрачный потолок – несколько слоев стекла или слюдяные пласты, которые отделяли размякшую плоть от хмурого неба. Потолок был усеян множеством черных силуэтов. Грачи, нахохлившись, мокли под моросящим дождем.

«…Свободный, как птица…» – прошептал Фариа где-то рядом.

Скорее всего, за спиной, снова объединившись с моей «смертью». Гарсия, сидевший напротив, улыбался своему солнцу, которого не видел никто другой. Хаксли не было. То есть на его месте по-прежнему находилась оболочка – все как положено: костяк из кальция, обросший мышцами и мясом, – но сам Хаксли давно отсутствовал. Он залетел далеко, намного дальше, чем я мог себе представить.

Пустое и неблагодарное это занятие – пытаться рационально интерпретировать иррациональные события. Особенно для того, кто превратился в монстра с отсеченными органами чувств.

Мне тоже пора было отправляться в путь – в виде белковой колонии, стаи черных грачей. Десятки птиц составляли мою пятнистую тень, отброшенную за пределы здравого смысла. Каждая заводная игрушка приводилась в движение одним и тем же «анхом».

Я снова был бестелесен и по старой привычке искал поблизости свой труп. Напрасно: сгустки, слепленные из клеток моего тела и примитивных молекул искусственных тканей уже падали в обильно менструирующую каверну неба. Они свободно ориентировались в магнитном поле планеты. И начался их полет, инспирированный детским кошмаром…

* * *

Птицы были голодны. Они никогда и не знали сытости. Они питались отбросами, скапливавшимися среди невероятного нагромождения человеческих гнезд, но подавляющая часть еды доставалась многочисленным и более проворным воробьям, а остальное прореживали бродячие четвероногие, с которыми грачи пребывали в состоянии извечной войны. То была война без жертв. Привилегию убивать природа чаще предоставляла голоду. И еще людям – почти всегда недоношенным детенышам двуногих. Но не в этот раз.

Охотники были нормально доношены и вдоволь насосались волчьего молока. Их чутье не притупила даже вакханалия внутри «Последнего шанса»…

«Я» поднимался вверх компактной стаей. Только одно могло показаться в ней необычным: все птицы взмахивали крыльями абсолютно синхронно.

Плотность органики была ничтожной. Солнце просвечивало бы сквозь нее, как сквозь любую ветхую драпировку, однако в тот день солнце пряталось за облаками. «Грачей» опутывала и поддерживала в воздухе невидимая сеть интенсивно вибрирующего сознания.

Темная искореженная земля уходила вниз; дома кренились и соскальзывали за вогнутый горизонт. Все было черно-белым – даже капли крови на перьях. Сами по себе тусклые вспышки впечатлили меня не больше, чем, например, звезды, если бы те внезапно появились в разрывах туч. Правда, звуки, сопровождавшие уколы света, оказались ошеломляющими – они заставляли сгустки плоти хаотически колебаться.

Некоторые птицы, кувыркаясь, устремились вниз. Других сдуло за реку ветром панического ужаса. «Я» не чувствовал боли; вообще ничего не чувствовал. Произошло некое сокращение тени, усекновение живого пятна; наступали сумерки – следствие безжизненной геометрии и механического перемещения источников света…

Таким вот образом одурманенное великовозрастное дитя летало в полном смысле слова. Может быть, это означало, что оно растет, хотя расти дальше вроде бы некуда.

Но до чего же трудно порхать под дождем! Мокрая простыня опускалась с небес, облепив мои крылья. Завидев темный остров в море городских огней, грачи посыпались вниз, объединяясь в рваный силуэт и превращаясь в части человеческого тела, спеленутого одеждой.

47

Я лежал во дворе Музея природоведения в обнимку с каменной крокодилихой. Эти подробности, конечно, выяснились потом, а вначале я просто очумело водил головой влево-вправо, пытаясь понять, что происходит.

Долгое время ничего не происходило. Глаз мало что различал в кромешной тьме. Мой раздутый живот упирался в ледяную каменную глыбу, которая с равной вероятностью могла быть поверженным идолом с острова Пасхи или же статуей известного всему миру массовика-затейника, отдыхающего в Мавзолее. Впрочем, для острова Пасхи было холодновато. Темное четырехэтажное здание нависало надо мной, как надгробная плита, а вокруг в трауре пускали слезу кусты и деревья.

После отступившего «сна» осталась ломота в суставах и чертовски неприятное ощущение проницаемости кожи. Сквозь нее будто просачивалась вода, и омерзительно тонкие струйки омывали внутренности.

До меня дошло, что наступил вечер, а я все еще жив. Кстати, вывод не такой банальный, как может показаться на первый взгляд. Ведь речь идет о физиологии, и тут даже яйцеголовые не в состоянии договориться, что считать живым, а что – мертвым.

Когда вспоминаю себя – пернатого, да еще многократно продублированного, – становится не по себе. Последняя опора уходит из-под ног. Больше нет ничего устойчивого и непоколебимого. Не за что зацепиться. Паранойя неизлечима.

Я начал ощупывать свою физиономию, чтобы узнать, с какой витриной теперь придется жить и работать. После повторной пересборки почти все осталось на своих местах, но чего-то явно не хватало. Потом я осознал, чего именно: мизинца на правой руке и волос на правой стороне головы. А еще я не досчитался зубов мудрости.

Открытие не из приятных. К тому же мое внезапное асимметричное облысение было вызвано отнюдь не тем, что меня обрили. Я не обнаружил ни малейшего намека на короткие колючие волоски, неизбежные после бритья. Кожа была абсолютно гладкой, будто пересаженной с другого участка тела. Я потрогал тот участок, о котором вы подумали, и нашел его таким же, как и прежде.

Я начинал кое-что понимать. Сколько я потерял во время обстрела – два-три процента плоти? Мизинец, волосы, зубы – вот они, эти проценты. Пожалуй, следовало бы еще поблагодарить судьбу за то, что так удачно распорядилась моими конечностями и отростками. Я ощупал их все, не на шутку опасаясь выявления признаков досадного обрезания. В ногах правды не было, зато кости, мышцы и суставы оказались целы.

В том, что некоторые прочие органы тоже в порядке, я окончательно убедился только тогда, когда почувствовал, что пора отлить. Луна впервые выглянула из-за туч. В этот момент я и узнал в каменной глыбе земноводное.

Я встал и прогулялся вдоль изваяния. Крокодилиха уже отложила яйца, которые я попирал сапогами. На самом деле, конечно, не яйца, а застарелые человеческие экскременты. Место для отправления естественных потребностей действительно было идеальное – тихое, скрытое от посторонних глаз, окруженное благоухающей растительностью летом и защищенное от ветра зимой. Здесь можно было спокойно посидеть и как следует поразмышлять в уединении. Честное слово, чинушам не мешало бы подзаработать деньжат для музея, открыв платный сортир на природе.

Тут-то я и воспрянул духом. Наконец свободен! Влажный воздух осени показался мне молочным коктейлем с фруктовым сиропчиком, которого за свою жизнь я выпил цистерну. Коктейль был самым дешевым, а воздух и вовсе ничего не стоил. Как и свобода.

Вскоре я обнаружил, что у меня тяжелая форма зеркальной болезни: отныне свои половые органы я мог увидеть только в зеркале. Живот раздулся до непристойных размеров и стал твердым, будто орех. Посозерцав нижнюю треть сверкающей струйки, я преисполнился светлой печали, которую лишь усугубило исследование карманов. В те самые проклятые два-три процента вошла и почти вся моя наличность. Портсигар итальяшки уцелел, зато в пальто появилась огромная прореха на спине.

Итак, четко обозначились цели номер один и номер два. Первая – прикрыть чем-нибудь свою невообразимую лысину или сбрить остатки волос, вторая – что-нибудь положить в рот. Желудок вопил, как мутанты Уолтера Миллера-младшего: «Жрать! Жрать! Жрать!»

Я двинулся по тропинке, протоптанной облегчившимися горожанами, при свете подленькой октябрьской луны. Тусклые звезды высыпали возле нее, точно юношеские прыщи вокруг фурункула. Облачность окончательно рассосалась. Ближе к горизонту разливалось грязно-белесое сияние города.

Крокодилиха оказалась не одинока. Неподалеку стояли каменный медведь, лось с обломанными рогами, волк и бригада деревянных гномов-металлургов. Истуканы, очевидно, должны были вызывать умиление и прилив любви к природе, но почему-то не вызывали ничего, кроме смеха. Трясясь от хохота и холода, я пересекал их уродливые тени. С некоторых пор меня окружали монстры, однако человекообразные оставались вне конкуренции.

Тропинка вывела к дыре в ограде. Притаившись за сеткой, я изучал улицу на предмет наличия патрулей. Если кто-нибудь из патрульных посмотрел «Франкенштейна», то я был его клиентом. Поэтому я вел себя в высшей степени осторожно. Не высовывался, пока не убедился в безопасности движения. Прохожих я не заметил, из чего заключил, что уже далеко за полночь. Редкие машины проносились мимо, как корабли пришельцев, – никому не было дела до одинокого бродяги-инвалида. И только светофоры строили мне глазки.

Я решил держаться подальше от площади Независимости и потащился в сторону зоопарка и граничившего с ним университетского ботанического сада. Мои планы на будущее пока не простирались дальше того, чтобы набить желудок. Понятно, на продовольственные магазины рассчитывать не приходилось, а для кражи со взломом я еще не созрел. В конце улицы я весьма кстати наткнулся на трейлер-киоск «Венский вальс», который иллюминировал окрестности, будто новогодняя елка.

Воображаю, как привлекательно выглядела моя одноглазая рожа в мигающем свете разноцветных лампочек! Я подбирался к окошечку левым боком, предусмотрительно выставив перед собой купюру и не очень представляя себе, сколько может стоить пара этих самых «венских» сосисок. Зевающая девица, похожая на списанную с ипподромной конюшни печальную лошадь, оторвалась от «Незнайки на Луне» и нехотя принялась лепить мне ужин.

Одного глаза было маловато, чтобы поглядывать по сторонам, читать прейскурант и следить за непредсказуемыми реакциями сосисочницы. К моему неописуемому восторгу, денег хватило на целых два «хот-дога», да еще на стакан горячего кофе. Я получил даже монеты на сдачу – четвертаки с трезубцами. Как, однако, быстро все меняется! Хорошо, что я не нумизмат.

Я облокотился на прилавок и сладострастно впился зубами в нежно-белую булочку, словно вампир в шейку любовницы. В этот момент девица разглядела меня получше, и ее опасно передернуло. Родная, нельзя же так волноваться! Чтобы немного ее успокоить, я решил завести непринужденный разговор.

Для начала осведомился, который час. Оказалось, всего лишь без двадцати десять. Ха! С тех пор как меня упрятали в психушку, население явно стало вести более здоровый образ жизни. Девица нервно поглядывала по сторонам, пока я пытался выяснить степень ее семейной обремененности. Паршиво сваренный кофе бурлящей лавой растекался по внутренностям, но, к сожалению, слишком быстро остывал в стакане.

Уже собираясь отчаливать, я покосился вправо и чуть не поперхнулся: неподалеку прогуливался классический интеллигент в очках и шляпе. Шляпа выглядела достаточно объемной, чтобы прикрыть от дождя и нескромных взглядов мою большую умную голову, а интеллигент – достаточно издерганным, чтобы всполошить всю округу. Я начал мыслить, как бы покультурнее убедить его в необходимости делиться со своими ближними, но все разрешилось само собой.

На моего седовласого очкарика наехали самым наглым образом.

48

Да, жизнь меняется стремительно – и не в лучшую сторону. В наше время хотя бы требовали сигарету и только потом обижались, если сигарет не оказывалось. Теперь же, очевидно, даже не снисходят до разъяснительной беседы.

Короче, из-за ближайших кустиков вынырнули четверо малолеток и принялись пинать обладателя очков и шляпы с беспричинным азартом. Девица поспешно забаррикадировала свой «Венский вальс».

Радикализм нынешних сявок меня прямо-таки угнетает. Во всяком случае, мне с моей рефлексией до них далеко. Эти были не из «кислотной» молодежи, а с юношескими иллюзиями расстались еще в яслях. Очкарику сразу дали по зубам и заткнули ему рот его же галстуком, чтобы он перестал верещать.

Когда жертва сложилась пополам и сползла на тротуар, подвергнутая рихтовке ботинками, я ощутил выброс адреналина, смял в гармошку пластмассовый стаканчик и направился к месту экзекуции, на ходу дожевывая свой остывающий «хот-дог». Шляпа, валявшаяся в сторонке, привлекала меня не меньше, чем возможность заиметь благодарного квартиросдатчика хотя бы на одну ночь.

Вблизи на подрастающих шакалов было тошно и вредно смотреть. Они воняли гнилыми зубами и серой из ушей. На гнойно-прыщавых мордах, озаренных луной, отражалось гнусное наслаждение. Об оловянные бельма можно было с успехом разбивать яйца.

Один из придурков раскинул веером пальцы с обкусанными ногтями и повернулся ко мне. У него на губах блестела слюна – казалось, что на этот раз поллюция случилась прямо во рту.

– Чего надо, пидер? – спросил он, растягивая слова для внушительности, отчего его речь звучала, как гайморитно-брезгливое нытье.

Конечно, я уже не тот, что раньше, да и животик затруднял движения – с другой стороны, с ним я чувствовал себя так, словно спереди меня защищал эмалированный тазик. Этим четверым следовало еще немного подрасти. Им не хватало массы. Будь ребятки чуть постарше – и они бы меня уделали. Волей-неволей мне пришлось позаботиться о том, чтобы этого не случилось. Не забудьте, что они все-таки видели мое лицо, а такое зрелище могло пронять даже безнадежных тупиц.

Я бил их не без удовольствия, хотя и пришлось слегка испачкать руки. Это не значит, что в меня ни разу не попали, – просто моя чувствительность была притуплена. Даже когда ботинок одного из недоносков врезался мне в пах, эффект оказался далеко не сокрушительным. Превозмогая боль, я схватил этот самый ботинок и повернул его градусов на сто восемьдесят.

Что-то громко хрустнуло. Сопляк заорал благим матом и попытался отползти, волоча за собой сломанную конечность. В педагогических целях я наступил на его колено. Он взял самую высокую ноту, которую я когда-либо слышал. Двое его приятелей блевали на тротуар. Еще один, наиболее стойкий и шустрый, прыгал вокруг меня, размахивая перышком с восьмисантиметровым лезвием.

Сил на то, чтобы пропороть пальто, у него не было, поэтому он целил в лицо. Как будто мне недостаточно выбитого глаза! Я протянул ему левую руку, и он полоснул по ней пару раз – царапины получились неглубокие, но парень был заворожен сверканием пера и видом дымящейся крови…

Правой рукой, сжатой в кулак, я выкрошил ему передние зубы. Совесть моя была чиста – через несколько месяцев их все равно доконал бы кариес. Так что ему следовало бы еще приплатить мне за срочную операцию. Даже кольцо, подаренное Эльвирой, пригодилось – камень оставлял глубокие отпечатки в пародонтозных деснах. Клеймо мастера. Нож я забрал себе – пригодится.

Когда все четверо ползали вокруг и скулили, как слепые щенята, наступило время проявить врожденный гуманизм. Я скрючился над спасенным интеллигентом, который шарил ручонками по асфальту в поисках потерянных диоптрий. Я поставил его на ноги и расправил слюнявый галстук. Он прошамкал что-то вроде слезливых слов благодарности и тут, судя по всему, сфокусировал на мне свои близорукие гляделки.

Видели бы вы его физиономию! Она менялась, словно в видеоклипе: вначале озабоченная, затем сморщенная от отвращения, наконец, перекошенная от страха. Он заскрипел сломанным зубным протезом и вырвался из моих дружелюбных объятий.

Пока я оглядывался, выясняя, не привлекла ли драка ненужного внимания, испуганная жертва хулиганов уже захромала прочь, торопливо переставляя хилые ножки. Мои надежды провести ночь под крышей и угоститься чашкой горячего чая таяли как дым. Чертовски обидно. В кои веки совершил доброе дело и не нашел понимания.

Интеллигент удалялся по направлению к ближайшей станции метро. Бедняга так спешил смыться, что даже забыл закрыть расстегнувшийся «дипломат». Оттуда выпархивали листы бумаги и липли к грязи.

– Эй! Подождите! Стой! Дядя! – орал я ему вслед, но мои призывы его только подстегивали. Несколько бумажек скользнули прямо в шляпу, о которой он тоже позабыл. И на том спасибо. Я нахлобучил ее себе на голову и пробежал взглядом по заголовкам, напечатанным крупным шрифтом.

Похоже, интел был университетским профессоришкой или кем-то в этом роде. Статейки, которые он пописывал, показались мне чрезвычайно актуальными. Что там говорить, правильные были статейки: «Преступность как следствие социальной некоммуникабельности», «Проблема отчуждения в постсоветском обществе», «О доминировании ницшеанских идей произвола»…

В другое время я, пожалуй, прочел бы всю эту чушь. Но не теперь. Тезисы доклада об отчуждении я аккуратно сложил вчетверо и спрятал в карман. Будет чем подтереться.

Поскольку четверо подонков снова обретали подвижность и начали поносить меня на своем подростковом новоязе, я профилактически пнул каждого под ребра и направился в сторону зоопарка, манившего густой тенью, а также глубокой тишиной кладбища диких животных. Я и сам чувствовал себя животным. В наследство от цивилизации мне достались только прямохождение и вторая сигнальная система. Все прочее – инстинкты, сиюминутность существования, способы выживания – можно было смело уподобить звериным.

* * *

Город – гигантская ловушка, где теряют жизнь. Одни – медленно, другие – быстро. Четвероногих привозят сюда, чтобы умертвить при помощи поточной технологии; двуногие приходят сами. Кладбища разрастаются, уходят под землю, формируют подземные этажи. Повсюду накапливается информация о смерти – она висит в воздухе, и она же отпечатана в камне. Гигабайты и терабайты отравы, рака, СПИДа, белокровия, не подверженные противодействию ветра, солнца, антивирусов, времени. На редкость стабильные программы самоуничтожения расы идиотов.

Так о каком будущем твердят наши «вожди», заживо разлагающиеся в своих кабинетах?

49

Свой первый ночной приют в качестве бездомной собаки я обрел на задворках зоопарка, там, где к его ограде примыкают покосившиеся развалюхи – клочки, оставшиеся от бывшей Клочковской улицы. Вначале хотел сунуться в местечко потеплее – какой-нибудь антилопник или бегемотник, – но потом посмотрел на четырехметровый забор и увял. Охрана рядом, да еще братья меньшие поднимут шорох – оно мне надо?

Решил не дразнить судьбу, залез в тут же попавшийся на глаза полуразрушенный сарай и скорчился среди разбухших от влажности досок и мертвых пауков.

Сквозь щели задувал ветер и светили звезды. Сон долго не приходил. От нечего делать я смотрел на то, как мигающие точки пересекают темные провалы. Все происходило ужасающе быстро. Незаметно и сам провалился в одно из бездонных ущелий. Но там уже не было звезд.

* * *

Проснулся я от холода. И почувствовал себя резиновым мешком, наполненным стылой кровью. Как ни крутись, согреться уже невозможно – организм промерз насквозь. Вот когда с тоской вспоминается обывательское житье-бытье! Скучно до одури, зато тепло до сладкого мления. Эх, ванночки, кроватки, грелочки, комнатные тапки…

Я вдруг ощутил тщательно скрываемую привязанность к гобеленам с оленями и разнокалиберным слоникам на комоде. Было в этом что-то здоровое, что-то чрезвычайно привлекательное: тупая, непоколебимая уверенность в прочности заведенного раз и навсегда порядка. Мол, наши гнездышки вечны, а сами мы никогда не умрем!

Мне же, чтобы не умереть, требовалось хотя бы немного размяться. Разгибаясь, я хрустел, как новенькая купюра. Орион – созвездие, ненавистное всем замерзающим, – ярко пылал на юге сквозь мутную линзу земной атмосферы. Лужи покрывались коркой льда, стекленели, словно глаза умирающего. Природа тоже превращалась в убийцу. Она оставляла слишком мало шансов дотянуть до утра.

Низко надвинув шляпу на глаза, я выбрался из своего укрытия. Глухая ночь заткнула глотку городу. Вся влага вымерзла; меня окружал грязный хрусталь. Я подумал, а не податься ли в ближайшую церковь, но потом решил не подвергать испытанию поповскую добродетель. И паперть отложим на крайний случай, тем более что конкуренция там пострашнее, чем в нефтяном бизнесе.

Бездомные собаки собрались на узкой полосе незамерзающей земли над теплотрассой. От люков валил пар. Четвероногие дремали в прострации. Я настолько закоченел, что был не прочь улечься рядом с ними, чтобы они согрели меня своими телами в «трехсобачью» ночь…

При моем приближении псы забеспокоились. Потом началась настоящая паника. Злобное рычание, похоронный вой, жалобный скулеж. Самые трусливые отбежали шагов на тридцать и погавкивали с безопасного расстояния. Огромный кобель вообразил себя хищником и низко припал к земле, приготовившись атаковать. Я понял, что этот не отступит, и предпочел удалиться спиной вперед.

Итак, собачки меня на дух не переносят. Чем-то я им не нравлюсь. Наверное, плохо пахну. Ничто не проходит бесследно – в глубине души я никогда в этом не сомневался.

Отвергнутый всеми, я продолжал одинокое путешествие через стылую пустыню безумия. Меня необъяснимо влекло к реке – я осознал это лишь тогда, когда увидел берег, усеянный сколиозными скелетами деревьев, и горбатый мост, вспучившийся над водой.

Ну и что дальше? По-моему, здесь, в низине, было еще холоднее. Вялый поток маслянисто поблескивал, словно черный гладкий червь. Ему оставалось ползти два-три километра до своей гранитной норы.

Я вовремя услыхал шум двигателя и спрятался в подворотне. Мимо протарахтел патрульный «луноход». Было что-то действительно лунатическое в его блуждании по безлюдным переулкам. Душевнобольной автомат – и четыре таких же находились внутри…

Прижимаясь спиной к заиндевевшим доскам, я пытался справиться с очередным наваждением. Это внутреннее противоборство уже отдавало шизофренией. Учитывая мой диагноз, я сомневался, что один мозг может вместить в себя подобный букет (смотри выписку из истории болезни).

На смену холоду пришел распад – ощущение гораздо более страшное.

Во мне образовалась трещина, которая изолирующей границей рассекла оба полушария и скальпелем пустоты разделила поселившихся внутри «сиамских близнецов». Пришлось привыкать к постоянному присутствию дегенеративного двойника за непроницаемой пеленой толщиной в одну миллионную долю секунды. Этого ничтожного временного сдвига оказалось достаточно, чтобы разрушить зыбкий континуум личности.

Открылась нора в сознании, ведущая в другую реальность. Не врата освобождения, а черный ход для похитителя теней. Туда истекала жизненная сила. Утечка была тем интенсивнее, чем отчаяннее я сопротивлялся. Изменить что-либо казалось невозможным. Оставалось расслабиться и попытаться получить удовольствие. Впрочем, удовольствие – всего лишь еще одна химера…

Я снова слышал шум реки. Но не того жалкого, загаженного ручейка, который протекал поблизости, а великой теплой реки, мистического потока, навсегда преображавшего все, что погружалось в него. Однако это была только бессмысленная и бесполезная часть истины. Остальное знал тот, другой, спрятавшийся за пеленой. Способа объединиться не существовало.

Нестерпимая головная боль, конфликт, зародившийся в двигательном центре, мучительная ломка, неконтролируемый танец мышц, нервов и костей снова вытолкнули меня на панель, и я потащился под мост в полной уверенности, что несу внутри себя еще одно – нечеловеческое существо. Инопланетного паразита. Тварь, проникшую из сумеречного кошмара. Воплощение направленного влияния вудуистов из «Маканды».

Не мешало бы теперь появиться этому вечному искусителю Фариа и объяснить, что со мной происходит. Но не было Фариа, и не было спасения.

Хватит обманывать себя. К тому моменту обе шизоидные личности находились в измененном теле. Разделение сознания только что завершилось. Дело оставалось за малым – разделением плоти. Природа брала свое.

Проще говоря, у меня начинались самые настоящие родовые схватки.

50

Конечно, это уникальная хохма, однако мне было не до смеха. «Нормальной» беременностью тут и не пахло. Когда медицина бессильна, компьютерные аналогии вполне уместны. После того как мозг плода окончательно сформировался, началось копирование данных из мозга носителя.

Для бедняги Макса это означало страшноватый опыт «переливания» сознания и пребывания в двух местах одновременно. В финале процедуры две идентичные личности оказались связаны друг с другом не только физически, но и телепатически. Их соединял канал восприятия с нулевой временной задержкой.

Описывая дальнейшее, я должен был бы присовокуплять к каждому предложению слово «вероятно» и не поступаю так только ради экономии чернил и терпения того, кто будет разбирать эти каракули, нацарапанные чужой рукой.

* * *

…Под мостом был чернильный мрак. Сюда не проникал свет, отброшеный текучим зеркалом. Вода еле слышно плескалась об опоры. Место мало напоминало родильный покой, но выбирать не приходилось.

Я не сошел с ума, хотя был очень близок к этому. Предрассудки мне не чужды, поэтому меня не на шутку взволновал вопрос, кто же я все-таки: мужик, баба или какой-нибудь паршивый гермафродит? Признаки пола прощупывались вполне однозначные, однако вскоре стало ясно, что боль не отпустит и я должен сделать самому себе харакири или «кесарево сечение». При мысли об этом волосы на левой стороне головы начинали шевелиться. Прямо под шляпой.

Такой изысканой гадости я не ожидал даже от латиноса. Впрочем, я опять поторопился с выводами. Если бы люди из «Маканды» действительно использовали меня в качестве ходячего инкубатора, то вряд ли пытались бы убить. Я искал причину в настоящем, искал ее в прошлом. Ползал по темному хранилищу памяти, как подслеповатый архивариус, пока не наткнулся на «анхи».

Я вспомнил собственное воскрешение, восстановление поврежденных тканей, искажение генотипа. То был единственный случай вторжения нечеловеческого. Другого объяснения я не находил. Можно было притянуть за уши мутагенный фактор – Чернобыль, атолл Мороруа или озоновые дыры, – но, честное слово, мне больше импонировало считаться жертвой древней магии, чем современной глупости. Да и вообще чувствовать себя невинной жертвой было неплохо. Каюсь в мазохистском грешке!

Какая только чушь не лезла в голову, пока мы лежали под мостом.

«Мы» – это я и ОНО. ОНО копошилось в жуткой темноте, управляемое инстинктом, природу которого ни один из нас не понимал. Этот инстинкт безжалостно гнал ЕГО наружу. ЕМУ еще предстояло получить родовую травму, ощутить свободу и кошмарное одиночество.

Раздвоение не означало конец внутренней изоляции. Мы вовсе не испытывали чувств, присущих однояйцевым близнецам или хотя бы родственникам. Двое составляли одно. Очень просто и совершенно непостижимо. Вывих эволюции. Чудовищный дуплет из дьявольской пробирки. Мечта двуполых о продолжении рода…

Я еле сдерживался, чтобы не заорать. Когда боль стала нестерпимой, рука сама нашла в кармане нож, который я отобрал у плохиша – истребителя интеллигентов. Я не соображал, что делаю. В те минуты мое существование имело единственную цель: любой ценой разрешиться от тяжкого бремени. Избавиться от плода, причиняющего страдания. Это было даже сильнее инстинкта самосохранения.

Все происходило в предельно антисанитарных условиях. Добавьте к этому почти полную темноту. Вот когда и присутствие Верки не помешало бы…

Лежа на спине, я раздвинул полы пиджака и ощупал гладкое полушарие живота. Кожа была натянута, как оболочка дирижабля.

Моя рука не дрожала, превратившись в манипулятор разделочного робота.

Я осторожно проткнул живот чуть ниже пупа, введя лезвие не глубже, чем на сантиметр. Ничего не почувствовал – это был тот случай, когда очень сильная боль вытесняет все остальные ощущения.

Нож – не скальпель, и сделать им аккуратный разрез довольно сложно, особенно если больше всего на свете боишься повредить то, что находится внутри. Недоделанный хулиган не потрудился даже заточить лезвие. Оно оказалось зазубренным и местами покрылось ржавчиной. Да и сталь была так себе. Процесс сильно смахивал на открывание консервной банки негодным инструментом.

По мере того как разрез удлинялся, до меня начинало доходить, что я, наверное, сдохну. Ну, если не сдохну, то импотентом стану совершенно точно. Я воспринял это с удивительным равнодушием. Гораздо сильнее меня занимали проблемы чисто технические. Я не столько резал, сколько пилил, порой теряя сознание от боли, однако рука продолжала двигаться с хирургической точностью. Как я теперь понимаю, все объяснялось тем, что сознание терял только один из двоих…

В момент внезапного просветления я почувствовал, что мои усилия не напрасны. Некто стремился выбраться наружу, раздвигая ткани. Боль отступила; я пришел в себя. Это было недолгое облегчение перед самым концом. Я осторожно протянул руку… и прикоснулся к мохнатому кокону.

От охватившего меня ужаса задрожали пальцы, которые погрузились в густое сплетение липких нитей. К мысли о том, что эмбрион в наличии, я уже немного привык, но никак не ожидал, что он окажется похожим на гигантскую куколку шелкопряда. Вместо пуповины нас соединял отросток кишки. С него стекала слизь, разбавленная кровью. Мой сведенный судорогой желудок едва не выпрыгнул вслед за «младенцем».

Однако сокращение мышц лишь ускорило дело. ОНО – я имею в виду это создание – продвигалось на волю короткими рывками. Постепенно его округлый силуэт заслонял тусклые отблески луны на воде…

Теперь я испытывал ни с чем не сравнимое омерзение. Скверна проникла так глубоко, что стала неотторжимой частью двойного существа. Мое ущербное «я» металось в разомкнутом кольце, превратившемся из единого организма в диполь «человек – кокон». На одном полюсе жизнь угасала, будто в увядающем цветке, другому цветку только предстояло распуститься.

Умирание и рождение были слиты воедино. Колыбель и гроб – иногда это одно и то же. Я чувствовал, что стремительно дряхлею. Кожа съеживалась, словно серый бумажный пепел. Зубы шатались при каждом выдохе…

Эта тварь, будь она проклята, выпила меня без остатка. Она жадно впитывала в себя все, что я знал об этом мире. Ее аппетит был чудовищным. Она пробуждалась после нескольких тысяч лет небытия. Мозг превратился в муравейник, населенный миллионами призраков. Все они были охвачены ужасом перед абсолютной слепотой, глухотой, немотой…

Последнее, что я помню: мои руки протянулись, чтобы помочь ему (или мне?) освободиться. Затем провал в памяти размером с целую жизнь.

Отключение системы.

Замораживание.

Пустота.

Часть шестая Босс

51

Органы чувств все еще были заблокированы. Я задыхалось внутри кокона, сплетенного из длинных человеческих волос. Этот кретин расплетал его слишком медленно. Тело-носитель агонизировано. Его слабеющие конечности медленно сновали, словно челноки испорченного ткацкого станка. Руки продолжали двигаться и после остановки сердца. Это уже была некромантия в чистом виде. Когда-то мне нравились такие штуки.

Наконец сквозь дырявую сеть проник ледяной воздух, и я сделало первый вдох…

Отпадение скорлупы.

Пробуждение.

* * *

Где она, нирвана бессонницы? Приди, приди, Царствие Предвечное!.. Лишь на мгновение я узрел свое проклятие – я, обреченный спать.

И вот он – новый кошмар.

* * *

Зовите меня Измаил…

Кажется, облажался. Это совсем другой сон. Лихорадочно листаю справочник морфиниста (Небесная канцелярия, издание 218-е, конец вечности). Здесь не Манхэттэн, а на дворе не 1850-е. Белый Кит издох своей смертью, и давным-давно сгнила безутешная «Рахиль». Злой дух скитается теперь на одной из верхних планет…

Зовите меня по-прежнему – Макс. Не называть же себя здесь Ахав, Кроули, Лучезарная, Лоа Зандор, Сенмен-Бальзамировщик, сын Рамоса, рожденный Хатнефер, жрец Храма Анубиса? Чужие имена не кажутся мне странными. Меня вообще мало что способно удивить. Мир изменился гораздо меньше, чем представляется подавляющему большинству короткоживущих и так называемых разумных элементов. Иногда мне кажется, что некоторые вещи – самые главные – не меняются вообще. Все остальное – лишь иллюзии, рябь на поверхности Хапи^[39].

Этот парень Макс, конечно, недалекий и никчемный союзник, но он – неотъемлемая фигура ритуала, длящегося вечно, бессознательный донор, ничтожный ингредиент моей личности, заблудшая часть моей души. Иногда я выпускаю его на свободу – порезвиться – как, например, сейчас, когда рука выводит эти строки, состоящие из уродливых кривых (смешной алфавит, бессмысленное занятие). Я использую его память, похожую на огромную свалку мусора. Он станет моим проводником в этой клоаке. Ничто из того, что он знает, не поможет ему уцелеть. Разве во все времена неспособность защитить себя не называется глупостью и не внушает гадливости?

Здешний воздух отравлен. Это царство обречено. У него нет будущего. Его оставили даже тени.

Когда хоронили мое последнее тело, оно было погребено вместе с тремястами шестьюдесятью пятью ушебти^[40]. Теперь подобное невозможно. Так займемся же делом. Анубис, помоги отделить тень от плоти и отбросить плоть! Введи преображенного в обитель мертвых!

Пиши, щенок, пиши. Есть еще время. Мне нужна не только твоя память.

Мне нужны твоя беззащитность, твои привязанности, твое роковое влечение, твой путь к новой смерти…

* * *

Да пошел ты!

Это снова я, Макс, дубль третий. Вот тебе и воспоминания о прежней жизни! В отличие от господина Гаутамы и нескольких знакомых шизофреников, кайф я до сих пор не поймал. Мою личность разбавили этим маньяком-некрофилом, словно коньяк водопроводной водой. Или наоборот? В любом случае я чувствовал себя дерьмово. То есть до такой степени дерьмово, что предпочел бы утопиться. Хотел, а не мог.

Когда я вылез из кокона, мое тело имело младенческие размеры, но взрослые пропорции. Я был совершенно гол, если не считать обмоток, сделанных из чьего-то роскошного парика. Оба глаза оказались целыми и зрячими, тем не менее собственное уродство и физическая слабость были просто карикатурными. Однако все очень быстро изменилось.

За какие-нибудь полчаса я превратился в недоросля, а затем и во вполне сформировавшегося человекообразного (чуть не написал «мужчину»; в результате поспешных дактильных исследований я выяснил, что стал двуполым! Между прочим, как там насчет менструаций?). Не могу удержаться от того, чтобы не приплести по этому поводу стишок из больничного цитатника:

Твоя кровь – твоя,

Но принадлежит

И тому, кто избрал

Ее для питья

И для смешения

С кровью своей.

Отдохни от обид,

Наркотического

Вкуси забытья.

И увидишь ту,

Не давшуюся тебе красоту!^[41]

Никакой особой красоты в своей новой реинкарнации я пока не разглядел. Но то, что мне никого не хотелось, так это точно. Я был автономен, словно гиена-гермафродит, и испытывал невыносимую тоску.

А что еще можно испытывать, глядя на свой труп? Он по-прежнему был соединен со мной неким подобием поповины, но не пуповиной. С помощью этого нехитрого трубопровода, пристыкованного к моему солнечному сплетению, я высасывал из обездвиженного тела остатки жизненной силы – будто тянул через сломинку белковый коктейль.

Внутри кипело адское варево. Ведьмин супчик. Поверьте, при обмене веществ, ускоренном в десять тысяч раз, вы чувствуете себя так, будто с вас содрали кожу и со всех сторон поливают водой из пожарных гидрантов… Мертвец усыхал на глазах, а я рос, как надувная кукла. Вскоре рядом со мной лежал дистрофик в слишком просторной одежде.

Этот ублюдок, с которым пришлось делить новое тело и новое серое вещество, впоследствии заставлял меня совершать немыслимые вещи. Я называю его босс. Ничего не попишешь, он намного сильнее меня. По-моему, у него мания величия, но это не мешает ему помыкать мною. Впрочем, без него было бы гораздо хуже.

Все пришлось делать в полной темноте. Для начала я взял нож из мертвой руки и перерезал «пуповину». Через пару минут щель под моей грудью бесследно затянулась. Потом я занялся телом «родителя». Соединил края разреза и принялся зашивать его волосом, выдернутым из кокона. Обошелся без иглы – волос оказался настолько тонким, что без труда протыкал кожу. Так, стежок за стежком, я заштопал многострадальный организм. Не знаю, правда, зачем – похоже, на сей раз его никто не мог спасти. Кроме босса.

Затем я искал какие-то особенные камни на берегу реки. Камни с «печатью зари». Ковырялся ножом и руками в мерзлой земле. Видимо, подходящего материала здесь оказалось крайне мало, и я работал как одержимый. Почему-то было очень важно закончить все до восхода солнца.

В наступивших сумерках я начал различать свои руки – длинные, очень тонкие и очень темные пальцы; казавшиеся хрупкими запястья; жилистые безволосые предплечья. Несмотря на стандартную укомплектованность органами и конечностями, я был настоящим монстром! Тело аккумулировало неизвестную силу и тепло невидимых источников. Я ощущал холод, но, чтобы меня заморозить, требовалась гораздо более низкая температура. Может быть, абсолютный нуль? (Кстати, мой «сожитель» всерьез считает себя потомком космических спор!..)

«Анх» превратился в бельмо, отливавшее металлическим блеском. Я накрыл глазницы трупа плоскими овальными камешками и вставил в его ноздри скрученные обрезки «пуповины», после чего в течение целого предрассветного часа оплетал голову мертвеца волосами кокона по весьма сложной технологии, пока эта самая голова не сделалась похожей на огромный клубок черных ниток.

Если я и занимался своеобразной консервацией, то не осознавал этого.

Я не понимал даже, зачем нам нужен покойник. Босс знал гораздо больше, однако мне уже поздновато учиться.

И, наконец, самая неприятная часть процедуры. Я раздел мертвеца, напялил на себя его вонючую одежду и забрал портсигар макаронника и кольцо Эльвиры. Прощай, Максик! Покойся в мире!

Я чуть было не прослезился, но босс, начисто лишенный сентиментальности, перекрыл слезные протоки. С гнетущим чувством непоправимой потери я поплелся наверх. Мост и улица оказались пустыми, как будто наступил десятилетний юбилей Дня триффидов. С одним маленьким исключением.

У обочины был припаркован «альфа-ромео» цвета «мокрый асфальт» (тем серым утром вокруг вообще было полно мокрого асфальта). Рядом с машиной стояли два человека, одетые, несмотря на холод, в костюмы и почтительные, как японцы на официальном приеме. Кого-то ждали. Глядя на безлюдный мост, нетрудно было догадаться – кого.

По старой привычке я дернулся в сторону, но босс удержал меня от суетливых телодвижений. Ему вообще все было до лампочки – завидное хладнокровие!

Обе фигуры прорисовались четче, и в который уже раз я почувствовал себя участником трагикомедийного фарса.

Верку кто-то отмыл, причесал и снабдил изысканным макияжем. Результат оказался поразительным. Теперь она напоминала секретаршу бальзаковского возраста, безнадежно влюбленную в своего шефа. В данном случае шефом был, естественно, я.

Длинные седые волосья Фариа были собраны в аккуратный хвост; бородка коротко подстрижена; ногти – только что из маникюрного кабинета. Вдобавок старик выдыхал пары хорошего коньяка.

Когда я подошел к нему вплотную, произошло нечто ранее невообразимое. Фариа сложился пополам и благоговейно облобызал мою руку, испачканную в грязи. Верка, по всей видимости, на такую честь не претендовала. Она знала свое место: ее дело было крутить баранку. Для этого старушку даже снабдили белыми перчатками.

– С возвращением, ваше сиятельство! – вполголоса проговорил Фариа, открывая передо мной дверцу автомобиля и глядя на меня глазами преданного спаниэля.

Я не подал виду, что удивлен. Сиятельство – так сиятельство.

Лучше быть титулованным гермафродитом, чем безмозглым удовлетворителем.

– Принесите его! – приказал я.

Слуги понимали меня с полуслова. Несмотря на почтенный возраст бывшего благодетеля и слабое Веркино здоровье, подорванное во время оргий и пьянок, вдвоем они без особого труда втащили усохший труп Голикова на мост и устроили его в уютном багажнике. Свидетелей сего преступного деяния не было. К счастью для свидетелей.

– А теперь поехали в гостиницу! – сказал я, усаживаясь на заднее сиденье и чувствуя себя безбилетчиком в райском экспрессе. – Пора привести себя в божеский вид.

52

Вот уже третью неделю я живу в «люксе» отеля «Националь» на авеню имени Ленина, и жизнь моя не лишена приятности. Фариа и его «Беатриче» снимают соседний номер, как законные супруги. За четыре предыдущих вечера я успел отгрести около восьми штук на рулетке. Мелочь, а приятно. Могло быть и больше, но я не зарываюсь, играю в щадящем режиме, втираюсь в доверие к местной неискушенной публике и стараюсь не привлекать к себе особого внимания беспогонных шестерок из службы безопасности. Не потому, что труслив, а чтобы без помех довести дело до конца. Какое дело – еще не вполне ясно. В общем, боссу виднее.

Выигранная «капуста» идет на оплату гостиницы, невинные ночные забавы, и еще остается Верке на мелкие расходы. То есть на французскую косметику и водку «Абсолют». Хотя финансовый вопрос на повестке дня не стоит. В этом отношении Фариа незаменим и всегда способен добыть столько, сколько надо. Причем в любое время дня и ночи и в любой валюте. Меня как истинного аристократа происхождение этих денег и подобные низменные материи совершенно не интересуют.

Совсем забыл: здесь меня на полном серьезе принимают за итальянца, а Фариа еще и во всеуслышание величает «вашим сиятельством» и «господином графом». У портье записано: то ли Фоско^[42], то ли Тоцци – почерк сам черт не разберет. Самое смешное, что инициалы на крышке портсигара, который я забралу мертвого макаронника, совпадают с моими собственными, а надпись «Consumatum est!», оказывается, означает «Свершилось!». Что же именно свершилось – хрен его знает. Я свободно болтаю на английском, арабском, само собой, на итальянском и даже на латыни. На русском – с акцентом. Босс – сущий полиглот, мать его так! Впрочем, у него же нет матери…

Вселившись в номер, я долго изучал себя в зеркале. Настоящий герой-любовник из немого кино! Смуглый, тощий (выносливый, значит), усики и бородка весьма утонченной формы, зубы белоснежно-фарфоровые, глаза непроницаемо черные, глазные яблоки с синеватым отливом. То, что находится между ног, пока не причиняет ни малейших неудобств.

Зато я полностью излечился от эротомании. Псевдофешенебельных дам, посещающих казино и кабак, я созерцаю исключительно с эстетической точки зрения. Они меня не вдохновляют. Их экстерьер и манеры не выдерживают никакой критики. Пресловутой «загадочной славянской душой» даже не пахнет. Видимо, спрятана глубоко и надежно. Еще бы: такое сокровище надо беречь как следует!

Власть развращает быстро и бесповоротно. У меня уже появились барские причуды. Например, вчера послал Верку по делу. Самому лень. Через час она явилась, принесла в зубах адресок издательства. Я черкнул письмецо графоману, засветившему меня в своей книжонке. В первом письме были только воспоминания – чтобы не спугнуть. Велел отправить его немедленно, но конвертик сделать попроще. Пусть думают, что я все еще в бегах. Босс не возражал, хотя на моих протеже ему плевать с высокой башни. В отношении моей особы у него железное правило: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало»…

На людях я делаю вид, что воспылал порочной страстью к игре. Совмещаю приятное с полезным. За столом завязывается множество интересных знакомств. Иногда бывает очень трудно сдержать смех. Среди партнеров преимущественно бандиты, бизнесмены и «золотая молодежь» в возрасте от пятнадцати до шестидесяти пяти. Но играют как сущие младенцы. Я тоже не гений рулетки, однако у босса есть своя система, а кроме того, он вовсю использует наше правое полушарие, куда меня не пускают дальше прихожей.

Неделю назад впервые попробовал осторожненько навести справки об Эльвире. Оказалось, жива моя корова и пребывает в полном здравии! Ничего плохого с ней, конечно, не случилось. Она по-прежнему процветает. В городе ее знают многие, но играет она редко, а когда все же играет, то предпочитает казино «Три семерки».

О «Маканде» я пока помалкиваю, чтобы никто ничего не заподозрил.

Всему свое время. Прежде чем ехать знакомиться с солидными людьми, надо организовать себе солидное прикрытие. Мой «консультант по юридическим вопросам» Фариа занимается этим вплотную. Позавчерашним утром я уже листал бумаги с грифом собственной фирмы и лицезрел мордоворотов, нанятых в местном охранном агентстве.

Если я правильно понял, торговать мы будем прошлогодним снегом, но об этом пока никто не догадывается. Днем мы шатаемся по офисам, а вечером наступает гораздо более плодотворное время неформального общения. В делах и махинациях я не смыслю ни бельмеса, но боссу палец в рот не клади. Никто и не пытается.

Фариа тоже парень не промах. Чем дальше, тем больше он напоминает мне Клейна. Такой же загадочный, такой же обреченный. Фанатично предан идеям выживания. Характер нордический. Во всяком случае, я совершенно спокоен насчет мертвеца, который спрятан в спальне снятого Фариа загородного домика.

Мертвец покоится в самом настоящем саркофаге – килограммов сто пятьдесят бронзы, испещренной орнаментом и символами идеографического письма. Вещь антикварно-футуристическая, если вы понимаете, что я имею в виду. Крышка идеально подогнана и неизменно покрыта инеем при любой внешней температуре – до сих пор не ощущается ни малейшего запаха. Откуда взялась эта большая консервная банка, мне неизвестно, и я понемногу отвыкаю задавать дурацкие вопросы.

Так о чем я? Ах да – о домике. Он трехэтажный, но над землей возвышается только один этаж. Это бывшая дачка какого-то высокопоставленного коммуниста. Тот, видимо, рассчитывал продержаться до Страшного суда, но не вышло. Его доконали простатит и тяжкая работа. Как говорится, сгорел, служа народу.

После распада Советского Союза дачка была приватизирована и эволюционировала из мафиозного «санатория» в международный катран, а затем в дворянское гнездышко. Теперь это тихая приличная норка, где можно протянуть достаточно долго даже после атомной войны.

Я появлялся здесь всего дважды: в первый раз – в «день рождения», чтобы спрятать покойника, во второй раз – сегодня утром, чтобы доукомплектоваться приготовленным для меня барахлом. Среди барахла – итальянская пушка с лицензией, сотовый телефон, рекомендательные письма, нацарапанные, по утверждению Фариа, рукой самого Берлускони, кредитные карточки, дорожные чеки и саквояж с национальной валютой в банковской упаковке. Смехотворный маскарад с точки зрения босса, но совершенно необходимый для меня. Как поется в песне, ставшей народной: «Когда иду я в балаган, то заряжаю свой наган…»

После завтрака выяснилось, что изображать делового не придется до самого вечера. Босс пожелал залезть в интернет. Фариа почти мгновенно организовал нам индивидуальный кабинет с кондиционером в приличной (на вид) конторе, и я часов шесть пялился на экран «пентюха», словно какой-нибудь свихнувшийся яйцеголовый. «Листал» доклады по этнографии, исследования бихевиористов, сведения о ведическом культе. Почти все – на английском или испанском.

От напряжения и от обилия информации пухла голова, и я периодически ублажал себя холодным пивом. Верка тоже частенько наведывалась к холодильнику. Я ей не запрещаю, хоть она и служит у меня шофером, – если что, откупимся от гаишников. Тем временем Фариа успел хлопнуть в деберц всех охранников по очереди и по нескольку раз каждого.

Наконец пытка знаниями прервалась. Я звякнул Гошику (сорок два года, любитель саун, девок, автомобилей «понтиак» (Гоша вообще весь на понтах) и русского дворового романса. Я специально проиграл ему около двух штук – пустяк, говорить не о чем, зато он проникся ко мне неподдельной симпатией).

Гошик как раз объезжал дозором свои бензоколонки, перетряхивая (или перетрахивая) кадры. Когда он услышал, что сегодня вечером в «Семерках» будет крупная игра, то коротко бросил: «Понял», – и отправился «набивать наличку». Смешной крендель, но может оказаться полезным. С Эльвирой его объединяли совместные розовые воспоминания о школьных денечках и доля в одной транспортной компашке.

Именно от Гошика я получил наконец более или менее конкретную информашку. Произошло это вчера, во время грандиозной пьянки в «Центральном». После двенадцатой рюмки у Гошика слегка развязался язык. Громко икая, он поведал мне о том, что Эльвира свалила за бугор и, по всей видимости, надолго, если не навсегда.

Я не на шутку опечалился. Наша встреча с любимой откладывалась на неопределенный срок. Отъезд был спешным, но хорошо подготовленным; все деньги предусмотрительно и заблаговременно переведены в зарубежные банки и осели на счетах офшорных компаний. И никто, даже ближайшие деловые партнеры, не знали, где хозяйка теперь ловит ультрафиолет. Впрочем, большинство этих самых партнеров, вероятно, смылись вместе с нею. Или торчат на дне глубокого озера в цементных башмаках. А в таком положении трудно разговаривать.

Итак, сучка спряталась. И наверняка не хуже, чем Мартин Борман в сорок пятом. От кого же? Неужели от властей? Вряд ли наверху что-то существенно изменилось за последние годы. Во всяком случае, я в это не верил. Может быть, Эльвиру разыскивали ребята из «Маканды»? Если так, то мне доставит особое удовольствие организовать их трогательную встречу.

И все-таки не напрасно я обхаживал этого свинопаса Гошика. После шестнадцатой рюмки тот невнятно проболтался о Маме. Босс мягко попенял мне за тупость. Черт, я как-то совсем упустил из виду, что Эльвира не из яйца вылупилась…

Если я правильно понял, Мама держала легальный игорный дом (все те же «Три семерки», навевавшие теплые воспоминания о самом доступном портвейне моей розовой юности) и по части стервозности могла дать дочери сто очков вперед.

До чего же интересное кино намечалось! Можно было, конечно, взять штурмом Мамину хату, но босс предпочитал воевать на чужой территории.

Другого свежеиспеченного приятеля я подобрал в частном клубе, где он развлекался со своей любовницей при содействии какого-то пушера из азиатов. Парочка уже мягко вставилась, но не настолько, чтобы потерять вкус к порочному времяпровождению. Толку от них будет маловато, впрочем, для массовки сойдут и эти.

Подготовившись к встрече с Мамой, босс расслабился, а я воспользовался удобным моментом и решил совершить небольшую экскурсию по местам своей боевой славы. Меня побуждала к этому вовсе не дурацкая сентиментальность, а желание протестировать собственную странноватую память, в которой уживалось несколько параллельных прошлых.

Я взял с собой только Верку. Охрана была чистым декором, и никто не мог отвести угрозу – я понимал это, хотя босс и Фариа держали меня за недоумка.

53

Разочарование следовало за разочарованием. Сначала я велел Верке подъехать к «Черной жемчужине». Я был далек от мысли, что Виктор до сих пор заправляет клубом, – и не ошибся. Более того: никакой «жемчужины» уже не осталось и в помине. Новые хозяева превратили заведение в огромный всепогодный кабак, пристроив к нему летнюю площадку и обнеся ее кирпичным забором.

Так что я не увидел даже двери, в которую мы когда-то вломились с Клейном, прежде чем нашли приключения на свои головы и задницы. Зато сохранилась чугунная решетка, возле которой меня чуть не пристрелили. Сильно поредевший сад, задушенный плиткой и асфальтом, превратился в гигантскую корявую икэбану. Уличные фонари источали в наступавших сумерках печальный свет…

Очередной каприз больного воображения? Вряд ли. Нахлынули воспоминания, больше похожие на эффект дежа вю. Было, не было. Гадание на кофейной гуще. Я помнил все, вплоть до запахов и отражений в лужах, однако настоящая картинка оставалась неуловимо фальшивой. Казалось, в любой момент она может рассыпаться, словно мозаика, затем с такой же легкостью сложиться вновь из тягучей материи грез – в пространстве или во времени, – но при этом будет нарушено главное свойство реальности – непрерывность, создающая иллюзию, которая длится целую человеческую жизнь.

Я снова сел в машину, и Верка повезла меня к моему бывшему жилищу.

Я курил, глядя в окно. Город был знакомым и незнакомым. Как всегда, отличие заключалось в одной или нескольких незначительных деталях. Искать критерии «нормального» сознания было с моей стороны проявлением детской наивности. Босс существовал в абсолютно релятивистской вселенной, поэтому он везде был дома и везде был чужим. Странник в зыбкой мгле… Я же еще цеплялся за спасательные круги, брошенные теми, кто был заперт вместе со мной в этой невидимой клетке, но круги неизменно оказывались камнями, тянувшими на дно…

Мой двор. «Царь природы» продолжал победоносно топтать шарик. На месте парка теперь был гаражный кооператив – лоскутное одеяло из шлакоблока и кирпича, пропахшее бензином и выхлопными газами. Подростки тупо пинали мяч в «квадрате» на крохотном обледенелом пятачке. Рядом чадила подожженная автомобильная шина.

В конце черной аллеи, образованной голыми стволами, тускло светились окна детского сада. На его территории, обильно поросшей кустами сирени, обычно теряли невинность обитатели родного микрорайона. Я мог бы показать павильон, где это важнейшее событие произошло и со мной. А вот тут я выкурил свою первую сигарету. В том подъезде впервые взял в руки сборник рассказов Эдгара По и глотнул водки. На скамейке, от которой остались два жалких столбика, когда-то услышал «What Can I Do»…

Какие еще свидетельства нужны, чтобы убедиться в том, что именно здесь ты провел свое детство и юность?

На всем лежала печать загнивания и обреченности. В этом можно было отыскать даже некий эстетический момент – ведь находят же его в безголовых и безруких статуях, в изъеденном эрозией Парфеноне и в куда менее величественных развалинах, включая древние общественные сортиры…

День незаметно растаял, выскользнул из рук. Я дожевал сигарету, разглядывая свои окна и балкон. На веревках болталось сохнущее белье. Вместо темно-зеленых штор окна были завешены грязно-розовыми занавесками.

Через минуту-другую на балкон вышла раздетая женщина и принялась снимать белье, потряхивая внушительными молочными железами. Кормящая мать. Для дворового конкурса на звание «Мисс бюст» было, прямо скажем, холодновато. Это меня и настораживало.

То, что моя квартира занята посторонними, не вызывало никаких эмоций.

Я не чувствовал себя обделенным судьбой или изгнанным из собственного дома.

Кроме того, панельную пятиэтажку нельзя назвать домом в полном смысле слова – для этого она не обладает индивидуальностью. Это была просто ночлежка, впрочем, не самая худшая из существующих. Низкие потолки придавливали к полу; тесные узкие комнаты исподволь навязывали обитателям свой формат. О результатах воздействия среды обитания на психику можете судить по мне.

(Так кого же выкармливает своим молоком морозоустойчивая самка?)

В этот момент раздвинулись занавески в темном окне спальни. Я увидел два тусклых красных глаза, обозревающих двор. Только глаза – и ничего похожего на бледное пятно лица. Тень была за стеклом – тень, управляющая человеческими муляжами…

На какое-то мгновение меня охватила паника. Босс холодно посмеивался в уголке мозга – как человек, наблюдающий на улице за растерянной собачкой.

Подобная шоковая терапия была мне не в новинку. Я взял себя в руки, вспомнив, что и так уже подзадержался на этом свете.

Без увеличительных стекол страха все выглядело гораздо обыденнее. Две красные точки могли быть, например, лампами какого-нибудь прибора. Или индикаторами включенной сигнализации… Чушь! Я по-прежнему пытался спекулировать.

В любом случае делать здесь было нечего. Я хлопнул Верку по плечу и велел возвращаться в отель.

В час пик по проспекту тащилось унылое стадо автомобилей. Картина вполне мирная, но я без труда вообразил, как все выглядело в ту ночь, когда тут постреливали из автоматов и чуть не угробили меня вместе с «призраком». Проспект пролегал мимо парка, с которым тоже было связано немало потрясений в одном из прошлых «сновидений».

И наконец показалась стеклянная многоэтажка конторы, где я трудился с восьми до пяти, как заведенная кукла, – в общей сложности шесть лет жизни коту под хвост. Лучших лет! Теперь фасад был заляпан незнакомой рекламой. Я увидел даже окно кабинета, из которого выбросился мой шеф.

Бесполезная поездка. Я впустую растрачивал отведенное мне время. Отведенное для чего? Само отсутствие ответа на этот вопрос действовало завораживающе. Хуже того – с закатом солнца (а в ноябре оно закатывается очень рано) у меня начался легкий мандраж. Поначалу я довольно смутно представлял себе, что нас ожидает. Чем дальше, тем все отчетливее вырисовывалось, что не ожидает ничего хорошего. И все же это было только предчувствие, безжалостно подавленное боссом в самом зародыше.

Чужое лицо; мистический союзник; прикрытие в виде Фариа и охраны – на первый взгляд, беспокоиться не о чем. Однако я лучше любого другого знал, что шутить с Эльвирой вредно для здоровья. А босс собирался сделать именно это.

54

Около десяти вечера я ввалился в «Три семерки» в теплой компании Фариа, двух телохранителей, Гошика, Серого, его Анжелки и Равиля (так звали пушера, тоже пожелавшего рискнуть своими нетрудовыми).

Казино занимало первый этаж огромного мрачного здания. Снаружи – советская символика и колотый гранит. Сталинский ампир. Этот нетленный архитектурный труп гальванизировала веселенькая иллюминация. Внутри имелось все необходимое для порочно-приятного времяпровождения и успешного морального разложения.

Судя по всему, обо мне уже пронесся легкий слушок (дескать, появился форинер при бабках, которые не пахнут, – и без этого европейского чистоплюйства, заставляющего фирмачей шарахаться в сторону при первом же столкновении с нашей пованивающей действительностью). Еще в вестибюле я заметил пару-тройку проституток, которые были не прочь меня подоить. Но их оттеснили люди действительно озабоченные и повлекли нас дальше, чтобы продемонстрировать достоинства настоящих доильных аппаратов, которых здесь было несколько – на любой вкус. Кто-то успел уведомить персонал, что я играю по-крупному. Дорогой клиент. Во всех отношениях.

Вид у меня был брезгливо-скучающий, как и положено малому, который везде побывал и перетрахал пол-Европы. Фариа держался рядом. Саквояж с деньгами в его руке не слишком бросался в глаза.

Огромный зал, в котором застыли острова электрического света, не производил приятного впечатления. Устроено все было с размахом, однако истинного шика, приобретаемого в результате устойчивого влияния многолетних традиций, явно не хватало.

Шлюхи подороже, чем те, что дежурили на входе, уже меня сфотографировали и классифицировали. Оставалось ждать, когда подгребет сутенер. Я покосился на кассу, превращенную в бункер за золотыми перилами. Поблизости от нее прогуливались два шварценеггера в отлично скроенных пиджаках с символикой заведения.

Что-то подсказывало мне, что фишки сегодня не понадобятся. Фоско – не тот человек, который станет забавляться разноцветными цацками на рулетке. Не его стиль. Не та игра, не тот размах и не те суммы, которые могли бы его взволновать. Он был пресыщенным малым. Его сиятельство пронимало только нечто исключительное. Оно (сиятельство) любило сырое мясо, дымящуюся кровь, горы наличных. Если сегодня оно захочет сорвать крупный куш, то выберет баккару или покер – я был уверен в этом.

При внешней безмятежности атмосфера в зале была наэлектризована до предела. Какие-то крысоподобные личности возникали то тут, то там, выслушивали приказания и исчезали, мысленно лизнув хозяйский зад. Меня сканировали десятки пар глазок, заплывших от хронического недосыпания. Все лица – от праздно-любопытных до откровенно опасных – были смазаны, как на плохой фотографии. Даже коротко подстриженные жирные затылки излучали враждебность. Чувствовалось, что здесь недостаточно выиграть – надо было еще суметь унести ноги и деньги. Особенно – большие деньги…

В поле зрения возник поднос с бокалами на фоне декольтированной груди. Пить, конечно, не следовало бы, но босс был спокоен за нашу с ним биохимию. В бокале оказалось обыкновенное шампанское, если не считать каких-то добавок, не имевших ни запаха, ни вкуса и тем не менее мгновенно обнаруженных моим «сожителем». Впрочем, он признал их безопасными.

Я равнодушно скользил взглядом по сторонам в поисках таинственной Мамы, а заодно изучал диспозицию. В глубине зала угадывался проход в другое, затемненное помещение. Возможно, зал для элитной публики. Я окрестил его про себя залом Б… Туалет, офис, бар, пара служебных выходов. Окна заделаны давно и основательно. Под шторами – металлические жалюзи… Количество клиентов при оружии и их холуев было вполне достаточным, чтобы устроить тут локальную войну. Эдак примерно на недельку. Мои телохранители терялись на фоне скучающей толпы себе подобных.

Я постоял возле перил, ограждавших один из рулеточных столов. Гошик и Серый решили разогреться, а босс, по-моему, тренировал наш «третий глаз». Во всяком случае, за то недолгое время, что я торчал рядом с рулеткой, мы могли бы поиметь около штуки. Однако меня не интересовали деньги. Все чувства, включая азарт, вымерзли. Я превратился в ясновидящую машинку, озабоченную поиском объекта.

Пора и мне размяться. Я медленно направился в обход, деликатно позевывая. Не было видно никого, хотя бы отдаленно похожего на Маму. Ночь могла пройти впустую, но это не освобождало от скучной обязанности играть.

В конце концов я очутился за покерным столом, из-за которого тотчас же вспорхнула догадливая мелочь. Недогадливую вежливо приподняли чьи-то люди. Нетрудно было догадаться чьи.

Я невозмутимо смотрел на рассаживающихся игроков, ни с кем не встречаясь взглядом. Жестом отправил Фариа по своим делам. Через минуту тот уже ввязался в почти благотворительную игру за соседним столом.

Соседа справа я пару раз видел в «Национале». У него была репутация осторожного и хладнокровного игрока. Он никогда не прыгал выше своей планки. Ее максимальную высоту мне предстояло выяснить.

Слева оказался рыхлый мужик с мучнисто-белыми руками, которые резко контрастировали с черной тканью пиджака. У него были интересные запонки – на первый взгляд, резная слоновая кость. После второго становилось ясно, что это человеческие зубы, оправленные в золото.

Его соседку – красивую школьницу старших классов – передернуло, когда она тоже поняла, из чего сделаны запонки. Я едва заметно подмигнул ей – боссу были ведомы и более впечатляющие некрофильские причуды. Перехватив мой взгляд, человек нехорошо улыбнулся. Из его собственных зубов могла получиться разве что имитация почечного камня.

Пятой оказалась дама европейского дизайна, отдаленно похожая на Елену Образцову, которая решила расслабиться, но и девочкой для битья она не выглядела, а для того, чтобы претендовать на роль Мамы, ей надо было прожить еще лет двадцать.

Среди подсевших не было профессионалов. Возможно, меня хотели раскатать, присматриваясь издалека.

Старт получился резковатым. Как я и предполагал, фишкам здесь предпочитали наличные. Мы быстро вышли на уровень рекордных ставок. Вокруг стола наблюдалась какая-то мышиная возня. Фариа все чаще косился в сторону. Кое-кто проявлял заинтересованность моей охраной. Навозные мухи слетались к внушительной куче купюр. Для них это было событие, для меня – уже нет. Я ждал появления Мамы. Где же ты, скучающая стерва? У меня есть для тебя огромная доза тонизирующего.

Когда стрелки на моем «тиссо» свалились за полночь, я потерял всякий интерес к происходящему. Босс определял, какая карта пришла каждому из сидящих за столом, еще раньше, чем ее хватали похотливые пальцы. Эффект не имел ничего общего со зрительным. Никаких полупрозрачных изображений. Скорее слабый раздражающий сигнал за пределами доступного людям диапазона. Цветные пятна на бумаге вибрировали по-разному.

Если уж на то пошло, то фонили все объекты – живые и не совсем. Мне удавалось без особого труда отсеивать лишнее. Раньше я нашел бы достойное применение этому подарку природы, но сейчас использовал его только затем, чтобы отпасовывать, если выигрыш грозил оказаться слишком большим.

Так, играя в поддавки со временем, я дотянул до часу ночи. Коллекционер зубной эмали начал заметно нервничать. Я понимал, что сегодня он плохо упакован. На меня он посматривал так, словно прикидывал, какое ожерелье выйдет из моего жевательного аппарата. Я безмятежно выдоил его досуха.

Затем настала очередь осторожного. Тот сломался на пятнадцати штуках.

Я поднимал банк, имея на руках две вшивые пары. Гошик возбужденно дышал мне в затылок. Анжелка болела за меня, постанывая в четверть голоса. Получалось очень сексуально. Фариа, забросившему свою игру, пришлось поработать моим кассиром.

«Железная леди» и впрямь оказалась крепким орешком. Лицо – припудренная маска из луженой жести. Даже ритм ее дыхания не менялся. Вместо нервов у нее было стекловолокно. А между тем в банке лежало около семидесяти пяти тысяч…

От толпы, собравшейся вокруг стола, исходил кислый запах возбуждения. Я решил, что пора кончать с саморекламой. Желающих выпотрошить меня и так было предостаточно. Босс перешел к более эффективным фокусам. Стопроцентное мошенничество, но знать о нем мог только дьявол или Господь Бог – в зависимости от того, за чью команду мы выступали.

Я прикрыл веки и попытался представить себе ЭТО.

Масти роились внутри спрессованной колоды. Пики маленькими кинжалами пронзали бумагу. Мягко перекатывались набухшие алым соком червы. Неуклюже порхали трефы. Беспорядочно кувыркались бубны. Картинки сменяли друг друга, словно театральные персонажи.

«Сдать» себе таким образом четырех дам было просто, как два пальца показать. Для отвода глаз я поменял одну карту и поднял банк еще на семьдесят пять. В наступившей тишине стало слышно, как работают сердечные клапаны и судорожно опадают пропитанные никотином легочные мешки…

«Железная леди» приняла, спокойно глядя в ту точку на моей шее, где узел галстука прикрывал впадину под «адамовым яблоком». Лоб стоявшего за ее спиной мужчины был обильно усеян бисеринками пота. Мне было ее жалко. Очевидно, она почувствовала себя королевой в компании трех своих королей.

В результате я взял сто пятьдесят тысяч, и кое-кто стал поглядывать на меня как на жертвенное животное. Четырнадцать пачек по десять тысяч представляли собой аккуратную пирамидку, присыпанную мелкими купюрами. Пока Фариа складывал их в саквояж, я разочарованно следил за выпавшими в осадок статистами. «Железная леди» стойко перенесла удар и удалилась по направлению к загадочному помещению Б.

И тут меня будто током ударило: Мама была поблизости! Я ее еще не видел, но босс уже учуял ее специфический «запах». Наша встреча была неизбежна, запрограммирована в мотивах ее поступков, склонностях, скрытых желаниях; предопределена безудержными поисками последнего приключения. Так нас обычно и влечет к смерти – даже тогда, когда мы думаем, что наконец-то зубами вцепились в жизнь.

55

– Может быть, господин Фоско желает продолжить?

Я обернулся на голос. Какой-то хмырек смотрел на меня снизу вверх. Заискивающе, но не слишком. Он был зажат с двух сторон моими качками-профи. Каждый из них был почти в полтора раза его выше, однако он чувствовал себя вполне в своей тарелке. Я отметил эту самоуверенность и заколку с бриллиантами на стильном галстуке. Мамин человечек. Будущая невинная жертва. Знал бы ты, во что влез, гаденыш…

Фариа зашептал мне на ухо какую-то чушь, якобы растолковывая ситуацию.

Я выдавил из себя холодную улыбочку и сказал:

– Почему нет?

Заморыш был счастлив:

– Как насчет места поспокойнее?

Я отрицательно покачал головой. И ответил на ломаном русском:

– Меня устраивать этот стол.

Он стал невероятно морщинистым в области лба и переносицы. Потом понизил голос до интимного шепота:

– Шум. И эти люди. Они на все способны… Имею честь предложить вам гарантированную неприкосновенность и неограниченные ставки.

Вместо ответа я бросил взгляд в огромное старинное зеркало в золоченой раме – неужели у меня и впрямь такой идиотский вид? Если да, то надо срочно изменить хотя бы выражение лица. Получается не маскарад, а дешевая провокация.

Тем временем хранителей моего тела ненавязчиво оттерли в сторону. Оказалось, что в местной фауне водятся экземпляры и покрупнее. Подобный оборот событий начинал мне нравиться. Я узнавал бульдожью хватку своей бывшей истязательницы. Наверное, это семейная черта. Лишь бы мои ребятки, оставшиеся снаружи, не подняли шум – по глупости.

Освободившийся от опеки хмырек дал понять, что отвечает за свои слова. Фариа умудрялся каким-то образом держаться рядом со мной, не прибегая к демонстрации своих сверхъестественных способностей к просачиванию сквозь преграды.

Вначале все было культурно. Потом я почувствовал, что в мой позвоночник уперся твердый предмет. Предположительно ствол. Если бы последовал выстрел, пуля вошла бы примерно в середину спинного мозга.

Чья-то рука скользнула за пазуху и извлекла на свет мой пистолет. Кто-то очень вежливо попросил меня топать вперед. Хмырек сочувственно ухмылялся, словно просил извинения.

Я совершенно точно знал, как, даже не оборачиваясь, избавиться от стоявшего сзади человека с его пукалкой. То же самое мог, не напрягаясь, сделать и Фариа. Но бессмысленное нанесение телесных повреждений не входило в наши совместные планы. Пришлось принять приглашение.

Хилероид вызвался проводить меня в Красный зал. Ну что ж, любимый цвет возбужденного пролетариата… Окруженные плотной кучкой питекантропов в смокингах, мы отправились в «место поспокойнее». Никто не пытался разлучить меня с моим кассиром и саквояжем, в котором лежало, по самым скромным подсчетам, около полумиллиона.

И очень хорошо, что не пытался. Я буквально изнывал от желания мстить, чувствуя в себе достаточно энергии, чтобы вдребезги разнести все это траханное казино и шесть этажей над ним. А босс забавлялся, глядя на цирковое представление, во время которого его развлекали двуногие прямоходящие зверьки…

* * *

Тяжелые двустворчатые двери сомкнулись за спиной. Прекрасная звукоизоляция. Из зала для плебеев сюда не доносилось ни малейшего шума. Сумрак смягчал цвета, иначе от обилия багрового можно было бы свихнуться.

Всего два стола. За одним из них орудовал лысый крупье с безупречными манерами. У него был французский акцент. Там же восседала «железная леди» и виднелся стыдливо розовеющий Гошин затылок. Поэтапная проверка – я ожидал чего-то в этом роде. Можно было предположить, что кого-нибудь уже отрядили в Италию, – надеюсь, Фариа предусмотрел и такой ход.

За другим столом не играли. Там мирно беседовали четверо. Мое астральное тело устремилось к мамульке, раскинув энергетические члены. Ну теперь-то мы можем обняться?!.

В мою сторону повернулось бледное лицо. Я его не сразу узнал, хотя дочь была похожа на мать, как ее собственная старая фотография. Суть та же, но внешне совсем другой человек! Я с трудом удержался от смеха. Пересадка мозга? Тогда уж заодно и моргал, похожих на двустволку анфас. О этот взгляд людоедствующей нимфоманки в разгаре климакса – мне не забыть его никогда!

Мужчину, сидевшего рядом с нею спиной ко мне, я поначалу принял за Виктора. Тот же рост, то же сложение, та же форма черепа. Но оказалось, что я ошибся. И все-таки сходство поразительное. Неужто Эльвира заимела питомник-инкубатор, где выращивают клонированных самцов? Или прикупила лабораторию генетики при Министерстве обороны? С нее станется…

Я чувствовал себя как дома. Подошел к столу, плюхнулся на стул. Кое-кого мое поведение сбивало с толку. Глядя на меня, расслабился даже Гоша, страдавший от комплекса вины. Ситуация была взрывоопасная и забавная. Придурок, который недавно подпирал мой позвоночник, не знал, куда девать свой ствол. Остальные псы выстроились у меня за спиной. Возможно, те самые, с которыми я сыграл в прятки в канализации.

– С крупным выигрышем, ваше сиятельство! Сегодня вам определенно везет, – сказал клон Виктора не без иронии.

Другой Мамин собеседник повернул ко мне свиное рыло и спросил, предварительно отрыгнув углекислотой французского шампанского:

– Он что – в натуре граф?

– Пошел в п…у! – я пытался произнести это с итальянским акцентом. Получилось очень изысканно. Общество восторженно расхохоталось.

– Господин Фоско прекрасно говорит по-русски, – сказал человек, похожий на моего врага номер два (первое место я все же отводил латиносу). – Где вас этому научили?

У меня было как минимум три ответа на этот вопрос. Я выбрал второй.

– В высшей партийной школе при цэ-ка ка-пэ-эс-эс.

Человек бросил взгляд на саквояж, потом подмигнул мне:

– Из партийной кассы?

Я вяло пошевелил пальчиками. Фариа тут же водрузил саквояж на стол.

– Почему бы вам сразу не взять эти деньги? – предложил я миролюбиво.

Мама зевнула во весь рот. Жаль, что никто до сих пор не посоветовал ей подпилить зубы – они напоминали стройные ряды могильных плит на солдатском кладбище.

– Неинтересно, – промычала она.

– Понимаю. Сам такой. Тогда приступим?

– А что, если мы его трахнем всей кодлой? – вмешался посланный мною в женский детородный орган.

– Заткнись! – рявкнула Мама. И повернулась ко мне:

– Извините его, господин Фоско. Он тупой, но добрый. Мухи не обидит.

Общество снова дружно заржало. Смеялся и сам «добряк». Действительно, зачем ему было обижать муху? С мухи бабок не слупишь.

– Ваш человек что-то говорил о неограниченных ставках… – напомнил я, уставившись в пустое пространство.

Все замолкли. Мама покосилась на дубль Виктора. Я определил в нем темную лошадку. Личность явно со стороны, но достаточно влиятельная. Возможно, наблюдатель от «Маканды». И сходство не могло быть случайным. «Осторожнее!» – твердил я самому себе, одновременно пытаясь выманить босса из подсознания.

– Поймите нас правильно, господин Фоско. – Вкрадчивый Мамин голос не мог бы обмануть и младенца – она валяла дурака. – Хотелось бы иметь подтверждение вашей платежеспособности.

Я бросил на стол свою чековую книжку. Думаю, по чеку можно было кое-что получить – деньги или срок. Мама разочарованно выдвинула нижнюю губу и медленно покачала головой. Потом еще раз прицелилась в меня из-под низкой челки.

– Мы будем играть на твою компанию.

Я зааплодировал ей про себя. Наглость этой бабы меня восхищала. Она мыслила масштабно, как революционер-интернационалист, – выход на легальный европейский рынок открывал перед нею новые перспективы. Впрочем, сейчас она всего лишь клюнула на приманку.

Она поняла, что я понял, и одарила меня ухмылкой Щелкунчика.

– Это и будет вашей ставкой, господин Фоско. Если, конечно, вы хотите убраться отсюда на своих двоих, а не в катафалке. – Мама больше не скучала. В ее лице появилось что-то звериное.

Я изобразил запоздалое раскаяние.

– Ради чего я рискую… всем?

Она щелкнула пальцами где-то под столом – было даже неясно, откуда донесся звук. Тот самый задохлик, который пригласил меня на эту гнилую игру, вынырнул сзади и опустил на стол несколько мешочков, сшитых из черного бархата. Я взял и потряс один из них. Раздался ласкающий слух шорох, который издают, пересыпаясь, необработанные алмазы.

– Как я вывезу это?

Дубль посмотрел на меня прищуренным глазом (мечтатель, мол!).

– Мы предоставим дипломатический канал.

– Дипломатический канал, – повторил я, будто пробуя эти слова на вкус. Вкус был не очень. Дешевка.

Я даже не стал смотреть на камешки. В конце концов, я не собирался конкурировать с «Де Бирс».

* * *

…И все было абсолютно благопристойно до той минуты, когда я лениво бросил карты и сказал, глядя на свое невероятное каре, «сданное» второй раз за ночь в присутствии «катал» элитного разряда:

– Надо бы рассчитаться…

56

Когда развлекается господин Бальзамировщик, я закапываюсь поглубже – его забавы опасны для моего убогого рассудка.

* * *

Протоплазма…

Пожирающий самого себя и усиленно размножающийся выкидыш праматери, которого никак не удается засунуть обратно…

Вокруг меня ползают более или менее активные комки протоплазмы. Такие уязвимые и такие безнадежно тупые…

Протоплазма вообще отвратительна. Я ненавижу эти господские экскременты – особенно когда они обезображены сошедшим в них духом. Начинаются кипение биологического бульона, накопление сексуальной энергии и судорожные подергивания – смехотворные потуги на жизнь вечную…

Шоу продолжается.

Сгустки протоплазмы в «Трех семерках» покрикивают от боли, попердывают от страха и постреливают в меня кусочками свинца. Я вывожу их из игры. Одного за другим. На время…

В этой партии слишком много пешек, за которыми не видно крупных фигур. Тут и не пахнет божественной властью – все хаотически движется, объятое кошмаром…

И щенку Максу, вкусившему темной силы, даже немного жаль, что этот сон заканчивается слишком быстро.

* * *

Я снова выползаю из щели, как таракан после воздушного налета.

Исход той же ночи. Интерьер, в общем-то, прежний, но слегка приукрашен человеческими телами, застывшими в разнообразнейших и живописнейших позах. Не трепещите – среди них только один мертвец. Тот самый, помешанный на длинноствольных пушках, – он слишком усердно пытался попасть в меня из своей плевательницы. У него свернута шея, а через огромную дыру в груди виден ворс коврового покрытия. Левая рука сожжена до локтя. Испарились даже кости. Несколько мгновений он держал в ней килограммовый плазменный шар, в который превратился его пистолет.

Другие Мамины охранники и сподвижники вырублены мною при скромном участии Фариа. Не спрашивайте, как это получилось, – батальные эпизоды целиком в компетенции босса. Когда у меня перед глазами перестало мелькать, дело уже было сделано. И все из-за груды прессованного углерода и самоуверенности этих смешных ребят! Не хотели платить, мерзавцы. Понятно, платить все равно пришлось – хозяйке, когда мы наконец смогли поговорить тет-а-тет. И не только платить…

(Развязать Маме язык было несложно. Босс провел с нею небольшой сеанс внушения. Через пятнадцать минут она тарахтела, как стукач в следственном изоляторе ГПУ. Еще через десять минут я знал об эмигрантке Эльвире все. Или почти все. Оставалось только взять билеты на самолет. Но вот тут-то и возникли проблемы…)

Не знаю, куда подевался Фариа, но, по-моему, он обеспечивает невмешательство посторонних в наше рандеву. Учитывая, что сейчас около шести утра, это не так уж трудно. Если в других помещениях творится то же самое, что и здесь, то не представляю, как нам избежать огласки, дурацких слухов и эпидемии дремучего мистицизма. Свидетелей более чем достаточно.

Когда началась заварушка, что-то случилось со временем. Я оказался в вялотекущем кошмарике. Людишки Мамы вдруг сделались очень медлительными, и Фариа успел отключить четверых, пока босс, вынырнувший из своего запредельного могильника, занимался ее ближайшим окружением, в том числе Гошей и маленьким гаденышем. Лично я видел только реактивного седовласого призрака с электрошокерами вместо рук. Вполне вероятно, что сам я выглядел еще внушительнее.

Но не все можно свести к вульгарному членовредительству. Имели место массовый гипноз и ритуальные действия, дискредитирующие высокое звание цивилизованного человека. Результаты следующие: на столе рядом с канделябром (бронза, подделка под восемнадцатый век) лежат чьи-то глазные яблоки. Где находится их обладатель, неизвестно. Я поднимаю взгляд и вижу зловещий черный силуэт. Это клон Виктора, неведомым образом подвешенный под шестиметровым потолком, – пародия на пикирующего ястреба. Он еще жив, но не более сознателен, чем насекомое, забравшееся в чучело птицы. Я не понимаю, с какой целью это сделано, да и не должен понимать. Я начинаю побаиваться своей темной половины, чего раньше со мной никогда не случалось.

Не хотелось бы впадать в роковую ошибку инквизиции и приписывать боссу демоническую природу и злой умысел, но от его бурной деятельности становится не по себе. Впрочем, для меня это привычное состояние в течение последних пяти лет – я все время не «в себе», а где-то поблизости. Ладно, проехали.

Пока мамочка отходила после допроса с пристрастием, бросая в мою сторону опасливые взгляды, я потягивал слабый раствор мочи, который в этой стране называют пивом, и размышлял о своем неопределенном будущем. Занятие абсолютно бесполезное, так как босс и Фариа обо всем позаботились.

В Зеленом зале уже нет публики, а крупье и охранники выглядят не более предприимчивыми, чем заспиртованные эмбрионы. Старик прогуливается среди них с бокалом шампанского в руке. Анжелка и Равиль благоразумно испарились до начала бойни.

Мама послушно топает к выходу – она все еще пребывает в легком трансе. Едва ли не впервые в жизни ей пришлось ощутить чье-то абсолютное превосходство. Падение с Олимпа вышибло из нее апломб. Не знаю, надолго ли. Но пока она семенит рядом, как беременная такса, и пытается понять, что произошло с ее охмуренным войском.

Внезапно она останавливается. Ее губы трясутся, а глазные яблоки выкатываются так далеко, что я на всякий случай готовлюсь их подхватить.

Оказалось, один из охранников сидит к нам спиной; небольшой лоскут кожи на его затылке завернут вверх, открывая картинку в духе Дали. В черепе проделано идеально очерченное квадратное отверстие, сквозь которое можно разглядеть серое вещество. По нему (веществу) ползают крупные коричневые муравьи. Черт знает, откуда они взялись зимой в центре города!

Некоторое время я с интересом слежу за ними. На самой толстой извилине торчит регулировщик и движениями усов управляет стройными колоннами рабочих насекомых. Лично я не вижу в их поведении ничего экстраординарного. Идет нормальный процесс переноса информации.

Охранник поворачивает к нам голову. Он – само внимание и жаждет выполнить любое приказание. Фариа приближается к нему сзади и с улыбочкой устраняет демаскирующий фактор, ловко орудуя длинными пальцами без всякого инструмента. Теперь дефект скальпа сможет обнаружить только парикмахер, да и то, если будет стричь его налысо. Мама реагирует адекватно. Из ее подсознания изливается тоскливый ручеек матерщины…

Я и сам с недоверием обвожу взглядом зал, насчитывая не менее десятка человекообразных муравейников. Задаю «консультанту» безмолвный вопрос: неужели все они непоправимо изменены? Вместо ответа Фариа продолжает демонстрировать свои безукоризненные фарфоровые протезы – ухмылку сфинкса-оборотня.

В отличие от охранников, я осознаю степень деформации и глубину зависимости. Я не ощущаю даже элементарной свободы. «Подвигался» внутри тела и понял, как трудно будет слететь с катушек. Впервые за долгое время мне захотелось, чтобы это действительно произошло, чтобы диагноз Сенбернара оказался верным.

Часть седьмая Крысиные бега

57

Вторую неделю отсиживаемся с мамулей в моей загородной избушке. Выяснилось, что здесь имеется неплохая библиотека. Однажды я забрел сюда от нечего делать, но сразу понял, что с некоторых пор я больше не читатель.

Почти все книги девственны, тома мертво вбиты в тесный строй себе подобных, страницы склеились с того момента, как были сшиты на фабрике. Само помещение весьма удобно – стеллажи до потолка, старинные кресла, письменный стол, камин, лампы с зеленоватыми абажурами. Тот, кто обставлял библиотеку, был педантом – поэзии уделены три отдельныеполки. Я нисколько не удивился, обнаружив здесь и близнеца моего многострадального Эдгара Ли Мастерса.

Я взял его в руки, как очень редкое и дорогое лекарство, у которого, к сожалению, истек срок годности. Когда я открыл книгу, она затрещала – клей давно пересох. И в приступе слюнявой сентиментальности я нашел поистине душераздирающий стих, из коего получился душещипательный эпиграф:

Моей последней весной,

В мои последние дни

Я сидел в пустынном саду

Лицом к зеленым полям, за которыми

Мерцали холмы над Мельничным бродом;

Я размышлял о засохшей яблоне

С сожженными молнией ветками,

И зеленых ростках, и нежных цветках,

Мерцающих на скелете дерева

И обреченных на бесплодие.

Так я сидел, мой дух облекала

Полумертвая плоть с отупевшими чувствами,

Но думал о молодости и весне –

Призрачные цветы бледно сияли

На безжизненных ветках времени.

Земля покидает нас прежде, чем небо берет нас!

Если бы я был деревом и трепетал

От вешних грез и зеленой юности,

Я рухнул бы в ту грозу, которая

Вынула из меня душу,

Так что я ни на земле, ни на небе^[43].

Я привез сюда Маму, чтобы сделать ей подарок в знак нашего сотрудничества. Ну и себя, конечно, не забыл – но об этом позже. Маму я пока особо не напрягаю. Пускай она сначала привыкнет к своей новой роли. Я надеялся, что ее жизнь еще чего-то стоит и в крайнем случае она будет разменной монетой. Я всерьез собирался торговаться с Эльвирой. Но кое-кто думал иначе…

Вчера отрядил Верку в город с очередным письмом к господину писателю. Сомневаюсь, что он еще жив, но чем Виктор не шутит? Если жив, то наверняка слегка напуган. Растерян. Сомневается – а не розыгрыш ли это? Мне его ничуть не жаль – может быть, когда-нибудь придется вместе побегать от слуг герцога?

За окнами – декабрьская пустыня; вьюга – зимний зверь – завывает во тьме и царапает стекла ледяными когтями. Внутри дома было бы уютно, если бы я мог вспомнить, что такое уют.

Человеческие руины тщетно пытаются согреться у камина. За спиной у Мамы неизменно маячат два трепанированных холуя. После расправы, учиненной в казино, я называю их муравейниками. Абсолютно преданы новому хозяину, то есть мне. Внешне почти нормальны, только больно уж неразговорчивы. Кроме того, у муравейников омерзительно холодные руки. Словно замороженные лягушачьи лапки, которые Верка готовит специально для Фариа…

Маму заметно трясет, но по большей части не от холода, а от страха. Свое последнее приключение она переносит с трудом. Вчера вечером я застал ее в процессе освоения хатха-йоги перед зеркалом – она явно пыталась обнаружить дыру у себя в затылке. Думала, все так просто? Эта сволочь могла бы вызвать жалость, если бы я забыл о том, что ее дочь вытворяла с Максом и Глистом в «Маканде».

Причина нашего добровольного заточения проста. Босс выжидает, пока уляжется шумок, поднявшийся после моего визита в «Три семерки». Аэропорты и границы закрыты. Из «Националя» пришлось съехать. По проверенным слухам, меня разыскивают уцелевшие Мамины люди и чуть ли не вся местная милиция. Нет сомнения, что рано или поздно найдут и слух дойдет до Виктора, но к тому времени миссия босса уже будет завершена. Для меня это день X, Армагеддон, безысходный нуль отсчета. Есть возможность расслабиться, но все чувства отравлены страхом, гнездящимся глубоко в кишках.

Жизнь миллионера на покое ужасающе предрешена. Вокруг нет ни одного ОБЫКНОВЕННОГО лица. Только пустые зеркала похищенных душ, навеки затуманенные колдовством. А под тонким покровом кожи – красноречивое пиршество насекомых.

Хуже всего то, что теперь я вспоминаю об Ирке без вожделения. А когда вспоминаю, вижу нелепо задрапированную мешанину внутренностей, непрерывно отмирающие клетки тела и паразитирующие на падали микроорганизмы. Это – взгляд без иллюзий. Где же то бесплотное, неуязвимое и вечное, что не должно исчезнуть вместе с ними?..

Внутри меня почти космический вакуум – пустота, которая страшнее любой зависимости.

Со мной происходят необратимые изменения. Весело отбрасываю духовные костыли. Их оказалось предостаточно – и это тот случай, когда за деревьями не видно леса…

От бывшего хозяина остался роскошный хай-энд со встроенной в стены акустикой, однако для меня уже не существует человеческой музыки. Она слишком неповоротлива в узилище семи нот и предопределенных гармоний, слишком тяжела, толста и непрозрачна. Иногда похабно суетлива. Ее исполняют существа со стеклянными пальцами; раковые глотки выдувают ее из шершавых духовых… Зато музыкой стал дождь и кошачий шорох; саваном нестерпимо жутких мелодий обернуто невидимое солнце; ветер, скользя в верхушках деревьев, порождает печальнейшие звуки на свете.

Другой пример. На стенах дачки развешаны сумеречные пейзажи и гравюры начала века. С некоторых пор я взираю на них с отвращением. Это застывшие во времени припадки невыразимости. Человеческое восприятие непоправимо искажено, перспектива извращена, интуиция тщетно блуждает в поисках украденных измерений. Дело не в примитивизме – это далеко не детские рисунки или наскальная живопись. Наоборот, мозаика раздроблена до предела, ткань реальности распылена, каждая пылинка скрупулезно просеяна сквозь сито мозга и добросовестно перенесена на холст. Но никто не избегает фальши, лежащей в самой основе вещей. Мечта о разрыве непрерывности остается всего лишь абстрактным выражением бессилия…

Да, вот такая и прочая хрень лезет в голову от вынужденного безделья. Оно приводит босса в опасное исступление и заставляет пускаться в «странствия». Иногда, просыпаясь, я с ужасом думаю о том, что делать, если он не вернется. Отсутствие движения – главная причина смертности среди таких, как я. Рука сама тянется к портсигару итальяшки – и останавливается на полпути. Что-то посказывает мне: худшее еще впереди. Заменитель леденца Клейна – это мой последний шанс.

Время для жизни крайне ограничено и с каждым днем стоит дороже. Все подвержено инфляции. В моем положении платят по курсу: шестьдесят секунд «сейчас» – секунда когда-нибудь «потом». Идиотизм? Верно. Но им страдает почти каждый. Выживание – неблагодарное занятие. Бег на месте без надежды уцелеть.

Однако выползти из норы наружу все-таки придется, даже если нора – это автономный бункер с полным набором удобств и охраной, верность которой не подвергается сомнению. Фариа лично руководит муравейниками, стерегущими периметр днем и ночью. Опасность наезда местных бандитов сохраняется. Верка мотается в город за жратвой, но уже не на засвеченной «альфа-ромео», а на дырявом «запорожце». Правда, из последней поездки она привезла, по ее собственному признанию, лобковых вшей и, вероятно, кое-что посерьезнее, поэтому от кухни ее пришлось отлучить. У муравейника, которого зовут Вася, получается не хуже, а Фариа лечит свою Беатриче наложением рук и пенициллином.

В общем, я веду жизнь феодала в осажденном замке. Враги невидимы и больше похожи на психопатогенных призраков. Вот-вот наступит день, когда босс познакомит Маму со своим бесценным и, пожалуй, единственным сокровищем.

58

И все-таки босс – неблагодарная скотина. Его заморочки начинают утомлять главного компаньона, то есть меня. Он действует, не считаясь с родителем, – пока я сплю. Надо бы и мне научиться действовать – пока ОНО спит.

Сегодня с утра я пытался найти помещение, где спрятан саркофаг. Блуждал около часа, хотя дачка не так уж велика. Одна комната из четырнадцати бесследно исчезла. Схватившись за фломастер, я столкнулся с невозможностью составить вразумительный план этажа, несмотря на то, что добросовестно зарисовал весь свой маршрут.

В ответ на мой запрос шеф охраны Фариа выдал скучнейшую лекцию о «многосвязности» и «неориентируемости» пространства, горизонте событий, «капсулах» времени и проиллюстрировал все это, соорудив у меня перед носом «лист Мебиуса» из своего галстука. Если я хоть что-нибудь понял правильно, то искомая комната спрятана за пределами «единственной» стороны листа. Осталось решить, не прогадал ли я, смывшись из психушки. Там я, по крайней мере, мог рассчитывать на укол успокоительного…

Босс отмалчивался, пустившись в очередное «странствие». Он перемещается в сновидениях, как акула, – чтобы выжить. Для меня это означает утонченную пытку, непрерывный шум в голове, ощущение потусторонней возни за спиной. Короче говоря, я послал Фариа подальше и спустился в бильярдную покатать шары. Иногда это помогало мне расслабиться, но не сегодня.

Покоя не было. Шарообразные куски старой слоновой кости грезили о саванне. Какая-то птица оказалась в западне в вентиляционной трубе; ее тоскливые крики повторялись, будто сигналы точного времени. Прилетела погреться и нашла свою смерть…

Мимоходом я посмотрел в зеркало. В нем отразилась узкая фигура смуглого человека. Это жуткое чувство – когда секунду или две привыкаешь к тому, что увидел. И сознаешь, что уже никогда не привыкнешь.

Чужестранец склонился над зеленым сукном. Одно движение кия. Удар, выполненный с нечеловеческим совершенством, – и три шара падают в три лузы… Кто захочет драться на дуэли с баллистическим вычислителем? Я был словно младенец, которому дали подержаться за руки взрослого. Оставалось принять это обреченно и безразлично.

Я продолжал упражняться, пока, подняв голову, не увидел возле стола мамочку, бледную, как смерть. Оказывается, это не ветер подвывал за двойными пуленепробиваемыми стеклами.

– Какого черта?.. – начал я и осекся.

Старушка гнала перед собой волну ужаса, на секунду захлестнувшую и меня. Когда она ткнулась лбом в мое плечо, ее вой уже представлялся мне колыбельной для дебилов.

– Что ты видела?

Жесткое прикосновение ледяных «лягушачьих лапок». Выше запястий они были покрыты пупырышками, как свежие огурцы.

Я оттолкнул ее. Дал пощечину. Потом еще одну. Расширенные зрачки застыли в прорезях между веками.

Очнись, сука. Что ты видела? ЧТО?! ТЫ?! ВИДЕЛА?!.

Бесполезно. Шок в результате сильнейшего испуга.

На пороге бильярдной возник пришаркавший вслед за хозяйкой мозгляк охранник с безмятежным лицом. Я уже догадывался, в чем дело. Это было приглашение в духе босса. Очередной ход в игре, цель которой – вытравить из меня слабость, а значит, все человеческое, слишком человеческое…

Я снова занялся Мамой. Слава Богу, она перестала скулить. Однако плавно опускалась все ниже и ниже по шкале эмоциональности. Она была похожа на жертву инцеста и жестокого обращения с животными. Но больше всего – на пациентов «Маканды». Такой она и нужна была мне – послушной, судорожно цепляющейся за «папочку», забившейся в беспросветную норку собственного отвращения к жизни. Лишь бы босс и Фариа не перегнули палку…

– Ну пойдем посмотрим, – уговаривал я ее, будто малолетку, которой приснился Фантомас в шкафу.

Самого же меня разбирал смех. Правильнее будет сказать, что я облегченно хихикал. Началось, думал я. Началось! Конец ожиданию. Теперь я с особенной остротой чувствовал, насколько тягостным и напряженным оно было. Напряжение нарастало вне меня и при отсутствии внешнего движения. Вокруг накапливались тревога, вина, страх. И все оставляло след: незавершенный сон, прерванный оргазм, трусливая сделка с собой, то, о чем успел лишь мимолетно подумать. Макс был из овечьего племени, и даже босс не мог избавиться от злосчастного наследства – чужого «запаха» жертвы.

* * *

Внезапно погас свет.

Никакого катаклизма – свет тихо скончался, без сопротивления отдав бильярдную и коридор во власть темноты.

Снова потерянно заскулила Мама. И ткнулась в меня своей наштукатуренной мордой, словно умирающая собака. Я оттолкнул ее и на ощупь пробрался к столику для напитков. Восковой огрызок торчал из горлышка бутылки с остатками «бифитера». Память не подвела. Я щелкнул зажигалкой.

…Создавалось впечатление, что сквозняки закручивают световое пятно в спираль, подобную галактической. Впрочем, двигались только тени. Но здесь не было сквозняков – дом сооружен основательно, все этажи надежно изолированы от окружающей среды. При неработающей принудительной вентиляции исключено даже просачивание газа.

Я поднял свечу на уровень груди. Испытал острый приступ клаустрофобии. Мне пришло в голову, что железобетонное перекрытие – это почти идеальная могильная плита. Дело за малым – за эпитафией. Что-нибудь вроде: «Спи спокойно. Понял, бл-лин?!»…

Бильярдный стол скрипел, как парусник в штормящем море, только штормило где-то в соседнем измерении. Волны остекленевали, докатываясь сюда. Панически вибрировали только наши душонки – самые чувствительные из приборов. Черные ящики, которые уже никто не отыщет после катастрофы…

59

С этого момента начинается очередное раздвоение личности, если не распад. Мне кажется, что я все еще находился в бильярдной, когда Мама начала раздражающе визжать от страха. Не знаю, кто держал свечу; во всяком случае, света было достаточно, чтобы я мог «видеть» зеркало. Зеркало, но не свое отражение в нем. Смуглого человека не было среди призраков амальгамы. Я протянул руку к женщине, стиснутой кубическими метрами пустоты, и прикоснулся к ее стынущему сердцу…

ЧТО ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ТЫ ВИДЕЛА? И ПОТОМ – ВНУТРИ ИЛИ СНАРУЖИ?

Я стал ее страхом. Вскоре она кричала нестерпимо громко. Мои бесплотные пальцы сжимали пульсирующий мешочек, наполненный кровью, пока крик не прервался. В это же самое время я, отождествленный с Бальзамировщиком, двигался в полной темноте по мумифицированному лабиринту, набитому предметами варварского культа, который при обычных обстоятельствах называется бытом.

Дом превратился в нечто. Теперь это был гигантский спящий мозг, вывернутый наизнанку. Карусель кошмаров. Не приют, не убежище, а миксер вероятностей. Ловушка с миллионами входов, и где-то внутри поджидал обманутых странников прекрасный нераспустившийся цветок безумия…

Это была сногсшибательная вселенная босса, Фариа, латиноса, Клейна и им подобных: эманации вместо существ, неодолимые течения вместо угроз, разрушительные потоки психоэнергии в качестве оружия. А вечный плен заменял смерть.

* * *

Я брел сквозь тошнотворные приливы страха, разыскивая бронзовый гроб. Спрятанное в нем прежнее тело Макса. Фетиш, спящий в анабиозе. Мой пропуск в «Маканду»…

Кто-то схватил меня за руку и потянул за собой. Чертов Сусанин! Я узнал этого проводника-добровольца даже в полном мраке. Детская ручка, испачканная в чем-то липком, цепко держала меня за три пальца.

Я был похож на ощипанную курицу. Казалось, с позвоночника свешиваются сосульки и остриями царапают желудок…

Слепой и глухонемой мальчишка, зарезанный братом Анатолем под Лиаретом, должно быть, взял краткосрочный отпуск в раю, чтобы снова помочь заблудшей овце Максу. Но не вел ли он меня прямиком к волчьему логову?

Мальчишка тяжело дышал. Я догадывался, что он здесь транзитом и, скорее всего, рискует не меньше моего. Возьми меня с собой, маленький ангел-хранитель безумного века, а я готов нянчиться с тобой, когда ты опять соберешь вокруг себя паству параноиков!

Но пока что я был в единственном числе, и полный кавалер всех степеней инвалидности тащил меня на коротком поводке. Мимо опасностей, мнимых и реальных, которые хранились в складках моего серого вещества. По темным коридорам власти, которую имел надо мною придуманный кем-то мир и его бесчисленные искажения…

Вряд ли это было полноценное «перемещение», если придерживаться терминологии Клейна. Скорее сон после мгновенного гипноза. Общий сон, в котором мальчишка мог, по крайней мере, ориентироваться. Немного позже я вообще перестал слышать его дыхание и осязать своими пальцами чужую кисть.

Поскольку этот сомнительный союзник был слеп и глух, его кошмары не отличались внешним разнообразием. Я не припоминаю движения, а также ничего такого, что можно было бы назвать видениями или звуками. Только проекции чувств, по большей части нечеловеческих. Зато выяснилось, что от медленного убийства самого себя не спасают ни закрытые глаза, ни заткнутые уши…

* * *

И все же он вытащил меня за пределы «единственной стороны листа».

И сразу же исчез, как взявшаяся ниоткуда надежда.

Я вошел в дверь, которая снаружи казалась дверью, а изнутри – перепонкой в младенческом ухе, растущем прямо из стены. За нею была комната – в общем-то, обычная комната, если не считать того, что секундная стрелка находившихся тут маятниковых часов перемещалась в обратном направлении. Но кто скажет, какое из направлений «правильное»? Во всяком случае, не я…

Прямо под сияющей хрустальной люстрой стоял бронзовый саркофаг. На крышке поблескивал иней, рисунок которого повторял замысловатый узор на металле.

Почти пустая комната: часы, люстра, саркофаг, тени в углах… Чего-то не хватало. Когда я оглянулся, «уха» на стене уже не было. Оно выродилось в обыкновенную дверь, медленно поворачивавшуюся на петлях. За нею раздавались чьи-то не очень уверенные шаги.

В комнату ввалился Фариа – и ни капли не удивился, застав меня здесь. Из его щеки почему-то торчал огромный розовый шип, один рукав пиджака был оторван, а рука выглядела совсем новой – в буквальном смысле слова. Ни одного волоска не было на нежно-белой коже, ни одной царапины или ожога…

Подозреваю, что в окружающей среде имеется полный набор химических элементов, из которых можно слепить все что угодно – от револьвера до человеческой руки, – но сам я этому полезному искусству так и не научился. «Анхи»-реаниматоры проделывали нечто подобное в соответствии с неизвестной программой, и тот, кто владел ими, получал неизмеримо больше шансов дотянуть до старости. Сейчас я не входил в число счастливых обладателей крестов и очень переживал за свой крайне уязвимый организм. Поводов к этому было предостаточно.

Кстати, ввалился старик спиной вперед. И вообще, двигались мы странно – все это сильно напоминало фильм, прокручиваемый задом наперед. В каком-то смысле так оно и было. Зеркало событий отражало нас с идеальной отчетливостью. И хотя я ни черта не понимал, у меня появилось совершенно недвусмысленное предчувствие опасности. Времени – что бы с ним ни творилось, – осталось очень мало.

Я не собирался выяснять, где Фариа потерял свой товарный вид, и молча показал на саркофаг. С огромным трудом мы сдвинули его с места. Нести эту груду бронзы было все равно что двигать чугунную ванну, наполненную водой. Меня так и подмывало взглянуть на содержимое – в конце концов, не каждому удается законсервировать собственный труп до лучших времен. Но мои желания в расчет не принимались. Я был вроде попугая на плече у пирата – свидетель, соучастник, но никак не инициатор телодвижений. Попугаю нечего делать одному в открытом море. Ему остается только кричать: «Пиастры! Пиастры! Пиастры!..»

Мы выволокли саркофаг в опустевший холл. Муравейники мелькали снаружи – судя по всему, они занимали круговую оборону. Мамы нигде не было видно – вероятно, эта идиотка решила спрятаться на нижних, подземных этажах. Впрочем, плевать на Маму. Босса и Фариа гораздо больше беспокоила сохранность саркофага. Они носились с ним, как с хранилищем собственного генофонда.

У двери черного хода уже стоял «джип» со снятыми задними сиденьями. За рулем сидела Верка; по случаю срочной эвакуации она безбожно дымила косяком. В салоне витал устойчивый запах травки.

Втроем мы кое-как запихнули бесценный груз в полноприводной катафалк.

Я сел рядом с Веркой, а когда оглянулся, Фариа уже не было. Старик скрылся в глубине дома, и с этого мгновения течение времени снова совпадает с возрастанием энтропии. Препоганое сочетание для любого живого создания, а для мыслителей вроде меня – в особенности. Я так и не избавился от этой мазохистской привычки. Мне все еще казалось: раз мыслю, значит, существую…

Стояли промозглые сумерки, будто кто-то блевал с низко нависших туч. Фонари испускали слезоточивый свет. Но не везде – на бассейн, большую часть парка и оранжерею наступала ранняя зимняя темнота. Было так холодно, что стекла запотевали.

Верка включила обогрев и рванула к оранжерее. Хлипкие перегородки брызнули в стороны. Промчавшись по туннелю из пленки и кроша цветочные горшки, «джип» резко затормозил у противоположной застекленной стены. Зачем? Это стало ясно через полминуты. Верка оказалась ясновидящей – вернее, тот, кто управлял ею. Он спас нас от возвращения в газообразное состояние.

«Джип» был неплохо замаскирован. А из оранжереи открывался недурственный вид на фасад дачки, подъездную аллею и запущенный парк. И опять мне дали понять, что жив я только потому, что кому-то этого еще хочется.

60

Штурм объекта начался с эффектного тарана. До «Маканды» эти ребята явно не дотягивали. Я не заметил ничего похожего на десант с вертолетов или артподготовку минометами. Зато убедился в том, что ворота, если их расположить горизонтально и запустить как следует, представляют собой прекрасное «летающее крыло».

Самосвал «КрАЗ» последней модификации, разогнавшийся до девяноста километров в час, проломил створки, которые оказались для него смехотворным препятствием, и устремился к дому по прямой аллее, обсаженной пихтами. Ворота пролетели метров пятнадцать и снесли голову одному из муравейников, дежуривших на въезде. Второй был раздавлен на клумбе вместе с зимующими розовыми кустами.

Верка азартно завизжала, будто присутствовала на хоккейном матче. «КрАЗ» все же остановился, обрушив восточный угол дома и сломав при ударе о фундамент передний мост. В кабине никого не было. Муравейники напрасно изрешетили ее автоматными очередями, пока самосвал еще двигался. Зато в кузове кое-что лежало – посылочка для нас с Мамой, ценность которой измерялась в килограммах тротилового эквивалента.

После срабатывания замедлителя тряхнуло так, что мало никому не показалось – даже многоопытному Фариа, выброшенному ударной волной из панорамного окна в направлении луны. Две несущие стены из шести превратились в обломки, похоронившие под собой тех, кто находился в доме. Крыша приподнялась, словно огромная шляпа для приветствия, и снова осела – только метров на десять западнее.

Дача перестала существовать как единый архитектурный ансамбль. Фонари разом погасли, и среди живописно дымившихся развалин забегали чудом уцелевшие обитатели. На наш «джип» обрушился дождь осколков и земляных комьев, но стекла машины выдержали. Лобовое было красиво усыпано цветочными лепестками.

От оранжереи остались лишь гнутые опоры, торчавшие из цоколя, точно звериные ребра. Пленку сорвало ударной волной. Где-то посередине бывшего холла шипела и ослепительно пылала электрическая дуга. Из перебитых труб вырывались струи воды – холодной и горячей. Пар клубился, как в бане…

Я наблюдал за происходящим с нездоровым интересом – это было точное подобие заварушки, которую я мечтал рано или поздно устроить в штаб-квартире «Маканды». Кто-то опередил меня, затеяв репетицию. Это не испортило мне удовольствия от умелой постановки.

Через образовавшуюся прореху в заборе въезжала веселая компания на «джипах». Из люка переднего автомобиля торчал торс бритоголового громилы с реактивным гранатометом на правом плече. Когда «джип» притормозил, человек сумел как следует прицелиться. Целился он, оказывается, в чудом устоявшую коробочку туалета, которую снесло взрывом гранаты вместе с муравейником, подзадержавшимся на горшке.

Другие подопечные Фариа еще отстреливались из зарослей, однако их огневая мощь не шла ни в какое сравнение с вражеской. Тачки веером разъезжались по моим акрам; налетчики палили из всех стволов, которые дымились от усердия. Грязь и гнилая трава фонтанировали из-под покрышек…

Бедные муравейники превратились в легкие мишени. Они еще пытались бегать, словно радиоуправляемые куклы, но, судя по всему, что-то случилось с передатчиком, и смысла в этой беготне было мало. Их расстреливали и давили, как сайгаков на охоте. Несколько бритоголовых бросились прочесывать развалины – наверняка в поисках наших трупов (я имею в виду, моего и Маминого).

Оставаться здесь дольше было опасно – для меня и для Верки, но не для босса и Фариа. Ждали мы именно Фариа, устроившего прощальное показательное выступление. Подорвать старичка оказалось не так-то легко – спустя несколько секунд я увидел его седые развевающиеся космы совсем близко от нас. Он левитировал, если я хоть что-нибудь понимаю в левитации, и при этом обладал своеобразной избирательной видимостью. Во всяком случае, бритоголовые его, похоже, не замечали.

По-моему, Фариа попал в некую хитрую петлю времени, потому что сейчас, после взрыва, он выглядел точно так же, как в ту минуту, когда появился в потайной комнате, где хранился саркофаг, – из щеки торчал шип, будто обломавшийся коготь, а один рукав пиджака был оторван.

Пока Фариа возносился, словно реактивный Карлссон, господа бандиты завершили отстрел живых муравейников и принялись за мертвых. Зачем-то им понадобилось ворочать трупы. Трудно было разглядеть, что держит один из бритоголовых, выкарабкавшийся из развалин. Потом до меня дошло: уши. Этот ублюдок отрезал чьи-то уши. Вполне возможно, Мамины, потому что вокруг хватало мертвецов с ушами, которые никого не интересовали. Я невольно потрогал свои и поймал себя на том, что мне не хотелось бы их потерять – они были дороги мне как украшение…

Я стал поглядывать вверх, надеясь обнаружить хотя бы инверсионный след старого афериста, но не заметил ничего, кроме неподвижного черного пятна на фоне быстро летевших облаков. Тем временем опускались сумерки, однако не настолько быстро, чтобы на этом все и закончилось.

Бритоголовый с гранатометом заметил наш «джип», присыпанный битым стеклом и содержимым выпотрошенных цветочных горшков. Урод решил попрактиковаться. Случай действительно был удобный – Верка даже не шевельнулась, застыв, словно загипнотизированный кролик.

Пока черный ствол поворачивался в нашу сторону, я думал о том, что далеко не каждому так везет. Второй раз в жизни в меня готовились выстрелить из подобной крупнокалиберной штуковины, и было совершенно очевидно, что опять напрасно. Правда, на этот раз пришлось досмотреть фильм до конца – переключать каналы без посторонней помощи я до сих пор не научился.

61

Бритоголовый двигался медленно. Слишком медленно. Мне это было хорошо знакомо: резиновое время и люди, оплывающие, словно нагретые восковые фигурки. Дуга, которая озаряла развалины неестественным светом, почти погасла, и еще темнее стало от упавшей сверху сети. Она была редкой, сплетенной из тонких свивающихся волос. Сеть подрагивала и напоминала непрерывно струящийся дождь. Черный липкий дождь.

Какая-то темная фигура выросла за спиной бритоголового, державшего гранатомет. Одна мучнисто-белая рука схватила его сзади за подбородок, а вторая уперлась в плечо. Он был безнадежно медлителен. Короткий рывок…

Я не слышал хруста позвонков, но вообразил себе нечто подобное. Верка очнулась от столбняка и издала сдавленный смешок.

Когда человек осел на землю со свернутой шеей, я увидел обладателя рыхлых белых рук. Это оказался один из моих муравейников. Я узнал его по одежде и фигуре, потому что у него не было лица. Голова, обмотанная свешивающимися с облаков черными волосами, напоминала веретено.

Влажные нити падали сверху бесконечными спиралями. Сквозь дыры в зачаточном коконе еще были видны стеклянные немигающие глаза. Потом и они исчезли.

Муравейнику полагалось быть мертвым. Во всяком случае, раньше я считал, что такое состояние закономерно для тех, у кого грудь вспахана автоматной очередью. Получается, я ошибался. Нельзя сказать, что парень демонстрировал завидную координацию движений, однако он был слишком резвым для мертвеца. Он наклонялся, как ревматик, но гранатомет все-таки поднял.

Затем он тупо «уставился» на мой «джип». У меня появилось ощущение чужого взгляда, хотя смотреть этому кретину вроде было нечем…

В течение нескольких весьма неприятных секунд муравейник, очевидно, «соображал», что делать дальше. Или переваривал приказ.

Несмотря на затемнение, я отчетливо видел ползущие по его одежде колонны насекомых, занятых срочной эвакуацией. Огромные массы муравьев выплескивались из ран, будто коричневая кровь…

Наконец этот дважды перекроенный муляж повернулся вместе с гранатометом и направил ствол на ближайшую «тойоту» бритоголовых. К тому моменту его голова уже мало чем отличалась внешне от огромного клубка шерстяной пряжи.

Я облегченно перевел дух и позволил себе рассеять внимание. По всей территории дачи возрождались муравейники в количестве, радующем глаз и вселяющем надежду, – разве что за исключением тех, кто был разорван на несколько кусков. Я даже принялся высматривать среди них Маму, но не обнаружил ничего женоподобного.

Газоны напоминали потревоженное кладбище. Бритоголовые были в шоке, поэтому троих из них задушили и еще двоим свернули шеи без особых хлопот. Потом его величество страх все расставил на свои места. Вдобавок муравейник, захвативший гранатомет, подорвал «тойоту», устроив заупокойный фейерверк. И началось…

Верка сползла пониже, предпочитая наблюдать за происходящим из-под верхней дуги рулевого колеса. Я был не настолько благоразумен, хотя плотность огня оказалась сумасшедшей. Очередь расколола лобовое стекло, и я выбил его ногами. Сразу почувствовал, что снаружи стоит дьявольский холод. Ветер выл, как электронная музыка в «ужастике», и даже еще почище. За шиворотом ползали ледяные змейки.

Шествие зомбированных муравейников продолжалось с неоспоримым успехом. Большинство из них уже вооружились трофейными стволами. Один протопал совсем близко от нас, стреляя короткими очередями на уровне живота. Выглядел он, в общем-то, неплохо, если не считать кошмарной черной головы, от которой тянулись в небеса колеблющиеся сопли…

Вскоре я получил возможность убедиться в его неуязвимости. Останавливающее действие автоматной пули оказалось недостаточным, хотя она и вырвала из его шеи большой кусок мяса. Муравейник покачнулся, но устоял на ногах. Крови не было. На месте входного отверстия немедленно расцвела коричневая звезда. Каждый ее луч образовался из сотен бегущих насекомых.

Но в целом попадание не произвело на муравейника особого впечатления. Выпрямившись, он направился к пихтовой аллее, куда поспешно отступали уцелевшие бандиты, и вскоре присоединился к своему выводку. Становилось ясно, что муравейники двигаются отнюдь не хаотически. В их действиях просматривалась некая групповая логика, которой был начисто лишен каждый в отдельности.

Они загоняли бритоголовых в узкое горлышко пролома, где те оказывались как на ладони. Тут их поджидала расстрельная зондеркоманда. Попытки бритоголовых прорваться сквозь окружение на автомобилях тоже ни к чему не привели. Первая же тачка опрокинулась в результате прямого попадания гранаты и загородила выезд, облегчив муравейникам работу.

Это была хорошо спланированная акция уничтожения. Но я не ожидал, что за нею последует самоуничтожение. С другой стороны, вряд ли можно было придумать что-нибудь более чудовищное, чем маленькая армия Фариа. Почти каждый из его солдат получил слоновью дозу свинца, в том числе в голову, но валились они только после разрушения опорных костей скелета.

Черные волосы свивались и дергались в сложном ритме. Липкая бахрома была отвратительна, как женская борода. Падающая с облаков паутина немедленно растворялась в жидкой грязи. Все превращалось в тлен, пепел, прах…

Прогремел последний выстрел. Наступила тишина, в которой раздавался только громкий шепот огня. Сирен до сих пор не было слышно. Пока легавые сообразят что к чему, пройдет не менее получаса. Нас никто не торопил, и мы с Веркой продолжали сидеть, будто худсовет в цирке, потрясенный искусством акробатов.

Закончив дело, муравейники возвращались. Раскачиваясь, они медленно двигались в сумерках – и тоже не спешили, неотвратимые, как ангелы мщения. Их силуэты отделялись от картонно-неподвижных пихт. Порыв ветра донес до моих ноздрей нечеловеческий запах. Мне казалось, что «ангелы» бредут прямо на нас, но они собирались к гигантскому погребальному костру.

«Тойота лэнд круизер» все еще пылала в декабрьском влажном мраке, словно пластмассовая игрушка. От всех четырех колес валил ядовитый дым. Плавились панели, облезала обшивка кресел, взрывались раскатившиеся патроны. И все же огня было слишком мало, чтобы сжечь дотла тело водителя. Однако муравейников это не остановило.

Они карабкались на догорающий «джип» с маниакальной настойчивостью.

Я не заметил в их движениях ни единого намека на то, что эти существа могут испытывать боль, а также ничего похожего на конвульсии. Больше десятка тел набилось в салон; тут они лежали вповалку, придавленные тяжестью верхних, беззастенчиво их топтавших. Вскоре на них запылала одежда. Черные коконы, опутавшие головы, сгорали, разбрасывая фиолетовые искры. Это было почти красиво – как далекие вспышки бенгальских огней…

Муравейники не издавали ни звука. Они умирали – вероятно, на этот раз окончательно – с заштопанными ртами. Те, которые не поместились внутри автомобиля, взбирались на крышу и капот, цепляясь друг за друга. Они непрерывно двигались, похотливо виляя бедрами, будто на слишком тесной танцплощадке. И при этом пылали, как факелы.

Но танец обугливающихся тел продолжался противоестественно долго. Кожа темнела, наливалась вишнево-красным, становилась похожей на раскаленный металл, вспучивалась и лопалась; красный цвет постепенно сменялся коричневым, затем грязно-фиолетовым и, наконец, антрацитово-черным…

Запах жаркого и паленых волос вызывал тошноту. На поношенном Веркином лице не отражалось никаких эмоций, кроме фанатического интереса. Представление захватило ее полностью. О себе могу сказать, что на некоторое время я тоже забыл обо всем остальном и не заметил даже отсутствия босса. В отличие от меня, тот ни на секунду не терял бдительности и уже обшаривал соседние «сны»…

* * *

Фариа появился совершенно беззвучно. То была одна из его неотразимых штучек: старик не воспользовался дверью. Он умудрился также не поколебать воздуха. Я узнал о тихом вторжении, когда он уже сидел на крышке саркофага, с вежливым интересом глядя на учиненный бардак, словно был всего лишь сторонним наблюдателем. Его глазки сияли, как всегда, удивительно безгрешно. Очевидно, изобилие трупов и самосожжение муравейников он считал не более чем круговоротом веществ в природе.

Я решил проверить свою недоразвитую интуицию.

– Что с Мамой?

Он сложил большой и указательный пальцы в колечко и расставил три остальных. О-кей, значит. Ее труп, безусловно, найдут – как и четыре десятка других. С учетом криминальных биографий этих ребят, побоище вполне могло сойти за мафиозную разборку. Только вот как быть с трепанированными черепами? А с отрезанными ушами?

О черт, какая разница?! Завтра я уже буду далеко. Босс поведал мне об этом с полной определенностью во время одного из коротких сеансов телепатической связи. Громадное облегчение в моем положении – знать, что протянешь еще пару дней!

Представился случай воспользоваться «дипломатическим каналом». Собственно, теперь проблема состояла не в том, чтобы сбежать, а в том, чтобы вернуться.

62

В очередной раз я недооценил латиноса и боеготовность его шайки. Реакция «Маканды» последовала сверхъестественно быстро. Честное слово, лично я предпочел бы иметь дело с дивизией внутренних войск. Не сомневаюсь, что при возникновении любой другой, хотя бы частично предсказуемой угрозы Фариа придумал бы какой-нибудь фокус-покус, а тут даже Фариа выглядел слегка обалдевшим. Или забалдевшим, но об этом мне трудно судить.

Чертовщина началась, как только катафалк вырвался за пределы обнесенной забором территории на шоссе, которое еще вчера, по утверждению Верки, было в прекрасном состоянии. Сегодня же наши кости немилосердно потряхивало – так, что в ушах стоял нездешний звон. Верка давила на акселератор, и без того утопленный до предела. Чувствовалось, что ей не терпится убраться подальше от дотлевающих останков муравейников, однако впереди нас ожидало кое-что похуже.

Поток набегающего воздуха замораживал лицо, впивался в глотку, выкалывал глаза. Фары «джипа» рыскали, будто прожекторы ПВО во время вражеского налета. Мне казалось, что машина испуганно водит ими туда-сюда. Дурацкая иллюзия, и не вполне безобидная. К тому же я не узнавал окрестностей. Я отчетливо помнил, что по обе стороны шоссе рос сосновый лес, а сейчас фары выхватывали из темноты нагромождения булыжников, похожие на тысячелетние скопления козьего дерьма. Ни малейших признаков растительности. И ни одной встречной машины. Попутных и подавно.

Спустя несколько минут стало значительно теплее, и можно было бы перевести дух, но тут забарахлили нервишки. Я уже открыл рот, чтобы приказать Верке возвращаться, и когда оглянулся назад, увидел лишь струйки крови, сбегавшие по заднему стеклу. Высунул голову в окно – там, откуда мы ехали, вскрылась пурпурная рана заката, на фоне которой четко вырисовывались зубцы горной цепи. А ехать мы должны были с юга…

Впереди тоже не было ничего похожего на огни города с двухмиллионным населением. Дорога начала петлять. Верка крутила баранку, скрипя зубами от злости. Фариа медитировал, вцепившись в бронзовый гроб. Я не удивился бы, если бы старик постепенно растаял, оставив нам в качестве сувениров свои ногти и седые волосья. Что-то подсказывало мне: дела плохи как никогда.

Мимо промелькнул столб с указателями. Я мог бы поклясться, что надписи сделаны светоотражающей краской на немецком языке. Но больше всего меня поразили числа рядом с надписями. Таких расстояний вообще не было на нашем проклятущем шарике, разве что кто-то решил измерить их в миллиметрах. Десятки нулей сверкнули, как пустые глаза, как разинутые рты, как расколотые пополам значки бесконечности, и канули в породившую их космическую пустоту.

Верка смачно выматерилась и одной рукой достала из лифчика косяк. Нечленораздельно промычала – по-моему, просила прикурить. Я дал, хотя зажигалка тряслась так сильно, что пламя едва не подпалило густо намазанные ресницы нашей боевой подруги. Я ей почти завидовал – когда возникали проблемы, у нее всегда были наготове розовые очки. Хотел и сам затянуться, но босс внезапно возразил, и я предпочел нервное дрожание конечностей сильнейшей головной боли. Интересно, для каких целей он приберегал мою непорочность?

Этот вопрос интересовал меня ровно две секунды. Потом я увидел нечто невообразимое. Слева и справа от дороги торчали чьи-то гигантские ноги. В багровом закатном свете казалось, что все происходит в фотолаборатории. Задрав голову, я устремил взгляд на то место, откуда ноги растут.

Место было частично прикрыто шортами, из расстегнутой ширинки торчал умопомрачительный брандспойт для слива отработанной воды. Пухлые пальчики держали его, как сигарету. В шорты была заправлена майка с изображением Микки-Мауса, а еще выше плавало лицо, которое могло принадлежать восьмилетнему Максиму Голикову, каким я помнил его по фотографии из семейного альбома. И этот ребеночек ростом с Останкинскую телебашню вдохновенно целился в маленького четырехколесного жучка, ползущего в углублении почвы…

Когда «джип» попал под струю, имевшую около полутора метров в поперечнике, его едва не смыло с дороги. Нас спасло то, что смываться было некуда – автомобиль находился в узкой ложбине, которая напоминала трассу для бобслея. Как только волна схлынула, мы жадно задышали, будто спасенные утопленники, – и хорошо еще, что струя оказалась теплой. На запах уже никто не обращал внимания. Лично я решил считать душ лечебным.

Стало ясно, что эту «полосу препятствий» мы вряд ли преодолеем. Окружающее пространство стремительно меняло свой масштаб. Искаженная перспектива и нарушенные пропорции превращали нас то в карликов, которых могла сожрать полевая мышь, то в великанов, которым грозило удушье в стратосфере. Я не понимал, зачем и куда мы движемся, – и, по-моему, это уже не зависело от наших желаний.

Верка тряслась, словно внезапно заболела пляской Святого Витта. «Джип» разгонялся все сильнее, заглатывая черный воздух дырой, зиявшей на месте выбитого лобового стекла. Вибрация пронизывала машину – и даже не вибрация, а неравномерная дрожь, будто лихорадило живое существо. Шум двигателя не был слышен, зато громко шелестели шины. Саркофаг стало бросать из стороны в сторону, как спичечную коробку; Фариа распластался на нем, похожий на раздавленную летучую мышь…

Вскоре запахло океаном, но соленый бриз быстро сменился пустынным самумом. Земля и небо несколько раз поменялись местами; казалось, мы вращаемся на слетевшем с опор «чертовом колесе». Верка захохотала и иступленно заколотила себя по тощим ляжкам. Я понимал, что привело ее в неуемный восторг. Это было приближение смерти, замаскированной под сюрреалистический аттракцион, – наверняка не худшая ее разновидность и определенно самая завораживающая.

* * *

…Медленное растворение в чужих грезах под действием желудочного сока удовлетворяемого любопытства; фантастические галлюцинации, из которых исчезает даже твое микроскопическое присутствие; полная утрата восприятия, означающая, что ты стал частью объективного мертвого мира, – все это были признаки умирания, и с ними еще боролся кто-то за пределами моего осознания.

Последующее смахивало на дурные сны заключенного, мотающего пожизненный срок. Мы путешествовали внутри многоликой машины уничтожения, и всякий раз нас спасало только соскальзывание в новый кошмар. Здесь были смешаны разные эпохи, многие стили. Несочетаемое сочеталось с дьявольской гармонией. Я помню это смутно – как непрожитую жизнь.

63

Фашистский концентрационный лагерь. Смерть под привлекательным и все объясняющим девизом «Каждому – свое». Двуногие в эсэсовской форме с наушниками «уокмэнов» на головах. Процедура фильтрации смертников возле крематория. Те ожидаликонца, сидя в собственных автомобилях, выстроившихся в длинную очередь. Точь в точь как на заправочной станции. Наш «джип» поместился между «кадиллаком», в котором развалился пожилой еврей с золотыми жвалами, и «жигулями» с семьей белорусского фермера.

Все было продумано до мелочей и функционировало предельно четко.

Людей – на удобрения, машины – на переплавку. Эсэсовец у шлагбаума не разговаривал, он слушал «Земляничные поляны навеки». Жест правой рукой – в печь; жест левой – барак, отсрочка. Левая рука поднималась крайне редко.

Ожидающие в очереди были очарованы и парализованы совершенством бюрократического механизма. Спустя десятилетия после краха Третьего рейха конвейер, поставлявший богатое фосфором сырье для удобрений и металлический лом, продолжал двигаться в сумеречном измерении…

Мы уже были очень близко от руки в черной перчатке. Этот резиновый протез разрастался до огромных размеров, превращаясь в крест, который накрыл своей тенью полмира. В тени плодилась нечисть и гнездилась в пустотелых тыквах человеческих голов.

Шлагбаум приподнялся, пропуская нас к бункеру крематория. Когда он обрушился, то был уже топором безликого палача. Топор вонзился мне в шею. Я поднес руку к ране и обнаружил, что порезался бритвенным лезвием. На миг в темноте мелькнуло злорадно ухмыляющееся лицо Кисы Воробьянинова, тут же превратившееся в африканскую маску. Небо, земля и четыре стороны света сдвинулись, снова похоронив меня заживо в тесном автомобильном салоне.

Монахи на «харлеях» взяли наш «джип» в кольцо. «Инквизиция!» – завизжала Верка в таком ужасе, будто была самим Джордано Бруно, изменившим пол, но не убеждения. Началась гонка по вымершим улицам Вечного города при свете костров, на которых сжигали многочисленных жертв террора во имя Любви. Голос Фариа командовал откуда-то сзади: «Налево!», «Направо!», «В переулок!», «Гони!». Я пытался оглянуться, но всякий раз в поле зрения оказывалась дорога и монахи-байкеры, мелькающие в лучах фар. Это была действительность без изнанки. Естественно, все заканчивалось тупиком.

В тупике торчал Великий Инквизитор – нечто самоорганизующееся, принявшее облик гигантского богомола. Мертвое, как государство, и столь же непобедимо-враждебное.

Узкий ручей неба покрылся льдом в железобетонных берегах. Ближе, ближе снующие конечности «насекомого». В протоколе вскрытия почти наверняка будет записано: «смерть в результате абсолютной некоммуникабельности». Апелляции бесполезны. Надежды беспочвенны. Справедливости не существует. Мы оказались последними еретиками на той Земле. Следующим мог стать сам Великий Инквизитор, но это еще не было объявлено ересью.

Нас сжигали прямо в «джипе» – над газовой скважиной. Рядом водрузили чучело ведьмы с черными крыльями. Они поднимались в восходящих потоках, разбрасывая искры и горящие перья, которыми пишут на коже, макая в гной. Их я и запомнил – черные крылья, нагоняющие смертную тоску.

В новом воплощении я попал в королевство геев и лесбиянок, управляемое жесточайшим тираном Анатолем Первым и Последним. Он любил лично резать глотки провинившимся подданным. Уникальность созданного им рая для гомосеков заключалась в том, что этот рай не претендовал на вечность. Он должен был просуществовать всего лишь одно поколение, после чего исчезнуть с лица.

Вот так: ни расцвета, ни заката. Жизнь за гранью абсолютного декаданса. Почище припадочной Утопии и погрязнее упадочного Рима. Обреченность была возведена в культ. Подлинный эротизм достигался лишь в момент смерти. Время растягивалось, как наполняемый водой презерватив, пока не лопалось, и тогда счастливчики разлетались в стороны.

Самым тяжким преступлением считалась гетеросексуальная связь. И за это же приговаривали: его – к кастрации, ее – к деторождению. То есть мукам, посланным в наказание за Грех. Родить, само собой, не давали. Неисправимые гетеросексуалы, конечно, объявлялись ошибкой природы – чехарда с хромосомами иногда способствовала появлению настоящих монстров. Вроде меня. В том сновидении я был горбатым шутом Анатоля. По-моему, я смутно напоминал ему кого-то. Например, карикатуру на брата Макса, желанного и недоступного.

И под занавес – апокалиптические сны, отделившиеся от индивидуального сознания. Они порхали по ночам, будто виртуальные летучие мыши, в компьютерных сетях, опутавших Землю, а днем тряпками повисали внутри чьих-то голов. Хорошо, если нечеловеческих. Мне достались головы Нострадамуса и летчиков с «Энолы Гей». У меня была легкая работа: я продавал головы, набальзамированные кошмарами, сенсоры для безвозвратного ухода в сеть и ЛСД для совсем уж безнадежных.

Подобный товар покупали те, кто вообще не мог заснуть. Нет ничего страшнее единственной реальности. Я знал многих, кто поменял бы ее на что угодно. А на той бедной планетке уже не было места для новой Америки…

Когда прозвучал Глас Трубный в исполнении Майлса Дэвиса (ремастированная запись пятьдесят шестого года), мертвые вышли из могил. Поскольку процесс разложения никто не отменял, прилично сохранившихся трупов было относительно немного. Зато вокруг роился прах – как пепел атомной войны. От него стало невозможно дышать. Прах забивал ноздри, легкие, уши, засорял глаза, едкой пылью оседал во рту. Прах стремился принять прежнюю форму, и по земле бродили седые призраки, а в океане, забитом доверху, будто тесный аквариум, мелькали тени акул. Добавьте сюда парниковый эффект – и адская духота гарантирована.

Потом наконец прозвучало: «Встать! Суд идет», – однако было уже поздно: все возвращенные к жизни задохнулись и оказались похороненными под толстым слоем пыли. Ветер переносил пыль, строил из нее и тут же разрушал. Иногда обнажались скелеты; чаще пустыня оставалась безупречно серой. Так уравняли шансы, которых и без того было немного…

* * *

Я едва не проснулся. В лучшие времена выяснилось бы, что подушка облепила лицо; во времена похуже – что на нее давит сверху какой-нибудь кретин или, на худой конец, неудовлетворенная жена. Теперь же аттракцион продолжал работать и после «пробуждения».

«Джип» разгонялся с чудовищным ускорением. Я ткнулся мордой в мгновенно набухшую подушку безопасности (значит, подушка все-таки существовала!). Кровь отлила от глазных яблок; в ту минуту я был слеп, как крот, и не слышал ничего, кроме свиста воздуха, частота которого приближалась к ультразвуковой. Пытаться отклеить себя от кресла казалось делом безнадежным.

Я ждал удара, превращающего кости в студень. Именно ждал, а не боялся. Это было влечение к смерти, очищенное наконец от примесей и потусторонней шелухи. Ведь нестерпима не сама смерть, а всего лишь мысль о ней и еще, может быть, предсмертная боль, но что, если вместо боли неожиданно приходит наслаждение?

Я почти остановил свое сердце…

64

И тут дорога закончилась. Мы начали падать в бездну, сорвавшись с огромного трамплина. Перегрузка сменилась парением в невесомости…

Я поднял голову и помассировал пальцами веки. Снизу пробивался голубоватый свет. Глянув туда, я увидел Землю, плывущую внутри полупрозрачного кокона атмосферы. Хрупкое в эфемерном. Колыбель человечества. И, вероятно, могильник… Мы возвращались на родную планетку.

Тогда откуда же нас выбросило к чертовой матери?!

Я судорожно глотнул воздух и почувствовал удушье. «Джип» летел, окруженный быстро рассеивающейся смесью газов. Впрочем, уже не «джип», а нечто бесформенное, полый предмет, вместивший в себя кусочек другого пространства и троих (или все-таки четверых?) существ, провезенных в этот мир контрабандой.

В голове помутилось окончательно. Я засыпал от недостатка кислорода. Это было даже приятно. Я казался самому себе вещью, присыпанной нафталином с целью длительного хранения. Или мертвой молью, что было, в общем-то, все равно.

Рядом Верка разевала рот, как рыба, выброшенная на песок. Косяк выпал и вяло тлел у нее между ног, будто догоревшая свечка импотента. «Порошок!» – заорал Фариа над самым ухом. Я слишком ослабел, чтобы анализировать советы или их последствия. Тем не менее я ни на мгновение не усомнился в том, что имеется в виду. Настал момент нюхнуть – это было очевидно.

Кое-как я извлек из кармана портсигар и, нащупав защелку, открыл его. Перед выпученными глазами плескалась багровая лужа. Со стороны я, наверное, выглядел весьма и весьма удивленным…

С инстинктами у Верки все было в порядке. Она вцепилась в меня, будто пассажир с «Адмирала Нахимова» в последний спасательный круг. Я ожидал чего-то в этом роде. Начались крысиные бега под лозунгом «Спасайся, кто может». Опоздавшие выбывают. Рано или поздно это случается с большинством из нас.

Порошок, которого и так было немного, тонкой струйкой потек мне на брюки. Пришлось не очень вежливо обойтись с дамой. На несколько секунд она сосредоточилась на своем распухающем носике, а я безуспешно пытался приготовить линию. Предательская вялость охватывала члены, как у девственника в первую брачную ночь…

Вокруг продолжались какие-то жутковатые трансформации. Я уже не отличал их от своих полуобморочных фантазий. Пространство затягивалось стеклянной массой; ее покрывали ветвящиеся трещины. Мои собственные руки превращались в уродливые клешни, которыми и портсигар держать было не очень-то удобно.

– Быстрее, придурок! – истошно завопил Фариа неожиданным фальцетом, словно только что стал евнухом по моей вине. Я с ностальгией вспоминал Клейна и его высококультурное обращение. Тот был настоящим идеологом кайфа. Умел подготовить клиента…

Двумя своими неловкими заготовками я поднес портсигар к Веркиному обиженному рыльцу. Она вдохнула – да так, что желтоватый «снег» облепил припудренные щеки. Ее лицо перекосилось и подернулось рябью.

Я почувствовал, что мой правый глаз проваливается куда-то внутрь головы. Левым я еще видел кое-как, но лучше бы вообще не видел.

Я ткнулся носом в почти пустой портсигар, торопясь запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда. Здоровья хватило только на один неглубокий вдох. К счастью, после Верки кое-что осталось.

В носоглотке заплясали снежинки, а деформированную голову пронзили тысячи игл. Казалось, что от лица разом отделилась кожа. По сосудам прокатились частицы абразива. Это было похоже на оргазм – настолько мощный, что удовольствие превращалось в страдание. Еще хуже, когда нечем кончать и нечем кричать. Тело раздулось, как оболочка взорвавшейся звезды, и расползлось по жиденькой Вселенной. Мир возникал и исчезал, будто свет в стробоскопе, и каждый раз оказывался чуточку иным.

Ух-х, проклятый порошок! Он действительно был КРАЙНИМ СРЕДСТВОМ. Он не занес меня на экскурсию в рай, как леденец Клейна. Благостью тут и не пахло. Ангельского пения тоже что-то не раздавалось. Я чувствовал себя так, словно черти в аду растерзали меня на кусочки и складывали из них «веселый конструктор». А каким покажется небо, если глядеть на него через собственную задницу? То-то и оно. Примерно столько же понимает в происходящем морская свинка, летящая на сверхзвуковом лайнере. И если лайнер терпит катастрофу, свинка вряд ли догадывается об этом.

Конечно, мне было не до Фариа и тем более не до Верки – не по причине моего закоренелого эгоизма, а потому что я просто ни хрена не соображал. Соображалка сломалась окончательно.

Босс увлекал меня куда-то, как беглец, который повсюду таскает за собою свою тень, – не отягощенный ею и не способный ее потерять. Тень исчезает лишь безлунной ночью, и вот теперь наступила эта самая ночь. Оказывается, для здоровья и долголетия чрезвычайно полезно не отбрасывать тени. Но ничто не может помешать ей возникнуть снова с появлением света.

Только я ничего не знал об этом. Сначала был безумный страх, затем растворились и страх, и сознание.

Часть восьмая Кормящая мать

65

По моему скромному потребительскому разумению, книги бывают четырех категорий: интересные и полезные; интересные и бесполезные; неинтересные, но полезные; неинтересные и бесполезные. Впрочем, совсем уж бесполезной не назовешь ни одну: бумага – это всегда бумага, хотя и не всегда удовлетворительной мягкости.

Так вот, опусы Флеминга интересны и в высшей степени полезны. Как только я увидел один из них в витрине книжной лавки в Риме, сразу же купил. По соображениям отнюдь не сентиментальным, а предельно утилитарным. Не знаю, что это было – случайное совпадение или загадочная «рука судьбы», – но роман оказался тот самый, что я штудировал в психушке. Правда, теперь уже изрядно подзабытый. Я наугад открыл хлипкий томик с тупорылым пистолетом и голой девкой на обложке и сразу же наткнулся на чрезвычайно глубокомысленный текст:

Иногда назначение требует, чтобы он играл роль богатого человека; случается, что он ищет укрытия в роскошной жизни, чтобы таким образом стереть воспоминания об опасностях и отвести от себя тень смерти…^[44]

«Отвести тень смерти». Каково, а? Разве не здорово? Разве это не написано буквально обо мне? Если выживу, надо будет организовать сбор средств на памятник автору «Бондианы» и основать фэн-клуб. Представляете: коллективное курение смеси балканского и турецкого табаков и украинской конопли, членские билеты с двумя нулями, шлюхи, владеющие джиу-джитсу, и прочий кал…

Но вернемся к неутешительной действительности. Действительность имела температуру сорок градусов в тени и больше пятидесяти на солнце. У действительности был тяжелый запах непрерывно гниющих фруктов, и она изобиловала дождями вперемежку с солнечной радиацией. После бесснежной зимы на родных широтах это казалось сущим раем – в течение примерно получаса. Потом припекло так, что расплавленные мозги потекли из ушей.

И все же на борту старенькой «сессны», наверное, было чуть полегче, чем в преисподней. Совсем хорошо, по-моему, чувствовал себя только жмурик в саркофаге – эту штуковину как будто хранили в леднике с доисторических времен, и она была присыпана толстым слоем нетающего инея, в котором Фариа охлаждал баночное пиво.

Если верить календарю на моем циферблате, несколько часов назад наступило шестнадцатое июля тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Учитывая погоду, похоже на правду. И это означает, что семь месяцев бесследно пропали из жизни, о чем я не сильно переживал…

Что-то меня несет по волнам моей памяти без руля и без ветрил. Лучше излагать по порядку, чтобы самому не запутаться. В себя я пришел, когда мы болтались в воздухе над Римом. Диспетчеры буквально взбесились. Верка, очутившаяся в пилотском кресле, выслушала темпераментную ругань с мечтательной улыбкой, а потом запросила разрешение на посадку на плохом английском.

Услышав, что пилот – баба, итальяшки стали намного изобретательнее. Один все время поминал свою жирную тещу, второй крыл всех «безмозглых сучек» подряд. Легкий переполох объяснялся тем, что мы материализовались в двадцати метрах под брюхом «семьсот сорок седьмого», выполнявшего рейс на Хельсинки. Когда этот дирижабль с крыльями закрыл солнце, мне показалось, что гончие псы герцога нас все-таки достали…

В течение нескольких кошмарных секунд «сессну» дико трясло в реактивной струе, а звуковое давление истязало мои барабанные перепонки. Когда все кончилось, трудно было поверить в наступившую стабильность. Пространство, время и материя договорились о перемирии. Если что-нибудь и менялось (например, пейзаж за стеклом), то изменения не действовали на нервы, а происходили в приятном темпе и в соответствии с жизненным опытом. Иначе говоря, стереотипом.

Расправив мое новое лицо, искаженное болезненной гримасой, я наконец осмотрелся. После всех передряг не слишком просторная кабина показалась мне уютной, как салон лимузина. Я опустил взгляд пониже и увидел собственные ноги в белых штанах и рыжих мокасинах. На плечах висела расстегнутая до пупа гавайская рубаха невообразимой пестроты.

Пустой раскрытый портсигар валялся под креслом. Теперь это была антикварная вещица из драгметалла и не более того. Кольцо, подаренное Эльвирой и надетое на мой правый мизинец, покрылось тусклым налетом, словно сотню лет пролежало в земле. И еще в кабине ощутимо пахло свежевспаханным перегноем.

Верка невозмутимо и уверенно держала штурвал, как будто всю жизнь только и делала, что водила легкие самолеты. На ней был комбинезон фасона «травести», а огромные наушники с микрофоном на коротко стриженой голове делали нашу незаменимую драйвершу слегка похожей на гипотетическую маму Чебурашки.

Я обернулся и чуть не поперхнулся собственной слюной. Фариа преобразился в престарелого плейбоя с «пентаксом» на груди и очечками «кондор» на переносице. Из его сумки торчали клюшки для гольфа. Кроме того, старичок оказался прикинут по последней спортивной моде. Дряхлая плоть была задрапирована шортами «eroe» и рубашкой «ercole» от Серджио Таччини.

Рядом с Фариа громоздился чудом втиснутый в кабину «сессны» саркофаг в деревянном ящике. Снаружи на стенках имелись эмблемы «хрупкое», «не кантовать» и надпись «медицинское оборудование». Тот, кто скажет, что это не медицинское оборудование, пусть ляжет туда сам. В гробу я его видел.

В ящике имелась небольшая крышка, которую старик периодически открывал, чтобы выудить из вечной мерзлоты очередную банку пива. Я не мог понять, куда подевалось его благоговение перед усопшим. Наверное, мой взгляд и вид были достаточно красноречивыми, потому что Фариа услужливо извлек запотевшую баночку и для меня.

Я влил в себя живительную влагу и принялся рассматривать сверху пригороды Рима. Итак, Эльвире все же удалось затащить меня в гости к макаронникам, хотя сама она об этом еще не подозревала. Потом я вспомнил, что Рим – не совсем то место, куда мне хотелось бы попасть.

– Неаполь, – напомнил я Верке, которая косилась на банку с пивом голодными глазами.

Она молча постучала пальцем по приборной доске. У нас почти не осталось горючего. Вот уж не думал, что такая мелочь может помешать Фариа, хотя часто переоценивал его возможности. Я ожидал, что он по-быстренькому организует безагрегатную переработку воздуха в бензин, однако старичок явно растратил слишком много энергии во время последней заварушки. Да и, судя по всему, торопиться было некуда.

«Сессна» заходила на посадку. Фариа поглядывал по сторонам с самодовольным видом и, казалось, излучал на всех волнах: «Наслаждайся жизнью, сопляк, – если сможешь!»

Почему бы не начать прямо сейчас? Я расслабился и приготовился предаться неограниченному гедонизму.

Номер в отеле «Эксельсиор» вполне годился для этого. Груз, спрятанный в ящике, увезли на какой-то склад. Один нюанс, который, если вдуматься, можно счесть почти чудом, заключался в следующем: наш рейс был внутренним, и мы избежали таможенного досмотра.

Вечером Фариа отправился в кабак со своей Беатриче, а я валялся в номере на диване, потягивая кампари, слушал прямую трансляцию «Тоски» из Милана и ни о чем не думал. То есть вообще ни о чем. Жизнь была почти прекрасна.

66

Наутро выяснилось, что я владею, кроме отдаленной недвижимости, кое-каким движимым имуществом, а именно: пресловутым «феррари» пролетарского цвета, рабочей лошадкой «фиат»-»темпо» и трейлером для «семейного» отдыха. Поезд «Рим – Неаполь» был отвергнут боссом как недостаточно гибкий и чересчур многолюдный вид транспорта. Кроме того, босс решил, что Верке можно доверить саркофаг и трейлер, а мы с Фариа отправимся в путь на «феррари».

К обеду старичок обрадовал меня известием о том, что снял виллу в Сорренто. Как ему это удалось в разгар курортного сезона, осталось для меня загадкой. В очередной раз я оказался обладателем кучи денег, кредитных карточек, чековых книжек и прочего бумажного мусора. Опять я был богат до неприличия и не знал, что делать со всем этим барахлом. Когда жизнь под угрозой, становишься бескорыстным, будто христианский святой. Зато Верка отлично знала, на что потратить свои командировочные, и шлялась по номеру в каких-то немыслимых лифчиках, тщетно пытаясь пробудить мою рудиментарную сексуальность.

В шестнадцать ноль-ноль Фариа вкатил в ее морщинистую ягодицу дозу пенициллина и велел заняться «грузом». Я же упражнялся в эпистолярном жанре, сочиняя новое послание бумагомарателю, который, как я предполагал, изрядно соскучился по моим многосерийным откровениям.

В шесть вечера Фариа отправился в Ватикан – он был приглашен на ужин к старому приятелю-иезуиту, – а я совершил прогулку на катере по Тибру и выяснил, что босс не переносит даже легкой качки. Слава тебе, Господи, а то меня уже тошнило от Мистера Совершенство!

День закончился без особых приключений, хотя я так и не сумел вспомнить, откуда мне знаком город. Многое, правда, изменилось за последнюю сотню лет, однако Колизей во всем своем некротическом блеске остался прежним.

* * *

Впервые увидев «феррари» в подземном гараже, я долго рассматривал его, пытаясь определить, не «призрак» ли это, сменивший кузов под давлением обстоятельств. Оказалось, ничего подобного. Мне пришлось самому работать руками и ногами, усевшись за руль этого породистого рысака. Тем более что характер у него был не из легких. Меньше ста шестидесяти по автостраде мы не делали. Через пару часов я стал испытывать легкое беспокойство. Трейлер исчез с дороги.

Ничего трагического пока не произошло. Верка вполне могла кувыркаться в каком-нибудь мотеле с шофером-дальнобойщиком. Я дал себе слово, что если эта похотливая стерва и впрямь решила развлечься, то я лично засуну ее в пояс целомудрия из нержавеющей стали и выброшу ключ.

Лишь на подъезде к Формии мы догнали «фиат», тащивший трейлер со скоростью пассажирского поезда. Верка как раз шла на обгон, показывая средний палец водителю тягача с полуприцепом. Пока Фариа вразумлял ее своими дистанционными методами, мне оставалось лишь гадать о происхождении большой вмятины на боку трейлера – прямо под окном с задернутыми кокетливыми занавесочками.

День выдался ясным, но таким жарким, что в трусы можно было запускать аквариумных рыбок. Справа открылся вид на море – резервуар прохлады, а если погрузиться поглубже, то и смертоносного холода. Впрочем, сидя за рулем, не очень полюбуешься красотами природы. Дорога оказалась непростой, кроме того, количество аппетитных грудастых девочек в кабриолетах с откинутым верхом многократно превышало среднестатистическую норму. Возникало впечатление, что они вызревают под южным солнцем, будто тропические плоды, и в июле наливаются соком, так что шорты трещат по швам.

Фариа, почти непрерывно щелкавший «пентаксом» и принявший вид старого ловеласа, имел у них несомненный успех. Завидев его, девочки начинали обсасывать пальчики, посылать воздушные поцелуи и задирать маечки на груди. В глазах рябило от дорогих тачек, обилия загорелой здоровой плоти и сверкающих белой эмалью зубов. И все же эта поездка чем-то напоминала мне бегство миллионера Голикова из Харькова в Крым. Сама цветущая природа выглядела как юное тело, уже пожираемое раком. Сними фальшивую кожу – и повсюду обнаружатся метастазы. Но снаружи еще ничего не было заметно…

Неаполь промелькнул, будто кто-то пролистал перед глазами старый альбом с поблекшими фотографиями. Под Торре-дель-Греко стал виден Везувий, возвышавшийся километрах в пяти к северо-востоку от городка, – темное угрожающее пятно на фоне слепящей голубизны небес. Кастелламмаре, погруженное в полуденную дрему, было населено в основном мухами и одуревшими от жары собаками. Виллы Сорренто утопали в зелени; террасы сбегали к морю белесыми плешами; на зеленоватой эмали залива лениво и самодовольно покачивались жирненькие яхты.

Об истинном количестве живых душ, обитавших на этом берегу, я мог только догадываться. Солнце заставило двуногих спрятаться на изнанке дня. Там они жрали, спали, занимались любовью. Почти ни у кого не возникало поводов для беспокойства.

Босс встрепенулся, почуяв «запах» Эльвиры. Я пока не представлял себе, чего она боится, но она боялась. Тончайший и легчайший аромат ее страха, в миллионы раз более слабый, чем излучения всех прочих существ (жажда власти, похоть, надежда), тянулся за нею, будто паутина, прицепившаяся к одежде. Это была путеводная нить для любого охотника. Я надеялся, что окажусь первым.

Однако босс не собирался соваться в нору намеченной жертвы. Он знал, как выманить ее оттуда и выбрал другой способ охоты. Ему достаточно было потянуть за невидимую нить.

* * *

Под вечер появилась Верка, добравшаяся до места назначения без происшествий, если не считать того, что в Неаполе ее оштрафовала дорожная полиция за езду по встречной полосе. Мы загнали трейлер во двор и снесли ящик в подвал, где хранился сельскохозяйственный инвентарь.

В подвале пахло сырой землей. Запах пробуждал воспоминания и нехорошие ассоциации, но здесь он казался куда более естественным, чем в кабине «сессны».

На ржавых садовых ножницах, которыми можно было кастрировать слона, запеклась кровь. Присмотревшись, я заметил, что в дальнем темном углу подвала земля разрыта совсем недавно.

И снова я не стал спрашивать у Фариа, кому принадлежала вилла и откуда взялся свежий труп.

67

Прошло три дня. Этого времени мне вполне хватило, чтобы убедиться в том, что капитализм, социализм и всякие вшивые «измы» – различные стороны одной медали. В чем-то буржуазный народ как две капли воды похож на меня и прочих «совков». Та же задроченность, только по иному поводу. Жизненная программа почти не допускает отклонений. Существование вполне параноидальное. Бег по кругу от одних призраков к другим. Примерно к двадцатилетнему возрасту система подгоняет под готовые шаблоны абсолютное большинство. Для остальных – добро пожаловать в личный ад!

Возможность понаблюдать за психами обеих категорий появилась на вечеринке, которую устраивал один неапольский судовладелец, отдыхавший в Сорренто от трудов праведных. Я был приглашен как личный друг Фариа, а Фариа, оказывается, считался лучшим в Европе специалистом по морскому праву. Я догадывался, что в любом случае скучно не будет, и уверился в этом, когда узнал, что судовладелец холост и не задавлен католическим воспитанием. Предполагалось изобилие русской водки и русской икры. А водка, как известно, размягчает даже булыжники за пазухой.

Вечеринка началась на закате, когда спала жара и с залива подул освежающий ветер. Подъезды к вилле были забиты «бугатти», «мазератти» и близнецами моего красного рысака. Парочка «мерседесов» и «ягуаров» не нарушала единства рядов и цельности картины. Бросив взгляд на номера, я окончательно успокоился – иногда мои телодвижения не напрасны. Птичка влетела в клетку.

Лакей в белом проводил нас в холл. Тут хозяин виллы, Фариа и кое-кто из гостей принялись лобызать друг друга и пожимать многочисленные ладони, пальчики, запястья. Фариа называли сеньором Бернуллески. Последовала перекрестная скороговорка в духе:

– Как поживаете?

– Великолепно. А вы?

– Чудесно. Прекрасно выглядите!

– Нет, правда?

– О, блестящий вид!

– Может быть, бокал шампанского?

– Гениальная мысль!..

Словом, все было великолепно, чудесно, гениально и вдобавок блестело, будто луна над кладбищем. Прогундосив какую-то любезность, я двинулся в сумеречную прохладу внутреннего дворика, устроенного в испанском стиле. Вода в подсвеченном бассейне отбрасывала блики на лилово-зеленые заросли, среди которых виднелась всевозможная нечисть, главным образом русалки. Впрочем, гоблинов тоже хватало.

Я остановился возле мраморного столика с напитками и икрой, чтобы хватануть рюмку водки. Это способствовало наведению на резкость. Как только я окинул компанию прояснившимся взором, появился хозяин, и пришлось перезнакомиться со всем его зверинцем.

Кого здесь только не было: от порностарушек на покое и геморроидальных жиголо до студенток Сорбонны и маразматиков миллионеров. Кое-кто затесался в компанию приглашенных по долгу службы – например, бывший полковник КГБ, который работал у судовладельца шефом службы безопасности. Гости честно пытались развлекаться. Почти каждый из них имел все, и каждому чего-то не хватало. Отравленные неутоленным голодом и надеждой на новые приключения, мужики и бабы были одинаково похожи на кобелей в охоте. Даже мне, видевшему их первый раз в жизни, не удалось избежать взаимного обслюнивания и контакта с эрогенными зонами.

Надо признаться, что со здешней публикой я повел себя по-свински, поскольку интересовался одним-единственным объектом, до сих пор не попавшим в поле зрения. Неудивительно, что меня принимали за аристократа-дегенерата. Свободных дам и голубых, по-видимому, отпугивала моя напрочь отмороженная физиономия.

Чуть не случился конфуз, когда выяснилось, что какая-то богатая вдовушка близко знала миланских Фоско, но, хоть убей, не могла припомнить, чтобы граф имел наследника. Пришлось намекнуть на «папины» шалости на стороне («Иди к черту, старая ведьма!» – «Что вы там шепчете, дорогой мой?» – «Я говорю: приятная встреча!») и на ходу сочинять трогательную историю о признании раскаявшимся графом незаконнорожденного сына.

Я так и не развеял подозрений въедливой старушки, но плевать мне было на ее подозрения. В общем, вся эта клоунада развивалась в духе «мыльных опер», и временами я с трудом удерживался от смеха, созерцая собственные потуги на то, чтобы соблюсти приличия.

Мой сарказм многократно усиливался по следующей простой причине: сколько ни пил, я не пьянел. То есть абсолютно. После восьми рюмок я посетил один из шести здешних туалетов – вот и весь результат. Глядеть на чужие истеричные забавы трезвыми глазами было нелегко, но босс не отпускал вожжи. В почках и желудке творилось хрен знает что. Кошмарный сон биохимика…

В поисках Эльвиры я вышел на террасу и начал спускаться к морю. Волны тихо вылизывали пляж. Тревожно хлопала на ветру ткань шезлонга. Полная луна сияла, как предупреждающий сигнал светофора.

Справа виднелся теннисный корт, слева шелестели кусты чего-то субтропического. Внезапно из кустов появился огромный бордосский дог, не спеша приблизился и с хозяйским видом обнюхал мою промежность. Что-то ему там не понравилось, и он угрожающе зарычал.

Я ненавижу собак с тех пор, как побывал в Лиарете. По совету босса я уставился между мутных глазок этого песика и поднес палец к его узкому лбу. Тварь показала зубы и подобралась для броска. Поначалу я решил, что босс хочет пожертвовать пальцем взамен более ценной части тела.

Палец коснулся собачьего лба, и я ощутил твердость кости. Поведение пса резко изменилось. Его зрачки сошлись к переносице и провалились в уголки глаз, рычание заглохло. Я увидел отражения луны в желтоватых бельмах.

Кобель застыл, превратившись в чучело, и почти мгновенно похолодел градусов на двадцать. Теперь он целиком находился в моей власти и сделался не опаснее изваяния.

Под складками кожи я обнаружил ошейник из стальных звеньев. Очень не хотелось бы найти на нем одну знакомую побрякушку. Но это оказался обычный ошейник; на самом длинном звене было выбито имя собаки: «Наполеон». И еще какой-то невразумительный адрес.

– Вали отсюда, Наполеон, – сказал я ласково.

Он ожил и затрусил к берегу. Я долго смотрел на тень, скользившую по пляжу. Она двигалась в сторону океана и пропала, слившись с темной водой.

68

Резкое искажение восприятия застало меня врасплох. Скорее всего, это означало, что Эльвира совсем близко и босс снова забирает тело в свое распоряжение.

Терраса внезапно заполнилась людьми, хотя до этого казалась совершенно пустынной. Они галдели, будто птичья стая, и пропитывались алкоголем до полного самозабвения. Акустические системы «кабасс» извергали невыносимо легкую музыку. Женщины в серебристых сверкающих платьях представлялись мне сгорающими заживо. На лицах мужчин лежал пепельный налет. В искусственном свете, вспыхивающем пятьдесят раз в секунду, они дергались, как мультяшки. Иллюзия оживления силуэтов на целлулоиде возникала лишь при движении самого целлулоида. И тут важно не ошибиться с фильмом, который хочешь посмотреть.

(Кстати, а был ли вообще Наполеон?)

Опустив взгляд, я увидел, что держу в правой руке бокал с шампанским. Надо полагать, для Эльвиры. Мои губы раздвигались, произнося пошлости, которые могли быть замечены только соотечественниками. Кто-то дунул мне в ухо: «Ох уж эти русские!» Босс отметил доминирующую эмоцию: зависть с примесью неопределенного страха. И дальше как в бреду:

– Вам нравятся русские женщины?

– Они романтичны.

– Откуда вы знаете?

– Я читал «Преступление и наказание», а еще трижды посмотрел «Доктор Живаго». Ну да, с Омаром Шарифом…

– Голливудский кал. Что? Нет, не «Голливудский кал», а голливудский кал. И не последний бестселлер Нормана Мейлера…

Я протягиваю Эльвире бокал с шампанским. За ее спиной маячит знакомая физиономия. Зоя, лесбийская звезда каратэ! Жаль, что не прикончил тебя в канализационной трубе – там тебе самое место. Кстати, форма носика почти полностью восстановилась. И профиль смотрится гораздо лучше, чем я ожидал. Мои поздравления!

С Зайкой все ясно – желваки на щеках и отсутствующий взгляд. Из «Маканды» ее могли уволить только на тот свет. Тогда кто кого здесь пасет?

Над Эльвирой явно поработал пластический хирург. Из нее выкачали половину жира, а кожу на физиономии стянули куда-то к ушам. Эффект получился страшненький. Взгляд этой бабенки по-прежнему царапает. Ее черный парик смахивает на вермахтовскую каску, а парчовый наряд отбрасывает световые зайчики.

Она протягивает руку с ногтями, покрытыми черным лаком, чтобы схватить хрустальную ножку бокала. И в этот момент впивается взглядом в кольцо на моем мизинце.

Эльвира слишком хорошо знает, что кольцо существует в единственном экземпляре. Она пометила им удовлетворителя под номером тридцать семь, как перелетную птицу. Я «слышу» гул ее мыслишек, похожий на отдаленный похоронный марш. В первую очередь она вспоминает ювелира. Вероятно, он был подкуплен, но ей трудно поверить, что старый пуганый еврей оказался настолько глупым.

Я ласкаю Эльвочку жадным взглядом (так и сожрал бы суку). Босс внушает ей, что только чудовище может полюбить чудовище. По крайней мере, они достигают почти абсолютного, немыслимого для людей взаимопонимания. Все остальные, включая Фариа, – лишь разноцветные пятна на целлулоиде, фон этой роковой встречи, во время которой одно существо подчиняет себе другое. Так путешествует зло, переселяясь из тела в тело, – как следствие безумной физической любви, как венерическая болезнь, как орудие нескончаемой биологической войны…

– Где он? – выплевывает наконец Эльвира. Ее страх трансформируется в ледяную ненависть.

– О нем – позже. Сначала поговорим о нас.

Фамильярным, хотя и ласковым движением я поглаживаю ее загривок под париком. Чувствую, как растворяется агрессия. Эльвира тает. Бессмысленно улыбается. Вскоре она готова на все ради меня. Почти тот же фокус, с помощью которого час назад босс приручил Наполеона, – разрушение наиболее устойчивых призраков сознания. Чревато олигофренией, но иногда дает поразительные результаты.

Что сделал бы Дон Кихот, если бы у него отобрали ветряные мельницы? Повесился бы от утраты смысла жизни – или?.. Эксперимент с Эльвирой вполне успешен. Босс точен, как скальпель нейрохирурга, однако его работа на порядок тоньше.

Наблюдая нашу идиллию, Зайка тихо бесится. Ревность в сочетании со служебным рвением – гнуснейший коктейль из мотива и возможности. Зоин взгляд прожигает мой смокинг и лазерным лучом впивается в бронированную спину.

Секретарь-референт тоже еще не поняла, что любовь к ближнему – это единственный способ выживания. Босс предоставляет ей заниматься самопожиранием, пока я таскаю за собой по вилле от столика к столику человекообразный кусок пластилина по имени Эльвира и накачиваю ее всем подряд: водкой, тостами, икрой, пирожными, кока-колой. Вскоре она выглядит захмелевшей от страсти. Мы танцуем. По нашим спинам ползают анемичные пятилапые пауки. Эльвочка трется об меня своим вздувшимся животиком; я уже дважды пересчитал все шпангоуты ее туловища и даже оставил на память багровый след засоса на дряблой трапециевидной мышце…

* * *

Это мой взгляд «изнутри» на происходящее, а внешне все обставлено так, будто граф Фоско не на шутку увлечен русской, и гостям его выбор кажется странным, потому что русская уродлива, а Фоско явно не нуждается.

Приближается рассвет. Кое-кто прекрасно провел время, если не считать тяжести в голове, создающей опрокидывающий момент. Девочки – самые выносливые существа – еще плавают в бассейне без купальников или танцуют под «постельный» саксофон Сэнборна. Фариа, то бишь сеньор Бернуллески, играет в бридж в одной из отдаленных комнат. У хозяина воспалились глазки и уже появилась щетина на подбородке. Я спохватываюсь: иногда – например, сегодня – я забываю ее отращивать.

Конец вечеринки скомкан. На вилле полно лунатиков, бродящих по комнатам или торчащих в бассейне и при этом глубже, чем в воду или в воздух, погруженных в неизбежный кошмар. Боссу больше нечего делать здесь – его охота завершена. Тварь поймана и приручена; осталось совершить последнее жертвоприношение в «Маканде».

69

Мы едем ко мне на виллу в Эльвочкином открытом «мерседесе». Она неплохо справляется с вождением. Я с удовлетворением отмечаю, что ее рефлексы в норме, если не считать глубоко интимных отношений с боссом.

Прежде чем мы достигли такой степени уединения, Эльвире пришлось разобраться с «секретарем-референтом» и охранниками. Мне даже показалось, что мы имеем несколько новых кандидатов в муравейники. Во всяком случае, Фариа очутился близко, готовый поспособствовать. Теперь старик уже, наверное, отогнал «феррари» и ждет развития событий.

Сзади, на расстоянии минимального раздражения, за «мерседесом» следуют две машины с телохранителями. То, что у хозяйки слетела крыша, ясно всем, однако мало кто подозревает, насколько серьезны перемены.

Мимо проплывает восстановленная вилла Рубиначчи^[45] – исключительно благоприятное место для проведения ритуала, но не теперь. Темное строение без единого огня в окнах ждет. Пусть подождет еще немного…

Эльвира смотрит на меня чаще, чем на дорогу. Это небезопасное удовольствие. По моему знаку она сворачивает к автоматическим воротам. Как я и думал, «феррари» уже здесь. В шезлонге, белеющем посреди газона, спит Верка. Ее окружает хаотический орнамент из пустых пивных банок.

Охранники останавливаются в полукилометре от виллы и наблюдают за домом в инфракрасные бинокли. Вскоре и бинокли не нужны – рассвет обрушивается жаркой волной, и дождевальная установка устраивает Верке бодрящий душ Шарко.

Наступает новый день, не менее удушливый, чем предыдущий. Эльвира не спала больше суток и держится на ногах только благодаря амфетаминной накачке. Впрочем, не совсем на ногах. Она расположила свои рыхлые телеса прямо на обеденном столе, и я, невзирая на сексуальную самодостаточность, обрабатываю своим не совсем еще бесполезным перпендикуляром этот кусок увядшего мяса. Мясо меня нисколько не возбуждает, но предполагается, что нужно уметь делать и рутинную работу. Жажда мести улетучилась куда-то. Если я когда-нибудь и задушу эту бабу, то исключительно по санитарным соображениям.

Эльвиру не узнать. Похоже, вместе с жиром из нее выкачали половой энтузиазм. Затем выясняется истинная причина. Оказывается, Голиков перед побегом все-таки заделал ей киндер-сюрприз. Отряд доблестных сперматозоидов-мутантов преодолел считавшуюся ранее неприступной оборонительную линию спирали, и один – самый доблестный и разворотливый – заставил пребывавшее в пассивной созерцательности яйцо пробудиться к новой жизни.

Честно говоря, Эльвире не позавидуешь. Если вспомнить о том, что случилось под мостом с самим Максом, то поневоле призадумаешься, что ожидает через пару-тройку месяцев королеву рэкета. Пардон, теперь уже без пяти минут графиню Фоско (еще не де-юро, но уже де-факто). Я честно пытаюсь выполнить почти супружеские обязанности. Разглядев мою подвесную эндокринную систему, Эльвочка пришла в состояние медицинского шока, что позволило боссу без помех овладеть ею с неясной мне целью. Как говорится, пришел, увидел, возбудил. Кстати, она до сих пор не избавилась от дурацкой привычки повизгивать при каждом толчке. Ее парик сдвинулся набок, и стали видны короткие седоватые волоски, приклеившиеся к черепу…

Мои старания не напрасны – Эльвира финиширует с долгим мелодичным визгом, а я чувствую, что происходят странные вещи. По-моему, зловещие игры босса продолжаются. Кошмарик отличается совершенной безболезненностью, тем не менее я отмечаю появление тончайших отростков-щупалец, которые вытягиваются из моего многофункционального органа. Они проникают в Эльвиру еще глубже и оперируют почти сформировавшийся плод.

Похоже, босс специалист не только в посмертных, но и во внутриутробных делах. При моем соучастии создается новый ходячий инкубатор.

Эльвира устало хрюкает и обмякает. Эта идиотка ни о чем не подозревает. Ей просто кажется, что я стоек, будто солдат после шестимесячного воздержания…

И вот операция закончена. Через пятнадцать минут Эльвира засыпает прямо на столе, уже невзирая на амфетамины. Сейчас она похожа на выпотрошенную и зашитую курицу, которую босс нафаршировал своим дерьмом. Внутри у нее чья-то жизнь и смерть. Никогда не слышал о зародышах, забальзамированных в материнской утробе, но, по-моему, это тот самый случай.

Приближается какой-то жуткий финал, и чувство бессилия парадоксальным образом сочетается во мне с эйфорией всемогущества. Будто держишь в руках примитивную головоломку, которую нельзя не сложить, но в тот момент, когда ты закончишь, она неминуемо взорвется и разнесет на кусочки тебя самого.

И ты об этом знаешь.

* * *

Недавно мне пришло в голову, что через пару тысяч лет мы можем стать мифологическими персонажами. Кривое зеркало времени возвышает даже смешное, никчемное и грязное. В крайнем случае грязное объявляетсяиррациональным злом.

«Графиня Фоско» спит в темной комнате с деревянными стенами, пропитанными негорючим составом. Я принимаю душ, смываю с себя женский секрет и выхожу под ослепительное солнце.

Полдень. Ужасающая жара. Верка дымит косяком на веранде, слушая эмигрантские ламентации по приемнику, который вот-вот расплавится и превратится в черную яичницу. Фариа отдыхает в подвале, лежа на ящике с «медицинским оборудованием». Там действительно прохладно, и все же это похоже на приступ некрофилии. Но мешать старику было бы с моей стороны проявлением дремучей неблагодарности.

На солнце я вынужден болезненно щуриться, а в солнцезащитных очках с трудом различаю детали. Наконец босс снисходит до моих проблем. Внезапно у меня темнеет в глазах. Похоже на обморок, но ничто не плывет и не кружится. Облакам взяться вроде бы неоткуда. Купол неба становится лилово-серым, а посередине повисает радикально черная дыра. В этих пестрых сумерках белеют только тени. Оказывается, я вижу негативное изображение – легкая шалость босса со зрительными рецепторами. Поначалу мне делается не по себе, однако, если вдуматься, это всего лишь вопрос привычки.

Я пересекаю лужайку, с которой мгновенно испаряются капли влаги, и высматриваю вероятные помехи на дороге. Из двух машин с Эльвириными громилами осталась одна, зато Зайка наверняка в ней. Судя по всему, мне суждено еще раз сломать ей носик. Этот кортеж не опасен, но таскать его за собой глупо. В общем, Фариа безработица не угрожает.

Я возвращаюсь к дому, сбрасываю халат и прыгаю в бассейн. Вода отвратительно теплая, как кровь живого человека. В этой некомфортной среде я делаю несколько энергичных взмахов руками и выскакиваю на воздух. Придется освежать себя изнутри.

Благодаря стараниям Верки, запасам спиртного в холодильнике нанесен невосполнимый урон. А ведь ждать, пока очнется наша спящая красавица, еще очень долго. Поэтому я выгребаю оставшиеся бутылки и банки, уединяюсь в самой дальней комнате и слушаю леденящую музыку, которая звучит в сновидениях босса. Это журчит помойный поток Стикса, и голос перевозчика, записанный на автоответчик, призывает брать с собой в дорогу сухой дезодорант «олд спайс»…

70

Спустя сорок с половиной часов мы с Фариа снесли Эльвиру в подвал. Она выглядела подозрительно цветущей, будто не в меру накрашенный труп. Но ее располневшая грудь ровно и, я бы даже сказал, возбужденно вздымалась, а на губах играла мечтательная улыбка. Вдобавок она потяжелела килограммов на десять. Я уже ничему не удивлялся и был чист от суетных помыслов и опасений, как буддийский монах.

В подвале ничего не изменилось, если не считать появления свежеобструганного осинового кола, валявшегося в дальнем углу. Старик был неистощим на дешевые эффекты, однако к ним давно привыкла даже Верка. Кстати, в тот день Верке было поручено вести наружное наблюдение.

Мы положили Эльвиру на бетонный пол. Тут у меня снова включилось нормальное зрение. Единственная лампочка под потолком давала не так уж много света.

– Приступим? – спросил Фариа.

Моего ответа никто и не ждал. ОНИ с боссом приступили. Я сошел за вспомогательное оборудование.

На крышке саркофага не было никаких видимых запоров, тем не менее мы сумели открыть ее, лишь сдвинув в сторону сильными боковыми ударами. Для этой цели Фариа притащил кувалду и, пока размахивал ею, был и впрямь похож на книжного аббата, которому предстояло всего лишь пробить наружную стену замка Иф, чтобы очутиться на свободе…

Наконец тяжеленная крышка упала наземь. Трогательный момент: я снова увидел Макса, законсервированного в собственном соку. Поскольку сока не осталось, бедняга превратился в таранку. Желтое тело было до жути иссохшим (тут я вспомнил, что сам же его и высосал). Нитяной кокон, облепивший лицо, выродился в сплошную гладкую массу, которая напоминала вулканическое стекло. Под ним угадывалось довольно страшненькое лицо – но отнюдь не ДОВОЛЬНОЕ. Кости скелета можно было срисовывать в анатомический атлас.

Казалось, мумия рассыплется от легкого прикосновения. Вдруг я заметил, что над ее животом клубится потревоженная пыль. В тусклом электрическом свете пыль была похожа на золотой песок, который вращался по восходящей спирали, образуя миниатюрный смерч.

В эту минуту лампочка начала гаснуть, как будто упало напряжение в сети. Внутри колбы появились черные струйки, отбрасывавшие тени на стены и потолок. Резко похолодало. Лично у меня под халатом забегали мурашки. А лежавшая без чувств Эльвира застучала зубами.

Первым делом я подумал об эпилептическом припадке. Но вместо пены у нее на губах выступило… молоко. Две белые струйки пробежали к ушам из уголков рта. Не приходя в себя, Эльвира издала булькающий звук. Не хватало только, чтобы она захлебнулась!

Фариа приподнял спящую и посадил ее, придерживая за шею. Без парика она стала похожа на жирненького Будду. Ее бурдюки отвисли, будто перевернутые верблюжьи горбы. Молочные ручейки пересохли.

Фариа надавил пальцами на ее затылок, и она открыла глаза – вылитая кукла с питанием от батарейки. Это было не более чем принудительное сокращение мышц – на самом деле Эльвира все еще спала.

Мы взяли ее за плечи и за ноги, подняли и положили в саркофаг лицом к Максу. Места для двоих оказалось достаточно. Золотой смерч, исходивший из пупа мужчины, начал медленно подбираться к женской груди…

Фариа снова схватился за кувалду. Даже мое атомное сердце сбилось с ритма, как облажавшийся барабанщик, когда кувалда зависла в воздухе, а затем обрушилась на остекленевший кокон. Осколки брызнули в стороны, один оцарапал мне щеку. Фариа тоже пострадал – из порезов на его руках выступила кровь. И вообще, мы оба напоминали свихнувшихся яйцеголовых, которые пытаются оживить Франкенштейна.

Увидев то, что было под коконом, я начал смеяться. В смехе растворялся мой концентрированный ужас.

Под коконом была мертвая младенческая голова на морщинистой шее. Между приоткрытыми веками запекся желтый гной. На темени наблюдалась темная плешь. Контраст головы и тела казался чудовищным.

Меня тошнило от Фариа, босса, латиноса, а заодно от Верки и самого себя. То, чем мы занимались, было групповым изнасилованием матушки-природы. Если, конечно, Голиков не превратился в насекомое, в чем я глубоко сомневался. Зато я не сомневался в том, что рано или поздно я и матушка-природа поменяемся местами. Ха, может быть, это уже произошло?!.

И тут проснулась Эльвира. Ее зрачки забегали, как тараканы, попавшие в ловушку. Увидев то, что лежало перед ней, моя благоверная издала сдавленное обреченное мычание, чем живо напомнила мне корову на бойне. Не пугайся, сучка, это вредно для бэби!

Мы с Фариа принялись задвигать крышку на место, что было почти равносильно попыткам таскать по линолеуму огромный утюг с включенной спиралью. Эльвиру не слушались руки и ноги – в противном случае нам пришлось бы иметь дело со взбесившимся тюленем. А так она могла лишь трясти головой и вибрировать тазом, испытывая на прочность лежавший рядом с нею сухофрукт…

Но самое неприятное было впереди и заключалось в том, что мертвая голова тоже начала подавать признаки жизни. Под пергаментным веком возникло пятно, очень похожее на еще не сформировавшуюся роговицу. На коже проступил лиловый глянец. Когда лопнула корка засохшего гноя и уцелевшее глазное яблоко выдвинулось до своего экватора, я понял, что Макс тщетно пытается вдохнуть.

Акушер Фариа и тут не растерялся. Он был спокоен, как подбитый танк, и недрогнувшей рукой извлек из кармана блестящий инструмент. Запустив стальной крюк из стоматологического набора поочередно в каждую ноздрю полутрупа, он выудил оттуда черные липкие комки. Слепой ублюдок натужно задышал, издавая паровозный свист. Его рот распахнулся, будто раковина моллюска. Сухие беззубые десна напоминали складки застывшего гипса…

Спустя минуту бывший покойник уже жадно сосал Эльвирину грудь, разминая ее потрескавшимися губами. Все-таки Макс не так уж ошибался насчет свиноматок из «Маканды»! Однако из соска сочилось не молоко, а зеленоватая слизь.

При виде этого меня чуть не вывернуло наизнанку. Маленькая нестыковка: молоко изо рта, слизь из соска.

Самое смешное, что сама «кормилица» вдруг успокоилась, и на ее грубой роже появилось выражение эдакой эротической мечтательности. Когда в гнездышке наступила полная гармония, я расслабился, хотя сцена вполне годилась для какой-нибудь блевотной чернухи в стиле извращенца Пазолини.

Теперь, очевидно, полагалось оставить счастливое семейство в покое на неопределенное время. Мы задвинули крышку до половины. В тени сделалось особенно заметно, что сверкающая золотой пылью спираль упирается в живот Эльвиры и разрисовывает его розовыми нитями легких ожогов. Экзотическая терапия для старых мазохистов. Заменитель иглоукалывания, чтоб ему пусто было!..

Лампочка под потолком подмигивала багровым глазком. Мы с Фариа молча наблюдали за происходящим. Старик был похож на счастливого дедушку. Внутри колбы роились черные мотыльки, сгорали без дыма, и липкий пепел оседал на проволоку и стекло.

В эту минуту сверху донесся неопределенный шум – то ли Верка заверещала, то ли босс устроил мне очередную проверку слуха. Меня раздирали противоречия: хотелось дождаться конца кормления, но какая-то сила неодолимо увлекала наружу. Во всяком случае, Фариа тоже двинулся к выходу, четко соблюдая субординацию. Если угроза реальна, его сиятельство должно было сдохнуть первым.

Пока я взбирался по ступенькам, до меня начало доходить, что я могу оказаться лишним, как священник в борделе. Эти ребята (я имею в виду босса и его компанию) получили все: червяка на крючке, удочку и даже голодную рыбу. Промелькнула совсем уж абсурдная мыслишка о том, что избавиться от Макса надо раньше, чем он достигнет половой зрелости. Несколько секунд я решал, можно ли будет считать это попыткой суицида.

Не придя к определенному заключению, я пересек холл и лицом к лицу столкнулся с Зайкой. Посреди лба у нее был третий глаз – черный, круглый и немигающий. Другими словами, дуло полицейского «кольта» тридцать восьмого калибра.

71

Радость от нашей новой встречи была подпорчена хамским поведением ее дружков, которые топтались на моей веранде и пытались принудить Верку к сожительству. Та еще брыкалась, но шансов отбиться самостоятельно у нее было немного. На Верку надели наручники, так что теперь она обнимала столб, подпиравший навес, и отчаянно мотала кормой, чтобы избежать экзекуции, причем делала это исключительно по принципиальным соображением. На самом деле ей льстило повышенное мужское внимание.

Ее пушка перекочевала в левую руку широкофюзеляжного голубоглазого мужичка в шортах и клубном пиджаке. Пистолет был поставлен на предохранитель – значит, Верку застали врасплох. Да, все-таки иногда людей губит не только вода, но и пиво.

Мясной рулет, упакованный в пиджак, потел, как рефрижератор в бане. Даже с пистолетной рукоятки капало на пол. Мужика это не на шутку раздражало, а я знал, как трудно разговаривать с раздраженными людьми.

Еще два крупногабаритных члена Зоиной команды пытались оседлать старую упрямую кобылицу, а четвертый «шкаф» держал под прицелом автомата меня и Фариа. При этом он был очень, очень сосредоточен и добросовестно относился к порученному делу.

Всю мизансцену я рассмотрел за долю секунды, ожидая, что Зайка без лишних базаров разнесет мне пулей голову. Но та оказалась не настолько глупа.

– Где Эльвира? – рявкнула она деловым тоном.

– Спит, – ответил я, почти не погрешив против истины.

– Так отведи нас к ней. Мы ее разбудим.

Она демонстрировала зачатки юмора – это обнадеживало.

– Графиня просила ее не беспокоить, – вмешался Фариа.

«Графиня!» Я не удержался от дурацкой ухмылочки. Если бы не присутствовавшие здесь четыре туши с пушками, я считал бы весь этот фарс законченным идиотизмом.

– Чему ты радуешься, мудила? – подозрительно осведомилась Зоя, полагая, что я не понимаю большинства слов из ее репертуара. Я решил поддержать ее в этом заблуждении. Тем временем Фариа нес какую-то околесицу о полиции, «этих русских», благоразумии и даже о правах человека(!).

Я наблюдал за происходящим со спокойствием фарфоровой вазочки и не понимал, почему старик и босс вдруг сделались такими покладистыми. Им ничего не стоило навсегда успокоить и Зайку, и ее раздражительных партнеров по бизнесу. Но ни единого движения не совершалось ни внутри, ни снаружи. Оказывается, иногда полезно прикинуться кретином. Даже Верка перестала дергаться.

– Тебя я знаю, – неожиданно сказала Зоя, и ствол переместился на Фариа. – Ты работаешь на Морелли.

– Тогда говори мне «вы», детка. И убери пистолет. Мы не в Харькове.

На секунду я испугался, что у Зайки не выдержат нервы. Трудно представить себе такое, но она выглядела ошарашенной и потеряла дар речи.

– Захлопни рот! – посоветовал ей Фариа.

Рука, державшая пистолет, закачалась. Я понял, что выстрела не будет, и осторожно повернул голову градусов на сорок пять, пока не засек периферийным зрением двух новых персонажей.

Из глубины дома появилась Эльвира, ведя под ручку Макса. Даже на расстоянии парочка производила угнетающий эффект, но я был впечатлен еще сильнее, когда разглядел их физиономии.

Эльвира постарела лет на двадцать. Глубокие морщины пролегли от крыльев носа к уголкам рта и избороздили тяжелый лоб; губы высохли и не полностью прикрывали шатающиеся зубы. Из мешков под глазами получилось бы небольшое портмоне, а парчовое платье свисало с каркаса, точно с вешалки.

Макс был явно заторможен и передвигался маленькими шажками, будто заново учился ходить. Младенческий портрет бесследно исчез. Насколько я мог судить, тридцатилетняя небритая рожа была в полном порядке, если не считать злополучного глаза, прикрытого любовно повязанным женским шарфиком. Шарфик, естественно, принадлежал Эльвире. Взгляд уцелевшего глаза не отличался особой выразительностью. Откровенно говоря, он был пустым, как замочная скважина. На губах и подбородке засохли зеленоватые потеки Эльвириного «молока». Вокруг темени пробивался пух неопределенного цвета.

– Тридцать седьмой, чтоб мне сдохнуть! – проговорила Зайка с не совсем понятным чувством. Я целиком разделял ее пожелание. Ко мне она потеряла всякий интерес и метнулась к Максу, как сеттер за подстреленной уткой. Мозолистой рукой она схватила «тридцать седьмого» за горло, словно хотела убедиться в его материальности.

– Ты что, сука, охренела? – сказала вдруг Эльвира совершенно нормальным голосом. – Убери лапы от моего сыночка!

Поскольку Зайка была в сильном ошеломлении и не отреагировала сразу, Эльвира без замаха ткнула ее кулаком в живот. Потом еще раз. И еще. «Потрох выну!» – прошипела хозяйка, молотя по тренированному прессу секретарши. Зоя икнула и застыла с поднятой рукой, будто недоделанная статуя. «Сынок» тупо, но дружелюбно улыбался ей, как любимой няне из детского сада.

Ох, что-то было не в порядке с этим парнем; при виде его у меня возникал мерзкий холодок в желудке. Хотел бы я взглянуть на плод инцеста! Впрочем, ждать осталось недолго – около двух месяцев…

А Эльвира уже направлялась ко мне с явным намерением вступить в оральный контакт.

– Доброе утро, дорогой! – проворковала она грудным голосом, словно намекала на минувшую ночь удовольствий. Когда наши губы соприкоснулись, ее язык скользнул по моему. Он был ледяным, будто заливное изделие из говядины, – удивляюсь, как она им ворочала.

В общем, я по-семейному чмокнул эту рептилию и даже похлопал ее по спине. Поощрительно. Только что она спасла мне жизнь.

Часть девятая «Маканда»

72

Нет ничего пошлее, чем видимость дружбы между бывшими врагами. Мы провели приятную, но до одури скучную неделю на вилле в Сорренто. Райский покой. Менопауза перед радикальным изменением сущности. Страсти отгремели; впереди – неизвестность. Я оказался на промежуточной станции, и в следующий поезд при желании можно было не садиться. Многим и не снился такой выбор. В подобных случаях даже психически устойчивые кадры благодарили высшую инстанцию. Помню, как сейчас:

– Господи Всемогущий! – произнес Бонд с искренней благодарностью. – Вот это везуха!^[46]

Жаль только, что в раю сломался терморегулятор. От прислуживающих мне ангелочков с плечевыми кобурами разит потом, чесноком и соусом для спагетти. «Графиня Фоско» перебралась ко мне со всем своим барахлом и выводком телохранителей. Более того, эта идиотка уже заказала билеты до Милана – жалкое создание свято верит, что после окончания курортного сезона увидит мой замок в Ломбардии!

Теперь ее крутолобые бычки шляются по вилле, пытаются помогать Верке и управляют катером, когда мне взбредает в голову покататься на водных лыжах. Это случается почти ежедневно. В свободное время они хлещут «бурбон» со льдом и смотрят по видео боевики для недоразвитых бойскаутов. Верка делает вид, что на дух их не переносит, и при встрече норовит пнуть ногой ниже пояса. Бычки только посмеиваются, терпеливо потирая ушибленные места. Зато по ночам старушка пользуется популярностью.

Фариа безуспешно пытается привить мне интерес к гольфу. Ближайшая площадка находится в десяти минутах езды от виллы. Имя Морелли действует безотказно – старика везде встречают как родного. Он является членом местного гольф-клуба. И, конечно же, у него самый высокий гандикап из возможных.

Но когда поднимается ветер, Фариа предпочитает виндсерфинг. В этом случае кто-нибудь из телохранителей ненавязчиво сопровождает его на моторной лодке. Дедушку явно забавляет вся эта комедия, однако жизнь приучила его играть по правилам. Дважды за ним прилетал вертолет с Сицилии и из Неаполя, после чего бычки зауважали его еще больше.

Бедняга Макс большую часть времени проводит в темной комнате с зашторенными окнами, где он часами сидит неподвижно, уставясь в стену. Сомневаюсь, что он когда-либо спит, а ест очень мало. Несколько раз я пытался заговорить с ним, и меня охватывал жуткий мандраж при виде его бессмысленной улыбки, которая неизменно возникала, предвосхищая любую другую реакцию. Он в состоянии промямлить лишь самые элементарные фразы типа «Добрый вечер!» или «Пожалуйста, проводите меня в туалет». Туалет он просит показать ему трижды в день. Забывает маршрут. По-моему, его голова представляет собой чисто декоративную деталь. Если вспомнить, что он – это я, лучше сразу же отбросить мысли о свершившейся перетасовке и поберечь извилины. Тем не менее он так и не позволил мне посмотреть, что там у него под повязкой.

Эльвира частенько навещает «сыночка» и подолгу просиживает с ним, поглаживая его по голове. В такие минуты она и сама похожа на слабоумную. Босс предоставил ей объект нереализованной любви. Опыт жестокий и бесперспективный, но пока себя оправдывает. К тому же это освобождает меня от выполнения супружеских обязанностей, что было бы довольно утомительно с учетом плачевного физического состоянии «графини».

Только поведение Зайки внушает некоторые опасения. Неугомонная стерва снова занялась дурацким компьютерным кодированием. Ее новый «ноутбук» еще мощнее прежнего, хотя и не доработан в «Маканде» для охоты за беглым товаром. Я хотел сделать ему маленький «брейк», но босс неожиданно заинтересовался неизученными способами дебилизации мирного населения. С Зайкой они сблизились очень быстро – у нее удивительный нюх на мужские гормоны, вернее, на их отсутствие.

Теперь нас часто можно видеть вместе – в кабинете или в хижине для чайной церемонии, сооруженной в саду хозяином виллы. Правда, чаем здесь и не пахнет. Зато «ноут» почти непрерывно малюет фракталы и выстраивает бесконечные последовательности символов, а специальное воспроизводящее устройство преобразует их в звуковые колебания.

В результате хижина наполняется непередаваемым воем и свистом, который явился причиной исчезновения птиц и насекомых в километровом радиусе. Слава Богу, что я не слышу большей части диапазона! Поскольку эта штуковина работала и ночью, однажды утром ко мне в спальню ввалилась похмельная Верка и предложила пойти взглянуть на берег. На русском это прозвучало бы примерно так:

– Ваше сиятельство, посмотрите, что вы наделали, мать вашу!

73

Я не поленился встать и продрал глаза. Залив кишел дельфинами, как трюм траулера килькой. Впервые в жизни я видел столько млекопитающих сразу (если не считать скоплений двуногих на рынках и стадионах). Часть из них барахталась в пене прибоя и была близка к совершению массового самоубийства. Казалось, что черные лоснящиеся спины образуют колеблющуюся сушу, площадь которой едва ли не больше, чем поверхность воды. На пляжи высыпала половина Сорренто, какой-то придурок пытался протолкнуться на яхте в открытое море, а на горизонте маячили катера береговой охраны. В общем, Верка была права: шухер поднялся невероятный!

Насколько я мог судить, дельфины приплыли сюда с единственной целью – сдохнуть. Босс, конечно, сволочь, но не настолько большая, чтобы позволить им сделать это. По крайней мере, он предоставил меня самому себе, чего давно уже не случалось.

Когда я добежал до хижины, излучатель молчал. То есть он, понятное дело, кричал, но на частотах выше восемнадцати килогерц. Мои немузыкальные уши не воспринимали этих звуков. На экране пульсировал черно-фиолетовый цветок с бесконечным количеством нарождающихся в середине и отмирающих по краям лепестков. А еще изображение напоминало ротик негроида с выворачивающимися наизнанку губами, причем каждая губа была пористой губкой без объема…

С берега донеслись выстрелы. Кто-то проявил врожденный кретинизм. В хижину ворвалась непроспавшаяся Зоя и пыталась налечь на меня мускулистой грудью, спасая от уничтожения код, который был обнаружен «ноутом» среди бесчисленного многообразия случайных сочетаний.

Она, безусловно, обнаглела, но еще не до такой степени, чтобы активно нападать. Зато с воплями мольбы висла у меня на руках, на шее и чуть ли не на ногах, как только я протягивал соответствующую конечность к кнопке отключения.

Так мы топтались на татами, сплетаясь в эротические композиции, пока не появился Фариа и не занялся вычленением кода, после чего увековечил его на золотом диске. Вскоре диск оказался в нагрудном кармане моего халата прямо под инициалами S и F – старичок преподнес мне сей продукт высоких технологий без обычной сардонической ухмылки и с должным подобострастием. Я культурно отстранил Зою, возложив ладонь на ее вспотевшую от усердия физиономию, и отправился на пляж полюбоваться освобожденным стадом китообразных.

Дельфины устремились в открытое море, мешая друг другу и, очевидно, плохо ориентируясь в невообразимой давке. Все это несколько напоминало утренний исход клиентуры из вытрезвителя. По моему приказу бычки принялись сталкивать в воду тех, которые успели выброситься на берег. Оказалось, телохранители уже прикончили двух или трех дельфинов из пистолета. Скоты, мать их. Как будто в холодильнике не хватало мяса!..

Тут меня осенила неприятная догадка и я всерьез забеспокоился о «сыночке». Поспешно вернувшись в дом, я нашел Макса в том же темном склепике, где завелся неистребимый запах плесени. Завидев меня, он расплылся в улыбке и приветливо пожелал доброго утра. Рядом сидела Эльвира и оглаживала его, как возбужденную собаку.

На первый взгляд, все было в порядке; потом я заметил, что руки Эльвиры искусаны до багровых кровоподтеков, а в глазках запекся страх. Сила внушенного ей материнского инстинкта впечатляла.

То был единственный неприятный эпизод, а затем снова наступила тишь да гладь без Божьей благодати – и продолжалась вплоть до следующего уик-энда. В субботу мы всей компанией отправились в родные края, как перелетные птички, и с нами возвращался беглый выродок. Уже перед самым отъездом из Сорренто в Неаполь Зоя вручила мне дискету с файлом, полученным ею по электронной почте, поэтому ознакомиться с ним я смог только в самолете.

Файл содержал текст странного документа, предназначенного для постоянных и наиболее платежеспособных клиентов «Маканды». Документ был составлен так, что отпадала необходимость в соблюдении тайны. Я читал между строк. Фактически, это была лицензия на убийство.

74

В аэробусе, принадлежавшем «Украинским авиалиниям», нас поначалу приняли то ли за труппу клоунов-авангардистов, то ли за сплоченный коллектив психов-передвижников.

Эльвира купила целый салон для курящих, и стюардессы порхали вокруг нас, словно бабочки над цветущей клумбой. Сеньор Бернуллески был игрив, будто наглотался экстракта «йохимбе». По случаю возвращения на историческую родину моя благоверная напялила себе на голову парик с полутораметровой косой. В сочетании с ее шестидесятилетней рожейпарик смотрелся просто убийственно. Во время взлета она сидела рядом со своим «бамбино», держа руку у него на пульсе. Я и сам слегка опасался приступа паники, но Макс вел себя спокойно и улыбался всем подряд, как кандидат в президенты во время предвыборной компании. В Неаполе его побрили и приодели, однако нормальным мужиком он все равно не выглядел.

Когда самолет набрал высоту, Фариа организовал курсы карточного ликбеза для охранников. Те искренне не врубались, зачем нужна такая тягомотина, как бридж, когда на свете существуют бура, покер и деберц. Верка, упакованная в шмотки от Версаче, разминалась коньяком, а мы с Зайкой напоминали парочку перетасованных трансвеститов, занятых подбором партнеров по компьютерной картотеке.

Наша наметившаяся духовная близость пришлась Эльвире не по вкусу. В один прекрасный момент она вскочила, уже не обращая внимания на уснувшего «сыночка», пинком выгрузила Зою из кресла и прильнула к своему приобретению, то есть ко мне. Я как раз дочитывал с экрана «ноута» послание из «Маканды». Эльвира тоже прочла пару страниц, и в ее глазках появился характерный жадный блеск. Неизлечимая сука. Я знал, что ЭТО не оставит ее равнодушной.

* * *

Совсем забыл сказать, что перед полетом босс умудрился обуть в лапти итальянских таможенников, а заодно и металлоискатель. Это было не лишним, потому что мы везли с собой не меньше четырех незарегистрированных пушек, а Верка прятала в лифчике два целлофановых пакета с «травой».

Все прошло гладко и в Борисполе. Какой-то лейтенант долго и с серьезным видом пялился на «беретту», лежавшего в раскрытом чемодане поверх летних костюмов и последних номеров «Уолл-стрит джорнел», но пистолета, по-моему, так и не увидел. Доберман, вынюхивавший наркотики, шарахнулся от Верки, как от поставщика сырья для мыловаренного завода.

На родине было попрохладнее, чем под южным солнцем, и моросил гнусный дождик. В аэропорту нас уже встречали. Колонна лоснящихся шестисотых боровов с людьми Эльвиры растянулась метров на двести. Приехали также деловые партнеры, терявшие большие бабки за каждый день простоя. Надо было видеть их физиономии, когда они поочередно подскакивали лобызнуть «крестную мать»! В замешательство не приходили только самые тупые. Я догадывался о причинах. Возникло слишком много новых персонажей, не упомянутых в программке. Ну Бернуллески, я и Верка – это еще куда ни шло. С большой натяжкой мы могли сканать под «иностранных друзей». Но Макс со своими идиотскими слюнями не лез ни в какие ворота. Фариа и босс прилагали определенные усилия, чтобы неадекватное поведение «графини Фоско» оставалось до поры до времени в рамках маленьких простительных странностей. А после того как жены, любовницы и наложницы современных хозяйчиков разглядели рожу Эльвиры в подробностях, я понял, что с пластическими операциями в этом кругу благожелателей покончено надолго.

Помимо всего прочего, я продолжал следить за Зоей. К ее уху приросла трубка сотового телефона, и звонила Зайка явно не в милицию и не соскучившемуся мужу. Где-то поблизости должны были находиться люди из «Маканды», если не сам Виктор – по случаю возвращения «блудного сына». Они не утруждали себя маскировкой. Несколько позже я заметил их на трассе – за нами следовал рефрижератор, размалеванный рекламой «агропромышленного концерна».

В Киеве вся компания сразу же закатилась в «Славутич», чтобы отпраздновать конец ссылки и возобновление широкомасштабной преступной деятельности. Предполагалось, что засранцы-иностранцы будут сражены наповал размахом и гостеприимством хозяев. Нас развлекал сводный бэнд кабацких музыкантов и нимфетки из недоношенного варьете «Звездная пыль»…

Спустя пару часов банкетный зал стоял на ушах. Когда сеньор Бернуллески, забравшись на стол, принялся отплясывать твист с беременной и налакавшейся до чертиков Эльвирой, я подумал, что Фариа чересчур уж перегибает палку.

Как это ни оскорбительно, нас приняли за своих в доску. Особенно Верку, которая спьяну принялась раздавать траву из своих накладных сисек, а потом уснула на коленях толстяка из мэрии. Нашему жизнерадостному зомби наливали чуть ли не больше всех, но это отразилось только на его брюках, после чего пришлось срочно посылать шестерку за новым костюмом.

Я старательно изображал рафинированного интеллигента в большом подпитии, исходил потом в нужных местах и регулярно наведывался в комнату с аббревиатурой «ОО», что, должно быть, означало «ограниченную ответственность». Одна Зоя не пила и оттого еще больше наливалась желчью.

Меня преследовало стойкое ощущение нереальности происходящего. Я был дрейфующей частицей изюма в слоеном пирожке липкого и неотвязного кошмара. Этот слой отличался почти непоколебимой стабильностью. Отстойник для заблудившихся – когда ты вроде бы избавился от всех иллюзий, вдруг оказывается, что ты намертво привязан к пустоте.

* * *

После окончания кутежа тела с подобающими почестями были погружены в «мерседесы» для транспортировки к местам постоянной жизнедеятельности.

До выхода из кабака я добрался самостоятельно. Верку и Эльвиру возложили на заднее сиденье по обе стороны от меня. Фариа сел рядом с водителем. «Сыночка» везли в другой машине под неусыпным наблюдением Зайки. Я предпочел бы постоянно быть поблизости от столь дорогого мне тела, но в целях конспирации не стал возникать.

Нам предстояло ехать всю ночь. Темно, тепло и уютно – прекрасные условия, чтобы вначале собраться с мыслями, а затем пораскинуть мозгами. Этим я и занимался, положив голову на Эльвирину ляжку и слушая тихое бормотание Криса Ри, доносившееся из акустических систем. «You must be evil» – уговаривал меня Крис. Напрасно уговаривал – я ничего не имел против. И все же мне мешал некий посторонний фактор. Его воздействие проявилось странным образом: казалось, будто сквозь дыру в затылке, которая изменяла положение подобно движущейся мишени, проникает ледяной ветер.

Повертев головой, я установил, откуда дует «сквозняк». Примерно в километре позади нас мчался объемный холодильник на колесах, набитый пустыми цинковыми гробами.

Из опасения, что латинос окажется нетерпеливым и захочет поиметь Макса сегодня же, я долго не мог заснуть. Безлунная ночь пролетела, как затянувшийся обморок. Наступил момент, когда вдруг исчезли встречные автомобили. Городов и деревень тоже не стало. Караван двигался в полной темноте по абсолютно прямой дороге, проложенной на еще невинной планете за миллион лет до нашей эры. Включенные фары ничего не освещали – словно глаз, который не может увидеть самого себя.

Мой водитель не шевелился и не моргал. Неподвижной оставалась и стрелка спидометра. Мы не истратили ни одного миллилитра горючего.

Перед тем как закрыть глаза и наконец забыться до утра, я услышал невнятный разговор внутри собственного черепа. Фариа что-то нашептывал боссу о призраках затерянного шоссе…

75

Загородный дворец Эльвиры – это три не самые маленькие виллы Сорренто, поставленные одна на другую. Архитектура патологически безвкусная и оттого приобретает даже некий шарм. Я обозвал бы сей замысловатый стиль неоколониальным китчем. Все это хозяйство окружено шестью гектарами земли, обильно усеянной потугами на живописность. Вдобавок здесь ошивается своеобразный контингент: от садовников, вооруженных секаторами и «узи», до массажистов, татуированных, как члены «якудзы».

Мне предоставили спальню размерами с баскетбольный зал и кабинет, который мог бы сойти за кремлевский. «Сыночек» избрал место потемнее и попрохладнее, заявив о своих желаниях инфантильным воем. В конце концов он оказался значительно ниже уровня земли.

На могилку к Маме Эльвира не спешила и даже была не слишком озабочена тем, чтобы прибрать к рукам фамильный бизнес. Под влиянием босса в ней произошла радикальная переоценка ценностей, не на шутку испугавшая ближайшее окружение. В результате я, «сыночек», Виктор и загадочный плод инцеста получили в ее личном рейтинге наивысшие места.

Поскольку мне приходилось делать вид, что я ни сном, ни духом не ведаю о предоставляемых «агропромышленным концерном» специфических услугах, Эльвира тарахтела на эту тему ежечасно. Зайка, допущенная в святая святых в качестве друга семьи, изъяснялась многозначительными междометиями. От настойчивого стука по ушам я должен был проникнуться уверенностью в том, что еще не испытал в жизни самого интересного, включая такую штуку, после которой можно ложиться и умирать. Примерно на это же прозрачно намекал их поганый документ.

Эмиссар из «Маканды» явился вечером в день нашего возвращения. Им оказался какой-то тихий мирный адвокатишка, который вежливо прошептал нам пожелания своих хозяев, не допускающие возражений. Эти пожелания вполне совпадали с моими. Во всяком случае, арендаторы рассчитывали на скорейший возврат утерянного «инвентаря». Ну а я рассчитывал наконец отблагодарить их за все.

У адвоката была одна неприятная привычка – он все время подергивал плечиками и норовил незаметно почесаться. Потом до меня дошло, что причиной этого были насекомые, срочно мобилизованные боссом. Они искали «анхи» на теле гостя и в карманах его брюк. Но на сей счет он оказался стерилен.

Перед тем как попрощаться, адвокат положил на столик два именных «приглашения». Я полюбопытствовал. Это была малая часть досье на Эльвиру и «сеньора Фоско», включающая мои фотографии в «Трех семерках», сделанные скрытой камерой незадолго до заварушки. Имелось также цветное фото, на котором моя благоверная лично засовывала пистолетный ствол в рот одному высокопоставленному политикану, застреленному пару лет назад.

Эльвира отупела настолько, что даже зубами не скрипнула. Адвокат удалился, сохранив гениталии в неприкосновенности, а босс организовал военный совет с Бернуллески и Веркой. Внешне вся деятельность совета ограничилась тем, что я и Фариа неторопливо катали шары на антикварном столе времен Джугашвили, в то время как Верка готовила нам сухие мартини.

Мои опасения, что я окажусь лишним, пока не оправдались. По неясной причине босс держал меня в запасе – вероятно, для того, чтобы в случае поражения прооперировать виновнику лобные доли. Макс был еще одним кандидатом в жертвенные животные. Формально он оставался беглым пациентом психушки со статусом «чрезвычайно опасен». При наличии неопровержимого компромата не приходилось рассчитывать на покровительство Эльвиры.

Таков был расклад к началу долгожданного Судного дня, и я уже немного сожалел о том, что не пустил корни в Сорренто, не снял себе там какую-нибудь крутозадую бабенку и не прожил остаток своих дней, охлаждая бесполезный пыл в Тирренском море и закусывая ужин барбитуратами^[47].

76

День «X» выдался таким прозрачно-солнечным, что даже подыхать расхотелось. Листья трепетали, как губы девушки во время первого поцелуя, ветер сдувал черные мысли на сидящих сзади, а небо было голубым, словно незабудки на братской могиле.

В «линкольне» поместились четверо смелых, и еще осталось место для двух телохранителей. Плюс двенадцать человек в трех машинах сопровождения – ничего себе делегация! Я убедил Эльвиру взять с собой лучших людей, чтобы хоть как-то уравновесить этих чертовых зомби с дистанционным управлением. В общем, проявил косность мышления. Не исключено, что подобные меры предосторожности окажутся бесполезными и даже вредными. Жизнь текла, будто в дурацкой сказке, – неизвестно было, кто кем обернется.

Телохранители травили анекдоты о новых русских, старых евреях и вечнозеленом Штирлице. Живородящая акула бизнеса все еще пребывала в благотворном ослеплении. Я ей почти завидовал. Она жаждала поскорее попасть на свою последнюю вечеринку. «Сыночек» положил голову ей на плечо и сосал незажженную кубинскую сигару вместо пальца. Ни одного анекдота он так и не понял.

Когда мы въехали в город, я невольно пустил ностальгические слюни. Здесь прошла почти вся моя «нормальная» жизнь, выскользнувшая из рук, словно дохлая рыба. Так жил я сам и большинство тех, кого я знал, – надеясь, что когда-нибудь удастся схватить Бога за одно чувствительное место и тому придется раскошелиться. Но Бог всякий раз оказывался бесчувственным парнем, и чудес никогда не случалось – ни дешевых, ни дорогих.

Мы любили или ненавидели наши тела, брили рожи, имплантировали груди, полоскали рты, подрезали оттопыренные уши, подпиливали кривые переносицы и вставляли зубы, не подозревая, что самым уродливым в нас был ум. Кроме того, его уродство было почти неисправимым, и даже осознание этого факта – почти бесполезным…

Пока я тихо предавался самокопанию и уже вырыл приличную ямку в сером веществе, босс постарался, чтобы Эльвира не выглядела совсем отмороженной. Ослабление контроля ни к чему хорошему не привело. Моя суженая начала косо поглядывать на меня и на Макса, будто слегка засомневалась в нашей безмерной любви. К тому же ее самооценка приблизилась к реальной. Глянув в зеркало, чтобы попудрить носик, она испугалась. Похоже, в мозгах у нее стало двоиться. Неприятное ощущение – знаю по себе. Бороться с ним бесполезно; двойник искалеченного «я» прилипает намертво. Шизофрения быстро прогрессирует: какие-нибудь три-четыре часа, а еще лучше леденец Клейна – и добро пожаловать в «клуб путешественников»!

Тем временем мы въехали на территорию «Маканды». Охранники беспрепятственно пропустили всех – после проверки документов, идентификации портретов, отпечатков пальцев, осмотра оружия и прогона через детектор взрывчатки. Интересно, а чего они ожидали: что кто-то заявится сюда с атомной бомбой под мышкой?

Концерн обнаруживал тенденцию к успешному росту. По крайней мере, внешне. В мое отсутствие к югу от основного комплекса вырос пирамидальный небоскреб со слепыми светоотражающими окнами, сверкавший, как несбыточная мечта. Надо думать, что и зомбированный персонал плодился не меньшими темпами, чем кролики на ферме в штате Кентукки.

Теперь добровольное возвращение в это похоронное бюро уже казалось полным кретинизмом. От первобытного страха сжимались не вполне принадлежавшие мне потроха. Солнце подмигнуло в последний раз и скрылось за бетонным горизонтом.

Судя по тому, что подземный гараж был до отказа забит дорогими тачками, мы были далеко не единственными гостями. До начала «шоу» оставалось чуть больше часа. Чтобы переработать нас на удобрения, времени хватит с избытком.

Босс не подавал признаков присутствия. Что за скотская привычка – заводить в тупики и бросать на произвол судьбы! Меня поощряли к действию, культивируя презрение к себе. В первый раз у Фариа это получилось – из психушки я сорвался, но с тех пор мой инстинкт самосохранения ослабел настолько, что его можно было задуть одним неосторожным выдохом.

Зато я вдруг вспомнил, что где-то рядом должна быть Ирка, если, конечно, ее уже не пустили в расход. Такой потери я не перенес бы. Я уставился на Макса – тот все так же самозабвенно сосал сигару. Что ему Ирка? Пустой звук! Черт, до меня только сейчас по-настоящему дошло, что в лучшем случае это будет встреча двух безнадежных идиотов, которые даже не узнают друг друга.

Я потрепал Макса по щеке. Дескать, готовься, сын мой! Он вынул сигару изо рта и сказал: «Хочу в туалет!» В эту минуту я ненавидел его так сильно, как можно ненавидеть только самого себя.

«Потерпи немного», – процедила Эльвира не вполне материнским тоном. Да, в этом дерьмовом склепе уже начинал рушиться карточный домик надежд. Я сжал кулаки и ощутил колючую шерсть на ладонях. Поднес их к глазам – очередная шутка. И притом не моя. Фариа улыбался, глядя на меня в упор жестоким и безумным взглядом, словно летчик-камикадзе на американский крейсер.

Я тщетно высматривал дверь, ведущую в коридор, из которого можно было попасть в тайную комнату с алтарем, – мы находились в другой части гаража. Как будто я знал, что делать со всеми этими «моджо», «джу-джу» и прочим вудуистским барахлом! Кроме того, латинос мог сменить офис. Так что я сидел и не дергался, пока не настало время вылезать из «линкольна» и пожимать лапки персонала. Эти ребята были безукоризненно вежливы и выглядели нормальными высокооплачиваемыми чистоплюями. Не исключено, что они не до конца осознавали, на кого работают. На поверхности все выглядело красиво и пристойно. Обычное дело: то, что цветет снаружи пышным цветом, уже давно гниет изнутри.

Как я ни мечтал о солидном прикрытии, таскать за собой вооруженный отряд противоречило правилам заведения. Телохранителям пришлось развлекаться в баре и кегельбане при гараже. От делегации осталась могучая кучка со мной во главе. Оказалось, что Зайка будет нашим экскурсоводом.

По пути я предложил Максу посетить туалет, где он беззастенчиво справил малую нужду. После этого я снова попытался привести придурка в чувство и вернуть ему прежнее самосознание, но в результате выяснил только, что он зверски хочет мороженого. В баре он выбрал шоколадное.

Я ожидал, что мы двинемся наверх, к «номерам», но Зайка повела нас по роскошно украшенному туннелю, который представлял собой нечто среднее между скульптурной галереей и противоатомным убежищем.

Фариа был невозмутим. Верка закурила тщательно изготовленную папиросу с «травкой»,демонстрируя трехсантиметровые накладные ногти. Макс безмятежно облизывал стаканчик с неаппетитной коричневой кашей. Эльвира семенила рядом со мной и наливалась злобой, как помидор соком.

Пешком мы прошли ровно столько, чтобы размять затекшие члены, а затем расселись а электромобиле с открытым кузовом на восьмерых, отделанным не хуже мерседесовского. Даже водитель не понадобился – эта штуковина имела радиолокатор и бортовой компьютер.

Мобил бесшумно покатил по ковровому покрытию между рядами нарциссирующих подростков с фиговыми листочками между ног и нимф-нудисток с целомудренными грудками. Я все пытался понять, на кого же рассчитан этот гротескный интерьер, но такие вещи, видимо, непостижимы в принципе.

Судя по расстоянию, которое преодолел электромобиль, он доставил нас под то самое новое здание, похожее на пирамиду, облитую жидким стеклом. Направление тоже совпадало – единственное, чем босс меня обрадовал за последние два часа, так это магнитным компасом, помещавшимся где-то в теменной области.

77

Кабина лифта вознесла нас на другой уровень тихо и нежно, будто праведников в рай. Когда створки распахнулись, я с глубоким удовлетворением констатировал, что есть еще на свете больные люди и моя мания – не самый тяжелый случай.

Я не египтолог и даже не Индиана Джонс, но сразу догадался, что мы оказались внутри реконструированного древнеегипетского храма. Или дворца. Модерновые штришки вроде того же лифта или утробной музыки, издаваемой излучателями рассеянного звука, лишь придавали видению легкий шизоидный оттенок.

Пылали факелы, дым которых засасывался в вентиляционные отверстия. Повсюду курились благовония. Пахло специфически, как в сгоревшем парфюмерном цехе. Ряды колонн с капителями в виде бутонов лотоса уходили в темноту. В просветах между колоннами виднелись настенные фрески, начисто лишенные привычной перспективы. Сексуально взволнованные павианы, папирусные ладьи, львы с крокодильими головами, распластанные коршуны, просто диски с крыльями и огромная коллекция разновеликих человеческих фигур. Среди последних я узнал старых знакомых, резвившихся в загробных снах: Птицеголового, Собакоголового, Свиноголового. Был еще один, самый большой парень с двойной короной на голове, что делало его слегка похожим в полутьме на крутейшего Микки-Мауса. Даже если здесь применялась технология «биг-боард», размеры изображений впечатляли. Но не верилось, что «Маканда» сменила антураж только ради одноразового развлечения богатых придурков.

Я стал озираться по сторонам. Вдали брели какие-то полуголые личности – то ли намазанные маслом, то ли вспотевшие от долгого бега, – а в руках у них были не то кривые мечи, не то бумеранги. Час от часу не легче… После изучения интерьера я пришел к выводу, что сбежать отсюда трудно, если вообще возможно. Впрочем, хватит уже, набегался.

Настроившись действовать в случае провала как исламский фанатик-фундаменталист, я брел вслед за Зоей по закоулкам храма. Вряд ли она знала дорогу; наверное, руководствовалась знаками на стенах. Эльвира начала подавать звуковые сигналы, свидетельствовавшие о крайнем раздражении. Для начала она пару раз выматерилась себе под нос, а затем наехала конкретно на свою «секретаршу». Поскольку той основательно вбили в голову правило «клиент всегда прав», скандала не получилось. И напрасно. Что-то мне расхотелось участвовать в предстоящем забеге в ширину…

Вскоре мы попали в мрачноватую камеру с тремя глухими стенами – почти пустую, если не считать статуи или мумии, зеленой, как моя тоска, масляного светильника на полу и лежанки из тростника. Мумия выглядела удивительно натуралистично. Я принял бы ее за оригинал, попадись она мне на глаза в каком-нибудь музее.

Эльвира икнула, уставившись на нее. Мумия была лысой; это, да еще плохое освещение, помешало мне сразу узнать в ней Виктора. То, что из него вынули ливер, было отрадно (жаль, не довелось при этом присутствовать); с другой стороны, теперь я понимал еще меньше, чем раньше. Потом я увидел его единоутробного брата, который вошел в камеру скользящим шагом. Или очередной дубль, что не меняло сути дела.

Моя ненависть становилась безадресной, как плевок, размазанный по стеклу. По причине отсутствия волос на голове сытая рожа Виктора казалась довольно зловещей. Костюмчик сидел на нем безукоризненно, а золотая прищепка в виде «анха» придерживала галстук. Чтобы не уполз.

Не сомневаюсь, что и на этот раз он достал бы пушку быстрее меня.

Однако этот образчик клонирования уже не возбуждал моих низших чакр. Кстати, после появления Виктора Зайка смылась по-английски.

Он смотрел на Макса всего секунду, затем улыбнулся и патетически протянул руки к Эльвире. Та самодовольно захихикала. Они обнялись, будто близкие родственники, которым не светило в будущем делить наследство. Во время контакта с ее морщинистой шеей его ноздри трепетали на целлулоидном лице, с которого не сползала качественно приклеенная улыбка. Он в буквальном смысле слова вынюхивал что-то. Я тут же вообразил себе картинку в журнале для зоофилов: огромный черный дог-оборотень с влажным носом и взведенным членом положил лапы Эльвире на плечи…

– Тебя можно поздравить? – Виктор вскользь прикоснулся ладонью к ее семимесячному животу.

Эльвира кивнула без особого вдохновения. На уме у нее было совсем другое.

– Слушай, какого черта мы здесь делаем?

– Закончим формальности. Всего несколько минут… – Теперь Виктор соблаговолил обратиться к остальным: – Ваше сиятельство, мое почтение! Здравствуйте, господин Бернуллески! Госпожа Бернуллески, прекрасный вид! Ты! Иди ко мне! – Последнее относилось к Максу.

Тот подошел, благодушно улыбаясь. Виктор потрепал его по щеке – самый унизительный жест из всех, которые только можно придумать. Макс как раз досасывал остатки мороженого и принялся вытирать коричневые губы белоснежным платочком.

Улучив момент, Виктор накинул ему на шею петлю завязанного галстука.

И затянул. Слегка. Бывший «номер тридцать седьмой» стоял смирно. Он отдаленно напоминал мне больного бычка на родео.

– Ну что ж, думаю, всех нас можно поздравить! – заявил Виктор, изучая его вблизи. – Штраф аннулирован, – добавил он, многозначительно кивнув Эльвире. Та, по-моему, не знала, что делать дальше, и если бесилась, то про себя. «Да, «Маканда» крепко ее прищучила, – решил я. – Почти так же крепко, как босс». В общем, относительно Эльвиры я пребывал в идиотском заблуждении. И даже не посмотрел на ее руки.

Уж слишком гладко все шло – не нравилось мне это. На болтовню вышедшего в тираж дубля я не обращал внимания. Чертов фимиам забивал все другие запахи, даже вонь латиноса. Ориентироваться в приторно-сладкой темноте становилось все труднее.

– Веселитесь, – посоветовал Виктор. – Скоро начнется шоу. Мы присоединимся к вам через полчаса.

И увел Макса с собой.

Я не успел возразить. Эта сучка Эльвира с размаху воткнула мне в шею шприц с какой-то гадостью и вогнала поршень до упора.

78

Полчаса – это всего лишь абстракция, символ в некорректном уравнении. По другую сторону знака равенства могут находиться секунды или годы.

* * *

…Ощущение было таким, словно меня мгновенно заморозили. Похоже на «флэш», но с огромным минусом. Я тщетно пытался сдвинуться с места или хотя бы сдвинуть с мертвой точки остекленевшее сознание. Голова налилась ледяной тяжестью, превратилась в задницу огромного Ваньки-встаньки, и я опрокинулся в сон – только мелочь весело зазвенела, посыпавшись из карманов.

* * *

Мне снилось, что у меня все о-кей. Прошел дождь из лунных дисков, и я начал движение прямо с того места, где Виктор обнюхивал Эльвиру. Надо было всего лишь раздвинуть руками желеобразный воздух и затолкать его в свои легкие. С этого момента я снова дышал, ходил, разговаривал…

«Шоу» быстро превратилось в хеппенинг в духе «театра жестокости» Арто, а хеппенинг оказался липким, как варенье, и уже не отпускал угодивших в него мух. Чем сильнее мы сопротивлялись наваждению, тем больше оно поглощало нас. Когда больных больше, чем здоровых, здоровым приходится совсем тяжко. Они лишены даже возможности отсидеться в психушке. Степень тупости или цинизма не имеет значения. Рано или поздно нарастающая угроза существованию заставляет действовать по правилам новой реальности. Впрочем, любое действие сводится к судорожным попыткам уцелеть.

Бесконечный сумеречный лабиринт дворца… Отдаленный и несмолкающий грохот барабанов… Гимны жрецов, чирикающих, словно издыхающие птицы… Удушливый кошмар, втиснутый в разветвленные каменные норы…

Третий день мистерий Осириса, хотя снаружи – неподходящий сезон умирания природы. Но спустя всего несколько тысяч ударов сердца о «снаружи» уже мало кто вспоминает.

Катарсис через преображение… Чумная философия, ищущая откровений и тайных мотивов на краю погибели… Толпы некрофилов и фетишистов, потерявших всякое представление о том, где остались их кормушки, погремушки и возлюбленные трупы, бродят среди собственных мумифицированных ночных страхов. Каждое тело – сегмент червя, переползающего внутри окаменевшей губки.

Время показывать истинные лица, но последняя маска – это кожа, а истинное лицо – улыбающийся череп. Или узор, который составляет намагниченная пыль, выстраиваясь вдоль силовых линий…

Я измерял на себе клинический эффект азартной игры «убей меня нежно». Для босса это всего лишь еще один сумбурный сон. Как выяснилось, он тоже стал жертвой коллективного бессознательного. Его занятие – бальзамировать покойников и целые измерения. Заново придавать им форму на компьютеризированных и электрифицированных подмостках четырехтысячелетней давности.

Подразумевается, что жизнь – страшная штука, но это доходит до самой печенки только тогда, когда ее вырезают ржавым кухонным ножом.

Уже через пару часов я заблудился в этом проклятом Луна-парке для жертв массового гипноза. Могучая кучка распалась на чахлые индивидуальности. Эльвиру я потерял во время жертвоприношения «безрогого козла». В приступе кровожадности она отстегнула несколько тысяч «зеленых» за то, чтобы лично перерезать ему глотку опасной бритвой (сумма включала в себя стоимость утилизации зомби). Фариа и Верка откололись чуть позже, смытые волной ритуального шествия с гробом, возглавляемого диксилендом, который наяривал импровизации на тему «Возьми пять».

Я рыскал в поисках Ирки или хотя бы Макса – иногда в кромешной тьме и непременно с риском для жизни. Питаться приходилось похищая с лобных мест мясо сомнительного происхождения; при этом поблизости частенько оказывались старые знакомые из «Националя» и «Трех семерок», которые живьем сдирали кожу с мечтательных девушек. У человечины всегда был горький привкус – вероятно, результат разлития желчи. В угарной атмосфере я пытался не забыть о диске с записью суицидального кода, который все еще обретался в моем нагрудном кармане. Я все искал, куда бы его вставить, – примерно так же, как генеральская вдова стремилась найти применение лишней свечке. Это стало почти навязчивой идеей.

Оторвавшись от банды амазонок, желавших испытать мою стойкость при помощи молодых побегов бамбука, я очутился в глухом уютном тупичке, где голодные крысы пищали, сношались и грызли кабели. Тут я наткнулся на компьютерный терминал, замаскированный под алтарь. Новые варвары уже заляпали его кровью и спермой, но микропроцессорный свинопас еще функционировал. Надо было только разобраться с идеограммами, обильно рассыпанными по экрану.

Через терминал осуществлялся доступ на другие уровни дворца; он же запускал в и без того замусоренный лабиринт голографических призраков.

После этого жить стало еще смешнее. Дублированию подверглись все, прошедшие через сканирующие ворота с изображением зеленой мумии. Началось настоящее паломничество к воскресающему фетишу. Ситуация вышла из-под контроля. Повсюду витали бессмертные копии, сотканные из фотонов, и от этого дворец напоминал питомник привидений при райской канцелярии, в котором вдобавок экономили электричество.

Я получил доступ к полной картотеке «номеров». Их общее количество возросло до ста двадцати. Я безмерно обрадовался, когда увидел на экране мою куколку, хотя и в сомнительном ракурсе. У Ирки был третий номер, что, судя по всему, означало скорый выход на заслуженный отдых.

Я сделал вызов. Состоялся краткий диалог с мертвой электронной головой, которая двигала губами почти так же, как Савелова. «Номер третий» была занята, но освобождалась через полтора часа.

Тогда я достал из кармана диск…

Приготовился…

Глубоко вдохнул…

Вставил в аккуратный прямоугольный ротик дисковода. Жри, скотина!..

Через полминуты вирус был в системе.

* * *

Вначале мало что изменилось. «Инкубационный период» занял несколько часов.

Призраки-двойники заменили выбывших из игры, что сильно затрудняло селекцию. В одной из бесчисленных спален мне на глаза попалась Верка, подцепившая папашу Гамлета и обучавшая его курению в затяжку. Я держался подальше от ворот, но где гарантия, что эти ворота – единственные?..

Жажда, сильнейшая жажда мучила меня после того, как я поел парного мяса. Долго бродил я, смурной и усталый, в тщетных поисках воды. И наконец услышал журчание ручья. Оказалось, фальшивое.

Завернув за угол, я наткнулся на человека, который сидел возле динамика, издававшего водопойные звуки. Придурок проткнул купол металлической трубкой и сосал через эту соломинку воображаемую жидкость. Утолял жажду. Судя по его виду, ему было лучше, чем мне. Я подыхал от обезвоживания и начинал догадываться, откуда свалился на мою голову умирающий итальяшка.

Потом я встретил Эльвиру – та осталась в одной набедренной повязке, над которой пузырился чудовищный живот. Она ловила руками бесплотный призрак несравненного удовлетворителя Ошогбо. Негр хохотал; его хохот был озвучен системой объемного звука. Зато моей старушке угрожала вполне реальная опасность – с тыла к ней подкрадывались два лысых макандовских затейника в жреческих балахонах, озабоченные извлечением плода из ее живота. Я отогнал их мухобойкой с мумификатором, однако с негром этот номер не прошел, и призрак у меня на глазах отымел беременную «графиню» по полной программе.

Блаженство – вскоре я напился! Двигаясь вдоль пластмассового русла ручья с хлорированной водой, я вышел к тому месту, где кучка аборигенов «Маканды», похожих на морлоков, занималась каннибализмом. Среди них была Ирка – грязная, без одежды, со шрамом от виска до скулы, но все такая же красивая. Она объедала человеческую кисть, напоминавшую куриную лапку.

Помню, я выдернул ее из тесного круга сидящих. Она не протестовала, но продолжала обсасывать косточку. Я не сумел различить, кто там лежал возле ног чавкающих зомби (зеленокожего парня уже не узнала бы и родная мама), однако на мизинец полуобглоданной кисти было надето кольцо с камнем – подарок Эльвиры.

Я взвыл и ударил Савелову по губам. В ответ она улыбнулась и наклонилась, чтобы тут же удовлетворить меня. Я схватил ее за волосы и потащил в темноту. Куда угодно, лишь бы подальше от каннибалов…

И притащил в тихое местечко, где пели птицы. Среди мертвых зарослей сидел вшивый маленький поэт и слушал в полузабытье. На высохших ветках торчали чучела кукушек и золотые канарейки-автоматы. Крутился восковой валик фонографа. Божественный скрип оглашал окрестности. Сирены звали: «Сюда! Сюда!»

Здесь мы прилегли отдохнуть на искусственной траве без запаха и сока. Я закрыл глаза. И снова стал свидетелем массового безумия – но на этот раз не дельфинов. Ко мне слетались серые ангелы, разгонявшие крыльями сны. Я медленно истлевал на мертвом берегу…

79

Посреди черного океана белел островок, покрытый кафелем. На этот остров меня и вышвырнуло, только теперь уже некому было шептать обнадеживающую чепуху прямо во внутреннее ухо. Я остался один как перст, но почему-то эта независимость меня не обрадовала.

Подо мной материализовалось нечто среднее между стоматологическим креслом и электрическим стулом. Сидеть на нем было довольно удобно, если забыть о его назначении. Мои руки и ноги оказались пристегнутыми к подлокотникам, голова была начисто выбрита, а на лоб надвинут мученический венец, сплетенный из чего-то металлического, хорошо проводящего ток.

Я даже вспомнил название процедуры: спецобработка. Вроде электросудорожной терапии, но не совсем. Гораздо хуже, черт подери! Если вас при этом привязывают, вы имеете хорошие шансы вывихнуть челюсть, плечевые и прочие суставы, а то и переломать себе кости или позвонки. В довершение всего, электроды и мой скальп были абсолютно СУХИМИ.

Таким образом, на «пациента» я уже не тянул и куда больше смахивал на цыпленка, ощипанного и приготовленного для прожаривания в микроволновой печи. Ну что ж, в конце концов, это должно было произойти еще год назад…

Я оказался не единственным, кого собирались «обрабатывать». К гинекологическому креслу, установленному прямо напротив меня, была пришвартована Эльвочкина тушка; подол разорванного по швам платья для беременных был задран до самой груди; мохнатое отверстие под вспученным животом выглядело зловеще, словно черный туннель под горой, из которого могло выскочить все что угодно. Говоря по правде, только на это я еще и надеялся.

Но Эльвира находилась в сознании, и ее глазки буравили меня с прежней ненавистью. Душа этой стервы была свободна как никогда. Кто-то вынул из ее мозга адскую машинку.

Мою голову зафиксировали намертво. Я бросил взгляд вправо, рискуя остаться косым на всю недолгую жизнь. Похоже, это уже не имело особого значения.

К соседнему электростульчику была привязана Ирка – ее голые соблазнительные ножки я узнал бы из миллиона пар. Я дернулся, пытаясь освободиться. Кто-то засмеялся. Действительно, было немного смешно. Остро пахло нечистым человеческим телом. И звериным телом тоже.

– Какого хера он дергается? – брезгливо спросила Эльвира из недр своего благостного распятия.

– Пуганый придурок. Ветеран. – Я опознал голос Виктора.

– Кончил бы ты его побыстрее.

– Шеф не любит, когда разбазаривают материал.

– Граф, мать его! – завопила Эльвира, оскорбленная в лучших чувствах. – Гермафродит траханный! Хотела бы я видеть, как он сдохнет!

– Увидишь, – пообещал Виктор. – После процедуры.

– Слушай, а это не больно?

Ответить он не успел. Оба заткнулись, когда появился латинос.

Специфический запах помойки, сырой земли и козлятины усилился во много раз. Судорога буквально ввинтила меня в кресло. Все мыслишки исчезли. Остался страх – чистый, как стерилизованное лезвие хирургического скальпеля…

Лицо жреца рассыпалось на кусочки жирного мяса; я не мог собрать их воедино; казалось, что плоть ежесекундно меняет рельеф, словно потревоженный зыбучий песок. Помню только засаленные косы и два фетиша, один из которых вскоре оказался у Эльвиры между ног. Другой, очевидно, предназначался для Савеловой. Я не пытался увидеть, что этот заплесневелый сатир делает с нею. С меня хватило и звукового сопровождения…

Рука Виктора появилась в поле зрения и сунула мне в зубы резиновый валик телесного цвета со следами укусов. Кто-то уже измочалил его до меня. Судя по твердости резины, бедняга побывал на седьмом небе.

Виктор обнял меня за шею и зашептал на ухо:

– Я знаю, ты меня слышишь. Ты что, думал, пройдет этот номер? Этот дешевый маскарад, мать твою?! Видишь эту тупую куклу? Я вырежу из нее матку, а из твоей девки выплавлю оставшиеся мозги. А потом мы с нею будем любить друг друга до смерти. Угадай, кто умрет первым? Готовься, дуралей! ОН называет это изгнанием босса…

Поскольку во рту у меня была резиновая кость, которую я злобно грыз, мой ответ получился невнятным. Впрочем, никто и не пытался его стенографировать.

Виктор подошел к сименсовскому распредпункту.

И включил автоматический выключатель.

Прежде чем через меня прошла первая полуволна тока, Эльвира дико завыла. Ее ляжки разъехались еще шире, сочленения удерживающих приспособлений заскрежетали, кресло закачалось.

Меня начало трясти; зубы вонзились в резиновый кляп по самые десны.

Реакция Виктора была мгновенной. Он выхватил свою пушку и принялся палить Эльвире в живот. Поздно!

Из ее детородного органа вывалилось что-то черное, еще более зловонное, чем латинос, бесформенное, безразмерное. Чернильное пятно.

Если бы я мог, я расхохотался бы. Вот вам, скоты, подарочек от босса!

Вой Эльвиры захлебнулся в крови. Живот расползался, разорванный крупнокалиберными пулями; под кожей обнажился фарш необычного цвета. Вблизи это напоминало гениальную мазню Ван Гога.

Латинос заметался, превращаясь в какого-то стремительного зверя, субстанцией которого была одна лишь тень. Лучи света пронизывали его, будто картечь. Испещренный бликами потусторонний леопард тщетно пытался вырваться из ловушки…

Падал снег из черных хлопьев. Или куриных перьев. Стены, облицованные кафелем, сворачивались в ничто, открывая провалы в беззвездную библейскую ночь. И все это происходило в гробовой тишине. Пятно всасывало в себя рваную тень, заодно истязая ее сотнями ложноножек.

ОНО уже выплеснулось далеко за пределы кресла. Мертвое тело Эльвиры плавало в нем, будто издохший кит. Но тишина длилась недолго. Теперь закричала Ирка. Она выла, словно смертельно раненное животное. Я догадывался, в чем дело. Пятно подбиралось к ее ногам…

Виктор сделал шаг по направлению к двери, но безнадежно увяз в липкой луже. Его пушка дернулась в мою сторону. И вдруг почернела сжимавшая ее рука, белый воротничок рубашки посерел, оскаленные зубы стали черными, как старый телефон.

От моего сдавленного стона человеческая фигура рассыпалась в пепел. Только «анх» еще висел в пустоте – уже не сверкающий материальный предмет, а дыра, щель, влагалище суперродителя из другого измерения, приоткрытое для бегства. Однако этот путь просуществовал всего несколько мгновений.

Тут я почувствовал, что исчезли мои собственные ноги. Потом не стало бедер и того, что находилось между ними. Нижняя часть стула растворилась. Я опрокинулся на спину. Наступила анестезия.

Бестелесная и предельно неуязвимая тварь пожирала меня без хруста, не причиняя боли.

* * *

…Слизаны органы чувств. Сознание – голая плоскость, над которой лопаются пузыри абстракций. Последняя из них – тонущий в кислоте инвалид без рук и ног. В его легких еще остался воздух, но кислота уже разъела лицо и омывает мозг…

Кто разлил так много чернил?..

Метастазы расщепленного пространства…

Пятно на моей репутации…

Пятно на всю жизнь…

Пятно ВМЕСТО жизни…

ОНО заволакивало мир и его нелепые интерпретации. Поглотило Эльвиру, поглотило Виктора, латиноса, Ирку, свет и тени, бесследно поглотило все. Для приличия (?!) я немного побарахтался в НЕМ, а потом сдался. Зачем я рвался куда-то? Может быть, хотя бы ОНО не даст мне проснуться снова?

Но нет; бессонница – привилегия ангелов.

80

Прошло уже полтора месяца с тех пор, как я нашел себя там, где хотел бы найти. Это место пока не подводит меня. Поздней осенью в Сорренто спокойно, тихо и, главное, уже не так жарко.

От Фариа или Верки ни слуху, ни духу. Довольно дурацкое положение: оглядываешься назад и думаешь, а жил ли ты вообще?

Вчера приходили полицейские. Интересовались, куда подевался некто по фамилии Сандуцци. Я послал их ко всем чертям. Откуда мне знать?! Я перерыл землю в подвале, но не нашел там ничего, кроме золотого портсигара с белой дрянью внутри и надписью на крышке «ci vedremo»^[48]. Идите вы… вслед за полицейскими! Никого не хочу видеть. В моей записной книжке заполнена всего одна строка. Это телефон ватиканского специалиста по экзорцизму.

Я честно наводил справки о Морелли и Бернуллески. Оба отправились к праотцам пару лет назад. Утонули вместе с яхтой. Я отыскал их могилы в семейных склепах, но это фикция – тела так и не были найдены. О том, что существовала сеньора Бернуллески, никто никогда не слышал.

В общем, мне почти не о чем переживать. Все мои бумаги и счета в порядке, а Савелова – моя законная жена. Русская, если вы еще не догадались. Мечта, а не женщина! Правда, в постели немного холодновата, но со временем это должно пройти. Пусть сначала привыкнет к тому, что цветок ее жизни остался прежним, только кто-то пересадил его в новый горшок. Пришлось поведать ей кое-что сокровенное. Тут я немного поторопился – и чуть не спугнул птичку. Она пыталась бежать, но мои слуги ее догнали и привезли обратно.

Завтра ожидаю прибытия графомана, у которого начались большие неприятности на родине. Настолько большие, что ему очень повезет, если он доберется до Неаполя. Мое дело маленькое – шофер будет встречать его в аэропорту.

Вот и все. Считаю, мне исключительно повезло. Полтора месяца покоя и тишины – вполне достаточно, чтобы закончить записки сумасшедшего или, как обозвал эту писанину Фариа, мемуары ущербного либидо. Отдам их графоману – пусть делает с ними, что хочет. Я писал на русском – другого он не знает. И только когда закончил, подумал: неужели у него хватит наглости опубликовать и это?

Последняя новость: Ирка забеременела. Приятная неожиданность! Как говорил Элиот Ти Эс, «в моем конце – начало». Мы живем вместе – два одиноких полуодичавших психа, заточенные в вакуумированных колбах. Нам уже не достучаться друг до друга. Тень Макса витает в ее снах.

Я не решаюсь назвать себя человеком. И не заглядываю в будущее дальше, чем на восемь месяцев. И готов к тому, что однажды утром найду себя мертвым. Бегство кажется мне утомительным. Герцог настойчив, как сама смерть. Его приход неотвратим.

Меня уже мало что волнует по-настоящему. За исключением одного пустяка. Ирка будет рожать в госпитале Святой Анны. Говорят, там хорошие сестры-акушерки. Хочу быть поблизости, когда они извлекут на свет моего ребенка.

Апрель – сентябрь 1997 г.

Андрей Смирнов Повелители волшебства

Иришке

Часть первая

1

Дэвид очнулся не сразу. Дружелюбные парни из полиции на славу отметелили его вчера вечером и, кажется, сломали пару ребер. А вот теперь кто-то трясет за плечо, назойливо возвращая к реальности — к ужасающей головной боли, к ноющим почкам, к завшивленной камере, к вони, врывающейся в хрипящие легкие Дэвида…

«Ублюдки!..» — это было первое, что он подумал, придя в сознание.

С трудом выдираясь из беспамятства, Дэвид Брендом услышал все тот же тонкий настойчивый голосок:

— Сэр, проснитесь, пожалуйста. Мне нужно с вами поговорить.

Дэвид открыл глаза. Нет, он не ослышался. Голосок и в самом деле принадлежал девчонке. Девчонке было на вид лет одиннадцать-двенадцать. Тщательно расчесанные темно-каштановые волосы чуть ниже плеч и аккуратное синенькое платьице с белым передником.

Дэвид негромко застонал и отвернулся к стене. Но галлюцинация не торопилась исчезать. Галлюцинация пододвинулась поближе и снова потрясла его за плечо, отчего голова Брендома прямо-таки взорвалась от боли.

— Сэр, мне не хотелось бы вас беспокоить, но мне очень нужно. Вы… вы не видели моего папу?

Дэвид повернулся обратно. Полежал немного, надеясь, что боль утихнет хотя бы чуть-чуть. Не утихла.

С мучительным трудом кое-как сел на кровати. Отбитые вчера почки тут же напомнили о своем существовании.

Дэвид сжал раскалывающуюся голову руками и посмотрел на эту маленькую дрянь.

— Ты… кто такая? — хрипло спросил он.

— Я — Лайла, — поспешно ответила девочка. Кажется, тот факт, что Дэвид все-таки стал с ней разговаривать, немного ее приободрил.

Дэвид сглотнул. Во рту был вкус крови. Губы опухли, но болели уже не так сильно, как вчера, когда «для затравки» его треснули дубинкой по морде.

Еще он помнил, что вчера был пьян… А как же! Будь он трезв или хотя бы менее пьян — стал бы в здравом уме и твердой памяти орать прямо посреди Центральной все, что орал вчера? Нет, не стал бы. Конечно, не стал бы! Он ведь не полный идиот. Кто угодно, но не полный идиот.

Но вчера он выпил слишком много… Да что там! Нажрался как свинья!.. Майкла забрали за поганую статейку в этой поганой газетенке, и все, что мог сделать Дэвид Брендом, — это купить побольше спиртного и в одиночку употребить его у себя в студии. Заперев двери и вполголоса матеря Правителя и борзых оперов из Безопасности, забравших Майкла.

Это уже потом, ближе к вечеру, Брендома понесло на Центральную… О, Господи!

Воспоминания о вчерашнем отступили в тень, когда Дэвид Брендом снова взглянул на странное существо в синем платье. Похоже, девчонка все-таки не является галлюцинацией. Но откуда в таком случае она оказалась здесь, в вонючей утробе Большой городской тюрьмы Лачжера?

Девочка смотрела на Дэвида серьезно и внимательно.

— Так вы не видели моего папу? — повторила она. «Как она назвалась?.. Ах да — Лайла».

— Ты как… сюда попала? — спросил Дэвид, в тусклом свете ночника силясь рассмотреть ее лицо.

— Через дверь.

Дэвид протер глаза и посмотрел на дверь. На стальную добротную дверь с наглухо закрытым смотровым окошком.

— Она что, открыта? — на всякий случай осведомился он.

На самом же деле этот вопрос волновал Дэвида в последнюю очередь. Его волновало другое — услышит ли Господь его молитву. Да-да, Дэвид Брендом в этот момент молился. Мысленно.

«Господи, — молился Дэвид, — пожалуйста, сделай так, чтобы у меня перестала болеть голова… и чтобы я не ссал кровью. Хотя чую, — он осторожно положил ладонь на поясницу, — этого уже не избежать… Да, Господи, да! Я знаю, я грешник, я всегда сомневался в тебе и даже отрицал, что ты есть, но… Но, БОЖЕ МОЙ!.. Ах ты, черт! Дерьмо! Они мне еще и зуб выбили, говнюки, козлы сраные… Боже мой, ну что тебе стоит? А? Один раз?..»

Девочка по имени Лайла некоторое время рассматривала стальную дверь вместе с Дэвидом.

— Не знаю, — наконец ответила она на заданный Дэвидом вопрос.

Дэвид негромко застонал. У него возникло четкое ощущение, что в виски и затылок ему вбивают большие тупые гвозди.

— Сэр… — Пауза. — Сэр, вам что, плохо?

Дэвид не ответил. Ему было настолько паршиво, что даже когда эта маленькая зануда положила руку ему на затылок, он решил, что лучше перетерпеть, чем сопротивляться. Сопротивляться — это значит говорить. Сопротивляться — значит двигаться. При одной мысли как о первом, так и о втором желудок Дэвида подкатывался к глотке и норовил подтянуться еще выше, а мозг делал попытки выползти из ушей: левое полушарие из левого уха, правое — из правого.

Внезапно боль исчезла. Как будто повернули рубильник. Раз — и мир расцвел красками! Некоторое время Дэвид сидел в той же позе, стараясь не шевелиться и даже не дышать. Он с ужасом ждал, когда суровые молотобойцы, передохнув чуток, снова примутся за дело. Но боль не возвращалась. И тут Дэвид понял, что чувствует себя почти нормально. Да, почти… если не считать разбитой рожи, выбитого зуба, сломанных ребер и отбитых почек.

Краем глаза Дэвид заметил, как девочка, оставив, наконец, в покое его затылок, хмуро разглядывает собственные пальцы. Сделав гримасу, Лайла достала из кармашка в переднике кружевной платочек и тщательно вытерла руки.

«Ах ты… аристократка…» — без всякой злости подумал Дэвид. Он знал, что в данный момент выглядит не самым лучшим образом. Большая городская тюрьма никогда не была образцом стерильности. Вчера, когда его «сопровождали» в камеру, копы временами волокли его головой вверх… Да, головой вверх. Нужно отдать им должное — временами они волокли его почти нормально.

Дэвид осторожно потрогал голову. Так и есть. Волосы слиплись бесформенными комками. Грязь и засохшая кровь.

«…Господи, ну почему у меня нет автомата, чтобы перестрелять этих ублюдков?! Автомата и большого грузовика с патронами…»

…Сложив и убрав платочек в карман, странная девочка по имени Лайла вновь сосредоточилась на заключенном Большой городской тюрьмы Дэвиде Брендоме. Глаза у нее оказались светло-синие, и даже более яркого цвета, чем платье. Узкое, очень серьезное, почти суровое лицо. Сжатые в ниточку губы. Лоб закрыт челкой. В волосы вплетена голубая лента. Фигурка тонкая, хрупкая. Мечта педофила.

Дэвиду захотелось потрогать ее. Не потому, что он был педофилом, нет, с половой ориентацией у него все было в порядке, но чтобы точно убедиться в том, что девочка ему не померещилась. Слишком уж дико, неправдоподобно дико выглядел этот детеныш богатых, преуспевающих, вхожих в высшее общество родителей здесь, в грязной камере-одиночке, предназначенной для политических преступников.

Дэвид не стал ее трогать. Сдержал порыв. Если она настоящая, он может испугать ребенка. Откашлялся.

— Тебя… тоже? — спросил он.

Девочка посмотрела на него с любопытством.

— Что «тоже»? — поинтересовалась она.

Некоторое время Дэвид молча изучал ее лицо. Бред, конечно, но… В последнее время, несмотря на то, что было построено несколько новых тюрем, а сам процесс судопроизводства стал фантастически быстрым (Майка, например, уже на второй день после ареста увезли на Остров Грядущего Мира), ходили упорные слухи, что тюрьмы забиты до отказа. Впрочем, при том режиме, который установил Правитель, это было и неудивительно. А в Большой городской тюрьме при отсутствии свободных мест могли и пренебречь правилом, гласящим, что политические должны сидеть в одиночках.

Только вот… ее-то за что? Совсем же еще ребенок. Впрочем, от «них» можно ожидать чего угодно.

— За что тебя посадили? — спросил Дэвид.

— Куда посадили?

— Сюда.

Ребенок удивился.

— А меня никто сюда не сажал, — сказала Лайла. И, вздернув подбородок, гордо добавила: — Я сама пришла. А все потому, что Тинуэт открывает для меня Двери, а для Лэйкила — нет.

— Ты о чем?… Какие еще двери?

— Двери в нашем доме. А Лэйкил — это мой брат. Честно говоря, он большая зануда…

— А этот, второй… Это кто? Ваш швейцар?

— Нет. Тинуэт — это наш дом и есть. Его построил мой папа… Ой, я совсем забыла! Ты не видел нигде тут моего папу? Он такой высокий, сильный… Хотя и не такой высокий, как Лэйкил… У него борода и большие сапоги. Он часто смеется. Его зовут Ролег. Ролег кен Апрей.

— Ну и имечко… Вы откуда приехали, из Европы?.. — Дэвид вздохнул. — Впрочем, неважно. Малышка, если твой папочка тоже сидит где-то здесь, я увижу его, только когда нас отправят на Остров Мира… Вас что — вместе взяли?.. Ну и сволочи! Детей, взрослых — всех под одну гребенку…

Лайла некоторое время молчала. Когда девочка начала говорить, было видно, что она старательно подбирает слова:

— Нас взяли… эээ… не вместе. Меня, например, вообще никто никуда не брал. А куда девался папа, я не знаю… Может, ты его все-таки видел? Я думаю, он должен быть где-нибудь тут поблизости. Тинуэт не мог меня подвести!

На странную манеру общения Лайлы Дэвид решил не обращать внимания. Хотя по-винландски девочка говорила чисто, почти без акцента. Было ясно, что она со своей семьей приехала откуда-то издалека. Оттого и путается в чужом языке.

— Нет. Извини, Лайла. Я его не…

Дэвид замолчал. Нехорошее подозрение закралось в его душу.

«А что, если ее папаша — начальник тюрьмы или кто-нибудь в этом роде?» Тогда все объяснялось очень просто. Зачем-то этот придурок приволок на работу собственную дочурку. Может, хотел показать место, где он трудится на благо общества. А она сбежала. Дети — существа любопытные. Сбежала и стала самостоятельно исследовать дебри папочкиной работы. Само собой, остановить ее никто не посмел. Кому нужны неприятности? Потом Лайла заблудилась. Правда, оставался открытым вопрос — как она проникла в его камеру?.. Но если принять, что все предыдущее верно, то можно объяснить и это: сперла у кого-нибудь ключи — и вперед.

— Послушай-ка, — сказал он, исподлобья разглядывая девчушку, — а кем работает твой папа?

Лайла поковыряла ножкой пол. Обута она была в синие туфельки на коротких каблучках.

Наконец она подняла на Дэвида глаза.

— Волшебником, — негромко призналась она.

Дэвид только хмыкнул. Мелькнула злорадная мысль — начальник тюрьмы, или кто бы он там ни был, воспитал на редкость не приспособленное к реальной жизни существо. Наверное, он руководствовался благими намерениями. Хотел уберечь от грязи и зла. И вот результат — двенадцать лет, а до сих пор верит в детские сказки. Папочку считает, блин, волшебником. И продукты в холодильнике появляются сами собой. И детей достают из капусты. Дэвид покачал головой. В двенадцать лет ребенок уже должен прекрасно знать, откуда что берется и как это «что-то» можно достать. По крайней мере — современный ребенок. И если не родители, то уж одноклассники давно должны были доходчиво растолковать ей пару очевидных вещей… «Впрочем, — подумал Дэвид, — такие, как она, в школах не учатся. К таким, как она, учителя приходят на дом».

Дэвид встал и направился к двери. Он боялся, что все его избитое тело тут же воспротивится такому насилию, но ничего не произошло. Боли не было. Странно.

Может, его не так уж сильно избили вчера? Да нет, «поработали» с ним вполне профессионально… А может, он крепче, чем сам думает?

Последняя мысль была приятна.

Дверь оказалась запертой. Дэвид потолкал ее, попытался потянуть на себя (что при отсутствии ручки с этой стороны сделать было нелегко), но все без толку.

Он мельком оглянулся на девочку. Та сунула руки в кармашки на платье и терпеливо ждала, когда он закончит свои дела и снова заговорит с ней.

Дэвид постучал по двери сначала кулаком, потом ногой. Поорал, желая привлечь внимание кого-нибудь из охраны. Нечего тут делать этой крохе. Подцепит еще вшей. Как бы Дэвид ни относился к ее отцу — начальнику тюрьмы (которому, похоже, было просто наплевать, где шатается его чадо), но девочке здесь нечего делать.

Никто не отозвался на его вопли. Да и кому он нужен, Дэвид Брендом, неудавшийся художник, еще недавно зарабатывавший себе на жизнь рисованием карикатур в дешевых газетах, а теперь являющийся заключенным Большой городской тюрьмы Лачжера, одним из многих тысяч таких же бедолаг, как он?

Дэвид повернулся к двери спиной и стал методично бить в нее ногой. Поскольку он смотрел в потолок и размышлял о высоких материях, то не сразу заметил, как Лайла подошла поближе. Некоторое время она с живым интересом следила за тем, что делает Дэвид, а затем встала рядом и тоже стала пинать дверь.

Тут наконец неудавшийся художник (а также террорист, заговорщик и провокатор, как наверняка через пару дней напишут в его приговоре) заметил ее и прекратил свое занятие. Лайла тоже остановилась. Опустила занесенную для очередного удара ногу на пол и ободряюще улыбнулась Дэвиду.

— Здорово, — сказала она. — Правда, здорово! Давай еще постучим?

— Хватит. — Ему уже стало ясно, что сюда никто не придет.

— Так ты не видел моего па…

— НЕТ, — очень четко и проникновенно произнес Дэвид. — Я НЕ ВИДЕЛ твоего папу.

Лайла повесила голову.

— Жалко.

— Не расстраивайся. — Дэвид хотел, было потрепать ее по плечу, но не стал этого делать. Он бы только испачкал ее идеально чистое, накрахмаленное платье. — Ответь лучше мне на один вопрос. Только честно. Хорошо?

Лайла кивнула.

— Как ты сюда попала?

— Через Дверь, — повторила она, не задумываясь.

Дэвид вздохнул. Прислонился к стальной плите, которую перед этим безуспешно штурмовал.

— Но ведь она закрыта. Даже если ты утащила ключи у кого-то из охраны, с этой стороны запереть ее все равно невозможно.

— А, эта… — Лайла пренебрежительно махнула рукой. — Я прошла через другую дверь… А почему эта дверь вся железная?

Дэвид не ответил. Он сел прямо на пол. Сильнее, чем сейчас, испачкать его штаны все равно уже было невозможно. Выражение его лица должно было ясно показать Лайле, что отвечать на ее идиотские вопросы он не намерен. И играть в ее дурацкие игры — тоже.

Лайла задумчиво поскребла железо кончиком туфельки.

— А если эта дверь закрыта, как же ты попадешь наружу?

— Никак.

— Так ты что, собираешься сидеть здесь до конца своих дней? — сделала она логичное предположение.

— Слушай, что тебе нужно? Когда придет время, — Дэвид зло ударил по железу, — дверцу откроют и добрые дяди выведут меня наружу. И сидеть я буду не здесь, а на Острове Мира.

— Ааа… — протянула она таким тоном, какой используют, когда не понимают ничего, но хотят сделать вид, что понимают хоть что-то. — А что такое Остров Мира?

Дэвид некоторое время смотрел на нее. И молчал.

— Ты что, с Луны свалилась?

Лайла подумала и ответила:

— Нет.

— А вот не похоже.

Они снова какое-то время молчали. Потом Лайле молчать надоело.

— А почему у тебя дома так плохо пахнет?

Дэвид рассвирепел:

— У меня дома пахнет нормально! Что ты вообще обо мне знаешь?! Ты хоть раз была у меня дома?! У меня студия на углу Центральной и Энжел-стрит! Конечно, это не хоромы, как у твоего папочки, но от этого я не перестаю быть таким же человеком, как и ты. Хотя твой папочка и Правитель Роберт Каннинхейм, наверное, долго внушали тебе обратное!..

Лайла отшатнулась. Ее испугала эта вспышка ярости, хотя было видно, что девочка не очень хорошо понимает, о чем он говорит. Дэвид прикусил язык. Грех срываться на ребенке. Она тут ни при чем.

Подождав немного и, видимо, придя к мысли, что ее буйный собеседник успокоился, Лайла снова подошла к нему и примиряюще дотронулась до его рукава.

— Извини. Я не хотела тебя обидеть. Не думала, что тебя это заденет. Ведь, в конце концов, важен сам человек, а не то, как он выглядит. Это мне папа сказал. Но, — она с отвращением поморщилась, — пахнет в твоем доме, по-моему, все-таки просто… просто отвратительно.

Дэвид с полминуты пристально рассматривал ее лицо, силясь отыскать в нем признаки слабоумия. Наконец он спросил, все еще не веря:

— Ты что, решила, что ВОТ ЭТО, — он обвел камеру глазами, — ВОТ ЭТО — мой дом?

— А разве нет?

Дэвид засмеялся.

— Когда твой папа привел тебя сюда, — заговорил он, отсмеявшись, — он разве не говорил, как называется это место? Он не говорил тебе, чтоработает в тюрьме? В «тюрь-ме». Знаешь такое слово?

— Да.

Дэвид удовлетворенно кивнул.

— Но мой папа не работает в тюрьме. — Лайла, видимо, решила пояснить, на какой именно вопрос она ответила «да». — Он работает у нас дома, в своем кабинете. И он меня сюда не приводил.

— Вот как? — Дэвид скептически приподнял правую бровь. — Откуда же тогда ты здесь взялась?

— Я сама пришла.

— Через дверь?

Лайла кивнула, довольная его догадливостью:

— Ага.

— О, Господи… — Дэвид застонал и закрыл глаза.

Вскоре он вынужден был их открыть. Маленькое чудовище настойчиво теребило его за разорванный рукав.

— Что еще?

— Сэр, если это тюрьма, значит, вы преступник?

Дэвид не ответил. Не знал, что ответить. Преступник ли он? Это вопрос сложный. Сам себя он преступником не считал. Десять лет назад любой человек, неважно — европеец, негр, русский, араб или урожденный винландец — мог встать посреди Центральной улицы и громко сказать: «Срать я хотел на президента Винланда и все его сраное правительство». И полицейские… ничего бы с ним не сделали. В крайнем случае, пришлось бы заплатить штраф или посидеть пару дней в участке. В который, кстати сказать, его провели бы хоть и настойчиво, но вежливо. Вежливо! Потому что в противном случае тот же самый гипотетический человек, живший десять лет назад, мог запросто подать в суд на избивших его копов в частности и на всю полицию в целом.

Да, такое могло быть. Пока президентом Винланда неожиданно не стал Роберт Каннинхейм. Пока все страны внезапно не решили объединиться в одно целое. Пока все потенциальные соперники Каннинхейма, севшие вместе с ним за стол Совета Наций, скоропостижно не надумали требовать — да, требовать! — чтобы Совет возглавил именно президент Винланда. И никто иной! Пока Совет не превратился в декорацию для солирующего Роберта, а его самого впервые, как-то вдруг, не назвали в прессе Правителем Мира…

Подать на полицейского в суд… Сейчас это кажется почти небылицей.

…Голос маленькой девочки в синем платье, в который уже раз, вернул Дэвида к реальности:

— Сэр, а что вы сделали? За что вас посадили в тюрьму?

Дэвид закрыл лицо ладонями. Господи, как он устал… Поскорее бы кто-нибудь пришел и увел ее отсюда…

— Сэр, вы кого-нибудь убили?

Поскольку он продолжал молчать, она доверительно добавила:

— Я никому не скажу.

Дэвид отнял руки от лица.

— Я никого не убивал. Я никакой не «сэр». Меня зовут Дэвид Брендом.

— Привет, Дэвид.

Он вздохнул:

— Привет, Лайла.

Если он надеялся, что после этого она замолчит, то крупно ошибся. Лайла присела рядом с ним на корточки:

— А за что тебя посадили в тюрьму?

Он решил, что проще будет ответить. Если он промолчит, интересно, сколько раз она повторит этот вопрос, прежде чем поймет, что он не хочет на него отвечать?

— Я сказал, что Роберт Каннинхейм — нехороший человек.

По лицу Лайлы было видно, что она ждет продолжения. Когда продолжения не последовало, она спросила:

— И это все?

— Ну, допустим, я высказался… слегка иначе, но, по сути — верно.

— И все?

— Все.

— И за это тебя посадили в тюрьму?

Дэвид тоскливо посмотрел ей в глаза. Видимо, его взгляд был достаточно красноречив, потому что маленькое чудовище не стало повторять вопроса. Вместо этого она воскликнула:

— Но ведь это несправедливо!

Дэвид кивнул.

— Я тоже так думаю. Только вот копы думают иначе.

Он думал, что она спросит, кто такие копы. Если учесть ее более чем тепличное воспитание, она вполне могла и не знать такого слова. Но она задала другой вопрос:

— А кто такой Роберт Каннинхейм?

Дэвид крякнул. Засмеялся, было, но, на сей раз, смех получился натянутым, неестественным. Он пристально посмотрел на Лайлу: она что, не шутит?..

— Не пудри мне мозги, малышка. Даже если ты не знаешь, что такое Остров Мира, ты не могла не слышать о великом Роберте Каннинхейме. Разве твои учителя не рассказывали тебе о нем? Он же самый главный человек в истории!.. Тьфу!.. — Дэвид сплюнул.

Лайла на пару секунд задумалась.

— Нет. Мне никто про него ничего не рассказывал…

— Не верю.

— Я правду говорю! — возмутилась девочка.

Дэвид посмотрел на нее, посмотрел — да и поверил. Дети не умеют притворяться, по крайней мере, такие, как эта Лайла.

— Где ты росла? В теплице? В бомбоубежище? На необитаемом острове?

— Я жила в Тинуэте, — сообщила она.

— У тебя есть папа и мама…

Она замотала головой так, что каштановые кудри разлетелись во все стороны:

— Мамы у меня нет. Только папа. Мама умерла, когда я была совсем маленькая. Я ее и не помню.

— Ну, хорошо. — Дэвид вздохнул. — У тебя есть отец. И брат… этот… как ты сказала его зовут?

— Лэйкил.

— Он старше тебя?

Лайла кивнула.

— Отец и брат. Неужели никто из них ни разу не говорил тебе о добром правителе мира, великом Роберте Каннинхейме?

Опять отрицательное мотание головой.

— Ты счастливый ребенок, — безнадежно заключил Дэвид Брендом. — Ты сама не представляешь, какой же ты счастливый ребенок… По крайней мере, тебе не забивали голову всей той чушью, которой нас кормят вот уже десять лет. И кем бы ни был твой отец, я бы хотел пожать ему руку.

— Я бы тоже хотела. — Лайла как-то враз погрустнела. — Но два года назад он исчез. Он и раньше исчезал. Но только потом он появлялся. Или давал о себе знать. Мы ждали его, а его все не было. Лэйкил искал его, но не нашел.

— Бедняга, — посочувствовал ее отцу Дэвид. — Хорошим людям в наше время живется нелегко… Вы с братом не пытались обратиться в участок вашего района? Если копы отправили его на Остров Мира, вас должны были известить об этом.

Лайла усомнилась:

— Не думаю, что копы могли отправить его куда-нибудь. Я ведь тебе уже говорила: мой папа — волшебник! Он за одну секунду может поднять в воздух и перевернуть вверх тормашками сто тысяч копов.

Дэвид усмехнулся. Грустно усмехнулся, с сожалением.

— Ты действительно веришь в то, что только что мне сказала? — спросил он негромко.

Лайла потупила глаза.

— Ну, может быть, не сто тысяч, — призналась она. — Но десять-двадцать копов — наверняка.

Они сидели у закрытой железной двери и думали каждый о своем: Дэвид — о том, что бы он сказал своему ребенку о Правителе Каннинхейме (если бы таковой ребенок у него был); Лайла — о количестве копов. Но мышление ребенка куда как более живо, чем мышление взрослого. Лайла успела подумать о полудюжине самых разных вещей, пока Дэвид додумывал все ту же мысль о Правителе Каннинхейме.

— Знаешь… — нарушила молчание Лайла. — Я думаю, что ты был прав, назвав вашего правителя нехорошим человеком. Вряд ли добрый правитель станет приказывать сажать в тюрьму тех, кто не считает его добрым.

— Спасибо за поддержку, — усмехнувшись, поблагодарил Дэвид. — Буду сидеть здесь и думать: как здорово, что я был прав. Буду гнить на Острове Мира, и наслаждаться собственной правотой.

— А, теперь я понимаю!.. Остров Мира — это что-то вроде каторги?

— Вроде.

Лайла задумалась. Встала. Сцепив руки за спиной, прошлась по камере. Дэвид наблюдал за ней. Девочка была чем-то обеспокоена. Колебалась.

Наконец она приняла решение.

— А хочешь, я приглашу тебя в гости? — спросила она.

Дэвид улыбнулся. Назойливая, как все дети. Но сердце у нее доброе. Он решил сделать ей приятное. Сыграть в ее игру.

— Да, хочу. Конечно, хочу.

Она вздохнула. Повесила голову.

— Только я не смогу оставить тебя у нас. Тебе придется вернуться до того, как придет Лэйкил.

— Твой брат не любит гостей? — Дэвид продолжал улыбаться краешками губ.

Лайла сморщила нос.

— Почему-то он не любит только моих гостей. А вот своих… своих он запросто приводит! — закончила она обвиняюще.

— Мне это знакомо. Мои родители считали, что по выходным устраивать вечеринки имеют право только они.

— Ну что, пошли?

— Ну, пошли. — Дэвид и не думал подниматься.

Лайла полезла в карман и вытащила на свет отличную подделку под бриллиант. Просто первоклассную подделку. В том, что это подделка, не могло быть никаких сомнений. Ведь кем бы ни был ее папа, вряд ли бы он позволил своей дочурке таскать в кармане бриллиант размером в тысячу карат, правильно? Таких камушков на всем белом свете — раз-два и обчелся.

— Хочу домой, — требовательно сказала Лайла бриллианту. — Немедленно. Еще… еще хочу забрать с собой этого человека. Так что не закрывай Дверь, пока он не пройдет. Договорились?

Само собой, фальшивый бриллиант ничего не ответил.

А вот дальше произошло то, что выбило из головы Дэвида все мысли и заставило дико выпучить глаза.

Мнимый бриллиант начал светиться. Сразу и ярко, но от его света глазам не становилось больно.

Это был необычный свет. Казалось, он накапливается в комнате. Через несколько мгновений Дэвид понял, что свет, сгущаясь, стремится принять вполне определенную форму.

…Большой прямоугольник, начинавшийся от пола и едва не касавшийся низенького потолка тюремной камеры, быстро набирал яркость.

— Это что еще за хренотень?! — выдавил Дэвид.

Кажется, Лайла его не услышала. Дождавшись, пока свечение стабилизируется, она обернулась к Дэвиду, бросила: «Ну, пошли!» — и шагнула в сияющее пространство.

Дэвид сглотнул. Какое-то время он просто тупо смотрел на эту штуку. Потом все-таки решился приблизиться к ней. Он подходил осторожно, мелкими шажками, будучи готовым, в случае чего, тут же отскочить назад.

Штука вела себя спокойно.

Добравшись до прямоугольника, Дэвид стал рассматривать его вблизи, но так и не понял, из чего же на самом деле тот состоит. Если это свет, что же являлось его источником? Теперь, когда девчонка вместе со своим бриллиантом исчезла неизвестно куда?..

Кстати, о девчонке. Она действительно исчезла? Или нет? Сверкающее геометрическое чудо перегораживало камеру ровно посередине, и потому то, что творилось на другой стороне, Дэвид видеть не мог. Впрочем, слева между стеной и краем прямоугольника оставался небольшой зазор, в который, если постараться, можно было осторожно просунуть голову…

Нет, ее там не было. И в самом деле, пропала.

Что же это все-таки за штука? В тот момент, когда Дэвид уже почти решился потрогать ее, из свечения высунулась голова Лайлы.

— Чего ты копаешься? — недовольно буркнула девочка. — Знаешь, как трудно поддерживать Дверь столько времени? Или… Ты что — боишься?!

— Аааа… Эээ… Нет. Я… То есть… Я хотел сказать…

Из сияния появилась рука Лайлы, ухватила Дэвида за рубашку и потянула к себе.

…Вот так он впервые и оказался в другом мире: оборванный, грязный, ошеломленный, с открытым ртом, тупо таращась по сторонам.

Они стояли в высоком зале со сводчатым готическим потолком. Где-то в полумраке, теряясь среди стрельчатых арок, таилось несколько дверей. Зал был освещен. Только вот чем, неясно: окон в помещении не имелось, а в здоровенных, в рост человека, канделябрах, расставленных тут и там, не теплилась ни одна свеча. Стены отблескивали серебром.

Судорожно озираясь по сторонам, Дэвид заметил, что светящаяся дверь, через которую прошли они с Лайлой, исчезла. Зато за своей спиной Дэвид обнаружил другое явление, не менее любопытное: широкий белый луч, падавший из самой высокой точки сводчатого потолка вертикально вниз, ровнехонько в центр зала. Вокруг этого места на полу было начертано с полдюжины концентрических кругов и множество мелких символов. Ни один из них не показался Дэвиду знакомым.

Внутри головы колотилась одна-единственная мысль: «Девчонка ничего не выдумывала».

Потом к ней присоединилась другая, не менее банальная: «Этого не может быть».

Лайла потянула Дэвида за рукав.

— Пойдем. Это главный зал Тинуэта. Тут нет ничего интересного.

Дэвид попытался взять себя в руки и сказать хоть что-нибудь умное:

— Эээ… Где… Где мы находимся?

— В Тинуэте. Я тебе уже говорила.

— Я не о том. Где находится Тинуэт?

— В дельте Ганы, на юге Светлых Земель.

На юге Светлых Земель. Замечательно.

На своем веку Дэвид прочел немало фантастики. В том числе фантастики сказочной. Если есть эльфы, значит, должны быть и гоблины. Если есть Светлые Земли, значит, должны быть и…

Мысль о том, что он оказался внутри «фэнтезюшного» мира, придала ему уверенности.

— А Темные Земли у вас тут есть?

Лайла кивнула:

— Есть.

Дэвид окончательно успокоился. Спросил с ухмылкой:

— И там живет ужасный Темный Властелин?

— Не-а. Там много кто живет. — Лайле, кажется, была скучна эта тема. — Мы с ними торгуем.

Дэвид помолчал пару секунд, переваривая информацию. Кажется, не все тут так просто…

— Так твой папа действительно… этот самый… ну, колдун?

— Ага. Он самый лучший на свете волшебник. Ну, пошли же…

— Подожди минутку. — Дэвид показал в сторону вертикального луча света. — А это что такое?

Лайла пренебрежительно махнула рукой:

— А-а, это Главное Сплетение. Тебе его лучше не трогать.

— Почему?

— Потому что если ты не умрешь… а ты почти наверняка умрешь, когда до него дотронешься… Так вот, если ты все-таки не умрешь, Лэйкил тебя точно убьет.

— Веская причина, — согласился Дэвид и позволил увести себя в одну из четырех дверей.

— Куда ты меня тащишь?

— Хочу показать тебе Тинуэт, пока мой брат не вернулся.

На вдумчивую, спокойную экскурсию их перемещение по дому (впрочем, это был никакой не дом, а целый дворец или огромный замок) было совсем не похоже. В довольно резвом темпе они миновали с полдесятка помещений, которые Дэвид был бы отнюдь не против осмотреть повнимательнее. Тяжелая резная мебель, ковры, мраморные столики, кувшины и хрустальные вазы, множество гобеленов и несколько картин. Да, это был настоящий средневековый замок, по крайней мере, изнутри. Но это был средневековый замок, обжитый современными людьми. На очередном мраморном столике Дэвид заметил морской бинокль.

Лайла неожиданно остановилась. Повернулась к гостю. Осмотрела его с головы до ног, как будто видела впервые. Чуть сморщила вздернутый носик.

— Ты бы не хотел… — Она замялась.

— Что?

— Ты не обидишься на меня снова?

— Нет. Ты о чем говоришь?

— Ты бы не хотел привести себя в порядок?

Дэвид глянул на себя и тихо крякнул. Видок у него после вчерашнего был еще тот. Да и запашок ощущался. Ему стало стыдно. Не только за себя, но и за всю свою планету, единственным невольным представителем которой он являлся здесь и сейчас.

— С большой радостью. Только где?..

Девчонка развернулась и потащила его в другую сторону.

…Эта комнатка была похожа на маленький храм — во всем, за исключением пола. Вместо пола тут был бассейн с водой.

— Мыло и мочалка — вон там, — начала объяснять Лайла. — Чистые полотенца — вон там. Одежду положи вон туда. Когда ты вымоешься, она будет уже чистая. Если хочешь, можешь взять вон тот халат. Это Лэйкила. Он не будет возражать.

— Точно не будет?

— Конечно, не будет. Его же сейчас нет дома.

— Нет, наверное, все-таки не стоит…

— Как хочешь. Теперь иди сюда. — Она вышла в коридор и, подойдя к соседней двери, распахнула ее. — Не удивляйся. Эта вещь называется у-ни-таз. Сообразил, для чего он нужен, или объяснить?

— Да я, в общем, и так прекрасно знаю…

Лайла внимательно посмотрела на Дэвида. У последнего возникло чувство, что девочка пытается определить, не шутит ли он.

— Так вот, значит, из какого мира папа его привез… — пробормотала Лайла. — Тем лучше, сам во всем разберешься… Я пока вон там посижу. — Она махнула рукой вдоль коридора. — Помоешься — приходи. Накормлю обедом.

— Спасибо.

— Не за что. — И упрыгала в столовую.

* * *

…Нежась в бассейне, вода в котором была не слишком горячей и не слишком холодной, а именно такой, какой нужно, Дэвид Брендом гнал прочь разные надоедливые мысли. Это сон? В таком случае он предпочтет никогда не просыпаться. Он сошел с ума? Так ведь в последние десять лет весь мир съехал с катушек, и его, Дэвида, безумие на фоне безумия, охватившего Землю, не только более безобидно, но и по-своему приятно и увлекательно… В стенных нишах располагались мраморные статуи трех длиннобородых мужиков, смотревших на Дэвида задумчиво и снисходительно.

«Магия-шмагия, — подумал Дэвид. — Но все это вроде бы вполне настоящее». Во всяком случае, чистая и выглаженная одежда, которую он вытащил из большого короба в углу комнаты, на ощупь была настоящей. Одеваясь, он заметил, что ткань, порванная вчера в нескольких местах, снова стала целой.

Столовую он отыскал без особого труда. Лайла сидела, с ногами забравшись на стул, и читала большую книгу. Заметив своего гостя, она улыбнулась:

— Привет, Дэвид. Ты выглядишь куда лучше.

— Еще раз спасибо.

Она отложила книгу и встала:

— Что будешь есть?

— Все равно.

— Нет, так нельзя. Надо что-нибудь определенное выбрать.

— Из чего выбирать-то?

— Да из чего хочешь!

Он решил принять реальность такой, какая она есть.

— Жареная печень. Спагетти. Подливы побольше. Салат из овощей.

— Из каких овощей?

Когда он перечислил, Лайла подошла к небольшому шкафчику в углу комнаты. Шкафчик подозрительно смахивал на обыкновенный холодильник, и если бы не расцветка и фактура (шкафчик был из красного дерева), Дэвид именно так и подумал бы.

Лайла открыла дверцу и извлекла из недр шкафчика то, что он просил. От тарелки, где разместились печенка и спагетти, поднимался пар.

— Аааа… Это… Сока бы какого-нибудь.

— Какого?

Кроме апельсинового сока, Лайла достала вазочку с мороженым. Для себя.

Потом они сидели и молча жевали. Лайла время от времени поглядывала в свою книгу.

Дэвид ел с большим удовольствием. Зубы больше не болели. Впрочем, то, что с его организмом произошла некая чудесная перемена, он уяснил еще в туалете, когда, стоя над унитазом, к своему удивлению не испытал никаких неприятных ощущений. Отбитые почки вели себя так, будто вчера никто по ним дубинкой вовсе и не стучал.

Расправившись с салатом, Дэвид украдкой заглянул в книгу. Буквы были непонятными.

— Что это ты читаешь?

— А-а, так… — пренебрежительный жест. — Смотрю, как выучиваются языки. Надоело таскать эту блямбу.

Лайла полезла за ворот и вместе с цепочкой вытащила еще один бриллиант, поменьше, карат этак на четыреста. Теперь уже Дэвид поостерегся принимать его за подделку. Это же невозможный мир. Тут вероятно все, что угодно. Может быть, алмазы у них тут на деревьях растут.

— Красивое украшение. Почему ты носишь его под платьем?

Лайла с неприязнью посмотрела на бриллиант:

— А мне не нравится. Цепочка постоянно перепутывается.

Помолчав и опять посмотрев в раскрытую книгу, она добавила:

— К тому же это не украшение. Это переводчик.

— Переводчик?

— Ну, вот смотри…

Девочка сняла цепочку и положила камень на стол. Улыбнулась Дэвиду и что-то сказала на непонятном языке.

— Что?.. Не понимаю.

Она сказала еще что-то, посмеялась над его недоумевающей физиономией и надела цепочку с камнем.

— …Ну, понял теперь?

— Подожди-ка… Мы что — разговариваем с помощью этой штуки?

Лайла кивнула.

— Я ведь не знаю твоего языка. А от тебя трудно было ожидать, что ты будешь знать айтэльский. Как говорит Лэйкил, кулон-переводчик — незаменимая вещь, если ты собрался в далекое путешествие… Но он тяжелый и неудобный, — пожаловалась девочка. — И шею натирает.

— В далекое путешествие… Это в другой мир, например?

— Например.

Дэвид поскреб висок. Судя по тому, как, походя и без всякого интереса, рассуждала об этом одиннадцатилетняя девочка, здесь, на ее родине, путешествия в другие миры, холодильники с самовозникающими продуктами и сундуки, очищающие одежду, не были чем-то необыкновенным. Такая же обыденность, как на Земле — продовольственный магазин, химчистка и поездка на автомобиле.

От возможностей, которыми располагали жители этого мира, у Дэвида закружилась голова. Он подумал о том, как ему неслыханно повезло. Из семи с половиной миллиардов, составляющих население Земли, именно он получил этот фантастический шанс. Он один, и никто другой! Ведь если открывать двери между мирами здесь умеет даже маленькая девочка, значит, этому может научиться и он, Дэвид Брендом!

— Послушай-ка. — Он облизал губы. Глупо было бы откладывать выяснение этого вопроса в долгий ящик. — А как ты перемещаешься из одного мира в другой?

Лайла подняла глаза от книги:

— Через Дверь. Ты же сам видел.

— Да, видел… Но каким образом ты создаешь Дверь?

— Вообще-то это делается при помощи заклинаний, — ответила она, опять утыкаясь в страницу. — Но я пока так не умею. Это очень сложные заклинания. Для меня Двери открывает Тинуэт. Я могу позвать его из любого места и попросить, чтобы он открыл Дверь. Для этого у меня есть ключ. — И похлопала себя по карману.

— Можно посмотреть?

— Конечно.

…Бриллиант размером с куриное яйцо (или это все-таки была искусная подделка?) удобно покоился в руке Дэвида. В данный момент камень не светился.

— Значит, если я сейчас, не выпуская его из рук… прикажу переместить меня куда-нибудь, здесь появится такая же Дверь, как тогда в камере?

Лайла отобрала у него камень.

— Нет, — заявила она авторитетно. — Тебе он подчиняться не будет.

— А как сделать, чтобы подчинялся?

— Как сделать, чтобы тебе стал подчиняться Тинуэт? — переспросила Лайла. — О, для этого тебе всего лишь нужно захватить наш дом, убить Лэйкила, расправиться со стражей, обойти все ловушки, которые папа и Лэйкил понапихали в Главное Сплетение, установить над ним контроль и переп… перепрограммировать Тинуэт так, чтобы он стал тебе подчиняться… Но ты ведь не собираешься этим заниматься, правда?

— Даже если бы мог, не стал бы. В конце концов, ты вытащила меня из городской тюрьмы… Кстати, о какой страже ты упомянула? Кроме тебя, я не видел здесь еще ни одного человека.

— Естественно, охранники сейчас спят.

Дэвид усмехнулся:

— Ну и охраннички у вас! Дрыхнут, пока по дому шатаются посторонние!

— Какие еще посторонние?!

— Ну вот я, скажем.

— А, ты… — Она махнула рукой и опять принялась за чтение. — Ты не в счет. А если на нас настоящий враг нападет, они проснутся.

Как-то она по-особому это сказала…

— Ваши охранники — это люди?

— Конечно, нет! Это демоны.

Над столом повисла пауза. Дэвид пару раз глянул по сторонам.

— Эээ… И часто на вас нападают?

Лайла мотнула головой:

— Нет. При папе вообще никто ничего такого не делал. А вот полгода назад приходил один волшебник. Наверное, узнал, что папа куда-то девался.

Она замолчала.

— Ну и?..

— Ну, они с Лэйкилом подрались.

— И кто победил?

— Лэйкил, конечно.

— И что стало с тем волшебником?

Юная колдунья пожала плечами:

— Не знаю. Лэйкил не показывал, что от него осталось. Сказал, что, — она оттопырила нижнюю губу и заговорила противным кислым голосом, — «тебе еще рано на такое смотреть. Это зрелище не для слабонервных». Бе-бе-бе… Зануда он и вредина, мой старший братец.

— А из-за чего на вас напал тот волшебник? Что ему от вас было нужно?

Лайла тяжело вздохнула.

— Не знаю. Наверное, он был жадный. И дурак к тому же… Дэвид, ты мне вон уже, сколько вопросов задал! Теперь моя очередь. За что тебя посадили в тюрьму?

— Понимаешь, Лайла, в нашем обществе…

Он осекся.

— Куда ты смотришь? — поинтересовалась Лайла.

Дэвид показал ей за спину.

— Скажи, пожалуйста, почему это зеркало…

Его последние слова заглушил мелодичный хрустальный перезвон. Лайла вскочила со стула как ужаленная.

— Ой!..

— Что такое?

Не ответив, она схватила Дэвида за руку, протащила через всю столовую и заставила прижаться к той же стене, рядом с которой стояло полутораметровое зеркало в изысканной серебряной раме. По гладкой поверхности, еще совсем недавно отражавшей всю комнату вместе с хозяйкой и ее гостем, теперь плыла светлая переливающаяся дымка. Она-то и привлекла внимание Дэвида.

На секунду прижав палец к губам, Лайла встала напротив зеркала и дотронулась до его поверхности. Кажется, там что-то изменилось, потому что девочка сразу же чуть кивнула — как будто бы увидела именно то, что ожидала увидеть.

— Привет, — сказала Лайла внутрь зеркала. — Что-то ты рано сегодня.

Если ответ и был, то Дэвид его не услышал.

— А, понятно, — произнесла Лайла после короткой паузы. — Ты уже возвращаешься?

Через несколько секунд:

— Нормально.

Пауза.

— Да нет, что ты!

Пауза.

— Ну не знаю… Может, пойду погуляю. Или попрошу Тинуэт открыть Дверь в какой-нибудь новый мир.

Длинная пауза, к концу которой лицо Лайлы приобрело насупленно-раздраженное выражение.

— У тебя не спросила! Где хочу, там и гуляю, понятно?! Все, до свидания. — И быстро провела рукой по поверхности зеркала сверху вниз. С отчаянием посмотрела на Дэвида: — Иди сюда! Скорее!

— Что происходит?..

— Это мой брат! Он будет здесь через минуту.

В ее руках снова оказался большой бриллиант, тот, который она использовала для перемещений. Без всяких указаний с ее стороны камень начал разгораться. Когда свет образовал блистающий прямоугольник Двери, они вошли в него вместе.

С другой стороны Двери оказался высокий зал, увиденный Дэвидом в самом начале, когда они только-только выбрались из тюремной камеры. Дверь за их спинами погасла.

— Зачем мы…

— Чтобы перенестись откуда-нибудь куда-нибудь, — быстро заговорила Лайла, — надо сначала перенестись к Главному Сплетению. И отсюда уже… Надо только подождать, пока камень накопит энергию.

Она подбежала к вертикальному лучу, падавшему в центр зала, и протянула к нему руку с драгоценным камнем. Луч стал ярче. Вдоль световой колонны заструились серебристо-белые искры.

— Готово, — сказала Лайла через несколько секунд. — Куда ты хочешь отправиться?

— Я даже не знаю…

— Ты, наверное, не хочешь обратно в камеру?

— Ну, нет!

— Тогда куда?

Он не ответил. Он вообще не хотел никуда отправляться. Но, кажется, здесь его желания никого не интересовали. Ему дали увидеть кусочек чужого, необыкновенного, фантастического мира, а потом указали на дверь. Но он готов был скорее подавиться собственными словами, чем унизиться и попросить эту девчонку оставить его здесь.

— Дэвид, скорее! Куда тебя переправить?

— Все равно, — кисло бросил он. Какая разница, в какой части земного шара он окажется? Вот уже десять лет вся Земля, от Австралии до Гренландии, была одной большой тюрьмой. Какая разница, куда? Все равно через несколько часов, максимум через несколько дней, его найдут и снова посадят.

— Тинуэт, открой Дверь в тот же мир, где я была в прошлый раз, — скороговоркой произнесла Лайла. — Только не совсем туда. Не в тюрьму. Куда-нибудь поблизости.

Жидкий свет стал струиться из камня и застывать в прозрачном воздухе… Неожиданно, всего в шести или семи шагах от формирующейся Двери, воздух сам по себе вдруг засветился. Лайла с отчаянием закусила губу.

— Пожалуйста, Тинуэт, скорее!

Когда создание прохода в другой мир, наконец, завершилось, они бросились в него, не медля ни секунды. Дэвид не хотел возвращаться, но выбора у него не было…

* * *

…Прежде чем световой туман рассеялся, в уши ему ворвались пронзительные гудки, свист ветра и мягкое шипение шин.

Они стояли посреди дороги… И прямо на них мчался грузовик.

Инстинкты Дэвида сработали быстрее, чем разум. Он успел отпрыгнуть в сторону. Он даже успел схватить Лайлу, по вполне понятной причине не обладавшую наработанными рефлексами городского жителя, а потому застывшую на месте и ошеломленно смотревшую на несущуюся к ней грохочущую гору металла.

Гудок и визг тормозов. Рядом вильнул в сторону «форд», их едва не сбили на встречной полосе.

Дэвид стоял, прижимая к себе девочку, между двух потоков машин и ждал, когда появится просвет, чтобы можно было убраться с дороги.

Где-то далеко раздалась трель полицейского свистка.

Но вот, наконец, они добрались до тротуара. Только сейчас он заметил, что сердце колотится так, будто собирается выпрыгнуть из груди.

Он опустил Лайлу на землю и развернул к себе. Хотя Дэвид и старался говорить спокойно, это у него не слишком-то хорошо получилось.

— Никогда больше не ходи в наш мир одна! Слышишь?! — Он сжал ее плечи. — Ты здесь можешь запросто умереть! Ты же не понимаешь, что тут происходит! Ты не знаешь, как себя вести, что делать! Тебя только что едва не сбил грузовик! Ты могла погибнуть, ты понимаешь это?! Ты…

Жесткий тычок в ребра бросил его на землю.

— Не смей прикасаться к моей сестре, ты, паршивый смерд!

Дэвид перекатился на спину. Когда-то он занимался джиу-джитсу, по крайней мере, достаточно долго для того, чтобы теперь суметь понять с полувзгляда, что человек, стоявший над ним, скрутит его двумя пальцами. Если захочет.

Это был высокий широкоплечий парень лет двадцати трех — двадцати пяти, одетый так, словно он явился сюда прямо со съемок исторического фильма. Или псевдоисторического. На парне была идеально белая сорочка с кружевными манжетами, поверх нее — черная куртка с короткими рукавами. Пояс шириной в ладонь. Черные штаны заправлены в сапоги, закрывающие середину голени. Длинные темные волосы перехвачены ремешком у затылка.

Стоило только мельком глянуть в его черные, ничего не выражающие глаза, чтобы понять: он отнюдь не считает человеческую жизнь высшей ценностью. И в частности — жизнь Дэвида Брендома.

Выделялась еще одна деталь — с пояса парня на двух узких кожаных ремешках свисал меч. В ножнах. Впрочем, было ясно, что в настоящий момент доставать оружие он не собирается. Да оно ему было и не нужно. Он шагнул к Дэвиду…

…В следующее мгновение на обладателя меча обрушился маленький разъяренный смерч в синем платье. Лайла вцепилась ему в куртку, пинала его ногами, а когда молодой человек, действуя с большой осторожностью, дабы ненароком не сломать девочке что-нибудь, наконец оторвал ее от себя, принялась стучать по его груди кулаками.

— Не трогай его, горилла! Тролль неприрученный! Вместо мозгов одна извилина, да и та — кровосток! Он мне только что жизнь спас, ясно тебе?! Дэвид — мой друг! Только посмей ему что-нибудь сделать, и я… я с тобой никогда больше разговаривать не буду!

В довершение ко всему Лайла вдруг разревелась. Широкоплечий вояка поставил сестричку на землю и что-то тихо сказал. Кажется, он пытался ее успокоить. Лайла огрызнулась и вывернулась из его рук.

Матерясь вполголоса, Дэвид поднялся на ноги. Закончив отряхиваться, он снова посмотрел на «братца». Параллельно он отметил фигуры двух полисменов, вальяжной походкой направлявшихся в их сторону.

В глазах «братца» больше не пряталась смерть. Теперь это были глаза почти нормального человека. Почти. Немногие прохожие с любопытством оглядывались на его средневековый костюм.

— Кажется, я ошибся, — не отпуская взгляда Дэвида, сказал «братец».

Дэвид потер плечо:

— Да уж.

Парень смотрел на Дэвида еще секунду, потом протянул руку:

— Лорд Лэйкил кен Апрей.

— Дэвид Брендом.

Они обменялись рукопожатиями.

— Извини, что так вышло. Я плохо про тебя подумал.

— Ничего. Все нормально.

Лэйкил на секунду скосил глаза на рыдающую Лайлу.

— Ты действительно спас жизнь моей сестре?

Глядя ему в лицо, Дэвид неожиданно осознал, что этот человек тут же поймет, правду он ему скажет или солжет.

— Ну… в общем, да. Ты бы… присматривал за ней, что ли. Или хотя бы объяснил правила дорожного движения. Чтобы в следующий раз твоя сестра не оказалась посреди скоростной автострады.

Лайла всхлипнула и посмотрела на Брендома с упреком.

— «Присматривал»… — негромко повторил Лэйкил с таким видом, как будто бы Дэвид сморозил невесть какую глупость. — Как ты себе это представляешь, а?.. Ну ладно. Кажется, я кое-что тебе должен. Потому выполню любое твое желание, в разумных, конечно, пределах. Заказывай. Что хочешь?

Дэвид оглянулся. Копы были уже совсем рядом, на расстоянии десятка шагов.

— …Давай, говори смелее. Ну?.. Хочешь центнер золота? Или десяток сногсшибательных красоток, готовых ради тебя на все?.. Говори, Дэвид Брендом, не стесняйся.

— Убраться отсюда!

— Что-что? — переспросил Лэйкил.

— Я хочу убраться отсюда! Сию же секунду!

— Ммм… Ну ладно. Куда?

— Куда угодно!

— Не так быстро, парень! — Подошедший полисмен положил руку на плечо Дэвида. — Разве в детстве тебя не учили правильно переходить улицу?

Коп № 2 с ухмылкой помял пальцами манжет на сорочке Лэйкила:

— Забавный костюмчик. Ты что, на карнавал собрался?

Лэйкил посмотрел на пальцы копа на своем рукаве. Потом перевел взгляд на физиономию полисмена, на которой по-прежнему блуждала ухмылка. Коротким движением руки нарисовал в воздухе какой-то знак.

Невесть откуда налетевший порыв ветра поднял полисмена в воздух и отравил в свободный полет. Пролетев приблизительно полтора квартала, он врезался в лоток с фруктами. Скатился на землю и остался недвижим. Яблоки и апельсины, как разноцветные мячики, запрыгали по тротуару.

Тяжелая рука убралась с плеча Дэвида. Обернувшись, он увидел, как первый коп, не сводя вытаращенных глаз с брата Лайлы, судорожно пытается расстегнуть кобуру.

Похоже, Лэйкил имел представление о том, что такое огнестрельное оружие. Во всяком случае, следующий порыв ветра незамедлительно отправил этого стража порядка вслед за его напарником.

Лэйкил спокойно перевел взгляд на землянина. Как будто бы ничего и не случилось.

— Так на чем мы остановились?.. Ах да, ты сказал, что хочешь оказаться в другом месте. Курорт в тропиках? Заснеженные вершины? Какое-нибудь красивое место, которое ты…

— Черт! Нет! — Вокруг лежащих полицейских стали собираться люди. Кто-то пытался оказать им первую помощь. — Куда угодно, в любой другой мир — но ДРУГОЙ!!!

Лэйкил задумчиво потер подбородок:

— Странное желание. Подумай хорошенько. Ты будешь неприспособлен к…

— Я и так думаю! Мне светит пожизненное заключение, если я тут останусь!

— Это из-за них? — Лэйкил кивнул в сторону, куда улетели копы. — Не беспокойся. Тебя никто не вспомнит.

— Нет. Это… это не только из-за них. Твоя сестра вытащила меня из тюрьмы. Видит Бог, я ни в чем не виноват, но нашему правосудию этого не докажешь.

— Хмм… А если тебя просто отправить в другую страну, предварительно снабдив деньгами и документами?

— У нас одна страна.

Лэйкил сдался.

— Ладно. Сейчас прогуляемся к нам домой, а потом подумаем, куда тебя пристроить.

Он сделал широкий жест, как будто хотел заключить их троих в невидимый круг. Переливающееся свечение Двери не накапливалось в воздухе в течение двадцати-тридцати секунд, как было раньше, — свет сразу окружил их и растворил в своей мягкой белизне.

Под приближающееся пение сирен они покинули Землю двадцать первого века.

2

Знакомый зал со сводчатым потолком. Лайла тихо шмыгнула носом. Реветь она уже перестала.

— Возьми платок и вытри лицо, — сказал Лэйкил. — Твое поведение непристойно. Благородные люди не плачут. Даже если им всего лишь одиннадцать лет. Тем более — при посторонних.

Дэвид ждал, что она скажет в ответ что-нибудь едкое, но обманулся. Лайла молча достала платок и вытерла лицо.

— Ты голоден? — спросил Лэйкил у Дэвида.

— Да нет. Я уже… обедал.

Лэйкил перехватил его взгляд. На лице хозяина дома прорезалась усмешка.

— Так-так… А я думаю, почему это ты ничему не удивляешься? Даже по сторонам не смотришь… Ты уже был здесь.

Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

— Да, был. — Дэвид не стал отпираться.

— Сколько раз, — Лэйкил обернулся к сестре, — сколько раз мы с тобой об этом говорили?

Лайла посмотрела на брата с неприязнью.

— …Сколько раз? Но все без толку. Только я уйду, ты снова кого-нибудь притащишь. Когда до тебя, наконец, дойдет…

Дэвид решил, что должен вмешаться:

— Эй, полегче! Если мое присутствие кого-то тут не устраивает, я могу уйти. Но не надо давить на ребенка. Она…

— Уймись, — беззлобно оборвал его Лэйкил. — Не ты ли только что упрекал меня в том, что я совершенно не забочусь о своей сестре?

Дэвид прикусил язык.

— Ладно. — Лэйкил легонько подтолкнул девочку в спину. — Нравоучения отложим на потом. Пошли в столовую. Может, вы оба и сыты, а вот я еще не обедал.

И они направились по уже знакомому Дэвиду маршруту.

— Пойми. Я против тебя ничего не имею, — неторопливо, будто бы рубя сказанное на части, говорил Лэйкил. — У тебя вроде бы мозги на месте. Впрочем, что касается бездарных… в смысле — обычных людей, — тут же поправился он, — то бес с ними, пусть приводит, кого хочет. Но вот если бы она приводила только людей!.. Три недели назад притащила из леса гетрэга. Где она в нашем лесу нашла гетрэга, просто ума не приложу…

— Ты — урод, Лэйкил! Вот ты кто! — внезапно подала голос его сестренка. Голосок звучал хрипло, но с искренним возмущением. — Ты его сжег! А он тебе совсем-совсем ничего не сделал!.. — И обиженно добавила: — Дурак!

— А кто такой гетрэг? — осторожно спросил Дэвид.

Лэйкил вздохнул:

— Представь себе большое дерево… Баобаб когда-нибудь видел?.. Ну так вот, представь себе баобаб с маленькими красными глазками и здоровенной, зубастой пастью. При этом он еще умеет довольно резво передвигаться. И постоянно хочет жрать…

— Он был голодный!!! И очень одинокий!!! Ему было плохо!..

— …не понимаю, как он ее еще в лесу не сожрал. Уму непостижимо… В замковые ворота он кое-как пролез, а вот двери, как легко догадаться, для него оказались маловаты… Я как его увидел — так меня чуть инфаркт не хватил. Тварь здоровая, магии почти не поддается… я на него истратил два своих лучших огненных заклятия, а он еще минут пять метался по двору, орал так, что в соседней деревне две роженицы разрешились раньше времени, и все пытался достать меня своими ветками… Из-за этой тварюги два сарая сгорело…

— Какой же ты все-таки гад, Лэйкил! Какой же ты…

— Как жаль, — с безнадежной тоской заметил вышеупомянутый «гад», — как жаль, что одиннадцатилетних леди нельзя пороть.

— Только попробуй!

— Вот-вот.

Наконец они добрались до столовой. Грязных тарелок, стакана с недопитым соком и пустой вазочки из-под мороженого на столе не оказалось. Дэвид уже ничему не удивлялся.

Лэйкил вытащил из «холодильника» жаркое, хлеб и бокал красного вина. Сел и с аппетитом впился зубами в сочное мясо.

— Говоришь… ммм… вытащила тебя из тюрьмы?

Дэвид кивнул.

— Что ты там искала, сестричка? — осведомился «братик».

— Папу.

— Ну конечно… — Он покачал головой — Ты еще не поняла, что такие, с позволения сказать, «поиски» ничего не дадут?..

— Но Тинуэт должен был запомнить…

— Я уже объяснял. Создавая проход между мирами, Ролег всегда использовал вторичное маскирующее заклинание. Даже если он делал это дома, от Главного Сплетения Тинуэта. Это вошло у него в привычку. В результате у нас… хрум-хрум… есть лишь примерное направление его последнего прыжка. Это десять или пятнадцать миров. Он мог появиться в любой точке каждого из них. Кроме того, не факт, что один из этих пятнадцати миров стал его конечной остановкой. Ты уверена, что он не отправился дальше? Я вот не уверен.

— Мы должны попытаться! Ведь Тинуэт все-таки создал для меня Дверь! Значит, дом считает, что больше шансов найти папу там, чем в каком-нибудь другом месте!

— Он подчинился твоему желанию, вот и все. Эти прыжки с завязанными глазами ни к чему хорошему не приведут.

— Но ведь все-таки…

— Эти Двери открываются только потому, что ты плохо формулируешь свои команды! — отрезал Лэйкил. — «Перенеси меня куда-нибудь, куда, скорее всего, мог направиться мой папа!» «Куда-нибудь»… Хорошо, что в тюрьме ты наткнулась на него, — короткий кивок в сторону Дэвида, — а не на какого-нибудь психа… И еще. Как я понимаю, ты пригласила его в гости. Вы пообедали и мило поболтали, а, узнав о моем приходе, решили быстро отсюда смыться. Так? Опять было «куда-нибудь»? Ты едва не погибла…

Лайла тяжело вздохнула:

— Зануда.

— Лайла, предупреждаю: еще один такой фокус, и я отберу у тебя портальный камень.

— Ты не имеешь права! — вскинулась девочка. — Мне его папа подарил!

— Если бы твой отец видел, как ты им пользуешься, уверен, он пожалел бы о своем решении.

Повисла гнетущая пауза. Лайла вздернула подбородок. Наверное, хотела показать, что спорить на эту тему — ниже ее достоинства. Лэйкил сосредоточенно жевал мясо.

— «Твой отец»? — переспросил Дэвид. — Мне казалось, что…

— Лэйкил — мой брат, — неохотно подтвердила девочка. — Только двоюродный.

Воин прекратил жевать и мрачно взглянул на гостя.

— Мои родители погибли, когда мне было семь, — сказал он. — Война между семьями. Обычное дело. Лорд Ролег кен Апрей взял меня на воспитание. Он же и обучил Искусству. Он был мне как отец.

Помолчав, Лэйкил добавил:

— Те люди, которые убили моих родителей… Ролег заставил их дорого заплатить за это. Наша семья всегда платит по своим долгам. Честь — превыше всего… Так вот, о долгах. Ты не передумал, Дэвид? Не хочешь вернуться в свой родной мир?

— Нет.

Лэйкил пожал плечами:

— Тогда напряги свою фантазию. Придумай мир, где хочешь поселиться. Я постараюсь отыскать что-нибудь подходящее. Само собой, снабжу местной валютой. Знание языка и местных обычаев прилагается.

— То есть как это?

— Понимаешь, друг, я ведь немножко волшебник…

— Это я уже понял.

— Замечательно. Два небольших заклинания — и ты превосходно шпаришь на любом тамошнем наречии и знаешь о местных обычаях достаточно, чтобы не сесть в лужу. С выбором не тороплю. Подумай хорошенько. Хочешь высокотехнологический мир? Космические корабли и все такое. Это проще всего.

— Почему — проще?

— Для большего выбора тебе. — Лэйкил насадил на вилку последний кусочек жаркого. — Наличие развитой цивилизации предполагает большое количество профессий, для овладения которыми требуется усвоить некий объем информации. И только. Как я уже говорил, поместить тебе в голову любую нужную информацию — это не проблема. Соответственночем дальше по древу развития, тем шире выбор. И наоборот, чем глубже в прошлое, тем больше профессий, требующих не только знания, но и наработанных мышц, «памяти рук» и так далее. А навыки такого рода искусственно привить посредством колдовства куда сложнее… хотя тоже возможно. Так что, если ты настаиваешь на Средневековье, организую тебе Средневековье. Правда, придется слегка подправить твою конституцию… Мышцы нарастим… Месяцок потратим на практическое освоение фехтования…

— А я могу остаться здесь?

Лэйкил нахмурился и неодобрительно покачал головой.

— Не советую, приятель. Тебя здесь быстро сожрут.

— Кто? — опешил Дэвид.

— Найдутся желающие. Да и чем ты здесь собираешься заниматься? Землю пахать?

Последний вопрос Лэйкил задал таким тоном, что Дэвиду мигом стало ясно — презреннее занятия в этом мире не существует.

— Ну почему же обязательно землю?

— Да потому что если ты останешься в нашем мире, центнер золота я тебе подарить не смогу. У нас, понимаешь ли, запрещено использовать в торговле драгметаллы, произведенные магическим путем. Землю пахать ты не хочешь. Что дальше? Ремесленник? Так у нас этим заправляют ремесленные гильдии. Нельзя стать мастером, не пробыв до того подмастерьем. А чтоб в подмастерья идти — так у тебя, извини, уже возраст не тот.

— Воин? — предположил Дэвид.

— Я могу вложить тебе в голову знания о том, как пользоваться оружием. Я могу нарастить тебе мышцы. За месяц я могу сделать из тебя весьма приличного бойца… для любого другого мира. Почти любого. Но здесь любой более-менее приличный рубака из Хеллаэна или Нимриана в той или иной степени также владеет и магией. По крайней мере, ее боевыми аспектами.

— А этому ты не можешь меня научить?

— Чему? — насторожился Лэйкил.

— Колдовству. Я хочу стать волшебником.

Лэйкил несколько секунд молчал. В общем-то, по его лицу трудно было судить о тех эмоциях, которые он испытывает, но сейчас маска чуточку приподнялась. Глядя в его лицо, Дэвид предположил бы, что хозяин замка слегка растерян. Он явно не ожидал такого поворота событий.

— Это что… это и есть то, что ты хочешь?

— Да.

— Дерьмо, — констатировал Лэйкил и задумался. Надолго.

Лайла поерзала на своем стуле и сказала ехидно:

— Благородные люди так не выражаются. Тем более при посторонних.

— А ты бы уж вообще лучше помалкивала…

— А вот и не буду!..

— Надеюсь, — прервал Дэвид разгорающуюся перепалку, — эта просьба находится «в пределах разумного»?

Лэйкил сделал такое лицо, как будто бы жаркое, которое он только что проглотил, было более чем несвежим.

— Ладно, — признался он с видимым трудом. — Ты меня уел, Дэвид Брендом… Проклятие! И кто меня только за язык дергал…

* * *

Посидев с ними еще немного, Лайла ушла. На нее никто не обращал внимания и, очевидно, ей стало скучно в компании двух взрослых мужиков. Лэйкил достал из «холодильника» кувшин с медовым элем и угостил своего гостя. То, что вкус у напитка был великолепный, — самое меньшее, что можно о нем сказать. Никогда в своей жизни Дэвид не пробовал ничего подобного.

— Музыку, Тинуэт! — приказал Лэйкил. — Что-нибудь умиротворяющее, по твоему выбору.

Полилась тихая, спокойная, прозрачная музыка. Лэйкил откинулся на спинку стула и полузакрыл глаза.

Было очевидно, что высказанное Дэвидом пожелание совершенно не радует молодого волшебника. Абсолютно не радует. И вместе с тем он не собирался забирать свои слова обратно. Похоже, такая невесомая вещь, как собственное слово, значила для него довольно много. Он пытался смириться с мыслью о том, что с этого дня у него есть ученик.

— Расскажи мне о твоем мире, Дэвид Брендом.

Бывший заключенный пожал плечами:

— Мир как мир… Что рассказывать-то?

Хозяин замка улыбнулся:

— Расскажи о том, почему ты попал в тюрьму.

— О, это долгая история…

— Вот и начни с самого начала. У нас впереди вечность.

— Да неужели?

Снова улыбка:

— Почти… Нормальный волшебник может жить очень долго. Если захочет, конечно. И если его не убьют сородичи. Рассказывай. Мы никуда не торопимся.

— С самого начала… — Дэвид задумался. — Хорошо. Начну сначала. Сначала люди жили в Европе. То есть еще они жили в Азии и Африке, но именно Европа была центром цивилизации. Это значит Старый Свет. В десятом веке, по нашему летоисчислению, викинги открыли… Викинги — это мореплаватели и разбойники, которые…

— Послушай, — перебил его Лэйкил и, засунув руку за пазуху, вытащил точно такой же кристалл, который раньше Дэвид видел на его сестре. — Совершенно необязательно объяснять мне значение каждого слова. Мой переводчик работает без сбоев, я прекрасно понимаю все, что ты говоришь. Можешь употреблять и жаргон, если тебе так удобнее. Кулон переведет все, кроме имен, специфических названий, аналога которым нет в нашем мире, и слов, значения которых ты сам не знаешь. Главное — чтобы ты сам понимал, что говоришь.

— Удобная штука.

Лэйкил согласно кивнул.

— Я продолжаю, — сказал Дэвид. — Так вот, в десятом веке викинги переплыли Атлантический океан и открыли Новый Свет. Раньше там, правда, жили туземцы, так что викингам пришлось немало с ними повоевать. В конечном счете, они отняли у местных племен весьма значительную территорию, поработили их и основали несколько королевств. По названию одного из них, Викланда, впоследствии стала называться и вся страна, в которой я вырос. Потом… ну история шла своим ходом, было много войн и переделов земли. Новые переселенцы из Европы в свою очередь смели потомков викингов. Более трехсот лет мы были англо-норманнской колонией. Выиграв Войну за Независимость, мы создали собственное государство, которое вскоре стало одним из самых мощных в мире. По крайней мере, с точки зрения экономики, науки и военной силы. Были три мировые войны… В начале двадцатого века была впервые собрана Конфедерация, а в 2020 году, по инициативе Викланда, подписан договор, согласно которому был установлен единый контроль над всеми вооруженными силами стран, входивших в Конфедерацию. Угроза Четвертой мировой войны была устранена, был взят общий курс на разоружение, образовано общепланетарное правительство. Всем казалось, что наступает эпоха всеобщего мира и процветания…

Дэвид замолчал.

— «Но»?.. — прервал Лэйкил затянувшуюся паузу.

— Что «но»?

— В твоих последних словах явственно прозвучало какое-то «но». Что произошло? Почему ваше прекрасное будущее не стало еще более прекрасным настоящим?

Дэвид мотнул головой.

— Не знаю, в чем была ошибка… Наверное, председателем Совета Наций стал не тот человек. Он был выбран Президентом Викланда, когда мне только-только исполнилось двенадцать лет. Тогда он был очень популярен… Но через два года Роберт Каннинхейм возглавил Совет, и вот тогда-то он показал свое истинное лицо. Наша история помнит многих тиранов, но никто не думал, что к середине двадцать первого века, после всех демократических преобразований, их времена вернутся. Видимо, человеческая натура порочна по своей природе — ведь ни один человек, как бы умен и талантлив по части управления он ни был, не сможет превратить жизнь целой планеты в кошмар. Если только другие люди не поддержат его… Наверное, также обстоит дело и в вашем мире? — Дэвид выжал из себя кривую улыбку. — Наверное, вам время от времени приходится бороться с Темными Властелинами, рвущимися к мировому господству?

— Почему ты так решил? — приподнял бровь Лэйкил.

— Ну, у вас же тут магия и прочие штуки…

— Магия? — хмыкнул хозяин замка. — Ну и что? То, что искусный волшебник, а тем более Лорд, неизмеримо могущественнее бездаря… обычного человека — это факт. Но ведь в кругу «своих» данное преимущество полностью исчезает! А у нас тут полно колдунов. Так что у нас очень устойчивое общество, Дэвид Брендом. За последние сто тысяч лет, например, в Хеллаэне не произошло практически никаких общественных изменений. Поединки, войны, разборки между соседями — да, все это у нас происходит постоянно. Это, можно сказать, жизненные реалии, и никуда от них не деться. Но что-нибудь такое, что затронуло бы сразу всех… — Лэйкил покачал головой. — Это достояние легенд, слишком часто похожих на сказки.

— А если, скажем, соберутся десять колдунов и захотят показать всем остальным, где раки зимуют?.. Или не десять, а побольше, суть не в том…

— Каких колдунов? Смертных, практикующих классическое Искусство? Да пусть их собираются! В одной Академии постоянно ошивается две или три тысячи таких недоколдователей, — Лэйкил фыркнул. — Кого из нас волнует их мнение?.. Или ты говоришь о Лордах? Но, чтобы десять Лордов объединились во имя одной цели, нужно, чтобы солнце с неба упало. И уж тем более трудно себе представить, чтобы объединились те из нас, кто жаждет власти.

Данное утверждение показалось Дэвиду более чем спорным.

— Разве общие интересы не могут сплотить их на время?

— Могут. Но длительные объединения такого рода — это, как я говорил, легенды. Чтобы такой союз был прочным и долговременным, каждый его член должен поступиться толикой собственной свободы. Согласен? А мы слишком ценим собственную независимость, чтобы стать хорошими исполнителями. Хороший исполнитель — плохой маг. Собственно говоря, все маги — закоренелые индивидуалисты. Волшебство — по крайней мере, на уровне Лордов — это не просто набор слов, жестов и энергетических схем. Волшебство — это Искусство, это Дар, это талант, который каждый из нас должен развить в себе сам. У хорошего исполнителя или у того, кто способен поступиться собственными принципами, Дара или не будет, или он не сумеет его развить. Мой дядюшка, кстати, написал целую исследовательскую работу как раз на эту тему.

— Интересно было бы почитать.

— Не проблема. Научишься нашему языку — и вперед. Вся библиотека твоя. Но давай вернемся к разговору о твоем мире. Ты-то сам как в тюрьме оказался? Организовал мятеж?

— Какое там… — махнул рукой Дэвид. — Никаких мятежей у нас давно нет. Полиция, армия, Безопасность — все лижут задницу Каннинхейму… Я работал художником в одной газете… Рисовал карикатуры — не политические, так, разные смешные картинки на странице «Юмор». У меня был друг, Майкл. Он написал одну статью… Ее даже не успели опубликовать. Майкла посадили в тюрьму, а через два дня вынесли приговор — Остров Мира.

Дэвид замолчал.

— Судя по твоему тону — это весьма неприятная перспектива? — предположил Лэйкил.

— Так и есть. Как нам говорили в самом начале, «люди, протестующие против мира во всем мире и против истинно демократического правительства Роберта Каннинхейма, — это люди с психическими отклонениями. Их надо лечить». И где-то на одном из островов Тихого океана, дескать, оборудовали как раз такую «лечебницу». Но я думаю, это туфта. Остров Мира — это ссылка, из которой не возвращаются. По крайней мере, я не видел никого, кто бы оттуда вернулся. На самом деле, наверное, никакого Острова Мира и вовсе нет. А этих людей просто расстреливают и закапывают где-нибудь в Сахаре или в Сибири… Так вот, когда Майкла взяли, я не стал рыпаться. Что толку вставать на пути локомотива?.. Но вчера… В общем, я выпил лишку. Вышел на улицу и обложил в три этажа нашего архидемократичного Правителя. Меня избили и бросили в юродскую тюрьму.

— Пообещав поездку в вашу «лечебницу»?

— Приговор вынести еще не успели, твоя сестра меня раньше вытащила. Но, зная нашу систему, уверен на все сто процентов, что если бы не Лайла, меня бы отправили вслед за Майклом.

— М-да, — посочувствовал Лэйкил. — Невеселая история…

Они помолчали.

— Если ты закончил, — сказал Лэйкил, поднимаясь, — то пойдем прогуляемся. Здесь, в Светлых Землях, очень красивые ночи.

— Ночи? — переспросил Дэвид. Посмотрел в сторону окна. Хотя оно и было закрыто шторой, света, просачивавшегося сквозь ткань, хватало, чтобы освещать обеденный зал.

— Пойдем, пойдем… Сам все увидишь.

* * *

…Дом Лайлы и Лэйкила снаружи и в самом деле оказался настоящим средневековым замком. Замком с высокими башнями, мощными воротами, толстыми стенами. Внутренний двор был выложен каменными плитами.

И ни единой живой души.

Ворота, которые никто не охранял, сами собой отворились при их приближении. Хозяин и гость вышли наружу.

Замок Тинуэт стоял на высоком зеленом холме. Вокруг расстилались холмы поменьше. Одни скрывал лес. К другим лепились сельские домики. Огороды, сады, поля…

Небо Светлых Земель было нежно-золотым. Чуть переливающимся. Где-то темнее, где-то светлее. Как будто над миром раскинули парчовое покрывало.

В воздухе плыла едва уловимая дымка. Стояла тишина, лишь изредка перекрикивались птицы, да ветер заставлял шелестеть густую траву. Какое-то неопределенное внутреннее чувство подсказывало Дэвиду, что сейчас в этой чародейской стране и в самом деле царит ночь.

Воздух этого мира… Дэвид едва не задохнулся, когда глотнул его. Воздух был густым, душистым, полным запахов цветов и трав. Его можно было пить, как вино. Он и пьянил, как вино.

Какая-то неуловимая перемена произошла и с Лэйкилом. Напряжение ушло, жесткие складки вокруг рта разгладились. Лэйкил сделался задумчив и тих.

— Как красиво… — сказал Дэвид, не в силах оторваться от вида, открывавшегося с холма. — Да… Я и в самом деле попал в страну эльфов… По крайней мере, я всегда именно так себе ее представлял…

— Есть много миров красивее этого, — негромко промолвил Лэйкил, — их красота завораживает, восхищает, едва не отнимает разум… но если бы я стал выбирать, где поселиться, я бы все равно выбрал Нимриан, Светлые Земли. Здесь какое-то… умиротворение, что ли… Здесь — лучшее место для дома.

Не сговариваясь и не торопясь, они пошли дальше. Сквозь густую траву к подножию холма. Там, в окружении небольшой рощи, журчал ручей — казалось, меж камней пенится поток жидкого серебра. Дэвид не удержался, чтобы не набрать в ладони воды. Холод обжег ему руки.

— Ее можно пить?

Лэйкил усмехнулся.

— Вот слова представителя развитой цивилизации… Конечно, можно.

Хотя его не мучила жажда, ему показалось, что он может выпить целый галлон этой воды. Вкус ее — вкус подземных пещер, вкус прозрачного света… Дэвид зачерпнул еще.

— Лэйкил из замка Тинуэт, расскажи мне о своем мире, — попросил он немного позже.

Волшебник чуть покачал головой.

— Если ты хочешь обратиться ко мне по имени и титулу, следует говорить не так. «Лорд Лэйкил, граф кен Апрей» — будет правильнее.

— Ты что, действительно граф?

— Что, переводчик забарахлил?

— Да нет, как будто бы…

Лэйкил выпрямился и провел перед собой рукой.

— Ныне я по праву — владелец этих земель и замка. Скорее всего, Лорд Ролег кен Апрей мертв, но если это не так и он вернется, я с великой радостью верну ему графский титул. Если же нет… Если мы убедимся в его смерти… тогда, похоже, я буду носить этот титул до конца своих дней.

— А как же Лайла?

— Если она захочет управляться со всем сама, я уйду. Но не раньше, чем буду уверен, что она сумеет защитить себя.

— А что случилось с ее матерью?

— Умерла при родах. Понимаешь, она ведь не… — Он запнулся. — В общем, двенадцать лет назад, когда война между семьями близилась к концу, Лорд Ролег как-то остановился на ночь в одной деревушке. Ему приглянулась дочка хозяина. Продолжать? Или и так понятно, что было дальше?.. После войны он вспомнил о девушке и вернулся в деревню. Там его ждали две новости. Во-первых, знакомое тебе чудо, которое через одиннадцать лет начнет разгуливать, где попало и приводить в дом гетрэгов, а во-вторых, известие о смерти матери Лайлы. Она умерла при родах. Так часто бывает, когда у ребенка есть Дар. У Лайлы он был, да еще какой! Отцовское наследство! В некотором смысле она сама, вернее, ее Дар убил эту женщину… Только не вздумай говорить это моей сестре, ясно?!. Дядюшка очень переживал тогда. Считал, что вина лежит и на нем. Если бы он знал о ребенке, он бы спас мать Лайлы… Вот так у меня и появилась сестричка.

— Милая девочка.

— Совершенно избалованный ребенок. Мой дядюшка — замечательный человек, но никудышный педагог. Ни жены, ни детей никогда у него и в проекте не было, а тут свалились сразу двое. — Лэйкил покачал головой.

— Наверное, он полагал, что ему еще рано заводить семью.

Лэйкил усмехнулся:

— Рано? Да ему стукнуло уже больше тысячи лет. Он всегда предпочитал одиночество чьему бы то ни было обществу. Видел, как много людей живет в Тинуэте? Я да Лайла — вот и все население замка. Могу тебя уверить — цитадели других волшебников и Лордов отнюдь не так пустынны. Меня Лорд Ролег взял к себе больше из необходимости. Кроме него, у меня не осталось других родственников. Но мне к тому времени уже было семь. Вполне серьезный возраст. — Лэйкил засмеялся. — А Лайлу он избаловал.

— Впрочем, — добавил молодой граф через некоторое время, — я ругаю дядюшку, а сам ничуть его не лучше. Давно надо было отобрать у нее портальный камень, да все как-то… — Он безнадежно махнул рукой.

* * *

…Они гуляли по Светлым Землям, по лугам и холмам, пили воздух, напоенный древним волшебством, и разговаривали. Дэвид расспрашивал хозяина замка о мире, где отныне ему предстояло жить.

— Если вкратце… Есть Хеллаэн, Темные Земли. Это очень древний мир. Там всегда ночь, которая лишь ненадолго сменяется сумерками. Даже днем солнце в Темных Землях никогда не покидает горизонт. «В середине дня» у них там темнее, чем здесь «глубокой ночью». Отсюда и разница в названиях. Хеллаэн… Это действительно очень древняя страна. Ее история насчитывает несколько миллионов лет… А может быть, и больше, потому что о некоторых давно ушедших Лордах Хеллаэна в летописях говорится, что они видели мир таким, каким он был, когда только-только поднялся из Хаоса. Может, это правда, может, нет, не знаю… В Хеллаэне всегда было много магов. Как смертных волшебников, так и Обладающих Силой, сиречь — Лордов. Пятнадцать тысяч лет назад они притянули к Темным Землям другой мир и заставили их соприкоснуться…

Дэвид не знал, слепо ли верить всему сказанному или считать это какой-то легендой… метафорой… Но Лэйкил рассказывал так спокойно, так буднично, что у его единственного слушателя складывалось твердое ощущение, что молодой волшебник имеет в виду именно то, что говорит.

— Постой! Если две планеты столкнутся…

— Это будет большая катастрофа, — согласился Лэйкил. — Но ты неверно меня понял. На Хеллаэн никакая «планета» сверху не падала. У Вселенной куда больше измерений, чем три, которыми ты привык все измерять. Впрочем, близкое соприкосновение двух миров даже и в четвертом пространственном измерении могло обернуться катастрофой. Могло — но не обернулось. В древние времена жили действительно великие волшебники. Куда нам до них…

— А зачем им понадобилось…

— У любого мира, у любой «планеты» есть своя духовная, энергетическая суть. Если эта суть развернута, проявлена, то такой мир имеет весьма высокий энергетический фон, и как следствие — большое количество свободной энергии. В таком мире будет обитать много волшебных созданий, и будут весьма высокие возможности для развития колдовства. Если магическая суть мира не проявлена, находится в «спящем» состоянии, энергетический фон низок. Среди насельников такого мира Одаренных будет немного, да и у этих немногих Дар будет очень слаб. Как я понимаю, твоя Земля как раз и принадлежит к данному типу. Хеллаэн — это противоположный вариант. Там почти все — Одаренные от рождения. Но духовная, энергетическая суть, «сердце мира» есть и у вас, и в Хеллаэне. В мире, лишенном этого средоточия, вообще не зародится никакая жизнь. Так вот, Лорды Хеллаэна в далекие времена задумали притянуть к себе другой мир для того, чтобы впитать его внутреннюю суть и еще более усилить магию Хеллаэна. И, соответственно, свою личную мощь. Как усилить?.. Принцип прост. Помимо разреженного пребывания магии в воздухе, воде и земле, магия может быть сконцентрирована в каком-либо определенном месте. Как правило, в таких местах волшебники ставят свои замки и усмиряют природные потоки энергии, формируя из них то, что обычно называют «Главным Сплетением». По расчетам Лордов Хеллаэна, сила, которую они должны были получить после осуществления своих замыслов, во много раз увеличила бы мощь их собственных замковых Сплетений. Они нашли мир, бывший в энергетическом плане куда слабее Хеллаэна, и осуществили то, что хотели. Хеллаэн поглотил его. Хотя в Хеллаэне от переизбытка впитанной энергии начались постоянные и по сей день непрекращающиеся грозы, и пробудились почти все вулканы, тамошних Лордов это не слишком обеспокоило. Судьба простых смертных из обоих миров их никогда не волновала. Второй, более слабый мир через несколько лет стал пустыней. Если сейчас отправиться из обитаемых областей Хеллаэна на восток, через несколько недель доберешься до грандиозных каменных пустошей. Сто пятьдесят тысяч лет назад их там не было.

— Знаешь, сначала я думал, что Хеллаэн и ваши Светлые Земли… Как они называются, ты сказал?

— Нимриан.

— Ага. Я думал — это просто две разные страны.

— Нет. Это два разных мира, которые очень тесно связаны между собой. Но я еще не закончил рассказ. Успех вскружил Лордам Хеллаэна головы. Они решили поглотить еще один мир. Но, как известно, жадность не доводит до добра. То ли следующий мир оказался более сильным, чем они ожидали. То ли они ошиблись где-то в своих заклинаниях. То ли кому-то из Забытых Богов попросту не понравились их амбиции. Так или иначе, случилось то, чего никто не ждал. Когда они притянули второй мир, энергия потекла не к Хеллаэну, а от него. Лорды запаниковали, попробовали исправить положение, но ничего у них не вышло. Разорвать связь они не могли. Энергия перетекала до тех пор, пока не был достигнут определенный баланс. Как легко догадаться, больше подобных экспериментов Обладающие Силой не проводили. Ради справедливости надо заметить, что потеряли Темные Земли не так уж много. Помимо собственной мощи Хеллаэна в тот момент у них ведь была еще и чужая, награбленная. Ею-то в основном и пришлось поделиться… Так Нимриан стал таким, какой он есть сейчас. Пустыня — перемычка и единственный путь между нашими мирами. Впоследствии сюда переселились многие из обитателей Хеллаэна. Мой род тоже, кстати, ведет свое происхождение из Темных Земель.

— А кто населял Нимриан раньше? — спросил Дэвид.

— Хроники довольно смутно рассказывают об том времени. На этой стороне среди местных нет даже легенд о предыдущей эпохе. Еще бы, столько веков прошло! Но вот если судить по тому, что я читал в библиотеках Хеллаэна, прежде Нимриан населяла довольно высокоразвитая цивилизация. Технологическая. Антигравитацию и лазерное оружие они, кажется, уже успели изобрести… Впоследствии все это исчезло. Когда сюда хлынула магия, большие города вымерли. Люди одичали, стали бегать с дубинками и копьями. Те, кто сумел выжить. Но их было немного. Потом они приспособились. Цивилизация снова потихоньку поползла вверх.

— Но почему они позволили… Почему они ничего не сделали? — Дэвид остановился. Услышанное не укладывалось в его голове. — Я видел, как ты обошелся с теми полицейскими, но ведь они были не готовы. Ты уверен, что успел бы остановить летящую пулю? Да что пулю! Даже на Земле — а антигравитация и лазерное оружие у нас есть пока только в фантастических романах, — так вот, даже на Земле имеется оружие страшной разрушительной силы. Знаешь, что такое атомная бомба?

Лэйкил кивнул.

— Имею представление.

— Несколько бомб, сброшенных на этот ваш Хеллаэн…

— …никогда бы там не разорвались. Впрочем, вскоре после взаимопроникновения миров они уже не смогли бы взорваться и там, где их создали. Ты думаешь, технологическая цивилизация погибла оттого, что злобные Лорды Хеллаэна от огорчения обратили против нее все существующие стихии? Отнюдь, Дэвид. Никто с ними не воевал… Да и кому они были нужны? Нет, та цивилизация после того, как в Нимриан проникло волшебство, развалилась сама по себе.

— Все равно не понимаю. Почему?

— Электроника перестала работать. Оружие перестало стрелять. Самолеты и космические корабли перестали подниматься в воздух. Автомобили перестали ездить. Остановились заводы, фабрики. Ну и так далее.

— Что, техника и магия противоположны по своей сути? Где есть одно, там нет места для другого? — спросил Дэвид.

Лэйкил пожал плечами:

— Можно сказать и так. Правда, это работает только в одну сторону.

— В сторону техники?

— Именно. Я, как и любой другой обученный волшебник, могу творить волшебство где угодно — хоть здесь, хоть на твоей Земле. Другое дело, что на Земле это будет немного сложнее, но речь не об этом… А вот если ты принесешь какой-нибудь прибор из своего мира, то ни в Хеллаэне, ни в Нимриане он работать не будет.

— Но почему? Этому существует какое-то объяснение?

— Да, существует. Дело в том, что любой металл, любой химический элемент имеет свою стихиальную энергетическую составляющую и свою звезду-покровителя…

Дэвид покачал головой.

— Это все попахивает какой-то средневековой алхимией…

— О, ты знаешь, что значит это слово! А что такое астрология, тоже знаешь?.. Превосходно, мы сократим время на объяснения. Когда ты делаешь что-либо из нескольких разных материалов, необходимо учитывать все: и какие звезды покровительствуют тем или иным элементам, и как будет взаимодействовать между собой энергетика этих элементов…

Лэйкил мягко вытянул из ножек клинок, тотчас же засветившийся серебристым светом.

— Это меч. Он прост в своем совершенстве. Но даже и при его изготовлении был потрачен не один день на астрологические расчеты: когда смешивать металлы, когда ковать и прочее. Этим мечом можно прекрасно резать и колоть хоть здесь, хоть в твоем мире. Но вот если ты принесешь сюда автомат, он в Нимриане стрелять не будет. Начнется то, что на языке алхимии называется «войной элементов». Огнестрельное и лазерное оружие, антигравитация, автомобили, компьютеры — все это может работать только в мире с очень низким энергетическим фоном. В мире, почти лишенном волшебства.

Дэвид недоуменно развел руками.

— Но ведь автомат тоже состоит в основном из металла… Его конструкция довольно проста…

— Недостаточно проста. Пули… Даже порох… Чтобы сделать смесь, которая будет быстро сгорать, здесь, в Нимриане, недостаточно просто смешать серу с селитрой. Селитра находится под покровительством водной стихии, сера — огненной. Чтобы суметь соединить их, нужно быть гениальным алхимиком и первоклассным астрологом. Кроме серы и селитры, смесь будет состоять еще из дюжины различных веществ, долженствующих примирить Огонь и Воду. В противном случае, это будут просто перемешанные между собой порошки, которые от нагревания станут плавиться, а не гореть. Кроме того, чтобы добиться нужного эффекта, соединять их можно будет лишь раз или два в году, в течение нескольких минут… Не смотри на меня так, Дэвид Брендом. Я не шучу. Таковы законы этого мира. Привыкай. Ты ведь собирался здесь поселиться.

— Да, но… Как-то все это трудно сразу переварить…

— Просто поверь мне на слово. Так мы сэкономим кучу времени.

Дэвид вздохнул:

— А что здесь вообще работает?

— Колеса в телегах крутятся, дома стоят. Но вот если нужно построить мельницу, то могут появиться проблемы. Для того чтобы их не было, обращаются к деревенскому колдуну, чтобы подсказал правильный день для постройки. Ну, это помимо того, что, если мельницу собираются строить на реке, нужно еще договориться с водяным… Самое сложное техническое изобретение, которое у нас используется, хотя, конечно, оно есть далеко не в каждом доме, — это настенные часы. Впрочем, каждый мастер Гильдии Часовщиков — профессиональный астролог. Иначе бы и часы не работали.

— Как все у вас сложно…

— Привыкнешь. Вот что по-настоящему сложно — так это обучиться волшебству и не скончаться в процессе обучения или вскоре после. Вот это, действительно, бывает сложно… Не передумал еще?

— Нет. А что ты имел в виду, сказав, что при постройке мельницы нужно договориться с водяным? Это тоже следует понимать буквально? У вас тут в каждой речке по водяному?

— Почти, — кивнул Лэйкил. — И если с водяным не договориться, он будет мешать работе, путать колеса в тине, делать всякие пакости, наконец, может утопить мельника или кого-нибудь из его семьи. Поэтому сначала с ним нужно наладить отношения, чем-нибудь задобрить. Если же водяной все-таки начал пакостить, опять нанимают ведуна, чтобы тот объяснил водяному, как глубоко тот был не прав. Но помощь профессионала стоит дороже, поэтому иногда, чтобы сэкономить, нанимают любителя. И случается, что не любитель объясняет водяному правила хорошего тона, а водяной любителю, кто на реке хозяин. Таким образом, самые неумелые, неопытные или слишком самоуверенные колдуны-любители быстро избавляют этот мир от своего присутствия. А более удачливые любители рано или поздно становятся профессионалами. Естественный отбор и борьба за выживание.

— М-да… — помолчав, выдавил Дэвид. Это было все, что он мог сказать по данному поводу.

— Считай все, что я тебе рассказал, вводной лекцией по местной истории и алхимии, — сообщил Лорд Лэйкил кен Апрей.

И, хмыкнув, добавил:

— Пошли обратно, ученик…

3

…Проснувшись следующим утром, он заметил, что с рубашкой произошло что-то странное. Ткань разваливалась в руках, прилипала к коже, как краска, пахла едко и очень неаппетитно. С джинсами вроде бы все было в порядке. С кроссовками, на первый взгляд, тоже, но когда Дэвид попытался их надеть, то почувствовал, что резиновая подошва стала твердой, как дерево. Нужно было узнать у Лайлы или Лэйкила, лучше у Лэйкила, что означает это странное превращение.

Дэвид выглянул в коридор. Никого. Где располагались спальни хозяев, он не представлял. Можно было потратить несколько часов на их поиски в этом огромном замке, и так ничего и не обнаружить.

Но делать было нечего. Дэвид уныло побрел по коридору.

Через несколько минут ему повезло. Он услышал, как внизу закрылась тяжелая дверь. Дэвид бросился к парадной лестнице.

Негромко посвистывая, молодой граф поднимался по ступенькам. Из одежды на нем были только штаны. Упругие мышцы, которым позавидовал бы любой атлет, поблескивали от пота. На плече Лэйкил нес меч и длинный шест. Заметив Дэвида, Лэйкил помахал рукой.

— Привет, соня.

— Доброе утро… Там с рубашкой что-то… Лучше сам посмотри.

Войдя в комнату, Лэйкил сморщил нос.

— Ну и запашок… Тинуэт, проветри помещение. И окно открой.

На них дохнуло свежим воздухом. Само собой открылось окно. Именно в такой последовательности — сначала очистился воздух, а потом открылось окно. Совершенно сюрреалистическое ощущение! Но удивляться было нечему, замок выполнил оба приказа именно в той последовательности, в которой они были даны.

Лэйкил посмотрел на остатки рубашки и кивнул каким-то своим мыслям.

— Синтетика?

— Да.

— В настоящий момент, — тоном лектора объявил Лэйкил, — ты можешь воочию наблюдать последствия той самой «войны элементов», о которой я рассказывал тебе вчера во время прогулки. Тебе еще повезло, что твоя рубашка не загорелась, не ожила или не превратилась во что-нибудь совершенно несусветное… Белье и джинсы хлопчатобумажные? Тебе еще раз повезло.

— Но как теперь мне-то быть?!

— Дальше по коридору, повернешь за угол, третья дверь слева. Подберешь себе одежду по вкусу. Размером не смущайся. Выйду из ванны — подгоню под тебя.

…Указанная комната оказалась настоящим магазином одежды. Несколько сотен костюмов для Лэйкила, несколько сотен платьев для Лайлы… Одна стена отведена под обувь, другая была похожа на выставку шляп.

Дэвид остановился на темно-красной рубашке, кожаных штанах и невысоких сапогах с отворотами. Так же ему глянулся узкий пояс с серебряным узором.

Обновка была великовата — между телосложением землянина и атлетическими габаритами хозяина замка имелась значительная разница. Дэвид вернулся в комнату и стал ждать, когда его «учитель» вылезет из ванны.

* * *

— …Встань перед зеркалом… Цвет тебя устраивает?

— Да, конечно. Но вот размер…

— Расслабься, сейчас все будет тип-топ.

Лэйкил, чье отражение Дэвид мог видеть в зеркале, сделал пальцами в воздухе сложное движение — как будто бы прял что-то. Произнес несколько слов, переводить которые кулон отказался. Сделал еще пару жестов.

Дэвид почувствовал, как сжимается ткань. Исчезли складки, укоротились рукава. Теперь рубашка сидела так, как будто бы ее сшили специально для Дэвида.

Лэйкил наклонился. Те же превращения произошли и с брюками. Сапоги ужались на пару размеров.

— Ну как? — поинтересовался волшебник, выпрямляясь.

— Круто.

— Нигде не жмет?

— Как будто для меня делали.

Лэйкил усмехнулся.

— Теперь сможешь рассказывать, что граф Лэйкил кен Апрей был у тебя портным. Тинуэт, убери мусор.

И показал на старые вещи Дэвида.

Дальше произошло что-то совсем странное.

В воздухе появился маленький бородатый карлик с огромной пастью. Глаза его бешено сверкали. Он яростно набросился на остатки рубашки и с громким чавканьем сожрал их прежде, чем Дэвид успел моргнуть. С голодным урчанием карлик развернулся на сто восемьдесят градусов. Урчание стало довольным, когда он за три или четыре секунды сжевал джинсы. Ботинки он сгрыз в четыре приема. Голодными глазами посмотрев на Лэйкила и Дэвида, карлик гнусно оскалился и исчез.

— Что это… — Дэвид сглотнул. — Что это было?

— Дядюшкина шутка. Заклинание-уборщик, оформленное в виде прожорливого гнома. Пошли в столовую.

Хотя вчера посуду за собой они не убрали, на столе опять было чисто. Правда, теперь Дэвид знал, кто в этом доме следит за чистотой.

Когда они сели пить чай, появилась зевающая Лайла. Прихватив пару бутербродов, она устроилась в кресле и стала рассеянно листать фолиант, который забыла в столовой еще вчера вечером.

— Что это ты читаешь, сестричка? — поинтересовался «братик».

— Ищу заклинание по разучиванию языков.

— Брось. После завтрака я как раз собирался обучить Дэвида айтэльскому.

— Все равно. Хочу знать на будущее.

— Похвальное прилежание…

— Отстань, зануда.

— Показать, как оно плетется?

Лайла пренебрежительно дернула плечиком.

— Сама найду… Где же оно?.. Нет, ну что за белиберда здесь написана! — Она раздраженно захлопнула книгу.

Лэйкил поднялся и подошел к ее креслу. Посмотрел на обложку. И захохотал.

— Чего смешного? — по-прежнему рассерженно буркнула сестричка.

— Прежде чем браться за заклинания, ты бы сначала хоть название перевела.

— Вот еще… Там одно название на полстраницы.

— Ну извини. Это старая книжка, а не комиксы. В древности все так выражались.

— А что там написано?

— Значит, ты даже не пыталась переводить? А если бы это оказалась поваренная книга? Что было бы тогда? Стала бы учить язык Дэвида, а вместо этого вывалила бы ему на голову гороховый суп!.. — Лэйкил снова заржал.

Лайла зашипела, как кошка, отобрала у него фолиант и ткнула пальцем в первую страницу.

— Ты меня что, совсем дурочкой считаешь? Вот это слово! — Она произнесла что-то короткое и непонятное, что, по мнению Дэвида, и выговорить-то нормальный человек вряд ли смог бы. — Я знаю, что оно значит! Я даже в словаре смотрела!

— И что же написано в словаре? — полюбопытствовал Лэйкил. Сестру его снисходительная улыбка, похоже, просто взбесила.

— «Коммуникация, средство общения, в широком смысле — разговорный язык». Вот, выкусил?

— Радость моя…

— Сам такой!

— …это самоучитель по демоническим языкам. Видишь, написано?.. Перевожу для двоечниц, которым лень лишний раз посмотреть в словарик: «…также и устаревшие формы Искаженного Наречья, и другие СРЕДСТВА ОБЩЕНИЯ, и поныне употребляемые обитателями Ада…» Что, Дэвид очень похож на демона?

— Ну и, пожалуйста. — Лайла обиженно отвернулась. — Вообще не буду ничего читать.

— Вот те раз, приехали…

Пока шла перебранка, Дэвид попивал чай и поглядывал на брата с сестрой. Похоже, им нравилось ругаться. Так они выражали свою любовь друг к другу.

Наконец перебранка закончилась, и Лэйкил сел на место. Покачал головой. Хлебнул чайку. Некоторое время в столовой было тихо.

— Чем больше я думаю о том, как все устроено в вашем мире, — негромко сказал Дэвид, — тем больше поражаюсь… Какие-то простые, элементарные вещи сделать чрезвычайно сложно. С другой стороны, вы можете сделать вообще все, что угодно, щелкнув пальцами и прочитав заклинание.

— Не все, — возразил Лэйкил.

— А что — нет? Если ты можешь запросто наколдовать центнер золота…

— Есть масса ограничений. Во-первых, это ограничения, связанные с личной силой. Я могу создать «на пустом месте» почти все, что угодно, но это что-то не должно быть большим. Большие вещи создавать трудно. Если бы я вздумал создавать центнер золота «из ничего», я бы угробил на это кучу времени. Другое ограничение — это степень наработанности навыка. Потенциально Дар Лайлы больше моего, но на практике одно и то же заклинание я составлю быстрее и лучше, чем она, поскольку опыта у меня больше. В-третьих, существуют астрологические ограничения. Ритмы Вселенной, течение ее невидимых токов влияет не только на все эти автоматы, пулеметы и автомобили, как ты, наверное, вчера подумал, — они влияют вообще на все. В какие-то дни пользоваться, скажем, огненной стихией, может быть затруднительно, в какие-то, наоборот, легче обычного. То же самое можно сказать и относительно места, где ты собрался поупражняться в волшбе — в одном все будет как надо, а в другом половина заклятий пойдет наперекосяк. Ну и, наконец, в-четвертых, надо учитывать и те взаимные ограничения, которые существуют между мастерами нашего дела. Если, скажем, я выпущу какую-нибудь необычную болезнь в твоем мире, погибнет до чертиков народу, прежде чем ученые придумают, как ее остановить. Если я вздумаю учинить что-нибудь в этом же роде здесь, в Нимриане, пострадают, в худшем случае, две-три деревни. Потом болезнь остановят…

— …а у тебя будут большие неприятности, — закончил Дэвид. — Я прав?

Лэйкил пожал плечами.

— Может быть, да, а может быть, и нет. Это зависит от одного-единственного фактора.

— Какого?

— От того, кому принадлежат эти деревушки.

— Кстати, пример про чуму взят с потолка? Или у вас тут в порядке вещей — с утра пораньше навести порчу на соседа?

— Некоторые Лорды не гнушаются и такими способами ведения войны.

Дэвид скептически скривил губы.

— Вот еще кое-что, чего я не понимаю. У вас же все есть. Щелкнул пальцами — появилось все, что хочешь. Зачем вам воевать?

Лэйкил посмотрел на землянина едва ли ни с умилением.

— Ты действительно так наивен? Или только прикидываешься?

Дэвид несколько секунд молчал, затем ответил:

— Ну, допустим, прикидываюсь. У меня есть фантазия. Я могу себе представить, что если какого-нибудь гунна из четвертого века перебросить на полторы тысячи лет вперед, он тоже очень удивится и спросит: у вас же все есть, зачем вы воюете? Но я не понимаю, что для вас, магов, является побудительной причиной для нападения друг на друга. Ведь никакой материальной необходимости нет…

— Есть. Контроль над природными источниками энергии, контроль над месторождениями драгоценных камней…

— Но зачем?!! Не проще ли…

Лэйкил покачал головой.

— В таких месторождениях время от времени попадаются камни, которые мы называем Истинными Драгоценностями. Как правило, они значительно больше обычных камней, но это не главное отличие. Истинная Драгоценность обладает собственной, весьма сложной, энергетической структурой. Изготовить ее искусственным путем волшебнику даже моего уровня фактически невозможно. На камень с такой структурой может быть зацентровано большое количество заклинаний, которые будут работать сами по себе, без постоянного вмешательства со стороны заклинателя. Кроме того, правильно обработанные камни могут усилить магию того, кто их носит. Существуют книги и таблицы, где подробно рассказывается, для какой стихии лучше использовать тот или иной камень и какими побочными эффектами он может обладать… Тебе еще предстоит ознакомиться с этими таблицами.

— Сгораю от нетерпения…

— Но, как правило, — добавил Лэйкил, — войны редко начинаются из-за подобной ерунды. Копи, рудники… Это слишком мелко. В конце концов, если какому-нибудь Лорду срочно понадобится десяток Истинных Драгоценностей, он всегда может ограбить гномов. Нет, обычно войны начинаются по другим причинам. Впрочем, в последнее время в Нимриане тишь да гладь, а между благородными родами — мир да любовь.

Дэвид помолчал, переваривая новую порцию информации.

— Мне не дает покоя вопрос о центнере золота, — признался он затем. — Вчера из твоих слов я заключил, что создать центнер золота для тебя — минутное дело. Сейчас ты говоришь, что это сложно. Так сколько же это займет времени на самом деле?

— Если на пустом месте — уйму времени. Недели три, не меньше.

— Это что — много?!!

— Это ОЧЕНЬ много. Три недели заниматься какой-то ерундой… Если бы не существовало способов сократить это время, все маги давно передохли бы от скуки.

— А как сокращать?

— Основных способов тут три. Первый способ состоит в том, чтобы воспользоваться дополнительным источником энергии. Замковые Сплетения в основном для этого и нужны. Повесил на Главное Сплетение заклятие и гуляешь, пока золото потихоньку образуется у тебя в подвале. Это решение проблемы можно назвать «прямым». Или «тупым», что точнее, поскольку все равно уходит слишком много времени. Второй способ — превратить груду булыжников в груду золотых булыжников. По времени выходит раз в двадцать быстрее, поскольку исходный объем материи уже есть, нужно только изменить ее свойства. Третий способ — самый быстрый. Он состоит в том, чтобы позаимствовать золото где-нибудь, где его слишком много. Ограбить все тех же многострадальных гномов или залезть в Национальный Банк в технологическом мирке вроде твоего.

— А какой способ используют обычно?

— Второй, — усмехнулся Лэйкил. — Перемещаться в другой мир ради такой ерунды простолень, а у гномов есть своя крыша. Так что удобнее всего — второй способ.

Дэвид хотел, было поинтересоваться, какая «крыша» у гномов, но его слова заглушил прозрачный бесстрастный голос, исходивший, казалось, отовсюду, будто бы заговорили сами стены замка.

— Лорд Лэйкил.

Молодой волшебник поднял голову:

— Да, Тинуэт.

— Вблизи охранного круга обнаружен посторонний демон первого порядка, классифицированный как лидрис обыкновенный.

— Что ему надо? — спросил Лэйкил без всякого интереса.

— Он утверждает, что отправлен Лордом Кирраном с сообщением для вас. Каковы будут распоряжения?

— Убери перед ним защиту.

Само собой распахнулось окно, впустив в столовую сноп солнечного света и запах цветущих лугов.

— Кирран хочет вызвать тебя на дуэль? — удивленно спросила Лайла у брата.

— Да нет, вряд ли.

— А зачем тогда он послал лидриса? Сейчас ведь уже почти все пользуются зеркалами. Ты сам говорил, что к услугам лидрисов прибегают как к традиции, только если хотят вызвать кого-нибудь на дуэль…

— Так и есть. Но, понимаешь ли, на прошлой вечеринке мы случайно расколошматили зеркало Киррана. Каи выпил слишком много, попытался пролевитировать салатницу…

Лайла хихикнула.

— Вот-вот, — кивнул Лэйкил. — Салат оказался у Каи на голове, а салатница врезалась в зеркало. Очевидно, Кирран не успел сделать новое…

Частое хлопанье крыльев оборвало их диалог. В окно влетела тварь, заставившая Дэвида поперхнуться недопитым чаем. Больше всего тварь с виду напоминала обгоревший труп чернокожего младенца. Глаза были раскосыми и посматривали по сторонам с явной злобой. Кожа на сморщенном личике собиралась в тугие складки. Ротик «младенца» украшали тонкие, как иголки, зубы. Тварь держалась в воздухе посредством двух перепончатых крыльев, которые и для летучей мыши были бы, пожалуй, маловаты. Но Дэвид уже понял, что он попал в очень странный мир. Вопреки всем законам аэродинамики тварь каким-то образом умудрялась держаться в воздухе.

— Ну? — сказал Лэйкил. — Выкладывай.

Тварь заговорила. Это было что-то среднее между рычанием, хрипением и сипением. В неразборчивой мешанине звуков Дэвид уловил только несколько слов: «приглашение», «обед», «двенадцать».

— Все?

— Вссшео…

— Пшел вон.

Прошипев что-то напоследок, лидрис сиганул в окно и был таков. Лэйкил задумчиво потер лоб.

— В полдень… Надо будет предупредить мастера Олито, что сегодня я не приду… — Он бросил взгляд на настенные часы. Часы показывали четверть десятого. — С другой стороны, часа два у меня еще есть… — Он бодро поднялся.

— Лэйкил! — укоризненно сказала Лайла.

— Что?

— Ты обещал научить Дэвида нашему языку, — напомнила девочка.

— Ах, да. Из головы вылетело. Дэвид, ты готов? — Он потер руки.

— Эээ… — В горле у Брендома вдруг пересохло. — А вы уверены, что… Ну, в смысле, что от этого у меня в голове ничего не…

— Не волнуйся. — Лэйкил ободряюще похлопал его по плечу. — Это абсолютно безопасно. — Ухмыльнулся. — Экологически чисто, не оставляет неприятного запаха и не вызывает привыкания… Лайла, иди сюда. Ты хотела знать, как оно составляется. Смотри… — Несколько запутанных жестов. — Четвертую схему для психозаклинаний ты помнишь?

— Ага. Это база?

Лэйкил кивнул.

— Меняешь сплетение здесь… и здесь, — пока он говорил, пальцы его рук двигались, не переставая. У Дэвида возникло ощущение, что о нем хозяева замка попросту забыли. — Вот этот узел нужен для адаптации к индивидуальному гэемону… Запомнила? Повторить еще раз?

— Не надо. В случае чего буду импр… импормизировать.

— Импровизировать? Лучше загляни в учебник. А то еще сожжешь кому-нибудь половину мозгов.

— Лэйкил, почему ты такая зануда?

— А почему ты такая ленивица?

— Сам дурак.

Лэйкил провел руками над головой Дэвида. Сделал несколько завершающих жестов, как будто бы закреплял свою «паутину». Отошел на шаг. На лице его было написано удовлетворение, как от хорошо проделанной работы.

— И что дальше? — осторожно спросил Дэвид. Пока никаких изменений в себе он не ощущал.

— Все. Можно обходиться без переводчиков. Пока меня не будет, пообщайся с Лайлой. Говорить сможешь не сразу, но запоминать будешь все с первого раза. К вечеру уже сможешь разговаривать на простые темы. Недели через полторы исчезнет и акцент, будешь болтать на айтэльском, как на своем родном. Все, я побежал. Надеюсь, мастер Олито уже проснулся. Пока.

— Пока, Лэйкил… — сказала сестра. — Между прочим, Кирран обещал мне подарить розового шестиногого слона. Напомни ему, а то вдруг он забыл?

— Хорошо, напомню. Будь хорошей девочкой, в неизвестные миры не перемещайся и голодных гэтрегов домой не приводи.

— А сытых можно?

— Лайла! — Молодой граф сделал очень строгое лицо.

— Ну ладно, ладно, не буду… Пока, Лэйкил.

— Пока, сестренка. — Он чмокнул ее на прощание, кивнул Дэвиду и растворился в световом мареве.

Когда световое пятно погасло, Дэвид спросил:

— Кто такой мастер Олито?

— Смотритель архивов Академии. У них там целая гора книг с длиннющими старинными заклинаниями. Лэйкил последнее время ходит в Академию почти каждый день. Надеется отыскать какое-нибудь особое заклинание для того, чтобы узнать, что случилось с папой.

— Но пока безрезультатно?

— Угу.

Лайла сняла с шеи цепочку с бриллиантом и положила на соседнее кресло.

— Пойдем, погуляем? — спросила она на айтэльском.

В этот момент что-то случилось с сознанием Дэвида. Как будто бы на чистый лист были вписаны два слова. На черном небе зажглись две звезды — два первых ориентира. Две детали гигантской мозаики встали на место. Он понял и значение слов, и правила их применения. Он уже знал этот язык. Каждое новое слово как будто бы открывало потайную дверь в его сознании. Колдовство работало.

— Пойдем, — согласился он на айтэльском. Произнесенное слово прозвучало с кошмарным акцентом, даже для его слуха. Но он чувствовал, что, пройдет совсем немного времени и, он будет говорить на этом языке также чисто, как любой местный житель. Надо было только немного потренироваться.

4

Местный разговорный язык, как и обещал Лэйкил, был выучен Дэвидом за фантастически короткий срок. Еще неделя ушла на изучение письменности.

Параллельно Дэвид узнал, что «Айтэль» — это название королевства, некогда располагавшегося на этих землях. Королевство давно перестало существовать — развалилось много лет назад в результате внутренних войн. Но именно во времена Айтэля принесенный из Темных Земель в Нимриан язык изменился до такой степени, чтобы возникла необходимость дать ему и собственное название.

Лэйкил в замке бывал не часто. Как правило, уже с утра «его светлость» пропадала неизвестно где и появлялась только поздним вечером. Дэвид копался в библиотеке, шатался по замку или отправлялся вместе с Лайлой гулять по окрестным лесам. Пару раз побывали они и в деревнях, расположенных по соседству. Местные относились к ним доброжелательно (даже более чем доброжелательно, разве что только в рот не смотрели), но на контакт не шли. Всякий раз их появление собирало толпу народа. К любой, самой незначительной просьбе они относились так, будто бы это был неоспоримый приказ. Впрочем, Лайла смотрела на их поведение как на естественное положение вещей. Когда она говорила «Дайте мне молока», то не добавляла «пожалуйста», а, получив требуемое, не говорила «спасибо», хотя, как знал Дэвид по собственному опыту, с посторонними Лайла обычно была гораздо более вежлива, чем с собственным братом.

Но никто из местных и не думал оспаривать ее прав, более того, все до последнего человека были уверены в том, что такие права у нее есть, и даже больше. С великой радостью они исполняли любое ее желание. В конце концов, юная графиня из замка требовала себе всего-то кувшинчик молока, а не ведро крови. И если сравнивать, согласитесь, что кувшинчик молока — это такая малость…

Как-то раз Лэйкил предложил Брендому ненадолго вернуться на Землю — оповестить родственников землянина о том, что с ним все в порядке. Дэвид отказался. Родители его уже три года как были мертвы, ни жены, ни детей у него не имелось, равно как и близких друзей.

Вечерами, за ужином, Лэйкил рассказывал Дэвиду о своем мире и расспрашивал его о Земле. Похоже, родина Дэвида заинтересовала его, хотя на чем именно основывался этот интерес, Дэвид понять не мог. Иногда Лайла оставалась, чтобы послушать их разговор, но чаще уходила в свою комнату. Что касается магии, то Лэйкил покамест ограничивался только вводными лекциями, а к практике переходить не спешил.

— …Ты должен почувствовать волшебство, — повторил он, может быть, уже в десятый раз. — Пока ты воспринимаешь магию только как способ получения материальных благ. Мне бы хотелось, чтобы ты изменил свое мнение.

— Разве ты сам не пользуешься магией для того, чтобы жить красиво? — возразил Дэвид.

— Пользуюсь. Но волшебство — это нечто большее. Нельзя начинать обучение, смотря на него только с утилитарной точки зрения.

— Почему? Как я понимаю, вся эта ваша магия — всего лишь набор определенных жестов и каких-то странных слов. Как в моем мире: нажал на кнопку — включился телевизор, так и у вас: произнес заклинание — и увидел, что происходит за сто миль отсюда.

Лэйкил покачал головой.

— Повторяю еще раз: волшебство — это нечто большее. Ты рожден и воспитан в технологическом мире. Ты привык мыслить по его правилам. Попробуй измениться, Дэвид. Поверь мне, это необходимо… И если уж у нас об этом зашел разговор, то позволь небольшую лекцию. Технологическая цивилизация развивается за счет того, что совершенствует свои инструменты, которые являются частью окружающего мира и которыми может воспользоваться каждый. При минимуме подготовки. Маг совершенствует свой дух, свои способности, себя самого. Он оперирует не инструментами внешнего мира, а инструментами мира внутреннего. Своего собственного мира…

— Ты что — призываешь меня к нравственному очищению?! — хмыкнул Дэвид.

— Иди к черту. Я говорю не об этом. Плохой ты или хороший — это твое личное дело. Быть слишком злым почти так же глупо, как быть слишком добрым. Главное — не изменять собственной чести. А вот какие они, эти твои представления о чести, — это опять-таки твое личное дело. Но главное — попытайся усвоить одну простую вещь: волшебство — это искусство, а не способ получить от жизни какие-то там удобства.

— Ну, это зависит от точки зрения. Что, если я не изменю свою? — спросил Дэвид, все еще улыбаясь. — Что случится, если я…

— Так и останешься бездарем, — сказал Лэйкил жестко. — Каким ты сейчас являешься.

— То есть — ты не будешь меня учить?

— Буду, — ответил хозяин замка. — Я дал слово, и не тебе сомневаться в нем. Проблема не во мне, а в тебе. Если ты не изменишь свою точку зрения, я смогу обучить тебя некоторым вещам, но только очень немногим. Выше этого тебе будет не прыгнуть. Видишь ли, Дэвид… Для того чтобы использовать заклинания, нужно обладать определенной личной силой. Твой потенциал, как и потенциал почти любого твоего соотечественника, ничтожно мал. Чтобы научиться творить настоящую магию, вроде перемещения по мирам, произведения чего-то из ничего и тому подобных фокусов, ты должен сначала развить собственный Дар. Для этого существует несколько способов, но самый простой, быстрый и безболезненный — тот, о котором я говорю. Я не знаю, пригоден ли ты для обучения вообще. Но если пригоден, то первый шаг, который ты должен сделать, — это взглянуть на волшебство как на творчество, как на поэзию, как на искусство.

Дэвид некоторое время молчал. Какой процент только что услышанного был правдой, а какой — той традиционной лапшой, которую учитель вешает на уши ученику? Пока что Дэвид Брендом не мог ответить на этот вопрос…

— Неужели все Лорды думают так же? — осторожно спросил он. — Я тут покопался в библиотеке. Там была какая-то книжка, повествующая о древнем Лорде, который никаким творчеством не занимался, а вешал всех окружающих, пытал их и расчленял…

— Во-первых, мы говорим не о других Лордах. У них Дар уже есть, им его не обязательно развивать с таким тщанием. Лайле, например, это делать совершенно необязательно. Она и без того, отточив со временем свое мастерство, сможет запросто гулять по мирам и вызывать бутерброды из воздуха. Мы говорим о тебе, Дэвид Брендом. А тебе, чтобы достичь в этом мире чего-то, нужно будет прыгнуть выше головы. Во-вторых… Творчество и этика — это далеко не синонимы. Я не знаю, про какого Лорда ты читал. Может быть, он очень творческим образом расчленял своих «пациентов». Но смею предположить… Убивая их, он что-то получал от этого? Это было как-то связано с его личной Силой?

— Да. Он умел пить чужую боль.

— Ну вот видишь.

Дэвид почесал подбородок.

— М-да, — сказал он после длинной паузы.

— И вот еще что… Если уж мы заговорили о Лордах. Ты прав — немногие из них размышляют над такими вещами. Но им не нужно осознавать, что волшебство — это творчество. Они и так творят его. Каждый по-своему. Это только мой любопытный дядюшка развлекался тем, что пытался понять, что, да зачем, да почему. Его теории я тебе сейчас и излагаю. И если б не эти теории, я бы обучил тебя паре приемов — и распрощался бы, поскольку ничего большего ты, по общепринятому мнению, все равно освоить бы не смог.

Мысли Дэвида перескочили на другой предмет.

— Слушай… а если твой дядя сильно продвинулся в своих исследованиях… и если кто-нибудь об этом узнал… не могло ли быть так, что его убрали другие Лорды, чтобы не делиться своими секретами?

— Ерунда. Были и другие, которые доходили до подобных идей еще раньше него. А Ролег, хотя и был искусным магом, так и не стал Обладающим Силой. Так что дело не в конкуренции и не в попытках сохранить какую-то несуществующую тайну.

— Я не понимаю… Обладающий Силой? Что это значит?

— Видишь ли, — Лэйкил сцепил руки. — Общество колдунов весьма неоднородно. В древние времена было жесткое разделение — Лорды и смертные. У смертных была своя магия… она и сейчас весьма распространена. Ее называют классической и изучают в Академии и разного рода, магических школах. Изучают они ее как раз тем самым «механическим способом», от которого я пытаюсь тебя отговорить. В отличие от тех, кто просиживает штаны в Академии, тебе на этом поприще ничего не светит. В силу отсутствия у тебя наследственного Дара, даже самого мизерного.

Так вот, возвращаясь к истории. В древности у каждого Лорда была собственная Сила. Отсюда и название: Обладающие Силой. Это были очень могущественные властители. Впоследствии, однако, большинство из них по тем или иным причинам сгинуло. Шло время. Их наследники и новые Повелители Стихий далеко не всегда были так сильны, как их предшественники. С течением времени пропасть между смертными и Лордами постепенно становилась все меньше. У Обладающих и смертных были дети-полукровки с чрезвычайно высоким природным Даром — но собственной Силы у этих детей не было. Вместе с тем они могли творить такое, что никогда и не снилось смертным колдунам. Этих детей и их потомков также начали называть Лордами. Кроме того, среди смертных, время от времени, появлялись незаурядные личности, которые сумели если не стать Обладающими Силой, то весьма ощутимо приблизиться к их уровню могущества. Лордами стали называть и их. Тем более что в нынешнюю эпоху упадка и дробления Сил не раз уже бывали случаи, когда те, кто обрел Силу совсем недавно, терпели поражение от таких вот «смертных»… — Лэйкил ухмыльнулся. — Смертных-то смертных, но многие из них живут вот уже долгие века, продлевая себе жизнь омолаживающими заклинаниями.

— Я так и не понял: ты — Обладающий Силой или нет? — напрямик спросил Дэвид.

— Нет. Мой Дар достался мне по наследству. Я принадлежу к роду, который ведет свое происхождение от одного из древних властителей. Но я еще очень молод. Может быть, через тысячу лет я и обрету собственную Силу. Дядюшка почти вплотную подошел к этому… А знаешь что, господин ученик? Вместо того чтобы заниматься разными абстрактными рассуждениями, кто тут есть кто, давай-ка я лучше возьму тебя с собой на следующую вечеринку у Киррана.

Дэвид кивнул.

— Хорошо.

— Но, — Лэйкил поднял палец, — помни: это — не твой родной мир. Демократию в Хеллаэне никто никогда не изобретал, а в Нимриане о ней забыли сразу же после того, как рухнула цивилизация предыдущего цикла. Приглашенные Кирраном Лорды будут сидеть за одним столом, их спутники, ученики и оруженосцы — за другим. Ты будешь сидеть с учениками. С ними разговаривай как с равными, но с теми, кто будет за одним столом с Кирраном, — никаких фамильярностей. Они будут говорить тебе «ты», а ты будешь отвечать: «да, милорд» или «да, господин такой-то». Или что-нибудь еще в этом роде. То же самое касается и меня. В общем-то, я человек широких взглядов, но у нашего общества есть свои правила и обычаи. Поэтому в присутствии других Лордов о наших приятельских отношениях придется забыть. По крайней мере, до тех пор, пока ты сам не сможешь постоять за себя. А пока, чтобы иметь право на мое покровительство, тебе придется играть роль верного оруженосца. Вопросы есть?

— Только один. Зачем мне вообще нужно твое покровительство?

Лэйкил покачал головой.

— Иначе тебя съедят, — сочувственно сказал он. — С маслом.

* * *

…На этот раз все было немного иначе.

Лэйкил две или три минуты колдовал у Главного Сплетения. Тусклое сияние, не имеющее четких границ, а как бы постепенно таящее в воздухе зала, не было похоже ни на Дверь, ни на круг света, посредством которого Лэйкил за считанные секунды перенес Дэвида и Лайлу, да и себя самого с улиц Лачжера в Тинуэт. Да и сам процесс перемещения существенно отличался от тех двух, которые уже «испытал» Дэвид.

Они словно летели сквозь свет. Шли по дороге из сияния. Превратившись в чистое движение, проникали сквозь прозрачный кристалл. Лэйкил крепко держал своего спутника за руку.

Поначалу Дэвид не мог выдавить ни слова. Но время шло, водопады света, струившиеся сквозь них, мимо них, вокруг них, никуда не исчезали, и землянин вдруг понял, что способен говорить.

— Каждый раз… — Он сглотнул. — Каждый раз вы делаете это по-разному…

Лэйкил обернулся к нему. Мешанина света на какое-то мгновение превратила его лицо в лик бога или ангела.

— Принцип один, — сказал он. — А разница в том, что на Земле я воспользовался уже готовым заклинанием возвращения. Поэтому прыжок и был таким быстрым. Сейчас все пришлось плести с самого начала. Готового портала в замок Киррана я в памяти не держу.

— А Двери?.. Они совсем иные…

— Двери создает Тинуэт. Он складывает пространство, как ткань, и протыкает его. Но это грубый, а главное, слишком энергоемкий способ.

— Но ведь тебе вообще ничего не нужно делать, чтобы создать Дверь! Тинуэт сам открывал Двери для Лайлы.

Лэйкил засмеялся.

— Ты такой же ленивый, как моя сестра. Неужели красоты Дороги Света не стоят двух лишних минут, потраченных на создание пути? Да и не стоит всегда полагаться на возможности замка. Так и облениться недолго. Это во-первых. Во-вторых, открыть Дверь в замок Киррана попросту невозможно. Как и у нас, у него имеется система безопасности. Я его друг, у меня есть ключ, которым отмыкаются волшебные дороги, ведущие в родовое гнездо кен Эселей, но полностью отключать систему ради меня Кирран никогда не станет. Создание Двери — это слишком мощное и… скажем так — безапелляционное вторжение. Волшебная дорога — нет. Когда мы приблизимся к замку, нас еще успеют десять раз проверить, мы ли это или это только кто-нибудь прикидывается нами.

— И не скучно же ему проверять каждого гостя…

— А Кирран и не проверяет. Система безопасности прекрасно работает сама по себе. Если что-то не так — остановит подозрительный объект и оповестит хозяина. Ммм… Выражаясь языком твоего мира, это что-то вроде антивирусной программы.

— Антивирусную программу можно обойти.

— Можно. Кстати, если ты попросишь, Кирран покажет тебе забальзамированную голову одного из взломщиков, пришедших по его душу лет сорок назад. Кажется, он до сих пор хранит ее в своем кабинете. А может быть, уже выкинул эту дрянь. Точно не знаю.

* * *

…Замок Эсель — переплетение спиральных лестниц и тонких башен, просторных балконов и высоких мощных стен. Вырастая из скалы, как ревнивый страж, возвышается он над ущельем, разверзающемся у самого его подножия.

Они появились на одном из балконов, специально отведенном для прибывающих гостей. Слуги распахнули стеклянные двери, и навстречу им вышел сам хозяин замка. Был он широкоплечим, среднего роста, имел короткую бороду и бакенбарды, делавшие его похожим на норвежского моряка. Только трубки не хватало.

На вид ему было лет двадцать пять. От силы тридцать. Но Дэвид знал, со слов Лэйкила, что восемь месяцев назад хозяину замка Эсель исполнилось сто два года.

Кен Эсель обменялся с Лэйкилом рукопожатиями, кивнул его спутнику.

Они вошли в роскошно убранный зал. Три люстры, напоминавшие грандиозные гроздья винограда, наполняли помещение светом. Слева, на возвышении, стоял длинный стол, а перед ступенями — еще один. Вокруг столов вовсю сновали слуги. Центральная часть зала пустовала. Вдоль стен там и сям были расставлены столики поменьше, кресла и диванчики. Справа несколько музыкантов настраивали свои инструменты и что-то оживленно обсуждали.

Некоторые дамы и кавалеры прохаживались по залу, другие беседовали сидя — на тех самых креслах и диванчиках. Все женщины были молоды и поразительно красивы. Брендом не увидел ни одной дамы старше двадцати пяти лет. Возраст мужчин был более разнообразен и колебался от двадцати до сорока.

«Интересно, — мимоходом подумал Дэвид, — а каков их возраст на самом деле ?..»

Отнюдь не все присутствующие были людьми. Кто-то по виду вроде бы и человек, а приглядишься — да ведь у него посреди лба еще один глаз! Или змеиное жало вместо языка. Или глаза черного цвета. Не только радужка черная, но и белок тоже.

Трехметровый великан с выступающей вперед нижней челюстью и цепляющими верхнюю губу клыками точно не был человеком. Равно как и два странных типчика, напоминавших помесь человека и змеи. Типчики не суетились, держались немного отстраненно от остальных гостей и негромко разговаривали друг с другом.

Лэйкил подхватил бокал вина с подноса, пробегавшего мимо слуги, и что-то негромко сказал хозяину. Повинуясь жесту графа Киррана, молодой человек в пышном багрово-буром кафтане оторвался от своей группы и торопливо подошел к Лордам.

— Рэдрик, — сказал Кирран. Повернувшись, он положил руку на плечо Дэвида. — Это ученик Лэйкила. Проследи, чтобы он у нас не заскучал.

Они отошли на несколько шагов. Рэдрик с интересом поглядывал на своего спутника.

— Как зовут-то?

— Дэвид. Дэвид Брендом.

— Ничего, что я сразу на «ты»?

— Да нет, ничего.

— Я — Рэдрик. — Молодой человек протянул руку. — Рэдрик кен Лувит, если быть точным. Правда, наследственный титул мне вряд ли светит, новым бароном Лувитским станет мой старший братец, если с отцом вдруг «что-нибудь». Дай ему небо здоровья и долгой жизни… Ты откуда, Дэвид?

— Ммм… Вообще-то, я из другого мира.

Рэдрик кивнул.

— То-то я смотрю — имя какое-то странное… Давно у нас?

— Недавно.

— Братцы, — оповестил Рэдрик группу молодых людей, к которой они с Дэвидом как раз подошли, — у нас тут новенький…

* * *

…Потихоньку подтягивались последние опоздавшие. Лэйкил попивал вино, раскланивался со знакомыми и ждал, когда появится Леди Марионель. Во время последней встречи он задал Говорящей-с-Мертвыми несколько вопросов и теперь надеялся получить на них вразумительные ответы.

— Высматриваешь кого-то? — поинтересовался Кирран.

Лэйкил кивнул.

— А где Марионель?

Кирран покачал головой.

— Ее сегодня не будет.

— Жаль. Хотелось с ней поговорить.

— По поводу твоего дяди? Надеешься, что она сумеет услышать его голос?..

— Да… — Было видно, что Лэйкилу не хочется развивать эту тему. — Что с ней? Ей наскучило общество?.. Или занята работой?

— Она не объяснила причину своего отказа. Или причины.

Кен Апрей пожал плечами. Деловой аспект его поездки к Киррану был исчерпан. Теперь оставалось только найти себе какое-нибудь развлечение и скоротать время до вечера.

Он еще раз оглядел зал. Дэвид, кажется, вполне «вписался» в компанию учеников и оруженосцев. Сейчас он вместе со всеми смеялся над какой-то шуткой Рэдрика. Барон Грэмольт любезничал с дамой в розовом платье. Леди Элия и Леди Гиэта что-то оживленно обсуждали в сторонке от всех. Каи спорил с пареньком лет восемнадцати, имени которого Лэйкил не знал.

Его взгляд, покружив по залу, снова вернулся к Элии и Гиэте. В свое время он переспал с обеими, но продолжать отношения не стал ни с одной из них. Пустышки.

В постели они были выше всяческих похвал, кто спорит. Да что в постели — один их внешний вид мог бы свести с ума любого мужчину. Высокие, длинноногие, с формами более чем аппетитными. Кожа — как бархат… Забавно… Говорят, Леди Элия в детстве была коротышкой. Появись она в мире Дэвида теперь, модельные агентства передрались бы за право приобрести такую «куколку». Внешний облик для колдуньи — широчайшее поле приложения своего таланта.

— Это все? — спросил Лэйкил. — Или мы ждем кого-нибудь еще?

Кирран назвал несколько имен. Почти одновременно мажордом объявил о прибытии очередной пары гостей. Слуги распахнули стеклянные двери, и Лэйкил смог увидеть, как повозка, сотканная из тумана и дыма, запряженная шестеркой лебедей, опускается на балкон замка. Повозка была Лэйкилу знакома, равно как и ее хозяин, Лорд Каренион, а вот его новая пассия, миловидная девушка в белом платье и коротком плаще с меховым воротником, — нет. Повелитель Облаков спрыгнул первым, помог своей даме сойти на землю. Подбежавший лакей принял у девушки плащ. Сильф-возничий дождался кивка Карениона и отогнал повозку на широкую площадку, предназначавшуюся для воздушных экипажей. Там уже громоздилось несколько довольно странных конструкций, в том числе и одна летающая яхта. В сторонке дремал расседланный дракон средних размеров.

Кирран поспешил навстречу вновь прибывшим, а Лэйкил, попивая вино, с любопытством разглядывал девушку. Хотя она и была симпатичной, вряд ли это было достигнуто посредством заклинаний для изменения внешности. Ее лицо и фигура не были настолько же совершенными, как у Элии и Гиэты. Сверхчувственное восприятие Лэйкила подсказало ему, что энергетическое поле этой особы слишком нетипичное и слишком сильное для обычной волшебницы. Обладающая Силой? Возможно.

Он мог бы выяснить это наверняка, использовав заклинание, усиливающее магическое восприятие, но не стал этого делать. Подобный поступок в обществе колдунов, собравшихся не для боя, а для приятного времяпрепровождения, приравнивался к хамству.

Когда Кирран освободился, Лэйкил, улучив момент, когда никого не было поблизости, спросил:

— Как зовут новую подружку нашего Туманчика?

— Она ему не подружка.

— Ого!.. Туманчик остепенился? Глазам своим не верю.

— Нет-нет. — Кирран покачал головой. — Они старые знакомые, только и всего. По крайней мере, так мне сказал Каренион.

— Ну что ж, тем лучше. Представь меня ей.

Кирран недоверчиво покачал головой. Улыбнулся:

— Уж не собрался ли ты за ней приударить?

— А почему бы и нет? Или у тебя имеются на нее собственные виды?

— Ну уж нет! Никогда не любил тратить усилия попусту.

— Ты думаешь? — Лэйкил еще раз посмотрел на девушку.

— Уверен. Она не из тех, кого можно затащить в постель на второй день знакомства.

— Ты так хорошо ее знаешь?

— Первый раз вижу.

— Откуда же такая уверенность?

— Опыт, только опыт, мой мальчик, — вздохнул Кирран. — Мои сто два года хоть что-нибудь да значат.

— Может быть, ты чересчур старомоден, дедушка? — усмехнулся Лэйкил.

— Ну что ж, попробуй, если больше нечем заняться. Безумству храбрых поем мы песню.

— Пари?

— О, безнравственная молодежь! Заключать пари на самое святое чувство, на нежную душу невинной девушки…

— Короче.

— Ну что ж, вот мое предложение: алмаз весом в три тысячи двести двадцать карат. Еще не успели огранить.

— Дай-ка вспомнить, что сейчас валяется в нашей сокровищнице… — Лэйкил задумался. — Четыре рубина в шестьсот карат каждый. Идет?

— Идет, но давай-ка точнее обговорим условия. Я не утверждаю, что она абсолютно фригидна. Это как раз вряд ли. Я просто хочу сказать, что ты не возьмешь этот бастион первым же штурмом. Такие бастионы берутся продуманной долговременной осадой.

— Насчет бастионов — не знаю. Никогда не штурмовал. Но что касается женщин — все они одинаковы.

— Знаешь, мой мальчик, они говорят о нас то же самое.

— Что не отменяет истинности обоих утверждений.

— Может быть. Но вот что я тебе скажу: раньше, чем через полгода, ничего тебе не светит.

Девушка в белом платье и Повелитель Облаков уже успели разойтись. Повелитель Облаков заговорил с Элией и Гиэтой.

— Неделя, — заявил Лэйкил. Кирран удовлетворенно кивнул и сказал:

— Четыре новых рубина станут прекрасным достоянием моей коллекции… Надеюсь, они без изъянов?

— Это шутка или оскорбление?

— Шутка.

— Шутка?… Тогда скажу по секрету — это не рубины, а куски красного стекла… Давай, Кирран. Представь меня.

Они обогнули стол и неспешно подошли к спорщикам. По дороге Лэйкил избавился от пустого бокала.

— Леди Алиана…

Девушка обернулась. Черные глаза, мягкий овал лица…

— Леди Алиана, — Кирран наклонил голову, — позвольте представить вам моего друга, Лорда Лэйкила, графа кен Апрея.

Лэйкил поклонился.

— Лэйкил, это Леди Алиана, Властительница Ледяного Пламени.

Обладающая Силой… Как он и думал. Любопытство вызывало другое: Кирран назвал ее магический титул, но не упомянул ни родового имени, ни светского титула. Скорее всего, их и не было.

Одна из древних?.. Вряд ли. Омолаживающие заклинания могли заставить Лордов, разменявших не одну сотню лет, выглядеть свежими и молодыми, и все-таки что-то неуловимое оставалось… Тень безвременья, память о минувших веках. Но сейчас у Лэйкила не было чувства, что он смотрит на бесконечно древнее существо, которое лишь для собственного удобства приняло форму очаровательной девушки. Он мог бы поклясться, что если Алиана и пользуется омолаживающими заклинаниями, то начала делать это совсем недавно.

Не принадлежа ни к одному из благородных семейств, она сумела обрести Силу и стать Повелительницей Стихий?.. «Если это так, то девочка, наверное, весьма талантлива, — подумал Лэйкил. — Ну что ж… Тем интереснее будет наше знакомство».

Они успели обменяться лишь несколькими ничего не значащими репликами, как появились последние гости, и Кирран пригласил всех садиться за стол.

* * *

…Скоро Дэвиду стало ясно, что иерархия соблюдалась здесь совсем не так жестко, как можно было заключить со слов учителя. Часто правила вежливого обращения к вышестоящим как будто «забывались». Учеников приглашали к столу Лордов, а сами «аристократы» не считали за унижение какое-то время посидеть за нижним столом. Хотя они ничего не ели, разговаривали они со своими соседями отнюдь не как с людьми «второго сорта». Когда же начались танцы, все условности и вовсе были забыты. Леди танцевали с оруженосцами. Миловидная девушка, сидевшая за одним столом с Дэвидом, поднялась на возвышение и пригласила Лорда Карениона, холеного красавца в бело-голубых одеяниях. Вообще, то, что женщины вели себя также свободно, как и мужчины, — это, похоже, было здесь в порядке вещей. Не только кавалеры ухаживали за дамами — на даму, которая, хотя и не так прямолинейно, но все-таки явно выражала свой интерес к тому или иному кавалеру, не смотрели во все глаза и не показывали пальцами. С другой стороны, как узнал Дэвид, здесь женщина могла быть вызвана на дуэль — или сама послать такой вызов. Ничего удивительного, учитывая, что во время поединка здесь использовали не столько мускулы, сколько свой колдовской талант.

Любопытным было собравшееся за нижним столом общество. Там находились почти все нелюди — и клыкастый великан, и человекоящеры, и веселый человечек с четырьмя глазами. А вот мужик с головой кабана сел за один стол с Кирраном. На вопрос Дэвида: «А кто вот этот, свиноголовый?» Рэдрик мимоходом бросил:

— Повелитель Кабанов.

Дэвид так и не понял — шутка это или нет.

Молчаливые человекоящеры оказались телохранителями и наставниками фехтования одного из Лордов, клыкастый великан — представителем целого поселения таких же, как он, клыкастых великанов, которым что-то там нужно было от графа Киррана. А вот что касается сидевшего по левую руку от Дэвида заросшего волосами карлика, то он был всего-навсего лишь домовым, материализованным кен Эселем во время лабораторного опыта полувековой давности.

Оруженосцы веселились вовсю. Молодые люди сыпали остротами, девушки смеялись, вино лилось рекой, блюда уничтожались одно за другим. Слуги уже устали делать перемены. Чуть спокойнее было на возвышении, но никакого четкого регламента не было и там — кто-то уходил, кто-то приходил, Лорды, которым надоедало сидеть за столом, снова занимали диванчики и кресла или выходили на балкон подышать свежим воздухом. Кое-как общество организовывалось, когда объявлялся очередной танец, и сразу после него, когда многие возвращались к столу — промочить горло бокалом вина.

Хотя в начале вечеринки все вели себя более-менее прилично, обильные возлияния скоро дали о себе знать. Жареная индейка, которую только что принесли слуги, вдруг залаяла, грузно поднялась на ноги и попыталась взлететь. Взлететь у нее не получилось, потому как у шутника, который управлял индейкой, неожиданно подломились все четыре ножки стула. Рэдрик, девушка напротив и еще два молодых ученика переглянулись и дружно захохотали. Разгневанный телекинетик поднялся с пола, грозя всем четверым всевозможными карами и лютой местью.

Было еще несколько подобных шуток. Дэвид смеялся вместе со всеми, но параллельно он раздумывал, как ему следует повести себя, если одна из таких подколок будет направлена против него. Ответить должным образом он еще не мог, заводить с кем бы то ни было серьезную ссору не хотел, но еще меньше хотел становиться объектом шуток какого-нибудь колдуна-недоучки. К счастью, решать эту дилемму ему приходилось только мысленно, поскольку в реальности, кажется, никто и не собирался веселиться за счет новичка.

Все было замечательно и даже более чем, потому как Дэвид вскоре познакомился с самой очаровательной девушкой, которую он когда-либо видел. Блондинка, зеленое платье с разрезом от бедра, идеальная фигура, аристократический овал лица, огромные зеленые глаза, милая и доброжелательная улыбка… Девушка сама заговорила с ним — подошла сзади и положила руку на плечо.

— Привет, — сказала она. — Я тебя раньше здесь не видела. Как тебя зовут?

— Это… — попытался вмешаться Рэдрик.

Блондинка обратила на него взгляд своих изумрудных глаз.

— Он ведь сам за себя может ответить, — с очаровательной улыбкой произнесла она. И снова повернулась к Дэвиду:

— Не так ли?

Брендом кивнул. «Опекунство» Рэдрика уже становилось назойливым.

— Конечно. Я Дэвид Брендом.

Блондинка снова улыбнулась и как будто бы невзначай погладила рукав его рубашки.

— Я — Кремен. Не хочешь потанцевать со мной?

— С удовольствием.

Когда они уходили, Дэвид заметил, что Рэдрик всерьез чем-то обеспокоен. Может, он сам ухаживал за этой девицей? Да, наверняка. Только вот она выбрала не Рэдрика. Да, совсем не Рэдрика. Дэвид довольно улыбнулся. Он обнял девушку и закружился с ней в танце.

Похоже, Рэдрику предстоит смириться с неожиданным ударом судьбы.

* * *

…В тот вечер, конечно, между ними ничего не было. Осторожная разведка, проведенная кен Апреем, подтвердила слова Киррана о разборчивости Алианы. При необходимости он умел становиться обаятельным, но одного обаяния тут было мало. Впрочем, Лэйкил и не рассчитывал, что победа, как спелый плод, сама упадет к нему в руки.

Стратегию поведения он выработал довольно быстро. Разборчивость и добропорядочность одновременно были ее уязвимым местом, поскольку, будучи существом нравственно чистым и во многих отношениях невинным, Алиана не была склонна подозревать в двойной игре людей, окружавших ее. Она не была глупа, обмануть ее, воспользовавшись ее доверием, мог далеко не каждый мерзавец или проходимец. Но мерзавец изобретательный, вроде Лэйкила, мог вполне. Она умела чувствовать людей, и дело тут было не в колдовстве, нет. Всего лишь некоторое количество опыта, знание физиогномистики и развитый интеллект. И поэтому, беседуя с ней, Лэйкил постоянно твердил себе: «Она хороший человек. Я ей доверяю. Я хорошо к ней отношусь». И искренне пытался в это поверить.

Его усилия не пропали даром. Если ты хочешь, чтобы тебе доверяли, — откройся сам. Доверие, если знать, как его использовать, может быть мощным оружием.

Они о многом успели поговорить в тот вечер. Иногда в их диалог включался кто-нибудь еще, и тогда Лэйкил с легкостью переходил на тон более светский, рассказывал что-нибудь смешное или занимательное. Он умел становиться изящным кавалером, хотя и не слишком любил эту роль. Он о чем-то поспорил с Повелителем Облаков и выиграл спор.

Все, что он позволил себе во время их первой встречи, — обнять Алиану за талию во время танца. Несколько раз он ловил на себе насмешливый взгляд Киррана, но не обращал на него никакого внимания. Посмотрим, думал он, будет ли Кирран так же веселиться, когда ему придется признать свое поражение.

Они обсудили много тем — и серьезных, и не очень. Алиана заговорила о морозной пряже, Лэйкил ответил, что знаком с этим искусством. Алиана была удивлена.

— Я полагала, этим занимаются только те, кто, так или иначе, связан с ледяной стихией…

— Отнюдь, миледи. Правда, я давно не практиковался в искусстве, но у меня в замке сохранилось несколько работ. Хотя они вряд ли смогут заинтересовать настоящую ледяную колдунью… Я не слишком хорошо рисую в трех измерениях.

— В трех измерениях?.. — Она негромко кашлянула, приложив ладонь к губам. — Вообще-то я рисую только в двух…

Лэйкил кивнул. Не просто кивнул, а с подчеркнутым уважением.

— Вы предпочитаете классику? Достойный выбор. Скажите, вы работаете дома или и в этом вопросе придерживаетесь традиций — раскрашиваете окна онемевшим горожанам?

— Нет-нет… — Она покачала головой. Видимо, ей, как и многим другим ледяным магам, становилось неприятно, когда теплая погода или глупые люди разрушали результаты ее трудов. — Я предпочитаю работать в одиночестве и рисую не на окнах, а на зеркалах. Их много в моем замке.

— Было бы любопытно взглянуть на них.

— Вообще-то я их никому не показываю…

— Жаль… — Лэйкил чуть склонил голову.

— …но для вас сделаю исключение. А вы… вы покажете мне, как плести морозную пряжу в трех измерениях?

И она пригласила его на следующий вечер в гости. Лэйкил позволил себе мысленно улыбнуться.

— Думаю, для нас обоих было бы небесполезно обменяться опытом… — Мимоходом он взглянул в зал. — О черт!.. Извините, Алиана. Я вернусь через минуту.

* * *

…Во время танца Кремен прижималась к нему и шептала разные вещи, которые мужчине приятно слышать в любом возрасте, даже если он слишком стар, чтобы попытаться осуществить их.

Дэвид чувствовал себя просто превосходно. Теперь он знал, что сможет сделать с этим миром все, что захочет. Он ощущал себя каким-то… особенным, не таким как все. Впрочем, он и был особенным — хотя бы потому, что пришел из другого мира. Кажется, эта девушка — Леди, но из всех здесь присутствующих она выбрала именно его, Дэвида Брендома. И пусть сегодня он сидит за нижним столом, ничего, завтра этот граф Кирран будет считать за честь видеть его в своем доме. Дайте только время…

Танец закончился. Договариваясь о времени встречи — Кремен приглашала его к себе — они вернулись к столу. И тут…

…чья-то жесткая рука оторвала Кремен от Дэвида и поволокла в сторону. Он рванулся следом…

Взгляд Лэйкила пригвоздил его к месту.

Как удар под дых. Весь его боевой запал неожиданно улетучился. Глаза Лэйкила не метали молнии, не выражали гнева или ярости. Это был совершенно пустой, лишенный каких бы то ни было эмоций, холодный взгляд. Дэвид уже однажды видел это выражение — во время их первой встречи, когда Лэйкил стоял над ним и раздумывал, убить его или оставить в живых? Или, точнее, — не раздумывал…

— Сядь на место, — сказал граф своему оруженосцу. И тогда Дэвид…

И тогда Дэвид пошел к столу и сел. Молча. Лэйкил обернулся к блондинке, локоть которой по-прежнему крепко сжимал. Брезгливо разжал руку.

— Кремен, — негромко сказал он, и тон его не предвещал ничего хорошего, — мне кажется, ты хочешь со мной поссориться.

Блондинка удивленно распахнула свои изумрудные глазки.

— Лэйкил? Да что с тобой?..

— Кремен, убери эту смазливую рожу. Сейчас же. Или, может быть, ты надеешься захомутать меня?

Плоть потекла, как расплавленное масло. Длинные белокурые волосы исчезли, изменился покрой одежды.

— Лэйкил, — недоуменно пожало плечами бесполое существо, стоявшее перед графом, — я вовсе не хочу с тобой ссориться.

— А мне кажется, хочешь. Ты что, не видел, что этот человек пришел со мной?

Кремен покачал головой.

— Видел, но… Такой наивный, милый мальчик. Я думал, ты привел его, чтобы мы могли как следует поразвлечься. Помнишь, как на юбилей Киррана ты приволок брызжущего слюной генерала?.. Мы здорово посмеялись тогда, а потом ты мне его подарил. Я думал, ты и на этот раз…

— Генерал — это генерал. Это и был подарок — тебе, Киррану, кому угодно, кто захотел бы получить его. А вот это, — он кивнул в сторону землянина, — мой оруженосец и ученик. Улавливаешь разницу?

— Ну не будь таким злым, — заныл Кремен. — Я ведь не нарочно, а ты меня так расстраиваешь. Разве я нарочно? Ну, в самом деле, разве я нарочно?.. Да не нужен он мне!..

— Рад это слышать. В следующий раз, когда я кого-нибудьприведу, будь любезен, спроси у меня сначала, что это: гость или подарок.

Кремен замахал руками.

— Хорошо, хорошо. Только не говори со мной таким тоном. Я совсем не хочу с тобой ссориться. Ты ведь сам знаешь: я за любовь.

* * *

…Когда блондинка превратилась в лысое существо неопределенного пола, Дэвид почувствовал себя так, как будто его треснули по голове. И не пыльным мешком, а хар-р-рошей кувалдой.

— Что… это?

— Лорд Кремен, барон кен Гэплиш, — ответил Рэдрик. — Ты что, не слышал о нем раньше?.. Ах, да, ты же из другого мира…

— Он что — мужик?

Рэдрик пожал плечами.

— В зависимости от обстоятельств. Мы говорим «Лорд» и «барон», хотя с тем же правом можно было бы сказать «Леди» и «баронесса». Но надо же как-то обозначать его… ее.

— Что за… — Дэвид с трудом удержался, чтобы не сплюнуть. Поцелуй, который в конце танца подарила ему блондинка, теперь жег губы. — Тьфу! Ну повезло, — на педика нарвался!

— Строго говоря, Кремен вовсе не голубой, — возразил оруженосец Киррана, — если бы он захотел переспать с тобой, вряд ли бы ты нашел в нем что-нибудь, что отличало бы его от женщины. К тому же ему двести с лишним лет, и никому уже в точности не известно, какого пола он был при рождении. Может быть, это женщина, которая время от времени принимает мужской облик. Я не знаю. Я знаю только одно. Пока что еще никто из тех, кого он приглашал к себе в замок «погостить», не вернулся обратно.

— Что он с ними там делает? — хрипло спросил Дэвид.

Рэдрик пожал плечами.

— Не знаю. Может быть, производит какие-то опыты. Может быть, превращает во что-нибудь. Слухи разные ходят. Некоторые говорят, что барон людоед, но я думаю, что это выдумки… Эй, эй, Марилена! Хватит кипятить вино в моем бокале!.. Я тебе сейчас крысу под юбку засуну…

* * *

Веселье продолжалось до позднего вечера, потом гости постепенно стали расходиться по домам. Лэйкил попрощался с хозяином, поклонился Алиане и сделал знак Дэвиду: пора.

Они вышли на балкон. Прохладный ветер заставил Дэвида поежиться.

«У них что, не принято телепортироваться прямо из обеденного зала? — недовольно подумал он. — А что?.. Вполне может быть. Вроде как у нас принято выходить через дверь, а не через окно, даже если ты живешь на первом этаже…»

На соседней башне захлопали тяжелые крылья. Дракон зевнул, выдохнув сноп рыжего пламени. Леди Элия, свесившись с седла, нетерпеливо хлестнула его тросточкой по шее.

Лэйкил произнес заклинание возвращения. Свет объял их и через несколько мгновений выбросил у Главного Сплетения Тинуэта. Похоже, сейчас у кен Апрея не было желания любоваться красотами волшебной дороги.

— Спокойной ночи, Дэвид. — И граф направился в сторону своих апартаментов.

— Подожди.

Лэйкил обернулся.

— Ты хочешь поговорить о Кремене? Давай в другой раз. Да и говорить тут не о чем… Это наша жизнь, Дэвид. Просто жизнь.

— То есть у вас считается нормальным вот так запросто…

— Нет, — отрезал Лэйкил. Глаза его холодно блеснули. — У нас считается ненормальным покушаться на чужую собственность, когда мы собираемся вместе, чтобы поболтать и повеселиться. Именно поэтому я чуть не прибил Кремена. И не надо делать такое обиженное лицо. Тебя коробит слово «собственность», но пока ты остаешься моим учеником, в определенном смысле — пусть даже только номинально, ты будешь моей собственностью так же, как моя земля или этот замок. В противном случае, в следующий раз у меня не будет права защитить тебя. Мы это уже обсуждали перед тем, как отправиться к Киррану.

— Да-да. — Дэвид кивнул. — Я хотел поговорить как раз об этом… об этой беседе, а не о Кремене. Помнишь, ты говорил, что волшебство — это искусство, а не наука?..

— Я говорил о том, что его можно воспринимать и так, и так, но для тебя будет лучше, если ты научишься смотреть на магию как на творческую деятельность, а не просто как на набор удобств. По крайней мере, все нормальные волшебники воспринимают волшебство таким образом. Кстати, магию часто так и называют — Искусством. С большой буквы.

— Да. Я понимаю. — Он снова кивнул. — Теперь понимаю.

— Да неужели? — хмыкнул Лэйкил.

Дэвид не стал обращать внимания на его тон.

— Когда мы были у Киррана, — стал рассказывать он, — Рэдрик хотел запустить крысу под юбку одной девице… ну, понимаешь, она вскипятила вино у него в бокале… неважно. Так вот, я видел, как он создает эту крысу. Он делал это не на столе, естественно. Не на глазах у всех, а тайком… на стыке наших с ним стульев. Это заняло у него секунд тридцать. Потом он еще столько же времени потратил, чтобы прорисовать детали — навести блеск в глазах, сделать шерстку пожестче, то-се… Понимаешь, — Дэвид поднял перед собой руки и заговорил чуть более взволнованно, — он ведь с самого начала знал, что Марилена тут же ее прихлопнет. Прихлопнет сразу, как только почувствует, что что-то прыгает по ее ноге и норовит забраться… ну, в общем, понятно куда. Скорее всего, она даже не увидит эту крысу. Так и случилось. И все равно Рэдрик очень тщательно создавал ее. Даже сделал несколько седых волосков. Ему просто нравилось возиться со всем этим.

Лэйкил хотел что-то сказать, но Дэвид выставил перед собой ладони.

— Пожалуйста, дай мне закончить. Я спросил у него: она что, живая? Нет, говорит, это иллюзия, фантом. Хочешь потрогать? Какая же, спрашиваю, это иллюзия, если ее можно потрогать? А он говорит: осязательная. А также зрительная, обонятельная и слуховая. И выпустил крысу Марилене под юбку…

Дэвид на мгновение замолчал, а потом заговорил снова.

— Понимаешь, я ведь видел, как он ее творил… В самом конце она стала такой, что и не отличишь от настоящей. Даже потрогать можно. Но вначале… Он как будто бы рисовал. Без кисти и карандаша, прямо в воздухе. Я ведь уже говорил тебе, что был на Земле художником. Я работал, я делал то, что мне закажут и так, как закажут, я получал за это деньги, иначе не прожить… Но… — Он запнулся. — Когда я смотрел на Рэдрика, я вдруг кое-что вспомнил. На лице у него было написано такое вдохновение от собственной работы… Я… Когда я только начинал рисовать, я делал это не ради чего-то. Я делал это для себя. Мне это нравилось. Это уже потом все превратилось в набор приемов, которые веселили публику. Но в самом начале, садясь за стол, я забывал обо всем на свете. Мне становилось на все наплевать. Может быть, то, что я тогда делал, не было настолько же качественно и профессионально, как потом, когда я набрался опыта, но… но это было мое. Мне это нравилось… Ты это имел в виду?

Лэйкил улыбнулся. Легонько хлопнул ученика по плечу.

— Ты понял, — сказал он.

* * *

…Если его «учитель» и признал, что он кое-что понял, ничего от этого в жизни Дэвида не изменилось. Лэйкил целыми днями пропадал неизвестно где. Даже к ужину он теперь появлялся далеко не всегда. Похоже, его кормили в каком-то другом месте. С утра пораньше он обычно собирался в Академию — покопаться в архивах вместе с мастером Олито. Но где он бывал днем и вечером? Этого Дэвид не знал…

* * *

— …Надо уметь проигрывать красиво, — заявил Кирран кен Эсель, усаживаясь в кресло напротив Лэйкила. — Нет желания отдать мне мой выигрыш и мирно забыть об этой истории?

Разговор происходил через три дня после заключения пари, в библиотеке замка Киррана. Замок, обычно переполненный гостями, казался без них пустынным и тихим.

— А у тебя? Я-то уверен, что выиграю спор.

— О! — Кирран приподнял бровь. — Есть успехи?

— В некотором роде. Но я не собираюсь обсуждать эту тему.

— Мой мальчик, — Кирран откинулся на спинку кресла и вытянул ноги. — Я навел кое-какие справки и могу открыть тебе один секрет: у нее есть любовник.

— Я знаю. Она упомянула об этом еще в первый вечер.

— Вот видишь, она явно хотела дать знать, что тебе ничего не светит. Да, и, по словам Карениона, выходит, что они вместе уже пять лет и расставаться не собираются.

Лэйкил зевнул.

— Это все, что тебе рассказал Туманчик?

— А что такое?

— А рассказал ли он тебе, что ее любовник — демон?.. Нет? Вижу по твоему лицу, что не рассказал.

Кирран едва не поперхнулся вином.

— Демон? Ты не шутишь?!. Ну и ну! Кто бы только мог заподозрить в ней склонность к зоофилии?..

— К демонофилии.

— Какая разница… — отмахнулся Кирран и еще раз недоверчиво покачал головой. — А ведь такая милая девушка…

— Не будь слишком консервативным. Кроме того, этот… Рувиэль, кажется, его зовут… он не из низших.

— Вольный Демон?

— Самое меньшее. А, скорее всего — принадлежит к правящей касте подземного мира.

— Ого! — Кирран поскреб подбородок. — Но все равно странно: что может быть общего у Демон-Лорда и ледяной колдуньи?

— Учи диалектику, мой друг. Борьба и единство противоположностей.

— Если ты такой умный, почему не хочешь сдаваться? — Кирран хитро прищурился. — Если противоположности едины, не понимаю, какие у тебя могут быть шансы.

— Ты забываешь про борьбу.

Кирран улыбнулся.

— Они в ссоре?

Лэйкил неопределенно повел плечами.

— Ты хоть видел этого Демон-Лорда? — продолжал любопытствовать хозяин замка. — На что он похож?

— Не видел, не знаю. Она не слишком много о нем говорила, но, как мне кажется, в последнее время они почти не встречаются.

— Да, Лэйкил, признаю, умеешь же ты залезать людям в душу!

— Ошибаешься, Кирран. С моей стороны было бы тактической ошибкой поднимать эту тему на вечеринке. Алиана сразу бы насторожилась. Нет, она сама заговорила об этом.

— Сама? — изумился Кирран. — Сама вот так вот запросто призналась, что спит с демоном? Но зачем? Не думал, что она принадлежит к тому типу людей, которые любят шокировать окружающих…

— Ты спрашиваешь, зачем? Это же очевидно. Она тоже кое-что знает о том, как надо залезать в душу. Уверен, Алиана сказала это только затем, чтобы посмотреть, как я отреагирую.

Хозяин замка кивнул.

— Проверяла на вшивость? Хотела узнать, расист ты или нет?

— Ну да.

— И ты притворился белой овечкой?

— Так ведь я и в самом деле не расист.

Кирран только покачал головой.

— Куда только катится мир…

— И не говори, — подхватил Лэйкил. — Кстати, ты вроде бы обещал моей сестре какого-то слона. Она просила напомнить при случае.

Кен Эсель вздохнул.

— Все-таки не забыла… Признаться, я хотел приберечь слона для ее Дня Рождения.

— Ммм… Я что-нибудь придумаю. Скажу, что забыл спросить.

— Ага, и Лайла вызовет меня через зеркало… Ладно, на День Рождения будет что-нибудь другое. Подожди минутку. — Кирран встал и вышел из библиотеки.

Ждать пришлось дольше, чем минутку. Очевидно, Кирран не сразу вспомнил, в какой части замка оставил животное.

Лэйкил заскучал. Он даже стал просматривать корешки книг в надежде отыскать какую-нибудь вещицу, отвлекшую бы его на время. Наконец появился кен Эсель. В руке он нес средних размеров клетку, такие обычно делают для певчих птиц. Правда, в данной клетке сидел шестиногий розовый слон.

Ростом всего сантиметров двадцать в холке, слон оказался настолько толстым, что смахивал на набитую ватой игрушку. Тем не менее, он был вполне живой и настоящий.

Когда Кирран установил клетку на столе, слон посмотрел на них с Лэйкилом и вопросительно загудел. Негромко.

Лэйкил секунд пятнадцать разглядывал его через решетку. Слон — тоже через решетку — разглядывал волшебника.

— И где ты только нашел такого уродца? — спросил кен Апрей. И вздрогнул, потому что слон неожиданно издал несколько резких возмущенных звуков — нечто среднее между дудением и громким испусканием газов.

— Учти, он почти все понимает, — предупредил Кирран. — А что до того, где я его взял… места надо знать, мой мальчик.

— Очень смешно.

— На самом деле, — признался Кирран, — мне подарил его твой дядя, когда мне было года на четыре меньше, чем сейчас твоей Лайле. Так что я, можно сказать, возвращаю его в лоно семьи.

— Дядя… Теперь понимаю… — протянул Лэйкил. — Да, у дядюшки всегда было любимым занятием сотворение чего-нибудь совершенно сумасшедшего.

Услыхав такое оскорбительное заявление, слон надулся, покраснел, яростно наморщил хобот и издал уже совершенно неприличный звук.

— Эй, не зли его! — встревожено сказал Кирран.

— Не буду. Но если тебе подарил его мой дядя, то почему же ты возвращаешь его?

— Ему тут скучно. Я давно вырос. Каи — тоже. В последнее время мой двоюродный брат предпочитает изучать высшую математику, а не играть с ним. У вас Пончику будет куда веселее. Да и Лайла теперь найдет, чем заняться.

— Пончику? — переспросил Лэйкил, продолжая рассматривать слона. — Подходящее имя… А что он ест?

— Все. Естественно, кроме мяса. В принципе, если ты забудешь его покормить, ничего страшного не случится. Это же волшебное создание. Ковер не пачкает и может год ничего не жрать.

— Да, ничего не скажешь — видна, видна рука дяди… Кстати, зачем ты держишь его в клетке?

Кирран усмехнулся.

— А ты попробуй, выпусти его у себя в Тинуэте. Забредет куда-нибудь, а потом будет у тебя полночи под кроватью пердеть и посвистывать. Как тебе это понравится?

— Думаю, не слишком… Ладно, мне пора. Зайду как-нибудь на днях.

— Рубины не забудь.

— Принесу… чтобы показать, чего ты лишился. Не потеряй мой алмаз.

* * *

…Они виделись почти каждый день. У Алианы было немного друзей. Она жила довольно уединенно и с себе подобными почти не общалась. Как выяснил Лэйкил, светский визит к Киррану был ее первым опытом такого рода. Последние несколько лет она почти безвылазно провела в Академии. Хотя и Лэйкил нередко там появлялся, он не удивился тому, что прежде они не встречались. Академия, по сути, была целым городом, где обучались Искусству тысячи молодых волшебников. Крупнейшая школа волшебства для смертных, в среде Лордов Академия вызывала, как правило, лишь снисходительную улыбку. Правда, и Лорды, которые не страдали снобизмом, могли отыскать там что-нибудь для себя полезное. Обширная библиотека Академии по праву считалась лучшей в Нимриане.

Лэйкил и Алиана от души повеселились, обсуждая знакомых преподавателей. О том, кто такой Лэйкил, в Академии знал только его друг, мастер Олито. О титуле Алианы не ведал никто, хотя она, в общей сложности, посещала Академию уже около пяти лет. Знаменитые преподаватели, гордившиеся тем, что обучают людей «настоящей магии», ведать не ведали, что, по крайней мере, двое их учеников знают Искусство не хуже их самих.

Алиану восхитили работы из морозной пряжи, которые продемонстрировал Лэйкил. На фоне традиционной техники, которую использовала Алиана, работы молодого графа попахивали махровым авангардизмом. Сам кен Апрей, впрочем, ценил свои произведения не слишком высоко. Прежде всего, он был мастером меча и боевым чародеем. А все остальное — так, дело десятое. Способ отогнать скуку.

За эту неделю они успели сравнительно неплохо узнать друг друга. Они провели пару приятных вечеров в замке Алианы, любуясь заснеженными острыми пиками, окружавшими ее обиталище. Лэйкил не торопился. Поспешив, он только бы оттолкнул ее. Конечно, все женщины одинаковы… но к каждой из них нужен особый подход.

Замок Алианы располагался очень высоко. Воздух здесь был разрежен, а звезды видны даже днем. Один раз Алиана устроила ужасающую метель, и Лэйкил, стоя рядом с ней на вершине главной башни, видел ледяных духов и демонов, торжествующих, летящих друг за другом в снежном хороводе. Зрелище было величественное.

Может быть, вначале это и было игрой — пари, заключенное от нечего делать. Потом… Нет, он не влюбился в нее, пока еще нет. Но он знал, что мог бы влюбиться… Со временем. Она не была пустышкой.

Тем не менее, эта возможность на данный момент была лишь возможностью, а неделя между тем подходила к концу.

Последний вечер был особенно хорош. Они сидели у камина, попивали белое вино и говорили о том, что было им дорого. Алиана от природы была хорошим слушателем. Лэйкил умел становиться им, когда хотел.

Из комнаты они вышли на широкий балкон. Снаружи было холодно, но оболочка микроклимата поддерживала одинаковую температуру не только во всех помещениях замка, но и за их пределами — на балконах, открытых площадках и во дворе. Тем не менее, снег, проникавший внутрь оболочки, не таял — ибо так желала хозяйка замка.

Несколько минут они стояли молча. С балкона открывался чертовски красивый вид. Здесь, высоко в северных горах Нимриана, небо, когда подступал вечер, приобретало фиолетовый оттенок. В долинах оно становилось золотисто-жемчужным.

Он взял ее за руку.

— Алиана.

…Она не уклонилась от поцелуя. Лэйкил обнял ее. Он чувствовал тепло ее кожи, запах ее волос, ее томление, ее желание…

— Подожди. — Она нашла в себе силы отстраниться, хотя он видел, что это далось ей с определенным трудом. — Не надо…

— Я тебе не нравлюсь? — спросил он, не отпуская ее взгляда.

— Не в этом дело… У меня есть… возлюбленный. Я ведь говорила тебе.

Лэйкил покачал головой.

— Любовник, а не возлюбленный. Ты не любишь Рувиэля.

Она не сказала, что он не прав. Вместо этого она попыталась увильнуть от прямого ответа.

— Почему ты так думаешь?

— Разве я ошибаюсь? — Это был риторический вопрос. Из ее отрывочных рассказов о Рувиэле Лэйкил уже составил общее представление о причинах их размолвки.

Обычаи, касающиеся взаимоотношений полов, у людей и демонов были слишком различны, чтобы одна только любовь могла сразу решить все противоречия. Несмотря на то, что и Алиана и Рувиэль были образованными и интеллектуальными созданиями — каждый по меркам своего общества, даже пять лет совместной жизни мало что смогли изменить.

Как-то раз Алиана, страдавшая от недостатка внимания, намекнула Рувиэлю, что хотела бы, чтобы иногда он дарил ей цветы. Убедившись в течение следующего года, что Рувиэль намека не понял, она изложила свою просьбу прямым текстом, добавив, что ей, как женщине, очень нравятся такие знаки внимания. Рувиэль серьезно задумался над ее словами, он ведь хотел, чтобы она была счастлива. Наконец он спросил: «С какой периодичностью я должен буду это делать?»

Больше Алиана ни о чем его не просила.

Другой случай. Давно живя среди людей и вполне освоившись с их обычаями, Рувиэль, обычно казавшийся окружающим спокойным и уравновешенным человеком, срывался с цепи, если рядом была Алиана. Несколько раз он был близок к тому, чтобы покалечить незнакомых людей, проходивших мимо по улице и не так посмотревших на них. Алиану пугала его жестокость. Кончилось все это тем, что она наотрез отказалась появляться с Рувиэлем в каком бы то ни было общественном месте.

Очевидно, она не знала, что во время ухаживания среди обитателей Преисподней принято демонстрировать свою силу и кровожадность.

…Итак, Лэйкил задал риторический вопрос.

Алиана опустила глаза.

— Не знаю, — тихо сказала она.

— В самом деле?

Она не ответила.

— Я ведь нравлюсь тебе. Я это вижу, — негромко сказал Лэйкил. — И ты мне тоже нра…

Он замолчал не потому, что это была ложь. Это была правда. На спор с Кирраном в данный момент ему было уже глубоко наплевать. Он замолчал, потому что в пяти шагах справа воздух вдруг засиял алым светом. Едва уловимый запах серы и дыма… Почти детский испуг на лице Алианы…

Поворачиваясь к пляшущему кровавому свету, Лэйкил уже знал, кого он сейчас увидит.

Любовник Алианы выбрал самый подходящий момент, чтобы появиться на сцене. Целую неделю он гулял неизвестно где, а вот именно сегодня, именно в эту минуту решил навестить свою снежную подружку.

В человеческом облике это был молодой темноволосый парень, одетый по местной моде и, естественно, при мече. Красавчик! Слегка вьющиеся волосы, орлиный нос, узкое лицо, тонкие хищные губы. В правой руке он держал букет роз. Руку он вытянул, а бутоны роз повернул от себя. Видимо, запах цветов раздражал его демонскую натуру.

— Любимая, я… — Он осекся, заметив Лэйкила. И мигом забыл о беспокоящих его розах.

Сияние за спиной Рувиэля окончательно угасло. Алиана попыталась незаметно вытащить свою руку из руки графа.

Лэйкил мысленно послал на головы Забытых Богов все известные ему проклятия, где бы они, Забытые Боги, сейчас ни пребывали.

— А это кто еще такой?!

Сей вопрос, Рувиэль задал уже совершенно другим тоном.

— Это… эээ… — Алиана попыталась остановить растерянный лепет и говорить по возможности спокойно. Получалось не очень. — Это… граф Лэйкил кен Апрей…

По правилам этикета следовало если не протянуть руку, то хотя бы коротко кивнуть. Лэйкил не сделал ни того, ни другого.

Все карты были сданы. Оставалось только сыграть свою партию до конца. Хорошо сыграть. Ведь это был последний, седьмой вечер.

Было немного обидно проигрывать Киррану, тем более что — по сути, а не формально — их спор выиграл именно он, кен Апрей.

…Насмешливый взгляд Лэйкила понравился Рувиэлю примерно так же, как Лэйкилу тон, которым Рувиэль осведомился насчет его личности. В горле демона что-то заклокотало. Цветы он бросил на столик. Букет рассыпался, половина цветов свалилась на пол.

— Как-как зовут этого клоуна? — переспросил Рувиэль, делая вид, что плохо слышит. Взгляда он не отвел.

— Придержите язык, любезный. Иначе я вам его отрежу.

Рувиэль широко улыбнулся.

— Я думаю, — с нажимом сказал он, — я думаю, нам следует обсудить этот вопрос… более подробно.

— Когда и где?

— Перестаньте! — Алиана вклинилась между ними. — Ведете себя, как два юнца!.. Я не хочу, чтобы вы ссорились. Вы оба много значите для меня…

— Что там для тебя значит эта мартышка?!! — взревел окончательно взбешенный Рувиэль.

— Руви, граф Лэйкил — всего лишь мой друг…

— Друг? Если это так, то почему бы ему не убраться отсюда… да поживее!!!

— Леди Алиана, — проникновенно сказал Лэйкил, более не обращая на демона никакого внимания, — этот хам ведет себя по отношению к вам оскорбительно. Позвольте, я преподам ему урок вежливости.

Рувиэль зарычал, показав зубы. Видимо, трансформация уже началась, потому что его зубы оказались чересчур длинными и острыми для человека.

— Лорд Лэйкил, — Алиана стиснула руки и на секунду закрыла глаза. — Я прошу… Я прошу вас удалиться. Пожалуйста… Я не хочу этой ссоры.

Лэйкил коротко поклонился.

— Ваше желание — закон для меня, миледи.

Коротко попрощавшись, он соткал заклятие пути. Когда он уже заканчивал заклинание, их с Рувиэлем взгляды скрестились в последний раз.

Лэйкил вступил на волшебную дорогу.

Он не использовал уже разработанное заклинание для быстрого возвращения в Тинуэт, поскольку вовсе не собирался туда возвращаться.

Он оказался в миле от замка ледяной колдуньи, по колено в снегу. Лэйкил забрался немного повыше, вытряхнул снег из сапог и стал ждать. Выступ скалы делал его невидимым для глаз тех, кто мог сейчас находиться на балконе замка.

Ждать пришлось недолго. Через две или три минуты в том же месте, где он появился, образовалось алое свечение, более всего походящее на сноп бушующего полупрозрачного огня.

Собравшись в фигуру черноволосого молодого человека, свечение угасло за его спиной.

Оглянувшись кругом и отыскав взглядом Лэйкила, Рувиэль удовлетворенно кивнул.

— Я вырежу твои потроха и выпью твой мозг, — пообещал он.

Лэйкил молча вытянул из ножен клинок. Демон предупреждающе поднял руку. Своего меча он не коснулся.

— Не здесь. Окрестные земли нашпигованы ее следящими заклинаниями.

Лэйкил пожал плечами.

— Ну, так давай поскорее уберемся отсюда.

— Я знаю одно подходящее место.

Алое сияние, повинуясь жестам его рук, появилось снова. Лэйкил ощутил разматывающийся клубок волшебного пути.

— Что это за место?

Рувиэль улыбнулся во весь рот. Теперь превращение шло быстрее — его кожа темнела и прилегала к костям, а клыки уже не помещались во рту.

— Ты боишься?

Лэйкил усмехнулся в лицо сопернику и шагнул в открывающийся путь вместе с ним, Может быть, он совершал большую ошибку, но так или иначе дорогу должен был выбирать один из них, а допустить, чтобы какой-то демон оказался храбрее наследного графа Апрея, он не мог. Впрочем, даже если это ловушка, тому, кто заманил Лэйкила в нее, не поздоровится. У него найдется несколько сюрпризов.

Когда они вышли на другом конце туннеля, первое, что почувствовал Лэйкил — густую вонь горящей серы. Воздух был тяжел и душен, пропитан дымом и страхом.

Они находились под землей, в большой пещере с несколькими кривыми проходами. Все проходы были темными, кроме одного, откуда исходил мрачный багровый свет. Сверхчувственное восприятие Лэйкила подсказало ему, что находятся они уже не в Нимриане. А, учитывая личность его «проводника», становилось вполне очевидным, где именно.

— Это что, Преисподняя'? — поинтересовался Лэйкил.

Рувиэль кивнул. Одежда на нем испарялась, фигура увеличивалась в росте, руки удлинялись, из спины вырастали то ли длинные когти, то ли крылья…

— Самый верх. Что, человечек, отказывает магия?

Лэйкил чуть усмехнулся. Он где-то читал о том, что в Преисподней некоторые заклинания могут перестать работать. Как и любое другое из шести существующих Царств, Преисподняя источала свое собственное волшебство, достаточно сильное, чтобы заглушить любую постороннюю магию. Но здесь, в верхних слоях Ада, это влияние было пока еще слишком слабым, чтобы всерьез повлиять на исход поединка.

Лэйкил вытянул перед собой меч и изгнал из разума все посторонние мысли. Пламя волшебства наполнило его сущность. Сила потекла через руки в клинок. Помещавшийся в конце рукояти Истинный Рубин ярко вспыхнул. К моменту, когда сияние вокруг драгоценного камня стало прозрачно-белым, закончил свою трансформацию и демон.

В своем подлинном обличье Рувиэль был двух с половиной метров роста и казался скелетом, на который натянули кожу. Пальцы заканчивались длинными изогнутыми когтями, за спиной были крылья без перепонок. Длинные раскосые глаза с рубиновыми зрачками, клыки длиной в палец и огненное дыхание, вырывавшееся из глотки, завершали картину. Его меч был темно-багровым, а ближе к концу и вовсе превращался в извивающийся язык пламени.

Демон заревел, вскинул вверх клинок и левую руку. Волна непереносимого жара обрушилась на Лэйкила. Он выставил перед собой собственный клинок и сплел щит из Света и Смерти. Касаясь щита, жар исчезал. Комбинация Света, самой ненавидимой обитателями Ада стихии, и пустоты, поглощала всю энергию, которую выплескивал Рувиэль.

Удар!.. Оружие Рувиэля мгновенно удлинилось, стало похожим на багровую извивающуюся ленту и врезалось в щит Лэйкила. Короткая боль, осколки Света сияющими брызгами гаснут в темноте… Он успел заблокировать меч демона и ударил сам.

Они закружились в смертельном танце волшебства и стали. Быть только искусным магом или умелым воином означало потерпеть поражение. Только воин слишком уязвим, только волшебник слишком медлителен. Они оба были мастерами и в том и в другом, оставалось выяснить только, кто из них лучший. Их оружие, украшенное Истинными Драгоценностями, напитанное волшебством от рукояти до острия, само по себе могло поразить не хуже самого смертоносного заклинания. Клинки вспарывали призрачные доспехи, разрезали полотна охранных заклятий, сталкивались со звоном и шипением, как две змеи — светло-стальная и темно-багровая.

Рувиэль выдохнул пламя, Лэйкил едва успел выставить щит. Пламя скатилось вниз и распространилось по пещере с поразительной скоростью. Лэйкил, в число подвластных стихий которого входил и Огонь, уберегся от жара и усмирил его. В ответ он применил одно из самых своих любимых заклинаний, основанное на стихии, что отделяет живых от мертвых.

Но Рувиэль сумел защититься. Каким-то образом он отторгнул Дар Смерти.

Сражаясь, они переместились к выходу пещеры, туда, откуда изливался мрачный багровый свет, бывший здесь единственным источником освещения. Как оказалось, свечение исходило из пещеры поистине гигантских размеров, напоминавшей полый внутри муравейник. Это впечатление создавали десятки округлых ходов, располагавшихся на самых разных уровнях. Некоторые ходы были связаны между собой каменными мостами. Внизу плескалось озеро лавы.

Отступая, Рувиэль оказался на мосту. Все его щиты были проломлены, большая часть заранее подготовленных заклятий использована, а охранный амулет, поддерживавший дополнительное защитное поле вокруг своего владельца, на три четверти истощен. Лэйкил, нападая, не увлекался и не забывал об осторожности. Праздновать победу было еще слишком рано. Рувиэль огрызался и время от времени, используя преимущество в росте и силе, норовил скинуть своего противника с моста.

«…А умеет ли наша птичка летать?» — мимолетно подумал молодой граф. Применив усиливающее заклинание, он обрушил клинок на каменный мост. И сразу же, не дожидаясь последствий, сделал кульбит назад.

Рувиэль отпрыгнуть не успел. Когда средняя часть моста рухнула вниз, он полетел вниз вместе с ней. Стоя ближе к началу, где мост был толще, Лэйкил удовлетворенно наблюдал за стремительным падением демона.

К сожалению, в лаву он все-таки не упал. Рувиэль раскрыл свои лишенные перепонок шипы-крылья и сумел остановить падение. Как он держался в воздухе, один черт знает. В смысле — один Рувиэль. Магия. Не иначе. Лэйкил разочарованно прищелкнул языком. Демон с некоторым трудом взлетел повыше и забрался на один из мостов.

Граф кен Апрей опустил меч и вытянул перед собой левую руку.

— Крылья Ветра, — произнес он.

Тугие потоки воздуха свились за его спиной в некое подобие крыльев. Он шагнул с остатков моста и устремился вниз.

Рувиэль уже ждал его на другом мосту, выставив меч. Но Лэйкил не стал опускаться рядом. Вместо этого он разломал Воздушным Молотом и этот мост тоже. Теперь Рувиэль успел среагировать и вовремя раскрыл крылья, однако в силу того, что значительная часть Молота была сконцентрирована на нем же, поток ветра едва не расплющил его о стену пещеры. От падения в лаву он, к повторному разочарованию Лэйкила, и на сей раз сумел уберечься.

Лэйкил неторопливо поплыл к нему, по ходу вспоминая одну книгу, где повествовалось, как правильно производить расчленение демонов.

…В это время в одной из нижних пещер показалась настороженная мордочка импа. Существо сделало вперед пару шажков. Теперь можно было увидеть и тельце. Больше всего эта тварюшка была похожа на помесь небольшого человечка с крупной розовой ящерицей. За спиной размещались рудиментарные крылышки, а на голове — тупые рожки.

Голос у этой твари, однако, оказался куда громче, чем можно было предположить по ее хилому виду.

Уставившись на левитирующего Лэйкила, со своими мерцающими воздушными крыльями немного смахивающего на спустившегося в Преисподнюю ангела, имп, уперев руки в бока, во всю глотку заорал:

— Какого х «…» ты мосты рушишь, ангелок е «…»?! Ты их, что ли, б «…», строил?!! Ты их, б «…», по камушку собирал?!.

…Рувиэль, наконец, оклемался. Оторвавшись от стены, он с нечленораздельным ревом прыгнул к Лэйкилу.

— Ох ты ж е «…» твою мать… — вытаращив глазенки, очумело пробормотал имп, стоило Демон-Лорду появиться в его поле зрения. Заезжего ангела обложить — это было можно, а вот местное начальство — нет, это тебе уже не шуточки.

Сообразив, что в пещере происходит крутая разборка, имп испуганно пискнул и шмыгнул обратно в свое убежище.

…Они сцепились в воздухе. Высверки мечей, столкновение заклинаний, боль, сила против силы, мастерство против мастерства… Результатом их короткого боя стала отрубленная кисть Рувиэля, по красивой дуге полетевшая в лавовое озеро. Рувиэль взмыл вверх. Лэйкил — за ним. Он и сам был ранен, но давать передышки врагу было нельзя. Кто знает, что у этого демона приготовлено про запас?.. Следовало добить его как можно скорее, пока он не регенерировал кисть.

…Остатки первого моста. Здесь они схватились снова. Рувиэль яростно защищался. Лэйкил заметил, что черная кровь из обрубка уже не течет.

Кен Апрей применил последнее заклинание, состоявшее из комбинации Огня и Света, которое он хранил в своей памяти. Веретено слепящих молний швырнуло демона в глубь пещеры. Рувиэль попытался подняться, но на этот раз не сумел. Почти вся поверхность его тела была одним сплошным ожогом, с полдюжины костей переломано. Лэйкил шагнул к нему…

Порыв ледяного ветра ударил ему в спину. Защитное поле, которое продолжал генерировать его собственный амулет, застыло и с тихим звоном рассыпалось. Лэйкил не успел повернуться. Холод сковал его ноги, распространился по телу, достиг груди… Меч по-прежнему оставался в руке графа, но он не мог ни двинуть рукой, ни бросить заклятие. Лед покрыл коркой его губы.

В поле зрения Лэйкила показалась Алиана. Она бросилась к Рувиэлю, опустилась рядом с ним на колени.

— Руви!.. Что с тобой?! Все будет хорошо. Я исцелю… Я сейчас.

Видимо, Алиане казалось, что он умирает. По внешнему виду Рувиэля вполне можно было это предположить. Лэйкил, однако, был уверен, что до этого еще далеко. Все демоны наделены просто поразительной живучестью.

И Рувиэль подтвердил этот общеизвестный факт. Он оттолкнул Алиану, приподнялся на локтях и сел, прислонившись спиной к стене.

— Хватит скулить, — хрипло сказал он. — Пойди лучше позаботься о своем дружке.

Алиана встала с колеи.

— Так с тобой… все в порядке? — спросила она с недоверием. Голос у нее теперь был отнюдь не таким ласковым.

— Лучше не бывает… Какого дьявола ты влезла не в свое дело, женщина?

— Что… что ты сказал?!.

Рувиэль не ответил. Колдунья поставила руки на пояс и гневно процедила:

— Я тебе жизнь спасла, а ты спрашиваешь, зачем я влезла не в свое дело?!. Руви, ты же мне обещал, что не станешь его преследовать! И я, как последняя дура, чуть было тебе не поверила! Что, данное слово — данное МНЕ слово — для тебя ничего не значит?!!

— Я не мог пойти против чести. Я должен был его убить.

— Дурак! — Алиана беспомощно всплеснула руками.

— Уйди, женщина, — повторил Рувиэль. — Тебе здесь не место…

Он не договорил, потому как Алиана вкатила ему пощечину. Колдунья подула на руку, онемевшую от удара по жесткой физиономии, и повернулась к Лэйкилу.

— А вы… — с болью и разочарованием проговорила она. — Такой внимательный, такой благородный кавалер… «Ваша воля — закон для меня»… Тьфу!.. — Она покачала головой. — Мне очень жаль, Лорд Лэйкил. Я думала, вы человек слова. Вы разочаровали меня.

Алиана по очереди посмотрела на обоих своих «ухажеров».

— Теперь слушайте меня оба! Я сейчас уйду. И мне нет никакого дела, чем вы тут будете заниматься! Можете продолжить драку, а можете выпить на брудершафт! Мне все равно! С этого дня я больше не желаю видеть ни одного из вас! Тот, кто посмеет заявиться ко мне в замок, может считать себя покойником!

И она ушла. На самом деле. Просто взяла и ушла.

Рувиэль посидел некоторое время у стены, хрипло дыша. Наконец, опираясь на меч, сумел подняться. С минуту стоял, покачиваясь. Выпрямился. Ожоги и раны на теле исчезали на глазах. Отрубленная рука отросла уже сантиметров на пять.

Не обращая никакого внимания на все еще неподвижного Лэйкила. Рувиэль открыл путь и растворился в дымном воздухе. Наверное, вспомнил о каком-нибудь демонском санатории только для членов правящей династии.

…Ледяное заклятие постепенно таяло в жаркой атмосфере Преисподней. Намеренно или нет, но Алиана не закрепила узлов своего плетения. Тем не менее прошло целых тридцать минут, прежде чем Лэйкил смог разлепить губы и кое-как пошевелить левой рукой. Правая пока оставалась неподвижной.

Магией он также не мог воспользоваться. Заклятие было добротным, предназначенным специально для тех, кто был знаком с Искусством волшебства не понаслышке. Оно замораживало не только тело, но и колдовские способности того, на кого было наложено. Энергетика Лэйкила, впрочем, тоже потихоньку «оттаивала».

«Как она развалила мое защитное поле… Одним ударом… — думал Лэйкил, одновременно пытаясь потихоньку ослабить заклинание. — Да, я не ошибся тогда, у Киррана, в самом начале… Она и в самом деле первоклассная колдунья…»

Какое-то осторожное шевеление в дальнем конце пещеры привлекло его внимание.

Через несколько секунд он понял, что это. Несколько импов притаились за выступом скалы и осторожно поглядывали на него.

Прошло пять минут. Лэйкил усиленно пытался освободиться.

Осмелевшие импы выбрались из-за угла и подошли поближе. Но вид «ангела», пусть даже и плененного, вызывал у них определенные опасения, и поэтому они укрылись за большой кучей камней.

Теперь Лэйкил мог слышать их разговор.

— …Он что, так и будет тут стоять?

— А Босс его знает…

— А… А не пошел бы этот ангел в жопу?!

— Верно! Никаких ангелов нам тут не нужно!

— Ну что, парни, скинем его вниз?!

— Вот еще!.. Лед растает, ангелок выпорхнет на волю, а кому Босс, надерет задницы? Обратно нам. Тебе это надо?

— Ну… вообще-то нет.

— Ну вот то-то и оно.

— А у меня идея!.. Давайте его… это… — многозначительный присвист, — пока он тут весь такой неподвижный? А?…

— Да ну его… — Осторожный и рассудительный имп выглянул из-за камня. — А вдруг он оттает?

— Так мы по-быстрому! — жизнерадостно возразил более молодой голос.

…Когда импы после долгих споров набрались храбрости и высунулись наружу из-под своего прикрытия, Лэйкил, скрипнув зубами, сумел вытянуть вперед левую руку. С рукава посыпались ледяные кристаллы.

Заклинание экзорцизма само легло на язык. И как он умудрился его вспомнить, ведь учил-то в далеком детстве, лет одиннадцать тогда было?! Добрым словом граф Лэйкил помянул своего дядю, заставлявшего ею прекрасными летними днями корпеть над скучными и нудными книжками.

При первых тактах заклинания импы взвыли от ужаса и опрометью ринулись вон из пещеры. Их бледно-розовые поросячьи ушки встали дыбом. Очевидно, им уже был знаком этот текст. Злорадно ухмыляясь, Лэйкил дочитал его до конца.

Хотя заклинание достигло розовых чертенят уже в ослабленном виде (за короткое время они успели далеко убежать), Лэйкил слышал их пронзительные вопли, постепенно стихавшие по мере удаления, еще очень долго.

Через двадцать минут ему, наконец, удалось освободить и правую руку. Дальше дело пошло быстрее. Еще через десять минут он привел в порядок одежду и выстроил заклинание обратного пути.

* * *

Дома он задержался ровно настолько, чтобы дойти до сокровищницы и выудить из нее четыре крупных рубина. Этот набег почти опустошил кладовую. Кроме каких-то жалких бриллиантов, самые крупные из которых были всего-то на двести-триста карат, там уже больше ничего не было. Что ж, похоже, в скором времени гномам предстоит пережить еще одну ревизию.

…Когда он отдал рубины Лорду Киррану, тот с улыбкой положил их в шкатулку. С улыбкой — но молча. В лице Лэйкила было что-то такое, что заставило Киррана на этот раз обойтись без шуточек.

…Вернувшись в Тинуэт, Лэйкил отыскал Дэвида. В последние семь дней они виделись разве что за ужином, да и то не всегда.

Дэвид сидел в библиотеке и что-то читал. Когда вошел кен Апрей, он оторвался от книги и вопросительно посмотрел на графа. Лэйкил поднял руки.

— Все. Завязываю с вечеринками. С завтрашнего дня начинаем твое обучение.

5

Прошел месяц. Теперь Дэвид каждое утро просыпался вместе с рассветом. Бег, зарядка, бой на шестах и все прочее в том же духе. Утром и после обеда — уроки фехтования. Дэвид всегда был «совой», и перестроить собственный распорядок дня ему было не так-то легко, но хозяин замка не оставил ему другого выхода. Если Дэвид не просыпался сам, в шесть часов к комнате появлялся прожорливый гном-уборщик и начинал кусать его за ноги. Дэвид брыкался, орал, отбивался подушкой и норовил спрятать ноги под одеяло, а Лэйкил, стоя в дверях, оглушительно и неприлично ржал. Землянин неоднократно просил его прекратить это издевательство, но господин граф всякий раз отвечал: «Просыпайся сам». И закрывал эту тему. Когда через неделю Дэвид превратился из «совы» в типичного «жаворонка», бешеный карлик перестал появляться по утрам в его комнате.

Мускулы нарастали с поразительной скоростью. Хотя он и не стал совершенным атлетом, приятно было, потрогав бицепс, ощутить под кожей уже не дряблый кисель, а кое-что потверже. Изменилась и скорость реакции. Дэвид ощущал себя полным энергии, ему постоянно хотелось бегать, прыгать, драться. Еще хотелось есть. Насколько он понял из слов Лэйкила, это было временное явление, вызванное общей перестройкой организма. Почти каждый день Лэйкил совершал с его гэемоном — так здесь называли энергетическую сущность всякого живого существа — какие-то манипуляции, задавал определенную программу, а тело пыталось под эту программу подстроиться. Отсюда и ускоренный обмен веществ, и повышенный аппетит.

Тренировки разбавлялись медитациями и общими лекциями о принципах волшебства. Во время одних медитативных упражнений Брендом должен был размышлять над определенными картинами, представлявшими, как правило, нагромождение каких-то абстрактных линий и цветовых пятен. Во время других он должен был созерцать пламя, или льющуюся воду, или темноту. Во время третьих он должен был вообще ни о чем не думать.

Лэйкил что-то делал с его энергетикой, но что именно — об этом хозяин замка говорил редко. Впрочем, впечатления, будто бы Лэйкил пытается что-то скрыть, не возникало, скорее казалось, что он не всегда может найти подходящие слова на «нормальном» языке, чтобы объяснить, что именно он делает. Давид понимал лишь, что далеко не все изменения были связаны с трансформацией его тела. Было еще что-то, куда более тонкое… Через месяц Лэйкил привел его в центральный зал замка. Остановившись неподалеку от луча света, пронизывающего середину зала, он сложил руки на груди и заговорил:

— Я уже упоминал о том, что существует несколько основных видов волшебства. Я отнюдь не собираюсь учить тебя всем этим видам. По крайней мере, классической магией мы будем заниматься по минимуму. Захочешь — научишься сам. В библиотеке полно книг на эту тему. Или, когда твой Дар уже будет достаточно развит, поступишь в Академию. Все, чему я научу тебя в рамках классического колдовства — общей базе и языку, на которомсоздаются и записываются заклинания. Этот язык называется Искаженным Наречьем. У него много разновидности, но даже самые основные, общеупотребительные выучить совсем не так легко, как ты выучил язык Нимриана. Просто вложить тебе в голову нужные знания в данном случае будет недостаточно, поскольку по своей структуре Искаженное Наречье отличается от любого разговорного языка примерно так же, как высшая математика от таблицы умножения. Определенный объем информации по этой теме я все же запишу тебе в разум, но осваивать ее и учиться ею пользоваться тебе придется не неделю, а несколько лет.

Далее. Классику подробно мы изучать не будем не только потому, что она слишком занудна и мне лень ею с тобой заниматься, но и потому — и это основная причина, — что классическое волшебство, как правило, оказывается совершенно бесполезным в ситуации, когда надо действовать быстро. С точки зрения выживаемости во многих случаях знать его не только не полезно, но даже вредно. Предположим, на пустой дороге на тебя нападают трое громил с дубинами. Чтобы с помощью классического волшебства сотворить что-нибудь простенькое — ну, скажем, огненную вспышку или молнию — выпускнику Академии потребуется не меньше минуты. Не меньше минуты! — повторил Лэйкил, подняв палец. — Нетрудно представить себе, что за это время сделают с несчастным магом те трое простых ребят, которые ему повстречались. Естественно, я упрощаю. Свои хитрости есть и у тех, кто изучал Искусство в Академии, я излагаю лишь общий принцип. Классическое волшебство дает некоторые возможности и позволяет пользоваться в жизни теми самыми удобствами, которые тебя так привлекают, но в ситуации, когда дорога каждая секунда, классическое волшебство, как правило, бесполезно.

Я буду учить тебя магии Стихий, или магии Форм, как ее чаще называют. Это наиболее удобный вид волшебства, как с точки зрения скорости составления заклятий, так и с точки зрения выбора боевых возможностей. И не только боевых. Котлету ты с помощью стихиальной магии не сотворишь, а вот нарезать тонкими ломтиками трех вышеупомянутых громил с дубинами — нарежешь. Согласись, что второе — важнее. Котлету и прочие радости жизни можно раздобыть и каким-нибудь другим способом.

— Лучше всего уметь и то и другое, — заметил Дэвид.

Лэйкил кивнул.

— Совершенно верно. Однако следует придерживаться определенного порядка. Тем более что магия стихий позволит, при приложении определенных усилий с твоей стороны, развить твой колдовской Дар. А вот когда это произойдет — занимайся, чем хочешь. Просиживай штаны в Академии, путешествуй, наймись куда-нибудь в качестве боевого мага. На твое усмотрение. Теперь ближе к сути дела. Через несколько минут ты подойдешь и встанешь вот сюда. — Лэйкил показал в центр Главного Сплетения. — Ни о чем не думай, просто сосредоточься на своих ощущениях. Надеюсь, та работа, которую я проделал с твоим энергетическим полем, не пропадет напрасно, и Источник не сожжет тебя… Ну-ну, не стоит так пугаться… На самом деле вероятность того, что ты погибнешь, достаточно невелика. Но она есть, и я должен предупредить тебя об этом.

— А зачем вообще это нужно? — спросил Дэвид, постаравшись, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее. Так, чисто поверхностный интерес.

— Главное Сплетение замка, основанное на природном Источнике Силы, связано с определенным набором стихий, — стал объяснять Лэйкил. — В ходе инициации ты соприкоснешься с несколькими из них. Это изменит твою энергетику и позволит творить колдовство, черпая силу из… из Силы, прости за каламбур.

— А ты сам проходил эту… ммм… инициацию?

Лэйкил кивнул.

— Естественно. И я, и Лайла. В благородных семьях это обычно делается в возрасте семи — восьми лет. Тогда же и начинают учить практической стороне Искусства.

Дэвид вздохнул и пожал плечами. Он мог либо доверять Лэйкилу и постигать колдовские премудрости по избранной графом программе, либо не доверять, покинуть этот дом, распроститься с мечтой стать магом и научиться самостоятельно путешествовать по мирам. Поскольку второй вариант исключался, Дэвид еще раз вздохнул и сказал:

— Ну, я готов.

— Я еще не закончил. Начнем мы с одной из стихий, а впоследствии освоим еще несколько. Думаю, одну или две. Я сам, например, являюсь посвященным шести стихий: Света, Огня, Смерти, Воздуха, Земли и Жизни. Ты ничего не имеешь против Света? Ну вот с него и начнем, пожалуй. Становись в круг.

Он отошел в сторону. Дэвид направился, было к Главному Сплетению, но через два шага его решительность улетучилась. Многочисленные символы внутри круга, то ли начертанные углем, то ли попросту выжженные в полу, переплетались друг с другом и соединялись в сложный асимметричный узор, наступать ногой на который было как-то… неловко. А что касается белого луча в центре круга, то совершенно некстати вспомнился голосок Лайлы: «Это Главное Сплетение. Ты наверняка умрешь, если до него дотронешься».

Неожиданно вокруг светового столба заискрились молнии. Некоторые коснулись символов в круге, другие протянулись куда-то за спину Дэвида. Он отступил на шаг и обернулся.

Лэйкил делал в воздухе какие-то пассы. На молнии, тянувшиеся к его рукам, касавшиеся лица, груди, плеч, он не обращал никакого внимания. Внезапно он схватил одну из молний и как будто бы вплел ее в ту невидимую пряжу, которую творил.

— Ну иди, — нетерпеливо бросил хозяин замка. — Что стоишь?

Собравшись с духом, Дэвид шагнул в круг, прямо на красивые значки, напоминавшие буквы санскрита. Черт с ним, с искусством. Тут как бы самому не лечь костьми от электрического шока или чего-нибудь в этом роде.

— В центр луча, — прозвучал сзади неумолимый голос.

Он закрыл глаза и сделал еще один шаг…

Впоследствии он мысленно не раз возвращался к тому, что произошло с ним во время инициации. Как только он вошел в Главное Сплетение, тьма под веками исчезла. Светящаяся янтарная река подхватила его и понесла куда-то. Он открыл глаза. Никакой разницы. Он растворялся в сиянии, он дышал светом, его тело исчезло. Он стал сгустком чистой энергии, частью потока, и не было границ между его «я» и тем, что окружало его. Вернее, эти границы были, но только условные — Сила текла в нем, через него, сквозь него. Течение Силы возносило его все выше. Он уже переставал быть собой. Ему казалось, что он истончается в свете, умирает, перестает быть… Но страха почти не было. Здесь… здесь было так прекрасно…

Последнее слияние. Все растаяло во вспышке сверхновой звезды.

А потом… А потом Дэвид обнаружил, что стоит в том же самом зале. Змеящиеся потоки энергии били вокруг, не переставая, но кажется, постепенно утихали. Руки и ноги вроде бы были на месте. Душа вроде бы — тоже. Лэйкил с физиономией водителя автобуса, совершающего тысяча двести тридцать пятый рейс, продолжал плести какую-то невидимую пряжу.

— Выходи оттуда, — сказал он, заметив, что Дэвид пришел в себя.

Брендом вышел. Шел он медленно, внимательно прислушиваясь к собственным ощущениям. Что-то в нем изменилось. Он только не мог понять, что именно. Это не было связано с разумом, с воспоминаниями или с какой-либо из эмоций. Мозги, вроде, тоже остались на месте. Это было… Как будто чуть-чуть изменилось восприятие мира, добавилось еще какое-то чувство, название которому Дэвид дать не мог.

Лэйкил сделал последние пассы. Молнии втянулись обратно в Сплетение. Несколько молний проскочило вдоль светового столба, но потом и они исчезли. Источник Силы успокоился.

— Как, пришел в чувство? — полюбопытствовал Лэйкил.

Дэвид прокашлялся.

— Ну… Вроде бы… да.

— Замечательно. Продолжаем нашу лекцию. Или тебе нужно еще немного времени?

— Дай мне минуту.

— Хорошо.

Дэвид постарался утихомирить несущиеся вскачь мысли, отогнать навязчивое видение янтарной реки, струящейся ввысь, к невыносимому сиянию, и вернуться в реальный мир. Прошла далеко не одна минута, прежде чем ему это удалось в полной мере. Лэйкил терпеливо ждал.

— Я в порядке… Что это было?

— Об этом я и собираюсь тебе рассказать. Я не знаю, что именно ты видел. Разум каждого человека выстраивает собственную цепочку образов при соприкосновении с Силой, и далеко не всегда эти образы зрительные. Так или иначе, эти образы — твой ключ к стихии, с которой ты будешь работать, в данном случае — к Свету. Этот ключ будет необходим только в первое время. Потом, когда освоишься, ты будешь вызывать стихию непосредственно, без всякого набора образов. Кстати, что ты видел?

Услышав рассказ Дэвида, граф кивнул.

— Почти как по учебнику… Теперь снова сконцентрируй внимание на янтарной реке, которая возносит тебя ввысь… Если хочешь, можешь закрыть глаза. А можешь и не закрывать.

Как узнал Дэвид, любое заклинание, создаваемое посредством стихиальной магии, состоит из собственно стихии и Формы, в которую эта стихия облекается. Во время инициации Лэйкил дал ему несколько Форм, теперь же он помогал освоить их и учил ими пользоваться.

— …По сути, — говорил Лэйкил, — хотя Форма и является сложным, не имеющим никакого внешнего вида, энергетическим инструментом, она вполне может быть отождествлена с тем или иным понятием или даже предметом из нашего повседневного обихода. Это отождествление немного искусственно, не всегда правомерно, но оно чрезвычайно удобно для работы, особенно когда только начинаешь заниматься составлением стихиальных заклинаний. Тем более, что некоторая связь между привычными нам названиями и сутью Форм все-таки имеется. Вселенная — это единое целое, что внизу, то и наверху. Если приводить поэтический образ, то можно сказать и так: то, что мы называем Формами, — это наиболее приближенный вариант языка, на котором говорят между собой сами Стихии. Вернее, это та часть языка, которую мы вообще можем понять. Некоторые называют этот язык Истинным, но, строго говоря, это не язык вовсе. Это виды обмена энергиями между всеми существующими стихиями, из различных комбинаций которых, собственно, и состоит все мироздание. Формы — это первое приближение от диалекта стихий к нашему, человеческому уровню существования. Искаженное Наречье, о котором я говорил тебе раньше и посредством которого создаются и записываются классические заклинания, — это, так сказать, второе приближение. В Искаженном во много меньше чистой силы, но зато больше разнообразия.

Вообще, Форм довольно много, но отнюдь не любая их комбинация может стать заклятием. Именно поэтому удобно отождествлять их с конкретными предметами или понятиями, уже нам известными, потому что, как ни странно, набор слов, обозначающих данные предметы, выстроенный с соблюдением законов грамматики, как правило, будет означать и то, что подобная конструкция может быть собрана и на уровне Форм. И прежде чем ты освоишься с Формами настолько, что сможешь крутить ими как хочешь, советую тебе составлять… так сказать, «лексическое соответствие» твоего заклятия на бумаге или в уме. Или проговаривать его вслух. Только учти, — Лэйкил провел ладонями по воздуху, как бы ограничивая что-то, — в каждую такую фразу следует включить и название самой стихии, на базе которой ты будешь создавать заклинание. Название может присутствовать в любом виде, но оно должно быть обязательно. Стихия — это то, что дает тебе энергию для творения волшебства. Без нее ни одно твое заклятие работать не будет.

Впрочем, все это так, заметки на будущее, когда ты начнешь выстраивать конструкции из нескольких Форм и будешь пытаться заставлять их работать вместе. Сейчас же мы займемся азами. Рассмотрим по порядку каждую из тех Форм, которые я тебе дал, и выясним, как их можно использовать. Возьмем Форму, именуемую Оком…

Он подошел к Дэвиду, встал позади него и взял запястья его рук в свои.

— Закрой глаза. Видишь эту конструкцию?.. Теперь, продолжая видеть ее, открой глаза. Для того чтобы сделать «что-то», тебе нужно вывести эту конструкцию вниз, в тот слой реальности, где существует твое тело. Вывести из того неописуемого состояния, где существует сама Сила и куда, посредством связи с ней, теперь может добираться твое воображение… Удобнее всего направлять потоки энергии руками… Расслабь мышцы, Дэвид… Расслабь, я сказал. Лучше бы ты сегодня утром напрягался, во время тренировки… Вот, уже лучше. Давай, собирай эту конструкцию… Расслабь руки… Как выстраивать? Не думай об этом, просто делай. Ты ведь чувствуешь ее, правильно? Ну вот и… Ну вот тебе и Око Света.

Лэйкил убрал руки и отошел в сторону. Полуоткрыв рот, с некоторым, мягко говоря, ошеломлением смотрел Дэвид, как над его ладонями плавает непонятное образование. Оно имело форму светового кольца с многочисленными протуберанцами. Впрочем, это довольно простое его описание. Но никак лучше описать это самое Око Дэвид не смог бы, поскольку воспринимал его не столько как какой-то зрительный образ, сколько как нечто совершенно непонятное. Воспринимал тем необъяснимым чувством, которое появилось у него после прохождения инициации в Главном Сплетении Тинуэта. Более того, теперь, когда он «смотрел» внутрь созданной штуковины, это «шестое» чувство значительно усиливалось.

Око не имело веса, но каким-то образом Дэвид понимал, что «держит» его. И держать свое первое творение было не так-то легко.

Штуковина очень сильно искажала его восприятие. Очень сильно. Причем это искажение начиналось не перед глазами, а как бы внутри головы. В какой-то момент Дэвид подумал даже, что сошел с ума.

Затем он снова почувствовал на своем запястье пальцы Лэйкила.

— Убери левую руку… Не бойся, Око не развалится… Опять ты напряг мышцы… Так, теперь делаем… — Зигзагообразное движение ладони — к лицу, левому плечу, вниз. — Закрепили… Руки свободны, можем смело создавать следующее заклинание. Нет, не пугайся, прямо сейчас мы его создавать не будем. Освой сначала то, которое видишь.

Кен Апрей снова отступил в сторону. А Дэвид стоял на месте и боялся пошевелиться. Хотя Брендом уже и не держал кусочек рукотворного света, тот никуда не исчез. Он висел перед его лицом и окончательно замутил все вокруг. Единственное, что связывало мир, который Брендом видел перед собой, с миром прежним — это ощущение пола под ногами. Именно ощущение. Видеть его он больше не видел. Все исчезло, и вместо привычного мира Дэвида окружали очень странные… да, чрезвычайно странные вещи. Все стало непонятным и даже пугающим. Привычного интерьера не было. Вместо него были скопления каких-то насыщенностей и относительная разреженность пространства в других зонах. Что касается цветовой гаммы, то она также изменилась. Было множество цветов, даже вообразить которые он себе раньше не мог. Да и существовать в обыденном мире они бы не смогли. Один из этих цветов Дэвид мог бы назвать «прозрачным-в прозрачном-в прозрачном», а другой «черным и белым одновременно», но что бы эти названия сказали тому, кто никогда их не видел? Цвет определялся не столько самим цветом, сколько ощущением, которое он вызывал.

Дэвид медленно поворачивал голову. Штуковина, которую Лэйкил именовал Оком Света, поворачивалась вместе с ним. Потихоньку кое-что прояснялось. Привычный мир не вернулся, но зато тот, который Дэвид сейчас видел перед собой, переставал быть таким мутным и неопределенным. Дэвид попытался сопоставить местоположение объектов, видимых ему в данный момент, с теми, которые он видел раньше. Получалось, что сияющая бездна с расходящимися световыми линиями прямо перед ним — это Главное Сплетение Тинуэта, а набор загадочных разноцветных насыщенностей, заключенных в оболочку призрачного свечения — его светлость граф кен Апрей собственной персоной. Но помимо этого, Дэвид различал еще множество наистраннейших объектов, с которыми он не мог ничего отождествить, потому как в реальном мире главный зал Тинуэта был почти пуст.

Слегка побаливала середина лба.

Когда он немного освоился и окончательно убедился в том, что набор насыщенностей — это его учитель (именно с той стороны раздавался голос Лэйкила), граф опять взял его руку и совершил обратное движение. Дэвид почувствовал, как штуковина… то есть Око Света… пришла в движение. Еще он почувствовал, что может, хотя пока только с помощью Лэйкила, этим Оком управлять. Если Дэвид отодвигал Око в сторону, возвращалось восприятие нормальной действительности. Приближал к собственной физиономии, направлял внимание внутрь этой странной структуры, — возвращалось сверхчувственное восприятие.

— …Есть Формы, — говорил Лэйкил, попутно помогая своему подопечному лучше освоиться с управлением Оком, — которые годятся только для определенных стихий. Более того, есть Формы, которые могут существовать только в определенных комбинациях с другими Формами. И никак иначе. С другой стороны, есть Формы, которые общи для всех стихий, хотя, конечно, в каждом отдельном случае будет своя специфика. Око как раз относится к таким распространенным, часто употребляемым Формам. Основное предназначение его состоит в том, чтобы помогать магу воспринимать энергетический мир. Проще говоря, это что-то вроде бинокля или микроскопа, которыми ты в любой момент можешь воспользоваться, чтобы детально рассмотреть интересующий тебя предмет. Всю важность этого заклинания ты можешь представить себе, если поймешь, что большинство конструкций, которые создают колдуны, не имеют никакого отражения в физическом мире. Да и Око, если ты немного снизишь его насыщенность энергией, перестанет быть видимым для обычного взгляда. С другой стороны, чересчур увлекаться колдовским восприятием я тебе не советую. Пока ты рассматриваешь, что там тебе твой противник готовит на уровне «чистых энергий», он может спокойно подойти и прирезать тебя мечом. Верно и обратное. Ты подбираешься к нему с мечом, а он, мерзавец, в этот момент останавливает тебе сердце… Чтобы выжить, ты должен научиться воспринимать реальность на обоих планах одновременно, а в случае необходимости — мгновенно сосредотачиваться на каком-либо одном из них. Но это дело практики. Теперь переходим к следующей Форме…

И так они развлекались до самого ужина. Потом пришла Лайла и позвала их садиться за стол. В одиночку есть ей было скучно.

Теперь после утренних тренировок, когда Лэйкил уходил в библиотеку Академии, Дэвид отправлялся в комнату для медитаций, располагавшуюся в восточной башне, садился на коврик и вызывал в своем сознании образ янтарной реки. Река уносила его к ослепительному сиянию, но полностью связь с окружающим миром он уже не терял. Его тело наполнялось силой, изливавшейся из сияния, и с каждым разом Дэвид чувствовал, что способен удержать в себе все больший объем этой сверкающей силы. Его собственный гэемон увеличивался и креп так же, как прежде крепли его мышцы.

В первое время Лэйкил запретил ему составлять заклинания самому: сначала он должен был освоиться с тем набором, которым уже владел. У Дэвида не возникло искушения нарушить запрет, поскольку даже этот первоначальный набор предполагал огромное поле для исследований. Тонкий мир, открывавшийся, когда он медитировал на Силу или вызывал Око, был для Дэвида все еще незнакомой территорией, требовавшей своего изучения.

Вечерами он читал книги о различных заклятиях, которые составляли маги древности, и упражнялся в грамматике Искаженного Наречья.

Через несколько месяцев Лэйкил провел его еще через одну инициацию, в ходе которой Дэвид соприкоснулся со стихией Огня, а еще через полгода — с Воздухом. Тогда же Дэвид спросил своего наставника:

— Почему ты сам владеешь только шестью стихиями, а не всеми десятью, с которыми связан ваш Источник?

Лэйкил покачал головой и ответил:

— Больше — не всегда лучше.

— Не понимаю.

— Знаешь, — сказал тогда граф, — однажды, я задал точно такой же вопрос своему дяде. Он долго думал, а потом ответил мне примерно так: «Обладающие Силой вообще, как правило, владеют только одной стихией. Однако деяния, о которых складывают легенды, совершают Обладающие, а не та детвора из Академии, что часто забавляется сразу с дюжиной различных сил».

— То есть, — спросил Дэвид, — получается, чем меньше, тем лучше?

— Нет. Все не так просто. Сам дядюшка, например, был посвященным девяти или десяти стихий… Все дело в личной энергии. Если она невелика, не стоит жадничать и пытаться получить все, немедленно и сразу. Может выйти боком. Это так же, как и с физическими упражнениями. Представь себе, что будет, если, руководствуясь желанием побыстрее накачаться, ты сразу начнешь с непомерных нагрузок, а чтобы выдержать их, будешь принимать допинг?.. По этой же причине, кстати, я пока научил тебя только десяти Формам, а не всем, что я знаю.

— А… так, ради любопытства — у тебя-то их сколько?

— Я не считал, — пожал плечами Лэйкил. — Думаю, около семидесяти.

— Ну, — Дэвид усмехнулся, — еще каких-нибудь семь лет учебы…

Но хозяин замка покачал головой.

— Сомневаюсь. Пойми, дело не в том, что я, такой жадный человек, не хочу тебя учить. Но, если продолжать сравнение с физическими упражнениями, то помимо правильной системы тренировок существуют еще и объективные причины, способные препятствовать тому, чтобы из среднего, ничем не примечательного человека получился мастер самого высокого класса. Например, такие причины, как телосложение и возраст. Конечно, гэемон, энергетическое поле — это вещь, куда более гибкая, чем тело, но и она имеет свои ограничения. Да, многое зависит от тебя самого, от того, как и на что настроено твое сознание, однако и природный потенциал Дара — это не то, что можно сбросить со счета… Впрочем, не слушай меня. Колдовской Дар, он как дерево: растет, пока живет. Так что осваивай азы, а время само покажет, где твой потолок. И есть ли он вообще.

…После того как Дэвид более-менее освоился со своим десятком, Лэйкил научил его, как можно сохранять уже готовые конструкции, оставляя их «на потом», чтобы впоследствии в любой момент можно было воспользоваться ими, не тратя время на повторное составление. И тут опять все упиралось в проблему личной силы. Если Лэйкил мог подвесить «на потом» двадцать — двадцать пять готовых конструкций, то Дэвида пока хватало только на четыре. Впрочем, Лэйкил утешил его тем, что еще год назад землянин не был бы способен даже и на такой подвиг.

Примерно в это же время Дэвид провел свой первый эксперимент в рамках классической магии — попытался превратить два принесенных из леса булыжника в золотые слитки. В результате его эксперимента половина лаборатории взлетела на воздух, и если бы не оперативные действия противопожарной системы Тинуэта, неизвестно, чем бы все это закончилось. По поводу лаборатории Лэйкил ничего не сказал, а Лайла только вздохнула:

— Папа бы расстроился…

На чем инцидент и был исчерпан. Малость обгоревшую физиономию Дэвида привели в божеский вид за считанные минуты.

6

Прошла зима. Зима на юге Нимриана мягкая, снежок выпадает небольшими порциями, но регулярно, и именно такой консистенции, каковая идеально подходит для того, чтобы лепить снежки и строить снежные крепости. Через полтора месяца снег сошел, и леса с лугами зазеленели вновь.

Дэвид жил в Нимриане уже почти год. За это время он навидался всяких чудес. Чудеса происходили тут постоянно, но вторгались в обыденную жизнь как-то очень ненавязчиво и шокировать могли разве что только постороннего наблюдателя. Двенадцатилетняя девочка, летающая вокруг донжона на доске для серфинга, или молодой граф, беседующий у любимого ручья с только что вылезшей оттуда ундиной, — все это было здесь в порядке вещей.

Но не все чудеса были столь безобидными. По весне замок посетила делегация крестьян. Они пришли утром, и потому господина графа не застали. Он по-прежнему регулярно производил раскопки в архивах Академии. Когда он явился в замок в середине дня, Дэвид сказал:

— Тут тебя люди дожидаются.

— Что за люди?

— Местные какие-то мужики. Говорят, что…

— А, крестьяне… — Лэйкил сразу потерял интерес к разговору. Махнул рукой — мол, выкинь из головы эту ерунду. И пошел обедать.

Ближе к ужину стало ясно, что мужички так и будут толпиться у ворот, пока их не впустят и не выслушают. Впрочем, и вспомнил-то граф о них только потому, что Лайла, выходя на балкон с доской для серфинга, сунула голову обратно в комнату и заявила:

— А они все стоят, — и шмыгнула снова на балкон.

Лэйкил вздохнул.

— Тинуэт, — позвал он.

— Да, Лорд Лэйкил, — раздался со всех сторон бесстрастный голос.

— Организуй нам привратника.

Воздух посреди гостиной задрожал, сгустился и приобрел очертания человекоподобной фигуры. Фигура была облачена в доспехи, оставлявшие, впрочем, открытой голову, и вооружена мечом и кнутом. Гладкая физиономия, уложенные на пробор волосы. Появившееся существо вполне могло бы сойти за человека, если бы только тело, вместе с доспехами и оружием, не было прозрачным настолько, что через него, хотя и смутно, можно было увидеть противоположную стену.

Дэвид не удивился. Он уже видел несколько раз таких существ и знал, что это такое. Это были незримые стражи Тинуэта, пребывавшие в «упакованном» состоянии в гэемоне замка до тех пор, пока не возникала необходимость в их услугах. Как, например, сейчас.

— Там, за воротами, толпятся какие-то люди, — сказал демону Лэйкил, — встреть и проводи их сюда. И проследи, чтобы все они вытерли ноги.

Демон поклонился и растаял в воздухе.

Через пару минут, ведомые прозрачной фигурой, в гостиную пробрались крестьяне. Они сгрудились у дверей, озираясь по сторонам, мяли в руках шапки и бестолково выталкивали вперед то одного, то другого ходока.

Лэйкил, попивая вино, разглядывал их, впрочем, без особого интереса.

Прошла, наверное, минута. Крестьяне жались и молчали.

— Ну, — сказал, наконец, граф. — Чего надо?

— Это… — Один из мужичков от волнения надел шапку, но тут же, густо покраснев, судорожно стянул ее обратно. — Господин граф… ваша светлость, значит… Извините, значит, что побеспокоили мы вас…

— Короче.

— Беда у нас, — хрипло сказал другой мужичок.

— Да-а? — протянул Лэйкил. — Беда… Ну беда. А мне-то что за дело?

— Так это… — взволнованно заговорил первый. — Необычная это беда, ваша светлость. Это такая беда, — он развел руки, показывая, какая огромная это беда, — что уж без вас мы и не знаем, как быть-то.

— По колдовской это части, — доверительно сообщил второй.

Лэйкил поставил бокал на стол и сцепил руки на пряжке пояса.

— Друзья мои, — сказал он негромко, — кажется, вы принимаете меня за кого-то другого. Я что, знахарь? Деревенский ведун? Или, может быть, вы считаете меня наемным магом, зарабатывающим себе на кусок хлеба снятием порчи и заключением договоров с водяными?.. А?

Крестьяне беспокойно зашевелились. Самые смелые попытались было что-то сказать, но Лэйкил поднял руку, показывая, что еще не закончил.

— Как и мой дядя, — молвил он, — каждый год я исправно оплачиваю содержание наемного чародея, который живет у вас и занимается всей этой ерундой. Почему вы не обратились к нему? Или вы хотите сказать, что этот прохвост сбежал с моим золотом?

— Не сбежал он, — тихо сказал второй мужичок. — Спепелили его, ваша светлость.

— Чего-чего? — Голос Лэйкила уже не был таким безразличным. — Кто осмелился сжечь чародея, которого я нанял?

— Дракон.

Повисло недолгое молчание. Сказав самое главное, крестьяне притихли.

— Дракон? — недоверчиво спросил Лэйкил. — Дикий, что ли?

— Дикий, дикий… — Крестьяне дружно закивали. Первый мужичок переложил шапку из левой руки в правую. — Дикий! Дичайший. Зверь!

— Дракон… — задумчиво повторил граф. Кажется, это известие не столько обеспокоило его, сколько удивило. — Откуда же у нас дикий дракон-то взялся?..

— Уж и не знаем, господин граф, — развел руками первый мужичок. — Завелся, стало быть, окаянный.

— Где завелся?.. Да не мямлите, толком говорите. Где завелся, кто видел?

— Бодим его видел… — враз заговорили мужички и вытолкнули вперед третьего персонажа. — Бодим, расскажи графу, как ты дракона видел.

Судя по всему, Бодим был в деревне пастухом.

— Это… ик… Пасли мы с Миткой коз на дальнем пастбище… — Бодим вдруг выпучил глаза и заголосил: — Тут он как прилетит, да как нападет!.. Мы — бежать!.. Козу слопал, гад. И нас чуть было с Миткой… этого… с козой-то вместе…

— Мы об этом сразу господину Гидвику сказали, — снова заговорил первый ходок, бывший, скорее всего, деревенским старостой. — Господин Гидвик собрался и на горку пошел…

— На какую горку?

— Как на какую?.. Да на ту, конечно, где дракон опустился.

— На КАКУЮ горку? — с нажимом повторил Лэйкил.

— А… То есть… — Мужичок почесал затылок. — На Ореховую, значит, горку. Это та, что рядом с Сухим болотцем стоит. Знаете такую, господин граф?..

Господин граф нетерпеливо махнул рукой — знаю, мол.

— И что дальше? — спросил он у крестьян. — Этот олух Гидвик в одиночку попер на дракона?.. Да-а… Ничего странного, что тот его спалил.

— Сделайте уж что-нибудь, пожалуйста, господин граф. — Староста умоляюще сложил руки на груди. — Слезно вас просим. А то ведь как сядет посредь деревни да как начнет людей глотать… что ж мы делать тогда-то будем?!!

— Майонезом обливаться, — хмыкнул Лэйкил. Крестьяне отчаянно взвыли. Граф поднял руки.

— Хорошо, хорошо… Посмотрим, что тут можно сделать… Все!!! Хватит вопить! По домам ступайте. Избавлю вас от дракона.

После того как демон-привратник выпроводил ходоков из гостиной, Лэйкил, как бы все еще не веря, покачал головой.

— Нет, ну какова наглость!.. На землю нашего рода прилетает какая-то ящерица… Портит мое имущество… Сжигает моего мага… Совсем страх потеряли эти драконы.

— Эээ… — сказал Дэвид. — А дикие… они таких же размеров, как и прирученные?

Из головы у него не выходила картинка годичной давности — обед в замке Киррана кен Эселя и покрытая чешуей огнедышащая тварь, сидевшая на соседней башне. Та «летающая ящерица» была в длину метров двадцать. Это если без хвоста. А если с хвостом, то…

Лэйкил перевел взгляд от собственных пальцев на ученика.

— Нет, — уверенно сказал он. — Дикие, как правило, крупнее.

— И что… теперь?

— А что теперь?.. Хочешь вместе со мной прогуляться до Ореховой горки? Если не трусишь — надевай сапоги.

Дэвид сглотнул:

— А может его лучше чем-нибудь… издалека?

Лэйкил покачал головой.

— Нет, так не пойдет, — решительно сказал он. — Должен же я сначала посмотреть этой скотине в ее наглые глаза.

Дэвид отправился за сапогами и мечом, а граф вышел на балкон. Высмотрев в небе оседлавшую воздушные потоки сестренку, Лэйкил помахал рукой, подзывая ее поближе.

Лайла подрулила к перилам. Обтягивающий костюм, вместе с летающей доской подаренный Кирраном надень ее рождения, очень ей шел.

— Мы с Дэвидом ненадолго уйдем, — сказал брат. — Ты тут… поосторожней летай.

— Да ладно… — Лайла перевернулась в воздухе вверх ногами.

Лэйкил только вздохнул.

— Увидишь что-нибудь… необычное — сразу в дом.

Лайле стало интересно, и она перевернулась обратно.

— А что необычное?

— Что бы то ни было. Обещаешь?

— Ладно, — и умчалась в сторону западной башни.

Когда он вернулся в гостиную, Дэвид уже ждал его там. Лэйкил скептически оглядел своего ученика.

— Кольчугу сними. От драконьего пламени она тебя не спасет. И не цепляйся так за меч. Тебя на дракона напускать, Дэвид… Это, прости, закончится так же смешно, как с этим Гидвиком. Только еще быстрее. Расслабься. Я беру тебя исключительно в качестве зрителя.

— При дядюшке, — рассказывал Лэйкил, пока они шли в сторону центрального зала, — за порядком у нас следил старый, опытный колдун… Мастер Джоэль, светлая ему память… Вот уж действительно был настоящий профессионал. Четко знал, на что способен, а на что — нет. Что мог, делал просто отлично, только позавидовать можно было. А что не мог… На нет и спроса нет. К сожалению, два года назад он скончался. Я по всем правилам составил заявку. Дескать, требуется маг для работы в сельской местности, специалист по хозяйственным вопросам… И кого, как ты думаешь, мне присылают? Практиканта из Академии!.. Ничего толком не знает, ничего не умеет, а гонору — хватит на дюжину Лордов. Ну, думаю, ладно. Посмотрим что ты за фрукт… Нет, кое-что он все-таки, видимо, умел, потому как крестьяне на него особенно не жаловались… Но нападать на дракона с таким Даром, как у Гидвика… Так этому лопуху и надо.

Они подошли к Главному Сплетению. Лэйкил замолчал, сосредотачиваясь на плетении волшебного пути. Хотя при том объеме личной энергии, которым располагал молодой граф, дополнительного источника для открытия пути, в общем-то, уже и не требовалось, он предпочитал приберечь собственные резервы перед серьезной дракой.

Они шагнули в свет…

…и вышли на склоне невысокой каменистой горки.

Теплый ветерок взлохматил их волосы. Внизу шелестела ореховая роща. А чуть повыше места, где они появились, на расстоянии метров ста — ста двадцати, мирно подремывал золотисто-бронзовый дракон. Тридцать пять метров от кончика носа до кончика хвоста. Приблизительно.

Секунд десять Лэйкил разглядывал спящее чудовище. Выражение лица у него было какое-то необычное, а по губам бродила улыбка.

— Фейерверка не будет, — неожиданно сказал он Дэвиду. И спокойно зашагал в сторону дремлющей туши.

Дальше Лэйкил повел себя совсем странно. Не озаботившись ни охранными чарами, ни чем-либо подобным, он подошел и пнул дракона по золотистому боку.

Судя по звуку, с таким же успехом он мог бы пнуть саму Ореховую горку.

Однако кое-каких результатов он все-таки достиг. Кончик драконьего хвоста беспокойно зашевелился. Глаза гигантской рептилии приоткрылись. Из ноздрей потянулись две струйки дыма.

Дракон проснулся.

Лэйкил забрался повыше и безмятежно устроился на камне прямо перед его мордой.

— Привет, Солнцекрыл, — сказал он.

Дракон распахнул пасть. И тут Дэвид услышал очень странный голос. Голос состоял из набора низких звуков, уходящих за пределы слышимости, в инфразвук. И вместе с тем этот же голос зазвучал у Дэвида в голове.

— Лэйкил…

— Дружище, — сказал колдун, — какого черта ты портишь мое имущество?

— Какое имущество? — удивился дракон.

— Какое? Ты еще спрашиваешь «какое»?! Да взять хотя бы козу!

— Козу?

— Вот именно. И люди, которых ты перепугал, тоже мои.

— Да?.. — В «голосе» дракона появилась задумчивость. — Я не знал. Хочешь, принесу тебе другую козу?

— Не надо, — отмахнулся Лэйкил. — Лучше скажи, зачем ты сжег моего мага?

— Этот маг тоже был твой? — Задумчивость сменилась сильным недоверием.

— Мой, мой. Не сомневайся. Сам золотом за него платил.

— Зо-о-олотом… — протянул дракон. И недовольно буркнул:

— Зачем он на меня напал?!

— Да, это он зря, — согласился Лэйкил. — Молодой, глупый… был. — Граф грустно прицокнул языком. — Теперь нового нанимать придется. Ну, да и черт с ним… Ты-то что здесь делаешь?

— Отдыхаю. Перевариваю.

— Козу? — Лэйкил улыбнулся.

— И мага.

— А как ты вообще на моей земле оказался? От твоих гор до Тинуэта путь неблизкий.

— Смотря чем мерить.

Лэйкил потер подбородок.

— В прошлый раз мы летели два дня.

— Одному быстрее.

— Конечно, — усмехнулся граф. — Нет риска потерять седока.

Дэвид присел на камень. О нем, кажется, забыли. Вот и хорошо, Несмотря на то что дракон оказался мирным и даже, можно сказать, разумным, подходить близко к этой тварюге Дэвид все-таки… не хотел бы.

— Кстати, обрати внимание вон на того человека…

Дракон скептически глянул вниз.

— Тоже твой?

— Ага. Ученик.

— Хилый какой-то.

— Ничего. Еще вырастет.

Ощущение, когда тебя рассматривает тридцатиметровая зубастая туша, не самое приятное из того, что испытывал Дэвид в своей жизни. Но он постарался отстраниться от эмоций и прогнать навязчивую мысль о том, что эта гадина уже прикончила (и не так давно) одного человека.

— Боится, — констатировал дракон.

— Посмотрел бы я на тебя на его месте… — вступился за своего ученика Лэйкил. — Эй, Дэвид! Иди-ка сюда.

Внутренности Брендома сжали острые холодные клешни, но он встал и пошел.

Боже мой, ну и чудовище…

Дракон положил голову на лапы и с интересом следил за Дэвидом.

Зевнул. Дэвид остановился.

— Познакомься, — сказал Лэйкил, стараясь не улыбаться. — Это мой друг. Я называю его Солнцекрыл, поскольку его настоящее драконье имя на наш язык перевести невозможно.

— Здрасссьте, — сказал Дэвид.

Дракон посмотрел ему в глаза.

Головокружение… Темный водоворот… Разум развалился на несколько частей и стал куда-то рушиться… Недоразвитое сверхчувственное восприятие землянина будто взбесилось.

Воздействие было настолько сильным, что Дэвид едва не потерял сознания. С большим трудом он сумел удержаться на ногах.

Дракон отвернулся. Сразу полегчало.

— Запомни его, — попросил Лэйкил.

— Запомню, — пообещал Солнцекрыл. — Но мне бы хотелось…

Дэвид уловил тень его мысли и бодро заметил:

— Ну, в таком случае я не буду вам мешать. Пойду, погуляю.

Лэйкил задумчиво кивнул. Взгляд у него при этом был слегка отрешенный. Мысленная беседа, из которой исключили ученика, продолжалась. Глядя со стороны, можно было подумать, что дракон и маг просто молча сидят рядом и лишь крылатая рептилия время от времени издает что-то вроде глухого тяжелого ворчания.

«Нет, это не голос, — внезапно догадался Дэвид. — Это Солнцекрыл так дышит».

Что бы ни привело дикого дракона на графские земли, его, Дэвида Брендома, это не касалось, и посвящать в ход событий его никто не намеревался. Поэтому Брендом сунул большие пальцы рук за пояс и, посвистывая, сбежал с холма. По рощице, что полукольцом окружала Сухое болото, он, впрочем, бродил недолго. Минут через двадцать послышалось тяжелое хлопанье крыльев. Дракон поднимался в воздух, а граф спускался вниз. Взмывающая ввысь тридцатиметровая рептилия быстро набрала высоту и направилась обратно на восток. По достоинству оценив сие величественное зрелище, Дэвид подошел к учителю.

— Ну как, поговорили?

— Поговорили. — Лэйкил был по-прежнему задумчив. Раскрывать драконьи секреты он явно не торопился. — Пойдем-ка обратно…

В центральном зале замка Дэвид, наконец, перевел дух.

— Ну, блин… — сказал землянин, поскольку ничего более умного в голову не лезло. Покачал головой: — Ну и зверюга… Как ты только обзавелся таким «приятелем»?

— Это долгая история. И эта история кое о чем мне напомнила.

— О чем?

— О том, — беззаботно улыбнулся Лэйкил, — что тебе пришло время сдавать первый экзамен.

Это известие Дэвида совершенно не обрадовало.

— Какой еще экзамен? — с подозрением спросил он.

Они, не торопясь, направились обратно в гостиную.

— Без должной практики все, чему я научил тебя — ноль без палочки. Необходимо, чтобы маг умел пользоваться Искусством не только тогда, когда он выспался, вкусно поел и действует по указаниям учителя, зная, что ничего ему не угрожает, но и когда условия… не совсем благоприятствуют.

— Скажи прямо, в какое дерьмо ты собрался меня засунуть? — мрачно поинтересовался Дэвид.

Лэйкил рассмеялся.

— Когда мне исполнилось шестнадцать лет, — сказал он, — дядя решил устроить экзамен. Проверку на выживание, соответствующую возможностям будущего Лорда… Я должен был добыть драконью голову и принести трофей в замок. Речь, естественно, шла о диком драконе.

С десяток шагов они шли молча. Лэйкил вспоминал.

— Я отправился к восточным горам. Ходили слухи, что там лет пятьдесят назад видели нескольких диких. Так и оказалось. Я долго наблюдал за ними… Я не мог решиться… Дело не в страхе… В конце концов, если дядя считал, что я способен справиться с такой тварью, значит, так оно и было. Кроме того, я чувствовал уверенность в собственных силах. Это был уже третий по счету экзамен. Но мне не хотелось сражаться. Уничтожать ради прихоти что-то прекрасное — это… неправильно. Я смотрел на их воздушный танец и думал. А потом я заговорил с одним из них. Он был довольно молодым, так что проявил интерес к общению. Правда, когда я рассказал ему о своей проблеме, он хотел сжечь меня. Но я сумел защититься. Тогда, видимо, он сообразил, что проще будет помочь мне, чем пытаться от меня избавиться… Он позволил мне сидеть на своей спине. Когда мы летели на запад, свет отражался в его чешуе, заставляя ее сверкать подобно металлу… Я назвал его Солнцекрыл. Мы приземлились в замковом дворе, я сказал «Спасибо», и дракон полетел обратно.

Лэйкил замолчал.

— А что сказал твой дядя?

— По-моему, — граф усмехнулся, — это был единственный раз, когда Лорд Ролег не назвал меня тупицей, из которого никогда не выйдет толка. Первые два экзамена я, по его мнению, провалил.

— Но ведь… — Дэвид наморщил лоб. — Мне послышалось или это были экзамены на выживаемость?

— Не послышалось. Однако любую проблему можно решать по-разному. Как в последнем случае. Можно было принести дядюшке голову дракона, а можно было прибыть в Тинуэт вместе с драконом и его головой. Первые два раза я действовал… не так хорошо, как мог бы.

— Расскажи.

Лэйкил снова рассмеялся.

— Ну уж, нет. Грех раскрывать карты заранее. Ведь тебя через пару дней ждет такая же практика.

7

…Это было недоброе место. Иссеченные камни, клубки из теней и мертвых растений, хаотическое нагромождение скал, темное небо, где бешеные ветра разрывают башни черных туч, нити молний, вспыхивающие на горизонте… Вокруг, насколько можно было видеть, земля была мертва и безжизненна. Впрочем, глаза могли и обманывать — тяжелые сумерки царили здесь, и в тенях вполне могло таиться что-то живое… что-то живое и недоброе.

Они появились здесь несколько минут назад. За спиной Дэвида громоздился здоровенный рюкзак.

— Мрачное место этот ваш Хеллаэн, — сказал он, поправляя лямку на плече и еще раз оглядываясь по сторонам.

Лэйкил подставил лицо холодному ветру.

— Мои родители жили в Темных Землях, — произнес граф со странной интонацией. — Я здесь родился… Пойдем.

Перепрыгивая через расщелины, карабкаясь по камням, они забрались на вершину скалы. С другой стороны склон оказался куда более ровным и пологим; в какой-то момент Дэвид понял: то, на чем онистоят, — гигантская каменная плита. Один ее край ушел в землю, второй вздыбился ввысь, превратившись в вершину скалы…

Видок, открывавшийся отсюда, живо напомнил Дэвиду все виденные им фильмы про последствия атомной войны. Какая-то сила перепахала все окрестные скалы, перемешав землю и камень, создав глубокие трещины и глухие завалы. В центре всего этого безобразия находилось несколько построек, возведенных человеческими руками… вернее, то, что от этих построек осталось.

Часть стены и башня. Чуть в стороне, под завалом камней, Дэвид, присмотревшись, обнаружил развалины второй башни.

Главной постройки, которую могли бы окружать стены, не было. В центре — все та же мешанина из камней и земли.

— Руку, — сказал Лэйкил. Дэвид протянул ладонь.

Через несколько секунд потоки воздуха окружили их, подняли вверх и понесли над завалами.

Они опустились у сохранившейся башни. Отчасти скрытая грязью и пылью, на земле лежала правая створка ворот. Второй створки не было видно.

— Прежде чем ты пойдешь туда, — немного истории, — сказал Лэйкил. — Я уже рассказывал тебе о войне семей, в ходе которой погибли мои родители и был разрушен замок, где мы жили…

Дэвид посмотрел в сторону развалин.

— Так это…

— Нет, — покачал головой волшебник. — Это старое логово наших врагов. Тех, на ком лежит… лежала вина за гибель моей семьи.

Он говорил спокойно, почти буднично.

— Дядюшка хорошо постарался… Правда, он был тут не один. Как видишь, от стен мало что сохранилось после того, как осаждающие произвели массированный метеоритный обстрел… Цитадели нет, поскольку в конце осады кто-то додумался устроить под землей каверну, в которую она и провалилась… Правда, все ценное — а в родовом гнезде кен Вертемеров за столетия скопилось немало такого, чем многие хотели бы поживиться, — потом отсюда все равно вынесли… Стены и внутренние коридоры, укрепленные чарами, кстати, остались почти неповрежденными.

— Зачем мы здесь? — спросил Дэвид.

— В замке Вертемер, — не обратив никакого внимания на вопрос, продолжал рассказывать Лэйкил, — само собой, был Источник Силы, оформленный в Главное Сплетение, которое, в свою очередь, контролировало все системы безопасности и жизнеобеспечения замка. В ходе финальной осады все это было уничтожено. Главное Сплетение перестало существовать, однако сам природный источник энергии никуда не делся. Его, как могли, выжгли и подавили, но полностью вычистить это место было бы слишком хлопотно… а может быть, и вовсе невозможно. Это не первый случай, и думаю, не последний… Вообще, существуют довольно подробные описания того, что происходит в подобных местах после. Естественный ток энергий нарушен, но Источник, хотя и ослабленный, продолжает излучать силу… Волшебство накапливается в воздухе, проникает в камни и в тела погибших. Постепенно система стабилизируется, иногда даже вновь начинает работать, но деформированные чары редко вызывают к существованию что-нибудь доброжелательное или безобидное… Замок Вертемер был разрушен тринадцать лет назад. Времени прошло достаточно, чтобы здесь успело зародиться что-нибудь… любопытное для исследователя.

— Понятно, — сказал Дэвид. Никакой радости, впрочем, это понимание ему не дало. — С чем, скорее всего, мне придется столкнуться?

— Нежить, — не задумываясь, ответил Лэйкил. — Все были слишком злы на Вертемеров, чтобы хоронить их, как полагается. Правда, членов семьи сожгли — мало ли что… так что встреча с ними тебе не грозит, а вот с кем-нибудь из оживших… вернее, частично оживших слуг встретишься почти наверняка. Кроме того, хаотические потоки волшебства могли привлечь к себе некоторых низших демонов… Ну и все прочее в том же духе. Тебе нужно добраться до зала, где прежде располагалось Главное Сплетение и посмотреть, во что оно в данный момент превратилось. Еды у тебя в рюкзаке хватит на неделю, воду найдешь сам. Доберешься до Источника раньше, значит, раньше вернемся в Тинуэт.

— Как ты узнаешь, что я дошел?

— Узнаю, не волнуйся. Но учти, следить за тобой я не буду, и если что-то… пойдет не так… помочь соответственно не смогу. Рассчитывай только на себя.

Дэвид кивнул. То, что его вынуждают рисковать собственной шкурой, не слишком ему нравилось, но определенная логика в этом испытании все-таки была. Ему и самому давно хотелось опробовать свои новые способности в деле, без подсказок всезнающего наставника.

Распрощались. Лэйкил произнес заклинание и растворился в световом мареве.

Дэвид скинул рюкзак и огляделся. За последние три минуты это место веселее не стало. И тихо, как на кладбище.

Импровизированный лагерь он разбил прямо в башне. Никакой нечисти внутри не оказалось. И слава богу.

Родник и небольшое чистое озерцо обнаружились совсем недалеко, у края одной из вздыбленных каменных плит. Очевидно, после того как господа маги перепахали все окрестности своими заклинаниями, одна из подземных рек нашла выход на поверхность. В избытке обнаружился и сухой хворост, но вот что-нибудь посерьезнее, что можно было бы употребить и на факелы… Тут Дэвида постигла неудача.

За всем этим прошел остаток дня. День в Хеллаэне — что ночь в Нимриане: пролетает быстрее, чем успеваешь заметить. Уже в глубоких сумерках Дэвид вернулся в башню. Вскипятил воду, сварил кашу. Поскольку с факелами вышел облом, задумался всерьез, как быть с освещением.

Поразмыслив, поднял с пола средних размеров булыжник.

— Светящаяся Оболочка, — сказал Дэвид. И сотворил свое первое самостоятельное заклятие.

Камень в его руках засветился. Большая часть Света концентрировалась вокруг, на расстоянии четырех-пяти сантиметров от поверхности булыжника, но и того излучения, которое изливалось вовне, хватало, чтобы слегка рассеять окружающий мрак.

Дэвид осторожно опустил камень на землю. Глупость, конечно. Можно было б и об стену его шарахнуть — светиться камень от этого не перестал бы.

Дэвид сделал еще несколько светящихся камней, расположил их так, чтобы видеть всю внутреннюю часть башни, с большим удовольствием стянул кольчугу и завалился спать. Прямо на полу, поелику кроватей с перинами в башне обнаружено не было.

Спалось плохо. Плащ кое-как смягчал жесткость его «ложа», да вот не совсем.

Проснувшись и позавтракав, Дэвид пришел к мысли, что пора забыть о времени суток и заниматься своими делами. Если начать ждать, когда же, наконец, в Хеллаэне наступит утро… то ждать можно очень долго. Ночь здесь длится двадцать часов из двадцати четырех. Оставшиеся четыре часа — вечер и утро.

Вместо факела в дело был употреблен меч. «Светящийся Клинок», как и положено, исправно светился.

Тщательно обыскав руины, Дэвид обнаружил вход в рухнувший под землю замок. В бесформенных каменных глыбах, которыми было завалено жилище Вертемеров, был проделан широкий круглый проход. Как проделан? Дэвид поднес к стене лезвие меча. Судя по всему, проход просто проплавили в многометровой каменной толще. Просто взяли и проплавили.

Осмотр местности посредством магического восприятия не принес никакой новой информации.

Похоже, все самое интересное ждет его внизу. Ситуация слегка напоминала Дэвиду известную компьютерную игру, в которой нужно спуститься в подземелье и перебить всех монстров, однако сейчас ему было совсем не так весело, как в четырнадцать лет, когда он вовсю развлекался таким образом на своем домашнем «пэ ка».

…Проход постепенно уводил Дэвида все ниже и ниже. Пол, к счастью, не был таким же круглым и гладким, как стены и потолок. Пол был рубленым, как будто кто-то хотел сделать ступеньки, да так и бросил эту работу на полдороге.

Проход закончился; под ногами — широкая дыра с неровными краями. Дэвид наклонился, «подсветил» себе мечом. Большое пустое пространство. Чердак?

До пола метров пять. В принципе можно спрыгнуть, но как обратно выбираться? Тут он вспомнил, что в рюкзаке остался моток веревки. Пришлось возвращаться. Камень по краям дыры оплавился неравномерно. Дэвид закрепил петлю на одном из выступов и полез вниз.

Ничего особенного в комнате не было. В самом деле — чердак либо одна из верхних комнат. Потолок провис, пол был завален всевозможным мусором. Воздух был спертым, а с пола при каждом шаге поднималось облако пыли.

Осмотр комнаты магическим зрением дал более интересные результаты. Магия. Целые зоны насыщенностей, асимметричная паутина чар, медленное течение энергии вдоль стен… Смысл, назначение всего этого? Дэвид не мог понять. Ни одна из невидимых конструкций не была похожа на те, которые показывал ему Лэйкил.

Тут одна из конструкций пришла в движение. Одновременно слух Брендома прорезал неприятный громкий скрежет.

Он судорожно изгнал Форму и выставил перед собой клинок. Свет, исходивший от меча, позволял сносно видеть на расстоянии не более трех-четырех шагов; то, что скрежетало и неуклонно приближалось к нему, оставалось пока за кругом света. Но вот, наконец, оно вползло в освещенную область.

Это была кастрюля. Большая кастрюля с дыркой в днище и местами отбитой эмалью. Звучит не слишком-то страшно, не так ли? Но представьте себе состояние Дэвида в незнакомом темном помещении при виде самопроизвольно перемещающегося неживого предмета.

Дэвид отступил на шаг.

Кастрюля подползла ближе. В ее движении ощущалась твердая целеустремленность, но ползла она медленно, с остановками.

Дэвид коснулся металлического бока посудины. Кастрюля замерла на месте. Через несколько секунд она, однако, зашевелилась опять и попыталась обползти Дэвида справа.

Нервы землянина не выдержали. Что было силы он пнул эту чертову посудину.

С лязгом и грохотом кастрюля улетела на другой конец чердака. Дэвид прислушался. Все было тихо.

Кастрюлю он отыскал без труда. Теперь она вела себя как обычный, слегка помятый, предмет кухонного обихода — полеживала себе на боку и делала вид, будто не умеет шевелиться.

Дэвид вызвал Око и увидел, как теряют яркость несколько поврежденных насыщенностей, находившихся как раз там, где в плотном мире лежала кастрюля. Вытекающая энергия была похожа на нити дыма, медленно тающие в воздухе.

Дэвид отодвинул Око в сторону, крякнул и почесал шею. Пора бы уже привыкнуть ко всей этой местной чертовщине.

Око он решил больше не убирать. Закрепил так, как учил Лэйкил, чтобы можно было в любой момент воспользоваться Формой, но руки при этом оставались свободны. И занялся осмотром чердака.

Дверь была заперта, но входом и выходом через двери тот, кто был здесь прежде Дэвида, себя не утруждал. В стене рядом с дверью была проделана дыра в рост человека. Все тот же почерк — стеклянистые, оплавленные края. На полу — бесформенная каменная «лужа».

С другой стороны обнаружилась небольшая площадка и лестница вниз. Деревянные ступеньки отчаянно скрипели.

Коридор. Осмотр местных достопримечательностей с помощью Ока показал Дэвиду, что в четырех шагах впереди находится мощное скопление Силы. Обычное зрение утверждало, что коридор девственно чист.

Дэвид сделал еще шаг и присел на корточки. На магическом уровне скопление Силы напоминало туманную прядь высотой сантиметров двадцать, а шириной — во весь коридор. И даже больше, потому как прядь преспокойно продолжалась еще сколько-то и там, где должны были уже находиться стены.

«Ну и что это такое?» — спросил себя Дэвид. Ответ был все тот же, что и раньше: «а хрен его знает».

Вернулся к лестнице. В одном месте перила были сломаны. Дэвид отломал перекладину и аккуратно опустил ее в центр тумана.

Ничего не произошло. Вроде бы. Но когда он погрузил в туман клинок и попробовал оттащить деревяшку обратно, ничего не вышло. Будто прилипла. Дэвид поспешно вытащил меч. Через полминуты стало ясно, что перекладина не просто прилипла — она постепенно погружалась в камень! Еще через две минуты она скрылась полностью. Сначала над ней появилась тоненькая, полупрозрачная пленка, а потом, по мере дальнейшего погружения, этот участок пола потерял прозрачность и стал таким же, как раньше — чистым и на вид совершенно безобидным.

Дэвиду сделалось нехорошо при мысли, что было бы, вляпайся он в эту пакость ногой.

Некоторое время он размышлял, как бы устранить этот туманчик, а потом плюнул и просто перепрыгнул. С другой стороны нашел камень, заставил его светиться и положил в полуметре от полосы «тумана». Чтоб не влететь случайно на обратном пути.

Вот и первая развилка — тот коридор, по которому шел Дэвид, пересекал еще один. Дэвид решил не менять курс, тем более что слева, и совсем близко, Око выявило еще одну туманную прядь, только не стелившуюся по полу, а висевшую в воздухе где-то на высоте полуметра. По мере его дальнейшего продвижения то справа, то слева стали попадаться двери или пустые дверные проемы, за которыми обнаруживались комнаты, пребывавшие, естественно, в полнейшем запустении. Дэвид заглянул в каждую из них, ничего интересного не обнаружил, если не считать четвертой по счету: задняя стена этого помещения текла, как будто бы состояла не из камня, а из жидкости. Красиво. Близко к стене Дэвид подходить не стал.

Еще одна лестница вниз, еще один коридор… Внезапно Дэвид замер на месте.

Через секунду странный звук повторился. Больше всего он был похож на шарканье усталого старого человека. Дэвид направил светящийся меч в сторону, откуда доносилось шарканье, но ничего не увидел. Между тем шарканье, судя по всему, приближалось.

Пауза. Шшшаааррр-шарк.

«Может, еще одна кастрюля?» — с надеждой подумал Дэвид. Впрочем, он и сам в это не верил. Все его тело охватил неприятный озноб…

Представьте себя на его месте. Старые руины. Темнота, лишь слегка разгоняемая неверным светом, льющимся из клинка. Долгое время — полное беззвучие, если не считать собственного дыхания и эха собственных же шагов. И вдруг ухо улавливает какой-то посторонний звук. Сначала приходит мысль: «Показалось», но звук повторяется, уже ближе, и разум пытается найти какое-нибудь спасительное объяснение, но все разумные объяснения разваливаются в прах, когда из темноты появляется…

На Земле Дэвид пересмотрел не один десяток фильмов ужасов. Правда, после того, как он вышел из подросткового возраста, большая часть этих фильмов уже ничего, кроме гомерического хохота, у него не вызывала, как и у всякого нормального человека.

Проблема была в том, что сейчас он находился не на Земле. Он не сидел, пережевывая поп-корн, в кинотеатре, зевая и не обращая, в общем-то, особенного внимания на сюжет, потому что и так было ясно: все закончится хэппи-эндом, главный герой размажет всех врагов по стенке, спасет главную героиню и победит главного злодея. Проблема была в том, что он стоял один, в темноте, вцепившись дрожащими руками в клинок, и больше всего думал о том, как бы ненароком не обмочить штаны.

Нежить не медлила перед тем, как вступить в круг света. Нежить двигалась медленно, но целеустремленно. Успев разглядеть лишь голый череп и рваную кольчугу, повисшую на костях, Дэвид заорал благим матом и бросился вверх по лестнице.

Он бежал, не помня себя, бежал так быстро, как только мог. Уже в конце верхнего коридора он споткнулся и упал, разбив в кровь нос и губы. В голове зазвенело. Еще несколько секунд он лежал неподвижно. В эти мгновения он не был человеком, просчитывающим свои поступки и поступающим так, как велит ему разум, он был загнанным зверем, сжавшимся в комок, оцепеневшим перед неумолимой смертью…

Не сразу, болезненными рывками разум возвращался к Дэвиду. Он поднялся и встал. Ужас не отпускал его, но, по крайней мере, теперь он мог с ним как-то бороться, тем более что тварь осталась где-то далеко позади, и шаркающих шагов ее не было слышно. Дэвид подобрал меч, оглянулся и сглотнул: всего в четырех шагах от того места, где он расквасил себе физиономию, лежал светящийся камень, который он не так давно положил сюда для того, чтобы отметить место «туманной пряди».

Что делать? Подниматься наверх? Допустим, он выберется наружу. А потом? Ждать возвращения Лэйкила? Но ведь Лэйкил не следит за ним. Он придет либо через неделю, когда закончатся продукты, либо появится, когда Дэвид достигнет цели — центрального зала старого замка, места, где когда-то располагалось Главное Сплетение.

Интересно, а как он узнает о том, что Дэвид достиг Сплетения? Ну, это просто. Попрощавшись с Дэвидом, он мог переместиться в центральный зал, оставить там заклинание и прыгнуть в Тинуэт. Когда Дэвид доберется до цели, заклинание даст графу знать о том, что пора забирать своего «оруженосца» из той задницы, в которую он его засунул.

…А может быть, граф все-таки следит? Дэвид уже набрал в легкие воздуха, уже открыл рот, чтобы заорать, вызывая учителя, уже… и осекся.

Может быть, Лэйкил сжалится над ним. Сжалится и заберет обратно в замок. Но с этого момента на карьере мага можно будет поставить большой жирный крест. Может быть, Лэйкил и Лайла даже сделают вид, что ничего не изменилось, что он не перетрусил, как кролик, в первый же раз, когда они оставили его одного.

Если он не может попросить Лэйкила о помощи, что же остается? Идти вниз? Дэвид затрясся от одной мысли об этом. Не раз на Земле он убивал скелетов, личей, великанов и драконов… давил их десятками и сотнями… Правда, все они были не слишком большого размера, обитали с другой стороны монитора, и, кроме того, в случае неудачи всегда можно было нажать на «Load» и начать все с начала.

Он попытался унять дрожь — безуспешно. Эта тварь там, в глубине подземелья. Может быть, она уже идет сюда. Может быть, она уже совсем рядом… Дэвид судорожно заозирался, размахивая мечом во все стороны. Мертвец мог подобраться с любой стороны… Гигантским усилием воли он подавил зарождавшуюся панику. Нежить двигалась очень медленно. У него еще есть время.

«Лэйкил был уверен, что я смогу пройти» — от этой мысли стало немного легче.

«В конце концов, не обязательно обниматься с этим скелетом. Брошу в него Форму… издалека… — уговаривал себя Дэвид. — Если что… успею убежать. Бегаю я гораздо быстрее».

Ему удалось уговорить себя настолько, чтобы на время расстаться с мечом и начать судорожно вспоминать все, чему его здесь успели научить. Наконец он составил на базе Огня более-менее подходящее заклинание. В комнате для медитаций он сотворил бы его в двадцать раз быстрее, но комната для медитаций была далеко, а ходячий мертвец — совсем близко. Дэвид постоянно сбивался, энергетические нити так и норовили выпрыгнуть из рук, он мучительно вспоминал каждый такт, а один раз, когда ему почудилось шарканье, едва не взорвал вместе с заклинанием себя самого. Но вот, наконец, огненная сфера повисла над его ладонью. Дэвид подобрал меч, вдохнул-выдохнул и сделал первый шаг обратно, в глубину подземелья…

Огонь ярко горел, слепя глаза и мешая видеть дорогу. По правилам заранее следует составлять только костяк заклинания и наполнять его энергией только в тот момент, когда оно должно быть использовано, но Дэвиду было не до правил. Тащить готовый огненный шар было чертовски трудно, однако Дэвид знал, что если он погасит сферу, его вторая встреча со скелетом закончится точно так же, как и первая. Когда он столкнется с этой мерзопакостью, вряд ли он сможет расслабиться и «позволить энергии свободно течь», как любил повторять его дражайший учитель. «Гребаный граф кен Апрей. Мудак. Скотина. Его бы сюда, на мое место…»

Шшшаааррр-шарк. Скелет взбирался по ступенькам. За прошедшее время он успел преодолеть едва ли треть лестницы.

— Получи, с-сволочь, — процедил Дэвид и бросил вниз огненный сгусток.

Он не попал, но это было и не важно. Сгусток врезался в ступени. Почти мгновенно, словно по волшебству (впрочем, это и было по волшебству) пламя охватило всю среднюю часть лестницы. Горело оно недолго, всего несколько секунд, после чего также быстро исчезло, однако этого оказалось достаточно, чтобы занялись полуистлевшие лохмотья, в которые был облачен скелет. Из-под кольчуги повалил дым. Не обращая никакого внимания на это обстоятельство, скелет преодолел еще одну ступеньку. А вот следующая оказалась ему уже не по силам. Пламя распространилось по нему, — загорелись остатки кожи и сухожилий, занялись сухие кости. Нелепо взмахнув руками, скелет завалился на спину и загремел вниз. Некоторое время он еще шевелился у подножья лестницы, а потом затих.

Дэвид начал осторожно спускаться. По мере его приближения скелет несколько раз дернулся, но подняться так и не сумел. Сжав рукоять меча обеими руками, Дэвид яростно принялся рубить эту мерзость и рубил ее до тех пор, пока не убедился, что ни одна из костей не делает попыток самовольно пошевелиться. Хрипло дыша, он отер пот со лба и отошел, не сводя взгляда с груды костей. Постепенно до него начало доходить, что он, кажется, победил. Эта мысль придала ему уверенности. Ха! Подумаешь, скелет! В Анатомическом музее такой стоит. И ничего, никто не боится.

Нежить страшна своим кажущимся всесилием, пренебрежением всеми нормальными законами мира. Но если на нежить можно найти управу, значит, не так уж она и страшна.

Прежде чем идти дальше, он произнес еще одно огненное заклинание, на этот раз правильно зацентровав его, — и превратил груду костей в угли. Правда, в результате в этой части подземелья стало нечем дышать, но это было не главное. Главное, чтобы на сердце все было спокойно.

Через двадцать шагов его ухо вновь уловило шарканье. Дэвид покрылся холодным потом, прежде чем сообразил, что шарканье доносится не со спины, а из той части коридора, куда он направлялся. «Это не тот, который сзади, — подумал Дэвид. — Это просто еще один».

Шарканье приближалось. Очень хотелось рвануть назад, но на этот раз он сумел взять себя в руки. Более того, он даже попал огненным сгустком туда, куда метил. Скелет вспыхнул, как свечка, постоял секунду-другую, будто раздумывая, что ему делать дальше, и упал на пол бесформенной дымящейся грудой.

…Время от времени, поглядывая вокруг колдовским зрением, Дэвид стал замечать, что «аномальных зон» — то есть мест с повышенной концентрацией энергии — становится все больше. Скорее всего, это были обломки старых заклятий, остатки охранной системы замка, и, возможно, совсем новые образования, появившиеся в результате хаотической пульсации полуразрушенного Источника Силы. Как только Дэвид уверился в том, что идет в правильном направлении, воздух впереди стал чуть светлее. Вскоре стало ясно, что свечение распространяется из-за поворота, который ему предстояло миновать через тридцать-сорок шагов. Дэвид сбавил шаг, а, добравшись до места, вовсе остановился и осторожно выглянул из-за угла.

Его глазам открылся очередной коридор, но, в отличие от всех остальных, виденных им в этом замке, довольно хорошо освещенный. В противоположном конце его висела завеса сверкающего тумана, настолько яркая, что на нее было больно смотреть. Щурясь, закрывая глаза сложенной «козырьком» ладонью, Дэвид некоторое время разглядывал сверкающий туман. Похоже, сразу после завесы находился проход в какое-то большое помещение. Исследование завесы с помощью колдовского зрения ничего не дало, поскольку и в «тонком мире» эта штуковина сияла, как солнце в полдень. Насыщенность энергией в этом месте зашкаливала за все известные Дэвиду рамки.

Отметив в уме сие любопытное явление, Дэвид двинулся дальше, но, пройдя буквально пять или шесть шагов, растерянно остановился. Основной коридор был завален, и, похоже, завален более чем капитально. Заклятие, позволяющее обнаруживать поблизости пустоты, заполненные Воздухом, на базе которого, собственно, и работали эти чары, показало, что расчищать коридор бесполезно, по крайней мере, слабыми силами Дэвида. Он знал заклятие, позволяющее перемещать по воздуху небольшие предметы, но в данном случае оно ничем помочь не могло. Еще бесполезнее были Огонь и Свет. Надо было искать какую-нибудь другую дорогу.

Дэвид осмотрел все комнаты, примыкавшие к обоим коридорам, пытаясь найти обходной путь. Без толку. Была только одна дорога — через сверкающий туман. Пришлось возвращаться.

Рассматривая туман вблизи, Дэвид уверился в предположении, сделанном еще раньше, на глазок: «хреновина» неминуемо прикончит его, если он попытается приблизиться к ней на сколько-нибудь близкое расстояние. Тем не менее, он предпринял попытку «отодвинуть» туман колдовским щитом, над которым работал минут двадцать, вплетя в него все известные стихии и укрепив как только можно. Шедевр Дэвида начал деформироваться, когда до границ тумана оставалось еще сантиметров десять-пятнадцать. Когда же щит пришел в прямое соприкосновение со стеной, он стал испаряться с такой же скоростью, с какой сгорает газетный лист, брошенный в топку паровоза. Дэвид отступил на шаг и тупо уставился в стену. Что делать дальше, он не представлял.

* * *

Лайла сидела в своем любимом кресле и болтала ногами. Лэйкил достал из «холодильника» пакет чипсов.

— Будешь?

— Давай.

Хрустя жареной картошкой, Лайла посмотрела на настенное зеркало. Лэйкил, положив ногу на ногу, расположился в соседнем кресле.

В большом двухметровом зеркале отражались не брат с сестрой и не столовая Тинуэта, а усталый, перемазанный в грязи человек посреди пыльного подземного коридора. В правой руке человек сжимал светящийся клинок, в котором, впрочем, сейчас не было никакой надобности, — на него никто не нападал, а свет, исходивший от сияющей стены впереди, и без того был чересчур ярким.

Судя по всему, человек пребывал в сильной растерянности.

Лэйкил вытащил из пакета целую горсть чипсов. В это время человек в зеркале что-то негромко сказал.

— Тише, Лэйкил, — недовольно прошипела Лайла. — Я не слышу, что он говорит.

— И не нужно. Хрум-хрум… Опять какие-нибудь бессмысленные ругательства.

— А может быть, и нет!

Лэйкил пожал плечами.

— Сделай звук погромче.

— Ага, умненький какой! Чтобы снова оглохнуть, когда он что-нибудь заорет?!

— Будешь ныть — отправлю спать. Время уже позднее.

Некоторое время в столовой было тихо. Человек в зеркале без всякой видимой цели слонялся из одной комнаты в другую.

— Как ты думаешь, — вполголоса спросила Лайла, — он найдет выход?

— Думаю, да, — зевнув, ответил Лэйкил. — Вроде бы он не полный идиот.

* * *

К коридору, в конце которого висела сверкающая пелена, когда-то примыкало четыре комнаты. В одной из них обрушились перекрытия, вторая также была доверху завалена всевозможным мусором, третья, располагавшаяся ближе всех к основному коридору, Дэвида не интересовала, а вот четвертая… Дэвид отодвинул стол в противоположный угол и еще раз посмотрел на стену, разделявшую комнату и большое помещение, увиденное им за сверкающей пеленой. Он снова использовал заклинание, позволяющее обнаруживать пустоты, наполненные воздухом. Стена как будто бы стала прозрачной; можно было увидеть силуэты предметов, находящиеся с той стороны. Как и надеялся Дэвид, стена не была слишком толстой.

Положив меч на запыленный стол, Дэвид составил на базе Воздуха еще одно заклинание. Стена содрогнулась от удара Воздушного Кулака, но не поддалась. Дэвид повторил процедуру, прикрывая глаза левой рукой и стараясь не дышать всей той пылью, которую подняло его заклинание. В третий раз, неправильно зацентровав удар, он разнес в щепки большой старый шкаф. После пятого раза он решил, что пора сделать передышку и, кашляя, выбежал из комнаты. Отчаянно слезились глаза.

Слегка оклемавшись, он зашел в комнату и осмотрел результаты своей работы.

Кладка уже не казалась такой прочной, как прежде. Пыль и кусочки затвердевшего раствора дождем сыпались вниз, когда Дэвид пытался расшатать какой-нибудь камень. Удовлетворенно кивнув, он вернулся на исходную позицию.

После второго удара центральная часть стены развалилась. Подождав, пока осядет пыль, Дэвид принялся расширять пролом — уже без всякой магии, руками. Вскоре образовавшаяся дыра стала достаточно большой, чтобы в нее можно было пролезть. Дэвид так и сделал. Помещение, к которому он так рвался, ничего интересного собой не представляло, но, по крайней мере, из него в трех разных направлениях отходили еще три коридора, и Дэвид мог надеяться на то, что хоть один из них приведет его к цели. Но не сегодня. Он слишком устал. Дэвид пролез обратно в дыру, вернулся наверх, помылся в озере, поужинал и крепко заснул.

* * *

— …Зачем он дышал пылью и кашлял? — зевнув, сонно пробормотала Лайла. — Мог бы сделать пылеотгоняющее заклинание…

* * *

«Утром», когда Дэвид спускался к озеру за водой, что-то заставило его посмотреть вверх. На фоне бурлящего неба Хеллаэна в неверном свете молний кружила какая-то крупная птица. Она молча снижалась. Дэвид прикинул, что конечной точкой сужающейся спирали должно быть как раз то место, где он стоит. Это ему не понравилось. Но как только он отступил к башне, изменилась и траектория полета птицы. К этому моменту Дэвид уже понял, что определение «крупная птица» не совсем верно. Здоровенный птеродактиль — так будет точнее.

Гадина спикировала вниз, но он успел нырнуть в укрытие. Впрочем, это было не самое надежное место. С обратной стороны башни зиял впечатляющий пролом, через который внутрь при желании мог проникнуть не только птеродактиль, но и тот дракон, с которым его недавно познакомил Лэйкил. Птеродактиль, естественно, дыру быстро обнаружил и тут же в нее сунулся. Дэвид заставил себя успокоиться, позволил, матеря Лэйкила на чем свет стоит, «энергии свободно течь», и зафитилил огненным шаром в бледное брюхо этой мерзкой твари.

Однако птеродактиль не обратил на его выпад никакого внимания. Огонь растекся по его шкуре… и погас, не причинив никакого вреда. За миг до этого Дэвид увидел что-то вроде мерцающего синего сияния, разлившегося по телу твари. Когда огонь погас, исчезло и сияние.

Тупая рептилия, использующая заклинания? А почему бы и нет? В конце концов, магия издревле была неотъемлемой частью этого мира. Всякий обитатель Хеллаэна должен был уметь или защищаться от нее, или использовать ее, или и то и другое вместе. Те, кто не умел, — вымирали, уступая дорогу тем, которые умели. Все строго по теории Дарвина.

Но Дэвиду в этот момент было слегка не до Дарвина. Чудом увернувшись от клюва птеродактиля, он, как ошпаренный, вылетел из башни. С другой стороны послышался шум крыльев — чудовище поднималось в воздух. Дэвид метнулся через двор, к заветному лазу, ведущему внутрь подземелья. Он успел. Клюв щелкнул совсем рядом, воздушная волна едва не сшибла его с ног… Но он успел. Внутрь чердака птеродактиль пробраться не смог. Некоторое время гадина тщетно пыталась расширить пролом в крыше, не преуспела в этом и, кажется, отступила. Улетел птеродактиль на самом деле или нет, Дэвид решил не проверять. Один раз можно обойтись и без завтрака. Вперед! В смысле — вниз…

Он аккуратно переступил через туманную прядь, отмеченную светящимся камнем, пнул угли, оставшиеся от первого скелета и, кряхтя, пролез в пролом неподалеку от сверкающей завесы. Из трех проходов, ждавших его в следующем зале, он выбрал самый левый, но вскоре обнаружил, что это тупик. Коридор был завален. Второе направление оказалось более перспективным: коридор соединялся с другим, тот — со множеством комнат, комнаты с другими комнатами и коридорами… В какой-то момент Дэвиду показалось, что он находится в гигантском муравейнике, трехмерном лабиринте, из которого никогда уже не выбраться, впрочем, точно такие же чувства в первое время у него вызывал Тинуэт. Дэвид вернулся назад по собственным следам. Он чувствовал слабую пульсацию местного Источника Силы, и, продвигаясь по второму направлению, с каждым шагом все отчетливее понимал, что уходит в сторону. Надо было искать путь вниз. За третьей дверью обнаружилась винтовая лестница, которой он и поспешил воспользоваться.

Он блуждал по провалившемуся под землю замку еще полтора часа, постоянно натыкаясь на тупики и завалы. Воздух становился все более затхлым, странные магические образования попадались все чаще и чаще. Повстречался очередной скелет, но Дэвид сжег его раньше, чем успел по-настоящему испугаться. У него постепенно вырабатывались правильные рефлексы.

Две огромные металлические створки были полуоткрыты. Это хорошо — вряд ли бы он сумел открыть их сам, даже при помощи заклинаний. За гигантскими дверями простирался самый большой зал из всех, которые Дэвид здесь видел. Зал был в полном порядке. Ну, разве что треснуло несколько колонн, поддерживающих свод. Насыщенность зала магией проходила под грифом «по самое не могу». Стены были укреплены гораздо лучше, чем во всех остальных помещениях. До сих пор работали некоторые заклинания, например те, которые обеспечивали чистоту в помещении. Идеально чистый пол, и пятна пыли там, где заклинание-уборщик было по каким-либо причинам повреждено.

В воздухе плавало еще несколько невидимых «тонких» конструкций. Почти все они оказались испорченными. Случались места, где копившаяся годами Сила сама приняла вид некой грубо-упорядоченной структуры. Эти «самообразования» были, как правило, безобидны. Куда больше следовало опасаться испорченных заклинаний. Можно погибнуть оттого, что в вас запустили молнией или огненным сгустком. А можно — оттого, что в заклинании-уборщике разладился анализирующий блок, и оно приняло вас за гору мусора, которую следует немедленно убрать.

Дэвид осторожно вступил в зал. Пока все было в порядке. В центре зала — там, куда утыкались силовые нити от всех заклинаний, еще остававшихся в замке, — когда-то находилось Главное Сплетение.

Что-то странное… Он двигался, как будто во сне. В голове появилась тяжесть, мешающая думать, мысли стали вялыми и текучими. Он был сосредоточен на одной цели — добраться до Главного Сплетения. И этой цели никто не препятствовал, но вокруг всего остального будто бы образовалась невидимая стена — и его мысли, пытаясь свернуть с основного направления, утыкались в эту мягкую, но непрошибаемую стену. Его собственные движения казались ему слишком медленными, но это не вызывало удивления.

Вкрадчивый шепот. «Ближе, ближе… Сюда…» Какая-то часть Дэвида пыталась сопротивляться. Это решение принял не разум — разум находился в полной прострации, а что-то более глубокое. Все инстинкты выживания в один голос вопили: «Очнись!», но Дэвид воспринимал эти голоса как некий раздражающий фон, мешающий ему окончательно расслабиться. Вкрадчивый шепот манил обещаниями абсолютного покоя, блаженства, полного растворения в нирване. Сопротивляться совсем не хотелось. И все-таки в какой-то момент инстинкты выживания взяли верх. Дэвид очнулся. Он еще не понимал, что с ним происходит, не видел противника, но чувствовал — еще мгновение и состояние блаженства вернется с удвоенной силой. На этот раз освободиться он уже не сумеет. Его руки взлетели, и защитная завеса, сотканная из эссенции Света, полностью окружила его. Последние остатки «блаженного» тумана выветрились из головы. Мозг лихорадочно заработал. «Псионическое воздействие… Меня пытались подчинить…» Укрепляя защиту, он вызвал Око. Никогда раньше, даже в комнате для медитаций, ему не удавалось направлять два потока одновременно, творить два разных заклинания — и вот теперь он сделал это так легко, как будто занимался колдовством всю жизнь. Впрочем, он не думал о том, что он умеет, а что — нет. Он спасал свою жизнь.

Магическое восприятие открыло ему массу интересного. Полупрозрачные серые нити пытались приблизиться к светящемуся кокону вокруг Дэвида — и тут же, будто обжигаясь, отлетали назад. Ближе к Источнику Силы серые нити сплетались в один сплошной клубок. Противник Дэвида не имел никакого телесного обличья. Это был бесплотный демон, обнаруживший бесхозный Источник Силы и поселившийся поблизости от него, чтобы всегда иметь много дармовой энергии, служившей ему, очевидно, чем-то вроде пищи. Сейчас демон собирался отстаивать свою собственность. Энергия, заключенная в пришлом колдуне, — тоже еда. Лакомство.

Серый клубок сжался и выбросил в сторону Дэвида целую копну извивающихся волокон. Дэвид вытянул вперед руки — открытые ладони, от себя — и развел их в стороны. Перед ним засверкал щит, выстроенный, опять-таки, на базе стихии Света. В следующее мгновение нити ударили в щит. Столкновение было настолько мощным, что Дэвид едва не упал. Ему показалось, будто бы он держит не заклинание, а самый настоящий щит, по которому врезали тараном. Заклинание распалось, но распалась и копна извивающихся волокон. Отдельные пряди были уже не страшны — Дэвида по-прежнему окружала первая сверкающая оболочка, сквозь которую проникнуть поодиночке нити не были способны.

Дэвид не стал дожидаться, пока серый клубок соберется с силами и выбросит следующую партию волокон. Он сплел заклинание — снова на базе Света, но на этот раз не оборонительное, а атакующее. Несколько лучей Света ударили в клубок, который заизвивался, тщетно пытаясь избежать соприкосновения с чужеродной стихией. «Ага, не нравится!!! — со злой радостью подумал Дэвид. — Получай!!!». И повторил процедуру.

Клубок не пытался контратаковать. Он втянул все свои щупальца и поплыл прочь. Но Дэвид решил не дать ему уйти. Он ощущал настоятельную необходимость добить это существо, едва не съевшее его душу. Глупо было оставлять за спиной такого хищника. Пусть даже раненого.

Тварь пыталась скрыться в угловых тенях зала — и это было ее ошибкой. Если бы она полетела вверх, возможно, ей бы и удалось уйти. А так… Дэвид окружил ее сетью из Света и поливал сверкающими лучами до тех пор, пока измочаленный клубок не распался на несколько крупных прядей. Дэвид старательно выжег каждую прядь и только после этого успокоился…

Хлопки за спиной. Дэвид стремительно обернулся, готовый к чему угодно. Даже к семиметровому трехголовому тиранозавру, пышущему огнем изо всех щелей.

Тиранозавра не было. Был граф кен Апрей, как всегда, подтянутый и изящный. Граф небрежно аплодировал и улыбался с легкой иронией.

Дэвид выдохнул. «Вот и все», — мелькнула мысль. Разом навалилась усталость.

— В общем и целом, — сказал Лэйкил, — первый экзамен ты сдал.

— Ну спасибо… Ты что, следил за мной?

— Временами. Если ты не очень устал, можно прямо сейчас начать разбор полетов.

Дэвид пожал плечами. Предложение Лэйкила не вызвало в нем ничего, кроме волны раздражения. Он рисковал жизнью. Сражался с нежитью и птеродактилями. Обходил смертоносные ловушки. В конце едва не лишился души. А граф по-прежнему относится к нему так, как будто бы он нерадивый ученик, с которым нужно терпеливо проводить «работу над ошибками»!..

«Стоп, — подумал Дэвид. — Я ведь действительно ученик. И, наверное, не самый лучший. Не надо злиться. Надо послушать, что он скажет. Когда буду таким же крутым, как этот гребаный граф, тогда и буду гнуть пальцы».

Лэйкил молча улыбался. Может быть, он читал мысли Дэвида, а может быть, это ему совсем и не было нужно — и без того все эмоции были ясно написаны на недовольной физиономии его ученика. Лэйкил ждал.

Дэвид выдохнул еще раз, сосчитал в уме до десяти и спросил:

— Что я сделал «не так»?

— Сначала я скажу тебе, что ты сделал правильно. Твой самый мудрый поступок заключался в том, что ты сбежал от большой чешуйчатой птицы.

Дэвид удивился.

— Очень важно для мага, — продолжал Лэйкил. — ясно осознавать, что он может, а что нет. Слишком многие новички, практикующие Искусство, после первых успехов теряют чувство реальности. Их возможности по сравнению с тем, что они могли раньше, вырастают неимоверно. Им начинает казаться, что они всемогущи. В результате, когда они сталкиваются с проблемой, которую не могут решить, то не могут в это поверить. И гибнут так глупо, что просто диву даешься. Помнишь наемного мага, который «напал» на Солнцекрыла? Это именно то, о чем я говорю. Да, конечно, надо верить в себя, но не надо терять чувство реальности. Не знаю, о чем ты думал, когда бежал от птицы, и думал ли вообще, но ты поступил правильно. Пока еще это не твой уровень. Птица развеяла бы всю магию, которую ты мог применить против нее. И пока ты баловался бы с заклинаниями, проглотила бы тебя в два приема. В Хеллаэне и в Диких Пустошах обитают еще более грозные демоны, с которыми даже мне было бы опасно встречаться… — Лэйкил выдержал короткую паузу. — Ну а что ты сделал неправильно, ты расскажешь мне сам.

Дэвид задумался.

— Я перетрусил, когда увидел ходячий труп…

— Страх — это нормальное явление. Ты с ним справился — значит, все в порядке. Ошибка не в этом. Думай.

«Какой ответ он хочет услышать? — размышлял Дэвид. — Не понимаю…»

— Ты хочешь сказать, что мне нужно было не ломать стену, а попытаться как-нибудь разобрать то заклинание, которое закрывало дверь?

— Нет. И тут все правильно. Ты бы все равно не смог вскрыть это заклинание. Да и вообще магия — это не панацея. Всегда найдется кто-то, у кого больше Силы, чему тебя. Быть сильным колдуном — хорошо, но гораздо важнее стратегически правильно применять те заклинания, которые у тебя имеются. В данном случае ты все сделал именно так, как надо. Думай дальше.

— Не знаю… — Дэвид почесал затылок. — Больше ничего особенного тут не было… Ну еще та дрянь, которая сидела в этом зале…

Лэйкил кивнул. Дэвид нахмурился.

— Но ведь я справился с ней!

— Только благодаря удаче. На какой-то момент демон отпустил тебя. Ослабил контроль. И ты сумел вырваться. Вообще это была именно «дрянь», а не демон. Настоящие хищники никаких шансов своей жертве не оставляют. Тебе повезло. В следующий раз все может закончиться куда более печально.

— Но… я ведь не знал… я даже не почувствовал начало воздействия…

— Значит, надо?.. — Лэйкил сделал паузу, подводя ученика к очевидному выводу.

— Не могу же я постоянно ходить, обвешавшись защитными заклинаниями!

— Почему бы и нет?

— Ну… Их же надо поддерживать. Да и вообще они неудобны. Мешают нормально воспринимать окружающий мир.

— И, тем не менее, — заметил граф, — большинство обитателей Хеллаэна и Нимриана поступают именно так. Для того чтобы не тратить постоянно энергию на защиту, используют специальные приспособления, — кен Апрей засунул руку в карман и вытащил на свет небольшой бриллиант. — Держи. Дарю. Оправу подберешь сам. Сделаешь себе из этого защитный амулет. Совершенно необязательно накачивать его доверху энергией. Амулет выполняет совсем другую функцию. Он должен выдержать самый первый удар и — главное — предупредить тебя опостороннем воздействии. Всего лишь два заклинания. Дальше ты позаботишься о себе сам.

Дэвид взял камень.

— Спасибо.

— Когда амулет будет готов, носи его постоянно. Снимай только тогда, когда будешь полностью уверен в своей безопасности. Постарайся отнестись к моим словам серьезно. Если ты появишься в каком-нибудь хеллаэнском городе без этой штуки, у тебя будут очень приличные шансы потерять жизнь или свободу, а то и саму душу. В Нимриане народ более доброжелательный, но и у нас не стоит расслабляться.

Дэвид покачал головой.

— Я до сих пор не понимаю… У вас что, так просто на улице могут взять и убить? И полиция… городская стража, в смысле, никакого внимания не обратит?

— Если ты гражданин данного города — обратит. А так — пройдет мимо и не заметит. И совершенно правильно. Ты — мой человек. Значит, мстить за тебя буду я и никто более. Но я не всемогущ. И не вечен.

— Понятно… Послушай, а ведь крестьяне не носят ничего подобного! Почему же они еще живы, если все тут такие кровожадные?!

— Ты про моих крестьян говоришь? Так ведь они живут на моей земле. Поэтому их никто не трогает. Это первое. Второе: они тоже защищены. По-своему. Когда ты был в деревне, видел у девушек на рукавах красивые узоры? Кайму на подолах? На мужских рубахах? Видел столбы с уродливыми фигурками, которые они ставят рядом со своей деревней? Зачем, по-твоему, крестьяне это делают? Все это — обереги. Не такие мощные, как то, — Лэйкил снова показал на бриллиант, — что ты сделаешь из камня, но моим дорогим хлебопашцам много и не надо. Им бы уберечься от лесных духов, от демониц-лихорадок… да от неумелой порчи, которую наводит соседка. Но ты — не крестьянин. Ты — заклинатель. И для тех, кто может захотеть на тебя поохотиться, представляешь куда более лакомый куш.

— Но почему?

— Потому что гэемон мага гораздо мощнее, чем гэемон обычного смертного. Следовательно, можно получить большую выгоду от его использования. Демоны, как правило, бесхитростны — они просто хотят съесть твою душу. Колдуны куда изобретательнее. Например, у некоего гипотетического колдуна проблемы с его собственным гэемоном. У него есть выбор: либо умереть, либо поймать начинающего колдуна вроде тебя, вырезать у него часть гэемона и присоединить к себе. Это что-то вроде пересадки органов, только на более тонком уровне. Как ты думаешь, что он выберет? Еще один пример. Нашему гипотетическому магу надо организовать охрану вокруг своего дома. Хорошую, сильную охрану. Такую, чтобы могла противостоять другим заклинателям. Что делать? Нанять кого-нибудь? Но ведь наемникам нужно платить, и немало. К тому же наемники всегда могут предать. А есть еще один вариант — простой и изящный. Захватывается в плен другой колдун… — Лэйкил сделал паузу, а затем также вкрадчиво продолжил: — Начинающий и наивный… вроде тебя… гэемон пленника отсекается от тела. Тело выбрасывается за ненадобностью. Гэемон подвергается обработке. Вся духовная ткань перекраивается. Все лишнее — вон. Свобода воли, память, эмоции… Все это не нужно. Выпотрошенный гэемон наполняется новым содержанием. Боевые качества по возможности усиливаются. Устанавливается максимум защитных оболочек. Отлаживается контролирующая система. Гэемон соединяется с несколькими десятками новых сплетений. Получается что-то вроде киборга, на языке вашего мира. Мы называем таких существ боевыми призраками. Или охранными демонами. Но это общее определение.

Какое-то время Дэвид молчал.

— А в вашем замке… — спросил он, чтобы поставить все точки над «i». — У вас ведь есть охранные демоны… И призрачный привратник, которого я видел… Значит, они…

Лэйкил улыбнулся и кивнул.

— Не все. Но почти все. В принципе, если не лень, можно создать боевого призрака искусственным способом, не используя чужой гэемон. Но… Нет, мой дядя не был ленив. Просто он не любил тратить лишнее время.

8

…Заснеженные пики Восточных гор, как крючья, впивались в небо. Камешек, сбитый сапогом Лэйкила, полетел в бездну, увлекая за собой осколки льда и снежное крошево. Может быть, внизу маленький камешек превратится в снежную лавину, сокрушающую все на своем пути. А может, и нет.

Оперевшись одной ногой на уступ, Лэйкил, прищурившись, рассматривал серую цитадель, расположенную внутри короны самых высоких Восточных гор. Строительство замка еще не было завершено, но уже приближалось к концу — крохотные фигурки рабочих, которые с того места, где стоял Лэйкил, казались суетящимися муравьями на муравейнике, разбирали леса на донжоне, в то время как другая группа заканчивала возведение последней, северо-западной башни. На соседнем склоне, сложив крылья, дремали семь или восемь драконов, а рядом с воротами возлежал еще один, самый крупный.

Замок был не слишком велик. Архитектура — стандартная, без всяких изысков вроде невообразимо высоких башен или парящих над землей отдельных частей постройки, связанных между собой только лестницами или статичными порталами. Рабочие наверняка окажутся демонами, но проектировал сие сооружение человек, нанятый, скорее всего, в одном из городов Нимриана. «Что радует, — подумал Лэйкил. — По крайней мере, можно надеяться, что у ворот меня не будет ждать какой-нибудь новоиспеченный Обладающий».

Поправив меч на бедре, Лэйкил направился вниз. Ножками, ножками. Использование заклятий поблизости от чужого жилища мгновенно привлекло бы внимание хозяина, а молодой граф хотел более подробно ознакомиться с интересующим его архитектурным сооружением прежде, чем давать о себе знать.

Потратив почти час на дорогу, Лэйкил, наконец, приблизился к цитадели настолько, что можно было провести необходимую оценку. Он остановился и зачитал пару исследовательских заклятий. Всего лишь пару из того соцветия, что было разработано в течение последней недели, во время ленивого поедания чипсов и рассеянного наблюдения за бестолковыми перемещениями своего ученика по родовому гнезду кен Вертемеров. Заклинания, которые он использовал сейчас, по сути, были вариацией Формы Ока — примерно в такой же степени, в какой телескоп является вариацией увеличительного стекла.

Наблюдения настроили кен Апрея на оптимистический лад. Приблизительно через полминуты молодой волшебник почувствовал ответное внимание — легкое, почти неощутимое давление на внешние слои собственного гэемона. Охранная система замка оповестила хозяина о постороннем чародействе, а тот, естественно, пожелал взглянуть, кто же осмелился проникнуть на чужую территорию. Но, поскольку самого хозяина за стенами видно не было, у Лэйкила возникло впечатление, что за ним, недоброжелательно нахмурившись, наблюдает сама цитадель.

Обогнув дракона у ворот (тот не спал, но и попыток напасть не предпринимал — лишь очень внимательно следил за приближающимся чужаком), Лэйкил громко сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Добрый день. Могу ли я побеседовать с владельцем замка?

Несколько секунд ничего не происходило. Потом воздух перед Лэйкилом потемнел и приобрел смутные очертания человеческой фигуры.

— Я хозяин. — Невнятный голос исходил, казалось, откуда-то из живота проекции. — Кто вы?

— Я ваш сосед, — максимально доброжелательно ответил Лорд Лэйкил. — Зашел познакомиться.

— Сосед? Что еще за сосед? — недовольно буркнул голос. — Мне казалось, здесь живут только драконы. Как ваше имя?

— Лэйкил кен Геут. Может быть, слышали?

— Нет.

— Я, собственно говоря, здесь еще не живу. Только собираюсь поселиться. Может быть, на одной из этих гор. — Лэйкил показал вокруг. — Построю себе маленький домик…

— Молодой человек, — внушительно и строго заметил голос, — здесь Я живу. И никакие соседи, тем более столь близкие, мне не нужны.

— Извините. Но может быть, вы подскажете мне место, где я мог бы поселиться?

— Исключая Восточные горы, селитесь где вам угодно. Но горы — мои.

— Жаль. Мне так хотелось пожить где-нибудь в горах… Тихо, спокойно, никто не мешает…

— Представьте себе, мне хотелось бы того же самого, — саркастически заметил голос. — Именно поэтому вам тут не место.

— Жаль, — повторил Лэйкил. — Все детство я провел в горах. У отца был замечательный замок — вроде вашего, только поменьше.

— Почему бы вам не вернуться в горы вашего детства, милейший?

— К сожалению, не могу. Мой отец был вассалом одного из младших Вертемеров.

— О! О Вертемерах я слышал.

— Конечно, это известная история. Когда род наших Лордов пресекли, вассалов тоже не пожалели. По счастью, кое-кто успел сбежать. В том числе и я.

— И теперь вы собираетесь отомстить?

— Что вы! Разве я похож на самоубийцу? Я не искушен ни в Силе, ни в Искусстве. Вызывать на поединок Лорда… — Лэйкил передернул плечами.

— Да? А разве вы сами — не Лорд?

— Конечно, нет. Я только год назад закончил обучение в Академии.

— Вот как? Судя по оболочкам защитных заклятий, окружающих вас, вы совсем не такой слабый маг, каким хотите казаться.

— Я не слабый, — буркнул Лэйкил. — Я закончил Академию на «отлично». Но если быть честным до конца, то эти предметы, — он дотронулся до камня на шее и клинка на поясе, — достались мне по наследству. А для отца, скорее всего, эти артефакты создавали сами Вертемеры. Я уже давно ищу покупателя, которому мог бы сбыть амулет и меч… Может быть, вы все-таки найдете для меня место где-нибудь на окраине ваших гор? Для меня было бы большой честью поселиться поблизости от такого опытного колдуна, как вы.

— Минуточку. Для чего вам продавать эти артефакты?

— Все, кто их видит, реагируют так же, как и вы — принимают меня, чуть ли не за Лорда, — тоскливо вздохнул Лэйкил. — Иногда это льстит, но я опасаюсь, что рано или поздно повстречаюсь с кем-нибудь, кто может захотеть получить эти вещи. Тогда амулеты меня не защитят, а раз так — лучше избавиться от них прежде, чем их отнимут у меня вместе с жизнью.

— Вы очень осторожный молодой человек, — с легким смешком заметил голос.

— Стараюсь.

Несколько секунд невидимый собеседник Лэйкила как будто бы размышлял о чем-то. Затем ворота замка, вздрогнув, медленно отворились.

— Проходите. Поговорим в более удобной обстановке. Может быть, я помогу вам избавиться от этих предметов.

«Выпускник Академии» заколебался:

— Я даже не знаю…

— Так вы идете или нет?

— Конечно, иду. Иду.

И он прошел в ворота, которые мягко сомкнулись за его спиной. Через несколько секунд, вынырнув из полутьмы, Лэйкил оказался во внутреннем дворе замка где неподвижно лежали, погруженные в колдовской сон, еще четыре дракона.

«Полагаю, светло-серебряная, справа, и есть та самка, о которой говорил Солнцекрыл, — подумал Лэйкил. — Скорее всего, во дворе находятся те, кого колдун еще не успел полностью подчинить».

При ближайшем рассмотрении подтвердилось предположение о том, что строительством замка заняты не люди. Уже не люди. Внешне они почти ничем не отличались от обычных рабочих, разве что были более сильными и выносливыми, употребляли минимум пищи и не требовали заработной платы. На глазах Лэйкила один из рабочих сорвался с лесов, рухнул вниз и разбился насмерть. Никто из его сотоварищей не обратил на это внимания. Через несколько секунд появились двое слуг и уволокли тело несчастного в сторону низенькой, исходящей паром, постройки. Судя по издаваемым запахам, это была кухня.

Еще один слуга провел Лэйкила внутрь центрального строения. Тут не было слышно ни топота сотен ног, ни стука молотков, ни визга пил. Совершенная изоляция от внешнего мира, обеспеченная грамотными звукоизолирующими заклинаниями.

Владелец замка оказался темноволосым мужчиной среднего роста, одетым в черные штаны и черно-красный кафтан. Поглаживая короткую бородку, развалившись в бархатном кресле, он внимательно следил за вошедшим в кабинет гостем. Обут он был в обычные домашние тапочки.

Лэйкил остановился в нескольких шагах от двери и сделал вид, будто не знает, куда деть руки — то ли за пояс заткнуть, то ли за спину убрать. В глаза хозяину он не смотрел, больше по сторонам. В общем, старательно изображал из себя нерешительного юношу, изо всех сил пытающегося не показаться таковым.

Сидящий в кресле человек улыбнулся:

— Здравствуйте еще раз. Вы не голодны?

— Нет-нет, не беспокойтесь. Я недавно позавтракал.

— Тогда, может быть, по бокальчику вина?

— Не откажусь.

Слуга, получив соответствующие распоряжения, удалился. Лэйкил осмотрел комнату еще раз. Книжные шкафы, мягкие ковры, портьеры…

— Ну рассказывайте, — сказал чернобородый.

— Что именно? — приподнял бровь Лэйкил.

— Чем вы собираетесь заниматься в этой жизни. Или вы намереваетесь построить дом в горах и прожить в нем все оставшееся время?

Лэйкил пожал плечами.

— Не знаю. Я еще не думал…

— Не хотите ли поступить ко мне в ученики?

Лэйкил изобразил удивление, а потом смущение.

— Я даже не знаю… Вот так сразу…

— А зачем тянуть время? Да не смущайтесь — вы ведь, в конце концов, не девица на выданье! Вы, я вижу, юноша талантливый, хотя еще и неопытный. Я мог бы обучить вас многим секретам Искусства, о которых, могу спорить, вы и не слышали в Академии.

«Кроме этого, во время первой же инициации я ненавязчиво вскрою вашу ментальную защиту, подчиню вас, перекрою вашу психику и слегка демонизирую ваш гэемон, — мысленно продолжил Лэйкил. — Но вы не волнуйтесь, подчинение — это не больно».

Хозяин замка, даже не пытаясь скрыть своего интереса, старательно изучал лицо гостя.

— Итак?

— Для меня будет большой честью учиться у такого профессионала, как вы, — сказал Лэйкил.

Чернобородый рассмеялся. В это время вошел слуга, неся поднос с бутылкой и двумя бокалами.

— Вот и отлично. — Хозяин замка поднял свой бокал. — За знакомство!

Лэйкил взял бокал левой рукой. На всякий случай бросил взгляд на перстень, украшавший безымянный палец. Камень не изменил цвета, значит, вино не отравлено. Отпил половину. Стандартный продукт. Скорее всего — наколдованный. Сначала демоны топят снег, потом полученная вода с помощью заклинаний превращается в данный напиток, а потом этим суррогатом забиваются доверху подвалы замка. Только гостей и поить.

— Меня зовут Тэнин кен Церульт, — представился чернобородый. — Возможно, вы слышали о моем роде?

— О, конечно! Это известная хеллаэнская семья. А к какой ветви вы принадлежите?

Глаза чернобородого на миг сверкнули.

— К центральной, — сказал он.

«Ну-ну, — подумал Лэйкил. — Главная ветвь кен Церультов пресечена еще четыреста лет назад, а их родовой замок — захвачен. Либо передо мной самозванец, либо потомок какого-нибудь бастарда. Скорее всего — второе. Как он вскинулся, когда я решил уточнить…»

— Да, тогда неудивительно, — сказал Лэйкил вслух, — что вам удалось подчинить драконов. Только Лорду такое могло быть под силу. Еще раз спасибо за то, что согласились поделиться со мной крупицей своего могущества.

— Пока, — усмехнулся чернобородый, — вам еще не за что меня благодарить. Хочу предупредить сразу, что потребую от вас безоговорочного доверия. Поскольку вы потратили свои лучшие годы на обучение в Академии, мне придется долго работать с вашим гэемоном, чтобы избавить его от неблагоприятных последствий, вызванных неумелым вмешательством магов, преподающих традиционные виды Искусства.

— Но… мне казалось… мне казалось, там работают профессионалы. На своем уровне, конечно…

— Ерунда. Поверьте моему опыту, это обучение принесло вам больше вреда, чем пользы. Надо будет также проверить вашу психику — не было ли введено в ваш разум каких-нибудь скрытых ментальных программ.

Лэйкил сделал вид, будто не заметил очередного оценивающего взгляда.

— Вы думаете, мастера Академии способны на такое? — взволнованно спросил он.

Хозяин замка невесело рассмеялся.

— Как же вы наивны, молодой человек… Чем скорее я проведу исследование вашей психики, тем лучше для вас. Естественно, вам придется убрать все ментальные щиты.

Лэйкил умилился… мысленно. Произнося при этом слегка растерянным голосом.

— Но… нам говорили, что ментальную защиту ни в коем случае нельзя убирать…

— Естественно, — кивнул Тэнин кен Церульт. — Чтобы никто не мог исправить тот вред, который они нанесли вам, Лэйкил. Задумайтесь, разве вы не ощущаете, что ваше нежелание пройти элементарную проверку — слишком… слишком сильно?.. Не ощущаете, что оно как бы навязано вам извне? Нет? Задумайтесь об этом на минуту.

— Да, — согласился Лэйкил, немного подумав. — Да, наверное, вы правы.

Тэнин кен Церульт снова снисходительно улыбнулся.

— Можно взглянуть на те предметы, которые вы собирались выставить на продажу? — И он протянул руку.

— Да, конечно.

Лэйкил расстегнул пояс с мечом, снял амулет. Некоторое время Лорд Тэнин изучал камни на артефактах посредством Ока, а затем перевел взгляд на своего гостя.

Лэйкил мысленно поежился. Это был решающий момент. Поймет ли Тэнин кен Церульт, что то, что он видит перед собой, — не личное энергетическое поле Лэйкила, а заклинание-обманка, наложенная прямо поверх гэемона?

Прошло, наверное, полминуты.

— Похоже, вы действительно обладаете кое-какими врожденными способностями, — наконец сказал Тэнин кен Церульт, убирая Око. — Очень удачно, что вы заглянули ко мне.

Лэйкил развел руками:

— Трудно было пройти мимо. Лорд, который сумел подчинить драконов… — Он придал своему лицу недоверчиво-восхищенное выражение.

— Вы уже второй раз об этом упоминаете как о чем-то совершенно невероятном.

— А разве не так? Я читал, что драконы почти неуязвимы для волшебства. Только древние властители были достаточно могущественными, чтобы суметь подавить их волю…

— Не обязательно использовать силу, чтобы победить силу, — продолжая улыбаться, ответил хозяин замка. — Во всяком деле есть свои хитрости.

— Значит, вы сумели сделать это при помощи одного Искусства? Я просто преклоняюсь перед вашим мастерством, Лорд Тэнин… Вы — один из величайших колдунов этого мира!

Лорд Тэнин никак не отреагировал на это заявление. Зачем говорить «спасибо, ну что вы» в ответ на правду, к чему отнекиваться от нее?…

— Я слышал, — продолжал Лэйкил, — в древности существовали предметы, позволяющие тысячекратно усиливать психическую мощь своих владельцев. Но даже при помощи таких приборов было чрезвычайно сложно проломить ментальный барьер взрослого дракона…

— Пойдемте со мной, — сказал Лорд Тэнин.

Дверь в соседнюю комнату распахнулась сама собой. Первым переступил порог гость, за ним — хозяин. В помещении находилось несколько любопытных вещиц. На кушетке валялись два посоха — черный и белый. Заднюю стену украшала коллекция мечей. На специальной подставке посреди помещения находилось нечто, напоминающее арфу, закрученную в виде спирали.

— Отнимающая Разум, — сказал Тэнин кен Церульт, кивая в сторону арфы. — Слышали что-нибудь про нее?

Лэйкил покачал головой. Даже не обращаясь к заклятиям, усиливающим колдовское восприятие, он отчетливо ощущал токи энергии, исходящие от арфы. Похоже, сейчас она работала в автоматическом режиме — получала энергию из Источника замка, видоизменяла ее и посылала дальше, по тонким струнам, невидимо впившимся в чьи-то парализованные души.

— Ее сотворил один из Владык Безумия, — сообщил Лорд Тэнин. — Воздействие арфы очень специфично… Она не лишает объект, на который воздействует, его собственной воли. Тут все более тонко… Скорее музыка арфы вводит в состояние паралича нечто, что определяет направление самой воли. Большинство тех, чье сознание обрабатывают традиционными способами, что-то теряют… начинают действовать менее эффективно, чем если бы они оставались свободны. Арфа лишена этих недостатков. А что касается силы воздействия и количества контролируемых объектов — об этом даже и говорить не стоит. Вы сами все видели.

— Да, — согласился Лэйкил, обходя кругом Отнимающую Разум. — Потрясающе. А вы не пытались с ее помощью подчинить какого-нибудь Лорда? Вольного демона? Обладающего Силой?

Лорд Тэнин едва заметно поморщился.

— Может быть, это и возможно, — сказал он с неохотой. — Но… но пока я не знаю как. Я потратил несколько лет, разбираясь с методом настройки арфы и до сих пор… не все понимаю. Пока мне не удалось отыскать кодировку, контролирующую поведение даже обычных людей…

«…да и на кодировку, позволяющую подчинять драконов, я наткнулся совершенно случайно, хотя никому и никогда в этом не признаюсь», — мысленно добавил Лэйкил.

— …но это вопрос времени, — закончил хозяин замка.

— А разве ваши рабочие не…

— Нет. Они усовершенствованы традиционными методами.

— Ага. — Лэйкил еще раз обошел вокруг арфы. — А они не пытаются сопротивляться?

— Кто?

— Драконы, конечно.

— Пытались. Хотели — ха-ха! — даже разрушить мой замок. Таким образом, я приобрел несколько самых крупных экземпляров. Видите ли, чем ближе объект находится к арфе, тем воздействие сильнее.

— Интересно… — глубокомысленно протянул Лэйкил и вдруг спохватился: — Можно, я возьму обратно свои вещи?

— Конечно. — Кен Церульт кивнул, но возвращать артефакты не спешил. — Вы что-то говорили о том, что собираетесь продать их…

— Да. Но я еще не решил.

— Я готов предложить вам хорошую цену. Тысяча золотых.

— За амулет и меч?

— Тысяча — за амулет и тысяча — за меч.

— Это огромная сумма. Я даже не знаю… Нет, мне надо подумать.

— О чем? Вы думаете, на рынке вам дадут больше? Не смешите меня.

— Нет, не в этом дело. В конце концов, эти вещи — семейная реликвия. Я не могу так сразу…

— Ну-ну. Когда созреете, скажите.

Лэйкил надел амулет, затем пояс с мечом. Поправляя ножны, он случайно опустил рукоять вниз…

— Эй, поосторожнее! — рявкнул Тэнин кен Церульт.

Лэйкил недоумевающе оглянулся. В результате его финта, противоположный конец меча, вздернутый из-за опущенной вниз рукояти, ударил по Отнимающей Разум и опрокинул ее на пол.

— Идиот!.. — процедил кен Церульт, бросаясь к драгоценнейшему достоянию своей сокровищницы.

Лэйкил попытался исправить свою оплошность. Он устремился к Отнимающей Разум еще быстрее ее хозяина. Он устремился к ней так быстро, что, не рассчитав скорость, наступил на нее ногой. Арфа жалобно зазвенела. Несколько струн лопнуло.

В следующее мгновение Тэнин отшвырнул неуклюжего гостя в сторону и склонился над арфой. Руки у него дрожали.

— Что ты натворил, выродок?!! Ее теперь не восстановить!!!

— Уверен? — спросил Лэйкил, пинком ноги выбивая Отнимающую Разум из рук Тэнина и уже в воздухе разрубая ее мечом на четыре части. — Да, действительно… Уже не восстановить.

Тэнин кен Церульт был достаточно опытным колдуном, чтобы успеть отскочить в сторону, возвести защитный барьер и метнуть во врага поток молний прежде, чем до него окончательно дошло, что его провели.

— Подонок!!! — заорал он. — Молокосос!!! Да я тебя!..

Лэйкил отвел поток молний в сторону, разрушил второе атакующее заклятие Тэнина, а затем ударил сам. Щит Тэнина разлетелся вдребезги, а сам «величайший колдун этого мира» на очень приличной скорости врезался в стену. Он еще пытался контратаковать, но Лэйкил пресек эту попытку прежде, чем Тэнину удалось закончить заклинание.

В этот момент замок содрогнулся от вершины главной башни до основания. Комната, в которой происходила колдовская разборка, покачнулась. С потолка посыпалась пыль.

При этом никаких звуков с улицы не доносилось. Звукоизолирующие заклятия по-прежнему работали исправно. Мимо окна, бросая в комнату мимолетные тени, начали пролетать разные крупные предметы — обломки строительных лесов, зомбированные рабочие, ведра с цементом…

— Кто ты? — сплевывая кровь, прохрипел Тэнин.

— Это уже неважно, — ответил Лэйкил. — Прежде чем уйду отсюда, я хочу сказать тебе одну вещь. Никогда до сегодняшнего дня я не встречал такого глупого, наглого, жадного, самовлюбленного и неумелого колдуна, как ты.

— Что тебе от меня надо?!! — истошно завизжал кен Церульт. — Зачем ты пришел, будь ты проклят?!!

— Меня попросили.

— Кто?!!

— Какая разница?

Окно на несколько секунд закрыла гигантская тень. Оглянувшись, кен Апрей увидел серебряную драконицу, в ярости извергающую пламя на одну из сторожевых башен.

«Симпатичная драконеска… — мимоходом подумал он. — Солнцекрыл выбрал себе красивую подругу».

Замок снова дрогнул, еще сильнее, чем в первый раз.

Тэнин решил, что это самый подходящий момент, чтобы угостить гостя очередным убийственным заклинанием, но Лэйкил отбил без особого труда и этот выпад.

— Я мог бы убить тебя прежде, чем ты со мной поздоровался, — сказал граф кен Апрей. — Но надо было выяснить, как такой тупой бездарный невежа, как ты, сумел приобрести контроль над дюжиной самых мощных магических созданий Нимриана. На сем позвольте откланяться. Мое любопытство удовлетворено. Я запустил информационный вирус в нервную систему твоего замка. Этот вирус заставит Главное Сплетение ежесекундно тратить энергию на творение самых бессмысленных заклятий, которые только можно придумать. Естественно, вирус можно выцепить из Сплетения, но на это нужно время, а у тебя, его нет. Сам по себе ты слишком слабый колдун, чтобы суметь телепортироваться отсюда без помощи Источника. Я бы остался поболтать с тобой о том, о сем, но извини. Не имею ни малейшего желания оставаться здесь, когда драконы раскурочат донжон и доберутся до этой комнаты. Счастливо оставаться, бастард кен Церульт.

Тэнин еще что-то кричал, проклинал, просил, но уже беззвучно, тая вместе со своим замком. Свет окружил Лэйкила, смыв одну часть мира и явив другую. Появившись в центральном зале Тинуэта, Лорд Лэйкил выдохнул и потянулся, хрустнув всеми суставами.

В дверях он столкнулся с сестренкой.

— Привет, — сказала Лайла. — Ты где был?

— Как всегда, рылся в архивах Академии вместе с мастером Олито.

— У-у-у… А чего так рано вернулся?

— По тебе соскучился.

— Нет, ну на самом деле?

— Поем и снова уйду.

— А я Дэвида летать учу.

— Молодец.

Лэйкил поправил смявшийся воротник на платье сестренки.

— Ты какой-то задумчивый, — сказала Лайла.

— Я?

— Ты.

— Возможно…

Он мучительно пытался вспомнить то, что когда-то дядюшка Ролег рассказывал ему об арфе, созданной Лордом Дэразеном, Владыкой Бреда, сладкоголосым полубогом, некогда обитавшим в Хеллаэне. Об арфе, что носила имя Отнимающая Разум. Кажется, Ролег говорил, что любой, кто после смерти Дэразена пытался воспользоваться ею, с каждым новым подчиненным сознанием лишался частицы собственного разума и, в конце концов, терял способность здраво оценивать все, что с ним происходит.

«Не этим ли, — подумал Лэйкил, — объясняется глупое поведение последнего отпрыска семьи кен Церультов?..»

9

…Дэвид встал на ноги и с ненавистью посмотрел на графа. Кен Апрей, как и его оруженосец, голый по пояс, со скучающей миной ждал новой атаки.

Была середина лета. Полтора года минуло с тех пор, как Дэвид переселился в Нимриан. И каждое утро — часовая разминка, а потом еще час — тренировка с тем или иным оружием. Меч, топор, шест. Или — никаких посторонних предметов, только руки и ноги. Если бы тот Дэвид, который был неудавшимся художником и заключенным большой городской тюрьмы, мог бы увидеть нынешнего Дэвида, у того, прежнего, челюсть бы отвалилась от изумления. Молодой человек, некогда вяло и нерегулярно посещавший спортивную секцию, теперь двигался быстро и экономно, а его реакции позавидовал бы и дикий зверь. Он не стан мастером кун-фу, кемпо или дзюдо… Не стал, потому что то, чему его учил Лэйкил, не было похоже ни на один земной стиль. Сам Лэйкил никак не называл этот стиль. Может быть, он считал, что название в данном случае ничего не значит, а может, и в самом деле, не было еще никакого названия у той выжимки из самых различных боевых техник, которую некогда Ролег кен Апрей преподал своему племяннику. Был просто меч. Просто шест. Просто бой руками и ногами. «Подойди и ударь меня». Дэвид пытался. Вот уже полтора года.

Лэйкилу все было мало. Как только выяснялось, что Дэвид освоил тот или иной урок, выяснялось также, что граф все равно быстрее и сильнее. Ненамного. Дэвид рвался к новым вершинам. Но как только он достигал их, оказывалось, что и то, что демонстрировал кен Апрей до этого, — еще не предел. Он мог двигаться еще слаженнее и быстрее. Ненамного. Ровно настолько, чтобы постоянно провоцировать Дэвида на попытки переплюнуть учителя. Найти, наконец, брешь в его обороне. Больше всего Дэвида бесило то, что его «учителю» столько же лет, сколько ему самому. «Почему он может, а я — нет?» Лэйкил же со своей стороны старательно эксплуатировал это чувство. Когда Дэвид приходил в ярость, Лэйкил улыбался. Сначала он провоцировал Дэвида, а потом весьма болезненно (например, концом шеста или затупленным мечом) напоминал, что в бою не стоит забываться.

…Сегодня были мечи. Если Дэвид падал на землю и не торопился подняться, Лэйкил начинал методично обрабатывать его своим мечом — руки, ноги, ребра, все подряд. Можно было пытаться защититься. Если, конечно, успеешь. А можно было постараться скорее вскочить на ноги — не обращая внимание на боль в мышцах, усталость, сбитое дыхание и полнейшее нежелание и дальше терпеть эти издевательства. Выбор был всегда.

* * *

Естественно, Лэйкил не тратил все свое свободное время только на занятия с учеником. Он по-прежнему регулярно посещал Академию, регулярно бывал на вечеринках у Киррана, не регулярно, но часто, заводил романы с хорошенькими девицами. Время от времени «золотая молодежь» Нимриана устраивала сборища и в Тинуэте. «Своим» в этой компании Дэвид так и не стал. Во-первых, этому препятствовал его статус, а во-вторых, осознание того, что все эти милые веселые люди — беспринципные хищники. Он еще не забыл первую вечеринку у Киррана. В тот раз он остался жив только потому, что за него вступился его покровитель, граф кен Апрей. Не будь Лэйкила, Кремен зажарил бы его на глазах у всего общества — а окружающие и внимания не обратили бы, а если бы и обратили, то разве что только для того, чтобы дать добрый совет — какие специи лучше использовать и каким маслом поливать.

Дэвид вырос в обществе, основанном на идее справедливости, единой для всех. Даже когда к власти пришел Роберт Каннинхейм, эта идея, хотя уже и не воплощалась, но продолжала декларироваться. В Нимриане о демократии никто ничего не знал, и знать не хотел. Мысль о единой для всех справедливости была одинаково чужда как «сливкам общества», к которым принадлежали Лэйкил и его друзья, так и «низам». Дэвид имел случай убедиться в последнем. Молодой, здоровый мужчина, длительное время лишенный женского общества… В общем, в деревне, расположенной недалеко от замка, Дэвид завел себе подружку. Симпатичная молоденькая девушка не отвергла его ухаживаний. Вела себя так, как вела бы себя любая девушка из мира Дэвида, считающая, что именно мужчина должен проявлять активность во время знакомства. Два месяца все было замечательно. А потом родители этой самой девицы пришли в графский замок просить позволения выдать ее замуж за какого-то парня из соседней деревни. Дэвид пришел в бешенство.

— Вы что, сдурели?! — заорал он. — Она — моя! За какого там козла вы собрались ее выдавать?! Почему я об этом ничего не знаю?!! Что это еще за домострой?!!

Лэйкил сидел в кресле и не делал никаких попыток вмешаться. Он чуть улыбался всезнающей, снисходительной и слегка грустной улыбкой. Родители испуганно пятились к дверям и робко пытались оправдаться. Но Дэвид не стал их слушать. Он рванул в деревню.

Но его любимая вовсе не возражала против брака с парнем из соседней деревни, которого она и видела-то всего пару раз. Просто в ее голове не укладывалась мысль о том, что «красивый господин из замка» может захотеть жениться на ней. А жизнь-то надо было устраивать!.. В глазах местного дворянства Дэвид был лишь немного больше, чем пустое место, но его же статус в глазах крестьян достигал неимоверных высот. Как же, ведь это же сам оруженосец самого господина графа!!! Дэвида и раньше тошнило от такого отношения, но теперь до него, наконец, дошло, почему и зачем его «любимая» легла с ним в постель. На душе стало так мерзостно, что захотелось убежать куда-нибудь и завыть.

Он мог бы послать всех к черту и увезти девицу в замок. Никто бы не осмелился возражать. Девица была бы счастлива. Но Дэвид не стал этого делать. Зачем ему женщина, которая любит не его самого, а то положение в обществе, которое он занимает? Зачем ему жена, которая при случае уйдет к кому-нибудь, чей статус покажется ей еще более высоким? Дэвид готов был драться за свою женщину, но только за такую, в чьей верности мог быть уверен.

В общем, он вернулся в Тинуэт один и с этого дня «любовей» с очаровательными крестьянками больше не заводил. Он стал злее и циничнее.

В первый год Дэвид почти не вспоминал свою родную планету. Но время шло, и острота ощущений оттого, что он находится в другом мире, слегка притупилась. Магия со стороны — штука эффектная и красивая, но на деле — что-то среднее между программированием и стихосложением. Жемчужина творчества в океане кропотливой работы. Все чаще Дэвид мысленно возвращался на Землю, в Лачжер-таун, средних размеров город на берегу Атлантического океана, где он провел большую часть своей жизни. Притупилась горечь, давно исчез страх перед системой, созданной Президентом Мира. Сейчас Дэвида волновали совсем другие заботы и страхи. Но все же… Это был его родной мир. Память услужливо стирала самые темные краски и, наоборот, выделяла все светлое, что Дэвид оставил на Земле. Как-то раз он решился. После утренней тренировки, приняв ванну, он сказал Лэйкилу.

— Можно, я ненадолго вернусь на Землю? Погуляю, посмотрю, во что превратилась моя страна за эти два года…

Лэйкил пожал плечами.

— Конечно. Не могу тебя сейчас переправить — тороплюсь в Академию. Возьми портальный камень у Лайлы. Его можно временно перенастроить на кого угодно. Сестренка знает как.

Собственно говоря, Дэвид не собирался отправляться на Землю прямо сейчас, он закинул удочку на будущее, но решение, предложенное Лэйкилом, подстегнуло его желание вернуться. Прогулка «в свободном режиме», без помощи всемогущего наставника, была в десять раз более привлекательна.

Однако «сестренка» портальный камень перенастраивать не захотела. Уперлась. Папин подарок никому не отдам. Но зато выдвинула встречное предложение: она транспортирует Дэвида на Землю и возвращается вместе с ним. Дэвид только вздохнул. Он знал, что, несмотря на постоянные запрещения братца, Лайла тайком посещает то один, то другой мир. Иногда — потому, что все еще надеется отыскать отца, а иногда — просто так, увлеченная каким-нибудь красивым пейзажем из большого каталога, хранящегося в библиотеке Тинуэта. Подростковой дури в ней было еще много, но постоять за себя она уже могла. В свои тринадцать лет Лайла уже успела лишить жизни двух людей. Рассказала она об этом довольно буднично и не слишком разборчиво, потому как жевала в этот момент эклер, извлеченный из «холодильника». Если судить по ее рассказу, то в каком-то грязном вонючем городке, куда она переместилась совершенно случайно, по ошибке, двое не слишком привлекательных мужиков пытались сделать что-то нехорошее с привлекательной молодой женщиной. Грозная Лайла, само воплощение справедливости, превратила насильников в горящие факелы. Женщина заорала от ужаса и убежала. Гордая Лайла вернулась в Тинуэт.

Выслушав ее рассказ, Лэйкил покачал головой и ничего не сказал. Но когда Лайла ушла, он, вздохнув, заметил:

— Надеюсь, это и в самом деле было изнасилование.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Дэвид.

— Представь себе обычный город. Поздний вечер. Два мужика сняли проститутку и отошли с ней в ближайший переулок. Шлюха отрабатывает деньги — стонет и кричит от страсти. В этот момент появляется Лайла… Продолжение тебе известно.

— Поговори с ней! Объясни, что…

Лэйкил пожал плечами.

— Зачем? Подумаешь — два каких-то вонючих Бездаря, черт знает, из какого мира…

В столовой установилось неприятное молчание. По поводу ценности человеческой жизни Дэвид придерживался диаметрально противоположного мнения, но спорить с графом уже не пытался. В словесном поединке Лэйкил положит его на обе лопатки так же легко, как делает это каждое утро на внутреннем дворе при помощи более грубого и прозаичного способа.

— Есть колдуны, лишенные вообще какой бы то ни было этики, — вдруг сказал Лэйкил как бы в ответ на молчание своего оруженосца. — Психи, маньяки или просто злыдни. Они опасны, и дел с ними лучше не иметь. Но опаснее всего колдуны, одержимые идеей мировой справедливости. От них больше всего вреда, горя и разрушений. У Лайлы это возрастное и, я надеюсь, скоро пройдет. Но вот у тебя, мой друг, случай в этом смысле запущенный и, я бы сказал, уже неизлечимый…

* * *

…Тот вечер полугодовой давности промелькнул перед мысленным взором Дэвида после того, как Лайла выставила свой ультиматум. Экскурсия на Землю могла стать опасной, если, допустим, Дэвида кто-то узнает. Но, смотря на тоненькую девочку, которой не так давно исполнилось тринадцать лет, землянин внезапно осознал, насколько она изменилась за два года, которые он провел здесь. В ней только-только начали намечаться перемены, которые когда-нибудь превратят ее во взрослую девушку, настоящую Леди этого мира. Но и уже произошедших изменений было достаточно, чтобы Дэвид перестал испытывать ужас от мысли вновь оказаться с сестренкой Лэйкила в своем родном мире. Ей только надо объяснить правила дорожного движения. С опасностями, исходящими от людей, она справится быстрее и лучше, чем Дэвид Брендом. Без угрызений совести и без колебаний.

— Запомни, пожалуйста, вот что, — сказал Дэвид. — На наших улицах есть две разные зоны. Первая — это мостовая. Она находится посередине. По ней двигаются машины. Вторая часть — тротуар. Тротуар находится рядом со стеной дома. Там ходят люди. Переходить на другую сторону улицы можно только там, где на мостовой нарисованы белые полоски, а над головой висит такая штука… — Дэвид задумался. — Ну, в общем, такая темная коробка с тремя кружочками — красным, желтыми зеленым. Если горит зеленый, идти можно. Во всех остальных случаях — нет. Уяснила?

— А у вас везде такие штуки висят?

— Почти.

— А что делать, если их нет?

— Телепортируйся. Только так, чтобы никто не заметил. И вообще, не демонстрируй на каждом углу, что ты колдунья. Будь проще. Я отправляюсь на Землю не для того, чтобы поднять на уши весь город.

— Да-да, дядя Брендом… конечно, дядя Брендом… как скажете, дядя Брендом…

«Дядя Брендом» закрыл глаза и тяжело вздохнул. Лайла почесала коленку и спросила:

— Так мы идем или нет?

Дэвид критически осмотрел себя, а потом Лайлу.

— Ну не в таком же виде…

Они зашли в гардеробную и стали выбирать себе наряды попроще. Дэвид сменил сапоги с отворотами на черные ботинки, пояс с серебряным узором — на обычный кожаный, без всяких изысков. К его удивлению, в дальнем углу гардеробной отыскалась самая обыкновенная косуха, правда, размера на три больше, чем нужно, но это ничего… Косуху он нацепил вместо камзола с пышными рукавами. В это время из-за ширмы вышла Лайла. Она, по совету Дэвида, надела свой охотничий костюм. Впечатление портила только изящная зеленая шляпа с пером.

— Шляпу оставь здесь… и шпоры отвинти от каблуков… Ну вот, хоть на человека стала похожа.

— Не обзывайся.

Лайла взяла в руки портальный камень. На этот раз она ничего не говорила вслух относительно места, куда собирается переправиться. Она стала уже большой девочкой и научилась составлять информационные заклинания. Колдовским зрением Дэвид увидел тусклую нить, выброшенную гэемоном Лайлы и на короткий миг соприкоснувшуюся с незримой структурой портального камня. Команда была отдана. В руке девочки начал разгораться яркий свет.

— Дэвид, иди сюда.

Он так и сделал. Свет окружил их в отправил в полет. В свое сверкающее чрево.

* * *

Они очутились в грязном закутке между двумя многоэтажными домами.

— Ты была здесь? — вдруг сообразил Дэвид. — После того, как вытащила меня из тюрьмы?

Лайла кивнула.

— Два раза… Только брату не говори.

Выбравшись из закутка, Дэвид быстро сориентировался. Этот район был ему знаком. На первый взгляд все осталось таким же, как раньше. В четыре потока катились автомобили, и спешили, прячась в тени домов от полуденного солнца, по своим делам жители Лачжера.

— И куда теперь? — поинтересовалась Лайла.

— Хороший вопрос.

И в самом деле — куда? Родители давно умерли, близких друзей у Дэвида не было, любимой девушки в тот период, когда его посадили в тюрьму, — тоже. В его собственной квартире вполне могла сидеть засада…

«Нет, это ерунда, — подумал Дэвид. — Два года прошло. Какая, к черту, засада?..»

— Пошли. Прогуляемся до Центральной. Это недалеко.

И они пошли. «Недалеко» — это полчаса ходьбы, но Дэвид надеялся, что его спутница не станет возражать против небольшой прогулки. Сам он хотел еще раз пройти по изнывающим от солнца улицам города, ощутить запах бензина и пыли… запах родного города. Лайла засунула большие пальцы рук за поясок и с интересом поглядывала по сторонам.

Добрались до угла Центральной и Энжел-стрит. Дэвид зашел в парадную первым и вызвал лифт.

— Давай-ка, подруга, пока станем невидимыми…

Никакой опасности он не ощущал, но перестраховаться никогда не помешает. Сказано — сделано. Заклинание невидимости оба помнили назубок.

Пока ждали лифт, со стороны входной двери послышался какой-то невразумительный шум. Дэвид забеспокоился, но это оказалась всего лишь женщина с коляской. В этот момент подошел лифт. К счастью, он был достаточно просторным, чтобы могли поместиться все трое. Как только двери открылись, Дэвид и Лайла юркнули внутрь. Дама вкатила коляску и чинно зашла следом. Лайла сделала несколько жестов, назначение которых Дэвид понял только тогда, когда новое заклинание было готово. Это было заклинание звукоизоляции. Теперь они были не только невидимыми, но и неслышимыми.

— Что это за чулан?

— Это не чулан. Это лифт. Этотакая штука, которая…

Пока он объяснял, для чего нужен лифт, тот уже достиг пятого этажа, выбранного дамой. Дэвиду нужен был следующий, шестой. Как только женщина выкатила коляску, он нажал на соответствующую цифру.

— Прикольная штуковина! — одобрила Лайла данное изобретение технологической цивилизации.

— Где ты таких слов нахваталась?

— От тебя услышала… Давай еще покатаемся?

— Не сейчас. И не здесь.

Двери лифта открылись. Дэвид вышел на площадку. Ключи у него отобрала полиция еще два года назад, но это была не проблема… Он сжал воздух почти до твердого состояния и сунул «отмычку» в замочную скважину, мысленно отметив, что за время его отсутствия замок успели поменять.

Услышав шаги с другой стороны, Дэвид поспешно отступил. Послышались голоса — негромкие и не слишком разборчивые. Возня продолжалась минуту или две, после чего щелкнул замок, и на площадку выбралась пара — девушка и молодой человек. Они оживленно разговаривали и, забравшись в лифт, тут же принялись целоваться. Дэвид с грустью посмотрел им вслед. Когда кабина поехала вниз, он повторно сотворил «отмычку». Сделал шаг в прихожую — и остановился.

Теперь это был чужой дом. Чужие вещи, чужие запахи… А что он ожидал увидеть?

Лайла переступила порог вслед за ним.

— Это твоя квартира?

— Бывшая. Все, валим отсюда.

* * *

…Ходить по улице под чарами невидимости — удовольствие ниже среднего. Каждый дурак норовит на тебя натолкнуться да еще после этого начинает удивленно оглядываться — что это было? Кто здесь? Что происходит? Вдоволь пресытившись упомянутым выше удовольствием, Дэвид и Лайла свернули в первый попавшийся переулок и избавились от чар.

— А теперь куда?

— Не знаю.

Они снова вышли на Центральную и неторопливо побрели, куда глаза глядят. У газетного ларька Дэвид остановился. Мелочи у него не было, но можно было внушить продавщице, что он уже успел расплатиться за покупку. С первой страницы первой же газеты, которую взял в руки Дэвид, на него смотрело улыбающееся лицо Правителя Мира. «Визит председателя Совета Наций Роберта Каннинхейма в Токио прошел успешно». Дэвиду сразу расхотелось читать эту газету. Похоже, за два года здесь ничего не изменилось. Роберт Каннинхейм по-прежнему правит миром…

— Ничего себе… — вдруг ахнула Лайла.

— Что? — Дэвид повернулся.

Юная графиня показала куда-то вперед и вверх. Дэвид недоуменно нахмурился. Обычный дом… Что ее так заинтересовало? Спутниковая антенна на крыше?

— Что? — переспросил он.

— По-другому посмотри… — прошептала Лайла.

По-другому? Потом до него дошло, и он вызвал Око. Применил — и разинул рот…

Уже разминувшись со спутниковой антенной в направлении 3-й авеню летело очень странное существо. Больше всего оно походило на саранчу размером с упитанную корову. А невидима для обычных глаз она была потому, что не имела никакого материального тела. То, что видели Дэвид и Лайла, было чистой энергетической сущностью, гэемоном без плоти. В общем, это был демон. Но откуда в мире Дэвида мог взяться демон?

Дэвид и Лайла переглянулись и, не сговариваясь, рванули вслед за «саранчой». Они забыли про светофоры, но, к счастью, в движении транспорта как раз в этот момент образовалась «лакуна», в которую они и проскочили. Оказавшись на другой стороне улице, они поддали ходу — «саранча» летела довольно быстро.

«Откуда здесь демон? — думал Дэвид, стараясь не упустить из виду преследуемый объект и одновременно не сбивать прохожих. — Что он здесь делает? Кто его вызвал?..» В том, что демона кто-то вызвал, Дэвид не сомневался, — его наставник как-то упомянул, что миры с низким содержанием магии крайне непривлекательны для бесплотных созданий.

Демон снова повернул. Когда преследователи добрались до угла, то увидели в конце улицы аккуратный четырехэтажный особняк, окруженный красивой чугунной решеткой. В будке за воротами сидел полицейский. Демон, по-прежнему невидимый для чьих бы то ни было глаз, кроме Дэвида и Лайлы, неторопливо стал просачиваться в окно четвертого этажа. Окно было закрыто, но это его, естественно, не могло остановить. В принципе демон мог попасть внутрь и через стену.

— Видишь полицейского? — пропыхтел Дэвид на бегу. — Делаемся невидимыми.

— Прямо здесь?

— Черт. Ладно, давай сюда…

Они заскочили в ближайший подъезд, наскоро зачитали заклятия и бросились к особняку. Демон уже полностью вполз в окно.

Чугунные ворота были закрыты. Дэвид ударил по решетке кулаком. Черт, черт, черт…

Тут он почувствовал, как поднимается в воздух.

— Держи…

Он перехватил управляющий контур заклятия, сочиненного юной графиней, и на мгновение почувствовал укол стыда. Этой девочке — всего лишь тринадцать лет, но в Искусстве он безнадежно отстает от нее и никогда, наверное, ее уже не догонит. И не потому, что у Лайлы много врожденной силы, а у него — нет. Лайла мыслит заклинаниями, а он все еще немногим отличается от того Бездаря, которого два года назад вытащили из городской тюрьмы.

Но слишком долго мучиться чувством собственного ничтожества ему не дали. Лайла наложила левитирующее заклинание на себя и взмыла вслед за Дэвидом. Они перелетели через решетку и устремились к окну. Быстро, но осторожно. Может, эта тварь их давно заметила, а теперь затаилась и ждет, готовая в любой момент выпрыгнуть из своей нехитрой засады?

Но демон их не ждал. Посреди комнаты, на дорогом ковре, лежал человек. Демон сидел сверху. Из головы и грудины у него выползли многочисленные серые нити, которыми он оплел всю верхнюю половину туловища лежащего.

— Ничего себе… — прошептала Лайла.

Дэвид ничего не сказал. Он разбил стекло и вломился в комнату. Тварь, не отпуская жертву, медленно повернулась к нему. Шарррах! — сполох незримого огня вырвался из руки Дэвида и хлестнул насекомоподобную морду. Демон отшатнулся и стал расплетать свои щупальца. Дэвид бросил новое заклинание, но гадина уже успела высвободить из тела жертвы несколько достаточно толстых нитей и моментально выстроила перед собой энергетический щит. Огонь-Свет (Дэвид использовал обе Стихии) растекся по поверхности барьера, не причинив демону никакого вреда. Демон вытащил оставшиеся щупальца, по которым тотчас же потекла волна энергии. Он собирался начать свою собственную атаку, и Дэвид совсем не был уверен, что сможет ее выдержать.

Но это и не понадобилось. Демон не успел достроить заклинание, как конструкция, созданная Лайлой, накрыла его с головой. И оболочка собственного гэемона демона, и скелет недостроенного заклинания потемнели и сделались вдруг твердыми, неподвижными. Судя по всему, Лайла использовала заклинание на базе стихии Земли. Демон пытался освободиться, заставить энергию вновь циркулировать внутри своего насекомовидного тела, но Дэвид и Лайла, естественно, ему этого не позволили. За считанные секунды они превратили гадину, лишенную возможности сопротивляться, в фарш.

Внутри демона, в особой сумке, покоились пять или шесть сиреневых шаров. Что это такое, выяснять путешественники не стали. Они молча раскромсали сумку вместе с ее содержимым.

Тут в комнату ворвались, наконец, люди. Услышали, наверное, как разбилось окно, поскольку сама драка с насекомоподобным монстром была совершенно беззвучна.

— Господин Криган, с вами все в порядке?..

Дэвида и Лайлу они видеть не могли, ну а те, чтобы не попасться никому под ноги, поспешно отступили к стене. Охрана тут же оказалась у окна, засуетилась. Кто-то требовал врача…

— Смотри, — тихо сказала Лайла, показывая пальцем на «господина Кригана». Тон ее Дэвиду не понравился. И совершенно справедливо не понравился…

Внутри грудной клетки представительного господина по фамилии Криган находилась сиреневая сфера — точь-в-точь такая же, как те, что покоились внутри демона. «Что это? — подумал Дэвид. — Яйцо? Зародыш новой твари?..»

— Значит, он уже успел… — пробормотала Лайла. — Мы опоздали.

— Ну уж нет… — Дэвид направился к человеку, которого уже перенесли на диван, и, выбрав место, где его не могли случайно толкнуть, стал плести заклинание, внешне напоминающее сеть с крючками на конце. Когда крючки зацепились за невидимую сферу, он потянул заклятие к себе. Человек, доселе неподвижный, выгнулся и захрипел. Изо рта у него потекла слюна. Люди вокруг еще больше засуетились, снова начали звать врача…

— Дэвид… — попыталась остановить его Лайла.

— Я вытащу это.

Рывок — и сфера у него в руках. В следующее мгновение, морщась от омерзения, Дэвид рассек ее энергетическим клинком. И еще раз…

— Дэвид!

Он склонился над Криганом… только для того, чтобы увидеть, как тот умирает. Из чудовищного разрыва в центральной части гэемона хлестала эфирная кровь. Дэвид попытался сделать что-нибудь… Все было бесполезно. Телесную рану они могли бы излечить. Но ни он, ни Лайла не умели штопать духовную ткань. До определенного предела гэемон каждого живого существа способен восстанавливать себя сам, но повреждения, возникшие, когда Дэвид выдирал сиреневый шар, были слишком сильны. Человек, лежащий на диване, обмяк…

Поврежденный гэемон отделился от тела и стал распадаться. Дух, или душа, в общем, то высшее, что составляет саму сердцевину человеческой личности, покинуло разрушающуюся энергетическую оболочку. Туманной голубой прядью выскользнуло из сетей Дэвида и Лайлы и, растаяв, отправилось по дороге, открытой только для мертвых.

Гэемон еще не распался полностью, но теперь, даже если бы они смогли восстановить его, это было бы бесполезно. Если они вновь поместят гэемон, лишенный своей высшей части, в еще теплое тело, получится машина — зомби, но не человек. Дэвид закрыл лицо руками. Протискиваясь к дивану, кто-то толкнул его, но Дэвид не заметил этого. Толкнувший человек — тоже. Все, находящиеся в комнате, были слишком взволнованы неожиданной смертью господина Кригана. Похоже, он был большой шишкой. Сквозь толпу яростно протискивался доктор. Свита Кригана еще верила, что босса можно вернуть к жизни.

— Дэвид… — Лайла потянула его за рукав.

— Я убил его.

— Дэвид, нам лучше уйти.

Да. Лучше. Перестать думать только о себе. О том, что он только что, пусть даже из лучших побуждений, убил человека. Надо увести девочку отсюда.

К дверям было не протиснуться, поэтому Дэвид и Лайла воспользовались тем же способом, с помощью которого «вошли», — вылетели из окна. Опустились на аккуратный газон перед парадным входом. По газонам никто не ходит, значит, и на них случайно не наткнутся.

— Я не мог иначе… — пробормотал Дэвид. — Эта дрянь сидела в нем. Я должен был ее вытащить!.. Что за мерзость… Я хотел ему помочь…

Лайла не стала ничего говорить. Она осторожно взяла своего друга за руку.

— Что за мерзость… — повторил Дэвид.

К парадной двери подошел охранник. Другой вышел ему навстречу. Дэвид и Лайла стояли от них всего в трех шагах.

— Что случилось? — спросил первый охранник.

— У вице-мэра сердце сдало.

— Плохо. И как раз перед выборами…

Со стороны Центральной раздался вой сирены. К зданию мчалась «скорая».

10

— …из разговора секьюрити мы узнали, что это был вице-мэр, — закончил Дэвид свой рассказ. — Мы активировали портальный камень и перенеслись в Тинуэт.

Лэйкил кивнул. Рассказанная история не произвела на него никакого впечатления.

— Я не знаю, что и думать, — признался Дэвид. — Ну и отвратительная же тварь… Откуда такое существо могло взяться в моем мире? Я всегда считал, что уж на Земле-то…

— Кто-то вызвал, — пожал плечами Лэйкил.

— Это очевидно. Но кто? У нас нет колдунов…

— Значит, это сделал пришлый колдун.

Дэвид сглотнул. Он на минуту представил себе, что может натворить в технологическом мире профессиональный заклинатель. А в том, что они имеют дело с профессионалом, сомневаться не приходилось — недоучки вроде него самого перемещаться между мирами не умеют.

— Надо что-то делать, Лэйкил!

Граф вопросительно поднял левую бровь.

— Этот колдун может черт-те что учинить! И никто его не остановит. Люди из моего мира просто не смогут с ним бороться.

Граф покачал головой.

— Извини, Дэвид, но меня не слишком беспокоит благосостояние твоего мира.

— Я прошу тебя!

— Не надо. Ты знаешь только Нимриан и тот мир, в котором родился. Избавься на минуту от своего провинциализма. Обитаемых Земель — миллионы. Колдунов, умеющих открывать путь, — бессчетное множество. Даже если я убью того, кто вызвал демона, это ничего не изменит. Всегда может придти кто-нибудь еще. А может быть, уже пришел. Просто ни ты, ни я, ни тот колдун, который вызвал демона, об этом ничего не знаем. Этот другой может находиться на противоположном полушарии. Или в соседнем городе. Ты был в соседнем городе? Ты уверен, что там ничего подобного не летает?.. Дэвид, карательные меры в данном случае бесполезны.

— А что можно сделать?!

— Ничего. Можно расслабиться и не мешать жить окружающим.

Дэвид отшатнулся. На этот раз цинизм графа перешел все границы.

— Это мой родной мир!!! — заорал он. — Ты можешь это понять, аристократ чертов?!!

— Изволь разговаривать со мной в другом тоне.

— Извини. — Землянин постарался успокоиться. — Я хочу сказать, что какие-то колдуны, которые когда-нибудь в будущем могут прийти… а могут и не прийти… это все гипотетически. Тысячи лет мы жили спокойно, без всяких колдунов…

Граф задумчиво кивнул и продолжил:

— И никто никогда не ходил по воде, не летал, как птица, не превращал свинец в золото, а воду в реках — в кровь…

— Послушай! — прошипел Дэвид, едва сдерживая бешенство. — Я тебе говорю про реальную ситуацию. Про то, что сейчас. Про данный момент.

— Ну и…

— Этот монстр откладывал в людях какие-то семена… я не знаю… зародыши… понимаешь?.. Я не знаю, кто и зачем выпустил этого демона, но это не…

— У тебя слишком буйная фантазия, — перебил его Лэйкил. — Ты вообще уверен, что правильно оценил ситуацию?

— А что же еще, черт побери, это могло быть, если не зародыш?!

— Ты уверен, что это был именно зародыш?

— А что еще?!!

— Подумай. Ты уже два года здесь учишься.

Дэвид проглотил следующую реплику и ненадолго замолчал. Не для того, чтобы подумать над заставшим его врасплох вопросом графа, — думать сейчас Дэвид был просто не в состоянии, а для того, чтобы немного справиться с бешенством.

— Это было заклинание, — подала голос Лайла. Во время спора брата с Дэвидом она сидела в кресле и делала вид, будто ее тут нет. — Это было системное заклинание псионического типа. Когда такое заклинание проникает в человека, внешне с ним ничего не происходит. Но им можно управлять. Управляет, естественно, тот, кто создавал это системное заклинание. Он может находиться очень далеко. Это неважно. Системное заклинание — это не одна волевая команда. Это комплекс, который очень аккуратно мо… — Она запнулась и произнесла по слогам: — Мо-де-ли-ру-ет поведение. Человек почти полностью остается самим собой. У него даже привычки не меняются. Но контроль над ним куда надежнее, чем после обычной подчиняющей команды. Чужое волевое воздействие можно попытаться перебороть. А системное заклинание — нет.

Она помолчала и добавила (гордо, потому что недавно научилась произносить слово «энергетический» без запинки):

— У зародышей совершенно иная энергетическая конфигурация.

— Что ж ты раньше молчала? — спросил Дэвид.

Лайла дернула плечиком.

— Ты не спрашивал.

— Неважно, — сказал Дэвид. — Это ничего не меняет. Послушай, Лэйкил, если этот человек… этот чертов маг… если он планомерно захватывает власть в моем мире…

— Ну и что?

— Как «ну и что»?!! Это моя родина!!!

— Чем маг, захватывающий власть, хуже мафиози, делающего то же самое? Не вижу никакой разницы.

— Власть колдуна в мире, вроде моего, будет абсолютна. Ему никто не сможет противостоять.

— Тем лучше. Будет меньше жертв на пути этого человека.

— Ты действительно не понимаешь — или не хочешь понимать?

— Нет, это ты не понимаешь элементарных вещей, — сказал Лэйкил. — Ничего особенного не происходит. Кто-то рвется наверх. Это всегда было и всегда будет. А способы… Каждый пользуется теми способами, которые у него есть. Вот и все.

— Он может направить демона с этими долбаными фиолетовыми шарами к кому-нибудь из моих друзей!!!

— Это другое дело, — все так же спокойно сказал Лэйкил. — Составь список людей, которые тебе дороги. Мы вместе с тобой подумаем, как обеспечить их безопасность. Но ссориться с неизвестным колдуном только потому, что он выбрал для веселья мир, где тебе посчастливилось родиться, я не стану. Твои претензии смешны. Да и почему ты ограничиваешься только одним миром? В конце концов, ты родился в этой Вселенной, а не в какой-нибудь другой. Может быть, по этому поводу мне нужно срочно заняться уничтожением всех существующих негодяев, а?..

— Да ты просто… — У Дэвида не было слов.

— Знаешь что, мой друг, — перебил его граф кен Апрей, — сейчас ты слишком возбужден. Закончим этот разговор завтра. Спокойной ночи. Я иду спать.

* * *

Но и на следующий день Дэвид остался непреклонен. Тренировки не было. Вместо этого граф и его оруженосец покинули замок и сели на камни у ручья.

— У тебя усталый вид, — сказал Лэйкил.

Дэвид мрачно кивнул.

— Я не мог заснуть. Думал. Мне кажется, я начинаю что-то понимать.

Недолгое молчание.

— Знаешь, ведь этот колдун, который послал демона… Он не начинает захватывать Землю. Он ее давно захватил.

— Любопытная идея. — Лэйкил вопросительно приподнял бровь.

Дэвид вздохнул.

— Я раньше не мог понять, как же мы допустили, что такое чудовище, как Роберт Каннинхейм, пришло к власти? Почему не было никаких организованных восстаний за те десять… нет, двенадцать лет… что он правит? Почему итогом демократии и свободомыслия стала такая диктатура, которой еще никогда не знала наша планета… Теперь я понимаю, как люди скатились в скотское состояние. Наверняка у половины полицейских чинов такие же фиолетовые шары внутри гэемона.

— Ты думаешь, таинственный колдун — это ваш Правитель Мира?

— А кто же еще? Это он превратил Землю в тюрьму.

— Если ты прав, — сказал Лэйкил, — то подумай вот над чем. Скорее всего, это не просто сильный колдун. Самое меньшее — это Лорд. Обыкновенный колдун или даже выпускник Академии оплести своей паутиной весь мир не сумеет.

— Мне плевать, кто это. Рано или поздно я доберусь до этого подонка. Голыми руками придушу.

Лэйкил несколько секунд задумчиво молчал, а потом сказал:

— Допустим, тебе повезет. Ты его убьешь. А если за этим человеком стоит целая дворянская семья? Что тогда?

— Одной семьей станет меньше, — сказал Дэвид.

Он знал, что вряд ли сумеет осуществить то, что задумал. Но он попытается. Пусть даже для него самого вся эта затея закончится весьма плачевно, но он обязан попытаться что-нибудь предпринять. Ведь кроме него, сделать это больше некому.

Лэйкил покачал головой.

— Может, ты рассчитываешь на то, что они тебя убьют, и я начну вендетту?

— Нет. Прости, я не должен был вчера просить тебя помочь. Я сделаю все сам.

— Ты погибнешь.

— Может быть.

— Я в любом случае не смогу остаться в стороне, — терпеливо объяснил Лэйкил. — В конце концов, ты мой оруженосец. Если тебя убьют, я буду обязан вмешаться. Таким образом, ты не только погибнешь, как последний дурак, но и втравишь в свару нас с Лайлой.

— Знаешь, Лэйкил, — негромко сказал Дэвид Брендом. — Мне надоело быть твоим учеником.

— Ты хорошо подумал?

— У меня была целая ночь. Да и вообще, обещание свое ты давно выполнил. Я стал колдуном. Может быть, не самым лучшим, но… выше головы мне ведь все равно не прыгнуть, правда? Так что давай расстанемся друзьями. Я вам ничем не обязан, вы мне ничем не обязаны. Идет?

Лэйкил некоторое время молчал.

— Мне не нравится твоя затея, — наконец вымолвил он.

— И, тем не менее.

— Ну что ж… Поступай, как знаешь.

Землянин протянул руку. После короткой заминки Лэйкил крепко пожал ее, и в этот момент Дэвид окончательно понял: все, теперь пути назад нет.

— Что ты намерен теперь делать? — спросил граф.

— Пожалуйста, переправь меня обратно на Землю.

— Хорошо. Прямо сейчас?

— Нет. Сначала я соберу вещи.

По возвращении в замок на сборы ушло всего десять минут — личных вещей у Дэвида было не так уж и много. Лайла проснулась и вылезла в коридор в ночной рубашке.

— Дэвид, ты куда?

Дэвид похлопал ее по плечу и через силу улыбнулся.

— Важная деловая поездка. До встречи, Алиса в Стране чудес. Надеюсь, еще увидимся.

У Главного Сплетения Лэйкил протянул ему еще один драгоценный камень — немного меньше того, который Дэвид вот уже полгода носил, не снимая.

Увидев новый бриллиант, землянин расхохотался.

— Ты даришь мне драгоценности, как будто бы я какая-то девица…

— Очень смешно. — На лице графа не появилось и тени улыбки. — Это передатчик. Если припечет всерьез или надумаешь вернуться…

— Да не стоит…

— Бери.

Дэвид не стал спорить.

— Куда тебя переместить?

— Куда угодно. Ну… для начала пусть будет Лачжер-таун. До нужного мне места доберусь своим ходом.

— Собираешься сесть на самолет и отправиться к Роберту Каннинхейму?

— Нет. — Дэвид почесал нос. — Сначала — на Остров Мира.

— Зачем?

— Мне пришла в голову одна мысль… А что, если Остров Мира — это действительно тюрьма? Или большая психбольница, как нам говорили? Всю жизнь я был уверен, что «Остров Мира» — это всего лишь эвфемизм слова «расстрел», но что, если я не прав? Правда, об этом надо было думать два года назад, а не сейчас, но… В общем, если Майкл еще жив, попробую его вытащить. И только потом — в гости к Роберту Каннинхейму.

— Ясно, — сказал Лэйкил. — Остановить я тебя, к сожалению, не могу… Ну что ж. Желаю удачи.

— Спасибо.

Лорд Лэйкил кен Апрей открыл путь, тотчас же утянувший Дэвида в свою сверкающую глубину. Последнее, что видел политический преступник, неудавшийся художник и недоучившийся колдун, покидая Нимриан — тоненькую фигурку Лайлы, отчаянно машущую ему рукой на прощание.

* * *

…Деньги он раздобыл быстро — зашел в банк под заклинанием невидимости и в тот момент, когда кассир смотрел в другую сторону, выгреб все деньги из кассового аппарата. Не труднее было узнать, где находится Остров Мира. По-прежнему в невидимости Дэвид проник в большую городскую тюрьму — ту самую, в которой он когда-то сидел — наложил подчиняющее заклинание на первого попавшегося офицера, заставил его отойти в ближайший укромный уголок, где и допросил. В мире, лишенном собственных колдунов, принесенная извне магия и в самом деле является абсолютным оружием. Тем важнее было остановить того мерзавца, который превратил мир Дэвида в тюрьму.

Где именно находится Остров Мира, офицер не знал. Заключенных, приговоренных к ссылке на Остров, раз в месяц сажали в специальный поезд, который шел до Тихого Океана. В закрытом военном порту заключенных пересаживали на грузовое судно. Рассудив, что на корабле спрятаться куда легче, чем на поезде, Дэвид выяснил, сколь мог подробно, расположение этого закрытого порта, после чего покинул тюрьму. Самолетом он доберется до Лос-Анджелеса, а там — сначала на взятом «напрокат» автомобиле, а потом и пешком — до нужного места.

Он так и поступил. На утренний рейс он уже опоздал, надо было ждать вечера. Дэвида слегка удивило то, что при покупке билета у него не потребовали личной идентификационной карты — одного из многих «демократических» изобретений, введенных Робертом Каннинхеймом вскоре после того, как он стал председателем Совета Наций.

В зале ожидания Дэвид разговорился с соседом. Выяснилось, что идентификационные карты отменили полгода назад. Впрочем, длинного разговора не получилось. Сосед Дэвида отзывался о Правителе Мира в таком грубом тоне, что Дэвид пришел к мысли, что перед ним сумасшедший. Почему его до сих пор не посадили? А может быть, это не сумасшедший, а подсадная утка? Ходит переодетый коп по общественным местам и подзуживает честных людей, а сам в это время смотрит, кто и как реагирует на его слова. Если кто-то реагирует не так, как надо, на выходе его останавливает патруль и… Ну дальше все понятно. Дэвид сказал: «Я считаю, что Роберт Каннинхейм — самый лучший человек на Земле». И быстро пересел на другое место. Из-за какого-то переодетого провокатора увязать в неприятностях он не собирался. И в тюрьме, и в банке, и на улице он уже видел людей, у которых внутри гэемона покоились полупрозрачные фиолетовые сферы. Таких людей было немного, но все они, судя по виду, занимали не самое низкое положение в обществе. Кроме того, по дороге в аэропорт он видел двух насекомообразных демонов с полными животами фиолетовых яиц. Тогда Дэвид бессильно сжал кулаки. Ну, ничего. Он освободит Майкла, а потом придумает, как разобраться с этими тварями.

Время в зале ожидания тянулось и тянулось, как жевательная резинка. Дэвид два раза перекусил в экспресс-кафе, провел несколько часов у игральных автоматов. Сначала он играл просто так, для того чтобы занять время, и проиграл кучу денег. А потом играл для дела, и каждый раз, перед тем как дернуть рычаг «Однорукого бандита» что-то бормотал себе под нос и делал какие-то непонятные окружающим жесты. В результате он выиграл в десять раз больше, чем проиграл.

А вот, наконец, и его рейс. Дэвид сел в самолет, дождался, когда шасси оторвутся от взлетной полосы, и только тогда позволил себе расслабиться. У него есть пара часов впереди. Можно поспать. Дэвид закрыл глаза.

Прошло какое-то время. Сквозь сон Дэвид внезапно ощутил сигнал тревоги. Защитный амулет, который он уже полгода носил, не снимая, пытался дать знать: что-то не так. Дэвид рванулся из сна к бодрствованию, к свету… Поздно. Чужое заклятие смяло хрупкую оболочку, выставленную амулетом, как ураган — бумажный домик, и, не останавливаясь, обрушилось на Дэвида. Он ощутил, как наливаются тяжестью мышцы, как деревенеют мысли, как его собственная энергия перестает повиноваться воле и сворачивается, уходит вглубь… Он не мог ни сотворить заклятия, ни даже поднять век. А снаружи — слух все еще подчинялся ему — все было спокойно: негромко переговаривались пассажиры, кто-то храпел, кто-то шуршал газетой, стюардесса разносила прохладительные напитки, гудел двигатель…

Через несколько секунд чужое заклятие полностью оплело Дэвида. Исчезло все — звуки, запахи, ощущения. Пропал самолет, на котором Дэвид собирался достичь Лос-Анджелеса. Тьма полностью завладела его разумом. Ему показалось, что он падает в бездну. Потом сгинуло и это ощущение. Его сознание полностью растворилось во тьме.

Часть вторая

1

Солнечный луч, пробившись через листву, ослепил Дэвида. Дэвид поморщился, попытался перевернуться на другой бок, обнаружил вместо подушки траву и сухие ветки и резко сел. Вокруг был лес. Почему он спит в лесу, а не в своей комнате? Он что, вчера так угулялся, что пришлось заночевать на свежем воздухе?.. Миг мучительного раздумья — и он все вспомнил: и бой с «саранчой», и уход из замка, и путешествие на Остров Мира. Путешествие, которое закончилось, не успев начаться. Кто-то напал на него в тот момент, когда он заснул в самолете, летящем в Лос-Анджелес. Кто-то, разбирающийся в Искусстве на порядок лучше бывшего оруженосца Лорда Лэйкила.

Дэвид судорожно огляделся, но вокруг никого не просматривалось. Он был совершенно один. Почему он еще жив? Почему он не связан, не пленен, а оставлен на свободе? Даже амулет ему оставили… пусть и бесполезный после недавней атаки, но ведь его нетрудно починить… Дэвид сунул руку в карман. Второй камень никуда не делся, но когда колдун-подмастерье попытался связаться со своим бывшим учителем, оказалось, что камень девственно чист — заклятие связи было полностью уничтожено.

— Ч-черт…

В другом кармане куртки обнаружился носовой платок и жетон для игрового автомата; в заднем кармане брюк — пачка денег и билет. Когда Дэвид садился в самолет, багажа у него не было, если не считать спортивной сумки, где лежала смена белья и кое-какие мелочи, которые он захватил из Тинуэта. Дэвид огляделся еще раз. Как и следовало ожидать, сумки поблизости не наблюдалось. Какими бы мотивами ни руководствовался тот негодяй, который напал на него в самолете, о личном имуществе землянина он заботиться не стал.

Дэвид вздохнул. Ладно. Надо выбираться отсюда. Наугад выбрав направление, он зашагал по лесу.

Интересно, почему его все-таки не убили? Неужели тот, неизвестный чужак, который оплел своей паутиной всю Землю, настолько в себе уверен? Если это так, проявление столь неожиданного гуманизма выглядит довольно странно. Этот «мистер икс» (сам Роберт Каннинхейм или тот, кто мог стоять за ним) за время своей власти натворил таких дел, которые и не снились ни одному из диктаторов прошлого. Чего стоит один только Остров Мира! По вине этого палача погибли — и продолжают умирать — миллионы, а своего самого опасного врага он почему-то оставляет в живых.

«Может быть, я и не слишком умен, — думал Дэвид, — но ведь я тоже колдун. Пусть недоученный. Пусть в одиночку я не могу справиться даже с одной „саранчой“. Все это так. Но я хотя бы знаю, что происходит. Я могу вернуться и начать все сначала. В другом месте. Неужели Роберт Каннинхейм этого не понимает?.. Сколько я пробыл без сознания? Может быть, только одну ночь, а может быть, и больше. Роберт Каннинхейм в сто раз лучше меня разбирается в волшебстве. Пока я лежал в отключке, ему ничего не стоило заглянуть в мой разум… Он должен был понять, что я не откажусь от попыток спасти свой мир. И, тем не менее…»

Дэвид замедлил шаг. Ужасная мысль посетила его. Что, если Роберт не только заглядывал в его разум? Что, если он также снабдил Дэвида какой-нибудь скрытой ментальной программой, которая в том случае, если Дэвиду и в самом деле удастся всерьез подкопаться под диктатора, заставит Брендома сложить оружие и сдаться на милость победителя? Дэвид быстро сотворил несколько проверяющих заклинаний. Минута томительного ожидания, пока заклятья производили необходимые тесты… Нет, никаких следов постороннего вмешательства.

«Это ни о чем не говорит, — продолжал рассуждать Дэвид, снова пускаясь в путь. — Он мог хорошо скрыть эту программу… Спасибо, что хотя бы „сиреневую сферу“ в меня не подсадил… И все равно я ни черта не понимаю. Даже если Роберт снабдил меня подобным скрытым „вирусом“, зачем ему такие сложности? Куда проще убить… или сделать из моего гэемона этого… как там Лэйкил сказал?.. Призрачного стража?»

При воспоминании о бывшем учителе мысли Дэвида пошли по другому пути. Интересно, что он сейчас поделывает? Как скоро Лэйкил и Лайла обеспокоятся тем, что от Дэвида нет никаких вестей? Конечно, формально они ничем друг другу не обязаны, но ведь они по-прежнему друзья, правильно?

«А может быть, — вдруг сообразил он, — в этом-то все и дело?.. Если Роберт копался в моем разуме, он должен был узнать, у кого я учился, в чьем замке жил два года и кто в принципе может попытаться за меня отомстить. С графом кен Апреем ему так же просто, как со мной, справиться не удастся. Может быть, он попросту не захотел начинать ссоры между семьями?»

Мысль о том, что он остался в живых только благодаря авторитету учителя, болезненно кольнула его самолюбие. Но это было единственное правдоподобное объяснение тому, почему он до сих пор жив.

…За такими невеселыми мыслями он и сам не заметил, как оказался на проселочной дороге. Лес постепенно редел. Солнце, неторопливо поднимавшееся все выше, слепило глаза. Выйдя на опушку, Дэвид увидел стадо коров, мирно пасущихся невдалеке. Поднявшись не очередной пригорок, он, к своей радости, обнаружил поселок. Наконец-то можно выяснить, где он находится!..

Только вот…

Только вот не окружают в Винланде поселения тыном из грубоотесанных, заостренных наверху бревен. Не делают из таких же бревен дома, не покрывают их крыши соломой.

— Проклятие… — оторопело пробормотал Дэвид. То, что это не Нимриан, ему стало ясно еще в первые минуты пробуждения — стоило только взглянуть на голубое небо. А теперь оказывается, что это еще и не Земля.

— Где же я? — вслух спросил он.

И сам же ответил на свой вопрос:

— В глубокой жопе.

* * *

Поначалу поселяне таращились на странного чужеземца во все глаза. Это были обычные люди — разве что ростом чуть пониже, чем Дэвид. Вся разница заключалась в одежде. То, что носили местные жители, вполне соответствовало незатейливой архитектуре их жилищ — рубахи и штаны из грубой некрашеной холстины. Только у двух или трех женщин юбки имели некоторую претензию на роскошь, выделяясь яркими красками на фоне унылых грязно-серых одежд соотечественников — синего и красного цвета соответственно. Языка, на котором общались эти люди, Дэвид не понимал. Такие названия, как «Винланд», «Лос-Анджелес», «Нимриан» и «Хеллаэн», не вызвали у них решительно никаких эмоций — чего, впрочем, и следовало ожидать.

На странного чужеземца, лопочущего что-то невразумительное, поселяне поглядели, поглядели, да и махнули рукой. И вернулись к своим делам. На единственной деревенской улице Дэвид остался в гордом одиночестве. Иногда мимо проходил кто-нибудь из местных, но внимания странному пришельцу больше никто не уделял. Дэвид почувствовал себя лишним. Он уж совсем собрался двигаться дальше, да тут перед ним возник логичный вопрос: А КУДА ДАЛЬШЕ? Не вызывало сомнений, что, проявив определенное упорство, через известное время он доберется до следующей деревни. Там на него тоже посмотрят, посмотрят, а потом перестанут обращать внимание. И что делать тогда?

Надо было решать проблему общения здесь и сейчас.

Дэвид подошел к частоколу, выбрал тихое, укромное местечко и сел прямо на землю. Отогнал собаку, пытавшуюся его обнюхать, и стал мучительно вспоминать урок полугодовой давности, посвященный лингвистическим заклятьям. Минут через тридцать ему, наконец, удалось соорудить нечто, отдаленно напоминающее ту строгую и изящную конструкцию, которую когда-то ему демонстрировал Лэйкил. Убедившись еще раз, что за ним никто не наблюдает, Дэвид произвел заключительные пассы, «нацепил» конструкцию себе на голову и завершил заклинание. Теперь он будет понимать все, что услышит. Самостоятельно говорить на новом языке Дэвид сможет не сразу — сначала нужно накопить минимальную разговорную базу. Запоминать услышанное он также будет с первого раза. Собственно говоря, все люди помнят то, что когда-либо видели или слышали — заклятие всего лишь позволяло Дэвиду переводить эту информацию из глубинной памяти в рабочую часть сознания.

Теперь нужно было покрутиться среди людей и послушать их разговоры. Для этой цели Дэвид подошел к первому попавшемуся дому, постучался, а когда дверь открылась, показал на рот, потер живот и сделал горестное выражение лица. Хозяйка сунула ему в руки миску с едва теплой похлебкой, но в дом не пустила. Дэвид устроился во дворе, прислушиваясь и присматриваясь ко всему, что происходило вокруг. Старшая дочка затеяла с матерью спор о каких-то тряпках, которые должна была постирать. Два брата-близнеца (на двоих им было лет четырнадцать, не больше) обсуждали свое блестящее будущее: каждый из них собирался стать солдатом местного барона, а может быть, даже и королевским рыцарем, и каждый с большим сомнением относился к подобным потугам другого. Обсуждение закончилось дракой, а драка была прекращена появлением отца семейства. По адресу Дэвида коренастый бородатый поселянин выдал нечто язвительное, что в самом лучшем случае можно было бы перевести как «шут гороховый». Дэвид это тоже запомнил. Гнать со двора «шута горохового» хозяин, впрочем, не стал.

Вероятно, недоучившийся чародей составил заклинание не совсем точно, поскольку работало оно с перебоями, и уже через час вызвало такую головную боль, что хотелось выть и лезть на стенку. С тоской и завистью вспоминал Дэвид те дни, когда он ходил по Тинуэту под схожим заклятием — с той лишь разницей, что заклятие накладывал сам господин граф. Тогда изучение нового языка было похоже на вкусный и сытный обед, сейчас же эта процедура напоминала избиение — как будто бы кто-то невидимый взял невидимую же дубинку и сосредоточенно стал дубасить Дэвида по голове, вколачивая в него знание чужой речи. Под вечер Дэвид не выдержал и прекратил пытку. Впрочем, он уже выучил достаточно, чтобы худо-бедно суметь попроситься на ночь. Посмеявшись над тем, как он произносит слова, бородатый хозяин разрешил ему заночевать на сеновале. Рано утром его разбудили, сунули в руки миску с горячей кашей и определенно намекнули, что пора бы и честь знать. Дэвид предпринял попытку выяснить, наконец, где же он находится, но хозяин спешил на поле и долго точить лясы с ним не пожелал. Из его короткой, но выразительной речи стало ясно только то, что дальше по дороге есть еще одно поселение, большего размера. Туда Дэвид, в конце концов, и направился.

Вторая деревня и в самом деле оказалась больше первой. Там было целых две улицы, а не одна, и имелся даже постоялый двор. Поскольку попрошайничать дальше никакого желания у Дэвида не было, он попытался найти какую-нибудь работу. Владелец постоялого двора такую работу Дэвиду дал — не потому, что ему и в самом деле срочно необходим был новый работник, а скорее из-за необычного вида чужестранца.

Тут Дэвид и остался на некоторое время. Работа у него была нехитрая и большого ума не требующая — подай-принеси, дров наколи, лошадь почисти, двор подмети. В обмен на пачку красивых бумажек с изображением Роберта Каннинхейма Дэвид приобрел плохонький нож и деревянную ложку. Конюх, с которым Дэвид произвел обмен, хранил винландские доллары в укромном месте, доставал их как минимум два раза в день, внимательно разглядывал, дивясь мастерству неизвестного искусника, изобразившего такую красотищу, и иногда давал поглядеть своим товарищам.

Дэвид не собирался оставаться в этом «большом поселке» (который, кстати, так и назывался — Большой Поселок) на всю жизнь, но прежде чем решать, что делать дальше, нужно было выяснить, куда он попал, что это за страна, есть ли тут колдуны и кто тут, собственно, держит всех остальных за яйца. Узнать удалось следующее: мир этот именуется Хешот («Земля» — на местном наречье), страна называется Гоимгозар («Страна Холмов» — на местном), колдуны есть, но их мало, а где живут — черт их, колдунов, знает, а за яйца тут всех, по идее, должен держать король, но делает он это плохо, и посему каждый феодал старается по-своему, так, как подсказывают ему честь, ум и совесть — часто, кстати, отсутствующие.

Новости были, прямо скажем, невеселые. Роберт Каннинхейм устранил Дэвида с игрового поля, не убивая: отправил в мир, из которого собственными силами колдун-недоучка выбраться не сможет.

«Ну это мы еще посмотрим, — подумал Дэвид, с яростью раскалывая надвое очередное полено. — Мы еще посмотрим!..»

Дэвид собирался пожить в деревне месяц-другой, поднакопить деньжат на дорогу, а где-нибудь в середине лета тронуться с места — в сторону столицы. В столице людей больше, жизнь идет бойчее, может, хоть там удастся узнать, где в Хешоте обитают господа колдователи. Найти среди них мастера экстра-класса, умеющего открывать врата между мирами — задача в глухом провинциальном мирке почти безнадежная, но это — единственный шанс Дэвида Брендома убраться отсюда. Оставалась еще, конечно, призрачная надежда на появление всемогущего учителя, но надежда эта была, прямо скажем, невелика. Если «мистер икс» использовал при переброске Дэвида вторичное маскирующее заклинание (а он наверняка использовал), то шансы у Лэйкила найти своего блудного ученика примерно такие же, как отыскать место, в которое отправился Лорд Ролег три года тому назад.

Но спокойно дожить до середины лета у Дэвида не получилось. Прежде всего, виноваты в этом были бандиты.

Бандиты появились в поселке посреди бела дня. Отряд из пятнадцати человек. Спокойно заняли главную улицу, вломились в самый большой дом (это был трактир), избили (очевидно, для профилактики) двух самых здоровых мужиков, которые подвернулись им под руку, потребовали от хозяина немедленно сдать всю наличность, а пока он думал, что дороже — жизнь или деньги, принялись методично освобождать кладовую от лишних продуктов.

Поначалу, наблюдая всю эту картину, Дэвид ждал, что деревенские вот-вот опомнятся, соберутся всем миром и устроят побоище. Само собой, он не собирался оставаться в стороне и даже подобрал подходящую дубину. Но ничего не происходило. Никто не вооружался, никто не нападал на разбойников. Бандиты грабили трактир и уже присматривались к следующему богатому дому, а вся деревня молча наблюдала за происходящим. Кто мог, тот попрятался по домам. Завизжала женщина — ее собрались обесчестить, а мужа, чтобы не мешал, ткнули мечом в брюхо. Услышав визг, деревенские немного обеспокоились, скрипнули зубами (у кого они были), заворчали, но с места не сдвинулись. Все это шло как-то чересчур обыденно, вяло и оттого мерзко вдвойне. Дэвиду стало ясно, что если он и дальше будет ждать неизвестно чего, бандиты так же спокойно уедут, как и приехали, и никто им слова поперек не скажет. Он крутанул дубинку в руках и шагнул вперед…

Успел уложить троих, прежде чем банда опомнилась и окружила одного-единственного человека, который вздумал оказать им сопротивление. Даже те четверо, которые собрались насиловать женщину, оставили забаву на потом. В отличие от деревенских, в действиях бандитов была хоть какая-то организация.

Дэвид оказался в кольце, которое неторопливо сжималось. Он уже успел сменить дубинку на меч, отобранный у первого же врага, отправленного в нокаут, и уже успел выяснить, что, как ни странно, владеет клинком не так уж плохо — по сравнению со своими туповатыми противниками. Сказывались тренировки под руководством графа кен Апрея. Но для победы этого было, мягко говоря, недостаточно. Пока бандиты медлили, пытаясь сообразить: что это за фрукт им сегодня попался? — надо было что-то делать, потому как местные по-прежнему бездействовали, а кольцо потихоньку сжималось… Дэвид вытянул вперед левую руку и вызвал стихию Огня.

Человек, на которого он направил заклинание, хотя и не превратился в пылающий факел — все-таки это был живойчеловек, а не иссохший труп из подземелья — упал на землю, получив страшнейшие ожоги лица. Кричать он не мог — только выл и корчился в судорогах боли. Отвратительно завоняло паленым мясом.

— Это ж колдун, етить твою мать!.. — ошеломленно заорал кто-то.

Дэвид вызвал новый поток пламени, но следующий разбойник успел упасть на спину и остался невредимым. Заметив краем глаза какое-то движение, Брендом оглянулся, хлестнул огненной плетью по тем двум героям, которые подбирались к нему сзади. Задел одного, второй успел отпрыгнуть. Работа с Огнем, тем более без предварительной подготовки, отнимала огромное количество энергии. Дэвид чувствовал, что надолго его не хватит.

Хлопнула тетива. Что-то стремительно пронеслось совсем рядом, ожгло огнем щеку и, продолжая полет, воткнулось в стену за его спиной. Ситуация становилась критической.

Дэвид бросил меч, закрыл глаза правой рукой, поднял вверх левую и вызвал самую мощную вспышку света, на какую только был способен. Вспышка получилась что надо — даже сквозь сомкнутые веки и ладонь мир на мгновение окрасился алым, а о том, что произошло с глазами людей, которые ничего подобного не ожидали, и думать не хотелось. Некоторые бандиты выпустили из рук оружие, другие, ничего не видя и почти ничего не соображая, попадали на землю, третьи бестолково вертелись на месте, пытаясь понять, что происходит. Почти все закрывали глаза руками и ругались на чем свет стоит.

Прекрасно понимая, что времени у него немного, Дэвид взял в каждую руку по полену, вообразил, что перед ним — барабаны и исполнил на черепах грабителей импровизацию в стиле быстрого джаза. К концу его представления некоторые члены банды слегка прозрели и стали размахивать оружием более осмысленно, так что в итоге «барабанные палочки» все-таки пришлось отложить и снова переключиться на стихию Огня.

Впрочем, даже и те, кого он просто оглушил, прожили недолго. Местные, проморгавшись и немного оправившись от шока, без всяких затей прирезали их, выкопали яму где-то за кладбищем и свалили туда всех незваных гостей одной кучей. Оружие у бандитов было дрянное — в основном дубины и охотничьи копья. Сняв металлические наконечники, почти все оружие побросали туда же, в общую могилу. В качестве военной добычи Дэвид взял себе меч, принадлежавший, судя по всему, предводителю отряда.

На Дэвида, к которому и раньше относились как к подозрительному чужаку, теперь стали смотреть с откровенным страхом. Кланялись в ноги, благодаря за спасение.

— Свиньи! — в сердцах сказал им на это Дэвид. — А если бы я не был колдуном? Меня бы прирезали на ваших глазах, а вы бы дальше молча стояли и сопли жевали. Засуньте себе в жопу свою благодарность.

Крестьяне не возражали, продолжали кланяться и благодарить. Похоже, они даже не пытались понять смысл его слов — они чувствовали, что странный колдун злится, и полагали, что сейчас самое лучшее — переждать: кланяться пониже и благодарить погромче. Дэвид в сердцах сплюнул и ушел чистить лошадь.

Собственно говоря, с этого дня он мог больше не работать — даже напротив, хозяин трактира теперь поручал его работу другим людям, а когда Дэвид пытался выяснить, что надо сделать по хозяйству, ему говорили: ничего не нужно, все уже сделано. Трактирщик боялся колдуна и не смел поручать ему что-либо (мало ли что может взбрести колдуну на ум?), но, с другой стороны, боялся прогнать. Дэвида такое положение вещей бесило — он не хотел есть дармовой хлеб, но и поделать ничего не мог.

Однажды к нему принесли мальчика, терзаемою какой-то хворью — кожа ребенка горела как огонь, губы потрескались, краешки глаз гноились. Вылечи, мол. Дэвид попытался, но потерпел неудачу. То ли болезнь была запущена, то ли целитель из него был хреновый — а, скорее всего, и то и другое. Лэйкил учил его по большей части боевому волшебству, лечебные заклинания они изучали только вскользь, собираясь всерьез приступить к ним позже, когда Дэвид будет инициирован Жизнью. Не владея данной стихией, говорил граф, практиковаться в целительных заклинаниях почти то же самое, что заниматься любовью при отсутствии для того соответствующего органа.

Так или иначе, но у Дэвида ничего не вышло, и мальчик умер. Отношение в деревне к колдуну стало меняться. Оправдания Дэвида никого не интересовали. Всем казалось очевидным, что могущественный маг, управившийся с целой бандой грабителей, мог бы без труда исцелить ребенка. А если не исцелил — значит, не захотел. Если раньше его считали просто чудным колдуном, то теперь — злым и капризным.

Он уже начал подумывать — не пора ли сбежать куда подальше, пока добрые поселяне не растеряли остатки своей благодарности и не сожгли его к чертовой бабушке, — когда в поселок заявилась довольно странная компания. Впереди верхом на пони ехали шесть толстых бородатых человечков; за ними на лошадях трусили трое мужчин нормального роста и одна женщина в мужской одежде.

Все, и женщина в том числе, были прекрасно вооружены. В деревне повисло напряженное молчание.

«Если это еще одна банда, — подумал Дэвид, — вмешиваться ни во что не буду. Пусть делают что хотят. Мне тут что, больше всех надо?»

Однако приезжие повели себя миролюбиво.

— Эй, трактирщик! — крикнул коротышка, который ехал первым. — Че у тя такое брюхо? Пиво, что ли, все свое выпил? Или еще осталось маленько?

Трактирщик осклабился.

— Осталось.

— Тады зайдем, — подвел черту коротышка, и вся веселая компания, поручив лошадей и пони конюхам, гурьбой устремилась в общий зал.

— Что это за наглые маленькие люди? — спросил Дэвид у ближайшего конюха.

— Какие ж это люди? — буркнул тот. — Это ж натуральное гномье…

У Дэвида отвалилась челюсть. «Может, и эльфы тут живут?» — подумалось ему.

Но поскольку эльфов этот странный мир демонстрировать ему не собирался — по крайней мере, сегодня — грех было не пойти и не глянуть еще раз на гномов. Благо работы по хозяйству (как всегда в последнее время) не было.

В общем зале, заняв один из двух больших столов, бравая компания готовилась культурно отдохнуть. Стол уже ломился от всевозможных блюд и выпивки, но служанки не уставали нести из погреба кувшины, бутыли, горшки и кубышки… Трактирщик вертелся рядом и отвечал на вопросы новоприбывших. Когда в общий зал зашел Дэвид, трактирщик, заметив его, что-то сказал важному гному, борода которого была заплетена в три толстых косички, Гном тоже оглянулся. У Дэвида возникло подозрение, что разговор шел о нем.

Трактирщик торопливо направился к колдуну.

— Господин Брендом… — негромко сказал хозяин заведения. — Тут вами интересуются… Вот… Не хотите ли…

— На предмет?

Трактирщик насколько мог высоко вздернул плечи, развел руками в стороны и сделал крайне недоуменное выражение лица:

— Не признаются.

Дэвид отодвинул трактирщика и подошел к столу. Вся компания, не переставая жевать, с интересом разглядывала его, наверное, секунд десять.

— Ты, что ли, колдун? — наконец произнес гном с тремя косичками. Очевидно, он здесь был за старшего.

Дэвид не стал отпираться:

— Я.

— Садись.

Дэвид сел.

— Алабирк, налей-ка господину колдователю чего-нть…

Перед Дэвидом появилась полная кружка медового эля. Гном с тремя косичками приподнял свою собственную кружку и произнес:

— Ну, значит, за знакомство… Меня Родерик зовут. Это, — махнул кружкой в сторону сидящего слева, — Дравнир. Это, — обратный мах в правую сторону, — Мелимон. Эти два перца, значит, — кивок в сторону двух гномов, занимавших места напротив, — Филлер и Дубалин. А этот вскормыш ненашенский, который тебе эля налил, — Алабирк, значит. Ну а человеки пусть сами представляются.

— Я — Сеорид, — сказал седоволосый воин, из-за плеча которого выглядывала рукоять меча. — Янган, — чуть повернул голову в сторону веселого черноусого молодца, — Эттиль, — положил руку на плечо молодому пареньку с волосами, похожими на солому. — А нашу даму зовут Талеминка.

Дама на секунду перестала забавляться с кинжалом и подмигнула Дэвиду.

— А я… — начал, было, Дэвид, но Родерик прервал его:

— Знаем мы, как тебя зовут. Ну, твое здоровье, господин колдователь Дэвид Брендом.

Выпили.

«Какого черта им от меня надо?» — Подумал Дэвид.

Родерик неспешно отер усы и сказал:

— Наслышаны мы о тебе, Дэвид Брендом. Вот, к примеру, сказывают, что будто бы ты своей магией-шмагией две дюжины головорезов за раз на тот свет отправил. Правда это или брешут?

— Брешут, — сказал Дэвид. — Во-первых, их было не две дюжины, а от силы человек пятнадцать, и не головорезов, а каких-то заторможенных гопников. А во-вторых, я никого не убивал! Это крестьяне их поубивали.

— Вот это да! — разинул рот Дравнир. — А нам сказали, что ты.

— Я их только ослепил и оглушил.

Родерик важно кивнул. Похоже, такой ответ его вполне устроил.

— Скромен, как девственник, — буркнул Дравнир.

— А нам показать ты че-нть можешь? — встрял черноволосый Мелимон. У этого гнома были такие густые брови, что, собственно говоря, переставали уже быть «бровями», превращаясь в одну сплошную мохнатую линию. — Только слепить никого не надо. Че-нть попроще. Фокус, там какой или еще че-нть?

Дэвид нахмурился. «За кого они меня держат?» — подумал он.

— Фокусы вам пусть фокусники показывают. А я, — он сделал паузу, — не фокусник.

Родерик примирительно махнул рукой, в которой сжимал баранью ногу.

— Да ты не кипятись! Мы тя, можбыть, не просто так просим. Мы, можбыть, тя с умыслом просим. Вон, к примеру, вишь как Талеминка ловко с ножом управляется. Потому всякому умному человеку заранее видно, что к такой Талеминке с умыслом каким-нть неблагородным лучше и не подходить.

Талеминка, смущенная похвалой, отвлеклась и едва успела подхватить кинжал. Раздалось шипение и вполголоса несколько слов, которых едва ли можно было ожидать от дамы.

— А у тебя, сам понимаешь, — продолжал Родерик, — на лбу не написано, что ты колдователь. Потому Мелимон тя и просит по-хорошему, по-человечески. А ты обижаешься. Зря.

Дэвид пожал плечами. Затем щелкнул пальцами — и над левой ладонью повис шар из чистого пламени. Поддерживать его горение было нелегко, но Дэвид сделал вид, что для него это — плевое дело. Не отпуская шар, выпил все, что еще оставалось в его кружке. Посмотрел на Алабирка. Молодой гном правильно понял намек и тут же налил колдуну еще.

За столом притихли — во все глаза разглядывали шарик. Собственно говоря, притих весь трактир, и лишь пузатый хозяин заведения недовольно пробормотал: «Пожара нам тут еще не хватало». Но на его слова никто не обратил внимания.

Мелимон вскочил, обежал стол, закружился вокруг Дэвида — вернее, не вокруг Дэвида, а вокруг огненного шарика. И с этой стороны на него посмотрел, и с другой, и даже пальцем потыкал. Обжегся, взвыл, сунул палец в рот.

— Жжет, — пожаловался.

Дэвид пресек поток энергии, питавшей огненный шар, и «выключил» заклинание.

— Еще б не жгло! — рявкнул Родерик. — Ты что ж, дурень, куда не надо руки суешь? Это ж натуральный огонь… Правильно говорю? — Это уже к Давиду.

— Правильно, — ответил тот, пряча улыбку.

— Во! Натуральный колдовской огонь. Это ж понимать надо! — Родерик со значением поднял вверх указательный палец.

— Я страсть как чудеса люблю, — виновато попытался оправдаться Мелимон, но его не стали слушать, усадили обратно и посоветовали сунуть обожженную руку в эль «чтобы побыстрее зажило».

— Ловко у тебя выходит, — жуя пучок петрушки, сказал Дэвиду Дравнир. — А вот дом, к примеру, поджечь сможешь?

Дэвиду вопрос не понравился. Гномы это или не гномы — дело второе, а то, что его собираются втянуть в какую-то неясную историю, было очевидно.

— А зачем? — спросил он, глядя в глаза Дравниру.

Тот не ответил. Дожевал петрушку, подхватил кусок мяса, запил пивом.

— Ты слышал че-нть о том, что в столице… — оживленно начал Мелимон, но Родерик его немедленно перебил:

— А ну цыть! Забыл, кто тут старший?..

Мелимон посмотрел на Дэвида и развел руками. Извини, мол, но свои же слова сказать прежде времени не дают. Дэвид перевел взгляд на Родерика.

— Так зачем я вам нужен? — спросил он в лоб.

Родерик вытер усы и неторопливо ответил:

— Может, и не нужен. Не знаю еще. А может, мы тебе не нужны… — После этой загадочной фразы он сделал значительную паузу, как бы давая Дэвиду обдумать смысл его слов, а потом продолжил: — Вот ты, к примеру, сказывают, что не местный. Пришел откуда-то, у трактирщика в простых работниках ходишь, а сам, — Родерик сделал задумчиво-удивленное выражение лица, — колдун! Что ж ты в этой деревне забыл такого-то, а?

Дэвид пожал плечами:

— Честно говоря, ничего.

Испытующее выражение не сходило с лица Родерика. На мгновение Дэвид увидел ситуацию глазами гнома: могущественный колдун, способный шутя справиться с отрядом бандитов, чистит лошадей в каком-то захудалом трактире. Действительно странно. Требовались пояснения.

Похоже, Родерик сейчас тоже делал какой-то выбор. Его желание получить как можно больше информации в данном случае было совершенно понятно, но Дэвид ничем не мог ему помочь. Он не собирался выкладывать свою подлинную историю вот так, сразу, первому встречному… пусть даже и гному!

— Я как раз собирался уезжать, — сказал он.

— А куда? — быстро спросил Янган. — Если это, конечно, не тайна.

Родерик нахмурился, но промолчал. Дэвид пожал плечами:

— Нет, не тайна. Я и сам еще не определился… Может, в столицу, может еще куда-нибудь подамся.

Сидящие за столом немедленно оживились. Похоже, такой ответ всем понравился.

— Так может, нам по дороге? — спросил Дубалин. Его низкий голос напоминал гудение большого колокола.

— Не знаю пока, — честно ответил Дэвид. — А вы куда направляетесь?

Ему уже хотели ответить, когда немедленное «цыть!» осадило самых болтливых.

Родерик снова не спеша вытер усы и, не сводя глаз с Дэвида, молвил:

— И мы в столицу. Слыхал, небось, что там случилось?

— Нет. — Дэвид покачал головой. — А что случилось-то?

— Неужели не слыхал? — Родерик в первый раз за все время беседы непритворно удивился. — Прынцессу поперли. Прям из королевского дворца.

* * *

…Это действительно напоминало какую-то полузабытую сказку. Отряд гномов и людей призывает на помощь колдуна, чтобы спасти принцессу. Да и прозвание у негодяя, похитившего королевскую дочь, было вполне подходящее — Черный Герцог. В подробности Дэвида никто посвящать не стал — да, похоже, и не были они известны честной компании. Очевидно было одно: король за освобождение своей дочурки отвалит немеряно денег. Именно это прежде всего интересовало собравшихся.

Они путешествовали по дорогам Хешота уже не один год, ввязывались во всевозможные неприятности, участвовали чуть ли не в каждой подходящей войне (главное — чтобы платили хорошо), однако самостоятельное освобождение «прынцессы» было им не по зубам. Черный Герцог являлся самым могущественным феодалом в королевстве, и даже король, созывая своих вассалов на войну, делал это очень вяло и неохотно, прекрасно понимая, что соотношение сил явно не в его пользу. В общем, прямо воевать Черного Герцога было большой глупостью, и наемный отряд «Последний союз» (как они сами себя называли) только облизывался, размышляя о размерах вознаграждения, но не видя никакой реальной возможности оное заполучить. И вот тут-то бравые вояки и услышали о странном чужеземном колдуне, работающем трактирным конюхом в соседней деревне. Эту возможность ни в коем случае нельзя было упускать.

— Вместе мы — во! — Мелимон показал Дэвиду два крепких волосатых кулака, каждый размером с небольшую дыню. — Сила!.. Добудем эту принцеску, поделим денежки и будем жить припеваючи до глубокой старости.

— И как вы с моей помощью рассчитываете ее «добыть»? — полюбопытствовал Дэвид. — Я ведь не всемогущ и против армии…

— Хитростью, как же еще! — рявкнул Дравнир. — Хитростью, етить твою за бок! На кой нам с армией-то сражаться? И без нас охотники посражаться найдутся!..

Раскрыв свои планы, члены «Самого последнего союза» терпеливо ждали от колдуна ответа.

«Авантюра, — подумал Дэвид. — Авантюра и бред… Но это мой шанс. Да и все равно я ведь пока не знаю, как выбраться из этого мира… А так — хотя бы денег заработаю и друзьями обзаведусь».

Он улыбнулся и сказал:

— Я согласен. Вместе будет веселее землю топтать.

Отряд принял это заявление на «ура!», огласив вступление нового члена в «Последний союз» громкими воплями и стуком сдвигаемых кружек. Главный вопрос был решен к удовольствию и выгоде обеих сторон, и теперь можно было полностью расслабиться. Поминутно произносились тосты, грянуло несколько коротких боевых песен — особенно надсаживали глотки гномы, ни голосом, ни слухом от природы не одаренные. От этих песен трактир, казалось, вздрагивал от погреба до чердака.

Походя разрешилось и несколько организационных затруднений. Когда Дэвид заикнулся о том, что у него нет лошади, порядком выпившие гномы устроили настоящую бузу. Перепуганный трактирщик был выдернут из-за стойки и подвергнут допросу. Почему это вы, мил человек, ничем такого хорошего колдуна не наградили за то, что он вашу деревню спас? А? Защищая мировую справедливость, гномы орали и лезли драться, трактирщик отнекивался и оправдывался как мог. Призывы Дэвида успокоиться и не устраивать скандала потонули в шуме и ругани. В конечном итоге зажатый в угол трактирщик клятвенно пообещал снабдить Дэвида лошадью, а также всем необходимым в дороге, начиная от фляги и заканчивая одеялом. Слегка утихомирившиеся гномы уселись обратно, не переставая, впрочем, ворчать и критиковать людскую неблагодарность.

У Дэвида, впрочем, были свои представления о справедливости. Уже глубокой ночью, когда члены «Последнего союза» громко храпели на лавках, он отыскал на кухне своего бывшего работодателя. Тот собирал обещанное вознаграждение. Новая дорожная сумка была уже наполовину заполнена едой и хозяйственными принадлежностями.

— Дай какой-нибудь кувшин, — попросил Дэвид. Трактирщик безропотно подчинился. Колдуна трактирщик и раньше опасался, но теперь, когда его «крышевала» банда боевых гномов, и вовсе слова поперек сказать не смел.

Дэвид колдовал долго, вложив в заклятие много энергии и труда. По его мысли, создаваемый сейчас артефакт должен был проработать если не всю оставшуюся вечность, то, по крайней мере, очень и очень долго — пока не развалится сам кувшин. Заклятие, наделявшее обычную медную посудину магическими свойствами, было целиком основано на стихии Света. Закончив чародейство, он заглянул внутрь кувшина и тут же был вынужден прищуриться от яркого блеска. Дэвид поднял кувшин, встряхнул. Сияние вытекло из горловины, и, собравшись над кувшином в шар, осветило всю комнату не хуже двухсотваттной электрической лампы.

Трактирщик, до этого момента с большим спасением следивший за колдовскими пассами Дэвида, испуганно отступил, закрывая лицо руками от яркого света. Дэвид встряхнул кувшин еще раз — свечение перетекло обратно внутрь кувшина.

— Это тебе, — сказал колдун. — Если сумеешь на ярмарке продать, наверняка больше заработаешь, чем лошадь стоит и все это, — он показал на полусобранную сумку, — добро. Встряхнешь кувшин один раз — будет светить, еще раз — перестанет. Если со временем свет станет слабеть — поставь кувшин на солнце. Он дневной свет поймает и доверху им наполнится. В принципе, если бережно обращаться, не одну сотню лет можно этим фонариком пользоваться… Ну, бывай, хозяин. Спасибо за хлеб и за кров.

2

На следующий день отряд из шести гномов и пяти людей отправился в путь. Выехали рано, на ходу проглотив завтрак. Люди зевали, гномы рыгали и шумно обсуждали подробности вчерашней попойки.

Дэвид ехал верхом на спокойной, смирной лошадке, с которой за время работы конюхом успел подружиться. Хотя в седле он сидел первый раз в жизни, это оказалось не так сложно, как он опасался.

Через несколько часов распогодилось. Хмурые утренние облака повеселели, побелели и разбежались по краям небесного купола. Солнце жарило вовсю.

Впереди, неторопливо ведя беседу, ехали предводители — Родерик и Сеорид. Остальные члены отряда постоянно менялись местами. Среди них был новенький, да к тому же — колдун, и всем хотелось поближе с ним познакомиться.

На ночь остановились в какой-то богом забытой деревушке, с утра пораньше двинулись дальше. Без всяких приключений, событий и происшествий, прошло три дня. К врожденной интеллигентности землянина, которую из Дэвида не смог до конца выбить даже граф кен Апрей, члены «Последнего союза» относились спокойно, как к непонятной блажи чужеземного колдуна.

На утро четвертого дня, на развилке дорог, они наткнулись на столб с прибитым к нему куском грубого пергамента. Отряд лениво подтянулся поближе.

— Эй, кто у нас тут грамотный?! — Ищущий взгляд Родерика наткнулся на Дэвида. — Колдун, может, ты разберешь, че тут написано?

Дэвид покачал головой.

— Вашего письма я не знаю.

— Ааааа… Ну ладно… Мелимон, ты навроде читать-то умел?

Чтецов обнаружилось целых двое — Мелимон и Янган. Пока интеллектуальная элита отряда разбирала закорючки непонятного послания, прочие путники спешились, чтобы дать отдых лошадям и самим размять ноги. Единственным, оставшимся в седле, был гном Филлер, который мрачно посматривал вокруг, не выпуская из рук оружия.

— Послания всякие, — цедил он. — Нужны нам эти послания, как же… Перекресток дорог… Самое удобное место для засады…

— Что это он? — негромко спросил Дэвид у Алабирка.

«Ненашенский вскормыш», как его иногда называли другие гномы «Последнего союза», оглянулся и пожал плечами.

— Наверное, брата вспомнил.

— Брата?

— Ну да… Раньше с нами еще брат его был, Киллер…

— Странное имя, — усмехнулся Дэвид.

— А чего странного? — удивился Алабирк, который, конечно, ни английского, ни винландского языка знать не мог. — Не разлей вода были братья… Мы их обычно по-простому называли: Фили и Кили… Как Киллера убили, так Фили совсем злой стал… Его коротким именем теперь лучше не называть — зашибить может…

— А как его брата убили?

— Да вот почти так же все было… Полгода уже прошло… Ехали мы по дороге, значит, вдруг — хоп! Елка лежит. Ну, мы с пони слезли, хотели оттащить ее, чтоб, значит, проехать можно было… Вот тут-то они на нас и накинулись!

— Кто накинулся?

— Да… — Алабирк сделал неопределенный жест руками. — Олухи какие-то лесные. Изгои, видать. Тогда зима была, вот они от голода и ополоумели совсем. Ну, мы их быстро железом накормили… Оружия у них, считай, стоящего не было — так, смех один, драться тоже не умели… Их вдвое больше было, а из наших никого даже и не ранили… Только вот Кили не повезло. Ему стрела в глаз попала… Сразу и умер тогда. Да вспомнит о нем Хозяин Подгорных Чертогов…

Дэвид насторожился. Так вполне могли титуловать Лорда в Хеллаэне или Нимриане. Неужели?..

— А кто этот… Хозяин? — хрипло спросил он.

— Это наш бог, — спокойно ответил Алабирк. — Дравнир, правда, говорит, что если я среди людей рос, в Чертоги меня не пустят, но я думаю, брешет он. Хозяин справедлив… Разве я виноват, что среди людей воспитывался?

«Гномовский божок?.. А если это все-таки Лорд? — Дэвиду отчаянно не хотелось отказываться от едва затеплившейся надежды. — Лорд, которого тут считают богом?..»

— А можно с ним как-нибудь… пообщаться?

— С кем? — снова не понял Алабирк. — С Дравниром? Да вон он!.. Иди, общайся сколько влезет…

— Нет. С Хозяином.

Алабирк надолго задумался, а потом сказал:

— Я думаю, можно. Но для этого, во-первых, гномом надо быть, а во-вторых, умереть необходимо.

Дэвид вздохнул. Надежда испарилась. В этот момент Янган громко свистнул, созывая остальных.

— Сказано тута, — заявил Мелимон, тыча пальцем в пергамент. — Что, дескать, арахнид где-то в этих лесах завелся. А кто его, значитца, прибьет, тому градоначальник Раднога, Марет Исаиглас, собственноручно три серебряные пласы вручит.

— Ого! — сказал Сеорид, задумчиво почесав щетину на подбородке. — В прошлый раз сколько нам за арахнида отвалили, а?..

— Две пласы, — тотчас ответил Родерик.

— И еще Эттилю лошадь подарили, — прогудел дотошный Дубалин.

На него все тут же замахали руками и зацыкали — мол, при чем тут лошадь? Лошадь тут совсем ни при чем! Дубалин засмущался и стал бубнить что-то совсем невнятное. Оставив в покое Дубалина, отряд снова сосредоточился на столбе с пергаментом.

— Эх, кабы не принцесса… — вздохнул Мелимон.

— Да что принцесса! — отмахнулся Янган. — Ничего с ней за пару дней не станется… Знать бы только, где арахнид сидит, можно было бы на пару дней и подзадержаться!

— Во! Точно, — подтвердил Родерик. — Если б знать — где. Иначе по лесам его можно месяц выслеживать. А то и два.

— А в прошлый раз за неделю управились! — возразил Эттиль.

Сеорид беззлобно взлохматил волосы на голове самого юного члена отряда.

— В прошлый раз нам повезло, дурья твоя башка. — И, вздохнув, добавил: — Хотя, конечно, жаль три пласы выпускать, когда те сами в руки плывут.

— Ты до них доплыви сначала, — встряла Талеминка. — Забыл уже, как я тебе в тот раз от яда руку лечила целый месяц?

— Пуляться из самострела надо было метче — тогда бы и лечить не пришлось, — пряча улыбку, возразил Сеорид.

— Ну-ну, — хмыкнула Талеминка, хлопнув по притороченному к седлу самострелу. — В следующий раз сам стрелять будешь. А я на тебя посмотрю.

— А ты вместо него, стало быть, на арахнида с мечом пойдешь? — сверкнул зубами Янган.

Талеминка пожала плечами, не приняв шутки:

— Могу и с мечом.

— Будет вам ругаться, — подвел черту Родерик. — Все одно — охотиться за этой тварью не будем. Некогда.

В этот момент Янган встретился глазами с Дэвидом. Всегдашняя улыбка никуда не пропала, но взгляд черноволосого воина вдруг стал пристальным и острым.

— Слушай, колдун! — сказал он, не отпуская взгляда Дэвида. — Может, ты чем поможешь? Сумеешь найти в этих лесах арахнида? Три серебряные пласы нам не помешали бы, как, по-твоему?

Все повернулись к Дэвиду. На перекрестке установилось напряженное молчание. В самом деле, в своем обсуждении они как-то выпустили из виду загадочную персону, принятую в отряд три дня назад.

Как теперь поведет себя колдун? Что он скажет? То, что «Последний союз» вытянул из колоды джокера, было ясно всем. Неясно было, какой картой обернется джокер. Козырным тузом?.. Валетом?.. Двойкой?

— Можно и попробовать, — пожал плечами Дэвид, ясно понимая, с каким вниманием ждут его ответа. — Но… вы мне только одну вещь объясните сначала.

— Да что угодно! — Мелимон от избытка чувств хлопнул кулаком по ладони.

— Кто такие арахниды?

На перекрестке надолго установилась ошеломленная тишина.

Первым голос вернулся к Мелимону:

— Вот так-так! — удивленно протянул он. — Так ты что же, совсем ничего про арахнидов не слыхал?

— Нет.

— Ну и ну! — сделал круглые глаза гном. — Колдун, а про этих существов ничего не знаешь!.. Дела-а!.. Из них же, я слышал, массу всяких колдовских зельев варят.

Дэвид пожал плечами:

— Мне для колдовства посторонние предметы не нужны… Кстати, где эти колдуны живут?

— Какие?

— Которые из арахнидов зелья варят.

— А я знаю? — удивился Мелимон. — Живут, наверное… где-то. Не зря же люди бают!

Дэвид усмехнулся и сказал:

— Ладно, давайте-ка объясняйте, на что похож ваш арахнид. Попробую отыскать.

Заговорили все разом, для лучшего объяснения вовсю используя мимику и жестикуляцию. Особо рьяные порывались рисовать очертания зловещего арахнида в дорожной пыли. В конечном итоге стало ясно, что арахнид — это здоровенный паук с человеческим торсом, возвышающимся там, где у нормального паука должна быть голова. Так сказать, паук-кентавр. Дэвид поначалу вообще засомневался в существовании такой твари, но члены «Последнего союза» клялись и божились, что уж арахниды-то — это не байки и не сказки, потому как сами год назад завалили такую тварюгу и честно пропили заработанные на этом деньги.

Когда Дэвид представил себе паука размером с лошадь, его замутило, но отступать уже было поздно. Попросив не беспокоить его во время работы, Дэвид сошел с дороги, сел под ближайшее дерево, закрыл глаза, расслабил мышцы, успокоил мысли и чувства. Несколько секунд он колебался, какую стихию выбрать базой для нового заклинания? Огонь не подходил, это было очевидно. Свет… кажется, пауки не любят света. Значит, остается Воздух. Дэвид сделал соответствующие пассы, сплел заклятие. Его внимание стало прозрачным ветром и потекло, как незримый поток, по лесу, касаясь листвы, корней, веток, травы, животных и птиц, мха и камней… Он перестал ощущать свое тело, он стал ветром, проносящимся над полями и реками, дорогами и лугами… Где-то далеко справа он больше почувствовал, чем увидел, средних размеров город с окружающим его частоколом… Повернул в другую сторону… Помчался по лесу с невероятной скоростью — впрочем, ветру, которым он стал, эта скорость была в самый раз. Он был здесь, там, еще где-то — не связанный больше оковами плоти, он мог быть в нескольких местах одновременно, ощущать, видеть, искать… Обнаружив искомое, он глубоко вздохнул, стремительно вернулся в тело и, открыв глаза, помотал головой, чтобы побыстрее прийти в себя.

Честная компания ждала его там, где он ее оставил.

— В этом направлении. — Дэвид указал рукой налево и помедлил, пытаясь сопоставить то, что он видел в состоянии ветра, с реальными, земными расстояниями. — Не меньше дня пути. Когда ближе подойдем, точнее скажу… А Радног справа будет, так ведь?

— Ага, — ответил Филлер. — А ты что, был там, что ли?

— Нет. Просто увидел справа какой-то город.

— Аааа… Да, это Радног. Должно быть.

Ехали быстро, готовые в любой момент встретить арахнида — буде тот пожелает отправиться им навстречу. В какой-то момент у Дэвида возникло подозрение, что арахнид почувствовал чужой взгляд и зашевелился в своем логове, устроенном среди ветвей огромной древней ели.

— Он меня почуял, — сообщил колдун.

— Да? — Родерик поскреб бороду. — И че?

— Пока ничего. Ждет.

— Ну, пусть ждет. Главное, чтоб не убег, паразит.

Ночевали в лесу, выставив охрану и держа оружие под боком. Ранним утром, встав до рассвета, отправились дальше. С дороги свернули еще вчера вечером, теперь же пришлось и вовсе спешиться и вести лошадей под уздцы. Лес стал густым и влажным.

— О! — недовольным голосом буркнул Дравнир, указав толстым пальцем куда-то вверх.

Дэвид поднял голову. Сначала ему показалось, что он видит между деревьев несколько тюлевых занавесок… Потом, присмотревшись, понял: это паутина.

— Тут он, гаденыш, неподалеку, — нервно сжимая в руках топор, сообщил Мелимон то, что всем и так было ясно. — Далеко еще?

— Далеко, — успокоил его Дэвид. — Хорошо еще, если к вечеру доберемся.

Но вышло совсем не так, Едва солнце перевалило за полдень, Дэвид во время очередной проверки почувствовал, что тварь сорвалась с места и стремительно движется в их сторону. Вряд ли арахнид узнал об отряде — нет, скорее ему удалось определить направление, откуда едва ли не каждые полчаса приходил беспокоящий чужой взгляд…

— Стойте! — Дэвид резко поднял руку. — Он к нам бежит! Господи, ну и скорость…

Иногда спускаясь на землю, но почти всегда предпочитая скользить поверху, по тропам, проложенным в гуще ветвей, арахнид двигался быстрее, чем лошадь, скачущая галопом.

«Последний союз» развил бурную деятельность. Лошадей отвели чуть назад и крепко привязали. Гномы встали в первую линию, закрывшись щитами, которые скрывали их почти полностью. Люди, как более подвижная пехота, расположились на флангах. Дэвид и Талеминка в центре. В руках у девушки плясал взведенный самострел. Дэвид вдруг очень остро пожалел, что побрезговав вонючими разбойничьими доспехами, взял в качестве трофея только меч предводителя.

Филлер оскалился и зарычал, порываясь укусить собственный щит.

— Он совсем близко… — Дэвид полузакрыл глаза. — Вот сейчас… Здесь!

Указывая направление, в ту же секунду он впервые увидел арахнида — обычным, не колдовским зрением — серое пятно, стремительно перемещавшееся среди ветвей. Несмотря на потрясающую скорость, арахнид двигался совершенно бесшумно. Пожалуй, только самые толстые, нижние ветви могли в одиночку выдержать такую тушу, но арахнид умудрялся цепляться сразу за ствол и за несколько веток, равномерно распределяя между ними свой вес. Там, где и этого было недостаточно, он выбрасывал липкие прозрачные нити, которые закреплял при малейшей возможности.

Приблизившись к отряду еще на одно дерево, арахнид остановился. Теперь Дэвид смог рассмотреть его более подробно. Помимо восьми тонких паучьих ног и двух рук, отдаленно напоминавших человеческие, у арахнида имелась еще одна пара конечностей — две клешни, растущие в том месте, где «человеческая» часть соединялась с телом насекомого. Голова была ни полностью человеческой, ни полностью паучьей, являя собой причудливую смесь того и другого.

Арахнид несколько секунд изучал отряд. Затем он…

…повернулся и стал уходить. Связываться с готовой к драке, вооруженной группой людей и гномов у него, похоже, не было никакого желания.

— Сбежит! — заорал Сеорид. — Тали, стреляй!

Рядом с Дэвидом хлопнула тетива самострела. Арахнид дернулся, на миг замер на месте, а затем продолжил движение — еще быстрее, чем раньше. Было ясно, что если он сейчас ускользнет, гоняться за ним по лесу можно будет хоть до посинения. Надо было действовать, и притом немедленно. Дэвид вытянул вперед руки, призвал стихию Огня…

Сгусток пламени, несомненно, причинил бы чудовищу определенный вред — но, во-первых, из-за большого расстояния Дэвид мог и не попасть, а во-вторых, боль заставила бы арахнида бежать с поля боя еще быстрее. Вместо этого Дэвид поджег дерево. Паутина вспыхнула мгновенно. Спасаясь от пламени, арахнид резко дернулся в сторону, поджал лапы — и упал вниз, с глухим стуком ударившись о землю. Бешено взревев, «Последний союз» бросился в атаку, стремясь не дать ошеломленному врагу ни единого шанса на победу. Арахнид поднялся — ему тут же подрубили две передние лапы; захотел уйти — прижали копьями к земле; попытался контратаковать — люди и гномы немедленно ушли с передней линии атаки, отрубили арахниду оставшиеся лапы и в нескольких местах проткнули необъятное брюхо. Один из больших фасетчатых глаз арахнида медленно вытекал, заливая слизью морду и грудь — в глазнице торчала очередная стрела, выпущенная Талеминкой. Тем не менее, арахнид был еще жив. Он дергался, нелепо крутился на месте, вслепую бил клешнями. В точно вычисленный момент нападавшие просто отошли и стали наблюдать за своей добычей. Талеминка тщательно прицелилась и выпустила стрелу во второй большой глаз. После того, как последние конвульсии прекратились, подождали еще часок, а заодно, как могли, успокоили лошадей. Затем Янган взял копье и, стараясь держаться подальше, ткнул в брюхо, грудь, голову… Когда он коснулся клешней, раздался хруст; безногое, безглазое и, казалось бы, мертвое тело, вдруг дернулось навстречу своему обидчику. Янган едва успел увернуться от клешней.

Дэвид, увидев, что его помощь больше не нужна, сконцентрировался на горящем дереве. Посредством стихии Огня собрал пламя в одном месте, заставил его «втечь» в землю. Горелым перегноем завоняло, конечно, с убийственной силой, но это можно было и перетерпеть. Лесной пожар тут никому бы удовольствия не доставил.

Решили подождать до утра. Отошли подальше, развели костер, помылись в ближайшем ручье. Приготовили скромный ужин. На всякий случай и этой ночью дежурили по очереди. Все было спокойно. Утром арахнид оказался на том же самом месте, где его оставили вчера — уже стопроцентно дохлый. Филлер и Дравнир, действуя с максимальной аккуратностью, чтобы ненароком не вымазаться в яде, вырезали арахниду клыки. Теперь, когда все кончилось, Дэвид вновь поразился размерам твари — в высоту чуть меньше лошади, зато куда толще и массивнее.

— Любуешься? — спросил Филлер, принявший, стоя на брюхе арахнида, позу победителя. — Да, этот великоват будет… Тот, которого мы в прошлый раз оприходовали, поменьше был…

— Так за этого три пласы дают, а не две, — напомнил Родерик.

— Интересно, чем питаются арахниды? — задумчиво сказал Дэвид, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Известно чем, ответил Алабирк. — Зверьми и птицами. Скотину иногда в деревне какую-нибудь сопрут. А если человек одинокий идет по лесу, то и человека могут.

— А гнома? — усмехнутся Дэвид.

Алабирк ухмыльнулся в ответ:

— А гномы в одиночестве по лесам не шатаются.

* * *

Радног оказался средних размеров городком, окруженным частоколом и многочисленными деревянными башенками. Почти все дома также были деревянными, но в центральной части города использовали и камень — правда, все равно в сочетании с большим количеством темного, пропитанного различными составами дерева. В магистратуре обещанное вознаграждение им выдали без всяких задержек, стоило только предъявить клыки арахнида. Пласы являли собой большие полоски серебра, которые можно было рубить на части для того, чтобы получить более мелкую денежную единицу. Помимо рубленых монет в обращении также использовались круглые монеты с чеканкой. Они были больше размером и ценились раза в два выше. Одна пласа равнялась примерно сорока рубленым или двадцати чеканным серебряникам. Чеканить монету имел право не только король, но и другие крупные землевладельцы. Помимо серебряных изготовлялись также и золотые монеты, но их было мало и особого доверия они ни у кого не вызывали, так как на королевском чеканном дворе в золото добавляли слишком много меди. Исключение составляли золотые с профилем Черного Герцога — в них меди не было вовсе. Получив вознаграждение и тут же по-братски его разделив, гномы и люди, заметно повеселев, высыпали на крыльцо магистратуры.

— Надо бы отметить, — зевнув, заявил Родерик. Слова предводителя легли членам «Последнего союза» медом на душу. Алабирк и Эттиль, как самые молодые, были немедленно брошены на поиски ближайшего питейного заведения. Оно, естественно, незамедлило отыскаться. Оставив лошадей во дворе, отряд просочился внутрь заведения и с налета захватил самый большой стол, потеснив какую-то местную компанию. Пить стали сразу и много, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг. А зря! В трактир потихоньку подтягивались местные, присоединяясь к той самой группе, которую «Последний союз» заставил уступить самый большой стол. Местные вполголоса о чем-то говорили, с раздражением посматривая на приезжих. По мере умножения количества горожан в трактире, а также — общего объема выпитого, раздражение усиливалось, а голоса становились громче. Когда число местных увеличилось втрое, один из них, рыгнув в сторону «Последнего союза», во всеуслышание заявил:

— Понаехало гномье вонючее… Честному человеку в своем городе уже и в трактир не зайти.

На мгновение в заведении повисла тишина.

— Ты че там пердишь, долговязый? — Фили, сидевший у края стола, медленно повернул голову. — Уймись, а то со скамьи упадешь.

— Ты кому это сказал?! Ты мне это сказал?! — Распаляя себя, человек вскочил на ноги. — Да я тебя…

Вместо ответа Фили резко толкнул его в живот. Подвыпивший горожанин, и так не без труда державшийся на ногах, упал, с грохотом опрокинув скамейку. Его товарищи, похватав что попало под руку, кинулись к «Последнему союзу», также ощетинившемуся разнообразными подручными предметами. Колюще-рубяшее оружие, правда, никто из ножен вынимать даже не подумал.

Через несколько секунд после начала драки обе масляные лампы, освещавшие зал, были разбиты, и заведение погрузилось в полумрак. Места было мало, враждующие стороны быстро перемешались, кроме того, в дело вступили трактирные вышибалы, трактирщик и немногочисленные добровольцы, пытавшиеся разнять дерущихся, так что скоро наступил полный хаос, и непонятно было, кто, собственно, с кем сражается. Дэвид выбил из строя как минимум одного противника — самым первым ударом, обрушив кувшин с пивом на чей-то подходящий затылок. Дальше его втянули в общую драку, и сумел ли он вырубить кого-то еще, осталось невыясненным — так все переплелось. Иногда его взгляд выхватывал из полутьмы — как черно-белые кадры — отдельные сцены боя: Талеминку, бьющую ногами в грудь какому-то бородачу; Эттиля, катающегося по полу со своим противником; троих здоровяков, навалившихся на Сеорида; Дубалина, с разбега врезающегося (держа перед собой скамью) в группу местных… В трактирной драке, в хаосе и тесноте, главенствующую роль играет не высокое мастерство рукопашного боя, а вес того предмета, который участник драки сжимает в руке, а также способность держать удар. «Последний союз» отбивался с переменным успехом от превосходящих сил противника, переломав по ходу дела половину трактирной мебели. Наибольший урон окружающим (иногда и своим доставалось) наносил Дубалин, самый здоровый из гномов, толстый, как колобок. Любимый его прием заключался в том, чтобы разбежаться и прыгнуть туда, где было больше всего народа. Трех-четырех человек за раз он таким приемом вырубал обязательно.

В какой-то момент Дэвида тоже чем-то огрели по затылку и колдун, наблюдая как мир плывет перед его глазами, выбыл из игры. Очнулся он в углу — какая добрая душа вытащила его сюда из клубка драки, было непонятно. Побоище между тем уже закончилось. В трактире царил полнейший разгром, большая часть местных в бессознательном состоянии валялась то тут, то там, меньшая часть отсутствовала, а посреди зала с потрепанной скамьей в руках возвышался Дубалин, оглядывающийся по сторонам в поисках недобитых вражин. Талеминка, сидя на столе, постоянно сплевывала, облизывая разбитые губы, Сеорид перевязывал руку, Янган на ощупь пытался определить, все ли ребра у него целы. Эттиль и Дравнир, отдыхая, сидели на полу, Алабирк валялся в отключке, но, кажется, потихоньку приходил в себя. Филлер и Родерик, выволокшие откуда-то пятнадцатилитровый бочонок с молодым вином, утоляли жажду. Ни трактирщика, ни вышибал в зале видно не было.

«Хорошо погуляли…», — меланхолично подумал Дэвид.

Вэтот момент бесформенная, пахнущая пивом куча, на которой лежал колдун, зашевелилась и попыталась подняться. Куча оказалась Мелимоном. Под глазом у гнома наливался кровью здоровенный кровоподтек, но общее выражение лица было поразительно бодрым. Отпихнув Дэвида; сделав пару безуспешных попыток подняться на ноги и, наконец, кое-как сведя глаза в кучку, Мелимон громко поинтересовался у окружающих:

— Слыште… это… А трактирщик-то где?

Сеорид покосился на Мелимона, но ничего не ответил. Остальные и вовсе оставили вопрос, без внимания — исключая добросовестного Дубалина, на чьем лице отразилась мучительная работа мысли. Потом на Дубалина снизошло откровение и он, наконец, выпустил из рук скамейку.

— Да это… — прогудел Дубалин виноватым голосом, — кажися, я его за дверь выкинул… с остальными вместе…

Услышав такой ответ, Янган неудержимо захихикал. Дубалин тут же набычился — будучи от природы неторопливым и добродушным существом (хотя и несколько туповатым), он ужасно не любил, когда над ним смеялись.

Остальным кое-как удалось сохранить серьезность. Мелимон, с третьей попытки, наконец, встал на ноги. Поднялся, преодолев головокружение, и Дэвид.

— Эй, народ! Точнее — народы!.. — вдруг встрепенулась Талеминка. — Родерик, кончай жрать это пойло! Сматываться надо!.. Трактирщик наверняка за стражей побежал!

— И то верно, — забеспокоился Родерик. — Поднимайтесь, други, ноги в руки, и скачем отсюда от греха подальше. А то еще потребуют, чтоб мы им ущерб возмещали…

Услышав окончание фразы, «Последний союз» — откуда только силы взялись? — словно ожил. Дружной гурьбою все ломанулись к выходу во двор. Алабирка, еще не пришедшего в себя, поставили на ноги и поволокли к дверям.

Спокойствие сохранил только Фили — гному-берсерку было на все наплевать.

— Эй! Да подождите же! — тщетно взывал он к поспешно покидающим поле боя победителям. — Давайте хоть на посошок выпьем!

— Этак до каменоломни допиться можно, — предупредил его Родерик. — А ну живо за мной!

С главой отряда Фили спорить не посмел (да и какой гном осмелиться перечить старейшине, чья борода заплетена в три священные косички?), однако, убегая, не забыл прихватить бочонок с вином — очевидно, воспринимая сие действие не как кражу, а как взятие военного трофея в закончившемся победой сражении. Кое-как погрузив на лошадей свои вещи, захваченный бочонок и оглушенного Алабирка, люди и гномы влезли в седла сами и погнали из города. На перекрестке они столкнулись с довольно крупным отрядом стражи, сопровождаемом разозленными горожанами и трактирщиком, но вовремя успели свернуть на боковую улочку. Стража и горожане с гневными криками погнались за ними — в ответ отряд молча бросил лошадей в галоп. Преследователи быстро отстали, и вот уже «Последний союз» вырвался из душных городских стен на бескрайние природные просторы, отметив данное событие победным гиканьем и улюлюканьем.

3

…Впрочем, их радость быстро сменилась тревогой, когда Алабирка начало неудержимо тошнить. Из бессознательного состояния он уже вышел, но окончательно в себя так и не пришел: стонал, бормотал что-то невнятное. В седле сидеть не мог — приходилось поддерживать его с двух сторон, чтобы не упал. Отъехав от города на несколько миль, отряд остановился. Алабирка уложили на землю и стали осторожно ощупывать его голову. Алабирк слабо отбивался, пытался принять позу эмбриона и закрыть глаза руками.

— Хватит его щупать! — не выдержал Сеорид. — Сотрясение у него, это и ежу понятно.

— Сотрясение? — усомнился Филлер, в очередной раз, прикладываясь к трофейному бочонку с вином. — Чему там трястись-то? Чтобы у вскормыша между ушами что-то было — никогда не поверю!

Сеорид нахмурился, но промолчал. За «вскормыша» неожиданно вступился предводитель отряда.

— У него мозгов побольше будет, чем у тебя, позорник… Колдун, можешь помочь чем-нибудь?

Дэвид покачал головой.

— Будь у него открытая рана, мог бы заштопать ее воздушными нитями… А так… Даже не представляю, как тут можно применить мои стихии — Огонь, Воздух и Свет… Я боевой маг, а не целитель.

— К лекарю его надо везти, — сказал Янган. — Или к знахарю какому-нибудь.

— Где тут лекаря взять? Не в город же возвращаться…

— Вот что, человеки, — распорядился Родерик. — Поспрашайте-ка деревенских на предмет знахарей али других колдунов. У вас кони быстрые, скоро обернетесь… Да и людь с людем быстрее договорятся. У вас тут, я вижу, гномов не жалуют…

* * *

…В поселок, где жил знахарь, въехали поздним вечером. Собаки немедленно разбрехались, перебудив половину деревни. Первый же местный житель, выглянувший из окна, был подвергнут перекрестному допросу и отпущен только после того, как дал четкие и недвусмысленные указания на счет того, в каком доме живет «мудрый человек».

«Мудрый человек» не спал. Сидел на крылечке, на звезды глядел, кошку по спине гладил. На правом плече у него дремала здоровенная ворона, а в широкополой, неимоверно грязной шляпе, возились две полевые мыши.

— Эй, хозяин! — окликнул его Родерик, подъезжая на своем пони к плетню. — Ты знахарем Симелистом будешь?

— Я, — кивнул человек на крылечке (мыши возмущенно запищали, едва не свалившись со шляпы). — А вы, кто такие?

— А мы, — Родерик набрал в грудь побольше воздуха, — свободный воинский отряд «Последний союз». Можбыть, слыхал?

— Может и слыхал — да только мало хорошего. Впрочем, мне до ваших «подвигов» дел никаких нет. Любопытно мне другое: отчего ваш отряд «Последним союзом» называется? Неужто больше люди с подземным народом никаких союзов не заключают?

— Отчего же, заключают, — степенно ответствовал Родерик. — Только, когда мы отряд собирали, наш союз самым последним был относительно прочих союзов. Оттого и название.

— Ах, вот оно что… Ну, заходите, коли так, что за плетнем стоите? На улице, что ли, ночевать собираетесь?

Воспользовавшись приглашением, люди и гномы через калитку начали проникать во двор. Знахарь показал, где можно привязать лошадей и пригласил всех заходить в дом. Ненавязчиво поинтересовался:

— По делу приехали или заночевать негде?

— По делу, — ответил Родерик. — Алабирка какая-то сволочь дубинкой по затылку огрела. Блевал всю дорогу, желчью даже, на пони сам усидеть не в силах. Может, поможешь чем?

— Может, и помогу, — неторопливо промолвил Симелист. — Несите-ка его в дом.

Он уже повернулся, собираясь открыть дверь, но Родерик удержал хозяина за плечо:

— Ты, колдун, не думай, не за просто так просим. Деньгами не обидим.

— Денег не нужно, — возразил Симелист. — Вон, лучше еды какой-нибудь купите. В доме — шаром покати.

— Фили! Дубалин! Мелимон! — Родерик ткнул пальцем в троих «добровольцев». — Слышали, че знахарь грит? Смотайтесь-ка в трактир, купите жратвы, да побольше.

— Спят же все! — опешил Симелист. — Лучше завтра…

— Ниче с ними не сделается, могут разок и проснуться, — сурово заметил Родерик.

«Добровольцы», вытряхнув из дорожных сумок плащи, одеяла, посуду и прочие причиндалы, направились с пустыми сумками обратно в деревню. Симелист только рукой махнул.

Алабирка уложили на кровать. Симелист, что-то шепча, ощупал его затылок. Приложил мокрое полотенце к голове. Заставил выпить какого-то отвара. Разжег в печи огонь и поставил греться воду.

— Ну че? — спросил Родерик.

— Ночью я над ним еще пошепчу, — ответил Симелист, — но дня два ему полежать придется. А лучше — три. Да и потом где-то с недельку ничем нагружать не надо. И на лошади вашему братцу лучше бы не скакать.

— Как это не скакать? — удивился Дравнир. — Как же не скакать-то? У нас, сам видишь, крыльев нету, чтобы до столицы по воздуху долететь.

— Ну, как знаете, — пожал плечами Симелист. — Я вас предупредил, а как дальше быть — сами решайте. Сейчас отвара приготовлю. Пусть пьет его целый день и послезавтра тоже.

Когда вода начала закипать, он бросил туда несколько пучков трав, какие-то корешки, непонятного происхождения крупнозернистый желтый порошок. В это время с громким стуком распахнулась дверь и в дом ввалились Фили и K°, обвешанные разнообразнейшими бакалейно-гастрономическими украшениями. На носу Мелимона алело несколько свежих царапин.

— Что это с тобой? — удивился Дэвид.

— Видок такой, будто с котами дрался, — поддержала его Талеминка.

Мелимон насупился.

— Псина какая-то пристала, бешеная, — вступился Филлер за товарища.

— Тьфу ты! — Родерик едва сдержался, чтобы не сплюнуть на пол — чужой дом все-таки. — Никуда вас послать нельзя! Неприятности к вам липнут, как мухи к меду. Ничего по-умному сделать не можете.

— Это не собака, — буркнул Мелимон, показав на свой нос, — это хозяйка.

Родерик всплеснул руками:

— А хозяйка-то за что на вас обиделась?

— А за то, что мы с Дубалином ее псину бешеную едва в колодце не утопили, — отрезал Фили.

Сели ужинать. Симелист ел много и с удовольствием. Даже поразительно было, сколько еды может влезть единовременно в худющего неопрятного старика. Денег за лечение он никогда не брал, а если человек, обратившийся за помощью, «забывал» принести подарок или каких-нибудь гостинцев, то даже и на такой мизерной оплате не настаивал и после ни о чем не напоминал. Вместе с тем, человеком Симелист был довольно бесхозяйственным и большую часть дня, по его собственным словам, пропадал в лесу, вместо того чтобы гнуть спину в поле или огороде. Ничего удивительного, что при таком положении дел он давно жил впроголодь. Впрочем, Симелист относился к этому философски, на судьбу не жаловался и менять в своей жизни ничего не хотел. Время от времени, разные лесные жители — белочки, ежики и пр. — приносили ему что-нибудь покушать: ягоды, орехи, грибы… Помимо кошки, вороны и мышей, в его доме также постоянно обитали два ужа, семейство летучих мышей и сова. Все животные уживались друг с другом с поразительной терпимостью и даже в самые голодные периоды не делали попыток решить свои «кулинарные проблемы» за счет друг друга. Кстати, Симелист категорически не ел мяса, и большое количество колбас, закупленных гномами в деревенском трактире, им пришлось употребить самим — разделив, впрочем, небольшую часть с совой и кошкой.

В деревне к Симелисту относились настороженно, считали странноватым чудаком, лишний раз мимо его дома предпочитали не ходить, животных его откровенно побаивались и периодически грозились — правда, через плетень — выгнать отсюда «всю енту нечисть». К подобным угрозам Симелист тоже относился философски.

Поели, почесали языки и разбрелись спать — кто по лавкам, кто на сеновал. Единственным членом отряда, не торопившимся укладываться на ночь, был Дэвид. Взяв табуретку, он сел рядом с кроватью, на которой лежал Алабирк, и стал смотреть, как Симелист ворожит над недужным. Знахарь что-то шептал, делал руками резкие жесты, как будто хватал что-то, иногда — зачем-то дышал на лицо гнома. Дэвид чувствовал энергию, которая текла между знахарем и больным. Осторожненько, стараясь остаться незаметным, он вызвал Око…

— Ох ты! — удивился Симелист, быстро поглядев на гостя. — Интересуешься? Иль проверяешь?

— Интересуюсь, — честно ответил Дэвид. То, что он увидел с помощью Ока, было ему совершенно незнакомо. Лэйкил никогда не показывал ему таких плетений. Более того, это и плетениями-то назвать нельзя было — никакой видимой системы, едва-едва контролируемые потоки энергии.

— Если сам колдун, что ж своего друга не вылечил? — задал Симелист логичный вопрос.

— Я не умею лечить.

— А что умеешь?

— Пойдем на улицу, покажу.

— Погодь. Закончу с ним, и пойдем.

Через полчаса, стараясь никого не разбудить, они тихо вышли из дома. Дэвид последовательно продемонстрировал свои «методы работы». Воздел правую руку к небу — поднялся ветер. Когда ветер утих, над левой ладонью зажег огненный шар. Подержав шар некоторое время, а затем, погасив его, развел руки в стороны — весь двор осветился мягким серебристым светом, хоть книжки читай.

Когда погас и свет, стало ясно, что демонстрация окончена. Симелист уважительно покачал головой.

— Сколько лет на свете живу, а подобных чудес ни разу не видел. Где такому учился?

— В Нимриане. У Лорда Лэйкила кен Апрея.

— Не слышал.

— Я и не надеялся… — вздохнул Дэвид.

— А страна эта где находится? — продолжал допытываться Симелист. — Долго ли идти? Или на корабле плыть надо?

Дэвид заколебался. С одной стороны, было очевидно, что Симелист не сможет помочь ему вернуться на Землю, или, на худой конец, в Нимриан. Вряд ли деревенский знахарь вообще подозревает о существовании множества миров. С другой стороны — все-таки собрат по профессии. Коллега, можно сказать. И вдобавок — незлой. Почему бы и не довериться?…

— Я из другого мира… — начал Дэвид.

Его рассказ не был долгим, но, стоило только закончить, Симелист немедленно засыпал его вопросами. Каким образом происходит перемещение между мирами? Откуда колдуны вроде Дэвида берут энергию для своих заклинаний? Много ли миров во вселенной? — и т. п. Дэвид отвечал, как умел.

— Я многого еще не знаю, — сказал он, наконец. — А энергию для заклятий черпаю из стихий.

— Из всего, что вокруг? — приподнял брови Симелист. — Я и сам это умею и потому знаю, что невозможно собрать столько силы, сколько ты собирал, когда чудеса мне свои показывал.

— Нет. — Дэвид покачал головой. — Не из самого мира. Из того, что за ним… Из стихий… Если угодно — из корней мира.

— Ты знаешь имена стражей, которые стерегут корни мирового дерева? — изумился Симелист. — Я полагал, что эти имена ведомы только богам. Но… если ты знаешь их имена, странно, что ты не смог исцелить даже гнома…

Дэвид покачал головой:

— Сейчас мы окончательно запутаемся. При чем тут какие-то стражи? Что еще за имена?

— Ну, как же… Только зная имя, можно управлять чем-то. — Симелист говорил таким тоном, будто бы объяснял самые очевидные вещи. — Если ты черпаешь свою силу из корней мира, ты должен знать имена духов-хранителей, которые сторожат эти корни.

— А может, у них нет никаких духов-хранителей? — осторожно предположил Дэвид.

Симелист недоверчиво нахмурился:

— Такого быть не может. У всякой вещи, у всякого зверя или птицы есть дух-хранитель. А уж у корней мира — тем более должон быть! Если знать имя, можно духом управлять или пользоваться тем, чем он владеет.

— Хмм, — сказал Дэвид. — Но ведь ты не призывал никаких духов, когда лечил Алабирка.

— Я не призывал? — выпучил глаза Симелист. — Да я призвал не меньше трех дюжин духов, способных помочь, и изгнал полдюжины опасных, которые вашего друга терзали.

— И что это были за опасные духи? — Теперь пришла очередь Дэвида удивляться.

Симелист произнес несколько длинных, протяжных слов.

— Что это еще такое?

— Это их имена, — ответил знахарь. — Неужели никогда не слыхал?

— Нет. А что они значат?

— Вред, боль и болезнь.

— Так. — Дэвид выставил перед собой руки. — Стоп. Давай-ка все-таки попробуем разобраться. Эти духи — они, вообще, разумны? Может быть, ты называешь духами какие-то силы… явления… состояния?

— Конечно, они разумны, — без тени сомнения ответил Симелист. — Как бы иначе я с животными управлялся?

— А при чем тут животные? Я думал, ты их просто приручил… кормишь их, вот они и живут вместе мирно…

— Кормлю? — Симелист снова тихо рассмеялся. — Это они, бывает, меня кормят. Не, я их не приручал… Попробуй-ка сам держать в доме мышей, кошку и сову, когда есть нечего — и увидишь, долго ли они между собой мир будут соблюдать… Нет, если бы я имена их духов не знал, ничего бы у меня не вышло. И дикие звери орехов бы мне не приносили… Отсюда вывод какой? А вывод такой, что духи не менее чем мы с тобой, разумны будут.

«Все дело в интерпретации, — подумал Дэвид. — В организации собственного мира… Лэйкил как-то рассказывал об этом… Кажется, он говорил, будто то, что мы воспринимаем как „магическую реальность“ — то, что лежит за пределами наших физических ощущений, — само по себе не имеет никакого соответствия в мире привычных вещей и форм… Вторгаясь в тайную, неизведанную половину мира, мы неизбежно систематизируем ее, втискиваем в прокрустово ложе собственной методики восприятия… Методика может быть разной, отсюда и разность виденья мира… Фактически, мы каждый раз ограничиваем неизведанное, отсекаем „ненужные“ части, не укладывающиеся в нашу систему восприятия, преднамеренно сужаем и упрощаем собственный мир… Кажется, Лэйкил говорил, что если этого не делать, если совсем отказаться от какой бы то ни было системы интерпретации, мы не сможем творить чудеса… Чудеса возможны только внутри уже сформированной реальности. Если нет методики для формирования мира, нет и чудес… Если методика несовершенна, можно выбрать другую… В Нимриане магическое искусство существует тысячи, десятки тысяч лет. В Хеллаэне — еще больше. Та методика, которую они применяют, крайне прагматична и эффективна… Тот способ, который использует Симелист, более сложен и одновременно — более примитивен… Но, прежде всего — это ДРУГОЙ способ. Сумеем ли мы, в конце концов, понять друг друга, найти общие точки нашего опыта?.. Сомневаюсь. Но надо попробовать еще раз».

— Когда ты лечил Алабирка, — сказал Дэвид, — я видел, как ты использовал стихию Жизни. Кто тебя посвятил?

— Про это тебе помощник рассказал? — хитро подмигнул Симелист.

— Какой помощник?

— Дух, которого ты в доме вызвал.

— Я не… — Дэвид осекся и подумал: может быть, знахарь называет «помощником» заклятие Ока, которое он использовал для того, чтобы усилить свое колдовское восприятие? — Да, наверное. Так кто…

— Накажи своего помощника, — заговорщицки подмигнул Симелист. — Он тебе мало говорит. Среди тех духов, которых я приманил, жизнь только один стережет. Еще были духи здоровья, крепости, силы, судьбы, долголетия… Потом духи мяса, крови, костей… Потом…

— Я понял, — прервал Дэвид излияния деревенского колдуна. — Так кто тебя Жизни посвятил?

— Никто меня не… не это… слово какое-то странное…

— Ну, как же так… Я сам видел.

— Это тебе снова помощник нашептал? Накажи его обязательно. Мало того что он тебе многого не говорит, так вдобавок еще и врет.

— Нет. Это не… — Дэвид почесал затылок. — Ладно, спросим иначе. Кто тебя учил?

— Тетка моя, Авлета. Знаменитая ворожея была… Кого угодно за взгляд уцепить могла и через взгляд духа разумения или духа воления выманить… Я так не умею. У меня в другом талант.

— Когда она тебя учила, с тобой происходило что-нибудь необычное?..

— Да постоянно! — воскликнул Симелист.

— Да нет, я не об этом… Ну был какой-то момент, когда все твое восприятие изменилось? Посвящение какое-нибудь?

— Нет, — мотнул Симелист головой. — Ничего подобного. Никаких просвещеньев не было.

Дэвида вдруг осенило:

— Когда духов впервые слышать начал?

Симелист задумался.

— А, вот ты об чем, толкуешь… Тетка мне про имена не сразу рассказала. Учила сначала травы различать, мир вокруг и себя слушать… Поила зельями горькими, от которых разум мутится и сам на время в духа превращаешься — в зверя какого или птицу, а иногда и в такого духа, для которого названия никакого подобрать невозможно…

— Но ты ведь сегодня никаких зелий не пил, — заметил Дэвид. — Когда ты сам научился их слышать?

— В месте это было заветном. Я уж тогда у тетки в учениках семь лет отходил. Повела она меня как-то в лес, к озерцу особенному и там, на островке на ночь оставила. То ли спал я там, то ли нет — сам до сих пор понять не могу. Но чудеса видел удивительные…

— А что это за место? — спросил Дэвид.

— Место и впрямь особенное. Люди и звери его стороной обходят, а духи, напротив, собираться там любят. Сильные-е… — Симелист покачал головой. — Имена свои не открывают. Но если глянется им человек — чудеса ему различные показать могут, научить, как имена младших стражей выведывать. А если не глянется — то поутру не будет на островке человека, а труп его рыбам на корм пойдет.

— А ты, значит, им понравился?

— Как видишь, мил человек, жив я еще.

— Понятно, — сказал Дэвид. — А можно на это особенное место хоть одним глазом посмотреть?

Симелист вздохнул:

— Опасное это дело, чужеземец, ох, опасное… Впрочем, если ты и без того чудеса творить умеешь великие, отчего бы и не сходить? Если уж те стражи, которые на корнях мира сидят, тебе вреда не причинили, то и эти повредить не должны… — Знахарь повернулся к калитке.

— Что, прямо сейчас и пойдем? — удивился Дэвид.

— А что? Это недалеко. До утра, мыслю, вернемся.

* * *

…К озеру вышли как-то вдруг, неожиданно.

Строго говоря, это было вовсе не озеро: просто-напросто в этом месте река сильно разливалась, чтобы, впрочем, уже через двести метров вновь собраться до размеров небольшой лесной речки и неторопливо побежать дальше. Вода была настолько прозрачной, что даже сейчас, ночью, можно было увидеть стайки рыб, чешуя которых отблескивала серебром в лунном свете. На небольшом островке посреди разлива росло четыре дерева.

Вызвав Око, Дэвид присвистнул. Место и в самом деле было… мягко говоря, необычным.

— Штаны подверни и иди спокойно, — посоветовал Симелист. — Дно неглубокое.

— А ты?

— А мне там делать нечего. Я тебя тут подожду.

Дэвид еще раз посмотрел сквозь Око на остров и промолвил:

— Может быть, я задержусь.

— Задерживайся, кто тебе мешает? — пожал плечами дед. — Мне торопиться некуда.

Дэвид снял ботинки. Подумав, стянул и джинсы — стесняться вроде бы некого. Вода оказалась холодной, но ничего, можно было и потерпеть. Дно было песчаным, без камней и ила. Пока Дэвид брел по воде, вокруг его ног нагло сновали рыбки, заинтересованные неожиданным вторжением, постороннего объекта на свою территорию. Появление человека их нисколько не испугало.

Оказавшись на острове, Дэвид отряхнулся, попрыгал на месте, малость обсох и снова оделся и обулся — городской житель в четвертом поколении в штанах и ботинках он чувствовал себя куда комфортнее, чем без них. Он сел на землю, закрыл глаза и изменил уровень восприятия…

Теперь он мог более подробно рассмотреть то, что увидел еще с противоположного берега. Во-первых, энергетический фон на озере и на острове в несколько раз превышал все «нормы» для этого мира. Во-вторых, сам островок представлял собой сплошной кокон симелинэ — слово, используемое колдунами Нимриана для обозначения гэемона не людей, демонов и животных, а энергетических оболочек камней, рек, природных явлений и т. п. Симелинэ, внутри которой находился Дэвид, состояла из множества слоев, расположенных на первый взгляд совершенно хаотично. Энергия накапливалась здесь не один год, не десять и даже не сто лет, частью вливаясь в воздух, растворяясь в воде, земле и деревьях, частью — преобразуясь во что-то новое. Симелинэ в этом месте была похожа на сталагмит — столь же долгий процесс роста, такой же принцип образования; отличие было только одно: источник, породивший симелинэ, находился не вне, а внутри нее. Опытный колдун, поработав тут какое-то время, мог бы превратить «дикий Источник» в четкую, отлаженную систему, приспособив ее к своим нуждам, — вроде Главного Сплетения в Тинуэте, хотя, конечно, во много раз более слабую. У Дэвида не было ни опыта, ни времени для такой работы. Тем не менее, определенные надежды на это место он все-таки возлагал, потому как симелинэ островка была выстроена на базе стихии, которой у него не было и которую он очень хотел бы приобрести, — Жизни.

Перебрав в уме Формы, которые он мог использовать, Дэвид остановился на Паутине. Используя колдовской ключ, сплел заклятие, представляющее собой что-то вроде «перчаток» для действующих частей своего гэемона. Потянулся нитями Паутины к симелинэ. Благодаря заклятию он мог рассредоточить свое внимание на дюжину, а то и больше, различных потоков, манипулируя каждой отдельной «паутинкой» одновременно с остальными. Внутренняя структура симелинэ показалась ему похожей на бесконечный лабиринт. Пройти его, используя только один энергетический поток, было невозможно: в большинстве случаев, чтобы открыть следующую «дверь», нужно было поворачивать сразу несколько «рычагов», находящихся в разных частях лабиринта. Два первых слоя он прошел довольно быстро. Дальше начались сложности. Во-первых, по мере продвижения в глубину структура лабиринта становилась все более запутанной и многомерной. «Туннели» и «комнаты» ветвились и множились, подбор «кодов» к «дверям» отнимал все больше времени. Кроме того, часть нитей Дэвиду приходилось оставлять на пройденных уровнях — оставленные без контроля слои симелинэ начинали работать в своем обычном режиме — захлопывали «двери», закрывали чужака в комнатах-ловушках. На каждом следующем уровне Дэвиду приходилось удваивать число контролируемых энергетических потоков. Мало того, что это заставляло его работать на пределе сил, так еще существовала опасность, что он, в конце концов, допустит ошибку и сунется в очередную «дверь», используя неверный «код». Последствия в этом случае могли быть самыми плачевными. На восьмом уровне, когда он, наконец, ошибся, его несколько раз тряхнуло, будто от электрического заряда, но и только. К счастью, «перчатки» из Паутины поглотили большую часть выплеснувшейся энергии. Дэвид покрылся холодным потом, подумав, что будь заряд чуть-чуть посильнее или будь несколько таких же — он вполне мог остаться на этом острове навсегда: его собственный гэемон был бы сожжен, и вместо живого человека на острове появился бы медленно разлагающийся труп.

Дэвид вернулся в реальный мир, усложнил заклятие-паутину, предусмотрев возможность самостоятельного функционирования в лабиринте для отдельных пучков нитей, и снова вошел в симелинэ. Дело пошло куда быстрее и лучше, вдобавок «ключи» к первым восьми уровням, ему уже были известны. Без проблем добрался до четырнадцатого, затем ошибся два раза (оба раза, по счастью, были «пустышки», не содержавшие в себе сколько-нибудь опасных для жизни энергетических сгустков). Продолжил работать дальше, по ходу усложняя и приспосабливая свое заклятие к условиям каждого нового слоя. Через два часа, наконец, добрался до базовых слоев симелинэ. Здесь, у самых корней «дикого Источника», можно было начинать охоту за желанной добычей. Колеблясь, Дэвид двигался мимо странных конструкций, живо напоминавших или пчелиные соты, или систему перекрученных трубок со множеством отверстий. Какие знания, какие способности можно приобрести, если войти в одно из отверстий и двигаться внутри конструкции по одному-единственному верному маршруту? Дэвид не мог себе этого даже представить. Он знал только одно: в случае неверного выбора он потеряет жизнь, душу или еще что-нибудь не менее важное. А учитывая, что перекрестков внутри конструкции ему придется миновать несколько сотен и на каждом перекрестке придется делать выбор, как минимум, из двух (а иногда — из двухсот или трехсот) различных направлений, ошибиться было очень легко. Он двигался дальше, ища самую простую и одновременно — наиболее яркую структуру. Согласно теории, озвученной как-то вечером его дражайшим наставником, искомая структура, представляющая собой первоначальный ключ, который формирует проникающую в реальный мир стихию, должна была находиться в центре всего этого безобразия. Наконец Дэвид нашел что-то, что, по его представлению, более-менее соответствовало объяснениям кен Апрея — правда, твердой уверенности в том, что это именно то, что нужно, у него не было, и поэтому, сделав в уме заметку, маг-подмастерье продолжил поиск. Через час, ничего более подходящего не обнаружив, он вернулся к первой находке. Снова заколебался. Слишком велик риск. Что, если он ошибается? И даже если он прав, что, если его собственный гэемон еще недостаточно развит для того, чтобы принять в себя еще одну, уже четвертую по счету стихию? Правда, с момента последнего посвящения в Источнике Тинуэта прошло уже больше года, и его гэемон значительно усилился за это время, но… Дэвид мысленно перекрестился и вошел в центральный ключ симелинэ.

Он не умер, не надорвался, не потерял разум во время инициации — хотя был буквально на волосок и от первого, и от второго, и от третьего. Сгорев и заново возродившись в ключе, он без сил упал на траву и долго лежал так, не в силах пошевелить даже пальцем. Самое первое, легкое и безболезненное посвящение в Тинуэте вспоминалось теперь, как счастливая сказка. Истончилась ночь, отгорел рассвет, солнце поднялось высоко в небо. Только тогда Дэвид нашел в себе достаточно сил, чтобы кое-как подняться на ноги, умыться и отправиться в обратный путь, на берег волшебного озера, где его по-прежнему терпеливо ждал Симелист.

* * *

Алабирк быстро шел на поправку. На третий день все единогласно решили, что завтра с утра отправятся дальше. «Последний союз» еще раз закупился всевозможными припасами — себе на дорогу и Симелисту про запас. В последний вечер Дэвид снова завел со знахарем разговор на общемировые темы. На этот раз его интересовало, где тут живут сильные колдуны и есть ли они в Хешоте вообще.

— Не знаю, — сказал знахарь. — Слухи всякие ходят, но правды в них, мыслю, немного… А для чего тебе?

— Домой хочу вернуться, — ответил Дэвид.

— А-аа, вот ты про что… — Симелист покивал, признавая весомость мотива, а затем, как бы уже отвечая на вопрос, отрицательно покачал головой. — Не-е, чтобы кто-то из одного мира в другой летать мог, подобный нашему, о таком не слыхал. Невиданное это дело, необыкновенное…

— О чем это вы? — влез в разговор охочий до чудес Мелимон.

— Ни об чем. — Симелист легонько стукнул костяшками пальцев любопытного гнома по лбу. — Много будешь знать про чужие дела — мужеское достоинство засохнет, почернеет и отвалится.

— Типун те на язык! — сплюнул Мелимон.

Дэвид рассмеялся.

Мелимон сел на свободное место за столом, почесал бороду и спросил:

— А вот ты, дед, как думаешь: могет Черный Герцог колдовать или не могет?

— Надо говорить не «могет», а «может», — сделав серьезное лицо, поправил его Дэвид.

— Ну да, — хмыкнул Мелимон. — Ты меня еще грамоте поучи. Самого каждый вечер грамоте человечьей учу. Откуда ты только такой взялся — колдун, грамоты не разумеющий?

— Оттуда же, откуда все берутся, — отпарировал Дэвид. — Правда, слышал я как-то раз байку, будто бы у гномов женщин и вовсе нет, а сами они из камней рождаются.

— Вранье это! — возмутился Мелимон. — Есть у нас женщины, есть!

— А почему же тогда их никто не видел?

— А потому что мы их никому не показываем!

— Неужели такие страшные? — подколол в свою очередь подгорного жителя Симелист.

Разозленный Мелимон что было силы хлопнул ладонью по столу и заорал:

— А ты, дед, не трепли языком об том, чего не знаешь!!! Если бы я у тебя гостем не был, я бы за такие слова тебя в землю закопал и сверху бы еще камней положил!!!

— Не ори, дурак! — высунулся из сеней Дравнир, собиравшийся к колодцу за водой. — Всех собак в деревне перепугаешь.

— Я как-то раз видел гномовскую женщину, — засвидетельствовал подошедший к столу Сеорид. — Кстати, Мелимон, как правильно будет — «гномья» или «гномиха»?

— Никак не правильно. Гномовская женщина — и все тут, — буркнул порядком разозленный Мелимон. Правда, уже через четыре секунды всегдашнее любопытство взяло в нем верх, и он спросил у Сеорида:

— И где ж ты ее видел?

— В отряде Хейтеля Ламвара.

— Это те наемники, которые в Восточной Баронской Войне участвовали, что ли? Ты вроде рассказывал, что они еще какой-то замок захватили…

— Они самые, — кивнул Сеорид. — С Хейтелем я познакомился еще в те годы, когда в городской страже служил. Да и потом, когда из стражи ушел, не раз о них слышал. В последний раз, когда я видел отряд Хейтеля, была там одна гномиха…

— Скажешь про нее что-нибудь плохое… — зловещим голосом предупредил Мелимон.

— Увянь, — отмахнулся Сеорид и продолжил: — Женщина, доложу я вам, была бешеная. Не в том смысле, в котором вы подумали, а в самом прямом. Настоящий берсерк, похлеще нашего Филлера. Да что там Фили!.. Перед каждым боем она чуть ли не полщита сгрызала. Одним из лучших пехотинцев в отряде Хейтеля была. Дайте ей только до топора добраться — кого хочешь за милую душу нашинкует.

Все посмотрели на Мелимона: как он отнесется к такой характеристике? Мелимон выпрямился, втянул живот, расправил плечи. Кажется, характеристика ему понравилась.

— Да, наши женщины такие, — подтвердил он. — Гордые и воинственные. В обиду себя никому не дадут.

— Сами обидят… — пробормотал Симелист.

— Любую крепость по бревнышку разнесут…

— Елефанта на скаку остановят…

— Дракона криком собьют…

— Да ну вас! — Мелимон снова попытался разозлиться, но злиться ему не хотелось, и поэтому он во второй раз перевел разговор в интересующее его русло: — Так как мыслишь, дед-травовед, могет Черный Герцог колдовать или не могет?

— Да я-то, откуда знаю? — пожал плечами Симелист. — Я с ним пироги не ел, откуда мне знать-то?

— А вот говорят, будто приручает он пауков здоровущих, арахнидов то есть. Правда это или нет, как мыслишь?

— Эка невидаль! — ответствовал знахарь. — Арахнидов и приручать не надо. Они же твари разумные, не глупее нас с тобой будут…

— Да ты что?! — выпучил глаза Мелимон.

— Вот не надо нам заливать, дед! — крикнула валявшаяся на полатях Талеминка. — Ты еще скажи, что они и разговаривать умеют!.. Да он смеется над вами, а высидите, уши развесили!

— Мы сами два раза с арахнидами сталкивались, — подтвердил Сеорид. — Какие же это разумные твари? Чудища самые обычные, да и только.

— Разговаривать, может, они и не умеют, — знахарь со значением поднял указательный палец, — потому как нет у них ни языка, ни зубов, да и сами они иначе устроены… Но сказывают, что некоторые из них грамоте научились и таким образом с людьми общаются…

— Вранье! — в два голоса заорали Мелимон и Талеминка.

— В самом деле, — сказал Дэвид, — если они такие разумные, зачем скот воруют… путешественников ловят и едят?..

Симелист хмыкнул.

— А вот ты, скажем, знаешь, сколько людей во время Баронской Войны погибло? А из-за чего война началась, известно тебе?

— Нет, неизвестно.

— Ну, а если неизвестно — так у меня спроси, я тебе отвечу.

— Ну и из-за чего?

— А не из-за чего. — Симелист сделал глубокомысленную паузу. Поскольку из отряда никто возражать не стал, похоже было, что остальные думают так же. «Впрочем, чему тут удивляться? — подумал Дэвид. — Война на пустом месте — самое распространенное в мире явление. И не только в этом…»

— А вот теперь и подумай, и подсчитай, — продолжал Симелист. — От кого человеку вреда больше: от других же человеков или от пауков-арахнидов, на которых люди сами охотятся, гнезда разоряют, с насиженных мест сгоняют, леса, где они во множестве живут, поджигают…

— Ну хватит, хватит! — замахал руками Мелимон. — Ты еще защищать пауков начни! Лесовик выискался! А может, ты и сам их разводишь, а?

— Нет, — с сожалением вздохнул Симелист. — Их разумы сильные духи стерегут, я их имен не знаю… Знал бы — обязательно в сарай арахнида поселил.

— Да в твою развалюху не то, что арахнида — козу поставить стыдно! — насмешливо заметила Талеминка.

— В том-то и дело, — горестно махнул рукой Симелист. — В том-то и дело — была у меня коза…

— Да? И куда же она пропала?

— Король забрал.

— Прям так и король?

— Он самый.

— Пришел и забрал?

— Вот именно.

Талеминка фыркнула и отвернулась к стене, показывая, что она думает об этой истории.

— И для чего же королю твоя коза понадобиться могла? — не выдержав молчания, удивленно спросил Мелимон.

— Кабы знать… — снова вздохнул Симелист.

— Да ты не телись, расскажи толком, как дело было!

— Да как? Как водится… Пришел сборщик налогов, а с ним — отряд вооруженный. Уж я и просил их, и умолял, и порчу грозился навести — без толку все!.. В доме все перевернули, ничего не нашли, и тогда, как будто в отместку, козу мою взяли. Я их спрашиваю: на что вам коза, душегубы? Что вы с ней делать будете? Умрет, что ли, ваш король без моей козы? С голоду, что ли, он в своем дворце опухнет? Да разве им что докажешь!.. Эх-х!.. — в третий раз горько вздохнул Симелист. — Эти сборщики — самые худшие на свете разбойники.

— Это точно! — хором подтвердили все, кто находился в доме.

— …Вот, полгода тому назад, — продолжал Симелист. — Заявилась в деревню одна банда. Тоже наемники, вроде вас. Когда война идет — воюют, а как войны нет, так на большой дороге запросто раздеть и разуть могут…

— Ты, дед, говори, да не заговаривайся, — холодно перебил его Сеорид. — Мы честные люди.

— Ну а я разве спорю? Вы, значит, честные наемники, а те, значит, были нечестные…

— А помните, прошлой зимой?.. — снова встрял Мелимон. — Помните, когда жрать нечего было… Ну, когда мы?.. Под этим городком еще… как его, черт… название забыл…

— Закрой варежку, Мелимон! — мгновенно «проснулась» Талеминка. — Ты еще в столице, когда во дворце будем, про это вспомни!.. Да и вообще!.. У того купца морда была больно жирная!.. Подумаешь, половины прибыли лишился! Поголодает малость — не помрет.

— Хватит! — оборвал Талеминку Сеорид. — Давайте лучше про то, что в деревне было, послушаем.

— Эээ… Кхе-кхе… — откашлялся знахарь. — Ну так вот, приехали, значит, недобрые и нечестные люди. Всю деревню на уши поставили… Девок, как водится, перепортили… А ко мне заглянули, видят: брать, кроме козы, нечего. Ну и ушли с миром. Не стали последнее у старика отнимать.

— Насчет козы ничего не знаю, но вот за девок — я бы им всем яйца отрезала! — снова подала голос Талеминка.

— А что такого? — хмыкнул Мелимон. — Дело известное. Сама вон, то с Сеоридом любови крутишь, то с Янганом, то с Эттилем в постели кувыркаешься, а то и…

Он не договорил — нырнул под стол. В следующее мгновение брошенный Талеминкой сапог врезался в ту часть стены, где находилась голова нахального гнома.

— Ты поговори мне еще! — пригрозила девушка.

— А что такого? — осторожно высунулся из-под стола Мелимон. — Неправда как будто…

— Я тя предупредила!

— Скоро и Дэвида, небось, в постель потащишь…

Талеминка спрыгнула на пол. Мелимон поспешно пригнулся. Но наемница, впрочем, выцарапывать его из-под стола не стала. Забрала свой сапог, обулась и сказала:

— Дэвида — не потащу.

— Это почему же? — не покидая своего укрытия, поинтересовался гном.

— Да потому, что он в тыщу раз лучше вас всех вместе взятых, — неожиданно сообщила Талеминка. — Единственный приличный человек на моей памяти.

Сделав это заявление, она гордо закинула косу за спину и вышла из дома, оглушительно хлопнув дверью. Зловещую тишину, установившуюся после ее ухода, прервал Мелимон, который вылез из под стола, уселся рядом с Дэвидом, ткнул его в бок локтем и, хихикнув, заметил:

— Слыхал? Влюбилась, видать, красавица наша.

4

…К воротам Лаутагана, столицы Гоимгозара, тянулась длинная вереница повозок. Шли люди и лошади, а навстречу им таким же сплошным потоком выходили и выезжали те, кто спешил город покинуть.

Пристроившись в очереди, «Последний союз» терпеливо продвигался вместе со всеми. Пройдя первые ворота, они оказались на мосту, где царила настоящая давка. Немалым трудом миновав мост, въехали во вторые ворота, заплатили пошлину (со всадника — пять грошей, за телегу — десять, пеших — кроме оборванцев, которых гнали взашей — пускали бесплатно) и, наконец, смогли оглядеться.

Лаутаган был большим городом, начавшим быстро разрастаться при прадеде нынешнего монарха, перенесшего сюда столицу. Положение города и в самом деле было удобное: в двух милях севернее имелся порт, расположенный на самой южной точке Среднего Моря, к югу, востоку и западу от столицы тянулись плодородные поля и тучные пастбища, к северо-западу начиналась гряда Самоцветных гор, где добывали различные металлы, гранит и мрамор. Но более всего, как явствует из самого названия, славились Самоцветные горы большим количеством находимых там драгоценных камней. Столица изобиловала ювелирными лавками — да, впрочем, и других лавок хватало. Большой, процветающий торговый город… Правда, сейчас, как узнали члены «Последнего союза», пока стояли в очереди к воротам, торговля в городе несколько поутихла — король обложил свои владения новым «особым военным» налогом.

«Что же здесь раньше-то делалось?» — с ужасом подумал Дэвид, вспоминая давку на узком мосту между первыми и вторыми воротами. Потом ему пришла в голову еще одна мысль, которую он поспешил озвучить:

— Для чего мы здесь? Отобрали бы принцессу у Герцога, тогда бы и было, за что у короля деньги требовать.

Ехавший впереди Родерик обернулся:

— Переговорить сначала надобно с королем. Сколько денег даст, то да се… А то как может получиться? Мы горбатиться будем — а потом он столько заплатит, что только курам на смех. Нет, так дела не делаются, — Родерик погрозил пальцем неизвестно кому. — Все надо обговорить заранее, до самых мельчайших подробностей.

— Сразу во дворец двинемся? Или до завтра отложим? — спросил Янган у обоих предводителей.

— Думаю, завтра, — ответил Сеорид. — Сегодня гостиницу найдем, отмоемся с дороги… отъедимся и отоспимся… А завтра — и к королю на прием можно.

Родерик кивнул. На этом и порешили.

Нашли подходящую гостиницу, отвели лошадей в конюшню. Только сами разместились, как вдруг выяснилось, что цены на проживание в столице, ох, как кусаются. Съезжать и искать что-нибудь попроще никому не хотелось, и Филлер с Мелимоном, вопя, что их «обманули», устроили настоящий скандал. Едва не дошло до драки. И обязательно дошло бы, не вмешайся Родерик в разгоравшуюся свару. То, что в этом городе по возможности следует вести себя тихо и скандалов не устраивать, понимали все члены отряда. За исключением, конечно, Филлера и Мелимона. Хозяину гостиницы дали, сколько он просил, извинились и осведомились насчет горячей воды и обеда. Когда домовладелец ушел, Родерик подвел неутешительные итоги:

— Надолго нам оставаться тута нельзя. Разоримся.

— Я же говорил — надо было сразу к королю ехать! — пробурчал Филлер. Этозамечание оставили без комментариев, хотя все прекрасно помнили, что ничего подобного на улице Фили не говорил и вообще был первым, привязавшим своего пони в гостиничной конюшне.

* * *

Пообедав, Дэвид сразу же поднялся из-за стола.

— Куда? — полюбопытствовал Янган.

— Пойду, на город посмотрю. По лавкам пройдусь.

— Компания нужна?

— Нет. — Дэвид качнул головой. — Пожалуй, нет.

Поправив ножны с мечом, Дэвид вышел на улицу. Побродив немного по городу, он быстро нашел то, что искал — ювелирную лавку, где не только продавались готовые украшения, но и изготавливались на заказ. Поглядел на образцы, выставленные на прилавке. Сделав вид, будто задумчиво трет пальцами лоб, вызвал Око. Нет, ничего. Истинных Драгоценностей здесь не было, обычные камешки… а некоторые — попросту подделки. Продавец внимательно следил за странным покупателем. После недолго колебания Дэвид выбрал серебряный перстень с рубином.

— Сколько?

— Полторы пласы, господин.

— А если без камня?

Продавец удивился.

— А зачем вам перстень без камня? Вот, поглядите, кольца хорошие есть — золотые, серебряные…

— Нет, любезный, вы меня неправильно поняли, — покопавшись в кармане джинсов, Дэвид извлек на свет божий второй камень, подаренный ему Лэйкилом. По меркам Нимриана, бриллиант был совсем невелик — карат на сто пятьдесят, не больше. Изначально на камне было завязано заклятие, посредством которого Дэвид мог связаться со своим бывшим учителем даже из другого мира, но тот, кто напал на Дэвида в самолете — Роберт Каннинхейм или его агенты — и выбросил его в Хешот, заклятье тщательно уничтожил. Первый камешек, обеспечивавший генерацию защитного поля, также был поврежден в ходе нападения, но его Дэвид восстановил довольно быстро, благо заклятия были простенькие. От второго же бриллианта пользы теперь не было никакой, однако он все еще оставался Истинной Драгоценностью — кристаллом с очень редкой энергетической структурой, позволявшей «цеплять» на нее большое количество заклятий, работающих независимо от колдуна.

— Вы могли бы поменять камень? — спросил Дэвид у продавца.

— Этот на тот?

— Именно.

Продавец взял бриллиант, прищурился, посмотрел на свет.

— Крупный…

— Так сможете или нет?

— Деньги вперед.

— Сколько с меня? За кольцо и за работу?

— Три рубленных серебренника.

Дэвид кивнул. Эта цена фактически оставляла его без гроша в кармане, но перстень в грядущем походе ему будет нужнее. «В крайнем случае, займу у Мелимона. В счет будущей прибыли, — подумал Дэвид. — Или в невидимости срежу у кого-нибудь кошелек… Или еще один „вечный светильник“ на рынке продам… А может, лекарем временно устроиться? Правда, со стихией Жизни я еще толком не освоился… ну вот заодно и потренируюсь».

Замена камня на перстне заняла несколько минут. Заплатив, Дэвид вернулся в гостиницу и поинтересовался у глушащей пиво гномьей братии:

— Наверху кто-нибудь есть?

— Только Эттиль спит, — ответил Алабирк. — Талеминка и Янган гулять намылились, Сеорид тоже куда-то ушел… Не сказал, куда.

— Мне нужно пару часов поработать в одиночестве. Пожалуйста, не мешайте, а главное — Мелимона наверх не пускайте.

— Это еще почему? — обиделся Мелимон.

Родерик оглушительно хлопнул его по спине:

— А потому, что не хрен свои пальцы совать в шарики из колдовского пламени. Верно я говорю, Дэвид?

— Верно.

— Ну хоть одним-то глазком поглядеть можно? — взмолился Мелимон. — Чем хотите поклянусь, что руками трогать не буду!

— Нету у нас к тебе в этом вопросе никакого доверия, — отрезал Родерик. — Сиди лучше тихо. Пиво свое пей.

— Никаких чудес все равно не будет, — поспешил Дэвид успокоить насупившегося Мелимона. — Мне только нужно, чтобы никто два-три часа меня расспросами бесконечными и разговорами бессмысленными не отвлекал, вот и все.

— Нем буду, как рыба! — Мелимон от волнения вскочил со скамьи. — Невидим буду и неслышен как… снова как рыба!

— Эк ты сказал, — крякнул Дравнир. — Где ж ты, умница ты наша, невидимую рыбу видел?

— Есть такая, — возразил Мелимон. — Мне один человек по секрету рассказывал, что такая рыба в море живет. По виду на гриб похожа, прозрачная, как слеза, а если в руку взять — жжется.

— Это медуза, — сказал Дэвид. — Это не рыба.

— Как же не рыба, когда в воде живет?.. Ну хорошо, пусть не рыба. Пусть эта твоя медуза птицей там или зверушкой будет! Ты меня, главное, из комнаты не выгоняй! Я тихо сидеть буду!..

Дэвид закатил глаза и сказал:

— Пффф… Ладно. От тебя, чувствую, все равно не отвязаться. Но помни, что ты обещал.

Мелимон сделал руками такое движение, как будто бы хотел сам себя задушить.

— Иди-иди, — хмыкнул Фили. — Нам пива больше достанется.

Никаких специальных заклятий, которыми Дэвид хотел бы ежечасно пользоваться в своей жизни, не было, и поэтому он ограничился тем, что поместил в Истинную Драгоценность заклинательную систему, которая увеличивала его личный колдовской потенциал. Лэйкил, правда, предупреждал, что подобными артефактами слишком увлекаться не следует: хотя они и способны сильно расширить возможности начинающего колдуна, но к дополнительному объему силы быстро привыкаешь, в результате чего возникает искаженное представление о пределе своих собственных возможностей, что может сыграть роковую роль в том случае, если маг лишается артефакта или попадает в ситуацию, когда его невозможно использовать. Мудрое наставление Дэвид не забывал, но и от дополнительного источника силы отказываться не собирался. Волков бояться — в лес не ходить.

Примерно два часа он сосредоточенно работал — без особенного, впрочем, увлечения, поскольку работа была совершенно не творческой, соответствующие заклятия он помнил твердо, поскольку не раз выполнял похожую «проверочную работу» во время обучения в Тинуэте.

Мелимон сидел тихо и совершенно неподвижно, как статуя. От неудобной позы у него быстро затекли обе ноги, но он мужественно терпел, целиком сосредоточившись на Дэвидовых руках, прявших незримую паутину вокруг перстня с камнем. Закончив работу, Дэвид одел перстень на палец и, мельком глянув на гнома, решил вознаградить его за терпение. Сотворил несколько световых сфер, подбросил их в воздух, заставил сферы поменять цвет и взорваться красочным фейерверком. Мелимон выпучил глаза.

— Я закончил. — Дэвид чуть улыбнулся. — Пойдем вниз.

— Во здорово… — прошептал Мелимон. — А ентим колечком, значит, шутихи устраивать можно? Дашь поносить?..

* * *

На следующий день, как и собирались, дружною толпой двинулись во дворец. Строго говоря, «королевский дворец» представлял собой обычный феодальный замок, возвышавшийся на холме в центре города — до европейских дворцов с фонтанами и газонами цивилизация Хешота еще не доросла. Замок окружал ров с мутноватой водицей, подъемный мост караулили два стражника.

— Ну что надо?.. — лениво спросил один из них, когда отряд подошел почти вплотную.

— Нам бы с королем побеседовать, — степенно обратился к ним Родерик.

— С королем? — хмыкнул солдат. — Всего-то?

— Об интересующем его деле, — кивнул старейшина.

— О каком же это деле? — снова хмыкнул стражник, явно не принимая Родерика всерьез.

Внезапно стражник почувствовал, как его сапоги отрываются от земли…

— О важном, — подмигнув Дэвиду, усмехнулся Родерик. — Верь мне и не сумневайся: о самом что ни на есть наиважнейшем.

Второй стражник, увидев взлетающего товарища, подавился смехом и выронил из рук алебарду. Сейчас его можно было брать голыми руками.

Дэвид не стал издеваться над несчастным воякой и, перевернув его пару раз в воздухе, поставил обратно на мост.

Солдаты бросились в замок. На полпути вспомнили об алебардах, вернулись. «Последний союз» насмешливо наблюдал за этой суетой.

— Как бы нас лучники со стен не расстреляли, — буркнул Филлер, который во всех жизненных перипетиях всегда был склонен ожидать самого худшего.

— Пусть только попробуют. Я им дворец подожгу, — пообещал Дэвид. Сказал — и сам удивился своим словам. С помощью перстня он сотворил заклятье с небывалой прежде легкостью и почувствовал, что даже это — еще не предел. Сколько раз он поражался циничному отношению к чужой жизни Лэйкила кен Апрея, и вот вам, пожалуйста — стоило ему самому в первый раз по-настоящему ощутить реальную власть, как он стал говорить, действовать и думать точно так же, как его дражайший учитель. «С этим надо бороться, — подумал Дэвид. — Бороться, пока еще не поздно».

Вскоре из замка вышли несколько рыцарей и быстрым шагом направились к «Последнему союзу». Как и предсказывал Фили, на стенах замелькали фигуры лучников. Стрелять между тем пока вроде никто не собирался.

— Что вы хотите? — осведомился один из рыцарей.

— Мы… — начал Родерик. Дэвид, внимательно следивший за лучниками, слушал его объяснения вполуха. К происходящему на мосту его вернул короткий ответ офицера:

— Пойдемте.

Во дворе у них потребовали сдать оружие. Недовольно ворча, отряд разоружился.

Их провели в центральную часть замка — с почетным эскортом из двадцати стражников и десятком «благородных». Небольшой зал, в котором они, в конце концов, очутились, казался бы пустым, если б не старые, давно не чищеные гобелены на стенах. У противоположной от входа стены стояло кресло, в котором сидел обрюзгший человек среднего роста с брюхом, напоминавшим пивной бочонок. Рядом стояло несколько придворных. Больше в комнате ничего не было. К креслу вела алая дорожка.

— Это, что ли, король? — шепотом спросил Дэвид.

— Видать, он… — с некоторым сомнением кивнул Мелимон.

И в самом деле, лысый толстяк с поблескивающими глазками и носом бывалого пьянчуги на короля походил весьма слабо. Куда сильнее внимание Дэвида притягивал тот, кто стоял по левую руку от кресла, — высокий воин с жестким, решительным лицом и с сединой в волосах. От него исходило ощущение реальной опасности. От человека в кресле — нет.

— Ну-ка, ну-ка, подойдите поближе, — заговорил толстяк. — Посмотрим, посмотрим… — Его глазки хитро бегали от одного наемника к другому. — Так это вы перед воротами шумели? А?.. Может, вы и подбили чернь третьего дня горящими палками во дворец кидать? А?.. Ха-ха-ха… Хи-хи… Хи-хи…

Некоторые придворные (но не седоволосый), услышав королевское хихиканье, тоже засмеялись. Очевидно, это была шутка.

— Никак нет, ваше величество, — коротко поклонившись, ответил Родерик. — Мы только вчера в город приехали.

— Конечно, это не могут быть они, — не переставая рассматривать «гостей», сказал седоволосый. — Бунтовщиков мои люди сразу же переловили. И на базарной площади повесили. — В его тоне послышалась едва скрытая угроза.

— По счастью, на базарной площади мы пока побывать не успели, — заметил Родерик, поглядев на седоволосого. Снова перевел взгляд на короля:

— Ваше величество! Мы для того сюда прибыли, чтобы узнать точные условия дела, об котором известили вы всех свободных жителей Гоимгозара.

— О каком деле вы говорите?

— Как о каком? О возвращении, значит, дочери вашей…

— Биацка у вас? — удивился король.

— Нет, — вдохнул Родерик. — Принцессы у нас пока нету. Но мы готовы взяться за ее освобождение…

Король снова рассмеялся клокочущим, дребезжащим смехом. Отсмеявшись, сказал:

— Граф Маркман, сделайте милость… объясните… господам наемникам… положение дел.

— Принцесса уже освобождена, — презрительно скривив губы, ответил седоволосый. — И со дня на день должна прибыть обратно во дворец.

— Вот те раз! — От избытка чувств Филлер ударил кулаком по ладони. — Я ж вам говорил: не надо было за арахнидом гоняться, сразу в столицу ехать надо было!

— Да-да-да… — Теперь король улыбался почти дружелюбно. — Ваша помощь, как видите, нам более не нужна и вы можете…

— …наняться в королевскую армию, которая собирается для войны с герцогом Ратхаром. — закончил граф Маркман. Если судить по тому, с какой непринужденностью он это сделал, «корректировать» решения короля ему было не впервой.

Идея поехать на войну Дэвиду не понравилась категорически. Но…

— Можно и на войну, — согласился Родерик. — Токмо все равно оплату заранее обговорить надобно.

Маркман усмехнулся:

— Получите столько же, сколько и остальные наемники. Не бойтесь, вас не обманут…

— Не, — покачал головой Родерик. — Так мы не согласны. Слишком уж хороший у нас отряд, чтобы его в мясорубку на общих условиях бросать. Надо бы отдельные условия обговорить, особые.

— Особые? — переспросил Маркман. — И чем же вы такие особенные и необыкновенные?.. — Он еще раз пробежался по лицам участников «Последнего союза». — Говорят, среди вас есть колдун. Кто он?

— Я колдун, — сказал Дэвид.

Граф посмотрел ему в глаза. У Дэвида, которому ни граф, ни король не понравились еще с самого начала, этот взгляд вызвал почти необоримое желание применить подчиняющее заклятье.

— И что ты умеешь, колдун?

— Показать?

— Покажи.

— Предупреждаю, — холодно сказал Дэвид. — Я шутить не умею. Либо сразу в ров окунаю, либо вообще ничего не делаю. Что выбираете?

Обстановку слегка разрядил король, снова начавший глупо хихикать. Очевидно, это у него было нервное.

— А ты вот его… хи-хи… — Король ткнул пальцем в ближайшего придворного с бегающими глазками. — Его окуни…

Дэвид пожал плечами. Вытянул руку с перстнем в направлении «жертвы»… человек стремительно поднялся в воздух, пролетел через всю комнату и… внезапно остановился у окна.

«Блин… — подумал Дэвид, представив, что „жертву“ надо будет перенести через весь двор, поднять над стеной и бросить вниз с противоположной стороны. — Убьется еще… на таком расстоянии я толком контролировать его полет не смогу, даже вместе с перстнем… обязательно во что-нибудь врежется…»

Поэтому он просто расплел заклятие. Придворный грохнулся на пол у самого окна.

— Жалко, — прокомментировал свои действия Дэвид. — Умрет еще по дороге от страха.

— А говорил — в воду окунешь… — с наигранным разочарованием поцокал языком граф. Впрочем, теперь он говорил совсем другим тоном. Хотя Маркман и старался не выдать своих чувств, было видно, что демонстрация его впечатлила.

— Так он и так уже мокрый, — отпарировал Дэвид.

Граф рассмеялся резким хриплым смехом. Захихикал и король. Было видно, что эта шутка пришлась им по вкусу.

— А ты мне нравишься, колдун, — заявил граф. — Дело свое знаешь, себя ценишь и язык у тебя, вижу, хорошо подвешен. Пойдешь под мою руку? Деньгами не обижу, в золоте купаться будешь, поместье свое будет, земли… Что скажешь?

— К сожалению, я вынужден отклонить ваше любезное предложение, — усмехнувшись краешком рта, ответил Дэвид Брендом. Сказал — и услышал, как за его спиной разом выдохнул весь отряд. Он был ничем им не обязан — и двух недель не прошло с тех пор, как он был принят в ряды «Последнего союза». Но даже за эти немногие дни между землянином и его спутниками возникли какие-то нити, узы… которые со временем, возможно, могли бы перерасти в крепкую дружбу. Что же касалось графа… Бесспорно, предлагаемые им условия были довольно заманчивыми… для любого обитателя этого мира. Впрочем, они были притягательными и для Дэвида. Имея деньги и власть, он немедленно занялся бы своей основной проблемой: поиском настоящих магов, либо исследованием каких бы то ни было иных способов, которые могли бы помочь ему выбраться из этого провинциального мирка. Но сам граф Маркман… Дэвид не любил людей подобного склада. Такие люди всегда и везде желали и умели добиваться власти. Часто их называли «сильными людьми» — в противоположность всем остальным, «слабым». Гипертрофированное волевое начало и цепкий разум, не отягощенный никакими представлениями об этике. Такой человек спокойно пройдет по трупам, ограбит, нарушит слово — если увидит для себя в этом пользу. Естественно, он не станет делать всего этого ради незначительного куша — в конце концов, дурная слава невыгодна никому… Но если сиюминутная корысть все-таки перевесит — не станет колебаться ни секунды. Люди, подобные Маркману, всегда напоминали Дэвиду зверей — может быть, очень сильных и опасных зверей, но все-таки животных, а не людей… Причина его глубинной, скрываемой от самого себя неприязни к Лэйкилу заключалась в том, что и граф кен Апрей был таким же — циничным и беспринципным «сильным человеком».

«Нет, я ошибаюсь, — подумал Дэвид, продолжая рассматривать Маркмана. — Мой наставник не был таким. Хотя бы потому, что он куда умнее… Если Маркман — тигр… помесь тигра с гиеной, точнее… то Лэйкил… Лэйкил… это дракон». Он сам удивился пришедшему на ум сравнению.

— Жаль, — сказал Маркман. — Очень жаль… Ну что ж… — развел он руками. Затем взглянул на Родерика: — Так о чем мы говорили?

— Об особых условиях, — хмуро напомнил гном.

— Ну что ж… Хотите быть «особенными» — вам дадут такой шанс. Принесите во дворец голову герцога Ратхара — и вам отсыплют столько, сколько вы сможете унести.

По залу прошел шепоток. Предложение было очень… заманчивым. Родерик, напротив, сохранял полное спокойствие.

— Сколько сможем унести? — переспросил он. — Это сколько же будет? Я, к примеру, тысячу золотых обязательно унесу. Пупок, может, и надорву, но унесу. Нас тут одиннадцать. Это, значит, за голову Черного Герцога вы нам одиннадцать тысяч дадите?

Кто-то за спиной Дэвида тихо ахнул. Названная сумма была не просто огромной… это было нереальное, астрономическое количество золота. Маркман мгновенно понял, что перегнул папку. Даже если бы он нашел такую сумму, он был бы полностью разорен.

— Не многовато ли тебе будет, гном?

— Вы сами сказали — сколько сможете унести. — Родерик поклонился с видимым смирением. — Я лишь назвал точную цифру. Впрочем, если вы хотите отказаться от собственного слова…

«Что, съел?» — злорадно подумал Дэвид, глядя на графа. Тот, впрочем, нашел способ вывернуться из неловкого положения:

— Я имел в виду серебро.

— Хмм… — Родерик огладил бороду. — Это, значит, приблизительно семьсот золотых. Мы…

— Вам заплатят тысячу, если вы приведете Ратхара живым, — сказал Маркман, посмотрев на короля. Тот медленно кивнул.

— Мы согласны, — промолвил Родерик.

— Мы больше вас не задерживаем, — приторным голосом произнес король Стевольт.

Поклонившись, члены «Последнего союза» покинули зал для аудиенций. Когда они вышли, король обеспокоено взглянул на командующего армией:

— Не слишком ли много вы пообещали им, граф?

Маркман, скрестив руки на груди, усмехнулся:

— Не беспокойтесь, сир. Пусть они сначала вернутся.

* * *

— Родерик, — спросил Янган, пока отряд пересекал подъемный мост в обратном направлении. — Я вот что подумал: а зачем мертвым деньги?

— Хочешь уйти? — приподнял бровь гном.

— Нет. — Янган криво улыбнулся. — Куда ж я без вас?

— А я думаю, дельце может выгореть, — подал голос Эттиль. — Не везде же этот герцог вместе со своей армией таскается! Устроим засаду где-нибудь в лесу, подкараулим — и галопом во дворец за своим золотом!

— Как мы его повезем, парень? — буркнул Дравнир. — Мы и двух миль не проскачем, как нас…

— А пусть колдун его превратит во что-нть необыкновенное! — подал идею Мелимон. — А? Тогда Ратхара никто не узнает. Сможешь его превратить, Дэвид?

— Не смогу, — отрезал колдун. Несмотря на то, что все иллюзорные заклятия строились на базе стихии Света, он был знаком с ними очень приблизительно. По крайней мере, создать долговременную личину, наделенную реалистичной мимикой, его квалификация пока не позволяла. — Зато я могу сделать его невидимым.

Приунывший было Мелимон мгновенно воспрянул духом:

— Кого, герцога?

— Могу и тебя для компании, — хмыкнул Дэвид.

— Че, серьезно? Совсем-совсем невидимым?

— От кончика бороды до кончиков сапог.

— Ну, тогда тыща золотых у нас уже в кармане, — ощерился Фили. — Плевое дело.

* * *

…Из города отряд уехал не сразу.

— Останемся еще на один день, — предупредил всех Родерик.

— Зачем? — полюбопытствовал Дэвид.

— Хочу я кой-чего разузнать. Любопытно мне… Впрочем, ты, господин колдователь, отдохни-ка лучше перед дальней дорогой. При твоей-то физиогномии культурной у всякого честного человека подозрение может возникнуть какое-нть нехорошее, если ты за один стол с ним сядешь и вопросы разные задавать начнешь.

— По-твоему, не вышел я физиономией? — усмехнулся Дэвид.

— Во-во, точно. Лицо больно умное и потому доверия посторонним не внушающее. Да мы и сами справимся. Не впервой нужных собутыльников находить и сведения разнообразные из них выуживать.

Дэвид кивнул. Обижаться было глупо. Каждый в отряде выполнял ту работу, которую мог делать лучше других, никакой «уравниловки» не было.

— Если найдете кого-нибудь, кто нужной информацией делиться не захочет — мне скажите. — Дэвид погладил кольцо. — Я из него в два счета нужные сведения вытащу.

— Ну что ты говоришь-то! — упрекнула его Талеминка. — Пытать мы и сами умеем, только в городе зачем этим заниматься?..

— Я не про пытки говорю. Потом человек даже не вспомнит, что со мной разговаривал.

— Лады, — кивнул Родерик. — Обратимся, если понадобится. Теперь, други, слушайте сюда. Узнать надо вот что…

5

…Лорд Лэйкил, граф кен Апрей, легко сбежал вниз по склону холма. Из-под камня выползла змея с пустыми глазницами и высохшей рваной кожей, темной лентой потянулась к сапогу пришельца. Лэйкил пнул ее, отбросив далеко в сторону. Оглянулся в ту сторону, откуда пришел.

Из-за гребня холма показалась черно-серая фигура. Женщина в длинном платье и широкополой шляпе. Лицо скрыто черной вуалью. Лэйкил улыбнулся, глядя, как она ступает по камням: едва-едва семенит изящными ножками, ручки в стороны, пальчики напряженно сжаты… кажется, вот-вот споткнется и прощебечет «ой!»…

Лэйкил улыбнулся:

— Миледи, вам помочь?

— Будьте так любезны, — тихо сказала женщина.

В два прыжка он взбежал обратно на холм, протянул руку. Когда узкая тонкая ладонь легла на его локоть, он почти не ощутил прикосновения. Вместе спустились вниз.

В зловещем темном небе на несколько секунд разлилось бледно-зеленое сияние. Повсюду, в какую сторону ни посмотри, было одно и то же: каменистые холмы, безжизненные долины, освещенные серым призрачным светом, не имеющим никакого видимого источника. Иногда краем глаза можно было заметить черные тени, бесшумно скользящие над самой землей. Где-то далеко впереди, едва различимые в темном тумане, высились горы. На склоне соседнего холма Лэйкил заметил развалины какого-то древнего строения. Были слышны плач и стенания… где-то очень далеко, на пределе слуха… или это только вой ветра?..

— Мы почти пришли, — сказал Лэйкил.

— Я тоже чувствую, — подтвердила его спутница. — Не кажется ли вам, что в этом пустынном месте есть свое… очарование?

— Очарование? — переспросил граф, передернув плечами. — У нас с вами слишком разные вкусы, миледи.

— Неужели эта земля не напоминает вам ваш родной Хеллаэн?

— Надеюсь, Хеллаэн никогда не дойдет до такой стадии… хмм… очарования.

Дама под вуалью чуть улыбнулась, оценив шутку. Мир, через который они шли сейчас, находился в самом низу Царства Сущего, у самых границ Преисподней, Долины Теней, вотчины Короля Мертвых…

За следующим холмом они увидели широкую трещину в земле, освещенную снизу все тем же неясным бледно-зеленым мерцанием. На самом краю трещины они остановились. Говорящая-с-Мертвыми, Леди Марионель, убрала руку с локтя своего спутника.

— Где-то здесь должна быть тропинка… — оглядываясь, начал Лэйкил.

Его прервал мучительный крик, донесшийся из глубины. Лэйкил вздрогнул.

— Чем искать эту тропинку, давайте лучше слетим вниз, — предложил граф.

Марионель покачала головой.

— Здесь не стоит лишний раз колдовать — так же, как не следует проливать своей крови. И кровь, и магия существ из верхнего мира здесь могут послужить пищей кому-нибудь… пробудить кого-то ото сна. Я бы предпочла не рисковать лишний раз.

— Даже вы?

— Даже я… Кстати, а вот и тропинка.

Пока они спускались вниз, балансируя над бездной, исполненный бесконечной муки крик раздавался еще два раза — каждый раз все ближе. К низу ущелье постепенно расширялась. На самом дне беззвучно текла мутная зеленая река.

Лэйкил спрыгнул на уступ, помог спуститься даме. На противоположной стене висел человек. Несколько десятков острых каменных клыков под всевозможными углами протыкали тело человека, удерживая его на месте. Лэйкил подошел к самому краю уступа. Вирп, обвившийся вокруг ловушки с распятым внутри нее человеком, чуть шевельнулся. В тот же миг, почувствовав появление чужаков, подняли головы и остальные змеи — более крупные товарки той безглазой твари, которая повстречалась Лэйкилу наверху. Здесь, внутри трещины, их было великое множество. Яда, источаемого ими на тело пленника, было столько, что, собираясь, он стекал вниз беспрерывным тонким ручейком. Посмотрев по сторонам, можно было увидеть множество подобных ручьев — слева, справа, вверху и внизу… Все вместе они образовывали ту самую реку, которая неспешно прокладывала себе путь по дну ущелья.

С выжженными глазницами, с изъеденной язвами кожей, с плотью, проткнутой многочисленными каменными шипами, человек, распятый на стене, тем не менее, был еще жив. Он медленно повернул голову к пришельцам. Когда он встретился глазами с графом, Лэйкилу показалось, будто нечто огромное давит на него, пытается войти в его душу… Нечто худшее, чем смерть и тьма, нечто, не имеющее ни формы, ни цвета, нечто, не наделенное разумом, но способное казаться разумным, терзаемое вечным голодом, желающее поглощать и поглощать… Ему захотелось отвернуться, закрыть глаза, убежать… Вместо этого он усмехнулся — и чары растаяли. Нечто, притаившееся за выжженными глазницами пленника, бессильно зашипело.

— Доброе утро, дядюшка, — бодрым голосом сказал Лэйкил. — Или вечер? Впрочем, какая разница… Как вы себя чувствуете? Вы обдумали наше предложение?.. Нет?.. Все еще нет?.. Вы очень упрямы. У меня такое чувство, что эти змеи не справляются со своей работой…

* * *

— Нут-ка, давайте-ка в карту глянем. — Родерик придержал пони и извлек из сумки купленный в Лаутагане пергамент. Остальные члены отряда подтянулись поближе.

— Где мы? — спросил Сеорид.

— Нут-ка, нут-ка… — Родерик водил пальцем по карте. — Мелимон, дурья твоя башка, не пихайся, не один тут… Прочти-ка лучше, что здеся написано. А то я эти человечьи каракули никак разобрать не могу.

— Галрадих…

— Это, значица, тот самый городок и будет, который мы вчера проехали… Значица, тута мы.

— А герцог где? — спросил Дэвид, пытаясь разглядеть хоть что-то через пышную шевелюру Мелимона.

— А герцог вот тута должон быть… — Палец Родерика переместился чуть выше.

— Почему думаешь, что именно там?

— По уму — должон… Тут у него и замок, и войска сюда стягиваются, и место больно удобное… Прямая дорога на Халк, а оттуда по тракту до Гельмиды — рукой подать. Маркман по Гельмиде свой первый удар нанесет, только с ходу город занять не сумеет, завязнет, а вот тут-то Черный его и возьмет за яйца… Слыхали, сколько от границы с ним войск пришло? Маркман-то надеялся, что супротивник его надолго в земле майрагинов застрянет — ан нет. Ратхар майрагинов разбил и теперь обратно возвращается.

— Ну и злой же он! — хмыкнул Янган. — Принцессу Биацку у него увели, войну объявили…

— Да уж, мыслю, — кивнул Родерик. — Злой как черт.

— А почему вы уверены, что Маркман в первую очередь ударит по Гельмиде? — спросил Дэвид.

— Дык, мы это еще в столице узнали! Развязали винцом язык одному сотнику, он и проболтался… Да и невелика тайна — Гельмида город хороший, крупный, к королевским владениям, опять-таки, ближайший.

— А когда герцогова земля начнется? — несмело спросил Алабирк.

— А по герцоговой земле, вскормыш ты неразумный, мы уж четвертый день как едем.

В середине дня они столкнулись с первым конным разъездом. Отвечая на вопросы, Родерик и Сеорид упирали на самую правдоподобную версию: мы, мол, наемники, едем в войско господина Ратхара наниматься. Подозрительно оглядев встреченных, но не найдя ничего, к чему можно было бы придраться, солдаты пропустили «Последний союз» дальше на север. Когда разъезд скрылся за поворотом, Дэвид услышал протяжный звук рога. Через несколько секунд где-то впереди ему ответил такой же.

— Раздуделись… — процедил Фили.

На ночь остановились в придорожной гостинице, сытно поужинали, вымылись и легли спать. Они не видели, как в середине ночи к дому подошли вооруженные люди — слишком уверенные в себе, слишком хорошо вооруженные, слишком сытые для того, чтобы быть обыкновенными разбойниками или наемниками. Не зажигая огней, они окружили дом. Двое бесшумно скользнули внутрь. Через минуту в дверях появился хозяин гостиницы с женой и детьми.

— Кроме них, в доме есть еще постояльцы? — спросил предводитель отряда.

— Нет больше никого, господин Тарлет. Ваши ж люди все дороги перекрыли… Не ездит никто…

— Вот и отлично. Отведите их в лес, — распорядился предводитель, кивнув на хозяев дома. — Развалюху — сжечь.

Ужас исказил лицо хозяина гостиницы.

— Но… вы… господин сотник!..

— Тебе возместят убытки, — бросил сотник Тарлет. — Начинайте!

С четырех углов подпалили дом. Горящими стрелами осыпали стены и соломенную крышу.

— Если выберутся, цельтесь, прежде всего, в людей, а не в гномов, — приказал Тарлет. — Один из людей — колдун. Его нужно убить в первую очередь.

* * *

…Они проснулись почти одновременно. Короткого взгляда, брошенного в щель между ставнями, хватило, чтобы понять, что на этот раз они влипли всерьез. «Донг, донг, донг» — тыкались в стены дома горящие стрелы. Было темно и душно, пахло дымом. Слышался треск разгорающегося пламени.

— Да их не меньше сотни!

— Надо выбираться наружу, — хрипло сказал Янган.

— Из нас сделают ежей.

— А здесь мы сгорим!!!

«Последний союз» судорожно вооружался, мешая друг другу в темноте. Усмешка судьбы — гостиница начинала гореть, а у них не было лишней минутки, чтобы зажечь свечу в комнате.

— Дэвид! Ты можешь погасить огонь?!

Землянин, который, закрыв глаза, пытался сейчас сделать именно это, отрицательно качнул головой, забыв о том, что его жест, скорее всего, никто не увидит. Сил не хватало. Пламя разгоралось слишком быстро, вдобавок лучники не переставали осыпать дом горящими стрелами.

— Колдун! Ты что, спишь?!!

— Я не могу.

— Тогда… — Талеминка закашлялась. — Ничего не остается.

— Все готовы?!! — проревел Родерик.

— Подождите! — Дэвид поднялся. Глаза колдуна слезились от дыма, горло пересохло. — Я займу лучников… Подождите. Я скажу, когда.

Прошла минута. Люди и гномы, собравшиеся в комнате второго этажа, чувствовали смертоносный жар, подступающий все ближе с каждым ударом сердца. Дышать стало уже совершенно невозможно.

— Колдун!!!

— Сейчас… — Дэвид бешено жестикулировал, заканчивая пряжу заклятья. Немного помогало кольцо, но даже с колдовским камнем нельзя было унять ярость всепожирающего огня…

— Идите!

Отряд бросился вон из комнаты. Коридор уже горел, как и весь нижний зал — сплошная стена пламени.

Дэвид снова закрыл глаза и, сведя руки вместе, стал медленно разводить их. Кровь отхлынула от лица, в голове разгорался убийственный зной, но пламя, повинуясь движению его рук, расступилось — до самой двери. Гномы и люди устремились вперед. В этот же миг поднялся ветер.

Хотя Дэвид не мог полностью потушить охвативший гостиницу огонь, он сумел захватить часть пламени и управлять им по своему желанию. Окружавшим гостиницу людям, наверное, показалось, что дом внезапно взорвался — из всех окон вырвались пылающие потоки и длинными языками устремились к солдатам. Серьезно пострадало, впрочем, всего несколько человек, остальные были ошеломлены и на несколько секунд перестали стрелять. В этот самый момент, выбив почерневшие доски входной двери, из гостиницы выбежало шестеро гномов и четверо людей. Руки лучников снова потянулись к колчанам, но ни одного выстрела никто из людей герцога так и не сделал. Начавшийся минуту назад ветер неожиданно окреп и закружился вихрем вокруг гостиницы, разнося пепел и пламя. Это была настоящая буря. Солдат едва не сбивало с ног, обученные рыцарские лошади ржали, вставали на дыбы и, сбрасывая седоков, убегали прочь. Не то что стрелять — видеть в начинающемся хаосе можно было всего лишь на несколько шагов. Смутной тенью в самом сердце бури высился почерневший двухэтажный дом, из окон которого продолжали вырываться потоки огня. Каждый всплеск нес смерть, как минимум, двум или трем людям — пламя охватывало их вместе с выставленными вперед щитами, настигало, если они пытались бежать, не гасло, как бы они не катались по земле и не пытались его сбить. В эти самые секунды, когда отлично вышколенная, прошедшая не одно сражение сотня дрогнула, а сам Тарлет, выкрикивая какие-то команды (которые в бешеном реве ветра не слышали даже оба его адъютанта), уже ничего не мог изменить, из бури вылетел «Последний союз». Рты гномов и людей были раскрыты в крике, слившемся с воем ветра, руки сжимали мечи и топоры. Они не помышляли о бегстве, нет, казалось, они все превратились в берсерков. «Последний союз» обрушился на отряд, собравшийся вокруг Тарлета, круша и сметая все на своем пути. Строй солдат дрогнул и развалился, кто-то обратился в бегство, кто-то пытался еще отчаянно защищаться — уже поодиночке, без всякой организации.

Но успех первого удара не означал еще победы. Десятники Тарлета, наконец, опомнились и повели своих людей на выручку командиру. Отдельные группы объединились, слившись в два крупных отряда, которые, как клещи, грозили сжать «Последний союз», добивавший последних солдат, защищавших сотника. В эту секунду огонь вновь поднялся над горящим домом, собрался в несколько крупных сгустков и выплеснулся на одну из двух объединившихся групп, убив нескольких человек и посеяв в их рядах панику. «Последний союз», выстроившись клином, ударил по второй группе: впереди Фили и Дубалин, за ними — Сеорид, Родерик, Янган, за ними — Мелимон, Алабирк и Дравнир, и в последнем ряду — Эттиль и Талеминка. Безумная битва!.. Могут ли десять человек одолеть сорок? Нет, не могут. В обычных условиях — не могут. Но в сражении побеждает тот, кто готов умереть. Солдаты из сотни Тарлета пришли этой ночью к гостинице, чтобы расстреливать выбегающих из дома людей и гномов. Они были готовы к победе, но не были готовы к смерти. Они не были готовы к берсерку Фили, который, забыв про щит, вертел топором с такой скоростью, что, казалось, оружие в его руках превратилось в размытый сверкающий круг. Они не были готовы к палице Дубалина, которой могучий гном размахивал как перышком. Сорок человек (вернее, тридцать — после первой минуты боя) уже готовы были обратиться в бегство, когда подтянулись остатки второго отряда, изрядно поредевшего от беспрестанной огненной бомбардировки. Если б не сотник, они бы уже обратились в бегство, но Тарлет сумел собрать своих людей и теперь сам вел их в бой. Даже не увидев (оборачиваться назад не было ни времени, ни возможности), а скорее почувствовав надвигающуюся со спины опасность, отряд наемников изменил строй, образуя сплошное кольцо. Но удара они все-таки выдержать не смогли. Все смешалось, разрозненные части «Последнего союза» пытались прорваться друг к другу. Безрезультатно! Единственный, кто чувствовал себя вольготно в начавшемся хаосе, был берсерк Фили, который, наконец, избавился от щита, подхватил с земли чей-то меч и теперь рубился за десятерых, кружась в бешеной пляске со смертью. Раненый Дубалин ревел, как поднятый зимой медведь, вертел палицей и сшибал своих противников железным щитом. Сеорид, Янган и Родерик сражались спина к спине; вскоре им удалось пробиться к Дравниру и Алабирку. Копье ударило Сеорида в живот, пробив броню — и он упал на колени, погружаясь во тьму и уже не видя, как «вскормыш» прыгнул на убившего его солдата и еще в воздухе развалил напополам его череп — вместе со шлемом. Сеорид был первым из «Последнего союза», погибшим в эту ночь, первым, но не последним. Совсем рядом, отделенные от друзей стеной врагов и завесой дыма, над телом Эттиля сражались Мелимон и Талеминка. Убив очередного врага, Мелимон схватился с высоким рыцарем в блестящей кирасе. На этот раз гному достался искусный противник. Мелимон, который был измотан и несколько раз ранен, безнадежно проигрывал. Талеминка нагнулась, вытащила из сапога последний кинжал (первые два нашли свои цели еще в самом начале боя) и бездумно, почти не глядя, метнула его во врага. Рыцарь был закрыт доспехами с ног до головы: кираса, кольчуга под ней, наручи, поножи, латные рукавицы, широкий пояс из железных пластин, железные сапоги, кольчужный капюшон, шлем с полумаской. Талеминка попала в единственную открытую часть на его теле, а именно — в рот. Лезвие разрезало язык и вошло глубоко в горло. Захлебываясь кровью, рыцарь упал. Талеминка не знала, что этим броском, по сути, поставила точку в сражении. Убитый рукой женщины рыцарь был бароном Тарлетом, сотником Ратхара Черного Герцога. Кто-то бросился к девушке — внезапно появившийся из дыма сгусток огня ударил его в спину. Человек вспыхнул, как факел. Талеминка услышала позади хрип и, обернувшись, увидела Мелимона, оседающего на землю. Какой-то щуплый солдат вытащил из его спины меч и, дико озираясь, вдруг бросился бежать. Остальные, те немногие, кто остался от сотни Тарлета, тоже убегали.

— Сволочь… — прошептала Талеминка одними губами. Она хотела догнать того, кто ударил гнома в спину, но уже не смогла. Не было сил. Пройдя несколько шагов, она упала рядом с Мелимоном. Он попытался встать. Из уголка рта протянулся ручеек крови.

— Лежи, — прохрипела Талеминка. — Все кончено.

Она заметила, что ветер затих, все вокруг заволокло дымом. Моросил дождь… Кажется, она была без сознания некоторое время, потому что не видела, как подошли собратья по оружию. Вздрогнула, когда ее плеча коснулась рука Янгана.

— Ты жива?

— А?.. Да…

Обвела их горящим взглядом. Кроме Янгана, здесь были еще Родерик и Алабирк.

— Где… остальные?..

— Сеорид и Дубалин… погибли, — тихо ответил Янган, тяжело опускаясь рядом. — Дравнир тоже. Фили не знаю… мы его не нашли. Эттиль был с вами?

— Мертв.

Янган опустил голову. Талеминка посмотрела в сторону горящего дома.

— Где колдун?

Пламя охватило весь дом. Талеминка вспомнила, что огненный сгусток, убивший человека прямо перед ней, был последним. Вскоре после этого стих ветер. Неужели?..

— Он сейчас выйдет, — сказал Алабирк, молящими глазами глядя на объятую огнем гостиницу. — Вот сейчас… Он же колдун!.. Ну же!..

Ничего не происходило.

— Он не выйдет, — сказала Талеминка. Попыталась подняться — боль обожгла ребра и локоть. Она ранена?.. В горячке боя она не чувствовала боли, но вот теперь…

— Он не выйдет, — повторила наемница. — Слишком много времени прошло… Он задохнулся от дыма.

Последние слова она произнесла в пустоту. Янган и Алабирк, не сговариваясь, бросились к горящему дому.

— Останься здесь! — крикнул Янган гному. — Наберите воды!

Алабирк повиновался. Закрыв лицо плащом, человек бросился в огонь. Алабирк и Родерик вытянули из колодца ведро воды. Секунды тянулись как часы. С треском обвалилась кровля. Внезапно в дверном проеме показалась темная фигура. Шатаясь, Янган нес Дэвида. Голова колдуна болталась из стороны в сторону — он был без сознания. Кажется, Янган что-то кричал. Уже переступив порог, он упал. Алабирк кинулся к людям, но, едва он прикоснулся к плечу наемника, закричал и отдернул руки — до войлочной куртки Янгана с нашитыми на нее железными бляхами невозможно было дотронуться. Родерик выплеснул ведро воды на людей. Поднялось облако пара. Алабирк схватил наемника за волосы и кое-как оттащил подальше от дома, готового вот-вот рухнуть. Колдуна, беспрестанно кашляя от дыма, выволок старейшина.

— Горячий, прям как огонь… — отдуваясь, сказал Родерик. — Давай-ка, братец, к колодцу их…

Они снова опустили ведро в колодец. После второго ведра Дэвид закашлялся и содрогнулся, выплевывая воду вперемешку с гарью и пеплом.

— Ага! — обрадовано крикнул Алабирк. — Глянь-ка, живой!

— А раз живой, значица, уже не помрет, — ответствовал Родерик. — Давай-ка тепереча Янгана нашего польем…

6

Алабирк и Родерик перенесли умирающего Мелимона подальше от усеянного трупами поля битвы. Талеминка и очнувшийся Янган сумели дойти сами. Фили так и не нашли — впрочем, вскоре он нашелся сам: баюкая левую руку, прихромал в лагерь. Как и всегда, когда дух ярости покидал его, он почти ничего не помнил о произошедшем. Смутно помнил, что рубился, помнил, что в какой-то момент левая рука перестала его слушаться (удара моргенштерна, раздробившего локтевую кость на мелкие осколки, Фили не помнил совершенно), помнил, что дрался, дрался, дрался — до тех пор, пока не стало слишком тесно и душно… Тогда он очнулся — в темноте, под грудой трупов. Попытался пошевелиться — и заорал от боли в левой руке. Кое-как выполз наружу и нашел своих.

Когда загорелась примыкавшая к дому конюшня, лошади, оборвав поводья, вырвались на свободу и убежали в лес. Нескольких пони гномам удалось отыскать. Вернулись лошади Янгана и Талеминки. Примерно в это время, наконец, пришел в себя и Дэвид Брендом.

— С возвращением в наш бренный мир, Дэвид, — сказала Талеминка, увидев, что колдун зашевелился.

Дэвид едва смог сесть. Его бил озноб, перед глазами стояла кровавая муть. Он потратил слишком много сил на свои заклятия, вдобавок надышался дымом, и вот результат — потерял сознание и едва не сгорел.

Прополз несколько шагов, привалился спиной к дереву. Несколько минут отдыхал, затем начертил в воздухе знак Жизни. Соответствующим образом замкнул одни нити, другие же, как паутину, вытянул вокруг себя… Красная муть растаяла, все заслонил переливающийся зеленый цвет, состоявший словно из миллиона лоскутков — от светло-зелено-желтых до темно-изумрудных, почтичерных. Энергия потекла в тело Дэвида со всех сторон. Он пил ее отовсюду — из воздуха, из леса, из земли и камней, старательно избегая касаться только своих спутников. Через минуту он расплел заклятие и встал на ноги. Вся его кровь, казалось, бурлила от избытка жизненных соков.

— Слышь, колдун, — усмехнулся Янган. — Тебя вообще можно убить или нет?

— Можно, — сказал Дэвид. Он попытался понять, как очутился в лесу. Память помочь ему в этом не смогла, зато выручила логика. — Я потерял сознание… Вы меня вытащили из дома, да?

— Да.

— Спасибо.

— Не за что. Что ж ты сам-то оттуда не вышел?

— Будь я Лордом, я бы и пожар погасил, и сотню солдат за милую душу в землю бы зарыл, и еще покурить бы успел за это время, — пробормотал Дэвид. — Но я всего лишь подмастерье… Слишком много огня… Я не мог двинуться с места, не мог ни на секунду отпустить узлы заклятий… Потом… Не помню.

— Спасибо, — сказал Алабирк. — Ты нас всех спас.

Дэвид подошел к Фили:

— Дай-ка руку. Попробую помочь.

— Ты ж говорил, что не умеешь! — удивился гном.

Поскольку вдаваться в подробности посвящения на острове не имело смысла, Дэвид, уже плетя заклятие для сращивания костей, коротко ответил:

— Знахарь научил.

Здоровой рукой Филлер оттолкнул колдуна:

— Вон, Мелимону помоги! У меня все… еб, больно-то как!.. все нормально.

Дэвид кивнул, приблизился к Мелимону. Опустился рядом на колени…

Через несколько минут он покачал головой.

— Не могу… Слишком серьезные повреждения… Слишком много крови потерял… Его гэемон не… Я хочу сказать — Мелимон уже не может принимать ту силу, которую я ему даю. Он умирает… Я могу задержать его душу еще, может быть, на час… на день… но не больше.

Фили, скрепя зубами от боли, поднялся. Превозмогая усталость, подошли и остальные.

— Тогда отпусти его, — негромко молвил Родерик. — Незачем мучить… Нет, погодь! Можешь сделать так, чтобы он пришел в себя? Хоть ненадолго. Мы хотим с ним проститься.

— Да, — сказал Дэвид, — могу.

Он соединил ладони и влил в тело гнома огромное количество энергии — все, что смог собрать. Он знал, что таким образом лишь ускорит смерть Мелимона — уже начавший разрушаться гэемон не мог справиться с такой порцией, но на какое-то время она оказала требуемое действие: Мелимон несколько раз моргнул, а затем широко распахнул глаза.

— Что… происходит?.. — Он молчал почти минуту. — Я… умираю?..

— Да, — не стал врать Родерик. — Дравнир и Дубалин уже, небось, заждались тебя на пиру, дурья твоя башка. Мыслю, Сеорида и Эттиля, ты тоже там встретишь. Хотя они были всего лишь человеками, а черт его знает, что с человеками после смерти происходит? — Но верю, в кружке пива Хозяин им не откажет. Уж больно хорошо сражались они. И пали, как герои.

Мелимон слабо улыбнулся.

— Прощай, — сказал Фили, высморкавшись. — Ты был хорошим товарищем. Я знал, что ты всегда сумеешь прикрыть мою спину.

— К тебе за спину… когда ты грызешь… щит… только дурак… встанет… — прошептал Мелимон.

— Он шутит, — тихо сказал Родерик. — Дэвид, можбыть он… все-таки… а?

Дэвид покачал головой, вливая в гнома очередную порцию энергии.

— Еще несколько минут… В лучшем случае.

— Колдун, завязывай… с ворожбой… — Лицо Мелимона на мгновение исказила гримаса боли. — Мне пора…

— Как это пора? — громко сказал Янган. — А обо мне забыл? Ладно, буду краток. Ты был самым веселым гномом на моей памяти. На ваших дурацких именах язык сломаешь, но уж твое-то имя я запомню — благо оно не слишком длинное. Если у меня когда-нибудь будет сын, так его и назову.

Мелимон выплюнул сгусток крови и с неожиданной силой сказал:

— А ты был… самым тупым… майрагином… среди всех, кого я знал.

Это, видимо, была какая-то старая обидная шутка, ходившая в отряде, поскольку Дэвид ее смысла не понял, а вот лицо Янгана вдруг напряглось, и улыбка слетела с лица. Через секунду, правда, он уже хохотал.

— Тебя даже смерть не изменит, чертов коротышка! Если бы ты не стоял одной ногой в могиле, я бы тебе сам голову открутил!..

— Нет… это я бы тебе… открутил все… лишнее… — сказал Мелимон. — Где Тали?..

— Я здесь. — Талеминка опустилась на колени. Она улыбалась и плакала одновременно. Плакала, видя смерть своего друга, и улыбалась, слыша его слова.

Мелимон долго молчал. Затем произнес:

— Мы… ссорились… слишком часто…

— Прости меня.

— Нет, послушай… я должен сказать… Мы верим, что после… смерти… будем пировать… под землей, за столом Хозяина… нашего бога… Но я… не хочу… в Чертоги… мне они… не нужны…

Мелимон сжал руку девушки.

— Я хочу… вернуться… родиться… среди людей…

— Что ты такое говоришь?!. — пораженно выдохнул старейшина. Ни одному живому гному он не простил бы такого кощунства.

— Почему? — спросила Талеминка.

— Потому что я всегда… только тебя… — тихо ответил Мелимон. — Мы слишком разные… Ты как ветер… Ты человек, а я… гном… Жалею только… что не отрезал уши… — Он яростно глянул на Янгана. — Этим трем… ебырям… Я любил тебя… больше жизни… даже больше… золота… больше всего… что у меня было… Я… вернусь.

Он содрогнулся и затих. Полуоткрытые глаза уставились в небо. Талеминка глухо зарыдала, спрятав лицо в ладонях.

— Все, — сказал Дэвид, опуская руки. — Кажется, только со мной он попрощаться не успел…

Фили пожевал губами, а потом выдал:

— Я ж говорил: не надо было в этой гостинице останавливаться!

* * *

Близился рассвет. Когда они вернулись на поле боя, чтобы забрать тела своих друзей, обнаружилось, что лошадь Сеорида вернулась и теперь стоит над погибшим. Янган попытался отвести ее в лагерь, но она жалобно заржала и, мотая головой, отошла на несколько шагов. С большим трудом удалось ее успокоить и увести.

— Глядите-ка, — сказал Алабирк, указывая куда-то. — Живой кто-то.

Друзья оглянулись. Большая часть тяжело раненых к утру либо уже отмучилась, либо нашла в себе силы, чтобы уползти отсюда подальше. Солдат, выбиравшийся из груды трупов (именно там они нашли Дубалина), судя по всему, был попросту оглушен и провалялся все это время в беспамятстве.

Алабирк вытащил из-за пояса топор.

— Не надо, — сказал Дэвид. — Пусть уходит.

— Ну уж нет! — возразил Родерик. — Янган, приведи-ка его. Имеется у меня к этому людю задушевный разговор.

Через минуту Янган приволок «языка», который вблизи и без шлема оказался молодым пареньком, чем-то смахивавшим на Эттиля: такие же светлые волосы, такой же не знавший бритвы гладкий подбородок. Юноша ошалело оглядывался вокруг и никакого сопротивления Янгану не оказывал. Видимо, он все еще не мог понять, что же произошло.

— А… где наши? — Это были первые слова, которые он произнес.

Родерик хмыкнул и обвел рукой усеянное трупами поле:

— А ты сам, что, не видишь?

Парнишка сглотнул, не сводя широко распахнутых глаз с грозного лица старейшины гномов.

— Как зовут? — спросил Родерик.

— Малк из Сальбиты…

— Под чьей рукой ходишь?

— Барона Тарлета я человек… Если он еще жив.

— И какого ж хрена твоему барону от нас надо было?! — не выдержал Янган.

Малк передернул плечами.

— Не знаю… Герцог приказал — барон поехал.

— Так, значица, твой барон Ратхару Черному Герцогу служит? — ласково осведомился Родерик.

— Ага… — сказал Малк и сглотнул. — Попить дайте, а?.. Горло… — Он закашлялся.

— Ниче, потерпишь, — отрезал Родерик. — А герцогу твоему за какого ляда мы понадобились?

— Так ведь… — Малк снова начал кашлять. Дэвид снял с пояса флягу и протянул ее пленнику. Родерик посмотрел неодобрительно, но ничего не сказал.

— Я не знаю… — осекся Малк, увидев, как сдвинулись брови гнома. — По лагерю, правда, слухи ходили… Что, мол, какой-то отряд в столице за тыщу золотых нанялся, чтоб герцогову голову королю на блюдечке принести… И что, будто в этом отряде колдун сильный имеется… А как сотник нас собрал, так значит, и говорит: стреляйте, мол, в колдуна… Вот и все, что я знаю.

Друзья переглянулись.

— Во дворце кто-то стучит, — сплюнув, заметил Янган. — Ясно как день.

— И очень хорошо стучит, — согласился Дэвид.

— Громко и быстро, — добавил Алабирк.

— А кто во дворце на герцога твоего трудится, ты, мыслю, не знаешь, не ведаешь? — спросил Родерик.

Пленник закивал:

— Не знаю. Я же простой ратник…

— Ну тады все, — подвел итоги старейшина. — Больше у нас к тебе вопросов не имеется… Да, скажи еще — герцог сейчас в замке своем?

— В замке… Но он больше времени в лагере проводит… В замке только ночью.

— Ну вот и славно. Алабирк, убей его.

Прежде чем вскормыш успел взмахнуть топором, Дэвид положил руку ему на плечо.

— Не надо. Пусть уходит. Он всего лишь солдат, который выполнял приказ. Какой от него вред? Герцог про нас и так уже знает.

Родерик нахмурившись, долго глядел в глаза колдуну. Дэвид не отводил взгляд.

— Ладно, — буркнул гном. — Отпустим.

Не поворачиваясь, бросил Малку:

— Пшел вон.

Тот поспешно поднялся с колен и убежал по лесной дороге в сторону Ратхарова замка.

— Мыслю, — сказал Родерик, — что те, которые еще ночью убегли, до лагеря уже добрались. Облаву на нас теперь устроят такую, что в этих лесах не то, что человек или гном — мыша не проскочит. Есть, други, у вас на этот счет какие-нибудь соображения?

— Если совсем припрет, попробую сделать нас невидимыми, — ответил Дэвид. — Весь отряд, вместе с лошадьми… это будет трудно, но я попробую.

— А раньше почему не сделал?

— Раньше нас вдвое больше было. Сил бы не хватило… Да и сейчас я не уверен, что получится.

Предсказание Родерика сбылось уже через несколько часов. «Последний союз» только-только успел забросать землей пять могил, куда легли тела Дубалина, Мелимона, Дравнира, Сеорида и Эттиля, как Янган заметил облако пыли, висящее над северной дорогой. Дэвид выбрал четыре подходящих деревца и потребовал, чтобы все встали между ними. Туда же поставили и лошадей.

С помощью перстня накрыть определенный участок пространства «куполом невидимости» оказалось существенно легче, чем предполагал Дэвид.

— Надо б морды обвязать коняшкам, — озабоченно потер бороду Родерик. — Заржут еще…

— Не надо. — Дэвид вплел в узел еще одно заклинание. — И сами можете спокойно разговаривать. Даже орать, если захочется. Главное — за границы не выходите.

— А где твои границы-то? Мы их не видим.

— Стойте так, как стоите, и все будет нормально.

— А сесть можно?

— Можно.

В это время в просвете между деревьями показались всадники, подъезжавшие к месту побоища. Одна сотня, вторая, третья…

— Да-ааа… — протянул Родерик. — Крепко, вижу, разобиделся на нас господин Ратхар Черный Герцог.

— Ничего удивительного, — хмыкнула Талеминка, подбрасывая кинжал, который Алабирк специально для нее вытащил изо рта мертвого рыцаря. — Сколько мы там народу положили? Всю сотню? Или сбежало человек пять?

— Ну ты горазда хвалиться!.. — хрюкнул Родерик. — Половина убегла, не меньше. Они ж этих шаров Дэвидовых перепугались, как пьяный гном — вида собственной тещи.

— Да я сам чуть в штаны не наложил! — осклабился Фили.

Дэвид, продолжая плести заклятие, улыбнулся. Он знал, что Фили безбожно врет. Судя по всему, гном-берсерк вообще не знал, что такое страх, но похвала была приятна.

— Половина только? Всего-то пятьдесят человек полегли, когда на них десять напали? И еще пятьдесят задницы свои показали? — Талеминка фыркнула. — Фи, а я-то думала…

— Да ты, смотрю, снова в драку лезешь… Вон, гляди, сюда енти рыцари едут. Хошь посражаться с ними пойти?

— А что? — улыбнулся Янган, присоединяясь к шутливой перепалке. — Я бы пошел.

— Пошел бы? — Родерик прищурился. — Один против трех сотен?

— Конечно, пошел бы, — Янган обнял Талеминку. — Если бы колдун меня сзади прикрыл.

Три гнома и Талеминка весело рассмеялись.

— Эй, Дэвид! — позвала Талеминка. — Прикроешь Янгана? Он тут один против трехсот идти собирается…

— Не отвлекай его, — цыкнул на девушку Родерик. — Видишь, мастер колдователь делом занят… Не всем тут лясы точить, кому-то и трудиться приходится.

— Все нормально, — откликнулся Дэвид. — Вы мне не мешаете. Это заклинание я знаю наизусть. Сейчас закончу отлаживать кое-какие мелочи и присоединюсь к вашей беседе.

— А заклятие твое точно действовать будет? — обеспокоенно спросил Родерик.

— Точно. Надо будет только время от времени добавлять в него энергию… А так — можно хоть месяц тут сидеть.

— Что, Родерик? — хихикнула Талеминка. — Испужался? Уже штаны проверяешь на предмет каких-нибудь постыдных неожиданностей?

— Вот дуреха, — ответил Родерик, снимая с пояса мешочек с табаком. — Нюхнуть не желаешь? Нет?.. Ну да ладно. — Он втянул носом табак и вытер выступившие слезы. — Будешь, девка, пакостную клевету говорить про предводителя своего — за косу к ветке подвешу и по заднице ремнем надаю.

Талеминка улыбнулась и положила голову на плечо Янгану.

— Меня Янган защитит.

— Вместе с Янганом подвешу, — согласился Родерик.

— Да тише вы! — отмахнулся от обоих Янган. — Давайте лучше послушаем, что они говорят…

Всадники тем временем подъезжали все ближе, негромко переговариваясь. Все они были вооружены и облачены в доспехи, но чувствовалось, что это не простые кавалеристы. Каких-то особенных украшений ни у кого не имелось, но само качество доспехов и оружия говорило о том, что это люди не бедные. Как минимум рыцари, а может быть — и бароны.

— Глядите-ка! — Алабирк привстал на ноги. — Да это ж герцог!

— Верно баешь, выкормыш… — тихо сказал Родерик.

— Где? — спросил Дэвид.

— Да вон. — Алабирк показал на рыцаря в черном плаще. — Портрет его на золотых монетах видел?

— Нет…

— Точно он, — подтвердил Янган.

Дэвид, продолжая наполнять силой свое заклятие, присмотрелся. Человеку, на которого указывал Алабирк, было лет двадцать восемь. Максимум тридцать. Чисто выбритое лицо. Острый взгляд, прямая осанка. Злым черным жеребцом он правил уверенно и в седле сидел как влитой.

— Жаль, самострел сгорел… — вздохнула Талеминка. — Можно было б…

— Шшшш!.. — оборвал ее Фили.

* * *

— …Солдат, которого мы встретили на дороге, говорил, что утром они были еще здесь, — заметил один из спутников Черного Герцога.

Ратхар кивнул и сказал:

— Сколько человек занимаются поисками?

— Эээ… Этольф, Ладур… потом… эээ… Колеман… — ответил тот же самый рыцарь. — Стало быть, почти две сотни.

— Стрик, Даннор!.. Возьмите своих людей и присоединитесь к ним, — распорядился герцог. — Поднимите всех моих егерей, поставьте на уши всех лесников, обыщите все окрестные деревни. Они не могли далеко уйти. Найдете — не нападайте, тут же уходите. Ваша задача — разыскать этих наемников. И только. Героев из себя не изображайте. С ними то ли какой-то колдун, то ли огненный демон. По обнаружении мы блокируем этих ублюдков и попробуем издалека засыпать стрелами. Мне не нужны новые потери в людях.

— Будет исполнено, господин. — Указанные военачальники, как по команде коротко поклонились, пришпорили лошадей и ускакали.

— Даааа… — прошептал Алабирк. — Делааа…

Продолжая движение, всадники подъехали к пяти свежим могилам. Придержали коней.

— Их было одиннадцать, — сказал герцог. — Пятеро мертвы, осталось шесть.

— Одиннадцать — если Хагат не солгал, — заметил кто-то.

— Встретивший их разъезд утверждал то же самое, — возразил другой рыцарь.

— Одиннадцать человек, которые разогнали сотню Тарлета… — тихо сказал герцог. — Откуда они только взялись?.. И так не вовремя.

Они развернули коней и направились обратно.

— Когда Черного брать будем? — спросил Янган. — А главное — где? Уедет сейчас нас искать — ищи потом его самого, свищи…

— Рано или поздно он должен вернуться в замок, — напомнил Дэвид.

— А не лучше ли в лесу… как-нибудь ночью?

— Нет. Слишком много людей. В замке можно будет подкараулить, когда он будет один.

— А собаки нас не почуют? — подал голос Фили.

Дэвид покачал головой:

— Нет.

* * *

Вечером они снялись с места и неторопливо двинулись дальше на север. На этот раз не по дороге, а вдоль нее. Патрули на дороге стояли едва ли не через каждую милю, по лесу шарили егеря с охотничьими собаками. Но маг (пусть даже только подмастерье) перед обычными людьми — что шулер с четырьмя джокерами на руках перед остальными игроками. Дэвид постоянно прочесывал местность «Глазами Ветра» — так он назвал заклятие, впервые примененное им при поиске арахнида, и при приближении недоброжелателей прикрывал отряд куполом невидимости. Сложнее было с собаками, которые брали след отряда и четко двигались в заданном направлении. Тут неожиданно вновь пригодилась стихия Жизни. Дэвид обнаружил, что с ее помощью можно навязывать свою волю живым существам. Чем менее они были разумны, тем лучше. Собаки брали след, но на определенном этапе отказывались идти дальше: скулили, пытались убежать, огрызались, когда хозяева пытались заставить их выполнять свою работу. То, что велело им не приближаться, было сильнее их, сильнее приказов егерей и лесников.

К сожалению, людьми до такой степени управлять было невозможно, и поэтому каждый раз, когда поблизости оказывался патруль, «Последний союз» должен был останавливаться и пережидать опасность. Поддерживать чары невидимости вокруг всего отряда во время движения Дэвид не мог.

Три дня они стояли под самым замком герцога, разбив лагерь в живописной рощице напротив, откуда превосходно просматривалась ведущая к воротам крепости дорога. За армией, собиравшейся под стенами крепости, наблюдать отсюда было не так удобно, но Дэвид до приезда герцога успел побывать и там, по чисто хозяйственным нуждам. Почти все их вещи сгорели в гостинице, и «Последний союз» счел справедливым возместить свои убытки за счет имущества герцога. Таким образом, отряд приобрел несколько новых седельных сумок, два мешка еды, пару котелков и еще кое-какие мелочи.

На четвертый день вернулся Ратхар. Из пяти сотен, брошенных на поиски наемников, его сопровождали только двадцать человек. Остальные продолжали переворачивать в лесу каждый камень, заглядывать под каждый куст. Герцог и его свита остановились на подъемном мосту, дождались, пока перед ними поднимут решетку, проехали во внутренний двор.

— Видали? — сказал Филлер. — Ну что молчим? Берем Черного или как? Мне уже надоело на боку лежать. Скоро мхом обрасту.

— А ты на другом боку полежи, — посоветовала Талеминка. — Для равномерного обрастания.

— Цыть! — прогудел Родерик. — Что скажешь, колдун?

Дэвид выдохнул и сказал:

— Сегодня ночью.

— Ну, наконец-то! — обрадовался Фили. — Надо бы топор наточить… и меч… и второй топор… и еще…

— Можешь не стараться. Ты в лагере останешься. У тебя пока рука не зажила.

Это была правда. Хотя Дэвид каждый день не менее часа упражнялся на раздробленной кости Филлера в заклятиях Жизни, до полного исцеления было еще далеко.

— Ну и что? Да я одной рукой с любым охранником быстрее справлюсь, чем любой из вас двумя!

— Тише, берсерк ты мой мухоморный! — улыбнулся Дэвид. Во время вынужденной стоянки Фили как-то поведал отряду семейное предание, гласившее, что своим берсеркским способностям он обязан родной матушке, как-то раз во время беременности объевшейся мухоморами. — Мы ведь все-таки в замок не воевать идем, а тихо-мирно хотим прогуляться… до герцоговой опочивальни.

— По пути всякое может случиться… — буркнул Филлер.

— Вот если ты в замок полезешь, вот тогда «всякое» и начнет случаться.

— Ну-ну! Не говорите потом, что я вас не предупреждал!

— Ладно, уймись, — сказал Родерик. — Кому-то и за лошадьми присмотреть надо.

— Собственно говоря, мне нужен только один спутник, — продолжал Дэвид развивать свою мысль. — И лучше всего будет, если со мной пойдет Янган.

— Эт почему же?

— Да потому, что герцога надо будет еще тащить, а поддерживать невидимость, волоча на себе человека, мне одному довольно затруднительно. С другой стороны, весь отряд во время движения я сделать невидимым не смогу. Максимум двоих. То есть себя и того, кто понесет Ратхара. Янган для этого лучше подходит. У тебя и у Алабирка рост не тот.

— Делай, как знаешь, — пожал плечами Родерик. — Мне твои колдовские премудрости — скока человеков, да при каких условиях — неизвестны.

— А вот мне любопытно, — сказал Янган. — Каким же все-таки образом так происходит, что и не видит нас никто, и не слышит, и даже собаки запаха не чуют?

Дэвид почесал короткую бородку, которой оброс во время путешествия.

— Ммм… Ладно, попробую объяснить. Я умею использовать свойства некоторых простых стихий. Вот, к примеру, Свет. С его помощью я делаю нас невидимыми, Дело в том, что когда мы смотрим на какой-нибудь предмет, мы видим его благодаря свету, солнечному, лунному, еще какому-нибудь — который отражается от предмета и попадает нам в глаза. Таким образом, если сделать заклятие, позволяющее солнечным лучам свободно проходить через предмет, а не отражаться от него, данный предмет станет невидимым. Однако это было бы очень неудобно, поскольку в этом случае мы, находясь под моим «куполом невидимости», не видели бы ни друг друга, ни даже себя самих. Традиционный способ решения этой проблемы заключается в том, что солнечные лучи, попадая на «купол невидимости», не просто проходят сквозь него, а следуют через цепь преобразований. Часть лучей свободно проходит сквозь нас и создает у окружающих иллюзию, будто бы здесь никого нет. Другая часть — благодаря ей мы видим друг друга, — как и положено, отражается. Однако, покидая пределы круга, для того чтобы нас не увидели враги, эта часть гасится очередной функцией заклятия. Кажется, уже четвертой по счету. («Ты что-нибудь понимаешь?» — тихо спросил Филлер у Талеминки. «Нет… А ты?» «И я ни хера…») Вы можете задать вопрос: почему посторонние наблюдатели не замечают, что там, где находится наш с вами «купол невидимости», свет теряет яркость в два раза? Также вы можете поинтересоваться, почему, находясь внутри круга, вы сами не замечаете никаких изменений в освещении? И ваши вопросы будут совершенно закономерны! На эти вопросы отвечают пятая и шестая функции заклятия — обе усиливают расщепленный свет: одна внутри круга, и это делается исключительно для нашего удобства, а вторая — тот свет, который идет возне, и это делается для нашей безопасности. На перечисленных мною шести функциях, или шести основных узлах, данное заклятие не заканчивается. Всего в этом заклятии двадцать два основных узла, но на них я подробно останавливаться не буду — это уже никому не интересные технические детали.

Теперь что касается звуков. Это еще проще. Звук — колебание, передающееся окружающей средой, в данном случае — воздухом. Если бы не было воздуха, мы бы друг друга не могли услышать. Поскольку я могу использовать стихию Воздуха, я — вернее, мое заклятие — гасит те звуковые колебания, которые создаем мы и наши лошади. То же самое касается запахов. Наши запахи, покидая вместе с ветром границы купола, распадаются и перестают существовать. Если бы я располагал еще и стихией Земли, я мог бы сделать так, чтобы уничтожались даже те запахи, которые остаются там, где мы наступили на землю. Но — увы! — Земли у меня нет, и поэтому приходится воздействовать на несчастных собачек… Янган, я достаточно подробно ответил на твой вопрос?

— Эээ… — протянул наемник. — Да… Пожалуй, да. Все все прекрасно поняли. Завтра сами колдовать начнем.

Талеминка хихикнула, Родерик ухмыльнулся в бороду, а Фили и Алабирк, услышав Янгана, заржали откровенно и без всякого стеснения.

* * *

Похищение прошло без каких бы то ни было накладок. Поздним вечером Дэвид и Янган перелетели через стену, прогулялись в донжон, вежливо уступая дорогу обитателям замка. Герцог еще не спал. Он только что поужинал и как раз направлялся в свой кабинет, чтобы разгрести бумаги, скопившиеся за время его отсутствия, когда удар в висок рукоятью невидимого меча надолго отправил его за пределы сознательного, подсознательного и надсознательного — прямиком в бессознательное. Кряхтя, Янган взвалил обмякшее тело на плечи. Вышли тем же путем, что и вошли. Всех троих единовременно Дэвиду пролевитировать было слабо даже с кольцом, поэтому пришлось сделать два рейса. Возвращаясь за Янганом, он увидел двух стражников, оживленно беседующих буквально в двух шагах от наемника. Янган, уже привыкший к своему «незримому» состоянию, решил отколоть напоследок «веселую» шутку: расстегнув штаны, он по очереди мочился на плащи стражников.

— Кончай хулиганить, — сказал Дэвид. — Полетели обратно.

— Слушай, друг, научи меня этому заклятию, — попросил Янган, когда они были еще в воздухе. — Ну, чтоб невидимым становиться… Е, я ж таких дел наворочу! Бери что хочешь, делай что хочешь… Да я сам принцем через пару лет стану!..

— Техника в руках дикаря — груда металлолома, — проворчал Дэвид.

— Что-что?

— Обойдешься, вот что.

К тому времени, когда они добрались до лагеря, Ратхар был уже крепко связан и уложен на свободного пони.

— Мыслю, действовать так надобно, — заявил Родерик. — Ночью едем, днем отсыпаемся. Искать нас будут теперь так, как прежде не искали. Граблями землю будут прочесывать.

Возражений ни у кого не возникло.

7

…Лэйкил работал допоздна. Заботы чужого мира, которые он добровольно взвалил на свои плечи три года назад, отнимали почти все свободное время. Стоило только взять отпуск, расслабиться недельку-другую с грудастой фотомоделью (или с двумя), как по возвращении выяснялось, что его верные — может быть даже, чересчур верные работнички — наворотили в его отсутствие такую гору ошибок, что впору было стреляться. Впрочем, положение дел постепенно менялось к лучшему. Еще пара лет, и можно будет уйти на покой. Спокойно заниматься магией в Тинуэте, может быть даже снова поступить в Академию… под выдуманным именем, конечно… спроектировать в дядюшкиной лаборатории женщину своей мечты: сногсшибательную длинноногую блондинку, но при этом немую и с ангельским характером… Последняя мысль заставила Лорда улыбнуться. «Нет, — подумал он. — Нет и нет. Никакого разврата в Тинуэте. Нельзя подавать дурной пример подрастающему поколению…» При воспоминании о Лайле его мысли приняли другой оборот. «Хм-м, почему на ее столе лежал набросок схемы, сильно напоминающий общеизвестное противозачаточное заклинание? Может, она завела себе парня в каком-нибудь другом мире… Пятнадцать лет… Не рановато ли? Хотя — чем бы дитя ни тешилось… Если у нее парень, надо проверить, действительно ли он тот, за кого себя выдает… Враги, всюду враги…» Лэйкил зевнул, посмотрел на настенные часы. Ого! Уже за полночь. Пора бы и честь знать. Лэйкил принял душ, переоделся и, использовав свой собственный портальный камень, открыл Дверь в Тинуэт. Любоваться красотами Дороги Света у него не было ни сил, ни желания.

Оказавшись в родовом гнезде, он хотел было тихонько пробраться в свою спальню, но не тут-то было.

— Эй!

Лэйкил оглянулся. Лайла вышла из свой комнаты с книжкой в руках.

— Привет.

— Привет, братец. Нам надо поговорить.

— Только не сейчас. — Лэйкил пошел дальше. — У меня был напряженный день, мы с Мастером Олито до ночи копались в архивах…

— Хватит врать.

Он замер на месте. Повернулся.

— Что?

Лайла, не отрываясь, смотрела ему в глаза.

— Я была в Академии. Сегодня.

— Что ты там делала? — удивился граф.

— Знакомилась с условиям поступления. Буду сдавать экзамены в следующем году.

— Вот как? А где ты деньги возьмешь? Наколдованное золото у нас не принимают, забыла?

— Не забыла. А обучение, разумеется, ты мне оплатишь. Верно?

— Может быть, но…

— Лэйкил, не уводи разговор в сторону. Я была в Академии. И я узнала удивительную вещь. — Лайла сделала большие глаза. — Оказывается, Мастер Олито ушел на покой два с половиной года назад. Вскоре после того, как ты там перестал появляться.

— Ты и это выяснила?

— А как же.

Лэйкил смущенно почесал нос. Мельком посмотрел на сестренку. Стоит, глаз не отводит. И ни одна правдоподобная история в голову, как назло, не лезет… Нет, конечно, историй можно придумать хоть тысячу, но Лайле проверить их — дело десяти минут. «Вырастил, на свою голову, — подумал Лэйкил. — Вот и занимайся после этого воспитанием…»

— Ну так что, Лэйкил? — Лайла чувствовала, что прижала братца к стенке, и продолжала давить. — Куда ты пропадаешь каждый день вот уже почти три года подряд? Почему ты прячешь от меня папины дневники? Почему ты…

— Ладно. — Лэйкил поднял руки. — Нам действительно надо поговорить. Я долгое время откладывал этот разговор, но теперь ты не оставила мне выбора. Видишь ли, сестренка, твой отец все еще жив… Но радоваться не стоит — я не уверен, что это хорошая новость…

* * *

…После ужина Родерик взял котелок с остатками каши и подошел к пленнику.

— Как гритца, хлеб да каша — пища наша. Уж не побрезгуйте нашей простецкой кашкой, господин герцог. Деликатесов нема. — Он поставил котелок рядом с пленником и позвал:

— Алабирк! Подь сюда. Развяжи-ка ручки господину герцогу…

Пока Алабирк развязывал руки, сам старейшина распутал узлы на тряпице, обмотанной вокруг нижней половины лица Ратхара. Как только он это проделал, герцог самостоятельно выплюнул изо рта кляп.

— Ай-яй-яй! — горестно всплеснула руками Талеминка. — Ну зачем же на землю плевать!.. Мы ведь этот кляп снова зам в рот засунем!..

Наемники рассмеялись. Ратхар растер запястья и со злостью посмотрел на своих похитителей.

— Кушайте, кушайте, господин герцог, — ласково предложил Родерик. — Только буянить не вздумайте. А то, как бы, как в прошлый раз не вышло б. Нам сказано вас живым привести… а вот про кости ваши — чтоб целыми они оставались, значица, — про то нам ничего не сказано.

Родерик имел в виду происшествие, случившееся при первой кормежке пленника. Герцог спокойно поел… немного, а потом котелок оказался на голове Алабирка, руки Ратхара сомкнулись на топоре гнома, связанными ногами он ударил Алабирка в пах, оттолкнул сложившегося вдвое вскормыша, и, поддев веревки лезвием топора, одним резким движением освободил ноги от пут. Возможно, перед тем как его удалось бы снова скрутить, он покалечил бы одного или двух членов «Последнего союза», но красивой битвы одного против пятерых не получилось. Воздух вокруг Ратхара вдруг стал твердым, как камень. Он мог дышать, мог моргать, но не мог пошевелить даже пальцем. «Я же предупреждал, что он будет рыпаться!» — объявил Фили, поднимаясь на ноги. Ради справедливости надо заметить, что на этот раз Фили действительно предупреждал, да и остальные были в этом уверены. И Дэвид, вняв предупреждениям, заранее подготовил хорошее парализующее заклятие на базе Воздуха. Кончилась эта история тем, что Янган, Фили и Алабирк несколько минут пинали герцога ногами — не от душевной злобы, а исключительно ради профилактики.

…Ратхар взял протянутую ложку, с отвращением посмотрел подгоревшую кашу на дне котелка, и спросил:

— Зачем вы меня похитили?

Наемники засмеялись. Вопрос прозвучал донельзя наивно. Наивно и совсем несолидно для такого умного и властного человека, каким все считали Черного Герцога.

— А вы будто и не знаете… — хихикнул Алабирк.

— Просто так. Делать нечего, — ухмыльнулся Янган.

— Даже последний молокосос в твоем войске знает, сколько нам было обещано королем за твою шкуру, — скривив губы, сказала Талеминка. — А ты, свинья, делаешь вид, будто бы тебе ничего не известно!

— Если мне не изменяет память, вам была обещана тысяча золотых, — спокойно ответил Ратхар, отправляя в рот первую ложку с кашей. — Я дам вам две.

— Я извиняюся, а кто, значица, из королевских придворных вам про это рассказал? Ась? — Родерик подался вперед и даже повернул к герцогу левое ухо, изображая живейший интерес.

Герцог хмыкнул и съел еще одну ложку с кашей.

— Кстати, про это он уже говорил, — напомнил Дэвид. — Помнишь, Родерик, тогда, рядом с гостиницей? Какое же он имя упомянул… Ха… Хе… Ху… Что-то на «X», в общем.

— Хрен-с-Горы, — предположил Янган. Наемники снова засмеялись.

— Будь ты проклят, колдун… — тихо произнес герцог. — А вы все, — он обвел веселящуюся компанию презрительным взглядом, — обыкновенные трусы! Прячетесь за спиной этого ублюдка, который пришел в наше королевство неизвестно откуда и делает с помощью своей черной магии что хочет! Да можете ли вы сделать хоть что-нибудь без его помощи?! Сильно сомневаюсь!.. Дайте мне в руки меч, и посмотрим, сможете ли вы справиться впятером с одним человеком без всякой магии!

Родерик побагровел. Фили схватился за оружие.

— Кажется, он принимает нас за дураков. — Янган хрипло рассмеялся. — Думает, что мы клюнем на эту чушь…

— Я щас заткну ему глотку, — процедил Фили.

— Не обращайте на него внимания! — сказал Янган. — Фили, положи топор на место. Поймите, это товар. Говорящий товар, который мы везем в Лаутаган. Представьте себе, что мы везем говорящего попугая. Какая разница, о чем он болтает? Главное, чтобы он оставался в клетке… Фили, ПОЛОЖИ ТОПОР!.. Ну, вот подумай сам, чем может закончиться ваш поединок? Допустим, этот чертов герцог тебя победит. И что? Мы потеряем друга. А если ты победишь? Что тогда? Скорее всего, ты его убьешь. И мы потеряем деньги.

Волшебные слова «потеряем деньги» возымели немедленное действие. Гномы отложили оружие.

— А я считаю, что его надо просто прирезать, — сказала Талеминка. — Без всяких поединков, как последнюю свинью. Да и вообще, о чем вы говорите? При чем тут честь? Когда сотня головорезов подожгла дом, где мы спали, и приготовилась расстрелять нас из луков, это было честно? Мелимон погиб… — Она вдруг вскочила и пинком ноги выбила из рук герцога котелок: — …из-за тебя, гнида! И Сеорид, и Эттиль… и остальные… Давайте прирежем его и привезем во дворец его голову! За голову нам обещали семьсот. Вам так нужны лишние три сотни?!

В ее руках, словно из воздуха, вдруг возник длинный кинжал.

— Талеминка, успокойся и сядь на место, — попросил Дэвид.

— Женщина, не маячь перед глазами, — сказал Янган, расслабленно откидываясь назад. — Сказано тебе — сядь!

В эту же секунду кинжал воткнулся в кору дерева рядом с его головой, срезав прядь волос. Янган подпрыгнул на месте.

— Бешеная шлюха!..

— Сколько раз нужно повторять: то, что я сплю с тобой, еще не означает, что ты можешь распоряжаться мною по своему желанию, — ответила Талеминка, выдирая из ствола дерева свое оружие.

— Дуреха, — пробурчал Родерик, — когда-нибудь ты можешь и промахнуться!..

— Когда-нибудь я обязательно промахнусь, если этот майрагин будет и дальше вести себя со мной, как будто…

Она не договорила — захрипела, когда Янган вдруг вскочил на ноги и, схватив за горло, приподнял ее над землей. Она попыталась ударить наемника кинжалом по руке, но он успел перехватить ее кисть. Алабирк, Фили и Родерик бросились разнимать «влюбленную парочку». Янган почти сразу отпустил Талеминку — отбросил прочь, как ядовитую змею.

— Никогда не смей называть меня майрагином! Поняла?! Никогда!!!

— А ты не называй меня шлюхой!!!

— Да ты и есть шлюха!!! И всегда ею была!!!

— А ты…

Дэвид перестал прислушиваться к ссоре и монотонному голосу Родерика, пытавшемуся примирить «влюбленных». Он взглянул на герцога и увидел на его лице усмешку широкую и откровенно презрительную.

* * *

— …Ну что, вы обдумали мое предложение? — поинтересовался герцог, когда ему развязали рот и руки следующим вечером. Меню было все то же: каша с кусочками мяса.

— Извиняйте, господин герцог, — ответил Родерик. — Не выйдет у вас, нас перекупить-то.

— А что ж так?

— Мы честные гномы… и люди. На том и стоим.

— Две тысячи.

— Нет, — покачал головой Родерик. По лицам остальных было видно, что они придерживаются такого же мнения.

— Извиняйте, конечно, но нету у нас к вам никакого доверия. Ни малейшего. — Родерик покачал головой. — Кроме того, договор — это… — Гном развел руками: — …это договор. Все мы золото любим, но слова своего нарушать не станем. Слыхали, можбыть, такую поговорку: слово гнома — крепче камня?

Рот герцога искривился в усмешке:

— Как будто бы не было случаев, когда гномы свое слово нарушали…

— Ну, можбыть, и были такие случаи, — нахмурился Родерик. — Только вот ни в одном разе, ни к чему хорошему ето не приводило. Да и что с того, что нарушали? Не знаю про то ничего, и знать не хочу. Главное — я свое слово держу, и сподвижники мои — также.

— Считайте, господин герцог, что мы наивернейшие подданные нашего наилюбимейшего короля, — усмехнулся Янган.

— Если это правда, то вы просто подонки без чести и совести, — пожал плечами Ратхар.

— Почему же? — приподнял бровь Дэвид. — С каких пор людей, верных законному правителю, называют «подонками»?

— А с тобой, колдун, нам вообще не о чем разговаривать.

— Конечно. Потому что ответить нечего.

— Хорошо. — На лице герцога заиграли желваки. — Я отвечу.

— Ждем-с.

— Ты-то кому хранишь верность?! А?.. Откуда ты пришел? Что тебе надо в нашей стране?!!

— Не твое дело.

— Не знаю, чем он вас околдовал. — Ратхар оглядел остальных. — Но вы-то — здешние. Слышал я кое-что о вашем отряде. «Последний союз», так ведь? Мне говорили: храбрые ребята, слов на ветер не бросают, дело свое знают, воевать любят и умеют. Вы-то уж не с облака свалились, должны знать, что в нашем королевстве происходит! Только последний подонок или дурак может рассказывать про свою верность Обжоре! У вас что, глаз нет?! Зачем вы ему служите? Только ради золота! В это я могу поверить. Да и кто на тысячу золотых не польстится?! — Герцог развел руками — мол, я вас понимаю, и сам бы польстился. — Ну, так переходите ко мне! Столько же заплачу…

— Ты ж вроде только что вдвое больше предлагал?! — осведомился Фили.

Ратхар кивнул.

— Заплачу вдвое.

— Не, — лениво ответствовал Родерик. — Не пойдет.

— Почему?

— Да потому что обманешь ты нас, мил человек! Сердцем чую — обманешь.

— Я слово дам, — сказал Ратхар. — Сразу такую сумму не соберу, но выплачу все, до последнего медяка… Клянусь.

— Клянись не клянись, а веры у нас к тебе все равно никакой нет.

— Я свое слово держу! — отчеканил пленник. — Ни один человек в Гоимгозаре не скажет, что я когда-нибудь клятву нарушил. Знают это и в Приграничье, и даже майрагины…

— Насчет нечисти этой злобнейшей нам ничего неизвестно. Можбыть, перед майрагинами обещания свои ты и держишь, — возразил Родерик. — Токмо вот как с присягой, когда ты королю Стевольту в верности клялся, как быть?

Ратхар отвел взгляд.

— Это… другое. Но я не мог и не могу иначе. На карту поставлено нечто большее, чем моя честь…

— Ага! — хохотнул Родерик. — Верно сказываешь! Вот когда мы с тобой в замок вернемся, тоже, небось, решишь, что две тыщи — это побольше будет, чем какое-то там слово!..

— Да как ты смеешь, коротышка!.. — вспылил герцог. — Кто ты такой, чтобы сомневаться в моей чести?! Вонючий наемник, вошь подземная!..

— Во как заговорил! — Родерик многозначительно поднял вверх палец, довольный тем, что сумел-таки вывести надменного аристократа из себя — в отместку за вчерашнее.

— И еще не так заговорю! Я держу свои обещания!..

— Да нам-то что с того? — почти ласково полюбопытствовал Янган. — Держишь, — ну и держи себе на здоровье. И мы свои держим. И поэтому не надо нам золотые горы сулить. Вон кашку лучше покушай. Остынет.

— Да… — Герцог прикусил язык и неожиданно направил свой гневный указующий перст на Дэвида. — Да этот демон вас попросту околдовал!

— Уймись, баран долговязый, — посоветовал герцогу Фили. — Не демон это, а такой же человек, как и ты…

— Ты в этом уверен?

— …и не Дэвид нас позвал за твоей головой идти, а мы его, — продолжал гном, — вежливо попросили. Долей в добыче приманили. Какой ты гаденыш, подробно рассказали… А гаденыш ты известный, этого перед нами отрицать не надо! И шли мы не за твоей головой по плану первоначальному, а принцессу Биацку хотели освободить. И если б ты, баран долговязый, Биацку похищать бы не стал, то, скорее всего, ниче с тобой плохого бы не случилось.

— Любопытное ругательство, — заметил Дэвид. — «Долговязый баран»… Это что, гномий жаргон?

— Вродь того… — Родерик потянулся за табаком. — Баран — он и в горах баран, а долговязый — это человек, значица.

— …Ниче бы с тобой не случилось, — назидательным тоном продолжал Фили. — Мы бы и дальше по свету белому куролесили, а Дэвид лошадок бы потихоньку себе чистил…

— Не-а, — потянул Янган. — Мы бы его все равно с собой взяли. Я таких колдунов в жизни своей еще не встречал… Рассказал бы мне кто — не поверил бы… Да и вообще он человек хороший. Иногда кажется, будто и впрямь с облака свалился.

— Ладно, поправлюсь, — согласился Филлер. — Взяли бы в отряд все равно, возражениев тут я никаких не имею…

— Да что вы мне сказки рассказываете! — возмутился герцог. — Чтобы колдун, который может целую армию разогнать, в конюшне работал?! Чушь!..

— Да ты не ори, а че тебе мудрый подземный житель грит, послушай, — отмахнулся Филлер. — Я вот, к примеру, раньше тоже никак не мог в толк взять: а чего это он в каком-то вонючем трактире конюхом до нашего приезда работал?.. Долго я удивлялся — до того времени удивлялся, пока Мелимон… Он мне ближе брата был, сволочь ты долговязая, пока твои солдаты вонючие на тот свет его не отправили!.. Так вот, объяснил мне Мелимон подробно и обстоятельно, зачем Дэвид, колдун наш, в том трактире конюхом работал!..

«Да? И зачем же?..» — хором подумали все присутствующие, не исключая и Дэвида.

— Зачем? — озвучил герцог Ратхар вопрос, незримо повисший над поляной.

— А затем, — важно поднял палец Филлер. — Что не черный он маг, а белый! Такой белый, что белее уже и некуда! Про таких даже в твоих сказках ниче не рассказывают! А чем черный маг от белого или, положим, напротив, белый от черного отличается? Да тем, баран ты долговязый, что не может белый маг по одному хотению силу свою на какое-нибудьдурное дело направить! А в наше-то время разве можно честным-то трудом деньги заработать? А?..

Все присутствующие, исключая Дэвида и Ратхара, хором согласились с тем, что в наше время заработать деньги честным трудом нельзя. Ратхар слушал этот хвалебный монолог с явным недоверием, а Дэвид просто пребывал в тихом шоке. На секунду ему даже стало стыдно, когда он вспомнил, как, пользуясь невидимостью, вытащил пачку купюр из кассового аппарата в Лачжер-тауне.

— Вот в том-то и дело!.. — продолжал вещать Фили. — Потому он и чистил лошадок в конюшне, что иначе белому магу в наше время на кусок хлеба себе заработать никак невозможно!

После такого финального аккорда все присутствующие молчали, наверное, с минуту.

— Чушь! — фыркнул в конце концов герцог.

Филлер махнул рукой: что, мол, дураку доказывать?

Ратхар повернулся к Дэвиду:

— Ты тоже так думаешь? Тоже, как они, считаешь себя белым магом?

— Ну не черным же… — Улыбнувшись, Дэвид пожал плечами.

— А я вот думаю, что ты либо чернокнижник, который прикидывается белой овечкой, либо еще кто-нибудь похуже!..

— Думай сколько влезет, мы тебе не мешаем, — подал голос Янган. — Все, пожрал?.. Алабирк, давай-ка свяжем его на ночь. И рот заткнем… Надоел он мне — сил нет слушать!

— Будь ты белым магом, ты был бы на той стороне, где правда, — сказал герцог Дэвиду в то время, пока ему связывали руки. — И ты бы не служил королю…

— Я никому не служу, — ответил Дэвид. — Кроме себя самого.

— …Открой-ка рот, — сминая в кулаке тряпку для кляпа, ласково попросил герцога Янган.

* * *

Шел восьмой день обратного пути. Вот-вот должны были пересечь границу Ратхаровых владений. Поисковые группы по-прежнему постоянно шатались вокруг. Дэвиду каждую минуту приходилось быть начеку, но становилось ясным, что охотничий запал верных слуг герцога уже не тот, что в первые дни. Дэвид хронически не высыпался, утешая себя тем, что уж в столице он отоспится по-настоящему.

За время пути отряд немного привык к своему пленнику, и даже Талеминка, постоянно вспоминавшая Мелимона, уже не смотрела на герцога с такой ненавистью, как прежде. Ратхару, взяв с него слово, что он не попытается сбежать, предоставили относительную свободу. Естественно, только в те периоды времени, когда рядом не было патрулей. Герцог, в свою очередь, все реже предпринимал попытки уговорить похитителей перейти на свою сторону. Как правило, он просто молчал, почти не обращая внимания на то, что происходит вокруг.

— Вы уничтожаете нашу страну, — сказал он вечером восьмого дня. — Вы не понимаете, что творите.

— Брось! — махнул рукой Родерик. — Ничего с ентим королевством не сделается. Триста лет стояло и еще простоит.

— Даже напротив, — усмехнулся Дэвид. — Мы не ослабляем, а укрепляем королевскую власть.

— Моим пленением?

— Именно.

— Вы полагаете, Обжора — самый подходящий король для Гоимгозара?

— Не знаю. — Дэвид пожал плечами. — Я политикой не интересуюсь. Если он еще на троне — значит, может и дальше править.

— Да при чем тут политика!.. Может, ты и чужеземец, но глаза-то у тебя должны быть!.. Как по-вашему — хорошо у нас люди живут?

— Смотря какие, — заметил Янган.

— Я про большинство говорю. Вот вы, например. — Герцог обвел взглядом всех членов «Последнего союза». — Что, от хорошей жизни в наемники подались?

— Тебя продадим — вот и заживем спокойно. Тихо-тихо, богато-пребогато…

— У каждого своя причина была, — ответил Ратхару старейшина, не поддержав шутки Янгана. — Я, к примеру, до сорока годов в городке одном жил. Кальван городок назывался. Слышал о таком?

— Слышал…

— Во-от… Хороший город был, торговый. Половина города наша, а половина — ваша, человековская. Дружно жили, хотя, бывало, и ссоры случались… Только вот пришли солдаты графа Джермена и сожгли город начисто. Все мои родичи там погибли… Меня тогда не было в Кальване.

— Я слышал, — негромко сказал герцог, — что Джермен вместе со своей свитой был убит на лесной дороге… Говорили, что в тех местах видели вооруженный отряд гномов…

— Во-во, — кивнул Фили. — Тогда мы с Родериком в первый раз и сошлись. На городском пепелище. У брата моего покойного там невеста жила. Ну а я уж давно по миру побродить хотел. Такая у меня натура, что не сидится мне на месте.

— О себе то же самое сказать могу, — усмехнулся Янган. — Ни отца, ни матери не помню. Как от тетки в семь лет сбежал — так и брожу по свету. Я прежде в отряде Диорга Бородача был, но как убили предводителя, так отряд и распался. Тогда мы с Сеоридом и Эттилем с Родериком-то и столкнулись. Они, после того как граф Джермен копыта отбросил, на юге вне закона объявлены были, ну а мы тоже, значит, хотели на север податься…

— Да-а… — потянул Фили. — Охотились тогда за вами — врагу не пожелаю… Не припомнил еще, Янган, где Диорг Бородач свое золото спрятал? Много про то разговоров было, ой много…

— Если б знал, разве я бы стал с вами шататься? — продолжал улыбаться Янган. — Нет… Я бы себе домик купил, а лучше — два… Зажил бы в столице сказочно, вина пил бы самые лучшие, кушал бы с салфеточкой… Все бы мне «здрасти» да «пожалуйста», «будьте любезны» да «что вы, право»…

— …А я всегда свою деревню ненавидела, — подала голос Талеминка. — С самого детства. А как в шестнадцать лет завела мать разговор про то, чтобы выдать меня замуж за соседа-кретина, — все, думаю, пора. Краюху хлеба в мешок, топор и нож — что еще для жизни надо?

— Не страшно было из дома уходить? — спросил Дэвид. — Мало ли что на дороге может с девушкой случиться… Особенно при ваших-то порядках…

— Нет, не страшно, — мотнула головой Талеминка. — Если умеешь за себя постоять — все перенесешь, всему научишься… Что мужчин у меня было много — это верно… и что иногда своим телом приторговывать приходилось — тоже верно… но вот если кто-нибудь меня шлюхой теперь называть станет, того и на нож поставить могу. Ты, Янган, зря улыбаешься… С огнем играешь.

— А я что? — Янган сделал серьезное лицо. — Я молчу…

— Вот видите, — оборвал наступившее молчание голос герцога.

— Что — видите?

— Вы не от скуки по дорогам бродите, собственного дома не имея. Если бы у вас жизнь иначе сложилась — не бродили бы. И не вы одни, между прочим. Вы посмотрите вокруг! Посмотрите, что происходит! Крестьяне снимаются с обжитых мест, уходят в глухие места, убегают в другие королевства или стекаются в города, увеличивая и без того немалое число городской бедноты… Торговцы, все как один, живут обманом и ложью, предпочитают платить бандитам, а не стражникам. Бандитам вернее, не обманут. Знать… да что там знать! Любой более-менее зажиточный землевладелец почитает своим долгом обирать до нитки тех, кто трудится на его земле, наемных рабочих превращают в зависимых, а зависимых — в рабов, которыми можно распоряжаться, как угодно. По всей стране бродят банды наемников — вроде вас, только хуже, потому как ни чести, ни совести они не имеют, грабят и убивают всех подряд. Феодалы воюют между собой, по ходу сжигая поля и деревни, принадлежащие сопернику; а если не воюют — охотятся, между делом вытаптывая посевы и забирая себе на забаву самых красивых деревенских девушек… Я разговаривал с разными людьми, разного происхождения, из разных частей королевства — все они твердят одно и то же: жить невозможно, пора уходить отсюда прочь. Те, кто победнее, боятся богатых; богатые боятся королевских слуг, королевские слуги грызутся друг с другом; сам король бездействует, вместо него правят те, в чьих руках стража, армия, казна… Эта страна разваливается на части.

— Красиво баешь, — сказал Родерик. — Ох, красиво… Но ты-то сам кто, а? Крупнейший в Гоимгозаре землевладелец. Так что… Армия у тебя не меньше, чем у короля, золота — тоже. Что ж ты нам все это рассказываешь? Взял бы и сделал что-нибудь…

— Я и пытался.

— Междоусобную войну ты пытался начать, вот что ты пытался.

— Вовсе нет. Это Стевольт Обжора вместе с Главным Псом собирались напасть на меня.

— Ага, потому как ты Биацку похитил…

— Никого я не похищал, — устало сказал герцог.

— Да ну? — удивился Родерик самым добродушным тоном из всех возможных. — Может, скажешь еще, что она сама к тебе прибежала? Прям как наша Талеминка: при всех с Янганом ругается, а как стемнеет — аккуратно к Янгану под бочок…

— Но-но!.. — Талеминка сделала вид, будто собирается метнуть кинжал в предводителя. Впрочем, было видно, что на этот раз она не злится.

Услышав сравнение, герцог скрипнул зубами, глубоко вздохнул-выдохнул… Помолчал несколько секунд, а потом продолжил почти спокойным голосом:

— Я ничего не буду объяснять и доказывать. Так или иначе, я собирался жениться на Биацке. Я хотел стать королем законным способом.

— Что ж не стал? — фыркнула Талеминка. — Неужто Стевольт отказался бы породниться с тобой? Да твой домен больше королевского раза в два!..

— Я плохой придворный, — ответил герцог. — Как и мой отец, я всю жизнь жил на севере, в Приграничье, воевал с майрагинами. Я плохой придворный и никудышный интриган. Когда я приехал просить у Стевольта руки его дочери, Маркману и его людям ничего не стоило настроить короля против меня… Они меня боятся — все эти трусливые дворцовые крысы. И совершенно справедливо боятся… В общем, Стевольт мне отказал.

— И ты решил похитить принцессу?

— Я ее не похищал, — повторил Ратхар.

— А как же это еще назвать? Об этом на всех дорогах трубили… Что ж, по твоему мнению, на самом деле-то произошло?

Ратхар покачал головой:

— Я больше ничего говорить о Биацке не буду.

На некоторое время на стоянке было тихо. Алабирк и Талеминка ушли к ручью чистить котелки, сегодня была их очередь.

— А вот скажите, — обратился к герцогу Дэвид. — Допустим, вы бы стали королем. Что бы вы сделали?

— В первую очередь — укрепил бы королевскую власть. Ограничил бы самоуправство знати. Установил бы единую, справедливую…

— То есть, — перебил его Дэвид. — Вместо произвола феодалов крестьяне страдали бы от произвола королевских чиновников?

— Во! — обрадовался Фили. — Ты, герцог, из себя слишком умного не строй!.. И у нас умные найдутся!

— Нет, — ответил герцог Дэвиду, не обратив на шпильку Фили никакого внимания. — Я бы создал разумную, уравновешенную, а главное — справедливую систему управления.

— И каким же образом?

— Для начала — ввел бы должность бальи.

— Че эт такое? — удивился Фили. — Слово какое-то незнакомое…

— Так в соседнем королевстве называют судей, отвечающих за управление отдельными областями страны, — ответил Ратхар. — Очень разумная система, по моему мнению. Вся страна поделена на такие области. Кому-то что-то не понравилось, какой-то феодал кого-то обидел, кто-то какую-то несправедливость учинил… Обиженный, к примеру, крестьянин, приходит к бальи и пишет жалобу…

— Спустись на землю, родимый, — посоветовал Родерик. — Твои ж крестьяне ни писать, ни читать не умеют!

— Жалобу напишет писарь, — не смутился герцог. — Вообще, в подчинении бальи будет много людей — и солдаты, и писари, и юристы… Ну а если он своими силами не сумеет несправедливость исправить — мне доложит. Я такого феодала с большим удовольствием к ногтю прижму. Если, конечно, он того заслуживать будет… А вообще, — вдохновляясь все более, продолжал Ратхар, — всю систему управления в корне надо менять. Во-первых, сократить налоги. Во-вторых, те налоги, которые крестьяне и горожане все же платить будут, на две части делить — одну часть они будут отдавать своим сеньорам, а другую — в королевскую казну. Для сеньоров установлю жесткий порог, для всех единый — и чтоб больше указанной суммы с крестьян брать не смели! Так же ограничено будет и число военных людей, коих знатные люди к себе на службу нанимать могут. Никому не нужна эта бесконечная война в королевстве. Те, кто воевать хочет — пусть в королевскую армию записываются. Армию тоже полностью менять надо. Сейчас у нас как? Собрал король своих дружинников, призвал вассалов, те свои войска привели — и поскакали на врага всей толпой… управления, считай, никакого… Не так надо! Военную силу всякого знатного землевладельца мы уменьшим (чтобы друг с другом в свободное время меньше воевали), но в противовес королевскую армию увеличим. А для рыцарских детей специальные школы откроем — пусть там они учатся, а когда подрастут — пусть тысячниками, сотниками и полусотниками в королевской армии становятся. А то у нас как дело обстоит? Храбрости много, телесной силы еще больше — а ума нет вовсе. О том, как в едином строю действовать, часто даже и представления не имеют… А еще собрание в столице сделаю: будут там сходиться самые мудрые люди со всего королевства. Не только знать, но и ремесленные гильдии и даже вольные поселяне будут там своих представителей иметь! А надо это для того, чтобы король всегда мог знать, что в его королевстве происходит и какую нужду народ имеет…

— Сладко баешь, — покачал головой Родерик. — Ох, сладко… Токмо про одну самую последнюю подробность упомянуть забыл: про молочные реки с кисельными берегами.

— Нет, Родерик, ты не прав… — вздохнул Дэвид. — Все это вполне реально. Хотя и не так весело и замечательно, как обещает нам господин герцог… Это называется переход от раздробленного феодализма к абсолютной монархии.

— А это хорошо или плохо? — осторожно осведомился Фили.

— Я бы сказал, друг мой, что это неизбежно.

— А еще я сделаю… — начал, было, герцог, но Янган бесцеремонно оборвал его:

— Да уймись ты, наконец! К Стевольту тебя доставим — вот ему лично и объяснишь со всеми подробностями, что сделаешь, когда вместо него станешь королем.

— Да будет тебе, Янган! — вступился за герцога Фили. — Красиво врет. Отчего бы не послушать?.. Продолжай, мил человек. Чего ты там еще сделаешь, когда королем станешь?.. Я вот тоже на досуге люблю на спине поваляться и об чем-нибудь этаком помечтать. Я бы, если б королем заделался, велел бы столб мраморный до неба поставить, а на верху столба сапог бы прикрепил.

— Зачем?! — поразился Родерик. — Зачем там сапог?!.

— А затем, — давясь смехом, ответствовал Фили, — чтобы все прохожие на этот сапог глядели бы и друг у друга бы интересовались: «А зачем он на мраморный столб высотой до небес свой старый сапог поставил?» И удивлялись бы они этому неимоверно!..

Наемники засмеялись.

— Продолжай, милорд герцог, продолжай! Внимательно слушаем…

Ратхар, словно очнувшись от сна, холодно оглядел всю компанию.

— Мне с вами не о чем разговаривать.

— А что ж так? — развел руками Родерик. — Почему мы тебе не любы? Презираешь ты нас, что ли? Столько о любви своей к народу говорил, а сам от народа отворачиваешься!

— Не хочу попусту трепаться, — отрезал герцог. — Верить вы мне не хотите, золото вам не нужно, на волю вы меня все равно не отпустите.

— Эт верно, — кивнул Родерик. — Вот эт ты верно заметил!

— А если так — о чем говорить? Вы же наемники, голь перекатная… Вам бы до завтрашнего дня дожить да золота побольше урвать — больше ничего не надо. То, что завтра вся страна развалится на части, а весь север майрагины захватят — разве вас это волнует? Да ни в одном месте!

— Ну, насчет майрагинов ты нам не заливай. Заместо тебя какой-нть другой герцог на севере будет…

— Никого там не будет, — со злостью процедил Ратхар. — Маркман подарит нелюдям все Приграничье. Северян, которые в Приграничье живут, он ненавидит, потому что они еще о своей чести не позабыли и легко за оружие возьмутся, если он вздумает в моей родовой вотчине своих людей посадить…

— Да Маркман-то тут при чем? — удивился Родерик и укоризненно покачал головой. — Ты говори-говори, да не заговаривайся! Стевольт у нас король, забыл, что ли?.. Он и будет решать, кто твоим Приграничьем опосля тебя править станет.

— Обжора уже давно ничего не решает, — возразил Ратхар. — В этой стране два лагеря, два человека, которые могут и стремятся занять давно уже пошатывающийся под задницей Стевольта королевский трон. У Стевольта нет наследника мужеского пола. Либо я одену корону, либо граф Маркман, неужели не ясно? Если корона достанется мне — я сделаю все, чтобы сохранить королевство, приумножить его богатство и славу. Если королем станет Маркман… настанут очень тяжелые годы. Север захватят майрагины, в остальных областях установятся такие порядки, что люди будут бежать оттуда не семьями, как сейчас, а целыми деревнями…

— Для чего, — полюбопытствовал Дэвид, — графу Маркману отдавать Приграничье этим вашим… как их?.. майрагинам?

— Он заключил с ними договор, — пожал плечами Ратхар. — Впрочем, вы мне все равно не поверите…

— Верно, — снова согласился Родерик. — Не поверим. Или врать будешь, будто майрагины к тебе на поклон ходят?

— Нет. — Ратхар качнул головой. — Не ходят… Дело в том, что во время войны мне удалось захватить в плен майрагинского короля. Поэтому и войну так быстро закончили. Он все это и рассказал.

— Да уж, — хмыкнул Родерик. — Тому, что вы с ним поладили, поверить нетрудно. Сказывают, будто бы в тебе самом кровь майрагинская имеется…

— Я этого и не отрицаю, — спокойно ответил герцог. — На севере половина благородных семей с ними в отдаленном родстве состоит. Только вот уже триста лет никаких смешанных браков между людьми и майрагинами не было…

— А почему? — спросил Дэвид.

— Это длинная история… — Ратхар снова покачал головой. — Если вкратце, то произошел в их среде переворот. Они и раньше-то людей не слишком любили, а с тех нор, как сменилась правящая династия, вовсе считают не выше животных… Не только людей, но и гномов, и других существ, разумом наделенных…

— Это кого же?

— Арахнидов, к примеру.

— Так это ж и есть звери! — воскликнул Фили. — Хуже даже — чудовища!

Герцог покачал головой:

— Самцы арахнидов и вправду думать не умеют… А вот у самок разума на десятерых хватит. Если бы люди не пытались уничтожать их везде, где увидят, может быть, наши народы могли бы жить в мире…

— Ну да! — Родерик аж крякнул. — Рассказывай! Людей они жрут за милую душу и гномов также! Если поймают, конечно. А про скот ворованный я уж и не говорю!..

— Подожди, подожди! — остановил его Дэвид. — Помните, что нам Симелист рассказывал?

— А что?

— Да то же самое он говорил!

— Врал знахарь без стыда и совести, — уперся Родерик. — Еще вспомни, что врал он, будто пауки эти писать и читать могут!.. Да можно ли в это поверить, когда не всякому человеку или даже гному грамоту постичь удается?!

— Но это правда! — воскликнул герцог. — Я сам с ними таким образом общался. Говорить они не умеют, но нашу письменность осваивают очень быстро. У меня давно была мысль выделить им где-нибудь территорию для поселения… Желательно — поближе к границам с майрагинами…

— Экий ты шутник!.. Да если даже и допустить, будто грамоту они разумеют, как же можно таким чудищам-то доверять?

— А они не умеют врать. Просто не знают, как это делать.

— Ниче, научатся…

— Не думаю. Сколько уже лет бок о бок с людьми живут — и до сих пор не научились… Майрагины, кстати, тоже не лгут никогда — но только по другой причине. У них свои представления о чести есть…

Наемники заржали.

— Во врет!

— Давай, рассказывай!

В это время вернулись Алабирк и Талеминка.

— Что, байки травим? Веселимся вовсю?..

— Ага! — Фили положил руки на живот. — Герцог грит, что, мол, майрагинам доверять можно!

Талеминка посмотрела на Ратхара как на душевнобольного и покрутила пальцем у виска.

— А кто эти майрагины? — спросил Дэвид. — Вы столько о них говорите…

— Неужели никогда не слыхал? — удивился Родерик. — И про арахнидов не знаешь, и про этих…

— Я нездешний, — напомнил Дэвид.

— Ах, да… Ну да… Ну вот. Народец такой северный. В горных долинах живет, а перед горами теми, значит, Приграничье и есть…

— Мои владения, — заметил герцог.

— …на людей похожи, — продолжал Родерик. — Только злобные очень. Темноволосые, морды ихние, значит, чуть посмуглее будут…

— Ростом ниже человека, но очень ловкие, — сказал Ратхар. — Тонкие в кости. Глаза устроены иначе, чем у людей. Яркого света не любят, а вот ночью или в сумерках видят очень хорошо. Живут в несколько раз дольше, чем люди… Некоторые их колдунами считают, но это вранье… Они мастера засады устраивать… Умеют так слиться с деревом или камнем, что рядом пройдешь — не заметишь… Поэтому, когда война в Приграничье начинается, всегда собак с собой берем… Собаки их чуют…

— А хочешь я тебе получеловека-полумайрагина покажу? — подмигнул Фили землянину, кивнув в сторону Янгана. — Вон он сидит, полюбуйся!

— Закрой пасть! — процедил Янган, с которого мигом слетела вся его неизменная веселость.

— Это правда? — спросил Дэвид. — Но чего тут стыдиться? Вон герцог утверждает, что на севере…

— Срать я хотел на него и на всех остальных «благородных»! — Янган перевел тяжелый взгляд на Дэвида. Челюсти наемника были сжаты, в глазах притаилась злоба.

Повисла пауза.

— Моя мать была с севера… — отвернувшись, неохотно сказал Янган.

— Попала в плен? — тихо спросил герцог.

Янган кивнул.

— Ей удалось бежать… В деревне ее называли майрагинской подстилкой… Говорят, она покончила с собой вскоре после моего рождения.

— Необычная… редкая история… — сказал Ратхар.

— Редкая? — взвился Янган. — Да что ты, аристократ паршивый, знаешь о жизни в…

— Редкая потому, что почти никому не удается бежать из плена, — холодно оборвал его Ратхар.

Наемник сник.

— И знаю я достаточно… и о майрагинах, и о том, как живут простые люди в Приграничье, — закончил герцог.

— Ну, вот и договорились, — сказал Родерик. — А то врал-то, врал! Мол, майрагины чуть ли не рыцари все поголовно… Вот правда и всплыла!

— А ты думаешь, когда идет война, мы с женщинами из их народа поступаем иначе?.. — Герцог пожал плечами. — Тяжелый поход, постоянное ожидание смерти, застарелая ненависть… Мы только в плен их не уводим, а в остальном — все то же самое. Наши солдаты попользуют их женщин, а потом сразу же и убивают.

— И ты так спокойно об этом говоришь? — изумился Дэвид.

— А что? Обычное дело… Ни один опоясанный рыцарь, конечно, не замарает себя ничем подобным, но что касается солдат — во время похода и я, и другие командиры, как правило, просто закрываем глаза на то, что они делают… Почти все они выросли в Приграничье. И ненавидят майрагинов не меньше, чем те — людей.

— Но так не может продолжаться вечно!

Услышанное, несмотря на всю наивную жестокость этого мира, не укладывалось у Дэвида в голове.

Герцог снова пожал плечами:

— Не знаю. Может… или не может… Если так все и дальше катиться будет, майрагины не то что отдельные рейды будут совершать — все Приграничье захватят.

— И какой выход ты предлагаешь? Вступить в дипломатические переговоры?

Герцог покачал головой:

— Никакая дипломатия ничего не сможет сделать, пока майрагины истово верят в то, что они — единственный разумный народ на всем белом свете. Пока они в это верят, разговаривать с ними можно только с позиции силы. Помните, что я вам про профессиональную королевскую армию говорил? Вот это все к тому же… Пока королевство слишком слабо, чтобы вести с майрагинами нечто большее, чем просто бесконечную затяжную войну. Но если у нас будет подготовленная, хорошо обеспеченная армия… которую я не буду бояться бросить в битву только из опасения, что в это время какой-то идиот Маркман может ударить мне в спину… тогда можно будет говорить с ними с позиции силы. Тогда можно будет внушить им, что если они не прекратят свои рейды, мы подвергнем их народ полному уничтожению. И если они не поймут нас, мы так и сделаем. И тогда — поймут они нас или не поймут, уже не столь важно, но в любом случае народ Приграничья заживет спокойно.

— Разумно, — кивнул Родерик. — Токмо, мыслю, не ты один такой в королевстве умный. Маркман, ежли королем станет, не хуже тебя о границах заботиться начнет.

Герцог отрицательно покачал головой:

— Я уже говорил: Маркман боится северян. Кроме того, он человек без чести, он любит измываться над слабыми, а таких, как он, северяне презирают. Ему не справиться с севером, а раз так — он постарается ослабить или вовсе уничтожить северных баронов. Граф это знает. Пленный майрагинский король рассказал мне о договоре, который они заключили… В Стринкхе, куда я привез Биацку, мы готовились к свадьбе, когда пришло известие о том, что нелюди начали новый поход. Мне пришлось срочно уехать, а Маркман в это время выкрал Биацку.

— Освободил, — уточнила Талеминка.

— Выкрал, — отрезал Ратхар. — Граф надеялся, что я завязну в войне с майрагинами, а сам хотел в это время, используя свои и стевольтовы войска, нанести мне удар в спину. К счастью, в первом же сражении нам улыбнулась удача…

— И что вы сделали с майрагинским королем?

— Отпустили. После того, как он дал слово, что в течение следующих трех лет ни один его подданный не переступит границы Гоимгозара.

— И ты ему поверил? — скривил губы Янган. — Поверил вонючему майрагину?…

— Кстати, они совершенно не пахнут… Совсем… Да, я знаю, что любые обещания, которые они могут дать людям или гномам, не имеют для них никакой цены. Хотя у них есть свои представления о чести, мы не являемся теми, на кого распространяется их честь… Однако есть клятва, которую ни один майрагин никогда, ни при каких условиях не нарушит. Клятва корнями, корой, стволом, соками и ветвями Черного Дерева.

— А что это такое — Черное Дерево? — заинтересовался Дэвид.

— К сожалению, не знаю точно… — вздохнул герцог. — Вроде бы святыня какая-то. Эх, найти бы ее!.. Тогда майрагинам точно можно было бы любые условия диктовать… Но, — он прищелкнул языком, — увы!.. Нету. Мне один пленник, которого мы… очень долго допрашивали… сказал, что Черное Дерево вообще растет не в этом, а в каком-то другом, призрачном мире, где когда-то жили их предки…

— А майрагины могут попасть обратно? — быстро спросил Дэвид. «Неужели?.. — подумал он. — Неужели мне наконец-то повезло?.. Как договориться со злобными майрагинами, я еще не представляю, но если они умеют перемещаться между мирами, я обязательно должен…»

— Нет, — покачал головой Ратхар. — Если бы они в иной мир умели уходить по своему желанию, как бы мы с ними воевали тогда, скажи на милость?.. Их и убить было бы невозможно… Да и зачем им тогда с нами Приграничье делить? Жили бы себе спокойно в своем мире, а мы — здесь… Нет, обратно они уйти не могут…

* * *

…До Лаутагана было рукой подать — два, от силы три дня пути. Они уже давно не прятались, ехали открыто, и только на ночь Дэвид, на всякий случай, окружал лагерь «куполом невидимости». Все устали, до безобразия стерли все, что только можно, о седла. На однообразную, подаваемую и на завтрак, и на ужин (обеда не было) кашу уже не могли смотреть — но бодрились, пытались шутить и даже заранее подсчитывали, сколько золота получит каждый участник «Последнего союза» и на что он это золото потратит. Тысячу на шесть разделить было сложно, наемники ругались, сбивались, выясняли, должен ли кто-нибудь иметь дополнительную долю, и даже пытались обратиться за помощью в подсчетах к герцогу, который почему-то реагировал на подобные предложения грубыми, некультурными словами. Дэвид в этих спорах участия не принимал, точные размеры вознаграждения его не волновали, более того, в последние дни он все сильнее задумывался о том, нужны ли вообще ему эти деньги. Как правило, теперь он ехал впереди отряда, стараясь не обращать внимания на бесконечные перепалки среди наемников.

— Эй, Дэвид!..

Колдун обернулся и придержал поводья, дожидаясь, пока пони Родерика поравняется с его лошадью.

— Чегой-то ты невесел в последнее время, как я погляжу, — пропыхтел предводитель. — Мысля какая сурьезная на ум пришла или чуешь че-нть недоброе?..

— Думаю, — коротко ответил Дэвид.

— А!.. Вон оно как… — с необыкновенной значительностью кивнул Родерик.

— Да, думаю. У меня такое чувство, что зря я влез в эту историю.

— Эт почему же?

— Да потому что… Ратхар, конечно, не ангел, но, с другой стороны, и не полный подонок… Что, если он прав?

— Ах вот ты об чем… — протянул Родерик. — Да уж, зря мы этой змее вовремя рот не заткнули…

— Ну почему же сразу змее?..

— Да потому, что отравил он твое сердце словами своими пустыми!.. Как можно человеку в таких обстоятельствах верить? Да он тебе, что хошь наплетет, с три короба пообещает, мать родную заложит, лишь бы поверили ему и отпустили!.. Видит же: надеяться не на что, значица, что ему остается? Токмо пленителей своих разжалобить!

— Не похоже, чтобы он пытался нас разжалобить…

— А когда спасителя королевства из себя изображали кричал, что, мол, без него провалится эта земля в преисподнюю, а то и еще куда глубже?

— А если и в самом деле провалится? — улыбнулся Дэвид. Насмешливые слова Родерика за минуту разогнали невеселые мысли, томившие его душу.

— Да ну! — Старейшина пренебрежительно махнул могучей, похожей на сардельку, короткой мускулистой рукой. — Не провалится! Триста лет королевство стояло — не провалилось! И еще столько же простоит!.. А если и провалится, нам-то что с того?! В другое королевство поедем… За границей, сказывают, люди с длиннющими носами и агромадными ушами — прям как у елефанта — не стесняясь по городским улицам разгуливают…

8

…На этот раз, никаких препон на мосту перед входом в королевский дворец им никто не чинил. Первый визит в Лаутаган таинственного колдуна в сопровождении бравой команды наемников уже успел обрасти фантастическими подробностями. Рассказывали о драконах, которыми повелевал колдун, о том, что он наслал на какое-то далекое королевство огненный дождь, о неистовых бурях, которые он создавал каждый день перед завтраком, об армии зловещих мертвецов, ожидающей в подземном мире малейшего знака его руки, чтобы выйти наружу и смести с лица земли всех, на кого он только покажет… С любой компанией, состоящей из гномов и людей, стражники обращались с необыкновенной осторожностью и прямо-таки сказочной почтительностью. Так что же удивляться тому, что караульные, дежурившие у моста, бегом бросились докладывать во дворец, стоило Родерику только осведомиться, не хотят ли они научиться летать?

Их пропустили к королю, на этот раз, даже не потребовав сдать оружие. Когда какой-то офицер, узнав в человеке со связанными руками герцога Ратхара, приказал было своим людям отвести означенного герцога в темницу, Фили легонько пихнул его плечом.

— Но-но! Руки прочь от нашего герцога!.. Вот покажем его королю Стевольту — тогда и забирайте.

У короля, впрочем, при виде герцога отвалилась челюсть. Способность распоряжаться самостоятельно он, казалось, совершенно утратил. Зато граф Маркман отреагировал мгновенно:

— В кандалы и в темницу! Головой за него отвечаете!..

Когда стража увела герцога, Родерик сунул большие пальцы рук за пояс и неторопливо изрек:

— Герцог ваш, как видите, доставлен в целости и сохранности.

Тут Стевольта, наконец, прорвало. Заикаясь, он начал рассказывать, какое великое дело совершили наемники из «Последнего союза», сколько жизней, денег, его личных королевских нервов они спасли, осуществив эту важнейшую миссию, что их подвиг никогда не будет забыт, и т. п., и т. п., и т. п. Минут через пятнадцать наемники начали переминаться с ноги на ногу, но дотерпели-таки до конца и, когда король закончил, стали ждать продолжения — не устного, естественно, продолжения, а увесистого такого продолжения, звонкого, которое в руках подержать можно… Из сундука в углу комнаты были извлечены два мешочка, которые и были вручены Родерику. Сверху, с таким видом, как будто бы он собирался наградить «Последний союз» необыкновенной, фантастической премией, граф Маркман положил свой собственный туго набитый кошелек. Сколько тут было, Дэвид на взгляд определить бы не взялся, но, судя по вытянувшимся лицам наемников, это было явно меньше того, на что они рассчитывали.

— Теперь можете идти, — ласково улыбаясь, сказал король. — Вам покажут комнаты во дворце… Сегодня в честь вашего подвига будет устроен большой пир, на который мы вас, конечно же, приглашаем…

— Простите, ваше величество. — Родерик поклонился. — А где и когда мы сможем получить остальное?

— Что? — удивился король.

— О чем вы? — нахмурился Маркман.

— В этих мешках от силы сотня…

— В каждом — семьдесят золотых, — оскорбленным голосом перебил его Стевольт.

— И еще мой кошелек, — скривил губы Маркман. На его лице было написано глубочайшее презрение. Как же можно — такую торжественную минуту нарушить подсчетом какого-то презренного золота!

Янган бесцеремонно заглянул в кошелек. Там было серебро.

— Пусть даже так, — сказал Родерик. — Пусть будет сто сорок. С серебром — сто пятьдесят, хотя тут и меньше… Договаривались о тысяче.

— Да вы в своем ли уме? — усмехнулся Маркман.

— Отказываетесь от данного слова? — с тихой злобой спросил Родерик.

В зале повисло напряженное молчание. За спинами «Последнего союза» бряцнуло оружие. Фили незаметно положил руки на топор. Талеминка погладила левый рукав… тот самый, под которым скрывались ножны с кинжалом.

Дэвид поймал взгляд графа, и Маркман в тот же миг перестал улыбаться. Дешевле всего было бы теперь же перебить этих наемников… но в тасуемой колоде был джокер, в предыдущей партии определивший судьбу Черного Герцога… И Маркман вдруг подумал, что он очень уязвим… окно рядом, ров вокруг дворца тоже недалеко.

— Заплатите, — негромко произнес Дэвид.

Маркман кивнул, отводя взгляд.

— Вы получите свои деньги… но не тысячу.

Отряд, расслабившийся было после первых слов, снова напрягся.

— Тысяча была обещана, когда вас было одиннадцать. Значит, по девяносто монет каждому. Сейчас вас — шестеро…

— Тысяча была обещана всему отряду! — воскликнула Талеминка.

— …сейчас вас — шестеро, — повторил Маркман. — И каждый получит не по девяносто, как договаривались, а по целой сотне, то есть даже больше, чем полагается. — Он сделал паузу и мрачно оглядел всех членов отряда. — Это все.

Было ясно, что дальше давить бесполезно. Истолковывая условия таким образом, Маркман явно нарушал все представления о справедливости, но чувствовалось, что это максимальная уступка, на которую он может пойти. Заключая договор, ни Маркман, ни Стевольт не задумывались всерьез над тем, каково им будет, когда придется платить по счетам. Никто тогда еще толком не верил в то, что «Последнему союзу» удастся выполнить возложенную на них миссию. К слову сказать, скряжничал Маркман (давно уже считавший королевскую казну своей собственной) из-за денег не просто так, а потому что сумма действительно была очень большой. На триста золотых в Гоимгозаре можно было купить баронство вместе с небольшим замком. И еще остались бы деньги на взятки, на подарки соседям и на создание своей собственной «благородной» родословной.

— Пусть так, — тяжело сказал Родерик, понимая, что произнеси он «Нет» — и драка все-таки начнется, и неизвестно еще, чем она кончится. — Пусть так…

* * *

Они сидели в трактире и мрачно пили… но не пиво, как обычно, а самое дорогое вино, каковое только можно было достать, по выражению Фили, «в этом городе вонючих тупоголовых долговязых баранов».

— Будет нажираться-то, — сказал Родерик, отставляя кубок. — Вечером еще с ними пить… чтоб они подавились…

— Может, не пойдем? — безнадежным голосом предложил Янган.

— Ага, не пойдем… А они тоже че-нть забудут. К примеру, оставшиеся четыре с половиной сотни выплатить.

Из дворца они ушли только с двумя мешочками и кошельком Маркмана. Остальные деньги им обещали отдать позже. Нет, мол, в данный момент в королевской казне такой суммы.

— Я же говорил — надо было на герцоговские две тыщи соглашаться… — протянул было Фили, но на этот раз терпение «Последнего союза» лопнуло. Все принялись орать на Филлера, объяснять, куда он может засунуть свои «предупреждения», предлагать ему надежные способы избавиться от дурного языка — например, вместе с головой… Фили орал не меньше, потихоньку наливаясь бешенством, уже тянул руки к топору…

— Хватит! — рявкнул Дэвид. Его никто не услышал. Тогда он хлопнул в ладоши, с помощью кольца «отключив» звук в радиусе трех метров. Члены «Последнего союза» еще несколько секунд беззвучно разевали рты, бешено вращали глазами и яростно тыкали друг в друга пальцами. Каждый, видимо, предполагал, что это только у него заложило уши, и продолжал еще некоторое время «орать» на остальных. Но, сообразив, наконец, что происходит что-то не то, они все перестали размахивать руками и посмотрели на Дэвида. Тот снова «включил» звук.

— Хватит, — в наступившей тишине повторил колдун. — Не хватало еще, чтобы мы из-за этих денег друг с другом перессорились…

* * *

…На обещанном пиру власть имущие, словно осознав свою оплошность, пытались всеми силами сгладить то негативное впечатление, которое на «Последний союз» произвел утренний спор из-за денег. Вернее, на самих наемников им было глубоко наплевать. Ни Маркман, ни прочие придворные не обращали на них почти никакого внимания. Но с Дэвида чуть ли не пылинки сдували, обихаживали, как только можно. Богато одетые, степенные бароны и рыцари уважительно заводили с ним разговор, знатные дамы кокетливо строили глазки, Маркман два или три раза (в разных вариациях) провозглашал тост в его честь. Дэвид быстро захмелел, чужие лица начали смазываться, накладываться одно на другое… Он помнил, как от большого количества выпитого испытывал неудержимые рвотные позывы. Помнил (но уже более смутно), как ему помогли добраться до его же собственной комнаты… чьи-то пахнущие медом губы… грудь, которую он терзал… сосок, торчащий перед его губами… белое тело в полутьме… острые ногти, впивавшиеся в его плечи и спину… Потом тьма.

…Он с трудом открыл глаза. Было позднее утро. Дэвид лежал посреди огромной постели, под парчовым балдахином… При воспоминании о вчерашнем его затошнило. «Первый и последний раз, — подумал Дэвид. — Первый и последний раз. Отныне — только безалкогольное… Счастье еще, что вчера они мне нож в печень сунуть не догадались… Впрочем, я смотрю, этот Маркман вообще не слишком быстро соображает».

* * *

— …Пойми, Дэвид, дело не в деньгах, — убежденно говорил Маркман. Это был третий вечер, проведенный во дворце. Как всегда, пирушка заканчивалась далеко за полночь. — Пойми, золота нам не жалко. — Он говорил негромко, но с абсолютной уверенностью в своих словах. — Мы отдадим тебе оставшиеся деньги… именно тебе. Ну посмотри на них! — Он едва заметно кивнул в сторону сидевших на другом конце стола гномов. — Это же недолюди… Они тянут тебя вниз… Если бы не ты, они бы ничего не смогли сделать… Конечно, они вертятся вокруг тебя. Без тебя они никто. — Дыхание Маркмана обожгло землянину ухо. — Будь с нами… ты этого достоин… я сразу это увидел. Я сделаю тебя своим человеком… бароном… скоро… когда женюсь на Биацке… даже графом или герцогом… Да мы с тобой такие дела воротить станем!..

Но пока Дэвиду хотелось воротить не дела, а собственный нос. Изо рта Маркмана пахло чесноком… а от того, что он говорил — несло, как от помойки.

Он вспомнил то, что видел сегодня днем во дворе. Какого-то человека затравили собаками. Когда он спросил, кто это, ему рассказали, что это очередной бунтовщик, выловленный в городе людьми графа Маркмана. Тогда Дэвид отправился в город и, в конце концов, оказался на базарной площади. Тела, вывешенные на всеобщее обозрение, еще не успели разложиться. Как ему рассказал какой-то прохожий, эти тела меняются едва ли не каждые два дня.

* * *

Янган, Талеминка, Фили и Алабирк почти не появлялись во дворце. Дэвида же, напротив, каждый день настойчиво звали к обеду и ужину. Родерика никто не звал. Он приходил сам и обычно молча сидел на своем месте, попивал винцо, отщипывал кусочек того, кусочек этого и поглядывал по сторонам.

На очередной ночной пирушке появилась танцовщица. Рабыня-южанка, купленная кем-то из придворных по случаю. Удивительная смуглая кожа, черные глаза… Она исполняла завораживающий сладострастный танец, постепенно освобождаясь от одежды. Уставшие за день музыканты наигрывали какую-то тягучую томную мелодию… Придворные кидали в музыкантов кости, что-то орали… Почти все смотрели на танцовщицу, рты щерились в усмешках… Огни факелов отражались в глазах и в темных винах, разлитых по кубкам… Когда танцовщица вовсе осталась без одежды, Дэвид заметил на ее спине следы от застарелых шрамов. Веселье и гвалт между тем достигли апогея. Маркман взял со стола бутылку и, положив ее на пол, толчком ноги отправил к рабыне.

— На… Давай, засунь ее себе… — Хохоча, он жестами показал, куда именно ее надо засунуть.

Дэвид отвернулся. На противоположном конце стола король Стевольт, не отрывая глаз от рабыни, жадно грыз сочную баранью ногу. По подбородку Короля-Обжоры стекал жир.

«Все, хватит…», — подумал Дэвид. Его снова затошнило — но на этот раз не от вина, сегодня он почти ничего не пил. Он резко встал и вышел из обеденного зала. Он не видел, как король посмотрел ему в спину своими водянистыми глазками, не видел, как перестал смеяться, глядя ему вслед, граф Маркман… Он ничего не видел.

Через несколько минут, откланявшись и несколько раз извинившись (хотя никто не обращал внимания ни на него самого, ни на его извинения), Родерик поднялся с места и также покинул помещение.

* * *

— …Дэвид, нельзя так, — укоризненно сказал Родерик, закрывая за собой дверь.

Колдун, закинув руки за голову, валялся на кровати.

— Что нельзя?

— Так не уходят. Ето все ж-таки королевский двор, не пивная. Ты б видел, как они на тебя смотрели.

— А мне плевать, — сказал Дэвид. — Не хочу сидеть за одним столом со свиньями. Ты говоришь, это не пивная?.. Да, ты прав — в пивной и то лучше.

— Ну, дык пошли в пивную!

— Не хочу.

Родерик всплеснул руками.

— А что ж ты хочешь-то, родной ты мой? При дворе не любо, в пивную не желаешь…

— Домой хочу, — сказал Дэвид.

— Ууууу… — протянул Родерик. — Хандришь, значит… Бывает. У меня тож бывает. Как горы вспомню,где в детстве жил, прям тоска сердце сжимать начинает… А если уж Кальван вспоминаю, так вообще жить не хочется. У меня ж там вся семья осталась…

— Зато ты, по крайней мере, отомстил этому графу… как его?..

— Джермену… Чтоб ему и на том свете покоя не было!

— Вот-вот. Ты-то ему уже отомстил… Можешь, по сути, начать жизнь сначала…

— Не так-то это просто, — возразил Родерик, — жизнь сызнова начать. Я, можбыть, только и живу, когда с вами, дурьи вы башки, в пивной напитками горячительными накачиваюсь… Или в битве, когда ярость из головы все мысли разом вышибает. А иначе… Не живу, а так… — Он сделал неопределенное движение пальцами.

— Может быть, это и не просто — начать жизнь сначала, — сказал Дэвид, — но, чтобы начать новую, надо, по меньшей мере, предыдущую закончить. А как закончить — я не знаю…

— Да что у тебя приключилось-то такое, толком-то говори!.. Я, чай, мыслев твоих читать не умею!

— Мой мир… мою страну захватил злой колдун, — вздохнул Дэвид. — Поработил всех людей.

— Так ты ж сам колдун! Чего ж с ним не сразишься?!

— Он во много раз сильнее. Он меня и отправил сюда, в ваш… в ваше королевство, то есть. И как вернуться назад, я не знаю.

— Во-он оно как… Так что ж ты лежишь-то? Надо в лавку книжную пойти, на карты взглянуть, обмыслить, как лучше возвращаться… Если что — на нас можешь положиться! Да мы ентого колдуна в капусту изрубим!.. Нынче поздно в лавку идти, а вот завтра с утра…

Дэвид чуть улыбнулся.

— Моя страна, — сказал он, — находится очень далеко. Ее нет ни на одной карте.

— Да и без карты можно! — возразил Родерик. — По сути-то ведь, к чему она? И без карты обойтись можно! Ты, главное, скажи, на севере она находится, на юге ли, на западе иль, можбыть, на востоке?

— Это необычная страна, Родерик. До нее только с помощью колдовских заклятий добраться можно, а я этих заклятий не знаю.

— А кто знает?

Дэвид покачал головой.

— Не знаю… Ваши колдуны еще слабее меня.

— А майрагины?

— Слышал, что про них герцог говорил? Что они колдуны — вранье. Да и сам подумай: будь они хотя бы такими же колдунами, как я, разве удалось бы Ратхару взять в плен их короля?

Родерик почесал бороду.

— Да, эт ты верно заметил… Что делать-то теперь будешь?

— Пока не решил… Я ведь с вами не только из-за денег пошел… Деньги — самая последняя причина. Хотел на ваш мир посмотреть, с людьми познакомиться, разведать, кто у вас тут есть… Вот теперь думаю — куда дальше податься?

— За границу, можбыть?

— К людям со слоновьими ушами?

Родерик ухмыльнулся.

— Однако, — заметил старейшина спустя минуту, — хандра — эт тоже не дело. Надо бы остаток денег из Маркмана вытрясти и двигать отсюда. Гнилое это место. Похоже, прав был господин Черный Герцог — недолго этому королевству осталось. Странно, как с такими-то правителями оно вообще еще существует.

Дэвид сел.

— Ты тоже об этом думаешь?.. Вот и я никак не могу избавиться от мысли, что зря мы влезли в эту авантюру.

— Ну не скажи! Златишка — хотя и поменее, чем хотели — получили все ж немало…

— Да при чем тут деньги!.. Деньги и другими способами достать можно! Не в этом дело. Просто… Мы-то герцогу не верили, а посмотри — все, как он говорил, происходит. Маркман своей будущей женитьбой на Биацке мне на днях хвалился…

— Дык! — пожал плечами Родерик. — Об этом всем уж целый год как известно. Ее ж и похитили-то буквально за неделю до свадьбы с Маркманом!

— Понятно… — тихо сказал Дэвид. — Теперь понятно, почему он ведет себя так, как будто бы королевский дворец — его собственность… И почему Стевольт ему в рот смотрит.

— А ты как думал!

— Я ничего не думал. Я вообще в Гоимгозаре только третий месяц живу. Откуда я знаю, какие у вас тут порядки?!

— Порядки самые обычные, — ответил Родерик. — Плюй на всех, о себе думай, и, если на тебя сверху кто-нть плевком попадет, на обиду свою не жалуйся.

— Да? — с сомнением переспросил Дэвид. — Логика известная… А ты этой же логикой руководствовался, когда хотел вместе со мной против колдуна, который в сто раз меня сильнее, войной пойти?

— В сто раз? — Родерик смущенно почесал бороду. — Не, врешь ты… Такого колдуна и представить себе невозможно. Эт уж не колдун, а черт знает кто выходит…

— Так что, не пойдешь?

— Я?! Не пойду?! — возмутился Родерик.

— А говорил же: плюй на всех, под себя греби…

— Да ты пойми, дурья твоя башка, у нас-то по-другому все! Отряд мы! Семья, можно сказать.

— Хорошо, — кивнул Дэвид. — Предположим, мы друзья… Нет, без «предположим». Просто — друзья. Поэтому вы и готовы идти за мной. Ну а герцог ради чего реформировать всю систему управления в королевстве хотел?.. Хотя ты мне и говорил, что это у него пустой треп, вроде как у депутатов перед выборами, но знаешь, посмотрел я поближе на графа Маркмана… И почти уже герцогу Ратхару верить начинаю.

— Да блажной он, герцог твой! — отмахнулся Родерик.

— Почему же блажной? Только потому, что хотел, чтобы это королевство по справедливости управлялось?

— Конечно, — кивнул гном. — Именно потому и блажной! Да ты не отворачивайся и головой не мотай, а меня лучше послушай… Хоть ты и колдун, но тож видно — как будто с облака свалился. А я, слава Хозяину Подгорья, уж шестой десяток размениваю… Я тебе легенду расскажу. Прытчу, так сказать. Вашу, меж прочим, человечью прытчу. Гномы таких глупых сказок не сочиняют. Так вот, как гритца в ентой прытче, когда боги творили мир, все они в него вложили, все, чем располагали. И небеса сделали, и землю, и воздух, и огонь, и молнию, и людей, и гномов, и птиц, и животных, и реки, и моря, и рыбу, и горы, и любовь, и ненависть, и злобу, и сострадание, и дружбу, и жалость в мир ентот запихнули… Как, скажем, хозяйка рачительная в пирог много всякой всячины накладывает, чтобы тот повкуснее получился. Только вот одну-единственную приправу забыли. Даж не забыли, а специально для себя оставили. Одну-единственную вещь в мир не вложили. Знаешь, какую? Справедливость. И вот потому люди, когда богов молят, справедливости у них простят. Надеются, значит, что есть она еще у богов, что не всю еще справедливость употребили те для своих нужд, никому кроме них самих не известных. А в мире самом нет никакой справедливости. Нет и не было никогда!.. И герцог твой — блажной и головой своею наверняка малость простуженный.

— А твой граф, значит… лучше?

— Да почему ж мой-то? — всплеснув руками, обиженно воскликнул Родерик.

— Да потому что выбор-то невелик. Или Ратхар, или Маркман. И с каждым днем у меня крепнет ощущение, что с выбором мы крупно ошиблись…

— Да что ж теперь-то спорить? — пожал плечами Родерик. — Что было — того не исправить. Ты при своем мнении будь, а я при своем останусь. В одном сойдемся: золото забирать надо, ноги в руки брать и поскорее отседова двигать куда подальше.

Дэвид почесал нос и сказал:

— Может быть, так и поступим… Может быть. Знаешь, о чем я подумал?..

— Не, откуда ж мне знать-то?

— Да ты не перебивай, послушай лучше!

— Ну?

— В этом дворце есть один человек, с которым мы так и не пообщались… Поговорить очень бы хотелось… а мы ее даже не видели.

— Эт ты о ком? — насторожился Родерик.

— О принцессе Биацке, о ком же еще.

Родерик поскреб щетину и спросил:

— Думаешь про похищение ейное с ней побеседовать?

— Вот именно.

— Можно, конечно… Хотя чего путного от девки услышать можно? Пусть даже и от прынцессы.

— Вот это мы завтра и узнаем, — сказал Дэвид. — А сейчас — спокойной ночи. Устал я, спать хочу.

— Ну, будь здрав. — И Родерик поднялся, чтобы уйти…

Они не слышали, как человек с тонкими усиками, чем-то напоминавший крысу, очень осторожно отодвинул голову от замочной скважины и буквально на цыпочках побежал по коридору прочь от апартаментов чужеземного колдуна Дэвида Брендома…

* * *

После завтрака, сообщив распорядителю слуг, чтобы с нынешнего дня ужин ему подавали в комнату, Дэвид зашел в ближайший закуток во дворце, убедился, что его никто не видит, и зачитал заклятие невидимости. Расспросы о Биацке могли вызвать у короля — и уж тем более у графа Маркмана — нездоровое любопытство. Даже если их и познакомят официально, наедине с принцессой поговорить не удастся, это было ясно как день.

Найти комнату принцессы оказалось не так-то легко, особенно если учесть, что Дэвид и понятия не имел ни как выглядит Биацка, ни где расположены ее апартаменты. Пришлось отловить слугу и провести сеанс гипноза. Расспрошенный и тут же забывший обо всем слуга побежал по своим делам, а Дэвид поднялся в донжон, миновал один караул, затем второй, вытер ноги о половичок перед дверью и вошел в комнату принцессы.

Принцесса, как и положено приличной девушке, в свободное время занималась вышивкой. Судя по всему, она задумала монументальное полотно — то ли гобелен, то ли знамя — и в данный момент находилась в самом начале работы. К счастью, в комнате она была одна. Оглянулась на скрип открывающейся двери и удивленно подняла брови, никого не увидев.

Дэвид несколько секунд рассматривал ее.

Это была невысокая худенькая девушка лет семнадцати максимум. Она была по-своему красива… конечно, только с точки зрения тех, кому нравятся тощие девицы. С утра не причесывалась, тусклые золотистые волосы были заколоты кое-как на затылке. На лице было несколько веснушек. Не слишком богатое платье — так, удобный домашний наряд. Мягкие тапочки. Вообще, она не была похожа на принцессу. «Впрочем, — подумал Дэвид, — ее папаша тоже на короля не похож».

Он щелкнул пальцами и сделался видимым. Принцесса, которая уже начала подниматься на ноги, чтобы выяснить, почему дверь в ее комнату так странно себя ведет, ахнула и упала обратно на стул. Она прижала ладони к подбородку и сейчас еще больше стала похожа на обычную тощую девчонку… перепуганную тощую девчонку. Глаза у нее округлились до такой степени, что Дэвид, смутившись, едва удержался от того, чтобы проверить, не расстегнута ли у него ширинка. Впечатление он произвел мощное, что и говорить…

— Не пугайтесь, — сказал он успокаивающе. — Я вам ничего не сделаю. Я хочу с вами поговорить. Меня зовут Дэвид Брендом… Можно сказать, я уже почти что придворный маг вашего отца…

Биацка вдруг спрятала лицо в ладонях и заплакала.

Дэвид удивился. Может, он не вовремя?.. Может, он ее слишком сильно напугал?.. Он открыл дверь, чтобы уйти… потом закрыл.

— Эээ… Принцесса?..

— Уйдите! — шмыгая носом, всхлипнула принцесса. — Слышите, уйдите!.. Вы, мерзкий, отвратительный, ничтожный колдунишка!

У Дэвида от удивления отвисла челюсть.

— Уйдите! Я ненавижу вас!.. — сквозь слезы воскликнула принцесса. — Я… я… я вас проклинаю!.. вот так!..

— Что я вам сделал?!.

— Вы?.. Вы еще спрашиваете?.. Уходите!.. Ну же, уходите!

Видя, что он и не собирается повиноваться, Биацка от бессильного гнева с каким-то трогательным, почти детским отчаянием топнула ножкой.

— Мы с вами даже не знакомы, — растерянно произнес Дэвид.

— Ну и что?!.. Разве помешало вам это разрушить всю мою жизнь!..

— О чем вы?!

Биацка вытерла слезы, шмыгнула носом и хрипло сказала:

— Я не желаю с вами разговаривать.

— Ну уж нет! — уперся Дэвид. — Я отсюда так просто не уйду!

— А я закричу!

— Кричите.

Он блефовал, но она, похоже, тоже — поскольку кричать принцесса не стала, а лишь поджала губки и прищурила глазки. Судя по всему, это выражение лица должно было обозначать крайнюю степень гнева вперемешку с презрением.

— Так и будете тут стоять?

— Так и буду.

— Да что вам еще от меня надо?! — крикнула Биацка и заплакала снова, на этот раз громко, навзрыд. Дэвид поспешно окружил комнату звукоизолирующим заклятием.

Дождавшись, пока принцесса немного успокоится, он взял свободный стул и сел напротив.

— Давайте поговорим. Чем я вас обидел?

— Будто бы вы сами не знаете!..

— Я ничего не знаю. Впрочем, я, кажется, догадываюсь… Герцог — очень обаятельный человек. Красивый, сильный… Говорить умеет красноречиво. Он вас похитил, но обращался очень галантно… и, в конце концов, сумел вас в себя… ну скажем так: он сумел вас очаровать. Так?

— Нет!

— Нет?

— Нет! Никто меня не похищал!

И снова заплакала.

«Уп-пс… — подумал Дэвид (надо заметить, что заодно в его голове пронеслось еще множество мыслей, в большинстве своем непечатных). - …она что же, так и будет в истерику впадать после каждого моего вопроса?»

Дождавшись в третий раз, когда иссякнет поток биацкиных слез, он негромко спросил:

— Что же произошло?

— Когда?

— Когда он вас похитил… Хорошо, хорошо, он вас не похищал, но на всех дорогах кричали именно об этом. И награду обещали тому, кто вас обратно доставит.

— Я сама сбежала, — как нечто само собой разумеющееся, ответила принцесса. — Я записку оставила… И потом отцу два письма отправила…

— Гм… — Дэвид почесал подбородок.

— Вы этого не знали?

— Нет, не знал.

— А мне говорили, что вы все знаете… Вы же колдун!

— Я действительно колдун, но я не всеведущ… Извините за неуместный вопрос, а… почему вы сбежали?

— Я любила герцога Ратхара… И по-прежнему люблю! — По щекам принцессы снова побежали слезы. — Если хотите, можете смеяться, но я… я люблю его больше жизни!

— Ага, — мрачно сказал Дэвид. — Прямо сейчас.

— Что — прямо сейчас?

— Смеяться начну. Как видите, от хохота по полу катаюсь.

— Я так и думала, — оскорблено выпрямилась Биацка. — Вы мерзкий, отвратительный, жалкий и…

— Перестаньте, — устало вздохнул Дэвид. — Вы это уже говорили. Как вы его могли полюбить, если он при дворе почти не появлялся?

— Как и надлежит всякому истинно благородному человеку, — назидательно заметила Биацка, — герцогу Ратхару вовсе не нужно было постоянно созерцать предмет своей любви, чтобы проникнуться к нему возвышенными чувствами. То же самое можно сказать и обо мне… Мы переписывались.

— Вы влюбились в человека, которого знали только по письмам?! — изумился Дэвид.

— Да.

— И вы его ни разу не видели?

— Почему же, — возразила принцесса. — Видела. Пять лет назад, когда он приезжал в Лаутаган для того, чтобы дать присягу моему отцу.

— С тех пор вы и переписываетесь?

Биацка молча кивнула.

— И сколько лет вам тогда было?

— Вообще-то это не ваше дело. — Она помолчала, давая возможность Дэвиду сполна уразуметь допущенную им бестактность, — …но если вам так уж интересно, могу ответить. Двенадцать.

«Чушь собачья… — подумал Дэвид. — Так не бывает». Потом он вспомнил, как в возрасте шестнадцати лет влюбился в девушку… с которой познакомился по интернету, а жила девушка, между прочим, в России — в жутко холодной стране, где по улицам ходят белые медведи. Они так никогда и не встретились, хотя одно время он был твердо уверен в том, что рано или поздно эмигрирует из Винланда. Он даже освоил русский язык настолько, чтобы читать Достоевского… со словарем. Дэвид даже валенки купил… а вот на билет денег уже не хватило.

— Кроме того, — сказала принцесса таким тоном, что стало ясно — она собирается «добить» Дэвида каким-то железобетонным аргументом, — герцог сам встретил меня на дороге к Стринкху. Целых два дня пути… и еще потом неделю в городе, пока мы готовились к свадьбе… нам о таком множестве вещей надо было с ним поговорить!.. Так вот, я его очень хорошо узнала за это время! И он оказался даже еще лучше, чем я думала!

Дэвид молчал, переваривая услышанное.

— А вы… а вы…

— Пожалуйста, не начинайте опять, принцесса. Я уже понял, что с вашей точки зрения я — монстр, людоед и вообще последний негодяй в этом мире…

— Так вы еще и людоед?..

— Нет. Я не людоед.

— Да, — сказала принцесса. — Да, вы не людоед… Вы еще хуже!

— А что произошло потом? — спросил Дэвид.

— Когда?

— В городе. Когда вы к свадьбе готовились. Почему свадьба не состоялась?

— Потому что на севере майрагины напали на Приграничье. Ратхар должен был срочно уехать. Нам пришлось отложить свадьбу… а потом… а потом меня действительно похитили!

— Граф Маркман?

— Да! Его люди!

— Неужели герцог оставил вас без охраны?

— Охрана была… но очень маленькая. Это ведь был его город. Там его все любили… ну почти все… Стоило только крикнуть…

— И почему же вы не крикнули? — иронично поинтересовался Дэвид.

— Да потому что меня предали!

— Кто?

— Шпионы Маркмана подкупили тех людей, у которых я жила! Они накормили солдат Ратхара отравленной пищей, а меня связали, заткнули рот какой-то тряпкой… они ее даже не постирали перед этим!.. — Возмущению Биацки не было предела. — Положили в большой сундук и таким образом вывезли из города!

— Выходит, не все в вашем городке герцога-то любили!.. — съязвил Дэвид. — Ну ничего, теперь, я думаю, уже все любят. Наверняка, когда Ратхар в город вернулся, он этих людей повесил…

— Если бы! — воскликнула принцесса. — Да я бы их!.. Да я бы сама!.. Да они у меня бы!.. — Она вдруг сникла и сказала: — Их не Ратхар повесил, а Маркман.

— Маркман? — изумился Дэвид. — Но как?.. И зачем?..

— Да очень просто! Они прекрасно знали, что Ратхар сделает с ними, и поэтому поехали в Лаутаган вместе со мной… Кроме того — я слышала из их разговора — большую часть награды они должны были получить лично от графа… Вот он их и повесил, чтобы денег не платить. Он часто так делает.

Дэвид задумчиво кивнул.

— Похоже на правду. Если бы не я, он бы наверняка и с моими друзьями так же поступил…

— Вот видите! — гневно воскликнула принцесса. — А вы ему служите!

Некоторое время они молчали.

— А вы… — Биацка умоляюще сложила руки на груди. — А вы не можете поговорить с королем, чтобы он освободил Ратхара?.. Я больше не буду пытаться сбежать, честное слово! Пусть его выгонят из страны, пусть лишат всех земель и титулов — только пусть он останется жив!..

Дэвид неловко пожал плечами.

— Может быть, так и будет.

— Нет! — Принцесса замотала головой. — Его убьют! Это мне граф сам обещал! А отец его во всем слушается!..

— А вас он не послушается?

— Нет. Он мною никогда не интересовался… Даже в детстве… Говорили даже, что я будто бы не его дочь, а какого-то придворного, которого замучили… сразу после того, как маму отра… после того, как мама умерла.

Дэвид качнул головой.

— Вы преувеличиваете мои возможности. Если на ваше мнение королю Стевольту наплевать… И если графа Маркмана, как вы говорите, он слушается во всем… На мои-то слова с какой стати он станет обращать внимание?

— Вас тут все боятся, — заговорщицким голосом призналась принцесса. — Все-все придворные. И стражники. И отец боится. Даже Маркман побаивается!.. Говорят, вы кого угодно можете в жабу превратить!

«Ага, в жабу… А еще я могу поднять в воздух и перевернуть вверх тормашками сто тысяч копов…» — тоскливо подумал Дэвид. Вслух он сказал:

— Я ничего не обещаю. Но, по крайней мере, я попытаюсь.

* * *

…«Попытаюсь! — думал Дэвид, шагая по королевскому дворцу под заклинанием невидимости. — Легко сказать!..»

Вряд ли все его так уж боятся, как расписывала Биацка. Опасаются — может быть. На слишком многое рассчитывать не приходилось, но, с другой стороны, при случае можно попробовать подчинить Стевольта своей воле… Но это только в самом крайнем случае. Сложных заклинаний подчинения Дэвид накладывать не умел, это была целая наука, к которой он едва-едва прикоснулся во время учебы в Тинуэте. Ни о каких «системных псионических заклятиях», вроде того шарика, помещенного призрачным демоном в грудь господину Кригану, Дэвид не имел даже смутного представления. Все, что он мог, — подавить чужую волю (и то не мгновенно, а после небольшой подготовки) и управлять подчиненным человеком посредством звуковых команд. Как только он отдалялся на некоторое расстояние от своего подопечного или просто отворачивался от него, заклинание переставало действовать. Кроме того, всем окружающим было видно, что с «подчиненным» что-то не в порядке: у него был отсутствующий взгляд, он говорил или делал что-либо только повинуясь прямой команде мага. В общем, подчинить Стевольта или Маркмана — не самый лучший, способ добиться своих целей. «Эффективнее попробовать взять их на понт, — думал Дэвид, все ближе подходя к королевским апартаментам. — Появлюсь-ка я прямо из воздуха перед королем… Представляю, как он шуганется!.. Главное, чтобы от инфаркта не умер…»

Стражник, стоявший на карауле у личных покоев его величества, с тупым удивлением поглядел на самопроизвольно открывшуюся и закрывшуюся дверь.

Король был не один. В комнате также находился Маркман, который оглянулся на скрип, вскочил с кресла и быстрым шагом подошел к двери.

— Сквозняк, что ли?.. — пробормотал граф. Выглянул в коридор, посмотрел по сторонам и, под занавес, подозрительно оглядел вытянувшегося в струнку стражника.

— Ты! Найди Вельца. Живо.

«Какой еще Вельц?» — подумал Дэвид, не спеша, прогуливаясь по дорогому ковру. При Маркмане он разговаривать с королем не хотел и собирался в каком-нибудь углу тихо-мирно подождать окончания их беседы. А заодно и послушать. Может, что-нибудь интересное скажут.

Сказали. Такое сказали, что Дэвид как стоял, так и сел. Прямо на пол. Вернее, на ковер.

— Повторяю, колдуна надо убить, и как можно скорее, — сказал Маркман, возвращаясь на свое место.

Стевольт вздохнул и нерешительно покачал головой.

— А если он узнает?

— Да ничего он не узнает!

— Ну а если все-таки узнает? Что тогда будет?

— Не узнает! С первого дня, как он поселился во дворце, мои люди подслушивают все его разговоры, докладывают мне обо всех его перемещениях, обо всем, что вызвало его интерес… Что-то не похоже, чтобы он об этом знал!..

— Это опасно, — прошептал король.

— Бросьте! Он такой же человек, как и мы с вами. Помните, в первый вечер он напился, как свинья? Да из него тогда можно было веревки вить, ничего бы он не смог сделать! Вы его считаете чуть ли не бессмертным… Богом каким-то… Разве боги блюют за портьерой?..

— Но…

— Разве бессмертные боги рыгают, мочатся, испражняются?..

— Вы и это проверяли? — изумился король.

— Конечно. Такой же человек, как и мы. Очень наивно судит об окружающем мире. Цепляется за этих своих «дружков» так, как будто бы они ему родные братья!.. А сам, по собственному признанию, в нашей стране живет от силы три месяца!

— Может быть, это он неправду говорит… Чтобы нас обмануть…

— Своим дружкам он говорит то же самое! Да и ведет он себя иногда так, будто бы три месяца назад не то, что в страну нашу пришел, будто бы он три месяца назад на свет родился!.. Спросил меня недавно, что такое мадлаяг — зверь или птица?.. Представляете?.. Когда каждый сопляк и у нас, и за границей знает, что мадлаяг — это летающая рыба, которая вьет гнезда на деревьях, а к осени собирается в стаи, улетает на Северное море и до весны живет под водой…

— Да… Странно, что он не знает…

— Вот видите! Если он даже о таких простейших вещах не ведает, как же он про нас с вами узнает-то?

— Может… — Стевольт поежился. — Не стоит все-таки?.. Может, он сын какого-нибудь бога?.. Как в этой сказке… Как там… Ну, про младенца, который родился с мечом в руке и рос с такой скоростью, что через три дня превратился во взрослого мужчину…

— И вы верите в эти глупости? — с откровенным презрением спросил Маркман.

— Нет, но…

— Он, конечно, мало что у нас понимает, но уже кое о чем начинает догадываться. И мне не нравится, как он на нас смотрит. Совсем не нравится. Не наш он человек. Поверьте мне, не наш.

— Но… может, просто отпустить его?.. Пусть уходит…

— Не-ет, — Маркман зло улыбнулся. — Он так просто отсюда не уйдет… Дождетесь, что он нас с вами в землю закопает, а Черного Герцога на трон посадит!

— Ну в это я не верю, — отмахнулся король. — Вы на него наговариваете! Зачем ему герцога Ратхара на трон возводить?.. Он же сам Ратхара во дворец привез!.. А кстати, — сменил Стевольт тему. — Как там у вас с Ратхаром? Не подписал еще бумаги?..

Маркман сжал кулаки.

— Еще подпишет, — прошипел он. — Все подпишет.

— Надеюсь.

— Пытка любого человека сломает. Как бы он ни был крепок.

— Как бы он у вас не умер под пыткой… раньше времени.

— Не умрет, — процедил граф.

В это время раздался стук в дверь. На пороге возникла сутулая фигура человека с бегающими глазками и тоненькими «крысиными» усиками. Маркман усмехнулся:

— Вельц, иди сюда.

— Это… один из ваших…? — спросил король.

— Совершенно верно. Может быть, выслушав его рассказ, вы перемените мнение о том, что представляет из себя этот… колдунчик. Вельц, поведай-ка нам, о чем вчера господин Дэвид разговаривал с Главным Коротышкой.

Все присутствующие, включая и Дэвида, с большим интересом (граф Маркман — по второму разу, но слушал с не меньшим удовольствием) ознакомились с подробным изложением вчерашней беседы Дэвида и Родерика. Когда Вельц закончил, повисла напряженная пауза.

— М-да… — сказал король.

— Вот видите. — Граф коротко ухмыльнулся. — Они уже сочувствуют этому герцогу. А нас с вами просто презирают. Ни во что не ставят. А что будет завтра? Хотите, чтобы Ратхар снова оказался на свободе?..

— Ммм… Нет… Конечно нет…

— Тогда надо действовать.

— Но…

— Предоставьте все мне. Он у нас гордый, ужинать с нами теперь не желает… Вот и прекрасно. Он съест свой первый отдельный ужин, заснет… Очень крепко заснет. Тут мы его и… — Маркман закатил глаза.

Король едва заметно кивнул.

— Вельц, раздобудь себе одежду слуги, — распорядился граф. — Отнесешь господину Дэвиду Брендому его скромный ужин…

Король хихикнул.

— Кроме того, — Маркман улыбнулся, — как только исчезнет колдун, можно будет без опасения арестовать его дружков… И забрать то чудовищное количество золота, которое они у нас вытянули.

Услышав последние слова, Стевольт потер пухлые руки.

— А вот это очень хорошо!.. Очень это приятно слышать…

«А мне-то как приятно — слов нет… — подумал Дэвид. — Значит, вот вы как… Я с вами по-хорошему, а вы со мной… по-другому… Ладно. Вы меня пока не знаете… но вы меня еще узнаете! Мы еще посмотрим, кто кого купит и продаст!..»

* * *

…Биацка испуганно оглянулась в сторону открывающейся двери. Когда Дэвид стал видимым, она вздрогнула, но быстро взяла себя в руки.

— Не слишком ли часто вы заявляетесь в мои апартаменты без спроса, господин колдун? Это уже переходит всякие границы приличий…

— Извините, — сказал Дэвид. — У меня нет времени. У вас во дворце есть друзья?

— Что?!.

— Друзья. Во дворце. У вас. Есть или нет?.. — Он постарался говорить спокойно. — Кто-нибудь, кому бы вы могли доверять?

Биацка покачала головой.

— Не может быть… Ну хоть кто-нибудь! Если вы переписывались с Ратхаром, должен же был кто-то доставлять ваши письма!

— Мы… — Биацка закусила губу. — Я не скажу!

— О Господи!.. Принцесса, поймите, у меня совершенно нет времени на дурацкие препирательства!

— Я вам не верю! Вы негодяй и подлец! Вы… вы пленили Ратхара, а теперь хотите, чтобы я назвала вам имя человека, который помогал нам?! Его вы тоже хотите подарить… простите, продать Маркману?!

— Да вы ведь сами полчаса назад просили меня помочь герцогу! — Дэвид едва удержался, чтобы не заорать на эту дуру.

В глазах Биацки мелькнуло сомнение:

— Да, но… Нет, нет и еще раз нет! Я не могу вам доверять.

— Придется, — сказал Дэвид и подумал: «Если она будет дальше спорить, подчиню… Богом клянусь, подчиню!»

Принцесса гордо выпрямилась:

— Вы мне угрожаете?

— Только предупреждаю. — Ему с большим трудом удавалось говорить спокойно. — Я хочу спасти герцога. И если он все-таки умрет… то только по вашей вине!

У Биацки немедленно задрожали губы. «Если она снова будет рыдать и заламывать руки, — подумал Дэвид, — задушу…»

— Ну как я могу вам доверять?!.

— А кому вы еще можете доверять?!

— Но…

— Повторяю: у меня нет времени. Или вы доверяете мне… или я сегодня же уезжаю из этого королевства. И вызволяйте Черного Герцога сами, как знаете.

— Я… — Принцесса сдалась. — Хорошо, я скажу. Но… но поклянитесь всеми богами, в которых вы верите, всем, что вам дорого, поклянитесь любовью вашей матери, домом, в котором вы выросли, жизнью всех ваших родных, вашей честью, вашим сердцем, здоровьем ваших будущих детей…

— Короче, принцесса! — взревел Дэвид.

— Поклянитесь, что вы меня не обманете! — Биацка в волнении стиснула руки. — И если только вы меня обманете, пусть тогда…

— Клянусь всем, чем хотите!!! Ближе к делу!..

— Барон Хагат.

— Как вы сказали?..

— Он долгое время был начальником моей охраны. Теперь он в отставке. Он по-прежнему живет в городе… Отец и Маркман подозревают его, хотя ничего пока не могут доказать… Ему запрещено покидать столицу.

«Хагат… — подумал Дэвид. — Хагат… Точно! Тот самый „Хрен-с-Горы“, имя которого упомянул герцог, когда разговаривал со своими людьми!.. Отлично!..»

— А где он живет, вы не знаете?

Биацка отрицательно покачала головой.

— Ничего, я сам найду. — Дэвид сделал шаг к двери и оглянулся. — Сегодня ночью ложитесь в кровать в одежде. Выспаться вам все равно не удастся.

* * *

На громкий стук, поигрывая дубиной, вышел здоровенный привратник.

— Что надо? — Он смерил Дэвида взглядом. — Ты кто?

— My name is Bond… — Дэвид выдержал короткую, но многозначительную паузу. — James Bond.

— Ч-чевооо?..

Землянин щелкнул пальцами. Взгляд привратника остекленел, руки с дубинкой опустились, из отвисшей челюсти закапала слюна.

— Проведи меня к своему хозяину, — потребовал Дэвид.

— Будет исполнено… — Громила повернулся на сто восемьдесят градусов и, двигаясь, как большая заводная кукла, поплелся в глубь дома. Дэвид закрыл дверь и двинулся за ним.

С бароном Хагатом они столкнулись на лестнице.

— Эй, что с тобой?.. — Барон потряс привратника за плечо.

Тот не отреагировал. Стоял с открытым ртом, тупо глядя перед собой.

— Возвращайся обратно, — приказал Дэвид. Здоровяк так и сделал. У барона Хагата вытянулось лицо. Дэвид поднялся еще на несколько ступенек, взял Хагата под руку и потянул за собой.

— Не пугайтесь, милейший. Меня зовут Дэвид Брендом. Слышали, наверное, обо мне?

— Что?.. Да, конечно, слышал. — Барон, подталкиваемый землянином, механически поднялся обратно на второй этаж. Резко вырвал руку: — Что вам нужно?!

Дэвид усмехнулся.

— Я хочу сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.

— Почему не смогу? — подозрительно спросил барон.

— Да потому что иначе я поведаю королю… и графу Маркману… душещипательную историю о том… как пять лет подряд Черный Герцог и Биацка обменивались письмами… с вашей помощью.

— Что-о?! — возмутился Хагат. — Это что, шантаж?!!

— Да, — согласился Дэвид. — Да, это шантаж.

— Вон из моего дома!

— Не орите, барон! И вообще, сядьте, успокойтесь…

Хагат, уже набравший в грудь воздуха для очередного гневного вопля, едва не прикусил себе язык, когда стоявшее в углу кресло вдруг само по себе скользнуло по полу и, ударив его сзади под коленки, заставило упасть на сиденье.

— Послушайте сначала, что я хочу вам предложить… Уверен, вам эта идея придется по душе…

* * *

— …Это самое безнадежное, провальное, дурацкое дело, о котором я когда-нть слышал! — заявил Родерик сразу после того, как Дэвид закончил говорить.

Остальные члены «Последнего союза», собравшиеся в комнате Янгана и Талеминки на втором этаже самой дорогой гостиницы в Лаутагане, дружно закивали.

— Так не бывает, Дэвид, — продолжал Родерик. — Такие дела готовятся месяцами… даже годами…

— И заканчиваются тем, что заговор, в конце концов, раскрывают.

— Да ты пойми…

— Это ты пойми, Родерик. Речь идет и о нашей жизни тоже. Ты думаешь, Маркман забудет, как мы вытянули из него целую гору золота? Хочешь всю жизнь провести в бегах, каждую минуту оглядываясь за спину?

— Ну почему в бегах? — пожал плечами Алабирк. — Можно уехать в другое королевство.

— Не болтай ерунды… — Янган забарабанил пальцами по столу. — Нанять убийц не так сложно… даже если ты живешь в другой стране. А если Маркман заделается королем, он нас даже на другом берегу моря достанет.

— Да он и так уже почти король, — кивнул Дэвид.

Талеминка откинулась на подушки и сказала:

— Не верю, что что-нибудь получится. Передавят нас, как цыплят… и дело с концом.

Дэвид встал и подошел к двери. Обернулся.

— Уговаривать вас я не собираюсь. Я попытаюсь осуществить эту идею… даже если мне придется действовать одному. Мы друг другу ничем не обязаны… но если вы хотите бежать, бегите из города сегодня. Если удача мне не улыбнется, завтра бежать вам будет уже поздно.

Он положил ладонь на ручку двери… и едва успел отдернуть руку. Заточенный, как бритва, длинный кинжал с необычной балансировкой — им можно было колоть, а можно было и метать — вибрируя, торчал из дверной ручки.

— Я пойду, — сказала Талеминка, не опуская глаз с Дэвида. — Ни один мужик не скажет, что он-де может сделать что-то, чего бы я испугалась. Даже колдун.

— Я тоже иду, — присоединился Янган, блеснув своей ослепительной улыбкой. — Не могу же я оставить свою невесту наедине с каким-то… колдуном.

Дэвид поймал его взгляд и усмехнулся в ответ.

— Невесту? — поразился Родерик. — Вы что, собрались…

Талеминка — впервые на памяти Дэвида — вдруг смутилась и покраснела, а Янган беззаботно пожал плечами.

— Всякому приличному человеку — вроде меня — ничего не нужно для счастья, кроме денег… потому что все остальное у него и так есть. А теперь есть еще и деньги. Какой смысл бродяжничать дальше, Родерик? Пора бы уже и на покой…

— То-то ты о покое мечтаешь! — Хмыкнул Фили. — Сразу на предложение Дэвида согласился! Вот те Маркман-то покой и подарит… хе-хе… вечный!

— А ты что, остаешься? — прищурилась Талеминка.

— Не. — Фили потянулся, хрустнув косточками. — Я тоже иду. То, что перебьют нас всех — это уж как пить дать, но перед смертью, чую, знатно повеселимся!

— Я тоже с вами! — поспешно сказал Алабирк.

— Эх-х… — Родерик качнул головой. — Вам бы все зубы скалить да веселиться… Ну да, можбыть, так оно и надо. Жизнь я прожил долгую, и горе знал, и радость, и цену дружбы настоящей разумею, а потому — куда я от вас денусь?.. Ну а уж если смерть принять придется — так тому и быть. Заждались меня, значица, в Подгорных Чертогах… Да ты сядь, Дэвид, чего столбом стоишь? В ногах правды нет…

* * *

…Человек с крысиными усиками, поклонившись, поставил поднос на стол. Открыл бутылку вина, налил полный кубок.

— Что-то я тебя раньше не видел, — заметил Дэвид, усаживаясь за стол. — Новенький, что ли?

Человек с крысиными усиками снова поклонился. Дэвид взболтал вино в кубке, хмуро поглядел на темную влагу, отражавшую свет от установленного посреди стола канделябра. Выпил половину, неторопливо принялся за жаркое. Через несколько минут, словно вспомнив о чем-то, посмотрел на слугу.

— Да ты не стой, иди… — сказал он с набитым ртом. — Посуду завтра уберешь… — Проглотив кусок мяса, он зевнул. — Спать хочу… Все, пошел вон.

Вельц поклонился в третий раз и, пятясь, вышел из комнаты. Дэвид отпил еще немного вина. Неплохое винцо-то… Видать, из личных королевских запасов. За общим ужином такого не подают.

Быстро сжевал еще кусок мяса, прислушиваясь к своим ощущениям. Желудок недовольно бурчал, но никаких неприятных последствий пока не было, и в сон Дэвида не клонило. Оставалось надеяться, что заклинание, долженствовавшее защитить его от любых видов яда, было составлено без ошибок. Как правильно создавать магический антидот согласно «классической» традиции он не имел даже самого отдаленного представления, и то колдовское плетение, которое он задействовал перед тем, как сесть за ужин, являлось целиком его личным изобретением. Сама по себе Жизнь (равно как и другие стихии, которыми владел Дэвид) не могла уничтожить яда, содержавшегося в пище. Зато эта стихия могла оказать воздействие на самого Дэвида (как на живой объект). В данном случае заклинание, идентифицировав тип отравы, заставляло организм самостоятельно вырабатывать нужный антидот.

Дэвид натянул сапоги, нацепил пояс с мечом, надел куртку и направился к двери. Выглянул в коридор, огляделся по сторонам… колдовское восприятие подсказало, что из темного угла коридора за ним кто-то следит. Дэвид отступил в комнату, зачитал заклинания невидимости и бесшумной ходьбы, вышел в коридор, спокойно закрыл за собой дверь и, сунув щупальце из твердого воздуха в щель под дверью, закрыл с той стороны засов. Со стороны это должно было выглядеть так, как будто бы вернувшийся в комнату колдун закрылся изнутри.

Насвистывая (все равно никто не мог его слышать), Дэвид быстро пробежался по дворцу, добрался до западной башни, прошел через караулку, где четверо солдат играли в кости, спустился по лестнице и оказался перед решеткой. На решетке висел замок, а рядом на табуретке позевывал стражник. Дэвид задумчиво почесал бороду. Можно загипнотизировать стражника, открыть замок, заставить служивого закрыть его и забыть обо всем… Но это слишком долго — а ведь он будет еще возвращаться, и не один. Дэвид примерился, сжал горло стражника жгутом из твердого воздуха, подержал так некоторое время, потом отпустил. Человек свалился на пол. Жив?.. Вроде бы жив. Ну будем надеяться, что в ближайшие полчаса он в себя не придет.

Ключ у стражника был только один, и Дэвид незамедлительно им воспользовался. Дальше был длинный неосвещенный коридор, справа — контур света вокруг двери, которая, стоило Дэвиду толкнуть скрипящую решетку, незамедлительно отворилась, на мгновение ослепив колдуна.

— Ты что ли, Халган? — сонно промычал кто-то, таращась в пустоту.

— Я, я… — согласился Дэвид, накидывая воздушный жгут на горло еще одному «клиенту». Заглянул в «каптерку» — там из-за стола, недоуменно глядя на оседающее тело товарища, поднимался третий.

— Да сколько же вас тут… — пробормотал Дэвид себе под нос.

Поскольку три обездвиженных стражника в любом случае должны были вызвать шум в случае своего обнаружения, Дэвид решил, что дальше можно уже не стесняться. Повесив над головой шарик света, побежал по коридору. Подземелье под королевским дворцом оказалось большим и разветвленным. Дэвид едва не заплутал и вышел к своей цели только потому, что услышал крики. Когда он добрался до места, то обнаружил небольшой зальчик, до отказа забитый разнообразнейшими приспособлениями самого зловещего вида — в центре же помещения палач и его помощник без особых хитростей растягивали герцога Ратхара на дыбе. Оценив ситуацию, Дэвид выбросил два невидимых щупальца и на этот раз использовал силу заклятия на полную катушку — так сдавил шеи своих «клиентов», что лица обоих мгновенно налились кровью и побагровели, а у помощника палача, не обладавшего такими впечатляющими складками жира, как у мастера, с треском переломились шейные позвонки. Еще через несколько секунд Дэвид отпустил обоих и с омерзением вытер ладони об одежду, хотя его руки даже не коснулись этих людей. Он стоял на пороге зала, на расстоянии четырех метров от покойников.

— Я, конечно, очень уважаю права человека и все остальное, — сказал Дэвид вслух, заходя в помещение. — Но человек ли палач — вот в чем вопрос?..

В данный момент Ратхар был без сознания. Дэвид освободил его от веревок и опустил на пол. Применил все заранее подготовленные заклинания исцеления. Герцог открыл глаза. Он все еще был очень плох. Не вдаваясь особо в жутковатые подробности, помимо вывихнутых на дыбе суставов, можно, наверное, упомянуть только пальцы ног, превращенные тисками в кашу, и спину, на которой после пытки каленым железом не осталось ни клочка живой кожи.

Взгляд Ратхара слепо блуждал по потолку. Дэвид вспомнил, что он все еще невидим. Убрал чары. Ратхар вздрогнул.

— Ты?..

— Я. Как видите, теперь я на вашей стороне.

Ратхар попытался пошевелиться — и заскрипел зубами от боли.

— На моей?.. Тогда вылечи меня, колдун!

— Я уже и так сделал все, что мог. Я не волшебник, я только учусь… Так что вам придется потерпеть.

— Потерплю. — Герцог пересилил боль и попытался оценить ситуацию. — В городе можешь довериться только барону Хагату…

— Знаю. Кстати…

Дэвид приложил перстень ко лбу и закрыл глаза. Пыточная, Ратхар, трупы палачей — все растаяло, когда он потянулся сквозь подземелья вверх. Перед его мысленным взором появились две бело-голубые конструкции, напоминающие клетки для певчих птиц. Дэвид коснулся «проволоки» в первой «клетке», потом во второй… Внутри «клеток» затанцевал огонь. Теперь можно было возвращаться обратно в тело, что Дэвид и не замедлил сделать. Где-то наверху сами по себе зажглись две масляные лампы — сигнал для Хагата и его друзей из «Последнего союза».

— …рода? — спросил герцог.

— Что-что?

— Я спросил: как мы выберемся из города?

— А мы не будем выбираться. Лично я собираюсь сегодня ночью произвести дворцовый переворот… Надеюсь, вы все еще хотите стать королем?

— Что с Биацкой? — хрипло спросил герцог.

— Пока все в порядке… надеюсь. Заварушка только-только началась.

— А что со Стевольтом?

— Тоже все хорошо… пока.

Ратхар попытался ухватить Дэвида за рубашку, но только застонал от боли.

— С его головы… не должен упасть ни один волос!.. Слышишь меня?! Ни один волос!!!

— Ладно, ладно, успокойтесь… О своей голове лучше подумайте. Так… Идти вы не сможете, придется вас тащить… — Дэвид тяжело вздохнул, окутывая себя и Ратхара заклинаниями невидимости и неслышимости. Тело Ратхара, тело не юнца, а крепкого воина, было отнюдь не легким. В принципе, можно было волочь его за собой на своего рода «воздушной подушке», но это заклинание требовало уймы энергии, и поддерживать одновременно и «воздушную подушку», и невидимость вокруг двух людей Дэвиду было не по зубам. Пришлось попотеть. Особенно когда добрались до лестницы и замаячил путь наверх. Отшагав ровно половину ступенек с герцогом на плече (очень кстати пригодились бесконечные физические нагрузки во дворе Тинуэта!), Дэвид услышал топот. Сверху спускались люди. Дэвид устал, едва несорвал поясницу и вообще находился, так сказать, в стрессовой ситуации. Тут уж, разумеется, не до церемоний. Положил Ратхара на ступени, протянул к солдатам руки… Шейные позвонки двоих громко хрустнули, третий, что-то заорав, успел убежать. Дэвид поднял тело герцога и продолжил свой путь.

В жилых покоях дворца потихоньку нарастала паника. Далеко не все еще проснулись, но те придворные и слуги, которые уже все-таки пробудились, своей беготней, воплями и бестолковой суетой крайне препятствовали продвижению Дэвида с его живым грузом. Где-то вдалеке слышался лязг оружия и грохот опускаемого моста. «Ага, — подумал Дэвид, поднимаясь на самый верх донжона, — Родерик и Коуже захватили ворота… Надо поторопиться».

Миновал двух стражников вместо обычных четырех, пнул ногой дверь в спальню принцессы.

— Кто там? — немедленно отозвалась Биацка.

— Свои.

Дверь тут же открылась, Дэвид шагнул внутрь — и едва не наткнулся на обнаженный клинок Талеминки, которую заранее привел сюда и познакомил с принцессой. Едва успел втянуть живот — иначе обязательно напоролся бы.

— Меч убери, дура!..

— Стань видимым, — сказала Талеминка, поспешно отступая на шаг.

Дэвид не положил, а прямо-таки уронил Ратхара на пол. Сел рядом, с трудом переводя дыхание.

— Ну ты где?! — Талеминка скользила глазами по комнате. — В прятки решил поиграть?

— Три секунды, Тали… Я сейчас не то что заклятие снять — рук своих поднять не могу.

Сзади послышался шум. Пальцы Талеминки мгновенно скользнули в рукава. Не оборачиваясь, Дэвид упал на пол и откатился в сторону. Двое охранников Биацки, услышав наверху посторонние звуки и поднявшись к спальне принцессы, обнаружили там открытую дверь. Первый получил кинжал в горло и упал, второй отделался раной в плече — и тут же отступил в сторону. Талеминка, не теряя времени, бросилась следом. На лестнице зазвенели клинки. Дэвид встал, выбежал из комнаты, но драться было уже не с кем: тело стражника, грохоча доспехами по ступеням, падало вниз, а Талеминка, вытирая меч, возвращалась в комнату, по дороге вторично едва-едва не зарезав невидимого Дэвида. «И зарежет ведь…», — подумал колдун, снимая заклятия невидимости с себя и с герцога. Биацка, которая все это время, сидя на кровати, испуганными глазами наблюдала за происходящими вокруг нее событиями, вскрикнула и, путаясь в кружевах, кинулась к Ратхару. Герцог, открыв глаза, сумел кое-как улыбнуться. Принцесса обняла Черного Герцога и тихо заплакала. Ратхар прошептал что-то успокаивающее.

— Ну что, двигаем вниз? — спросила Талеминка, вытирая меч о занавеску и одновременно выглядывая в окно. — Наши там вовсю рубятся. Надо бы помочь.

Дэвид сложил вместе руки, чувствуя, как энергия стремительно течет через его тело, разгоняя усталость и наполняя силой натруженные мышцы рук и спины.

— Оставайся здесь, — сказал он. — Присмотри за ними… Закрой дверь и никого не впускай. Ну, понеслась нелегкая…

Он распахнул окно и слевитировал вниз, во двор.

…«Последний союз» объявился во дворце под вечер — повидаться с Дэвидом, что тут такого? С Дэвидом, они, впрочем, разговаривали недолго, но и из дворца уходить не спешили. Выпили с несколькими старшими слугами, попытались споить стоящих на воротах стражников (безуспешно) и надолго засели в свободной комнате на первом этаже. Никто их, разумеется, не гнал — все знали, что это друзья чародея, а Маркман, приставивший одного из своих людей следить за этой веселой компанией, (что тот благополучно и делал, попивая с Родериком вино и рассуждая на всевозможные темы), был даже рад. После устранения колдуна сразу же можно будет спровадить на тот свет и наемников — бежать им некуда, крепостной мост на ночь поднимается, отрезая единственный путь отступления из замка. Вследствие всех указанных причин «Последнему союзу» никто и не намекал, что время уже позднее, пора бы и честь знать. Они спокойно пили, ели и всесторонне обсуждали самые разнообразнейшие вопросы, когда присланный Маркманом человек вдруг с удивлением увидел, как сама по себе загорелась масляная лампа, установленная посреди стола. Вслух удивиться он уже не успел, его ударили обухом топора по затылку и опустили под стол. И вот уже выстроившаяся в боевом порядке команда из трех гномов и одного человека рванула к воротам. Им удалось без особого шума убрать четырех солдат, громко обсуждавших в караулке то, что они будут делать с жалованьем, которое они должны были получить через два дня, но так же бесшумно опустить мост им, конечно, не удалось. Завязалась драка… нет, не драка — настоящая бойня, потому что страшнее вооруженного гнома в ближнем бою только вооруженный гном, успевший перед боем осушить пару-тройку кружек с чем-нибудь горячительным. Янган и Алабирк опускали мост, чуть погодя к ним присоединился и Родерик — стоять рядом с Фили, которым с самого начала боя овладел дух ярости, было попросту опасно для здоровья. Солдаты подбегали недружно, но зато со всех сторон — и один за другим ложились в грязь, щедро поливая ее мозгами, внутренностями и различными телесными жидкостями — не успевая, как правило, даже понять, почему они умерли. Потом стражников стало много, и они попытались навалиться на Фили всей толпой, но уже через четверть минуты откатились назад, потеряв половину своих бойцов. Кто-то, наконец, догадался приволочь из оружейной комнаты луки и арбалеты. Правда, было уже поздно. По опущенному мосту в замок вбегали люди барона Хагата. Большинство из них до самого последнего времени служили в охране принцессы Биацки и были прогнаны со службы вместе с Хагатом после ее побега. Они закрыли гномов большими щитами. Стрелять по такой мишени издалека можно хоть до морковкиного заговенья. Стражники и рыцари пошли в новую рукопашную атаку, все перемешалось, подтянулась, наконец, основная масса королевской гвардии — и поспешно образованный строй людей Хагата (которых было в десять раз меньше) стал постепенно поддаваться под нарастающим давлением. Именно в этот момент, словно архангел с небес или deus ex machina[Бог из машины (лат.). ], во двор спустился Дэвид Брендом. Первым его заметил граф Маркман, только что самолично явившийся к месту битвы, вместе с тем вооруженным отрядом, который должен был нашинковать беспробудно спящего колдуна в капусту. В его комнату они, впрочем, вломиться еще не успели. Увидев Дэвида, Маркман быстро направился к нему. С обнаженным мечом в руке. Делая вид, будто растерян и не понимает, что происходит. Он был готов пожертвовать не то что несчастным Вельцем, он был готов пожертвовать половиной своих людей, чтобы отвести от себя подозрения.

— Черт возьми, в чем дело, Дэвид? Твои полоумные друзья…

— Кажется, ты хотел отравить меня, — оборвал его колдун.

— Это ложь!!! — закричал Маркман, делая еще один шаг вперед.

— Я не собираюсь с тобой спорить, — негромко ответил Дэвид, наблюдая, как Маркман подходит к нему все ближе. — Я свою совесть успокаиваю…

Внутренний двор был довольно неплохо освещен — горело несколько десятков факелов, вдобавок на небе светила полная луна. В тот момент, когда Дэвид закончил говорить, во дворе стало еще светлее. Граф Маркман, приготовившийся к прыжку, вспыхнул как свечка. Несколько секунд он истошно визжал, потом крик оборвался, огонь погас так же внезапно, как и появился, и обгорелый смердящий труп упал на землю. Лучники выпустили дюжину стрел в колдуна, но стрелы повисли в воздухе в метре от Дэвида и через несколько секунд упали на землю. Затем лучники начали вспыхивать так, будто их кто-то обливал бензином и поджигал — один, другой, третий…

— В конце сказки Добро обязательно победит Зло, поставит его на колени и зверски убьет, — процитировал Дэвид известный афоризм, делая шаг вперед. — Тут кто-нибудь еще сомневается, что Добро — это я?

Похоже, больше сомневающихся не было. Гвардейцы и рыцари Маркмана пятились назад, не смея предпринимать что-либо против колдуна. Дэвид вышел на середину двора. Заклинание Воздушной Стены — то самое, которое позволяло останавливать в воздухе вражеские стрелы — почти исчерпало свои ресурсы, но в любом случае стрелять в него, вроде бы, перестали. У ворот по-прежнему шел отчаянный бой. Дэвид собрал в руках огромный сгусток пламени и швырнул в толпу солдат, наседавших на людей Хагата. Врезавшись в цель, огненная сфера взорвалась, наполнявшее ее пламя расплескалось в радиусе пяти-шести метров. Строй рассыпался, сгорающие заживо солдаты кричали и катались по земле. Оставшиеся в живых, бросив оружие, бежали. Кто-то пытался организовать их, остановить бегство. Дэвид метнул в сторону героя еще один огненный шар. Паника усилилась, во дворе горело все, что могло гореть — несколько телег, сено рядом с конюшней, деревянная караулка у ворот… Дэвид улыбнулся… и упал на землю от удара мечом в спину. Попытался встать, правое плечо взорвалось оглушительной болью. Почти с такой же ясностью, как он сейчас ощущал свою рану, Дэвид почувствовал взмах меча в руках того, кто стоял сзади. Что было сил рванулся в сторону, не обращая больше внимания на боль, перекатился на спину и услышал, как совсем рядом с ним меч со свистом рассек воздух. Оказавшись лицом к лицу с колдуном, безвестный рыцарь сделал еще один шаг вперед, снова занес меч. Дэвид понял, что ни составить, ни применить ни одно из своих заклятий он уже не успеет. Но рыцарь не успел опустить меч — на него налетел всадник в латах. Выученный боевой конь сшиб человека с ног, а сидевший на коне человек на лету проткнул безымянного храбреца, едва не убившего Дэвида.

Всадник развернулся и подъехал к колдуну. Дэвид узнал барона Хагата.

— Как вы?

Дэвид поморщился:

— Жить буду… Спасибо.

С некоторым трудом ему удалось встать на ноги. Уже ни о чем не думая, почти рефлекторно читая исцеляющее заклятье, Дэвид огляделся. Королевских солдат, еще не успевших покинуть двор, добивали наемники из «Последнего союза» и люди Хагата. Огня больше не было. Кое-что горело, но было видно, что дэвидовы эксперименты с огненной магией, по счастью, не вылились в дворцовый пожар.

— Поднимайте мост, закрывайте ворота! — зычно крикнул барон Хагат. Его люди бросились исполнять приказание. Дэвид наложил на себя, вдобавок к исцеляющему, еще и анестезирующее заклинание, и стал чувствовать себя почти сносно.

— Собраться вместе! — командовал барон, кружась по двору на коне. — Во дворец! Убивать всех, кто откажется сложить оружие! Женщин и безоружных не трогать!..

Дэвида кто-то тронул за плечо. Колдун поспешно отстранился. Снова навалилась тошнота.

— Что с тобой? — раздался сзади голос Янгана. — Ранен?..

— Ерунда. — Дэвид оглянулся. — Ну что, навестим короля? Навестим нашего королька… как я его называю?

9

Несмотря на то, что солдат королевской гвардии и опоясанных рыцарей во дворце было примерно в пять раз больше, чем людей Хагата, дворец они заняли почти без потерь — так велика была паника в рядах противника. Большинство прикормленных Маркманом рыцарей без сопротивления отдавали оружие и отправлялись под арест. Их честь, подкрепленная паникой после смерти графа и общей нелюбовью к Стевольту, никак при этом не страдала — ведь они сдавались не обычному противнику, а демоническому колдуну, которому (как ясно показала битва во дворе) невозможно было противостоять. Стевольта никто не защищал. Когда мятежники ворвались в его комнату, престарелый обжора бухнулся на колени, умоляя сохранить ему жизнь. Даже без просьбы Ратхара никто не поднял бы руку на короля. Несмотря на все его ничтожество, лишить Стевольта жизни означало погрузить страну в хаос. Стевольта заставили подписать отречение в пользу дочери и посадили под замок.

Почти три недели мятежники находились в королевском дворце на осадном положении. Людей, на которых можно было положиться, катастрофически не хватало, и большую часть пленных рыцарей и баронов пришлось отпустить в город. Если бы пленники вздумали сейчас взбунтоваться, последствия могли быть самыми тяжкими. В особенности, учитывая то, что с внешней стороны королевский дворец окружила городская стража. На стены они не лезли, скорее, собирались взять замок измором. Сталкиваться в открытом бою с колдуном никому не хотелось, но пока мало кто верил, что немногочисленные мятежники сумеют удержать в своих руках власть. Жители Лаутагана никаких действий не предпринимали: купеческие и ремесленные гильдии заняли выжидательную позицию, относясь к перевороту как к большой сваре в среде знати. Стевольт был жив — и ладно; Биацка будет королевой — закон, считай, не нарушен. Можно заниматься своими делами, время от времени с интересом оглядываясь на дворец — какой еще фортель знать выкинет?

Через три недели северные бароны, вассалы Черного Герцога (за несколько часов до переворота барон Хагат отправил к ним курьера), наконец, подошли к столице. Теперь всем стало ясно, что чаша весов окончательно склонилась в сторону мятежников. Войска вступили в город, и подъемный мост королевского дворца медленно опустился. В городской страже несколько седоусых вояк были отправлены на покой, а на освободившиеся места назначены их молодые помощники, немедленно заявившие о своей верности новой власти. Свадьба и коронация Биацки и Ратхара (ходить, благодаря дэвидовым заклятьям, он уже мог, но легкая хромота так и осталась с ним на всю жизнь) состоялась в один и тот же день. Пир был горой, рекой лилось вино. А уже через четыре дня Черный Герцог… пардон, король Ратхар Первый, забрав большую часть своего войска, умчался на войну.

На западе, сформировавшись из остатков армии, собранной Маркманом для нападения на северян, возник мощный союз феодалов, направленный на реставрацию власти Стевольта. Хотя их громкий девиз мог обмануть разве что ребенка: возглавивший союз Такрет, Западный Герцог, в свое время воевал и со Стевольтом, оспаривая у него королевскую корону. В стране наступило смутное время: цены на зерно продолжали расти, каждый феодал творил на своей земле все, что хотел, теперь уже без всякой оглядки на столицу. А Ратхар, нанесший поражение Такрету, гнал войска последнего к западным границам. К зиме было заключено перемирие, Ратхар вернулся в Лаутаган, обнял жену и, наконец-таки, отменил «особый военный налог», введенный еще Стевольтом и Маркманом, чем мгновенно расположил к себе население Гоимгозара. К чести нового короля следует заметить, что порядок в королевстве он навел довольно быстро: если необходимо — действовал жестко, но никогда не перегибал палку и не озлоблял против себя население. Прошла зима, и в столицу один за другим потянулись бароны с юга, востока и запада — выразить свою верность новому королю.

Пока Ратхар не предпринимал почти ничего для осуществления реформ, озвученных в свое время перед Дэвидом, но было видно, что он не только не забыл о них, но, напротив, убедился в их необходимости. Установив для баронов максимальный порог, больше которого они не могли брать поборов со своих крестьян, он стал самым популярным королем (среди низших и средних слоев населения) в Гоимгозаре за последние сто лет. Услышав об этой мере, Дэвид немедленно подарил королю и королеве коллекцию кубков и тарелок, загоравшихся мерцающим красным светом в том случае, если еда или питье оказывались напитаны ядом.

Несмотря на потрясающее различие в характерах (а может быть, именно благодаря этому) Ратхар и Биацка жили душа в душу: Ратхар правил, Биацка писала стихи и заканчивала создание гобелена, работу над которым начала еще в те дни, когда Черный Герцог находился в темнице. Гобелен, что неудивительно, изображал самого Ратхара, стоящего в черных доспехах и черном плаще посреди поля боя, усеянного телами убитых майрагинов, окруженного своими верными северными баронами.

Отрекшийся от трона Стевольт был препровожден в какой-то отдаленный замок на севере, где жил под непрестанным наблюдением. Хотя значительных средств на его содержание не выделялось, все же их было достаточно, чтобы Стевольт мог целый день проводить за своим любимым занятием — обжорством. По сути, его кормили на убой. Он растолстел еще больше и вскоре не мог уже самостоятельно передвигаться. А через два года заточения в замке Стевольт по прозвищу Король-Обжора скончался от ожирения сердца.

Барон Хагат был назначен капитаном королевской стражи. Что же касается «Последнего союза», то вскоре после возведения Ратхара и Биацки на трон, отряд наемников распался. Янган и Талеминка купили шестнадцать гектаров земли (включая две небольшие деревушки) неподалеку от столицы, наняли работников и занялись сельским хозяйством. Родерик, Алабирк и Филлер, сложив свои капиталы, организовали торговую компанию «Гномы и K°», которая занималась продажей всего всем в любых количествах. Поначалу у них был только один корабль, ходивший по Среднему Морю, но к середине лета кораблей стало уже два, и, судя по всему, второй корабль был куплен на деньги, вырученные от контрабанды табака, специй, алмазов и оружия. По крайней мере, именно такое впечатление складывалось у Дэвида, когда гномы принимались жаловаться на то, что новые таможенники, назначенные королем, «лютуют вовсю».

Каждый раз на поверку выходило, что «бешеные деньги» приходилось тратить на взятки только потому, что весь трюм был забит какой-нибудь контрабандой. К концу лета, по словам Родерика, начался уже «полный беспредел», их суда арестовывали два раза, и только личное заступничество короля в обоих случаях уберегло гномов от тюрьмы. Во второй раз Ратхар лично провел с наемниками длительную беседу. Гномы вернулись из дворца мрачнее тучи, и с тех пор то ли перестали возить контрабанду, то ли научились ее лучше прятать, но больше на «лютующих таможенников» они не жаловались. А если и жаловались, то только в контексте неизбывных монологов на тему: «всякая власть — дерьмо, все стражники — козлы». Жили, впрочем, гномы очень и очень неплохо, стоит только упомянуть трехэтажный дом, купленный Родериком в начале осени в самом дорогом районе Лаутагана.

А Дэвид… Дэвид жил в столице, во дворце, официально не имея никакой должности, а неофициально занимаясь всем тем, чем занимаются придворные маги: от случая к случаю помогал своим покровителям, львиную часть своего времени проводил за чтением книг, общался с различными подозрительными личностями и напускал на себя многозначительный вид, стоило только кому-нибудь обратиться к нему за советом. За исключением последнего пункта, Дэвид справлялся со своими обязанностями превосходно. Впрочем, если отложить шутки в сторону, он и в самом деле был очень занят этот год. Он собирал информацию, знакомился с людьми и гномами, даже стал подумывать о длительном путешествии на восток или на запад. Он все еще не терял надежды отыскать волшебника, который сумеет открыть путь между мирами и отправить его либо на Землю, либо в Нимриан. Но пока все поиски были безрезультатны.

Могущественные колдуны, с которыми он общался, на поверку оказывались либо шарлатанами, либо знахарями вроде Симелиста. Все в один голос утверждали, что где-то далеко-далеко (указывались различные направления) живут великие маги, способные едва ли не сшибать звезды с небес. Но где именно они живут, никто не знал, и ни один человек не похвастался знакомством с ними, несмотря на то что Дэвид предлагал очень солидное вознаграждение за реальные сведения по этому вопросу. Ратхар, периодически пытавшийся то осыпать Дэвида золотом, то подарить ему какое-нибудь баронство (Дэвида не интересовало ни то, ни другое), узнав об интересах своего придворного колдуна, принял в поисках самое живое участие.

Несмотря на то что у них сложились довольно неплохие отношения, Дэвид, «человек из ниоткуда», по-прежнему оставался загадкой для всех в Лаутагане. С точки зрения Ратхара, Дэвид был слишком значительной и вместе с тем неопределенной величиной. Настоящим джокером в колоде. К счастью, его не интересовала власть, но он уже устроил один переворот, и кто знает, что взбредет в голову колдуну-чужеземцу в следующем году? Дэвид спал с красивыми женщинами, пил изысканные вина, мог при случае, по личной просьбе короля или королевы, направить свои магические таланты на решение того или иного вопроса. И все же было видно, что его по-настоящему не интересуют ни власть, ни женщины, ни вино, ни золото. Дэвид не вписывался, да и не хотел вписываться ни в какую иерархическую структуру. Он был слишком независим. Ратхар, несмотря на свое благородство, оставался прагматиком до мозга костей, он был очень хорошим королем и именно поэтому испытывал сильное психологическое неудобство в общении с человеком, представлявшим очень большую силу, контролировать которую король не мог. Не существовало никаких реальных рычагов воздействия на колдуна, и даже непонятно было толком, как эти рычаги создать. Поэтому, узнав, что Дэвиду что-то нужно, Ратхар мобилизовал все свои ресурсы на то, чтобы это «что-то» добыть. Пусть даже это была бы только информация. Подобная услуга могла существенно укрепить их отношения либо вовсе прекратить их, если Дэвид отправится на родину. Последнее тоже было неплохо.

По мысли Ратхара, приблизительно через год или два его власть должна укрепиться настолько, что можно было бы вплотную приступить к реформам. Ратхар хорошо представлял, какой вой поднимут бароны, когда он покусится на их исконные права, в частности, подвергнет существенному ограничению число солдат, которых они будут иметь право содержать. Без всякого сомнения, начнется междоусобная война, половина страны будет залита кровью, пострадает, как всегда, множество невинных людей. Но с точки зрения Ратхара, это было необходимо сделать. Поймет ли его Дэвид? Что, если кто-нибудь разжалобит его рассказом о королевских «несправедливостях»? Тем паче, что, возможно, рассказ будет правдив… Нет, нет… Если колдун не хочет принимать участие в управлении страной, ему и в самом деле лучше уйти. Сам по себе он слишком опасен… Однако, несмотря на все эти нюансы, личные отношения у Дэвида и королевской четы пока складывались не в самую худшую сторону.

Еще в первые месяцы правления Биацки и Ратхара у Дэвида возникла идея по поводу того, как найти нужного ему человека. Если даже среди обитателей Хешота нет никого, способного путешествовать между мирами, совсем не исключено, что в Хешот время от времени заглядывают путешественники из Нимриана, Хеллаэна или еще откуда-нибудь. Вероятность встретить такого путешественника была исчезающе мала… Однако именно в Лаутагане такая вероятность была выше, чем где-либо еще. Лаутаган, город ювелиров, славился своими драгоценными камнями, среди которых время от времени должны были попадаться и Истинные Камни, не отличимые на взгляд смертного от обычных алмазов, рубинов, сапфиров и т. п. Дэвид знал, что маги часто путешествуют по мирам в поисках подобных камней. Время от времени они должны были появляться и в Хешоте. Следовало расставить сети и ждать. По его просьбе король вызвал во дворец всех ювелиров.

— …Вы будете докладывать мне обо всех людях, делающих заказы на большие партии драгоценных камней, — сказал Дэвид. — Есть два признака, на которые следует обращать особое внимание. Во-первых, интересующие меня люди будут покупать только самые крупные камни. Во-вторых, почти наверняка — хотя и не обязательно — они будут расплачиваться новенькими, будто бы только что изготовленными монетами… Я прекрасно знаю, что большинство из вас занимается контрабандой алмазов и совсем не расположено «светить» их… Но! — Дэвид сделал паузу и медленно оглядел всех присутствующих ювелиров. — Меня эта сторона вашей деятельности не волнует вообще. Тот из вас, благодаря кому я отыщу искомое, получит сто золотых. Тот, кто захочет меня обмануть, может забыть не только о контрабанде, но и о своей лавке, о своем имуществе и прочих… радостях жизни. Я все сказал. Ваше дело — принимать мои слова всерьез или нет.

На самом деле он, конечно, не собирался выполнять свое обещание, достаточно было и самой угрозы, чтобы заставить ювелиров зашевелиться. Каждый из них немедленно снабдил Дэвида информацией о своих основных покупателях. Большую часть этих сведений можно было сразу выкинуть в мусорный ящик. Явно не то, что нужно. Десятки людей были проверены лично Дэвидом. Он катался по всей стране, но всякий раз это оказывались либо феодалы, решившие по какой-либо причине совершить покупку анонимно, либо заезжие торговцы, либо путешествующие инкогнито богатые иностранцы.

Так прошел год.

В середине следующей зимы, когда небо было ясным, а снежок звонко поскрипывал под ногами, во дворец постучался подмастерье одного из ювелиров. За минувший год Дэвид уже привык к подобным визитам и почти ни на что не надеялся. Скорее всего, это была ложная тревога, но проверить следовало. Судя по описанию присланного из лавки молодого человека, покупательница была какой-то странной — вежливая, располагающая, судя по всему, огромным количеством золота, но почему-то прибывшая в лавку одна, без охраны. Ее интересовали и мелкие, и крупные камни, все, которые только можно было достать. Расплатилась эта женщина новенькими, будто только-только отчеканенными золотыми монетами. На завтрашний день назначила еще одну встречу. Хозяин ювелирной лавки собирался вычистить все склады, тряхнуть всех своих поставщиков, а незнакомка готова была заплатить за все это чистым золотом, даже не заикаясь о скидке, полагавшейся ей за оптовую покупку.

С утра Дэвид торчал в лавке, наблюдая за немногочисленными посетителями. Миновал обед. Дэвид зевал, размышлял о вечном, поглядывая по сторонам сквозь Око — как вдруг его словно током ударило. Появление вчерашней странной покупательницы он почувствовал еще до того, как она зашла в лавку. Он словно уменьшился в тысячу раз, превратился в муравья, на которого надвигалось что-то огромное, подобное буре или летящей с горы лавине. Он был колдуном, он дважды изменил историю этого королевства, но по сравнению с тем, что надвигалось на него, он был никем, был не больше чем простой смертный. И от простого смертного отличался только тем, что мог видеть, чувствовать, ощущать неизмеримую мощь, сконцентрировавшуюся где-то неподалеку и теперь не спеша приближавшуюся к лавке. На окнах расцветали удивительные морозные узоры — цветы, листья, языки огня… Дверь скрипнула, и темноволосая женщина в беленькой шубке с меховым воротничком зашла в магазин. Дэвид сглотнул.

Ощущение чужеродной мощи внезапно пропало. Источаемая женщиной Сила как будто бы втянулась в нее, сжалась где-то внутри и затаилась до времени. Дэвид потихоньку начал приходить в себя. Взбесившееся магическое восприятие постепенно устаканивалось, мысли перестали метаться внутри черепной коробки, и снова начали цепляться одна за другую. Незнакомка спокойно подошла к ювелиру и осведомилась относительно вчерашнего заказа.

«Она знает, что я колдун, — подумал Дэвид. — Ей на это попросту наплевать…»

Сейчас, когда он, наконец, нашел то, что так долго искал, и надо было немедленно действовать, он заколебался. Как подойти, как заговорить… не к женщине — разве это женщина? — к такому? А если ей что-нибудь не понравится?..

Дэвид присмотрелся к ее лицу. Очень даже ничего. Внешне. Доброжелательный тон. Но это может быть образом, маской — как у Кремена, привычной оболочкой, внутри которой — волчий оскал… Внезапно у него возникло чувство, что где-то он эту женщину уже встречал. Не был близко знаком, а именно видел — мельком, может быть, только один раз. Очевидно, что это было не на Земле и не в Хешоте. Слишком уж запоминающаяся личность, да и что она могла забыть в этих двух убогих мирках?.. Нимриан… Знакомые Лэйкила… Это было уже ближе… Дэвид мучительно вспоминал. Ни на одной вечеринке в Тинуэте он ее не видел… Немногочисленные празднества, которые он посещал в качестве оруженосца графа кен Апрея… Слишком много лиц, слишком много имен… Самая первая вечеринка… Повозка из тумана и дыма, запряженная шестеркой лебедей… Да! Это была она. Она прибыла вместе с каким-то высоким молодым человеком, а Лэйкил весь вечер увивался вокруг нее, рассказывал что-то смешное, танцевал с ней… К сожалению, Дэвид не знал ее имени, но вряд ли Лэйкил стал бы ухаживать за каким-нибудь монстром. Стоило только вспомнить, как он обращался с Кременом.

Дэвид подошел к незнакомке и сказал:

— Простите, вы не уделите мне несколько минут? Мне очень нужно с вами поговорить.

Взгляд безмятежных серо-голубых глаз обратился в его сторону.

— Хорошо. Но вам придется подождать.

Дэвид кивнул и сел на свое место. Торговец продолжал показывать собранные им драгоценные камни. Женщина зевнула, изящно прикрыв рот рукой в тонкой белой перчатке.

— Сложите все это в один мешок, — сказала она. — Сколько я вам должна?

Торговец начал перечислять. Через несколько минут женщина нетерпеливо перебила его:

— Меня все это не интересует.

— Эээ… — Слегка опешивший владелец ювелирной лавки назвал общую сумму. Женщина задумчиво кивнула. Словно по команде, в лавку зашел молодой человек с огромным мешком.

Дэвид медленно выдохнул. Благодаря колдовскому зрению он видел, что никакого молодого человека нет — это был наспех наколдованный фантом. Мешок с золотом сам по себе проплыл в воздухе и плюхнулся на стол.

— Тут немного больше, — сказала женщина. — Остаток можете забрать себе на чай.

Повинуясь движению ее руки, несуществующий носильщик «подхватил» мешок с бриллиантами и поволок к двери. Охрана мигом перегородила дверь.

— Подождите, подождите! — воскликнул ювелир. — Я еще не пересчитал золото!

Женщина закатила глаза, но спорить не стала. Время, предоставленное хозяину лавки и его помощникам для подсчетов, она решила уделить Дэвиду.

— О чем вы хотели поговорить?

— Понимаете, — сказал Дэвид, поспешно вставая со стула. — Мы с вами раньше встречались… Наверное, вы меня не помните…

— Где мы встречались?

— На балу у Киррана. Вы прибыли с каким-то молодым человеком… в повозке из дыма и тумана…

— Ааа… — Она улыбнулась. — Это был Лорд Каренион.

— Я не знаю, как его зовут… Я не знаю даже вашего имени.

— Алиана, Властительница Ледяного Пламени.

Дэвид поклонился.

— Меня зовут Дэвид Брендом. Я ученик Лорда Лэйкила кен Апрея.

— Ученик Лэйкила? — Впервые в ее глазах и голосе проскользнуло что-то еще, кроме легкого доброжелательного любопытства.

— Ммм… если быть точным — бывший ученик.

Алиана чуть пожала плечами.

— Я вас совершенно не помню… Как долго вы были учеником Лэйкила?

— Два года.

— Многому научились? — Она чуть улыбнулась.

Дэвид мотнул головой.

— Смотря с чем сравнивать… Если говорить об уровне настоящего волшебника, то почти ничему.

— Хочу вас сразу предупредить: я учеников не беру.

— Я и не рассчитывал… Вы не могли бы перенести меня в другой мир?

Алиана прищурилась:

— Вы что, поссорились с Лэйкилом и он оставил вас тут?

— Нет-нет… Это долгая история.

— Так расскажите, — предложила Алиана.

— Может быть, лучше не здесь? Пойдемте во дворец…

— Ну пойдемте.

— Эй, любезный! — обратился Дэвид к владельцу лавки. — Пересчитывай свое золото в одиночестве… Если будет недостача, я лично тебе ее возмещу.

— Там почти на тысячу больше, — шепнула Дэвиду Алиана.

Во дворце Дэвид провел короткую экскурсию, предложил Алиане вина (она не отказалась), нашел ближайшую незанятую комнату, закрыл дверь и начал свой рассказ. Повествование получилось куда более длинным, чем он планировал. Пришлось углубиться в историю, рассказать, как образовалась империя Роберта Каннинхейма, объяснить, почему он сам оказался в тюрьме Лачжер-тауна, как впервые познакомился с Лайлой и так далее, и тому подобное. Алиана слушала, не перебивая, и только изредка, во время смысловых пауз, задавала вопросы. Дэвид с радостью видел, что она реагирует на его слова так же, как реагировал бы любой нормальный человек. Установленная Робертом Каннинхеймом тирания возмутила ее до глубины души. «Я ошибался, — думал Дэвид. — Я думал, что все Лорды рассуждают так же, как Лэйкил… Нет, Лорды поразительно отличаются друг от друга… Как и люди».

— Куда вы хотели бы отправиться? — спросила Алиана, когда он закончил. — К своему учителю? Или в ваш родной мир?

Дэвид несколько секунд размышлял.

— Нет, в Тинуэт, наверное, не стоит… — все еще колеблясь, сказал он. — Лэйкил меня предупреждал о последствиях… предупреждал, что не будет ничего предпринимать… что я теперь ему скажу? В этот раз Лэйкил и Лайла вообще могут отказаться открывать для меня путь. Просто из опасения, как бы во второй раз на Земле со мной что-нибудь похуже не случилось… Нет, решено — давайте на Землю. Рискну еще раз. Кен Апреев в это вмешивать я не хочу. Да и права у меня нет.

— Я отправлюсь с вами, — неожиданно сказала Алиана. — Может быть, я смогу помочь вам.

— Я… — Дэвид запнулся. — Я буду вам очень признателен.

— Вы готовы? Мы можем отправиться прямо сейчас.

— Да, конечно!.. То есть… Вы не могли бы подождать еще полчаса? Мне нужно собрать вещи и попрощаться с друзьями.

Алиана чуть кивнула. Прямо из воздуха она достала книжку, написанную на каком-то неизвестном Дэвиду языке.

— Я подожду. Полчаса.

* * *

…Лэйкил стоял на краю Котла и кусал губы. Любой человек, увидев выражение его лица, счел бы за лучшее побыстрее убраться подальше. Перемещаясь к Котлу, Лэйкил был готов убивать. К сожалению, убивать было уже некого. Кто бы ни принес жертву в этом проклятом месте, он уже ушел. Ушел со всеми предосторожностями, не оставив за собой ни ниточки, ни следа.

Ветер, игравший пеплом на краю Котла, стих при приближении графа. С каждым шагом под ногами Лэйкила что-то хрустело. Он слишком хорошо знал, что это. Под ноги Лэйкил старался не смотреть, на хруст внимания не обращал.

Легчайшее прикосновение… Лэйкил остановился, коснулся кольца на пальце. В тот же миг в воздухе перед ним повисло полутораметровое зеркало. Лэйкил дотронулся до его поверхности и зачитал открывающее заклятие. Поверхность зеркала замутилась, возникло ощущение падения… Через несколько секунд муть развеялась и появилось изображение.

Судя по пейзажу за спиной Леди Марионель, она находилась где-то в Царстве Теней. Совсем рядом в воздухе пронеслось существо, по виду больше всего напоминающее анатомический скелет ангела.

«Спустили ищеек… — подумал Лэйкил. — Значит, его еще не нашли…»

— Ты где? — спросил он вслух.

— Во дворце своего сюзерена, — хрипло ответила Марионель. — У меня такое чувство, что если беглеца не найдут, меня посадят на его место.

— Скорее уж, нас обоих.

Марионель сменила тему:

— Выяснил что-нибудь? Узнал, кто принес жертву?

— Ничего. — Лэйкил покачал головой. — Информационные поля вокруг Котла полностью уничтожены.

Марионель нецензурно выругалась. Прозвучало это обычно и даже немного неестественно, слишком уж вросла Говорящая-с-Мертвыми за последние сто-двести лет в образ этакой утонченной светской дамы. Но если сами ее ругательства показались Лэйкилу попросту нелепыми, то уж чувство за ее словами ощущалось самое что ни на есть глубокое и живое.

— Мне кажется, это был кто-то из Обладающих, — задумчиво сказал Лэйкил.

Настала очередь Марионель удивляться:

— Почему ты так думаешь?.. Нет, этого не может быть.

— Стилистика заклинаний… насколько вообще о ней можно судить, учитывая, что стерты почти все следы… масштабы воздействия…

— В это трудно поверить, — сказала Марионель. — Ни один Обладающий не станет этого делать… Зачем? Из Котла давно уже ничего нельзя зачерпнуть.

— К примеру, он мог сделать это по старой дружбе… — пробормотал Лэйкил.

— Ерунда! Тот, кто хотел посредством жертвоприношения освободить пленника, должен был иметь представление, во что превратился его «старый друг».

— Ладно, — согласился Лэйкил. — Эта версия действительно не выдерживает критики… Вот тебе другая: кто-нибудь из Обладающих вздумал половить рыбку в мутной воде.

Марионель отрицательно покачала головой:

— Маловероятно. Не могу себе даже представить, кому это могло быть выгодно.

— Какому-нибудь Владыке Пределов…

— Ты знаешь многих Владык Пределов, кому было бы позволено жить в мирах Сущего?

— Одного, — признался Лэйкил.

— И я одного. Мне кажется, мы говорим об одном и том же хеллаэнском Лорде. Но он — особый случай. Он живет в Темных Землях уже не одну тысячу лет. Вряд ли он стал бы устраивать такую авантюру.

— Мог бы. Именно потому, что его не станут подозревать.

— Выгода небольшая, а неприятностей можно нажить очень много, — не согласилась Марионель. — Король Мертвых уже убил… нет, не убил, правильнее сказать — «уничтожил», нескольких обитателей Пределов, пытавшихся организовать вторжение в Сущее.

— Интересно, какое уже по счету?

— Загляни в хроники, если тебе интересно. Мне это как-то…

— Мне, по большому счету, тоже.

— Кстати… — Голос Марионель похолодел. — Король предположил, что это могла быть твоя сестра.

— Пусть этот дохлый ублюдок засунет себе в…

— Тихо, тихо… Он все-таки мой сюзерен, Лэйкил.

— А мне наплевать, — процедил граф. — Хоть сюзерен, хоть сам Судья Богов. Пусть следит за своими словами. Лайла тут ни при чем.

— Ты уверен? Недавно ты приводил ее к пленнику… Лэйкил, ты, вообще, был в своем уме, когда делал это? Ей всего пятнадцать!.. Ты не мог подождать еще несколько лет?!

Граф отвернулся.

— Не мог. Так уж получилось.

— А ты не думаешь, что…

— Нет! — оборвал Лэйкил Говорящую-с-Мертвыми. — Лайла тут ни при чем. Да она бы и не смогла такое устроить: она еще слишком…

Он не закончил — ощутил пульсацию кольца. Информационный щуп, выброшенный из драгоценного камня, коснулся сознания Лэйкила и сообщил такое, что граф взбесился окончательно.

— Что?. — Марионель обеспокоилась, услышав, как Лэйкил заскрипел зубами. — Что случилось?..

— Нападение… — процедил Лэйкил, открывая путь. Уносясь в сверкающем водовороте прочь от Котла, он обнажил клинок и приготовился немедленно по прибытии на место дать залп тяжелой артиллерией — всеми самыми разрушительными заклятьями, имевшимися в его распоряжении. Кто бы ни был этот маг, который сначала совершил жертвоприношение в Котле, а теперь разрушал все, что Лэйкил создавал за последние три года — ему не жить. Кто бы он ни был: Лорд, смертный, ангел или обитатель Пределов, демон или полубог…

10

— …и все ж-таки надо бы нам с тобою отправиться, — наверное, уже в десятый раз повторил Родерик. — Мало ли что… Заодно и на страну вашу чародейскую поглядим.

— Верно, — согласился Алабирк.

— Лишний топор в таком деле не помешает, — заметил Фили, любовно поглаживая свое оружие.

Дэвид в очередной раз отрицательно качнул головой. Стоило только представить себе трех гномов, вышагивающих по улицам Лачжер-тауна…

— Простите, друзья, — сказал он, чуть улыбнувшись. — Но это дело для меня одного… Вы будете привлекать к себе слишком много внимания.

— Но ты ведь вернешься? — спросил Алабирк.

Вопрос повис в воздухе.

— Когда-нибудь, — сказал Давид. — Может быть…

— Ну ладно… — крякнул Родерик. — Тады давай прощаться. Коли уж ни в какую нас с собой брать не хочешь… Колдунья твоя, поди, заждалась уже.

Дэвид оглянулся. Леди Алиана стояла посреди занесенного снегом двора и наблюдала за тем, как в воздухе кружатся снежинки.

— Ты знаешь: тебе здесь всегда рады, — сказал Ратхар, пожимая Дэвиду руку. — Возвращайся. Графство подарю.

— Ты, твое величество, ему сначала рыцарский пояс подари… — буркнул Фили.

— Мы ему три раза предлагали, — тихо вздохнув, произнесла Биацка. — Он отказывался…

— Эт на него похоже, — кивнул Родерик. — Никаких мыслей о будущем нет, о том, что в старости кушать будет… Эх, молодежь-молодежь…

Дэвид обнял старого гнома, Фили, Алабирка, поцеловал королеве руку. Привычным движением поправил рукоять меча… Улыбнулся. Снял с пояса ножны и протянул Родерику.

— Меч мне там не понадобится.

— Да он тебе и тута не особо нужон был… — Пропыхтел Родерик и, приняв меч, со значением пообещал:

— Сохраним.

— Прощайте, — сказал Дэвид. — Передавайте привет Янгану и Талеминке.

— Передадим, не боись. Будь здрав, господин колдователь.

Дэвид пересек двор и подошел к Алиане.

— Можно отправляться.

— Со всеми попрощались?

— Со всеми, кто был в городе.

— Ну что ж… Давайте руку.

Стоило их пальцам соприкоснуться, как мир вокруг Дэвида вздрогнул и как-то вдруг стал совсем иным. Дэвид словно смотрел через прозрачное стекло, и за стеклом было еще одно, и еще, и еще… В любом направлении, куда ни повернись — реальность уже не была тем, что считал «реальностью» Дэвид: помимо направлений вверх-вниз, вправо-влево, вперед-назад появились иные возможности движения, немыслимые в трехмерном мире… Привычный мир вокруг Дэвида распадался, собирался вновь и снова распадался, как калейдоскоп… Созерцать это зрелище было невыносимо для человеческого сознания.

Внезапно все пропало. Алиана отпустила его руку. Они были на заснеженном холме. Рядом, в двух шагах, стояли изящные узкие сани… вместо лошадей там были запряжены две большие серебристо-белые кошки.

— Присаживайтесь, — сказала Алиана, забираясь в сани.

Дэвид сел рядом. Места было мало, коленями пришлось упереться в мешок с драгоценными камнями.

— Как мы сюда переместились?

— Мы никуда не перемещались, — ответила Алиана. — Просто вы, люди, видите крохотный кусочек настоящего мира… Я заставила вас на мгновение увидеть чуть больше. Это место — то же самое, где мы были.

— Как это может быть?

— Извините, но я не смогу ответить на этот вопрос. Вы просто не поймете. Ваше восприятие мира не целостно.

— А вы видите все эти реальности одновременно?…

— Есть только одна реальность, — терпеливо объяснила Алиана. — Просто вы видите ее кусочек.

— А вы видите все?

Властительница Ледяного Пламени чуть пожала плечами:

— Все относительно… С точки зрения одного из Изгнанных Богов мое восприятие мира, скорее всего, является очень ограниченным… Кстати, править кошками придется вам.

— Мне?!!

— Вам. Я никогда не была в вашем мире. Возьмите поводья в руки.

Стоило Дэвиду прикоснуться к поводьям, как кошки словно взбесились. Истошно заорали(смесь кошачьего воя и львиного рычания), забили лапами по воздуху… сани запрыгали на снегу, как теннисный мячик. Дэвид изо всех сил вцепился в борт, чтобы не вывалиться наружу.

— Спокойно, Пушок… Не злись, Лапочка… — увещевала Алиана своих зверушек. — Это ненадолго… Только на один раз…

Кошки успокоились. Когда Дэвид снова взял в руки поводья, рыкнули опять, но уже больше для порядка.

— Что я должен делать?

— Просто держите поводья в руках и думайте о месте, куда хотите попасть…

— Там город… Много людей…

— Не волнуйтесь, нас никто не увидит… Вперед, мои котики!

«Котики» сорвались с места и помчались по заснеженной равнине со скоростью хорошего гоночного автомобиля. Никакой тряски между тем не было. Сани чуть-чуть покачивались, но и только. Дэвид старательно концентрировался на образе Лачжер-тауна.

— Не напрягайтесь так, — посоветовала Алиана. — Просто держите образ города в голове…

— Но я не помню точно…

— Важен не образ — важно ощущение места.

Она развязала мешок с драгоценностями и безошибочно извлекла из груды камней несколько Истинных Драгоценностей.

— Зачем вам остальные камни? — полюбопытствовал Дэвид. — Тут Истинных всего десять или двадцать.

— В последнее время увлекаюсь мозаикой. Золото создавать проще и быстрее, чем камни.

— И много ли у вас… готовых произведений?

— Я только начала, но четыре комнаты и коридорчик в замке выложила почти полностью, — довольно ответила Алиана. — Я еще и внешние стены хочу украсить. Работы лет на пятьдесят, не меньше. Но я не тороплюсь.

— Эээ… Творческих вам успехов.

— Спасибо.

Дэвид заметил, что воздух вокруг становится то темнее, то светлее. Небо над ними горело призрачными хрустальными огнями. Мимо проносились мерцающие светлые тени…

Через несколько минут кошки умерили свой бег. Дэвиду показалось, что сани въехали в какое-то призрачное облако и изменили направление движения. Реальность снова потекла и изменилась, но уже без таких головокружительных эффектов, как в прошлый раз. Бликов становилось все больше… в какой-то момент они слились в одно и быстро стали терять свою прежнюю яркость… Сани почти остановились. В воздухе, подобно отражению в оконном стекле, медленно проплывали улицы Лачжер-тауна.

— Это место? — уточнила Алиана.

— Да.

Они покинули сани. По мере их приближения, призрачный фантом Лачжера становился все отчетливее и ярче… Послышался гудок автомобиля… Запах города… Кто-то толкнул Дэвида в плечо. Он оглянулся и увидел, что ни заснеженной равнины, ни саней, ни кошек уже нет. Дэвид и Алиана стояли посреди Центральной улицы. Пешеходы спокойно шли по своим делам. На появление двух людей в очень странной одежде никто не обратил внимания. «Мы все еще невидимы для них», — сообразил Дэвид.

Судя по всему, в Винланде была поздняя осень.

— Очень интересно, — сказала Алиана, оглядываясь. — Очень.

— Вы никогда раньше не были в технологическом мире? — Дэвид ощутил прилив гордости за свою планету.

— Что?.. Ах, вы об этом… Конечно же, была. Всего несколько раз, но мне хватило. Эти вонючие городишки, пропахшие дымом и бензином… Нагромождение каких-то тупых механизмов… — Алиана недовольно сморщила носик. — Нет, ваш родной городок меня, простите, совершенно не интересует… Я имела в виду другое. Тут очень низкий фон… А где-то в той стороне… — Она махнула рукой: — …фон необыкновенно высок…

— Где именно? Как далеко это находится?

— Далеко. — Она задумалась. — Сначала надо добраться до края земли… потом будет большое море…

— В той стороне нет никаких морей, — сказал Дэвид. — Там только Тихий Океан.

— Ну, может быть, и океан… Это несущественно. Там будет небольшой остров… Слишком далеко, почти ничего не вижу… Давайте прокатимся туда. Я хочу на это вблизи посмотреть.

— Эээ… Кстати, если мы все равно летим в сторону Тихого Океана, то давайте по дороге заскочим на один островок… Ну на Остров Мира, я о нем вам рассказывал… Шансов на то, что Майкл все еще жив, практически нет, но…

— Хорошо. Где находится ваш остров?

— Точно не знаю…

— Вы там когда-нибудь были?

— Нет.

— Как же мы его отыщем?

— Сейчас… — Дэвид огляделся. Взгляд его упал на книжный магазин. — Подождите минутку.

Вскоре он снова стоял рядом с Алианой, сжимая в руках украденный из магазина атлас.

— Где-то вот здесь. — Он отметил ногтем место. — Мне показывал офицер, работающий в городской тюрьме…

— Здесь ничего нет, — сказала Алиана, внимательно изучая карту.

— Ничего удивительного. С тех пор как Роберт Каннинхейм стал Правителем Мира, в истории, к примеру, у нас образовалось еще больше белых пятен…

— Вы можете определить направление до вашего острова?

— Так, мы находимся здесь… — Дэвид ткнул пальцем в синюю точку на карте, рядом с которой было написано «Лачжер-таун». Он посмотрел по сторонам, пытаясь сориентироваться. Каждым утром, когда он шел по Центральной на работу, солнце светило ему в глаза. — Восток там. — Он показал рукой, — Остров Мира относительно нас на юго-западе, значит… — К своему удивлению, он ткнул пальцем в том же самом направлении, что и Алиана.

— Кажется, мы с вами имеем в виду одно и то же место, — заметила Леди.

— Сильно сомневаюсь… Зачем кому-то могло понадобиться отвозить всех этих людей к Источнику Силы?

— Остров, который я вижу, усеян человеческими костями. — Сообщила ледяная колдунья. — Полностью.

* * *

…Сверху Остров Мира был похож на ватрушку с повидлом. В центре острова находился черный кратер, вокруг него — широкое ровное кольцо белого цвета. Когда бегущие по воздуху кошки Алианы стали снижаться, Дэвид понял, что песок на песчаной полосе кажется белым из-за обилия костей.

Кости были везде — в несколько слоев, сваленные большими грудами или почти полностью погрузившиеся в песок… Нельзя было сделать и шага, чтобы не наступить на чей-то череп, берцовую кость или ребра… Страшное кладбище не ограничивалось одним островом — кости лежали и в прибрежной полосе, и дальше, в море, правда, уже не так густо. Хотя свежих покойников не было видно, было ясно, что погибли все эти люди совсем недавно, всего несколько лет тому назад. Помимо костей, на острове было огромное количество мух (по большей части уже дохлых), а море кишело от обилия креветок и раков. Также виднелось несколько полуразрушенных зданий, столбы с порванной колючей проволокой и штук пятнадцать странных высоких сооружений, чем-то напоминавших крутые горки в парке аттракционов. Все «горки» были направлены к центру острова; если сравнение с аттракционами было верным, то человек, вздумавший прокатиться по широкой металлической трубе, в конечном итоге вылетал из трубы как раз над кратером…

— Очень интересно… — прошептала Алиана. И направилась к кратеру. Дэвид заметил, что на человеческие кости под своими ногами Леди не обращает никакого внимания.

Он быстрым шагом пошел за ней — стараясь все-таки, по возможности, наступать на песок.

— Видишь?.. — спросила Алиана.

Дэвид сплел заклинание Ока. Сплел — и чуть не ослеп, как тогда, в ювелирной лавке: Алиана сама сияла не хуже какого-нибудь Источника Силы. Заслонившись рукой от убийственно-яркого гэемона своей спутницы (что не слишком-то помогло), Дэвид попытался оглядеться.

— Я вам мешаю? — спросила Алиана. — Извините.

Буря из ледяного огня вдруг прекратилась… Сила покинула ее… сжалась до единственного языка холодного пламени где-то глубоко внутри гэемона… И Дэвид увидел…

Впереди — там, где находился кратер — была тьма. Она не таила в себе какой-то колоссальной мощи… но размеры Главного Сплетения — во всю ширь заполненного пеплом кратера — изумили Дэвида. Вокруг Сплетения висело внешнее заклятие — силовой купол, не допускавший извне к кратеру, какие бы то ни было, посторонние объекты.

— Видите? — повторила Алиана.

— Если это Источник, то какой-то странный…

— Не обращайте внимания на защитный барьер.

— Я и не обращаю… Если это Источник, то он… мертв.

Алиана кивнула.

— Любопытно, не правда ли? Заметьте — это не естественный Источник Силы… Видите — ни одной лишней энергетической линии, абсолютно никакой связи с окружающим миром… И вместе с тем — мощнейшее Главное Сплетение, способное хранить и пропускать через себя целые океаны энергии… Мне подсказать или вы сами догадаетесь, откуда бралась эта энергия?

— Люди?.. — тихо предположил Дэвид.

— Совершенно верно, — подтвердила Алиана. — Это самый большой жертвенный алтарь, который я когда-либо видела. И… знаете что? Я помогу вам убить Роберта Каннинхейма.

Они подошли к самому краю кратера. Здесь уже ощущалось действие защитного поля. Дэвид прошел еще немного и почувствовал, что дальше не может сделать и шагу.

— Попробую подобрать ключ, — сказала Алиана, создавая анализирующее заклинание. — Было бы любопытно изучить структуру этого пересохшего Источника… Может быть, мне удастся определить, чей это стиль.

Через минуту Дэвид почувствовал, как барьер, мешающий ему идти дальше, перестал существовать. Сделал несколько шагов — и оказался по колено в пепле. Дэвид двинулся обратно и… застыл. Наклонился, попытался поднять заинтересовавший его предмет… черный череп рассыпался у него в руках.

«Здесь то же самое… — Подумал Дэвид. — Пепел в кратере — это чьи-то сгоревшие кости…»

Он хотел, было сообщить о своем открытии Алиане, когда заметил наверху какое-то движение. По краю кратера брел грязный оборванный человек с всклоченными волосами и неопрятной бородой.

— Алиана!

Заметив человека, Властительница не удивилась.

— Тут живет около сотни людей… почти все они сейчас прячутся в разрушенных строениях.

— Им нужно как-нибудь помочь!

— Им уже ничем нельзя помочь, — тихо сказала Алиана. — Разве что убить… Я вижу, граф Лэйкил не научил вас составлять информационные заклинания?

— Нет. А как вы узнали?

— Ваш гэемон еще недостаточно развит для этого. Кроме того, если бы вы умели работать с чистой информацией, вы бы не выдвигали предложений по спасению этих… людоедов.

— Людоедов?!

— Я покажу вам. — Алиана вздохнула. — Мне не удалось установить, кто это сделал… Пять лет назад на острове что-то произошло… Возможно, был очень мощный выплеск энергии, возможно — кто-то специально подчистил за собой следы… Так или иначе, я могу проникнуть в прошлое только на последние пять лет. Источник был уже мертв, и защитный купол вокруг него уже стоял… Смотрите сами, что произошло за это время…

Выброшенный из ее заклятия энергетический щуп протянулся к Дэвиду… и отпрянул.

— Снимите амулет, — сказала Алиана.

Дэвид так и сделал. Только успел убрать камень в карман, как заклятие проникло в его сознание и «выключило» видимый мир.

Сначала было много помех… Потом стали появляться целостные картины… Плывущие к острову корабли, переполненные людьми… Стремительно разбухающие толпы арестантов за колючей проволокой… Охрана острова делала то, что привыкла делать — подгоняла пленников поближе к «горкам»; когда человек оказывался слишком близко к металлической конструкции, силовое поле подхватывало его и отправляло в полет, который должен был закончиться внутри кратера… Но что-то шло не так, как прежде… Дэвид видел растерянные лица охранников, наблюдавших за тем, как люди повисают в воздухе и скатываются вниз по наклонной дуге, словно скользя по невидимому куполу… И падают за пределами кратера.

А корабли продолжали приходить. Огромные корабли, чьи трюмы были переполнены «живым мясом». На острове уже не было места для пленных, и арестантов выгружали прямо в море. Кое-кто шел на корм акулам, кое-кто просто тонул, но многие вплавь добирались до острова… Охрана начала расстреливать людей… Вспыхнул бунт… Их были тысячи, сотни тысяч, а охранников — всего несколько сотен… Минуты дикой радости, когда арестанты наконец избавились от тюремщиков… Еда, которой достало бы тюремщикам на год, разошлась за один раз. Арестантов никто не собирался кормить на Острове Мира — напротив, это они должны были кормить своими душами Источник… Начался голод…

А корабли с людьми продолжали приходить…

То, что Дэвид увидел дальше, едва не сломало его разум. Трупы, всюду трупы — весь остров, переполненный мертвыми и умирающими людьми… и толпы тех, кто перешагнул через себя и вкусил человеческого мяса… Сначала ели трупы, затем — добивали умирающих, затем — друг друга… или новых пленников — ведь корабли продолжали приходить… Дэвид закричал…

Дэвид очнулся на земле. Он стоял на коленях. Его тело содрогалось от рвоты.

— Так было в первый год, — сказала Алиана, смотря куда-то в сторону. — Потом кораблей не стало… Выживали самые сильные, самые отчаявшиеся… те, которые быстрее других сумели превратиться в зверей… в чудовищ… Ты все еще хочешь узнать, что случилось с твоим другом Майклом?

Дэвид замотал головой:

— Нет… Я буду надеяться на то, что он утонул в море.

Алиана кивнула.

— Приведи себя в порядок — и уходим отсюда. Меня тоже тошнит от этого места.

— Мне нужно умыться.

Он побежал к морю. При его приближении, казалось, зашевелился весь берег — столько здесь было крабов. Не обращая на них внимания, Дэвид подошел к воде, вымыл лицо, сполоснул рот… у морской воды был странный привкус.

Когда он вернулся, то увидел, что Сила внутри Алианы снова пробудилась. Волшебница плела какое-то сложное заклятие.

— Что ты делаешь? — спросил Дэвид.

— Оставляю информационную мину. Не хочу, чтобы колдун, который сотворил этот жертвенник, узнал, что мы с тобой тут были.

— Но… я думал, мы прямо сейчас отправимся во дворец Правителя. Ведь очевидно — жертвенник сделал именно он…

— А если его не будет дома?.. Чем меньше о тебе знает твой враг, тем лучше.

— Разумная предосторожность.

— Все. Теперь можно уходить, — сказала Алиана ровно через минуту.

Белые кошки поднялись в воздух и повлекли сани прочь от острова. Как и по дороге сюда, они очень быстро набирали скорость.

«Интересно, — подумал Дэвид, глядя, как облака с сумасшедшей скоростью уносятся куда-то за его спину, — эти кошечки могли бы обогнать пассажирский самолет?.. а современный истребитель?..»

…Ни Дэвид, ни Алиана не видели, как человек со всклоченной бородой, тащившийся по краю кратера, повстречал такого же, как он сам, оборванца. В руке одного из них сверкнул нож, другой подобрал с земли берцовую кость. Некоторое время они кружились друг вокруг друга, постепенно перемещаясь все ближе к внутреннему краю — не замечая, что невидимый барьер, прежде отталкивавший их от этого места, больше не существует. Наконец человек с ножом бросился на своего противника. Они сцепились и покатились вниз — задыхаясь от взметнувшегося в воздух пепла, кусая и царапая друг друга. Тот, у кого был нож, не мог воспользоваться своим оружием — противник крепко сжимал его руку. Они долго барахтались в пепле, оба черно-серые, уже совершенно неотличимые друг от друга. В конце концов, человеку с ножом удалось вцепиться зубами в горло своему врагу. Тот дернулся еще несколько раз и затих. Человек с ножом жадно пил его кровь — а напившись вдоволь, тяжело поднялся, посмотрел по сторонам и, не увидев ничего стоящего, взял мертвеца за ноги и поволок наверх. Он что-то бормотал себе под нос — какие-то бессвязные ругательства, он сетовал на то, что теперь придется долго отгонять крабов, чтобы помыться в море и вымыть свою добычу — но глаза его горели безумной радостью. Он будет жить. Еще несколько дней.

Остров содрогнулся — хотя никогда прежде здесь не было землетрясений. Человек с ножом упал на колени и завыл от ужаса.

* * *

…Дворец Правителя Мира — похожий на кристалл темный небоскреб, построенный в самом начале слияния всех государств в единую конфедерацию, — зловещей громадой вырастал на горизонте в окружении «кристаллов» меньшего размера. В самом низу все здания утопали в зелени. Весь ансамбль с высоты птичьего полета был похож на черную корону, покоящуюся на зеленой бархатной подушке.

«Когда я впервые оказался в Тинуэте, — подумал Дэвид, направляя кошек ко Дворцу, — я в шутку спросил у Лайлы, живет ли в их мире Темный Властелин… Ирония судьбы: единственный человек (или нечеловек?), которого можно было бы назвать Темным Властелином, живет в моем собственном мире…»

Алиана забрала у Дэвида поводья и сказала:

— Вызови Око и посмотри, что тут творится.

Дэвид так и сделал — и сжал кулаки. Воздух вокруг небоскреба и меньших домов пестрел от обилия насекомообразных демонов-наездников. Сани Алианы привлекли их внимание, но призрачные твари были слишком медлительны, чтобы угнаться за Лапочкой и Пушком. Внутри некоторых Дэвид заметил сиреневые сферы, но большинство демонов шло «порожняком».

— Думаю, мы не будем вежливо стучаться в ворота этого замка, — произнесла Алиана.

— Не будем.

Алиана кивнула, затем в ее руке что-то вспыхнуло — и в который уже раз за последние сутки Дэвид Брендом едва не ослеп. В следующее мгновение брошенная Алианой молния попала в небоскреб, проделав в стене — где-то на уровне семидесятого этажа — порядочную дыру. В образовавшийся проем ворвались кошки Властительницы — и застыли посреди развороченной комнаты.

Дэвид вылез из саней и бегло осмотрелся. Молния, брошенная Алианой, была необычной — камень не закоптился, разломанная мебель внутри комнаты не загорелась… Напротив, все предметы были покрыты каким-то белым налетом. Дэвид прикоснулся к налету — и почувствовал холод. На стене остался отпечаток его ладони. Похоже, это был обыкновенный иней.

— Ледяное пламя, — ответила Алиана на его немой вопрос. — Моя Сила… Замораживает и сжигает одновременно…

— Странно, что на наше появление не было никакой реакции.

— Странно, — согласилась Алиана. — Но вам все равно стоит надеть амулет.

Дэвид поспешно сунул руку в карман. После увиденного на Острове Мира он совсем забыл про камень. Алиана легонько хлопнула в ладоши — сани исчезли. Вероятно, как и прежде, они никуда не перенеслись — просто сдвинулись в какую-то другую часть единой реальности, которую Дэвид не был способен воспринимать.

— Пойдемте.

Они вышли из комнаты. Как и можно было ожидать, люди, находившиеся в здании, пребывали в панике. По коридорам металась охрана, обеспокоенно переваливались с ноги на ногу важные толстопузые личности. Кто-то орал, что террористы подложили бомбу во Дворец Правителя Мира.

Вызвав Око, Дэвид заметил, что почти у всех этих людей в середине груди наличествует знакомая сиреневая сфера. Око также показало ему, как щуп информационного заклинания Алианы, словно кобра, вонзился в голову одного из чиновников.

— Судя по всему, апартаменты вашего Правителя находятся на три этажа выше, — сказала Алиана через секунду. — Вы умеете летать?

— Ммм… Да, но может быть, лучше воспользуемся лифтом? — В этот момент, глянув в конец коридора, Дэвид понял, что предложил не самую лучшую идею: у дверей лифта собралась уже целая толпа чиновников.

— Я думаю, не стоит, — ответила Алиана, посмотрев в ту же сторону. — По прямой будет быстрее.

Она подняла руку к потолку. Вспышка, удар грома… Дэвид инстинктивно пригнулся, закрыв голову руками. Через несколько секунд он понял, что ничего на него падать не собирается и, кашлянув, осторожно выпрямился. Щеки коснулось что-то холодное. В воздухе кружились снежинки. В потолке зияла четырехметровая дыра, и в потолке следующего этажа такая же.

— Вы летите или остаетесь? — бросила Алиана, взмывая вверх.

— Лечу, лечу… — Дэвид быстро наложил на себя заклинание левитации.

Добравшись до нужного этажа, Алиана осмотрелась. В комнате никого не было, но она уверенно показала куда-то в стену.

— Он там.

Дэвид уже понял, что его спутница не любит утруждать себя поиском дверей и поэтому сразу, как только услышал ее последние слова, прикрыл рукой глаза. Снова что-то сверкнуло, раздался грохот… Когда он убрал руку, стены уже не было.

Миновав, таким образом, несколько комнат, в конференц-зале они столкнулись, наконец, с тем, кого искали. Как минимум, человек тридцать — чиновники вперемешку с охраной — толпилось вокруг Роберта Каннинхейма, пытаясь то ли закрыть его своими телами, то ли вывести из Дворца.

Алиана дунула. Стены и стулья покрылись льдом, а живописная группа с диктатором в центре застыла на месте. Их лица и руки, волосы, одежда и обувь — все стало белым…

Колдунья задумчиво кивнула. Повинуясь движению ее пальцев, из центра ледяного ансамбля, отколов по ходу дела с полдюжины рук и разбив пару голов, с треском поднялся Роберт Каннинхейм — такой же беленький и неподвижный, как и все остальные.

Ледяная статуя опустилась перед Дэвидом и Алианой.

— Видите? — спросила Алиана. — Мое заклятие вам не слишком мешает?..

— Этот гэемон не может принадлежать сильному магу…

— Да вы внимательнее присмотритесь!.. Это же вообще не человек! Это искусственное существо. Голем.

Дэвид присмотрелся. Слишком сложное, неестественное строение энергетического тела… Он уже видел похожих существ — когда с помощью Ока рассматривал призрачных стражей Тинуэта. Правда, стражи были устроены еще сложнее — и, кроме того, они были бесплотны… В отличие от Роберта Каннинхейма.

— Так это просто робот… — прошептал Дэвид.

— А вы как думали? — усмехнулась Алиана. — Если бы вы решили захватить чужой мир, стали бы вы постоянно там жить, заниматься нудной бумажной работой, проводить встречи, конференции, интервью?.. У любого нормального мага найдется множество других, куда более интересных занятий. Теперь вы поняли, почему я стерла все следы нашего пребывания на острове? Конфликт может затянуться…

Дэвид схватил тяжелое кресло и со всего размаху обрушил его на ледяную статую Роберта Каннинхейма. Голова разлетелась на части, тело Роберта упало на спину и треснуло посередине. Одна рука откололась. Тяжело дыша, Дэвид стоял над трупом того, кого он так долго ненавидел… но это был еще не финал.

— Приготовьтесь! — вдруг закричала Алиана. Ее голос зазвенел, как натянутая струна. — А вот и хозяин!

В воздухе, с противоположной стороны групповой скульптуры, которую можно было озаглавить как «Толпа Чиновников, Спасающих Пустое Место», появилась светлая щель. Щель быстро расширилась… В тот момент, когда выплеснувшееся из портала сияние начало оформляться в человеческую фигуру, Алиана выбросила вперед руку — и с ее ладони взлетела прозрачная фиолетовая сфера, замораживая и разрушая все вокруг. Стены и потолок исчезли, пропала и групповая скульптура… Ледяное пламя, окружавшее стремительно увеличивавшуюся в размерах сферу, обращало в ничто все на своем пути.

Но человек, вышедший из межпространственного туннеля — кто бы он ни был на самом деле, похоже, был готов к подобному «теплому» приему. У Дэвида заложило уши, когда противник Алианы применил ответное заклинание — не менее мощное, составленное на базе Огня и Света — и все окончательно перемешалось в прогремевшем взрыве. Сразу же образовалось большое количество свободного пространства, несколько этажей обрушились вниз. Ударной волной Дэвида отбросило далеко назад, но он еще успел зачитать защитное заклятие — и очень вовремя, потому что уже через секунду рядом с ним начали падать глыбы бетона, обломки мебели и сорванные со стен дубовые панели… Воздух был переполнен пылью и каменной крошкой. Кашляя, возводя по ходу новый слой защиты, Дэвид выбрался из завала — и увидел ледяную змею, толщиной туловища не менее полутора метров, бьющую куда-то в дымный воздух от места, где по-прежнему стояла Алиана. Из облака пыли показалась фигура черного мага; в его руке вспыхнул какой-то предмет — посох или длинный меч? — и Дэвид, уже зная, чего можно ожидать, забормотал заклинание светового фильтра… — и был в очередной раз ослеплен, оглушен и впечатан в стенку — вместе со своим фильтром, охранными заклятиями и защитным полем амулета. Тем временем маг, пришедший отомстить за гибель своей марионетки, ответил — на том же уровне, что и Алиана. Потоки черного ветра прорезали воздух и вонзились в хрустальный щит, выставленный колдуньей. Алиана что-то пронзительно крикнула: куски бетона и обломки мебели, которые уже успели упасть на пол, дружно взлетели в воздух, закружились в бешеном хороводе и устремились к черному магу. Дэвид, который к этому времени только-только успел подняться на ноги, прижался к стене и закрыл голову руками — и очень вовремя. На этот раз «бумкнуло» так, что не осталось и внешней стены: почти всю верхнюю часть небоскреба разнесло взрывом, Дэвид, как пуля, был выброшен наружу и заскользил по воздуху среди кувыркающихся бетонных плит, мусора и мечущихся в панике насекомообразных демонов. К счастью — как, впрочем, и положено людям, падающим с небоскребов, — до земли лететь было долго: у Дэвида нашлось несколько лишних секунд, чтобы сотворить Крылья Ветра. Лавируя между падающими камнями и обезумевшими демонами, Дэвид взмыл вверх. «Подобраться бы к этому черному козлу сзади, — подумал он. — Долбануть чем-нибудь помощнее… Вряд ли удастся всерьез повредить его защиту — но будем надеяться, это его хотя бы отвлечет…». На ум пришла неуместная ассоциация с поединком Йовин и Короля-Чародея (а также всем, что касалось роли Мериадока в этой истории), но Дэвид в корне пресек эти мысли. Тут было не до ассоциаций, надо было думать, как уберечь свою шкуру…

Когда он поднялся еще выше, до его ушей донесся крик Алианы:

— …Я предупреждала тебя, сволочь, что если мы встретимся еще раз, ты — покойник?!!…Предупреждала?!!

«О чем это она?» — подумал Дэвид, преодолевая последние метры и поднимаясь над обломками стены. Очевидно, вместе со словами Алиана бросила во врага новое смертоубийственное заклинание, потому что в дымном воздухе вспыхнула очередная сверхновая. Как и Дэвид, Алиана и черный маг теперь парили в воздухе, метая друг в друга молнии, бетонные глыбы, копья и стрелы из чистой энергии и прочее тому подобное. Отразив удар Алианы и исторгнув в ответ из своего меча нечто, больше всего похожее на лазерный луч (только почему-то серо-стального цвета), черный маг вылетел из пыльного облака — и Дэвид, наконец, смог разглядеть его лицо.

Это был его учитель, граф Лэйкил кен Апрей, собственной персоной.

Дэвид застыл. Время, казалось, замерло…

Теперь все встало на свои места: оговорки Лэйкила, которым Дэвид прежде не придавал значения; винландские книги в библиотеке Тинуэта (Лэйкил утверждал, что книжки принес еще его дядя), смутное подозрение, что граф знает Винланд не хуже своего ученика, и, наконец, абсолютное безразличие к личности колдуна, захватившего родной мир Дэвида, — да, Лэйкил мог бы испугаться (смешно!), мог наплевательски отнестись к гибели миллионов людей (это уже ближе к истине), но здорового любопытства он не был лишен — а он даже не поинтересовался, кто же из его «коллег» вздумал повеселиться на родине Дэвида.

— Ты, ублюдок!!! — заорал Дэвид, на максимальной скорости устремляясь к своему бывшему учителю.

Из его рук вырвался сгусток огня — но пламя расплескалось по защитному полю Лэйкила, не причинив самому колдуну никакого существенного вреда. Однако его усилия должным образом заметили и оценили. Дражайший учитель выбросил в сторону своего первого и единственного ученика левую руку — и кружево иссиня-черных молний завертелось вокруг Дэвида, раскалывая его защитные оболочки одну за другой, как крепкие зубы раскалывают лесные орехи. Дэвид пытался разрушить заклинание, рассечь его огненными клинками, окружить себя неразрушимой броней Света — но все было напрасно. Ни с Алианой, ни со своим любимым учителем он не мог равняться ни в Силе, ни в Искусстве. Огненные клинки сломались, столкнувшись с заклинанием Лэйкила, броня Света оказалась не такой уж и несокрушимой, как хотелось бы, и, проломив напоследок последний, самый мощный барьер — охранную оболочку амулета — сеть из черных молний сомкнулась на теле Дэвида. Он почувствовал, как чужое колдовство проникает в его гэемон, парализуя, казалось, все процессы не только в энергетике, но и в физическом теле — от циркуляции энергий до биения сердца. Не было сил даже закричать. Заклятие воздушных крыльев рассыпалось, и Дэвид полетел вниз.

Но все-таки сыграть роль Мериадока ему удалось блестяще. Алиана не теряла времени даром. Стоило Лэйкилу на секунду отвлечься, как ледяной хлыст рассек его собственное защитное поле; хлыст крутанулся в воздухе — и на обратном движении его кончик вонзился Лэйкилу в грудь. Продолжая лететь вниз, Дэвид увидел, как исказились губы учителя; Лэйкил что-то захрипел — и стал падать. Он еще пытался бороться, но лед неудержимо распространялся по его телу… В этот момент вертикальный полет Дэвида, наконец, прекратился — он свалился на груду щебня, возвышавшуюся там, где не так давно находился малый конференц-зал на семьдесят втором этаже Дворца Правителя Мира — и каким-то чудом умудрился-таки не проломить себе череп. В спине что-то хрустнуло, перед глазами поплыли кровавые круги… Дэвид смутно увидел фигуру графа — уже почти совершенно белую — и Алиану, парящую где-то высоко над ним… «Мы победили?.. — отстранений подумал Дэвид. — Надеюсь, она догадается помочь мне?..» Его уже не удивляло, что он только парализован, но не убит, и что остановившееся на миг сердце забилось вновь.

Тут он заметил, как в небе над Алианой расцветает черно-серая клякса, и рванулся к ней: крикнуть, предупредить, уберечь от опасности… но заклинание держало крепко, и порыв Дэвида пропал втуне. Клякса захватила Алиану в свои объятия. Алиана закричала, выгибаясь в судорогах боли. Она вырвала ледяной бич из груди Лэйкила и попыталась поразить им нового врага, но не успела: что-то темное, словно патока, окружило ее и вобрало в себя… Пространство наполнилось пронзительным воем ветра и безумными голосами давно погибших людей… Темное облако на месте Алианы судорожно пульсировало, крик ледяной колдуньи становился все глуше, глуше… Дэвид бессильно смотрел, как умирает женщина, которая ничем не была ему обязана; колдунья, которую он привел в свой мир… привел на смерть.

— Хватит! — крикнул вдруг кто-то — Дэвид не сразу узнал осипший голос своего учителя. Лэйкил, уже почти освободившийся от незавершенного ледяного заклятия, снова поднимался в воздух. — Не убивай ее, Марионель!

«Не убивай?.. — подумал Дэвид. — Ему что-то нужно от Алианы?» Он вспомнил о гигантском кратере, где производились человеческие жертвоприношения, и содрогнулся.

С неба, как ангелы на рождественской открытке, на обломки семьдесят второго этажа спикировали трое: Лэйкил, стянутая полудюжиной заклятий Алиана и женщина в черно-сером платье и черной вуали.

— Кажется, я пришла вовремя, — заметила женщина.

Лэйкил кивнул и начал разминать мышцы груди, плеч и торса. С его одежды сыпались ледяные кристаллы.

— Когда ты обрела Силу, девочка? — снисходительно улыбнулась Марионель и повела рукой, изменяя опутавшие Алиану заклятия — чтобы дать ей возможность говорить.

— Не твое дело! — прохрипела пленница.

— Тц-ц-ц… — Говорящая-с-Мертвыми осуждающе поцокала языком.

— Давайте отложим выяснение отношений на потом, — предложил Лэйкил. — Мне нужно навести порядок и успокоить общественность.

— Хорошо. — Марионель кивнула. — Я уйду… но пленников я заберу с собой.

Лэйкил изобразил на своем лице недовольную гримасу.

— Будь любезна, не убивай их и не вторгайся в их разум.

— Хочешь принять в этом участие?

— Эээ… нет.

— В таком случае я не понимаю твоего беспокойства относительно сохранности пленников. Надо выжать из них все, что можно, а потом подарить их души и тела Королю. Скорее всего, именно они принесли жертву в Котле.

— Видишь ли, в чем дело, Марионель… — Лэйкил вздохнул. — Эти субъекты мне очень хорошо знакомы. Оба. Хотя я никогда не предполагал, что увижу их вместе… Позволь, я тебе их представлю: это, — он сделал жест в сторону Дэвида, — мой блудный ученик, а это, — он показал на Алиану, — девушка, за которой я ухаживал целую неделю…

— Как я понимаю, — Марионель прищурилась, а в ее голосе проскользнуло кошачье мурлыканье, — это та самая девочка, на которую вы поспорили с Кирраном кен Эселем?

— Подонок! — задохнулась Алиана. — Так это был еще и спор?!! Да ты…

— Марионель, пожалуйста… — Лэйкил поморщился и, показав на Алиану, сомкнул большой и указательный палец. Говорящая-с-Мертвыми прикоснулась к контролирующему узлу колдовской сети. Поток отборной брани, которым поливала Лэйкила Властительница Ледяного Пламени, оборвался на полуслове.

Плетя какое-то сложное заклинание, Лэйкил повернул лицо к даме под вуалью и недовольно спросил:

— Обязательно было вспоминать наш спор с Кирраном?

Марионель молча улыбнулась. Кажется, она наслаждалась сложившейся ситуацией.

В это время Дэвид услышал рокот пропеллеров. Подняв глаза, он увидел, как к полуразрушенному зданию приближается несколько полицейских вертолетов.

— Что это за странные птицы? — поинтересовалась Марионель, тоже посмотрев вверх.

— Что-то вроде местной городской стражи, — ответил Лэйкил. — Когда я тут все закончу, где мне тебя искать? Будешь в своем замке?

— Нет… — Марионель покачала головой. — Я заберу их в страну мертвых.

«Куда заберет?! — ошеломленно подумал Дэвид. — Я что, ослышался?..»

— Зачем?

— Спустишься вниз, узнаешь.

— Марионель, я надеюсь, что…

— Надейся. Я, в свою очередь, надеюсь, что ты не слишком тут задержишься.

— Два часа. — Лэйкил прижал руку к сердцу. — Достану новый клон Роберта Каннинхейма из холодильника, проинструктирую его — и сразу лечу вниз.

— Новый клон? — Марионель приподняла бровь. — Ты говоришь о своей марионетке? Ты что, клонировал его?

— Конечно. — Лэйкил кивнул. — После смягчения режима на Правителя несколько раз покушались. Стреляли, взрывали… один раз даже умудрились подложить бомбу в его личный самолет. Это уже четвертая или пятая копия.

«Копия… — подумал Дэвид. — Ну конечно!.. Вот почему энергетическая сущность Каннинхейма была сделана по той же методике, что и гэемон призрачных стражей Тинуэта… Четвертая или пятая копия… Сволочь! — Он с ненавистью посмотрел на своего бывшего учителя. — Кому ты пудришь мозги насчет смягчения режима?!»

— Если хочешь играть в солдатиков, играй, никто тебе не мешает, — сказала Марионель. — Только смотри, не забудь о времени. Если ты не вернешься через два часа, я отведу их к Королю. Пусть он выясняет, кто они такие и для чего им понадобилось освобождать Ролега. Что бы ни обнаружил мой сюзерен, думаю, ты хорошо себе представляешь, чем закончатся для них все его исследования.

Дэвид, который не имел даже отдаленного представления, о каком Короле идет речь, еще в меньшей степени мог предположить, чем могут обернуться его исследования. Однако Алиана, видимо, представляла себе это значительно лучше, потому что, услышав последние слова Говорящей-с-Мертвыми, она рванулась что было сил, подвергая свою колдовскую сущность прямой опасности быть деформированной сдерживающими чарами Марионель. Вырваться, правда, ей так и не удалось, тем более что Марионель, увидев рывок, мгновенно набросила на свою пленницу несколько новых парализующих заклинаний. Алиана затихла.

— Надеюсь, ты не хочешь поссориться со мной, — холодно произнес Лэйкил.

«А было бы неплохо, если бы они вцепились друг другу в глотку…», — подумал Дэвид.

— Не хочу, — изобразив на лице улыбку, сказала Марионель. — У тебя есть два часа.

Она открыла путь — черно-серый, с фиолетовыми и золотыми прожилками туннель, уводящий далеко за пределы этого мира. Дэвид почувствовал, как он поднимается в воздух, и увидел, что с Алианой происходит то же самое. Сжимая в руке все контролирующие узлы сети, Марионель прыгнула в колодец и заскользила вниз, увлекая за собой своих пленников.

Это путешествие стало для Дэвида настоящим шоком. Его бросало из стороны в сторону, жгло разрядами, проносило то сквозь слишком холодные, то сквозь чересчур жаркие области, впрочем, настолько быстро, что он не успевал, ни изжариться, ни замерзнуть как следует. Раздвигая слои реальности, Марионель летела вниз, чем-то напоминая паука, спускающегося по своей паутинке вместе с добычей. Перед глазами Дэвида проносились различные миры — но он почти ничего не успевал рассмотреть: слишком высока была скорость, с которой двигалась Марионель, и к тому же она летела не через миры, а как бы между ними, находя потайные дорожки в пустотах, образованных напряжением энергетических полей, спаивающих все Сущее в единое целое. В какой-то момент Дэвид понял, что они покинули те области Сущего, где царствовала жизнь… Во всяком случае жизнь, привычная ему. Потянулись пустые, мертвые миры — безводные пустыни, скалы, спекшиеся комки стекловидной массы… Иногда он различал здесь какое-то движение. Как правило, это был ветер, несший по воздуху пыль или хлопья пепла, но изредка ему казалось, движение приобретает какой-то иной характер… Двигающиеся тени, существа, состоящие из воздуха или дыма, сгущения странных энергий, духи и демоны… Затем Дэвид ощутил, что они миновали какой-то барьер — будто бы оставили за спиной ворота в стене, окружавшей целую гирлянду мертвых или умирающих миров. В следующий миг он заметил и привратника — ужасающее существо, состоявшее, казалось, из одних костей и сгущенной тьмы. Привратник двигался еще быстрее, чем они — похожий из-за своих многочисленных конечностей на паука или краба, он подполз ближе; Марионель, обернувшись, произнесла короткое заклинание-пароль — и только тогда привратник прекратил сближение, стремительно взлетел вверх, возвращаясь, по всей видимости, на свой пост.

Марионель вывалилась из середины черного неба в мире, который с самого начала заставил волосы Дэвида встать дыбом. Здесь было почти невозможно дышать… и почти невозможно пользоваться магией колдуну его класса. Мир оставлял самое тягостное, гнетущее впечатление. Энергии, которые текли здесь, были слишком тяжелыми, слишком… мертвыми. «Мертвые энергии мертвого мира», — подумал Дэвид.

Скользя по воздуху, Марионель повернула куда-то вправо и вниз, и Дэвид увидел темно-серый город, показавшийся ему еще сверху очень старым и тусклым. Кажется, они направлялись к центральному строению — огромной цитадели с куполами, выдающимися вперед бастионами и двумя рядами высоких стен. Прежде чем они влетели в развороченную бойницу в верхней части одной из боковых башен, Дэвид успел бросить взгляд на горизонт. Там, в полутьме, парили какие-то отвратительные твари, внешний вид которых отказывался воспринимать его мозг. Было несколько областей, похожих на жидкие озера, светившиеся бледно-зеленым светом. По городу и в его окрестностях бродили тени — чаще поодиночке, но иногда и спутываясь в какие-то безобразные клубки. Было и несколько всадников, однако их лица (возможно, к счастью) Дэвиду разглядеть так и не удалось.

11

…Трудно было понять, сколько времени прошло. Оставив их в каком-то пустом пыльном зале, Марионель ушла, а секунды текли и текли, складываясь в минуты и часы. Алиана сделала еще одну попытку вырваться из пут, но не преуспела в этом — Властительницу Ледяного Пламени стянули заклятиями качественно и со знанием дела: она не могла ни воспользоваться «классической» магией, ни призвать Силу. Учитывая масштаб разрушений, учиненных Лэйкилом и Алианой во Дворце Правителя, нельзя было усомниться в том, что, вырвавшись, Алиана сумеет причинить и здешним обитателям массу неприятностей… Но, вспомнив о жутком привратнике (казавшемся еще более опасным и сильным, чем Марионель) и о кружившихся в воздухе скелетообразных тварях, Дэвид пришел к мысли, что, даже избавившись от пут, вряд ли они сумеют уйти отсюда.

Несколько раз проверив опутывающие его чары на прочность и не найдя в заклинании Лэйкила ни единого изъяна (он бы очень удивился, если бы нашел), Дэвид перестал трепыхаться и попытался, пока еще было время, осмыслить то, чему он стал свидетелем во Дворце.

У него до сих пор не могло уложиться в голове предательство Лэйкила. Да, это было вполне в его стиле — убить несколько миллионов людей, превратить в тюрьму целый мир ради какой-то своей выгоды, ради прихоти провести эксперимент или просто из желания «поиграть в солдатики» — по меткому выражению Марионель. «Кто мы такие с точки зрения Лэйкила? — думал Дэвид. — Никто. Он и своих-то крестьян за людей не считает, что же говорить об иномирянах… Целая планета Бездарей. Для любого Лорда Земля — то же самое, что для какого-нибудь землянина — муравейник… Просто так разорять муравейник нормальный человек не будет, но если ему это будет нужно… например, для „научных исследований“… никто в этом особенной трагедии не увидит… Алиана — редкое исключение, которое, впрочем, только подтверждает правило… Хотя… Нет, я не прав. Алиана такая же, она принадлежит к той же культуре, что и Лэйкил… По сути, она действовала как человек, далекий от „науки“, обнаруживший, что в соседнем лесу кто-то разорил муравейник… Я очень ей благодарен… я виноват перед ней… но я не хочу себя обманывать: вряд ли она стала бы помогать мне, если бы знала, чем это для нее обернется. Скорее всего, она вмешалась в это дело из-за любопытства и из-за скуки… Жаль, если она погибнет. Впрочем, — он мысленно усмехнулся, — еще печальнее, если погибну я… а это, кажется, уже неизбежно. Какой же я все-таки идиот!.. Мог бы и раньше догадаться, кто за всем этим стоит!..»

На него снова нахлынула злость. С каким удовольствием он придушил бы наставника своими же собственными руками!

Но злость ничего не меняла. Он был по-прежнему связан, неподвижен и находился в полной власти кен Апрея и черной колдуньи, называвшей своим «сюзереном» кого-то, кто повелевал страной мертвых… О том, кем мог оказаться этот «сюзерен», Дэвиду не хотелось даже и думать.

Дэвид постарался если не избавиться от злости, то хотя бы загнать ее куда-нибудь подальше… Даже если с него снимут парализующее заклинание, надо выждать, никоим образом не демонстрируя ни ненависти, ни агрессии. Бессмысленно кидаться с шашкой на танк. «С другой стороны, — продолжал он обдумывать стратегию своего дальнейшего поведения, — излишнеемиролюбие тоже проявлять не стоит… Лэйкил знает меня как облупленного… Чтобы обмануть его, надо быть лицедеем самого высокого класса… Прямо лгать Лэйкилу нельзя, выказывать свои настоящие чувства — тоже. Веселенькая задачка… Хотелось бы все-таки знать, чего ради он проявлял такую заботливость о нас с Алианой. Во всяком случае, тут скрыт потенциальный конфликт между ним и Марионель… Если б знать, как им воспользоваться… Надо действовать очень осторожно… Как бы хуже не вышло. Я своего учителя очень уважаю, но он дрался с Алианой на равных… А Марионель скрутила ее в два приема. Похоже, эта дама под вуалью не только владеет Силой, но и превосходно умеет ею пользоваться… С каким снисходительным высокомерием она спросила у Алианы, когда та обрела Силу?.. По сравнению с мощью Алианы мои „колдовские таланты“ — ноль без палочки, но среди „своих“ эта ледяная колдунья слаба… или попросту неопытна».

Он лежал и думал. Никаких толковых идей по-прежнему не было. Как отсюда выбраться, на что упирать в надежде сохранить жизнь, какой стратегии поведения следовать, буде Марионель и Лэйкилу взбредет в голову пообщаться со своими пленниками, Дэвид даже не представлял.

В какой-то момент времени, когда он уже начал подозревать, что о них забыли, в отдалении послышались голоса. Кто-то шел по коридору. Через несколько секунд Дэвид узнал голос бывшего учителя, а затем — голос дамы под вуалью.

— …Значит, пока ничего? — спросил Лэйкил.

— Ничего, — подтвердила Марионель. — Ищейки таки не смогли его найти. Мы опасаемся, что он может незаметно пройти сквозь барьер… если до сих пор не прошел. Я думаю, тебе понятно, чем это нам грозит… в первую очередь тебе. Даже если оставить за скобками реакцию Короля. А ведь тебя предупреждали, Лэйкил. Очень ясно и недвусмысленно предупреждали.

— Я думаю не о себе, — негромко произнес граф. — Я думаю о том, чем это может обернуться для Лайлы…

«При чем тут Лайла? — недоуменно подумал Дэвид. — Они, вообще, о чем говорят?..»

В это время сладкая парочка добралась до комнаты с пленниками и прекратила дискуссию. Лэйкил встал так, чтобы пленники могли его видеть, и произнес:

— Сейчас мы частично снимем с вас парализующие чары — настолько, чтобы вы могли говорить… С тебя, — он кивнул Дэвиду, — я сниму заклинание полностью. Что касается вас, миледи, — перевел взгляд на Алиану, — то по вполне понятным причинам подобную любезность мы оказать вам пока не можем… Если мы вас освободим, а вам вздумается немедленно призвать сюда свою Силу, Короля Мертвых это событие очень заинтересует. Настолько заинтересует, что, боюсь, в конечном итоге вам придется остаться тут на всю оставшуюся вечность. В любом случае, я надеюсь, что ни оскорблений… — он снова посмотрел на Дэвида, — ни каких-нибудь других глупостей не будет. Нервы у всех и так на пределе. Так что не усугубляйте свое положение… оно у вас и без того не самое лучшее. Я ясно выражаюсь?

Сделав короткую паузу, как бы давая пленникам взвесить его слова, Лэйкил сделал в воздухе сложный жест. Дэвид почувствовал, что заклятье, сковывавшее его движения, исчезло. Он попытался сесть, и мгновенно ощутил, как немилосердно болит тело. Кажется, у него было сломано несколько ребер.

— О, вы выразились вполне ясно, господин Лэйкил кен Апрей! Более чем ясно, — раздался рядом злой голос ледяной колдуньи. — Настолько ясно, что осталось выяснить только один вопрос: что именно вам от нас нужно?

— Извините, миледи. — Лэйкил покачал головой. — Но вопросы мы будем обсуждать в той последовательности, которая выбрана нами, а не вами.

— И…?

— Минутку. Сначала я приведу в чувство своего блудного ученика.

Дэвид, который в этот момент плевал на пыльный пол комнаты собственной кровью, ощутил, как все его тело заполняет какой-то теплый поток… он уже однажды находился под действием подобного заклинания — когда Лайла во время их первой встречи устранила все последствия избиения, сопутствовавшего препровождению в участок политического преступника Дэвида Брендома. Это было заклинание исцеления, но, конечно, заклинание куда более высокого класса, чем все результаты, коих он достиг в ходе самостоятельных экспериментов с Жизнью за время пребывания в Хешоте. Когда начали срастаться сломанные ребра, Дэвида скрючило от острой боли, но уже через несколько мгновений все неприятные ощущения пропали. Дэвид сел на пол и исподлобья посмотрел на своего бывшего учителя.

— Итак, — сказал Лэйкил. — Вопрос номер один. Зачем вам понадобилось совершать жертвоприношение в Котле?

— Что?! — ошеломленно переспросила Алиана.

— О чем ты? — удивился Дэвид.

— Вы будете утверждать, что вас не было в Котле?

— Да мы вообще не знаем, что это!

— Кратер, — сказала Марионель. — Кратер на острове, наполненный пеплом.

— Вы обвиняете нас?!! — изумилась Алиана.

— Разве это не твоя работа?.. — тихо спросил Дэвид, посмотрев своему учителю в глаза. «Неужели это какая-то чудовищная ошибка?.. Нет, не может быть. Он пытается запудрить мне мозги».

Лэйкил покачал головой и сказал:

— Несколько часов назад кто-то вскрыл защиту, окружавшую Котел и принес в жертву живого человека.

— Мы были там… — начала Алиана.

— Значит, все-таки — вы! — Голос Лэйкила ударил, как плеть.

— Позволь мне закончить! Мы были там, я вскрыла защиту, признаю, но мы никого не убивали. Это легко проверить… — Алиана осеклась.

— К сожалению, это уже невозможно проверить, — издевательским тоном возразил Лэйкил. — К тому моменту, когда я прибыл на остров, информационный шторм там только-только утих.

— Мы никого не убивали. — Дэвид попытался рассмеяться. — Лэйкил, это смешно…

— Нет, не смешно, — отрезал граф. — Совсем не смешно. Кого вы убили в кратере? И зачем?

— Мы никого не убивали! — с вызовом повторила Алиана. — Да, информационный шторм — это моих рук дело. Но мы…

— А кто умер? — перебил ее Дэвид.

— Какой-то человек. — Лэйкил пожал плечами. — Судя по виду — кто-то из местных…

— Там жили эти люди… бывшие люди… — предположил Дэвид. — Кто-нибудь из них после нашего ухода…

— Как давно вы покинули остров? Сколько времени прошло, прежде чем вы добрались до Дворца Правителя?

— Не больше часа, как мне кажется. — Дэвид оглянулся на Алиану. Та, не имея возможности кивнуть, согласно опустила веки.

— Примерно в это же время произошло жертвоприношение, — сказала Марионель. — Конечно, за час можно многое успеть, но…

— Эти люди были людоедами, — сказал Дэвид. — И один из них как раз гулял по краю кратера, когда мы уходили. Он мог еще кого-нибудь повстречать. Завязалась драка, ну и…

Марионель и Лэйкил переглянулись.

— Вы два идиота… — начал Лэйкил.

— На себя посмотри! — огрызнулась Алиана.

— В данном случае она права, — холодно сказала Марионель. — Лэйкил, почему ты не выставил вокруг Котла охрану?

— Как будто охрана смогла бы чем-то помешать колдунье ее уровня… — процедил граф.

— Но присутствие охраны могло бы заставить ее задуматься: стоит ли вообще ломать барьер вокруг Источника, — возразила Говорящая-с-Мертвыми.

— Что мне еще нужно было сделать, не подскажешь? — со злостью поинтересовался Лэйкил. — Повесить табличку?.. Что-нибудь вроде: «Осторожно! Здесь спит монстр!»

— Неплохая идея!.. — бросила Алиана.

— Я рада, что к вам возвращается чувство юмора, — обернулась к ней Марионель. — Обычно с чувством юмора также возвращается и способность здраво рассуждать… Зато на острове вам, судя по всему, было не до смеха. Зачем вы сняли барьер?

— Хотела без помех посмотреть на это необычное Сплетение.

— Посмотрела? — процедил граф. — Удовлетворила любопытство?

— Вполне.

— Кстати, — поспешил Дэвид разрядить обстановку. — О каком монстре вы говорите?

— О каком? — Лэйкил перевел яростный, как у хищной птицы, взгляд на своего ученика. — О моем дядюшке, конечно.

— А каким образом…

— Может быть, стоит рассказать им все по порядку? — обратилась к Лэйкилу Марионель.

«Это было бы очень мило с вашей стороны!» — подумал Дэвид. Последние слова графа совершенно не укладывались в его голове. Лэйкил столько времени тратил на спасение своего дяди… копался в архивах Академии в поисках старинных заклятий, с помощью которых можно было бы обнаружить след Ролега… или все было совсем иначе?

«Мало того, что этот подонок превратил мой родной мир в полное дерьмо, — подумал Дэвид. — Оказывается теперь, что он стоит и за исчезновением Лорда Ролега… А распинался-то как! Он, мол, любого найдет и в землю зароет, кто его дядю тронуть посмел… Нет, я все-таки не понимаю. Пусть люди вроде меня для него — просто Бездари… Но Ролег вырастил его… обучил всему, что он знает… был ему родным по крови и по духу… Нет, я не понимаю».

— Может быть, вы хотите сказать, что вы тут ни при чем? — фыркнула Алиана. — Не надо лгать! Еще на острове мне показалось, что когда-то раньше я уже встречала этот колдовской стиль! Это твой стиль, Лэйкил! Не лги.

— Барьер вокруг Котла действительно установил я, — согласился Лэйкил. — Но сам Котел — это не моя работа…

— Ложь! Стиль один и тот же!

— Стиль похож, но не идентичен. Котел сделал тот, кто учил меня магии. Мой дядюшка, Лорд Ролег кен Апрей.

— Ну конечно, — усмехнулся Дэвид. — Давайте все свалим на пропавшего дядю… Или нет? Не на пропавшего? Хотелось бы услышать последнюю версию…

— Ролег никуда не пропадал, — ответил Лэйкил. — История о его таинственном исчезновении — это версия для общества… В первую очередь — для Лайлы.

— И что же было на самом деле?

— Что бы ни было на самом деле, — сказал Лэйкил. — Сейчас он и в самом деле исчез. После того, как вы с Алианой его освободили…

— Мы?!

— Вы. Пусть даже и новое убийство в Котле — не ваших рук дело. Но именно вы, сломав барьер, сделали это убийство возможным. Тебе, Дэвид, мои слова ничего не скажут, но Леди поймет… На Острове Мира был не просто Источник Силы… Там было то, что называется «Средоточьем». Выжженное, опустошенное… но все еще продолжающее существовать.

— Средоточье, связанное с Силой Ролега? — тихо спросила Алиана. — Он был Обладающим?

Лэйкил склонил голову и тихо сказал:

— Да. В конце жизни — стал. К сожалению.

«Вот это новость, — подумал Дэвид. — Раньше он говорил о Ролеге совершенно противоположное… И почему — к сожалению?»

— Может быть, все-таки стоит объяснить нам, что происходит? — спросила Алиана.

— Хорошо. — Лэйкил вздохнул и, сцепив руки за спиной, прошелся по комнате. — Если мне не изменяет память, около двадцати лет назад — вскоре после окончания войны с Вертемерами — мой дядюшка, Лорд Ролег кен Апрей впервые заинтересовался твоим миром, Дэвид… Я тогда был еще ребенком и о дядюшкиных проектах почти ничего не знал. Когда Ролег стал почти ежедневно на несколько часов покидать замок, мне было почти столько же лет, сколько было Лайле, когда вы с ней впервые встретились… Так что в захвате Земли я участия не принимал и даже не имел возможности наблюдать за ним. Лишь много позже я реконструировал события — отчасти из твоих рассказов, отчасти — самостоятельно, взяв контроль над тамошней системой управления… Как я понимаю, в тот момент, когда Роберт Каннинхейм попал в руки моего дядюшки, он был вполне «хорошим» начинающим политиком. Дядя вложил в его гэемон первую псиосферу и отправил работать. Потом было несколько терактов… некоторые из них относительно успешные… после того как машину Роберта расстреляли из гранатомета, возникла прямая необходимость перейти к использованию клонов… Но это все — несущественные детали.

Скорее всего, первое время Ролег «обрабатывал» политиков, бизнесменов и военных самостоятельно. Когда ему надоело этим заниматься, сделал сотню «демонов-наездников» и дерево, на котором росли псиосферы — вы его так и не увидели, оно находится в подвале Дворца. Система стала полностью автономной. Дядюшке оставалось только следить за происходящим и направлять развитие политической системы в нужном направлении… Но сама по себе власть над вашей захудалой планетой его не интересовала. Ему нужно было сотворить Котел.

— Он хотел таким образом стать Обладающим? — еле слышно спросила Алиана. — Не только формально… не только «лордом», в смысле владения землей и принадлежности к благородному роду, но и… по сути? Господином какой-либо Силы?

Лэйкил кивнул.

— У каждого свои методы, — философски изрекла Марионель.

— Методы?!! — Дэвид едва не задохнулся. — Это вы называете методами?!!

Лэйкил пожал плечами. Марионель чуть улыбнулась.

— Да вы знаете, сколько там людей погибло?!! Весь остров костями усеян!.. Лэйкил, ты не пытался подсчитать, сколько людей потребовалось твоему дядюшке для того, чтобы реализовать этот «метод»?!!

— Подсчитать несложно. — Лэйкил прищурился. — Дай-ка вспомнить… Можешь и сам подсчитать, кстати… Остров Мира функционировал десять лет… Каждый корабль привозил туда в среднем по двадцать тысяч человек… иногда и больше… Корабли шли из закрытых портов России, Австралии, Китая, Индии… Винланд и Южная Америка — это само собой… Всего использовалось около ста кораблей… Каждый совершал от пяти до десяти рейсов в год…

— И ты можешь об этом так спокойно рассуждать?!! Да твой дядя… — Дэвид не смог найти подходящего слова и замолчал.

— Мой дядя, — сказал Лэйкил, — это человек, который вырастил меня и воспитал. Меня и Лайлу. Он не был чудовищем… Он был просто… скажем так: увлеченным исследователем… Кстати, он состоял в Изумрудном Ордене Нимриана — это что-то вроде вашего Гринписа — и очень любил драконов…

— Что?!! Ты его еще оправдываешь?!! — Дэвид понимал, что играет с огнем, но сдержаться уже не мог. — Да ты сам — такой же!!!

— Я?.. — Лэйкил задумался. — Пожалуй, не совсем… Когда он рассказал мне о своем проекте — мне было тогда лет семнадцать, наверное, — мне его идея не понравилась. Слишком уж как-то… — Лэйкил неопределенно поморщился. — Я честно напомнил дядюшке, чем обычно заканчиваются подобные истории. Он отмахнулся — кто я такой для него? Мальчишка… Он был старше меня на тысячу лет. Работа целиком захватила его, и, в конце концов… — Лэйкил вздохнул. — Лучше бы оказался прав он, а не я…

— Он открыл дорогу в Пределы, — сказала Марионель. — Существа, обитающие там, томятся вечным голодом… По сути, это эссенция смерти в чистом виде… Дети Смерти, если угодно… Я сама служу Королю Мертвых и работаю со схожими стихиями, но между владетельной знатью Царства Теней и обитателями Пределов есть одно существенное различие. Король Мертвых не пытается захватить все мироздание… Напротив, за время своею существования Король сделал для поддержания порядка больше, чем кто-либо еще.

— Выплеск энергии был очень велик, — продолжал Лэйкил. — Дядюшка задействовал в единый момент времени всю силу, скопившуюся в Котле, — силу, выдавленную из душ более чем ста миллионов людей… И те, кого он звал, конечно же, пришли. Дядя поглотил одного из них… но и тот, кто пришел, поглотил Ролега. Они соединились, сварились в одно целое… Возникло новое существо: Обладающий Силой, но… — Лэйкил сделал паузу. — Но это был уже не мой дядя. Вскоре после превращения он связался со мной… Хотел подвергнуть схожему процессу — создать еще одно существо, которое бы обладало мощью рожденного в Пределах и Искусством нимрианского Лорда…

— И ты отказался, — утвердительно сказала Алиана.

— Я сказал, что мне надо подумать, — мимолетно улыбнувшись, ответил Лэйкил. — Дядюшка выглядел довольно жутковато, но… Нет, предложение и в самом деле было заманчивым, но он был слишком настойчив. Слишком. Он был совершенно на себя не похож. Собственно говоря, это была уже совершенно иная личность. Мое мнение его уже нисколько не интересовало. Ему нужны были только союзники и вассалы… По его собственным словами, после меня он и Лайлу собирался подвергнуть такой же трансформации… Когда я это услышал, я понял, что, по сути, моего дяди тут уже нет. Я попробовал было смыться с острова, но не тут-то было… — Лэйкил вздохнул. — Конечно, я проиграл поединок. Ролег быстро обезвредил меня и уже почти подчинил, когда…

— Когда пришли мы, — сказала Марионель.

— Как всегда, вовремя, — усмехнулся Лэйкил. — Хотя могли бы и пораньше…

— Мой покровитель и его свита быстро навели на острове порядок.

— Могу себе представить… — пробормотала Алиана. — Там даже информационные поля были выжжены…

— Но люди остались, — сказал Дэвид. — И охрана, и заключенные, которых не успели бросить в Котел… Нестыковка.

Лэйкил вздохнул.

— Кажется, я тебе не рассказывал о том, что окружающая нас реальность имеет множество граней, из которых восприятию людей доступна только одна из…

— Я рассказала, — оборвала его Алиана.

— Вы?.. Очень хорошо, мы сэкономим время на объяснениях. Так вот, путь был открыт на другой грани… В этом же самом месте, но в ином, с позволения сказать, бытийном аспекте… Скорее всего, люди на острове все-таки что-то видели… Какие-то пульсации, необъяснимые природные явления, всякую чертовщину… Впрочем, не знаю. Никогда не думал, что они видели, а что — нет. Так или иначе, дядюшку и помогавших ему Детей Смерти обезвредили, а путь в Пределы был закрыт.

— Обезвредили? — с нажимом переспросила Алиана.

— Обезвредили, — краешками губ улыбнулся Лэйкил.

— А потом?

— А потом Лэйкил решил проявить благородство, — мрачно усмехнулась Марионель.

— Это не благородство… — устало отмахнулся граф. — Я просто хотел, чтобы он превратился обратно… Я его любил, в конце концов!

— Любил — и обрек на пытки. Лучше бы Ролега сразу убили. Не случилось бы того, что случилось теперь…

— Марионель, перестань… — Лэйкил поморщился. — Не напоминай мне об этом… В общем, — он задумчиво посмотрел на Алиану и Дэвида, как бы размышляя, рассказывать им или нет, — я уговорил Короля Мертвых не добивать Ролега. В конце концов, он уже стал Обладающим и даже после своей смерти мог неожиданно где-нибудь объявиться — родиться заново из своей Силы… Мы с Марионель заточили его здесь, неподалеку, в Долине Теней. Распяли на каменных клыках, повелев змеям изливать яд на его тело…

— Зачем? — тихо спросил Дэвид. Он снова поразился тому, как тесно в душе графа обычные человеческие слабости — любовь, родственные чувства — уживались с утонченной жестокостью.

— Если он придумал, как совершить процесс, превративший его фактически в одного из Детей Смерти, то мог придумать и как совершить обратное превращение, — пожал плечами Лэйкил. — Его так просто было уже не убить… Я хотел создать ему максимально невыносимые условия существования. Если бы он отказался от Силы — а тут требовался не внешний, а глубоко внутренний, полный отказ — его человеческая сущность мгновенно бы умерла: одной капли яда вирпа достаточно, чтобы отравить весь твой Лачжер-таун… Его душа, как и положено, отошла бы в Долину Теней… Собственно, она тут уже и так находилась. Король Мертвых обещал отдать мне его душу… А в Тинуэте я бы дал Ролегу новое тело.

— Он бы убил тебя, — покачала головой Алиана. — И повторил бы все сначала…

— Не думаю… Превратившись обратно, Ролег понял бы, в какую страшную ловушку он себя загнал… В крайнем случае, можно было бы стереть ему часть памяти. Вот, собственно, и все… Если вы, Алиана, пообещаете не призывать Силу и не делать глупостей, Марионель вас освободит.

— Обещаю.

— Марионель?

Говорящая-с-Мертвыми, кивнув, протянула руку к Алиане. Та поднялась, отряхиваясь и недовольно шипя.

— Нет, это еще не все, — хрипло сказал Дэвид.

Лэйкил оглянулся.

— Что еще?

— Когда, по твоим словам, был пленен Ролег? Пять лет назад, так?

— Чуть меньше пяти… Прошло четыре года и десять месяцев. А что?

— А то, что корабли продолжали идти к острову. Майкла забрали четыре года назад… И меня — тоже.

— Ничего удивительного. — Лэйкил пожал плечами. — Система продолжала функционировать самостоятельно.

— И ты ничего не сделал, чтобы ее остановить?

— Да как-то знаешь… — Лэйкил пожал плечами. — Не до того было.

— Что?!! Да ты…

— Успокойся, Дэвид. Ты смотришь со своей точки зрения… попробуй посмотреть с моей. Я почти ничего не знал. Знал, что в каком-то мире дядя реализует довольно жуткий проект… Подробностями я не интересовался. Я был в твоем мире только пару раз, мимоходом, до того момента, как дядюшка решил меня «усовершенствовать»…

— Все это время система работала сама по себе… — пробормотал Дэвид.

— Но через год корабли перестали приходить, — напомнила Алиана. — Что случилось?

— Моя сестричка случайно вытащила из тюрьмы этого болвана. — Лэйкил кивнул в сторону своего бывшего ученика. — Он начал жаловаться на жизнь…

— Я не жаловался, — процедил Дэвид. — Следи за своими словами… ублюдок.

Их взгляды встретились. Лэйкил рассматривал землянина с каким-то отстраненным любопытством.

— Если хочешь, можешь убить меня, — с холодной яростью сказал Дэвид. — Но я не позволю тебе меня оскорблять… Я такой же свободный человек, как и ты. Если ты еще раз посмеешь унизить меня, я вызову тебя на поединок.

«Я идиот… — неслись в голове Дэвида сумбурные мысли. — Моська, тявкающая на слона… Сейчас они засмеются… Все трое».

Но никто не засмеялся.

— Это землянин или нимрианец? — негромко спросила Марионель.

— Землянин, — вполголоса ответил Лэйкил. — Во всяком случае — был.

Затем, отпустив, наконец, взгляд Дэвида, граф кен Апрей чуть склонил голову.

— Я прошу прощения. Это были необдуманные слова.

— Хорошо… — Дэвид почувствовал, как ледяной ком в горле начинает рассасываться. Он и в самом деле приготовился умереть.

— Моя сестра вызволила Дэвида из тюрьмы, — продолжил Лэйкил отвечать на вопрос Алианы. — Он рассказал мне о том, что происходит в его мире. С тех пор, я почти каждый день посещаю Землю… Взял под контроль систему управления, разобрался в дядюшкиных заклятьях… В общем, наш Роберт Каннинхейм, которого вы зачем-то убили, уже почти четыре года планомерно занимался смягчением политического режима.

Дэвид вдруг вспомнил разговор в аэропорте два года назад, когда какой-то человек осыпал бранью Правителя Мира… Потом он еще кое-что вспомнил.

— Ты продолжал подчинять людей.

— С чего ты взял?

— А как быть с тем демоном, которого уничтожили мы с Лайлой? Он как раз вкладывал псиосферу в какого-то чиновника…

— Вы с Лайлой — два…

— Бесчестно провоцировать того, кого ты легко победишь в поединке, — напомнила Лэйкилу Марионель.

— Может быть, но иначе, как полным идиотизмом назвать это невозможно. — Лэйкил воздел глаза к потолку. — Они даже не выяснили, что происходит! С ходу начали рвать и метать… Почти как сегодня.

Алиана метнула в графа яростный взгляд.

— А что нам надо было выяснять? — парировал Дэвид. — Надо было ждать, пока он улетит? Он вкладывал в этого… как его?.. в Кригана псиосферу. У него в брюхе еще с полдесятка таких же было.

— Он не вкладывал сферу, — негромко сказал Лэйкил. — Он ее извлекал.

Некоторое время было тихо.

— Я их перенастроил, — сказал граф. — Теперь они ищут людей, в гэемон которых помещены псиосферы, и убирают их… Работа сложная и трудная. Некоторые люди погибают — так срослись с ними заклинания моего дядюшки… В любом случае, извлечение псиосферы требует большой осторожности и высокого мастерства. У тебя, Дэвид, этого мастерства не было. Так что Кригана ты сам убил, своими руками. И Лайла тебе помогла.

— Вот уж не думал, что тебя чья-то там жизнь волнует… — начал Дэвид.

— Она тебя волнует. Только поэтому мы вообще разговариваем обо всех этих Бездарях.

Дэвид отвернулся и несколько секунд молчал. Когда он вновь заговорил, его голос был почти спокоен:

— Чтобы избавиться от меня, ты отправил меня в Хешот?

Граф кивнул.

— А зачем подарил этот камень? — Дэвид постучал ногтем по перстню. — Говорил — для связи… В конспирацию, что ли, играл? Или тут был «маячок»?

— Был, — не стал отрицать Лэйкил. — Но там было и работающее заклинание связи. Я надеялся, что ты в последний момент одумаешься. Но ты четко шел к своей цели. Выяснил, где находится Остров Мира, сел в самолет до Лос-Анджелеса… Оттуда до порта было рукой подать… Правда, корабли на Остров Мира уже давно не ходили, но было очевидно, что ты еще что-нибудь придумаешь… В общем, тебя пора было убирать с Земли.

— Но почему? — удивился Дэвид. — Если все обстоит так, как ты говоришь, почему ты не рассказал все сразу? Для чего…

— Рассказать тебе, что мой дядюшка сделал с твоим миром? — Лэйкил прищурился. — Я думал об этом… Помнишь наш разговор? Утром, перед твоим уходом?.. Помнишь, что ты сказал мне?..

— Нет.

— Я спросил: что, если у колдуна, который виноват в катастрофе, постигшей Землю, есть семья? Ты ответил: одной семьей станет меньше.

— Да я… Я же совсем не это имел в виду!

— По-моему, звучит вполне определенно.

— Я же не знал!..

— Зато я — знал, — оборвал его Лэйкил. Потом лицо его смягчилось, и граф устало качнул головой. — Мне ты был не опасен, но Лайла… Тогда она еще только-только училась Искусству. Она была ребенком. Ты мог выгадать время и учинить с ней все что угодно…

— Что?! — Дэвид не мог поверить своим ушам. — Ты думаешь, я мог сделать твоей сестре что-то плохое?.. За что?!. Она-то тут при чем?..

— Кровная месть, — тихо сказала Алиана. — Обычное дело в Хеллаэне… и в Нимриане.

— Но я-то — землянин!

— Я помнил об этом, — кивнул Лэйкил. — Твои слова, скорее всего, ничего не значили… Но, как бы ни была мала вероятность такого развития событий, я не мог рисковать… Понимаешь?

Дэвид покачал головой. Чужая логика, чужая культура… «А настолько ли чужая? — пришла мысль. — Когда-то и у нас существовала родовая месть… Детей старше семи лет убивали наравне со взрослыми… А тех, кому было меньше семи, забирали в свой род и воспитывали, как родных…»

— Это все? — нетерпеливо спросила Алиана. — Теперь мы можем вернуться наверх?

— Нет, — сказала Марионель.

В воздухе снова сгустилось напряжение.

— Что-то еще? — Алиана была сама вежливость.

— Да, — кивнул Лэйкил. — Есть еще кое-что… Марионель, это твоя идея, тебе и говорить.

— Нам нужна… — Марионель, сделав короткую паузу, мило улыбнулась: — Ваша помощь.

— В чем именно?

— В поимке беглеца.

— Лорда Ролега?

— Именно.

— Простите… — Алиана пожала плечами. — Я не совсем понимаю. Неужели ваш сюзерен не может…

— Возможно, я употребила не совсем верное слово, — сказала Марионель. — Дело не в самом обуздании, пленении… или уничтожении Ролега. В этом вопросе никто не ждет от вас помощи. Проблема состоит в том, что мы не можем его обнаружить.

— Вы думаете, я — смогу?

Марионель кивнула.

— Если даже Король Мертвых не может отыскать в своих владениях чужака… — Из горла Алианы вырвался короткий смешок. — Не знаю, что я могу тут сделать.

Марионель прищурилась:

— Кажется, я слишком рано сняла с вас путы…

Алиана немедленно выставила перед собой руки. По комнате разлилось ледяное сияние.

«Вашу мать…» — устало подумал Дэвид. Исход нового поединка был, с его точки зрения, совершенно очевиден… особенно здесь, в личной резиденции сюзерена Марионель.

— Алиана! — прошипел Лэйкил. — Вы обещали!

— Во-первых, я не приносила вам Клятву Силы, — ответила ледяная колдунья. — Во-вторых, я не обещала, что позволю снова себя связать… Так что можете со своими обещаниями катиться прямиком в Глив!..

— Успокойтесь, Алиана… Вам никто не собирается угрожать…

— Вот как?! Мне показалось иначе!..

— Я уверен, Леди Марионель имела в виду совершенно другое. По вашей милости у нас возникла ПРОБЛЕМА, а вы, даже не сказав «извините», хотите спокойно уйти и заняться своими делами…

— Извините. Теперь можно идти?

— Нельзя.

Алиана, не убирая ледяной щит, пожала плечами:

— В таком случае, что вам еще нужно? Я ведь сказала: я не могу помочь. Если даже Король Мертвых на своей земле…

— Позвольте нам объяснить, — перебила ее Марионель. — Для начала уберите щит… впрочем, как хотите. Мы думаем, наши трудности с обнаружением Ролега связаны как раз с его новой сущностью. Имеется определенное, если так можно выразиться, сродство сил.

Дэвид откашлялся. Вся трое повернулись к нему.

— Вы же умеете работать с информацией! — выпалил землянин. — Разве вы не можете составить поисковое заклинание, задать какие-нибудь параметры… к примеру, внешний облик Ролега…

— Сбегая, он покинул свое тело, — бросил Лэйкил.

— Значит, нужно искать бестелесную сущность! — не сдавался Дэвид.

— Возможно. Но бестелесных сущностей тут — тьма тьмущая. К тому же, вполне возможно, что Ролег уже успел сотворить себе новое тело… И совершенно не факт, что он наделил это тело своими прежними физическими параметрами. Чтобы изменить тело — или даже гэемон — Обладающему Силой даже не нужно составлять никаких заклинаний… Это что-то вроде простейшего мышечного усилия… на уровне Силы, естественно.

— Дэвид, это правда, — подтвердила Алиана. — Чтобы существовать, мне совершенно не обязательно находиться в человеческом облике. Я в любой момент могу стать просто скоплением энергии… и не здесь, не в той части реальности, которая доступна для твоего восприятия, а где-нибудь выше… или ниже… Но даже и в этом случае, — ледяная колдунья посмотрела на Говорящую-с-Мертвыми, — я, скорее всего, не сумею преодолеть магический барьер вокруг владений Короля Мертвых.

Марионель кивнула.

— Совершенно верно, не сумеете. Пожалуйста, попытайтесь отвлечься от мыслей о бегстве и подумайте, как нам можно помочь.

— Даже не представляю.

— Очень жаль.

Алиана пожала плечами. Снова повисла пауза.

— Если он сейчас работает только с Силой, — внес Дэвид еще одно «конструктивное» предложение, — может быть, его можно вычислить с помощью «классики»?

Лэйкил фыркнул.

— Хочешь поупражняться в классике с моим дядюшкой? Вперед!

Дэвид смутился, сообразив, что сморозил глупость. Он вспомнил, с каким пренебрежением представители аристократии относились к «классической магии». Очевидно, для подобного отношения были более чем веские основания… тем более что требовалось изловить не обычного нимрианского аристократа, а настоящего Лорда. Невозможность обнаружить с помощью Искусства того, кто прячется с помощью Силы, была всем присутствующим настолько очевидна, что никто не собирался даже и пробовать.

— Если у твоего ученика, Лэйкил, — негромко сказала Марионель, — больше нет никаких гениальных идей, можно я продолжу?

— Простите, — выдавил из себя Дэвид.

Марионель тепло улыбнулась:

— Ничего страшного, юноша. Вы совершенно правы, пытаясь применить свои знания… естественно, на том уровне, на коем вы ими располагаете. Если бы с вашим упорством кое-кто из присутствующих здесь думал не о том, как бы побыстрее удрать, а о том, как решить стоящую перед нами задачу, уверена — мы бы уже давно знали о местонахождении Лорда Ролега.

— Пожалуйста, ближе к сути, — холодно попросила Алиана. — Мне не терпится услышать вашу гениальную идею.

Марионель обернулась к ней — по-прежнему улыбаясь, но уже совсем не так тепло.

— Ваша Сила является, если мне будет позволено так выразиться, одной из естественных стихий Сущего…

— Естественных? — Алиана усмехнулась. — Ничего подобного. Вам когда-нибудь доводилось видеть в природе ледяное пламя?

— Лично мне — нет, но я нисколько не сомневаюсь, в Сущем есть миры, где подобное вполне возможно… Во всяком случае, ваша Сила по своей сути не противопоставляется естественным стихиям Сущего.

— Допустим, — кивнула Алиана.

— Позволь, я попробую иначе выразить твою мысль, Марионель… — задумчиво сказал Лэйкил. — Если — совершенно условно, конечно, — разделить все мировые стихии… не на «темные-светлые», а, скажем так, на «лицевые» и относящиеся к «изнанке», то Сила Алианы будет как раз «лицевым» узором на платье реальности… А твоя собственная Сила… как и Сила Короля Мертвых… как Сила всех остальных обитателей Долины Теней… будет принадлежать «изнанке»?

— Совершенно верно, — кивнула Марионель и снова улыбнулась. — Какой ты у нас, оказывается, догадливый.

— Стараюсь, — хмыкнул граф.

— Вы говорили, — Алиана задумалась, — что не можете найти Ролега — вернее, Дитя Смерти, которым он стал — как раз из-за упомянутого вами «сродства сил»?..

— Именно, — подтвердила Марионель. Лэйкил кивнул.

— И мне, как «человеку со стороны», по вашему мнению, будет виднее?

— Во всяком случае, я не исключаю такой возможности, — Говорящая-с-Мертвыми вздохнула. — Не сочтите за угрозу, но пока не найдется Ролег, мы вас не отпустим… Более того, если Ролег не найдется в ближайшие несколько часов, я буду вынуждена доложить своему сюзерену о том, кто вскрыл защиту вокруг Котла и кто позволил таким образом совершиться новому жертвоприношению… которое в свою очередь дало Ролегу новый приток сил, необходимый для того, чтобы вырваться из ловушки. После того как мой сюзерен услышит эту историю, его последующие действия я могу спрогнозировать с девяностопятипроцентной вероятностью. Поймите меня правильно. Я почти убеждена в подлинности изложенной вами истории… Хотя вы — Леди, как и я, мы с вами родились среди людей, и я могу хорошо себе представить, как вам было любопытно, когда вы ломали барьер вокруг Котла. Но, это мое субъективное мнение. Я могу ошибаться. Король, скорее всего, даже не станет вас слушать. Он был рожден Силой здесь, в Долине Мертвых, он, если так можно выразиться, плоть от ее плоти. Ему будет гораздо проще сломать ваш разум и подчинить вас, чем размышлять над особенностями вашей психологии — в чем-то слишком еще человеческой и оттого не слишком ему понятной.

— Я вас поняла. — Алиана нервно облизнула губы. — Но, по вашим же словам, если я призову свою Силу, это будет… заметно.

— Не нужно призывать Силу во всей ее полноте, — возразила Марионель. — Давайте попробуем обойтись тем, что есть. Вы можете использовать атрибутивные заклинания для поиска? У вас есть что-нибудь подходящее?

«Атрибутивные заклинания? — мысленно повторил Дэвид. — Что это еще такое? „Классику“ знаю, Формы знаю, а про такую хренотень еще ни разу не слышал… Нет-нет, я лучше помолчу, спрашивать ни о чем не буду. Обстановочка еще та… Алиана того и гляди сорвется… и начнет сжигать-замораживать все что движется и не движется».

Помолчав несколько секунд, Алиана согласно качнула головой.

— Я могу попробовать… Но не здесь. В замке слишком большое скопление Силы… Это личное Средоточье вашего Короля?

— Именно так, — сказал Лэйкил. Одновременно с ним Марионель произнесла: «Не важно».

Говорящая-с-Мертвыми, нахмурившись, посмотрела на своего приятеля. Граф улыбнулся самой доброжелательной улыбкой из возможных.

— Обязательно было отвечать на адресованный мне вопрос? — недовольным тоном поинтересовалась Марионель.

Лэйкил улыбнулся еще шире. Очевидно, это была маленькая месть за недавнее уточнение, сделанное Марионель относительно спора между Лэйкилом и Кирраном. Теперь настала очередь графа наслаждаться ситуацией.

— Мне нужно покинуть пределы замка, чтобы не было помех в работе, — произнесла Алиана.

— Хорошо… Дэвиду лучше остаться здесь.

— Возражаю, — сказал Лэйкил. — Если его случайно обнаружит стража…

— Стража сюда никогда не заглядывает, — отрезала Марионель.

— К тому же лишний заложник никогда не будет лишним… — вполголоса пробормотал Дэвид.

— Чушь! — вспыхнула Марионель. — Здесь для вас самое безопасное место! В Долинах мы можем столкнуться с чем-нибудь таким, что попросту сломает ваш разум. В Долинах вы будете совершенно беззащитны

— Мне тоже кажется, что Дэвиду следует пойти с нами, — подала голос Алиана. — В конце концов, над его миром Лорд Ролег издевался столько лет… Дэвид имеет полное моральное право присутствовать при его поимке.

Дэвид взглядом поблагодарил Алиану.

— Вы его только найдите, — вполголоса пробормотала Марионель. — Мы его сами поймаем…

— Я не против. С порождением Пределов выясняйте отношения самостоятельно, а Дэвида я как-нибудь сумею защитить от местных обитателей… если это больше некому сделать. — Алиана осуждающе посмотрела на графа. Лэйкил пожал плечами.

— Как вам угодно, — капитулировала Марионель. — Я вас предупредила. И вас, молодой человек, в том числе. Хотите рискнуть сохранностью собственного разума — милости просим.

— Я, пожалуй, рискну. — Дэвид по очереди посмотрел на Лэйкила и Алиану. Отсиживаться в жутком старинном замке, принадлежащем Королю Мертвых, ему совершенно точно не хотелось.

— Как вам будет угодно, — повторила Марионель, открывая путь.

На этот раз переход был почти мгновенным — ничего удивительного, ведь в ходе телепортации они миновали не бесчисленное множество обитаемых миров, а всего-то пятьдесят или семьдесят миль.

Все четверо стояли посреди каменистой равнины, залитой мертвенным светом. Хотя здесь царило беззвучие, казалось, тем не менее, что воздух заполнен стенаньями и плачем. Мертвые, попадая в Долину, проходили своеобразную подготовку к новому рождению — их личности разлагались и истлевали, а души, спустя десятилетия или даже века, вновь поднимались наверх — чистые, обновленные, лишенные каких бы то ни было воспоминаний о своих предыдущих инкарнациях. Но что-то оставалось, какой-то мусор, выбрасываемый душой, рвущейся к новому рождению — бесполезные воспоминания, обломки чувств, иссохшие путы обетов… все, что некогда составляло «человеческую личность», а теперь было отторгнуто и предано забвению, заполняло, казалось, весь этот жуткий мир… На мгновение Дэвиду представилось, будто бы он стоит посреди кладбища… нет, даже не кладбища — посреди выгребной ямы, переполненной мертвецами. Покоившиеся внизу уже сгнили и стали ничем, а прибывшие недавно еще стонали и метались, еще были слишком похожи на живых…

Дэвид тряхнул головой, избавляясь от галлюцинаций. Это место и в самом деле как-то воздействовало на него — и не самым лучшим образом. По всему выходило, что если он задержится тут надолго, то сумасшествие, о котором предупреждала его Марионель, станет просто вопросом времени.

— Признаться, я никогда не сталкивалась с порождениями Пределов, — сказала Алиана, оглядываясь по сторонам. — Вы можете мне что-нибудь посоветовать? Что-то, что отличало бы его от… от местных жителей.

Услышав эти слова, Дэвид криво усмехнулся, представив, какие тут могут быть «жители».

— Ммм… — сказала Марионель. — Дайте подумать… В Долинах мы работаем с силами, которые, если так можно выразиться, уже переработаны Смертью: мертвый огонь, мертвая земля, мертвый свет и так далее. Сила Лорда Пределов — это эссенция смерти и уничтожения в самом чистом виде.

— А разве среди здешних обитателей нет никого, кто управлял бы не «переработанными стихиями», а, по вашему выражению, самой «эссенцией»?..

— Несомненно, есть. Но не в таких масштабах.

— Понятно, — кивнула Алиана.

Колдунью окружила аура ледяной энергии. Перед ее лицом возник сверкающий бриллиантовый шар размером чуть больше футбольного мяча. Алиана вгляделась в шар… Дэвид отвернулся — сияние, исходящее от шара, было непереносимым для его глаз. Текли секунды. Алиана не шевелилась. Пользуясь возникшей паузой, Дэвид занялся восстановлением защитного поля, зацентрованного на амулете. Лэйкил, заметив его потуги, одобрительно кивнул.

Напитав амулет достаточным количеством силы, Дэвид разом ощутил, как ослабло давление окружающего мира. Защитное поле амулета постепенно деформировалось, но лучше уж время от времени заниматься обновлением энергетического барьера, чем каждую минуту беспокоиться о сохранности собственного разума.

— Кое-что есть… кажется… — негромко сказала Алиана, не отрываясь от бриллиантового шара.

Лэйкил и Марионель мгновенно подобрались.

— Где?

— Мне проще провести вас, чем объяснять.

Так они и поступили. Сойдя с пути, Дэвид увидел, что они теперь переместились куда-то в горы. Пейзаж, в общем и целом, был более разнообразным, особенно если учесть, что на черной скале, высившейся перед ними, извивалось отдаленное подобие человеческого тела, состоявшего словно из сгущенного ветра. Почувствовав их появление, тварь дико завыла. Дэвид, согнувшись, зажал уши руками. Лэйкил поспешно окружил всех четверых защитным кругом. Марионель покачала головой:

— Это не он.

— Вы уверены? — поморщилась Алиана.

— Абсолютно.

— И кто же это, в таком случае?

— Забыла вас предупредить. Помимо Ролега, у Короля в плену содержится еще несколько созданий, чья сила проистекает из Пределов…

«Он их что, коллекционирует?..» — подумал Дэвид, массируя виски. От вопля твари его голова гудела, как церковный колокол.

Алиана вызвала бриллиантовую сферу и опять принялась ворожить. Плененная на скале тварь взвыла еще раз или два, но внимания на ее вопли больше никто не обращал… так как благодаря выставленному Лэйкилом звуковому буферу путешественники вообще перестали их слышать.

— Есть, — через некоторое время сообщила Алиана.

— Надеюсь, это не еще один пленник…

— Я тоже надеюсь.

— Давайте посмотрим.

— Давайте.

Насколько мог оценить Дэвид, на этот раз они прыгнули назад, в центральную часть Долины. На расстоянии пятидесяти шагов перед ними возвышалась покосившаяся от времени, темно-серая башня.

Марионель недовольно скривилась.

— Вы снова ошиблись. Это резиденция Лорда Шайкела, одного из королевских вассалов.

— Какая у него Сила? — полюбопытствовала Алиана.

— Обугленная Кость. Или что-то в этом роде. Не помню точно.

— Странно. — Алиана облизала губы. — Я ощутила как раз то, что соответствует вашему описанию… чистую эссенцию смерти.

— Ролег прячется где-нибудь в башне? — предположил Лэйкил.

Марионель фыркнула:

— Не может быть. До резиденции Короля Мертвых — рукой подать. Да и Шайкел не мог его не заметить… Скорее всего, вы почувствовали кого-нибудь из пленников или вассалов самого Шайкела.

— Вряд ли, — усомниласьАлиана. — Не те, как вы выразились, «масштабы».

Марионель пожала плечами:

— Можем проверить. Пойдемте.

Они направились к башне. При их приближении странные черные заросли, окружавшие строение, зашевелились… В какой-то момент Дэвид понял, что это вовсе не заросли, а скелет гигантской змееподобной твари, поднимающей голову для того, чтобы атаковать пришельцев.

— Тихо, тихо… Хорошая змеявса… Вот так… — пробормотала Марионель, заглянув в пустые глазницы чудовища. Дэвид не столько увидел, сколько почувствовал, как между Говорящей-с-Мертвыми и змеей произошел молниеносный обмен энергиями. Импульс, ответ, еще один импульс, опять ответ.

Змея опустилась на землю и затихла.

«У нас проверили спецпропуск, убедились в его подлинности и разрешили идти», — подумал Дэвид.

Внутри башни было темно и пусто. Пол усеивали груды мусора. К стенам, справа и слева от входа, была прикована пара полуобгоревших скелетов.

— Здесь слишком тихо, — сказала Алиана.

— А вы ожидали увидеть компанию пьяных зомби, веселящихся на своих поминках? — усмехнулся Лэйкил.

Тем не менее, Дэвид заметил, как рука графа, будто бы непроизвольно, легла на рукоять меча.

— Где хозяин? — Спросила Алиана.

— Шайкел, скорее всего, наверху, — сказала Марионель. — Прошу.

Они долго поднимались по винтовой лестнице. Лестница была крутой, старые ступеньки крошились под сапогами. Дэвид цеплялся за стены, а иногда, на самых трудных участках пути, за верхние ступеньки. Стоило только оступиться, потерять равновесие — и он, набирая скорость, покатился бы кубарем вниз, до первого этажа.

Когда, к облегчению Дэвида, лестница закончилась, они оказались в полутемном коридоре. В конце коридора находился вход в полукруглый зал, откуда разливался тусклый пепельно-серый свет. Напротив входа возвышалась сутулая фигура хозяина башни.

— А вот и Шайкел, — сообщила Марионель Алиане. — Пойдемте, я вас представлю.

По мере приближения Дэвид смог более подробно рассмотреть внешность Лорда Шайкела. Сегодня он навидался всякого, поэтому даже не вздрогнул, увидев, что хозяин башни — не человек. Скелет с ошметками кожи и мяса, облаченный в длинное платье, украшенное золотыми дисками. Шайкел стоял, тяжело опираясь на длинный посох с замысловатым узором. На конце посоха поблескивал крупный изумруд. В такт ему то вспыхивали, то вновь угасали зеленые огоньки в пустых глазницах лица.

— Лорд Шайкел, позвольте вам представить… Дьявол!!!

Марионель остановилась так резко, что Дэвид, шедший следом за ней, едва не сшиб ее с ног. Поспешно отступая назад, он услышал, как зашелестел меч Лэйкила; покидая ножны… почувствовал нарастающую ауру холода вокруг Алианы…

Шайкел менялся на глазах. Оболочка мертвой силы, окружавшая его, раскрывалась, как скорлупа ореха, выпуская наружу нечто совершенно иное. Черная молния. Вывернутый наизнанку свет. Сердцевина тьмы. Дэвид моргнул — и вот уже то, что вышло из груди Шайкела, отбросило сожранного вассала Короля Мертвых прочь, как яблочный огрызок, и приняло почти человеческий облик — седоволосого мужчины сорока пяти лет, в черной как смоль одежде… Дэвид узнал его (в Тинуэте было несколько портретов) — узнал, несмотря на то, что на месте глаз, на лице мужчины зияла пустота. И эта пустота была живой, она двигалась и смотрела на них…

Уже понимая, что сейчас произойдет, Дэвид отпрыгнул к стене, закрыл голову руками и пробормотал защитное заклинание — прекрасно, впрочем, сознавая всю тщету своих усилий. «В случае атомной бомбардировки наденьте противогаз и примите горизонтальное положение, ногами к эпицентру взрыва», — вспомнилась ему инструкция, написанная на Земле в середине прошлого века.

Но бомбардировки не последовало. Во всяком случае, сразу. Выброшенный Алианой сгусток энергии несколько покорежил правую часть коридора, поток черного пламени, исторгнутый мечом Лэйкила — левую, но и только, потому, что основную часть силы, заключенной в их заклятьях, пожрала пустота, в которую мгновенно превратилась вся фигура Лорда Ролега — силуэт из сплошной черноты, врата в небытие.

А вот затем, как нетрудно догадаться, последовал ответ.

Мир вокруг Дэвида завертелся бешеной каруселью. Пространство перестало быть тем, к чему он привык — в ткани реальности появились черные дыры, из которых вырывались свирепые жгучие ветра. Где-то в отдалении Дэвид ощутил сгущения привычного мира… чьи-то усилия, направленные на стабилизацию реальности и подавление источника всех этих безобразий… но и чернота, которой стал Ролег, не медлила. Сначала растаял лед, затем погас огонь. Мир вокруг Дэвида продолжал кружиться и разваливаться на части…

Вряд ли он находился в беспамятстве дольше нескольких минут, потому что в тот момент, когда он, наконец, пришел в себя, поединок еще продолжался. Воздух был переполнен тьмой, казалось, вобравшей в себя всю башню. Пространство, правда, больше не рвалось на части, но и того, что было, хватило, чтобы разрушить значительную часть строения. Исходившая от Ролега сила пожирала материю с такой же легкостью, как и чужие заклятья. Сгустки этой силы еще роились в воздухе — этакие карманные черные дыры, уже недостаточно плотные, чтобы деформировать пространство, но еще вполне пригодные для того, чтобы поглотить какого-нибудь чересчур бойкого мага… Ежесекундно рискуя оказаться на траектории движения одного из таких сгустков, Дэвид встал на ноги. В нескольких шагах справа заметил своего наставника, наполовину погребенного под обломками. Глаза Лэйкила были закрыты, изо рта вытекала струйка крови. Алианы нигде не было видно. Дэвид поднял глаза наверх…

Марионель продержалась дольше всех не только потому, что она была лучшей колдуньей в этой компании, сколько благодаря тому обстоятельству, что ею же упомянутое «сродство сил» до определенной степени наделило ее сопротивляемостью к чистой эссенции уничтожения, вызванной Ролегом непосредственно из Пределов. Некоторое время они обменивались ударами, не причиняя, впрочем, сколько-нибудь значительного вреда друг другу, перебирая различные комбинации Форм и энергий для того, чтобы найти, наконец, уязвимые места противника. Ролег в этом преуспел, Марионель — нет. Дэвид очнулся как раз в тот момент, когда Ролег, проломив последние щиты Говорящей-с-Мертвыми, вцепился Когтями Смерти в ее гэемон и поволок вниз, выбирая среди развалин башни подходящее местечко для принятия пищи… первым блюдом был несчастный Лорд Шайкел, гарниром должна была стать Марионель, а Алиана и Лэйкил — оставлены на сладкое.

Взгляд Дэвида упал на меч, выпавший из руки молодого графа. Он подобрал клинок и, стараясь не шуметь, шагнул к парочке колдунов, будто сцепившихся в пароксизме страсти…

Продолжавшая выливаться из Лорда Ролега чернота пыталась проникнуть в гэемон Марионель и испить ее Силу — до тех пор, пока энергия жертвы полностью не иссякнет. Марионель еще как-то сопротивлялась, но уже бездумно — выбрасываемые ею беспорядочные сгустки энергии почти не мешали Ролегу в его работе. Было ясно: еще минута — и все…

Сжимая рукоять меча обеими руками, Дэвид размахнулся и, что было силы, вонзил его в спину седоволосого мужчины, сжимавшего в своих руках хрупкое тело женщины с кожей белой, как снег…

Ролег содрогнулся…

…и только.

Затем встал и повернулся к новому врагу. В боку у него торчал меч, не причиняя, по всей видимости, тому существу, в которое превратился добрый дядюшка Лэйкила, никакого особенного неудобства. Дэвид сделал несколько шагов назад, споткнулся и чуть не упал.

«Все. — Дэвид сглотнул. — Финиш…» Он попытался вспомнить какую-нибудь молитву, но ничего подходящего на ум не приходило. Он только видел, как сжимается, готовясь к единственному смертельному удару, темнота, окружавшая фигуру Лорда Ролега…

Дэвид закрыл глаза.

Удара не последовало.

Был грохот, когда изломанная стена за спиной Ролега разлетелась на тысячу обломков. Из образовавшегося облака пыли выросла фигура всадника, восседавшего на исполинском коне. Энергия, собираемая Ролегом для удара, обрушилась на всадника. Силы скрестились и заскрежетали, как клинки. Открыв глаза, Дэвид увидел, как неуклонно опускается огромный меч, зажатый в правой руке чудовищного рыцаря, облаченного с ног до головы в тяжелые, местами проржавевшие латы. Разгоравшееся вокруг клинка тусклое сияние перетекло в Лорда Ролега и что-то сотворило с ним в тот момент, когда клинок коснулся его лица… Ролег упал. В левой руке всадника возник изогнутый крюк, которым он подцепил взвившуюся в воздух черную тень — сгусток тьмы, путь в никуда, контур фигуры, ничем уже не напоминающий человека… И Дэвид увидел, что внутри самого всадника таится нечто похожее — олицетворенная смерть, всегда безжалостная и всегда голодная. Крюк вместе с извивающейся на нем тенью был поднесен к забралу стального шлема. Чернота, вышедшая из всадника, пожрала черноту Лорда Ролега.

Затем всадник медленно повернул голову. Его взгляд, холодный и ясный, как сама смерть, мимолетно скользнул по Дэвиду, высветив, казалось, всю его душу насквозь — и, нисколько ею не заинтересовавшись, продолжил движение до тех пор, пока не остановился на поднимающейся с пола Марионель.

Прошло несколько томительных секунд, во время которых Говорящая-с-Мертвыми, тяжело дыша, пыталась привести себя в чувство. Всадник ждал — не торопя ее, но и ничем не помогая. Казалось, он мог ждать, таким образом, целую вечность. Демонический конь с копытами, больше похожими на когти, всхрапнул, выпустив из глотки сноп тускло-зеленого полупрозрачного пламени.

— Мой господин, — хрипло сказала Марионель. — Эти люди — мои… гости. Колдунья помогла мне… найти пленника. Молодой человек — ученик Лэйкила.

Всадник молчал и не двигался.

— Спасибо… — одними губами произнесла Марионель. Дэвид с удовольствием присоединился бы к ней, но что-то ему подсказывало, что внимание Короля Мертвых лишний раз к своей скромной персоне лучше не привлекать.

Тронув поводья, всадник проехал мимо, совсем рядом с ним, и растаял в сумерках открывающегося пути. В тот момент, когда рыцарь в железной короне, вырастающей из навершия шлема, покинул башню Лорда Шайкела, Дэвид подумал:

«А вот теперь — действительно все…»

Эпилог

…Они сидели на скамейке в парке перед Дворцом Правителя Мира и наблюдали за ходом спасательных работ. Над зданием по-прежнему кружились вертолеты, парк был переполнен агентами спецслужб, чиновниками и репортерами. К их скамейке, впрочем, никто не подходил. Дэвид Брендом курил — впервые за последние четыре года, а граф Лэйкил кен Апрей просто сидел, положив ногу на ногу, и думал о чем-то своем.

— Я не вернусь в Тинуэт, — предупредил Дэвид.

— Тебе никто не предлагает.

— Как Лайла?

— С ней все в порядке… Часто тебя вспоминает. В следующем году собирается поступать в Академию. — Лэйкил вздохнул. — Хочет более подробно ознакомиться с: классическим волшебством. Придется изыскивать деньги на ее обучение…

Они помолчали.

— Что у тебя было с Алианой?

— Не твое дело.

Дэвид пожал плечами. После ухода Короля Мертвых ледяную колдунью приводила в чувство Марионель, в то время как сам Дэвид вытаскивал из груды обломков дражайшего учителя. После того, как колдуны привели себя в порядок, они отправились в обратный путь: поначалу — в сопровождении Марионель, которая провела их мимо стража, затем — сами по себе. У Алианы не было ни малейшего желания находиться рядом с Лэйкилом дольше, чем это было необходимо. Когда они пересекли границу, Алиана соткала свой собственный колдовской путь.

— Ты идешь со мной или с ним? — спросила она у Дэвида. Она по-прежнему не доверяла графу. Учитывая все, что теперь было известно, особых причин верить бывшему наставнику не было и у Дэвида. Он заколебался.

— Мне хотелось бы поговорить с Дэвидом. — Граф изобразил улыбку. — Счастливого пути, миледи.

— Дэвид? — повторила Алиана, не обращая внимания на кен Апрея.

Дэвид вздохнул:

— Со мной все будет в порядке. Прощайте, госпожа Алиана.

— Прощай, Дэвид.

Алиана скрылась в сиянии волшебной дороги, а Дэвид и граф продолжили путь — наверх, в обитаемые миры… на Землю.

— Это еще один клон? — полюбопытствовал Дэвид, наблюдая, как Роберт Каннинхейм (чудесно избежавший взрыва бомбы — как уверяли все средства массовой информации), улыбаясь, выходит из машины и дает интервью на фоне покореженного небоскреба.

Лэйкил кивнул. Дэвид, не сводя задумчивого взгляда с Роберта Каннинхейма, спросил:

— О чем ты хотел со мной поговорить?

— Хотел задать вопрос.

— Слушаю.

— Ты хочешь жить на Земле?

— Да! Нет… Не знаю… — Он не знал, что ответить. Лучше всего, конечно, прыгать из мира в мир, как это делают Лорды. Пожил пару лет в одном мире, пару лет в другом… зная, что можешь вернуться на родину в любое время. Но самостоятельно перемещаться между мирами Дэвид не умел.

— Выбирай, — произнес Лэйкил. — Любой мир, по твоему усмотрению. Могу вернуть тебя в Хешот. Я время от времени следил за тобой. Кажется, ты стал в Хешоте большой шишкой… Кстати, если решишь остаться на Земле, можешь взять под свое управление нового клона. Мне смертельно надоела твоя родина, Дэвид Брендом. Живи, развлекайся… Я буду заходить раз или два в год — проверять, как демоны справляются с поиском псиосфер…

Дэвид почти не слышал его. Земля… Планета, на которой он вырос и которую, как теперь понимал, любит всем сердцем… Что ждет его здесь? Легкая, беззаботная жизнь. Можно стать, кем угодно… делать все, что угодно — никто не остановит. Можно даже стать «серым кардиналом» за спиной Правителя Мира — Лэйкил с большой радостью уступит ему эту работу. Но…

Он слишком сильно изменился за последние четыре года. Дело не только в характере или в возросших возможностях. «Я не имею права… — думал Дэвид, смотря на толпу людей, собравшихся у Дворца. — Не могу вмешиваться в их жизнь… А я неизбежно буду вмешиваться, если останусь… Кем я здесь буду? Художником? Но ни рисование, ни музыка, ни литература — ни одно искусство Земли больше не сможет удовлетворить меня… Я отравлен другим Искусством… Искусством, позволяющим изменять мир по своей воле… Стать политиком? Бизнесменом? В эти игры играть по правилами слишком скучно… а если я буду играть без правил — будет скучно вдвойне… Все, что я могу достичь на Земле, я могу достичь почти без труда…»

— Если я останусь на Земле, я потом всю жизнь буду жалеть об этом, — тихо сказал Дэвид. — Я хочу закончить обучение.

— Я не возьму тебя в ученики, — покачал головой Лэйкил.

— Я и не прошу об этом. Отправь меня обратно в Нимриан. Может быть, я и вернусь на Землю… когда сам научусь открывать пути между мирами.

— Ты хорошо подумал? — приподнял бровь Лэйкил. — На Земле или в Хешоте ты почти бог… А в Нимриане ты… — Он не стал договаривать. — Ты сам все прекрасно понимаешь. У нас очень жестокий мир.

— И все-таки я рискну, — решился Дэвид. — Лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном.

— Как скажешь, — пожал плечами Лэйкил кен Апрей.

Они поднялись. Граф протянул руку, открывая колдовской путь в дельту Ганы — той великой реки, что течет на юге Светлых Земель.

Андрей Смирнов Академия волшебства

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Спотыкаясь, демон бежал через пустыню. Он находился в отчаянном положении — преследователи неуклонно настигали его. Он был молод, силен и вынослив, но от тех, кто охотился за ним, демона не могли спасти ни острые рога, ни когти. Он со свистом и хрипом втягивал в себя воздух, грудь вздымалась, как кузнечные меха, копыта мелькали с бешеной скоростью — но охотники неуклонно настигали свою добычу: они мчались по пустыне, вернее — плавно скользили над ней — ещё быстрее, чем демон. Когда один из охотников приблизился, демон резко ушел в сторону — и столкнулся со вторым. Проскочив сквозь клубок тусклого белого света, демон потерял равновесие, упал и покатился по камням. Встать гиор уже не смог — свечение мягко развернулось и наконец-таки настигло свою добычу. Спустя мгновение остальные охотники уже были здесь, образовав большое световое облако над неподвижным телом. Свет стал ярче, по облаку пробежала легкая рябь, а затем призраки медленно, будто нехотя, расползлись в разные стороны. Тело демона по-прежнему покоилось на камнях — но теперь его трудно было узнать: оно высохло и скукожилось. Казалось, светящиеся существа разом выкачали из него всю влагу.

— …Быстро они его! — хмыкнул кто-то. Дэвид оторвал взгляд от кристалла и оглянулся. Ухмыляясь, Раглес почесывал курчавую черную бороду. За его спиной бесконечным потоком, выползая из-за восточной гряды холмов и исчезая в скалистой расщелине на западе, шел караван. Огромные бронированные твари величественно ступали, неся на своих спинах горы тюков, а на загривках — погонщиков; подвижные двуногие ящерицы — гулейбы — повинуясь приказам своих седоков, проверявших, все ли в порядке, сновали взад и вперед вдоль каравана. Некоторые караванщики — те, кому хотелось размять ноги или те, которые вели за собой великанов-бразгоров, — шли пешком. На своих двоих двигались и огры, служившие Джейназу из Шегга, хозяину каравана. Кроме огров и всадников на гулейбах, здесь, впрочем, было ещё немало охранников: полсотни наемников, каждый из которых либо располагал магическим вооружением, либо сам немного разбирался в магии, а чаще — совмещал первое со вторым; дюжина ящеролюдей, купцов и охранников одновременно, продавших в Хеллаэне свой собственный груз (целительные растения) и теперь возвращавшихся в Нимриан за новой партией товара; несколько десятков призраков (почти все они родились людьми, но затем, в силу разных причин и обстоятельств, были подвергнуты астральной вивисекции и превращены в слуг и телохранителей, полностью лишенных собственной воли), подчиненных лично Джейназу; и, наконец, группа чародеев, в которую входил и Дэвид Брендом, некогда — житель Земли, гражданин Винланда и политический преступник, а теперь — бездомный колдун-подмастерье, чья жизнь в чудесном и удивительном мире волшебства не стоила и ломаного гроша. Пересекая Дикие Пустоши в первый раз, он неоднократно клялся себе, что больше не позволит соблазнить себя ни обещаниями высокого заработка, ни туманными намеками на то, что кто-нибудь из числа более опытных колдунов во время путешествия поделится с ним крупицей своих знаний. Пустоши населяли отвратительные, смертельно опасные твари, и хотя торговля между Хэллаэном и Нимрианом сулила большие барыши и караванщики хорошо платили охранникам, за эту работу брались чародеи трех категорий: те, кто не дорожил своей жизнью; те, у кого были проблемы с законом; и те, кому срочно требовались деньги.

Дэвид Брендом относился к последней категории. Деньги ему были необходимы для того, чтобы поступить в Академию и освоить наконец треклятое Искусство волшебства хоть на сколько-нибудь пристойном уровне… по местным меркам.

— …Напротив, — возразил Раглесу Ивард, убирая кристалл в сумку. — Я удивлен, что гиор так долго продержался. Призраки гнались за ним почти милю.

— Я имею в виду — быстро же они его съели, — пояснил Раглес.

— Ах, это… — Ивард степенно огладил густую белую бороду. — В этом они мастера… это да…

— А кто это? — поинтересовался Дэвид. — Или что? Мне до сих пор такие твари не попадались. Выходит, они охотятся на гиоров?

— Призраки-то? — Престарелый чародей неспешно кивнул. — Они на всех охотятся… На всех и на все, в чем есть хоть толика жизни.

— С белыми призраками я встречался только один раз, — сказал Раглес Дэвиду уже без тени улыбки. Покачал головой — видимо, встреча была не из приятных. — Тебе с ними знакомиться не советую… Надеюсь, караван они не заметят…

— Они настолько опасны?

Раглес и Ивард кивнули почти одновременно.

— К каким стихиям они наиболее уязвимы? — продолжал допытываться Брендом.

— К воде, — не задумываясь, ответил старик. — Мы называем их призраками, но это не совсем верно. Их тела похожи на пар… Если эту влагу сконденсировать, то можно надолго обездвижить или даже убить белого призрака. Все остальные стихии, которые обычно применяют против нематериальных существ — Свет, Тьму или Смерть — совершенно против них бесполезны.

— А если Лед? Или Огонь?… Ну чтобы испарить…

Ивард сделал отрицательный жест.

— Бесполезно. Не знаю почему. Мы пробовали. Бесполезно.

— Попробуй отогнать такое облако порывом ветра, — посоветовал Раглес. Он знал, что Дэвид не владеет водной стихией. — Повредить его не сумеешь, но хотя бы жив останешься…

— Опять языками чешем? — раздался резкий голос откуда-то сверху. На Дэвида упала тень. Защищая глаза от песка, поднимаемого крыльями шемгаса, Дэвид и оба его собеседника поспешно отступили назад. Здоровенная летающая тварь, которую наемники и ящеролюди называли «малым драконом», а чародеи в своем узком кругу — птеросдохтелем, мягко опустилась на землю. Мерклон кен Хезг — начальник охраны и отпрыск благородного хеллаэнского рода — холодно оглядел своих подчиненных. Поговаривали, что Мерклон — последний в своем роду, истребленном в ходе феодальной междоусобицы; также ходили слухи, что в одном из городов Хеллаэна Мерклон объявлен вне закона и что какой-то недоброжелатель наложил на него проклятье, которое превратит кен Хезга в комок гниющей плоти в тот час, когда он скажет своим подчиненным что-нибудь доброе. Правда это или нет, Дэвид не знал, но за неделю, прошедшую с начата путешествия, уже был готов поверить и не в такие россказни. Мерклон кен Хезг вел себя в худших традициях местной аристократии — презирал всех, кто стоял ниже его, и скорее был готов убить сто человек, чем извиниться перед одним. Он докапывался до каждой мелочи, всем был недоволен, постоянно указывал своим подчиненным, что им делать; и все это — с такой долей снобизма и высокомерия, что невозможно было его не возненавидеть.

Хуже всего приходилось Дэвиду, который в команде Мерклона являлся новичком. Как только Дэвиду удавалось завести с кем-нибудь из более опытных чародеев разговор о тех колдовских приемах, которые ещё не были ему известны, или начать собирать информацию об обитателях Пустошей — между прочим, отсутствие этой информации могло стоить ему жизни! — как появлялся деловитый начальник и тут же находил ему какую-нибудь работу.

Вот и сейчас…

— Дождетесь, что я лишу вас жалованья за все дни, когда вы валяли дурака, — пригрозил Мерклон. В левой руке он сжимал поводья летающей бестии, а в правой — шипастую булаву.

— Вы двое, — жезл Мерклона, описав дугу, поочередно указал на Раглеса и белобородого мага. — Отправляйтесь к Джейназу. Ему нужно убедиться, что вокруг все тихо. Создайте хорошую панораму для нашего работодателя. Правдивую панораму. — Он посмотрел на Раглеса, и тот опустил глаза. В прошлый раз, решив облегчить себе жизнь, Раглес показал караванщику не настоящую панораму пустыни, а иллюзорный фантом, изображавший пустыню совершенно тихой, мирной и безопасной. — Ты. — Жезл вытянулся в сторону Дэвида. — Найди Тэльди. Смените Язанну и Варлега. Они патрулируют северо-восточный участок.

— Сейчас не моя очередь! — Дэвид бессильно сжал кулаки.

Мерклон несколько секунд рассматривал своего подчиненного. Человечек, на которого он смотрел, со спины шемгаса казался совсем маленьким, и бунт его тоже был маленьким, комариным.

— Ты слышал, что я сказал? — холодно осведомился Мерклон. Дэвид подумал о том, что зубы у шемгаса длиннее человеческого локтя, а в пасть поместятся двое таких, как он. Также вспомнилось, что шемгаса во время путешествия почти не кормят — эта тварь должна быть злой и подвижной.

Вследствие вышеуказанных причин Дэвид не стал вести себя как герой. Стараясь сохранять спокойствие, он произнес:

— Да.

— Очень хорошо.

Крылья шемгаса ударили по воздуху, поднимая новые клубы песка и пыли. Дэвид закрыл глаза. Он услышал, как сзади, отплевываясь, Раглес говорит Иварду:

— Вот черт! Опять этого жирного торгаша ублажать… Какое ему дело до того, какие твари бегают вокруг?! Как будто он сможет хоть что-то изменить, если они вдруг захотят напасть!.. Ты хоть знаешь, где он? Небось, опять проверяет товар, следит, чтобы ничего не украли?…

— Нет, он в голове, — ответил старик. — Его бразгор прошел мимо нас несколько минут назад, пока вы с Дэвидом пялились в мой кристалл. Пойдем, покатаемся на бразгоре. Хоть отдохнем чуть-чуть.

— Мне и на своей ящерке неплохо…

«С удовольствием поменялся бы с тобой местами», — подумал Дэвид, забираясь в седло гулейба. Сегодня утром он уже отработал свою смену в патруле. И вот — нате вам пожалуйста…

— Назгул хренов… — процедил Дэвид, провожая взглядом набирающего высоту шемгаса. Послал бог командира… Ну ничего. Путешествие через Дикие Пустоши занимает месяц. Полторы недели уже позади. Он не будет бунтовать. Учитывая характер Мерклона и законы, по которым живет этот мир, его, Дэвида, бунт легко может закончиться смертью. Без шуток и без пустых угроз. И никто не вмешается, если Мерклон захочет убить его. Дэвид — человек из ниоткуда. Ни родственники, ни друзья, ни могущественный сюзерен не станут за него мстить — у Дэвида их нет. Не является он и гражданином какого-либо из свободных городов Хеллаэна и Нимриана. А раз он не подпадает ни под чью юрисдикцию, убить его может любой. Кто захочет и у кого на это хватит силы.

Скрипя зубами, Дэвид послал ездовую ящерицу к хвосту каравана. Ничего. Он выдержит, не позволит эмоциям взять вверх. Когда-нибудь он выучится и разыщет этого Мерклона. И тогда они продолжат разговор… при секундантах или без них — все равно. Но пока — придется терпеть.

А ведь в другом мире он мог бы стать… Кем угодно. Верховным правителем. Королем. Полубогом. Дэвид мотнул головой, прогоняя навязчивые фантазии о красивой жизни. Во время последней встречи с учителем он был поставлен перед выбором: остаться в своем родном мире, где мага можно увидеть только в кино, и прожить легкую, приятную жизнь — или поселиться в мире, где колдовство практикует едва ли не каждый третий. Его наставника звали Лорд Лэйкил кен Апрей, и он был одним из тех могущественных, но совершенно беспринципных аристократов, из которых состоит элита Хеллаэна и Нимриана. Впрочем, во время последней встречи он уже не был наставником Дэвида — они поссорились, и Дэвид сам отказался от ученичества… Молодой колдун вздохнул и заставил гулейба бежать быстрее. Ему не хотелось вспоминать эту историю.

Тэльди — светловолосый паренек, чья семья эмигрировала в Хеллаэн около десяти лет тому назад из мира, называемого Алибон — мирно спал, зарывшись в тюки на спине одного из бразгоров. Распоряжение Мерклона бурной радости в нем не вызвало, но и кипятиться он не стал. Продрал глаза, умылся не слезая с бразгора — зачерпнул воды из бочки, которую, вместе с прочим имуществом, волок бронированный ящер, и просто вылил ее себе на голову — после чего застегнул перевязь с чехлом, в котором покоился его колдовской жезл, и по веревочной лестнице быстро спустился на землю.

Патруль Язанны и Варлега они нашли не сразу — те отдалились от каравана на весьма приличное расстояние.

— Привет, — кивнул Дэвид, когда они наконец встретились. — Что так далеко забрались?

— Песчаные демоны. — Варлег махнул рукой куда-то назад. — Пришлось уводить их за собой.

— Оторвались?

Язанна кивнула, поправив длинную рыжую косу. Поговаривали, что среди ее предков были и альвы, но если это и так, то это были очень отдаленные предки. Невысокая, крепко сбитая, Язанна неплохо управлялась с Огнем и Землей.

— Приехали нас сменить? — спросил Варлег. — А где Реул и Арквист? Должны были они…

— Большой босс распорядился иначе, — скривился Дэвид.

Язанна и Варлег переглянулись.

— Возможно, ему понадобился ясновидец… — предположила Язанна. — Я говорю об Арквисте, — пояснила она специально для Дэвида, который хотя и успел познакомиться со всеми магами в отряде, еще не очень хорошо представлял, кто из них на чем специализируется.

— Опять какие-то сложности… — тоскливо вздохнул Варлег. — Боги!.. Ну почему мы хотя бы один раз не можем проехать через Пустоши спокойно, никого не встретив?

— Если такое вдруг произойдет, в следующий раз караванщики могут уменьшить плату. Или число охранников, — ответила Язанна. — Хочешь потерять работу?

— К черту такую работу…

— Это ты каждый день говоришь. Поехали. Послушаем, что там у Мерклона случилось.

Они тронули с места своих гулейбов и скрылись в клубах пыли. Дэвид и Тэльди остались одни. Молча они сделали то, что уже стало привычкой — пустили гулейбов по широкому кругу, то приближаясь, то отдаляясь от каравана. Изредка они встречались с другими патрулями, приветствовали их, перебрасывались несколькими словами и снова разъезжались.

Потихоньку завязался разговор. Дэвид коротко рассказал о своей родине — Земле Т-1158А согласно хеллаэнской классификации миров — о Винланде и Лачжер-тауне… Земля Т-1158А, как, впрочем, и большинство остальных версий Земли — являлась миром технологическим, в котором магия если и была известна, то очень давно и никогда, конечно, не достигала таких высот, как в Хеллаэне и Нимриане. Однако сообщение о самодвижущихся повозках и летающих металлических машинах не слишком удивило Тэльди.

— В Алибоне тоже были такие, — сказал он — Они подвешивались на… — тут он произнес какое-то непонятное Дэвиду слово, — и двигались по городу с большой скоростью. Когда мне было пять лет, я однажды увидел, как одна из таких машин врезалась в верхние этажи многоэтажного здания. Никогда не забуду это зрелище…

— На чем они подвешивались? — решил уточнить Дэвид. — На каких-то металлических канатах?

Тэльди покачал головой.

— Можно назвать это канатами… или проводами… Но они состояли не из металла и вообще не из материи… Это был…

Снова непонятное слово.

— Силовое поле?

— Да, возможно… — Тэльди вздохнул. — Родители как-то попытались мне объяснить, что это, но я не могу перевести на айтэльский. Здесь просто нет таких слов. Да и понял я, честно говоря, не так много. Когда мы уехали из Алибона, мне было семь лет. Не знаю, может быть, я когда-нибудь туда и вернусь… Хотя вряд ли…

— Почему вы уехали? — Дэвид несколько секунд молчал, вглядываясь в даль — среди песков ему почудилось какое-то движение. — Захотели учиться магии в Хеллаэне?

— Да, — кивнул Тэльди. — Но это не главная причина. Мои родители были… ммм… как бы перевести?.. прогнозистами.

— Предсказателями?

— Нет, не совсем. Они не предвидели события, а как бы… просчитывали их. Напоминает астрологию, но основано не на звездах, а на… — Тэльди снова произнес что-то непонятное, а затем безнадежно махнул рукой. — В общем, не важно. Это было не совсем магическое искусство, но и не совсем научное. Серединка на половинку. Для того чтобы находить признаки, по которым впоследствии составлялись сложные прогнозы, человек должен был обладать некой природной чувствительностью и специальным прибором, который эту чувствительность усиливал…

— Прибором? Любопытно. Никогда ни о чем похожем не слышал. Это был именно технический прибор… или драгоценный камень с заклятьем?…

— Именно техника, — качнул головой Тэльди. — Камни с заклятьями, конечно, работают лучше, но мы в Алибоне не умели ими пользоваться. Может быть, сейчас уже научились, не знаю… Магии в нашем мире было немного, и иногда ее удавалось сочетать с техникой. — Паренек вздохнул. — Теперь эти знания потеряли смысл.

— Почему?

— Потому что когда магии стало больше, техника перестала работать. — Помолчав, он решил объяснить: — Ты ведь знаешь, что жители Хеллаэна торгуют с разными мирами? Несколько столетий тому назад они появились и в Алибоне. Их интересовали наши природные ресурсы — металлы, особенно серебро, и крупные драгоценные камни. Алибонцев, естественно, привлекла хеллаэнская магия. Пришельцы не делали из Искусства тайны и кое-чему нас научили. Магии в мире становилось все больше и больше. Мы не видели в этом ничего плохого до тех нор, пока не стало слишком поздно. Машины все чаще переставали работать. Во многих странах начался голод. Мятежи, анархия, разбой… Все чаще то там, то здесь какой-нибудь генерал или богатый магнат объявлял область или город своей вотчиной и вводил там свои законы. Правительство пыталось остановить катастрофу, но уже ничего не могло сделать. Тогда стали убивать колдунов…

— Хеллаэнцев?

— Нет, что вы… — грустно улыбнулся Тэльди. — Вначале они убили одного хеллаэнца, но за это его семья разрушила целый город в Алибоне. Целый город!.. Почти полтора миллиона человек… Нет, в то время жители Хеллаэна почти перестали появляться в нашем мире. Они уже скупили все крупные камни, а с вывозом металлов у них возникли проблемы — сами понимаете, сложно наладить добычу ресурсов и производство, когда в стране царит анархия и каждые две недели сменяется власть…

— И тогда стали убивать ваших, местных магов? — спросил Дэвид.

Тэльди кивнул и тяжело вздохнул.

— Если бы только магов… Почти все наши ученые к тому времени научились в той или иной степени соединять технику и магию. «Чистая техника», не защищенная заговорами, у нас уже не могла работать. Я хорошо помню то ощущение страха, в котором мы жили последние несколько лет в Алибоне. Магазины были либо пусты, либо к ним тянулись бесконечные очереди. По городу бродили банды. За использование какой бы то ни было магии полагалась смертная казнь. Разъяренная толпа могла растерзать человека прямо посреди улицы, по одному подозрению… Раньше мой отец был крупным ученым, но когда начались все эти беспорядки, ему пришлось пойти работать сапожником, чтобы прокормить семью…

— Как же вы выбрались из Алибона? Твой отец сумел открыть двери между мирами?

— Нет. Он и сейчас этого не смог бы сделать. И я не могу. Нам просто повезло. Моя двоюродная тетя вышла замуж за человека, который когда-то учился у одного из хеллаэнских магов. Его учитель помог нам переправиться сюда.

— Как его зовут?

— Учителя тетиного мужа?

— Да.

— Шадор.

— Он Лорд?

— Нет. Он горожанин. Шадор из Скеля. Работает в здешней полиции. А тетя со своим мужем уехала в мир, который называется… Подожди. — Тэльди, прищурившись, показал куда-то вперед. — Ты тоже это видишь?

Дэвид кивнул.

— Заметил эту тварь пять минут назад. Но тогда она летела от нас, и я не стал про нее говорить.

— С чего бы она решила вернуться?… — пробормотал Тэльди.

— Почуяла нас?

— Или ветер переменился…

Несколько секунд они смотрели, как белое облачко скользит над Пустошами, явно направляясь в их сторону.

— Ну что, уводим его? — спросил Дэвид, когда белый призрак приблизился на расстояние нескольких сотен метров.

Тэльди покачал головой.

— Не нужно. Конечно, гулейба ему не догнать, но лучше лишний раз не отдаляться от каравана.

Призраки были быстры, но гулейбы — Дэвид не раз был тому свидетелем — стояли вне конкуренции с обитателями Пустошей. Этих ездовых ящериц специально вывели для сопровождения караванов. Колдуны могли справиться далеко не со всеми тварями, и в случае, когда попадался чрезмерно грозный противник, всадники использовали своих ящериц для того, чтобы увести врага подальше от каравана, а затем легко отрывались от преследования и окружным путем возвращались к своим. На ровной поверхности гулейб, вполне мог сравниться в скорости с хорошим гоночным автомобилем.

— Не беспокойтесь, — сказал Тэльди, вынимая из чехла жезл. — Я знаю, как управляться с призраками. К тому же он только один.

Дэвид ожидал увидеть эффектное зрелище, но был разочарован. Когда белый призрак подлетел совсем близко, Тэльди молча вытянул жезл в его сторону. Секунду или две ничего не происходило, а затем призрак замедлил движение, стал сжиматься, задевать песок и в конце концов вытянулся в сторону патрульных влажной беловатой кляксой. «Сконденсировался, бедняга», — подумал Дэвид.

— Выглядит так, как будто бы здесь кончил великан, — заметил он вслух, рассматривая то, что осталось от призрака.

Тэльди усмехнулся. Спустя несколько минут они заметили Юдди и Гейлу, помахали им, показывая, что все в порядке, и развернули ящериц. Во время обратного пути, на максимальной точке удаления от каравана, обнаружили стаю рогатых демонов, устало рыскавших по пустыне в поисках пищи. К появлению всадников гиоры отнеслись настороженно — они хорошо знали, как могут быть опасны люди, внешне столь слабые и беззащитные. Вместе с тем гиоров терзал голод, притуплявший ощущение опасности. Когда Дэвид и Тэльди оказались на вершине холма перед стаей, гиоры, помедлив несколько секунд, осторожно двинулись к ним, рассыпаясь по сторонам с тем, чтобы взять всадников в клещи. Не отрывая глаз от людей, восседающих на гулейбах, гиоры порыкивали и скалились, демонстрируя длинные зубы.

— Сможешь их прогнать? — спросил Тэльди.

Дэвид кивнул, плетя заклинание Огненного Ветра. Драгоценный камень в перстне запульсировал, накачивая заклятье дополнительной силой. Дэвид взмахнул руками, мягко отталкивая от себя плетение. Незримая магическая конструкция, формируясь в подобие расширяющейся дуги или волны, поплыла вперед, с каждой секундой набирая скорость и мощь. Поначалу ничего не происходило, затем воздух засветился алым и рыжим, спустя ещё секунду — вспыхнул, расцвел бушующим пожаром. С холма стекала волна огня, и рогатые демоны, жалобно заблеяв, бросились прочь. Сверкнул посох Тэльди — на правом фланге нескольким гиорам удалось, метнувшись в сторону, выйти из-под действия заклинания. В отличие от Дэвида, Тэльди не умел управлять ни Огнем, ни Ветром. Его посох изрыгнул несколько шаров сгущенного Света, которые стремительно понеслись к потерявшим ориентацию гиорам. Разбившись о камни, световые шары заставили маленькую группу, отбившуюся от остальной стаи, отступать в том же направлении, что и остальные. Яркие вспышки света, хотя и были абсолютно безвредны, ещё сильнее напугали демонов.

Чем больше площадь, которую охватывает заклинание, тем слабее его действие. Сконцентрируй Дэвид энергию, вложенную в заклятье Огненного Ветра, в один или два сгустка — и он вполне мог бы сжечь пару-тройку гиоров. Но он не хотел убивать понапрасну. Проще было прогнать стаю. Устрашающая огненная волна, настигнув рогатых демонов, заставила их зареветь от страха и боли, но заклинание быстро иссякло, и ни один из демонов не погиб. Учитывая концентрацию силы и площадь воздействия, заклинание, самое большее, лишь слегка подпалило им шерсть. Однако психологический эффект был несоизмерим с нанесенными повреждениями. С вершины холма Тэльди и Дэвид удовлетворенно взирали на удирающую стаю. Теперь рогатым демонам придется искать пропитание в каком-нибудь другом месте.

Молодые колдуны тронули гулейбов с места, возвращаясь к патрулированию территории.

— Говорят, с каждым годом гиоров становится все меньше, — заметил Дэвид.

Тэльди кивнул.

— Я тоже слышал. Изумрудный Орден собирается внести их в список исчезающих видов…

— Охотники за демонами против, конечно?…

Тэльди снова кивнул.

Ремесло охотника за демонами являлось одним из самых старинных и почетных занятий в Хеллаэне. По сути, все охотники состояли в своеобразном ордене — со своими традициями, секретами и длинной историей. В городах существовали респектабельные клубы охотников, хотя как минимум две трети представителей этой профессии никогда бы не смогли позволить себе платить высокие членские взносы. Последние считались «дикарями» и презирались теми, кто состоял в клубах. Для «дикарей» охота на демонов была не искусством, а лишь способом заработать себе на жизнь. Они часто игнорировали запреты Изумрудного Ордена и вовсю промышляли браконьерством, удлиняя и без того немаленький список исчезающих видов существ. Члены охотничьих клубов старались, напротив, запретов не нарушать, хотя и протестовали каждый раз, когда хеллаэнский «Гринпис» вносил дополнения в свой список. Как было известно Дэвиду, Мерклон кен Хезг являлся членом одного из таких охотничьих клубов, а несколько чародеев из охраны каравана, ни в каких клубах не состоя, время от времени промышляли охотой на демонов в качестве «дикарей».

— Рогатых демонов вытесняют кьюты и белые призраки, — сообщил Тэльди.

— Я сталкивался с кьютами во время первого путешествия через пустыню, — откликнулся Дэвид. — По отдельности они гораздо слабее гиоров.

— Они берут не силой, а численностью.

— И умом. Говорят, они почти разумны.

— Почти разумны? — Тэльди усмехнулся. — Да у них даже свои колдуны есть!..

Дэвид пожал плечами. Он тоже об этом слышал. Правда, были и те, кто сомневался в наличии у кьютов магических способностей. Например, старый чародей Ивард, мнение которого Дэвид уважал, утверждал, что это невозможно.

— В той стае, которая повстречалась нам, магию никто не применял, — сказал Дэвид. — О приближении кьютов нас предупредил один из патрулей. Они двигались несколькими группами, всего где-то штук двести пятьдесят — триста. Чтобы разогнать их, хватило четырех чародеев.

Кьюты относились к самой мелкой разновидности рогатых демонов. Прямоходящие, ростом лишь немного уступая человеку, они имели торс и руки, почти ничем от людских неотличимые. На этом сходство заканчивалось. Козлиные головы кьютов были снабжены недлинными, слегка изогнутыми вертикальными рогами. Их задние конечности, сгибавшиеся не вперед, а назад, в нижней части были покрыты чешуей и напоминали птичьи лапы.

— Они, наверное, и не собирались на вас нападать, — предположил Тэльди. — Скорее всего, случайно столкнулись.

— Почему ты так думаешь?

— Когда кьюты готовятся к атаке на караван, то собираются в целую армию. В последнее время их становится все больше и больше. Слышал, что приключилось с Раглесом пару месяцев тому назад?…

— Да, он что-то рассказывал… Вроде бы караван, который он сопровождал, был разграблен…

— Кьюты окружили их и полностью уничтожили. Раглесу чудом удалось вырваться. Если бы не гулейб, он бы остался в Пустошах вместе со своими товарищами. И это не единственный случай. Я думаю, большая часть всех пропавших караванов — их рукдело.

— Почему в таком случае на кьютов не объявят охоту? — спросил Дэвид после непродолжительного молчания.

— «Дикарям» невыгодно этим заниматься, — объяснил Тэльди. — За голову одного кьюта платят совсем мало. Богатым охотникам — не престижно: убить кьюта совсем несложно. Ивард рассказывал, что Гильдия Торговцев несколько раз организовывала облавы, но таким образом они проблему решить не смогли. После облав козлоголовые какое-то время ведут себя тихо, а потом снова размножаются и возобновляют рейды…

— Лордов не пытались привлечь?

Тэльди молча усмехнулся, и Дэвид не стал продолжать. Лордам на проблемы смертных начхать — эту азбучную истину в Хеллаэне знали даже дети.

Следующие два часа Дэвид и Тэльди кружили по вверенному им участку, постепенно смещаясь на восток, параллельно движению неторопливых бразгоров. Чтобы не выйти за границы участка, время от времени они приближались к процессии, уточняя свое местоположение. К концу второго часа заметили, что караван неожиданно остановился. Остановка в Пустошах — редкое событие: бразгоры были устроены так, что могли идти, не останавливаясь, несколько недель и даже месяцев. Они спали на ходу и во время перехода через Пустоши ничего не ели, питаясь заранее накопленным жиром. Бразгоры были превосходными живыми машинами, способными нести на своих спинах до тридцати тонн груза. Бразгоров вывели — или, возможно, создали при помощи магии — специально для перемещения по Пустошам: никаких привалов и остановок во время перехода не предполагалось в принципе.

Дэвид и Тэльди обеспокоенно переглянулись. Необъяснимая остановка каравана ничего хорошего не предвещала. К сожалению, они не могли подъехать ближе и выяснить причину задержки — штрафные санкции к наемным чародеям, самовольно вышедшим из патруля, были весьма жесткими, а зная характер Мерклона, не приходилось сомневаться, что он не замедлит эти санкции применить. Нервничая все больше, они послали гулейбов по привычному маршруту — в глубь пустыни, постепенно забирая влево. Через десять минут, уже потеряв караван из виду, встретились с Эйбом и Иуалли, следившими за безопасностью на восточном направлении. Об остановке каравана соседи Дэвида и Тэльди уже знали и также терялись в догадках относительно причин. Тэльди был уверен в том, что им предстоит пережить нападение бродячей орды кьютов. Эйб — молодой худощавый колдун, специализировавшийся на четырех природных стихиях — выдвинул более прозаическое объяснение: маршрут каравана пересекся с путем миграции стада гиоров. Вместо того чтобы начинать никому не нужную бойню, Джейназ и Мерклон решили повременить несколько часов, пережидая, пока стадо пройдет мимо. Дэвид, знавший Дикие Пустоши не так хорошо, как Эйб и Тэльди, во время спора отмалчивался. Иуалли, загадочно улыбаясь, также сохранял молчание. Его улыбка вовсе не означала того, что Иуалли знает нечто неизвестное остальным — просто таково было обычное выражение его лица, которое лишь с большой натяжкой можно назвать «человеческим». На лице Иуалли наличествовали два подбородка; между двумя носами доброжелательно поглядывал на окружающих третий глаз. Кожа на четырех руках Иуалли была такой же ярко-синей, как и на всем остальном теле. Как и Тэльди, Иуалли не являлся уроженцем Хеллаэна — он эмигрировал в Темные Земли из мира, населенного такими же, как он, синекожими четырехрукими гуманоидами.

Завершив очередной круг, Дэвид и Тэльди заметили, что караван сдвинулся с места — правда, не на запад, как должен был, а почему-то на север. И вновь они были лишены возможности разузнать что-либо о причинах столь странного изменения маршрута — до тех пор, пока спустя ещё два часа не появились их сменщики: Раглес и Реул.

— Колония мирмеколеонов! — крикнул Раглес ещё до того, как они успели засыпать его вопросами. — Хорошо, что провидец вовремя обнаружил их. Теперь придется идти до Старого Перевала.

— Ничего себе! — огорченно воскликнул Тэльди. — Это ведь ещё неделя пути, не меньше!

— Меньше, — возразил Раглес. — Три дня от силы. Смотри.

Он развел руки в стороны — и в воздухе повисла полупрозрачная карта Диких Пустошей. Одноцветное желтоватое полотно по мере стараний иллюзиониста раскрашивалось темными треугольниками гор, полосами пересохших рек и беловатыми пятнами соленых озер. Кряж Тагита, разделявший надвое среднюю часть Пустошей, протянулся с севера на юг. Неподалеку от его южного края появилось крохотное изображение каравана: бразгор, сопровождаемый парой гулейбов. Чуть впереди, повинуясь жесту Раглеса, возникла фигурка мирмеколеона — помеси льва и муравья. Бразгор развернулся на северо-восток, направляясь к извилистой линии в горах.

— Там ведь погиб твой караван?… — тихо спросил Тэльди.

Раглес мрачно кивнул:

— Только с другой стороны Тагиты. Ближе к Нимриану.

— Зачем идти к перевалу? — удивился Дэвид. — Не лучше ли обойти колонию с юга?

— Нет. — На карте, южнее фигурки мирмеколеона, расплылось пятно грязно-белого цвета. — Там соляные топи. Если их обходить, потеряем не меньше двух недель.

— Но если мы сунемся на перевал, гулейбы станут бесполезны! Мы окажемся в ловушке…

— Это ты Мерклону объясняй, а не мне, — процедил Раглес. Отвернувшись, угрюмо добавил: — В прошлый раз кьюты нас так и взяли. Дождались, пока бразгоры вступят на перевал, а потом навалились всей массой.

— Не понимаю, почему бы нам просто не разогнать мирмеколеонов?…

— У Мерклона спроси, — повторил Раглес. Он явно был в дурном расположении духа.

Однако Мерклону Дэвид задавать этот вопрос не стал — не имел ни малейшего желания лишний раз общаться с чванливым начальником. Вместо этого, заведя своего гулейба на переносную платформу, предназначенную для отдыха ездовых ящериц (тащили платформу все те же неутомимые бразгоры), он отправился на поиски Иварда. Старый чародей обнаружился на спине одного из бразгоров — вполголоса бормоча проклятья, пытался настроить хрустальный шар на показ колонии, которая заставила Джейназа изменить маршрут. Пока его усилия успехом не увенчались — в Диких Пустошах заклинания далековиденья работали из рук вон плохо. Погоня белых теней за гиором, продемонстрированная Ивардом Давиду и Раглесу, происходила на расстоянии всего лишь двух миль от каравана и потому изображение было сравнительно приличным; колония же мирмеколеонов находилась, по утверждению ясновидца Арквиста, впереди в полутора днях пути. Углядев старого чародея, Дэвид забрался по веревочной лестнице на спину ящера и, усевшись на один из тюков, некоторое время молча наблюдал за его манипуляциями над хрустальным шаром.

— Дэвид, иди спать, — не отрываясь от работы, посоветовал старик. — Через восемь часов твоя смена. Арквист освобожден от дежурств.

Дэвид проигнорировал добрый совет.

— Не знаешь, почему решили идти к перевалу? Там ведь был уничтожен караван Раглеса…

— Кьюты уже давно ушли, — ответил Ивард. — Они не ждут добычу на одном и том же месте и не устраивают засад. Если мы столкнемся с ними, то только случайно. Раглесу не повезло.

— А почему бы нам, вместо того чтобы терять время, не разогнать мирмеколеонов?

Ивард насмешливо посмотрел на землянина.

— Ты видел когда-нибудь хоть одного мирмеколеона?

— Нет. Но я знаю, что они из себя представляют. Что-то вроде больших муравьев.

— Да, «что-то вроде», — хмыкнул старик. — Когда увидишь их вживую, сразу наложишь в штаны.

— Я видел вещи и пострашнее.

— Какие, интересно бы знать?

Дэвид покачал головой. Он мог бы рассказать Иварду о путешествии в Долину Теней, куда был взят против своей воли, о живой пустоте, изливавшейся из глазниц Лорда Ролега, и об устрашающем образе Короля Мертвых, возникшем перед участниками сражения в башне Шайкела. Но Дэвид, не хотел ни говорить, ни вспоминать об этом.

— Если ты и впрямь такой храбрый, честь тебе и хвала. — Ивард пожал плечами. — Жаль только, что не все мы такие боевые. Меня вот, понимаешь, пугают насекомые, которые больше, чем я сам.

— Принимал решение не ты, а Мерклон. Он что, тоже испугался?

— Мерклон-то? — усмехнулся чародей. Мысль о том, что начальник охраны может чего-то бояться, его слегка позабавила. — Спроси у него.

— Не хочу разговаривать с этим уродом.

Ивард некоторое время молчал, а затем произнес:

— Дело, конечно, не в нашем страхе, а в том, что мирмеколеоны, хотя и не обладают никакими магическими свойствами, способны доставить уйму неприятностей. Гулейбы против них не помогут — муравьиные львы роют ходы и могут вылезти прямо посреди каравана. Но главная беда даже не в этом. Рядом со своими колониями они создают настоящие подземные лабиринты. Из-за большого количества пустот земля может не выдержать веса бразгоров.

— И как глубоко она оседает?

— Несколько метров. Бывает и больше.

— Ну и что? Бразгор — при его-то размерах! — вообще не должен этого заметить!

— Ошибаешься. Как раз из-за своих размеров они очень уязвимы. Если ты спрыгнешь вниз на один или два метра, ты ничего себе не сломаешь. А бразгор, который весит почти сто тонн, удержать равновесие не сумеет. Прибавь сюда вес груза. Когда бразгор упадет, эти сто тридцать тонн придавят его так, что встать он уже не сможет. Если бразгор падает, в четырех случаях из пяти это заканчивается для него переломом ног. У бразгоров много полезных качеств, но из-за размеров и веса в мире не так много путей, которыми они могут пройти.

— Теперь их стало ещё меньше.

Ивард пренебрежительно махнул рукой.

— Когда доберемся до Нимриана, Джейназ сообщит в Гильдию торговцев. Торговцы либо обратятся к охотникам, либо сформируют собственную команду, которая отправится травить мирмеколеонов. Колония будет уничтожена, а туннели обрушат. Но заниматься всем этим будем не мы.

Дэвид зевнул и поудобнее расположился среди тюков.

— А почему ты уверен, что кьюты не способны устроить засаду? Даже животное, раздобыв еду, запомнит место и может снова вернуться к нему. А кьюты гораздо умнее…

— Ничего подобного! Это самые тупые создания в Пустошах!

— Все, с кем я разговаривал, говорили обратное. — Дэвид пожал плечами.

— Ты разговаривал не с теми людьми. — Ивард презрительно скривился. — Среди караванщиков бытуют и не такие россказни.

— А сколько раз пустыню переходил ты сам?

— Три.

Хмыкнув, Дэвид решил поддеть старика:

— Выходит, даже у Тэльди опыта больше.

— Ещё один сопляк, а туда же… — огрызнулся Ивард. — Лет двадцать тому назад, когда поползли слухи о «разумных» кьютах, я вошел в группу магов, которые занялись исследованием этого вопроса. Гонорар, обещанный Гильдией Торговцев, был невелик, но сама проблема заинтересовала многих — ходили слухи о кьютах, будто бы способных колдовать.

— И? — заинтересовался Дэвид.

— Вранье. Их нервная система устроена проще, чем у лягушек. Гэемон — примитивнейший: никакими видами энергии кьюты оперировать не способны.

— Откуда же взялись все эти слухи? — недоверчиво спросил землянин.

Ивард пожал плечами:

— Откуда вообще берутся слухи?… Оттуда же…

— Должно же быть какое-то объяснение!

— Объяснений можно придумать сколько угодно. — Ивард огладил бороду. — Слышал когда-нибудь о шиалгах?

— Нет. Что это?

— Довольно сильные демоны, способные неплохо управляться с природными Стихиями и даже создавать себе временные полуиллюзорные тела. Сами шиалги являются чистыми сгущениями энергии и никаких материальных оболочек не имеют. В Хеллаэне, несмотря на все усилия Изумрудного Ордена, шиалги были полностью истреблены, но часть из них, спасаясь от чересчур рьяных охотников за демонами, по слухам, перебралась в Пустоши. Как и другие нематериальные демоны, шиалги питаются энергией и поэтому в Пустошах прозябают на голодном пайке, но здесь, по крайней мере, на них не устраивают массовых облав. Так вот. Шиалг вполне способен принять облик кьюта и напугать какого-нибудь дурачка впечатляющей демонстрацией своей колдовской мощи.

Мягкое покачивание бразгора действовало усыпляюще. Дэвид снова зевнул и завернулся в плащ.

— Не понимаю… — задумчиво сказал он. — Жизнь не может развиваться в мире, метамагическая сущность которого уничтожена Это аксиома. Когда-то Хеллаэн убил этот мир, поглотив его магию. Но в Пустошах жизнь не исчезла. Она стала другой. Обитатели Пустошей изменились, но не утратили способностей размножаться и развиваться… Шиалги перебрались сюда… Кьюты плодятся как сумасшедшие… Гиоры и белые тени… Совсем не похоже на мертвый мир, каким его принято считать.

— Пустоши, Хеллаэн и Нимриан — давно уже не три разных мира, а два… вернее — один с двумя магическими полюсами, — ответил Ивард. — Между Темными и Светлыми Землями существует поле напряжения, обеспечивающее сохранение их связи. Это же напряжение удерживает, постепенно сжимая, мир Диких Пустошей. За счет тока энергий между полюсами некоторые виды живых существ — в основном демонов — могут существовать и здесь. Их мир мертв, но они заимствуют избыточную энергию двух ближайших миров, сплавленных вместе с Пустошами в единое целое.

Дэвид кивнул, закрыл глаза и заснул. Его сновидения были беспорядочны и лишены смысла, но, по крайней мере, на этот раз за порогом бодрствования его ждали не кошмары, ставшие — после возвращения из Долины Теней — уже почти привычными и обыденными.

2

Когда Дэвид проснулся, грязно-серый цвет неба сменился багрово-бурым с вкраплениями пятен сплошной темноты, а освещение заметно убавилось. В Диких Пустошах наступила ночь — если вообще понятия «дня» и «ночи» применимы к миру, лишенному солнца. Что освещало небеса Диких Пустошей?… Дэвид не знал ответа на этот вопрос, да и никто, пожалуй, из числа колдунов, сопровождавших караван Джейназа, не смог бы с точностью на него ответить. Ивард и Арквист любили порассуждать о причинах, вызывавших произвольное фосфоресцирование верхних слоев атмосферы, но все их рассуждения были настолько заумными, запутанными и строились на столь шатких теоретических обоснованиях, что почти никто из окружающих на споры двух престарелых чародеев внимания не обращал.

Согласно научным воззрениям, принятым на Земле Т-1158А, планета без солнца неминуемо должна являть собой замерзший шар без признаков какой бы то ни было атмосферы. Однако, с точки зрения обитателей Хеллаэна, Земля Т-1158А представляет собой провинциальный, мало кому известный мирок, а ее наука могла бы заинтересовать в Темных Землях лишь чудаков, сотрудников этнографических музеев и специалистов по слаборазвитым цивилизациям. Мир Диких Пустошей, оторванный от своего солнца около ста тысяч лет тому назад, по необъяснимым причинам атмосферы не терял и в ледышку превращаться не спешил. Дэвид, покинувший Землю четыре года тому назад, уже давно перестал обращать внимание на постоянные нарушения законов природы, некогда представлявшихся ему незыблемыми.

До смены оставался ещё час — время, вполне достаточное для того, чтобы поесть и покормить гулейба. На переносной платформе, используемой в качестве стойла для ящериц-скороходов, Дэвид разговорился с Реулом, гулейб которого отдыхал в соседней секции. Реул — больше воин, чем маг, адепт Света и Льда — обычно немногословный, сегодня, кажется, устал от своего молчания. Он рассказал Дэвиду о том, что Мерклон вот уже семь или восемь часов тому назад улетел к Тагитскому кряжу и до сих пор не возвращался. Хотя ясновидец Арквист утверждал, что Старый перевал в данный момент пуст, равно как и пустыня за ним, начальник охраны решил убедиться в этом собственными глазами.

Из-за того, что Арквист, сканировавший пустыню на предмет всевозможной нечисти, был освобожден от дежурств, график, составленный ещё в Шегге, претерпел ряд изменений. Общий принцип, впрочем, остался прежним: на патрулирование старались не отправлять колдунов, стихии которых совпадали. Поскольку Дэвид котировался тут как огненный маг, на этот раз его напарником стал Варлег — посвященный Воды и Тьмы, тучноватый брюзга, постоянно жаловавшийся на жизнь. Почти всю смену Дэвид молчал, а Варлег, напротив, болтал без умолку — взахлеб рассказывал о рабыне, купленной полгода тому назад.

В Хеллаэне легально существовали рынки рабов, которых, как правило, привозили из других миров — тайно похищая либо открыто захватывая и обращая в рабство в ходе военной экспансии. Хотя всем рабам, психологически способным взбунтоваться, промывали мозги с помощью псионических заклятий ещё в лагерях временного содержания, Варлег опасался приобретать живую собственность, бывшую некогда свободным человеком. Несмотря на глубокую гипнообработку, известны случаи, когда подчиняющие заклинания по тем или иным причинам давали сбой, и раб убегал либо нападал на своего хозяина. Варлег, очевидно, имел какие-то особые сексуальные пристрастия, поскольку в неизбежности нападении, буде его рабыня вдруг выйдет из-под контроля, он был уверен на сто процентов. Как человек осторожный и любящий комфорт, Варлег не стал экономить и обратился не к работорговцам, а в компанию, занимавшуюся выращиванием искусственных людей. Клон, за несколько дней развившись в капсуле от состояния зародыша до взрослого человека, с самого начала программировался для той роли, которую ему предстояло сыграть, и никакими лишними воспоминаниями, могущими всплыть в самый неподходящий момент, обременен не был. Варлег был сторонником безопасного секса.

Дэвид стоически пережил это дежурство, хотя за четыре часа Варлег своей болтовней утомил его необыкновенно. Когда они уже возвращались, сдав пост Язанне и Юдди, в посветлевшем небе Диких Пустошей Дэвид углядел черную точку, двигавшуюся с восточной стороны. Это мог быть как шемгас Мерклона, так и вольная тварюга, углядевшая потенциальную добычу. В последнем случае Дэвид предпочел бы находиться поближе к каравану — иметь дело с неприрученным шемгасом, вылетевшим на охоту, ему совершенно не улыбалось. Он подстегнул гулейба, Варлег последовал его примеру — и меньше чем за минуту ящерицы-бегуны доставили их к остальным.

Тревога оказалась ложной. Спустя ещё несколько минут шемгас Мерклона опустился на землю в голове каравана. Поскольку до следующей смены Дэвиду делать было нечего, он решил пообедать, а после — пообщаться с кем-нибудь из более опытных колдунов и, возможно, немного поучиться. Но землянин даже не успел отвести гулейба на платформу. Бразгоры начали останавливаться — один за другим. Вполголоса выругавшись — опять что-то не так! — Дэвид направил гулейба к первому бразгору. Так же поступали и другие колдуны и караванщики, не занятые в данный момент никакими делами. Похоже, Мерклон принес дурные вести.

Мерклон, сгорбившись, устало сидел в седле на спине летающего ящера. Шемгас тяжело дышал, беспокойно двигая уродливой головой из стороны в сторону. На земле, в окружении своих подручных, стоял Джейназ из Шегга — богато одетый, черноволосый, но уже начинающий седеть, грузный мужчина лет пятидесяти. Безутешного горя на его лице написано не было, но и счастьем оно не светилось.

— Что случилось? — спросил Дэвид, переводя взгляд с хозяина каравана на начальника охраны. Ему не ответили. Мерклон снял шлем-полумаску, подставив лицо, разгоряченное стремительным полетом сквозь небеса Диких Пустошей, сухому соленому ветру. Когда подтянулись прочие охранники и торговцы, желавшие узнать, что произошло, он наконец объявил во всеуслышание то, что после приземления сообщил Джейназу:

— Кьюты. Целая армия с той стороны перевала.

Повисло напряженное молчание. Потом стали оглядываться на Арквиста, ещё недавно утверждавшего, что пространство за Тагитским кряжем свободно от нечисти. Кто-то вполголоса цедил ругательства — если бы Мерклон не решил перестраховаться, то они, взойдя на перевал, вполне могли бы там и остаться. Ясновидец был изумлен и растерян больше всех. До сего момента способности никогда его не подводили.

Озлобленные голоса становились все громче. Одни требовали лишить Арквиста жалованья, другие — прогнать прочь. Последнее, здесь, в центре Пустошей, означало верную смерть.

Воздух над толпой лопнул с громким хлопком, болезненно ударив по ушам. Начальник охраны — как всегда, бесцеремонно — решил привлечь к себе внимание подчиненных. Безразличным тоном Мерклон напомнил о том, что премировать и налагать взыскания здесь имеют право только он и Джейназ. С Арквистом он, очевидно, собирался побеседовать наедине, а пока сообщил лишь, что ясновидец вновь возвращается к работе патрульного.

— Надо поворачивать либо на юг, в обход соляных топей, либо на север и двигаться вдоль гор до Перевала Ветров, — закончил Мерклон.

— Только не на Перевал! — простонал Эйб. Многие его поддержали. Перевал Ветров, хотя и был самым безопасным местом в Пустошах, не зря носил свое имя — потоки влажного воздуха со стороны Нимриана, разгоняясь вдоль горной гряды, не уступали своей силой и скоростью урагану. Врываясь в проход между горами, ветра часто приносили с собой тучи песка, захваченные в Пустошах. Эти два обстоятельства — ураганный ветер и пыль, затмевавшая небо — превращали переход через Перевал Ветров в настоящую пытку.

— Решать не тебе, — сухо напомнил Мерклон Эйбу. Перевел взгляд на хозяина каравана, ожидая его слова.

Джейназ кисло поморщился. Тащиться через Перевал Ветров ему хотелось не больше, чем всем остальным. И дело было не только в неприятных ощущениях, с которыми, в конце концов, можно было смириться. Чтобы добраться до Перевала Ветров, потребуется не менее десяти-двенадцати дней. Обойти соляные топи — немногим больше. Джейназу не нравились оба варианта. Путь через Пустоши удлинялся в полтора раза. Воды и пищи путешественникам должно было хватить (хотя придется уменьшить пайки), но каждый лишний день, потраченный на дорогу, Джейназ терял деньги.

— На юг, — выдавил он.

Возражений не последовало. Меньше всего расстроились колдуны: им платили подневно. Хотя проводить лишние две недели в Пустошах не хотелось никому, существенно возросшее жалованье, которое наемники должны были получить в Нимриане, вполне компенсировало дополнительное время службы.

Уже собрались расходиться, когда вперед на своем гулейбе выехал Раглес.

— Подождите! — Он поднял руку. — Есть ещё один путь. Через мертвый город.

— Что за чушь?! — воскликнул Юдди. — Ты в своем уме?

— Это правда! Именно так мне удалось уйти от кьютов в прошлый раз!..

Он добавил что-то ещё, но последней реплики Дэвид не услышал — заговорили сразу все. Некоторые откровенно смеялись, другие наперебой расспрашивали Раглеса, третьи обсуждали эту идею с соседями. Мертвый город, о котором шла речь, находился с этой стороны Тагитского кряжа; никаких дорог на другую сторону через него не вело.

Мерклон поднял руку — и воздух вновь оглушительно взвизгнул.

— Пусть скажет, — произнес Мерклон в наступившей тишине.

Раглес, благодарно кивнув, заговорил. Он рассказал, как, спасаясь от козлоголовых, обнаружил широкое ущелье, по которому двигался на запад до тех пор, пока не увидел большую пещеру. Кьюты гнались за ним по пятам, однако в пещеру войти не посмели. Возможно, их отпугнула едва заметная (для самого Раглеса) аура магии, окружавшая это место. Гулейб Раглеса тоже забеспокоился, однако наездник справился с ним и двинулся в глубь пещеры. Там Раглес обнаружил заброшенный туннель явно искусственного происхождения. Он хорошо помнил карту этих мест и сообразил, что туннель ведет в направлении безымянного полуразрушенного города на восточной стороне кряжа. Так и оказалось — спустя несколько часов он выбрался на поверхность среди руин, а затем чудом сумел-таки добраться до Хеллаэна. Раглес полагал, что воздействию странного отпугивающего заклятья подвергались все существа, не защищенные от чужеродной магии. Он сам, защитного амулета в туннеле не снимая, никакого дискомфорта не ощутил. По прибытии в Хеллаэн Раглес, рассказывая о нападении и собственном чудесном спасении, про туннель не упоминал. Информацию о безопасном маршруте через горы он рассчитывал продать Гильдии Торговцев — буде расплодившиеся кьюты перекроют все пути через центральную часть Диких Пустошей. Такое уже случалось раньше (и каждый раз заканчивалось массовым истреблением кьютов) и должно было, по мнению Раглеса, повториться через несколько лет. Тогда он, по первоначальному плану, и собирался рассказать о туннеле: торговцы, не имея возможности ждать, когда начнется облава, и, с другой стороны, не желая подвергаться чрезмерному риску во время путешествия, могли заплатить за эти сведения неплохие деньги. Однако в последние дни, путешествуя с Джейназом, Раглес изменил свое решение. Он сообразил, что высокую цену за информацию ему дадут только в том случае, если в Пустошах в ближайшее время пропадет ещё несколько караванов. Деньги он, может быть, и получит, но родственники погибших спокойно жить ему не дадут. Могут и убить — за то, что, обладая жизненно важными сведениями, молчал, выжидая, пока цена за них не достигнет верхней точки. Поразмыслив, Раглес предпочел не рисковать.

— Каковы размеры туннеля? — прищурившись, спросил Джейназ, когда охранник закончил рассказ. — Он мог показаться тебе большим, но пройдут ли там бразгоры?

— Пройдут, — кивнул Раглес. — И ещё место останется.

— Откуда взялся туннель? — поинтересовался Натар — один из компаньонов Джейназа. — Как он сделан… и кем?

Раглес пожал плечами.

— Не знаю. Туннель был в хорошем состоянии, но им, по видимости, давно никто не пользовался. Возможно, его сделали те, кто жил в Пустошах до того, как Хеллаэн притянул этот мир.

— Протяженность туннеля? — спросил Мерклон.

— Миль двести пятьдесят. Примерно. Точнее не могу сказать. Мой гулейб пробежал его за два часа.

— Он что, ещё и освещен?

— Нет. — Раглес криво ухмыльнулся. — Освещение я сам организовал.

Как и Дэвид, Раглес лучше всего оперировал Светом и Огнем.

— Состояние? — продолжал допытываться Мерклон.

— Хорошее… — Раглес пожал плечами. — Завалов по пути не было. Сверху ничего не сыпалось.

— Слезай, — кивнул Джейназ Раглесу. Охранник выбрался из седла и спрыгнул на землю. — Надо обсудить толком, подробно… Вы, — он обернулся к остальным, — расходитесь. Займитесь своими делами.

Затем торговец положил руку на плечо наемному колдуну и заговорил вполголоса. Раглес удовлетворенно кивнул несколько раз. Ему явно пообещали премию.

Воины и колдуны развернули гулейбов. Караванщики полезли на спины бразгоров. Дэвид отыскал в толпе Иварда и, когда они возвращались к бразгору, который вез их вещи, насмешливо обронил:

— Итак, кьюты не умеют ни выжидать добычу, ни устраивать засад?

— Возможно, случайно… — пробормотал старый чародей.

— Они случайно оказались на том же самом месте, где был уничтожен караван Раглеса?

— Не знаю, — раздраженно бросил Ивард. — Я уже ничего не знаю… Возможно, они эволюционировали. Появилась новая разновидность.

— Ну-ну. Судя по рассказам остальных, эта новая разновидность появилась уже довольно давно.

— Я допускаю, что у них могли возникнуть простейшие охотничьи инстинкты, — сдался Ивард. — Но вот что у меня совсем не укладывается в голове… — Он сделал длинную паузу. — Как Арквист мог их проворонить?…

— Выходит, верны и другие слухи. Они обладают какими-то врожденными магическими способностями.

— Ты хочешь сказать, что они смогли как-то закрыться от нашего ясновидца? Бред!

— А мне кажется, ты просто отрицаешь очевидное.

— Могли быть тысячи причин…

— Отрицаешь, — повторил Дэвид.

— Да послушайте же меня, молодой человек! — вспылил Ивард. Когда он злился, нередко переходил на «вы». — Я знаю, о чем говорю! Напряжение между метамагическими полями Хеллаэна и Нимриана способно породить и не такие странности. Какое-нибудь астральное завихрение, исказившее восприятие Арквиста… Вот вам и объяснение. Но зачем же делать скоропалительные выводы о способностях, которыми кьюты по своей природе обладать не могут?

— А может быть, могут?

— Не могут. Я лично препарировал их.

Дэвид пожал плечами. Спорить ему не хотелось. Ивард вызывал уважение своими знаниями, манерами ученого человека, благообразным видом убеленного сединами старца, однако теперь Дэвид решил, что пора пересмотреть отношение к этому человеку. Ивард проучился несколько лет в Академии, но был далеко не так умен, как хотел казаться. «Свои теории он ценит выше того, что видит собственными глазами, — со смесью жалости и грусти подумал Дэвид. — Даже Тэльди умнее, чем он. Мальчишка не спорит с тем, что видит».

Через полчаса караван тронулся с места. Поскольку они по-прежнему направлялись на северо-запад, стало ясно, что Джейназ собирался воспользоваться полученной информацией и провести караван через туннель. Конечно, полагаться только на слова Раглеса он не стал. Когда шемгас отдохнул, Дэвид увидел, как крылатая тварь снова поднялась в воздух. На этот раз птеросдохтель, кроме своего хозяина, нес второго седока — Раглеса.

Они вернулись спустя восемь часов. Мерклон пообщался с Джейназом; свидетелей на этот разговор не приглашали, но, поскольку караван не остановился и не изменил маршрута, рядовыми охранниками и чародеями был сделан логичный вывод о том, что ничего опасного обнаружено не было. Расспросили Раглеса, и он подтвердил, что в заброшенном городе все спокойно. Можно было не сомневаться в том, что Мерклон изучал энергетический фон туннеля со всей дотошностью, но удалось ли ему определить источник поля, отпугивавшего кьютов, Раглес не знал. Мерклон не комментировал свои действия и открытия (если таковые вообще были), а заклятья, которыми он пользовался, значительно превышали профессиональный уровень Раглеса.

Расспросить самого Мерклона не удалось — сразу после разговора с Джейназом кен Хезг отправился проверять посты, а вернувшись, лег спать: он бодрствовал уже больше двух суток.

Пока начальник охраны спал, Дэвид, Ивард, Раглес и Варлег на спине бразгора резались в «1024». Тэльди сидел на сдаче. Ставки были минимальными. Раглес, как обычно, понемногу выигрывал, Варлег брюзжал, что «карта не идет», а Дэвид и Ивард остались к концу игры при своих. Как бывало уже не раз, обсуждали, на что потратят жалованье, которое должны были получить в Нимриане. Раглес снова переменил свои планы: в прошлый раз он хотел приобрести домик, жениться и зажить тихой, мирной жизнью; теперь — заявил, что копит деньги на портальный камень, чтобы смыться из этого гребаного мира. Варлег собирался вложиться в дело: стать компаньоном какого-нибудь торговца, например — того же Джейназа. Ивард копил деньги на омоложение. Тэльди, как и Дэвид, хотел поступить в Академию. Образование стоило дорого, но у паренька были далеко идущие планы. Проучившись пару лет в Академии, он надеялся устроиться на работу в одном из городов Хеллаэна, получить гражданство (в Нимриане это сделать было значительно сложнее) и со временем пойти работать в полицию. О магических возможностях офицеров городской стражи Тэльди рассказывал прямо-таки фантастические истории. Уступая представителям аристократии в мощи, офицеры стражи зачастую превосходили их в Искусстве. Благодаря организации и высокому профессионализму городская полиция являлась силой, с которой были вынуждены считаться даже Лорды.

Убив время, Ивард и Варлег стали собираться — пришла пора менять Язанну и Арквиста. Раглес вознамерился поспать четыре часа до дежурства, и Дэвид, которому предстояло составить Раглесу компанию в патруле, решил последовать его примеру. Укладываясь, он вдруг обнаружил, что потерял сийт-карту. Судорожные поиски, сопровождаемые выворачиванием карманов, ничего не дали. Сийт-карту можно было восстановить, но, прикинув, в какую сумму обойдется экспертиза того, что он — это действительно он, Дэвид тихо застонал.

В городах Хеллаэна почти не использовали золото для оплаты. Старые добрые золотые монеты, уже не раз обваливавшие экономику из-за того, что тот или иной Лорд выбрасывал на рынок слишком много золота, постепенно уступали место виртуальным денежным единицам — сийтам. Карта, сделанная из гибкого и легкого металла, на ощупь напоминавшего пластик, являлась терминалом, с помощью которого можно было входить в информационную банковскую сеть и перемещать виртуальные деньги со своего счета на чужой. Воспользоваться сийт-картой мог только ее владелец — при создании она сразу настраивалась на его гэемон. В принципе защиту можно взломать, а информационные и энергетические сигналы, излучаемые гэемоном, подделать, однако эта операция намного превосходила уровень квалификации не только Дэвида, но и его бывшего учителя, Лорда Лэйкила. В случае утери сийт-карты экспертным отделом полиции производились скрупулезные исследования гэемона, влетавшие растеряхе в кругленькую сумму.

Кусая губы и оглядывая спину бразгора, Дэвид пытался вспомнить, куда дел карту после игры. Результаты они записывали, а по окончании — проигравшие переводили на счет победителей недостающую сумму. Сийт-карты позволяли это делать в любом месте в пределах Хеллаэна и десятка ближайших миров. Конечный счет был таков: Ивард задолжал Раглесу пять сийтов, Варлег — тридцать Раглесу и четыре — Дэвиду. После того как деньги были переведены, Дэвид убрал карту в карман. Может быть, она выпала? Он начал осматривать тюки… Куда она могла запропаститься?

— Потерял что-то? — не открывая глаз, спросил Раглес.

— Ммм… да, — мрачно ответил Дэвид.

— Вот это? — Раглес продемонстрировал светло-коричневый прямоугольник с золотой полосой посередине. Дэвид взял карту. На ней стояло его имя и номер счета.

Оторвав от карты глаза, он увидел, что Раглес смотрит на него и улыбается. Вспомнилось, как черноусый молодец после игры дружески хлопнул его по плечу и со словами — «Новичок учится играть. Моя школа» — на секунду прижал к себе. Теперь стало ясно, как к нему попала сийт-карта.

— Зачем ты это сделал? — холодно спросил Дэвид. Раглес улыбнулся ещё шире.

— Будь внимательнее.

— Я не оценил этой шутки, — сказал Дэвид. Затем он лег и завернулся в плащ.

— Ловкость рук и никакого волшебства, — все ещё улыбаясь, произнес Раглес.

Дэвид не ответил, закрыл глаза и постарался заснуть.

Раглес долго смотрел в небо. Если бы Дэвид в эти минуты мог видеть его лицо, то поразился бы произошедшей в нем перемене — веселая улыбка превратилась в гримасу боли…

3

Спустя трое суток караван приблизился к мертвому городу, что был расположен в окруженной скалами долине. Город напоминал огромный колизей, разбитый на несколько основных ярусов — чем дальше от центра, тем выше. Ещё на подходе к руинам Мерклон кен Хезг отрядил Раглеса, Эйба и Иуалли проверить туннель. Они должны были добраться до выхода на другой стороне, убедиться, что поблизости нет кьютов, и вернуться обратно. Гулейбы, вопреки предупреждениям Раглеса, вели себя спокойно и быстро скрылись в глубине подземелья, но какая-то магия в этом месте явно присутствовала — в чем Дэвид убедился, вызвав Око непосредственно перед входом. Ничего яркого, никаких энергетических структур или заметных всплесков энергии. Фон в туннеле был чуть выше, чем в Пустошах, но ненамного. Происхождение аномалии могло быть вызвано десятком причин, из которых наиболее вероятными являлись две: природный Источник, расположенный в подземелье, и интерференция метамагических полей Хеллаэна и Нимриана.

Почти все — исключая патрульных — по очереди заходили в туннель, чтобы осмотреть его собственными глазами или с помощью магического восприятия. Проход как будто специально делался под бразгоров: достаточно велик, чтобы пропустить стотонную тушу, но недостаточно широк, чтобы позволить ей развернуться и двинуться в обратном направлении. Джейназу из Шегга это совсем не понравилось: если что-то вдруг пойдет не так, они не смогут вернуться. В сопровождении нескольких магов он лично проехал на гулейбе по туннелю около двадцати миль. Как и рассказывал Раглес, туннель был прямым и лишь слегка понижался по мере продвижения в глубь подземелья. Изредка попадались ответвления — как правило, меньшего диаметра, чем основной путь.

Прошло несколько часов. Длина туннеля не превышала двухсот пятидесяти миль — именно такова была ширина Тагитской гряды в этом районе. Двигаясь с максимальной скоростью, гулейбы Раглеса, Эйба и Иуалли могли одолеть дорогу туда и обратно за три-четыре часа, но никто не ждал их так рано. Гулейб способен обогнать гоночный автомобиль, но долго выдерживать такую скорость не в состоянии и поэтому на длинной дистанции теряет все свои преимущества.

Поскольку делать все равно было нечего, Дэвид решил потратить свободное время на осмотр города. Полуразрушенные здания выглядели по-своему красиво, хотя возводили их не люди. На стенах Дэвид обнаружил многочисленные изображения существ, отдаленно напоминающих кьютов — такие же вытянутые головы с козлиными рожками, такие же сгибающиеся назад ноги. «Возможно, — подумал землянин, — до того как Лорды Хеллаэна превратили этот мир в Дикие Пустоши, кыоты обладали разумом… А возможно и другое — те, разумные, полностью вымерли, а нынешние кьюты принадлежат к какому-то виду животных, лишь внешне похожих на былых хозяев этого мира. Вроде обезьян на Земле…»

Некоторые изображения отличались от других. Это были фантастические существа — кьюты с несколькими головами и многочисленными конечностями, вытянутые и толстые, как гусеницы. В рисунках на стенах они всегда занимали особенное место. «Наверное, божества из древнекьютской мифологии, — с грустью подумал Дэвид. — Забытые боги мертвого мира…»

Побродив по городу, он повернул к туннелю. Если разведчики не обнаружат ничего подозрительного, караван Джейназа воспользуется этой дорогой для того, чтобы преодолеть горы. Интересно, кто построил туннель?… И для чего?…

Эти вопросы волновали не только его одного. У входа в подземелье он обнаружил группу магов и купцов, оживленно дискутировавших на ту же тему. Заметив Дэвида, Ивард поманил его за собой в глубь туннеля.

— Я обнаружил одну любопытную штуку… — пробормотал старик. — У входа не так заметно. Пройдем ещё немного… Вот. Можно уже здесь.

Выбранного колдуном места свет, изливающийся со стороны входа, ещё достигал, но рассмотреть какие-либо детали, особенно под потолком, было уже невозможно. С ладони Иварда сорвался светящийся шар и быстро взлетел вверх вдоль правой стены. Остановившись примерно на середине пути между полом и потолком, шар увеличил интенсивность испускаемого света.

— Вон там… видишь?…

— Что именно? — спросил Дэвид, тщетно пытаясь углядеть что-нибудь необычное на высоте, где остановился светящийся шар.

— Стена, — объяснил Ивард. — Ее иначе обрабатывали.

Теперь увидел и Дэвид. Стена до середины, несмотря на обилие трещин и сколов, когда-то, несомненно, была ровной и гладкой. Верхняя часть туннеля выглядела иначе — казалось, от камня отщипывали кусочек за кусочком до тех пор, пока не добились желанной формы. Многочисленные полукруглые выступы и бороздки неведомые строители туннеля даже не попытались выровнять или сгладить. Дэвид заметил ещё кое-что: сами стены не были прямыми. В средней части — там, где проходил раздел между обработанным и необработанным камнем — они немного сужались, затем ненадолго снова расширялись и наконец плавно переходили в полукруглый свод.

— И что это значит? — спросил Дэвид.

— Когда-то он был в два раза меньше, — предположил Ивард. — Затем его кто-то расширил. Хотелось бы знать, кто и зачем…

— Гадать можно долго. — Дэвид пожал плечами. — В городе я нашел рисунки, которые изображают, скорее всего, местных жителей. Это не люди, а что-то вроде кьютов.

— Да?… — без интереса произнес Ивард, продолжая разглядывать стены.

— Да. Один черт знает, зачем разумным кьютам мог понадобиться этот туннель.

— Не знаю, что из себя представляли местные жители, но могу тебя уверить — туннель расширяли не они.

— Почему ты так думаешь? — удивился Дэвид.

— Сможешь пролевитировать нас двоих?

— У тебя нет Воздуха?

Старик отрицательно покачал головой. Дэвид прикинул их общую массу и прищелкнул языком. На такой фокус его силенок было маловато, даже с кольцом.

— Вот так, сразу — нет. Мне потребуется минут десять, чтобы наполнить заклинание дополнительной силой и подвести новый баланс… Если рванем с места без подготовки, скорее всего, врежемся в стену и переломаем себе все кости… Подожди чуть-чуть…

— Тогда не надо, — отмахнулся Ивард. — Присмотрись. Верхняя часть туннеля обработана грубо, но время не успело потрудиться над ней. Пустоши образовались сто тысяч лет тому назад. Предыдущие обитатели этого мира, кто бы они ни были, тогда же и вымерли. Но туннель расширяли относительно недавно: может, десять, а может, сто лет тому назад. Не знаю, с какой скоростью разрушается этот камень. — Ивард легонько постучал пальцами по стене.

— Стоп, — сказал Дэвид. — Как же я не сообразил!.. Конечно, его не могли сделать местные жители. Если туннель такой старый, его давно должно было занести песком и всяким мусором… Город наполовину засыпан, а туннель чист, как будто его пробурили вчера!

— Вот именно. — Ивард кивнул. — Кто-то нашел туннель, расширил и очистил от мусора.

— Не нравится мне это… — Дэвид огляделся по сторонам. — Ты уже рассказал Мерклону?

— Пока ещё нет. — Ивард покачал головой. — Присматриваюсь, думаю, делаю выводы… Ты заметил, что верхняя часть немного темнее, чем нижняя?

— И что? — подозрительно спросил Дэвид.

— А то, — ответил старик, — что верхнюю часть делали не только гораздо позже, чем нижнюю, но и другим способом. Возможно, обрабатывали камень каким-то составом… Знаешь, если бы не его величина, я бы предположил, что тут постарались мирмеколеоны. Эти существа выделяют два вида слюны, которые, смешиваясь, образуют жидкость, способную размягчить почти любую твердую породу… Даже гранит и мрамор… А потом они просто обкусывают размягченный камень. Просто и удобно. Их челюсти оставляют после себя именно такие полукруглые выщерблины…

— Ч-черт!.. — процедил Дэвид. — Ты уверен?!.. Надо немедленно рассказать об этом! Если тут поселились эти твари…

Ивард тихо рассмеялся.

— Я тебя напугал. Успокойся. Это не мирмеколеоны. Они на такое не способны.

— Но ты ведь сам только что сказал…

— Ну теоретически, наверное, способны, — признал Ивард. — Но это так же невероятно, как если бы… ну скажем, если бы обычные муравьи выкопали колодец диаметром в два фута. Это просто невозможно. Такого не бывает. Ходы мирмеколеонов в сотни раз меньше.

— А может быть, здесь живут мирмеколеоны в сотни раз больше? — полушутя-полусерьезно предположил Дэвид.

— Тогда бы бороздки, — Ивард показал на потолок, — были бы им под стать.

— Я смотрю, ты хорошо разбираешься в мирмеколеонах.

— Я во многом хорошо разбираюсь, мой мальчик. — Ивард старчески покряхтел. — Как-никак, мне почти двести лет…

— Ого! Я чувствую себя почти младенцем.

— А ты такой и есть, — парировал старик, пряча усмешку в бороду.

Дэвид хмыкнул, но промолчал. Через минуту Ивард заговорил снова. Может быть, он и был стар, но юношеского любопытства не утратил.

— Интересно, — произнес Ивард, поглаживая стену. — В самом деле, интересно, кто это сделал? Когда и зачем?… Может быть, кто-то из Гильдии торговцев решил проложить для себя путь через Тагитские горы?

— Не думаю, что даже десяток Мерклонов на это способны, — усомнился Дэвид. — Если тут потрудился волшебник, то это был, самое меньшее, Лорд. А если вкалывала армия рабочих, это не сумели бы скрыть.

— Ты прав. Но какой-нибудь магнат мог нанять и Лорда. Лорду, понимаешь, тоже могли срочно понадобиться деньги. Особенно сейчас, когда мы окончательно перешли на виртуальную валюту, и наколдовывание тонн фальшивого золота потеряло всякий смысл.

— Ну да. Теперь осмысленно вскрывать информационные коды и добавлять к своим счетам столько ноликов, сколько захочется.

— Не думаю, — возразил Ивард. — Банковскую систему контролируют очень серьезные люди.

— Серьезнее Обладающих?… — Дэвид улыбнулся. — Неужели Изгнанные Боги вернулись?

У хеллаэнской поговорки «когда Боги вернутся» на Земле Т-1158А был эквивалент, идеально соответствующий по смыслу — «когда рак на горе свистнет». Имелись в виду, естественно, Высшие Боги, изгнанные из мироздания в незапамятные времена. Обычных богов, божков и полубогов во Вселенной хватало с избытком.

— Может быть, один из Обладающих всем этим и… — Ивард не договорил — кто-то громко выкрикнул его имя. Колдуны обернулись к выходу из туннеля.

— Ивард! — снова позвал Тэльди. — Тебя Мерклон зовет!

Донеся послание, юноша пропал из виду так же стремительно, как и появился. Дэвид и Ивард поспешили наружу.

Мерклон, развалившись, полулежал-полусидел на раскрытом крыле шемгаса. Временами птеросдохтель раздраженно поглядывал на своего хозяина, но убрать крыло не осмеливался. В нескольких шагах от начальника охраны, нахмурившись, стоял Арквист. Вид у последнего был встревоженный и недоуменный.

— Шар при тебе? — спросил Мерклон у подошедшего Иварда. Тот кивнул и сунул руку под плащ. Несколько секунд возился с завязками, а затем наконец извлек из платяного мешочка увесистую хрустальную сферу.

— Наш ясновидец в итоге все-таки узрел полчища кьютов. — По тону Мерклона нельзя было понять, иронизирует он или говорит серьезно. — Правда, он утверждает, что они зачем-то поперлись через перевал в нашу сторону. Хочу, чтобы ты это проверил.

Ивард с сомнением покачал головой.

— Сто пятьдесят миль… В Пустошах… Вряд ли мой шарик осилит такое расстояние. Могу попытаться, но…

— Попытайся.

Ивард сделал руками несколько пассов — хрустальный шар повис в воздухе. Дэвиду стало любопытно, каким образом человек, пять минут назад уверявший его, что не умеет работать с воздушной стихией, заставил предмет левитировать. Вызвав Око, он увидел, как заклинание на базе Земли закручивает гравитационное поле под хрустальной сферой на манер невидимой «вазы» с тонкой ножкой.

Не убирая Ока, Дэвид перевел взгляд на Иварда. Установив сферу на гравитационной подставке, старик принялся магичить всерьез. Гэемон Иварда двигался вместе с его руками, структурировал заклинание вместе с формулами, которые шептали его губы. Гэемон был похож на облако, на насекомое, на клубок паутины — на все это одновременно. Он не был симметричным, но не был и абсолютно беспорядочным, в нагромождении его линий, сияний, узлов и течений проглядывал какой-то парадоксальный порядок, присущий только живому. Гэемон человека — такой же орган, как и рука, но в тысячу раз более сложный. Ивард стягивал энергию, собирал ее, создавал общий набросок заклинания основными, самыми грубыми энергетическими отростками; в то время, как другие нити — неисчислимые, едва заметные — уже трудились внутри собираемой схемы, устанавливая тончайший баланс сил в ее мельчайших фрагментах…

Вязь заклятья — золотисто-серебряная паутина — окружила хрустальный шар, который здесь, в мире энергий, выглядел как ажурная, прозрачно-белая структура с фокусирующим черным пятном в центре.

Мерклон — в данный момент воспринимаемый Дэвидом как вытянутый светящийся кокон, заключенный в бесцветный кристалл силового поля — встал рядом с Ивардом. Дэвид отодвинул Око в сторону и тоже подошел поближе. Последним к их группе присоединился по-прежнему нахмуренный ясновидец.

Хрустальный шар, неподвижно висящий в пяти футах над землей, уже перестал быть прозрачным. Блики искажались и текли, как будто бы хрусталь медленно плавился. На короткие мгновения блики формировались в образы, распадавшиеся прежде, чем сознание успевало ухватить их и запомнить. Несколько раз, в разных направлениях, по шару перетекла молочно-белая дымка.

— Много помех, — резюмировал Ивард, не переставая работать над заклинанием.

— Помочь? — предложил Арквист.

— Не нужно. Попробую настроить.

Прошло ещё секунд пятнадцать. Мерклон молча глядел на шар, не выказывая никаких эмоций.

Внезапно изображение стабилизировалось. Дэвиду показалось, что он смотрит в маленький круглый экран, демонстрирующий ему какой-то отдаленный участок Диких Пустошей. Изображение двинулось вперед, быстро набирая скорость. Возникло ощущение, что они летят над пустыней.

— Где это? — спросил Мерклон.

— Перед перевалом, — откликнулся Ивард. Отвечая на тончайшую манипуляцию, изображение развернулось и показало: справа — всю ту же пустыню, слева — Тагитские горы.

Через несколько секунд «полет над пустыней» замедлился. Изображение свернуло влево. Горы раздвинулись, между ними появилось ущелье, дно которого было ровным, а ширина — достаточной для того, чтобы через него могла протиснуться пара бразгоров. Ущелье приблизилось, затем несуществующая «камера» вошла в него и продолжила движение дальше. Стены справа и слева сливались в темно-серые пятна. Спустя четыре удара сердца Дэвид увидел первых кьютов.

Они были точно такими же, как те, с которыми он сражался во время первого перехода через пустыню. Нелепо подпрыгивая на своих птичьих лапах, кьюты резво продвигались на восток. Изображение неторопливо поплыло над их головами. На смену первым разрозненным энтузиастам пришли плотные ряды козлоголовых созданий. Их были сотни, тысячи.

До выхода из ущелья изображение не добралось. Снова возникли беловатые дымки, одна за другой, фигуры кьютов размазывались, сливаясь со стенами, горы и небо перетекали друг в друга… Ивард сделал ещё одну попытку настроить изображение, но на этот раз удача ему не сопутствовала.

— Ясно. — Мерклон махнул рукой, показывая, увидел достаточно. Ивард расплел заклинание и убрал сферу в мешочек.

— Улечу на несколько часов. — Начальник охраны скользнул взглядом по лицам своих подчиненных. — Хочу увидеть собственными глазами, куда повернет орда после того, как пройдет перевал. Найдите Джейназа и расскажите ему, что мы тут видели.

— Подождите! — Ивард поднял руку.

— Что ещё?

Старик поспешно поведал Мерклону о своих наблюдениях в туннеле. Когда он закончил, Мерклон молчал одну или две секунды, что-то взвешивая в уме.

— Об этом тоже расскажите. Надеюсь, к тому времени, когда я вернусь, Джейназ уже примет решение, куда мы дальше идем — через туннель на ту сторону или к Перевалу Ветров.

Мерклон нацепил шлем и ловко забрался в седло шемгаса. Колдуны поспешно отошли в сторону — размахивая крыльями, птеросдохтель поднимал тучи пыли.

Приметив неподалеку Юдди, Ивард помахал ему рукой и крикнул:

— Ты не видел Джейназа?

— В той части города, — худощавый, похожий на хорька, колдун показал, в какую сторону нужно идти.

Придерживаясь указанного направления, Ивард и Дэвид вскоре отыскали работодателя. Расположившись в одном из наиболее сохранившихся зданий, Джейназ неторопливо ужинал вместе с другими караванщиками. На белоснежной скатерти были разложены исключительно вегетарианские блюда — Джейназ принадлежал к секте Братьев Бога По и в определенные дни месяца не мог вкушать мясо. Услышав доклад Иварда, он негромко выругался себе под нос, тяжело поднялся и принялся измерять помещение шагами, продолжая бормотать ругательства. Остальные караванщики принялись, засыпать Иварда вопросами, ответить на большинство из которых он не мог при всем желании.

Наконец Джейназ остановился и властно поднял правую руку.

— Готовьте бразгоров, — произнес он, тяжело оглядев подчиненных. — Мы идем через туннель.

Секундная тишина взорвалась возмущенными криками.

— Ты спятил!

— После того, что они рассказали?!..

— Будь ты проклят! Твоя жадность погубит нас всех!..

— Надо хотя бы дождаться разведчиков!

— …дождаться Мерклона!..

— Тихо! — рявкнул Джейназ. Его рот искривился от бешенства. — Вы, тупоголовые кретины!.. Мы не можем ждать! Неужели не ясно?!! У нас под боком кьюты. Совсем рядом. Куда они повернут, когда пройдут перевал?!.. Что, если к нам?! Они догонят нас за полтора дня!

— Пусть охранники на гулейбах уведут их за собой! — крикнул кто-то.

Дэвид скептически посмотрел на крикуна.

— Сколько их там?! — Джейназ повернулся к Иварду. Тот пожал плечами. За последнюю минуту этот вопрос ему успели задать раз пять.

— Мы не знаем точно. Много.

— Не меньше пяти тысяч, — вымолвил Арквист. — А может быть, и все десять.

Лица караванщиков вытянулись.

— Если они повернут к нам, гулейбы не помогут, — произнес Джейназ. — Разве что отвлекут несколько групп, но не всех…

— В этом туннеле мы будем как в мышеловке! — упорствовал Натар.

— Зато проще держать оборону, — хмыкнула Язанна.

— И если припечет, можно обвалить выход с этой стороны… — добавил Джейназ.

Помещение снова взорвалось криками. Караванщики повскакивали с мест.

— Ты сначала проверь, есть ли выход с той стороны!..

— Ты сумасшедший!..

Подняв руки, Джейназ молча ждал, пока они угомонятся. К паникерским воплям он не прислушивался. Когда они выдохлись, караванщик повторил:

— Готовьте бразгоров.

Это прозвучало как приговор.

Разведчики, посланные в подземелье, вернулись раньше Мерклона. По их словам, туннель был в порядке. Они видели не меньше полусотни боковых ответвлений, исследовать которые у них не было ни времени, ни возможности. Ни одного живого существа в подземном мире разведчики не заметили, и не похоже, чтобы там кто-то жил — разведчики не видели ни костей, ни следов, ни экскрементов. Не встречались им и какие-либо магические аномалии, исключая разве что все тот же чуть более высокий фон, чем в других частях Диких Пустошей. Все было слишком хорошо и потому настораживало.

Джейназа не обрадовали полученные известия. Подсознательно он надеялся услышать от разведчиков хоть какую-нибудь плохую новость — тогда, если они все-таки отважатся войти в подземелье, хотя бы будет ясно, с чем им придется столкнуться. Идеальный, безопасный путь через горы вызывал вполне обоснованные подозрения. Туннель слишком ровный и гладкий — ни трещин, ни расщелин. Кто поддерживал его в порядке все эти годы? А если он до последнего времени был завален, то кто его расчистил? И зачем?

Но выбора у караванщика не было. Первый бразгор стоял перед входом, и остальные были уже собраны и готовы двигаться, когда вернулся Мерклон. Он сообщил, что, покинув перевал, кьюты потоптались на месте, а затем повернули на север. Как будто бы знали, какая добыча их там поджидает.

Времени на споры уже не оставалось. Первый бразгор вошел в проход под Тагитскими горами. Мерклон проинструктировал охранников. Под землей от быстроходных гулейбов не будет никакого толка. Значит, придется рассчитывать не на скорость и хитрость, а только на огневую мощь. Самые сильные колдуны переместились в авангард и арьергард. Расписание дежурств снова поменялось — к делу были пристроены все, и единственный перерыв, на который они могли рассчитывать — шесть часов сна. Приблизительно четверть чародеев на гулейбах была равномерно распределена по парам между бразгорами. Хотя боковые туннели и выглядели безопасными, какая-нибудь мерзопакость могла таиться там, в глубине, и напасть в тот момент, когда они будут проходить мимо. Ещё двум группам Мерклон поручил обследовать боковые туннели.

Как только последний бразгор вошел под каменные своды подземелья, шемгас Мерклона поднялся в воздух. Крылатая бестия не была приспособлена к длительной пешей прогулке. Мерклон собирался перелететь через горы, оставить шемгаса на той стороне и двинуться по туннелю навстречу каравану. Мейдж и Ильбрек были уже на полпути ко второму выходу, ведя в поводу заводного гулейба, предназначавшегося для командира. Мейдж и Ильбрек останутся с той стороны: присмотрят за шемгасом, пока не подойдут остальные, и проследят за западной равниной. Сюрпризы не нужны были никому.

Дэвид, Ивард и ещё дюжина колдунов на гулейбах ехали впереди. Уже через несколько миль сделали неприятное открытие: ясновидческие способности Арквиста перестали работать, а шар Иварда, искрясь помехами, категорически игнорировал любые попытки его настроить. Странная энергетика этого места ослепила колдунов, но как и почему — никто не мог понять. Дэвид, как и остальные, попытались поупражняться в собственных заклинаниях далековиденья: хотя Ивард и Арквист разбирались в этой области Искусства на порядок лучше, чем все остальные, каждому хотелось лично убедиться в том, что происходящее — не дурной сон. Убедились. Заклинания дальнего видения распадались слишком быстро либо вовсе отказывались работать — и это происходило вне зависимости от того, на базе какой именно стихии они составлялись. Вопрос, почему безобидная (на первый взгляд) аура пещеры давала такой странный эффект, поставил в тупик даже профессиональных чародеев. Спустя ещё час, вдоволь намучавшись с анализирующими заклятьями (также не давшими ровным счетом никакого результата), Ивард вынес неутешительный вердикт:

— Черт знает что тут происходит… — и задумчиво добавил: — О других возможностях не хочу и думать…

— Может, кто-то блокирует наши заклятья с помощью Силы? — предположил Дэвид.

Старик смерил спутника мрачным взглядом и пробормотал:

— Вот это и есть «другие возможности»…

— Какому Лорду мы могли тут понадобиться? — удивился Гильберт — ещё один эмигрант, как и Дэвид, переселившийся в Нимриан всего лишь несколько лет тому назад. Услышав вопрос, Варлег начал истерически смеяться. Некоторые улыбнулись. Для урожденного хеллаэнца вопрос «зачем Лорды убивают?» имел не больше смысла, чем для землянина Дэвида Брендома вопрос: «Зачем чиновники воруют?».

— Должна быть причина, — настаивал Гильберт. Целитель и друид — на своей родине он прошел инициацию Жизни, Дерева и Воды — Гильберт не мог поверить в беспричинное зло. Убеждения не позволяли.

Варлег снова зашелся в смехе.

— Заткнись, — процедила Язанна, повернувшись к черному магу. Тот не замолчал, но стал хихикать потише.

— Может быть, тебе и объяснят причину, — сказал Тэльди, стараясь выглядеть беззаботным. — Перед тем как поджарить на сковородке. Если причина вообще есть. Половина Обладающих Силой — сумасшедшие. А вторая половина — ещё хуже.

Тэльди — возможно, из-за своей молодости — осознал порядки этого веселого мира гораздо быстрее, чем прочие переселенцы. Несмотря на постоянную эмиграцию, которой никто не препятствовал, в Хеллаэне никогда не возникало проблем с избытком населения. Только в городах поддерживалось хоть какое-то подобие порядка. За их пределами правил закон сильного. Смерть была частью жизни, а иногда — и наоборот.

Прошло несколько часов. Пещеры, если не считать медленно продвигавшегося на запад каравана, по-прежнему пустовали. Смена Дэвида подходила к концу, когда впереди возникло пятно света, окружавшее двуногую ящерицу и всадника на ней. Гулейб бежал резво, и вскоре передовой отряд смог разглядеть лицо седока — им оказался Раглес. Он возглавлял одну из двух групп, посланных на разведку боковых туннелей. Поравнявшись с группой, иллюзионист придержал поводья.

— Почему ты один? — напряженно спросил Ивард. Раглес махнул рукой назад.

— Встретил Мерклона…

— Так скоро? — удивился кто-то.

— Да. Он нашел нечто странное.

— Что?…

— Дайте мне договорить! — вспылил Раглес. — Не перебивайте! Я не знаю, что нашел командир. Мы выехали в центральный туннель милях в восьмидесяти отсюда…

— Далеко забрались…

— …в этот момент мы и столкнулись с ним. Он не стал ничего объяснять. Сказал, чтобы Гейла и Тэн поехали с ним, после чего повернул обратно. Мне велел вернуться, взять себе кого-нибудь в напарники и продолжить разведку.

Охранники переглянулись.

— Какого черта!..

— Он не сказал, что его так заинтересовало? Зачем ему понадобились сопровождающие?!

— Нет. — Раглес покачал головой.

— Долбаный назгул окончательно сбрендил… — процедил Дэвид. — Ну да, конечно… сейчас ведь самое подходящее время, чтобы играть в секреты…

— По-моему, нам нужен новый командир… — протянул Варлег.

— Заткнись, — немедленно отозвалась Язанна. Арквист неуверенно кивнул и пробормотал:

— Он не мог уйти просто так… Значит, там что-то важное…

— А может, он просто решил подождать нас на выходе?! — Хмыкнул Раглес.

Установилось неприятное молчание.

— Если это так, — проговорил Гильберт, — то это последний раз, когда я работаю в его команде.

— Попахивает предательством…

Раглес пожал плечами:

— Скажешь это Мерклону, а не мне. Я собираюсь выполнить приказ. Кто со мной?

Возникла заминка.

— Я, — вызвался Гьёрт. Как и Реул, неумение колдовать он с лихвой компенсировал скоростью, воинским мастерством, неплохим магическим оружием и полудюжиной амулетов, защищающих от вражеского колдовства.

— Я пойду, — присоединился Иуалли. Улыбка по-прежнему не сходила с его двойного лица.

— Тебя сменить? — предложил Дэвид Раглесу. Тот покачал головой.

— Не стоит.

— Поешь хотя бы.

— Не голоден.

Разведчики удалились. У Дэвида возникло дурное предчувствие. И судя по мрачным лицам его спутников — не только у него…

Через полчаса авангард догнал Джейназ.

— Все спокойно?

— Пока да.

— Кен Хезг ещё не прибыл? — на всякий случай спросил караванщик, хотя и так было видно, что нет.

Ивард поделился с ним последними известиями. Выслушав, Джейназ некоторое время молчал.

— Плохо все это, — сказал он наконец. — Они не возвращались?

— Нет.

— Больше вы тут ничего не видели?

— Нет. — Дэвиду послышалось что-то странное в тоне, которым был задан вопрос. — А что, должны были?

Джейназ кивнул.

— Могли. Я отправил нескольких призраков проверить туннели. Некоторые не вернулись.

— Напрасно вы это сделали, напрасно… — фальшиво-непринужденным тоном заговорил Варлег. — Если тут что-то есть, призраки могли это «что-то» разбудить… — Он замолчал, когда до него дошел смысл его собственных слов: поскольку боевые призраки не вернулись; выходит; они и впрямь «что-то» разбудили.

Полминуты было тихо. Колдуны, якобы невзначай, озирались по сторонам. Свет, окружавший группу, усилился в несколько раз. В темноте за его границами мерещилось движение.

— Давайте не паниковать, — наконец произнес Ивард. — Есть желающие выяснить, что случилось с этими призраками? Нет? Я так и думал. Мы все равно ничего не сможем сделать. Будем надеяться, что на них повлиял фон этого места. Сбил их систему ориентации.

— Ты-то сам в это веришь? — буркнул Дэвид.

— Нет, — ответил Ивард. И повторил: — Сейчас мы все равно ничего не сможем сделать.

Джейназ из Шегга пробормотал проклятие.

— Глядите! — вдруг воскликнул Тэльди. — Там свет!

Все оживились, стали вглядываться в темноту. Где-то далеко впереди и вправду показалась тусклая точка света. Это был кто-то из своих — но кто? Раглес, Мерклон или второй отряд разведчиков? А может быть, один из заплутавших призраков Джейназа? Враг?…

«Вряд ли это призрак, — подумал Дэвид. — Им не нужно освещение, чтобы видеть в темноте. Они слегка светятся сами по себе, но по-другому. Гораздо слабее».

Некоторое время точка света почти не увеличивалась. Затем стало заметно, что свет приближается. Колдуны с нетерпением ждали. Даже Джейназ привстал на стременах, как будто бы, чуть-чуть приподнявшись, он мог лучше разглядеть того, кто направлялся к ним.

Секунды тянулись как часы. Наконец наездник ворвался в круг, освещавший туннель перед авангардом.

Это был Мерклон кен Хезг. Он был один. Настороженное внимание, с которым колдуны отнеслись к его появлению, Мерклона слегка удивило.

Посыпались вопросы. Поскольку заговорили все разом, начальник охраны не сразу понял, что от него хотят. Когда ему надоел этот бедлам, он применил свой любимый фокус: воздух как будто взорвался в оглушительном хлопке. Сразу стало тихо.

— Что вы так разорались? — С легким отвращением Мерклон оглядел своих подчиненных.

— Что с Тэном и Гейлой? — Спросил Ивард. Мерклон холодно оглядел старика. С Ивардом — единственным из всех колдунов охраны — у него были почти приятельские отношения, но вопрос ему явно не понравился.

— А что с ними? — спросил он в ответ.

— Хотелось бы знать, что тут происходит, — процедил Дэвид, сверля взглядом начальника охраны.

Мерклон несколько секунд разглядывал землянина с таким видом, как будто бы перед ним было маленькое, но назойливое насекомое.

— Никак не уймешься? — скривив губы, бросил он. — Чем ты опять недоволен?…

Дэвид скрипнул зубами. Улыбка Мерклона стала совсем презрительной.

— Подожди-подожди, не заводись!.. — Ивард выехал вперед, привлекая к себе внимание кен Хезга. Голос его звучал примирительно. — Давай разберемся. Для чего тебе понадобились Тэн и Гейла? Где они сейчас?…

— Что? — недоуменно переспросил Мерклон. Пожал плечами. — Я-то откуда знаю?

Колдуны встревоженно переглянулись.

— Разве они не с тобой?… — тихо спросил Джейназ. Мерклон покачал головой. Оглядел чародеев, многие из которых смотрели на него с явным сомнением. Начал понимать, что происходит что-то не то. Не очередная нелепая претензия на «справедливость» со стороны Дэвида или Гильберта, не желающих нести внеочередное дежурство, а что-то действительно серьезное…

— Что случилось?! — Голос Мерклона ударил, как стальной хлыст. — Откуда мне знать, где Тэн и Гейла? Они были с вами!

— Раглес сказал, что повстречался с тобой час тому назад. Ты забрал его спутников…

— Я никого не забирал, — перебил Мерклон Иварда. — Я ни с кем не встречался. Кроме Мейджа и Ильбрека — на том конце туннеля.

Дэвид почувствовал, как по спине пробежал холодок. Кто-то из них лгал. Или Мерклон, или Раглес.

— Где этот… — Мерклон сделал короткую паузу. — …шутник?

— Раглес сказал, что ты велел ему продолжить обследование туннеля, — ответил старик. — Он прихватил Гьёрта и Иуалли и уехал. С тех пор не возвращался.

Мерклон выплюнул ругательство.

— Что со второй группой? — быстро спросил он.

— В последние полтора-два часа они тоже не появлялись.

Мерклон опять выругался.

* * *

Гьёрт потерял счет развилкам и поворотам. Боковые туннели были не такими большими, как центральный, но представляли собой настоящий трехмерный лабиринт. Многочисленные ходы извивались, как пьяные змеи, соединялись друг с другом и снова расходились, заканчивались тупиками или, закручиваясь по длинной дуге, замыкались сами на себе. Потеряться здесь могли проще простого, но от этой незавидной перспективы они были застрахованы: над плечом Раглеса висело заклинание, похожее на полупрозрачный куб желтоватого света. Заклинание автоматически фиксировало путь, пройденный их группой, — красная точка упорно прогрызала себе дорогу сквозь толщу желтоватого света. Туннели, в которых они уже успели побывать, обозначались зелеными линиями.

Гьёрт с легким беспокойством взглянул на иллюзорный макет. Хотелось верить, что волшебная карта Раглеса верно записывает их движение.

— Не пора ли возвращаться? — спросил воин. — Мне кажется, мы уже достаточно далеко забрались. У нас нет времени на подробное исследование подземелья. Наша задача — осмотреть туннели, непосредственно примыкающие к основному.

— Да, ты прав, — согласился Раглес. Своего гулейба он тем не менее назад не повернул. — Посмотрим, что за этим поворотом — и сразу обратно…

— Не стоит слишком увлекаться. Ведь караван движется, не забывай. Пусть даже и медленно. Будем блуждать и дальше — окажемся на выходе позади наших. Хорошо, если отделаемся штрафом. Если Мерклон уже вернулся, он нас с дерьмом за это съест.

— Убедил. Возвращаемся.

Они повернули. Иуалли, загадочно молчавший всю дорогу, вдруг заговорил:

— Мне не нравится это место.

— Неужто? — рассмеялся Раглес. — А я думал, я один такой.

Гьёрт не поддержал шутки.

— Оно никому не нравится, — кивнул он. — Поздно ты проснулся, двухголовый. Поговаривали, будто ты лучший псионик в группе. Но если до тебя только сейчас дошло, что с этим местом что-то не так, выходит, что я — просто Бог Ментального Мира. Потому что это чертово подземелье не нравилось мне ещё тогда, когда мы стояли снаружи.

Иуалли медленно повернул свое двойное лицо к говорившему. Хотя Гьёрт знал, что губы синелицего устроены таким образом, что он не может не улыбаться, неизменная улыбка Иуалли раздражала его все сильнее. Казалось, что синелицый знает что-то такое, чего не знают все остальные.

— Не надо злиться, — попросил Иуалли. Его голос, как всегда, был ангельски спокоен. Даже если его начнут резать на части, он станет кричать мягким, негромким и кристально чистым голосом — так уж были устроены его голосовые связки.

— Не надо враждебности, — повторил он. — Ее и так слишком много. Это место обманывает. Оно обмануло всех и даже меня. Но теперь мы близко. Ему сложно продолжать морочить нам голову. Я что-то чувствую. Не здесь, — поспешно добавил он, заметив, как Раглес и Гьёрт начали нервно оглядываться по сторонам, — в глубинах. Словно течение. Сильное. Сильнее, чем любой из нас. Сильнее шиалга. Сильнее…

— В каких ещё глубинах? Внизу?

— Нет. На другом уровне. Не знаю, как это соотносится с видимым миром. Может быть, и вовсе никак не связано. Не знаю.

Гьёрт хотел спросить что-то ещё, но не успел: его внимание отвлекло кое-что другое.

К этому моменту разведчики подошли к очередному перекрестку, которыми было так богато подземелье под Тагитскими горами. Не считая каменного коридора за их спинами, здесь имелось ещё четыре прохода. Два ближайших, справа и слева, оставались на том же уровне — по крайней мере, насколько хватало видимости. Два других хода вели в одном и том же направлении (в сторону центрального туннеля) и различались лишь одним: правый плавно поднимался вверх, левый — опускался вниз. Раглес повернул гулейба к последнему. Гьёрт усомнился. Он плохо помнил дорогу, но у него было четкое ощущение, что в этом месте они двигались по той дороге, которая вела вверх. Взглянул на призрачный макет — и убедился, что его догадка верна.

— Постой! — окликнул он Раглеса, уже начавшего спуск. — Перепутал дорожку. Нам наверх.

— Нет смысла возвращаться тем же путем, каким мы пришли. Так мы и за год это место не осмотрим.

— Слушай, если мы двинемся сюда, то вообще в главный туннель не вернемся. Пройдем под ним. Мы сейчас где-то футов на двести ниже основного уровня. Взгляни на свою схему.

— Ты лучше вспомни, сколько ответвлений в главном туннеле. Уверен, можно вернуться и этим путем. Наверняка на последующих развилках будут тропки наверх.

— А если нет, то что?

— А если нет, пройдем под туннелем, поднимемся и вернемся с другой стороны.

— А ты уверен, что…

— Пока не попробуем — не узнаем. Не так ли? — Подмигнув, Раглес направил гулейба вниз.

Гьёрт последовал за ним. Ему не нравилась идея Раглеса, но выбор был невелик. Кроме того, без иллюзорного макета он вряд ли сумел самостоятельно бы отыскать дорогу обратно.

Путей, ведущих наверх, им больше не попалось. Они миновали полдесятка кривых коридоров, временами расширявшихся до размеров небольших пещер. Развилок попадалось не слишком много, направление разведчики выдерживали более-менее верно — если не считать того, что они сейчас находились гораздо ниже нужного уровня.

В одной из пещер — самой крупной из всех, что попадались им за время пути — Раглес внезапно остановил гулейба и спрыгнул вниз.

— В чем дело? — спросил Гьёрт.

— Почудилось что-то… — Иллюзионист поднял руку, и свет, окружавший их группу, усилился. Каменный зал оказался весьма просторным.

Та часть, которую Раглесу удалось осветить, была загромождена валунами всевозможных форм и размеров. Уродливые каменные образования бесформенными гроздьями свисали с потолка. Стены пещеры были прямо-таки испещрены ходами.

Иуалли и Гьёрт подъехали ближе. Раглеса, казалось, заинтересовал здоровенный валун в центре зала. К нему он теперь и направлялся.

— Долго мы ещё будем тут торчать?

— Спокойнее, — ответил Раглес, не оборачиваясь. — Мы просто делаем свою работу.

Гьёрт бросил взгляд на синелицего. С тем творилось что-то странное: улыбка застыла, а по голубой коже градом катил пот. Создавалось впечатление, что синелицый псионик разом ослеп и перестал соображать.

— Эй!.. Что с тобой?…

— Не обращай на него внимания, — сказал Раглес, продолжая идти. — Он сам виноват. Нельзя быть таким чувствительным.

— Ты о чем?

— Неважно. В любом случае, все это уже не имеет никакого значения. — Иллюзионист наконец остановился.

— Почему?!

— Потому.

Валун, к которому они подошли почти вплотную, зашевелился. Иллюзорная оболочка растаяла, являя тело, которое могло бы принадлежать жабе… размером со слона. «Жаба» имела восемь ног, заканчивавшихся раздвоенными копытами, и короткий толстый хвост. Наличествовали четыре конечности, отдаленно напоминавшие руки, и несколько длинных бескостных отростков, постоянно находившихся в движении. Удивительнее всего была верхняя часть — прямо из жабьего туловища, покачиваясь на тоненьких шеях, вырастали шесть или семь голов, отдаленно напоминающие козлиные морды кьютов. Возводя вокруг себя силовую броню, Гьёрт вдруг вспомнил, что изображения подобных существ он видел наверху, в руинах. Кто-то из новеньких — кажется, этот странный землянин, Дэвид — ещё предположил, что так могли выглядеть древние кьютские боги.

Возможно, землянин был ближе к истине, чем сам мог предположить.

Иллюзии продолжали таять. Изменился не только валун, обрели форму и задвигались другие камни в пещере. Гиоры и кьюты, действуя на удивление слаженно, перекрыли все выходы из зала. На потолке, матово поблескивая черными хитиновыми панцирями, лениво зашевелились мирмеколеоны. Стены облепили прыгуны — похожие на лиловые грибы, с единственной ногой, предназначенной для передвижения, они были способны поглощать пищу всей поверхностью своего тела. Пищей же для них служила любая органика.

— Я привел их, господин Юийдиалья, — обратился Раглес к восьминогой лягушке, — пожалуйста, верните мою душу. Вы обещали.

— Предатель!.. — выплюнул Гьёрт. Он почти не ощущал ненависти, которой хотел бы наполнить свои слова. Его внутренний мир стал холоден и пуст. Кто-нибудь со стороны мог сказать, что Гьёрт ещё не успел оправиться от пережитого шока. Сам Гьёрт сказал бы, что перестал что-либо чувствовать, ясно осознав близкую смерть. Чувства умерли чуть раньше, чем тело.

Раглес обернулся и — впервые за все время пути — открыто посмотрел ему в глаза.

— Пойми, — ничего не выражающим голосом произнес он. — У меня не было выбора. Когда мой караван погиб, меня поймали. Они… он… что-то сделали со мной. Я не хотел. У меня не было выбора. Прости, если сможешь.

Но Гьёрт не был в настроении прощать. Он все-таки попытался прорваться к выходу. Его гулейб, сорвавшись с места, расшвыривая кьютов и маневрируя между массивными гиорами, бросился к одному из ходов. Металлическая перчатка вспыхнула, выбрасывая вперед комок энергии. Гравитационный импульс выбил демонов, скопившихся у выхода, словно пробку из бутылки с шампанским. Гьёрту почти удалось уйти. Почти. Потому что избежать столкновения с мирмеколеонами, которые градом посыпались на него с потолка, он уже не смог. Гулейб погиб сразу — одна из бестий упала на голову ящерице-скороходу и тут же впрыснула яд. Навалились остальные. Всадник, хотя и был погребен под грудой насекомоподобных тел, прожил на несколько минут дольше. Силовое поле, генерируемое заколдованными доспехами, ненадолго защитило его от ядовитых жвал. Падая под натиском львиномуравьиных тел, он даже успел выхватить из ножен меч. Заколдованный клинок, окруженный призрачным огнем, разрезал плоть, почти не встречая сопротивления. Меч летал с неимоверной скоростью, Гьёрт словно превратился в вихрь из смертоносных движений и выпадов. Располовиненные трупы мирмеколеонов, разбрызгивая темную слизь, один за другим падали на землю.

Ему даже удалось сделать несколько шагов по направлению к выходу. Но затем искусство уступило численности. Профессионального бойца просто задавили массой. Защитные чары иссякли, и мирмеколеоны не замедлили вцепиться ему в ноги. Даже их необычный яд не сразу разъел заколдованное железо, но хватило и секундной задержки, чтобы прочие слуги Юийдиальи навалились на человека дружною толпой. Гьёрт убил нескольких гиоров, но они рухнули не назад — за ними просто не было места — а на него же, лишая его возможности двигаться. Он упал — и мгновенно был погребен под телами отвратительных рычащих и блеющих созданий. В ноздри ударила вонь, он почувствовал удушающую, страшную тяжесть. Свет начал гаснуть. Чьи-то зубы вцепились ему в лицо. Чьи-то когти разодрали доспехи. Ноги были как в огне — яд мирмеколеонов проникал в тело все глубже. Он умер прежде, чем успел закричать от боли.

Все твари, собравшиеся в пещере, в обычных условиях не очень-то ладили друг с другом. Каждый из представленных видов — кьюты, гиоры, мирмеколеоны и прыгуны — не имел ничего против того, чтобы полакомиться остальными. Кьюты — самые слабые — брали числом, поодиночке являя собой желанную добычу для всякого обитателя пустыни; гиоры — весом и силой, когтями, тяжелыми копытами и устрашающими рогами; мирмеколеоны — численностью, ядом и ловушками вроде пустот, скрытых под поверхностью земли, в которые проваливалась беспечная жертва. Прыгуны были самыми невкусными из всех — проглотив живого прыгуна, легко можно было стать его пищей, поскольку и оказавшись в чужом желудке, прыгун продолжал питаться всем, что его окружало.

Но сейчас обитатели Диких Пустошей не пытались напасть друг на друга. Воля их господина — неповоротливого демона Юийдиальи — заставляла их действовать сообща. Впрочем, послушание вознаграждалось: рабам было позволено полакомиться плотью Гьёрта и его гулейба — так же как два часа назад было разрешено закусить двумя группами разведчиков, также приведенными Раглесом.

После Гьёрта наступил черед Иуалли. Пытаясь разобраться со странными, почти неуловимыми ментальными «течениями», циркулировавшими в подземелье, Иуалли незадолго до того, как группа вошла в зал, снял защитный амулет и расплел охранные слои заклятий вокруг своего гэемона. Таким образом он собирался повысить собственную восприимчивость и действительно добился этой цели — но цена оказалась непомерной. Иуалли смог отследить источник тех незримых токов, легкое касание которых он ощущал уже давно. Но и демон не медлил. Поняв, что обнаружен, Юийдиалья отреагировал немедленно — вторгся в сознание двуликого колдуна. Иуалли был великолепным псиоником, но против мощи кьютского божка устоять не смог. Юийдиалья мгновенно взял контроль над функциями его тела, лишив двулицего возможности предупредить спутников об опасности, а заодно — подчинил своей воле и гулейба, который вез парализованного колдуна.

Иуалли сопротивлялся как мог. В течение нескольких минут он был оттеснен к последним рубежам своего сознания, заперт в последнем бастионе своего «я» — уже ничего не видящий, не слышащий и не ощущающий, потерявший большую часть памяти, но все ещё продолжавший бороться. Ментальная мощь демона многократно превосходила все, что мог выставить Иуалли, но чем глубже погружался демон в сознание своей жертвы, тем сильнее становилось сопротивление. Полностью подчинить двулицего он так и не сумел. Его мощи хватило, чтобы преодолеть последний барьер — но в результате он сломал, а не захватил разум Иуалли. Глаза синекожего мага остекленели, от краешка рта поползла ниточка слюны. Он превратился в растение, в полного дебила. Две или три головы демона разочарованно зашипели. Существо с испорченным разумом Юийдиалье было не нужно. Почуяв хозяйское дозволение, кьюты, гиоры, прыгуны и мирмеколеоны, плотным кольцом окружавшие синекожего мага, набросились на него и за минуту сожрали живьем.

Все это время Раглес молчал. Несколько месяцев назад Юийдиалья сделал с ним то же самое, что пытался сейчас провернуть с Иуалли — с той лишь разницей, что с Раглесом демон добился своего. Он проник в разум Раглеса и похитил что-то очень важное, какую-то частицу души, связующую «я» и волю. С тех пор все решения за мага принимал его новый хозяин — по сути, Раглес превратился в такой же придаток демона, каким были кьюты и прыгуны. Его отпустили на свободу и даже заботливо препроводили к границам Хеллаэна. Его задачей стало опять наняться в охрану и привести новый караван прямиком к логову Юийдиальи. Но все-таки, даже с полностью парализованной волей, Раглес оставался человеком, а не животным. Его «я», отсеченное от воли, иногда ощущало, как слабеет внимание демона. Тогда рабу предоставлялось чуть больше самостоятельности. Он не мог предупредить караванщиков или сделать что-либо, противоречащее желаниям своего хозяина; любая мысль о неповиновении мгновенно отслеживалась и пресекалась. Вместе с тем каким-то ограниченным правом выбора — в рамках поставленной хозяином задачи — Раглес все-таки обладал. Юийдиалье пришлось оставить ему толику свободы для того, чтобы не вызвать преждевременных подозрений у охранников и караванщиков. Пользуясь этой призрачной свободой, Раглес в те минуты, когда внимание демона слабело, пытался сделать хоть что-то. Он лгал, дурачил Джейназа, крал вещи у других охранников. Он пытался дать им понять: он не тот человек, которому можно доверять.

Правда, все его хитрости ни к чему так и не привели. Все серьезные попытки Юийдиалья пресекал на корню, а «мелочи» воспринимались его товарищами как дурацкие шутки. Да он и не пытался всерьез. Он сдался. Он почти убедил себя в том, что стоит ему выполнить приказ Юийдиальи — и демон вернет ему свободу. Юийдиалья неоднократно обещал ему это. Больше Раглесу верить было не во что.

— Господин, — повторил он, кланяясь. — Я исполнил то, что вы хотели… Прошу вас…

Юийдиалья несколько секунд рассматривал человека. Он знал все, что знал Раглес, читал в его разуме, как в открытой книге. Караванщики иллюзионисту больше не поверят. Если он вернется, его схватят и потребуют объяснений, и на этот раз ему не удастся отвертеться.

Ценность Раглеса — как агента среди людей — стала равна нулю. Он был больше не нужен.

Одно из щупалец демона обвилось вокруг Раглеса, подняло в воздух и поднесло к козлиным головам, выраставшим из жирного туловища. Со смесью безразличия и облегчения Раглес смотрел, как открываются рты, наполненные острыми зубами, вот-вот собираясь вцепиться в его тело. Его воля по-прежнему была парализована, сопротивляться не хотелось, и отчаянный крик разума «Это смерть!» не вызывал никаких эмоций. Он не боялся смерти — и даже осознав, что чуда не будет и ему не вернут свободу, не испытал слишком сильного разочарования. За месяцы рабства, осознаваемого ежедневно, ежеминутно, Раглес прошел все круги ада — улыбаясь, споря, смеясь, разговаривая «за жизнь» с теми, кого он вел на гибель. Теперь все это закончится — так или иначе.

Когда три или четыре пасти одновременно вцепились в его плоть и начали раздирать ее на части, Раглес закричал.

Он кричал, срываясь на визг, почти семь минут.

Хозяин Диких Пустошей предпочитал вкушать пищу неторопливо, смакуя каждый кусочек.

4

Караван продвигался в глубь подземелья. Мрачное молчание, установившееся после того, как Мерклон запретил разыскивать пропавших разведчиков, повисло над путешественниками, как душное облако. Неотвязная мысль о том, что их, как дурачков, заманили в ловушку, преследовала всех и каждого. Но повернуть назад они не могли — хотя некоторые караванщики, услышав об исчезновении Раглеса, подняли большой крик, призывая немедленно двинуться вспять. Однако вернуться было попросту невозможно — не только из-за кьютов, которые вот-вот должны были подойти к разрушенному городу, но и из-за того, что сам туннель был слишком узок для того, чтобы в нем мог развернуться бразгор. В эти минуты, впрочем, мало кто мог размышлять здраво, и Мерклону с помощью магии пришлось обездвижить нескольких самых буйных паникеров.

С момента исчезновения Раглеса вместе с Гьёртом и Иуалли прошло более пяти часов. Караван миновал уже почти треть пути.

Дэвид ехал в авангарде и появления Джиля — охранника, оставленного следить за восточным входом — видеть не мог. Впрочем, известия, доставленные начинающим некромантом, быстро передались по цепочке. Кьюты вошли в город. Ещё не всяорда — только отдельные твари, наиболее быстрые, опередившие сородичей на полчаса или час. Едва не падая от усталости, они устремились к туннелю, как будто бы какая-то сила неудержимо влекла их к нему. Не вступая в бой, Джиль, как ему и было приказано, развернул гулейба и погнал его в подземелье.

Следом за неприятными новостями поступило распоряжение об очередной рокировке — нескольким боевым чародеям, в том числе и Дэвиду, приказывалось усилить арьергард. Прибыв в конец каравана, он обнаружил там полтора десятка магов, две трети всех огров и всех призраков, ещё остававшихся в распоряжений Джейназа. Последний, кстати, тоже был здесь — беседовал с Мерклоном. Дэвид услышал, как торговец спросил:

— Может, стоит выслать их навстречу?…

— Нет, — безапелляционно ответил кен Хезг. — Мы не будем разделяться.

Джейназ мог бы настоять на своем — битва с применением магии вплотную к его драгоценным тюкам была совсем не по душе торговцу — но предпочел не спорить. Он платил жалованье колдунам, а Мерклон, в свою очередь, организовывал охрану каравана так, как считал необходимым.

Командовать арьергардом Мерклон поручил Эйбу, а тот первым же приказом отправил половину своей команды на отдых.

— Кьюты доберутся до нас не раньше чем через восемь-десять часов, — пояснил свое распоряжение худощавый хеллаэнец. — У вас есть четыре часа на сон. Потом поменяетесь. Идите.

Но напряжение было слишком сильным, и Дэвид, поставив гулейба в переносное «стойло», понял, что не сможет заснуть. Размерное покачивание бразгора действовало не успокаивающе, как обычно, а наоборот, нервировало, не позволяло расслабиться. Повалявшись некоторое время, Дэвид открыл глаза и огляделся по сторонам. Пришла паническая мысль: он заснул и проспал свое время. Нет, его бы живо подняли… На спине бразгора, шедшего впереди, Дэвид вдруг заметил пульсацию желтовато-коричневого света, который окружал темную фигуру, сидевшую на тюках, скрестив ноги. Присмотревшись, он узнал Мерклона. Свет, впрочем, исходил не от него, а от кристалла, висевшего в воздухе на расстоянии полуметра от груди чародея. Движимый любопытством, Дэвид вызвал Око, но так и не сумел понять, что за колдовство творит Мерклон. Пытается пробиться сквозь туманную ауру этого места и выяснить наконец, что же скрывается там, в глубинах подземелья? Или хочет связаться с кем-то из внешнего мира?… У Дэвида не хватало ни навыков, ни образования, чтобы вот так, «на глазок», разобраться в заклятиях Мерклона. Он видел лишь цвета энергий — Мерклон явно обращался к стихии Земли — и силу, вкладываемую в чары. Сила впечатляла. Сквозь Око Дэвид видел, как сгустки энергии, ведя какой-то сложный хоровод, один за другим втягиваются в кристалл, который своим ослепительным сиянием напоминал крохотную звезду.

Изгнав Око, Дэвид улегся и снова попытался заснуть. Чтобы снять напряжение, он принялся выполнять одно из релаксирующих упражнений, которым некогда обучил его Лорд Лэйкил кен Апрей. Это сработало, и молодой колдун, приказав себе проснуться через три часа, погрузился в бездну сновидений…

Проснувшись точно в срок, он ещё успел покормить гулейба и перекусить по дороге на боевое дежурство. Потянулись часы ожидания. В первое время Эйб оставлял через каждые сто-двести футов позади каравана эфирные датчики и сигнальные сети, которые должные были оповестить его о приближении кьютов, но странное излучение подземелья быстро разъедало его заклятья, и вскоре он прекратил это бессмысленное занятие.

Однако неудача Эйба навела Дэвида на одну интересную мысль, которую землянин и поспешил проверить. Он сотворил заклятье «датчика движения» и прикрепил его к ближайшему огру (в тот момент, когда тот смотрел в другую сторону). В последующие полчаса наблюдая за огром, Дэвид обнаружил, что его заклятье — точно такое же, как и те, что разбрасывал Эйб — и не думает разрушаться. Дэвид обратил на сей любопытный факт внимание своих спутников. Был подозван «помеченный» огр, и произошла короткая, но оживленная дискуссия относительно того, что все это может значить. Очевидный вывод — что энергетическое поле подземелья разрушает не все заклятья подряд, а выборочно — не понравился никому. Параноидальная мысль о том, что кто-то внимательно следит за ними и тщательно печется о том, как бы путешественники случайно не узнали чего лишнего, получила очередное подтверждение. Пока длилась дискуссия, огромный огр сиротливо переминался с ноги на ногу и мрачно поглядывал по сторонам. В обществе магов, сыплющих направо-налево незнакомыми, заумными словами, он чувствовал себя не очень уютно. Когда его наконец отпустили, своего облегчения огр даже не пытался скрыть.

Следующим, кому в голову пришла «умная мысль», оказался Тэльди. Парнишка привстал на стременах, огляделся и звучно крикнул:

— Эй! Ты! Который нас сюда заманил! Ты меня слышишь?! Думаю, да! Что тебе надо?! Может, поговорим?!..

Секунд пятнадцать все молчали. Ответа не было — никакого. То ли неизвестный злыдень не слышал их, то ли не хотел разговаривать.

«…то ли его вообще не существует», — мысленно добавил Дэвид. Но это была слишком оптимистичная идея, и Дэвид, как ни пытался, так и не сумел в нее поверить.

Тэльди покричал ещё немного, уже, впрочем, не слишком надеясь на ответ. В конце концов Эйб приказал ему заткнуться.

Через четыре часа в строй вернулась вторая половина отряда. Джейназ то и дело появлялся в хвосте или присылал кого-нибудь узнать, как обстоят дела. Мерклон по-прежнему не показывался. Прошел ещё час, затем яругой… Кто-то выдвинул здравое предположение, что эти «козлоголовые засранцы», напугав Джиля, остановились в разрушенном городе — передохнуть, а заодно подождать, пока подтянутся основные силы. Ивард немедленно принялся доказывать, что кьюты не обладают разумом и не способны планировать свои действия, однако его никто не стал даже и слушать.

Спустя ещё четыре часа — они как раз были на середине пути — что-то наконец начало происходить.

Эйб внезапно поднял руку, будто прислушиваясь к чему-то.

— Кьюты здесь, — сказал он. — Мы их увидим минут через двадцать.

— Откуда ты знаешь? — удивился Дэвид. Подмигнул: — Сумел-таки состряпать датчик, которое не смогло переварить это местечко?

— Все гораздо проще. — Эйб коротко улыбнулся. — Звук. Заклятье на базе Воздуха, воспринимающее слабые колебания, которые мы уже не можем слышать. Я слышу, как они сюда идут. Я не хотел говорить…

Дэвид кивнул и быстро проверил свои ресурсы. Все боевые подвески — на месте, и он в любой момент мог пустить их в ход. Идея Эйба ему понравилась, но накладывать на себя аналогичные чары землянин не стал: враги были уже совсем близко.

Кьюты появились как по расписанию — вошли в световую зону, тянувшуюся позади каравана на расстоянии ста пятидесяти футов, ровно через треть часа. Их было много — сплошной поток уродливых серых тел. Смешно подпрыгивая, они торопливо бежали по туннелю. Дэвид поднял руки, почти синхронно повторяя движение остальных колдунов отряда, и почувствовал, как язычки пламени заиграли на кончиках его пальцев.

Как только кьюты оказались в зоне поражения, колдуны по команде Эйба нанесли удар. От переизбытка силы воздух стал густым, как желе. Сплошная стена пламени, поддерживаемая тремя огненными магами, перегородила туннель и потекла дальше, ежесекундно выжигая полтора-два десятка кьютов. Взвились клубы дыма, нестерпимо запахло паленой шерстью и жареным мясом. Отчаянное блеяние демонов раздирало уши. С теми немногими, которым повезло чуть-чуть опередить огненное заклятье, расправились Джиль, Ивард и Тэльди — каждый в своем стиле. Потоками ветра Тэльди отбрасывал бегущих врагов назад, в огонь, от которого они безуспешно пытались уйти; Ивард с помощью Воды и Крови превращал тела кьютов в желе; а неразличимое в дыму серое Облако Смерти, вызванное Джилем, исправно выкашивало последних «везунчиков».

Через четыре секунды боя в зоне прямой видимости не осталось ни одного живого кьюта. Впрочем, и сама зона существенно сократилась — туннель наполнился клубами дыма от сгоревших тел. Глаза Дэвида заслезились, легкие содрогнулись в кашле… «Мы идиоты, — подумал он. — Использовать огонь в закрытом пространстве…»

— Кто-нибудь, поставьте фильтр! — перемежая слова с кашлем, прохрипел Ивард.

Дэвид попытался последовать этому мудрому совету, но сочинить новое заклинание, задыхаясь от дыма, среди криков и хрипов, высматривая сквозь мутную пелену, не приближаются ли кьюты, было не так-то просто. Задержав дыхание, он даже успел наметить первые узлы заклятья — и понял, что завершить его не успеет: раньше задохнется от удушающей вони, источаемой полусгоревшими телами. Дэвид сделал судорожный вдох — и неожиданно почувствовал, что воздух стал чище. Со стороны каравана подул свежий ветер — кто-то из колдунов, не участвовавших в бою, исправил оплошность своих товарищей. Дэвид благодарно задышал, одновременно продолжая составлять собственное заклинание фильтра — на всякий случай. Благодарность его, впрочем, длилась ровно до той секунды, когда он заметил автора заклятья: Мерклон кен Хезг, окруженный воздушными потоками, скрестив руки на груди, полуснисходительно-полупрезрительно разглядывал своих бестолковых подчиненных.

— Команда олигофренов, — процедил черный маг. — Ничего сами сделать не могут…

Хотя Дэвид и мог мысленно обозвать себя идиотом, он отнюдь не был готов безропотно выслушивать подобное от кого-либо со стороны — пусть даже этот «кто-то» только что спас ему жизнь. Однако ситуация совершенно не располагала к немедленному выяснению отношений: сквозь стену дыма, отодвинутую от каравана воздушным заклятьем Мерклона, уже можно было видеть разрозненные группы кьютов, пробиравшихся через тела сородичей к вожделенной добыче. Ивард был прав в одном: что бы ни двигало этими тварями, голод или чья-то злая воля, инстинкт самосохранения у них отсутствовал начисто.

— Дэвид, Язанна, жгите их! — быстро распорядился Эйб. — Джиль, Ивард, не давайте им подойти. Тэльди, мы с тобой держим фильтр.

Последнее было совсем не лишним: оглянувшись, Дэвид заметил, что заклятье доброго дяди Мерклона потихоньку слабеет, а поддерживать и восстанавливать чары спаситель в черном плаще явно не собирается.

Остальные члены команды, не разделявшие страстной нелюбви Дэвида к начальству, попросту не обращали внимания на Мерклона. Тэльди, умудрившийся даже в этих обстоятельствах сохранить чувство юмора, предложил Эйбу:

— Давай сделаем большой вентилятор? Направим дым на кьютов. Пусть подышат.

Эйб, усмехнувшись, кивнул. Пока они трудились над выполнением этого замысла, остальные методично выполняли свою работу — Дэвид и Язанна поливали кьютов огнем, а Ивард и Джиль перехватывали тех, кому удавалось прорваться за завесу пламени. С каждой секундой ветер набирал силу, гоня пламя и дым на ряды козлоголовых бестий. Они гибли сотнями, но продолжали тупо идти вперед, будто желали, движимые каким-то самоубийственным порывом, поскорее свести счеты с жизнью. Закрепив воздушное заклятье и поручив Тэльди обновлять его по мере истощения, Эйб присоединился к Дэвиду и Язанне. Трое огненных магов, действуя сообща, разгулялись не на шутку, фактически оставив Иварда и Джиля не у дел. Группа огров, до сих пор так и не принявшая участия в битве (точнее — в бойне), прищурившись, поглядывала то на стену огня, в реве которой гасли голоса умирающих кьютов, то на магов, в который раз поражаясь: как такие хрупкие, тщедушные человечки могут повелевать столь грозными силами?

Колдуны настолько увлеклись избиением кьютов, что в тот момент, когда молния, вылетевшая из клубов дыма, поразила Джиля, так и не поняли, что происходит. Магического нападения со стороны козлоголовых уродцев, несмотря на все слухи и басни, не ожидал никто. Не поверил происходящему и Джиль — полуослепленный, дезориентированный, уцелевший только благодаря защитному полю амулета. Рефлексы тем не менее сработали раньше, чем разум — и о темно-серый, полупризрачный щит Смерти разбилась вторая молния.

Контратаки не последовало — колдуны, сообразившие наконец что к чему, судорожно занялись возведением собственных защитных полей.

— А вот и босс пожаловал, — пробормотал Дэвид. Свою ошибку он осознал не сразу — даже когда очередной кьют, смешно покачиваясь, выбрался из дымовой завесы. Поток пламени, исторгнутый жезлом Язанны, немедленно накрыл его, но, когда пламя опало, кьют остался невредим. Вызванное Око открыло Дэвиду необычную картину: на том месте, где стоял кьют, находилось насыщенное магическое образование, слегка напоминающее стеклянного дикобраза. Энергия, источаемая «иглами», окружала это существо сплошным голубоватым коконом. В данный момент кокон был серьезно поврежден заклятием Язанны, но восстанавливался на глазах. В нижней части «дикобраза» находилось некое подобие толстого хвоста, проникавшего сквозь камень и растворявшегося в мутной ауре подземелья. В этот момент в пределах видимости начали появляться и другие кьюты. Их энергетические поля выглядели совершенно иначе и, кроме того, были неизмеримо слабее геэмона того странного существа, на котором теперь сосредоточили свое внимание чародеи. Дэвид увидел, как летит, раскрываясь подобно цветку из жидкого хрусталя, заклятье Иварда и как кьют-колдун возводит на его пути барьер из световой паутины. Столкнувшись с барьером, заклятье Иварда почти мгновенно разъело его — но и само истощилось на этом. Серая когтистая тень, выпущенная Джилем секундой позже, прошла через разрушенный барьер и достигла врага. Но и она, впрочем, не повредила самому кьюту — защитная оболочка вокруг него к тому времени уже почти восстановилась. Эйб временно выбыл из игры — быстро, как мог, он плел какое-то сложное и мощное заклинание; Язанна продолжала упражняться с огнем; Тэльди поддерживал воздушный фильтр, и Дэвид, который, в общем-то, тоже был бы совсем не против испытать на кьютском колдуне пару своих собственных оригинальных заклинаний, был вынужден сосредоточиться на обычных кьютах. Те, кстати, ломились напролом и умирали так же бездарно, как и раньше — более «продвинутый» сотоварищ нисколько не пытался хоть как-то защитить их. Впрочем, у «сотоварища» хватало и собственных проблем, потому что Джиль, Язанна и Ивард взялись за него всерьез. Действуя сообща, они достигли большего успеха, чем прежде: Ивард разрушал магические щиты кьюта, расчищая дорогу огненным заклятьям Язанны (которая в этой троице была наиболее сильной колдуньей), а Джиль, по молчаливому согласию, блокировал любую попытку кьюта огрызнуться очередной молнией.

В это же время землянин как мог пытался в одиночку сдержать наступающих бестий. Полностью выполнить эту задачу ему не удалось, но он основательно опустошил их ряды. Когда немногие козлоголовые демоны, уцелевшие после взрывающихся огненных сфер, оказались на расстоянии тридцати-сорока футов от отряда и огры, нетерпеливо потиравшие палицы и топоры, уже готовились вступить в бой, опережая огров, вперед выплыли боевые призраки Джейназа. Внешне призраки напоминали воинов, полностью закрытых доспехами — только существенно с большим числом рук, чем у живых людей, и с разнообразнейшими видами колющего и рубящего оружия, которое эти руки сжимали. Плавно и стремительно скользя над землей, едва видимые, будто слегка прорисованные белой краской на многоцветном полотне реальности, они фаршировали кьютов с методичностью механизмов — которыми призраки, не имевшие собственной воли, собственно, и являлись. Огров, рванувших было следом за призраками, остановил повелительный окрик Джейназа: отвести назад своих астральных рабов он мог в любой момент, а огров, буде те вступят-таки в бой, оторвать от этого занятия будет уже никак невозможно. Между тем кьютский колдун, сгорая заживо, но ещё пытаясь кого-нибудь достать, доживал свои последние секунды. Джейназ понимал, что как только охранники добьют его, то сразу же займутся козлоголовыми, и тогда огры им только помешают — щадя их, массовые заклятья применять не станут, а отстреливать кьютов, вновь хлынувших вперед сплошным потоком, поодиночке просто бессмысленно.

Колдуна наконец изжарили. Дэвид сквозь Око увидел, как поврежденный геэмон-«дикобраз» ушел вниз, следуя за отростком, к которому крепился. На несколько секунд он перестал быть видимым, но не успели Язанна, Ивард и Джиль переключиться на кьютов, как это непонятное образование появилось снова, в десяти футах левее — то же, но уже целое или, возможно, новое, ещё не поврежденное. Поднявшись из пола, оно накрыло и поглотило одного из кьютов. Быстрая энергетическая перестройка — обычными глазами Дэвид в это же время видел, как приподнялся в воздух и судорожно изогнулся пойманный кьют — и новый козлоголовый «колдун», собрав энергию, сочившуюся к нему через «отросток», исторг очередную молнию — попавшую на этот раз в Иварда.

Ругательства и проклятья раздались со всех сторон. Когда, рядом с первым, из пола всплыл ещё один «дикобраз» и так же быстро переварил ближайшего демона, Дэвид окончательно понял: нет, это не босс. Не тот, кто заманил их в ловушку. Ещё нет. Это было бы слишком просто. Босс сидит где-то неподалеку и дергает за ниточки. А это — только миньоны.

Сил Джиля не хватало, что защищать отряд от атак двух противников, и то Иварду, то Язанне приходилось отвлекаться и создавать дополнительные колдовские барьеры на пути молний, ежесекундно исторгаемых демонами. Нисколько не обращая внимания на «неинициированных», одержимые действовали друг с другом столь согласованно, словно были единым существом. Если один не мог остановить атаку Иварда или Язанны — второй немедленно приходил к нему на помощь. Установилось своеобразное равновесие, нарушить которое не могла ни та, ни другая сторона. В таком ритме поединок мог продолжаться очень долго — до тех пор, пока кто-нибудь не ошибется или усталость не возьмет свое. Одержимые, в отличие от людей, не ошибались и, похоже, не уставали. Согласованность и четкость их действий вызвала у Дэвида прямые ассоциации с боевыми призраками Джейназа. Кроме того, уже более внимательно рассмотрев энергетические образования, входившие в кьютов, он пришел к мнению, что это не столько гэемоны живых существ, сколько неживые, хотя и очень сложные системы заклятий. «Тут должно быть что-то, что поддерживает эту пакость, — размышлял Дэвид, в то время как его руки, уже заученными, доведенными до автоматизма движениями, формировали очередную огненную бомбу. — Источник Силы… где-нибудь внизу…»

Установившееся равновесие нарушил Эйб, завершивший наконец плетение своего заклятья. Мастерски владея четырьмя основными природными стихиями, он сотворил из них весьма грозное оружие и до краев насытил его энергией. Внешне заклятье напоминало исполинского спрута, щупальца которого состояли из потоков твердого ветра, сочетая, таким образом, в себе свойства Воздуха и Земли. Беспрепятственно проникая сквозь тела обычных кьютов, щупальца устремились к одержимым. Те, осознав опасность, сконцентрировались исключительно на защите, однако, столкнувшись с барьером, заклятье Эйба проявило и другие свойства, вложенные в него создателем. Как поток Воды, оно проникло сквозь мельчайшие изъяны в структуре щита, подобно Огню прожигая себе путь там, где не могло просочиться. Нечто подобное произошло и с оболочками, окружавшими «дикобразов» — нити заклятья, почти не задерживаясь, проникли сквозь них. Даже если бы кьюты и знали способ противодействия этому колдовству, у них просто не хватило времени на то, чтобы возвести соответствующую защиту. По щупальцам пробежал сильнейший импульс энергии — и вот уже игольчатые шары, растерзанные, полуразрушенные, судорожно втянулись в пол. Заклятье Эйба между тем ещё не исчерпало всех своих возможностей. Потоки твердого ветра, ломая и телесную, и энергетическую составляющую всего, что попадалось им на пути, протянулись дальше, выкашивая кьютов с поразительной легкостью. Призраки Джейназа опять оказались не у дел и по приказу своего хозяина отступили назад — тем более что Эйб, выжимая из «спрута» все, что можно, уже успел случайно повредить одного из них. На некоторое время пространство позади каравана очистилось от кьютов… по крайней мере, от живых. Трупов там громоздились целые горы.

— Недурно, — заметил Дэвид, когда заклятье Эйба окончательно иссякло, и командир арьергарда, вновь переключился, вместе с Дэвидом и Язанной, на простой и непритязательный Огонь. — Мои аплодисменты.

— Присоединяюсь.

— И я.

Эйб довольно улыбнулся. Похвала ему польстила. Пробираясь через баррикады из мертвых тел, кьюты потихоньку начали появляться в радиусе видимости.

— И на что мы им сдались? — с каким-то мальчишеским недоумением громко спросил Тэльди. — Вон мяса сколько… Или они своих не жрут?

— Жрут, — успокоил его Ивард. — Жрут, мой мальчик. Они все жрут. Только мы, с их точки зрения, гораздо вкуснее.

Стоило волне огня, вызванной объединенными усилиям и трех огненных магов, превратить орду приближающихся уродцев в груду хорошо пропеченных бифштексов, как из пола синхронно поднялись четыре энергетических «дикобраза». Дэвид сглотнул. Язанна выругалась. Тэльди присвистнул. Ивард на секунду закрыл глаза. Джиль и Эйб внешне своих эмоций никак не продемонстрировали, но ясно чувствовалось, что ощущения своих сотоварищей они вполне разделяют.

«Поздравляем, вы перешли наследующий уровень, — подумал Дэвид, переигравший в юности в изрядное количество компьютерных игрушек. — Они тут что, плодятся, что ли?…»

— Так, — быстро распорядился Эйб, — держите магические щиты. Прикрывайте меня, я сплету ещё одно заклятье. С обычными кьютами пусть разбираются призраки и огры. Все ясно?…

— А если попробовать отсечь «дикобразов» от отростков, которые их питают? — предложил Дэвид.

— Ты умеешь работать с призрачными структурами?… Нет?… Кто умеет?…

Установилось короткое молчание, которое нарушил неуверенный голос Джиля:

— Я могу попробовать…

— Отлично. До появления следующей партии у тебя есть время обдумать эту идею.

— Кабы в следующий раз сразу восемь не всплыло… — пробормотал Ивард.

— Хватит болтать! Действуйте!

На этот раз их было четверо на четверо — и очень скоро стало ясно, что в силе люди явно уступают кьютам-колдунам. Что же касается Искусства, то в некоторых его областях одержимые опережали людей — но с другой стороны, имелись определенные типы чар, сформировать которые «игольчатые шары» просто не могли — ведь несмотря на свою удивительную сложность это были не самостоятельные живые существа, а компактные «фабрики заклятий» с большим, но не безграничным набором колдовских схем. Правда, воспользоваться этой ахиллесовой пятой, оценить, что именно кьюты могут применить в бою, а что нет, и сконструировать на этой основе заклинание, от которого одержимым будет трудно или даже невозможно защититься, колдуны арьергарда не успевали. Все свои силы они тратили теперь на защиту, и все равно медленно сдавали позиции, и барьеры, возводимые ими на пути вражеских чар — не особо искусных, но зато переполненных мощью, — падали один за другим.

Поведение простых кьютов также изменилось. Неожиданно перестав ломиться вперед, они теперь толпились неподалеку от одержимых, и с каждой секундой прорех в их рядах становилось все меньше и меньше. Словно понимая, что на этот раз магии они могут не опасаться, кьюты явно собирались кинуться к своей добыче сплошным, непрерывным потоком — так чтобы уже ни огры, ни призраки не смогли бы им помешать. Неизвестно, сумел бы Эйб создать свое заклятье до того, как началась бы эта атака, неизвестно, подействовало бы оно на одержимых во второй раз или они отыскали бы эффективный способ противодействия, неизвестно, удалось бы ограм и боевым призракам сдержать вал козлоголовых бестий, вот-вот готовый обрушиться на караван… Все это осталось невыясненным, потому что в ход сражения вмешался ещё один персонаж.

По мнению Дэвида, вмешаться ему следовало бы уже давно. Впрочем, когда начальник охраны, Мерклон кен Хезг, вдруг вышел вперед, Дэвид лишь механически отметил его появление — на раздраженные мысли у него уже не оставалось ни времени, ни сил. Все его внимание было приковано к кьютам, продолжавшим методично продавливать магические щиты, выставляемые колдунами. Отойдя от передовой линии огров и боевых призраков на десяток шагов и остановившись у самой границы защищаемой зоны, Мерклон мягко поднял руки, сложенные двумя «лодочками», и сразу же развел их, оставив висеть в воздухе какой-то предмет. Око зафиксировало пульсацию той же высочайшей интенсивности, которую Дэвид наблюдал несколько часов назад на спине идущего впереди бразгора; теперь же он увидел, что сияние исходит от драгоценного камня — судя по виду, топаза — темно-желтого, будто высвечиваемого изнутри колоссальной, рвущейся наружу силой.

Когда Мерклон активировал камень, мощь, высвободившаяся из него, смела с одинаковой легкостью и защитные чары отряда, и боевые заклятья, применяемые одержимыми. Сила затопила все вокруг, на короткое время обезоружив обе сражающиеся стороны. Кьюты-колдуны ещё пытались что-то предпринять — бесполезно; Дэвид же, как и остальные колдуны отряда, пораженно смотрел на творящееся действо. Это было колдовство высшей пробы.

Выпущенная из камня сила наполнила окружающее пространство, превратив его в тугой, пульсирующий ком. Под неимоверным давлением мутная пелена, окружавшая туннель, отступила; похожее на расширяющийся воздушный шар, на стремительно растущее дерево, на взрыв, показанный в замедленном кино, заклятье Мерклона все глубже и глубже проникало в воздух и камень. Дэвид почти ослеп: воздух перед глазами искажался и тек, как в гигантской линзе, а там, на уровне энергий, поддерживать Око стало невозможно — волшебство Мерклона сметало всякую чуждую магию, не разбирая, кому она принадлежит — союзнику или врагу. У Дэвида закружилась голова, его несколько раз мотнуло из стороны в сторону. Затем он понял, что содрогается не он сам, а туннель. Будто в кошмарном сне, камень набух и потек, заполняя свободное пространство — от потолка, пола и боковых стен — к центру. Расплавленное месиво сжалось, заходило волнами, все тише, тише — и застыло, наглухо закупорив восточную часть туннеля.

Вызванная Мерклоном мощь иссякла, и «магическая» половина реальности медленно восстанавливалась, возвращаясь к прежнему балансу. Первое, что увидел Дэвид, вызвав Око, — жалкие обломки собственного защитного поля, сметенного вместе с прочими заклятьями, чудовищным выплеском силы. Мысленно обругав Мерклона (на этот раз — больше для порядка, ибо без его помощи они, скорее всего, уже бы погибли), Дэвид занялся восстановлением амулета.

Остальные члены арьергарда, также по ходу реанимируя свои потрепанные энергетические оболочки, начали подтягиваться к нелюбимому, но уважаемому начальнику охраны. Многие с интересом оглядывали новую стену, перегородившую туннель посередине — теперь она казалась твердой и несокрушимой, но ребристые трехфутовые волны, как будто расходившиеся от центра, не давали забыть, чем стена была всего лишь минуту назад. Если приглядеться, то можно было увидеть многочисленные поры и небольшие отверстия, избороздившие камень. Мерклон сделал камень жидким, но он не мог (в таких масштабах) хоть сколько-нибудь существенно увеличить его массу. Вместо массы он увеличил объем, в результате чего новообразованное вещество, расширившись, потеряло значительную часть своей плотности.

— Это было… сильно, — признала Язанна. — Достойно Лорда.

Мерклон чуть вздохнул. В правой руке он вертел то, что осталось от Истинной Драгоценности — почерневший, будто закопченный кристалл.

— Жаль, — печально произнес он. — Камушек испортил.

— Ничего, командир! — улыбаясь во весь рот, воскликнул Тэльди. — Мы тебе новый купим! Потом.

Мерклон секунду молча смотрел на него, но уши за неожиданное проявление панибратства отрывать не стал. Усмехнулся.

— Да ты за год столько не заработаешь, молокосос.

— Я ж говорю — когда-нибудь потом…

— Кхе. Это все замечательно, конечно, — хмуро произнес Ивард, не переставая разглядывать новую стену. — Но сколько времени им потребуется, чтобы вышибить эту затычку?

— Кому «им»? — обернулся Мерклон. — Я соединил стены туннеля футов на двести вглубь. Там уже никого не осталось.

Ивард недоверчиво потряс головой.

— Да?… Ммм… хорошее было заклятие, — повторил он слова Язанны.

Мерклон молча усмехнулся.

— Ну что, дед, все ещё не веришь в кьютских колдунов? — поддел Тэльди Иварда. Послышались смешки. Разглаживая бороду, Ивард величественно обернулся.

— Внучок, — степенно ответствовал он. — Да просветит благая Астана твой незрелый ум и да излечит его, буде это ещё возможно, Хозяин Садов Памяти. Какие кьютские колдуны? О чем ты, мальчик? Кто-то использовал их примитивные гэемоны для центровки сверхсложных систем, самостоятельно генерирующих заклятья. О чем ты…

— Дедуля, хорош гнать! Кьюты — колдовали? Колдовали. Все видели? Все.

— Какой я тебе ещё «дедуля», паршивец?!..

— Самый лучший на свете, — засмеялся Тэльди. — Только из ума малость выживший…

— Что?! Да я тебе…

— Ивард, остынь, — сказала Язанна. — Наш дурачок дело говорит. Выходит, это не просто байки. Тут и раньше такое происходило…

— «Тут»? — переспросил Дэвид. — Об этом туннеле вроде никто до сих пор не слышал.

Язанна поморщилась.

— Ну… не обязательно тут. Но ведь ходили такие слухи о Пустошах… о кьютах-колдунах… выходит, бывало и раньше…

— Все эти слухи не имеют под собой абсолютно никакого основания! — решительно заявил Ивард.

— Да ты что?… Совсем сбрендил?… — удивился Эйб.

— Не. — Тэльди с демонстративным почтением покачал головой. — Если старик сказал «нету», значит, так оно и есть. И спорить тут не о чем. Массовая галлюцинация у нас была. И все тут.

Засмеявшись, Дэвид кивнул в сторону созданного Мерклоном тупика.

— И это тоже галлюцинация?

— Тоже, — с абсолютной уверенностью подтвердил Тэльди. — Мираж.

— Нет, я думаю, тут кое-кто все-таки спятил… — пробормотал Эйб.

Ивард, чье лицо во время этого диалога потихоньку наливалось красной краской, резко выбросил руку в направлении «внучка». Тэльди, рефлексы которого уже были отточены жизнью в Хеллаэне, поставил магический щит прежде, чем сообразил, что на него никто не собирается нападать. Под ухмылками товарищей он смущенно расплел заклинание. Ивард же, указательный палец которого устремлялся то к одному, то к другому чародею, все больше распаляясь, доказывал то, что все и так прекрасно понимали: самостоятельно кьюты не способны колдовать. В общем-то, спорить было не о чем, но для Иварда это был больной вопрос.

— …эти слухи — просто выдумка, неужели не понятно?! Якобы таких кьютов видели на равнине, в стаде!.. Да это невозможно! То, что мы видели — действие некой магической системы, внутрь которой мы имели глупость попасть. Эта система не простирается за пределы горы! Может быть, магическая пелена, которая метает нам видеть сквозь стены, как раз и предназначена для того, чтобы эту систему скрывать!..

— А кто тебе сказал, что эта самая система не может «переехать» в другое место? — возразил Эйб.

— Здесь, в Пустошах?! — фыркнул Ивард, делая лицо Никогда-Не-Слышал-Большей-Ерунды. — Да ты сам, похоже, выжил из ума, Эйб! Чем она тут будет питаться, скажи на милость?…

— Крикливыми старикашками… — негромко, но отчетливо пробормотал Тэльди.

— …я не знаю, чем она может питаться, — доказывал Эйб. — Мы не знаем Пустошей, не знаем, что здесь было прежде…

— Мы знаем достаточно, — не отступал Ивард. — Самостоятельной жизни этот мир не имеет…

— Ну да… потому караваны и нуждаются в защите, что никакой жизни тут нет. Конечно.

— Этот мир — паразит, питающийся избытками силы Нимриана и Хеллаэна. Допускаю, что из-за напряжения их энергетических полей тут могла образоваться аномальная зона… возможно даже, локальный Источник Силы, которым сумел воспользоваться какой-то подонок… но всякие предположения о самодвижущихся магических системах — здесь, в Диких Пустошах — абсурд!..

— А почему бы и нет? — подал голос Джиль. — Если система зацентрована на каком-нибудь Предмете Силы… Таком… переносном Источнике. Вроде, — кивок в сторону начальника охраны, — Мерклонова кристальчика.

— У меня был не Источник, — сухо бросил Мерклон. — Истинная Драгоценность, которую я сам обработал, только и всего… Я накапливал энергию. Сам по себе кристалл ее не излучал.

— А вот тут мог быть и…

— Маловероятно, — перебил Джиля Ивард. — Слишком уж большая редкость, такой компактный переносной Источник. Куда вероятнее предположить, что это все-таки случайно возникшая, но стабильная зона…

— …и другие люди, видевшие колдующих кьютов — точь-в-точь как мы сегодня, все как один страдали расстройствами психики, — удовлетворенно закончил Эйб. — Да, это чрезвычайно вероятно, что и говорить.

— Да! — рявкнул Ивард. — Тысячу раз — да!

Эйб только рукой махнул, демонстрируя, что разговаривать с фанатичным приверженцем идеи «примитивных кьютов» просто бесполезно.

— А может быть, все ещё проще… — задумчиво сказал Дэвид. — Возможно, эта система встроена не в артефакт, а в живое существо… В какого-нибудь Лорда… — Перед его мысленным взором опять промелькнули образы Короля Мертвых и того чудовища, в которое в конце жизни превратился Лорд Ролег кен Апрей. — …или в демона… в общем, в какую-нибудь очень мощную тварь… Система как бы является продолжением ее магического естества… — Под испытующими взглядами колдунов он смешался.

— Я слышал о подобном, — подтвердил Джиль. — Вполне вероятно. И если ты прав, ничто не мешает такому демону, полакомившись одним караваном, перебраться затем на другое место.

— Таких мощных демонов не бывает, — усомнилась Язанна. — Все равно выходит, что это будто какой-то ходячий Источник Силы…

— У демонов есть свои Лорды, — парировал Джиль.

— Может быть, ты знаешь что-нибудь об этом? — Эйб повернулся к Мерклону. — Ты ведь состоишь в Гильдии Охотников. Эти призрачные «ежи» на стебельках… Не слышал о чем-нибудь подобном?… Постой! Ты ведь предполагал, что они тут появятся!..

Мерклон покачал головой.

— Откуда?… Я знаю об этом месте не больше твоего.

— Но ты создал талисман из топаза. Заранее. Для чего?…

— Даже идиот мог бы догадаться, что нас тут ждет какой-нибудь «приятный сюрприз». — В благодушно-снисходительном тоне Мерклона снова прорезались презрительные нотки. — В отличие от тебя и остальных, я нашел время подготовиться.

Лицо Эйба окаменело, но он ничего не произнес в ответ.

— Пропустите!.. Пропустите же!..

Шум со стороны каравана привлек внимание чародеев. Между ногами последнего бразгора сновал всадник на гулейбе, тщетно пытаясь отыскать дорогу в рядах огров, торговцев и ящеролюдей. Наконец ему это удалось. Буквально перепрыгнув через какого-то солдата, ящер рванулся к группе колдунов. Подошел поближе и Джейназ из Шегга. Хозяин каравана уже почти ничем не управлял и ничего не решал — но стремился быть хотя бы в курсе того, что происходит. Мерклон даже не повернулся к своему нанимателю — внимательно, не отрывая глаз, он следил за приближающимся гонцом. Дэвид же, даже не пытаясь рассмотреть всадника, то и дело поглядывал на начальника охраны. Что-то было не так, он чувствовал это. Впрочем, «не так» все было уже несколько последних дней, ещё до того, как они вошли в туннель… Почему Мерклон все-таки согласился вести их новым, неизвестным путем?… И сейчас: «Я знаю об этом месте не больше твоего» — каким уверенным, непререкаемым тоном это было произнесено!.. Слишком уверенным… «Нет, хватит, — остановил себя Дэвид. — Я ненавижу этого самодовольного ублюдка, но он бы не стал… Не стал бы?… Хмм… Нет, за это я бы не поручился. Могут ли они с Раглесом играть в одной команде?… Того ведь мы тоже ни в чем не подозревали… Нет, все-таки это бред. Мерклон на нашей стороне».

Тем временем всадник — им оказался Варлег — приблизился. Его вид был ужасен. Рыхлое тело сластолюбца болталось в седле из стороны в сторону. Волосы слиплись, лицо покрыто испариной.

— Мерклон… — прохрипел он. — Там… там качается пол… под бразгорами…

— Как давно? — быстро спросил кен Хезг. Варлег не понял.

— Ч-что?… — переспросил он.

— Как давно это началось, придурок?! — процедил Мерклон.

— Минут десять… может, пятнадцать… Я не мог пробраться… там давка… — Варлег выдавливал из себя слова едва ли не с плачем. — Это в начале колонны… Если все рухнет… О боги!.. Надо… Надо что-нибудь…

Он больше ничего не успел сказать, потому что Мерклон выбросил его из седла и сам молниеносно взлетел на спину гулейба.

— Слушайте все! — ясным и резким голосом сказал он. — Кто бы ни был наш враг — демон или человек, сейчас он, испытав наши силы, выставит против нас все, что имеет. Игры кончились. Чтобы справиться с этой тварью, нам придется выложиться полностью. Садитесь на гулейбов и отправляйтесь к голове каравана. Если эти твари полезут из боковых проходов — не вступайте с ними в бой, прорывайтесь вперед!..

— Но… мой караван… — враз осипнув, едва сумел выдавить Джейназ. — Вы клялись… защищать…

Мерклон холодно посмотрел на него.

— Караван уже не спасти, — отрезал он. — Спасай свою шкуру… если сможешь.

— Но… вы клялись…

— Делайте, что я сказал! — Мерклон кен Хезг, не обращая больше внимания на Джейназа, оглядел своих подчиненных. — Сейчас наш единственный шанс — убить главаря, пока он не задавил нас своими тварями. Их тут тысячи.

— Откуда ты знаешь?! — крикнул кто-то из простых охранников.

— Пойди и проверь! — рявкнул Мерклон, разворачивая гулейба. Повинуясь приказу, ящерица рванула с места — вереща от страха, врезалась в группу людей, не успевших уступить ей дорогу, сшибла кого-то на землю, на кого-то наступила, едва не упала, но, подчиняясь воле седока, безжалостно стегавшего ее, побежала дальше. Колдуны бросились выполнять приказ командира. С какой радости Мерклон кен Хезг вдруг решил, что «главарь» обязательно будет ждать их где-то впереди, чтобы сразиться в честном бою, никто не понял, но почему-то в это заявление поверили все и сразу. Джейназ пытался остановить их — напрасно, его никто не хотел слушать. В отряде колдунов, поставленных в арьергард, караван больше не нуждался — этот путь был надежно закрыт заклятьем Мерклона, но мысль о том, что в эту самую минуту орды бестий вырываются из боковых проходов и отрезают единственный выход наружу, подстегивала чародеев лучше плетки.

* * *

…Господин Юийдиалья был недоволен. Согласно его гениальному плану кьюты должны были отвлечь на себя основные силы охраны, после чего гиоры и мирмеколеоны, одновременно высыпав из боковых проходов, завершили бы начатое. Однако все пошло не так, как надо. Кьютов нейтрализовали слишком быстро, и притом — используя магию такого уровня, увидеть которую Юийдиалья тут совсем не ожидал. Знай он, что караван располагает волшебниками столь высокого класса, он ни за что бы не стал с ним связываться, Но теперь было уже слишком поздно. Ему нужно было уничтожить их — любой ценой. Он никогда особенно не интересовался миром людей, но знал достаточно, чтобы понять, что его ждет, если о его существовании станет известно. Подобных ему, обитавших здесь в древние времена, почти не осталось. Их истребляли методично и целенаправленно. Не во имя Добра и не для того, чтобы сделать пустыню безопасной — а исключительно ради той магической силы, которой были наделены все кьютские божки. Людям Юийдиалья казался чудовищем, но он прекрасно знал, что среди людей живут ещё большие чудовища, которые набросятся на него и сожрут с преогромным удовольствием, как только пронюхают о его существовании. Этих жадных тварей, именовавших себя Лордами, Юийдиалья боялся больше всего на свете. Тысячелетиями он прятался в горах, используя подчиненных демонов для захвата одного или двух караванов, затем, наевшись мяса и вдоволь напившись жизненной энергии умирающих, засыпал на века. До сих пор эта тактика оправдывала себя, однако на этот раз что-то пошло не так. Обычные люди, хотя и могли усиливать свою волшбу с помощью драгоценных камней, мощью, необходимой, чтобы сомкнуть стены туннеля, передавив по ходу несколько тысяч кьютов, все-таки не обладали.

Юийдиалья приказал мирмеколеонам грызть потолок пещеры. Главный туннель проходил как раз над ней. Если первый бразгор упадет вниз, караван окажется заблокирован и никто из людишек удрать не сумеет. С огромным неудовольствием Юийдиалья пришел к мысли о том, что ему предстоит лично сразиться с врагом. Но другого выхода не было. Бежать он не мог и полностью полагаться на своих слуг — также: волшебник, сопровождавший караван, уже продемонстрировал, что способен передавить их, как тараканов.

В чем же он ошибся?… Как его умудрились выследить?… Юийдиалья не мог понять. Может быть, это случилось ещё тогда, когда Раглес находился в городе и только устраивался на работу к Джейназу из Шегга?… Тогда связь с агентом неожиданно прервалась на несколько часов. Проблемы со связью случались и раньше, и позже, но тот случай почему-то засел в памяти Юийдиальи. Могло ли быть так, что некто, заподозрив неладное, изолировал разум Раглеса от влияния демона, после чего вторгся в его сознание, узнал, кто и зачем послал его в Хеллаэн — а узнав, стер все следы своей деятельности, отступил и позволил Юийдиалье восстановить контроль над рабом?

Мирмеколеоны, как заведенные, грызли камень, кромсая гранит с такой легкостью, как будто бы это был слегка подсушенный хлеб. Юийдиалья отполз в один из боковых проходов. Скоро потолок рухнет, не выдержав собственного веса и веса неторопливо шествовавшего наверху бразгора. Юийдиалья собирался занять их главаря, предоставляя слугам разделаться с остальными колдунами. На легкую победу он не рассчитывал, но слуги, перебив охрану, помогут ему. Если только его враг — не Обладающий Силой (в этом случае Юийдиалье оставалось только поднять лапки и сдаться), а Лорд по рождению или просто очень могучий колдун, защищаться одновременно и от демонов, и от их господина, он не сможет.

Однако Юийдиалья не предполагал, что именно такой реакции от него и ждал тот, кто привел караван вподземелье.

Древний кьютский божок сильно удивился бы, узнав, насколько он предсказуем.

* * *

Петляя между группами купцов и солдат, обходя неподвижные, подобные колоннам нога бразгоров, всадники на гулейбах продвигались к голове каравана. Первые два прохода, справа и слева, оставались спокойны. Прежде чем они успели достигнуть третьего, впереди вдруг раздался грохот, многократно усиленный каменными сводами. Гора содрогнулась; не удержавшись на ногах, многие попадали на пол. Послышались крики. Дальше начался сущий ад. Из всех ответвлений разом стали выплескиваться демоны — волна за войной — гиоры, кьюты, прыгуны и иные уродливые твари, названия которых Дэвид не знал. Выполняя приказ Мерклона, чародеи не вступали в бой, да это было и бесполезно: караван растянулся более чем на три мили, и заблокировать каждый из полутора десятков ходов они бы все равно не смогли.

Чем дальше они продвигались, тем сильнее становилась паника. Огры дрались с гиорами, наемные солдаты и ящеролюди — с кьютами. Их прикрывали колдуны и боевые призраки, разбросанные вдоль всего каравана, но и тех, и других было слишком мало. Кроме того, каждый из отрядов нападающих сопровождал, как минимум, один одержимый. Их убивали, но энергетический «дикобраз» тут же отыскивал среди кьютов нового носителя, вселялся в него и снова вступал в бой. Джейназ, бессильно проклинавший небо и землю, остался где-то далеко позади, и никто не видел, как он погиб.

Забирая с собой всех, кого только можно, отряд, постепенно обрастая все новыми воинами, шел сквозь хаос. Продвижение замедлилось, а уже в самом конце вовсе остановилось: бразгор, третий или четвертый от начала, рухнул, перегородив весь проход. Ноги ящера были переломаны, демоны то тут, то там, походя, вырывали куски мяса из его тела, но безобидный гигант был ещё жив. Издавая какой-то жалобный, глухой звук, он раскачивал головой, силясь стряхнуть сновавших по нему тварей. Прямо на его теле, среди сваленных беспорядочной грудой тюков, демоны добивали последних, ещё живых караванщиков. Здесь гулейбов пришлось оставить и перебираться через живую гору, цепляясь за все, что только было можно. Уже оказавшись на спине гиганта, Дэвид оглянулся — и увидел, как его гулейб судорожно бьется и катается по земле, раздираемый прыгунами, вгрызавшимися в его нутро. Что-то стиснуло грудь землянина, вспыхнуло холодной звездой боли где-то под сердцем — смотреть на мучения существа, с которым он почти сдружился за три недели пути по Пустошам, Дэвид не мог. Он забыл о том, что сейчас нужно спасаться самому, перестал видеть многочисленных тварей, преследовавших отряд — все его внимание сосредоточилось на умирающем гулейбе. Обратившись к стихии Огня, Дэвид собрал в руках огненную сферу и метнул ее вниз. Взрыв пламени убил и гулейба, и его мучителей; в растекшемся огне сгорели ещё несколько демонов, но прочие, двигаясь безостановочной волной, уже цеплялись за шкуру бразгора, стаскивая вниз солдат, отступавших за колдунами. Кто-то схватил Дэвида за плечо и поволок дальше, кто-то ударил его по лицу, и только тогда землянин пришел в себя. С ужасающей отчетливостью он вдруг понял: погибнут если не все, то почти все, и неизвестно, сумеет ли вообще хоть кто-то спастись. Пройдя через облако пыли и раздавив по ходу ещё один отряд демонов, колдуны остановились перед пропастью: огромной пещерой, в которую провалился первый бразгор. Пещера казалась шевелящимся месивом от невообразимого множества демонов, облепивших ее пол и стены. По содрогающейся туше умирающего бразгора они позли вперед и вверх, выплескиваясь в туннель — и здесь, или чуть раньше, встречали свою смерть — потому что отряд, поставленный в авангарде, ещё был у дел и огрызался всем, чем мог. Две группы чародеев объединились и сумели наконец дать достойный отпор нападавшим. Все огры были уже мертвы, но кое-кто из наемников и ящеролюдей уцелел — эти, уцелевшие, добивали клинками демонов, сумевших избежать действия смертоносных волшбы. Полностью отдавшись битве, Дэвид не сразу обратил внимание на вспышки огня и пульсацию сияющей черноты в самой пещере. Между тем там шла битва ещё более напряженная, чем наверху. Забрав лучших воинов и колдунов из авангарда, Мерклон спустился вниз и здесь наконец, столкнулся с тем, кого искал. Неизвестно, чем бы закончилось их противостояние один на один при других условиях: Мерклон, хотя и уступал Демон-Лорду в чистой мощи, оперировал заклятьями удивительной сложности, и каждая применяемая им комбинация Форм выдавала не только сильный от рождения, но и тщательно развитый колдовской Дар. Однако сейчас хрупкое равновесие сил складывалось отнюдь не в пользу Мерклона; сосредоточившись на демоне, он не мог помочь тем, кто должен был прикрывать ему спину — а между тем этот небольшой отряд потихоньку таял. Сквозь Око Дэвид наконец увидел, к чему крепились отростки, на концах которых покоились энергетические «ежи», превращавшие кьютов в одержимых. Гэемон господина Юийдиальи многократно превосходил его тело, был, может быть, даже больше бразгора. Безумно сложное переплетение энергетических жгутов, оболочек, каких-то перетекающих сияний и форм невозможно описать словами; в общем же виде оно создавало впечатление исполинской сороконожки, вставшей «на дыбы». От гэемона кьютского божка во все стороны растекались потоки силы, исходили силовые линии, завершавшиеся как бы крохотными подобиями основной магической структуры — теми самыми «ежами». Большая часть одержимых сосредоточилась на отряде Мерклона, и именно благодаря их усилиям его отряд таял так быстро.

Сквозь грохот битвы Дэвид услышал, как за его спиной Арквист прокричал:

— …приказал дождаться вас!

И ответ Эйба:

— Идем.

До туши бразгора, лежавшей внизу, было не менее пятидесяти футов. Дэвид спланировал вниз, цепляясь за воздух примитивным, едва намеченным заклятьем полета — только чтобы не разбиться при падении. Рядом опустился Эйб, разбрызгивая во все стороны жидкий огонь. Дэвид последовал его примеру, благо целиться не приходилось — кьюты, гиоры и мирмеколеоны лезли отовсюду. Сверху, несколькими потоками света, режущего, как бритва, Эйба и Дэвида поддержали Ивард и Тэльди. На какое-то время ближайшее пространство было очищено от демонов. Вниз спрыгнул Реул, за ним слевитировал Тэльди. Пока помогали спуститься вниз тем, кто не владел воздушной стихией, Дэвид успел спросить стоявшего рядом с ним чародея:

— Раглес. Кто привел его в отряд?

— Мерклон, — ответил Эйб. Через секунду, когда Гильберт и Ивард уже твердо стояли на теле ящера, Эйб добавил, бросив короткий взгляд на землянина: — Ты тоже понял?…

— Да, — Дэвид кивнул. — Мерклон знал, что тут будет…

— Потом, — оборвал его Эйб. — Сначала мы ему поможем.

И впрямь все разбирательства следовало отложить на более удобное время. От отряда, защищавшего начальника охраны, осталось всего несколько человек, да и те готовы были в любую секунду пасть под непрестанным натиском слуг Юийдиальи. Сам Мерклон, полностью поглощенный борьбой с кьютским божком, происходящего в непосредственной близости от себя не видел, но если бы и видел, вряд ли сумел бы что-либо предпринять. Магическое Око показало Дэвиду чудовищное напряжение энергий между повелителем демонов и хеллаэнским аристократом: облако сияющей тьмы, изливавшейся из черного жезла Мерклона, тянулось к Юийдиалье, проникая сквозь паутину окружавших его энергетических жгутов и силовых сфер. Ответные разряды, исторгаемые демоном, не столь четко сфокусированные, несли в себе колоссальную мощь. Зрелище напоминало карлика, вооруженного кинжалом, и безоружного великана, пытавшегося схватить карлика так, чтобы не пораниться. При этом какая-то часть сознания Юийдиальи по-прежнему управляла ордами демонов, а другая — координировала действия одержимых. Угроза со стороны спустившихся из туннеля чародеев была оценена по достоинству, и одержимые немедленно переключились на них.

Две огненные волны, сотворенные Язанной и Дэвидом, образовали в рядах наступающих демонов широкую прореху. Реул, окруженный льдистым сиянием защитного поля, отделился от отряда и кромсал врагов своим зачарованным клинком, ни на кого не оглядываясь — так ему было удобнее. Словно призрак, он проходил сквозь ряды противников, как будто не замечая их, и только дорожка из изрубленных трупов отмечала его путь. Ивард и Тэльди блокировали атаки одержимых — уже на пределе сил, потому что все больше фаворитов Юийдиальи оставляло в покое отряд Мерклона и переключалось на новых врагов.

Миновав исполинскую тушу бразгора, послужившую им своеобразной «лестницей», потеряли Арквиста — мирмеколеон, затаившийся среди тюков, стремительно покинул свое убежище и перекусил престарелого ясновидца напополам, прежде чем заклятье Гильберта превратило жидкости в теле чудовища в желе. В это же время Эйб предпринял удачную контратаку, смяв щиты и защитные оболочки одержимых. На этом его заклятье исчерпало свою силу — но тут же, следом, в образовавшуюся брешь Джиль направил комбинацию режуще-колющих Форм на базе Смерти. Двое одержимых упали, искалеченные «ежи», вибрируя, втянулись в поле Юийдиальи — для восстановления. Четверо оставшихся одержимых успешно остановили новую волну огня, вызванную огненными магами. Всего Юийдиалья располагал восемью отростками, которые могли входить в тела кьютов, наделяя их колдовской силой. Ещё два одержимых до последнего момента бесчинствовали наверху, в туннеле, но теперь, на подмогу остальным подтягивались и они.

Полдесятка гиоров, ревя, бросились к огненным магам, двигавшимся впереди отряда. Одновременно с ними одержимые выплеснули на врагов волокна ядовитого, искрящегося света. Магическую атаку общими усилиями удалось остановить, зато гиоры, воспользовавшись заминкой, добрались-таки до цели. Оказавшегося перед ней демона Язанна успела ткнуть своим жезлом — и гиор, издав короткий вопль, сгорел — только не снаружи, а изнутри — и рухнул, развалившись на груду кусков отвратительно смердящего мяса. Дэвиду повезло меньше. Гиор поддел его рогом и отшвырнул в сторону, как тряпичную игрушку. Попади он острием, карьере землянина тут бы и пришел конец — он был бы проткнут насквозь. Но ему повезло — гиор ударил вскользь. От удара о камни у Дэвида потемнело в глазах. Когда зрение восстановилось, он обнаружил, что со всех сторон к нему тянутся оскаленные морды и когтистые лапы. Взывая к стихии Огня, он вытянул перед собой руки, понимая, что у него есть только один шанс что-то сделать, другого не будет. На красивое, сбалансированное заклятье уже не оставалось времени. Груда уродливых тел погребла его под собой — но тут же прянула прочь: огненный цветок расцвел в пещере, растекаясь по полу дивным рыжим узором. Поднимаясь, Дэвид увидел, как падает, сраженный общими усилиями отряда, ещё один одержимый, услышал, как истошно кричит Ивард, в тело которого вгрызся гриб-прыгун. К сожалению, помочь ему Дэвид не мог. Открывшаяся картина была зафиксирована его сознанием, как мгновенная фотография — в то время как его энергия и внимание сосредоточились совсем на другом. Накладывая новое огненное заклятье — все ту же волну огня, ни на что более сложное не оставалось времени — он крутанулся на месте и увидел, как вихрь из огня и дыма пожирает мирмеколеонов, за считанные секунды подобравшихся к нему почти вплотную. Когда он снова обернулся к отряду, Ивард был уже мертв. Реул почти добрался до цели, но на него нашли-таки управу: задавили массой. Оценив диспозицию, Дэвид решил не возвращаться к остальным, поглощенным противостоянием с одержимыми, а попробовать пробиться к кьютскому божку в одиночку. Мерклон был прав в одном — если завалить эту тварь, прочие перестанут действовать организованно. Если у людей и была призрачная надежда уцелеть, то заключалась она именно в этом.

Поскольку в данный момент ему никто не угрожал, Дэвид быстро, как мог, сотворил новое заклятье. Огненная лента спиралью заизвивалась вокруг него, то расходясь вокруг, до двадцати футов, то вновь собираясь вокруг мага, чтобы набраться энергии для следующего расширения. Конструкция была удачна тем, что теперь ему не нужно было оглядываться за спину, требовалось только следить, чтобы ритм расширений-сужений огненной спирали был максимально частым. Прежде чем рвануть к Демон-Лорду, Дэвид ещё умудрился выгадать время и силы, чтобы восстановить Око — и увидел изумительную картину. Магическая сущность Мерклона кен Хезга проходила через цепь трансформаций. В конце концов она стала похожей на крылатую змею из черного дыма. Змея ударила Юийдиалью, тот же, расплескавшись, как студень, попытался остановить змею, заморозить в себе, поглотить. Буйство энергий, и так многократно превышавших уровень обычного волшебника, перешло на какой-то новый, запредельный уровень. И пока все ещё было неясно, кто же возьмет вверх в этом противостоянии.

Продвигаясь вперед и внимательно поглядывая по сторонам, Дэвид неожиданно заметил полуторный меч, брошенный среди камней. Лезвие отливало синим, в рукоять был вставлен крупный сапфир, а магическое видение показало, что меч наделен ещё и собственной магией. Его явно сотворил настоящий мастер, потратив не одну неделю на то, чтобы превратить кусок железа в смертоносное оружие. Откуда здесь взялся меч?… Сапфир и красиво, хотя и без изысков, отделанная рукоять показались Дэвиду знакомыми. Потом что-то щелкнуло у него в голове, и он вспомнил. Нагнулся, чтобы поднять клинок, когда-то принадлежавший Гьёрту.

Меч пригодился уже через минуту. Одержимые были связаны Эйбом и Язанной, зато прочие твари неожиданно решили, что молодой колдунчик зашел слишком далеко. На самом деле решил это, конечно, Юийдиалья, и без того не знавший, как раздавить Мерклона, и совершенно не желавший, чтобы кто-нибудь пришел ему на помощь. Гиоры, мирмеколеоны, кьюты — все, что были поблизости, бросились теперь к Дэвиду. Огненная спираль выполняла свою работу с успехом, но на гиоров мощности этого заклятья все-таки не хватало, и Дэвиду пришлось изрядно побегать, уворачиваясь от быкоголовых демонов, превосходивших его ростом, как минимум, в два раза. Ново приобретенное оружие оказалось настоящим чудом — в момент удара вокруг клинка вспыхивало призрачное сияние, рассекавшее плоть с такой легкостью, что само лезвие уже почти не встречало сопротивления. Отрубив копыта полудюжине гиоров, Дэвид вернулся к исходной задаче. Сочетание волн огня и волшебной силы меча оказалось на редкость удачным, и он постепенно продвигался к своей цели.

Реул, полностью скрытый горой омерзительных, шевелящихся тел, скорее всего, был уже мертв. Один из гиоров, прежде чем превратиться в шашлык, успел ещё протаранить группу и расшвырять по сторонам Тэльди и Джиля. В отряд они уже не вернулись — мирмеколеоны и прыгуны вцепились в них со всех сторон и мигом накрыли лавиной тел. Эйб сумел разделаться ещё с одним одержимым — но толку?.. — два «дикобраза», полностью восстановленные, отделились от Юийдиальи и поплыли по пещере, выискивая подходящие тела для вселения. Один из отростков внезапно дернулся в сторону и вошел в кьюта прямо перед Дэвидом. Понимая, что поединка и с одержимым, и с демонами ему не выдержать, землянин прыгнул вперед, увеличивая дистанцию своего прыжка воздушным заклятьем. Слуги Юийдиальи бросились защищать одержимого, ещё не успевшего воздвигнуть вокруг себя магическую защиту, и вместо плоти кьюта клинок Дэвида разрезал хитиновый панцирь мирмеколеона. Однако в это же время окружавшая молодого колдуна огненная спираль вновь начала расширяться. Сжигая рвущихся к человеку бестий, она захватила и одержимого кьюта, и тот, что-то проблеяв напоследок, рухнул на пол смердящим, почерневшим куском мяса. Энергетический «дикобраз», нисколько не поврежденный огнем, поднялся над непригодным для использования телом и задумчиво качнулся, разыскивая нового носителя. Невозможность окончательно расправиться с миньонами, только остановить их ненадолго, вызвала в душе Дэвида всплеск бешенства. От бессилья, не соображая, что делает, Дэвид рубанул мечом по «дикобразу». Он не сразу понял, почему тот заизвивался, завертелся на месте, и только увидев втягивающийся в гэемон Юийдиальи безнадежно искалеченный отросток, лишившийся своего навершия, Дэвид окончательно осознал, какой великолепный клинок ему достался. Наделенный собственной призрачной сущностью, меч Гьёрта мог рассекать не только плотные, но и тонкие тела. Юийдиалья между тем обеспокоился всерьез. Повинуясь безмолвному приказу, ещё двое одержимых, повернувшись к Дэвиду, приготовились размазать нахального колдуна-подмастерье по стенке. Тут бы остальным колдунам отряда и навалиться на них — только вот, к сожалению, «остальных» к этому моменту почти и не осталось. Язанна, тяжело раненная, выбыла из игры. Эйб, стоявший над ней, уже не предпринимал попыток состряпать хоть сколько-нибудь сложное заклятье; все, что он успевал делать — вызывать одну волну огня за другой, ибо бестии атаковали его беспрерывно, и кое-как защищаться от оставшихся одержимых.

Начни Дэвид бой с теми двумя, которые сосредоточились на нем, молодого колдуна и впрямь раздавили бы в два счета. Но он их попросту не видел: одержимые стояли сбоку и чуть позади, да ещё и на приличном расстоянии — Дэвид же смотрел вперед. А впереди, за морем шевелящихся тел, возвышалась многоногая фигура Юийдиальи. Ни каменные глыбы, ни массивные тела гиоров больше не закрывали его. Подходить к Демон-Лорду вплотную Дэвид не собирался, а вот дистанции, необходимой, чтобы зафитилить в Демона-Лорда огненной сферой, уже достиг.

Сгусток огня, вырвавшись из его рук, по наклонной дуге полетел к Юийдиалье. Неизвестно, смог бы огонь хоть сколько-нибудь серьезно повредить кьютскому божку, но Юийдиалья не стал это проверять. Он перехватил пламя на полпути и отшвырнул его в сторону.

Это была его ошибка. Он отвлекся — и черная змея, рванувшись вперед, вцепилась в какой-то важный жизненный центр в его гэемоне.

Юийдиалья оглушительно взвыл. Этот вопль, наполнивший не только воздух, но и магическое пространство мира, достиг Дэвида одновременно с двумя молниями, брошенными одержимыми. Брендом почувствовал себя так, будто его ударили кувалдой — и не один раз, а несколько, с разных сторон. Он потерял ориентацию, перед глазами все поплыло, окрашиваясь красным. Он понимал, что падает, что совершенно беззащитен в эти секунды — от его охранных заклятий после молний одержимых не осталось и следа. Сейчас его мог бы убить и ребенок. Но Дэвида никто не трогал. Демоны, которыми Юийдиалья уже не мог управлять, застыли на месте. Энергетические «дикобразы», вырванные из тел кьютов, заизвивались на беспорядочно бьющих по пещере отростках.

* * *

…Дэвид медленно приходил в себя. Он слышал шум и движение, рев гиоров и блеянье кьютов. Что-то происходило вокруг… Обитатели Диких Пустошей перестали действовать сообща. Теперь они рвали друг друга. В любой момент одна из этих тварей могла наткнуться и на него: то, что Демон-Лорд больше их не контролировал, не означало, что демоны, заметив человека, отказались бы полакомиться его мясом. К счастью, обгорелые трупы гиоров и мирмеколеонов полностью закрывали землянина от глаз их живых собратьев. Дэвид вжался в камень. Шум в пещере набирал силу. Казалось, все сражаются со всеми. Когда зрение восстановилось, Дэвид рискнул встать на ноги и оглядеться. Вокруг был полный хаос. Все твари, прежде контролируемые Юийдиальей, внезапно очнувшись, обнаружили, что вокруг полным-полно врагов. Мирмеколеоны охотились за кьютами, кьюты, объединившись в группы, нападали на гиоров, гиоры то сцеплялись друг с другом, то, приходя в бешеную ярость, принимались уничтожать всех более мелких демонов, находившихся поблизости; прыгуны, не разбирая, вцеплялись в ближайшее тело и жадно проедали себе дорогу.

Юийдиалья был повержен. Раскинувшись бесформенной горой плоти, он больше не сопротивлялся. Мерклон кен Хезг, изрядно истощенный поединком, медленно подходил к своему противнику. Облако Смерти, окружавшее его, убивало всех демонов, подходивших слишком близко. Змея из черного дыма, в которую в ходе поединка превратилась его магическая сущность, теперь изменила свою форму, преобразившись в целый клубок змей, жадно пожиравших то, что ещё оставалось от гэемона Юийдиальи. Не дойдя до кьютского божка десяти шагов, Мерклон остановился. Поднял руку, создавая простое заклятье. В воздухе появилось некое подобие острых черных мазков. Повинуясь жесту колдуна, Когти Смерти рассекли плоть Юийдиальи. Один из змееобразных отростков ткнулся в центр туловища. Он оставался там почти полминуты. Когти Смерти тянулись вместе с ним, раздвигая мышцы и жировые ткани.

Наконец отросток потянулся обратно. Казалось, Мерклон что-то вытянул из тела поверженного демона, и это «что-то» легло теперь в его протянутую руку.

Внезапно вспышка пламени скрыла фигуру начальника охраны целиком. Ещё импульс, и ещё… Теперь на том месте, возносясь к потолку пещеры, извивалось настоящее огненное древо. Дэвид повернул голову и увидел, как Эйб, полузакрыв глаза, вливает новую порцию энергии в свое заклятье и как Язанна, приподнявшись на локте, направляет жезл в ту же сторону…

Они понимали, что в случае неудачи второго удара у них, скорее всего, не будет, и поэтому не пожалели сил. Магическая защита Мерклона почти полностью истощилась в ходе поединка с Юийдиальей, удара в спину он не ожидал и, по идее, должен был сгореть в первые же секунды.

Но он не сгорел.

Сначала ослепительно-белый огненный столб, не сжигавший, а испарявший мертвые тела демонов, порыжел и набух посередине. Мгновение спустя Дэвид заметил темное сияние, отодвигавшее и поглощавшее огонь. Язанна и Эйб выбивались из сил, но Мерклон, казалось, вовсе не замечает их усилий. Его зачарованные доспехи дымились, кожа была изуродована ожогами, но он действовал так же спокойно и целеустремленно, как и раньше. В правой руке Мерклона пульсировал мутный серебристо-розовый драгоценный камень. Сквозь Око Дэвид увидел, как от камня течет к Мерклону необычная сила, насыщая и восстанавливая его гэемон, обновляя тело, окружая фигуру черного мага ядовито-бурой аурой. Мерклон резко выбросил вперед левую руку — и словно кулак великана врезался в то место, где находились Язанна и Эйб. Колдуны, живые и мертвые, тела демонов, раздробленные камни — все разлетелось в стороны. Щит Эйба не выдержал, но он хотя бы сохранил жизнь своему хозяину, и, отлетев назад, Эйб отделался переломом ключицы и многочисленными синяками. Язанна защититься не сумела. Левую часть ее тела заклятье Мерклона превратило в кровавую кашу. Поднимаясь на ноги, уже понимая, что обречен, Эйб возвел защитный барьер.

С жестокой улыбкой, застывшей на устах, начальник охраны направился к нему. Перешагнул через труп Язанны, с легким сожалением взглянул на тело Иварда, хмыкнул, заметив растерзанного Тэльди… Чары Эйба он проломил за полторы секунды.

Молясь, чтобы Мерклон его не заметил, Дэвид пригнулся и пополз вперед. «Магия против него бесполезна, — стучало в голове землянина. — По крайней мере, до тех пор, пока у него в руке сердце кьютского бога. Незаметно подобраться на расстояние удара мечом?.. нет, нереально…»

По уму выходило, что надлежит затаиться и, позволив Мерклону добить Эйба, дать ему спокойно уйти. Но Дэвид не хотел действовать «по уму». Он понимал, что обречен в любом случае. Даже если Мерклон его не заметит, твари, по-прежнему рвавшие друг друга, рано или поздно обратят внимание на землянина. Теперь они будут нападать неорганизованно, но ведь и его силы не беспредельны. Его прикончат — сейчас или чуть позже. Однако не только сознание собственной обреченности заставляло его продвигаться вперед. У Дэвида возникла одна идея…

Заклятье Мерклона — силовые жгуты, заканчивавшиеся Когтями Смерти — подняло Эйба над землей. Подтянуло поближе. Когти пока ещё лишь придерживали Эйба, не входя глубоко ни в его тело, ни в гэемон — так же как кошка придерживает лапой мышку с которой собралась поиграть.

— Глупец, — произнес Мерклон. — Зачем ты напал на меня?

— Мразь… — прохрипел Эйб. Он не мог ни пошевелиться, ни применить магию. — Ты… всех подставил!.. Мы нужны были тебе… как мясо… не мог справиться с демоном сам…

— Сразу со всеми — не мог, — с полуулыбкой подтвердил Мерклон.

— Мы были… для тебя…

— Ну и что? Зачем ты напал на меня? Хотел сам взять этот камушек? Ну, дорогой мой, надо же соизмерять свои желания с возможностями. Ты мне не ровня. Мягко говоря. Постой… А может, ты хотел отомстить?!.. Идиот. Будь ты умнее, мог бы жить. Но я не прощаю предательства.

— Это ты… нас предал…

Мерклон с сожалением покачал головой, как бы удивляясь безмерной человеческой глупости. Уже понимая, что не успевает, Дэвид закрепил последние узлы простенького плетения… Мерклон сжал кулак. Когти Смерти вошли в тело элементалиста. Тело Эйба лопнуло, как пузырь с кровью. Повисло кровавыми лохмотьями на силовых жгутах.

Мерклон не услышал свиста, почувствовал лишь, как что-то ударило его в левый бок, Ледяной холод проник в нутро. Рухнув на землю, он искренне не мог понять, что происходит. Понимал лишь, что кому-то или чему-то удалось пройти сквозь ауру Силы, излучаемую сердцем кьютского бога.

С трудом повернув голову, он увидел сапфир на рукояти меча. Едва не теряя сознание от боли и нахлынувшей слабости, попытался встать. Но встать ему не позволили.

Понимая, что незаметно подобраться к Мерклону не удастся, в те короткие секунды, пока победитель «беседовал» с Эйбом, Дэвид состряпал на базе Воздуха простое заклятье, нацеливавшее и разгонявшее любой брошенный предмет. Без этих чар у него вряд ли достало бы сноровки попасть точно в цель. Полуторные мечи совершенно не предназначены для метания. Заклятье подхватило клинок и понесло, разгоняя его с каждой долей секунды. Окружавшая Мерклона аура рассеяла простенькие чары Дэвида, но повлиять на инерцию движения заколдованного клинка не смогла. Меч, выкованный мастером, пробив доспехи, вошел сбоку, между ребер, проткнув Мерклона насквозь. Будь это обычное оружие, сила, изливавшаяся из камня, почти мгновенно исцелила бы хеллаэнца — так же как исцелила кен Хезга, когда его едва не сожгли Эйб и Язанна. Но этот меч поражал не только телесную, но и эфирную сущность. Мерклон ощутил, как внутри него что-то ломается, рвется. Волшебство отказывало, важнейшие части гэемона были серьезно повреждены. Он ещё мог бы исцелиться, мог бы использовать возможности камня для того, чтобы восстановить гэемон — но времени у него не было. Подбежавший Дэвид пинком ноги выбил сердце демона из руки Мерклона. Хрипя от боли, тот попытался вытащить клинок Гьёрта из собственного туловища… Играть в благородного героя землянин не стал. Он понимал, что даже умирая, маг уровня Мерклона вполне способен стереть его в порошок одним-единственным заклятьем. Вцепившись в рукоять меча, Дэвид сам выдернул его из туловища. Мерклон не успел убрать руки — и остался без пальцев. Не медля, Дэвид размахнулся и вогнал меч в грудь хеллаэнцу. Мерклон умер.

Тяжело дыша, Дэвид несколько секунд не сводил с мертвеца глаз. Огляделся. Он ещё не верил, что ему удалось остаться в живых. Единственному из всего каравана. Да, удалось. Но вот только надолго ли? Грызня в пещере все ещё шла, но некоторые твари, заметив последнего из чужаков, уже осторожно подбирались к нему. Превозмогая усталость, Дэвид выставил клинок перед собой. Осмысленнее поупражняться с магией, но он не был уверен в том, что сумеет наложить мало-мальски действенное боевое заклятье. Он слишком устал. Ему требовался отдых, хотя бы самый короткий.

С фантастической скоростью и слаженностью движений, на которую способны только насекомые и механизмы, к нему метнулись два мирмеколеона. Дэвид прыгнул вперед, перескочил через чье-то тело, развернулся, делая мечом широкий полукруг. Один из мирмеколеонов чуть вырвался вперед и уже поднял голову, собираясь вцепиться в жертву — меч Гьёрта развалил его челюсти вместе с головой. Второй мирмеколеон притормозил, задумчиво пошевелил усами — добыча оказалась опасной. Предсказать, как поведет себя эта тварь, было невозможно, поэтому Дэвид напал сам. Выбросил из левой руки поток пламени. Концентрация из-за усталости была слишком мала, чтобы сжечь гигантское насекомое, ее хватило, чтобы его ослепить. Добить не составило труда.

Передышки Дэвиду так и не дали. Он едва увернулся, краем глаза заметив быстрое движение слева и сзади. Не удержался на ногах и, падая, увидел, как перед его лицом, промахнувшись лишь чуть-чуть, лиловой кометой пронесся рассерженный гриб-прыгун.

Световое заклятье, сопровождавшее чародеев, потихоньку иссякало — некому было его поддержать. Отдаленные части пещеры уже давно погрузились в темноту. Поднимаясь на ноги, Дэвид увидел гиора, пересекавшего границу света и тьмы. Отмахнувшись мечом от прыгуна, Дэвид стал оглядываться, ища место, где можно было б затаиться хотя бы на время. Пещера не была гладкой, имелась масса выступов и впадин, но подходящего укрытия в поле видимости не наблюдалось. Дэвид начал отступать, не выпуская из виду приближающегося гиора. Может, с помощью меча он и сумеет завалить одного гиора, даже не прибегая к магии. Но что дальше? Ему требовалось время. В идеале — минут пятнадцать. Он как раз бы успел и отдохнуть чуть-чуть, и наложить заклинание невидимости. Но о пятнадцати минутах передышки в пещере, кишащей демонами, землянин мог только мечтать.

Отступая в сторону тающего облака света, Дэвид наступил на круглый камень и едва не потерял равновесие. Сделав ещё шаг назад, увидел на земле розовато-серебристый кристалл. Не задумываясь над своими действиями, Дэвид быстро нагнулся и поднял камень. Исходившая от него сила ощущалась почти физически — как сильный напор воды, бьющий в руку.

Гиор не бежал к Дэвиду — методично шел, не сводя с человека глубоко посаженных, налитых кровью глаз. Один его шаг равнялся, как минимум, трем-четырем шагам Дэвида. Пятьдесят футов… сорок… тридцать… двадцать пять… Дэвид перестал отступать. «Когда бросится, — подумал он, — плесну Огнем в морду. Ослепнет — отрублю копыто. На одной ноге он гоняться за мной не сможет».

Пятнадцать футов. Гиор внезапно остановился. Во взгляде появилось сомнение. Так он и застыл, тупо вперившись в человека. Затем взгляд стал рассеянным. Перестал обращать внимание на жертву, огляделся.

«Это действие камня, — сообразил Дэвид. — Гиор почувствовал его силу. Принял меня за своего. Интересно, а нельзя ли?…»

Как пользоваться этой штукой, Дэвид представлял смутно и для начала попытался подстроить ритм своей энергетики к ритму, в котором пульсировал камень. Почувствовал, как его окружает сила — так же, как недавно Мерклона. Сила вливалась в него мутным, омерзительным потоком. Сила была нечиста, поскольку нечист был и ее источник — сердце Юийдиальи. Пришло ощущение мощи и власти, но вместе с тем Дэвиду казалось, что он отхлебнул помоев. Превозмогая отвращение, приказал гиору:

— Ко мне.

Гиор сделал шаг. Остановился.

— На колени.

Рогатый демон повиновался беспрекословно. Дэвид забрался ему на закорки и приказал двигаться в сторону мертвого бразгора. По дороге он сотворил новое облако света — передвигаться в темноте ему совсем не улыбалось. Демоны, попадавшиеся по пути, попыток напасть ни на человека, ни на гиора не предпринимали.

Приказав гиору вылезти в верхний коридор, Дэвид не учел, что эти существа не очень-то приспособлены к лазанью по скалам. Сам колдун взлетел вверх с помощью заклинания полета, но вот рогатый демон, преодолев две трети пути, сорвался вниз и повредил себе несколько костей. Он пытался вторично выполнить приказ, но Дэвид не стал над ним издеваться. Поблизости, пируя на останках каравана, находилось великое множество тварей. Выбрав подходящее средство передвижения, Дэвид подчинил нового гиора, забрался к нему на спину и приказал бежать к западному выходу из подземелья.

Там должны были ждать караванщиков Мейдж и Ильбрек. Дэвид не был уверен, удастся ли с помощью камня подавить волю шемгаса, но твердо намеревался попробовать. Пересекать Дикие Пустоши верхом на гиоре, без запасов еды и питья ему совсем не улыбалось. А шемгас одолеет расстояние до Нимриана за два дня. А может быть, и быстрее.

Если только удастся взять его под контроль.

Если только…

Если.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Согласно новейшему хеллаэнскому «Справочнику экзобиолога» шемгас классифицируется как разновидность виверны, ибо, как и виверна, является летающей ящерицей внушительных размеров, имеющей два крыла и две лапы. Хотя шемгас — не роскошь, а средство передвижения, но он, подобно автомобилю среднего класса, ясно указывает на статус своего владельца. Иметь собственного птеросдохтеля колдуну уровня Дэвида Брендома было более чем престижно, однако, несмотря на это, с шемгасом Дэвид расстался без сожаления. Эту тварь необходимо было кормить, а прикинув, во сколько будут обходиться обеды для двадцатиметровой ящерицы, Дэвид понял, что это не для него. Пока не для него. Ни Мейдж, ни Ильбрек также не могли позволить себе содержать тварюгу и на общем совете летающую ящерицу решили продать.

В Шэльёт, город в восточной части Нимриана, они прилетели два дня тому назад. Поселились в гостинице. Мейдж утверждал, что широкую общественность о событиях в Пустошах информировать незачем — все равно и караванщики, и Демон-Лорд уже мертвы, и правдивый рассказ об этих событиях никого не спасет и ничего не изменит. Ильбрек же полагал, что сообщить необходимо. Хотя бы в Гильдию Торговцев. У погибших людей были родственники, и те рано или поздно начнут разыскивать пропавших. Если всплывет, что они трое — из исчезнувшего каравана (а ведь наверняка всплывет!) — неприятностей не оберешься. Мейдж возражал: не всплывет, если они смоются из города как можно быстрее. В разгоревшемся споре Дэвид принял сторону Ильбрека, и, таким образом, вопрос был решен.

Почти весь вчерашний день они провели в здании Гильдии. Дэвид раз за разом повторял, какого числа они вышли из Хеллаэна, при каких обстоятельствах изменили маршрут, с чем столкнулись в пещере. Несколько кусочков этой истории оставались белыми пятнами и для самого Дэвида. Например, он не знал, что произошло с Раглесом: уцелел ли тот или погиб вместе с Гьёртом и Иуалли. Несомненно было только, что и с предыдущим караваном, в котором находился Раглес, произошла аналогичная история, различался только финал. Приводил ли Раглес Юийдиалье караваны по доброй воле, заключив сделку с кьютским божком или же, попав в первый раз к нему в плен, был порабощен и использован — Дэвид не знал. Это наверняка знал Мерклон, отчетливо, с самого начала понимавший, куда и зачем они идут, и что ждет их в финале, но Мерклон теперь уже не сможет никому ничего рассказать. Разве что подземные недра Тагиты посетит профессиональный некромант и реанимирует начальника охраны.

О некоторых подробностях Дэвид не рассказывал ни членам Гильдии, ни двум уцелевшим охранникам. Им совершенно необязательно было знать о том, как именно погиб Мерклон и в чьих руках находится теперь сердце демона, овеществленное сосредоточье его магической мощи. Возможно, представители Гильдии чувствовали, что он чего-то не договаривает — его расспрашивали снова и снова, заставляли повторять историю в мельчайших подробностях. Через несколько часов был вызван офицер городской стражи, и все пошло по новому кругу.

Отпустили всех троих на свободу только поздним вечером, предупредив, чтобы они и не думали в ближайшие дни покидать город.

Сегодня Дэвиду предстояло повторить свою историю, как минимум, ещё раз — должны были собраться родственники погибших. Грядущая встреча Дэвида совершенно не радовала, но имелась крохотная надежда на то, что хотя бы после этого власти города отпустят их на все четыре стороны.

Встреча была назначена в середине дня. Идти в полном составе смысла не имело, и поэтому, ещё с вечера, определились — Ильбрек отправляется продавать шемгаса на зоологический рынок, а Мейдж с Дэвидом будут общаться с родственниками. Так договаривались, но получилось иначе: Мейдж пропал вскоре после завтрака. К назначенному сроку он не вернулся, и Дэвиду пришлось идти одному.

— Все-таки смылся, гаденыш… — мрачно пробормотал Дэвид, двигаясь в центральный район Шэльёта. Циничная безответственность товарища порядком разозлила молодого колдуна. Погибли десятки людей, и их родственники имели право узнать, при каких обстоятельствах это произошло. А Мейджу, видите ли, жалко потратить на них немного своего личного времени.

Впрочем, уже через несколько кварталов дурное настроение Дэвида стало потихоньку рассеиваться. Город был умыт недавним дождем, воздух — чист и прохладен, солнце — яркое, но не слепящее — целовало улицы и черепичные крыши домов, отражалось в прозрачных оконных стеклах и цветных витражах. Прохожие — из которых к человеческой расе принадлежала максимум половина — кто поспешно, кто неторопливо, двигались по своим делам. На гномов, гоблинов и змеелюдей Дэвид не обращал особого внимания (уже привык), а вот грасдиров — крылатых демонов с жабье-крокодильими мордами — предпочитал обходить стороной. Грасдиры были не слишком умны, но зато сильны и агрессивны и часто использовались колдунами в качестве солдат или рабов. Со своей стороны грасдиры, не признававшие вегетарианскую диету, никогда не видели принципиальной разницы между говядиной и человечиной. В городах они вели себя прилично, но Дэвиду эти создания не нравились. Свое мнение, впрочем, он предпочитал держать при себе. Стоило только кому-нибудь публично усомниться в целесообразности пребывания в городах демонов-людоедов, как на правдоруба немедленно начинали сыпаться упреки в шовинизме и ксенофобии.

Вывеска одного из магазинов привлекла его внимание. Дэвид остановился, разглядывая витрину. Медленно поворачиваясь, в воздухе плыли богато украшенные колдовские жезлы, кольца с камнями, защитные амулеты. Стекла не было, его заменяло разлитое в воздухе радужное сияние, преграждавшее путь пыли и уличному шуму. Кроме того, свечение, концентрируясь вокруг выставленных на обозрение предметов, делало их более заметными, привлекательными для взгляда. Когда Дэвид протянул руку к одному из колец, сияние мягко оттолкнуло ее назад.

Поколебавшись, он зашел внутрь. Уличные звуки как отрезало. Все стены внутри были скрыты стеллажами, заполненными самыми разнообразными артефактами. Услышав звон колокольчика, продавец положил книгу, которую читал до этого, на прилавок, и с интересом посмотрел на потенциального покупателя.

— Хотите что-нибудь приобрести?

— Ммм… нет.

— Нет?

— Я сам хочу кое-что продать. Один… необычный камень.

— Позвольте взглянуть?

— Пожалуйста.

Дэвид положил на прилавок сердце Юийдиальи.

Избавиться от камня при первой же возможности он решил ещё в Пустошах. Камень был наделен огромной силой, но эта сила не была пассивной и по-своему влияла на того, кто ею пользовался. Дэвид ясно ощущал это влияние на себе и когда выбирался из подземелья, и когда подчинял шемгаса — каждый раз, стоило ему обратиться к магии камня, как тот в свою очередь воздействовал на него. Первоначальное ощущение омерзения быстро притупилось; уже в городе Дэвид вдруг обнаружил, что не хочет расставаться с этой побрякушкой. Неосознанно он то и дело клал руку на кошель, в котором покоился мутный серебристо-розоватый кристалл, проверяя, на месте ли тот. Появилось желание пользоваться его силами ещё и ещё, контакт с энергетикой камня с устрашающей быстротой превращался в своеобразный вид наркотика: возникало ощущение нечеловеческой мощи и абсолютной уверенности в себе, но платой за это чувство служили изменения в гэемоне, природу которых Дэвид не понимал. Изменились и его сны: старые кошмары уходили из них, однако взамен приходили видения, которые вообще не могли принадлежать человеку. Он осознавал, что причина всех этих изменений может быть только одна. Камень являлся Предметом Силы, и эта Сила меняла своего носителя так, как было свойственно ей. При этом трансформации подвергались не только сознание и гэемон — сегодня утром, проснувшись, Дэвид заметил, что кожа на левой руке — к камню он прикасался именно левой — потемнела и покрылась пигментными пятнами, а ногти чуть изменили форму и заострились. Он вспомнил уродливый облик повелителя демонов и содрогнулся. Не это ли будущее его ждет, если он продолжит пользоваться магией камня и дальше? Однако Мерклон, чтобы добыть сердце демона, принес в жертву жизни нескольких сотен людей — и вряд ли кен Хезг сделал это для того, чтобы в результате превратиться в гигантскую многоногую лягушку с полудюжиной голов. Значит, эту Силу все-таки можно каким-то образом подчинить себе, перевести в иное качество?… Но если Мерклон и был способен проделать такую работу, то сам Дэвид не обманывался на свой счет. Он был слишком слаб и слишком мало знал о природе Сил, чтобы воображать, будто сможет как-то контролировать процесс настройки. Не он адаптирует магию камня «под себя», а камень — его.

Вместе с тем он все меньше и меньше хотел расставаться с этой вещью. В сердце демона была заключена огромная мощь… Все то, к чему он стремился и что мечтал обрести. Если бы ему только удалось овладеть этой мощью, он разом сделался бы ровней таким, как кен Хезг или Лэйкил кен Апрей — а возможно, и превзошел бы их. Было сильнейшее искушение отложить камень, спрятать до тех пор, пока он не накопит достаточно знаний, чтобы воспользоваться сердцем демона без вреда для себя. Всерьез рассматривая эту возможность, Дэвид вдруг понял, что обманывает сам себя. Он не сможет надолго расстаться с камнем — тот стал занимать слишком важное место в его мыслях. А если постоянно носить его с собой, рано или поздно — и скорее рано, чем поздно — возникнет ситуация, которая подтолкнет его вновь обратиться к запретной силе. Например, угроза для жизни. Вряд ли он сможет удержаться. Вместо того чтобы рисковать, он пойдет по более легкому пути — и, с неизбежностью, в конце концов превратится в чудовище; если не внешне, то внутренне. Он хорошо знал, как это бывает — история Лорда Ролега прочно врезалась ему в память.

От камня нужно было избавляться. Но как? Дэвид сомневался, что сможет разрушить столь мощный Предмет Силы, и, как назло, ни одного Ородруина поблизости не наблюдалось. Идея сбагритькому-нибудь эту вещицу оформлялась постепенно, но только сейчас, натолкнувшись глазами на лавку артефактов, он окончательно понял, как следует поступить. Надежно и с выгодой для себя.

Продавец некоторое время рассматривал кристалл. Дэвид не вызывал Око, но чувствовал интенсивный ток энергий вокруг головы продавца. В магической лавке была установлена сложная система заклятий, и теперь, чтобы изучить артефакт, часть этой системы была активирована и привлечена к действию.

Наконец продавец оторвался от созерцания артефакта и спокойно взглянул на Дэвида.

— Сколько вы хотите?

— А сколько вы можете предложить? — ответил Дэвид вопросом на вопрос. Он понятия не имел, сколько на самом деле может стоить эта хреновина.

Несколько секунд они мерились взглядами. Дэвид постарался придать своему лицу выражение полнейшего равнодушия.

— Тысяча, — наконец произнес продавец.

За первый рейд через Пустоши Дэвиду заплатили в четыре раза меньше. К Джейназу он нанялся за триста сийтов, но этих денег, по понятным причинам, он так и не увидел.

Если он и надеялся получить тысячу сийтов за сердце демона, то только после долгой и утомительной торговли. Но ему предложили эту сумму сразу.

«Черт… сколько же оно действительно стоит?…» — лихорадочно размышлял Дэвид, изо всех сил стараясь оставаться внешне спокойным и невозмутимым.

— Ну вы ведь понимаете, что это несерьезная цена, — потянул он, чуть улыбнувшись.

— Две.

Дэвид покачал головой. Продавец скривился.

— Назовите цену сами.

— Пожалуй, зря я зашел в вашу лавку. — Дэвид взял камень и сделал движение, чтобы подняться. — Пройдусь-ка я, пообщаюсь с другими продавцами…

— Сядьте. Двадцать тысяч.

Дэвид вернулся на место. Секунд пятнадцать продолжался молчаливый обмен взглядами. Какое-то внутреннее чувство подсказало Дэвиду, что больше выжать не удастся.

— Ладно. — Он вернул камень на прилавок. Протянул сийт-карту. Продавец провел по разделительной полосе в ее центре краешком своей карты. Послав в карту кодированный энергетический импульс, Дэвид незамедлительно проверил счет. Подвоха не было. Его состояние увеличилось на оговоренную сумму и составляло теперь двадцать тысяч сто пятьдесят четыре сийта.

И только покинув лавку, он потихоньку начал осознавать случившееся.

Для безродного нищего эмигранта это была чертовски большая сумма. Настоящее состояние.

Но главное… главное заключалось в том, что ему больше не нужно выискивать деньги на учебу. Приобретенного хватит — с избытком — на то, чтобы оплатить обучение в Академии.

Положительный заряд, принесенный этой мыслью, был настолько силен, что на какое-то время даже заглушил грызущую тоску по оставленному в лавке артефакту. Он даже не осознавал, насколько глубоко магия камня проникла в его душу, до тех пор пока не решил расстаться с ним. Впрочем, он все-таки смог отказаться — но вполне вероятно, что через неделю или через день сделать это было бы уже невозможно. Какая-то часть Дэвида тянула его назад — вернуть сердце Юийдиальи, выкупить или отобрать у продавца силой — но эта часть ещё не была настолько сильна, чтобы полностью захватить его волю. Может быть, позже тяга усилится, начнется настоящая «ломка», но он надеялся пережить и ее. Он постарается очистить свою энергетику от привнесенной камнем дряни, вернет тело, начавшее видоизменяться, в исходное состояние. Если его квалификации окажется недостаточно — обратится к специалисту.

Но этим он займется потом. Сейчас же ему предстояло ещё одно, не слишком приятное, испытание.

Неподалеку от Гильдии находилось несколько высотных зданий, используемых в качестве товарных складов. С помощью постоянно работающих антигравитационных заклинаний грузы без труда поднимались на любую высоту. Или опускались — подземных этажей в этих сооружениях было не меньше, чем наземных. По мере продвижения к офису из-за правой высотки постепенно выплывало куполообразное строение с застекленной крышей: там находился большой портал, прямо соединявший Шэльёт с другими мирами. Голубое свечение и блеск электрических разрядов свидетельствовали о том, что в данный момент портал работает.

Портал — самый быстрый и безопасный путь для переправки груза. Но он не по карману большинству торговцев среднего класса — тем более что за перемещения между Хэллаэном и Нимрианом приходится платить вдвое. Их двойное метамагическое поле создает сильный дисбаланс при открытии прямого пути, удержать канал в стабильном состоянии хоть сколько-нибудь длительное время очень сложно, и поэтому груз из Нимриана сначала перемещается в один из ближайших миров, а уже оттуда — в Хеллаэн. Торговцам вроде Джейназа дешевле снарядить караван, чем выплачивать астрономические суммы за переправку через портал многотонных грузов. Разница выходила примерно такая же, как на Земле Т-1158А — при выборе между самолетом и грузовиком. Даже при условии риска, что на грузовик могут напасть бандиты.

Двери из замороженного света разошлись перед посетителем, и Дэвид вошел в офис Гильдии Торговцев. В холле его уже ждали.

— Господин Брендом. — С мягкого кожаного диванчика поднялся офицер городской стражи, с которым Дэвид разговаривал вчера вечером. Протянул руку. Дэвид ответил на рукопожатие. — Рад, что вы не опоздали. Вы один?

— Да, — Землянин решил ограничиться односложным ответом.

— Жаль. Впрочем, ваши спутники все равно не участвовали в… в подземном сражении. Главное, что пришли вы. Все уже собрались, пойдемте.

— Куда? — поинтересовался Дэвид.

— На втором этаже освободили большое помещение. — Офицер показал глазами на потолок.

Они направились к лестнице. Девушка за регистрационной стойкой проводила их скучающим взглядом.

Зал на втором этаже слегка напоминал средних размеров кинотеатр. Основную его часть занимали ряды кресел, притом каждый следующий ряд был расположен чуть выше, чем предыдущий. Никакого «экрана», естественно, не было — представители различных акционерных компаний приходили сюда не смотреть фильмы, а обсуждать наболевшие проблемы. Если требовалось продемонстрировать что-нибудь зрителям, применялись, как правило, голограммные заклинания. Ряды кресел были не прямыми, а изгибались полукругом; напротив первого ряда располагался длинный стол, искривленный дугой в обратную сторону. Стол предназначался для важных персон — членов правления, директоров и прочих. В данный момент его занимали представители администрации Торговой Гильдии. К ним присоединился и офицер, сопровождавший Дэвида.

Старейшина Гильдии представил новоприбывшего. Вежливым жестом попросил его выйти в центр пустого пространства между столом и первым рядом кресел. Здесь выступали докладчики — без трибуны, спиной к столу, лицом к аудитории. Дэвид почувствовал, как внимание всех людей, собравшихся в зале, сосредотачивается на нем. Смолкли шепотки. Дэвид несколько секунд молчал. Зал был заполнен более чем наполовину. И ни одного доброго взгляда. Впрочем, он и не рассчитывал, что его встретят с радостью. Он принес этим людям весть о гибели их близких, и неудивительно, что некоторые из них смотрели на него с откровенной враждой. Другие плакали, глаза третьих не выражали ничего. Но, конечно, больше всего было тех, кто впился глазами в свидетеля так, как впивается голодный в кусок хлеба. Их вкратце уже проинформировали о том, что произошло, но каждый надеялся — может, хотя бы его родственник остался жив.

Труднее всего было начать говорить. Дэвид никогда не был хорошим оратором, сейчас же эти пронзительные, испытующие, умоляющие взгляды парализовали его язык и разум. Кое-как, пересиливая себя, перескакивая с одного на другое, он начал свой рассказ.

Сразу посыпались вопросы. Почему Джейназ совершил очевидную глупость, выбрав неизвестный путь?

— Задним умом все крепки, — ответил Дэвид. — Тогда это казалось хорошей идеей.

— Неужели вы не понимали, что… — возмущенно заговорил кто-то.

— Решение принимал не я.

Были и другие вопросы. В какой-то момент Дэвид ощутил себя не свидетелем, а подсудимым — с такой дотошностью допрашивали его, спрашивали об одном и том же снова и снова, словно пытались поймать на вранье… Он опасался, что родственники погибших не поверят ему, когда он обвинит Мерклона кем Хезга, однако вышло с точностью до наоборот: как раз эту часть истории, почти целиком основанную на весьма сомнительных догадках, слушатели проглотили относительно спокойно.

— Вы уверены, что Мерклон погиб?

— Да, — уверенно ответил Дэвид.

— Как?… Расскажите ещё раз.

— Он вел поединок с Демон-Лордом. Мерклон победил, но и сам был ранен и сильно устал. Когда главный демон сдох, в пещере начался хаос. Все твари вдруг будто взбесились. Один из гиоров сбил Мерклона с ног, ударил рогом. Потом его сожрали прыгуны. — Дэвид говорил с такой уверенностью, что и сам почти в это поверил.

— Вы не пытались ему помочь?

Дэвид покачал головой.

— Нет. Скорее уж я бы помог ему отправиться на тот свет, будь у меня такая возможность. Но у меня ее не было. Я и сам уцелел чудом.

— Каким образом вам — единственному — удалось спастись, если все остальные погибли?…

— Возможно, я просто везунчик.

— Это не ответ.

— У меня в запасе было заклинание полета. Когда начался хаос, я поднялся в воздух. Там меня достать не смогли. Затем я вылетел в туннель. Переместившись на безопасное расстояние, где уже не было демонов, опустился на землю и пешком добрался до выхода из подземелья.

— Как скоро вы добрались до выхода?

— Не могу сказать точно. Часов за двадцать.

— Всего лишь за двадцать?… Как вам это удалось?…

— Я бежал. Как посвященный Жизни, я могу снимать последствия усталости.

Ещё через час, когда вопросы собравшихся стали потихоньку иссякать, вниз, на «сцену» спустилась молодая девушка. Несколько секунд пристально смотрела на пояс Дэвида. Ее поведение стало понятным, когда девушка хрипло произнесла:

— Откуда у вас меч моего отца?

Дэвид смешался. Мысленно он уже считал меч своим. Но надо было как-то реагировать. Он вытащил оружие из ножен, позволил девушке более внимательно рассмотреть клинок. Та утвердительно кивнула.

— Вы дочь Гьёрта?

Ещё один кивок. Мысленно вздохнув, Дэвид протянул меч ей.

— Примите мои соболезнования. Я уже говорил — Гьёрт уехал вместе с Раглесом и Иуалли. Очевидно, они попали в пещеру, в которую позже провалился бразгор. Именно там я нашел этот меч. Он просто лежал на полу.

— А мой отец?

— Я не знаю, что с ним случилось. Я не видел никаких следов… останков… впрочем, я не присматривался. Думаю, он погиб.

— Разве у вас не было собственного меча?… Вы ведь были охранником, а не купцом, так?

— Меч был. Хотя, конечно, не такой хороший. Если бы не оружие вашего отца, я бы там погиб. Возьмите. Теперь меч ваш.

Девушка, не отпускавшая глаз Дэвида во время его речи, опять посмотрела на оружие. Дэвид увидел, как она задрожала. Протянула руки. Но так и не прикоснулась к клинку. Вновь подняла глаза на бывшего наемника. В них стояли слезы, но недоверия, готового вот-вот вылиться в ярость, не было. Только боль.

— Нет, — тихо произнесла она. — Оставьте себе. Так будет лучше.

— Спасибо, — также тихо ответил Дэвид. Он не был уверен, что имеет право на столь щедрый дар, но и отказаться не посмел.

Когда все, что могло быть сказано, было сказано и кто-то из правления Гильдии объявил о конце собрания, офицер городской стражи пригласил Дэвида проследовать за ним. «Ну вот, опять начинается…» — с тоской подумал землянин.

Они покинули зал через одну из служебных дверей и очутились в проходной комнатке.

Офицер несколько секунд молчал, задумчиво смотря куда-то в сторону.

— Скажите, чем вы теперь намерены заняться?

Назойливое любопытство властей уже порядком надоело Дэвиду, и он ответил резким тоном:

— Пока, по вашей милости, выбор у меня невелик.

— На вашем месте я бы покинул город как можно быстрее, — меланхолично заметил офицер.

— Вы даете мне разрешение?… — Дэвид облегченно вздохнул. Потом до него дошло. — Постойте. А в чем дело? Почему «как можно быстрее»?

— Вы рассказали необычную историю, — ответил лейтенант, впервые посмотрев Дэвиду в глаза. — Но боюсь, не все ей поверили.

— Я вас не понимаю. Вы меня в чем-то подозреваете?…

— Если бы я вас в чем-то подозревал, — тут собеседник Дэвида добродушно улыбнулся, — вы бы сейчас находились не здесь, а уже лежали бы на лабораторном столе в нашем экспертном отделе. У вас ведь нет гражданства.

Дэвид почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он не был ни Лордом, ни горожанином. Даже у раба в этом мире было больше прав, чем у него. За порчу раба пришлось бы отвечать перед его хозяином. За убийство человека, называющего себя «свободным», но при этом не имеющего ни гражданства, ни родственных связей среди местной аристократии, наказание полагалось не большее чем за убийство кьюта, прыгуна или бродячей собаки. То есть никакого вообще.

— Нет, — продолжал тем временем офицер. — Я полагаю — то, что вы рассказали — правда… по большей части. Но кто-нибудь может захотеть и лично удостовериться.

— О чем вы?… Как удостовериться?…

— Заглянуть в вашу память, — терпеливо объяснил лейтенант. — Пленить вас и исследовать ваш разум. Все ли случилось так, как вы рассказываете. Действительно ли вам «случайно» удалось уцелеть там, где погибли гораздо более опытные и сильные колдуны.

— Мне нечего скрывать…

— …и что бы ни показала проверка, на свободу вас уже вряд ли отпустят.

Некоторое время Дэвид подавленно молчал. В словах офицера была своя логика. Вернувшиеся из пустыни могли и лгать. Чтобы это проверить, требовалось вскрыть разум и просмотреть память любого из троих. После чего — убить пленника. Чтобы человек, переживший «ментальное изнасилование», не стал мстить.

— Мне нечего скрывать, — повторил Дэвид. — Я мог бы сам открыть свою память при свидетелях…

Под скептическим взглядом лейтенанта молодой колдун осекся. Вспомнил настоящие обстоятельства смерти Мерклона. При сканировании памяти эта информация всплывет. У Мерклона не было близких родственников, но у него могли быть друзья. Или какая-нибудь возлюбленная. Или внебрачный ребенок. Обзаводиться высокородными врагами Дэвиду совершенно не хотелось.

— Вы уверены? — с недоверием переспросил лейтенант.

— Ммм… пожалуй, нет. Я не лгу, но и допускать в свой разум никого не собираюсь. В конце концов, у меня есть чувство собственного достоинства.

Офицер кивнул. В мире, где телепатия была повседневным явлением, желание оградить свой внутренний мир от какого бы то ни было внешнего вторжения воспринималось как нечто само собой разумеющееся. На человека, готового раскрыть перед окружающими свой разум, смотрели как на помешанного извращенца.

— Вот поэтому мне и кажется, что вам лучше уехать. — Лейтенант чуть улыбнулся. — И побыстрее.

— Теперь, понимаю. Спасибо.

— Не за что. Бои на улицах города с применением магии нам совершенно не нужны.

— Все равно спасибо.

На этом разговор был закончен. Лейтенант проводил его к запасному выходу и пожелал напоследок удачи. Выхода на улицу, Дэвид ощущал себя как зверь, покидающий логово. Где-то неподалеку бродят охотники. Он не спешил. Внимательно огляделся по сторонам. Просканировал окрестности сверхчувственным восприятием. Обилие магии в городе создавало сильные помехи, но в пределах видимости дорога казалась свободной. Не было ни засад, ни невидимок, ни снайперов на крыше. «Надеюсь, удастся свалить раньше, чем они поймут: я знаю, что на меня идет охота», — подумал Дэвид.

Без всяких приключений добрался до гостиницы. Услышав его шаги, из своей комнаты выглянул Ильбрек.

— Продал шемгаса?

— Продешевил. — Наемник поморщился. — Эти жадные морды учуяли, что нам его нечем кормить. Сейчас отдам твою долю…

— Оставь себе. Собирай вещи. Уходим отсюда.

— А что случилось?

— Потом объясню.

Дэвид открыл дверь и вошел в свою комнату, Ильбрек увязался следом.

— Постой, а как же Мейдж?…

— А что такое? — Дэвид пожал плечами. — Он ведь сбежал.

— Оказывается, нет. Я проверял. Его вещи на месте.

Внутренности Дэвида как будто кольнуло что-то холодное и острое. Он понял.

— Мейдж уже мертв, — хрипло произнес он, обернувшись. — И мы присоединимся к нему, если немедленно не уберемся отсюда.

— Что?!.. Что ты сказал?!.. Мертв?!.. Откуда… Что происходит, черт побери?!!

Дэвид в двух словах пересказал разговор с офицером городской стражи.

— …и это не пустые подозрения, — закончил землянин. — Ты бы видел, как они на меня смотрели. Не все, но… там были родственники, готовые препарировать меня прямо в зале, если бы им только позволили это сделать.

— А ведь Мейдж был прав, — помолчав, тихо произнес Ильбрек. — Когда не хотел никому ничего говорить. Я-то думал, что он просто бессовестный подонок, а ведь нет… Мы с тобой тут недавно живем, а он в Хеллаэне родился. Пусть в глуши, но… Он нутром чуял, что тут начнется.

— Я думаю, мы поступили верно, — возразил Дэвид. — Если бы мы не рассказали, вышло бы ещё хуже. Имели бы проблемы с Гильдией Торговцев и — что самое веселое — с городской стражей. Среди погибших были и полноправные граждане. А что такое здешняя полиция, объяснять, думаю, не нужно? Они тебя из Преисподней достанут, если ты им понадобишься.

— Если бы стало известно, что мы…

— Наверняка стало бы. Но что теперь говорить? Уходить надо.

Кивнув, Ильбрек бросился в свою комнату. Оперативно собрав вещи, Дэвид вышел в коридор. Спустя минуту к нему присоединился Ильбрек.

— Не знаю, как ты, — пробурчал наемник, — а я этим миром сыт по горло. Как будто с волками живешь… Вернусь-ка лучше домой.

— Каким образом? Ты умеешь открывать пути между мирами?

— Нет. Тут в каждом крупном городе есть фирмы, которые за плату перебросят тебя в любое место по желанию.

— Ах да, я и забыл… Гильдия Торговцев хотя бы.

— Или любое экскурсионное бюро… Куда отправишься, Дэвид? Если хочешь, поехали со мной.

Дэвид покачал головой.

— У меня есть мечта, — сказал он. — И я с дистанции не сойду.

— Ну как знаешь. Идем?

— Угу.

Комнаты были оплачены заранее, так что уведомлять хозяина гостиницы о своем отбытии Дэвид и Ильбрек не стали. Красивый город превратился в ловушку. На улице Дэвид ощутил, что внутренне взвинчен до предела. Схожие чувства испытывал и его товарищ — оглядывался по сторонам, держал правую руку на поясе, близ рукояти меча. Они понимали, что вышли на финишную прямую: если их не остановят сейчас, то вряд ли сумеют поймать потом.

Обошлось. Беспрепятственно миновав четыре квартала, вошли в помещение экскурсионного бюро. В полукруглом зале, в кресле, неторопливо плававшем по воздуху, скучал оператор. При виде посетителей он заметно оживился. Доброжелательно улыбаясь, слевитировал вниз.

— Добрый день. Желаете куда-нибудь отправиться? Наша фирма организует увлекательные туры по красивейшим местам в самых разли…

— HN-32C, — перебил его Ильбрек. — Сателлит Нимриана. Собственное название вам не требуется?

— Нет. — Оператор поскучнел. — Перемещаться будете через второй портал или по памяти?

— Через столичный портал, — буркнул наемник, — будто я не знаю, что вы за наводку на место втрое дороже берете…

— Вы отправляетесь вместе?

Ильбрек вопросительно посмотрел на товарища.

— Нет. — Дэвид покачал головой. — У меня другой маршрут.

— В таком случае, будьте любезны, подождите вот здесь. — Оператор показал на ряд сидений, установленных вдоль стены справа и слева от входа. Повернулся к Ильбреку. — С вас сто сийтов… Встаньте в пентаграмму в центре зала. Процесс настройки и формирования пути займет несколько минут. Настоятельно рекомендую вам в это время из пентаграммы не выходить.

Дэвид занял одно из кресел. В воздухе плавало немало голографических картинок, демонстрирующих красоты миров, по которым желающие могли совершить экскурсионный тур: дикая природа, руины, высокотехнологичный город, парящие в небе острова, варварский городок со ступенчатыми пирамидами, летящие по небу огненные реки, какие-то фантастические скалы, вырастающие из моря подобно огромным грибам на тонких ножках… в общем, стандартный набор «красивостей». Следуя заложенной в них программе, голограммы, до сих пор почти невидимые, потихоньку увеличивая яркость, стали подтягиваться к посетителю. Каждая старалась продемонстрировать себя в лучшем ракурсе и вообще сделать все, чтобы человек в кресле не заскучал. Стоило Дэвиду посмотреть на какую-либо из них, как голограмма немедленно подлетала поближе и начинала прокручивать соответствующий ролик, долженствовавший показать, в какое замечательное место можно попасть, если оплатить экскурсионный тур. При этом, как оказалось, голографические заклятья отличались ещё и тактичностью: стоило Дэвиду рефлекторно отмахнуться, показывая, что его все это не интересует, как изображения поблекли и, расходясь в стороны, сделались, как и прежде, почти невидимыми.

Процесс телепортации вызывал у Дэвида гораздо большее любопытство. Ильбрек уже занял исходную позицию, а оператор между тем покинул свое летающее кресло и стоял теперь в пяти шагах от него, делая в воздухе пассы. Дэвид вызвал Око, и пустое пространство залы стало казаться тесным, набитым под завязку всевозможными энергетическими структурами, часть которых напрямую соприкасалась к гэемоном оператора. Сам молодой колдун, работавший в экскурсионном бюро, конечно, не обладал ни силой, ни знаниями, необходимыми для того, чтобы открыть путь между мирами, но он мог задействовать сложнейшую систему, которая, собственно, и переправляла клиента в параллельный мир. Дэвид видел, как текут сияющие токи, приводя в действие этот волшебный невидимый механизм, как откуда-то, толчками, начинает нагнетаться сила, необходимая для образования пути. Последнее обстоятельство заинтересовало землянина. «Здесь нет Источника, — подумал он. — Откуда же берется энергия?» Что-то вертелось на краю сознания, какое-то полузабытое воспоминание, в котором мог содержаться намек на ответ… Дэвид некоторое время пытался ухватить за хвост ускользающую мысль. Прояснение наступило, когда он вспомнил, где слышал эту полузабытую реплику — в хеллаэнском трактире, за два дня до того, как они отправились в Пустоши. Варлег, этот жирный извращенец, жаловался, что вынужден наниматься на низкооплачиваемую работу в охране только потому, что его выперли из Службы Астральной Коммуникации. Живя в мире волшебства, Дэвид постоянно сталкивался с непонятными вещами и в тот раз так и не переспросил Варлега, чем занимается эта странная Служба. Теперь стало ясно. Образ энергетического трубопровода, проложенного через астрал, показался Дэвиду достаточно забавным, и он не мог не улыбнуться.

В этот момент оператор заметил Око, висевшее над Дэвидом.

— Здесь запрещено колдовать, — раздраженно произнес он. — Вы можете сбить настройку.

Хотя посторонних заклятий — вроде тех же голограмм — плавало в зале не меньше сотни и ещё одно вряд ли могло повлиять на заклятье пути, работавшее вдобавок на изрядном расстоянии от Дэвида, он не стал артачиться. Не тот у него статус в Нимриане, чтобы качать права по пустякам. В случае возникновения каких-либо трений с горожанином виноватым всегда окажется эмигрант.

Обычным зрением он видел, как дрожит и густеет воздух вокруг Ильбрека. В определенный момент стало казаться, что тот заключен в пульсирующий цилиндр, по стенкам которого то и дело пробегали электрические разряды. Затем пульсирующий цилиндр стал заворачиваться в спираль…

«HN- 32C, сателлит Нимриана… — думал Дэвид, наблюдая, как разматывается спираль, постепенно набирая яркость. — Интересно, насколько он похож на оригинал?…»

Как-то, ещё в походе, Ивард объяснил ему, каким образом классифицируются миры. Большинство известных миров не расположены ровными рядами относительно друг друга, а делятся на отдельные системы, группы, или, как их ещё называют — потоки миров. Миры каждого потока достаточно похожи друг на друга и имеют некую общую изначальную историю. В этом смысле каждый поток миров подобен дереву, которое ветвится и разрастается с течением лет. Каким образом происходит разделение миров в узловых точках их истории, Ивард, как ни старался, объяснить Дэвиду так и не смог, и последнему пришлось принять информацию о «делении» миров просто как факт. В сердцевине каждого потока существует мир, который условно называют «оригинальным» — такой мир несет в себе наибольший заряд магического потенциала и, до известной степени, определяет общую структуру своего потока. Все известные центральные миры имеют свои названия, данные им, в большинстве случаев, путешественниками ещё в далекой древности: Земли Жемчужных Туманов, Земли-под-Радугой, Земли Двух Солнц и прочее в том же духе. Все остальные миры, примыкающие к оригинальным, называются сателлитами. Собственных имен им, как правило, не дают, обозначая номерами. Первая буква (или несколько букв) является указанием на оригинальный мир потока, цифра говорит о степени удаленности от центра, буквами в конце номера обозначаются миры, появившиеся или обнаруженные уже после первоначальной классификации. Например, буквы HN в наименовании родного мира Ильбрека свидетельствовали о том, что он является сателлитом Хеллаэна и Нимриана; 32 — тридцать вторым, если считать от центра; а «С» в конце указывало на то, что этот мир, когда-то сочтенный «тридцать вторым», с тех пор успел разделиться, как минимум, ещё на три отдельных мира.

В теории каждый поток должен был содержать едва ли не бесконечное количество миров, но на практике их обнаруживалось значительно меньше. Очевидно, далеко не в каждый момент истории у мира находилось достаточно магических сил, чтобы разделиться, подобно амебе, на две половинки. У Хеллаэна и Нимриана — двойного мира с высочайшим магическим потенциалом — количество сателлитов не превышало трех тысяч. Понятно, что подавляющее большинство существ, населявших вторичные миры, из-за ограниченности своего восприятия не способны наблюдать процесс деления мира в метамагическом пространстве и обычно даже не подозревают о существовании своих «соседей». Оригинальные миры имеют ещё одну отличительную черту — при всей насыщенности происходящих в них событий, сами они никогда не делятся, влияя вместе с тем на процесс деления своих сателлитов.

Внезапно Дэвиду пришла в голову мысль, которой, вообще-то, следовало бы посетить его гораздо раньше, когда Ивард только знакомил его с хеллаэнской классификацией.

«Черт, — подумал Дэвид, — моя родная планетка Т-1158А… выходит, она тоже сателлит? Интересно, а что, в таком случае, представляет из себя „оригинал“?… Есть ли там Винланд?… Кажется, Лэйкил упоминал, что моя Земля относится к целой плеяде таких же технологических миров… Значит, и на оригинальной Земле должна быть техника, города с небоскребами… Но оригинальный мир всегда до предела насыщен магией, значит, им каким-то образом удалось соединить технику и магию… Впрочем, 1158 — это далековато от центра, где-то на периферии… Может, наш оригинал представляет собой дремучее средневековье… или покинутый Эдем… Обязательно надо будет туда слетать… Какого черта я вообще торчу в этом долбаном Хеллаэне? Почему бы не поучиться Искусству где-нибудь поближе к дому?…»

Тем временем энергетическая спираль, раскручиваясь все быстрее и быстрее, стала похожей на асимметричную «юлу», состоявшую, казалось, из множества беловатых колец. Концентрация силы достигла предела. Пространство исказилось, свет, словно вода, потек во входное отверстие межпространственного туннеля. Через секунду мощность начала падать. Разошедшиеся края реальности снова сомкнулись, освещение в зале пришло в норму. Энергетическая спираль крутилась все медленнее, по ходу дела избавляясь и от лишних колец, и от чрезмерной интенсивности свечения. Ещё около минуты оператор выполнял какие-то загадочные манипуляции с телепортационной системой — возможно, проверял, не повредились ли заклятья, только что пропустившие через себя океаны мощи.

Наконец сотрудник экскурсионного бюро повернулся к Дэвиду. Кивнул, приглашая занять место в пентаграмме.

— Куда вас?

Дэвид подошел поближе, но становиться в пентаграмму не спешил.

— Вы можете переправить меня в мир… эээ… Т-1158А?

Оператор глянул чуть в сторону — перед его лицом появился голографический экран, по которому стремительно побежали какие-то строчки… «Каталог», — подумал Дэвид. И не ошибся.

— Вы там были когда-нибудь? — спустя несколько секунд спросил оператор.

— Да.

— Очень хорошо… У нас там нет ни одного филиала, поэтому для прыжка придется использовать ваши воспоминания. Встаньте в пентаграмму и четко представьте место, в которое хотите попасть. Учитывая дальность расстояния и то, что наводку придется делать по памяти, это обойдется вам в…

— Подождите, — запротестовал Дэвид. — На самом деле мне нужно не туда. Я просто хотел удостовериться, известна ли вам эта система. Мне нужно в оригинальный мир этого потока.

Оператор оторвался от экрана и несколько секунд непонимающе рассматривал землянина.

— Простите, — недоверчиво переспросил он. — Куда вам нужно?

— В центральный мир системы, к которой принадлежит сателлит Т-1158А, — терпеливо повторил Дэвид.

Молодой человек снова посмотрел на экран. Некоторое время что-то там выискивал, будто проверяя.

— Вы сказали Т-1158А? — уточнил он. — Именно Т? Не TG, не…

— Именно Т.

— Вы хотите попасть на Терру? — спросил оператор, смотря на Дэвида как на душевнобольного.

Дэвид кивнул. «Так вот что значит „Т“! — обрадованно подумал он. — Терра — „земля“ по-латински. Выходит, на оригинальной Земле, как минимум, был Рим… Хорошо. Не так уж далеко мы разошлись с оригиналом…»

— Это что, шутка? — раздраженно поинтересовался собеседник Дэвида.

— Нет. А в чем дело?

— Извините, но в Земли Изгнанников мы вас отправить не можем, — сухо сообщил оператор.

— Но почему???

— Если вы так хотите покончить с собой, найдите какой-нибудь другой способ. И желательно подальше от нашей фирмы. Нам такая реклама не нужна.

Дэвид опешил.

— Покончить с собой?… Там все настолько плохо?…

Во взгляде оператора промелькнуло ироничное любопытство.

— Вы что, никогда не слышали о Землях Изгнанников? Какой шутник посоветовал вам отправиться на Терру?

— Эээ… Никакой. Я родился в одном из ее сателлитных миров и хотел…

— А, понятно. Эмигрант. — В голосе молодого человека появился снисходительный оттенок.

Губы Дэвида сжались в ниточку. Его снова ткнули носом в то положение, которое он занимал в здешнем обществе. Землянина это уже начинало бесить.

Оператор меж тем соизволил наконец поделиться с неучем общеизвестными сведениями.

— Терра — это, скорее всего, ихнее самоназвание, — авторитетно заявил он. «Это я и без тебя уже понял, идиот», — подумал Дэвид.

— А настоящее название — Земли Изгнанников. «Настоящее — значит данное каким-нибудь хеллаэнским выскочкой в незапамятные времена. Ну-ну», — не смог удержаться от мысленного комментария землянин. Вслух он спросил:

— И что все это значит?

— Это закрытый мир, — объяснил оператор. — В прежние времена туда изгоняли Обладающих Силой и разных второстепенных божков. Это мир-тюрьма.

Дэвид задумался. Полученную информацию следовало переварить. Но и без того уже было ясно, что поездка на оригинальную Терру отменяется.

— А кто ее создал?… В смысле, тюрьму?

Оператор передернул плечами.

— Без понятия, — насмешливо обронил он.

— Должен же ее кто-то охранять… сдерживать узников…

— Да никто их не охраняет. — Оператор пренебрежительно махнул рукой. — Там мир так устроен, что убивает любое волшебство… Так, я вижу вы ещё что-то хотите спросить. Стоп, хватит. Это экскурсионное бюро, а не справочное. Я тут не для того сижу, чтобы удовлетворять ваше любопытство. Будем куда-нибудь переправляться?

Дэвид скрипнул зубами.

— Будем, — процедил он. — Надеюсь, в Нимрианскую Академию Волшебства вы сможете меня телепортировать?

— По памяти или…

— Через второй портал. Надеюсь, он есть поблизости?

— Прямо в академгородке. Устроит?

— Вполне.

— Двести сийтов.

— Почему двойной тариф?

— Потому что, — сотрудник бюро тоскливо вздохнул, — невозможно создать прямой путь в рамках одного мира…

— Но…

— …прямой путь может создать только колдун или Лорд, умеющий самостоятельно открывать дороги между мирами, — монотонно продолжал оператор, — поскольку во время движения он может корректировать заклятье перемещения, превращая траекторию своего движения в четвертом измерении в своеобразную кривую и игнорируя, таким образом, искажающий эффект метамагического поля. Но мы пользуемся системой, которую можно настроить, но которая с вами вместе в межреальность не полетит. Система формирует путь по принципу луча. Поэтому, чтобы попасть в другую точку Нимриана или Хеллаэна, сначала придется отправиться в один из ближайших миров, а оттуда, через другой филиал нашей фирмы, прыгнуть уже в Академию. Сто сийтов вы платите здесь, ещё сто — в том филиале, в который попадете. Теперь все ясно?

— Теперь — да.

Расплатившись, Дэвид встал в центр пентаграммы. Проверил — не вылезает ли рюкзак за ее пределы. Оказалось, что нет. Впрочем, новенький рюкзак был почти пуст — большую часть нажитого имущества Дэвид посеял в Пустошах, а новым барахлом обзавестись пока не успел.

Даже не прибегая к заклятью Ока, он ощутил, как вокруг заструились потоки силы. Чем ближе Дэвид знакомился с Искусством, тем выше становилась его природная чувствительность к магии. За последние четыре года его гэемон развился, став сильнее, сложнее и восприимчивее на несколько порядков. Когда-нибудь, возможно, он вовсе перестанет пользоваться Оком — необходимость в простейшей Форме исчезнет, он будет воспринимать мир энергий, не прибегая к ней. Тогда он будет видеть мир так, как видят его Обладающие Силой — не разделенным на «ту» и «эту» стороны, a единым целым.

Началась накачка энергии в структуру телепортационного заклинания. Возникла энергетическая спираль — не видя, Дэвид чувствовал ее так, как будто бы соприкасался с ней всей кожей. Тяжелые толчки силы, перекачиваемой в зал из «ниоткуда», подняли дыбом волосы у него на затылке. Когда концентрация энергии превысила какой-то уровень, воздух начал светиться.

Начало прыжка Дэвид прозевал. Даже не успел испугаться. С окружающим миром что-то случилось. Все вытянулось, исказилось, потемнело… исчезло… Но, не успев ещё полностью перестать быть, появилось снова — немного другой зал, и пентаграмма расположена не в центре, а сбоку.

И этот зал, если не считать пожилой женщины-оператора, был пуст. Дэвид назвал маршрут, расплатился и стал терпеливо ждать второго прыжка. Начало перемещения он, как ни старался, все равно проворонил.

2

Третий филиал экскурсионного бюро, находившийся уже в самом академгородке, ничем существенным от двух предыдущих не отличался. Дэвид вышел на улицу, поправил рюкзак и осмотрелся. Городок, выросший вокруг знаменитой магической школы, производил приятное впечатление. Он казался каким-то… уютным. Да, именно так — уютным и доброжелательным. Даже тихим. Чуть позже Дэвид понял, почему городок кажется тихим — середина дня, у студентов сейчас занятия…

Городок представлял собой кольцо, разделенное лучами-улицами, сходившимися к центру — к комплексу массивных зданий, окруженных каменной стеной и рвом с водой. «Оборонительные сооружения» предназначались, конечно, не для защиты от внешних врагов, а использовались в качестве разграничительной черты, отделявшей собственно учебные помещения от гостиниц и магазинов. Через ров было переброшено семь мостов, а в стене имелось соответственно семь ворот. Ворота закрывались только на ночь, да и то не всегда, но в любое время суток на территорию самой Академии Волшебства лавочникам и прочим посторонним лицам входить строго запрещалось.

Дойдя до конца улицы, Дэвид пересек мост и миновал каменную арку ворот. Привратник, горбун с длинным кривым носом, объяснил ему, как пройти в канцелярию.

Внутренняя часть Академии Дэвиду понравилась не меньше, чем город. Большие здания соединялись между собой вымощенными камнем дорожками, повсюду росли деревья, в тени которых прятались скамейки, имелся далее цветник и два маленьких фонтана. Один из фонтанов был украшен статуей морского епископа, другой — статуями трех бородатых благожелательных старцев. Дэвид вспомнил, что похожих стариков он видел в замке Лэйкила кен Апрея. Эти доброжелательные бородатые дядьки были полубогами и считались хранителями родников и источников. По идее, их присутствие очищало воду от скверны и придавало ей различные положительные свойства.

То тут, то там Дэвид замечал молодых (и не очень молодых) людей, оккупировавших скамейки или лужайки с густой травой или же спешивших куда-то по своим делам. Студенты — если сделать скидку на местную «средневековую» моду — были самыми обычными, Дэвид и на Земле таких перевидал немало. И вот теперь сам собирался стать одним из них.

Уже на подходе к канцелярии один из этих молодых людей — только имевший вид не беззаботный, как большинство, а самый серьезный — вручил Дэвиду маленький бумажный листок светло-зеленого цвета. Такие же листки юноша раздавал всем, кто проходил поблизости, — у него в руках их, была целая пачка.

С данным видом рекламы в Нимриане Дэвид столкнулся впервые, и ему стало интересно. Однако листок оказалась не рекламой, а целой прокламацией.

«Братья и сестры! — говорилось в агитке. — Сограждане! Одумайтесь! Цивилизация наступает на природу, безжалостно уничтожая уникальные виды экзобиологических и тонкоэфирных существ. Давно ли вы встречали высшего вампира, ракшаса, шиалга, дикого (неприрученного) дракона? Эти и сотни других видов практически исчезли с лица земли! Они загнаны в немногочисленные, ещё не тронутые рукой человека, леса и пустыни — однако так называемая аристократия совместно с продажными правительствами нимриано-хеллаэнских городов преследуют их и там! Буквально на днях Изумрудному Ордену стало известно о крупномасштабном охотничьем рейде, подготавливаемом Торговой Гильдией и организацией браконьеров, именующих себя „охотниками на демонов“. Этот рейд будет осуществлен в Диких Пустошах — в последнем крупном заповеднике нашего мира. И это уже далеко не первая акция такого рода — акция, после которой „культурные“ и „образованные“ люди с циничной жестокостью оставляют после себя горы трупов и гектары земли, сожженной боевыми заклятьями. А ведь единственная вина так называемых „чудовищ“, на которых они охотятся, состоит в том, что эти существа не похожи на нас! Браконьеры и ксенофобы, вкупе с торгашами из Гильдии, для которых нет ничего святого, кроме прибыли, готовы пойти на все, лишь бы уничтожить неповторимый природный облик Хеллаэна, Нимриана и Диких Пустошей. Как всегда, для оправдания своих бесчинств они выдвигают самые нелепые и смехотворные поводы — так, якобы демоны организованно нападают на купеческие караваны. „Не суйтесь в Пустоши — и никто вас не тронет“, — официально заявил по этому поводу Гербет кен Хальван, вице-президент Изумрудного Ордена. Пора бы нам уже покончить с порочной практикой „борьбы с природой“! Дальнейшее нарушение экологии неминуемо приведет к самым серьезным сдвигам в метамагических полях Хеллаэна и Нимриана, что в конечном итоге сделает наш мир непригодным для существования. Пора принять закон, категорически запрещающий тотальное истребление представителей экзобиологической фауны. Впрочем, такой закон был бы принят уже давно, если бы не проволочки коррумпированной городской администрации. Высокопоставленные чинуши, гнущие спину перед „благородными“ семействами и получающие второе жалованье в Торговой Гильдии, способны похоронить любое благородное начинание. Но до тех пор, пока не удалось добиться наложения официального запрета, Изумрудный Орден — единственная неподкупная организация в этой части мира, объединяющая ведущих ученых и общественных деятелей — призывает вас к сознательности.

Сограждане!

• Не уничтожайте демонов и не поддерживайте извергов, с циничным вандализмом ведущих беспощадную войну с природой;

• не подчиняйте и не используйте демонов в качестве рабов; вместо них приобретайте на соответствующих рынках обыкновенных, надежных и традиционных для нашего мира рабов-людей;

• не поддавайтесь ксенофобией истерии, захлестнувшей в последние годы наши города;

• участвуйте в акциях протеста, требуйте от коррумпированных, трусливых городских правительств внесения поправок в законодательство, останавливающих неслыханную вакханалию убийств и насилий на расовой почве;

• распространяйте эти и подобные обращения среди своих близких, знакомых, друзей.

Более подробную информацию вы можете получить…»

Дэвид скомкал бумажку и поискал глазами парня, который распространял агитки. Особенно его разозлили «нелепые и смехотворные поводы» — перед глазами разом всплыли лица погибших в Диких Пустошах охранников и караванщиков. Незадачливый агитатор рисковал остаться без зубов, но, к своему счастью, уже успел куда-то смыться. Дэвид сплюнул, бросил агитку в урну, отметив мимоходом, что там валяется немало похожих зеленых бумажных комков — и вошел в здание канцелярии.

Приемная комиссия располагалась на втором этаже: самый обычный кабинет, без всяких левитирующих кресел и прочих изысков. Дэвиду вручили анкету, прейскурант и брошюрку, раскрывающую перед новичком основные правила, действующие на территории Академии.

Внимательно изучив эти три документа, он пришел к выводу, что здесь не существует единой, общей для всех программы обучения. Наличествовали различные курсы по стихиальной магии, боевым и системным заклинаниям, некромантии, демонологии, суммонингу, ритуалистике, астрологии, алхимии и прочим дисциплинам. Был и чисто теоретический курс, особенно рекомендованный тем, кто только начиналобучение. Каждой из дисциплин можно было обучаться неограниченное число лет, самостоятельно выбирая, что и в какой последовательности изучать. Существовали и градации сложности — базовый класс, средний, высший и академический, но даже получив академический диплом, ученик мог остаться в школе и совершенствовать свои колдовские навыки по индивидуальной программе. Отмечая в прейскуранте интересующие его дисциплины, Дэвид вскоре понял, что крупно ошибался, полагая, что у него много денег. Цены кусались. «Может быть, пропустить базовую программу?… — с сомнением подумал он. — В конце концов, я ведь не совсем новичок».

С этим вопросом он подошел к секретарю. Девушка задала ему несколько вопросов (на большую часть которых Дэвид ответить не смог) и посмотрела, как он плетет заклинания.

— В практическом плане вы кое-что умеете, — признала она, — но в теории безнадежно отстаете. Если вы пойдете в средний класс боевой и системной магии, вы просто не будете понимать инструкций преподавателя. Обладай вы сильным Даром от природы, вы могли бы компенсировать недостаток знаний личными способностями — по крайней мере, на тот период, пока не освоитесь и не догоните остальных. Но у вас и природный Дар невелик, так что…

Кисло скривившись, Дэвид кивнул и пошел дописывать анкету. Обнадеживало только одно: его природный Дар невелик. Да, невелик. А четыре года тому назад Дара у него не было вообще. Что и говорить, явный прогресс…

Когда он вернулся за свой столик, то увидел, что напротив, деловито грызя перо, разместился молодой человек с такой же пачкой бумажек, каковая имелась и у самого Дэвида.

— Слушай, — спустя несколько секунд обратился парень к Дэвиду, — как пишется «высококвалифицированный» — с двумя «ф» или с одной?

— С одной, — хмыкнул Дэвид, — а кто высококвалифицированный? Ты? Это какой пункт анкеты?

— «Специальность», — ответил молодой человек, — высококвалифицированный специалист широкого профиля.

— И что это значит?

— Не знаю. Но звучит солидно.

Улыбнувшись, Дэвид покачал головой.

— Думаешь, они это примут?

— А что? Какое им вообще дело, какая у меня специальность? Деньги есть — пусть учат. Я тут не обязан свои личные данные раскрывать.

Дэвид снова покачал головой, но комментировать не стал. Сам он постарался ответить на вопросы максимально честно. В графе «специальность», поколебавшись, написал «художник» — хотя, признаться, уже несколько лет не брал в руки кисть.

Несмотря на то что сосед Дэвида приступил к заполнению анкеты значительно позже, сдали они их почти одновременно — молодой человек в черно-зеленом камзоле писал, похоже, первое, что взбредет на ум, лишь изредка спрашивая у Дэвида, как правильно пишется то или иное слово.

Помимо частных гостиниц и съемных квартир, которые были по карману далеко не всем, Академия содержала в городке несколько студенческих общежитий — весьма, надо сказать, комфортных. Поскольку лишних денег у Дэвида не было, в соответствующем пункте анкеты он обозначил, что согласен на жилье, предоставляемое Академией; как оказалось, молодой человек в черно-зеленом камзоле поступил так же.

— Будем соседями, — сказал парень, когда они вышли из кабинета. Протянул руку. — Брэйд из Хоремона.

— Дэвид Брендом.

— Надо бы обмыть знакомство.

— Сначала в гостиницу, — воспротивился Дэвид. — Надоело таскать все это. — Он потряс полупустым рюкзаком.

— Тоже верно, — согласился Брэйд и похлопал по массивной сумке, висевшей на его левом плече, — кинем барахло — и в бар. Брат рассказывал — тут полно симпатичных девчонок…

Вышли на улицу. Брэйд зажмурился и полез в сумку. Оттуда он извлек черные очки, каковые немедленно и нацепил на нос.

— Хеллаэнец? — безошибочно определил Дэвид. Глаза рожденных на темной стороне обладали повышенной светочувствительностью. В Нимриане существовал целый бизнес по обеспечению путешественников из Хеллаэна необходимыми средствами защиты.

Брэйд кивнул.

— Ещё не освоился… Где эта гостиница, как думаешь?

— Давай спросим у привратника.

На ближайших к канцелярии воротах дежурил зеленокожий гремлин с большими ушами, чрезвычайно похожий на Йоду из «Звездных войн». Визгливо-каркающим голосом маленький уродец объяснил им дорогу. Оказалось, что студенческая гостиница расположена на другом конце города. Впрочем, учитывая размеры городка, топать было от силы минут пятнадцать.

Брэйд оказался веселым, разговорчивым малым, с которым Дэвид быстро нашел общий язык. Кроме того, он был изрядным повесой — так, вскоре выяснилось, что покинуть отчий дом Брэйда заставила вовсе не любовь к знаниям, а чрезмерная любовь к девушкам. В родном городе у него возникли неприятности с родственниками одной из соблазненных девиц, и хеллаэнец предпочел тихо-мирно удалиться со сцены, чем жить, ежеминутно оглядываясь за спину.

К тому, что его новый приятель является эмигрантом, Брэйд отнесся совершенно безразлично. Дэвида приятно удивило такое отношение.

— Вашего брата не ценят здесь, на светлой половине, — улыбаясь, объяснил Брэйд. — А мы эмигрантов очень любим.

— На завтрак? — хмыкнул Дэвид.

Брэйд рассмеялся. Они оба знали, что большинство приезжих людей и нелюдей бесследно пропадают именно в Темных Землях.

Студенческая гостиница больше походила на уютный жилой дом. Резная мебель, барельефы на стенах, призрачные цветники на потолке коридора, заселенные лепреконами-зомби и злобными цветочными феями… удивительные иллюзии, ежедневно меняющие перспективу в общих помещениях и фактуру стен… Позже Дэвид узнает, что все это — работа тех, кто жил в общежитии до него: существовала традиция оставлять в этом здании что-нибудь па память о себе, а волшебство предоставляло широчайшие возможности для реализации своих творческих фантазий. Естественно, здесь, как и везде в городе (исключая специально отведенные для колдовства классы) имелись довольно жесткие ограничения на магию. Иначе и быть не могло: несколько тысяч молодых людей, только осваивающих искусство волшебства, бездумными опытами могли просто стереть город с лица земли. Поэтому на территории Академии были запрещены самостоятельные игры с пространством и полностью исключалась практика демонологии. Эти и подобные запреты частенько нарушались, однако нарушители, помня о запрете, как правило, предпринимали все меры предосторожности. Ибо, если их все-таки ловили, наказывали отнюдь не номинально.

Получив от консьержки код-ключи от своих комнат, Дэвид и Брэйд, оставив вещи, поспешили на поиски бара. Первые два заведения они пропустили — одно походило на низкосортную пивнушку, в которой вдобавок шла уборка, второе — на симпатичный, но слишком уж цивильный ресторанчик. Зато третье заведение оказалось в самый раз. Сейчас, днем, оно малость пустовало, но это, по мнению Дэвида, никогда не любившего шумные компании, было и к лучшему.

Взяв кувшинчик с медовым элем, приятели устроились за столиком.

— Глянь, какие девушки. — Брэйд кивнул Дэвиду за спину. Тот повернулся. Через два столика, у окна, и вправду сидели, позевывая и лениво переговариваясь, две девицы. Весьма симпатичные, надо признать.

— Я заметил, — вполголоса сообщил Брэйд. — Черненькая уже два раза поглядела в нашу сторону. Ручаюсь, они не прочь…

— В родном городе тебе было мало неприятностей? — хмыкнул Дэвид.

— Спокойно, — не слушая, отмахнулся хеллаэнец. Поднялся, прибрав к рукам кувшинчик с элем. — Сейчас все будет…

Дэвид улыбался, наблюдая, как он подходит и заговаривает с девицами. Будучи по натуре человеком куда более сдержанным, подобной непринужденности в общении он всегда завидовал.

Вернулся Брэйд, впрочем, скоро. На физиономии особого счастья написано не было.

— Что, не клюнули? — скрывая улыбку, осведомился землянин.

— Если платить за каждый раз, так я в Академии и двух месяцев не проучусь, — раздраженно буркнул Брэйд. — Деньги закончатся.

— Какие меркантильные студенточки. — Дэвид осуждающе поцокал языком.

— Какие студенточки?… — Брэйд вздохнул. — Они тут работают…

Не обращая больше внимания на девочек, разговорились за жизнь. Попутно выяснилось, что подписались, почти по всем позициям, на одинаковые курсы. Только Дэвид сделал упор на стихиальную и боевую магию, а Брэйд — на системные заклятья и астрологию. Астрологию Дэвид вообще не выбирал, считая крайне неразумным тратить на сей предмет свои кровные деньги.

— Нет, друг, ты не прав!.. Без астрологии теперь никуда… — прищелкнул языком Брэйд, в очередной раз наполняя кружки. — Ни на одну нормальную работу не примут. Как выучусь, отец обещал в свою клинику пристроить, но даже и там требуется диплом, как минимум, о прохождении среднего курса этой дисциплины… Не считая всего остального…

— А что у твоего отца за клиника?

— Модификационка. Тока она не его, он там работает.

— Хмм… — Дэвиду стало любопытно. — И что там лечат?

— Да ничего не лечат. Ну как правило… Модификационная клиника. — Брэйд несколько секунд в упор смотрел на собутыльника, потом понял, что придется объяснить подробнее. — Ну, скажем, хочешь ты сделать себе такую мускулистую, мощную фигуру. Приходишь, платишь, пара дней работы — и все девки твои. Или, скажем, хочешь ты иметь крылья. Ну вот приспичило тебе. Приходишь — пожалуйста. Хоть стрекозиные, хоть кожистые, хоть с перьями — выбирай на здоровье. Или вообще могут сделать так, чтобы ты летал без крыльев. Просто вживляют определенное заклинание в гэемон — и паришь себе не хуже ковра-самолета. Ну иногда обращаются и за помощью, конечно. Скажем, отрубленную конечность надо нарастить или гэемон поврежден — нужно выправить поле…

— Интересная, наверное, работа.

— Да не то чтобы… Тут энтузиастом надо быть. Отец говорит, если это дело не любить, через несколько лет полнейшее отвращение приходит — настолько все однообразно…

— Все равно, мне кажется, это очень интересная область. Необычная. Ну, по крайней мере, для меня. Я раньше о таком не слышал.

Брэйд равнодушно пожал плечами.

— Ничего необычного, — сказал он. — В каждом крупном городе такая клиника есть.

— А мать твоя кем работает?

— Домохозяйкой. — Брэйд усмехнулся. — Она вообще колдовать не умеет. Отец вроде похитил ее в молодости из какого-то параллельного мира. Ага… Они об этом не любят распространяться.

— И как? — осторожно спросил Дэвид. — Не ссорятся?

— Да нет, что ты! Живут душа в душу. У меня старший брат есть и сестра. И ещё младший брат — но он не совсем мне родной. Его отец на работе сконструировал.

— В смысле?… Демон, что ли?…

— Не. Нормальный живой паренек.

— Не понял. Ты хочешь сказать, что в вашей клинике можно создать человека с нуля? Как твоего папу зовут — случайно не Саваоф?

— Нет. А кто это?

— Эээ… Шутка. Один бог из моего родного мира.

— Не, мой папа не бог, — без улыбки ответил Брэйд, так и не оценивший шутки, — будь он богом, он просто не стал бы заниматься такой работой. Знаешь, бог с мозгами может загребать в наше время очень неплохие бабки. Мне известно про одну контору. — Брэйд понизил голос: — Про одну действительно серьезную контору… так вот, там всеми делами действительно заправляет один из младших богов. Я тебе скажу, он зарабатывает столько, что…

— Зачем богу деньги? — Дэвид помахал в воздухе сийт-картой. У него крепло чувство, что его просто-напросто разыгрывают.

— Ты не понимаешь, — возразил Брэйд. — Сийты — это просто символ. Их вообще не существует. Это же виртуальные деньги. Но это символ могущества. Власти. Влияния. Есть сийты — есть Источники. Есть свои агенты. Есть школы подготовки чудотворцев. Есть чудотворцы и жрецы с очень, тебе скажу, неплохими колдовскими способностями — значит, есть и паства. Не здесь — тот бог не идиот, чтобы в Хеллаэне свою религию распространять, за такое ему Лорды голову запросто открутить могут — но в других, периферийных, провинциальных мирах. А есть паства — есть эгрегор. А чем больше эгрегор, тем больше у бога могущества. А чем больше могущества — тем больше влияния и власти. А чем больше влияния и власти — тем больше сийтов. А чем больше сийтов…

— Спасибо, я понял. Так значит, можно создать человека с нуля?

— Ну… — Брэйд помялся. — Вообще-то нет. Матрицы душ только боги и Лорды творить умеют. Да и то не все. Да и неизвестно, творят ли они их или из Силы вызывают… или, скажем так, рожают из Силы… Короче, это материя запутанная и смертному уму неподвластная. Суть в том, что бесчисленное множество душ в мире уже существует. Они циркулируют в потоке перерождений. В течение жизни душа накапливает опыт и в ней формируется личность. Смерть приводит душу в Царство Мертвых или в одно из аналогичных мест, которыми заправляют свои боссы. Там личность распадается, душа становится чистой и направляется к новому рождению. Иногда душа тоже умирает. Иногда личность при жизни набирает столько сил, что длительное время может сопротивляться смерти или вовсе становится бессмертной. Так о чем это я?… Ах да. Так вот, создать душу ни в какой клинике, естественно, не могут. Зато могут создать все остальное. Нарастить новое тело — вообще нечего делать. Сложнее с гэемоном — соединительной частью между телом и душой. Человеческий гэемон в этом смысле удивительно сложен, несмотря на всю свою кажущуюся простоту. Воссоздать его тяжело, но возможно.

— Твой отец решил поупражняться в астральном моделировании и поэтому организовал вам братика?…

— Ну почти… — Брэйд беззаботно пожал плечами. — Их клинике сделали какой-то крупный заказ — нужно было вырастить, почему-то именно с нуля, десяток людей с определенными, врожденными чертами характера… Но потом с клиентом случилось что-то нехорошее, и заказ остался невостребованным. Души уже поймали и очистили, основную работу по моделированию гэемонов провели… Когда все это стало ненужным, сотрудники разобрали заготовки, а часть душ просто выпустили на волю за ненадобностью. Отец убил на этот заказ полгода и просто из принципа не захотел выбрасывать на помойку свои наработки. Частички, из которых выращивались эфирные органы для новых существ, брались в том числе и из его собственного гэемона. Ну а для того, чтобы вырастить тело, он пожертвовал частицу своей плоти — капельку крови или кусочек кожи. Дольше всего он возился с личностью — точнее, с какими-то ее базовыми параметрами, необходимыми даже и новорожденному, на основе которых впоследствии, как пирамида, нарастают, наши интересы, привычки и склонности… К счастью, в информационной базе у них было несколько основных моделей, и это сильно облегчило папину работу… Так вот у меня и появился братик. Ему сейчас одиннадцать лет. Нормальный такой паренек. Только молчаливый. Изначально он должен был стать — в плане врожденных способностей — просто каким-то суперменом, но соответствующие модификации стоят очень, очень дорого, а клиент скончался раньше, чем успел их оплатить… Так что получился самый обычный парнишка.

— Ясно, — сказал Дэвид. — Чего только не узнаешь.

— Ну теперь твоя очередь. Давай, расскажи о себе чего-нибудь.

Дэвид рассказал — особо скрывать ему было нечего. Как впервые попал в Нимриан, как учился у Лэйкила, как хотел вернуться, чтобы освободить свою родину от тирана, как был отправлен «в ссылку», как повстречался с Алианой и все-таки вернулся на Землю Т-1158А… как побывал в мире мертвых и как участвовал в поимке Лорда Ролега, сменившего человеческое естество на естество рожденного в Пределах…

— Так ты что, выходит, с Обладающим Силой воевал?… — Брэйд с недоверчивым уважением покачал головой. — И Короля Мертвых видел?… И жив все ещё?… Да ты просто везунчик, я смотрю.

— Может быть. Но я это не скоро забуду.

— Я думаю… Давай ещё выпьем?

— Эль кончился.

— Возьмем что-нибудь покрепче. Эй, хозяин!..

По мере наступления сумерек бар потихоньку заполнялся. Зазвучала музыка, воздух наполнился гулом разговоров и звоном посуды. Брэйд без труда вписался в какую-то шумную кампанию, а вместе с ним — и Дэвид, не без оснований полагавший, что после стресса, пережитого в Пустошах, не грех и расслабиться. Веселое застолье переросло в шумную пьянку, которая в свою очередь органично перелилась в культурную оргию.

3

…Дэвид со стоном сел на кровати. После вчерашней попойки голова раскалывалась, а во рту была настоящая помойка. Вдобавок тошнило. Накладывая антипохмельное заклятье, он ошибся в нескольких тактах, в результате чего тошнота превратилась в неудержимый рвотный позыв. Еле успел добежать до туалета.

Малость приведя себя в порядок, вернулся в комнату. Как возвращался из бара в гостиницу, помнил с трудом. Проверив счет на сийт-карте, скривился: если так пойдет дальше, денег надолго не хватит. В конце вечера девочкам, работавшим в баре, удалось-таки развести студентов на деньги.

…В Академии не было четко установленного учебного года, как не было и каникул, занятия начинались по мере укомплектования учебных групп. Состав групп менялся в ходе учебного процесса — на практических занятиях под руководством мастера находилось от силы пять-шесть учеников, на лекциях по теории могло присутствовать и несколько десятков. Первые занятия — как раз по теории — должны были начаться уже через неделю.

Свободное время Дэвид потратил на то, чтобы внимательно изучить город, познакомиться с соседями по общежитию, а также побольше узнать о самой Академии. Не один час он провел, устраняя последствия той перестройки, которую начал проводить в его гэемоне драгоценный камень, некогда бывший сердцем Юийдиальи. К счастью, Дэвид пользовался камнем совсем немного, и эти изменения ещё можно было обратить вспять. По мере устранения последствий исчезала и эмоциональная привязанность; тоска и болезненная тяга к извращенной, нечеловеческой Силе пропали так же внезапно, как и появились. Иногда его мучила совесть: может быть, стоило предупредить торговца о тех эффектах, которые сердце демона оказывало на людей? Разум обоснованно возражал: в артефактной лавке должны работать настоящие профессионалы. Наверняка торговец даже при поверхностном изучении камня узнал о нем куда больше, чем мог предполагать сам Дэвид. Иначе бы и не предложил за сердце демона такой суммы. «Интересно, — думал тогда Дэвид. — Кому он продал камень?… Какому-нибудь Лорду?… Но зачем Обладающему ещё одна, чужая, Сила?… Скорее сбагрил какому-нибудь местному аристократу… И если я прав, в скором времени в этом мире появится новый Повелитель Стихий… Если только Сила, заключенная в камне, не убьет его или не сведет с ума…»

Вводная лекция по теории волшебства должна была состояться в аудитории, способной вместить до двухсот человек. Дэвид пришел заранее и занял место, наблюдая, как постепенно наполняется зал. Большую часть, конечно, составляли юноши и девушки, но попадались и те, кто выглядел старше Дэвида. Бросалось в глаза и социальное расслоение — молодежь преимущественно принадлежала к семьям обеспеченных горожан или средней руки аристократов; в то время как все люди зрелого возраста были выходцами из бедных семей или даже эмигрантами, как Дэвид — ведь, как правило, проходили долгие годы, прежде чем им, правдами и неправдами, удавалось заработать денег на обучение. Дэвид подумал, что ему удивительно повезло… О сердце демона он Брэйду не рассказывал, но сейчас слова приятеля «Ты — везунчик» — снова всплыли в сознании. «Может, он прав?…» — пришла мысль. Честным трудом зарабатывая на обучение, Дэвид легко мог состариться, но так и не накопить суммы, которую получил за один-единственный камушек.

«Надо бы помолиться за упокой Мерклоновой души…» — мысленно хмыкнул он.

— Простите, тут свободно? — отвлек землянина женский голос.

Дэвид обернулся. Обладательницей голоса оказалась миловидная девушка, одетая в наглухо застегнутую курточку, сшитую из кожи какой-то рептилии, пояс, к которому крепились широкие кожаные полоски, образовывавшие некое подобие юбки, и обтягивающие брюки из неизвестного Дэвиду материала. Волосы были заплетены в косу, кончик которой украшали серебряные шарики.

— Да, конечно. — Он убрал сумку с соседнего сиденья. Девушка пристроилась на освободившееся место.

Прежде чем начались занятия, они даже успели познакомиться. Девушку звали Идэль-лигейсан-Саутит-Кион.

— Нетипичное имя, — заметил Дэвид.

— А я не отсюда. — Она откинула косу за спину. — Мой мир называется Кильбрен. Это один из сателлитов Нимриана.

— Там тоже развита магия?

— Немного. Не так сильно как здесь. Но мы давно поддерживаем связи с метрополией.

— Каким образом?… Я имею в виду — вы перемешаетесь сами или пользуетесь услугами экскурсионных фирм?…

— Ни то, ни другое. Мы используем Мосты.

— А что это такое?

— Ну… — Девушка задумалась. — Это что-то вроде волшебной дороги. Мосты позволяют открывать путь даже не очень сильным волшебникам. Это весьма древние сооружения.

— В первый раз слышу. Если Мостом может воспользоваться даже начинающий маг, почему их не применяют здесь?

— Применяют, — возразила Идэль. — Но Мосты не очень удобны. Они связывают строго определенные точки в ближайших мирах, и, кроме того, открыть их можно далеко не всегда. Это зависит от расположения звезд и токов в метамагическом пространстве. Когда я получу образование, возможно, стану Координатором Мостов.

— Тоже будешь зубрить астрологию?… — хмыкнул Дэвид.

— Да. — Идэль посмотрела на него с легким удивлением. — А почему «тоже»?

— Да мой приятель все уши мне прожужжал, какая это важная дисциплина…

— Ну… пожалуй, он прав. Впрочем, все зависит от того, кем ты хочешь стать. Вот, например, ты. Кем?

— Боевым магом… Нет-нет, — поспешно поправился землянин, — Лордом. На меньшее не согласен.

Идэль фыркнула.

— Думаешь, они счастливы?… — задумчиво спросила она через некоторое время.

— Кто?… — не понял Дэвид.

— Лорды. Обладающие Силой.

— Не знаю. — Дэвид пожал плечами. — Счастье — весьма относительное понятие.

— Я так не думаю, — усомнилась кильбренийка. — Когда ты счастлив, ты точно знаешь, что счастлив.

— По-моему, как раз наоборот. Когда тебе хорошо, ты не особенно задумываешься об этом. А вот потом, спустя годы, кряхтя, начинаешь вспоминать: черт, a ведь тогда-то я был счастлив, да.

— Ну может быть и так. — Идэль не стала спорить. — Но мне кажется, что быть Обладающим — не такая уж завидная участь. Ведь многие из них просто безумны.

— Не все…

— Даже те, кому удалось сохранить рассудок… Они ведь не люди. Даже если когда-то были людьми. Они воспринимают все совершенно иначе. Сила перекраивает их разум, психику… хуже или лучше они становятся — можно спорить, но ведь это уже совсем иные существа.

— Не сказал бы… — Дэвид вспомнил Алиану. — Некоторые сохраняют немало человеческого…

— Но очень немногие.

— Хмм. Пожалуй, ты права. — Он решил свести разговор к шутке. — В таком случае, хочу быть просто самым крутым волшебником Нимриана. Пусть даже без Силы.

— А ты сможешь? — Идэль слегка улыбнулась.

— Конечно, — безапелляционным тоном заявил он.

— Не слушайте его, миледи. Самым могущественным волшебником стану я, — объявил Брэйд, шумно устраиваясь справа от кильбренийки.

— Позвольте вам представить самого большого вруна в этом городе, — хмыкнул Дэвид, делая театральный жест в сторону приятеля. — Идэль, это Брэйд. Брэйд, это Идэль.

— Надеюсь, этот невежественный Бездарь не слишком утомил вас, миледи, — с хрипотцой произнес Брэйд, целуя протянутую руку. — Между прочим, что вы делаете сегодня вечером?

— Боюсь, сегодня вечером я занята.

— Как жаль. А…

— И завтра тоже.

— Печально.

Видя, что отпускать ее руку Брэйд не торопится, Идэль, с некоторым усилием, освободила се сама.

— Между прочим… — начал было Брэйд.

— Тише, — шикнул Дэвид. — Начинается.

Внизу, па кафедру поднялся белобородый старик в голубой мантии. Доброжелательно оглядел зал. Подождал, пока стихнут шепотки и усядутся на место последние опоздавшие. Откашлялся.

— Дамы и господа! — Старик говорил негромко, но то ли за счет усиливающие звук заклинаний, то ли благодаря хорошей акустике его голос был отчетливо слышен во всех частях аудитории. — Позвольте поздравить вас с началом занятий. Меня зовут Джебрин кен Хельт, и я буду вести занятия по теории магического Искусства.

Сегодня нам предстоит вводный урок, поэтому пока можете ничего не записывать. Чуть позже я дам вам список книг, рекомендуемых к прочтению. Часть из них есть в нашей библиотеке, часть вам придется приобретать самостоятельно. Впрочем, большинство этих манускриптов имеются в ИИП, и те, у кого есть к нему доступ, существенно облегчат себе жизнь.

Итак, прежде всего — что является предметом нашего изучения? — Джебрин выдержал короткую паузу, а затем сам же ответил на свой вопрос: — Магия. Но что есть магия? Задумаемся об этом на минуту. Всякое волшебство есть изменение мира, однако мир по своей природе изменчив, ибо существовать во времени означает изменяться. Во Вселенной нет ничего неизменного, и это дает нам право считать, что и вся Вселенная создана и существует благодаря волшебству. Формы этого волшебства могут быть разными, и многие из них непостижимы для нас, другие же настолько нам привычны, что мы воспринимаем их как естественные законы природы — гравитацию, теплообмен и прочее. Есть и такие виды магии, которыми мы располагаем от рождения — любовь и ненависть, симпатии и антипатии, чувства, эмоции и даже мышление. Однако в более узком смысле магия означает не просто всякое происходящее изменение, но искусство, умение менять мир. Это искусство, которое также часто называют Искусством — с большой буквы — или Единственным Искусством, универсально, ибо одинаково может быть применено и ко всему тому, что внутри человека, и ко всему, что снаружи. Подарить или отнять жизнь, вызвать привязанность или остановить в небе солнце — колдуну одинаково подвластно все это, и лишь пределы его способностей и личной силы определяют масштабы, в которых он может менять мир согласно своей воле. Магия есть универсальный код к этому миру, ключ ко всем его замкам, шифр ко всем тайнам, единственный общий язык, при помощи которого взаимодействует между собой все в Сущем.

Изучением этого универсального кода мы и будем заниматься все время, которое вы проведете в Академии. Стоит также добавить, что этот код, или праязык бытия, имеет несколько уровней. Первый и высший уровень, язык самих стихий, называемый также Истинным Языком, нам неподвластен, и, полагаю, никогда не будет освоен большинством присутствующих. Нам доступны лишь его упрощенные виды, своего рода различные жаргоны Истинного, из которых наиболее часто используемыми являются Формы, Искаженное Наречье и ритуальная символика. У каждого из диалектов своя область применения. Формы теснейшим образом связаны со стихиальной магией, и знание их необходимо в первую очередь боевым магам. В отличие от Форм, Искаженное Наречье открывает доступ не к мощи, а к разнообразию, и позволяет производить филигранную балансировку заклинаний, благодаря чему чародей фактически может реализовать буквально любые свои фантазии. Символика, являющаяся графическим отображением законов и сил, действующих в метамагическом пространстве, ещё более расширяет сферу влияния чародея, позволяет воздействовать и на то, что лежит за пределами его непосредственного окружения. При этом, конечно, на практике при создании заклятий все эти виды волшбы могут пересекаться и взаимодополнять друг друга.

Для записи заклинаний используется Искаженное Наречье. Всем, кто знаком с ним поверхностно, я настоятельно бы рекомендовал записаться на соответствующий курс, который начнется, кстати, ровно через три недели.

Теперь касательно той литературы, с которой вам надлежит ознакомиться. Я дам вам полный список книг для того, чтобы вы имели время найти их, после чего поясню, что следует прочесть в первую очередь, что — во вторую, а что вы можете отложить до конца года. Первым номером, конечно, стоит упомянуть известный двенадцатитомный справочник «Основы чародейского искусства» Эркля кен Обриста. Книжка уже старая и далеко не совершенная, но среди прочих справочников она, пожалуй, остается лучшей и до сих пор. Я бы рекомендовал вам воспользоваться изданием 326 года,^[49] выпущенным в Хоремоне — оно наиболее полное и включает в себя астрологические таблицы и подробные геометрические схемы, отсутствующие, к сожалению, в других изданиях. Также будет полезен моргановский четырехтомник, в котором, согласно традициям старой школы, проводятся прямые аналогии между заклинательными формами и лингвистическими структурами, используемыми в обычных языках. Первые две части — «Азбуку чар» и «Грамматику заклинаний» вы можете найти в нашей библиотеке, третью же и четвертую — «Синтаксис стихий» и «Морфологию чуда» вам придется поискать самим. Далее, можно порекомендовать фундаментальный труд Ролега кен Апрея «Соотнесение заклинательных схем с естественными метамагическими взаимодействиями», впервые изданный около ста лет тому назад. Затем…

Дэвид вздрогнул. Последнюю из названных книг он читал в оригинале. С авторскими комментариями на полях.

* * *

— …Кильбрен? — переспросил Брэйд, когда они вышли на улицу. — Да, слышал. У нас в городе как-то выступал бродячий ансамбль из вашего мира.

— И как? — заинтересовалась Идэль. — Понравилась музыка?

— Нет. — Брэйд пожал плечами. — В смысле, я ее не слышал. Музыканты у нас пробыли недолго.

— Уехали?…

— Нет. Кто-то настучал Паучникам. Ну а дальше… сами понимаете…

Дэвид нахмурился. Он был плохо знаком с Хэллаэном, но о Гильдии Паучников слышал. Едва ли не половина хеллаэнской аристократии состояла в этой зловещей организации. Худшая половина.

В Светлых Землях Гильдия была не так популярна, но ее филиалы имелись и здесь.

— Не понимаю. — На лицо Идэль легла тень. — За что?… Что им сделали музыканты?…

Брэйд снова пожал плечами — на этот раз, чтобы скрыть смущение.

— Они пели на площади, — ответил он, отводя взгляд. — Возможно, кому-то не понравилась музыка… Особенно если они выступали вечером… шумели…

— Значит, одной жалобы на шум достаточно, чтобы подписать человеку смертный приговор? — сквозь зубы процедил Дэвид.

— Двух, — ответил Брэйд. — Двух жалоб на чужака.

От взглядов, которыми его наградили Идэль и Дэвид, хеллаэнцу сделалось неуютно.

— Ну что вы так на меня смотрите?! — воскликнул он, бестолково взмахнув руками. — Я-то тут при чем?!..

— Извини. — Дэвид отвернулся. Вздохнул. — Пойдемте лучше в бар…

На Земле Т-1158А юриспруденция имеет долгую и почетную историю. Существуют многотомные своды законов, регулирующие жизнь общества — своды столь объемные, что кроме специалистов, их никто не читает.

В Хеллаэне дело обстоит совершенно иначе. Общество, живущее по принципу «организованной анархии», не нуждается ни в Конституции, ни в гражданском, ни в уголовном кодексе, саморегулируясь с помощью неписаных законов. Те же немногие законы, которые все-таки писаны, могли бы уместиться на двух-трех книжных страничках. На этих страничках вы бы не нашли статей, предполагающих ответственность за убийство, грабеж или изнасилование. В конце концов, это ваше частное дело, и у городской стражи есть немало других занятий, кроме решения ваших личных проблем. Впрочем, при наличии гражданства стража все-таки вашей проблемой займется (если вы только соизволите подать заявление), однако и в этом случае решение о наказании виновного будет выноситься не по закону, а по справедливости. Глашатаями справедливости в Хеллаэне выступают судьи, составляющие одно из отделений городской стражи. Судьи решают тяжбы и определяют наказания для преступников, основываясь исключительно на личном чувстве справедливости. Может показаться, что подобная система открывает необозримый простор для злоупотреблений, однако это не так. Все судьи — модифицированы; речь, конечно, идет не о внешних параметрах их тел, а о памяти и работе сознания. Никакого удовольствия от своей безграничной власти судья не получает — поскольку вообще не способен получить удовольствие от чего-либо: на время работы (минимальный срок контракта — пять лет) все эмоции и пристрастия судьи просто «отключаются» — в самом прямом смысле, путем корректировки психики с помощью заклинаний. По сути, человек добровольно превращается в живую машину, а его мозг — в компьютер, в котором не остается ничего лишнего.

Так чему же посвящены те немногие писаные законы, которые все-таки существуют в этом обществе, какие преступления считаются заслуживающими упоминания на бумаге?

Прежде всего это преступления против общества. К ним относят любые виды навязчивой рекламы, продажу недоброкачественных товаров и фальшивомонетчество. Громкая музыка и сильные запахи также являются грубейшим вторжением в личное пространство добропорядочного горожанина. Конечно, если музыка хорошая, а запах — приятен, вряд ли означенный горожанин побежит писать жалобу. К сожалению, вкусы у всех разные, и поэтому, даже проигрывая «Лунную сонату» у парфюмерного магазина, вы рискуете нарваться на кого-то, кому все это страшно не понравится. Настолько не понравится, что этот «кто-то» потратит несколько минут своего драгоценного времени на то, чтобы настучать на вас.

Считается, что после первого «звонка» стража обязана предупредить вас о том, что вы совершаете правонарушение. Однако, как уже отмечалось выше, у городской стражи Хеллаэна есть немало других, более важных дел, чтобы ещё и тратить время на такую ерунду. Дождавшись второго «звонка» (иногда, чтобы сэкономить время, первого посетителя просят просто продублировать свое сообщение), стражники открывают на нарушителя дело. Если нарушитель — чужак, дело в ту же минуту закрывается, а его клише (энергетический «фотоснимок») передается в Гильдию Паучников. Если нарушитель имеет нимриано-хеллаэнское гражданство, стражник, принимавший заявление, отрывает-таки свою задницу от стула и выносит предупреждение. Как правило, простого увещевания оказывается достаточно, чтобы мирно разрешить конфликт — большинство обитателей Нимриана и Хеллаэна достаточно умны, чтобы не лезть в бутылку. Немногие маньяки, игнорирующие увещевания, после повторного предупреждения лишаются гражданства, а их астральные «фотороботы» передаются в Гильдию Паучников.

Теперь, чтобы завершить этот краткий экскурс, стоит немного рассказать о самой Гильдии. Ни в Хеллаэне, ни в Нимриане государство (точнее, любое из трех сотен городов-государств, разбросанных по двуединому миру) наказанием людей, совершивших преступление против общества, не занимается. У стражников есть немало других, более важных… и т. п.

Наказанием преступников занимается само общество.

Точнее, та его часть, которая состоит из некромантов, чернокнижников, жрецов темных богов, демонологов и демонопоклонников. А также самих демонов, небольшая часть которых, невзирая на все расовые предрассудки, все-таки имеет гражданство. Если добавить ко всем вышеперечисленным категориям магов-экспериментаторов, владельцев модификационных клиник (где практикуется, в числе всего прочего, также и пересадка отдельных частей гэемона), и аристократов, испытывающих острую нехватку в пленниках, энергетические поля которых можно было бы употребить на формирование призрачной гвардии, предназначенной для обороны замка, — так вот, если сложить вместе все эти категории, станет ясно, что речь идет о довольно значительной части населения Темных Земель. Эта часть требует крови и душ. Утоляют свои своеобразные потребности хеллаэнцы по-разному — одни снижают запросы, другие довольствуются жизнями рабов и крестьян, третьи регулярно навещают близлежащие миры, четвертые рискуют гадить в своем собственном мире (что в большинстве случаев заканчивается печально для них же самих). Есть и пятая группа, объединяющая наиболее дальновидную, разумную и законопослушную часть всей этой братии. Эта группа, собственно, и состоит в Гильдии Паучников.

Работает Гильдия Паучников по принципу живой очереди. Как только сообщение об очередном «общественном преступнике» оказывается в руках Гильдии, информация немедленно передается тому ее члену — черному магу, демону или представителю аристократии, который в данный момент стоит в очереди первым. Вскоре после этого несчастный злодей и преступник пропадает, а означенный черный маг, демон или аристократ автоматически становится в конец очереди. И волки сыты, и овцы целы. Если пропадает черный маг, демон или аристократ (редко, но бывает и такое), а жертва знай себе разгуливает на свободе — информация о ней передается следующему в очереди.

Естественно, любой Паучник имеет право отказаться от преследования. В этом случае он также переходит в конец очереди.

Нужно заметить, что далеко не все «преступники», информация о которых попадает в руки Гильдии, караются. Большая часть Лордов в «списки смертников» занесена давным-давно, однако чувствует себя по-прежнему превосходно, ибо самоубийцу-Паучника, желающего затеять охоту на Лорда, найти не так-то легко. К слову сказать, часть Паучников и сама прочно занесена в список тех, на кого охота разрешена «официально». Перспектива рано или поздно оказаться жертвой Гильдии членству в ней отнюдь не препятствует.

Обо всех этих странных, злобных и извращенных (с точки зрения землянина) обычаях и размышлял Дэвид Брендом в то время, пока они шагали в сторону бара. О том же думала и Идэль — во всяком случае, недоверчиво-раздраженное выражение не сходило с ее лица большую часть пути.

За пару кварталов от точки назначения им пришлось задержаться — заметив на другой стороне улицы очередную смазливую девицу, Брэйд тотчас побежал знакомиться с ней. Дэвид и Идэль замедлили шаг, а затем и остановились, ожидая его возвращения.

— Тебе это тоже не понравилось, — полуутвердительно-полувопросительно произнес Дэвид. — Не потому, что они из твоего мира… Просто… сам факт?…

Идэль кивнула.

— Это хорошо. — Дэвид улыбнулся. — Здесь не так много нормальных людей.

— Убивать ни за что — бесчестно. И мерзко.

— Да. Только вот странно… Ты ведь из сателлитного мира. А он, по идее, должен быть похож на оригинал.

— Кильбрен — сателлит Нимриана, — помедлив, ответила Идэль. — Там нет Темной Стороны. У нас полно своих мерзостей… но такого… такого нет.

— А на что похож твой мир? — Дэвид решил сменить тему.

После долгого молчания Идэль вдруг рассмеялась.

— Не знаю… ну как рассказать?… Просто мир… Моя родная страна называется Айтэль… Ее границы почти совпадают с границами мира… не считая мелких варварских княжеств на периферии и пустошей, где живут гоблины и огры…

— Айтэль? В Нимриане когда-то было такое королевство. Нo оно развалилось много веков тому назад.

— А в нашей версии осталось. Пережило немало революций, переворотов, реформ… Айтэль давно уже не королевство.

— А что?

— Олигархия.

Дэвид хмыкнул, но, заметив удивление на лице Идэль, понял, что она не шутит.

— Что смешного?… — спросила Идэль.

— Извини… В моем родном мире это слово носит отрицательный оттенок.

— Да? А какая у вас форма правления?

Дэвид пожал плечами.

— Большинство думает, что демократия.

— А на самом деле?

— СМИ-кратия.

— А что это такое?

— У кого в руках средства массовой информации, тот и король. Впрочем, не знаю, что там сейчас. Давно не видел родину. Недавно был махровый тоталитаризм, но этот период, кажется, закончился.

— А, понятно. А у нас раньше был феодализм и войны бесконечные.

— Понятное дело.

— Дворян и сейчас немало, — продолжала Идэль. — Только у них влияния меньше, и у многих родов земель нет. Но с плебеями они, конечно, не равняются. Идут на службу, военную в основном. Почти все офицеры — дворяне.

— Ты тоже из благородной семьи?

— Конечно, — кивнула Идэль. — Но я ещё и высокорожденная. Обычной дворянской семье было б не по карману оплатить мое обучение в метрополии.

— Что значит «высокорожденная»?

— Это значит, что во мне есть королевская кровь.

— Эээ… ничего, что я на «ты»?

— Да брось ты, Дэвид… — Идэль рассмеялась. — У нас перед высокорожденными коленки не гнут, а здесь мое происхождение и вовсе никакого значения не имеет. Может, ты сам принц иноземный, а?

— Нет, не принц.

— Неужели смерд? — Идэль насмешливо прищурилась.

— И не смерд. Я свободный человек.

— Ого!.. В Нимриане так себя либо самоубийца называть станет, либо тот, кто и впрямь этого достоин. Основатель нашего рода тоже из свободных нимрианцев был. — Девушка хитро улыбнулась. — Так что, получается, мы с тобой равны по статусу.

— Хмм… И как звали этого Лорда?

— Какого?

— Ну основателя вашего рода.

— Гельмор кен Саутит.

— А почему его потомки не сохранили власть? Олигархи вас сместили?

— Нет. Мы и есть олигархи.

— Не понял, — честно признался Дэвид.

— Ну… как бы тебе объяснить… Короля давно нет, но страной правят благородные семьи, в которых ещё сохранилась королевская кровь. Семей всего четыре, и в них полторы сотни человек. Правят, конечно, не все, некоторые посвящают себя искусствам или развлечениям… Женщины обычно от управления государством самоустраняются… хотя и не все… некоторые префектами становятся или даже приорами…

— А кто реально правит? Или вы все решения принимаете сообща?

— Решения принимает приор. Он избирается пожизненно, но переизбирается каждые семь лет.

— Это как это? — не понял Дэвид.

— Каждые семь лет проводится голосование, и если больше половины высокорожденных против нынешнего приора, он отстраняется от должности. Случается это, конечно, редко, но иногда бывает — если уж приор совсем непригоден. Но власть у приора не абсолютная, вместе с ним правит секонд. Секонд — высший судья в государстве. Также он выбирает министров и разрабатывает законы.

— М-да, широкое поле деятельности… Получается, по-настоящему правит секонд?

— Нет, правят оба. Секонд нужен для того, чтобы сдержать приора, если тот забудет про закон, возжелав абсолютной власти.

— Чем же занимается приор?

— Назначает главнокомандующего и префектов. Следит за исполнением законов. Ещё он…

Идэль не договорила — вернулся Брэйд. На этот раз ему повезло — следом тащилась подцепленная девица.

— Так, знакомьтесь. Это…

* * *

…Имя девушки в памяти Дэвида не задержалось — что неудивительно, ибо уже через несколько дней Брэйд сменил эту девицу на другую, посимпатичнее. Ещё через пару недель Дэвид даже перестал пытаться запоминать брэйдовских девиц, ибо ни одна из них надолго в обществе хеллаэнца не задерживалась.

Изо дня в день наблюдая бесконечную карусель смазливых мордашек, Дэвид не смог удержаться и как-то на досуге отвлеченно-нейтральным тоном проинформировал приятеля о том, что люди, постоянно меняющие партнеров, на самом деле страдают комплексом неполноценности и, чтобы скомпенсировать внутреннюю неуверенность, вынуждены ежедневно доказывать себе и окружающим, какие они искусные любовники. Брэйд ответил нецензурной бранью, на что Дэвид удовлетворенно улыбнулся: ему таки удалось достать самоуверенного, самовлюбленного хеллаэнца. Сообразив, что этот раунд проигран, Брэйд перестал ругаться и пошел в контратаку.

— Проблемы с самооценкой как раз у тебя, дружок, — важно заявил он. — Ни с кем не общаешься, с девушками не знакомишься, сидишь, уткнувшись в свои книжки…

— Не знаю, кто как, — парировал Дэвид. — Но лично я пришел в школу магии для того, чтобы учиться магии. Не для того, чтобы прогуливать лекции, трахаться со всеми подряд и до полуночи сидеть в кабаке. Правда, удивительно?

— Очень. Такого зануду, как ты, ещё поискать надо.

— Я за эту чертову учебу свои кровные денежки платил, — ответил Дэвид. — В прямом смысле кровные. Можно даже сказать — кровавые. А за тебя заплатил богатый папа. Вот ты и пинаешь балду. Не ценишь того, что имеешь.

— Я-то как раз ценю. — Брэйд сделал внушительную паузу. Ценю свои молодые годы. Понимаю, что это никогда не повторится. И своим «комплексом» — или как ты ещё там это назвал… ну насчет девчонок — я не страдаю. Я им наслаждаюсь.

Дэвид рассмеялся.

— Один-один, — признал он. — Ну ладно, хорош спорить. Каждому свое.

— Да, точно. Кому-то все, а кому-то ничего, — хмыкнул в ответ Брэйд.

Дэвид прищелкнул языком, признавая свою тяжелую горькую участь. Шутливая перебранка была закончена, и возобновлять ее не хотелось. Машинально открыв учебник (беседа, как обычно, происходила в его комнате; в соседней, захламленной комнате Брэйда собирались редко), он произнес:

— Лучше расскажи мне кой-чего.

— Чего? — Хеллаэнец приподнял бровь.

— Вчера теоретик снова что-то ляпнул про какой-то иип. Типа, как не повезло тем, у кого его нет. Что это такое, не знаешь?

Брэйд несколько секунд рассматривал его. Потом пересел на другое место и посмотрел с нового ракурса. Ещё более сочувствующим взором.

— Кончай придуриваться, — посоветовал Дэвид, размышляя, не запустить ли в приятеля чем-нибудь увесистым. — Что это? Ну?

— Не нукай, не запрягал. Необразованный ты ещё. Дикий. Учить тебя ещё и учить…

Дэвид зашарил взглядом по столу, выискивая предмет потяжелее. Из тяжелого нашелся только справочник по системным заклятьям, но кидать дорогущий фолиант, только вчера приобретенный в книжной лавке, было жалко.

Брэйд, правильно оценив настроение землянина, поспешно сообщил:

— ИИП — значит Искусственное Информационное Поле.

Давид молчал секунд пятнадцать.

— И что это такое? — спросил он наконец. Брэйд вздохнул.

— Ты вообще знаешь, что такое информационное поле?

— Не дурак.

— Так знаешь или нет?

— Ну… Это такое хрен знает из чего состоящее поле, где собирается информация обо всем на свете. Соответственно человек, умеющий с ним работать, может эту информацию заполучить. — Дэвид вспомнил, как Алиана восстанавливала прошлое на Острове Мира. Тогда увиденное его более чем впечатлило.

— Спрашивать, из чего оно состоит, бессмысленно, — ответил Брэйд. — Из информации, из чего же ещё?

— Знаешь, я родился в мире, где существование чистой информации, без носителя — это что-то из области фантастики…

— Какая отсталая цивилизация!.. — поразился Брэйд. — Не открыли ещё, что информация является одной из функций метамагического поля…

— Знаешь, — признался Дэвид. — Мы ещё метамагическое поле не окрыли, куда ж нам до его функций…

— Ну и убожество… Ох, прости, Дэвид! Не хотел тебя обидеть.

— Проехали. Ещё настанет день, когда мои земляки выйдут в большую Вселенную и наведут тут порядок.

— Скорее всего, этот день станет последним днем твоего мира, — без улыбки ответил Брэйд. — Как обычно и бывает, когда молодая цивилизация куда-то «выходит». Мечтают, как водится, о лидерстве и покорении небесных сфер, а на деле — растворяются в той культуре, с которой они так долго рвались установить контакт. Слабые и отсталые принимают тот образ жизни, который диктуют сильные. Это очень печально, но это так.

Дэвид не нашел, что возразить. Что произошло с коренными австралийцами и индейцами при появлении европейцев?… Где-то, на уровне подсознания, он всегда считал, что цивилизация Земли какая-то особенная, что она прорвется куда угодно и победит всех, что чем-то да возьмут неунывающие земляне могучих, но глуповатых инопланетян, в чем-то земляне обязательно да превзойдут все остальные, древние и могущественные расы, населяющие Вселенную. Этот стереотип внушался ему с самого детства, вдалбливался посредством фильмов и книг, где в конечном итоге земляне обязательно оказывались самыми-самыми. Казалось, иначе и быть не может.

Настоящее, невыдуманное знакомство с представителями иной цивилизации и последующая жизнь среди них показали Дэвиду реальность несколько в ином свете. Всем было глубоко наплевать на маленькую, мало кому известную Землю Т-1158А. Ее даже завоевывать никому не хотелось.

Ну почти никому. То, что Лорд Ролег выбрал именно родину Дэвида для осуществления своих злобных планов, было простым (и крайне неприятным для Дэвидовых соотечественников) совпадением.

Прежде Дэвид считал, что любой невоенный контакт с другой цивилизацией — это безусловное благо. Теперь он сильно в этом сомневался.

Он вспомнил рассказ Тэльди о том, чем обернулся контакт с Хэллаэном для его родного мира, Алибона: социальной и технологической катастрофой. Вспомнил, что произошло с древней цивилизацией Нимриана после того, как Хеллаэн притянул к себе этот мир… Несомненно, были и другие жертвы, беспощадно раздавленные агрессивной культурой Темных Земель. И вряд ли Земля Т-1158А стала бы исключением в этом ряду.

Но признать вслух этот очевидный факт Дэвид не мог. Тем более перед Брэйдом.

— Мы и есть сильнейшие, — безапелляционным тоном заявил он.

— Ага, — хмыкнул Брэйд. — Только об этом никто, кроме вас, не знает.

Внезапно Дэвид осознал, что у него даже есть аргумент, подтверждающий бредовую идею о тотальном превосходстве землян.

— Приятель, я ведь с Земли Т-1158А, — небрежно напомнил он. — Знаешь, что значит буковка «Т» в номере мира? «Терра» — или «Тюрьма», как чаще у вас называют нашу метрополию. Земли Изгнанников, слыхал? Туда отправляют Лордов и богов, которых боятся даже в вашем зажравшемся Хеллаэне. А все сателлитные миры являются отражениями метрополии. Так что бойтесь и трепещите, ибо настанет тот день, когда…

— Ага. Уже трепещем. Уже…

— Откуда тебе знать, может я являюсь отражением какого-нибудь жуткого обитателя Пределов, давным-давно изгнанного на оригинальную Терру?

Брэйд с сомнением посмотрел на приятеля.

— Что, не похож? — скорбно вздохнул Дэвид.

— Не похож.

— Это потому, что я сегодня добрый.

— Как? — Брэйд сделал испуганное лицо. — Ты даже не будешь разрывать меня на куски и пожирать мою душу?

— Пока нет, — великодушно объявил Дэвид. — Если ты наконец расскажешь, что представляет из себя ИИП.

— Ну я не спец, с чистой информацией работать не умею и поэтому вряд ли смогу объяснить, как оно устроено. — Брэйд почесал затылок. — Только в самых общих чертах. Так вот, в естественном информационном поле информация не структурирована. Она оседает там как попало, слой за слоем, на манер пыли. Отец говорил, что если бы не было возможности проводить временные градации, информацию с того уровня из-за полного хаоса вообще нельзя было бы читать. Насколько я понимаю, ИИП — это часть естественного информационного поля, искусственным путем, так сказать, «упорядоченная». Там собирается информация не обо всем на свете, а только та, которую в нее помещают. Для выхода в ИИП необходим терминал. Сийт-карты, например, являются такими терминалами, только с очень ограниченными возможностями. Естественно, есть терминалы, дающие более широкий выбор к получению или передаче информации…

— Ясно. Магический Интернет.

— Что-что?… — не понял Брэйд.

— Ничего. На что похожи терминалы и где их можно приобрести?

— В магазине, где же ещё… Да, и за доступ в ИИП нужно регулярно платить, учти.

— Это понятно. А как они выглядят? Внешне?

— Да по-разному… Есть традиционные зеркала, есть браслеты и брошки…

— Брошки?! Там же не разглядеть ничего…

— А что ты собрался разглядывать? Брошь либо разворачивает голографический экран прямо перед твоей физиономией, либо вводит информацию непосредственно в сознание.

— Возможны оба варианта? Как кому больше нравится?

— Ага. Но полностью в виртуальный мир мало кто рискует погружаться.

— Почему? Разве это опасно?

— Конечно, опасно. Если в реале в этот момент тебя кто-то захочет убить, ты будешь совершенно беззащитен.

— Ах да… — потянул Дэвид. — Я и забыл, что у вас самая добрая планета во Вселенной…

— Напрасно. — Брэйд осуждающе поцокал языком. — Об этом всегда надо помнить… Всегда, всегда… Кстати, если хочешь, могу показать тебе ИИП. У меня есть свой терминал.

— Давай.

Дэвид встал и вслед за Брэйдом вышел в коридор. Как оказалось, там кто-то опять поменял потолок — теперь верхняя часть коридора была похожа на ледяной грот.

— Не нравятся мне эти постоянные изменения… — процедил Брэйд. — Как будто в Царстве Бреда живем…

— Ты что, был там?

— Я? — удивился хеллаэнец. — Нет, конечно. Я бы там не выжил. А если бы и уцелел чудом, по возвращении немедленно попал бы в приют для душевнобольных. Это самое ужасное из всех шести Царств. Даже хуже, чем Преисподняя и Пределы. Там все постоянно меняется, и нет разницы между реальным и воображаемым.

— Так это, наверное, здорово. Вообразил себе что-нибудь полезное, а оно тут же перед тобой и появилось.

— Ага, вместе со всеми монстрами, которые живут у тебя в подсознании. Подсознание-то ты контролировать не можешь. Вдобавок ещё и сознание распадается на части.

— Хмм… А если оградить психику с помощью заклятий?…

— Магия там тоже сходит с ума, — мрачно сообщил Брэйд, открывая дверь в свою комнату. — Это же Царство Бреда, владения Безумия… Там у всего едет крыша.

— Если так, откуда об этом Царстве вообще известно?… Если все, побывавшие там, сходят с ума, то…

— Ну не все, конечно… Лорд может и неповрежденным остаться. Если пробудет там недолго. Вдобавок есть Лорды, чья Сила напрямую связана с Царством Бреда. Некоторые из них даже способны длительное время притворяться разумными существами.

Комната Брэйда была, как всегда, не прибрана. Смятая постель хранила следы любовной битвы, бушевавшей на ней прошлой ночью. Пахло потом и женскими духами.

— Ты проветрил бы, что ли…

— Да, надо, — согласился Брэйд, копаясь среди подушек, книг и белья, грудой сваленных в углу. — Комната, проветрись!

Сразу стало значительно свежее.

— Так, тут нет… — Брэйд бегло оглядел шкаф и подошел к тумбочке у кровати. — Может, тут?…

— А все-таки откуда известно об опасностях этого Царства? Лорды сочли необходимым поделиться частью своих знаний с жалкими смертными?… В тот день медведь в лесу сдох, не иначе…

Брэйд хмыкнул.

— Они не о смертных заботились, когда информацией делились… Они своими подвигами хвастались, чтобы те в хроники попали.

— А, ну тогда понятно…

— Кроме того, есть маги, которые… скажем так, могут неглубоко погружаться в это Царство… Ты тут нигде не видишь серебряного медальона?… Нет?… Неужели эта дрянь сперла?…

— Ты о девушке? — Дэвид приподнял бровь.

— Ну-у… если суккуба, подрабатывающего в местном борделе, можно назвать «девушкой», то да.

— Да ты, я вижу, совсем опустился… Спишь с низшими демонами…

— Попробуй сам как-нибудь, — посоветовал Брэйд. — Уверяю тебя, ни с одной живой женщиной ты никогда не испытаешь ничего подобного…

— Избавь меня от подробностей. Кстати, что это там висит на крючке за твоей спиной?… Не то, что ты ищешь?

Брэйд повернулся.

— Оно! — обрадовался он.

Сняв медальон с крючка, хеллаэнец уселся на кровать. В воздухе замерцал полупрозрачный экранчик.

— Можно сделать изображение трехмерным, — прокомментировал Брэйд. — Но я обычно использую терминал для работы с текстом, и поэтому по умолчанию он настроен на…

— Подожди. Если информацию с этой штуковины можно напрямую ввести в память, зачем тебе что-то читать?

— Детский вопрос, — хмыкнул Брэйд.

— Почему?

— Потому что его задают все дети. Зачем что-то делать, если можно просто щелкнуть пальцами и все случится «по волшебству». К сожалению, волшебство работает не всегда и не во всем. Чтобы пользоваться полученными знаниями, мы должны осознать их, понять. Должен произвести некое умственное усилие. Иначе толку не будет, сколько в память инфы ни загружай.

Дэвид кивнул. В словах хеллаэнца была своя логика.

— И как это работает? — Он кивнул на экран. — Как вводится информация?…

— Кладешь руку вот сюда… — Брэйд легонько щелкнул по внутренней стороне медальона. — На первый раз вызови Око.

Дэвид последовал его совету. Магическое восприятие показало, что «экранчик» — достаточно простое иллюзорное заклинание на базе стихии Света, генерируемое медальоном. Сам терминал имел весьма запутанную энергетическую структуру, небольшую по размеру, но довольно яркую. Когда Дэвид протянул к ней руку, одна из нитей плавно оторвалась от общего сплетения и мягко ткнулась ему в ладонь, вызвав ощущение легкого электрического покалывания.

— В первый раз трудно вслепую настроиться, — произнес Брэйд. Повернув голову, Дэвид увидел, что и перед физиономией хеллаэнца висит Око. — Когда привыкнешь и будешь знать, чего ожидать, можно и не вызывать Форму…

— Сейчас я настроен?

— Да.

— И что теперь?

— Терминалом можно управлять словесными командами, но это слишком медленно, даже если команды ты произносишь мысленно. Лучше использовать тактильные ощущения. Ты должен почувствовать, что изображение на экране — как будто часть тебя, продолжение твоего тела… Естественно, это иллюзия, ты будешь ощущать не само изображение, а принимать те сигналы, которые посылает терминал…

— Я ничего не чувствую.

— Поначалу так обычно и бывает, — успокоил его Брэйд. — Теперь убери Око и представь, что ты дотрагиваешься до одной из этих выпуклых кнопочек на экране… Не представляй тянущуюся к ним руку, а именно вообрази, что прикоснулся. Только ощущение… Вот, например, сюда. — Он показал на изображение книги, под которой значилось «Тинольт кен Беркил. Общие алгоритмы трансфизических заклятий».

Дэвид вообразил, как прикасается к книге… «Интересно, какова она на ощупь?…» — Как только пришла эта мысль, возникла ассоциация со старым кожаным переплетом. Книга, застегивающаяся на ремешки… Нужно держать бережно и открывать не торопясь — как знать, хорошо ли закреплены страницы в этом старом издании…

Изображение на экране изменилось. Вместо бесформенного изумрудно-стального поля с разбросанными там и сям изображениями предметов появился белый лист с черными значками букв…

«Некоторые вещи одинаковы во всех мирах», — мысленно хмыкнул Дэвид, мельком проглядывая текст.

— Отлично, — похвалил его Брэйд. — Поначалу будешь вызывать воображаемые тактильные ощущение медленно, потом освоишься, и начнет казаться, что экран — твоя вторая кожа.

— С управлением все ясно. Покажи теперь, что в вашем ИИП есть интересного.

Брэйд показал. Как и земной Интернет, Искусственное Информационное Поле оказалось настоящей свалкой разнообразнейшей информации. В первую очередь Брэйд познакомил его с виртуальными библиотеками.

— Ну и кто после этого пойдет в книжную лавку? — пробормотал Дэвид, впечатленный увиденным. ИИП существовало уже несколько тысяч лет, и количество книг (написанных не только хеллаэнскими и нимрианскими авторами, но и привезенных из соседних миров) в его библиотеках исчислялось миллиардами.

— Мы пойдем, — вздохнул Брэйд. — Некоторые книги, которые нас попросят прочесть, в ИИП не найти. Их запрещено воспроизводить в виртуальном виде. Может, не на этом курсе, но на последующих — наверняка попросят…

— Почему?

— Правообладатели против.

— И что?

— И то.

Дэвид усмехнулся.

— Что мне мешает купить книжку, а потом выложить ее в общем доступе?

— Гм. Ты уверен, что хочешь совершить преступление против общества? — Брэйд скептически поглядел на приятеля.

— Эээ… Если ты так ставишь вопрос… Но вообще, мне казалось, общество должно быть только радо.

— Уверяю тебя, общество в лице разозленного правообладателя будет совсем не радо. Сам он мараться вряд ли будет, а вот в Гильдию Паучников настучать — запросто.

— Знаешь, иногда мне кажется, что у вас тут не анархия, а махровый тоталитаризм.

— Противоположности смыкаются, — выдал Брэйд глубокомысленную сентенцию.

— Шаг влево, шаг вправо…

— Надо просто знать правила игры. Тогда будешь понимать, где и как их можно нарушить.

Последние слова прозвучали как азбучная истина, и Дэвид не мог не поддеть приятеля:

— А ты-то сам их знаешь?

— На своем уровне — да. — Брэйд пожал плечами. — А большего мне пока не нужно.

— И как бы ты нарушил данное правило?

— А зачем мне его нарушать?

— Ну вот просто представим, что тебе это надо.

— Если б мне настолько приспичило сделать чужую собственность общедоступной, — без тени улыбки произнес Брэйд, — я бы нашел правообладателя и убил бы его. После чего делал бы с его книгой все, что душе угодно.

На это Дэвид не нашел что ответить — лишь в который раз ощутил пропасть между привычными ему отношениями и теми, что были приняты в этом мире.

4

…Дэвид повстречал ее в центральном коридоре второго этажа, по пути из лектория в кабинет прикладной ритуалистики. Как всегда, после двухчасовой лекции по теории волшебства мозги землянина слегка дымились под черепной коробкой, и смысл увиденного дошел до него не сразу. Шагов через десять мучительно вызревавшее ощущение «а ведь что-то тут не то» стало настолько сильным, что Дэвид не выдержал и остановился. Его тут же кто-то толкнул — центральный коридор во время перемены всегда забит народом под завязку. Не обращая внимания на раздраженные взгляды, Дэвид обернулся и стал выискивать то, что послужило источником этого смутного беспокойства. Аналитическая часть разума, перегруженная теоретиком, по-прежнему тормозила, беспомощно пытаясь выделить из массива получаемой информации единственный необходимый элемент. Вокруг двигались люди и нелюди, студенты кучковались у стен и окон, заходили в учебные помещения и выходили из них… Постукивая посохом, быстрым шагом прошествовал мимо Эйр кен Рийт, мастер Жизни… В противоположном конце коридора преподавательница системных заклятий, Делла из Трангулла, размахивала руками, собирая своих студентов… Чтобы не быть сбитым с ног, Дэвид перешел на другую «полосу движения» и медленно двинулся в обратную сторону.

В этот момент он ее и заметил.

Поначалу он подумал, что обознался. Решил, что девушка, сидящая на подоконнике с книгой на коленях, всего лишь слегка похожа на девочку, которую он знал когда-то. Но тут она, забывшись, почесала коленку, как делала и раньше, когда задумывалась о чем-то, и чувство узнавания вернулось с удесятеренной силой. Затем он вспомнил, что с тех пор, как они виделись в последний раз, прошло более двух лет. Немного повзрослев, она и должна была превратиться в такую вот шестнадцатилетнюю девушку, которую он сейчас видел перед собой.

— Привет, — сказал он, подходя ближе. Она не услышала: полностью отключившись от окружающего мира, с головой ушла в книгу. Когда они повстречались впервые, в ней было что-то сказочное, делавшее ее похожей на Алису в Стране Чудес. Сказка ушла вместе с детством. Вместо Алисы на подоконнике сидела самая обычная девушка, в этом городке учатся сотни таких…

— Привет… Лайла, — произнес Дэвид, улыбаясь и продолжая разглядывать ее.

Впрочем, нет. Все-таки не совсем обычная. Сказка ушла, но волшебство осталось. Только теперь это было совсем иное волшебство — выверенное, практичное и целенаправленное. Во взгляде светло-синих глаз, когда она наконец оторвалась от своей книги и посмотрела на того, кто посмел ее побеспокоить, притаилась та же самая сила, что жила в ее старшем брате, Лэйкиле — сила, которая своей непреклонностью подчас пугала Дэвида до коликов (хотя он никогда и никому не признался бы в этом). Он вдруг подумал, что эта внутренняя сила — как отличительное клеймо здешней высшей аристократии: сколько ни маскируй, ни прячь, нет-нет да проглянет наружу.

Впрочем, пронзительный, беспощадный ледяной огонь почти сразу же угас, сменившись мягким дружелюбным светом.

— Дэвид?… — удивилась Лайла. Краешки губ поползли вверх в готовой вот-вот появиться улыбке. — Ты откуда тут?…

— Отсюда. — Он широко улыбнулся в ответ. — А ты?

— А я тут учусь, — гордо сообщила Лайла. Что-то сместилось в мире: незнакомая девушка пропала, на ее место вернулась девочка, которую он хорошо знал когда-то…

— Я тоже.

— Здорово!.. А ты на каком курсе? Первом?

— Да. Боевая магия. Ну ещё несколько вспомогательных предметов.

Он решил, что стоит ответить чуть поподробнее, и сказал первое, что пришло на ум:

— Интересная, оказывается, штука — прикладная ритуалистика. Я и не знал. Случайно, можно сказать, выбрал предмет, а оказалось… Очень увлекательно. И полезно.

— Да?… — Лайла наморщила носик. — А мне не нравится все эти загогулины вырисовывать. Слишком медленно. В настоящем бою — бесполезно.

— Зато если у тебя есть время подготовиться…

— Ну не знаю… — быстро произнесла Лайла. Видно было, что аргумент Дэвида ее не убедил, но спорить юная графиня не хочет.

— А ты чему тут учишься? — полюбопытствовал он.

— Классике. У Лэйкила нет времени, чтобы систематически со мной заниматься. Да и вообще… классику лучше изучать тут.

— А тебе есть что изучать? — улыбаясь, спросил Дэвид. — Ты в детстве заклятьями кидалась — дай боже мне так когда-нибудь… а уж сейчас-то, наверное…

— Нуу… — Лайла напустила на себя важный вид. — Есть всякие тонкости…

Толком разговориться они так и не успели. Сначала их прервал один из Лайлиных учителей, подошедший предупредить о переносе занятий, затем — Идэль и Брэйд. Сокурсники Дэвида выплыли из общего потока столь внезапно, словно возникли из-под земли. Им было очень любопытно, с кем это разговорился их приятель. Обычно Идэль вела себя сдержанно и не лезла в чужие дела, но сейчас, похоже, дурное влияние Брэйда перевесило ее природную тактичность. Что же касается самого хеллаэнца, то он вряд ли смог бы написать слово «тактичность» без ошибок и уж точно не представлял, что означает это понятие.

— О!.. — обрадованно воскликнул он, напористо влезая вперед. — Какая симпатичная девушка!.. Твоя знакомая, Дэвид?… Ты меня представишь?

Дэвид тяжело вздохнул.

— Лайла, это местный дурачок по имени Брэйд из Харе… Хири… в общем, из какого-то заштатного хеллаэнского городишки на букву «ха».

От такой рекомендации у Брэйда вытянулось лицо, а Лайла закашлялась от смеха.

— Так, — быстро сказала Идэль, отчаянно пытаясь сохранить серьезное лицо. — Можно, я сама представлюсь?

— Хмм… — Дэвид смутился. — Про тебя я ничего плохого не…

— Я все-таки предпочту не рисковать.

Идэль назвалась полным именем. В глазах Лайлы мелькнула тень интереса.

— Лигейсан-Саутит?… Вы из Кильбрена?…

Идэль кивнула.

— Там наши родственники живут, — сообщила юная графиня.

Теперь уже заинтересовалась кильбренийка.

— Вот как?… А что за семья?…

Во взгляде Лайлы промелькнуло какое-то неопределенное выражение… Растерянность пополам с сожалением. Как будто она сболтнула что-то лишнее. Дэвид решил, что сейчас самый подходящий момент, чтобы перехватить инициативу и завершить наконец процедуру знакомства, — Позвольте представить вам. — Он сделал театральный жест. — Лайлу кен…

— …кен Дэйбрит, — прервала его дочь Ролега. — Ты всегда забываешь.

— Кхм… Да. — Дэвид сообразил, что кое-что лишнее едва не ляпнул уже он. Почему так — он ещё не понимал, но портить отношения с Лайлой, раскрывая то, что она хотела скрыть, не собирался. Пока он решил помолчать и посмотреть, что будет дальше.

— Какое красивое имя, — сказал Брэйд, галантно целуя протянутую руку и одновременно заглядывая Лайле в глаза, — почти такое же красивое, как ты.

Дэвиду, который помнил Лайлу ещё ребенком, захотелось взять Брэйда за шиворот и оттащить куда-нибудь подальше. Желательно вообще из этого города. Он уже открыл рот, чтобы произнести что-нибудь максимально едкое и злое, что-нибудь, выходящее за грань дружеских шуток и взаимных «подколок» — но осекся, увидев, с каким выражением Лайла смотрит на хеллаэнца. Девочки, которую он рвался защищать, не существовало. Ее не было уже давно — это только ему на какой-то момент показалось, что она — все та же Алиса в синеньком платьице с белым передничком. Лайла смотрела на Брэйда так, как кошка смотрит на мышь.

— А ты ничего, — небрежно сообщила она. Убирая руку, она слегка, будто невзначай, потрепала Брэйда по щеке.

Ее покровительственный тон вкупе с непринужденной манерой поведения слегка обескуражили Брэйда, но он решил принять игру и ответил ей в тон:

— Рад, что ты оценила. Кстати, что ты делаешь сегодня вечером?

— Встречаюсь с тобой в баре «Золотой единорог», — произнесла Лайла, разглядывая Брэйда, словно тот был большим необычным насекомым. — Устрицы и жирные блюда не заказывай — я их не ем.

Ухмыльнувшись, Брэйд самодовольно посмотрел на Дэвида — видал? Смотри и учись: пара реплик — и девица сама готова прыгнуть в койку…

— Значит, в семь? — полуутвердительно-полувопросительно произнес Брэйд, снова переводя взгляд на Лайлу.

— Нет. В полдевятого. А сейчас. — Она сделала пренебрежительное движение пальчиками, как будто необычное насекомое уже успело наскучить ей и она собиралась его отогнать. — Пойди, погуляй пока.

Лицо Брэйда окаменело. Это был второй плевок в чувствительную хеллаэнскую душу за последние три минуты.

— Ты что, не слышал? — В голосе Лайлы послышались металлические нотки. — Мне нужно поговорить с Дэвидом. Гуляй, голубок.

Натянутая улыбка Брэйда превратилась в оскал.

Было ясно, что он готов задушить эту маленькую сучку здесь и сейчас, голыми руками. Останавливало его только одно — он понимал, что в случае агрессии или ответного хамства будет выглядеть ещё более глупо, чем сейчас.

Оценив ситуацию, Идэль потянула Брэйда за рукав:

— Пойдем, не будем им мешать, — сухо сказала она. Неопределенно хмыкнув, Брэйд ретировался следом за кильбренийкой.

Когда они отошли, Дэвид негромко спросил:

— Ты и вправду собираешься на это свидание?

— Не знаю. — Лайла неопределенно покачала головой. — Наверное, да. Надо же как-то проводить время… — Она задумчиво посмотрела вслед ушедшему Брэйду. — Надеюсь, этот жеребчик хотя бы на четверть так хорош, как он о себе воображает.

— Знаешь, ты изменилась.

— Да?… — Рассмеявшись, она откинула назад прядь волос. — Не обращай внимания, это всего лишь подростковая гиперсексуальность. Скоро пройдет.

— Где ты таких слов нахваталась??? — Дэвид не знал, что делать: хохотать или разевать рот от удивления.

— В папиной библиотеке. Там много всяких умных книжек.

Случайное упоминание о ее отце, Ролеге кен Апрее, стерло улыбки с лиц. Это быта скользкая тема.

— Почему ты уехал, Дэвид? — помолчав, спросила Лайла. — Что произошло?…

— Лэйкил тебе не рассказывал?

— Сначала долго врал и изворачивался, а потом признался, что ты захотел прервать обучение. Но он так и не объяснил почему.

— Хорошо, я расскажу… Но это долгий разговор. Ты знаешь, откуда в моем мире взялись демоны-наездники?… ну помнишь, одного из которых мы тогда убили?…

— Да… То есть я помню демона. Но я не знаю, откуда они. А откуда?…

Дэвид растерялся. Из последнего разговора с Лэйкилом он сделал вывод, что тот все-таки поведал (или собирался поведать) сестричке правдивую историю исчезновения ее папаши. Теперь выяснилось, что если Лэйкил и рассказал, то далеко не все. Дэвид почувствовал, что вступает на зыбкую почву. Становиться человеком, который поведает Лайле, каким Большим Говнюком был ее дорогой отец, ему абсолютно не хотелось.

Лайла внимательно следила за выражением его лица. Она была не глупа, и сложить дважды два ей труда не составило.

— Наездники как-нибудь связаны с тем жутким Источником Силы, который превратил папу в чудовище?

— Значит, ты знаешь… — Он постарался не показать, какое облегчение принесли ему эти слова. — Да, можно сказать, связаны… Слушай, это долгая история. Как-нибудь… не сейчас, ладно?

— Хорошо.

Помолчали. Неожиданно под потолком вспыхнули и закружились фейерверки, по коридору поплыл мелодичный перезвон, а воздух на несколько секунд наполнился слабым цветочным ароматом — сегодня это были фиалки. До конца перемены оставалось двадцать секунд.

— Мне пора…

— Подожди. — Лайла спрыгнула с подоконника. — Вот что. Ты не говори никому, что я кен Апрей.

— Не буду. Но почему?

— Лэйкил настоял. Боится, что меня похитят.

— А что, могут?

— Не знаю. — Лайла дернула плечиком. — Наверное, нет… Но Лэйкил думает, что лучше перестраховаться. Он согласился оплатить обучение только при условии, что мое настоящее имя останется в тайне. Иначе он заберет меня из Академии. Ты ведь знаешь, какой он упертый.

— Угу. Буду молчать.

— Я знала, что могу на тебя рассчитывать. Хотя… — Тут она мечтательно и чуть лукаво улыбнулась. — Вот если бы меня похитил какой-нибудь хеллаэнский Лорд…

— Древний и могущественный? — хмыкнул Дэвид.

— Обязательно. Темный и ужасный. Но в глубине души благородный… Хм, я бы подумала. Это было бы очень романтично.

— Все, я побежал на занятия.

— Ага. — Прощаясь, Лайла помахала рукой. — Увидимся!

Процесс составления монограммных заклинаний (именно им почти полностью был посвящен курс прикладной ритуалистики) всегда вызывал у Дэвида ассоциации с японской каллиграфией. Сами монограммы — графические отображения Форм, соединенных в одну конструкцию — чрезвычайно походили на сложные иероглифы, включавшие в себя несколько десятков элементов — прямых черт, изгибов и петель. Не узор и не надпись, а что-то среднее, каждое монограммное заклятье с чисто эстетической точки зрения казалось подлинным произведением искусства. В асимметричном рисунке ощущалась какая-то иная, потаенная гармония; при желании рисунок можно было рассматривать часами. Ошибок при начертании не допускалось, каждую линию следовало выводить уверенно, не торопясь и не медля. Остановка, сомнение, ошибка сводили все прилагаемые усилия на нет, ибо акт начертания Знака одновременно являлся и актом Творения. Рисунок следовало создавать в едином бесстрастном порыве, когда вся воля, все естество устремляются в одном направлении. Если такая воля, очищенная от всего лишнего, вела руку мага, из сплетения линий рождалось волшебство — губительное или благостное, по выбору того, кто творил его. Если закрадывалось сомнение в своих силах, или внимание отвлекалось на что-то ещё, или мастерства оказывалось недостаточно — все рассыпалось. Незримые токи стихийных сил оставались на одной стороне бытия, линии, проведенные на бумаге — на другой, зримой, соединения не происходило, не случалось и чуда.

В своей прошлой, теперь уже почти забытой жизни художника Дэвид одно время увлекался стилем «сумие»; хотя его интерес был достаточно поверхностен и сопутствующей восточной философией он толком так и не проникся — тем не менее полученные в юности навыки теперь весьма пригодились. Он не был лучшим учеником в группе: пока шло предварительное, лексическое комбинирование Форм, он в лучшем случае оставался крепким «середнячком» — многие его сокурсники составляли заклятья из Форм гораздо быстрее и реже допускали ошибочные, несочетаемые комбинации — но когда дело доходило до графического исполнения, Дэвид нередко справлялся быстрее прочих. Эта маленькая победа радовала его, пожалуй, даже сильнее, чем двадцать тысяч сийтов, вырученных за сердце Юийдиальи. Мир волшебства слишком часто тыкал его носом в грязь, в осознание собственной ничтожности и бесталанности, окружающее общество не забывало регулярно напоминать, что он — бесправное ничто; и его самолюбие, уязвленное всеми перечисленными уколами, молча страдало. И в этом крылась одна из причин его увлеченности уроками прикладной ритуалистики: хотя бы здесь он мог чувствовать себя наравне с местными уроженцами, от рождения обладавшими значительно большим, чем у землян, магическим потенциалом.

Сегодня, правда, ему пришлось рисовать «пустышку». Стихиальное заклятье, монограмму которого они должны были составить, содержало в себе пять Форм — и одна из них Дэвиду была неизвестна. Точнее, он знал, как рисовать эту Форму — однако самой энергетической структурой не владел и потому не мог составить работающее заклинание на ее базе. Это было неприятно. Во-первых, потому что он лишался возможности проверить точность собственного рисунка, приходилось домысливать по принципу «а как бы оно выглядело, если бы работало», во-вторых, неприятно было ещё и потому, что даже в случае удачного выполнения рисунка сама работа обессмысливалась: линии, проведенные на бумаге, оставались только линиями.

Поскольку вторую часть задания — энергетическое конструирование — он не выполнял, Дэвид закончил рисунок гораздо раньше остальных. Вот только сегодня никакой радости это обстоятельство ему не доставило. Поднял взгляд от письменного стола, посмотрел по сторонам. Прочие студенты напряженно трудились. Кто-то чертил узор, кто-то жестикулировал, подбирая действующую комбинацию заклятья. Орэлья из Сайгга, закусив губу, о чем-то напряженно размышляла. На ее столе валялись два смятых комка бумаги; кисточка с тушью скатилась на пол. Орэлья ошиблась ещё в первой стадии, во время составления «лексического соответствия» будущего заклятья, и теперь должна была делать всю работу заново. Джейгали — двулицый, синекожий и четырехрукий, как и прочие представители его расы — на задней парте уныло чертил свой рисунок. У него тоже не хватало одной из пяти необходимых Форм. Сидевший перед Орэльей Скеггель смотрел на кисть и бумагу как на своих кровных врагов. Скеггель являлся сыночком одного из адских владык и большую часть своей жизни провел в Преисподней; его родитель, видимо, был достаточно прогрессивным демоном и, понимая, что без образования в наши дни никуда, отправил подросшее чадо учиться в один из самых продвинутых по части магии миров Сущего.

В первое время Скеггель терялся, когда его просили составить заклятье, не нацеленное прямо на разрушение или порабощение: очевидная бессмысленность любой «мирной» магии разом выбивала его из колеи. Однако Скеггель был высшим демоном — то есть не просто злобной машиной для убийств, но сущностью, способной к саморазвитию. Он постепенно освоился и начал играть с Формами не хуже уроженцев Хеллаэна и Нимриана. Вот и сегодня он соединил Формы быстрее всех. На этом, правда, и остановился — необходимость выводить какие-то линии на дурацком листке бумаги его откровенно бесила. Он боролся одновременно и с непослушной кистью, и с собственной природой: ярость, вот-вот готовая вырваться наружу, велела одно, а разум — совершенно другое. Надо отметить, что в большинстве ситуаций сдержать свои эмоции Скеггелю все-таки удавалось. Он понимал: в случае чего его немедленно отсюда выпрут; а возвращаться домой, не оправдав возложенных на него надежд, Скеггель не стал бы ни за какие коврижки. В этом случае отец, вероятнее всего, сам отдаст неудачника на съедение своим слугам; взамен него в Академию будет отправлен какой-нибудь другой сынок. Благо, у любвеобильного папаши их было больше десятка.

К столу Дэвида тем временем подошел преподаватель прикладной ритуалистики, Дильбрег кен Аунблан. Несколько секунд рассматривал изображенный землянином узор.

— «Пустышка»? — спросил он, хотя и так было ясно, что это.

Дэвид смущенно кивнул.

— Какой Формы вам не хватает?

— «Чаши».

— Что-нибудь близкое есть?

— Нет. — Дэвид покачал головой. — Разве что «Оболочка». Но мне кажется, она не подойдет.

— Не подойдет, — подтвердил Дильбрег. Напомнил: — На позапрошлом занятии у вас также была «пустышка». Тогда у вас не оказалось…

— «Когтей».

— Да, совершенно верно. Дэвид, это не дело. У вас, бесспорно, есть некоторые данные, но это никуда не годится. Время от времени у любого ученика случаются «пустышки», но ваш набор Форм слишком скуден даже для начинающего. С этим нужно что-то делать. Вы ведь понимаете — в дальнейшем на занятиях вам будут предлагать ещё более сложные комбинации, содержащие все большее количество элементов. Значит, будет возрастать и количество «пустышек»… Вы просто не сможете освоить материал.

— Я знаю, сэр. Поступая, я записался, среди прочего, ещё и на курс стихиальной магии. В описании было отмечено, что нам дадут два десятка новых Форм. Но эти занятия начнутся только через месяц.

— Как вы понимаете, двадцать новых Форм вам дадут не на первом уроке…

— Понимаю.

— Вам стоило сначала пройти курс стихиальной магии… хотя бы первый год… и только потом приступать к изучению прикладной ритуалистики.

— Наверное, я бы так и поступил. Если бы знал заранее. Но в описании на этот счет ничего не говорилось.

— Потому что обычно тем, кто выбирает прикладную ритуалистику, дополнительного обучения не требуется.

Дэвид хотел было заметить, что Академия должна была предусмотреть и то, что среди поступающих будут иномиряне, незнакомые с местными порядками, но не стал спорить. «Качать права» бессмысленно, приходилось как-то решать проблему. Отложить обучение на год было уже невозможно. Он оплатил занятия, и никого не волнует, будет он ходить на них или нет.

— На первом этаже, справа от главной лестницы, — сообщил Дильбрег кен Аунблан, — рекламное пространство. Среди множества объявлений, которые там висят, можно найти и такие, где вам предложат приобрести Формы — какие угодно, на любой вкус.

— Да?… А это безопасно? — Дэвид нахмурился. За два года обучения Лэйкил сумел-таки вбить в него простую мысль: доверять работу со своим гэемоном кому попало — лучший способ потерять жизнь или свободу. По крайней мере, в этом мире. В момент посвящения инициируемый чрезвычайно уязвим для того, кто проводит процедуру.

— Ничто не безопасно, — ответил кен Аунблан. — Даже если вы накладываете на себя защитное заклинание, всегда есть крошечная вероятность того, что из-за трансмутации магических потоков вы просто убьете себя или превратитесь в кролика. Даже если вы мирно спите в своей кровати, всегда есть некоторая вероятность того, что в ваш дом попадет метеорит. Стопроцентной гарантии безопасности вам не даст никто, даже Изгнанные Боги. И уж конечно, есть вероятность того, что, когда вы обратитесь по объявлению, ваш гэемон препарируют, а вас самого превратят в раба или в служебного демона. Но здесь эта вероятность существенно ниже, чем в любом свободном городе. Оставить объявление на первом этаже может только учащийся или преподаватель Академии. Вычислить пакостника не составит труда.

— В это я вполне готов поверить. — Дэвиду хотелось прояснить данный вопрос до конца. — Но вот станете ли вы предпринимать что-либо против «пакостника»? Особенно если выяснится что он имеет местное гражданство, а пострадавший — всего лишь какой-то там эмигрант?… Не проще ли будет закрыть глаза на…

— Разумеется, станем, — холодно прервал его Дильбрег. — Пользуясь «рекламным пространством» для своих проделок, этот человек тем самым компрометирует Академию. А Академия заботится о своем престиже, поверьте мне.

Пока он говорил, пальцы его левой руки легонько постукивали по письменному столу. Скосив глаза, Дэвид заметил среди колец, которые носил Дильбрег, перстень с фигуркой паучка. Знак Гильдии.

Сразу прояснились и методы воздействия, которые применит Академия по отношению к дураку, вздумавшему попортить ей имидж.

Дильбрег кен Аунблан был Паучником — хладнокровным убийцей, терпеливо ждущим своей очереди в Гильдии. Но очередь двигалась медленно… и потому появлению означенного дурачка на вверенной ему территории Дильбрег только обрадуется.

И совсем не факт, что Дильбрег был тут единственным таким преподавателем.

— Я понял, сэр, — сглотнув, сказал Дэвид. — Я… я подумаю над тем, что вы сказали.

— Подумайте, — Дильбрег ободряюще улыбнулся. — Мне импонирует ваше упорство в изучении предмета, несправедливо воспринимаемого многими современными чародеями как «бесполезного» и «чрезмерно архаичного». Возможно, та древняя форма Искусства, которую я здесь преподаю, и не адаптирована под современное общество, нацеленное исключительно на скорость, эффективность и простоту в использовании, однако нельзя забывать, что монограммные заклинания были некогда самым распространенным типом волшбы в Хеллаэне. Ими не гнушались пользоваться и Обладающие Силой, оставившие нам в наследство потрясающие образчики своих заклятий, которые они чертили прямо в воздухе, на воде, на песке или выцарапывали на камне… Большая часть их монограмм, конечно, не сохранилась,однако те, что все-таки дошли до нас, представляют собой уникальные произведения искусства, сочетающие в себе, с одной стороны, глубочайшие знания о природе и правилах сопряжения Сил, а с другой — творческое, глубоко личностное применение этих знаний. Впрочем, это обстоятельство совсем не удивительно, если только вспомнить имена Лордов, практиковавших сие древнее Искусство: Элайдж, Повелитель Теневого Пламени и Архайн, Хозяин Железной Башни; Злой Воскреситель Герхлаг и Убривар, Властелин Огненного Леса; Нэйд, Хозяин Бездонной Ямы и Джелавар, Повелитель Нетопырей… Последний, между прочим, составил самый первый в Хеллаэне учебник монограммных заклятий, адаптированный для смертных колдунов… Что-что?… Вы уже закончили, Эдвин? Сейчас я к вам подойду. А вы, Дэвид, подумайте, как быть дальше. На одних «пустышках» многому вы не научитесь.

* * *

Собственно, думать было не о чем, надо идти и срочно раздобывать новые Формы — иначе любимый предмет грозил превратиться в бесполезную трату времени и сил не говоря уже о потере пары тысяч сийтов, отданных за обучение. После двух часов «искаженки» (сиречь урока по изучению Искаженного Наречья), последнего на сегодня предмета, Дэвид по широкой парадной лестнице спустился на первый этаж. Как всегда, воздух гудел от голосов, то и дело с грохотом захлопывалась парадная дверь, по размеру и весу походившая на небольшие замковые ворота. С одной стороны от лестницы располагалась уборная, с другой на полу красной краской был нарисован круг диаметром в пять-шесть метров. Это, очевидно, и было то место, о котором упоминал Дильбрег кен Аунблан. Дэвид и раньше замечал прохлаждающийся в этом закутке народ, но как-то не приглядывался к тому, чем они тут занимаются.

Уже при приближении к кругу он почувствовал излучаемую им магию. Воздух над кругом будто сгущался, как бы обволакивая невидимую сферу, нижняя четверть которой находилась под уровнем пола, а остальная, большая часть — возвышалась над ним. С каждым шагом световые искажения, окружавшие сферу, становились все более явными, по ее поверхности то и дело проплывали разноцветные сияния. В какой-то момент многочисленные переливы красного цвета стали особенно яркими и сложились в предупреждающую надпись: «БУДЬТЕ ВНИМАТЕЛЬНЫ! За красной чертой вы можете увидеть рекламу!» — предупреждение отнюдь не лишнее, учитывая, что реклама в этом мире рассматривалась как одно из самых тяжелых преступлений против добропорядочного общества.

Дэвид отступил на шаг — предупреждающая надпись расплылась, поблекла. Сделал шаг вперед — образовалась снова. Похоже, ее можно было увидеть только на определенном расстоянии.

Когда он пересек черту, то подумал, что входит в хрустальный грот… или в сферическую комнату, стены и потолок которой состояли из воды или текучего стекла… приглядевшись, он понял, что здесь нет ни воды, ни хрусталя. Кусочек пространства, извне ограниченный пятиметровым красным кругом, изнутри был больше по крайней мере раза в два. С такими парадоксами Дэвид сталкивался и раньше: в некоторые комнаты Тинуэта можно было попасть только через определенные двери; извне, далее ломая стены, добраться до них было невозможно; да и в самой Академии существовало немало аудиторий, которые изнутри были значительно больше, чем казались снаружи.

Мир за пределами «расширенного пространства» теперь смазался, потерял четкость. Несуществующие стены «комнаты без стен» состояли из бликов и световых искажений. Извне — сфера, изнутри «рекламное пространство» напоминало скорее многолучевую звезду, каждый из отростков-лучей которой, примыкая к центральному пространству, являл собой как бы вздутие на поверхности призрачного шара. Отростки были достаточно велики, чтобы в них могло поместиться по одному человеку — более того, около трети из них занимали студенты. Некоторые стояли, другие зависли над полом сидячем положении — так, как будто находились в каких-то невидимых креслах.

«Кабинки индивидуального пользования», — подумал Дэвид.

В воздухе плавали голографические проекции — объявления, трехмерные картинки… Ближайшие из них, почуяв новенького, немедленно потянулись к Дэвиду. Он недовольно отмахнулся — незримые «кабинки» заинтересовали его куда больше, тем более что вызванное Око показывало: в каждом «пузыре» находится структура, аналогичная той, с помощью которой Брэйд подсоединялся к ИИП. Дэвид решительно направился в сторону ближайшей свободной «кабинки», и вскоре его догадки подтвердились: поймав энергетический контур и с его помощью развернув ещё один голографический экран, он попал в каталог всех объявлений, размещенных в «рекламной комнате» Академии. К этому времени Дэвид уже удобно сидел в воздухе, правда, ему самому казалось, что он устроился в мягком кожаном кресле: одно из вспомогательных заклинаний «кабинки» создавало гравитационное поле в форме кресла, а другое — имитировало соответствующие зрительные образы и тактильные ощущения.

Он быстро нашел то, что нужно. Формы — по крайней мере, общеизвестные — стоили не так дорого, как он опасался, и Дэвид вполне мог позволить себе докупить десяток-другой. К сожалению только, вряд ли его гэемон переживет подобную нагрузку. Следовало умерить аппетиты и ограничиться двумя-тремя новыми Формами. По крайней мере на первый раз.

Поскольку быстро встроить Форму в гэемон можно только на Источнике, все, предлагавшие данную услугу, соответственно либо владели собственными Источниками Силы, либо имели ограниченный доступ к чужим. Лорды, какие-то магические корпорации, неизвестные Дэвиду Ордена… В конце каждой строчки значилось, сколько лет данная организация или благородная семья сотрудничает с Академией, сколько человек воспользовалось их услугами и каков процент благополучно переживших посвящение. Это была не самореклама — информацию о своих партнерах собирала и вывешивала здесь администрация. Впрочем, при сильном невезении загнуться можно было на любом Источнике: приблизительно полтора-два процента инициируемых погибали или необратимо повреждали свое биополе при посвящении. Дешевле всего стоили услуги тех, кто сотрудничал относительно недавно, дороже прочих — инициации на немногочисленных Источниках, принадлежащих самой Академии. Поначалу Дэвид решил не скупердяйничать и приобрести новые Формы именно на них; однако при более подробном ознакомлении с последним вариантом вскрылось, что это не только самая дорогая услуга, но и время посвящений распределено уже на полтора месяца вперед. Пришлось возвращаться к списку благородных семей, корпораций и Орденов. Выбрав наугад какую-то контору, связанную с Академией уже лет пятьдесят, Брендом обнаружил, что установить контакт с ее представителями можно, не поднимаясь с кресла: в уголке рекламного проспекта плавала крохотная голограмма старинного зеркала. Стоило Дэвиду представить, как он касается его прохладной поверхности, как зеркало мгновенно расширилось, совпав с границами «экрана». Переговоры заняли всего несколько минут, встреча и посвящение определили на время, удобное для Дэвида — то есть на послезавтра, когда он должен был с утра отсидеть два часа на уроке системной магии и весь оставшийся день мог быть свободен.

Распрощавшись, он не сразу покинул «рекламную комнату». Стало любопытно, что ещё тут можно найти.

Содержание более половины объявлений осталось для Дэвида загадкой. Расписывались достоинства товаров, о назначении которых он и понятия не имел. Рекламировались услуги, одни названия которых ставили его в тупик. Предлагалось обучение по специальностям, о которых он прежде никогда даже не слышал.

Впрочем, были и объявления, смысл которых сомнений не вызывал. Городская стража — далее следовал внушительный список нимрианских и хеллаэнских городов — приглашает выпускников Академии пополнить ее ряды, уровень подготовки — не ниже третьего курса системной и боевой магии; наличие гражданства обязательно. Банку «Седьмая сеть» требуются дипломированные системные маги. Служба Астральной Коммуникации обеспечит ваши заклинательные покои либо иную статичную магическую систему любым количеством энергии, в любой точке Хеллаэна или Нимриана. Семья кен Сапрек желает нанять бытового мага для присмотра за своими десятью деревнями. Скромный, но стабильный оклад, бесплатное питание и собственный дом в живописной местности гарантированы. Подписывающим контракт сразу на пять лет — бонус: любая деревенская девушка, по выбору. Либо парень, в зависимости от пола или интимных предпочтений наемника. Корпорации «Большой мир» для установления дружественного контакта с цивилизацией из соседнего потока требуется боевой маг с хорошо развитыми псионическими способностями. Чародеев с моральными предрассудками просят не беспокоиться. Торговая фирма «Новая жизнь» предлагает начинающим некромантам учебные пособия, справочники, артефакты, а также уникальные наборы костей. Специальное предложение в этом месяце: комплекты драконьих скелетов. Спешите, количество наборов ограничено.

…Дэвида привлекло объявление, приглашавшее всех желающих посетить фехтовальный клуб, размещавшийся в одном из корпусов Академии. Плата взималась чисто символическая. За два года жизни в Тинуэте Лэйкил прочно внушил своему ученику мысль о том, что боевой маг, не имеющий должной физической подготовки — уже наполовину покойник. Лэйкил дал ему хорошую основу, но за время пребывания в Академии легко было потерять форму и позабыть все, чему его учили. Запомнив место расположения тренировочного зала и время занятий, Дэвид освободил контур и покинул «рекламную комнату». Возможно, подумалось ему, Брэйда также заинтересует возможность помахать мечом в местном клубе…

Однако у Брэйда эта информация энтузиазма не вызвала. Дав предварительное согласие, уже на следующее утро он заявил, что тащиться куда бы то ни было в такую рань (тренировки начинались в семь) ему совершенно неохота. Вид у него при этом был до крайности раздраженный, а осунувшаяся физиономия свидетельствовала, что этой ночью он не спал.

— Смотри, обрастешь жирком, — поддел его Дэвид. Сам землянин был уже собран и готов к выходу. Даже располагал в запасе несколькими лишними минутами для того, чтобы попробовать растормошить приятеля-раздолбая.

— Не обрасту, — пробурчал Брэйд. — Пройду модификацию в клинике, если что… Какой смысл прыгать, как макака, размахивая железной палкой, если эти же самые навыки можно получить быстрее и проще?…

— Ай-яй-яй! — Дэвид поцокал языком. — Какие детские вопросы я слышу. А кто мне не так давно говорил, что загрузить информацию в память недостаточно, надо ещё ее понять, освоить?… А нашему телу, значит, запоминать и осваивать приемы не нужно?…

— В задницу. Я не собираюсь становиться чемпионом.

— Ну смотри сам… — Дэвид пожал плечами. Спросил о другом: — Как прошло свидание?

Брэйд сделался ещё мрачнее.

— Не спрашивай, — процедил он.

— Почему?

Брэйд некоторое время молчал, а затем выдал:

— У меня такое чувство, будто меня поимели.

— Да-а? — Дэвид постарался не засмеяться. — А что случилось?

— Да ничего. — Длинная пауза. — Слишком много о себе эта дрянь возомнила… — Взгляд хеллаэнца сделался рассеянным, внимание сосредоточилось на каких-то, видимых только ему одному, мысленных образах. Блуждавшая по губам болезненная усмешка заставляла предположить, что воспоминания эти — не из приятных. — Ублажал шлюшку всю ночь, и что в итоге? «И это все, что ты можешь?», «Ах, как же вы все одинаково скучны!..» — произнес Брэйд тонким разочарованным голоском, явно кого-то передразнивая.

— Дрянь… Сильных впечатлений ей захотелось… Я ей устрою сильные впечатления… До смерти не забудет…

— Брэйд, — позвал Дэвид. Хеллаэнец поднял глаза, но было видно, что его внимание ещё находится в плену воспоминаний. — Брэйд, успокойся, — проникновенно повторил он. — Остынь. Не делай глупостей. Она не для тебя.

— Кто она такая? — хрипло спросил Брэйд. — Откуда ты вообще ее знаешь?

— Неважно. — Дэвид покачал головой. — Ты ещё легко отделался. Если ты расстроишь эту девочку, тебя могут поиметь по-настоящему. Кроме шуток.

— Она что, из высших?… — Брэйд разом сник.

— Не могу сказать.

— Почему?

— Просто не могу, и все. Зря ты с ней связался.

— М-да. Это точно.

— Ну так не усугубляй ситуацию. Я понимаю, ты привык чувствовать себя хозяином жизни, но она — не для тебя. Не надо лезть в игру, правил которой не знаешь. Ты мне сам это говорил.

— Ладно, хватит… — отмахнулся Брэйд. — Не учи меня жить. Я приму к сведению твой совет. А теперь катись в свой клуб. Мне надо выспаться.

— Спокойной ночи.

5

Незаметно началась и прошла короткая, теплая зима. Ранним утром (а иногда и в середине дня, если занятий было немного) Дэвид тренировался в клубе, затем отсиживал пять-шесть часов на уроках, после чего возвращался в гостиницу, читал и практиковался в освоении заданного на дом материала. Свободного времени оставалось только чтобы поесть и поспать. Он не был одарен магическим талантом от природы, и там, где у Брэйда или у других соучеников землянина волшебство рождалось легко, как бы само собой, Дэвиду приходилось брать упорством и постоянной отшлифовкой уже освоенного. Когда начались занятия по стихиалке, он за счет прежнего опыта некоторое время держался впереди всех, но уже очень скоро выяснилось, что то, что ему самому казалось довольно неплохими достижениями в этой области, таковыми отнюдь не являлось. Прочие ученики осваивали стихии гораздо быстрее, чем он когда-то. Было неприятно сознаваться себе в этом, но от правды не уйти: уже к концу первого курса он скатится от первых позиций к последним. Слабый природный Дар означал, помимо всего прочего, ещё и плохую способность к интуитивному постижению, а рационально обосновывалось далеко не все, что им говорили, немалая часть предлагаемой информации должна постигалась без участия логического аппарата. Впрочем, теории на уроках стихиалки было вообще очень мало, только краткие инструкции вначале и подведение итогов в конце, основным же содержанием урока, безусловно, являлась практика.

При освоении большей части магических техник одна из проблем состоит в том, что недостаточно просто объяснить, «как это работает» или провести наглядную демонстрацию. Слова, жесты, определенные цепочки образов, выстраиваемые сознанием, лишь сопровождают волшебство, балансируют и направляют его, но сам колдовской акт совершает гэемон мага. Между тем даже способность управлять своим энергетическим полем не значит почти ничего, когда это поле требовалось сконфигурировать в каком-то принципиально новом виде или выйти в какую-то новую область метамагической реальности. Точно так же как способность двигать рукой не дает автоматически умения писать, а умение выводить буквы, в свою очередь, не означает, что складывать их в слова ученик будет без ошибок. Знание же орфографии, в свою очередь, не означает ещё способности написать мало-мальски вразумительный текст. И так же как и в письме, в освоении магических техник существовали свои «уровни» и «степени постижения», притом выход на новую ступень означал не экстаз просветления, а лишь возрастающее число совершенно различных по существу задач, решать которые приходилось одновременно. Со временем, правда, наработанный навык позволял выполнять большую часть задач автоматически, не задумываясь об этом; выстраивание посредством гэемона сложнейших заклинательных схем превращалось по простоте исполнения в своеобразный аналог мышечного усилия. Но об этом уровне управления ученики, и Дэвид Брендом в том числе, могли только мечтать.

Освоение новой техники на уроке стихиальной магии обычно начиналось с того, что учитель — Финелла из Шэльёта, молодая девушка, на вид которой нельзя было дать больше двадцати пяти лет (на самом деле, ей было около семидесяти, но об этом мало кто знал) — дав необходимые инструкции, захватывала гэемон ученика своим собственным полем, после чего творила заклятье. Так взрослый, взяв руку ребенка в свою и аккуратно водя зажатым в детской ладошке карандашом, учит его, как пользоваться этим предметом. Запомнив состояние, пережитое в момент совместного колдовства, ученик теперь и сам мог воспроизвести его. В первое время использовались зрительные или звуковые ключ-образы, затем, по мере наработки навыка, они становились не нужны.

Конечно же, Брэйд и Идэль не были единственными, с кем Дэвид поддерживал хорошие отношения. Он перезнакомился не с одним десятком учеников, что было неизбежно, поскольку на занятиях по разным предметам состав групп был разным. Общими, например, для Брэйда, Дэвида и Идэль были уроки только по системной и стихиальной магии, а также по теории волшебства. На уроках астрологии Брэйд и Идэль сидели вместе, Дэвид в это же время мог изучать прикладную ритуалистику или боевку. На уроках демонологии дорожки Брэйда и Дэвида снова сходились, а Идэль отправлялась постигать азы астрального проектирования. На уроках же, посвященных отдельным стихиям, они занимались обычно порознь, ибо интересы их тут мало совпадали. К своим четырем стихиям Дэвид не рисковал пока добавлять новую — он помнил предупреждение Лэйкила о том, к чему может привести жадность в делах такого рода. Стихиями Брэйда были Земля, Вода, Кровь и Смерть, стихиями Идэль Свет, Воздух, Смерть и Вода.

Впрочем, несмотря на обилие знакомств, свободное время (если таковое все-таки удавалось выкроить) Дэвид предпочитал проводить либо с Брэйдом, либо с Идэлью. К концу зимы, правда, они стали собираться втроем все реже: у Дэвида завязался роман с девушкой, которая, как и Брендом, посещала местный фехтовальный клуб; завела себе приятеля и Идэль. Однако ни Меланта из Зергала — девушка Дэвида, ни любовник Идэль Кантор кен Рейз в компанию так и не вписались. Меланта была одержима идеей правильного образа жизни — занималась спортом, питалась строго по расписанию и даже пыталась убедить Дэвида, что по расписанию им следует заниматься и сексом. Она была готова вычерчивать графики и составлять таблицы, чтобы определить периоды, когда звезды будут благоприятствовать интимному взаимопроникновению их сексуальных энергий, а когда, наоборот, мешать. То, что Дэвид родился в весьма отдаленном мире, чрезвычайно ее расстраивало: небесный рисунок на Земле Т-1158А имел совершенно иной вид, чем в Нимриане, и вычисления, и без того нелегкие, превращались в каторжный труд. Естественно, Меланта на дух не выносила Брэйда, который во всем был ее полной противоположностью, и прилагала все усилия, чтобы избавить Дэвида от дурного влияния хеллаэнца. Брэйд, в свою очередь, не упускал случая позлить Меланту демонстрацией собственной неправильности: употреблением слов с явными ошиПками, заказом плохо сочетаемых блюд, и пространными рассуждениями на тему, в какие неприятности попадают люди, всегда и во всем соблюдающие правила.

Что касается Кантора кен Рейза, то его Дэвид невзлюбил с самого начала. Психологический тип, к которому принадлежал Кантор, Дэвид называл «сильными людьми» — когда у него было хорошее настроение, и «самодовольными ублюдками» — когда настроение становилось плохим. В самой силе, конечно, не было и не могло быть ничего плохого — отвращение у землянина вызывала не сила сама по себе, а навязчивая демонстрация оной, гипертрофированная мужественность, дополненная моральной недоразвитостью.

Кантору не было ещё и девятнадцати, но выглядел он, как минимум, лет на пять старше. Высокий рост и атлетическое телосложение, точеные черты лица, безграничная самоуверенность, подкрепленная врожденным магическим Даром, принадлежностью к благородной семье и кругленькой суммой на личном счету — все это создавало образ весьма привлекательный для женского взгляда. Кантор был убежден, что так и должно быть. Он чувствовал себя «хозяином жизни».

Несмотря на то что на занятиях между учениками не проводилось никаких различий (за исключением успеваемости), сами собой возникали группы учеников, объединявшиеся по происхождению и социальному статусу.

Высшая аристократия Хеллаэна и Нимриана в Академии, как правило, не обучалась, постигая Искусство в частном порядке, либо, как Лайла и Лэйкил, обучаясь, использовала выдуманные имена и вообще старалась по возможности крутизну свою невообразимую лишний раз окружающим не демонстрировать. Таким образом, балом правили детишки мелких самостоятельных землевладельцев, вассалов более могущественных колдунов, а также безземельных аристократов, перебравшихся в города и составляющих городскую «элиту». В своем большинстве это были юноши и девушки шестнадцати — восемнадцати лет, вдобавок щедро наделенные магическими способностями от природы. Неудивительно, что они ощущали себя «золотой молодежью стержневой нации» — тем более что в известной степени так оно и было. Их самолюбование — качество, которое к зрелому возрасту перерастет либо в горделивое чванство, либо в ненавязчивое чувство собственного достоинства (у тех, которые к тому времени вообще останутся в живых) — в сочетании с юношеским максимализмом и психологической незрелостью давало убойный эффект. Дорогу подрастающим волчатам лучше было не переходить, а с теми, кто все-таки осмеливался это сделать, они расправлялись жестоко и быстро.

Впрочем, с другими группами учащихся их интересы пересекались крайне редко: прочие, с точки зрения «хозяев», стояли слишком низко даже для того, чтобы обращать на них внимание. «Прочие» предпочитали уступать «хозяевам» дорогу, воспринимая их появление как природное бедствие, с которым приходится только мириться, «хозяевам» же, в большинстве случаев, марать руки о более слабых, чем они, учеников-чародеев было попросту не престижно. Время от времени «волчата» сцеплялись друг с другом. Естественно, это происходило не в стенах Академии и другие ученики о таких стычках, как правило, ничего не знали. Одной из причин ссор среди «золотой молодежи» являлось то, что происходили они все из самых разных семей, многие из которых издревле враждовали между собой. Дети из дружественных семей объединялись, чтобы противостоять другой группе «волчат», объединявшихся по схожему принципу. Свое соперничество они предпочитали не выставлять на всеобщее обозрение, и Дэвид об этой подковерной борьбе знал не больше всех прочих. Наблюдал только, как неожиданно исчезает, переставая появляться на занятиях, то один, то другой юнец. Возможно, исчезнувший просто решил бросить учебу и заняться чем-нибудь другим, более интересным… а возможно, этого неоперившегося чародея никто и никогда больше не увидит. Иногда появлялись родители исчезнувших, но как-то мельком, и о содержании их бесед с преподавателями никто учеников не информировал. Среди учеников постоянно муссировались слухи о прошедших либо готовящихся дуэлях. Иногда исчезнувшие через некоторое время как ни в чем не бывало появлялись снова — не все дуэли заканчивались смертью. Но это, конечно, случалось редко.

Кантор кен Рейз, кстати, как раз и являлся предводителем одной из таких «волчьих стай». Впрочем, до настоящих «волков» (по местным меркам) им было ещё очень далеко. Но они старались. Изо всех сил старались. И можно было быть уверенным, что рано или поздно из Кантора и ему подобных вырастут настоящие хищники — безжалостные и беспринципные, как и большинство нимриано-хеллаэнских магов.

Ради справедливости стоит заметить, что далеко не все представители «золотой молодежи» делились на враждующие группы или относились ко всем, не принадлежавшим к их избранному кругу, как к недочеловекам и грязью под ногами. Среди них попадались и вполне «адекватные» (с точки зрения Дэвида) молодые люди, и даже такие, которые невольно вызывали в нем уважение. Хотя и они предпочитали заводить себе друзей среди учеников «своего круга» (социальная пропасть между ними и всеми остальными все-таки была слишком велика), тем не менее со своими сокурсниками, не столь богатыми, знатными и одаренными от природы они вели себя вполне нормально, поддерживая по возможности хорошие отношения со всеми. Таким человеком, например, был Эдвин кен Гержет, старший сын хеллаэнского барона — зрелая и вполне достойная личность, несмотря на свои девятнадцать лет. Как и большинство хеллаэнцев, он тяготел к темной магии. С Дэвидом они сблизились ещё и потому, что Эдвин также регулярно посещал местный фехтовальный клуб. Он был настоящим мастером меча.

На следующей за «кругом избранных» ступени стояли полноправные граждане — как правило, обеспеченные горожане либо их дети: в этой группе можно встречались люди всех возрастов. «Золотую молодежь» они побаивались, а на тех, кто стоял ниже, поглядывали с презрением. Впрочем, здесь были и те, кто не придавал кастовым различиям никакого значения — например, тот же Брэйд. К счастью, у него хватало ума не лезть к «избранным» со своим панибратством.

К самой низшей категории принадлежали эмигранты, бывшие по возрасту, как правило, значительно старше Дэвида.

Скеггель и Идэль, и им подобные «высокие иностранные гости» не имели четкого статуса. К Скеггелю, с его врожденными смертоубийственными навыками, даже «волчата» относились с некоторым уважением; Идэль же, принадлежавшая в Кильбрене по происхождению к самым высшим кругам общества, здесь по своему положению приравнивалась максимум к горожанке. И то — только потому, что с Кильбреном Нимриан соединяли давние торговые, культурные и исторические связи.

Далеко не все начинали обучение с первого курса. Особо талантливые или получившие необходимое образование дома, в семейном кругу, обычно пропускали первый курс системной, боевой, стихиальной и теоретической магии. Кантор и Эдвин начали обучение по этим предметам сразу со второго курса, а Лайла — с третьего.

Учитывая все вышеизложенное, роман, завязавшийся между Кантором и Идэль, вызвал у друзей кильбренийки только удивление. Трудно было представить себе людей, которые подходили бы друг другу меньше, чем эти двое. И все же…

— …Он, наверное, думает, что оказывает ей честь, — предположил Брэйд, когда они с Дэвидом в первый раз обсуждали эту новость, — когда ее трахает.

— Наверное, — согласился землянин. — Видел я, как он на нее смотрит. Просто как на вещь. Не понимаю только, зачем ей все это нужно.

— А им нравится быть вещами, — откликнулся хеллаэнец. — Нравится чувствовать себя красивыми и дорогими вещами, которые кому-то принадлежат. Самыми красивыми и дорогими, конечно. И неважно, кем они родились, принцессами или служанками. Нам трудно понять это, но их от этого прёт, поверь мне.

Но Дэвид не поверил. В нем всегда жило смутное ощущение того, что взаимоотношения мужчины и женщины — это нечто большее, чем просто влечения самца и самки друг к другу. Он всегда был наивным романтиком, и даже несколько лет жизни в Нимриане так и не смогли убить в нем врожденный идеализм.

Вскоре, однако, его система морально-этических ценностей подверглась куда большему испытанию, чем роман близкой подруги с человеком, который, по мнению землянина, и «человеком»-то права называться не имел.

…Тот день начинался как обычно, и ничто не предвещало неприятностей. После полутора изнурительных часов, проведенных в клубе (Ёлло, его сегодняшний спарринг-партнер, блестяще владел навыком рукопашного боя и ничуть не стеснялся перемежать его собственно с фехтованием), Дэвид отправился в общую купальню — смывать пот и грязь. Погрузившись в теплую воду, он расслабился и забыл о времени. В чувство его привел только первый звонок, оповещающий учеников о скором начале занятий. Пулей вылетев из бассейна, Дэвид, наперегонки с остальными опаздывающими, бросился в «сушилку» — ту часть помещения, где горячий воздух, нагнетаемый заклинаниями, за несколько секунд высушивал и кожу, и волосы. Обжигающий поток омыл его, наполнив, как всегда, бодростью и силой. Впрыгнув в штаны и на ходу натягивая остальную одежду, Дэвид выбежал из купальни и помчался вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки. Коридоры уже были пусты. На втором этаже (купальня располагалась на «минус первом»), Дэвид притормозил перед входом в большую аудиторию, где проходили лекции по теории. Машинально пригладил волосы и, стараясь не шуметь, открыл дверь. Мерный голос Джебрина кен Хельта наполнял помещение. Чтобы не привлекать лишнего внимания, Дэвид наложил на себя заклинание невидимости и тихо пробрался на свое место.

Брэйд слушал теоретика вполуха — обложившись таблицами и звездными картами, доделывал домашнее задание по астрологии. Бросив мимолетный взгляд на соседнее место, но никого там не увидев, он потерял к источнику шума какой бы то ни было интерес и снова уткнулся в график, описывающий смещение орбиты одной из «блуждающих звезд» за последние сорок тысяч лет. С графиком явно что-то не ладилось. Буркнул:

— Это ты, что ли?…

— Нет, не я, — шепотом ответил Дэвид, снимая невидимость. — А где Идэль?

— Внизу, с Кантором. — Брэйд кивнул в сторону первых рядов.

Дэвид достал тетрадь и «запоминалку» — хрустальный кубик, записывающий все содержание урока. В тетрадь он заносил то, что надлежало не просто услышать, но понять и усвоить: формулы, а также некоторые ключевые термины и приемы чародейства.

— Какая у нас сегодня тема?

— Новый большой раздел. Шесть Царств. Как, что, зачем и почему. Пока разжевывает основы. Не отвлекай меня, мой мальчик… — Сказав так, Брэйд отвлекся сам: поднял вверх перо и торжественно (но тихо) провозгласил: — Внимай речам наставника, младой ученик, и со всем рвением постигай неземной мудрости азы…

— Уймись, — тихо посоветовал Дэвид. — Расскажешь потом, если теоретик случайно вдруг ляпнет что-нибудь интересное. — Брэйд вернулся к своим таблицам. — Хотя сомневаюсь, что он на это способен… Чем дальше, тем больше этот предмет меня в сон вгоняет.

Дэвиду, однако, вводный урок, посвященный устройству мироздания, не показался таким уж скучным. Некоторую часть того, о чем говорил Джебрин, он уже знал — из отрывочных рассказов Лэйкила кен Апрея, из библиотеки Тинуэта и из общения с другими колдунами за последние полгода. Немало полезной информации на этот счет имелось и в ИИП, куда Дэвид получил доступ, приобретя терминал (в форме серебряного браслета) вскоре после того, как Брэйд объяснил ему, что такое Искусственное Информационное Поле и с чем его едят. Но Джебрин подавал материал уже в систематизированном виде, сжато и ясно излагая картину мира, в которой миф и знание, полученное опытным путем, не противоречили друг другу, а шли рука об руку. Шесть Царств, из которых состоит мироздание, таковы: Сущее, Небеса, Преисподняя, Пределы, Безумие и Чары. Часто Царства воспринимаются как отдельные «части» Вселенной, сосуществующие рядом, хотя и разделенные колоссальными расстояниями: может быть, это и удобно, но не совсем верно. Царства, в первую очередь, суть истоки бытия и принципы, по которым формируется структура реальности; каждое Царство внутри себя и есть Вселенная, только устроенная иначе; чем остальные. Вместе с тем Вселенная только одна, а не шесть: Царства взаимопроникают друг в друга. Субъективно переход из одного Царства в другое воспринимается как движение от центра к границам Вселенной, а затем поворот назад, к центру — только вот центр уже совсем иной. На этот счет Джебрин выдал довольно странную фразу. «В некотором роде, — сказал он, — все Царства есть лишь плоскости восприятия». Но затем, отвечая на вполне закономерный вопрос одного из студентов — если все дело в восприятии, зачем вообще куда-то «идти», чтобы попасть в иное Царство? — добавил, что обычный человек слишком слаб и инертен, чтобы вслед за восприятием переместить в иную реальность и свою сущность. В результате такой попытки, как правило, происходит расщепление: наиболее косная часть естества (тело и самые «плотные» части энергетики) остается в прежней «плоскости», не переходя барьера, а сознание начинает функционировать по новым законам. При полном расщеплении человек умирает или впадает в кому, при частичном сознание и тело ещё остаются связанными друг с другом и продолжают взаимодействовать, хотя и искаженным образом. В последнем случае говорят, что этот человек сошел с ума.

Естество колдуна не столь инертно, как естество простого смертного, но и большинство колдунов также не способны преодолеть «барьер» между плоскостями, попросту меняя свое восприятие. Чтобы целиком переместиться в иное Царство, колдуны применяют различные приемы и уловки, суть которых, впрочем, сводится всегда к одному: жизнь есть ритуал. Каждый жест, шаг, слово — не бестолковое трепыхание насекомого на гладкой поверхности стола, но таинство, священнодействие. И, сочетая это знание, с одной стороны — с перестройкой своего видения мира, а с другой — со специально выбранным ритуальным действием (или комбинацией оных), маг способен перейти на другую «плоскость». Человек, отправляющийся в дальнюю дорогу, попадет в другой город или другую страну; но чародей, внешне совершающий все те же самые действия, отправится в подлинное Странствие. Потому что пути мира, в котором он живет, не замкнуты в кольцо.

— И только Обладающий Силой, — продолжал Джебрин, — способен обойтись без ритуалов; способен посредством одного лишь волевого усилия преодолеть инертность своего естества, исчезнуть «здесь» и появиться «там», стать чистым восприятием, «смотрением» без глаз — чтобы затем собрать себя заново на другой плоскости мироздания.

Эти слова вызвали в памяти Дэвида поток воспоминаний: больше года тому назад Алиана, Властительница Ледяного Пламени, пару раз наглядно продемонстрировала ему, как на деле выглядит отступление «на полшага» от привычного образа мира. Реальность менялась, когда Алиана смотрела на нее иначе. В этом нет ещё ничего удивительного — по сути, любой наркоман способен на подобный «подвиг» — только вот в случае Алианы весь фокус заключался в том, что формируя своим восприятием новый образ мира, она переносила в него вещи из старого, а затем, возвращаясь, в «старом» образе перенесенных вещей уже не обнаруживала. Только теперь до Дэвида начало доходить, чему он тогда был свидетелем. Мысль о том, что Обладающая Силой управляла миром так, как будто это был ее личный глюк, едва не привела его в ступор — не только из-за откровенного солипсизма, который ему продемонстрировали тогда и теоретически обосновывали сейчас, сколько из-за того, что, получается, частью глюка Алианы был и он сам. Но эта же мысль, додуманная до конца, и привела его в чувство. Он не мог быть на сто процентов частью какого-то чужого глюка просто потому что и сам обладал способностью восприятия, был субъектом. «А если не на сто процентов?…» — пришла шальная мысль. Пытаясь разобраться во всем этом хаосе, он вспомнил, что кроме Алианы есть ещё сотни других Лордов, многие из которых гораздо сильнее ее. Эта мысль его отчего-то успокоила. «Возможно, — подумал он затем, — мир… вернее, видимый образ мира создает не один наблюдатель, а множество… Люди, боги и демоны… может быть даже — растения и животные… разница только в силе влияния на реальность. Между степенью влияния простого смертного и Обладающего Силой разница неизмерима…»

А теоретик тем временем продолжал гнуть свою линию. Опрокинув на слушателей ушат солипсизма, он позволил им утереться и чуток отдохнуть мыслью, перейдя к предметному описанию каждого из шести Царств. Поскольку далее он говорил о Царствах — ради все того же удобства — как о скоплениях миров, будто бы отстоящих друг от друга на весьма приличном расстоянии, слушать его — после предыдущей части лекции — было легко и почти приятно.

Сущее населяют нормальные, обычные существа: люди, звери, духи природы. Все известное Дэвиду множество миров, начиная с Хеллаэна, продолжая Хешотом и его родной Землей и заканчивая теми зловещими мирами, которыми владеет Король Мертвых — все они относятся к мирам Сущего. Стихии здесь пребывают в балансе, хотя некоторое преимущество, пожалуй, можно отдать Жизни: Сущее просто истекает, цветет этой стихией. Даже Страна Мертвых не нарушает ее тока: смерть в Сущем является частью круговорота жизни — а не окончательным Ничто, как в Пределах.

Ближайшая часть, сцепленная с Сущим настолько тесно, что зачастую не удается их различить — Небеса. Жизнь и порядок правят балом и здесь, только их гармония ещё более совершенна, а стихии — не замутнены и явлены в своей первозданной чистоте. Об обитателях Небес известно немногое, поскольку люди, в своем большинстве, не способны проникнуть на этот уровень реальности. Известно только, что Небеса населены ангелами, схлиархами (видевшие последних описывали их как сияющих драконов света), младшими богами и ванами — исключая тех немногих из них, что предпочитают жить в Сущем. Естество обитателей Небес более тонкое и легкое, чем тела рожденных в Сущем, им неведомы телесные и душевные слабости, не знают они и страстей. Также известно, что альвы способны спускаться с Небес в Сущее и восходить обратно, не испытывая тех затруднений, что имеют чародеи, принадлежавшие к иным расам. Ангелы и схлиархи, напротив, появляются в Сущем редко — уплотнить свои тела им зачастую столь же трудно, как людям — «истончить» свою грубую плоть.

Джебрин рассказал, что давным-давно Небесам был нанесен ущерб, и хотя до сих пор они остаются прекраснейшим из всех Царств, самого великолепного алмаза в их короне уже нет и не будет. Место, где некогда жили Истинные Боги, сгинуло вместе с ними самими, и ныне Небеса подобны лестнице, которая никуда не ведет, пирамиде, с вершины которой был снят венчающий ее камень. Кадмон, Даритель Имен — самое совершенное творение богов и самое могущественное их оружие (нередко называли его и сильнейшим среди Лордов) — обратил свою мощь против создателей, проклял и изгнал их за пределы мироздания — но и сам сгинул вскоре после этого. Силы, которые олицетворяли собой Боги, не исчезли — ибо иначе распалась бы и сама Вселенная — но лишились возможности воплощать себя в зримых образах. Выдвигались различные предположения относительно того, сумели ли Боги сохранить самосознание в развоплощенном виде или же отныне полностью лишились каких-либо личностных черт. Одна из наиболее популярных версий гласила, что Боги не развоплощались вовсе, но само время в точке Кадмонова проклятья разделилось на два потока, в одном из которых в бесконечно прекрасном, неизменяемом раю по-прежнему живут творцы и владыки Вселенной, а в другом остались мириады созданий, населяющие шесть Царств. Имелась и такая теория, согласно которой и сами Царства были не более чем телами, оболочками шести Истинных Богов. Но как все обстоит на самом деле, не мог знать, конечно, никто.

Третье Царство, традиционно «противопоставляемое» Небесам — Преисподняя. Великое множество ее миров поделены между различными демонами, ведущими друг с другом беспрестанную войну. Здесь нужно отметить, что не все души после смерти тел отправляются во владения Короля Мертвых, чтобы затем вновь возродиться в Сущем. Души, освободившиеся от страстей и не привязанные к чувственным наслаждениям, поднимаются к Небесам, а души, в которых, напротив, страсть вытесняет их «я», погружаются в Ад. Так происходит не потому, что кто-то следит за. душами и назначает каждой из них свое место, но потому, что и страсть, и бесстрастие соединяют человека, с токами сил, циркулирующими между этими тремя Царствами. Один поток, легкий и чистый, поднимает ввысь, другой, тяжелый и мутный, увлекая за собой, низводит в глубины. Из Ада и Небес души почти никогда уже не возвращаются вновь в Сущее — и там и там их ждут цепочки преображений, в ходе которых в них остается все меньше и меньше «земного».

Четвертое Царство — Пределы. Тьма, холод и пустота — вот как описывают это Царство те немногие, кто видел его. Естество тамошних «обитателей» — чистая эссенция уничтожения. Полтора года тому назад, в Стране Мертвых, Дэвид имел возможность наблюдать одно из этих существ в действии и с тех пор твердо был уверен в одном: это не то, что он хотел бы увидеть ещё раз. Известно, что обитателей Пределов томит вечный голод, и все формы жизни, наполняющие Царство Сущего, воспринимаются ими только как пища. Ко всеобщему счастью, проникнуть в Сущее Дети Смерти не могут: обладай они такой возможностью, все населенные миры в скором времени превратились бы в пустыни. Однако известны случаи, когда одному или нескольким обитателям Пределов удавалось воплотиться в обитаемых мирах, и тогда ужас и разрушение сопровождали их по пятам — до тех пор пока Детей Смерти не удавалось остановить. Миры-метрополии из-за обилия энергии, всегда были особенно привлекательны для них: например, последнее крупное вторжение в Хеллаэн произошло незадолго до начала текущей эпохи, около 15 000 лет тому назад. Их настоящий облик — бесформенное, темное Ничто; но, воплощаясь, в различных мирах Дети Смерти иногда, принимают и иные формы, соответствующие месту их появления: притом форма зачастую уже заранее создается обитателями мира — по глупости, недомыслию или из-за самоубийственной злобы.

Поведя рукой, на пустом пятачке между кафедрой и первыми рядами сидений Джебрин кен Хельт создал панораму иллюзий, сменявших друг друга, словно в калейдоскопе. Для большинства форм, в которых воплощались Дети Смерти, Дэвид не сумел бы подобрать подходящих слов, ибо они не были похожи ни на что, виденное им ранее, но среди показанного Джебрином попадались и такие образы, описать которые он мог бы вполне: например, громадную машину, целиком, казалось, состоящую из лезвий, поток черного ветра, облако серого пепла… возможно, ему показалось, но среди мелькавших на сцене изображений в какой-то миг возникла и голограмма ядерного гриба.

Пятое Царство — Безумие. Это абсолютный хаос, где все стихии перемешаны друг с другом, кипящий котел прабытия, постоянно порождающий всевозможные формы и тут же растворяющий их в себе. Безумие подобно универсальной кислоте, способной разъесть не только сознание, но и материю вместе с пространством и временем; многие полагают, что именно так, как выглядит ныне Царство Безумия, выглядело все мироздание до часа творения. Пятое Царство губительно для всего, что приближается к нему, но именно оно служит источником миров, выплескиваемых, как пена, на берег Сущего, Небес и Преисподней, и этот приток восполняет убыль окраинных миров, бесследно растворяющихся в Пределах…

Опоследнем, шестом Царстве, неизвестно почти ничего. Его называют Чарами и предполагают, что оно как-то связано с самой сутью волшбы. Как уже говорилось, каждое из Царств присутствует в остальных, и если Сущее — это жизнь, бытие, если Пределы — уничтожение и смерть, Небеса. — чистота и гармония, Преисподняя — война и страдание, а Безумие — хаос, изменение, случайность, рождение и распад, то Шестое Царство — бесконечное упорядочивание и усложнение. Чары подобны языку в том смысле, что без слов мир просто есть; слово обозначает вещь, но не является ею; и потому слова могут соткать пелену, закрывающую сознание того, кто пользуется ими, от непосредственной реальности. Чары подобны словам в том, что их основа — иллюзия, ничто, их нет — но эта иллюзия, которой «нет», подчас сильнее осязаемого предмета: ведь сильнейший — тот, кто правит. Вещь есть, однако вещь, не имея воли, не управляет собой; вещью может управлять человек, но человек подчинен словам, и уже не так уж важно, что они дали человеку в обмен на его глаза: «научную картину мира», религиозные представления или тягомотину обыденной жизни. Царство Чар есть собрание великого множества иллюзий и снов; все значения собраны там, и их столь много, что все они в конечном итоге взаимоисключают и взаимоуничтожают друг друга. Там собраны все формы упорядочивания значений, все оттенки идей, все иерархии оценок видимого, всё множество смыслов. Но «всё» — то же, что и «ничто»; Царство Чар — как неуловимый образ, отразившийся на оконном стекле; рябь на воде; призрачный блик, поймавший чужое внимание… Видевшие это Царство описывали его как бесконечную череду сновидений, множество миражей, каждый из которых становился более или менее «реальным» в зависимости от того, насколько на нем было сосредоточено внимание наблюдателя. Там все зыбко и нереально; но страшнее всего в Царстве Чар найти что-либо «реальное», «настоящее»: ведь это будет означать, что нашедший всего лишь стал пленником одного из миражей, был пойман и поглощен им…

Каждое из Царств столь тесно взаимосвязано с остальными, что в каждом из них, в том или ином виде, присутствуют и другие пять. Все вышесказанное, — продолжал Джебрин, — не просто отвлеченная теория, но имеет и непосредственное практическое значение: каждое из Царств характеризуется особым типом влияния, неповторимым рисунком заклятий; и для каждого из типов влияния в Искаженном Наречье разработан особый диалект. Иначе говоря, любое воздействие, любой акт чародейства можно описать шестью различными способами; притом, в зависимости от времени и места совершения волшбы, некоторые способы будут более эффективны, другие — менее, третьи — не сработают вовсе. Формула заклинания, идеально сбалансированного для миров Сущего, обернется бессмыслицей, бессвязным набором ошибок там, где сильно влияние Пределов или Безумия. Поэтому столь важно знать все шесть диалектов.

— Теперь записывайте, — произнес Джебрин, и в воздухе, повинуясь жесту его руки, вспыхнули длинные строчки формул. — Вы можете оказаться в месте, где привычные вам заклинания откажутся работать, и вместо надежных, проверенных чар станет наколдовываться сплошная нелепица, или вовсе ничего не будет получаться… Первое, что необходимо сделать, чтобы оценить свое положение: провести простейший тест окружающего метамагического поля. Пять из этих шести формул откажутся работать, но последняя подскажет вам, в зоне влияния какого именно Царства вы находитесь. Далее, поскольку Царства неоднородны, вам придется провести тест, выявляющий соотношение сил и стихий в окружающей зоне. Вот он: по одному тестирующему заклятью на каждую из десяти основных стихий, в шести различных вариантах… Выяснив эти данные и совершая необходимые поправки в ходе чародейства, вы можете пытаться переводить привычные вам заклинания в формы, работающие для той зоны, в которой вы оказались. Однако, если вы полагаете, что достаточно выучить эти шестьдесят формул для того, чтобы легко и свободно колдовать в любой точке мироздания, вы глубоко заблуждаетесь. Как и в лингвистике, недостаточно просто перевести каждое отдельное слово с одного языка на другой, чтобы понять текст; фраза, построенная по правилам одного языка, при буквальном переводе на другой может потерять всякий смысл. Вы будете как дети, которые, уже выучив некоторые слова и понимая их значение, не знают ещё ни азбуки, ни грамматики. И именно поэтому на уроках Искаженного Наречья в этом и следующем семестре вы будете изучать азбуку и грамматику «классических» заклинаний, употребляемых в пяти Царствах (исключая Сущее, заклинательному языку которого вы посвятили первые полгода). Мы же с вами пока разберем схемы основных метамагических полей, генерируемых Царствами, и попытаемся понять, почему они устроены именно таким, а не иным образом… По мере освоения вами пяти новых диалектов, мы будем заниматься переводом заклятий из одной знаковой системы в другую. Хотелось бы ещё заметить, что в некоторых случаях сложности перевода невозможно преодолеть даже методичным освоением материала и самым тщательным штудированием учебников. К сожалению, не все диалекты одинаково хорошо разработаны… это большая проблема, над решением которой вот уже много лет бьются чародеи нашего (и не только нашего) мира. Более-менее сносно обстоит дело с заклинательными диалектами Небес и Преисподней — они нам известны и в общих чертах ясны… хотя должен заметить, что обитатели этих Царств, — тут Джебрин бросил недовольный взгляд сначала на Скеггеля, а затем — на двух альвов, сидевших тремя рядами выше, — и не очень-то рвались делиться с нами своими знаниями. С тремя другими Царствами положение куда хуже, и в наших познаниях об их заклинательных языках больше белых пятен и малообоснованных предположений, чем реальных фактов. Вам ещё предстоит на собственном опыте оценить все сложности перевода, заклятий на, скажем, диалект Безумия, когда простейшее заклинание будет разрастаться до вороха формул, которые вы не сумеете уместить и на пятидесяти страницах… и все равно лучшее, на что вы сможете надеяться в итоге — лишь небольшое уменьшение разброса случайных значений, принимаемых базовыми элементами заклятья в зоне влияния абсолютно иррационального, непредсказуемого Царства Бреда. Вам ещё предстоит столкнуться с проблемой возрастания энтропии в геометрической прогрессии, когда, заклинания, создаваемые в зоне влияния Пределов, будут распадаться прежде, чем вы сумеете довести их до конца. И уж конечно, я обещаю вам незабываемое «удовольствие», когда, элементы заклинания — а значит, и их сложность — как в дурной бесконечности, будут возрастать на порядок при каждом новом вашем шаге — так же как это происходит в Чарах… А пока, как я и обещал, займемся общими принципами работы метамагических полей. Вы записываете?… Итак, основная формула, употребляемая для описания работы типичных полей Сущего, такова…

— …Ну и мутотень, — зевнув, оборонил Брэйд после того, как мелодичный звон ксилофона, объявил об окончании лекции. Теоретик, дав домашнее задание, ушел, а студенты — кто поспешно, кто неторопливо — с шумом потянулись к выходу. — Боги мои, и за эту ботву я плачу свои деньги?… — продолжал ворчать хеллаэнец, укладывая в сумку книги, свитки и тетради. — Какое мне дело до этих до диалектов?… Кому они, в задницу, нужны?… Я что, собрался куда-то переезжать из Сущего?… Ага, прямиком в Чары или Пределы. Прямо вот завтра возьму и поеду…

— Ну а вдруг… — пробормотал Дэвид, пытаясь реанимировать остатки мозгов, напрочь убитых, раздавленных и растоптанных сегодняшней лекцией. — Прикинь, зачитывает на тя кто-нибудь хаотический телепорт… открываешь глаза — темно… а вокруг только зубастые пасти и красные глазки… этих, из Пределов…

— Беспредельщиков, что ли? — хмыкнул Брэйд.

— Ага, их самых…

— Слушай, не гони волну. Если на меня обозлится кто-то настолько крутой, что сможет щелчком пальцев зашвырнуть меня вот так вот, запросто, отсюда, прямиком в Пределы, вся эта мутотень, которую нам сегодня вешали, мне уже не поможет. Проведите, блин, такие-то тесты, проведите сякие… Да меня сожрут в Пределах раньше, чем я даже подумать об этих тестах успею.

— Учись быстрее думать, — усмехнулся Дэвид. — Сам не умеешь, попроси препода по псионике. Он тебе поможет.

— Щас я тебе помогу, — пообещал Брэйд, угрожающе взвесив в руке астрономический справочник. — Шутник выискался… Ты со мной после таких лекций лучше не шути, у меня чувство юмора атрофировано.

— Если бы только оно…

— На себя посмотри, — огрызнулся хеллаэнец. Направляясь к выходу из аудитории, спросил уже другим, деловым тоном: — Что у тебя сейчас?

— Ритуалистика прикладная. А у тебя?

— Астрология. Потом Водичка. После ритуалистики что?

— Боевка.

— И все?

— Все.

— Зайдем после занятий в тот подвальчик?…

— В какой? В «Спектральный дракон»?

— Ну да. Бармен новым коктейлем хвастался.

— Ладно. Встречаемся в вестибюле.

— Идет. Ну пока.

От дверей лектория они разошлись в противоположных направлениях: Брэйд двинулся в восточную башню, а Дэвид — в сторону западного крыла. Поднявшись на один лестничный пролет, на открытой террасе между вторым и третьим этажами землянин заметил Меланту и Идэль (Кантора, к счастью, поблизости не наблюдалось) и подошел к ним, чтобы перекинуться словечком-другим, пока ещё было время.

Когда перемена закончилась, он быстро взбежал вверх по лестнице и уже через десять секунд переступил порог кабинета прикладной ритуалистики. Направляясь к своему месту, Дэвид обратил внимание на некоторые изменения в обстановке. Впрочем, не заметить их было невозможно. Между резным преподавательским столом и столиками студентов кто-то установил легкую раздвижную конструкцию, на которой покоился совершенно голый мужчина. Человек казался мертвым или, по крайней мере, крепко спящим — глаза закрыты, тело полностью расслаблено. Если он и дышал, то очень медленно — даже присмотревшись, Дэвид так и не смог определить, двигается ли грудная клетка лежащего или нет. Вызванное Око показало, что человек все-таки жив, хотя и находится под действием то ли заклятья, то ли какого-то препарата, сильно замедляющего все процессы в его теле и энергетике. Прочие студенты, рассаживаясь по своим местам, также то и дело с интересом поглядывали на странного человека. Нагота, никого не смутила, но вот зачем этот «объект» тут находится, любопытно было всем.

Как только перезвон, сопровождаемый цветочным ароматом, во второй раз разлился в коридорах и классах Академии, в кабинет прикладной ритуалистики из второй двери (которая вела, в небольшое помещение, служившее Дильбрегу одновременно складом ингредиентов и лабораторией) быстрым шагом вышел преподаватель. Сегодня он казался чуть более оживленным, чем обычно. Занимать свое место кен Аунблан не стал, вместо этого сразу подошел к раздвижному столику и, облокотившись о его поверхность (рядом с ногами спящего человека), начал говорить:

— Добрый день, дамы и господа. На прошлом уроке, как вы помните, мы изучали методы целительного воздействия монограммных заклинаний на человеческий гэемон… Скеггель, не делайте такое лицо — если вам не интересно то, что я говорю, можете заняться чем-нибудь ещё; вас никто в моем кабинете силой не держит… Так вот, как мы уже знаем, монограммы предоставляют колдуну неизмеримо больший спектр воздействия, чем обыкновенные комбинации Форм. Сегодня нам предстоит освоить этот материал практически. А теперь — внимание, следите за моими действиями.

Дильбрег обошел раскладной столик, встав так, чтобы спящий мужчина находился между ним и студентами. Затем он сделал несколько простых пассов, в результате которых в воздухе появились тоненькие струйки черного дыма, казавшиеся продолжениями его пальцев. Дэвид повторно вызвал Око — что, по уму, ему следовало бы сделать сразу, как только Дильбрег начал колдовать. Но сегодня наличие голого человека в кабинете прикладной ритуалистики слегка выбило его из колеи.

В магическом пространстве «струйки дыма» имели куда более зловещий вид. Заклинание показалось Дэвиду знакомым… Тут Дильбрег сделал легкое, едва уловимое движение руками — у Дэвида, отвалилась челюсть, когда он это увидел — и располосовал «когтями» гэемон лежащего мужчины на две половинки, ровнехонько вдоль линии позвоночника.

— Итак, — все тем же уверенным, «лекторским» тоном произнес Дильбрег, заставив «струйки дыма» исчезнуть. — Кто может сказать мне, какое заклинание я только что применил?

— Когти Смерти, — автоматически произнес Дэвид Брендом. Увиденное привело его в состояние легкого шока.

— Хорошо, но недостаточно, — кивнул кен Аунблан. — Кто-нибудь ещё?… Орэлья?…

— Там ещё были Яд, Разрушение, Сфера и Жизнь, — сосредоточенно наморщив лобик, отрапортовала Орэлья из Сайгга.

— Очень хорошо, что вы это заметили, однако мне хотелось бы услышать не просто перечень Форм, а их целостную комбинацию…

— Он умирает.

— Что?… — Дильбрег опять повернулся к Дэвиду.

— Что вы делаете? Он же умирает! — уже громче повторил Дэвид.

Возникла короткая пауза. Дэвид почувствовал, как в его сторону оборачиваются другие ученики. Кто-то хихикнул.

— Не говорите ерунды, — с легким раздражением в голосе произнес Дильбрег кем Аунблан. — Никто не умирает. По крайней мере, не прямо сейчас. Объект находится под действием замедляющих чар и будет, как вы выражаетесь, «умирать», ещё, как минимум, полчаса. Пожалуйста, не отвлекайте меня больше… иначе мы и в самом деле не успеем его реанимировать. Продолжаем. Итак, кто может сообщить, какую комбинацию Форм я только что применил?

— Когти Смерти, Наполненные Ядом, Разрушающим Сферы Жизни, — лениво обронил Скеггель.

— Превосходно. У вас есть полчаса, чтобы составить монограммное заклинание, восстанавливающее эфирные ткани. РАЗУМЕЕТСЯ, нельзя применять заклинания вызова, а также комбинации Форм, меняющие метамагические поля окружающей местности… Эдвин, говорю это специально для вас. После ваших «Врат Тьмы» мне пришлось целый вечер вычищать остаточный фон… Напрасно улыбаетесь, Эдвин. Ещё одна такая шутка, и вам придется учиться прикладной ритуалистике в какой-нибудь другой школе… Все поняли задание? Приступайте к работе.

…Дэвид не мог сосредоточиться. Мысли то и дело возвращались к лежащему на столе человеку. Кем он был? Каким образом попал к Дильбрегу?… Куплен на ближайшем рынке? Выкраден из соседнего мира?… Да и был ли он вообще человеком — может, это искусственное существо, голем?… Но если и так, то это была очень хорошая подделка: гэемон лежащего мужчины от гэемона любого другого человека ничем не отличался. Дэвид хотел бы обмануть себя, думать о лежащем на столе просто как об «учебном пособии», псевдоживой кукле, муляже — но не получалось. Он знал логику обитателей этого мира и слишком хорошо понимал, что большинству из них легче и проще использовать в качестве «учебного пособия» настоящего, живого человека, чем тратить время (или деньги) на создание (или покупку) качественного «биоробота». Это вполне мог быть такой же эмигрант, как и он сам — наивный чужестранец, очарованный знаниями древнего мира, плененный теми возможностями, которые дает волшебство, восхищенный открывающимися перед ним перспективами… и случайно совершивший «преступление против общества» в одном из городов Хеллаэна. При некотором невезении хватило бы и слишком громкого чиха не в том месте не в то время. Парню, представленному Дильбрегом на обозрение классу, явно не повезло.

…А возможно, не было даже и самой эфемерной «причины»: Дильбрег вполне мог пленить первого попавшегося эмигранта, по простоте душевной ответившего «да» на вопрос, считает ли он себя свободным?… Города-государства защищали только своих граждан; стражник, увидев, как Дильбрег скручивает чужака, и пальцем не пошевелил бы, чтобы остановить насилие. Ты свободен? Ну так и решай свои проблемы сам, дружок…

Дэвида приводили в ступор здешние порядки, но не в его силах было изменить их. Любой плевок против ветра закончился бы мгновенным бесславным поражением — на точно таком же столе, в этом или другом помещении. Не будучи Дон Кихотом, Дэвид хорошо понимал, что любая попытка такого рода — не только самоубийственна, но и попросту смешна. Никакое всемогущее божество не вмешается, чтобы поддержать смельчака, в трудную минуту, никакая власть — даже номинально — не будет на стороне борца за «правое дело». Где право, где лево, весь порядок вещей здесь каждый определял сам. И каждый сам обеспечивал выполнение «своего» порядка — настолько, насколько ему доставало сил. Свои возможности Дэвид оценивал вполне трезво. Он не был героем и не стремился им быть.

Он мог бы переселиться в мир с более гуманной системой отношений в обществе или найти мир, где его жалкие — по меркам Хеллаэна и Нимриана — колдовские способности сделали бы его королем или богом. Да, он мог бы уйти отсюда… и вместе с тем — не мог. Ни тогда, когда Лэйкил предлагал передать ему власть над Винландом, ни теперь, оторопело наблюдая, как Эдвин кен Гержет подходит к раскладному столику и чертит исцеляющий узор на груди умирающего, а Дильбрег, поставив ему зачет, вновь рассекает эфирные ткани лежащего Когтями Смерти и, доброжелательно улыбаясь, ждет следующего ученика… Дэвид не мог просто встать и уйти. Этот мир был нужен ему самому гораздо больше, чем он — миру. Здесь царили жестокие порядки, но здесь же жило и волшебство. И этому волшебству можно было обучиться. Вместо серого, ничем не примечательного прозябания волшебство сулило совсем иную жизнь. И дело не только и не столько в большей власти, которую оно предоставляло. Волшебство наделяло саму жизнь новым измерением, превращало «человека толпы» в того, кто сам управляет реальностью и сам устанавливает законы, по которым гаснут и зажигаются звезды.

Наука — жалкий суррогат, искусство — призрачный фантом, религия — пустое обещание той власти, неистребимое влечение к которой живет в каждом человеческом сердце. Это — желание возвыситься над собой, стать чем-то большим, чем «просто человек». Какой смысл родиться, прожить семьдесят лет, повинуясь законам, установленным природой, обществом и государством, и тихо скончаться в своей постели — так же как рождаются, живут и умирают миллионы других людей?… Наука, искусство и религия давали намек на нечто большее, чем такое вот бездумное существование, и во все времена находились мученики, готовые умереть за один только этот намек — волшебство же предоставляло не намек, а реальную власть.

Хеллаэн был жесток, но Дэвид постоянно помнил о том, что прошедший все круги здешнего «ада» может обрести эту власть и силу. Пусть даже проходил только один из тысячи, из миллиона — остальные ломались, отступали или погибали на пути. Вот почему он вернулся сюда год тому назад, отказавшись от абсолютной власти в пределах своего родного мирка, и вот почему не встал и не вышел из кабинета сейчас. Займи на Земле он место Роберта Каннинхейма, Дэвид получил бы только иллюзию этой власти, но не ее саму: только став полноценным чародеем, он мог бы выйти за пределы круговорота жизни и смерти, из смертного — стать бессмертным, из того, кто подчинен установленному порядку вещей — стать тем, кто этот порядок устанавливает сам…

Всю первую половину урока Дэвид проблуждал в лабиринте своих мыслей. Из лабиринта, виделся только один приемлемый выход. Он Дэвиду совершенно не нравился, но надо было что-то решать.

«…ну хорошо, — сказал он себе в конце концов. — Оставим в стороне мораль и прочую дребедень. Изменить здешние правила я не в состоянии. Пока не в состоянии. Поэтому — либо играю по ним, либо ухожу…»

И, подумав так, он вдруг понял, что выбор сделан — уже давным-давно. «Я не герой, — мысленно повторил он с каким-то ожесточением. — Но я не сбегу… В конце концов, нам ведь не убивать его предлагают, а лечить…»

Он положил перед собой лист бумаги, взял в руки перо и приступил к работе. Поначалу никак не удавалось сосредоточиться, но в конце концов он все же сумел воспринять ситуацию просто как задачу, которую необходимо решить, без всяких назойливых оценок, кружащихся под черепной коробкой — вроде «хорошо-плохо», «гуманно-бесчеловечно», «можно-нельзя». Думать сразу стало значительно проще. Это была чистой воды сделка с совестью, но два другие выхода из лабиринта — бегство или безмозглый героизм — не подходили совсем. Он не являлся персонажем нравоучительной истории, который, совершив неприглядный поступок, обязательно должен быть наказан. Логика кино и литературы Земли Т-1158А требовали, чтобы хорошие торжествовали, а плохие карались, и эту систематическую ложь земное общество поглощало год за годом, век за веком. Но в реальности — а не в сказке — побеждает тот, кто сильнее, а не тот, кто более «прав»… А может быть, тот, кто умнее? Тот, кто удачлив? Тот, чья вера больше? Нет. Ум, удача и вера — все это лишь разновидности личной силы. Сила же измеряется способностью организовывать мир вокруг себя. Сильный не жалуется на неблагоприятные обстоятельства… но и саму неудачу превращает в победу.

Все вышеизложенное проплыло в разуме Дэвида не в форме законченных, ясно осознаваемых идей, а скорее как набор полуосознанных переживаний. Не цепь последовательных умозаключений, а подвижки на каком-то более глубоком уровне психики — внешне, может быть, почти незаметные. К худу или к добру, но этот выбор изменил его — так же как меняет человека любой выбор в его жизни.

Итак, Дэвид Брендом, чародей-подмастерье, приступил к работе.

Для начала ему пришлось вспомнить и записать комбинацию Форм, употребленных Дильбрегом для того, чтобы разрушить гэемон «жертвы». Не находись спящий под действием архисложного замедляющего заклятья, он был бы уже мертв — одни только Когти Смерти, сами по себе, убивали почти мгновенно. Здесь же они усиливались ещё пятью дополнительными Формами. Расшифровать значение заклятья Дэвиду не составило труда. «Сферы Жизни» — семь энергетических центров, формирующих гэемон человека и обеспечивающих его стабильное функционирование. Зачитай Дильбрег только Когти Смерти, без дополнительных уточняющих Форм, он нанес бы «жертве» обширные, но беспорядочные повреждения. Гэемон претерпел бы серьезнейшие повреждения, но, по крайней мере, сами чакры могли быть и не задеты, и восстановить энергетику было бы на порядок проще. Но Дильбрег не собирался облегчать жизнь своим ученикам. Дэвид мысленно перебрал тот небогатый набор Форм, которым располагал сам. Задачка была непростая; чтобы думалось легче, он перенес все свои Стихии и Формы на листок бумаги. Ничего похожего на «Восстановление» не наблюдалось и в помине… «Хотя… — Дэвид механически водил пером по бумаге, все ещё сомневаясь в пригодности только что возникшей у него идеи. — Центральной Стихией, дающей силу заклятью, будет, конечно, Жизнь… но ведь можно использовать ещё „Оживление“ как производную Форму… Теперь: как обозначить чакру?… „Сфера Жизни“ — идеальное соответствие, но „Сферы“ у меня нет… Что самое близкое?…»

Он раздраженно скривился, рассматривая лежащий перед глазами коротенький список. Впору было спрашивать не «что самое близкое?», а «есть ли тут хоть что-то, хотя бы отдаленно похожее?…»

«Оболочка?… — думал Дэвид. — Оболочка Жизни?… Нет, ерунда получается. Так я смогу воздействовать только на внешние слои гэемона, а не на саму чакру…, Стоп. А что, если обозначить чакру через одну из ее функций: скажем, как Источник Жизненной Оболочки?… Вполне соответствует, должно сработать…» — Он почувствовал себя строителем, составляющим из отдельных блоков замысловатое архитектурное сооружение. Недостающие детали можно заменить различными комбинациями тех, что имелись в его распоряжении. На созданную базовую конструкцию чуть позже он повесит, как на бельевую веревку, ещё с полдюжины (а может, и больше) вторичных заклятий, предназначенных для восстановления различных функций чакр. Этот процесс следовало расписать как можно подробнее, и он уже примерно представлял, какие комбинации составит из имеющихся «блоков». Соединение Оболочки, Жизни, Паутины и Источника позволит ему восстановить нарушенную структуру, «Огонь Жизни» вольет в умирающего новую эфирную кровь, «Око», усиленное несколькими подходящими Формами, позволит обнаружить и оценить те повреждения, которые внешне не видны… Но всем этим он займется чуть позже, сначала нужно решить ещё одну, немаловажную часть поставленной Дильбрегом задачи. Преподаватель использовал заклятье из семи Форм, скомбинировав их в виде двойной «подвески», прицепленной к «базе». «Когти Смерти» не просто что-то там разрушали, они содержали в себе «яд», которому как бы перепоручалась эта разрушающая функция. Вообще, это было достаточно простое заклятье, но ломать всегда легче, чем строить, и Дэвид, скрипя мозгами, не одну минуту промучился, пытаясь придумать что-нибудь этакое, чем бы этот энергетический яд можно было бы нейтрализовать. Простым исцеляюще-восстанавливающим заклинанием тут уже не обойтись: яд, оставшийся в гэемоне, продолжит свое действие, сведя на нет весь положительный эффект. Время между тем поджимало — свои работы уже сдали Вилья из Арто и Лейкарн кен Эрбрит. Орэлья, будто невзначай, сунула Скеггелю записку. Очевидно, там содержался дельный совет, потому что мрачная физиономия парня из Ада мигом просветлела.

Максимум, что сумел выжать из себя Дэвид к концу урока — использовать «Чашу». Чаша увязывалась с водой, вода — с очищением: цепочка в итоге получалась слишком длинной, конечное заклятье будет чрезвычайно ослаблено (если вообще удосужится сработать) но лучшей идеи у Дэвида не нашлось. Точнее, идей-то у него было полно, просто навалом. Не было Форм.

— Дамы и господа, время вышло, — объявил Дильбрег. — До конца, урока — десять минут. Те, кто ещё не сдал зачет, как раз успеют это сделать. Прошу.

Никакие свежие мысли за то время, пока монограмму рисовала Орэлья, голову Дэвида не посетили. Когда, девушка вернулась на свое место, он подумал: «Перед смертью не надышишься» и двинулся к столу, опередив Джейгали.

Дильбрег внимательно следил за его действиями. Внутренне Дэвид уже приготовился к провалу, но, как ни странно, заклятье удалось. Все элементы сложились так, как надо.

Дильбрег, однако, не был удовлетворен.

— Вы представляете, сколько времени вы будете вычищать «Яд» с помощью «Чаши»? — поинтересовался он.

— Представляю. Долго. Но вы ведь не говорили, что следует излечить его мгновенно.

— В реальной ситуации ваш пациент успеет умереть раз сто, прежде чем вы его «вылечите».

— В реальной ситуации «Когти Смерти» с двойной подвеской вообще его сразу убьют. Я даже обычное заклятье наложить не успею, не то что монограмму…

— Ну-ну-ну!.. — Дильбрег с ласковой укоризной посмотрел на нерадивого ученика. — Не надо все так драматизировать. У вас будет минуты три-четыре — а может, и все пять — прежде чем клиническая смерть перейдет в биологическую.

— Вы правы. — Дэвид помолчал. — Но в любом случае — никаких других Форм для вычищения Яда у меня просто нет.

— Неужели? — Дильбрег приподнял бровь. Он явно собирался добить спорщика. — А вот будьте так любезны, перечислите нам их.

— Око, Молния, Щит, Клинок, Паутина, Разрушение, Оболочка, Крылья… Источник, Чаша, Когти. — Дэвид запнулся, поскольку последние три приобрел совсем недавно.

— Очень хорошо. — Дильбрег кивнул. — Что вам мешало обозначить Яд как «Источник Разрушения Жизни»?

— Я думал об этом, — соврал Дэвид. — Но что потом?… Его ведь все равно невозможно будет удалить.

— Невозможно? — с наигранным удивлением переспросил Дильбрег. — Почему вы так думаете? Яд вы обозначили. Теперь вы можете его разрушить.

— «Разрушение Источника, Разрушающего Жизнь?» Тавтология.

Преподаватель усмехнулся:

— Разве вы участвуете в литературном конкурсе? Никого не волнует, сколько будет повторов в лексическом соответствии вашего заклятья. Важно, чтобы само заклятье работало. Вы не согласны со мной?

Дэвид опустил взгляд: крыть было нечем.

— И уж если вас так волнует эстетика творимой волшбы, — ехидно закончил кен Аунблан, — то не могу понять, что же вам мешало употребить вместо «Разрушения Источника», скажем, «Сжигание», — как производную Форму от Огня или использовать «Защиту» как производную от «Щита». «Защита от Источника, Разрушающего Жизнь» — как вы думаете сработало бы такое заклятье или нет?… Садитесь, господин Брендом. Признаться, сегодня вы меня разочаровали. От вас я ожидал большего.

Покраснев, Дэвид вернулся на свое место. Кто-то опять хихикнул — кажется, Орэлья. Дэвид не стал обращать внимание на эту дуру: ее чары были составлены не лучше, хотя Дильбрег и отнесся к ним с гораздо большей снисходительностью.

Некоторым утешением землянину послужил тот факт, что Скеггеля и Джейгали препод тоже завалил.

Когда, урок закончился, он хотел было задержаться в кабинете, чтобы спросить, что станется с человеком, который на сегодняшнем «практическом занятии» восемь раз умирал и восемь раз возвращался к жизни. Но подумав, он не стал задавать Дильбрегу этого вопроса.

Иногда лучше не знать.

Все равно он не сможет ничем ему помочь.

…День, начинавшийся вполне себе неплохо, был безнадежно испорчен.

Однако так вышло, что о дальнейшей участи человека, послужившего им на уроке в качестве «живого материала», землянин узнал все равно. Это произошло неделю спустя после достопамятной «практической работы» с монограммами. Брэйд рассказал, что привезли каких-то животных и поместили их на подземном этаже; спустившись туда на перемене, Дэвид без труда отыскал этих созданий. Одна, из комнат посредством заклинаний, раздвигающих пространство, была увеличена в несколько раз. Пол в центре комнаты понижался на несколько метров — вдобавок для надежности это место ещё и накрыли сверху силовым куполом. Вокруг толпились молодые люди и с интересом разглядывали то, что творилось внизу. Дэвид подошел ближе…

Дальмотов он узнал с полувзгляда — как раз вчера, собирая материал для реферата по демонологии, в очередной раз штудировал «Справочник экзобиолога». Дальмот представляет из себя большую ящерицу, покрытую, правда, не чешуей, а кожей наподобие лягушачьей. Размером с крупную собаку и, в отличие от варана, обладает ещё и завидной подвижностью. Наиболее интересно устроена его пасть: не тупая, не вытянутая вперед, а как бы неимоверно растянутая вширь, она делает голову дальмота похожей на молот. Пасть украшена впечатляющим набором острых кинжалообразных зубов. Дэвиду сложно было представить, как можно что-либо жевать столь необычно устроенными челюстями, но вот как отрывать ими здоровенные куски мяса от ещё сопротивляющейся добычи — сообразить было легче легкого. Собственно, дальмоты так и питались: не разжевывали пищу, а сразу заглатывали то, что довелось откусить. Этих существ привезли в Хеллаэн много веков назад из какого-то сателлитного мира; в Темных Землях, впрочем, дальмоты не прижились: живности крайне мало, а та живность, что все-таки есть, и дальмота, несмотря на его устрашающие челюсти, мимоходом сожрет — не подавится. В Нимриане, где ни в фауне, ни в флоре недостатка нет, дальмоты сумели кое-как выжить. В глубь материка они не заходили и к лесам старались не приближаться — духи, обитавшие в древесных чащобах, чужеземных тварей никогда не жаловали. Дальмотов приютила примыкающая к Пустошам полоса земли: энергетический фон там постепенно истощался, и оттого стихиальных духов в приграничной полосе почти не наблюдалось; зато отсюда можно было предпринимать рейды в Пустоши, чтобы полакомиться мясом кьюта или, объединившись, завалить гиора, либо устраивать набеги на ближайшие крестьянские хозяйства. Крестьяне, само собой, боролись с этой напастью как только могли. В результате их решительных действий дальмоты то и дело оказывались на грани полного исчезновения, но все-таки никогда полностью не вымирали, а спустя несколько десятилетий снова появлялись там, где, как думали, избавились от них навсегда. Некоторые колдуны, не желавшие (или не умеющие) ни вызывать, ни подчинять, ни создавать демонов, использовали дальмотов в качестве сторожевых псов. На этом поприще у дальмотов имелись свои преимущества: на них, созданий из плоти и крови, совершенно не действовали заклинания экзорцизма, изгнания и развоплощения. Разумеется, у этого преимущества имелась и обратная сторона: дальмоты были абсолютно бесполезны против нематериальных и призрачных существ; в отличие от демонов, они нуждались в воздухе, воде и пище…

Кстати о пище.

Ящериц, находившихся в яме, сегодня обеспечили свежим мясом. Дальмоты, забавляясь, перекидывали большую розоватую тушку друг другу. Первые несколько секунд Дэвид не мог понять, какому зверю принадлежит такое странное, гладкое тело с розовато-белой кожей, местами уже превращенной в кровавые лохмотья «нежными» укусами дальмотов… Потом тело, в ходе продолжающейся возни, ящерицы перевернули на спину, и все встало на свои места. На дне ямы находился тот же самый человек, которого они «лечили» неделю назад под руководством Дильбрега кен Аунблана. Он по-прежнему был без сознания… а может быть, уже и умер.

Дэвид почувствовал себя так, как будто ему залепили оплеуху. Он отшатнулся от барьера — созерцать эту мерзость было невыносимо. Хуже всего — лица тех, кто находился вокруг… Равнодушие, поверхностное любопытство, легкая заинтересованность — «прямо сейчас они его сожрут или подождут чуток?» — и ничего больше… Какие-то человеческие эмоции отражались только на лицах немногих присутствующих здесь эмигрантов — растерянность, отвращение… Но таковых было совсем мало. Тот же Ёлло смотрел вниз с вожделением — в его родном мире подобные кровавые забавы устраивались регулярно.

— Что-то случилось?… — спросил кто-то сзади.

Обернувшись, Дэвид встретился глазами с Эдвином — тот только что подошел. Вместо того чтобы пускаться в объяснения, кивнул в сторону ямы. Эдвин посмотрел. Прищурился. Никаких эмоций на его лице не отразилось.

— Надо же зверькам что-то кушать, — произнес он в конце концов. По его тону невозможно было понять — говорит он всерьез или нет… Скорее все-таки нет.

Но Дэвид не был расположен иронизировать.

— Я не понимаю, — сказал он сдавленным голосом. — Это что, обязательно?… Зрелище такое, для развлечения публики?

— Возможно, — пожал плечами Эдвин.

— Во мне крепнет чувство, что я нахожусь в каком-то извращенном цирке… Будто нам специально показывают — видите, как весело можно убивать людей? Смотрите и учитесь…

— У тебя слишком богатое воображение, — возразил Эдвин. — Не вижу ничего странного в том, что они решили избавиться от тела. Может быть, не стоило показывать всем, как дальмоты его едят, но…

— А может, вообще не стоило его туда кидать?! — Дэвид едва удержался, чтобы не закричать. — И это не «тело»! Это живой человек…

— Уже нет. — Эдвин покачал головой.

— Сейчас?… — Землянину захотелось рассмеяться. — Да, может быть. Уже нет…

— Нет, ты не понял. Сначала с ним поработали мы. Затем его разобрали на части и собрали заново на третьем курсе стихиалки… наглядная, так сказать, демонстрация того, что гэемон человека соединяет в себе все основные стихии. После этого его отволокли в подвал, где проходят практику демонологи со второго курса. Лучше не спрашивай, что они с ним делали. Даже если после этого у него и сохранилась душа — что маловероятно — то гэемон… в общем, если ты вызовешь Око, то увидишь, что гэемона этого… тела… сейчас попросту нет. Растительную жизнь в нем поддерживает несколько заклятий. Если их убрать — его сердце тут же перестанет биться. По сути, это просто теплый труп. Эфирное тело не обладает бесконечной способностью к восстановлению… Двадцать раз разломали и слепили заново — ну и все: тело в землю, душонка — в Страну Мертвых. Тут уже никакая магия не поможет.

Дэвид долго молчал. Что тут скажешь?… Эдвин был хеллаэнцем. Не самым худшим из них, но и не исключением из правил. Как и Брэйд — который, скорее всего, отреагировал бы так же. Едят кого-то, кто когда-то был человеком?… А что тут такого?… Ведь это уже не человек.

— Кто он вообще такой… — негромко спросил Дэвид, повернувшись к яме. — …был?

— Не имею понятия. — Эдвин пожал плечами. — Либо чужак, либо раб, купленный на рынке… Тетушка рассказывала, что когда она училась в Академии, один раз — как раз при ней — использовали кого-то из учеников. Что-то он такое нехорошее сделал…

— Наверное, имидж Академии подпортил?… — с неприкрытой издевкой в голосе предположил Дэвид.

— Наверное, — хмыкнул кен Гержет. Задумчиво добавил:

— То ли прибил кого-то прямо на уроке, то ли на учителя напал… Не помню. Что-то в этом роде.

— То есть такое вот «развлечение» тут происходит регулярно?… — спросил Дэвид.

— Насколько я понимаю, «практические работы» с человеческим гэемоном обычно приурочены к появлению дальмотов.

— К появлению? Их что, привозят откуда-то, а потом увозят обратно?… Зоопарк такой выездной?!..

— Да нет, «потом» они обычно умирают, — объяснил Эдвин. — А через год-полтора завозят новую партию ящериц.

— Почему умирают?… — автоматически спросил Дэвид. На самом деле судьба дальмотов его не особенно интересовала. Если здесь в порядке вещей эксперименты на людях, вряд ли пойманные ящерки могут рассчитывать на беззаботное существование.

— Через недельку, а может, и раньше, заканчивается второй курс боевки. Знаешь, что из себя представляет экзамен на втором курсе?… — Эдвин широко улыбнулся. — Я его сдавал, могу рассказать.

— Не знаю. Расскажи.

— Помещение двадцать на двадцать. Выходишь в центр. Пятнадцать секунд на подготовку. После… там в стенах такие маленькие воротца, вверху и внизу… ну вот, через пятнадцать секунд они открываются, и из нижних выскакивают четыре дальмота… а из верхних вылетают мунглайры… Знаешь, кто это такие?

— Слышал. Призраки, которые умеют колдовать и вдобавок сами питаются чужой магией.

— Ну вот. Разберешься с ними — молодец, сдал экзамен… Мунглайров прямо здесь, в Академии, вызывают, а дальмотов каждый раз новеньких завозить приходится…

— А если не сдал?… — Дэвид криво усмехнулся. — В могилку — и спокойного сна, дорогой ученик?…

— Нет, если будет совсем туго, тебя спасут, конечно… или воскресят в крайнем случае. Тут на экзаменах не умирают. Иначе сюда учиться никто бы не пошел. Но вот заикой запросто можно остаться. Неприятно, понимаешь ли, чувствовать, как дальмоты тебя заживо жрут… а призраки с это время гэемон рвут на части.

— С тобой такое было?…

— Со мной?… — Эдвин тихо рассмеялся. — Нет, что ты. На нашем курсе только двоих серьезно покусали. Один сразу уехал, а второй потом ещё два раза этот экзамен сдавал. Как сдал, тоже домой отправился — психику лечить… А так — ничего, в общем-то, сложного нет. Если заранее с умом подготовиться.

— А сейчас ты на каком курсе?

— Боевой магии?… На третьем. Тоже в конце веселье предстоит. — Продолжая улыбаться, Эдвин покачал головой. — Учителя открывают Врата — притом обязательно той стихии, которой у тебя нет, — вызывают сущность с третьего уровня, формируют из нее элементального голема — и вперед!.. В Сущем эта пакость живет недолго, но ему много времени и не нужно, чтобы тебя в порошок стереть… мощная тварь…

Дэвид снова посмотрел в яму. Дальмоты уже превратили свою жертву в комок окровавленного месива. Теперь они, раздраженно щелкая друг на друга, а иногда и жестоко сцепляясь — чтобы, впрочем, тут же отскочить в разные стороны и разойтись со своим противником, будто забыв о нем — рвали остывающее тело на куски. Часть зрителей разошлась, зато их заменили новенькие. Какая-то девушка, позевывая, лениво грызла орешки; компания справа от нее обсуждала, не проделать ли в силовом экране ма-а-аленькую такую дырочку и не покидать ли через нее чем-нибудь в дальмотов. Дэвид окинул взглядом купол и подумал: «Нас защищают от ящериц… или ящериц от нас?…» На мгновение ему показалось, что в лицах людей, стоящих вокруг ямы — в большинстве своем красивых или хотя бы симпатичных, — человеческого меньше, чем в жутких мордах дальмотов. Ящерицы жрали мясо потому, что такова была их природа. Люди же…

«А с чего я так уверен, что природа людей обязательно добра?… — подумал он затем. — Возможно, все обстоит с точностью до наоборот, и я — просто дурак, переживающий из-за сущей ерунды…»

— А что будет на первом курсе боевки? — спросил он у Эдвина.

— Да ничего сложного, — откликнулся кен Гержет. — Побросаетесь заклинаниями в учителя. Минута на подготовку, применяй что хочешь… через минуту он начинает отвечать. Если устоял против первого «ответа» — экзамен сдал. Если выдержал вторую атаку или сумел-таки пробить защитное поле наставника — сдал на отлично.

— А если выдержал третью?… Получи медаль и почетную грамоту?..

— А третьей не бывает. Те, кто на это способен, начинают обучение сразу со второго курса… Правда, говорят, что лет двести назад какой-то первокурсник умудрился-таки препода на экзамене угробить…

— Это случайно не тот, которого потом в яму с дальмотами бросили?

Эдвин долго смеялся.

— Нет, — сказал он, все ещё посмеиваясь, — вся эта история ещё до тетушки тут приключилась… если она вообще была. Что очень сомнительно. Скорее всего, это просто легенда.

6

Прочные отношения у Дэвида и Меланты так и не сложились. Меланта была твердо нацелена на брак. В принципе Дэвид не возражал: вот только остальная часть его жизненных планов существенно расходилась с планами девушки. С самого начала Меланта претендовала на ведущую роль в их союзе. Она была лучше обеспечена материально, имела более сильный природный Дар и по большинству выбранных предметов уже заканчивала второй курс. Вдобавок ко всему она ещё и фехтовала гораздо лучше, чем землянин — фактически наряду с Эдвином и ещё двумя-тремя мастерами Меланта являлась одной из лучших фехтовальщиц клуба.

Все бы ничего, но ко всему перечисленному добавлялся властный характер вкупе с незыблемыми представлениями о «правильном» образе жизни. Области, в которых Меланта была лучше (а она, надо признать, была лучше почти во всем), как бы усиливали, придавали особую весомость ее мнениюотносительно того, как должен жить ее предполагаемый супруг. Чувством меры в этом вопросе девушка из Зергала не обладала совершенно. Так же как прежде она расписывала астрологические таблицы на предмет того, когда им следует спать вместе, теперь она взялась за составление жизненных планов. По ее мнению, для образования Дэвиду на первое время вполне достаточно и одного курса; далее он должен был отправиться вместе с ней в Зергал. Чтобы получить гражданство, необходимо поручительство двух горожан и внесение в городскую казну кругленькой суммы. Одним из поручителей будет сама Меланта, вторым — кто-нибудь из ее родственников; ещё имеющиеся у Дэвида деньги почти целиком уйдут на выплату налога. Она обещала помочь с работой — устроить в торговую фирму, одним из совладельцев которой был ее отец. На первый взгляд эта перспектива казалась не такой уж плохой, но… Дэвид не хотел бросать учебу. При той квалификации, которую он имеет сейчас, на приличную должность он рассчитывать не сможет — даже с учетом родственных связей. Он будет вечно плестись в хвосте Меланты и ее семейки и вряд ли в ближайшие годы сумеет найти деньги и время, чтобы продолжить обучение; а если появятся дети, возвращение в Академию вообще отодвигалось в далекое будущее. Ещё одна причина, в силу которой Дэвида не устраивал план Меланты, заключалась в том, что он отнюдь не желал становиться частью здешнего общества. Скорее уж он предпочел бы научиться открывать пути между мирами — и поселиться в каком-нибудь другом мире, например на Земле или в Хешоте… Меланта же не хотела и слышать о том, чтобы переехать в «какое-нибудь захолустье». Пульс Вселенной бьется здесь, в Хеллаэне — и никуда она отсюда не уедет. Она была готова часами доказывать, что нужно поступать только в строгом соответствии с ее планами, а все идеи Дэвида — прожекты, пустые мечты и «нерациональное распределение имеющихся у нас сил и средств». Не желая вступать в бесконечные споры, Дэвид несколько раз дипломатично уводил разговор в сторону, однако со временем стало ясно, что Меланта и вправду вознамерилась устроить их будущую жизнь так и только так, как хочет она; и делать какие-либо уступки не намерена ни под каким видом. Дэвид — человек, во многих вопросах способный и готовый пойти на компромисс — вдруг ощутил, что на него собираются попросту надеть хомут, и уперся рогом. «Если она так командует сейчас, что же будет потом?…» — Живое воображение тут же нарисовало образ исполинской Меланты, дергающей за ниточки крохотную марионетку, отдаленно похожую на него самого…

Меланта была неприятно удивлена его решимостью. «Упертостью» — как выразилась она сама.

— …Что значит «я хочу» или «я не хочу»?… — с искренним возмущением (как же, о нем заботятся, а он, неблагодарный, этого не понимает и вдобавок ещё и сопротивляется!) спросила она. — Я думала, мы собираемся создать семью. Знаешь, когда люди начинают жить вместе, их «я» переходят в «мы». Надо думать не о том, что ты хочешь, а о том, что мы хотим!

— Хорошо, — ответил Дэвид. — Согласен. Не понимаю только, почему наше «мы» хочет того же, что и ты? Пусть «мы» хочет того, чего хочу я.

…В общем, они так и не пришли к единому мнению относительно дальнейших жизненных перспектив. Дэвид — до сих пор, с точки зрения Меланты, такой надежный и положительный — разом потерял большую часть своей привлекательности. Если он не способен понять, что она старается ради их общего блага, вряд ли на него можно рассчитывать и в дальнейшем. И если, рассуждала Меланта, из него не получится приличного мужа, нужно ли вообще тратить на него свое время? Нет-нет, это совершенно нерациональный подход к делу.

Дэвид, со своей стороны, также пришел к мысли о том, что в затянувшемся романе пора ставить точку. По-своему он привязался к ней, кроме того, Меланта была чарующе красива и бесподобна в постели, но… львиная доля ее привлекательности исчезала в тот момент, когда она открывала ротик и безапелляционным тоном заявляла, куда они пойдут и чем займутся в ближайшие выходные. Стоило только вообразить, во что превратятся их отношения через пару лет, как очаровательная хеллаэнка тотчас же начинала казаться Брендому какой-то жуткой помесью дальмота и мунглайра.

Итак, они расстались. Достаточно мирно, без слез, скандалов, злобы и взаимных обид. Возможно, осталась только легкая неприязнь, но выражалась она в основном в том, что недавние любовники теперь старались избегать друг друга. Если же и встречались, то разговаривали так, как будто ничего между ними и не происходило. «Дружбой» назвать это было невозможно, но вот «пактом о нейтралитете и взаимном ненападении» — вполне. Единственным, кто открыто радовался разрыву между Мелантой и Дэвидом, был Брэйд. «Зануду» он на дух не выносил.

— Поздравляю! — Впервые услышав новость, он дружески хлопнул приятеля по плечу. — Наконец-таки развязался с этой хищницей!.. Надо бы отметить, обязательно надо…

Дэвид подумал: не обидеться ли? Его личная жизнь пошла крахом, а Брэйд увидел в этом только повод хорошенько повеселиться. Но злиться не хотелось. Глупо обижаться на окружающих за то, что они не принимают твои неприятности столь же близко к сердцу, как ты сам. «Да и вообще… — подумал землянин. — Все мои „неприятности“ выеденного яйца не стоят. Не вышло с этой, найду другую».

— Давай, — сказал он. — Только где?

— Так. В «Спектральном драконе» мы были позавчера…

— «Медвежье сердце»?

— «Сердце» закрыли.

— Да?… — удивился Дэвид. — Я был там недавно, все работало…

— А вот как раз на днях и закрыли.

— Почему, не знаешь? — без особого интереса промолвил Дэвид, одновременно перебирая в уме прочие питейные заведения.

Брэйд пожал плечами.

— Говорят, хозяина искалечил медведь.

— Он что, на охоту выезжал?

— Да нет, это тут случилось… Хозяина искалечил и все заведение разгромил.

— В Нимриане медведи уже читать научились? — Дэвид засмеялся. — Не знал, не знал…

— Ты ещё многого не знаешь, — тоном, не содержащим даже намека на веселье, ответил Брэйд.

— Серьезно, что случилось?…

— Серьезно. Пришел медведь и устроил расквардак.

— Ну и дела!.. Полный город колдунов, а по улицам бешеные медведи шастают. — Произнося все это, Дэвид внимательно смотрел на друга. Брэйд не улыбнулся, даже губы не дрогнули. — Выходит медведь из леса, прётся по главной улице, вынюхивая, чего бы схавать, и всем все по барабану…

— В медведя он только в ресторанчике превратился, — объяснил Брэйд. — По улице мог и в нормальном виде идти.

— «В нормальном»?… — переспросил Дэвид. Бредовая история начала обретать некоторое правдоподобие. — То есть ты хочешь сказать…

— Ну да. Это был медведь-оборотень.

— И часто у вас тут такие по улицам ходят?…

— Да… случается иногда… — Лицо Брэйда приняло какое-то неопределенное выражение. — В Академии наверняка и сейчас несколько перевертышей учатся. Они просто стараются особо не выделяться.

— Конспирируются?

— Ага.

— Почему?

— Боятся, наверное, что задразнят.

— Кто? — Дэвид опять засмеялся. — Злые демоны?…

— Нет, демоны их обычно не трогают. А вот местные могут. У демонов, видишь ли, тоже статус такой… неопределенный…

— Подожди. Это не шутка? Ты серьезно мне все это говоришь? Или просто лапшу на уши вешаешь?

— Серьезно, я же сказал, — с легким раздражением повторил Брэйд.

— Кто может засмеять оборотня?…

— Ну горожане там… аристократия… Понимаешь, оборотни, как и демоны, считаются как бы вторым сортом…

— Гм. Хотел бы я посмотреть на того, кто открыто скажет Скеггелю, что он — существо второго сорта.

— Ну, — Брэйд повертел в воздухе пальцами, — свои нюансы тут всегда были и есть, но… я тебе про общее отношение говорю. Скеггель — высший демон. У большинства же оборотней и демонов никогда не найдется ни способностей, ни бабок, чтобы здесь учиться… Нет, среди них тоже попадаются выдающиеся персоны, но все-таки в целом… — Хеллаэнец прищелкнул языком.

— … но в целом — второй сорт? — закончил Дэвид.

— Ага. К тому же оборотни тут — не коренная нация. Их давным-давно завезли из какого-то другого мира. Лорды использовали оборотней как рабов. Потом уже, по мере роста свободных городов, часть перевертышей сумели сбежать или освободиться, а некоторые даже получили гражданство и все права, но… отношение к ним, — Брэйд опять потеребил в воздухе пальцами, — осталось… Я не говорю, что это хорошо и правильно, но так есть, и от этого никуда не деться… Знаешь, когда я был маленьким, на соседней улице жила семья волков-оборотней. У них был сын, на год или два младше меня. Бедный парнишка… Не мог выйти на улицу без того, чтобы кто-нибудь не назвал его собакой… не гавкнул или завыл вслед. В конце концов нервы у него не выдержали, он обернулся и набросился на одного из обидчиков… — Ненадолго замолчав, Брэйд покачал головой. — Обидчика он даже достал, но вот его приятели волчка едва не убили… Собственно, они б его и убили, если бы не вмешался патруль городской стражи, по случайности проходивший мимо…

— Сколько же им было лет?… — мрачно спросил Дэвид.

— Да я не помню точно… Подростки. Ну десять-одиннадцать. Может, двенадцать. Ужас, правда?… Детская преступность — это вообще полный мрак Хорошо ещё, что у оборотней такая высокая регенерация, иначе б он не выжил… Они ему чуть ли не половину тела сожгли…

— Они колдунами были, что ли?…

— Обычные хеллаэнские дети, — сказал Брэйд. — Естественно, владели азами магии…

— И чем кончилась эта «веселая» история?

— А тем, что волки ко всему ещё и виноватыми оказались. Нищая семья, никаких связей… гражданство непонятно каким путем получено… средств нет. Им тонко так намекнули, что в городе искать нечего. Они намек поняли и уехали. Потеряли гражданство, но хотя бы их больше не преследовал никто.

— Да-а-а… — потянул Дэвид. — Замечательная история. Просто замечательная. Неудивительно, что после таких вот историй у некоторых оборотней едет крыша и они громят безобидные ресторанчики… А чем, в самом деле, медведю это заведение так не понравилось? Название, что ли, разозлило? Так оно вроде ничего оскорбительного не содержит… не содержало…

— Там фирменное блюдо было — запеченное медвежье сердце. Ты не знал?

— Нет.

— Ну правильно, мы ведь там обычно пили, а не ели…

— Ладно, поход в «Медвежье сердце» отменяется, я уже понял, — вздохнул Дэвид. — Что у нас ещё остается?

— «Эдем».

— Только не «Эдем»!.. Туда ходят благородные говнюки вроде Кантора и его дружков. Да и дорого все… Давай лучше в «Альвийскую розу». Тихо, спокойно… предупредим хозяйку, чтоб не подсаживала к нам своих девочек, возьмем столик на веранде…

— Нет, в «Розу» я не пойду, — безапелляционным тоном заявил Брэйд. — Ты иди, если хочешь. Но без меня.

— Почему?

— Просто не пойду и все.

— Да ты там раньше и дневал и ночевал…

— Так то раньше. А то теперь.

— А что изменилось?

— Что ты прицепился? — Брэйд раздраженно посмотрел на землянина. — Ну должен я денег там одной… гм… девице. Легче стало?

Дэвид хмыкнул:

— После того как ты переспал с суккубом, я думал, ниже падать тебе уже некуда. Однако смотри-ка! — оказывается, есть куда. Переспать с проституткой «в долг», а потом ещё и бегать от нее…

Оскалившись, Брэйд со свистом втянул в себя в воздух. Дэвиду опять показалось, что зубы хеллаэнца стали чуть длиннее… Пробудившийся инстинкт самосохранения подсказал, что перегибать палку не стоит, а лучше, завязав пока с подколками, вернуть разговор в деловое русло.

— Так куда мы идем?

— Думай, — процедил Брэйд.

Стали думать. Перебрали ещё несколько вариантов. В ходе обсуждения Дэвид вдруг осознал, что по-настоящему ни в ресторанчик, ни в бар, ни даже в оформленный «под старину» трактир идти ему не хочется.

— Есть идея, — сказал он. — Можно выбраться из города на природу. Мне все эти забегаловки уже… поперек горла стоят.

Брэйд несколько секунд обдумывал озвученную мысль.

— Можно, — согласился он. — Только вдвоем скучно. Надо бы девчонок позвать.

— Я бы пригласил Идэль, но она, чего доброго, ещё Кантора притащит…

— А вот это вряд ли. — Брэйд покачал головой. — Вроде в последнее время у них там не все гладко.

— Да? Интересно. Поссорились, что ли?

— Она не распространялась.

— Ладно, если так, зовем Идэль и… ммм… знаешь, я бы пригласил Лайлу, если ты не против.

Брэйд сделал такое лицо, как будто его вот-вот должно было стошнить.

— Не понимаю, — сказал он. — Как ты можешь с ней общаться?… От снобизма Кантора тебя воротит, а эта заносчивая шлюшка в десять раз хуже.

— Ты не прав…

— Нет, я прав.

— Нет, ты не прав. Ты просто изначально повел себя неправильно. Сразу перевел отношения в плоскость «можно-я-вас-поимею?» В такие игры она тоже умеет играть, и получше тебя. Надо было смотреть на нее не как на красивую куклу для траха, а попробовать увидеть в ней человека. Глядишь, и она бы в тебе человека разглядела.

— Ну да, — хмыкнул Брэйд. — Ты мне ещё мораль начни читать.

— Это был просто дружеский совет. На будущее. В общем, ты как хочешь, а я ее приглашаю.

Брэйд поморщился.

— Ладно, переживу. В конце концов, это ведь твой праздник, а не мой.

— Вот-вот.

Выбраться «на природу» им удалось только спустя неделю: более-менее свободные дни у всех четверых совпадали крайне редко. Идэль согласилась на пикник без особого энтузиазма: на горизонте маячили экзамены, и ей хотелось подготовиться как следует. Брэйд, однако, затеял целую агитационную кампанию под лозунгом «перенапрягаться вредно, пора расслабляться!» и в конце концов не мытьем, так катаньем совратил кильбренийку с пути праведного. Лайла на своем третьем курсе также была по уши загружена учебой, однако экзамены в ближайшее время ей не грозили: каждый следующий курс обучения в Академии длился в полтора-два раза дольше, чем предыдущий.

В назначенный день встретились в холле главного корпуса. Пока не появились девушки, Брэйд и Дэвид от скуки затеяли спор о том, какая стихия предоставляет лучшие боевые возможности: Огонь или Смерть. Не трудно догадаться, что как раз сегодня оба изучали эти стихии в своих группах; и, по совпадению, именно сегодня речь шла об их боевом применении. Подошедшая Лайла слушала диспут секунд пятнадцать. Потом ей надоело.

— Нет, вы оба не правы, — важно сообщила она. — Самая мощная стихия — это Мозги.

Спорить после такого заявления молодым людям как-то вдруг сразу расхотелось, и, посмеиваясь, стали ждать Идэль — та что-то запаздывала. Лайла развлекалась тем, что пускала слабые энергетические импульсы во всех мимо проходящих студентов. Особого ума для этого не требовалось, но суть ее шутки заключалась в том, что параллельно с импульсом она переводила остаточный след на какого-нибудь другого студента, в результате чего создавалось впечатление, что послала заряд не она, а тот, к кому вел «след». Уровень мастерства для подобных проказ требовался весьма высокий — но это, конечно, маленькую хулиганку оправдать никак не могло. Дэвид несколько раз просил Лайлу прекратить, тем более что в холле ее стараниями уже вспыхнуло несколько ссор, и каждый раз юная графиня делала виноватое выражение лица, обещала, что больше, конечно, не будет — после чего, дождавшись, когда Дэвид отвернется, тотчас же, снова принималась за свои шутки. Успокоилась она только тогда, когда один из третьекурсников, получив заряд (который, впрочем, целиком поглотило его защитное поле), на провокацию не повелся, обнаружил настоящий след и вполне серьезным тоном пообещал вызвать хулиганку на колдовскую дуэль. Едва ли Лайла испугалась его угроз, но стихией Мозги она обделена не была и потому почла за лучшее эскалации конфликта не способствовать.

Тут наконец появилась Идэль. Как выяснилось, она задержалась на астральном проектировании — сдавала зачет.

— Что будем покупать и где? — деловым тоном произнес Брэйд. — Я имею в виду, из еды?…

— Все уже куплено, сахарный мой, — по-детски невинно хлопнув глазками, прощебетала Лайла.

Изобразив кривую ухмылку, Брэйд, с большим сомнением посмотрел на ее крохотный кожаный рюкзачок. Там могло поместиться, максимум, два-три бутерброда. Не слишком больших.

— А пить что будем?…

— Все есть, — ещё более умиленно посмотрев на хеллаэнца, произнесла Лайла. — Все-все уже есть, радость моя.

Брэйд помрачнел ещё сильнее. Но начинать пикник ссорой ему не хотелось. Поэтому он просто заткнулся и перестал задавать вопросы.

Вышли из холла.

— Уже выбрали место? — спросила Идэль, пока шли к воротам.

— Да, — ответила Лайла уже нормальным тоном. — Обещаю, вам понравится.

Брэйд поморщился. По его мнению, доверить выбор места этой маленькой стерве было лучшим способом испортить все мероприятие.

У ворот случилась заминка — похожий на Йоду привратник сообщил кильбренийке, что ее разыскивал какой-то человек.

— Кто именно?

— Не назвал себя, — прошамкал гремлин. — Будет ждать у юго-восточных ворот. Потому что Гурбецкер объяснил ему, что там гостиница. С той стороны. Да, Гурбецкер объяснил.

— Какой ещё Гурбецкер? — недоуменно спросил Брэйд.

— Имя мое такое, — приняв напыщенный вид, объявил гремлин.

Студенты переглянулись.

— Ну что, прогуляемся? — предложил Дэвид. Брэйд кивнул.

— Можно.

— Спасибо, — поблагодарила Идэль.

Человек у юго-восточных ворот был одет в ничем не примечательную серую одежду. Внимательно рассматривая студентов и прохожих, правой рукой он сжимал поводья оседланной пегой лошади. С первого взгляда становилось ясно, что человек прибыл издалека. Он не казался усталым, и дорожная одежда была почти не запылена, но его выдавали глаза: так смотрит вокруг тот, кто впервые попал в чужую страну… в чужой мир?

Заметив Идэль, человек в сером немедленно направился к ней. Не доходя трех шагов, поклонился.

— Идэль-лигейсан-Саутит-Кион.

— Да, — откликнулась кильбренийка. — Ты искал меня? Зачем?

— У меня письмо, госпожа.

И человек в сером протянул ей запечатанный конверт, который Идэль не замедлила вскрыть. Пробежала письмо глазами.

— Когда открывается Мост? — спросила она.

— Завтра вечером, госпожа.

— Ты успеешь?…

— Если отправлюсь прямо сейчас — да.

— А если нет?

— Следующее открытие — через пятнадцать дней, госпожа.

— Значит, застрянешь здесь на две недели… — пробормотала Идэль. — Нет, не годится. — Она обернулась к своим спутникам и предложила: — Давайте дойдем до гостиницы?… Обещаю, это ненадолго. Мое письмо почти написано, осталось только добавить несколько строк.

— Ну если ты так просишь… — с преувеличенной важностью потянул Брэйд.

Человек в сером холодно взглянул на хеллаэнца. Кажется, его всерьез разозлило (и удивило) то, что кто-то смеет разговаривать с Идэль таким снисходительным тоном.

В своих апартаментах Идэль задержалась минут на пятнадцать — очевидно, «несколько строк» получились не очень короткими. Появившись вновь перед заскучавшей компанией, она отвела курьера в сторонку, вручила ему свое письмо и дала какие-то инструкции.

— Ну так что, мы идем или нет? — недовольно пробурчал Брэйд, когда курьер, вскочив на лошадь, отправился в обратный путь.

Дэвид посмотрел на Лайлу. Та покачала головой.

— Не здесь.

— Почему?

— Слишком много любопытных глаз.

— Вы о чем? — насторожился хеллаэнец.

— Увидишь.

До края города добрались совсем быстро. Пока шли, Дэвид заговорил с кильбренийкой:

— Из твоего мира письмо прислали?

Идэль кивнула.

— Родители?… Или страдающий влюбленный?…

Идэль усмехнулась, но как-то невесело. Покачала головой.

— Нет у меня родителей. Погибли, когда мне ещё и года не исполнилось.

— Извини.

— Да нет, ничего. Я их и не помню. Письмо прислал мой внучатый дядя.

— Случилось что-то?…

Идэль пожала плечами.

— Как сказать… У нас постоянно что-то с кем-то случается. Иногда все затихает как будто бы, иногда обостряется…

— Борьба за власть?

— Да. Но давай не будем, хорошо?… Думать обо всей этой мерзости больше не могу. Родители из-за того и погибли… — Она отвернулась.

— Ясно. Извини.

Как только деревья скрыли их от города, ученики Академии остановились.

— Что, прямо здесь? — с сильным сомнением спросил Брэйд.

Ему никто не ответил. Лайла полезла в рюкзачок, долго копалась там, пока не извлекла на свет божий знакомый Дэвиду «бриллиантик» размером с теннисный мячик. Брэйд присвистнул.

Юная графиня вытянула вперед руку. Драгоценный камень вспыхнул. Свет стал истекать из него, заполняя окружающее пространство.

— И куда мы направляемся? — Брэйд наконец сообразил, что «пикник» состоится не в этом мире.

— Не мешай ей, — сказал Дэвид.

Пространство исказилось. Возникло ощущение сияющего пути, ещё одного, дополнительного направления, уводящего за пределы трех видимых измерений.

— Пошли, — обронила Лайла. Дэвид вступил на путь одновременно с ней, за ними последовали Идэль и Брэйд.

Окружающий мир растаял, растворился в мягком сиянии. Все вокруг, казалось, состояло из жидкого нефрита и призрачного хрусталя — то исчезающего, то появлявшегося вновь. Они шли и одновременно — неслись вперед с необыкновенной быстротой… впрочем, сказать что-то определенное о скорости их движения было невозможно, поскольку вокруг не наблюдалось никаких ориентиров. Казалось, они летят вперед и вверх по сверкающему туннелю. Волны света, переливаясь, проходили сквозь них.

Дэвид узнал Дорогу Света сразу, как только увидел ее — во время ученичества Лэйкил несколько раз перемещал его таким образом. Впоследствии, в Академии, Дэвид немного разобрался с тем, что представляют собой эти пути через межреальность. Стихии, соединяясь, создают миры; но если миры можно уподобить озерам или заводям, то токи сил, связующие миры, следовало бы сравнить с реками или подземными течениями. Межреальность устроена неизмеримо проще, чем любой из существующих миров; вместе с тем ее образ и «тон» целиком зависит от стихии, с помощью которой совершался выход. К слову сказать, хеллаэнское слово, употреблявшееся для обозначения межреальности при буквальном переводе означало «сумрак между мирами» — что было вполне естественно для обитателей Темных Земель. Им, в подавляющем большинстве, пространство между мирами представлялось зловещим и мрачным. Лэйкил, который был нимрианским Лордом, предпочитал более жизнерадостные краски, и неудивительно, что его сестренка имела схожие вкусы.

Вдобавок попасть в место, к которому направлялась Лайла сегодня, легче всего было именно с помощью Света; выбери она Землю или Смерть — скорее всего, ее попытка и вовсе не увенчалась бы успехом, и сколько бы она ни прикладывала усилий, путь так бы и не возник.

— Я думал, этот камень работает по-другому, — сказал Дэвид, кивнув на бриллиант, который по-прежнему покоился в руке юной графини и как будто бы «тянул» за собой всю компанию. — Сначала нужно переместиться в Тинуэт…

— Да, если ты хочешь создать портал, — кивнула Лайла — Но энергию камня можно использовать и для открытия пути.

— Лэйкил драгоценностями для этого не пользовался, насколько я помню…

— Скоро и я перестану.

— Когда обучишься?

— Нет. Когда Дар полностью раскроется. Это вопрос личной силы, а не умения. — Лайла отвечала коротко, потому что большая часть ее внимания была сосредоточена на перемещении по Дороге.

— Значит, любой колдун, купив такой вот камешек, сможет открыть путь?

— Нет. Дело не только в количестве, но… как бы сказать… в качестве силы.

— И чем же определяется это «качество»?

— Ну-у… структурой гэемона. Способностями, данными от рождения.

— Да?… Я вот слышал, что есть клиники, где модифицируют не только тела, но и биополя.

Лайла хмыкнула.

— Хирургическим путем Лорда из тебя никто не сделает.

— На самом деле все не так, — подал голос Брэйд из задних рядов. — Можно купить портальные камни, не вопрос. Только вот стоят они очень, очень дорого. Второй курс системных заклятий достаточно закончить, чтоб пользоваться. Цыпа, у тебя такой же, да?… А ты нам лапшу вешаешь…

— Не споткнись, петушок, — не оборачиваясь, откликнулась Лайла.

— Спасибо, цыпа, меня ноги держат. — Брэйд поежился: в то время как Дэвид и Идэль, инициированные Светом, наслаждались дорогой, уроженец Темных Земель испытывал от Дороги Света отнюдь не самые приятные эмоции. — Вот только не сблевать бы от этих световых переливов…

Лайла сжала камень в руке. Окружающее пространство содрогнулось, расцвело водопадами сияний и волнами блеска. На короткий мир возникло жуткое ощущение, что Дорога Света — единственное, что давало здесь хоть какую-то иллюзию реальности — исчезает, размывается, и они, разнесенные по сторонам, сейчас будут поглощены сверкающим хаосом, не имеющим ни верха, ни низа. Дэвид не упал, не был унесен в никуда, но был близок к тому, чтобы обмочить штаны… схожие чувства, пожалуй, испытывает космонавт, вышедший в открытый космос и неожиданно обнаруживший, что трос, соединяющий его с кораблем, вот-вот оборвется.

— …что это было?! — прохрипел Брэйд, выдав перед тем длинное заковыристое ругательство.

Лайла тихо рассмеялась.

— Говорила же: смотри, не споткнись…

Когда все немного успокоились, Дэвид — негромко, чтобы по возможности не вовлекать в разговор Брэйда и Идэль — поинтересовался:

— Правда, что портальные камни существуют?

— Не знаю. — Лайла передернула плечиками. — Скорее всего, да. Но они, должно быть, очень сложны. И легко могут испариться.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что в них слишком много всяких архисложных заклятий должно быть встроено. Не говоря уже о компактном мини-Источнике. Но я не знаю на самом-то деле… Я такими камнями не интересовалась никогда.

— Да уж… — Дэвид усмехнулся. — Тебе они не нужны…

— Если какую-нибудь такую дорогую штуку будешь покупать, проверь ее сначала десять раз, — предупредила Лайла.

— Конечно. Не дурак.

— Запросто ведь обмануть могут. Просто нагреть на хорошую сумму, и все.

— Я тут у вас с жульничеством не сталкивался пока…

— Повезло. Лэйкил рассказывал — эти торговцы горожан никогда не обманывают. Ну почти никогда… Не дураки. Но с чужеземцами… как повезет. Если обманут, им ведь ничего за это не будет.

— А самоуважения ваши торговцы напрочь лишены?

— А их самоуважение от этого не пострадает. По мелочам все-таки обычно не обманывают… Но вот если будет крупная сделка…

— Хорошо. Считай, что ты меня предупредила.

— Когда обучишься, лучше приходи к нам. Я Лэйкила уговорю, пусть он сам тебе портальный камень сделает.

Дэвид неопределенно качнул головой. Он знал, что никогда не воспользуется приглашением. Встречаться со своим бывшим учителем, а тем паче — что-то выпрашивать у него ему абсолютно не хотелось.

Нет уж, он добьется всего сам… или сдохнет в процессе.

Такая негативная реакция на слова Лайлы слегка удивила его самого. Раньше, на Земле, он таким не был. Но мир, в котором Дэвид провел последние годы, не только значительно увеличил его способности и расширил знания о Вселенной, но и что-то изменил в нем самом, в его мироощущении.

Тех, кто не мог приспособиться, Хеллаэн убивал. Всех прочих он перестраивал под себя. Осознание этого очевидного факта наполнило душу Дэвида смятением и беспокойством. Вместе с тем землянин не мог сказать, что ему совсем уж не по нраву те перемены, которые в нем произошли и продолжали происходить. Скорее наоборот. Нынешний Дэвид, с внутренней злостью и какой-то дурацкой упертостью в самых, казалось бы, незначительных вопросах — в таких, в которых «прежний» Дэвид обязательно постарался бы найти компромисс — нравился ему гораздо больше. Может быть, потому что вместе с этими качествами в нем поселилась какая-то уверенность в себе, которой он не знал раньше?…

Он так углубился в самоанализ, что не заметил конца пути. Он очнулся только, когда изменилось освещение, оглянулся — и увидел вокруг незнакомый, завораживающе-красивый мир. Небо — чистое, светло-голубого цвета, плавно переходившего в бирюзовый у линии горизонта. Зеленовато-серые скалы самых причудливых форм и размеров громоздились тут и там, многие возносились вверх, подобные столбам исполинского храма, крышей которому служило само небо. Меж скалами пролегали пропасти, и, заглянув вниз, Дэвид понял, что назвать их «бездонными» будет не поэтическим преувеличением, а лишь простой констатацией факта. Скалы тянулись вниз на десятки, может быть даже — на сотни миль, проходя рядом, но не срастаясь друг с другом. Воздух и внизу казался прозрачным, как чистейший кристалл, с несуществующего же «дна», в котором в конце концов тонули основания скал, поднимался медленный, похожий на туман, серебристо-белый свет. Было светло и очень тихо, все вокруг дышало спокойствием, не потревоженным ещё человеком. Дэвид поспешно отошел от края: закружилась голова. На мгновение ему показалось, что скала, на которой они находятся, — лишь тонкий каменный штырь, готовый в любую секунду рухнуть от малейшего дуновения ветра. Но, стоило ему перевести взгляд на вершины, головокружение тут же пропало.

— Давайте вон там. — Лайла показала на ровную каменную площадку, нависавшую над бездной подобно шляпке гигантского гриба.

Возражений не последовало. Сокурсники Дэвида, как и он сам, оглядывались по сторонам, присматриваясь к окружавшему их пейзажу и определяя свое отношение к этому месту. Идэль оно явно понравилось, Брэйду — нет. Возможно, дело было в чрезмерном, с точки зрения хеллаэнца, освещении: к мягкому нимрианскому свету за зиму он кое-как привык, здесь же, ворча и прикрывая глаза рукой, сразу же полез в карман за темными очками. Затемненный мир показался ему гораздо симпатичнее, и он даже изобразил на своем лице натянутую улыбку.

Дэвид же никак не мог определиться со своим отношением. Красивое место, да… Но оно совсем не располагало к пикнику. Здесь хотелось не набивать желудок, а размышлять о вечном.

— Это не Сущее, — пробормотала вдруг Идэль.

— Что?…

— Это не Сущее. Заклинания не работают.

Дэвид немедленно вызвал Око. Форма появилась, как ей и положено. И действовала точно так же, как и всегда… разве что мир энергий, открывшийся взору землянина, выглядел слегка иначе.

— Все работает. — Он недоуменно пожал плечами.

— Ты что использовал?

Дэвид ответил и через секунду увидел, как перед Идэлью повисла такая же Форма. На лице кильбренийки отразилось облегчение пополам с удивлением.

— Может быть, Формы и действуют… — задумчиво произнесла она. — Попробуй-ка какое-нибудь сложное заклинание наложить.

Дэвид сотворил заклинание левитации… вернее, почти сотворил. Энергетическая структура собиралась с большим трудом, чем обычно — так же как если бы они находились в мире с крайне низким магическим потенциалом. А некоторые связки не возникли вообще — так, как если бы кто-то изменил одну из частей шифра и почти изменил остальные — и в результате «дверь», которая открывалась всегда, теперь открываться перестала. Дэвид растерялся. К счастью, закрепить заклинание он не успел, потому что оно, начиная работать, тут же повлекло его в сторону и вниз, одновременно разворачивая против часовой стрелки. Дэвид поспешно развеял его и даже, справившись с инерцией, умудрился-таки удержаться на ногах. Нет ничего опаснее заклятий, составленных с ошибками — угробить себя можно запросто. Здесь же «ошибочной» была вся система волшебства, которую Брендом изучал до сих пор.

— Эй! — крикнула Лайла, уже добравшаяся до середины площадки. — Не занимайтесь ерундой! Идите сюда!

— Куда ты нас притащила? — агрессивно выпалил Брэйд, когда они подошли.

Лайла предпочла не заметить его тона. Посмотрела на небо, улыбнулась.

— Это Небеса, — просто сказала она. — Ну не совсем ещё. Мир на границе.

Дэвид ещё раз огляделся.

— Пустынное какое-то место, — произнес он.

— Да, — кивнула графиня. — Здесь никто не живет. Только ангелы иногда залетают. Но редко.

— А ты-то откуда знаешь?

— А мне рассказывал… тот, кто меня сюда привел в первый раз.

— Брат?

— Нет, один знакомый альв.

— Альвы на лапках разносят заразу, альва увидел — убей его сразу… — Рассеянно пробормотал хеллаэнец. Этот стишок он услышал от Дэвида несколько дней тому назад… правда, Дэвид, также слегка подправив оригинал, высказал в нем свое «нежное» отношение не к альвам, а к хеллаэнским Лордам и их отмороженным детишкам.

Лайла насмешливо посмотрела на Брэйда: ясно же было, что в лицо живому альву он такого сказать никогда не посмеет.

В Академии альвы составляли небольшую, но сплоченную группировку. В чужие дела они не лезли, пренебрежительное отношение «золотой молодежи» к себе, как правило, игнорировали, однако за откровенное хамство убить могли легко, С альвами предпочитали не связываться, поскольку в определенном смысле они были даже ещё более отмороженными, чем сынки местных аристократов. У них были ярко выраженные, почти болезненные представления о чести. Нимриано-хеллаэнских порядков альвы не принимали и принимать не хотели, в результате чего нередко заканчивали свои дни в сырой земле — но приходившие следом за безвременно ушедшими не меняли своего поведения ни на йоту. Честь дороже, чем жизнь — этому правилу альвы следовали с упорством истинных камикадзе. С другой стороны, представления о чести у альвов были довольно своеобразными: например, эти представления ничуть не мешали им пройти мимо умирающего, которому они легко могли бы помочь — если только, конечно, умирающий не идентифицировался как «свой». Поскольку большинство учащихся в Академии однозначно воспринимались в качестве «чужаков», нетрудно догадаться, что на это самое большинство им было глубоко наплевать. Они ни к кому не напрашивались в друзья и в свой круг посторонних допускали крайне редко. Некоторых их высокомерная замкнутость раздражала, большинство же студентов со временем просто переставали обращать на них внимание, не навязывая своего общества и уже не пытаясь завязать каких-либо дружеских отношений. В Академии без труда можно было найти немало интересного и помимо общества этих длинноухих выскочек.

— Ну и? — спросил Брэйд. — Где всё?… Так и будем на этой скале стоять, красотами любоваться?

Лайла сняла свой маленький рюкзачок, расстегнула, затем расшнуровала боковые ремешки. Присев на корточки, положила распотрошенный рюкзачок на каменную площадку.

— Дэвид, ты не мог бы мне помочь?…

Когда землянин наклонился, чтобы выяснить, что от него требуется, пояснила:

— Сунь туда руки и тащи. Он тяжелый.

— Куда совать?…

— Вот сюда. — Она чуть приподняла верхнюю часть рюкзачка. Дэвид запустил туда руки. Лайла следила за тем, чтобы верхняя половинка обязательно оставалась поверх ладоней землянина, как будто могло произойти что-то ужасное, если бы они полностью разложили кусок кожи на камнях и Дэвиду не пришлось бы вслепую шариться внутри. Впрочем, возможно, в ее действиях и был резон, поскольку этот распотрошенный рюкзачок оказался довольно странной штукой: «внутри» никакой кожи Дэвид не нащупал, его руки неожиданно провалились в пустоту.

— Нашел? — заинтересованно спросила Лайла. — Нет? Надо глубже.

Дэвид опустил руки ещё глубже — так чтобы дубленая кожа покрывала его локти до середины. По идее, он уже должен был упереться в место сгиба. Но Дэвид его не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал — так, как будто бы вслепую шарился в здоровенной яме.

— Кстати, а что мы ищем?… — небрежно поинтересовался он.

— Холодильник.

Дэвид фыркнул и случайно едва не сбросил верхнюю половинку рюкзачка со своих рук.

— Осторожно! — шикнула Лайла, разглаживая дубленую кожу.

В этот момент он что-то нашел. Что-то увесистое, прохладное на ощупь. Правда, оно было значительно меньше холодильника — размером, максимум, с микроволновку.

— Какой он длины-ширины?…

Лайла показала. Размеры совпадали, и Дэвид потянул «холодильник» на себя. Тот выходил с некоторым усилием — казалось, помимо собственного веса, внутри его удерживает что-то ещё. Вытаскивая эту хрень наружу, Дэвид наконец понял, зачем Лайла распотрошила свой изящный рюкзачок — иначе «холодильник» просто бы не пролез. Тут поневоле пришлось расстелить рюкзачок полностью. Когда это было проделано, у Дэвида возникло впечатление, будто он вытягивает «холодильник» из огромного мешка, зарытого в землю. Внешне «холодильник» оказался белым металлическим ящиком без каких бы то ни было отличительных деталей, исключая широкую дверцу, закрытую на обычную задвижку. Как только Дэвид полностью вытянул этот странный предмет, Лайла немедленно сложила рюкзачок вдвое. Дэвид так и не успел рассмотреть, что же там внутри.

— Ого! — присвистнул Брэйд. — Рюкзак со встроенным подпространством! Бешеных бабок, наверное, стоит?…

— Не знаю, — недовольно ответила Лайла: меркантильный настрой Брэйда юную графиню откровенно раздражал — Мы его не покупали.

— А этот ящик… дай-ка угадаю… генератор жратвы?

— Да ты просто интеллектуал, я смотрю.

В течение нескольких следующих минут Лайла извлекла из рюкзачка четыре табуретки, скатерть и раскладной столик.

— Ты похожа на фокусника, — заметил Дэвид, принимая из ее рук тарелки и чашки. — Смотрите сюда, сейчас из шляпы появится кролик… Почему бы не расстелить рюкзак полностью?… Удобнее было б вытаскивать.

Лайла отрицательно покачала головой.

— Нельзя.

— Почему?

— А вам не объясняли ещё?…

— Что «не объясняли»?… И где?

— В Академии. Нам, например, на моделировании энергополей рассказывали, ещё в самом начале…

— Я этот предмет не изучаю.

— Значит, по теории должны были…

— Пропустили, выходит. Короче.

— Ну внимание — оно ведь не просто так… — Лайла передала землянину вилки и ножи. — Когда ты сосредоточен на чем-то, твой гэемон как бы «схватывает» это своими контурами. Вот поэтому на некоторые волшебные предметы смотреть нельзя.

Дэвид почувствовал себя дураком. Вообще-то он это уже знал — вроде бы ещё Лэйкил рассказывал. Это были самые азы волшебства, и в Академии если их и повторяли, то только мимоходом — предполагалось, что уж столь общеизвестные истины учащиеся должны знать.

В большинстве случаев влияние гэемона на наблюдаемый предмет не давало никаких особых эффектов, однако некоторые заклинания обладали повышенной чувствительностью к такого рода воздействиям. Они могли действовать в ответ — Лэйкил в свое время поведал ученику о заклятьях-ловушках, убивающих в момент обнаружения: как только человек замечает их (или предмет, к которым «прикреплены» эти заклятья), контур его гэемона и становится тем каналом, по которому посылается смертоносный импульс.

Могло быть и наоборот — некоторые особо изощренные заклятья ломались от одного взгляда. В этом случае заклятье-можно уподобить «навороченному» компьютеру, который с размаху пнули ногой.

«Впрочем, может и выдержать… — подумал Дэвид. — Все зависит от корпуса…»

Вслух он спросил:

— Если заклятье на твоем рюкзаке такое нежное, неужели нельзя было закрыть его какой-нибудь простой грубой оболочкой?…

— Оно обычно и закрыто. Но когда достаешь вещь, оно раскрывается. И вот тут его можно испортить. Если очень не повезет.

Сели за стол. Из «холодильника» каждый доставал себе то, что хотел. Генератор продуктов, установленный в Тинуэте, производил еду вместе с посудой, этот же, переносной, был попроще и мог только наполнять едой и питьем предварительно помещенные в него тарелки и чашки. Остатки еды и грязную посуду выкидывали в мусорный контейнер — небольшой ящичек, способный бесследно поглотить любой объем материи.

Говорили о том, кто чем планирует заняться после окончания учебы. У Брэйда имелось множество планов (в большинстве своем противоречащих друг другу), в окончательном выборе между которыми он все никак не мог определиться. Самая скучная, но и самая надежная перспектива заключалась в устройстве на работу в модификационную клинику, где работал его отец, с последующим ростом карьеры, квалификации и благосостояния. Альтернативой являлась идея открыть собственное дело — например, компанию, которая могла бы вести торговлю с другими мирами. Третьим вариантом была возможность вступить в один из магических Орденов Хеллаэна. С точки зрения карьерного роста и личного могущества последний вариант представлялся наиболее перспективным, однако Ордена налагали на своих адептов определенные обязательства, отнимали немало времени и сил — что недисциплинированному Брэйду совсем не нравилось.

О своем будущем Идэль рассказывала более туманно. Она по-прежнему собиралась стать Координатором Мостов, но видела себя на этой должности лишь через много лет, когда нынешний Координатор, воспитатель Идэль, отойдет от дел. А до того… из ее слов Дэвид сделал вывод, что уже сам факт обучения в нимрианской Академии существенно поднимет статус Идэль в ее родном мире. Как она использует эти возможности — вольется, уже на правах весьма и весьма весомой фигуры, в светскую жизнь или же добьется какого-нибудь высокого государственного поста — Идэль и сама ещё не знала.

Юная графиня кен Апрей после учебы собиралась немного попутешествовать, а что будет дальше — пока не планировала. Дэвид втайне завидовал ей — о такой жизни, легкой и беззаботной, он мечтал всегда. Лайле открыты все миры, и простое словосочетание «немного попутешествовать» в ее случае означало удивительное странствие по самым разным мирам Сущего… а может быть, и других Царств.

Что касается Дэвида, то и он вынужден был признаться, что не имеет ещё четких планов на жизнь. Несмотря на все отрицательные особенности местного менталитета (вроде невысокой ценности человеческой жизни) Дэвиду было интересно учиться в Академии, нравилось постигать искусство волшебства. К сожалению, для учебы требовались деньги, и немалые; сумма, вырученная за сердце демона, таяла с каждым днем, как Дэвид ни пытался экономить. Ее ещё должно хватить на второй курс (да и то не по всем предметам) — а потом придется уходить. По местным меркам его квалификация как мага будет так себе,средненькой — что, при отсутствии гражданства и связей, означало почти нулевые шансы найти хорошую работу. Вслух Дэвид свои проблемы не излагал (абсолютно не хотелось жаловаться на жизнь кому бы то ни было, даже друзьям) и представил дело так, как будто бы он и сам не знает ещё: останется здесь после второго курса или вернется в свой родной мир… а может, отправится в Хешот и примет от короля Ратхара земли и титул. Но, рассуждая таким образом, Дэвид твердо знал: он никуда отсюда не уедет, по крайней мере — пока Мир волшебства прочно поймал его на крючок.

— Чем ты собираешься торговать? — спросила Лайла у Брэйда.

Тот пожал плечами.

— Чем придется.

— Людьми, наверное? — ехидным тоном осведомилась она. — Самый ходовой товар в Хеллаэне после драгоценных камней… да?

Брэйд несколько секунд рассматривал ее, не зная, как реагировать.

— Тебе что-то не нравится? — ответил он вопросом на вопрос.

— Да нет, что ты. Каждый сам выбирает, кем ему быть. Подонком или приличным человеком.

— Я понял. — Брэйд удовлетворенно кивнул. — Ты сектантка. Из этого… из Ордена светлых… этих… в общем, из Ордена светлых верующих во что-то там. Религиозная фанатичка. Давайте очистим Хеллаэн от демонов, запретим темную магию и установим Единое Справедливое Правительство. Читал про вас в ИИП. Долго смеялся.

— Нет, я не из этого Ордена, — насмешливо ответила Лайла. — Я просто считаю, что человек, продающий рабов, сам по натуре — раб.

— Не понял. Это ты на мой счет?

— Брэйд, не заводись… — попросил Дэвид. Повернулся к Лайле: — Я слышу что-то новенькое. Ваша семья, кен… кен… постоянно забываю…

— Кен Дэйбрит.

— Да, точно. У вас ведь есть земли и подневольные люди. Крестьяне. С каких пор ты стала защитницей прав и свобод?

— Нууу… — протянула Лайла. — Крестьяне — это совсем другое.

— И чем же «другое»?

— Мы ими не торгуем. Они у нас просто есть.

— Но они ваши рабы.

— Я бы так не сказала, — с сомнением произнесла Лайла.

— Ты хочешь сказать, что они свободные люди?

— Нет, конечно.

— Тогда кто?

— Крестьяне. — Лайла улыбнулась.

— Хорошо, давай разберем по пунктам. Они принадлежат вам. Так?

— Так.

— Они никуда не могут уехать без вашего разрешения. Так?

— Так.

— Вы можете делать с ними все, что захотите. — Дождавшись кивка Лайлы, Дэвид усмехнулся и спросил: — Ну и в чем разница?

— Но ведь мы их не обижаем!

Она произнесла это с такой искренностью, что Дэвид не мог не рассмеяться.

— Вот! — Брэйд торжествующе поднял палец. — Типичная двойная мораль, свойственная нашей так называемой «аристократии»!

— Сам ты… так называемый. — С Лайлы вмиг слетело невинно-детское выражение лица. — Мы ими не торгуем. Мы ими владеем. Ясно?

— И откуда вы их возьмете, если вам их никто не продаст?

— Оттуда, — отрезала Лайла.

— Ну так откуда? — продолжал давить Брэйд.

— Хорошо, я тебе объясню, — сказала Лайла жестко. — Так, чтобы ты понял. Знаешь, в чем разница между господином и слугой? В том, что один гадит, а другой убирает. Так вот, разница между тем, кто владеет людьми, и тем, кто их продает, примерно такая же. Да, наверное, работорговцы нужны. Как и уборщики. Но если ты разгребаешь дерьмо и сам вымазан в нем по уши, не жди, что к тебе станут относиться с уважением.

— А ты не думаешь, что если никто не будет разгребать, то…

— Да-да-да. — Она кивнула. — Очень ответственная и полезная должность. Молодец.

Хеллаэнец оскалился. Дэвид понял, что пора разряжать обстановку. Лайла с Брэйдом и так вели себя как кошка с собакой, а тут ещё белое вино в юные головы ударило…

— Бабушка, почему у тебя такие длинные зубы? — преувеличенно-взволнованным тоном спросил он.

Присутствующие воззрились на него удивленно — «Красную Шапочку» никто из них, в силу очевидных причин, не читал. Тем не менее идиотский вопрос сделал свое дело — гроза прошла стороной.

— Чё?… — переспросил Брэйд. — Ты что, перепил? Какая я тебе «бабушка»?

— Не обращай внимания, это такая присказка…

— А правда, — Идэль решила поддержать Дэвида в его миротворческой акции. — Почему, когда ты злишься, у тебя удлиняются зубы?

«Значит, не я один это заметил…» — подумал Дэвид.

Брэйд смутился. Дэвид вспомнил их недавний разговор — насчет дискриминации оборотней в Хеллаэне.

— Ты оборотень? — спросил он в лоб. — Мы никому не скажем. Уж нам-то ты мог бы довериться. Ты же знаешь, я эмигрант, Идэль тоже из другого мира… — О Лайле он тактично умолчал. — Мы тебя не выдадим.

— Нет. — Брэйд поморщился. — Я не оборотень. Это… это наследственное.

— Мутант, — доверительным шепотом «подсказала» Лайла. Дэвид посмотрел на нее с упреком. Графиня кен Апрей тут же сделала вид, будто она смущена и испытывает огромные угрызения совести от собственной, столь вопиющей бестактности.

— Бабушкина кровь. — Брэйд наконец решил раскрыться и теперь говорил с преувеличенной небрежностью. — Она была вампиркой. Реальной такой вампиркой, со своим личным склепом и прочими прибамбасами. Вот дедушка мой был вольным археологом… Знаете, кто это? Нет? Это такие люди, которые от нечего делать лазают по всяким подозрительным местам, разыскивая старинные артефакты и Источники Силы… Да, так вот. То есть дедуля по призванию души был археологом, а по специальности — некромантом… Залез он, значит, в бабушкин склеп и, не найдя ничего ценного решил с горя отыметь бабулю… По крайней мере, так гласит семейное предание. Бабуле это все, конечно, страшно не понравилось, но выбора у нее особого не было, потому как дедушка заломал ее ещё раньше, когда склеп обшаривал… Во-от. И тут, видать, запала старому некроманту в голову мысля, что пора бы уже и семьей обзаводиться. Ну и решил он в склепе подзадержаться. А как время вышло и родился ребенок, так дед бабулю и пришил. И правильно сделал. Потому как боюсь себе и представить, В КАКОМ бешенстве она к тому времени пребывала.

— Что, правда? — недоверчиво спросила Идэль. — Все это, прости, на какую-то брехню похоже.

— Правда, — сухо бросил Брэйд. — Так или почти так. Я при этом, как ты понимаешь, не присутствовал.

— Да-а… — протянул Дэвид. — Замечательная история. Вот она, подлинная хеллаэнская романтика.

— Дедуля-некрофил, — фыркнула Лайла. — А я-то думаю, в кого ты такой пошел?

— Лайла, хватит уже! — цыкнул Дэвид.

— Все-все. Молчу-молчу… — Прикрыв рот салфеткой, чуть слышно добавила: — Нехорошо смеяться над убогими.

— Смотрите! — Кильбренийка вдруг показала куда-то за спину Брэйда и вверх. Все дружно повернули головы в указанном направлении.

Сначала Дэвид не мог понять, что привлекло ее внимание. Затем он заметил странную птицу, парящую в вышине… нет, не птицу. Белокрылое существо было окружено мягким переливающимся светом.

— Смотрите! — повторила Идэль. — Смотрите, там ангел!

7

…Дэвид проснулся ранним утром. Занятия в фехтовальном клубе сегодня не проводились, но организм уже привык пробуждаться до зари, и спать не хотелось совсем. Дэвид ощущал покой и умиротворение, словно оказался в каком-то безвременье, выйдя за пределы обычной суматошной жизни. Затем он вспомнил сон и понял, откуда взялся столь необычный настрой.

Ему приснился финал их пикника в Небесах и далекая фигурка ангела, парящая меж клубов текучего света… Больше ничего не случилось — ни тогда, три недели назад, ни сейчас, во сне — он просто стоял рядом со своими друзьями и смотрел на это удивительное существо, а потом оно исчезло, скрывшись за далекими скалами — но ничего больше было и не нужно. Случилось одно из тех маленьких чудес, к которым он привыкал уже несколько лет — и никак не мог привыкнуть… правда, сон был чуть более красивым и волшебным, чем реальность — поскольку в реальности, уже после исчезновения ангела, хеллаэнец раздраженно брякнул: «Разлетались тут всякие» — чем совершенно испортил все впечатление… Дэвид улыбнулся, вспомнив об этом… Его слегка забавляло (и даже удивляло) собственное, слишком уж трепетное отношение к этому явлению — он никогда не был особенно религиозен, да и в большой Вселенной, как выяснилось, мало кто знал о Боге, в которого верили на Земле Т-1158А. Ангелы являлись вполне себе самостоятельной расой, со своими интересами и малопонятными (для людей) делами. Но тем не менее…

Тем не менее они несли в себе какое-то волшебство, тайну и власть. Может быть, он только вообразил это, а может быть — путешествие на Небеса и вправду оказало на него какое-то исцеляющее воздействие: вот только с тех пор его перестали мучить кошмары, в которых он снова попадал в Страну Мертвых; и бредовые сны поверженного кьютского бога больше уже не возвращались. Более того, Дэвид был уверен, что они не вернутся и в будущем — он наконец полностью исцелился, и случайно ли вышло так, что прогулка на Небесам совпала по времени с исцелением или же она ускорила затянувшийся процесс самовосстановления и завершила его — оставалось только гадать. Дэвиду хотелось верить во второе.

Он повалялся в постели ещё немного, потом встал и начал собираться. Предстоящий день будет забит под завязку. Шесть часов учебы (семь — с переменами и обедом), затем — сеанс медитации в самелинэ природного Источника, расположенного неподалеку от Академии (такие медитации в обязательном порядке практиковались всеми учениками, чей гэемон от рождения был слаб), после — ещё дополнительные занятия, вызванные близостью экзаменов. И вечером — чтение, домашние задания, оттачивание уже освоенных прежде техник… если только Брэйд опять не утащит в пивную. Дэвид тяжело вздохнул. Пора бы уже завязывать с пивными, пора… экзамены на носу.

Посетив ванную комнату, он отправился на общую кухню делать себе завтрак. Или, при удаче, получить уже готовый — если смотритель студенческой гостиницы нашел нового повара. Предыдущим поваром был давно подчиненный и уже смирившийся со своей горькой долей демон. Он исправно работал… пока какая-то сволочь несколько дней тому назад не вздумала потренироваться на нем в экзорцизме. В результате гостиница временно осталась без ценнейшего работника. Студенты обещали найти вредителя, и Дэвид мог только посочувствовать бедолаге, когда его таки разыщут.

Большое помещение, совмещавшее в себе кухню и столовую, не пустовало — заканчивала ужин и готовилась отправиться на боковую группка студентов, практиковавшая нынешней ночью темную магию. В углу, нахохлившись, сидел начинающий некромант Арбет из Жийча. Совсем не обладая чувством юмора и не умея смеяться над собой, он с преувеличенной серьезностью относился к собственным представлениям о мире, с комическим пафосом глаголя при каждом удобном случае об Истинном Темном Пути и прочей дребедени. Его не любили — дураков не любят нигде… кроме общества таких же дураков.

Зашла Бирья кен Гайт, целительница и водяная колдунья. Дэвид перекинулся с ней парой слов, полез в «холодильник». «Генератора жратвы» (по выражению Брэйда) на кухне не было — студенты, игнорируя все угрозы смотрителя и администрации, за рекордное время ломали любой генератор, нагружая его немыслимыми заказами, которые в конечном итоге приводили к сбоям в сложнейшем комплексе заклинаний. Вместо «генератора жратвы» на кухне стояли контейнеры, производившие отдельные виды сырых продуктов, из которых желающие могли приготовить себе самые разнообразные блюда. Имелись и емкости, производившие уже готовые типовые блюда (без возможности выбора), но ими пользовались редко — овсяная каша на завтрак, картофельно-мясной суп на обед и тушеные листья фит на ужин достали уже всех.

Дэвид вынул из бездонной «тумбочки» масло, хлеб и сыр, организовал чай с сахаром и занял свое обычное место у окна. Через пару минут к нему подсел Меркат — ещё один любитель покомандовать ходячими мертвецами и призрачными духами… правда, без таких «заскоков», как у унылого Арбета, вполне себе адекватный парнишка. Пока жевали, поболтали о том о сем.

Убрав посуду в мойку, Дэвид прикинул, что до начала занятий у него есть ещё час-полтора. Следовало провести их с пользой. Лучше всего посвятить имеющееся время выполнению домашнего задания по псионике — он здорово подзапустил сей предмет. А может, прочесть в ускоренном режиме одну из сотен книг, список которых был дан на первом уроке теории?… Ещё не решив окончательно, что выбрать, он вернулся в свою комнату.

* * *

Уже во второй половине дня, отдав дань медитации на природном Источнике и рыбному супу в студенческой столовой, Дэвид выяснил, что индивидуальные занятия по «системке» (сиречь — системным заклинаниям) перенесены на завтра. Таким образом, в расписании неожиданно образовался лишний час. Возвращаться в гостиницу не имело смысла — следом за «системкой» должен был идти дополнительный урок псионики, а его Дэвид пропускать не хотел категорически. Помыкавшись без дела по главному корпусу, от нечего делать он заглянул в «рекламную комнату». Там время от времени попадались весьма любопытные объявления, не говоря уже о том, что сама по себе комната содержала груду информации, полезной для любого эмигранта, ещё недостаточно хорошо знакомого с местными реалиями.

В первую очередь его интересовали объявления о возможной работе. Увы, как и ожидалось, его квалификации — даже если он успешно сдаст все экзамены — недоставало, чтобы рассчитывать на что-либо мало-мальски приличное. Тем более что в большинстве случаев требовалось ещё и полноценное гражданство.

Наниматься опять охранником — и притом самого низшего звена, за минимальную плату — молодому магу не хотелось, но, похоже, жизнь не оставляла ему выбора… Предложения поработать киллером (а таких хватало) он не рассматривал — не только по этическим соображениям, но и потому, что прекрасно осознавал полную свою непригодность к такого рода работе.

Затем ему пришла мысль о том, что среди вороха объявлений, возможно, могут найтись и такие, где — при мизерной заработной плате предполагалось бы и какое-то обучение (например, если того требовали условия работы). Минут десять Дэвид потратил на поиск — и тут ему наконец повезло: такие объявы действительно существовали. Отсеяв самые «вкусные» (с обязательным требованием гражданства), он занялся изучением остальных. Сделал несколько «междугородних звонков». Большая часть вакансий уже была занята, но некоторые — ещё нет, и можно было попробовать себя на новом поприще хоть сейчас. Особенно его привлекла незатейливая работенка смотрителя в каком-то далеком мирке: подписав контракт, он обязался бы провести в том мире несколько лет, наблюдая за работой заклинательной системы, перекачивавшей энергию из местного Источника Силы в Хеллаэн. Даже его квалификации хватило бы, чтобы исправлять мелкие неполадки, неизбежные для любой системы, пропускающей через себя океаны мощи; в случае же возникновения проблем, которые наемный работник не мог решить сам, можно было воспользоваться экстренной связью и вызвать дипломированного мага.

Платили мало, но за несколько лет ничегонеделанья можно серьезно продвинуться в мастерстве сотворения и применения заклинаний, изучая, как функционируют энергетические плетения, установленные профессионалами. Кроме того, колдунам, исправно оттрубившим положенное число лет на рабочем месте, корпорация, которой принадлежал Источник, обещала обучение по специальности и дальнейший карьерный рост. В конечном итоге, всерьез занявшись этим делом, можно было навостриться и научиться самому устанавливать в мирах аналогичные заклинательные системы. Тут, конечно, была уже совсем другая зарплата и совершенно иные перспективы.

Дэвид не стал подписывать контракт — в конце концов, он не закончил ещё первый курс в Академии и даже, отказавшись от псионики и прикладной ритуалистики, мог бы с грехом пополам оплатить второй — но в качестве заметки на будущее виртуальный адрес этой конторы запомнил. Даже если все места будут заняты — не страшно: как оказалось, даже ему, эмигранту, можно подыскать для себя не такую уж плохую работу. Если искать с умом. Настроение существенно повысилось. На волне энтузиазма полез в каталог объявлений, предлагавших различные модификации биополя.

Там тоже было немало заманчивого — между прочим, за вполне умеренную плату. При желании он мог бы превратиться в настоящего терминатора — сверхбыстрого, сверхловкого, одним ударом кулака прошибающего каменную стену. К сожалению только, заклинания, обеспечивающие все эти сверхвозможности, встраиваясь в гэемон, становились чем-то вроде протезов: способности резко возрастали, но их дальнейший рост становился уже невозможным, гэемон переставал развиваться. «Идеально было б какому-нибудь вояке в себя такое впихнуть… — размышлял Дэвид, меланхолично прокручивая список. — А я стену и так пробью… собственным заклинанием».

Позабавили модификации психики и интеллекта — здесь из тупицы могли сделать математического гения и наоборот, по желанию заказчика. Вообще могли там очень многое, Дэвид даже не стал все это читать — он, в общем и целом, нравился себе таким, какой есть, и с собственными страхами — вроде кошмарных снов — способен разобраться и сам. Тем более что, кажется, уже разобрался.

Из данной группы объявлений он стал выискивать те, где предлагалось общее, гармоничное развитие гэемона, не связанное со встраиванием в него каких-либо дополнительных (пусть даже очень полезных) систем и не вызывающее изменений в психике. Такие услуги имелись, но стоили либо чересчур дорого, либо давали эффект лишь при долгих усилиях, являясь, как правило, вариантами все тех же медитаций на природных самелинэ. А последнему способу саморазвития Дэвид и так посвящал по часу или два почти каждый день.

Его привлекла неброская объява, будто по ошибке затесавшаяся среди наиболее шикарных проспектов. Ее содержание было совсем кратким.

«Увеличение личного потенциала в 3–4 раза. 1000 сийтов. Срок адаптации — 2–3 недели».

И в уголке — иконка зеркала для связи.

«Лажа», — подумал Дэвид. Но любопытство взяло свое, и он мысленно прикоснулся к гладкой поверхности зеркала…

Его взгляду открылась ничем не примечательная комната. За столом, изогнутым в форме полумесяца, сидел мужчина средних лет.

— Добрый день. Я по объявлению.

— Очень приятно. — Мужчина кивнул. — Ближайший сеанс начнется в эту среду. Если, конечно, вас устраивают условия.

— Я ещё не знаю, устраивают они меня или нет… Хотелось бы поподробнее…

— Конечно. Какая именно информация вас интересует?

— Вся… Кто вы, что за методика, какие побочные эффекты…

— Побочных эффектов нет. Ну, разве что дезориентация в период, пока вы будете приспосабливаться к возросшим возможностям своего гэемона.

— Понятно. А что насчет всего остального?

— Я представляю кампанию «Око Алабриса».

Дэвид наморщил лоб.

— Что-то я такое слышал…

— Да, это довольно известная фирма, занимающаяся освоением и переработкой мировых метамагических полей в соседних потоках. Лидер на рынке новейших астральных технологий.

— Давайте не будем чересчур увлекаться рекламой…

— Это не реклама. — Собеседник Дэвида пожал плечами. — Это факт.

— Ну хорошо. И с чего вы переключились с мировых полей на индивидуальную модификацию?… Это вроде как совсем не ваш профиль.

— Видите ли, тут все взаимосвязано. Возможность быстрого, дешевого и безопасного увеличения личного потенциала как раз явилась следствием ряда открытий, совершенных на периферии Сущего нашим исследовательским отделом.

— Здорово. И что это за открытия?

— Ну… вряд ли вас интересуют технические подробности, — произнес мужчина. — Если же говорить в общих чертах… вам известно, как появляются новые миры?

— Нет.

— Материю и энергию изрыгает из себя Царство Бреда, — объяснил мужчина. — Его бушующий хаос подобен кипящему котлу, время от времени выплескивающему наружу частицы своего варева.

«Черт, — подумал Дэвид. — Мы же это проходили… Что ж я так лажаюсь-то постоянно?…» Вслух он спросил:

— А при чем тут все это?…

— Одну минуту. Частицы хаоса, продвигаясь к остальным пяти Царствам, остывают и упорядочиваются. Наиболее крупные, уплотняясь, становятся мирами. Другие, напротив, переходят в невидимые формы, примыкая к более тонким пластам реальности. Выброшенная из Бреда частица может принять абсолютно любое значение, стать чем угодно. Мы предполагаем, что сами по себе эти частицы наделены колоссальным энергетическим потенциалом, однако лишь ничтожно малое их число сохраняет эту энергию после упорядочивания. Большинство незаметно теряет ее в ходе данного процесса; несомненно, это очень полезно в целом для Вселенной, так как регулярно вливает в нее «свежую кровь», возмещая естественную энтропию — однако совершенно бесполезно для нас с вами с сиюминутной, практической точки зрения. Но, как я уже сказал, свой потенциал растрачивают далеко не все частицы. Наш исследовательский отдел обнаружил довольно любопытную систему, появившуюся как раз в результате такой вот произвольной трансформации частицы хаоса. Уже самые первые испытания показали, что по своей сути это — мощнейший Источник Силы, не принадлежащий, из-за своего недавнего появления во Вселенной, пока никому. В ходе инициации вы воспримете часть этой энергии, что в свою очередь спровоцирует ускоренный — и, я подчеркиваю, естественный и органичный — рост вашего гэемона.

— Хмм… А каков процент смертности?

— Два-три процента, как и везде, — спокойно ответил мужчина. — Но это в теории. На практике у нас пока таких случаев не было.

— «Не было»? Сколько всего человек прошли инициацию?

— Больше пятидесяти. Точное число я прямо сейчас вам назвать не могу… тем более что оно увеличивается с каждым днем.

— Знаете, меня как-то настораживает происхождение этого Источника… Я ещё слишком молод, чтобы сходить с ума.

Представитель кампании изобразил на своем лице улыбку.

— А вас не настораживает то, что все существующие миры — в том числе и тот, в котором вы сейчас находитесь — когда-то были частью хаоса?

— Ну… это было очень давно. А ваша система…

— Она абсолютно безопасна…

— Таких не бывает.

— Простите, я имел в виду — она опасна настолько, насколько опасен любой другой освоенный, стабильный Источник Силы. — Видя, что Дэвид отнесся к его последним словам скептично, представитель кампании добавил: — Я сам проходил там инициацию. По-вашему, я похож на сумасшедшего?

— Гм… сразу так не скажешь, но…

— Ну спасибо. — Представитель обиделся.

— Извините, я просто пошутил. Последний вопрос: а почему так дешево?

— В ближайшее время мы планируем повысить цену в несколько раз. Возможно, так стоило бы поступить с самого начала. Высокая цена вызывает у потенциального клиента большее доверие. Психология.

— И все-таки. Почему такая разница с существующими расценками?

— Потому что эти цены серьезно взвинчены. Как вы думаете сами, какова себестоимость подобной услуги? Почти нулевая. Но цены искусственным путем поддерживаются на максимально высокой планке. Потому что это выгодно тем, давно занимается данным видом бизнеса.

— Хмм… А вы не боитесь, что у этих самых людей могут возникнуть к вам некоторые вопросы за попытку обрушить цены?

— Согласитесь, что это уже наши проблемы. — Откашлявшись, мужчина сделал короткую паузу. — Кроме того, как я уже сказал, мы планируем поднять расценки.

— Хорошо. Но мне нужно подумать.

— Думайте. Будем рады вас видеть.

— Всего доброго.

— До свиданья.

Зеркало-фантом потухло. Дэвид вздохнул. Надо все хорошенько обмозговать…

Да и вообще уже пора бежать на занятия.

* * *

Тем же вечером, за ужином, он поинтересовался у Брэйда, не слышал ли тот что-нибудь про организацию «Око Алабриса».

— Серьезная контора. — Хеллаэнец пожал плечами.

— Насколько «серьезная»?

— Смотря с чем сравнивать, конечно…

— Не замечены ли они, например, в отлове людей… так сказать, «низшего сорта»? — Дэвид усмехнулся. — Вроде таких эмигрантов, как я?

— С целью? — удивился Брэйд.

— Да с какой угодно целью. Начиная от экспериментов по выжиманию из гэемона доверчивых чужаков избытков энергии, продолжая контрактами с Преисподней по регулярной поставке им душ и заканчивая простым и циничным пищевым комбинатом по переработке человеческого мяса… специально для хеллаэнских гурманов. Зачем спрашиваешь?… Ты ведь не хуже меня знаешь, что было б желание поработать на этом поприще — а уж способ найдется. У вас тут ребята с фантазией…

— Ничего такого о них не слышал. — Брэйд покачал головой. — По крайней мере, про отлов эмигрантов и прочее… Вроде как им — и самой компании, и отдельным ее боссам — принадлежит, в общей сложности, около двух десятков миров в разных частях Вселенной… со всем населением, ресурсами и прочим. Сам понимаешь, заниматься при таких возможностях какой-то ерундой вроде охоты на эмигрантов… ну это несолидно как-то.

— Хорошо. А про что слышал?

— То есть?…

— Ты сказал «по крайней мере». С этим вопросом ясно. Что ещё ты о них знаешь?

— А, вот ты о чем… — Брэйд почесал нос. — У них вроде была несколько лет тому назад война с каким-то магическим Орденом.

— Война?

— Да… Что-то они там не поделили, в далеких астральных сферах. Ну и, как водится, пошло-поехало: взрывы, похищения, убийства… необъяснимые смерти и странные несчастные случаи…

— Ты сказал «взрывы»? Я, грешным делом, всегда думал, что бомбы — это привилегия технологических миров.

— Ты думаешь, так сложно сделать магическую бомбу? — Брэйд насмешливо посмотрел на приятеля. — Накачал Истинную Драгоценность энергией под самое не могу, повесил сверху любое боевое заклятье… хоть бы огненный шторм… и настроил так, чтобы вся эта энергия высвободилась в нужное время. Когда я был маленьким, какой-то поганец взорвал такую штуку в соседнем районе. Это было нечто. Если б ее не остановили, половину города снесло бы, я тебе гарантирую… К счастью, сработала сторожевая система… — Заметив недоуменный взгляд Дэвида, хеллаэнец понял, что необходимо пояснить. — Ну понимаешь, в каждом городе установлена магическая защита. Не только от того, что может «прилететь» извне, но в первую очередь от внутренней угрозы… Там куча систем, с самыми разными функциями… Некоторые блокируют телепортацию в пределах города (исключая специально отведенные для этого площадки), другие отслеживают появление всяких демонов и особо наглых Лордов… ну и так далее… При мощном взрыве, открытии Врат в Бездну или при ещё какой-нибудь пакости такого рода общегородская система немедленно формирует силовое поле, которое ограждает опасный участок. Так было и в тот раз. В соседнем районе взорвали магическую бомбу, но тут же включилось защитное поле и накрыло место взрыва. Я бегал туда смотреть, пока не потушили. Представь себе… — Брэйд на секунду задумался, а затем, отодвинув пустую тарелку, провел ладонями в воздухе так, будто гладил футбольный мяч. — Представь себе полусферу… такую слегка вытянутую вверх… высотой футов в семьдесят… сплошь заполненную ослепительным оранжево-белым пламенем. Смотреть больно, но жара нет — тепло защитная система тоже поглощает…

— Ясно. И кто кого тогда взорвал? Орден — «Око Алабриса» или наоборот?

— Нет, это было ещё до их войны… Наказали то ли какого-то чинушу, то ли торговца… Не помню.

— Ладно, не суть. А чем закончилась война этих двух «монстров»? Поделили астрал? Или все ещё делят?…

— Как сказать… — Брэйд сделал неопределенное лицо. — «Око Алабриса» существует до сих пор. Живет и процветает. А вот того Ордена, как это ни трагично, с нами больше нет…

— Да уж, горе-то какое!.. — Дэвид рассмеялся. — Перевзрывали всех, что ли?

— Нет. Орден прикрыла полиция.

— Неужто за преступления против общества? — Дэвид сделал большие глаза.

— Ага, за них. В таких войнах важно не только по максимуму раздавить противника грубой силой, но и создать ситуацию, при которой у полиции претензий будет больше к твоему оппоненту, чем к тебе.

— Да? И как же ее создать, если у вас тут караются только преступления против общества, а в остальном — пожалуйста, грабь, режь, насилуй…

— По-твоему, взрыв в центре города — это не преступление против общества? — Брэйд рассмеялся. — По-моему, типичнейшее…

— Хмм… А может, Орден банально забыл дать городской страже на лапу? Или дал слишком мало?

Брэйд покачал головой.

— Знаешь, — задумчиво сказал он. — Я читал разные книжки про другие миры… и художественную литературу, и справочники всякие… так вот, я могу тебе сказать, что Хеллаэн (ну и Нимриан тоже) — это один из немногих миров во Вселенной, где городская стража не берет взяток.

— Не верю, — сказал Дэвид.

— Нет, правда. Высокая зарплата в сочетании с неизбежностью наказания создают из наших городских стражников кристально честных людей.

— А кто у нас сторожит сторожей?

— Отдел внутренней безопасности… или что-нибудь ещё в этом роде. Не знаю точно.

— А кто сторожит сторожей, которые сторожат сторо…

— Ты меня не так понял. — Брэйд махнул рукой. — Есть старые корпорации, которые давно и прочно входят в городскую администрацию. Они ничего полиции сверх должного не платят, поскольку она, по сути, и так им принадлежит. Но и играть на чужой стороне не позволяют.

— Ну хорошо. И почему тогда прикрыли только Орден, а не обе враждующие стороны?

— Наверное, потому, — Брэйд хмыкнул, — что «Око» сумело договориться с администрацией, а Орден — нет.

— Ясно. Коррупция в полный рост.

— Угу-Кстати, а с чего ты вообще про «Око Алабриса» заговорил?

Попивая кофе, Дэвид вкратце пересказал сегодняшнюю беседу с представителем этой кампании. Упомянул и объявление, заставившее его обратиться по адресу.

Брэйд некоторое время молчал.

— Подозрительно во всем этом только то, — сказал он наконец, — что услуга стоит так дешево.

— Да, мне тоже так показалось.

— Если это правда, ее реальная стоимость должна быть выше на порядок.

— Человек, с которым я разговаривал, мотивировал это тем, что…

— Неважно, чем он мотивировал, — перебил Брэйд. — Проверить его слова мы все равно не можем. С другой стороны… помещать лживое объявление в Академию… чтобы в случае чего получить кучу проблем… и ради чего?… Если им нужны кролики для своих экспериментов, они легко могли бы использовать людей из миров, которыми владеют. Нет, тут что-то другое…

— А что, Академия может создать им проблемы? Интересно, какие?

— Учитывая ее престиж, связи, а также заинтересованность родителей, чада которых тут сейчас учатся… Знаешь, будь я даже Лордом, я бы десять раз подумал, стоит ли ссориться с этим учебным заведением. Хотя бы потому, что тут учатся дети других Лордов.

— То есть… — Дэвид погладил подбородок. — Ты думаешь, что это объявление — не лажа?

— Выходит, что так. Знаешь, что?… Я поищу в ИИП инфу по данной теме. Может, что-то и всплывет. А если нет… Тебе это так, в принципе интересно или ты хочешь воспользоваться их услугами?

— Хочу воспользоваться, — после короткого раздумья ответил Дэвид. — Надоело быть последним в группе… не потому, что я бездельничаю, а из-за врожденных данных. Несправедливо как-то. На некоторые простые — для вас — вещи, у меня уже и теперь силенок не хватает. На втором курсе будет ещё хуже. С этим надо что-то делать.

Брэйд кивнул.

— Я тебя понимаю, — сказал он. — Меня тоже иногда зависть берет, когда вижу, что наши «благородные» вытворяют одним щелчком пальцев, толком ещё не научившись ничему… Сделаем так. Если будет все в порядке, поедем туда вместе. Я пригляжу за тобой, пока инициация будет идти. А потом, может, и сам… там посмотрим. Идет? — Он протянул руку. Дэвид улыбнулся и хлопнул по протянутой ладони.

— Согласен.

Было приятно иметь друга, который в случае чего прикроет ему спину. На таких условиях уже вполне можно было попробовать влезть в авантюру с этой подозрительной инициацией.

Может быть, это лажа. Да, вполне может быть…

Но если нет?…

Тогда это — его шанс.

Дэвид хорошо понимал, что для выживания и преуспевания в этом мире его личных усилий недостаточно. Он остро нуждался в удаче… и не собирался упускать ее, если она сама плывет к нему в руки.

По крайней мере, до сих пор ему везло. Может, повезет и на этот раз.

8

Ничего особо криминального относительно корпорации «Око Алабриса» Брэйд в сети не нашел. За годы, прошедшие после войны с Орденом Пустого Храма, корпорация тщательно заботилась о своем имидже, наращивала обороты, в нескольких свободных городах Хеллаэна пыталась встроиться в существующую систему управления — вполне легальными методами. Последним крупным успехом на этом поприще явился долговременный контракт со Службой Астральных Коммуникаций — действительно, победа, если учесть, что директора Службы занимали во многих городских советах далеко не последние места. Последним значимым событием в истории корпорации, о котором трубили многие виртуальные журналы ИИП, стала поимка одного из богов хаоса, с последующей продажей этого существа довольно известной хеллаэнской семье. В ИИП на эту тему можно было разыскать даже видеоматериалы, запечатлевшие, с разных ракурсов, как пойманный бог мечется в силовой ловушке, тщетно пытаясь пробиться на волю. Изумрудный Орден, как всегда, выступил с обличительной речью, направленной против живодеров и прочих нарушителей общемирового экологического баланса; малоизвестная организация «Духовный путь» подала иск об оскорблении религиозных чувств верующих (иск был отклонен, поскольку у пойманного бога поклонников не обнаружилось). Как обычно, выступления Изумрудного Ордена и прочих остались без внимания; благородная семья получила своего божка, а какова была его дальнейшая судьба — тайна за семью печатями.

В общем, ничего интересного Брэйду найти так и не удалось. Компания как компания, ни в чем особо пакостном в последнее время не замечена.

По адресу, данному в «рекламной комнате», связались с ее представителем ещё раз. Теперь «пытал» его Брэйд. Некоторый оптимизм внушило сообщение о том, что оплатить предоставленные услуги можно будет уже потом, после инициации — это служило некоторой гарантией того, что их не надуют. В конце концов договорились о встрече.

В среду, после занятий, представитель компании — все тот же, с которым они общались — ждал приятелей в баре «Спектральный дракон». Держался он непринужденно, но от кружки чего-нибудь горячительного отказался, настоятельно порекомендовав Брэйду и Дэвиду также не принимать спиртного до инициации. Особо рассиживаться сегодня ни у кого времени не было, тем более — за пустым столом. Вышли из подвальчика. Представитель достал из кармана портальный камень и перебросил всех троих в пустынную местность в восточной части Нимриана. Взгляду друзей открылся живописный пейзаж — справа лес, слева речка, впереди холмы, на одном из которых стоял двухэтажный каменный дом. К дому они и направились.

— Почему в глуши? — подозрительно спросил Брэйд.

— В городе процедуру провести сложнее. Мешают защитные барьеры.

— Да-а?… — Дэвиду стало интересно. — А разве вы собираетесь делать что-то такое, на что среагировала бы общегородская система безопасности?

— Глупости. — Попытки «подловить» на пустом месте потихоньку начинали раздражать представителя компании. — Городские энергетические барьеры перекрывают некоторые высокочастотные астральные потоки, которые потребуются нам в ходе инициации, вот и все.

— А поле, которое защищает ваш домик, нам не помешает? — спросил Брэйд, разглядывая здание через Око.

— Разумеется, нет.

Помимо защитного поля, дом был огорожен решеткой с металлическими цветами и птицами. Сразу за воротами — несколько клумб. В целом — вполне себе мирная картина. Ее не портили даже охранники с жезлами, украшенными Истинными Драгоценностями.

Прошли внутрь. Там их встретил ещё один человек — явно из хеллаэно-нимрианской аристократии. Дэвид уже научился различать их «на глаз». Взгляд, осанка, манеры держаться и прочее…

— Меня зовут Эрбан из Келльбе, — представился «аристократ». Дэвид насторожился. Почему он не назвал семьи, к которой принадлежит, а представился «городским» именем? Впрочем, этому могло быть несколько объяснений — например, он мог принадлежать к городской «элите» либо попросту не желал выставлять «напоказ» своего благородного происхождения. Усилием воли Брендом подавил приступ паранойи.

После знакомства и коротких переговоров их провели в помещение, напоминавшее гибрид лаборатории и операционной. Здесь было установлено шесть кресел, приведенных в «лечащее» положение. Замысловатые конструкции из платины и серебра поблескивали Истинными рубинами и сапфирами. Воздух вибрировал от множества работающих заклятий.

— Так сказать, наша стартовая площадка. — Эрбан обвел помещение хозяйским жестом. — Из этого кресла, — он указал на одно из лежачих сидений, рядом с которым суетилась целая команда чародеев, подготавливая кресло к «старту», — вы, господин Брендом, и отправитесь в путешествие… точнее, не вы — как целокупная сущность, а только ваш астральный двойник.

— Я всегда полагал, что во время инициации необходимо в том числе и телесно находиться в Источнике.

— Как правило, да, — кивнул Эрбан. — Но в данном случае Источника вообще нет в видимом мире. Воздействию подвергнутся только самые «тонкие» части вашего естества.

— Что требуется лично от меня?

— Почти ничего. Вы сядете в кресло, после чего будет приведена в действие зацентрованная на нем заклинательная система. Из вашей духовной сущности будет выделен астральный двойник и заброшен… ммм… если можно привести такое сравнение — как из катапульты — в ту часть тонкого мира, где находится обнаруженная нами система. Вы, скорее всего, воспримете ее как большой муравейник… или перекрученную трубу… или многомерный лабиринт со многими входами. Остаточный импульс заклятья подтолкнет вас к «нужному» входу, вы войдете внутрь и будете двигаться до тех пор, пока не пройдете лабиринт насквозь. После чего будете притянуты обратно. Вот и все.

— Каким образом, если сопровождающее заклятье уже на подходе к системе исчерпает свою силу?

— Не с помощью заклятий, конечно. — Эрбан покачал головой. — Даже если бы они остались «висеть» на вас, то были бы неминуемо повреждены в ходе инициации. Но у вас сохранится естественная связь с телом. Правда, самой по себе ее недостанет, чтобы вернуться — расстояние слишком велико, но вас начнет тянуть в нужном направлении, движение вашего двойника уловит наша собственная система, установленная в том районе. Мы разыщем вас и переправим обратно.

— И каковы мои шансы там… эээ… потеряться?

— Близки к нулю. — Эрбан скупо улыбнулся. Обернулся к Брэйду: — Вы…

— Как я уже сказал, я подожду возвращения моего друга здесь.

— Как хотите.

Через несколько минут «пусковая установка» была готова. Один из молчаливых чародеев, с выражением лица, которое скорее подошло бы голему, а не живому человеку, пригласил Дэвида занять свое место. Тот так и сделал. Было страшновато, конечно, но Дэвид Брендом не протянул бы в этом мире так долго, если бы не научился справляться с собственными страхами.

— Защитный амулет… — произнес Эрбан. — И я вижу у вас какой-то перстень… все это вам придется снять.

Дэвид отдал артефакты Брэйду — так же, как ранее оставил на хранение волшебный клинок Гьёрта.

Началась подготовка к переносу. Четыре колдуна встали по углам сложного геометрического узора, в центре которого находилось кресло. Эрбан руководил процессом. Серебристо-платиновые ветви изогнулись и, как живые, оплели шею, корпус, ноги и руки Дэвида тончайшей сеткой, фиксируя тело в неподвижном положении.

Сквозь Око Брэйд смотрел, как сложная система заклятий, окружавшая кресло, пришла в движение. Он не разбирал деталей, но видел, что отделение астрального двойника прошло без повреждений. Эта часть энергетической сущности Дэвида была подхвачена и мгновенно унесена за пределы видимости заклятьем-проводником. Эрбан и чародеи продолжали свою ворожбу. Они следили за ходом перемещения и ограниченно могли его контролировать.

В первые минуты выхода Дэвид почти не воспринимал окружающую реальность. Он ощутил какой-то внутренний надрыв, как будто что-то лопнуло или разорвалось. Темнота перед глазами сменилась ужастиком — дикой мешаниной энергетического мира и физического, одним из тех кошмарных снов, где вещи — не вещи, и все не так, как кажется. Затем что-то невидимое повлекло его сквозь этот пластичный и тягучий мир, быстрее и быстрее с каждой секундой… Ясность восприятия постепенно возвращалась. Он куда-то летел — быстрее света, быстрее самой мысли… Так продолжалось долго. Он ничего не видел, но осознавал, что причина не в нем — Дэвид уже был пригоден для этой стороны мира, настроен на нее — а в скорости движения и в самих условиях переноса. То, внутри чего он сейчас находился, больше всего напоминало туннель или трубу… Дэвид знал, что такого рода ощущения сопровождают умирающих на смертном одре. Он не умирал: сам механизм переноса души с одного плана реальности на другой был таков, что вызывал иллюзию движения по темному туннелю.

Полет продолжался долго. Дэвид изнемог. Если бы не невидимое заклятье, продолжавшее упорно влечь его вперед и вперед, он не смог бы продолжить путь, потерял сознание и затерялся бы в нигде, ещё не осилив и половины дороги.

Потом что-то наконец начало проясняться. Он плыл в пустоте к странному разноцветному сиянию, распускающемуся, как цветок хаоса. Пытаясь сосредоточиться хоть на чем-либо, Дэвид выделил из стремительно надвигающейся на него массы тусклого света несколько центральных завихрений. Там — пока ещё очень далеко — находилась конструкция, о которой, скорее всего, и говорил Эрбан: нечто, напоминающее перекрученную трубу или соты, слепленные пьяными пчелами. По мере приближения становилось ясно, насколько же эта штука огромна: сначала она казалась размером с многоэтажный дом, затем — с плавающую в пустоте гору и вот уже заполнила собой все видимое пространство, готовясь принять в свое чревокрохотного путешественника. Заклятье направило Дэвида к одному из больших выступов, вскоре он увидел, что, помимо гигантских дыр, видимых ещё издалека, поверхность «сот» изобилует множеством более мелких отверстий. Он вошел в одно из них — располагавшееся на самой вершине выступа — словно рухнул с небес на высокую гору, но не разбился, а со скоростью пули вошел в вертикальный колодец и продолжил набирать скорость.

Продвижение стало невыносимым, болезненным. Здесь не было трения, но Дэвид чувствовал, что что-то пошло не так. Он проникал сквозь бушевавшие внутри «горы» течения, но их жгучий ток грозил вот-вот разорвать его. Дэвид знал, что соприкосновение с потоками силы может вызвать муку, — и сам переживал подобное, — но здесь было что-то другое. Какая-то внутренняя прочность подходила к пределу, сила отталкивалась его естеством как чужеродная, неприемлемая, гэемон сколь мог боролся с происходившими в нем изменениями, идентифицируя их, по каким-то неведомым признакам, как болезнь. Вместе с тем Дэвид знал, что худшее из того, что он может сделать — повернуть назад. Отступать было поздно, попытка развернуться и плыть против течения немедленно уничтожит его: напор силы слишком велик.

Поэтому он терпел боль, пока мог. В любом случае ничего другого ему просто не оставалось.

* * *

Когда раздался стук в дверь, Идэль «лепила» на своем рабочем столе модель простейшего эгрегора. Последнюю неделю на астральном проектировании они занимались религией: разбирали, как осуществляется энергетическое взаимодействие между божеством и его поклонниками, как со временем эволюционирует система обмена, во что может развиться. Идэль, впрочем, эта тема не слишком интересовала, и она была только рада поводу отвлечься.

Открыв дверь, на пороге она обнаружила Лайлу кен Дэйбрит… Впрочем, в том, что ее имя выдумано (по крайней мере, отчасти), Идэль уверилась давно. Но как эту девочку зовут на самом деле, вызнать не пыталась и даже вскользь этой темы в разговорах с ни с Дэвидом, ни с Лайлой не касалась. Каждый имеет право на свои тайны. Она не была обделена естественным женским любопытством, но воспитание и жизнь среди высшего кильбренийского общества приучили ее стратегически грамотно подходить к получению информации. Тратить время и силы на получение бесполезных сведений она не стала, но, возникни у Идэль хоть на секунду подозрение о том, что эта информация может быть чем-то для нее ценна, она бы нашла способ ее раздобыть.

— Привет, — сказала Лайла. — Чем занимаешься?

— Так… — Кильбренийка сделала неопределенное движение рукой в сторону рабочего стола, где по-прежнему, слегка покачиваясь, парил астральный конструктор — сложный комплект заклинаний для производства других заклинаний. — Домашнее задание…

— Ясненько. Извини, что отвлекаю…

— Да ничего…

— …не знаешь, где Дэвид?

Идэль покачала головой.

— Они с Брэйдом сегодня собирались пойти то ли в модификационную клинику, то ли на какое-то посвящение…

— Ууу… — Лайла приуныла. — Жаль. Хотела пригласить его в гости. Брат на несколько дней уехал отдыхать в другой мир.

— Подожди, — остановила ее Идэль, заметив, что Лайла собирается уходить. — Может, зайдешь?… Хочу кое о чем спросить.

Лайла переступила порог. Огляделась. Комната, пребывавшая в рабочем беспорядке, ей понравилась.

Идэль закрыла дверь. Уловив вопросительный взгляд, к сути перешла не сразу — предложила гостье яблочного сока, задала несколько ничего не значащих вопросов.

Но Лайлу вариант плавного развития беседы не устраивал.

— О чем ты хотела со мной поговорить? — спросила она в лоб.

Идэль несколько секунд молчала.

— Это личный вопрос, — сделала она маленькую преамбулу.

— Ты просто спроси. — Лайла ослепительно улыбнулась. — Если мне не понравится, я и отвечать не стану.

— Какие у тебя отношения с Дэвидом?

Лайла задумалась. По ее демонстративно-легкомысленному выражению лица невозможно было понять: она размышляет над ответом или просчитывает варианты беседы, делает какие-то свои выводы о спросившей… Идэль бы поставила на второе.

— Он мой друг, — наконец ответила девушка.

— Вы очень разные. Во всем разные. Я замечала — со всеми остальными ты ведешь себя совсем иначе.

— Да. — Лайла кивнула. — Потому что тут он мой единственный друг. Но почему ты спрашиваешь?

— Хочу понять.

— Он тебе нравится, да? — Лайла поймала ее взгляд. Идэль не ответила.

— Я тебе не соперница. — Дочь Ролега улыбнулась. — С Дэвидом нас связывают очень давние отношения. Ну, может, я когда-то и была в него чуть-чуть влюблена, но это не в счет — я тогда была ещё ребенком. Просто он долго жил у нас в замке и даже принимал посильное участие в моем воспитании. — Улыбка стала значительно шире. — Поэтому я и дразню его иногда «дядя Брендом». И позволяю ему то, что никогда не позволила бы кому-то другому. Я знаю, что он не предаст.

Идэль кивнула.

— Спасибо за откровенность.

— Не за что. Он знает… что тебе нравится?

— Вряд ли. — Кильбренийка качнула головой.

— И ты не пыталась дать ему понять?

— Как все мужчины, он ничего не видит вокруг себя. Надо говорить прямым текстом, четко выговаривая слова, да ещё, чего доброго, повторить несколько раз, прежде чем до него дойдет.

Теперь смеялись обе.

— Хочешь, я ему намекну?

— Нет. — Улыбка исчезла с лица Идэль.

— Ну как хочешь. Только не жди у моря погоды.

— Да, с ними так нельзя, — согласилась кильбренийка.

Помолчали. Лайла допила сок.

— А почему ты зовешь его в гости в отсутствие брата?

— С некоторых пор у них не очень хорошие отношения… Это долгая история. — И по тону Лайлы стало ясно, что она не собирается ее рассказывать.

— Ты как долго пробудешь ещё в городе?

— Хмм… не знаю. Может, полчаса или час. Поужинаю в «Медвежьем сердце». Слышала, его восстановили?

— Да, знаю… Если Дэвид вернется, я передам, что ты заходила. Может, ещё успеет поймать тебя в ресторанчике. Но я и в самом деле не знаю, сколько его в этом «Алабрисовом глазе» промурыжат. Он и сам не знал. Сказал, что надеется успеть хотя бы к завтрашним занятиям.

Лайла, начавшая было вставать с кресла, чтобы попрощаться и уйти, села обратно.

— Повтори, что ты только что сказала.

От тона, которым она это произнесла, у Идэль по спине побежали мурашки.

* * *

Брэйд сидел на стуле и задумчиво глядел на друга.

Глаза Дэвида были закрыты, он дышал медленно и ровно. Даже коснись его кто-нибудь раскаленным прутом — он бы ничего не почувствовал и не очнулся. И только вернувшись в тело, ощутил бы боль от ожога.

Пока все было в порядке. Прошло уже более часа, с тех пор как Дэвид сел в кресло и отправился в далекое путешествие. Колдуны работали с направляющей системой, что-то корректировали, производили какие-то непонятные Брэйду манипуляции. Общая атмосфера была уверенной, деловой.

К Брэйду подошел Эрбан, осведомился, не желает ли хеллаэнец чего-нибудь выпить.

— Нет, спасибо. Как долго все это продлится?

— Пока ещё нельзя с уверенностью ответить на этот вопрос. Астральный двойник вашего друга удачно вошел в один из принимающих контуров системы, теперь все зависит от того, насколько быстро он будет продвигаться по внутреннему лабиринту… Скорее всего, это займет — по нашему времени — два или три часа. Но может и больше. Если повезет, после выхода из лабиринта наша астральная станция обнаружит его сразу. Если не повезет… пока самый длительный период нахождения вне тела составлял двое суток. Но это исключение. Скорее всего, мы найдем его гораздо раньше… Кстати, вы ещё не надумали пройти это посвящение? Мы могли бы настроить второе кресло менее чем за час…

— Нет, спасибо. Может быть, после возвращения Дэвида. Посмотрим.

Эрбан кивнул.

— Хорошо. Да, чуть не забыл… пойдемте, пожалуйста, со мной.

— Куда? — Брэйд насторожился. — Я буду ждать здесь.

— Не беспокойтесь, это не надолго. С вами хочет кое-кто поговорить.

— Кто?…

Последний вопрос был задан Эрбану уже в спину. Подойдя к двери, представитель компании полуобернулся с недоуменным выражением лица: ну что же вы сидите, я вас жду…

Брэйд последовал за ним. Они вышли в коридор, миновали несколько закрытых помещений, поднялись по ступеням короткой лесенки к двери, защищенной заклятьем. Заклятье не блокировало вход в комнату — вошли-то они свободно — а увеличивало прочность самой двери. Такими же защитными чарами здесь оплетены стены, пол и потолок.

Кстати сказать, комната была совершенно пуста.

Впрочем, в последнем Брэйд позже не был уверен, поскольку рассмотреть это помещение ему не дали. Как только они вошли и дверь закрылась, Эрбан, без прелюдий и объяснений, повернувшись, метнул в своего гостя простое, но мощное заклятье Стальной Сети.

Сеть, созданная на базе Металла (довольно редкая стихия, надо отметить), из-за высокой концентрации силы была видима и в обычном мире, хотя и не имела, как и большинство заклятий, никакого материального воплощения.

Все вопросы остались в стороне, в ход вступили рефлексы уроженца Темных Земель. Брэйд возвел перед собой Щит Смерти прежде чем осознал, что на него напали. Сеть хлестнула по Щиту, разошлась, обвивая преграду, многочисленными крючками на длинных металлических нитях ударила по личному защитному полю Брэйда, зацентрованному на амулете.

Брэйд не успел ответить — хотя, будьте уверены, собирался, да ещё как: среди «джентльменского набора» его подвесок имелось немало смертоносных штучек и он бы уж не постеснялся их применить. Увы, плетя одно из этих заклятий, он увидел, что Стальная Сеть Эрбана не развеялась, но продолжает действовать: заклятье оказалось с сюрпризом. После столкновения со Щитом «включился» второй слой, основанный на Огне. За доли секунды Сеть раскалилась и проплавила барьер, неотвязно продолжая продвижение к своей цели. Брэйду пришлось отпустить почти сотворенное заклятье Дара Смерти и вновь уйти в защиту: он сильно сомневался в том, что поле амулета, и так покореженное железными крючками, сумеет выдержать атаку этой раскаленной пакости.

Среди его подвесок имелось охлаждающее, размывающее и растворяющее заклятье на базе Воды, и тут оно пришлось как нельзя более кстати. Раскаленная Стальная Сеть погасла и расплылась в воздухе жирным маревом; но в этот же момент волна огня испарила и водяное заклятье — Эрбан не собирался считать ворон. Следующий, удар они нанесли друг другу одновременно: Брэйд применил Дар Смерти, Эрбан — Копье-Плеть. В этот же момент Брэйд с ужасом заметил, что и предыдущее заклятье его противника не прекратило своего действия после первой атаки. Прокатившись по комнате, огонь как будто бы погас, но, стоило хеллаэнцу отвлечься, появился снова, возник будто бы из ниоткуда, окружил кольцом молодого чародея и, прожигая защитное поле, вихрем завертелся вокруг него. Теперь огонь или Копье-Плеть неминуемо должны были достать его; единственное, что оставалось Брэйду — применить универсальное защитное заклятье, разрушавшее все, что попадало в его пределы. Брэйд вскинул руки — Кокон Смерти окружил его мутной темно-серой пеленой. К сожалению, этого оказалось недостаточно. Заклятье, поддерживающее действие пламени, он разрушил, но остановить Копье не смог: оно было слишком «плотным» и распыляющему воздействию Кокона поддавалось с трудом. Счет же шел даже не на секунды — на доли секунд. Едва уловимая глазом вспышка — и вот брошенная Эрбаном Форма пробила серую завесу вокруг Брэйда и вошла в защитное поле амулета. Верхний слой, изъеденный Смертью, уничтожил остатки охранных чар и на том иссяк — однако и это заклятье, как и остальные, ранее использованные Эрбаном, было устроено по принципу «матрешки»: после того как «внешняя» часть заклинания выполняла свою работу, в действие вступала внутренняя. Стоило только внешней «плотной» и «жесткой» конструкции Копья осыпаться хлопьями ржавчины, как из ее распадающейся сердцевины вырвалась гибкая и текучая Плеть — жидкая сталь, соединение Воды и Металла. Брэйд уже ничего не успевал, да и не мог успеть сделать. Плеть, не встречая сопротивления, вошла в его гэемон, мигом расщепившись на десяток «хвостов». Хеллаэнец ощутил холод и боль. Сознание помутилось, он перестал чувствовать свое тело, и стихии, которыми он оперировал так легко, оказались вне его власти. Сквозь распадающуюся серую пелену он видел, как стоит Эрбан, небрежно вытянув перед собой руку, и какое-то заклятье — Брэйд уже не мог видеть, из чего оно состоит — сдерживает и постепенно истощает так и не добравшийся до адресата Дар Смерти.

Затем холода стало ещё больше, картинка сместилась — он понял, что падает на пол. Перед тем как сознание окончательно покинуло его, пронеслась дурацкая и уже совершенно не имеющая никакого значения мысль: «Он привел меня сюда, чтобы в ходе драки ничего не повредить в комнате с креслами…»

Потом Брэйд отключился.

Эрбан кен Лувит, старший сын барона Лувитского, с полуулыбкой взглянул на поверженного соперника. На его собственных защитных полях — двух, поскольку, помимо оболочки, генерируемой амулетом, в процессе боя Эрбан «на всякий случай» установил ещё одну — вообще не было никаких повреждений.

Усмехнулся:

— Мальчишка.

Закрепив парализующее заклятье, он мысленно связался с магами из своей рабочей группы. С первым «клиентом» — доложили ему — по-прежнему все в порядке, он успешно варится в соку лекемплета. Двое чародеев остались в лаборатории, чтобы следить за сообщениями со станции, остальные по приказу Эрбана явились в пустую комнату.

— Приготовьте его. — Эрбан кивнул на обездвиженного хеллаэнца.

Кто-то начал плести заклятье невесомости — на руках тащить до лаборатории тело колдуны не собирались.

— Какой вход теперь используем? — спросил кто-то.

После секундной паузы Эрбан назвал последовательность букв и цифр, которые ничего бы не сказали непосвященному. Эту систему координат они разработали сами — для обозначения основных узлов исполинского лекемплета.

— Сэр, мы проверяли соседний канал две недели назад Испытуемый проник только до второго яруса, после чего развоплотился. Он даже не успел углубиться настолько, чтобы мы перестали его видеть.

— Да?… — Эрбан потер переносицу. — Хорошо. Запустим его через этот вход, но не вертикальным погружением, а по касательной. По крайней мере, на первые два уровня. Как там с боковыми ответвлениями?

— Как и в среднем по системе, сэр. Не менее полутора сотен на каждый подуровень.

— Вот и прекрасно. — Эрбан удовлетворенно кивнул. — Приступайте к подготовке.

* * *

— Вспомни точное название этой «модификационной клиники», — потребовала Лайла.

— «Глаз Алабриса», кажется…

— Может быть, «Око Алабриса»?

— Да… именно так. А в чем дело?

Вместо ответа Лайла выплюнула тираду, услышать которую от девушки благородного происхождения Идэль не ожидала. Одновременно с этим Лайла прямо-таки вцепилась в изящный браслетик на своей левой руке. Тотчас же в воздухе перед ней возник фантом зеркала.

— С кем ты пытаешься связаться?… Что происходит?… — встревожилась Идэль. Впрочем, и без ответов на эти вопросы ей было уже ясно: что бы ни происходило, ничего хорошего оно им не несет.

— С Каи… — процедила Лайла, напряженно глядя на пустую поверхность зеркала. — С Каи кен Эселем… Тварь… — Поскольку вызываемый пока не отвечал, она продолжила: — Эта контора никакого отношения к «Оку Алабриса» не имеет… Они просто прикрылись именем известной кампании…

— Кто — «они»?

— Несколько чародеев… Я не знаю их по именам… Каи — математик, он сделал для них большую часть расчетов…

— Каких расчетов?

— По расчету траектории той штуки, по установке станции…

— «Той штуки»?!

— Огромной энергетической системы, выброшенной предположительно из Царства Бреда… Они полагали, что внутри нее может находиться «свежий» и очень сильный Источник…

— Да, Дэвид что-то такое говорил… — Идэль кивнула. — Ему сказали, что этот Источник, продвигаясь к Сущему, уже успел стабилизироваться…

— Как же! Успел!.. — Лайла зло рассмеялась. — Для чего же им, по-твоему, тогда понадобились бы подопытные кролики?

— Подожди… ты-то откуда все это знаешь?

Лайла не стала объяснять, что их семья давно уже поддерживает с кен Эселями дружеские отношения. Граф Кирран, хотя и не принимал участие в «опытах» своего двоюродного братишки, был в курсе дел Каи и его дружков. От Киррана эту информацию получил Лэйкил, и он же, прежде чем отпустить сестру учиться, предупредил ее, с чем она там, в большом и таком интересном мире, может столкнуться. Но ни Лайла, ни Лэйкил, не могли и предположить, что у Каи достанет наглости разместить эту липу в «рекламном пространстве» Академии.

— Просто знаю, — обронила она.

Меж тем секунды текли, а переливающаяся поверхность иллюзорного зеркала не спешила приобретать глубину и демонстрировать худосочную физиономию Кирранова братца.

Лайла выплюнула ещё одно ругательство.

— Не отвечает… Ладно, попробуем так…

Она послала в браслет ещё один мысленный образ — на этот раз Киррана. Ей снова не повезло.

— Спят они все, что ли?…

Ответ был дан только при попытке установить связь с любым из принимающих зеркал замка Эсель. С той стороны зеркала появился образ миловидной рыжеволосой девушки. Ее звали Келла, она была любовницей и ученицей Киррана. По ее словам, Кирран сегодня с утра отправился в Преисподнюю — один из тамошних боссов, с которыми кен Эсели находились в отдаленном родстве, пригласил Киррана на денек-другой поохотиться на огненных горгон. Каи? Да, Каи отправился с ним…

Лайла быстро распрощалась и убрала зеркало. Идэль испугал ее взгляд — напряженный, нацеленный в одну точку.

— Куда они пошли? — спросила Лайла через несколько секунд. — Я имею в виду — место.

— Я не знаю. Они должны были встретиться с представителем «Ока» в «Спектральном драконе». Он сказал, что переместит их к месту «инициации». Но где оно находится, ни Дэвид, ни Брэйд не знали…

— Ладно. — Лайла сжала губы. — Попробуем оттуда…

Она сорвалась с места, бросилась к двери и побежала по коридору. Кильбренийка последовала за ней, задержавшись только, чтобы сменить домашнюю обувь на уличную и сорвать со стены меч. Большинство студентов Академии, независимо от пола, располагали холодным оружием. Это считалось хорошим тоном.

Внизу, в холле, как обычно, болтались без дела молодые люди. Попивали пиво, кто-то принес музыкальные камни. Лениво обсуждали, не вызвать ли от скуки какого-нибудь демона помощнее и как именно зануды-учителя сумеют вычислить того, кто это сделал. Что они будут делать с вызванным демоном, особо никто не задумывался — важен был сам процесс.

На вторую девушку, в дикой спешке сбегающую по лестнице, посмотрели ещё с большим интересом, чем на первую.

— Девичьи бега, — обронил кто-то.

Идэль не обратила на смех внимания. Выскочила на улицу, поймала взглядом Лайлу — та уже была в двух кварталах — и побежала следом.

Догнать девушку ей удалось только у входа в «Спектральный дракон». Лайла плела какое-то сложное заклятье. По лицу видно — лучше ее не трогать. Немногочисленные прохожие поглядывали на ожесточенно жестикулирующую девушку без особого интереса — волшбой здесь, в академгородке, сложно кого-то удивить.

Лайла ещё не научилась работать с информационными полями так хорошо, как ее старший брат или ледяная колдунья Алиана, но на то, чтобы считать «след» троих людей, вышедших из подвальчика два часа назад, ее способностей хватило. К счастью, они не стали далеко уходить от заведения — «представитель компании» открыл путь в нескольких шагах от входа. Затем ей пришлось расшифровать использованное им заклинание, определившее направление прыжка — кропотливая работа, но спустя полчаса удалось и это.

— Идешь со мной? — спросила она кильбренийку.

Та кивнула. Проверила, легко ли выходит из ножен меч.

В Кильбрене пользоваться холодным оружием учили всех высокорожденных с детства — и мальчиков, и девочек. Практического смысла (не исключая хорошей физической формы, что всегда полезно) в этом было немного, но традицию исправно соблюдали.

В отличие от многих своих родственников, Идэль не была любительницей помахать клинком на досуге, но худо-бедно управляться с мечом все же умела. Правда, до сегодняшнего дня ей ещё не выпадало случая испытать свои навыки на практике.

Идэль очень хотелось надеяться, что и не придется, и Лайла сумеет-таки найти общий язык со своими «знакомцами».

Графиня воспроизвела заклинание, сотворенное на этом месте три с половиной часа назад и открыла путь, по которому совсем недавно прошли Брэйд, Дэвид и их безымянный проводник.

Выйдя вместе с Лайлой из межпространственного туннеля, кильбренийка увидела безмятежный пейзаж: речку, и заросли травы, и лес вдалеке…

И дом на холме.

* * *

…В какой-то момент ему стало настолько плохо, что он утратил способность осознавать себя и управлять своими действиями. Разум погрузился в какую-то тошнотворную муть, астральный двойник, сжавшись, заметался среди жгучих ядовитых токов — без четкой цели, инстинктивно стремясь найти место, где боль была бы меньшей.

Заклятье, которое принесло сюда Дэвида и поначалу направляло его движение, к этому моменту почти разрушилось: во всяком случае, удержать «клиента» на избранном маршруте оно не смогло. Дэвид вывалился в какую-то лакуну: здесь было плохо, но все-таки не настолько плохо, как на основной магистрали.

Постепенно приходя в себя, он со все возрастающим ужасом проникался безнадежностью своего положения: оставаться в «лакуне» долго он не мог — здешняя среда разъедала его медленно, но верно. Вернуться в основной поток — самоубийство. Использовать собственное волшебство здесь он не был способен, поскольку и сам присутствовал в этом месте лишь отчасти: большая часть его гэемона, особенно наиболее «плотные» его составляющие, осталась далеко-далеко, там, где сейчас находилось тело.

Да и присутствуй он тут целиком — применять магию в месте, столь насыщенном энергией, было равносильно попытке рисовать акварелью… под водой.

Он не мог понять: что же пошло не так? Он следовал по мере сил всем инструкциям Эрбана — да от него, собственно, почти ничего не требовалось: заклятье-проводник делало все само…

Может быть, ошибка заключалась в настройках и его попросту зашвырнули не в тот принимающий канал, в который должны были? Отчего-то это предположение не показалось ему хоть сколько-нибудь вероятным: работавшие в корпорации маги вряд ли могли допустить такую глупую ошибку.

Тогда в чем дело? Почему инициация убивает его?

И главное — что ему делать сейчас, когда весь выбор сводится к медленному умиранию в «лакуне» и сравнительно быстрой смерти внутри основного потока?

* * *

Процесс подготовки второго «клиента» подходил к концу, когда ворвавшийся в лабораторию охранник сообщил, что на них напали.

— Продолжайте, — велел Эрбан четверым магам, готовящимся занять свои места по углам тетраграммы.

Первая мысль — связаться с Каи: именно так он и должен был поступить в случае возникновения каких-либо проблем. К сожалению только, его «крыша» в данный момент изволила отдыхать в Преисподней и установить с нею контакт, да ещё в спешке, не представлялось возможным.

Идея сообщить о нападении любому из трех компаньонов кен Эселя была отвергнута ещё прежде чем оформилась до конца. Он был вассалом кен Эселей так же, как его отец и ещё прежде — дед. Младший брат Эрбана, Рэдрик, являлся учеником и оруженосцем графа Киррана.

Трое компаньонов Каи, как и он сам, принадлежали к старинным хеллаэно-нимрианским семьям. И тут таился скрытый конфликт между ними: Каи отнюдь не удовлетворяла та роль, которую он был вынужден играть в сложившемся союзе. Те трое воспринимали его больше как мальчика, нанятого для выполнения определенной работы, чем как равноправного партнера. Сами они были весьма почтенными и немолодыми уже людьми, опытными в старинных способах волшбы, но явно не поспевающими за новейшими разработками в сей области. Несмотря на молодость, Каи уже успел прославиться опубликованными в узких кругах работами, в которых рассматривались возможности применения чисто математических алгоритмов для увеличения эффективности работы информационных заклинаний.

Именно поэтому Каи им и понадобился.

Несмотря на то что Эрбан справедливо считал себя не столько вассалом, сколько другом младшего кен Эселя, всех подробностей соглашения, заключенного между Каи и тремя Лордами, он не знал. Из случайных фраз и той малой информации, которой с ним таки сочли нужным поделиться, он сделал вывод: трое компаньонов Каи имели доступ к какой-то очень своеобразной Силе (или возможно — к древнему артефакту), которая и позволила, не покидая Нимриан, создать астральную станцию на границах Царства Сущего.

Каи интересовал не столько выброшенный из Безумия лекемплет, сколько та Сила (или, возможно, артефакт), которая, собственно, и дала возможность проводить все эти исследования.

Но трое компаньонов Каи отнюдь не горели желанием давать ему свободный доступ к своему секретному оружию. Тем более что они и сами не очень-то понимали, как оно работает. Поэтому сразу после создания станции допуска к этой силе (или артефакту) Каи был лишен. И его такое положение вещей отнюдь не устраивало.

Справедливо опасаясь того, что его участие в союзе в будущем и вовсе сочтут излишним, Каи постарался доказать свою полезность, взвалив на свои плечи заботу о лаборатории. Он ненавязчиво поставил здесь своих людей, обеспечил приток «клиентов»… трем его компаньонам оставалось только просматривать отчеты о проведенных исследованиях и ждать результатов. Трудясь за четверых, Каи надеялся, что лень заставит их, уже после освоения лекемплета, вновь обратиться к его услугам — для создания новой станции или перенастройки существующей. Главное — чтобы его вновь допустили к работе с той силой, которая станцию произвела. На этот раз он не будет таким дураком, как раньше, не станет немедленно посвящать друзей-соратников в свои открытия. Вместо этого он попробует до конца понять и подчинить себе эту Силу…

План был хорош и пока все шло так, как надо. Важно было по возможности не привлекать «компаньонов» к работе, не обременять их излишним (и вообще каким-либо) трудом. Каи проводил в лаборатории немало времени, но он не мог жить здесь. Когда он уходил, за главного оставался его друг и вассал, Эрбан кен Лувит.

Вот почему, зная подоплеку отношений между Каи и его компаньонами, Эрбан не стал обращаться к ним за помощью.

Он попробует справиться сам. В конце концов ведь и он — отнюдь не новичок в колдовстве.

…Он бежал по коридору, а из двери впереди тянуло дымом, был слышен грохот и визг раздираемого заклинаниями воздуха.

Когда дверь открылась, Эрбан понял, что дело совсем плохо: уютный садик, разбитый на цветники и мощеные дорожки, теперь остался только в его воспоминаниях. Вокруг же простиралась перелопаченная земля, клубы дыма и пыли, разноцветные потоки пламени, переплетающиеся друг с другом, как змеи, и прорывающиеся сквозь муть, окутавшую холм, вспышки зеленоватого света — кто-то из его людей ещё огрызался…

В этот момент на охранника, сообщившего о нападении и опередившего Эрбана сейчас всего на несколько шагов, будто бы наступил великан. Невидимая сила вмяла его в землю, превращая в лепешку, в кровавое месиво, и, точно глумясь, растерла, продолжая давить и давить — до превращения в мокрое кровавое пятно на дне полуметровой ямы.

В этот момент Эрбан увидел их.

Тех, кто это сделал.

Сквозь клубы дыма, приблизительно в десяти шагах от места, где ещё совсем недавно находилась ограда, он разглядел две тонкие девичьи фигурки.

Впрочем, их пол, равно как и возраст, не волновал его совершенно.

Будь они хоть грудными детьми…

После того, что они тут натворили…

Он выбросил вперед руку, приводя в действие самое смертоносное из своих заклинаний.

Он уже понимал, что этот бой легким не будет.

Да он помянет в благодарственной молитве Изгнанных Богов, если вообще удастся его выиграть…

* * *

…Лайла развалила Призрачной Плетью защитные барьеры вокруг дома, руководствуясь элементарным соображением: прежде чем начинать переговоры, надо обязательно дать понять находящимся внутри, что к ним «в гости» пришли не просто две хорошенькие девицы. Этим людям должно стать ясно: она Леди… пусть и не Обладающая Силой. Как правило, осознание этого простого факта делало большую часть «плохишей» существенно добрее, вежливее и уступчивее.

Однако юная графиня не учла, что большая часть охранников, распределенных по дому и саду, собственной волей уже давным-давно не обладала. Когда-то свободные люди, они были взяты в плен, «улучшены» и приставлены к работе. В их использовании, бесспорно, имелись серьезные плюсы — им не нужно было платить жалованье и в их верности можно было не сомневаться. Но вместе с тем наличествовали и явные недостатки: в нештатной ситуации порабощенное, превращенное в «киборга» существо не пытается (потому что не может) творчески осмыслить происходящее и принять хоть сколько-нибудь нестандартное решение. Оно руководствуется заложенной в него системой приоритетов, не будучи способным отступить от нее ни на шаг. Любая же программа, сколь бы сложной она ни была, имеет свои огрехи и недостатки.

Когда Лайла, первым магическим «пинком» вынесла всю защиту и приготовилась мирно вести переговоры (с позиции силы, конечно — а как иначе?), у охранников включился поведенческий модуль «Оборона дома». Они дружно вскинули жезлы и открыли огонь по нападающим.

Лайла удивилась. Ситуация выглядела так, как если бы она въехала на садово-ягодный участок на танке, а находящиеся на этом участке люди начали бы «в ответ» палить в нее из ружей и пистолетов. Впрочем, ее удивление быстро сменилось злостью и боевым азартом: по-хорошему тут, кажется, разговаривать не желали.

Ей потребовалось меньше минуты, чтобы передавить охранников, как тараканов. Стоявшая за ее спиной Идэль широко открытыми глазами наблюдала за происходящим. Меч, который кильбренийка держала в руках, и собственные боевые подвески на фоне фейерверка, устроенного компаньонкой, враз показались Идэль безобидными детскими игрушками.

Как нетрудно догадаться, героически гибнущие стражи на месте не стояли, но перемещались по раскуроченному саду, уворачивались, перекатывались, демонстрировали подлинные акробатические номера и вообще делали все, чтобы уйти с линии обстрела. Некоторые пытались зайти с флангов, другие бросались к Лайле для того, чтобы связать ее в ближнем бою — но все, решительно все ни секунды не переставали плеваться энергетическими сгустками из своих жезлов. Тут присутствовали все стихии, во всех видах и комбинациях.

В результате всего этого мельтешения Лайла, случалось, промахивалась.

Но редко.

По мере уменьшения числа противостоявших графине бойцов их подменяли свежие силы, подтягивающиеся из дома. Само здание оставалось в порядке — ну разве что вылетели все стекла и фасад слегка почернел от копоти… но по сравнению с тем, что происходило в саду (поправка — в бывшем саду), это были сущие мелочи. Лайла не трогала дом, поскольку помнила: где-то там, внутри, должны находиться ее друзья.

Она столь увлеклась отстрелом перманентно выскакивающих из дома колдунов, что появление ещё одного и его немедленную атаку восприняла как должное. В результате чего, быть может, упустила свой последний шанс «мирно договориться».

В Искусстве они с Эрбаном были примерно равны: кен Лувит выигрывал в опыте, зато Лайла — в скорости. В Силе при этом она превосходила его в разы. В поединке один на один она бы расправилась с ним достаточно быстро — однако в строю оставалось ещё двое недобитых охранников, и они существенно усложняли ее задачу. В Искусстве (с точки зрения графини) стражи были полными нулями, но вот мощью располагали впечатляющей. Сами по себе опасности они для нее не представляли — Лайла за минуту передавила полтора десятка таких же. Но зато в тандеме с мастером заклятий становились серьезной угрозой.

Она была вынуждена уйти в защиту, но не успевала разобраться с очередной хитроумной пакостью, которую ей подкидывал Эрбан, как получала залп со стороны охраны. Одного-единственного атакующего заклятья хватило бы, чтобы сместить соотношение сил в ее пользу, но она не могла себе этого позволить. Колдовской поединок чем-то напоминает шахматы, только протекает гораздо быстрее, не оставляя участвующим сторонам времени хорошенько поразмыслить, продумать стратегию боя. Все решается в считанные секунды, но, как и в шахматах, здесь нельзя увлекаться: можно взять услужливо подставленную под удар ладью… и потерять ферзя. Лайла могла быстро и без проблем убить любого из двух оставшихся стражей… или даже обоих сразу… но в этот момент она стала бы уязвимой для своего главного противника. Возможно, Эрбан и не сумел бы с одного удара пробить защитное поле ее амулета, но она не хотела рисковать. Он уже успел продемонстрировать, что располагает уймой хитроумных подвесок, большинство из которых в конечном итоге оборачивались совсем не тем, чем казались поначалу. Лайла могла только гадать, что же этот хитрец припас в рукаве, выжидая момента, когда она ошибется и позволит проверить ее личное защитное поле на прочность.

Поскольку сложилась патовая ситуация, Идэль решила, что пора бы и ей что-нибудь предпринять. Бросаться в открытый бой она не стала — ее потуги на этом поприще вообще вряд ли были бы замечены тремя противниками Лайлы. Она опустилась на землю и по широкой дуге поползла к одному из стражей.

Ей казалось, что прошло несколько часов, прежде чем она добралась до него — на самом же деле это время измерялось в минутах. Стоявший на одном колене охранник безостановочно палил из своего жезла в Лайлу сгустками зеленоватого пламени.

Сзади он казался просто идеальной мишенью для удара мечом по шее.

Но Идэль сдержала первый порыв. Положила меч на землю, вытащила из ножен кинжал.

Помимо магической защиты, на охраннике наверняка висит заклинание, защищающее от физических атак. Оно просто обязано там быть.

Но заклинание не обладает собственным интеллектом, его вполне можно обмануть. Стандартное защитное заклинание отклоняет от защищаемого объекта далеко не все предметы (это было бы чересчур неудобно), а только те, которые движутся к нему слишком быстро. На удар мечом, оно, конечно, среагирует.

Идэль приблизилась к охраннику, склонилась к нему, обняла почти любовно и нежным, плавным движением перерезала ему горло.

Приблизительно в это же время Лайла выкроила наконец лишнюю секунду, чтобы разобраться со вторым. Внешне все выглядело так, как будто и на него, болезного, наступил незримый слонопотам.

Равновесие сил определенно сместилось в ее пользу, и Эрбан, истратив все свои резервы и так и не сумев достать соперницу, продержался недолго. Он даже не успел осознать, что сегодня Изгнанные Боги, похоже, так и не дождутся благодарственной молитвы — как мир вокруг стал белым-белым, все вокруг завертелось, и бесплотный призрачный огонь проник в самое его нутро.

Лайла огляделась. Вокруг было поразительно тихо. Стихли даже птички и насекомые, всерьез напуганные взрывами и вспышками света на холме.

Подошла Идэль, не знавшая, куда теперь девать испачканный в крови кинжал. Не в ножны же вкладывать, а платка она с собой не захватила.

— Вытри об одежду, — посоветовала Лайла. — Ты и так вся перемазана…

Идэль посмотрела вниз — и вынуждена была признать ее правоту. Ещё совсем недавно свежий и чистенький костюмчик был безнадежно испорчен. Вытерев кинжал об одежду… только не свою, а одного из убитых стражей… она ожесточенно принялась стирать с себя грязь и чужую кровь.

Лайла задумчиво остановилась у тела Эрбана.

— У меня такое чувство, — покусывая губу, медленно произнесла она. — Что где-то я его видела… эх-х… надеюсь, это был не какой-нибудь киррановский вассал.

Во время боя она толком не успела его разглядеть, сейчас же, учитывая многочисленные ожоги, идентифицировать смердящее тело было довольно затруднительно.

Внутри дома они столкнулись с последней попыткой сопротивления: четверо магов из группы Эрбана устроили что-то вроде засады. Двоих Лайла убила на месте, последнюю пару — парализовала.

Она быстро разобралась с заклинательной системой, перемещавшей астральные тела «клиентов» в недра лекемплета. Там где она чего-то не могла понять, Лайла обращалась за разъяснениями к пленникам… Нет, она не разговаривала с ними. С ее точки зрения, договариваться с ними о сотрудничестве сейчас было бы бесполезной тратой времени, тем более что никто не мог бы гарантировать достоверность информации, сообщаемой пленниками. Вместо этого она сняла с них все магические предметы и, не церемонясь, вторглась в сознание сначала одного, затем другого. Подавила волю, нисколько не заботясь о сохранности психики своих жертв — ей нужно было не уберечь разумы этих двоих от повреждений, а поскорее выкачать нужные сведения. И уж конечно, она не собиралась оставлять их в живых — моральных проблем на этот счет у нее не возникало.

Получив коды доступа к астральной станции и прочие необходимые данные, она вернула колдунов в бессознательное состояние и занялась их «клиентами». Брэйду повезло — его ещё не успели «запустить».

У кресла Дэвида она колдовала долго. Кусая губы, что-то шепча, то и дело останавливаясь, чтобы сконцентрироваться и подумать, какие ещё методы воздействия тут можно применить.

Спустя час она бессильно опустила руки и села — нет, скорее рухнула — на одно из соседних сидений.

— Ну что? — осторожно спросила Идэль. Пришедший в себя Брэйд благоразумно молчал, нутром чуя, что Лайла не прибила его только потому, что была слишком сосредоточена на реанимации землянина.

— Ничего, — едва слышно ответила графиня. — Ничего не могу… он уже вошел внутрь лекемплета. Я пыталась выцепить его со станции… но он слишком глубоко ушел. Даже определить, где он сейчас находится, невозможно.

— Есть ещё шанс?… Ну хоть какой-то?… — помолчав, спросила Идэль.

Лайла отрицательно покачала головой.

* * *

Дэвид умирал. Попытка выбраться в основной поток и, лавируя, подняться по течению к выходу из лекемплета, не принесла ничего, кроме новой боли и полного истощения сил. Ему чудом удалось вернуться в тихую «заводь», где концентрация энергии была ниже и умирание продолжалось дольше.

Он давно потерял чувство времени и не мог сказать, сколько часов… дней… лет провел здесь, уже не веря в возможность спасения, но все ещё пытаясь придумать хоть что-то, что помогло бы ему выбраться из этой чудовищной ловушки.

Среди сверкающих волн и сгущений, из которых, собственно, и состоял поток, бегущий по основной «магистрали», можно было отыскать все оттенки цвета. Сгущения переливались, соединялись, вливались друг в друга, следовали одно за другим, устремляясь в глубь системы, появлялись и исчезали из поля видимости в своем стремительном беге.

Поскольку сгущения то и дело меняли свое положение относительно друг друга, внимание Дэвида далеко не сразу привлек сверкающий эллипс, отделившийся от основной массы и по сложной петляющей траектории поплывший в направлении его «лакуны». Сияющий сгусток успешно уклонялся от наиболее сильных и жгучих течений, избегал встречи с другими скоплениями энергии… В какой-то момент Дэвид вдруг сообразил, что вести себя таким образом может только живое существо. Кто или что это, он не понимал, но при приближении светового скопления увидел, что оно имеет более сложную структуру, чем прочие, плававшие тут, сгустки энергии.

Похоже, это было астральное тело какого-то человека (или нелюдя), по неизвестным причинам оказавшееся внутри системы.

Сияние приблизилось и остановилось. Внешние лучи тонких тел совместились, Дэвид ощутил что-то среднее между взглядом и прикосновением. Теперь он был уверен в том, что не ошибся — эта астральная сущность принадлежала такому же человеку, как он сам.

Он услышал голос… нет не голос — лишь его иллюзию: сознание Дэвида само облекло в слова мысленный импульс, посланный чужаком:

«У вас тут что — клуб самоубийц?»

Дэвид едва сдержал взрыв радости. Он был ошеломлен и напуган, но присутствие здесь кого-то, способного говорить, вселило в него угаснувшую было надежду.

«Я не понимаю… Кто ты?…»

«Кто я? — Вопрос, похоже, показался сиянию забавным. — Никто, право слово… случайный прохожий… А вот кто ты такой и зачем ты сюда залез — вопрос куда более интересный».

«Почему… ты сказал… про самоубийц?…»

Сияние рассмеялось.

«Ты что, не знаешь, что ни один из твоих предшественников не выжил?»

«Что?!.. Ни один?… Не может быть…»

Но попытка Дэвида не поверить этим словам выглядела слишком неубедительной — даже для него самого. Сказанное слишком уж походило на правду… Да и кто мог бы выжить в этом аду?…

«Уточним, — поправилось сияние, — некоторые из твоих предшественников не получали внутри лекемплета необратимых повреждений и даже подхватывались на выходе вашей астральной станцией. Однако и они вскоре с упорством, заслуживающим лучшего применения, появлялись тут вновь — следуя, правда, уже новым маршрутом. Но вот воспользоваться этим аттракционом в третий раз, — в тоне говорившего проскользнули ироничные нотки, — увы, не удалось пока ещё никому…»

«Аттракционом?… Ты что, с Земли?… С одной из версий Терры?…»

«Скажем так, мой любопытный друг: там я тоже бывал. Однако ты не ответил на мой вопрос, а это совсем невежливо. Окунуть тебя вон в то кипящее рыжее течение, чтобы ты соображал быстрее?»

«НЕТ!!!.. Не надо… Какой вопрос?!»

«Повторю, если у тебя плохо с памятью. Вопрос философский, из категории „кто мы?“, „откуда мы пришли?“, „куда мы идем?“, „как жить дальше?“, „в чем смысл жизни?“, „кто виноват?“… Что ты тут делаешь, дурачок?»

На издевательский тон незнакомца Дэвид решил не обращать внимания.

«Меня обещали провести через инициацию… усилить мой гэемон…» — ответил землянин.

«Да-а?… — Сияние притворно удивилось. — А больше тебе ничего не обещали?… Божественное всемогущество за три сеанса, оплата вперед, но если вас не удовлетворят результаты, в любой момент можете получить свои деньги обратно?… Ясно. Собственно, что-то в этом духе я и предполагал. Хеллаэн давно пора бы уже переименовать в Лохотрон».

«Откуда ты знаешь, что я из Хеллаэна?…»

«Те, кто тебя сюда отправил, — в голосе говорившего веселья заметно поубавилось, — воспользовались одной очень старой вещью… да, одной такой небольшой вещицей, которую я когда-то сваял…»

«Какой вещицей?…»

«Ну на самом деле „вещью“ ее можно назвать с известной долей условности, скорее уж это эксклюзивное заклинание… таких больше нет и никогда не будет».

«Заклинание?»

«Да. Маленькое такое заклинаньице… С его помощью они отгрохали станцию, которая болтается тут поблизости, и занялись исследованиями глубокого космоса… тьфу ты, глубокого астрала. Но все это малосущественно на самом-то деле. Гораздо существеннее то, что при этом они запустили одну крохотную, незаметную такую программку… но очень, очень полезную для моего здоровья. Которое, признаться, в последнее время… не очень».

«А что?… Ты болен? С тобой что-то случилось?…»

«Да, черт возьми, случилось! — Голос сияния преисполнился сарказмом. — Ты что, ещё не понял? Ты всегда такой тупой или исключительно во время инициации?… Я мертв. Понимаешь — мертв? Эм, ё, эр, тэ, вэ. Мертв. Умер. Лежу в могиле».

«Ты… это правда?… ты не шутишь?…»

«Какие тут могут быть шутки? — Сияние как будто слегка обиделось. — Убили меня ни за что ни про что… злые, нехорошие люди. Ты, наверное, даже читал про них в исторических книжках… А кстати, — тут в голосе сияния прорезался легкий интерес, — какой у нас нынче год по хеллаэнскому летоисчислению?»

«327… Я имею в виду — 14 327».

«Во всяком деле все надлежит делать по порядку, — назидательно сообщило сияние. — Поступим так же и мы. Начнем установление даты не с цифирь, а с названия эпохи».

«Второго Заточения…» — растерянно ответил Дэвид.

«Второго Заточения? — Собеседник землянина искренне обрадовался. — Правда, что ли? Заточили-таки выродка во второй раз?… Вот это хорошо. Это очень хорошо… Постой, — в голосе появилась обеспокоенность, — а кого заточили-то? Надеюсь, мы об одном и том же говорим?… О таком могучем-премогучем парне по имени Ксиверлис?… С понтовым огненным мечом?… Да?… Этого засранца во второй раз заточили?…»

«Признаться… я не могу ответить на ваш вопрос… — Дэвид смутился. — Я не очень силен в хеллаэнской истории…»

«Да-а, — разочарованно протянул собеседник Дэвида, — вот она, современная молодежь. Полюбуйтесь. Никакого систематического образования, а все туда же — магия! шмагия!.. Надеюсь, ты хоть фамилию-то свою без ошибок написать сумеешь, двоечник?»

«Сумею», — раздраженно процедил Дэвид.

«Ну вот и хорошо. А в каком году закончилась эпоха Пустых Городов?»

«Не знаю».

Сияние мысленно вздохнуло, но комментировать эту реплику, к счастью, не стало.

«А были ещё какие-нибудь временные периоды между нынешней эрой и эпохой Пустых Городов?… Я даже не спрашиваю у тебя, сколько они продолжались… я уже понял, что история — это не твой конек. Но ты хотя бы знаешь, были они вообще или нет?»

«Какой любопытный покойник…» — подумал Дэвид, постаравшись, чтобы собеседник эту мысль не уловил.

Неожиданно для себя он заметил, что его состояние заметно улучшилось — сознание больше не гасло от боли, и окружающая среда казалась уже не такой враждебной. Удивляясь этому факту, он не мог понять, что послужило тому причиной, что изменилось в окружающем мире?… Что и почему?

Он удивился бы ещё больше, если бы узнал, что в лекемплете все осталось по-прежнему. Окружающая среда не стала ни более, ни менее дружелюбной.

Но вот зато окажись в этот момент внутри «лакуны» посторонний наблюдатель, он мог бы увидеть, как одно из двух сияний будто невзначай, производит с другим какие-то манипуляции… стягивает дыры в поврежденных внешних полях, восстанавливает сожженные ткани… притом тот, с кем все это проделывали, даже не понимал толком, что происходит, будучи уверенным, что протекающий между ним и незнакомцем обмен энергиями — всего лишь часть общения, при котором для передачи смысла использовались не звуки, а энергетические импульсы.

«Вслух» Дэвид подумал:

«Я не знаю точно. Кажется, нет».

«Ясненько. Толку от тебя — ноль. Но вернемся к делам насущным. Я мог бы тебе помочь выбраться отсюда — только вот думаю, а стоит ли? Без тельца своего обойтись ты не можешь, а как вернешься — тебя мигом запустят обратно… Есть какие-нибудь идеи, как соскочить с аттракциона? А то, знаешь ли, не люблю заниматься бессмысленной работой…»

Дэвид некоторое время напряженно раздумывал.

«Нет, смысл есть… — мысленно произнес он. — Там остался мой друг. Возможно, ему не осмелились причинить вред — у него хеллаэнское гражданство… Если сумею дать ему знать…»

«Гражданство? — с интересом переспросило сияние. — В Хеллаэне опять существует гражданство?… Надо же… Может, и паспортно-визовая служба заодно образовалась?…»

«Нет, — мысленно улыбнулся Дэвид. — То есть — не знаю… может, и есть… во всяком случае, лично у меня никто документов при переезде не спрашивал…»

«Что ж ты ничего-то не знаешь… — опять вздохнуло сияние. — Что там вообще новенького?… Города, наверное, отстроили, да?…»

«Отстроили? — переспросил Дэвид. — А их что, разрушали?… И почему гражданство, ты сказал, существует ОПЯТЬ?»

«В Хеллаэне цивилизация развивается циклично, — объяснил собеседник. — Взлет — мировая война или катастрофа — полное опустошение мира — длительный период феодализма — возникновение свободных городов и новый взлет… Все это было десятки раз и, признаться, порядком уже приелось своим однообразием… Но у нас сейчас не урок истории… который, кстати сказать, тебе бы совсем не повредил… Значит, сдаваться ты не собираешься и тихо-мирно, как сознательный кролик, умирать в лекемплете не хочешь?»

«Не хочу».

«То есть ты хочешь поступить как несознательный кролик?… Пойти, так сказать, наперекор всему научному прогрессу?…»

«Я не кролик, — процедил Дэвид. — И перестань надо мной глумиться, пожалуйста».

«Несознательный кролик с претензией на чувство собственного достоинства, — прискорбным тоном констатировало сияние. — Нет, я просто обязан дать шанс такому редкому зверю… если он вообще есть, этот шанс. Теперь слушай внимательно, олух… Лети точно за мной, уяснил? Больше всего остерегаясь вон тех черных и рыжих течений… и ещё вон тех, серебристо-оранжевых, с блестками такими. Когда влетаешь в поток, выделяй из себя силу, будто выдох делаешь… я знаю, тебя учили иначе, но мы тут не настраиваться на местную энергетику собираемся, а, наоборот, от нее закрываться. И не пытайся цепляться вон за те красные струны… тебе может показаться, что так перемещаться легче, но если будешь это делать, все контура себе пережжешь… Ну что, готов?»

«Подожди… Я хочу спросить. Если тебя убили четырнадцать тысяч лет назад… или даже больше… почему ты не в Стране Мертвых, не переродился заново?…»

«Кажется, я уже объяснил… Нет? Страна Мертвых предназначена исключительно для однодневок вроде тебя. Я жил в Хеллаэне ещё до того, как Король Мертвых объединил под своей властью Долины Теней, и никогда не испытывал извращенного желания на сколько-нибудь долгий срок поселиться в его унылом королевстве. Не похваляясь, скажу, что персонажей вроде меня убить, в общем-то, очень и очень непросто, но уж если нас убивают, то делают это столь тщательно, что для Короля Мертвых и прочих не остается даже огрызка… К счастью, однако, я предусмотрел этот вариант. Когда твои дружки хапнули мой Ключ и после долгих мучений сумели-таки разобраться в некоторых его простейших возможностях, в Ключе, после активации, сработала такая ма-аленькая незаметненькая программка, которая тихо-тихо, понемножечку, начала меня реанимировать. К сожалению, твои друзья пользовались Ключом совсем недолго, а то бы уже, как знать… Но увы. Пока есть то, что есть. Хотя… у меня терпения много. Подожду. Рано или поздно они используют Ключ снова. Это же колоссальная власть, что ты, что ты!.. Ни один колдунчик не устоит перед искушением овладеть такими силами. И вот тогда я вернусь. Потому как засиделся я в мертвецах, надоело. Пора бы уже начать оживать наконец».

«Ты Лорд?… Обладающий Силой?» — спросил Дэвид.

Смешок.

«Дошло. Долго же ты думал… Ну что, мы летим? Или языками треплем?»

«Как я могу тебе верить?»

«Не верь. — Сияние сказало это таким тоном, как будто бы хотело пожать плечами. — Оставайся тут. Я вижу, тебе понравилось. Ну что ж, всего хорошего. Приятно было пообщаться, жаль, что больше не увидимся…»

«Постой!.. Я согласен. Похоже, мне не остается ничего другого, как довериться тебе…»

Опять смешок.

«Большое спасибо, что разрешил мне тебя спасти. Следуй за мной, человечек».

С этими словами сияние устремилось к выходу из «лакуны», Дэвид — за ним.

Лавируя среди течений, некоторое время сияние продвигалось в глубь лекемплета, даже не пытаясь повернуться и идти против потока. Вскоре его цель стала ясна. Добравшись до противоположной «стены», собеседник Дэвида пропустил с полусотни лакун и пустот, после чего неожиданно втянулся в узкую щель одного из боковых ответвлений. Дэвид едва успел последовать его примеру — помедли землянин хоть чуть-чуть, его бы неминуемо унесло течением. Канал оказался длинным и изогнутым; добравшись до его конца, они вышли в другой нисходящий поток. Здесь все повторилось: полет по направлению течения, нырок в боковой канал, длительное путешествие по узкому пространству, мимо заводей и сгущений силы, сквозь решетки ярко-алых лучей и вихри лазурных водоворотов… Так продолжалось до тех пор, пока они не выбрались в магистральный поток, который был таким же, как все остальные — и все же отличался от них одним-единственным, но очень важным свойством: он был восходящим. В этой артерии лекемплета энергия текла не к центру, а от него. По-прежнему избегая соприкосновения с самыми насыщенными течениями, Дэвид и его проводник поднимались все выше и выше. И вот, совершенно неожиданно для Дэвида, как-то вдруг, наступил миг свободы — они вылетели за пределы системы, в безжизненную, но прохладную пустоту. Дэвид ощутил тошноту и головокружение — перестроиться на другой энергетический «ритм» ему удалось не сразу.

«В той стороне, — сполохом света незнакомец указал направление, — находится станция. Двигайся к ней и не дергайся, когда она поймает тебя своей сетью. Станция вернет тебя обратно… а дальше — все зависит от тебя. И от удачи».

«Спасибо… — поблагодарил Дэвид. Потом он ощутил что-то, что ему совсем не понравилось — собеседник, уже не стесняясь, производил какие-то манипуляции с его сознанием. — Что ты делаешь?!»

Попытка вырваться успеха не принесла — незнакомец держал его крепко. На вопль Дэвида он также не обратил внимания.

«Видишь ли, — вновь услышал Дэвид мысленный голос, — важно не иметь недостатки — у всех они есть — а знать их и уметь сводить на нет их негативные последствия… Я, например, люблю поболтать — есть у меня такой порок — но я знаю о нем и стараюсь действовать так, чтобы избегать проблем, которые он может вызвать. Не дрыгайся, это тебе не поможет… Из того, что я тебе тут наговорил, умные люди могут сделать вполне очевидные выводы… а у меня нет причин полагать, что те деятели, которые отправили тебя на „улучшение“, окажутся такими же дурачками, как ты. Твои шансы выбраться — минимальны. Твое сознание и память исследуют вдоль и поперек, чтобы узнать, в чем скрыт секрет такого быстрого и успешного возвращения. Если они узнают обо мне, это будет катастрофой. Возможно, они знают, кто сделал Ключ, возможно — нет: это неважно. Пока ещё слишком рано объявлять о моем Возвращении. Поэтому… да не дергайся же ты!.. я слегка подкорректирую твои воспоминания… И без того, право, не стоило обременять столь слабый разум излишней информацией…»

«Если я все забуду, как я узнаю, что надо делать?! — отчаянно закричал Дэвид. Теперь мотивы последних действий незнакомца ему стали ясны, но собственная шкура была дороже. — Они снова отправят меня в это „путешествие“, а я даже не буду знать, что тут меня ждет смерть — я ведь не буду этого помнить!..»

«Я сказал, что ты забудешь, но не сказал, что все. — Незнакомец мысленно усмехнулся. — К некоторым выводам ты мог бы прийти и сам, будь ты чуть поумнее. Так мы и сделаем. Да, именно так. Внушим тебе, будто бы ты обо всем догадался сам».

Убедившись, что вырваться из волевой хватки незнакомца невозможно, Дэвид смирился. Ему помогли, и не след подставлять своего спасителя. Малоприятное вторжение в сознание и чистку памяти он как-нибудь переживет.

«Скажи хотя бы, как тебя зовут, — попросил он напоследок. — Если я все равно сейчас все забуду».

«Имена в наше смутное время — слишком ценная штука, чтобы сообщать их кому попало», — пришел насмешливый ответ.

Дэвид предпринял последнюю попытку:

«Если бы у меня сохранились воспоминания, я мог бы как-нибудь помочь тебе. Найти способ ускорить твое восстановление…»

Смешок.

«Сильно сомневаюсь в том, что тебе это удастся. Что до твоей благодарности… Если ты каким-то чудом останешься в живых и если мне вдруг что-то от тебя потребуется… не беспокойся, я сам тебя найду».

«Но я не буду помнить…»

«Ничего страшного. Я тебе напомню».

…Он плыл в пустоте, среди бликов света, к звезде-цветку, что меняла свой рисунок подобно осколкам стекла в калейдоскопе. Он плохо помнил, что произошло с ним внутри лекемплета, отчетливо осознавал было только одно: ничего хорошего.

Звезда росла, вытягивая разноцветные лепестки во всех направлениях. В какой-то момент он почувствовал, что его влечет к ней. Подобно падающему камню, он устремился в ее центр, стремительно темнеющий при его приближении. Когда Дэвид достиг центра, там уже не было ни искры света, только пустая точка пути, открытый канал для возвращения.

Темный туннель принял путешественника в свое чрево.

* * *

— Попробуем так, — сказала Лайла. — Я объясню вам, как управлять запускающей системой. Потом я отправлюсь по его маршруту. Попробую догнать и вытянуть обратно.

— Может, лучше я? — предложила Идэль. — Не надо будет тратить время на объяснения…

Брэйд решил, что пора бы и ему что-то сказать. Его мужское самолюбие не могло допустить, чтобы представительницы слабого пола совершали героические поступки в его присутствии. В другой ситуации в лекемплет — после всего, что об этой штуке рассказали — он бы не сунулся. Даже ради лучшего друга. Но он чувствовал, что просто не сможет себя уважать, если Дэвида спасут какие-то там девчонки. Хватало и того, что они уже спасли его самого.

— Гм… давайте лучше я.

— Вы там не выживете, — ответила Лайла на оба предложения. Она была сильнее Брэйда и Идэль вместе взятых, но вопрос — «А выживу ли я?…» — мучил ее не меньше, чем Брэйда — его уязвленное самолюбие.

Но вот с объяснениями возникли трудности. Брэйд и Идэль видели хуже и чувствовали меньше, чем она. Их энергетические поля были слишком инертны и не могли, следом за Лайлой, за считанные минуты освоиться с заклинательной системой. Их настройка заняла бы часы, если не дни. Лайла пыталась помочь им как могла, но был предел, преодолеть который не могла и она: природная ограниченность их Дара. Спустя полчаса Лайла была готова сдаться.

Именно в этот момент они — все трое — увидели, как заклинательная система начинает работать сама по себе. Либо включилась какая-то скрытая функция, либо кто-то управлял системой дистанционно — никто, даже Брэйд, не стал озвучивать эти мысли, настолько они были очевидны. Лайла забыла про обучение и буквально вцепилась контурами своего гэемона в контролирующий узел.

Первым результатам она не поверила и немедленно перепроверила их. Это казалось невозможным, но…

— Это станция, — удивленно сообщила она. — Открывает сюда канал для переброски астрального двойника…

— Дэвида?… — хрипло спросила кильбренийка.

— Похоже, что да. Но я не понимаю, как…

Никто не понимал. Минуты тянулись одна за другой, а они сидели и ждали чуда.

Появившись, двойник слился с телом. Лайла убрала обездвиживающую сеть.

Через несколько бесконечно долгих мгновений Дэвид отрыл глаза. Заморгал, пытаясь сфокусировать взгляд. Четкость восприятия вернулась не сразу.

Изумленно уставился на девушек.

— А вы что тут делаете?!..

Затем он увидел трупы двух магов, отправленных Лайлой «в лучший мир» сразу после допроса, и перестал задавать глупые вопросы.

Поскольку большая часть защитных полей на доме ещё оставалась, им пришлось выйти наружу для того, чтобы Лайла могла открыть путь в академгородок. Ее краткие объяснения — кто, зачем, почему, — сделанные по дороге, Дэвида не удивили.

— Я догадался об этом и сам, — сказал он. — Когда едва не погиб внутри системы…

— Как тебе удалось выбраться?

Дэвид ненадолго задумался.

— Я не помню… Мне было плохо, и воспоминания очень смутные… Кажется, я вылетел из нисходящего потока и долго плыл по каким-то боковым ответвлениям… потом… мне повезло наткнуться на восходящий поток… течение вынесло меня обратно.

— Учитывая размеры лекемплета, — сказала Лайла, — размеры, а также число и запутанность его боковых ответвлений… тебе необыкновенно повезло.

Дэвид кивнул.

— Я всегда говорил, что он везунчик, — доверительно сообщил Брэйд.

Межпространственный прыжок привел их на улицы спящего города. Золотистое ночное небо Нимриана раскинулось над ними, как парчовый полог.

— Идите, — не убирая портального камня, произнесла Лайла. — Мне нужно вернуться.

— Для чего?

— Замести следы. Я ещё не так хорошо работаю с информацией, как хотелось бы… Придется вызвать брата, чтобы помог вычистить информационные поля в том районе. Устроит он мне, конечно, взбучку… но в помощи не откажет. Вендетта с кен Эселями нам абсолютно не нужна.

— Спасибо, — тихо сказал Дэвид.

Лайла кивнула и растворилась в темном водовороте пути.

Несколько мгновений они молча стояли на месте, осмысливая то, что сегодня произошло, и тот странный факт, что они все ещё живы.

— Ну что, в гостиницу?… — молвил Брэйд.

Когда они тронулись с места, Дэвид спросил у хеллаэнца:

— Знаешь какую-нибудь виртуальную библиотеку с хорошим собранием исторических хроник?

— Можно найти, не вопрос. — Брэйд передернул плечами. — А зачем тебе?

— Не знаю… — Он и вправду не очень хорошо понимал, почему спросил об этом. — Иррациональное такое чувство… необъяснимое, но очень сильное… ощущение, что у меня серьезнейшие пробелы в образовании…

9

Во всякой истории точку можно поставить только на бумаге; в жизни вместо точек — запятые, если продолжение истории нам известно, и многоточия, если нет. На следующий день Лайла выцепила Дэвида на перемене между занятиями. Вряд ли ей удалось поспать прошедшей ночью, но усталой она не казалась. Возможно, она применила какое-то бодрящее заклинание, но вероятнее всего, что Лайла до сих пор просто не позволяла себе расслабиться и почувствовать усталость.

— Я уезжаю, — с грустью, коротко сообщила она. — Перехожу на заочное обучение. Брат настоял.

Дэвид испытал чувство вины перед ней. Это ведь из-за него она оставляла Академию. Если бы он не влез в неприятности, семнадцатилетней графине не пришлось бы вмешиваться. Одно потянуло за собой другое, дальше — больше, и неизвестно, чем теперь все это закончится.

— Не удалось стереть все следы? — спросил он.

— Удалось, — ответила Лайла, глядя в сторону. — Только вот все, что можно стереть, можно и восстановить заново… Вопрос только в Искусстве и времени, которое ты готов потратить.

— Значит, рано или поздно Каи и Кирран выяснят, что…

— Я надеюсь, что нет. Лэйкил тоже, но он хочет перестраховаться.

— Не понимаю. Здесь ведь очень низко ценят человеческую жизнь. Кирран поссорится с вами из-за нескольких слуг и наемников? Немного же стоит его «дружба»…

— Не тебе судить, много она стоит или нет, — холодно произнесла Лайла — будто стегнула плетью. Но почти сразу ее тон смягчился. — Пойми, Дэвид, дело не в дружбе, которую я, кстати, совсем не хочу испытывать. Среди убитых были вассалы кен Эселей, во всяком случае, Лэйкил одного узнал. У него была своя семья — пусть далеко не такая древняя и могущественная, как наша или Киррана. Но ты подумай, в каком положении окажется Кирран, когда они придут к нему и потребуют — да-да, потребуют, — чтобы он покарал убийцу. Вассалы клянутся в верности сюзерену, но ведь и он клянется в верности им, обязуется защищать их и блюсти их интересы. Если сегодня кен Эсели забудут про свои обязательства, завтра они не смогут быть уверенными в верности тех, кому до сих пор смело могли доверять. А это совсем не безделица, и старинная дружба наших семей только осложнит все. Может быть, Киррану будет неприятно нам мстить и он отчаянно не захочет начинать эту войну — но чувства в данном случае абсолютно не важны; он будет просто обязан предпринять что-нибудь, хочет он того или нет. Власть недостаточно приобрести, ее нужно уметь удержать; и тот, кто идет на поводу у своих эмоций, ее никогда не удержит. Это аксиома.

— Ты не сможешь всю жизнь отсиживаться в Тинуэте.

Лайла кивнула.

— Я тоже так считаю, но Лэйкил думает иначе. Он опасается удара исподтишка, моей неожиданной смерти или пленения. Он хочет переждать самое первое время, пока не станет ясно: хватило Киррану таланта докопаться до истины или нет. Заодно мой Дар успеет окрепнуть и окончательно раскрыться. Я не согласна с ним, но я уже не в том возрасте, чтобы спорить по пустякам.

Дэвид опустил глаза.

— Жаль… жаль, что все так получилось.

— Никогда не жалей о содеянном. Что было, то было, этого не изменить. Я наворотила достаточно ошибок — действуй я иначе, вполне вероятно, что удалось бы обойтись без жертв… спокойно договориться с теми людьми. Но я думаю не о том, что могло бы быть и чего никогда не будет, а о том, что есть сейчас. Они мертвы? Ну и черт с ними. И Кирран отправится за ними следом, если только посмеет предпринять что-либо против нас.

— Война между семьями… из-за такой глупости, пустяка… — Дэвид помотал головой.

— Да, из-за пустяка, — согласилась Лайла, посмотрев землянину в глаза, и он понял: «пустяк» — это он сам. — Как обычно и бывает. Но сейчас все это никакого значения не имеет. Когда взрослеешь, начинаешь понимать, что бывают безделицы, которые гораздо важнее самых важных вещей.

Его позабавили ее сентенции — в основном потому, что они плохо сочетались с обликом молоденькой и привлекательной девушки. Он грустно улыбнулся и спросил:

— Так что же теперь — сказке конец, Алиса?

— Да, дядя Брендом. Начинается жизнь. А она — довольно мерзкая штука.

* * *

Лайла покинула Академию, но в остальном все шло своим чередом, и даже если б Дэвид очень захотел, он вряд ли сумел бы выкроить время, чтобы предаться саморефлексии или размышлениям о том, как все могло сложиться, поступи он иначе. Довольно скоро он устал постоянно оглядываться за спину в страхе наткнуться на холодный, как смерть, взгляд Киррана или Каи. Если они не появлялись — значит либо не сумели расшифровать то, что осталось от информационных полей после того, как над ними потрудился Лэйкил, либо не сочли его, безродного эмигранта и вчерашнего Бездаря, хоть сколько-нибудь достойным объектом для мести. В любом случае он уже ничего не мог исправить или изменить, приходилось принимать все как есть, и жить, зная, что в любую минуту его существование может оборваться самым прискорбным образом. Но, к счастью, чересчур зацикливаться на этом у него просто не было времени: уже начинались экзамены, и требовалось приложить массу усилий, чтобы не провалить их.

Будучи старше многих своих одногруппников, обучавшихся боевой магии, и уже не раз побывав в нешуточных переделках, он всерьез надеялся сдать экзамен по вышеупомянутому предмету на «отлично», а может быть, даже пробить защитное поле учителя и вынудить его прибегнуть к охранным чарам раньше времени — это была бы полная победа. Минута, отведенная на подготовку, во время которой можно атаковать учителя, не опасаясь ответа — колоссальное время! Опытный маг может успеть наложить за это время полтора, а то и два десятка заранее подготовленных заклинаний. Сделать так много подвесок Дэвид ещё не мог, но он очень хотел надеяться, что хотя бы одна из тех, которые он специально сочинил к этому экзамену, препода таки достанет.

Увы, он переоценил свои силы. Хелог кен Нальгар целую минуту без всякого выражения на лице следил за его потугами. Его единственное защитное заклятье, наложенное перед началом боя, кажется, содержало едва ли не столько же работающих «слоев», сколько Дэвид мог сделать подвесок. Любые чары, использованные учеником, защита поглощала и перерабатывала, притом, казалось, учитель учел все возможные комбинации Форм и Стихий. Если Дэвид атаковал Огнем, защита становилась сплошной и холодной, если Светом — ловила его в ледяном лабиринте и расщепляла на составляющие цвета радуги… так было и с остальными стихиями, со всеми их сочетаниями. По прошествии минуты учитель ответил, и Дэвид пришел к простой и очевидной мысли, что если бы ответ был в полную силу — не выжил бы, скорее всего, ни он, ни любой другой ученик. Боевое заклятье содержало в себе всего-то два слоя, но их хватило, чтобы развалить все колдовские барьеры вокруг экзаменуемого. Но до поля, генерируемого амулетом, удар Хелога все-таки не достал, и это означало, что экзамен сдан.

— Удовлетворительно, — обронил Хелог. — Хотя могло быть и лучше. Вы неграмотно распределили имеющиеся время и силы, Дэвид. При вашем Даре следовало бы сосредоточиться исключительно на защите… тогда, вполне возможно, вы сумели бы выдержать даже и второй удар и заслуженно заработали бы высший балл… А так я не могу поставить вам даже «хорошо»… хотя и вполне понимаю ваш азарт.

Примерно такие же слова услышала большая половина класса, хотя, конечно, нашлись умники, которые заработали «отлично», не поддавшись искушению распределить время между нападением и обороной, а сразу же занялись возведением вокруг себя защитных колдовских бастионов. Однако похвалу Хелога заслужили все-таки не они, а Меркат из Кербала — тот самый молодой некромант, который жил в одной гостинице с Дэвидом. Ему единственному удалось пробить защитное поле учителя, но взял он не Искусством, а грубой силой, каковую копил всю отведенную ему минуту, после чего использовал в одном-единственном ударе. На себя самого Меркат не наложил ни единого защитного заклятья. Он рисковал, но риск оправдал себя, ибо у любых, даже самых искусных чар есть предел прочности, и ему удалось-таки перегрузить защитную систему, возведенную Хелогом. На личном поле учителя он, правда, обломал зубки, но это было уже не важно: высший балл он и так заработал, даже с плюсом. Дэвид искренне, без злости и раздражения, завидовал его успеху — завидовал тем чувством, которое можно назвать «белой завистью».

Для каждой из стихий в Академии существовал свой мастер. Огонь, Воздух, Жизнь, Свет… ещё две недели промелькнули, как не бывало. Эти экзамены особой сложностью не отличались.

Был ещё один предмет, также целиком посвященный стихиальной магии — на этот раз уже без деления на отдельные школы. Финелла из Шэльёта подытоживала работу других мастеров, преподавала методики, общие для всех стихий, учила соединять их, компенсируя преимуществами одной силы недостатки другой. На ее уроках — может быть, самых интересных из всех — Дэвид узнал, что есть Огонь, неспособный уничтожать, но только исцелять, и постиг, как сотворить Свет густой, как пар. Не менее интересен, чем уроки, был и экзамен, сути которого не понять тому, кто видит в магии лишь эффектные чудеса и удобства. Ученикам была предложена задача столь же отвлеченная, как решение уравнений; никакими спецэффектами в видимом мире выполнение задачи не сопровождалось. Надо было подобрать ключ (лучше сказать — отмычку) к весьма своеобразной области тонкого мира. Внешне все выглядело так: ученик занимал на ковре место перед учителем; несколько минут молча внимал (хотя сидящая перед ним Финелла не произносила ни звука); после чего закрывал глаза, соединял перед собой руки и приступал к выполнению задачи; через некоторое время (на решение отводилось не более получаса) делал несколько коротких жестов перед Финеллой, глаза которой были в этот момент закрыты, и немедленно получал зачет или неуд.

Этот экзамен Дэвид сдал успешно, зато едва не провалил следующий, по прикладной ритуалистике. В поставленной Дильбрегом задаче одного вдохновения оказалось мало; если бы не мерзенькая улыбочка на лице преподавателя, кружившего по аудитории, словно стервятник, землянину, несомненно, пришлось бы сдавать этот экзамен повторно, уже не надеясь на хоть сколько-нибудь приличную оценку. Но он заметил улыбку Дильбрега — и ещё раз, с нуля, перепроверил комбинацию Форм, сложенных им в монограмму. Там обнаружилась ловушка… затем ещё одна… Последовательно складываемые Формы создавали совсем не то монограммное заклятье, которое им задал Дильбрег. Дэвид изумился тому, насколько эта шутка напоминает игру слов в обычной человеческой речи: так, в зависимости от контекста, «коса» может обозначать и предмет, которым косят траву, и волосы, уложенные определенным образом. Пришлось переделывать всю работу заново, выбирая такую комбинацию, которая уже никак не могла бы привести к непредсказуемому результату, и приходя в тихий ужас оттого, с какой скоростью увеличивается длина заклятья, разрастаясь, будто на дрожжах. Однако решение к концу отведенного времени Дэвид нашел, во всяком случае — одно из возможных. Дильбрег, конечно, не забыл опустить все результаты его трудов ниже плинтуса, заодно продемонстрировав, как эту же самую задачу можно было б решить в десять раз проще и быстрее. Высшего балла не заработал никто — впрочем, из рассказов тех, кто обучался в Академии дольше него, Дэвид уже знал, что получить «отлично» на экзамене по прикладной ритуалистике просто нереально: Дильбрег режет всех с виртуозностью профессионального садиста. Дэвид был рад уже и тому, что вообще сдал этот экзамен с первого раза. Половине его одногруппников предстояла тоскливая переэкзаменовка.

Больше всего Дэвид опасался экзамена по псионике и оттого готовился к нему наиболее тщательно. Никаких подвохов со стороны наставницы не было, все прошло на удивление гладко. Сам экзамен слегка напоминал партию в шахматы, где доской служило ментальное пространство, организованное, с одной стороны сознанием ученика, а с другой — учителя; роль пешек и фигур выполняли различные психические состояния, тончайшие оттенки которых превосходно описывались одним из диалектов Искаженного Наречья, но вряд ли могли быть переведены на повседневный язык.

Теперь оставалось ещё три, самых скучных экзамена: по Искаженному Наречью, по системным заклятьям и теории. Труднее всего был предпоследний, но плохо и то, что теория следовала за ним почти сразу: времени на подготовку отводилось слишком мало. Утром перед последним экзаменом у Дэвида возникло смутное подозрение, что не спал он, наверное, уже недели две, обходясь релаксирующими (для самого короткого отдыха) и бодрящими (чтобы не выбиваться из ритма) заклинаниями. Ещё ему казалось, что он вновь оторвался от тела и находится во время движения где-то сверху, в двух-трех дюймах над макушкой. Это странное чувство отстраненности исчезло только тогда, когда Брендом увидел на дверях самой большой в Академии аудитории список тех, кто дошел до победного конца. Углядев там свою фамилию, он испытал полный релакс уже без всяких вспомогательных средств: все, отстрелялся.

А потом… куда-то пропали и усталость, и напряжение последних недель. Дружною толпою шли студенты к водопою… Культурный отдых начался в «Спектральном драконе»: пока ждали девушек, в спешном порядке наводивших марафет, успели опробовать пару-тройку новых коктейлей. Потом переместились в «Медвежье сердце»; ближе к ночи заглянули в «Эдем», но там сегодня веселилось и так слишком много народу, и по здравом размышлении вернулись не в столь шикарное, но куда как более уютное «Сердце». Брэйд ухитрился подцепить сразу двух и блаженствовал, отплясывая с ними в центре зала какой-то сумасшедший танец с азартом и самозабвением, которые трудно было ожидать от вампира-квартерона. За дальним столиком, в полутьме, целовались Орэлья и Скеггель. Дэвид и Идэль провели большую часть времени за столом, пробуя кусочек того, кусочек этого экзотического блюда, неспешно попивая вино и увлеченно разговаривая обо всем на свете. Обсудили Академию и прошедшие экзамены, в очередной раз поделились своими впечатлениями о Нимриане, который не был родным миром ни ему ни ей, пересказали друг другу приколы, найденные недавно в ИИП, вспомнили свои родные миры и то, как жили, прежде чем встретились здесь, в Академии… незаметно перешли на личную жизнь. Как и у Дэвида, у Идэль на этом фронте было немало разочарований и неудач. Имелись, конечно, и счастливые мгновения, но о них ни он, ни она, будто по какой-то молчаливой договоренности, сейчас не упоминали…

— Как у тебя с Кантором? — спросил Дэвид, так выбрав время, чтобы заданный вопрос не прозвучал неуместно или не в тему. — Не помирились ещё?

Идэль покачала головой.

— И не помиримся. Он сноб и дурак.

— Но привлекательный. — Дэвид чуть улыбнулся.

— Животное.

— Но он тебе нравился.

— Да… — Она помедлила. — Можно сорвать спелое яблоко, надкусить, а потом увидеть, что оно червивое. Понимаешь? Да, он красивый и сильный, держится с достоинством, умеет поддержать разговор и врожденный Дар у него такой, какому я могу только позавидовать, но… но он пустой внутри. Большое здоровое животное. Он сосредоточен только на себе, ему не нужен другой человек, которого он мог бы любить, ему нужно красивое приложение к его ослепительной персоне. Даже в постели… — Дэвид удивился: кильбренийка впервые так свободно заговорила об этом. — Он был очень заморочен на том, чтобы показать, как он великолепен; я сама его не интересовала. Худший любовник из всех, что у меня были… Даже паж, который неумело лишил меня девственности на черной лестнице — в то самое время, когда мои дядюшки и тетушки на торжественном приеме так и увивались вокруг моего жениха, — даже тот паж был лучше Великого и Могучего Кантора кен Рейза.

— Твоего… жениха?

— Да. Одного молодого дурака, которого пророчили мне в мужья. К счастью, свадьба расстроилась.

— После того, как узнали про пажа? — предположил Дэвид.

— Точно.

— А что сталось с пажом? Повесили?

— Ну что ты! Выпороли и выгнали из дворца, когда все открылось. Работы он лишился, зато, — Идэль широко улыбнулась, — сможет теперь рассказывать всем, как переспал с принцессой.

— А ты разве принцесса? — удивился Дэвид.

— Ну… — Идэль смутилась. — В народе, по старинке, так иногда ещё называют дочек и внучек правящего приора… Хотя мы всячески боремся против всех этих имперских пережитков.

— А ты?… — спросила она после непродолжительного молчания. — Говорят, снова с Мелантой?

— Кто говорит? — перепугался Дэвид.

— Брэйд, конечно.

— Вранье. Может, он видел нас пару раз вместе, но это ничего не значит. Мы стараемся поддерживать дружеские отношения, вот и все. Меланта сейчас вроде увлечена каким-то альвом… слабо представляю, какие у них могут сложиться отношения… хотя кто знает?..

— Дружите? — переспросила Идэль. — Значит, ты не из-за Ёлло с ней расстался?

— О чем ты? — не понял Дэвид.

— Ну… — Опустив глаза, она поскребла зубчиком вилки по фарфору. — Ты ведь ценишь человеческую жизнь. Очень ценишь — по здешним меркам… Мы с Брэйдом как-то раз даже предположили, что ты принадлежишь к какому-нибудь необычному религиозному ордену, предписывающему своим членам подобное отношение…

— Нет. — Дэвид покачал головой. — Я никогда не был особо религиозен, а с тех пор как переселился сюда — и подавно. Сложно сохранять хоть какую-то веру в Высшие Силы, слыша рассказы о том, как тот или иной волшебник приструнил (а то, чего доброго, ещё подчинил или продал) какого-нибудь божка. Нет, я по-прежнему думаю иногда, что за всем этим изобилием богов и божков должен стоять кто-то главный, так сказать, Бог Номер Один, но если я и молюсь ему, то только в тех ситуациях, когда положение уже и так хуже некуда и непонятно, что делать и как быть дальше… больше для того, чтобы успокоить нервы, молюсь, на ответ, в общем, особо не надеюсь… А к чему мы об этом заговорили? — вдруг спохватился он.

— К тому, что ты считаешь человеческую жизнь ценностью. Меня тоже немного смущают здешние порядки, но до тебя мне, конечно, далеко…

— Да брось ты, — отмахнулся Дэвид. — Мне приходилось убивать. Если бы я не умел «выключать» свою мораль, я бы тут не сидел, а давно уже был бы мертв… Когда выключаешь мораль, все становится ясно и просто, как в компьютерной игрушке. Задача — решение; или ты труп — или он… не труднее, чем разделывать тушу… Но ты права: бессмысленное убийство не вызывает во мне ничего, кроме омерзения… Здесь же, похоже, все или почти все — кроме чужеземцев вроде тебя и меня — ходят с моралью, «выключенной» по жизни.

— Так значит, не из-за Ёлло?… — произнесла Идэль, задумчиво глядя на землянина.

Тот понял наконец, что Идэль имеет в виду, и отрицательно покачал головой.

Ёлло погиб на тренировке в фехтовальном клубе около месяца тому назад. Родиной Ёлло являлся один из сателлитных миров Хеллаэна — ещё более злобное и жестокое местечко, чем оригинал. Во всяком случае, такой вывод можно было сделать, исходя из поведения и кратких рассказов единственного переселенца, обучавшегося в Академии. На родине Ёлло пыточное дело являлось признанным и уважаемым видом искусства, одним из наиболее популярных развлечений — долгая, длящаяся часами (а иногда — и неделями) казнь. Из положительных качеств Ёлло следует отметить безукоризненную вежливость (в общении) и абсолютное бесстрашие, доходящее до идиотизма. Боевым искусствам в его мире уделялось немалое внимание, однако, в отличие от Кильбрена, это было не просто традицией, но стилем жизни. Ассоциации с китайскими отшельниками, в которых глубокая мудрость сочеталась с высочайшим боевым мастерством, тут следовало отбросить сразу. Существовало немало школ, где учеников с раннего детства калечили, подвергая всем мыслимым издевательствам и нечеловеческим нагрузкам. Большинство ломалось и отбрасывалось, как сор, а немногие выжившие принимали эстафету, подвергая все той же «программе обучения» новое поколение. Из них, приспособившихся, и состояла тамошняя элита общества, и Ёлло принадлежал к весьма родовитой и уважаемой семье. Условия их обучения мало чем отличались от боевых действий: по крайней мере, затупленным оружием они никогда не пользовались.

В Нимриане Ёлло чувствовал себя как рыба в воде; может быть даже, отношения между проживающими тут людьми поначалу показались ему чересчур добренькими. Раздражало, конечно, то, что здесь он не был такой важной персоной, как у себя дома, однако подобные чувства испытывала едва ли не половина учащихся, и все более или менее сумели со своими эмоциями как-то справиться. Сумел и Ёлло: чуть выше уже упоминалось о его безукоризненной вежливости.

Естественно он, с детства привыкший размахивать самым разнообразным оружием по поводу и без, просто не мог не стать членом фехтовального клуба. Тут он тоже, наверное, пытался держать себя в руках, поскольку у его спарринг-партнеров было не так много травм, как могло быть. Длительное время на случавшиеся (примерно каждое второе занятие) травмы не обращали внимания, тем более что рядом прыгала и скакала добрая дюжина начинающих магов со стихией Жизни — они всегда могли вмешаться и быстренько поставить пострадавшего на ноги. Со временем, однако, Ёлло почувствовал себя более вольготно, ведь по-настоящему расслабиться он мог только здесь, в клубе. Он потихоньку начал вызывать раздражение у окружающих, но, на свою беду, этого не замечал. А может, и замечал, но не обращал внимания — теперь никто уже не узнает.

Горошинкой, переломившей хребет верблюда, стал глаз одного из новичков, по крутой дуге улетевший далеко в сторону и шумно плюхнувшийся на пол где-то за пределами видимости. Ёлло с равнодушной улыбкой пожал плечами, якобы смущенный: извините, не рассчитал силу, когда бил гардой в висок… После недолгих поисков глаз нашли и даже вставили на место. Срастили сломанную височную кость, избавили новичка от последствий сильнейшего сотрясения мозга. Даже привели в чувство. Но все эти действия заняли немало времени; по сути, тренировка была сорвана.

Тут кое-кто решил, что с него хватит, и этим кое-кем оказалась Меланта. Как раз на днях они с Дэвидом поставили все точки над «ё» и все галочки на «й», и вот теперь уроженку Темных Земель терзала депрессия. До конца занятий ещё оставалось пять или десять минут; Меланта попросила Ёлло уделить ей это время. В его мире от подобных предложений отказываться было просто не принято; он кивнул, поднял меч и встал в стойку; Меланта последовала его примеру.

Тут стоит немного отвлечься и рассказать о самой Меланте. Вернее, пересказать вкратце то, что она сама рассказывала о себе в то время, когда они с Дэвидом ещё пытались построить любовь. В далеком, но далеко не безоблачном детстве, родители Меланты пытались сделать из своей дорогой малютки аватару богини войны; однако что-то пошло не так, и процесс сближения богини и маленькой девочки пришлось прервать ещё в самом начале. Потом ее папа (папа Меланты, конечно, а не богини) увлекся бизнесом и как-то вдруг охладел к религии, но на дочке былое увлечение родителя свой след оставило. Меланта не стала аватарой, однако приобрела способность входить в особое состояние сознания, прикотором ее реакция, сила и скорость возрастали в разы. Спокойно стоять при этом она не могла, только двигаться и убивать. В детстве и ранней юности «вылеты» происходили чаще неосознанно, помимо ее воли, и, не будь ее родители сравнительно неплохими магами, умеющими быстро унять (или хотя бы обездвижить) свое распоясавшееся дитя, на совести Меланта были бы уже, как минимум, два трупа — а может быть, и больше. Повзрослев, она сделала своим кумиром то, что спасало ее от безумия — абсолютный порядок, мироздание, в котором по полочкам разложено все и вся.

Она превосходно владела оружием и без выхода в режим, когда же она во время схватки в последние десять минут испорченной тренировки вошла в него, то превратилась… нет, не в богиню войны, не будем преувеличивать. Но в кого-то она превратилась, это точно.

Вообще надо ещё ухитриться, чтобы на тренировке — при том количестве целителей, которое ошивается поблизости — отправить кого-то на тот свет. Сломанный кадык восстановят прежде, чем пострадавший умрет от удушья, оторванную руку или ногу прицепят на место задолго до того, как бедняга погибнет от потери крови. Болевой шок будет немедленно снят, остановившееся сердце — запущено вновь. Даже Ёлло до сих пор так и не сумел никого угробить на тренировках — а никто не может сказать, что он не пытался.

Меланта ударила Елло ногой в лицо, снизу вверх и вперед, вбивая то, что осталось после ее удара от носа, в то, что осталось от лица. Острые носовые хрящи вошли в мозг, смерть наступила мгновенно. Попытки реанимировать беднягу результата не принесли.

— Я случайно, — без всякого выражения произнесла Меланта. — Так получилось.

…Теперь, припомнив эту историю, Дэвид покачал головой и сказал:

— Нет, не из-за Елло. Этот дурак сам нарвался.

— Да?… — Идэль улыбнулась. — А что вообще произошло?…

Он объяснил.

— Что-то опять мы куда-то не туда забрели. — Идэль решительно забросила свою длинную косу за спину. — Пойдем, потанцуем лучше.

— Ну пойдем.

Они присоединились к парам, двигающимся в центре зала. Притомившиеся за вечер музыканты собрались за отдельным столиком, чтобы что-нибудь поесть и выпить. Теперь вместо них атмосферу ресторанчика насыщали мелодичными звуками музыкальные камни. Брэйд куда-то пропал — вместе с обеими девушками.

Во время медленного танца Идэль негромко спросила:

— Ты что делаешь?…

На что Дэвид совершенно честно ответил:

— Целую тебя в шею.

Поскольку, когда он продолжил свое занятие, она не стала отстраняться или возмущаться, он понял, что не ошибся, углядев в ее глазах зеленый свет.

Потом они ещё долго целовались, раскачиваясь в такт неторопливой, тягучей и сладкой, как мед, музыки. Солоноватый привкус ее губ таил в себе страсть и сладость; их языки терлись друг о друга, и он гладил ее по бедрам и ягодицам… Очень неприлично — кильбренийскую принцессу, да ещё и в общественном месте, но Идэль только теснее прижималась к нему: принцессам, даже кильбренийским, так хочется иногда совершить что-нибудь непристойное. Они обнимались, словно хотели врасти друг в друга, стать единым целым. Потом стало слишком жарко, нужно было освободиться от одежды, только не здесь… когда они выбрались на улицу, ночная прохлада опьянила их сильнее, чем все вино, выпитое в этот вечер. Путь до гостиницы показался слишком долгим, и поэтому они не раз останавливались, чтобы поцеловаться. Под козырьком, нависшим над чужим крыльцом, они уже не смогли оторваться друг от друга. Взаимные ласки становились все более требовательными; когда Дэвид поднял ее сорочку и стал теребить губами сосок, Идэль, с проказливым блеском в глазах, в ответ рванула его рубашку так, что пуговицы полетели во все стороны. Следующим на очереди был поясной ремень; Дэвида пронзила нестерпимая игла наслаждения, когда кильбренийка, будто невзначай, провела рукой по его напряженному члену. Опираясь лопатками об угол между крыльцом и стеной дома, она обвила Дэвида руками и ногами, и он вошел в нее на ночной улице, под пение сверчков и стрекот цикад… Потом они привели себя в порядок и добрались-таки до гостиницы, где на мягком белье повторили все с самого начала, уже не торопясь и не оглядываясь, заслышав шаги случайного прохожего… Потом был омут сна, в котором все дышало ароматом ее кожи и волос, хранило тепло ее тела… Утром он проснулся раньше Идэль и долго лежал, смотря на спящую девушку, думая о том, может ли она быть частью его сна. Он долго не мог набраться храбрости, чтобы погладить ее — страх разрушить этот удивительный сон был слишком велик; когда же он наконец осмелился, она, ещё не просыпаясь окончательно, выгнулась и довольно промурчала что-то неразборчивое. Он продолжил гладить Идэль и ласкать, одновременно испытывая нарастающую нежность и вожделение. Начатое вчера ночью продолжили утром, кувыркаясь в постели едва ли не до середины дня, пока не насытились друг другом… по крайней мере, на ближайшие несколько часов. Оделись, заглянули в ванную и спустились вниз: аппетит у обоих был просто волчий.

Дни, и прежде незаметно пролетавшие один за другим, теперь понеслись быстрее ветра. Дэвид и Идэль не думали о будущем, довольствуясь вечным Сейчас, они боялись, что время, вторгнувшись в их хрупкий мир, тотчас же его разрушит. Кем они были там, во внешнем мире, где существовало время, порядок и цель? Никем, просто случайными знакомыми; у каждого свое прошлое и своя дорога в будущее — своя, а не одна на двоих. Слишком разными они были, но пока не пробило двенадцать и карета не превратилась в тыкву, а лошади — в крыс, принц и принцесса избегали смотреть на часы…

Между тем начался второй курс обучения. Идэль выбрала все те же предметы — она могла себе это позволить; Дэвиду же пришлось исключить из списка псионику и прикладную ритуалистику. Но даже при этом денег, после внесения необходимой суммы за второй курс, почти не оставалось; и он с тревогой думал о том, на что и как будет жить в наступающем году. В этом мире он был Золушкой, и сердце Юийдиальи превратило его в прекрасного принца только на время.

С точки зрения Идэль, изначальная обреченность их отношений проистекала от другой причины, и эта причина заключалась не в Дэвиде, а в ней самой. Дэвид был беден, но свободен, она была обеспечена, но столь полной свободой не располагала. Происхождение, воспитание, обязанности перед семьей связывали кильбренийку тысячами незримых нитей. Несмотря на устроенный в юности бунт против ненавистного замужества, она понимала, что рано или поздно ей предстоит вернуться на родину и заключить брачный контракт, направленный, несомненно, на укрепление политических позиций ее собственной семьи. Когда-то она мечтала бросить все и сбежать вместе с любимым; становясь старше, все яснее осознавала свою ответственность и долг. Нимрианская Академия была для нее, может быть, последним глотком свободы. На третьем курсе, проведя, в общей сложности, в этих стенах около пяти лет, она закончит обучение и вернется в Кильбрен; пора безумств и мечтаний уступит место холодному расчету. Поэтому она бросилась в водоворот новой любви без оглядки и сожалений, осознавая вместе с тем, сколь непрочным и недолговечным будет ее счастье.

И все-таки, как ни старались они не глядеть на часы, мысли о предстоящей разлуке втайне посещали их обоих, хотя они и прилагали все усилия для того, чтобы скрыть их и от себя, и от друг друга. Но вместе с тем было ещё кое-что, о чем они забыли и что напомнило о себе в самый неожиданный момент… Точнее, не что, а кто.

Возобновившиеся занятия шли уже второй месяц; ритм обучения был таким, что Дэвиду и Идэль едва удавалось выкраивать время на любовь; впрочем, не совсем так — ведь, в конце концов, все ночи принадлежали только им двоим и больше никому. В среду, отсидев три пары, они встретились на террасе между первым и вторым этажами, и посидели немного среди цветов и карликовых деревьев, обсуждая, чем займутся сегодня. Потом спустились вниз, в вестибюль, и вот тут-то они и наткнулись на Кантора кен Рейза.

До сих пор им удавалось избегать встречи с ним, по крайней мере когда они были вместе. Может быть, это и глупо, тем более что Кантор успел уже показаться на публике с двумя-тремя длинноногими девицами и вообще от разлуки с Идэлью горьких слез не проливал. Да, не показываться ему на глаза кен Рейзу и трусливо и глупо, но Дэвид, будь у него выбор, предпочел бы избегать встреч и в дальнейшем.

Землянин почувствовал, как напряглась Идэль, которую он обнимал за талию. Он посмотрел в холеное, красивое лицо Кантора, поймал его презрительный взгляд — и понял, что его «глупость» таковой отнюдь не была, а подсознательный страх имел вполне весомую причину.

Возможно, сегодня Кантор пребывал в дурном расположении духа, возможно, он искал этой встречи давно.

— Здра-а-аствуйте… — потянул он, перегораживая влюбленной парочке дорогу. Издевательская ухмылка гуляла по его губам, смотрел он только на Идэль.

— Здравствуй, — спокойно сказал Дэвид. Идэль молча кивнула.

— Ну и ну… — неторопливо, растягивая слова, произнес кен Рейз. Он явно наслаждался моментом. — Влюбленные голубки. Как мило… А знаешь, — с нажимом сказал он, в упор смотря на Идэль, — я был о тебе лучшего мнения. Думал, ты одна из нас. Ведь должно было же что-то сохраниться в твоей крови от великого Гельмора кен Саутита… Послушай, — тут его тон стал преувеличенно наивным, изумленным, — а может быть, в Кильбрене все спят с рабами и животными?… Тебя саму-то не тошнит, когда ты целуешь эту Бездарную обезьяну?

— Меня тошнит, когда я смотрю на тебя, — холодно ответила Идэль. Она выпрямила спину, и Дэвид заметил в ней то, чего ни разу не видел прежде: властность и высокомерие.

Сам Дэвид в этот момент отнюдь не ощущал себя героем. Герои — по крайней мере, киношные — не испытывают страха; его же внутренности скручивало сейчас это противное, мерзкое чувство… Он не боялся в пещере, полной демонов: был бой, и для страха просто не оставалось времени. Кроме того, он знал, что благодаря своему колдовскому Дару гораздо сильнее любого гиора или мирмеколеона. Но сейчас… вступать в бой с Кантором — чистое самоубийство, без всяких преувеличений: в колдовском противостоянии шансов у Дэвида не больше, чем у подростка — в рукопашном бою с морпехом.

— Не будем ссориться, — стараясь оставаться спокойным, сказал Дэвид. — Дай нам пройти.

— А мы и не поссоримся, — также спокойно, почти дружелюбно, откликнулся Кантор, не двигаясь с места. — Я не ссорюсь с рабами.

— Я не раб, — негромко произнес Дэвид.

— Нет? — Кантор улыбнулся. — А кто?

— Кантор… — попыталась вмешаться Идэль. Тот вскинул руку.

— Подожди, пусть скажет. — Теперь он смотрел только на Дэвида. — Ну?!

— Я свободный человек, — медленно и четко произнес землянин. Возникло чувство, что он подписывает свой смертный приговор.

— Вот как? — Кантор чуть наклонил голову. — Свободный?

— Да!

На поднятой руке кен Рейза едва заметно шевельнулись пальцы — и Дэвид вдруг ощутил, как страшная сила, сминая охранное поле амулета, поднимает его в воздух и швыряет вниз, к подножию лестницы. Он успел сгруппироваться и только поэтому не сломал при падении пару-тройку костей, но удар был так силен, что из него вышибло дух. В глазах помутилось.

Когда муть прошла, он увидел Идэль, из рук которой изливался смертоносный свет, и кен Рейза, левой рукой удерживающего Щит Тьмы… Губы Идэль были плотно сжаты, а сама она — содрогалась от напряжения, как натянутая струна; Кантор же стоял спокойно, даже небрежно, будто на уроке. Когда Дэвид начал подниматься на ноги, кен Рейз сделал вращательное движение левой кистью, в результате чего Щит Тьмы преобразовался в водоворот, рассеявший и поглотивший серебристые лучи Идэль. Одновременно он изменил положение корпуса, выбрасывая вперед правую руку — и сила, подобная той, что поразила Дэвида, обрушилась на кильбренийку. Идэль подняло и ударило об стену; похоже, на какое-то время она потеряла сознание, потому что чуть позже, когда Кантор отпустил ее, беспомощно скатилась вниз по ступенькам. Платье задралось, обнажив длинные ноги, которые Дэвид столько раз гладил и целовал… Поднявшись на колено, Брендом закрыл глаза, приложил одну руку ко лбу, а вторую вытянул вперед и вверх: Зрячая Молния, снабженная Когтистыми Клинками из Огня и Света, с грохотом и визгом разорвала воздух. Закричал кто-то из первокурсников, не успевших покинуть вестибюль в начале разборки: помимо разных боевых свойств, которыми наделил свое заклятье Дэвид, молния распространяла вокруг себя ярчайший свет, настолько сильный, что всякий, смотревший на нее, мгновенно слеп. У землянина не было лишнего мгновения, чтобы вызвать Око, но и без него Дэвид, пусть и не так отчетливо, мог ощущать магические потоки. Он почувствовал, как его заклятье наткнулось на что-то аморфное, неопределенное и едва ли не мгновенно было выжато, выпито, развеяно и иссушено: Кантор успел выставить Щит Тьмы. Открывая глаза и поднимаясь на ноги, Дэвид одновременно сотворил самое мощное из своих защитных заклинаний: он знал, что долго ответа ожидать не придется, и оказался прав. Однако в тот момент, когда Кровавый Молот обрушился на его оболочку, составленную из десятка Форм и всех подвластных землянину стихий, Дэвид мимолетно пожалел о том, что потратил свой последний ход на защиту… возможно, следовало бы ударить ещё раз — вдруг все-таки удалось бы достать Кантора?… Его оболочка была сметена сразу, будто стена песочного замка, смываемая океанской волной. Бороться с урожденным магом — все равно что бороться с приливом. Схожее ощущение, наверное, испытывали охранники, натасканные и вооруженные Эрбаном и Каи, когда Лайла давила их, одного за другим, тратя на каждого по одному заклятью, не больше.

Проломив все барьеры, Кровавый Молот обрушился на Дэвида, опрокидывая на спину и вминая в пол. Разом лопнули кровеносные сосуды в носу, из ушей хлынула кровь, кожа на лице раскрылась, из множества пор выступила кровавая влага. Он ослеп — и на телесном, и на более «тонком» плане реальности; выставляя перед собой руки в тщетной попытке защититься, он понимал, что второго удара не переживет.

Но второго удара не последовало, вместо него пустынное пространство вестибюля прорезал сухой и холодный голос:

— Что тут происходит?!

Дэвид не сразу узнал говорившего, но то, что ситуация изменилась, ощутил немедленно. Провел рукой по лицу, шепча исцеляющее заклятье.

— Ничего особенного, господин Дильбрег, — откуда-то издалека донесся вежливый голос Кантора. — Господин Брендом попросил меня показать ему одно боевое заклятье, которое его очень интересовало… конечно же, я не мог ему отказать…

Дэвид помотал головой. Мутные пятна постепенно обретали формы двух человеческих фигур. Дильбрег, как всегда, в красном и черном, и Кантор, почти такой же высокий и намного более мускулистый, чем преподаватель прикладной ритуалистики — в белой сорочке, темно-сером камзоле без рукавов и черных бриджах…

— А эта девушка?… — Черная перчатка Дильбрега указала на Идэль, по-прежнему пребывающую в беспамятстве. — Она тоже вас попросила… что-то ей показать?…

Лицо Кантора приняло растерянный вид. Он посмотрел на Идэль так, как будто видел ее впервые.

— Девушка?… Ой, кажется, ей плохо!.. В обморок, наверное, упала… от переутомления, должно быть… у нас такая напряженная программа обучения, господин кен Аунблан, что не все с ней справляются… особенно эмигранты и гости — они ведь такие хрупкие, нежные… Ничего-ничего, не беспокойтесь, сейчас я ей помогу… — и начал спускаться по лестнице.

— Мразь… — приподнявшись на локте, прохрипел Дэвид. — Не тронь ее… — Перевел взгляд на Дильбрега. — Все ложь… все, что он сказал… Помогите… — и зашелся в кашле, выхаркивая на мраморный пол вестибюля собственную кровь.

Когда он вновь поймал взгляд Дильбрега, тот равнодушно покачал головой. Кантор довольно ухмыльнулся: учитель оказался не дураком. А может, добить Бездаря-выскочку прямо сейчас, к их обоюдному удовольствию?… Окажется ли препод настолько правильным, что согласится поучаствовать в забаве? Сомнение все ещё читалось в его глазах, когда Дильбрег сказал:

— Значит, практикуетесь на второкурсниках в боевых заклятьях, досточтимый господин кен Рейз? Похвальное прилежание. Прошу вас, продолжайте. — Дильбрег сделал широкий приглашающий жест.

Однако что-то в его тоне было не то, потому что Кантор продолжать не стал, а только напряженно, с подозрением, уставился на учителя.

Пауза затянулась. Дэвид кое-как сел — прямо на пол. Он с избытком наглотался собственной крови и все ещё продолжал выплевывал ее наружу.

— Ну что же вы, Кантор? — с отеческой укоризной пожурил ученика Дильбрег. — Продолжайте, не стесняйтесь.

— Я не…

— Неужели вы полагаете, что я стану вмешиваться? Ну что вы!.. — Учитель успокоительно махнул кистями рук, как будто подчеркивая очевидную нелепость этой идеи. — Неужели я враг сам себе?… Уверяю вас, господин Кантор, у меня и в мыслях не было мешать вам. Молодым идиотам вроде вас я многим обязан: например, мне не нужно бегать по хеллаэнским городам, разыскивая живой материал для наших практических занятий. Следующее занятие такого рода намечено у меня только через два-три месяца, но обещаю, я сохраню до этого времени вас в полной неприкосновенности внутри замедляющего заклинания… Продолжайте, пожалуйста, и побыстрее: у меня скоро начнется урок, а до этого времени мне бы хотелось обеспечить вашу безопасность… на ближайшие два-три месяца.

— Какое вам до него дело? — презрительно скривив губы, спросил Кантор. — Что вы так печетесь об этом смерде?

— До него — абсолютно никакого, — доверительно сообщил Дильбрег. — Более того, мне нет дела даже до престижа Академии, который вы — совершив убийство в ее стенах — собираетесь вымазать в грязи. Все, что меня заботит — моя скромная, личная работа с четырьмя различными группами весьма настырных учеников, нуждающихся не только в сухой теории, но и в живой, непосредственной практике… каковую работу вы, господин Кантор, любезно хотите мне облегчить. За что я вам безмерно признателен.

— Только троньте меня — и будете иметь дело с моей семьей! — процедил Кантор, чуть приподнимая руки — так, будто ждал нападения и готовился его отразить.

Дильбрег не пошевелился.

— Не думаю, что буду иметь, — спокойно сказал он. — Ваша семья не настолько глупа, насколько вы воображаете, и не станет лезть в бутылку из-за одного молодого идиота. Неписаные правила знают все… ох, простите. Кантор — все, кроме вас. Совершив в этих стенах убийство человека, который заплатил за обучение и, можно сказать, доверился нам на этот период, вы как бы распишетесь в том, что прямо-таки горите желанием стать учебным пособием на одном из уроков. Понимаете, Кантор, ваша семья будет иметь дело не только и не столько со мной, сколько со здешней администрацией, каковая абсолютно не желает, чтобы престиж Академии — а значит, и цены на обучение — резко упали вниз… Кстати, вы слышали о кен Церультах? Известная была семья. Четыреста лет тому назад их возмутили действия Академии в отношении одного из учеников, происходившего из их семьи… да-да, он, как и вы, Кантор, оказался настолько глуп, что позволил себе совершить убийство другого ученика прямо в этих стенах… в этом оплоте разума, подлинной колыбели прогресса. — Голос Дильбрега преисполнился силой, даже пафосом. — Кен Церульты были недовольны — очень недовольны — трагичной судьбой юного убийцы. Настолько недовольны, что не вняли голосу разума и — смешно сказать — решили восстановить какую-то якобы нарушенную справедливость. Например, они утверждали, что на их мальчика напали и он убил, защищаясь… и что это будто бы должно было стать причиной, по которой мы потеряли бы право использовать ткани его эфирного тела в опытах на уроке, посвященном строению, разрушению и восстановлению человеческих энергополей… И ведь заметьте, администрации не пришлось ничего делать, поскольку как раз в этот период у нас обучалась любовница одного из Обладающих Силой. Мы всего лишь известили упомянутого господина о происходящих в городке событиях, и он сам — я подчеркиваю, сам — пришел к выводу, что метеоритный обстрел может угрожать здоровью и душевному равновесию его пассии… Ну а что случилось потом, вы, наверное, знаете и без меня — была локальная скоротечная война, в ходе которой кен Церульты… я имею в виду, центральная ветвь их рода, которая и начала всю эту бузу… перешла из состояния непосредственного бытия в состояние присутствия исключительно на страницах авантюрных романов и исторических хроник… Так вот, господин Кантор де Рейз, при всем моем уважении к вам, я отчего-то убежден, что ваша семья в целом не окажется настолько глупа, что захочет разделить трагическую участь безвременно покинувших нас кен Церультов… даже ради такого откормленного и самоотверженного экземпляра, как вы.

— Ладно, — процедил Кантор, с ненавистью смотря на безмятежное лицо Дильбрега. — Хорошо…

Дэвид, только-только пришедший в себя, почувствовал, как кулак великана сжимает его, приподнимает над полом и волочет к дверям.

— …прикончу на улице. Удовлетворены?!

— Вполне, — кивнул Дильбрег, и мелодичный перезвон, разлившийся в воздухе, как бы подчеркнул его слова. — Ну вот, мне уже пора… Хотя лучше бы вы, Кантор, не ходили так далеко, право — не стоит. Понимаете, если вы нападаете на другого ученика Академии, силой уводите его отсюда, а потом… а потом он вдруг пропадает… это ведь тоже свидетельствует о нашей неспособности обеспечить безопасность учащихся, не так ли? Так что сделайте все сразу прямо здесь, так будет проще… а потом поднимайтесь сразу ко мне в кабинет. Зачем устраивать все эти погони, поиски, чистки и восстановления информационных полей, нелепые, заранее обреченные на неудачу, колдовские поединки?… Это пошло и скучно. Вы знаете, где находится мой кабинет? Нет? Западное крыло, третий этаж, четвертый кабинет справа. Как покончите с ним… или с ней… или с обоими вместе… сразу поднимайтесь ко мне наверх. Я гарантирую вам качественные сонные и замедляющие чары. Вы абсолютно ничего не почувствуете. Никаких болевых ощущений, когда мы начнем работать с вами на уроке. Никаких. Ноль. Как будто заснули и — сразу проснулись в Стране Мертвых… А теперь прошу меня простить… я и так с вами чересчур задержался. Не могу пожелать вам удачи — потому что ни одному из вас она больше не понадобится. Всего доброго.

И он неторопливо стал подниматься вверх по мраморным ступенькам.

— Ладно-ладно, — сказал Кантор, поднимая руки так, будто собирался сдаться в плен, — видите, я никого не трогаю. Видите? Все, я ухожу…

— Жаль, — вздохнул Дильбрег. — Очень жаль. Я надеялся, что вы будете более… самоотверженны.

— Ничего. — Кантор оскалился. — Подожду этого придурка за воротами. Надеюсь, так далеко Академия свои гарантии безопасности не распространяет?

— Нет, ну что вы! Ваши отношения с господином Брендомом за воротами нашего учебного заведения — это уже ваше личное с ним дело. Никто не собирается лезть в вашу личную жизнь.

— Ну вот и отлично. — Кантор развернулся и решительно двинулся к выходу. Створки огромных дверей распахнулись перед ним, а затем с грохотом захлопнулись, когда хеллаэнец вышел из здания.

— Спасибо… — хрипло сказал Дэвид вслед Дильбрегу. На последней ступеньке кен Аунблан помедлил, прежде чем скрыться из виду.

— Я только что спас жизнь одному молодому идиоту, — произнес он, — но, право, не представляю, чем мог бы помочь вам, Дэвид. Надеюсь, вы понимаете, что не сможете отсиживаться в этом здании вечно?

Дэвид кивнул, хотя на заданный Дильбрегом риторический вопрос ответа, в общем, не требовалось. Когда он вновь поднял голову, Дильбрега на лестнице уже не было.

Землянин опустился рядом с Идэлью, просунул руку под ее голову, чуть приподнял, второй рукой выводя в воздухе знак Жизни и настраивая исцеляющее заклятье на гэемон девушки. Через несколько секунд Идэль открыла глаза.

— Тихо-тихо… — прошептал Дэвид. — Я ещё не закончил…

Для того чтобы убрать все последствия сотрясения, исцелить все ушибы и ссадины, потребовалось несколько минут. Он сам нуждался в лечении гораздо больше, чем она, но о себе не думал: боль была просто досадливым насекомым, от которого нетрудно отмахнуться — в то время как одна-единственная ссадина на теле Идэль нарушала весь порядок мироздания, была апокалипсисом, катастрофой, чем-то немыслимым, чего не должно быть… Держа ее голову на коленях, он ощутил в этот миг, насколько она ему дорога. Он сам удивился своим чувствам, ибо прежде пребывал в уверенности, что уже давно не способен испытывать ничего подобного…

— Что произошло? — тихо спросила Идэль. — Где Кантор?…

— Ждет меня за воротами.

Дэвид помог ей сесть, после чего встал, пересек вестибюль и подошел к окну. Кантор уже должен был покинуть пределы видимости, но кто знает — может, он задержался и удастся понять, к каким воротам он направился?… Дэвид не собирался послушно идти на убой. Может быть, бегство — не самый героический выход, но лучше быть живым шакалом, чем мертвым львом, не так ли?…

То, что он увидел из окна, абсолютно его не порадовало. Кантор все ещё находился здесь, крутился перед входом в главный корпус, но он уже был не один. Возможно, он встретил «волчат» из своей «стаи» случайно, возможно — пригласил специально, чтобы вместе, сообща весело провести время. Рядом с «вожаком» крутились детки из старинных хеллаэнских семей… Дэвид узнал Аллека кен Скийбла и Таггара кен Ярджа, имена двух других были ему неизвестны. Прямо на его глазах из воздуха появились Рескайн кен Хельберт и Озберт из Хоремона… Для полного «комплекта» не хватало ещё одного или двоих… вероятно, в данный момент они сидели на лекциях и с прискорбием были вынуждены пропустить «развлечение».

Народ собирался повеселиться, и Дэвид стиснул зубы, вспомнив, как дальмоты рвали на части тело брошенного им, уже полумертвого человека… и вот теперь он сам находился на его месте.

Он почувствовал, как грудь заполняет бешенство, страх отступил. Идэль уже стояла на ногах; он подошел к ней, обнял и попросил:

— Не выходи пока, ладно?

— Что?…

— Я не могу тут прятаться. Рано или поздно придется выйти. Лучше сейчас… Ты им не нужна. Пожалуйста, не иди за мной. Я не хочу, чтобы ты видела…

— Я тебя не оставлю, — твердо произнесла Идэль.

— Я умоляю тебя. Хочешь, встану на колени?… Будет в тысячу раз хуже, если тебе придется смотреть, как… — Он понял, что без лжи не обойтись, и, сколь мог уверенно, добавил: — Обещаю, со мной ничего не случится. Я все улажу. Только не мешай мне. Идет?

— Как уладишь?…

— Есть план. Просто не мешай мне. Ты меня любишь?

— Да.

— Тогда верь мне. Что бы ни случилось, не вмешивайся.

Кильбренийка долго смотрела ему в глаза.

— Ты клянешься? — тихо спросила она.

— Клянусь, — солгал Дэвид.

Поскольку затягивать прощание не следовало, он быстро поцеловал ее и отстранился. Возникло чувство, как будто, расставаясь с нею, он отрезает часть себя самого. Но это необходимо сделать… если он вообще хотел, чтобы она осталась жива, а не погибла вместе с ним.

Минуту назад он вспомнил присказку про льва и шакала, теперь же, положив ладонь на дверную ручку, подумал: «Если остаться живым шакалом… стоит ли жить вообще?…»

Открыл дверь и вышел из здания.

Кантор и его дружки заулыбались при его появлении. Вряд ли Кантор изложил им события так, как они происходили на самом деле, скорее небрежно бросил что-нибудь вроде: «Выпендривается тут один… воображает о себе слишком много», — и этого оказалось достаточно, чтобы объявить сезон охоты открытым.

Глумливо лыбясь и переговариваясь между собой, ждали, когда безродный чужак подойдет поближе.

— Bay! Да ты настоящий герой! — громко сказал Дэвид. — Вон какую команду собрал, чтобы убить одного-единственного Бездаря.

— Кто тебя собирается убивать, что ты!.. — Кантор засмеялся. — Не трясись так, не бойся. Тебя никто не обидит. Ты забыл свое место, но такое со всяким может случиться, правда ведь?… — Он, будто нуждаясь в поддержке, обвел недоуменным взглядом своих друзей. Послышался смех. — Я готов тебя простить. Просто извинись — и можешь идти куда хочешь.

— Хорошо. Извини. Ты доволен?

— Нет-нет. — Кантор покачал головой. — Рабы извиняются не так. Во-первых, ты должен стоять на коленях, во-вторых, после того как ты попросишь прощения, ты должен поцеловать мой сапог. Смотри, — Кантор приподнял правую ногу, — он ведь не особо грязный, правда?… Надеюсь, ты не побрезгуешь?…

Дэвид несколько секунд рассматривал Канторову ногу.

— Ну ты и мразь, — задумчиво сказал он. — Просто удивительно, как такой выродок мог появиться в «благородном» роду… Знаешь, я думаю, ты не совсем кен Рейз. — Землянин чувствовал, что его несет, но не мог остановиться. — Думаю, твоя мать переспала с каким-нибудь рабом, а тебе, когда подрос, сообщить об этом забыла… Да, наверняка так оно и было. У тебя и замашки раба, и манеры. Да ты и труслив, как раб. На равного по силе ты и в мыслях не посмел бы тявкнуть.

— Ууу… — потянул кто-то из Канторовых дружков. Сам кен Рейз, сделав огорченное лицо, развел руками: мол, я к нему со всей душой и пониманием, даже простить его готов — а он что?…

— А пойдем-ка за ворота, Дэвид… — грустно, чуть ли не с любовью глядя на Брендома, произнес кен Рейз. — Там и выясним, кто раб, кто не раб, кто труслив, а кто…

За спиной Дэвида с лязгом распахнулась двустворчатая дверь. Сердце сжалось от ужаса. Он был готов к смерти — настолько, насколько вообще человек может быть к ней готов — но он не был готов к тому, чтобы его смерть видела Идэль.

Однако, когда он повернулся, на крыльце оказалась не она… вернее, не только она. Уже сбежав по ступенькам, по мощеной дорожке к ним направлялся Эдвин кен Гержет; не отставая, с какой-то нечеловеческой, завораживающей пластикой, двигался Скеггель; следом шел Лейкарн, за ним, будто сомневаясь, нужно ли ему все это — Джейгали. Девушки прилежно держались в последних рядах: Орэлья и Вилья с двух сторон обнимали Идэль, оказывая ей моральную поддержку, и не только моральную: заметив, в каком положении находятся их руки, Дэвид сообразил, что милая троица готова в любую секунду огорчить всех недоброжелателей одним большим, трижды усиленным заклятьем.

Кантор сделал недоуменную кислую мину. Когда вторая группка студентов подошла и стала полукольцом против первой, кен Рейз покачал головой. Он едва мог поверить в то, что видел своими глазами.

— Ну и ну, — снисходительно произнес Эдвин. — Да ты совсем опустился, Кантор. Позорить себя, нападая на того, кто слабее…

— Не лезь не в свое дело, Гержет, — огрызнулся кен Рейз.

— Что-что? — Лицо Эдвина приобрело такое выражение, как будто он не мог понять, ослышался он или нет. — Ты что, пытаешься указывать мне, что делать?!

— Эдвин, — примирительным тоном произнес Кантор, — я не хочу с тобой ссориться. Прежде всего потому, что если я тебя убью, то потом мне придется иметь дело с твоей родней… Я не хочу ещё одной войны между семьями. Будь благоразумен. Не лезь.

— Приди в себя, — холодно бросил Эдвин. — На кого ты ополчился?… На него?… — Он показал на Дэвида. — На простого смертного?… Ты позоришь себя. И не только себя — всех благородных.

— Я не воюю с ним, — ухмыльнувшись, ответил Кантор. — Я просто собираюсь его убить, что тут такого?… Если крыса перебегает мне дорогу, я не сражаюсь с ней. Я просто давлю ее и иду дальше.

— Скажи ещё, что он первым напал на тебя, — хмыкнул Эдвин.

— Клянусь, так и было! — Кантор поднял руки, будто призывая небеса в свидетели. — Я предложил ему извиниться и забыть об этом, но он не захотел, а вместо этого снова оскорбил меня… оскорбил мою семью, мою мать… вот — все свидетели…

Улыбаясь, его товарищи закивали головами, подтверждая слова главаря.

— Лжец! — процедил Дэвид. — Ты едва не убил меня и Идэль… просто так, от нечего делать… чтобы показать свою неземную удаль. Ты напал на нас без предупреждения, как трус. У тебя не хватило смелости даже на то, чтобы вызвать меня на поединок — ты предпочел ударить исподтишка!

— Вызвать тебя??? — с изумлением переспросил кен Рейз. — Ты в своем уме? Вот тогда я точно опозорюсь. Мы не равны, нельзя вызывать того, кто ниже. Открой «Дуэльный кодекс», об этом говорится на первой странице… если ты вообще умеешь читать, мартышка.

«Дуэльный кодекс» Дэвид открывал — и даже читал — в то время, когда ещё учился в Тинуэте. Он смутно помнил — там и вправду было что-то насчет того, что сильнейший не может вызывать того, кто слабее…

— Кантор, иди своей дорогой, — посоветовала Вилья. — Не делай себя ещё смешнее, чем ты есть.

— На кого тявкаешь, горожанка?… — лениво бросил Аллек кен Скийбл.

— А ты? — Вилья ничуть не испугалась. — Мой отец — капитан стражи. Ещё вопросы есть?

— Не понимаю, — сказал Кантор. — Правда, не понимаю. Что вы все тут делаете?… Он ваш лучший друг? Родственник?… Вы все его так любите? Вот ты, Скеггель, тоже его любишь?… Или, может, обитатели Преисподней теперь стоят за равные права и мировую справедливость?… Объясните же мне, что тут происходит!.. Я не понимаю.

Скеггель не ответил. Жутко улыбаясь, он качнулся в сторону так, как будто все его тело состояло из желе. Когда он снова принял вертикальное положение, стало ясно, что он, как минимум, на голову выше, чем был… красивое лицо вытянулось, превращаясь в костяную маску, руки удлинились и стали значительно толще, пальцы склеились в одно целое, сгиб между локтем и направленной вниз кистью покрылся острыми шипами и стал походить на — пока лишь намеченную — клешню…

— Да ты вообще, я смотрю, не слишком понятлив, — сказал Эдвин. — Вряд ли Скеггель сможет внятно объяснить тебе свои мотивы, но давай попробую я. У всякого демона имеется чувство собственности, и наш общий друг Дэвид, просидев со Скеггелем в одном классе целый год, в каком-то смысле этой собственностью стал… как и все мы — я, Джейгали, Лейкарн… гм… Орэлья…

«Особенно Орэлья», — мимоходом подумал Дэвид.

— И что? — сказал Кантор. — Мы с ним в одной группе занимаемся боевкой.

— Ну тогда. — Лицо Эдвина приобрело таинственный вид. — Может, тогда… ты ему просто не нравишься?… — Послышался смех, на этот раз — со стороны тех, кто стоял за спиной Дэвида. — Может, ты моешься не так часто?…

— Эдвин-Эдвин… — Кен Рейз с грустью покачал головой. — Тебе меня не спровоцировать, даже не пытайся, а сам ты не станешь бросать мне вызов. Так что давай не будем…

— Так значит, ты признаешь, что слабее? — с широкой ухмылкой перебил его Эдвин.

— Я признаю, что по боевым дисциплинам ты пока опережаешь меня на целый курс, — парировал Кантор. — Но если очень хочешь подраться, я в любой момент могу вызвать кого-нибудь из своих родственников…

— Ну да, прячься за их спинами, трусишка!.. — Эдвин уже откровенно издевался над ним.

— Если ты хочешь войны, ты ее получишь. — Кантор сохранял спокойствие. — Только нужна ли она тебе? Подумай.

— Подумай сам: нужна ли она тебе из-за такого… пустяка?

— Честь — это не пустяк, Эдвин, совсем нет. Этот безродный вонючий чужак прилюдно оскорбил меня, мою семью. Я просто не могу закрыть на это глаза. На остальных мне плевать, кем бы ни были их папы и мамы, а также бабушки и дедушки… даже с этим, — Кантор показал на полупревратившегося Скеггеля, — мы разберемся… он не так давно вылез из своей Преисподней и ещё не знает, как мы в Хеллаэне умеем укрощать демонов. Да, мне плевать на всех, и на горожанок с высокопоставленными папами — в первую очередь. Но ты, Эдвин… тебя я уважаю. Я правда не хочу начинать все это дерьмо, — голос Кантора стал проникновенным, искренним, — разгребать ведь будем столетиями, кому это нужно?… Пойми, ты сейчас стоишь не на той стороне. Ты происходишь из древней, уважаемой семьи, мы даже с тобой отдаленные родственники, знаешь?…

— Очень отдаленные.

— Все равно. Наши семьи всегда жили в мире. Ты готов перечеркнуть все это?… Ради кого?… Ради вот этой мрази, — указательный палец Кантора повернулся в сторону Дэвида Брендома, — которая не знает своего места и не умеет следить за своим языком?

— Он мой друг, — просто ответил Эдвин. Больше всех эта реплика удивила самого Дэвида. — И будь любезен… подбирай выражения, когда говоришь о моих друзьях.

— Твой друг?! — не веря своим ушам, переспросил Кантор. — С каких пор ты дружишь с рабами? Не позорь себя…

— Я не раб, — сквозь зубы процедил землянин. — Я свободнее тебя… ублюдок.

— Слышал? — По-прежнему глядя на Эдвина, Кантор снова показал на Брендома. — Слышал, что он сказал? Пусть он хоть десять раз тебе друг — хотя меня это и удивляет — но если он свободен, ему и отвечать за свои слова. Ему, а не тебе!

— Дэвид, — тихо произнес Эдвин, повернувшись к землянину. — Присягни мне. Немедленно.

— Нет.

— Дурак! — Эдвин со свистом вдохнул воздух сквозь сжатые зубы. Очевидная глупость чужака не столько удивила, сколько разозлила его. — Это не позор для тебя, а честь! Вассал — не слуга, он так же свободен, как и его господин, и обязанности, принимаемые им во время присяги, не принижают его, а…

— Я знаю, — остановил Дэвид кен Гержета. — Но все равно — нет.

И, не давай Эдвину сказать больше ни слова, Дэвид отстранился от него и громко обратился к Кантору:

— Я читал «Дуэльный кодекс», и знаю, что ты при всем желании не можешь вызвать меня, не выставив себя на посмешище… впрочем, сегодня ты и так стал посмешищем — хотя пока, может быть, ещё этого не понимаешь… Так вот: пусть ты не можешь вызвать меня, но я тебя — могу. — Он вытащил из-за пояса пару кожаных перчаток (незаменимая вещь, если ты каждый день занимаешься фехтованием) и бросил одну из них под ноги Кантору.

— Вот мой залог.

По крайней мере, согласно «Дуэльному кодексу», действовать надлежало именно так… Дэвид только надеялся, что ничего не забыл и не перепутал.

Кантор несколько секунд молчал и не двигался с места. Он оказался в неудобном положении. Он мог убить Дэвида, как убивают животное — для его родного мира в таком поступке не было ничего особенного. Бросить Дэвиду вызов значило опозорить себя… но даже и принимать такой вызов от немощного эмигранта было постыдно — слишком уж они были неравны. Увы, он не мог отказаться. Минуту назад он сам признал Дэвида свободным, требуя, чтобы кен Гержет не вмешивался в конфликт, и ещё раньше, сглупив, объявил, что Дэвид его оскорбил… Между тем раб не может оскорбить свободного, смерд никакими словами не может задеть чести дворянина. Произнеся слово «оскорбление», Кантор как бы признал, что они равны, хотя бы формально… называть Дэвида рабом он больше не мог, не именуя тем самым «рабом» и себя. Признавать это ничтожество таким же свободным, как он сам, хеллаэнцу было противно, но Кантор, оценив ситуацию, сообразил, что на данный момент это будет меньшим из зол. Иначе его и вправду превратят в клоуна.

Кривая улыбка исказила его губы, когда он нагнулся и поднял перчатку. Сегодня (как ему казалось) все словно сговорились против него, но ничего, он умеет держать удар…

— Ладно, — продолжая улыбаться, сказал кен Рейз. — Давайте устроим шоу. Я согласен. Кто твои секунданты, сэр Сморчок?

— Эдвин?…

Тот покачал головой.

— Лучше я буду судьей. Рейз, надеюсь, ты не против?

— Ну что ты, Гержет!.. — весело откликнулся Кантор. — Против тебя в качестве судьи я ничего не имею.

— Лейкарн?…

В ответ на вопросительный взгляд Дэвида Лейкарн кен Эрбрит пожал плечами, как бы показывая, что не возражает. Небольшое удовольствие — быть секундантом у покойника, но если уж он вообще влез в это дело…

— Нужен ещё один, — сказал кто-то.

Дэвид взглянул на Скеггеля и подумал: «Нет, он не подходит…» От секунданта требовались наблюдательность, ум и расчет, а не ярость и сила. Перевел взгляд дальше. Джейгали подходил ещё меньше — с местными порядками он знаком куда хуже, чем Дэвид, и в роли секунданта принес бы больше вреда, чем пользы.

— Давай я, — предложила Вилья. Дэвид покачал головой. Хотя, согласно местным порядкам, женщина могла не только быть секундантом, но даже сама драться на дуэли, вмешивать в это дело ни Вилью, ни любую другую девушку Дэвид не хотел категорически. Мужской шовинизм, что и говорить, но так уж он был воспитан…

Он вновь повернулся к Кантору и сказал:

— Второго секунданта выберу позже, — мысленно надеясь, что это не противоречит правилам и что Брэйд согласится на эту роль.

Насчет первого он не ошибся… как, впрочем (выяснилось чуть позже), и насчет второго.

— Твое дело, — пожал плечами Кантор. — Когда определишься, присылай их… Вечером мы с друзьями ужинаем в «Эдеме»… присылай их туда часам к семи… если я ещё не поем, пусть подождут у дверей… Да, с моей стороны будут… ну пусть будут Аллек и Таггар. Возражений нет? Вот и прекрасно… А ты, оказывается, умный сморчок. Выиграл ещё пару дней жизни. Молодец. Хотя бы завещание успеешь составить… Живи, наслаждайся.

С этими словами, смеясь, Кантор со своими друзьями направился к ближайшим воротам.

Глядя вслед веселой компании, Дэвид ощутил, что его бьет дрожь. Не от страха — от ненависти и омерзения к этим самодовольным ублюдкам, возомнившим, будто им все позволено…

Идэль обняла его, шепча что-то ласковое, и тугой комок в груди стал потихоньку рассасываться; напряжение, сковавшее мышцы, проходило… Он оглянулся по сторонам — во время «дружеского» диалога с Кантором было чувство, что кто-то смотрит ему в затылок… Немногочисленные студенты, оказавшиеся в эту минуту поблизости, с интересом поглядывали в сторону небольшой группы, перегородившей центральную аллею, но почему-то Дэвид был уверен, что тяжелый, спокойный взгляд принадлежит не им… И только заметив смутную тень в окне третьего этажа, он наконец понял, кто смотрел и почему состав «спасательной команды» был именно таким, а не другим.

— Извините, что сорвал вам урок, — смущенно сказал он.

— Ничего страшного, — улыбнулся Эдвин. — Все равно я не был готов к зачету по сдвоенным семисоставным монограммам.

10

Брэйд догнал их у входа в гостиницу — неизвестно, кто успел оповестить его о случившемся, но во всяком случае — не Дэвид: землянин просто не успел это сделать (хотя исобирался). Слухи распространялись с необыкновенной скоростью.

— Куда поедешь? — поинтересовался Брэйд.

— Ты о чем?

— Ну… ты ведь не собираешься драться на этой дуэли?

— Считаешь, я должен сбежать?

— Хм… — Брэйд почесал затылок. — Если ты склонен к суициду, то нет.

Брэйд был прав со всех сторон, но… Дэвид посмотрел на Идэль. В груди снова поднялось бешенство. Какая-то мразь выгоняла его из города. Пыталась разлучить с ней.

Молча он открыл дверь в свою комнаты. Лейкарн сел в кресло, Дэвид и Идэль — на край кровати, Брэйд устроился на полу. Остальные члены «группы поддержки» покинули их ещё на улице.

Судя по лицу кен Эрбрита, он думал примерно так же, как Брэйд. Согласившись на дуэль, Кантор дал Дэвиду прекрасную возможность сбежать, и только полный идиот этой возможностью не воспользовался бы.

— Эге… — потянул Дэвид. — Да я смотрю, вы меня уже похоронили. Ну спасибо…

— Дэвид, это не смешно… — поморщившись, сказал Брэйд.

— А кто смеется?

Идэль посмотрела на своего любовника и произнесла:

— Он прав. Тебе лучше уехать. Со мной ничего не случится, не беспокойся.

— Ты хочешь, чтобы я уехал? — не отпуская ее взгляда, спросил Дэвид.

— Ты знаешь, что не хочу. Но это единственный выход… ты сам должен это понимать.

— Нет, не понимаю. Не понимаю и не хочу понимать, почему я должен бросать учебу, на которую потратил все свои деньги, и почему должен расставаться с девушкой, которую люблю.

— Да потому что иначе тебя убьют, — сказал Брэйд таким тоном, как будто разговаривал с ребенком или слабоумным.

— Значит, дело во мне? — не обращая внимая на реплику хеллаэнца и не отпуская глаз Дэвида, спросила Идэль. — Что ж… Мне жаль, что приходится это говорить, но я не люблю тебя, Дэвид. Ты хороший человек, мне приятно быть с тобой, но… это не любовь. Да и не может быть у нас никакой любви… ты не понимаешь, и я не хочу сейчас объяснять, почему так — просто прими то, что я говорю, как факт. Помнишь, я рассказывала тебе про пажа?… Мне было жалко его, потому что пороли его из-за меня, жалко сейчас и тебя. Не надо геройствовать из-за своих фантазий, в них ничего нет, кроме того, что ты сам захотел увидеть. Уезжай. Я — не твоя единственная, ты ошибся.

Она покачала головой и, поднявшись, направилась к дверям. Перед тем как выйти из комнаты, остановилась.

— Впрочем, если хочешь, оставайся, конечно. Кантор устроит настоящее представление, и на этот раз тебя никто не спасет — ни Лайла, ни Дильбрег, ни Эдвин. Студенты повеселятся — они любят такие зрелища… но я… мне будет неприятно смотреть на это, Дэвид. Не хочу видеть, как тебя разделывают на части. Прошу тебя, уезжай.

С этими словами она вышла из комнаты.

Некоторое время было тихо. Дэвид пытался справиться со своими эмоциями. Лейкарн и Брэйд делали вид, что их тут нет.

Первым не выдержал, конечно, Брэйд.

— Вот так вот, — вальяжным тоном произнес он. — Все они… — Под взглядом Дэвида хеллаэнец подавился окончанием фразы.

— Теперь я точно никуда не уеду.

— Не сходи с ума. Найдешь себе ещё десять таких же…

— Заткнись и тащи сюда терминал.

— Зачем? — удивился Брэйд.

— Заглянем в ИИП. Хочу ещё раз перечитать «Дуэльный кодекс».

— Дэвид…

— Если ты не заткнешься, я возьму другого секунданта. Понял?

Брэйд отвернулся. Глубоко вздохнул.

— Не нужно никуда ходить, — подал голос Лейкарн. По мановению его руки в воздухе образовался полупрозрачный фантом зеркала.

— Всегда носишь с собой?… — мимоходом поинтересовался Дэвид, подсаживаясь поближе к зеркалу. Сейчас он был готов говорить о чем угодно — лишь бы не думать о Идэль. Душа как будто истекала кровью… и, чтобы жить дальше, следовало превратить свое сердце в кусок льда.

— Нет, — ответил Лейкарн. — Есть способы входить в ИИП, не используя материальные носители…

— Создавать каждый раз системное заклинание, которое будет принимать сигнал?

— Нет-нет. Оно слишком сложное, и потребуется немало времени, чтобы его воспроизвести… Все проще. Данная услуга появилась сравнительно недавно, суть ее в том, что ты посылаешь кодированный импульс, на один из подуровней мирового метамагического поля… установленная там система отыскивает тебя и организует для твоих нужд заклятье-терминал, а уже потом, с его помощью, ты выходишь в ИИП… Позволь… — Он перехватил у Дэвида информационный щуп. — Я просто знаю, где искать «Кодекс», так мы сэкономим время…

Но сколько время ни экономь, когда оно нужно, его всегда не хватает. Дэвиду показалось, что они сели за терминал ИИП пять, максимум десять минут назад — и вот уже Лейкарн говорит:

— Ого!.. Почти пять. Пора бы определяться с условиями.

Дэвид встал и прошелся по комнате. Никаких озарений у него не появилось, и «Кодекс» — а также комментарии к нему и описания различных прецедентов — по большому счету ничего нового не дали.

— Конечное слово в выборе времени, оружия и места остается за Кантором, — сказал Лейкарн. — Поскольку ты его вызвал… но что-то все-таки можно попробовать выторговать.

— Со временем ясно только одно: откладывать поединок Кантор не станет, — заявил Брэйд.

— Отчего же и не подождать?… — возразил Лейкарн. — Если можно выбрать час, когда вселенские ритмы будут совпадать с его стихиями…

— Вряд ли он станет с этим заморачиваться. Не такое уж сильное преимущество.

— Не скажи…

Дэвид, круживший по комнате, остановился.

— Какие стихии у Кантора?

Брэйд прищурился:

— Что, появилась какая-нибудь гениальная идея?

— Пока нет. Так какие?… Я видел в действии Кровь и Тьму.

— Воздух.

— Ах, да… — Дэвид вспомнил кулак великана, едва не расплющивший его об пол.

— Вода, — подумав, вспомнил Лейкарн. — Может, есть ещё какие-то, но про них мне неизвестно…

— Если он не будет заморачиваться со временем, то со временем стоит заморочиться нам, — сказал Дэвид. — Жаль, Меланты нет… Если кто из моих знакомых действительно хорошо разбирается в астрологии, так это она…

— Обойдемся, — бросил Лейкарн, совершая с информационным щупом какие-то манипуляции. — У меня тут есть пара программок для быстрых расчетов… Только уж вряд ли нам повезет настолько, что в ближайшие два-три дня отыщется час, когда все Канторовы стихии будут ослаблены, а все твои — усилены. Так что придется выбирать. Что для тебя важнее — ослабить его или усилить себя?…

— Ослабить, — не раздумывая, ответил Дэвид. На краю сознания забрезжила одна пока ещё слабенькая, едва оформленная мысль…

— Ну давай посмотрим, что у нас есть…

Спустя ещё час у них было полтора десятка дат, когда следовало проводить поединок, если Дэвид хотел получить хоть какое-то преимущество.

— Можно искать и дальше, — заметил Брэйд. — Но времени уже почти нет, давайте определяться наконец… Какие у нас приоритеты?

— Воздух и Кровь, — сказал Дэвид. — Значит, вот это время… и вот это… — Он показал на экран. — А вот это было бы совсем хорошо, но не подходит: начало дня, у всех занятия…

— Воздух? — недоверчиво уточнил Брэйд. — Но он есть и у тебя. Ты не только Кантора ослабишь, но и себя тоже… Может, лучше вот это время? А?… Смотри как хорошо: Тьма, Кровь и Вода — в минусе, а Свет и Воздух — наоборот, в плюсе.

— Нет, — отрезал Дэвид. — Время — то, которое выбрал я.

— А как ты вообще собираешься действовать?

— Об этом — потом. Теперь насчет магических побрякушек… — Он вопросительно посмотрел на Лейкарна, и тот, пожав плечами, сказал:

— Кантор, скорее всего, будет настаивать на «классическом» варианте.

— Да?… Только что мы пролистали их с полсотни, и они, признаться, превратились в моей голове в один большой салат.

— Самая традиционные и наиболее распространенные стартовые условия — когда сражающиеся могут взять с собой в круг два артефакта: один, как правило, служит для защиты, второй — для нападения, но это уже личный выбор каждого… Запрещены Предметы Силы… у дворянина средней руки их обычно и нет, но известны прецеденты, и эта ситуация оговорена… Затем запрещено использовать артефакты, предназначенные для вызова или содержащие в себе каких-либо существ… простейший пример — кольцо с камнем, в котором заточен демон… Ещё — если дуэль предполагается проводить в нашем мире — запрещено использовать предметы, могущие негативно повлиять на окружающую местность… естественно, речь идет о масштабном воздействии, вроде создания вулкана… думаю ни у тебя, ни у Кантора на подобное пороху не хватит… по крайней мере, так вот, с ходу… прочие запреты в том же духе. В остальном можно убивать противника любыми способами.

— А оружие?

— Если оно немагическое, можешь притащить хоть целый арсенал. На твой выбор.

На секунду у Дэвида возникло искушение перенести дуэль на ближайшую технологическую планету, предварительно позаимствовав на какой-нибудь военной базе крупнокалиберный пулемет. А ещё лучше — танк. Увы, он не умел обращаться ни с пулеметом, ни с танком. Да и вряд ли Кантор согласился проводить дуэль в другом мире.

— Так что? — поторопил его Лейкарн. — Можно настоять на том, чтобы вовсе не использовать артефактов… хотя не знаю, что тебе это даст… или провести дистанционный поединок, когда противники не видят друг друга… ты ведь учился у Дильбрега прикладной ритуалистике… правда, Кантор, как и все — или почти все — представители древних семей, наверняка изучал обрядовую магию, но…

— Нет, — перебил Лейкарна Дэвид. — Пусть будет «традиционный» вариант. Он меня вполне устраивает.

— Ты уверен?

— Уверен.

— Ну что, значит, так тому и быть. — Лейкарн вздохнул. Повернулся к Брэйду. — Давай-ка теперь определимся с тем, как вести переговоры. Я уже участвовал в таких делах. Ты?…

Брэйд помотал головой.

— Нет. Не доводилось.

— Тогда постарайся запомнить то, что я сейчас скажу. Переговоры между секундантами — это искусство, они чем-то похожи на игру в карты. Ни в коем случае нельзя выкладывать сразу на стол все, что у тебя есть на руках, нужно знать, когда блефовать, а когда поддаться. Наша цель — время; ты прав, вряд ли секунданты Кантора, как мы, рылись в астрологических таблицах, но палки нам в колеса они наверняка попытаются вставить. Кантор — в этом я уверен на девяносто процентов — захочет традиционной дуэли… я не понимаю, почему Дэвид хочет того же, для него это чистое самоубийство, по это его выбор, и, я надеюсь, у него есть причины поступать так, а не иначе… Но именно поэтому поначалу нам никак нельзя показывать, что мы хотим, чтобы все происходило по «классической» схеме. Сделаем это предметом торга. Мы с кислыми физиономиями соглашаемся на традиционную дуэль, а вы, дорогие Аллек и Таггар, принимаете наше время… Я внятно объясняю?

— Вполне, — кивнул Брэйд, без споров соглашаясь играть при Лейкарне вторую скрипку.

— Кстати, — обратился Дэвид к кен Эрбриту. — А магические предметы… допустимые в поединке… кто их проверяет? Судья?

— И секунданты тоже. Непосредственно перед началом боя.

— Но заранее не оговаривается, что это будут за вещи?

— Обычно — нет, но если хочешь, мы можем поторговаться и за это…

— Нет. Хочу как раз обратного.

— Хочешь, чтобы Кантор не знал, что ты будешь использовать?

Дэвид кивнул.

— Это очень важно?

— Да, — ещё один кивок. — Важно.

* * *

Все прошло так, как и планировал Лейкарн. Торг надолго не затянулся. Брэйда и кен Эрбрита пригласили к столу, но ни выпить, ни поесть не предложили — да они, впрочем, даже появись такое предложение, все равно бы его не приняли. Сразу после переговоров они отправились к Эдвину, чтобы сообщить об итогах; так же поступили Аллек и Таггар.

Дуэль была назначена через два дня, на одиннадцать часов вечера. Учитывая общую загруженность учебой, поединки в вечерние или ночные часы стали уже почти традиционны для драчливых сынков хеллаэнских аристократов. Кантор с сожалением обронил, что шоу-де устроить не получится: в полдвенадцатого он должен быть на уроке у мастера Тьмы и опаздывать на занятие не собирается. Болтливые языки быстро разнесли его слова по Академии.

Поединок должен был состояться в соседнем лесу, на большой поляне; окрестные деревья, исковерканные и полусожженные, хранили память о многочисленных схватках, происходивших здесь ранее; дриады и прочие лесные духи избегали посещать это место.

В назначенный срок явилось немало народу. Естественно — никого лишнего: из эмигрантов — только Дэвид, детей горожан и гостей-иномирян (вроде Скеггеля или Идэль) можно пересчитать по пальцам. Все остальные имели приставку «кен» перед своими вторыми, родовыми именами.

Среди массы сплетен и слухов до Дэвида в минувшие два дня дошла история — по всей видимости, правдивая, — объяснявшая причину дурного настроения кен Рейза. На самом деле эти причины Дэвида не особенно-то волновали, поскольку результат все равно оставался таким, каким был, но эта история, пересказанная Брэйдом, вызвала у него хотя бы некоторое чувство морального удовлетворения.

Буквально на днях Кантор расстался со своей новой подружкой, Амельдой кен Эсель (да-да, дальней родственницей Киррана, принадлежащей к одной из младших ветвей обширного дома кен Эселей). Их любовь была скоротечной, а финал — вдвойне неприятен для Кантора. Во-первых, его бросили; во-вторых, вскоре после разлуки Амельда сообщила своим подружкам, что лучше вызовет — или, если не удастся, купит в магазине — инкуба, чем станет и дальше одарять своим вниманием чурбана, который ничего в постели не умеет — да и не хочет учиться. Подружки оказались, как всегда, более чем оперативны: уже на следующий день о словах Амельды знала половина учащихся, включая и самого Кантора. Кен Рейз, конечно, не подал виду, что это его волнует, однако не прошло и нескольких часов, как он повстречался со счастливой, идущей в обнимку с Дэвидом, кильбренийкой — и вот тут в голове у хеллаэнца что-то переклинило. Для его самолюбия было оскорбительно уже то, что эти девушки вообще бросили его первыми, не дожидаясь, пока сей шаг сделает он. И что же? Одна, расставшись с ним, заводит разговор об инкубах, другая — спит с каким-то смердом, который и колдовать толком не умеет. Счастливая улыбка Идэль (быстро погаснувшая при приближении Кантора) была для кен Рейза как плевок в душу. Она предпочла эту Бездарную обезьяну — ЕМУ?

«…Чем бы все ни кончилось, — посмеиваясь, сообщил Брэйд, закончив рассказ, — своей „бандой“ ему больше никогда не командовать. Его выставили круглым дураком, а ты с этой дуэлью — даже если он победит — унизишь его так, что ему уже не отмыться…»

Дэвид согласился с ним, испытывая благодарность уже оттого, что Брэйд произнес слово «если», когда говорил о результатах… Брэйд не верил в его победу, да и он сам, признаться, не слишком-то в нее верил… хотя и считал, что крохотный шанс у него все-таки есть. По крайней мере, Дэвид надеялся на это.

Судья, потративший целый час на скрупулезное изучение артефактов, позволил наконец секундантам забрать их. Лейкарн протянул Дэвиду меч Гьёрта, Брэйд — повесил на шею амулет. Аллек и Таггар вооружили Кантора.

Поединщики вошли в круг, обозначенный на земле белой фосфоресцирующей линией. Круг был подготовлен заранее, но сейчас Эдвин наложил несколько дополнительных заклинаний, ограждающих дуэлянтов от внешнего мира. Если поединок затянется, отбитые и срикошетившие заклятья барьер в конце концов, конечно, проломят — если не Дэвид, то уж Кантор, с его врожденным Даром, на это вполне способен. В этом случае секунданты и судья, по мере сил, будут обязаны блокировать разлетающиеся по сторонам боевые заклятья или хотя бы сводить их разрушительные последствия на нет — тушить загоревшиеся деревья, останавливать бури и ураганы, растапливать острые, как ножи, сосульки и вообще следить за порядком.

— Начинайте! — громко провозгласил Эдвин.

Дэвид немедленно бросился влево и вперед. Кантор, посмеиваясь, шагнул вправо, возводя перед собой воздушный барьер… Дэвид в это же время, не переставая двигаться, накладывал на себя первое из своих защитных заклятий, короткое и простое.

Стратегия, которую планировал «чужак», стала ясна Кантору в тот момент, когда он увидел меч. Самому Дэвиду очень бы хотелось иметь в рукавах и другие козыри, но увы — клинок Гьёрта и в самом деле был его единственным, почти призрачным шансом. Однако чтобы достать Кантора, сначала требовалось к нему подобраться: шутка, которую Дэвид выкинул с Мерклоном кен Хезгом, метнув в него меч, тут бы не прокатила — Кантор не собирался поворачиваться к противнику спиной и отклонил бы левитирующее заклятье ещё прежде, чем оно преодолело бы половину пути. Так же легко он отклонил бы и любой летящий в него предмет. Даже крупнокалиберный пулемет был бы бесполезен: воздушная стена кен Хезга останавливала любые тела… но, с другой стороны, все заклятья, мешающие Дэвиду подобраться к нему поближе, он мог основывать только на Воздухе — Кровь и Вода тут мало подходили, а Тьма — и подавно. Стихии не равны между собой, у каждой есть свои области и способы воздействий. Лучше всего влияет на твердые тела Земля, с ней могут сравниться только Дерево и Металл, хотя сферы их действия в низкочастотном диапазоне несравненно более узки: Земля может влиять на все твердые тела, Дерево — только на растения, Металл, как нетрудно догадаться — только на металл. В этом же «плотном» диапазоне действует и Кровь, но Кантору, чтобы использовать эту стихию и, так сказать, добраться до крови Дэвида, сначала было необходимо проломить окружающие его защитные сферы.

Кантор мог бы ударить Кровавым Молотом — как тогда, в вестибюле, но он видел, что сейчас Дэвид защищен значительно лучше; КПД Молота, если бить им по защите, а не по живому телу, становился крайне низким, и одной грубой силы могло не хватить. Поэтому Кантор начал атаку с Когтей Тьмы: Тьма, как и Свет, была слишком «высокочастотной» стихией и потому плохо влияла на плотные физические объекты; но вот для того, чтобы вскрыть чужое защитное поле (любого типа) или повредить гэемон, подходила идеально, занимая, наряду со Смертью, в данной сфере влияния почетное первое место.

Дэвид ждал чего-нибудь в этом роде. Когда правая рука Кантора сделала резкое движение — такое знакомое, ещё по достопамятному походу через Пустоши и уроку Дильбрега, — он наложил на себя заклятье, составленное на базе Огня и Жизни, — заклятье, увеличивавшее его скорость в несколько раз — и прыгнул вверх… для этих чар идеально подошел бы Воздух — но Воздух нынче был слаб. Впрочем, Огонь и Жизнь сработали не хуже, хотя результат и был достигнут несколько иным путем, чем в случае использования Воздуха.

Дэвид столкнулся с Когтями на середине своего полупрыжка-полуполета; уклониться он не мог, защититься при помощи магии — не успевал… да и не стал, прекрасно осознавая тщету такой попытки. В заклятии Кантора содержалось столько силы, что потребовалось бы двадцать Дэвидов, чтобы его остановить.

Вместо этого он ударил мечом по летящим к нему зигзагообразным черным нитям, видимым даже и в материальном мире.

Кантор почувствовал неприятное покалывание в пальцах, когда заклятье Когтей развалилось на части; кроме того, он искренне, непритворно удивился.

Он мог быть дураком, спесивым болваном, самодовольным кретином — кем угодно, но он родился в Темных Землях, и этот факт определял если не все, то многое. Кантор мог удивляться сколько угодно, однако на месте, разинув рот, не стоял: его рефлексы работали куда быстрее и лучше, чем разум. Он отскочил в сторону, возвел ещё один воздушный барьер и метнул веретено черных молний из кольца с Истинным Морионом — все почти сразу.

Кстати сказать, кольцо с темным хрусталем и было тем вторым (помимо амулета) магическим предметом, использование коего в бою Кантору дозволяли правила.

Рухнув с четырехметровой высоты (прыжок получился затяжным), Дэвид развалил первый воздушный барьер тем же методом, что и Когти Тьмы — привычным, доведенным до автоматизма движением полоснул перед собой мечом. Однако, когда он опустился на землю, Кантора в зоне досягаемости уже не было. Дэвид кинулся за ним, по ходу раскроив ещё один барьер — нет, сегодня определенно неудачный день для воздушной стихии… перекатился, уворачиваясь от веретена молний: интуитивно он понял, что кромсать эту штуку мечом, даже заколдованным, чревато — молнии, лишенные скрепляющей основы, тут же разлетались по сторонам, поражая все, что находилось поблизости. С угрожающим гудением Веретено промчалось над его головой и ударило в защитный купол, возведенный над кругом. Барьер содрогнулся, но выдержал; Дэвид не видел, как за его спиной Эдвин кен Герлсет немедленно принялся чинить повреждения — он находился уже почти… почти рядом с Кантором — и далее не отмахнулся от очередного боевого заклятья, внешне напоминающего кровавую черную плеть — не было и доли секунды на это: затянуть поединок хоть чуть-чуть, поосторожничать значило проиграть уже наверняка, без вариантов. Любая лишняя секунда давала Кантору возможность переосмыслить стратегию боя, изыскать — на самом деле это было не так уж трудно — способ «утихомирить» вошедшего в кураж чужака. Для Дэвида, наоборот, важно было не дать врагу этого времени: он все поставил на быстроту и нападение, потому что ставить ему больше было не на что. Его собственные защитные оболочки разлетелись вдребезги — но это уже не так важно: он наконец достиг дистанции удара — и ударил, не медля. С трудом, будто продираясь сквозь патоку, меч Гьёрта вошел в защитное поле, окружавшее Кантора кен Рейза; волшебный клинок задымился, запахло плавящейся сталью… но все эти детали отпечатались в сознании Дэвида уже потом, позже — тогда же важно было только одно: он попал, меч неожиданно стал идти мягче, уже не раскалывая на своем пути мощнейшие защитные барьеры, а рассекая плоть, и нужно ударить ещё и ещё, закрепляя успех…

Кантор упал. «Да благословят тебя небеса, Лэйкил кен Апрей!..» — пронеслось в голове Дэвида вместе с воспоминаниями об изнуряющих, перемежаемых насмешками и пинками уроках во дворе Тинуэта. Руки его между тем продолжали свою работу; в то время как Кантор, инстинктивно пытавшийся закрыть грудь и живот, уже остался без рук. В этот момент на Дэвида нахлынуло все — и жар от раскалившегося клинка, и вонь горящего металла, и боль от ран, оставленных последним заклятьем Кантора — того, от которого он не стал защищаться и которое, проломив все оболочки, добралось-таки до него… Кружилась голова, Дэвид едва не терял сознание, но видел, что победил — уже победил. Кантор был беспомощен, как ребенок. Защитный амулет истощился, а кисть руки с Истинным Морионом валялась в двух шагах справа.

Дэвид воткнул в него меч — больше для того чтобы не упасть самому, чем для того чтобы добить противника, Качнулся вперед… муть перед глазами чуть разошлась, и он увидел, что Кантор все ещё жив — клинок пробил ему плечо. Впрочем, хеллаэнский аристократ находился при смерти — это было ясно любому. Тем не менее никто из зрителей не вмешался — так же как не вмешался бы, если б «на арене» разделывали Дэвида: мир, живущий по законам организованной анархии, чтит свои традиции бережнее многих других.

В начале боя гадали, как быстро Кантор расправится с противником, который и на противника-то, по правде сказать, не очень тянул. Теперь ждали, когда наконец удачливый чужак прикончит кен Рейза. Всех этот поединок удивил, особенно своей скоротечностью; но в состояние шока не привел никого: подобное случалось в Хеллаэне и раньше. Таков был закон этого мира: не можешь выжить — умри и уступи место сильнейшему. Наблюдай этот поединок Лайла, она была бы удивлена меньше всех и, может быть, далее обронила бы что-нибудь насчет того, что стихия Мозги в очередной раз побила все остальные стихии.

Дэвид наступил побежденному на горло: да-да, это очень некрасиво, и положительные герои никогда так не поступают, но он сам положительным героем себя отнюдь не ощущал и сделал то, что сделал, не ища оправданий. Кантор захрипел; Дэвид увидел, что темная впадина на месте его рта полна крови.

— Ну что, ублюдок, — слизывая с губ собственную кровь, тихо спросил Дэвид, — где теперь твоя сила?… Да ты и вправду сын раба — если не сумел справиться со смердом и Бездарем.

Он плюнул — по большей части кровью, а не слюной — Кантору в лицо, после чего отступил и махнул рукой, показывая, что поединок окончен. Сразу вокруг образовалось множество народа: все что-то делали, суетились, возбужденно разевали рты — не произнося при этом ни звука… Кто-то усадил Дэвида на землю, теплые руки пробежали по лицу, вискам, шее и груди… Звуки стали возвращаться — болезненно растягиваясь и искажаясь…

— …Чтооуосссниммм? — спросил кто-то. — Шоу-оккк?…

— Неттт. Лоуопнули перепуонки… — последовал ответ. И все ближе к нормальной речи: — Сеуйиичас восстановим.

Дэвид поднял голову. Рядом с ним стояли Меркат из Кербала и Лейкарн кен Эрбрит. Целил землянина Брэйд — он, как и Кантор, был инициирован Кровью и справиться с последствиями заклятий, основанными на этой стихии, мог быстрее и проще, чем остальные.

— Ну ты даешь… — наклонившись к другу, негромко произнес Брэйд. — Я уж думал, не увижу тебя в живых… честно… Черт, ты не представляешь, как я рад, что ты завалил этого зажравшегося кабана…

— Кстати о свиньях. — Лейкарн повернулся в сторону той части круга, где кипела напряженная работа по реанимации ускользающего в Страну Мертвых кен Рейза. — Вот интересно, смогут они его вытащить или нет?…

— Думаю, да, — откликнулся Меркат. — Ещё пара заклятий, чтоб не окочурился по дороге — и потащат в родовой замок… и если даже сдохнет — не беда, воскресят. У них в семье — по материнской линии — много мастеров этого дела… Даже, говорят, кто-то из далеких предков клятву верности Королю Мертвых давал…

— Да ты что… — Лейкарн прищелкнул языком, демонстрируя удивление пополам с недоверием.

— Точно говорю, был у кен Рейзов такой. Уж мне-то своих старших коллег не знать…

— Меч… — сипло проговорил Дэвид. — Мой меч…

— Сейчас принесу… — успокоил его Лейкарн. Направился к группе молодых колдунов, по-прежнему вороживших над телом Кантора.

— Что это у него с горлом? — деловито, словно врач, интересующийся у сослуживца здоровьем больного, спросил Меркат у Брэйда. Тот недоуменно пожал плечами, ещё раз провел руками рядом с головой и грудью Дэвида.

— Вроде не особо пострадало… связки целы…

— Может, он просто пить хочет… У тебя есть вода?

— Да, вода у меня есть. А вот с кружками сложнее…

— Минуточку… — Меркат нарисовал в воздухе сложный знак. Появилось вогнутое силовое поле, отдаленно напоминающее чашу. Брэйд щелкнул пальцами — сконденсированный воздух стек в невидимую емкость туманной дымкой. «Чаша» пододвинулась к губам Дэвида, он приник к ней и жадно начал пить.

Когда напился, почувствовал себя настолько сносно, что смог — уже без посторонней помощи — подняться на ноги.

Вернулся Лейкарн, неся на вытянутых руках волшебный клинок. Великолепное оружие было испорчено, безукоризненно прямое лезвие — не сильно, но заметно искривлено; в нескольких местах металл покорежился, изменил форму и вид; заклятье, наделявшее его столь смертоносными свойствами, было наполовину разрушено…

— Странно, — сказал Дэвид, принимая оружие. — Однажды я… — Он осекся. — Однажды я видел, как этим мечом убили куда более опытного и сильного мага, чем Кантор. И уж поверьте, защищен он был не хуже… Но тогда меч остался целым…

— Любое заклятье имеет предел прочности… — ответил Брэйд, но тут Лейкарн перебил его:

— Глядите!

На их глазах одна из выщерблин исчезла, искривленное лезвие стало чуть-чуть ровнее…

— Он сам себя восстанавливает… — прошептал Дэвид.

— Ну да. Эта штучка ведь не задета. — Лейкарн постучал по драгоценному камню, вставленному в рукоять. — Пока она цела, меч можно восстановить. Он сам себя «вылечит», если только не расплавлен совсем и не сломан. А вот если пропадет камень — можешь выкидывать железку… Тут его сердце.

Убирая меч в ножны, он увидел Идэль — белую, словно призрак, молча стоявшую в отдалении. Подошел. Казалось, она пребывает в каком-то странном оцепенении. Лицо оставалось неподвижным, но о чувствах кильбренийки кричали ее широко распахнутые глаза.

— Я знаю: то, что ты мне сказала — неправда, — произнес Дэвид, становясь так близко, что уже мог ощутить кожей тепло ее тела. — Ты хотела прогнать меня, чтобы спасти. Видишь — я не ушел… и все ещё жив.

Вместо ответа Идэль молча обняла его — так крепко, как только могла. Обнявшись, они простояли очень долго…

…до тех пор, пока Брэйд не испортил всю романтику, поинтересовавшись, не собираются ли они остаться тут до утра, и если да, то он мог бы принести им зонтик, поскольку скоро, по всей видимости, начнется дождь.

По дороге в академгородок Дэвида не раз поздравили с победой, и только Эдвин оборонил загадочную фразу:

— Умереть красиво — тоже в своем роде искусство.

— Красиво?… — удивился Дэвид. Он был сбит с толку. — Не сказал бы… Да Кантор, собственно, и не умер…

— Я не о Канторе говорю.

Смысл его слов стал ясен Дэвиду чуть позже — приблизительно через полтора суток — когда в коридоре на втором этаже он увидел Дильбрега кен Аунблана, беседующего с рослым мужчиной, облаченным в черную — здесь это был вообще самый популярный цвет — одежду. Сорокалетний (на вид) мужчина с жестким, властным выражением лица, был Дэвиду незнаком; когда Дильбрег поманил студента к себе и мужчина повернул к подходившему голову — у Дэвида возникло необъяснимое, но вполне отчетливое желание не знакомиться с этим человеком и дальше. Однако выбора ему не дали.

— Позвольте представить вам, Дэвид, Лорда Локбара, барона кен Рейза, — будто специально нарушив все правила, кого и в какой последовательности надлежит представлять при знакомстве, с блуждающей полуулыбкой произнес Дильбрег. Но прозвучало это скорее как насмешка над Дэвидом, чем как оскорбление для Локбара — по крайней мере, если судить по равнодушной реакции последнего.

У Дэвида все внутри похолодело, когда он заглянул в спокойные, ничего не выражающие глаза Локбара. Он видел такой взгляд и раньше — у Лэйкила и потому понимал, что он означает.

«Я кретин, — подумал Дэвид. — Надо было бежать из города сразу после дуэли… Идиот… Вот что означали слова Эдвина и вот почему другие… не такие наивные, как Идэль или Брэйд… смотрели на меня чуть ли не с жалостью… моя победа — красивое самоубийство…»

— Лорд Локбар о чем-то очень хотел поговорить с вами, Дэвид, — все с той же, граничащей с издевательством, вежливостью, сообщил Дильбрег. Чуть наклонил голову. — Что ж… не буду вам мешать.

Он ушел, а отец Кантора и Дэвид ещё несколько секунд смотрели друг на друга.

— Пойдемте на улицу, Дэвид, — предложил Локбар кен Рейз. Голос — как стальная рука в мягкой перчатке. — Там и поговорим.

Он двинулся с места, но заметив, что Дэвид не идет за ним, остановился.

— Давайте обойдемся без сцен, хорошо? — попросил он.

Дэвид сглотнул. Это было нечестно — вот так вот, по-идиотски умереть после всего пережитого. Он судорожно искал выхода — и не находил его. Его словно посадили в клетку, из которой был только один выход. Бежать — бессмысленно: Кантор, только начинающий учиться Искусству, мог бы не найти его, но его папаша, носивший на левой руке знак Гильдии Паучников, нашел бы обязательно.

Локбар повернулся и пошел по направлению к лестнице. Дэвид — чувствуя себя так, как если бы его мышцы застыли, превратились в лед и ему, чтобы двигаться, приходилось ломать прежде всего самого себя — шагнул за ним. Он мимолетно пожалел о том, что меча Гьёрта сейчас нет с ним: на территории Академии ученикам запрещалось носить холодное оружие, превышавшее длину двух ладоней. Впрочем, меч тут бы ему не помог.

Они вышли из здания и по центральной аллее не спеша направились к ближайшим воротам…

Первую четверть пути прошли молча, потом Локбар кен Рейз заговорил:

— Для начала, господин Брендом, мне хотелось бы поблагодарить вас…

— Перестаньте, — процедил Дэвид. — Избавьте меня хотя бы от ваших издевательств… Делайте то, зачем пришли, только ради бога — заткнитесь.

Как нетрудно догадаться, эта яростная тирада не произвела на старшего кен Рейза никакого впечатления. Во всяком случае, «затыкаться» он не стал, отнюдь…

— Издевательств?… — Кен Рейз негромко рассмеялся. — А ведь Кантор, оказывается, прав — при всех своих несомненных… достоинствах… вы, господин Брендом, совершенно не умеете держать себя в руках. Это серьезный недостаток. Куда более серьезный, чем слабость вашего природного Дара.

Дэвид молча отвернулся. Участвовать в этом спектакле он не собирался.

— Так вот, — размеренно и неторопливо, в такт своим шагам, уверенно измерявшим центральную аллею, продолжил барон Локбар, — я, как уже сказал, хочу поблагодарить вас. Вы — может быть, не вполне осознанно — проявили подлинное благоразумие, не убив моего сына.

Дэвид настороженно повернул голову обратно. Это что, не шутка?…

— Конечно, вы его искалечили, да ещё и заколдованным клинком, и лечить нам его придется не один день… даже не одну неделю… — Локбар вздохнул. — Но основные узлы гэемона не задеты, и это очень хорошо… Вы все ещё не понимаете? Хорошо, я объясню. Большинство эмигрантов, пребывающих в Хеллаэн, умирают насильственной смертью… будь иначе, мы, скорее всего, уже задохнулись бы от перенаселения. Среди уроженцев Темных и Светлых Земель смертность ниже, но все равно очень высока. До старости… то есть до времени, когда изнашивается эфирное тело и наступает пора либо менять его — что очень сложно, либо отправляться в Страну Мертвых, пожив всего-то две-три тысячи лет… да, до этого почтенного возраста доживает в лучшем случае лишь один из тысячи. Среди остальных девятьсот девяносто девяти — не все, но многие — многие расстаются с жизнью как раз в самые молодые, отчаянные годы, когда Дар взрастает и приходит первая уверенность в себе, в своих силах… к сожалению, не всегда сопровождаемая разумом и чувством меры… они, вместе с опытом, появляются только с годами. Я — совершенно искренне — говорю вам «спасибо» за то, что вы победили и унизили Кантора. Удивлены?… Он талантливый юноша, и Дар его силен, а семья всегда была ему надежной защитой… но ему давно стоило бы повзрослеть и научиться чуточку более трезво смотреть на вещи… а он — увы — взрослеть не хотел. Я опасался, что рано или поздно с ним случится что-нибудь вроде того, что произошло. Он думал, что стал взрослым, победив в нескольких дуэлях… но он ещё и не начинал взрослеть, напротив, эти победы лишь подлили масла в огонь. Надеюсь, то, что случилось позапрошлой ночью, немного отрезвит его: если нет, он обречен. У нас жестокий мир, а Кантор — мне грустно это признавать — никак не может понять, насколько он жесток… он понимает как-то поверхностно, не заглядывая вглубь. На каждого сильного найдется ещё более сильный… Отпуская его из дому, я боялся того, что мне привезут труп моего сына… более того, я был почти уверен, что это произойдет. И его привезли — но он не мертв, а только ранен; теперь, я надеюсь, Кантор быстро начнет умнеть. Если даже такой человек… как вы… — тут Лорд Локбар тактично кашлянул, — сумел с ним справиться… если уж это не научит его простой истине: не все и не всегда можно решить грубой силой — то я уже и не представляю, что научит.

Они остановились у самых ворот. Сказать, что Дэвид был растерян, значит не сказать ничего.

— Собственно, вот и все, о чем я хотел с вами поговорить, уважаемый господин Брендом, — закончил свою речь Локбар кен Рейз. — На сем позвольте проститься. И… на прощание. Надеюсь, вы не обидитесь, если я дам вам совет: будьте сдержаннее. Нетрудно представить ситуацию, когда ваша вспыльчивость может вам навредить… очень серьезно навредить.

— Простите, — хрипло сказал Дэвид. — Я не хотел вас оскорбить… Я думал, что…

— Ничего, я понимаю, — остановил его излияния Локбар. — Собственно, вы были недалеко от истины, поскольку большинство здешних уроженцев, наверное, так бы с вами и поступили. Но… Кантор, полагаю, не упоминал о том, что из рода кен Рейзов происходит только его мать, в то время как его отец, который хотя и живет в Хеллаэне более восьми столетий и уже более ста лет носит баронский титул, когда-то давно был простым, никому не известным эмигрантом из далекого провинциального мира… Нет, не упоминал? Наверное, нет — он почему-то совсем не хочет об этом помнить… Прощайте, господин Брендом.

— Прощайте.

Лорд Локбар, барон кен Рейз неторопливо пересекал площадь, по ходу настраивая портальный камень на возвращение домой, и Дэвид, глядя ему вслед, чувствовал, как, против воли, в его душе возникает уважение и восхищение этим человеком. Не только потому, что тот оставил ему жизнь, хотя мог забрать ее — из-за того, как тот действовал, говорил, мыслил… В Локбаре, казалось, в эту секунду отразился весь Хеллаэн — мир, который влек Дэвида к себе так же сильно, как и отталкивал.

Повернувшись, он задумчиво направился обратно в сторону главного корпуса Академии. Сейчас должен был начаться урок системной магии, не стоило опаздывать…

…Лорд Локбар, вертя в руках тускло сияющий изумруд, не думал ни о чем — ну почти ни о чем, если не считать воспоминаний о семейном совете, состоявшемся вчерашним днем…

«Он должен сдохнуть!.. — плевалась Нэинья кен Рейз, бабка Кантора, старая ведьма. — Сдохнуть!..»

«Может, и должен, — холодно ответил ей Локбар. — Но только не сейчас и не так, как ты хочешь. Это — урок Кантора, он должен усвоить его сам. Когда он поправится, у него будет шанс исправить свою ошибку… без красивых сцен, вызовов и прочих глупостей. Но до тех пор никто из нас не тронет иноземного дурачка — щенка, посмевшего укусить моего сына, должен убить Кантор — и больше никто».

Локбар вздохнул и, хотя на улице было тепло, поплотнее запахнулся в плащ. Открыл волшебную дорогу в замок, доставшийся ему в наследство от старого кен Рейза.

«Некоторые вещи, — с грустью подумал Локбар, — должны быть сделаны независимо от того, нравятся они нам или нет…»

ЭПИЛОГ

О жизни Дэвида Брендома в Академии до и после той достопамятной дуэли можно было б поведать ещё немало интересного, однако во всякой истории — если, конечно, она написана на бумаге — рано или поздно приходится ставить точку.

Поэтому, не вдаваясь в малосущественные детали, перейдем к причинам, побудившим его — спустя два месяца после дуэли и беседы с Локбаром кен Рейзом — бросить обучение и покинуть Академию.

Все началось с появления человека в серой одежде — уже в четвертый или пятый раз на памяти Дэвида. Курьер из Кильбрена передал Идэль письмо, но на этот раз Дэвид заметил, что что-то не так. Дело происходило в комнатах кильбренийки, курьер делал вид, будто не замечает присутствия постороннего мужчины в покоях своей высокорожденной госпожи, Дэвид отвечал ему тем же. Вскрыв письмо, Идэль пробежала его глазами, потом, она что-то едва слышно прошептала и тихо села на краешек кресла, не выпуская послания из рук.

Подняла на курьера блестящие от влаги глаза… Дэвид ещё ни разу не видел, чтобы она плакала — даже испытывая боль… даже тогда, когда Кантор едва не превратил его в бифштекс у нее на глазах.

— Когда?… — хрипло спросила она. — Как?…

Курьер пожал плечами и неловко переступил с ноги на ногу. Он вел себя так, как будто был в чем-то перед ней виноват.

— Я… я не знаю. Мне не сообщали подробностей. Отправили сразу к вам, как только это случилось.

— Выйди, — сухо приказала Идэль.

Как только за кильбренийцем закрылась дверь, Дэвид подошел к креслу и, опустившись на пол, заглянул Идэль в лицо.

По ее щекам катились слезы.

Любовника своего она, по крайней мере, не стеснялась — и то хорошо.

— Что случилось? — тихо спросил Дэвид. Вместо ответа Идэль отдала ему письмо, но он мало что в нем понял. Витиеватые буквы с трудом складывались в слова; слова, цепляясь друг за друга, образовывали запутанный узор смысла… Он словно разучился читать — больше думал о Идэль, чем о буквах на листке бумаги… «С прискорбием… невосполнимая утрата… удар для всех нас… будет собран сенат… ваше присутствие… в ближайшие дни… будет выслан эскорт…»

— Он был тебе так дорог? — спросил Дэвид. — Приор… ну погибший… это ведь ваш верховный правитель, верно?…

— Он мой прадед, — ответила Идэль. — Единственный человек, кроме Координатора Севегала, которому я не была безразлична.

Дэвид заглянул в конец письма. Там стояла длинная подпись, но имени «Севегал» в качестве одной из ее частей не содержалось.

— Авермус-кириксан-Саутит… на ваших именах язык можно сломать. Почему нет письма от твоего воспитателя?

— Мне бы и самой хотелось это знать.

Чуть позже Идэль вытерла слезы и ещё раз перечитала письмо. Позвала курьера, но допрос мало что дал: министр Авермус отправил посланника сразу после убийства, и о случившемся тот знал ещё меньше, чем Идэль, державшая на руках письмо. Слышал только, что в старом дворце были какие-то беспорядки, но как все произошло, кто ещё пострадал — не имел понятия. Посланник даже не знал, жив приор или только ранен. Идэль спросила его, когда открывается Мост, и узнала, что следующее сопряжение миров должно произойти через четыре дня. Тогда же должен был прибыть и обещанный эскорт, но Идэль не собиралась дожидаться его в гостинице. Посланца поселили в соседнем номере, а кильбренийка, купив нескольких лошадей, начала собираться в дорогу. Курьер, хотя и молчал, явно был в шоке от увиденного: госпожа делала все сама… ну почти сама, если не считать скромной помощи Дэвида и его собственной.

То, что Идэль должна уехать, как бы подразумевалось само собой, но когда Дэвид спросил о приблизительной дате ее возвращения, то услышал ответ, подействовавший на него не слабее удара поленом.

— Наверное, я уже не вернусь, — негромко произнесла она. — Мое обучение здесь окончено… надеюсь, этого хватит…

Она не объяснила — хватит для чего, а Дэвид не стал уточнять.

— Но почему? — спросил он. — Почему ты не сможешь вернуться?

— Потому что я пропущу слишком много занятий, чтобы возвращаться к концу этого курса… если же все повторить… не уверена, что это будет возможно. После смерти приора всеизменится…

— Что изменится?

— Например, деньги. — Она грустно улыбнулась. — По меркам Нимриана я — не такая уж богатая принцесса. Пока приором был мой прадед, средств мне хватало, и даже с избытком… теперь же… я не уверена, что вообще получу хоть что-то.

— Начнется борьба за наследство?

— Она уже идет. В первую очередь — за власть. От прадеда исходит несколько линий, каждая из которых могла бы претендовать на первенство; та ветвь, к которой принадлежу я, истребляется давно и нещадно. Когда мне было всего несколько месяцев, погибли мои родители, через несколько лет убили деда и одного из братьев, поддерживавших его… Мои тетки и дядья гибли у меня на глазах, пока я росла. Теперь сумели добраться до прадеда, и я не знаю, что с Севегалом… Этому не будет конца, пока не появится кто-то, кто возьмет власть в свои руки, уничтожив по ходу большую часть родственников… и до дрожи запугав остальных. Прадед именно так и поступил двести лет тому назад…

— Получается, его убил кто-то из его детей или внуков?

— Я не знаю. Сохранились — частично — и другие линии, восходящие к предшествующим правителям… кроме того, есть ещё три других клана, очень желающих, чтобы приорат перешел к ним. Я ничего не знаю. Я ненавижу эту грязь, но мне придется погрузиться в нее с головой. Прости. Я бы хотела вернуться, но… но не хочу тебя обманывать. Академия — только крохотный кусочек моей жизни, и теперь он подошел к концу.

— А как же я… мы?… то, что между нами было?…

— Об этом лучше забыть.

— Я еду с тобой.

— Не стоит… правда, не надо… — Она сжала руку Дэвида. — Не стоит ломать себе жизнь. Ты почти ничего обо мне не знаешь.

— Я знаю достаточно. Так хорошо, как с тобой, мне ещё ни с кем не было. Если кто-то объявил войну вашей семье… думаешь, я смогу остаться здесь и спокойно учиться, зная, что в это самое время, может быть, кто-то укладывает тебя в землю, рядом с твоим прадедом… родителями… и прочими родственниками?…

— Мы не хороним покойников. Мы помещаем их в склепы.

— Думаешь, для меня есть разница?…

Идэль опустила взгляд.

— Зря я тебе рассказала. — Она покачала головой. — Слишком многое позабыла в последнее время. Счастливая жизнь развращает… Худший враг человека — его собственный язык.

Дэвид притянул кильбренийку к себе.

— Ничего не зря, — сказал он, целуя ее волосы… висок… щеку. — Не зря. Я не для того дрался с Кантором, чтобы теперь отпускать тебя. Мы вместе поедем — и вместе вернемся в Нимриан. Или не вернемся. Но одну тебя я туда точно не отпущу.

Хотя она не отстранялась, Дэвид ощутил холодок — как будто между ними возникла незримая стена.

— Как хочешь, — бесцветным голосом сказала она. — Твой выбор.

Но и это не заставило его изменить решение — так же как ранее не смогли сделать ее просьбы. Он не заметил и сам, как потихоньку превратился в одного из тех людей, которых прежде не любил и побаивался: тех, кто принимают решения и добиваются их выполнения; тех, кто организовывают вокруг себя окружающий мир, вместо того, чтобы позволять миру подминать их под себя…

Он не представлял — пока не представлял — как будет жить дальше и что станет делать. Его мечта получить хоть сколько-нибудь приличное колдовское образование была подстрелена на лету, как дикая птица. Едва ли судьба подарит ему ещё одно сердце демона-бога…

Но у него — как и у Идэль — в определенном смысле не было выбора. Дэвид, даже не зная мыслей Локбара кен Рейза, теперь мог бы повторить их слово в слово: есть вещи, которые приходится делать независимо от того, нравятся тебе они или нет. Он достаточно наигрался в поддавки с собственной совестью: его до сих пор тошнило от воспоминаний о «практическом уроке» в классе прикладной ритуалистики. Всю жизнь он поступался собственными принципами из-за страха, стеснения, во имя выгоды или ради каких-то высших целей; но бывало — хотя и редко, что он не отступал и, балансируя на краю бездны, вдруг ощущал что-то, похожее на счастье. Он не знал, куда и к чему придет, если сейчас согласится забыть Идэль, отпустит ее одну, заставит себя не думать о том, что женщину, которую он любил… или думал, что любит… могут убить, как уже убили ее родных. Он не знал, к чему приведет эта дорога, но идти ею, даже ради своей мечты стать полноценным магом, не хотел и не мог — стоял какой-то внутренний барьер, мешающий ему так опуститься, пусть даже ради власти, подобно которой на Земле Т-1158А ни у кого не было и никогда не будет. В некотором смысле, выбор, как поступить, перед ним не стоял, но этому обстоятельству он не огорчался, а, напротив, был только рад: отсутствие выбора означало и отсутствие сомнений.

И все-таки он попробовал не жечь за собой мосты — по крайней мере, не все и не везде. Он попытался узнать, нельзя ли не бросать курс, а отложить его или, быть может, получить часть денег назад. Так получилось, что когда Дэвид заглянул в учительскую с этим вопросом, там находился только преподаватель прикладной ритуалистики. Дильбрег кормил (лучше не спрашивайте чем) четырехголовых пираний, деловито суетившихся в маленьком аквариуме.

Дэвид хотел уйти, но Дильбрег осведомился о целях его визита; слово за слово, и землянин изложил кен Аунблану свою полупросьбу-полувопрос.

Тот покачал головой.

— Я знаю, второй курс только начался, но это не имеет значения, Дэвид. Деньги не возвращаются… Если не верите мне, можете спросить у секретаря или даже поговорить с ректором — ответ будет один и тот же. Так тут заведено… у нас очень кусачая администрация… куда кусачее, чем эти милые рыбки… вы мои хорошие… — Он хотел было погладить одну по блестящей спинке, но, подумав, поостерегся. — А когда вы уезжаете, если не секрет? — рассеянно полюбопытствовал преподаватель, бросая пираньям то, что могло быть как парой свежих человеческих пальцев, так и нижней частью разрубленного напополам лепрекона — землянин стоял слишком далеко, чтобы разглядеть, что именно там было.

— На днях… завтра или послезавтра, — ответил Дэвид.

— Ах, вот как… срочное дело?… Хм… Признаться, вы меня немного опередили: видите ли, я тоже уезжаю. Скорее всего, через неделю, а может и чуть попозже… С одной стороны, жаль, конечно, так вот внезапно все вдруг бросать…

— А куда вы направляетесь, если не секрет? — настороженно спросил Дэвид. «Неужели и он в Кильбрен?… а что?… Какой-нибудь дальний родственник Идэль… В тамошней кровавой каше будет чувствовать себя как рыба в воде…»

— Случайно не на один из сателлитных миров Нимриана?…

— Нет, вы ошиблись. — Дильбрег успокаивающе махнул рукой и добавил, словно прочитав мысли Дэвида:

— Вряд ли нам с вами по пути. Мой путь лежит гораздо дальше… далеко за пределы этого потока… Один… человек… появления которого я жду уже почти тысячу лет, кажется, вот-вот должен прибыть… Если сравнивать жизнь с книгой, то одна из глав моей книги приходит к концу… да нет, не главе — целому тому. Меня это даже немного пугает — вы не представляете, что значит ждать тысячу лет и всерьез опасаться умереть от старости, так и не дождавшись… но больше радует, чем пугает. Конец — это ведь всегда ещё и начало, верно?…

— Наверное. — Дэвид пожал плечами. Хмыкнул: — Тысяча лет… м-да… извините, я думал, вы моложе…

— Я и сам иногда так думаю. — Повернув голову, Дильбрег мимолетно улыбнулся. — Всякому… человеку… столько лет, на сколько он выглядит — вы согласны со мной?

— Целиком и полностью. А где так подзадержался ваш знакомый?

— О… — печально потянул Дильбрег. — Там, где время течет очень, очень медленно… а знаете, забавно — я иногда думал об этом… ведь совсем не исключено, что он может оказаться похожим на вас.

— Почему? — удивился Дэвид.

— Ну… — Дильбрег рассмеялся. — Есть причина… Однако что-то я разговорился, уж простите старика… У вас ведь, наверное, срочные дела, и мне, право, неловко вас задерживать…

— Да нет, вы не…

— Нет? Ну вот и хорошо. — Дильбрег скормил рыбкам остатки корма. — Тогда мне остается только искренне пожелать вам удачи, господин Брендом, куда бы вы ни отправились.

— И вам всего доброго.

Выйдя из учительской, он уже через несколько шагов выбросил из головы все секреты Дильбрега, которые тот, даже находясь в удивительно благодушном настроении, раскрывать не стал. У кен Аунблана была своя жизнь — как, впрочем, у каждого из окружающих Дэвида людей — и землянин, в лучшем случае, мог увидеть лишь ее кусочек, самую вершину айсберга. Стоило ли копаться дальше?… Отчего-то Дэвид был уверен, что все тайны Дильбрега на проверку оказались бы из того же разряда, что и ответ на вопрос — чье же именно мясо Дильбрег бросал на завтрак своим пираньям…

Здесь был только один человек, узнать которого он хотел до конца, потому что уже не отделял себя от нее — будь иначе, он не последовал бы за ней в Кильбрен, не стал бы бросать учебу.

* * *

Спустя три дня после того, как было получено письмо, Дэвид и Идэль в сопровождении курьера ранним утром покинули Академию. Простились со своими друзьями они ещё вчера, не сумев избежать прощальной пирушки — в то время как им двоим куда сильнее хотелось побыть наедине. Но было б совсем некрасиво ограничиться простым «до свиданья» — зная, что вряд ли они когда-нибудь увидятся вновь.

Они ехали по проселочным дорогам до самого вечера, на ночь остановились в безымянной деревенской гостинице. Утром вновь отправились в путь.

Мост появился совсем неожиданно, и поначалу Дэвид не понял, что это за странное сооружение. Более всего оно напоминало маленький форт с необычайно толстым (в треть толщины всего строения), но по-своему красивым барбаканом. Из двора вверх под углом в тридцать — тридцать пять градусов поднималась каменная дуга, отдаленно напоминавшая первый пролет моста… впрочем, то, что эта штука что-то напоминает, Дэвид «понял» уже после того, как Идэль известила его, что форт и есть то самое место, к которому они направляются.

Форт охраняли солдаты, больше похожие на компанию бездельников и тунеядцев (каковыми они, впрочем, и являлись), чем на реальную боевую силу, и несколько призрачных стражей — явно устаревших и к тому же едва контролируемых живыми.

Поскольку они приехали слишком рано, пришлось ждать. Идэль заплатила за проезд — какую-то мелочь, не больше двух-трех сийтов с каждого. Больше никого не появилось: сегодня они были единственными путешественниками… по крайней мере, с этого конца Моста.

Когда пришло время, они, ведя лошадей в поводу, прошли в ворота, любезно открытые стражниками. Внутри — темно и прохладно, каменные своды смыкаются где-то высоко над головой… Впереди находились вторые ворота; когда открыли и их тоже, Дэвид увидел, что с той стороны никакого форта нет… нет и нелепого каменного обломка: серебристо-серый Мост, как безупречно прямая лента, тянулся вперед и вперед… до тех пор, пока не терялся спустя десятки, а может быть — и сотни миль, в бесформенном лиловом сумраке межреальности.

Они вступили на Мост, ведя за собой встревоженных лошадей… Было очень тихо, неестественно тихо, особенно после того, как ленивые голоса стражников угасли далеко позади. Дэвид оглянулся — и не поверил своим глазам: ворота и барбакан находились далеко-далеко, вися, цепляясь за Мост, прямо в пустоте… барбакан и путников разделяло не меньше мили, а ведь они успели сделать по волшебному пути всего два десятка шагов.

— Не обращай внимания на расстояния, — посоветовала Идэль. — Они тут совсем другие. Путь только кажется бесконечным. На деле он займет у нас час или два, не больше.

— Смотри-ка, — прищурившись и по-прежнему глядя назад, сказал Дэвид, — они закрыли ворота. А если в Нимриан захочет прийти кто-нибудь из твоего мира?

— Ничего. Если постучится — откроют.

Немного успокоив лошадей, они забрались в седла и поскакали по серебристо-серой дуге, тянущейся из ниоткуда в никуда.

Вглядываясь в даль, в точку, в которую упирался истончавшийся до волоска Мост, Дэвид гадал, когда появится второй форт, за которым их будет ждать таинственная и опасная родина Идэль.

Чем все закончится, к чему придет?… Не будучи прорицателем, Дэвид Брендом, конечно, не мог ответить на этот вопрос. Ему вспомнились слова, сказанные Дильбрегом кен Аунбланом на прощание: о том, что, заканчиваясь, одна глава дает начало следующей — и в этой банальности содержалась своя истина. Он не мог знать, что предстоит ему в будущем, но знал, что один из больших и важных этапов его жизни подошел к концу. Отчего-то у него возникло чувство, что в Академию он никогда уже не вернется.

Да и вернется ли он вообще когда-нибудь в Нимриан? Дэвид не знал ответа.

Клубились лиловые сумерки, и — вздумай в этот час из-за туч выглянуть кто-нибудь из богов… тех немногих богов, до которых не добрались ещё хеллаэнские «умельцы»… фигурки трех всадников показались бы означенному богу или великану игрушечными фигурками, ползущими по хрупкому, неспешно дрейфующему в пустоте, лучу серебристо-стального цвета.

Андрей Смирнов Источник волшебства

1

Серебристая лента Моста тянулась в бесконечность; сумерки между мирами казались вязким клубящимся хаосом, в котором роились световые блики. Бездна окружала дорогу со всех сторон, и Дэвиду Брендому приходилось прилагать усилия, чтобы не слишком засматриваться на завораживающие водовороты теней и бликов в беспредельной пустоте. Свет за пределами дороги становился медленным, текучим; искажаясь, он раскрашивал межреальность тусклыми и обманчивыми цветами.

Сивая лошадка была умнее своего хозяина: после того как первоначальный испуг прошел, она быстро свыклась с обстановкой и не обращала решительно никакого внимания на переливы призрачных радуг, тщившихся скрыть бесформенную наготу пространства между мирами. Возможно, она вовсе не видела этих переливов или воспринимала их как-то иначе; во всяком случае, от монотонного движения вперед и вперед по серебристо-стальному лучу пути цветовые искажения ее никак не отвлекали.

Что-то непонятное творилось здесь не только с пространством, но и со временем. У Дэвида довольно быстро появилось чувство, что путешествуют они по Мосту уже целую вечность. Не было ощущения длительности, ничего не менялось, казалось, они пойманы в нигде и время замкнулось в кольцо… Чтобы избавиться от неприятных ассоциаций, Дэвид иногда поглядывал на своих спутников. Это отрезвляло. Ненадолго возвращало все на свои места, и иллюзия бесконечного бессмысленного путешествия улетучивалась, как дым. Идэль правила лошадью уверенно и властно; движения и посадка выдавали в кильбренийской принцессе умелую наездницу. Прямая спина, скупые жесты, левая рука – на поясе. Лицо – застывшая маска, невидящий взгляд устремлен в никуда. Губы плотно сжаты, от всей фигуры веет решимостью и волей. Раньше, до того как пришло это злосчастное письмо, Дэвид ни разу ее такой не видел.

…Волосы Идэль заплетены в косу, которая, извиваясь, мягко лупит наездницу по спине в такт движениям мышастой кобылы. Позвякивают крошечные серебряные колокольчики, вплетенные в волосы.

За все время пути принцесса ни разу не обернулась к Дэвиду. Ни разу. Она погружена в свои мысли, кажется, что вся ее фигура излучает холод.

…Когда Дэвид смотрел в другую сторону, то видел высокого мужчину в серой одежде; поверх кожаной куртки на плечи наброшен темный дорожный плащ. Острый подбородок, чуточку длинноватый нос. Мужчину звали Мирек-атта-Кион. Пока Идэль училась в Академии, он привозил ей письма из родного мира, но на простого курьера походил мало. Оружием ему служили два меча, короткий и длинный, и десяток тяжелых метательных игл, закрепленных на поясе. Похоже, что своими клинками Мирек пользоваться умел, – хотя у Дэвида еще не было возможности это проверить, и его оценки строились на общем впечатлении. Оружие нисколько не мешало Миреку двигаться – значит, он привык к нему и носит постоянно, а кто еще, кроме воина, станет это делать? Пластика, телосложение, быстрая реакция – все свидетельствовало о том, что это профессиональный воитель, которому поручили отвозить письма, а не почтальон, прихвативший с собой в дорогу пару клинков для вида.

Близкого контакта с Миреком Дэвид за эти дни установить не сумел, хотя и пытался несколько раз разговорить его. Мирек оставался замкнут и немногословен. Приказам Идэль он подчинялся беспрекословно, Дэвида же, скорее, воспринимал как некое бесплатное приложение к принцессе, своего рода предмет обихода, которым Идэль пользовалась. Мирек был готов заботиться о спутнике принцессы так же, как заботился бы о ее домашнем питомце, игрушке или новых туфлях, – но он не замедлит выкинуть на помойку туфли в тот момент, когда они разонравятся госпоже. Понятное дело, Дэвиду такое отношение понравиться не могло, но он понимал: было бы сущей нелепостью идти из-за этого на конфликт. Качать права в Хеллаэне мог лишь тот, кто был готов подтвердить свои права реальной силой, те же, кто это простое правило усвоить не удосуживались, в метрополии просто не выживали. Начав конфликт, следовало быть готовым идти до конца, до собственной смерти или смерти противника; иначе не стоило и начинать ссоры. Дэвид это правило усвоил – и вот теперь, в случае с Миреком, он совсем не считал, что стоит убивать курьера или умирать самому только из-за того, что Мирек как-то неправильно о нем думает. Пусть думает, что хочет, Дэвиду мысли курьера малоинтересны; вел же себя курьер достаточно вежливо, а большего от него и не требовалось. Попытки разговорить его Дэвид предпринимал не потому, что хотел завязать с Миреком приятельские отношения: ему нужна была информация о мире, куда они направлялись, и Мирек, не считая саму Идэль, пока являлся единственным человеком, который мог бы ее предоставить. Хоть в минимальном объеме. Но здесь Дэвида, как уже говорилось выше, ждала неудача, Мирек держал рот на замке, и становилось ясным, что все необходимые сведения придется получать уже прямо на месте, по ходу дела. Кое-какую информацию землянин раздобыл в ИИП, но времени на то, чтобы хорошенько покопаться в планетарном банке данных, не было: сначала готовились к отъезду, затем – восемь-девять часов скачки, после которых хотелось только поесть и лечь спать… предварительно наложив лечебное заклинание на отбитую в седле задницу.

На Мост между мирами они вступили, миновав колдовской форт в Нимриане. Путь в Кильбрен открывался лишь в строго определенное время, когда происходило так называемое «сопряжение миров» – резонанс метамагических полей метрополии и ее сателлита. Чтобы не заглядываться на сумеречный хаос межреальности, Дэвид старался смотреть вперед – туда, где в конце концов должен был появиться еще один форт, через который они попадут в Кильбрен. В пределах видимости дорога была совершенно прямой, ее окружал мягкий белый свет. Истончаясь, путь в конце концов сводился к точке, пропадавшей в сумерках. Не было ни указателей, ни перил, ни каких-либо иных объектов, дорога казалась совершенно однообразной в обоих направлениях. Именно поэтому, обнаружив впереди какое-то изменение, Дэвид приободрился – решил, что это и есть второй форт.

Но это был не форт. Чуть позже темная точка распалась на несколько крошечных пятнышек, затем – стало видно, что это всадники, скачущие им навстречу. Расстояния на Мосту выкидывают странные шутки: только что всадники были где-то далеко впереди, и вот они уже сближаются с принцессой и ее двумя спутниками – две женщины в сопровождении шести вооруженных мужчин. Несколько заводных лошадей с тюками, тонконогую мышастую кобылу с пустым седлом ведут в поводу.

Обе группы остановились. Бородатый мужчина могучего телосложения, который казался по виду капитаном отряда, склонив голову, приветствовал Идэль; остальные повторили его поклон, но молча. В том, что он говорил, Дэвид разобрал лишь несколько слов, да и то с трудом – это был какой-то необычный вариант айтэльского. Чуть позже он вспомнил, что Идэль в письме обещали дать соответствующий эскорт; он понял, что прав, когда Идэль тронула лошадь и поехала дальше, а отряд быстро перегруппировался. Предводитель ехал теперь справа от принцессы и чуть позади, следом за ним – женщины (как позже выяснилось – служанки), далее – солдаты, с которыми Мирек слился так быстро и так естественно, что подозрения Дэвида относительно настоящей профессии курьера переросли в уверенность. Землянин ехал в арьергарде. На него никто не обращал внимания, Идэль, казалось, вовсе о нем забыла. Дэвиду это не нравилось, но…

«А на что я рассчитывал? – подумал он. – Что ко мне начнут относиться как к принцу только потому, что я сплю с принцессой? Я для них чужак, и мне еще придется доказать, что я чего-то стою, прежде чем требовать к себе какого-то особого уважения…»

Прежде всего нужно было изучить язык. Для этого существовало специальное заклинание, которое он освоил давно, еще в замке своего учителя, Лорда Лэйкила кен Апрея. За последние годы его способность оперировать тонкими структурами значительно улучшилась; Дэвид не сомневался, что не будет ни головной боли, ни ощущения, что заклинание будто бы «вбивает» слова ему в голову – как тогда, в Хешоте, когда он в первый раз применил эту магию самостоятельно. Однако, когда он стал накладывать на себя чары, то вдруг почувствовал накатывающую слабость: заклинание словно высасывало из него все силы. Дэвид растерялся, хотя и не настолько, чтобы сбиться с ритма – сил для завершения плетения должно было хватить, и он не хотел рисковать, останавливая заклинание на полуслове. Когда закончил, то чувствовал себя так, как будто весь день выполнял тяжелую физическую работу. Он не мог понять, в чем дело. Почему магия стала даваться вдруг с таким трудом? Что происходит?.. Рефлекторно он вызвал Око – и едва не потерял сознание: простейшее заклинание колдовского виденья стало настоящей черной дырой, пожирающей немногие еще оставшиеся силы. Он поспешно изгнал Форму и прижался к лошади; несколько минут он мог думать только о том, чтобы не вывалиться из седла. Понемногу стало легче. Дэвид попытался проанализировать свои ощущения, разобраться хотя бы – проблема в нем или в окружающем мире… в мире?.. В уме будто бы зажглась лампочка. Он понял, в чем дело.

Сила заклинаний зависит не только от мага, но и от мира, в котором он живет; здесь же, где он сейчас находился, вовсе не было никакого мира. Процесс передачи энергии сроден дыханию – маг отдает собственную энергию, но тут же и восстанавливает ее, черпая из мира, в котором пребывает. Даже когда он заимствует энергию у первостихий, ему нужно вложить что-то, чтобы создать первоначальную Форму. Но здесь, в сумерках межреальности, не было ничего, что могло бы эту утрату восполнить: Дэвид отдавал собственные силы, но он не мог «вздохнуть» – здесь просто не существовало среды, в которой мог бы «дышать» маг его уровня. Конечно, для того, кто располагал какими-нибудь карманным Источником Силы или сам по себе являлся таким Источником – как, например, Обладающие, – данной проблемы не существовало: они могли черпать энергию «из себя» до бесконечности и сами себя восстанавливали, ограничениями для них служил лишь тот объем силы, которую Повелители Волшебства могли использовать единовременно.

Оставшуюся часть пути Дэвид потратил на то, чтобы повнимательнее присмотреться к эскорту Идэль. Как и Мирек, большинство солдат было вооружено двумя клинками: один длиной около трех футов, второй – на треть короче. Мечи – слегка искривленные, с полуторосторонней заточкой, с широким, защищающим кисть перекрестием. Внешне такой меч напоминал нечто среднее между катаной и саблей. Кроме того, всадники были вооружены копьями и длинными ножами, также Дэвид заметил два арбалета. Ни кольчуг, ни лат они не носили; однако куртки из дубленой кожи, сложенной в несколько слоев, выдерживали удар меча лишь немногим хуже доспехов из железа, но при этом были легче и предоставляли своим обладателям большую мобильность.

Поскольку теперь передний обзор загораживали люди и лошади, появление второго форта Дэвид прозевал. Увидел лишь, когда врата и висящая в пустоте каменная арка оказались совсем рядом. Всадники придерживали лошадей, кто-то спешился и постучал кулаком в ворота. Звук отодвигаемого засова, короткие переговоры, скрип петель… Отряд въехал в полутемную арку, которую, будь она чуть поглубже, правильнее было бы назвать «коротким туннелем». Здесь было несколько стражников, выглядевших куда как более подтянуто и аккуратно, чем та группка разгильдяев, что сторожила врата в Нимриане. Нимриан не опасался своего сателлита и, наверное, мог бы и вовсе не ставить никакой охраны; о настороженном же отношении Кильбрена к могучему соседу свидетельствовала целая система ворот, постов, проходных двориков, идеально обстреливаемых сверху, через которую им пришлось проехать.

«Детские игрушки, – думал Дэвид, терпеливо ожидая, пока за их спинами закроют одни врата, а впереди – откроют новые. – Настоящего мага из метрополии вся эта ерунда не остановит…»

Впрочем, даже не вызывая Око, он чувствовал, что здесь существует какая-то магическая охрана, ощущал колдовскую ауру этого места. Но улучшать свое виденье Формой не стал – не имел ни малейшего желания лично проверять, насколько охранная система надежна. Что, если она реагирует на любое произнесенное внутри крепости заклинание? Дэвиду совсем не хотелось, чтобы его сначала поджарили, а уж только потом спохватились бы – стоило ли?..

Он заметил, что одежда солдат, охранявших форт, отличается от облачений всадников, сопровождавших Идэль. Многие из них носили обтягивающие темно-серые комбинезоны, и материал, из которого были сделаны комбинезоны, больше походил на резину или плотную губку, чем на ткань. Не было ни швов, ни застежек. Поверх этой необычной одежды – широкие пояса, у многих – перевязи. У некоторых солдат в руках, у других в чехлах на боку покоились приспособления, слегка напоминавшие короткие автоматические винтовки – правда, довольно-таки диковинного вида. Еще Дэвид заметил прозрачные, будто сделанные из стекла или пластика, прямоугольные щиты, вызвавшие почти ностальгические воспоминания об аналогичных по виду щитах, используемых полицией на Земле Т-1158А. Чуть позже он обратил внимание на то, что над прозрачной поверхностью щита находится еще одна поверхность – только не материальная, а будто бы составленная из сгущенного воздуха. Она слегка искажала свет и только поэтому вообще была заметна, ее границы выступали за пределы стеклянного щита почти на фут. Дэвид предположил, что это какое-то силовое поле, поддерживаемое простейшим заклинанием. Как выяснилось позже, он не ошибся.

Хотели организовать карету, но Идэль категорически отказалась – она спешила добраться до столицы. Подняли последнюю решетку и распахнули врата, ведущие за пределы крепости. На Дэвида дохнуло свежим ветром. Кавалькада всадников устремилась по дороге, ведущей в Геиль, столицу Кильбрена.

Небо здесь было светло-голубым, почти белым, солнце – ослепительно ярким. После мягкого света Нимриана, после сумрака, окружавшего дорогу между мирами, после узких и прохладных, похожих на колодцы двориков колдовского форта у Дэвида заслезились глаза.

– Защита от Света, – пробурчал он, проводя правой рукой перед лицом и автоматически закрепляя заклятье. Яркость не уменьшилась, но, несмотря на это, теперь обилие света не мешало ему видеть. Лошадям задали хороший темп, но на галоп все же не переходили, и даже Дэвид, не самый лучший наездник в этом мире, мог взглянуть по сторонам, не рискуя сверзиться с седла.

Здесь господствовал немного другой пейзаж, чем в Нимриане, да и растительность отличалась, но в чем именно заключается различие, с первого взгляда определить было непросто. Более сухой климат, большая разница в температуре в дневное и ночное время суток – все это станет известно Дэвиду Брендому лишь после того, как он проведет здесь некоторое время. Пока же он видел только, что в лесах больше хвойных деревьев, чем в Светлых Землях, что подлеска почти нет, а там, где все-таки попадается кустарник, листья его тонкие и острые, похожие на иглы. Поля скрыты стеклянными теплицами – позже Дэвид узнает, что этот прозрачный материал, называемый рекельмитом, используется здесь повсюду: он дешевле стекла и намного прочнее. Способ его получения, действительно, во многом схож с производством пластмасс на основе природных полимеров, однако, помимо нагревания, рекельмит подвергается воздействию сильного электромагнитного поля, в результате чего звенья его макромолекул образуют сложный и по-своему красивый рисунок. В отличие от пластмассы, быстро распадающейся в мирах с высоким энергетическим фоном, рекельмит имеет собственную магическую структуру, которой, при дальнейшей обработке (параллельно с обработкой чисто физической), могут быть сообщены некоторые волшебные свойства. В мирах вроде Хеллаэна или Нимриана чрезвычайно высокой концентрации магии рекельмит не выдерживает все равно, мутнеет и теряет свои особые качества, становится ломким и хрупким; в мирах, почти лишенных магии, вроде сателлитов Земли Изгнанников, теряет стабильность, накапливает в себе избыточное электричество, а иногда даже – «мутирует» в сторону повышения радиоактивности. И только внутри уникального метамагического поля Кильбрена он может существовать.

Помимо рекельмита, в Кильбрене имеются и другие любопытные материалы, о которых можно распространяться довольно долго. Кильбренийцы, однако, хорошо осведомлены о поведении материалов за границами их мира; поэтому, отправляясь за Идэль в Нимриан, солдаты и Мирек-атта-Кион одевались и вооружались так, чтобы не лишаться своих вещей в чужом мире. Дэвид видел, что поселяне и путешественники, поспешно уступавшие дорогу кавалькаде Идэль, одеты совсем по другой моде.

Простенькое заклятье, которое он сотворил, чтобы уберечь глаза от слишком яркого света, принесло ему, несмотря на затраченную энергию, ощущение бодрости и силы. В отличие от межреальности, где его гэемон не мог «дышать», этот мир был насыщен магией, и его энергетика на следующем «вдохе» Дэвида восполнила то, что молодой маг потратил на это крошечное заклятье. Конечно, здесь был не столь высокий потенциал, как в Нимриане, и это чувствовалось сразу, но все же – здешний фон достаточно высок, куда выше, чем в Хешоте и неизмеримо выше, чем на родной планете Дэвида, и землянин перестал беспокоиться о том, насколько хорошо будут работать его колдовские способности в новом, незнакомом месте. Вместе с тем в магии Кильбрена ему почудилось нечто странное; если сравнить энергетику мира с воздухом, которым «дышит» маг, то у этого воздуха был необычный привкус… Метрополия сделала Брендома параноиком – все необычное требовалось немедленно проверить на предмет потенциальной угрозы. Однако, что именно «не так» с Кильбреном, с ходу определить не получилось. Через некоторое время он пришел к мысли, что эти странности всего лишь, наверное, какие-то особенности мира: например, метамагическое поле могло быть здесь как-то по-особому искривлено или, скажем, иметь эллиптическую поляризацию… Последняя мысль заставила Дэвида усмехнуться. Джебрин кен Хельт на уроках магтеории мог выдать ученую фразу и позабористей, Дэвиду же – увы! – пока он учился в Академии, приходилось не только выслушивать все это, но и старательно зубрить. Он слабо представлял, как эти знания могут быть применены на практике, а поэтому задвинул пока магтеорию на самый чердак сознания и сосредоточился на том, что мог видеть непосредственно, своими глазами. Во всяком случае, энергетические особенности Кильбрена прямой угрозы, похоже, не несли, а раз так – решение этой загадки можно отложить до лучших времен.

Пока же большая часть его внимания уделялась дороге, окружающему пейзажу и встречным людям. Когда же всадники замедляли темп, он выкрадывал время, чтобы подкорректировать лингвистическое заклинание, продолжавшее исправно реконструировать кильбренийский язык из отдельных фраз, которыми перебрасывались между собой спутники Идэль. К тому моменту, когда они въехали в столицу, местное наречие Дэвид уже знал; к вечеру того же дня он мог говорить на нем без акцента.

Геиль – древний город, он неоднократно перестраивался, полностью обновляясь внешне. Последняя реконструкция проводилась в правление Юлианара, несколько столетий тому назад. В центре высился дворец, его окружал так называемый Старый город, состоящий преимущественно из трех-четырехэтажных зданий, в которых селились обеспеченные люди. Центральную часть города окружала каменная стена, в последние века превратившаяся в своеобразное культурное достояние столицы: выстроенная вскоре после Катастрофы, она уже давно ничего не защищала, ибо город сильно разросся, но выглядела красиво и после соответствующего ремонта ее низенькие башни и черно-золотые арки ворот превратились в украшение Геиля, а на верху стен играли дети и прогуливались влюбленные парочки.

Геиль был выстроен близ реки, и стены Старого города вплотную подходили к воде. Та часть новостроя, что располагалась на том же берегу, что и центральный район, окружая его полукольцом, именовалась Нижним городом; та же часть, что высилась на противоположном берегу, напротив древней гавани, одетой в гранит, – Новым городом. Геиль насчитывал около миллиона жителей, это был один из самых крупных городов Кильбрена.

Первое, что поразило Дэвида еще на въезде в столицу – архитектура Нижнего города. Здесь соседствовали друг с другом дома совершенно разных стилей, от одно– или двухэтажных лачуг, до огромных, двадцатиэтажных домов-башен. Выложенные из красного, белого или темного, почти черного, кирпича жилые башни слегка сужались в верхней части, внизу же их диаметр достигал ста и более футов. Некоторые были соединены между собой, другие похожи на ступенчатые пирамиды, третьи представляли целую россыпь башенок, выраставших из единого основания. И рядом же – обычные обветшалые дома в несколько этажей, нищие кварталы, рынки и мусорные свалки.

Центральный район, после такого пролога, сразу бросался в глаза своей чистотой и ухоженностью. Мощеные улицы здесь регулярно вычищались до блеска, тут и там, в строгом порядке, росли кусты и деревья (все – аккуратно подстриженные, конечно), повсеместно располагались уютные частные садики и крошечные общественные парки.

Дворцовый ансамбль был спланирован отнюдь не столь успешно и представлял собой несколько зданий, выстроенных в разное время и в разных стилях. Отличия бросались в глаза не столь резко, как в Нижнем городе, но до идеальной ухоженности центрального квартала дворцу было далеко. Его возвели давным-давно, последующие достройки и перестройки превратили его в довольно-таки сложный и запутанный лабиринт.

Открылись ворота – створки не распахнулись настежь, а плавно вползли в стену. Дэвид, смотревший в этот момент на дворец через Око, увидел, что врата приводятся в движение не людьми, а какой-то странной энергетической системой, рисунок которой показался ему абсурдным. Чуть позже он понял, что видит лишь часть этой системы, другая же часть остается недоступной для его зрения: энергия в этой системе была очень «тяжелой» и Око улавливало ее лишь из-за той высокой концентрации, которой она достигала. Кроме того, сильно мешала обзору другая система заклятий, выглядевшая уже почти нормально, – она окутывала дворец, как паутина. Некоторые люди здесь были окружены энергетическими барьерами, но не все. У всех мужчин, сопровождавших Идэль и тех солдат, что охраняли дворец, такая защита была.

Их встретили, засуетились, сразу возникли какие-то вопросы, которые принцесса должна была решить, но во дворе, пока всадники спешивались, Дэвид все же улучил минутку, чтобы поинтересоваться у кильбренийки – а что, мол, за странные заклятья стоят у вас на воротах?

Идэль недоверчиво покосилась на него:

– Ты ведь говорил, что родился в технологическом мире.

– Эээ… да. А что?

– Тогда чему удивляешься? Это же электричество.

У Дэвида отвисла челюсть.

– Оно у вас работает?

Идэль успела только кивнуть – поток слуг, придворных, фрейлин, родственников окружил ее и унес с собой. Дэвид поскреб затылок. Еще раз посмотрел на ворота. М-да… этого он не ожидал. Впрочем, прежде он и понятия не имел, как выглядят работающие электроприборы, если воспринимать их колдовским зрением: в Нимриане ничего подобного не существовало и существовать не могло, а на своей родной Земле, после того как стал магом, он был всего лишь два раза и особым временем для того, чтобы разглядывать электротехнику, не располагал – да и просто не приходила такая мысль ему в голову.

Теперь, еще раз, уже более внимательно оглядываясь по сторонам, он обнаруживал, что электричество тут повсюду. Автоматически открывающиеся двери, освещение, даже странное оружие, покоившееся в чехлах, что крепились на спинах или бедрах стражников – все имело ту же самую (бессмысленную – с точки зрения классической магии) структуру. Око Света, впрочем, не давало полного обзора: предназначенное для восприятия более высоких слоев реальности, оно улавливало лишь самые «верхушки», смутные отблески текущего тока. Хотя обычно Дэвид предпочитал смотреть на энергетический мир через преломление именно этой стихии, сейчас времени на то, чтобы разбираться с настройками и достраивать Око так, чтобы лучше разглядеть нижнюю часть спектра, у него не было. Поэтому он просто поменял стихии – сначала Жизнь, потом Воздух и Огонь. Не идеал, но видно стало лучше. Он задумался, к какой стихии должно преимущественно принадлежать электричество, и пришел к мысли, что, как и многие явления, к нескольким сразу. Кроме того, стихиальная принадлежность менялась, когда ток, мирно бегущий по проводу, превращался в яркий, видимый глазу разряд. В последнем случае Дэвид был уверен, что Свет и Воздух предоставили бы ему точную и полную картину.

Идэль заняла свои старые комнаты в юго-западном крыле дворца. Дэвиду предоставили помещение в том же крыле, но этажом выше – там селили благородных господ, прибывших во дворец на какое-то время. Обычно большая часть гостевых комнат пустовала, но сейчас, в преддверии сената, почти все они были заняты, а высокорожденные и их фавориты все продолжали прибывать в столицу со всех концов страны. Не все останавливались во дворце: некоторые предпочитали дорогие гостиницы, расположенные поблизости, у других имелись собственные дома в городе.

Идэль пропала до вечера. Чтобы не заскучать, Дэвид попробовал выйти в ИИП с помощью серебряного браслета, приобретенного еще в Академии. Увы, здесь эта штука отказалась работать. Фантомный экран развернулся, но даже на первый взгляд выглядел «не очень»: периодически пропадал, мерцал, искажался. Искусственное Информационное Поле браслет не видел вообще. Дэвид загрустил. Похоже, эта хреновина могла работать только в метрополии, где, собственно, и было сформировано ИИП, а с соседней планеты сигнал не ловила. Он снял браслет и убрал в рюкзак – в этом мире терминал ему не понадобится… Придется раздобывать информацию другими способами.

Выглянул в коридор, но слуг поблизости не наблюдалось, и Дэвид, закрыв дверь, отправился отлавливать кого-нибудь из этой братии. Он шел в центральную часть дворца, по дороге не забывая примечать все, за что цеплялся взгляд.

Дворцовые слуги носили специальную форму, наподобие ливрей. По цвету ткани и типу вышивки можно было определить ту сферу, в которой данный конкретный слуга задействован, а также его ранг. Отыскать слугу труда не составило, сложнее было найти незанятого: в переполненном дворце каждому из них находилось какое-нибудь дело. Нужный человек в конце концов обнаружился, далее перед Дэвидом встала задача заманить его в свою комнату. Его собственный статус здесь еще оставался не определен, и землянин не был уверен, как поступит лакей, получив приказание от незнакомого человека, одетого необычно и небогато. Поэтому Дэвид поступил проще: пожаловался, что в отведенной ему комнате лежат чьи-то чужие вещи. Слуга на это повелся и пошел посмотреть; как только он оказался в помещении, Дэвид задействовал заранее заготовленное заклятье беспамятства и, подхватив падающего лакея, усадил его в кресло. Закрыл дверь на задвижку, установил стул напротив пленника и вновь обратился к псионическим заклятьям – но уже намного более сложным, чем то, первое, которым он «выключил» обманутого слугу. Личные воспоминания Циора-атта-Кион (так звали пленника) землянина не интересовали, но общая информация о мире ему была нужна как воздух, и из памяти Циора ее можно было извлечь. Когда человек видит в окружающем мире какой-либо предмет, например – чашку, он не перечисляет себе «мысленно» все свойства этой чашки и не вспоминает момента, когда о предназначении чашки ему рассказали впервые, он просто знает, что такое чашка и для чего она нужна. Знание присутствует целиком, как законченная идея, оно ощущается, но не выражает себя в словах без необходимости. Это знание не о той или иной чашке, а о чашках вообще, как таковых. В Кильбрене было слишком много подобных «чашек», о смысле и предназначении которых Дэвид мог только гадать, – слишком много, чтобы каждый раз специально расспрашивать о них окружающих. Он мог провести здесь полгода или год, прежде чем «общего знания» о мире – нужного, чтобы не совершать глупости на каждом шагу, – накопилось бы достаточно. Но он не мог ждать и поэтому пошел на шаг, который вряд ли можно назвать высокоморальным. Дэвид оправдывал себя лишь тем, что ничего плохого со слугой не случится: тот всего лишь пробудет без сознания час или два, а затем вернется к нормальной жизни. Дэвид не собирался ничего внушать ему, не собирался и просматривать его частную жизнь. Между тем вычленить в памяти сферу «общих понятий» было не так-то просто: в Академии, на первом курсе псионики, они проходили сию процедуру лишь теоретически. Заклятие требовало филигранной настройки. Дэвид провозился около получаса, прежде чем сумел хоть как-то обозначить интересующую его зону в разуме спящего лакея. Слишком большой массив информации сразу перекачать он не мог – его собственный разум не справился бы с таким объемом. Во многих случаях Дэвид просто не понимал, где и как правильно выставлять нужные параметры копирования, и поэтому осторожничал, ограничиваясь минимумом. Потом, наконец, все же рискнул запустить процесс переноса данных, по ходу корректируя его и устраняя неизбежные ошибки. Поставилментальный блок на вывод новой информации в действующую память – сейчас, пока работа еще не закончена, многочисленные соцветия новые смыслов, поднимающиеся к бодрствующему сознанию из глубин разума, только помешают. Через полтора часа он закончил, и хотел уж было отпустить слугу на все четыре стороны, как вспомнил о том, что едва не забыл об одной маленькой вещи, которую обязательно нужно было сделать… Кое-что в памяти Циора-атта-Кион все-таки придется подкорректировать. Дэвид стер воспоминания о том, как лакей оказался в его комнате и о том, что к Циору вообще подходил какой-то странный человек с просьбой разобраться с чужими вещами. Установил простую программу действий: сейчас лакей, по-прежнему пребывая в беспамятстве, выйдет из комнаты, пройдет немного по коридору, подчиняясь не уму, а собственным инстинктам: будет огибать одних людей, кланяться другим, кивать третьим. Через десяток шагов Циор начнет потихоньку приходить в чувство, и по мере его пробуждения программа, управляющая поведением человека, начнет самоотключаться. Для лакея все это будет выглядеть таким образом, как будто он о чем-то глубоко задумался – и не заметил, как пролетело время. Люди частенько ныряют в такие состояния, когда они что-то делают или думают, не осознавая ни самого процесса, ни текущего времени, и лишь удивляются потом, вдруг пробудившись: «Ого! Сколько времени-то прошло!..» Лакей решит, что именно это с ним и случилось – обычное, заурядное событие, – и не станет искать сложных объяснений там, где он слишком привык к простым…

Выпроводив слугу, Дэвид вскрыл скопированный архив и стал разбираться с его содержимым… Не стоило рассчитывать, что лакей хорошо знаком с местной историей или знает поименно всех «серых кардиналов», которые тут заправляют, однако он должен более или менее четко представлять себе существующую систему управления, и именно с этой информации Дэвид начал осмотр своей добычи.

Все население Кильбрена (по крайней мере, если говорить о людях, огры и гоблины – не в счет) делилось на три основные категории: плебеи, дворяне и высокорожденные. Все высокорожденные (это Дэвид знал и раньше – Идэль рассказывала) происходили от могущественного хеллаэнского волшебника Гельмора кен Саутита, скончавшегося около восьми тысяч лет тому назад. На данный момент существовали четыре благородные семьи, или четыре клана, высокорожденных. Имелись и меньшие кланы, но все они, так или иначе, примыкали к какому-либо из этих четырех. Система наследования верховной власти, будучи прозрачной и предельно простой на бумаге, на практике такой простотой похвастаться отнюдь не могла, а после того как Айтэль две тысячи лет тому назад перешел от монархии к олигархии, стала еще менее ясной. Преимущественное право унаследовать приорат – хотя поддерживал это право не столько закон, сколько добрая традиция, – имел старший потомок правящего приора. Однако переход власти не осуществлялся автоматически. Существовал сенат, который мог утвердить кандидатуру наследника, а мог, в случае его непопулярности или неспособности к управлению, избрать кого-нибудь другого. Теоретически, «кем-нибудь» другим мог оказаться любой высокорожденный, однако в истории еще ни разу сенат не отдавал приорат представителю, скажем, одной из младших семей. Выбор всегда осуществлялся между наиболее значимыми фигурами, представлявшими какой-либо из четырех основных кланов. Но и здесь не было равенства. Все высокорожденные по статусу делились на две большие группы: лигейсан и кириксан. К первой, элитной группе, относились все потомки приора (не только дети, но и внуки, правнуки и т.п.), рожденные при его жизни. Ко второй – все остальные высокорожденные. Из-за того, что приорат не наследовался строго от отца к сыну, а мог, в силу решений сената, «перескакивать» от одной ветви потомков Гельмора кен Саутита к другой, ситуация еще больше запутывалась, так как в каждой из ветвей появлялись свои лигейсан, и любой из них гипотетически мог рассматриваться теперь в качестве кандидата на трон. Кроме того, титул «лигейсан» приобретал глава каждого из четырех основных кланов, вне зависимости от своего происхождения, и, как следствие, каждый из них мог (и стремился стать) приором.

Высокорожденные занимали высшие посты в государственном управлении, ступенью ниже стояли дворяне – военно-служилое сословие, имевшее ряд привилегий, передававшихся по наследству. В армии из дворян формировался командный состав среднего и высшего звена, дворянин также мог стать чиновником – вплоть до префекта, если, конечно, на такую должность не находилось кандидата из высокорожденных. Плебеи, или простолюдины, принимали участие в городском или сельском самоуправлении, в остальном же от власти они были отстранены совершенно. Ремесло, торговля, сельское хозяйство и тому подобные сферы деятельности практически целиком принадлежали плебеям. Простолюдин мог разбогатеть – и в этом случае он старался получить покровительство кого-либо из высокорожденных. Член правящей семьи становился формальным владельцем фабрики или торговой компании, созданной плебеем, реально же ею продолжал управлять тот, кто ее создал, перечисляя часть своего дохода покровителю. Для «независимого» плебейского бизнеса существовал своего рода потолок, поддерживаемый рядом законодательных уловок. Иногда, отдавая свое предприятие вышестоящиму, плебей в обмен приобретал дворянский титул, который затем мог передать по наследству. Поменять сословие было возможно, но дворянину активно заниматься торговлей – не к лицу; дворянин мог владеть каким-либо предприятием, но должен был устраниться от непосредственного управления, сосредоточившись на более приличествующих занятиях. Хотя статус дворянина и считался более высоким, он должен был нести военную службу и быть готовым с оружием в руках в любой момент защитить свою честь или честь господина. В силу этого многие плебеи, даже имея такую возможность, не желали становиться дворянами: они могли восхищаться жизнью дворян, но совершенно не ощущали призвания жить так же.

Общая картина кильбренийского общества потихоньку стала намечаться. Далее Дэвид обратился к частностям. Пытаясь разобраться в соотношении декларируемых и реальных полномочий секонда, в составе сената, в степенях приближенности младших семей к четырем главным кланам, Дэвид понял, что устал. Он начинал путаться во всем этом. Уже прошло несколько часов с тех пор, как он отпустил слугу, близился вечер. Он слишком долго возился с балансировкой заклятий, а это требовало не только наработанного навыка, но и активной работы соображалки. Стоило сделать перерыв. Он перевел архив воспоминаний в полуавтоматический режим: нужная информация будет всплывать сама по мере надобности, если его внимание зацепит что-нибудь незнакомое. Закончив, он задумался, где можно было б перекусить, когда тут подают ужин и позовут ли его к столу? Возможно, стоило вылезти из комнаты и позаботиться о себе самостоятельно, вот только где здесь кухня?.. Память Циора подсказала: внизу, в юго-восточном крыле. Он почти собрался туда наведаться, как вдруг услышал стук в дверь.

Это был Мирек. На смену дорожной одежде пришли белая сорочка и жакет без рукавов. Ножны с мечами, как и прежде, – за спиной.

– Вас зовет госпожа Идэль.

Дэвид кивнул. Свой собственный меч он положил рядом с дорожной сумкой, которую еще не успел распаковать, – теперь он вернулся, чтобы забрать его: не хотелось оставлять клинок Гьёрта в незнакомом месте. Цепляя ножны на пояс, услышал за спиной голос:

– Во дворце запрещено ходить с оружием.

– Всем, кроме тебя? – оглянувшись, хмыкнул Дэвид.

Мирек удивился.

– Я атта-крей, – произнес он.

«Воин-раб» – подсказала память Циора. Атта – буквально означает «принадлежащий». Атта стояли вне общества, у них не было никаких прав, они являлись чем-то вроде вещей, над которыми хозяин имел полную и абсолютную власть. Вместе с тем существовала одна важная деталь: хотя атта и не принадлежали себе, каждый из них стал «вещью» добровольно. Поэтому рабы в Кильбрене не были такими, как в других мирах; это люди, полностью посвятившие себя служению, отказавшиеся от собственной воли для того, чтобы стать продолжением чужой. Их не презирали: дворяне и высокорожденные могли презирать плебеев, но атта были вещью – кому придет в голову презирать вещь? У атта существовала своя культура и даже собственные понятия о чести. Отдать жизнь за хозяина, быть готовым выполнить любые, даже самые немыслимые приказы хозяина, сохранять абсолютную верность даже в том случае, если господин, которому служит атта, невыносимо жесток или безумен – вот высшие идеалы атта, итог жизненного пути, предполагавшего полную самоотдачу. Помимо личных атта существовали те, которые были верны роду в целом; к их числу принадлежал и Мирек. Из лучших бойцов формировалась элитная гвардия, самые красивые атта становились наложниками и наложницами. Не обладавшие ни красотой, ни силой причислялись к дворцовой обслуге.

Дэвид вздохнул и положил меч обратно. Увы, у свободных людей иногда бывает больше ограничений, чем у рабов…

Они вышли в коридор и спустились на второй этаж. В комнате, которая служила Идэль прихожей, сидело двое солдат. Помимо коротких мечей они были вооружены спегхатами —электрическими ружьями. Эти переносные разрядники, частично сделанные из металла, а частью – из прозрачного, похожего на стекло рекельмита, Дэвид видел еще у солдат, охранявших форт. Теперь, благодаря памяти Циора, он знал, что это.

Мирек постучал в комнату справа. Услышав разрешение, отворил ее и сообщил о выполнении поручения. «Пусть войдет» – донеслось до слуха Дэвида. Мирек отошел в сторону и пропустил его, сам же остался в прихожей.

Идэль сидела в кресле, служанка укладывала ей волосы. Еще одна – возилась в дальнем углу комнаты, почти целиком погрузившись в массивный платяной шкаф. Кажется, она пыталась как-то рассортировать платья. Дэвид сел в свободное кресло. У него снова возникло чувство, что между ним и Идэль стоит какая-то стена, и чем дальше, тем толще и прочнее она становится. Дело не только в количестве людей, которые окружали кильбренийскую принцессу, – хотя и это обстоятельство играло немаловажную роль – но прежде всего в том, что Идэль закрылась от него, все дальше уходила в мир, который был ему чужим и который был знаком ей с детства. «Угораздило же ее родиться в правящей семье…» – с тоской подумал землянин. В Академии все было проще. Там они стояли практически на одной и той же ступеньке социальной лестницы, являлись людьми одного круга, и никакие барьеры их не разделяли.

– Как тебя устроили? – не поворачиваясь, спросила Идэль.

– Нормально.

Его раздражало присутствие слуг, которое не позволяло подойти и просто обнять ее, как раньше.

– Где?

– Этажом выше. Две комнаты.

– Я распоряжусь, чтобы тебя посетил наш портной. В такой одежде ты привлекаешь к себе слишком много внимания.

Дэвид кивнул. Его дорожно-походное облачение, неброское, привычное и порядком поистершееся, вряд ли подходило для того, чтобы щеголять в нем во дворце.

– Тебе понадобятся деньги, – продолжала кильбренийка. – Я уже велела, чтобы сюда из банка доставили часть моих личных средств, но посланник еще не вернулся… Если ты зайдешь позже…

– Нет.

Несколько секунд холодного молчания.

– Что «нет»? – спросила она.

– Мне не нужны деньги, – ответил Дэвид.

– Понадобятся.

– Значит, раздобуду их сам.

– Перестань. Для меня это мелочь…

– Нет.

Служанка ойкнула, едва не оцарапав госпожу одной из многочисленных заколок, – Идэль наконец повернулась к своему любовнику. Дэвид спокойно встретил ее взгляд. Он понятия не имел, где, отказываясь от ее помощи, будет выискивать средства к существованию. Где-нибудь найдет. Важнее всего было разбить стекло между ними, показать, что здесь она может распоряжаться кем угодно – но только не им. Для него – для него одного – она не будет принцессой; вернее – будет, но совсем в другом смысле… Для него одного ее власть и положение в здешнем обществе не значили и не будут значить ничего. Нужно было выбить – хотя бы на время общения с ним – ее из той роли, которую она тут играла и которая за двадцать с лишним лет стала ее второй кожей. А для этого он должен показать, что способен действовать здесь заодно с ней, но – как равный, а не просто как один из фаворитов в шлейфе ее свиты.

Идэль нахмурилась. Дэвид вел себя глупо, как мальчишка. Она была слишком занята, слишком устала, слишком много вещей еще предстояло сделать, чтобы с ним спорить. Он отказывался действовать по тому сценарию, который она для него определила, и это раздражало ее больше всего.

– У меня и так полно проблем. Не создавай мне дополнительных, – попросила она, отворачиваясь.

– Никаких проблем. – Дэвид усмехнулся, празднуя маленькую победу. Больше всего он боялся, что она начнет спорить – но, к счастью, обошлось. – Деньги я найду, не беспокойся. Давай лучше поговорим о том, что тут происходит.

– Ты это еще не выяснил? – небрежно обронила она.

Дэвид покачал головой, мысленно обругав себя за то, что не вытянул информацию о последних событиях из памяти Циора-атта-Кион. Такая уж, казалось бы, самоочевидная вещь – так нет, забыл…

– Странно, зачем ты меня вообще спрашиваешь, – сказала она, постаравшись подпустить в голос максимум яда. – Я думала, ты все теперь делаешь сам.

– Может быть, ты просто расскажешь? – вопросительно произнес он, делая вид, будто не заметил насмешки.

После долгой паузы Идэль заговорила ровным, отстраненным тоном:

– Джейбрина убили в старом корпусе. Вместе с ним была уничтожена вся личная охрана. Свидетелей не осталось.

Дэвид едва слышно присвистнул:

– Удалось выяснить, кто это был? Как эти люди проникли во дворец? Как ушли? Кто за этим стоял?..

– Нет. – Идэль качнула головой. И болезненно поморщилась – в результате резкого движения клок волос едва не остался в руках у служанки, по-прежнему трудившейся над ее прической. – Ничего. Без сомнения, это была команда хорошо подготовленных магов. Сделав… то, за чем приходили… они ушли по волшебному пути. Вероятно, так же и проникли во дворец. Неизвестно, пострадал ли кто-то из нападающих, но если и да, никого из своих на поле боя они не оставили.

– На дворце не было защиты, блокирующей телепортацию?

– Была. Они ее вскрыли.

– До того, как пришли? – Дэвид сделал ударение на первом слове. – Здесь что, побывали хеллаэнские лорды?

– Может быть, – резко произнесла она.

– Ну, замечательно…

Прошла четверть минуты, прежде чем она заговорила вновь – уже другим, более спокойным голосом:

– Я не знаю. Я правда, не знаю. Могло быть все что угодно. Метрополия и раньше вмешивалась в наши дела.

Сделав пометку в уме, Дэвид спросил:

– Ты представляешь, какого уровня должен быть маг, чтобы проигнорировать барьер такого рода? Это ведь не энергетическая «стенка», которую можно проломить. Путь в защищенное место просто не откроется… а это значит, что вскрывать барьер убийце пришлось там, откуда он – или они – начинали свой путь. Кто на такое способен, по-твоему?..

– Заклинание, блокирующее телепортацию, не стало бы препятствием и в том случае, если бы они заранее подобрали к нему ключ.

– Но это значит, что они здесь уже были, а не просто – раз! – появились и исчезли. Вели какую-то подготовку… исследовали защиту, подбирали ключ-коды… Значит…

– Да. Я понимаю, что ты хочешь сказать, – перебила Дэвида Идэль. – Нет, пока не удалось выяснить, кто это мог быть. Идет следствие.

Помолчав немного, Дэвид спросил:

– А если это все же… кто-то из Хеллаэна… кого можно подозревать? Есть какие-то семьи, которые вас как-то особенно не любят?

– Была одна семья, но она сгинула несколько столетий тому назад… Нет, не благодаря нашим усилиям. Их уничтожил один из Обладающих Силой, с которым они имели глупость поссориться.

– Как кен Церультов?

Идэль скосила глаза на своего любовника.

– Я говорю именно о них.

– Вы враждовали с ними?

– Да.

Совпадение?.. Историю о падении семьи кен Церультов он слышал в кратком пересказе преподавателя прикладной ритуалистики, Дильбрега кен Аунблана, при обстоятельствах, которые трудно забыть: Идэль, полумертвая, лежит у его ног, а Дильбрег методично и сухо разъясняет Кантору политику Академии в случае открытого конфликта между учениками…

– Что вы с ними не поделили?

– Неважно, – отмахнулась Идэль. – Эта история не имеет никакого отношения к тому, о чем мы говорили до этого. Я просто хотела сказать, что внешних врагов, которые настолько нас не любят, что захотят убить приора только ради того, чтобы убить, – таких нет. Насколько мне известно, конечно. У дедушки могли быть и личные враги в Хеллаэне. Но все же… даже если в этом замешан кто-то из метрополии – можешь быть на сто процентов уверен в том, что убийца так или иначе связан с кем-нибудь из тех, кто в случае смерти приора мог бы занять его место.

– Скорее всего, так и есть…

– Не «скорее всего», а именно так, – опять перебила она. – Пропал Севегал. В тот же день.

– До убийства… или после?

– Неизвестно. Но, похоже, что до. Его просто не смогли найти, когда все это случилось. И до сих пор он так и не появился, хотя прошло уже шесть дней.

– А он не мог куда-нибудь… ну я не знаю… уехать? Отправиться путешествовать? Отдохнуть от светской жизни?..

– Какая еще светская жизнь? – процедила Идэль. – Севегал – Координатор Мостов. Это министерская должность. Ему подчинена уйма людей. Координатор не может просто взять все и бросить.

– А где его видели в последний раз и когда?

– Второго августа, в департаменте. Около полудня он ушел. Он должен был встретиться с исследовательской группой, обнаружившей серьезный дефект в… – Идэль запнулась. – В той части метамагической структуры мира, благодаря которой вообще возможно существование Мостов.

– Насколько серьезный? – насторожился Дэвид.

– Не знаю. Неприятности такого рода возникают всегда, и для этого и нужны группы исследователей и ремонтников. Дядя отправился к ним… по крайней мере, сказал, что отправился. Он использовал бинарный портал, но, вероятно, намеревался переместиться куда-то еще, а уже потом к исследователям… По крайней мере, это единственное правдоподобное объяснение, каким образом он мог пропасть «по дороге».

– Бинарный портал… – Дэвид пожевал губу. – Что-то я такое слышал…

Идэль бросила на него осуждающий взгляд.

– Я думала, это ты изучал ритуалистику, а не я. Ну?.. – Увидев, что он по-прежнему не понимает, о чем речь, начала объяснять: – Две взаимосвязанные телепортационные точки, позволяющие переноситься из одной в другую. Энергетическая схема обычно фиксируется в виде сложного геометрического узора…

– Так, все. – Он поднял руку, останавливая поток ее излияний. – Вспомнил. Статичные бинарные телепортационные системы. Их изучали в классе общей ритуалистики. Да и то – только со второго курса. Я же занимался прикладной ритуалистикой. Немного другой профиль.

– Ну, пусть так. – Идэль вздохнула. – В общем, Севегал вошел в эту штуку, а на выходе не появился.

– А кто-нибудь еще у вас в последние дни… или недели… был убит… или пропал без вести?

– У нас тут постоянно кто-нибудь пропадает. Или умирает. – Она горько усмехнулась. – Но в самое последнее время – нет. Либо мне об этом еще не успели рассказать.

– А кому мог помешать Координатор Мостов? Если его убрали, то какой в этом смысл?! Кому это могло быть выгодно?

– Я не знаю, – сказала принцесса. – Он поддерживал деда и был человеком из его «партии». Он мог знать что-то о заговоре или… скажем так – мог обладать опасной для заговорщиков информацией. Он мог оказать сильное влияние на меня. Наконец – и это вероятнее всего – его могли убить из-за того поста, который он занимал.

– Кто-то очень хотел получить министерское кресло?

– Нет. Координатор Мостов обладает некоторыми… особыми возможностями. Если планировали убить приора, дядю могли убить или похитить только из-за того, что он, воспользовавшись этими… возможностями… мог вычислить путь, которым ушли убийцы.

– А сейчас это нельзя сделать?

– Можно, и делается. Но дядя мог сделать это быстро.

– Хм. Да, похоже он им действительно сильно мешал. А что это за особые возможности?

– Как-нибудь в другой раз расскажу.

– Ты торопишься?

– Да, – ответила она. – Скоро будет ужин, и я хочу на него успеть.

Идэль посмотрела в большое зеркало, висевшее перед ней. Прическа была почти закончена. От длиной темной косы не осталось и следа; волосы, разделенные на тонкие пряди и завитые кудряшками, уложены в сложную конструкцию. Она провела в этом кресле почти час, еще до прихода Дэвида – разговаривала с начальником охраны, подбирала платье, в котором выйдет к ужину, расспрашивала слуг о том, кто из членов сената уже прибыл, а кого – ожидают в ближайшие дни… Еще пятнадцать или двадцать минут – и прическа будет закончена. Затем ее платье украсят лентами и подвесками, на шею наденут колье, на лицо нанесут тонкий слой пудры… Она будет улыбаться, если потребуется, будет обсуждать совершенно неинтересные ей вещи, если придется. До сих пор в ней видели всего лишь девочку – то взбалмошную, то милую – но теперь все изменилось. Люди, которые заботились о ней из любви, мертвы. Теперь она должна одеваться и вести себя в соответствии со своим происхождением. Детские игры закончились. Приора нет, и дом Кион вновь расколот. Начинается война. Уже началась. Война без правил, без чести, без пощады. Война всех против всех.

Только одно мешало, не давало окончательно погрузиться в выбранную роль – этот нелепый землянин. В Кильбрене он казался человеком, свалившимся с другой планеты… впрочем, так оно и было. Он словно служил напоминанием, что где-то и когда-то была другая жизнь, другая Идэль. Она хотела вычеркнуть саму память об этом – нельзя размякать, нельзя верить, нельзя быть искренней… если, конечно, хочешь остаться в живых в той бойне, которая вскоре начнется и уже началась. Но Дэвид мешал, не давал ей этого сделать – и за это она почти ненавидела землянина. Но прогнать его не могла. Пока не могла. Если только она приблизит его к себе, если только они поймут, что она чувствует… Идэль ни минуты не сомневалась в том, что уж они-то найдут способ использовать Дэвида против нее. Его могут убить только для того, чтобы причинить боль ей, выбить из равновесия в разгар игры. Или, похитив любовника, попытаться управлять ею. Здесь это в порядке вещей – слишком очевидные, слишком привлекательные возможности, чтобы не воспользоваться ими. Ей следовало прогнать его. Следовало вообще не пускать в этот мир. Только так она и могла его защитить. Но он увязался следом, и она не сумела этому воспрепятствовать. Да и не особенно пыталась. Похоже, она привязалась к нему куда сильнее, чем думала сама, и рвать эту зависимость было невыносимо трудно. Но у нее не оставалось выбора. Ей захотелось заплакать или завыть – но ни того, ни другого она, конечно, не сделала. «Дура!.. – мысленно обругала себя Идэль. – Размазня! Тряпка…»

– Послушай, – сказал Дэвид по прошествии длинной паузы, во время которой он пытался худо-бедно переварить услышанное. – Ты сказала не совсем понятную мне вещь… Что один из возможных мотивов похищения твоего дяди – ну, если отбросить версию о том, что он мог вычислить магический путь, которым воспользовались убийцы приора – состоял в том, что он мог как-то повлиять на тебя после возвращения… Если вообще считать, что он умер или похищен, а не отправился куда-нибудь по своей собственной воле… Так вот, я хочу спросить – тебе не кажется, что это какой-то очень странный мотив? Разве ты так важна?.. – Он хмыкнул, но неуверенно, поскольку вдруг осознал, что не имеет ни малейшего представления, насколько – на самом деле – «важна» по местным меркам Идэль-лигейсан-Саутит-Кион. – Ты ведь не стоишь в очереди на наследство, не имеешь врагов, ты молода и…

Он осекся, не сумев подобрать подходящих слов для того, чтобы выразить простую мысль: опомнись, кому могло понадобиться убивать министра только из-за того, что он имел влияние на тебя? Разве ты – такая важная персона?!.

Он боялся, что она поймет невысказанный вопрос и обидится. Но она не обиделась.

– Да, я не претендую на приорат, – подтвердила она. – Я еще не настолько выжила из ума. Самое разумное, что я могу сделать, – поддержать одного из претендентов, желательно из нашего клана. Что же касается моего положения – суди сам. У Джейбрина было шестеро детей. Говорю – «было», потому что пятеро уже мертвы. Последнюю дочь, Сурейлин, которую вторая жена Джейбрина, Берайни, нагуляла от одного из своих офицеров в период, когда они с прадедом уже не жили вместе, – в качестве претендентки никто не рассматривает. Халгар, мой дед, был старшим сыном приора. Он погиб семнадцать лет назад. Я почти его и не помню. У Халгара и Рейканы, моей бабки, было трое детей. Добавь сюда Фольгорма, рожденного от любовницы уже после того, как Рейкана умерла. Кроме Фольгорма, все остальные дети Халгара – Атвальт, Глойд и Геркла – мертвы. Атвальт наследников так и не оставил. Мой отец был вторым сыном Халгара. И я – его единственная дочь… Теперь ты понимаешь, что делают вооруженные люди в моей прихожей?

Дэвид издал горлом какой-то неопределенный скрежещущий звук. Да, он начинал понимать… И никакой радости это понимание ему не несло. Если кто-то желает истребить всю эту ветвь (а кто-то ее уже почти истребил), то Идэль – следующая мишень.

– Может быть, и мне стоит поселиться… где-нибудь тут? – Он сделал жест, который, вкупе со словами и полувопросительным тоном, указывал на его готовность занять любую из четырех комнат.

– Нет! – резко произнесла Идэль.

Дэвид нахмурился. Неужели она стесняется его?.. Он не мог в это поверить. Раньше его не слишком высокое происхождение ее совершенно не волновало. И следовать общественным приличия она не спешила – там, в Нимриане, когда они впервые занимались любовью прямо на улице академгородка. Но сейчас все изменилось и продолжало меняться. Что-то важное уходило из мира… что-то, наполнявшее их души раньше, соединявшее в одно целое… что-то, присутствия чего они не замечали до тех пор, пока оно не начало иссякать. Какое место ему, Дэвиду Брендому, безродному чужаку из малоизвестного захолустного мирка, может быть отведено в великолепном мире кильбренийской принцессы Идэль-лигейсан-Саутит-Кион?.. Усилием воли Дэвид отогнал эти мысли. Они не несли ничего, кроме тоски.

– Ну, нет так нет, – бодро сказал он, надеясь, что Идэль не заметит фальши в его голосе. – Если ты не собираешься претендовать на трон, наверное, тебе стоит как-то… сообщить об этом родственникам? У вас тут существует какая-нибудь официальная форма отказа от таких претензий?

– Да, существует, – кивнула она. – Но я не собираюсь отрекаться. Если я отрекусь, я просто подставлю под удар следующего в очереди. Это Йатран, мой двоюродный брат. Кажется, он еще не прибыл – хотя я не уверена… – Она на несколько секунд замолчала, пытаясь вспомнить, значился ли Йатран в списке прибывших, зачитанном ей сегодня, или нет. – Узнаю за ужином… Нет, я четко озвучу свою позицию, но официально закреплять отказ не стану. По крайней мере, до тех пор, пока мы с Йатраном не решим, к кому присоединимся.

– А твой брат не захочет сам стать приором? Или он слишком молод…

– Он старше меня на пятнадцать лет. – Она снова замолчала, рассматривая высказанную Дэвидом мысль и так и сяк. Раньше она бы сказала, что это невозможно. Впрочем, раньше – при жизни Джейбрина – никто не казался более подходящим на роль приора, кроме него самого. Поэтому она предпочла ответить уклончиво. – Возможно. Но я удивлюсь, если Йатран это сделает. Ему просто не хватит опыта для такой работы. Да и немногие его поддержат…

Она вдруг усомнилась в собственных словах. Клан Кион в его нынешнем состоянии казался раздробленным на мелкие враждующие группировки. Йатран, при желании, вполне мог бы стать центром еще одной. И она бы его поддержала – разве нет?.. И Фольгорм мог бы присоединиться, у них всегда были хорошие отношения. Если Севегал жив… она не верила в это, но если бы он вдруг объявился и Йатран стал претендовать на трон… кого еще, как не единственного внука своей покойной сестры стал бы поддерживать Координатор?.. А ведь ему, одному из ближайших сподвижников Джейбрина, принадлежало не последнее место в сенате.

Шераган, Смайрен и Галдсайра… Конечно, они всегда держались отстраненно, но ведь, в конце концов, они также принадлежали к потомкам Риттайн, первой жены Джейбрина, как Идэль, Фольгорм и Йатран, и это в каком-то смысле объединяло их – по крайней мере, по отношению к семье Берайни… Идэль тряхнула головой… в который раз забыв о присутствии служанки за своей спиной. На этот раз, правда, Лисс-атта-Идэль успела отпустить локон волос, чем предотвратила очередное рассерженное шипение своей госпожи.

Идэль сердилась оттого, что слишком много свалилось на нее сразу, и невинный вопрос Дэвида поднял целую бурю мыслей. Существовало множество комбинаций, и потенциально каждый лигейсан мог претендовать на приорат. И у каждого, наверное, в этом случае отыскались бы свои козыри и свои союзники. Гадать можно было долго и бесплодно. Ей требовалось больше информации, чтобы составить хоть сколько-нибудь реальную, а не просто потенциально возможную картину текущей игры.

– Тогда кто? – Дэвид задал именно тот вопрос, о котором она сейчас меньше всего хотела думать. – Кто из вашей семьи в данный момент является наиболее вероятным кандидатом на роль следующего правителя?

Она посмотрела в зеркало – служанка крепила последний локон. Это было очень кстати.

– Потом договорим, – негромко сказала она. – Дэвид, выйди. Меня сейчас будут одевать.

2

Дэвид вернулся в свою комнату, сел на диванчик и задумался. Больше всего его беспокоила мысль о возможном покушении на Идэль. Почему она не позволила ему остаться?.. В прихожей будут ночевать ее новые телохранители – неужели ему не нашлось бы места?.. Почему она пренебрегает его помощью – помощью единственного человека, в котором она могла быть полностью уверена? Ее попытки как можно больше увеличить расстояние между ними не вызывали в нем ничего, кроме обиды и злости. Думая об этом, он чувствовал, что начинает взвинчивать себя – в голову лезли отнюдь не самые лестные мысли о своей любимой, а память «услужливо» подбрасывала те моменты в их отношениях, которые он предпочел бы не вспоминать вовсе – мелкие обиды, ее надменность и холодность в последние дни… В какой-то момент он понял, что просто жалеет себя. Эта мысль отрезвила. Надо не предаваться пустым терзаниям, а думать над задачей. Думать и действовать.

Но прежде чем искать ответы, следует правильно поставить вопросы. Он вдруг вспомнил, как Лэйкил учил его составлять сложные заклинания. Разбить задачу на части и, не забывая о конечной цели, создавать каждый сегмент по отдельности, последовательно скрепляя готовые куски. Этот же принцип действий можно использовать не только для заклинаний, но применить его к нынешней запутанной жизненной ситуации. Четкого плана действий у него пока не было, да и быть не могло – слишком много переменных, а информации слишком мало – но самые первые задачи можно начать решать уже сейчас. Общие сведения о мире он получил (и продолжал получать из свежеприобретенного ментального архива), одеждой, соответствующей местной моде, завтра его обеспечит портной, а сейчас нужно придумать, где раздобыть средства к существованию… раз уж он отказался принимать деньги от Идэль.

Радовало то, что здесь пользовались не новомодными хеллаэнскими сийтами, а обычным золотом. Стоило ему задуматься об этом, как память Циора услужливо подбросила внешний образ кильбренийских монет – грошей, кдиаров и севестариев. Оставался только один вопрос – где раздобыть этих самых севестариев много и сразу. О честном заработке можно забыть: если б разбогатеть было легко, все были бы богатыми, не так ли?.. В другом мире он постарался бы найти безнадежно больного богача и, используя свои навыки целителя, быстренько вернуть беднягу к жизни… за очень хорошее вознаграждение. Увы, в Кильбрене хватало своих магов, и потому на особую щедрость со стороны поставленных на ноги тяжелобольных рассчитывать не следовало: состоятельный человек в случае необходимости просто обратится к другому целителю и получит точно такую же помощь за куда более скромную цену.

Мысль о банальном грабеже землянину претила. Что он еще может предложить этому обществу? Может, тут есть кто-нибудь, кто готов заплатить волшебнику астрономическую сумму за оказание важной услуги?.. Дэвид усмехнулся этой мысли. Да, может, такой человек и найдется. Только вот в чем будет состоять поручение? Люди не готовы расстаться с миллионами только ради обеспечения магической защиты, ради усмирения какого-нибудь разбуянившегося водяного или ради организации благоприятного энергетического фона в районе их проживания. По крайней мере, не в тех мирах, где существует хорошо налаженный рынок магических услуг – здесь все это стоит не так, чтобы слишком дорого. Безусловно, можно начать зарабатывать таким образом деньги – но Дэвид приехал в Кильбрен не для того, чтобы налаживать свой бизнес. Много и сразу ему заплатят разве что за убийство. Этот вариант также отпадал…

Он думал, думал и думал – но никаких хороших идей в голову не приходило. Он слишком плохо знал этот мир и понятия не имел, где тут развешаны пряники, доступные волшебнику его класса, а где вместо пряников можно огрести мешок кирпичей… Дэвид отвлекся от здесь и сейчас и постарался представить, что находится на Земле. Есть ли на Земле место, где человек с его талантами мог бы достаточно быстро и без проблем получить миллион долларов? Грабеж и вымогательство исключаем, остается… Он вдруг понял, что остается. Казино.

Существовали ли в Кильбрене крупные игровые заведения, аналогичные земным казино? Память Циора ответила: нет. Да, тут имелись нелегальные игорные дома, но рассчитывать на большой куш не следовало – к серьезной игре абы кого не допускали. Дворяне устраивали развлечения подобного рода в частном порядке, у себя дома, и попасть туда человеку с улицы также было практически невозможно. Универсальных же, поставленных на широкую ногу заведений, куда можно было прийти, выиграть миллион и уйти, просто не существовало.

«Ну хорошо, – подумал Дэвид. – Пусть не миллион. Опустим планку. Пусть будет тысяча севестариев для начала. Их-то я смогу выиграть?..»

Увы, архив воспоминаний Циора помочь с ответом на этот вопрос ему не мог, хотя Дэвид терпеливо прождал, наверное, целую минуту, надеясь, что на поверхность сознания все же всплывет что-нибудь ценное. Лакей понятия не имел, какие делались ставки в игорных домах Нижнего города; по меркам обычного человека и тысяча севестариев была целым состоянием. Стоило наведаться туда и выяснить все на месте.

Откладывать в долгий ящик это предприятие Дэвид не стал. Сегодня был безумно долгий, утомительный день, и первую его половину он провел в седле, но кто знает, что произойдет завтра?.. Он сформировал Знак Жизни, всегда вызывавший у него ассоциации со сложной текучей руной насыщенного зеленого цвета, с речным растением, колыхающимся в такт течению, с изумрудным огнем… Знак – это та базовая схема, которую приобретает вызванная в мир стихия, та форма, в которой ей удобнее всего себя выражать, канал, соединяющий мир вещей с той силой, что дает вещам возможность быть. Дэвид потянулся к Знаку и ощутил, как мощь, таящаяся за ним, начинает вливаться в тело, наполняя его бодростью и силой. Хотя человек в какой-то мере соединяет в себе все стихии, с Жизнью его связывают особые отношения; эта стихия также важна для органических созданий, как для саламандр важен Огонь, для ангелов – Свет, а для обитателей Пределов – Смерть. Жизнь рождает все органические существа и животворит множество неорганических, сообщая им возможность расти, развиваться и размножаться. На поверхности вещей Жизнь, как и остальные стихии, присутствует уже в смешанном, разреженном виде, но маг, инициированный этой стихией, способен приникать к той глубине, которая животворит поверхность… По венам Дэвида словно растекался жидкий огонь, сознание стало кристально ясным, он чувствовал себя готовым взлететь, хотелось двигаться, смеяться, действовать, побеждать. Как всегда, остановиться было трудно – хотелось насыщать себя еще и еще, но, как всегда, он сумел отстраниться. Для этого было достаточно напомнить себе простую истину: он просто убьет себя, разрушит свой Дар, если пожадничает и попытается зачерпнуть слишком много. Он убрал энергетические нити, связывающие его гэемон с образом стихии, и закрыл волшебную дверь между стихией и явью. Руна смазалась и растаяла в воздухе. Дэвид помотал головой, сжал и разжал кулаки, размял мышцы плеч. Не в силах устоять на месте он быстро подошел к окну и выглянул на улицу. Вид темного ночного неба слегка его успокоил. Прежде чем отправляться в Нижний город, нужно соответствующим образом подготовиться.

Когда Дэвид только начал обучаться волшебству в замке Тинуэт, он мог создать и подвесить, оставив «на потом», всего четыре сложных заклинания. По прошествии двух лет учебы, уже в Хешоте количество подвесок, которые он мог «держать» одновременно, увеличилось до шести. На первом курсе Нимрианской Академии Волшебства их число достигло десятка. Второй курс он так и не закончил, но в итоге – то есть сейчас – был уверен, что способен «нести» целую дюжину. Так много ему в данный момент, наверное, не понадобится, но кое-какие заклинания подготовить стоило. В принципе, он мог вообще этого не делать, целиком положившись на импровизацию и весьма солидный набор Форм, но Дэвид не считал, что импровизация – его сильная сторона. Он предпочитал планировать все заранее, возмещая недостаток харизмы и вдохновения методичностью и упорством.

Старый город от Нижнего отделяла каменная стена. По ночам ворота закрыты, а значит, ему потребуется заклятье левитации, чтобы перебраться через стену. Это раз. Чары невидимости – обязательно, это же просто часть «джентльменского набора», вместе с парочкой защитных и атакующих заклинаний. Если он собирается жульничать за игровым столом, неплохо бы для начала узнать правила игры, а для этого ему потребуется изящная псионическая конструкция, позволяющая читать чужие мысли. Нет, не просто видеть то, о чем думает человек в данный момент, а проникать на более глубокие уровни разума, разыскивая в чужой памяти нужную информацию – пусть даже и не осознаваемую в данный момент. Проще всего такую ювелирную работу проводить в спокойной обстановке, один на один, когда никто не мешает, а сам «клиент» сладко спит – именно так он и действовал с лакеем Циором – но в нелегальном игорном доме вряд ли представится возможность уединиться. Значит, нужна такая конструкция, которая будет изымать нужные сведения из чужих разумов, не требуя от Дэвида никаких заметных пассов. С другой стороны, он ведь не собирается перекачивать себе целый жизненный архив, ему будет нужно собрать не так уж много информации. Просто, чтобы ориентироваться в правилах.

Сборка псионической конструкции отняла минут сорок, и это была самая сложная часть работы. Со всеми остальными подвесками Дэвид справился за пятнадцать минут, благо особого мастерства они не требовали, а часть из них он всегда держал наготове: находиться в хеллаэно-нимрианском обществе, не имея в запасе хотя бы пары-тройки смертоубийственных заклинаний, было попросту неприлично. Он только отредактировал Видящую Молнию с Когтистыми Клинками из Света и Огня, убрав оглушающий визг и ослепляющее сияние, сопровождавшее это заклинание. Даже если возникнут какие-то неприятности, не обязательно поднимать на уши полгорода. Кроме того, энергия, которая прежде тратилась на светошумовые эффекты, теперь повысит убойную мощность самой молнии. Совершенно невидимой и бесшумной Видящая Молния не станет (чтобы добиться этого, пришлось бы слишком сильно ее ослабить), но, по крайней мере, такого внимания, как раньше, привлекать к себе уже не будет. К Огненной Сфере, Окруженной Паутиной Молний, Разрушающих Заклятья после некоторого раздумья Дэвид добавил еще семь взаимосвязанных сегментов. Теперь, вдобавок ко всем прочему, Огненная Сфера была еще и Усилена Даром Прожигать Щиты и Поглощать Ослабляющие Заклятья. Созерцая собственное творение, Дэвид довольно улыбался. Если кто-то в ходе боя попытается остановить его «малютку» или хотя бы ослабить ту разрушительную мощь, которую она несла, – то он, этот неизвестный «кто-то», будет неприятно удивлен. Если, конечно, вообще успеет удивиться.

На первом курсе стихиальной магии Дэвида, как и было обещано, обучили двадцати новым Формам, и в голову молодого волшебника с тех пор время от времени приходили самые разнообразные идеи относительно того, как и в какой комбинации эти Формы между собой можно было б соединить.

Меч с собой он брать не стал, чтобы не привлекать лишнего внимания. На выходе из дворца его тормознула стража, пришлось назваться и объяснить, что он – личный гость Идэль-лигейсан-Саутит-Кион. Землянина подозрительно оглядели, но все же пропустили. Запахнувшись в плащ, он быстрым шагом пересек площадь перед дворцом и миновал богатые кварталы. Ворота между Старым и Нижним Городом были еще открыты, и заклинание левитации не понадобилось. Веселая улица находилась довольно далеко от центра, и в какой-то момент Дэвид начал жалеть о том, что не разжился в конюшне лошадью; впрочем, тогда бы и разбирательств с незнакомцем, вздумавшим ночью выбраться из дворца, да еще и желающим получить средство передвижения, было бы несравнимо больше. Известили бы Идэль, а Идэль уж наверняка бы поинтересовалась, куда это он направляется. В общем, вышло бы слишком много шума из-за ерунды… «Нет, не надо мне этого, – подумал Дэвид, ускоряя шаг. – Лучше дойду ножками».

Спустя полчаса он, наконец, оказался на Веселой улице. Было темно и тихо, пованивало отбросами, окна многих домов заложены глухими ставнями. Охранник трактира «Золотая Кружка» поначалу усомнился, можно ли пускать его внутрь, но Дэвид вел себя так, как будто был абсолютно уверен в своем праве находиться здесь, и его пропустили. В принципе,общий зал был открыт для всех, но после смерти приора стражники, изображая повышенное рвение, шерстили район за районом, и охрана «Золотой Кружки» держалась настороженно.

Дэвид устроился за столиком у стены. Прежде чем начать действовать, нужно изучить обстановку.

Для начала он вызвал Око и внимательно оглядел зал. Это была модифицированная версия заклинания, включавшая в себя, помимо Формы, комбинацию всех известных Дэвиду стихий и настроенная вдобавок таким образом, чтобы видеть «низкочастотные» токи энергии – вроде того же электричества.

Магическое зрение показало, что некоторые люди здесь защищены чарами, но большинство – нет. Помимо камина, помещение освещало несколько электрических ламп – стеклянных шаров на металлических прутьях, которые, в свою очередь, крепились к стенам. И вот тут Дэвид заметил странную вещь: электрический ток был внутри лампы, бежал по проводу внутри трубки и… и все. В стенах не было никаких проводов. Око должно было показать ему зеленовато-сине-сиреневые линии, связующие каждую отдельную лампу с общей сетью, но никакой общей сети не существовало. Электричество как будто появлялось в лампе из ниоткуда.

«Они что, на батарейках? – удивленно подумал Дэвид. – Ладно, потом разберемся. Сейчас не до этого».

В общем зале играли, но публика была явно «не та». Мелкое жулье, нищие, сутенеры… Играли как-то лениво, больше пили, орали и веселились. В противоположном углу трактира на одном из столов потасканная шлюха устраивала что-то вроде стриптиза.

Из мыслей трактирщика Дэвид вскоре узнал, что основная игра шла в подвале. Но туда кого попало не пускали. По-настоящему крупные ставки делались внизу; там и обстановка была не в пример лучше. Существовал даже подземный ход – на случай внезапной облавы.

Зал на первом этаже, демонстрировавший посетителям образ небогатого и не слишком чистого трактира, нужен был владельцам игорного дома для отвода глаз. Этажом выше функционировало нечто вроде местного борделя.

Общий зал был разделен на части, и в центре располагалась огромная барная стойка. Чтобы попасть в подвал или на второй этаж, нужно было пересечь правую часть помещения и войти в дверной проем, закрытый аляповатой занавеской. У занавески дежурили два охранника, а внизу, в подвале, находилось еще несколько. Как показало Око, магической защитой охрана располагала. Не слишком мощной, но подчинить мордоворотов, не сняв ее, нельзя. Взломать же ее так, чтобы этого никто не заметил, представлялось Дэвиду делом малореальным. По крайней мере, ни одного двухслойного заклинания с проламывающе-подчиняющим действием у него в запасе не имелось. А если начать с места в карьер взламывать одними Формами, вовсе плюнув на «классику», – возникнет слишком много нежелательных спецэффектов.

В общем, надо пробраться туда как-нибудь иначе. Проще всего – когда никто не видит, наложить чары невидимости и войти в проем, надеясь, что на движение занавески охранники не обратят внимания. Но что ждет его дальше, внизу? Чтобы избежать неприятных сюрпризов, Дэвид вновь активировал то архисложное псионическое заклятье, которое он составил во дворце и погрузился в память трактирщика. В это время к столику подошла напомаженная девица и поинтересовалась, не желает ли он продажной любви. Дэвид отказался. Как раз в данный момент молодой маг совершал насилие над чужим разумом, и этот процесс был куда занимательнее обычного секса.

В первую очередь он выяснил расположение помещений за занавеской. Чтобы попасть в подвал, нужно, миновав проем, еще раз повернуть направо – там и находилась лестница вниз. Если на лестнице никого не появится, там можно и снять чары. Сложность заключалась в том, что появление одинокого, никому неизвестного человека не останется незамеченным для охраны внизу. Здесь собирались, намереваясь расслабиться за игрой, мелкие и средние боссы преступного мира, все друг друга знали, и с невесть откуда взявшимся незнакомцем особо церемониться не станут.

А хуже всего было то, что в охране некоторых боссов, по мнению трактирщика, могли находиться и маги – самоучки или выпускники Кильбренийской Военной Академии, по тем или иным причинам не попавшие на государственную службу.

Наличие других магов путало все карты. Выходило, что даже если каким-то образом удастся выдать себя за «своего» и спокойно сесть за стол – мухлевать с помощью магии все равно будет нельзя: свои же «коллеги» это дело тут же просекут.

Дэвид загрустил. Все оказывалось куда сложнее, чем он думал. Это не Хешот, где он был без пяти минут Господом Богом только потому, что являлся, практически, единственным колдуном в королевстве. Но в этом мире магия распространена (пусть и не до такой степени, как в Хеллаэне), и на особую халяву рассчитывать не стоит.

И все-таки нужно что-то придумать, потому что возвращаться к Идэль, расписываться в собственной неудаче и выпрашивать у нее средства к существованию – значит себя не уважать.

Не зная еще, что он, собственно, ищет, Дэвид стал просматривать информацию насчет того, кем являлись те состоятельные господа, которые находились в подвале сейчас. Может, что-то из полученных сведений натолкнет его на мысль, как действовать дальше?

Ничего интересного. Все тоже самое, что и в других мирах. Этот торговал наркотиками, тот – являлся вожаком группы, промышлявшей убийствами и разбоем, у третьего был свой маленький бизнес по подделке бумаг, четвертый был просто чиновником средней руки, хорошо приподнявшимся на взятках… Так же в наличии имелись спекулянты, владельцы борделей, скупщики краденого и торговцы оружием.

Трактирщик знал по именам всех, но, конечно, степень осведомленности относительно биографии и делишек каждого из присутствующих была разной. К некоторым он был расположен, от других его тошнило – хотя внешне он, естественно, этого никогда не показывал. Трактирщик не отличался высокими морально-нравственными качествами – да он и не смог бы работать в таком месте, если б отличался, однако среди тех, кто наслаждался игрой в подвале, попадались и по-настоящему мерзкие типы. Дэвиду казалось, что люди, которых он перебирал одного за другим, будто окрашены в сознании трактирщика в различные цвета: где-то спокойные, ровные, где-то – напряженные, тревожные, где-то – ядовито-яркие.

Вот, например, торговец людьми, работавший на достаточно известную и зловещую личность по имени Сакруб. Работорговля в Кильбрене была запрещена, однако Мосты соединяли Кильбрен не только с метрополией, но и с другими мирами, откуда постоянно шли целые потоки «живого товара» в направлении Темных Земель. Кильбрен в этом смысле служил перевалочной базой. Торговцы людьми платили налоги – хеллаэнскими сийтами, а не местной валютой, и это была одна из важнейших статей государственного дохода. Однако покупать или продавать людей в самом Кильбрене было запрещено; наказание полагалось достаточно суровое. Естественно, были и те, кто эти запреты игнорировал и занимался сим бизнесом; им приходилось подкармливать офицеров стражи, с тем чтобы их не слишком активно ловили, но дело того стоило. В бедных кварталах города и в деревнях то и дело без вести пропадали люди, и немалая часть пропавших появлялась впоследствии на невольничьих рынках Темных Земель, а сундуки с золотом Сакруба продолжали пополняться. На Сакруба работало немало людей, в его весьма солидном «предприятии» были свои подразделения, бригады и специализации. Например, были те, кто похищал только детей; особенно же их интересовали дети с врожденным Даром – за таких на хеллаэнских рынках давали хорошую цену…

Ощущая злость, Дэвид сжал кулаки. Он знал, что происходит с этими людьми потом. Одних превратят в игрушек, рабски преданных своим новым хозяевам, посредством заклятий исковеркав волю и воспоминания. Гэемон других выпотрошат, создав из живых людей боевых призраков, бесстрастно и бессонно стерегущих чей-нибудь дом или замок. Третьих убьют, и их жизненную силу выжмут в одну из тех заклинательных систем, что именуются «Котлами». В родном мире Дэвида существовал один такой Котел, созданный Ролегом кен Апреем; впоследствии энергию, накопленную в нем, Ролег использовал для того, чтобы вызвать в мир обитателей Пределов, и преобразовать себя и одного из вызванных в единую сущность… Но Котлы могли использоваться и для других целей.

Четвертых выкупят те хеллаэнские компании, которые заключили торговые договора с обитателями Преисподней, и нетрудно представить, какая участь ждет рабов, когда их отдадут демонам в обмен на драгоценные камни или доступ к адским источникам силы…

Люди будут умирать, корчиться в невыносимых муках, а такие, как Сакруб, – жиреть, зарабатывая деньги на их страданиях.

Дэвид был гуманистом и верил, что всякий человек имеет право на жизнь, однако каждый раз, когда он сталкивался с «деловыми людьми» вроде Сакруба, его гуманизм мгновенно улетучивался и возникало желание придушить ублюдка собственными руками. К сожалению только, негодяев на свете слишком много, уничтожение одного, или двух, или трех – ничего не изменит. Донкихотствовать, вызывая на бой каждого встречного злодея, попросту глупо. Надо думать не об этом, а сосредоточиться на задаче – где взять денег…

И тут Дэвида осенило.

А почему бы не совместить приятное с полезным?

Грабить честных людей ему не позволяла совесть, но мысли о том, что можно отобрать деньги у подонка вроде Сакруба, совесть не только не противилась, но и всячески ее поддерживала и одобряла. Да почему – «вроде»? Пусть это и будет Сакруб.

Дэвид не смог удержаться от улыбки. Теперь все в порядке: и на душе спокойно, и план действий ясен. И предстоящее мероприятие идеально соответствует его специализации: он ведь все-таки боевой маг, а не карточный шулер.

Трактирщик не знал, где живет Сакруб, и Дэвид поочередно стал заглядывать в разумы присутствующих, избегая касаться лишь тех, кого защищали чары. Четвертый по счету – мелкий воришка, кузен которого служил у Сакруба охранником, нужной информацией располагал. Как оказалось, это не так уж далеко отсюда. Вообще, у Сакруба было несколько домов и даже имелась хорошая, просторная квартира в Старом Городе, но жить он предпочитал в Нижнем, в большом, хорошо укрепленном доме, представлявшем собой, по сути, маленькую крепость.

Дэвид поднялся и направился к дверям. Трактирщик и охрана проводили его недружелюбными взглядами – необычно одетый человек, который молча просидел четверть часа за столиком, ничего не заказывая, не играя и не интересуясь шлюхами, после чего встал и ушел – производил весьма подозрительное впечатление. Останавливать Дэвида, однако, не стали.

Ему потребовалось десять минут или чуть больше, чтобы отыскать дом Сакруба. И правда, целая крепость. Четырехметровый каменный забор, мощные ворота, способные какое-то время продержаться и против тарана. Две наблюдательные вышки, и внизу наверняка полно охраны.

Дом стоял в центре участка – с улицы Дэвиду были видны только верхние этажи. Око показало, что дом магически защищен, однако чары не отличались особой сложностью, и Дэвид не сомневался, что, немного покопавшись, сумеет их снять. Если вообще нужно будет их трогать – неизвестно еще, на что именно они реагируют.

Он наложил на себя заклинание невидимости, после чего перелетел через забор. Внутри обнаружился ухоженный садик, цветочные клумбы и посыпанные песком дорожки. Здесь же к стене жалось несколько подсобных помещений; Дэвид прикинул, что, если спрятаться за одним из них, с башен его не увидят. Так он и сделал, после чего снял невидимость – постоянно поддерживать это заклинание было не слишком-то удобно.

Вызвал и закрепил Око – и приступил к работе.

До поступления в Академию у Дэвида было всего восемь Форм: Око, Щит, Молния, Клинок, Паутина, Оболочка, Крылья, Разрушение. Немного, конечно, но худо-бедно он умудрялся ими обходиться. Три Формы он купил самостоятельно во время учебы – Когти, Источник и Чашу. Еще двадцать, как и было обещано, ему дали на первом курсе стихиальной магии: Власть, Очищение, Изменение, Перемещение, Поглощение, Приращение, Истощение, Зеркало, Сфера, Существо, Дар, Круг, Шторм, Заклятье, Ключ, Плеть, Связь, Тело, Сила, Поток.

Имея такое количество Форм, можно описать практически любой процесс; если при этом составленную последовательность Форм наполнит сила стихии, заклятье немедленно начнет воплощаться в видимом мире, и сделанное описание станет реальностью.

– Ключ Света к Паутине Заклятий, – произнес Дэвид, вытягивая руку в сторону защитного поля, окружавшего дом.

Настройка заняла всего несколько минут – купол и вправду был устроен достаточно просто. Защита полностью блокировала доступ в дом нематериальным сущностям, кроме того, сигнализация срабатывала, если под купол вступал человек, чей Склепок– то есть, энергетическое «фото» – не был зарегистрирован в базе данных заклинательной системы. Проще всего было добавить к базе данных еще и свой собственный Склепок и разгуливать по дому, идентифицируясь защитой как один из охранников, – однако, это было бы настоящей глупостью, ибо означало, по сути, то же, что оставить собственную фотографию и подпись на месте преступления. Неизвестно, насколько быстро ему придется уходить и успеет ли он стереть из памяти защитной системы свой образ. Поэтому Дэвид, повозившись некоторое время, просто отключил сигнализацию в целом. Там была сложность, поскольку сигнализация также срабатывала при любой попытке ее отключения (по крайней мере, должна была срабатывать), но заклятье, обеспечивающее эту функцию защиты, Дэвид благополучно сумел нейтрализовать.

Теперь можно идти внутрь. Дэвид опять наложил на себя чары невидимости и спокойно поднялся на крыльцо. Входная дверь закрыта на засов, но это – совсем не проблема: Дэвид просунул нити «Воздушной Паутины» в щель между дверью и косяком и уже с той стороны жгутами из уплотненного воздуха отодвинул засов.

Улыбаясь, он отпустил заклятье, открыл дверь и… увидел двух охранников, ошарашенно пялящихся на самостоятельно распахнувшуюся дверь, за которой никого не было.

«Вот черт!..» – подумал Дэвид. Уж конечно, охранники, стерегущие покой самого Сакруба, личную магическую защиту имели. Ну надо же быть таким идиотом, чтобы не посмотреть с помощью Ока Жизни, есть ли в холле кто живой! И как назло – в запасе ни одной конструкции, позволяющей мгновенно и бесшумно вырубить сразу двоих. Однако что-то делать было надо, не стоять же столбом…

«Воздух-Поглощает-Защитную-Оболочку» – и повторить еще раз, для второго… Никакими внешними эффектами действие заклятья не сопровождалось, охранники, не наделенные магическим восприятием, даже не догадывались, что происходит, пара секунд и защитные поля окончательно развеются и вот тогда…

Охранники, однако, тормозили недолго. Пока Дэвид колдовал, один снял с плеча и направил в сторону двери электрическое ружье, второй быстро достал из кармана что-то напоминавшее монокль и приложил его к правому глазу. Предназначение этого предмета Дэвиду стало ясно после того, как человек вдруг заорал, указуя на него свободной рукой:

– Нападение!!! Вот он!!! Сюда!..

Первый охранник долго думать не стал – пальнул в пустой проем из разрядника. Дэвид рефлекторно выставил перед собой Щит Света, но молния разнесла его в клочья, и если бы не защитное поле, излучаемое его собственным амулетом, землянина прикончили бы первым же выстрелом. «Проклятье!..» – подумал Дэвид. Мощность электрические ружья имели просто убойную. Второго выстрела, даже ослабленного Щитом, поле амулета уже не переживет. О надежде провернуть все втихую все равно можно было забыть – от воплей дом начинал потихоньку пробуждаться – и Дэвид, уже не стесняясь, вызвал Поток Огня, на долю секунды опередив охранника, намеревавшегося дать второй залп из спегхаты. Стрелок вспыхнул, как свечка. Второй, закрепив «монокль», стал поднимать свое электрическое ружье. Не отпуская заклятья, Дэвид перевел поток огня на него. Защитные поля распались чуть раньше, и пламя не встретило сопротивления – интенсивность же, которую мог организовать Дэвид вместе с кольцом, была эквивалентна огненному потоку, выпущенному из хорошего огнемета. Второй охранник поджарился мгновенно, даже защитный костюм из рекельмита его не спас.

Дэвид услышал, как сюда бегут остальные, но несколько секунд у него еще было. Их он потратил на то, чтобы войти, наконец, в дом, закрыть дверь и положить засов, и, воспользовавшись одной из подвесок, возвести вокруг себя еще одно защитное поле. Больше церемониться он не собирался.

Появилось сразу четверо – один вылетел из боковой двери, которая вела, вероятно, на кухню, еще трое – возникли на площадке большой, покрытой золотисто-багряным ковром лестницы.

Трое из четверых – с электрическими ружьями, с «моноклями», позволяющими видеть магический пласт мира. На преимущества, даваемые невидимостью, больше рассчитывать не стоит, и удержать сразу три молнии он, уж конечно, не сумеет – если не сумел остановить и одну. Один залп из трех спегхат – и он труп; но больше всего Дэвиду не понравился тот господин, в глазу которого не было линзы, а в руках не наблюдалось ни спегхаты, ни какого-либо другого оружия. Зато Око, висевшее перед Дэвидом, показало землянину, что оный господин и сам смотрит на него через Форму. Защита у него была куда мощнее, чем у охранников, а гэемон – на порядок насыщеннее, сложнее и, как минимум, в полтора раза больше в объеме, чем у нормального человека. Маг!..

Дэвид остро пожалел, что не свалил, пока была возможность. Уложив двух охранников и понимая, что сейчас сюда прибегут остальные – можно же было броситься обратно и перелететь через стену. «Нет же, полез в дом. Пошел напролом, крутой парень… Идиот!..» – со злостью подумал он.

Но сейчас жалеть об этом было поздно, и он, прыгнув влево, метнул в охранника, выскочившего из кухни, свою подвеску – Видящую Молнию с Когтистыми Клинками из Света и Огня. Из спегхат вояк, стоявших на верху лестницы вырвались электрические дуги: они выжгли две кривые полосы на двери, но по Дэвиду не попали – землянин успел уйти за угол стены, и, чтобы его увидеть, им требовалось спуститься вниз, как минимум, на несколько ступенек. Подвеска всегда мощнее, чем заклинание, которое собирается «на ходу», классическая магия, усложняя голую схему из Форм, позволяет значительно усиливать чары и делать их более изощренными. Охранник пытался увернуться, но преимущество Видящей Молнии в том, что эта молния видит– то есть заклятье само наводится на цель. Силы подвески хватило и на то, чтобы пробить поле охранника, и на то, чтобы прикончить его самого.

Между тем, перепрыгивая через три ступеньки, в холле показалась парочка, прибывшая сверху. Маг немного запаздывал. Вторую боевую подвеску – Огненную Сферу, усиленную двенадцатью дополнительными элементами – Дэвид решил приберечь для своего «коллеги», а чтобы немного занять этих двоих, вызвал в комнате Огненный Шторм. Иначе его бы просто расстреляли в упор.

Помещение будто взорвалось. Поднялась буря из пламени, горело буквально все. Дэвид не размышлял, что делать дальше, не было времени думать, но рефлексы и навыки, приобретенные на уроках боевой магии, заставили его вскинуть руки и сотворить Оболочку Защищающую от Огня прежде, чем волна пламени добралась до него самого. «Никогда не накладывайте штормовые заклятья в закрытых помещениях, если только не хотите совершить самоубийства», – предупреждал Хелог кен Нальгар, преподававший в Академии боевую магию, и теперь Дэвид понял, почему он так говорил. Концентрация Шторма ниже, чем точечного заклятья, но он захватывает объем, и довольно большой. Дэвид направил заклятье от себя, вперед, но отразившись от стен, огонь ринулся в обратном направлении, и если бы он не успел возвести Оболочку, то просто поджарил бы себя сам. Пламя ревело, казалось, землянин находится внутри гигантского крематория; окна лопнули и разлетелись со звоном. Охранники, благодаря защитным полям, пережили первый наплыв огня, но видеть что-либо перестали. Один, оказавшись в огненном аду, до смерти перепугался и выронил оружие; второй выстрелил вслепую. Пламя бушевало в комнате, и защитные поля иссякли очень быстро: ведь амулетами, служившими для центровки заклятий, служили отнюдь не Истинные Драгоценности, а самоделки попроще; когда волна, отразившись от стен, пошла в обратном направлении, слуги Сакруба начали гореть. Несмотря на многослойную защиту, Дэвид почувствовал невыносимый жар, но он продолжал держать свое последнее заклинание, вкачивая в него все новые и новые силы, и дождался момента, когда Огненный Шторм, исчерпав свою силу, исчез также внезапно, как и появился. Дэвид посмотрел вокруг. Кое-где горела мебель, и все было заполнено дымом. Чтобы не задохнуться, Дэвид организовал вокруг себя Сферу, Очищающую Воздух. «Хорошо иметь много Форм», – подумал он.

Выпускник Кильбренийской Военной Академии, обеспечивавший магическую безопасность Сакруба, изрядно удивился тому, что отыскался кретин, которому пришла в голову идея вызывать Огненный Шторм в помещении. Несмотря на удивление, однако, с рефлексами у этого мага все было в порядке, и когда устрашающая волна пламени стремительно потекла вверх по лестнице, он сумел остановить ее. Как и Дэвид, он держал барьер до тех пор, пока огонь не погас; как только это случилось, снизу повалил удушающий дым. Наемный маг организовал сквозняк, выдувший пепел и сажу обратно; держа наготове Копье из Смертоносного Света, Окруженное Перемещающимися Дисками, Разрушающими Заклятья, он стал спускаться вниз. Он метнул Копье, как только увидел врага.

Для защиты Дэвид использовал подвеску, позволявшую отражать заклятья: там было Зеркало и еще порядка десяти Форм. Он думал, этого хватит, чтобы направить заклятье Сакрубова мага на него же самого: увы, Диски, которыми было окружено Копье, превратили Зеркало Дэвида в мелкое крошево. Копье почти целиком уничтожило внешнее защитное поле; по сути, Дэвид опять остался с одним амулетом. Он метнул свою последнюю подвеску – Огненную Сферу с двенадцатью «добавками». Наемник выставил Щит, но этот вариант был предусмотрен, и Сфера прожгла его; затем ее попыталась истощить первая оболочка, окружавшая мага, но Сфера могла поглощать ослабляющие заклятья, и этот слой она также миновала беспрепятственно. Затем Сфера вошла в защитное поле, генерируемое амулетом; и благодаря окружавшим ее молниям, которым было придано свойство разрушать заклятья, нанесла полю катастрофические повреждения. Маг пытался остановить продвижение Сферы, он сотворил светоносную воронку, которая вытягивала молнии к себе, оставляя Сферу беззащитной… Увы, он слишком увлекся. Дэвид не собирался ждать, когда наемник разберется с его подвеской; как только тот вместо контратаки потратил драгоценные мгновенья на бесплодную борьбу со Сферой, Дэвид атаковал сам. Он импровизировал, но на этот раз попал точно в цель:

– Разрушение Заклятий, Превращающее их Силу в Смертоносный Огонь.

Маг, одной рукой поддерживая сияющую воронку, а другой – конструкцию, поглощавшую энергию Сферы, ничего не успел сделать. Все распалось – и воронка, и конструкция, и остатки Сферы. Поле амулета было не по зубам импровизации Брендома, но когда энергия всех остальных заклятий преобразовалась в пламя, амулет, и без того поврежденный Сферой, закончился. Наверху грянул взрыв; Дэвид едва успел вцепиться в контура заклятья, которое обеспечивало защиту от огня для него самого, и влить в него столько сил, сколько было возможно. Затем пламя настигло его, и снова возникло чувство, что он стоит посреди бушующего рыже-красного моря. Поток рванулся не только вниз, но и наверх, и Дэвид, кажется, услышал там какие-то крики; впрочем, он не был уверен, потому что плескавшийся вокруг него огонь яростно ревел, заглушая все прочие звуки. Потом пламя иссякло, Дэвид разогнал дым и увидел почерневший труп волшебника посреди совершенно черной, дымящейся лестницы.

Он вдруг понял, что только что сделал. Ему и раньше доводилось побеждать магов – Мерклона кен Хезга, Кантора кен Рейза, и они были куда сильнее кильбренийского колдуна – но до сих пор всегда лишь благодаря какой-нибудь удаче или хитрости. По сути, ему очень здорово везло. Но сейчас – не так: он впервые победил другого чародея в чистом колдовском поединке. Они были примерно равны по силам, но в искусстве оперирования Формами Дэвид его переиграл, и эта мысль вызвала в землянине душевный подъем. Все-таки чему-то он да обучился. Он вновь пережил чувство, которое испытал, когда впервые попал в Нимриан: когда-нибудь весь этот мир упадет к его ногам. Сейчас, конечно, до этого еще далеко, но…

– Один год, проведенный в Нимрианской Академии, стоит пятнадцати лет обучения в вашей, – снисходительно сообщил он мертвому магу.

Посвистывая, Дэвид стал подниматься по лестнице. Его совершенно не мучила совесть из-за того, что он только что убил шестерых человек, и, вероятно, убьет еще нескольких, прежде чем доберется до Сакруба. Эти люди служили работорговцу, поставившему бизнес по похищению своих соотечественников и их детей на широкую ногу. Приспешники Сакруба прекрасно знали, кому служат, при таком боссе они просто не могли ходить «чистенькими». Они такие же, как он. Ничуть не лучше. Несмотря на то, что они ходили, как люди, говорили, как люди, и выглядели, как люди, Дэвид не воспринимал их как людей. Он ничуть не сомневался в правильности того, что сейчас делает.

Когда он уже был наверху лестницы, услышал, как кто-то пытается открыть входную дверь. Вероятно, охранники из сторожки. Дверь была толстой, из нескольких слоев дерева; на окнах – узорчатые металлические решетки. «Это их задержит», – подумал Дэвид. – Нужно поскорее все закончить и уходить».

Коридор на втором этаже был пуст, и это Дэвида слегка насторожило – он ведь точно слышал какие-то крики. Вызванное Око ничего интересного не показало: несмотря на огонь, чары, которыми были насыщены стены, по большей части сохранились. Он смутно, кое-как, видел комнаты справа и слева – кажется, они пусты, – но что, если его поджидает засада в конце коридора? Там какое-то помещение: очень удобно, спрятавшись за углом, поджарить из спегхаты любого, кто рискнет переступить порог.

Несмотря на блестящую победу, расслабляться не следовало. Он уже истратил все свои подвески, и даже если он подберет комбинацию Форм, оптимально блокирующую электрические разряды, два или три охранника, выстреливших одновременно, разнесут все его щиты вдребезги. Просто проломят грубой силой. Нужно что-нибудь придумать. Но прежде всего – нужно выяснить, где те люди, крики которых он слышал.

В Нимрианской Академии ученики освоили множество интересных заклятий, но курс был очень плотным, и времени на то, чтобы закрепить изученное, хватало далеко не всегда. Дэвид давно хотел поэкспериментировать с одной из Форм, которую ему показали. Теоретически он хорошо знал, как с ней обращаться и каких результатов можно ожидать, но вот практики не доставало. А Форма, между прочим, при грамотном использовании перспективы открывала весьма обширные…

Он вытянул руку, и, указуя на место в двух шагах от себя, произнес:

– Огненное Существо.

Как и всегда, когда он пользовался волшебством стихий, появилось чувство, что перед ним будто бы открываются двери, ведущие на тот слой мира, где нет ничего, кроме силы, к которой он в данный момент взывал. Сейчас это чувство стало особенно ярким; Дэвиду почудилось, что крошечный язычок пламени – словно щелочка между видимым миром и чистой стихией огня. Язычок рос, распускался как фантастический рыжий цветок – и вот перед глазами Дэвида предстало нечто, напоминавшее сгусток текучего пламени. Сгусток менял форму, то приближаясь к идеальному шару, то вытягиваясь, выращивая отростки, делавшие его похожим то ли на звезду, то ли на маленького человечка…

Элементали – одушевленные скопления энергии; у каждой стихии – свои. Они совсем просты и наделены не более сложным разумом, чем головастики; однако, в отличие от головастиков, могут воспринимать отданные им команды. Воля вызвавшего или, точнее, создавшего их мага для элементалей абсолютна, ведь собственной воли у них практически нет. У них нет ни инстинктов, ни желаний – ничего.

У стихий есть и более сложные порождения, разум которых близок к человеческому или даже превосходит его, но, понятное дело, подчинить своей воле и использовать такое существо весьма непросто. Элементали удобны именно тем, что примитивны: их нетрудно создать и их можно спокойно использовать, не боясь, что такое существо в какой-то момент повернет против своего хозяина.

Дэвид несколько секунд разглядывал вызванную тварюшку. Элементаль мирно висел в воздухе. Он ни о чем не беспокоился и никуда не спешил.

Дэвид показал в сторону помещения, в которое упирался коридор.

– Сходи глянь, че там.

Элементаль мог и лететь, но, поскольку ему приказали «идти», окончательно перешел в форму пятилучевой звезды (верхний луч был коротким и толстым, немного напоминая голову человека в короне) и побежал по коридору. Там, где он касался пола, ковер начинал дымиться. Ростом элементаль был около фута, иногда, впрочем, вытягиваясь аж до полутора. Дэвид усмехнулся, глядя ему вслед. Выглядело существо презабавно.

Стоило элементалю пересечь порог, как Дэвид услышал треск и увидел белую дугу, прорезавшую воздух там, где находилось существо. Элементаль остановился и начал озираться по сторонам. Треск, еще две дуги. Разряды проходили сквозь пламя, не причиняя существу вреда – до тех пор, пока случайно не задели какой-то из ключевых узлов Формы. Как только это произошло, нелепая маленькая фигурка распалась на отдельные огоньки, а затем окончательно погасла.

Дэвид ощутил укол обиды.

– Вот сволочи, – пробормотал он. – Убили… моего первого элементаля… Ну ладно.

Он вызвал еще одного элементаля, и еще одного, и еще… Элементали управляются теми же контурами гэемона, которые позволяют магу «держать» подвешенные заклинания. Поскольку почти все свои подвески Дэвид уже истратил, сейчас он мог контролировать одновременно около десятка существ. В принципе, он мог вызвать и больше, но тогда ими станет сложно руководить. Поэтому он вызвал десять – для его целей такого количества вполне должно было хватить.

Элементали повисли в воздухе, ожидая команды хозяина.

– Парни, летите в конец коридора. – Дэвид показал – куда. – В том помещении находятся враги с ружьями. Нападите на них. Вперед!

Элементали, похожие на скопление красных воздушных шариков, отправились выполнять задание. Дэвид – за ними. Перед проемом он немного задержался – надо было дать элементалям время навести шороху.

Треск разрядов, шум, беготня, нецензурная брань, снова треск, крики…

«Когда спегхата стреляет, по сути, она создает небольшую молнию, – пришла мысль. – Форма „Молния“ у меня есть… Так зачем извращаться, подбирать какие-то сложные комбинации?.. Простые решения – самые правильные… Нужно что-нибудь вроде „Защиты от Молний“… Только вот к какой стихии эту комбинацию привязать? К Воздуху? „Воздушная Оболочка, Защищающая от…“ Нет, это не лучшее решение. Возможное, но не лучшее. Такая оболочка будет базироваться на „воздушной“ части энергетического спектра, а значит – немалая часть силы заклинания будет уходить на то, чтобы только дотянуться до уровня, на котором посылается разряд… Хм, как же сделать этот уровень – базовым?.. Нужно оставить „Оболочку“ в первоначальном предложении, а стихию поместить куда-нибудь в описание процесса… Только это будет уже не Воздух…»

– Оболочка, Защищающая Живое Существо от Молний, – произнес Дэвид, после чего вошел в комнату. «Живое Существо» – это он сам. Чуть посложнее, конечно, чем элементаль, но сейчас это роли не играет.

В помещении царил полный раскавардак. Охранникам удалось подстрелить троих элементалей, зато остальные сумели прорваться. Стрелкам пришлось оставить позиции и бегать по комнате, уворачиваясь от летающих сгустков огня. Они стреляли часто, но попадали редко, о чем свидетельствовали дымящиеся черные полосы на стенах и мебели. Элементали, в свою очередь, иногда случайно задевали обивку кресел и диванов, в результате чего ткань загоралась. Итогом совместных действий охранников и огненных существ стало то, что через полминуты после начала атаки комната уже почти пылала.

К тому моменту, когда Дэвид вошел в помещение, большинство элементалей сгруппировались вокруг одного из охранников – совместными усилиями им удалось истощить его охранное поле. Как только чары перестали действовать, уже ничто не могло помешать огненным существам добраться до человека. Крича от боли, он упал на пол. Прикосновение элементаля к коже вызывало ожог. Один ожог, конечно, не смертелен, но элементалей было много, и прикончили они врага очень быстро. Дэвид увидел, как размазался в воздухе элементаль, в которого попала молния, и как еще один исчез, вонзившись в защитный барьер вокруг одного из двух оставшихся людей. Он серьезно повредил защитные чары, но собственный заряд малютки был слишком мал, чтобы он мог продолжать существовать, потеряв так много сил.

Чтобы помочь своей отважной гвардии, Дэвид быстро наложил на охранников заклятья, разрушающие защитные поля. В ответ он получил разряд из спегхаты. Он не пытался увернуться или отклонить молнию. Это был всего лишь один выстрел, и Брендому стало интересно, насколько эффективным окажется против электричества примененная им комбинация Форм.

Молния повредила защиту, но ущерб был не столь серьезен, как раньше. Похоже, он подобрал верное решение. Если универсальный тип защиты разряд спегхаты прошибал за раз, максимум за два, то эта новая оболочка могла сдержать три или даже четыре выстрела.

Дэвид связал одного из оставшихся Воздушной Паутиной. Далее ему пришлось отгонять от пленника элементалей – существа продолжали тупо выполнять приказ по уничтожению, не понимая, что ситуация изменилась. Но, поскольку один охранник был уже мертв, а второго им трогать запретили, все свое внимание они обратили на последнего. Сообразив, что ему грозит, охранник прыгнул в окно, выбив его своим телом. Он полетел вниз, а элементали дружной гурьбой устремились за ним следом.

– Где Сакруб? – спросил Дэвид у пленника.

Охранник смотрел на него с ненавистью и страхом. Отвечать он не собирался, поскольку явно не верил, что ему сохранят жизнь.

Восстанавливать и настраивать ту сложную псионическую конструкцию, которую он применил в «Золотой Кружке», было бы слишком долго, поэтому Дэвид прибег к грубой силе.

– Власть над Живым Существом.

Заклятье подавило волю пленника, и когда Дэвид повторил вопрос, тот ответил на него совершенно честно. Оказалось, что как раз проход к личным покоям работорговца эти трое и защищали.

– Ты участвовал в похищениях людей, которых впоследствии продавали в Хеллаэн? – спросил Дэвид для того, чтобы успокоить свою совесть.

– Да, – подтвердил охранник.

– Истощение Жизни.

Лицо охранника покрылось морщинами. Через несколько секунд он умер – от старости.

Дэвид посмотрел на запертую дверь. Развеял чары, которыми был пропитан камень и которые мешали ему видеть сквозь стены. В первой комнате никого нет. Он отодвинул засов и вошел внутрь. В этой комнате было две двери, но прежде чем войти во вторую, он опять снял чары и осмотрел комнату с помощью Ока. Комбинация Жизни, Воздуха и Света вкупе с Формой виденья давала четкую, ясную картинку – как будто бы стены перед ним не существовало.

Последний охранник. Стоит со спегхатой прямо напротив двери. Дэвид решил хотя бы напоследок сделать все по умному – так, как следовало бы сделать все с самого начала. Хороший маг – не тот, кто выигрывает бой, а тот, кто вообще в него не вступает.

Хотя чары на стене и были развеяны, перемещать заклятья сквозь камень не слишком удобно: всякий предмет имеет свою энергетику и продолжает генерировать ее, пока существует. Можно истощить и сильно повредить структуру поля, но окончательно уничтожить его можно только с самим предметом. Поэтому, если он просто начнет перемещать заклятья через дверь или стену, есть шанс, что их энергетика нарушит хрупкий баланс чар. Кроме того, конструкциями будет сложнее управлять. Чтобы избежать этих помех, Дэвид наградил свое заклятье двумя дополнительными сегментами: Перемещение Заклятья создавало свободный коридор для его чар. Далее он последовательно истощил поле охранника, связал его Воздушной Паутиной, посредством Власти взял контроль над функциями тела и заставил уснуть. Открыл дверь и вошел.

После короткого осмотра комнаты его внимание привлекла кровать. На ней никого не было, но вот зато под ней…

– Вылазь, – сказал Дэвид.

Поскольку человек, который лежал под кроватью, не послушался, ему пришлось использовать Воздушную Паутину, чтобы вытащить его оттуда.

Это был толстяк лет пятидесяти в дорогом, но в данный момент слегка перепачканном пылью халате. Обвислые щеки, пухлые губы, короткая стрижка, срезана мочка левого уха… Портрет практически полностью совпадал с тем образом, который Дэвид подсмотрел в памяти трактирщика. Правда, там, в воспоминаниях трактирщика, глазки у Сакруба не бегали, и держал себя он степенно и важно, а не трясся от страха. Но ведь тогда и сила была на его стороне. Стоило лишь устранить мордоворотов, защищавших босса, и подвесить Сакруба в воздухе вверх ногами, как из могущественного воротилы преступного мира, на счету которого были сотни загубленных жизней, он превратился в жирного перепуганного тюфяка.

– Где деньги?

– Я отдам… отдам… Только не убивайте!

Дэвид повторил вопрос, но услышал в ответ всю ту же невнятицу. Сакруб, вдобавок, еще и обмочился, и в комнате стало изрядно вонять. Между тем надо было заканчивать все побыстрее: Дэвид слышал какой-то шум в доме. Видимо, входную дверь все-таки выломали и теперь бежали сюда. Он не сомневался, что сумеет управиться с очередной партией бойцов – отряд элементалей вкупе с придуманной им антиэлектрической защитой давали очень хорошие преимущества, – но Дэвид уже утомился воевать. И потом… наверняка кто-нибудь догадался дать знать о нападении прислужникам Сакруба (вроде того, который играл в «Золотой Кружке»), и, подтянув свои «бригады», они появятся здесь в самое ближайшее время. Так что воевать, при желании, тут можно вечно.

А поскольку Дэвид такого желания не имел, он закрыл дверь в спальню, чтобы задержать охранников еще на какое-то время, и наложил подчиняющее заклятье на работорговца. Разговор сразу наладился. В доме было два сейфа – один в кабинете, второй здесь, в спальне. В первом Сакруб, по большей части, хранил разные важные бумаги, во втором – золото. Еще больше лежало у него на счету в банке, но Дэвида интересовала наличность. Повинуясь его приказу, Сакруб открыл сейф. В это время дверь в спальню начали ломать. Громкие удары топоров, сотрясавшие комнату, нервировали землянина, не давая сосредоточиться на деле. Чтобы занять охранников, он Переместил за стену еще один Огненный Шторм. Это помогло: в дверь колотить перестали. В сейфе обнаружилось два мешка с золотом – общим весом килограммов двенадцать – и еще кошель с бриллиантами. Все это Дэвид переложил в свой рюкзачок, сделал доброе дело (прикончил Сакруба), зачитал на себя невидимость и вылетел в окно. Пахло дымом и гарью, из соседнего окна вырывались языки пламени, начинался дождь. Внизу происходила какая-то суета, слышались крики, мелькали разряды спегхат… Присмотревшись, Дэвид понял, в чем дело: охранники героически добивали последних элементалей. Возникло мимолетное желание остановиться и помочь «своей команде», но поддаваться искушению Дэвид не стал.

Он перелетел через забор, опустился на землю и побежал в сторону Старого города. Скоро рассвет.

Ночка выдалась беспокойная, что и говорить. Но она того стоила.

3

…Предполагалось, что это будет скромный семейный ужин, а не банкет, и о точном, заранее спланированном распределении мест никто не позаботился. Расположились в естественном порядке: друзья – рядом, недоброжелатели – подальше друг от друга. Идэль села рядом с Фольгормом, сиденье справа от нее осталось пустым.

– Почтим память приора, – произнес Шераган, поднимая кубок.

Идэль подумала, что дядюшка слишком рисуется, изображая из себя скорбящего внука, и, кроме того, его претензии на лидерство выглядели слегка преждевременными, – но, как и остальные, послушно встала и молча выпила вино. Похороны состоялись позавчера, и ей было грустно оттого, что она так и не успела проститься с прадедом. «Завтра обязательно пойду в склеп, – подумала она. – Интересно, с какой стороны его поместили?..» Желание навестить усыпальницу пропало, стоило ей подумать о том, что днем там наверняка будет ошиваться уйма народа: родственнички, дворяне… Она не хотела выказывать свои чувства публично, ей требовалось просто побыть наедине с Джейбрином, выплакаться вволю, высказать то, что скопилось у нее на сердце… Но в ближайшие дни уединиться в склепе вряд ли получится; пока не выберут нового приора, все будут подчеркнуто демонстрировать свою преданность и любовь к покойнику. Одни – для того чтобы отвести от себя подозрения, другие – надеясь заработать лишнее очко в предвыборной гонке.

Она положила себе в тарелку кусочек запеченной рыбы; в качестве гарнира выбрала желе из воздушных ягод кижум с добавлением чесночного соуса. Из-за соуса солоноватый, терпкий вкус кижума приобретал особенную остроту. Она всегда любила это блюдо.

Но в данный момент еда интересовала ее в последнюю очередь. Она здесь для того, чтобы наблюдать, слушать, общаться…

Она не разглядывала присутствующих прямо – скользила по лицам незаинтересованным взглядом, делая вид, что ее занимает исключительно то, что выставлено на столе, да собственная тарелка; и зная, что большинство сидящих здесь ведет себя точно так же. Прежде они редко собирались в таком количестве в одном месте, большую часть времени предпочитая проводить не во дворце, а в собственных поместьях.

Шераган, крупный мужчина с широким, неподвижным, будто выточенным из камня лицом, занимал место во главе стола. Внешний облик мага в значительной степени обусловлен его внутренним состоянием, чем реальным возрастом; Шерагану на вид около сорока, на самом же деле ему чуть меньше двух сотен лет. Но двести лет – это не возраст: сидевшейпо правую руку от Шерагана Финейре больше тысячи. Однако, реальный возраст только все запутывает: покойный приор прожил всего двести восемьдесят пять лет, но когда Идэль думала о нем, прадедушка казался ей куда старше и Финейры, и ее мужа Нерамиза, занимавшего место рядом с женой.

Слева от Шерагана сидела его дочь Галдсайра, такая же крупная, широкая в кости, как и отец. Она имела врожденную склонность к полноте, но, даже родись Галдсайра в мире, совершенно лишенным магии, вряд ли бы она растолстела. Ее любовь к двуручному оружию была близка к фанатизму; не проходило и дня, в течение которого она не уделила бы часок-другой упражнениям с двуручным мечом или с огромным топором-бабочкой. Косметические заклинания вкупе с хорошо подобранной одеждой, впрочем, делали ее почти миловидной, скрывая слишком широкие плечи и слишком мускулистые – для женщины – руки. Галдсайра была на пятьдесят лет старше, чем Идэль, но выглядели они как одногодки, пожалуй даже, Идэль чуть постарше. Идэль ненавидела эту стерву – вульгарную, тупую и мстительную. В свою очередь, Галдсайра всегда воспринимала ее как избалованного домашнего ребенка, неженку и плаксу…

«Это все в прошлом, – мысленно напомнила себе Идэль, постаравшись отстраниться от собственных чувств. – Все в прошлом. Я выросла, и Джейбрина, которому я когда-то жаловалась на свою кузину, уже нет… Как бы там ни было, а Шераган и его „очаровательная“ дочурка – мои ближайшие родственники… не считая Йатрана и Фольгорма… По сравнению с детишками Берайни они кажутся милыми и добрыми… ну, почти…»

Идэль перевела взгляд на человека, сидевшего напротив. В данный момент он что-то вполголоса говорил Нерамизу; Идэль не могла разобрать – что, за столом было слишком шумно. Кетрав казался воплощением уверенности и непринужденности. В последние десятилетия семья Берайни находилась в опале, но уж теперь-то они постараются взять свое, в этом Идэль была уверена. Кетрав – красивый, сильный, с точеным аристократическим лицом – наверняка станет претендентом от их партии. Да, конечно он. Похожий на лису рыжеволосый Цзарайн еще слишком молод; дуэлянт, весельчак и гуляка – но не правитель… Говорили, что он всерьез увлекается химией, и это обстоятельство сильно напрягало его родственников, поскольку в присутствии Цзарайна пропадало всякое желание что-либо есть или пить. Большую часть своих опытов этот юноша проводил на собаках, мышах и обезьянах, однако иногда по необъяснимым причинам отходили в лучший мир и его собутыльники. Некоторые при этом вспухали и чернели, иных скрючивало самым необыкновенным образом. Цзарайну пророчили карьеру талантливого отравителя.

Яльма, сидевшая рядом с братом, отчасти разделяла его любовь к ядам, хотя предпочитала в подобного рода делах больше полагаться на магию. Темно-рыжая, облаченная в черное платье, она молча орудовала ножом и вилкой, кромсая свою порцию рыбы. Она посмотрела на Идэль в тот самый момент, когда Идэль перевела взгляд на нее, как будто бы ожидала его заранее, и ласково улыбнулась племяннице. «Паучиха», – с омерзением подумала Идэль.

Строго говоря, Кетрав, Цзарайн и Яльма были не «детишками» Берайни, а ее внуками. Их родители погибли вскоре после того, как заговор, который подготавливала вторая жена приора, был раскрыт. Обстоятельств их смертей Идэль не знала – все эти события произошли задолго до ее рождения. Единственной живой дочери Берайни, Сурейлин, за столом не наблюдалось. Возможно, она вовсе не появлялась на похоронах. Все знали, что отцом Сурейлин был не законный муж Берайни, а один из фаворитов ее матери, и демонстрировать показное уважение к Джейбрину, Сурейлин, вероятно, просто не сочла нужным. Идэль не сомневалась, что известие о смерти приора в семье Берайни было встречено с восторгом. Они и сейчас с трудом скрывали свою радость. Джейбрин уничтожил своих детей, осмелившихся примкнуть к мятежу, а его внуки, если бы могли, сплясали бы чечетку на крышке дедушкиной каменной гробницы.

Идэль посмотрела на своего соседа, Фольгорма, и от его дружеской улыбки ей стало немного теплее. При Джейбрине он редко бывал во дворце, но в детстве Севегал иногда привозил ее в имение деда, и оставлял там на несколько недель. Фольгорм уже и тогда фактически управлял там всем, хотя формально старым замком, как и всем имуществом Халгара, владели они втроем – Фольгорм, Йатран и Идэль. Джейбрин запретил делить земли до тех пор, пока Идэль не достигнет совершеннолетия; и лишь за несколько месяцев до того, как она отправилась учиться в Нимриан, они наконец уладили вопрос о границах. Несмотря на это, старый замок Халгара Идэль продолжала считать своим домом – вернее сказать, одним из домов. Другим домом было поместье Севегала, но на первом месте, конечно, стоял дворец – здесь Идэль выросла. Любимица Джейбрина, самая младшая в семье…

У Фольгорма светлые волосы и открытое лицо; мягкий, доброжелательный взгляд. Он спокоен и сдержан, Идэль не может припомнить случая, когда ее дядя потерял бы над собой контроль. Даже когда он гневался или веселился, все свои чувства он держал в узде, они мало проявлялись внешне и никак не влияли на решения, которые он принимал. Несмотря на это обстоятельство (а может быть, и благодаря ему), Фольгорм был любимцем женщин; он очень тонко умел чувствовать людей и всегда находился в курсе того, что происходит в семье. К власти он никогда не стремился, но если бы захотел ее получить, Идэль, без сомнения, поддержала бы его. Она вдруг подумала, что из всех присутствующих Фольгорм более чем кто-либо достоин приората. Впрочем, она не была полностью уверена в том, что хотела бы видеть его в этой роли: приор должен иногда совершать и весьма неблаговидные поступки – ради семьи, ради государства – а она не хотела бы, чтобы их совершал Фольгорм. Пусть лучше остается тем, кто он есть.

Слева от Фольгорма сидел Майдлар. Невысокого роста, темноволосый, он выглядел слегка обеспокоенным. На вид ему можно было дать лет двадцать пять, не больше; на деле же он был старше покойного приора почти на восемьдесят лет. Как и Финейра, он принадлежал к другой ветви клана Кион; как и Финейра, некогда поддержал претензии Джейбрина на трон. Впрочем, решение в те далекие времена принимал не он, а его дед, Шерраг, и результатом этого выбора стало полное исчезновение данной ветви – исключая Майдлара, чудом уцелевшего в ходе гражданской войны.

Клан Кион окончательно утвердил свою власть над Айтэлем полторы тысячи лет тому назад, когда приором, после длительной борьбы с другими кланами, стал Юлианар. Аллайга, дочь предыдущего приора, Селазара, происходившего из клана Аминор, в решающий период борьбы поддержала соперника, преградив путь к власти клану Гэал – наиболее сильному на тот момент. Аллайга и Юлианар тайно сочетались браком, предполагалось, что когда новый приор утвердит свою власть, свадьбу сыграют вновь, уже официально. Юлианар, однако, получив желаемое, взял жену из клана Гэал, а одного из своих сыновей женил на дочери главы клана Ниртог. Три клана против одного; попытка Аллайги начать мятеж была пресечена на корню, ее сторонники – уничтожены. Говорят, ей самой удалось спастись, но путь в Кильбрен с тех пор стал для нее закрыт, а власть над кланом Аминор, который она возглавляла, перешла к другой ветви.

Юлианар спокойно правил более двухсот лет, он ушел на покой, передав приорат своему старшему сыну, Сагбрану. Спустя тридцать лет бывший приор скончался естественной смертью (что, между прочим, большая редкость в среде высокорожденных). Перед уходом он был твердо уверен в том, что обеспечил преемственность власти. Но через несколько лет Сагбран погиб, вскоре были истреблены либо пропали без вести все его потомки. Главой клана стал брат Сагбрана, Йорин, однако и он был убит менее чем через год, даже не успев официально получить приорат. Расстановка сил к тому времени была уже ясна, все знали, что за убийствами стоит третий сын Юлианара, Гарабинд, хотя никто ничего не мог доказать. Именно то, что Гарабинд действовал нагло и едва ли не открыто, оттолкнуло от него многих, хотя партия, поддерживавшая его, была весьма серьезной и при иных обстоятельствах он, вероятно, был бы лучшим кандидатом. Гарабинда поддержал клан Гэал, из которого происходила мать принца, зато клан Ниртог весьма болезненно воспринял смерть Йорина и его жены Рильваны – дочери главы клана. Против Гарабинда в сенате был выставлен сын Йорина и Рильваны, Кэймос. Таким образом, клан Кион разделился, каждого из кандидатов поддерживало по одному дому, и все решил последний, четвертый клан – Аминор, отдавший свои голоса за Кэймоса. Но на этом, конечно, ничего не закончилось. Кэймос исчез, и вскоре пропала его сестра Кенхельра, начался длительный период безвластия. Те, кто поддерживал Кэймоса, пропадали или умирали от необъяснимых причин, и все понимали, кто за этим стоит. Конечно, были и ответные покушения – на Гарабинда, но то ли ему везло, то ли его охрана была подготовлена лучше – во всяком случае, таким способом достать его так и не смогли. Между кланами Гэал и Ниртог случилась гражданская война, Ниртог проиграл, и был вынужден смириться с претензиями Гарабинда. Кэймоса объявили мертвым, состоялись новые выборы, и сенат почти единодушно провозгласил имя нового правителя. К этому времени Гарабинд набрал такую силу, что ему уже никто не осмеливался перечить.

Хотя дом Ниртог и проиграл войну, благодаря его покровительству осталась в живых единственная дочь Кэймоса. Однако истории интересна не столько она, сколько ее сын – Джейбрин.

Во время гражданской войны Джейбрин был еще слишком молод, чтобы претендовать на власть. Прошло полвека. Гарабинд успокоился и потерял бдительность; сам Джейбрин в это время набирал силы, учился волшебству, обзаводился сторонниками и союзниками. Он убил Гарабинда и захватил дворец; несколько лет Айтэль оставался расколотым надвое. Потомки Гарабинда, конечно, не признали его власть, они выдвигали «своих» приоров, называя Джейбрина захватчиком и убийцей. Ситуация устаканилась лишь тогда, когда были истреблены практически все, кто входил в «партию Гарабинда» или хотя бы сочувствовал ей; Джейбрин действовал безжалостно и целеустремленно. Конечно, при этом погибло немало его собственных союзников – взять хотя бы ветвь Майдлара – погибли мать Джейбрина и его первая жена, но в конце концов новый приор победил, а потомки Гарабинда либо легли в землю, либо навсегда бежали из Кильбрена…

Идэль казалось, что она понимает причину беспокойства Майдлара. Она только читала или слышала рассказы о периодах резни в семье, он же знал о том, что это такое, не понаслышке. Он уже пережил несколько таких периодов и вряд ли хотел погружаться в кровавую кашу еще раз. Но, похоже, судьба не оставляла ему выбора. Идэль хотелось надеяться, что Майдлар примет их сторону, а не сторону отпрысков Берайни; и то, что он сел рядом с Фольгормом, она восприняла как знак того, на чьей стороне его симпатии. С другой стороны, Кетрав явно пытался расположить к себе Нерамиза, за которым стоял Ниртог… Уж конечно, получить поддержку целого клана куда важнее, чем голос одного только Майдлара… Идэль ощутила бессильную ярость. Наверняка они интриговали и на похоронах. Да что там! Она бы не удивилась, узнав, что они начали высматривать возможных сторонников в самый день убийства. Если только, конечно, не они сами это убийство организовали. Что тоже вполне возможно. И не просто «возможно» – отпрыски Берайни являлись первыми из тех, кого следовало подозревать. Мотивов, даже если забыть про власть, у них было более чем достаточно.

Слева от Майдлара сидел Авермус, министр дворцового управления. Он также принадлежал к одной из боковых ветвей клана Кион, а его должность – по сути, он являлся кем-то вроде главного управляющего – хотя и считалась не очень-то приличествующей высокорожденному, давала ему огромную власть. Особенно ясно это становилось именно в такие, как сейчас, переходные периоды. Авермусу подчинялись все дворцовые слуги, от поваренка до церемониймейстера, часть служилого дворянства и все клановые атта. Никаких прав на приорат у него не было, но в существующем раскладе министр дворцового управления был очень серьезной фигурой, и каждая из противоборствующих сторон, конечно, захочет склонить его на свою сторону. Его равная удаленность и от партии Берайни, и от Шерагана как бы демонстрировала подчеркнутый нейтралитет Авермуса, но Идэль сильно сомневалась, что он долго сможет занимать среднюю позицию. Авермус был светло-рыжим, почти блондином; на вид – мужчина средних лет, подвижный и худощавый. Он был одет пестро и пышно, в одежде доминировали красные и светло-коричневые цвета.

Дом Кион присутствовал за столом не в полном составе. Помимо Сурейлин и Йатрана, недоставало еще чудаковатого брата Шерагана, Смайрена, а также Вомфада и Декмиса – двух братьев из еще одной боковой ветви клана. Так же тут не было секонда Ведаина, хотя в прежние времена он исправно обедал и ужинал вместе с правящей семьей. Предшественником Ведаина на посту соправителя был Нидкольм, отец Берайни; он участвовал в заговоре дочери против Джейбрина и разделил ее участь. По закону, секонд не мог принадлежать к тому же клану, что и приор, но Джейбрин просто обошел этот закон, переведя Ведаина, происходившего из младшего дома высокорожденных, подчиненного клану Кион, в Аминор, а затем организовав совершенно «честные» выборы своего протеже на Малом Совете. Вероятно, сейчас, чтобы соблюсти приличия, он сидит за столом в той части дворца, где ужинает клан Аминор; но Идэль сомневалась, что это поможет ему сохранить власть. Впрочем, многое зависит от дипломатических способностей Ведаина и от того, на ту ли лошадку в предстоящей борьбе он поставит. Если его протеже станет приором, у Ведаина есть все шансы сохранить пост, если он ошибется и к финишу придет кто-то другой, будет смещен и секонд, благо его не вполне законное избрание дает к тому отличный повод.

Лица Вомфада и Декмиса Идэль помнила довольно смутно, а Смайрена вообще не видела ни разу – он не появлялся во дворце, и, по слухам, ненавидел политику, предпочитая разводить пчел вместо того, чтобы плести интриги. Тут, однако, присутствовали люди, узнать которых Идэль не могла, как ни старалась – мужчина лет тридцати пяти, высокий и темноволосый, в темной одежде, расшитой золотом; и молодая девушка, черты лица которой имели нечто общее с лицом ее соседа – судя по всему, она приходилась мужчине либо дочерью, либо младшей сестрой. Ее волосы были немного светлее, а длинное коричневое платье так же, как и костюм мужчины, украшено золотой вышивкой. Взгляд у девушки прямой и ясный, Идэль почувствовала в нем решительность и сильную волю. Нечто подобное ощущалось и в ее отце (или все-таки брате?), но в отличие от девушки он не выказывал силу, а прятал ее, его взгляд был почти мягким, даже благодушным… как у сытого тигра.

Мужчина занимал место в конце стола, напротив Шерагана, девушка сидела от него по левую руку. Место между ней и Яльмой было свободно; так же пустовало сиденье между темноволосым мужчиной и министром Авермусом.

Идэль наклонилась к Фольгорму и тихо произнесла, разглядывая вышивку на воротнике Кетрава:

– Мужчина и женщина слева. Я их не знаю. Кто это?

– О! – с многозначительным видом сказал Фольгорм, отправляя в рот кусочек кижума. – До самого последнего времени и я их не знал. Это Эрдан и Дана.

Идэль искоса поглядела на дядюшку.

– Мне это ни о чем не говорит.

– Ай-яй-яй. – Фольгорм осуждающе поцокал языком. – Когда ты в последний раз смотрела на наше генеалогическое древо?

– Довольно давно. К тому же, оно такое огромное, что я никогда не могла запомнить всех. Так кто это?

– Внук Гарабинда, – понизив голос, сказал Фольгорм. – И его дочь. Она родилась уже в изгнании…

Идэль ошеломленно уставилась на двоих людей, занимавших левую часть стола. Услышанное не укладывалось у нее в голове. Мужчина, почувствовав взгляд, посмотрел ей в глаза. Идэль поспешно отвернулась.

– Как они посмели?.. – сдавленным шепотом произнесла она.

– Почему бы и нет? – с преувеличенным легкомыслием откликнулся Фольгорм. – Джейбрина нет, беспокоиться им не о чем… Любопытно, насколько хорошо они информированы: появились уже через несколько дней после его смерти… Похоже, что они держат руку на пульсе событий.

– Не сомневаюсь, что убийство приора – на их совести, – процедила Идэль.

– Ну, я бы не был столь категоричен… – протянул Фольгорм. – Однако ты права – вероятность того, что они приложили к этому руку… весьма велика.

– Либо они, либо Берайни.

– Ты не рассматриваешь еще одну возможность. – Фольгорм привстал, чтобы положить себе салата. Заняв свое место, продолжил все тем же будничным, спокойным голосом:

– Они могли спеться друг с другом.

– Не думаю… Они должны ненавидеть всех нас…

– Позволь тебе напомнить, что мать Гарабинда, Савидель, была из дома Гэал. Именно для того, чтобы перетянуть Гэал – по крайней мере, часть их – на свою сторону, Джейбрин и женился на этой шлюхе Берайни вскоре после того, как была убита его первая жена, Риттайн, от которой происходит наша с тобой ветвь. Риттайн он любил, а брак с Берайни был политическим с самого начала. Ты знаешь, чем все закончилось. Таким образом, обе эти ветви растут из дома Гэал, и у тех и у других есть повод ненавидеть Джейбрина и то правительство, которое он сформировал. Дети Берайни никогда не участвовали в войне с наследниками Гарабинда и личных счетов друг с другом у них нет. Мысль о союзе тут напрашивается сама собой.

Идэль не могла не признать его правоту, хотя сама мысль о таком союзе заставляла ее содрогаться. Если эти две ветви соединятся, они могут рассчитывать на безусловную поддержку клана Гэал. Вместе они просто сметут с пути разрозненных потомков Риттайн.

– Все это похоже на очень хорошо спланированный заговор, – сказала она для того, чтобы сказать хоть что-то.

– Конечно, – все тем же небрежным тоном отозвался Фольгорм.

Некоторое время они молчали. Позже Галдсайра постаралась завязать с кузиной светскую беседу, Идэль отвечала максимально доброжелательно. Какие бы отношения у них не были в прошлом, сейчас им не остается ничего другого, как держаться друг друга: внешняя угроза слишком велика. Речь шла о выживании, а не о личных чувствах. Галдсайра задала несколько вопросов о Нимриане. Она сама отучилась в Академии два курса лет сорок тому назад и интересовалась, по-прежнему ли те педагоги, которых она помнила, занимают свои места. Ответы слегка разочаровали ее – преподавательский состав за прошедшие годы практически полностью поменялся.

– Говорят, ты привезла с собой какого-то мужчину, – оборонила она между делом.

– Да, – односложно ответила Идэль. Внутри что-то сжалось. – Ты-то откуда знаешь?

– Авермус рассказал, – объяснила Галдсайра.

Идэль кивнула: уж конечно, управляющий был в курсе всего, что происходит во дворце. «Нужно постараться как-нибудь расположить к себе Авермуса, – подумала она. – Какую бы сторону он ни занял… хорошие отношения нужно установить с ним в любом случае. Дружить с министром дворцового управления – самый лучший и самый простой способ следить за событиями…»

– Ну, и как он? – с непристойной полуулыбкой осведомилась Галдсайра.

Идэль захотелось сказать ей в ответ какую-нибудь гадость: Галдсайра, которая в своей постели предпочитала видеть исключительно женщин, а не мужчин, лезла своими грязными руками туда, куда ей лезть вовсе не следовало. Но Идэль не поддалась эмоциям.

– Это не то, что ты думаешь, – сдержанно произнесла она.

– Да-а?.. – Улыбка не сходила с лица Галдсайры. – А что же?..

Идэль не стала отвечать. От необходимости продолжать беседу с кузиной ее избавило появление Вомфада. Извинившись за опоздание, он занял место между Идэль и Галдсайрой. Подтянутый, худощавый, высокий, Вомфад был галантным кавалером и превосходным фехтовальщиком. Он прекрасно танцевал и обладал свойством располагать к себе людей. Он был желанным гостем на любом балу, но в общественных развлечениях в правление Джейбрина принимал участие не слишком часто – к великому сожалению дам, безумно его обожавших. Полноценно играть роль светского льва ему мешал пост военного министра, который он занимал вот уже много лет. В последние столетья в Айтэле царил мир, и работа военного министра сводилась по большей части к инспекциям и подписанию самых различных бумажек; однако в ряде локальных конфликтов – беспорядки в провинциях, огро-гоблинские мятежи – Вомфад всегда демонстрировал, что не зря находится на своем посту. Военные операции, осуществляемые небольшим числом хорошо подготовленных солдат, были неизменно успешными. Вомфад получил хороший опыт во времена гражданской войны между Джейбрином и детьми Гарабинда: война не была чересчур масштабной, в основном она состояла из точечных ударов, наносившихся малыми силами и шла «на опережение». Это были стремительные, смертоносные операции, между которыми царили периоды затишья, когда велась скрытая и очень активная подготовка к новым ударам. Так же на Вомфаде лежала ответственность за быструю и почти бескровную (для сторонников Джейбрина) акцию, позволившую нейтрализовать мятеж Берайни. Идэль понимала, что Эрдан и Кетрав должны рассматривать его как наиболее опасного из противников; ей же самой становилось легче на душе при мысли о том, что военный министр, вероятно, будет на той же стороне, что и она. Всякое действие рождает противодействие. Если потомки Гарабинда и Берайни объединятся, потомки Риттайн и боковые ветви клана Кион также создадут свой союз. Тот же Вомфад не может не понимать, что его ждет, если власть получат Кетрав и К°. Пусть Джейбрин отдавал приказы, но исполняли-то их люди Вомфада…

Вомфад обменялся со своими соседками несколькими репликами. Идэль была бы рада поговорить с ним, но не здесь и не сейчас; кроме того, Галдсайра сделала все, чтобы переключить внимание Вомфада на себя. Военный министр был одним из тех немногих людей, чье уважение она хотела бы иметь. Ведь он владел оружием еще лучше, чем она.

Произошла перемена блюд, на столе появились сладкие салаты, фрукты, пирожные. Идэль попросила налить ей яблочного сока; пригубив его, она наклонилась к Фольгорму и негромко спросила:

– А где Йатран? Не знаешь, когда он прибудет?

– Не знаю, – ответил Фольгорм. – И прибудет ли.

Его тон заставил Идэль насторожиться. Что-то не так.

– Объяснись, – потребовала она.

– Известие Йатрану, как и тебе, отправили в тот же день, когда погиб приор. Курьер использовал бинарный портал, чтобы переместиться в поместье твоего брата, однако Йатрана там не оказалось. Конечно, его владения довольно обширны, и потребуется немало времени, чтобы посетить все замки, принадлежащие Йатрану. Вполне возможно, что он отправился к кому-то в гости, или живет в городе, или решил уединиться в одном из своих охотничьих домиков, или вовсе отправился в соседний мир. Все возможно. Однако то, что с ним не могут связаться уже неделю, о чем-то да говорит. Если он в Кильбрене, то уже должен был узнать, так или иначе, о смерти Джейбрина и быстренько прибыть во дворец. Но как раз этого мы не наблюдаем. Если ушел в другой мир – почему никого не предупредил об этом? Отправляясь в такие путешествия раньше, он всегда сообщал либо мне, либо своему управляющему, либо кому-то из дворян. Он ведь не ребенок и понимает, как у нас воспринимаются неожиданные бесследные исчезновения…

– Он мог уйти, собираясь отлучиться ненадолго, но затем что-то его задержало… он забыл связаться и предупредить…

– Да-да-да, – перебил Фольгорм племянницу, – это вполне возможно, и я надеюсь, что это так. Но с ним невозможно установить связь с помощью зеркал, и это мне не нравится больше всего. Если с ним все в порядке – почему он не отвечает? Да еще и в такое время?

– Возможно, поблизости подходящего зеркала просто нет. Ведь волшебные зеркала настраиваются на место, где установлены, а при перевозке их нужно настраивать заново. Если Йатран планировал небольшое путешествие, он мог решить, что не стоит терять время на возню с зеркалом.

– Ну что ж… – Фольгорм пожал плечами. – Будем надеяться, что ты права. Но ты ведь сама понимаешь, что исчезновение… в такое время… Я не верю в совпадения.

Идэль кивнула. Она понимала, что, скорее, прав Фольгорм, а не она. Столько дурных новостей – сразу. Это трудно вынести, и ей не хотелось верить еще в одну.

– Предположительно, кто и где видел его в последний раз? – едва слышно спросила она.

– Я думал об этом, – задумчиво произнес Фольгорм. – По всему выходит, что я. В конце июля он гостил в старом замке Халгара. Его интересовали нелинейные системы, возникающие за пределами дихотомии межреальности и нормального пространства; в библиотеке была кое-какая литература на этот счет. Меня эта заумь никогда особенно не интересовала, но я помню кое-что еще с тех времен, когда данной темой увлекался Атвальт – он прожужжал нам о ней все уши. Атвальт собрал неплохую коллекцию книг; я подсказал Йатрану, на каких полках их искать. Он практически поселился в библиотеке и там же обедал, мы почти не виделись. Если не ошибаюсь, двадцать девятого… Да, двадцать девятого утром горничная принесла записку – Йатран собирался куда-то срочно отбыть, благодарил за помощь и извинялся, что не успевает попрощаться лично. Куда именно он собрался, в записке не говорилось. Для перехода он воспользовался бинарным порталом. Я думал, он переместился в одно из своих поместий, однако когда к Йатрану отправили курьера, выяснилось, что ни в одном из них он не появлялся, по крайней мере, с семнадцатого июля – то есть с того времени, когда он пришел ко мне. Куда он перешел – неизвестно.

– Ты трогал портал? – быстро спросила Идэль. – Если он сохранил настройки Йатрана, можно…

– Увы. – Фольгорм вздохнул. – Когда мне сообщили о смерти Джейбрина, я использовал бинарный портал для того, чтобы переместиться во дворец. Мне и в голову не пришло, что с Йатраном тоже что-то… может быть не так. И только когда он не появился на второй, третий, четвертый день, а мои попытки воспользоваться зеркалом оставались безуспешными, у меня начали зарождаться нехорошие подозрения… Сейчас я уже почти и не надеюсь когда-либо увидеть его.

– Не нужно так говорить, – попросила Идэль.

– Не нужно прятать голову в песок.

Ей было больно это слышать, но умом она понимала, что Фольгорм прав. Ничего не добьешься, отрицая реальность… Она подумала о том, что Севегал пропал точно таким же образом – воспользовался бинарным порталом и бесследно исчез – и сказала об этом вслух.

– Либо их обоих заманили в ловушку, побудив отправиться в место, которое, как они сами думали, было безопасным, но на деле таковым не являлось, либо кто-то научился искажать путь в момент перехода, – тихо сказал Фольгорм. – Последняя возможность всех очень серьезно беспокоит, особенно в связи с теми деформациями метамагического поля, которые Севегал расследовал как раз перед тем, как все случилось. Сейчас в департаменте связи создана специальная комиссия, которая ведет расследование, кроме того, там вовсю шуруют ребята из «Скорпиона». Но пока, насколько мне известно, никаких ощутимых результатов от всей этой возни нет.

«Скорпионом» называлась разведывательная служба, состоявшая из лучших выпускников Военной Академии, проходивших затем дальнейшее обучение под личным контролем приора. «Скорпион» подчинялся только приору, даже рядовые бойцы, входившие в него, имели офицерские звания. Помимо высочайшего уровня физической и магической подготовки, они подвергались специальной модификации, в результате которой их скорость, аналитические способности и колдовской потенциал возрастали еще больше.

– Остальные знают то, что ты мне только что рассказал про Йатрана? – спросила Идэль.

– Нет.

– Но если Севегал и брат были похищены схожим образом, то…

– Наивно думать, что даже если мы сумеем узнать конечную точку их пути, эта точка окажется непосредственно логовищем похитителей. Скорее всего, те, кто это организовал, предприняли нужные меры предосторожности, и я не думаю, что работа, которую сейчас проводит «Скорпион» даже в случае успеха как-то нам поможет. Я не хочу пускать этих молодцов в свой замок, давать им ключи от защитных систем… Наверняка кого-нибудь из них прикормили Берайни; мне придется забыть об этом замке как о безопасном месте жительства после того, как там побывают скорпионцы. Нет, пустить их – все равно что сделать замок стеклянным. Йатрану и Севегалу я так ничем не помогу, а себя – подставлю.

Идэль кивнула, соглашаясь. Она не сомневалась в том, что Фольгорм проведет собственное расследование – и уже проводит, – но не стала спрашивать о его результатах потому, что было слишком очевидно: пока их нет. Либо Фольгорм не хочет о них говорить, а сейчас – не та обстановка, чтобы подробно его расспрашивать. Они еще успеют побеседовать наедине, в данный момент достаточно и того, что он обрисовал ей общую картину.

Ужин заканчивался. Идэль посмотрела налево и увидела, как Дана и Яльма ведут беседу – судя по их нейтральным лицам, это был обычный светский разговор… А может и нет, кто знает? Если они еще не в союзе, то уже, наверное, поняли, какие выгоды он им несет и прощупывают почву для налаживания дальнейших взаимоотношений. Идэль вновь ощутила холодную ярость, но сделать она ничего не могла.

– Ты случайно не знаешь, Дана проходила инициацию в Круге? – повернувшись направо, спросила она у Вомфада. «Случайно» он должен был знать, потому что именно его люди охраняли все входы и выходы из старого дворца, где находился Рунный Круг.

– Еще нет, – ответил военный министр. – Эрбан просил об этом, но мне удалось отложить решение данного вопроса до первого заседания сената. Не думаю, что мы сможем официально прижать Эрбана, хотя очень бы, конечно, хотелось. На нем, как и на всех, кто состоял в партии Гарабинда, висят многочисленные обвинения, но теперь, когда Джейбрина нет, все будут играть по правилам и действовать очень, очень осторожно. Однако даже в том маловероятном случае, если мы сможем что-то доказать, против Даны у нас совсем ничего нет – она родилась в другом мире тридцать лет назад и прожила в нем всю жизнь; при всем желании притянуть ее к ответственности за убийства двухсотлетней давности мы вряд ли сможем. Уверен на сто процентов, что сенат допустит ее к посвящению, а дом Гэал еще и потребует, что бы ей вернули часть земель, что были экспроприированы Джейбрином у семьи Гарабинда.

– Ты сказал – нельзя официально прижать, – оборонила Галдсайра.

Вомфад скупо улыбнулся, но ничего не ответил. Улыбнулась и Галдсайра. Идэль стало ясно, что планы по устранению Эрбана и его дочери Вомфад стал разрабатывать в тот самый момент, когда потомок Гарабинда вновь появился в Кильбрене. Эрбан мог сколько угодно изображать из себя крутого парня, явившегося требовать законное наследство; но когда он станет Эрбаном Мертвым, то уже не будет казаться таким самоуверенным, гордым и сильным хищником, как теперь.

Эта мысль обнадеживала, и страх, который Идэль испытала, узнав о возвращении потомков Гарабинда, отступил.

Почти против воли она снова посмотрела на тот конец стола, где сидел Эрбан. Он больше не улыбался. Он внимательно разглядывал их группу, на взгляд Идэль ответил спокойно и твердо. Похоже, он понимал, что ему тут грозит: он не был похож на идиота. Понимал – и все же?.. Он определенно на что-то рассчитывал; полагал, что знает что-то, что они не видели и не предусмотрели.

Идэль вновь ощутила, как в душу пробирается страх. Здесь все так неопределенно, и у каждого в рукаве припрятано не по одному козырю. Невозможно сказать заранее, кто победит. Ее союзники сильны, но сильны и те, кто противостоит им. Она ощущала себя котенком, сидящим в центре поляны, где собрались драться не на жизнь, а на смерть тигр и медведь. Какая жалость, что она так и не успела «подрасти» – выучиться в Нимриане как следует, пожить хотя бы пару десятилетий среди своих родственников уже не как ребенок, а как взрослый человек, понять тонкости их взаимоотношений, возможности и силы, которыми они располагали… Она понимала, что ее шансы уцелеть, находясь между медведем и тигром отнюдь не так велики, как ей бы хотелось; а тут еще этот Дэвид, отношения с которым только все осложняли. Все было мерзко, безнадежно и отвратительно, и будущее не сулило никаких перемен к лучшему.

– А ты сама собираешься проходить посвящение? – поинтересовался Вомфад.

– Да, – кивнула Идэль.

– Когда?

– Еще не решила. Может, быть завтра. Или послезавтра. Не знаю пока.

– Думаешь, ты готова? – с ноткой сомнения спросила Галдсайра. – Всего один курс в Нимриане, и тебе – двадцать пять лет… Ты ведь знаешь, что происходило с теми, кого посвящали в слишком раннем возрасте, когда они еще не были готовы к управлению потоками Круга.

– Я готова, – холодно произнесла Идэль. Ей и самой хотелось верить, что это так.

4

Выспаться Дэвиду не удалось. Чувствуя, что пропах дымом и потом, первым делом по возвращении он принял ванну, а потом с наслаждением забрался в кровать. Ему показалось, что только успел закрыть глаза – и вот уже кто-то настойчиво стучит в дверь.

За дверью обнаружился слуга с завтраком. Дэвид хотел послать его подальше и вернуться в кровать, но, увы, не получилось – слуга предупредил, что через четверть часа господина Брендома посетит портной. Господин Брендом выругался по-винландски, забрал поднос и за оставшееся время попытался кое-как привести себя в порядок. Умывшись и сжевав странную булочку, начинка которой сильно напоминала овсяную кашу, он почувствовал себя немного лучше. К тому моменту, когда землянин допил сок, появился и портной с хорошенькой помощницей. Они быстренько измерили Дэвида, поинтересовались его предпочтениями в одежде (ответ «что-нибудь неяркое и максимально удобное, чтоб двигаться не мешало», их немного удивил), после чего ушли, пообещав представить комплект повседневной одежды уже к вечеру, а все остальные – комплект домашней, парадно-выходной, для прогулок, для путешествий – в течении ближайших дней. Мысль об этой груде бесполезного барахла привела Брендома в легкий ужас – сам он прежде всего ценил в одежде функциональность, совершенно не задумываясь о стиле и внешнем лоске.

Он лег спать, но… тут в дверь снова постучали. Это был Мирек, сообщавший, что Дэвида зовет принцесса. Кое-как продрав глаза, землянин спустился вниз. В покоях Идэль все было без изменений. Все те же неразговорчивые бойцы со спегхатами в руках. Впрочем, Дэвид не поручился бы, что те же. Все они на одно лицо.

На этот раз в будуаре принцессы, по крайней мере, хоть служанки не крутились. Идэль сидела в том же самом кресле, что и вчера.

– Встречался с портным? – спросила принцесса вместо приветствия.

– Ага… – Дэвид зевнул.

Кильбренийка критически его оглядела.

– Выглядишь ты не лучшим образом.

– Я в норме. Просто не выспался. Новое место, трудно заснуть…

– Хм. Не знала, что ты такой неженка.

– Ну, немного сил у меня найдется… – Он неожиданно приобнял девушку и заговорщически показал глазами на кровать.

– Перестань. – Она чуть покраснела и отстранилась. – У нас нет времени на глупости.

Однако Дэвид обратил внимание, что отстранялась от его объятий она не так решительно, как могла бы, и взял этот фактик на заметку. Он не стал настаивать – пока. Он достаточно хорошо знал характер своей возлюбленной, чтобы понимать: пока голова у нее забита делами, сексу не будет. Она и в Нимриане была такой же занудой. Нужно сначала выяснить, чего она хочет и зачем его пригласила, а вот потом, может быть…

Придя к выводу, что расстояние между ней и Дэвидом слишком короткое, прямо-таки располагающее к «глупостям», Идэль села в кресло, а Дэвиду кивком указала на противоположное. Кресла находились друг от друга достаточно далеко, чтобы уже ничто не мешало ей сосредоточиться. Дэвид послушно сел. Его полуулыбка и внимательный мягкий взгляд начинали раздражать принцессу. «Ох уж эти мужчины!..» – подумала она.

– Мне нужно отправиться в свои владения, – сообщила Идэль. – Посмотреть, как идут дела, собрать приличную свиту… Сейчас я тут живу как бедная родственница. Даже слуг своих нет.

– А кто были те две женщины, которых я вчера видел?

– Это не мои атта, а клана. Ну, кроме Лисс… Телохранители тоже – половина принадлежит клану, а вторую мне Фольгорм предоставил. Конечно, с его стороны это очень любезно, и люди у него хорошо подготовлены, но все же… это не дело. Мне тут нужны свои люди, и я хочу их собрать.

Дэвид сделал неопределенное движение плечами. Мол, тебе виднее.

– Пойдешь со мной? – спросила Идэль.

– Само собой! – Он хмыкнул. – А ты думала, я тебя куда-то одну отпущу?.. Даже не надейся…

– Оставь, пожалуйста, эти собственнические замашки.

– Но я тебя и правда никуда надолго одну не отпущу, – с обезоруживающей улыбкой произнес он. – Иначе зачем я, по-твоему, сюда приехал?

– Не знаю… – Идэль вздохнула. – Но я надолго и не собираюсь. Меня не будет, максимум, два-три дня. Дольше отсутствовать сейчас просто нельзя. Неизвестно еще, когда соберется сенат, а я туда очень хочу попасть…

– Два-три дня? – переспросил Дэвид. Наморщил лоб. – Твои владения так близко от столицы?

– Нет, не близко. Но это не имеет значения. Мы же не на электропоезде собираемся путешествовать.

– У вас тут еще и электропоезда есть? – Дэвид сделал большие глаза.

– Да, под землей. Связывают города между собой. Наверху – все по старинке: лошади, экипажи… Ну, еще спегсайбы есть, но я не собираюсь информировать министерство транспорта о своем маршруте, а без этого получить спегсайб, увы, невозможно.

– Спегсайб… «Молниевой корабль»… – перевел Дэвид. Он хотел уж было спросить, что это такое, как из памяти Циора всплыл образ металлической громадины, напоминавшей изломанный посередине самолет без крыльев. Эти штуковины плавали в воздушном океане, будучи каким-то образом связанны со станциями министерства архитектуры и транспорта, расположенными повсюду на материке. Похоже, что станция генерировала луч, на который «подвешивался» спегсайб, после чего начинал довольно резвый полет по небу. По крайней мере, так выглядела картина с точки зрения Циора, а в устройстве спегсайбов дворцовый слуга разбирался не лучше, чем среднестатистический землянин – в устройстве реактивного самолета. Дэвид решил, что в будущем надо будет уточнить этот вопрос. Лучи, за которые можно было подвешивать многотонные грузы и таким образом перемещать их, представлялись ему чем-то весьма странным.

– …Но даже захоти я воспользоваться спегсайбом, это отняло бы слишком много времени, – продолжала Идэль. – Поскольку мои владения расположены в разных частях материка. Одни земли мне были даны от рождения – приором, другие я унаследовала от родителей, третьи – получила после смерти деда, четвертые, принадлежавшие Атвальту, были разделены между мной и Йатраном после того, как убили дядю… Потребовалась бы, как минимум, неделя, чтобы облететь их все на спегсайбе. Нет, мы воспользуемся другим способом для перемещения.

– Каким?

– Бинарным порталом. В каждом из моих замков есть точка для входа и выхода. Нужно только создать аналогичную точку во дворце – и…

– Учитывая, что Координатор Мостов пропал как раз во время такого перемещения? Мне этот способ не кажется безопасным. По крайней мере, до тех пор, пока не станет ясно, что с ним произошло…

– Мы не знаем, пропал Севегал в момент перемещения или с ним что-то случилось в том месте, куда он отправился. – Идэль запнулась, вспомнив историю с Йатраном. Тем не менее, она продолжила:

– Безусловно, риск есть. Но если кто-то охотится лично на меня, ему куда проще будет напасть на спегсайб или захватить поезд. Про наземные путешествия я и не говорю. Из тех возможностей, что у нас есть, бинарный портал – самый быстрый и безопасный. Даже с учетом… исчезновения Севегала.

– Как скажешь. – Дэвид пожал плечами. – А кому ты доверяешь настолько, что позволишь создать портал для себя?

– Я и сама справлюсь с этой работой.

– Ты ведь даже первый курс общей ритуалистики не закончила…

– Создавать телепортационные системы я умела еще до того, как уехала в Нимриан. Севегал научил. У нас в семье все это умеют. Да что там – это должен уметь любой выпускник Военной Академии. Это не так сложно, как кажется.

– Хм, если в Нимрианской Академии бинарные порталы преподают только на втором курсе…

– Там объясняют, как это работает и почему. Но не обязательно знать теорию, чтобы создавать сами точки. Нужно лишь самую малость разбираться в астрологии и ритуалистике… и запомнить энергетическую схему портала. В общем, я это уже делала, и, поверь мне, в этом нет ничего сложного. В принципе, если хочешь, можешь остаться во дворце – я вернусь скоро…

– Нет уж. Я с тобой.

– Хорошо. Мне потребуется два-три часа, чтобы создать точку. Если тебе нужно собрать вещи или покушать…

– Не нужно.

– Тогда… – Идэль поднялась.

– Не возражаешь, – Дэвид показал глазами на шикарную кровать под балдахином, – если я тут прикорну? Уж больно спать хочется.

И зевнул.

Поколебавшись, Идэль все же кивнула.

– Устраивайся, соня. Я закрою дверь и прикажу, чтобы сюда никого не пускали.

Она вышла из комнаты, а Дэвид, сняв сапоги, но не раздеваясь, устроился на покрывале. Уже засыпая, он вспомнил, что собирался соблазнить принцессу – но, увы, забыл. «Вот черт, – подумал он, погружаясь в сон. – Ладно, в следующий раз…»

* * *

Дэвид проснулся от того, что почувствовал: на него кто-то смотрит. Открыл глаза и увидел Идэль. Судя по изменению освещения за окном, была уже середина дня.

– Что? – спросил он.

– Что «что»?

– Ну, ты так смотришь на меня… как будто увидела что-то странное.

Идэль усмехнулась. Мужчину в собственной кровати она видела впервые. То, что было в Нимриане – не в счет: гостиничное имущество, которым они пользовались, студенты назвать в полной мере «своим» все же не могли. У нее были любовники и в Кильбрене, еще до того, как она отправилась учиться, но любовные связи она позволяла себе только в своих владениях, далеко-далеко от дворца. Здесь, в Геиле, она вела образцово-показательный образ жизни. Если не считать, конечно, того старого скандала с пажом… Развлекаться, зная, что обэтом обязательно сообщат Джейбрину, ей совершенно не хотелось. Здесь слишком быстро расползались сплетни, и иногда в прежние годы во дворце ей казалось, что она – у всех на виду. Как будто стены ее спальни были стеклянными. Это ощущение постоянного надзора заставляло ее против воли быть паинькой, и до сих пор просторное ложе в ее покоях не знало мужчины. Она привыкла к этому, и в образе землянина, мирно спящего прямо в центре этого оплота целомудрия, было что-то сюрреалистическое.

– Пожалуй, так и есть, – улыбаясь, сказала она.

– И что же?

– Не скажу.

Дэвид сел на кровати. Протер глаза. Из-за того, что он спал урывками, болела голова. Чтобы нормализовать давление и поднять тонус, вызвал Знак Жизни и несколько секунд нежился в истекающих от него потоках энергии. И как только люди живут без волшебства? Хотя он и сам так жил когда-то, сейчас подобное положение дел представлялось ему противоестественным.

– Портал готов, – сообщила Идэль. – Кстати, где твой меч?

– Наверху.

– Возьми его. Возможно, он понадобится.

На вопросы Дэвида о характере предполагаемой угрозы она отвечать отказалась, сказав, что сообщит все в свое время.

Пока Дэвид отсутствовал, Идэль проинструктировала охранников. Несколько дней ее не будет, в комнаты – особенно в ту, где находился бинарный портал – никого не пускать, в том числе и служанок. Исключение она сделала только для Лисс, которая должна была поддерживать тут порядок, но ее Идэль особо предупредила о том, чтобы женщина даже не думала прикасаться тряпкой к сложному узору, начерченному на полу. С собой кроме Дэвида принцесса брала Мирека – переместить большее число людей за один раз у нее просто не хватило бы сил. Несколько секунд она разглядывала воина. Мирек принадлежал семье, являлся одним из тех клановых атта, которые с рожденья готовились стать бойцами и телохранителями. «Ничейность» Мирека, отсутствие личного господина на деле означала, что в первую очередь этот атта будет выполнять приказы Джейбрина, но теперь приор мертв, и еще неизвестно, кто займет его место…

– Мирек, – спросила Идэль. – Хочешь стать моим атта?

Выражение лица воина не изменилось, и своих эмоций он ничем не выдал, но Идэль казалось – она ощутила его удивление и легкую растерянность. Переход к Идэль существенно менял его статус. Иметь личного господина для атта – честь, ведь именно в личном служении мог в полной мере реализоваться смысл их существования. Вместе с тем клановые атта, принадлежавшие всем и никому в отдельности, обладали большей независимостью. Господа не посвящали их в свои тайны, не использовали в игре друг против друга. Личная принадлежность означала, что для Мирека исчезнут все остальные люди, кроме Идэль. И если она прикажет ему убить приора или убить себя самого, он будет обязан выполнить приказ в тот самый момент, как только его услышит.

Иметь личного господина для атта – не только счастье, но и тяжелый труд; и, наверное, целую четверть минуты Мирек взвешивал свое сердце, спрашивая себя, способен ли он к совершенной реализации. Идэль терпеливо ждала. Атта – раб, который волен в выборе своего господина. Она тоже ощущала сомнения, хотя, конечно, как и Мирек, не показывала их. В тот момент, когда этот молодой человек станет ее единоличной собственностью, у нее появятся не только новые права, но и обязанности. И за все – решительно за все, что ему вздумается совершить уже в новом статусе – отвечать будет только она. Если он убьет кого-нибудь, обвинят ее. Ведь атта – просто вещь, инструмент наподобие ножа; и если ножом убивают кого-то, судят не вещь, а человека…

Сделав, наконец, свой выбор, Мирек опустился на колени.

– Госпожа Идэль-лигейсан-Саутит-Кион, – произнес он с легкой дрожью в голосе. – Это честь для меня. Я, Мирек-атта-Кион, отдаю вам свою жизнь и всего себя в ваше владение. Если вы примете мою верность, я стану подчиняться вам с той же готовностью, с какой тело подчиняется своей душе.

– Мирек-атта-Кион, – сказала принцесса, кладя ладонь ему на голову, – отныне у тебя новое имя: Мирек-атта-Идэль. Если ты готов отдать мне свою верность, я стану заботиться о тебе с той же готовностью, с какой душа заботится о своем теле.

Затем она дала поцеловать ему свою руку и позволила подняться с колен. С этого момента Мирек стал ее безусловной собственностью. Осталось только выполнить последнюю формальность.

– Позвольте мне известить министра дворцового управления, – наклонив голову, сказал атта-Идэль, – чтобы он мог незамедлительно ввести изменения в реестр…

Если бы она отказалась, соглашение между ними стало бы недействительным. Вообще, по правилам, присягать следовало в присутствии двух свидетелей, присланных министром дворцового управления – но это правило редко соблюдали, ограничиваясь немедленным извещением управляющего (точнее, одного из его секретарей) сразу после присяги. Из клановых атта забирать себе в услужение высокорожденный мог лишь двоих в год.

Идэль не успела ответить – в помещение вошел Дэвид.

– Ну что, – сказал он. – Отправляемся?

– Подожди пару дней, – попросила Идэль Мирека, – сообщишь, когда вернемся.

Мирек мрачно посмотрел на свою госпожу. Лучше бы ему приказали отрезать от себя кусок мяса, чем оставляли в таком подвешенном положении. Идэль подвергала его страшнейшему унижению, и ее, с точки зрения Мирека, нисколько не извиняло то обстоятельство, что она вряд ли понимала, что делает. Далеко не все законы, по которым живут добровольные рабы, известны их господам. Однако – долг атта подчиняться, а не протестовать, поэтому Мирек наклонил голову и послушно произнес:

– Как прикажете. Но пока я не сообщу, мое старое имя останется при мне.

Ему было так же неприятно это говорить, как змее, сбросившей кожу, – вновь пытаться натянуть ее на себя.

– Конечно, – сказала Идэль. Она и понятия не имела о том, какие грозы бушуют сейчас в душе ее нового атта. – Вставайте в круг.

Для начертания бинарного портала Идэль использовала самую дальнюю комнату, совмещавшую в себе функции маленькой личной библиотеки и кабинета. Теперь мебель была отодвинута к стенам, ковер – свернут и поставлен в угол. Посреди комнаты был начертан сложный узор, базовыми фигурами которого служили восьмилучевая звезда, круг в ее центре и еще один, внешний круг. Было множество дополнительных линий, создававших впечатление сложной, асимметричной паутины, покрывающей рисунок. Практически все свободные участки заполнены надписями на Искаженном и Рунными монограммами. Все линии сверху присыпаны серебристым песком, в состав которого входили толченые кости, пепел и крупицы серебра.

Они встали во внутренний круг. Дэвид наступал на рисунок совершенно спокойно – он знал, что подобные графические схемы маги всегда покрывали дополнительным защитным заклятьем, которое фиксировало рисунок в том виде, в каком его создавал заклинатель. В противном случае неосторожное движение или порыв ветра могли смазать линию – а это, в свою очередь, либо сводило всю работу на нет, либо, при особенном невезении, могло породить работающее, но сломанное заклинание, с непредсказуемым или даже убийственным эффектом.

Теоретически защищенный магический круг в состоянии выдержать даже влажную уборку. Но, поскольку никакое заклинание не обладает бесконечным запасом прочности, лучше в таких делах не рисковать.

По словам Идэль, в создании бинарных порталов не было ничего особенно сложного, и Дэвид подумал, что обязательно нужно будет освоить данный способ перемещения. Конечно, это не волшебная дорога и не прямые Врата между мирами, но… для мага его класса умение перемещаться хотя бы таким способом могло бы стать большим шагом вперед, открыло бы совершенно новые перспективы. Он вызвал Око, чтобы внимательнее изучить энергетическую схему рисунка. Тоже паутина, только уже не двухмерная, а четырехмерная. Концы всех нитей удерживались контурами высокой фигуры, в ауре которой доминировали светло-зеленые, золотисто-желтые и мягкие алые цвета.

– Дэвид, – недовольно сказала фигура, – выключи это. Ты мне мешаешь. Создаешь дисбаланс. Я потом тебе объясню, как создаются бинарные порталы.

Дэвид послушно изгнал Око. Идэль произвела ряд сложных пассов, при этом что-то едва слышно бормоча себе под нос. Дэвид и без заклятья магического виденья чувствовал, почти видел, как сплетаются нити, удерживаемые его возлюбленной, как сдвигаются сгущения силы и приводятся в движение ключевые узлы системы. Комната начала смазываться, будто рисунок на оконном стекле, смываемый влажной тряпкой. Он и не заметил, как оказался во тьме. Вернее, не во тьме – в совершенном бесцветье. Не было ощущения пустого пространства, не было и полного мрака. Скорее, казалось, что он просто закрыл глаза – но под веками по-прежнему пляшут нереальные, постепенно теряющие яркость и исчезающие, разноцветные линии и пятна… Несколько секунд страха. Затем – такое чувство, как будто кто-то промыл ему глаза. Вокруг был живой мир, он чувствовал это, но зрение еще не сфокусировалось, и он по-прежнему не видел предметов – улавливал только общую тональность помещения. Стало существенно темнее. Кто-то закрыл окно в комнате?.. Тут, наконец, незримые силы повернули «регулятор резкости» до упора, и как-то вдруг, сразу, из небытия возникли вещи. Собственные мысли показались Дэвиду полной глупостью. Никто не закрывал окно. Они уже переместились, и место, в котором они сейчас стоят, находится за много-много миль от Геиля.

Пустая комната примерно такого же размера, как и та, которую они покинули. Несколько книжных шкафов, несколько сундуков. Закрытые ставни. Затхлый запах, повсюду пыль.

– Эээ… – неуверенно сказал Дэвид, озираясь по сторонам. – Ты уверена, что мы… попали туда, куда хотели?

– А что тебя смущает? – спросила Идэль, выходя из круга.

– Больше похоже на кладовку, чем на комнату принцессы.

Идэль недовольно поджала губки:

– Это нежилая комната. Ее не убирают, потому что я приказала сюда никого не пускать.

В комнате была только одна дверь, и петли отвратительно заскрипели, когда Идэль, отворив ее, вошла в соседнее помещение.

Оно было освещено гораздо лучше. И следов грязи не наблюдалось. Представляла комната собой что-то вроде роскошной гостиной – с бархатными креслами, мраморными столиками и золотыми светильниками, закрепленными на стенах. Впечатление портили только два тюфяка, брошенные прямо на пол, да четверо солдат, увлеченно режущихся в карты. Скрип двери привел их в легкий шок, сменившийся затем бурной деятельностью. Вскинув спегхаты, они направили оружие на принцессу.

– Стоять! Не шевелиться! Не колдовать! – заорал один из них, бывший, видимо, главным в группе.

Его сержантский рык совпал с криком Дэвида: «Идэль, назад!» Схватив девушку за плечо, он отшвырнул ее за спину – сейчас не до сантиментов – одновременно возводя Воздушный Щит, Поглощающий Молнии и жалея, что не успел подготовиться заранее… Мирек шагнул вперед, заслоняя принцессу, одновременно с землянином – клинки появились в его руках будто по волшебству. Умом Дэвид понимал, что его магический щит вряд ли устоит против четырех разрядов, выпущенных из электрических ружей одновременно, и, не дожидаясь чужой атаки, намеревался начать с Огненного Шторма – а там будет видно… Он знал, что может и не сдержать обратную волну пламени, может быть даже не успеет вовсе возвести защиту, но приходилось рисковать, иного выбора не было, и он уже поднял руки… как Идэль, ругаясь на чем свет стоит, прыгнула ему на спину и едва не повалила на пол.

– Стой!!! – закричала она. – Это мои люди!

И, уже обращаясь только к солдатам:

– Мы не сопротивляемся! Не стреляйте!

Миреку:

– Убери оружие!

И только убедившись, что Дэвид все правильно понял, она – осторожно – отпустила его.

– Это моя стража, – полуразгневанно-полувиновато произнесла она, немного смущенная его обвиняющим взглядом. – Я их тут оставила, чтобы охраняли портал.

– Почему ты нас не предупредила!? – процедил Дэвид. Выплеск адреналина был так велик, что он ощущал тошноту. Хорошо, конечно, что Идэль успела остановить его в последнюю секунду, не дав убить невинных людей, но он чувствовал себя так, как будто бы его заставили прервать половой акт перед самым оргазмом. Накопленные эмоции требовали выхода. Ему хотелось задушить Идэль. Ну почему она так безответственно ведет себя? Ведь рядом с ней люди, которые всерьез готовы отдать свою жизнь ради ее безопасности…

– Я забыла, – стараясь не выглядеть виноватой, сказала она. – Да я и не думала, что ты… – Она посмотрела на Мирека и поправилась: – …Что вы будете так реагировать.

– А как я должен реагировать, когда тебе угрожают? – сквозь зубы проговорил Дэвид. – Кстати, если эти ребята работают на тебя, какого черта они наставляют на тебя свои пушки?

Произнося все это, он сделал два шага вперед – стоять в дверях было не очень-то удобно.

– Стоять на месте!!! – взревел сержант, прицеливаясь Дэвиду в голову.

Землянин посмотрел на него так, что если бы взгляды могли убивать – стражник, без сомнения, был бы дезинтегрирован на месте. Он был на взводе и Огненный Шторм прямо-таки вертелся на кончиках его пальцев. Сержант это почувствовал и заметно побледнел, но оружия не опустил.

Теперь уже две спегхаты смотрели на Дэвида – однако двое оставшихся стражников продолжали держать на прицеле Мирека и Идэль, которые не шевелились и никаких агрессивных действий не предпринимали.

– Дэвид, – позвала принцесса.

Он оглянулся.

– Дэвид, у них такой приказ. Они ведь не знают – я это или кто-то в моей личине. Иди сюда.

Он отступил на шаг и, не поворачивая головы, сказал:

– Ну и что дальше? Мы так и будем стоять? Как они узнают, что ты – это ты?

– Обычно договариваются о пароле, – объяснила Идэль, – но поскольку я уезжала надолго, эта мера не годилась. Сейчас сюда придет маг, который проверит нас. – Она повернулась к солдатам: – Вы уже послали за Далином?

Не опуская оружия, сержант прикоснулся к металлическому значку, прикрепленному к левой стороне груди, и быстро произнес несколько слов. Вокруг украшения разлился слабый зеленый свет.

– Поднимись наверх, – отрывисто проговорил он. – У нас гости.

– Сейчас буду, – раздался хриплый голос из значка.

Дэвиду захотелось воспользоваться заклинанием магического виденья для того, чтобы понять, что представляет из себя это устройство – технологический прибор или магический артефакт – но он не стал этого делать.

Прошло несколько томительных минут. Затем, наконец, прибыл работавший в замке маг, а с ним – еще несколько солдат. Далин оказался человеком средних лет, невысокого роста, с аккуратной «профессорской» бородкой.

– Снимите, пожалуйста, защитные амулеты, – вежливо попросил он прибывших.

Дэвида покоробило от этих слов. Тому, кто немного пожил в Хеллаэне, выполнение такого приказа казалось верхом абсурда. Даже требование раздеться и принять коленно-локтевую позу не вызвало бы большего протеста. Дэвид не был урожденным хеллаэнцем, но он сжился с неписаными правилами поведения в Темных Землях, и сейчас все в нем, вся его натура возмутилась против приказа Далина.

– Спокойно, – сказала Идэль, обращаясь одновременно и к Миреку, и к своему любовнику. – Вас это не касается. Тем более, что вас тут все равно никто не знает. Будет достаточно, если защиту уберу я.

Она сняла колье с тринадцатью алмазами от ста до трехсот карат (Истинным был только один, центральный камень) и отдала украшение Миреку. Дэвид напрягся, готовясь немедленно возвести энергетический барьер перед Идэль в случае, если что-то вдруг пойдет не так, как надо. Но ничего не произошло. Далин некоторое время рассматривал принцессу через Око. Затем он убрал заклятье и опустился на колено.

– Моя госпожа. С возвращением.

Убирая оружие, поспешно опускались на колени и солдаты.

– Простите нас, – наклонив голову, произнес сержант. – Но мы должны были…

– Все в порядке, – оборвала его Идэль, вновь закрепляя колье на шее. – Вы все сделали правильно. Я тоже рада вас видеть. А теперь вставайте.

Воины поднялись. Все смотрели на принцессу, ожидая ее распоряжений.

– Ну что, всё выяснили? – громко спросил Дэвид. – Теперь можно использовать магию?

– Смотря какую… – хмуро посмотрев на незнакомца, оборонил Далин. «Кто этот невежа?» – Читалось на лице мага.

Идэль легко прикоснулась к рукаву Далина.

– Это мой друг, – сказала она. – Он из другого мира.

Далин молча поклонился, признавая право своей госпожи приводить в замок кого вздумается… сколь бы странно эти гости себя не вели.

– Можно, – улыбнувшись, сказала Идэль Дэвиду. Его бесцеремонное поведение выглядело иногда довольно забавно.

Дэвид вызвал Око и удерживал Форму, пока они выходили из комнаты и шли по замку. Ему хотелось повнимательнее все рассмотреть. Переговорные устройства, которыми располагали солдаты, имели чисто магическую природу. «Не понимаю, – подумал Дэвид, – если тут работает техника, не проще ли было обеспечить их обычными радиопередатчиками?» Впрочем, он уже начал потихоньку понимать, что техника, хотя тут и работает, но как-то необычно. Вот, например, опять – замок освещали электрические светильники, но никакой единой энергосети не существовало. «Кстати, – пришла вдруг мысль, – а от какого источника работают спегхаты?.. Вряд ли на батарейках…» Он попытался найти что-нибудь в памяти Циора на этот счет, но никакой подходящей информации не всплыло. Либо слуга этой областью вовсе не интересовался и пользовался местной техникой, совершенно не задумываясь о принципах ее работы, либо нужная информация осталась в той части мысленного архива, которую Дэвид себе в голову так и не перекачал, опасаясь перегрузки.

С появлением принцессы замок всполошился. Торопливо убирали ее покои, повсюду счищали пыль и мыли полы, на кухне в спешном порядке готовили обед. Идэль на всю эту суету никакого внимания не обращала. Бегло взглянув на свои комнаты и убедившись, что все на месте, она заняла кабинет и вызвала к себе всех, кто распоряжался замком Авиар и окружавшими его землями во время ее отсутствия. Она приказала известить служившие ей дворянские семьи; от каждой крупной семьи она ждала как минимум по одному представителю. Число получалось внушительным, а если учесть слуг и телохранителей и вспомнить, что это – лишь первая из четырех провинций, которые она собиралась навестить, становилось совершенно непонятным, где разместить такую уйму народа. Во всяком случае, не во дворце. «Надо будет сразу по возвращении купить особняк за городом… – подумала Идэль. – И пару домов в центре Геиля. Впрочем, самые богатые обеспечат себя сами…» Вместе с тем она оговорила, что общее число людей, которые отправятся в столицу, должно быть не больше трехсот. Для переправки им рекомендовалось воспользоваться спегсайбом; однако, она знала, что некоторые дворянские семьи настолько не любят друг друга, что, скорее, согласятся на длительное путешествие в подземном поезде, чем сядут в один корабль со своими недругами. В столице, конечно, они будут интриговать друг против друга, чем добавят ей немало хлопот, но она надеялась, что приора выберут уже в самое ближайшее время и вся эта пышная свита не задержится в столице надолго. Как только появится новый правитель, она отпустит большую часть свиты по домам. Сейчас же требовалось произвести впечатление.

С некоторыми из дворян она связалась лично – с помощью зеркал и Далина. Сама она, без содействия своего придворного мага, такую связь могла установить лишь с весьма немногими – по той простой причине, что никогда не встречалась в владельцами зеркал лично. В юности она весьма мало интересовалась теми, кто был формально ей подчинен; все заботы по управлению перепоручались родственникам и придворным. Если бы не убийство приора, она, вернувшись из Нимриана, смогла бы спокойно установить собственные связи, продуманно отбирая в свиту тех, кто действительно мог быть ей полезен. Сейчас же приходилось делать все в спешке, и в правильности далеко не всех своих распоряжений она была уверена.

Хотя высокорожденные, потомки хеллаэнского Лорда Гельмора кен Саутита, и были сильнейшими чародеями Кильбрена, они нуждались в собственных придворных магах, на плечи которых ложились разного рода рутинные обязанности вроде обеспечения безопасности замков, поддержки «домашних» заклинаний в рабочем состоянии, а часто – и обеспечения связи с помощью зеркал. Вся эта работа требовала времени, а высокорожденные предпочитали заниматься политикой или посвящать себя искусствам. В метрополии все было иначе: любой из лордов скорее бы удавился, чем допустил к магическим системам, защищавшим его жилище, кого-то постороннего, но здесь были иные условия, и общество, формировавшееся в сателлитном мире, немало отличалось от оригинала. Несмотря на гражданские войны, резню среди высокорожденных, вражду между дворянами и высокий уровень преступности, Кильбрен мог бы показаться любому выходцу из метрополии мирной и спокойной планеткой. Все познается в сравнении.

Установлением контактов с собственным дворянством Идэль занималась до самого вечера, пока постоянно возникающие в зеркале новые лица не начали сливаться в одно аморфное серое лицо; имена она перестала запоминать уже пару часов назад, а от повторяющихся ритуальных приветствий, коротких бесед и прощаний сводило скулы. Тогда она отослала Далина и расслабилась в кресле. Ее грызла мысль о том, что она плохо рассчитала время: сегодня она хотела успеть в два замка, а успела с грехом пополам устроить все дела только в одном. Отправиться в путь прямо сейчас?.. При мысли о том, что придется потратить два часа на создание бинарного портала, ей сделалось дурно. «Нужно нанять еще одного выпускника Военной Академии, – подумала принцесса. – А лучше двух. Или трех. В качестве личных секретарей… Пусть создают порталы, зеркала, охранную систему, следят за порядком в особняке… хм, сначала нужно еще купить этот особняк в Геиле».

Пока Идэль занималась делами, Дэвид, оказавшись предоставлен самому себе, осматривал Авиарский замок и разговаривал с людьми. Он хотел получить ответы на накопившиеся вопросы – но увы, большинство ответов порождало еще больше вопросов. В частности, он выяснил, что электрические лампы и спегхаты работают, конечно, не на батарейках. Но Око не обманывало его – тут не было и проводов. Каким-то образом в Кильбрене научились передавать ток без какого-либо материального посредника. Где-то существовала электростанция, которая обеспечивала энергией определенную территорию (в крупных городах таких станций было несколько), и в каждую «розетку» ток шел напрямую, как будто бы расстояния между источником и потребителем вовсе не существовало. Притом, что интересно, это было достигнуто не благодаря магии: установлением «розеток» занимались техники, а не колдуны. Наука и волшебство уживались здесь каким-то непостижимым образом; более того – у Дэвида постепенно начало зарождаться подозрение, что они не просто сосуществовали рядом, но имели какую-то глубинную взаимосвязь, природу которой он пока не мог уяснить. Эта идея заставляла его беспокоиться, поскольку противоречила всему, что он знал. Когда он попал в Нимриан, ему просто и доходчиво объяснили, почему техника и колдовство не могут существовать в одном мире: либо первое будет развиваться, а второе – отставать, либо наоборот. Здесь же, в Кильбрене, высокие технические достижения соседствовали с достаточно развитой магией; однако и техника и магия, по большому счету, оставались достоянием привилегированных слоев, низам доставались лишь крохи. Электричество существовало, но стоило слишком дорого и было недоступным более чем для половины населения мира. И никто не собирался его удешевлять, цены искусственно поддерживались на высоком уровне, в результате чего великому множеству людей приходилось использовать куда более примитивные способы для освещения и отопления своих домов. Вся политическая и экономическая власть сосредоточивалась здесь в одних и тех же руках, и влиятельным семьям не было никакого дела до благосостояния своих «подданных». Кильбрен – страна контрастов…

Случайные собеседники больше рассказывали о повседневной жизни, чем о том, что действительно интересовало Дэвида. Конечно, он мог посочувствовать простым людям, но по-настоящему их проблемы его не волновали. Тирания на Земле Т-1158А, феодальная раздробленность в Хешоте, организованная анархия Хеллаэна… в реальности жизнь человека и его права имели гораздо меньшую ценность, чем это декларировалось по земному TV. Прогибаться под мир, принимать эти бесчеловечные порядки как «естественные» – подло, воевать с ними – глупо. Эту простую истину Дэвид уже давно уяснил. Поэтому он не ставил перед собой великих целей: он просто хотел защитить себя и Идэль, и уже для этой цели ему требовались информация, сила и власть. Прежде всего – информация. И поэтому он внимательно слушал то, что рассказывали обитатели Авиарского замка – стражники, слуги и дворяне – о своем мире. Ведь среди вороха бесполезных сведений попадались и крупицы, которые в будущем могут стать ему полезны.

С куда большим удовольствием он пообщался бы с теми жителями Авиара, которые были облечены властью – но увы, все эти люди с появлением Идэль сделались слишком занятыми и совершенно не располагали временем для ведения праздных бесед. Дэвиду пришла мысль о том, что неплохо бы приобрести более компетентного гида, чем ментальный архив, состоящий из сильно урезанной памяти дворцового лакея.

* * *

Идэль занималась организационными делами до поздней ночи. Она не очень хорошо себя чувствовала – по телу была разлита слабость, слегка кружилась голова, навалилась какая-то необъяснимая апатия… Волевым усилием она заставила себя работать: сейчас расслабляться нельзя. Чтобы отдохнуть хоть чуть-чуть, она приказала Далину самому подготовить портал. Невозможно все сделать самой; иногда приходится просто доверять людям и верить, что они не предадут.

В замок Меззукар, выбранный Идэль в качестве второй остановки, они трое, все в том же составе, перешли на рассвете. На этот раз обошлось без сюрпризов: Далин заранее связался с Фидейни – колдуньей, выполнявшей в Меззукаре те же самые обязанности, что и он в Авиаре, – и предупредил о гостях. Когда Идэль, Дэвид и Мирек прибыли на место, их уже ждали. Электрические ружья солдаты держали наготове, но, по крайней мере, не наставляли их на прибывших, чему Дэвид был несказанно рад.

Все повторилось: бестолковая суета, общее возбуждение от прибытия принцессы, отчеты, совещания за закрытыми дверями, рассылка сообщений дворянам, активная эксплуатация зеркал для связи. Идэль по-прежнему ощущала сильную усталость, поспав, она почти не отдохнула. Молитва благой богине Ёрри и несколько минут медитации заставили слабость отступить, но, несмотря на это, вечером она так и не смогла заснуть, остановившись на грани между сном и явью. В таком состоянии она провела полночи. Не хотелось ни спать, ни пить, ни есть, ни делать что-либо. Наконец, Идэль заставила себя встать и занялась созданием портала; будить Фидейни она не стала.

Третьим местом, которое посетила принцесса, был замок Увийс. У нее имелись и другие владения, но на них уже не оставалось ни времени, ни сил: за прошедшие трое суток принцесса практически не спала. Пора возвращаться во дворец. Скоро у нее появится свой двор – не особенно роскошный и, может быть, не слишком удачно подобранный, – но ничего лучшего за столь короткий срок она и не могла собрать. Теперь предстояло подумать о том, как организовать условия для своих дворян и где их разместить. Конечно, многие смогут обеспечить себя жильем и сами, но далеко не все: Идэль понимала, что окрыленные ее приглашением в столицу обязательно устремятся толпы молодых людей из небогатых дворянских семей в надежде сделать быструю карьеру в свите принцессы. Это совсем неплохо: ведь именно этих босоногих, но тщеславных юнцов она использует для формирования собственной гвардии. Необходимость такой гвардии в свете зарождающейся междоусобицы была ей совершенно ясна. И тех ее приближенных, кто выживет и проявит себя с лучшей стороны, и вправду ждет блестящее будущее: она осыплет их золотом и привилегиями…

По возвращении во дворец выяснилось, что ее дожидается целый ворох записок – в основном, от родственников, желавших встретиться с ней тет-а-тет. Но Идэль чувствовала себя слишком измотанной, чтобы сейчас заниматься всем этим. За отсутствием постоянного секретаря на Лисс легла обязанность написать однообразные вежливые ответы, в которых значилось, что Идэль-лигейсан-Саутит-Кион непременно встретиться со всеми, кто желает ее видеть, но – немного позже. Исключение она сделала только для Авермуса: ей требовался кто-то, кто мог бы помочь ей с приобретением недвижимости, и министр дворцового управления такого человека, конечно, немедленно нашел. Потом Идэль отправилась в кровать. Принцесса провалилась в сон, стоило ее затылку коснуться подушки. Ей снились кошмары. Темная бездна засасывала ее в космический водоворот; и для силы, пожиравший миры и звезды, Идэль была лишь крохотной песчинкой, совершенно не способной сопротивляться бесконечному движению в этом исполинском вихре. Она таяла, погружалась в ничто, задыхалась… Ощущение одиночества и собственной беспомощности стало совершенно непереносимым. Пробудившись, Идэль долго лежала с открытыми глазами, чувствуя, как последние остатки кошмара постепенно покидают ее сознание. «Дурной сон… – подумала она. – Просто дурной сон». Ей казалось, что вновь заснуть она уже не сможет, но постепенно усталость взяла свое, она закрыла глаза и задремала. Кошмар не возвращался, ее видения были бессвязными и сумбурными. Ей нужен был кто-то, кто бы согрел ее и успокоил, но признаться себе в этом она не могла даже во сне.

5

…Далеко-далеко от Кильбрена, на самой периферии Нимриано-Хеллаэнского потока миров, в пустоте межреальности беззвучно плыла планета, настоящее название которой все давным-давно забыли. Безжизненная и безводная, со слишком разреженной атмосферой, в трехмерном пространстве, она, вдобавок, находилась слишком близко к своей звезде, и уровень радиации на ней был чрезмерно высоким для жизни. Вследствие всех этих причин она была совершенно непривлекательна для переселенцев.

И все-таки сказать, что в этом мире совсем никто не жил – неверно. Было одно исключение.

Северное полушарие пересекала высокая горная гряда, к югу от нее находилась иссеченная, неровная местность – холмы, скалы, пересохшие русла рек. Здесь, в предгорьях, и стоял замок – массивная монолитная постройка из темно-серого камня. Замок был окружен защитным полем, а внутри на нужном уровне поддерживались температура и давление, сохранялась пригодная для жизни атмосфера.

Издалека строение казалось безлюдным. Не было видно огней, и большинство комнат пустовало. При приближении становилось ясным, насколько огромна эта постройка: здесь можно было бы разместить двадцать, а то и тридцать тысяч человек. Около пятидесяти этажей, грандиозные башни, подобные небоскребам, которые можно увидеть в технологических мирах… Все вокруг тихо и бездвижно, и эта тишина не дышит миром и не кажется зловещей, она – никакая.

В замке было всего около десятка постоянных обитателей, и большую часть своего времени они проводили внизу, в обширной сети туннелей и каверн, часто сутками и неделями не встречаясь друг с другом. Существовала работа, которую они должны были выполнять, и важнее этой работы не было ничего на свете. В прошлом все они являлись волшебниками и в ином месте в иное время возложили бы утомительную обязанность проводить раскопки на плечи своих слуг или наемников, но увы – здесь они должны были работать сами. Ничто не могло облегчить их труд, даже заклятья, которые они использовали для просеивания земли. Каждого спрессованного комка или камня им приходилось касаться своими руками, чтобы почувствовать, заключена ли в этой земле Частица или нет. Обнаруживать Частицы могли только они, Причащенные, и никакая магия не могла им в этом помочь – по крайней мере, они такого способа изыскать пока не сумели. Копаясь в земле – годами, десятилетиями, – они не проклинали свою судьбу и не сожалели о том, что вынуждены вести столь жалкий образ жизни. Монотонная работа полностью занимала их, а впереди горела желанная цель. И больше в их жизни – если это вообще можно назвать жизнью – не было ничего.

…По одному из самых широких туннелей шли трое. Двое мужчин и женщина. Они тоже были Причащенными, но – особенными. Они не копались в земле. Двое из них – высокий мужчина и немолодая женщина – являлись здесь кем-то вроде правителей, третий – мужчина среднего роста – служил им ушами и глазами в том мире, который они давным-давно покинули. Лицо женщины было закрыто чем-то, похожим на золотую маску; при ближайшем рассмотрении, однако, оказывалось, что между маской и кожей не было зазора, маска будто бы вросла в лицо – либо, наоборот, вырастала из него. Впрочем, это походило не столько на маску, сколько на толстый слой золотой краски – когда женщина заговорила, ее рот задвигался, остальная же часть лица осталась неподвижной.

– …Значит, ты явился, чтобы сообщить нам об очередной неудаче? – презрительно бросила она мужчине, чье лицо было скрыто маской цвета серебра.

– Да, – спокойно ответил шпион. – Я дал ей Частицу несколько дней тому назад. Если бы она превратилась, я бы уже почувствовал отклик. Но, похоже, она отвергла Частицу. Мы ведь все знаем, что так иногда бывает. Невозможно предсказать заранее…

– Зачем вообще потребовалось давать Частицу этой девчонке? – поинтересовался высокий мужчина. Его маска была платиновой. – Какой от нее прок? Она ведь совсем молода, ничего не умеет и не имеет влияния в семье. У нас не так много Частиц, чтобы тратить их на кого попало. Я ведь указывал тебе, кто должен стать нашей первоочередной целью. – В его тоне явственно прозвучал отголосок угрозы.

– Если бы удалось Причастить Идэль, все было бы гораздо проще, – возразил мужчина в серебряной маске. – Конечно, сама по себе она мало что значит. Но формально она – первая в очереди на наследство, и ее муж… мог бы получить определенные преимущества в борьбе за приорат.

– И что?

– Если бы она стала одной из нас, ты мог бы жениться на ней. Это был бы самый короткий путь.

– Не имею ни малейшего желания лично влезать в свару, – усмехнулась платиновая маска. – Мое место здесь. Я почти закончил новую систему заклятий, составленную на совершенно ином принципе кодировок, чем все, что применялось до сих пор. Этот заклинательный язык разработал я сам. Это не просто еще один диалект Искаженного, это…

– Осмелюсь напомнить, – почтительно перебил своего собеседника человек в серебряной маске, – что исследованиями вы с Аллайгой занимаетесь здесь вот уже четыре столетья. – Он посмотрел на женщину в золотой маске. – И еще больше времени этим же занимались наши предшественники. Мы по-прежнему почти ничего не знаем. Исследования, безусловно, важны. Нам известно, при каких обстоятельствах можно пробудить силу, заключенную в Частицах, – не так, как сейчас, но по-настоящему. Сейчас, по большому счету, еще нечего изучать. Нам нужен Рунный Круг, а значит – нужна политическая власть на родине. Джейбрин мертв, ситуация в Кильбрене нестабильна. Сейчас прекрасная возможность что-нибудь предпринять, потом ее не будет. Пусть Идэль не превратилась. – Он поднял руку, чувствуя, что Причащенные хотят возразить ему и прося возможности высказаться. – Все равно, я считаю, вам нужно оставить цитадель и вернуться. По крайней мере, тебе, Кариглем. Идэль не замужем, ты мог бы легко понравиться ей, если бы приложил толику усилий. Наследница Джейбрина и старший сын Юлианара… многие бы пошли за вами. Став приором, ты смог бы использовать Круг, чтобы…

– Какая прочувственная речь, – насмешливо бросила женщина в золотой маске, – как обычно, ты пытаешься прикрыть реальную неудачу воздушными замками и фантазиями о том, что могло бы быть, если бы мы стали выполнять твои распоряжения. Между тем Идэль даже не посвящена в Круге. О чем ты думал, давая ей Частицу? Хотел, чтобы она стала одной из этих? – Женщина вытянула руку в сторону одного из боковых туннелей. Разлитый в воздухе слабый свет, не имеющий определенного источника, не позволял видеть слишком далеко, но, если присмотреться, в глубине прохода можно было уловить слабое шевеление. Там возился в земле один из Причащенных, но, в отличие от неспешно прогуливающейся по подземельям троицы, в нем не осталось ничего от его прежнего «я». Теперь это была просто функция, деталь исполинского механизма, который медленно, с трудом, собирал самого себя из небытия. Каждый из Причащенных был частью от целого, но трое, спорящие на пересечении туннелей, обладали еще и собственной, индивидуальной волей, а роющийся в земле человек со стеклянной маской на лице – нет.

– …Это правда? – спросил мужчина в платиновой маске. Голос его не предвещал ничего хорошего.

– Нет! – поспешно возразила серебряная маска. – Я бы не стал тратить Частицу зря…

– Ты уже сделал это трижды.

– Нет! Она посвящена.

– Вот как? – почти ласково переспросила женщина. – У меня другая информация.

Серебряная маска быстро повернулась к ней.

– Я так и думал. Вы по-прежнему следите за своей родиной. И не только через меня.

– Конечно, – кивнула женщина.

– Не уходи от вопроса. – Голос высокого мужчины стегнул, как хлыст. – Как ты посмел дать ей Частицу?

– Она проходила Круг. Втайне. Об этом почти никто не знает. Кроме приора и Севегала… никто больше. Еще перед тем как отправиться на учебу.

– Она слишком молода. Она еще не способна должным образом управлять потоками. Круг должен был выжечь ее.

– Да, риск был, – согласился человек в серебряной маске. – Я не знаю, почему они на это пошли. Она не погибла, хотя и получила травму. Ее способности ослабли, и она не могла взаимодействовать с силами Круга до тех пор, пока повреждения не исчезнут. Джейбрин запретил ей прибегать к нашей семейной магии – по крайней мере, до конца учебы. Предполагалось, что Идэль пробудет в Академии лет пять или шесть и за это время все следы травмы исчезнут. Но приор погиб, и она вернулась. Я уверен, она уже в самое ближайшее время попытается освоиться с силами, которые так долго дремали в ней. Поэтому я дал ей Частицу без опасения.

– Однако в итоге ее сопротивляемость оказалась слишком высока, и девочка отвергла предложенное, – сказала женщина. – Отвергла, даже не понимая, что с ней происходит.

– Несмотря ни на что, существовал риск, что она впадет в кому, – произнес мужчина в платиновой маске. – Как Йатран. Даже Круг – не гарантия. Слишком многое зависит от случая. И от удачи.

Серебряная маска долго сохраняла молчание.

– Как он? – спросил наконец шпион.

Мать и сын почувствовали легкое изменение в его голосе. Они понимали, почему. Йатран был дорог шпиону – еще до того, как его Причастили. Отголосок этой привязанности сохранился и сейчас.

– По-прежнему, – ответил высокий мужчина. – Мы поместили его на одном из нижних этажей цитадели, вместе с остальными. Не думаю, что он очнется. По крайней мере, до тех пор, пока мы не возродим того, чья кровь связала всех нас.

Вновь установилась тишина. Человек в серебряной маске задумчиво провел рукой по стене. Земля осыпалась, вместе с песком и пылью ладонь ощутила прикосновение чего-то твердого. Частица?.. Сердце встрепенулось. Повернув ладонь тыльной стороной вниз, он разжал пальцы. Размял комок спекшейся земли. Нет. Просто земля. И ничего больше.

– Некоторые занимаются этим годами, ничего не находя, – насмешливо изрекла платиновая маска, – и тебе, я вижу, хочется к ним присоединиться.

Серебряная маска повернулась к платиновой:

– Мне все равно. Я желаю возвращения павшего не меньше, чем вы, и готов послужить этой цели в любом качестве. Но нам все равно придется отправить кого-то в Кильбрен. Нам нужен Круг и нужны инициированные, которые сохраняют собственную личность после преображения.

– Конечно, – сказала платиновая маска после короткой паузы. В голосе явно чувствовалась насмешка. – Ты очень полезен на своем месте. И, чтобы увеличить твою полезность, я отправляю с тобой своего сына.

– Но ведь…

– Он все еще не инициирован в Круге, но он талантливый мальчик и, я думаю, уже сможет пройти испытание. Если уж Идэль смогла. И ты ему поможешь. И после того как он это сделает, – рука мужчины скользнула во внутренний карман камзола, а когда появилась вновь, в ней покоилась маленькая бархатная коробочка, – ты дашь ему это.

Держа коробочку с величайшей бережностью, высокий мужчина протянул ее шпиону. Тот – так же аккуратно – принял ее. Он сразу почувствовал, что там, внутри. Дерево, шелк и бархат не были препятствиями.

– И упаси тебя Ёрри отдать эту Частицу кому-нибудь другому, – тоном, не предвещающим ничего хорошего, закончил мужчина в платиновой маске.

Имя богини Ёрри он упомянул механически, по привычке. Эта богиня уже несколько тысячелетий покровительствовала Кильбрену, но те, кто стоял сейчас в подземельях мира НN-2983А, не верили в ее силу ни на грош.

Еще бы, ведь они собирались пробудить того, кто существовал прежде, чем появились самые первые боги.

Человек в серебряной маске коротко поклонился Кариглему и спрятал коробочку во внутреннем кармане своей дорожной куртки.

* * *

Электропоезд 1-го класса подошел к одной из тридцати четырех платформ обширного подземного вокзала, расположенного под городом Рикин. Вокзал имел несколько уровней, множество переходов и помещений, в которых легко было заплутать неопытному человеку. На верхних уровнях находились платформы, к которым подходили поезда ближнего следования, к средним – поезда дальнего, предназначенные для дворян, к самым нижним – дальние для черни. Остановка электропоезда длилась около десяти минут, пассажиров почти что и не было. В поездах первого класса всегда было просторно и немного безлюдно. С двумя спальными вагонами соседствовали ресторан, зал отдыха, спортивный зал с бассейном, вагон для слуг и ботанический сад. Конечно, стоимость билетов была гораздо выше, чем в поездах 2-го или битком набитых 3-го класса,предназначенных для простолюдинов.

Когда время стоянки уже подходило к концу, в одном из проходов, ведущих на платформу, показался молодой человек, одетый в черный военный костюм, усиленный пластинами из рекельмита. Продемонстрировав жетон дежурному, он толкнул вертушку и, быстро миновав платформу, вошел в поезд буквально за секунду до того, как раздалось мягкое шипение и двери закрылись. Если бы не костюм, фигурку юноши можно было бы назвать тонкой, даже девичьей; но за счет рекельмита, плотно облегавшего тело, создавалось впечатление, что мышцы у этого молодого человека развиты чуть лучше, чем было на самом деле. Двигался он легко и уверенно, из вещей при себе имел небольшую сумку, в которой лежала смена белья, охотничий нож и расческа. На поясе – длинный меч в новых ножнах: не только оружие, но и свидетельство происхождения и статуса. Носить холодное оружие такой длины, не считая дворян и высокорожденных, имели право лишь атта; простолюдин, разгуливая по городу с мечом, рисковал на несколько лет загреметь в тюрьму. По лицу становилось ясно, что юноше не больше семнадцати лет. Даже бриться еще не начал. Взгляд – живой, любопытный; губы сжаты в легкую улыбку.

Взглянув на жетон, стюард проводил паренька в спальный вагон. Бегло оглядев свое одноместное купе (столик, стул, узкая кровать, шкаф для одежды, слева – дверь в душ), юноша бросил на кровать сумку, отослал прислугу и вернулся в общий вагон. Электропоезд уже не трясся, и стук колес пропал, сменившись легким свистом, который также вскоре исчез. В задраенных наглухо окнах нельзя было видеть светящихся кругов, окольцовывавших туннель через каждые пятьдесят футов. Поезд набрал такую скорость, что свет и тьма за окнами сливались в одно, но юноша знал, что именно эти кольца поддерживают их во время пути. Поезд не ехал: отойдя от станции и быстро набрав скорость, он взлетел, будучи уловлен особым полем, которое генерировали электрические кольца. Кольца создавали своего рода энергетическую трубу – еще один невидимый, нематериальный туннель внутри обычного подземного туннеля. Попав в трубу, поезд мог развить скорость до трехсот миль в час и даже более. Если бы не остановки в городах между Рикином и Геилем, они бы, наверное, добрались до столицы часов за десять, а так – путешествие займет больше суток.

Юноша не скучал – ему все было интересно. В общем вагоне находилось человек пятнадцать дворян, и просторное помещение длиной в сто двадцать футов, а шириной – в тридцать, казалось почти пустым. Справа и слева – мягкие сиденья и круглые деревянные столики, разделенные перегородками; белые панели на стенах и ажурные занавески, светильники в форме гладиолусов. Двигаясь по коридору между столиками, молодой человек увидел семью (двое малышей, прильнув к окошкам, изо всех сил пытались разглядеть что-нибудь в темноте), пожилого дворянина, читающего книгу, даму средних лет со своей служанкой, двух молодых людей, так похожих друг на друга, что сразу становилось ясно – братья… Он почти дошел до конца, как вдруг остановился, заметив девушку, – надо признать, весьма миловидную. Каштановые волосы с кудряшками, открытое лицо и карие глаза. Юноша повернул назад и занял место напротив. Кажется, девушка немного удивилась.

– Добрый день, – улыбаясь, сказал он. – Меня зовут Лийеман. А вас?

– Миналь, – ответила девушка. – Миналь из семьи Шерибо, – добавила она, надеясь, что и молодой человек в ответ назовет свою фамилию.

Но вместо этого он сказал, рассматривая ее лицо:

– А вы довольно симпатичны. Вы замужем?

– Вы всегда так прямолинейны? – Миналь невольно улыбнулась. Несмотря на начало беседы, Лийеман не казался грубияном. В нем было какое-то природное обаяние, располагающее к себе; он вел себя совершенно естественно и непринужденно.

– Да, – сказал Лийеман. – Вы мне понравились, и я подумал, что вам будет приятно об этом услышать.

Продолжая улыбаться, она почувствовала, что краснеет. Ей и вправду было приятно.

«Все-таки, как здорово, что нас пригласила принцесса, – подумала Миналь. – Иначе я бы умерла от скуки в нашем родовом поместье… Как все-таки замечательно выбраться в большой мир. Мы еще до Геиля не доехали, а уже – такая интересная встреча».

– Я из семьи Варглат, – сказал юноша. – Вряд ли вы что-то о нас слышали.

Миналь покачала головой, подтверждая: ничего.

– У нас небольшое поместье на юге, практически на берегу Внутреннего Моря. Живописно и… безлюдно. А вы не хотите со мной пообедать? Пойдемте. Я с утра ничего не ел, наверное, вы тоже?

– Нет, я не могу. Я… – Миналь осеклась, увидев фигуру в проходе.

Остановившись перед столиком, темноволосый юноша в коричневом камзоле с высоким воротником с неприязнью разглядывал Лийемана. Лийеман ответил безмятежным взглядом. «Брат или жених? – подумал он. – Надеюсь, не муж…»

– Что вам нужно? – бросил темноволосый. Левая рука на поясе – рядом с рукоятью меча.

– А вам?

У темноволосого сжались челюсти.

– Подождите! – попыталась вмешаться Миналь. – Это…

– Кто вы вообще такой? – пренебрежительно поинтересовался темноволосый.

– Вас интересует мое имя?

– Нет, нисколько не интересует. Будьте добры, сейр, покиньте это место. Вас сюда никто не приглашал.

В глазах Лийемана загорелись опасные огоньки. Он поднялся и, также положив руку на пояс, четко произнес:

– Я – Лийеман-сейр-Варглат-Кион, и я буду находиться там, где сочту нужным.

Он был ниже своего соперника на полголовы.

– А я, – с тихой угрозой в голосе произнес темноволосый, – Минкард-сейр-Гелаш-Кион. И если вы не перестанете докучать нам, я вышвырну вас отсюда.

– Минкард! Не надо!.. – Перепуганная девчонка пыталась еще что-то сказать, но ее уже давно никто не слушал.

– Очень хорошо. – Лийеман широко улыбнулся. – В таком случае, я думаю, нам стоит поискать пустое помещение… попросторнее.

Минкард презрительно скривил губы.

– Ну что ж, идем… те. – От желания размазать эту наглую улыбку по столь же наглому лицу он едва не забыл о вежливом обращении. Между тем, делать этого нельзя было ни в коем случае. Ведь обратившись к сопернику на «ты», он не поставит его ниже себя; но о себе самом заставит думать как о человеке, которому свойственны манеры простолюдина… Ну уж нет! Он не даст повода посмеяться над собой. Он убьет… нет, лучше – искалечит… этого молокососа честно, с соблюдением всех формальностей.

Ну, почти всех.

Секундантов в этом поезде им все равно не найти.

Лийеман уже шел к двери в соседний вагон, и Минкарду не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Миновали ресторан, где народу было приблизительно столько же, как и в вагоне для отдыха. Следующий вагон был разделен на три части. Сначала – пятнадцать шагов по узкому коридору, справа и слева – душевые кабинки, где можно помыться и переодеться. Затем – открытое пространство, деревянный пол, у стен – спортивные снаряды, крутящиеся столбы и гири, в дальней части помещения – бассейн. И никого нет.

Здесь, в спортивном вагоне, они и остановились. В пяти шагах от бассейна.

– Сейр, я пощажу вас, если вы немедленно принесете мне свои извинения, – снисходительно произнес Лийеман.

– Я? – Минкард усмехнулся, после чего отстегнул ножны, чтобы не мешали, вытянул меч, а сами ножны положил на пол, поближе к стене – спотыкаться о них в самый ответственный момент боя ему совсем не хотелось.

Когда он повернулся, то увидел, что Лийеман стоит на прежнем месте, только теперь у него в правой руке – обнаженный клинок. Ножны сняты и лежат на полу сзади.

– Я пощажу тебя… тьфу… – Минкард почувствовал, что краснеет. Улыбка на лице Лийемана его окончательно взбесила. Ну кто только придумал эти идиотские правила вежливости?!. Отец уверял, что так ведут себя все аристократы в метрополии, притом с самого рождения, но Минкард в это не верил. В метрополии полно адских демонов, какая уж тут куртуазность? Сложно представить себе тварь из преисподней, которая, собираясь позавтракать вами, озаботится при этом всесторонним соблюдением этикета…

Но, как бы ни вели себя в подобных случаях хеллаэнские демоны, Минкард понимал, что «куртуазную часть» поединка он уже проиграл. Одна малюсенькая оговорка – и самодовольная ухмылка расплывается на лице этого худощавого придурка! Улыбка, которую стереть можно только кровью… желательно, кровью Лийемана.

– Если вы извинитесь, я сохраню вам жизнь, – как можно спокойнее произнес Минкард. На самом деле внутри все клокотало.

– Никакой магии?

– Никакой магии.

Оба сделали синхронные движения – свободной левой рукой, повернув кисть к себе, начертили в воздухе три нисходящие спирали. Закрепили заклятья. Это была простейшая сдерживающая сеть, которую каждый наложил на себя для того, чтобы не поддаться искушению уже в ходе боя нарушить правила и прибегнуть-таки к волшебству. Самостоятельно освободиться от сети можно секунд за пять-десять: но, само собой, промежутки между ударами не будут такими долгими.

Поскольку никто, естественно, извиняться не собирался, поединок можно было считать начавшимся.

– Приступим, – улыбнулся Лийеман.

Сблизились. Минкард держал оружие низко, кончик клинка был устремлен куда-то в область колен соперника. Перекрестие меча Лийемана находилось на уровне шеи, сам клинок направлен вверх и назад; второй рукой Лийеман сжимал круглое навершие на конце рукояти.

Еще шаг…

Высверки стали, звон и шелест металла. Разошлись. Теперь оружие у обоих находилось примерно на одном уровне – чуть под углом вверх, в направлении глаз соперника. Минкард сдвинулся в сторону, Лийеман повторил его движение, но в обратном направлении. Три шага. Кончики мечей почти касались друг друга. Губы Минкарда плотно сжаты, лицо ничего не выражает. Лийеман улыбается.

Еще одна короткая сцепка и опять ничья. Затем сейр-Гелаш предпринял быструю и мощную атаку, и Лийеман отступил. Минкард продолжал давить – он уже понял, что в скорости ему с худощавым юнцом не сравниться, но надеялся выиграть в силе. Он наносил сокрушительные рубящие удары, не жалея клинка. Лийеман не пытался блокировать атаки – он либо уклонялся, либо ухитрялся мягко отводить клинок противника. Минкард почти прижал его к стене, когда очередная атака рассекла воздух. Лийеман ускользнул от удара, нырнув под руку с летящим мечом. Поворачиваясь к нему и выставляя перед собой меч для защиты, Минкард вдруг почувствовал на бедре что-то мокрое. Бросил взгляд вниз – кровь. Он даже не ощутил прикосновения тонкого, заточенного как бритва лезвия.

– Сейр, а вы довольно неуклюжи, – с довольной улыбкой сообщил ему Лийеман.

Из горла Минкарда вырвалось глухое рычание. Не обращая внимания на рану, он бросился вперед, обрушив на противника град беспорядочных ударов. Кончик лийемановского меча рассек ему куртку, но сейр-Гелаш не заметил и этого. Ему наконец удалось вынудить Лийемана поставить жесткий блок. Несколько мгновений они стояли напротив друг друга: Минкард давил весом и всей своей силой, Лийеман не отступал. Минкард врезал левой, попав противнику в челюсть. Лийеман отлетел – на его лице было написано удивление. Минкард бросился на поверженного соперника, но сейр-Варглат, уйдя от удара, резво вскочил на ноги.

Вновь закружились вокруг друг друга в центре спортивного зала. Оба тяжело дышали. Лийеман осторожно касался языком разбитой губы, Минкард слегка приволакивал ногу.

Очередная короткая сцепка с нулевым результатом.

Минкард понимал, что ему нельзя затягивать поединок – чем дальше, тем больше он будет слабеть – и собирался предпринять еще одну сокрушительную атаку. Лийеман ждал, намереваясь подловить его еще разок на какой-нибудь ошибке.

– Остановитесь!

По проходу между душевыми кабинками к ним бежали какие-то люди. Но дуэлянты и не подумали прекращать бой. Минкард, занеся меч, с ревом бросился вперед. Лийеман отпрыгнул, затем качнулся вперед, к приближающемуся сопернику. Минкард едва увернулся от прямого колющего выпада, его собственная атака сбилась. Не успел он поднять оружие, как почувствовал, что его кто-то держит. В тот же момент крепкие руки схватили и Лийемана.

Здесь было пятеро мужчин – двое дворян, один слуга и два стюарда, и две женщины поодаль, в одной из которых Лийеман узнал Миналь.

«А, так вот кто нас застучал…» – догадался юноша. Он испытывал сложные чувства. Во-первых, его злило то, что прервали поединок. Во-вторых, обвиняющий и немного испуганный взгляд Миналь был одновременно и приятен, и неуместен. Ему не хотелось сердить девушку – ведь она была такой миленькой… В-третьих, в глубине души он понимал: то, что поединок прервали, к лучшему. С учетом того, что не было секундантов, в случае смерти одного из них второго просто обвинили бы в убийстве. Так что он был почти удовлетворен.

Почти.

Сильный темноволосый мужчина взял Минкарда за волосы – по тому, что парень не сопротивлялся, Лийеман догадался, что мужчина, вероятно, его отец.

– Что ты себе позволяешь?! – рявкнул отец Минкарда. Бегло взглянул на Лийемана. Процедил: – Как два петуха…

– Выбирайте выражения! – крикнул Лийеман. Дернулся, но вырваться не удалось – напротив, хватка тех, кто держал его, стала сильнее.

Высокий мужчина добавил еще пару ласковых слов в адрес своего сына и его соперника. Минкард стоически молчал. Оскорбленный до глубины души Лийеман крикнул отцу Минкарда, что вызывает его на бой, и вновь попытался вырваться, но на его потуги не обратили внимания. Только когда мужчина и Минкард покинули спортивный вагон, Лийемана отпустили. Миналь с упреком посмотрела на него и ушла вслед за женщиной – вероятно, какой-то своей родственницей. Второй дворянин и стюард, убедившись, что Лийеман прямо сейчас не собирается ни на кого нападать, покинули вагон вслед за ними.

Лийеман привел себя в порядок, склонившись над бассейном, промыл опухшую губу и с удовольствием подумал: «Всего час в пути, а я уже успел познакомиться с девушкой и подраться на дуэли. Отлично!..»

У него были самые радужные предчувствия относительно своего грядущего пребывания в столице при дворе принцессы Идэль-лигейсан-Саутит-Кион.

6

Большой особняк за городом куплен, и можно было переезжать. Идэль наняла два десятка новых слуг, и еще несколько человек, опытных и верных, она, по договоренности с Авермусом, забрала из дворца. Жить она собиралась попеременно то тут, то там. Появился секретарь – пожилой меланхоличный мужчина по имени Грайб. Начали прибывать дворяне. С каждым из них нужно было поговорить лично, аккуратно выяснить – очень аккуратно, не дай бог задеть нежную дворянскую душу – нуждается ли этот человек в материальном обеспечении, определить возможную степень полезности и заверить в своем полном расположении. Идэль постоянно с кем-то встречалась, кого-то принимала, куда-то ездила – Дэвид видел ее лишь мельком. На своего любовника она возложила обязанности по обеспечению магической безопасности особняка. Дэвид был не очень хорошим системным магом, жонглирование Формами привлекало его куда больше, но со своей работой он худо-бедно справился, окружив особнячок несколькими слоями сигнализационных и защитных заклятий. По ходу пришлось выгнать парочку призраков и раздавить десяток лярв – работа методичная, несложная и совершенно нетворческая. Эфирное тело покойника обычно летает где-нибудь рядом с трупом; когда приходит Кирульт, проводник мертвых, то забирает с собой душу, в то время как остатки гэемона задерживаются внутри метамагического поля мира, постепенно истаивая и разлагаясь. Из таких остатков и образуются призраки, но лишь весьма у немногих из них достает энергии, чтобы сделаться видимыми и для глаз обычного человека. Эфирный труп не более разумен, чем мертвое тело, однако призраки могут двигаться, а иногда – стонать и даже говорить. Но последнее ничего не значит. Призрак существует по инерции, его влечет к тому, что влекло человека при жизни. Он не способен мыслить, он – лишь отблеск, тень того человека, который жил когда-то. Чем больше времени проходит, тем слабее призрак.

Лярва проходит противоположный процесс становления. При сильном гневе или испуге в окружающее пространство из гэемона живого существа выплескивается сильный эмоциональный заряд. Этот эмоциональный заряд не исчезает сразу, но сохраняется некоторое время, постепенно теряя свою энергию. Иногда, однако, энергия не успевает рассеиваться, как ее дополняет новый выплеск. По достижении некоего критического уровня эти сгустки концентрированных желаний, злобы и страхов могут объединиться и зажить собственной псевдожизнью. Будучи порождениями психической деятельности человека, они быстро приобретают способности чувствовать и реагировать. Для своей жизни они выбирают темные углы и те части комнат, где скапливаются пыль и грязь; там они растут, потихоньку накапливая силу, и время от времени влияют на людей, обитающих в доме, с тем чтобы люди генерировали как можно больше нужных им эмоций. В доме, где много лярв, даже обычными людьми часто ощущается иррациональный страх, присутствие каких-то мерзких маленьких тварей, представляемых человеческим воображением обычно в виде бесенят или какой-нибудь аналогичной мелкой и злобной нечисти. Здесь легко впасть в депрессию и уныние, чтобы потом резко сорваться на крик и ругань и вновь, удивляясь собственной вспышке, погрузиться в безрадостное апатичное состояние…

Если в доме живет домовой, то он до известной степени способен защитить хозяев от призраков и лярв или, как минимум, ослабить влияние этих и иных злобных созданий, обитающих в магическом пласте мира. Однако в особняке Идэль подобной полезной тварюшки не водилось, и Дэвиду пришлось заниматься чисткой фона вручную. Мелкую энергетическую пакость он выжег заклятьями Света; очищенный от призраков и лярв дом сразу стал на порядок уютнее. Это было просто частью работы волшебника. Даже взгрустнулось: зачет по очистке дома от нечисти они сдавали в самом начале обучения в Академии…

Однако, честно выполнив всю работу, он дал понять, что не намерен просиживать штаны в особняке, тупо следя за «безопасностью» в то время, когда Идэль пропадает неизвестно где. Принцессе, конечно, все это жутко не понравилось.

– Я хочу быть рядом с тобой, – сказал Дэвид. – Играть роль твоего «домашнего мага» я не стану.

– И чем ты намерен заниматься «рядом со мной»?

– Все равно. Я хочу защитить тебя. Но я провожу целые дни в этом доме, а тебя нет. Знаешь, возникает подозрение, что ты хотела создать безопасный уголок для меня. Место, где я бы чувствовал себя полезным и нужным, но при этом был бы отстранен от всех действительно опасных и важных событий. Меня такая роль не устраивает.

– Перестань. – Она чуть покраснела. – Я просто встречаюсь во дворце со своими родственникам. Со мной ничего не случится.

– Просто встречаешься с родственниками? – Дэвид мрачно рассмеялся. – Если бы ты ездила в драконью пещеру, я бы меньше тревожился. Я не хочу как-нибудь проснуться и узнать, что ты пропала по дороге домой или в одном из закутков вашего дворца!

– Я не представляю, в каком качестве брать тебя с собой, – выпалила она, чувствуя, что сдает позиции.

Дэвид задумался, а потом сказал:

– Из дворян ты собиралась сформировать свою личную гвардию. Я могу побыть твоим гвардейцем. По крайней мере, какое-то время.

– Все сразу поймут, что ты – не один из моих дворян. Ты ведешь себя… не так.

– Какое нам дело до того, что они подумают? – спросил он – может быть, чуть более грубым тоном, чем следовало бы.

Конечно, она стала спорить, но в конце концов сдалась. К набору своих костюмов Дэвид получил еще один – полувоенный с претензией на роскошь, в цветах принцессы Идэль. Он стерпел и это.

Для охраны особняка был вызван Далин, и все заботы по поддержанию системы безопасности были возложены на него. Придворным магом в замке Авиар остался племянник Далина, неторопливый молодой человек по имени Ормаш, такой же спокойный и рассудительный, как и его дядя. Кроме того, Идэль собиралась нанять еще нескольких выпускников Военной Академии в самое ближайшее время.

* * *

На следующий день Дэвид уже сопровождал Идэль в ее ежедневной поездке в Геиль. Кроме него и принцессы в карете находилась Лисс. Один из телохранителей, вооруженный спегхатой, сидел рядом с возницей, второй ехал верхом. Еще здесь был Мирек, гарцующий на вороном жеребце и трое молодых людей дворянского происхождения, весьма довольных своей близостью к принцессе. Это были первые из тех вассалов Идэль, что начали прибывать в столицу, откликнувшись на зов своей госпожи. Все, что о них на данный момент знал Дэвид – имена: Крайгем, Сибан и Ллок.

Была середина августа, но погода выдалась пасмурная и ветреная. Надвигалась гроза. Они миновали березовую рощу, через несколько минут справа показалась свинцово-синяя лента реки. На берегу – одноэтажные халупы, поодаль – богатая усадьба. На другом берегу возводили что-то, похожее на жилую башню.

Когда выехали на возвышенность, Дэвид увидел в окне кареты выраставшие над стенами Геиля многоэтажные дома. Еще минут десять пути…

– Не понимаю, – сказал он. – Если вы освоили электричество настолько, что можете поднимать в воздух летательные аппараты… Если у вас есть спегхаты и электропоезда… почему нет каких-нибудь электромобилей?

– Что?.. – переспросила Идэль. Она думала о чем-то своем и не услышала вопроса.

Дэвид повторил. Принцесса дернула плечиком.

– Не знаю. Я не очень-то разбираюсь во всем этом. Наверное, проблема в передаче энергии.

– Кстати, вот этого я тоже не понимаю. Как вы…

– Тебе не меня нужно спрашивать. Я не смогу дать компетентного ответа.

– Мне бы хоть какой-то. Я тут пытался расспросить нескольких людей. Никто ничего не понимает. Впрочем, это не удивительно. Если в своем родном мире я спрошу у обывателя «каким образом ток бежит по проводу?», тоже вряд ли услышу что-то внятное. Тем не менее, все достижениями науки и техники в быту спокойно пользуются, даже не задумываясь, как эти приборы работают. У вас тоже самое. Это еще ничего, но у вас всё… другое. И, кстати, как у вас могут существовать сложные приборы? Почему не начинается «войны элементов»?

– Потому что с помощью алхимии и астрологии мы подбираем такие сочетания материалов, стихиальные составляющие которых не противоречат друг другу. В принципе, технологический прибор можно сделать и в Хеллаэне. Только это будет чрезвычайно сложно. У нас проще – магический фон мира не настолько высок. В твоем родном, очевидно, еще проще. По крайней мере, если судить по тому, что ты мне о нем рассказывал.

– У нас вообще никакие стихиальные составляющие материалов в ходе производства не учитываются, – сказал Дэвид.

Идэль удивилась:

– И все работает?

– Угу.

– Вот уж действительно странно. Я читала о таких мирах, но они, как мне всегда казалось, должны находиться где-нибудь поблизости от Безумия или Пределов. Как вообще в Сущем может существовать мир без стихий? Из чего же он тогда состоит?

– Из того же, что и все остальные миры, – буркнул Дэвид. – Просто наши стихии крайне ослаблены и смешаны друг с другом. Они… обездушены, что ли.

Идэль кивнула. Похоже, что слова Дэвида согласовались с тем, что она читала.

Некоторое время они молчали.

– Так что там с передачей энергии? – спросил Дэвид. – Почему ты думаешь, что проблема именно в этом?

– Метамагическое поле нашего мира, – произнесла Идэль, – не совсем… однородно. По-своему, оно очень упорядочено… более, чем в других мирах. Как я понимаю, оно имеет весьма сложную структуру…

– Ну, это везде так.

– Да, но у нас совсем особый случай. Существуют своего рода каналы, по которым можно передавать довольно солидные порции энергии из одной точки в другую без какого-либо проводника. Направленность этих каналов регулируется искусственным путем, на специальных станциях.

– Да, это я уже понял. Электричество прямо со станции поступает в розетку. Никаких проводов, ничего. Вот только как? Никаких нематериальных каналов, по которым бежал бы ток, я с помощью Ока не вижу.

– Ну! – Идэль рассмеялась. – Наивно предполагать, что эти каналы должны обязательно иметь какое-то пространственное воплощение. Пусть даже и на «магическом» уровне мира.

– Тогда я ничего не понимаю, – сказал Дэвид.

– Я тоже. Надо учиться много лет, чтобы во всем этом разобраться. Однако беспроводная передача энергии в Хеллаэне – пусть не электрической, иной – тебя не удивляла.

– Ну… да, – признался землянин. – Я просто принимал это за данность. В Хеллаэне и без того слишком много чудес. Но ведь это волшебный мир, и там все возможно.

– Нет никаких границ между техникой и магией, – возразила Идэль. – Техника – это просто особая, редкая магия, которая может существовать лишь в мирах с очень низким фоном. Такая вот аномальная магия.

Дэвид рассмеялся, но, посмотрев на ее лицо, понял – она не шутит.

Давным-давно, когда он только попал в Нимриан, Лэйкил кен Апрей говорил ему совершенно противоположные вещи. Лэйкил сразу развел технику и волшебство в разные стороны, он посоветовал Дэвиду забыть о привычном отношении к миру и воспринимать процесс создания заклинаний как искусство. Дэвид послушался, и это мировоззрение на последующие четыре года стало для него естественным, само собой разумеющимся. Идэль же следовала иному подходу, более характерному для магов-классиков: для них волшебство – не искусство, но наука, и та наука, которая существует на родине Дэвида Брендома – лишь частный случай ее. Кто из них был прав, кто ошибался? Нимриано-хеллаэнские аристократы, закостенелые индивидуалисты, обладали от рождения высоким личным Даром. Для них волшебство было игрой и таинством, горожан и прочих адептов «классической магии» они презирали. Однако «классики» преподавали в Академии, «классики» возвели города и освоили такие способы оперирования заклятьями, которые спесивой аристократии никогда и не снились. Отдельный горожанин значительно слабее аристократа, но маги-классики могли создавать системы поразительной сложности, кроме того, их (классиков) было во много раз больше, чем аристократов. Путь «классика» проще и легче, и если бы в метрополии возгорелась война между городами и замками, неизвестно еще, кто из нее вышел бы победителем…

«А вот интересно, – подумал Дэвид, – если для „классиков“ магия – наука, а для аристократии – искусство… то что она такое для Обладающих? Для тех, кто сам – лишь часть Силы?..»

От собственных мыслей его отвлек голос Идэль.

– …По этим каналам, – говорила принцесса, – внутри системы может происходить передача энергии. Но система должна быть целостной, созданной по определенному плану. Поэтому у нас министерства архитектуры и транспорта объединены в одно. Планировка города – это очень важно. Правильное расположение улиц и зданий позволяет держать эти энергетические каналы чистыми и открытыми.

– Так. – Дэвид сделал паузу. – Кажется, до меня начинает доходить. У вас нет отдельных проводов, по которым течет ток. У вас сам город – как целая система – служит таким проводником. Правильно?

– Да, примерно так.

– И в пределах города вы со станции можете перекинуть энергию прямо в розетку, лишь бы вход и выход были настроены друг на друга, так как никакого расстояния между ними, по сути, нет?

– Да.

– Каким же образом тогда катаются электропоезда между городами?

– Совокупностью всех локальных систем – городов – является планета в целом. Это тоже система, только более высокого порядка. Внутри нее, в принципе, мы можем передать энергию в любую точку.

– Тогда почему нет электромобилей?

– Потому что выход должен быть неподвижным.

– Но…

– Точнее, – поправилась Идэль, – он может быть и подвижным, но тогда начинаются проблемы с передачей. Я же говорю – я не понимаю, почему это происходит. Это такая заумь, что в ней нормальному человеку никогда не разобраться. Я просто знаю, что это так.

– Но ведь существуют летающие аппараты… эти ваши спегсайбы, «молниевые корабли». И спегхаты… Вы ведь носите их с собой…

– Послушай, – сказала Идэль, выглядывая в окно. – Задай эти вопросы кому-нибудь другому. Мы уже подъезжаем. Я тебе еще раз повторяю – я не специалист.

Звонко цокая подковами, четверка лошадей миновала арку ворот. Дворцовый комплекс был окружен цветочными клумбами и постриженными деревьями; в западной части имелось даже что-то вроде маленького парка. На несколько секунд из-за деревьев вынырнул старый дворец – укрепленная, хорошо охраняемая постройка, внешне напоминавшая куб с четырьмя башнями по углам. Карета остановилась напротив входа в новый дворец. Поднявшись по парадной лестнице в сопровождении дворян, Идэль и Дэвид вошли в здание. Поскольку теперь Дэвид имел статус не гостя, а гвардейца и личного телохранителя Идэль, вопрос о его праве носить оружие во дворце более не поднимался.

Сегодня на повестке дня у Идэль была встреча с Шераганом. Принц занимал комнаты в северной части дворца. Дэвид и Ллок остались в приемной, в обществе трех вооруженных дворян из свиты принца.

Гостиную дяди Идэль видела в первый раз – до ее отъезда в Нимриан им не доводилось часто общаться. Шераган был солидным и серьезным господином, предпочитавшим наблюдать в своем обществе лишь тех людей, которые располагали реальной силой; а юную племянницу он, как правило, просто не замечал. При Джейбрине он стремился максимально подняться в глазах деда, доказать свою полезность и добиться доверия, стать незаменимым, в идеале – стать правой рукой приора и, следовательно, его наиболее вероятным приемником. Юная девушка, взбалмошная и далекая от политики находилась вне его поля зрения, она его просто не интересовала. Но теперь обстоятельства изменились. Шерагану потребуется каждый голос в сенате, чтобы победить и получить пост приора, и бесполезная девочка внезапно стала очень важной фигурой в текущем раскладе. Идэль об этом знала, и Шераган знал, что она знает.

Сели за чайный столик – целиком, не считая ножек, сделанный из малахита. Чайник, две чашечки, конфеты и медовые печенья – все очень скромно. Слуг не было, и ухаживали принцесса и принц за собой сами.

Несколько ритуальных вежливых вопросов – как доехала? какие новости? – и несколько ничего не значащих реплик. Затем перешли к делу.

– Дядя, – полюбопытствовала Идэль, – вы обдумали мое предложение?

Шераган вздохнул и поставил чашку с чаем в центр блюдца. Предложение было сделано два дня назад, во время их первой встречи, происходившей в покоях Идэль. Ничего, кроме раздражения, у принца оно не вызвало.

– Ты слишком много хочешь, – произнес он непринужденным, почти шутливым тоном.

Идэль улыбнулась – губами, но не взглядом.

– Не так уж много. Оплатите второй и третий курс обучения в Академии. Мне кажется, принцесса должна иметь хорошее образование.

– Мы могли бы нанять тебе учителя. Даже выписать из Хеллаэна, если тебе так хочется. Это будет стоить на порядок меньше.

– Дядя… – разочаровано потянула Идэль.

– Что «дядя»? Только на второй курс уйдет больше половины годового бюджета Айтэля. Не существует никакого обменного курса между кдиарами и сийтам – в метрополии наши деньги никому не нужны. Все наши источники хеллаэнской валюты тебе, полагаю, известны. Мы продаем энергию нескольким компаниям и нам платят налоги те, кто использует наш мир в качестве «перевалочной базы» между Хеллаэном и периферийными мирами. Как правило, это торговля людьми. Кроме того, мы получаем крошечные налоги от туристических фирм, разместивших у нас свои точки выхода и имеем процент от контрактов при найме выпускников Военной Академии кем-нибудь из метрополии. И это все.

– А хеллаэнские торговцы?

– Они платят налоги в местной валюте. Когда-то с них пытались брать сийты, но практически невозможно доказать, что именно этот торговец артефактами или экзотическими животными прибыл из метрополии, а не откуда-то еще.

– Свои товары они продают за наши деньги?

Когда Шераган кивнул, Идэль задала следующий вопрос:

– Какая им выгода так поступать? В метрополии они платят за эту же вещь сийты, а здесь за нее получают кдиары, которые там никому не нужны. В чем логика?

– В завоевании рынка, конечно, – ответил дядя. – И там они ничего не покупают. За счет сателлитных миров они решают свои проблемы с перепроизводством. Сюда они скидывают бесполезное барахло низкого уровня – по их меркам. Для нас, конечно, это – о да! Поразительные, волшебные вещи! В метрополии же они почти ничего не стоят. К тому же торговцы, как правило, лишь представители компаний, которые артефакты производят. И мы для них – долгосрочное вложение. Заполучить наш мир – только не по кусочкам, а целиком – они бы совсем не отказались. Одна из необходимых предпосылок к этому – контроль над рынком. Конечно, мы вставляем им палки в колеса как только можем, но это бьет по нам же – здесь и сейчас мы не имеем тех доходов, которые могли бы иметь, если бы позволили им внедряться повсеместно…

– Ну хорошо, хорошо – остановила его излияния Идэль. – Не будем уходить от темы. Я знаю, что у нас довольно скромный бюджет, если оценивать количество сийтов, а не кдиаров. Тем не менее, половина годового бюджета – это всего лишь половина годового бюджета. Один год. – Она сделала выразительную паузу. – А приор будет править долго.

– Если только его не убьют. – Шераган криво улыбнулся.

– Нуу… если ты боишься, дядя, зачем вообще претендовать на это место?

– Я не это имел в виду. – Шераган нахмурился. Слишком легкомысленный тон племянницы ему явно пришелся не по нраву. – Я думал, ты взрослый человек и понимаешь ситуацию. Но, похоже, что нет. Как будто я стараюсь только для себя…

– Нет? – насмешливо перебила его Идэль. – Не только? Для кого-то еще?

Шераган несколько секунд молчал, мрачно глядя на нее. Казалось, он сомневается, стоит ли вообще продолжать разговор.

– Для тебя, – произнес он наконец. – Для всех нас. Или, может быть, ты хочешь, чтобы приором стал Кетрав? Или Эрдан?

– Не говори ерунды. Эрдана никто не поддержит.

– А Кетрав, значит, тебя вполне устроит?

– Не знаю. – Идэль сделала задумчивое лицо. Она блефовала, но для того, чтобы играть натурально, нужно верить в то, что говоришь. Она и верила… в данный момент. – Как ты думаешь, сколько он заплатит за мой голос?

Шераган подавился чаем.

– Ты понимаешь, что говоришь? – сипло спросил он, после того как откашлялся.

– А что? – Идэль не собиралась отступать. – Дядя, я прекрасно осознаю степень своей полезности для тебя. И, честно говоря, я не вижу большой разницы между тобой и Кетравом. Если к власти придут ита-Берайни, мне достаточно будет отказаться от всех прав на приорат, чтобы обеспечить себе безопасность.

– Значит, интересы семьи для тебя ничего не значат, – губы Шерагана сложились в жесткую складку. – Все как раньше. Как и тогда, когда ты своей выходкой поссорила нас с Аминор. Ничего не изменилось. Ради сиюминутной прихоти ты готова вступить в союз с теми, кто уничтожил твоих родителей…

– Перестань, – резко произнесла Идэль. – Между неудавшимся мятежом Берайни и смертью Налли и Глойда прошло пятнадцать лет.

– Это не срок.

– А мотивы?

– Они очевидны. Джейбрин уничтожил Берайни, а ее потомки, не имея возможности добраться до самого приора, занялись истреблением детей Джейбрина от другой женщины. Ведь этих детей он любил непритворно.

– Возможно, – холодно согласилась Идэль. – А возможно, моих родителей и дядю Атвальта убил кто-то, кто сам очень хотел получить власть. Ведь будь они живы, после смерти Джейбрина наиболее вероятным претендентом стал бы кто-нибудь из них, не так ли? А так – естественным путем приорат переходит к следующей ветви… Под эгидой борьбы с ита-Берайни, конечно.

Шераган отвернулся. Представителем следующей, младшей ветви, был как раз он. Идэль сделала более чем очевидный намек.

– Это обвинение? – вполголоса спросил он.

– Обвинения я предъявляю иначе. Нет, это не обвинение. Это ответ. Не нужно пытаться манипулировать мной, напоминая о том, кто мог быть – а мог и не быть – возможным виновником смерти моих родителей. Я их и не помню даже. Чтобы привлечь меня на свою сторону, тебе нужно придумать что-то повесомее огульных обвинений в адрес ита-Берайни и упреков в том, что я преследую личную выгоду, совершенно не задумываясь об интересах семьи. Пафосные речи о благе государства и о нашем всеобщем единстве ты будешь читать перед дворянским собранием, когда станешь приором… если станешь. Но со мной так говорить не надо. Я знаю, что ты хочешь получить огромную власть, и хочу узнать, чем ты готов… посодействовать мне за то, чтобы я… посодействовала тебе в ее получении.

– Идэль, – проникновенно сказал принц. Он снова пытался договориться «по-хорошему». – Идэль, я не забуду о твоей помощи. Ты хочешь обучиться – пожалуйста. Но зачем делать это таким – самым дорогим и самым неудобным – способом? Метрополия опасна. Здесь ты принцесса, а там… никто. Мы лучше выпишем тебе учителя из Хеллаэна. Или кто-нибудь из нас обучит тебя сам. Это будет дешевле и проще.

– Не представляю, – Идэль задумчиво посмотрела на потолок, – кому из своих родственников я могла бы доверить управление своим гэемоном в процессе обучения. Это ведь прекрасный способ взять «ученика» под контроль. Нимрианская Академия, по крайней мере, заботится о своем престиже и не опускается до подобных штучек. Что же касается дилеммы «дороже-дешевле»… Мы не на рынке. Давай прекратим эту унизительную торговлю. Высокорожденным не к лицу жадничать.

– Это не жадность, – устало возразил Шераган. – Ведь речь идет не о моих личных средствах. Выполнение твоих требований разорит не меня – государство! Я не могу этого позволить…

– Не о твоих? – преувеличенно-удивленным тоном переспросила Идэль. – А почему? Давай поговорим о твоих. Разве у тебя нет собственных доходов?

– О чем ты? Как бы я ни был богат по нашим, местным меркам, в Хеллаэне все мое золото ничего не значит…

– При чем тут золото? Я знаю, что практически все мои старшие родственники имеют доходы в сийтах – в основном, нелегальные. К примеру, у нас существуют свои собственные работорговцы, которые похищают или покупают на кдиары людей, а затем продают их в Хеллаэне. Конечно, работорговля у нас запрещена – официально, и по закону такие действия должны жестоко караться – но что с того? Торговцы людьми живут и процветают. Почему? Потому что они купили всех нужных чиновников и офицеров стражи? Да, но чиновники и стража – это не последнее звено цепи. За свои услуги они имеют не так уж много. Большая часть того, что они получают, идет дальше, наверх, к нам. Вернее – к вам. Высокорожденные хорошо нагревают руки на продаже своих сограждан. Конечно, не все. Другие организуют свой «бизнес» немного иначе. Продают Истинные Камни, продают энергию с природных Источников Силы, расположенных на их земле. Их не заботит ослабление магического потенциала нашего мира. Третьи укрывают часть налогов, поступающих от торговцев, которые используют наш мир в качестве «перевалочной базы». Четвертые…

– Где ты набралась всей этой чернухи? – ошеломленно спросил принц.

– Дядюшка, – нежно улыбнулась Идэль, – Джейбрин был прекрасно осведомлен о ваших махинациях. Не только твоих лично, конечно. Я видела досье еще нескольких человек. Поэтому не нужно рассказывать мне о том, какой ты хороший и как собираешься заботиться о стране. Деньги у тебя есть. И я, в сущности, прошу не так уж много. Став приором, ты быстро компенсируешь свои предвыборные расходы, в этом я ничуть не сомневаюсь. Но если мы не договоримся, у меня возникнут очень серьезные сомнения в твоей разумности, а значит – и в твоей способности к управлению государством. И лучше уж ита-Берайни на троне, чем дурак.

Шераган сцепил пальцы и некоторое время молчал, рассматривая собственные ногти.

– А я ведь тебя никогда не знал, – произнес он совсем другим тоном. Это прозвучало как признание… и как скрытая угроза. Он как будто бы заметил что-то, чего не замечал раньше и не мог скрыть своего удивления от сделанного открытия. – Не думал, что ты…

– …Что я поумнею так быстро? – закончила за него Идэль. – Ты многого обо мне не знаешь, дядюшка. Мы договорились?

Шераган вздохнул. Потом кивнул.

– Хорошо. Оплачу второй курс сразу после выборов. С третьим тебе придется подождать, но…

– Дядя… – укоризненно потянула Идэль.

– …Но со временем, я уверен, мы решим и этот вопрос. В ближайшие несколько лет. Согласна?

Идэль почувствовала, что это – максимум того, что сейчас можно выжать из сделки – и кивнула:

– Да.

– В таком случае… – Шераган стал подниматься на ноги.

– Да, я уже ухожу. – Идэль сделала последний глоток и поставила пустую чашку на стол. – Кстати, вы уже определились со сроками собрания сената?

– Еще нет.

– Ну что ж. Всего доброго, дядюшка Шераган.

Она вышла в приемную, с трудом удерживаясь от улыбки. На самом деле ее осведомленность была куда ниже, чем она пыталась показать. Она знала, что махинациями занимаются некоторые члены семьи, – но это знание было на уровне слухов и домыслов, а не реальных фактов. О существовании секретного досье Джейбрина она всего лишь предполагала, но собственными глазами никогда его не видела. Она вовсе не была уверена, что ее стрела попадет в цель. Однако, она не промахнулась. Догадки, предположения плюс некоторое знание психологии своих «любимых» родственников сложились в верную картину. Интересно, в чем именно был «замаран» Шераган? Это стоило бы выяснить, поскольку рано или поздно ему захочется узнать, насколько далеко простирается ее реальная осведомленность, – а если она и дальше будет играть вслепую, то рано или поздно ошибется, и скорее рано, чем поздно. Стоило бы что-нибудь иметь в рукаве и помимо догадок.

– Ну, как все прошло? – спросил Дэвид, когда они вышли в коридор. Он чувствовал ее волнение.

– Хотя разговор был немного… нервным, в целом – удовлетворительно. – Идэль улыбнулась.

– Я все хотел спросить: а когда именно будет собран сенат и все решится?

Улыбка принцессы стала шире – несколько секунд назад точно такой же вопрос она сама задавала Шерагану.

– Неизвестно, – ответила она. –Официальную дату называет секонд после того, как все заинтересованные лица прибудут во дворец. Но он этого не сделает, пока ему не разрешат. Все зависит от партий, которые выдвигают своих кандидатов. Именно они на самом деле решают, когда начинать собрание. Понятно, что всякая группировка будет против выборов до тех пор, пока не уверится в своем превосходстве. В предвыборный период, который может длиться сколь угодно долго, все стараются набрать максимальное количество приверженцев и по возможности ослабить противников. Таким образом, «команду» дает секонду та партия, которая уже стала самой сильной.

– То есть исход выборов заранее предрешен?

– В общем, да. Хотя бывают сюрпризы.

Они достигли лестницы и стали спускаться вниз, на второй этаж, где находились покои Идэль. Дэвид шел рядом с принцессой, Ллок молчаливо следовал за ними.

– Ну, допустим, – сказал Дэвид, потерев подбородок. – Допустим, выборы все откладываются и откладываются… идет бесконечная подковерная борьба с периодическим появлением трупов то с одной, то с другой стороны. Чем секонд мотивирует задержку собрания?

– Обычно – отсутствием кого-нибудь из тех, кто имеет право голоса. Например, у Шерагана есть брат, Смайрен. Ему абсолютно неинтересны наши дрязги. Он разводит пчел у себя в поместье и тем счастлив. Однако он – лигейсан, то есть – потомок приора, рожденный в период его правления. Он имеет право на голос в сенате. Но его нет среди нас, и я сомневаюсь, что он прибудет позже. Таким образом, его отсутствие – прекрасный повод для того, чтобы отложить заседание… До тех пор, пока одна из противоборствующих сторон не будет уверена в себе настолько, чтобы дать секонду команду. «Выборы», которые после этого пройдут, просто зафиксируют результаты борьбы на предыдущем этапе.

– Замечательно… – Дэвид покачал головой. – Таким образом, чтобы отложить неудобное тебе голосование, достаточно просто похитить одного из членов противоположной партии? Двойная выгода…

– Верно. Думаю, это одна из причин, почему исчез мой двоюродный брат, Йатран. Он был молод и, в общем, безвреден… но его отсутствие дает прекрасный повод откладывать заседание так долго, как это будет нужно.

Они достигли покоев принцессы; Мирек, Крайгем и Лисс поднялись при их появлении. Сибана не было – еще перед визитом к Шерагану Идэль отправила его в город с каким-то мелким поручением.

У Идэль была запланирована еще одна встреча, с Майдларом, но буквально за несколько минут до ее возвращения атта принес записку от принца: Майдлар просил перенести встречу на завтра. Еще была записка от Фольгорма: «В четыре часа, в красной гостиной. Скорпионцы дадут отчет о расследовании исчезновения Севегала. Придешь?»

– Обязательно… – тихо проговорила Идэль, разглядывая листок бумаги.

Обернулась. Дворяне, Дэвид и атта ждали, что она скажет.

– Похоже, что у меня образовалось несколько часов свободного времени, – произнесла Идэль, обращаясь, в основном, к Дэвиду. – И я, кажется, знаю, на что их потрачу…

– Я…

– Нет, ты мне не нужен. Хотя… Пока меня не будет, сходи, пожалуйста вниз, в архив. Мне потребуется несколько документов.

– Очень секретных? – Дэвид усмехнулся.

– Совершенно открытых. На самом деле большую часть всех секретов и тайн можно узнать из тех материалов, которые доступны всем.

– Если знать, что искать?

– Именно. Итак, мне нужно: во-первых, перечень всех земельных владений Шерагана, желательно с картами; во-вторых, перечень всех существующих Мостов, также желательно с картами; в-третьих, расписание работы Мостов; в четвертых, коммерческий справочник за последний год – меня интересует, какие хеллаэнские компании у нас действуют, адреса их офисов и магазинов; в-пятых, карта распределения планетарных энергий…

– Подожди, я лучше запишу.

– Да, запиши. Это еще не все.

Идэль еще раз перечислила список необходимых ей документов.

– Мирек тебя проводит, – добавила она, когда закончила. – Будет неплохо, если на обратном пути ты завернешь в библиотеку – она этажом выше. Познакомься с нашей историей. Тебе это будет совсем не бесполезно. Заодно можешь найти пару книг по дистанционной передаче тока. Вряд ли ты что-то поймешь, но… может быть, в самых общих чертах… и перестанешь наконец задавать эти бесконечные дурацкие вопросы.

– На последнее не рассчитывай, – хмыкнул Дэвид.

Идэль вздохнула.

– По крайней мере, я должна была попытаться.

7

В старый дворец ее сопровождал только Крайгем. После того как Юлианар возвел новый комплекс по соседству, высокорожденные здесь больше не жили – исключая самого приора. В старом дворце находились его личные покои, приемные и рабочие кабинеты министров. Здесь располагалось что-то наподобие штаб-квартиры скорпионцев. И здесь же, в центральном зале дворца, находился Рунный Круг, или, как его еще называли – Кильбренийский Источник: уникальная магическая система, одарявшая своих адептов могуществом и позволявшая регулировать энергетические потоки всего мира. Человек, имевший доступ высшего уровня – или, попросту, хозяин Источника – мог бы перекроить весь Кильбрен по своему желанию, ввести новые физические законы или изменить уже существующие. Рунный Круг задавал условия существования для всей планеты в целом; именно эксперименты с метамагическим полем мира позволили Джейбрину и его предшественникам создать здесь такие условия, в которых могли существовать некоторые сложные технологии. Эта власть не была абсолютной, но она была достаточно велика, чтобы при малейшем неверном сдвиге системы вызвать катастрофу планетарного масштаба. Поэтому операции по коррекции поля проводились исключительно редко и только после длительных расчетов, занимавших, бывало, десятилетия. Высший посвященный Круга всегда был только один, и он носил титул приора; часть своих полномочий он делегировал девяти министрам, каждый из которых также мог проводить коррекцию – в рамках своей «специализации». Политическая власть в Кильбрене означала власть магическую и наоборот. Не только приор и министры, но и все остальные высокорожденные имели доступ к Источнику. Пройдя инициацию, они получали власть над потоками энергий в своих владениях и могли в определенных границах менять тамошние законы природы; но это было не главное. Всякий посвященный становился связан с Кильбреном; он чувствовал Рунный Круг даже на расстоянии, сохранял с ним связь даже в другом мире. По этому особенному каналу он получал возможность черпать силу из своего мира и наполнять его мощью свои заклинания.

По понятным причинам, в старом дворце всегда было много охраны – и скорпионцев, и дворцовой гвардии. Крайгем остался в холле, а саму Идэль пропустили внутрь только после тщательной магической проверки.

Тяжелые металлические двери закрылись за ее спиной. Здесь не было ни факелов, ни свеч, ни электрических ламп – но, несмотря на отсутствие окон, искусственного освещения не требовалось. В зале был разлит мягкий медленный свет – казалось, он скапливается над Рунным Кругом. Строго говоря, на полу был начертан не один круг, а несколько – меньшие «вложены» в большие, а пространство между ними заполнено сложной вязью знаков. Два уровня текста – Искаженное Наречье и руника, графическое отображение Форм и Стихий, сплетенных в длинную цепь монограмм, точнее – в одну-единственную монограмму, свернутую в спираль наподобие странной светящейся змеи…

Пройти посвящение в Рунном Круге мог лишь потомок основателя династии, великого хеллаэнского мага Гельмора кен Саутита, поселившегося в Кильбрене около десяти тысяч лет тому назад. В те времена Айтэль был расколот, и отдельные королевства людей вели бесконечные разорительные войны с гоблинами и ограми. Хеллаэнский аристократ объединил все королевства воедино, изгнал дикарей, перебил или подчинил своей воле всех управлявших нечистью чернокнижников. Гельмор правил тысячу лет. Он погиб в метрополии, противодействуя, в числе прочих Лордов, экспансии, затеянной обитателями Пределов. В Кильбрене власть перешла к его детям и внукам, которые очень скоро начали смертельную вражду друг с другом…

Посвящение в Круге рекомендовалось проходить уже будучи взрослым, обученным магом – в противном случае (что было установлено опытным путем) энергии Круга могли серьезно повредить или даже вовсе сжечь гэемон испытуемого. Такое происходило редко, но все же случалось. Однако, несмотря на предупреждения, всегда находились молодые люди, которые полагали, что готовы овладеть силой Кильбренийского Источника сразу же по достижении совершеннолетия. К их числу принадлежала и принцесса Идэль. Ей было девятнадцать лет, когда она сделала это. Надо сказать, что ее шансы на успех были не такими уж низкими, но ей не повезло. Источник не убил ее, но повредил ее энергетическое поле, и если бы не экстренные меры, предпринятые Джейбрином и Севегалом, возможно, Идэль навсегда утратила бы способности к магии. В Кильбрене близость к Источнику ощущалась особенно остро, и поэтому раны, вызванные его влиянием, не спешили затягиваться. Джейбрин, как мог, заблокировал канал, связующий Идэль с Рунным Кругом, и отправил ее проходить обучение в Академию. О ее неудачном посвящении знало лишь несколько человек. Три курса учебы в сумме отняли бы около пяти лет; за это время ее гэемон должен был полностью восстановиться. По возвращении в Кильбрен Джейбрин снял бы с нее блокирующие заклятья, и она смогла бы наконец обрести полный доступ к энергиям Круга.

Но вышло иначе. Она проучилась чуть больше года и была вынуждена вернуться на родину, не будучи ни магически, ни психологически готовой к разгорающейся внутрисемейной войне. Джейбрин мертв, и Севегал исчез – а кроме них, она никому не позволила бы влезать в свое энергетическое поле, снимать блоки или устанавливать их. Возникла проблема, решить которую она могла лишь одним способом. Когда она войдет в Круг во второй раз, его мощь просто сметет все магические барьеры. Сила хлынет в нее неудержимым потоком. Если ее духовные раны затянулись, она сможет взять этот поток под контроль и пропустить сквозь себя, сможет отдавать на «выдохе» столько же энергии, сколько берет на «вдохе». Если же нет, она повредит себя еще сильнее, чем раньше – и на этот раз рядом не будет никого, кто бы помог ей. Все или ничего.

Все свои магические вещи она оставила в приемной, под присмотром Крайгема и скорпионцев: все равно, перед тем как войти в Круг, ей пришлось бы снимать их. Поэтому вся ее подготовка свелась к самовнушению – «Я пройду. Все будет в порядке», успокаивающим дыхательным упражнениям и короткой молитве, адресованной благой богине Ёрри.

Набравшись решимости, Идэль вступила в Рунный Круг.

Он был не более тридцати футов в диаметре, и достичь центра можно было за несколько шагов, однако здесь не следовало торопиться. Чем ближе к центру – тем поток сильнее. Следовало раскрываться постепенно, полностью срезонировав с течением предшествующего уровня прежде, чем перейти к следующему.

Восприятие принцессы изменилось, привычный мир вещей исчез. Окружающая реальность приобрела дополнительное изменение, цвета смешались. Восприятие мира энергий – нечто среднее между зрением и тактильными ощущениями: точнее сказать, это не то и не другое, но оно несет в себе признаки как первого, так и второго. Не имея личного опыта, трудно, даже невозможно представить, что это: как цвет может быть липким, а качества вроде «твердости» и «мягкости» могут иметь свое зрительное выражение. Хотя пространство обычного мира содержит в себе вещи, оно (с точки зрения человека) независимо от них: можно переместить табуретку с места на место, характеристики самого пространства от этого не изменятся – оно останется для наблюдателя все таким же бесконечным и однородным. Но пространство многомерной вселенной, внутри которой оказалась Идэль, было другим – оно само являлось лишь одной из характеристик энергетических потоков. Потоки формировали пространство «для себя»; сплетаясь и соединяясь, они создавали узоры удивительной сложности, похожие на запутанные головоломки. Идэль тоже была частью этих течений – относительно самостоятельным узлом, соединенным с целым, но не статичным, а активным, способным к ограниченному перемещению внутри системы. Она смутно ощущала и присутствие других подвижных узлов. В комнате она была одна, но Кильбренийский Источник, строго говоря, не находился в комнате. Хотя Источник имел выход на человеческий пласт реальности, но он в равной мере присутствовал и на других – в тех незримых пространствах, где обитают невоплощенные духи и демоны. Мир намного более сложен, чем тот его образ, который доступен людям; маги видят всего лишь чуть больше – но и они видят далеко не все. И к этой колоссальной сложности Идэль сумела прикоснуться лишь здесь, в центре Рунного Круга, в точке, откуда различные реальности наиболее отрыты друг другу. Она как будто вышла из комнаты, в которой прожила всю жизнь, в огромный холл и увидела, что в нем – множество дверей и окон, ведущих в соседние помещения, такие же автономные части целого, как и то, в котором она выросла. Идэль стояла в центре Рунного Круга и чувствовала ошеломляющую мощь, которая могла бы мгновенно раздавить девушку, захоти она воспрепятствовать ее движению или удержать ее. Но она не ставила преград для силы и поэтому продолжала существовать – как часть единства; энергия текла через нее, Идэль была пуста и спокойна. Она поняла, что ее раны затянулись, и колдовская власть, которой Гельмор кен Саутит одарил своих потомков, стала доступна и для нее. Экстатическое вознесение ее духа в многомерный мир завершилось, восприятие возвращалось к норме, но связь с тем, более глубоким, уровнем реальности, оставалась, она продолжала ее ощущать. Через несколько секунд (а может, часов?) она наконец увидела зал так, как видят его все люди, – большое помещение с куполообразным потолком, освещенное белым сиянием, льющимся из центра комнаты, – оттуда, где она сейчас стояла. Все было одновременно и так же, как раньше, и по-другому. Она чувствовала себя так, как будто родилась заново.

На смену спокойствию пришли волнение и торжество. «Все-таки, я сделала это!..» – улыбаясь, подумала она. Идэль пошла обратно, от центра – к периферии Круга, и с каждым шагом интенсивность энергии понижалась. Обратный переход она выполнила естественно и быстро. Взявшись за ручку массивной железной двери, подумала: «Интересно, сколько времени прошло?.. Надеюсь, я не опоздала к докладу о расследовании?..»

Как выяснилось, она пробыла в центральном помещении старого дворца около часа – не так уж долго, как могло быть. Состройка с Источником происходила в состоянии особого транса, во время которого инициируемый совершенно терял чувство реального времени. У некоторых высокорожденных посвящение отнимало часы, другим хватало и нескольких минут – никто не мог с точностью сказать, от чего зависит скорость настройки.

Поскольку до начала доклада оставалось еще почти три часа, принцесса, отпустив Крайгема, посетила ту часть дворца, где располагалась купальня, и, переодевшись, с наслаждением погрузилась в прозрачную теплую воду. Идэль чувствовала, что энергия переполняет ее, и хотелось открыться, выпустить силу на волю, сотворить какое-нибудь великолепное, зрелищное волшебство. Сегодняшняя инициация смыла память о первой неудаче, и вода, которая приняла в себя тело Идэль, как будто завершила процесс очищения. Она вышла из купальни, ощущая, что начинается новая жизнь.

У Идэль еще оставалось время, чтобы перекусить, – что она и сделала в своих покоях, пока Лисс укладывала ей волосы, а Дэвид отчитывался о походе в архив.

– Хорошо, – сказала принцесса. – Спасибо. Кажется, ты ничего не забыл. Эти документы потребуются мне вечером. Пожалуйста, не забудь захватить их, когда поедем обратно.

– Я выяснил еще кое-что. – с многозначительным видом сказал Дэвид.

– Что?

Он посмотрел на Лисс. Идэль почувствовала, как пальцы служанки на мгновение замерли… а затем продолжили свою работу – может быть, чуть торопливее, чем следовало бы.

– Перестань. – Она рассмеялась. – При Лисс ты можешь говорить, о чем угодно. Она моя атта и никогда меня не предаст.

– Не будь такой наивной, – с нажимом произнес он.

Идэль не ответила. Лисс продолжала заниматься своим делом так, как будто вообще не слышала, о чем они говорят.

Дэвид вздохнул. Стало ясно: служанка не уйдет, пока принцесса не прикажет ей лично, а принцесса решила проигнорировать его пожелание. Ну что ж… Он встал. Идэль не понимала, что он собирается делать, до тех пор пока Дэвид, прикоснувшись к служанке, не произнес:

– Изменение Жизненных Течений.

Глаза Лисс закрылись, она покачнулась и стала оседать на пол. Дэвид едва успел подхватить ее. Идэль вскочила. Она не могла поверить в случившееся… Да что позволяет себе этот землянин?! Ярость и растрепанные волосы сделали ее похожей на фурию.

– Ты что творишь?! – рявкнула она.

Дэвид почувствовал, как вокруг него сгущается мощь… и ее было куда больше, чем он мог ожидать от Идэль. Он подавил инстинктивное желание возвести магический барьер и тихо попросил:

– Успокойся.

– Кто дал тебе право применять магию на моих людях? – жестко произнесла она. Вопрос не требовал ответа. Она едва сдерживалась, чтобы не раздавить его. Мощь Источника бурлила, требуя выпустить ее на волю.

– Если я могу, то и другие могут, – вот и все, что ответил Дэвид. Затем он повернулся и, не обращая более внимания на свою разгневанную любовницу, отнес Лисс на кровать.

Она смотрела ему вслед и испытывала смешанные чувства – гнев, обиду, раздражение, сомнение… Ну почему он так ведет себя с ней?.. Как он смеет ее игнорировать?.. И главное – почему она не убьет его на месте, почему позволяет так с собой обращаться?..

Идэль постаралась отстраниться от собственной ярости. Если он так себя ведет, у него должен быть мотив. Она надеялась, что он есть. Потому что иначе…

– Что ты с ней сделал? – Она заставила себя говорить спокойно.

– Ничего. Просто усыпил.

– Я слышала об изменении жизни…

– Жизненных Течений, – поправил он. Подозрений в ее взгляде не убавилось. – Не понимаешь?.. Ах да, у тебя ведь нет этой стихии… Жизнь предоставляет массу возможностей для воздействия на организмы. «Жизненными течениями» в своем заклятье я обозначил те токи гэемона, которые определяют текущее состояние тела. Во время бодрствования энергии движутся одним способом, во сне – другим. Я просто изменил течения так, чтобы Лисс заснула.

– Есть и более простые, классические заклятья усыпления. – Холода в голосе Идэль чуть поубавилось.

– Есть, но я не держу их в памяти.

– Полагаешься на Формы? – Несколько секунд она внимательно рассматривала служанку. Похоже, та и вправду всего лишь спала. Энергетическое поле не повреждено, коррекция проведена очень аккуратно. Она бы так не смогла. Впрочем, она и не была адептом Жизни. – Когда-нибудь импровизация тебя подведет.

– Пока не подводила. Сядь, пожалуйста. – Он показал на кресло. – Мне нужно с тобой поговорить. Как я уже сказал, мой поход в библиотеку принес некоторые неожиданные результаты… и, кроме того, вскрыл еще более общую, глобальную проблему.

– Какую?

– Сядь.

Она послушалась. Он сумел раздразнить ее любопытство.

– Я был в архиве, – произнес Дэвид подчеркнуто нейтральным, деловым тоном. – Сначала возникли некоторые проблемы, потому что люди, которые там работают, захотели узнать, кто я и откуда и действительно ли ты послала меня. Мирек уже хотел бежать за письменным подтверждением, но я остановил его – кажется, у тебя было какое-то важное дело…

Произнося все это, он изучал ее лицо: как она отреагирует на его слова? Он понятия не имел, чем она занималась во время своего отсутствия. Настоящая причина того, что он не дал Миреку сбегать за подтверждением, заключалась в другом: он хотел сделать все сам. Идэль не собиралась брать его с собой на родину, а когда он все же поехал, рассматривала и продолжала рассматривать его, скорее, как гостя, чем как союзника. Первостепенная задача, с точки зрения Дэвида, заключалась в том, чтобы дать ей понять: она может на него положиться, он не будет для нее просто балластом. Поэтому свое первое поручение он постарался не просто выполнить полностью самостоятельно, но и перевыполнить.

И нельзя сказать, что ему это не удалось.

– Я остановил Мирека, – сказал он, постаравшись, чтобы его голос звучал как можно более буднично, – и произвел небольшое внушение…

– Дэвид! – прошипела она, сжав кулаки. – Ты что, рехнулся?! Чем ты тут занимаешься?!. Кто тебе дал право…

– Ну, перестань… Хватит… Я ведь ничего плохого не сделал.

– Где ты научился так обращаться с людьми?! Вот кретин! А если об этом узнают? У нас тут не Хеллаэн, у нас есть законы! Знаешь, что тебе грозит, если о том, что ты сделал, станет известно?!

– Нет, – признался Дэвид. – А что?

– Подавление чужой воли у нас рассматривается как форма изнасилования. Собственно, это и есть ментальное изнасилование. С тобой не станут церемониться… и на мою защиту не стоит рассчитывать. Ты ведешь себя как… как хеллаэнец! Дэвид, очнись! Это же живые люди! Ты не можешь…

– Идэль… – Дэвид поморщился. – Давай не будем переключать разговор на тему нравственности или безнравственности моих поступков. Какая, к черту, этика, когда у вас в семье все друг друга режут и убивают за здорово живешь?! Ты ведь сама мне об этом рассказывала. Ты захотела вернуться на родину и поиграть в эту замечательную игру – зная, что запросто можешь стать следующей жертвой. С моей точки зрения, тебе не следовало этого делать, тебе вообще не следовало возвращаться…

– Не указывай мне, что мне делать!

– Я о другом. Если уж ты вообще решила вернуться и влезть во все это, ты должна понимать, что такую войну невозможно выиграть, используя только конвекционные методы борьбы.

Она вздохнула.

– Дэвид, ты здесь ничего не понимаешь. Это тебе не игровая площадка. И не метрополия с ее анархией и «правом сильного»… к чему ты, кажется, отлично приспособился! Здесь другие порядки. Нельзя просто брать и подчинять людей! Нельзя! Ну как тебе объяснить… Это все равно что выйти на улицу со спегхатой и начать стрелять по прохожим. Дело даже не в том, что нехорошо убивать или подчинять. Просто… появится стража, которая схватит тебя или пристрелит на месте. Есть правила игры, понимаешь?

– Я все понимаю. – Дэвид улыбнулся. – Уверяю тебя, я был аккуратен. Никто ничего не заметил. В том числе и тот человек, которого я «обрабатывал».

– В Академии ты не был таким циничным.

– В Академии женщине, которую я люблю, не грозила смертельная опасность.

Идэль отвернулась. Сглотнула застрявший в горле комок. Она чувствовала себя обезоруженной. Она вспомнила дуэль с Кантором и с неожиданной ясностью поняла: Дэвид пойдет ради нее на все. Не слишком смелый по натуре, неуверенный в себе, немного застенчивый и неуклюжий, он становился совсем другим, когда дело касалось ее. «История с Кантором должна была меня хоть чему-то научить», – подумала она. Но не научила. Тогда все его слабости исчезли, переплавившись в волю и холодную ярость. Он победил противника, который многократно превосходил его в личной силе. Теперь… этот добрый и мягкий (иногда ей казалось, что слишком добрый и мягкий) землянин как будто отошел в сторону. Любовь выявила в нем стороны, о существовании которых Идэль даже не подозревала. Не колеблясь, он подчинил себе волю другого человека – не врага, а того, кто всего лишь встал у Дэвида на пути во время выполнения ее поручения. Она осознала, что с той же легкостью ради нее он пойдет и на убийство. Не в горячке боя, а по холодному расчету, лишь заподозрив, что тот или иной человек может быть ей опасен. Она поняла, что до сих пор не знала его – да, вероятно, он и сам себя не знал. Идэль ощутила растерянность. Знакомый человек вдруг стал незнакомым. Но, как ни странно, эта перемена перекинула мостик через пропасть, которая образовалась между ними за последние недели. Она слишком привыкла к нему и отчасти перестала замечать так же, как мы перестаем замечать все привычные вещи. Теперь Дэвид снова привлек ее внимание. Она вдруг задумалась: а чем он еще тут мог заниматься в свободное время? Вряд ли это его первая самостоятельная выходка.

– И что было дальше? – негромко спросила она.

– Сначала я просто попросил его принести требуемые документы. Однако, нужно было стереть следы вмешательства и откорректировать память. Чтобы никому не мешать, мы заняли одну из комнаток, примыкающих к скрипторию…

– А Мирек? – оборвала Дэвида Идэль. – Как он отнесся к твоим действиям?

– Поначалу почти так же, как и ты. Но он быстро сообразил, что сейчас мне лучше не мешать и не стал поднимать шума. Все-таки, мы в одной лодке.

– И?

– Операция по коррекции памяти заняла некоторое время. И тут мне пришла мысль: а что, если я – не первый? Эти люди имеют доступ к информации. Будь я беспринципным типом, готовым на все ради власти – я бы наверняка имел тут свои глаза и уши. Не обязательно подкупать кого-то. Можно просто написать небольшую псионическую программку, которая будет заставлять человека регулярно отчитываться тебе, выискивать нужную информацию, а то и заменять одни документы другими, – а сам архивариус при этом решительно ничего о своих действиях не будет помнить.

– И ты… обнаружил что-то? – напряженно спросила Идэль.

Дэвид выдержал паузу, а потом сказал:

– Нет. Он оказался чист, как дитя. Никаких скрытых программ.

Идэль перевела дух.

– Ты об этом хотел мне рассказать? Да уж, потрясающая тайна – архивариус ни к чему не причастен! – Она нервно рассмеялась.

– Напрасно смеешься. – Дэвид улыбнулся, но веселья в его голосе не чувствовалось. – То, что данного человека не обрабатывали с помощью магии, не означает, что не обработали другого. И тогда до меня дошла простая и очевидная истина. Охрана не делает твою жизнь безопасной. Сознательно эти люди могут быть преданы тебе, но если над их разумом поработали… в определенный момент какое-то событие или команда включают скрытую программу – и вот они сами похищают или убивают тебя.

– Это предположение или ты кого-то уже успел проверить? – с легкой иронией поинтересовалась Идэль.

– Пока только предположение. Но я не понимаю твоего легкомыслия. Мне кажется, ты не осознаешь степени угрозы…

– Дэвид. – Она вздохнула. – Сразу видно, что ты вырос в немагическом мире. Ты как ребенок, который вдруг узнал, что опасно ходить по улицам: с крыши может упасть кирпич и убить. И поэтому ребенок теперь боится выходить на улицу. Конечно, всегда есть вероятность, что того или иного человека могут подчинить и использовать. Более того, так нередко и происходит. Но что теперь мне прикажешь делать? Я не могу каждый день проверять каждого своего слугу или охранника. Иначе мне придется заниматься только этим. И даже в этом случае я не справлюсь: слишком много людей мне служит, а будет еще больше. Я не могу быть даже уверена, что кто-то не промыл мозги тебе. Ведь ты здесь уже несколько недель, ты очень близок ко мне, мои родственники намного сильнее в волшбе, чем ты… в общем, ты идеальная мишень…

Дэвид хотел что-то сказать, но Идэль его остановила:

– Подожди. Речь не о тебе лично, а о самом принципе. Я не могу постоянно подозревать всех и вся. Это путь к паранойе. Об опасности покушения – пусть и неосознанного – я знаю и учитываю ее, насколько это возможно. Ты не открыл мне ничего нового.

– Я все же считаю, что самых близких к тебе слуг следовало бы проверить, – сказал он. Но уже не так уверенно, как раньше. Он понял, что она права. У обнаруженной им проблемы не существовало никакого приемлемого решения. Нельзя постоянно держать все под контролем.

– Обязанности по проверке мы обычно перекладываем на наших «домашних» магов, – продолжала Идэль. – Но и это не гарантия, ты ведь понимаешь. Мага тоже можно подкупить или подчинить. Высокорожденные очень уязвимы друг для друга. Но все же этот прием борьбы стараются не использовать слишком часто. Если узнают, что некто регулярно подчиняет людей и заставляет их таким образом следить за своими родственниками… с хорошей вероятностью остальные объединятся против него. И отдадут под суд – будь он хоть дважды высокорожденный. Понимаешь ли, у неконвекционного оружия помимо выгод есть и обратная сторона: использование его пятнает тех, кто это делает. А поскольку ты – «мой» человек, твои действия запятнают меня.

– Если станет известно. – Дэвид сделал ударение на первом слове.

– Может быть, уже известно, – парировала Идэль.

– И почему же тогда я до сих пор не арестован?

– Потому что если мы допустим, что о твоих действиях кто-то знает, то этот кто-то может собирать компромат на меня. И предъявить обвинение – или намекнуть мне, что может предъявить – в нужный ему момент. Подумай об этом в следующий раз, когда будешь подавлять чужую волю. Ведь это уже не в первый раз, не так ли?

Дэвид не стал отвечать. В том ракурсе, который ему показала Идэль, он ситуацию еще не рассматривал. Конечно, то, о чем она говорила, – лишь неприятная возможность, но если эта возможность реализуется, выйдет так, что он вместо помощи подставил ее. Он ощутил сожаление… раскаянье…

– Это все, что ты хотел мне сообщить? – Идэль посмотрела на спящую Лисс.

– Нет.

– О благая Ёрри!.. Что еще ты успел натворить?

– Поскольку тебя интересовала персона Шерагана, я решил узнать, какие документы он сам брал или помещал в хранилище.

– А вот это уже любопытно. – Она внимательно посмотрела на Дэвида.

– Список довольно длинный, – предупредил землянин.

– Не сомневаюсь. Я могу на него взглянуть?

– Конечно. Кроме того, я взял копии всех документов, которыми он пользовался за последние два месяца. Это весьма солидная кипа.

Ей захотелось сразу и похвалить и обругать его. Ее беспокоило то, что Дэвид влезал в эту игру, начинал самостоятельно действовать. Он мог легко подставиться. Идэль солгала: конечно, если он вляпается в неприятности, она постарается защитить его, насколько сможет. Но она может и не успеть.

С другой стороны, документы, которые он достал, могли серьезно облегчить ее собственное маленькое расследование. Имея их на руках, будет гораздо проще вычислить ту область деятельности, в которой «запятнан» Шераган. А то, что он в чем-то запятнан, – несомненно.

– Это все? – с затаенной надеждой спросила она.

– Теперь да.

Они подошли к кровати, на которой спала Лисс.

– Мне кажется… – нерешительно сказал Дэвид. – Если уж она все равно заколдована… стоит все-таки проверить ее разум. Она ближе всех к тебе и…

– Не нужно. Атта почти никогда не используют против их хозяев.

– Почему? – В голосе Дэвида прозвучало недоверие. – Это какой-то неписаный кодекс подковерной борьбы?

– Нет. Между хозяином и атта со временем устанавливается своего рода симпатическая связь. Это естественная магия – связь образуется без каких-то специальных заклятий, сама собой. Чем ближе к нам атта, тем быстрее и полнее это происходит. Они ощущают наши желания и настроения, а мы… я не знаю, как это описать… чувствуем их в целом, их волю, их состояние. Примерно так, как чувствуем собственную руку или ногу. Когда они умирают, мы не испытываем физической боли, но появляется чувство потери… как будто мы теряем часть себя. Так вот, из-за этой симпатической связи рабов в таких играх обычно не трогают. Слишком велика вероятность, что хозяин ощутит, что что-то не так с волей его атта. Ведь они предают нам свою волю, и на каком-то уровне мы действительно соединяемся с ними.

– Как такое может происходить естественным путем? – удивился Дэвид.

– Значит, по-твоему, магия неестественна? – Идэль рассмеялась. – Магия везде и во всем. Теоретик нам это целый год в Академии втолковать пытался. Но вы с Брейдом предпочитали на его лекциях играть через ИИП…

– Ну-ну-ну. Не так уж часто мы играли…

– Магия – это часть мира. Заклинания – лишь один из способов оперировать энергиями. Способ, удобный для нас. Но взаимодействия на «энергийном» уровне мира осуществляются и без заклинаний, они происходят постоянно, везде и во всем.

– Да, но так, как свойственно им самим, – возразил Дэвид. – Ты считаешь, что для человека естественно без всякой магии чувствовать волю другого?

– Конечно. – Она посмотрела ему в глаза. – Когда мы занимаемся любовью, разве ты не чувствуешь, что мы… что соединяются не только наши тела, но и... как будто мы становимся одним целым? Единым. Одним существом.

– Чувствую. – Дэвид смутился. – Но мне кажется, что это всего лишь субъективное ощущение.

– Тебе неправильно кажется. Наши поля накладываются друг на друга. Твои энергии становятся моими, а мои – твоими.

– Знаешь, в такие минуты мне как-то не до…

– Мне тоже. – Идэль чуть покраснела. – Но ты ничего не знаешь о любовной магии, а я кое-что читала. Поверь мне, этот вопрос изучался серьезно и основательно. Волшебство начинается не в Академии, оно повсюду: в быту, в любви, в религии… Магия, которой мы учимся, – лишь набор приемов, позволяющих усилить и научиться осознанно применять ту магию, которой все мы наделены от рождения.

Дэвид мысленно поморщился. В разных вариантах он слышал это и раньше. Так часто, что иногда возникало страстное желание оспорить эту банальную истину. Банальную для обитателей Нимриано-Хеллаэнского потока миров, но не для него, рожденного на Земле Т-1158А.

– Ну хорошо, – сдался он. – Людям, как и всему существующему, свойственно взаимодействовать друг с другом на магическом пласте мира. С этим не спорю. Я говорю о том, что та связь, которая устанавливается между хозяином и атта… ее трудно назвать естественной.

– Это просто способ настройки друг на друга. Отношения, выстроенные между двумя людьми, определяют способ и форму обмена энергиями между ними. Равно как и наоборот. Это же азы. Просто наши отношения с атта тебе непривычны, вот ты и удивляешься. Но на самом деле это не является чем-то особенным. Во многих религиях используется тот же принцип. Послушник полностью вверяет свою волю духовному наставнику, и в скором времени между ними образуется та же самая связь: они начинают чувствовать друг друга, как «голова» и «рука».

– Мне все равно кажется, что это неестественно. Человек не должен быть чей-то рукой.

– Всегда кто-то правит, а кто-то подчиняется, – пожала плечами Идэль, ставя точку в их споре. – Так уж устроен мир, нравится тебе это или нет.

Она прикоснулась к Лисс и сказала:

– Я сотру из ее памяти воспоминания о том, что ты сделал… и о том, что сказал перед этим. Чтобы не было подозрений. Но больше так никогда не поступай. – В голосе принцессы послышались металлические нотки. – Никогда. Иначе мы очень серьезно поссоримся.

– Нет проблем, – откликнулся Дэвид. – Если ты будешь отсылать из комнаты посторонних тогда, когда я прошу тебя это сделать, мне не придется усыплять их для того, чтобы сообщить тебе что-то важное.

Идэль яростно посмотрела на него. Дэвид постарался спокойно выдержать ее взгляд, и ему это даже удалось. Что-то рассерженно цедя вполголоса, кильбренийская принцесса вновь переключилась на свою служанку. Сделав то, что собиралась, она пробудила ее.

Лисс открыла глаза. Поспешно села, удивленно оглядываясь. Она не могла понять, что произошло.

– Что со мной случилось? – недоуменно спросила она.

– Тебе стало дурно. – Идэль успокаивающе погладила ее по руке. – Ничего страшного. Ты слишком многое делаешь для меня, тебе стоит позаботиться и о себе тоже.

– Госпожа, я…

– Оставшаяся часть дня у тебя – выходной. Отдохни и выспись.

– Но… – Лисс покраснела. Казалось, она готова вот-вот заплакать. Она злилась на себя из-за того, что собственный организм так невовремя подвел ее. Она ведь должна заботиться о принцессе, в этом заключался весь смысл ее существования.

– Это приказ, – мягко, но твердо сказала Идэль.

Повесив голову, служанка вышла из комнаты. Идэль с упреком посмотрела на Дэвида. Тот вздохнул и пожал плечами.

– Придется делать все самой… – пробурчала Идэль и вновь заняла свое место перед зеркалом. Расческа, заколки, какие-то палочки, на которые наматывались волосы, – все эти предметы так и замелькали в ее руках.

– В Академии ты обычно пользовалась магией, – заметил Дэвид, наблюдая за ее манипуляциями.

– Я выкинула из головы все косметические заклинания, когда мы вернулись. Высокорожденной просто неприлично самой приводить себя в порядок. С помощью магии или без нее – неважно.

Помолчав немного, Дэвид сказал:

– Я так понимаю, нам предстоит еще одна встреча. С кем на этот раз?

– Очень много с кем. И не только из нашего клана.

– Сколько человек ты с собой возьмешь?

– Только тебя. И будь любезен, веди себя прилично. Чтобы никаких самостоятельных выходок, героических попыток защитить меня от всего подозрительного, оскорбленного достоинства и прочей ерунды не было. Хорошо?

Дэвид сделал лицо оскорбленного до глубины души человека.

8

Красная гостиная была выбрана из-за своих размеров – как одно из самых больших помещений во дворце. Мебель сдвинули к стенам, кресла расположили в несколько рядов, полукругом. Идэль и Дэвид пришли за пару минут до назначенного срока. В комнате уже было полно народу. Еще четверть часа ждали опоздавших. Высокорожденные и прибывшие с ними дворяне не скучали – комната гудела от голосов. Дэвид заметил, что Идэль пользуется популярностью: многие хотели пообщаться с ней или хотя бы поздороваться. На него самого никто не обращал внимания, и он, как тень, молчаливо следовал за своей принцессой. Он старался запоминать имена, слушать и сопоставлять свои наблюдения с той информацией, которая по-прежнему продолжала всплывать на поверхность сознания из архива, выкачанного из памяти Циора. Кроме того, теперь к нему добавился аналогичный архив, перекаченный из головы архивариуса Лижана. Дэвид ощущал переутомление и перевозбуждение – одновременно: верный признак того, что на этот раз он откусил больше, чем мог проглотить. Оставалось только надеяться, что переизбыток информации не приведет к безумию. Лийг из Дерганата, преподававшая псионику в нимрианской Академии Волшебства, предупреждала учеников, что это вполне возможно. Дэвид испытывал информационную интоксикацию впервые и не хотел бы пережить это состояние снова. Хуже всего было, когда они с Миреком вернулись из архивов в апартаменты принцессы: перед глазами все плыло, окружающие предметы пытались «заговорить» с Дэвидом, вываливая кучу бесполезной информации об окружающем мире. Новые знания находили любую щель, чтобы просочиться на поверхность разума. В таком состоянии он не был способен нормально общаться с людьми и, вероятно, произвел на дворян странное впечатление. Сказавшись больным, он заперся в спальне. Чуть позже он понял, в чем дело: он где-то ошибся с настройками фильтра. Полностью заблокировал новый «архив» – сразу стало легче. К тому моменту, когда вернулась Идэль, он был уже почти в порядке, но до сих пор, вспоминая о «говорящих предметах», ощущал дурноту и головокружение. А ведь сейчас ему приходилось не просто стоять рядом с принцессой, но и оценивать происходящее, слушать и запоминать. Если бы не заклятья Жизни, которые он наложил на себя, перед тем как отправиться вместе с Идэль на это собрание, перенапряжение сломало бы его.

Присутствовали высокорожденные из всех четырех домов. В первую очередь внимание Дэвида привлекли те, кто дома возглавлял. Он постарался расслабить ум и, не теряя контакта с окружающим миром, хоть как-то разобраться с тем информационным хаосом, который сам же себе и организовал. Упорядочить, разложить по полочкам…

Ксейдзан, глава клана Гэал. На вид – мужчина лет сорока пяти, среднего роста, с проседью в растрепанных, рыжевато-серых волосах. Впервые он возглавил клан в очень юном возрасте, восемьсот лет тому назад, будучи ставленником тогдашнего приора, Тинорда. Однако вмешательство главы Кион в дела другого клана мало кому понравилось, и в решающий момент – перед очередными семилетними перевыборами приора – Ксейдзан был смещен. Его отстранение от рычагов власти повлекло за собой и падение Тинорда: три клана объединились против одного и приорат более чем на двести лет перешел к клану Аминор. Далее последовал период гражданских войн между недавними союзниками, который закончился лишь с приходом к власти внука Тинорда, Юлианара. Глава Гэал умер от старости (по крайней мере, согласно официальной версии событий), и власть вновь перешла в руки Ксейдзана, опять, как и в первый раз, не без помощи приора. Союзнические отношения между Гэал и Кион продолжались довольно долгий период времени. Ксейдзан набирался сил и вскоре полностью подчинил себе свой клан, в разборках за приорат он всегда выступал лишь как союзник одного из претендентов, но никогда сам не стремился заполучить высшую власть, по крайней мере – до сих пор. Влияние его постоянно росло. Во время гражданской войны между Джейбрином и Гарабиндом Ксейдзан угадал с «лошадкой», на которую нужно поставить: Джейбрин сел на трон, а Гарабинд отправился во владения Короля Мертвых. В результате старший сын Ксейдзана, Нидкольм, стал секондом; а максимальное сближение между домами произошло тогда, когда Джейбрин взял в жены дочь Нидкольма, Берайни. Все шло хорошо… какое-то время. Потом супруги охладели друг к другу, Берайни и ее отец попытались устроить государственный переворот, Джейбрин принял превентивные меры, в следствие которых скоропостижно скончались его жена и тесть, а также – еще немало их родственников. Формально Ксейдзан остался ни при чем и даже сохранил пост главы клана. Но после смерти его детей – сколь бы их смерть ни была оправдана политически – ни о каких добрых чувствах между Кион и Гэал, конечно, не могло быть уже и речи. Исключение тут составляли лишь дети Джейбрина и Берайни, но они полностью перешли на сторону Ксейдзана. Если убийство приора все же не на их совести, то следующий, кого стоило подозревать, был Ксейдзан. А вероятнее всего – если замешан он, замешаны и они, и наоборот…

Дэвид болезненно поморщился. Собственный мозг казался ему раскаленным шаром, пульсирующим под черепной коробкой. Не стоиловыкачивать память у архивариуса, не стоило…

Он перевел взгляд на главу клана Аминор, Самилера – спокойного, молчаливого мужчину, во внешности которого не было ничего выдающегося. Он не обладал харизмой, не был мастером подковерной борьбы или выдающимся волшебником. Обычный управленец, знающий свое место.

Когда-то Аминор был весьма могущественным кланом. Сместив Тинорда, Селазар получил приорат. Селазар погиб, оставив единственную дочь, Аллайгу. На приорат претендовали все четыре клана, и Аллайга совсем не была уверена в победе. Она заключила тайный брак с Юлианаром и помогла ему получить желанную власть; взамен он должен был помочь ей стать секондом, а позже – жениться на ней официально. Юлианар, однако, нарушил свое обещание. Во время мятежа Аллайги были уничтожены все ее родственники, лишь ей одной удалось бежать. Власть в клане Аминор перешла к боковой ветви, по сути, этот клан стал марионеткой Кион. До недавнего времени он мало кого интересовал, но все изменилось после смерти Берайни. Ее родичи – весь дом Гэал – отшатнулись от правящей династии, положение Джейбрина стало менее устойчивым. Он попытался укрепить его, соединив свою семью с домом Аминор кровными узами. Именно с этим связана история неудачного сватовства к Идэль: то был политический брак с самого начала. Женихом должен был стать Эркат… Дэвид оглянулся, ища его взглядом… Ага, вот он – голубоглазый молодой человек в черном, с округлым, немного детским лицом. Похоже, скрывает собственную неуверенность в себе за маской важной, сумрачной персоны. Но не выдерживает эту роль. Глядит вокруг себя с таким надменным видом, что делается смешно… Дэвид одернул себя: он вдруг понял, что негативно воспринимать Эрката его заставляет ревность. Нет, ну что за глупость!.. Идэль отшила своего «жениха», да еще и с таким скандалом, что всякая мысль об использовании ее замужества для укрепления своих политических позиций навеки должна была выветриться из голов ее более старших родственников. Эркат прибыл во дворец, но когда пришло время знакомить «жениха» с его будущей «невестой», Идэль, после недолгих поисков, обнаружили на черной лестнице, в компании юного пажа. Молодые люди находились в столь недвусмысленной позе, что никаких сомнений о том, чем они там занимались, возникнуть не могло. Брак так и не состоялся. Эркат и его родственники не стали предпринимать в ответ никаких необдуманных действий. Никто не хлопнул дверью, не уехал сию секунду из дворца. В ответ на этот плевок в лицо аминорцы молча утерлись. Они остались до конца дня, а потом вежливо раскланялись и вернулись к себе. Они были слишком зависимы от правящего клана, чтобы выкидывать какие-то фортели, однако выходка Идэль все-таки наложила определенный отпечаток на взаимоотношения между домами. Хотя все усиленно делали вид, что все в порядке и ничего особенного не произошло…

Дэвид перевел взгляд на главу клана Ниртог. Этого мрачноватого господина с острым, похожим на крючок носом звали Хаграйд. В данный момент он о чем-то в полголоса говорил со своим старшим сыном, Нерамизом. Финейра сидит рядом, беседует с двумя женщинами…

Двоих детей Хаграйда – Нерамиза и Рильвану – связывали брачные узы с кланом Кион. Рильвана была женой Йорина, который так и не успел получить приорат – и он, и его супруга были убиты Гарабиндом. Именно это обстоятельство определило «политические убеждения» Хаграйда на все последующие годы: он автоматически становился союзником любому, кто выступал против Гарабинда. Поддержал он и Джейбрина, но после победы правнука Йорина глава клана Ниртог так и не попал в фавор. Он остался в своих землях и во дворце появлялся редко. Джейбрин не любил своего прапрадеда: когда Гарабинд сгинул, Хаграйд сам стал стремиться к верховной власти; может быть – не слишком активно, но все же Джейбрин видел в нем конкурента. Клан Ниртог разделен на две ветви: Хаграйд происходил из одной, Джейбрин, придерживаясь политики «разделяй и властвуй» постарался породниться с другой. Его внук, Глойд, взял в жены Налли, происходившую как раз из второй ветви Ниртога, – и от их брака родилась Идэль…

Тем временем Вомфад поднял руку, требуя внимания.

– Дамы и господа, – глубоким, хорошо поставленным голосом произнес подтянутый и уверенный в себе военный министр. – Прошу садиться. – Он показал на полдюжины еще свободных кресел. – Мы начинаем… Вам слово, Эргаль.

В центр комнаты вышел человек в военном костюме из черного рекельмита. Судя по лицу – лет пятьдесят, судя по пластике и спортивному телосложению – лет двадцать пять, не больше. Он был почти полностью седым. Серые глаза смотрели на окружающих холодно и ясно. На левой стороне груди, напротив сердца – изображение серебристого скорпиона, выгнутого полукольцом.

– Добрый день, – сухим, хрипловатым голосом произнес мужчина. – Полагаю, вам всем известно, о чем пойдет речь, так что сразу перейдем к делу. Мое имя Эргаль-сейр-Мойрон-Кион, и мне было поручено возглавить группу, расследующую обстоятельства исчезновения кириксан Севегала. Он активировал бинарный портал второго августа, за несколько минут до полудня, то есть – за три с половиной часа до того, как был убит приор. – Эргаль сделал короткую паузу. Его не покидало ощущение фарса. Те, кто организовал убийство приора и исчезновение Севегала находятся здесь, сейчас, в этом зале. И кому он только отчитывается?.. Все обстоятельства дела известны настоящим убийцам куда лучше и полнее, чем ему, обыкновенному лейтенанту скорпионцев. Бессмысленная игра…

Стряхнув наваждение, Эргаль продолжил:

– Координатор должен был переместиться на станцию ОР-14, расположенную в южном полушарии. Именно там его ожидала исследовательская группа, которая занималась изучением дефекта Далграйна, обнаруженного в этом районе…

– Что за чушь!.. – раздался резкий молодой голос. Дэвид – и не только он один – повернул голову, чтобы понять, кто это крикнул. Послышался нервный смешок…

– Чушь! – громко повторил рыжеволосый Цзарайн. Он развалился в кресле, полулежал, положив одну ногу на другую так, что кончик правого сапога оказывался почти на уровне макушки. – Что вы нам тут вкручиваете? Дефект Далграйна не привязан к трехмерному пространству. Он не может быть обнаружен в «том» или в «этом» районе…

Послышались шепотки, кто-то вполголоса заговорил, многие вопросительно посмотрели на Эргаля. Строение планетарных метамагических полей – большая, сложная дисциплина. И высокорожденные, несмотря на свою природную одаренность к волшебству, в большинстве своем мало интересовались этой наукой.

Но не все. Кто-то пытался унять Цзарайна – принц только отмахивался, разглядывая лейтенанта скорпионцев.

Лицо Эргаля чуть побледнело. Было видно – ему очень хочется надрать уши молодому хаму, столь бесцеремонно его перебившему. Увы, это только мечта. Вместо этого Эргаль сам вынужден был объясняться. Ведь хам был принцем.

– Дефект Далграйна действительно не находится в каком-то определенном месте, – терпеливо произнес лейтенант скорпионцев. – Однако он фиксируется не всеми станциями сразу, а, как правило, одной или несколькими, расположенными поблизости друг от друга. Это связано с разницей в настройках: станции, в зависимости от своего местоположения, по-разному взаимодействующих с метамагическим полем… Поэтому удобно привязывать дефект Далграйна к тем или иным районам в нашем мире: так можно сразу определить тот уровень, на котором произошло искажение структуры.

Цзарайн в ответ ничего не сказал. Он явно не разбирался в астральном проектировании настолько хорошо, чтобы спорить с человеком, который действительно знал этот предмет… а не пытался сделать вид, что знает. Однако и приносить извинения он, конечно, не собирался.

– Эргаль, продолжайте, пожалуйста, – кашлянув, попросил Вомфад. – Господа… и дамы. Свои вопросы вы можете задать… потом… – Выразительная пауза.

Несколько тихих смешков, но спорить никто не стал.

– Исследовательская группа на ОР-14 Севегала так и не дождалась, – продолжил скорпионец. – В связи с чем возникает закономерный вопрос относительно настоящего места, в которое был перенесен Координатор. Конечно, рисунок портала создавал не сам министр – как обычно, эта рутинная работа была поручена одному из его помощников. Первое, что мы постарались выяснить, – кто именно создавал бинарный портал на этот раз. – Эргаль сделал быстрое движение рукой и тотчас же рядом с ним появилось иллюзорное изображение человека лет сорока. – Лориг-сейр-Лун-Кион, второй секретарь министра. Однако поговорить с ним нам не удалось. Практически сразу после того, как Севегал вошел в портал, Лориг ушел домой, сославшись на плохое самочувствие. Он умер через несколько минут, в своем собственном экипаже.

Эргаль несколько секунд молчал. В зале царила полная тишина.

– Нам было поручено заняться расследованием только на следующий день после исчезновения Севегала – все были слишком шокированы смертью Джейбрина, и то, что произошло с министром, отошло на второй план; кроме того, надеялись, что он объявится сам. Только когда стало ясно, что этого не произойдет и с политической сцены в такой момент кириксан Севегал ушел не по собственной воле, и была сформирована наша группа. В общем, до Лорига мы добрались лишь четвертого числа, когда его уже поместили в Колодец Скорби. Чтобы исследовать тело, нам пришлось вскрыть гробницу. Судя по остаточным следам, в его гэемон было встроено заклятье, которое включилось сразу после того, как он... сделал то, что сделал. Неизвестно, действовал ли он добровольно или был подчинен: те, кто все это организовал, должны были устранить его в любом случае, как лишнего свидетеля. Поскольку он умер недавно и, не являясь высокорожденным, мог обладать сведениями, важными для благополучия государства, мы воспользовались поправкой №4 к третьему параграфу закона о некромантии. К сожалению, и тут нас ждала неудача. В последние годы, борясь с коррупцией, Король Мертвых жестоко покарал нескольких своих вассалов, которые продавали души умерших обитателям Царства Сущего и Преисподней. В результате общение с миром мертвых в данный период затруднено: их стражи усилили бдительность, более или менее лояльные к живым вассалы временно свернули свою деятельность. Нам не удалось связаться с Сирабоном – младшим божеством, на контрактах с которым кормилась едва ли не треть всех хеллаэнских компаний, занимающихся вызовом мертвых и их последующей продажей. Нам неизвестно в точности, что сейчас там творится, – Эргаль показал указательным пальцем вниз. Имел он в виду, конечно, не подвалы Кильбренийского дворца, а места куда более отдаленные. – По непроверенным слухам, Сирабон стал одной из жертв «чистки рядов», устроенной Королем Мертвых.

«Странно… – подумал Дэвид. – Какого-то несчастного секретаря они попытались вызвать, а самого погибшего приора – нет… Почему? Нелогично… Этому должно быть какое-то разумное объяснение…»

Однако узнать, есть объяснение или нет, прямо сейчас Дэвид не мог. Он ведь не принц, и его попытка выступить, перебив докладчика, ни к чему хорошему не приведет. Сейчас лучше просто слушать, а все вопросы оставить на потом.

– Наш штатный некромант попытался самостоятельно проникнуть в Долины Мертвых, используя одну из самых безопасных лазеек. – Продолжал Эргаль. – До сих пор безопасных. Погружаясь вниз, наш некромант наткнулся на еще один слой защиты, установленный совсем недавно. Он сумел вырваться, но вернулся в реальный мир в очень плохом состоянии. И до сих пор так и не оправился, несмотря на всю помощь, которая была ему оказана. В общем, этот путь расследования оказался для нас закрыт. Конечно, мы занимались не только этим. Предупреждая ваши вопросы, заранее скажу, что мы, конечно, исследовали информационные поля на предмет наличия сведений о случившемся. Пока безрезультатно. Впрочем, информационная магия нам, по большей части, недоступна… – Он вопросительно посмотрел на Вомфада.

– Этой частью расследования занимался я сам, лично, – сообщил своим родственникам военный министр. – Самые интересные места, конечно, затерты.

– Чего и следовало ожидать, – буркнул кто-то из зала. Прозвучало еще несколько похожих реплик.

– Продолжайте, Эргаль, – попросил скорпионца военный министр.

– Сам рисунок портала, сделанный Лоригом, конечно, был изменен не раз за время прошедшее от исчезновения Севегала до начала расследования. Никто, конечно, этот рисунок не запомнил, и нам потребовалось некоторое время для того, чтобы установить, кто именно воспользовался данной телепортационной точкой сразу вслед за Севегалом. Когда мы все же этого человека нашли, то заглянули в его сознание – естественно, с его согласия – с целью узнать, что же именно он увидел перед тем, как изменить рисунок. Он не запоминал, что стирает, но глубоко в памяти эта картинка отложилась, как сохраняется все, что мы видим и слышим. Вот этот рисунок. – Эргаль сделал еще один жест, и вместо призрачного мужчины в воздухе образовалось изображение черного заклинательного круга на желтовато-охровом фоне. С точки зрения Дэвида – этот круг ничем не отличался от того, который создавала Идэль. Такая же мешанина знаков…

– А вот – рисунок портала, который на самом деле вел бы на станцию ОР-14…

Появилось второе изображение, на первый взгляд – совершенно идентичное первому. В руке Эргаля возник фантом указки.

– Как вы видите, – произнес он, – рисунки очень похожи. Настолько похожи, что если не приглядываться, можно и не заметить отличий.

Призрачная указка несколько раз метнулась от одной картинке к другой, показывая эти самые отличия: там перевернут символ, здесь чуть иначе выглядит монограмма…

– Несомненно, весь расчет строился на том, что Севегал не станет проверять предложенную схему, а просто воспользуется ею. Так и произошло. Конечно, мы воспроизвели его путь – с учетом всех астрологических изменений за прошедшее время. Судя по всему, в данный момент «точки выхода» у этого рисунка не существует. Как только Севегал перешел… куда-то… та половинка бинарного портала, из которой он вышел, была, по видимости, немедленно уничтожена. В данный момент мы пытаемся локализовать ее местоположение, но я сомневаюсь, что это что-то даст. Вероятно, выход находился где-то в районе Спящей Пустыни… У тех, кто это сделал, была уйма времени для того, чтобы уничтожить все следы пребывания в этом районе. На данный момент это все. – Он наклонил голову. – Какие-то вопросы?..

– Все? – возмутилась Галдсайра. – И это все, что вы сделали за две недели?! Вы ничего не сделали. Стоите, рассказываете нам тут сказки про затраханных вассалов Короля Мертвых. Это никого не волнует. Вас послушать, так эти таинственные убийцы и похитители все предусмотрели. Так не бывает. Где-то они должны были облажаться, и я не верю, что вы, настолько хорошо подготовленные ребята, еще не поняли, кто все это сделал и как. Сколько вам заплатили за то, чтобы вы не слишком рьяно копались в этой истории, а?

Развязный тон и хриплый голос Галдсайры вызвали у Дэвида ассоциации с базарной торговкой, которой вздумалось поскандалить, но уж никак не с принцессой. Зал притих: эта вспышка удивила не только землянина.

– Госпожа, – сиплым голосом проговорил Эргаль. – Вы меня оскорбляете…

– Оскорбляю?! Нет, эта ваша «служба» оскорбляет меня своей бесполезностью. Зачем мы вас кормим? – Галдсайра с притворным удивлением посмотрела по сторонам. – Вы не смогли защитить Йатрана, не смогли защитить Севегала, не смогли защитить приора. Вы ничего не можете. Ну хорошо. Вы пропустили удар. Ну так пора бы уже проснуться и начать что-то делать, нет? Но вы даже не в состоянии найти никаких следов – и еще имеете наглость являться сюда и рассказывать нам о своей беспомощности!..

– А что мы еще можем предпринять? – стараясь сохранять спокойствие, спросил Эргаль.

– Не знаю, – презрительно ответила принцесса. – Не знаю и знать не хочу. Моя семья оплачивает содержание вашей службы, натаскивает вас, посвящает в тайны волшебства для того, чтобы вы занимались всеми этими расследованиями, а не мы. Но я вижу, вашу службу уже давно пора распустить. Вы ничего не способны сделать! Ни-че-го!

«Скандалистка», – подумал Дэвид.

– Мне кажется, племяша, ты несправедлива, – мягко заметил Фольгорм.

– Неужели? Оценивают результаты, а не сложности работы. Я не услышала тут ничего нового.

– А я – услышала, – холодно произнесла Идэль. – Все это организовал один из нас. Нелепо требовать от обычных магов – как бы хорошо они не были подготовлены – нахождения следов, над сокрытием которых потрудились посвященные Источника.

«Источника?.. – заинтересовался Дэвид. – О чем это она?..»

Память Циора не выдала ничего путного, снимать блокировку с нового архива воспоминаний землянин не решился – не хватало еще, чтобы он грохнулся в обморок прямо в этом зале. Оставалось только одно: и этот вопрос также отложить до лучших времен.

А в красной гостиной страсти между тем не утихали.

Скорпионец кинул на Идэль благодарный взгляд: хоть кто-то выступил в его защиту, остановив поток оскорблений, которым его осыпали. Злоба Галдсайры нашла себе другую цель. Шераганова дочка хотела сказать что-то гадкое – уже в адрес кузины – но в последний момент удержалась, вспомнив о том, что вообще-то они должны играть в одной команде. Это было неприятно осознавать, но увы – с мнением этой девчонки теперь приходилось считаться, а ссориться нельзя… по крайней мере, до выборов. Галдсайра промолчала. Вместо нее подлить масла в огонь решил Цзарайн, который самым невинным тоном поинтересовался у Идэль:

– Идэль, а почему ты так уверена, что все это организовал один из вас? Ты что-то об этом знаешь?

Дэвид рефлекторно опустил руку на рукоять меча. Этот тощий хам пытался задеть его женщину.

Идэль повернула голову к родственнику.

– Я думаю, ты знаешь куда больше, – тихо, но проникновенно произнесла она.

Цзарайн ухмыльнулся. Яльма, вертя ниточку черных бус, оценивающе посмотрела на Идэль.

– Пожалуйста. – Вомфад встал и похлопал в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание. – Давайте будем вести себя как цивилизованные люди. Мы сейчас на родине, а не в метрополии Ориона и не на пост-ядерной Земле Т-2021Б. У кого-нибудь еще есть к Эргалю вопросы?

– Да, есть, – подал голос Майдлар. – С Севегалом все ясно. Хорошо организованное похищение, все следы заметены. А что с Джейбрином? По поводу приора мы еще ничего не услышали, а ведь это расследование должно идти под номером один.

Эргаль пожал плечами.

– Этим занимается другая группа. Насколько мне известно, у них результатов пока тоже нет. Никаких. В случае с Джейбрином все было осуществлено еще более профессионально. Предположительно, убийцы появились в зале с Источником или где-то поблизости от него, убили приора и его охрану, а затем ушли тем же путем, что и пришли. Мы полагаем, что в систему магической защиты, которой окружен старый дворец, заранее был запущен информационный вирус, который открыл ее в нужный момент. Правда, ни вируса, ни его следов мы пока так и не нашли. Либо он саморазрушился, либо был уничтожен в ходе короткого, но яростного поединка. Информационные поля выжжены. Часть старого дворца была разрушена…

– Нам всё это и так известно, – выпалила Галдсайра. – Что-нибудь полезное вы вообще способны сказать? Или так и будете дальше пересказывать то, что все и так знают?

– Нет, – сухо произнес Эргаль. – Мне больше нечего вам сообщить. Повторяю, расследованием смерти приора занималась другая группа. Мне неизвестны подробности.

– Еще вопросы? – поинтересовался Вомфад у собравшихся.

Больше вопросов не было.

* * *

Разошлись не сразу, по дороге кучкуясь и обсуждая услышанное. Во всей этой толкотне Идэль постаралась выцепить Фольгорма. Оторвать его от собеседников ей удалось не сразу, а когда удалось, она показала Дэвиду глазами: будь рядом и следи, чтобы нас не подслушали. Закрыв Фольгорма и Идэль своей спиной, землянин не без иронии подумал: «Я стал как атта… подчиняюсь и чувствую того, кому принадлежу…»

Он прекрасно слышал все, о чем они говорили за его спиной.

– Что с Йатраном? – тихо спросила Идэль. – Что-нибудь выяснилось?

– Нет.

– Скорпионцы подали хорошую идею. Пусть ты не помнишь, как выглядел рисунок, который ты стер, но в твоей памяти он есть, и можно…

– Можно. Но ты осознаешь, что даже если это сделать, результаты наверняка будут такими же, как с восстановленным рисунком портала Севегала?

– Да, – сказала Идэль. – Осознаю. Мы об этом уже говорили. Но попытаться стоит. Тут хоть какая-то надежда…

– Естественно, я проведу всю необходимую работу, – заверил ее Фольгорм. – Просто не советую тешиться особыми надеждами.

– Угу. Держи меня в курсе.

– Обязательно.

* * *

На ужин Идэль задерживаться не стала, предпочла вернуться к себе в особняк. Как и утром, она была задумчивой и молчаливой. На этот раз они ехали в карете вдвоем: Лисс осталась во дворце.

Когда Дэвиду надоело молча пялиться в окно, он предложил:

– Может, поговорим?

– Давай, – было видно, что Идэль и сама не против отвлечься. – О чем?

– Что такое Источник?

– Ты имеешь в виду…

– На вашем собрании ты упомянула какой-то Источник. Мол, его посвященные какие-то особенные. Как я понимаю, речь шла не об обычном Источнике Силы.

– В нашем мире есть только один по-настоящему сильный Источник. И он действительно особенный… – Идэль улыбнулась. – Я все ждала, когда ты спросишь. С самого начала гадала – когда ты об этом узнаешь?.. А ты все не спрашивал. Тебя интересовало все что угодно, но только не по-настоящему значимые вещи. Как впечатлительный турист в незнакомой стране: загляделся на сувениры и пропустил королевский дворец…

– Я слышал упоминания и раньше, но как-то не обращал внимания. Ну, Источник – что тут такого?.. Тебе стоило не ждать, когда я спрошу, а рассказать самой.

– А я все ждала, когда же ты отвлечешься от «сувениров» и оглядишься кругом.

– Хорошо. Дождалась. Расскажи мне о вашем Источнике.

– Это уникальная магическая система, – сказала Идэль, – созданная основателем нашего рода, хеллаэнским магом Гельмором кен Саутитом. Чаще она называется Рунным Кругом – из-за длиннющей монограммы, служащей как бы опорой Источнику в видимом мире. В обычном Источнике ты просто сливаешься на время с энергией, которая в нем течет. Гэемон, с одной стороны, очищается от всяких шлаков, а с другой – впитывает силу, становится более динамичным и мощным. Иногда, конечно, перенапряжение убивает… Рунный Круг – гораздо более сложная штука. На него завязана энергетика всей планеты. И когда ты проходишь инициацию, связь с Источником сохраняется и после этого, на расстоянии. Ты можешь по своей воле вызывать силы Источника туда, где находишься и, следовательно, имеешь весомые преимущества над своими противниками.

– В пределах вашего мира, как я понимаю?

– Нет, не только. Конечно, в Кильбрене это сделать проще и легче. Но связь работает в любом из миров Нимриано-Хеллаэнского потока. Хотя чем дальше мир, тем сделать это сложнее.

– А что обеспечивает связь?

– Я не понимаю. И не думаю, что сейчас вообще хоть кто-то понимает, как это работает. Гельмор был гениальным магом… но далеко не все свои разработки он подробно расписывал в книгах и дневниках. И с учениками – и детьми – делился далеко не всем, что знал. Мы просто пользуемся тем, что имеем. Факт в том, что связь с Источником есть и ею можно пользоваться. Проявления сил Источника можно наблюдать… но саму связь пока еще никому не удавалось увидеть и заблокировать. Посвященный соединяется с Рунным Кругом на каком-то очень глубоком уровне… люди не способны его воспринимать «извне». Не уверена даже, что Обладающие Силой на это способны. По крайней мере, не все.

– Интересно, – сказал Дэвид. – А вы посвящаете только «своих», или доступ открыт для всех желающих? И если второе, то сколько стоит это удовольствие?

– Гельмор так настроил свою систему, что пройти посвящение могут только его потомки. – Идэль легко улыбнулась. – Это и есть первый и главный признак, позволяющий отличать высокорожденных от всех остальных. Всех остальных Источник убивает. Этим даже пользовались некоторые наши правители, особенно в начале, когда о данном свойстве еще мало было известно за пределами Кильбрена. Например, таким образом Арангар, сын Гельмора, убил основателя нимрианской семьи кен Обрист. Они были союзниками, но на определенном моменте Обрист стал мешать Арангару… Арангар предложил ему посвящение, подробно рассказал и показал, какое могущество оно дает. Обрист поверил и вступил в Круг, а тот его прихлопнул, как комара, несмотря на то, что Обрист тоже был весьма неслабым магом. Учеником Обладающего Силой… Правда, позже его учитель отомстил Арангару, но Обриста, кажется, так и не смогли воскресить. Круг его полностью переработал. Такая вот история. Как выяснилось уже позже, «своего» Круг тоже может убить или искалечить, если тот не готов.

– И в чем состоит эта готовность?

– Нужно быть взрослым человеком с развитой, сильной энергетикой. Иначе не выдержать напряжения. Нужно, чтобы гэемон был динамичным и уже умел худо-бедно работать с тонкими потоками. Иначе можно очень легко повредить себя, цепляясь не за то, что надо… В общем, человек должен быть обучен магии.

– А ты прошла это посвящение?

– Да. – Идэль кивнула. – Как раз сегодня утром.

О своей первой, неудачной попытке, состоявшейся несколько лет тому назад, она не стала упоминать – незачем.

– А мне ничего не сказала. – Дэвид укоризненно посмотрел на нее.

– Пожалела твои нервы. Ты мне все равно ничем не смог бы помочь.

Дэвид не нашел, что ответить. Вместо этого сказал:

– А… понимаю теперь, почему ты выглядела такой грозной сегодня утром. Это и есть та самая сила?

– Только ее частичка. На самом деле можно вызвать гораздо больше. Мои более старшие и опытные родственники могут на равных иметь дело с любым хеллаэнским Лордом… Ну, пусть не с любым, – тут же поправилась она, чувствуя, что слишком уж приукрашивает действительность, – но с большей частью тамошних аристократов средней руки – вполне.

– Хм, – сказал Дэвид, – раньше мы с тобой были почти «на равных»…

«Именно что почти, – мысленно добавил он. – Она всегда была сильнее…»

– А теперь, получается, ты можешь задавить меня одним мизинцем. – Он улыбнулся. – Моя мужская гордость страдает. Щаз начну комплексовать.

– Только не в карете, пожалуйста, – в тон ему ответила Идэль. – Если хочешь, попрошу кучера остановить, выйдешь, найдешь укромное местечко – и комплексуй сколько угодно.

– Да ну тебя… – притворно-обиженным тоном произнес Дэвид. Одновременно он обнял девушку и потянулся к ее губам. Идэль не стала уклоняться.

Некоторое время в карете было тихо. По крайней мере, тот легкий шум, который издает обнимающаяся парочка, полностью заглушался скрипом колес и цоканьем лошадиных копыт.

«Мы так давно не были вместе… – думал Дэвид в то время, пока его руки гладили бедра Идэль, а губы – ласкали ее губы. – С тех пор, как все это началось… почти не спим вместе… Может быть, – осенила его гениальная идея, – совратить ее прямо сейчас?.. А почему бы и нет? Момент подходящий. Задвинем занавески, минут десять у нас еще есть…»

Однако в этот момент Идэль – очевидно, сообразив, в каком направлении начинают развиваться его мысли, – поспешно отодвинулась, поправила одежду и перебралась на сиденье напротив. Она покраснела и глубоко дышала, но пыталась выглядеть спокойной и уравновешенной. Со всей возможной строгостью посмотрела на своего спутника.

«Ладно, – мысленно сдался Дэвид. – Тут и вправду не слишком удобно. Сиденья узкие… и слышимость, опять-таки… Ну ничего, доберемся до особняка…»

– Только одно на уме, – тоном скромной, застенчивой девочки пожаловалась Идэль.

– Да, – согласился Дэвид. – Только одно: ты.

Идэль поджала губки, но никакой колкости в ответ придумать не смогла и поэтому некоторое время молчала. Молчал и Дэвид, с полуулыбкой разглядывая лицо своей принцессы.

Когда подъезжали, Идэль заговорила – деловым тоном, уже без всякого намека на кокетство:

– Я собираюсь установить бинарный портал между моим новым домом и дворцом. Часть охраны и слуг буду держать во дворце, остальных – в особняке. Меня уже начинают раздражать все эти торжественные приезды-отъезды. Да и времени жалко.

– Ты будешь больше времени терять на создание портала.

– Нет, потому что настройку портала я поручу Далину.

– После того, что мы сегодня услышали? – Дэвид посмотрел на нее с выражением «ты в своем уме?»

– И что такого мы услышали? В следующий раз ты услышишь историю о предательстве своего господина охранником или слугой. По этому поводу мне придется распустить свою охрану или слуг? Мы ведь уже говорили об этом.

– Да, говорили, но… мне все равно это не нравится.

– Именно поэтому ты пойдешь к Далину и скажешь, что я хочу, чтобы он научил тебя создавать бинарные порталы.

– Хочешь переложить эту работу на меня?

– Нет, я хочу, чтобы ты проверял, что он делает. Я бы и сама этим занималась, но у меня катастрофически не хватает времени.

– Хорошо. – Дэвид кивнул. – Я совсем не против. Я полностью за.

– Это еще не все.

– А что еще?

– Есть одно дело… – Идэль ненадолго замолчала. – Все хотела им заняться, но откладывала… Помнишь, я просила тебя захватить оружие – перед тем как мы галопом пронеслись по моим владениям?

– Да. Меч мне так и не пригодился.

– А мог бы. Я хотела посетить еще одно место… Но не успела и, кроме того, плохо чувствовала себя тогда. В общем, я намерена отправиться туда сегодня. И мне потребуется охрана. Небольшая, но хорошо подготовленная. Ты, Далин, Крайгем… И кто-нибудь из тех дворян, что знакомы с магией.

– А что это за место? – поинтересовался Дэвид.

– Тайное убежище Севегала, – с многозначительным видом ответила Идэль.

9

Время до ужина Идэль провела в своем кабинете вместе с Грайбом – разбиралась с привезенными из дворца бумагами. В заклинательных покоях Далин знакомил Дэвида с устройством бинарных порталов. Правда, толкового урока не получилось – пожилой маг постоянно отвлекался: ему очень хотелось узнать подробности предстоящего мероприятия. Однако Дэвид не знал их и сам.

– Все подробности она сообщит за ужином, – уже, наверное, в пятый раз, повторил он.

Далин грустно вздохнул.

– Принцессу будем сопровождать только вы и я?

– Нет, мне поручено отобрать еще нескольких дворян.

– Вы уже решили, кого возьмете?

Дэвид поморщился. Нет, похоже, урок сегодня не состоится. И почему люди так любят трепать языком вместо того, чтобы сосредоточиться на деле? Но несмотря на все свое недовольство, он чувствовал, что должен ответить Далину. Портить отношения с «домашним магом» принцессы ему не хотелось.

– Нет еще, – сказал землянин. – Принцесса хотела взять Крайгема, но я не уверен… безусловно, у него масса положительных качеств, но он не очень-то сильный маг.

– А потребуются именно маги?

– Да. Но не спрашивайте, для чего. Вообще, первая, кто приходит мне на ум – это Яджи.

– А… та молодая особа с вызывающей внешностью?

– Она самая. Честно говоря, до ее прибытия я думал, что черной помадой пользуются только в моем родном мире. – Дэвид покачал головой.

Среди тех, кто, откликнувшись на зов Идэль, прибыл в столицу, были люди разного возраста и пола. Среди них попадались прелюбопытные экземпляры. Яджи-сайн-Римон приехала с дядей, которому явно было неловко за чересчур экзотичный костюм племянницы. Черная кожаная одежда, штаны вместо юбки, новомодная коротенькая курточка, высокие сапоги с «наворотами», черный шарф и черная помада… волосы, уложенные в дикую и не очень-то аккуратную прическу… Дэвиду эта девушка больше напомнила представительницу земной субкультуры, чем местную уроженку. Как выяснилось позже, мать девушки родом из Хеллаэна. Это многое объясняло: и странный наряд (многомиллионные города Темных Земель представляли собой настоящий котел, в котором варились представители самых разных миров и культур), и сильный природный Дар. Родители Яджи погибли несколько лет тому назад при туманных обстоятельствах, и теперь ее опекуном стал дядя, явно не бывший в восторге от свалившегося на него «чада». Именно он являлся инициатором поездки, желая хоть куда-нибудь «чадо» пристроить. Сама Яджи не старалась никому понравиться и, похоже, не очень-то рассчитывала, что ее примут – да и не стремилась к этому. Однако Идэль, повидавшая в Нимрианской Академии существ и поэкзотичнее, отнеслась к прикиду девушки совершенно равнодушно, и Яджи осталась. Счастливый дядя, сбыв «чадо» с рук, уехал обратно.

– Может, она и сильна, – Далин скривил губы. – Хеллаэнская кровь, конечно… Но я бы не стал ей доверять. Я уже советовал принцессе избавиться от нее поскорее, но…

– Я бы не стал судить о человеке по одежке.

– Отчего же? – Далин разгладил складки на своем идеально вычищенном, дорогом камзоле. – Одежда выражает человека. Мы одеваемся так, как нам свойственно. Поэтому…

– Не будем спорить. Принцесса ее оставила, и я с ней полностью согласен.

– Конечно, и я с ней согласен, – поспешно подтвердил Далин. – Госпоже безусловно виднее, кого именно подбирать для своей свиты… Роль шута, например, у нас все еще вакантна… А на ком еще остановился ваш выбор?

Дэвид почесал нос.

– Не знаю… Почти все дворяне знакомы с магией, трудно выбрать лучшего. Я почти не знаю, на что они способны… Хм. Кажется, Минкард хвастался, что закончил Военную Академию с отличием. Вот и посмотрим, чему их там…

– Мой вам совет – возьмите Лийемана. Он откуда-то из глуши, но, похоже, получил хорошее образование. И Дар сильный.

– Я знаю, что сильный… – произнес Дэвид с сильным сомнением.

О Лийемане он уже думал. Они еще не успели толком познакомиться, но с первого взгляда было видно, что натура у этого юнца целостная, страстная и вспыльчивая. Такие люди целиком отдаются внутренним движениям своей души, они равно способны и к беззаветной любви и к безудержной ненависти. Лийеман был, пожалуй, самым вздорным и обидчивым из новых придворных Идэль. Говорили, что он вроде бы успел с кем-то поцапаться по дороге, и это Дэвида не удивляло. Лиейман нажил врагов уже и за те немногие дни, которые он провел в особняке: на гвардейских дежурствах или просто околачиваясь тут без дела. Обидчивый и одновременно – едкий на язык, прекрасно владеющий холодным оружием и готовый в любую минуту пустить его в ход, даже не задумываясь о том, стоит ли это делать, Лийеман, казалось, воплощал в себе – хотя и в несколько гипертрофированном виде – все достоинства и недостатки местного дворянского сословья.

– Я бы взял Ллока. Он кажется более надежным и уравновешенным, – сказал Дэвид. – Впрочем, окончательное решение будет принимать Идэль.

Далин помолчал, а затем сказал:

– Насколько я понимаю, она собирается сделать вас капитаном.

– Вот как? – Дэвид удивился. – Она мне ничего об этом не говорила.

– Мне тоже, но подумайте сами: она поручает вам подобрать для нее людей. Очевидно, она хочет посмотреть, подходите ли вы для роли руководителя. Поэтому все-таки подумайте насчет Яджи. Если девица допустит промашку, это отразится и на вас…

У Дэвида возникло ощущение, что на него пытаются надавить. Далин все хотел сделать по-своему. Даже в той сфере, которая никакого отношения к нему не имела.

– Я не мечтаю сделать блестящую карьеру, – резко ответил Дэвид. – Спасибо за совет, но я сам разберусь, кого брать.

– Конечно, конечно… Впрочем, возможно, мой совет вовсе не хорош. Все зависит от того, с чем – или с кем – мы столкнемся…

– Все подробности вам сообщат за ужином, – в очередной раз устало повторил Дэвид. Посмотрел на большие настенные часы: – Да, и кстати, нам уже пора.

* * *

Сегодня в столовой никто не прислуживал. Трое дворян понимали, что за стол к принцессе их пригласили не просто так, и вели себя настороженно и тихо. Все трое были взволнованы, хотя и старались не показывать этого.

Ужин был легкий, кроме того, отсутствовало спиртное. Идэль быстро покончила со своей порцией и перешла к фруктам. Надкусила яблоко, прожевала и деловито сообщила:

– Вас уже предупредили о том, что все, что происходит в этом доме, не должно покидать его стен.

Тихие разговоры, которые Дэвид, Далин и трое приглашенных вели между собой, мгновенно смолкли.

– Хочу напомнить об этом еще раз. Вы будете сопровождать меня в одной… поездке. Об этом месте и обо всем, с чем мы столкнемся, вы никому не должны рассказывать.

Поскольку принцесса явно ждала какой-то реакции на свои слова, Минкард, наклонив голову, сказал: «Конечно», а Лийеман и Яджи просто кивнули.

– Теперь о деле. У моего воспитателя, Севегала, было тайное убежище. Своего рода подземный замок. На самом деле, просто группа помещений, расположенных глубоко под землей. Попасть туда можно только одним способом – через бинарный портал. Никаких «внешних» путей нет. Севегал был не очень-то общительным человеком и после дня работы в министерстве предпочитал одиночество чьему бы то ни было обществу. Так что никаких слуг там, внизу, нет. Никого. Сейчас Севегал пропал и, возможно, я – единственная, кто знает про это место. Все, что мой внучатый дядя считал для себя ценным, он хранил именно там. Возможно, там нам удастся найти что-то, что даст какой-то намек… позволит понять, где он сейчас и что с ним. По крайней мере, я на это надеюсь. Я была там раньше, и если только за прошедший год дядя не поменял код бинарного портала, смогу попасть туда снова. Теперь о том, зачем мне нужны вы. – Идэль сделала паузу и опять захрустела яблоком. – Дядя, естественно, создал систему безопасности. Не знаю, прописан ли в ней отдельный модуль на случай моего появления. Думаю, что нет. Но если и да – система, скорее всего, попытается пленить меня. В любом случае это не имеет значения, поскольку сейчас, когда дядя пропал и, вероятно, убит, – мое пленение ничем хорошим не закончится, так как никто не придет, чтобы освободить меня. Соответственно, чтобы добраться до архивов Севегала, мне придется вскрывать систему. Соревноваться в Искусстве со своим воспитателем я не собираюсь. Придется проламываться грубой силой. Если дядя все сделал грамотно – а в этом я не сомневаюсь, – то в ответ на такую попытку система немедленно нанесет контрудар. Несколько одновременных и разноплановых атак по заклинателю, и плюс к тому – вылезут боевые призраки, мунглайры или еще какая-нибудь мерзопакость в этом роде. В общем, я не рискну противостоять всему этому в одиночку.

– Вам нужно, чтобы кто-нибудь защищал вас от призраков и мунглайров, пока вы разбираетесь с системой? – спросил Далин.

Идэль кивнула.

– Лично ты, как самый опытный системный маг из присутствующих, будешь помогать мне ее вскрывать. Задача остальных, – она поочередно посмотрела на Дэвида, Яджи, Лийемана и Минкарда, – держать призраков подальше от нас и блокировать заклинания, которые станет извергать система, пока мы с Далином будем с ней разбираться. В случае, если станет совсем плохо, я к вам присоединюсь. Тогда, – снова взгляд в сторону Далина, – работать придется тебе одному.

«Домашний маг» пожал плечами.

– У вас есть час-полтора, – сказала Идэль, вставая. – Подготовьтесь как следует. Условия вы слышали и подвески себе выбирайте соответствующие для дела.

– Один вопрос! – подал голос Дэвид. – Почему бы не взять еще человек десять? У тебя… – Он осекся: в присутствии посторонних с принцессой стоило разговаривать иначе, чем наедине. – …у Вас немало дворян, владеющих магией. Если мы отправляемся ломать систему, созданную одним из высокорожденных, то еще десяток магов, пусть даже не очень сильных, лишними не будут.

– Ты прав, – согласилась Идэль. – Но есть проблема…

– Какая? Вы не сможете переместить сразу столько людей?

– Нет, нет… Послушай меня, не перебивай. Теперь, когда я получила доступ к нашей семейной силе, я могу переместить и десять человек, и двадцать. Но есть еще одно ограничение: размер круга. Здесь мы можем нарисовать бинарный портал любых размеров, но на выходе, в убежище Севегала – круг совсем маленький. Я даже не уверена, что там поместятся шестеро… возможно, кого-то придется оставить.

– Главное, чтобы по дороге никого не потеряли.

– Об этом можешь не волноваться, – по губам Идэль скользнула слабая улыбка. – Если выходной круг меньше, чем перемещаемый объем, телепортации просто не произойдет.

– Эээ… ну что ж. Тогда мы пойдем готовиться. – Дэвид еще раз критически посмотрел на людей, которых он выбрал. Правильно ли он поступил, взяв именно их? Через час-полтора он получит более чем убедительный ответ на этот вопрос.

Главное, чтобы ответ не оказался смертельным.

Уходя, он слышал, как Далин говорит принцессе:

– Госпожа, так значит, вы прошли инициацию в вашем семейном Источнике? От всей души позвольте вас поздравить…

* * *

Они встретились в заклинательных покоях Идэль спустя два часа: после подготовки Круга принцессе потребовалось время, чтобы обновить свои собственные подвески. «Команда подобралась – просто блеск…» – иронично подумал Дэвид, оценивая всю группу в целом.

Принцесса забыла про роскошные платья и выбрала тот же костюм, в котором Дэвид впервые увидел ее: бриджи из орайба, пояс с широкими кожаными полосками, образовывавшими некое подобие юбки, и коротенькую курточку. Орайб иногда еще называли «шелковым рекельмитом»: он изготавливался схожим образом и лишь немногим уступал рекельмиту в прочности – и при этом был таким же гибким, как обычная ткань. Орайб не горел и не промокал.

Минкард и Лийеман – в строгих военных комбинезонах: орайб в сочетании с рекельмитом. Клинки одинаковой длины, и по манерам – похожи как близнецы-братья… только поглядывают друг на друга с затаенной неприязнью. Сам Дэвид к рекельмиту так и не привык и предпочел нацепить свою старенькую и привычную одежку, в результате чего смотрелся на фоне этих двух молодых красавцев слегка бомжевато. Потертые джинсы, на широком поясе из кожи гулейба – великолепный клинок Гьёрта с Истинной Драгоценностью в рукояти. Эклектика.

Далин, как и положено приличному магу, нацепил длинную мантию из блестящего атласа с золотой окантовкой, а в руках имел длинный посох зловещего вида.

Яджи явилась в своем обычном прикиде, делавшим ее похожей то ли на гота, то ли на юную сатанистку – не хватало только перевернутой пентаграммки на шее. Разглядывая ее, Дэвид не смог удержаться от вопроса:

– Скажите, девушка, а вы верите в Ктулху?

Яджи подозрительно посмотрела на землянина.

– Это еще кто такой?

Он не успел ответить – Идэль скомандовала: «Становитесь в круг», и объяснения пришлось отложить до лучших времен…

Стояли кучно, тесно прижавшись друг к другу, – портал едва-едва смог вместить шестерых. Идэль наполнила силой заклинательную схему. На этот раз бесцветие длилось немного дольше, чем тогда, когда они путешествовали по владениям принцессы. Дэвиду даже показалось, что они застряли в этом безвидном нигде… «Глупости, – сказал он сам себе. – Успокойся…»

Мир прояснился. Они стояли в точно таком же круге, но помещение было другим. Квадратная комната, стены которой украшали небольшие стеклянные светильники, работавшие за счет заклинаний. Очевидно, переброс электроэнергии со станции вниз на такую глубину был невозможен… либо Севегал опасался, что подключение к общей сети раскроет местоположение его тайного убежища.

Первым делом Дэвид вызвал Око, мельком отметив, что остальные поступили так же. Камень зачарован, и посмотреть сквозь него не удавалось. В обозримом пространстве – пусто, если не считать пылеперерабатывающего заклинания, плававшего в данный момент где-то под потолком комнаты.

Из помещения вел один-единственный коридор, дверей не было. Шагов через двадцать-двадцать пять коридор утыкался в еще один, более широкий.

Они стояли в круге, не двигаясь, готовые дать отпор любой возможной угрозе, но ничего не происходило. С помощью магического восприятия Дэвид видел, как контуры гэемона Идэль проникли сквозь чары на стенах и совершают там какие-то манипуляции. Принцесса пыталась подключиться к местной заклинательной системе, или, как минимум, обнаружить ее… или хотя бы ее проявления – заклинания слежения, подсистемы, генерирующие атакующие и блокирующие заклятья, сигнальные нити, соединяющие все это множество незримых структур в единое целое…

– Здесь мне не удастся войти, – сказала Идэль минут через десять. – «Нервные центры» слишком далеко, я их едва чувствую. Нужно подойти поближе. Они приблизительно вон там, – она махнула рукой, указывая вправо от коридора.

– А что с охраной, госпожа? – спросил Минкард.

– Ничего. – Голос Идэль прозвучал немного напряженно. – Тут есть несколько заклинаний слежения, но… я даже не уверена, что они отправили какой-то сигнал. Такое чувство, что система повреждена… или выключена.

Несколько секунд было тихо. Новость никому не понравилась. Прямая атака в ответ на вторжение была бы предпочтительнее – логичная и понятная реакция. Отсутствие реакции было странным… и вызывало дурные предчувствия.

– А может быть, все дело в том, что хозяин дома? – осторожно предположил Далин.

– Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – откликнулся Дэвид.

У Идэль задрожали губы. Она не надеялась застать Севегала в живых, но вдруг?.. Она почувствовала, что эта мысль лишает ее собранности, вызывает шквал совершенно неуместных эмоций. Нет, она не может позволить себе тешиться пустыми надеждами. С ней люди, и она отвечает за них… Тряхнув головой, Идэль решительно сказала:

– Пойдемте, – и направилась в коридор.

– Я рядом с принцессой, Далин и Яджи за нами, Минкард и Лийеман – прикрываете спину, – быстро сказал Дэвид, чтобы предотвратить толкотню. Он опасался, что кто-нибудь начнет спорить или проигнорирует его слова, но обошлось: даже эти чванливые дворянчики подчинились. Похоже, они правильно поняли расчет Дэвида: у Далина были самые слабые боевые способности, и поэтому его следовало поставить в центр; Яджи – «темная лошадка» и к тому же дама. Она не производила впечатление человека, способного постоять за себя в ближнем бою. Прошедшая инициацию Идэль являлась наиболее мощной боевой единицей среди них; ей требовался простор для действий и кто-нибудь, кто достаточно хорошо ее знал, чтобы эффективно работать с ней в паре. В такой ситуации Дэвид собирался действовать прежде всего как воин, а не маг: обнажив клинок Гъёрта, он поспешно догнал принцессу и далее старательно держался рядом с ней. В таких подозрительных местах прикрывать спину не менее важно, чем быть готовым размазать по стенке любую пакость, которая вылезет впереди, ибо означенная пакость с тем же успехом может появиться и сзади. Поэтому парочку воинов Дэвид поставил в последний ряд. Плохо, конечно, что они не ладят друг с другом, но уже поздно что-либо менять… Нет, все-таки зря он послушался Далина. Надо было взять Ллока вместо Лийемана.

Миновали первый коридор, вышли во второй. Освещение имелось, но явно недостаточное: часть волшебных ламп почти истощилась, другие работали в полсилы. Коридор тянулся в обоих направлениях, слева и справа проемы и двери. Повернули. Миновали помещение, обставленное под типичную гостиную – хотя каких гостей мог принимать Севегал в своем «тайном убежище», о котором, по идее, никто не должен был знать, оставалось только гадать. Еще один коридор…

– Почти добрались, – сказала Идэль. – За третьей дверью слева – лаборатория и заклинательные покои, оттуда я смогу… что это?!.

Она застыла, напряженно всматриваясь в конец коридора. Дэвид ничего не видел – ни на физическом, ни на магическом уровнях мира.

– Мне кажется, – тихо сказала принцесса, – магический пласт здесь расщеплен… и вторая часть укрыта очень искусно… я с таким еще не сталкивалась…

– Рядом с нами демоны, – вдруг подала голос Яджи. Испуганной она не казалась, скорее флегматичной.

– Где?! С чего ты…

– Просто знаю. Где-то рядом.

Все заозирались. Дэвид чувствовал, как бешено колотится сердце. Повисшее в воздухе напряжение ощущалось почти физически. Потом Идэль закричала: «Вот оно!», и он наконец увидел.

В той части реальности, которую он воспринимал посредством Ока, появилась трещина. Как будто разрезали ткань – и стала видна подкладка. Трещина находилась шагах в двадцати впереди, окружавшие ее силы светились, складываясь в какую-то странную конструкцию. Все произошло мгновенно: трещина выплюнула комок прозрачных течений, почти незаметный на фоне кипящей энергии стихий – и пропала… и в тот же момент страшно закричал Минкард.

Они не видели, как точно такая же трещина начала формироваться в одном из помещений, оставшихся позади: чары на дверях и стенах мешали воспринимать то, что там происходило. Если рассматривать реальность как дом, где второй этаж – видимое обычному человеку пространство, а первый этаж – энергетический пласт, воспринимаемый магами, то здесь под первым этажом был создан своего рода «подвал», а вход в него тщательно замаскирован. И только когда появился разрез в «ковре», под которым находилась лестница вниз, стало ясно, что этот «дом» имеет еще один, подземный этаж.

Сгусток течений, вырвавшийся из первой трещины за секунду до того, как начала открываться вторая (та, которую увидела Идэль и ее спутники), собрался воедино и на мгновение стал видим в обычном мире: тварь размером с пони, соединявшая в себе черты кошки и ящерицы. По большей части ее тело состояло из текучих теней, но местами сумрак становился ощутимым и плотным, делая видимыми шипы и части панциря. Кошачье-крысиная морда с впечатляющим набором острых зубов и длинное, по большей части невидимое тело… нет, не невидимое – правильнее сказать – «несуществующее». Эти твари никогда полностью не материализовывались, воплощая в обычном мире только те части своего тела, которые могли потребоваться им для атаки. Они как бы балансировали на грани между магическим и материальным уровнями бытия и могли одинаково хорошо действовать сразу на обоих пластах.

Бестия снова перешла в энергетическое состояние и, словно призрачный черный ветер, просочилась в щель под дверью (пройти прямо сквозь дверь она не могла – мешали чары). Она вцепилась в ближайшую жертву именно в тот момент, когда внимание всей группы привлекла вторая тварь, только-только вылезшая из трещины.

Минкард закричал. Рекельмит не позволил демону просто оторвать ему ногу, кроме того, личное защитное поле пыталось вытолкнуть сущность, нарушившую его границы. Все это ослабило атаку – но не более того: рекельмит был прокушен и острые зубы демона, почти не задерживаясь, прошли сквозь мясо и царапнули по кости. На магическом пласте в этом же самом месте демон поглотил часть гэемона; немедленно сожрать Минкарда ему не позволил Луч Ледяного Света, ударивший откуда-то со стороны. Хищник ушел от атаки, но был вынужден при этом отпустить свою жертву. Двигаясь с немыслимой скоростью, он взбежал по стене вверх и растворился в тенях; Око не успевало следить за его перемещениями…

Поворачиваясь на крик Минкарда, Дэвид не увидел демона. Заклятье Лийемана еще не успело рассеяться до конца, но напавшей на дворянина твари тут уже не было.

Идэль спасло лишь то, что перед тем, как оглянуться, она активировала одну из своих подвесок – Смертельную Оболочку с пятнадцатью дополнительными элементами. Заклятье было преимущественно защитным, но повреждало все, что попадало внутрь оболочки, – исключая, конечно, саму заклинательницу. Нервы у Идэль были натянуты до предела, и она, не раздумывая, вложила в заклятье максимум силы – не только личной, но и той, которую смогла зачерпнуть из Источника. Созданное на базе Смерти, до краев переполненное мощью, со стороны заклятье казалось маленьким черным солнцем, в центре которого находилась Идэль. Она рисковала, потому что изначальная конструкция не предполагала вмещения такого объема силы, – Идэль и сама еще толком не разобралась, как много она может вложить, работая на пределе. К счастью, конструкция из Форм выдержала, а в следующую секунду, быть может, спасла Идэль жизнь – двигаясь со сверхъестественной стремительностью, второй демон попытался вцепиться в Идэль в тот момент, когда все обернулись к кричащему Минкарду. Он влетел в формирующееся поле – и заревел сам, когда собранная принцессой энергия ударила по нему.

Этой энергии было достаточно, чтобы превратить в пыль трехэтажный дом. Но демон не умер. Хотя он сильно обжегся и было разрушено его собственное защитное поле, часть силы он даже сумел впитать. Регенерировал он не менее стремительно, чем двигался.

На этот раз Дэвид успел увидеть нападавшего прежде, чем тот исчез. Всего долю мгновения, перед тем как тот окончательно перешел в энергетическое состояние и растворился в тенях. Образ ящеро-кошки с вытянутым телом, будто только намеченный в воздухе, но не прорисованный до конца, казался чем-то ненастоящим, кошмарной фантазией, а не реальностью. Существо перемещалось, как поток черной воды – чистое движение, никаких костей или плотного, подвластного гравитации, тела…

«Мы слишком медлительны для него… для них…» – подумал Дэвид. Он даже не знал, одна здесь тварь или несколько; то, что он читал об этих созданиях, позволяло думать, что одно и то же существо двигалось так быстро, что могло практически одновременно атаковать и Минкарда и Идэль. Законченный им в Академии первый курс демонологии был по большей части теоретическим, их научили вызывать (а также изгонять и подчинять) демонов лишь самого низкого уровня, но напавшее на Идэль существо он узнал сразу, как только увидел. Еще бы не узнать: один из вопросов на экзамене был посвящен как раз повадкам и способностям этих самых гадин. Это был сейг, отвратительная и смертельно опасная тварь из Преисподней. Демон-охотник.

Знать бы заранее, с чем они тут столкнуться, он бы сюда ни за какие коврижки не полез. И Идэль не пустил бы ни в коем случае. Да пропади пропадом Севегал вместе со всеми своими секретами…

Он не думал, а, скорее, чувствовал так – на сожаления и мысли о том, как и в чем они ошиблись, не оставалось времени. Не обращая внимания на крик Идэль: «Это не дядина стража!..», Дэвид наложил на себя одну подвеску собственного изобретения:

– Наполняясь Огнем Жизни, Тело Приобретает Дар Перемещаться как Живая Молния.

В данный момент его совершенно не волновало, кто именно вызвал и оставил тут сейга – Севегал или кто-то еще. Если они выживут, у них будет время поразмыслить над этим вопросом.

Первой частью заклятья он обозначил собственную жизненную энергию. Ее временный переизбыток, как было указано во второй части, преобразовывался в скорость.

Мир замедлился, звуки стали более тягучими и низкими. Дэвид заметил сейга, материализующегося под потолком, и метнулся к нему со всей возможной быстротой – притяжение над ним более было не властно. Ну, почти. Он не мог летать, но мог бежать по любой поверхности – потолку, стенам… Пока действовало заклятье, он мог двигаться с огромной скоростью, но совершенно утратил способность стоять на месте.

Сейг – это был тот, раненый, – удивился неожиданной прыти одного из нападавших, но не настолько, чтобы позволить ему себя ударить. Извернувшись немыслимым образом, он скользнул по стене; клинок Дэвида рассек пустоту. Материализоваться опять и вцепиться врагу в спину сейг не успевал, но в его распоряжении имелись и нефизические способы воздействия, коими он не замедлил воспользоваться. Демон обладал ограниченным набором Форм, хотя для него оперирование ими было не Искусством, а естественной способностью: эти Формы были присущи ему с момента появления на свет, встроены в его гэемон. Когти Смерти вонзились в защитную сферу Дэвида; но землянин тоже не стоял на месте, и благодаря этому Когти лишь повредили защиту, а не разрушили ее полностью. Уйдя из-под удара, Дэвид вернулся к той же точке, в которой находился до этого, но демон опять исчез прежде, чем молодой волшебник успел воткнуть в него меч. Даже заклятье скорости (стоявшие внизу люди практически не видели Дэвида – настолько быстро он перемещался) не позволяло ему двигаться вровень с сейгом: тварь все равно была быстрее.

Но на этот раз он хотя бы увидел, куда она помчалась, опять перейдя в состояние стремительного теневого потока – вниз, к кучке почти неподвижных людей. Дэвид – за ним. Он понимал, что не успевает, и на секунду у него возникло искушение наложить на себя еще одно ускоряющее заклятье… но в ту же секунду, как возникла эта мысль, пришло и осознание, что таким образом он просто убьет себя – и никому не поможет. Он и так был на пределе.

Готовились они совершенно к иному, и большая часть припасенных подвесок оказалась бесполезной. Далин плел какую-то паутину, когда сейг, проносясь мимо, чиркнул Когтями Смерти по его защитному полю. Сам заклинатель остался незадет, но его охранная оболочка была практически уничтожена. Сейги – высокоинтеллектуальные демоны, они способны использовать различные тактики ведения боя. Поскольку «дичь» дала отпор, они не стали ломиться напролом, а, используя свое преимущество в быстроте, начали методичную «бомбардировку» противников, переходя от более слабых к более сильным и пока по возможности избегая столкновения с Дэвидом и Лийеманом – последний применил заклятье, аналогичное сотворенному землянином, и стал двигаться не менее быстро. Но недостаточно быстро, чтобы поймать сейга.

В это время демон, укусивший Минкарда, также пошел на второй заход. Минкард вышел из игры – впрыснутый яд стремительно распространялся, отравляя и тело, и гэемон; молодой дворянин бился в конвульсиях. Лийеман под «скоростным» заклятьем ушел с линии атаки, и демон «чиркнул» по полю Яджи. Когда сейг проносился мимо Идэль, принцесса метнула в него Сферу Смерти, насыщенную просто чудовищной мощью – увы, мимо. Деформируя пространство, Сфера впечаталась в стену, превратив в ничто и камень, и защищавшие его чары. Коридор в этом месте стал существенно шире, образовалась здоровенная дыра, через которую можно было попасть в еще два соседних помещения, но сейг остался неповрежденным.

Дэвид едва не столкнулся с Лийеманом – заклятье скорости имело и свои неприятные стороны: тело действовало быстрее, чем сознание успевало оценить ситуацию и отдать правильную команду. Все-таки им удалось разминуться где-то на границе стены и пола; без слов Дэвид показал кончиком меча в сторону убегающей твари, предлагая сосредоточиться пока хотя бы на одном противнике; Лийеман кивнул. Дэвид миновал группу двигающихся будто в замедленном кино людей справа, Лийеман – слева; направления сместились, когда они опять побежали по стене. По ходу краем глаза Дэвид отметил, что с Яджи происходит что-то странное: ее энергетика менялась, а тело – как-то странно изгибалось, кожа темнела… Но у него не было времени разбираться, что именно с ней происходит. Демон метнулся влево, сейр-Варглат рубанул его мечом, но задел лишь вскользь. Кстати сказать, простым клинком Лийеман не причинил бы ему вообще никакого вреда: сейг просто бы обтек меч с двух сторон, как ветер – в энергетическом состоянии он оставался неуязвим для обычного оружия. Но меч сейр-Варглата был заколдован, а в рукояти помещался Истинный Морион, черный хрусталь, – и он мог поражать энергетические объекты с той же легкостью, что и физические. Дэвид и Лийеман наперегонки помчались за сейгом, а хитрая тварь, не принимая честного боя, со всей возможной скоростью устремилась в том направлении, откуда прибыла группа. Боевой азарт завладел молодыми людьми. Если бы не азарт, они бы сообразили, что этот сейг просто отманивает их от группы, предоставляя второму полную свободу действий.

Легко избежав очередного сверхмощного заклятья, брошенного Идэль, этот второй пошел на обратный заход. Он метил в Далина, но столкнуться ему пришлось с черной пантерой: трансформация Яджи завершилась.

Оборотни обладают собственной магией, естественно присущей им от рождения, хотя насколько именно оборотень разовьет эти способности, зависит от мира, в котором он рожден и от того, насколько хорошо он обучен своими более старшими родственниками. Оборотень связан с Тотемом – оборотническим первообразом, своего рода «волчьей идеей» (или «медвежьей», или «вороньей»). У Тотема, как такового, та же природа, что у идей и форм: это некая абстрактная схема, более реальная, чем видимая вещь, ибо именно проявление, воплощение этой схемы саму вещь и создает. Но в отличие от идей и форм, Тотем не прост, а сложен, более того – он обладает собственным сознанием и способен активно действовать, хотя самостоятельные действия Тотема человеку увидеть непросто: смертные слишком малы по сравнению с теми, кого по праву относят к роду богов. Сущность Тотема соборна: Первоволк воплощен сразу во всех волках, а Первокошка – во всех кошках. Отдельное животное для Тотема тоже, что клетка тела – для целого человека. Тотемы не равны между собой: ведь все они появлялись и проявляли себя в мироздании в разное время, у каждого из них – своя история. Есть среди них и такие, которым подчинено сразу несколько видов живых существ, и есть такие, которые делят между собой один и тот же вид. Иные имеют детей-полубогов, иные некогда утратили Силу и исчезли, и были заменены новыми богами. У иных Силу отняли: некоторые из Обладающих именно этим способом и обрели свою великую власть.

Изначально оборотни появились как потомки божеств-Тотемов и обычных людей, однако их род быстро измельчал, а связь с источником их силы была практически утрачена. Во многих мирах деградация дошла до того, что оборотни уже перестали контролировать собственную двойственную природу: превращения происходили непроизвольно, звериная сущность сменяла человечью и наоборот, повинуясь не личному желанию перевертыша, а временным циклам – например фазам луны. И только в мирах-метрополиях, где еще оставалась древняя магия, оборотни иногда оказывались способны восстановить связь со своим божеством и прародителем. Тогда они – в той или иной мере, в зависимости от талантов и возраста – становились аватарами божества, приобретая необыкновенные способности и силы. Поэтому, хотя изначально хеллаэнская аристократия завезла перевертышей в Темные Земли в качестве рабов, для самих оборотней – тех, кто сумел выжить и впоследствии заслужить свободу или обрести ее силой, – этот переезд стал благом; ведь в результате они сумели вернуть многое из того, что было утеряно.

Мать Яджи, Неймари, была оборотнем, а Ран-сейр-Римон, которого Яджи звала своим отцом, на самом деле являлся ее отчимом. Неймари изнасиловал молодой аристократ из рода кен Арбариан, это и стало причиной ее переезда в Кильбрен. Здесь она вырастила дочь и обучила ее всему, что умела сама; она никогда не говорила Яджи о том, кто является ее настоящим отцом. Неймари поклялась отомстить, ее муж был готов помочь ей в этом; и вот настал день, когда они отправились в метрополию, чтобы осуществить задуманное. Семье Римон было известно, что их путь лежит в Хеллаэн, но неизвестно, куда именно и какова цель; это осталось тайной и для Яджи. В Кильбрен они так и не вернулись: правота ничего не стоит, если она не подкреплена силой. Их поход закончился совершенно бесславно, но, счастью для Неймари и Рана, у кен Арбариана в тот день, когда они напали на него, не было настроения издеваться над пленниками, и поэтому они умерли быстро и почти без мучений.

С тех пор прошло уже три года. Яджи, как могла, развивала способности и силы, присущие перевертышам; она лелеяла мечту когда-нибудь отправиться в Хеллаэн и разыскать своих родителей или хотя бы узнать, что с ними случилось. Она полагала, что сильна, поскольку рядом не было никого, кто мог бы сравниться с ней в силе, она отправилась с дядей ко двору принцессы Идэль только потому, что хотела испытать себя.

Уже в первые секунды боя Яджи стало ясно, что она сильно заблуждалась относительно настоящего «ранга» своих собственных способностей. Она знала, что ее реакция в несколько раз превосходит реакцию обычного человека, и слегка презирала людей за их медлительность – но сейги двигались столь быстро, что «увальнем» почувствовала себя теперь уже сама Яджи. Она ничего не успевала сделать. Минкарда убили сразу, напали на Идэль, затем – двое неуклюжих человечков вдруг стали почти такими же быстрыми, как сейги, и начали двигаться так, что глаз не успевал уследить за ними: они размазывались в воздухе и, похоже, перестали подчиняться земному притяжению… В какой-то момент она почувствовала себя растерянной семнадцатилетней девчонкой, не знающей, что ей делать. Но страх пробудил пантеру, которая здесь и сейчас во всех отношениях была куда как более уместна, чем молодая неопытная девушка; Яджи окунулась в зверя и начала действовать, не задумываясь и не сомневаясь, так хорошо, как только могла. У оборотней существуют свои аналоги Форм – как правило, ими выступают различные части тотемного образа; и есть даже что-то вроде подвешенных заклятий – определенные цепочки внутренних состояний, дающие оборотням разные преимущества для разного рода действий. Для собственного удобства Яджи сообщала этим цепочкам условные наименования – сейчас она активировала две из них: «Тень» и «Ярость». Они обе ускоряли ее, хотя и действовали по-разному. «Ярость», кроме того, увеличивала ее силу и делала малочувствительной к боли, а «Тень» соединяла воедино две половинки ее естества – энергетическую и телесную, превращая ее в такую же пограничную бестию, действующую одновременно на двух пластах реальности, какими были сейги.

Она вцепилась в демона всеми четырьмя лапами, но скорость, с которой он двигался, была слишком велика, и пантера, конечно, не смогла удержать его на месте; кувыркаясь, они покатились по полу. Сейг не пытался вырваться – в ответ он сам вцепился в пантеру, сжав ее своим гибким, полузмеиным телом. Пока Яджи рвала его горло – ее собственные клыки стали в этот момент Клыками Тотема, – сейг, изогнув шею немыслимым образом, сумел укусить соперницу. Он впрыснул яд, который стал растекаться по ее гэемону, но она не сразу ощутила его действие: «Ярость» какое-то время еще оберегала ее, сжигая в том кровавом бешенстве, которое владело пантерой, и боль, и наступающую слабость.

Отманив Дэвида и Лийемана подальше, демон вдруг повернул назад, почти с театральным изяществом избегнув их мечей. У Дэвида возникло впечатление, что он воюет с ветром; казалось, демону не сложнее уходить от атак, чем огибать неподвижные предметы. Проклиная все и вся, они повернули и бросились за бестией – но понимая, что не успевают… Демон выгадал секунду или две – огромное время, за которое он мог бы успеть прикончить, как минимум, одного из членов группы. Ближайшей оказалась Яджи, сплетенная в сладострастных объятьях со вторым сейгом; убегающий от Дэвида и Лийемана демон вонзил зубы ей в голову и сжал челюсти. Усиливая нажим, он оторвал пантеру от своего сородича и отшвырнул потяжелевшую безвольную тушу в сторону. Освобожденный сейг немедленно прыгнул на Далина, но престарелый маг наконец закончил свое заклятье. Оно было не боевым и тупым, как пробка, – обыкновенная энергетическая сеть, перекрывшая все окружающее пространство. Демон влетел в паутину и запутался в ней; впрочем, ему хватило нескольких мгновений, чтобы порвать ее в клочья. Даже в чисто магическом поединке, оставаясь неподвижным, он легко одолел бы Далина – не за счет искусства, конечно, а за счет одной только личной силы: природный Дар демона превосходил способности «домашнего мага» Идэль на порядок. Однако мгновения, на которые сумел задержать демона этот жалкий «классический маг» с крошечным Даром, оказались роковыми для адской твари. Идэль успела, что называется, «поймать цель» и силы для очередной Сферы Смерти она не пожалела. Подземелье содрогнулось, когда на месте, где находился сейг, расцвело черное солнце, пылающее бесцветным сиянием пустоты. Чары, наложенные на камень, исчезали, по стенам бежали трещины, предметы крошились и рассыпались в пыль, пыль таяла в воздухе – таково было действие вызванной в мир стихии Смерти.

Ей пришлось ударить еще раз, потому что сейг пережил даже это: он был оглушен и тяжело ранен, но еще пытался сопротивляться, рефлекторно удерживая вокруг себя некое подобие энергетического щита.

– Копье Смерти, Проникающее сквозь Защиту, Разрушающее Дары Существа и Поглощающее его Сердце и Силу, – тяжело дыша, произнесла Идэль.

Этого хватило, чтобы прикончить демона – и никакие способности ему на этот раз не помогли: в заклятье содержался специальный пунктик на этот счет. С одним было покончено, но в тот момент, когда Идэль отпустила заклятье, рядом с Далином материализовался второй сейг. Ему хватило одного короткого движения, чтобы снести голову пожилому магу. Затем он немедленно исчез. Сейг был в бешенстве от того, как вела себя «дичь», но все же не настолько, чтобы начать делать глупости. Задерживаться на одном месте нельзя было ни в коем случае – инициированная Смертью колдунья уже показала, на что способна. Теперь из шестерых осталось трое, и сейг бросился дальше по коридору, намереваясь отманить за собой двух придурковатых бегунов с волшебными мечами. Он покончит с ними вдали от главной колдуньи – а затем придумает, как разобраться с ней.

На мгновение сейга взяло сомнение – поведутся ли они второй раз на одну и ту же уловку, но люди оказались еще глупее, чем можно было ожидать, – они опять помчались за ним. Мысленно усмехаясь, сейг летел вдоль стены – совсем не так быстро, как мог бы. Повернули за угол, колдунья пропала из виду – все, теперь можно действовать. Сейг резко развернулся и вцепился в того, который на магическом пласте реальности выглядел раза в три-четыре слабее своего товарища… точнее, попытался вцепиться. Он все-таки недооценил этих людишек.

Дэвид видел, как демоническая тварь мимоходом прикончила Яджи, а затем Далина, и испытывал бессильную ярость от того, что ничего не успевает сделать. Их с Лийеманом бег был нарушен тем сотрясением, которое заклятье Идэль учинило на магическом пласте реальности; Лийеман, мчавшийся впереди, споткнулся и упал со стены на пол, Дэвид сумел сбалансировать и уйти от самых мощных остаточных выбросов заклятья. Лийеману потребовалась доля секунды, чтобы подняться и продолжить преследование. Дэвид задержался, чтобы подождать его, – он понимал, что его шансы справиться с сейгом в одиночку стремятся к нулю. До сих пор он не мог колдовать – все силы уходили на то, чтобы поддерживать заклятье скорости, но сейчас он использовал задержку еще и на то, чтобы наложить на себя одно небольшое и не слишком сложное заклятье. Далин подал хорошую идею…

Когда они повернули за угол и демон, извернувшись, ушел от меча, а затем попытался вцепиться в землянина, заклятье пришло в действие. Это была самая что ни на есть банальная, созданная на базе Воздуха и Света Паутина, связующие свойства которой были усилены комбинацией Форм «Поглощать» и «Движение». Паутина, Поглощающая Движение. Демон, конечно, разобрался с этим заклятьем менее, чем за мгновение – но, по крайней мере, на мгновение его движения замедлились, и Дэвиду хватило и этой малости для того, чтобы вонзить в бестию клинок Гьёрта.

Демон завыл. Изгибаясь и меняя форму, он вытянул шею, метя землянину в лицо, – Дэвид видел летящие, сочащиеся ядом зубы, но не успевал уклониться. Успел Лийеман – его клинок вошел сейгу точно под нижнюю челюсть. Используя инерцию собственного движения, хрупкий юноша сумел столкнуть демона с места; он вогнал свой клинок в стену, пришпилив таким образом к ней сейга. Это сняло сейга с меча Дэвида – рассекая внутренние узлы гэемона, клинок вышел наружу. Дэвид немедленно нанес новый удар. Сейг еще пытался вырваться и ответить – Лийеман, не прикасаясь к собственному мечу, набросил на тварь сдерживающее заклятье. Так они и действовали: Лийеман давил тварь магией, Дэвид кромсал мечом. Через четверть минуты все было кончено.

Дэвид отпустил заклятье скорости и буквально свалился на пол. Он был выжат, опустошен. Лийеман чувствовал себя лучше – все-таки его природные способности к магии были значительно выше. Он тоже расплел ускоряющее заклятье, и, видя, в каком состоянии находится его товарищ, вытянул руку в направлении землянина и произнес:

– Свет Восстанавливает Силу, Избавляя Существо от Истощения.

Защитное поле не разбирается, какое заклинание накладывают на того, кого оно оберегает, – вредоносное или, наоборот, исцеляющее – оно одинаково блокирует любые воздействия извне. Поэтому в обычных условиях заклинание Лийемана просто бы рассеялось, но оболочка, поддерживаемая амулетом, была разрушена сейгом, и чарам ничто не воспрепятствовало коснуться того, на кого они были направлены. Дэвид почувствовал, как отступает слабость, и энергия вновь наполняет его тело. Он поднялся на ноги, благодарно кивнув дворянину.

«Истощение», «Ущерб», «Изъян», «Ослабление», «Лишение», «Избавление» – этот внушительный список производных имеет одна и та же Форма. Любопытно в заклятье Лийемана было то, что он воспользовался одной и той же Формой в двух разных вариациях, по сути «истощив истощение».

За поворотом они наткнулись на Идэль. Над ладонями принцессы висела какая-то боевая заклинательная конструкция – Идэль держала ее, готовясь в случае необходимости немедленно наполнить силой.

– Он мертв, – опережая вопрос, произнес Дэвид.

Идэль развеяла подготовленное заклятье и бросилась назад.

С первого взгляда становилось ясно, что троим пострадавшим помочь уже едва ли возможно. Далин мертв – ударом лапы сейг просто снес ему голову; души Яджи и Минкарда еще не расстались с телами, но готовились сделать это. Яджи, наполовину перешедшая обратно в человека, была страшно искалечена, а ее гэемон – перенасыщен демоническим ядом. Переломана половина костей в теле, сломан позвоночник, левая сторона лица зубами сейга превращена в кровавое месиво. Агония ее уже затихала. Минкард выглядел получше, и именно на его спасении Идэль и Дэвид сосредоточили свои усилия (Лийеман, первоклассный фехтовальщик, с легкостью жонглировавший боевыми заклятьями, оказался никудышным целителем). Они судорожно работали несколько минут – ничего не помогало. Яд уже полностью насытил его гэемон, и теперь энергетическое поле медленно, но верно распадалось. Гэемон истаивал, как тонкое полотно, попавшее в чан с кислотой, и любые попытки что-то сделать с ним приводили лишь к ускорению порчи. Настал момент, когда они поняли, что больше ничего предпринять не способны: заклятье Идэль удерживало душу Минкарда, но соединить ее с телом сейчас мог бы разве что тот, кто способен создать новый гэемон с нуля. Энергетическая связка, соединяющая сознание и тело, исчезла, здесь больше не было ничего, что они могли бы попытаться исцелить, – лишь два разных, независимых друг от друга объекта, один из которых был материальным, а другой нет, но никакого единства между ними более не существовало.

Дэвид устало поднялся на ноги. На щеках Идэль блестели слезы. Она убрала паутину – и нечто, похожее на сгущение мягкого, неяркого света, поднялось вверх и через несколько мгновений пропало. На секунду у Дэвида возникло чувство открытого пути. Он знал, что это за дорога и куда она ведет, и почему с того конца доносятся стенания и плач. Он был однажды в том мрачном царстве тьмы и теней…

Идэль перевела взгляд на Яджи. Как ни странно, та еще жила – агония растянулась.

– Вот так и узнаешь, кто тебе служит… – тихо произнесла принцесса, глядя на полупревратившуюся пантеру.

Они смотрели на нее, а она все сопротивлялась смерти. Это было странно – учитывая полученные повреждения и обилие яда. Но кажется, ее гэемон был более устойчивым… А потом Дэвид увидел то, чему сначала не смог поверить: сломанная лапа вытянулась и стала целой, обломки кости соединились… И вместе с тем – та часть гэемона пантеры, которая помогла телу восстановиться, иссохла и стала распадаться, будто враз утратив свою удивительную устойчивость к демоническому яду.

«Она пытается регенерировать, – подумал землянин. – Ну конечно… она ведь оборотень…» Дэвид и Идэль посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, одновременно бросились к Яджи. Они потратили без толку кучу времени и уже мысленно простились со всеми, а между тем Яджи была единственной, кого тут еще можно было попытаться спасти. В ней сейчас одновременно шли два процесса: яд демонов разлагал гэемон, но само энергетическое поле пыталось перестроиться таким образом, чтобы оживить умирающую. Однако, сил самой Яджи не хватало на то, чтобы избавиться от яда и восстановить тело. Срастались кости, останавливалась кровь, но эти маленькие победы мало что значили: демоническая отрава поражала саму регенерационную систему, и Яджи медленно проигрывала схватку со смертью. Очень быстро они поняли, что с ней, хотя и в замедленном виде, происходит тоже самое, что и с Минкардом: на девушке-пантере не было здорового места, яд целиком пропитал ее энергетику, и любая попытка помочь лишь ухудшала ситуацию. Обилие энергии, черпаемой Идэль из Кильбренийского Источника, не давало никаких преимуществ – сейчас, наоборот, требовались заклятья, насыщенные силой лишь в минимальной степени, очень «легкие», но сотворенные на таком уровне искусства, коим не обладали ни Дэвид, ни Идэль.

Землянину вдруг вспомнился урок полугодовой давности, проведенный Дильбрегом кен Аунбланом. Тогда искусственным путем была смоделирована точно такая же ситуация: отравленный и безнадежно искалеченный человек, по некой таинственной причине задержавшийся на пороге смерти… Предлагалось исцелить его – и как! Опыт ставился на «живом материале»… Увиденное навсегда врезалось в память Дэвида Брендома; тот урок он запомнил куда лучше, чем все остальные…

Он вытащил из ножен кинжал и нацарапал на полу, рядом с левой рукой Яджи, крошечный рисунок. Формы «Яд» у него не было, но ее можно было заменить описанием какого-либо существенного признака или функции яда. Дэвид не стал оригинальничать: «Разрушитель Жизни» подходил оптимально. Далее были добавлены комбинации Форм, включавшие в себя «Очищение», «Изменение», «Истощение» и «Разрушение» (от процессов, обозначаемых последними двумя Формами исцеляемое существо предполагалось избавить). Рисуя монограмму, он не задумывался, получится или нет соединить все правильно. Он действовал, не размышляя и не сомневаясь, и именно поэтому ему удалось собрать схему с первого раза. Монограмма была далеко не идеальна, и Дильбрег вряд ли поставил бы ему «отлично», но она начала работать, и Дэвид ощутил, как меняется его восприятие. Видимый им энергетический пласт мира стал больше, сложнее, насыщеннее, как будто бы расщепился на несколько слоев перед глазами землянина – и тот мог свободно действовать в каждом из них. Он увидел, как следует употребить исцеляющее заклятье, чтобы добиться желаемого результата и отделить от живого то, что несло смерть. Здесь не было вещей: он воспринимал процессы, чистые действия, и мог перенаправить цепь сменяющих друг друга состояний в любую сторону… насколько хватало его собственных сил. Он понимал, как нужно действовать, но у него не доставало энергии, чтобы реализовать это действие.

– Помоги мне, – попросил он Идэль.

Она поняла, что он хочет, без слов. Их пальцы соединились, и Дэвид ощутил, как вовлекается в поток мощи, вызванный принцессой. Он – частично – получил ее силу, она – его восприятие, усложненное выцарапанной на полу колдовской призмой. Действуя как одно существо, безмолвно понимая друг друга, они сплели заклятье, каждый свою часть – в одном ритме, на одном дыхании. Чары струились, раскрываясь и распространяясь, – тянущиеся к солнцу цветы, бег воды, кипение водопада… Они увидели, оба, что порча отступает; отрава собирается в сгустки и покидает сущность Яджи; они чародействовали до тех пор, пока совершенно не очистили ее. Где могли, они восстановили ее гэемон – хотя даже сейчас, имея в своем распоряжении мощь Кильбренийского Источника и монограмму, выводившую их на более высокий уровень колдовского мастерства, они могли лишь исцелять поврежденные участки, но не создавать заново уничтоженные полностью. Гэемон поразительно сложен – хотя насколько сложен, им стало ясно лишь сейчас, когда на новой ступени восприятия внутри его силовых линий и сгущений стала видна их внутренняя структура… как будто бы им вручили микроскоп, и оказалось, что даже крошечный кусочек кожи на теле человека вовсе не так просто устроен, как кажется. Потом они увидели, что их помощь в восстановлении гэемона Яджи, в общем-то, и не требуется – ее энергетическое тело собирало себя само, благо системы, отвечающие за регенерацию, все-таки не успели полностью разрушиться.

Они вернулись в обыденный мир. Идэль отпустила Источник, Дэвид – разорвал связь с монограммой. Лишенная его воли и силы, монограмма стала всего лишь комбинацией прямых и изогнутых линий, едва заметных на полу.

Глаза Яджи открыты, губы дрожали. Похоже, ей было дурно от осознания того, насколько близко к ней подошла смерть. Идэль села рядом, что-то успокаивающе шепча. Лийеман с любопытством разглядывал комнаты, которые стали видны после того, как Сфера Смерти испарила здоровенный кусок стены.

Дэвид услышал шум за спиной и обернулся. Оказалось, что это Лийеман, переступая через остатки стены, поставил ногу на камень – а тот раскрошился под сапогом, в результате чего юноша едва не потерял равновесие. В месте, куда попала Сфера, вещество испарилось, но заклятье Смерти повлияло и на соседние сегменты стены: камень стал крошевом, лишь до первого прикосновения сохраняющим прежнюю форму.

Лийеман, методично постукивая сапогом, сбил этот верхний слой. Перешагнул через невысокий порожек, с интересом посмотрел по сторонам. Дэвид последовал за ним.

– А где меч? – спросил он.

– Какой меч? – удивился Лийеман.

– Твой. – Дэвид показал на ножны, висевшие на поясе дворянина. – Нет, не этот. Тот, которым ты только что дрался.

Клинок, покоившийся в ножнах Лийемана, был самым обычным. Никакой магии, обыкновенный кусок стали. Но Дэвид прекрасно помнил, что меч, которым с поразительным изяществом юноша орудовал во время боя с демонами, выглядел совсем иначе. То был колдовской клинок, и в рукояти его, как глаз тьмы, мерцал Истинный Морион…

– Ты? – переспросил Лийеман, задрав подбородок. – Позвольте спросить, кто вам позволил так со мной разговаривать? То, что вы приближены к принцессе, не означает…

– Да при чем тут принцесса… – устало сказал Дэвид. – Прошу прощения. Хотя после такого боя… я думал, мы можем забыть об условностях…

Лийеман посмотрел на него с сильным сомнением:

– Вы полагаете?

– Да-да, – нетерпеливо кивнул Дэвид. – Можно сказать, мы практически побратались… Впрочем, как вам угодно. Так откуда у вас взялся волшебный меч и где он сейчас?

Лийеман некоторое время задумчиво разглядывал землянина. Последний вопрос он явно пропустил мимо ушей. Решил для себя что-то и сказал – величественно, так, как будто бы оказывал Дэвиду огромную честь:

– Сейр, я даю вам право говорить мне «ты».

«А-бал-деть!..» – подумал Дэвид. – «Счас прям расплачусь от счастья!..»

Но он не позволил себе улыбнуться – с этого психа станется вызвать его на дуэль за недостаточную серьезность в такой торжественный момент – и, сколь мог уважительно и проникновенно, ответил:

– Сейр, я бесконечно признателен вам за доверие и предлагаю в ответ свою самую искреннюю дружбу.

Лийеман неторопливо кивнул.

– Соответственно, можете говорить мне «ты», «вы», обращаться по имени, фамилии, званию, профессии, месту и году рождения…– Дэвид почувствовал, что его несет и быстренько притушил пафос. – В общем, как вам удобнее. Может быть, теперь вы… ты ответишь на мой вопрос. Напоминаю. Про меч.

Вместо ответа Лийеман улыбнулся и вытянул клинок из ножен. Взмахнул… Что-то случилось – Дэвид не успел разглядеть – и в руке юноши был уже совсем другой меч. Пропитанный волшебством, с пульсирующей точкой силы на конце рукояти… камень – как крошечное черное сердце…

– Интересный фокус, – задумчиво произнес землянин.

– Да, это очень удобно.

Взмах – и снова никаких Истинных Камней и волшебства. Обычный прямой клинок без всяких украшений.

– Как это возможно? – спросил Дэвид. Око однозначно свидетельствовало: никаких иллюзорных чар тут нет и в помине.

– Вы с таким еще не сталкивались? – Лийеман приподнял бровь. – Я полагал, в Военной Академии изучают философию, идаже если вы сами не видели ничего подобного, вас это не должно удивлять.

– Стоп-стоп-стоп. В вашей Академии я не учился, но при чем тут философия? Вы меня совсем запутали.

Неосознанно он опять перешел на вежливое обращение, несмотря на полученное разрешение. Рядом с этим чопорным юношей как-то сама собой отпадала всякая тяга к панибратству.

– Я учился дома, большей частью по книгам, – сказал Лийеман, – но в моем распоряжении был «Кодекс» и все учебники, которыми пользуются в Военной Академии. Это великолепная военная школа, и я очень жалею, что мне не довелось быть принятым в нее. Без сомнения, философия является одним из важнейших предметов, которые должен знать воин-маг, не менее важным, чем танцы и придворное вежество. Ведь философия помогает нам понять природу вещей, а управлять чем-либо без знания об этом невозможно. Мы видим вещь, но не видим сущности вещи, между тем как видимое – лишь проявление сущности для нас. Всякая сущность обладает своей энергией, энергия – это то, что позволяет сущности проявляться. Обычно сущность одна, и энергия одна, а значит и видимая вещь – тоже одна. Но можно сделать так, что одной и той же энергией станут обладать две разные сущности. В этом случае себя будет проявлять то одна природа, то другая, по очереди, а если речь идет о разумном существе – то не просто по очереди, а по желанию. В зависимости от этого будет меняться и образ видимой вещи, ведь тела не существуют сами по себе: с одной стороны, они зависимы от энергий, которые их образуют, а с другой – от нашего восприятия. Так превращаются оборотни: у них две сущности, и по желанию они делают «активной» то одну, то другую, в соответствии с чем принимают иной вид как их тела, так и гэемоны. Так же устроен мой меч: у него две природы, одна из которых соответствует обычному клинку, а другая – колдовскому. Поскольку меч принадлежит мне, и я властен над его энергиями, я и решаю, какой из его природ пользоваться в том или ином случае. Это очень удобно. И это совсем не просто увидеть. Даже много лучшему колдуну, чем вы.

«Понятно… – подумал Дэвид. – А я-то удивлялся, почему Яджи после обратного превращения оказалась одетой, – когда она только успела?.. В земных фильмах все как-то зрелищнее. Оборотень, разрывая одежду, превращается в зверя… а когда переходит обратно, шмоток на нем, естественно, нет… что особенно положительно для рейтинга фильма в том случае, если оборотень – молодая симпатичная девушка… Но здесь все иначе. Как будто бы у девушки-пантеры есть два тела и она по очереди меняет их… И демоны, наверное, устроены так же. Я ведь видел, как превращался Скеггель, – одежда на нем рвалась, но когда он переходил обратно, все вещи оказывались целыми… я просто как-то не обращал на это внимание, не задумывался, почему так и как это возможно…»

Поскольку пауза затянулась, он повторил свои размышления вслух, опустив только воспоминания о земном кино. Лийеман кивнул.

– Мы, люди, стремимся к цельности, – сказал он. – Поэтому большинству из нас было бы гибельно иметь несколько природ: это привело бы к внутреннему расщеплению и безумию. Двойственная природа оборотней почти всегда порождает внутренний конфликт – каждая из половинок желает доминировать над другой. Но демоны и так безумны по нашим меркам, они анархичны и лишены целостности, и вот поэтому часто имеют даже не две, а множество природ и обликов. Поэтому и тела их чрезвычайно пластичны. Но они платят за все эти преимущества намного более простым, чем у нас, устройством души. Лишь высшие демоны имеют душу, подобную душе человека.

– Мне кажется, – произнес Дэвид, – что меч вроде твоего изготовить очень и очень непросто. Ты ведь говорил, что твоя семья небогата… откуда он у тебя?

– Семейная реликвия, – объяснил Лийеман. – Отец вручил мне ее, когда отправлял ко двору принцессы.

– А, понятно… И вот еще что… Почему ты сказал, что танцы и придворные манеры важны для воина-мага? Это хорошо для того, кто хочет быть при дворе, но…

– Тело и гэемон взаимосвязаны между собой. Если энергия течет свободно и беспрепятственно, то тело будет гибким и пластичным, но верно и обратное: если тело пластично, энергии течь легче и внутренние каналы гэемона засоряются меньше. Поэтому полезно уметь танцевать. Вежество же важно потому, что позволяет нам упорядочивать свой мир, делая его чистым, свободным от всего лишнего, совершенным. А тот, кто безупречен во всем, неизменно удачлив.

– Понятно. – Дэвид чуть улыбнулся: уж больно торжественный вид был у Лийемана, когда он произносил все это. Как у харизматичного пророка… семнадцатилетнего пророка, чей бог – только что прочтенная умная книжка.

– Любопытно, – сказал землянин чуть погодя. – А почему сущности разные, а энергия одна. Куда же девается вторая энергия?

– Не знаю, – Лийеман слегка растерялся. Очевидно, в той умной книжке, которую он когда-то прочел, ответа на этот очевидно дурацкий вопрос не давалось. – Может, они как-то сливаются… или они изначально могут быть так устроены…

– А если две сущности себя одновременно проявляют? То есть, если все-таки энергий две, а не одна? Тогда что это такое будет? Полуодно, полудругое… Человек с головой кошки?.. Или…

– Нет, не думаю. Если вещь одна, но сущности две и две энергии, то… то вещь просто будет обладать и теми, и другими свойствами. Я не думаю, что такое возможно для оборотней. Они все-таки совсем иначе устроены. Да такое и не будет оборотнем… Знаешь, я думаю, мы все это в какой-то мере делаем, когда с помощью заклятий сообщаем предметам новые свойства, которыми они не обладали ранее. Ведь Формы в своей основе – то же, что и сущности вещей. Вещь – то есть видимость – остается все той же, ее энергия усложняется, а сущностей с того момента, как наложено заклятье, и до тех пор пока оно не перестанет действовать, у нее не одна, а две.

– Вещь будет обладать и теми, и другими свойствами… – медленно повторил Дэвид. Эта фраза его чем-то зацепила. Где-то он уже слышал похожее. Потом вспомнил – где. – Это все равно как… Ледяное Пламя? Правильно? Сжигает и замораживает одновременно?

– Да, именно. И я думаю, что…

Но что думает по этому поводу увлекшийся философствованием Лийеман, осталось неизвестным, потому что из коридора прозвучал злой и холодный голос Идэль:

– Господа, если вы уже закончили, то, быть может, соблаговолите помочь вашей принцессе перенести до портала два мертвых тела?

10

Но прежде чем заниматься мертвыми, следовало закончить дело, ради которого они пришли. Из кабинета Севегала Идэль уже смогла подключиться к центральному узлу местной магической системы безопасности. При входе в систему она ожидала сопротивления, новой атаки, но ничего подобного не произошло. В рабочем состоянии находились только заклинания слежения, и продолжало оставаться активным заклинание, которое удерживало сейгов до появления в подземелье Идэль и ее спутников. Последняя часть системы была теперь уже совершенно безвредной и бесполезной: вроде открытой клетки, из которой только что выпустили двух тигров. И все.

Отсутствие вспомогательных заклинаний удивляло. Никаких подавляющих чар, никаких подсистем, генерирующих боевые заклинания. Никаких ловушек или датчиков, передающих сигнал о вторжении куда-то еще, за пределы подземелья. Либо Севегал был настолько уверен в безопасности своего убежища, что просто поленился сделать все как следует… правда, если он был так в этом уверен, для чего оставлять двух демонов?.. Либо – и эта версия выглядела куда убедительнее – демонов оставил не Севегал. Кто-то уже побывал здесь после исчезновения Координатора Мостов. Грамотно удалил систему безопасности, взял то, что хотел, после чего ушел, оставив в качестве маленького «сюрприза» двух сейгов в запакованном состоянии. Из разрушенных чар неизвестный восстановил только заклинания слежения: при появлении любого постороннего лица они посылали сигнал в центральный узел системы, а та – вскрывала заклинание, удерживающее сейгов.

– Здесь был кто-то из высокорожденных, – сообщила Идэль после того, как закончила чародействовать. – И ловушку он ставил на равного себе…

– Ты думаешь? – усомнился Дэвид. – Даже мы справились…

– Но какой ценой!.. – тихо произнесла она. – Конечно, подготовившись, любой из моих родственников – и даже я – способны противостоять даже и большему числу демонов. Но здесь расчет был на скорость и внезапность атаки. Если бы первой целью для атаки сейг выбрал бы не Минкарда, а меня, я, скорее всего, была бы уже мертва. Просто не успела бы ничего сделать. У меня такое чувство… – Она ненадолго замолчала. – Такое чувство, что оставивший сейгов, почему-то был уверен в том, что тот, кто явится за ним следом, будет один.

– Ты хочешь сказать, что тут ждали кого-то другого? Не тебя?

– Да, похоже… Чуть позже я более тщательно исследую узел – может, там остались какие-то указания на приоритетную цель… Хотя сомневаюсь.

– Хм, есть еще одно предположение. Сейги могли «предназначаться» самому Севегалу. Что-то вроде запасного плана на случай, если ловушка с поддельным порталом не сработает. Он ведь мог и увидеть, что узор бинарного портала немного не тот, что должен быть. Если кто-то всерьез хотел устранить Координатора в тот день, когда должно было состояться покушение на Джейбрина, этот «кто-то» должен был предусмотреть и такой вариант.

– Да. Очень может быть, что ты прав… – грустно кивнула принцесса. Ее тошнило при мысли о том, с какой тщательностью шла подготовка убийства двух самых дорогих для нее людей.

Она помолчала, а потом сказала:

– В этом случае тому, кто все это сделал, приходилось трудиться в очень большой спешке. А значит – можно надеяться на то, что не все, представляющее хоть какой-то интерес, отсюда вынесено…

Эта мысль всех немного обнадежила, но дальнейшее изучение подземелья пришлось отложить. Следовало позаботиться о погибших. Тело Минкарда отдали его семье, Далина положили в склеп, расположенный неподалеку от замка Авиар.

В Кильбрене не хоронят умерших: считается, что земля – это тело богини Ёрри; нельзя осквернять мать, скармливая ей ее же детей. Предают земле только животных, атта и чужаков, поскольку их захоронение не имеет, с точки зрения кильбренийцев, никакого религиозного аспекта: похороны такого рода не более соотносятся с богиней, чем вскапывание грядок. Тела простолюдинов обычно сжигают, но даже такой вид обращения с мертвыми не считается чистым, поскольку остатки плоти, превращенные в пепел, разносятся по воздуху и рано или поздно оседают на земле. Для дворян и высокорожденных сооружают склепы; считается, что это – единственный способ уберечь богиню от осквернения.

Культ Ёрри наиболее распространен среди знати: это сравнительно новая религия, появившаяся в Кильбрене всего около двух тысяч лет тому назад или чуть больше. Сама Кион, родоначальница правящего дома высокорожденных, была жрицей богини; и лишь благодаря покровительству Ёрри смогла одолеть Меддиля – своего единокровного брата, предавшего себя Преисподней и получившего взамен власть над жуткими нечеловеческими силами. С тех пор Ёрри утвердилась в Кильбрене, и хотя распространение ее культа поначалу встретило некоторое сопротивление со стороны других домов, семья Кион приложила все усилия к тому, чтобы сделать данную религию доминирующей. По большей части их усилия увенчались успехом, хотя в среде простых людей Ёрри часто сливалась с более древними божествами земли, порождая весьма странные представления, в которых старые мифы перемешивались с новыми самым причудливым образом.

Полноценной жрицей богини могла стать лишь женщина, родившая, как минимум, одного ребенка. Нерожавшие женщины и мужчины-евнухи также могли принадлежать к жречеству, но исполняли по отношению к подлинным жрицам второстепенную, служебную роль. Они больше заботились о светской стороне религии, о хозяйстве и повседневных мелочах, в то время как полноценный мистический дар могла вместить лишь женщина, сама давшая кому-то жизнь. В этом смысле истинные жрицы уподоблялись самой Ёрри, которая беспрестанно порождает живое – людей, птиц, зверей, рыб и насекомых… Особенно хорошим знаком считалось, если ребенок женщины умирал во время родов или вскоре после них: полагали, что таким образом Ёрри высказывает свое благоволение, забирая – непосредственно в свой удивительный рай – чистую, еще не оскверненную злом душу. Умерший ребенок мог стать – если женщина, оправившись от горя утраты, выбирала путь служения богине – ее мистическим проводником в царство Ёрри, святым спутником, посредником между этим миром и тем, между умом верующей и безграничным сознанием богини. Потеря ребенка создает во внутреннем мире матери дыру; в большинстве культур эту дыру пытаются затянуть; как-то исцелить, хотя бы отчасти, женщину от внутренней боли. В религии Ёрри шли другим путем, превращая образовавшуюся трещину – в дверь, через которую человек мог проникнуть в мир божественного бытия.

Культ Ёрри имел еще множество других, не менее любопытных особенностей, однако рассказывать о них здесь не место; достаточно упомянуть еще раз, что большинство «странностей» оставалось уделом жречества, в то время как обыкновенные верующие воспринимали Ёрри просто как мать-богиню, жизнетворящую силу вселенной. Если жрецом Ёрри мог стать далеко не каждый, то молиться ей мог любой желающий, рассчитывавший получить какие-либо блага при жизни или надеющийся попасть в ее рай после смерти. В первом Ёрри не делала различий, равно принимая молитвы всех, и в рай пускала всех искренне верующих. Единственное исключение тут составляли атта, которые попадали в рай не самостоятельно, а лишь сопровождая своего господина; вот почему атта, предавший господина или плохо служивший ему, не мог рассчитывать ни на что хорошее в потустороннем мире. Если же атта служил хорошо, а господин вел себя дурно, то в этом случае Ёрри отказывала в блаженстве обоим: ведь господин и атта – не два раздельных существа, а одно; и на добровольного раба возлагалась ответственность за то, что единство, частью которого он был, оказалось неприспособленно к вознесению в божественные сферы. У некоторых людей, только начинающих знакомиться с кильбренийской религией, тут возникал законный вопрос: справедливо ли решение богини? Ведь атта не приказывает, а подчиняется, как же он мог что-то изменить в своем дурном господине? За что его наказывают? Общий ответ на это со стороны ёррианских богословов состоял в том, что такой атта хотя и вел себя хорошо, но все же недостаточно хорошо; попав к дурному господину, он должен был действовать максимально чисто и праведно, и в этом случае его внутренний свет непременно должен был вывести господина из тьмы. Если же этого не произошло, то лишь потому, что атта недостаточно старался. Некоторые, услышав такой ответ, поднимали вопрос о свободе воли: ведь если человек свободен, он может отказаться от света всегда, даже тогда, когда его спутник – само воплощение света. Но так могли говорить лишь те, кто не понимал сути отношений между атта и господином: по представлениям кильбренийцев, атта и его господин – одно существо, а не два, а значит, принимает благо или склоняется ко злу это существо как одно целое – а не частями…

Все эти мысли всплывали в голове Дэвида в то время, когда шло богослужение в кильбренийском храме неподалеку от Авиара: он присутствовал здесь, сопровождая Идэль. В центре, на постаменте лежало тело Далина, евнухи и младшие жрицы расхаживали по залу и что-то заунывно пели, старшая жрица руководила процессом, дворяне и родственники покойного – перешептывались, молчали или молились – кто как. Некоторые тихо подпевали служителям. Идэль, стоя рядом с главной жрицей, была погружена в молитву. Принцесса тут явно занимала особое место – не в светском смысле, а в религиозном; она находилась рядом со старшей жрицей и была в определенном отношении с нею «на равных», хотя, конечно, их роли не имели ничего общего. Общей была только степень избранности, приближенности к божеству: высокорожденные (по крайней мере, те из них, кто верил в богиню) занимали в культе особое место. Ведь они были потомками самой Кион, в их жилах текла ее священная кровь. Через Кион богиня действовала в яви, и жрицы верили, что какая-то часть благословлений, которыми щедро была одарена та женщина, частично перешла и на ее потомков (в первую очередь, женского пола).

…Самому землянину во время церемонии заняться было решительно нечем. В благую богиню Ёрри он не верил и не имел ни малейшего желания петь гимны в ее честь. Он чувствовал какие-то подвижки в энергетике этого места, связанные с богослужением, но вызвать Око и разобраться конкретнее, что тут происходит, – не мог. Идэль, зная характер своего любовника, еще до того, как все началось, специально предупредила Дэвида о том, чтобы тот даже и не думал колдовать в храме. Это было попросту неприлично: все равно что достать из кармана сборник анекдотов и, похихикивая, углубиться в чтение в то время, когда все остальные слезно просят богиню проявить благосклонность к умершему. Манипуляции с Формами не соответствовали торжественности момента. Это что касается восприятия людей, а что до богов, то боги всегда раздраженно относились к действию чужой силы там, где сконцентрирована их собственная. Поэтому, начав колдовать не в том месте не в то время, Дэвид рисковал получить по кумполу если не со стороны жрецов, то от Ёрри уж точно – Идэль повторила это несколько раз, с нажимом, опасаясь, видимо, что с первого раза до землянина не дойдет. Дэвид сказал, что все понял, и клятвенно пообещал ничего такого во время церемонии не делать.

Он и не делал. И скучал уже второй час подряд. Некоторое утешение составляли только отрывочные бессвязные сведения, поднимающиеся на поверхность сознания из ментальных архивов Циора и Лижана. Архивы выдавали инфу в ответ на внешние раздражители, а поскольку то, что в данный момент окружало Дэвида, целиком сводилось к религиозной тематике, соответствующими были и данные, получаемые из краденой памяти: история культа, роль Кион и высокорожденных, особенности вероучения и повседневной практики… Дэвид не перекрывал этот поток информации. Полезного там было мало, но делать-то все равно нечего, а с двумя гидами в голове ситуация немного напоминала просмотр канала Дискавери: пусть не полезно, зато познавательно.

После того как все закончилось, Далина положили в саркофаг из искусственного камня и поместили в одну из многочисленных комнат Колодца Скорби. Колодец Скорби – что-то вроде модернизированного склепа: здание в форме прямой трубы высотой в сто наземных этажей и столько же подземных. В стенах – маленькие комнатки, в которые помещают умерших. Лестниц нет, перемещение между этажами осуществляется с помощью пластин, плавно скользящих вверх-вниз. Упасть невозможно: силовой туннель, внутри которого двигается пластина, устроен таким образом, что оттолкнет к центру любого неосторожного, перешагнувшего через край.

Сразу после похорон Идэль и Дэвид, воспользовавшись бинарным порталом, вернулись в особняк под Геилем. Не обращая внимания на засуетившихся слуг, принцесса, не переодеваясь, прошла в кабинет, где устало опустилась в кресло.

– Дэвид, – сказала она. – Я тороплюсь – вечером у меня встреча с герцогом Камиатом, так что слушай внимательно. Во-первых, мне потребуется новый «домашний маг». А лучше двое или трое. Отправь кого-нибудь с заявкой в бюро найма. Оплата по высшей категории, только не указывайте, что заклинатель требуется лично мне. Вообще не нужно упоминать, что он требуется кому-то из нашей семьи, просто укажите адрес особняка – и все. Пусть это будет сюрпризом для соискателей…

– Зачем нанимать стороннего человека? – спросил Дэвид. – У тебя несколько десятков дворян…

– …И практически все они – боевые маги. Мне нужен человек для спокойной домашней работы. Чтобы мог создавать бинарные порталы и следить за охранными чарами. Требуется усидчивость и скрупулезность, а не готовность в любой момент броситься в драку. Пока никого подходящего для такой работы среди своей разношерстной гвардии я не вижу. Да, и по поводу гвардии. Это второе, о чем я хотела поговорить. Ты не хочешь ее возглавить?

«Далин как в воду глядел», – подумал землянин. Почувствовал грусть. Странно, но после смерти престарелый чародей, с которым они практически и познакомиться-то не успели, стал как-то ближе… Дэвиду казалось, что он потерял если не друга, то как минимум – верного товарища.

Он некоторое время молчал, взвешивая предложение, а потом произнес:

– Нет, не хочу.

– Почему? – утомленно-раздраженно поинтересовалась Идэль. На лице было написано тоскливое: ну что опять не по-твоему?..

– Капитан стражи – это прежде всего организатор, – сказал Дэвид. – Слишком много второстепенных обязанностей, которые будут отвлекать меня от моей основной задачи. Ты знаешь какой, прошу, любовь моя, не делай такое лицо… Вдобавок, я еще недостаточно хорошо знаком с реалиями вашего мира, чтобы выполнять эту работу на уровне. Крайгем для роли капитана гораздо лучше подойдет.

По мере того как он говорил, гримаса на лице Идэль делалась все недовольнее и недовольнее…

– Ничего, научишься.

– И все-таки я считаю…

– Хорошо, я объясню тебе по-другому. Капитан гвардии – это высокая должность. Если я сплю со своим капитаном, это еще куда ни шло. У нас у всех есть свои фавориты, мы их как-то выделяем из основной массы, проталкиваем наверх. Это все естественно и в порядке вещей. Шепотки, улыбочки – да… но все-таки это в пределах дозволенного. Но если я путаюсь с обычным гвардейцем… – Идэль вздохнула. – Нет, я понимаю, что моей репутации после той истории с помолвкой… и пажом… уже ничего не грозит. – Она вдруг улыбнулась. – Но все же. Я не хочу прослыть совсем уж неразборчивой в связях.

– Ах, вот ты о чем, – протянул Дэвид. – Ну назначь меня каким-нибудь лейтенантом. Если тебя это волнует. Вообще, мне кажется, ты слишком много времени и внимания уделяешь всем этим условностям. Нет-нет, конечно, я понимаю, что для вашей семьи это нормально… Но это ненормально в целом, вот что я хочу сказать.

Идэль наклонила голову и несколько секунд молча разглядывала своего любовника.

– Чудовище, – сказала она. – Мужлан.

– Угу, я тоже тебя люблю… Это все?

– Нет. Еще мне потребуется несколько секретарей. Это срочно. Да, и… они не должны быть магами.

– Что, Грайб уже не справляется?

– И это тоже, но… сейчас они мне для другого нужны. – Поймав недоуменный взгляд Дэвида, принцесса решила объяснить: – Надо разобрать архивы Севегала. И побыстрее. Я сама ими заниматься не могу – времени нет.

– Насколько я помню, – медленно произнес Дэвид, – у Севегала ты надеялась получить какую-нибудь полезную информацию…

– Да, это так.

– И ты хочешь допустить к вашим семейным секретам посторонних людей? Ты в своем уме?

– Грубиян.

– Это не ответ на вопрос.

– Поэтому-то мне и нужны посторонние люди. И не маги. – Увидев, что понимания на лице землянина как не было, так и нет, она опять вздохнула и разжевала свою затею уже до конца. – Они соберут информацию, а потом я заберу у них воспоминания. И ускоренно просмотрю, что там вообще полезного есть. Девяносто девять процентов того, что они узнают, будет хламом, не сомневаюсь, но один процент чего-то интересного там все-таки будет, я надеюсь, и таким образом я очень здорово сэкономлю время на поиски. А память самих людей, которые будут заниматься поисками, после всего от лишней информации освобожу… прежде всего, для их же собственной безопасности.

– Интересный план. – Дэвид поднял бровь. – Но кажется, кто-то не так давно дико возмущался и даже прочел мне целую лекцию насчет того, как это бесчеловечно и аморально – влезать в чужое сознание…

– Заметь, я это делаю на своей территории. А не во дворце, второпях, в каком-то закутке библиотеки, где меня в любую секунду могут поймать…

– Не пойман – не вор? Ладно, я это учту. Еще чего-нибудь желаете, госпожа лигейсан?

– Чтобы ты всегда таким был, – хмуро посмотрев на Дэвида, сообщила Идэль. – Вежливым и исполнительным.

– Тебе не понравится. – Он улыбнулся и вышел из кабинета.

* * *

…Это была первая светская вечеринка, на которую Дэвид сопровождал Идэль, и ни грамма приятных впечатлений от сего мероприятия землянин не получил. Помимо принцессы и герцога Камиата, на территории которого все происходило, присутствовало еще полдесятка людей с «голубой кровью» из так называемых «младших домов» – семей, ведущих свое происхождение от Гельмора кен Саутита, но далеких от основной линии наследования. Каждый из младших домов формально был связан с одним из четырех основных кланов и считался подчиненным ему, практически же высокорожденные из боковых ветвей точно так же интриговали и предавали, как это делали их старшие (по статусу) собратья. Кроме кириксан, тут присутствовало еще до черта дворян, влиятельных и богатых.

Дэвиду полагалось вести себя тихо и особенно не выступать, что он и делал, – хотя порой удержаться было трудно. Вокруг Идэль увивалось множество мужчин – и смазливых юношей, и зрелых, уверенных в себе, деятелей. Все жаждали ее внимания и были готовы порвать друг друга за один ее благосклонный взгляд. Красивые и умные, чувствующие себя совершенно естественно в светской стихии, состоятельные и образованные, с длинной благородной родословной, почти все – великолепные маги… Идэль смеялась над их остроумными шутками и кокетничала то с одним, то с другим, а Дэвид сидел за столом и ощущал себя пустым местом. Только теперь он окончательно осознал, насколько далек от того великолепного мира, в котором она живет; он не подозревал об этом, пока оставался дома или в покоях принцессы, он знал только одну сторону ее жизни, здесь же увидел другую… Он понимал, что выглядит бледно, нет – просто жалко на фоне всех этих великолепных ухажеров, ревность душила его, и он ничего не мог поделать – ни с собственными переживаниями, ни с тем, что видел. Он подумал о тех романах, которые читал на Земле, – там герой, попав в незнакомое общество, немедленно пленил бы всех своим умом и обаянием – но он не ощущал себя таким героем. Он не знал, как себя вести и о чем говорить с соседями, – да и думал он не о возможных темах для светской беседы, а об Идэль… вот опять ее пригласили на танец, и какой-то молодой человек в шикарном военном костюме скользит по залу среди десятка других пар, сжимая в объятьях его возлюбленную… нет, дальше терпеть это невозможно! Он дождался, пока танец закончится, встал и пригласил ее сам – стараясь не замечать тех высокомерных, презрительных и недоуменных взглядов, которыми его наградила окружающая принцессу знать.

– В другой раз, Дэвид, – сказала она. – Я устала.

Кто-то из ее окружения улыбнулся, на лицах других отразилось удивление от того, что она вообще знает его имя. Дэвид почувствовал себя оплеванным. И только когда они возвращались домой, все начало вставать на свои места. Он снова увидел ту Идэль, которую знал.

– Ты нашел людей? – спросила она. – Я хочу побыстрее разобраться с дядюшкиными архивами.

Возвращались в столицу они тем же способом, которым покидали ее, – на спегсайбе, специально вызванном для такого случая. Замок Камиата находился слишком далеко от города, и путешествие в карете отняло бы много времени; бинарным же порталом Идэль не могла воспользоваться из-за чрезмерно больших размеров своей свиты. Могли бы сесть на поезд, но принцесса не любила путешествовать под землей, кроме того, несмотря на всю роскошь электропоездов первого класса, она сочла этот способ перемещения неподобающим для правнучки приора. Поэтому был вызван спегсайб, «молниевый корабль» – темная, угловатая, металлическая махина, соизмеримая по размерам с океанским танкером. Спегсайб слегка гудел и светился разноцветными огнями – укрощенные молнии, прямые или изогнутые в кольца, плясали вокруг многочисленных выступов на его поверхности. Дэвид не успел толком рассмотреть корабль внешне, но он поразился его размерам и фантастическому виду: ничего похожего на обтекаемую, сигарообразную форму земных самолетов. Внутри – множество помещений, большую часть которых он также не увидел, ибо и на пути туда, и обратно, находился рядом с Идэль. Если уж взялся за роль телохранителя, следовало немного умерить свое мальчишеское любопытство. Хотя он бы не отказался в свободное время полазать по этой штуке. Или порулить ею.

– Я отправил в город Диара, – ответил землянин. – Объяснив, кто нам нужен, но не объяснив, зачем. Я думаю, когда мы прилетим, люди нас уже будут ждать.

– Это хорошо. – Идэль отвернулась к окну. Внизу ничего не было видно: только ночная тьма и отблески молний спегсайба…

* * *

Диар встретил их в холле: да, он нашел людей, пока всего троих, но…

– Больше и не потребуется, – сообщила Идэль. – Если, конечно, эти подойдут.

Двое молодых людей и девушка ожидали в приемной. После короткого разговора Идэль сочла, что минимальным требованиям удовлетворяют все трое. Условия работы им не слишком понравились, но размер вознаграждения заставил забыть о сомнениях. К рассвету Идэль подготовила портал – кроме трех писцов, в подземелье Севегала с ней отправлялся только Дэвид.

Переместились. Дэвид вызвал Око и огляделся по сторонам. Все без изменений. Он было двинулся в сторону главного коридора, но не успел сделать и трех шагов, как услышал за спиной напряженный голос Идэль:

– Стой.

– В чем дело? – Дэвид обернулся.

– Не здесь… – пробормотала она, плетя какое-то сложное заклинание. Смотрела она при этом как будто бы сквозь комнату. – На том пласте, который ты не видишь…

«Ну ёп!..» – Дэвид мысленно застонал. Опять что-то не так. Проснулись еще два сейга? Землянину захотелось выругаться. Но тратить время на пустую ругань он не стал, а вместо этого вытащил из ножен меч и активировал защитную подвеску. На троих молодых людях, которые недоуменно смотрели на своих нанимателей, он сразу поставил крест. Если сейчас что-то начнется, им по-любому не выжить. Поэтому он сосредоточится только на защите Идэль, а что случится с этими тремя – его не волнует.

На самом деле его волновало. Конечно, он не знал этих людей, даже их имена не запомнил, но наплевательски относиться к гибели невинных не мог даже теперь, после всех этих лет, проведенных за пределами Земли. Он просто пытался настроить себя на правильный лад.

Секунды текли, но ничего не происходило. Идэль продолжала колдовать. Дэвид добавил еще один магический щит и подготовил заклинание скорости, после чего сообразил, что все эти меры могут оказаться малополезными, – он не имел даже представления, с чем именно им сейчас предстоит столкнуться. Поэтому он отпустил скоростное заклинание и занялся усилением Ока, чтобы увеличить спектр своего восприятия. Он успел добавить к Оку около десятка дополнительных Форм – однако ничего, похожего на угрозу, в поле зрения по-прежнему не появлялось, – когда Идэль сообщила:

– Не старайся. Опасности нет. – подумав, она осторожно добавила:

– По крайней мере, мне так кажется…

– Объясни хоть, в чем дело! – потребовал Дэвид.

– Местная магическая система. Перед уходом я восстановила часть ее функций. Не полностью, но… Перенастроила следящие заклинания…

– И что?

– А то, что сейчас код другой. Я пыталась подключиться к системе сразу, как только мы вошли, но не смогла. Кто-то опять все перенастроил.

До Дэвида начало доходить.

– Тут был тот, кто оставил сейгов… – тихо сказал он.

– Наверное. – Идэль кивнула. – Наверное, решил сделать из дядиного убежища свою собственную базу. Он ведь не мог знать, что кому-то еще известно про это место.

– Вопрос в том, как ему самому об этом стало известно. Тебе Севегал показал свое подземное убежище потому что доверял. Значит…

– Да, это наверняка кто-то из наших, в этом я не сомневаюсь. Представляю, как он удивился, когда не обнаружил на месте своих демонов…

– Мне кажется, нужно вернуться, – решительно сказал Дэвид. – Взять побольше народу. Думаю, этот неизвестный тип не только удивился, но и здорово разозлился. Не хочу и думать, с чем мы сейчас можем столкнуться.

Идэль опять кивнула и приступила к формированию портала. Однако, сделав несколько пассов, она стерла набросок будущего заклятья и сказала:

– Нет. Если бы тут была ловушка, она бы уже сработала. Я не хочу терять время, возвращаться, собирать дворян, потом опять перемещаться и все время думать не о том, что тут есть, а о том, как бы кто-нибудь из моих людей не увидел лишнего…

Дэвид быстро посмотрел на тех троих, которые столь же внимательно, как и он сам, слушали принцессу. При них Идэль говорила свободно, поскольку ничего о своей работе у принцессы они в любом случае помнить не будут. «Интересно, – подумал Дэвид, – а эти молодые люди догадываются о том, что им предстоит пережить стирание памяти? Судя по их заинтересованным лицам – вряд ли…»

– …Так что – нет, – повторила Идэль. – Не будем возвращаться. Выясним все сейчас. Он ведь не мог знать, кому я еще рассказала про это место. Держать оборону тут бессмысленно. Что, если бы я привела с собой Вомфада или Фольгорма, а с ними – отряд скорпионцев?.. Поэтому я думаю, он прихватил вещички и просто сбежал. Пока его не поймали и не задали пару неприятных вопросов. Грустно, конечно, что мы прошляпили самые интересные секреты, но ничего не поделаешь. Идем.

И они пошли. Все так же, как и в первый раз, – та же обстановка, то же освещение, та же мрачная тишина. Из мебели на первый взгляд ничего не исчезло и не появилось. Когда проходили место, где на них набросились сейги, Дэвид внутренне напрягся, но на этот раз ничего не случилось. По всей видимости, Идэль была права: поняв, что его убежище раскрыто, неизвестный хозяин сейгов просто сбежал.

«А забавно, если окажется, что это Севегал, – подумал землянин. – Решил исчезнуть со сцены на какое-то время и отсидеться у себя, пока не утрясется вопрос с приоратом… Обставил собственное „похищение“… А тут раз – и в его потайное убежище вломилась целая команда во главе с любимой племянницей…»

Эта мысль показалась ему настолько интересной, что он даже высказал ее вслух.

– Не думаю, – холодно ответила Идэль. От дополнительных комментариев она воздержалась.

В кабинете Севегала Дэвид обратил внимание на маленькое изменение в обстановке. Справа от входа располагался письменный стол, в прошлый раз на стене за ним висела большая картина с каким-то фантастическим пейзажем. Теперь картина стояла внизу. Сейф, который она закрывала, был открыт и бесстыдно демонстрировал вошедшим свое пустое нутро.

Принцесса и ее любимый гвардеец некоторое время молча рассматривали сейф. И так было ясно, что их оставили в дураках. Вслух никому эту мысль озвучивать не хотелось.

На магическом пласте сейф был защищен несколькими мощнейшими оболочками – правда в данный момент все они были вскрыты, создавая впечатление могучей, но только что покинутой цитадели с распахнутыми воротами.

– Странно, – сказал Дэвид. – Когда мы осматривали это место в первый раз, ничего подобного тут не было. Да мы и не смогли бы пропустить… такое.

Идэль не ответила, поскольку была поглощена изучением системы заклятий. Дэвид занялся осмотром кабинета. Бумаги, книги, несколько странных вещиц – похоже, сувениры…

– Здесь был пространственный карман, – сообщила Идэль через десять минут. – Внутри него и помещалась вся эта система.

– А внешний вход? Он должен был очень ярко светиться.

– Не было никакого входа. Это даже не карман, а пузырь. Наше пространство само по себе, пузырь – сам по себе. Надо знать, в каком месте прокалывать реальность, чтобы добраться до тайника, а иначе – никак. И со стороны ничего не видно.

Дэвид вернулся к письменному столу и еще раз задумчиво оглядел стенку с квадратным отверстием посередине.

– То есть, можно сказать, что сейф до того, как его открыли, находился в другом мире?

– Он и был другим миром. Маленьким таким мирочком. Два фута в диаметре.

– А эту аномалию создал Севегал или…

– Я не знаю. Мне воспитатель свои тайники не показывал.

Дэвид почесал подбородок.

– Есть какие-нибудь идеи насчет того, что там могло быть?

– Что-то, достаточно ценное, чтобы хозяин сейгов не поленился это забрать. – Мрачно проговорила принцесса. Чуть позже она с некоторым усилием отвела взгляд от тайника:

– Пойдем дальше. Посмотрим, что он еще украл.

Они приступили к осмотру подземелья, но получить ответ на поставленный вопрос было не так-то просто, поскольку они не знали, что тут, собственно, изначально находилось. Два дня назад они видели лишь несколько помещений, да и то мельком. До Академии Идэль посещала подземелье лишь дважды и не имела тогда ни времени, ни желания тут все подробно изучить. Было сильное подозрение, что исчезла часть документов из архива, но сколько именно унесли, они не могли и предположить. Ощущение собственного промаха жгло обоих, однако Идэль сумела отстраниться от собственных эмоций и принять поражение как свершившийся факт, который уже не исправить, но с последствиями которого им еще предстоит иметь дело, – в то время как Дэвид, по обыкновению, рефлексировал и пытался представить, что было бы, если бы они поступили иначе. Иначе… как? В какой-то момент он понял, что происшедшее по-своему закономерно и вовсе не так катастрофично, как кажется. Да, что-то похищено. Но сейф, помещенный в пространственный пузырь, они сами никогда бы не нашли – просто потому, что не знали, где искать. Оставить здесь десяток дворян для охраны? Исключено: Идэль не хотела допускать их к архивам Севегала, а проконтролировать, чем они тут будут заниматься во время ее отсутствия, она бы все равно не смогла. Возможно, они сидели бы тихо, выполняя приказ, а возможно, любопытство или случайность дали бы им в руки сведения, которыми Идэль ни с кем не собиралась делиться. Но даже прояви они абсолютное послушание… если сейгов оставил один из родственников принцессы и он же вскрыл сейф – не исключено, что когда Идэль вернулась бы сюда во второй раз, то обнаружила бы здесь не десять дворян, а десять стынущих трупов. Сейги загрызли двоих (а практически – троих) членов группы, и можно только гадать, что бы тут устроил их хозяин, если бы его попытались взять с поличным.

Вероятно, принцессе и ее приближенным еще очень здорово повезло, что во время первого посещения хозяина сейгов не оказалось на месте…

Идэль вновь взяла под свой контроль местную магическую систему. Ее следящие заклинания сохранились в полном порядке – их просто с издевательской аккуратностью перевели в ждущий режим. Все базы данных – вычищены.

Идэль создала кучу сложных заклинаний, предназначения большей части которых Дэвид не понимал. Похоже, выход на качественно новый уровень восприятия и взаимодействия с энергетическим миром, осуществленный благодаря инициации в Кильбренийском Источнике, повлиял не только на объем силы, которую она могла использовать, но и на сложность творимых чар. Искусство и сила заклинаний взаимозависимы, не прямо, но косвенно возрастание одного влияет на возрастание другого и наоборот. Создание заклинаний – процесс одновременно и осознанный, и неосознанный. Конечно, любой маг знает (по крайней мере, должен бы знать в идеале), что он творит, зачем, как и почему. Так же и обычный человек, совершающий рукой то или иное движение, знает, чего он хочет добиться. Но для того чтобы нанести точный удар, не нужно знать, как именно сжимаются мышцы и какие химические изменения при этом происходят в крови, – достаточно знать, как бить. Аналогичным образом дело обстоит и с энергетическими преобразованиями. Для множества мельчайших операций участия сознания не требуется – гэемон выполняет все эти действия сам по себе, ровно так же, как тело во время движения само перераспределяет внутри себя те или иные вещества. Увеличение личного потенциала – по крайней мере, настолько быстрое и значительное, как то, что испытала Идэль, – не есть просто наращивание дополнительных «мышц» на эфирном теле. Скорее, это можно сравнить с переходом от амебы к многоклеточному организму или от беспозвоночного – к животному с собственным скелетом. Впрочем, аналогии лгут; суть в том, что Идэль во время посвящения пережила не столько количественный, сколько качественный скачок способностей. Ей стали доступны такие способы оперирования энергиями, которые были крайне затруднены или даже невозможны ранее, в то время как некоторые из прежних способов, привычных и хорошо освоенных, представлялись сейчас крайне громоздкими и неудобными.

Она не изучала в Академии информационную магию – в тот период Идэль просто не сумела бы ее освоить – но, как и многие другие ученики, заглядывала в учебники для старших классов, пытаясь понять, как же строятся заклинания в самых привлекательных и сложных областях Искусства. И тут учеников обычно подстерегало разочарование. Дело было не только в сложности текста, на котором писалось заклинание, но и в том, что заклинание просто не удавалось составить. Это было похоже на инструкцию «вставьте ключ в замок» – но ученик с первого или второго курса просто не видел «замка» и мог размахивать «ключом» в воздухе сколько угодно. Сегменты заклятья не складывались в целое, поскольку в тех границах восприятия, которые доступны обычным магам, информационные заклятья не работали, и их описание на Искаженном Наречии было просто бессмысленным набором символов. Это было похоже на попытку разжечь огонь под водой.

После посвящения в Кильбренийском Источнике все изменилось. Для Идэль стали доступны совершенно иные горизонты и силы, и она поняла, насколько же мало знает о мире волшебства. Прежние техники стали неудобны, а новые она только начинала осваивать. Теперь она понимала, в какой «замок» ей нужно было попасть «ключом», чтобы создать информационное заклятье, и хотя она еще не умела полноценно работать на этом уровне, несколько простейших заклятий, тестирующих состояние информационных полей, составить все-таки сумела. Простейших – по сравнению с нормальным уровнем чар, применяемых в данной сфере Искусства, но для самой Идэль это была напряженнейшая работа, а с точки зрения Дэвида – и вовсе некое малопонятное нагромождение чрезвычайно сложных заклятий.

Запущенные тесты показали,что информационному пласту мира хозяином сейгов так же было уделено должное внимание. Судя по отголоскам тех возмущений, которые удалось уловить Идэль, вряд ли и на информационном уровне сохранилось хоть что-то, что могло бы помочь им понять, кто здесь побывал и что он забрал. Информационное поле – все равно что вселенская книга, в которой записывается все происходящее. Нужно долго учиться, чтобы читать ее так же свободно, как люди читают обыкновенные книги, но возможен и такой уровень колдовского мастерства, при котором становится возможным подчищать или править сделанные записи. Побывавший здесь маг просто все стер, превратив накопленную информацию – в хаос.

Через полтора часа, не обнаружив ничего, заслуживающего внимания, они вновь вернулись в кабинет. Открытый сейф производил удручающее впечатление.

– Мне очень хочется оставить тут нескольких человек, – негромко сказала Идэль. – Не думаю, что хозяин сейгов вернется, не думаю, что тут вообще кто-то появится, но… просто на всякий случай. Пусть приглядят за ними, – показала глазами на трех секретарей.

– Какая разница, что они узнают? – так же тихо ответил Дэвид. – Ты все равно собиралась стирать им память.

– Они не маги, а тут есть работающие вспомогательные заклинания. Если какие-то чары выйдут из строя, у них могут возникнуть проблемы. С другой стороны… – Принцесса вздохнула. – Дворяне, оставленные для присмотра за ними, могут узнать что-то, что знать им совершенно не следовало бы…

– Да уж, всего не предусмотришь. Впрочем, ты можешь оставить меня для присмотра за дворянами… – Договаривая фразу, Дэвид уже пожалел о том, что вообще заикнулся об этом.

Идэль несколько секунд что-то мысленно взвешивала.

– Да, пожалуй я так и сделаю.

– Надеюсь, это ненадолго.

– Я тоже. Надеюсь.

Секретари получили соответствующий инструктаж и приступили к работе. Их задача заключалась лишь в том, чтобы ознакомиться со всеми документами в архиве Севегала. Запасы пищи в подземелье имелись, заклинания, обеспечивающие генерацию воды в ванной и удаление отходов в уборной, работали исправно. Идэль открыла путь обратно, и Дэвид, попрощавшись с ней, отправился «приглядывать» за своими подопечными. Он начал именно с того, что не должен был позволять делать дворянам, которые прибудут в подземелье через несколько часов, – полез в архив. Идэль бы это не понравилось, но Дэвид искренне считал, что уж кто-то, а он имеет право получить хоть какую-то информацию о происходящем…

11

Никаких секретов за те несколько часов, пока подземелье было в его полном распоряжении, Дэвид не обнаружил. Потом из бинарного портала вышли Лийеман и Сибан, и дальше копаться в архиве стало как-то неудобно: вообще-то, он должен был следить, чтобы этим не занимались они. Конечно, имея статус лейтенанта гвардии, он мог бы оставить их в одной из гостевых комнат и продолжить свои исследования, но Дэвиду не хотелось, чтобы кто-нибудь из прибывших настучал Идэль о том, чем он тут занимался. Поэтому всю свою смену гвардейцы во главе с лейтенантом провели в обществе друг друга, болтали, играли в шахматы, выпили несколько бутылок вина и даже, обнаружив в оружейной затупленные учебные клинки, успели поразмяться в одном из пустых помещений…

Через день на смену Лийеману и Сибану прибыли Яджи и Диар, Дэвид остался. Их заменили Сойдор и Ллок, затем Нарак и Залийн, а спустя еще сутки в подземелье вернулась Идэль. Ознакомившись с результатами работы, она порадовала Дэвида известием о том, что его дежурство подходит к концу.

– Архивы наши чтецы просмотрели, – сообщила принцесса. – Поверхностно, но большего и не требуется. Мне просто нужно знать, что тут есть и на что обращать внимание уже самой… Я так устала. Поспать бы чуть-чуть.

– Ну так поспи.

– К сожалению, не могу себе этого позволить. Сейчас нужно заняться памятью этих троих, а во второй половине дня – встреча с магами, пришедшими по объявлению.

– С системщиками?

Идэль кивнула.

– А кто-нибудь другой не может их принять? – поинтересовался Дэвид.

– Может. Но своих домашних магов я хочу выбрать сама. Это все-таки не рядовая должность.

Далее Идэль приступила к изучению памяти чтецов, но ни проанализировать полученные сведения, ни поделиться с Дэвидом результатами она в тот день не успела: только завершила перекачивание информации, как пришла пора возвращаться.

В особняке ничего не изменилось, только народу стало немного больше. Наемные колдуны уже сидели в приемной, человек двадцать–двадцать пять, и Ллок, который связывался с ними, сказал, что позже, возможно, прибудет еще столько же. Наскоро перекусив, Идэль проследовала в свой кабинет, где собиралась по очереди принимать чародеев. Дэвид отправился с ней, дабы посмотреть, кого выберет принцесса: маг-системщик, на плечи которого можно переложить множество мелких дел вроде открытия бинарных порталов, был нужен им как воздух.

Идэль, само собой, отбирала лучших. Образование, рекомендации, уровень личной силы, опыт работы – все должно быть в порядке. Нескольким было отказано потому, что они, на взгляд принцессы, не обладали необходимой цельностью личности, – были несобранны, терялись, недостаточно внятно отвечали на ее вопросы. Возможно, причина заключалась в смущении – ведь не каждый день обычный кильбрениец общается с членом правящей семьи – а на деле они оказались бы превосходными работниками, но Идэль не хотела проверять. В любом случае, у нее был богатый выбор.

Дэвид вел себя тихо: сидел на стуле, молча наблюдая за происходящим. Его мнением не интересовались, а приглашал и провожал соискателей один из новоприбывших дворян, поступивший в распоряжение Крайгема – и сразу же приставленный к делу. Дворянина звали Илькан-сейр-Луаг-Кион, и он, что вполне естественно для новичка, проявлял повышенную готовность выполнить любой приказ принцессы.

Маги сменяли друг друга. Здесь были самые разные люди – по характеру, возрасту, происхождению. Идэль вела себя одинаково ровно со всеми. Она сидела за большим письменным столом, соискателю предлагалось кресло напротив. Имена тех, кому принцесса не отказывала сразу, она заносила на лежащий перед ней лист бумаги с какими-то своими комментариями. Там было уже больше десяти имен, но ей не требовалось так много: потом, когда поток соискателей иссякнет, она отберет двух-трех лучших На исходе второго часа Дэвиду показалось, что в помещении слишком душно, и он встал, чтобы открыть окно. В это время Илькан ввел очередного чародея. Это был сухой высокий старик. Щеки и подбородок гладко выбриты, шевелюра целиком седая. Он был облачен в военный костюм из орайба – чистый, но изрядно поношенный и, по видимости, не раз подвергавшийся ремонту. На левой стороне груди – золотая лента с тонкими кристалликами, свисающими на коротких шнурах. Память Циора подсказала Дэвиду, что это украшение – кильбренийский аналог орденов; у старика их было не то чтобы слишком много, но лента явно составляла предмет его гордости, чувствовалось, что это самое ценное, что у него есть.

– Добрый день, – сказала Идэль. Показала глазами на кресло. – Садитесь. Как вас зовут?

– Керамар-сейр-Руниан-Аминор, госпожа лигейсан.

О том, кто их нанимает, соискателям сообщали лишь в приемной. Дэвид разглядывал старика… Взволнован, конечно, но держится с куда большим достоинством, чем большинство его предшественников. Несмотря на преклонный возраст, осанка у него была совершенно прямой, движения – уверенные и точные. Воин? Ну конечно, как и все дворяне…

Началась беседа, состоявшая, преимущественно, из вопросов и ответов. У старика была длинная биография. Он происходил из бедной дворянской семьи, закончил Военную Академию, около двадцати лет провел в метрополии, в охране одного из тамошних аристократов. Высокорожденные иногда «продавали» выпускников Военной Академии хеллаэнцам. В Кильбрене эти молодые дворяне получили лучшее образование из возможных, но в Темных Землях их способностей и сил доставало лишь на то, чтобы служить простыми солдатами в охране какого-нибудь купца или мелкого землевладельца. Однако простые солдаты тоже нужны: те из хеллаэнских магов, кто не мог или не хотел использовать вместо людей боевых призраков, нередко предпочитали брать в свиту воинов-колдунов из сателлитных миров: так они могли быть уверены в том, что знают, кто эти люди и откуда. Альтернатива – найм через хеллаэнскую биржу труда – несла элемент непредсказуемости, поскольку столкнуться там можно было с кем угодно.

Керамар некоторое время служил простым охранником в экскурсионном бюро; позже он был переведен в команду вольного археолога, занимавшегося исследованием разрушенных замков и древних мест силы. Здесь молодой дворянин имел не фиксированное жалование, а долю от выручки с найденных ценностей. Большая часть его доходов отправлялась семье Аминор, но что-то получал и он сам, а после того, как бравая компания обнаружила в одном из сателлитных миров бесхозный Источник Силы, благосостояние всех выживших членов команды существенно возросло. Свои доходы Керамар преимущественно тратил на самообразование: он развивал свои боевые способности, но не забывал и о системной магии, ведь именно хорошее знание последней требовалось для получения приличной работы в метрополии. Вольная археология – дело прибыльное, но и рискованное: всякий вольный археолог в конце концов либо переходит к более мирным занятиям, либо загибается в поисках очередного клада – третьего не дано. Как раз второй вариант постиг лидера той группы, в которую входил Керамар: прошло уже несколько лет после того, как продали Источник Силы, большая часть денег была истрачена, несколько мелких дел помогли команде продержаться на плаву, но не более… и тут поступила информация о полуразрушенном замке с весьма высоким фоном: по видимости, там находился еще один Источник. Лакомый кусок, что и говорить. На информацию об обитающих в замке демонах не обратили внимания: нечисть вообще склонна стягиваться к покинутым местам силы. Увы, на этот раз им пришлось иметь дело больше чем с полудюжиной мунглайров и парой-тройкой гиоров; когда команда с боем пробилась в центральный зал, Источник Силы там действительно обнаружился, но обнаружился еще и шиалг, облюбовавший это место. Шиалг – демон того же класса, что и сейг, но если сейги делают в бою ставку на скорость, то шиалги – на силу собственных заклятий. Шиалги – стихийные демоны, наиболее умело они управляются с Огнем, Водой, Землей и Воздухом, также им подвластны силы призрачного мира. Они способны вселяться в людей и животных, или создавать по своему желанию временные полуиллюзорные тела. В своем естественном состоянии они обычно выглядят как потоки золотистого цвета, оставаясь неподвижными, они становятся похожи на вертикальные столбы из полупрозрачного жидкого золота. Их гэемон чрезвычайно сложен, а колдовская сила – велика; кроме того, из-за сродства со стихиями, оперирование природными силами дается им много легче и лучше, чем людям.

В общем, поединка с шиалгом лидер группы не пережил, почти вся команда погибла, а те, кому удалось выжить, решили, что пора бы уже завязывать с небезопасной работенкой. Некоторое время Керамар пытался найти работу в Хеллаэне, но не преуспел в этом; последние сийты он потратил на то, чтобы вернуться на родину. Годы жизни в метрополии и тот опыт, который он приобрел, семьей Аминор были оценены по достоинству: он был принят в «Херувим» – отряд, члены которого на землях Аминор занимались тем же, чем скорпионцы – во владениях правящего клана. На этом периоде жизни Керамар в своем рассказе не останавливался подробно; сообщил лишь, что позже кириксан Ноор, принадлежавший к одному из младших домов, подчиненных семье Аминор, взял его в свою личную свиту и весьма приблизил к себе. Похоже, это была вершина его успеха – дальше все покатилось по наклонной. Ноор был причастен к заговору Берайни; когда Джейбрин нанес превентивный удар, у Ноора хватило ума сидеть тихо, но на то, чтобы сбежать из Кильбрена, – не хватило. После того как в лучший мир отправилась жена приора и его тесть-секонд, начали разбираться с теми, кто участвовал в заговоре. Когда попытались арестовать Ноора, тот оказал сопротивление. В ходе боя погибло немало защищавших герцога дворян, но в итоге бой все равно был проигран: нападавшие оказались сильнее. Керамара пленили вместе с его господином. В плену они провели около двух лет: команда Джейбрина была занята поисками заговорщиков, еще остававшихся на свободе, суд над плененными мог и подождать. Когда они перешли от розысков к репрессиям, перед судом предстало более тысячи человек, из них – несколько десятков высокорожденных, и практически все оставшиеся – дворяне. Ноор был приговорен к смерти: поскольку в Кильбрене не хоронят высокорожденных, а помещения в склеп государственный преступник явно не заслуживал, его магические способности подавили, связали руки и в таком виде бросили в яму с дальмотами. Аналогичным образом поступили с некоторыми его вассалами, но личная охрана, и Керамар в том числе, по большей части были оправданы – ведь эти люди всего лишь верно служили своему господину, они не принимали никаких решений, и большинство из них вовсе ничего не знало о готовящемся перевороте.

В клане Аминор Керамар вдруг стал никому не нужен. Он пытался вернуться в «Херувим» – ему было отказано: в спец-отряде не мог работать человек, «замаранный», пусть и косвенно, участием в заговоре. Средства, которые у него были, в последующие годы Керамар практически полностью истратил на лечение: в магическом бою, в ходе которого был раскурочен замок Ноора, гэемон телохранителя был сильно поврежден и за последующие годы так и не смог вернуться к прежнему уровню. К этому моменту ему было уже около пятидесяти лет, но если прежде он не старел благодаря заклятьям, то теперь обманывать время уже не мог. Клан Аминор, пытавшийся изо всех сил показать свою верность приору, не вызывал у него более никаких добрых чувств; чтобы хоть как-то прокормиться, он нанялся в качестве домашнего мага в богатую дворянскую семью. Так что опыт работы системного мага он имел, и довольно большой…

– Почему вы покинули эту семью? – спросила Идэль.

Керамар некоторое время молчал.

– Так сложились обстоятельства, госпожа, – коротко сказал он.

Это был уже не первый ответ такого рода – на некоторые вопросы, задаваемые принцессой, он просто отказывался отвечать. Похоже, существовали секреты, о которых он не считал себя вправе распространяться… даже в разговоре с лигейсан. Идэль, конечно, все это не могло понравиться – она слишком привыкла к тому, чтобы ей, высокорожденной, все здесь подчинялись. Дэвид мысленно ругал старика за негибкость: неужели нельзя было что-нибудь соврать или как-нибудь смягчить острые углы беседы? Но таким уж был этот человек: совершенно недипломатичным, прямым, как клинок меча. Он говорил лишь то, что полагал возможным, и там, где речь шла о чужих секретах, просто молчал, и поступиться собственными принципами его не мог заставить никто, даже член правящей семьи. Дэвид понял, что, несмотря на весь свой опыт, старик работу вряд ли получит, и опечалился – лично ему этот старый вояка понравился больше всех остальных претендентов. Но причина отказа заключалась не только в этом…

– Я сожалею, – произнесла Идэль в конце беседы, – но у вас слишком слабый гэемон. Это последствия травмы?

– Да, – кивнул Керамар. Он уже все понял.

Дэвид быстро вызвал Око. Даже с учетом помех, создаваемых амулетом, становилось ясно: Идэль права. Гэемон Керамара искалечен: некоторые части отсутствовали, и в целом он был даже более слаб, чем гэемон Дэвида. Было непонятно, как человек с магической сущностью, поврежденной настолько сильно, вообще способен колдовать и тем более – несколько десятилетий с такой травмой проработать в должности «домашнего мага». Вероятно, в плане техники старикан был подлинным виртуозом, но принцессе требовалось нечто большее, чем голое мастерство.

– Моему домашнему магу придется заниматься переправкой людей через бинарные порталы, делать это часто и, по возможности, быстро, – сообщила она. – Как вы понимаете, одного искусства тут недостаточно, требуется еще и личная сила… Мне очень жаль, но я вынуждена вам отказать.

– Ну что ж… – Старик вздохнул и поднялся на ноги. – Тогда позвольте откланяться, госпожа лигейсан.

– Всего доброго.

Дверь за стариком закрылась, Илькан ввел следующего соискателя… В этот момент Дэвид сорвался с места и, сопровождаемый удивленным взглядом принцессы, бросился вон из комнаты.

Керамара он догнал уже внизу, буквально на выходе из дома. Несмотря на преклонный возраст, двигался старик решительно и быстро.

– Эй, подождите!..

Старик продолжал идти – он явно не предполагал, что кто-то может обращаться к нему. Дэвид сделал еще несколько торопливых шагов и легко прикоснулся к локтевой пластине военного комбинезона, в который был облачен сейр-Руниан. Тот обернулся мгновенно. Настороженный, холодный взгляд.

– Что вам угодно?

– Подождите… – Дэвид не знал как начать разговор и поэтому сразу перешел к своей цели. – Вам все еще нужна работа?

Взгляд старика стал недоверчивым.

– Но ведь госпожа принцесса мне только что отказала…

– Да, и поэтому вас хочу нанять я. Мне именно такой человек и нужен.

– «Такой» – это какой?

– Профессионал.

– Для чего?

– Для того, чтобы познакомить меня с технической частью волшебства. К примеру, мне неизвестно, как создаются бинарные порталы, а я очень бы хотел научиться их делать. Есть еще множество аналогичных вещей, которым я бы хотел обучиться. У вас мало силы, но у вас, похоже, богатый опыт.

– В общем, вам нужен учитель, – усмехнулся Керамар.

– Верно.

– И вы думаете, я вам подхожу?

– Я думаю, есть только один способ это выяснить. – Дэвид скупо улыбнулся.

Керамар несколько секунд разглядывал своего потенциального «ученика». Потом – то ли осмотр его удовлетворил, то ли жизнь поставила старика в такие условия, что он был готов взяться за любую работу – сейр-Руниан спросил:

– И какое жалование вы можете предложить?

Дэвид подумал о двух мешках с золотом, вынесенных из дома работорговца… Деньги все это время лежали практически нетронутыми – всем необходимым он был обеспечен и так, имея весьма скромные потребности и никаких существенных – до сего дня – статей расходов…

– Я думаю, мы договоримся, – сказал он, широким жестом приглашая Керамара вернуться в дом.

* * *

Дэвид разместил старика в комнате по соседству со своей. О найме Керамара принцесса узнала вечером. Поступок Дэвида слегка ее удивил, но когда он объяснил свои мотивы, она целиком одобрила его решение.

– Ты прав: моему отряду совсем не помешает хороший инструктор. Скажи Жангасу, пусть включит его в список тех, кому мы платим жалование…

– Ничего твоему казначею я говорить не буду, – нахмурился Дэвид. – Это мой личный инструктор. Мой личный «домашний маг». Для отряда, если хочешь, давай наймем кого-нибудь еще.

– Как хочешь, – безразлично сказала Идэль. – Впрочем, это не горит…

Следующим утром их ждала очередная поездка во дворец и переговоры с очередной высокопоставленной персоной; во второй половине дня, по возвращении в особняк, Идэль подготовила портал для перехода в подземелье. Систематизировать полученную от чтецов информацию она собиралась там, внизу, по необходимости – непосредственно обращаясь к нужным документам. В качестве сопровождения она взяла с собой только Дэвида. Пока она копалась в архивах, он от нечего делать, занялся поиском тайников, начав свое исследование с библиотеки и кабинета. Провозился несколько часов. Тайников не обнаружилось, но было множество интересных книг и странных предметов, которые очень хотелось изучить поподробнее. Чтобы не скучать, Дэвид решил послушать музыку.

В Хеллаэне – а значит, и в сателлитных мирах, имеющих связь с метрополией, – для записи и воспроизведения звуков использовались специальные музыкальные кристаллы, йтаодеары. Они могли быть разного размера, хотя большинство потребителей предпочитало иметь дело с кристаллами не больше дюйма в диаметре – при наличии хорошей коллекции более крупные кристаллы занимали бы слишком много места. Это была традиционная форма записи, всем привычная, хотя может быть, и не всегда удобная. Конечно, можно было воспользоваться голым заклятьем, по команде проигрывающим нужную мелодию – в этом случае носитель вообще бы не занимал места – но, во-первых, кристаллы воспроизводили музыку лучше. Разница – почти неуловимая, такая же, как между живой игрой и самой совершенной записью. Во-вторых, хотя кристаллы и не являлись живыми музыкантами, они были больше, чем просто механизмы для воспроизведения звуков. Иногда они проигрывали музыку чуть иначе, чем обычно; бывало и так, что одна и та же мелодия один раз звучала радостно, а другой раз – грустно. Еще в Академии Дэвид слышал разные мнения на этот счет: скептики утверждали, что дело не в кристаллах, а в слушателях: лишь исключительно от их настроения зависит то, как будет воспринята музыка. Романтики утверждали, что кристаллы способны передавать настроение. Дэвид слышал и такую точку зрения, которая гласила, что в музыкальных кристаллах есть артистизм, но нет артиста; есть чувство, но нет чувствующего; есть творческая способность, но нет творящего. Правда это или нет – неизвестно, но факт состоял в том, что музыкальный кристалл оказывал на слушателя такое же сильное впечатление, как живой артистичный исполнитель, в то время как простое заклятье записи оставалось всего лишь записью и не более того.

Свои музыкальные кристаллы Севегал хранил внутри панелей с выемками; панели помещались на стене, закрывая друг друга, при необходимости их можно было легко отодвинуть. Дэвид выбрал запись наугад, попутно отметив, что большинство кристаллов снабжено дополнительными заклятьями, построенными на базе Света. С таким он уже сталкивался раньше: некоторые люди предпочитали не просто слушать, но еще и наблюдать какие-нибудь световые эффекты во время прослушивания – это усиливало впечатление. Дэвид к таким любителям не относился, и заклятье, генерирующее иллюзии, заблаговременно отключил. Он активировал кристалл и продолжил осмотр комнаты. Тягучие, душераздирающие звуки начали складываться в тоскливую заунывную мелодию. Дэвид поменял кристалл. Несколько легкомысленных песенок, аккомпанемент – слегка напоминает земной блюз. Уже лучше.

Кристалл мог генерировать музыку определенного типа часами, но Дэвиду захотелось разнообразия гораздо раньше. Он выбрал новый камень, гадая, что же будет на нем. Он был готов услышать что угодно – кроме того, что зазвучало.

Это вообще оказалась не музыка. Два голоса, ведущих степенную беседу. Дэвид хотел было поменять кристалл, но в последний момент остановился. Разговор шел о политике в отношении семьи ита-Мелайн – одного из младших домов, подчиненных клану Гэал. До Брендома начало доходить, что он тут нашел…

Вместо записных книжек колдуны использовали все те же кристаллы – правда, в большинстве случаев, немного другой формы, чем те, которые предназначались для проигрывания музыкальных произведений. У Дэвида и самого был такой, и в его памяти до сих пор хранилась часть лекций, прослушанных в Академии. Это было удобно, особенно на уроках магтеории – внимать тому, что вещал Джебрин кен Хельт, терпения хватало далеко не всегда. Размеры памяти сайдеара, по меркам землянина, были практически безграничными – ее хватило бы, чтобы сохранить несколько десятилетий жизни в режиме реального времени (а ведь он купил самый дешевый и простенький запоминающий кристалл из тех моделей, что были представлены в лавке артефактов академгородка). По этой причине большинство колдунов всю жизнь обходились одной-единственной «записной книжкой», но в случае, если возникала необходимость передать информационный файл другому человеку, требовался временный носитель. Существовало несколько видов таких носителей, однако при их отсутствии записать информацию можно было и на йтаодеар. Правда, это выглядело как самое настоящее извращение: музыкальные кристаллы от сей процедуры портились, и кроме того, размеры их собственной памяти были совсем крошечными по сравнению с памятью сайдеаров.

И сайдеары, и йтаодеары, и иные драгоценные камни, использовавшиеся в метрополии и сателлитных мирах, были следствием попыток воспроизвести искусственным путем Тальдеары – Истинные Драгоценности. Эта задача магами-классиками так и не была решена, однако одни только попытки ее решения позволили совершить столько интересных открытий, что совсем неудачными эти исследования все же назвать было нельзя.

«Записную книжку» Севегала Дэвид и Идэль уже искали, но, конечно, не нашли. Вероятнее всего, она была у Координатора Мостов в тот момент, когда он шагнул в ложный портал, а если и нет, если все-таки она хранилась где-то здесь – ее забрал хозяин сейгов. Но никому и в голову не могло прийти, что часть записей из личного сайдеара Севегал поместит в свою музыкальную коллекцию.

Дэвид замкнул энергетический контур, отвечающий за работу заклинания, обеспечивающего изображение. В воздухе возникла иллюзия – два человека беседуют, стоя у окна. Воспоминания Циора подсказали землянину, что человек слева, высокий шатен с проседью, облаченный в длинную темную мантию, – и есть Севегал. Второй ни Циору, ни архивариусу не был известен, и следовательно, остался неизвестным и Дэвиду. Впрочем, через несколько минут разговора Севегал обратился к нему по имени – «Маголас, ты…», но это имя ничего землянину не сказало и никаких новых воспоминаний из краденой памяти не пробудило.

Послушав еще немного, Дэвид остановил запись. Он все равно почти ничего не понимал. Севегал и Маголас говорили о вещах, которые были известны им обоим, и уж конечно они не тратили время на разжевывание того, что было им самим очевидно. Этот разговор не предназначался для посторонних ушей. Поскольку было упомянуто о том, что Маголас откуда-то приехал, и речь в разговоре вертелась вокруг интриг, в которых были замешаны ита-Мелайн, Дэвид предположил, что этот человек служил Севегалу кем-то вроде шпиона. Высокопоставленного шпиона.

Он выбрал наугад еще несколько записей. В основном, музыка – притом, по видимости, не только кильбренийская… Но время от времени попадались кристаллы с более интересным содержанием. Приблизительно каждый пятый йтаодеар содержал запись какого-либо разговора.

Дэвид заглянул в архив. Идэль по-прежнему копалась в бумагах.

– Пойдем со мной.

Она устало подняла голову.

– Зачем?

Дэвид улыбнулся.

– Это сюрприз.

12

Идэль не позволила ему просмотреть записи вместе с ней.

– Это для твоей же безопасности, – объяснила она свой отказ. Дэвид придерживался другого мнения, но Идэль была непреклонна. Он пожалел, что поспешил поделиться с ней своим открытием. Надо было сначала изучить все самому…

– Я не понимаю, – сказал он, показав глазами на кристаллы. – Для чего вообще Севегал записывал всю эту инфу?

– А зачем мы вообще что-то записываем? – ответила принцесса. – Чтобы не забыть.

– Почему не на сайдеар?

– Не знаю. Но не думаю, что следует искать какое-то сложное объяснение. Мой дядя был рассеянным человеком. Он мог забыть «записную книжку» в министерстве. А вернувшись домой, захотеть еще раз проглядеть какой-нибудь важный разговор. Или сохранить его на потом.

– Думаешь, он помещал в музыкальные кристаллы собственные воспоминания?

Идэль кивнула.

– Не сходится. – Дэвид покачал головой. – На записях я видел Севегала. То есть, как будто смотришь со стороны… Но если это его воспоминания, вид должен быть от первого лица.

– Думаешь, сложно изменить картинку так, чтобы она показывала двух разговаривающих людей?

– Не сложно, но… зачем?

– Так удобнее наблюдать за беседой. И оценивать увиденное. Кстати, почему ты решил, что видел именно Севегала?

– К нему обращались по имени, – соврал Дэвид. Несомненно, среди записей должны быть и такие, хотя лично он во время своего беглого просмотра на них не натыкался.

Идэль рассеянно кивнула. Чуть позже она вытолкала Дэвида за дверь и занялась изучением того, что он обнаружил. Чтобы не заскучать, землянин стащил несколько папок из архива. Увы, это было далеко не так интересно, как записи бесед в музыкальных кристаллах. И еще более непонятно. Какие-то таблицы, цифры… Через пару часов он аккуратно вернул документы туда, откуда взял. Идэль из кабинета не выходила.

Прошло два дня. За это время они возвращались на поверхность только один раз. Несколько деловых встреч и куча новых писем и приглашений.

На третий день Идэль закончила просмотр и записей в йтаодеарах и возню с бумагами. Всю информацию, которая ее интересовала, она получила. Пришла пора возвращаться в большой мир… но перед этим они задержались еще на пару часов. Идэль требовался кто-то, с кем можно было поговорить. Кто-то, кому она могла бы доверять. Некоторые сведения из тех, что она узнала, заставляли ее беспокоиться.

– Это связано с Шераганом? – поинтересовался Дэвид.

Они сидели в столовой. Их нехитрый ужин состоял из компота из консервированных ягод и свежеподжаренных лепешек. В подземелье Севегала не было генератора продуктов. Имелись запасы пищи и, по воспоминаниям Идэль, некогда на кухне орудовала наколдованная повариха: большой набор кулинарных заклинаний, подсоединенных к демону низшего уровня – тварюшке, бывшей лишь самую малость поумнее обычного элементаля. Теперь поварихи не было – очевидно, хозяин сейгов, захватив подземелье, убрал ее вместе с большей частью вспомогательных магических систем – и Дэвиду, пока Идэль занималась делами, приходилось готовить самостоятельно.

Когда Дэвиду Брендому было шестнадцать лет, его первая любовь попыталась объяснить ему по интернету, как печь блины. В стране, где она жила, блины считались национальным блюдом. Винландский она знала несколько лучше, чем Дэвид – русский, но все-таки недостаточно хорошо. Что-то в этой инструкции было не так, потому что, несмотря на все свои попытки, печь блины Дэвид так и не научился. Зато у него получались довольно неплохие лепешки. Конечно, если хорошо их прожарить. Некоторые злопыхатели, еще в Винланде, утверждали, что они у него получаются слишком прожаренными. Сухарики нравились не всем. В первый раз готовя свое фирменное блюдо в подземелье Севегала, Дэвид сильно волновался, не зная, как воспримет его Идэль. Она ведь привыкла ко всяким деликатесам.

Но, похоже, Идэль было все равно. Она наскоро проглатывала то, что готовил землянин и тут же возвращалась обратно, к своим бумагам и кристаллам.

Вот и сейчас она задумчиво грызла кусочек лепешки, время от времени макая его в стакан с компотом. Мысли принцессы витали где-то далеко. Дэвиду пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем она ответила.

– Нет. При чем тут Шераган? Почему ты решил, что это связано с ним?

– Хм. Я думал, ты копаешь под него. В первую очередь.

– Нет. – Идэль покачала головой. – Не в первую. Хотя, конечно, меня интересуют его делишки. В свете того, что ближайшее время он станет приором, очень бы хотелось знать, в каких именно шкафах размещены его скелеты. Хотя бы для того, чтобы случайно не открыть «не ту» дверь… Но то, о чем я хочу поговорить, не связано с нашими текущими интригами. Это нечто большее. Внешняя угроза.

Дэвид поднял бровь.

– Готовится вторжение? И Севегал об этом знал?

– Вторжение уже давно началось. Лучше я тебе покажу эту запись. Потом обсудим.

Она вытащила из кармана йтаодеар и положила на стол. Через несколько секунд над камнем возникли световые блики, которые быстро сложились в иллюзию комнаты. На голографическом изображении присутствовали три человека: Севегал, Вомфад… третьего Дэвид узнал сразу, хотя лично никогда с ним не встречался. Но в воспоминаниях Циора этот образ отпечатался довольно ярко, вдобавок, во дворце и по сей день висело немало его портретов. Этим третьим был прадедушка Идэль, покойный приор Джейбрин-лигейсан-Саутит-Кион. Среднего роста (рядом с высокими Вомфадом и Севегалом он казался маленьким), серовато-каштановые волосы с проседью, узкий подбородок. Светло-голубые глаза, спокойный и безразличный взгляд хладнокровного убийцы. В этом человеке ощущалась железная воля, ум и готовность, приняв решение, идти до конца, не считаясь ни с какими жертвами, – ни на своей стороне, ни на стороне соперника. Джейбрин казался олицетворением совершенной воли к власти – не знающей ни пощады, ни слабости, ни колебаний. Несмотря на то, что Вомфад и Севегал также были далеко не рядовыми личностями, чувствовалось, что они робеют перед приором, хотя и стараются тщательно скрыть собственную неуверенность. Джейбрин подавлял одним своим присутствием. Он казался тигром в облике человека. Так же опасен. Так же непредсказуем. И никогда не сомневается в том, что делает.

Дэвиду подумалось, что, вероятно, все четыре клана вздохнули с облегчением, когда этот человек, который держал тут всех в ежовых рукавицах, отошел в мир иной. Исключение составляла, пожалуй, только Идэль, которая искренне любила этого монстра. Впрочем, для нее он не был монстром. Он был добрым дедулей, который баловал свою любимую внучку.

Чуть позже Дэвид увидел, что людей в комнате не трое, а четверо. Последний как-то выпадал из поля зрения, поскольку лежал на полу, в то время как приор и пара его министров за тот час, что длилась запись, несколько раз меняли свое местоположение – вставали, садились, прохаживались по комнате… Лежащий на полу человек оставался неподвижен. Он был пленником и находился под действием нескольких мощных удерживающих заклятий.

Во время прокрутки записи точка обзора несколько раз смещалась, но разглядеть лицо лежащего Дэвид смог лишь к середине беседы. Имя, однако, он узнал гораздо раньше: Вайдер-кириксан-Саутит-Кион. Память Циора подсказала, что это был достаточно влиятельный герцог, который часто появлялся во дворце. Принадлежал он к одной из младших семей и до недавнего времени занимал пост министра юстиции. Из памяти Циора следовало, что в один прекрасный день он просто исчез… а затем на пост министра был назначен другой человек. Формально кабинет министров формировал секонд, но все знали, что Ведаин «выбирает» исключительно тех, на ком остановился взгляд Джейбрина. Двоевластие – по крайней мере, в эпоху Джейбрина – было лишь ширмой, за которой стояла воля одного-единственного человека.

Следовательно, и сам Вайдер тоже был человеком Джейбрина. Он возвысился благодаря приору и получил свой пост благодаря приору. Почему же сейчас он находится в положении пленника? Решил укусить руку, которая его кормит и был пойман на этом? Стал жертвой ложного обвинения?.. Запись шла, трое людей вели неторопливый разговор, а ответ на вопрос, который задавал себе Дэвид, был получен далеко не сразу. Приор и двое его министров ничего не говорили о причинах пленения – их больше волновало, можно ли каким-нибудь образом подчинить пленника. Они обмусоливали эту тему минут пятнадцать. Вайдер имел особую защиту. Во-первых, ее предоставляла связь с Кильбренийским Источником. Конечно, эту связь заблокировали, как могли, но на каком-то глубинном уровне она все равно сохранялась, и поэтому, вне зависимости от того, насколько изощренные заклятья, подавляющие волю, станут применять маги, часть Вайдера все равно останется свободной… та часть, которой он «врос» в Источник, та часть, где переставал быть Вайдер и начинал быть Рунный Круг. Там могло спрятаться его маленькое «я» и выцепить его оттуда не мог никто, даже приор. Вернее, мог, но ценой разрушения самого Круга. А это, само собой, было неприемлемо.

Но эта форма защиты троицу волновала мало. «Я» Вайдера могло скрываться где угодно, но воспоминания, разум и чувства «я» могло унести с собой лишь частично. Ведь память, разум и чувства не есть сам субъект, но они принадлежат «я» так же, как «я» принадлежит гэемон или физическое тело. Поэтому неполное подчинение посвященного Источника все-таки возможно.

Проблема заключалась во второй защите, которая, как вскоре начал понимать Дэвид, имела самое прямое отношение к причинам, побудившим приора участвовать в пленении и допросе своего ставленника. Вайдер обладал какой-то магией, в сути которой они не могли разобраться. Это волшебство жило в нем, и изгнать его было невозможно даже сейчас, когда Вайдер находился в полном распоряжении Джейбрина и его подручных. Это волшебство перестроило его внутренний мир таким образом, что все ментальные заклятья оказывались просто бесполезными. Он – внутри – был устроен совершенно иначе. Не как человек. Вообще не как живое существо. С тем же успехом можно было пытаться прочесть мысли камня или дорожного столба.

Вместе с тем он не был и мертвым. Он был способен очень ловко притворяться нормальным, обычным живым человеком. Несомненно, он был способен мыслить, ставить цели и добиваться их. Он просто был устроен иначе. Кардинально иначе. Как существо из другой вселенной, где царят совершенно иные, непредставимые для нас законы.

Вернее, он был не совсем чужаком, а, скорее, полукровкой. Внутри он был совершенно чужд человеку. Не менее чужд, чем обитатели Пределов или фоллиды – кошмарные твари, время от времени изрыгаемые Царством Бреда из своего кипящего нутра. Чужд не менее, чем они, а может быть и более. Но там, где его внутренний мир, его психика переходила сначала во внешние структуры гэемона, а затем – в физическое тело, Вайдер все более и более очеловечивался. Внешне он оставался совершенно неотличим от человека. Заметить странности в его гэемоне можно было только тогда, когда он применял свое странное волшебство, в остальное время он более чем успешно имитировал обычного высокорожденного.

По ходу обсуждения Севегал задал несколько вопросов Джейбрину и Вомфаду. Похоже, в историю, связанную с существами, к которым принадлежал Вайдер, его посвятили совсем недавно. Возможно – непосредственно перед тем, как привели на допрос. Да, с «существами». Из разговора Дэвиду стало ясно, что таких существ несколько. Как минимум, больше одного.

Несмотря на невозможность получить ответы непосредственно от Вайдера, ограниченный доступ к той информации, которой он обладал, у Джейбрина и Вомфада все-таки имелся. Целью предварительного обсуждения было выяснить, не появится ли у Севегала, которого по ходу дела посвящали в происходящее, каких-нибудь свежих идей, могущих повысить эффективность допроса. Дэвид отметил, что ни один из участников дискуссии не заговорил о пытках. Поскольку ни Джейбрина, ни Вомфада нельзя было заподозрить в чрезмерном гуманизме, Дэвид предположил, что этот этап давно пройден. Существо, в которое превратился Вайдер, таким образом сломать не удалось.

За отсутствием у Севегала творческих идей относительно выбивания ответов из пленника, вернулись к способу, найденному Джейбрином и Вомфадом чуть ранее. Он был несовершенен, но открывал доступ хотя бы к части необходимой информации.

Они деформировали гэемон Вайдера таким образом, чтобы прирастить к нему еще одну душу. Вообще, разделение человека на душу, гэемон и тело достаточно условно – на самом деле, между ними нет непреодолимых границ. Это не три различные сущности, а три стороны одной и той же. Например, биоэлектрические импульсы стоят на самой границе между телом и гэемоном, а субъективная сторона переживаемых эмоций и ощущений – такая же граница между гэемоном и душой. Пропасть между внутренним и внешним представляется бездонной лишь тому, чье внимание приковано к поверхности вещей. Но в глубине мира, в бытии – ее нет. Эта пропасть глубока, но не бездонна.

Наука на Земле Т-1158А научилась управляться с телами, с самой внешней, наиболее доступной частью мира. Управление вещью влекло за собой возможность управлять и энергиями мира – более глубинной его частью, и делало возможным некоторое управление сознанием, или душой. Дав человеку определенные вещества, можно лишить его воли или возбудить сильнейший гнев или похоть. Воздействие совершенно материальное, внешнее, но отголосок его столь силен, что порабощает, пусть и на короткое время, весь внутренний мир. Но материальные средства грубы и несовершенны. Магия – искусство непосредственного оперирования энергиями, и она прямо аппелирует к тому, к чему наука подступает лишь опосредованно, через тела. Часто полагают так: есть тело, и оно производит некое действие. Маг исходит из противоположного: есть действие, и оно образует тело. Обычный человек для того, чтобы зажечь свечу, чиркнет спичкой – то есть, переместит определенные предметы так, чтобы добиться желаемого эффекта. У него есть лишь крошечный, ограниченный набор действий – он не может сразу воспламенить, поэтому вынужден сначала перемещать посторонние, не имеющие никакого отношения к свече, предметы. Искусство волшебства существенно расширяет список доступных человеку действий. Нет надобности в спичках – можно сразу воспламенить свечу.

Энергии, или действия, лежат на более глубоком пласте реальности, чем вещи. Заклинание есть комбинация действий, сумма действий, сложенных в определенном порядке. Человеку, привязанному к материальному миру, сложно представить, как чистое действие может существовать само по себе, вне предмета; еще труднее понять, что эти действия могут иметь определенную структуру, как-то соотноситься между собой. Поэтому новичок практически всегда воспринимает «тонкий мир» образно: в виде сияний или сгущений, или переливов цветов, или разноцветных нитей. Но это не значит, что «тонкий мир» на самом деле таков, это значит, что человеку так удобнее его видеть – и главное, удобнее описывать. Но чем дальше человек проходит по пути волшебства, тем меньше в языке, приспособленном для описания мира вещей, остается слов, подходящих для выражений реалий мира действий.

Магия позволяет обращаться к чистым энергиям, минуя промежуточный этап, – тела. Но никакое волшебство не способно создать или изменить личность, как таковую, перекроить чистое «я». Личность – это предел внутреннего, так же как тело – предел внешнего. Но, хотя непосредственно волшебство не достигает «я», оно может влиять на него опосредованно. Ведь, как уже говорилось выше,даже обычная химия способна воздействовать на сознание человека. Волшебство предоставляет куда более тонкие и разнообразные способы влияния. Скажем, умение создавать псионические заклинания делает возможным мысленное общение. Но это не значит, что псионика позволяет непосредственно «заколдовать» саму идею, смысл. Внутреннее содержание мысли, как таковое, недоступно для колдовства. Но так же, как чистая информация может передаваться через материальные носители, так же идея может содержаться в некой сумме энергетических схем, лишенных какого бы то ни было материального воплощения. Это обстоятельство, в сочетании с сущностной цельностью души, энергетики и тела, и делает возможным создание таких заклинаний, которые достигают почти самого последнего внутреннего предела человека, почти добираются до «я».

Но здесь лучше отказаться от того, чтобы обозначать этот последний внутренний предел человека, внутреннюю точку «я», его личность, как таковую, лишенную всех качеств и свойств словом «душа». Это нужно, чтобы избежать путаницы. В мире, где родился Дэвид Брендом, под словом «душа» обычно подразумевали «то, что остается от человека после смерти», часто душу представляли в виде некоего призрачного двойника человека, иные полагали, что душа – это психика, разум или поток личностной воли. По мнению хеллаэнцев, все это ни в коей мере не является «я», но относится либо к гэемону, либо к пограничным состояниям между гэемоном и «внутренним пределом» человека. Для именования этого последнего предела в Хеллаэне использовали слово кайи. Оно обозначало то же, что и «я», но употреблялось не как местоимение, а как указание на то, что знает в себе каждый, но что не может быть обнаружено и выявлено никаким внешним способом.

Когда Дэвид смотрел на умирающих через Око, то светлое, что отделялось от человека и уходило в Страну Мертвых – была не сама кайи, не чистое «я», но «я», облаченное в одежку из наиболее тонких и неуловимых энергий гэемона. Дэвид не был способен поймать или задержать такую «душу» не потому, что это невозможно в принципе, а потому, что он сам мог оперировать лишь наиболее простыми и грубыми энергиями, и душа умирающего проходила сквозь его заклятья, как вода сквозь сито. Но иному, более искусному магу, возможно так истончить заклятья, чтобы зацепиться даже за эту, совсем неосязаемую одежку. Еще большей властью наделены боги и Обладающие Силой. Многие из них способны не только дать человеку новое тело, но полностью переменить его энергетику, дать ему новые чувства, абсолютно перекроить его волю и разум. Ведь воля и разум – это то, что принадлежит «я», но не само «я». Но даже боги и Обладающие неспособны создать новую кайи. Правда, они способны вызвать новую кайи к актуальному бытию (чем они, кстати, регулярно и занимаются), поместив ее таким образом в круговорот рождений и смертей. В этом смысле они немного похожи на родителей: родители не способны создать живое, но способны, совершив известные действия, привести новое живое существо в мир.

«Душой» в дальнейшем будет именоваться кайи, облаченная в тончайшую одежку из разума, воли и некоторых чувств, отсеченная (или пока не имеющая) ни тела, ни низших частей гэемона. Притом следует помнить, что в случае смерти «линия разрыва», отделяющая те части гэемона, которые сохраняет кайи от тех, которые остаются с телом и разлагаются вместе с ним, в каждом отдельном случае проходит на разном уровне. Одна душа после смерти сохраняет больше, другая – меньше.

Джейбрин и Вомфад не были ни богами, ни Обладающими и не могли вызвать в мир новую кайи. Зато они были достаточно искусными магами, чтобы поймать чью-то душу и основательно переделать ее. Они изменили ее таким образом, чтобы было возможно присоединить результат их работы к гэемону Вайдера. Параллельно они внесли ряд изменений и в сам гэемон – так, чтобы он был способен принять новую душу. Получилась химера. Двухголовый дракон. Одно тело, двоящийся гэемон и две души.

Используя вторую душу как буфер, они получили частичный доступ к памяти Вайдера. Информация переходила во второй разум, который оставался под контролем приора и военного министра. Здесь она перекодировалась в тот язык, который был им понятен. Так Вайдер «заговорил», ничего не говоря.

Вомфад обрисовал примененный способ в нескольких словах. Севегал сказал, что это «интересное решение» и задал несколько уточняющих вопросов относительно структуры применявшихся в данном случае псионических и информационных заклинаний. Еще минут пять троица высокорожденных магов обсуждала разные технические детали. Дэвид понимал с пятого на десятое. Способ работал, но создавал множество проблем. Передавалась далеко не вся информация. Кроме того, было совершенно неизвестно, насколько велика степень искажения при переводе. Не было «подстрочника», не с чем было сравнить «художественный перевод», совершавшийся вторым разумом, прикрепленным к разуму Вайдера. Слишком много было такого, что не поддавалось переводу вообще. Было несколько соображений на тему того, как можно улучшить качество проводимого «допроса», но для своего осуществления все они требовали длительного времени и немалых усилий со стороны заклинателя. А также привлечения довольно значительных сил. В частности, можно было использовать Рунный Круг для создания условий, при которых сближение двух разумов стало бы еще более тесным, чем теперь. Джейбрин обещал подумать над этим. Пока же Севегала продолжали знакомить с тем, что уже удалось узнать от существа.

Вырисовывалась следующая картина: таких тварей было несколько. Самих себя (если, конечно, переводчик не врал) они называли «Причащенными». Они не были по отношению к этому миру в полной мере чужаками, а были, скорее, оборотнями, «полукровками». Какая-то их часть – и именно эту часть видели окружающие – была совершенно нормальна. Другая же их часть, которую невозможно увидеть непосредственно, хотя возможно наблюдать ее проявления, была нормальному миру совершенно чужда. Об этой второй части пленник смог рассказать очень мало. Тем не менее, стало ясно, что каким-то образом все Причащенные ощущают свое единство. Они были не просто объединены одной целью, их единство носило более глубокий, сущностный характер. Они осознавали себя одним существом. Клеточками единого организма. Единство определяло их стратегические цели. Отдельное существо выбирало не цель, а лишь способ ее достижения.

У Причащенных существовала своя иерархия. Некоторые из них имели большее значение для всего целого, другие – меньшее. Значение определялось пользой, которую отдельная часть могла принести целому.

Вообще же, целое было воплощено еще в очень малой степени. Общая цель Причащенных состояла в том, чтобы воплотить это целое в полной мере. Для этого требовалось не просто увеличить количество адептов, а провести некое качественное изменение. С другой стороны, большее число Причащенных могло способствовать скорейшему достижению этой самой Цели, в то время как один-единственный адепт из-за ограниченности своих возможностей рисковал никогда ее не достигнуть.

Причащенным могло стать любое живое разумное существо, проглотившее Частицу. В некоторых случаях, правда, существо по неизвестным причинам Частицу отторгало. Оно переживало несколько неприятных дней, не понимая, что с ним происходит, но Причащенным так и не становилось. Вайдер не знал, от чего это зависит, и Джейбрину и Вомфаду так же не удалось этого понять. Став Причащенным, существо полностью менялось. Прежние цели и привязанности либо обесценивались вовсе, либо сохранялись, но приобретали третьестепенное значение.

Обычное существо становилось довольно тупым Причащенным. Единство полностью поглощало его. Но поскольку и само единство находилось сейчас не в самом лучшем состоянии, от человека оставалась лишь голая функция, бездумная деятельность по собиранию Частиц.

Иначе происходило с высокорожденными. Кильбренийский Источник защищал их от полного растворения в едином. Они сохраняли больше индивидуальных черт. А главное – они сохраняли разум и способность творчески подходить к решению своих задач. Точнее – одной-единственной Задачи, важнее которой не было ничего.

Вайдер не знал, откуда берутся Частицы. Было какое-то место в другом мире, где их находили. Но он сам никогда его не посещал. Лично ему Частицу дал Лангсар, один из его заместителей. Вайдер назвал еще нескольких Причащенных.

– А попытка подсыпать Частицу в пищу приора – это была его личная идея или их совместное решение? – поинтересовался Севегал.

– Его личная, – ответил Вомфад. – Идея вполне понятная. Они не рисковали заниматься этим раньше, поскольку не знали, какими именно формами защиты располагает приор. Вайдер решил, что знает достаточно. И ошибся.

– В чем?

Вомфад не ответил. Джейбрин разжал губы:

– Скажи ему.

– Помнишь, ты помогал нам установить «Цизару»? – спросил военный министр.

Севегал кивнул.

– Да. Конечно, помню. Завязанная на Круг и включенная в структуру мира система сложных информационных заклятий. Это она спасла Джейбрина?

– Именно. Ты занимался только ее внешними оболочками и не знаешь всего. Несколько лет мы потратили на ее отладку. Мы настроили «Цизару» таким образом, чтобы она отслеживала историю всех объектов, появляющихся в окружении приора.

– И таким образом вы обнаружили отравленную пищу?

– Верно, хотя и не совсем. «Цизара» очень неплохо управляется с информацией, но она – искусственная система, и если начнем работать я или ты, мы сделаем это лучше. Но саму Частицу обнаружить не может никто – ни «Цизара», ни я, ни… – Вомфад запнулся.

– Даже я не могу, – тихо сказал Джейбрин.

Поскольку продолжать он не стал, вновь заговорил военный министр:

– Система не распознала никакой отравы. Но, просмотрев историю, она распознала факт отравления. Ряд определенных действий. И забила тревогу.

– Какая умная система, – задумчиво произнес Севегал.

– Искусственный разум. Точнее, целая группа таких разумов, включенных в «Цизару». Один просто не успеет обработать сразу все потоки информации.

– Вы их сами сконструировали или…?

– Или. Естественно, сначала переработали полностью. Так же, как с душой, которую в него внедрили. – Вомфад кивнул в сторону пленника.

Севегал захотел самостоятельно изучить Частицу, содержавшуюся в пище приора. Он высказал мнение, согласно которому тот факт, что Частицу невозможно было распознать ни на энергетическом пласте мира, ни на информационном, свидетельствовал не столько о неуловимости Частицы, сколько о несовершенстве их собственных методик распознавания. Длительное исследование могло принести свои плоды. Джейбрин обещал предоставить материал. Кроме того, он просил очень внимательно отнестись к вопросу его сохранности. Причащенные имели очень мало «семян», которые, прорастая в чужих душах, создавали новых Причащенных. Вайдер не знал, где расположен мир с Частицами, но знал, что находили их там крайне редко. Каждая Частица имела в глазах этих существ огромную ценность. Кроме того, Причащенные могли чувствовать их на определенном расстоянии.

– Это не должно попасть к ним обратно, – предупредил Джейбрин.

Севегал пообещал, что поместит Частицу в такое место, где до нее никто не доберется. Они поговорили еще несколько минут, но больше ничего интересного не прозвучало. Затем запись закончилась.

Идэль дезактивировала кристалл.

– Ну? – сказала она, посмотрев на Дэвида. – Что ты об этом думаешь?

– Удивляет то, что эта информация не стала общеизвестной.

– Ну, это как раз не удивительно. Они не хотели сеять панику. Несколько имен из тех, что назвал Вайдер, я помню. Эти люди исчезли лет за пять до того, как я отправилась в Академию. Вероятно, были и другие.

– Думаешь, Джейбрина и Севегала убили именно они? – спросил Дэвид.

Идэль кивнула.

– Я уверена, Вомфад об этом знает. Именно поэтому расследование их смертей принесло так мало результатов. То есть это мы думаем, что мало. Информация о реальном расследовании просто скрывается. Вомфаду нужно найти этих Причащенных, а не… а не объявлять о том, как он их ищет. Помнишь доклад лейтенанта Эргаля? Я думаю, это была чистая бутафория. Необходимая, чтобы успокоить Причащенных, которые, наверняка, присутствовали среди нас. Успокоить их, показать, что мы ничего не можем найти. Что скорпионцы совершенно нерасторопны, ничего не могут сделать.

– А Вомфад в это время готовит удар?

Идэль кивнула.

– Я считаю, да.

– Хорошо, если так.

Идэль некоторое время молчала.

– Ты понимаешь, что было в этом сейфе? – тихо спросила она.

– Частица?

– А что еще Севегалу потребовалось бы прятать так тщательно, создавать целый крошечный мир для сохранности?

– Да, пожалуй, ты права, – подумав, согласился Дэвид. – Теперь понятно, для чего похитили Севегала… и откуда хозяин сейгов вообще узнал про этот сейф. Боюсь, твоего дядю мы и вправду… никогда больше не увидим.

– Я с этим уже давно смирилась, – печально призналась Идэль.

– Что ты теперь собираешься делать?

– Что? Предупредить Вомфада. Он должен знать, что Частица похищена и что эти ублюдки в любой момент могут завербовать на свою сторону еще кого-нибудь из наших.

13

Кабинет Вомфада размещался на втором этаже старого дворца. Несколько помещений по соседству занимали его приближенные. При Джейбрине Вомфад появлялся здесь на несколько часов, столько же времени он проводил в военном министерстве – если только не выезжал с инспекцией в какой-нибудь отдаленный регион. Теперь про поездки пришлось забыть. Он практически поселился в старом дворце, и едва ли не каждую вторую ночь проводил здесь же. Идэль не ошиблась, посчитав, что лучше не терять время на блуждания по коридорам министерства, а сразу прийти сюда.

Не без труда ей удалось пробиться через заслон из трех секретарей и двух заместителей министра, уверявших Идэль, что будет гораздо лучше, если она запишется на прием или оставит записку, которую военному министру, конечно же, обязательно передадут в самое ближайшее время. Все эти благоразумные предложения Идэль проигнорировала. Дождавшись, когда кабинет покинет очередной посетитель, она зашла туда сама.

Военный министр занимал просторную угловую комнату. Сидел за письменным столом в удобном кожаном кресле. Стены за его спиной были совершенно прозрачными, казалось, их и вовсе нет. Открывался великолепный вид на парк. Слева высилась громада нового дворца.

Идэль знала, что эти стены – прозрачны только изнутри; если смотреть снаружи, то на уровне кабинета Вомфада будет сплошная гранитная стена.

До ее слуха донесся сбивчивый голос: «…Ничего не хотела слушать» – и она увидела, как перед Вомфадом гаснет фантомное зеркало.

– А, Идэль... – произнес военный министр, чуть наклонив голову. – Добрый день.

Она прошла по бархатной дорожке и без приглашения села в кресло.

– Здравствуй. Надо поговорить.

Вомфад сделал короткую паузу, прежде чем ответить. Обычно он был весьма галантным кавалером. Но чувствовалось, что поведение Идэль ему не нравится. Он сам организовывал свое пространство, сам определял время и способ общения. Бесцеремонное вторжение Идэль он явно не оценил.

– Это срочно?

– Да, – сказала принцесса. – Срочно.

– Я слушаю. Но желательно в двух словах и сразу по делу. У меня назначена важная встреча.

– Боюсь, в двух словах не получится.

– В таком случае, встретимся позже. – Голос военного министра был сух. – Или завтра.

– Нет, – холодно сказала принцесса. – В таком случае тебе придется отложить свою встречу.

Вомфад насмешливо поднял бровь. С его точки зрения, требовательность Идэль выглядела презабавно. Не смотря на всю свою галантность, он мог вышвырнуть ее отсюда без малейших колебаний. Никто не смеет навязывать ему свои правила.

– Не думаю.

– Речь о Причащенных, – тихо произнесла Идэль.

Улыбка пропала. Вомфад перестал казаться расслабленным и ленивым. Секунду или две он пристально смотрел на нее, а затем сделал левой рукой какой-то сложный жест. Идэль почувствовала, как меняется энергетика комнаты. «Информационная изоляция? – мысленно предположила она. – Информационное поле будет деформироваться все время, пока мы беседуем. Ни по ходу разговора, ни после нельзя будет узнать, что тут происходило…»

– Откуда тебе про них известно? – негромко спросил Вомфад.

– Объяснения потребуют времени. Отложи встречу.

– Ну хорошо…

Он нарисовал в воздухе прямоугольник. Возникло зеркало-фантом. С кем говорил Вомфад, Идэль не видела, но, очевидно, это был один из секретарей.

– Самилер уже прибыл?

– Еще нет, господин министр, но должен быть с минуты на минуту…

– Когда появится, извинитесь за меня и скажите, что возникли непредвиденные обстоятельства. Я не смогу его сейчас принять…

– Господин министр, вы уверены, что…

– Выполняйте.

Призрачное зеркало погасло.

– Бедные Аминор, – усмехнулась принцесса. – Опять решат, что их обидели.

– Твои шутки неуместны, – последовал резкий ответ. Сцепив кончики пальцев, Вомфад откинулся назад. – Итак.

Идэль открыла сумочку и выложила на стол йтаодеар. Замкнула контур, вызывая изображение и звук.

Полностью запись они не смотрели. Через несколько минут Вомфад наклонился и включил ускоренный режим воспроизведения. Послушал самую концовку. Идэль дезактивировала камень.

– Естественный вопрос, – сказал Вомфад. – Откуда у тебя это?

– Вопросы и ответы – это игра для двоих.

– Это не игра, Идэль, – голос Вомфада прозвучал очень проникновенно.

– Я знаю, – она кивнула. – Но, может быть, ты думаешь, что я выложу тебе все, что знаю, а в ответ соглашусь проглотить очередное заявление типа «я очень занят, давай поговорим после»? Не выйдет.

– Ты уверена, что тебе нужна эта информация?

– Нужна или нет, но она у меня уже есть. По крайней мере, отчасти. Я хочу понять, что происходит. Что вы сделали для того, чтобы устранить угрозу. Сколько сейчас таких на свободе. Их имена. Я не хочу случайно встретиться за ужином с одной из этих тварей.

– Не думаю, что тебе что-то угрожает, – возразил Вомфад. – Извини, но ты мало что значишь в существующем раскладе. И если ты не будешь лезть туда, куда не нужно, тебя вряд ли тронут. У них очень мало Частиц.

– Не будем спорить, – остановила его Идэль. – Ты рассказываешь, и я рассказываю. Иначе у нас ничего не получится.

Вомфад устало вздохнул.

– Ну хорошо… Так откуда у тебя запись?

– Сейчас моя очередь спрашивать.

– Повторяю, это не игра. Я готов ответить на твои вопросы. Но только после того, как ты расскажешь мне все.

Идэль с сомнением посмотрела на военного министра. Впрочем, если бы он хотел обмануть ее, то мог бы сделать это в любом случае. Она слишком мало знала, чтобы понять, что он недоговаривает и где искажает информацию. Поэтому приходилось просто верить.

– У Севегала было обустроено жилище глубоко под землей. Попасть туда можно только через бинарный портал. Там я и нашла запись.

– Поподробнее, пожалуйста, – попросил Вомфад, прикрывая глаза.

Она рассказала. О сейгах и вскрытом сейфе. Умолчала лишь о немузыкальной коллекции йтаодеаров. Записями, которые там имелись, делиться с Вомфадом она не считала нужным.

Там было еще очень много интересной информации.

Вомфад слушал и задумчиво кивал в такт ее словам. Удивленным он не казался. По окончании рассказа задал несколько вопросов. Идэль ответила. Потом наступила ее очередь.

– Что еще известно об этих существах?

– Основное ты знаешь. Мы так и не нашли способа, позволяющего обнаруживать Частицы или самих Причащенных. Севегал занимался этой работой, но успеха он так и не достиг.

– Откуда они вообще взялись? Кто они такие?

– Ты же смотрела запись. Такие же люди, как ты или я. Только вот Частица их совершенно меняет. Она вгрызается в человека настолько близко к его кайи, что, похоже, просто не существует заклятий, способных ее выцепить. Возможно даже, она пожирает и само «я».

– Это невозможно.

– Я раньше тоже так думал. Теперь я ни в чем не уверен. Факт в том, что Частица меняет тех, кто ее принял, и мы не знаем, как. Да это и не удивительно, учитывая, чьи это Частицы.

– Чьи? – спросила Идэль.

– Древнего. Слышала о таких существах?

– Нет.

– Я думал, ты читала хеллаэнские мифы. О богах и ванах, о начале дней…

– Меня больше интересует наша, кильбренийская религия, – холодно ответила Идэль. – А не те ереси и сказки, которые сочиняют в метрополии.

Вомфад рассмеялся.

– Какой пафос! Потрясающе… Может быть, ты еще и ёррианской жрицей собираешься стать?

– Не исключено.

– Послушай, – все еще смеясь, продолжил он. – Я тоже чту Ёрри, но ты должна понимать, что наша богиня… ну, конечно, она очень полезна для нас… как и мы для нее… но она всего лишь одна из младших.

– Она особенная.

– Она появилась в мире не так давно.

– Проявилась не так давно, – возразила Идэль, сделав ударение на первом слове.

– Ладно. – Вомфад поднял руки. – Не хватало нам с тобой еще затеять спор о религии. Пусть каждый сходит с ума как хочет. Факт в том, что есть куда более старые и могущественные силы, чем наше национальное чудо, которое ты так ценишь. Говорят, в Хеллаэне до сих пор живут существа, которые видели первый рассвет…

– Это не новость. Первый рассвет в Хеллаэне наступил после присоединения Нимриана. Примерно сто тысяч лет тому назад. Для бога или Обладающего Силой – не так уж много.

– Нет-нет, при чем тут хеллаэнские рассветы? Я говорю о самом первом рассвете во вселенной. Тогда и самих Темных Земель еще не было. Но сейчас там живут те, кто помнит эту зарю.

– И что?

– А то, что еще до рождения вселенной были существа, сам способ бытия которых непредставим для нас. Впоследствии все они исчезли. Большинство – когда появился мир. Другие – позже. Но те, кто видел юность мира, рассказали нам о них. Один из родов этих существ в хеллаэнских преданиях именуется «Древними». Мы столкнулись как раз с такой тварью. Вернее, не с ней самой. С тем, что от нее осталось. Частицы – это кусочки ее тела, капли ее крови, пролитой давным-давно на периферии нашего потока.

– Это домыслы? Или есть какие-то факты, подтверждающие… так сказать, «масштабность» того, что ты тут излагаешь?

– Второе, – не обращая внимания на иронию, прозвучавшую в словах принцессы, сказал Вомфад. – Видишь ли, нам удалось, пусть и не сразу, выяснить из какого мира Причащенные приносили кусочки земли, в которых содержались Частицы. После того как схватили Вайдера, мы не медлили. Были пойманы трое. Еще четверо погибли при попытке захватить их. Надо сказать, сопротивлялись они отчаянно.

– Почему они не ушли в свой мир, когда поняли, что раскрыты?

– Мы действовали очень быстро. Нападение произошло практически синхронно.

– Кому-то удалось сбежать?

– Как минимум, двоим. Их имена Вайдер не знал. Потребовалось определенное время, чтобы внедрить в пленников вторые души и подвергнуть допросу и их тоже. Но, хотя мы и упустили нескольких Причащенных, нам стало известно, где находится их база. Один из тех, кого мы схватили, служил курьером, доставлявшим новые Частицы.

– Полагаю, был нанесен ответный удар?

Вомфад мрачно кивнул.

– Выходит, я зря тебя побеспокоила. – Идэль покачала головой. – Эта страница нашей истории давным-давно закрыта и угроза устранена.

Военный министр не отвечал.

– Не так ли? – Принцесса испытующе посмотрела на него.

– Не так, – неохотно ответил Вомфад. – Атака была проведена восемь лет назад. Сразу после того, как мы узнали, откуда они. Мы еще не понимали, с чем столкнулись. Хотели сразу выжечь это гнездо, пока они не инициировали новых…

– И?

– Атакой руководил один из самых талантливых волшебников, когда-либо рождавшихся в нашей семье – твой дядя Атвальт. Еще там был мой первый заместитель, Луар.

– Брат Майдлара… Благая Ёрри… – Идэль вспомнила даты их смертей. Якобы в результате «несчастных случаев».

– Было еще около десятка высокорожденных из младших семей. – На лице Вомфада заиграли желваки. – И полсотни обычных колдунов. Вижу, ты уже сама все поняла.

– Кто-нибудь выжил?

Вомфад покачал головой.

– Нет.

– И что было дальше?

– Дальше мы попытались понять, с чем столкнулись. Стало ясно, что в этом месте они особенно сильны. Эта странная сила, которую мы не чувствуем и не понимаем, незримо присутствует там и оберегает своих адептов. Мы занялись расследованием и интенсивным допросом пленных. К сожалению, через несколько недель все они умерли. Мы слишком искалечили их энергетические поля своими операциями. А возможно, две кайи не могут сосуществовать, будучи сплетенными столь тесно. Возможно, есть еще какие-то причины, нам неизвестные. Факт в том, что все они погибли. Но, по крайней мере, стало ясно, почему из всех миров нашего потока их привлек именно Кильбрен. Помнишь историю Аллайги?

– Кто из нас ее не помнит. – Идэль слабо улыбнулась.

– Но я начну не с Аллайги, а с еще более раннего эпизода. Примерно полторы тысячи лет тому назад в Хеллаэне родилась колдунья Сирайни кен Беркил…

– Знаменитая семья.

– Да, у них там много талантливых магов. Сирайни была великолепным астрологом. И заклинательницей демонов. Не считая всего остального, конечно. Но в этих двух областях она была асом. Правда, к зрелому возрасту ее любовь к демонологии поостыла, на первый план вышли более безобидные увлечения. В некоторых областях ее работы до сих пор пользуются популярностью, хотя вон уже сколько времени прошло…

– Я не понимаю, какое отношение…

– Сейчас поймешь. Сирайни состояла членом астрологического общества одного из хеллаэнских городов, и некоторые ее дневники общество сохранило. Впоследствии они были опубликованы и выложены в ИИП. Только благодаря этому обстоятельству мы и сумели хоть в чем-то разобраться.

– Она тоже знала о Причащенных?

– Нет, – ответил Вомфад. – Она их создала.

– Что?..

– Сирайни была очень хорошим магом. Я полагаю, колдуньей того же уровня, что и основатель нашей семьи, Гельмор кен Саутит.

– Гельмор вплотную подошел к Силе…

– Вот-вот, как и Сирайни. Но Гельмор в первую очередь был магом-стихиалистом. У него было много личной силы, он действовал спонтанно и непредсказуемо. Сирайни, наоборот, была абсолютно расчетлива. В последние годы и даже десятилетия – перед тем как покинуть Хеллаэн – она занималась вычислением легендарных мест, которые многое значили в прошлом. Это все отражено в ее дневниках. Вероятнее всего, изначально она пыталась отыскать утраченные Ключи Мощи. Пять великих артефактов, посредством которых некогда весь поток миров был преобразован в спиральный колодец, ведущий в Ад. Лорды Хеллаэна, жившие в те времена, мечтали разрушить преграды между Царствами. Перестроить все мироздание по своей воле. Конечно, у них ничего не вышло. Они столкнулись с такими силами, которых не могли себе и вообразить. Сотрудничество с Владыками Преисподней обернулось страшнейшей войной, продолжавшейся три тысячи лет. За это время поток миров опустел. Почти на две трети он был обращен в ничто. Но им все-таки удалось вновь использовать Ключи Мощи и вернуть систему в исходное состояние.

– Я читала об этом, – негромко сказала Идэль.

– Увлеклась древней историей? – полюбопытствовал Вомфад.

Она хотела ответить «не я», но удержалась. Если она так ответит, последуют новые вопросы, а ей не хотелось рассказывать о том, что вообще-то на изучение хеллаэнской истории «подсел» ее любовник в последние месяцы перед тем, как они покинули Академию. Наиболее впечатляющие фрагменты из старинных хроник он зачитывал ей вслух.

Трансформация потока миров в колодец, низводивший в Ад, произошла давно, примерно за пятьдесят тысяч лет до того, как Хеллаэн притянул к себе Дикие Пустоши и Нимриан. Собственно, одна из причин Присоединения заключалась в необходимости наполнить поток новой энергией и материей, дабы компенсировать недостаток – ту самую тысячу миров, что испарилась в ходе Великой Войны.

Идэль никогда не доверяла таким числам. Тысяча миров? Почему не миллион? С ее точки зрения, обитатели Темных Земель слишком любили приврать. Взять хотя бы тот факт, что благую Ёрри они там считали какой-то малозначимой провинциальной богинькой, с крошечным – относительно некоторых Обладающих – потенциалом силы. Это просто смешно! То, что Ёрри не демонстрирует своего могущества на каждом шагу, еще не означает, что у нее этого могущества нет. Просто человек должен быть достоин того, чтобы Ёрри оказала ему помощь. А хеллаэнцы этого не понимают. Меряют все одной меркой. Можно допустить, что в ходе Великой Войны был разрушен один мир. Ну два. Ну, может быть, пострадало еще несколько. А чванливые Лорды все перемножили на десять. А историки, записывавшие их рассказы, добавили еще один нолик. Вот и получилась в итоге полная чепуха. Ни один здравомыслящий человек в такое не поверит.

Поэтому Ёрри от них и ушла. Правда, даже ее уход из Нимриана они интерпретировали по-своему. Якобы она не покинула этих безумных магов, опьяненных жаждой власти, а просто сбежала после того, как ее культ в Нимриане был разгромлен, а на нее саму нимриано-хеллаэнская аристократия устроила настоящую охоту.

«Слепцы… – с грустью подумала Идэль. – Впрочем, неверующим ничего не докажешь…»

– Кажется, ты блуждаешь в своих мыслях, – негромко сказал Вомфад.

– Ах да. – Она очнулась. – Прости.

– Во время Великой Войны, предположительно – как раз вследствие попытки слить в одно два разных Царства, здесь появился один из Древних. Возможно, это просто совпадение. Возможно, он был заперт где-то и был освобожден в ходе разборок между Повелителями Стихий. Но наиболее вероятным все-таки считается предположение, что именно деформация Царств создала такие условия, при которых он смог проникнуть в наш мир. В общем, он доставил немало проблем, но в конце концов, нашелся один деятель, который его прикончил. Об этом ты тоже читала?

– Нет. – Идэль помотала головой.

– Древнего убил Гасхааль, Повелитель Ворон. Тоже очень мрачная персона. Впрочем, иногда даже и от таких ублюдочных Лордов бывает толк. Когда требуется уничтожить кого-то, кто еще хуже. Теперь мы оставим эту доисторическую эпоху в покое и опять вернемся к Сирайни кен Беркил. Хотя сателлитные миры перемешались, и еще большую путаницу внесло присоединение Диких Пустошей и Нимриана с ворохом их собственных сателлитов – тем не менее, Сирайни удалось вычислить место, где давным-давно погиб Древний. Мир НN-2983А, на самой периферии нашего потока. Она решила, что самый простой способ приобрести Силу – отправиться на это место и изучить остатки Древнего. Ведь хоть что-то да должно было от него сохраниться. Она создала огромный, хорошо укрепленный замок и приступила к исследованиям. Тут в моей истории белое пятно, которое так и не удалось заполнить. – Вомфад с сожалением развел руками, как бы извиняясь. – Неизвестно, как Сирайни удалось изготовить первого Причащенного. Возможно, ее сил и способностей хватило на то, чтобы обнаружить Частицу. Но тогда она еще более сильный маг, чем мы думаем. Возможно, виновата какая-нибудь случайность. Например, если у них кончились продукты, Сирайни могла преобразовать часть тамошней материи – скажем, обычной земли – в пищу, а потом ту часть пищи, где содержалась Частица, съел один из ее людей. Можно еще что-нибудь предположить. В общем, факт в том, что такое существо появилось. Оно плохо соображало и поэтому просто тупо пошло искать новые Частицы. А Сирайни контролировала процесс. Она забирала Частицы у своего «первенца» и давала их разным существам – обычным людям, магам, демонам, животным. Она пыталась изучить и обуздать эту силу. Очевидно, она полагала, что если ей удастся это сделать, она станет чрезвычайно могущественной особой. Не просто богиней или Обладающей, а чем-то совершенно уникальным.

– Откуда тебе все это известно? – спросила Идэль.

Вомфад улыбнулся.

– Думаешь, я один из них?

– Кто тебя знает… Нет, я просто не понимаю, откуда тебе известно, что происходило внутри замка этих Причащенных. Да еще и несколько столетий назад. Ты так уверенно говоришь о мотивах. – В голосе Идэль прозвучало сомнение.

– В мотивах я уверен, потому что немного разбираюсь в людской психологии. Все остальное – допрос пленных, работа с источниками, изучение информационных полей.

– Ну хорошо. Значит, к нам их послала Сирайни? И она же уничтожила дядю Атвальта и всех остальных?

– Не торопись. Сирайни исследовала это место несколько десятилетий. Но ей мало чего удалось достичь. Она могла наблюдать, какое действие оказывают Частицы, но так и не сумела разобраться с тем, что они такое. Как устроены. Как работают. Сирайни не могла выйти за рамки тех законов, что образуют наш мир. И в том-то и дело, что Частица устроена совершенно иначе. Ее как бы не существует для нас. Ее нельзя обнаружить «извне». По крайней мере, я не представляю, как это возможно. Однако, колдунья была настойчива и упорна. Для своих экспериментов ей периодически требовались новые подопытные кролики. Как ты понимаешь, «кролики» требовались самые разные, а платить за них сийты на рынках рабов Сирайни не считала нужным. Зачем платить, если можно просто взять? Бедняцкие районы в нимриано-хеллаэнских городах – открытое поле для охоты на «кроликов». В общем, в конце концов так вышло, что очередной ее жертвой стала Аллайга. Дочь Селазара в метрополии только-только успела поселиться, сбежав туда от нового приора. Вероятно, Сирайни привлекла та сила, которой она обладала, наша семейная сила. Аллайга ведь по-прежнему имела доступ к Рунному Кругу, Юлианар на расстоянии мог лишь ослабить, но не перекрыть полностью ее связь с Источником. Сирайни не составило труда справиться с ней, после чего тайная жена Юлианара…

– Это не доказано, – обронила Идэль. Юлианар был ее предком, но не Вомфада.

– …Тайная жена Юлианара, дочь приора и бывшая глава дома Аминор была переправлена в замок на периферии, где и получила Частицу. Вместе с ней Сирайни забрала и ее маленького сына…

– Так значит, у них был ребенок… – прошептала Идэль.

– Да, законный наследник по любой линии. Но кого волнует закон? Я продолжаю. С Аллайгой эксперимент удался. Даже слишком. Она стала первой Причащенной, сохранившей здравый рассудок. Источник уберег какую-то ее часть, не дал ей полностью переродиться. Первое, что она сделала – прикончила Сирайни.

– Как она смогла? Удар в спину?

– Неизвестно. Но я думаю, это был открытый бой. Я уже говорил, что в том месте эти твари особенно сильны. Обычная магия против них бесполезна – они способны поглощать стихии. Все разваливается, начинает работать неправильно. Я думаю, Сирайни очень удивилась, обнаружив вдруг, что совершенно беззащитна.

Вомфад замолчал.

– А дальше?

– Дальше Аллайга стала там жить. Неизвестно, чем она там занималась первые двести-триста лет. Видимо, пыталась как-то возродить Древнего или сделать его присутствие в этом мире более явным… я не знаю. Вырос и получил Частицу ее сын. Вот эта парочка там и правит. До сих пор.

– Но он ведь не проходил Круг, не так ли? Он был совсем крохой, когда Аллайга сбежала из нашего мира.

– Он прошел позже. – Вомфад пожал плечами.

– Но как? Кто ему позволил? Почему об этом ничего не известно?

– Об инициации Кариглема нам успел рассказать один из пленников. Далее мы начали копать и обнаружили массу интересных фактов. Кариглем был здесь в период гражданских войн между ветвями Йорина и Гарабинда. Он выступил на стороне Гарабинда как представитель какой-то далекой младшей ветви, чье родство с нами восходит чуть ли не ко временам Чандайна и Бирайне.

– Ого.

– В общем, наплел что-то, лишь бы его допустили к инициации. Круг он прошел, значит так и есть – наш родственник. Он потихоньку продвигался среди сторонников Гарабинда к вершине, пока твой прадедушка Джейбрин внезапно не оборвал множество блестящих карьер, устроив свою знаменитую резню.

– Ты преувеличиваешь заслуги моего прадедушки, – ровно сказала Идэль, глядя Вомфаду в глаза. – И преуменьшаешь свои. Ту резню вы устраивали вместе.

Вомфад мимолетно улыбнулся.

– Ну что ты. Я всегда был просто человеком, который выполняет приказы. И никогда на большее не претендовал.

– Ну уж конечно… А что было дальше? Почему Кариглем сбежал, понятно. Но почему он не попытался вернуться?

– А нашествие Причащенных восемь лет назад – чем не попытка? Действовали здесь те, кого удалось обратить, но отдавали приказы – Кариглем и Аллайга.

– Неясно, почему они столько времени ждали.

– Это и мне непонятно. Видимо, были заняты.

Идэль долго молчала, обдумывая услышанное.

– Они что, хотят «причастить» всех наших? – В ее голосе прозвучало недоумение. – А зачем? Что это им даст?

– Не знаю, возможно, в связи с увеличением количества адептов изменится и качественный уровень проявления Древнего в нашем мире. Те, кого мы поймали, либо не могли объяснить, зачем все это им нужно, либо сами не знали. Но выбирали они для инициации высокорожденных не просто так. Они явно хотели захватить тут власть. Политическую, я имею в виду.

– Что автоматически означает контроль над Источником.

– Верно. Очень возможно, что в этом все дело. Но с рядовыми исполнителями Кариглем и Аллайга своими планами не делились.

Идэль опустила глаза.

– А что было потом? После того как убили Атвальта и остальных…

– Мы не хотели сеять панику, поэтому о случившемся молчали, а исчезновения высокорожденных были преподнесены обществу как несчастные случаи. Думаю, в это мало кто поверил, но, как обычно, списали все на «тиранию» Джейбрина.

– Д-а-а… дедушка создал себе просто замечательный имидж, – с грустью вздохнула Идэль.

– Именно.

– Но хоть что-нибудь вы предприняли? Не только же информацию вы собирали все эти годы?

Вомфад некоторое время молчал.

– Понимаешь, Идэль, – начал он, осторожно подбирая слова, – существовали… эээ… разные мнения насчет того, что нам следует делать. Севегал считал, что это вообще не наша проблема. Возрождение Древнего – это проблема всего потока миров. А может быть, и всего Сущего. Поэтому он предлагал обратиться в метрополию. Пусть они думают, как с этим бороться. Джейбрин был против…

– Я его понимаю.

– Джейбрин полагал, что с этой угрозой мы должны справиться самостоятельно. Мы же независимая планета, не так ли? Обращение за помощью может создать неприятный прецедент. Особенно в данный период истории, когда большинство вторичных миров потока и так уже находится под прямым или косвенным контролем хеллаэнских торговых компаний.

– Совершенно верно. «Помощь» может потом обойтись нам слишком дорого. Одной Катастрофы нам вполне хватило. Во второй раз чуда может и не произойти.

«Катастрофой» в Кильбрене именовали ряд весьма неприятных событий и последовавший за ними период времени, продолжавшийся около тысячи лет или чуть больше, когда Рунный Круг был расколот и сама планета едва не погибла. А началось все как раз с того, что одна из партий, претендующих на трон, привлекла к себе на помощь хеллаэнцев. «Гости» очень быстро захватили место хозяев, вчерашние союзники превратились в тиранов. В конце концов их изгнали, хотя и дорогой ценой. Перед уходом семья кен Церульт прокляла Кильбрен и повредила Круг. Все стихии планеты посходили с ума, существующие законы перестали быть стабильными. В следующее тысячелетие практически весь животный и растительный мир был уничтожен, города опустели, население планеты сократилось в сотни раз. «Чудо», о котором упоминала Идэль, заключалось в том, что один из Обладающих Силой исцелил Кильбрен, восстановив Рунный Круг в том виде, в котором он когда-то был. И даже ничего не потребовал за свою работу – что совсем удивительно.

По такому случаю в Кильбрене даже образовалось своеобразное религиозно-философское учение, согласно которому Церекхайм, Хозяин Садов Памяти, объявлялся истинным творцом мира, всеблагим божеством, скромно воплотившимся в образе далеко не самого могущественного из хеллаэнских Лордов. Учение было довольно запутанным, местами парадоксальным и находило себе сторонников в основном среди работников умственного труда. Когда-то оно было даже популярным, но конкуренции с более молодыми культами не выдержало и в конце концов отступило в тень. Насколько известно, сам Церекхайм достижения и неудачи «своей» религии полностью игнорировал. «Господа, вы занимаетесь ерундой», – вот и все, что он сказал в ответ на попытку пригласить его в Кильбрен на ПМЖ. С тех пор емкая формулировка «мы занимаемся ерундой» стала первым и главным догматом церекхаймизма. Краткость формы сочеталась здесь с бездной смысла, и кильбренийские философы и богословы написали не одну сотню томов, долженствующих приоткрыть ту глубину истины, которая в ней содержалась. Церекхаймисты были уверены, что если медитировать над этой фразой не менее двух часов в день, а еще лучше —повторять ее непрестанно – то в итоге удастся постигнуть, что есть подлинная Реальность и понять смысл существования вселенной. Все ключи к тайнам мироздания, всякая прошлая, настоящая и будущая метафизика, высшая Цель бытия и Путь к этой Цели – все это содержалось в короткой и точной формулировке сверхъестественного Откровения.

Со временем философия церекхаймизма разрослась, внутри единого потока мысли стали появляться различные движения, акцентировавшие внимание на тех или иных оттенках смысла, что открывались Идущим по Пути в первом догмате. Вспыхивали нешуточные идейные споры, случались поединки красноречия между признанными Мастерами ерундистики, доходило даже до рукопашной. Как узнать, кто прав, кто виноват? Было собрано новое посольство из представителей всех школ и течений и направлено во владения Творца, который по-прежнему жил в Хеллаэне под непритязательной личиной одного из Лордов. Когда Церекхайм узнал, для чего прибыла делегация, он произнес только одну фразу, и адресовал ее не прибывшим, а своим слугам: «Выкиньте их на хрен отсюда».

Это стало вторым и последним догматом церекхаймизма, разъяснением и необходимым условием, позволяющим в полной мере реализовать в своей жизни истинупервого догмата. Настоящий церекхаймист рано или поздно должен был выкинуть всё. Начиналось выкидывание с имущества – оно выносилось на улицу, затем продавался дом, и деньги тоже выкидывались, кормиться следовало подаянием (объедки, не доедая, выкидывать обязательно!), все свои навыки и таланты следовало выкинуть – то есть попросту забыть о них, далее следовало выкинуть все мысли и заполнить свой разум абсолютной концентрацией на истине первого догмата. Сторонники либеральных течений утверждали, что достаточно выкинуть лишь мысли и привязанности к вещам, в то время как имущество и навыки можно оставить – ведь, при отсутствии привязанностей, вещей у церекхаймиста, по сути, и так уже как бы нет. Радикалы, напротив, требовали буквального соблюдения догмата: выкидывать имущество и все остальное необходимо было не абы куда, а именно на хрен – в точности по слову Творца. При большом имуществе процедура становилась чрезвычайно болезненной, поэтому не без оснований утверждалось, что богатым достичь конечной Цели неизмеримо сложнее, чем беднякам. Существовало даже довольно влиятельное в свое время направление в учении, где утверждалось, что проще оскопиться сразу, чем проходить длительную и не очень приятную процедуру Нахренвсевыкидывания.

Несмотря на то, что официальных делегаций к Церекхайму отправлялось всего две, существовало огромное количество отдельных смельчаков, которые пытались добраться до Творца самостоятельно, дабы постигать Высшую Мудрости непосредственно у его ног. Вся эта эпопея закончилась тем, что Хозяин Садов Памяти наложил на свои земли заклятье, не позволявшее никому, рожденному в Кильбрене, вступить на них. Ортодоксальные церекхаймисты возликовали: они-таки раскрыли тайну Творца! Воистину, это Он! Потому Он и оградил Себя от общения с Верными, дабы они возрастали самостоятельно, ежечасно совершенствуясь в истинах, Им преподанных. Были сочинены многочисленные хвалебные гимны в честь благодетеля. Учение переживало свои золотые дни.

Но, как уже сказано выше, несмотря на столь волнующее начало, расцвет церекхаймизма в Кильбрене был недолговечен. Невежественный народ мистико-философских глубин учения так и не понял. Сначала восторжествовало язычество, а затем наступила эпоха Богини-матери.

Как третьестепенная религия церекхаймизм, однако, сохранился – естественно, в наиболее либеральных своих формах. Радикалы давно вымерли. Идэль была знакома с некоторыми последователями учения и искренне им сочувствовала. С ее точки зрения, в целом они были безобидными людьми, но религия у них все равно ложная: они ведь не почитали благую Ёрри. Не верили в ее особую миссию. Некоторые даже осмеливались говорить (обычно полушепотом), что Ёрри давно пора выкинуть на хрен из Кильбрена. А это было уже совсем нехорошо.

– …В общем, в ходе долгих и продолжительных дебатов, – ироничная улыбка скользнула по губам Вомфада, – мнение Джейбрина было признано самым правильным.

Идэль усмехнулась. Представить прадедушку дискутирующим с кем-либо она не могла. Покойный приор говорил мало, но если уж он открывал рот, это автоматически ставило точку в любой дискуссии. Джейбрин всегда прав, а если Джейбрин не прав, смотри пункт первый.

– Наши самостоятельные исследования ни к чему так и не привели. – Вомфад перестал улыбаться. – А затем… Затем они нанесли свой удар. И поэтому ты сейчас здесь, а не в Академии.

– Подожди… – Идэль сжала губы и на несколько секунд замолчала. – Значит, ты уверен, что это они убили дедушку… и моего воспитателя?

Военный министр кивнул. В глазах читалось сочувствие и печаль, когда он смотрел на принцессу.

– Но почему об этом никто не знает?

– Потому что это вызовет панику. Параноидальный страх. Или еще одну попытку атаковать базу Причащенных. Новые жертвы и всеобщая смута.

– Но ведь нельзя же просто сидеть и ничего не делать! – Идэль вскочила.

– Нельзя, – спокойно согласился Вомфад. – Но я и не сижу.

– И что же ты сделал?

– То, что нам следовало сделать с самого начала. Все материалы о Причащенных я передал администрации Хоремона. Если ты вдруг не знаешь, это один из крупнейших хеллаэнских городов…

– Я знаю. Значит, ты все-таки обратился за помощью в метрополию… – Идэль опустилась обратно в кресло. На собеседника она не смотрела.

– А что было делать? Ждать, пока они прикончат меня, а потом начнут новое вторжение? Тем более, вполне возможно, что оно уже началось, только мы о нем ничего не знаем… – Вомфад покачал головой. – Нет, пусть этим занимается метрополия. Тем более, что возрождение Древнего обернется катастрофой для всех. Но теперь, я думаю, хеллаэнцы Причащенных в порошок сотрут.

– Хорошо бы…

– Не справится город – привлекут кого-нибудь из Обладающих. Лордам на их территории Древний нужен еще меньше, чем нам.

– Ты меня почти успокоил. Но у меня есть еще один вопрос. Во-первых, та Частица, которую Джейбрин дал Севегалу на исследование – осталась у него или…

– Осталась.

– Значит, весьма вероятно, что в сейфе в подземелье лежала именно она. – Идэль вздохнула.

– Да, скорее всего, так. – Вомфад кивнул.

– Значит, они могут обратить еще кого-то… или уже обратили…

– Да. И возможно, не одного. Мы ведь не знаем, сколько Частиц они обнаружили за последние восемь лет. Но я надеюсь, что разрушение того места на НN-2983А, где стоит замок, все решит. Частицы связаны между собой, и после того как материя, в которой воплощено целое, перестанет существовать, по отдельности Частицы уже ни на кого не смогут влиять.

– Я думала, проблема в том, что мы не можем обнаружить это самое целое. – Идэль наморщила лоб. – Следовательно и разрушение замка ничего не даст. То есть, что бы мы там ни ломали, на тот уровень, где действуют Частицы, мы все равно не сможем выйти. Мы его не видим. И Сирайни не видела. Ты думаешь, хоремонцы за пять минут во всем разберутся?

– Частица не существует без носителя, – объяснил Вомфад. – Она всегда в чем-то воплощена. Просто в том периферийном мире воплощением служит сразу все – замок, земля, песок и камни. Все место в целом. Если что-нибудь нехорошее сделать с местом, то сила, с которой мы столкнулись, потеряет последнюю точку опоры в этом мире. Древний уйдет обратно … уж не знаю куда… – Вомфад пожал плечами. – На тот пласт небытия, из которого его вызвали.

– Ты думаешь, у небытия могут быть какие-то пласты? – Идэль скептически приподняла бровь.

– Не знаю. – Военный министр улыбнулся. – Почему бы и нет? В любом случае, здесь его больше не будет, и это все, чего мы добиваемся.

– Хорошо. Если хоремонцы добьются успеха… сообщи о результатах, ладно? Я уверена, ты держишь с ними связь.

– Да. В тамошней страже работает один мой старый знакомый. Через него я всю эту информацию и пустил.

– Значит, остается только ждать. – Задумчиво сказала Идэль. – А пока… Ну что ж, буду внимательно смотреть за тем, что ем и пью.

Она поднялась, намереваясь покинуть комнату.

– Постой, – сказал Вомфад.

– Что?

– Ну… – Он улыбнулся. – Это пока тоже вроде как секрет, но если уж ты все равно зашла… Мы определились с датой выборов.

– О! Так Ведаин уже принял решение?

– Примет через день-два. Сенат соберется девятого октября, ровно через месяц.

– Похоже, вы уверены в победе.

Продолжая улыбаться, Вомфад чуть кивнул.

«Подкупили или запугали всех сомневающихся, – подумала Идэль. – Молодцы. Быстро сработано».

– А почему через месяц? – спросила она. – Слишком длинный срок. Кто-то может и передумать.

– А кто-то может и умереть, – беззаботно откликнулся Вомфад. – Всегда соблюдается баланс.

«Понятно, – сообразила Идэль. – За месяц они собираются слегка подсократить число тех, кто мог бы проголосовать против Шерагана. Проблему Причащенных перебросили метрополии, с выборами определились, пришла пора пострелять… по живым мишеням. Может, уехать куда-нибудь? – с неожиданной тоской подумала она. – Запереться вместе с Дэвидом на месяц в каком-нибудь замке. Целыми днями заниматься любовью, читать или слушать музыку – и ни о чем не думать… Вот было бы здорово».

Она поняла, что, возможно, так и сделает. Пусть не на месяц, но несколько дней отдыха ей были необходимы. А может, и неделя. И если все будет в порядке, сразу после выборов она уедет в Академию. Правда, ее-то обучение Шераган оплатит, а вот как быть с Дэвидом?.. «Ничего, – мысленно сказала себе Идэль. – Что-нибудь придумаем…»

Она попрощалась с Вомфадом и вышла из кабинета.

Военный министр сидел в кресле и задумчиво смотрел на дверь, за которой скрылась принцесса. От нее всегда было много хлопот. Что-то подсказывало ему, что будет еще больше.

Вомфад наклонился и отодвинул нижний ящик стола. Некоторое время рассматривал то, что там лежало: небольшую деревянную шкатулку с четырьмя Истинными Драгоценностями по углам.

Он собственными руками вытащил эту шкатулку из сейфа в подземелье Севегала две недели тому назад.

Севегал хранил Частицу не в сейфе, а в лаборатории. Он полагал, что о его подземелье никому не известно. Но у военного министра такая работа – знать все обо всех. Конечно, Вомфад знал о подземелье.

Он не знал, кто похитил Севегала, но если это были Причащенные, они в самое ближайшее после похищения время должны были узнать о Частице. Поэтому Вомфад перешел в подземелье и спрятал ее. Он ее не просто спрятал, а еще и установил своеобразную «бомбу» из четырех Тальдеаров, до пределов наполненных силой. Как только сейф вскрывали, происходил мощнейший выплеск энергии, превращавший все подземелье и пространство вокруг него в диаметре километра в расплавленную лаву. Двух сейгов Вомфад поставил сторожить подземелье в качестве отвлекающего маневра. Впрочем, при удаче, если Причащенный шел один, двух демонов такого класса хватило бы, чтобы его остановить.

Естественно, имелось небольшое, тщательно замаскированное информационное заклинаньице, которое исправно докладывало Вомфаду об обстановке в подземелье. Однако его доклады министр принимал не всегда вовремя, поскольку было по горло и других дел.

Он узнал о проникновении Идэль в подземелье как раз после того, как вернулся из Хеллаэна. Все уже было кончено. Демоны уничтожены, два человека из свиты принцессы погибли. Вомфаду в этот момент захотелось придушить ее за то, что она полезла туда, куда ее лезть никто не просил, но прямо вмешаться он уже не мог. Идэль выставила бы ему счет за двух убитых.

К счастью, она практически сразу покинула подземелье. Вомфад забрался внутрь, убрал ее детскую защиту, деформировал информационные поля и, аккуратно открыв сейф, вытащил Частицу. Бомбу пришлось дезактивировать. Маловероятно, что Идэль обнаружит сейф, но такую возможность нельзя было исключать. Убивать эту девочку Вомфад не хотел. Заодно с Частицей он уволок из Севегалова архива половину документов – то, чего принцессе явно не нужно было знать.

Избыток информации убивает. В прямом смысле.

Теперь он хранил Частицу в своем кабинете. Он не думал, что это, несмотря на все понавешанные вокруг заклинания, – надежная защита. Он был готов с ней расстаться. Он просто хотел узнать, кто придет за ней. Если Причащенные начали вторую волну вторжения, действовали они пока очень осторожно. Вомфад не знал, кто инициирован, а кто нет. И были ли они вообще, инициированные. Неизвестно.

В рассказе Идэль его обеспокоила одна маленькая деталь.

Дело в том, что он закрыл сейф, прежде чем уйти из подземелья. А когда Идэль туда пришла во второй раз, сейф был открыт. Кто-то там побывал. После него и до ее возвращения.

Если сейф вскрывали Причащенные, значит, Севегала похитили не они. Иначе они побывали бы там раньше. Причащенные знали, что Частица у Севегала, но не знали, где сам Севегал. Зато они прекрасно были осведомлены о делах Идэль. И как только она переместилась в подземелье, им стал известен код бинарного портала, и они тоже смогли туда попасть.

С другой стороны, сейф могли вскрыть и не Причащенные. За Идэль могли следить ита-Берайни или еще кто-нибудь. Важно то, что кто-то следил, и очень плотно.

Кому-то очень нужна была эта девочка.

Вомфад солгал ей. Конечно, ей было чего опасаться. Ей, первой в списке наследников Джейбрина по крови.

У Шерагана даже была мысль жениться на ней. Его остановила только всем известная история с пажом. Идэль была непредсказуема и сумасбродна. Слишком избалована. На любую попытку контроля она реагировала очень бурно. Вместо жены Шераган получил бы ходячий вулкан неприятностей. А ему и собственных проблем хватало.

Итак, кто-то решил приглядеть за девчушкой. Скорее всего, «глазами» служит один из близких к ней людей.

Вомфад подумал, что нужно будет еще раз и очень тщательно проверить того хмыря, которого она привезла из Академии. На вид дурачок дурачком, но… кто знает?

И еще: все-таки нужно будет найти ей подходящего мужа. Не такого размазню, как аминорский наследник, а что-нибудь поприличнее. Такого, чтобы смог ее усмирить.

Может быть, брату ее сплавить? Вомфад несколько секунд обдумывал эту идею. Потом он понял, что ему жалко брата.

Он закрыл ящик стола, отключил заклинание информационной деформации, вызвал фантомное зеркало и приказал секретарю впустить Самилера. Глава Аминор заждался уже, поди.

* * *

Кариглем и Аллайга сидели в одной из комнат своего огромного замка и играли в шахматы. Почти идиллическая картина: любящая мать и почтительный сын.

Если, конечно, не учитывать того обстоятельства, что сыну самого Кариглема, отправленному недавно в Кильбрен, Аллайга приходилась не только бабушкой, но и матерью.

Все человеческие условности давно перестали для них что-либо значить. Инцест не вызвал отвращения, но не был и результатом их извращенного влечения друг к другу. Так было нужно для дела.

Кариглем, выросший в замке, был Причащенным более высокого порядка, чем Аллайга. Целое, объединявшее всех Причащенных, реализовалось в нем в наибольшей степени. Аллайга, добровольно предавшая Павшему и себя, и своего первенца, стояла немногим ниже. Когда она еще была человеком, ее предали. Из отчаянья в ней родилась ненависть к этому миру и жажда его разрушить. Судьба пошла ей навстречу, и Аллайга стала одной из тех, в чьих душа поселилась сила, действительно способная это сделать. Правда, когда эта сила пришла, самой Аллайге она не оставила даже ненависти. Ничего не оставила. Начало разрушения мира лежало в самих Причащенных. Они первыми должны были исчезнуть, раствориться – и этим приуготовить дорогу тому, чьими Частицами они были.

Сын Кариглема и Аллайги, рожденный от двух Причащенных, должен был достигнуть еще более высокой ступени реализации целого, чем его отец. После того, как пройдет Рунный Круг, и примет Частицу, конечно.

Аллайга сделала ход. После короткой паузы Кариглем ответил. Ровно через такой же промежуток времени – новый ход Аллайги.

В их действиях не ощущалось азарта. Игра свидетельствовала не о наличии человечности, а, скорее, о попытке ее изобразить.

В данный момент на их лицах не было масок. Маски появлялись лишь тогда, когда присутствие силы в них достигало определенного порога. Маски отображали изменения, происходившие в этот момент на более глубоком, сущностном плане: прежде живой человек становился лишь изображением человека.

Основная сложность стоявшей перед ними задачи заключалась в том, что не существовало никакого способа ее решения. По крайней мере, такого способа, о котором им было бы известно. Они могли лишь способствовать появлению более совершенных Причащенных. Которые, возможно, эту задачу сумеют решить. Последним проектом такого рода был их сын.

– Ты чувствуешь это? – неожиданно спросил Кариглем.

Прошло несколько секунд. Аллайга неуверенно кивнула. Забыв про шахматы, они встали и пересекли комнату, направляясь к балкону. На их лицах медленно образовывались маски. Платиновая и золотая.

На первый взгляд, снаружи все было по-прежнему. Мрачный, застывший мир. Черно-серые скалы, темное небо с тусклыми огоньками звезд. В четырехмерном пространстве это место находилось на самом краю Нимриано-Хеллаэнского потока миров. Периферийные миры редко бывают пригодны для жизни. В трехмерном пространстве планета располагалась слишком близко к своей звезде, безымянному красному карлику. Ее вращение вокруг своей оси было совсем медленным. Ближайшие недели солнце будет поджаривать противоположную сторону планеты.

Небо было темным, пронизанным тусклым коричневым светом, горизонт светился бледно-желтым. Аллайге показалось, что среди звезд она увидела несколько вспышек. Да, так и есть. Затем там вспыхнул серебристый огонек. И еще один. И еще.

Огоньки приближались. Затем один из них изрыгнул зеленоватый сполох. Энергетический заряд пересек разделявшее их пространство почти мгновенно. Замок тряхнуло. Пламя бушевало в каких-нибудь пятидесяти метрах от стоявших на балконе Аллайги и Кариглема, медленно стекая по вниз по невидимому куполу. Там, где оно попадало на камень, материя испарялась.

– Не знаешь, кто это? – спросил Кариглем, разглядывая огоньки.

В ту же секунду воздух перед ними исказился – как будто бы невидимый великан настраивал бинокль. Огоньки выросли и превратились в фигуры людей, облаченных в некое подобие серебристо-белых доспехов. Доспехи были очень сложными и массивными. Они полностью закрывали тела прибывших. Латы были покрыты какими-то детальками, непонятными узорами и выемками, имевшими то ли функциональное, то ли чисто декоративное предназначение. Во всяком случае, выглядели новоприбывшие красиво. Уверенно. И смертоносно.

Они были окружены свечением, имевшим четкие и резкие границы. Как будто бы находились внутри прозрачных кристаллов.

В руках – оружие. Приспособления, отдаленно напоминавшие то ли копья, то ли жезлы. С дополнительными рукоятками, выступами, какими-то светящимися наростами – одни в виде дисков, другие – гроздей или спиралей.

Наблюдай эту картину Дэвид Брендом, он бы сказал, что доспехи этих господ куда больше походили на скафандры из какого-нибудь безумного фантастического фильма, а оружие – на лазерные ружья.

И отчасти он был бы прав. Но только отчасти.

– Хеллаэнские рейнджеры, – ответила Аллайга. – Элитные подразделения городской стражи.

– Им-то что здесь надо?

– По-моему, это очевидно.

Пока они говорили, рейнджеры успели сделать еще несколько залпов. Истинные Камни, украшавшие их оружие, медленно раскалялись. Замок непрестанно вздрагивал. Казалось, он полностью объят пламенем. Защита еще держалась, но быстро сходила на нет. Каждый следующий всплеск зеленого огня расцветал на несколько метров ближе к стоящим на балконе людям.

Кариглем поднял правую ладонь. Левой рукой он сжимал руку Аллайги. Свободной рукой женщина синхронно повторила его движение. Маски полностью скрыли их лица.

Они перестали быть людьми, они стали частями целого, которое не имело собственного имени. В замке были и другие Частицы, меньшие – в этот момент все они стали одним. Впрочем, они и так были одним целым, только вот обычно поддержание этого единства требовало слишком высоких затрат. По крайней мере, в этом убогом и несовершенном мире. Но на короткий срок они могли делать свое единство актуальным, проявлять ту силу, которая жила в них.

Зеленое пламя иссякло. Энергетические сгустки гасли в воздухе, не долетая до защитного кокона, окружавшего замок. Сила распространялась вовне. Затем она захватила и самих стрелявших. Их оружие, доспехи, да и они сами были пронизаны мощнейшими и искуснейшими заклятьями. Но это не имело значения для силы, проводниками которой служили Кариглем и Аллайга. Стихии расщепились, сами законы, образующие мир, на короткое время стали другими. Энергетические структуры распадались, материя разваливалась, как перегнивший плод. Рейнджеры даже не успели крикнуть – исчезли, как дымные облачка, смытые порывом ветра.

Кариглем и Аллайга разжали руки. Небо было чистым. Никаких серебристых огоньков. Никаких рейнджеров.

Постояв на балконе еще некоторое время, они вернулись в зал, чтобы закончить прерванную партию.

14

Это был лучший ювелирный магазин столицы. Его Дэвиду порекомендовал Керамар. Старик не был похож на спеца в ювелирном деле, но за минувшие дни Дэвид успел убедиться, что если его личный тренер по магии что-то говорит, значит так оно и есть, а если сомневается, то и советовать не станет. Это касалось любых вопросов. Поэтому он поверил и, не заглядывая в другие лавки, сразу направился по указанному адресу.

Магазин и вправду выглядел очень солидно. Два этажа в большом здании в центре города. Хорошая охрана. От великолепия, выложенного на витринах, болели глаза. Вызванное Око показало, что все тут вокруг опутано паутиной заклятий. Под потолком висело несколько элементалей, усиленных впечатляющим набором модификаций, прилагавшихся к каждому из них. Дэвид знал, как это делается: сначала вызывается тварюшка, а затем начинается ее апгрейд: «Существо Огня Одаряется Разрушительным Клинком Тьмы», «Существо Огня Одаряется Сферой, Защищающей от Заклятий» и так далее, раз пятьдесят подряд. Получается мощный маленький танк, который может доставить уйму неприятностей тому, на кого его натравят.

Обыкновенные элементали разговаривать не способны, но к эфирным карапузам, охранявшим магазин, прилагалась модификация, позволявшая им произносить ограниченный набор простых фраз.

– Здесь колдовать нельзя, – сообщил ближайший к Дэвиду элементаль. Его собратья подтянулись поближе – на случай, если колдуну вздумается поспорить.

Дэвид не стал спорить и убрал Око. В этот момент к нему подскочил продавец. В зале их было несколько, и с неизменными улыбками они крутились рядом с покупателями, как мелкие акулы вокруг степенных китов.

– Что-нибудь ищите? Я могу вам помочь?

– Можете, – сказал Дэвид. – Я ищу что-нибудь особенное. Точнее, какое-нибудь кольцо. Особенное кольцо.

– На какую сумму рассчитываете?

Дэвид посмотрел на ценники. Деньги у него были. В крайнем случае, можно воспользоваться заначкой: мешочком с бриллиантами, отнятыми у Сакруба.

А если все-таки не хватит, он еще кого-нибудь ограбит.

В этом мире наверняка полно злодеев, которые жируют на народных бедах. Землянин был в этом уверен.

– На любую.

Его статус сразу подскочил до небес. Юноша вертелся ужом, предлагая самые дорогие кольца. Дэвиду ничего не приглянулось. Он хотел сделать подарок девушке, которая, будь она чуть постарше и поопытнее, имела бы приоритетное право претендовать на верховную власть в этом мире. Золотых побрякушек с бриллиантами у нее – пруд пруди.

Дэвида провели в закрытый отдел, где были выставлены редкости. Имелись там и артефактные кольца. Были и такие, для покупки которых Дэвиду пришлось бы ограбить, как минимум, еще десяток Сакрубов. Но как раз самые дорогие и функциональные ему совсем не приглянулись. Ну для чего, скажите пожалуйста, дарить Идэль кольцо, способное вызвать Сферу Смерти повышенной мощности? Она сама способна такую Сферу сгенерить, что любое кольцо отдыхает.

Нет, покупать артефакты – это еще более пошло, чем типовые безделушки из золота. К тому же, здесь не магические вещи, а сплошное барахло. За нормальными артефактами надо отправляться в Хеллаэн и иметь много-много сийтов на счете.

Дэвид изучал украшения часа два, если не больше. На помощь первому продавцу подскочили еще два. Дэвид порядком утомил всю троицу. В конце концов его выбор остановился на серебряном колечке, изготовленным альвами. Крошечный дракон, как будто живой, держал в пасти крупный сапфир. Это была художественная работа, при том очень высокого качества.

«Альвы вообще в таких делах мастера. Потому что не штампуют вещи, а вкладывают в них душу», – подумал Дэвид и купил колечко. На это ушла примерно половина его налички, но вещь того стоила.

* * *

Идэль разбудил перезвон колокольчиков. Открыв глаза, она несколько секунд неподвижно лежала на кровати, не соображая со сна, где она и что происходит. Опочивальня принцессы была погружена в полумрак. Слева что-то мерцало. Опять перезвон. Она повернула голову.

Мерцало висевшее на стене зеркало. Идэль ощутила раздражение. В такой час… кто посмел?

Кольцо, позволявшее создавать фантомные зеркала, на ночь она обычно снимала. На зеркале в ее спальне было установлено блокирующее заклятье, препятствующее использовать его для связи. Имелся список тех, для кого следовало делать исключение, но он был очень маленьким.

Ни один из тех, кто был занесен в этот список, просто так беспокоить ее не станет.

Раздраженно ворча, она встала и запахнулась в халат.

Мерцание. Перезвон.

– Иду, иду…

Она коснулась гладкой поверхности. В принципе, замкнуть контур можно было и не вылезая из кровати, но со сна она не чувствовала себя готовой к упражнениям в волшебстве. Лучше просто дотронуться. Системное заклятье, висевшее на зеркале, опознало ее и открыло канал.

Появилась картинка. Фольгорм. В каком-то помещении. На заднем фоне суетятся незнакомые люди. Идэль не смогла понять, где он. Но явно не во дворце.

– Спала? – спросил дядюшка, оценив ее вид. – С тобой все в порядке?

– Да… – Идэль зевнула, прикрыв рот ладошкой. – Что происходит? Где ты?

– Шераган убит.

Принцесса почувствовала себя так, как будто ее кто-то ударил. Разом вышибло остатки сна. Убит? Она не могла в это поверить. Ведаин только вчера официально объявил дату выборов…

– Кто? – хрипло спросила она. – Берайни?

– Пока неизвестно. – Фольгорм был мрачен, но голос его звучал сухо, почти без волнения. – Умер в своей спальне сегодня ночью.

– Во дворце?

– Нет, в замке Олим, в своих владениях. Я сейчас здесь нахожусь. – Фольгорм оглянулся.

Теперь принцессе стало ясно, чем вызвана эта суета на заднем плане. Получив известие и лично убедившись в том, что Шерагану уже помочь ничем нельзя, Фольгорм стал по очереди вызывать всех, кто входил в партию ита-Риттайн. Не столько для того, чтобы поделиться новостью, сколько желая убедиться, что с остальными все в порядке.

– Как он убит? – Идэль чувствовала, что с трудом говорит спокойно.

– Неизвестно.

– В общих чертах. Яд? Нападение?..

– Не исключено, что яд, но я полагаю – это дистанционное колдовство. По неизвестным причинам его гэемон был разрушен во время сна. Все произошло очень быстро, он даже встать с кровати не успел. Магическая защита комнаты не нарушена. Общая замковая система проникновения не зафиксировала.

– А его личный амулет?

– Похоже, был поврежден частично, но уже успел восстановиться. В общем, это похоже на какое-то проклятье.

Идэль помассировала виски.

– Послушай… но ведь это же бред… – сбивчиво сказала она. – Он был полностью защищен, на своей территории, внутри замкового поля… До него просто не могли добраться дистанционно. Так можно прикончить Бездаря… но высокорожденного, обученного мага…

– Я всего лишь рассказываю то, что знаю, – Фольгорм поджал губы. – Ладно, поговорим позже. Мне еще нужно связаться со Смайреном. Может быть, хотя бы смерть брата отвлечет его от возни с пчелами.

– Галдсайра уже там?

– В пути.

– Я скоро буду.

– Тебе здесь нечего делать. Тут и так настоящее столпотворение. Скорпионцы без Вомфада пытаются все взять в свои руки, указывать, кому где находиться. Мне страшно подумать, что начнется, когда появится Галдсайра. Ее в угол не поставишь.

Идэль бездумно кивнула. Узнав о смерти отца, Галдсайра станет неуправляемой. Она будет искать виноватых – как обычно, среди тех, до кого можно дотянуться.

Идэль вдруг поняла, что Фольгорм сказал нечто странное. Она подняла глаза и встретилась с прямым взглядом дяди.

– «Скорпионцы без Вомфада»? А он-то где?

– Отбыл сегодня ночью в метрополию.

– Зачем?

– Он мне не докладывался. – Фольгорм пожал плечами. – Оставил сообщение секретарю, обещал вернуться утром. Я пытался связаться с ним, но пока безрезультатно. Похоже, у него какое-то срочное дело…

«Причащенные… – подумала Идэль. – Видимо, у хеллаэнцев возникли с ними проблемы…»

– Сиди дома, – посоветовал Фольгорм. – Если еще что-нибудь случится, я с тобой свяжусь. Ты здесь ничем нам не поможешь.

Зеркало погасло.

Идэль с минуту смотрела на собственное отражение, а затем медленно опустилась на кровать. Ей было дурно.

Никакого сочувствия к погибшему она не испытывала. Шераган и раньше ей не нравился, а после того, как она – в основном, из архива Севегала – узнала о его мерзких делишках, двоюродный дядюшка более уже не вызывал ничего, кроме чувства легкой гадливости.

Но умер он крайне не вовремя. По большому счету, он был единственным, кого могла выставить их партия. Он хотел править, и был способен этим заниматься. Из него вышел бы далеко не идеальный правитель, но хоть какой-то. Идэль не могла и представить, кто теперь займет его место. Среди потомков Джейбрина и Риттайн более не было ни одного лидера, который мог бы объединить их партию. Халгар, Атвальт, Глойд, Гэйбар, Геркла и Йатран – все погибли. Теперь еще и Шераган.

«Ублюдок… – со злостью подумала она о покойном. – Не мог подождать месяц… даже не позаботился толком о своей охране… И кто теперь оплатит мое обучение?»

Становилось ясно, что об Академии можно забыть. Как и о последних трех-четырех годах спокойной жизни, которые она мечтала провести вместе с Дэвидом – перед тем, как расстаться с ним навсегда. Им не суждено быть вдвоем, но она так хотела чуть-чуть продлить счастье. Теперь не получится. Начнется кошмар, мясорубка, и милому мальчику с Земли здесь не место. Он станет первым, кого используют против нее. Не одна сторона, так другая. Негласное перемирие окончено, сегодня прозвучал первый выстрел.

Идэль не хотела думать о будущем. Оно ее ужасало.

* * *

Совещание шло уже больше часа. Вомфад гадал, сколько же еще оно продлится, прежде чем те, кто имел тут право голоса, примут хоть какое-то решение.

Собрание происходило в здании муниципалитета. Присутствовали важные шишки из администрации Хоремона и нескольких других городов. Вомфада пригласили в качестве консультанта: в конце концов, проблеме Причащенных он, вместе с Джейбрином и Севегалом, посвятил последние восемь лет.

Собранные материалы военный министр Кильбрена передал в городскую стражу Хоремона через своего друга, лейтенанта Лугана. Последнему удалось убедить начальство в том, что угроза достаточно серьезна, и нужно предпринять какие-то меры, пока еще не поздно. Было выделено два взвода бойцов, каждый из которых за несколько секунд мог бы разнести крупный незащищенный город. Предполагалось, что какие бы экраны ни ставили Причащенные, объединенной атаке они не смогут противостоять. О неудачном нападении Атвальта и кильбренийских магов стража Хоремона была проинформирована, но это не заставило капитана отменить решение: боевые возможности любого из солдат спецподразделения стражи на порядок превосходили силы любого высокорожденного. Сами бойцы не достигли никаких особых высот в Искусстве, но посредством различных модификаций гэемона были наделены потрясающими возможностями в плане наступательной и оборонительной магии. Это были настоящие машины убийства.

Тем не менее, бой закончился совершенно бесславно. Восемнадцать человек погибли, а ведь на развитие и вооружение каждого из них город потратил уйму средств. Это был скандал, равнозначный неожиданному исчезновению восемнадцати тяжелых бомбардировщиков в каком-нибудь технологическом мире. Но главное – угроза и в самом деле оказалась куда выше, чем предполагали. Древний какой-то своей частью уже присутствовал в этом мире. И никому не хотелось ждать, пока Причащенные придумают, как можно сделать его присутствие еще более явным.

В общем, смерть восемнадцати элитных бойцов вывела обсуждение проблемы на более высокий уровень, что и стало причиной нынешнего собрания. Маги из городской администрации пожелали получить информацию о противнике из первых рук, для чего был вызван Вомфад. Он мало что мог добавить к тому, что уже рассказал Лугану, а затем и капитану стражи, но его очень интересовало, что теперь – после того как угроза осознана в полной мере – предпримет метрополия, а участие в заседании давало шанс это выяснить.

Сначала его мурыжили вопросами, ответы на которые он уже давал ранее – правда, другим людям. Когда пределы его компетенции стали более или менее ясны, перешли к обсуждению. В центре зала несколько раз запускали изображения, сделанные наблюдательной группой: замок на НN-2983А с разных ракурсов, сцены короткого боя – от начала атаки по замку до гибели людей…

Выдвигались самые разные идеи относительно того, какие виды магии могли бы оказаться эффективными для противодействия Причащенным. Но все эти средства кто-то должен испытать и применить, а заниматься этим – после увиденного – никому не хотелось. Слишком дорого будет обходиться каждый неудачный эксперимент.

Часть заседавших ратовала за то, чтобы перестать ломать голову и сообщить о происходящем кому-нибудь из Обладающих Силой. Безусловно, это было самое простое решение проблемы. Вместе с тем, тут были свои минусы. Городская администрация не хотела привлекать Лордов по той же причине, по какой Джейбрин не хотел обращаться за помощью в Хеллаэн. Конечно, пользуясь помощью кого-то более могучего, чем ты, можно решить текущую проблему. Но чем придется платить? Цена может оказаться непомерной. И даже в том случае, если плата скромна или ее нет вовсе, при частом обращении слабый о своей независимости может забыть. Какая же это независимость, если во всяком трудном деле ты, будучи не способен решить ситуацию сам, обращаешься к чужому покровительству?

Маги спорили уже больше часа. Вомфад гадал, когда все это закончится. Кольцо, создававшее фантомные зеркала, периодически сообщало ему о том, что кто-то пытается с ним связаться. Ничего необычного: военный министр всегда кому-то нужен. В любом случае, Вомфад не мог просто встать и уйти. Он должен был узнать, к чему они в итоге придут.

– А что, если задействовать «Громовержца»? – Предложил кто-то.

– Что это? – шепотом спросил Вомфад у Лугана.

– Боевая астральная станция, – также тихо ответил лейтенант.

Вомфад задумчиво кивнул. Об астральных станциях он, конечно же, знал. Это были масштабные проекты, требовавшие для своей реализации большого количества времени и сил. На сооружении одной-единственной станции могло быть задействовано несколько сотен высокоспециализированных магов, и работа их протекала годами, иногда – десятилетиями.

Первые астральные станции появились в Хеллаэне в годы Великой Войны. Их изобрел Кэсиан, Владыка Чар. Используя один из Ключей Мощи, он сотворил несколько опытных образцов. Ключ, уникальная фабрика заклятий, был способен сделать это сравнительно быстро. Фактически, станция – это целый нематериальный мир. Станции способны перемещаться между мирами внутри одного потока и выполнять самые разнообразные задачи.

Маги-«классики» оценили эту идею и в последующие эпохи не раз пытались воплотить ее в жизнь. Каждая станция отнимала чудовищное количество ресурсов, но вместе с тем давала значительные стратегические преимущества своему владельцу. Обычно в таких проектах задействовались профессиональные волшебники не из одного, а нескольких хеллаэнских городов.

Было еще кое-что, о чем Луган Вомфаду не сказал. Впрочем, он и сам об этом лишь подозревал, не имея никакой определенной информации на сей счет.

«Громовержец» был новейшей моделью. Его создавали несколько десятилетий и затем беспрестанно продолжали улучшать.

Существовали старые боевые станции, и их было вполне достаточно для того, чтобы держать под контролем все сателлитные миры нимриано-хеллаэнского потока. Старые модели уступали «Громовержцу» в огневой мощи на порядок, если не на два.

Возникал законный вопрос: для чего правительства нескольких хеллаэнских городов потратились на «Громовержца»? С кем они собрались воевать?

На этот счет имелись разные предположения. О своих предположениях Луган предпочитал помалкивать. Иногда неосторожное слово может дорого обойтись тому, кто его произнесет.

Городская администрация обсуждала возможность использования «Громовержца» минут пятнадцать. Как будто речь шла об обычной боевой станции.

Многие были против. Однако за их возражениями, равно как и за аргументами тех, кто был «за» Луган улавливал скрытый подтекст. Он был уверен, что в данном случае слова лишь маскируют смысл – смысл, понятный лишь тем, кто знал истинное предназначение «Громовержца».

– Но станция еще не закончена, – говорил кто-то из тех, кто был «против».

– Думается, это прекрасная возможность ее испытать, – возражал кто-то из тех, кто был «за».

И Луган понял, что не ошибся.

Возможности Древних сравнимы разве что с возможностями сильнейших Лордов Хеллаэна.

В сложившейся ситуации администрация Хоремона усмотрела возможность испытать станцию.

Вопроса о том, для чего маги-«классики» создавали эту станцию, Луган себе больше не задавал. Он вообще постарался забыть о только что обретенном знании. Даже думать об этом было опасно.

Вопрос поставили на голосование. Тех, которые были «за», оказалось больше – хотя и ненамного. В ближайшее время приказ о начале подготовки донесут до техперсонала «Громовержца» – и начнется отсчет.

Лугану хотелось надеяться, что Лорды не заметят того, что вскоре произойдет на периферии. А если и заметят – не обратят внимания: они ведь привыкли относиться к простым смертным как к насекомым.

* * *

…Вомфад вышел из зала и активировал кольцо. Ба! За прошедшие часы с ним хотело пообщаться полтора десятка высокорожденных. Практически все пытались связаться несколько раз. Поступали вызовы и от обычных магов – прежде всего, приближенных Вомфада.

Военный министр понял, что пока он находился в метрополии, на родине что-то произошло. У него не было никакого желания выяснять – что. В хорошие сюрпризы он не верил.

Вздохнув, он создал фантомное зеркало и вызвал Фольгорма. Эта пронырливая крыса всегда была в курсе событий.

Фольгорм ответил почти мгновенно.

* * *

Безвременная кончина Шерагана спутала все планы Дэвида Брендома. Все ходили на ушах, вооружались, вели какие-то срочные переговоры – и купленное кольцо так и оставалось неподаренным. Когда вокруг такое творится, тут уж не до романтики.

Он хотел поговорить с ней на утро третьего дня. Понял, что ждать бесполезно, – по словам Идэль, дальше будет еще хуже. Ходили слухи о неудачном нападении на Яльму – лучшую колдунью из всех ита-Берайни. Затем без вести пропала Галдсайра. Все эти события, безусловно, были связаны между собой.

Вомфад, Декмис и Фольгорм пока ничего не предпринимали. Чем они занимались – не было известно никому, кроме них самих. Идэль считала: готовят ответный удар. Ита-Берайни, очевидно, считали так же, поскольку усилили свою охрану и во дворце появлялись редко.

Итак, утром третьего дня Дэвиду удалось застать принцессу одну. Она возилась с какими-то бумагами в своем кабинете.

– Идэль, нам нужно поговорить.

– О чем? – Она бросила мимолетный взгляд на своего любовника.

– О нас. – Дэвид нащупал в кармане коробочку с кольцом.

– Не сейчас. У меня встреча с Майдларом. Мне нужно кое-что подготовить.

– Встреча во дворце?

– Да.

– Я с тобой.

– Нет, – ответила Идэль голосом, не терпящим возражений. – Ты останешься здесь. Со мной отправятся Сойдор и Ллок. Будешь возражать – посажу под арест. Я не шучу. Поговорим вечером.

Угроза только подстегнула желание Дэвида оспорить принятое решение, но тут в кабинет вошли дворяне, которые должны были сопровождать Идэль, и в их присутствии выяснять отношения Дэвид не счел разумным. С упреком посмотрел на Идэль (она, углубившись в свои бумаги, этого даже не заметила) и вышел из кабинета.

С тех пор как погиб Шераган, она наотрез отказывалась брать его с собой куда-либо. А вот если к ней в особняк кто-то приезжал – заранее придумывала Дэвиду какие-нибудь поручения. Она категорически не хотела, чтобы ее и Дэвида видели вместе.

Землянина это злило. Ему совершенно не нравилась та роль, которую ему отводила Идэль. Они ведь говорили об этом уже несколько раз. Но нет – она опять за свое.

С этим нужно что-то делать. И притом незамедлительно.

Он сжал коробочку так сильно, что когда злость прошла – сам же испугался: не раздавил ли? Нет, обошлось.

Сегодня вечером они обязательно поговорят. Без свидетелей. Ей не удастся отвертеться.

15

Майдлар принял ее в своих апартаментах во дворце. Он всегда напоминал Идэль старого грустного клоуна, вышедшего на покой. Когда она была маленькая, он иногда показывал ей разные фокусы: извлечение кролика из шляпы или трюки с картами. Майдлар утверждал, что делает это без всякой магии, засчет одной только ловкости рук. Это было необычно, и потому – интересно.

Лицо Майдлара было морщинистым и бугристым, особенно много морщинок собиралось вокруг глаз, когда он улыбался. А улыбался он – чуть-чуть – почти всегда.

– Готова к небольшому путешествию? – спросил он принцессу.

Идэль удивилась: такого пункта в регламенте их встречи не значилось.

– Куда?

– Ко мне в замок. Там и поговорим.

– Почему не здесь?

– Лучше – там, – добродушно ответил Майдлар, глядя ей в глаза.

«Что-то важное, – подумала принцесса. – А его апартаменты во дворце могут прослушиваться… Да почему – „могут“? Наверняка прослушиваются…»

– Хорошо. А… – Она посмотрела на своих дворян.

– Подождут здесь, – ответил Майдлар на ее молчаливый вопрос. – Мы ненадолго.

У него был такой добрый, мягкий голос, что даже вспыльчивые дворяне не обиделись на то, что выглядело как попытка распоряжаться ими в присутствии их же собственной госпожи.

Идэль кивнула. Она доверяла Майдлару – он играл в их команде. Велела дворянам остаться здесь и ждать ее возвращения, затем протянула руку принцу. Майдлар открыл волшебную дорогу. Погружаясь в водоворот Тьмы, Идэль подумала о том, что пора бы уже и самой научиться создавать пути. Теперь, после инициации в Кильбренийском Источнике, ей вполне хватало энергии для того, чтобы суметь это сделать.Силы достаточно, дело было только за тем, чтобы наработать навык.

Они плыли сквозь ночь, как будто погружались в беспросветную бездну. Пространство казалось более плотным, чем то, к которому привыкла Идэль, но вместе с тем они рассекали его легко, не встречая сопротивления. Как будто опускались на дно океана медленно-медленно… дни… может быть, годы… Майдлар был посвященным нескольких стихий, но для перемещений маг практически всегда выбирает ту, с которой работает лучше всего. Майдлар предпочитал Тьму.

Потом… безграничная ночь исчезла, возник какой-то полусвет, отблески вещей, предметы обретали резкость. Идэль ощутила, как они мимолетно соприкоснулись с каким-то волшебством – вероятно, это была охранная система замка – а потом мир стал ярким и четким. Мир стал нормальным.

Они стояли в тускло освещенном зале, рядом с Главным Сплетением замка. Источник здесь был так себе, совсем слабенький, его энергии хватало только для того, чтобы поддерживать защиту и обеспечивать работу некоторых бытовых заклинаний. Здесь же находилась незримая стража, которая начала пробуждаться при их появлении. Майдлар ввел в заклинательную систему пароль и боевые призраки растаяли, вновь погрузившись в стены.

Принц зашагал к выходу, махнув рукой, приглашая Идэль следовать за собой.

– Итак, – сказала она, догоняя хозяина замка.

Несколько секунд принц молчал. Они вышли в коридор. Повстречавшийся слуга низко поклонился. Высокорожденные этого даже не заметили.

– Хочу, чтобы ты кое-с-кем встретилась, – наконец разжал губы Майдлар.

– С кем?

– Сейчас увидишь.

Они быстро миновали несколько проходных комнат, вышли в новый коридор. Рядом с одной из дверей Майдлар остановился.

– Прошу, – распахнул дверь.

Идэль осторожно вошла. У нее нарастало предчувствие, что этот сюрприз будет далеко не таким приятным, как те, которыми добрый старый клоун баловал ее в детстве.

Человек, стоявший лицом к окну, был немного выше среднего роста. Темный шатен. Даже со спины он казался сильным и уверенным в себе – идеальная прямая осанка, широкие плечи, точные движения. На нем была темно-серая рубашка и охровая куртка без рукавов. Темно-коричневые штаны и короткие сапоги. Меч на поясе.

Идэль чувствовала: он слышал, как открылась дверь. Но он не поворачивался до тех пор, пока она не прошла половину расстояния до центра комнаты.

Потом он повернулся.

Это был Кетрав.

Идэль почувствовала себя так, как будто ее ударили. Прямой взгляд лидера ита-Берайни не выражал никаких чувств. Глаза – как два провала во тьму. Она отшатнулась. Обернулась к двери. Там стоял Майдлар. Он явно намеревался не дать ей сбежать.

Идэль снова обернулась к Кетраву. Принц стоял неподвижно. Она почти оправилась от шока и с огромным трудом подавила желание призвать силу Источника. В магическом поединке эти двое скрутят ее без всякого труда. Каждый из них – намного опытнее и сильнее.

– Что это значит? – спросила она, чувствуя, как дрожит голос и ненавидя себя за слабость.

– Ничего, – ответил Кетрав. – Я просто хочу поговорить. А потом ты вернешься во дворец. В целости и сохранности.

– Так значит, ты на его стороне? – спросила она у Майдлара. Она могла бы заменить эту фразу из пяти слов одним-единственным словом: «Предатель». Ее тон и презрительный взгляд остались бы теми же самыми, что и были.

Если этот плевок как-то и задел Майдлара, то последний ничем своих подлинных чувств не выдал. Только чуть поджал губы. Сказал:

– Я на своей стороне, – и сделал жест, приглашая Идэль пройти в центр комнаты. Там уже стоял столик и три кресла. Все подготовлено заранее.

Идэль отвернулась и, стараясь сохранять спокойное выражение лица, прошла семь шагов, отделявшие ее от ближайшего кресла. На Майдлара она больше не обращала внимания. Если он переметнулся к ита-Берайни, парадом тут командует Кетрав.

– Я понимаю, что ты напугана, – произнес Кетрав, занимая место напротив. – Чтобы тебя успокоить, повторю еще раз: после нашего разговора ты покинешь этот замок совершенно беспрепятственно.

– Если?.. – Идэль как будто начала фразу – но сознательно оставила ее неоконченной.

– Что «если»?

– Неужели не будет никаких «если»? – деланно удивилась она.

Кетрав хмыкнул:

– Нет.

– Я гарантирую безопасность всех участников данной встречи, – подал голос Майдлар.

Идэль скептически посмотрела на хозяина замка.

– Вот как? Даже с учетом того, что я расскажу нашим о том, с кем ты связался?

Майдлар не ответил. Идэль показалось, что он оскорблен. «Ну и пусть», – подумала она.

– Кому ты собираешься рассказывать, можно узнать? – мягко спросил Кетрав.

Она рассмеялась:

– Да какая разница? Может, сразу перейдем к сути? Почему я должна присоединиться к ита-Берайни, не так ли? И длинный список причин. Правильно? Если нет, я не понимаю, что я тут делаю.

– Ты мне нравишься, – сказал Кетрав. – Нет, правда. Ты очень независимая. Как только тебе кажется, что тобой пытаются управлять, сразу выставляешь все свои иглы.

– Давайте без комплиментов…

– Я действительно был бы рад, если бы ты присоединилась к нам, – продолжал принц. – Но, к сожалению, мне нечем тебя привлечь. Все, что я могу тебе дать, у тебя либо уже есть, либо ты можешь получить это другими способами. Но речь у нас сейчас пойдет не о достоинствах «моей» команды, а о… – Кетрав сделал паузу, подыскивая нужное слово. – А об особенностях «твоей».

– Да? – Идэль, будто прилежная девочка, сложила руки на коленях и изобразила крайнюю заинтересованность. – Я внимательно слушаю.

– Дурачится ты можешь сколько угодно, – улыбаясь, сказал Кетрав. – Но попытайся при этом отвечать честно. Как ты думаешь, кто убил Джейбрина?

– Вопрос на миллион кдиаров. – Идэль засмеялась. Это выражение она впервые услышала от Дэвида, и оно ей понравилось. Правда, землянин упоминал какие-то другие денежные единицы, но это уже детали.

– И все-таки.

– Наверное… – Она опять сделала очень серьезное лицо. – Он умер сам. Да, это очень вероятно. Сердце, скажем, не выдержало или еще что-то… Нервы, опять-таки, всегда на пределе. При такой-то работе.

– Перестань, – попросил Кетрав. – Неужели нельзя просто ответить?

– Какого ответа ты ждешь?

– Честного.

– Извини. – Она помотала головой. – Я не могу его дать. А если бы могла… не вижу причин обсуждать с тобой это.

Кетрав откинулся в кресле и некоторое время рассматривал Идэль. Казалось, он что-то взвешивает.

– Так… Кажется, я понимаю. Похоже, наш военный министр сумел убедить тебя, что это сделали Причащенные.

– Потрясающая осведомленность, – сказала Идэль после короткой паузы, для того чтобы хоть что-то сказать. Значит, Кетрав сумел подслушать ее разговор с Вомфадом – несмотря на все меры предосторожности. Это было плохо.

– Нет, я не подслушивал вашего разговора. – Увидев выражение ее лица, Кетрав рассмеялся. – И я не читаю твои мысли. Давай так: я рассказываю тебе, откуда я об этом узнал, – на самом деле, все очень просто – а ты перестаешь дурачится и отвечаешь честно. Это сэкономит нам время. Договорились?

Идэль кивнула.

– Прежде чем Вомфад включил защиту, ты сказала, что хочешь поговорить с ним о Причащенных. Партия, к которой, как тебе кажется, ты принадлежишь, может обвинить в убийстве Джейбрина либо нас, либо повесить убийство на этих странных существ с периферии. По крайней мере, мы и они – наиболее вероятные кандидаты на роль, ты ведь так думаешь? Существование Причащенных должно представляться тебе большим секретом. Если бы ты думала, что убийца – я, что помешало бы тебе об этом сказать? Ничего. А раз ты «не можешь» – остается вторая возможность. Затем я выдаю тебе результат моих рассуждений, как некое откровение свыше. Конечно, я мог допустить ошибку на любом этапе. Но я вижу удивление на твоем милом лице и понимаю: я не ошибся. Потом там появляется обеспокоенность – что же она значит? Я ставлю себя на твое место и живенько соображаю, что могло бы вызвать такую реакцию. Ну конечно, это же самоочевидно. Я бы стал гадать: а что еще знает этот отвратительный ита-Берайни? Как далеко простирается его осведомленность? Откуда он узнал, о чем мы говорили? У тебя множество мыслей, и то, что разговор, возможно, подслушан – только одна из них. Но я говорю об этом – и эта мысль выделяется в твоем сознании, и тебе начинает казаться, что я читаю твои мысли несмотря ни на какие магические барьеры. – Кетрав показал глазами на колье с Истинным Камнем. – А между тем это обычная логика плюс немного психологии.

– Ты не дурак, – неохотно признала Идэль. Себя она ругала последними словами за то, что невольно дала ему все данные для анализа. Но кто мог знать, что он такой умный?..

– Мы можем продолжать так и дальше, – сказал Кетрав. – Но я здесь не для того, чтобы получать информацию от тебя. Наоборот, это я хочу кое-чем с тобой поделиться. Не думаю, что тебе известно что-то, чего я не знаю. Ты здесь совсем недавно и ни черта не понимаешь в том, что происходит. Странно уже и то, что ты вообще узнала о Причащенных. Вообще-то, если только я не разучился понимать людей, Вомфад должен был обнародовать этот секрет непосредственно перед выборами. Откуда ты узнала про них?

– Мне сказал Фольгорм, – соврала Идэль. Связь была очевидна: Фольгорму мог сообщить Вомфад, а далее дядюшка решил предупредить свою любимую племянницу…

– Ложь, – жестко произнес Кетрав. – Если бы тебе рассказал Фольгорм, ты бы не пошла к Вомфаду с этим же самым вопросом. Никому бы в здравом уме не пришло в голову делиться с тобой этими сведениями – что это даст тебе или тому, кто поделился? Ничего. Нет, скорее всего, ты узнала об этом совершенно случайно. Я хочу знать, как.

– Хорошо… – Идэль некоторое время молчала. Никакой правдоподобной лжи в голову не приходило. Она решила сказать правду и посмотреть, что из этого выйдет. Принять ту игру, которую предлагал Кетрав. В любом случае, было ясно, что это – его игра; вопрос был только в том, какую форму она примет. – Мне известно, где жил мой воспитатель, Севегал. Там я нашла информацию о Причащенных. Неполную… но из нее следовало, что более подробными сведениями о них может располагать Вомфад. Так и оказалось.

Кетрав несколько секунд пристально разглядывал ее, а затем сказал:

– Странно, что Севегал оставил эти сведения настолько открыто.

– Это было тайное место. А теперь я хочу узнать откуда о Причащенных известно тебе.

– Помимо приора и нашего военного министра, необходимой информацией обладали главы трех остальных домов. Лично мне рассказал Ксейдзан.

Идэль кивнула. Выглядел ответ правдоподобно. В любом случае, она не могла проверить его подлинность.

– Однако, мы заговорили о Причащенных в связи с вопросом о том, кто убил Джейбрина, – напомнил Кетрав. – Конечно, Причащенные могли это сделать. Мы ведь не знаем всех их возможностей; можем лишь догадываться об их мотивах; Джейбрин знал о том, кто они, – значит представлял себе степень угрозы; несмотря на то, что он был великолепным магом, они могли противопоставить ему силу, природа которой непостижима… ты так ведь рассуждаешь, правильно? Но Вомфад, когда рассказывал тебе обо всех этих обстоятельствах, наверное, забыл упомянуть о том, что существовала особая, очень сложная система информационных заклятий, которая ежесекундно проверяла окружение приора на предмет всего, что могло угрожать его жизни…

– Ты говоришь о «Цизаре»? – спросила Идэль.

Кетрав несколько секунд молчал.

– Ты меня удивила, – признал он. – А о ней-то тебе откуда известно?

– Сначала закончи то, о чем начал говорить. Каким образом «Цизара» могла бы помочь моему деду? Она могла лишь предупредить о чем-то, что несло угрозу. Но нападение было быстрым и неожиданным. Даже если бы она предупредила, это уже ничем не помогло бы.

– Но «Цизара» могла запомнить, кто нанес удар.

– Не могла, – возразила Идэль. – Информационные поля были выжжены.

– Ну и что? – Кетрав пожал плечами. – Банки памяти «Цизары» не находятся в том пространстве, откуда происходит считывание. Информационные поля старого дворца могли гореть сколь им угодно – на «Цизару» это никак бы не повлияло.

– Значит, – произнесла Идэль, – ты хочешь сказать, что где-то лежит точная запись того, что произошло в тот день? Да, наверное так. Для публики было организовано «расследование», в то время как Вомфад и остальные, кто был в курсе происходящего, решали, как устранить угрозу. Все логично.

Краешки губ Кетрава дернулись вверх. Как будто он изо всех сил пытался не улыбнуться.

– Нет, – сказал принц. – Такой записи нет. И никогда не было. По той простой причине, что «Цизару» отключили за несколько секунд до нападения. И не просто отключили. Сначала ее вырубили, а потом полностью уничтожили.

– Если это правда, ты слишком хорошо осведомлен о происходящем.

– Конечно, я осведомлен. Понимаешь, «Цизара» была для нас большой проблемой. Думаю, для тебя не будет открытием, если я скажу, что любой еще живой потомок Берайни не раз и не два в своей жизни задумывался о том, как можно было бы убрать Джейбрина. «Цизара» была не единственным препятствием на нашем пути, но одним из самых значительных. Мы так и не смогли придумать, как ее выключить «снаружи». Похоже, это вообще невозможно. Необходимо было иметь внутренний доступ.

– О! – улыбнулась Идэль. – Кажется, я поняла, к чему ты клонишь. Ну конечно, этого нужно было ожидать. Так вот каким «откровением» о «моей» стороне ты хотел со мной поделиться. Очень интересно. Продолжай.

– Ну вот… – Кетрав вздохнул. – Ты опять за свое. Проблема в том, что тебе очень хорошо внушили, что все мы – ну и я в частности – подонки и злодеи. Поэтому все, что я говорю, ты воспринимаешь через призму этой установки. Естественно, если я враг, я должен лгать – это понятно. Однако, я не отношусь к тебе как к врагу. Ты просто не успела им стать. На твоих руках еще нет крови моих друзей или близких. Ты еще не заляпана всем тем дерьмом, в котором плавает наша семья с тех пор, как праотец Гельмор поселился в этом несчастном мире.

– Послушай, я все-таки не такая дура, какой ты, видимо, меня считаешь. И даже если я сделаю вид, что верю тебе, ты не такой дурак, чтобы мне поверить. Поэтому наш разговор бесполезен. Ты ничего не можешь доказать. Но я охотно верю, что ты можешь изложить обстоятельства дела таким образом, чтобы все указывало на Вомфада. Или на Шерагана. Или на меня. Или на мою служанку. Почему нет? С твоими способностями тебе не составит труда проделать это.

– Скажи, а тебя вообще интересует, кто это сделал на самом деле? – Кетрав прищурился. – Или ты уже выбрала сторону и фанатично будешь оставаться на ней, какие бы доказательства я не приводил? Ну хорошо, мне ты не веришь по определению; допустим, то же самое скажет тебе кто-то другой – ему ты поверишь? Или всё – ты решила и больше ничего знать не хочешь?

– Моя сторона, – ответила Идэль. – Выбрана уже очень давно. Думаю даже, еще до моего рождения. Почему ты хочешь переманить меня, вполне понятно. И почему ты думаешь, что сможешь это сделать, тоже понятно. Только не получится.

– «Твоя сторона» – это иллюзия, – сказал Кетрав. – Нет ее. Что-то подобное, может, и было раньше, но теперь этого нет. Были два близких тебе человека – Джейбрин и Севегал, они вроде как играли против нас, плохих ита-Берайни; Вомфад был на «правильной» стороне. Конечно, сейчас Джейбрин и Севегал мертвы, но ты думаешь, что продолжаешь оставаться на их стороне, поскольку играешь в одной команде с Вомфадом. Но это большая ошибка. Отключить «Цизару» могли только два человека, имевшие к ней полный внутренний доступ – Джейбрин и Вомфад. Мы ведь не будем предполагать, что систему отключил сам приор, правильно? Напротив, когда он почувствовал, что с ней происходит что-то неладное, то бросился из своих апартаментов в старом дворце к Источнику. Там он мог быстро разобраться, что происходит. Да вот незадача – как раз на полдороге его и встретили. Потому что ждали.

– Кетрав! – Идэль встала. – Этот разговор бессмысленен. Майдлар, будь любезен, проводи меня обратно.

Майдлар остался в кресле.

– Один вопрос. – Кетрав поднял палец. – Если сумеешь на него ответить, можешь сразу идти куда хочешь.

– А если нет? – Идэль усмехнулась. Она подозревала, что просто так ее не отпустят – так и оказалось…

– А если нет, мне придется задержать тебя еще на десять минут, чтобы ответить на него самому. Итак, вот мой вопрос, слушай внимательно: для чего Вомфад полностью уничтожил тела скорпионцев, погибших вместе с Джейбрином?

– Понятия не имею. – Идэль закатила глаза. Но поскольку неспособность дать ответ означала, что ей придется задержаться здесь еще на некоторое время, она сказала первое, что пришло в голову: – Возможно, Причащенные их чем-то заразили. Мертвецы могли распространять какую-нибудь магическую заразу… – Она пожала плечами. – Представляли опасность, вот и…

– Они действительно представляли опасность, – согласился Кетрав. – Но Причащенные тут ни при чем. Садись, пожалуйста… – Он показал глазами на кресло.

Идэль покачала головой, но вернулась.

– Они были опасны одному-единственному человеку, поскольку слишком многое могли рассказать.

– Мертвецы?

Кетрав кивнул.

– Пусть информационные поля выжжены, пусть «Цизара» отключена и разрушена, пусть самого Джейбрина, как и любого другого высокорожденного, нельзя вернуть из Страны Мертвых, но скорпионцы были обычными людьми. И они могли бы рассказать, что – на самом деле —произошло. Любой некромант, в принципе, был бы способен притянуть обратно их души – при условии, конечно, сохранности их тел. Ну если бы хоть что-то сохранилось. Но Вомфад уничтожил все. Даже пепла не осталось.

Идэль попыталась найти тут какое-то противоречие, но не смогла. Действительно, уничтожение тел выглядело полным абсурдом. Кетрав был не совсем точен в другом: высокорожденных можно было вернуть к жизни. Проблема заключалась не в том, чтобы их вернуть, а в том, чтобы их найти. Из-за своей связи с Рунным Кругом высокорожденные после смерти не следовали теми путями, которыми идут обычные люди. Сначала их души погружались в Источник. Там они очищались и только после этого отправлялись вниз. А возможно – сразу шли на следующее перерождение, минуя мучительный период распада, на который были обречены все остальные души во владениях Короля Мертвых. Некоторые предполагали, что души высокорожденных, омытые Источником, переходят в какую-то иную форму существования. Но в точности, что происходит с потомками Гельмора кен Саутита после смерти, не знал никто.

Вполне возможно, что какой-то единой участи у них и не было. Общим было только то, что их эфирный след после попадания в Источник совершенно терялся. Их невозможно было отыскать, а поэтому – нельзя было и воскресить.

Обычным людям в этом смысле повезло больше – как и везде, при определенных условиях их можно было вызвать из Страны Мертвых. Однако, некромантия в Кильбрене рассматривалась как государственное преступление. Это было унизительно: простой смертный может получить вторую жизнь, а представитель правящей элиты – нет. Поэтому мнение о тотальной безнравственности некромантии поддерживалось всеми возможными способами. Лишь в исключительных случаях, если реанимированный мог предоставить важнейшую информацию, некромантия допускалась, и занимались ею представители спецслужб.

Идэль подумала, если убийство приора – не тот «исключительный случай» – то остается только гадать, что же может являться таким случаем. Потом она вспомнила, о чем говорил скорпионец Эргаль.

– Они вызывали мертвых, – сказала она. – Точнее, пытались вызвать. Но ничего не получилось.

– Откуда тебе это известно?

– Я думала, ты тоже слышал доклад Эргаля.

– Ты уже признала, что весь этот «доклад» – чушь собачья, – возразил Кетрав. – Или ты предпочитаешь верить той его части, которой тебе удобно верить? Кроме того, там речь шла о расследовании исчезновения Севегала. А мы говорим о Джейбрине. Группа, которая занималась «расследованием» и которую напрямую курировал Вомфад, ничего не расследовала. Она уничтожала улики, а не искала их.

– А что-нибудь кроме громких слов ты можешь мне предложить? – Идэль посмотрела принцу в глаза.

– Могу. – Он не отвел взгляда. – Одного из погибших скорпионцев удалось вызвать нам.

– Как? Ты же только что сказал, что Вомфад не оставил от тел даже пепла.

– Это было сложно, – согласился Кетрав. – Сложно, потому что делать все приходилось очень быстро. Сначала нам потребовалось установить, кто именно погиб, затем – выяснить их адреса. Мы обошли всех. Один из скорпионцев за день до гибели приора порезался, помогая своей маме готовить ужин. Несколько капель крови остались на платке. Платок не успели постирать. Это была удача.

– И этой крови вам хватило, чтобы…

Кетрав кивнул.

Идэль подумала, что если это правда, то ита-Берайни где-то нашли очень хорошего некроманта. Обнаружить след души и суметь притянуть ее обратно, располагая столь крошечным материалом – это надо уметь.

– И что он сказал? – спросила принцесса.

Кетрав посмотрел ей в глаза.

– Не было никакого нападения. Я имею в виду, никто не вторгался в старый дворец. Не было никакого вируса, запущенного в местную заклинательную систему, с тем чтобы в нужный момент система дала сбой, позволяя каким-то магам открыть прямую дорогу туда, где находился приор. Джейбрина расстреляла его собственная охрана.

– Что? – переспросила Идэль. Она ожидала любого ответа, но только не такого.

– Окружавшие Джейбрина скорпионцы синхронно подняли электрические ружья и выстрелили в приора, – терпеливо разъяснил Кетрав. – Он слишком торопился и потерял бдительность. Просто не успел ничего сделать. Разряда двух десятков спегхат его защитное поле не выдержало, он погиб сразу. Далее последовал бой: на скорпионцев напали личные телохранители Джейбрина – они не были подчинены Вомфаду. Применявшиеся боевые заклинания уничтожили несколько помещений дворца, а заодно – и самые очевидные улики. Впоследствии нам скажут, что этот бой произошел до того, как Джейбрин погиб, – приор и его охрана якобы отбивались от каких-то нападавших, так и оставшихся неизвестными. Но все было не так. Подумай сама: если бы в бою участвовал высший посвященный Круга, разрушений было бы куда больше. А так – дворец успели отремонтировать за несколько дней, еще до твоего возвращения. Неужели это не удивительно?.. – Он помолчал, а потом продолжил рассказ о том, что случилось в день убийства. – После того как погибли личные телохранители Джейбрина и часть скорпионцев, оставшиеся перестреляли друг друга. Как ты понимаешь, действовали они не по своей воле, а подчиняясь вложенной в них программе.

– Я не понимаю другого, – сказала Идэль. – Допустим, все так, как ты говоришь. Но подготовка такого мероприятия требует времени и точного расчета. Почему «Цизара», которая отслеживала историю объектов в окружении деда, не предупредила его заранее? До того, как все это началось. Ведь эти программы существовали в сознании скорпионцев какое-то время…

– Ну, как бы ни были велики возможности «Цизары», они все-таки не беспредельны. Она может отследить историю объекта, но залезть во внутренний мир человека способна лишь отчасти. Допустим, она видит, что Вомфад проводит какую-то работу с психикой скорпионцев. И что? Как военный министр, он имеет на это полное право.

– Право вкладывать в охранников программу убийства правителя? – Идэль наклонила голову.

– Ну почему же программу убийства! – Кетрав закатил глаза. – Всего лишь заклинание, позволяющее корректировать психику скорпионца на расстоянии. Я уверен, что он это и с Джейбрином согласовал. Скорпионцы слишком приближены к правителю, за ними нужен дополнительный контроль. По крайней мере, возможность такого контроля – а то вдруг кто-нибудь из них перейдет на сторону противника? Скажем, перебежит к этим проклятым ита-Берайни… – Кетрав усмехнулся. – Никому не доверяй – вот принцип удачной диктатуры. Но у любой защиты есть свое слабое место. И тот, кто знает, как все это работает, достаточно умен и имеет время на подготовку, может использовать существующую систему против нее же самой. Назвать Вомфада дураком нельзя, а времени у него было предостаточно.

– Я тебе не верю, – спокойно сказала Идэль.

– Может быть, показать тебе душу скорпионца, возвращенную из Страны Мертвых? Допросишь сама этого парня…

– Даже не собираюсь. Я охотно верю, что он подтвердит все, что ты мне сейчас наговорил. У вас было достаточно времени, чтобы полностью переписать его воспоминания. Я не удивлюсь, если теперь этот бедняга скажет, что Джейбрина убила я сама. А я пока недостаточно хорошая колдунья, чтобы заметить следы вашего вмешательства.

– И поэтому ты собираешься тупо верить всему, что говорит Вомфад? – Кетрав приподнял бровь. – И столь же тупо не верить всему, что говорю я?

– В общем, да, – Идэль кивнула. – А что мне еще остается? Ведь я все равно пока не могу узнать, кто на самом деле прав.

– При таком подходе, – с нажимом сказал принц, – ты никогда этого не узнаешь. Любую информацию ты будешь трактовать так, как велит тебе твоя «вера». Даже если завтра Вомфад сам признается в том, что сделал все это, – это ведь тоже не станет доказательством, не так ли? Что мешает предположить, что ита-Берайни добрались и до него и промыли мозги и ему тоже? – Кетрав недоуменно развел руками. – Ничего.

– И вместо этого ты предлагаешь поверить тебе?

– Нет. – Он покачал головой. – Мне не нужен слепой союзник. Я предлагаю тебе подумать самой. Не верь мне. Но не стоит так безоглядно верить и Вомфаду. Попробуй разобраться сама. Непредвзято.

– Боюсь, у меня нет возможности это сделать. Я пока…

– Не надо принимать никаких решений сейчас. – Кетрав поднял руки ладонями вперед, как бы останавливая Идэль. – На то, чтобы разобраться, потребуется время. Возможно, годы. Я не тороплю. Я просто хочу, чтобы все это время ты не шла слепо за Вомфадом. Иди, но с открытыми глазами. И не принимай непоправимых решений. Ты понимаешь, о чем я. Пока на твоих руках нет крови никого из моих союзников и мы не враги. Мне бы хотелось, чтобы так было и дальше.

Идэль усмехнулась.

– Да ты почти благородный герой. Такой пафос! Поразительно. Правда, скрытая угроза в конце твоей блестящей речи немного портит впечатление. Тебе нужно еще над этим поработать.

– Нет, ты положительно мне нравишься. – Кетрав рассмеялся. – Так же остра на язык, как моя бабка.

– Если ты думаешь, что мне льстит сравнение с Берайни…

Она не договорила. Кетрав смотрел на нее и улыбался. «Я ему нравлюсь, – подумала Идэль. – Как женщина…» Она чувствовала это. Но умом она понимала: чувства могут обманывать. Сидевшая напротив нее хитрая сволочь могла изобразить все что угодно.

– Хорошо. – Она откинула прядь волос. – Предположим, ты прав и все так, как ты говоришь. Ну и что? Мне-то не все ли равно? Ты такой умный – попробуй-ка поставить себя на мое место и ответь: а какая мне разница – ты или Вомфад? Положим, он убил моего деда. Ты хотел того же самого, просто у тебя не получилось.

– Я делал это не ради власти, – негромко сказал Кетрав. – Власть – это ерунда. Джейбрин убил мою бабку и моего отца – убил своего собственного сына. Да, я жалею, что не добрался до него раньше, чем Вомфад. – Его голос наполнился скрытой яростью. – А как бы ты поступила на моем месте?

– Ты забываешь, что моих родителей тоже убили. И вероятнее всего, это сделали вы.

– Это не так.

– Тогда кто?

– Я не знаю. Предполагаю, что Шераган.

– Забавно. – Идэль рассмеялась. – Тоже самое он говорил о вас.

– Я не знаю, кто это сделал, – терпеливо повторил Кетрав. – Но мне точно известно, что Шераган искал способы устранить их. Только он хотел сделать это нашими руками. Обещал нам кучу благ. Мы отказались сотрудничать, поскольку подозревали, что нас просто хотят подставить. Позже Налли и Глойд погибли. Возможно, Шераган нашел других исполнителей, возможно – им желал смерти кто-то еще. Кое-кто из нас даже пожалел, что мы не согласились на предложение твоего дядюшки. Это позволило бы посадить Шерагана на крючок.

Идэль прищурилась.

– И ты думаешь, что после всего этого я захочу играть в твоей команде?

– Как видишь, я откровенен. – Кетрав пожал плечами. – Это уже что-то. Тем не менее, крови Налли и Глойда на наших руках действительно нет.

– Можешь быть, ты еще скажешь, что и Шерагана не вы убили? Хотели, но… – Идэль издала губами звук легкого хлопка. – Вмешался вездесущий Вомфад, и вы – какая жалость! – не успели.

– Нет, – спокойно ответил Кетрав. – Шерагана устранили мы, и я этого не отрицаю.

– И чем же ты лучше Вомфада?

– Лучше, хуже… – Принц пожевал губами. – Любая оценка зависит от положения наблюдателя. Беда в том, что ты не видишь картины в целом. Шераган в любом случае был обречен. Он нужен был Вомфаду только как прикрытие. Как формальный лидер вашей партии – до тех пор, пока сам Вомфад занимался бы уничтожением моих союзников. Как только с ита-Берайни было бы покончено, Шераган немедленно бы погиб самым нелепым и трагическим образом. Оппозиция устранена, на всех ключевых постах люди Вомфада – и что ему помешало бы взять власть? Риторический вопрос. Ну посмотри сама – кто еще в вашей команде способен стать лидером после Шерагана? Только один человек, и ты знаешь, кто он. Он и так дергает за ниточки. Устранив Шерагана на пару месяцев раньше срока, который отвел ему Вомфад, мы слегка спутали карты нашему военному министру.

– И чего вы этим добились?

– Вомфад будет вынужден начать играть в открытую раньше, чем собирался. Он еще не полностью готов. Мы получаем тактическое преимущество.

– И как ты думаешь, что он теперь предпримет? – спросила Идэль.

– Есть два основных варианта. Он может отложить выборы и продолжить борьбу в той форме, в какой она протекает сейчас. К этому мы готовы. У нас есть несколько козырей, не сомневаюсь, что они найдутся и у Вомфада. Но чем больше будет затягиваться период безвластия, тем меньше сенаторов останутся на стороне Вомфада. Если он не способен справиться с угрозой, зачем нам такой приор?

– Ты хочешь его дискредитировать.

– Верно. Во втором случае он может попытаться задействовать уже имеющиеся рычаги и ввести чрезвычайное положение. Удастся ему это или нет – не так важно, сама попытка дискредитирует Вомфада в глазах общественности намного больше, чем в первом варианте. В том случае он будет терять авторитет медленно, в этом – утратит его сразу. Он еще не готов взять власть. Для этого ему и нужен был Шераган – как ширма на время переходного периода.

– Какие-то у вас слишком сложные игры, – Идэль покачала головой. – Почему вы просто не устраните военного министра?

– Всему свое время. – Кетрав улыбнулся.

– Иначе говоря, руки коротки.

– Наносить удар следует лишь тогда, когда ты полностью уверен в успехе. С Вомфадом пока такой уверенности нет.

– А с Шераганом была?

Кетрав кивнул.

– И как вам удалось миновать защиту?

– Ты ведь не ждешь, что я отвечу на этот вопрос, правда? – Принц улыбнулся.

– Хм, а я думала – ты хотел пооткровенничать.

– Тебе достаточно знать, что оружие, позволяющее устранить любого из высокорожденных, у нас есть. Но поскольку я не питаю иллюзий насчет возможности твоего немедленного и полного перехода на нашу сторону, тебе совершенно необязательно знать, что это за оружие и как оно работает.

– Я думаю, ты сильно преувеличиваешь свои возможности.

– Поскольку я не собираюсь доказывать тебе обратного, не стану спорить, – равнодушно ответил Кетрав. Идэль стало обидно из-за того, что ее маленькая провокация не удалась.

– А что вы сделали с Галдсайрой? – спросила она.

– Ничего. Твоя кузина попыталась убить Яльму. Мы бы прикончили эту дуру, но в той ситуации это было бы на руку Вомфаду. Слишком много свидетелей. И прекрасная возможность обвинить нас. Поэтому мы пленили ее и просто отдали обратно. Надо сказать, Вомфад явился на место боя поразительно быстро. Ничуть не сомневаюсь, что он наблюдал за происходящим.

– И где Галдсайра сейчас?

– Задай этот вопрос военному министру. Думаю, он где-то ее прячет. Шутка в том, что живая Галдсайра не нужна ни ему, ни нам. Нам она хочет отомстить за отца, это понятно. Но Вомфад вынужден тщательно оберегать ее от лишних контактов, поскольку если она вдруг узнает, что он также подготавливал убийство Шерагана, то может совсем выйти из-под контроля. Поэтому сейчас он ее прячет, а заодно – не позволяет общаться ни с кем из семьи. Что, естественно, преподносится как забота о ее безопасности. – Кетрав рассмеялся.

– Ну что ж… – Идэль покачала головой. – Спасибо за интересную историю. Если ты больше ничего не хочешь сказать, мне, пожалуй, пора.

– Конечно. Не смею задерживать.

– Одно могу сказать точно: правду ты говоришь или нет, в любом случае на твоей стороне я играть не собираюсь.

– Почему?

– Попробуй сам ответить на этот вопрос. – Она подпустила в голос немного яду. – Такой умный человек, как ты, без труда сможет это сделать.

– Думаю, ты боишься, что мы тебя используем, а потом, в случае успеха, выкинем за ненадобностью, – ответил Кетрав.

– Уже неплохо.

– На самом деле… – Кетрав прищурился. – Мы бы хотели прекратить эту бессмысленную войну между ита-Риттайн и ита-Берайни. Джейбрин мертв, а какое отношение к его преступлениям имеешь ты или Фольгорм? Или пчеловод Смайрен? Нам нечего делить. Конечно, война не закончится, пока жив Вомфад. Но потом… Я не вижу смысла в полном уничтожении вашей ветви. У вас и так почти никого не осталось.

– Вы всегда будете опасаться, что среди старших потомков Джейбрина появится кто-то, кто потребует свое законное наследство. – Идэль улыбнулась. – Пусть не я. Кто-то из моих детей. Или внуков.

– Эти дети могут быть и моими.

Ей показалось, что она ослышалась.

– Что ты сказал?

– А каких еще гарантий безопасности ты хочешь? – тихо ответил Кетрав. – Разговор о гарантиях вообще бессмысленен, но если уж тебе хочется иметь какую-то уверенность, ты должна понимать, что это – единственное, что я могу предложить. Ведь моим словам ты не веришь…

– И ты думаешь, я лягу под тебя из страха за свою жизнь?

– Я предлагаю тебе не секс, – произнес он, – а брак по расчету. И не собираюсь ограничивать твою свободу. С кем ты будешь спать – твое дело. Но заключение такого союза, пусть даже целиком формальное, могло бы поставить точку в споре между потомками Риттайн и Берайни. Подумай над этим.

– И ты спокойно отнесешься к тому, что твоя жена спит с другим мужчиной?

– Ты мне нравишься, Идэль, – в третий раз за разговор повторил Кетрав. – И я думаю, что смогу понравиться тебе. Пусть не завтра. Но пройдет какое-то время – скажем, смешной срок в двадцать, пятьдесят или сто лет – и мы привыкнем друг к другу. Мы найдем общий язык. Я уверен в этом.

* * *

Майдлар не стал открывать путь во дворец в том же зале, где состоялся разговор с Кетравом, вместо этого он повел Идэль к Источнику. Возможно, хотел дать ей шанс что-то сказать или спросить. По крайней мере, его поведение Идэль расценила именно так и спросила – уже спокойно, без обвиняющих взглядов и презрения в голосе:

– Почему ты на их стороне?

– Как я уже сказал, я на своей стороне, – вздохнув, ответил старый клоун. – Никто не знает, что будет завтра. Кто победит. Вомфад или Кетрав. Довольно неразумно связывать себя только с одной из сторон.

– А как ты будешь себя чувствовать, оказавшись в одной команде с Эрданом и Даной? Ты ведь был на стороне Джейбрина, когда он воевал с Гарабиндом. Погибли все твои родные…

– Против Даны я ничего не имею, – ответил Майдлар. – Она родилась уже в изгнании и не имеет никакого отношения к тому, что здесь творилось. А Эрдан… – Майдлар скрипнул зубами. – Знаешь, это одна из причин, почему я связался с Кетравом. Вомфад мог уже давно устранить его. Но не стал. Вместо этого он решил его купить. Пообещал полное прощение в обмен на шпионаж за ита-Берайни.

– И Эрдан согласился? Не верю. Он ведь не полный дурак. Если он кого-то и ненавидит больше тебя, так это Вомфада. И его брата.

– Ты забываешь, что есть еще Дана. Которая пока не инициирована в Круге. Забота о ее безопасности должна волновать Эрдана куда больше, чем немедленная месть за своих родственников, скончавшихся давным-давно. Вомфад мог зайти с этой стороны. Мог придумать еще что-нибудь. Я не знаю всех его игр.

– Понятно… – тихо сказала Идэль.

16

Идэль вернулась в особняк в конце дня и до позднего вечера занималась делами. У Дэвида не было никакой возможности поговорить с ней. Важные посетители сменяли один другого: чиновники, высшая знать, магнаты. В числе еще нескольких дворян Дэвид занимался «безопасностью» – если только так можно назвать наблюдение за охраной прибывших, в то время как охрана прибывших следила за дворянами Идэль. Все было спокойно. Как всегда. Хозяйка и гости беседовали за закрытыми дверьми, потом гости уходили и их место занимали новые…

Идэль поужинала с одним из гостей; было уже совсем темно, когда она вызвала Лисс и попросила принести ей сока со льдом. Дэвид отнес заказ сам. Поставил поднос на край стола. Идэль молча смотрела на него. Дэвид не мог понять, что означает выражение ее лица: ждала, пока он уйдет? Хотела, чтобы остался? Он предположил, что и то и другое сразу. Женщины – поразительные существа: могут испытывать две противоположные эмоции одновременно. И главное – неважно, что он сделает: уйдет или останется. В любом случае он будет неправ, и она сможет сказать, какой он бесчувственный болван, потому что не угадал ее настроения.

Он сел в кресло.

– Дэвид. – Идэль вздохнула. – Я устала. Не сейчас. Хочу побыть одна.

– Я тебя и так почти не вижу, – пожаловался он.

Она молча смотрела на него. Дэвиду показалось – с грустью.

Он решился.

– Может быть, сейчас не самое подходящее время. – Землянин сунул руку в карман. – Но, учитывая, как мы живем, у меня крепнет предчувствие, что «подходящее время» никогда не наступит. В общем, вот. – Он достал коробочку. – Это тебе.

Идэль повертела коробочку в руках. Открыла. Дэвид подумал, что он идиот: сначала надо было рассказать ей о земных обычаях. Как-нибудь невзначай. Чтобы она поняла, что к чему и была морально готова. В Кильбрене не было обычая дарить кольцо перед тем, как сделать предложение. Кстати, а как делают предложения в Кильбрене? Он даже не потрудился узнать. Дважды идиот.

Но что-либо менять было поздно. Он уже решился и должен был идти до конца.

– Эээ… – сказал Дэвид. Отличное начало, что и говорить. – Ты выйдешь за меня замуж?

– Красивое, – снисходительно заметила Идэль, разглядывая кольцо на своем пальце. – Прости, что ты сказал?

Дэвид повторил.

– Ты что, с ума сошел? – недоуменно спросила принцесса.

Идэль даже не могла просто ответить «нет». Если «нет», это значит, что она рассматривает это предложение всерьез, что потенциально там могло быть и «да»… Но это же смешно! А он этого не понимает. Он на самом деле думает, что…

– Тебе нужно уехать, – сказала она сухо. Почувствовала, что готова заплакать и возненавидела себя за это. – Сейчас же!

– Куда? – удивился Дэвид.

– Куда хочешь.

– Ну вот опять. – Он печально вздохнул и отвел взгляд. – Опять начинается. Я думал, мы уже все выяснили.

– Я прошу тебя. Умоляю.

– Нет, – произнес он, не поворачивая головы.

– Тебе нравится надо мной издеваться?

– А мне кажется, это ты издеваешься над нами обоими. Ты знаешь, что я тебя люблю и сама меня любишь. Но почему-то ты не можешь довериться. Иногда мы как будто сближаемся, а потом тебя переклинивает и ты снова куда-то уходишь. Власть, политические игры, какие-то важные дяди и тети… Это одурманивает тебя. Ты перестаешь быть собой. А между тем все очень просто. Есть ты, и есть я. А все остальное – просто накипь. Пустые игрушки.

– Дэвид, я правда тебя люблю. – Идэль почувствовала, что плачет. – Но ты не видишь вокруг ничего, кроме своего маленького мира. Как маленькая слепая рыбешка рядом с акулами – ты счастлив и весел только потому, что не понимаешь угрозы.

– А я думаю, – возразил он, – ты создаешь себе миражи, а потом сама же пугаешься их.

– Если ты останешься здесь, тебя просто убьют. Я этого не хочу.

Она подумала о том, что если Кетрав не солгал, она, выйдя замуж за лидера ита-Берайни, и вправду обеспечит безопасность и для себя, и для своего любовника. По крайней мере, на некоторое время. Но Дэвид на такой вариант не согласится, это ясно. Он выкинет какую-нибудь глупость, и Кетрав его убьет. А если даже согласится… Она не хотела, чтобы их отношения заканчивались вот так, пошло и скучно. А они закончатся, если она выйдет замуж за Кетрава. Рано или поздно все придет к своему естественному финалу.

Она не хотела, чтобы чувства, которые она испытывает к Дэвиду, сгнивали заживо, в незаконной любви, которую им «разрешит» Кетрав. В скуке, пресыщении и страхе. Лучше уж сразу все разорвать. И сохранить воспоминания о лучших днях ее жизни где-то глубоко-глубоко в сердце чистыми и незапятнанными.

– Почему? – спросил Дэвид. – Разве высокорожденным можно вступать в брак только с высокорожденными? А тех, кто нарушит правило, ждет мучительная смерть? Не выдумывай. Я еще мало что знаю о вашей истории, но у вас полно случаев, когда заключались браки с дворянами или вообще с какими-нибудь совершенно безызвестными персонами…

– Но только в периоды мира в семье. Иногда мир мог продолжаться несколько столетий. Но сейчас надвигается хаос. Мое положение таково, что меня хочет заполучить каждая из противоборствующих сторон. Все люди в моем окружении, все, кто мне дорог, – все находятся в очень большой опасности. Я ведь уже объясняла. Тебя используют против меня. В конце концов, этим все закончится.

– Ты не можешь знать будущего, – ответил Дэвид. – Ты не знаешь, как все повернется. И ради страхов, которые могут реализоваться потом – а могут и не реализоваться, – ты хочешь выгнать меня сейчас. Ты позволяешь будущему определять настоящее. Это не правильно. Так ты просто покоряешься страху. Заранее. Отказываешься от борьбы.

– А что – правильно? –с тихой злостью спросила принцесса. – Отказаться от всего, что у меня есть ради приятных минут, проведенных нами вместе? Ты хочешь, чтобы я покинула свою родину, уехала с тобой – но я этого не хочу! Я отсюда не сбегу. Это мой дом, моя жизнь – и я не знаю и не хочу другой.

– Я и не говорил об этом. – Дэвид пожал плечами. – Я уже понял, что тебя бесполезно уговаривать уехать. Для тебя это вопрос принципа, ты хочешь выжить в этом мире, найти в нем свое место. Ради этого ты готова на все. Это действительно твоя жизнь. Хорошо, я не против. Но один я отсюда не уеду. Ты остаешься – значит, и я остаюсь. Ты не можешь измениться, но я – могу. Я надеялся, ты это уже поняла. Но нет: снова приходится объяснять все заново.

– А может быть, я не хочу, чтобы ты менялся? – тихо спросила она.

– Для тебя я буду тем же, что и раньше.

– И ты действительно думаешь, что я должна наплевать на свое положение… на здравый смысл… вообще на все – ради тебя?

– Ради меня – не знаю. – Дэвид покачал головой. – Ради любви – да.

– Это чувство – слабость. Мы слишком уязвимы, когда любим кого-то.

Дэвид поймал ее взгляд.

– А зачем быть сильным, если нет ничего, за что стоило бы бороться? Власть ради власти, магия ради магии, мощь ради мощи – это еще более безумно.

– Так значит, ты считаешь, что твоя любовь что-то значит в этом мире? Она способна преодолеть всю эту власть, пересилить любую мощь и волшебство, победить смерть?

Дэвид этого не говорил, но он вдруг понял, что она давно спорит не с ним, а с собой. Какая-то ее часть говорила нечто созвучное словам Дэвида, другая – противоположное. Он понял, что Идэль разрывается между каким-то двумя возможностями, стоит перед важнейшими внутренним выбором, между тем, как видеть мир, что поставить во главу угла, что признать подлинной ценностью. Этот конфликт назревал в ней давно, Дэвид послужил лишь катализатором процесса. Он не думал, что любовь способна решить все проблемы, но Идэль ставила его перед необходимостью ответить «да» или «нет», и никаких полутонов не допускалось. Он это понял, когда начал отвечать, пытаясь уйти от прямого ответа и повернуть разговор в другое русло, – увидел, как тускнеют ее глаза. Она снова отдалялась, становилась чужой. Все равно, как если бы он согласился с тем, что любовь ничего не значит. Идэль не оставляла ему выбора: все или ничего. Два варианта и никакой середины.

– Да, – сказал он, не отпуская ее взгляда. – Да, я так считаю.

– Ну что ж. – Идэль натянуто улыбнулась. – Сейчас мы это проверим.

* * *

Боевая станция «Громовержец» покинула Хеллаэн незадолго до полуночи. Станция не имела никакого материального воплощения и существовала как исполинский конгломерат заклятий на одном из энергетических пластов Темных Земель. Она вышла за пределы метамагического поля метрополии, влившись в более масштабную систему течений, соответствующую всему нимриано-хеллаэнскому потоку миров. По одной из артерий станция беззвучно продвигалась к периферии. Все энергетические потоки приводили к различным мирам, которые служили как бы поворотными пунктами, регулирующими направление течений. Кроме миров здесь существовали системы меньшей сложности: руины лекемплетов, огромные области разреженной энергии, системы каналов и пересадочных станций, созданные хеллаэнскими торговцами и путешественниками. Сенсоры «Громовержца» были достаточно чувствительными, чтобы фиксировать все это разнообразие, но сам он использовал для перемещения тот уровень частот, который людьми, богами и демонами оставался практически неосвоенным. «Громовержец» был волной, которая сама могла настраивать собственную частоту. Он оставался невидим и неслышен среди блистающего великолепия астрала.

Станция достигла мира НN-2983А через несколько часов. Она могла сделать это и быстрее, но тех, кто контролировал ее, конфиденциальность заботила даже больше, чем успешное выполнение задания. Из энергетических артерий, общих для всего потока, «Громовержец» влился в кольцевые течения НN-2983А. Метамагическое поле этого мира было на несколько порядков проще и слабее, чем то, которое формировала метрополия; «Громовержцу» пришлось двигаться совсем тихо и медленно, чтобы не вызвать возмущений, которые могли быть замеченными обитателями планеты. Словно фантастический, немыслимый корабль, «Громовержец» входил в гавань мира, постепенно приближаясь к своей конечной цели.

Он остановился в той зоне астрала, которая соответствовала излучениям территории вокруг замка Причащенных. Внизу все было тихо. Люди, управлявшие «Громовержцем», – они находились в Хеллаэне, сама станция была абсолютно пуста – отдали ряд команд, результатом которых стало перераспределение энергии внутри станции и перевод ее в боевой режим. Выдвинулись контуры орудий, началось накопление заряда.

Кариглем и Аллайга почувствовали что-то неладное, но характер угрозы остался неясен, они не могли – да и не успели бы – обнаружить станцию за считанные секунды перед ударом. Безымянный волшебник в Хеллаэне под пристальным взглядом нескольких высокопоставленных персон скомандовал залп. Воронка в нижней части «Громовержца» исторгла целый водопад зеленого огня. Возникла чудовищная колонна высотой в двадцать километров, диаметром более ста метров. Нижней точкой для этого огненного столба стал замок.

Колонна, как ослепительная нить, связующая небо и землю, пылала в воздухе меньше двух секунд. Затем она пропала. Заряд иссяк.

– Залп произведен, – отрапортовался командующий станцией.

– Может, стоит повторить? – предложил кто-то.

– Нет. Выводите ее, – скомандовал бургомистр Хоремона.

Станция вышла из боевого режима и по ступеням астральных слоев поднялась ввысь, чтобы вновь выйти в межмировую систему энергетических течений. Но, пока длился переход, сенсоры станции улавливали происходящее на планете НN-2983А и передавали информацию в метрополию. На фантомных экранах, развернутых в командном посту, можно было видеть какие результаты произвел выстрел «Громовержца» на различных пластах мира. Имелись, конечно, и изображения материального плана. После включения фильтров пыли, на этих изображениях даже стало возможным что-то разглядеть.

Замка больше не существовало. Равно как и горной гряды в радиусе четырехсот километров от эпицентра. Непосредственно в том месте, где стоял замок, образовалась воронка глубиной в полтора километра. Большой объем вещества был превращен в пар и плазму; за пределами эпицентра горы просто рухнули, став пылью. Разрушения на чисто энергетических пластах мира были не менее значительными. В трехмерном пространстве планета изменила свою орбиту. В четырехмерном – возмущения, вызванные залпом «Громовержца», докатились до ближайших миров нимриано-хеллаэнского потока – таких же пустых и бесплодных, как и НN-2983А.

Боевая астральная станция, успешно выполнив задание, возвращалась обратно в метрополию, а на планете, которую она покидала, начинался сдвиг материковых плит.

* * *

Через бинарный портал они переправились в апартаменты Идэль во дворце. Вышли из здания. Дэвид нервничал: он не знал, куда они направляются, но ему не нравилось то, что для этой прогулки Идэль взяла только одного сопровождающего – его самого. На вопросы о том, куда и зачем они собрались в такой час, принцесса либо молчала, либо отвечала уклончиво. Она на что-то решилась. У Дэвида были плохие предчувствия.

В старом дворце, как всегда, было полно охраны. Идэль оставила Дэвида в одной из приемных комнат на втором этаже и несколько минут в соседнем помещении спорила с охраной. О чем шла речь, Дэвид не слышал, понял лишь, что, похоже, ее куда-то не хотели пускать. Ухо уловило лишь последнюю реплику Идэль, сказанную на повышенных тонах: «…Ну так позовите его!» Через несколько минут появился Вомфад. С ним Идэль говорила совсем тихо. Во время короткой беседы военный министр несколько раз посмотрел на Дэвида, в силу чего землянин предположил, что речь идет о нем. Дурные предчувствия усилились.

Потом Вомфад кивнул и что-то сказал своим людям. Похоже, вопрос был решен. Идэль немедленно вернулась к Дэвиду, сняла колье и пару колец и потребовала, чтобы Дэвид отдал скорпионцам все свои артефакты. Сначала он пытался возражать, но, посмотрев в ее глаза, понял – не стоит. Поэтому он просто решил ей довериться. В любом случае, если окружавшие их боевые чародеи поведут себя агрессивно, никакие артефакты его не спасут. Но как он не хотел с ними расставаться! Раздеться догола во время светского банкета было бы в тысячу раз легче…

Они миновали несколько комнат – везде охрана, видимая и невидимая, все следят за всеми – после чего оказались в пустом помещении, в котором была только одна дверь – не считая той, через которую они вошли. Дэвид почувствовал прикосновение каких-то чар…

– Не обращай внимания, – посоветовала Идэль. – Последняя проверка.

Она решительно пересекла комнату и вошла в следующую залу. Дэвид последовал за ней.

Этот зал был не похож на другие. Окон не имелось – у Дэвида возникло впечатление, что они находятся в самом центре дворца. Помещение было круглым, и не то чтобы слишком большим… оно казалось большим, потому что ни мебели, ни чего-либо подобного здесь не было и в помине. Гладкие стены и пол, потолок в форме полусферы. Свет скапливался в центре комнаты над сложной геометрической фигурой, начертанной на полу. Ее основу составляли вложенные друг в друга круги, витиеватые надписи на двух колдовских языках заполняли все свободное пространство между линиями. Символов было так много, что они казались частью узора. Строго говоря, здесь было не два языка, а три: геометрические фигуры, составлявшие основу пантаклей, в Хеллаэне и сателлитных мирах рассматривались как третий язык магов, наряду с Искаженным наречием и рунными монограммами.

Следуя за Идэль, Дэвид приблизился к внешнему кругу. От этого места исходила сила. И большая.

Идэль остановилась за несколько шагов до границы. Подождала, пока он подойдет. Встала так близко, что Дэвид ощутил тепло ее тела. Это было так приятно… Они давно не обнимались.

– Ты действительно думаешь, что достоин стать мужем кильбренийской принцессы? – спросила Идэль, когда он взглянул на нее. На магическую систему кругов она не смотрела – только на Дэвида.

– Я хочу жениться на тебе, а не на принцессе, – ответил он. – А с тем, что тебя угораздило родиться правнучкой приора, я уже почти смирился. У каждого из нас есть свои недостатки.

– Отрезать бы тебе язык… – Идэль против воли улыбнулась.

– Не поможет – освою язык глухонемых. Как я понимаю, это и есть Рунный Круг? – Дэвид кивнул в сторону магического узора. – Зачем ты меня сюда привела?

Вместо ответа Идэль его поцеловала. Он удивился, но не настолько, чтобы не ответить. Он думал, что это всего лишь выражение нежности, – оказалось, что не совсем. Идэль не собиралась его отпускать. Оставалось только гадать, чем вызван этот приступ романтического настроения. Потом Дэвид почувствовал, как ее пальцы расстегивают ремень на его штанах. М-да, похоже одной романтикой тут не обойтись. Не то чтобы он был против, но…

– Что, прямо здесь?.. – спросил он в перерыве между поцелуями.

– Да, – сказала принцесса. – Прямо здесь.

Тон ее голоса говорил немного другое… что-то вроде: «Заткнись, проклятый идиот, пока я еще добрая». Дэвид почел за лучшее заткнуться. В принципе, это место не хуже и не лучше любого другого. Может, близость Источника ее как-то особенно заводит, кто знает? Кто разберет этих женщин…

Они помогли друг другу освободиться от одежды. Тряпки положили на пол – уже не так жестко. Дэвид подумал: если б знать, что так все повернется, захватил бы с собой пару одеял… Но кто же мог знать?

Вывод: носите с собой одеяла постоянно. Поскольку далеко не всегда можно предвидеть, где это произойдет, когда и как…

Эти мысли проносились в его голове, как случайные огоньки, не задерживаясь и не оставляя следа, в то время как глаза, руки, все тело ласкало Идэль. Они прильнули друг к другу – две змеи, андрогин, половинки единого целого. Он знал ее тело лучше, чем свое. Они не торопились: Идэль хотела растянуть эти минуты, и он хотел того же самого, потому что этого хотела она. Ласки сменились объятьями; он лег на нее, целуя ее губы, подбородок, шею и ощущая, как узкая ступня Идэль гладит его бедра и ягодицы. Она приняла его в себя, мир стал похож на сердце, пульсирующее сначала медленно, потом все быстрее… Дэвид остановился, заметив, что она плачет. Желание отхлынуло.

– Что-то не так?

– Продолжай, – прошептала Идэль, прижимая его к себе. – Пожалуйста…

Он так и поступил – недоумевая, чем же вызваны ее слезы, но не желая думать об этом сейчас. Водоворот затянул его, мысли исчезли, остались лишь чувства… Ее тело напряглось и несколько раз содрогнулось; Дэвид достиг пика чуть позже. Потом они лежали, тяжело дыша – он по-прежнему оставался сверху. Четверть минуты чистой нирваны, абсолютный покой, отсутствие всего… Дэвид поменял позу – лег на бок, собираясь ее обнять. Она не позволила сделать это – встала и подала ему руку, приглашая подняться. Меньше всего ему хотелось сейчас двигаться, но она настаивала. Он встал, Идэль потянула его за собой. Он не сразу понял, куда она его ведет. Остановился лишь тогда, когда напор Источника стал ощутимым почти физически. Он бы отшатнулся назад, не держи Идэль его руку в своей.

– Ты что?.. – тихо спросил он.

– Ты мне веришь? – ровным голосом произнесла Идэль.

Дэвид запнулся, прежде чем ответить. Ее поведение было странным. Кильбренийский Источник оставляет в живых только высокорожденных. Она сама ему это говорила…

– Д-да…

– Тогда иди за мной. – Она снова потянула его в Рунный Круг.

– Но…

– Веришь или нет?

Дэвид не мог поверить в то, что она собирается его убить. Выглядело все именно так, но эта мысль просто не умещалась в его сознании. Идэль была для него самой жизнью – как жизнь может убить?

Делая шаг, он ощущал себя так, как будто к ногам привязаны две стокилограммовые гири. Ягненок, которого ведут на закланье, но который так доверяет ведущему, что не пытается сбежать, хотя и может. Он чувствовал себя таким ягненком, нет, не ягненком – бараном, который все понимает, но все равно тупо идет дальше к обрыву, потому что не верит в то, что видит.

Но уже через несколько шагов эти мысли исчезли. Давление стало слишком сильным, Дэвиду показалось, что его пытаются раздавить. Его гэемон существенно окреп с тех пор, как Лэйкил кен Апрей принял землянина в ученики, и какое-то время еще мог сопротивляться напору энергий Круга, но долго так продолжаться не могло. Дэвида как будто размазывало по стене, остановить это – все равно что пытаться голыми руками задержать многотонный пресс…

Откуда-то издалека он услышал голос Идэль:

– Не сопротивляйся, – звуки искажались, растягивались, меняли тембр и ритм. Каждый звук он ощущал физически, как прикосновение. Идэль он не видел, хотя все еще смутно чувствовал ее руку. – Не сопротивляйся. Отдайся ему.

Что-то вынудило его идти дальше – он уже не был способен понять, что это Идэль влекла его за собой. Обычный мир исчез, пространство стало другим; вибрации, струны и сгущения проникали в него, раздирая на части. Он уже не шел – падал куда-то. Он прекратил борьбу, отдался потоку – это был самый быстрый способ умереть. Источник рвал его, как хищник рвет беззащитную жертву; связки гэемона лопались одна за другой, жизненные нити превратились в лохмотья, в спутанный комок остриженных волос… Дэвид не чувствовал, как падает, как Идэль, плача и крича, обнимает его, умоляя идти дальше… В бездне, куда он летел, было так темно и тихо… Не было ничего… Словно еще до рождения… Тишина и покой… Боль, агония умирающего оставались где-то рядом, но он потерял с ними связь: как будто за стеной буянили соседи, а там, где он, все спокойно и мирно… чужая агония, чужая борьба не имеют к нему никакого отношения. Мир угасал. Скоро все стихнет. Он ждал этого.

Но окончательное забвение не приходило. Кто-то отчаянно удерживал его на самом краю, оставался дрожащей натянутой нитью между ним и болью. Дэвид хотел разорвать ее, но не мог: этой нитью была Идэль. Он не мог причинить ей вред даже сейчас. Он просил отпустить его – она не слушала. Потом он ощутил, что его притягивает обратно. Он не хотел, даже сопротивлялся, но в какой-то момент ощутил, что боль – уже не рядом, она – часть его. Это было ужасно, как прикосновение раскаленного железа к коже новорожденного. Его гэемон продолжал распадаться; мучение было невообразимым, он не мог его вынести… но выбора ему не оставили. В какой-то момент он понял, что Идэль, не разжимая объятий, ползет, пытаясь тащить его за собой куда-то дальше; потом он понял, что уже не дышит сам – он дышит через нее. Это ему не показалось странным; наоборот, только так сейчас и было возможно дышать: она дышала за двоих, ему доставалась половина того, что попадало в ее легкие. Она была такой хрупкой… Он попытался помочь ей тащить себя и даже несколько раз сумел оттолкнуться от пола чужими руками и ногами. Своего тела он практически не чувствовал: как будто бы они вдвоем тащили труп; зато Идэль он ощущал так ясно, как никогда раньше. Словно его нервы подсоединили к ее телу. Последнее усилие. Они замерли. Здесь был полный ад. Бесконечная, невообразимая мощь. Такая сила, что способна раздавить любого… но он дышал ею через Идэль, она текла через них двоих, не встречая сопротивления, и после вечности томления Дэвид вдруг понял, что все еще жив. Он мог дышать и существовать здесь. Это было очень странно. Он отдался силе, и она перестала порабощать, он чувствовал себя так, как будто завис в нигде… на огромной глубине, где нет никого живого… но почему-то океан не убил его… он поднял голову. Это было также необычно, как водолазу – осознать, что он превратился в глубоководную рыбу, способную существовать на самом дне океана.

Мир прояснялся – медленно, медленно… Дэвид всплывал к существованию, еще не понимая, что происходит, но инстинктивно стремясь наверх, к свету… Боль утихла, потом совсем ушла. Ему как будто дали новое тело, которое не болит. Он открыл глаза и обнаружил, что полулежит, полусидит на полу; его голова покоится на коленях Идэль. Дэвид попытался встать. Идэль помогла ему. Он был слаб, и подводила координация движений. Но его путь к свету из глубин еще не закончился. Что-то в нем менялось. И продолжало меняться.

– Смотри-ка, – сказал он с легкой растерянностью, и слова – диковинные комки вибраций – сорвавшись с его губ, поплыли направо… налево. – Я еще жив…

Он тронул одно из слов пальцем, и оно распалось на сгустки поменьше.

– Тихо, – сказала Идэль. – Потом поговорим… Пока просто дыши.

Он пил энергию Источника, и сила текла сквозь него, не встречая препятствий. Сила создала его заново – таким же, как прежде, но все же немного иным. Он понял разницу, когда, подчиняясь инструкциям Идэль, стал выходить из Рунного Круга, постепенно приглушая уровень энергообмена с окружающей средой. Он как будто родился заново. Ощущения, которые он не мог описать. Он никогда не думал, что можно чувствовать мир – так.

Сначала ему казалось, что эта эйфория – просто обратное тому, что он испытывал, входя в Источник, но, когда Дэвид переступил последнюю границу, странности не исчезли. Напротив, их стало еще больше, поскольку собственные токи Круга перестали влиять на его восприятие. Он оглядывался вокруг и не мог понять, в чем дело. Он не вызывал Око – но видел энергетический пласт реальности яснее и лучше, чем прежде, когда он пользовался этой Формой. Мир был огромен, и материальный пласт был лишь его частью – не чем-то обособленным, отдельным от целого, а важной деталью общей мозаики. Появились новые способы ощущать мир – об их существовании он даже не подозревал. Прежде он пользовался своим гэемоном, но был похож на слепоглухонемого, вынужденного полагаться только на тактильные ощущения; теперь он видел и слышал.

И – что было особенно важно – он чувствовал Идэль, не поворачиваясь к ней. Единство, достигнутое там, в Источнике, хотя и перестало быть таким ярким, сохранилось.

– Что-то с моим восприятием… – недоуменно сказал он. – Все… другое. Глубже… полнее… я как будто прозрел…

– Изменился уровень твоей силы, – откуда-то сзади донесся голос Идэль. – Быстро и резко… стал намного больше. Я сама увидела мир таким совсем недавно, после инициации… А хеллаэнские дети видят его таким с детства.

Дэвид медленно повернулся. Только сейчас до него начало в полной мере доходить, что произошло.

– После инициации? Так значит – я…

– Да. – Идэль плакала и улыбалась одновременно. – Теперь ты один из нас. Я сама не могу в это поверить.

* * *

Позже, когда они оделись, забрали у скорпионцев свои вещи и переместились обратно в особняк, Дэвид захотел узнать кое-какие подробности. В частности, его интересовало, зачем Идэль врала, говоря, что пройти инициацию в Круге может только потомок Гельмора кен Саутита.

– Но это действительно так, – ответила она. Была середина ночи. Пели цикады, шумели деревья. Идэль и Дэвид стояли на широком балконе на верхнем этаже дома. Ветер был прохладным, но еще летним; осень лишь надвигалась на Кильбрен, и лето пока не сдало своих позиций.

– А как же я? – спросил землянин.

– Хочу рассказать тебе одну историю. – Идэль, облокотившись на перила, смотрела куда-то в ночь. – Своего рода семейное предание… Жил один принц по имени Лезиар. И до него, и после многие пытались понять, почему Источник принимает только наших, где в его структуре прописана способность отличать высокорожденных от простых смертных и как вообще происходит различение. Выяснить это так и не удалось. Лезиар предположил, что Рунный Круг следует рассматривать как живое существо; невозможно в его структуре – по крайней мере, в доступной нам части – найти какую-то одну схему, которая бы отвечала за оценку инициируемого и принятие решения. Вероятнее всего, Источник дает комплексную оценку, но, как и всякое живое существо, его можно обмануть. Для этой цели Лезиар предложил довольно интересный способ. – Идэль улыбнулась. – Если считать Круг – живым, то, поскольку у него нет человеческих органов чувств, логично предположить, что человека, проходящего инициацию, он воспринимает просто как скопление энергии. Подделать энергетику искусственным путем невозможно: во время инициации Круг все равно уничтожит все наложенные заклятья. Однако известно – это азы – что когда мужчина и женщина занимаются любовью, их энергии смешиваются; женская сторона силы переходит к мужчине, а мужская – к женщине. По мысли Лезиара, это смешение способно обмануть Круг: он примет двоих людей за одного, ведь в каком-то смысле во время секса они и становятся одним. Лезиар только теоретизировал, но проверять свои идеи на практике не спешил. В это же время жил один герцог по имени Октольд, у него была атта, наложница, которую он очень любил. Ее звали Нимра. Октольд хотел жениться на ней, но наши обычаи не допускают возможность брака с рабами. Атта не может переменить своего состояния; если он или она желают этого, это означает лишь, что перед нами – негодная вещь. Таково общественное мнение, но Октольд не хотел с ним считаться. В идеях Лезиара он увидел шанс изменить ситуацию, ведь высокорожденный, доказавший свою «голубую кровь» посвящением в Круге, не может быть атта, это нонсенс. Он провел Нимру к Источнику, занялся с ней любовью и… она прошла испытание. Для кланов это стало настоящим шоком. Случившееся угрожало стереть все грани между сословиями, разрушить всю существующую иерархию. Октольда и Нимру несколько раз пытались убить; но нашлись и те, кто воспринял случившееся с восторгом. Высокорожденные женщины приводили к Источнику мужчин, мужчины женщин, надеясь повторить то, что сделал Октольд, вот только… люди, которых они пытались провести в Круг, погибали. Случившееся с Нимрой оставалось единственным удачным случаем инициации постороннего. Это остудило консерваторов, и на Октольда и Нимру перестали покушаться. Попытались разобраться, в чем дело. В конце концов, восторжествовала версия, согласно которой Нимра также была потомком Гельмора кен Саутита, хотя и не знала об этом: например, с ее прабабкой мог позабавиться кто-то из высокорожденных. Лезиар оспаривал это мнение. Чтобы доказать обратное, он привел к Источнику молодую рабыню. Она погибла. Лезиар предположил, что все дело в том, что она не была колдуньей: ведь даже высокорожденные, чей Дар недостаточно развит, могут получить повреждения или даже умереть при посвящении. Поэтому Лезиар нашел в Хеллаэне чародейку, уговорил ее пройти испытание… Увы, она тоже погибла. Лезиара чуть позже убили родственники колдуньи. Все успокоились. Казалось, версия о том, что Нимре улыбнулась удача потому, что в ней текла кровь высокорожденных, стала общепринятой. Правда, в эту версию не вписывалось то обстоятельство, что Нимру до посвящения колдовать никто не учил; ее гэемон ничем не отличался от гэемона любого другого Бездаря. Но об этом предпочитали не вспоминать.

Однако, прошло время, и мысли Лезиара получили новое развитие – в основном, в романтической литературе. Октольд и Нимра уже скончались и не могли помешать формированию образа идеальной пары. Их воспевали в стихах и прозе. В конце концов, как-то сформировалось мнение – конкретного автора у него не было, и возникало оно постепенно, на протяжении целой литературной эпохи – что дело было вовсе не в сексе. Любовь – влечение сердец, а не тел – вот что сделало их единой сущностью с точки зрения Источника. Это все подавалось в очень возвышенных тонах, в весьма красивых образах… – Идэль мечтательно закатила глаза. – В подростковом возрасте я зачитывалась этими старинными любовными романами. Так упоительно верить в то, что любовь что-то значит, что-то способна преобразовать, является одной из действующих сил этого мира… Потом я поняла, что это наивно. Но все же… все же… Понимаешь, некоторые из этих романтиков рисковали. И приводили к Источнику тех, кого любили. Практически все они умирали в страшных мучениях. Но были и выжившие – единицы. Консервативная часть общества объясняла эти случаи так же, как и историю Нимры: в них течет кровь Гельмора, хотя они сами об этом не знают. Любовные романы сочинялись тоннами, но чем дальше, тем реже высокорожденные приводили к Источнику обычных людей. Слишком велика была смертность. Те, кто любил, редко соглашались поставить на кон жизнь любимых, а кто не любил, столь же редко желали поделиться собственным могуществом…

Она замолчала.

– Но ты решила рискнуть, – без всякого выражения произнес Дэвид.

– Да. Я… я почти не верила, что что-то получится. Вернее, нет, не так… Я хотела верить в это, но умом я понимала, что… вероятность удачи слишком мала. Ведь в любом кильбренийце потенциально может быть кровь Гельмора кен Саутита – за десять тысяч лет наша семья успела наделать кучу бастардов… А ты родился совсем в другом мире.

– А если бы я погиб? – спросил Дэвид и в ту же секунду подумал: «Дурацкий вопрос…»

– Когда ты умирал, мне казалось, что я убиваю часть самой себя, – ответила Идэль. – Я не прошу прощенья. Не знаю, смогла бы я жить – и как бы я жила – если бы ты умер, но что-то со всем этим нужно было делать. Сами по себе, такими, как мы были раньше, мы не могли жить в мирах друг друга… я имею в виду не места рождения, конечно, а образы жизни, мышления… личную силу… я не могла и не хотела отказываться от всего ради «рая в шалаше», а ты не мог жить моей жизнью, как ровня… но и расстаться с тобой я тоже не могла. Ты не хотел уходить. А что-то решать было нужно. Дальше так продолжаться не могло.

Дэвид вздохнул. Он хотел сказать ей много нелестного. Фактически, она только что призналась в том, что предпочла бы убить его, чем отказаться от своих идиотских политических игр, от блеска в обществе, от ощущения чрезвычайной значимости своей высокородной персоны в данном мире. Существовали как бы две Идэли: собственно, Идэль и «принцесса» – та роль, которую ей предназначили с рождения. Живая Идэль сопротивлялась отождествлению себя со своей ролью как только могла; увы, смерть Джейбрина и Севегала перевернула все вверх ногами. Теперь она полагала, что у нее появились какие-то «обязанности» по отношению к этому миру, если раньше, будучи ребенком, она сопротивлялась вживанию в роль, то теперь, напротив, изо всех сил пыталась стать хладнокровной бесчувственной особой, в которую ее так долго пытались превратить. Идэль-принцесса почти победила живую Идэль, но… что-то произошло. Как ни странно, он, Дэвид, все еще жив. И не просто жив: он выиграл еще один поединок со смертью и стал сильнее. Намного сильнее.

Дэвид поймал взгляд темноволосой девушки, стоявшей рядом с ним на балконе особняка и спросил:

– Ты выйдешь за меня?

Она ответила не сразу. В ее глазах читался затаенный страх. Словно зверушка, загнанная в угол. В эту минуту Идэль ощущала себя почти так, как Дэвид – в Источнике: она словно падала в бездну. Мир стал непонятным и новым; старый порядок вещей уже рухнул, а новый еще не успел родиться; хаос между прошлым и будущим, хаос настоящего, пожирающий все причины, которые были ранее, и все следствия, которые должны будут произойти потом, казался неодолимым, как сама смерть. Все стало неустойчивым.

Все, кроме ее собственного выбора, уже сделанного ранее. Она сама определила условия, при которых признает правоту этого странного человека, ворвавшегося в ее жизнь из ниоткуда. Она покорилась ему – на этот раз уже навсегда.

– Да, – сказала она. – Да. И пусть все катится в Преисподнюю.

Эпилог

В роскошной спальне дворца, на широкой кровати, метался человек. Со стороны могло показаться, что ему снится кошмар, от которого никак не удается пробудиться, или мучают нестерпимые боли во всем теле. Но человек не спал и физически был совершенно здоров. Его мучения имели совершенно иную природу.

Кусая одеяло, он с трудом гасил рвущийся из груди крик. На крик могут прибежать слуги. Или дворяне. Этого нельзя допустить. Его не должны увидеть в таком состоянии.

На лице человека то появлялась, то пропадала серебряная маска.

В данный момент он не мог себя контролировать.

Произошло что-то ужасное. Немыслимое. Место, частью которого он себя ощущал, перестало существовать. Вдруг. Быстрая агония и… пустота. В первые секунды он не мог в это поверить. А потом… потом начался настоящий кошмар. Мучения маленькой части, от которой отняли целое.

Хотя мертвое тело Древнего не имело никакой структуры, которая могла бы быть выявлена изучением материального состава Частиц или их ауры, все же сущность Древнего не могла существовать в этой вселенной сама по себе. Ей требовалась плоть этого мира для того, чтобы проявлять себя, воплощаться. Не имея ничего, в чем бы она могла воплотиться, она уходила туда, откуда когда-то явился Древний – в ничто, в безвременное небытие, предшествовавшее рождению вселенной – и ничуть не изменившееся с тех пор.

Серебряной маске легче было бы умереть тысячу раз подряд, чем переживать невозможный – как всем Причащенным казалось ранее – разрыв части с целым.

Связь рвалась, но… окончательного разрыва так и не произошло.

С огромным трудом серебряной маске удалось добраться до своего камзола. Трясущимися руками он извлек из внутреннего кармана маленькую шкатулку, данную ему Кариглемом во время их последней встречи. Едва сумел открыть. Чувства пьяницы, жаждущего, но не имеющего возможности выпить, а потом вдруг нашедшего в своих запасах непочатую бутылку с вином – ничто по сравнению с тем, что испытывал человек в серебряной маске.

Он вдохнул аромат Частицы. Такой прекрасный. Окружающее пространство потихоньку прояснялось. Все возвращалось на свои места – не сразу и не полностью, но…

Хотя замок и окружавшая его земля были уничтожены, Древний имел еще в этом мире три точки опоры: человека в серебряной маске, Частицу, которую тот держал в руках и еще одну Частицу, хранившуюся в кабинете Вомфада. Серебряной маске было известно, что последняя Частица – ловушка; прежде он понимал, что выдаст себя, если попытается ее похитить. Но сейчас нужно достать ее во что бы то ни стало. Одной свободной Частицы совершенно недостаточно, чтобы воплотить единство. Недостаточно и двух, но… Если у него будут две, он сможет дать одну из них сыну Кариглема и Аллайги. Избранник, истинный наследник Юлианара, в Кильбрене, но сейчас он, скорее всего, спокойно спит. Он не мог почувствовать разрушения замка – избранник еще не Причащен. Он должен пройти Круг и лишь затем стать тем, кем он должен стать.

Его нужно предупредить, чтобы был осторожен. Их почти изгнали из этой реальности. Они больше не могут позволить себе нести потери. Никаких потерь.

Серебряная маска вновь вдохнул аромат Частицы. Он почти успокоился. Он совершенно не представлял, что теперь делать, но верил, что позже он сам – или сын Кариглема – сумеют придумать какой-нибудь план.

Цель оставалась все той же. Люди безумно усложнили путь к ее достижению, но саму цель изменить не могли.

Серебряная маска будет пытаться достичь ее, даже если останется совершенно один. Он просто не мог иначе.

Ведь он только по видимости человек, а на деле – лишь клеточка мистического нечеловеческого организма, с начала творения жаждущего войти в это убогое мироздание и необратимым образом перекроить его под себя.

Приложение История Кильбрена

Насколько можно судить, в нимриано-хеллаэнском потоке Кильбрен, как самостоятельный мир, возник в конце Айтэльской эпохи (т.е. ок. 25–30 тысяч лет тому назад), вероятно – сразу после смерти последнего короля Айтэля. Как и королевство Айтэль в метрополии, Кильбрен так же пережил период раздробленности и последующего упадка; многие цивилизованные регионы затопили орды огров и гоблинов, хлынувшие из диких земель (нередко нашествиями управляли темные маги). После череды войн (в т.ч. и внутренних), попыток восстановить единство и новых расколов, цивилизация пришла в полный упадок, власть, по большей части, захватили чернокнижники, поработившие обычных людей. Было несколько восстаний против их власти, иногда успешных, но чаще – нет. В 6-м тысячелетии Эпохи Второго Заточения (т.е. около 9 тысяч лет назад) в Кильбрен прибыл Гельмор кен Саутит. Он заключил союз с правящей верхушкой одного из последних государств, где у власти еще находились обычные люди. В тот период страна вела изнуряющую войну с соседями и, как и прочие «человеческие» государства Кильбрена, находилась под постоянной угрозой захвата со стороны нелюдей. Череда быстрых и эффектных побед, одержанных в основном благодаря магии, принесла Гельмору известность и славу. Его полномочия и влияние росли; публично дав обещание возродить былую славу Айтэля, по настоянию народа вскоре он был выбран королем, и местная аристократия присягнула ему на верность (несогласные с этим аристократы таинственным образом исчезали либо умирали от необъяснимых причин). От даты коронации Гельмора ведется отсчет нового летоисчисления в Кильбрене – Эпоха Нового Рассвета Первый ее год соответствует 5874 г. эпохи Второго Заточения по хеллаэнскому летосчислению, однако в Кильбрене время в среднем течет немного быстрее: за каждые 10 хеллаэнских лет в Кильбрене проходит 11. Гельмор провел серию реформ: в военном деле – существенно подняв уровень боевой подготовки войск, в политической системе – отнял власть у «бездельничающих» аристократов, сформировав из наиболее полезной их части класс сановников и военных офицеров (их благосостояние стало зависеть от занимаемой должности, а не от благородства происхождения); в социальной сфере – отменил рабство. Он обучил колдовству несколько десятков людей, впоследствии с их помощью создал местную Академию (в отличии от Академии Нимриана, в Кильбренийскую Академию принимались только подростки, они проходили жесткий, строго фиксированный курс обучения с военным уклоном, по окончании – становились войсковыми чародеями, усиливая таким образом отдельные соединения). Несколько соседних государств присоединились к новому Айтэлю более или менее добровольно, другие были захвачены, огры и гоблины – истреблены. Обычно нападению предшествовал диверсионный рейд самого Гельмора, его личной охраны и нескольких ближайших учеников в цитадель очередного чернокнижника. Противостоять нимрианскому аристократу местные маги, конечно же, не могли, а после их смерти захватить саму страну, потерявшую управление, было уже не так сложно. Позже Гельмор создал первый Мост между Кильбреном и Нимрианом и обучил способу сооружения мостов своих детей. Гельмор кен Саутит был весьма могущественным магом, вплотную подошедшим к обретению Силы. Достаточно сказать, что в Хеллаэне он победил в поединке и убил одного из Обладающих Силой. Помимо этого деяния, в Хеллаэне (и Нимриане) он известен как автор нескольких магических систем высшего уровня (аналоги Источников) и создатель групп инициированных в этих системах (после его смерти эти группы оформились в три магических Ордена). Кроме того, известны его работы в теории магии, в символике, в ритуалистике, им впервые получены и применены некоторые формулы для расчета системных заклятий, увязанных с метамагическим полями мира и т.п. В Кильбрене Гельмор создал Рунный Круг (т.н. Кильбренийский Источник), ставший своеобразным магическим «центром мира»: на Круг замыкались все мировые линии силы. В 6850 г. по хеллаэнскому летосчислению (~1121 г. Н.Р) в Темные Земли началась Экспансия из Пределов. Обладающие Силой и обычные колдуны, как могли, противостояли этой угрозе. Гельмор участвовал в войне с Детьми Смерти и погиб в одном из сражений. Это произошло в 6886 г. по хеллаэнскому календарю, что соответствует 1158 г. эпохи Н.Р. в Кильбрене.

Как выяснилось после смерти Гельмора, никто, кроме его потомков, не мог пройти посвящение в Кильбренийском Источнике. Рунный Круг представляет собой сложнейшую заклинательную систему, принцип работы которой до сих пор не совсем понятен: известно только, что ее посвященный во время колдовства получает дополнительный объем силы, кроме того, возрастает сложность заклинаний, которыми он может оперировать. Черпать силы из Источника адепт может в любой точке Кильбрена, расстояние тут почти не влияет; ограниченно силы Источника могут быть применены в любом из миров нимриано-хеллаэнского потока, хотя чем дальше от Кильбрена, тем слабее. Миров, находящихся за пределами нимриано-хеллаэнского потока, Кильбренийский Источник не достигает.

У Гельмора осталось трое детей (близнецы, мальчик Кьёдос и девочка Дайлли, а также младший сын Арангар). Первоначально они создали триумвират и управляли страной совместно. Кьёдос больше тяготел к колдовским исследованиям, путешествиям и развлечениям; вскоре, оставив в Кильбрене несколько незаконнорожденных потомков (от разных женщин), он все больше времени стал проводить в Нимриане, а также совершал путешествия в другие потоки. В период 1370–1375 гг. Н.Р. он пропал (предположительно, не вернулся из странствия в другой поток). Дайлли и Арангар, у которых было уже несколько поколений потомков, поддерживали союз, хотя отношения между ними все больше накалялись (Арангар хотел установить четкую пирамидальную систему управления по отцовскому образцу, а Дайлли в последние годы подозревала его в причастности к исчезновению брата). У Гельмора были свои владения в Нимриане, однако после исчезновения Кьёдоса за ними никто не присматривал, и замок с Источником, в конце концов, захватил колдун Обрист (ученик Обладающего Силой), впоследствии – основатель семьи кен Обрист. Дайлли погибла в магическом поединке с захватчиками в 1758 г. Н.Р. Арангар не стал мстить: у него намечалась война с семьей Дайлли. Он заключил мир с ее убийцами. В войне с семьей Дайлли он использовал вассалов Обриста как союзников против своих племянников и их детей. В ходе длительной гражданской войны он захватил власть (короновался он еще раньше, сразу после смерти сестры). Потомки Дайлли вынуждены были скрываться, хотя и предпринимали периодические попытки уничтожить Арангара (неудачные) или его потомков (иногда удачные). К началу XXI века Н.Р Арангар решил, что достаточно укрепил свою власть. Он убил Обриста (предложив тому посвящение в Рунном Круге, и Круг выпил «неродственного» чародея), захватил его замок, поубивав большую часть потомков Обриста. Вскоре после этого Арангар погиб и сам – его убил учитель Обриста. В Кильбрене к власти пришли потомки Арангара. Семья Дайлли, присоединив к себе большинство бастардов Кьёдоса и их потомков, создала своего рода подпольную организацию, ставившую своей целью государственный переворот. Они провели ряд удачных покушений на потомков Арангара. В XXIV веке Н.Р. ситуация стала неуправляемой: повсюду происходили мятежи войсковых соединений, города объявляли о своей самостоятельности, один за другим гибли потомки Арангара; а король Велькот, правнук Арангара, был личностью, мало приспособленной к управлению. Праправнук Арангара (по другой ветви), Метхоз, представитель наиболее сильной партии во дворце, заключил союз с семьей Дайлли. Велькот был смещен, его союзники – уничтожены либо бежали, трон занял Метхоз, потомки Дайлли были допущены к Рунному Кругу и введены в правительство. Метхоз опирался на них в войне с той частью семьи Арангара, которая не признала его своим королем, однако, укрепив власть, он стал задумываться над тем, как избавиться от союзников, приобретавших все больше влияния. Сообразив, куда дует ветер, потомки Дайлли составили заговор против короны, втянув в него старшего сына Метхоза, Гольморта (Дайлли сыграли на том, что Метхоз не называл наследника и явно больше благоволил среднему сыну, чем старшему). В 2732 г. Н.Р. Метхоз был убит, на трон взошел Гольморт, взяв в жены Саризу, дочь главы рода Дайлли, Бренгана. Логур, средний сын Метхоза, бежал из дворца и вскоре заключил союз с теми потомками Арангара, которые так и не признали власти Метхоза; они стали поддерживать его, как претендента на престол. Йокус, младший сын Метхоза, оставался при дворе, однако составил свою сильную партию. Вскоре партия Логура захватила восточную часть страны, они вновь стали использовать в своих войсках огров, обрабатывая их сознание с помощью магии, а также еще больше усиливая их физическиевозможности заклинаниями. Несколько рейдов, предпринятых семьей Дайлли и отдельными подразделениями королевской армии, успеха не принесли, Логура временно оставили в покое. Гольморт, чувствовавший себя королем, который ничем не управляет (по сути, все решения принимал его тесть, Бренган), попытался уменьшить влияние своих союзников при дворе. В результате Гольморт был пленен и заточен в крепость, а официально – объявлено о его тяжелой болезни. Через год после его пленения Сариза родила ребенка (официально – от Гольморта, настоящий отец неизвестен; не исключено, впрочем, что это действительно был Гольморт, если Сариза навещала его в плену). Логур, несмотря на недостаток сил для захвата всей страны, начал вторжение. Однако военные действия были лишь отвлекающим маневром. Пока шла война, Логур с небольшим отрядом пересек страну, создал телепортационную точку для выхода (вторую он создал ранее, еще в своем лагере) и вызвал группу колдунов и «улучшенных» огров вблизи от крепости, где был заточен Гольморт. Освободив короля, он вернулся в лагерь. Он сохранил брату жизнь на следующих условиях: Гольморт должен отречься от короны в его пользу и стать его союзником против Дайлли. Гольморт выполнил все это, были разосланы прокламации и письма, написанные от его имени, всем дворянским родам. Хотя с Гольмортом хорошо обращались, он, тем не менее, продолжал оставаться на положении пленника и покинуть лагерь не мог. В армии Дайлли началось брожение, многие дворяне восстали, страна начала погружаться в пучину гражданской войны. Чтобы стабилизировать ситуацию, Бренган составил подложное завещание Гольморта, где говорилось, что тот передает власть в руки своему сыну, Кадширу, а до его совершеннолетия назначает опекуном Бренгана. Было объявлено, что «настоящий» Гольморт скончался от болезни (утверждалось, что это была колдовская хворь, насланная сторонниками Логура). Так же было объявлено, что Гольморт, сопровождающий армию Логура, есть лжекороль, двойник, созданный при помощи колдовства. Неизвестно, как бы повернулась ситуация, если бы через месяц после этого ребенок Саризы не был похищен. Армия Логура, все более усиливаясь, продвигалась к столице, вассалы, прибывавшие в лагерь, убеждались что экс-король жив и разносили эти вести по стране. В конце концов, Логур занял столицу почти без боя, Дайлли бежали на север. В эти же дни был убит Гольморт, и партии Логура и Дайлли взаимно обвинили друг друга в совершенном убийстве. Логур короновался в 2765 г. Йокус публично объявил о том, что навсегда отрекается от каких-либо прав на корону, присягнул Логуру и объявил о полнейшей своей преданности. Прежде подзуживавший Гольморта против Дайлли, теперь он совершенно переменился: при любой возможности стал защищать Дайлли или их вассалов, предоставлял им убежище в своих землях, всячески убеждал Логура в том, что ему не стоит проводить слишком жестких репрессий против этой семьи и лучше миром перетянуть на свою сторону самую «лояльную» часть семьи Дайлли. Логур внимал его советам лишь отчасти, гражданская война в королевстве не утихала. Логуру потребовалось около двух столетий, чтобы навести хоть какой-то порядок, влияние Йокуса за это время чрезвычайно возросло, к нему примыкали все, кто не хотел служить Логуру. Последнее крупное восстание было связано с появлением Кадшира: он внезапно прибыл в земли Дайлли и объявил о себе. По его утверждению, его выкрал Йокус и тайно воспитал в одном из своих замков; позже они поссорились – Кадшир хотел начать войну за корону, а Йокус утверждал, что еще не время. Официально Йокус сохранял молчание на этот счет, а при дворе – всячески отрицал свои связи с Кадширом, однако доверия он лишился, был устранен от управления и лишен половины своих владений. Началась война между королевством и поддержавшими Кадшира Дайлли, однако партией Кадшира она была вскоре проиграна, а сам Кадшир – публично казнен.

В 3217 г. Логур умер от старости. Это был один из немногих королей Кильбрена, скончавшихся в своей постели. На престол вступил его внук Эраган (отец Эрагана, сын Логура, погиб на дуэли в Хеллаэне). Вскоре после начала его правления объявился другой претендент – Трейн, утверждавший, что является внуком Кадшира. Его мать, дочь Кадшира, была рождена одной из мелких дворянок, служивших Йокусу. Престарелый Йокус подтвердил это и оказал претенденту всяческую поддержку. Дайлли к тому времени почти не осталось, но те, что еще были живы, со временем примкнули к Трейну. Страна в очередной раз оказалась разорванной на две части. Эраган предложил мирное решение: он отдает за Трейна одну из своих внучек (незамужних дочерей у него не было), с условием, что ребенок, который родится от этого брака, станет королем после Эрагана. Трейн выбрал Увенали, правнучку Эрагана, внучку его старшего сына. Эраган умер своей смертью в 3468 г. У Трейна и Увеналли было четверо детей: Хальга, Кархад, Шимрот и Лескрейн. Королем стал Кархад. Через несколько лет после этого пропал Шимрот, позже был убит Кархад. Лескрейн в Кильбрене почти не появлялся: он учился в Хеллаэне и путешествовал в другие потоки, иногда пропадая по нескольку лет, и никто не рассматривал его как претендента, тем более, что он в очередной раз исчез, и подозревали, что на это раз – навсегда (как и Шимрот). Кроме Хальги, на престол стал претендовать Фарлайд, сын старшего сына Эрагана, дядя Увенали. Он утверждал, что со смертью сыновей Увенали договор между Эраганом и Трейном потерял силу. Фарлайда поддержало большинство потомков Эрагана и в целом все то, что еще оставалось от «партии Логура», Хальгу – остатки «партии Дайлли», потомки Йокуса, часть потомков Эрагана. Надо заметить, что ситуация осложнялась большим количеством браков, заключенных между «партией Дайлли» и «партией Логура» в период правления Эрагана. Некоторое время преденденты вели подковерную борьбу в столице, пытаясь переманить на свою сторону как можно больше союзников. В конце концов Хальга короновалась, хотя сторонники Фарлайда на ее коронацию не пришли, объявили ее незаконной и провозгласили своего короля (понятно, кого). С этого момента противостояние перешло в открытую форму, уличные бои в столице с применением боевой магии нанесли огромный ущерб городу, дворец был фактически разрушен. Это произошло в 3525 г., в этой же битве погиб Трейн (Увенали была убита немногим ранее, отчасти именно ее смерть спровоцировала бойню). Партия Фарлайда оставила поле боя за Хальгой, отправившись в свои владения, – стягивать силы. Хальга, по возможности, старалась укрепить власть и восстановить город. В последующие десять лет было несколько локальных конфликтов, не давших существенного преимущества ни одной из сторон. Обе стороны усиленно готовились к широкомасштабной войне. В этот момент в столице появился Лескрейн и объявил о своих правах на корону. Это смешало все карты: ни Фарлайд, ни Хальга от власти отказываться не хотели. Первоначально Лескрейн появился в лагере Хальги, ее попытки убедить брата отказаться от претензий на власть результата не принесли; уверенный в себе, умный и энергичный Лескрейн быстро набирал союзников, позиции Хальги серьезно пошатнулись. Ее контрмеры (опала и даже казнь вассалов, переметнувшихся к Лескрейну) популярности ей не добавили. В конце концов, она была вынуждена организовать покушение на брата. Лескрейн, однако, смерти избежал и даже имел достаточно наглости, чтобы остаться во дворце и объявить о покушении, требуя публичного расследования. Хальге пришлось действовать в открытую: она немедленно приказала арестовать Лескрейна и напала на него сама. Лескрейн между тем учился не зря – он оказался более чем искусным магом: положив немало солдат и союзников Хальги, он ускользнул с поля боя, когда его уже были готовы вот-вот задавить числом. Вскоре он объявился в своих землях и также стал стягивать силы. Партия Хальги все больше слабела, Фарлайд, осознавая, что время играет на руку Лескрейну, двинул войска на столицу. Это была жестокая война, которая взаимно ослабила обе партии. Фарлайд захватил столицу. Хальгу нашли мертвой в ее покоях; Фарлайд и Лескрейн взаимно обвинили друг друга в ее смерти. К Лескрейну переметнулись все бывшие союзники Хальги. Начались переговоры между партиями, которые закончились поединком между Лескрейном и Фарлайдом. По договоренности, победитель получал корону. На дуэли Лескрейн убил своего дядю. Позже он уничтожил нескольких особо рьяных союзников Фарлайда, не признававших результат дуэли, и занял трон, однако в живых остались дети Фарлайда. Они, конечно, отказались присягать Лескрейну и отправились в свои владения. Лескрейн правил более двух столетий, за это время от партии Фарлайда почти ничего не осталось: один из его сыновей был мертв, дочь, Нерра, присягнула Лескрейну, второй сын, Эклидес, бежал в другой мир. Власть, однако, не слишком привлекала Лескрейна. В 3705 г. он отрекся от трона в пользу своего старшего сына Иртольга и покинул Кильбрен. Иртольг правил до 4097 г., периодически подавляя восстания партии Фарлайда, воспрянувшей после возвращения Эклидеса.

Незадолго до того в Кильбрене объявился молодой и энергичный представитель семьи кен Церульт, Рейлок. Он вошел в союз с Вертангом, потомком среднего сына Эрагана, и посулил ему помощь в борьбе за власть. Однако на самом деле Рейлок собирался сам стать единоличным владельцем Кильбрена. Рейлоком был убит король Иртольг и уничтожены почти все его потомки, после чего Вертанг заявил о своих правах. Внук Иртольга и его законный наследник, Чандайн, заключил союз с Эклидесом против захватчиков. Война продлилась около столетья, за это время погибли и Вертанг, и Эклидес (последнего заменила его дочь, воительница Бирайни). Рейлоку оказывали помощь его родственники и пораженные его колдовской мощью дворяне Кильбрена. Рейлок занял столицу и короновался, но война не утихала, только перешла в неявную фазу: осознавая преимущество Рейлока в магии, Чандайн и Бирайни не решались открыто ему противостоять. Рейлок правил до 4471 г., после чего бесследно исчез (ходили слухи, что он нашел – или полагал, что нашел, – путь к какому-то могущественному Источнику Силы где-то за пределами Сущего). Поскольку у него не было детей, Рейлок, на время своего отсутствия, поручил управлять страной своему племяннику, Ятмизу кен Церульт, который и стал королем после исчезновения дяди. Во время правления Ятмиза Чандайн и Бирайни организовали переворот. Несколько кен Церультов погибло, страна опять перешла в руки кильбренийцев. Ятмиз был пленен и отдан кен Церультам лишь после того, как они дали слово не вмешиваться больше в дела Кильбрена. Однако хеллаэнская семья не сдержала слово. Они больше не претендовали на власть, но не отомстить за своих погибших не могли. По Кильбрену прокатилась волна катастроф: бури, цунами, наводнения, землетрясения, падения метеоритов на города. Практически вся цивилизация была уничтожена, Рунный Круг – поврежден (4562 г.). Поскольку вся магия Кильбрена была завязана на Круг, его деформация крайне негативно сказалась на мире в целом. Началось истощение метамагического поля, необъяснимые природные явления, сдвиг энергетических узлов планеты, произвольные энергетические всплески и прочее в том же духе. Существенно повысился шанс составления «неправильных» заклинаний (из-за мутации потоков магические конструкции часто переставали работать или начинали работать не так, как надо). Кен Церультов больше не интересовал этот мир – ни в каком смысле. Упадок Кильбрена продлился более тысячи лет, цивилизация вернулась в полудикое состояние, из-за постоянных магических бурь большая часть населения была вынуждена вести полукочевой образ жизни. В этот период кланы Чандайна и Бирайни перемешались, однако из-за общего хаоса на планете к концу этого периода потомки Гельмора кен Саутита представляли собой ряд отдельных семей со своими главами. Лидирующая роль той или иной семьи была весьма относительной и могла переходить от одной семьи к другой. Впрочем, никто особенно не боролся за верховную власть, так как на повестке дня стояли совсем другие задачи. Предпринимались неоднократные попытки починить Круг, однако все они заканчивались неудачей, стоившей, как правило, жизни тем, кто пытался провести восстановительную работу. Немало кильбренийцев в этот период покинули свою родину, навсегда забыв о ней, и переселились в другие, более благоприятные для жизни, миры. Ситуация изменилась лишь в 5744 г., когда, совершенно отчаявшись, кильбренийские семьи обратились за помощью к одному из Обладающих Силой – Церекхайму, Хозяину Садов Памяти. Он сумел восстановить Круг и не принял за свою работу ничего, кроме благодарности (впрочем, ничего ценного – для Лорда – кильбренийские семьи предложить ему все равно не могли). Начался восстановительный период, когда энергетика планеты приходила в норму, а цивилизация в очередной раз поднималась из руин. Были отстроены города и возведены новые (первоначально – на уровне замков с окружающими их поселениями, но они быстро разрастались). Расплодившиеся за время хаоса огры и гоблины постепенно вытеснялись на окраины, популяция людей увеличивалась. Хотя магическая стабильность и наступила, вскоре выяснилось, что ряд магических законов претерпел существенные изменения. Позже этот факт привел в Кильбрене к открытию электричества и появлению простых электроприборов. Несмотря на высокий фон, техника (определенного типа) могла работать и здесь, последствия «войны элементов» ощущались здесь не так остро, как в соседних мирах.

Уже в восстановительный период начался новый виток борьбы за власть, поскольку вопрос о новом верховном правителе вставал все острее. В конце концов, ряд семей поддержал кандидатуру Тевеида (коронован в 6109 г.). Тевеид возвысил союзников и постарался привлечь на свою сторону и тех, кто изначально отказался признавать его как короля. После смерти отца старший сын Тевеида, Сьётсар (коронован в 6463 г.), продолжил укрепление королевской власти, хотя и несколько иными методами: он начал войну с непокорными и практически истребил несколько семей. Сьётсар проводил жесткую, централизованную, авторитарную политику. Он возродил колдовскую Военную Академию, реформировал армию и налоговую систему. По его приказу вновь были организованы специальные отряды обученных, вооруженных огров. Все дворянские семьи были обязаны предоставлять хотя бы одного из своих сыновей для прохождения военного обучения с последующей карьерой военного. Подвергнувшиеся преследованию семьи, а также прочие не согласные с политикой Сьётсара бежали на запад, к морю, где создали свое королевство (впоследствии – герцогство), С’Агарбан, где королем был выбран молодой чернокнижник Ниртог (коронован в 6631 г.) . Сьётсару наследовал его сын, Юреальд (коронован в 6857 г.), правление которого протекало относительно мирно. Как и Сьётсар, он скончался своей смертью. Юреальд был женат на Алейре, дочери Ессерага, который был главой другой семьи высокорожденных (понятие «высокорожденный», относимое к потомкам Гельмора кен Саутита, оформилось в Кильбрене вскоре после восстановления Рунного Круга). Юреальд умер в 7201 г., Алейра скончала еще раньше. У них был всего лишь один сын, у того – двое детей, трое правнуков и двое праправнуков. Все они погибли или бесследно исчезли в последующие несколько лет, сын Юреальда даже не успел короноваться. Вопрос о верховном правителе вновь стал ребром. Основных кандидатов было двое: Гарибран, правнук Сьётсара, и Невиз, младший брат Алейры. В ходе длительной закулисной войны между ними партия Гарибрана проиграла, лишившись наиболее сильных своих лидеров, а сам Гарибран – согласился отказаться от прав на корону в пользу Невиза (поговаривали, что Невиз вынудил его к этому, похитив одного из детей Гарибрана). Невиз был коронован в 7258 г., но правил менее десяти лет, после чего скончался. Предположительно – от старости, однако ходили слухи, что он был проклят. На престол вступил Гарибран. Партия Невиза выставить достойного кандидата не смогла: старший сын, Керрин, и одна из дочерей Невиза скончались во время «закулисной междоусобицы», младший сын давно отрекся от всех прав на власть и жил в своем поместье, младшая дочь была убита вскоре после смерти Невиза. Гарибран был коронован в 7269 г. У Керрина было несколько детей (большая часть из них также погибла в междоусобице), прямыми наследниками Керрина считались дети его среднего сына (старший погиб), брат и сестра – Меддиль и Кион. Они родились уже после коронации Гарибрана и заявить о своих правах, естественно, не могли. Во время правления Гарибрана оба прошли обучение в Хеллаэне, притом Меддиль тяготел к темной магии, а Кион – к светлой. В Нимриане Кион встретилась с адептами культа богини Ёрри и стала ее жрицей. Меддиль вернулся в Кильбрен и подготовил переворот, в 7513 г. он лично убил Гарибрана, были перебиты почти все его потомки. Дворец был захвачен и наскоро проведена коронация. Партия Гарибрана, по большей части покинув столицу, выбрала своего собственного короля – внука Гарибрана, Эбрина, через некоторое время, впрочем, также убитого Меддилем. После Эбрина формальным лидером партии Гарибрана стал его сын, Шерабей, а после и его смерти, которая не замедлила последовать, наследником был выбран юный Гэал, младший сын Эбрина, опекуном которого (и реальным вождем партии) стал Дибрайт, племянник Гарибрана. Меддиль между тем занимался укреплением своей власти. Он был могучим волшебником и искусным демонологом. Он вызвал множество кошмарных созданий и использовал их, как своих слуг. Не брезговал он человеческими жертвами; так же он превращал в демонов обычных людей. Он погрузил страну в страх и трепет. Меддиль начал войну с королевством С’Агарбан, и значительно опустошил ее, маги-стихиалисты (с’арагбанцы, конечно, давно были лишены доступа к Рунному Кругу) не смогли противостоять ему. Король С’Агарбана, Лурегэн, был убит, ему наследовал младший брат, Талман, который присягнул Меддилю и признал себя его вассалом. Гэйю, единственную дочь Талмана, Меддиль выдал за Рефилара, сына главы другой ветви потомков Ессерага, с условием, чтобы ребенок наследовал власть в С’Агарбане, а сыновей Талмана забрал к себе (как «залог»). Больше их никто и никогда не видел. В этот период в Кильбрен вернулась сестра Меддиля, Кион. Система управления страной ей не понравилась, она сочла брата тираном и начала против него борьбу, сумев объединить в своей партии и большую часть потомков Невиза, и часть потомков Гарибрана (кроме костяка партии Эбрина-Дибрайта), и представителей многих мелких семей. Война была скоротечной. Кион не планировала широкомасштабной войны. Создав свой лагерь на периферии Айтэля и скопив силы, она по волшебной дороге проникла в столицу, приведя ко дворцу лучших заклинателей-высокорожденных и элитный военный отряд. В колдовском поединке Кион победила брата и сожгла его труп (в противном случае, из-за приобретенных сил, источником которых служила Преисподняя, Меддиль мог возродиться к жизни). Это произошло в 7780 г. Сообразив, что опасность со стороны Меддиля ему больше не угрожает, Дибрайт поместил Гэала и двух его детей в магическую темницу в другом мире (было объявлено, что они умерли) и стал претендовать на власть сам. Началось противостояние партий Кион и Дибрайта – правда, больше политического характера, чем военного. Кион стремилась добиться мирного урегулирования. Между тем из-за тирании Меддиля, народ вовсе перестал доверять всякой верховной власти. Многие высокорожденные и дворяне объявили о своей независимости и заперлись в своих замках, отказываясь иметь хоть какие-либо отношения со столичными властями. Эти настроения подстегнул и усилил некий «пророк» Урейнг, бывший, предположительно, дальним потомком одной из тех семей, что были уничтожены еще Сьётсаром. Утверждалось, что все беды Кильбрена – от наличия верховной власти, как таковой; на Хеллаэн и Нимриан Урейнг и его приспешники указывали как на образцы «организованной анархии». Несмотря на существование Мостов, с реалиями Нимриана кильбренийцы были знакомы недостаточно хорошо, в их представлении двойной Нимриано-Хеллаэнский мир являлся чем-то таинственным, неким сказочным воплощением могущества и изобилия. Восприятие метрополии как в сознании народа, так и в сознании колдовской знати, в целом было весьма утопичным. Они хотели обрести колдовскую мощь, которой обладали известные представители метрополии, и полагали, что смогут продвинуться к этому, сменив политический режим. Ситуация становилась неуправляемой. Кион не хотела и не могла править: из-за ее жреческого сана, многие даже из ее союзников относились к ней с подозрением, усматривая в ее попытках мирного урегулирования волю богини, стремящейся проникнуть в новый мир. Отдать Дибрайту власть, однако, Кион также не могла: с ее точки зрения, он был явно непригоден к управлению, мелочен и жесток. Она ратовала за смягчение политического режима, создание своего рода «конституционной монархии». Дибрайт, однако, интриговал против нее, стараясь, насколько возможно, нейтрализовать опасные (для будущей власти) изменения в законодательстве, могущие ограничить влияние монарха. Как мог, он старался привлечь на свою сторону сторонников Кион. Бесконечные заседания совета затянулись много лет, а политическая ситуация продолжала ухудшаться. Контроль над страной был практически потерян, то и дело пропадали или обнаруживались убитые, принадлежавшие к партии Кион или Дибрайта; королевские чиновники и военные офицеры, продолжавшие служить властям, постоянно подвергались опасности быть растерзанными разъяренной толпой. Поначалу Дибрайт пытался сыграть на народном возмущении: он полагал, что бунт подхлестнет Кион к тому, чтобы признать его как монарха без всяких ограничений власти. Более того: в самом начале он даже оказывал негласную поддержку Урейнгу и его единомышленникам, и только из-за покровительства Дибрайта их не задавили в тот период, когда зародыш мятежа можно было пресечь одними полицейскими мерами. До Кион, однако, дошла информация о действиях Дибрайта, и это стало одной из причин, по которой она не посчитала его способным к единоличному управлению страной. Никакого реального контроля над зарождающейся революцией Дибрайт, конечно, не имел, а вскоре потерял и иллюзию такого контроля. Когда уже вся страна пылала в огне мятежа, и Урейнг «вдруг» получил армию, составленную из переметнувшихся на его сторону профессиональных военных, Дибрайт, сообразив, что ничего не может им противопоставить, перетрусил и вернул Гэала из плена. Двоих его детей он, однако, оставил в заложниках. Как и прежде, он хотел подставить племянника, желал, чтобы волна народного гнева обрушилась на него. В то же время он оставался при Гэале – на случай, если ситуация все же будет переломлена в пользу королевской власти, чтобы затем стать первым советником при новом монархе. Гэал короновался в 7804 г., когда под стенами столицы уже стояла армия Урейнга. В этих условиях начались переговоры с мятежниками. Гэала, однако, больше заботила целостность страны, чем собственные амбиции. Гэал и Кион стали союзниками и практически единомышленниками. Им удалось убедить Урейнга в том, что власть готова к реформам, кроме того – самому Урейнгу было обещано влиятельное место в правительстве. В 7813 г. Гэал отрекся от трона, передав власть новой системе управления.

Новый порядок должен был являть собой нечто среднее между олигархией и аристократией: высшие должности получали, как правило, лишь высокорожденные, правитель выбирался из высокорожденных и т.п. Начали окончательно складываться партии, которые впоследствии станут четырьмя основными кланами Кильбрена: кроме партий Кион, Урейнга, Гэала-Дибрайта в состав правительства вошли потомки Ниртога, под предводительством Томьера, сына Рефилара, герцога С’Агарбана. В первые десятилетия существования совет несколько раз претерпевал внутренние реформы. Первым приором (в 7846 г.) была выбрана Кион, первым секондом – Урейнг (по сути, он имел власть секонда и до этого, после 46 г. ей было лишь дано новое название). Впоследствии приорат перешел от Кион к Томьеру, а затем, после смерти Томьера в 7983 г. (внутренние разборки за власть в клане), приором вновь стала Кион. Дибрайт стремился сделать приором Гэала, с тем чтобы в перспективе вновь вернуться к единоличному управлению; понимая, что в такой ситуации он и сам, в конце концов, станет ненужным Дибрайту и будет убран (не говоря уже об очередном витке хаоса в стране), Гэал, по возможности, саботировал все шаги в этом направлении. В итоге Дибрайта уничтожили его же собственные родственники, которым надоел его шантаж, череда интриг, шедших во вред стране и семье, слепая политика и нелепые претензии на первенство при полном отстутствии настоящих лидерских качеств. Дети Гэала были освобождены и возвращены отцу (итого Гэал пробыл в плену с 7782 по 7803 г.; его старший сын, Энрас, и дочь, Олибра, – с 7782 по 7936 г.).

Урейнг между тем забирал все больше власти, и только благодаря негласному союзу между партиями Кион, Гэала и Томьера, соблюдалось какое-то равновесие. Балланс нарушился сначала смертью Томьера, а затем, в начале 81-го века – уходом Кион из политики. Кион желала целиком посвятить себя служению богине. Благодаря ее усилиям, культ Ёрри получит широкое распространение в Кильбрене. Кион до самой своей смерти в 8145 г. сохраняла высокий авторитет в своей партии; политическим лидером клана после ее ухода стал ее сын, Асган. Асгану (внутри семьи Невиза) противостоял потомок Невиза по другой ветке, Фольёрк. Приором стал Гэал. В бывшей партии Дибрайта-Гэала также образовались два «центра притяжения», один олицетворял сам Гэал, а второй – его более старшие родственники, бывшие союзники Дибрайта, теперь их возглавлял Сойкот, потомок Аминора. Урейнг между тем продолжал набирать власть. В начале 82-го века, после смерти Гэала (по одной из версий, это было убийство, организованное Урейнгом), Урейнг добился совмещения в одном лице функций приора и секонда. Поводом стала внутренняя война в клане Кион между Асганом и Фольёрком. Сойкот выступил как союзник Урейнга. Урейнг объявил о приостановке деятельности сената, начал реформу управления, ввел военную диктатуру как «вынужденную меру управления». Против Урейнга сложился союз, куда вошли – дети Томьера, Ларгат и Мейга; дети Гэала, Энрас и Олибра; союзники Асгана и Фольёрка (сами лидеры партий были арестованы и позже казнены). Противостояние в первое время возглавляла Кион, однако в 8145 г. она была убита. Итогом гражданской войны стала смерть Урейнга и его сторонников (впрочем, многие уже после смерти Урейнга перешли на сторону его противников, и их простили). Был сформирован новый сенат, принят закон о категорическом запрете на совмещение должностей приора и секонда; секонд пожизненно лишался права стать приором (это превратило секонда, по сути, в одного из министров; позже произошла реакция и часть прав секонду была возвращена: в частности, он занимал свою должность пожизненно, и сместить его по своему произволу приор уже не мог).

После диктата Урейнга приором в 8183 г. стал сын Асгана, Моллион, вскоре он женился на Олибре. Моллион был смещен своим братом, Ратмазом (при поддержке потомков Фольёрка): сенат выразил недоверие к союзу Олибры и Моллиона, их подозревали в попытке реставрации королевской власти. Однако на этот раз гражданской войны не произошло, Моллион и Олибра мирно дожили своей век в своих землях, хотя их политическая карьера и была закончена. Ратмаз, став приором, как мог укреплял свою власть, однако у его бывших союзников появился новый лидер – внук Фольёрка Цьеан. Клан Гэала возглавляла племянница Олибры, Дейна. Правление Ратмаза закончилось войной с Цьеаном, представители других семей лавировали, стремясь получить максимальную выгоду в этом противостоянии. В итоге Цьеан проиграл, а его сторонники были истреблены, однако и партия Кион сильно ослабела. В 8476 г. приором стала Дейна, сумевшая привлечь на свою сторону часть партии Сойкота (она заключила договор с Селазаром, согласно которому они мирно делят клан Гэал на Гэал и Аминор). Остатки партии Цьеана объединились с кланом Ниртог, которые предоставили им убежище. В этот период лидером клана Кион стал сын Моллиона и Олибры, Тинорд. Селазар и Тинорд набирают влияние, в итоге на одном из заседаний сената Дейну смещают едва ли не единогласно; Селазар, заключивший союз с Ларгатом, уже видит себя приором; однако до избрания нового приора при активном содействии Тинорда глава клана Гэал спешно переизбирается, им становится Корбион; на голосовании с минимальным перевесом Тинорд становится приором (в 8533 г.). Начинается длительный период интриг, в ходе которого Ромольд, сын Ларгата и Селазар стремились перетянуть на свою сторону всех, кого возможно, и из клана Гэал, и из клана Кион – потомков и союзников Ратмаза. Благодаря их усилиям в клане Гэал стала формироваться новая партия, которую возглавил племянник Дейны, Джаран. Ромольд и Селазар вошли в союз с Джараном и поддержали внутреннюю войну в клане. В ходе войны Корбион и несколько его потомков были убиты, клан возглавил (опять по протекции приора) сын Корбиона, Ксейзан. Однако он был молод и не имел особых талантов к управлению, многих из клана Гэал не устраивало его назначение. Использовав свое влияние, Ромольд и Селазар помогли Джарану «свалить» Ксейзана. Главой клана стал Джаран. Теперь три семьи были в союзе против Тинорда и сумели законным путем сместить приора. Далее между ними разгорелись споры, в итоге которых Джаран принял сторону Селазара. В 8760 г. приором стал Селазар. Союз с кланом Ниртог превратился в противостояние, временами открытое, ряд локальных конфликтов на границах между герцогством и остальной частью Айтэля едва не привел к новой войне. В 8819 г. Ромольд был убит; кем именно, установить не удалось, однако его сын, Рисмайн, сыграл на той версии, что в смерти Ромольда виноват Селазар. Рисмайн заявил о выходе С’Агарбанского герцогства из состава страны. Началась война. Селазар сумел отчасти объединить три клана против сепаратистов, хотя это был ненадежный мир. В конце концов, Рисмайн был убит. Был заключен мирный договор, герцогство вновь вернулось в состав Айтэля, клан Ниртог возглавил потомок Мейгры, Харайд. Было реформировано законодательство, четко определены границы кланов, установлена система передачи власти, действующая до сих пор. Селазар стремился укрепить власть приора, однако своих реформ закончить не успел – был убит в 8982 г. (часть его законопроектов была реализована уже после его смерти). После некоторого периода безвластия, когда за приорат боролись Гэал (представленный Джараном) и Аминор (представленный дочерью Селазара, Аллайгой) приором стал Юлианар, внук Тинорда. В решающий момент противостояния Аллайга поддержала его (между ними был заключен тайный договор, согласно которому Юлианар должен был жениться на Аллайге вскоре после получения власти. Юлианар, однако, взял жену из клана Гэал (связав таким образом руки Джарану), кроме того, он предпринял усилия по установлению союзнических отношений с кланом Ниртог. Аллайга в 9071 г. пыталась устроить государственный переворот, однако Юлианар сумел узнать о заговоре и предпринял некоторые меры против заговорщиков. Союзники Аллайги были арестованы (часть была впоследствии отпущена, другие – казнены). Аллайга, однако, избежала ареста. Она была объявлена государственной преступницей, и в Кильбрене ее с тех пор не видели. Юлианар оставался приором до старости (ушел с поста в 9228 г., передав власть своему старшему сыну, Сагбрану), при нем клан Кион значительно расширился и достиг огромного влияния. После смерти Джарана не без поддержки Юлианара главой клана Гэал вторично стал Ксейзан.

После смерти Юлианара в 9247 г. всем было ясно, что приорат останется у клана Кион, вопрос был лишь в том, кто из многочисленных детей приора займет его место. Сагбран был убит в 9250 м, в последующей междоусобице большинство его потомков погибли или пропали без вести. Кланы Ниртог, Гэал и Аминор занимались политическим лавированием, заключая союзы с отдельными партиями внутри клана Кион. После череды интриг главой клана Кион стал Йорин, однако менее чем через год он также был убит, не успев даже официально принять приорат. Подозревали в его смерти брата Йорина, Гарабинда, и эти подозрения стали причиной того, что поспешно выбрали нового приора – сына Йорина, Кэймоса. Однако уже в следующем (в 9256 г.) Кэймос исчез, пропала также его сестра Кенхельра. Период безвластия продолжался около 20 лет, ждали, что Кэймос вернется или раскроется тайна его исчезновения. Гарабинд между тем усиливал свое влияние. В конце концов, Кэймос был объявлен мертвым, его дочь, Сейлла, не претендовала на власть, а его внук, Джейбрин, был еще слишком молод и имел мало влияния. Приором стал Гарабинд. Несколько десятилетий Джейбрин путешествовал и учился, регулярно возвращаясь в Кильбрен. Он был целеустремленным и безжалостным человеком. Его «вес» в семье постепенно рос, однако длительное время он не позиционировал себя открыто в качестве конкурента действующему приору. Джейбрин истребил, скомпрометировал или переманил на свою сторону всех наиболее значимых союзников Гарабинда, организовал убийство и самого приора (в 9304 г.). Дом Кион раскололся. Каждая из партий выбрала своего приора. Партию Гарабинда возглавил один из его сыновей, Доккод. После его смерти партию Гарабинда возглавил брат Гарабинда, Чойдар, (его уже не объявляли приором, но он был вождем), после его смерти – сын Доккода, Ямбраг. Гражданская война закончилась тем, что Джейбрин полностью разгромил своих соперников, уничтожив всех, кого не сумел переманить на свою сторону. Несмотря на значительное численное сокращение, клан Кион под твердой рукой Джейбрина стал более управляем, чем до войны. Гражданская война продолжалась около четверти века, однако казни, убийства и «исчезновения» сторонников Гарабинда длились весь 94 век. В 9327 г. один из сыновей Джейбрина, Халгар, взял в жены Рейкану. Рейкана происходила из одной из «младших семей» высокорожденных. Формально ее ветвь примыкала к клану Кион, реально – вела свое происхождение от одного из клановых вождей, появившихся в период раскола Рунного Круга. Позже старший брат Рейканы, Севегал, стал Координатором Мостов (по протекции Джейбрина). В 9375 г. у Халгара и Рейканы родился сын, Глойд. В 9426 г. Глойд взял в жены Налли, высокорожденную из боковой ветви клана Ниртог. В 9481 г. у Глойда и Налли родилась дочь, Идэль. В 9482 г. (Идэль не было еще и года) погибли родители Идэль. В 9486 г. погиб дед Идэль, Халгар. В 9501 г. Идэль попытались выдать замуж за Эрката из клана Аминор, однако помолвка закончилась скандалом. В 9503 г. Джейбрин был убит, а Идэль вернулась в Кильбрен вместе со своим любовником, Дэвидом Брендомом.

Андрей Смирнов Дары волшебства (Повелители волшебства-4)

Благодарности:

Алексею Тищенко — за помощь в редактировании книги, Tаntos-y — за отличную идею, органично вписавшуюся в структуру повествования.

1

…Кто-то тряс Дэвида за плечо, настойчиво возвращая к реальности. Он не хотел пробуждаться: знал, что ничего хорошего его не ждет. Завшивленная камера, ноющие почки, ужасающая головная боль… Нет, лучше уж беспамятство, чем все это.

И тем не менее на каком-то уровне он понимал, что следует проснуться. Словно актер, целиком отдавшийся игре, но все-таки знающий, каким будет следующий поворот сюжета. Должно произойти какое-то чудо. Ну ладно. Дэвид открыл глаза. Никого. Пустая вонючая камера в глубине бездонной утробы Большой городской тюрьмы Лачжер-тауна. Тускло светит ночник над дверью.

А где же чудо? Должно ведь что-то случиться. Он был в этом уверен, хотя и затруднился бы объяснить, на чем основана его уверенность. Но, может быть, чудо уже произошло, только вот он его не замечает? Что-то странное творилось с его зрением: он видел лишь то, что находилось прямо перед ним. Все остальное расплывалось, пропадало в каких-то дырах. И появлялось вновь, стоило сосредоточить на упущенном взгляд. Вещь как будто быстренько выныривала из небытия, демонстрируя смотрящему свою реальность и абсолютную надежность.

То же самое происходило с ощущениями. Дэвид вдруг вспомнил, что у него должна болеть голова и ныть почки. Да, и еще пара ребер сломана. Лучше бы он об этом не вспоминал. Сразу все заболело. Он хотел было бессильно опуститься на койку (а что еще прикажете делать человеку, находящемуся в столь плачевном состоянии?), когда опять вспомнил о чуде. Боль исчезла, как только он перестал думать о ней.

Он не знал или не помнил, что именно представляет собой чудо, но был уверен, что узнает его, как только увидит. Может, стоит поискать под койкой? Не исключено, что она туда спряталась. Она. Значит, чудо женского пола. Кошка? Сказочная фея? Меланта из Зергала? Нет, все не то…

Под койкой никого не обнаружилось. Только вонь и сырость. Может быть, в дальнем темном углу, выпадающем пока из его восприятия?… Нет, он понял, что так ничего не выйдет. Сначала он должен вспомнить, что это за чудо, и только потом Дэвид его увидит. Тупо обшаривать камеру можно до бесконечности. Под койкой были земляные ходы, ведущие в подземелья гномов. Может быть, там он встретит своих друзей, Мелимона и Фили… но чуда он там не найдет, это точно.

Воспоминание о чуде казалось таким же близким, как знакомое, но забытое слово, которое вертится на языке — и никак не приходит на ум. Все усилия, все напряженные попытки вспомнить только отдаляют его, делают еще более призрачным и неуловимым. Дэвид испытал настоящее мучение от попыток найти — уже не в окружающем мире, а в своем разуме — образ, который приняло чудо. Оно… она постоянно ускользала. Нежная и хрупкая, «как… бабочка? Как ребенок?…

Так, уже теплее. «Ребенок» и «она». Выходит, это маленькая девочка? Он уже почти вспомнил… почти нашел ее — синеглазую Алису, явившуюся спасти его…

И тут Дэвид Брендом проснулся во второй раз.

Он лежал на широкой, мягкой кровати, нежась под теплым одеялом. Накрахмаленная простыня, почти хрустящая наволочка… Запах свежего, чистого белья. В комнате утренний полумрак, окно открыто, и, заставляя трепетать тяжелые шторы, в комнату струится ветерок с запахом росы, трав и облаков…

Это не его комната. Это спальня его невесты, Идэль-лигейсан-Саутит-Кион. Дэвид повернул голову. Рядом никого нет, на постели — след ее тела. Значит, принцесса уже встала…

«А вот интересно, — пришла мысль, — я заключенный, которому приснилось, что он стал волшебником, или волшебник, которому приснилось, что он заключенный?…»

Дэвид выбрал второй вариант — поскольку этот вариант нравился землянину намного больше первого. Посмотрел по сторонам. Окружающая действительность не возражала. Стены не таяли и не торопились исчезать. Мир казался достаточно устойчивым, чтобы ему можно было поверить. И Дэвид поверил.

Тем не менее у него возникло чувство, что он пропустил что-то важное. Или забыл. По мере того, как сон отступал, чувство становилось слабее. Дэвид все еще был дезориентирован и, чтобы привести мысли в порядок, стал вспоминать, кто он и что здесь делает.

Он и вправду когда-то сидел в тюрьме. Во сне он вернулся на шесть лет назад, в камеру, куда его посадили за несколько нелестных слов, публично сказанных в адрес Роберта Каннинхейма, Правителя Мира. Дэвида ждал скорый суд и ссылка на Остров Грядущего Мира, когда судьба послала ему Лайлу кен Апрей — одиннадцатилетнюю графиню из замка Тинуэт. Лайла происходила не просто из другого мира — а из мира, расположенном в ином потоке миров. На Земле T-1158A, родной планете Дэвида Брендома, она очутилась потому, что искала своего пропавшего отца, могущественного чародея Ролега кен Апрея, пропавшего без вести несколько лет тому назад. В мире, где родилась Лайла, волшебство было обычным явлением, ему никто не удивлялся. Позже Дэвид узнал, что магия пропитывает все миры, в том числе и его собственный. Искусство волшебства — всего лишь способ управлять энергиями, и в некоторых мирах в силу разных причин и условий она принимает особые, уникальные формы, которые остаются действенны только в границах данного мира. Такой аномальной формой волшебства, с точки зрения обитателей родного мира Лайлы, была вся земная наука.

Однако существовали не только уникальные формы магии, действующие лишь при соблюдении строго определенных условий, но и универсальные, работающие практически во всех мирах Сущего. Именно эти универсальные типы волшебства и изучались в Нимриане и Хеллаэне — двойной метрополии, откуда происходила Лайла кен Апрей.

Юная колдунья вытащила Дэвида из тюрьмы, а позже он познакомился с ее двоюродным братом, графом Лэйкилом. И даже сумел напроситься к нему в ученики.

Следующие два года Дэвид провел в Нимриане, в замке Тинуэт. Там его научили не только составлять заклинания, но и худо-бедно управляться с холодным оружием.

Позже он захотел вернуться на Землю, чтобы свергнуть бесчеловечный политический режим, установленный Правителем. Дэвида беспокоила судьба родной планеты, но именно с его желанием вмешаться в жизнь своего родного мира была связана их первая (и единственная) ссора с Лэйкилом. Граф был против возвращения ученика на родину, однако Дэвид настаивал, и Лэйкил отпустил его. На Земле Дэвид провел всего лишь несколько часов. На него было совершено магическое нападение, столь быстрое и мощное, что он даже не успел разглядеть напавшего. Нападение предпринял его учитель, решительно не желавший, чтобы Дэвид узнал, кто именно помог Роберту Каннинхейму создать на Земле XXI века мировое тоталитарное государство. Но все это Дэвид узнает позже, а тогда — он просто очнулся в незнакомом месте, толком не понимая, что именно произошло…

Как оказалось, он попал в мир, равноудаленный и от нимриано-хеллаэнского потока, и от потока миров, образуемого Террой, оригинальной Землей. Дэвид познакомился с компанией наемников — людей и гномов — и даже вступил в их маленький отряд в качестве боевого чародея. Они два раза подряд кардинально изменили политическую ситуацию в тамошнем королевстве: в первый раз — помогли королю захватить взбунтовавшегося герцога, а потом, разобравшись на чьей стороне правда, освободили герцога и сделали егокоролем.

Дэвид знал, что те, кто способен создавать волшебные дороги, иногда путешествуют по вселенной в поисках Тальдеаров, Истинных Драгоценностей — камней, имеющих особую ценность для магов. Будучи лицом, весьма приближенным к новому королю, Дэвид установил слежку за всеми ювелирами столицы. Он ждал больше года и мог бы бесплодно прождать еще тысячу лет, но ему повезло: в Лаугатан, столицу Гоим-Гозара, прибыла ледяная колдунья Алиана.

Алиана была Обладающей Силой — одним из тех непостижимых существ, что перешагнули пределы как человеческой, так и божественной природы. Можно сказать и так, что в каком-то смысле Обладающие являлись новой разновидностью богов, сильно потеснившей богов более древних, бездеятельных и пассивных. В отличие от них, Обладающие могущественны, как боги, и деятельны, как люди. Совершенные маги, способные создавать новое из ничего, в масштабах вселенной являлись творческой силой, вернее, великим множеством Сил, противостоящим энтропии. Они игнорировали все законы, которые на родине Дэвида считались фундаментальными — вроде закона сохранения энергии — поскольку в качестве чистых Сил сами были принципами, формирующими вселенную, а в качестве существ, наделенных личностью и самосознанием, являлись теми, кто способен самостоятельно выбирать образ собственного бытия. Они были законами, которые определяют сами себя.

По необъяснимому капризу Алиана пошла навстречу обратившемуся к ней человеку и не только вернула его из Хешота на Землю, но и согласилась помочь уничтожить Роберта Каннинхейма. По подозрениям Дэвида, Роберт был могущественным черным магом — однако, Правитель Мира оказался всего лишь марионеткой, которую дергал за ниточки учитель Дэвида, граф Лэйкил кен Апрей. Когда это обнаружилось, Алиана и Лэйкил вступили в магический поединок — они были знакомы друг с другом и раньше, и отношения у них сложились не самым лучшим образом. Хотя Алиана была еще довольно юной и неопытной Обладающей, ей удалось победить графа… удалось бы, если бы на поле боя не появилась союзница Лэйкила, Леди Марионель, Говорящая-с-Мертвыми — еще одна Обладающая Силой. Марионель пленила Алиану и увлекла ее, а с ней и Дэвида в Долины Теней — те сумрачные пространства Сущего, куда после смерти стекаются души умерших, чтобы, очистившись от воспоминаний, через некоторое время вернуться к жизни посредством нового рождения в каком-либо из миров. Марионель и Лэйкил рассказали пленникам о том, что подлинным тираном, захватившим родину Дэвида, был дядя Лэйкила, граф Ролег. На Остров Грядущего Мира людей отправляли для того, чтобы, выжимая энергию из их душ, наполнить Котел — исполинское хранилище силы. Используя энергию Котла, Ролег вызвал в Сущее Детей Смерти — кошмарных и вечно алчных обитателей Пределов, жаждущих поглотить все живое. Ролег соединил себя с одним из них, перейдя в качественно новое состояние. Он стал Обладающим Силой, но Сила его проистекала из Пределов, Царства вечной смерти за границами обитаемой вселенной. Однако Ролег так и не успел воспользоваться приобретенным могуществом. Обитатели Пределов и прежде неоднократно пытались вторгнуться в Сущее, однако в Сущем имелись силы, готовые и способные дать им отпор. На Остров Грядущего Мира во главе своей свиты прибыл Король Мертвых — один из самых могущественных Лордов, из числа тех, что стремятся поддерживать равновесие в шести Царствах. Несмотря на то, что Сила Короля Мертвых была сродни той, что питала Детей Смерти, он не стремился к тотальному уничтожению всего и вся: ведь если все живое исчезнет, оно перестанет рождаться, а перестав рождаться, оно перестанет и умирать. Последнее означает, что мертвые перестанут приходить в Долины Теней, и Король Мертвых, хозяин Долин, утратит часть своей власти. Король Мертвых не желал этого, он был подобен пастуху, стригущему свое стадо, но и охраняющему его от волков. Он изгнал Детей Смерти и пленил Ролега, заточив его в Долинах. Пожалев кузину, Лэйкил не стал рассказывать Лайле, в кого превратился ее отец, сообщил лишь, что тот пропал без вести. Это и побудило девочку через несколько лет начать собственные поиски. Вместе с тем Лэйкил и Марионель надеялись еще вернуть Ролега в прежнее состояние, для чего подвергали его невыносимым пыткам, дабы заставить отказаться от приобретем ной Силы. Однако все их попытки оказались тщетны. В конце концов пленник вырвался из заточения. Алиана, Марионель и Лэйкил — а с ними и Дэвид, не столько участвовавший в событиях, сколько наблюдавший за ними, пытались остановить Ролега, но потерпели поражение и остались в живых лишь благодаря новому вмешательству хозяина Долин. На этот раз Король Мертвых не пощадил Ролега.

После того как все закончилось, Дэвид мог остаться на Земле и зажить приятной, прямо-таки сказочной жизнью: будучи единственным магом в этом мире, он мог бы делать все, что ему вздумается, достигнуть любого положения, обрести абсолютную власть или просто предаться всем мыслимым и немыслимым наслаждениям. Однако вместо этого он предпочел вернуться в Нимриан, осознавая, что жизнь, которая ему предстоит, не будет ни приятной, ни легкой, ни безопасной. Хотя фокусы, которым его обучили, и могли поразить воображение обычного человека, сам Дэвид, сравнивая свои способности со способностями настоящих колдунов из нимриано-хеллаэнской метрополии, прекрасно осознавал, что еще почти ничего не умеет. Он хотел большего.

Чтобы хоть как-то заработать себе на жизнь, он нанялся в охрану караванов, курсирующих между Нимрианом и Хеллаэном. По меркам метрополии это был весьма устаревший способ транспортировки товаров, однако мелкие торговцы, желавшие сохранить самостоятельность, предпочитали использовать именно его. Конечно, проще всего телепортировать грузы, но крупные нимриано-хеллаэнские компании стремились удерживать цены на магическую транспортировку товаров не ниже определенного уровня, и для этого использовали все возможности, чтобы выдавливать из этой сферы деятельности отдельных энтузиастов, которые могли бы помешать установленной гармонии. Рынок был давно поделен, и посторонние, не обладавшие достаточной агрессией и силой, чтобы завоевать себе место под солнцем, изгонялись или подминались теми, кто уже успел здесь утвердиться. Крупные компании могли позволить себе содержать специалистов, искажавших магические пути, по которым переправлялся груз мелких предпринимателей — телепортируемые товары последних нередко пропадали «по дороге». Поэтому тем, кто еще только начинал дело, приходилось пользоваться более примитивными способами передвижения: поклажа грузилась на здоровенных ящеров, которые затем пару недель брели по пустыне, связующей между собой Хеллаэн и Нимриан. Охранникам платили мало, да и маги, нанимавшиеся для охраны, как правило, были весьма невысокого уровня.

Дэвид несколько раз ходил через пустыню и, хотя ему приходилось сталкиваться с различными обитателями Диких Пустошей, в целом все проходило довольно мирно. Так было, пока он не начал работать на главу артели мелких торговцев, некоего Джейназа из Шегга. Джейназ занимался транспортировкой уже довольно давно, располагал большим караваном и мог себе позволить содержать не самую плохую (сравнительно с иными караванщиками) команду боевых магов. Несмотря на все это, вызывал некоторое удивление тот факт, что, незадолго до того, как к Джейназу нанялся Дэвид, на него же стал работать один хеллаэнский аристократ по имени Мерклон кен Хезг. Ходили смутные слухи о каких-то неприятностях, подвигших Мерклона к такой жизни, — как выяснилось позже, он сам же эти слухи и распустил. И оказался намного более сильным магом, чем можно было ожидать. Мерклон знал, что в центре пустыни, под землей, живет один из древних демонов — или, точнее, один из мелких божков — которым поклонялись существа, населявшие Пустоши до того, как Хеллаэн поглотил этот мир. Кьютский божок, посаженный на голодный паек, большую часть времени спал, но иногда пробуждался и заманивал к себе в логово какой-нибудь караван. Он выжимал энергию из колдунов, сопровождавших караван, и таким образом восполнял недостаток собственных сил.

Мерклон сделал все для того, чтобы караван Джейназа попал в ловушку. В то время пока охрана сдерживала натиск многочисленных существ, внезапно атаковавших их в пещерах, Мерклон напал на кьютского божка и вскоре одержал верх в ожесточенном магическом поединке. Правда, это стоило жизни всем его спутникам, но Мерклона это обстоятельство ничуть не смутило — главное, он получил то, что хотел: магическое сердце хозяина Пустошей. Мерклон уже торжествовал победу, когда Дэвид — последний из оставшихся в живых — сильно испортил ему праздник, воткнув в спину заколдованный меч. Возможно, это был не очень-то благородный поступок, но в честном бою у Дэвида против Мерклона не было абсолютно никаких шансов… а отомстить за друзей хотелось.

Дэвид забрал сердце демона, имевшее вид драгоценного камня, и даже сумел выбраться из Диких Пустошей. Сначала он хотел использовать сердце сам, но быстро понял, что не способен совладать с его силой. Поэтому Дэвид его просто продал — к своему удивлению, по весьма высокой цене.

Так у него появились деньги на обучение. Дэвид немедленно отправился в Академию Волшебства — пожалуй, самую престижную и известную школу магии в Нимриане. Поскольку Академия занималась подготовкой высокопрофессиональных «классических магов», многие аристократы, предпочитавшие рассматривать волшебство не как науку, а как искусство, относились к Академии с демонстративным пренебрежением — что, как ни парадоксально, ничуть не мешало им там учиться или отправлять в Академию своих детей. «Классическая магия» предлагала магам не только методики и знания, но и определенную идейную базу, своего рода парадигму, суть которой состояла в том, что все явления и процессы во вселенной (в том числе и относящиеся к внутреннему миру человека) можно описать на языке формул. Старая нимриано-хеллаэнская аристократия, для которой волшебство было прежде всего уделом избранных («избранными», конечно же, были сами аристократы), таинством и реализацией личностного творческого потенциала, была ничуть не против воспользоваться достижениями «классиков» — но сам подход, благодаря которому стали возможны все эти достижения, она глубоко презирала.

В Академии Дэвид познакомился со многими интересными людьми и — в конце первого курса — всерьез влюбился. Тому обстоятельству, что его любовь — принцесса из какого-то сателлитного мира, он не придал особого значения. Впрочем, в Нимриане статус Идэль был ненамного выше его собственного. В Академии обучалось не так уж мало людей, занимавших достаточно высокое положение в своих мирах (только очень богатые семьи в сателлитах могли оплатить обучение в метрополии), но кем все они были у себя на родине, здесь мало кого волновало.

Еще до того, как сойтись с Дэвидом, Идэль, красивая и независимая, привлекла к себе внимание Кантора кен Рейза, самодовольного сынка одного из хеллаэнских аристократов. Отношения у Кантора и Идэль не сложились, она бросила кен Рейза, чем жестоко уязвила его самолюбие. Кантор затаил обиду и позже пытался отыграться на новом любовнике Идэль — Дэвиде Брендоме. Он был уверен, что Дэвид станет легкой жертвой, на недооценил противника. Состоялась дуэль. Понимая, что ему нечего терять, Дэвид, в плане магии бывший на порядок слабее Кантора, сделал ставку на скорость и на собственный клинок, которым он однажды уже убил одного аристократа. С помощью волшебного меча ему удалось проломить охранные чары Кантора и жестоко проучить самоуверенного кен Рейза.

Начался второй курс обучения, но закончить его ни Идэль, ни Дэвид так и не успели. Из Кильбрена, родного мира Идэль, пришло известие о том, что был убит прадедушка Идэль — приор, верховный правитель. Идэль сочла, что обязана вернуться, и Дэвид отправился следом за ней. Четыре основных кильбренийских клана высокорожденных вкупе с младшими домами формировали различные партии, готовясь вступить в ожесточенную борьбу за освободившееся места. Верховный правитель также являлся высшим посвященным Рунного Круга, иначе называемого Кильбренийским Источником, — магической системы, способной передавать солидный объем энергии своим адептам в любую точку внутри нимриано-хеллаэнского потока миров. Идэль прошла инициацию и получила доступ к своей семейной силе; она стала собирать дворян и нанимать чародеев для своей собственной свиты. В преддверии грядущей гражданской войны она полагала крайне необходимым располагать собственной гвардией, составленной из молодых честолюбивых воинов-магов. Вскоре, однако, стало ясно, что иметь дело им предстоит не только с другими высокорожденными, но и с внешней силой, стремившейся захватить Кильбренийский Источник. В тайном убежище Севегала, внучатого дядюшки Идэль, принцесса обнаружила информацию о Причащенных — существах, мысливших себя в качестве частиц единого организма и стремившихся вызвать этот организм в мир в полной мере, возродить его из праха, в который Древний некогда был повержен одним из Обладающих Силой.

Позже Идэль имела длинный разговор с Вомфадом, военным министром Кильбрена, в ходе которого узнала, что именно Причащенные стояли за убийством приора и исчезновением Севегала. Еще позже, однако, лидер другой партии, Кетрав, привел не менее убедительные основания в пользу иной версии событий: по его словам, убийство приора организовал сам Вомфад, стремившийся к верховной власти. Идэль не знала, кому верить и на чьей стороне теперь быть, а Дэвид, даже не подозревавший, какие мучительные сомнения переживает его возлюбленная, не нашел лучшего времени для того, чтобы сделать ей предложение руки и сердца. Это привело внутренний мир Идэль в полный хаос. Она хотела, чтобы Дэвид уехал из ее мира: любовь делала ее уязвимой, открытой, а сейчас, в преддверии внутренней войны между семьями высокорожденных, Идэль не могла позволить себе быть слабой. Дэвид уезжать отказался, и тогда принцесса, чувствуя себя бессильной прогнать его, решила одним махом разрубить клубок всех своих сомнений и страхов. Она привела Дэвида в Старый дворец, где находился Рунный Круг, и вынудила пройти посвящение так, как проходили его все высокорожденные. Дэвид, который не являлся потомком Гельмора кен Саутита, родоначальника всех кильбренийских семей, должен был погибнуть. Но он не погиб. Предположительно причина заключалась в том, что чувства, движения души, являются частью огромного спектра энергий, которым располагает всякий человек, а энергии Идэль и Дэвида переплелись столь тесно, что Источник принял их как одно существо. Источник не уничтожил Дэвида, но совершенно изменил его, сделав способным пользоваться теми силами, которыми Рунный Круг одарял каждого из своих адептов. Фактически Дэвид был рожден заново, его гэемон полностью переменился. Но главное — с точки зрения самого землянина — состояло в том, что Идэль наконец выбросила из головы глупые мысли избавиться от него, дабы уберечь от неприятностей, и приняла все как есть. Она согласилась выйти за него замуж.

Это случилось вчера.

С тех пор, как пришло письмо, вызвавшее принцессу в Кильбрен, они спали порознь, но вчера Идэль находилась в таком внутреннем смятении, что Дэвид просто не мог оставить ее одну. Да и не хотел этого. Они заснули, тесно прижавшись друг к другу, как засыпали в студенческой гостинице в Нимрнане, в безвременье настоящего, когда не было ни условностей прошлого, ни страха перед будущим… только они двое — и больше никого.

Дэвид сладко вытянулся на огромной кровати. Теперь все будет хорошо. Он был в этом уверен.

Раздался осторожный стук в дверь. Двумя секундами позже ручка повернулась и в спальню вошла Лисс, собственная атта принцессы. Дэвиду стало интересно, как она воспримет его присутствие: будет удивлена? смущена? Но к виду обнаженного мужчины, вольготно развалившегося на кровати принцессы, Лисс осталась совершенно равнодушна.

— Доброе утро, — произнесла она, слегка наклонив голову. Должно быть, это означало поклон. — Госпожа просила разбудить вас.

— Где она?

— Ждет вас у себя в кабинете.

Лисс ушла, а Дэвид быстро оделся, посетил ванную, перекинулся несколькими репликами с гвардейцами, охранявшими особняк Идэль, и прошел в кабинет.

Там, как обычно, царил деловой беспорядок. Столы завалены книгами, свитками, папками, какими-то листками и кристаллами… Идэль сидела в кресле и внимательно изучала огромную старую книгу.

— Иди сюда, — сказала она, заметив его появление. Как обычно, забыла поздороваться. — Садись.

Чтобы освободить место напротив, Дэвиду пришлось переложить кипу книг, которая там лежала, на пол.

— Вот, — Идэль протянула ему лист бумаги, сложенный несколько раз. — Выбирай.

Дэвид стал разворачивать бумагу… Ого! Лист оказался довольно большим. Он полностью был исчеркан какими-то квадратиками, цифрами и именами. Все имена связывались между собой прямыми линиями… Нет, не везде прямыми. Были и прерывистые.

«И что все это значит?» — подумал Дэвид.

— Что выбирать? — спросил он.

Взгляд у Идэль сделался недовольным. Как будто он ляпнул какую-то глупость.

— Как это «что»? — раздраженно бросила принцесса. — Своего предка, конечно.

Дэвид посмотрел в верхнюю часть рисунка. Все линии, в конечном итоге, сводились к одному, особо крупному, квадратику, в котором стояло имя «Гельмор кен Саутит». Чуть ниже — даты рождения, коронации и смерти.

Что-то начало проясняться. Это генеалогическое древо высокорожденных. Опустив взгляд в нижнюю часть листа, Дэвид некоторое время искал там имя Идэль. Нашел не сразу.

Он сложил рисунок вдвое и посмотрел на принцессу.

— Какого еще предка? Мы ведь вчера выяснили, что дело вовсе не в этом. Ты сама мне рассказывала о каком-то философе, который придумал, как обмануть Источник и об этих… — Он на несколько секунд задумался. Имен вспомнить так и не удалось. — Ну, про этих ваших Ромео и Джульетту. Или ты все-таки думаешь, что дело в крови?… Нет, конечно, можно в принципе допустить, что кто-то из ваших посетил мой мир и является моим отдаленным предком, но… Но по-моему, эта вероятность настолько исчезающе мала, что даже не стоит принимать ее во внимание. Брось, дело не в этом.

— Ты что, идиот? — тихо спросила Идэль. — Ты вообще слушал, что я вчера тебе рассказывала или нет? Или ты еще не успел проснуться? Ну так просыпайся и начинай наконец думать головой…

— А в чем дело? — обиделся Дэвид. С его точки зрения, Идэль совершенно не следовало так с ним разговаривать. Хорошее, просто замечательное настроение было с утра — и вот на тебе, она умудрилась его испортить.

— Ты совсем не помнишь, что я рассказывала про Октольда и Нимру?

— О! Точно. Я никак не мог вспомнить, как их звали.

— А ты помнишь, что началось после того, как было объявлено, что Нимра — самая обычная девушка, да еще и атта — прошла Круг?

Дэвид почесал затылок. Да, что-то такое там было…

— Но ведь в конце концов все устаканилось.

— Только потому, что другие не прошли. И все уверились в том, что в Нимре тоже течет кровь Гельмора. Теоретически она может течь в любом кильбренийце. Но если мы завтра объявим, что ты, пришелец из другого потока миров, прошел Круг, твой хладный труп — и мой, кстати, тоже — образуется тут еще раньше, чем мы определимся с датой свадьбы. Человек, который прошел посвящение, не являясь при этом потомком Гельмора, ставит под удар всю систему. Я не хочу, чтобы Вомфад — или главы кланов на экстренном совещании — решили устранить нас как угрозу потенциальному благополучию всех высокорожденных. Так что перестань молоть чепуху и выбирай себе предка.

Дэвид перевел взгляд на генеалогическое древо. В словах Идэль был резон, но…

— А если кто-нибудь захочет проверить? Отправится в мой мир, изучит информационные поля…

— Надеюсь, ты никому здесь не говорил, из какого именно ты мира? — спросила Идэль. — Нет? Вот и не говори. А на все вопросы отвечай уклончиво и прозрачно намекай при этом, что не станешь ничего сообщать о родном мире, поскольку тебя беспокоит безопасность друзей и родных. Они это проглотят. Использовать дорогих человеку людей для шантажа — вполне в духе нашей семьи. Так что и необходимая осторожность в связи с этим вполне понятна.

— Ну хорошо… — Дэвид развернул лист. — А кого выбирать-то? Честно говоря, я теряюсь… Может, назваться внебрачным сыном Джейбрина? Или, если я стану твоим внучатым дядюшкой это осложнит наш брак?…

— Нет, ты точно кретин. Назваться сыном приора, лигейсаном с преимущественным правом претендовать на приорат? Учитывая, что у нас сейчас творится? Да, так ты легко обеспечишь себе интересную и насыщенную жизнь. Жаль только, что недолгую…

— Хм. Пожалуй, я погорячился. Тогда кого выбрать в предки?

— Не знаю, — Идэль опять уткнулась в книгу. — Сама над этим уже час думаю…

Дэвид задумчиво стал разглядывать генеалогическое древо. Какая разница, кого выбрать? Все равно он понятия не имел, чем занимались все эти люди и какую память о себе оставили… Огромное множество имен и дат решительно ничего ему не говорило. Тевеид, Сьётсар. Ессераг, Фольёрк…

Затем…

Что-то изменилось. Имена не были незнакомыми. Ок вдруг понял, что знает про этих людей если не все, то очень многое…

Фольёркбыл соперником Асгана, сына Кион. После того, как верховная жрица Ёрри ушла из большой политики, претором — то есть предводителем, главой клана — стал ее сын. Фольёрк возглавлял другую партию внутри клана: возвышение жрицы им не слишком-то нравилось и прошло уже достаточно много времени, чтобы все забыли о том, что именно она спасла всех от тирании Меддиля. Позже Асган стал приором, а Фольёрк утверждал, что этот пост несовместим с ролью главы клана. К новой системе управления перешли не так давно, и многие законы еще только обкатывались, поэтому претензии Фольерка вызвали определенный резонанс. Его поддержали те, кто хотел свалить Асгана: приор, оторванный от собственного клана, утратил бы всякую опору. Асган проигнорировал претензии кузена. Во время покушения, жертвой которого должен был стать приор, погиб его старший сын Моллион. И вот здесь богиня продемонстрировала свое могущество: пожалуй, это единственный случай за всю историю, когда удалось вернуть к жизни высокорожденного; Кион, избранница богини, воскресила своего внука. Но это, конечно, уже не могло остановить внутриклановой войны. Раздорами воспользовался секонд Урейнг, дабы…

Дэвид остановил поток мыслей и попытался вспомнить, откуда ему все это известно. Каждое имя, к которому он приглядывался, в какой-то момент вдруг оживало и начинало рассказывать ему свою историю. Какие-то рассказы были совсем маленькими, другие — большими, в них появлялись новые имена, и они тоже имели свою историю… Откуда он все это знает? Ах, да. Он ведь позаимствовал память у двоих людей из этого мира: один из них был лакеем, а второй — смотрителем архивов. Уж конечно, архивариус должен быть хорошо осведомлен относительно местной истории… Дэвид стал изучать рисунок более внимательно. Самые разнообразные сведения так и посыпались на него. От обилия информации начала пухнуть голова. Но он все равно не мог выбрать.

Разглядывая генеалогическое древо, он заметил одно имя… Первая часть имени ему ничего не сказала, но вот вторая — удивила, и сильно.

Джорейна кен Апрей. Кен Апрей — нимриано-хеллаэнская семья, и с этой семьей Дэвид был знаком очень близко… Откуда-то из глубин памяти всплыло еще одно воспоминание, принадлежавшее уже не слуге и не архивариусу, а ему самому. Когда он только познакомил Лайлу и Идэль, Лайла сказала нечто странное: в Кильбрене, мол, живут их родственники. Теперь становилось ясным, каких именно родственников она имела в виду.

Со времен Джорейны прошло три тысячи лет — срок, который перестает казаться большим, если принять во внимание, что жизнь как хеллаэнских аристократов, так и кильбренийских высокорожденных, может запросто перешагнуть за тысячелетний рубеж.

Из памяти архивариуса относительно Джорейны удалось выцедить следующую информацию:

Джорейна, еще довольно юная и любопытная особа, путешествуя по мирам, встретила юношу — кильбренийского графа Страйбнара, принадлежавшего к одной из младших семей высокорожденных. Это была слабая и небогатая ветвь, зависимая от более сильного клана. Но Джорейну не интересовала власть — она просто влюбилась в молодого и симпатичного графа. Замуж за него она так и не вышла, однако прожила в Кильбрене более десяти лет и даже родила сына. Со временем, однако, такая жизнь ей наскучила и она стала пропадать в своих путешествиях — чем дальше, тем чаще и дольше. Архивариусу Лижану было неизвестно, как в итоге сложилась судьба Джорейны — соответственно, это осталось неизвестным и для Дэвида Брендома. Сын Джорейны, Ниртог воспитывался в Кильбрене своим отцом. У него оказался весьма сильный магический Дар — что совсем неудивительно, учитывая, кровь каких двух семей в нем соединилась. Хотя и Джорейна, и Страйбнар тяготели к светлому волшебству (Свет, Жизнь) и к природной магии (Огонь, Вода, Земля, Воздух и прочие нейтральные стихни), Ниртог, уже с юности, увлекся темной стороной искусства. Он стал одним из самых могущественных чернокнижников, когда-либо появлявшихся в Кильбрене. Он не стремился быть лидером, но ему пришлось им стать, когда Сьётсар активно занялся укреплением королевской власти. Прошло не так много времени с тех пор, как закончилась Катастрофа, и кильбреннйцы, в период хаоса вынужденно превратившиеся в кочевников, опять вернулись в города. Многие знания о предшествующей эпохе были утрачены, элита перемешалась с простолюдинами, и не всегда удавалось разобраться, кто именно из вождей драчливых полудиких племен ведет свое происхождение от Гельмора кен Саутита, а кто — нет. Волшебство в установлении истины помочь не могло, поскольку информационные поля мира во время Катастрофы подверглись такой же деформации, как и все остальное. Проверить это можно было только одним способом, и множество людей погибло, не сумев совладать с энергиями восстановленного Круга. Поскольку испытать удачу мог любой желающий, в скором времени возникла новая элита, довольно разношерстная по своему составу. Из этой среды был выдвинут Тевеид — вождь одного из самых крупных племен, один из тех немногих, что были способны представить убедительный список предков, восходивших к власть имущим до Катастрофы. Тевеид вел свою родословную сразу и от Чандайна, и от Бирайте — лидеров двух партий, чья долгая вражда прекратилась лишь с появлением кен Церультов и последовавшими тяжелыми временами. Выбранный королем, Тевеид, конечно, стремился как можно больше возвысить и укрепить свою власть. На место феодалов, происходивших от племенных вождей и доказавших свою «голубую кровь» испытанием в Круге, со временем должны были стать доверенными лицами короля. Сын Тевеида, Сьётсар, продолжил эту политику, прибегая к насильственным мерам значительно чаще отца: его власть уже была достаточно крепкой, чтобы он мог себе это позволить. Кильбрен вступил в период внутренних войн. Новый Айтэль, королевство Сьётсара, быстро рос, покоряя одну провинцию за другой. Формального признания власти короля было уже недостаточно, он требовал службы — которую желали нести далеко не все потомки независимых клановых вождей. Если Тевеид действовал не спеша и предпочитал добиваться своих целей мирными путями, то репрессивные методы Сьётсара уже в скором времени породили множество недовольных. Часть знати бежала из растущего Айтэля, другие — те, до кого еще не дотянулась карающая десница королевской власти, — заключали союзы, намереваясь силой отстаивать свои права. Их всех и возглавил чернокнижник Ниртог. На западе он создал свое собственное королевство С'Арагбан, и успешно противостоял всем попыткам Сьётсара покорить эту область. В конце концов, беглецы были оставлены в покое на какое-то время. Ниртогу наследовал его правнук, Луреген. Он был убит Меддилем, а королевство С’Арагбан превращено в герцогство. Меддиль не успел уничтожить всех потомков Ниртога — его самого свергла Кион. Так образовался клан Ниртог, включавший в себя великое множество младших семей — потомков всех тех, кто некогда последовал за молодым чернокнижником. Много лег спустя, при герцоге Рисмайне, с'арагбанцы попытались вернуть себе независимость. Восстание подавили, основная линия наследования была практически истреблена и власть в клане перешла к боковой ветви.

Для того чтобы обозначить принадлежность к какой-либо семье внутри клана, в Кильбрене использовали слово «ита», ставя его перед именем того» к кому восходила данная ветвь. Ита — буквально значит «ребенок», «потомок». К примеру, выражение «ита-Берайни» обозначало всех потомков Берайни, а «ита-Риттайн» именовались все, происходившие от первой жены Джейбрина. В свою очередь выражение «ита-Джейбрин» обозначало бы всех потомков Джейбрина как от его первой жены, так и от второй.

Обе ветви клана Ниртог — и та, которую лишили власти, и та, которую власть обрела, восходили к Томьеру — внучатому племяннику второго и последнего с'арагбанского короля Лурегэна. Первая линия шла от сына Томьера, Ларгата. Ларгат правил С’Арагбаном почти тысячу лет и приобрел огромное влияние в стране. Его сыну Ромольду не хватило лишь полшага для того, чтобы получить приорат — Ромольд был убит, а его наследник Рисмайн обвинил в смерти отца приора и объявил о выходе С'Арагбанского герцогства из состава Айтэля. Результатом этого стала война, смерть самого Рисмайна и переход власти в клане к другой ветви потомков Томьера, происходивших от его дочери Мейгры. Именно тогда Хаграйд, и поныне являющийся главой клана, получил свою власть. Между тем, потомки Ларгата не были истреблены полностью. Помимо сына Ромольда, у Ларгата была дочь Жерейн. При уничтожении партии сепаратистов, возглавляемых Рисмайном, практически все наследники Жерейн, примкнувшие к восставшим, также были истреблены — но не все. Хотя ита-Мейгра вместе со своим лидером Хаграйдом безраздельно властвовали над С'Арагбаном, ита-Жерейн со временем смогли подняться из пыли. Конечно, Хаграйд прилагал все усилия для того, чтобы не дать им возвыситься. Периодическое появление трупов и бесследные исчезновения людей как с одной, так и с другой стороны не были редкостью.

Новое возвышение ита-Жерейн связано с именем Джейбрина, который, сам являясь праправнуком Хаграйда, был весьма озабочен претензиями своего прапрадедушки на верховную власть. Руководствуясь принципом «разделяй и властвуй», Джейбрин способствовал потомкам Жерейн в возвращении некоторой части их земель и всячески оберегал их от произвола главы клана. Хаграйду, конечно, все это не нравилось, но ничего поделать он не мог. Джейбрин не хотел его падения, но не желал и чрезмерного усиления главы клана Ниртог. Пока Хаграйд был занят неурядицами в своем собственном клане, Джейбрин мог не опасаться того, что его претензии на приорат станут чрезмерно серьезными.

Любопытно во всем этом, что мать Идэль, Налли, происходила как раз из семьи ита-Жерейн. По существу, этот союз гарантировал второй семье с'арагбанского клана определенную неприкосновенность, что, в условиях усиливающегося давления со стороны Хаграйда, было совсем не лишним.

Дэвид потряс головой. Надо перестать увлекаться деталями и сосредоточиться на главном. Таких историй из генеалогического древа память архивариуса Лижана могла извлечь еще очень, очень много.

— На мой взгляд, — сообщила Идэль, — есть два варианта. Либо приписать тебя к одной из боковых ветвей клана Кион. С таким расчетом, чтобы земли того, кому ты наследуешь, были включены в мои владения или во владения Фольгорма. Это будет проще всего. Ты сразу получишь свою территорию…

— А она мне нужна?

— Конечно, нужна. Ты же высокорожденный. У меня большое герцогство и чуточку земли выделить своему супругу будет нетрудно, тем более, что эта земля никуда от меня не уйдет. — Идэль усмехнулась.

— А второй вариант?

— Забудь. Давай сначала рассмотрим первый. Мне кажется, так будет лучше всего.

— Лучше? Ну, если не считать того, что я получаюсь этаким жиголо.-

— Об этом стоило думать тогда, когда ты делал предложение принцессе, — назидательно сообщила Идэль. — А теперь поздно.

— Почему поздно?

— Потому что я уже согласилась. Попробуй только пойти на попятный — Она погрозила Дэвиду кулаком.

Землянин рассмеялся.

— И все-таки, — сказал он чуть позже, — я бы хотел узнать второй вариант.

Идэль вздохнула и несколько секунд рассматривала его, колеблясь — говорить или нет? Она не сомневалась, что второй вариант понравится Дэвиду гораздо больше. Но этот вариант не нравился ей.

— Либо можем выбрать в качестве твоего предка кого-нибудь из другого клана.

«Потрясающе, — подумал Дэвид. — Либо наш клан, либо любой из трех оставшихся. Ну просто поразительное богатство выбора…»

— А с какой целью? — спросил он.

«Он все еще не понимает…» — тоскливо подумала Идэль. Ей не хотелось ничего объяснять. Вместе с тем она чувствовала, что должна это сделать. Она сама поставила условие, при котором станет рассматривать Дэвида как равного игрока на поле. Как ни странно, Дэвид сумел это условие выполнить. Он выжил в Рунном Круге и действительно стал равен любому из высокорожденных. О временах, когда она давала ему дозированную информацию и просто использовала его как самого доверенного из своих людей, теперь следовало забыть. Он изменился, стал кем-то большим, чем был. Не просто ее помощником, а самостоятельной единицей на поле внутрисемейных интриг. И этого теперь уже никак не изменить.

— Появление нового высокорожденного, — начала Идэль, ощущая себя при этом так, как будто ей приходилось не говорить, а ворочать камни, — это целое событие. Тем более — того, кто в ближайшее время должен будет стать мужем самой первой по статусу наследницы Джейбрина. Многие люди проявят к тебе интерес. Если ты будешь объявлен как наследник кого-то из другого дома, гарантирую — этот дом приложит все усилия для того, чтобы включить тебя в свою партию.

— Как способ влияния на тебя?

Идэль кивнула: — Совершенно верно.

— Ну, а нам-то зачем это нужно?… — Дэвид поднял руку. — Нет, подожди, попробую сам догадаться. Влияние — это всегда двухсторонняя штука, верно? Меня будут рассматривать как способ повлиять на тебя и на твою партию, но ведь и для ита-Риттайн я могу быть таким рычагом влияния на тот клан.

— Я сильно сомневаюсь, что ты сможешь повлиять на какую-то партию в ближайшие десять… а скорее всего, и сто лет, — Идэль улыбнулась.

— Кто знает.

— Конечно, все возможно, но будем реалистами. Ты по натуре не интриган и не лидер.

— Зато я могу быть шпионом.

Идэль кивнула.

— Я не надеюсь таким образом получить какие-то сверхважные секреты, но, по крайней мере, мы будем в курсе, что они замышляют.

— Ну что ж, — сказал Дэвид. — Эта идея выглядит намного лучше, чем первое предложение.

«Как я и думала…» — вздохнула Идэль. Она уже пожалела, что вообще упомянула о втором варианте.

— Теперь нужно определиться с семьей, — жизнерадостно сказал Дэвид. — Какие варианты? Может, заодно обрисуешь текущую расстановку сил? Раньше ты мне почти ничего не рассказывала, приходилось все выяснять какими-то окольными путями…

— Подробности потом. Сейчас мы решаем другой вопрос.

— Тогда тебе придется решать его самой. А я просто соглашусь с твоим мнением. — Он постарался, чтобы в голосе не было и тени упрека. Затевать очередной бессмысленный спор Дэвиду совершенно не хотелось. Он и вправду был готов согласиться с ее решением. Но при этом ему все-таки хотелось бы понимать логику происходящего.

— Ну хорошо, — сдалась Идэль. — У нас четыре явные партии, которые группируются вокруг четырех лидеров, намеренных выставить свои кандидатуры на пост приора. Это Ксейдзан, Кетрав, Шераган и Хаграйд.

— Но ведь…

— Да, Шерагана с нами больше нет. Но это не станет концом партии, которая формировалась вокруг него. Полагаю, теперь нас возглавит Вомфад.

— Хм. Учитывая то немногое, что ты мне рассказывала, Вомфад подходит на роль лидера куда больше, чем Шераган.

Идэль скривилась. Она ничего не говорила Дэвиду о разговоре с Кетравом. Но слишком уж многое указывало на то, что Кетрав не лгал, утверждая, что Вомфад с самого начала намеревался использовать Шерагана как подставное лицо.

— Значит, четыре возможных кандидата, — произнес Дэвид, блуждая взглядом по генеалогическому древу. — И двое из них — из дома Кион… А почему Аминор никого не выставляют?

— Они слишком слабы. После Селазара всегда играли вторую скрипку. Вопрос лишь в том, при ком они будут играть вторую скрипку на этот раз.

— А есть сомнения?

— Конечно, — Идэль усмехнулась. — Вдруг они все-таки обиделись на ту мою старую выходку.

Дэвид усмехнулся в ответ, покачал головой, но ничего не сказал. Радовало лишь то, что Эркат, несостоявшийся жених Идэль, вряд ли имел хоть сколько-нибудь значимое влияние в клане. Он был еще очень молод, и — если впечатление Дэвида, видевшего Эрката только один раз, во время доклада об исчезновении Севегала, верно — этот юноша не отличался твердостью характера. С другой стороны, история с пажем могла огорчить его дедушку Самилера, главу клана.

— Может, мне стоит поискать предка среди аминорцев? — предложил Дэвид. — Если они в сомнениях, чью сторону выбрать, это может стать аргументом в пользу вашей партии.

— Нет, — покачала головой Идэль. — Вряд ли. Вообще отвлекись от мыслей на что-то повлиять. Это тебе не по плечу Во всяком случае, в ближайшие годы. Лучше гарантированно решить скромную задачу, чем замахнуться на что-то значительное и не преуспеть.

— Ну хорошо. Тогда скажи мне сама, информация о ком нам наиболее необходима? Об ита-Берайни?

— Да, но в их число тебе входить точно не следует. Они ведь все потомки Джейбрина. Если ты будешь претендовать на титул лигейсан, это вызовет огромные проблемы. Я ведь уже говорила. В этом случае будет организована очень тщательная проверка, кто ты и откуда. А нам это совсем не нужно.

— Ну хорошо. Вычитаем Кион и Аминор. Остаются два дома. Какой посоветуешь?

Идэль набрала воздуха в грудь. Выдохнула и решительно сказала:

— Гэал. Хаграйду вряд ли что-то светит. Его обошел Джейбрин и обходили раньше. Нет, он в этой гонке последний, на кого бы я поставила. А вот на Гэал опираются сразу двое: Ксейдзан и Кетрав. Поэтому иметь там своего человека вдвое важнее, чем где-либо еще.

— Ну, Гэал так Гэал, — Дэвид пожал плечами. — Кстати, а разве то, что двое используют один и тот же дом в качестве опоры, не делает их партии слабее? Это похоже на внутренний конфликт.

— Будет здорово, если так. Но пока Ксейдзан и Кетрав — союзники. Да, сейчас, до выборов, оба ведут деятельность по привлечению сторонников. Но когда соберется сенат, думаю, они договорятся. Если лидировать будет кто-то другой — договорятся точно. Для них обоих, безусловно, лучше, если приорат получит один из них, чем Вомфад или Хаграйд.

— То есть, в итоге эти две партии будут поддерживать кого-то одного?

— Да, скорее всего. Я думаю, сейчас они просто пытаются выяснить, кто лучший.

Дэвид посмотрел на рисунок. Лидер ита-Берайни приходился главе Гэал праправнуком… Кетраву было больше восьмидесяти лет, Ксейдзану — восемьсот. Но имел ли в данном случае возраст какое-то значение? Даже при таких длинных сроках жизни, восьмидесяти лет вполне достаточно для достижения зрелости.

Зрелости Дара, способностей, политической карьеры…

— Здесь много имен, — сказал Дэвид, не отрывая глаз от древа.

— На самом деле, не так уж много, — закрыв свою здоровенную книжку, Идэль встала и подошла к Дэвиду сзади. Книгу она положила на стол — Дэвид, скосив глаза, прочел название: «Дом Кион: младшие семьи. Полный список членов дома с перечнем их владений». Значит, она все-таки надеялась, что он согласится на безопасный вариант. Надеялась в этой здоровенной книге отыскать хоть что-то, что помогло бы ей убедить Дэвида его принять…

— Мы сразу исключаем всех, кто старше Ксейдзана, — сказала Идэль, отсекая пальцем верхнюю часть клана Гэал. — Потом мы исключаем засохшую ветвь ита-Энрас. Из этой ветви были Дейна и Джаран. Учитывая историю внутренней борьбы в клане, Ксейдзан, скорее всего, сам тебя убьет, если ты заявишь себя наследником той, более старшей, ветви. Младшая ветвь, ита-Нилайн, нам тоже не нужна. Она имеет мало влияния и вряд ли причастна к принятию каких-то значимых внутриклановых решений.

— Но тогда остается только сам Ксейдзан и его потомки.

— Верно. Теперь исключаем всех живых. И всех женщин. Мужчина может погулять на стороне, но женщине приходится еще и рожать, а в историю о том, что Берайни или Сигейза «забыли» свое дитя в каком-то далеком мире, вряд ли кто-то поверит. Не было в их жизни таких обстоятельств, которые могли бы вынудить их сделать нечто подобное.

Дэвид задумался. Идэль права: имен не так уж много, если исключить всех лишних.

— Таким образом, остаются трое: Нидкольм, Хэбиар и Бралтар, — констатировал землянин. — Мне кажется, нужно выбрать либо Нидкольма, либо его сына. Как раз то, что надо: близкие отношения и с кланом Гэал, и с семьей Берайни.

— В этом есть резон, но Нидкольм был старшим сыном Ксейдзана. Кто-то может решить, что ты рассчитываешь в перспективе занять место главы клана.

— А я правда могу на такое рассчитывать? Теоретически?

— Сложно сказать. — Идэль покачала головой. — Если тебя признают… если наберешь вес в семье… все возможно. Но конкретно в твоем случае, даже если будут выполнены все эти условия, я сильно сомневаюсь, что произойдет нечто подобное. Пусть даже через сто лет.

— Почему? Ты в меня не веришь?

— Ты слишком добрый.

— Неправда, я злой, — насупившись, хриплым голосом старого гремлина произнес Дэвид.

Пользуясь тем, что руки Дэвида заняты большим листом бумаги, Идэль снисходительно взъерошила волосы своему жениху.

— Значит, Хэбиар? — уже нормальным тоном сказал Дэвид. Помолчав, он добавил:

— Я смотрю, он был женат на твоей внучатой тетке из клана Ниртог. И она все еще жива. Это не вызовет осложнений?

— Какого рода?

— Ну, ей может не понравиться мысль о том, что ее покойный муж гулял где-то на стороне. Или у вас относятся к таким вещам спокойно?

— По-разному. Честно говоря, я не знаю, как отреагирует Рия. Я с ней не знакома.

— У них исын есть, Тахимейд. Как он отнесется к появлению «братика»?

— Запомни, — строго сказала Идэль. — Ты будешь ему не «братиком», а внучатым племянником в черт знает каком поколении.

— Ах, да. Кстати, а в каком году поженились Рия и Хэбиар?

— Не знаю. Надо будет это выяснить. Кажется, не так уж давно. По меркам нашей семьи, конечно.

— Ну, тогда все в порядке, — произнес Дэвид. — Вряд ли Рию так расстроит мысль о том, что ее любимый муженек имел дело с кем-то до того, как взял ее в жены. Если цифры не врут, к этому моменту ему уже стукнуло пятьсот лет, и ей примерно столько же. Хм, правда в этом случае я все равно получаюсь самым старшим в клане — если, конечно, учитывать не возраст, а линию наследования… Хотя нет, старшими будут ита-Берайни.

— Подожди-ка… — Идэль наклонилась и начала что-то разглядывать на генеалогическом древе.

— Что?

— А ведь действительно, они совсем старички. И вдруг собрались пожениться.

— Любви все возрасты покорны, — философски заметил Дэвид.

— Ручаюсь, любовью тут и не пахло… Не все же у нас такие дуры, как я.

— Ну-ну-ну. По-моему, это самое разумное решение в твоей жнзни.

— «Самое разумное»? — В голосе Идэль появились опасные нотки. — Не зли меня.

— Ладно, не буду, — улыбнулся Дэвид. — Значит, ты думаешь, это был брак по расчету?

— Уверена. Посмотри — Тахимейд родился через несколько лет после несостоявшегося бунта Берайни и Нидкольма. Вероятно, брак заключили незадолго до всех этих событий.

— Какая связь между браком и бунтом?

— Прямая. — Идэль выпрямилась и ткнула пальцем в квадратик с именем Ксейдзана. — Рия — старшая из ита-Жерейн. Ксейдзан женил на ней своего сына для того, чтобы получить поддержку от ита-Жерейн во время предстоящего мятежа.

У Дэвида возникло чувство, что тут что-то не сходится. Пытаясь проанализировать природу этого чувства, он вскоре понял, что его причина кроется в украденной памяти.

Архивариус Лижан не знал точную дату брака Хзбиара из клана Гэал и Рии из клана Ниртог, но помнил, что тот состоялся уже после расправы над Берайни и ее отцом.

— Ммм, — сказал Дэвид. — Я вспомнил. Читал в одной книге. Они поженились после бунта. Точно. — Он сделал вид, будто мучительно пытается что-то вспомнить. — Не помню, как называлась эта книга, но…

Под взглядом Идэль он осекся.

— Никогда не пытайся врать, — сказала она. — Особенно мне. Ты делаешь это так неумело, что мне становится стыдно за тебя.

— Да? — Дэвид сделал задумчивое лицо. — Надо потренироваться вечером перед зеркалом…

— Откуда ты знаешь про Хэбиара и Рию?

Он попытался уйти от ответа, но Идэль была неумолима. Тут Дэвид понял, что посвящение в Источнике имеет и свои неприятные стороны. Конечно, он врал неумело, но дело было не только в качестве вранья. Они чувствовали друг друга. Он просто не мог ей солгать при всем желании. Они были открыты друг другу, как две половинки одного целого, лишь иллюзорно разделенные каким-то расстоянием.

«И станут двое одной плотью, — подумал Дэвид. — М-да, а ведь старик Павел знал, о чем говорил…»

— Что это? — спросила Идэль. Дэвид и не заметил, как пробормотал цитату вслух.

— А?… Так. Не обращай внимания… Вспомнилось высказывание младшего ученика одного знаменитого волшебника, жившего в моем мире пару тысяч лет тому назад.

— Я думала, в твоем мире магии нет, — удивилась Идэль. — Ты ведь сам мне это говорил.

— Да, но…

— Постой. — Она нахмурилась. — Не пытайся сбить меня с толку. Про твою Землю поговорим в другой раз. А пока я хочу услышать ответ на свой вопрос.

— Какой еще вопрос?

— Хватит вилять. Про Хэбиара и Рию. Откуда ты про них узнал?

— Ну хорошо, хорошо… — сдался Дэвид. — Помнишь архивариуса, память которого я исследовал на предмет, подменял ли он какие-нибудь документы в архиве? Ну, когда ты послала нас с Миреком найти сведения о Шерагане?…

— Помню. И?..

— Я скачал у него часть воспоминаний… Нет, — поспешно заверил он Идэль, увидев, как изменилось ее лицо. — С ним ничего не случилось. Просто копию сделал. Чтобы на книжки время не тратить. Теперь у меня в подсознании лежит здоровенный пакет информации. Оттуда иногда что-то всплывает на поверхность. Вот и сейчас…

Идэль покачала головой. Он чувствовал, что она рассержена, но пытается держать себя в руках. История с архивариусом, когда он рассказал ее в первый раз, вызвала у принцессы бурю отрицательных эмоций.

— В общем, твоя версия не годится, — поспешно добавил Дэвид, чтобы вернуть ее внимание к основной теме дня. — Брак был позже.

Идэль долго молчала, разглядывая генеалогическое древо. Дэвид ощущал, как раздражение медленно покидает принцессу.

— Если позже, — произнесла она, — значит, Ксейдзан не успокоился. Впрочем, это понятно. Хотел отомстить за внучку и сына… Свою дочь Альтану отдал за амйнорца Хенкарна… Да, он оперативно породнился со всеми кланами. Молодец.

— Если он собирался свалить Джейбрина, почему твой прадедушка смотрел на его деятельность сквозь пальцы?

— А он и не смотрел… — тихо сказала Идэль.

Дэвид, наверное, минуты три тупо пялился на генеалогическое древо, прежде чем до него начало доходить то, что Идэль разглядела значительно раньше.

Они — Ксейдзан и Джейбрин — действовали с поразительной синхронностью. Ксейдзан породнился с семьей ита-Жерейн из клана Ниртог — Джейбрин женит своего внука Глойда на Налли, принадлежащей к той же семье. Ксейдзан отдает Альтану за Хенкарна, сына главы клана Аминор, — Джейбрин пытается устроить брак Эрката, внука Самилера, с Идэль, С последним браком, правда, случилась натяжка, но сама попытка более чем прозрачна… Несмотря на то, что Идэль все испортила, один только намек на возможность такого союза должен был дать понять Ксейдзану, что за всеми его телодвижениями очень внимательно следят сверху.

— Не понимаю, почему вместо всех этих сложных игр Джейбрин просто не расправился с ним, как с остальными своими врагами.

— Мне иногда такие вещи тоже кажутся странными, — ответила Идэль. — Но мы ведь не знаем всех обстоятельств и условий. К тому же нельзя ведь убить всех. По крайней мере, сразу. И потом, Ксейдзан всегда был очень осторожен.

— Но тогда… тогда получается, что он-таки переиграл Джейбрина, и убийство приора, скорее всего, организовал тоже он.

Идэль задумчиво посмотрела на Дэвида, Он делал слишком поспешные выводы. Конечно, он не обладал той информацией, которую имела она. Она ничего не рассказывала ему ни о беседе с Вомфадом, ни о разговоре с Кетравом, ни о других, также весьма любопытных беседах, имевших место быть в Геильском дворце либо за его пределами, в частных владениях высокорожденных.

Теперь предстояло вводить его в курс дела, и побыстрее. Потому что в ином случае за обработку новичка возьмутся ее старшие родственники.

Они в любом случае возьмутся. Но так он будет играть в эту игру хотя бы не совсем вслепую…

«А я, — подумала Идэль, — Разве я могу сказать, что понимаю, что происходит? Кетрав был прав: мне известны какие-то кусочки информации, обрывки… Полной картины у меня нет… А есть ли она вообще у кого-то? Вполне возможно, что и нет… Но это не важно. В любом случае Дэвид должен узнать то, что знаю я. Так он хоть что-то поймет…».

Она взяла со стола колокольчик и потрясла им. Звука Дэвид не услышал. Однако его новое восприятие, позволяющее видеть мир энергий без помощи Ока, подсказало, что на колокольчик наложено заклинание, переносящее звук куда-то поблизости, Идэль звонила, сидя в своем кабинете, а слуги слышали звон там, где они находились.

— Скажу, чтобы принесли завтрак, — объяснила Идэль свои действия. — Поедим, и поговорим. Есть кое-что, что тебе стоит узнать.

2

Содержание своей беседы с Вомфадом она пересказала полностью, из разговора с Кетравом убрала заключительную часть — ту, где лидер ита-Берайни сделал ей вполне недвусмысленное предложение. Некоторые вещи Дэвид просто не был способен воспринимать адекватно. Если она расскажет, это с самого начала определит его отношение к Кетраву, а Идэль не хотела такой определенности. Прежде всего, ради самого Дэвида. Теперь, когда он стал посвященным Источника, да еще и намеревался объявить себя в качестве потомка претора Гэал, их с Кетравом знакомство неизбежно. Кетрав расчетлив и умен, а Дэвид некоторые вещи принимает слишком близко к сердцу. Отчасти, именно этим нелепый землянин и нравился принцессе, но если его отношение к Кеграву изначально будет негативным, лидер ита-Берайни поймет и почувствует это сразу. Проницательность «дядюшки Кетрава» ее откровенно пугала. А то, чего Дэвид не будет знать, он не сможет и выдать ненароком. Кетрав без особого труда читал ее саму, как открытую книгу, и думать, что Дэвид сумеет его обмануть — наивно.

Тут ей пришло на ум, что если забыть о желании вести игру на равных и посмотреть на затею с «засылкой шпиона» со стороны хоть чуточку трезвым взглядом, то станет очевидно: Гэал и ита-Берайни раскусят их замысел в два счета.

Она прямо об этом Дэвиду и сказала. Мол, будь морально готов к тому, что все все поймут сразу же, с первого твоего хода.

— …С другой стороны, — продолжала Идэль, — как-то вводить тебя в семью в любом случае надо. Эта роль ничем не лучше и не хуже любой другой. Допустим, они поймут, что все, что становится известно тебе, в скором времени станет известным и мне. Ну и что? Иногда шпион, про которого всем известно, что это шпион, может быть жизненно необходим.

— Здорово, — усмехнулся Дэвид. — Ты меня просто обнадежила. Ты предлагаешь мне изначально смириться с мыслью о том, что про все мои еще не сделанные действия уже заранее известно, что никакого результата они не дадут?

— Отсутствие результата — тоже результат, — возразила Идэль. — Мои старшие родственники намного умнее и тебя, и меня вместе взятых. Но если ты не можешь быть умнее, иногда лучше сделать глупость — особенно если именно глупости от тебя и ждут. Это поможет создать у того, кто умнее, иллюзию контроля. А поскольку никто не совершенен, умный рано или поздно себя обманет сам, и победит дурак.

— Оригинальная логика, ничего не скажешь.

— Это еще церекхаймисты придумали, — призналась Идэль.

— Я думал, ты убежденная Ёррианка.

— Но это же не значит, что я больше ничем другим не могу интересоваться! — возмутилась Идэль. Сделав благочестивое выражение лица, она добавила. — Конечно, вся полнота истины только у Ёрри, но и в других учениях иногда можно найти что-то разумное.

— Мне кажется, в данном случае ты нашла что-то безумное.

— Вполне возможна, что в безумном мире безумная логика и будет в каких-то случаях самой правильной…

Помолчав, Идель закончила фразу уже без всякого оптимизма:

— И, к сожалению, это случается гораздо чаще, чем хотелось бы.

— Похоже, ты всерьез увлеклась церекхаймизмом, — Дэвид покачал головой. История и основные положения религий Кильбрена были ему известны из украденных воспоминаний Лижана.

— Нет, — она, улыбаясь, некоторое время смотрела на Давида. — Не совсем. Просто церекхаймизм чем-то напоминает мне тебя: такая же абсурдная, нелепая и бестолковая вещь, которой в принципе не должно быть, но вот, пожалуйста, — она есть, и от нее никуда не деться.

Дэвид мрачно поглядел на свою невесту. Идэль тихо засмеялась. Против воли и он улыбнулся. Он просто не мог на нее злиться, что бы она ни говорила.

— Ладно, — сказал он, — Будем считать, что психологическую подготовку ты провела. Я ни на что не надеюсь, принимаю мысль о неизбежной неудаче и поэтому готов действовать спокойно, естественно и целеустремленно. Когда я буду иметь счастье расцеловать своего любимого дедулю, Ксейдзана?

— Только не переигрывай.

— Конечно-конечно. Буду вежлив и корректен. Так когда? Какая у нас вообще программа действий?

— Ксейдзан подождет, — Идэль ненадолго замолчала, мысленно выстраивая цепочку шагов, которые предстояло сделать. — Сначала мы встретимся с Фольгормом и еще раз все обсудим.

— Еще раз?

— Да, Я хочу, чтобы он все узнал. И про тебя, и про Причащенных, и про… про то, что Кетрав рассказал.

— Но зачем?

— Фольгорм — единственный, кому я тут могу доверять. Я знаю его с детства, и обо мне он заботился не меньше, чем Севегал, и гораздо больше, чем Джейбрин. По большому счету, мне совершенно наплевать, кто именно станет приором. Что, если Вомфад и вправду сделал все то, в чем его обвинил Кетрав? Этот подлец все-таки посеял во мне сомнения… Вомфад очень привлекателен, но я его не знаю. Понятия не имею, что у него на уме. И совпадает ли — на самом деле — «моя сторона» с «его стороной»? Хорошо, если так. А если нет? Но мне нужно за кем-то идти — по крайней мере до тех пор, пока я не повзрослею настолько, чтобы вести собственную игру. Единственный, кого я знаю и кто мне по-настоящему дорог — и кто при этом все еще жив — Фольгорм, не стремится к приорату и ему незачем подставлять или использовать меня. В общем, пока я во всем сама не разберусь, я просто приму ту сторону, которую он примет.

Дэвид пожал плечами.

— Ну хорошо. Тебе лучше знать, кому тут можно верить, а кому нет. Когда встречаемся с… кем тебе Фольгорм приходится?

— Дядей. Он внебрачный сын моего деда, Халгара. Если Йатран не вернется, из всех потомков Халгара останемся только мы с Фольгормом.

— Внебрачный? Интересно, как к его появлению отнеслась твоя бабка…

— К тому моменту она уже лет двадцать как была мертва. Матерью Фольгорма была простая девушка, даже не дворянка. Дед не женился на ней, она просто согревала ему постель, пока была молода. Потом он обеспечил ее средствами к существованию и сплавил подальше. Нашел другую девушку, а Фольгорма окружил такой же заботой и дал ему такое же образование, как до этого — своим законным детям от Рейканы: Атвальту, Геркле и моему отцу.

— «Такое же» — это какое? — спросил Дэвид. — Они учились в Академии волшебства?

— Нет. Халгар состоял в магическом хеллаэнском ордене Селпарэлитов, Ткачей Заклятий. У них и своя маленькая частная школа есть. Фольгорм рассказывал, что учат там не хуже, чем Академии, хотя выбор предметов, конечно, не так велик. Поступить кому-то со стороны — невозможно, школа открыта только для «своих». В Академии Фольгорм тоже учился, но позже и уже на свои собственные деньги. Хотел освоить пару дисциплин из тех, что у Селпарэлитов не преподавали…

— Есть еще что-нибудь, что я должен о нем знать? Как с ним лучше держаться?

— Естественно. Знаешь, я думаю, вы понравитесь друг другу, — задумчиво предположила Идэль. — В личном общении Фольгорм совершенно не конфликтный человек. И чувство юмора у него есть. И к обычным людям он без всякого высокомерия относится…

— Сгораю от нетерпения при мысли о встрече с таким уникумом.

Страничка из записной книжки Кетрава.

Диспозиция до смерти Шерагана:

За Шерагана — 9: Вомфад, Шераган, Етен, Гарауб Лвермус, Ведаши Идэль, Галдсайра, Майдлар. Вероятно, также Саша и Фольгорм,

— ? Хаграйд, Фэбран, Сераймон, 5 J ягтш, Финейра.

За Ксейдзана — 3: Ксейдзан, Велъдария, Сайрип.

За меня — 5: я, Цзарйн, Ялъма, Сурешии, Эрдап (если Эрдтиг вообще допустят!), Лодиар, Хенкарн, Салшяер, Смайреп —?

Нужно провести работу с… (замарано)

— Любопытно… — изрек Фольгорм после того, как Идэль заончила говорить. — Очень любопытно.

В Холгомияр, старый замок Халгара, они переправились через бинарный портал. День клонился к вечеру, они обедали (или уже ужинали?) на широкой террасе с великолепным видом на горы. Небо было чистым, безоблачным, громада замка давала тень, в которой они прятались от солнца, теплый ветер был приятен и ласков. Если встать и подойти к перилам, внизу можно увидеть зеленый ковер древесных крон и блестящую ленту реки…

Дэвиду понравился замок. Мощная постройка из гранита, облицованного белым камнем, внутри — лабиринт комнат и залов. Здесь было уютно и тихо. Бесшумно сновали по коридорам немногочисленные слуги.

— Значит, все-таки верна теория о том, что Источник воспринимает инициируемого не по частям, а целостно и в этом смысле он напоминает не просто механизм, а своего рода живое существо… — Фольгорм потер кончик носа. — И при определенных условиях его можно обмануть… Да, это интересно. Надеюсь, у тебя не возникло глупой мысли рассказать об этом кому-то еще?

— Нет, конечно. Я понимаю, что при распространении этой информации нас с Дэвидом ничего хорошего не ждет.

Фольгорм кивнул. Испытующе посмотрел на молодого человека, которому предстояло стать мужем его любимой племянницы. Дэвид пытался разрезать кусок мяса, лежавший на его тарелке. Получалось не очень; мясо было твердым и упругим, как подошва ботинка. Он мучился с ним уже минуту, старательно делая вид, что все в порядке и что в первую очередь его интересует ход разговора, а не содержимое собственной тарелки. В общем, так оно и было бы, не потребуй разделка мяса стольких усилий.

Он уже совсем отчаялся, когда всплыло воспоминание, принадлежавшее, вероятнее всего, не архивариусу, а лакею. Это было мясо сужо — редкого морского существа, обитающего в водах Кильбрена. Хотя само по себе это мясо — жесткое и невкусное, существовал специальный соус, которым его следовало поливать непосредственно перед употреблением. Тогда ненадолго — приблизительно на минуту или чуть меньше — сужо приобретало просто божественный вкус и разрезать его становилось не сложнее, чем обычную отбивную. Через минуту вкус терялся, и восстановить его было уже нельзя никакими средствами. Поэтому есть сужо следовало быстро, намазывая соусом за один раз не весь кусок, а ровно столько, сколько можно было отрезать от основной части и положить в рот.

А где соусница? Дэвид поискал глазами. Ну конечно: стоит прямо перед его тарелкой. Он зачерпнул золотой ложечкой вязкую массу, цветом и консистенцией напоминавшую абрикосовое варенье, полил краешек сужо (пропиталось поразительно быстро), отрезал и осторожно попробовал. Потрясающе, никогда ничего подобного не ел.

— Ну и что вы теперь намерены делать? — полюбопытствовал Фольгорм, снова переводя взгляд на Идаль.

Принцесса, остановившись лишь для того, чтобы отправить в рот ложечку кижумового желе, изложила свои замыслы.

Фольгорм какое-то время молчал. Размышлял, потягивая золотистое вино. Хотел что-то сказать, но сам же себя и оборвал. Тихо рассмеялся.

— Что? — спросила Идэль.

— Хотел сказать, что твоему жениху гораздо безопаснее будет объявить себя потомком кого-нибудь из младшей семьи, подчиненной дому Кион…

— Вот-вот, — кивнула Идэль, — и я так думаю… — Она быстро посмотрела на Дэвида.

— Да нет, — Фольгорм сделал движение кистью руки, как будто отмахивался от этой мысли. — Ерунда это. А если победит Ксейдзан или Кетрав? В этом случае на их стороне быть куда безопаснее…

— Вообще-то, лично меня заботит не безопасность, — сказал Дэвид, решив, что пора бы и ему вставить словечко. — А место, где я смогу быть наиболее полезен.

Фольгорм скептически посмотрел на молодого волшебника.

— Полезен для чего? — спросил он. — У тебя есть какой-то глобальный план действий?

— Нет, но возможно, у тебя есть.

— Стоп. Во-первых, что касается обращения. Потомки Гельмора кен Саутита в своем кругу не говорят друг другу «вы». Есть, конечно, исключения: например, при обращении к официальному лицу в официальной обстановке — к приору, секонду или претору — но в остальных случаях — нет. Это не принято. Ты здесь недавно и я в двух словах попробую объяснить суть дела. Наше общество разбито на три основные группы: это простолюдины, дворяне и высокорожденные. У каждого слоя своя культура и свои нормы общения. Простолюдины разговаривают как придется потому, что они невежественны и невежливы. Дворяне, наоборот, свято чтят все формальности, этикет — это все. Но мы не можем поступать так же, иначе мы были бы слишком похожи на дворян, тем более что среди них полно отличных магов. Никому не придет в голову сравнивать высокорожденного с простолюдином, и поэтому мы разговариваем так же свободно и просто, как они. «Так же» — если, конечно, смотреть на внешнюю форму, а не на суть. Наше «ты» — это божественное «ты». Боги выше формальностей.

— По-моему, ты слегка перегибаешь палку, дядя, — заметила Идэль.

— Нет, именно так. В сознании обычного человека мы являемся чем-то вроде столпов, поддерживающих мировой порядок. Я не считаю, что рождение в том или другом сословии делает человека каким-то уж особенным, в этом — уже полубог, в том — еще полузверь… Я так не считаю, но по нормам нашего общества это ересь. Впрочем, — Фольгорм широко улыбнулся, — богу даже ересь позволена. Но только богу, а не кому-то еще.

«Не такой уж он добряк, каким его расписывала Идэль, — подумал Дэвид, искоса разглядывая Фольгорма. — Способен с одинаковой легкостью сначала отстаивать одно мнение, а через пять минут — противоположное. Явный сторонник «ситуационной этики»… Если бы не Идэль, я бы ему доверять не стал…»

— Но это все во-первых, — сказал Фольгорм, глядя на Дэвида. — А во-вторых, при чем тут я?

Дэвид посмотрел на принцессу: с его точки зрения, этот вопрос предназначался Идэль, а не ему. Не в его голову пришла мысль заявиться в этот замок.

— Если вкратце и по существу, — сказала Идэль, слизывая с губ остатки кижума, — то Дэвид будет на той стороне, где я. А я, посмотрев на ситуацию в целом, пришла к мысли, что еще не созрела для того, чтобы самостоятельно определиться, кто из претендентов не нравится мне меньше остальных — Вомфад, Ксейдзан, Кетрав или Хаграйд. Поэтому я просто займу ту сторону, на которой будешь ты. Но для этого я должна ее знать.

— А ты не знаешь? — по губам Фольгорма пробежала улыбка.

— Думала, что знаю. Партии определены и все понятно. Но с учетом того, что рассказал Кетрав… — Идэль покачала головой. — А вдруг это правда?… Что ты об этом думаешь? Майдлар ему, кажется, верит. А с тобой они не проводили какого-то… подобного разговора?

— Проводили, конечно, — Фольгорм опять улыбнулся. — Хотя акценты расставлялись иначе. Учитывая мой имидж беспринципного типа, не имеющего ни привязанностей, ни убеждений, Берайни не особенно давили на то, какой Вомфад негодяй и как подло он убил моего дедушку Джейбрнна…

«Вот черт… — подумал Дэвид, смотря на принца. Недоверие и удивление боролись в его душе. — Так, значит, образ приверженца „ситуационной этики" — всего лишь удобная маска… Она выгодна тем, что такого человека никто не станет рассматривать как принципиального, упорного противника, врага, готового биться с тобой до последней капли крови… У него нет своей стороны, он легко займет любую, если почувствует, что сила именно там… У такого человека нет друзей, но нет и врагов… Ита-Берайни могут планировать, как убрать Вомфада или Галдсайру, но никому не придет в голову сживать со света Фольгорма… Но если все это — лишь маска, то каково его настоящее лицо? Любит ли он хоть кого-то? Идэль ему доверяет… Наверное, не зря».

— Ита-Берайни делали упор на том, какие они могущественные и как выгодно быть на их стороне? — Теперь улыбалась Идэль.

Фольгорм кивнул.

— Что-нибудь полезное удалось выяснить? Может намекнули на то, каким образом им удалось так ловко устранить Шерагана?

— Нет, — принц покачал головой. — Во-первых, мы беседовала еще до убийства Во-вторых, они все-таки не идиоты. Было много общих фраз — и полная тишина, как только я пытался перейти к конкретике.

— Жаль, — Идэль вздохнула. Хотелось бы знать… Так что ты об этом всем думаешь? Это правда?

Фольгорм поскреб короткую бороду.

— Полагаю, что да. По большей части.

— Почему? — Было видно, что Идэль не хочется в это верить. — Они могли все придумать. Их основное доказательство — скорпионец, которого они якобы вытащили из Страны Мертвых. Все остальное — фантазии, домыслы. Но ты ведь понимаешь, что этому несчастному человеку, если он действительно существует, уже сто раз могли переписать все воспоминания…

— Могли, — согласился Фольгорм. — Но дело не в скорпионце. Я подозревал… Нет, практически был уверен в том, что смерть Джейбрина на совести Вомфада еще и до встречи с Кетравом.

— Но… почему? — убито спросила Идзль. — И мне ты ничего не сказал…

— Ну, почему я тебе ничего не сказал, вполне понятно, — с холодком в голосе произнес Фольгорм. — Ты слишком импульсивна. И слишком молода. Вообще, со стороны Кетрава были настоящим свинством вводить тебя в игру. Ты к ней еще не готова. Тебе и дальше было б лучше ничего не знать, и мирно жить при новом приоре Вомфаде. Который — до смерти Шерагана — безусловно, имел самые высокие шансы на победу.

— Но зачем? — спросила Идэль. — Может быть, я полная дура, но до меня совершенно не доходит, для чего ему понадобилось убивать Джейбрина. Разве он имел мало власти? Он был вторым лицом в государстве. Так хотелось стать первым? И что же, он не понимал, с какими последствиями столкнется? Сейчас его положение куда хуже, чем при Джейбрине… и это только начала.

— Думаю, в данном случае жажда власти была на втором месте, — ответил Фольгорм. — А на первом — жажда жизни.

— Что ты имеешь в виду?

— Понимаешь, — Фольгорм сцепил пальцы, — все тирании строятся по одному и тому же принципу: уничтожай всех, кто слишком высовывается. Вомфад высунулся очень сильно. Ты совершенно права: он был вторым человеком в государстве. В том-то и дело. А ведь Джейбрин методично убирал всех, кто мог составить ему конкуренцию, Думаю, если бы не история с Причащенными, Вомфад был бы уже мертв. А может быть, он покинул бы нас еще раньше — если бы не случилось того грандиозного заговора, созданного секондом Нидкольмом и его дочерью. Во всех этих конфликтах Вомфад неизменно доказывал свою незаменимость приору и только поэтому сохранял свою власть. И приумножал ее, конечно — неизбежное следствие того, что приор был вынужден раз за разом опираться именно на него, дабы сохранить свою. Но вечно так продолжаться не могло. Рано или поздно военный министр должен был быть убран со сцены и заменен кем-нибудь другим. Думаю, Вомфад это хорошо понимал, Все, что ему оставалось — или исчезнуть самому, перебраться в другой мир и зажить тихой жизнью, или попытаться опередить Джейбрина.

— Благая Ёрри… — тихо сказала Идэль. — У меня такое чувство, что я нахожусь по уши в грязи.

Давид мысленно с ней согласился.

— Ты всегда можешь забыть обо всем этом и уехать а один из своих замков, — легкомысленным тоном предложил Фольгорм. — Оборвать все контакты, найти себе мирное занятие по примеру Смайрена…

Он не договорил. Предложение прозвучало как дурная шутка. Всем, сидящим за столом, было понятно, что Идэль им не воспользуется. Не тот характер.

— Смайрен на похоронах брата так и не появился… — Вздохнула Идэль. — Видимо, и в сенате мы его не дождемся.

Фольгорм кивнул.

— А знаешь, что он сказал, когда я сообщил ему об убийстве Шерагана в ту ночь?

— Что?

— Только одно: «Доигрался». И разорвал связь.

Идэль улыбнулась и покачала головой.

— Я вот чего не понимаю, — подал голос Дэвид. — Вомфад был вторым человеком в стране. Но почему сейчас, когда нет первого, он стал упускать власть? По логике, его влияние, наоборот, должно возрасти.

— Вовсе нет, — откликнулся Фольгорм, — в том-то и дело, что если бы он подготовился как следует, у него, скорее всего, ничего не получилось бы. Кажется странным, правда? Но только на первый взгляд. Так уже было с Нидхольмом и Берайни. Чем больше людей вовлечено, тем больше вероятность срыва, ошибки, предательства. Ведь Джейбрин тоже не дурачок. Я тебя уверяю, дурачок не сумел бы свалить Гарабинда и продержаться на самой верхушке без малого двести лет. Магическую подготовку Вомфад провел безукоризненно, а вот заранее подготавливать условия для своего безусловного избрания поостерегся. Так бы он себя выдал столь же явно, как если бы написал красной краской на лбу: «Готовлю переворот». Понадеялся, что разберется со всем уже после того, как Джейбрина положат в склеп. Но не получилось.

— Почему?

— Слишком много действующих сил на сцене. Дедушка мог их держать под контролем — всех этих Ксейдзанов, Хаграйдов и ита-Берайни. Но Вомфаду это не по зубам. Пока не по зубам. А дальше… посмотрим, кто из них выживет в сваре.

— Ты собираешься оставаться над схваткой? — спросила Идэль.

— Хотелось бы. Но, боюсь, не получится. Стороны уже перешли к активным действиям: Шераган открыл счет. Точнее, счет открыли Шераганом. Рано или поздно мне придется выбирать, в кого стрелять. И скорее рано, чем поздно. Сторона, в которую я выстрелю, методом исключения определит, на чьей же стороне я нахожусь. Между прочим, это не только ко мне относится, — Фольгорм внимательно посмотрел на свою племянницу, а затем на ее жениха. — Но и к вам тоже. Даже если сила безусловно на вашей стороне, подумайте десять раз, прежде чем убить кого-то. Каждый труп — это не просто мертвое тело, которое можно положить в склеп и забыть о нем. Это еще и фактор, определяющий ваше собственное текущее положение в семье. Бездумно наделав кучу покойников, можно оказаться в таком положении, когда самый лучший выход — повеситься самому, пока тебя не достали другие. Если обязательно нужно устранить кого-то, практически всегда — если, конечно, есть такая возможность — лучше сделать это чужими руками. Теперь он смотрел только на Дэвида. — Для Идэль это азбучные истины, а вот тебе придется их усваивать… если еще не пропало желание остаться с нами.

Дэвид открыл было рот, собираясь выдать что-нибудь в духе «Нет. Конечно, не пропало, сэр», когда подумал: «А какого, собственно, черта?…» — и сказал совершенно другое:

— Знаете… знаешь, у меня никогда и не было желания жить по вашим законам. Я здесь только из-за Идэль. Если для того, чтобы быть с ней, нужно приспособиться к вашему змеиному гнезду, я приспособлюсь. Так что давайте продолжим этот… инструктаж… без подначек, договорились?

Идэль сидела очень тихо, пытаясь понять, как Фольгорм воспримет такое заявление. Принц помешал в вазочке полурастаявшее мороженное.

— Инструктаж, — повторил он, криво ухмыльнувшись. По тону невозможно было понять, понравилось ему это словечко или, наоборот, задело. — Ну что ж, продолжим. Если все то, что ты тут сейчас наговорил — правда, если ты тут действительно только из-за Идэль — об этом больше никто не должен знать. Всегда скрывай правду. Тот, кто знает настоящие мотивы, движущие твоими поступками, всегда может придумать способ, как использовать себя в своих целях. Поэтому всегда носи маску, и желательно — не одну, а несколько.

— Может быть, ты сразу и посоветуешь, какую ему выбрать? — Идэль произнесла эти слова так, что их можно было воспринять и как просьбу, и как вопрос. На усмотрение Фольгорма.

Фольгорм, прищурившись, поглядел на землянина. У Дэвида возник отголосок того чувства, которое он не раз испытывал во время обучения в замке Тинуэт. Глухое раздражение от осознания того, что на тебя смотрят как на несмышленыша, которого еще очень и очень долго предстоит вразумлять.

Дэвид усилием воли подавил все эмоции. Уж что-что, а это за годы жизни в метрополии он худо-бедно научился делать.

— Прежде всего личина должна быть естественной, — стал объяснять Фольгорм. — Ты действительно должен верить в то, что говоришь, когда находишься в ней, а не играть, что веришь. Поэтому образ должен быть не внесен откуда-то со стороны, не выбран произвольно, а должен стать твоим собственным выражением, воплощением какой-то другой стороны тебя. Что ты любишь? Пусть не так сильно, как мою очаровательную племянницу, — принц с улыбкой взглянул на Идэль, — но любишь?

Вопрос был неожиданным. Дэвид пожал плечами.

— Не знаю…

— А надо знать, — сказал Фольгорм жестко. Дэвид раздумывал несколько секунд. Потом посмотрел принцу в глаза.

— Волшебство. Мне нравится этим заниматься. Не для того, чтобы чего-то достичь или доминировать над кем-то, а просто — нравится. Это способ познать мир. И я думаю, лучший из всех, что есть.

— Ну что ж, — Фольгорм беззвучно и мелко похлопал в ладоши — что, по видимости, должно было изображать бурные и продолжительные аплодисменты. — Прекрасная заготовка. Теперь чуть-чуть сместим акценты. Поставим волшебство на первое место, а Идэль — на второе. Подумай сам: разве женитьба на кильбренийской принцессе — это не превосходное средство войти в семью, а значит, и получить доступ к новым видам магии? Я говорю сейчас не столько об Источнике — понятно, что любой высокорожденный должен рано или поздно пройти эту инициацию — сколько о знаниях, которыми располагают ее родственники. Знания о природе сил, вырабатывавшиеся веками приемы волшбы, различные специфические виды магии… Разве мужа принцессы этому не обучат? Это прекрасная возможность, ее нельзя упускать. И потом — богатство. По меркам Кильбрена Идэль весьма состоятельна. Само по себе богатство тебе не нужно, но ведь оно тоже дает возможность сосредоточиться на личном развитии… Разве нет?

Во время речи Фольгорма Дэвид попеременно то краснел, то бледнел. Принц перевернул все с ног на голову. С изумительным цинизмом переврал все мотивы. А главное… это не было правдой, но это было настолько близка к правде, что Дэвиду мучительно захотелось вытащить из ножен меч, приставить к горлу Фольгорма и потребовать, чтобы тот немедленно заткнулся. Да, он любил Идэль. Но ведь и волшебство он тоже любил, вот в чем штука. Мысли, которые с таким неприкрытым цинизмом изложил Фольгорм, приходили на ум Дэвиду и раньше… хотя он старательно гнал их и давил, как только мог. В том-то и дело, что, хотя большая часть его души хотела использовать волшебство для того, чтобы защитить Идэль, другая желала использовать саму Идэль и отношения с ней как средство для личного развития. Сознательно он стремился только к первому. Подсознательно — и к первому, и ко второму.

Фольгорм просто вывел эту грязь на божий свет — точно так же, как ранее несколькими фразами обрисовал подноготную отношений Джейбрина и военного министра Айтэля в совершенно неприглядном виде. Можно было назвать его подонком и циником, но это не изменяло того обстоятельства, что эта грязь уже существовала, еще до того, как он ее коснулся. В ином случае слова Фольгорма просто не задели бы внутренний мир Дэвида. А они задели.

— Войди в этот образ, чувствуй мир так, как свойственно ему, — продолжал Фольгорм. Как будто бы это действительно просто урок и ничего больше. — Ничего не говори о мотивах своей маски другим людям — ты же не хочешь, чтобы они что-то узнали, правильно? Просто переживай мир так, и этого будет достаточно…

— Но я не хочу.

Фольгорм еще секунду смотрел на землянина, после чего констатировал: — Безнадежен, — и перевел взгляд на Идэль.

— Дэвид, — в голосе принцессы раздались просительные нотки, что само по себе было событием. — Так надо. Пожалуйста, не упрямься. Не будь дураком…

— Это способ выжить, — Фольгорм предпринял еще одну попытку. Слова он проговаривал очень тщательно и делал паузы между предложениями. Так говорят с детьми. Или с людьми, которые страдают расстройством слуха. — Ты не должен показывать, кто ты есть. Должен казаться кем-то, кем ты на самом деле не являешься. И делать это нужно убедительно, иначе тебя прочитают в момент. А что убедительнее правды?…

Если ты не научишься носить маску, но при этом сунешься туда, куда собираешься сунуться, ваши отношения с Идэль рано или поздно используют для того, чтобы вынудить тебя или ее сделать что-то. Ты этого хочешь? Наверное, нет. Поэтому выбирай личину и вживайся в нее. Живи в ней — постоянно, а не только когда с кем-то общаешься. Оставайся в ней и тогда, когда она тебе не нужна, и даже тогда, когда ты уверен, что совершенно один и за тобой никто не следит. Так ты быстрее привыкнешь к ней…

Дэвид с отчаяньем посмотрел на людей, сидевших с ним за одним столом. Он понимал, что Фольгорм говорит разумные вещи, но не смел признаться в том, чего боялся на самом деле: он боялся, что эта маска может со временем стать его настоящим лицом. Ради нее он должен был начать чувствовать мир так, как если бы не любил… Это казалось невозможным. Любовь к Идэль была сильнее, чем жажда жизни: из-за нее он два раза осознанно шел на смерть. Сначала — в истории с Кантором, потом — в Источнике. Теперь требовалось отказаться и от самих чувств, перемениться внутренне, а именно этого он сделать не мог. Отказаться от чувств к Идэль ради самой Идэль? Нонсенс. Противоречие.

— Ну хорошо, — сказал он вслух, чтобы поскорее закрыть эту тему. При этом он знал — не думал об этом, а именно знал, знал настолько, насколько вообще себя знал: совету Фольгорма он не последует. — Хорошо, я попробую.

Фольгорм хотел еще что-то добавить, но Идэль его опередила:

— Хватит для первого раза. Мы так с рождения живем, а ему это чуждо.

— Ты от него недалеко ушла. Два младенца, — Фольгорм вздохнул и закатил глаза. — Свалились на мою голову…

Дэвид скрипнул зубами. Идэль рассмеялась.

— Брось, дядюшка, не ворчи. Зато теперь ты можешь почувствовать себя старым и мудрым. Приятное ощущение, правда?

Давид почувствовал, как злость проходит и против воли на его собственном лице образуется улыбка. Да уж, при желании Идэль могла любому рот заткнуть.

— В общем, да… — Теперь смеялся и Фольгорм. Он чуть кивнул головой, как бы признавая: стрела попала в цель, ты молодец.

Через несколько секунд Идэль убрала улыбку и снова сделалась серьезной.

— Мы говорили о твоей стороне. О нашей стороне. Я понимаю, что задаю до ужаса бестактный вопрос, но я хочу знать, на чьей стороне ты. Кого ты собираешься поддерживать? Мне, честно говоря уже все равно. Все четверо претендентов — отъявленные мерзавцы, и я не думаю, что можно выбрать наименьшего мерзавца. Все они друг друга стоят. Я просто хочу быть на той стороне, которая победит. И поэтому готова довериться твоему чутью. Мы, — она посмотрела на Дэвида. — Мы готовы довериться.

«Говори за себя», — недовольно подумал Дэвид.

Может, Идэль и выросла на глазах у Фольгорма, но лично он сидел за столом с этим неопределенным господином первый раз в жизни.

Потом Дэвид подумал, что даже если Идэль говорит, что готова довериться, это еще не значит, что она на самом деле готова.

Потом он подумал, что думать об этом не следует (мало ли что Фольгром сумеет прочитать на его физиономии), и вовсе прекратил думать…

— Ну хорошо. Я ведь учил тебя пользоваться методом исключения. Если ты затрудняешься выбрать то, что тебе нравится, определи то, что тебе не нравится, и возьми то, что останется. Давай попробуем применить этот метод, — Фольгорм поставил локоть на стол. Четыре пальца он выставил вверх, а большой прижал к центру ладони. — Итак, у нас четыре кандидата. Я лично сразу исключаю Хаграйда. Во-первых, его позиции недостаточно сильны и у него нет рычагов, чтобы их как-то значительно усилить. За ним — только половина дома Ниртог, а это — всего лишь одна восьмая от общего числа высокорожденных. Конечно, всегда возможны сюрпризы, но от Хаграйда я бы их ждал в последнюю очередь. Он всегда был слишком медлительным. Кроме того, он чересчур авторитарен. Слишком любит давить на окружающих: будет так, как я сказал — и никак иначе. Чтобы так себя вести и при этом еще и побеждать, нужно обладать большой силой и проницательностью, а Хаграйду этого недостает — по крайней мере, чтобы действовать в масштабах всего Айтэля, а не половинки одного из кланов. В общем, мимо, — Фольгорм загнул один палец. — Смотрим дальше. Ксейдзан. Ты что-нибудь знаешь о Ксейдзане? — спросил он Идэль. Та покачала головой. Она знала то же, что и все. Но дядя явно имел в виду не это. Фольгорм посмотрел на Дэвида:

— А ты?

Дэвид повторил движение принцессы.

— Вот и я тоже ничего не знаю о Ксейдзане, — удовлетворенно закончил принц. — Глава Гэал, хитрый и двуличный. Почти такой же, как я. А может, я почти такой же, как он? — Фольгорм сделал вид, будто задумался. Глаза его при этом лучились весельем. — Он ведь все-таки в десять раз меня старше. А значит, по идее, может быть в десять раз умнее и хитрее.

— Мне уже страшно, — улыбнулась Идэль.

— Вот-вот, а ведь именно к такому типчику мы планируем «заслать» Дэвида. Чтобы, значит, этот милый мальчик пошпионил за Ксейдзаном и выведал, как у них там, в Гэале, вдут дела. Верх абсурда. Это до такой степени похоже на идиотизм, что даже может сработать.

— Не отвлекайся.

— Даже и не думал. Я веду к одному. Ксейдзан — это большая неизвестность. Неопределенная величина. И нашим и вашим. Затрудняюсь представить, что будет, если он придет к власти. Вроде бы он готов всех объединить, никому ничего не собирается навязывать, уже породнился со всеми домами, стоит «над» какими-то отдельными конфликтами». Но есть логика власти. Он все-таки глава дома Гэал, праправнук последнего короля Кильбрена. И у них там, в Гэале, всегда бродили мысли о том, что монархию неплохо бы и реставрировать, упорядочить наследование верховной власти строго по старшинству, как было раньше — ну и так далее. Даже если у Ксейдзана таких мыслей нет, он не может не понимать, что дом Кион, в целом — первейший конкурент Гэала. Последние пятьсот лет мы абсолютно и безусловно доминируем над остальными кланами. Значит, чтобы сохранить власть, ему нужно будет ослаблять, ослаблять, еще раз ослаблять нас. Потихоньку, аккуратно, никого не провоцируя, методично двигаться в этом направлении. Тебе это нужно? — спросил Фольгорм у Идэль. Та опять покачала головой.

— Вот и мне не нужно. — согласился принц и загнул еще один палец. — В итоге у нас имеются двое, — он пошевелил оставшимися двумя пальцами. — С моей точки зрения, они абсолютно равны. Скажу честно, что по-человечески мне больше нравится Кетрав. У него выше харизма. До сих пор он находился в оппозиции и поэтому не замаран в тех гадостях и глупостях, которые в изрядном количестве наворотил режим моего любимого дедушки Джейбрина. У Вомфада, само собой, такого оправдания нет. Вообще, если кому-то придет в голову заняться апологетикой Кетрава, всегда можно сказать, что все его личные преступления и подлости — это просто вынужденная реакция на те условия, в которые его поставили. Мол, убили его отца, бабушку, прадеда и еще тучу родственников — вот он и мстит (точнее, мстил) спятившему деду. И вот если теперь пустить его к рычагам власти, он, конечно же, станет править мудро и справедливо, — Фольгорм усмехнулся. — В общем, по-человечески я глубоко сочувствую тому образу, который Кетрав себесоздал. Тем не менее, харизма у него есть, это факт. В отличие от Ксейдзана, он не скрывает своих амбиций и антипатий. Это высший пилотаж. Иногда даже мне начинает казаться, что он думает именно то, что говорит. С другой стороны, возможно, так оно и есть, кто знает? С его аналитическим умом и непреклонной решимостью он может позволить себе даже и такое. С другой стороны, это и пугает. Он больше, чем кто-либо из ныне здравствующих высокорожденных, похож на героя — или на злодея, я уж не знаю — а нормальным людям вроде нас с вами стоит держаться от героев и злодеев как можно дальше. Вдруг я окажусь в той части мира, которую Кетраву захочется перекроить? Рисковать как-то не хочется.

Что касается Вомфада, то от него вроде бы понятно, чего можно ждать Он хороший функционер, он давно в системе управления и не раз доказал, что способен договариваться, действовать обдуманно и методично. С ним легко общаться, он кажется открытым, доброжелательным и тактичным. В общем, у него приятная маска. Еели он решит вас убить — убьет без жалости и без малейших сомнений, но до тех пор, пока этого не произошло, вам всегда будет приятно с ним общаться… и так и будет тянуть на доверие и откровенность. Такого Вомфада мы до сих пор знали. Но остается неизвестным, что будет, если он получит возможность развернуться по-настоящему, уже без сдерживающего фактора «сверху» в лице Джейбрина. Каким он будет приором? Кажется, что мы знаем Вомфада, но на самом деле это обманчивое впечатление. Со своими обязанностями до сих пор он справлялся сносно, но это вовсе не означает, что он способен править. Неизвестно. Он происходит из боковой ветви ита-Зурон, которая восходит к Тинорду, деду Юлианара. У Вомфада нет ни жены, ни детей — по крайней мере нам них ничего неизвестно — и поэтому можно надеяться, что он не захочет перебить всех потомков Юлианара, чтобы перевести линию наследования в другое русло. С другой стороны, никто не знает, что придет человеку на ум, когда на его плечи ляжет золотая цепь приора.

— Никто не может знать будущего, — сказала Идэль. Дэвиду показалось, что она повторяет его слова, произнесенные деред тем, как они вместе вошли в Рунный Круг. — Но на ком-то свой выбор все-таки нужно остановить.

— Увы, — Фольгорм улыбнулся и пожал плечами. На правой руке, локоть которой по-прежнему покоился на столе, все пальцы теперь были сжаты в кулак. — Я могу лишь сказать, на ком не нужно останавливать выбор. Точнее, на ком я лично его не останавливаю. Я не хочу, чтобы приором стали Ксейдзан или Хаграйд. Что касается оставшихся двух кандидатов, на данный момент разумнее всего лавировать между ними, выжидая, пока один не свалит другого или пока общий баланс как-то не изменится.

— А как он может измениться? — полюбопытствовал Дэвид.

— Понятия не имею, — ослепительно улыбнулся Фольгорм.

Смеркалось. С востока надвигалась тьма и воздух на террасе стал холоднее. Основная часть разговора была окончена, последние полтора часа они говорили о разним, сбиваясь то на одну, то на другую тему. Обсудили, как и при каких условиях будут знакомить Дэвида с остальной семьей, как лучше преподнести информацию о том, что он ведет свое происхождение из клана Гэал. Фольгорм задал несколько вопросов о родном мире Дэвида. Потом они покинули террасу и вошли во внутренние помещения Холгомияра. Фольгорм приказал Руббо, своему домашнему магу, подготовить бинарный портал для Идэль и ее жениха.

Воспользовавшись тем, что Дэвид заинтересовался библиотекой, Фольгорм тихо спросил у племянницы:

— Ты уверена, что он тот, за кого себя выдает?

Принцесса улыбнулась. Она и не сомневалась в том, что реакция дядюшки будет именно такой. Аналогичным путем станут рассуждать и все остальные. Она знала Дэвида, но они его не знали. Женитьба на nравнучке приора с преимущественным правом наследования — слишком важное событие, чтобы оно могло произойти просто так, по причине какой-то там «влюбленности». За этим обязательно что-то кроется… Да, именно так они и будут рассуждать. Улыбка принцессы стала шире.

— Уверена.

— Почему?

Труднее всего отвечать на самые простые вопросы. Она могла бы сказать, что познакомилась с Дэвидом в Академии, что любит, его, что он слишком непохож на ее родственников, чтобы быть чьим-то шпионом… Но она понимала, насколько несерьезны все эти доводы. Фольгорм их вряд ли воспримет. Как раз наоборот: если исходить из предположения, что появление Дэвида в ее жизни неслучайно, что это часть какого-то хитрого замысла, все и должно выглядеть предельно естественно.

— Он рисковал ради меня жизнью, — сказала Идэль, — Он любит меня и поэтому вошел вместе со мной в источник.

— Если он подосланкакой-то семьей, — возразил Фольгорм, — то он ничем не рисковал. Он знал, что выживет в Источнике.

— Раньше он был гораздо слабее. Но дрался за меня с Кантором кен Рейзом, представителем хеллаэнской семьи.

— Дэвид победил?

— Да, но…

— Значит, на самом деле он был уверен в своих силах.

Идэль поняла, что не в состоянии ничего доказать. Для нее самой все было очевидно, но Фольгорм жил в мире интриг и предательств. Он бы не протянул так долго, если бы не научился подозревать всех и вся.

А как бы она сама реагировала на его месте? Будь она старше на несколько десятилетий и имей в своем запасе побольше опыта и цинизма — как бы она восприняла неожиданное появление жениха у какой-нибудь своей младшей и наивной родственницы? При том, что родственница занимает важное положение в текущем раскладе и претендент на место правителя, сумевший привлечь ее на свою сторону, получит немалые преимущества… Да, именно так она бы и реагировала: заподозрила бы, что тут дело нечисто. Может быть, вся игра в том и состояла, чтобы создать у юной и доверчивой принцессы впечатление, будто бы это она помогла своему возлюбленному пройти посвящение в Источнике, так же как когда-то Октольд провел Нимру? А на самом деле, «возлюбленный» прекрасно знал, что в нем течет кровь Гельмора, поэтому и шел якобы «на смерть» совершенно спокойно… может быть даже, он сам проходил это посвящение намного раньше, чем Идэль? Может быть, он был козырем в рукаве Хаграйда или Ксейдзана, внебрачным ребенком, воспитанным в другом мире и введенным в игру так ловко, чтобы создать у Идэль впечатление случайной встречи?…

Именно в таком ключе она и стала бы рассуждать, будь она на месте Фольгорма. Собственно говоря, даже на своем месте ей следовало бы рассуждать именно так. Если бы только ее сознание не было замутнено любовью. Идэль понимала, что оно замутнено, но не хотела избавляться от своих «иллюзий», дабы взглянуть на происходящее «трезво и непредвзято». Умом она понимала, что Фольгорм, может быть, и прав, но в сердце не оставалось места для сомнений. Даже если появление Дэвида в ее жизни — это чья-то хитроумная игра, она будет слепо верить Дэвиду до тех пор, пока останется хоть какая-то возможность для такой веры. Она выбрала этот путь, когда шагнула вместе с Дэвидом в Источник. Он доказал, что верит ей безусловно, несмотря на то, что все выглядит таким образом, будто она ведет его на смерть. Теперь наступила ее очередь доказывать. Она будет верить, несмотря ни на что.

— Ты знаешь… — сказала Идэль Фольгорму. — Мы так привыкли к нашему образу жизни, что сами создаем себе иллюзии. Я понимаю, что нельзя иначе. Если быть открытым, тебя предадут. Но если не быть — а потом столкнуться с чем-то, что действительно произошло случайно? Ничему не веря, мы тут же начнем искать в происходящем какой-то глубинный смысл, думать, кому это выгодно и кто все это мог организовать — в то время как оно просто случилось, без всякого особенного смысла и цели. Ведь и такое бывает, правда? Но мы в это принципиально не верим, мы пытаемся залезть поглубже и найти что-то еще… и, конечно, находим. Мы сами создаем себе иллюзии, внутри которых потом живем. Я понимаю, что противоположный подход — вообще ничего не искать, все принимать за чистую монету — приводит к иллюзиям так же быстро. И срединный путь — чему-то верить, а чему-то нет — также ошибочен: тот, кто знает тебя, способен подстроить ситуацию так, чтобы ты поверил обману, но не поверил правде, В общем, получается, что какой бы подход мы не выбрали, мы в любом случае будем обмануты. Я это осознаю. Но я верю Дэвиду, потому что это мой выбор. Я ни на что не надеюсь. Я просто верю.

— Да, в этом что-то есть, — огладив бородку, произнес Фольгорм. — Я тоже когда-то думал об этом. И мне кажется, что Джейбрин любил детей именно по этой причине. Ты думаешь, он был добр только к тебе, пока ты росла, но так же было с каждым из нас в свое время — и с ита-Берайни. Ребенок — прост и целостен, он еще ни физически, ни интеллектуально не приспособлен к тому, чтобы участвовать в игре наравне с остальными. Поэтому он — частичка искренности в мире тотальной лжи, который мы создали и из которого не способны вырваться, даже если бы захотели… потому что искренность, как ты верно заметила, тут же будет использована кем-то в своих целях. Ребенок вырастает и втягивается в водоворот обмана, он теряет внутреннюю чистоту и все больше и больше оттачивает искусство менять личины. Это неизбежно, но это вызывает печаль. Я верю тебе, потому что ты только расправляешь крылья, и я все еще слишком хорошо помню тебя ребенком — но человеку, которого ты привела, я не верю ни на грош. Прости. Я не предлагаю тебе принять свою веру, но если ты думала, что я приму твою, — мне придется разочаровать тебя.

Идэль опустила глаза и некоторое время молчала. Затем она посмотрела на Фольгорма и произнесла — без тени улыбки, серьезно и честно:

— Я очень ценю твою откровенность, дядя. Правда. Я понимаю, что это гораздо больше того, на что я могла рассчитывать.

Фольгорм обнял ее и привлек к себе. «Конец моего детства… — подумала Идэль. — Я расправляю крылья, чтобы наравне с остальными парить в небесах лжи и обмана…».

— То, что ты не веришь Дэвиду, означает, что мне следует держать его подальше от тебя? — тихо спросила она.

— Наоборот, — улыбнулся Фольгорм. — То, что я не верю Дэвиду, означает, что я хотел бы узнать его поближе.

Идэль слабо улыбнулась в ответ. Странное ощущение — как будто в мире что-то изменилось. В мире… или в ней самой? Невозможно ответить. Как будто она пересекла какую-то невидимую черту. Но между чем и чем? Какие два мира эта черта разделяла? На этот вопрос невозможно было ответить. В любом случае, черта существовала лишь в ее воображении.

Дэвид отвлекся от стасорокапятитомной «Энциклопедии Кильбрена», заметив движение. Фольгорм обнимал Идэль — целомудренно и нежно, как отец мог бы обнимать дочь, которую готовится отпустить в большой мир, Дэвид не стал подходить — не хотел им мешать. Он хотел было сделать вид, что полностью поглощен изучением «Энциклопедии», когда Фольгорм заметил его взгляд и поманил к себе. Идэль отстранилась от дядюшки.

— Мы как раз говорили о тебе, — жизнерадостным тоном сообщил принц. — Поскольку теперь ты член семьи, твое образование должно быть на уровне. А пока оно… как и твое, впрочем, — Фольгорм посмотрел на Идэль, — оставляет желать лучшего. В иных условиях вас стоило бы отправить в какую-нибудь школу, но, как я понимаю, этот вариант вам не подходит?

Дэвид покачал головой — даже чуть-чуть опередив Идэль. Ему-то этот вариант как раз очень даже подходил. Он не подходил принцессе. О своем мнении в данном вопросе следовало забыть — все уже не раз говорено-переговорено.

— Поэтому, — продолжил Фольгорм. — Обучать вас придется мне самому. У меня не так много времени, но больше, похоже, этим некому заняться.

— Да я больше никому из семьи и не доверюсь, — улыбнулась Идэль.

— Очень разумно.

— Спасибо, — Дэвид был и удивлен и обрадован. — А чему именно вы будете нас учить?

— Тому, чего вы не знаете, — хмыкнул Фольгорм. Дэвид хотел было ответить, что для этого надо знать, как минимум, что они уже знают — но тут вспомнил, что ряд вопросов, заданных принцем во время ужина, в той его части, когда они говорили обо всем подряд, вроде бы без всякой специальной цели, как раз и была посвящена выяснению того, что в области Искусства Дэвид уже умеет, а что еще нет.

У землянина возникло неопределенное подозрение, что предложение Фольгорма не так просто, как кажется. За ним стояло еще что-то, но что?…

«Брось, — сказал себе Дэвид. — Ты начинаешь думать как они».

Однако секундой позже пришла мысль: «А может быть, это и неплохо?…»

Он не успел вернуться к мысли о возможной подкладке в предложении Фольгорма — появился домашний маг принца и сообщил, что бинарный портал готов.

Они прошли в одну из комнат, служащих Фольгорму в качестве заклинательных покоев. В этой — только голые стены и рисунок на полу. Больше ничего.

— Не возражаешь, если я проверю? — спросила Идэль, кивнув на узор.

— Конечно.

Пока она осматривала линии, что-то шепча себе под нос, Фольгорм сказал Дэвиду:

— Подумай еще раз обо всем. Причисляя себя к Гэал, ты потом не сможешь переиграть и отменить это решение. Если ты объявишь его, пути назад уже не будет. Тебе могут не поверить, и наверняка не поверят, но ты будешь приписан к этому клану и объявлен, как потомок Ксейдзана. Это все гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Если Ксейдзан решит, что твое пребывание внутри Гэал представляет для него угрозу, он тебя убьет. Из кланов не выгоняют. Это не предусмотрено.

— А как же Джейбрин, который перевел Ведаина в Аминор?

— Это исключение, которое лишь подтверждает правило. У Ведаина не было отца, а мать его происходила из младшей семьи, зависимой от нашего клана. Говорят, она была неразборчива в связях и меняла одного любовника за другим. Сыном она мало интересовалась, и всего, чего он достиг, он достиг сам. Она давно умерла, а Ведаин выслужился при дворе Джей-брина. После того, как Нидкольма убили, потребовался новый секонд. Было смутное время, и тут Хаур из младшей семьи, подчиненной Аминор, объявил, что Ведаин на самом деле — его сын. После чего Ведаин очень быстро переходит в Аминор, выдвигается на пост секонда и единогласно принимается в этом качестве на Малом совете. Всем было очевидно, кто за этим стоит, но, чтобы нарушать правила так же, как нарушал их Джейбрин, ты должен обладать такой же силой, какой обладал он. Ты ею не обладаешь.

— Ясно.

— Я закончила, — сказала Идэль, отрываясь от узора. — Все правильно, кажется. Можем отправляться.

Они вышли из портала в заклинательных покоях особняка. За столом сидели Сибан, Лийеман и Яджи. Играли в «1024». Лийеман при этом еще поигрывал «бомбой» — Истинным Рубином, до предела насыщенным энергией. Когда из воздуха образовались Идэль и Дэвид, от неожиданности он свою бомбу чуть не выронил. Сибан и Яджи быстро встали.

— Гельмор кен Саутит ненавидел овсяную кашу, — сказала Идэль. Напряжение, повисшее в комнате, погасло: пароль был верен. Лийеман также поднялся из-за стола и, краснея из-за своей оплошности, поклонился принцессе и Дэвиду вслед за Сибаном и Яджи. Идэль забрала рубин. «Бомбу» предполагалось использовать в случае, если бы появился кто-то посторонний, с кем трое дворян не сумели бы справиться собственными силами.

— Пойми вот какую вещь, — произнесла Идэль, пока они с Дэвидом шли в направлении ее кабинета. Мысленно она все еще была там, в замке Фольгорма. — Мы с тобой знаем, кто ты, но они этого не знают. И не поверят, что бы мы не говорили.

— Ты уже предупреждала меня об этом.

— Да, но какие выводы они сделают?… Чтобы это понять, нужно посмотреть на мир так, как видят его они. Самое естественное предположение, которое напрашивается: ты — шпион и был заслан одной из партий с целью обворожить меня.

— Это смешно.

— Это тебе смешно, потому что ты знаешь правду. Но они ее не знают и не догадываются о ней. Посторонний человек, прошедший Круг?… Это принципиально чуждо их воззрениям. Романтический бред Октольда и Нимры. Поэтому они будут ломать головы, думая, кто же ты на самом деле.

— Забавно, — по лицу Дэвида пробежала улыбка. — И кому же «на самом деле» все это может быть выгодно?

— Это же естественно: Ксейдзану. Ты, неожиданно образовавшийся «далекий потомок» претора Гэал, после женитьбы переманиваешь меня в его партию. По крайней мере, все в первую заподозрят именно это. Ведь Ксейдзану это выгодно.

— Но ведь сам Ксейдзан знает, что он никого не подсылал к тебе.

— Правильно. Поэтому он тоже задумается, кому выгодно соединить Кион и Гэал без его участия. Знаешь, я не завидую Ксейдзану. Встань на его точку зрения и посмотри сам, что получается. Ты, кириксан Дэвид из Ниоткуда, кем-то подослан. Но не им. Ты выдаешь себя за потомка Ксейдзана, но им не являешься. Кому это может быть нужно? Если мыслить в том параноидальном духе, который принят среди высокорожденных, получается, что мы с тобой — вершина какого-то грандиозного заговора, целью которого является, вероятно, слияние Гэал и Кион или, как минимум, объединение их под одной властью. Не нашей властью, естественно, а властью того или тех, кто за нами стоит. Понимаешь?

— Понимаю и обалдеваю, — сказал Дэвид, открывая дверь в кабинет и пропуская вперед Идэль. — А ты уверена, что Ксейдзан будет рассуждать именно так?

— О, он будет рассматривать множество возможностей, но эта, не сомневаюсь, будет рассмотрена первой.

— Хорошо. Но тогда законный вопрос: а кто все-таки может за мной стоять? Ну, с точки зрения Ксейдзана.

— Для ответа на этот вопрос достаточно посмотреть, кто настолько хитер, чтобы провернуть такое, и кому это может быть выгодно. А вариант тут, на самом-то деле, выходит только один. У нас есть целая партия, которая в равной степени опирается и на Гэал, и на Кион. Они плотно связаны с обоими кланами и, уж конечно, хотели бы объединить их под одной властью. Больше это никому не надо. Но с ними это так очевидно, что… — Идэль не договорила.

— Они — это кто? — спросил Дэвид. Ему следовало бы уже догадаться и самому, но рассуждения Идэль зачаровали его. Это было поразительное, стройное здание, и ему хотелось, чтобы она закончила его так же легко и изящно, как и начала. Он уже и сам почти поверил, что кем-то заслан.

Идэль посмотрела на него и улыбнулась.

— Ита-Берайни, конечно, — сказала она. — Если Ксейдзан знает, что он тут не при чем, то они — единственные, кому это может быть нужно. И уж Кетрав-то достаточно умен и дальновиден, чтобы такое организовать. Ксейдзан заключит, что ты, вероятнее всего — потомок кого-то из ита-Берайни, которого они воспитывали в тайне от остальных и прятали до тех пор, пока не пришло время ввести тебя в свет, одно временно осуществив миссию по соблазнению Идэль-лигейсан-Саутит-Кион.

— Миссию по соблазнению? — переспросил Дэвид, делая шаг вперед. У него было такое серьезное, думающее лицо, что Идэль не поняла, в чем дело, до тех пор, пока неожиданно не оказалась у него в объятьях. — Ты сказала «миссию по соблазнению»? Ты действительно так считаешь?… Как ты узнала об этом?…

Они занялись любовью прямо на письменном столе, скинув с него на пол все книги и бумаги.

3

Тринадцатого сентября девять тысяч пятьсот третьего года — то есть в тот день, когда Дэвид Брендом впервые проснулся не обычным коддуном с посредственным Даром, а посвященным Кильбренийского источника — членов семьи ита-Жерейн (если не считать Рию-узей-Сорквейн, которая после замужества практически переселилась в Гэал) было пятеро: Вилайд, его дочери Сэан и Нильза, сестра Вилайда Дифрини и ее сын Дагуар. Четырнадцатого сентября того же года ита-Жерейн осталось лишь трое. Случилось это так.

…Со стороны замок Шурбо — подарок герцога Ларгата своей дочери Жерейн в день ее совершеннолетия — казался просто группой высоких башен, построенных рядом друг с другом наобум, без всякого плана. Впечатление хаотичности производило обстоятельство, что среди трех десятков башен найти две похожие было просто невозможно. Если по толщине некоторые из них еще были примерно одинаковыми, то высотой различались все. Самая высокая будто протыкала облака своей конусообразной крышей, а самая низкая была не больше трехэтажного дома.

Ио первое впечатление бессистемности было обманчивым. Приглядевшись, случайный путник улавливал в расположении башен определенный порядок, а пассажиру спегсайба, смотрящему на замок сверху, этот порядок становился ясен почти сразу. Имелись четыре «ведущие» башни, каждая из которых возглавляла ряд башен поменьше. Башни в каждом ряду уменьшались постепенно, каждая следующая — на одну пятую величины предыдущей. Ряды, отходившие от «ведущих» башен, не были прямыми, они изгибались полукругом — четыре изогнутых луча свастики, восходящих к единому центру. Башни соединялись между собой крытыми переходами и воздушными мостами.

Нынешняя хозяйка замка, Дифрини-кириксан-Саутит-Ниртог, занимала самую высокую из четырех ведущих башен, ее сын Дагуар — другую ведущую, меньшую по высоте. Во всех остальных башнях жили елуги и дворяне. Некоторые башни пустовали — их комнаты предназначались для возможных гостей.

Герцогиня Дифрини, капризная и вздорная особа, обожавшая быть в центре внимания, легла спать незадолго до полуночи, предварительно отругав служанку за какую-то мелкую провинность. Дифрини находилась в состоянии хронического недовольства окружающим миром, исключая лишь те часы, когда она собирала в своем замке дворян или отправлялась вместе со свитой в гости к какому-нибудь высокорожденному из младшей семьи, подчиненной клану Ниртог. Тогда все смотрели ей в рот, вертелись вокруг нее, выслушивали ее советы и отвешивали комплименты. В эти минуты в мире Дифрини все было хорошо и ладно, она ощущала, что порядок вещей естествен и правилен — именно таков, каким он и должен быть. В остальное время все шло не так, и это ее сильно раздражало. Конечно, в обычные дни служанки тоже вертелись вокруг нее, но этого было недостаточно. Не ее масштабы. Она подозревала, что слуги и дворяне, постоянно жившие в замке, не очень-то ее любят, и ей это не нравилось. Почему приятные и галантные люди всегда служат кому-нибудь другому, а не ей? Вокруг нее — сплошные тупицы и честолюбивые пройдохи: им она нужна только ради милостей, которыми их осыпает. Никто не ценит ее по-настоящему, никто! Даже ее собственный сын. Герцогиню подчас просто ужасало, насколько несправедлив к ней окружающий мир.

С высокорожденными, равными ей по статусу или превосходившими ее, Дифрини предпочитала не общаться. Встреча с такими персонами на светском рауте могла испортить даже те немногие минуты радости, которые у нее были: она переставала быть единственным центром внимания, ее собственный блеск затмевался блеском иного светила, занимавшим место по соседству. Это было отвратительно, невыносимо, вызывало изжогу и мигрень. В скором времени у нее возникало желание заколоть соседа десертным ножом или ненароком опрокинуть на него бокал с шампанским. Конечно, она никогда не позволяла себе ничего подобного, но чувство того, что рядом с тобой сидит твой самый смертельный враг, усиливалось с каждой минутой, особенно в тех случаях, если сосед был красив и остроумен. И усиливалось втрое быстрее, если рядом сидел не сосед, а соседка. Она ненавидела это чувство и не желала, чтобы оно появлялось. Поэтому она просто избегала таких встреч. В сущности, Дифрини была добрым созданием и даже служанок, которых третировала ежечасно, практически никогда не увольняла и не подвергала телесным наказаниям, хотя регулярно грозила им как первым, так и вторым.

С точки зрения окружающих, ее сын Дагуар был привлекательнее матери, хотя никакими особенными талантами не блистал. Он был хорошим фехтовальщиком — что, впрочем, не удивительно для высокорожденного. В магии его интересовали лишь ее боевые аспекты, изучение классического волшебства представлялось Дагуару занятием смертельно скучным. Большую часть своего времени он посвящал развлечениям. Развлекался он и в ночь с тринадцатого на четырнадцатое сентября — закатил в своей башне пирушку в компании таких же молодых бездельников, как и он сам. Дворяне во главе со своим предводителем от души повеселились, а когда пришло время, разбрелись по комнатам в сопровождении девиц. Дагуар прихватил сразу двух красоток.

Герцогиня Дифрини спала уже несколько часов, ее сны были мутны и бессвязны. В какой-то момент призрачные видения отступили в сторону — как дым, разгоняемый сильным ветром. Дифрини почти осознала, что спит… почти. Перед ней было что-то странное. Как будто бы далекое солнце звало ее к себе и манило, но это солнце было необычным: оно состояло из черной паутины. Паутина двигалась, как живая. Она не была материальной, ее линии словно состояли из чистого черного света. Влечение к солнцу было необратимым, казалось самой неизбежностью, не возникало и мысли о сопротивлении. Дифрини ощутила, что что-то идет не так, лишь потому, что ожил амулет, который попытался пробудить ее. Амулет не был способен защитить свою обладательницу от той разновидности чар, под властью которых оказалась Дифрини: это волшебство проникало через классические заклятья амулета так же, как вода проходит сквозь ткань. Тем не менее некоторый результат магическая охрана дала, поскольку Дифрини наполовину очнувшись, стала сопротивляться влечению — пока еще только внутри своего сна. Но пробудиться ей так и не позволили. Паутина поглотила защиту и опутала Дифрини. Нити прошли сквозь ее разум и, используя те же каналы, которые сознание использует для передачи сигналов гэемону и телу, проникли на более плотный уровень реальности Если кто-нибудь в этот момент смотрел бы на Дифрини при помощи магического зрения, то увидел бы, как на ее гэемоне возникают пятна порчи, как энергетические каналы чернеют и начинают жить собственной жизнью — уже не как структуры, поддерживающие жизнедеятельность человека, а как части той внешней энергетической системы, которая пожирала герцогиню. В момент между жизнью и смертью, когда магическое тело Дифрини уже было необратимо повреждено, но агонизирующее сознание еще сохранялось, черные нити снова истончились и стали сокращаться, проходя цикл преобразований, обратный тому, который им пришлось проделать, чтобы захватить гэемон высокорожденной. Они втянулись в ту часть ее сознания, где по-прежнему сохранялся осколок сна, и полностью покинули Дифрини за миг до того, как сознание погасло и ее измученная душа вступила на тропу мертвых. В Кильбрене остался лишь труп, мертвое тело с разрушенным гэемоном, окруженное практически неповрежденным полем амулета. Нападение на замок Шурбо началось спустя минуту после смерти Дифрини. Во внешнем охранном поле появились и почти мгновенно разрослись до устрашающих размеров дыры, будто проедаемые тонкими копошащимися червями. Черная паутина впитывала энергию как губка. Следившие за охранной системой чародеи подняли тревогу, но было уже слишком поздно. Поскольку внешнее поле больше не препятствовало открытию пути непосредственно в сам замок, ничто не помешало нападающим этот путь открыть. Появилось несколько десятков дворян — прекрасно обученных боевых магов, несколько защищенных от магии огров, и трое высокорожденных. Дворяне, служащие ита-Жерейн, пытались оказать сопротивление, но нападение произошло слишком стремительно и они ничего не смогли сделать. Их раздавили в считанные секунды. Кто-то пытался сбежать при помощи магии, но все волшебные пути из замка были оплетены черной паутиной, и беглецы лишь запутывались в ней, становясь жертвами колдовства, с которым не могли бороться.

Всего этого Дагуар не видел. Он даже не успел раздеть своих красоток, как провалился в беспамятство: вино, которое он пил за ужином, было отравлено.

Когда большая часть дворян ита-Жерейн была уничтожена, двое — один из которых был принцем, а другой герцогом — из троих высокорожденных, оставив самого младшего командовать резней, прошли в спальню Дагуара. Дагуар лежал на кровати, и две женщины в страхе прижимались к нему Женщины умоляли оставить их в живых, но одного-единственного жеста принца хватило, чтобы заставит их замолчать навсегда. Потом он достал свой клинок и отрубил Дагуару голову. Никакого удовольствия он при этом не испытывал — это просто часть работы, которую необходимо сделать. Голову он бросил к ногам герцога, который все это время ничего не делал, молча наблюдая за происходящим.

— Это мой залог, — сказал принц. — Я держу свое слово. Вилайд и его дочери отправятся вслед за ними сразу после собрания сената.

Герцог чуть кивнул. Ему не нравилась заключенная сделка, но не в его воле было выбирать, заключать ее или нет. Он понимал, что в последних словах принца содержится не только обещание, но и предостережение. Ита-Жерейн станут мертвой ветвью лишь в том случае, если сторона, которую представлял герцог, в свою очередь, выполнит все условия сделки. В противном случае на пол могла упасть его собственная голова. Принц доказал, что не остановится ни перед чем, чтобы достичь желаемого.

Они вышли из комнаты. Предстояло сжечь замок и разрушить значительный сектор информационного поля. До голосования в сенате никто не должен узнать, чью именно сделку скрепила кровь ита-Жерейн, старших наследников дома Ниртог.

* * *

Прошло три дня. Дэвид перезнакомился с кучей людей — высокорожденных из младших семей и высокопоставленных дворян, служащих дому Кион. Состоялся обед в узком «семейном кругу» — помимо Идэль и землянина присутствовали также Вомфад, Ведаин, Авермус, Фольгорм и Майдлар. Галдсайры, к счастью, не было, равно как и ита-Берайни. Убийство Шерагана положило конец общим обедам, теперь каждая партия собиралась отдельно. Знакомство Дэвида с «родственниками невесты» прошло спокойно. Внешне — все очень даже мило: тактичные расспросы, разговоры ни о чем… но Дэвид чувствовал, что все эти люди за ним очень внимательно наблюдают, как-то посвоему оценивая каждое произнесенное им слово, каждый взгляд и жест. Это ужасно нервировало, но он справился. Мысль о том, что в такой обстановке пройдет вся его дальнейшая жизнь, абсолютно не радовала, однако он понимал: придется принять все это, другого выхода просто нет, если он хочет быть с Идэль. Вскоре после обеда пришли приглашения от Авермуса и Майдлара — оба выражали желание встретиться с Дэвидом лично. Оба раза Идэль сопровождала его. Разговоры во время аудиенций были более интересными, чем за общим столом, но также ничего особенно примечательного ни в том, ни в другом случае не произошло. Просто знакомство, не более. Вомфад приглашения не посылал — похоже, для того чтобы составить впечатление о женихе Идэль, ему хватило и общей беседы.

Ведаин также не выразил интереса — вообще, секонд показался Дэвиду каким-то издерганным. Ведаина можно было понять — человеку в его положении не до знакомств с новичками. Вопросы о том, как сохранить, жизнь и власть, беспокоили незаконно выбранного секонда гораздо сильнее. Отсутствие на обеде Декмиса, Эрдана и Даны землянина не удивило: двое последних вращаются сейчас, вероятнее всего, среди ита-Берайни, а младший брат Вомфада, судя по рассказам Идэль, вообще почти никогда не выходил в свет. Вомфад был хорошим боевым магом и фехтовальщиком, но прежде всего он был стратегом; в отличие от него, Декмис был бойцом и только бойцом. Он возглавлял особую ударную группу, о которой мало что было известно — только то, что это какой-то элитный боевой отряд, созданный для решения узкопрофессиональных задач, хотя каков характер этих задач, оставалось только гадать. Идэль считала — Дэвид так и не понял, основывается ли ее мнение на каких-то реальных данных или нет — что Декмис просто руководит хорошо подготовленной командой профессиональных убийц. Дэвид не особенно огорчился из-за того, что его не познакомили с этим типом… к тому же его гораздо сильнее волновала неизбежная встреча с Ксейдзаном.

Не вызывало сомнений, что информация о появлении «внучка» попадет к Ксейдзану довольно быстро, но все еще оставалось неясным, кто именно из семьи Кион сообщит об этом претору Гэал официально. Когда Дэвид попытался это выяснить, старшие родственники Идэль ненавязчиво дали ему понять, что, хотя Ксейдзан и будет проинформирован в ближайшее время — но кто, как и когда именно проведет эти переговоры, не его, Дэвида, дело. Пока его не воспринимали как члена дома Кион — и не факт, что станут так воспринимать когда-либо; для родственников Идэль он был всего лишь диковинным насекомым под колпаком: поди разбери, на что оно способно. Дэвиду не хотелось и думать о том, какой прием его ждет у Ксейдзана: уж конечно, тот захочет изучить «внучка» еще более пристально. Возможно, одним «колпаком» тут дело не ограничится, а при особенном невезении он может попасть — в высушенном виде — в ксейдзанову энтомологическую коллекцию…

От этих не слишком жизнерадостных мыслей его отвлекла только новая встреча с Фольгормом. Дядюшка Идэль, как и обещал, занялся натаскиванием племянницы и ее жениха в сфере магии.

Они перенеслись в Холгомияр, как и три дня назад, по бинарному порталу. На этот раз Фольгорм кормить их не стал и, выяснив, что они отобедали несколько часов тому назад, сразу приступил к делу.

— Учить вас всему постепенно, переходя, как положено, с этапа на этап, нет времени ни у меня, ни у вас. Детали вы освоите сами, я покажу лишь самые важные вещи. Первый урок будет посвящен открытию волшебных путей. Вероятно, вы уже поняли, что есть разные способы составления заклинаний, непосредственно зависящие от личной силы мага. Количественно измерить эту силу не просто, в результате чего в метрополии одновременно действует множество систем измерения, ни одну из которых нельзя назвать идеальной. Самая простая и интуитивно понятная градация выглядит следующим образом: Цекида-фар, Куде-фар, Ильг-фар, Угал-джогус-фарот.

«„Уровень, предшествующий норме", „обычный уровень", „высший уровень", „выходящий за пределы уровней"», — мысленно перевел Дэвид.

— Иногда к ним прибавляют еще нулевой уровень — Бездарей, то есть тех, кто практически никак собственными энергиями управлять не способен, и некий сверхуровень, в который включаются боги и Обладающие Силой. На мой взгляд, обе эти добавки ничего полезного не дают, а нужны лишь для того, чтобы мага-классики ощущали моральный комфорт от осознания того, что весь мир теперь разложен по полочкам. Все живые существа способны в какой-то мере управлять собственными силами, поэтому граница между Бездарями и Цекида-фар размыта, ее практически и нет. Единственное существенное различие можно определить так: Бездарь, помимо того, что ничего не умеет, еще и не хочет ничему учиться, ему комфортнее существовать в потоке обыденной жизни, чем напрягаться, устремляясь к чему-то большему. В общем, разница между Бездарем и начинающим Цекидой не столько в силе, сколько в восприятии и целеполагании. В осмысленности добавления сверхуровня я сомневаюсь еще больше. Причина в том, что вообще-то вся эта градация предназначена для того, чтобы как-то, пусть очень примерно и условно, поделить заклинателей по объему их мощи. Обладающие же могут быть слабее магов, находящихся на Угал-джогус — высшем уровне, доступном человеку. Конечно, большинство из них все-таки сильнее, но отличие Обладающих не в этом, их отличие — уже не в объеме силы, а в ее, скажем так, качестве.

Теперь, собственно, о том, где приблизительно проходит границах этих уровней. Напоминаю еще раз, что все это деление — условно, на деле можно показать в лучшем случае лишь примерное положение человека на той или иной ступени данной системы, и нет никаких абсолютно точных признаков, которые могли бы увязать личную силу с той или иной категорией. В предлагаемой градации больше исключений, чем правил… и все же она нужна, чтобы различать магов по уровню силы хоть как-то.

На Цекида-фар, уровне, предшествующем норме — находятся маги, чей Дар недостаточно развит даже для того, чтобы поступить на первый курс Нимрианской Академии Волшебства. В Хеллаэне таковые попадаются лишь среди иммигрантов, в сателлитных мирах таких горе-колдунов, шаманов и знахарей довольно много. Огненный маг на Цекида-фар способен в лучшем случае зажечь свечу или воспламенить лист бумаги, а часто не способен даже и на это.

К Куде-фар, среднему уровню, причисляются все, способные оперировать Формами и обычными заклятьями. В большинстве случаев их Дара достаточно, чтобы проучиться в Академии первые два курса — а по некоторым дисциплинам, не требующим высокой личной силы, и больше. Огненный маг на этом уровне способен создать сферу пламени, мощности которой достаточно, чтобы убить человека или спалить дерево. Естественно, речь идет не о подвешенных заклинаниях и не о заклинаниях, дополнительная энергия которым сообщена артефактами, — их мощность будет еще выше. Классический маг, при должном обучении, на Куде-фар уже способен создать бинарный портал и переместить себя и еще нескольких людей через него. К Ильт-фар, высшему уровню, принадлежат те, кто способен осваивать техники, которые преподаются на третьем курсе Академии и выше. Огненный маг этого класса способен создать пламя концентрации достаточной, чтобы проплавить каменную стену. Дар на этом уровне позволяет выходить на волшебные дороги, а при дальнейшем развитии — и создавать свои собственные. Хеллаэнская аристократия рождается с таким Даром, мы же, высокорожденные, окончательно переходим на Ильт-фар после инициации в Рунном Круге.

Угал-джогус-фарот, последний этаж в этом «здании» и одновременно выход за пределы всех этажей и уровней, — это высшая ступень развития для человека. Личность может идти и дальше, но в этом случае она примет нечеловеческую форму существования и уже не сможет быть как-то внесена в эту систему. На Угал-джогусе стоит могущественный хеллаэнский аристократ или чародей, вплотную подошедший к Силе. Здесь стоят полубоги и высшие демоны, некоторых из младших богов также можно отнести на уровень Угал-джогус. Уже на Ильт-фар можно учиться Высшему волшебству. Дары, которыми силы мира наделяют чародея, расцветают на Угал-джогусе, позволяя ему даже создавать собственные атрибутивные заклинания. Атрибут бога есть нечто, принадлежащее лишь ему одному, атрибут — это одновременно и предмет и способность, это качество, которое бог выделяет из себя, не опираясь ни на что вовне. На Угал-джогус-фарот уже можно делать нечто подобное: формировать своего рода прообразы чистых, универсальных свойств, источником которых будешь только ты один. Атрибутивные заклинания одновременно и универсальны, и единичны. Универсальны — потому что могут быть применены ко всему, единичны — потому что принадлежат лишь создавшему их чародею и больше никому. Ранее мы использовали для примера способности, присущие магам Огня на каждом из уровней… Ну что ж. На Угал-джогус-фарот маг, выбравший огненную стезю, способен создать такое пламя, которое может повредить и саму ткань пространства. Теперь, собственно, о волшебных дорогах.

Если у вас достаточно личной силы, открыть магический путь легче легкого. Обычно для этого пользуются Формой «Путь», комбинируя ее с любой стихией…

— Есть проблема, Дядюшка, — перебила Фольгорма Идэль. — У меня этой Формы нет.

«Хорошо, что она это сказала, — подумал Дэвид. — У меня тоже».

Фольгормс упреком посмотрел на племянницу:

— Что ж ты молчала?

— А ты не спрашивал.

— Я думал, в Академии этому всех учат.

— Обычно на втором курсе стихиалистики, который я так и не закончила.

Фольгорм тяжело вздохнул.

— Ну что ж, значит, урок создания волшебных дорог откладывается. Достаточно продвинутые существа могут выходить на дороги и без всяких заклинаний, но новичкам, вроде вас, эта Форма нужна обязательно.

— Можем воспользоваться экскурсионным бюро, — предложил Дэвид. — Я видел их офис в Геиле. Смотаемся в Хеллаэн на пару дней, оплатим инициацию и продолжим, когда у нас будет эта Форма…

— Нет уж, с такой ерундой можем и сами разобраться, — возразил Фольгорм. — Пойдемте со мной.

Он повел их через комнаты и галереи, в ту часть замка, где располагались заклинательные покои. В маленьком коридорчике-тупике было три двери. Дэвид уже знал, что за правой находится пустая комната с бинарным порталом, которым они пользовались для прибытия и отбытия. Фольгорм открыл левую. Там обнаружилось что-то вроде кабинета — столик и шкафы с двух сторон, полностью забитые книгами и магическими предметами. Фольгорм взял несколько книг и, на ходу просматривая одну из них, вышел из комнаты. Далее он открыл центральную дверь, и Дэвид понял, что комнаты слева и справа — всего лишь подсобные помещения, не более того, а настоящая магия творится именно здесь, в большом зале за центральной дверью.

Зал действительно был очень велик. Он не имел окон и освещался колдовскими светильниками, которые зажглись как только Фольгорм переступил порог. Темные стены, множество свечей на полу. Пол разделен на несколько секций, в каждой начертан какой-то сложный узор. Сочетание надписей и геометрических фигур. Двух похожих магических кругов найти тут было нельзя, и это неудивительно, ведь у каждого было свое собственное предназначение. Некоторые крути в данный момент находились в бездействии, другие работали — например тот, в центре которого сидела жуткая тварь, напоминающая помесь овчарки и ящерицы, и вдобавок при этом еще и полуразложившаяся. Заметив людей, существо вскочило и бросилось к ним, точнее, попыталось это сделать. Невидимая сила отбросила его назад, к центру круга. Издавая дикий душераздирающий вопль, существо предприняло еще одну попытку. Тот же результат. Фольгорм подошел к кругу, где сидела тварь, и сделал несколько пассов. Существо по-прежнему бесновалось и разевало рот в крике, но звук внезапно пропал. Принц вернулся к своим гостям.

— Не обращайте внимания, — посоветовал хозяин замка. — Результат неудачного эксперимента. Я давно собирался убрать его, да все как-то руки не доходили. Пойдемте.

Они подошли к центру зала. Там находился узор, который был не начертан мелом, а затем присыпан серебристым песком, как остальные, — нет, его линии были выплавлены в полу. Он был сложнее и больше остальных. На магическом пласте мира Дэвид увидел силовой вихрь, закручивающийся подобно спиральной колоне, нижним основанием которой служил рисунок на полу. Это был центр системы, Главное Сплетение Холгомияра, и отходившие от него энергетические линии питали не только все остальные узоры в этой комнате, но и вообще все постоянно работающие замковые заклинания.

— В Кильбрене только один настоящий Источник, — сказал Фольгорм,обращаясь к одному только Дэвиду, поскольку Идэль все это и сама прекрасно знала. — Он контролирует все энергетические потоки планеты. В принципе, с помощью Рунного Круга можно перенаправить потоки так, чтобы создать Источники и в других частях мира. Может быть, десять, может быть, сто — я не знаю, насколько его хватит. Но ничто не берется из ниоткуда: подобное перераспределение ослабит сам Круг. Что-то, подобное Источникам, есть только у девяти министров, всем остальным высоко-рожденным приходится довольствоваться сущими крохами. — Он усмехнулся. — Не слишком роскошно, но для повседневных нужд хватает.

— Как я понимаю, рисунок концентрирует и существенно увеличивает силу, которая здесь находится? — спросил Дэвид, кивнув на пол.

— Верно. Не будь возможности увеличивать ее прямо на месте, было бы совсем грустно. Тут используются призматические заклинания, если ты знаешь, что это такое.

— Да, мы это проходили в Академии, — Дэвид кивнул.

Они обошли Главное Сплетение и приблизились к одному из второстепенных кругов. Заблокировав связь с замковым Источником, Фольгорм стер часть надписей и начал добавлять новые. Писал он их на полу не руками: в комнате находилось специальное заклинание, выводившее на полу линии вслед за движениями пальцев Фольгорма. Помимо вышеуказанной, заклинание имело еще несколько функций — например, поддерживало книги, которые принес принц, в воздухе в раскрытом виде и переворачивало страницы по его желанию.

Дэвид заметил, что Идэль рассеянно улыбается, думая о чем-то своем.

— Что? — спросил он.

— Просто вспоминаю. — Она показала вниз, на рисунок. — Обучающий круг. Здесь я училась своим первым Формам.

Дэвид пригляделся. Да, она была права. Такие штуки использовались и в Академии, хотя выглядели немного иначе. Но общая вязь заклинания оставалась все той же.

Обучающий узор выглядел следующим образом: два основных круга, соединенные четырехугольником, который захватывал уголок от круга, предназначенного наставнику, и уголок от круга, предназначенного ученику. Все прочие линии и надписи группировались вокруг этой трехсоставной фигуры. После того как предварительный чертеж будет закончен, ученик и учитель займут свои места. Форма, которую должен будет постигнуть ученик, возникнет в четырехугольнике между кругами. Двое людей одновременно войдут в транс, учитель отдаст Форму, ученик получит — субъективно это переживалось именно так, хотя на самом деле, конечно же, в процессе передачи свою собственную Форму учитель не терял. Энергетические поля двух людей в процессе ритуала частично объединятся, но не только их собственные поля — сюда будет включена и Форма, которую учитель вызывал и поддерживал в активном виде. Когда люди расходились, ученик обнаруживал, что получил что-то, чего не имел ранее. В нормальном Источнике все проходило быстрее и проще, но при обучении-передаче Форма поначалу отпечатывалась в ученике довольно слабо, и ему приходилось тратить еще некоторое время на то, чтобы в ходе длительных индивидуальных медитаций сделать ее более активной, полноценной. Ранее, в Академии, окончательное постижение новой Формы, если она давалась не на Источнике, а в таком вот круге, могло отнимать у Дэвида недели — но теперь, после того, как Рунный Круг полностью перекроил его энергетику, он подозревал, что дело пойдет куда быстрее. Интересно, как быстро они вернутся к Фольгорму, чтобы продолжить прерванный урок?

У него сердце замирало в груди, когда он думал, что теперь сам — сам! — сможет открывать пути между мирами. Цель, которую он когда-то поставил перед собой, еще на Земле, когда Лэйкил спрашивал его, в каком мире он хочет теперь жить, — эта далекая цель вдруг стала неожиданно близкой. Теперь, если случится выходной, он смажет провести его на Земле в Лачжер-тауне. По правде сказать, Дэвид не очень-то туда рвался, особенно в последнее время — хватало и других забот, что ни говори, жизнь была достаточно насыщенной — но сама возможность… Он чувствовал, что почти счастлив.

— Располагайся, — Фольгорм кивнул своей племяннице. — Сначала ты, затем Дэвид.

Идэль сняла все магические предметы и устроилась на той половинке рисунка, которая предназначалась для ведомого. Фольгорм занял место ведущего. Принц разблокировал линию, что шла от Главного Сплетения к обучающему кругу, и, полузакрыв глаза, погрузился в медитацию. Когда энергия наполнила надписи и линии, они засветились. В четырехугольнике между Идэль и Фольгормом начал возникать смутный прообраз колдовского знака…

Как выяснилось немногим позже, Дэвид не ошибся. Выполняя различные магические упражнения, предназначенные для скорейшего освоения Формы, в последующие два дня землянин обнаружил, что процесс протекает куда быстрее и проще, чем в те дни, когда он учился в Академии. И гораздо быстрее, чем в Тинуэте — даже несмотря на то, что Лэйкил давал ему готовые, полноценные Формы, пользоваться которыми можно было практически сразу после получения. Но тогда он был еще слишком неопытен, только-только входил в мир волшебства и толком не понимал еще, как их нужно осваивать и использовать. В Академии в половине случаев тоже давали готовые Формы, проводя инициацию на Источниках, принадлежавших сему учебному заведению, но вторую половину ученики получали в ходе таких же процедур, через которые Фольгорм провел Дэвида и Идэль. Академия могла дать учащимся сразу все Формы в готовом виде, но воздерживалась от этого — предполагалось, что упражнения, направленные на самостоятельное освоение Форм, перевод их прообразов в полноценные знаки, полезны сами по себе. Укрепляют, так сказать, астральные мышцы ученика.

Это были довольно муторные медитативные упражнения, отнимавшие кучу времени, и заниматься ими Дэвид никогда не любил. С его крошечным потенциалом на самостоятельное преобразование Формы из прообраза в полноценную структуру могли уйти недели, даже месяцы. Конечно, существовали специальные приемы, позволяющие сократить это время, — например, можно было медитировать на Форму не просто сидя на полу, а предварительно окружив себя соответствующим магическим узором. А еще лучше — находясь в каком-нибудь тренировочном зале Академии, где тот же самый узор можно было напитать силой от внешнего Источника. И все равно, это отнимало слишком много времени. В большинстве случаев он сдавал «домашнюю работу» по самостоятельному освоению Форм позже всех в своей группе.

Но теперь все изменилось. И не просто изменилось, а изменилось кардинально. Форму «Путь» он освоил за два дня. И для этого ему даже не пришлось чертить никаких узоров на полу своей комнаты. От трехлетнего ребенка поднятие табуретки и перенесение ее в строго определенное место может потребовать уйму усилий, в то время как десятилетний вообще не увидит в этом проблемы. Здесь было то же самое. Дэвид стал «старше» — то есть попросту намного сильнее — вот только произошло это очень быстро, скачком.

Он изменился значительно больше, чем меняется любой высокорожденный при посвящении в Рунном Круге.

Гэемон любого из потомков Гельмора кен Саутита проходит в Круге ряд преобразований, однако все они, по большому счету, лищь раскрывают внутренний потенциал членов этой древней семьи. Но у Дэвида не было такого Дара, даже в потенциале. В Академии он почти достиг своего потолка. Максимум, на что он был способен, даже найдись у него деньги, — проучиться еще один курс, и по немногим дисциплинам — третий. Но дальше — как бы он ни хотел, он бы не смог прыгнуть: гэемон, который намного подвижнее и гибче, чем физическое тело, все же имеет свои пределы развития. Однако Кильбренийский Источник поставил точку в естественной эволюции обыкновенного бездаря с планеты Земля. Он не просто улучшил его энергетическое поле, как это было в случае Идэль или любого другого из ее родственников, — он его полностью перестроил. Человек, чей Дар даже потенциально не способен достичь уровня ильт-фар, не в состоянии полноценно причаститься к Источнику и оперировать его силами. Будь Дэвид один, и даже будь он при этом высокорожденным — но имей он при этом столь же слабый Дар, какой у него был, — Кильбренийский Источник попросту бы его уничтожил или в самом лучшем случае так необратимо повредил бы его гэемон, что Дэвид уже никогда не сумел бы создать даже самое простейшее заклинание. Однако он пришел не один. Источник воспринял его как единое целое с Идэль — а уж она-то была полноценной посвященной. Связь с ней не позволила Дэвиду умереть, удерживая его на самом краю, в то время пока Источник планомерно выжигал все «лишнее» и «нежизнеспособное» (с его собственной точки зрения) в гэемоне Дэвида Брендома. Фактически он уничтожил все — хотя и не сразу, это растянулось на довольно длительный промежуток времени (что касается Дэвида, то он вообще не смог бы назвать этот период «временем» — для него это была вечность, заполненная агонией). Но одновременно с разрушением шел и второй процесс. Внутри ветхого, истлевающего, формировалось новое магическое тело. В конце концов оно полностью заменило «предыдущую версию» гэемона. У этого тела был уже совершенно иной потенциал, и после того как этот потенциал — там же, в Источнике — раскрылся, Дэвид мог бы сказать, что родился заново с гораздо большим правом, чем любой из высокорожденных после прохождения Круга. Потому что в его случае это действительно было так, без всякого преувеличения.

Первые несколько дней он практически не пользовался магией: во-первых, сказывался шок от пережитого, а во-вторых, не понимая еще всей глубины произошедшей с ним перемены, он, конечно, восторгался новыми способностями — вроде умения видеть энергетический мир без помощи Ока, но полагал, что эти способности в целом остались такими же, как были, ну разве что улучшились в какой-то степени. Впоследствии он понял, что изменения тут не просто количественные, а качественные. Составляя заклинания для каких-то мелких бытовых нужд, он осознал, что есть и другие пути формирования энергетических структур, чем те, которые были известны ему до сих пор и которые представлялись ему само собой разумеющимися. Энергия могла течь по таким каналам, проходить через такие преобразования, описания которых ранее представлялись ему полным абсурдом — а теперь он видел, почему это не абсурд. Ранее он не мог составить заклинания таким способом, как карась не способен взобраться на дерево — теперь же, став не «карасем», а «кошкой» делал это легко, инстинктивно… хотя, надо признать, и срывался поначалу. Он знал, что может это сделать, и примерно понимал — нет, не понимал, скорее чувствовал — как это делать, но навыка еще недоставало. Вместе с тем уже и сейчас старые способы волшбы представлялись ему громоздкими, неудобными, состоящими из чрезмерного количества лишних операций. Он инстинктивно тянулся к тому, чтобы создавать заклинания по принципам, которые начинал угадывать на своем новом уровне Дара, и в итоге ошибался куда чаще, чем раньше, когда пользовался «громоздкими и неудобными» способами. Новые способности решительно требовали своего освоения.

Керамар — колдун, которого Дэвид нанял еще до того, как прошел Рунный Круг, в качестве учителя — вдруг сделался бесполезен. Он обладал большими знаниями, и до того, как его гэемон искалечили, вплотную приблизился к уровню Ильт-фар — но все же, несмотря на всю искусность его методов, новому Дэвиду они были не нужны. Ему требовался новый учитель — такой, который обладал бы Даром не меньшим, чем сам Дэвид, и был бы достаточно опытен, чтобы провести Дэвида по тем новым путям волшебства, которые ему теперь стали открыты.

Некоторым второстепенным дисциплинам, для которых уровень Дара неважен, вроде астрологии или диалектов Искаженного Наречья, а также отдельным приемам — скажем, умению создавать бинарные порталы — Керамар его еще мог обучить, но, с точки зрения Дэвида, все это можно было преспокойненько отложить на потом. Он вообще не видел смысла учиться вычерчивать бинарные порталы, когда в самом ближайшем времени Фольгорм должен был показать ему, как открывать волшебные пути. Он прямо и заявил об этом Идэль и предложил определить Керамара на то место, которое еще раньше указала принцесса: на место инструктора дворян и «домашних магов», вшивающихся в особняке. Все равно им больше нечем было заняться. Идэль возразила: по ее мнению, уметь создавать двухсторонние порталы полезно даже тому, кто весьма поднаторел в открытии путей — а до последнего им с Дэвидом, пусть даже они потенциально на это и способны, еще ой как далеко. Дэвид, подумав, согласился: своим новым способностям он еще не настолько доверял. Вчера их не было, сегодня есть, а вдруг завтра их опять не будет? В итоге их с Керамаром обучение свелось, по большому счету, к теме бинарных порталов, а все остальное время старик занимался с молодыми дворянами, служившими Идэль.

Принцесса дала землянину несколько книг, посвященных магическим техникам, доступным на уровне Ильт-фар, и посоветовала периодически навещать дворцовую библиотеку — там литературы такого рода хватало. Но книги, конечно, не могли заменить живого учителя. Впрочем, учитель у Дэвида, кажется, уже появился. К концу второго дня Фольгорм связался с Идэль, чтобы узнать об успехах, а узнав, пригласил их обоих прибыть в его замок на следующий день. Завтра состоится урок, которого Дэвид так жаждал. Урок создания магических дорог, позволяющих магам бродить, где им вздумается, — и никуда не опаздывать.

Кроме того, на завтра была назначена еще одна важная встреча: Ксейдзана наконец оповестили о том, что у него «завелся» внучек. Как и ожидалось, глава дома Гэал выразил желание узреть своего предположительного потомка за общим обедом в той части дворца, где разместили представителей его клана. Во всех этих переговорах Дэвид не участвовал и не знал даже, кто их вел; лично его о завтрашнем мероприятии известила сама Идэль. Она же собиралась отправиться с ним туда вместе — по крайней мере, в первый раз. Услышав об этом, Дэвид поначалу хотел стать в позу и заявить, что нянчиться с ним вовсе необязательно и никакая опека ему не требуется — но, подумав, промолчал. Начинались слишком серьезные игры, чтобы можно выкидывать фортели такого вот рода, изображая Мистера-Я-Сам-Со-Всем-Разберусь. Что ни говори, сколько не бей себя пяткой в грудь, но ему нужна опека, и он впервые за пять с половиной лет, проведенных в нимриано-хеллаэнской метрополии, мысленно согласился признать это. Если он ошибется, если что-то сделает не так, понадеявшись, что кривая вывезет, он подведет не только себя, но и принцессу. А ее безопасностью он не мог и не хотел рисковать.

Был поздний вечер, он сидел в своей комнатке и размышлял. Вообще, пора бы уже ложиться спать, но Идэль занималась какими-то делами в кабинете, а засыпать одному ему не хотелось. Мысли текли от одного предмета к другому, не задерживаясь ни на чем. Он только что провел около часа, созерцая Форму «Путь» и комбинируя ее с четырьмя Стихиями, которые у него были. Очень хотелось попробовать создать какое-нибудь новое заклинание с помощью этой Формы, но он опасался «обжечься»: даже привычные заклинания удавалось собрать теперь далеко не всегда, а при использовании новой Формы вероятность этого, конечно же, существенно возрастала. Поэтому он отодвинул мысли о «Пути» в сторону и решил посмотреть, а что же он, собственно, теперь умеет. Точнее не что, а как. Ошибки при составлении заклинаний, бывшие результатом интуитивного поиска новых, более удобных в теперешнем его состоянии способов волшебства не являлись единственной проблемой. Когда Дэвид использовал классику, возникали ошибки, но когда он применял голые Формы, появлялись совершенно неожиданные эффекты. Например, при составлении комбинации из нескольких Форм неизвестно откуда приходило чувство, что у Форм значительно больше возможностей применения, чем он полагал до сих пор. Можно было как-то очень тонко балансировать их, добиваясь совершенно ювелирных приемов воздействия на окружающий мир — но эти новые гипотетические возможности преподносились его сознанию в одном списке вместе с возможностями, которые он уже знал, и это дезориентировало. Он чувствовал, что может легко запутаться и в итоге неправильно соединить каналы. Последствия могли быть любыми: от никаких до очень неприятных. Требовалось время, чтобы во всем этом разобраться.

Было еще кое-что, даже более опасное. Теперь он практически не мог правильно рассчитать силу, которую следовало вложить в заклинание. Ведь его мозг не был компьютером, он не мерил энергию в цифрах, он просто знал, какое усилие следует приложить, чтобы сделать то или это. Но вот теперь все эти знания стали ошибочными. Усилия, которого ранее было достаточно для того, чтобы подогреть кружку с остывшим чаем, сейчас хватало на то, чтобы испарить чай и расплавить кружку. Одну тумбочку в его комнате, совершенно изуродованную расплавленным стеклом, уже пришлось заменить. Дэвид не хотел портить мебель и обстановку и дальше, особенно с учетом того, что такие опыты могли, в конечном итоге, весьма плачевно кончиться для него самого. Пиала с чаем — ладно, бог с ней — но что, если ему потребуется создать, скажем, Воздушную Оболочку, в ситуации, когда надо пройти через дым или некоторое время просуществовать в отравленной воздушной среде? Переусердствовав, он вполне мог сплести Оболочку такой мощности, что воздух внутри просто разорвал бы легкие при первой же попытке вдоха. Надо было все осваивать заново, с самого нуля. И лучше раньше, чем позже. В противном случае все кончится тем, что в реальном бою, когда думать будет некогда, он подставит себя самого и покончит жизнь красочным самоубийством на глазах изумленного противника. И Дэвид вызвал Око. Ну конечно, ведь именно с этого он и начинал когда-то. Он даже улыбнулся, вспомнив свой первый урок под руководством Лэйкила. Тогда ему открылся целый новый мир, о существовании которого прежде он даже не подозревал. Этот мир всегда был рядом, Дэвид жил в нем, но он оставался невидимым и неосязаемым, потому что Дэвид не был способен его воспринимать, у него не было соответствующих органов чувств — вернее, они были, но, как и у всякого обычного человека, они находились в зачаточном состоянии. Форма длительное время служила заменой такого органа, своего рода сверхмощными очками, которые вручили практически слепому человеку. Теперь, когда магический пласт реальности Дэвид воспринимал естественным образом, без всяких «очков», он полагал, что Форма станет малополезной. Вызвав Око, он понял, что глубоко заблуждался. Формы не являются предметами, возможности которых строго ограничены. Очки помогут тому, у кого плохое зрение, но окажутся бесполезны и даже вредны для того, у кого с глазами все в порядке. Но Формы — это чистые функции; идеи, свойства которых тождественны их сущности. В каком-то смысле Форма Ока это не просто нечто, что улучшает восприятие, но и само улучшение восприятия. Улучшение как таковое.

Ранее Дэвид естественным образом видел только обычный человеческий мир, и это было для него нормой. Форма позволяла перейти за границы этой нормы, увидеть больше. После Рунного Круга это «большее» стало нормой, Дэвид видел магический пласт естественным путем — но Око и теперь продолжило выполнять свою работу: оно перевело за границы того, что было естественно Дэвиду теперь, и открыло перед изумленным землянином еще больший — нет, не просто больший, а по-настоящему громадный мир. Ему почти невозможно дать хоть сколько-нибудь адекватное описание на человеческом языке. Магический пласт реальности слоился, в нем было множество уровней и подуровней, заселенных невообразимыми существами. Энергетические токи создавали структуры поразительной, красоты и сложности. Материи не было, вернее, она представляла собой лишь определенную конфигурацию всех тех же энергий, преломленных через призму восприятия некоего класса существ. Другие существа, чье восприятие преломляло энергию иначе, пребывали в иных мирах, в своих реальностях — и все это было совсем рядом, казалось, лишь протяни руку, шагни — и окажешься, там. Дэвид не смог бы точно сказать, сколько измерений у пространства, в котором все это вмещалось, — был уверен только, что больше четырех. Вообще, это сложно назвать «пространством»: оно было больше похоже на постоянно меняющийся калейдоскоп. Он потерялся в этом многообразии, Кильбрен исчез, ускользнул из-под ног, и Дэвиду показалось, что он сходит с ума. Безумная, немыслимая сложность мира, с которым без всякого предупреждения столкнуло его Око, путала не меньше, чем восхищала. Все равно что прожить целую жизнь, а потом понять вдруг, что никогда не было ни тебя, ни мира, в котором ты жил. Дэвид запаниковал. Он страстно захотел сбежать обратно, в свою маленькую и привычную реальность от всего этого блистающего великолепия. Ирония заключалась в том, что он, как и в самый первый раз, в Тинуэте, через Око увидел новую невероятную реальность… но как только он взглянул на нее, она поглотила все его внимание и он потерял связь с Формой, с тем, что давало ему возможность все это видеть. Лишь каким-то чудом ему удалось оторваться от этой великолепной картины и вновь ощутить связь с Оком. Как только это произошло, он немедленно изгнал Форму. Затем он притушил энергетический обмен в том узле гэемона, который хеллаэнские мага именуют вижкад и который обеспечивает наиболее ясное и интенсивное восприятие магического пласта реальности. Откинулся назад, ощущая лопатками и шеей стену спальни. Дэвид тяжело дышал, сердце колотилось в груда, но он посмотрел на потолок, дверь, мебель в комнате и почувствовал, что рассудок возвращается, а сердце уже не грозится выпрыгнуть из грудной клетки. Все вполне реальное. С закрытым вижкадом он видел только обычную человеческую реальность, и это успокаивало. То, что лежит за пределами видимого мира, может обернуться кошмаром для человека, ибо отрицает все, чем человек был прежде, отрицает с убедительностью, которой нельзя противостоять.

Когда Дэвид оклемался, он открыл вижкад — видимый мир опять стал частью чего-то большего, частью «нормальной» магической реальности, но к этому землянин уже привык. Проблемы начнутся лишь в том случае, если он снова вызовет Око — водопад многомерности опять зашвырнет его в блистающую бездну надчеловеческого бытия Тем не менее, действуя с максимальной осторожностью, землянин его вызвал. Да, все придется повторить с самого начала, и первая на очереди задача — та же, что и стояла перед ним пять с половиной лет назад, в Тинуэте; смотря, не теряться в том, на что смотришь, и продолжать осознавать, хоть в какой-то степени то, через что смотришь. В противном случае, вызывая Око, можно было легко загипнотизировать самого себя и в итоге свихнуться — что он только что едва не сделал. Проведя несколько экспериментов, он поверил, что рано или поздно освоится с контролем и восстановит свое умение пользоваться Формами — уже на новом уровне. Тут не было учителя, который мог бы ему помочь и уберечь от ошибок, но этот путь он уже проходил и поэтому имел основания надеяться, что сумеет его пройти еще раз. Фокусируя Око разными способами, он обнаружил, что способен не только выходить за пределы «нормального» магического пласта в какое-то большее, невообразимое пространство, но и рассматривать отдельный сегмент какой-либо магической структуры словно под микроскопом. Там тоже была бездна сложности, связи и мельчайшие каналы, о которых он раньше и не подозревал, и в этой бездне так же легко было потеряться. В конце концов он устал. Глянул в окно: темным-темно. Сколько сейчас? Двенадцать? Два?… Он изгнал Форму, умылся и пошел в спальню.

В комнате охраны, находившей напротив опочивальни, сегодня дежурили Диар и кто-то из новеньких. Дэвид попытался вспомнить его имя — кажется, Джуваль, но землянин не был уверен на сто процентов. Новенький вскочил и приложил кулак к середине груди салютуя лейтенанту, Диар приветственно помахал рукой. Приближенные Идэль уже знали, что их лейтенант прошел Рунный Круг, оказался высокорожденным — это отдалило его от них, но пока еще не слишком. Дэвид, как раньше совершенно не заботился о соблюдении субординации, так пренебрегал ею и теперь, и старая команда — Лийеман, Крайгем, Сибан, Ллок, Яджи, Диар, Сойдор и другие — об этом знала. Наверное, он был не слишком хорошим начальником, но он никогда и не стремился им быть — званием лейтенанта Идэль наградила его чуть ли не насильно, а ведь изначально она вообще капитаном хотела его сделать.

Дэвид помахал рукой в ответ и осторожно приоткрыл дверь в спальню. Новичок попытался рыпнуться — лейтенант лейтенантом, но ведь они тут поставлены для того, чтобы охранять принцессу! Очевидно, ему еще не успели сообщить о том, что у принцессы есть любовник. Неизвестно, каким именно способом новичок намеревался преградить Дэвиду путь — Диар не дал ему возможности продемонстрировать свой героизм, взяв за плечи и мягким рывком усадив обратно на место. Дэвид улыбнулся, но ничего не сказал.

В спальне было темно, занавески покачивались от ветра. Идэль спала, положив руку под голову и негромко посапывая. Дэвид тихо разделся и лег рядом — осторожно, чтобы не разбудить принцессу. Не просыпаясь, Идэль что-то пробормотала, обняла Дэвида свободной рукой и прижалась к нему — как ребенок прижимается к своей любимой мягкой игрушке.

4

Обед, на который глава клана Гэал пригласил своего новоявленного «внучка», начался вскоре после полудня. Появление Идэль неожиданностью для Гэал не стало — все уже было согласовано заранее, и кионской принцессе отведено место рядом с ее женихом. В центре внимания сегодня, однако, был Дэвид, а не она, и землянин это очень хорошо понимал. Как он ни подготавливал себя заранее, но все же, входя в изумрудную столовую Гэал под руку с Идэль, не мог одержать внутренней дрожи. Здесь собралось три десятка высокорожденных. Кто-то, не обращая внимание на слуг, поспешно заканчивавших последние приготовления к обеду, уже занял место за столом, другие сидели в креслах, третьи, разбившись на группки по два-три человека, стояли и негромко беседовали, четвертые — те, кто кому Дэвид был представлен двумя комнатами ранее, еще в приемной, вошли в столовую сразу вслед за землянином и его невестой. Началось знакомство с теми, кому Дэвида еще не успели представить. Никаких чрезмерно сложных или утомительно длинных церемоний — ведь боги выше формальностей, как справедливо заметил Фольгорм. Кстати, дядюшка Идэль тоже был здесь, и это стало сюрпризом не только для Дэвида, но и для принцессы. Его подчеркнуто «никакая» политическая позиция позволяла ему спокойно обедать в любой семье. Он дружески улыбнулся своим протеже и отошел в сторону, уступая место очередной важной птице из клана Гэал.

После вступительной части перешли, собственно, к столу. В некоторых культурах считается неприемлемым обсуждать дела во время приема пищи, но в Кильбрене — не так, в этом мире, наоборот, общие дела часто стараются приурочивать к завтракам, обедам или ужинам, поскольку предполагается, что принимающий пищу человек добродушен и менее склонен к несдержанности и гневу. Кроме того, еда позволяет заполнить — паузу, необходимую для обдумывания той или иной важной идеи, избежать скованности или неловкого молчания. По этой причине завтраки, обеды и ужины в Кильбрене могут длиться по нескольку часов. Естественно, это лишь общий принцип, и следуют ему лишь те, кто желает следовать. Ксейдзан пожелал. По крайней мере, в данном случае.

Во главе стола сидел сам претор клана. Волосы — как тусклая бронза. Зеленовато-серые глаза на худощавом лице. Не слишком представителен внешне, без выдающихся лидерских качеств и далеко не самый лучший маг в семье — но в нем, тем не менее, ощущалась немалая внутренняя сила. Эта сила — не благородная мощь льва, а спокойствие гепарда, уверенного, что он возьмет свое. Особенной изысканностью его одежда не отличалась: простой и строгий костюм серых и темно-лиловых цветов.

По левую руку от Ксейдзана сидела его дочь Альтана, за ней — ее муж Хенкарн из клана Аминор. По правую — внук Ксейдзана Тахимейд и его мать Рия ита-Жерейн, жена покойного Хэбиара. Идэль и Дэвида усадили после Хенкарна — а не рядом с Рией и Тахимейдом, как следовало бы в случае, если бы претензии Дэвида на то, чтобы считаться потомком Хэбиара, тут они бы восприняли всерьез. В этом прослеживался более чем прозрачный намек на то, как именно Kcейдзан воспринял попытку внедрить в его клан человека со стороны. Так же разведение по разные стороны стола того, кто претендовал на близость к Хэбиару, и тех, кто был ему действительно близок, давало прекрасную возможность последним повнимательнее рассмотреть Дэвида. По левую руку от Дэвида посадили Сайрин — немолодую женщину, возглавлявшую младшую ветвь клана Гэал — семью ита-Шедан. За Сайрин — родственники Рии: Вилайд ита-Жерейн и его дочь Нильза. Далее — Фольгорм, а за ним следом, до самого конца стола — ита-Шедан вперемежку с высокорожденными из младших семей, подчиненных клану Гэал.

Уже на примере Фольгорма, Билайда и Нильзы видно, что присутствовали тут отнюдь не только члены клана Гэал. Гостей хватало, и даже с избытком: по правую руку от Ксейдзана, сразу после Рии расположились ровненьким рядком все ита-Берайни: Кетрав, Яльма, Цзарайн, Сурейлин. Цзарайн глумливо ухмылялся. Сурейлин смотрела со злобой (у Дэвида сложилось впечатление, что это ее обычное выражение лица). Яльма улыбалась очень мило и открыто — аж ямочки появлялись на щечках — во Дэвид подумал, что лучше уж он доверится дальмоту или гадюке, чем этой улыбке. Кетрав, великий и могучий лидер ита-Берайни, сидел на удивление тихо и за все время обеда не произнес ни слова. На Дэвида он глянул всего лишь пару раз, да и то без всякого интереса. Зато на Идэль, которую посадили как раз напротив Кетрава, его взгляд останавливался куда чаще Кетрав казался слегка опечаленным. У Дэвида этот человек вызвал сложные чувства. С одной стороны, в нем было что-то притягивающее. Сила всегда манит. Если Ксейдзана можно было сравнить с гепардом, то Кетрава — именно со львом. Он утверждал свой мир, не оглядываясь назад и не зная сомнений. «Спокойная мощь» — вот как Дэвид охарактеризовал бы Кетрава, если бы их встреча произошла в другой обстановке.

Здесь же…

Здесь было кое-что еще, и это кое-что нравилось Дэвиду существенно меньше: реакция Идэль. За все время обеда она старательно избегала смотреть на Кетрава. Как будто бы она… робела перед ним. Это было совершенно на нее не похоже. В чем причина? Тот разговор в замке Майдлара, о котором она рассказала землянину? Что-то еще? Дэвид не знал. Но шерсть на его загривке сама собой поднялась дыбом, и в чем бы не заключалась причина этого неприятия, она стала вторым фактором, с самого начала обусловившим его внутренне противоречивое отношение к лидеру ита-Берайни.

По левую руку от Сурейлин занимал место еще один «сюрприз» — Эрдан, чудесным образом спасшийся внук Гарабинда. На этот раз, правда, без свой дочери Даны. В общем, половина клана Кион собралась здесь, чтобы поглядеть на жениха Идэль-лигейсан-Саутит-Кион — собрались все те, кто ранее, за столом правящего клана, где покойного Шерагана сменил военный министр Вомфад, более появляться не могли или не хотели. За Эрданом — опять вперемежку ита-Шедан и высокорожденные из младших семей. Всего за столом — около тридцати человек.

Начали с маленьких порций холодных закусок, предназначенных не накормить, а разогреть аппетит. Потом подали горячее — странную, с точки зрения Дэвида Брендома, смесь супа и каши. Впрочем, он почти не замечал, что ест — его внимание концентрировалось не на пище, а на окружающих людях. Высокорожденные разговаривали друг с другом, время от времени кто-то обращался к Дэвиду, он отвечал, и даже сам, по собственной инициативе выдал пару реплик, но чувствовал — все это только разминка. Его пока не трогают, только приглядываются, но этот обед посвящен новенькому, и ему еще предстоит отдуваться. «Основная часть» началась когда переменили блюда и Ксейдзан, как бы мимоходом, невзначай попросил Дэвида поведать им всем, каким же образом так получилось, что у Хэбиара вдруг появился наследник, о котором никому до самого последнего времени ничего не было известно. От тарелки, стоявшей перед Дэвидом, исходил восхитительный аромат, но землянин понял, что есть это блюдо он будет, в лучшем случае, холодным. А в худшем — его уже унесут к тому моменту, когда он закончит рассказ. С сожалением откладывая вилку и нож, Дэвид вдруг услышал, как за столом, стало очень тихо. Всем хотелось узнать эту историю. Собственно, ради нее они все здесь сегодня и собрались. При этом практически все заранее были уверены в том, что сейчас им выдадут солидную порцию вранья. Но все равно пришли. Таково уж здание всей истории высокорожденных — Хрупкая конструкция из кирпичей лжи и балок полуправды.

Дэвид открыл рот… Стояла полная тишина, и в какой-то панический момент он решил, что потерял голос. Идэль прикоснулась к его бедру, и страх прошел. Это всего лишь три десятка людей, а не концертный зал…

— Как я уже говорил, я вырос в одном из сателлитных миров Терры, — начал Дэвид. Отвечая на вопросы, задававшиеся ранее, он уже вскользь казался этой темы. — В стране, которая называется Винланд. Она занимает большую часть американского континента, не считая маленькой северо-западной части, которая принадлежит России. Наш континент был открыт морскими пиратами более тысячи лет назад. В последующие века его заселяли скандинавы, постепенно вытесняя и порабощая индейцев — коренных обитателей Америки. К пятнадцатому веку эти древние королевства из-за внутренних войн стали приходить в упадок, и в это же время Англо-Нормандия, которой тогда принадлежала едва ли не вся Европа, начала экспансию в Новый Свет. Королевства викингов были захвачены, и около трех столетий мы были англо-нормандской колонией. Однако объединение Европы не было прочным, и постепенно все страны, подчиненные Англо-Нормандии, откололись от нее. Все это в итоге привело к Первой мировой войне, которая сильно опустошила Европу. Беды Старого Света Винланд почти не затронули, но дали нам шанс отстоять собственную независимость. Вторая мировая война началась спустя столетие. Русские активно расширяли свое влияние. В Европе они подмяли под себя ряд стран, ранее принадлежавших Англо-Нормандии — таких как Польша, Венгрия и Болгария, «освободили» Грецию, а на нашем континенте претендовали на ряд территорий, соседствующих с Аляской. Чтобы противостоять неуемным аппетитам Российской Империи, мы заключили союз с Англией, Германией и Китаем, и после десяти лет войны сумели вернуть себе оккупированные территории. Это случилось во второй половине девятнадцатого века, за двадцать лет до того, как Китай первым изобрел и применил атомную бомбу. Позже… — Дэвид запнулся и посмотрел по сторонам. — Простите, я увлекся. Я просто хотел нарисовать общую картину. Так вот, в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, когда русские, ранее захватившие едва ли не всю Британскую Колумбию, медленно отступали на север, лейтенант Марк Томас Брендом был поставлен заместителем командующего гарнизоном в местечке близ Берне-Лейка. Там он встретил девушку по имени Маргарет. Фамилии ее, к сожалению, наша семейная история не сохранила, известно только, что она была потрясающе красива. Неизвестно, вышла ли она замуж за Марка Томаса, будучи беременной или к тому времени она уже родила ребенка — факт в том, что ее старший сын, которому Марк Томас дал свою фамилию, был зачат еще до встречи Маргарет и молодого лейтенанта. Обстоятельства, при которых это произошло, стали у нас… ну, чем-то вроде семейной легенды. Маргарет, еще до знакомства с Марком Томасом, жила вместе со своей семьей в особняке за городом. После отступления русских несколько месяцев эта территория вообще никем не контролировалась. Там хозяйничали банды мародеров, грабителей и прочих любителей легкой наживы. Случилось так, что одна из этих банд напала на особняк, перебила слуг и семью Маргарет, разграбила имение, а ее саму бандиты решили прихватить с собой. Однако по пути в укрытие они повстречались со странно одетым человеком, который оказался неуязвим для пуль. Нескольких людей он убил каким-то таинственным способом, остальные разбежались. Следующие дни он провел вместе со спасенной девушкой — расспрашивал ее о мире, в котором она жила, задавая подчас весьма странные вопросы. Потом он ушел — по словам Маргарет просто растворился в воздухе — а она вернулась в особняк, собрала то, что уцелело и переехала в город, где вскоре и познакомилась с Марком Томасом. Всю жизнь Маргарет была уверена, что повстречалась с каким-то могущественным демоном, а может быть, даже с самим Сатаной. Я должен объяснить. Сатана в нашем мире считается источником зла. Но Маргарет была… эээ… не совсем обычной девушкой. Хотя ее крестили и воспитывали как положено, вряд ли ее можно назвать примерной католичкой. Она увлекалась спиритизмом, а когда они вместе с Марком Томасом через десять или пятнадцать лет брака переехали на юг, в Денвер, даже стала членом какого-то местного оккультного общества. Она была уверена, что «демон», которого она видела и с которым имела телесную связь, не зря открыл ей свое имя, и посредством различных ритуалов пыталась вызвать его вновь. Однако ей это так и не удалось, и она никогда больше видела того, кто спас ее из лап банды грабителей и дезертиров. Ее старший сын, Генри, от рождения обладал способностями, которые в нашем мире у людей появляются настолько редко, что многие даже не верят, что они вообще бывают — мог усилием воли передвигать маленькие предметы и видел окружающих людей даже с закрытыми глазами или через стенку. К сожалению, он рано погиб — как раз во время Третьей мировой войны, когда бывшие враги, Винланд и Россия, заключили союз против Китая. У Генри, правда, осталась жена и маленькая дочь… Это моя… — Дэвид задумался, подсчитывая. — Три раза «пра» бабка. История Маргарет, как я уже сказал, стала семейной легендой… Когда я познакомился с Идэль в Нимрианской Академии Волшебства, — Дэвид посмотрел на принцессу, — так случилось, что эту легенду я рассказал… как какой-то казус, анекдот. Вообще-то в нашем мире нет ни магии, ни демонов. Ну, почти нет. До того, как я попал в Нимриан, я во все это не верил, а рассказ Маргарет… его куда логичнее было объяснить тем, что дезертиры все-таки изнасиловали Маргарет, а демона-спасителя она придумала для того, чтобы заставить себя забыть о том, что произошло. Правда, то, что я увидел за пределами Земли, заставило меня иначе взглянуть эту историю. Так вот, когда я рассказал эту историю Идэль и упомянул имя «демона», которого так долго пыталась вызвать Маргарет на оккультных собраниях своего кружка, Идэль сказала, что человек с таким именем есть… был, в ее собственной семье. Точнее, в клане, который родствен клану Кион. Естественно, это могло быть простое совпадение имен, но я захотел проверить. Идэль поначалу была против, но в конце концов мы все-таки решили рискнуть. Источник принял меня как своего, а значит — это правда, и Маргарет действительно встречалась с Хэбиаром-кириксан-Саутит-Гэал. Только он, конечно, не был демоном, как она потом вообразила. — Дэвид сдержанно улыбнулся.

В этой истории выдумана была только встреча Маргарет с Хэбиаром и врожденная мистическая одаренность Генри Брендома, все остальное — святая правда. Согласно настоящей семейной легенде, Марк Томас возглавлял отряд солдат, спасших Маргарет от банды головорезов. Однако после рождения детей Маргарет действительно увлеклась оккультизмом, и в этом Дэвид не солгал.

— Очень интересно, — заметил Ксейдзан, кивнув рассказчику с самым что ни на есть доброжелательным выражением лица. — А как вы впервые попали в Нимриан?

Дэвид промочил горло глотком вина и продолжил повествование. Рассказал про объединение государств, приход к власти Роберта Каннинхейма и собственное «политическое выступление» на Центральной улице Лачжер-тауна, вызванное ударившим в голову алкоголем. Появление в тюремной камере девочки в синем платье, ученичество у Лэйкила. Он не вдавался в подробности, но и не лгал, Под грудой правды должна была затеряться маленькая крупинка лжи. Узнать, обучался ли такой человек у Лэйкила, гэальцам будет совсем нетрудно — достаточно лишь отправиться в Нимриан и спросить об этом у него самого. Пусть спрашивают.

Он сбился лишь раз, случайно встретившись глазами с Цзарайном: молодой принц смотрел прямо на него и откровенно усмехался, как бы говоря: ври дальше, тебе все равно тут никто не верит. Это было настолько нагло и неприкрыто, что Дэвид на несколько секунд потерял нить истории. Собственная же оплошность вызвала в нем злость, но выказывать раздражение было нельзя. Он отвел взгляд, выпил еще вина и продолжил.

Когда история подошла к финалу, посыпались вопросы. В основном они касались реалий родного мира Дэвида — далеко не все, что он рассказал о нем ранее, было понятно присутствующим. Кому-то показалось странным, что Лэйкил и Лайла «случайно» наткнулись на Земле на потомка Хэбиара. Сердце Дэвида на мгновение замерло, когда он вдруг увидел ситуацию глазами тех, кто сидел с ним за одним столом: кен Апреи родственны дому Ниртог… и вот теперь представители этого дома вновь появляются на сцене, на этот раз — уже в связи с потомком другого дома. Кто-то мог увидеть во всем этом взаимосвязь, которой на самом деле не было. Можно было только порадоваться тому, что мысли этих интриганов пойдут по заведомо ложному пути, но Дэвид и представить не мог, какие выводы в конечном итоге они для себя сделают. Кому-то могло прийти в голову, что он — агент семьи кен Апреев, имеющей долгосрочные планы по захвату Кильбрена. Или еще какая-нибудь глупость в этом роде. Предсказать, в каком направлении потечет мыслительная активность присутствующих, землянин бы не взялся. Вполне могло оказаться и так, что вся эта затея с придуманной родословной открыла шкатулку Пандоры… а возможно, и нет. Дэвид играл вслепую. Существовало слишком много переменных, которых нельзя было учесть. Он двинул первую костяшку домино, она повалила следующие… но каким будет результат, не знал никто. Дэвиду оставалось только молиться, чтобы результат не оказался смертельным.

Никаких эксцессов за обедом не произошло. Никаких выходок, оскорблений, проверок, нападений, обвинений, откровений и прочего — высокорожденные покушали и мирно разошлись. Некоторые выразили желание познакомиться с Дэвидом поближе, как-нибудь. По внешности — ничего, кромевежливого интереса. Кто-то осведомился, какие покои Дэвид занимает во дворце. Прежде чем землянин успел ответить, влез Фольгорм и сказал, что этот вопрос еще не решен. Очевидно, по каким-то причинам ответ «гостевые комнаты» или «те же, что и принцесса Идэль» категорически не годился, и дядюшка принцессы счел необходимым не дать землянину по незнанию ляпнуть глупость. Идэль, Дэвид и Фольгорм распрощались и вместе вернулись в ту часть дворца, которую занимал дом Кион, а ита-Берайни остались вместе с Гэал. На прощанье Ксейдзан сказал, что обязательно хотел бы еще как-нибудь пообщаться с Дэвидом, но никаких определенных сроков для новой встречи не назвал и вообще было не совсем понятно, что это — дань вежливости или настоящее желание получше узнать «далекого потомка» своего младшего сына.

Когда обед остался позади, Дэвид перевел дух и подумал, что все, в целом, прошло гораздо лучше, чем он опасался.

* * *

…Прародитель полыхал над руинами, как солнце, а сомнения в сердце Йрага становились все сильнее и сильнее.

Десять всадников приближались к Городу Бога, десять всадников, восседавших на соорни — рогатых лошадях. Соорни составляли главную ценность племени: выносливые и неприхотливые, они могли пить кисловато-горькую воду, от которой люди умирали в страшных мучениях. Соорни питались колючками, а взамен давали мясо и молоко, из их шкур изготавливали одежду, из шерсти — одеяла, из костей — инструменты. Для верховой езды использовали только жеребцов соорни: у оседланных кобыл пропадало молоко, а молоко в пустыне, где с течением лет питьевая вода встречалась все реже и реже, заменяясь проклятой горчащей влагой, ценилось также дорого, как и сама жизнь — ибо молоко и было жизнью. Укротить жеребца-соорни непросто, ибо они, дети демонов и лошадей, по природе дики и необузданны, и едва ли не каждого третьего из них приходилось забивать за слишком яростный нрав (когда это случалось, в племени праздник — много мяса), но все же их можно было подчинить, заставив служить человеку. По закону тот, кто оседлает кобылу-соорни; заслуживает наказания не меньшего, чем тот, кто прольет кровь брата: если не удастся оправдаться, виновника ждет изгнание — а изгнание равнозначно смерти.

И все же, несмотря на столь строгие запреты, первый из десяти всадников, что мчались к Городу Бога, восседал на кобылице. На молодой соорни, отвислое вымя которой было пусто, как прохудившийся бурдюк. Ираг ехал следом — первый среди воинов, второй после шамана… ехал и смотрел на кобылицу, которая уже никогда не даст молока, и думал о том, что это… неправильно. В этом было что-то извращенное, противоестественное — как, впрочем, и в самом шамане, носившем женскую одежду вместо мужской. Женскую, да еще и вывернутую наизнанку. Сарабад напялил на себя полдюжины платьев, а сверху набросил толстый шерстяной плащ, и оттого казался массивным, хотя все знали, что без одежды молодой шаман выглядит тощим и болезненным, с кожей неестественно-бледного цвета, как у мертвеца. Сарабад не носил оружия, если не считать оружием кривой старушечий посох с развевающимися хвостами волос из гривы соорни. Имелось еще одно обстоятельство, отличавшее молодого шамана от девяти всадников, следовавших за ним: Сарабад здесь был единственным, к чьей спине не прижимался ребенок. Остальные воины, не исключая и Йрага, везли детей.

Именно с детьми и были связаны сомнения Йрага. Он полагал, что такие же сомнения должны испытывать и другие члены отряда, хотя после того, как все было решено и они отправились в путь, никто не высказывал свои мысли вслух и не позволял беспокойству как-либо проявляться в словах и поступках. Пятеро везли своих собственных детей, еще четверо — детей своих погибших родственников, детей, которых они воспитывали, как родных.

Хотя Йраг был ненамного старше Сарабада, Йраг считался зрелым, даже старым вождем — еще несколько лет и ему придется уступить место кому-нибудь помоложе — в то время как Сарабад был необыкновенно молод для шамана. Обычно ученичество продолжалось десятилетиями, новый шаман заступал на место предыдущего не раньше, чем учитель умирал от старости, и, заступая, уже и сам был далеко не молод.

Йраг слышал, что учитель Сарабада, старик Неринэн, говорил, что способности ученика когда-нибудь намного превзойдут его собственные, и это значило немало, потому что получить похвалу от старого хрыча было не так-то просто. Отдавая должное талантам молодого колдуна, Йраг вместе с тем никогда не любил его, еще с самого детства. Сарабад не смеялся, когда было смешно, и не горевал, когда умирали родные; он был замкнутым, отчужденным, неправильным — с самого детства неправильным. Истеричный, капризный, жестокий и мстительный — вот какими бы словами вождь охарактеризовал того, кто занял место Неринэна после того, как старик погиб в битве с Чужаками, явившимися за волшебной кровью Прародителя. В детстве Сарабад был болезненным и слабым, он совершенно не умел драться и не был похож на того, из кого в будущем мог бы вырасти мужчина. Собственно говоря, мужчиной он и не стал. Он стал шаманом, и оказалось, что его омерзительные припадки, когда он трясся, рычал и, выплевывая пену, страшно бился о землю, имеют божественное происхождение.

До последних дней со своими обязанностями он справлялся вполне сносно: исцелял людей и взбесившихся соорни, отыскивал потерянные вещи и источники с чистой водой, предупреждал о встречах с иными племенами, изгонял опасных демонов пустыни и держал в узде прирученных демонов племени. Не было оснований не доверять ему, и все же у многих возникли сомнения, когда Сарабад сказал, что Прародитель готов пробудиться от сна и ждет семилетних детей для того, чтобы наградить их своими дарами. Был собран совет: Йраг и двое его приближенных — от воинов, жена Йрага и две ее подруги — от женщин, еще трое стариков и три старухи — от тех, в чьих головах хранится память племени, и сам Сарабад. Все остальные — мужчины, женщины, старики и дети — слушали, не имея права говорить на собрании. Сарабаду во сне явились слуги Прародителя и открыли волю Бога — но подчиняться этой воле в племени захотели не все. Жестокость Бога общеизвестна: к нему приходили и раньше, принося богатые дары, но он неизменно пожирал своих потомков. Ходили легенды о том, что будто бы существовали и те, кого он не пожрал, а, напротив, одарил — но никто этим сказкам по-настоящему не верил. Идти не хотели. Но Сарабад утверждал, что прежде Бог убивал потому, что к нему являлись, когда он не звал — а теперь он зовет, и все будет иначе. Богу не по нраву Чужаки, а они приходят на эту землю все чаще и чаще, и беспокоят Бога. Ведь Чужакам нужна его волшебная кровь. Поэтому Прародитель желает заключить союз со своими людьми: он даст им силу, а они смогут лучше, чем прежде, охранять его сон. Без помощи Прародителя им все равно не обойтись: с течением лет источников с питьевой водой становится все меньше и меньше, и племена вынуждены истреблять друг друга для того, чтобы выжить. Когда племен останется мало, сюда придут Чужаки — не один, двое или трое, как прежде, а много, очень много — и истребят всех оставшихся. Именно Чужаки виновны в том, что вода становится горькой — так же, как виновны в том, что вместо Цветущей Земли все в Курбануне стало безжизненной пустыней. Никто из племени не знал, что это такое — Цветущая Земля, но легенды гласили, что когда-то жизнь была совсем не такой, как теперь. В конце концов Сарабад убедил всех в том, что надо поступить так, как велит Бог. Он отобрал девятерых детей, от пяти до семи лет. Каждому, кто умел Видеть (а таковых в племени хватало), были ясны критерии, которыми он pуководствовался при отборе: Сарабад указал на детей, чей Дар был выражен наиболее ярко. Среди прочих был указан мальчик, который, как полагали, через несколько лет должен будет стать учеником Сарабада, ибо мальчик, как и сам Сарабад когда-то, страдал болезнью шаманов. Также была выбрана одна из дочерей Йрага — Чийни, умевшая исцелять раны, не прикасаясь к ним, и управлять маленькими глупыми демонами.

Всадники скакали несколько дней, пока не достигли руин. У самого города Сарабад велел отдать ему детей, а воинам — возвращаться обратно. Он сказал, что не знает, сколько времени может занять ученичество у ног Прародителя; когда же они получат обещанные дары Бога, то вернутся в племя сами, на крылатых соорни, которыми одарит их Прародитель. Прародитель разгневается, если обычные люди вместе с избранниками войдут в его город. Сомнения Йрага еще больше усилились, но он не мог ни в чем открыто обвинить шамана: вождь не понимал, что за игру тот затеял. Каким бы высоким ни было положение колдуна, если Сарабад вернется без детей, его убьют, и это все знали, и в первую очередь сам Сарабад. Однако он действовал уверенно и целеустремленно, и так вести себя он мог лишь в случае, если Бог и в самом деле являлся ему. Поэтому воины подчинились. Всадники вернулись в пустыню, а Сарабад, в окружении робеющих детей, вошел в разрушенный город.

На этот раз Йраг ехал последним. Он постоянно оглядывался назад. Его сердце все сильнее и сильнее терзало дурное предчувствие…

5

После обеда с Гэал Фольгорм, Идэль и Дэвид решили сразу перенестись в Холгомияр и приступить наконец к освоению магии перемещений. Идэль и Дэвид переоделись в более удобную одежду, а затем, отправив гвардейцев и слуг добираться до особняка своим ходом, прошли в покои Фольгорма. Принц открыл Путь Ветров и увлек по этой дороге племянницу и ее жениха; пока перемещались, у Дэвида возникло ощущение, что они стремительно летят где-то очень высоко над землей. Здесь все было прозрачное, чистое, будто сделанное из неосязаемого стекла — какие-то бесконечные просторы, свежесть, запах дождя, облака впереди и бездна неба над головой, туманная дымка земли где-то далеко внизу… земли не было видно — она лишь угадывалась, сокрытая легкой пеленой на самом краю восприятия. Пастельные мазки, смещение серовато-голубого тумана…

Замок возник впереди как размытая воздушная тень; еще несколько шагов по небу — и он надвинулся на них, обрел резкость, окружающее пространство потемнело, бесплотные образы Дороги Ветров стали обретать вес и плотность, превращаясь в привычные вещи… Лэйкил кен Апрей несколько раз водил своего ученика по волшебным дорогам Света, красоты Пути приводили Дэвида в восторг и трепет, но прежде он не понимал и не видел, как осуществляется само перемещение, какие движущие силы стоят за теми необычайными эффектами, которые он наблюдал на Пути. Прежде сами эффекты поглощали его внимание целиком, и ему никогда не приходила в голову мысль вызвать Око или использовать какое-нибудь заклятье — и даже если бы такая мысль и пришла, ему бы не удалось ее осуществить. Он привык колдовать внутри мира, внутри обычного пространства, но волшебная Дорога любой стихии задавала свое собственное пространство, со своими законами. Прежде он был слеп и не понимал этого, но теперь ему не нужно было вызывать Око, чтобы видеть, как течет сила — он видел это и так. Воспринимать окружающее пространство только как энергию, ему стало не сложнее, чем обычному человеку, — перевести взгляд от книги перед глазами на горы, находящиеся где-то вдалеке — зрение само без труда меняло фокусировку. Теперь он впервые видел подноготную процесса, видел, как смещается сила и какие формы она принимает, какие энергетические структуры приводятся в действие и как все это работает, пока длится переход. Все это было сложно, но он чувствовал, что пройдет время, и он сможет постичь эту сложность и научиться управляться с нею.

В самом конце пути, когда они уже входили в замок, он уввдел, как охранная система приходит в движение, окружает их троих, соприкасается с полем Фольгорма… обмен сигналами по закрытому каналу… пульсация волшебной пряжи успокаивается, паутина пропускает их, последний шаг и вот — они уже на балконе Холгомияра, в привычном мире вещей. Дэвид фокусирует на нем взгляд — картинка, в которую можно поверить… остальная часть того, что он видит — потоки энергий, перемещение немыслимых сияний, пульсации и волны — остается в качестве фона. Пока он смотрит на картинку — картинка реальна, мир вещей свидетельствует о себе с безусловной убедительностью, но стоит ему лишь чуть сместить взгляд — и вот уже сама картинка, весь материальный мир — лишь часть чего-то большего. И отнюдь не самая важная часть.

Дэвид ощутил легкую тягучую боль в вижкаде… как будто бы заслезились глаза при резкой перемене освещения. Он знал — еще несколько секунд и все устаканится, восприятие вернется к повседневному режиму.

— Ну что ж, — сказал Фольгорм. — За столом тебе никто не поверил, но мы ведь этого и не ждали, верно?

— Угу, — Дэвид кивнул. — Признаться, вновь и вновь берут сомнения насчет осмысленности всего этого вранья…

— Они не могут знать, где именно ты врешь и в чем, а поэтому примут твою историю к сведению. Просто будут вынуждены принять. А вдруг это правда? Или частичная правда? Никто не знает…

— Это и есть правда. Почти.

— Ну вот видишь. — Фольгорм улыбнулся.

Идэль, которая смотрела куда-то вдаль, на зеленый ковер древесных крон, на облака и ленту реки — смотрела для того, чтобы, как подозревал Дэвид, побыстрее вернуть свое восприятие к нормальному режиму, обернулась к мужчинам и произнесла:

— А по-моему, обсуждать тут нечего. За столом говорили в основном мы. Точнее, Дэвид. Что гэальцы спрашивали и как смотрели… все это и вправду было вполне ожидаемо.

— А каким будет следующий ход? — спросил Дэвид.

— Наш или их? — Улыбка Фольгорма стала шире.

— А чей будет следующим? — Дэвид сделал большие глаза и абсолютно тупое, недоуменное лицо. Идэль тихо засмеялась.

Фольгорм хмыкнул и сказал что зависит от того, что считать «ходом». «Вывернулся… — иронично подумал Дэвид. — Перекидываемся словами, как мячиками».

— А что вы обычно считаете «ходом»?

Фольгорм не успел ответить — встряла Идэль:

— Сегодня мы собирались изучать волшебные дороги. Потренироваться в пикировке можно как-нибудь в другой раз.

— Как скажешь. — Фольгорм продолжал улыбаться.

— И все-таки, — сказал Дэвид уже без улыбки. — Что будет дальше?

— Дальше… — Принц помолчал. — С тобой захотят познакомиться. Будут беседы и расспросы. Не знаю, насколько ты заинтересуешь их сейчас, в преддверии сената… но рано или поздно им нужно будет как-то определяться в отношении к тебе… может быть, через несколько лет, я не знаю… и будет здорово, если к этому времени ты заработаешь хоть сколько-нибудь приличную репутацию… подружишься с кем-нибудь… кому-то понравишься… — Фольгорм неопределенно мотнул головой. — С другой стороны, активно стремиться к этому не надо. Не стоит показывать, что тебе что-то нужно от них, или что ты как-то рвешься расположить их к себе… Ты приехал издалека, но ты не знаком ни с Ксейдзаном, ни с кем-либо из Гэал… Даже если ты потомок претора, они тебе совершенно чужие люди. Не надо ничего специально придумывать, изощряться во лжи, изображать какие-то родственные чувства… откуда им взяться, сам посуди? Не лезь к ним, будь естественным. Реакция настоящего потомка претора в такой ситуации ничем не отличалась бы от твоей собственной реакции: это чужие люди, ты жил и дальше прекрасно проживешь без них. Но вот если они сами проявят к тебе интерес — тогда не замыкайся. Отвечай. Проявляй любопытство. Расспрашивай их обо всем, что хочешь. Но в первую очередь, конечно, о Хэбиаре. Ведь это та единственная ниточка, которая, по идее, связывает тебя с ними.

— Понял, — Дэвид наклонил голову, как бы благодаря принца за урок. Фольгорм вроде бы не сказал ничего оригинального, но он точно расставил акценты, и Дэвид не мог не согласиться с ним: да, именно так и следует действовать. Магии его мог научить любой, а правильно вжиться в новую роль — только дядя Идэль. Помощь Фольгорма, казалось бы, не слишком-то значительная, на самом деле была неоценимой: выживать, жить и побеждать в мире лжи, интриг и предательств — целое искусство…

— Итак… — Фольгорм посмотрел на своих учеников. — Займемся волшебными дорогами прямо сейчас, или хотите сначала отдохнуть? Что-нибудь выпить? Само собой, безалкогольное…

Дэвид встретился глазами с Идэль… та чуть передернула плечами: мне все равно, решай ты. Дэвид ощущал усталость — не столько физическую, сколько психологическую — после этого совершенно мирного семейного обеда, во время которого сгорела уйма его нервных клеток… но стоило подумать о том, какой урок им сейчас предстоит, как усталость отступила. Волшебные дороги. Эти слова таяли на языке, словно два сахарных леденца.

— Мы хочем учиться. — сообщил он Фольгорму.

Принц посмотрел на Идэль — девушка кивнула.

— Хорошо. В общем, тут нет ничего сложного. Как я уже говорил, достаточно соединить Форму, Путь, и любую Стихию. Обычно используют ту Стихию, с которой работается легче всего. Вы что выберете?

— Смерть, — не задумываясь ответила Идэль.

«Некроманточка ты моя» — с нежностью подумал Дэвид. Вслух он сказал — тоже не задумываясь, все уже давным-давно решено.

— Свет.

Идэль мельком взглянула на своего жениха. Дэвид догадывался, нет, скорее, чувством, о чем она думает, Идэль была инициирована Светом и работала с этой стихией так же хорошо, как и со Смертью… но Смерть все-таки оставалась на первом месте.

Для самого Дэвида второе место делили Жизнь и Огонь. Пришла мысль: после того, как он освоит Путь Света, надо будет испытать эту Форму в комбинации с Жизнью и Огнем. На что похожа Дорога Огня? Должно быть, это устрашающее зрелище. А Путь Жизни? Тут воображение землянина пасовало.

— Чтобы переместиться, — сказал Фодьгорм, — вы можете создать путь от начала и до конца, а можете использовать какой-либо из уже существующих путей.

На практике оба эти способа обычно комбинируются. Если дорога предстоит длинная, например в другой мир или в другой поток миров, то перемещение по такому пути может сильно истощить мага. В мире мы восстанавливаем энергию естественным путем, но попав в межреальность, теряем эту возможность. Межреальность для нас — точнее, для вас — почти пуста: там нет привычного взаимообмена энергией с окружающей средой, вам покажется, что вы только тратите, но ничего не получаете. На самом деле восстанавливать силы можно и в межреальности, но это требует определенной сноровки и мастерства, которых в ближайшие годы вы вряд ли достигнете.

— А за счет чего это вообще возможно? — спросил Дэвид. — Я имею в виду, если мы берем энергию из мира, то чем нам поможет искусство, когда мы окажемся вне мира?

— Вам — ничем не поможет, — с легким раздражением ответил Фодьгорм, недовольный тем, что его перебили. — Вы с Идэль только-только перешли на Ильт-фар и вам еще предстоит долгий путь развития на этом уровне. Но в принципе, можно научиться забирать энергию из ригурт-хада — энергетического поля, образующего не отдельный мир, а весь поток миров в целом. Однако это сложно, требует больших усилий и высокого мастерства. Высший пилотаж, о котором вам пока и мечтать рано.

— А почему мы не можем в межреальности черпать энергию из Рунного Круга? — спросила Идэль.

— Можем, — Фольгорм скупо улыбнулся. — Можем и делаем. Но это преимущество, доступное только членам нашей семьи. А я пока знакомлю вас с общими принципами перемещений. Кроме того, поддерживать связь с Источником и брать из него силу можно только внутри нимриано-хелаэнского ригурт-хада, при переходе в другой поток Источник вам не поможет. Еще, чтобы облегчить себе жизнь, можно сделать специальный Тальдеар для перемещений. Но пока речь не об этом, а об общей базе. И перестаньте сбивать меня.

— Хорошо. — Принцесса кивнула. — Ты что-то говорил о том, что можно избежать истощения, выйдя на какой-то уже существующий путь.

— Именно. В пространстве отдельного мира свободной энергии много, ее легко получить, каналы, по которым она движется, открыты — пусть не все, но многие. В межреальности такого изобилия нет, но сила там все равно течет — от одного мира к другому — только вот движется она по закрытым каналам. В межреальности подключиться к такому каналу со стороны только для того, чтобы брать оттуда энергию — сложно, и как я уже сказал, высший пилотаж и пока не для вас. Но есть одна хитрость. Дело в том, что всякий закрытый канал, по которому течет мощь, может быть рассмотрен и описан как Путь какой-либо стихии. Со стороны брать энергию из этого канала сложно, но начиная перемещение из мира, можно войти в такой канал и следовать по нему именно как по пути движения силы. Понимаете? Эти закрытые каналы — не любые, конечно, но многие из них — и есть волшебные дороги, которые, как бесконечная паутина, охватывают все Сущее. Точнее, мы можем использовать эти каналы как волшебные дороги для себя. От мага требуется лишь создать маленькую тропку, которая позволит войти в канал и далее удерживать заклинание Пути, превращая течение энергии между мирами в путь для себя. Как я уже сказал, годится любая стихия. Но это общее положение, а на практике вы постоянно будете сталкиваться с тем, что в какие-то места вам попасть легче — поскольку туда ведет больше энергетических путей, соответствующих вашей стихий — а куда-то очень непросто. Например, могут быть проблемы, если вы попытаетесь с помощью Пути Света переместиться в Преисподнюю или выбраться из нее. Вы можете просто не найти магистральной дороги такого типа. И в этом случае придется либо использовать другую стихию, либо создавать дорогу самому — а последнее может обессилить или даже убить вас, если путь будет слишком долгим. В общем, если вам казалось, что путешествие по мирам — это простое безопасное дело, забудьте об этом. То есть дело-то, конечно, простое, вроде разгуливания пешком по улицам города, но можно забрести в такие районы, из которых вы потом не выберетесь. Поэтому, даже когда более-менее обучитесь, не пытайтесь сразу убежать на край вселенной, осваивайте волшебные дороги потихоньку: сначала изучите ближайшие окрестности, начните в них ориентироваться, и только потом идите дальше — на периферию или в какие-нибудь другие потоки миров. Не торопитесь. Когда-нибудь дойдет время и до путешествий в другие Царства… а пока не пытайтесь прыгнуть выше головы. Вопросы?

— Сколько времени занимают такие путешествия? — спросила Идэль. — Вот, допустим, я хочу отправиться в соседний мир. Или еще куда-то. Сколько времени это отнимет?

— По-разному. Зависит от навыка. И от условий.

— Ну хотя бы приблизительно ты можешь сказать?

— Даже для короткого путешествия вам сейчас потребуются часы. Когда обучитесь… ну не знаю… минуты. Естественно, чем мир дальше, тем дольше до него добираться.

— То есть, — Дэвид сделал кислую мину, — чтобы перейти в соседний поток… скажем, на тот сателлит Терры, где я родился, — потребуется вообще черт знает сколько времени? Недели? Или месяцы даже?

— Сейчас — да, — кивнул Фольгорм. — Впрочем, сейчас ты вообще туда не доберешься, потеряешься где-нибудь по дороге…

— Я имел в виду — в принципе. Когда обучусь.

— А если в принципе, тут есть три обстоятельства. Во-первых, скорость движения зависит от скорости потока, а скорость последнего во многих случаях зависит от его величины и насыщенности. Магистральные пути между ригурт-хадами… — Фольгорм задумался. — Тебе, как человеку из технологического мира, наверное, станет понятно, что это, если я сравню такие пути с идеально ровными многополосными трассами. Соединяют между собой какие-то далекие точки, но и скорость движения на них гораздо выше, чем на улице в городе.

— Хм. Похоже, вы… то есть ты жил на Земле.

— Нет, — Фольгорм покачал головой. — О Земле Изгнанников и ее сателлитах я только читал. Я провел пару лет на Орионе 733С.

— Тоже технологический мир? — заинтересовался Дэвид.

— Ага. В тамошней метрополии давным-давно случилась беда, в результате которой местное метамагическое поле было непоправимо повреждено. Общий потенциал системы резко упал, некоторые миры полностью вымерли. В других мирах после катастроф цивилизации оправились и снова пошли на взлет — но уже с уклоном в технику. Своеобразные миры, надо сказать. Ор733С — один из немногих, где существует какое-то подобие нормального государства. В остальных — машинные цивилизации, разумные роботы, а также самые нелепые сочетания анархии и диктата — там, где еще командуют люди. Любая более-менее сложная машина там имеет шанс выйти за пределы собственной программы, обрести самосознание и даже чувства. Так проявляется действие техногенных божеств — прелюбопытнейших да, весьма прелюбопытнейших существ. Именно они достраивают на психоэнергетическом пласте роботов, давая им некое подобие душ — конечно, очень непохожих на наши с вами… Местные жители к мистике не склонны и считают, что «оживление» роботов — это какой-то природный феномен. Пытаются всячески изучить их, оставаясь на путях строгой наукой.

Идэль кашлянула.

— Ах да, — встрепенулся Фольгорм. — Мы увлеклись. На чем мы остановились?…

— На том, сколько времени занимает переход, — сухо напомнила принцесса.

— Ага… Так вот, магистральные пути между ригурт-хадами несут вас быстрее, чем дороги внутри самого ригурт-хада, хотя между ригурт-хадами и расстояние больше… Это во-первых. Во-вторых, время, которое вы потратили на дорогу, измерить не так-то просто. Субъективно, пока вы перемещается, время идет совсем иначе, чем внутри мира. Вам может показаться, что прошло несколько часов, а когда вы возвращаетесь в мир, оказывается вдруг, что прошли дни и недели. При очень далеких путешествиях могут пройти годы.

— Ничего себе… — Дэвид приуныл.

— Да, всегда есть опасность надолго застрять где-то. Но со временем вы научитесь выбирать такие маршруты, на которых потери времени будут минимальными. Просто будете интуитивно их чувствовать. Но так только на знакомой территории — при освоении нового пространства вы всегда рискуете пойти путем, который вас надолго задержит. Вы не будете этого знать, и по вашим личным ощущениям пройдет не так уж много времени — а время в мире, куда вы движетесь, будет лететь с бешенной скоростью. Особенно большие потери случаются у тех, кто сам создает свои пути, избегая или не имея возможности воспользоваться магистральными. Это второе обстоятельство, влияющее на время. И теперь последнее — вы можете увеличить скорость потока, который вас несет. Для этого требуются большие энергетические затраты, но это возможно. И вот поэтому за счет Рунного Круга мы, высокорожденные, можем довольно быстро освоиться с перемещениями внутри нимриано-хеллаэнского ригурт-хада. И по этой же причине пытаться самостоятельно перейти в другие потоки в ближайшие годы я вам категорически не советую. Легкость, с которой вы колдуете здесь, обманет вас и все может закончиться очень печально, когда поддержка, на которую вы привыкли рассчитывать, вдруг исчезнет.

— Ну вот… — Дэвид скривился. — А я уж размечтался… Неужели нет никаких более простых и действенных методов?

— Я предлагаю самый лучший способ.

— Да? — Усомнился землянин. — Ты правда так считаешь?… Я объясню, почему спрашиваю. Я несколько раз путешествовал с моим учителем, Лэйкилом кен Апреем. Времени на это уходило очень мало. Даже при перемещении в другой поток.

— Граф кен Апрей… — Фольгорм хмыкнул и покачал головой. — Я с ним не знаком, но смею предположить, что несмотря на то, как сильно ты изменился в Круге, он и сейчас малость посильнее тебя будет. Еще предположу, что он обычно создавал путь от своего замкового Источника, верно?

Дэвид кивнул.

— Да, это так.

— Естественно, сторонняя сила увеличивает скорость перемещения по пути.

— Ты хочешь сказать, что можно поддерживать связь с Источником Силы — я имею в виду обычный Источник — во время перемещения?

— Как правило, нет, но если путь создается от Источника, тот… ммм… скажем так, дает хороший начальный толчок.

— А как отыскать путь, который нужен? — спросила Идэль. — Как вообще их почувствовать? По идее, если в мире полно открытых каналов, я должна эти пути ощущать постоянно. Но я ничего не чувствую.

— Естественно, — согласился Фольгорм. — Ты ведь еще не определила, что будешь чувствовать. Мысленно ты уже хочешь найти путь, но твое восприятие еще не настроено. Нужную настройку Форма и создаст. Но как все это делается, нужно показывать на практике. У вас есть еще вопросы?… Нет? Тогда давайте приступим.

Для демонстрации Фольгорм выбрал стихию Света — Идэль управляться с нею умела, а Смерти у принца в любом случае не было.

Все и в самом деле оказалось предельно просто. Как только, послушно следуя указаниям Фольгорма, они сопрягли Форму Пути и Стихию, появлялось ощущение нового направления. Как будто бы кто-то открывал в окружающем пространстве потайную дверь. Отпускали заклинание — ощущение направления гасло. Магическим зрением Дэвид видел, как энергии, захваченные Формой, обретали новый вид и порядок. Но оставалось непонятном, где в первую очередь происходили изменения — во внешнем мире или в самом маге. Дэвиду пришло на ум, что, произнося «Путь Света», он просто постулирует, что этот путь есть. И путь действительно возникает, поскольку Форма меняет его восприятие. Он начинает усматривать тот порядок, который не видел раньше, Форма показывает ему, как нужно смотреть на мир, чтобы увидеть путь. Как только он убирает заклинание, путь исчезает — нет, все его составляющие остаются на месте, просто для Дэвида они перестают собираться в единую дорогу.

Есть дорога или нет, зависело только от того, видит он ее или нет. Именно виденье какой-либо системы определяло бытие этой системы для видящего и, соответственно, возможности ее использования, без виденья самой системы не существовало, составляющие ее элементы становились частями других систем, никак между собой не связанными. Один и тот же элемент энергийного мира мог присутствовать сразу в великом множестве систем, и существование некоторых из этих систем задавало восприятие Дэвида Брендома, когда он вызывал или убирал Форму. Другие от его восприятия не зависели или зависели очень мало. „похоже, они задавались какими-то более общими законами, контролировать которые он пока не мог. А кто мог? Кто вносил в окружающий мир ту часть порядка, которая продолжала существовать вне зависимости от того, видел ее Дэвид в данный момент или нет? Чье восприятие задавало этот общий порядок? Восприятие богов? Обладающих Силой? Еще каких-нибудь совершенно неведомых существ?… Возможно, это зависело от всех понемножку…

Форма, которой оперировал Дэвид, имела три производные — собственно «Путь», а также «Дорога» и «Тропа». «Путь» мог использоваться не только для перемещений, но и как Форма, фиксирующее некое направление развития. Скажем, на родине Дэвида, когда люди с умным видом говорили что-нибудь вроде «эволюционируя, живые организмы прошли длинный путь развития от простейших до человека», слово «путь» употреблялось в иносказательном смысле. Но для Формы иносказаний нет — на магическом, энергийном пласте мира присутствуют все процессы, которые только можно вообразить, и еще множество таких, которых вообразить нельзя — присутствуют с той же очевидностью, с какой на материальном пласте присутстуют вещи. Употребив эту Форму, Дэвид действительно мог бы задать определенное направление эволюции для какого-нибудь вида живых существ. «Дорога» употреблялась обычно для обозначения уже существующих, фиксированных путей перемещения, например, магистральные трассы между мирами.

«Тропа» — это маленькая, запутанная и скрытая от посторонних глаз дорожка, которую маг создавал для каких-то своих локальных перемещений. На основе «Тропы Света» можно было составить заклинание мгновенной телепортации на несколько десятков метров, либо попытаться протянуть такую тропку к уже существующей трассе.

Кое-как освоившись с локальной телепортацией внутри мира, они сосредоточились на волшебных дорогах, которые, начинаясь в самом мире, позволяли выйти за его пределы. В первый раз вел Фольгорм. Можно было по-разному настраивать свое восприятие во время движения, и в зависимости от настройки путешественник созерцал либо внутреннее пространство самой стихии, либо, сквозь ее призму — межреальность и плывущие в бесконечности миры. Если бы речь шла о предметах, можно было бы сказать, что путешественник способен выбирать, будет ли канал, по которому он движется, более или менее прозрачным — при непрозрачном он видел переливы внутренних стенок канала, а при прозрачном — внешний мир. Однако для энергийного пласта не было «внешнего пространства» в том смысле, в котором оно существует для мира вещей. Здесь путешественник сам выбирал, каким быть внешнему миру. Если он выбирал стихию, то и все внешнее пространство становилось стихией, он и в самом деле двигался внутри нее; если же он поднимался к поверхности стихии, к общему миру, где стихии смешаны, тогда он мог сквозь призму стихии видеть межреальность и другие пути. Внутри стихии двигаться было безопаснее, поскольку со стороны такого путешественника обнаружить становилось значительно сложнее, зато ближе к общему пространству — интереснее. Иногда на этих путях можно было встретить и других существ, но редко: для того, чтобы подобное произошло, существа должны были воспринимать реальность очень близко друг другу оставаясь в одном и том же спектре частот, а ведь если они даже использовали одну и ту же стихию, то совсем не факт, что оказались бы при этом на одной и той же волне. Одно и то же течение могли использовать самые разные существа и при этом ничего даже не подозревать друг о друге.

Межреальность представляла собой великолепное зрелище, и Дэвид, который после инициации в Рунном Круге свободно воспринимал окружающее в четырех пространственных измерениях, оценил это зрелище сполна. Миры текли, раскрашенные невообразимыми цветами, сияния и сгущения, подобно рекам из света, струились по своим маршрутам, где-то далеко горели огоньки и вихреобразные скопления огоньков — иные потоки миров, к которым можно было попасть, если пройти длинный путь по волшебным, дорогам… Здесь были какие-то кольца, подобные кольцам Сатурна, великое нагромождение сфер, которые, как призрачные тени, свободно проходили друг сквозь друга. Они втроем — учитель и два восхищенных ученика — двигались по ленте из чистого света, которая, все более истончаясь, в конце концов превращалась в тоненькую паутинку, терявшуюся где-то далеко впереди. Дэвид вспомнил дорогу из Нимриана в Кильбрен и подумал: «Мост — это просто волшебная дорога, укрепленная так, чтобы ей могли пользоваться обычные люди». Ему стало интересно: можно ли увидеть Мост оттуда, где они сейчас находились? Он повернулся и пораженно застыл на месте. Они еще не покинули полностью поле самой планеты, и Кильбрен, как исполинская сфера, закрывал теперь весь обзор. Это был водопад цветов, буря сияний, миллиард бликов, собранных в одном месте. Почувствовав, что он остановился, Идэль обернулась и тоже застыла. Фольгорм дал им несколько секунд, а затем настойчиво потянул дальше.

— Не стоит тут задерживаться, — сказал он. — Планета притягивает вас, захватывает внимание. Вы сейчас движетесь к ней. Если так пойдет дальше, просто шлепнитесь обратно.

— Подожди… — попросил Дэвид.

— Ну что еще?

— Я просто хочу понять, можно ли отсюда увидеть Мосты?

Принц окинул Кильбрен быстрым взглядом. Поднял руку, указуя куда-то.

— Вон там, видишь?!. Такие тонкие беловатые линии?… Почти прозрачные.

Сначала Дэвид не мог понять, на что показывает высокорожденный, затем увидел. И вправду, совсем прозрачные и тонкие — как струны. На его глазах один из Мостов стал полностью прозрачным и исчез, зато через несколько секунд протянулся другой, набирая насыщенность. Той части Моста, которая соединялась с Кильбреном, не было видно, и непонятно было, куда он вел. Дэвид видел лишь кусок бледно-белой струны, ее концы таяли в пространстве. Мост начал гаснуть. Фольгорм потянул его дальше, и на этот раз Дэвид повиновался.

Через некоторое время тропка, по которой они перемещались, втянулась в более широкий путь. Когда они отдалились от исходного мира на достаточное расстояние и его поле уже не могло притянуть их к себе назад, Фольгорм дал им несколько минут, чтобы полюбоваться Кильбреном. Затем они начали учиться самостоятельному движению по волшебным дорогам. Можно было воспринимать дорогу просто как поток силы, по которому плыл гэемон, а можно было уплотнить и упростить картинку почти до обычного трехмерного мира, где по дороге в расцвеченной призрачными огнями бесконечности шел человек. Дорога в этом случае могла принять самый разный вид, можно было до определенной степени менять ее плотность и вид — в любом случае это была лишь иллюзия, зрительная и тактильная. Дэвид хотел задать дурацкий вопрос о том, куда пропадают их настоящие тела, когда они движутся по дороге, которая была всего лишь потоком силы… Он проглотил вопрос, прежде чем озвучил его. Старая память, воспитание, привычка мысли — все это никак не могло смириться с тем очевидным фактом, что никаких «тел» на самом деле никогда не было, все тела, которые он «видел», всегда существовали лишь в его сознании, на деле будучи не более чем потоками энергии, которые его сознание схватывало и собирало в образы видимого мира. Представление о материальном мире, таком устойчивом и плотном, было удобным и привычным — но это было лишь представление, и не более того.

Когда Фольгорм уверился, что его ученики вполне уяснили, как использовать поток силы для перемещения, как ускорять движение и как поворачивать обратно, он повел их на экскурсию в ближайший к Кильбрену мир — Курбанун, проходивший в нимриано-хеллаэнской классификации под номером HN-8B. Мир постепенно вырастал, заполняя все вокруг, волшебная дорога, словно тончайшая изогнутая игла, входила в самую его сердцевину. Дэвид отметил, что в метамагическом поле этой планеты больше ярких бликов и белых цветов, чем в поле Кильбрена, эфирная «атмосфера» казалась в целом более хаотичной и бурной. Несколько раз возникало чувство, что они вот-вот утратят контроль над дорогой: течения мира искажали путь, грозились подхватить путешественников и зашвырнуть их в никуда. Фольгорм, однако, вел уверенно, показывая как лавировать среди мировых потоков силы и даже как можно использовать их слепую мощь себе на пользу. В случае возникновения настоящих проблем ничто не запрещало использовать и другие Формы для стабилизации Пути.

В конце концов, они оказались там, в сердцевине, погрузившись в океан бликов и световых водоворотов. Межреальности уже не было видно, призрачные образы, как кусочки гигантского калейдоскопа, раз за разом пытались сложиться во что-то цельное. Когда им это удалось, готовая картинка захватила внимание Дэвида и он увидел…

…увидел, что стоит на холме посреди каменистой неровной пустыни. Впереди было что-то, подобное древнему городу, занесенному пылью и песком. Сухой, резкий ветер и ослепительно-яркое солнце. По небу плыли серые облака, которые иногда-закрывали светило, и по земле вслед за облаками бежали тени. Странный мир: здесь было зябко и жарко одновременно.

Идэль и ее жених с любопытством оглядывались по сторонам. Фольгорм, чуть улыбаясь, наблюдал за их реакцией. Их восторг, удивление и восхищение, похоже, будили в нем ностальгические чувства… Возможно, вспоминал дни, когда он сам впервые по волшебному пути переместился в другой мир…

— Это наш сосед, — произнес Фольгорм, окидывая взглядом пустыню. — Катастрофа, а затем исцеление рунного Круга Церекхаймом вызвали слишком сильный дисбаланс… и HN-8 расщепился на два. Впрочем возможно, Кильбрен уже и сам потихоньку созревал собираясь разделиться, и все эти события всего лишь ускорили процесс, я не знаю… Суть в том, что это один из самых молодых миров в нашем потоке — он зарегистрирован всего лишь чуть больше трех тысяч лет тому назад.

— А как выглядит разделение миров? — спросил Дэвид.

— А никак, — засмеялся Фольгорм. — Этого никто никогда не видел. Понимаешь, ничего такого… заметного… не происходит. Люди спокойно ходят себе по межреальности, а потом — ррраз!.. Гляди-ка, новый мир. И откуда он только взялся?… Дата регистрации — это все, что у нас есть.

— Но ведь вы привязываете расщепление мира к какому-то событию. Ты сам об этом только что сказал.

— Да, привязываем, — кивнул принц. — Потому что нам так удобнее. Но никто не сказал, что это правильно. Например, мы привязываем рождение Кильбрена примерно к тому периоду, когда в Нимриане существовало королевство Айтэль. Некоторые названия общие, язык, какие-то персоналии, сюжеты легенд… Казалось бы, мы нашли точку, когда миры были одним целым. Так? Ничего подобного! Истории разные. То, что было до разделения, похоже, но есть и отличия.

— Откуда же тогда берутся новые миры? — недоуменно спросил Дэвид. — Или ты хочешь сказать, что они где-то прячутся внутри ригурт-хада, а потом в какой-то момент вылезают явно?

Идэль засмеялась.

— Нет-нет, — Фольгорм покачал головой. — Есть и такая теория, конечно, но учитывая, что эти «спрятанные» миры до момента их появления не могут найти даже Лорды, разумно предположить, что их и вовсе нет. Куда интереснее и обоснованнее выглядит другое предположение: когда мир появляется, он сразу же создает и свое собственное прошлое.

— Как такое возможно?

— А почему нет? — вопросом на вопрос ответил принц. — Прошлое для настоящего — всего лишь набор информации. Когда мир появляется, формируется и его собственное информационное поле. Там может быть записано все что угодно. Например, что этот мир выдул из своего хобота Гигантский Розовый Слон неизмеримое количество лет тому назад. Есть и такие миры, история которых измеряется совершенно абсурдными числами — миллиард лет, два, а то и больше.

Дэвид мрачно кивнул. Насколько он помнил, согласно последней версии винландских ученых, его Земле было пятнадцать миллиардов лет или что-то около того.

— Но есть же материальные свидетельства… — Под ироническим взглядом Фольгорма он осекся. Какие, к черту материальные свидетельства, если сам материальный мир — лишь образ в воспринимающем сознании? А то, каким, будет этот образ, зависело от очень многих факторов — и не в последнюю очередь от состояния информационных полей мира. В каком-то смысле мир сам придумывал свою историю, а затем еще и заставлял всеми доступными способами своих обитателей поверить внее.

— Но тогда получается, что установить настоящий возраст вселенной вообще невозможно, — уныло озвучил Дэвид итог своих размышлений.

— Почему невозможно? — удивился Фольгорм. — Есть же те, кто помнит, как все начиналось.

— И сколько ей лет на самом деле?

— Абсолютно точно на этот вопрос нельзя ответить, потому что в разные исторические периоды время текло по-разному. В эпоху ванов оно, по самой структуре — было одним, в эпоху Истинных Богов — другим, после Изгнания — третьим… Поэтому определить можно только приблизительно. Несколько миллионов лет. Не меньше двух, но очень вряд ли, что больше четырех.

Дэвид замолчал и надолго задумался. Надо было все это как-нибудь утрясти в голове…

— Я читала про Курбанун, — подала голос Идэль. — Он ведь очень похож на наш мир, верно?

— Конечно, — кивнул Фольгорм. — Он и должен быть похож, поскольку отделился совсем недавно. Ты не узнаешь это место? — спросил он у племянницы, показав на руины города.

Идэль, нахмурившись и напряженно сжав губы, некоторое время смотрела в указанном направлении.

— Это Геиль, — сказал Фольгорм, так и не дождавшись ответа.

Идэль медленно кивнула. Она подозревала, что ответ будет именно таким, но не могла сказать, что узнает город: нет, тут не было ничего похожего… или почти ничего. Точнее, она ничего не могла узнать: в Кильбрене то место, где они стояли, было давным-давно застроено домами Нижнего Города. Здесь же сохранились только руины Старого. Здесь, в Курбануне, так и не отстроили столицу заново, поскольку и сам Круг не был восстановлен….

— Тогда это — Эджимайзея? — Она показала на высохшее русло слева. Изломанные, неровные берега абсолютно не походили на берега реки, которая несла свои воды в Кильбрене.

Принц кивнул. Идэль недоверчиво покачала головой, но ничего не сказала.

— А Рунный Круг здесь есть? — спросил Дэвид.

— Да, — Идэль и Фольгорм ответили одновременно. Улыбаясь, посмотрели друг на друга. Идэль чуть наклонила голову, признавая первенство дядюшки.

— Точнее сказать, Круг здесь был, — произнес Фольгорм. — Но в отличие от нашего мира, его не восстановили. Более того, изначальное повреждение структуры с течением времени привело к полной дестабилизации системы. В Курбануне Круг разрушен полностью. На том месте, где он находился, возник некий беспорядочный Источник… нет, не Источник — хаотический фонтан силы. В месте, где некогда сходились все силовые линии планеты, по-прежнему был избыток энергии, но теперь она стала совершенно неуправляемой… По крайней мере, — Фольгорм усмехнулся, — так разворачивались события, если верить информационным полям Курбануна. И рассказам местных жителей. Когда мы обнаружили этот мир, никакого, даже самого отдаленного подобия системы на месте Круга уже не было. Только беспорядочное буйство слепых сил, — Фольгорм поднял руку, указывая куда-то в направлении развалин. — Вон там. Это неблизко, но ощущается даже на таком расстоянии.

Дэвид перевел взгляд туда, куда ему предлагалось посмотреть… В обычном мире — ничего… вот только воздух над отдаленной частью развалин казался каким-то ярким, насыщенным… будто бы воздух незаметно светлел: к центру аномалии — больше, чем дальше от центра — тем меньше. Переход был очень плавным, растянувшимся, может быть, на полтора или два километра — а вполне возможно, что и больше.

Магическое восприятие показывало, что там, вдалеке, и впрямь происходит что-то странное. Невесть откуда, из разных направлений, волнами выплескивалась энергия и затем так же пропадала невесть куда. Но пропадала не полностью — часть сил выбрасывалась в окружающее пространство, в результате чего фон на расстоянии нескольких километров от Источника был чрезвычайно высок. Они стояли на самой границе аномалии, которая была слишком огромной, чтобы ее можно было заметить сразу.

— Ого!.. — сказал Дэвид. Он был заворожен.

Идэль мыслила более практично.

— Почему до сих пор никто не взял эту штуку под контроль?

— Не знаю, — Фольгорм пожал плечами. — Видимо, тут все слишком нестабильно. Нет, я уверен, эту силу освоят. Рано или поздно. Но пока умельца не нашлось.

— Не представляю, кто кроме бога мог бы с этим совладать, — пробормотал Дэвид, задирая подбородок, чтобы рассмотреть верхнюю часть аномального скопления силы. — Тут просто океан мощи… чтобы взять это под контроль, нужна сила не меньшая.

— Вот именно, — кивнул принц. — Тем, кто мог бы тут сам навести порядок, эта штука просто не нужна. А те, кому она нужна, не владеют достаточной силой, чтобы что-то сделать.

— А если подвести энергию из какого-нибудь другого места? — предложила Идэль.

— Пытались. Но есть один момент. Курбанун слишком близок к нашему родному миру. Прокладывать канал придется через Кильбрен. Я слышал, при Джейбрине одна из хеллаэнских компаний пыталась договориться. Приор отказал. Вероятно, он рассчитывал сам заняться этим местом… когда-нибудь. Когда разгребет текущие дела. Но руки так и не дошли.

— Глупость какая-то, — Идэль передернула плечиками. — Деду не обязательно было делать все самому, он мог послать кого-нибудь с поручением тут все обустроить.

— Нет, — Фольгорм покачал головой. — Сначала нужно было перестроить Рунный Круг так, чтобы высвободить нужное количество силы. И не на один раз, а наладить постоянный канал, по которому сила могла бы переходить в Курбанун. И здесь потребовалась бы работа не одного специалиста, а многих. Короче, это был проект государственного масштаба, и у Джейбрина, к сожалению, на него времени так и не нашлось. А отдельных исследователей сюда отправляли еще раньше, при Гарабинде или даже еще при Юлианаре… нет, один человек тут ничего не сможет сделать. Слишком все масштабно. Кроме того, помимо проблемы со слишком мощными и совершенно непредсказуемыми потоками разрушенного Круга имеется еще проблема местного населения.

— Тут кто-то живет? — Идэль недоверчиво посмотрела по сторонам. Ни птиц, ни животных, ни деревьев… ни травинки. Нет даже мха. Скалы и песок. И все.

— Тут — нет, — ответил принц. — А в мире — да. Кочевники.

В глазах Идэль блеснуло понимание.

— Как мы когда-то?

Фольгорм кивнул.

— Людей очень мало, растительности почти нет… перемещаются по пустошам вместе со своими стадами и кормят их чем придется. К попыткам изучить это место они всегда относились крайне отрицательно. Для них эти руины священны.

— Я их понимаю, — прошептала принцесса.

— Я тоже, — согласился Фольгорм. — По сути, они — это мы. Те, кем мы могли бы быть, сложись все немного иначе. Но это не отменяет того факта, что они изо всех сил мешают спокойному и всестороннему изучению этого места.

— А их не пытались инициировать в нашем Круге?

— Пытались. Неудачно. Наш Круг реагирует на них так же, как на любых посторонних. — Фольгорм мельком посмотрел на Дэвида. Одно исключение — посторонний, на которого Кильбренийский Источник отреагировал не так, как должен был, — находилось у него перед глазами.

— А почему они вообще представляют проблему? — спросила принцесса. — По идее, они должны быть обычными дикарями. Или нет?

— Да, это дикари. Но вот только не совсем обычные дикари. Искажение планетарного метамагического поля отразилось и на энергетике отдельных существ. Большинство погибло, те, кто сумели выжить — изменились. У местных больше половины новорожденных не доживают и до года — даже не столько из-за условий и качества пищи, сколько из-за врожденных дефектов гэемона. Те, кто выживает, приучаются иначе принимать и отдавать энергию… не так, как свойственно обычным людям. По сути, это уже и не люди вовсе. Это раса, которая предположительно когда-то была человеческой, но которая со временем все больше и больше демонизируется… в соответствии с местными условиями, конечно. Обычным демонам тут тоже не очень комфортно. Слишком резкие перепады силы. То ее очень много-то нет вообще. Нужно иметь весьма специфическое строение эфирного тела, чтобы тут выжить…

— Интересно, что это там происходит? — спросил Дэвид, показывая в сторону руин.

* * *

Йраг расстался со своими товарищами, приказав им продолжать путь без него. Воины не хотели отпускать вождя, но он поклялся, что не войдет в Город Бога — просто будет ждать за его чертой столько, сколько потребуется. Тогда воины захотели остаться с ним, ведь они беспокоились о детях не меньше, но Йраг отослал их. Он собирался нарушить клятву, потому что любил Чийни и знал, что остальные слишком суеверны, чтобы преступить запрет Прародителя, донесенный до них Сарабадом. Кроме того, нельзя было исключать, что шаман все-таки сказал правду. Если так, то, когда вождь войдет в Город Бога, разгневанный Прародитель заберет только его собственную жизнь. Дурные предчувствия терзали Йрага, и он был готов рискнуть своей жизнью, но не хотел рисковать жизнями людей, с которыми вырос, — даже если бы они смогли преодолеть страх и войти в город вслед за ним.

Йраг возвращался к руинам, продвигаясь на юго-запад и опасаясь, что потерял слишком много времени. Его черный соорни был измучен и требовал отдыха: день клонился к вечеру, а с самого утра они останавливались лишь раз, у города, когда отдавали детей Сарабаду.

Наконец с гребня песчаного холма Йраг увидел руины. Бестелесный Прародитель казался пожаром, рвущимся из сердцевины города к небесам — однако узреть этот пожар мог лишь тот, кто умел Видеть. Йраг погнал соорни к городу. Повсюду сновали демоны, но он не обращал на них внимания. Он оставил жеребца у самой границы — там, где еще не было пламени Прародителя, но уже ощущалась его теплота. Одна из легенд гласила, что сам Прародитель незрим даже для тех, кто умеет Видеть, и сияние в руинах — не он сам, но его кровь, хлещущая из раны, которую давным-давно оставили самые первые из Чужаков. Оружие Чужаков было отравлено, и поэтому Прародитель сначала сошел с ума и разрушил весь мир, а затем погрузился в тяжелый сон, и продолжал спать, пока все вокруг медленно приходило в упадок. Чужаки ранили Бога для того, чтобы, напиться его крови, и доверять им ни в коем случае было нельзя. Позже они не раз приходили с дарами и фальшивыми предложениями мира, но всякий раз их цель оставалась все той же: они жаждали крови и силы Прародителя. Поэтому Чужаков всегда убивали, и их лживые речи и красивые побрякушки не помогали им. Ведь побрякушки можно снять и с мертвого тела, а лживые речи никому не нужны.

Йраг крался среди руин по следам Сарабада и девятерых детей. Тепло Прародителя становилось все ощутимее. Рано или поздно это тепло станет огнем, от которого нет спасения, ибо топливом для этого огня служит сама душа.

Йраг знал, что пламя Прародителя горит по-разному в разное время. Иногда оно сильнее, иногда стихает. Никто, кроме шаманов, не знал от чего зависит и каким будет незримое пламя в тот или иной час. Шаманы тоже этого не знали, но, погружаясь в колдовской сон, могли соприкасаться со снами Прародителя и узнавать их содержание. Если Прародителю снились кошмары, он ворочался во сне, края его раны расходились и тогда пламя становилось сильнее. Если же сны Прародителя (а значит, и шамана, подглядевшего их) оказывались пусты, пламя слабело. Йраг был в окрестностях города Бога несколько раз, и знал, насколько яростным может быть пламя. Сейчас же, похоже, Прародителю вообще ничего не снилось… Интересно, долго ли продлится затишье? Неужели шаман не солгал?…

Он увидел Сарабада на площади, на фоне исполинской огненной колонны спящего Бога. Прародитель был так близко и сиял так ослепительно, что Йраг не мог уже определить, видит ли он его тем зрением, которое позволяет созерцать демонов и духов, или же облик Прародителя стал доступен и для телесных глаз. Прародитель пока бездействовал. Сарабад начертал странный рисунок и расположил детей по периметру большого круга, внутри маленьких кругов. Все дети, были без сознания — а может быть, просто спали. Сарабад стоял в центре и читал какие-то заклинания. Но так продолжалось недолго. Йраг сидел в своем укрытии очень тихо, но что-то выдало его. Вероятно, некоторые из мелких демонов, которых тут витало великое множество, служили шаману. Либо он мог видеть сквозь стены и даже испарения от огненной крови Прародителя не становились для него преградой. Во всяком случае, закончив одно из своих заклинаний, он вдруг остановился и посмотрел туда, где сидел Йраг. Шаман вытянул свой посох, и хвосты из гривы coopни затрепетали, как от сильного ветра. Затем хвосты превратились в змей, которые метнулись к убежищу Йрага, и у последнего уже не осталось никаких сомнений, что он обнаружен. Хотя змеи были не из плоти, Йраг успел убить одну и ранить еще нескольких, прежде чем остальные оплели его и впрыснули яд. Вождь почувствовал, что обездвижен.

Потом он услышал шаги. Сарабад подошел поближе, чтобы насладиться унижением соперника.

— Зачем ты вернулся? — презрительно спросил он.

Йраг был уверен, что ответ на этот вопрос шамана не интересует, и вместо ответа спросил сам:

— Зачем ты солгал?

— Ты умнее остальных, — сказал Сарабад. — Понял, что что-то не так. Но недостаточно умен, чтобы понять: иногда лучше оставаться дураком.

— Прародитель не говорил с тобой. — Скованный заклятьем, вождь не спрашивал, а утверждал.

Молодой шаман кивнул.

— Верно. Прародитель вообще не способен говорить. Это слепой и безмозглый Бог, а возможно, еще и давным-давно сдохший. Однако в его гниющем теле живут черви, и эти черви — демоны. С некоторыми из них можно договориться.

— Ты хочешь отдать им наших детей.

— Этот мир умирает, но есть и другие. Демоны рассказали мне о них. Если напиться крови Прародителя, можно приобрести огромное могущество, и тогда даже преграды между мирами перестанут иметь какое-либо значение. Не зря же этой крови желают Чужаки. Но взять кровь не просто, потому что она обжигает сильнее любого огня. Она столь горяча, что топливом для нее служит душа. И вот поэтому перед тем, как пить эту кровь, следует преобразовать душу. Я использую девять обычных душ для того, чтобы накормить ими демонов, а взамен они преобразуют мою так, как я желаю.

Йраг рванулся, силясь освободиться от спеленавших его змей, но шаман ударил его своим посохом — дерево прошло сквозь плечо, словно это был не посох, а острейшее копье. Йраг ощутил страшную боль и проклял предателя. Сарабад лишь рассмеялся в ответ.

— Не беспокойся. Я дам нашим людям то, чего никогда не сможешь дать ты. Всего лишь девять детей — крошечная жертва. Получив могущество Бога, я смогу приходить в миры Чужаков так же свободно, как они приходят в наш. Я покорю эти миры и дам людям из нашего племени земли, где будут реки из молока и озера из чистой, сладкой воды без малейшего привкуса горечи. Я поведу их в Цветущие Земли, а они будут славить меня, как подлинного Бога и истинного наследника Прародителя. Возможно, я даже тебе позволю себя славить. Если, конечно, ты выживешь, когда Прародитель проснется.

Не желая надеяться только на чары, шаман связал Йрага его собственным поясом, и посадил так, чтобы тот видел площадь. Когда сила Прародителя затопит все вокруг, парализующие чары падут, и следом начнет распадаться душа Йрага. Но некоторое время вождь еще сможет видеть и понимать, что происходит. Сарабад хотел, чтобы тот стал свидетелем его триумфа. Шаман вернулся в центр площади и продолжил творить свое мерзкое колдовство. Йраг ничего не мог сделать. Некоторые демоны подлетали поближе и лизали его рану. Другие как будто бы не замечали связанного человека. Они насмешливо фыркали, когда Йраг просил их помочь ему освободиться. У него не было ничего по-настоящему ценного, чем можно было бы заплатить за их помощь, и демоны об этом прекрасно знали.

Прошло около часа, и Прародитель стал пробуждаться. Это было ужасно. Сила истекала от него, раз за разом обрушиваясь на город. Может быть, Прародитель был слепым и безмозглым — все так, как говорил этот проклятый шаман, но в его божественности Йраг ничуть не сомневался. Такая сверхъестественная мощь не может принадлежать никому, кроме Бога.

Кровь Бога кипела в воздухе, и Йраг ощущал обжигающее дыхание смерти на своем лице… Согласно поверьям обитателей пустыни, смерть дышит не холодом, а огнем, а глаза ее светят так же безжалостно, как солнце в зените в безветренный день.

Шаман убил детей — всех, одного за другим. Йраг проклял его еще раз, но крика вождя никто, кроме него самого, похоже, так и не услышал. Большая часть демонов сбежала, напуганная ревом Прародителя. Но некоторые остались, и еще девять — пришли. Это были необычные демоны, сильные и алчные. Они соединялись с шаманом после каждого нового убийства. Каждый демон соответствовал какой-то способности или свойству, а их комбинация имела особую силу. Йраг стал опасаться, что предатель добьется успеха в своем безумном замысле. Огненная кровь Бога врывалась в волшебный круг через девять воронок, которыми стали души девяти детей. Сарабад, десятиголовый, жадно пил ее девятью ртами соединившихся с ним демонов, а человеческим ртом — хрипел и смеялся. Потом он перестал издавать звуки. Он рос на глазах и уже не напоминал человека. Он превратился в невообразимое чудовище, в десять раз превосходящее ростом любого смертного. Внешне он выглядел как тень девятиголовой змеи, от тела которой отходили сотни тоненьких извивающихся отростков. Эти отростки появлялись и исчезали, они более всего напоминали молнии черных и темно-лиловых цветов. Змеиные головы дышали смрадом, в котором соединялись пламя и тьма.

Сила Прародителя давно размыла чары, которыми был опутан Йраг, но он не мог пошевелиться — и не только из-за ремня, стягивавшего его руки и ноги. Вид Сарабада был устрашающ, Йраг не мог оторвать от него глаз. Сарабад превратился в демона — самого могучего и жуткого из всех демонов, которых Йраг когда-либо видел. Он хотел контролировать силу Прародителя, но просчитался. Он явно утратил человеческий разум. Он бесновался и корчился в воздухе, пока трансформаций завершалась. Потом сила Прародителя отхлынула, все как будто затихло… Йрага мутило, но как ни странно, он был все еще жив — возможно, Сарабад выпил ту силу, излишек которой в иных условиях стал бы для вождя смертелен. Темный змей распрямлял в воздухе свои кольца. Казалось, что-то привлекло его внимание. Йраг проследил за его взглядом…

Трое Чужаков. Наверху полуразрушенного дома. Сначала Йраг не поверил своим глазам, а потом понял, что так и должно быть. Чужаки услышали чванливые речи Сарабада и пришли, чтобы покарать его за дерзость… Они, все поголовно, были убийцами, злодеями и лжецами, однако явно не желали, чтобы кто-то получил силу, позволяющую так же свободно входить в их владения, как они сами входили во владения людей.

Очевидно, Сарабад, несмотря на безумие, также ощутил угрозу, потому что напал на пришельцев, не задумываясь. Йраг заколебался, не зная, кому он желает смерти больше. С одной стороны, он хотел, чтобы Чужаки поплатились за все преступления, которые они совершили на его земле. С другой, вождь не желал, чтобы шаман прожил хотя бы один день, наслаждаясь могуществом, купленным ценой жизни девяти детей, в числе которых была и его дочь Чийни.

Поэтому он рассудил, что самое лучшее, что может быть, — если Сарабад и чужаки уничтожат друг друга здесь и сейчас, и мысленно попросил Прародителя поспособствовать такому исходу. Вдруг Бог вовсе не так слеп и безмозгл, каким кажется на первый взгляд?

6

…Источник активизировался и стал выбрасывать в окружающее пространство чудовищные сгустки силы. Хаотическое движение потоков энергии внутри аномальной зоны, окружавшей город, ускорилось, интенсивность разнонаправленных пульсаций возросла… Воздух запылал уже и в обычном мире — феерическое зрелище: словно пятьдесят северных сияний кто-то скомкал и собрал в одном месте. Во всем этом еще не было ничего странного; просто красиво. Фольгорм сказал, что местный Источник ведет себя так каждый раз, когда просыпается. Странности начались позже. Что-то необычное происходило среди руин. Структура аномальной зоны была текучей, нестабильной — она постоянно разрушалась и создавалась вновь, уже в ином виде. Внутри нее были свои островки спокойствия, которые могли просуществовать достаточно долго, но чем интенсивнее Источник излучал мощь, тем быстрее эти островки разрушались. Это было естественно. Неестественным было то, что один из островков стабильности не только не пропадал, но постепенно расширялся, включая в себя все больше и больше, потоков. Аномалия внутри аномалии. Внутри города будто бы образовался еще один центр силы — вот только, в отличие от Источника, он не излучал силу, а поглощал ее. Гигантская воронка… нет, не одна — несколько воронок, расположенных под разными углами — их «хоботки» сходились к какому-то, невидимому для Идэль, Фольгорма и Дэвида, центру.

Когда активность Источника начала идти на спад, они сунулись в руины — в самом деле, надо же было посмотреть, что там внутри. Фольгорм пытался было заикнуться о том, что прогуляться он может и в одиночку, а ученикам лучше остаться снаружи — но реакция племянницы и ее жениха была такой, что принц только рукой махнул, справедливо рассудив: пока они будут спорить, все самое интересное может уже и исчезнуть. Источник стихал, и таинственная система из девяти воронок гасла вместе с ним.

Прямой опасности они не ощущали и поэтому просто телепортировались в город. Проложить Тропу в зону, изобилующую сгустками концентрированной силы, было непросто, и поэтому, пока перемещались, внимание всех троих больше занимал сам межпространственный канал, а не то, что их ждет на другом конце пути.

Они появились на крыше полуразрушенного дома… «крышей» этому дому служил в данный момент почти полностью сохранивший пол третьего этажа — при том, что сам третий этаж и все, что находилось выше, было сметено практически вчистую. В общем, стояли на почти целой крыше двухэтажного дома и видели внизу площадь с небольшим пятачком, очищенным от мусора. Все сразу стало ясно. Аномалия внутри аномалии имела искусственное происхождение. В общем-то, могли бы и сами догадаться. Стоило ли сюда лезть?…

«Нет, не стоило…» — подумал Дэвид, когда жуткая девятиглавая змея, разворачивая свои кольца, вознеслась над ними. Пора было уходить, причем немедленно. Одного взгляда, брошенного вниз, хватило, чтобы понять, что тут произошло.

Вокруг змеи — девять трупов и грубый рисунок в пыли. Кто-то только что создал чудовище. Создал… из себя самого.

Дэвид изучал демонологию в Академии, но на первом курсе процесса создания терафимов они касались лишь теоретически, в самых общих чертах. Суть ритуала была в том, что для преобразования своей природы заклинатель обращался за помощью к демонам, воплощавшим в себе требуемые ему качества. Используя их энергии и прибавляя к ним свою собственную, человеческую составляющую, заклинатель ставил своей целью создать из «ингредиентов» — число которых могло быть различным — совершенно новое существо. По идее, по завершении обряда демоны должны были уйти, а сообщенные ими качества — остаться, став частью новой сущности, которую получала в свое распоряжение кайи преображенного человека. Но это по идее. На деле же провести ритуал без негативных для себя последствий было дьявольски сложно. Следовало подбирать демонов не абы как, а так, чтобы получавшееся в итоге существо по важным внутренним характеристикам соответствовало человеку, чье сознание планировалось в это существо переселить. Человек здесь был лишь одной из деталей головоломки, и остальные детали следовало подбирать так, чтобы собранная головоломка в итоге походила на одну из своих деталей. Задача трудновыполнимая и всегда связанная с огромным риском, потому что не существовало никаких гарантированных формул трансформации: внутренний мир каждого человека сугубо индивидуален и каждому требуется его собственная, уникальная формула преображения.

Дэвид совсем не был уверен, что хоть кому-то удалось провести эту процедуру «вчистую», совсем без негативных последствий. В лучшем случае внутренний мир человека менялся, и довольно сильно. Куда чаще происходили настолько значительные изменения, что преображенное существо уже невозможней было отнести к людям. Его реакции, поведение, ценности — они были уже совсем иными. Более соответствующим демонам, а не людям.

Они попытались создать Тропу, которая могла бы увести их обратно, переместиться за пределы города, но внутри аномальной зоны сделать это было непросто, и они замешкались — всего лишь на секунду или две — увы, терафиму хватило этого времени, чтобы заметить их. На саму Тропу они еще сумели вступить, а вот уйти по ней — уже нет. С точки зрения обычного человека перемещающийся по волшебной дороге просто исчезает в одном месте и затем появляется в другом, но терафим, конечно, видел не только мир вещей. В мире энергий перемещающийся никуда не исчезает — он просто меняет способ существования, с тем, чтобы через короткое время снова вернуться в человеческую реальность.

Демон ударил, и энергетическая линия Тропы скорчилась, как пьяный удав в пароксизме страсти. У Фольгорма достало сил, чтобы не дать дороге развалиться на части, но удержать на ней не только себя, но и своих спутников, он не сумел, а Дэвид и Идэль, только сегодня начавшие осваивать магию перемещений, не знали, как правильно вести себя в такой ситуации и к чему прилагать свои усилия. Возможно, если бы им дали время подумать и оценить обстановку, они приняли бы верное решение, но тут нужно было реагировать, подумать времени не оставалось. Всех троих растащило по сторонам. Головокружение… кувыркание среди потоков энергии… попытки хоть за что-то зацепиться… Точь-в-точь ощущения лыжника на скоростном спуске, потерявшего равновесие и летящего вниз по склону. К счастью, они не успели далеко уйти, и поэтому падать пришлось недолго. Как только появилась возможность, Дэвид вышел в обычный мир — так ему было удобнее действовать. Рухнул вниз с двухметровой высоты где-то среди руин, за пару кварталов от площади. Вскочил на ноги. Попытался сориентироваться. Телесными глазами ни Идэль, ни Фольгорма он не видел, и даже громадную девятиголовую змею закрывало какое-то здание, но вижкад исправно воспринимал всех троих — нужно была только не обращать внимание на стихийный хаос в зоне Источника и как-то соотнести данные, получаемые через магическое восприятие, с восприятием обычным… Фольгорм — где-то впереди и слева, отражает атаки терафима, Идэль — еще дальше, за ними. Дэвид побежал вперед. Возникло искушение создать магический путь, чтобы оказаться на месте мгновенно, но он заставил себя отказаться от этой мысли. Он еще недостаточно хорошо освоился с этим волшебством, чтобы полагаться на него.

Подбегая к площади, краем глаза он заметил связанного человека среди камней, но не стал задерживаться — не до того. Терафим стал еще больше. К самому Источнику он по-прежнему прикоснуться не мог, но зато с успехом вытягивал энергию из окружающего пространства, благо в аномальной зоне ее хватало с избытком. Похоже, он собирался жрать, жрать и жрать — до тех пор, пока не лопнет. Дэвиду вспомнился зачет по демонологии:

«Будьте добры, господин Брендом, перечислите нам признаки неудачно созданного терафима».

«Первый признак, господин кен Муар — безудержная алчность…»

Курбанунский создатель терафима зачета по демонологии явно не сдавал. Зато оказался достаточно талантлив, чтобы создать опасную и мощную тварь.

Большая часть змеиных голов сосредоточилась на Фольгорме. Высокорожденный защищался. Дэвид не мог понять, кто побеждает: пространство между сражающимися просто кипело от обилия энергий. Демон использовал дикую мешанину из Форм, тотемных атрибутов и грубых набросков заклинаний, похожих на классическую магию не больше чем детский рисунок на картину профессионального художника. Нелепое сочетание, но энергии терафиму хватало, чтобы в своем пространстве навязывать миру свои правила, и в итоге все это, как ни странно, работало. Фольгорм, как и любой нормальный маг, полагался на Формы и подвески — все как обычно. Вижкад показал Дэвиду, что Идэль со своей стороны также приблизилась к площади. Одна из голов метнулась к ней, но натолкнулась на встречный удар. Дэвид не понял точно, что за заклинание применила принцесса, понял только, что сил на него она не пожалела. Вызванная в мир Смерть вспыхнула и расцвела — словно взрыв бомбы при замедленном просмотре. Змеиная голова оказалась серьезно повреждена, но к Идэль метнулись еще две.

У Дэвида не было подвесок — Источник смыл все старые, а новые с тех пор землянин собрать так и не удосужился. Беспечность всегда выходит боком. К счастью, Формы по-прежнему были при нем, и подготавливать их не требовалось. Брендом метнул в гадину Молниевый Клинок из Огненного Света, насытив заклинание силой до предела… Точнее, хотел метнуть. Вызванные энергии вышли из-под контроля. Силы было много, просто неестественно много, и он не мог ее удержать. Недосотворенное заклинание ударило по нему же — у Дэвида возникло чувство, что он стоит в центре порохового склада, куда сам же бросил горящую спичку. Все завертелось. Гром оглушил его, ударная волна смяла и отшвырнула назад — и если бы не поле амулета, которое, прежде чем иссякнуть, сумело поглотить часть выплеснувшейся энергии — история молодого волшебника на этом эпизоде, вероятнее всего, и закончилась бы.

Одна из голов терафима дернулась было к новому противнику, но, заметив, что он едва не угробил себя собственным же заклинанием, перестала обращать на него внимание, сконцентрировавшись на более опасных целях.

Поскольку часть голов отвлеклась на Идэль, натиск на Фольгорма ослаб, и принц, до сих пор вынужденный заниматься одной только защитой, смог наконец и сам нанести удар. Призванные им Сияющие Ветра задули с ураганной силой, отбрасывая назад жгуты и темные молнии терафима. Тому, кто оперирует Воздухом или Водой, сложнее нанести прямой вред врагу, чем магу, инициированному Огнем, Льдом или Смертью, однако воздушному или водному магу намного легче создать на поле боя выгодные для себя условия, потому что в самом движении энергетических потоков есть нечто, что роднит их с воздушными или морскими течениями. Контроль терафима над окружающим пространством медленно, но верно, умалялся, а власть Фольгорма возрастала. Демон попытался огрызнуться, выплюнув сгусток ядовитой тьмы — Фольгорм отвел заклинание. Темнота растеклась по соседнему кварталу, а дом, в который в который попал сгусток, испарился. Идэль в это время прикончила еще одну голову и худо-бедно защищалась от второй: коконы, окружавшие принцессу, хотя и были повреждены, еще держались. В руках Фольгорма возникло подобие сверкающего алмазного копья. В этой штуке, созданной на базе Света и усиленной разгонявшими и направлявшими копье ветрами, содержалось порядка тридцати Форм и такой объем мощи, что хватило бы даже обожравшемуся терафиму — если бы только копье достигло цели. Демон, оценив опасность, сумел перехватить его на полпути — ценой трех своих голов. Четыре оставшиеся решили, что пора менять стратегию и сосредоточилсь на обороне. Ситуация изменилась — теперь нападали Фольгорм и Идэль, а тварь защищалась. Нужно было добить его поскорее, пока поврежденные головы не восстановились, что чародеями с успехом и было осуществлено. Демон огрызался еще минуту или две — все-таки, он был очень силен. Будь он при этом немного искуснее, все могло бы сложиться и по другому…

Магическая битва основательно перелопатила площадь. Рухнуло несколько зданий, но та сторона, где находился Дэвид, не пострадала. Когда с терафимом было покончено, Идэль и Фольгорм перелетели через площадь и опустились рядом с землянином, который по-прежнему пребывал без сознания. Связанный кочевник, лежавший неподалеку, интереса у кильбренийцев не вызвал.

— Он всегда такой неуклюжий? — раздраженно скривился Фольгорм, накладывая исцеляющее заклинание на землянина.

Идэль ощутила неловкость.

— Обычно все-таки нет…

Фольгорм покачал головой и занялся выправлением узлов гэемона — от неудавшегося заклинания пострадало прежде всего энергетическое поле землянина, а тело, если не считая ушибов, ссадин и пары сломанных костей было почти в порядке.

Дэвид открыл глаза. Сознание еще мутилось, но потихоньку все приходило в норму.

— Чему тебя только учили в Академии… — проворчал Фольгорм. Забыл сбалансировать заклинание, что ли?

Дэвид с трудом сел. Решил не обращать внимания на снисходительные нотки в голосе принца. Объяснил:

— Не рассчитал усилия. Не думал, что будет столько энергии…

— У кого? — недоуменно спросил Фольгорм.

— У меня.

— Дэвид, — вмешалась Идэль, — не нужно пытаться зачерпнуть из Рунного Круга по максимуму до тех пор, пока ты не освоился…

— Я ничего не черпал, — перебил ее Дэвид.

Принцесса и Фольгорм переглянулись.

— Ты хочешь сказать, что устроил этот фейерверк собственными силами? — Фольгорм насмешливо прищурился. — Я видел силу всплеска. Сам ты на такое не способен.

— Я же прошел посвящение…

— С Источником — да, способен. Без него — нет.

— Я колдовал сам по себе, как привык.

— Не верю.

Дэвид пожал плечами.

— Ладно, разберемся с этим позже, — решил принц. — Пойдемте.

— Подождите минутку.

Дэвид вытащил меч и направился к лежащему человеку.

— Что ты хочешь сделать? — спросил Фольгорм…

— Освободить его.

— Делать нечего, что ли… — пробормотал принц.

— Он вообще очень добрый, — тихо сообщила Идэль.

— Неестественно добрый. Он что, служит какому-то богу?

— Я пока не разобралась, но, кажется, нет. По крайней мере, сам он уверен, что не служит.

Кочевник напряженно следил за приближающимся человеком. Как только Дэвид подошел поближе, резко выбросил вперед и вверх связанные ноги. Он метил в пах, Дэвид едва успел — рефлекторно, не думая — подставить бедро. Отшатнулся назад. Связанный продолжал внимательно наблюдать за ним. В черных глазах не было ничего кроме ненависти и готовности как можно дороже продать свою жизнь.

— Они не любят чужих, — прокричал принц.

Дэвид спеленал лежащего Воздушной Паутиной и разрезал ремни. Отошел от человека, снял Паутину. Кочевник осторожно поднялся. Он явно ожидал какой-нибудь подлости. Правая рука — на бедре, рядом с рукоятью длинного ножа.

— Да уж, культурное взаимопонимание просто налицо, — насмешливо прокомментировал Фольгорм.

По волшебной дороге, сотворенной принцем, они покинули Курбанун. Несколько минут в межреальности — и Кильбрен надвинулся на них: громада соцветий и бездна сияний. В нормальную реальность они вышли на каком-то холме. Прищурившись, Идэль огляделась. Место выглядело знакомым… Да, она уже была здесь — давно, еще до поездки в Нимриан. Это владения Фольгорма. А на востоке, если пересечь поле, лес, а затем реку, должен располагаться Холгомияр.

— Зачем мы тут? — спросил Дэвид.

— Хочу кое-что понять. — Принц посмотрел на Идэль и сказал:

— Поставь защиту. Нет, не на нас, только на себя. А ты, — это уже Дэвиду, — создай какое-нибудь заклинание.

— Какое?

— Любое. — Фольгорм также окружил себя защитным коконом. — Шар огня, например. Что-нибудь боевое и помощнее.

— Формами или классикой?

— Чем ты пользовался в руинах, когда чуть себя не угробил? Формами? Ну значит, ими…

Зная, насколько обманчивым стало чувство баланса, Дэвид подходил к балансировке заклинания с максимальной осторожностью. Заклинание создалось легко, даже слишком… он едва удержался, чтобы опять не перенасытить конструкцию силой, но все-таки сумел сохранить контроль. Истекающая жаром Сфера Огня повисла над ладонью.

— Нет-нет, — Фольгорм покачал головой. — Сейчас спокойная обстановка и ты слишком аккуратен… Расслабься. Просто создай самое мощное заклинание, на которое только способен. И не держи его, а метни… ну скажем, вон туда… — Принц показал в сторону соседнего холмика. — И не обращайся к Источнику. Сделай максимум того, на что способен сам.

— Да я и не обращался… — пробормотал Дэвид, гася Сферу.

На лице Идэль отразилось удивление. Фольгорм быстро сотворил еще одно заклинание, накрывшее на этот раз не его одного, а всех троих. Плетение было довольно сложным и проведено с поразительной для такой сложности быстротой — не разобравшись в деталях, Дэвид понял лишь, что общее предназначение заклинания — поглотить взрывную энергию его собственных чар, в случае если из-за переизбытка силы ему опять не удастся сохранить контроль. Похоже, Фольгорма по-настоящему встревожила его неспособность удерживать баланс, и эта обеспокоенность передалась и Дэвиду. Значит, это не просто дезориентация, вызванная стремительным переходом Дара на Ильт-фар? Все серьезнее? Нарушено что-то в гэемоне?…

Он не стал гадать — просто сделал то, что его просили. По максимуму — так по максимуму. Он был морально готов к тому, что энергии выплеснется в разы больше ожидаемого… и ошибся, потому что на деле ее оказалось еще больше. Правда, он был готов к тому, что обманется в своих ожиданиях и опять не сумеет удержать контроль — и, вероятно, именно поэтому каким-то чудом удержать его все-таки сумел. Он просто сделал все так, как нужно было делать, несмотря на накатывающую панику. Несмотря на страх, не думая о том, что через мгновение он будет смят вызванной мощью, Дэвид закончил заклинание и бросил его в сторону холма… Океан так и не обрушился на него. Мощь, способная с легкостью разорвать гэемон человека, прошла сквозь Дэвида, мимо него — и ему, тяжело дыша и вздрагивая от переизбытка адреналина, оставалось только смотреть, как что-то огромное, похожее на огненную комету, по дуге стремительно пересекает пространство между двумя холмами и врезается в землю. Грянул взрыв, фонтан пламени и плазмы, в которую превратилась земля, рванулся вверх, огонь растекся волной… Идэль и Фольгорм, действуя почти синхронно, окружили их собственный холм двумя силовыми куполами — в следующую секунду огненная волна, преодолев те двести метров, что разделяли холмы, докатилась до них и пошла дальше. Потом пламя стихло, влажный ветер, сотворенный Фольгормом, отчасти разогнал, отчасти — прибил к земле дым, и стало видно, что стоят они на зеленом холме (под силовыми куполами трава сохранилась в полном порядке) посреди выжженной равнины. От холма, куда Дэвид зафитилил свою огненную комету, мало что осталось: земля и камни там частью испарились, частью превратились в лаву и растеклись. Все вокруг дымилось, тлело и воняло горелым.

— М-да… — вздохнул Фольгорм, созерцая разгром. Затем, соединив Воду и Воздух, организовал над полем небольшой дождик. Идэль из Воздуха же соорудила невидимый зонтик над местом, где они стояли, чтобы не промокнуть.

— Я же просил: к Источнику — не обращаться, — с упреком произнес Фольгорм.

— Я и не обращался. — Дэвид пожал плечами.

— Ну конечно…

— Ты не мог сделать это сам, — сказала Идэль. — Ты сильно изменился после Рунного Круга, но… не настолько. Достаточно просто на твой гэемон посмотреть, чтобы понять, что ты на такое не способен.

Дэвид недоуменно развел руками.

— Ладно, — Фольгорм кашлянул. — Давай еще разок. Вон видишь еще один холмик?…

— Который в километре отсюда? — Дэвид прищурился.

— Ага. По нему, на полную, тем же заклинанием. Только уже вместе с Источником. Нет! Не прямо сейчас!.. Только после того, как мы поставим хорошую защиту…

— Честно говоря, я не понимаю, как это «вместе с Источником», — признался Дэвид. — То есть я знаю, что вы можете черпать энергию из Рунного Круга — Идэль рассказывала, но как вы это делаете, мне никто не объяснял. Может, расскажете заодно?

Фольгорм и Идэль быстро переглянулись. Выражение их лиц Дэвиду не понравилось. Ну что, он опять что-то не то сказал?…

— Подожди-подожди, — Идэль внимательно посмотрела на своего жениха. — Ты что, хочешь сказать, что не чувствуешь его?

— Кого «его»?

— Источник!

— Не знаю, — Дэвид смутился. — Я много чего нового чувствую с тех пор, как прошел Круг… Я еще не до конца разобрался с тем, что к чему относится.

Идэль и Фольгорм опять переглянулись.

— Это правда? — спросил Фольгорм. — Что?

— То, что ты только что сказал.

Дэвид разозлился:

— Кажется, я еще не давал вам оснований подозревать меня во лжи.

— Может быть, у тебя специфические чувство юмора, откуда мне знать? — хмыкнул принц, затем посерьезнел: — Снимай амулет и ту побрякушку, которую на руке носишь.

Фольгорм отцепил собственный Тальдеар — фибулу с крупным сапфиром — и передал Идэль.

— Я сострою свой гэемон с твоим и ты повторишь то, что сделал.

Дэвид снял артефакты, мельком подумав, что из кольца стоило бы изготовить что-нибудь новенькое. Раньше кольцо было полезно тем, что увеличивало мощность его заклинаний. Сейчас, с тем объемом силы, который он имел, оно почти ничего не давало… Да и вообще на первый план выходила не проблема количества силы — энергии в его распоряжении теперь было даже больше чем надо — а проблема контроля.

Дэвид повернулся к дальнему холму. Фольгорм встал позади землянина и положил ему руки на плечи, кончики пальцев — по направлению к локтям. Два энергетических поля частично совместились, каналы сомкнулись таким образом, что Фольгорму оказался открыт доступ к энергиям, которыми оперировал Дэвид, а Дэвиду к энергиям Фольгорма — нет. Обычное положение ученика и учителя.

— Я останусь пассивным наблюдателем, — негромко сказал принц. — Просто повтори то, что сделал.

Дэвид повторил. Наученный горьким опытом, он поступил так же, как в последний раз: не обращая внимания на мощь, с которой невозможно бороться, хладнокровно довел заклинание до конца и метнул его прочь. И опять бешеный водопад силы не смял его, а устремился по указанному пути… Воздушное пространство пересекла еще одна комета. Удар, взрыв… шквал огня… На несколько секунд — огненное озеро вокруг дальнего холма. Потом пламя опало, и в небо повалил едкий дым. Этакая фабричная труба диаметром в полкилометра Фольгорм, отстранившись, организовал еще один локальный дождик. Вскоре дымить перестало…

— Ты по-прежнему утверждаешь, что действовал сам, не взывая к Источнику? — спросил принц Дэвида таким тоном, как будто ответ его совершеннр не интересовал. Возможно, так оно и было.

— Сам. Я вообще не знаю, как это ваше «вызывание Источника» производить.

Фольгорм кивнул. Похоже, ответподтвердил какую-то пришедшую ему в голову идею.

— Он не понимает, где кончаются его собственные энергии и где начинаются энергии Источника, — сообщил принц Идэль.

Глаза Идэль округлились. Дэвид, мягко говоря, удивился не меньше…

— Как это возможно? — спросила принцесса.

Фольгорм развел руками в стороны.

— То есть… ты хочешь сказать, что я пользуюсь силами Источника неосознанно? — изумился землянин.

Фольгорм кивнул.

— Похоже, именно поэтому ты не можешь вывести правильный баланс для заклинаний. В каждое твое заклинание Источник добавляет собственную силу, но сколько именно добавляется — это переменная, которую ты не можешь определить, поскольку не понимаешь даже и того, что вообще что-то добавляется.

— Такого не может быть, — уверенно заявила Идэль. — Источник ни с чем не перепутаешь.

— Не может быть, чтобы Рунный Круг прошел посторонний, — раздраженно ответил принц. — Это гораздо невозможнее. Во все остальное куда легче поверить…

Некоторое время все трое молчали. Дэвид — подавленно, Идэль — недоуменно, Фольгорм — задумчиво.

Проанализировав собственные ощущения, Идэль поняла вдруг, что на каком-то уровне знала — что Дэвид и в первый, и во второй раз использовал Источник. Их внутренняя связь позволяла почувствовать это… если бы она обращала внимание на то, что чувствует. Но ее внимание было приковано к внешней картинке, и то, что переживалось в душе, — не осознавалось.

— И что теперь? — мрачно спросил Дэвид. — С этим можно что-нибудь сделать?… Ладно, на максимуме я вроде понял, как нужно работать. А с остальными заклинаниями что?…

— Надо подумать, — откликнулся Фольгорм. — Поизучать тебя и посмотреть, что тут можно сделать. Давайте в Холгомияр вернемся. Идэль, наколдуй нам путь. Заодно и потренируешься.

— А охрана замка?

— Это уже моя забота.

Через несколько минут принцесса, еще не имеющая опыта в магии перемещений, создала довольно кривую дорогу со множеством лишних (с точки зрения Фольгорма) зигзагов и поворотов — они очутились на балконе замка. Фольгорм отправился в свои заклинательные покои, а Дэвид и его невеста на полтора часа оказались предоставлены друг другу. Перекусили, поболтали не о чем. С помощью зеркала Идэль связалась с особняком и сообщила, что задерживается, пусть охрана не беспокоится. Позже Дэвид поинтересовался у принцессы, какие у нее отношения с Кетравом. Идэль ответила, что никаких, но ее смятение, передавшееся по эмпатической связи, Дэввд ощутил, и оно ему категорически не понравилось. Встал логичный вопрос — что она скрывает?… Разгоравшуюся ссору остановило только появление Фольгорма в гостиной.

— Ну что, голубки, — дядюшка Идэль ослепительно улыбнулся. — Пойдемте со мной. Хотя… — Он посмотрел на Идэль. — Тебе, наверное, лучше остаться. Это надолго. Если хочешь, возвращайся к себе, я потом приведу Дэвида в особняк.

— Нет уж, — воспротивилась принцесса. — Я хочу посмотреть, что ты с ним будешь делать.

— Не переживай, вредить твоему будущему мужу я не намерен. Я не хочу, чтобы меня отвлекали во время работы.

— Буду сидеть тихо, как мышка.

— Повторяю: это надолго и ты заскучаешь. Я в любом случае буду отвлекаться, а дело ответственное. Хочешь, сиди здесь.

Идэль грустно вздохнула. Фольгорм подтолкнул Дэвида к выходу.

В заклинательных покоях магического круга с разлагающейся собако-ящерицей уже не было (равно как и самого спятившего животного), зато проявился новый узор, окруженный чрезвычайно мощной системой заклинаний. К этому кругу Фольгорм землянина и подвел.

— Ложись на пол, — хозяин замка показал пальцем на пентаграмму в центре. — Будешь колдовать, — палец переместился по направлению к потолку. — Что угодно, это не имеет значения. Не бойся переусердствовать — сколько бы ты силы не вызвал, система это поглотит. И ошибиться не бойся — травмы не будет.

Дэвид засомневался;

— А если опять вызову такой объем мощи, как на холме?

— Ничего страшного. Система выдержит и больше.

Дэвид лег в центр узора и постарался расслабиться. Рядом с кругом плавало заклинание, уплотнявшее Воздух до такой степени, что на нем можно было сидеть. Плюс тактильная иллюзия мягкого кресла и целый клубок энергетических и информационных нитей, концы которых тянулись к узору. Такое вот операторское кресло. Как только Фольгорм в нем устроился и занялся манипуляциями с нитями, Дэвид испытал чувство, будто тысячи тоненьких отростков проникают и врастают в его гэемон. Система настраивалась на него.

— Можешь начинать, — сказал принц.

На исследования ушло меньше времени, чем предполагалось. Около часа Дэвид почти беспрерывно создавал самые разные заклинания — Фольгорм требовал, чтобы их мощность, базовые Стихии и сложность плетений различались. Система, внутри которой находился Дэвид, что-то делала с его гэемоном… Умом Дэвид понимал, что это, вероятнее всего, не более чем просто тесты и волноваться не стоит, но ощущения все равно были пренеприятнейшие. Временами сознание плыло. Фольгорм перекрывал некоторые из великого множества внутренних каналов — и смотрел, как он будет колдовать в таком положении, куда ляжет дополнительная нагрузка. Потом освобождал эти каналы, блокировал другие… Временно смещал узлы, усиливал или, наоборот, подавлял течение энергии в них.

Несколько раз он блокировал основные каналы связи между сознанием и гэемоном и, вместо того чтобы просить Дэвида сделать очередное заклинание, сам, непосредственно, заставлял энергетическое поле землянина выполнять то, что ему нужно, перераспределять и направлять силу по каким-то малопонятным путям. Дэвиду все это совершенно не нравилось, но он сам согласился с тем, чтобы этот человек стал его учителем, и теперь проявлять недоверие было глупо. Вновь и вновь создавая заклинания и уже не боясь ошибиться, к концу фольгормовского исследования он начал, пока еще интуитивно и очень приблизительно, ощущать тот новый баланс, которого следовало держаться при его нынешних способностях. Фольгорм так же заметил, что Дэвид почти перестал допускать ошибки и системе больше не приходится гасить инерцию от его неудачных заклинаний. Принц потратил еще минут десять на какие-то тесты, после чего убрал из поля Дэвида свою паутину и предложил ему встать.

— Ну что? — поинтересовался землянин.

— Пойдем к Идэль. Не хочу повторять все по два раза.

По дороге Фольгорм приказал слугам подать в столовую ужин. Идэль обнаружилась в библиотеке — что-то читала. Дела, согласно национальному обычаю, обсуждали за едой. Запеченная птица, кижум и суггбат, фрукты и ликер…

— В общем, ситуация такова, — сказал Фольгорм, после того как утолил первый голод. Посмотрел на Дэвида.

— Ты действительно не различаешь тех сил, которые принадлежат собственно тебе от сил Источника. Причина, по всей видимости, в твоем странном посвящении и, как следствие, в не совсем нормальном способе, которым ты взаимодействуешь с Кругом. Объясняю: когда проходим посвящение мы, Круг раскрывает наш собственный потенциал и образуется связь между Источником и посвященным. Поэтому, как брать энергию из Источника, никому из высокорожденных объяснять не нужно — чувство связи очень четкое и ясное. Но с тобой, похоже, уникальный случай…

Дэвид это фольгормовское «похоже» пропустил мимо ушей, не заметив, а вот Идэль заметила и внутренне улыбнулась: дядюшка, кажется, все-таки отбросил подозрительность и уже почти поверил, что ее жених — не шпион. Выходит, при подробном исследовании можно обнаружить что-то, отличающее Дэвида от любого нормального высокорожденного. Это следовало взять на заметку. И предупредить будущего мужа, чтобы старался избегать ситуаций, когда его поле столь же внимательно сможет изучить кто-нибудь другой — это может привести к ненужным вопросам.

— …Уникальность в том, — продолжал Фольгорм, — что Дэвида Источник переделал капитально. А ведь это не модификационная клиника, где пациент рассматривается просто как какой-то внешний объект, который меняется, а потом — до свиданья. Источник просто не предназначен для того, чтобы давать новые магические тела взамен старых и несовершенных. Отсюда возникает логический вопрос: а что же именно произошло?… — Он сделал паузу, чтобы выпить маленький глоточек ликера. — Я полагаю, Источник вырастил — не создал, не дал, а именно вырастил — для Дэвида новый гэемон внутри своей собственный структуры. В качестве костяка, основы он использовал те части гэемона, где не мог отличить Дэвида от тебя, — взгляд в сторону Идэль. — И, когда начал выращивать Дар, ориентировался на тебя же.

— Но у меня другие стихии, — возразила принцесса.

— Я говорю об общем уровне силы.

— То есть Источник пытался поднять Дэвида до меня? И если бы я была сильнее или слабее, то и Дэвид…

— Да, — принц кивнул. — Так же был бы сильнее — или слабее.

— Не уверена, что смогла бы устроить пожар радиусом в тысячу футов, даже будь у меня стихия Огня…

— Я сказал, что Источник ориентировался на тебя при перестройке Дэвида, но не сказал, что уровень Дара у вас в результате стал одинаковым… Зависимость не подразумевает тождества. Впрочем, еще неизвестно, уступаешь ли ты. Ты еще никогда не пыталась работать на максимуме.

Идэль молча согласилась. Высокорожденные не испытывали проблем с потерей контроля, как Дэвид, но дисбаланс ощущали, и поэтому в первые годы после инициации предпочитали осторожничать. Не сразу отвыкали от своего прежнего уровня силы и не сразу привыкали к новому, требовалось время.

— Но суть не в этом, — Фольгорм вернулся к основной теме, — а в том, что наша связь с Источником — не просто какой-то канал, откуда мы тянем силу (хотя можно представлять и так), на определенном глубинном уровне мы включены в Источник, едины с ним. Дэвид тоже, но поскольку Источник не просто усовершенствовал его, а заново создал, вырастил в себе, то эта связь — еще более тесная. — Видя недоумение на лицах своих гостей, он решил пояснить наглядно:

— Вот Источник, — легонько щелкнул ногтем по бокалу. — Вот обычный посвященный, — отщипнул виноградинку и показал молодым людям. — А вот положение Дэвида, — виноградинка упала в бокал. — Парадокс в том, что Дэвид не чувствует Источника, потому что он с ним слишком тесно связан. Мы можем увидеть, как выглядит гора издалека, но если окажемся внутри горы, то ее не увидим. Так же и здесь. Энергии Источника хоть в какой-то мере присутствуют во всех его заклинаниях.

Йдэль задумалась. Выглядела она при этом мрачной.

— А нельзя ли нас как-нибудь… эээ… дистанцировать? — поинтересовался Дэвид.

— Я думаю, не нужно даже пытаться это сделать. Это значит, надо перекраивать твое поле заново, искусственным путем… да при условии, что глубинных связей между инициированным и Рунным Кругом мы не видим… запросто можно так напортачить, что потом уже никак не исправишь.

— Да, тогда действительно не надо.

— А то, что Дэвид «глубже» в Источнике, чем ты или я — медленно произнесла Идэль, — значит ли это, что он обладает более высоким уровнем доступа к Рунному Кругу? Скажем, как один из министров? Или даже как… — Она не договорила.

— Судя по твоей кислой физиономии — в правильном направлении соображаешь, племяшка, — хмыкнул Фольгорм. — Лично я не могу протестировать Дэвида на наличие таких способностей, ибо никогда ни министерским… ни сама понимаешь каким… доступом не обладал. Понятия не имею, как Источник воспринимается с точки зрения приора или министра. Чтобы понять сходство, надо знать, с чем сравнивать. По описаниям, во всяком случае, на министерский ключ это не похоже… Но суть ты, моя девочка, ухватила правильно. Дэвид — аномалия. При том аномалия, тесно связанная с источником нашего могущества. Будь я приором и узнай я, что кто-то оказался так глубоко связан с Рунным Кругом, я бы обеспокоился. Ведь черт его знает, на что эта аномалия может быть способна. Пусть даже только потенциально. Может быть, я предвзят, потому что сужу о логике приора исключительно на примере деда, но дальнейшая цепочка рассуждений — и действий — по-моему, более чем очевидна. Так что держите рот на замке. Оба.

— Непременно, — пробормотал Дэвид. — Но все-таки. Как-нибудь можно почувствовать и контролировать объем силы, который сообщает мне Источник?… Я понимаю, готового ответа нет, но ты ведь разбираешься в магии гораздо лучше и…

— Баланс ты со временем найдешь сам, — успокоил его Фолъгорм. — Нужно только каждый день тренироваться и все получится. Ты его уже в общих чертах нащупал — за время, которое провел в моем узоре. Хуже другое: неизвестно, как ты переживешь разрыв с Источником, если вдруг окажешься в другом потоке миров. Мы ощущаем блок, отсутствие связи… Это неприятно, но не смертельно. А вот в твоем случае все может закончиться гораздо плачевнее. А может, и нет. Неизвестно.

Дэвид мрачно подумал, что вновь побывать на своей исторической родине, ему, похоже, не светит. Не судьба.

7

Страничка из записной книжки Кетрава.

Диспозиция на 21 сентября:

За Вомфада — 5. + Эрдан (Дана в заложницах.) Знать бы, где ее содержат.) За Ксейдзана — 7. За меня — 7.

Фольгорм, Смайрен, Маидяар, Авермус, Саша, Финейра —?

В. уверен, что на его стороне половина сенаторов. Пусть спит спокойно.

Вопрос на 1000 000 кдиаров: какого аминорца убрать, чтобы В. подумал на К., а К. на В.?

Поскольку теперь Дэвид считался высокорожденным, ему полагались собственные, а не временные, комнаты во дворце. В том крыле, которое отведено клану Гэал.

Дворцовым комплексом и всем, что с ним связано, — имуществом, слугами, охраной, клановыми атта без хозяев — заведовал Авермус, министр дворцового управления. Дэвид встретился с ним, получил три новые комнаты и нескольких атта «в нагрузку». Сознавать себя рабовладельцем землянину было неприятно, но ничего не поделаешь — пришлось смириться. Рабы перенесли его вещи из гостевых комнат в новые. Тратя время на разные организационные мелочи, Дэвид порадовался тому, что ему, по крайней мере, не придется этих людей кормить — пока атта находятся во дворце, они будут всем обеспечены, а забирать их отсюда он не собирался.

Его переселение, конечно, не прошло незамеченным. Сначала зашла поздороваться одна из дочерей Сайрин, затем — Дэвид как раз выходил из своих новых покоев — в коридоре нарисовался Тахимейд.

— Добрый день.

Дэвид ответил на приветствие, слово за слово — завязался разговор. Тахимейд рассматривал его с нескрываемым любопытством, что было неудивительно, ведь Дэвид возводил свою родословную к человеку, который приходился Тахимейду отцом. Время общего обеда уже прошло, и Тахимейд, который, по его словам, также этот обед пропустил, предложил где-нибудь перекусить вдвоем. Дэвид не стал отказываться. Еда — лишь предлог, это понятно. Ему ничуть не меньше хотелось поближе познакомиться со «своим» кланом, вот только Фольгорм прав — самому инициативу проявлять не стоило, а вот поддержать чужую — следовало обязательно.

Тахимейд занимал четыре комнаты на том же этаже. Слуги накрыли на стол и тихо удалились. Длинная беседа обо всем на свете. Тахимейда интересовала история знакомства Дэвида и Идэль — этого можно было ожидать. Дэвид, как требовала роль, расспрашивал о Хэбиаре. Тахимейд показал ему портрет. Дэвид отметил мимоходом, что сын нисколько не похож на отца. Хэбиар — широкоплечий, сильный; волосы — цвета бронзы и зеленые глаза, как у Ксейдзана. Фигурой Тахимейд больше походил на деда, только был еще тоньше в кости. Несмотря на худобу, какую-то воздушную хрупкость фигуры, Тахимейд не казался слабым; пластика его движений заставляла думать, что он прекрасно контролирует свое тело: может быть, он и не силен, зато движения его точны и уверены. В уличном бою такой противник не станет мутузить вас и давить силой, он просто хладнокровно ткнет пальцем в глаз или точным ударом сломает кадык. Волосы у Тахимейда светло-серые, темно-серые глаза, впалые щеки и острый подбородок — в кого он только такой?.. У его матери, Рии ита-Жерейн, глаза и волосы черные.

— А каким был Хэбиар… я имею в виду — как человек? — спросил Дэвид.

Тахимейд задумался.

— Решительным и сильным, — наконец ответил он. — Умел хорошо управлять людьми. Лучше, чем дед. Хэбиар был лидером по натуре. Стратегом. Всегда все тщательно планировал. Рассматривал войну, интриги и колдовство как своего рода шахматные задачки. Кетрав на него немного похож, но у Кетрава все сдвинуто в сторону отвлеченного анализа, а отец был человеком более деятельным.

Дэвид подумал, как задать следующий вопрос так, чтобы не обидеть.

— А в чем, как тебе кажется, ты на него больше всего похож?

Тахимейд рассмеялся:

— Ни в чем. Мы совсем разные. И не очень-то ладили, пока он был жив.

— Почему?

— Разные взгляды на жизнь. И совсем разные характеры. Я для него был, наверное, сплошным разочарованием, — улыбка осталась, но перестала быть веселой. — Но это, конечно, не означает, что мне безразлична его смерть.

— Хорошо, я переформулирую вопрос — сказал Дэвид. — В чем, как тебе кажется, у вас с ним больше всего было различий?

— Он воин, я чародей. Ему интересны люди, он умел с ними работать — мне они безразличны и скучны. Его в первую очередь заботили интересы семьи — меня волнует только личная сила, а то, какое положение в будущей займет клан — выше нынешнего, ниже — на это, честно говоря, мне наплевать.

— Ясно, — кивнул Дэвид. — Политика — грязь, что за удовольствие мараться в ней? Я тоже этого не понимаю…

— Нет, не в этом дело, — перебил его молодой герцог. — Политика — всегда вторична. Просто есть более важные вещи, и политика должна быть подчинена им. Посмотри на самых великих правителей, начиная от праотца Гельмора — кем они были? Интриганами? Харизматичными вождями? Может быть, но в первую очередь — великими магами. Их положение в семье естественным образом вытекало из того личного могущества, которым они обладали.

— Хэбиар думал иначе?

Тахимейд кивнул:

— Отец считал, что все должно находиться в гармонии. И волшебство, и… все остальное.

— А ты не соглашался?

— Лучше великолепно делать что-то одно, чем кое-как — все сразу… Впрочем, — Тахимейд погрустнел. — Последнее к отцу не относится… не относилось. Он одинаково хорошо делал все, за что брался.

— Как он погиб? Это ведь случилось совсем недавно?

— Да, два года назад. Нападение на замок. Вместе с ним и Лидию убили.

Дэвид на секунду прислушался к себе — не всплывет ли на поверхность сознания что-нибудь полезное из воспоминаний Диора и Лижана? Не всплыло.

— А Лидия — это кто? — спросил он.

Тахимейд улыбнулся:

— Неужели не слышал? Впрочем, ты у нас новенький… Лидия из Субайн, любовница отца вот уже… ммм… лет двести уже как минимум.

— Ты, видимо, не слишком ее любил?

— Вовсе нет, мы отлично ладили.

— А Рия?

Тахимейд пожал плечами:

— Они с матерью старались не мешать друг другу.

— Разумно… — пробормотал Дэвид. Как реагировать на такое признание, он не знал. Тахимейд говорил обо всем так спокойно, как будто представлял членов семьи; это моя мама, это мой папа, это любовница папы… будем знакомы, очень приятно.

— Известно, кто убийца? — спросил землянин.

Тонкие губы растянулись так широко, что лицо стало похожим на маску клоуна.

— Два месяца назад на твой вопрос я бы не ответил, — произнес герцог. — Но, поскольку приор мертв, говорить об этом можно теперь совершенно открыто. Мы полагаем, что Хэбиара убил Джейбрин. Джейбрин и Вомфад, вероятнее всего. Еще один шаг на пути программы уничтожения кланов.

Дэвид несколько секунд молчал, а затем спросил:

— Я не ослышался?

— Нет, нисколько. Джейбрин стремился изменить всю систему управления — опустить все кланы на тот уровень, где сейчас находятся младшие семьи высокорожденных. Убрать преторов и суффектов из сената, сделать власть более централизованной. Но нынешний состав сената его бы инициативу не поддержал. Ему нужно было избавиться от старой аристократии, перерубить все основные линии наследования. С нашим кланом он почти это проделал. Осталось только двоих убрать — меня и моего деда. Тетя Альтана теперь часть Аминор, а мать — из ита-Жерейн, они обе не в счет. Мы с дедом отправляемся в фамильный склеп, а дальше совершенно «честные» выборы, и претором становится какая-нибудь марионетка Джейбрина. Ита-Шедан оказать ему толковое сопротивление не смогли бы. К тому же, совсем не исключено, что вышеупомянутая марионетка была бы выбрана из их числа… Кионцы уже проделали такое при Юлианаре с Аминор — старшая линия наследования была вырублена под корень, Аллайга исчезла, а власть в клане перешла к одной из младших семей, полностью лояльных к Юдианару. Теперь на очереди был Гэал. К счастью, Джейбрин умер раньше.

«Интересно, — подумал Дэвид, — в этом мире вообще, хоть кто-нибудь, кроме Идэль, жалеет о смерти приора?…»

— Я мало что знаю, — произнес он вслух, вспоминая беседу с Фольгормом, — но я слышал, что Джейбрин поддерживал ита-Жерейн. Как оппозицию претору Ниртога внутри его собственного клана.

Тахимейд кивнул.

— Именно так. После нас на очереди был Ниртог. Там, правда, пришлось бы уничтожать пятерых — а если считать Финейру, то шестерых человек — но в нашем же собственном клане Джейбрин уже истребил гораздо больше.

— Похоже, приора в вашем мире не очень любили.

— Высокорожденные — да. А вот дворянство и простой народ его обожали. Толпа чует хищника и раболепствует перед ним.

В небольшой комнатке на втором этаже особняка Идэль-лигейсан-Саутит-Кион шестеро молодых дворян слушали лекцию Керамара, посвященную системным заклятьям. Кто-то записывал, кто-то внимательно слушал, а Лийеман скучал. Ему не нравилась системная магия — скучная дисциплина с обилием графиков, формул и цифр. Вдобавок ту тему, о которой распространялся старик, Лийеман прекрасно знал. Но прогулять занятие не мог возникли бы нежелательные вопросы, что он еще знает и где его так хорошо обучили. По идее, молодые дворяне, выросшие в глухомани, должны быть полными профанами в классическом волшебстве. Лийеман не хотел выбиваться из образа. Поэтому приходилось терпеть. И даже старательно допускать все те ошибки, которые обычно допускают новички. Подозревает ли что-нибудь Керамар? Лийеману хотелось надеяться, что нет. Вместе с тем в присутствии старика приходилось быть очень осторожным. Несмотря на изуродованный гэемон, тот все-таки был профессионалом. Говорят, служил в каком-то спецподразделении аминорского клана. Наблюдательный и соображает быстро.

Лийеман задумался — так, от нечего делать: а нельзя ли как-нибудь восстановить биополе сейр-Руниана до прежнего состояния? Он не собирался ничего подобного предпринимать на практике, вопрос был чисто теоретическим. Да, он мог бы попробовать. Ясно же, что в таком состоянии гэемон учителя пребывает не потому, что его как-то непоправимо повредили, а потому, что никто толком не пытался его восстановить. Или пытался, но не смог. Местное дворянство в магии разбиралось кое-как. Собственно, разбиралось так, как и положено разбираться обычным людям — пусть даже натасканным и обученным. Керамару могли бы помочь высокорожденные, но им, вероятно, было лень тратить время и силы на телохранителя опального герцога.

Суперпрофессионалом себя Лийеман не считал, он просто знал, что как системный маг он лучше всех в особняке, включая и принцессу. Только Керамар мог бы, наверное, с ним потягаться — за счет опыта. Опыта Лийеману не хватало, он это признавал, зато имелось мастерство.

Классическому волшебству он обучался не традиционным путем. Иначе, и вправду, потребовались бы долгие десятилетия, чтобы освоить хоть что-то. Вместо этого отец Лийемана обучил его собственной версии Искаженного Наречья. Она не обладала теми возможностями, которыми обладают традиционные версии Искаженного, зато была более простой и удобной. Все равно эти дополнительные возможности в большинстве ситуаций мало кому нужны…

Люди, сидевшие сейчас в одной комнате с Лийеманом, зубрили сухие формулы, потому что не понимали принципов того, как все это работает. Все равно что заучивать иностранные слова, не чувствуя структуры речи. Лийеман ее чувствовал, как и учитель, но Керамар затратил на постижение почти полвека, а Лийеману от роду всего — семнадцать… Нельзя было выдавать себя — а так хотелось утереть всем нос, показать, какой он крутой маг, на голову их всех выше… Тогда, может быть, Яджи перестанет быть такой злюкой и не выгонит его с матом и рукоприкладством из своей комнаты, если он снова как-нибудь ночью зайдет с предложением сделать ей расслабляющий массаж…

Подумав о Яджи, Лийеман подумал о девушках вообще, и тут его мысли окончательно оторвались от скучного урока и унеслись в возвышенные дали. Он уже познакомился с тремя девушками в городе. Это не считая Миналь. Точнее сказать, познакомился он с гораздо большим количеством девушек, но на свидания ходил пока только с этими тремя. Нет, с четырьмя — если Миналь все-таки считать. Сайн-Шерибо так грустила и переживала из-за смерти Минкарда, что Лийеман просто не мог не утешить ее в горе. Однако с Миналь пора было завязывать — отношения с ней грозили перерасти во что-то более серьезное, а ничего серьезного Лийеман категорически не хотел. Он еще слишком молод. И ни одна из глобальных задач, стоявших перед ним, еще не осуществлена. Даже половину столицы — женскую половину, разумеется — он еще не успел трахнуть, а ведь из числа глобальных задач эта была наименьшей.

Поэтому — ничего серьезного. Нет, нет и нет. Вот только как бы объяснить это Миналь?…

…Керамар объясняет, дворяне слушают и пишут, но Лийеману не до системных заклинаний — его беспокоят бесконечно более важные вещи.

Около часа ночи к особняку Идэль подошел человек в темном плаще с капюшоном. Прислонившись к дереву и практически слившись с ним в темноте, он некоторое время изучал устройство защитной системы. Ему не нужно было вызывать Око, чтобы видеть мир энергий.

Защита, как он и ожидал, оказалась довольно простенькой. Губы человека в капюшоне сжались, выражая то ли недовольство, то ли сожаление. Нельзя быть такой беспечной, принцесса. Конечно, Идэль еще совсем юна и сама чародействует лишь немногим лучше своих дворян, но все же она могла бы попросить кого-нибудь из старших родственников — из тех, кому доверяет, — позаботиться о своей безопасности. А та защита, которая окружает ее особняк сейчас, — курам на смех. Даже дворянин при терпении и толике осторожности мог бы ее вскрыть. Для человека в плаще она вовсе не представляла преграды. И что за неумеха ее ставил?

Вздохнув, пришелец отключил сигнализацию, раздвинул прутья силовой решетки и взлетел. План дома он прекрасно знал — подсмотрел в памяти у слуг сегодня утром, когда те, ни о чем не подозревая, закупа лись продуктами на ближайшем рынке.

Окно спальни принцессы было полуоткрыто…

…Дэвид проснулся от прикосновения к охранному полю амулета. Открыл глаза. Тускло мерцая, в воздухе висел световой элементаль. Чего тебе? — недовольно буркнул землянин.

— Проникновение, — совершенно безэмоциональным голосом сообщило существо.

Дэвид продрал глаза и вскочил на ноги. Когда он ставил на дом защиту, то не особенно рассчитывал на то, что она задержит настоящего профессионала. Или кого-нибудь из родственничков Идэль. Как бы он ни изощрялся, но уровень искусства у них был слишком различении все его ухищрения настоящий профи обойдет без труда. Поэтому, справедливо рассудив, что на защиту рассчитывать нечего, недостаток искусства Дэвид возместил смекалкой. Он создал нескольких световых элементалей и поручил им следить за состоянием охранного поля. Элементали должны были сидеть тихо и не высовываться. Даже если гипотетический взломщик-профессиональный маг остался бы для них невидимым, деформацию поля они должны были заметить, И немедленно доложить о происходящем. Сколько времени у них еще есть?…

— Идэль! — позвал Дэвид.

— Что?… — сонно произнесла принцесса.

В двух словах и почти без ругательств он объяснил, что. Идэль проснулась и затрезвонила в колокольчик — тот самый, который передавал звук на расстояние. Еще одна позитивная функция колокольчика заключалась в том, что он, в зависимости от желания хозяйки, мог передавать звук как слугам, так и в комнату охраны — на выбор. Дэвид натянул штаны и обнажил меч.

Человек в темном плаще проник в комнату через окно — и одновременно с ним, с противоположной стороны, через дверь, в спальню ворвалась охрана. Лийеман, Крайгем, Диар и кто-то еще из новеньких.

От обилия заклинаний комната будто вспыхнула, Человек в плаще ошеломленно замер — он явно не ожидал такого приема. Идэль метнула в него Молнию Смерти, Дэвид и Лийеман, почти синхронно, зачитали выжигающе-ослепляющие заклинания на базе Света, Крайгем — бросил водное заклинание, разжижающее защиту, Диар предусмотрительно поставил — на себя и дворян — купол Тьмы, а новичок ограничился банальным огненным шаром.

Несмотря на шок, человек в темном плаще успел выставить защиту — самую простенькую, всего-то лишь Щит Земли, ни на что сложнее не оставалось времени, зато такой силы, что всем сразу стало ясно: к ним в гости заявился высокорожденный — Земляной Щит поглотил чужеродные энергии не хуже, чем сухая земля впитывает влагу.

Осознав бесперспективность чисто магического противостояния, дворяне, с клинками наголо и угрожающими криками, бросились в ближний бой. Незнакомец окружил себя силовым барьером, но принцесса и Дэвид на пару его проломили. Выплески силы от взаимоломающих и уничтожающих друг друга заклинаний за секунды привели спальню в состояние полного хаоса. Мебель падала, подскакивала и летала по воздуху, комната тряслась и качалась. Незнакомец пока успешно оборонялся. В спальню ворвался еще кто-то из дворян, за ним следом — Шейд, один из системных магов, нанятых принцессой. Очередное заклинание едва не подвело Дэвида — с балансом по-прежнему были проблемы — и он присоединился к дворянам. Силовым пинком землянина и Крайгема отшвырнуло к противоположной стене, а вот Лийеман прорвался и резво занялся кромсанием личного защитного поля ночного визитера. Незнакомец что-то крикнул, но его, само собой, никто слушать не стал; следующий гравитационный пинок отправил Лийемана в свободный полет. Однако тут незнакомца накрыла принцесса, мощнейшим смертоубийственным заклинанием погасив остатки личной защиты и едва не приведя к смерти его самого. У пришельца имелась какая-то регенерационная система, вероятно — артефакт, но пока эта штука приводила его в чувство, Диар наложил на его подавление магии, а Дэвид, в два прыжка преодолев разделявшее их с колдуном расстояние, приставил клинок Гьерта к горлу незнакомца. Тот очнулся, попытался вырваться — Дэвид чуть нажал на клинок, вынуждая чародея оставаться неподвижным, дабы не лишиться головы. Диар наложил еще одни сковывающие чары.

Идэль завернулась в одеяло, тактично поданное Крайгемом, и подошла поближе. Сотворила освещающее заклинание. Мужчина лежал тихо, с таким лицом, что было ясно — он только что мысленно проклял все на свете и морально готов ко всему.

— Вилайд? — изумленно спросила принцесса. Она не верила своим глазам. — Дядя? Что все это значит?!

— Я не хотел причинять тебе вреда, — сдавленно произнес мужчина. Дэвид посмотрел на него с большим скептицизмом.

— Тогда объяснись… Это действительно ты? — Перестав рассматривать лицо Вилайда — оно могло быть и ложным — Идэль переключила внимание на его гэемон.

По всему выходило, что перед ней именно тот, кого она видит.

— Я ничего не понимаю, — растерянно сказала Идэль.

— Может, его убить? — предложил Дэвид. Больше для того, чтобы припугнуть пленника.

— Я — за! — немедленно откликнулся Лийеман. В результате удара о стену его правая рука оказалась сломана в двух местах. Шейд наложил на юношу блокирующие боль чары и приводил кости в порядок.

— Дэвид, убери меч, — потребовала Идэль. Землянин уловил в ее голосе нотку сомнения, но клинок от горла Вилайда убрал. В ножны, однако, засовывать не стал — мало ли, вдруг еще понадобится? Аналогичным образом поступил и Крайгем.

Вилайд осторожно поднялся, потирая шею. В глаза окружавшим его людям высокорожденный старался не смотреть.

— Я жду объяснений, — жестко проговорила Идэль. Вилайд вздохнул.

— Мы можем поговорить?

— Я тебя внимательно слушаю.

Вилайд посмотрел на дворян и выдавил:

— Наедине.

Дворяне возмутились. Послышались насмешливые голоса: «Ага, сейчас!», «Размечтался!», «Он что, нас за идиотов держит?», «Да он не в себе!..», «Правильно Дэвид сказал — зарезать его и дело с концом…».

— Молчать! — рявкнула Идэль. В комнате стало очень тихо. Дэвид и не подозревал, что его благоверная способнатак разговаривать. — Вилайд — мой пленник, но он все еще высокорожденный и мой родственник. Прошу не забывать об этом, господа дворяне.

Дворяне молчали, как нашкодившие дети, застуканные строгой мамочкой.

— Благодарю всех за своевременную и быструю реакцию, — смягчив голос, продолжала Идэль. — А теперь прошу всех выйти. Не думаю, что мне что-то угрожает. По крайней мере, теперь, когда всем известно, кто… — она замешкалась, подыскивая подходящее слово для определения статуса Вилайда. — … кто у меня в гостях. И распорядитесь, чтобы слуги принесли мне что-нибудь из одежды.

— Я останусь, — негромко сказал Дэвид. Идэль кивнула.

Когда принесли одежду, Идэль соткала туманную завесу и под ее прикрытием, не выходя из комнаты, переоделась. Дэвид внимательно следил за Вилайдом. Тот вел себя спокойно. Разыскал среди разгрома целый стул, поднял его и уселся.

На вид герцогу Ниртога, главенствующему над ветвью ита-Жерейн, было лет тридцать пять. Темные волосы — даже еще более темные, чем у Идэль, среднего роста, подтянут, аккуратно и неброско одет. Небольшая черкая борода, тонкие, изящные черты лица. У них — у Идэль и Вилайда — во внешности прослеживалось определенное сходство.

— Итак, — сказала Идэль, убирая туманную завесу. Теперь она была одета в одно из своих домашних платьев. С точки зрения Дэвида, в нем не стыдно было выйти и на бал, но, по меркам высокорожденных, это был весьма скромный наряд.

Вилайд мельком посмотрел на Дэвида.

— Здесь будем говорить?

Идэль окинула взглядом разгромленную комнату. Недовольно поджала губы.

— Наверное, нет… — взорвалась она. — Какого черта, дядя?! Вот что все это значит?! — Обвела помещение рукой. — Если ты хотел пообщаться, разве нельзя было договориться о встрече?

— Я не хотел, чтобы о ней знали.

— Замечательно! Зато теперь об этом точно узнают все!

— Как-то по-дурацки все вышло, согласен.

— Хотел встретиться тихо — воспользовался бы зеркалом. Или даже через зеркало пообщались бы, не встречаясь.

— Ты окружена… — Вилайд помялся. — …разными людьми. Разговор могли подслушать.

«Это он на кого намекает? — подумал Дэвид. — Не на меня ли?… Ну да — я же парагвайский шпион, темная лошадка. Явился неизвестно откуда и обольстил наследницу приора…».

Дэвиду стало смешно от этих предосторожностей. Идэль права: вместо того чтобы сделать все тихо-мирно, Вилайд привлек к себе максимум внимания.

Впрочем, если бы не фокус с элементалями, обязанными следить за состоянием защиты вокруг дома, замысел герцога мог бы и осуществиться. Любой, даже самый совершенный план может рухнуть из-за одной-единственной неучтенной мелочи. А план Вилайда сложно было назвать совершенным.

Идэль, похоже, тоже поняла намек герцога и от того помрачнела еще больше.

— Пойдем, — процедила она. Они вышли из спальни и заняли одну из ближайших гостиных. По дороге Идэль избавилась от Дэвида — все равно Вилайд при нем говорить не будет, это было уже ясно. Дэвид присоединился к дворянам — сложа руки они не сидели, а продолжали с помощью заклинаний наблюдать за герцогом и принцессой, готовясь немедленно прийти на помощь госпоже в случае угрозы. Разговор, однако, таким образом подслушать не удалось — перед тем как сесть за столик в гостиной, Идэль наложила на комнату звукоизолирующие чары. Служанка принесла кофе и печенье — сначала в гостиную, принцессе и герцогу, а затем и дворянам, оккупировавшим соседние помещения.

— Итак, — сухо сказала Идэль. Зевнула, прикрыв рот ладошкой. Сказать, что она была раздражена — значит ничего не сказать. Она и так не высыпается, а дурацкая выходка Вилайда лишила ее даже тех немногих часов сна, которые были в ее распоряжении. Переполох в особняке, разгромленная спальня, полдюжины мужчин, видевших ее голой, какие-то туманные оскорбительные намеки в адрес ее приближенных… В общем, настроение у принцессы было отвратительным.

Вилайд, похоже, это хорошо понимал. Он мялся, не зная с чего начать разговор. Он совершенно иначе представлял себе обстоятельства их беседы. Вдобавок жгло сознание того, что его поймали, как мальчишку. Эти спесивые дворянчики осмелились ему угрожать!.. Вилайду хотелось кого-нибудь убить. А еще лучше — вернуться на полчаса назад и не совершать ту глупость, которую он совершил. Но увы — второе невозможно, а первое — бесполезно…

Приходилось принимать все, как есть. Пусть изменить уже совершившиеся события нельзя, но можно попытаться смягчить их последствия.

— Прежде всего я хочу извиниться, — откашлявшись, сказал герцог.

Идэль недовольно посмотрела на него.

— Не мешало бы…

Тут в комнату вошла служанка с подносом, где стояли кофейник, чашечки, вазочки с конфетами и печеньем — и Вилайд получил еще одну минуту на то, чтобы подумать, успокоиться и морально подготовиться к предстоящей беседе. Идэль положила в чашку сахар, добавила молока, сделала пару глотков и ощутила, что почти готова разговаривать. Настроение не улучшилось, но, по крайней мере, вернулась способность адекватно воспринимать услышанное.

Вилайд, отпив из своей чашки, подумал, что тянуть резину не стоит и лучше сразу переходить к сути. Не те обстоятельства, чтобы начинать обычный светский разговор и только по прошествии какого-то времени обсуждать действительно важные вещи.

— Ты уже знаешь, что убиты Дифрини и Дагуар? — спросил он.

Идэль аккуратно поставила чашечку в центр блюдца.

— Нет, — негромко сказала принцесса. — Когда?

— Девять дней тому назад, в своих владениях. В замке Шурбо.

— Мне никто ничего не рассказывал. — Она посмотрела на герцога. — И ты тоже, между прочим.

— Я был занят.

— Чем?

— Расследованием.

Идэль медленно кивнула. У дома Ниртог имелись свои спецслужбы — при том отдельно у ветви ита-Жерейн и отдельно у Хаграйда, — но при расследовании убийств высокорожденных они, как правило, выполняли лишь вспомогательную роль. Информационной магией в Кильбрене умели пользоваться только высокорожденные, да и то не все.

— И каковы результаты?

— Нам не удалось выяснить, кто именно это сделал.

— А что произошло? Расскажи подробнее.

— Было нападение на замок. И сам Шурбо, и территория вокруг выжжены, так что трудно сказать, где именно появились нападавшие, но я предполагаю, что уже внутри защиты. Каким-то образом проломили ее, либо кто-то изнутри открыл проход. В противном случае — то есть если бы нападавшие появились извне — хоть кто-то из приближенных герцогини успел бы послать сообщение.

— Никто не выжил? — тихо спросила Идэль. Вилайд покачал головой.

— Не известно, но похоже, что нет. В самом замке ничего не сохранилось. Голые черные стены. И пепел. Ни тел, ни вещей. Информационные поля тоже выжжены.

— Кажется, есть какие-то заклинания, позволяющие просматривать память живых существ, — припомнила Идэль. — Скажем, птиц, которые могли это видеть, или животных…

— В радиусе мили вокруг замка все мертво.

Идэль вздохнула. Некоторое время в гостиной было тихо.

— Кого вы подозреваете? — наконец спросила она. Вилайд прищурился:

— А ты как думаешь?

— Хаграйда? — помолчав, полувопросительно-полуутвердительно произнесла принцесса.

Вилайд не ответил.

— Но почему сейчас? — спросила Идэль. — Зачем ему война в собственном доме перед выборами? Шансы Хаграйда и так невелики…

— …зато прекрасная возможность действовать без оглядки на верховную власть, — закончил герцог.

Идэль опять вздохнула. Вилайд был прав. При условии внутренней войны в клане шансы Хаграйда победить на выборах и вовсе становились призрачными, но искушение покончить с непокорной ветвью, видимо, оказалось, слишком сильно.

— Вы намерены ответить? — спросила она.

— Видишь ли, — вкрадчиво ответил герцог. — Мы не знаем, кому отвечать. Мы не уверены, что это Хаграйд.

— А кто тогда?

Вилайд невесело улыбнулся.

— Это очень интересный вопрос. Мне самому хотелось бы знать на него ответ.

— Я имею в виду — кому еще это может быть выгодно?

Вилайд, казалось, последнюю реплику пропустил мимо ушей. Он сказал:

— Есть одно обстоятельство, косвенно указывающее на то, что Хаграйд либо не при чем, либо принимал в этих событиях лишь малое, косвенное участие. Естественно, мы внимательно следим за ним. У нас есть свои люди среди его дворянства, среди его непосредственных приближенных. Я полагаю, такие же люди, работающие на главу клана, есть и в моем собственном окружении. Точнее, я знаю, что они есть, и полагаю, что есть еще и те, о ком я не знаю. Нам с Хаграйдом очень сложно организовать друг против друга что-нибудь, о чем тут же не узнает противоположная сторона. В нападении на замок Дифрини участвовало много людей. Вырезать всех дворян, герцогиню и ее сына… и так, чтобы никто не успел сообщить о нападении… в одиночку, каким бы могущественным ты ни был магом — это малореально. Скорее всего, в нападении принимало участие несколько высокорожденных и несколько хорошо подготовленных отрядов дворян. Ну хорошо. Допустим, Хаграйд сумел каким-то образом воспрепятствовать распространению информации до нападения. Но после?… Тем не менее у него там все тихо-мирно. Дворянство молчит. Никто ничего не знает. Либо люди Хаграйда в этом участия не принимали, либо действовал какой-то совершенно таинственный, никому неизвестный отряд, существование которого Хаграйду удалось скрыть ото всех. Мне представляется более вероятной первая версия. Здесь действовал кто-то еще. Возможно, кто-то из ита-Мейгра принимал участие в нападении — племянник Хаграйда Фэбран или его сынНерамиз, или даже сам глава дома — но дворянство дома Ниртог не привлекалось. Значит, привлекли кого-то со стороны. Кого?

Идэль некоторое время молчала, размышляя над словами дяди, а затем пожала плечами и произнесла:

— Мне остается только еще раз повторить свой вопрос относительно того, кому это может быть выгодно… Но я не представляю. Кому еще вы могли помешать? Тем более — Дифрини… Она в политику никогда не лезла.

— Выгода — странная штука, — ответил Вилайд. — Это как домино — если ты знаешь, какая костяшка в итоге упадет, то можешь опрокинуть такую, которая, на первый взгляд, вызовет падение ряда, не имеющего никакого отношения к твоей настоящей цели. И только после того, так весь извилистый путь будет пройден, окружающим — не таким умным, как ты — станет ясно, на что же именно ты рассчитывал.

— Я все равно не понимаю, — сказала Идэль. — Уничтожение вашей ветви в конечном итоге усилит Хаграйда. Зачем кому-то — кроме самого Хаграйда — это может быть нужно? Насколько я знаю, он не состоит в союзе ни с одним из домов… Впрочем, — поспешила добавить она, — я обладаю на этот счет лишь самыми общими сведениями. Я мало что знаю о семейных играх, а уж о том, что творится в Ниртоге, — и вовсе ничего.

— Да, — кивнул герцог. — Я помню, как старательно Джейбрин ограничивал твои контакты с родней матери. Замужество Налли должно было обеспечить лояльность с нашей стороны, но дом Кион ни в коем случае не хотел слишком уж тесно связываться с нами, а значит — и с нашими внутренними проблемами.

— Не надо упрекать меня за это, дядя. Ты ведь знаешь, от меня ничего не зависело.

— Это не упрек. При Джейбрине от всех нас мало что зависело. Я говорю о том, что есть, без всяких упреков и претензий. И уж тебя мне точно не в чем обвинить. Мне просто жаль, что ты слишком мало общалась с нами. Мотивы Джейбрина мне понятны. У него были свои резоны. При слишком большой увлеченности нашими делами ты — в перспективе — могла бы втянуть Кион во внутренние разборки нашего клана.

Планам Джейбрина такое развитие событий, очевидно, не соответствовало. Но сейчас Джейбрина нет, и ты уже не ребенок. Не считая Фольгорма, я — твой ближайший родственник, и мои дочери не менее близки к тебе, чем Йатран. Это факт. Естественно, ты можешь отстраниться от нас, но… но мне будет жаль, если ты так поступишь.

«Ему что-то нужно от меня?» — подумала Идэль.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь, дядя? — как можно более искренним и доброжелательным тоном осведомилась она. Мысль о том, что этот человек хочет использовать ее в каких-то своих целях, вызывала злость, но принцесса не позволяла себе думать об этом. Она еще успеет вдоволь позлиться, когда поймет, что именно ему нужно. Пока же следует вынудить его побыстрее выложить карты на стол. Сделать вид, будто она и вправду прониклась какими-то родственными чувствами. Ага, конечно. Если Вилайд держит ее за полную дуру, это и к лучшему. Ответ герцога ее немного удивил.

— Нет, — Вилайд покачал головой. — Не думаю, что можешь. Ты только начинаешь взрослеть; нет, я пришел не за помощью. Я просто хочу поговорить. Рассказать, что происходит. Понимаешь, — он запнулся, подбирая нужные слова, — ты еще очень юна — да, ты уже взрослый человек и способна принимать самостоятельные решения, но все-таки ты только входишь в игру, тебя еще слишком легко обмануть… кому-то, кто знает больше, чем ты, и кто захочет использовать тебя в своих целях. А такие люди найдутся, учитывая твое положение. Я уверен, что они есть. Несмотря на молодость, ты лигейсан, и потому обладаешь правом голоса в сенате — и, вдобавок, представляешь старшую линию наследования, идущую от покойного приора…

— Я помню об этом, — сказала Идэль. Вилайд молча допил кофе, откинулся в кресле и несколько секунд молчал. Он казался усталым, каким-то опустошенным.

— На Нильзу покушались, — произнес он отстраненно, как будто бы речь шла не о его собственной дочери, а о ком-то постороннем. — За несколько дней до убийства приора. Отравленная пища. К счастью, большую часть съел ее любовник. Он умер в страшных мучениях, но свою девочку мне удалось спасти. Хотя пришлось полностью менять ей желудок и часть кишечника. Яд давал бурную реакцию при взаимодействии с желудочным соком…

Идэль подавленно молчала. Ей было неловко за то, что она минуту назад подумала о Вилайде. Даже если он и хотел ее как-то использовать, герцога можно было понять. Как бы она реагировала, если бы кто-нибудь отравил ее собственного ребенка?…

— С Сэан все в порядке? — тихо спросила принцесса.

— Пока да, — внешне герцог оставался совершенно спокоен. — Но учитывая наше положение… После смерти Дифрини и Дагуара ита-Жеренн осталось всего трое: я и две мои дочери. И все.

— Хаграйд думает, что если он уберет вас, Ниртог снова станет единым?

— Конечно, он так думает, — кивнул Вилайд. — Но дело, я повторяю, тут, кажется, не в Хаграйде… Давай представим, что будет, если вслед за Дифрини и Дагуаром погибну я, то есть не просто умру, а явно, демонстративно буду убит — а вслед за мной погибнет одна из моих дочерей? Что сделает оставшаяся?

— Вероятно, попытается отомстить… — Идэль не могла понять, к чему он клонит. — Будет искать союзников…

— Именно. — Вилайд поднял палец. — И она их найдет, конечно. Да они у нас, собственно, и так есть.

Он не стал продолжать — дал ей время самой понять, кого он имеет в виду. «Он не о доме Кион, — подумала Идэль, — какой из меня, к черту, союзник?… Пока я слишком мало что могу. А иначе, как через меня, они с кионцами никак не связаны. Аминор к ним отношения не имеет».

— Гэал? — спросила она.

Вилайд кивнул.

— Рия-узей-Сорквейн, вышедшая замуж за Хэбиара-узан-Ксейдзана, — это лишь самый известный брак. Пусть Хэбиар мертв, но Рия связана с Гэал прочтнейшими узами — там ее сын, и он — гэалец от ногтей до кончиков волос. Есть и другие браки — я не знаю, известно ли тебе о них, — среди представителей младших семей, подчиненных Ксейдзану и мне.

— И что? — спросила Идэль. — Ты говорил о…

— Некоторое время назад, — перебил ее Вилайд, — Ксейдзан сделал мне очень интересное предложение. Предложение очень простое. Чем рвать с Хаграйдом друг другу глотку, он предложил мне сменить покровителя. Проще говоря, мне — вместе со всеми младшими семьями — перейти под руку к главе Гэал. С максимальной автономией и прочим. С тем, чтобы в перспективе все это возглавил Тахимейд… или кто-нибудь из будущих детей Тахимейда. Никому не обидно — огромный объединенный клан возглавляет человек, в котором крови Ксейдзана столько же, сколько и крови ита-Жерейн. Союз да любовь. Дифрини и Дагуар, кстати сказать, изначально были за эту идею. Мне пришлось приложить… определенные усилия, чтобы вправить им мозги. После этого они свои контакты с Гэал стали ограничивать. Они не видели дальше своего носа, и я, наверное, слегка переборщил, настраивая их против Ксейдзана.

Идэль представила, что было бы, если бы слияние Гэал и ита-Жерейн произошло, и ей стало дурно. Да, самих ита-Жерейн всего шестеро, а сейчас и вовсе осталось трое — Рия с Ксейдзаном, а Дифрини и Дагуар мертвы. Но Вилайду, лидеру старшей ветви Ниртога было подчинено несколько десятков высокорожденных из младших семей. Из тех семей, что некогда бежали от Сьётсара на запад вслед за молодым чернокнижником, сыном Страйбнара и Джорейны кен Апрей… Несмотря на все войны, несмотря на кровавое завоевание запада демонологом Меддилем, несмотря на неудачный бунт Рисмайна и последующее истребление ниртогской знати Селазаром — все равно множество младших семей Ниртога были и оставались силой, с которой нельзя было не считаться. Если бы какой-нибудь приор позволил бы ита-Жерейн выделиться в отдельный клан, по территориям и по влиянию они вполне могли бы сравниться с теми же аминорцами… а общим числом высокорожденных — превосходили бы их. Гэал сильнее Аминор и, получив такое вливание свежих сил, мгновенно стал бы самым могущественным кланом Кильбрена.

Конечно, осуществить все это при Джейбрине было бы сложно… Но Джейбрин — не вечен. И «сложно» — не значит «невозможно».

Идэль покачала головой:

— Да уж… Ксейдзан на мелочи не разменивается. Вилайд смотрел на нее и грустно улыбался.

— Что? — спросила принцесса.

— Ты все еще не понимаешь? Ладно. Я повторю вопрос. Умирают Дифрини и Дагуар, а следом убивают меня и одну из моих дочерей. Все указывает на Хаграйда, К кому побежит оставшаяся дочь?

Идэль замерла. Это было похоже на старые фокусы Майдлара. Невозможно понять, откуда без всякой магии в шляпе берется кролик, но затем Майдлар показывал ей потайное отверстие в столе — и все становилось предельно ясным.

— Это только догадки или есть доказательства? — спросила Идэль.

— Доказательств нет.

Значит, только догадки.

— Есть косвенные свидетельства, указывающие на то, что это не только догадки.

— Какие?

— Про обилие браков между младшими домами уже упоминал…

— Это ни о чем не говорит.

— Ни одно косвенное свидетельство само по себе ни о чем не говорит, — пожал плечами Вилайд. — Важна их сумма. Идэль… поверь — я отношусь к своим рассуждениям достаточно критично. Я и сам был бы рад ошибиться. Однако Ксейдзан хочет получить нашу ветвь — и это факт. Мы связались с ним, думая упрочить свое положение. Требовалась какая-то опора против Хаграйда. Но вышло только хуже. Новоприобретенный союзник стал еще более опасен, чем старый враг. Мы слишком плотно сблизились с Ксейдзаном, слишком… В свое время шла речь о браке между Нильзой и Меаром ита-Шедан… К счастью, они не понравились друг другу, а я, слава благой Ёрри, не стал настаивать…

— У вас есть какие-нибудь агенты в Гэал? Что они говорят?

— О происходящем в Гэале нам известно гораздо меньше, чем о Ниртоге… До сих пор не было причин тратить время и силы на слежку за ними. Поэтому Ксейдзану проще сокрыть от нас то, что мы не должны видеть. Но есть одно любопытное обстоятельство. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое, когда совершалось нападение на Шурбо, Содан ита-Шедан и Рил ита-Лудор, лучшие боевые маги Гэал покинули свои имения. Часть подчиненных им дворян — опытные воинов и магов — также не ночевала в своих спальнях. Вечером они куда-то ушли… а вернулись под утро.

И вернулись не все. Все это делалось с максимальной секретностью, и если бы я не начал копать под Ксейдзана, то, скорее всего, так бы ничего и не узнал об этом. Конечно, это еще ни о чем не говорит, может быть, они просто все вместе вышли прогуляться и подышать ночным воздухом, кто знает?

— Ты не пытался пленить кого-нибудь из дворян Содана или Рила и исследовать их память на предмет той ночи?

— Очень бы хотелось, — кивнул Вилайд. — Но мне неизвестны имена большей части отсутствовавших той ночью. Знаю, что они были, но не знаю, кто именно. А тех, про кого я все-таки знаю, — не могу найти. Куда-то пропали. Похоже, Ксейдзан решил их где-то временно припрятать. А может, сам потихоньку редактирует их воспоминания. Так, чтобы правду уже точно никто не узнал.

Идэль некоторое время молчала, взвешивая услышанное. Вилайд прав: отдельная косвенная улика ничего не значит… Но когда их много…

— Будет печально, если все-таки окажется, что твои подозрения верны. — Вот и все, что она сказала.

— Есть еще одно обстоятельство… — Герцог помолчал, набираясь решимости. — Я не хочу обижать тебя… Ты — наполовину ита-Жерейн. В свете сказанного… тебе не кажется странным… нет, не «странным» — правильнее сказать «закономерным» — что в твоем окружении вдруг появляется человек из Гэал?… Всех, кого Ксейдзан не собирается убивать, ему нужно связать со своим кланом кровными узами…

— Какой еще человек из Гэал?… — удивилась Идэль. На лице Вилайда отразилось изумление. Тут она поняла и едва не прыснула от смеха. Герцог говорил о Дэвиде. Нуда, все закономерно — дальний потомок Ксейдзана, симпатичный юноша подсылается к принцессе… Правнучке приора и племяннице лидера ита-Жерейн… Все логично.

— Дэвид тут ни причем, — сказала она и не смогла удержаться от улыбки. Какая разница, что она говорит? Теперь после того, как Дэвид сделался потомком Ксейдзана, можно хоть до посинения твердить, что он «ни при чем» все равно этому никто не поверит. Накатило сожаление — нет, надо было все-таки настоять, чтобы он объявил себя в качестве потомка какой-нибудь младшей семьи клана Кион. Проблем было бы существенно меньше…

— Я ничего дурного не хочу сказать о твоем женихе, — Вилайд, как бы защищаясь, поспешно выставки перед собой открытые ладони. — Я не думаю, что он посвящен во все планы Ксейдзана… Понятно, что игрок — Ксейдзан. Но твой жених — не случайная фигура. Может быть, ты влюблена и не видишь этого, но его появление очень выгодно главе Гэал. Он получает твой голос в сенате…

Идэль улыбнулась.

— Мой голос получить не так-то легко. Дядя, давай оставим Дэвида в покое. Я не такая наивная дурочка, какой кажусь. Я ему доверяю, и у меня на то, поверь, есть свои резоны.

— Хорошо, если так. Я просто хотел, чтобы ты посмотрела на ситуацию и с другой стороны… Повторяю, я не хотел тебя задеть. Этот мальчик может ничего или почти ничего не знать о делах главы своего клана. Но это не отменяет того, что Ксейдзан его использует. Мягко, по-доброму, но использует.

— О своих родственниках в Гэале Дэвид узнал не так давно. Он рос совсем в другом мире и лишь случайно оказался в нашей метрополии. К Источнику его провела я, а не гэальцы.

— Ты знаешь только последнее. А все остальное… оно может быть правдой, а может быть полуправдой… или неполной правдой. Ты не можешь этого знать. Тебе по большей части приходится просто верить в то, что все так, как он говорит.

— Повторяю: у меня есть основания для этого.

Вилайд вздохнул. Он не стал спрашивать, что это за основания. Он чувствовал: Идэль не ответит — и не хотел ее раздражать.

— Боюсь это все, — герцог развел руками. — Больше добавить мне нечего.

— Стоило устраивать такой шум… Мог бы и по зеркалу сообщить. Хотя бы о смерти Дифрини и ее сына… выбрали бы время для встречи.

— Наверное, так и стоило бы сделать. Но я вообще не хотел, чтобы о наших контактах хоть кто-то знал. Зеркало такой гарантии не дает, тем более, если рядом с тобой, гм, потомок Ксейдзана.

— Ну все, хватит. О своих подозрениях ты уже сообщил, повторять не нужно. Иначе я подумаю, что ты пытаешься меня в чем-то переубедить…

— Я просто хотел, чтобы тебя не втянули в чужую игру. Ты должна понимать, с чем связываешься.

— Думаю, что понимаю. — Идэль поджала губы. — Против Ксейдзана я ничего не имею. Равно как и «за». Он не хуже и не лучше остальных кандидатов в приоры. Такой же мерзавец и подлец. Хитрый и дальновидный. У меня нет мотивов отдавать свой голос за него или активно включаться в игру на его стороне. Брак — это еще не повод. К тому же Дэвид знает его еще хуже, чем я.

— Что ж, — Вилайд поднялся, — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. А мне, наверное, пора.

Идэль, не вставая, внимательно посмотрела ему в глаза.

— Я хотела бы узнать вашу ветвь получше, — серьезно произнесла она. — И меня задевает то, что с вами происходит. Пусть даже это политически невыгодно для Кион, мне не все равно. Я не хочу, чтобы вас перебили.

— Спасибо.

— Я думаю, нам еще будет о чем поговорить. Пользуйся зеркалами. Я не имею привычки разговаривать при посторонних… даже при своем женихе.

— Хорошо. Я обязательно свяжусь. Прости еще раз, что так глупо все вышло.

8

Керамар работал над планом заклинательной системы, предназначенной для защиты особняка. Сам он возвести ее не сможет — изуродованный гэемон сводил его былые способности на нет, но он мог эту систему разработать и научить домашних магов Идэль, как установить и пользоваться ею. Опытный высокорожденный, вероятно, сможет обойти защиту — несмотря на все свои знания, в волшебстве с владыками Кильбрена Керамар равняться не мог, но здесь, в особняке, он был лучшим специалистом из тех, кому Идэль могла бы поручить эту задачу, и он постарался выполнить ее так хорошо, как мог. Ему было любопытно, каким образом принцесса узнала о проникновении в дом Вилайда — защита, которая стояла тут раньше, была просто курам на смех, но принцесса на этот вопрос отвечать отказалась. Возможно, она и сама не знача — немного позже, переговорив с дворянами, Керамар выяснил, что защиту ставил Дэвид… вероятно, при всей кажущейся простоте, там был какой-то фокус, учесть которой Вилайд не сумел. Керамар постарался сделать так, чтобы и в его заклинательной системе содержалось несколько неожиданных сюрпризов. Неожиданных и неприятных для того, кто вздумает тайно проникнуть в дом.

Старик трудился уже несколько часов и как раз рассчитывал путь проекции шестого магического ветра, называемого Зилбарх и соответствующего сущности всех кривых и искаженных направлений движения, когда в дверь постучали. Керамар недовольно отвлекся от длинной цепочки закорючек на Искаженном Наречье, которые ровными рядами ложились на лист бумаги, едва поспевая за полетом мысли старого колдуна. Кого там еще принесло? Он предпочел бы рявкнуть, чтобы его не беспокоили, но за дверью могла быть принцесса или его наниматель, Дэвид Брендом, и рявкать не стоило… Подняться и открыть — или остаться на месте и подождать, надеясь, что посетитель уйдет сам? Керамар склонялся ко второму варианту, но тут дверь открылась сама и в щель просунулась вихрастая голова Лийемана.

— Можно?

Прежде чем Керамар успел ответить «Нет, нельзя!», юноша — быстрый и изящный, как кошка на охоте — уже вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Керамар мрачно разглядывал его, пока Лийеман пересекал помещение.

— Что вам угодно, сейр? — пробурчал старик. — Я занят.

— Прошу прощения, господин Керамар, — Лийеман чуть поклонился. — Я не отниму много времени. Я могу присесть?

Не дожидаясь разрешения, он опустился на подлокотник большого кресла, стоявшего недалеко от письменного стола.

Керамар хотел выгнать его — собственно, прогнать Лийемана стоило еще тогда, когда он стучался, но… не выгнал. Мальчик закручивал мир, как хотел. Он сам организовывал пространство вокруг себя, сам раскладывал окружающих по тем полочкам, которые определил для них. На каком-то уровне Керамар осознавал, происходящее, и это его дико раздражало. Как мог, он пытался сопротивляться влечению водоворота, которым был этот мальчишка. Остальные не обладали даже этим, мизерным, осознанием. Лийеман злил дворян, доводил до бешенства, когда хотел, а через пять минут, если у него менялось настроение и хотелось доверительности, эти же самые люди, еще не остывшие от бушевавшей в них ярости, вдруг становились его лучшими друзьями. Самое поразительное, что этого никто не замечал. Лийеман был похож на мальчишку, нашедшего тропинку между капель дождя и беззаботно разгуливающего теперь под ливнем, оставаясь при том совершенно сухим. Он вертел людьми как хотел, все это происходило вот здесь, у всех на глазах — а никто ничего не видел. Лийеман казался просто юнцом — симпатичным или, чаще, несносным — и на его выходки все (кроме тех, к кому они относились) не обращали внимания. Между тем, учитывая, с какой легкостью он вертел окружающими людьми, стоило бы задуматься, что будет, если когда-нибудь его интересы разойдутся с интересами принцессы. Керамар не думал так — его опасения, связанные с Лийеманом, пока еще были смутными, неотчетливыми, но если бы его неопределенные ощущения можно было выразить словами, они были бы выражены именно так.

— Я слушаю вас, — произнес Керамар, постаравшись, чтобы его голос прозвучал максимально сухо. Получилось не очень. Он вдруг поймал себя на том, что готов слушать и помогать мальчишке. Проклятье!.. То, что делал Лийеман — это была не магия… по крайней мере, не такая магия, которой учат в Академии, Но это было волшебство, это точно. Глубокое, врожденное волшебство, для которого не писаны никакие законы.

«Будь я молоденькой девчонкой, я бы влюбился в него, — подумал старик. — Беззаветно и навсегда».

— Я хотел попросить совета, — сказал Лийеман. — А вы, сейр, кажетесь наиболее опытным и сведущим человеком среди всех нас. Известно ли вам какое-нибудь место, безжизненное и удаленное от всех поселений? И при этом такое, чтобы добраться до него можно было бы незатруднительно?

— В этом мире? — уточнил Керамар. Лийеман кивнул.

— Желательно, да.

— Могу я узнать, чем вызван ваш интерес?

— Дэвид-кириксар-Саутит-Гэал попросил меня найти такое. — Заметив удивление на лице Керамара, он пояснил, — Кириксан Дэвид обрел силу Источника совсем недавно и желает научиться ею управлять. Мощь, которую он вызывает, огромна. Он не может тренироваться здесь или где-то поблизости от особняка. Он обратился ко мне, потому что я приехал из мест, где людей мало, и мог знать какую-нибудь подходящую пустошь, где его упражнения не привлекут к себе излишнего внимания… и где ему не придется беспокоиться о том, как бы ни испепелить случайного прохожего.

— Вы такого места не знаете и поэтому решили обратиться ко мне?

— Совершенно верно, сейр Керамар. Я всю жизнь прожил во владениях семьи Варглат. Там пустынно, но живописно. Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь упражнялся там в боевой магии и губил весь пейзаж.

— Очень странно. — Керамар потер подбородок. — Во время тренировок заклинания не наполняют максимальной силой, которую только можно вызвать. Важна точная направленность чар… Если освоить баланс для заклинаний с малым наполнением силой, с высоким чувство балансировки возникнет само собой…

— Не знаю, — Лийеман пожал плечами. — Он не объяснял причин, которые заставляют его начинать осваивать балансировку с заклинаний максимальной наполненности. Он просто просил меня найти такое место, где можно было бы делать это без опасений, а я, в свою очередь, прошу совета у вас.

— Я могу показать место на карте, но как вы туда доберетесь?

— Обычными путями. Я захвачу с собой зеркало и настрою его. Затем я установлю связь с особняком, Дэвид увидит место и сможет перенестись ко мне.

— Ну хорошо… — Керамар встал и подошел к книжному шкафу. Достал атлас, полистал. Поманил к себе Лийемана. Тот каким-то образом сразу оказался рядом. Керамар мог бы поклясться, что Лийеман не телепортировался, вообще не применял никаких заклинаний — но все выглядело именно так. Секунду назад он еще там, на подлокотнике кресла, и вот — уже здесь. Двигается стремительно и незаметно, как тень.

— Спящая пустыня, — сказал Керамар, тыкая пальцем в желтый участок на карте. — Электропоезда под ней не ходят, но вот до Орбидо… Видите, вот здесь городок, с краю?… До Орбидо добраться на поезде можно. Если купите или возьмете на время лошадь, а потом проедете несколько часов на юго-запад, окажитесь в пустыне. Ну, а дальше выбирайте себе место по вкусу.

— Благодарю вас, сейр. — Лийеман вежливо наклонил голову. — Вы мне очень помогли.

* * *

Второй урок в Холгомияре был посвящен информационным заклинаниям. Занимались в заклинательных покоях. Фольгорм слегка модернизировал обучающий узор: теперь это были три маленьких круга внутри одного большого. Одно место для учителя, два — для учеников. Идэль и Дэвиду предстояло пройти через сложную цепочку меняющихся состояний психики, и Фольгорм должен был стать их проводником на этом пути. Выполнив определенные медитативные упражнения, они погрузятся в транс, а заклинательная система, внутри которой они находились, поможет их энергетическим полям настроиться друг на друга. Практике, как обычно, предшествовала небольшая порция теории.

— Мир един, — произнес Фольгорм. — Мы искусственно расчленяем его на высокое и низкое, тонкое и грубое, потому что нам так удобнее с ним работать и потому что так устроено наше человеческое восприятие. Мы расчленяем мир на качества и свойства, затем устанавливаем между ними иерархию и взаимоотношения — это все операции ума, и только — после чего пользуемся полученной моделью так, как будто бы это была сама реальность… и созданная схема вдруг обретает жизнь: взаимосвязи, которые мы только что сами внесли в этот мир, вдруг оказываются способны позволить нам этим миром управлять. Ум исследователя придумывает законы природы, а затем человек использует эти придуманные законы себе на пользу. Реальность пластична. Она такова, какой мы ее видим. Она устроена так, как мы определим. Если об этом забыть, то легко принять созданную умом модель за саму реальность и потеряться в иллюзии, сотворенной нашим же собственным умом. То, о чем я буду говорить дальше — не реальность, а только модель. Только описание. Произвольное расчленение мира так, как удобно и выгодно нам.

Общепринятое в нашем потоке миров мировоззрение разбивает единую реальность на следующие слои: физический пласт, два энергетических — эфирный, более грубый, и более тонкий астральный, и пласт ментальный. Последний — уровень смыслов, уровень чистой информации, существующей самостоятельно, без всякого носителя. Если же все-таки не забывать о единстве всего сущего, то можно сказать, что носителем для уровня чистых смыслов являются все остальные, более низшие пласты.

Вещества существуют лишь в физическом мире. Заклинания, которые суть лишь целостные системы чистых действий, могут существовать лишь в мире энергетическом. Оперировать с менталом непосредственно, то есть превращать свою мысль в предмет или процесс, который станет эмпирической реальностью для других существ, и наоборот, превращать реальные вещи в объекты своего сознания и оперировать ими так же легко, как мы оперируем вещами в собственном воображении — на это способны лишь боги и Обладающие Силой. Власть каждого из них ограничена лишь властью остальных, если бы вдруг в мире остался только один Обладающий, он был бы всемогущ. Хотя они действуют и в общей реальности, но так же каждый из них создает собственные миры внутри своего сознания, в пространствах, формируемых его собственной Силой — и эти миры показались бы нам безусловной реальностью, попади мы в них. Впрочем, они не «показались бы» — они и были бы для нас без условной реальностью… Как и простые люди, маги оперируют информацией опосредованно. Хотя наше существо проходит через все пласты — мы имеем физическое тело, мы имеем энергетическое поле гэемона и мы способны воспринимать информацию посредством своего ума — не существует заклятий, могущих оперировать информацией как таковой. Заклятья принадлежат пласту энергий — они в принципе не способны «дотянуться» до уровня чистых смыслов. Это рассуждение, совершенно верное и обоснованное, как будто бы лишает нас возможности работать с информационным пластом. Но это, конечно, не так.

Мы искусственно расчленили мир на части, чтобы удобнее описать свойства и особенности каждой из частей. Но на деле все эти части составляют одно целое. Мы видим действующее тело и понимаем, что это за тело и что это за действие, — в едином акте восприятия все три пласта: телесный, энергетический и смысловой — даются нам вместе, сразу, один не отделено от другого. И поэтому добраться — пусть опосредованно — до ментального пласта с помощью заклинаний мы все-таки можем. Нельзя сделать заклинание из чистой информации, но можно сделать заклинание, которое станет носителем смысла так же, как бумага и чернила становятся носителями смысла, вложенного в книгу.

Естественно, только воспринимающее сознание способно этот смысл расшифровать. Впрочем, можно создать машину — или заклинательную систему — которые будут имитировать этот процесс, осуществляя операции по правилам, определенным для них настоящим субъектом восприятия.

Для удобства мы рассматриваем информацию, существующую в ментальном мире, как великое множество отдельных сегментов, сложенных в определенном порядке. Этот порядок можно отразить и воспринять в приемлемом для нас виде. Есть заклинания, позволяющие воздействовать на этот порядок — нарушать его или выстраивать в ином виде. Работа с информацией — это всегда работа с тем, чего мы не видим. Мы не видим инструментов и не видим того, на что влияем. Мы видим лишь «рукоятки инструментов — наши собственные заклинания и произвольную картинку, которая хотя и отражает то, на что мы влияем, но похожа на влияемое не больше, чем диаграмма движения на само двигающееся тело.

Сейчас вы пройдете через рад психических преобразований, которые позволят вам задействовать такие части ваших энергетических тел — я говорю о высшей части гэемона, о душе, — которые ранее оставались бездейственными до вашего перехода на уровень Ильт-фар, или вовсе пребывали в зачаточном состоянии. Именно эти структуры сообщат вам необходимое восприятие и создадут базу для последующего формирования тонких инструментов, которыми вы, после необходимого обучения, и будете формировать информационные заклинания. Если вопросов нет, приступим…

Урок продолжался около четырех часов, но принцесса и Дэвид не заметили, как пролетело время — в измененных состояниях сознания длительность происходящих событий переживается иначе, чем в повседневной жизни. Когда они вернулись к исходному состоянию и Фольгорм сказал, что урок окончен, они вдруг ощутили, что устали и проголодались. Хозяин замка пригласил их поужинать.

Утолив первый голод, Идэль рассказала о ночном «визите» герцога Вилайда. В необходимости сообщить о вторжении и последующем разговоре Идэль ничуть не сомневалась. Во-первых, ничего суперсекретного Вилайд не рассказал. Во-вторых, она на стороне Фольгорма — значит, ему и думать, как оценить эту информацию. Она сознательно выбрала сторону Фольгорма в этой игре, осознанно приняла его руководство и отказываться от своего выбора не собиралась.

О смерти Дифрини и Дагуара Фольгорм, конечно же, знал. А вот подозрения Вилайда относительно того, кто мог быть виновником несчастья, его заинтересовали.

— Как любопытно все складывается — Принц перевел взгляд на Дэвида. — И ко всему еще ты тут — дополнительная косвенная улика, указывающая на широкомасштабные планы Ксейдзана. Твоя «родословная» и предстоящий брак с моей племянницей добавили масла в огонь. В общем, я предполагал, что это произведет, хотя и не думал, что так скоро. И уж тем более не думал, что зашевелятся ита-Жерейн. Просто поразитетьно, какие неожиданные вещи могут всплыть со дна водоема, если бросить в него ма-аленький камушек.

— Мне кажется, мы все это напрасно затеяли, дядя, — негромко произнесла Идэль. — Эта фиктивная родословная подливает слишком много масла в огонь. Если перефразировать Вилайда… мы опрокинули костяшку домино — и где упадет последняя, ни ты ни я не знаем. И я молюсь Ёрри, чтобы одна из этих костяшек не стала могильным камнем для Дэвида.

— А мне кажется, что ты рано паникуешь, — заметил землянин.

Идэль поджала губы и ничего не сказала.

— Голубки, не ссорьтесь, — Фольгорм благодушно развалился в кресла — Дэвид рисковал бы в любом случае, а так — он рискует, но зато появляется разная интересная информация. В любом случае, уже поздно беспокоиться — что сделано, то сделано. Давайте вернемся к Вилайду. Он не сказал, чем собирается заниматься?

— Я полагаю, продолжит расследование.

— Это понятно, но я говорю о другом. Какой теперь будет политика ита-Жерейн? Хаграйд — их смертельный враг, от дома Кион помощи не дождаться — нам не до них, а Ксейдзан из союзника превратился в опасного врага… Вилайд говорил что-нибудь о том, что он намерен делать в такой ситуации?

— Нет, ничего не говорил. — Идэль покачала головой.

— Ему должно казаться, что его обложили со всех сторон, — сказал Дэвид.

— Верно, — кивнул Фольгорм. — А что делает попавший в такую ситуацию? Либо мобилизует все силы и все-таки вырывается из ловушки, либо паникует и начинает совершать глупости… Одну глупость Вилайд уже сделал. Если бы герцог не паниковал, думаю, он придумал бы, — взгляд в сторону Идэль, — как связаться с тобой, чтобы об этом в твоем окружении не узнали.

— Я так и подумал, что он считает меня шпионом, — усмехнулся Дэвид. — Нелепо как-то…

— С твоей точки зрения — может быть. Но у Вилайда точка обзора — другая. Часть того, что видит каждый из вас — реальна, а другая часть — иллюзорна. Вот только вы не знаете, какая из частей какая, подлинными кажутся обе. Это и к любому другому высокорожденному относится.

— У меня созрел вот какой вопрос, — сказал землянин. — А кто станет главой Ниртога, если Хаграйд вдруг умрет? Вилайд? Или есть другие кандидаты? И как вообще осуществляются выборы главы клана?

— Все высокорожденные — как принадлежащие к старшим ветвям, так и к младшим — вообще все члены клана собираются вместе и выбирают претора. Свои кандидатуры на этот пост выставляют только представители старших ветвей. Если все старшие уничтожены… Ну, у нас такое до сих пор происходило только один раз, с кланом Аминор шестьсот лет назад. Клан мог развалиться, но Юлианар предпочел сохранить его, отдав власть одной из младших семей — то есть попросту сделал одну из младших семей старшей. Оправляться от нанесенного удара Аминор начали лишь относительно недавно, а до этого долгое время эту новую старшую семью многие просто не рассматривали всерьез… Хотя нет формального запрета на то, чтобы претор происходил из младшей семьи, он всегда выбирается из старшей. Выбранный становится главой клана пожизненно, но в случае появления сильной оппозиции ему может быть вынесен вотум недоверия, и тогда происходит переизбрание. Вилайд уже два раза пытался таким образом свалить Хаграйда — и каждый раз Хаграйд выигрывал с минимальным перевесом. У них там непростая, в чем-то патовая ситуация. Каждому представителю как старших ветвей так и младших на общих собраниях принадлежит по одному голосу Но старших высокорожденных совсем немного, а младших у них там чуть ли не полсотни. То есть хотя младшие и не выставляют своего лидера, решают, кто будет лидером, именно они. А они, мало того, что разделены поровну между Хаграйдом и Вилайдом, так еще вдобавок связаны между собой многочисленными браками и кровным родством. Хаграйд и Вилайд с удовольствием затеяли бы тотальную войну друг с другом, но тот, кто станет активно продвигаться в этом направлении, немедленно начнет терять очки рейтинга среди младших семей, потому что им война совершенно не нужна. Поэтому оба высоких герцога Ниртога ограничиваются мелкими пакостями, направленными на то, чтобы разозлить противника — ну скажем, это может быть экспроприация спорных территорий, создание невыгодных условий для торговых компаний, работающих на противника, шпионаж и финансовая поддержка непопулярных чиновников в чужом стане — в общем, тут большой спектр развлечений. Периодически они устраивают и что-нибудь посерьезнее — и тогда либо в партии Вилайда, либо в партии Хаграйда образуется новый труп, но полномасштабную войну развязать все-таки не могут.

Если Хаграйд умрет от руки Вилайда, война, конечно, будет. Целостности на этом пути дом Ниртог так и не обретет, и немало нынешних союзников Вилайда отвернутся от него. Думаю, герцог это хорошо понимает. Если же Хаграйд скончается вдруг сам по себе — или, по крайней мере, если Вилайд сумеет убедительно доказать свою непричастность к его смерти — в этом случае, я почти не Сомневаюсь, верх возьмут ита-Жерейн. Нерамиз не обладает нужными качествами, а ветвь ита-Хейн, из которой происходят Фэбран, Сераймон и Эйни… не знаю. Скорее всего, они попытаются что-то сделать, как-то перехватить власть. Но у них меньше влияния среди младших домов, чем у Вилайда. Кто-то обязательно останется с Нерамизом. В общем, в случае смерти Хаграйда в его собственной партии произойдет раскол. Я так думаю.

— А ведь Вилайду было бы выгодно изобразить дело так, как будто бы Дифрини и Дагуара убил Хаграйд, а не кто-то еще, — задумчиво проговорила Идэль. — Может быть, я слишком цинична, но странно, что он не захотел воспользоваться таким случаем. Скоренько состряпать какие-нибудь улики против претора, запустить эту информацию среди младших семей…

— Может быть, он так и сделает, — хмыкнул Фольгорм. — Ты подай ему идею.

— Фи, дядя. Пачкаться я не стану. Использовать только что убитых родственников, чтобы слегка повысить свою популярность в клане… Нет, до участия в таких вещах я еще не созрела. Просто странно, что Вилайд об этом не подумал.

— Полагаю, Ксейдзан слишком сильно его напугал. Тут уже не до политических расчетов, когда сидишь и гадаешь, кто следующий на очереди: ты или твои дети.

— Значит, ты тоже считаешь, что это Ксейдзан?

— Я не знаю. — Фольгорм покачал головой. — Я говорю с точки зрения Вилайда: он-то уверен, что все это устроил гэальский претор.

Какое-то время за столом было тихо. Дэвид приналег на сужо, Фольгорм попивал вино, а Идэль задумчиво и тихо постукивала зубчиком вилки по краешку тарелки.

Фольгорм решил сменить тему.

— Ну а ты, Дэвид, — обратился он к землянину, — чем нас порадуешь? Как дела в Гэале? Они хотя бы попытались наладить с тобой контакт? Или молчат, как рыбы, со дня того совместного обеда?

— Пытались, — кивнул Дэвид. — Как раз завтра я снова встречаюсь с Тахимейдом в его владениях. Обещана верховая прогулка.

— Снова? Почему ты мне не сказал? — быстро спросила Идэль.

— А в чем дело? Ты ведь не извещаешь меня о каждой беседе с родственниками. Пока ничего такого, о чем стоило бы рассказывать, в моих разговорах с гэальцами не звучало. В данный момент они лишь присматриваются ко мне, и нелепо думать, что будет сказано что-то серьезное.

— А ты уже способен оценить, что в этих разговорах серьезно, а что нет? — пробурчала Идэль.

— Ну знаешь ли… По-твоему, я, что, совсем тупой?

— Я этого не говорила.

— Но из твоих слов получается так.

— Тебе виднее, как получается… — огрызнулась Идэль.

— Одно удовольствие смотреть, как вы воркуете, — рассмеялся Фольгорм, за что получил мрачный взгляд со стороны принцессы уже в свой адрес.

— Вообще был один момент в нашей с Тахимейдом беседе, вызвавший у меня недоумение, — Дэвид прожевал кусочек сужо и продолжил: — Хотя мы беседовали первый раз в жизни, Тахимейд зачем-то решил рассказать про любовницу своего отца. Мол, какие у них были хорошие отношения… «У них» — это у Тахимейда с Лидией. Я не понял, зачем он об этом заговорил, а спросить постеснялся. Это что, в обычаях Гэал? Это, вообще, нормально — по меркам вашего мира — когда высокорожденный имеет любовницу, а его сын рассказывает о ней постороннему человеку так, как если бы речь шла о члене семьи?…

— Норма понятие растяжимое, — Фольгорм пожал плечами. — И для каждого слоя общества нормы свои. Простолюдину и уж тем более дворянину в такой ситуации общественная мораль приписывает испытывать негативные эмоции к любовнику или любовнице, которые как бы вторгаются в семью и нарушают ее порядок. Но высокорожденные — вне общественной морали, я уже упоминал о нашем полубожественном статусе в глазах обычных кильбренийцев. В большинстве случаев семьи создаются вследствие политических расчетов. Конечно, есть и чувства, но они не на первом месте. Кто-то ревнует супруга или супругу к связям на стороне, кто-то к ним безразличен. Открытая демонстрация и того, и другого равно допустимы. Это дворянину общество предписывает вызвать на дуэль того, кто оскорбил святость супружеского ложа… А если появляется любовница у мужа, жена обращается к своим родственникам за защитой, и в идеале ее отец или брат должны либо серьезно наказать мужа, либо даже убить его на дуэли. Но мы свободны от всех этих условностей. Мы сами определяем тот порядок вещей, в котором живем, и сами для себя являемся источником моральных норм.

— Пусть так, — согласился Дэвид. — Пусть даже у них были нормальные отношения — мне-то, собственно, какое до этого дело? Мне непонятно, зачем Тахимейд рассказал об этом мне. Как будто это какая-то архиважная вещь, которую я должен узнать прямо на пороге, еще толком даже не войдя в клан…

— Твоя проблема, — ответил принц, — в том, что ты смотришь на все исключительно со своей точки зрения. Как будто реальность одинакова для всех и все видят ее так же, как ты. От этой иллюзии давно пора избавиться, к жить станет гораздо легче. В магии ты уже понимаешь, что это иллюзия, что видимый мир лишь картинка перед твоим лицом, но в других сферах по-прежнему думаешь, что твое восприятие объективно и у всех — такое же. Чтобы понять логику Тахимейда, поставь себя на его место.

— Я пытался, — сказал Дэвид, — но я слишком мало его знаю и не понимаю пока, как он думает. Мне не ясны мотивы его поступков.

— Ни черта ты не пытался, — резко бросил Фольгорм. — Подумай, кто ты для него? Кем ты себя выставил? Ты — потомок Хэбиара и происходишь от сына, которого Хэбиар заделал где-то на стороне. Твоя линия, по твоей же легенде — появилась вне брака, в каком-то чужедальнем мире. Для Гэал ты сам — как бы незаконнорожденный. Зачем Тахимейду при тебе упоминать о любовнице своего отца и еще подчеркивать при этом, что у них были хорошие отношения? Разве это не очевидно? Упоминая об этом, он говорит тебе прямым текстом: к связям папочки на стороне я отношусь совершенно нормально, не теряйся, значимо то, что у нас обоих кровь Хэбиара, а не то, что наши линии происходят от разных женщин…

— Скороспелое какое-то дружелюбие, — заметила Идэль.

— Я вовсе не утверждаю, что Тахимейд воспылал к твоему жениху братской любовью. Но он выбрал определенный тип отношений, и логика того образа, который он использует, совершенно ясна.

— А что под маской? — спросил Дэвид.

— Откуда я знаю? Тахимейд — затворник. До сих пор он не участвовал в семейных интригах, предпочитая искусство волшебства искусству подковерных войн. Я слышал, что несмотря на молодость, он весьма талантливый и умелый волшебник. Больше теоретик и специалист по магическим системам, чем боевой маг. Похоже, что со смертью отца и гибелью Джейбрина его затворничеству пришел конец. Ученый превращается… в кого? Для меня это вопрос. Но повышение его интереса к семейным делам очевидно. При Хэбиаре он просто проигнорировал бы появление в клане нового члена.

— У меня двойственное впечатление от Тахимейда, — признался Дэвид. — С одной стороны, он кажется неглупым человеком. Он многое знает, и это чувствуется… С другой — кажется, что он слишком расчетлив. Возможно, это впечатление обманчиво, но…

— Нет, — перебил его Фольгорм. — Думаю, оно верное. По крайней мере, у меня такое же впечатление. Хотя близко этого человека я не знаю и никогда не пытался узнать поближе,… Авот у тебя, наверное, будет шанс. Уверен, что он захочет перетянуть тебя на сторону Гэал — против Вомфада. Тебя и соответственно Идэль.

— А, припоминаю… Он утверждал, что ответственность за смерть Хэбиара лежит на покойном приоре и его военном министре.

— Вот-вот, — кивнул Фольгорм. — Уже начал.

— И после этого он еще утверждает, что в разговоре не было ничего серьезного, — сквозь зубы процедила Идэль, бросив уничижающий взгляд на своего жениха.

— А что, это большой секрет? — удивился Дэвид.

Фольгорм засмеялся:

— Само по себе наличие такой версии в клане нет, не секрет. Но раньше гэальцы не трубили на всех углах об этом. Пусть Джейбрин мертв, но Вомфад все еще жив, и это почти открытое обвинение в его адрес… Да, это можно рассматривать как новость. О чем вы еще говорили?

— Да… ни о чем, в общем, — землянин смутился.

— Я думаю, — прищурилась Идэль, — Тахимейд выдвинул это обвинение не просто так. Думаю, он рассчитывал, что эта информация — через Дэвида — дойдет до меня. «Не голосуй за Вомфада, будь с нами».

— Вполне возможно, что это был пробный шар, — согласился Фольгорм. — Но даже если нет, больше чем уверен — гэальцы именно в этом направлении и будут дальше с Дэвидом работать. До собрания сената осталось всего ничего, им надо бы как-то поактивнее начать действовать.

— Еще не ясно, кто победит? — спросил Дэвид.

— Нет. Кетрав — умница, убрал Шерагана уже после того, как была объявлена дата выборов. В результате все перемешалось. Раньше я бы поставил на то, что победят Вомфад и Шераган. Теперь все выглядит намного менее определенным.

— Если Вомфад не был готов к такому повороту событий, почему не перенесли дату?

— Смерть одного или нескольких кандидатов — это не повод, чтобы откладывать выборы. В противном случае безвластие в Кильбрене вообще станет вечным. Лидер, поддерживаемый какой-либо партией, умирает — группировка вправе выдвинуть другого. Смерть лидера означает также и распад партии? Тем хуже для нее.

Вообще, не могу сказать, что Вомфад к чему-то «не готов». Да, преждевременная смерть Шерагана — это неприятно, но наш военный министр умеет держать удар. Он открыто заступил на место моего кузена в этой гонке и, на первый взгляд, лидирует в ней. Но у меня есть предчувствие, что не все так просто. В сложившейся обстановке остальным пора бы начать суетиться и делать глупости. Скажем, попробовать Вомфада убрать. Или официально обвинить его в чем-нибудь. Или хотя бы его сторонников начать отстреливать. Но все по-прежнему тихо-мирно. Переговоры, встречи, и никаких попыток перейти к активным действиям. Это настораживает. Как будто бы Хаграйд, Кеграв и Ксейдзан решили дать Вомфаду возможность спокойно выиграть выборы. Мне в это слабо верится. Что-то тут нечисто.

— А Вомфад это понимает?

Фольгорм задумался, а затем сказал:

— Думаю, да. Он достаточно разумен для этого. Но мы не обсуждали с ним данную тему.

Снова ненадолго наступила тишина. Идэль опять принялась постукивать кончиком вилки по краю тарелки. Она о чем-то напряженно думала.

— Кстати об этой… как ее?… — Идэль замолчала, вспоминая имя. — О Лидии. Где-то я о ней уже слышала. Кто-то рассказывал… То ли Севегал, то ли…

— Я рассказывал, — Фольгорм улыбнулся. — Тебе было шестнадцать лет и ты расспрашивала меня о Халгаре.

— О Халгаре? Я не помню этого разговора. И при чем тут дед?

— Лидия была с ним до того, как связалась с Хэбиаром.

— Да! — Идэль со звоном положила вилку. В ее голосе звучало скрытое торжество. — Так и есть! Я же чувствовала, что это знакомое имя… Теперь вспомнила. Мы в дедушкином кабинете разговаривали. Ты еще сказал… Она как-то связана с Орденом, где тебя учили. Фольгорм чуть кивнул.

— Может быть, вы расскажете мне эту историю? — спросил Дэвид, — Учитывая, что мне придется иметь дело с гэальцами, хотелось бы понимать нюансы отношений между семьями.

— Да нет никакой истории, — Фольгорм на мгновение закатил глаза. — Мой отец познакомился с этой девкой в метрополии. Она была местной уроженкой, обычной колдуньей из какого-то там города. Приехала с Халгаром в Кильбрен и поселилась тут. В Хеллаэне — обычная посредственность, но здесь она сразу почувствовала себя первоклассной колдуньей. Но если она и была чем-то первоклассным, то не колдуньей, а шлюхой с длинными ногами и большой грудью. Потом она познакомилась с Хэбиаром и переметнулась к нему. Вот и вся история.

— А что за Орден, в котором она состояла?

Фольгорм пренебрежительно махнул рукой.

— Орден селпарэлитов, — сказала Идэль. — Я ведь тебе уже говорила.

— Идэль говорила, что ты в нем тоже состоишь, — Дэвид посмотрел на принца. Тот сделал преувеличенно-удивленное лицо, усмехнулся и приподнял правую бровь.

— Ты все перепутал, — Идэль покачала головой.

— Меня там учили, а Лидия в нем состоит… состояла, — ответил Фольгорм. — Вот и все, что у нас с ней было общего.

— Кажется, вы… ты ее не слишком жаловал…

— Это правда.

— А тебе-то что она сделала?

— Ничего, — резко ответил Фольгорм. — Просто я не люблю шлюх, как бы высоко они не взлетели. А Лидия именно такой и была. Если ей нужно было что-то получить от мужчины, она просто ложилась под него. Когда она перешла к Хэбиару, то продолжала прыгать из одной постели в другую. Хэбиар просто закрывал на это глаза. А вот Халгару не понравилось, когда она еще будучи в нашем доме, залезла в постель к его старшему сыну, Атвальту. У отца, знаешь ли, были более старомодные взгляды… Ну да, впрочем, не стоит ворошить грязное белье.

— Хорошо. Но у меня есть несколько вопросов насчет этого Ордена, ты не против?

— Да, пожалуйста, — Фольгорм неопределенно пожал плечами.

— Каким образом так получилось, что тебя вообще туда приняли?

— Еще раз: меня не принимали. Я в нем не состою.

— Я имею в виду — приняли и согласились учить. Идэль говорила… если я только опять ничего не путаю, говорила, что туда довольно трудно попасть.

— Это так, — кивнул принц. — Но членами Ордена селпарэлитов были Халгар и Атвальт. Собственно Халгар с Лидией там и познакомился. Позже он отдал туда своего сына. Твоего отца, — Фольгорм посмотрел на Идэль, — и Герклу Селпарэлиты не обучали, поскольку Рейкана была против. Глойд и Геркла учились в Академии, как и ты. Я родился уже после того, как Рейкана погибла, — принц опять перевел взгляд на землянина. — Я учился у селпарэлитов, но от орденской инициации отказался.

— Почему?

— Потому что помимо силы, селпарэлит обретает определенные обязательства Перед Орденом. Он приносит клятву… не пустой набор слов, он добровольно возлагает на себя мистические узы, обязывающие его соблюдать интересы Ордена. Если селпарэлит пойдет против орденской иерархии, поведает непосвященным тайны Ордена, предаст его интересы, нарушенная клятва станет проклятьем, которое повредит Дар и вообще крайне неблагоприятно отразится на всех магических способностях чародея. В принципе, если не плевать против ветра, условия у селпарэлитов довольно сносные, в то время как во многих других Орденах такого типа проводится по-настоящему тотальное закрепощение адепта… У селпарэлитов многие члены Ордена спокойно живут своей жизнью и знать не хотят эту организацию — хотя, естественно, не нарушают клятву и во вред ей не действуют. Такие условия были при Халгаре и Атвальте и таковы они, по большому счету, и сейчас, но… есть один неприятный момент. Он как раз связан с этой чертовой шлюхой Лидией. Когда она переметнулась к Хэбиару, она рассказала ему про Орден. И многие из Гэал захотели приобрести ту силу, которую там предлагают. Сам глава клана, насколько мне известно, обязательства перед кем-то со стороны на себя брать не стал, а вот его дети и внуки… Кажется, не училась там только Альтана, остальные — Хэбиар, Нидкольм, Бралгар, Берайни и даже Сигейза — проходили высшее посвящение. При том Бралгар пролез наверх, стал одним из магистров и явно нацеливался на то, чтобы сделаться гроссмейстером. В такой обстановке проходить посвящение и принимать какие-то обязательства перед Орденом я не счел разумным. Бралгар мог использовать магические узы в своих целях: скажем, отдать мне приказ, который я, как член Ордена, обязан буду выполнить, но выполнять не захочу, поскольку он будет противоречить интересам клана Кион. И мне придется либо предать клан, либо наплевать на узы и смириться с истощением Дара.

— Но Бралгар уже давно мертв, — заметила Идэль.

— Да, — кивнул Фольгорм. — Джейбрин поступил совершенно правильно, вырезав всю эту ветвь — Нидкольма и его детишек. Даже если бы заговора Берайни не существовало, его следовало бы выдумать. Но Бралгар, сделавшись магистром, начал тянуть вверх и всех своих родственников. Хэбиар стал его заместителем, и после смерти племянника занял его место. Хэбиар — какое несчастье! — покинул нас два года тому назад. — Фольгорм усмехнулся. — Я заглянул в Орден через несколько месяцев после его смерти, столкнулся в холле с Яльмой и понял, что мое нежелание связываться с этой организацией не стало меньше.

— С Яльмой? — переспросила Идэль. — Значит, после детишек Ксейдзана эстафета перешла к ита-Берайни?

— Ага. При мне из ита-Берайни там были Кольборн и Неймарна. Про текущий состав ничего не могу сказать.

— Ты упомянул о силе, которую селпарэлиты приобретают после инициации. Можно поподробнее об этом? — спросил Дэвид.

Фольгорм прищурился.

— Ты вообще что-нибудь знаешь о хеллаэнских магических Орденах?

— Только то, что они есть.

— Как правило, Орден образуется вокруг какой-нибудь магической системы — скажем, заклинательного круга, созданного основателем Ордена на природном Источнике Силы. Прошедший инициацию получает новые способности, характер которых задан структурой узора.

— Подожди-подожди… Получается, каждый хеллаэнский Орден имеет в своем распоряжении штуку наподобие вашего Рунного Круга?

— Во-первых, не каждый. Я сказал «как правило, Орден образуется вокруг магической системы…» Как правило. Есть и исключения. Во-вторых, магические узоры различны и по силе, и по свойствам. Например, узор селпарэлитов не дает адепту никакой дополнительной энергии, но изменяет его гэемон таким образом, что посвященный становится способен создавать более сложные и качественные заклятья, и делает это намного быстрее, чем раньше.

— Ты меня удивил. Я думал, Рунный Круг — это что-то уникальное…

— Он уникален, — перебил Дэвида Фольгорм. — Уникален, как, скажем, картина, написанная великим мастером. Но тот же самый мастер может написать не одну картину, а много, и вообще это отнюдь не единственный художник во вселенной… Ясна аналогия?

— Да. То есть, став членом нескольких Орденов, можно вообще заделаться этаким мега-чародеем?

Фольгорм хмыкнул.

— Думаешь, ты один такой умный? Есть немало людей, которые так и делают. Но у этого пути развития есть свои недостатки. Во-первых, большинство Орденов закрыто для приема «со стороны», туда принимают только своих. Во-вторых, обязательства перед руководством Ордена. Где-то до тебя не станут докапываться, а где-то нагрузят работой и ты будешь тратить все свое время, таская для кого-нибудь рангом постарше каштаны из огня. В-третьих, в самых общедоступных Орденах, то есть в тех, куда доступ открыт не только «своим», тебе по ходу дела заодно еще и мозги промоют, чтобы точно не предал. В-четвертых, некоторые магические узоры несовместимы друг с другом. Твой гэемон просто разрушится, если ты попытаешься стать адептом сразу двух взаимоисключающих систем волшебства. В общем, количество минусов на этом пути ничуть не меньше, чем количество плюсов.

— А есть какое-то общее название для систем такого типа? Просто «колдовскими узорами» их называть неудобно — вон, в твоих собственных заклинательных покоях таких узоров целый десяток. Но Рунный Круг — это все-таки нечто иное… Да и узор селпарэлитов, думаю, тоже.

— Хотя они оба являются намного более сложными структурами, чем то, что нарисовано у меня в заклинательных покоях — по сути это одно и то же: магическая система на базе Источника Силы, имеющая свое графическое отображение. Но мои рисунки питаются от Источника, а для более высокоуровневой системы — нашей или Орденской — сам Источник трансформируется, и эти изменения необратимы. Общее название для узоров такого класса — Рунные Круги, Тертшаур. Иногда эти системы имеют самоназвание, но чаще всего их именуют по месту или по названию Ордена, которому они принадлежат. Или по имени создателя. Поскольку в нашем мире высокоуровневый магический узор только один, мы обычно так и говорим — «Рунный Крут». Всем понятно, о каком круге речь. В метрополии, если речь заходит о нашей системе, обычно добавляют Кильбренийский Рунный Круг, чтобы не путать с другими…

— Понятно. И Селпарэлитский Тертшаур с вашим — совместим. А каким образом об этом узнали? Кто-то из высокорожденных первым рискнул и обнаружил, что конфликта между системами нет?

— Обычно так и происходит, но в данном случае все было немного иначе. До Катастрофы мы поддерживали связь с селпарэлитами. Многие из нас входили в их Орден. Потом связь нарушилась. Халгар попытался восстановить ее и добился приема в Орден. Видишь ли, в чем дело — и наш Круг, и тот, который принадлежит селпарэлитам, создал один и тот же человек. Гельмор кен Саутит был талантливой и творческой личностью. Некоторое время после его смерти существовал еще один Орден и, соответственно, третий Круг, но его уничтожили и Орден распался.

— Как я понимаю, для метрополии уничтожение Круга совсем не так катастрофично, как для вас? — спросил Дэвид.

— Конечно. Несмотря на все таланты Гельмора, никто ему в Хеллаэне не позволил бы замкнуть всю энергетику мира на одну-единственную магическую систему. Да и вообще, чтобы сделать это, нужно, как минимум, контролировать все значимые Источники Силы мира. А большая часть тамошних значимых Источников — Средоточья, зримое воплощение Силы Обладающих. — Фольгорм усмехнулся. Образ Гельмора кен Саутита, требующего, чтобы все Обладающие немедленно передали ему контроль над своими Источниками, показался принцу забавным.

Дэвид подумал, чего бы спросить еще. Хеллаэнский Орден его заинтересовал.

— Селпарэлиты, Ткачи Заклятий — они называют себя так потому, создают свои заклинания быстрее и лучше, чем до посвящения? Ткут заклятья, как пауки — паутину?… Или для такого названия существует иная причина?

— В первую очередь, думаю, причина именно эта, — заверил его Фольгорм. — Само волшебство селпарэлитского узора основано на двух системах Высшего волшебства, которые не имеют в Сущем никакого зримого воплощения. Вообще, они считаются взаимоисключающими, и адепт одного не может стать адептом другого, но Гельмор каким-то образом умудрился пройти инициацию в обоих системах. Позже, на базе чар, одни из которых принадлежат Свету, а другие Тьме, он создал систему, где это волшебство каким-то образом объединено. Светлая его часть именуется Белыми Нитями Сияния, а темная — соответственно — Черными.

— Странное какое-то название, — сказал Дэвид. — Может, Сияющие Белые Нити? Так как-то получше звучит…

— Если бы называл ты, я не сомневаюсь, что звучало бы «получше», — недовольным тоном ответил Фольгорм. — Но вообще-то это волшебство было открыто людям могущественными духами, обитающими на глубинных пластах этих двух стихий, и им уж виднее, как называть волшебство, которое они сами, вероятно, и создали же.

— Что это такое «Нити Сияния»? Ерунда какая-то. Как у сияния могут быть какие-то нити?

— Дэвид, успокойся, — шикнула Идэль. — Если дядя Фольгорм говорит, что так правильнее, значит так правильнее.

— Вот-вот, — Фольгорм назидательно покачал пальцем. — Послушай мудрую женщину.

— Я и не думал возражать… Можно я не буду бить тридцать три извинительных поклона? Передо мной тарелка с салатом, мастер… Так вот, я не возражаю. Я просто не понимаю.

— Увидишь как-нибудь — поймешь.

— Я не ошибусь, что с этими сияющими нитями… или как их там… с ними умели работать и до Гельмора?

— Да, правильно. А он объединил это волшебство, и создал свое. Узор селпарэлитов равно улавливает и Свет, и Тьму. Те, кто осваивал Высшее Волшебство Нитей, утверждали, что и Черные, и Белые Нити Сияния подобны далекому солнцу или некоему кругу из движущихся лучей чистого сияния, часть из которых отходит от своего источника подобно лучам. Гельмор перехватил и те, и другие — «лучи» и соткал из них свою паутину. У Ордена и символ такой — паутинка.

— А этому Высшему Волшебству селпарэлитских адептов учат? — спросила Идэль.

Фольгорм кивнул.

— Но только надежных и полноправных членов Ордена, как ты понимаешь.

— А что вообще позволяют делать эти ниточки? — поинтересовался Дэвид.

— На их базе можно создавать заклинания особого типа. Что-то среднее между классикой и Формами. В этой магии очень сильна стихиальная составляющая, но плетутся заклинания во многом так же, как обычные системные. Вместе с тем классикой Нити ты не опишешь, а вот Нити запустить в классическое заклинание и взять под контроль его нервные узлы в большинстве случаев можно легко. С другой стороны, у Нитей нет того разнообразия, которое предлагают классика и Формы. Это магия с довольно узким спектром действия. Эффективнее всего использовать Нити для разрушения чужих энергетических полей, поглощения энергии, вскрытия заклинаний, к которым никак не удается подобрать отмычек обычными методами и тому подобных вещей.

9

Лийеман пришел на подземный вокзал за полчаса до отправления своего электропоезда — он помнил, как в Рикине он едва не опоздал на поезд, залюбовавшись людским потоком и мраморной отделкой вестибюля. С точки зрения кильбренийского обывателя, в подземных станциях и электропоездах не было ничего особенного, но Лийеман путешествовал таким образом всего лишь второй раз в жизни, и ему все было в новинку. Он не терялся — теоретически он прекрасно знал, как пользоваться тем, что его окружало. Но видимость завораживала. Огромный зал, множество дверей, деловито снующие люди… Лестницы и переходы, стены из стекла, мчащиеся где-то над головой поезда — все это производило на него такое же впечатление, как цирковое представление на ребенка. Правда, в отличии от ребенка, своих бурных эмоций Лийеман не выказывал — он смаковал свои переживания, как гурман. Этот мир такой интересный. Вот бы еще полетать на спегсайбе!..

Он сел в электропоезд 1-го класса на одной из платформ минус четвертого уровня. Бросил вещи в купе и прошел в общий вагон. Он еще не определился, что будет делать — ссориться с молодыми дворянчиками или знакомиться с девушками. В идеале, можно было совместить эти два занятий, чтобы не скучать во время пути. Вид книги в руках какого-то пожилого пассажира вызвал у него приступ отвращения. Целых семнадцать лет он только и видел, что книги. И еще обучающие кристаллы. И еще големы — в качестве партнеров для спарринга. Никакого живого общения до того, как началось это Приключение. Это так здорово, когда кто-то бесится от ненависти к тебе. Или когда женщина в твоей постели содрогается в пароксизме страсти. Или когда кто-то до коликов тебя боится. Или когда кто-то катается по полу, дико хохоча над твоей шуткой. В такие минуты сразу чувствуешь, что рядом с тобой живой человек, а не оживленный колдовством механизм. Поразительное ощущение.

Подраться не получилось: Лийеман отыскал всего лишь одного, подходящего для таких целей, дворянчика, но и тот струсил, когда дошло до дела. Начал извиняться и вообще потерял лицо. Наверное, ему не понравился нехороший блеск в Лийемановых глазах. Лийеман хотел крови, ненависти, боли, а потом, может быть, и страха — и не задумывался о последствиях. Точнее сказать, он делал что хотел и не слишком переживал из-за последствий, которые в итоге возникали. Смерть его не пугала — он вообще о ней никогда не думал, а ко всему остальному он относился как к открытию — впрочем, для него оно и было открытием. Дворянчик, видимо, почувствовал, что его будущий противник совсем без тормозов, и предпочел замять ссору. Лийеман был разочарован.

Позже он познакомился с молодой парой — просто подсел к ним и, не обращая внимания на напряженные взгляды, начал разговор, и через десять минут они уже стали лучшими друзьями. Девушка — симпатичная и умная, но совсем не сексуальная — привлекла его как собеседник, и не более того, а с ее парнем ссориться было неинтересно — он явно не умел держать меч в руках. «Вызывать слабого противника — значит позорить себя» было написано в «Кодексе», а «Кодекс» до начала Приключения был настольной книгой Лийемана.

Просто так, в доброжелательной атмосфере общаться с людьми даже о чем тоже было по-своему приятно. Они увлекались своими книгами и театром не меньше, чем иные бывают увлечены болью, гневом или сексуальным влечением. Они жили в воображаемых мирах, создаваемых искусством, и эта сторона человеческой жизни понравилась Лийеману. Он и не думал, что можно так сильно переживать из-за каких-то выдумок.

До Орбидо электропоезд шел больше суток — ехать, в общем-то, не так далеко, но как всегда — извилистый маршрут с кучей остановок.

На станции Орбидо никого не было, да и сама станция выглядела какой-то заброшенной. Посвистывая, Лийеман поднялся наверх. Как и советовал Керамар, Лийеман арендовал лошадь на неделю — в качестве залога оставил владельцам ее полную стоимость и сверх того заплатил несколько кдиаров за право распоряжаться животинкой в течение оговоренного срока. Купил еды и поехал. Чтобы не поджариться на солнце, повесил на себя и на лошадь солнцезащитное заклинание. В Спящей Пустыне песка мало, больше каменистая, сухая земля, так что пыль Лийемана почти не беспокоила. Дэвид просил его найти какое-нибудь уединенное место. Проехав по пустыне двенадцать часов, Лийеман решил, что это место достаточно уединенное. Достал из сумки зеркало, установил его неподвижно и начал ворожить. Спустя несколько часов настройка была завершена, данное конкретное зеркало срезонировало с той общей системой, которая позволяет магам общаться друг с другом через зеркала. Как эта система работает, Лийеман понятия не имел, зато он — как, впрочем, и любой мало-мальски образованный колдун в нимриано-хеллаэнском потоке миров — знал заклинания, позволяющие этой системой воспользоваться.

Дэвид был занят и ответил не сразу. Лийеман развалился на земле и стал ждать. Через пару часов пришел ответ. Они перекинулись несколькими словами, после чего Лийеман отошел в сторону, давая возможность Дэвиду повнимательнее рассмотреть местность. Чтобы целенаправленно открыть волшебную дорогу, магу необходимо иметь энергетический Слепок этого места. Слепок можно сделать естественным путем, просто побывав там или получить от кого-либо. Устройства, передающие изображения, в большинстве случаев Слепок передать не способны. Зеркала — исключение, и это — одна из причин их популярности. Дэвид появился минут через пятнадцать. Сначала, как всегда в таких случаях, возникло ощущение, что помимо привычных направлений движения вверх-вниз, вперед-назад, влево-вправо — есть еще какое-то иное. Потом воздух потемнел, исказился, и в окне межпространственного туннеля возник человек.

— Привет еще раз, — сказал Дэвид, шагая на землю, оглядываясь по сторонам и протягивая ладонь для рукопожатия — все одновременно. Лийеман чуть поклонился, как будто не заметив руки.

— Господин герцог.

Дэвид скривился.

— Я думал, мы друзья.

— Вы высокорожденный и доказали это в Источнике. Я — всего лишь дворянин на службе у принцессы Идэль.

— Ты преувеличиваешь разницу в нашем положении.

— А вы ее вовсе отрицаете. Когда высокорожденный панибратствует с дворянами, это выглядит… странно. Простите, что мне приходится говорить об этом. — Лийеман еще раз поклонился. — Но кто-то должен.

Дэвид натянуто рассмеялся. Слова сейр-Варглата задели его, но он постарался не подать вида. Дэвид напомнил себе, что эти люди никогда не знали демократических норм и всеобщего избирательного права. Они жили по иным законам и мыслили иными категориями. Придавали значение какой-то ерунде…

— Высокорожденные — вне норм, вне общественной морали, — сказал он, почти дословно цитируя Фольгорма. — Мы сами определяем для себя, что хорошо, а что плохо. Поэтому я буду панибратствовать с кем захочу и когда захочу. Я не навязываюсь к тебе со своей дружбой, хотя мне казалось, что после того, как нас едва не сожрали сейги в подземелье, на всей официальной дребедени, субординации и прочей ерунде можно поставить жирный крест. Но тебя, кажется, на этой теме всерьез переклинило. Прости, что я говорю об этом, но кто-то должен… — Дэвид хмыкнул и тут же вновь сделался серьезным. — Так вот, я не навязываюсь и еще раз предлагать не буду. Ну? — Он протянул Руку.

Лийеман после секундного колебания, пожал ее. Лицо у него при этом было хмурым.

— Это неправильно. Вы… ты нарушаешь порядок вещей.

— А кто его устанавливает? — откликнулся Дэвид. — Уж не ты ли?

— Нет. Он просто есть. Я приноравливаюсь к нему и живу в нем. Поэтому у меня все получается. А ты идешь против течения. Пренебрегаешь правилами. Так нельзя.

— Но у меня тоже все получается, — Дэвид пожал плечами. — Если сравнить то, кем я был, и то, кем я стал… меня более чем устраивает, как все повернулось.

— Того, кто идет против течения, рано или поздно смоет.

— Прочтешь нравоучение на моей могиле. Ладно, оставим эту ерунду… Это земли твоей семьи? Ты не говорил, что в ваших владениях имеется пустыня.

— Я пожалел наши владения. Это Спящая пустыня. В той стороне, — Лийеман показал рукой, — Орбидо. День пути на лошади.

— Спящая пустыня? — Дэвид задумчиво посмотрел по сторонам. — Да, наверное, так даже лучше… Подожди-ка.

На базе Воздуха он сотворил заклинание далековиденья и еще раз бегло огляделся. На двадцать миль вокруг — ни единой живой души. То, что надо. Неподалеку — всего в четырех милях южнее — он заметил какие-то развалины.

— А что это там за руины, не знаешь?

— Нет. — Лийеман покачал головой. — Наверное, остатки одного из поселений, существовавших до Катастрофы. Раньше здесь была плодородная земля.

Дэвид вспомнил Курбанун и покачал головой. Это место выглядело как кусочек того, другого, практически вымершего мира. То, каким мог бы быть Кильбрен, если бы Источник не восстановили.

— Ладно, — землянин вздохнул. — Спасибо за помощь. Отличное место для тренировок.

— Рад стараться, господин герцог, — насмешливо улыбаясь, Лийеман приложил кулак к груди и снова чуть поклонился.

Дэвид утомленно махнул рукой — что, мол, с тобой поделаешь?

— Все, проваливай.

Лийеман так и сделал. Сел на лошадь и отправился в сторону Орбидо.

По пути он думал о Дэвиде. Какие-то непонятные у них складываются отношения. Лийеман позволял ему то, что не позволил бы никому другому. Дэвид назвал его убеждения «ерундой», да еще и послал подальше в конце разговора. Лийеман мог перерезать горло и за меньшее. Но сейчас он почему-то даже не ощущал себя оскорбленным. Не из-за положения Дэвида — какой он и в самом деле, к черту, высокорожденный?… Нет, дело тут в чем-то другом. Может, они и вправду подружились, а Лийеман и не заметил?… «Дружба…» Лийеман попробовал это слово на вкус. Оно казалось чем-то таинственным, неизведанным. Как секс или дуэль, когда он только читал о них, но еще не узнал в деле, что это.

С другой стороны, дружбу Лийеман представлял себе совершенно не так. В книжках, которые он читал до того, как случилось Приключение, дружба, как правило, описывалась иначе. Друзья (обычно — молодые Дворяне) вместе совершали героические подвиги, произносили возвышенные речи и в конце концов кто-нибудь жертвовал своей жизнью ради другого. Панибратства в списке того, что, по мнению Лийемана, обязательно прилагалось к дружбе — не значилось.

В чем-то сложившаяся ситуация выглядела забавной, но чем больше Лийеман думал над ней, тем менее забавной она ему казалась. Лийеман организовывал окружающее пространство под себя. На каком-то уровне он осознавал, что он сам — как водоворот, который затягивает окружающих людей в воронку, расставляя их на те места, которые определены им лично. Он это осознавал, хотя и не выражал, даже для себя самого, это знание в словах. Он просто был тем, кто он есть, и все вертелось вокруг него, потому что должно было вертеться.

Но было из этого правила одно исключение, и чем больше Лийеман над этим исключением думал, тем меньше оно ему нравилось. Дэвид в «водоворот» почему-то никак не затягивался. Напротив, Лийеман вдруг обнаружил, что сам занимает то место, которое отвел ему землянин. Он ведь все-таки пожал его руку. Тогда это казалось естественным. Но ведь он не собирался этого делать, не так ли?…

Из того немногого, что он знал из случайных разговоров о жизни Дэвида Брендома до того, как тот переехал в Кильбрен, выходило, что Дэвиду постоянно везло. События развивались так, что в конечном итоге все оказывалось на руку Дэвиду. Он сам только что признался, что был никем. А стал? Женихом принцессы Идэль-лигейсан-Саутит-Кион, и в перспективе — довольно неплохим магом. Его Дар очень сильно изменился после Источника. Это все заметили.

Больше всего Лийемана беспокоило то, что он не ощущал в Дэвиде никакой внутренней силы, способной заворачивать события так, чтобы в итоге выигрывать. Лийеман отнесся бы к ситуации спокойно, если бы оказался втянут в поле притяжения более крупной фигуры, нежели он сам. Но Дэвид такой фигурой не был. Он не обладал необходимой внутренней цельностью и не имел никаких выдающихся качеств. И все же… И все же что-то с ним было не так.

Лийемана напрягали вещи, которых он не понимал.

* * *

Фольгорм напрасно говорил о том, что семьи-де слишком притихли перед выборами. Семьи не притихли, семьи готовились.

В ночь с 24 на 25 сентября пышущий огнем, огромный — вдвое выше и толще огра — ифрит проломил стенку в спальне Хенкарна и Альтаны и попытался прикончить сына претора. Мимоходом он уничтожил десяток дворян, прибежавших, дабы защитить своего господина. Ифрит, огненное порождение Преисподней — грозный противник, будь Хенкарн один, вполне возможно, что в фамильном склепе Аминор появился бы новый саркофаг. Вдвоем супругам кое-как удалось удержать демона на расстоянии, а далее, воспользовавшись тем, что ифрит отвлекся на очередную группу дворян, высокорожденные открыли путь и бежали. Уже через пару минут в замке стало тесно от высокорожденных — Хенкарн позвал своих вассалов из младших семей, а Альтана связалась со своими родственниками — Ксейдзан прибыл сам, да еще прихватил с собой Тахимейда, Содана и Рила. Высокорожденные появились вместе со своими личными телохранителями… Короче говоря, ифрита, несмотря на всю его адскую крутизну, подавили довольно быстро. Дальше стали разбираться, чьих рук это дело. Но провести расследование по горячим следам не получилось. Внешнее защитное поле замка не было повреждено… Вернее, оно было повреждено уже потом, когда ифрит буянил, разозлившись из-за того, что цель ускользнула у него из-под носа. За минуту он учинил страшный разгром, устроил пожар, и вдобавок обрушил одну из боковых башен. Но спустили его с цепи внутри защиты, это было ясно. Сколь ни был он силен, ему потребовалось бы время, чтобы пробить внешнее поле, и обитатели замка встретили бы его во всеоружии.

Стали искать того, кто притащил в замок эту тварь — или, что тоже возможно, прямо в замке ее и вызвал. Вместо ответа обнаружили, что часть информационных полей — разрушена. Виновник торжества не был идиотом и знал, что его будут искать. Пока ифрит бушевал в спальне, он спокойно затер все следы и мирно ушел, не прощаясь.

Поскольку магическое расследование ничего не дало, было проведено обычное. Поиск вещественных улик был сильно затруднен тем, что тут устроил ифрит. В ходе допроса и тщательного исследования воспоминаний слуг и дворянства пришли к мнению, что хозяин ифрита замаскировался под дворянина и таким образом проник в замок. Что случилось с оригиналом, никто не спрашивал — и так было ясно, что его уже никогда не найти.

Вставал вопрос о мотивах. Кому это могло быть выгодно? Ответ лежал на поверхности. Клан Аминор колебался между Вомфадом и Ксейдзаном. Аминорцы традиционно поддерживали Кион, но с Гэал их связывал брак — вот этот самый брак между Хенкарном и Альтаной. Нет связки, нет и союза, не так ли? Но этот ответ казался сяишком простым. Слишком все грубо. Когда Вомфад узнал об происшествии, он во всеуслышанье объявил, что не имеет к этому никакого отношения, и даже предложил свою помощь в расследовании. Кое-кто воспринял это как издевку — благодаря слухам, распространяемым ита-Берайни, в совершенно «честные» расследования военного министра уже мало кто верил. Самилер в узком кругу признался, что не знает, что и думать. За покушением мог стоять и сам Ксейдзан. Уж слишком хорошо заметены следы и слишком плохо организовано нападение. Так или иначе, но Хенкарн и Альтана сумели сбежать. Ксейдзан не стал бы натравливать демона на свою родную дочь? Да, это как бы дает ему алиби. С другой стороны, он мог все очень хорошо рассчитать. Демон не убил ни одного высокорожденного (на Альтане вообще — ни царапины), зато здорово напугал супругов и разозлил всех аминорцев. Их как будто подталкивали к тому, чтобы они отвернулись от Вомфада. Самилер был в сомнениях, которые усиливались воспоминаниями о недавнем разговоре с Вилайдом. Герцог ита-Жерейн счел нужным поделиться с ним некоторыми идеями относительно того, как Ксейдзан поступает со своими союзниками. Он хочет впитать все кланы и возродить монархию. Он хочет откусить от Ниртога ита-Жерейн, взять под крыло Аминор, а в клане Кион — уже практически наложил руку на старшую ветвь наследования, представленную глупенькой и юной принцессой Идэль, которая по уши втюрилась в подосланного к ней Ксейдзанова «внучка».

Обстанбвка на верхах власти потихоньку накалялась, а до выборов оставалось еще полторы недели.

* * *

Кантор кен Рейз стоял на опушке леса и безучастно смотрел на мощеную дорогу, что вела от Моста к столице Кильбрена. Цитадель, защищавшая врата между мирами, находилась за спиной кен Рейза, и он выглядел как самый обычный путешественник, только-только миновавший Мост и теперь прислушивающийся к своим впечатлениям от нового мира. Но Мост Кантор не проходил. К чему ждать, когда откроются общедоступные пути, если ты можешь создавать свои собственные? И на новый мир он внимания почти не обращал. Все миры, как и женщины, одинаковы: мелкие различия в пейзаже или цвете волос — несущественны. Внимание Кантора было приковано к заклинанию, считывающему содержимое информационного пласта. Да, так и есть: полтора месяца тому назад по этой дороге проехал человек, которого Кантор очень хотел отыскать.

Кантор — по крайней мере, в данный момент — не ощущал ни злобы, ни гнева. Прошло уже немало времени после той злосчастной дуэли, ненависть успела остыть и где-то в глубине души Кантор предпочел бы просто забыть об этой истории, забыть раз и навсегда. Но, как любил говаривать Локбар кен Рейз, есть вещи, которые должны быть сделаны вне зависимости от того, нравятся они нам или нет, и в этом вопросе Кантор был полностью согласен со своим отцом. Забыть об оскорблении? Он, сын хеллаэнского барона, скорее предпочел бы умереть, чем признаться, что способен на такое. Оскорбления забывают лишь смерды. Забыть желала лишь часть его души, часть, в существовании которой Кантор не желал признаваться даже себе самому. Другие части требовали иного, и голос их, подкрепленный обычаями, вспыльчивым характером младшего кен Рейза и самой ситуаций, в которой он оказался после дуэли, звучал гораздо громче. В Академию Кантор так и не вернулся. Он стал бы посмешищем для всех. Его учили в семье, в фамильном замке кен Рейзов — отец довольно плотно занялся его образованием. Все как будто вернулось на десять лет назад — и это было невыносимо, потому что он уже поверил, что стал взрослым, что способен сам решать свои проблемы. В семье почти не говорили о том, что произошло, но Кантору казалось: его позор висит в воздухе, как смрад, пусть даже «свои» делают вид, будто не замечают вони. Его будто заклеймили, и не нужно было слов, чтобы знать об этом. Все напоминало ему о том злосчастном дне, все казалось зеркалом, в котором отражалось его поражение. Принималась ли бабка Нэинья ворчать о том, что нынче Академия уже не та, раз туда принимают всякую иноземную шушеру, заводила ли сестренка Шейна разговор об очередной книжке с любовной историей, где молодой герой вырывал красавицу из лап могущественного колдуна, побеждая его отвагой и хитростью, начинал ли Сигран, его старший брат, рассуждать о видах стратегии, эффективных против воина, вооруженного заколдованным мечом и сделавшего в бою против мага ставку на скорость — как Кантор чувствовал, как у него мутится рассудок. Подступала ярость. Он злился не на Бездаря — да кто, собственно, этот Дэвид? Пустое место, ничтожество. Бездарю просто повезло. Его злили люди, которые — толком не понимая, что делают, — давили и давили на больное место. Кантор-которого-победил-Бездарь — вот кем он стал. И исправить это можно было только одним способом. Он знал, каким. Все это знали.

Отец… нет, отец ничего не говорил ему. Но с ним Кантор мучился больше всего. Все это молчание, разговоры исключительно по делу, спокойные рассуждения Локбара о природе сил, практика боевого волшебства, которой они уделяли, несколько часов каждый день… И этот безэмоциональный, оценивающий взгляд. Этот взгляд будто вынимал из Кантора душу. Ему казалось: Локбар словно взвешивает его на сверхточных весах; пытается понять, чего он, Кантор, стоит и, вообще, достойно ли это называться его сыном? Возможно, это были только его собственные страхи — отец всегда был холоден и спокоени никогда не демонстрировал излишнюю привязанность к собственным детям — но даже понимая, что его, возможно, терзает им же самим созданный фантом, Кантор ничего не мог с этим поделать. Возможно — в этом все дело. Возможно — так, а возможно иначе. Уверенность, властность и сила отца были тем идеалом, которому Кантор неосознанно стремился подражать. Он мечтал об уважении со стороны этого человека. Но о каком уважении могла идти речь, если он спасовал перед какой-то ничтожной вошью, чудом пробравшейся на скамью учеников и едва-едва сумевшей осилить первый курс? До Академии Кантора обучали его более старшие родственники и в том числе отец — и вот теперь своим поражением он как бы показывал, что ничему так и не научился.

Дэвид был просто букашкой, но собственное поражение, собственная глупость и медлительность, пренебрежение к столь жалкому противнику — вот что по-настоящему жгло кен Рейза. И нельзя было утолить этот неугасимый огонь иначе чем доказав всем, что случившееся — лишь случайность, досадная «очепятка» в блестящей истории сына хеллаэкского барона, Кантора кен Рейза.

Первые несколько недель после дуэли он не мог колдовать — Дэвид своим ковыряльником порядочно изувечил его гэемон. В фамильном замке разрывы были затянуты, местами энергетическая «ткань» наращена заново, и он — словно человек, у которого только-только срослись кости и который пытается встать на ноги после длительного периода неподвижности — снова начал совершать самые простые действия своим энергетическим телом. На полное восстановление ушли месяцы. Боль от повреждении эфирной ткани может быть намного более сильной, чем страдание, переживаемое при повреждении тела, и в отличие от телесной, эту боль не всегда можно убрать при помощи заклинаний — по крайней мере, полностью. Кантор, который пытался поскорее вернуться в форму, прошел все круги ада, прежде чем его гэемон регенерировал. Можно было совершенно подавить его магическую чувствительность — это избавило бы его от боли, но и затянуло бы восстановление. Мать так и предлагала поступить, отец оставил решение за ним. Кантор подумал: «Он ни во что меня не ставит. Думает, я боюсь. Если я соглашусь на безболезненное и долгое восстановление, я упаду в его глазах еще ниже — если только еще есть, куда падать…» — и выбрал быстрый путь. Прежде чем спустя недели и месяцы боль утихла, он успел проклясть свой выбор не раз…

Прошло полгода. Он полностью восстановился. Освоил кучу новых заклинаний. Его природный Дар — колдовской Дар хеллаэнского аристократа — продолжал раскрываться. Восприятие становилось тоньше, объемы мощи, которыми он мог оперировать — больше, искусность и скорость плетений — выше. В семье, кажется, потихоньку начали забывать о его неудаче. Но он не забыл. Он не мечтал о мести, не представлял бессонными ночами, как будет издеваться над поверженным противником — ни о чем таком Кантор не думал. Он просто знал, что должен найти и убить раба, по вине которого оказался в столь унизительном положении. Расправиться с ним — и перевернуть наконец эту страницу своей жизни.

Он искал Дэвида в Академии, но землянин уже покинул это заведение. В начале нового учебного курса вдруг бросил все и уехал вместе с Идэль. Кантор не занимался расспросами, он вообще старался не попадаться на глаза студентам, которые могли его узнать. Показать даже толику интереса к победившему его смерду было бы унизительно — могли подумать, что он собирается мстить. Нет, мстить он не собирался. Тараканам или мышам, сделавшим жизнь невыносимой, не мстят…

Информационные заклинания показали ему, по какой дороге отправились эти двое. С ними был еще один человек — но Кантор, считывая память места, как человека его не воспринимал. Атта Мирек не был магом, а к тем, кто не умел пользоваться своим Даром, Кантор относился примерно так, как обычные люди относятся к животным.

Он добрался до Моста и открыл путь в Кильбрен.

Отец знал, куда он отправляется. Перед уходом из замка своего маршрута Кантор ему не сообщал, ничего не говорил даже о цели и, объясняя причину отбытия, сказал лишь: «Нужно закончить одно дело». Но он был уверен, что Локбар все понял. Отец и сын встретились глазами, и бесконечно долгое мгновение для Кантора не существовало ничего, кроме взгляда холодных, темно-серых глаз. Потом Локбар чуть кивнул, и Кантор почувствовал вдруг, что готов отдать жизнь за этого человека, за один его только благосклонный жест. Отец давал ему шанс все исправить. Уже говорилось выше, что Локбар не баловал своих детей излишней любовью, и это короткое мгновение взаимопонимания было дляКантора слаще глотка воды в пустыне. Больше в замке он никому ничего не сказал и оставил в своей комнате кольцо с фантомным зеркалом — не хотел, чтобы его отвлекали во время дела. Если кто-нибудь из родственников обеспокоится, куда он пропал, отец сам решит, что им ответить. Впрочем, Кантор почти был уверен, что Локбар не станет отвечать ничего — просто даст понять, что знает об отбытии сына и не волнуется за него. Спрашивать отчета у барона кен Рейза никто не посмеет.

…Информационные заклинания показали, что тот, кого он разыскивал, действительно проезжал по этой дороге немногим менее двух месяцев тому назад. Кантор отправился в столицу. Идти весь путь пешком он не собирался — он рассчитывал позаимствовать лошадь у какого-нибудь путешественника. К сожалению, сократить путь, телепортнувшись прямо к цели, Кантор не мог — он никогда не был в Геиле. К тому же совсем не факт, что тот, кого он разыскивал, поехал именно туда, а не свернул по пути. Кантор собирался проверять информационные поля на каждом крупном перекрестке. Это немного его задержит, но кен Рейз чувствовал: цель его близка.

10

Приглашение на встречу с Ксейдзаном Дэвиду передал Тахимейд. Так, упомянул между делом, как о чем-то не особенно важном. Дела никакого особенного и нет, просто Ксейдзан хочет чуть поближе познакомиться со своим новым родственником. Если, конечно, у Дэвида найдется свободное время. Если нет — встречу можно отложить, это не срочно.

Дэвид купился на эту туфту. Поверил, что ему предстоит просто еще один визит к своим новым родственникам и не придал предстоящему мероприятию никакого особенного значения. И ничего не сказал ни Идэль, ни Фольгорму.

Поначалу все шло нормально. Вдвоем с Тахимейдом они переместились в замок Реф — хорошо укрепленную постройку где-то глубоко во владениях Ксейдзана. Глава рода ждал их в одной из гостиных. Еще по дороге Дэвид обратил внимание, что магически это сооружение защищено по первому классу. Здесь был местный Источник, но все его сила уходила на поддержание многочисленных щитов и куполов, закрывавших замок от внешнего мира. Учитывая количество защитных оболочек, свободной энергии в Источнике вообще не должно было остаться. Изоляция поддерживалась и внутри — некоторые комнаты были довольно плотно пропитаны магией.

В одной из таких комнат они и встретились. Если смотреть обычным зрением — комната как комната, вот только вместо обычных окон — заклинания, их имитирующие. Убедительная иллюзия занавесок, рам, стекол и пасторального пейзажа где-то вдалеке. Да, обычная комната. Но то, что воспринял вижкад, вызвало у Дэвида ощущение, будто они вошли в подземный бункер, созданный на случай ядерной войны. Комната была полностью изолирована от внешнего мира, ее окружало столько защитных заклинаний, что и не сосчитать.

«Ксейдзан чего-то боится? — подумал землянин. — Ожидает нападения?… Или это для него — образ жизни, самые обычные предосторожности?…»

Сели за маленький круглый столик в центре комнаты. Соки, легкие вина, фрукты и сладости… Ксейдзан вел себя дружелюбно и непринужденно, немедленна занял гостя беседой — в общем, поначалу все было очень мило. Обычный светский разговор ни о чем. Тахимейд по большей части молчал, лишь изредка вставляя какую-нибудь реплику.

В конце концов (Дэвид ожидал, что произойдет нечто вроде этого) Ксейдзан попросил гостя еще раз рассказать свою историю — если возможно, чуть подробнее, чем было сделано за общим обедом. Не всю историю, нет — особенно его интересовали обстоятельства знакомства Хэбиара и прабабушки Дэвида Брендома. Дэвид еще раз пересказал «семейную легенду». Ксейдзан слушал с большим интересом, и время от времени доброжелательно покачивал головой, как бы в такт рассказу. Тахимейд, на которого Дэвид иногда поглядывал, чему-то улыбался и выглядел задумчивым.

— Да, поразительная история, — сказал Ксейдзан по ее окончании. Дэвид не понял, что именно в ней «поразительное», но возражать не стал. — А ты не покажешь нам свой мир?

Дэвид почувствовал, как у него пересохло в горле. — Я еще не умею перемещаться между мирами. Только-только начал осваивать это искусство.

— Ничего страшного, — успокаивающим тоном произнес Ксейдзан. — Открыть волшебную дорогу могу я сам. Скажи только номер твоего мира — ты ведь знаешь общепринятую систему классификации миров, не так ли? — и мы быстро его найдем.

— Зачем? — спросил Дэвид, чувствуя, что его загоняют в угол. — Для чего вам это нужно?

Ксейдзан изобразил удивление.

— Хочу посмотреть на мир, где побывал мой сын. Мне любопытно. Разве это недостаточная причина?

— Там ничего особенного нет, — произнес Дэвид. — Обычный мир.

— И все же, я хотел бы взглянуть сам, — вежливо, но твердо сказал глава дома.

Дэвид помолчал. Мысленно досчитал до десяти. Разве не этого они ожидали? А ведь Фольгорм и Идэль предупреждали его. Теперь нужно сказать «нет». И объяснить, почему.

— Простите, но я не могу выполнить вашу просьбу, — собственный голос, как назло, вдруг сделался хриплым.

— Почему же?

— Я не хочу, чтобы здесь, в Кильбрене, узнали, откуда я. Война между кланами — это игра без правил. В такой ситуации мои друзья или близкие могут стать разменной монетой… способом оказать какое-то давление на меня. Я этого не хочу.

— А у тебя есть родственники? Живые, я имею в виду? Они ведь тоже могли бы пройти Круг.

Дэвид покачал головой.

— Живых нет. Но люди, с которыми у меня были хорошие отношения — там по-прежнему есть. Может быть, лет через пятьдесят или сто я и…

— Я никому не скажу, — доверительным тоном сообщил Ксейдзан.

«Хочет посмотреть, посмею ли я сказать ему в лицо, что доверяю ему не больше, чем всем остальным», — подумал Дэвид.

— Простите. Я вас… тебя еще недостаточно хорошо знаю.

Ксейдзан, продолжая улыбаться, посмотрел на Тахимейда. Тот чуть кивнул, как бы признавая что-то. Что-то, что они обсуждали ранее. «Беседа была продумана загодя… — понял Дэвид. — Нет, это не просто „светский визит"…»

— На общем обеде, — сказал Ксейдзан, — ты, кажется, уже упоминал о том, что не хочешь раскрывать, из какого ты мира. Конечно, это желание понятно. Вместе с тем наше общее любопытство, я думаю, тоже не должно вызывать у тебя удивления…

— Конечно, не вызывает, но…

— Не перебивай меня, я еще не закончил. — Голос Ксейдзана оставался: таким же ровным и мягким, но теперь эта мягкость пугала. — Вместе с тем в твоей длинной речи прозвучало несколько ваших, местных, названий. Какие-то страны, города. Конечно, для нас это пустой звук, мы понятия не имеем, чему они соответствуют. — Ксейдзан снова посмотрел на Тахимейда, и оба — дед и внук — опять чему-то улыбнулись. Чему-то, что Дэвид не знал, а они — знали, и для них это нечто было очевидным, наглядным.

— Возможно, тебе неизвестно, — продолжал Ксей дзан, — Но в Хеллаэне существуют каталоги миров. Если я не ошибаюсь, нашей цивилизации на данный момент известно около миллиона миров и эти каталоги постоянно дополняются. Естественно, описания иногда очень краткие, но вся эта информация, в общем и целом, общедоступна… Любой человек с доступом в ИИП в этом массиве может найти нужный ему мир за минуту. Главное — задать верные параметры поиска.

«Я в дерьме — подумал Дэвид. — Боже, ну какие же мы идиоты… Нет, идиот только я. Фольгорму и Идэль, наверное, и в голову не могло прийти, что названия стран и городов, которые прозвучат в моей истории — подлинные, и исторические события изложены верно…»

— То, что искомый мир — сателлит Земли Изгнанников, сразу облегчило задачу, сократив зону поиска от миллиона до нескольких тысяч миров. — Ксейдзан говорил не спеша, таким тоном, как будто бы обсуждалась живопись до-Катастрофных времен или местные сорта кофе. — Большое государство на североамериканском континенте под названием «Винланд» имеется в сорока мирах вашего ригурт-хада. Англо-Нормандия существовала более чем в сотне миров. Приблизительно столько же миров, где Китай первым создал и применил атомную бомбу. И еще сотня миров, в которых в какой-то период истории часть северо-американского континента была оккупирована Россией. Но мир, где существовало сразу все вышеперечисленное — только один: Т-1158А. Ближайший к нему — Т-1158В — сгорел в ходе атомной войны между Россией и Китаем. И на Т-1158А действительно жил человек по имени Дэвид Брендом. Это правда. Вот только не было никакой семейной легенды про «дьявола», который будто бы зачал его прадедушку. В своем отцовстве Марк Томас Брендом никогда не сомневался, и никакими параномальными способностями его сын не обладал. Конечно, в хеллаэнском каталоге этого нет. Но в каталог, как и положено, был помещен Слепок с видом на одно из мест твоего мира… и открыть туда путь мне не составило никакого труда.

«И дальше я использовал информационные заклинания и понял, что ты, дорогой «внучек, с убежденным видом и честными глазами вешал мне на уши полную ланшу…» — мысленно закончил Дэвид за Ксей-дзана. Ложь его легенды установили настолько просто и легко, что хотелось застрелиться ох обиды. И ведь он сам дал гэальцам все необходимые данные для того, чтобы это можно было сделать!

Молчание за столом длилось больше минуты. Дэвид мрачно смотрел в свою тарелку.

— И что дальше? — спросил он. — Что теперь?

— А теперь, — вкрадчиво ответил Ксейдзан Ты расскажешь мне, в чью голову пришла чудная мысль внедрить тебя в мою семью. И от кого из нас — на самом деле — ты ведешь свое происхождение.

Дэвид медленно поднял голову и посмотрел в глаза главе клана. Теперь до него дошло, почему эта комнату так хорошо защитили магически — специально на случай, если он вздумает что-нибудь выкинуть. В том, что здесь среди прочих оболочек стоит заклинание, препятствующее телепортации, можно было не сомневаться.

Он вдруг ясно осознал, что находится сейчас в полной власти этих двух людей. Магически противостоять им он не сможет, сбежать ему не дадут. Им нужна правда. На него смотрят как на шпиона и особо церемониться не станут.

Он попался. Проиграл, даже еще не вступив толком в игру. Возможно, это было закономерно, ведь он — не интриган, не мастер подковерной борьбы. Ему это чуждо, как чужд сам этот мир и вся эта система обмана, подлости, предательств, бесконечной грызни ни за что ради того только, чтобы считаться первым среди равных. Отступать было некуда. Когда он это понял, то ощутил вдруг странное спокойствие. Надежда остаться в живых ушла, но ее место заняло не отчаянье, а готовность сражаться.

Теперь у него была только одна цель: сохранить в тайне тот факт, что Кильбренийский Рунный Круг прошел простой человек, не высокорожденный. Если он скажет правду, под угрозой окажется Идэль.

— Ничего я вам не скажу, — раздельно и четко произнес Дэвид. — Да, я кое-что выдумал. В нашем роду действительно не было легенды про «дьявола», от которого будто бы зачала Маргарет. Но все остальное — правда. Я веду свое происхождение от Хэбиара, хотя узнал об этом не так давно и совершенно случайно.

— Как ты узнал об этом?

— Не могу ответить. Это не моя тайна.

Ксейдзан и Тахимейд опять переглянулись — но теперь уже без улыбок.

— И чья же?

— Говорю же: я не могу сказать.

— Похоже, ты не осознаешь свое положение…

— Вполне осознаю. Но я дал слово.

— И много ли оно будет стоить, когда мы вытащим нужную нам информацию из твоего разума?

— Не надо меня пугать, — Дэвид покачал головой. — Я проходил Круг и знаю, что подчинить высокорожденного невозможно. Может быть, до памяти вы и сумеете добраться, но даже это потребует времени…

— Ничего, — перебил Ксейдзан. — Мы не торопимся.

Дэвид пожал плечами.

— Можете попробовать. Узнаете, что я говорил правду, что я действительно потомок Хэбиара… твой потомок, — он опять встретился глазами с Ксейдзаном. — Узнаете — и сделаете меня своим врагом.

— Думаешь, меня это волнует? — тихо спросил глава Гэал. — Мне наплевать, чья кровь в твоих жилах — моя или нет. Даже если все это правда, ты — чужой. Ты вырос не здесь. Я о тебе ничего не знаю. И я не верю, что наша семья для тебя что-то значит. Сейчас она ослаблена. Если погибнем мы с Тахимейдом, клан развалится. И поразительно, какое счастливое совпадение! В этот момент появляется еще один человек, потенциально могущий претендовать на власть в клане.

— Тогда за чем дело встало? — спросил Дэвид. — Лиши меня наследства и дело с концом, если ты действительно думаешь, что я — чья-то подставная фигура. Мне не нужна власть, и ваш клан для меня ничего не значит, в этом ты прав. Я не тщеславен и прекрасно буду чувствовать себя и в качестве обычного высокорожденного, формального члена какой-нибудь младшей семьи. Большую часть жизни я прожил как простолюдин и сейчас не испытываю никакого восторга от того, что меня окружают толпы слуг и дворян.

— Тогда для чего ты объявил себя в качестве потомка моего сына?

— Потому что это правда. Можете не верить, но меня никто не «подсылал» в ваш клан.

— Правда? И откуда ты узнал эту так называемую «правду»? — Ксейдзан прищурился.

— От верблюда, — огрызнулся Дэвид. — Повторяю: это не моя тайна.

— И ты думаешь, такой ответ меня устроит?

— Понятия не имею, — Дэвид пожал плечами.

— Ты просто подталкиваешь меня к тому, чтобы закончить этот разговор и извлечь из тебя правду… другими методами.

— Получите врага.

— Нет, не получим, — Ксейдзан покачал голевой.

— Получите. Ты не станешь убивать меня, поскольку Идэль знает, где я, а враг уже в ее лице вам точно не нужен.

Ксейдзан рассмеялся.

— Думаешь, меня беспокоит месть со стороны этой девочки?

— Думаю, да. Она связана со своей семьей куда теснее, чем я — со своей, и в случае чего за нее найдется, кому отомстить. Даже в случае твоей полной победы это будет новый и совершенно бесполезный конфликт.

— Увы, ты не оставляешь мне выбора, — Ксейдзан покачал головой. — В свете той ситуации, которая у нас сейчас складывается, мне очень хочется узнать, кто же тебя прислал. Даже с учетом всех возможных осложнений. Давай ты скажешь это сам, хорошо?

— А какой вам толк от моего ответа? Как вы сможете проверить его подлинность?

— Сможем, — улыбнулся Ксейдзан.

«Блефуют?…» — подумал Дэвид. Но даже в случае, если у них и впрямь имелся какой-то способ определить, правду он говорит или нет, он все равно собирался проверить, насколько этот способ надежен.

А не захотят ли они, услышав ответ, все-таки вскрыть его черепушку и убедиться, что он не солгал? Это было весьма вероятно. Но все-таки он рискнул. Это было как откровение свыше. Интересно, есть ли во вселенной божество, покровительствующее удаче? Он сейчас с большой охотой ему бы помолился…

— Похоже, у нас патовая ситуация, — Дэвиду самому понравилось, как это прозвучало — хладнокровно и веско, как и пристало говорить высокорожденному. — В то, что я не работаю на кого-то другого против Гэал, вы не верите. Доказать, что я не шпион, я могу только одним способом — назвав того, кто мне рассказал о моей связи с Хэбиаром, а именно этого я не могу сделать, потому что дал слово. Но у меня есть мысль, как можно выйти из тупика. Я назову вам тех, кто мне этого не говорил. Два имени. Это не Хаграйд. И не Вомфад. Повисла тишина. Сделанный им намек был более чем прозрачен. В смысловом ряду «Хаграйд, Вомфад…» не хватало еще двух имен: Кетрав и Ксейдзан. Но о самом себе Ксейдзан знал, что он тут не при чем. Значит?… Чем дольше длилось молчание, тем сильнее у Дэвида крепло ощущение, что он, стреляя вслепую, попал-таки в цель. Подтвердил какие-то собственные подозрения Ксейдзана и Тахимейда, затронул что-то что оставалось неизвестным ему, но было известно — или подозревалось — лидером клана и его единственным наследником.

— Так значит, Кетрав хочет подставить меня, — негромко сказал Ксейдзан. — Ита-Жерейн, Аминор, а теперь еще ты…

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Думаю, понимаешь. Как Кетрав связался с тобой?

— Повторяю, я не понимаю, о чем речь.

— Поставим вопрос иначе, — наконец подал голос Тахимейд. — При каких обстоятельствах… тот, кто рассказал тебе о твоем происхождении от Хэбиара, связался с тобой?

— На такой вопрос могу ответить, — «сдался» Дэвид. — Это была личная встреча. Идэль только купила особняк, я занимался приведением его в порядок. Он пришел так, что его никто не видел, и так же ушел.

— И что сказал… ммм… этот человек?

— Что я происхожу от Хэбиара. Он не вдавался в подробности, откуда ему самому это известно. Сказал, мол, что они были дружны.

— Вранье, — уверенно произнес Тахимейд. Дэвид пожал плечами.

— Возможно, мне-то откуда знать? Он так сказал.

— Значит, он сказал, что ты высокорожденный и ты сразу в это поверил?

— Я проверил. — Произнес Дэвид с нажимом. — Я не хотел быть просто человеком из свиты Идэль, вот и подумал: чем черт не шутит? Оказалось — да, все правильно.

— Ты с ним… с твоим «благодетелем» после этого общался?

— Да. Я связался с ним и поблагодарил. Спросил, чем могу быть ему полезен. Он ответил — пока ничем. Больше мы не общались.

— «Пока ничем»… — повторил Ксейдзан. — А в перспективе, значит, «чем-то»?… Ну-ну. А тебе не приходила мысль о том, что тебе, возможно, чудовищно повезло? Кетрав хотел — а возможно, хочет и сейчас — жениться на Идэль. Такой простой способ тебя убрать: наврать, что ты потомок одного из нас и отправить в Круг, предварительно взяв слово, что ты никому не расскажешь об этом разговоре. Просто и изящно.

— Ах, так он хотел жениться на Идэль? — переспросил Дэвид. Он и в самом деле был слегка ошарашен. Но если, начиная врать, он испытывал легкое чувство вины перед Кетравом, который, в общем-то, лично ему ничего плохого не сделал, то теперь оно совершенно испарилось. Так вот что означали эти «гляделки» за общим обедом! И Идэль ничего не сказала… Дэвид ощутил укус ревности. Чертов ита-Берайни обхаживал его невесту! Очень правильно, что он, Дэвид, его подставил! Так ему и надо!

— Да. А ты не знал? — Ксейдзан улыбнулся.

— Нет. Но если он просто хотел устранить меня, как же так вышло, что я прошел Круг? — выпалив это, Дэвид вдруг понял, что невольно задал очень правильный вопрос. Затрудняешься объяснить что-то сам — поверни разговор так, чтобы это же самое объяснять пришлось твоему оппоненту.

— Мне бы и самому хотелось это знать, — сказал Ксейдзан. — У тебя нет никаких идей на этот счет?

Дэвид покачал головой.

— Ни малейших. А обычный человек способен пройти Рунный Круг?

— Нет, это в принципе невозможно, — вмешался Тахимейд. — Проверяли, и неоднократно. Думаю, тебе действительно очень повезло в том смысле, что в тебе наша кровь все-таки есть. Со времен праотца Гельмора прошло десять тысяч лет. И все это время высокорожденные, конечно же, не сидели взаперти в Кильбрене… Не считая только период Катастрофы… Кто-то мог заглянуть и в твой мир. Пятьсот, тысячу, пять тысяч лет тому назад… Ты можешь быть чьим угодно сыном и принадлежать — по крови — к любому клану. Теперь это уже не узнать.

— Почему? — Дэвид понимал, что, задавая этот вопрос, в стратегической перспективе играет против себя, но если следовать той роли, которую он выбрал, он должен был спросить. Впрочем, нет — во вред себе он не действовал: эти двое не идиоты и сами догадаются, какой нужно сделать следующий шаг для идентификации Дэвида Брендома… если, конечно, этот шаг вообще имеет смысл. — Почему бы не отправиться на мою родину и не выяснить, от кого из высокорожденных идет мой род?

— Каким образом?

— Ну, у вас же есть информационная магия.

— Зато ее нет у тебя, и это заметно. — Тахимейд улыбнулся. — Иначе ты бы понимал, что предлагаешь сделать практически невозможную вещь. Ментальное поле — это хаос смыслов. Мы сами вносим в него свой порядок. Нужны четкие критерии поиска, иначе мы ничего не найдем. Можно привязать искомое ко времени: что случилось здесь такого-то числа? Дата, в свою очередь, привязывается к чему-то периодичному — обычно, к сменам дня и ночи. Но нам неизвестно время, когда твой таинственный предок прибыл в твой мир. Возможно, это случилось тысячу лет назад, а возможно — пять тысяч. Пролистывать это все, отслеживать каждую линию… нет, это невозможно. Если бы мы знали, кто это, то могли бы взять в качестве критерия Слепок высокорожденного, и узнать, когда этот кто-то здесь был. Но нам-то как раз нужно узнать — кто он. А какие еще критерии можно задать? Никаких. Одну только абстрактную «высокорожденность» в качестве критерия не поставишь. К тому же есть проблема с ограничением радиуса действия информационных заклинаний… Я не буду вдаваться в эту тему, просто поверь мне на слово: найти человека, от которого ты происходишь, нереально. И если кто-то будет убеждать тебя в обратном, не верь.

— Хорошо, — Дэвид пожал плечами. — Не буду.

Возникла пауза, а потом Ксейдзан сказал:

— Пусть изначально Кетрав собирался просто избавиться от тебя, думаю, уже в скором времени он увидит возможность использования тебя. Пока ему не до тебя… но если все мы переживем выборы… и если ты приживешься у нас, думаю, он обязательно напомнит тебе о своем существовании… О твоем «долге».

Ксейдзан усмехнулся.

— Я понял, — Дэвид кивнул. — Если произойдет что-нибудь в этом роде, я обязательно сообщу вам.

Тахимейд проводил Дэвида до портальной комнаты — своего рода «магической прихожей», предназначенной для тех, кто покидал замок или проникал в него не через ворота, а посредством волшебства. Во всех остальных помещениях телепортация блокировалась, а в портальной комнате была выставлена усиленная стража.

Здесь же находился общий бинарный портал, но Дэвид, естественно, для возвращения в особняк собирался воспользоваться более удобным и быстрым способом.

— Я не хотел, чтобы беседа проходила в таком тоне, — признался Тахимейд.

Дэвид криво усмехнулся.

— Да ладно. Я все понимаю. В любом случае вам нужно было что-то делать с чужаком, который влез в вашу семью.

— Я уже почти поверил, что у меня появился новый родственник, — Тахимейд вздохнул. — Ксейдзан рассказал мне о своем расследовании только сегодня, перед самой встречей. Вчера, когда я передавал тебе приглашение деда, я еще ничего не знал.

Дэвид неловко пожал плечами. Тахимейд как будто оправдывался… и это выглядело странно. По ощущениям Дэвида, оправдываться в этой ситуации скорее следовало бы ему.

Тахимейд пытался сохранить хорошие отношения? Но зачем ему это?

— Несмотря на все что случилось… — Тахимейд замолчал, подыскивая нужные слова. Он как будто бы сомневался — говорить или нет, но в конце концов решился: — Я полагаю, ты еще мог бы стать одним из нас.

— Ты шутишь, — усмехнулся Дэвид. — Каким образом? Шансы на то, что я веду свое происхождение из вашего клана — один к четырем.

— Это не так уж мало. Но кровь не настолько важна. Важен выбор.

— Ты хочешь сказать, что гэалец — тот, кто верен Гэалу?

— Да, именно так. Для нас верность задана самим рождением. Но ты еще можешь выбрать. Я попрошу деда подождать с… с официальным отказом тебе в праве наследства.

Дэвид не знал, как реагировать на сказанное. Насколько искренним было это предложение? Или это всего лишь искусная форма вербовки?

— Стоит ли? — наконец осторожно спросил он. — Для вас ведь это вопрос безопасности. Вы не можете быть уверены во мне… Что, если все, сказанное сегодня — вранье, и я подослан с тем, чтобы после вашей с Ксейдзаном скоропостижной кончины занять место главы клана? Твой дед рассуждает совершенно верно. То есть я хочу сказать, что не могу доказать, что это не так. Опасения вполне законные.

— Конечно, риск есть, — согласился Тахимейд. — Но я совсем не вижу в тебе угрозы. Мне кажется, что тебя занесло в Кильбрен случайным ветром, за твоим появлением не стоит никакого грандиозного плана и ты еще можешь встать на любую из противоборствующих сторон… Таково мое мнение, и я буду полагаться на него до тех пор, пока не получу убедительных доказательств обратного. Всего хорошего, Дэвид-кириксан-Саутит-Гэал. Подумай над моими словами.

Тахимейд протянул руку, и Дэвид, пожимая ее, случайно обратил внимание на кольца, которые украшали пальцы Ксейдзанова внука Одно из колец — перстень с печаткой в виде паутины. Символ селпарэлитов, если верить Фольгорму. Несмотря на молодость, Тахимейд уже был членом Ордена. Почему-то этот факт показался Дэвиду важным, но сейчас размышлять над ним времени не было, и он просто отложил эту информацию в памяти.

Ответил на рукопожатие и сотворил заклинание Пути.

— Прощай. Я подумаю.

После того как Дэвид исчез в окне межпространственного туннеля, Тахимейд вернулся в гостиную, которая, сложись разговор чуть иначе, вполне могла бы послужить ареной боя… или пыточной камерой.

Ксейдзан, полузакрыв глаза, неподвижно сидел на прежнем месте. Тахимейд плеснул в свой бокал вина и уселся напротив — в кресло, которое несколько минут назад занимал Дэвид.

— Ну и что ты об этом думаешь? — не открывая глаз, поинтересовался Ксейдзан.

— Я думаю, мы поспешили, — ответил Тахимейд. — Я ведь говорил тебе. Так мы ничего не добьемся.

— Но он назвал имя.

— А кто поручится, что это не ложь? Ты провел расследование и понял, что в этой истории есть… определенные натяжки. Но если нам солгали один раз, что мешает солгать во второй? Нужно было либо идти да конца, либо не трогать его вообще.

— И отдать инициативу в руки того, кто его прислал? — спросил Ксейдзан.

— Я почти подружился с Дэвидом. Если он ведет какую-то игру, рано или поздно он выдал бы себя.

— Нам могло не хватить времени. Ты сам знаешь, что происходит. До выборов осталось полторы недели.

— Могло не хватить. Но что мы имеем сейчас? Ничего. И если он действительно на кого-то работает, этот «кто-то» теперь знает, что его шпион раскрыт.

— Верно. Обеспокоится и совершит какую-нибудь ошибку.

— Не думаю, — Тахимейд покачал головой. — Скорее уж, сам устранит свою пешку. Или вообще ничего не станет делать. Отложит осуществление своих планов на несколько лет. Посмотрит, откажешь ли ты Дэвиду в наследстве или нет.

— Между прочим, он мог сказать и правду. То есть я просто не вижу больше никого, кроме Кетрава, кто мог бы затеять такую игру.

— А Вомфад?

— Сомнительно. Не его стиль. Кроме того, он всегда был противником слияния кланов. А в случае с Дэвидом, если это часть большой игры, речь идет именно об этом. Кстати, я поручал тебе упомянуть при нем о планах Джейбрина по ликвидации домов. Ты это сделал? Как он отреагировал?

— Удивился. Реакция, насколько я могу судить, была вполне искренней, — ответил Тахимейд.

— Она и должна выглядеть искренней, — усмехнулся Ксейдзан.

— Дедушка, я не думаю, что он такой великолепный актер. Он либо тут и вправду оказался совершенно случайно, либо он — просто пешка, которая вообще ничего не знает.

— Первый вариант я не рассматриваю.

— И напрасно. — Тахимейд покачал головой. — Очень может быть, что мы тратим время впустую.

— Внучек, пойми: Идэль сейчас представляет старшую линию наследования в клане Кион. Она сама через сто лет — либо ее дети — без всякого сомнения будут претендовать на приорат. У такой невесты «случайного» жениха быть не может. В принципе.

— Учитывая фортели, которые она тут выкидывала, — может.

— Я и не сомневаюсь, что с ее точки зрения все произошло спонтанно и исключительно по любви, — хмыкнул Ксейдзан.

— Возможно, ты прав. Если отбросить вариант случайного появления и начать искать кукловода, то нельзя сбрасывать со счетов версию, что это мог быть кто-нибудь со стороны. Дэвид учился у кен Апрея. Отсюда — связь с Хаграйдом и… Нет, это бессмысленно, — Тахимейд потряс головой. — Гадание на кофейной гуще. Пришли к тому, с чего начали. Если Дэвид соврал, то как раз с Кетрава можно сиять подозрения. Но он мог и правду сказать. Нужно было сделать вид, будто мы верим ему, и продолжать наблюдать. Может быть, даже в Орден принять — ну, как законного члена семьи… Рано или поздно что-то да прояснилось бы…

— Принять в Орден? — Ксейдзан усмехнулся и наконец открыл глаза. — И дать в руки тому, кто играет против нас, ту силу, которую вы там получаете?

— Эту силу еще нужно усвоить. Как раз в процессе обучения и стало бы ясно, кто он и откуда.

— Слишком опасная игра, внучек. Возможно, так ты и убедил бы его в нашей доверчивости. Но мы, повторяю, могли бы и не успеть разобраться. Два трупа и… С такими подарками мы сами вымостили бы ему путь к власти.

— А я полагаю, что рискнуть стоило бы.

— Кажется, мы пошли по кругу, — заметил Ксейдзан.

— Да, так и есть. Я хочу только добавить, что пусть даже его история — вранье, но она могла бы стать правдой. Если Дэвид — пешка, можно было бы вычислите того, кто им руководит, устранить его, а Дэвида переманить на нашу сторону. Естественно, вместе с Идэль… и всем, что с ней связано.

— Это была бы попытка откусить больше, чем мы способны проглотить.

— А так мы вообще ничего не приобрели.

— Мне не нужны лишние фигуры в этой игре, — холодно сказал Ксейдзан. Он перестал казаться расслабленным и говорил теперь не как пожилой человек, вздумавший с ленцой порассуждать на досуге об отвлеченных понятиях, а как глава клана, четко знающий, что и зачем он делает. — Текущий расклад меня полностью устраивает. И неважно, Кетрав за ним стоит или нет. Дэвид мне в клане не нужен, а Кетрав обречен в любом случае.

— Как скажешь. — Тахимейд печально вздохнул. — Но я все-таки постараюсь не разрывать с ним контакта.

— Конечно. Это ни к чему.

* * *

Серебряная маска и сын Кариглема встретились на берегу одной из речушек, впадавших в Эджимайзею. Тихое лесистое местечко — двадцать миль до города, полторы — до особняка принцессы Идэль.

Последний Причащенный выглядел как обычный человек — ни малейших следов серебра на лице. Да и само лицо, собственно говоря, принадлежало не ему — это была искусная личина, иллюзия, сотканная на базе Света. Того, кто умел воспринимать мир энергий непосредственно, она бы не обманула, но ни Серебряная маска, ни сын Кариглема не рассчитывали встретить в этом укромном месте других магов.

Приветствовать друг друга они не стали.

— Итак, — холодно произнес сын Кариглема. — Я жду объяснений.

Избраннику пришелся не по нутру их короткий разговор, состоявшийся вчера днем. Сын Кариглема желал выдать себя за одного из внебрачных потомков высокорожденных и пройти Рунный Круг. Серебряная маска запретил ему это делать. Избранник не любил, когда ему что-то запрещали, а Серебряная маска, сославшись на занятость, еще и отказался давать объяснения. Избранник потребовал личной встречи — необходимость в ней назрела уже давно. Избраннику не нравилась информационная блокада, в которой он оказался. Серебряная маска занимался делами, посвящать в которые юношу явно не собирался, а установить связь с родителями вот уже две недели никак не удавалось. Конечно, замок Причащенных стоит далеко, в мире на самой периферии хеллаэнского ригурт-хада, и препятствовать связи могло множество помех, но все же…

— Тебе сейчас нельзя объявлять о себе, — сказал последний Причащенный. — Вомфад помнит историю с твоим отцом и внимательно следит за всеми «неучтенными потомками». Объявишь о себе — окажешься под колпаком. Твою историю проверят. И обнаружат нестыковки.

— Почему же тогда не подозревают жениха Идэль?

— Подозревают. И наблюдают, можешь мне поверить.

— И долго это будет продолжаться? — Сын Кариглема презрительно скривил губы.

— Пока Вомфад у власти. Но я полагаю, ему недолго осталось, — Серебряная маска улыбнулся.

— Кто его убьет? — спросил юноша. — Кетрав? Ксейдзан? Хаграйд?

— Я, — ответил причащенный. — У него Частица. Одна из двух последних. Та, что прежде была у Севегала. Он ждет, кто придет за ней.

— Та Частица, которую ты упустил, несмотря на то, что я дал тебе ключ к подземелью? — пренебрежительно усмехнулся юноша;

— Ты сделал это слишком поздно. Я перенесся туда так скоро, как только мог, но Вомфад меня опередил. Он забрал Частицу из тайника, где она лежала.

— Да, теперь я вижу, что мать говорила правду: ты убедительно умеешь объяснять свои неудачи.

— Мальчишка, у тебя нет права судить меня. Ты ничего обо мне не знаешь.

— Я знаю достаточно. Когда тебя Причастили, то поручили достать Частицу, с которой работал Севегал. Координатор терзал тело Древнего, желая понять природу силы, которую мы обрели, и неизвестно, какое оружие против нас дали бы ему эти противоестественные опыты. Поэтому Частицу следовало забрать. Что сделал ты? Ты пленил Севегала и попытался сделать его одним из нас. Но Севегал не желал себе такой судьбы. Он много времени потратил на изучение Частицы и кое-что сумел понять. Он встроил в себя заклятье, которое реагировало на трансформацию сознания в форму, свойственную причащенным — а ты ничего не заметил. Когда ты дал ему Частицу и он начал изменяться, заклятье убило его у тебя на глазах, убило столь быстро, что ты даже не успел вмешаться и остановить его действие. О делах Координатора Мостов мог знать внук его сестры, Йатран, который Севегалу, не имеющему собственной семьи, всегда был особенно близок — даже ближе, чем его воспитанница Идэль. Ты дал Частицу Йатрану, но он впал в кому и пришлось срочно переносить его тело в наш замок, дабы скрыть ото всех то, что ты сделал. Уже после того, как был убит приор, ты дал Частицу Вомфаду… ты понимал, что лично подсыпать ему что-нибудь вряд ли удастся, Вомфад слишком осторожен, и поэтому действовал через посредников. Ты дал Частицу повару, внушив, что он должен положить ее в блюдо, предназначенное Для военного министра, и повар так и сделал, но увы — в тот день у военного министра не было аппетита и он не притронулся к этому блюду. Пищу съели слуги, один из них издох, но, к твоему счастью, на его смерть не обратили внимания. Затем из Нимриана вернулась Идэль и за общим обедом ты дал Частицу ей — но что же? Она отвергла Древнего. Вот перечень твоих подвигов. Ты потерял четыре Частицы, и теперь потерял пятую, хотя я навел тебя на нее, дав код к бинарному порталу в подземелье. Ты неудачник.

— Кто ты такой, чтобы обсуждать мои действия? — бесстрастно спросил Серебряная маска.

— Ты знаешь, кто я, — юноша вздернул подбородок. — Я избранник. Я стану ближе к Древнему, чем любой из вас. Ближе, чем Аллайга и Кариглем…

— Они мертвы, — таким же ровным, безразличным тоном сообщил Причащенный. — Они были безрассудны. Слишком полагались на силу места, где пал Древний — и до времени оно хранило их. Но они выдали себя. Еще восемь лет назад они обрекли себя на поражение, в день, когда Вайдер попытался Причастить приора и был пойман. О нас узнали, и с того часа мы были обречены. Однако враги дали нам целых восемь лет — а твои родители так ничего и не попытались предпринять. Меня Причастили слишком поздно, и я уже не мог изменить ситуацию. Я говорил, что надо бросить все исследования, надо вернуться в Кильбрен, скрываться дальше нельзя — мы все равно раскрыты. Кариглем и Аллайга показали свою силу, отразив нападение восемь лет тому назад… Выиграли битву и проиграли войну. Теперь место, где некогда пал Древний, уничтожено, испарено. Все Частицы, все Причащенные, кроме меня — уничтожены. Я пережил страдания, которые ты даже не в состоянии вообразить, «избранник». Я не понимал, что происходит. Позже я узнал, кто за это в ответе.

— Кто же? — тихо спросил юноша:

— Хеллаэнцы. Им о нас рассказал Вомфад.

Сын Кариглема долго молчал. Ребенка, воспитанного в замке масок, вряд ли можно было бы назвать «нормальным», но все же он был человеком, а не Причащенным. Он умел чувствовать, пусть даже чувства его никак не проявляли себя до путешествия в Кильбрен: в замке масок царило бесстрастие, все подчинялось единственной Цели, Сейчас душой юноши владел хаос. Все, что казалось прежде абсолютно устойчивым, незыблемым, рухнуло в один миг.

— Да, — сказал наконец сын Кариглема. — Вомфад должен умереть. Обязательно.

— Так и будет. Но не раньше, чем он сыграет свою роль. Всему свое время.

— А если он станет приором?

— Не станет. Если же это все-таки произойдет, я дам ему Частицу, которую храню у себя.

— Мою?!

— Да, — спокойно подтвердил Серебряная маска.

— Ты не смеешь!

— Возможно, и не придется. Если все пойдет так, как я задумал.

— Что даст Причащение Вомфада? Что значит «придется»? — требовательно спросил сын Кариглема.

— Не Вомфада, а приора. Приор должен стать Причащенным. Пусть они перебьют друг друга, а затем я сам займу это место. Но если все же приором станет Вомфад, мне не удастся его сместить. Он слишком силен. И тогда придется дать ему твою Частицу. Дабы уже он сам использовал последнюю так, как должно.

— Я не понимаю. В чем цель?

— В воплощении, как и прежде. Полагаю, я наконец-таки нашел путь к осуществлению нашего замысла. Может быть, нас постигнет неудача, но это последняя возможность, которая осталась. Возможно, ты и воплотил бы в себе Древнего в большей мере, чем Кариглем, но эта мера не была бы значительной. А места, откуда мы брали Частицы, более не существует. У нас есть лишь две попытки, и если ни одна из них не приведет нас к цели, все сделается бесполезным. Итак, я полагаю, что Причащать следует не человека. Наш Источник подобен живому существу, и, похоже, действительно является живым на каком-то непостижимом для нас уровне. Но чтобы дать ему Частицу, недостаточно обычной связи Рунного Круга с высокорожденным, недостаточно даже министерского ключа. Я должен получить ключ приора. Ключ хозяина Источника. Это высший уровень доступа, и лишь на нем можно менять энергетическую структуру Крута. Не важно, сколько времени я потрачу, но в конце концов я найду возможность Причастить Тертшаур. И Круг станет новым магическим телом Древнего, через которое Древний войдет в этот мир.

— А если ты ошибаешься? — спросил сын Кариглема.

— Тогда мы проиграли, — ответил Серебряная маска. — Но иных возможностей у нас все равно нет.

— Мне нужно обдумать все это, — произнес сын Кариглема после долгого молчания. — Все не так, как мы… как я ожидал.

— Да.

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.

— Что?

— Мне нужен быстрорастворимый яд, не имеющий вкуса и запаха. Будет ли он убивать медленно или быстро — неважно, главное, чтобы, начав действовать он полностью блокировал колдовские способности.

— Подойдет любой нервнопаралитический, а от вкуса и запаха его можно избавить при помощи заклинаний. На ком ты его собираешься испытывать?

— На одном из высокорожденных.

— Это сложнее. Слишком сильный Дар. Такой Дар может сам подавить отраву.

— Я понимаю, — кивнул сын Кариглема. — Поэтму я и прошу твоей помощи. Сможешь достать такой?

— Смогу, но не стану, — спокойно ответил Серебряная маска. — Я не хочу, чтобы ты необдуманными действиями выдал себя — а значит, и меня. Что ты задумал?

— Ничего. Но нужно предусмотреть ситуацию, когда ты погибнешь, а Вомфад останется жив, согласен? Одну из Частиц я приму сам, а вторую отдам Источнику. Но чтобы добраться до второй, мне придется пройти через Вомфада… через его труп.

Несколько секунд Серебряная маска обдумывал сказанное:

— Хорошо, — произнес он, — Я подумаю над твоей просьбой.

— Не медли, — сказал сын Кариглема. Просительные нотки в его голосе прозвучали впервые… нет, не за время разговора — впервые за всю его жизнь.

11

Рассказывать принцессе о своей встрече с Ксейдзаном и Тахимейдом Дэвиду не хотелось. Но пришлось. Он заранее предвидел ее реакцию и не ошибся: в его адрес было произнесено много нелестных слов. Оправдываться, пеняя на то, что в совершенной глупости виноват не только он, — продумывали ведь, что говорить за обедом, они все вместе, втроем, и если уж глупость была настолько очевидна, Идэль или Фольгорм могли бы указать на нее — Дэвид не стал. Он понимал, что принцессе нужно выплеснуть эмоции, иначе она просто взорвется, как перегревшийся чайнике заткнутым носиком. Слишком нервная была обстановка, и реагировала на все Идэль слишком бурно. Когда буря утихла, стали думать, что делать дальше, но ничего лучше, как сообщить Фольгорму, не придумали. Идэль потребовала, чтобы Дэвид больше никуда не выходил без охраны. Дэвид подумал, что в Ксейдзановом замке охрана в случае чего ему бы не помогла, только погибла бы зря, и поэтому пропустил слова Идэль мимо ушей. Совершенно непонятно было, какими после всего случившегося станут его отношения с кланом Гэал. По логике, Ксейдзану следовало бы в самое ближайшей время объявить о том, что он, Дэвид Брендом, не имеет к их клану никакого отношения. Но Тахимейд был против, и влияние молодого чародея на главу клана, похоже, было весьма велико. Оказавшись зажатым в угол, Дэвид перевел стрелки на Кетрава (еще одна идиотская идея — которая, как ни странно, сработала), а ему в ответ показали такой угол обзора, при котором Кетрав становился землянину не благодетелем, а врагом. Достаточно ли этого, чтобы гэальцы могли поверить в то, что смогли перевербовать его? Дэвид в этом сильно сомневался. Похоже, что гэальцы сами еще не решили, как лучше его использовать. Рейтинг доверия к нему мог бы возрасти, если бы он сообщил о новом контакте с Кетравом и поручении, которое якобы обязался выполнить в благодарность за то, что Кетрав «просветил» его насчет его родословной… Одна маленькая ложь росла, превращаясь в огромное дерево, способное придавить своей массой кого угодно, и, в первую очередь — самого Дэвида, если удача изменит ему и он где-нибудь ошибется. Итак, если он работает на Кетрава, то какую задачу мог бы поручить ему лидер ита-Берайни в клане Гэал? Шпионаж. Ну конечно. Дэвид уже почти собрался связаться с Тахимейдом и сообщить ему эту «новость», когда его рука, протянутая к зеркалу, замерла, так и не завершив колдовского жеста. Нет, торопиться не следует. Он подождет недельку, посмотрит, как будут разворачиваться события. Посоветуется с Фольгормом. И только после этого, быть может, продолжит свое погружение в лабиринт лжи. Игра становилась все более опасной, но разве стравить Гэал и ита-Берайни — не одна из главных задач, стоящих перед кланом Кион? Тем более что предпосылки к этому и без того существуют, и ложь Дэвида может стать той хворостинкой, которая переломит хребет верблюду… Гэал и ита-Берайни вцепятся друг другу в глотку — к вящему торжеству Вомфада, который возьмет-таки приз в этом забеге. Идэль будет голосовать за военногоминистра, и Фольгорм, похоже, одобряет ее выбор…

А пока… пока у Дэвида есть целая неделя, которую придется посвятить самому трудному в столь напряженной обстановке занятию — а именно, бездействию. Развитие событий, при котором ему предоставиться возможность поссорить Гэал и ита-Берайни, — лишь одно из возможных, а как все повернется в реальности, заранее предсказать нельзя. Ксейдзан все-таки мог отказаться от мысли «перевербовать» его и просто выкинуть Дэвида из своего клана. Пока эта ситуация не прояснилась, землянин решил воздержаться от дальнейших контактов с кильбренийской знатью — прежде всего, с высокорожденными из младших семей, с дворянами и высокопоставленными чиновниками, с которыми он уже две недели активно знакомился на всевозможных утомительных приемах, проводимых отчасти во дворце, отчасти в особняке Идэль, отчасти — в собственных владениях всех этих людей. Будучи представляем всей этой публике как Дэвид-кириксан-Саутит-Гэал, Дэвид оказался бы в весьма неудобном положении, если б Ксейдзан официально отрекся бы от него. Более того, активное позиционирование себя на публике как потомка Ксейдзана при их нынешних неопределенных отношениях могло лишь подхлестнуть желание претора вышибить «шпиона» из собственного клана. В общем, следовало притихнуть на какое-то время и посмотреть, как все повернется.

Поскольку в особняке постоянно крутилась та самая знать, контакты с которой Дэвид стремился по возможности ограничить, свободное время он посвятил тренировкам на свежем воздухе. Он проводил в Спящей Пустыне по пять-шесть часов ежедневно, а то и больше, с удовлетворением осознавая, как возвращается к нему способность интуитивно отыскивать верный баланс для своих заклинаний. Случались и накладки, но ведь именно для того, чтобы колдовать спокойно, не боясь кого-нибудь ненароком спалить или покалечить, он и выбрал дикую местность. Разрушительные эффекты обращались против мертвых камней, воздушные духи уже давно перестали приближаться к месту, где «чудил» молодой волшебник, а незримые обитатели земли, в своем большинстве, жили слишком глубоко, чтобы им могло повредить то, что Дэвид учинял на поверхности.

Кольцо с призматическим заклинанием, прежде значительно увеличивавшим объем силы, а после инициации в Круге ставшее бесполезным и даже вредным, Дэвид переделал в более хитрую штуку. В процессе колдовства или при столкновении с чужими заклинаниями колечко теперь меняло его восприятие таким образом, что скорость обработки информации значительно возрастала, кроме того, появлялась возможность принимать и анализировать ту информацию, которая обычно отбрасывается человеческим разумом, а если и принимается, то остается неосознанной, неизвестной самому человеку, хотя и откладывается где-то в глубинах его памяти. В повседневной жизни есть тысячи мелочей, с которыми люди сталкиваются, но на которые не обращают внимания, — аналогичным образом дело обстоит и в магической плоскости бытия. Из поступающего потока данных сознание выхватывает лишь самое важное, прочее проходит мимо. Человеческий разум несовершенен — в единый момент времени он способен удерживать и осознавать лишь сравнительно небольшой объем данных. Из Тальдеара в кольце Дэвид сделал искусственную надстройку, позволявшую преодолеть это естественное ограничение. Это была довольно сложная работа — потребовались все его знания по псионической и системной магии, чтобы осуществить эту задумку. Вдохновил его на эту работу учебник по информационным заклинаниям, которые он потихоньку осваивал, иногда обращаясь за советом к Идэль или Фольгорму. Там, на самых первых страницах, как раз и шла речь о способах, которыми сознание оперирует с информацией. По существу, любое информационное заклинание становилось на время некой дополнительной надстройкой для разума мага. Если механические устройства нужны для того, чтобы расширить естественные возможности тела, а обычные заклинания — для того, чтобы расширить возможности гэемона, то информационная магия схожим образом расширяла возможности структур, которые в обычном человеке ответственны за мышление. Естественно, не всех структур сразу: как в случае с механизмами и обычными заклинаниями, это увеличение возможностей было узконаправленным, строго функциональным.

Действие кольца для самого Дэвида выглядело так, как если бы во время колдовства время для него замедлялось, в результате чего возникала возможность более полно оценить ситуацию, учесть все нюансы и выбрать наилучшее решение из возможных. Хотя менялся сам Дэвид, ему казалось, что меняется не он, а то, что его окружает: мир становился полнее, в нем вдруг обнаруживалось многое из того, что прежде не замечалось. Дэвид немного гордился своим изобретением, и пока не рассказывал о нем никому, даже Идэль.

Еще во время своей первой тренировки в пустыне, немного попрактиковавшись в боевой магии, он перенесся на несколько миль южнее, к руинам. На открытом пространстве было удобно упражняться с силой Источника, здесь же, ощущая себя пусть немного, но отгороженным от мира, было удобнее думать. Стены приносили чувство защищенности, спокойствия. Здесь находились остатки какого-то большого строения — вероятно, замка или даорца, а может быть, и крупного храма с пристройками. От небольших построек, которые раньше, вероято, окружали центральное строение, ничего не сохранилось, кроме холмов из мусора и щебня, но стены дворца еще стояли. Потолки по большей части рухнули, хота и не везде. Обычно Дэвид, воспарив на Крыльях Ветра, устраивался на остатках какого-нибудь балкона и любовался пустыней, либо, расположившись внизу, спиной к стене, расписывал заклинания, которые позже собирал и превращал в свои подвески. Здесь, в тени полуразрушенного здания, работалось куда лучше, чем в особняке Идэль, где постоянно толпилась куча народу, и обязательно находился кто-нибудь, кому требовалось пообщаться с женихом принцессы сию же секунду. Ничто не мешало ему послать просителей подальше, но мысль в любом случае оказывалась сбитой, и приходилось вновь ее ловить, а это раздражало. В пустыне таких проблем не возникало. Здесь было хорошо, спокойно и безлюдно. Но ничто не вечно, и приятные минуты этой жизни всегда проходят быстрее, чем неприятные. В тот день — второго октября, через пять дней после «откровенного» разговора с Ксейдзаном и Тахимейдом, за четыре дня до открытия сената — ничто не предвещало неприятностей. Дэвид еще не закончил заниматься подвесками — количественно свою старую норму он уже набрал и даже превысил, но после инициации в Кильбренийском Тертшауре его Дар значительно возрос, и, как следствие, увеличилось и количество заклинаний, которые он мог носить при себе в «запакованном» виде. Создавать подвески по принципу тяп-ляп, лишь бы хоть что-то да было, он не хотел, и подошел к этому вопросу творчески и со всей серьезностью. В результате время, которое он потратил на заполнение своих арсеналов, сильно затянулось — но, как уже говорилось выше, Дэвиду нравилось работать здесь, в тишине и покое.

Он сидел на ступеньках лестницы, которая когда-то вела со второго этажа на третий, и набрасывал в принесенной с собой тетради схему заклинания, которое должно было стать его семнадцатой подвеской, и временами, отрываясь от листа, задумчиво поглядывал на огромное пустое пространство в центре замка. Внизу — кучи мусора, у стен, на разных уровнях — остатки балок и перекрытий. Первый этаж замка полностью ушел в землю. Дэвид смотрел на все это, но почти не замечал — его мысли витали в мире магических формул. В какой-то момент его размышления были нарушены. Внизу, у основания лестницы, в том самом проеме, через который Дэвид проник в замок, изменилось освещение. Стало темнее: проем закрыла мужская фигура. Пришелец молча стоял и смотрел вверх. Лицо его не выражало никаких эмоций.

В первые несколько секунд Дэвид его не узнал — не потому что имел плохую память на лица, а потому что этому человеку здесь было совсем не место, он выглядел лишним, словно призрак, восставший из прошлой жизни. Но потом Кантор кен Рейз изогнул губы в улыбке — и узнавание наступило, хотя Дэвид все еще немог поверить своим глазам. Откуда он здесь? Как он сюда попал?… Мозг отчаянно цеплялся за бессмысленные вопросы, не желая видеть правду — более чем очевидную.

— Я наблюдал за тобой сегодня, — сообщил Кантор. Кажется, ты стал намного сильнее. Это хорошо. — Он улыбнулся еще шире. — По крайней мере, не будет скучно.

Дэвид поднялся на ноги. Автоматически он положил ладонь на рукоять меча — это отрезвило, вернуло к действительности. Какая разница — откуда здесь Кантор? Важнее то, что он здесь.

— Что тебе нужно? — холодно спросил Дэвид. Он понял, каков будет ответ на этот вопрос сразу же, как только его задал, еще до того, как Кантор, глядя на него снизу вверх, совершенно искренне ответил:

— Тебя.

Меч Гьерта вылетел из ножен с тихим шелестом, одновременно с этим движением Дэвид возвел вокруг себя оболочку из Света и Воздуха. Кантор продолжал бездействовать и улыбаться — улыбаться так, как будто бы всецело одобрял все эти действия.

— Один раз я уже победил тебя, — напомнил Дэвид. Он сказал это прежде всего для того, чтобы придать уверенности себе самому. Появление Кантора вывело его из равновесия, чего уж скрывать. Как и тогда, в Академии, не было ни малейшего желания иметь дело с этим самодовольным ублюдком. И, как и тогда, в Академии, выбора ему не оставляли…

— Да, — легко согласился Кантор. — Было такое.

И ударил.

Он сплел заклинание столь стремительно, что Дэвид даже не успел возвести щит. Воздух наполнился Тьмой, поток истощающей, губительной силы хлестнул по оболочке, почти мгновенно развалив ее, и, продолжая свое разрушительное действие, принялся кромсать защитное поле амулета. Дэвид рефлекторно отступил. Он не был готов к сражению. Волшебная тропка перенесла его за стены замка. Телесным зрением он не видел кен Рейза, но вижкад продолжал его воспринимать — вот Кантор движется следом за Дзвидом по собственному волшебному пути, идет уверенно и неспешно. Дэвид осознал, что если он попытается сотворить более-менее длинную дорогу — например, для того, чтобы сбежать, Кантор просто перехватит его на ней. Он явно разбирался в магии перемещений намного лучше землянина, и соревноваться с ним на этом поле не стоило и пытаться. Все, что успел сделать Дэвид за выгаданную секунду, — возвести вокруг себя новое защитное поле, использовав на этот раз одну из тех подвесок, над которыми он так прилежно трудился в последние дни. Он вспомнил про кольцо и активировал его. Постоянно в том режиме, который задавало кольцо, находиться было нельзя, но как раз для таких вот внештатных ситуаций, когда времени подумать и спланировать свои действия не хватает катастрофически, оно, по существу и предназначалось. Как только Кантор вышел из портала, Дэвид атаковал. Огненная Плеть, Разрушающая Заклятья, взметнулась над руинами величественной пылающей дугой. Кантор отбил удар легко, играючи. Он создавал заклинания с невероятной для Дэвида скоростью, но теперь, благодаря кольцу, Дэвид хотя бы смог понять, какие чары он использовал. Это была изящная комбинация на базе Тьмы и Воды. Свойства Воды позволяли заклятью проникать в чужую конструкцию, свойства Тьмы — подчинять. И «Проникновение», и «Власть» там тоже присутствовали — не считая еще десятка других взаимосвязанных Форм, умножавших действие этих двух свойств до предела. Желудок Дэвида болезненно сжался. Если бы он мог, он бы просто сбежал. Но думать о бегстве сейчас было нельзя ни в коем случае…

— Раб останется рабом, сколько могущества ему не дай, — весело подмигнул Кантор, не делая попыток напасть. — Правда, Дэвид?

Дэвиду стало ясно, что обычного убийства кен Рейзу будет мало. Он хотел еще и насладиться процессом. Унизить того, кто унизил его на глазах у нескольких десятков людей. Дэвид ощутил, как в нем поднимается ярость. Он вновь ударил, вложив все свои силы, всю колоссальную мощь; которую давал ему Источник. Основой конструкции для нового заклинания служила все та же Огненная Плеть, вот только дополнительные свойства теперь у нее были другими. На первом, самом внешнем уровне, Плеть Истощала и Разрушала Заклятья, стержнем второго служило Очищение — на случай, если канторовским чарам все-таки удастся проникнуть сквозь первый слой, на третьем находилось заклятье Перемещающихся Огненных Клинков — даже если бы Кантор сумел отвести в сторону саму Плеть, Клинки должны были покинуть основную конструкцию и достигнуть-таки цели.

На этот раз Кантор не стал отклонять заклинание: он создал полноценный щит. Полноценный, но… необычный. Щит должен был отбросить чужое заклинание и сам — развернуться в шипастую атакующую ленту. Дэвид увидел составляющие этого заклинания с помощью кольца и, не отпуская контуров, продолжал вкачивать и вкачивать в Плеть все силы, которые только мог собрать. Если он не сумеет проломить защиту, сам защититься он уже не успеет. Кантор, со своей стороны, делал то же самое. Несколько секунд они стояли в безмолвном напряжении, словно два фехтовальщика в жестком блоке, решившие померяться силой, а не искусством.

Кантор пересилил. Несмотря на преображение, которое Дэвид прошел в Кильбренийском Тертшауре, несмотря на мощь, которую Источник сообщал ему, до уровня хеллаэнского аристократа он так и не дотягивал.

И все же, в эти мгновения напряженного, неподвижного противостояния, когда их заклятья скрестились, словно клинки, — Дэвид осознал простую и очень важную вещь: они с Кантором уже не в разных весовых категориях. Да, Кантор тренирован намного лучше, чем он. У Кантора есть преимущество, но все же нет того тотального доминирования в плане магии, как раньше. Прежде Дэвид уступал ему и в мастерстве, и в силе — и все же тогда, во время дуэли, благодаря хитрости и удаче, сумел победить. Сейчас — уступает лишь в мастерстве. У него есть шанс.

Насыщенная энергией до предела, Плеть поддалась шипастому щиту Кантора, но огненные клинки, вырывавшиеся из Плети, повредили щит, и он не успел развернуться столь стремительно и неумолимо, как должен был. Дэвид не стал возводить еще одну оболочку — в щите, превращающемся в длинный шипастый язык, содержалось слишком много силы — вместо этого решил просто уйти в сторону. В пространстве между ним и Кантором творилось что-то невообразимое: мощь, которой Дэвид насытил Плеть, теперь, после разрушения заклятья, вырвалась наружу: вспухающая, как нарыв, огненная буря, медленный сюрреалистичный взрыв — килограмм так на двести пятьдесят в тротиловом эквиваленте. Волшебная тропка протянулась сквозь пространство, унося Дэвида на противоположную сторону старого замка, сокращая четверть мили до трех или четырех шагов — сколько именно их нужно было сделать, осталось для Дэвида неизвестным, поскольку он успел сделать только два. Кантор так же шагнул на тропу, и опасения Брендома касательно того, что не стоило слишком затягивать телепортационные прыжки, оправдались. Действий Кантора землянин не видел — все его внимание поглотила волшебная дорожка, по которой он еще не умел ходить вслепую, попутно занимаясь какими-то другими делами — а вот Кантор умел. На волшебных путях Дэвид, только начинающий осваивать эту магию, должен был постоянно смотреть себе под ноги, чтобы не упасть — в то время как его противник умел не только ходить, но и бегать, и толкаться. Тропка, по которой шел Дэвид, на третьем шаге вдруг дико изогнулась и выплюнула его обратно, в самый эпицентр взрыва. Все вокруг затопило пламя, поднятые взрывной волной камни и куски земли превратились в струи раскаленной плазмы; воздуха не было — вокруг было огненное «желе»: газы и твердое вещество смешались в одно.

Кантор вышел из магического перехода спустя секунду после того, как забросил Дэвида в его же собственное взорвавшееся огненное заклятье. Он появился в воздухе, в трехстах метрах над землей и в полукилометре от взрыва. Ярко-рыжий гриб вспухал, поднимаясь вверх, растекаясь между холмами близ замка — там, где прежде пролегали улицы погребенного под песком городка. Одна из замковых стен обрушилась — но само строение устояло: строили его на века, и, вероятно, какие-то чары еще сохранились в камнях. Ослабленная расстоянием, взрывная волна докатилась и до Кантора, но он не заметил этого: охранные чары надежно оберегали его от летящих быстрее пули камешков, частиц плазмы, спрессованного взрывом воздуха и прочей ерунды.

Из-за буйства энергий Кантор не видел, что происходит там, внутри огненного гриба. Он хотел узнать, что осталось от смерда и Бездаря, которому неизвестный идиот дал в руки столь грозную силу (совершенно не научив, впрочем, этой силой пользоваться) — и осталось ли вообще хоть что-то.

Пламя исчезало, все более скрываясь под повалившим снизу дымом — там тлела раскаленная земля — когда из огня вырвался рыже-алый болид. В первую секунду Кантор даже не понял, что это такое, но когда вдруг болид застыл над землею приблизительно на том же расстоянии, что и он сам, и рыжее марево стекло с него, словно ржавая вода с хрустального шара, увидел — что.

Оказавшись внутри огненного ада, Дэвид был слишком дезориентирован и не успел предпринять ничего для своей защиты. Однако висевшая на нем оболочка — одно из тех «миленьких» подвешенных заклинаний, составлению которых он посвятил немало часов, — спасла его от бушевавшей вокруг мощи, и сама при том не только не пострадала, но напротив, впитав эту мощь, еще более укрепилась. Дело в том, что одна из ветвей заклинания, к которой крепилось две дюжины дополнительных Форм, как раз и основывалась на базовой конструкции, звучавшей как «Заклятье Защитной Сферы из Воздуха и Света Усиливается, Поглощая Разрушительные Энергии Вокруг Сферы». Изобилие разрушительных сил, внутри которых оказалось охранное поле с такими свойствами, только подкормило его.

Тому, что произошло, Дэвид удивился не меньше, чем Кантор. Защитное заклинание содержало в себе полсотни составных элементов, Дэвид уже и забыл все особенности, которыми наделил его, когда собирал. Там был фильтр для воздуха, две регенерационные системы — одна для самого заклятья, другая — для того, кого оно защищало, несколько изолирующих слоев чар, по-разному преграждавших путь вредоносным воздействиям из внешнего мира. Настоящая маленькая волшебная крепость, выстроенная вокруг одного-единственного объекта, которого была призвана защищать. Пока Сфера впитывала бушевавшую вокруг нее силу, Дэвид оправился от замешательства, критически оценил ситуацию и понял, что стратегию боя надо менять. Наложил заклинание Воздушных Крыльев и взмыл вверх. Пусть телепортация в качестве способа перемещения и намного быстрее, зато крылья привычнее и надежнее.

Поднявшись над землей, он увидел кен Рейза. Расстояние между ними было слишком велико для ведения магического боя, следовало подобраться поближе. Конечно, заклинания могли преодолеть и намного большую дистанцию, но в этом случае защищающийся получал слишком большое преимущество за счет дополнительного времени, которое оказывалось в его распоряжении. Чем больше дистанция, тем менее уязвимыми становятся противники, и бой может продолжаться бесконечно; чем дистанция короче, тем более они открыты друг для друга. Поэтому во время колдовского сражения каждая из сторон стремится занять то положение, которое будет удобнее для достижения ее собственных целей. В большинстве случаев, эте расстояние равно атам-тют луз, «длине одного действия» — условной величине, обозначающей дистанцию, достаточную для того, чтобы успеть произнести хотя бы одно защитное заклинание.

Дэвид устремился к своему противнику. Кантор ничего не предпринимал, наблюдая за ним. Как только расстояние сократилось вдвое, землянин использовал еще одну подвеску — на этот раз, атакующую.

Это была модернизация когтисто-клинковой молнии, усиленная тридцатью дополнительными Формами. Повинуясь жесту руки, в воздухе образовалось подобие ослепительного ветвистого дерева, «ствол» и «ветви» которого состояли из электрических дуг, а «листва» — из огненной бури. Хотя заклинание и было защищено от проникновения извне, Дэвид опасался, что Кантор сможет как-нибудь обойти защиту и отклонить молнию. Его опасения не оправдались. Как и надежды: несмотря на всю убойную мощь подвески, Кантор не попытался уйти по волшебной тропе. Заклинание было устроено так, что преследовало свою цель и на волшебной дороге — очевидно, Кантор увидел, что Форма «Путь» включена в его структуру и не стал отступать. Он выставил перед собой Щит Тьмы, поспешно усложняя его структуру вторичными заклинаниями, описывавшими, что и как будет поглощать этот щит: огонь, свет, электрические разряды, штормовые заклинания — в общем, все то, что Дэвид накрутил на свое молниевое дерево.

Тьма и Свет столкнулись. Заклинания кромсали друг друга, сила выплескивалась во вне — полыхающее световое марево, омраченное темными вкраплениями. Хаос бушевавших энергий скрыл от Дэвида висящую в воздухе фигуру Кантора, и, как надеялся землянин, скрыл от Кантора его самого. Метнув в противника молнию, до краев накаченную силой Источника он не остановился, а продолжал со всей возможной скоростью лететь к месту, где должен был находиться его противник. Молния должна была отвлечь Кантора, не дать ему понять, что Дэвид намеревается сделать. В правой руке землянин крепко сжимал рукоять колдовского клинка.

Дэвид ворвался в бушующее энергетическое марево в тот момент, когда его заклинание уже исчерпало себя и начало рассыпаться. Молнии даже удалось пробить щит Кантора, но ее поражающая сила на этом практически исчерпалась, и то немногое, что осталось, не могло уже причинить защите кен Рейза никакого существенного вреда. В тот момент, когда заклинание иссякло, из светового марева появился Дэвид. Он даже успел Ударить по защите мечом Гьерта… один раз. Потом Кантор ушел по Пути, так стремительно и легко, как будто был призраком, а не человеком. Марево еще не рассеялось, и Дэвид практически мгновенно потерял противника из виду — он не видел точно, но, кажется, Путь уносил Кантора куда-то вверх и… обратно?

— Второй раз твой номер с мечом не пройдет, — раздался издевательский голос откуда-то сверху.

Дэвид посмотрел вверх… Ошибка. Лучше бы он вместо этого поставил щит. Кантор, висевший в метрах тридцати над ним, ударил со всей дури, использовав, вероятно, одну из своих собственных подвесок. Все вокруг будто взорвалось, только на этот раз в пространстве не расплескались Огонь и Свет, а буйно расцвела Тьма. Дэвид почувствовал, что падает вниз. Его воздушное заклинание не было повреждено, но оно цеплялось за воздух, а воздух сейчас сминался, спрессовывался под сокрушительной мощью Молота Тьмы. У самой земли ему удалось остановить падение, но вот от защитной оболочки, так удачно выручившей его минуту назад, теперь мало что осталось. Дэвид был дезориентирован, из-за окружавшей его темноты почти ничего не видел, с трудом удерживался в воздухе и понимал, что представляет сейчас для Кантора идеальную мишень. Наугад он использовал еще одну подвеску, и на этот раз ему повезло. Одновременно с ним Кантор зачитал новое заклинание, по внешнему виду более всего похожее на падающий с небес заостренный конус. Вершина его, обращенная к земле, была острее иглы, прочнее алмаза, а широкое, диаметром с теннисную площадку, основание, размывалось, закручиваясь в теневой смерч. Эта хреновина должна была добить Дэвида, но результат вышел обратным. Задействованная землянином подвеска базировалась на Жизни, но стихиальная составляющая в ней не была отчетливо выражена: стихия здесь использовались только для того, чтобы дать заклинанию силу, ее собственные свойства практически никак не были задействованы. В самой основе — «Защите Живого Существа», под которым Дэвид, конечно, подразумевал самого себя, не было ничего особенно оригинального, но вот зато вторичные заклинания, которые крепились к основе, были намного более интересными. Дэвид использовал производную Формы Зеркало — Отражение. Заклятье, которое должно было уничтожить его защиту, разрушить его тело и гэемон, обращалось вспять, поток силы менял направление течения, путь искажался.

К этому Кантор не был готов и, когда его собственное заклинание вдруг вышло из-под контроля, предпринять что-либо уже не успел. Дэвид, применив отражающие чары, поспешил покинуть созданную Молотом Тьмы аномальную зону, летать в которой было до сих пор затруднительна, и поэтому не ввдел, что произошло с Кантором. Для своей иглы кен Рейз энергии не пожалел, и вдобавок, снабдил ее еще и сочетанием Форм «Источник Силы», создав таким образом внутри заклинания локальный генератор энергии. Поэтому, когда игла неописуемым образом вдруг исказилась и поразила его же, мало хеллаэнцу не показалось. Он рефлекторно ушел на волшебную дорогу — заклинание последовало за ним, ибо он, такой предусмотрительный, наделил свою конструкцию способностью перемещаться по Путям. Внешняя оболочка разлетелась вдребезги, защитное поле амулета развалилось более чем наполовину, и, вдобавок, инерция смела кен Рейза с магического пути и вышвырнула в обычное пространство — куда-то вниз, на землю, хорошо хоть, не на ту раскаленную корку у восточной стены замка, которая образовалась там в самом начале боя, после развала Огненной Плети Дэввда… Кантор врезался в землю и, кувыркаясь, покатился по ней. Когда он сумел остановиться и встать на ноги, красивого и гордого юношу было уже не узнать. Одежда изодралась и извозилась в пыли, на лице, руках, на теле в разрывах ткани блестели свежие порезы, оставленные камнями. Он сплюнул — смесь грязи и крови — и посмотрел вверх. Сказать, что в эта секунды он ощущал бешеную ярость и ненависть, — значит ничего не сказать.

…Выбравшись из аномальной зоны, Дэвид немедленно занялся восстановлением защитного поля, параллельно обшаривая окружающее пространство как обычным, так и магическим зрением на предмет местонахождения противника. Судя по тому, что он, Дэвид, был все еще жив, а Кантор никак себя не проявлял, отражающие чары какой-то эффект дали, это очевидно, но вот насколько серьезен нанесенный Кантору урон, землянин не представлял. Восстановив защиту, он раскинул вокруг себя паутину, долженствовавшую предупредить его о любых энергетических возмущениях в окружающем пространстве: сюрпризов вроде неожиданного появления хеллаэнца над головой или за спиной, второй раз ему получать совершенно не хотелось.

Уже через две или три секунды паутина предупредила его о приближении врага. Кантор не стал телепортироватъся, он взлетел, по ходу окружая себя новой защитной сферой. Он наконец-таки достал из ножен свой собственный меч. Ярость, бушевавшая в кен Рейзе, требовала выхода, а бой на дальней дистанции никак не мог ее утолить. С самого начала он ожидал сопротивления, но был уверен, что легко победит. Вместо этого его заставили наесться грязи. Ему хотелось порвать смерда собственными руками.

Они столкнулись в воздухе, в двухстах метрах над землей, и клинки, один из которых был черно-багровым, с рубином в рукояти, а другой голубым, с сапфиром, скрестились со звоном и разошлись с отвратительным скрежещущим визгом. Дэвид очень быстро понял, что на преимущество в ближнем бою он рассчитывал совершенно напрасно. Этот тактика сработала в Академии на дуэли: тогда Кантор меча с собой не взял, предпочтя выбрать два других артефакта из тех, что дозволялись правилами. Но это вовсе не значило, что он не умел пользоваться оружием. Напротив, умел, и очень даже неплохо. В Академии он не взял с собой меч, выказывая тем самым презрение к противнику Он не собирался обнажать клинок и сейчас, намереваясь раздавить Дэвида как насекомое, но после того, как его — посредством его же собственного заклинания! — протащили лицом по земле, высокомерное презрение попросту утонуло в затопившей его ярости. Он не потерял голову, нет — но теперь он хотел увидеть лицо Дэвида, когда будет его убивать, заглянуть в его глаза — расширенные от страха, молящие о пощаде, мутящиеся от боли в тот момент, котда его клинок вспорет брюхо «смерду». Но Кантор увидел не страх, а холодную решимость, и это поколебало его собственную уверенность в себе: смерд не должен, не может себя так вести. Раб должен бояться смерти. Но Дэвид не боялся. Он защищался умело, был осторожен и сосредоточен на поединке, страха не было — и это сбивало Кантора с толку.

Они кружились в воздухе, осыпая друг друга градом ударов, расходились и сцеплялись вновь. Через три минуты, так ничего не добившись в нескольких коротких, но яростных стычках, они отдалились на расстояние, которое позволяло применять магию, не опасаясь того, что противник, воспользовавшись заминкой, тут же снесет тебе голову. Кантор уже поостыл, ярость слегка улеглась, кроме того, ему стало ясно, что Дэвида сломать так просто он не сумеет. Физически Дэвид был слабее и не так быстр, но он компенсировал это техникой и опытом, кроме того, он защищал свою жизнь и в силу этого дрался намного лучше, чем если бы находился в фехтовальном зале. Дэвид был предельно собран, он не размышлял, способен ли победить, он просто делал все, что мог, для этого. Кантор же растерял немалую часть собственной уверенности. Происходило что-то неправильное. Он должен был победить. Он знал это. Но…

Вытянув клинок в направлении противника, левую руку Кантор отвел назад. Пространство вокруг хеллаэнца стало темнее, перед раскрытой ладонью возникла черная сфера, как будто всасывавшая в себя дымные нити темноты, появлявшиеся из ниоткуда. Кольцо показало Дэвиду общий рисунок заклинания, а то, что Кантор накачивает в свою конструкцию силу, землянин видел и без помощи артефакта. Кантор не медлил — между моментом, когда он начал собирать силу и моментом, когда метнул заклинание, разворачивающееся в ревущий всепожирающий водоворот Тьмы, прошла одна, от силы — две секунды, но Дэвид благодаря кольцу за это время успел оценить угрозу, продумать ответ и приступить к его воплощению. Он метнулся к Кантору — но не через центр заклятья, где концентрация Тьмы была наиболее высокой, а по дуге, пробив одну из «стенок» черного вихря. Заклятье, которое он наложил на себя, — звучало, как «Живое Существо Перемещается как Молния в Защитной Оболочке, Отражающей Окружающие ее Разрушительные Силы» — развалилось, но зато его второе охранное поле осталось практически незадетым, а на большее Дэвид и не рассчитывал. Увидев, что он вырвался из вихря, оставшись, что называется, «при своих», Кантор шагнул на волшебную дорогу, но к такому повороту Дэвид уже был готов и немедленно активировал еще одну из своих подвесок, на скорую руку дополнив ее заклинанием, придававшем подвеске способность преследовать свою цель и на колдовских путях. Он не ждал, каким будет эффект — рванул сразу следом. Кантор отбился, также использовав одно из припасенных заклинаний, но выпал в обычное пространство практически сразу, и здесь Дэвид наконец его достал.

Клинок Гьерта, раскаляясь и вибрируя, погрузился в защитное поле кен Рейза. Перед тем, как ударить, Дэвид увеличил собственную силу коротким заклинанием Приращения — в противном случае он вряд ли бы сумел пробить защиту. Он едва не сломал меч, но все-таки достиг цели — внешняя оболочка, окружавшая Кантора, иссякла, а его амулет, хотя и пытался противодействовать клинку, защищал своего носителя в большей степени все-таки от магических атак, а не от физических. В первую секунду Кантор не понял, что произошло, — окруженный безумным калейдоскопом бликов и теней (таков был эффект от двух взаимоуничтоживших друг друга подвесок), он вдруг почувствовал холод в правом плече и увидел торчащую из него полосу голубоватой стали. Потом пришла боль, обида, он поднял взгляд — и столкнулся с яростным взглядом Дэвида. На лице землянина читалось злое торжество: я все-таки достал тебя, ублюдок!.. Потом боль взялась за Кантора всерьез — не столько от пробитой кости, сколько от рассеченного колдовским клинком гэемона. Это было ужасно. Он уже пережил однажды такое и не думал, что когда-нибудь испытает вновь — по крайней мере, надеялся, что не испытает. Отливающий синим цветом клинок вышел из его тела и отправился на новый замах; все, что успел сделать Кантор, — это ослабить левитационное заклинание и позволить себе упасть… Меч нарисовал сверкающую дугу прямо перед его лицом.

Дэвид бросился за ускользающим врагом: в отличие от Кантора, он не ослаблял заклинание полета, а, наоборот, увеличил его силу, вот только вектор его Движения был обращен к земле. Вернее — к Кантору. Он догнал кен Рейза почти мгновенно и даже успел еще раз ударить… Преодолевая кровавую муть перед глазами и собственную боль, Кантор задействовал одну из еще остававшихся у него подвесок. Магический пинок отшвырнул Дэвида в небо, внешнее защитное поле развалилось. Пока Дэвид разбирался с заклинанием, Кантор продолжал падать, он пытался замедлить свою скорость, но из-за боли и разорванных связок гэемона не успел сделать это вовремя и врезался-таки в землю. К счастью, левитационное заклинание сохранило часть своей силы, и он не погиб, вот только почувствовал, как хрустнуло что-то в спине и понял, что не способен встать. В небе — он видел это — Дэвид уже почти разделался с Коконом Тьмы и мог добраться до него за считанные секунды. В таком состоянии он не мог продолжать бой — да что там, он и сознание сохранял с трудом — требовалась передышка, и Кантор сделал то, чего делать совсем не собирался: прибег к помощи кольца с Истинным Морионом на своей левой руке… Правую он вообще не чувствовал, и меч выронил еще при падании. Из кольца вытекла струйка дыма и, практически мгновенно набрав густоту и объем, сложилась в ужасающую призрачную фигуру.

— Убей его, — приказал Кантор, показав глазами на небо.

Распрямляясь, как сжатая, а затем отпущенная пружина, мирукхайд устремился вверх. Кольцо Кантору подарил отец, но младшему кен Рейзу и в кошмарном сне привидеться не могло, что ему придется использовать это оружие против смерда, которого он собирался спокойно и с ленцой раздавить, как обычного таракана. Если он выживет и победит, он еще успеет почувствовать себя униженным от того, что ему пришлось прибегнуть к помощи демона — как бы расписываясь тем самым в неспособности самостоятельно расправиться со своим врагом. Но для начала нужно было выжить.

Дэвид не знал, что это за демон, понял лишь, на основании которого сходства в энергетическом строении и уровня Дара, что эта тварь — нечто вроде сейга, только чуток посильнее и поискуснее в управлении потоками. В скорости мирукхайд сейгу действительно уступал, но если, обратившись к аналогиям из мира насекомых, сейга можно было бы сравнить с осой, быстрой и злой, а мирукхайда — с пауком или богомолом. Мирукхайд — чистокровное порождение Тьмы, этих демонов можно встретить везде, где сильна данная стихия — и в Преисподней, и в Сущем (хотя и не на человеческом пласте бытия), и во внешних пространствах Царства Пределов, и даже на Небесах — в той их части, где господствует не День, а бесконечная Ночь. Мирукхайды подобны паукам и богомолам в том, что охотятся на более мелких демонов, те же сейги вполне способны запутаться в их тенетах и сами из демонов-охотников превратиться в пищу. Подобно паукам, мирукхайды раскидывают сети в укромных закутках — складках реальности, которые они находят или сами же создают; подобно богомолам, они и сами, даже без паутины, способны поймать добычу стремительным движением клешнеобразных конечностей. Их внешний облик текуч, он отдаленно напоминает змею, ящерицу, паука — все вместе; основных отростков-клешней у них шестнадцать, жгутообразных щупалец, вырастающих из тела по малейшему желанию демона и с той же легкостью втягивающихся обратно — бессчетное множество. Материализовываясь, они по виду будто состоят из темноты или сгущенного дыма, внешний их облик при этом не слишком велик — чуть меньше или чуть больше лошади. У них множество мелких ртов, бессистемно расположенных в нижней части головы — эти рты способны вытягиваться, принимая как форму жал — для того, чтобы пробить панцирь или магическую оболочку вокруг жертвы — так и форму хоботков, дабы вытянуть из нее как эфирную, так и телесную кровь — что попадается.

Дэвид не мог оценить все способности мирукхайда, но сообразил, что бой с этой тварью предстоит нелегкий. Даже при самых благоприятных обстоятельствах противостояние отнимет время, а Кантор внизу успеет привести себя в порядок. Мимолетное желание обойти демона по путям, добить Кантора, и лишь потом спокойно разобраться с бестией пропало, как только он увидел, как мирукхайд разбрасывает вокруг себя темную паутину — магические пути она в ряде мест тоже перекрывала. Это существо просто не даст ему приблизиться к Кантору, следовало убить его как можно быстрее, пока оно не заполонило тут все своей паутиной. Хуже всего будет, если он не успеет разобраться с демоном до того, как Кантор вернется в строй — Дэвид отдавал себе отчет, что боя с двумя такими противниками он точно не потянет. Поэтому он без колебаний задействовал лучшее из того, что у него оставалось в резерве, лишь бы только уничтожить демона как можно скорее.

Подвеску, которую он применил против мирукхайда, он хранил на самый крайний случай и собирался использовать лишь в ситуации, подобной той, в которой сейчас оказался Кантор: то есть, когда до поражения и смерти оставался бы всего лишь один шаг. Она и действовала почти так, как канторовское кольцо с демоном. Но имелись и существенные отличия. Это было экспериментальное заклинание, нахальное по своей задумке, и от того у Дэвида были определенные сомнения, как оно сработает на практике; заклинание совсем свеженькое, в деле еще не опробованное.

Основной стихией для него служил Огонь, а базовая конструкция, к которой крепились всякие дополнительные усиливающие ветви (общее число Форм в них зашкаливало за сотню), собиралась всего из шести Форм выглядела как прирастающий Поток Огненных Существ из Огненного Источника. «Огненным Источником» Дэвид обозвал саму стихию Огня. Суть заклинания состояла в том, что сложно было беспрестанно генерировать огненных элементалей, бесконечным потоком вызывая существ из порождающей их стихии. Чтобы заклинание не иссякло, к нему был прикреплен еще один «Источник Силы», предназначенный исключительно для того, чтобы поддерживать целостность основного конструкта. То количество существ, которое должно было появиться уже за первые десять-пятнадцать секунд работы заклятья, Дэвид сам никак бы не смог контролировать — и поэтому вызывающее заклинание было снабжено Формой «Власть» и длинным рядом сочетающихся с ней Форм, усиливавших эту Власть и описывавших сферы ее применения. На выходе элементали снабжались великим множеством апгрейдов по стандартной схеме: «Существо Одаряется…» и далее следовало длинное перечисление Доспехов, Клинков, Оболочек, поражающих и поглощающих свойств, самых разных видов и сочетаний. У Дэвида не было Формы «Врата» — она была бы оптимальна подошла для такого заклинания — но именно врата в стихию он и создал. Когда он задействовал заклятье, элементали посыпались в обычную реальность так, как будто бы они только этого и ждали. Их прибывало все больше и больше, при том число прибывающих элементалей в секунду также увеличивалось — ведь Дэвид в базовой схеме заклятья указал, что поток существ должен Прирастать.

Демон отреагировал сразу, как только Дэвид использовал подвеску, — протянул к заклинанию свои энергетические щупальца, то ли намереваясь разрушить, то ли перехватить контроль. Дэвид ему этого не позволил — правда, ценой еще двух своих подвесок. Хотя до генератора огненных существ мирукхайду так и не удалось добраться, землянину стало ясно, что демон колдует намного лучше его самого: подвески Брендома по сложности и силе были примерно равны тому, что мирукхайд сплетал вот так вот запросто, по ходу дела. Хорошо хоть, у демона его собственных подвесок не было. Мирукхайд был сильнее, но он потерял стратегическую инициативу, на целых пятнадцать секунд увязнув в обмене заклинаниями с Дэвидом. Серьезного вреда землянин ему своими атаками не причинил, но зато и слишком разбросать сети не дал. Для демона это был путь к поражению — потому что потом, спустя четверть минуты, перевес, прежде всего — численный, был уже на стороне Дэвида. Бестолково суетящиеся элементали заполонили собой буквально все вокруг, их были тысячи, пространство пылало от множества маленьких огненных тел, и Дэвид, указав кончиком меча на мирукхайда, спешно пытающего выставить вокруг себя хоть какие-то охранныеплетения, громко и четко скомандовал:

— Фас.

Не имеет значения, на каком языке произносится приказ, отдаваемый чародеем подчиненным ему существам, это может быть жаргон или даже ругательство: главное, чтобы сам заклинатель ясно осознавал смысл произносимых слов. Элементали обычно улавливают лишь самый поверхностный смысл, и поэтому нередки случаи, когда они исполняют команду не совсем так, как того хотел бы маг, слишком буквально воспринимая то, что он говорит. Но это происходит не от того, что они что-то «слышат» (в самом деле, откуда возьмутся уши у маленьких сгустков огня?), а от того, что буквальные смыслы точно так же «прописаны» в сознании произносящего, и вот эти-то поверхностные смыслы они и улавливают.

Но в данном случае единство формы и содержания в отданной команде было идеальным. Никаких дополнительных уточнений не потребовалось. Вся эта стая… Да нет, какая там «стая»? Стадо! Табун огненных элементалей сплошной лавиной устремился к мирукхайду. Дэвиду показалось, что демон испугался — по крайней мере, именно так истолковал землянин судорожные движения его энергетических контуров в бессильной попытке создать хоть какое-нибудь плетение для противодействия этому нашествию. Множество элементалей запуталось в его паутине, иные погасли, разбившись о защиту, третьи были рассечены клешнеобразными отростками, двигавшимися со скоростью лопастей в хорошем пропеллере — но остальные прорвались и облепили мирукхайда со всех сторон. Перед глазами Дэвида взбух огромный огненный комок — под копошащейся грудой маленьких огненных созданий могущественного демона Тьмы уже не была видно. Мирукхайд еще сопротивлялся, но элементали все лезли и лезли, стремясь добраться до вожделенной цели, огненный комок разрастался, пока наконец не расцвел в ослепительной вспышке — как будто бы в двухстах метрах над землей зажглось маленькое солнце. Почти синхронно лопнулозаклинание, генерирующее элементалей, чему Дэвид был только рад, поскольку огненных существ в окружающем пространстве и так накопилось слишком много. Элементали еще подчинялись Дэвиду, когда он приказал им напасть на мирукхайда, но в то время, пока они его грызли, генератор продолжал извергать их, и в конечном итоге их стало столько, что никакие заклятья Власти уже не могли удержать их под контролем. К счастью генератор, устроенный так, что количество производимых элементалей постоянно увеличивалось, не выдержал перегрузки и самоликвидировался, избавив Дэвида от вынужденных действий по его демонтажу. Он просто не мог позволить себе потерять время еще и на это — Кантор, подлечившийся и восстановивший защиту, уже поднимался над землей в зловещем и грозном молчании. Мирукхайд, несмотря на неестественную скорость, с которой он был уничтожен, все же выполнил свою главную задачу: дал Кантору время прийти в себя.

Меча у Кантора теперь не было, и несмотря на два целебных заклинания, правая рука слушалась плохо. Заклинания подавили боль, остановили кровь и даже зарастили рану, но они не могли за столь короткое время полностью восстановить разрубленные мечом Гьерта связки гэемона. Здесь нужна была более тонкая работа и требовалось намного большее время — Кантор наспех залатал, что мог, отложив остальное до лучших времен. Мысль о том, что стоило, быть может, сейчас отступить, даже не пришла ему в голову. Показать спину этому презренному смерду? Бежать, признав его силу? Ум Кантора органически не был способен извернуться таким образом, чтобы помыслить нечто подобное.

Заметив, что меча у Кантора нет, Дэвид немедленно предпринял еще одну попытку достать его в ближнем бою. Кантор ушел по волшебной дороже, Дэвид повторил свой фокус с атакующим заклинанием, настроенным так, чтобы преследовать жертву и на магических путях, но к такому повороту событий Кантор уже был готов и, не сворачивая с собственного пути, каким-то образом сумел исказить траекторию движения заклятья в магическом пространстве. Сфера Пламени взорвалась где-то далеко внизу, в стороне, а Кантор вышел из межпространственного туннеля именно там, где и собирался — в трехстах метрах над землей, и на таком же расстоянии — от Дэвида. Следующие четыре атаки (две — со стороны Кантора, и столько же со стороны Дэвида) остались совершенно безрезультатны, при том три из них провалились еще до того, как соприкоснулись с противодействующими чарами противника. Огромное множество элементалей по-прежнему без всякого толка шарилось в округе — те самые тварюшки, что были извергнуты генератором элементалей, но так и не успели добраться до мирукхайда и героически погибнуть во всеобщем взрыве в лучших традициях смертников-камикадзе. Не контролируемые никем и ничем, они бестолково кружились в воздухе, некоторые — тыкались в защитные поля Кантора и Дэвида в безуспешных попытках хотя бы таким образом обрести цель собственного бытия, и безмолвно сгорали, повышая тем самым и без того запредельно высокий уровень адреналина в крови поединщиков — ибо, умирая, они еще и повреждали структуру защитных полей. Один злементаль — это еще ничего, но их было много… Иные предпочитали опытно постигать устройство боевых заклинаний, которыми обменивались Кантор и Дэвид, что, собственно, и становилось причиной распада боевых магических конструкций где-то еще на полпути к цели. Не сговариваясь, Кантор и Дэвид устремились прочь из зоны, оккупированной элементальным роем, при том преисполненный злобой Кантор цедил в адрес своего противника все ругательства, которые только мог вспомнить, а Дэвид, тоже раздраженный, но все же немного довольный собой, мысленно отметил, что «элементальную тактику» в будущем стоило бы хорошенько осмыслить и взять на вооружение. Зачем ставить Щиты и оболочки, защищаясь таким образом от мощнейших заклинаний противника? Не лучше ли натравить на такое заклинание отряд простейших стихиальных существ, дабы они перехватили заклинание по Дороге и взорвались вместе с ним? Элементали-перехватчики — это было бы, воистину, новое слово в искусстве боевого волшебства!

Отлетев на достаточное расстояние мечущегося огненного роя, Кантор и Дэвид одновременно задействовали атакующие подвески. Кантор швырнул в противника хоровод Темных Дисков, Истощающих Заклятья; Дэвид — Огненную Сферу Штормов, разбрасывавшую потоки пламени вокруг себя направо и налево. От Сферы Кантор защитился вполне успешно, а Дэвид замешкался — чертовы Диски были нацелены на поражение не врага, а его заклятий. Окружив цель, они планомерно портили все чары, которые цель производила. Само собой, позволять такой пакости летать рядом с собой нельзя было ни в коем случае, однако Дэвиду пришлось повозиться, прежде чей удалось подобрать к дискам подходящие заклинания-«ломалки» — ибо диски, как было положено, пытались испортить все, в том числе и заклинания, направленные против них самих. Если бы не кольцо, не факт, что ему вообще удалось бы справиться с этой задачей. Кантор получил преимущество и атаковал: к несчастью, подвески, нацеленные на разрушение, у младшего кен Рейза закончились, и ему пришлось конструировать заклинание из Форм в процессе боя. Занятый дисками, Дэвид защититься не мог, и первым заклятьем Кантор сильно попортил его оболочку, зато в ответ на второе Дэвид применил защитную подвеску, и выросший перед ним световой круг полностью поглотил поток темного волшебства, которым наградил его Кантор. Боевых подвесок у землянина почти не осталось, а «бытовые» заклинания — вроде невидимости или исцеления — помочь ему тут вряд ли могли, хорошо хоть, самовосстанавливающееся левитационное заклинание пригодилось… Он быстро составил и метнул во врага Молнию из Светлого Пламени (со всеми необходимыми надстройками, наводящими ее на цель и препятствующими перехвату котроля), а затем, не обращая внимания на ответный выпад Кантора, задействовал свою последнюю атакующую подвеску. Он сильно рисковал, но получил ожидаемое: темный вихрь смел последние остатки внешнего поля и изрядно попортил защиту амулета, однако собственная подвеска Дэвида также добралась до Кантора, и нанесенный ею урон был куда более велик. Это была тройная Сфера, оболочки которой, от самой внешней к самой внутренней, можно описать через те функции, которые они выполняли: Прожигание, Поглощение, Истощение. Эта штука сожрала внешнее защитное поле, окружавшее Кантора, и принялась за амулет; лишь третья по счету попытка кен Рейза раскурочить надоедливое заклятье увенчалась успехом. Однако, он потерял время. Метнув подвеску, Дэвид немедленно пошел на сближение со своим врагом и по дороге еще и метнул в него очередную Светло-Пламенную Молнию, каковая и стала надгробным памятником на защитном амулете Кантора. Хеллаэнец очутился в неприятном положении: если бы он попытался возвести защиту, Дэвид разломал, или, по крайней мере, сильно ослабил бы ее очередным заклинанием, а «ничья», достигнутая таким образом, позволила бы ему преодолеть оставшееся расстояние до Кантора и воткнуть в него меч. В ответ на магическую атаку Дэвид мог бы не защищаться, а пойти ва-банк: понадеяться, что охранного поля хватит на то, чтобы выдержать еще один удар, и вместо защиты метнуть очередную молнию. Из-за слишком маленького расстояния Кантор отразить бы те не сумел, а, совершенно лишенный защиты, сейчас он был просто идеальной мишенью. Поэтому он сбежал: ушел по пути, намереваясь выйти поближе к земле; не учел только, что Дэвид слишком быстро увидит и поймет, какое заклинание он собирает — ведь Кантор ничего не знал про аналитическое кольцо. Выжимая из Воздушных Крыльев все, что только можно, Дэвид одновременно зачитал Перемещение по Пути Живого Существа с Прирастающей Силой — на этот раз под «Живым Существом», подразумевая не себя, а, конечно, Кантора. Он влетел в магическое пространство четко по следу противника, да еще и с постоянно возрастающей скоростью; Кантор, не успевший сделать по своей дорожке и нескольких шагов, очень удивился тому, что на него свалилось. Он попытался удрать, свернуть в сторону — кен Рейз знал, что он намного лучше управляет волшебными путями, чем Брендом, и расчет его был понятен; но, как бы ни был он искусен, обогнать приращающее заклинание, которое безжалостно тащило Дэвида точно по его следу, Кантор не мог. Дэвид врезался в хеллаэнца, они сцепились и покатились вниз. Волшебный путь уже никто не контролировал — было не до того. Кантор пытался перехватить руку с мечом — безуспешно; левой Дэвид сумел удержать его на расстоянии, правой — ударил. Кантор рефлекторно закрылся левой — и потерял руку; в этот момент они вывалились в обычное пространство — метрах в десяти над землей, и рухнули вниз. Дэвид упал на ноги, но, хотя и не удержал равновесия, в целом остался в порядке, зато Кантор, который находился отнюдь не в лучшей форме, упал как куль, сломав в довершение ко всему еще и левую ногу. Из обрубка руки хлестала кровь, он попытался наложить какое-то заклятье, но правая рука слушалась плохо, и его первая попытка не увенчалась успехом, а сделать вторую Давид ему не дал. Кантор закричал, ощутив жгучее прикосновение Огненной Плети, в глазах помутилось, он почувствовал, что теряет сознание…

Судорожно выдираясь из беспамятства, Кантор смутно увидел какую-то тень… Мысли становились бессвязными, всплывали из темноты, в которую он погружался, бесформенными мутными комками — он не сразу понял, что видит перед собой врага. А когда понял, его муки удвоились: к телесным страданиями прибавилось осознание своего поражения. Он мечтая бы перегрызть Дэвиду горло зубами, но даже этого не мог. Тело почти не слушалось его, поврежденный гэемон источал адскую, непереносимую боль.

Дэвид вытянул меч в сторону поверженного врага, почти коснувшись острием горла Кантора. Все, что ему сейчас хотелось, просто прирезать кен Рейза. Этот самодовольный хеллаэнский ублюдок не вызывал в нем ничего, кроме ненависти. Он доставал Дэвида в Академии, чуть не убил Идэль, хотел прикончить Дэвида — ни за что, просто для того, чтобы показать свою неимоверную «крутизну» перед всеми. Кантор вел себя как тупое, злобное животное, его чудовищно раздутое эго и скудный умишко никак не могли вместить, что другие люди тоже имеют право на жизнь. Кантор наслаждался, унижая и убивая тех, кто заведомо быть слабее его — испорченный, зажравшийся юнец с неимоверным самомнением. Дэвид победил его, но одного урока, кажется, оказалось мало. Дэвид готов был прирезать его без всякой жалости и высокой поэтики, но… Да, было одно «но». У Кантора имелась семья. Хеллаэнская аристократическая семья, которую в данный момент возглавлял отец Кантора, барон Локбар кен Рейз. За удовольствие от созерцания Канторовой головы, по дуге отлетающей от туловища, Дэвиду пришлось бы заплатить собственной жизнью. Семья Кантора его достанет, в этом можно было не сомневаться. Хотя ему и удалось совершить то, что прежде он полагал невозможным — в честном магическом бою победить представителя хеллаэнской аристократии (пусть молодого и дурного, но все же!) — супергероем Дэвид не был и хорошо понимал, что каким бы ни было его везение, на Локбара кен Рейза его точно не хватит. Ну что ж… Придется оставить младшему кен Говнюку его никчемную жизнь. Такова проза жизни.

Дэвид влил в Кантора немного жизненной силы — ровно столько, чтобы привести в чувство — приставил меч к горлу врага и процедил:

— Слушай меня, ублюдок. Ты меня достал. Увижу тебя еще раз, клянусь Богом, прикончу, и плевать на последствия. Передай отцу, пусть держит тебя на привязи, неумеха!.. Бездарь.

Дэвид бросил меч в ножны, открыл волшебный путь и шагнул на него. Перемещаясь по магическому пространству в направлении особняка Идэль-лигейсан-Саутит-Кион, он ощущал бессильную злобу (очень уж хотелось вернуться и добить Кантора, но увы — нельзя) вперемежку с моральным удовлетворением. Он победил хеллаэнца в магическом бою. Он. Победил. Хеллаэнца.

Дэвид сам еще не до конца верил в то, что это произошло. Но ведь произошло! Ему захотелось написать о том, что он сделал, золотыми буквами на большом листе бумаги и повеешь над дверью. Нет, лучше в спальне, напротив кровати. Каждое утро, просыпаясь и глядя на эту надпись, он обеспечит себе хорошее настроение на весь день. А вечером эта же самая надпись гарантирует ему прекрасные сладкие сны — о том, как он сделается Лордом, обретет Силу и победит ваще всех. «Шутки шутками, — подумал Дэвид, — но надо бы как-нибудь сегодняшнее событие увековечить… Медаль себе выписать, что ли? Как кильбренийский герцог, я, в принципе, имею полное право придумывать и вводить собственные знаки отличия…»

12

В угловую комнату, расположенную на втором этаже старого дворца, Фольгорм вошел в начале пятого часа. Как только появился в приемной, секретарь поспешно встал, поздоровался и сделал несколько шагов навстречу; далее он проводил принца до дверей кабинета и даже гостеприимно распахнул их. Всю эту суету Фольгорм давно воспринимал как нечто само собой разумеющееся, но не мог не отметить, что на этот раз суеты было чуть больше обычного. Подчиненные Вомфада чуяли, куда дует ветер.

Военный министр сидел за письменным столом. Когда Фольгорм вошел, он откинулся назад в кресле и доброжелательно-ироничным взглядом следил за тем, как посетитель пересекает кабинет. Он не поднялся и не поздоровался, ничего не сказал, и Фольгорм молча расположился в кресле напротив так, как будто это было его законное место. В последнее время они встречались довольно часто, и, хотя обычно предметом обсуждения становились вопросы отнюдь не маловажные, предпочитали неформальный стиль общения. В этом кабинете Фольгорм бывал едва ли не каждый день и чувствовал себя в нем уже почти как дома.

— Будем играть? — спросил Вомфад. Фольгорм задумался на секунду.

— Пожалуй, да.

Вомфад произнес короткое заклинание. Стена слева от него вспухла, в ней появилось отверстие, ведущее в особый подпространственный «карман», в котором, помещенные в силовые пузыри, плавали самые разные вещи. Удобство этого тайника состояло в том, что хранилище, будучи чрезвычайно вместительным, не занимало никакого места. Из отверстия выплыл один из пузырей и опустился на стол между высокорожденными, стена тут же приняла свой обычный вид, пространственная складка перестала быть заметной. Силовой кокон растаял, теперь на столе высилась странная кубическая конструкция, состоявшая из десяти рядов вертикальных и горизонтальных решеток.

Сами решетки были нематериальными, представляя собой устойчивые силовые линии, а вот фигурки, которые ими поддерживались, вещественными были на все сто процентов — красивые изделия из слоновой кости и серебра на одной стороне, и из слоновой кости и черного адамантина — на другой.

— Гвардеец g9к на g9m, — сказал Фольгорм.

— Разведка не дремлет, — Вомфад улыбнулся. — Демон с b5q на d3о.

— Дракон с е10l на e10q.

— На тебе пешку… Гвардеец с е2r на е2q. Что за секрет?

— Скорпионцы, четвертый специальный отряд, перевербовка.

Вомфад задумался. Поднял глаза к потолку, прищурился.

— Ружан-сейр-Йрайн-Кион.

— Не-а, — Фольгорм покачал головой. Это не мой агент.

— А чей же тогда? — удивился военный министр.

— Тебе виднее.

— Мы его не трогали, думали — твой, — Вомфад печально вздохнул. — Ладно, будем выяснять… Бери пешку.

Дракон занял место гвардейца, который отправился в силовую «коробку», крепившуюся сбоку от куба — туда помещали выбывшие фигуры. В «коробке», правда, гвардеец пробыл недолго — уже на следующем ходу Вомфад извлек его и опять установил на поле, на его исходном месте, в квадрате е2r. Наблюдая за этой манипуляцией, Фольгорм вопросительно поднял бровь.

— Еще кто-то из моих?…

Вомфад сделал загадочное лицо и развел руками.

— Готов подставиться?

— Дракон и так под боем, — заметил Фольгорм.

— Секрет на «дракона» явно не тянет.

— Тогда отложим.

— Согласен.

Повинуясь жесту военного министра, куб вновь покрылся энергетической оболочкой, поднялся в воздух и погрузился в щель, образовавшуюся в левой стене.

Когда Джейбрин, сместив Гарабинда, пришел к власти, его старшему сыну, Халгару, к этому моменту было уже более пятидесяти лет. В долгой гражданской войне союзники Джейбрина действовали слаженной командой — только поэтому они и смогли победить. За победой последовал дележ власти, и прежнему единству пришел конец. Это было неизбежно, все это понимали, и восприняли происходящее спокойно, без лишних эксцессов. Верный соратник приора Вомфад стал военным министром, но Джейбрин был не настолько глуп, чтобы класть все яйца в одну корзину. Его сын Халгар сформировал и возглавил еще одну разведывательную службу, занимавшуюся, в основном, внутренними расследованиями. Вомфад следил за Халгаром, а Халгар за Вомфадом. Личные отношения у них, однако, сохранялись довольно теплыми, они часто встречались и воспринимали соревнование двух структур, во главе которых стояли, как состязание — но не как войну. К внедряемым (и периодически раскрываемым) агентам они относились по возможности мягко, предпочитая перевербовывать или выдавать заславшей их стороне — но не убивать их и не подчинять. Именно Халгар и Вомфад, немного изменив правила трехмерных шахмат, и придумали эту игру. Фигуры ходили как обычно, отличались только условия, при которых позволялось брать фигуру противника. Тот, кто мог взять фигуру, указывал противнику на некий «секрет»: перевербовку или внедрение агента, тайную операцию, успешный слив дезы и прочее. Если вторая сторона «секрета» не знала, ее фигура исчезала с поля; но, если, напротив, этот «секрет» уже был ей известен, с поля удалялась атакующая фигура. Игра была бесконечной, потому что удаленные фигуры можно было возвращать: условием здесь служило только одно: количество фигур на поле не должно было превышать количество «секретов», которые сторона готова раскрыть. Естественно, на деле таких «секретов» было гораздо больше; поскольку и на Вомфада, и на Халгара работали две мощнейшие кильбренийские спецслужбы. И уж конечно, самые важные секреты на шахматном поле не разыгрывались: ни Халгар, ни Вомфад не были настолько азартны.

Семнадцать лет тому назад Халгар погиб. Кого только не подозревали — ита-Берайни, Шерагана, клан Гэал… Тяжелый взгляд приора мог остановиться на ком угодно, и Вомфад знал, что по краю в числе многих ходит и он. Что, если следящий за Вомфадом Халгар докопался до чего-то, чего он совсем не должен был знать? Правда это или нет, но такая мысль должна была прийти в голову Джейбрину, и совершенно снять с себя все подозрения Вомфад не мог при всем желании. Звезда военного министра потихоньку клонилась к закату. Чем больше он набирал власти, тем в большем числе происшествие направленных, в конечном итоге, против власти Джейбрина, он потенциально мог быть замешан.

Разведывательная служба, которую курировал Халгар, понесла серьезный урон — слишком многое в ней было завязано на самого принца. Джейбрин там поставил своего человека, а часть выпавших из руки Халгара ниточек подхватил Фольгорм. Позже принц подмял под себя остальную часть: Джейбрин закрыл глаза на его самоуправство, де-факто согласившись с тем, чтобы место его сына занял внук. В последние годы все уже почти вернулось к тому, что было при Халгаре: две секретные службы шпионили друг за другому а Вомфад и Фольгорм встречались время от времени, чтобы обсудить новости, попить чаю и сделать несколько ходов, продолжая ту длинную партию, которую когда-то отец Фольгорма вел с владельцем этого кабинета.

— Обдумал мое предложение? — спросил Вомфад после небольшой паузы. Фольгорм кивнул.

— Пожайуй, я соглашусь, — сказал он. Речь шла о предложении, сделанном Вомфадом через несколько дней после смерти Шерагана. В обмен на поддержку военный министр предложил Фольгорму занять то место, которое он сейчас занимал сам — в том случае, если Вомфада выберут приором. Поддержку Фольгорм обещал оказать. Что же касается высокого поста, согласия на то, чтобы занять место Вомфада, он не давал — но и не давал окончательного отказа. Он тянул с решением, демонстрируя, что совсем не жаждет взвалить на себя бремя министерских забот. Тем не менее все шло к тому, что он в конце концов согласится — Вомфад был в этом уверен и не ошибся. Опасения Фольгорма были понятны; уж слишком сочный кусок ему предлагался. При слиянии скорпионцев и той разведывательной службы, которая досталась Фольгорму в наследство от отца, новый военный министр получил бы в руки огромную власть, не контролируемую никем, в том числе и приором. Напротив, сам приор, лишенный «глаз» и «рук» в военно-разведовательной сфере, стал бы очень уязвим для своего «подчиненного» и сохранял бы верховную власть лишь до тех пор, пока это устраивало бы военного министра. Из этого следовало, что после избрания и расправы над непосредственными противниками Вомфаду пришлось бы либо создать еще одну службу для слежки за Фольгормом и его людьми, либо устранить Фольгорма, дабы перестать опасаться удара с его стороны, а во главе военного министерства поставить кого-нибудь из тех людей, в ком он мог быть безусловно уверен. Привлекательный подарок Вомфада становился при ближайшем рассмотрении чуть менее привлекательным и чуть более опасным, чем могло бы показаться на первый взгляд. И все же Фольгорм принял предложение. Кусок и вправду выглядел очень вкусным. С таким подарком у него были все шансы переиграть Вомфада уже потом, когда будет покончено с прочими претендентами. Впрочем, не исключался и такой вариант, при котором после победы он мирно подвинется в сторону. Согласившись помогать, но не спеша соглашаться на увеличение своей власти, он как бы показывал, что эта власть ему не особенно-то и нужна. Кроме того, кто знает, как все повернется?… Вомфад приором еще не стал.

— Ты следишь за Эрданом? — спросил Вомфад.

Фольгорм кивнул.

— Можешь снять наблюдение. В ближайшие дни с Гарабиндовым внучком произойдет несчастный случай.

— А в чем дело? — удивился Фольгорм. — Я думал, ты хочешь сохранить его до сената. Он у тебя на коротком поводке…

— Поводок оборвался, — перебил принца Вомфад. — Дану похитили.

— Хм. Я думал, это мы ее похитили.

— Да. А потом ее похитили у нас.

— Кто?

— Эрдан, кто же еще.

Вомфад прикоснулся к кольцу на правой руке. Над столом возникла иллюзия: как будто бы кто-то смотрел вниз на небольшую укрепленную усадьбу. К ограде подошел человек. Сделал несколько пассов, вскрывая защиту, проник внутрь… Изображение сместилось, теперь одна за другой чередовались картинки внутри дома. Человек довольно быстро перебил охрану, проник в дальнее помещение, в котором лежала спящая девушка, взломал наложенные на нее чары, открыл волшебный путь и был таков — естественно, не забыв прихватить с собой и девушку. Эрдана нельзя было не узнать. Равно как и его дочь.

Фольгорм тихо похлопал в ладоши.

— Ба!.. Разъяренный отец вытаскивает из плена свою малышку. Очень убедительно сыграно.

— Сыграно? — прищурился Вомфад.

— Ну да. Если это был он, почему он не сжег информационные поля? Чтобы дать тебе возможность полюбоваться на свои подвиги? — Фольгорм кивнул на фантомное изображение, висевшее между ними, — Не думаю.

— Он мог забыть об этом. Или-не посчитать нужным скрываться.

— Он ведь не идиот, правильно? Эрдан уже понял, какой прием его тут ждет. Судя по освещению, похищение произошло ранним утром, верно? Сегодня днем я встретил Эрдана в новом дворце. Если Дану выкрал он, почему он еще не сбежал? Ведь очевидно же: если ты не можешь получить его голос, он труп. Но он ходит тут как ни в чем не бывало.

— Он может недооценивать угрозу, — предположил Вомфад. Однако, когда он это произносил, тон его был таким, что становилось непонятным — верит ли он сам тому что говорит?

— После того, как мы похитили Дану из его собственного дома? Не будь наивным. Кто-то нацепил его личину и выкрал у нас девочку, вот что произошло.

— Кто? Никто об этом месте не знал.

— Значит, узнали.

— В любом случае, Эрдана нужно устранить. — Вомфад пожал плечами.

Фольгорм покачал головой.

— Я бы не стал. Давай подождем, пока соберется сенат и посмотрим, за кого он проголосует. Это и даст ответ на вопрос, у кого девчонка.

— Я не хочу, чтобы он усилил команду Кетрава или Ксейдзана.

— А мне кажется, важнее выяснить, у кого она. Эрдана можно устранить в любой момент — дело не сложное, он одиночка. А вот с Даной может выйти неприятность, Тебя обвинят в похищении людей. Не улыбайся. Судебная власть в руках секонда, а его можно запугать или купить. Тебе перекроют дорожку к приорату совершенно законным путем. Думаю, Дана с большим удовольствием даст свидетельство против тебя. И если Эрдан к этому времени умрет, ее будет уже не остановить. Совет преторов… Ксейдзан и Хаграйд против Самилера. Впрочем, думаю, в итоге и Самилер примет их сторону. Да, совет преторов найдет чудный повод остановить тебя в шаге от цели. Вомфад задумался.

— Пожалуй, ты прав, — как-то слишком легко согласился он. — Эрдан пусть еще поживет. Посмотрим, за кого он отдаст голос, а затем возьмем его и спрячем понадежнее. При таких условиях Дана не станет свидетельствовать против меня, обвинение развалится.

Фольгорм кивнул. Некоторое время в кабинете было тихо.

— Я подумываю о том, чтобы не голосовать за тебя… — сообщил Фольгорм.

— Не понял, — негромким и очень спокойным голосом произнес Вомфад. — Я думал, мы договорились.

Атмосфера в комнате самую малость изменилась. Фольгорм почувствовал себя неуютно и поспешно поднял руки.

— Подожди-подожди. Ты действительно не понял. Я на твой стороне. Дело не в этом. Посмотри на нынешний расклад. Даже с учетом того, что Эрдан потерян, на твой стороне двенадцать человек.

Вомфад усмехнулся.

— Мне тоже хотелось бы на это надеяться.

— Именно. Если все обстоит так, как выглядит, — ты победишь, даже и без моего голоса. А если нет?

— Тогда твой голос может оказаться решающим.

— Победишь ты или проиграешь, тебе выгоднее, чтобы я находился в команде твоих врагов. Мне не нужен ни Ксейдзан, ни Кетрав, ни тем более Хаграйд. Но если они будут думать, что я с ними, будет намного проще раздавить их… чем бы не окончились выборы. Это ведь не последние в истории выборы, ты понимаешь?

— Понимаю. — Вомфад улыбнулся, но у Фольгорма создалось впечатление, что «понимает» военный министр нечто иное. — И кого ты выбрал?

— Кетрава. Он тоже предложил мне пост военного министра. — Губы Фольгорма растянулись в улыбке. — В том случае, если победит, конечно.

— И ты уже согласился?

— Уже, — подтвердил Фольгорм.

Когда Фольгорм вышел, Вомфад откинулся в кресле и прикрыл глаза.

— Конечно, конечно… — пробормотал он. — Я целиком и полностью на вашей стороне господин министр, можете мне верить!.. Вомфад ждал, когда холодная ярость, которую он ощущал в эти минуты, отступит. Хотя он и умел контролировать собственные эмоции, начиная рассуждать, он предпочитал вовсе отстраняться от них.

Фольгорм, эта двуличная сволочь, усиленно делал вид, будто готов шпионить за другими для Вомфада — но если он что-либо когда-нибудь и делал, то исключительно для себя самого. Вомфад был уверен почти на сто процентов, что схожую лапшу он вешал на уши и Кетраву — а может быть, и Ксейдзану: «Я принял предложение Вомфада исключительно для того, чтобы следить за ним для вас, господа!..» В итоге он мог оказаться на любой стороне и с совершенно честным лицом сделать вид, что был на ней всегда. Его выбор зависел только от одного — какая сторона в конце концов окажется сильнее. Вомфад стиснул зубы. Если Фольгорм выбрал Кетрава — не значит ли это, что Фольгорм именно в Кетраве видит сейчас фаворита? Но почему? Кетрав мог рассчитывать максимум на четыре голоса… Ну хорошо, на пять голосов, если Эрдан будет с ним. Ему даже эту дурочку Идэль не удалось переманить — хотя нельзя сказать, что он не пытался. Вомфад уже знал — от Фольгорма — о разговоре между Дэвидом, Тахимейдом и Ксейдзаном; так значит, новичок все время был агентом Кетрава и в итоге должен был стать еще одним орудием воздействия на Идэль и Гэал. План провалился. Кроме этой пятерки, в сенате сторонников у Кетрава не было, оставшиеся восемь голосов делили между собой Ксейдзан и Хаграйд.

Вомфад должен был выиграть. У него было как минимум двукратное, а то и трехкратное преимущество над остальными кандидатами. И все же Фольгорм перебежал на сторону Кетрава. Или сделал вид, что перебежал. Иди захотел, чтобы все подумали, что он сделал вид, что перебежал… Черт! Вомфад вновь почувствовал, как в нем поднимается гнев. С этой поганой крысой на в чем нельзя было быть уверенным! В чем же он ошибся? И ошибся ли?… Впрочем, что гадать без толку. Еще несколько дней — и все станет ясно.

Вомфад глубоко вдохнул, выдохнул, вызвал секретаря и приказал подавать обед.

* * *

Дэвид сидел в особняке, в своей комнате, и читал здоровенную книгу, взятую из дворцовой библиотеки. Был поздний вечер.

Дверь открылась, и в комнату вошла принцесса. Одна. Дэвид, сидевший на кровати с ногами, оторвался от чтения и вопросительно посмотрел на нее. Идэль села рядом.

— Уже спровадила посетителей? — поинтересовался землянин.

— Давно. Ты тут сидишь, как затворник. — Идэль пренебрежительно махнула рукой: — Может, меня уже похитили, а ты тут… книжки читаешь.

— Не похитят, — Дэвид обнял свою невесту. — Я внимательно слежу за тем, что происходит в доме.

Это была правда… почти правда. Непосредственного наблюдения Дэвид не вел. Зато он прекрасно знал устройство новой охранной системы, разработанной Керамаром: старик сам дал все необходимые пояснения относительно ее устройства. С такими знаниями вкупе со всеми необходимыми ключами, полученными от того же Керамара, землянину не составило никакого труда создать нескольких световых элементалей, которые использовали линии, составлявшие каркас охранной системы, в качестве энергетических тоннелей, по которым могли свободно перемещаться. Таким образом, элементали, оставаясь совершенно незаметными для магов, находящихся как извне, так и внутри особняка, бессонно следили за происходящим и периодически докладывались своему создателю. Для отчета им даже не нужно было вылезать из силовых линий, в которых они прятались, как крысы в канализационных трубах — заклятье «Перемещение Отраженного Виденья от Существа к Властвующему» давало Дэвиду возможность, до тех пор, пока он сохранял над элементалями власть, видеть то, что видели они.

Идэль прильнула к землянину, положила голову ему на плечо.

— Что это ты читаешь? — спросила она, показывая на книщшежащую у него на коленях. — Что это еще за тварь? — ткнула пальчиком в картинку.

— Мирукхайд. Демон такой. Очень темный и злобный.

— Демонологию решил подучить?

— Вроде того. — Про свое столкновение с Кантором Дэвид решил не рассказывать. Идэль и так вся на нервах. Эта информация все равно ничего ей не даст, только прибавит головной боли.

— Пойдем спать?

— Пойдем.

Но они не пошли, потому что сидеть вдвоем на кровати так уютно… И хорошо, ибо, как ни манили их накрахмаленные простыни в опочивальне принцессы, вставать и куда-то идти было просто влом. Некоторое время они целовались, но без особого пыла — нежность, которую они ощущали друг к другу в эти минуты, так и не перешла в страсть: Идэль слишком устала за вечер, а мысли Дэвида отчасти еще оставались в том русле, в котором они пребывали до прихода Идэль. Захлопнуть книжку было гораздо проще, чем выбросить из головы увлекательнейшее описание строения мирукхайдов, историю их происхождения и внушительный перечень их магических возможностей.

В общем, заниматься сексом здесь, на узкой и не очень удобной кровати Дэвида, они просто поленились.

— А когда мы поженимся? — спросила Идэль.

— Когда хочешь, — ответил. Дэвид. — Я за то, чтобы сделать это побыстрее.

Принцесса покачала головой.

— Не раньше, чем сенат выберет нового приора.

— Ты думаешь, после этого настанет спокойная жизнь? — В голосе Дэвида послышался скепсис.

— Нет, но, может, хоть небольшой спокойный периодик будет. Сейчас слишком много неизвестного. Сенат покажет, кто в действительности на чьей стороне.

— А если не покажет? С вашими бесконечными разборками оттягивать свадьбу можно еще сто лет. Давай определимся со сроком.

— Ну хорошо. — Принцесса надула губки. — Через десять дней после выборов. Удовлетворен?

— Вполне.

— Ты уже связывался с Тахимейдом?

— Насчет липы про Кетрава? Да, сегодня утром.

— Расскажи.

— Да нечего рассказывать, разговор был совсем коротким. Мол, Кетрав поговорил со мной и попросил держать его в курсе того, что происходит в Гэал. Тахимейд сказал «спасибо», и пообещал, что чуть позже мне будут даны подробные инструкции, что и как «рассказывать» Кетраву.

— Бедняжка Кетрав, — с преувеличенной жалостью вздохнула Идэль.

— Так ему и надо.

— Знаешь, — ирония из ее голоса исчезла, теперь в немясно слышался отголосок страха, — я как подумаю, что будет, если все это раскроется…

— Надеюсь, Кетрава убъют раньше.

Я тоже надеюсь.

— Значит, он тебе не нравится?

Идэль, прищурившись, искоса посмотрела на своего жениха.

— О чем ты? — Она засмеялась. — Ты что, ревнуешь?

— А почему ты не сказала, что он делал тебе предложение?

— Хватит, Дэвид! Это глупо.

— Глупо было мне ничего не говорить.

— Ну мало ли кто и что мне предлагал!

— Так, с этого места поподробнее. Кто еще тебе…

— Ты невыносим, животное! — фыркнула Идэль.

Дэвид решил не отвечать. Он чувствовал: принцессе совершенно не хотелось обсуждать эту тему, даже в шутливом тоне, а устраивать очередную бессмысленную перепалку он не желал. В чем же была причина такой реакции? Ей нравился Кетрав, но она скрывала это ото всех, в том числе и от самой себя? Или наоборот, он ей настолько не нравился, что даже в мыслях она не хотела допускать, что может испытывать к нему какие-то чувства? Дэвид подумал, что некоторых вещей лучше не знать. Женская психология — это болото в темном дремучем лесу: сначала заблудишься, а потом утонешь.

— Я давно хотел спросить, — сказал он через некоторое время — сказал в первую очередь для того, чтобы переключить разговор на другую тему; впрочем, этот вопрос и в самом деле его интересовал. — А каков состав сената? Кажется, ты говорила об этом раньше, но как-то вскользь…

— В полный состав сената входят все лигейсан, все министры, все преторы и все члены малого совета. Что тут непонятного? Ах да, еще и секонд. Секонд председательствует на сенате.

— Подожди. Что еще за малый совет?

— К приору каждый из кланов отправляет своего представителя, суффекта. Суффект — это как бы заместитель главы клана во дворце. Соответственно, приор и трое суффектов составляют так называемый малый совет.

— И каковы полномочия суффектов?

— Не очень велики. Малый совет — это скорее декорация, никакой существенной роли в управлении суффекта не играют. Хотя секонд выбирается именно на малом совете, суффекты, конечно, голосуют лишь за тех, на кого им укажут преторы. Легко можно было обойтись вовсе без суффектов, но преторы держатся за эту декорацию, потому что каждый суффект дает им лишний голос в сенате, во время выборов приора или семилетних перевыборов.

— Почему суффектов трое? Ведь кланов — четыре.

— Приор, глава правящего клана, своего суффекта на малом совете не имеет. Он представляет себя самого. — Объяснила Идэль.

— Но приора нет. Что же, получается, от клана Кион на собрании сената не будет ни претора, ни суффекта?

— Верно, — кивнула Идэль. — Суффекта назначает претор. Существует закон, согласно которому нельзя выбирать нового претора раньше, чем пройдет месяц со смерти предыдущего. Это нужно для того, чтобы, в случае внутренней борьбы в клане, вероятный убийца не мог сразу получить власть и чтобы дать заинтересованным сторонам время провести расследование. Джейбрин был приором, но он также был и главой клана. Мы могли выбрать претора только через месяц.

Мы его и выбрали — на общем собрании клана Шераган получил четыре пятых голосов, только ита-Берайни и еще несколько высокорожденных из младших семей были против. А на следующую ночь его убили. Шераган даже не успел назначить суффекта. Новые выборы претора могут состояться не раньше десятого октября, но дата сената уже определена, и к десятому имя приора будет известно. Если приором станет Ксейдзан или Хаграйд, после десятого мы снова собермся и выберем претора. В этом случае претором станет Вомфад, я не сомневаюсь. А если выберут Кетрава приором… он автоматически станет и претором Кион.

— У вас странное законодательство.

— Оно не систематизировано, я согласна. Многие законы принимались, что называется, «по случаю», лишь бы решить текущие проблемы.

— А кто сейчас является суффектами? — Спросил Дэвид.

— Ты имеешь в виду конкретных персон? От Гэал — Сайрин, она лидер ветви ита-Шедан. Деятельная особа. Если Ксейдзан и Тахимейд погибнут, именно она, я уверена, станет главой клана. До Сайрин Гэал представлял Бралгар — сын Нидкольма, старший брат Берайни. Суффект от клана Аминор — Хенкарн. Ну, тут все понятно: единственный сын главы клана. Суффект Ниртога — Фэбран, племянник Хаграйда. В случае, если Хаграйд умрет, думаю, он поборется с Нерамизом за лидерство. Но пока Хаграйд жив, Фэбран на его стороне. Подчиняется, поскольку тягаться с дядей все равно не способен. По крайней мере, со стороны выглядит так.

— Понятно. А лигейсан сейчас… — Дэвид на секунду задумался, а затем начал перечислять, по ходу загибая пальцы. — Фольгорм, Галдсайра, Кетрав, Цзарайн, Яльма, Сурейлин, потом этот… пчеловод ваш.

— Смайрен. Но он не придет.

— Кого я забыл?

— Майдлара и Финейру. Финейра родилась еще при дедушке Юлианара, очень-очень давно. Но она все равно лигейсан. Этот титул и связанные с ним права не меняются, к кому бы не переходила власть. Еще ты забыл Эрдана.

— Странно… Я от кого-то слышал, что правление Гарабинда было объявлено незаконным.

— Эрдан имеет право на голос не как внук Гарабинда, а как правнук Юлианара. Он родился за год до того, как Юлианар добровольно ушел с поста.

— А министры? — спросил Дэвид. — Насколько я помню, простой человек кресло министра получить у вас не может, только высокорожденные, и при том они оказываются связанными с Источником более тесно, чем все остальные.

— Да, министру дается особый министерский ключ.

— Кем дается?

— Приором, — ответила Идэль. — Но по закону принимает решение, кому давать — секонд. Приор в этом случае обязан подчиниться его решению. И наоборот: когда выбирается новый приор, все министры собираются вместе и, используя свои ключи, инициируют выбранного, и он получает ключ хозяина Источника.

— Они должны действовать сообща?

— Да.

— Но ведь Севегала нет.

— Сообща должны действовать все живые. Впрочем, не знаю… Наверное, инициацию можно провести и в том случае, если кто-то из министров жив, но не участвует в процессе. Главное, чтобы не участвующий не был против.

— И неважно, где он будет находиться? — уточнил Дэвид.

— Я не знаю, — призналась Идэль. — Они — то есть министры — не очень-то любят распространяться о том, какие способности приобретают, получая ключ-проекцию источника и как могут взаимодействовать с ним.

— Расскажи мне о министрах.

— Их девять. То есть сейчас, без Севегала, восемь. Про Вомфада ты все знаешь. С Авермусом, министром дворцового управления, ты тоже знаком. Еще из клана Кион в министрах ходит Етен, он из младшей семьи. Из Аминор…

— Подожди. Какую должность занимает Етен?

— Министр финансов. Из Аминор — Гарауб и Вельдария. Дочь Самилера рулит департаментом юстиции, а его племянник — департаментом торговли. Из клана Ниртог — Санза и Сераймон. Санза из младшей семьи, под ее контролем департамент сельского хозяйства. Сераймон, еще один племянничек Хаграйда, занимается архитектурой и транспортом. К Гэал принадлежит только один министр — Лодиар-ита-Шедан. Он у нас заведует искусством.

Некоторое время Дэвид молчал, что-то мысленно подсчитывая. Ему даже пришлось применить небольшое псионическое заклинание, чтобы держать перед мысленным взором имена всех вышеперечисленных персонажей.

— Получается, — сказал он. — Гэал имеет в сенате только три голоса, Аминор и Ниртог по четыре, а Кион — тринадцать. Нет, четырнадцать, если Ведаина прибавить. Или даже пятнадцать, если Смайрен все-таки объявится.

— Наверное, так, — меланхолично отозвалась Идэль. Она лежала таким образом, что ее голова покоилась у Дэвида на коленях. Указательным пальцем левой руки она иногда, поддразнивая, трогала кончик его коса. — Если, конечно, ты все правильно посчитал.

— Ну хорошо, допустим, Кетрав отрывает у Вомфада четыре голоса… Но за Вомфадом все равно большинство.

— Неизвестно, за кого отдадут свои голоса министры, — сказала Идэль. — Их принадлежность к младшим семьям кое-что значит, но меньше, чем ты думаешь. И совсем неизвестно за кого проголосует Аминор.

— Так, ясно. Точнее, ничего не ясно. Вернулись к тому, с чего начали.

— В любом случае, все решится через три дня. Пошли спать? — Во второй раз предложила принцесса.

— Пошли.

Они приняли ванну, предварительно побросав в воду целую охапку лепестков иширги — кильбренийского растения, масла которого оказывают благоприятное воздействие на кожу и вдобавок сообщают телу слабый, но устойчивый, приятный запах. Иширга и накрахмаленные простыни разбудили желание, и они долго любили друг друга под аккомпанемент цикад и сверчков за окном, под вздохи осенних ветров, вкрадчиво шепчущих о скором наступлении зимы, о приближении смерти, которая всегда следует за жизнью, даруя ей неповторимый, невозвратимый изысканный горько-сладкий вкус.

13

Страничка из записной книжки Кетрава.

Диспозиция на 5 октября: За Вомфада — 7. За Ксейдзана — 8. За меня — 12. Смайрен —? Все учтены. Доживу до завтра — стану приором.

* * *

Когда-то, давным-давно, принц Эрдан, внук приора Гарабинда владел обширными землями в Кильбрене; еще большие территории принадлежали его ближайшим родственникам — отцу, дядьям, двоюродным братьям и сестрам. Теперь, три века спустя, Эрдан снимал квартиру в городе, и это была единственнаясобственность в Кильбрене, которую он мог бы назвать «своей».

Конечно, это была хорошая квартира — с точки зрения простого обывателя. Шесть комнат на втором и третьем этажах небольшого трехэтажного дома в центре Геиля. Многие высокорожденные из младших семей, приехавшие в столицу, жили схожим образом, у иных были собственные особняки за городом, и далеко не все из них впечатляли своими размерами. Те, кто селился во дворце, вообще были вынуждены довольствоваться двумя или тремя комнатами. Но у них были свои владения, свои дворяне, селения и замки, толпы слуг, огромные статьи доходов и расходов, домашние маги, личная гвардия — у Эрдана же ничего этого не было.

Каждый из высокорожденных по-своему интересен, о каждом можно было бы рассказать какую-нибудь историю, а то и несколько. Однако, лишь весьма немногие из высшей кильбренийской знати имели или будут иметь какое-либо отношение к истории Дэвида Брендома, и лишь для них есть место в рамках сего повествования. Эрдан — один из этих людей. Эрдан интересен еще и тем, что в описываемый период — то есть, в то время, когда в Кильбрене находился Дэвид Брендом — Эрдан, не имея ни богатства, ни гвардии, ни влияния, был при этом в плане личной силы, пожалуй, сильнейшим среди прочих высокорожденных. На поле системной магии с Эрданом мог бы потягаться лишь Тахимейд, однако по складу ума и по направлению, в котором Эрдан развивал свои способности, он системным магом ни в коей мере не был. Он целиком и полностью был боевым чародеем, и в этой сфере в то время в Кильбрене сравниться с ним не смог бы никто. Но — обо всем по порядку.

Эрдан-лигейсан-Саутит-Кион родился всего лишь на семь лет позже Джейбрина — будущего убийцы Гарабинда и истребителя всех (за единственным исключением) потомков приора. Первые восемьдесят лет жизни Эрдана малоинтересны — он был обычным высокорожденным и не отличался никаких особенными талантами, исключая разве что любовь к холодному оружию — преимущественно к длинным и полуторным клинкам. Владел он этим оружием мастерски, что, впрочем, среди потомков Гарабинда не являлось такой уж редкостью, ибо эта ветвь клана Кион почти целиком состояла из воинов и боевых магов.

Потом началась гражданская война и родственники Эрдана гибли один за другим. В одной из стычек — которая планировалась как операция возмездия, а обернулась бойней, потому что Джейбрин и Вомфад прознали о готовящейся атаке и устроили нападавшим «теплую» встречу, — Эрдан едва не расстался с жизнью и сам. Будучи тяжело ранен, он успел использовать подвешенное заклинание телепортации и был выброшен в один из своих замков. К тому моменту, когда он встал на ноги, все уже было кончено. Ямбраг, возглавлявший последних сторонников партии Гарабинда, погиб, поддерживавшие его высокорожденные из младших семей были истреблены или пленены, а сторонники Джейбрина методично захватывали их владения — замок, где укрывался Эрдан, был на очереди. Эрдан оказался в одиночестве. Он не был трусом, но силы были слишком не равны, и он бежал. Бежал, не зная, когда опять вернется в Кильбрен — и вернется ли. Джейбрин был методичен и целеустремлен, в его правление Эрдана на родине ожидало только одно: смерть.

В поисках места, где можно было бы поселиться и начать новую жизнь, Эрдан покинул нимриано-хеллаэнский поток миров. Если бы он выбрал один из сателлитов Хеллаэна — Джейбрин рано или поздно отыскал бы его. Эрдан хотел жить, не прячась, не оглядываясь через плечо и не помня о прошлом. Память наполняла душу болью, и он хотел забыть то, что не мог изменить.

Спустя несколько десятилетий странствия привели его в мир под названием Шийбир, сателлит Янтаники. Метамагаческое поле планеты было искажено, насыщено Смертью и Тьмой, значительная часть поверхности — безжизненна, там же, где растения и животные сохранились, они принимали странные, подчас уродливые и страшные формы. Здесь было множество демонов, а так же стихиалей и зверей, застывших на пути перехода от их прежней природы к демонической.

Людей в Шийбире было немного — остатки стремительно распадающейся цивилизации. В их памяти жили воспоминания о катаклизмах, произошедших, по их мнению, на каких-то высших пластах бытия и затей перелившихся в видимый, человеческий мир. О причиннах катастрофы люди знали немногое, а то, что знали, изрядно разбавляли выдумками и предположениями. К тому моменту, когда в Шийбире появился Эрдан, настоящих колдунов в этом мире уже не осталось, и ему, желавшему узнать, что же здесь произошло, пришлось собирать информацию по крупицам, выцеживая зерна правды из сказок и легенд, общаясь с шаманами и ведьмами, и с природными духами, которые, как и люди, сопротивлялись нашествию нечисти. Центральным звеном в тех мифах, которыми его потчевали, был рассказ о падении Властелина — темного бога, правившего этим миром. Даже теперь, после его гибели, люди и духи предпочитали не называть его имени. Эрдана, который, хотя и родился в Кильбрене, но, как и прочие высокорожденные, по духу, образу мысли и крови принадлежал к нимриано-хеллаэнской аристократии — историями о богах, живых или павших, удивить было сложно, благовейного трепета перед могущественными воплощениями «Высших Сил» он был лишен начисто и поэтому имя конкретного бога все-таки постарался узнать, дабы мысленно не путать его с еще сотней-другой Властелинов, Темных Владык и Повелителей Ужаса, хроники падений — или вознесений — которых при желании без труда можно было найти в любой хеллаэнской книжной лавке. Шийбирского Властелина звали Нэйдбералуг. У него существовал свой культ, но в жизнь простых смертных Властелин практически не вмешивался, и люди — не считая тех, кто поклонялся ему — жили сами по себе. Но человек всегда желает больше того, что имеет, и вот, в поисках силы группа демонопоклонников установила связь с одним из властителей Преисподней, который как раз искал подходящий мир для вторжения. Многие владыки Ада существа столь же древние, как само мироздание, и владения их обширны, но есть среди демонской знати и те, кто моложе адских властителей и демониц. Получить власть в аду они могут либо повернув кого-либо из старших (если, конечно, достанет силы справиться с ним) и забрав себе то, что ему принадлежало, либо создав свои собственные владейия. Разрушения, боль, смерть, страдания насыщают демонов, демонские же князи, собирая приобретенную таким образом силу, могут создавать пространства в аду — своего рода небольшие миры размером с крупный человеческий город… впрочем, при постоянном притоке силы эти миры могут расширяться и намного превосходить планеты Царства Сущего. С одним из таких демонов, молодым и честолюбивым, и связалась секта демонологов Шийбира. Они хотели власти и мало задумывались о последствиях, демонский же князь, хотя уже и располагал некоторыми владениями в Аду, желал их расширить, и побыстрее. Нэйдбералуг, однако, вызывал у него определенные опасения. Для того чтобы расправиться с темным богом, он, действительно, наделил своих почитателей некоторой силой и дал им оружие, откованное в Преисподней; позже, когда началось вторжение и два бога сошлись в битве на тех пластах бытия, которые недоступны восприятию обычного человека, сектанты, использовав данное им оружие, поразили Нэйдбералуга и демонский князь сумел одержать верх. Однако, он был ранен в сражении и вскоре пропал, так же без вести исчезли его апостолы, а мелкие демоны, во множестве появившиеся в Шийбнре во время вторжения, стали действовать спонтанно и неорганизованно. Никто из тех, с кем общался Эрдан, не знал, в чем причина, в силу которой демонский князь так и не спалил этот мир. Одни предполагали, что он был ранен слишком тяжело, чтобы оставаться в Сущем, он ушел в свой дворец, чтобы исцелиться и лишь затем, по прошествии времени, вернуться и завершить начатое. Другим же мнилось, что он погиб вслед за Нэйдбералугом, столкнувшись с иными божествами, о которых людям вообще ничего не известно, но которые живут в Сущем, поддерживают его и защищают. Могли быть и другие причины, однако, при отсутствии надежных источников информации заниматься установлением этих причин можно было вечно. Эрдан покинул мир людей и миновал пространства, населенные демонами и духами — он хотел посмотреть на место, где произошла битва. Одни миры духов совершенно отличны от человеческих, другие имеют меньшее или большее подобие, кроме того, люди, заглянувшие в них, очеловечивают эти миры для себя, ибо восприятие их устроено таким образом, что неизвестное всегда познается через известное. На своем пути Эрдан встретил самые причудливые сочетания цветов и предметов; невозможные, фантастические формы окружали его — небо, переходящие в скалы; камни, подобные струям воды; твердый свет; изогнутые пространства в полых корнях деревьев, парящих в пустоте — такие образы принимали реальности, через которые он проходил. Духи стихий служили ему проводниками. В пустоши, границы которой таяли, превращаясь в окаменевший туман, он увидел большую воронку. Воздух насыщали испарения, танцевали разноцветные огни, сияния и блики блуждали повсюду, темные сгущения стекали, подобно струям воды. В провале лежало нечто, отдаленно напоминавшее тело великана, именно падение этого существа и проломило землю. Эрдан понял, что это тот, кто ему нужен. Он спустился вниз и подошел к изуродованному телу бога. Грудь Нэйдбералуга была разворочена демонскими клинками, кости иссохлись и торчали наружу. Над его телом колыхались пранные серые и черные растения — как будто бы все это место находилось под водой и растения плавно раскачивались в такт течению. Подойдя ближе, Эрдан понял, что ошибся: это были не растения, а огни. Он протянул руку к одному из них и почувствовал боль как от ожога — однако боль была терпимой и вскоре прошла, а по руке разлился холод. Второй рукой Эрдан расстегнул камзол; затем он вложил росток темного пламени в собственную грудь. Мир взорвался. Страдание было ужасным. Но он знал, что это пройдет, должно пройти, и мучался молча, пока сила павшего бога преобразовывала его под себя.

Он должен был стать демоном Нэйдбералуга. Шумным одержимым, или, возможно, аватарой бога, первой ступенью возвращения шийбирского Властелина из небытия. Эрдан знал, что сам не способен справиться с силой, которую пытался заполучить — однако он, хотя и был изгнан из Кильбрена, по-прежнему оставался посвященным Источника, и поработить его практически невозможно. Даже бога Эрдан победил. Божество ночи — его сознание, индивидуальность, воля — убралось в ничто, из которого пыталось выбраться, в то время как сила — осталась. Ее, этой силы, было не так уж много по сравнений с той мощью, которой Нэйдбералуг обладал до битвы с демонским князем, но то, что покажется маленьким слону, может быть огромным для воробья. Эрдан прикоснулся к Высшему Волшебству, таящемуся в пламени, что произрастало из тела мертвого бога, ибо в этом ростке пылающей темноты было заключено Имя.

Истинная Речь является той основой, к которой восходят все прочие способы общения — от человеческих языков до бессловесного общения призраков и духов. Язык цифр и алгебраических формул; символика, использующаяся в ритуальной магии; Искаженное Наречье, на котором пишут классические заклинания и сами Формы — все это лишь в большей или меньшей степени искаженные образы подлинных Имен. Чем ближе язык к своей основе, тем большую силу он имеет. Слово — на каком бы языке не произносилось оно — не есть просто звук или набор букв; оно является также незримой тонкой структурой, влагающей смысл, содержание в ту или иную форму. Эта тонкая структура — ни смысл, ни внешний знак, указывающий на смысл, а то, что собирает их воедино; и в эту структуру, как необходимая ее часть, входит и собственная воля произносящего слово. Поэтому простой человек не может вместить в себя много Форм — ведь Формы весьма сильны по причине близости к Истинным Именам, и слабого Дара недостаточно, чтобы удержать их. Тем более трудно вместить в себя Имя — большинству младших богов известно, в лучшем случае, лишь несколько Имен. Колдовского Дара Эрдана хватило, чтобы вместить одно, и Имя, которое он получил, было Именем Тьмы. Ему казалось, что он чувствует Имя в себе — когда он думал о нем, перед мысленным взором возникал то образ сложного вращающегося символа, то сгустка пульсирующей темноты, то неописуемых врат в никуда, на предельную глубину Стихии. Тьма поселилась в его груди, потому что Имена произносятся не устами, а сердцем.

Он долго стоял там, у иссохшего тела бога, привыкая к изменениям, которые производила в нем приобретенная сила. Восприятие его изменилось, стало больше и глубже, а также сместилось в ту часть энергетического спектра, где властвуют ночь, пустота и тайна. Нельзя сказать, что он перестал быть человеком — Имя не поработило его, он был достаточно силен, чтобы принять его мощь, но он уже был не только человеком, но и кем-то большим; его природа усложнилась, и хотя сама личность, кайи — то, что воплощается в природе — осталась прежней. Прежняя человеческая природа включалось в новую природу как часть. «Человек» стало для него лишь одним из возможных состояний, но были и другие, и для существования здесь, в мире духов, они подходили куда больше. Он изменился, перешел в иной способ существования. Он стал терафимом, потоком живой темноты, и вошел в Стихию как в открытую дверь. Каждая из Стихий внутри себя — это целая вселенная; так же, как Эрдан мог теперь переходить из состояния человека в состояние высшего демона, так же и Стихии имеют свои способы существования, величайшие из которых именуются Царствами: вся совокупность Стихий, организованная по общим правилам, — и составляет одно Царство; организация Стихий по другим правилам — иное Царство. Но если войти в саму Стихию и погрузиться в ее недра, различия между Царствами будут иными либо вовсе не будут иметь никакого значения. Можно провести аналогию с предметом, который разглядывается с разных сторон: разные стороны предмета — это разные Царства, а сам предмет — Стихия. Но внутри предмета различия между сторонами видятся иначе: внешние образы пропадают, внутренний же образ дает понимание нерасторжимого единства предмета, который со стороны хотя и может выглядеть по-разному, внутри всегда остается единым целым.

Так началось его странствие в глубинах Тьмы, продолжавшееся, по людскому летоисчислению, более столетья. Его ждало множество тайн и открытий, невообразимые опасности и удивительные создания таились там, далеко за пределами обыденности — рассказать о путешествий Эрдана можно было бы многое, но здесь этому повествованию нет места. Он сам, пребывая в состоянии демона, свободно общался с обитателями Тьмы — в своей новой форме он мыслил, чувствовал и действовал, как демон. Иногда ему приходилось сражаться, отстаивая свое право на существование или ради того, чтобы заполучить желаемое. Он жил в согласии с логикой тех миров, в которых находился, и не смотря на все опасности, чувствовал себя в них как дома. В образе демона он совершал действия, которые, будучи описаны на языке людей, представились бы людям чем-то совершенно омерзительным, неестественным, невозможным, однако для Эрдана-демона они были совершенно естественны и нормальны. Он беседовал с темными богами и древними созданиями, помнящими еще эпоху великой империи, воздвигнутой здесь двуликой Богиней Ночи — одной из шести Истинных Богов, некогда владевших всем мирозданием. Он бывал в Пределах и в Преисподней, возвращался в Сущее и поднимался на Небеса — во всех этих Царствах Тьма проявляла себя, хотя и по-разному: как боль, ненависть, злоба и страх, как беспроглядный мрак, как столбы дыма от бескрайних пожарищ, как душная темнота подземелий — в Аду; как отсутствие света, холод и пустота, равнодушие смерти — в Пределах; как отдых и тайна, как тишина спящего мира, как темнота немеречья, как время сов и волков — в Сущем; как бескрайная звездная ночь, как молчание, которое глубже слов, как понимание, которое невозможно выразить, как откровение, не имеющее ни образа, ни вида — в Небесах. Четыре формы Тьмы, и Эрдан узнал их все. Он не был в Чарах, потому что ни одна из Стихий там не изобильна, Чары — место знаков при все более и более тускнеющим и выцветающем их содержании, место голых структур без всякого наполнения; и не вступал в Царство Бреда, потому что хотя безумие и может быть рассмотрено как форма Тьмы — помрачение разума, затемнение сознания — но при погружении в это Царство все Стихии сливаются в единую кипящую аморфную массу, и в этом смысле Безумие совершенно противоположно Чарам — в Царстве Безумия величайшее изобилие силы, но эта сила никак не оформлена, она не поддается никакому порядку, привносимому извне, но, напротив, сама пожирает как те структуры, в которые ее пытаются заключить, так и тех, кто пытается.

Но и четыре Царства, где Тьма может существовать в своем естественном виде, не исчезая и не становясь чем-то другим, открыли Эрдану столько тайн и дали ему столько знаний, что, как уже говорилось выше, он более полутора столетий постигал открытое и насыщался Даруемым, не вспоминая о мире, в котором когда-то родился, равно как и о собственной человечности — которая, впрочем, не исчезла совсем, но затаилась в нем до времени. Его возвращение началось с того, что он узнал, что миры Тьмы, которые казались ему столь далекими от реальности людей, на самом деле соприкасаются с ними весьма близко. Ведь в человеке Тьма — как, впрочем, и остальные стихии — так же по-своему выражает себя. Человек не замкнут на себе самом, он — точка пересечения огромного множества реальностей, соединение всех Стихий, отделенное от них лишь по видимости, только лишь с его собственной точки зрения. В этом — причина того, почему многие духи предпочитают приходить в человеческие реальности через человека или при его посредстве: им, пребывающим в пространствах в их собственных Стихиях, человек видится некой дверью, ведущей вовне, в миры, которые им неизвестны и чужды, а потому — интересны и привлекательны. Естественно, человек не единственная точка выхода из Стихии, лишь одна из возможных, но именно человек, что вполне естественно, служит для духов знаком, ориентиром того, «куда» надо идти, дабы выйти в человеческую реальность. Ведь самих реальностей, иных по отношению к Стихии, внутри которой они обитают, духи и демоны часто не видят вовсе, и, чтобы перейти в эти реальности, им приходится использовать пути, проложенные самой Стихией, и самый удобный и короткий в реальность, задаваемую восприятием человека — через человека или посредством человека. Как правило, люди даже не подозревают о том, что служат дорогой для духов и демонов, те осуществляют свои переходы, не показываясь, если это не служит их целям. Даже в своем, человеческом, мире люди слишком слепы, чтобы их видеть; беспричинный порыв, гнев, желание, страх — вот колебания в душе, оставленные тем или иным бесплотным созданием, что пробралось по незримым нитям, узловое сплетение которых человек называет своей душой, пришло из ниоткуда и проследовало дальше, не особенно задумываясь о том, что послужило — вернее, кто послужил — ему дорогой.

Узнав об этих путях, посмотрев на человека «изнутри», Эрдан стал вспоминать о том, что и сам когда-то жил среди людей. Памятъ о том, как он тогда воспринимал мир, привела его в замешательство. Глубина стихии становилась одновременно глубиной человека — по той простой причине, что не существовало никакой границы между тем, что человек мог бы назвать «своим внутренним миром» и бескрайними пространствами Стихии. Субъективное для человека становилось вполне объективным для духов. Впрочем, границу можно было провести, хотя и весьма условно, там где заканчивалась власть человека над собой. В этом смысле, человек в мире духов не владел практически ничем — ибо даже над возникающими внутри эмоциями и влечениями большинство людей не имели никакой власти, но слепо подчинялись им, воображая, будто бы поступают по своей воле — в то время как, напротив, эти самые колебания, задаваемые во многих случаях всего лишь случайными движениями духов и демонов, прошедшими мимо человека, и становились тем, что определяло расположение человеческой воли. Так же, как деревья и камни в мире людей, так и сами люди в мире духов нередко воспринимались их обитателями как некий материал, инертная бессознательная данность, как объекты, не имеющие — или, по крайней мере, не проявляющие — никакой собственной воли. Как бесконечное величие — ведь они содержали в себе весь мир, и как бесконечное ничтожество — ведь это мир владел ими, а не они миром — вот как увидел терафим Тьмы людей, к числу которых некогда принадлежал и он сам. Его созерцание длилось годы, а может быть и десятилетия — внутренний мир человека, из которого сам человек знает лишь самую малую часть поверхности, тот «узел», место пересечения стихий, для духов — это целый лабиринт; нет — огромный многоуровневый город; сложнейший мир, не менее реальный, чем прочие, нечеловеческие, миры в глубинах Тьмы, образованные сознанием богов и демонических властителей.

В мире, называемом Омрон, жил некий граф, который вел безнадежную войну против вторгшихся на его земли захватчиков. Покорив его земли и разбив спешно собранное войско, нападавшие уже подступили к самим стенам графского замка и должны были в скором времени захватить его, друзья и союзники, которых граф просил о помощи, предали его и не прислали войска. В черном отчаянии он хотел собственноручно убить жену и дочь, потому что знал: их участь, если они попадут в руки врага, будет страшнее смерти. Однако он так и не смог заставить себя совершить то, что намеревался. Тогда он взошел на самый верх донжона, в залу, служившую ему в качестве заклинательных покоев, и, совершив ритуал, предложил свою душу обитателям Тьмы в обмен на помощь в этой войне. Хотя он и не был сильным колдуном, некоторым Даром обладал, и он сумел вызвать в человеческую реальность весьма могущественного демона… и этим демоном был Эрдан. По крайней мере, так ситуация выглядела с точки зрения человека, с точки зрения же вызванного было иначе: потратив некоторое время на изучение конгломерата психоэнергетических структур в бессознательном отдельных людей и человеческих коллективов, Эрдан пришел к мысли, что пора бы вернуться назад, в форму человека, и взглянуть на мир сдругой стороны. Из всех путей, которые он видел, он выбрал ближайший, и этим ближайшим оказалась воля графа, предающего себя Тьме. У графа, конечно, не хватило бы ни силы, ни знаний, чтобы заклясть столь могущественного демона, но путь, который он создал, был пригоден для Эрдана, и последний прошел по нему, распугав мелких демонов, привлеченных предложением сделки: часть из них желала обмануть человека и урвать что-нибудь из предлагаемого так, чтобы заплатить мало или не заплатить вовсе, другие же служили посыльными у более могущественных демонов, и стремились купить душу для того, чтобы затем отнести ее хозяевам, располагавшими разнообразными способами выжимания сока из приобретенных душ.

Граф стоял в колдовском круге, предназначенном для вызывающего, Эрдан появился в круге, предназначенном для вызываемого, — сразу же, для удобства, перейдя в свою прежнюю человеческую форму. Хотя ему не составляло никакого труда сломать заклятья, предназначенные для того, чтобы удержать вызванное существо, создавшаяся ситуация позабавила его и он не стал демонстрировать силу и пугать человека. К тому же ему было любопытно, для чего тот его вызвал. Граф, который вовсе не был уверен в том, что удастся призвать вообще хоть кого-то сложнее импа или лидриса, преисполнился уверенности в собственных силах и вообразил, будто удерживающие заклятья действительно являются препятствием для демона. Впоследствии этот обман или, скорее, самообман графа, принес немало бед им обоим.

Эрдан согласился помочь графу — ему было несложно выполнить эту просьбу. Однако душа графа, предлагавшаяся в обмен на помощь, была ему ни к чему. Он был готов выполнить просьбу просто так, однако граф не поверил ему: он подозревал демона в обмане и думал, что тот лишь для виду выказывает себя этаким благодетелем. Ведь, если не будет заключен договор, Демон, выйдя из круга, сможет делать все, что ему заблагорассудится. Эрдану не хотелось спорить, доказывая, что все, что ему нужно от этого человека — немного пожить в его замке, дабы привыкнуть к человеческой реальности, к тем схемам восприятия, которые прелагают единый мир в тот мир, каким его видят люди. Поэтому он согласился, сказав, что заберет душу графа после его смерти. На самом же деле они так и не заключили полноценный договор, ибо Эрдан не прибег к магическим узам, которыми скрепляются подобные сделки, а граф был слишком плохим демонологом и полагал, что колдовские узы появляются сами собой по достижении устной договоренности. На деле же, заключать договор с демонами могут лишь те, кто способен соединить с устной договоренностью соответствущее колдовское действие гэемона, своим согласием демон открывается этому действию. Может быть и наоборот, когда Узы накладывает демон, однако в этом случае колдун, как минимум, должен уметь чувствовать их, иначе договор не будет иметь никакого значения.

Граф выпустил его из круга и подведя к окну, показал на людей, которых следовало уничтожить — захватчики в это время готовились к новому штурму. Став потоком живой тьмы, Эрдан перетек на поле. Здесь он обернулся к Стихии, частью которой после обретения Имени стал сам. Так же для людей есть направления вперед-назад, вправо-влево, вверх-вниз, для Эрдана одним из направлений была Тьма — он был сращен с ней; и между ним и Стихией не было никаких границ. Ему не хотелось возиться с людишками и, выполняя условия договора, лично давить каждого, поэтому он просто вызвал из Тьмы нескольких демонов рангом пониже и приказал им очистить местность. Сейги, мунглайры и шуд-хо взялись за работу, а когда, в скором времени, никого из нападавших уже не осталось, Эрдан приказал им вернуться обратно. Сам же он, переместившись в башню, сообщил человеку, что свою часть договора он выполнил. Граф был поражен могуществом, которому стал свидетелем, и, когда Эрдан выразил желание остаться и погостить в замке некоторое время, отказать ему не посмел.

Лизаре, дочери графа, было шестнадцать лет. Эрдан был красив от природы, его сила, присущее демонам обаяние, тьма, которая таилась в нем, страх, который он внушал даже самым благородным и сильным рыцарям, служившим отцу Лизары, и даже самому графу породили в сердце девушки влечение к таинственному гостю. В своих мечтаниях она представляла, как ложится с ним. И иногда в тех грезах ее герой был самим воплощением нежности, иногда, напротив — жестокости и силы: Лизара представляла, как он терзает ее, и сильнейшее возбуждение охватывало ее. В этих мечтаниях не было ничего необычного, ведь многие люди предаются им, полагая, что воображаемый внутренний мир недоступен никому, кроме них самих. Однако Эрдан, хотя и жил как человек, был не только человеком. Стихия была по-прежнему открыта ему, ведь он носил ее Имя в собственном сердце. Он мог полностью перестать быть человеком, но полностью перестать быть порождением Тьмы — не мог: мог лишь спрятать от чужих взоров свою темную сущность, но она всегда была с ним, и он, носитель Имени, всегда какой-то своей частью смотрел во Тьму. Поэтому души людей были открыты ему, и хотя он, живя в замке, не особенно к ним приглядывался, однако желания Лизары невозможно было не заметить. Эти желания, настойчивые и страстные, он воспринял как открытый призыв, ведь то, что казалось Лизаре ее внутренним миром, для Эрдана-демона было внешним миром, объективной реальностью. Она сама неотвязно приглашала Эрдана войти в пространство ее душ, усилием ума проецируя внутрь себя его образ и наполняя образ силой своих желаний. Связь же между образом и первообразом, для людей совершенно неочевидная, ддя демонов очевидна вполне. Для обитателей замка Лизара была скромной и кроткой девочкой, и это было правдой, для Эрдана же она была неудовлетворенной развратницей, уличной шлюхой, которая хватает клиента за рукав и тащит к себе в дом — и это тоже было правдой. В конце концов он решил поддаться ее уговорам и войти туда, куда его так настойчиво приглашали — и вот, один из самых страстных, мучительных снов Лизары стал реальностью: Эрдан создал эту реальность для нее. Впрочем, это не совсем верно: реальность создала сама Лизара — Эрдан лишь пришел туда, куда его звали, соединившись со своим образом в ее воображении, и, кроме того, утянул ее в это «воображаемое» пространство целиком, вместе с телом. Там они предались неистовой любви, ибо таковы были условия реальности, определенные самой Лизарой, и эти законы исключали трезвое восприятие мира, и вопросы «что происходит?», «как я здесь оказалась?» были невозможны, как невозможно было здесь и само мышление, способное породить сомнения или ясное, бесстрастное осмысление действительности. Когда они насытились друг другом, то расстались, Лизара же, очнувшись в своей кровати, не могла понять, что это было; нечто действительное или же необычайно яркий сон. Она не понимала, что между «действительным» и «сном» нет непреодолимой границы. Она не могла и спросить Эрдана о произошедшем: как ей, девушке, не всходившей еще на супружеское ложе, задать такой вопрос мужчине, с которым она в обычной жизни никогда не общалась? Сомнения томили ее, а Эрдан никак не давал знать о том, что было, потому что днем в замке они оба были на виду. Кроме того, по его мнению, он и без того уделил ей немало времени ночью, днем же он предпочитал заниматься своими делами: приноравливать восприятие к человеческому миру и потихоньку разбираться с тем, как можно реализовать способности и силы, приобретенные им в состоянии демона, в человеческом мире, какие непредвиденные последствия и новые свойства приобретает здесь его волшебство.

Через некоторое время Лизара пожелала его вновь, и он вновь пришел, и так происходило несколько раз. В конце концов ей стало ясно, что эти мечты и сны — не просто мечты и сны, а нечто большее. Она поняла, что может определять, как будет выглядеть реальность, обстановка их встреч, и стала чаще «заказывать» такие миры, в которых их отношения развивались в романтической обстановке. Поняв, что происходящее — нечто больше, чем сон, отказываться от встреч Лизара не стала: ведь ей нравилось то, что происходило с ней, а выказывать скромность и целомудрие после того, как она неоднократно, по собственной воле, возлегла с Эрданом, после того как предалась с ним в своих мечтах едва ли не всем возможным извращениям, было бы слишком большим лицемерием.

Все это продолжалось к их взаимному удовольствию до тех пор, пока Лизара не обнаружила вдруг, что беременна. Осознав это, она пришла в смятение и не нашла ничего лучшего, как рассказать о своем положении отцу и матери. Граф чрезвычайно разъярился, и эту ярость питало подспудное чувство вины: ведь он сам пригласил в дом демона, соблазнившего затем его дочь. Отец и мать пришли в ужас от мысли о том, что может родиться от такого союза. Графиня позвала знахарку, и, пока они готовили зелье, предназначенное для того, чтобы вытравить нечестивый плод, граф собрал верных ему людей, Хотя сила демона и страшила ею, он все же полагал, что сумеет удержать Эрдана чарами, по крайней мере какое-то время — ведь тогда, в башне, в самом начале их знакомства, демон подчинился его заклинаниям и сделал все так как желал граф. Уповая на то, что, пока граф будет удерживать демона посредством волшебства, они сумеют добраться до врага и изрубить в капусту. Рыцари и воины отправились в те покои, где жил Эрдан. Для Эрдана это вторжение стало неожиданностью, поскольку в это самое время он ставил один очень тонкий и напряженный магический эксперимент, суть которого состояла в преобразовании энергий на весьма высоких планах существования. Все его внимание было поглощено процессом, и он не сразу отвлекся, когда в его комнату ворвались вооруженные люди. План графа едва не удался, и воины даже сумели ранить Эрдана — последнее, впрочем, чрезвычайно разозлило его, когда он все-таки пришел в чувство и понял, что происходит. Обычные люди не живут долго с проткнутым сердцем, но он, перейдя в демоническое состояние, исцелил себя и уничтожил всех, кто находился в комнате. Он пожелал отомстить графу за его вероломство и, подобный столбу черного дыма, проник в заклинательные покои. Хозяин замка в это время проводил там свои жалкие и бесполезные ритуальные процедуры, направленные на то, чтобы обессилить врага, ведь он еще не знал о смерти своих воинов. Здесь же находилась Лизара, покрывшаяся испариной и впавшая в бессознательное состояние от зелья, которое ей дали. Эрдан убил графа, а затем прикончил графиню и служившую ей знахарку — ведь если первый предал его, то последние пытались лишить жизни его ребенка. Он исцелил Лизару и вывел отраву из ее тела, захватил замок и объявил себя владельцем этих земель. Часть прислуги бежала в страхе перед демоном, другие предпочли остаться, ибо им некуда было идти. Жители окрестных деревень пытались оказать Эрдану сопротивление, но он раздавил их ополчение без труда, и тогда они покорились, признав его силу и получив заверения в том, что ни им, ни их семьям ничего не угрожает. Эрдан пришел к мысли, что статус демона сильно вредит ему и стал выдавать себя просто за могущественного мага — впрочем, его сложная природа, преобразившаяся после принятия Имени, включала в себя, как уже говорилось выше, и человеческую составляющую, и поэтому Эрдан не лгал: человеческой своей половиной он и был магом, о другой же половине теперь он предпочитал умалчивать.

Лизара родила дочь, однако счастливой семьи у них с Эрданом так и не получилось. Ведь Лизара терзалась виной за случившееся: она полагала, что если бы не ее утехи с Эрданом, ее родители были бы живы. Вскоре после рождения ребенка она покончила с собой. Эрдану ее поступок был неприятен, однако он не слишком горевал, поскольку не любил ее (хотя и был готов заботиться о ней и защищать ее, как свою женщину). По-настоящему была дорога ему не Лизара, а Дана, их дочь, в которой Эрдан видел свое продолжение. Когда-то давно у него была семья, но все ее члены погибли в ходе внутренней войны в Кильбрене, теперь же, как-то неожиданно и вдруг, Эрдан перестал быть одинок — рядом с ним появилось родственное существо, требующее заботы и внимания.

Он вырастил Дану и обучил ее волшебству. Король тех земель, где он жил, пошел войной на «демона», но Эрдан убил его, и наследник трона, наученный горьким опытом, предпочел де-юре признать то положение, которое установилось де-факто. Графство, спустя много лет после захвата, было признано принадлежащим Эрдану, и походов в его земли больше не объявлялось. Дела по управлению графством самого Эрдана интересовали мало. Дабы не тратить на них лишнее время, он предпочел устроить все так, чтобы все совершалось и без его постоянного вмешательства. Выпущенные из замка порождения тьмы быстро покончили с разбойниками, а лидрисы и подобные им мелкие твари бдительно следили за тем, что происходит в подвластных Эрдану землях. Новый граф существенно снизил налоги, потому что ему, чтобы защищать свои владения, не нужна была большая армия, он не тратился на роскошь, предпочитая балам и приемам спокойную жизнь, сводившуюся к изучению того, как работает демонская магия в человеческом мире, и к обучению Даны.

По мере того, как Дана росла, он все чаще вспоминал о мире, в котором когда-то родился. Друзья и родные, истребленные Джейбрином, представали в его воспоминаниях живыми и деятельными. Размолвки и серые будни стерлись о время. О родных и друзьях память сохранила только самые дорогие воспоминания, И вместе с воспоминаниями возвращалась ненависть к их убийцам. Он слишком долго был оторван от миров людей, там, в мирах демонов, человеческие переживания казались чем-то невзрачным и тусклым. Теперь они снова обрели яркость. Вернуться в Кильбрен его побуждала и мысль о Дане: Кильбренийский Источник мот бы раскрыть ее Дар быстро и легко. Эрдан решил вернуться в Кильбрен тайно и разузнать, что там произошло, и ему не составило труда осуществить свое намерение. Так, оставаясь незамеченным, он узнал обо всех событиях, произошедших за два последних столетия, о репрессиях приора, о мятежах, о расколе клана Кион на две враждующие партии ита-Риттайн и ита-Берайни. Большинство личных врагов Эрдана отошло в мир иной, но оставалось еще как минимум четверо высокорожденных, чьи жизни он должен был забрать, чтобы иметь возможность вернуться к Кильбрен без опасений: Джейбрин, Майдлар, Вомфад и Халгар. Джейбрин стоял здесь на особом месте — последняя цель, самая желанная и самая опасная. Эрдан начал с убийства Халгара, старшего сына приора, принимавшего самое деятельное участие в истреблении потомков Гарабинда — выследил и прикончил принца без всякой жалости. Джейбрин затеял расследование, и Эрдан едва не попался, несмотря на то, что он пользовался заклинаниями, искажающими эфирные и информационные следы, его все же сумели вычислить. В месте, которое он использовал в качестве базы в Кильбрене, организовали засаду. К счастью для себя, Эрдан почувствовал неладное и успел бежать во Тьму. Некоторые из прихвостней Джейбрина увязались за ним, но в пространствах своей Стихии Эрдан имел огромные преимущества и без труда перебил преследователей. Некоторое время он не появлялся в Кильбрене, понимая, что следует изменить свои планы: несмотря на приобретенное могущество, в человеческих мирах несколько высокорожденных, действуя сообща, сумели бы скрутить его — ведь многие из них так же, как Эрдан, были причастны к Высшей Магии: у Эрдана было Имя, у них — различные хеллаэнские Тертшауры, инициацию в которых они прошли. Действовать в одиночку было слишком рискованно. Требовались союзники, и Эрдан пришел к мысли, что разумнее всего будет присоединиться к какой-либо партии, противостоящей приору. Собственно, выбор был невелик, потому что и Ксейдзан, и Хаграйд некогда поддержали Джейбрина. Он встретился с Кетравом и быстро сошелся с ним, возникло даже некое подобие дружбы. Кетрав сумел кое-что узнать о приобретенных Эрданом силах и справедливо ценил столь могущественного союзника, в то время как Эрдану Кетрав требовался для того, чтобы быть в курсе происходящих при Дворе событий и действовать продуманно и организовано, полагаясь не на удачу, а на трезвый расчет. Ибо Эрдан не был стратегом, он практически никогда не строил далеко идущих планов, не загадывал наперед. Он привык действовать интуитивно, спонтанно, но понимал, что на одном только везении и вдохновении Джейбрина не победить. Ита-Берайни подготавливали убийство приора, и в нем Эрдану отводилась немаловажная роль, однако приор был убит иначе, без их участия. С одной стороны, это путало все карты, нарушало все планы, часть из которых была осуществлена, но, другая, большая, еще не успела реализоваться, с другой же стороны случившееся открывало новые возможности. Еще раньше Кетрав спрашивал Эрдана о его семье, Эрдан упомянул о том, что у него есть дочь, и Кетрав выразил желание познакомиться с вей. Эрдан отказал в просьбе под каким-то благовидным предлогом, однако само предложение Кетрава заставило его задуматься о том, как и при каких обстоятельствах он будет знакомить Дану с родней. За себя он не опасался, но дочь была слишком юна и уязвима, и даже если к моменту открытого появления Даны и ее отца в Кильбрене все личные враги Эрдана будут мертвы, у этих врагов имелись друзья и родичи, которые наверняка захотят отомстить. Тогда Эрдан на некоторое время вернулся в Омрон, но еще прежде ушел во Тьму и прислушался к голосам людей, которые звучали там. Ибо когда человек мучается от боли, пребывает в отчаянье, ненависти, в безразличии, в злобе, в предвкушении тайны — голос его души слышен во Тьме. Эрдану-демону нужен был голос молодой девушки. Таковая незамедлительно нашлась — одна из великого множества самоубийц, совершающих свой последний шаг. Эрдану нужна была самоубийца, потому что душа самоубийцы, равно как и душа религиозного мученика, добровольно отдается им в руки тех сил, которые владели им в момент смерти. Выбранной Эрданом девушкой владело отчаянье; Эрдан, как ангел смерти, бесстрастно следил за ней, пока она подходила к краю. Когда она сделала последний шаг и полетела вниз, и сердце в ее груди разорвалось от страха, Эрдан подхватил ее тело и душу — телу он не дал разбиться, а душе — утонуть в бесконечном ужасе миров, в которые готовилась перейти эта душа — а ждали ее, готовясь принять как свою, владения Гарасхэна, Повелителя Отчаянья, что расположены в глубинах Преисподней. С этой девушкой Эрдан вернулся в Омрон. В своем замке он долго работал над ней, стремясь превратить ее в точную копию Даны. Он изменил все, что мог: тело, гэемон, душу, воспоминания, переписал ту часть информационных полей, которая соответствовала ей. Он собирался взять ее с собой в Кильбрен и показывать всем, как свою дочь, и лишь перед инициацией в Источнике совершить обратный обмен. Настоящую Дану он не собирался ни с кем знакомить — по крайней мере, в ближайшие сто лет. Он уже и так потерял всех, кого любил, и не собирался допускать, чтобы это повторилось вновь.

Смерть Джейбрина, как уже говорилось выше, внесла коррективы во многие планы. Эрдан счел, что пора открыто появиться на сцене. Копия Даны была представлена всем, как его настоящая дочь. Эрдан предполагал, что в ближайшее время Вомфад или Майдлар — а может быть, и вместе — попытаются убить его: они должны что-нибудь предпринять, потому что слишком много крови протекло между последним потомком Гарабинда и соратниками покойного приора. Они должны убить его, чтобы жить спокойно, равно как и он должен сделать то же самое. К нападению он был готов. Сунься Вомфад со своими людьми в приготовленную для него ловушку — их бы встретил не только Эрдан, но и потомки Берайни, и в противостоянии Кетрав-Вомфад была бы поставлена жирная точка, а Эрдан избавился бы от еще одного личного врага. Майдлара он в качестве серьезного противника не рассматривал, но Кетрав попросил не трогать его до сената, и Эрдан выполнил его просьбу. Однако ловушка, приготовленная для военного министра, так и осталась незадействованной. Вомфад предпочел похитить Дану и прибегнуть к шантажу. Эрдан, следуя своей роли, повел себя как отец, более всего дорожащий жизнью единственного ребенка: он принял все условия, согласился поддержать Вомфада в сенате и даже сделал вид, будто поверил — или надеется вопреки логике — что Дану оставят в живых и отпустят, когда все закончится. Целью Эрдана было заставитьВомфада думать, что военный министр держит его на коротком поводке — в перспективе это давало возможность подобраться к нему поближе. Вомфаду служило слишком много магов, чтобы лобовая атака могла бы привести к успеху — задавят массой; если же нападающие, в свою очередь, соберут такие силы, что явный перевес окажется на их стороне, что помешает Вомфаду сбежать, не ввязываясь в бой? Прежде чем бить, надо было быть уверенным в том, что удар достигнет цели; в противном случае Эрдан подставится сам, а Вомфад получит представление о силах, приобретенных внуком Гарабинда во время изгнания, и начнет активно искать способы противостоять им.

Историям похищенной «дочери» получила неожиданное развитие, когда с Эрданом связался Фольгорм. Появление физиономии этого субъекта в настенном зеркале Эрдана удивило, но еще больше удивило его то, что поведал ему этот субъект. Во-первых, принц сообщил, что за домом следят (это Эрдан знал и без него), во-вторых — показал картинку и передал Слепок места, где содержалась псевдо-Дана. Фольгорм полагал, будто оказывает Эрдану важную услугу авансом: действительно, если бы в плену находилась настоящая Дана, то своими действиями принц, возможно, спасал как ее жизнь, так и жизнь ее отца. Взамен он хотел, чтобы в будущем Эрдан выступал на его стороне. Фольгорм либо не знал, кто убил его собственного отца, Халгара, либо делал вид, будто не знает, поскольку собирался использовать Эрдана в своих целях. Эрдана позабавило то, как ложатся карты: предательство на предательстве, Вомфад совершает подлость, и Эрдан «вынужденно» предает Кетрава, поддерживая иллюзию того, что эта девушка важна для него. Кетраву, со своей стороны, выгодно, чтобы Вомфад убил Дану — это вернет Эрдана в его собственную партию и крепко привяжет к ней еще большей ненавистью к общему врагу. Со своей стороны, Фольгорм предает Вомфада и предлагает Эрдану столь «ценные» для нею сведения… Столько сложностей из-за одной особы, само появление которой было задумано Эрданом в качестве отвлекающего маневра. Впрочем, псевдо-Дана прекрасно со своей задачей справилась: запутала все, что только можно.

Выслушав Фольгорма, Эрдан задумался. Его одолели сомнения. С одной стороны, ему было выгодна ситуация, при которой «Дана» находилась у Вомфада — поскольку это обстоятельство в перспективе открывало возможность добраться до военного министра, уверенного, что он «обезопасил» себя от Эрдана. С другой, предательство Фольгорма несколько иначе рисовало всю обстановку в клане Кион: помимо Кетрава, Вомфада и безвременно покинувшего сей мир Шерагана, в клане имелся еще один лидер, неявный, очень осторожный, до сих пор предпочитавший оставаться над схваткой, выжидая, пока остальные претенденты не перебьют друг друга. Попутно он формировал собственную партию, но тут он действовал наверняка, и если бы лже-Дана была настоящей, Эрдан и в самом деле оказался бы у него на крючке, при том исключительно по доброй воле, в благодарность за спасенную дочь.

С третьей же стороны, это «предательство» со стороны Фольгорма могло оказаться большим мыльным пузырем: возможно, он разыгрывал спектакль для того, чтобы заманить Эрдана в нужное ему место, а там, вместе с Вомфадом и Майдларом, убить, и таким образом сразу решить все связанные с Эрданом проблемы. Правда, чего-то подобного стоило бы ожидать уже после сената, после того, как Вомфад получит от Эрдана его голос — но, с другой стороны, может быть, его голос военному министру не так уж нужен?

Так или нет — в любом случае, следуя выбранной роли, Эрдану приходилось идти и спасать свою любимую «дочурку», что он и сделал. К атаке Вомфада и Майдлара он был готов, но встретился лишь с несколькими обычными магами, приставленными охранять девушку, — их он раздавил по ходу, даже не прибегая ни к Имени, ни к тем силам, к которым стал причастен за полтора столетия своих странствий в глубинах Тьмы. Итак, Фольгорм не обманул. Значит, теперь, он должен делать вид — по крайней мере, для Фольгорма — будто находится на его стороне. Это оказалось не так уж плохо. Фольгорм знал откуда-то, а может быть, только догадывался, — что он объединился с ита-Берайни, и правильно понимал основной движущий мотив Эрдана: месть. Он пообещал, что поможет Эрдану добраться до горла военного министра гораздо раньше, чем это мог бы сделать Кетрав — ведь он и сам стоял к Вомфаду очень близко. Фольгорм сказал, что он уже все рассчитал, ему нужен был только исполнитель, лидер боевой группы, потому что Вомфад, даже загнанный в ловушку, опасен, — смертельно опасен. На роль «исполнителя» Эрдан подходил идеально, и это, вдобавок, соответствовало его собственным планам. Все активные действия должны были начаться после сената — стремительная развязка напряженного внутреннего противостояния, продолжавшегося длительное время. Фольгорм предсказал, что будет море крови. Завтра. Эрдан возбужденно мерил шагами гостиную в своей скромной квартире. Сенат состоится завтра. Он, в согласии со своей ролью, припрятал «Дану» до лучших времен. Копия еще пригодится: когда все враги будут убиты, он вновь извлечет ее из морозильной камеры и посмотрит, не появится ли кто-нибудь, желающий отомстить за убитых. Псевдо-Дана была отличной ложной мишенью. Вытаскивая ее из особняка, он не стал уничтожать информационные поля по заранее изъявленной просьбе Фольгорма; по словам принца, так ему будет проще обмануть Вомфада, внушив, что нападение совершал кто угодно, но только не Эрдан. Это казалось странным, но в этом была своя логика. Фольгорм собирался создать у Вомфада иллюзию того, что внук Гарабинда еще не знает о «перепохищении» Даны. Эрдан, проведший полтора века среди демонов и чудовищ, иногда поражался тому, насколько же лжив — чудовищно лжив — тот мир, в котором ему довелось родиться.

14

И вот день, которого все так долго ждали, настал. Идэль и Дэвид прибыли в новый дворец около одиннадцати утра, их сопровождала дюжина гвардейцев и десяток слуг — свободных и атта. Несмотря на внушительные размеры нового дворца, там уже и утром накопилось столько народу, что яблоку упасть было негде, а высокорожденные продолжали прибывать и прибывать. На фоне прочих свита Идэль выглядела весьма скромной: если не считать гвардейцев, в свите принцессы не было ни одного дворянина — в время как иных высокорожденных сопровождали степенные главы дворянских семей, также тянущие за собой нехилую свиту из собственных телохранителей, слуг и вассалов. Огромное множество высокорожденных из младших домов по своей пышности мало чем отличались от старших собратьев — они также прибыли со своими вассалами, гвардией, слугами и рабами. В итоге в новом дворце началось настоящее столпотворение. Звучали голоса, что, дескать, часть всей этой толпы неплохо бы и отослать восвояси, но практически никто доброму совету не последовал. Представители четырех враждующих партий не желали отсылать никого из своих, поскольку это могло бы убавить им весу в глазах остальных, кроме того, никто не знал, чем закончится сегодняшнее заседание. Вполне могло случиться и так, что до, во время или сразу после голосования, кто-нибудь может попытаться решить все проблемы разом, попросту перебив конкурентов — сделать это было тем более удобно, поелику все означенные конкуренты разом собрались в одном месте. Поэтому распускать свиту, в которой каждый человек, не считая разве что только слуг, был самостоятельной боевой единицей, никто не хотел. Представители четырех партий опасались нападения, а сохранявшие нейтралитет представители старших и младших семей — хотели располагать хоть какими-то силами на случай конфликта, чтобы иметь возможность защитить себя. Авермус и Ведаин и подчиненные им люди как-то пытались организовать всю эту толпу, распределить эту прорву народа по дворцу так, чтобы исключить возможность давки и не сводить вместе кровных врагов, которых в избытке хватало как среди высокорожденных, так и среди дворян, но практически все их усилия никакого результата не дали: все, начиная от преторов и заканчивая последними дворянчиками в их свитах, были твердо уверены в том, что лучше, чем кто-либо, знают, где им находиться и что делать. В конце концов, объявили о начале собрания, но занять свои места все сенаторы смогли лишь спустя час после того, как прозвучало объявление: каждая из партий желала сопроводить своих представителей до самих дверей зала, где должно было происходить голосование, и там же, у дверей, остаться, ожидая итогов и бдительно следя за происходящим вокруг — в результате оба коридора, что вели к залу собраний, были мгновенно закупорены сопровождающими. Новым сенаторам приходилось пробиваться через эту толпу; их сопровождали неменьшие толпы дворян и младших высокорожденных, также желавших занять места у дверей. Но все места уже были заняты, попытки потеснить стоявших приводили в лучшем случае, к еще большему забиванию прохода, либо к ссорам и стычкам — к счастью, ни одна из них не перелилась во что-то большее, что, в общем-то, легко могло бы произойти без всякого специального умысла, просто в силу того, как много скопилось здесь людей, готовых схватиться за оружие по любому поводу, агрессивно настроенных и, вдобавок, подогретых ожиданием выборов и близостью своих кровных врагов. Общее настроение в коридорах было таковым, что Дэвид Брендом не отпускал рукояти меча — и пока провожал Идэль до дверей, и затем, когда, став во главе гвардейцев принцессы, ждал ее возвращения. Тут в любой момент могла начаться свалка, представители различных партий поглядывали друг на друга с агрессией и подозрением, в воздухе пахло напряжением и едва сдерживаемой злостью.

Изнутри сенаторский зал выглядел просторным и почти уютным — по крайней мере, если сравнивать его обстановку с той, что царила в примыкавшим к нему коридорах. Однако Идэль чувствовала, что ее начинает колотить нервная дрожь — несмотря на свободное пространство и уют, здесь напряжение было не меньшим чем снаружи — вот только удерживавшие это напряжение волевые тиски были крепче: здесь собрались сами игроки, там, снаружи остались их союзники и слуги, друзья и клевреты.

Их, долженствующих решить, кто на неопределенный срок — неопределенный, потому что семилетние перевыборы мало что значили и действующий приор почти всегда сохранял свой статус до самой смерти — станет новым правителем Кильбрена, было всего двадцать пять человек. Смайрен, как и ожидалось, так и не появился. Они заняли два ряда кресел, а секонд — отдельное, председательское место, расположенное как бы в оппозиции к остальным. Слева и справа от секонда находились четыре длинные панели с выемками для табличек; эти панели были установлены вертикально и имели разный цвет, кроме того, каждая из панелей венчалась именем кого-либо из претендентов.

Всем собравшимся были розданы золотые таблички, каждому — по четыре. На лицевых сторонах табличек были выгравированы имена претендентов, на обратных — имена самих сенаторов. Все, кроме Идэль, уже участвовали в голосованиях и хорошо знали правила, однако Ведаин, как и положено, перед началом еще раз, вкратце разъяснил эти правила и затем объявлял каждый последующий шаг. Все было предельно просто: предстояло выбрать одно из четырех предложенных имен и опустить табличку, на которой оно было начертано, в мешочек, с которым Ведаин обходил зал. Возможности проголосовать «против всех» или «воздержаться» не предполагалось, вернее сказать, эта возможность предполагалась как раз в той форме, которую избрал пчеловод Смайрен; можно было просто проигнорировать данное собрание и не придти.

Когда были собраны все голоса, Ведаин (свою собственную золотую пластинку он опустил в мешочек первым) стал доставать из мешочка его содержимое и объявлять о результатах, каждый раз спрашивая подтверждения у того, кому принадлежал голос. Выборы, конечно, не могли быть тайными — в этом случае у проигравших было бы слишком сильное искушение объявить их итог подтасовкой; но они не могли быть и совершенно открытыми, поскольку если бы голоса учитывались сразу, то немалый процент сенаторов мог бы изменить свой выбор в самый последний момент по причинам личного характера.

Таблички различались по форме: треугольные у суффектов, четырехугольные у министров, шестиугольные у преторов, овальные у лигейсан, не занимавших никаких постов, но имевших право голоса в сенате по праву крови. Сначала объявлялись решения министров, затем — суффектов и преторов, и только после них — лигейсан. Таблички секонда и приора были многогранными, во время перевыборов написанное на них объявлялось в самом конце — сейчас же, по понятным причинам, табличка приора отсутствовала, и Ведаин, первым опустивший свою пластинку в мешочек, должен был достать ее последней.

Сам порядок объявления голосов в каждой группе не имел значения; первая министерская табличка, которую вытащил Ведаин, принадлежала Гараубу, министру торговли. Вообще, секонд вытаскивал пластинки быстрыми, привычными движениями и объявлял имена не задерживаясь, но для Идэль время как будто спрессовалось: ее разум с бешенной скоростью анализировал происходящее. На поверхности сознания эта мыслительная деятельность воплощалась не в виде последовательных рассуждений — как это будет изображено ниже — а, скорее, в виде чего-то, близкого к чувственному переживанию: Идэль почти физически ощущала, как меняется баланс с каждым произносимым именем. Из восьми министров за Вомфада, не считая его самого, отдали голоса только Етен и Авермус. Двое — за Кетрава: Сераймон и Санза. Трое — за Ксейдзана: Вельдария, Гарауб, Лодиар. За Хаграйда не проголосовал никто. Шераган среди министров, без сомнения, набрал бы больше, но его не было — и все изменилось, В условиях, когда управленческий аппарат шатался, трещал но швам и грозился в любую минуту вовсе исчезнуть, на первый план выступила клановая принадлежность. Голос Лодиара, отданный за Гэал, был понятен. Куда больше Идэль насторожило то, что Гарауб и Вельдария, происходившие из Аминор, проголосовали за Ксейдзана. Аминор, так долго существовавший в виде клана, целиком поддерживавшего политику Кион, решил-таки сменить покровителя? Похоже, что да. Лицо Вомфада ничего не выражало, он умел держать удар. Голоса ниртогцев, Сераймона и Санзы, удивили Идэль еще больше. Чем их купил Кетрав? Почему они не за Хаграйда?

Начался второй раунд, совсем короткий — Ведаину нужно было объявить всего три голоса, а затем и третий, равный ему по длине. По идее, тут никаких сюрпризов не должно было быть, исключая только вопрос о том, кому отдаст голос Самилер, претор аминорцев — но, учитывая итог первого раунда, уже можно было предсказать, кем будет этот счастливчик. Суффекты всегда голосовали так, как и преторы, ибо ставились преторами и являлись в малом совете всего лишь их представителями… По губам Ксейдзана пробежала улыбка, когда Самилер, а затем и его сын Хейкарн отдали свои голоса за претора Гэал. Эта улыбка исчезла, когда собствено суффект Ксейдзана, Сайрин, на вопрос Ведаина — признает ли она только что названное им имя своим действительным выбором? — спокойно подтвердила, что да, признает, что именно за Кетрава отдан ее голос. Сайрин, возглавлявшая ветвь ита-Шедан, спелась с Кетравом, и оставалось только гадать, что посулил ей расчетливый ита-Берайни… «Впрочем, — подумала Идэль, — гадать не нужно: если «вдруг» Тахимейд и Ксейдзан отойдут в лучший мир, главой клана, и это несомненно, станет Сайрин, а Кетрав, с его «тайным оружием», вполне мог бы это устранение организовать…» В Гэал наметился явный внутренний разлад и можно было не сомневаться, что Сайрин перестанет быть суффектом сразу же, как только покинет зал сената — вопрос в том, надолго ли ее отставку переживет гэальский претор?… Но сюрпризы со вторым и третьим этапами объявления голосов на этом не закончились. Потому что Хаграйд не стал голосовать за себя — и он сам, и его суффект Фэбран отдали свои голоса за Кетрава. Теперь улыбался Кетрав, широко и открыто.

События последних недель начали проясняться. Идэль все поняла — да и не только она. Это было грандиозное надувательство. Хаграйд осознавал, что ему не победить, и поэтому просто продал голоса своей партии Кетраву, взамен получив… Стоило вспомнить об ита-Жерейн, как становилось вполне ясным — что было получено взамен. Идэль с ненавистью и омерзением посмотрела на лидера ита-Берайни. Кетрав устранил Дифрини и Дагуара, покушался на жизнь дочерей Вилайда, и, вероятно, пообещал Хаграйду окончательно разобраться с этой мятежной веткой Ниртога сразу после выборов. И этот подонок, хладнокровно вырезающий ближайших — по материнской линии — родственников Идэль, еще имел наглость предлагать ей руку и сердце! Принцессе хотелось закатить ему пощечину или громко, во всеуслышанье, назвать подлецом… но она, конечно, не сделала ни того, ни другого. Как ни циничны были действия Кетрава, приходилось признать, что своего он добился. Почти все лигейсан проголосовали за него же: четыре голоса — от ита-Берайни, включая собственный голос Кетрава, голос Финейры, слишком тесно связанной с кланом Ниртог, чтобы противиться решению Хаграйда и Нерамиза, голос Майдлара — ну, этому Идэль почти не удивилась, и, что ее просто убило — голос Фольгорма… Когда она пораженно посмотрела на последнего, дядюшка тепло улыбнулся и подмигнул, как бы говоря: все путем, племяша, не переживай… Немного отлегло от сердца: оставалась еще возможность думать, что Фольгорм — не на стороне Кетрава, тут шла какая-то большая игра, и даже сенат был лишь этапом этой игры, а не ее итогом. Она сама честно подтвердила, что отдает голос за Вомфада; следом за ней то же самое сделала Галдсайра. Удивительно, но Эрдан проголосовал за него же… Идэль вспомнила свой короткий разговор с Майдларом — да, так и есть, старый клоун был прав — Вомфад нашел способ заручиться поддержкой своего старого врага, и принцессе даже думать не хотелось о том, что это мог быть за способ. Зато по всем остальным пунктам Вомфад проиграл, и Ксейдзан, сумевший-таки перетянуть к себе Аминор, проиграл так же. Выбор Ведаина, хриплым сбивчивым голосом объявлявшего свое собственное решение, уже ничего не мог изменить. Военный министр получил семь голосов, Ксейдзан — шесть, Кетрав — двенадцать. Наступила тишина: все видели результаты, размещенные на четырех панелях — точнее сказать, на трех, ибо панель Хаграйда оставалась пустой, — видели и пытались осознать произошедшее. Кетрав улыбался, лицо Вомфада казалось каменной маской, Ксейдзан, прищурившись, шевелил губами, разглядывая панели и еще раз все подсчитывая, лицо Хаграйда странно сочетало в себе кроткое выражение глаз и блудливую полуулыбку. Было тихо, и эту тишину первым нарушил Кетрав.

— Господин секонд, — сказал он, глядя в глаза Ведаину, — соблаговолите обьявить дату инаугурации, мы ждем.

Ведаин бросил отчаянный взгляд на Вомфада, но военный министр остался безмолвен. Да и что он мог сказать? Приор вступал в должность ровно через месяц после выборов, так гласил закон, и не было никаких причин, чтобы отдалять или приближать эту дату. Обязанности секонда в данном случаи сводились исключительно к формальной стороне дела: он должен был, как и требовал Кетрав, объявить о дате, а не определять ее.

— Инаугурация состоится шестого ноября в старом дворце, — как-то скомканно и поспешно произнес Ведаин.

Кетрав величественно и спокойно — как и положено властелину целой планеты — кивнул:

— Благодарим вас, секонд.

Он поднялся и двинулся к выходу из зала, за ним потянулись и остальные. Идэль осталась сидеть. Она представляла, что начнется в коридорах дворца, как только будет объявлено об итогах голосования. Дэвид как-то рассказывал ей о поведении футбольных болельщиков на своей родной планете, и принцесса ничуть не сомневалась, что полторы сотни высокорожденных из младших семей и более двух тысяч сопровождавших их дворян — будут реагировать не менее остро. Учитывая же, что как проигравшие, так и победители были вооружены и знакомы с боевой магией — ей выходить в коридор совершенно не хотелось.

Кетрав победил. Что теперь будет? Страх перед будущим вернулся. Нужно было как можно скорее найти Дэвида — он один умел изгонять этот страх. Он скажет что-нибудь идиотское в своем стиле, что-нибудь вроде «Да ну, забей, рано или поздно все само утрясется, все твои страхи и выеденного яйца не стоят!..» и принцессе захочется дать ему своим хрупким высокорожденным кулачком прямо в челюсть или, схватив за воротник, долго трясти, вдалбливая в его тупую башку, что нельзя так легкомысленно относиться к жизни, что все серьезно — что все очень серьезно — и как только она начнет злиться на этого идиота, ее страх пройдет и будущее перестанет казаться таким безнадежным.

Фольгорм прибыл в замок Йрник поздним вечером. Волна посетителей, спешащих обсудить насущные вопросы с будущим приором, поздравить его и выразить ему свою верность, уже отхлынула, настало время для частных и скромных визитов, о которых не стоило информировать широкую общественность. Кетрав ждал его в своих личных апартаментах — именно туда, а не в портальную комнату и не в одну из многочисленных гостиных замка был открыт колдовской путь. Не время для церемоний. Кетрав казался усталым — но, конечно, не настолько усталым, чтобы не иметь возможности принять своего будущего военного министра.

Они говорили около получаса. Кетрава интересовала реакция Вомфада и той части клана Кион, с которой был близок Фольгорм — реакция Галдсайры, Идэль и младших высокорожденных, подчиненных наследникам первой жены Джейбрина.

— Девушки дезориентированы, — с улыбкой сообщил Фольгорм. — В клане настроения самые разные, но те, кто мог бы хоть что-нибудь сделать, так или иначе, все они связаны со мной. С этой стороны сюрпризов не будет. Во всяком случае, пока. Что же касается Вомфада, теперь, как ты понимаешь, на особое доверие с его стороны я рассчитывать не могу. Конечно, я попытался сделать вид, что перешел на твою сторону исключительно для вида, но, боюсь, он не слишком-то в это поверил, — улыбка Фольгорма стала шире. — Так что рассчитывать на какую-то откровенность с его стороны теперь вряд ли разумно. Безусловно, он в самом ближайшем времени начнет перетягивать младших высокорожденных к себе; можно не сомневаться, что он не успокоится, а попытается нанести удар. Он в безвыходном положении, точнее сказать, его единственный выход — как можно скорее устранить тебя, пока ты не взял власть и не стер его в порошок.

Кетрав некоторое время молчал. Он сидел в мягком кресле, положив локти на подлокотники, и, соединив кисти рук «домиком», задумчиво постукивал кончиками пальцев, слегка разводя, а затем вновь сближая кисти.

— Ты ведь понимаешь, что Вомфад — это только одна из наших проблем, — наконец произнес лидер ита-Берайни. — Была проделана, и весьма спешно, большая работа, — теперь стоит ожидать реакции. Кто-то сложит два и два, захочет предъявить счеты… мы к этому готовы, но период, который нас ждет, будет не из легких. Во-первых, мне нужна Идэль. Наш союз подведет черту под расколом в доме Кион. А для этого мне нужно, чтобы рядом с ней не ошивалось никаких неведомо откуда взявшихся выскочек. Мы с тобой это уже обсуждали.

— Да, я помню, — кивнул Фольгорм. — Но я не могу просто устранить Дэвида — это разрушит все мои отношения с племянницей. Я уже пытался сделать так, чтобы его смерть произшла естественным путем, как бы сама собой. Я привел его в Курбанун в тот момент, когда там проходил преображение в терафима один местный колдун. Я рассчитывал, что в ходе боя мне удастся незаметно для Идэль убить его или подставить так, чтобы его смог убить терафим — но увы, этот дурачок вообще не принял участия в бою. Он оказался еще большим неумехой, чем я предполагал. После инициации в Рунном Круге он на некоторое время практически утратил способность создавать заклинания и был вне игры все время, пока мы с Идэль разбирались с терафимом. Я поддержал идиотскую идею заслать Дэвида в Гэал, выдавая его за потомка Ксейдзана — потомка, имеющего преимущественное право претендовать на место претора. Увы, эта попытка так же провалилась. Гэал быстро раскрыли его, как я и рассчитывал, но убивать по непонятным причинам не стали. Похоже, они сами еще не определились, как с ним быть. Дэвиду повезло…

— Мне нужны результаты, а не оправдания, — негромко произнес Кетрав. Он говорил как будто бы совершенно без нажима, спокойно, почти по-дружески, но как только он начал говорить, Фольгорм замолчал. Кетрав определял окружающее пространство. Ему не нужно было выказывать силу — он просто имел ее, и все вокруг, добровольно иди вынужденно, это признавали. Когда он начинал говорить, все замолкали: Кетрава можно было ненавидеть, но невозможно было не замечать.

— Мне нужен стопроцентно несчастный случай, с которым твоя племянница никак не сможет меня увязать, — сказал он. — Мальчик запарил ей мозги любовью и прочей чушью, в результате чего она перестала здраво соображать. Впрочем, у нее и раньше были с этим проблемы. Сильный, независимый характер, но ума не на грош… К Идэль нужен особый подход. Я поручил это деликатное дело тебе и хотел бы видеть результат, а не слушать истории о том, почему у тебя ничего не получилось.

Фольгорм дернулся — то ли от этих слов, то ли от какого-то неприятного воспоминания, но ничего не сказал.

— Второе, — сказал Кетрав. — Мне нужен архив Севегала.

Фольгорм покачал головой.

— Боюсь, с этим все еще хуже. Она даже не дала мне с ним ознакомиться.

— Ты выяснил, где она его прячет?

— Идэль уничтожила все сайдеары, на которых Севегал оставлял записи. Вероятно, перенесла информацию на свой сайдеар. Или просто запомнила.

Кетрав сделал печальное лицо. Фольгорм подумал, что даже если бы он и располагал архивами Севегала, черта с два он отдал бы их чванливому ита-Берайни. Хотя… может быть, и отдал бы. Ту часть архивов, где содержались бесполезные, общеизвестные или устаревшие сведения.

— Задача номер три — это Вомфад, — продолжал Кетрав. — Но от тебя тут почти ничего не требуется. Конечно, никто не рассчитывает, что военный министр станет делиться с тобой важной информацией. Сейчас ничего, кроме дезы, ты ничего от него не дождешься. Мне нужно, чтобы ты внимательно наблюдал за младшими высокорожденными. Когда Вомфад станет собирать силы для нападения, они не останутся в стороне. Учти, ты не единственный мой источник информации на этом поле, — Кетрав посмотрел на Фольгорма, в складке губ пряталась улыбка. — Поэтому не заигрывай со всеми сразу, как ты обожаешь это делать. Время, когда можно было выбирать сторону, уже прошло, и я надеюсь, ты выбрал правильно.

— Ты в чем-то меня подозреваешь? — спросил Фольгорм.

— О нет! — Кетрав рассмеялся. — Я лишь обрисовываю свое виденье ситуации. Моя партия открыта для всех. И ты получишь то место, которое было тебе обещано. Но нам нужны результаты, а не разговоры. Иди. Надеюсь, уже в самом ближайшем будущем ты принесешь хорошие вести.

Фольгорм поднялся, но не спешил уходить.

— А как же Ксейдзан?

— Что — «Ксейдзан»?

— Я полагаю, он должен беспокоить вас в первую очередь, — поскольку Кетрав ничего не отвечал, молча рассматривая Фольгорма, последний продолжал говорить:

— Я понимаю, что вы, быть может, хотите отложить эту проблему на потом. Ксейдзан обозлен и даже может воспринимать произошедшее как «предательство», но он будет некоторое время занят разборками в собственном клане, что как будто бы дает вам возможность разобраться с другими делами и лишь потом сосредоточиться на Гэал. На мой взгляд, этот расчет, сам по себе вполне трезвый, может не сработать, поскольку Ксейдзан, оценивая ситуацию в общем, наверняка поймет, к чему все идет и предпримет какие-нибудь меры против такого развития ситуации. В конце концов, он даже может временно объединиться с Вомфадом…

— Фольгорм, — ласково сказал Кетрав, и Фольгорм мгновенно замолчал. — Ксейдзан не должен тебя беспокоить. У тебя другие задачи. Займись ими. О Ксейдзане мы помним и в ближайшее время все наши… ммм… разногласия с Гэал… будут полностью улажены. Не волнуйся. Задача составлять общий план действий не лежит на твоих плечах.

— Прошу прощения, — Фольгорм коротко поклонился. — Я понял.

Попрощавшись, он перешел в Холгомияр и более часа бродил по собственному жилищу, обдумывая текущее положение вещей и то, к чему все может прийти в зависимости от его нынешних действий. Проблема была в том, что в этом уравнении он не был единственным неизвестным, способным самостоятельно определять свое значение, — наличествовало еще множество других персон, чей выбор был вовсе не столь ясно определен, как это могло показаться. Любой план действий должен был быть динамичным, учитывающим переменные чужих выборов. План Фольгорма и был таким, и слабым звеном в этом плане был Ксейдзан. В идеале Ксейдзан должен был быть устранен раньше, чем Кетрав, а Кетрав — раньше, чем Вомфад. Но этот идеал казался недостижимым. Ему нужно было спровоцировать Кетрава на открытое выступление против главы Гэал, но когда и как это сделать? Что, если Кетрав решит договориться со своим прапрадедом? Они уберут Вомфада и поделят власть. Это было бы хуже всего. Фольгорм хотел связаться с Вомфадом немедленно, но заставил себя отложить разговор до утра. Несколько часов он общался со своими собственными агентами. Вести были неутешительными. Сайрин ита-Шедан баламутила воду в Гэал, настаивая на собрании клана в самые ближайшие дни и ее, похоже, могло поддержать чертовски много высокорожденных из младших семей. Ксейдзан будет очень занят тем, чтобы удержать власть в своем собственном клане и сделается безопасен для Кетрава, а значит, и прямой необходимости в его устранении у ита-Берайни не возникнет. Значит, нужно было прыгать сразу на вторую ступеньку, забыв о первой. Едва дождавшись утра, Фольгорм попытался связаться с Вомфадом. Военный министр не отвечал. Откликнулось зеркало, висевшее в кабинете у секретаря: оказалось, что военный министр очень занят каким-то разговором и в категорической форме запретил его отвлекать. Фольгорм подождал и связался вновь. Вомфад уже убегал, он мог встретиться и поговорить не раньше, чем в середине дня. Фольгорм отправился спать — ему требовался отдых не столько для тела, сколько для ума. Через несколько часов, однако, он не почувствовал себя лучше. Сознание мутилось, приоритеты, обычно столь четкие и ясные, таяли, все ставилось неопределенным. Он знал, в чем причина и каково лекарство для этой болезни. Ему нужно попасть в кабинет Вомфада. Как можно скорее. Там мир перестанет смазываться и снова станет четким.

Вомфад принял его, как принимал обычно, казалось, после сената все в их отношениях осталось по-прежнему. Но Фольгорм понимал, что это иллюзия. Как обычно, военный министр предложил продолжить партию, но на этот раз принц отказался. Он решил, что нет никакого смысла ходить вокруг да около, следует сразу переходить к сути и спросил прямо:

— Что ты собираешься делать?

Губы военного министра изогнулись в усмешке.

— А что ты предлагаешь?

— Я предлагаю устранить Кетрава, — сказал Фольгорм. — И сделать это надо как можно скорее.

— У тебя, наверное, уже и план готов? — Вомфад продолжал улыбаться.

«Он уверен, что я действую по поручению Кетрава, — подумал Фольгорм. — Пытаюсь заманить его в подготовленную ловушку.

— Плана нет. Зато я знаю место, в котором они собираются. Это замок Йрник. Я был там вчера. Кетрав полагает, что может распоряжаться мной, но он ошибается. — Фольгорм в двух словах пересказал содержание вчерашнего разговора.

— Кетрав был там вчера, — Вомфад пожал плечами. — Но почему ты думаешь, что он будет там и завтра? Или даже сегодня? У ита-Берайни много замков, и любой из них может стать временной базой.

— Я полагаю… нет, я уверен, что Йрник — основная.

— Ты хочешь сказать, что они тебе настолько доверяют, что позволили узнать…

— Нет, нет. Дело не в этом. Кетрав не пустил меня дальше собственных апартаментов, и никого, кроме него, я в этом замке больше не видел. Но у меня при себе была одна вещица… Вот эта — Фольгорм снял кольцо с пальца и положил на стол. — Позволяет читать информационные поля, не отвлекаясь от разговора. Естественно, глубоко проникнуть таким образом нельзя, можно узнать лишь самые поверхностные вещи… У Кетрава там до меня побывала уйма людей, включая его брата и сестричек. Они живут в этом замке и будут жить ближайшие дни. В Йрнике полно тех, кто им верен — гвардейцев, младших высокорожденных.

— Похоже, они там хорошо укрепились, — заметил Вомфад.

— Да, они готовы к нападению. Но лучшей возможности уже может и не представиться. Я полагаю, нам нужно собрать все силы и ударить немедленно. Нельзя затягивать подготовку: у Кетрава среди младших высокорожденных нашего клана есть собственные тайные сторонники и агенты.

Вомфад некоторое время задумчиво рассматривал собеседника. «Мои аргументы недостаточно убедительные, — подумал Фольгорм. — Он не верит мне и побоится лезть в место, где может быть расставлена для него отличная ловушка…»

Принц думал так, и то, что сказал после этих слов Вомфад, весьма его удивило.

— Ты все-таки на моей стороне, — военный министр чуть кивнул. — Меня это радует.

Фольгорм не понял, исходя из чего был сделан такой вывод, и тень замешательства на его лице заставила Вомфада улыбнуться.

— Подожди немного.

Военный министр вышел из комнаты. Спустя несколько минут он вернулся вместе с Тахимейдом, которого Фольгорм видел чуть раньше, на пути к кабинету, — тогда эта встреча показалась принцу случайной: мало ли что могло понадобиться внуку гзальского претора в старом дворце? Теперь он понял, что Тахимейд приходил к Вомфаду, но то, что этих двоих могут связывать какие-то дела, заставило сердце Фольгорма болезненно сжаться. Неужели Ксейдзан и Вомфад решили заключить союз против Кетрава? Это было бы весьма некстати, — но худшие опасения Фольгорма не сбылись, напротив — произошло то, на что он не смел и надеяться.

Вомфад занял свое кресло и кивком предложил Тахимейду сесть.

— Расскажи ему то, что сегодня рассказал мне.

На лице Тахимейда отразились сомнения.

— Ты уверен, что…

— Вполне. Его предложение настолько похоже на твое, что я начинаю подозревать, не сговорились ли вы.

Тахимейд удавленно посмотрел на принца. Фольгорм сделал недоуменное лицо. Ксейдзан предложил организовать совместный штурм замка Йрник?

— Ксейдзан убит, — сообщил Тахимейд. — Во сне, тем же способом, что Шераган. Это произошло сегодня около четырех утра. Пока об этом никто не знает, кроме вас двоих и меня. Слуга, который принес мне это известие, обо всем забыл. Я не хочу объявлять о случившемся, потому что известие о смерти претора вызовет анархию в клане, и Сайрин, эта сучка, соберет всех немедленно, чтобы взобраться наверх по еще не остывшему телу деда. Я лично имею крайне мало влияния — я всегда пренебрегал политикой в пользу магии и, вероятно, был не совсем прав… Впрочем, это уже неважно. Суть в том, что как только о смерти Ксейдзана узнают, я стану не больше чем обычным членом клана, может быть, кто-то и будет видеть во мне наследника, но только одного из возможных. Но пока этого не произошло — сегодня, максимум завтра, смерть деда нельзя скрывать бесконечно — я еще могу отдавать распоряжения, выступая в качестве доверенного лица деда. Я хочу отомстить. Немедленно. Я могу взять часть гвардии, служащей нашему дому, и отобрать среди младших высокорожденных тех, кому можно доверять. Я знаю, где находится — и будет находиться, по крайней мере, в ближайшие дни — штаб ита-Берайни: у деда были осведомители среди их приближенных. Если ты, — Тахимейд посмотрел на Фольгорма, — предлагаешь напасть на замок Йрник и сделать это немедленно, я буду рад увидеть в тебе союзника.

Фольгорм сидел молча, не в силах вымолвить и слова. Он был поражен такой неожиданной удачей. Слишком часто его планы — безупречные с чисто логической стороны — рушились из-за сущей ерунды, каких-то нелепых совпадений. Но сейчас, кажется, полоса невезения закончилась… Должна же она была хоть когда-нибудь закончиться!

— Добавлю пару слов, — сказал Вомфад. — У меня есть собственные наблюдатели. Устранение Кетрава я планирую уже давно. Мы могли убрать его и до сената, но мне очень хотелось посмотреть, кого этот умник сумеет перетянуть на свою сторону. Теперь очевидно, что министерский состав придется менять практически полностью. Сложно работать вместе с людьми, которые высказывают верность, но готовы предать по малейшему поводу. Но это так, к слову. О текущем местонахождении Кетрава мне известно. Тем не менее я очень рад, что вы решили ко мне присоединиться, — в голосе военного министра прозвучала ирония. — Фольгорм, я повторю то же, что чуть раньше сказал Тахимейду. Пока Декмис собирает людей и заканчивает подготовку, ты не должен отлучаться из дворца. Можешь связаться с теми, кто тебе верен и пригласить их сюда, но, пожалуйста, не вздумай болтать лишнего и учти, что все разговоры можно проводить только по зеркалам, установленным в этом крыле — и все они, естественно, прослушиваются. Если ты вдруг хочешь что-нибудь добавить, у тебя есть возможность сделать это сейчас.

— Нет, ничего, — Фольгорм покачал головой. — За исключением того, что обязательно должна быть устранена Яльма. Может быть, это даже важнее, чем убить Кетрава, — во всяком случае, не менее важно. Шерагана убила она, а значит, — Фольгорм посмотрел на Тахимейда, — и твоего деда, вероятнее всего, тоже она. По не совсем ясным причинам она не смогла добраться до Вомфада, хотя такое покушение было, — Фольгорм знал об этом, поскольку Вомфад не так давно сам рассказал ему о нападении, которому подвергся. — Скорее всего, дело в министерском ключе… Впрочем, это только предположение. Как бы там ни было, я не хочу испытывать на себе действие ее магии и ты, полагаю, также. Поэтому ее обязательно нужно устранить. Не считая Кетрава, это самая приоритетная цель.

— Да, это дело рук Яльмы, — подтвердил Тахимейд. — Хотя мне очень интересно, откуда ты об этом узнал.

— Совершенно прозаические источники. Слежка. Все ита-Берайни в тот момент, когда умирал Шераган, были на виду Все, кроме Яльмы, которая в это самое время находилась в своих заклинательных покоях. Я знаю также — это можно понять по характеру воздействия — что для убийства Шерагана использовались Черные Нити Сияния, хотя мне и не понятно, как Яльма умудрилась достать свою жертву дистанционно, проигнорировав как общую защиту замка, так и поле амулета. Однако мастеров, владеющих этим волшебством, в нашем мире не так много. Как член Ордена селпарэлитов, Яльма могла быть знакома с волшебством Нитей, а то, что от этих чар погиб Шераган именно в то время, когда она была занята в своих заклинательных покоях чем-то очень важным при том, что смерть Шерагана была нужна ита-Берайни и ими же спланирована… В общем, пусть все имеющиеся улики — лишь косвенные, но их сумма создает ясную и совсем недвусмысленную картину.

— Понятно, — кивнул Тахимейд. — Действительно, обескураживает, когда оказывается, что вещь, которая тебе самому представлялась неким секретом, уже давным-давно кому-то известна — при том это знание получено путем наблюдений и логических умозаключений. Ну ладно. Поскольку вы и так все знаете про Яльму, я заполню последнее белое пятно. Мне кое-что известно о ней, поскольку я состою в том же самом Ордене, что и она, — Тахимейд поднял руку, демонстрируя кольцо с печаткой селпарэлитов, — и до недавнего времени мы были едва ли не союзниками… Впрочем, мы и были союзниками — до смерти Джейбрина. Но дед оказался не таким, ммм… гибким, как ита-Беранйи, кроме того, он не хотел видеть в них врагов, потому что они были его потомками, а Берайни, от которой идет весь их проклятый род — его любимой внучкой… В то же время ни Кетрав, ни остальные на подобные сантименты никогда не разменивались, и, как это теперь видно, не ставили наше родства ни во что. О деле. Яльма действительно является в Ордене немаловажной фигурой, и твое предположение о том, что ей известно не только волшебство Селпарэлитского Тертшаура, но еще и та магия, за счет которой праотец Гельмор когда-то создал и сам Орден Ткачей и Рунный Круг, находящийся в их распоряжении — это предположение верно. Она знакома с волшебством Черных Нитей и даже более чем знакома — в Ордене она считается одним из лучших специалистов в этом деле. Как вам может быть известно, длительное время она жила в Хеллаэне, но вы вряд ли знаете, что там же она познакомилась с неким мастером снов и довольно близко сошлась с ним — до такой степени близко, что даже сумела выбить из магистров разрешение для него пройти Селпарэлйтский Тертшаур — без обязательной присяги и прочего. Они на пару занимались экспериментальными исследованиями, направленными на соединение Орденской магии и волшебства, открытого тем, кто предпочитает постигать не Царство Сущего, а Царство Чар — которое столь же часто называют Царством Снов. Результаты своих исследований они, конечно, публично не оглашали, хотя полагаю, что руководство Ордена и может что-то о них знать — но, если судить по тому, что Яльма учинила с Шераганом, а затем и с моим дедом, эти результаты были более чем успешными. Вероятно, Яльма научилась проникать в сны и делать их реальными, а также преобразовывать часть окружающего мира в пространство сновидений. Но все это, я полагаю, требует какой-то подготовки, и если мы нападем неожиданно, Яльма не сумеет или не успеет сбежать в сновидение.

Фольгорм покачал головой, не находя, что сказать. Ита-Берайни осторожничали и до сих пор не применяли свое «тайное оружие» слишком часто, но страшно было представить, каких бед могла натворить Яльма, если им не удастся взять ее в замке Йрник. Вомфада защитит министерский ключ, но у него самого такого ключа не было… И даже если бы Яльма не смогла проникнуть в его сны, как она проникла в сны Шерагана и главы Гэал, она могла понять, что что-то не так с его снами и с самим рассудком. И это было бы хуже всего.

15

Яльма брела по Лабиринту Судеб — сложной, запутанной конструкции, расположенной в глубине снов. Царство видений, иллюзий и обманов, с которым люди соприкасаются каждые сути, на время расставаясь с повседневной реальностью, было знакомо ей чуть больше, чем обычному человеку. Чем больше знание, тем больше и граница с непознанным. Люди не обращали внимание на сны, не запоминали их и не видели в них тайны, для Яльмы же этоЦарство было огромной, невообразимой вселенной, которую она только-только начала изучать. Мастера снов, который учил ее, звали Авильт. Сотрудничество с ним было весьма плодотворным… до тех пор, пока он неожиданно не бросил Яльму — отказавшись иметь дело с ней и как с женщиной и как с партнером по изучению новых, экспериментальных областей волшебства. Авильт вбил себе в голову, что их союз принесет ему несчастье; он почти ничего не объяснял, он просто вдруг ушел из Сущего куда-то туда, в глубины Царства Чар. Яльма долго не могла понять причины столь странного поведения, короткие и сумбурные объяснения Авильта выглядели какими-то надуманными… но теперь, блуждая по Лабиринту Судеб в То время, пока ее тело неподвижно лежало в заклинательных покоях замка Йрник, она начинала понимать. В сновидениях все — загадка и тайна; обычный человек видит лишь картинку, иллюзию; сновидец проникает глубже и обнаруживает структуру, которая порождает картинку, однако и воспринимаемая сновидцем структура — такая же картинка, только принадлежащая иному уровню восприятия, и она также имеет свою структуру и причину возникновения, которые могут быть постигнуты теми, кто погрузился еще глубже — и так далее, до бесконечности. Царство Снов — иллюзии под оболочками иллюзий, совершенное отсутствие чего-либо настоящего. Здесь нет истины, но есть то, что может принести пользу; здесь невозможно найти ответ на вопрос «что есть реальность?», но можно узнать кое-что о том, как этой реальностью управлять. Правда, большая часть этих знаний не имеет никакого отношения к миру Сущему, и в этом смысле они бесполезны, но часть — имеет, и может быть применена…

Лабиринт Судеб, чьи стены сотканы из изображений, чьи камни — сегменты времени, чьи коридоры — чужие жизни, чьи развилки и повороты — водораздел между тем, что может быть и чего никогда не будет — Лабиринт Судеб был одним из таких полезных мест. Он был связан с Сущим, и тот, кто рискнул войти в него, иногда мог узнать кое-что о своем будущем или о будущем тех людей, с которыми вошедший был связан.

Яльма посещала Лабиринт не впервые и неоднократно получала здесь знания, которые оказывались затем весьма ценными в обычной жизни, но то, что она видела сейчас, повергало ее в ужас… Казалось, Лабиринт сошел с ума; иногда ей казалось, что дело не в Лабиринте, а в ней. Как будто бы она утратила власть над сновидениями и вернулась к самому началу — к первым урокам Авильта, когда она уже научилась осознавать окружающий ее мир снов, но еще не научилась им управлять. Ей казалось, что она попала в кошмар, и не имела власти покинуть его или изменить по своей воле. Все было неправильно.

Поскольку будущее зависит от выбора, который не существует до тех пор, пока не совершен, Лабиринт показывал разное будущее — и характер этих «будущих» определился выборами, совершаемыми в различных точках. Его прогнозы не были стопроцентны, но они были весьма точны — прежде Яльма убеждалась в этом не раз. Она могла увидеть какую-нибудь линию развития событий, потом вернуться к повороту и посмотреть, что будет, если пойти в другую сторону — то есть если она или кто-нибудь еще совершит иной выбор. Основная проблема состояла в том, чтобы отделить увиденное внутри той или иной линии от соседней — образы накладывались друг на друга, взаимопроникали, смешивались. Так происходило потому, что время — нелинейно, линейным его видит человек, и человеку требуется рассечь сложное целое на множество простых составных элементов, чтобы понять хоть что-то. Тем не менее, несмотря на мешанину, обычно удавалось хоть в чем-то разобраться, но теперь…

Все коридоры, все ответвления предвещали смерть — смерть как самой Яльмы, так и всех, кто был ей дорог. Точнее, судьба Сурейлин и Цзарайна была еще не определена — Яльме во многих случаях не показывалось, что с ними будет. Сама она умирала почти всегда; кроме того, было видно, что все эти смерти взаимосвязаны с судьбой Кетрава. Все вертелось вокруг их лидера, именно в нем крылась причинах их скорой гибели и поражения.

Это было очень странно, потому что Яльма заглядывала сюда не так давно — и ничего зловещего Лабиринт Судеб для ита-Берайни не предвещал. Кетрав должен был стать приором, а Вомфада и Ксейдзана ожидала смерть — было несколько вариантов того, как все осуществится. Но теперь все изменилось — но изменилось не после какого-то события или выбора. Изменения касались не только будущего, но и прошлого: как будто бы Лабиринт всегда предсказывал смерть. Но Яльма знала, что это не так.

Смерть Кетрава, вокруг которой все крутилось, не была определенной — Лабиринт уготовил для Кетрава сотни, тысячи смертей. Яльма ходила по его коридорам взад и вперед — но на всех развилках, на всех ответвлениях, которые она видела, Кетрав умирал. Событийные ряды выстраивались в совершенно фантастическом порядке, доходило до абсурда: Кетрав завтракал, давился бутербродом и умирал от удушья; спотыкался на ровном месте, неудачно падал и разбивал обо что-нибудь голову; рисунок выстраиваемого им заклятья нарушался из-за крайне неудачного расположения звезд в этот момент и Кетрав непреднамеренно убивал сам себя… Наличествовали и более «достоверные» линии будущего, но конец всегда был один. Больше всего Яльму поражало то, что изменился сам Лабиринт — события, которые прежде вели к благоприятному для ита-Берайни исходу, теперь, через цепочку случайностей и досадных совпадений приводили все к тому же гибельному результату. Как будто бы у них никогда не было никакого выбора и все было предопределено; как будто созерцаемое ею было не Лабиринтом Судеб — вневременной структурой, доступной сновидцам, а индивидуальным кошмаром, в который она сама себя загнала.

Почему Кетрав должен был погибнуть? В чем причина? Почему все событийные ряды выстраиваются именно так, а не иначе? Она не могла понять. Должно быть какое-то событие, которое предопределило такой исход — может быть, она не там его ищет? Она пытается заглянуть как можно дальше в прошлое, найти причину, из которой растут все эти смертоносные следствия, но что, если эта причина расположена совсем не так далеко, как ей кажется? Она где-то здесь, рядом, почти в настоящем, но эта причина столь значительна, что она переделывает под себя все — и будущее и прошлое-

Это должен быть какой-то выбор, совершенный Кетравом, вот только какой? И когда совершенный?

В конце концов Яльма причину нашла. Она не поверила себе, когда ее увидела, перепроверила все еще раз, и еще — но увиденное оставалось неизменным. Именно после этого выбора Кетрава, выбора, сделанного окончательно и бесповоротно, все начало меняться, и неопределенное прошлое стало подстраиваться к будущему, которое вдруг сделалось предельно определенным.

Кетрав накликал свою смерть в тот момент, когда решил устранить жениха Идэль. Яльма помнила чужестранца и не могла понять, почему Дэвид стал камнем, который вызвал столь колоссальные колебания, нарушившие, переиначившие всю структуру Лабиринта Судеб. Он не мог этого сделать. В принципе. В нем не было силы — одна только смазливая мордашка и мягкая душа. Может быть, он идеально подходил для Идэль в постели, но он ни на что не мог повлиять — по крайней мере, не в таких масштабах. Он не был ни выдающимся магом, ни лидером, ни интриганом, у него не было могущественных родственников и за ним никто не стоял… Яльма вдруг усомнилась в последнем. Дэвид был никем — и вместе с тем влияние, которое он оказывал на события, было колоссальным. Значит, источник влияния — не он сам, а что-то, с ним связанное? Но что это? Или кто?

Она пыталась рассмотреть собственную историю мальчика, но так не смогла ничего найти. Лабиринт ничего — или почти ничего — ей не показывал. Дэвид не был прописан в Лабиринте, он действительно был «камнем», который невидимая рука бросала откуда-то сверху, нарушая весь существующий рисунок.

Что способно влиять не только на настоящее и будущее, но и на прошлое, подстраивать под себя события, самоопределять свое бытие, не быть зависимым от предшествовавшего ряда причин-следствий, но напротив, определять для себя этот ряд? Яльма знала ответ: Сила.

Дэвид не был Обладающим и не мог им быть, но существовала какая-то Сила, которая хранила его, распределяя события неким, угодным лишь ей одной, образом. Совпадения выстраивались так, что Дэвид оставался жив, а его враги — проигрывали или погибали; их личное могущество переставало иметь какое-либо значение, потому что сама реальность, в рамках которой они существовали, восставала против них. Кетрав был лидером ита-Берайни, героем, он закручивал события вокруг себя и определял бытие согласно своей воле — но перед Силой, которая оберегала Дэвида, он был лишь песчинкой. Он, по незнанию, стал действовать вопреки тому ходу событий, который она создавала, и был сбит — вместе со своей волей, личной силой, харизмой и прочим — с пути так же легко, как человек щелчком пальцев отправляет в свободный полет таракана. Более того: неверный выбор Кетрава, как бы вступающий в противоречие с течением этой Силы, на самом деле — ничуть ей не противоречил: он был вобран ею и использован в своих целях, стал еще одним камнем на том пути, который она мостила и который в конечном итоге должен был привести Дэвида Брендома к чему-то, что было угодно ей и только ей. Силу не интересовали ни высокорожденные, ни эта муравьиная борьба за власть, ни сам Кильбрен — имело значение только то, что препятствовало или способствовало тому пути, который определила для Дэвида эта Сила. Препятствия разгрызались и переиначивались, то, что должно было уничтожить Дэвида, наоборот, делало его сильнее. Яльма поняла, что у этого мальчика должна быть потрясающая и необъяснимая удача — проявляющаяся, впрочем, не всегда и не во всем, а лишь в каких-то ключевых пунктах, там, где это угодно Силе, а не Дэвиду. Ни она, ни Кетрав, ни кто-либо из высокорожденных, ни весь Кильбрен как совокупность населяющих его людей, животных и духов не были способны повредить этому мальчику. Скорее уж, Кильбрен рухнет в тартарары, чем произойдет что-нибудь в этом роде — возникшая вдруг цепочка событий совершенно «естественным» образом приведет к такому финалу. Противостоять этому могуществу мог бы только другой Обладающий либо, возможно, кто-то из младших богов рангом повыше, чем Ёрри. Но у ита-Берайни, конечно же, не было связей в столь высоких сферах.

Яльма устремилась к выходу из Лабиринта. Надо поговорить с Кетравом. Может быть» еще не поздно все исправить. Пусть сделает другой выбор, пусть бережет мальчика как зеницу ока — да черт с ними, с Дэвидом и Идэль, пусть живут как хотят — Кетрав может получить все, что хочет, и без принцессы, Идэль не так уж важна для его планов. Пусть Сила не вмешивается, надо сделать все, чтобы не связывать свою судьбу с судьбой Дэвида, пусть он идет своим путем — к тому ужасному нечеловеческому будущему, которое ему уготовано, а они пойдут своим, останутся в круге тех проблем, которые способны и могут решить. Не им лягаться с Обладающим, лучшее, что они могут сделать — не привлекать к себе внимание со стороны Силы ни в каком виде, и тогда, быть может, им будет позволено жить той жизнью, которая им привычна и в равных условиях добиваться целей, ничтожных с точки зрения Силы — но столь важных для них самих. Яльма проснулась в заклинательных покоях, села на ложе, расположенном внутри магического узора, распутала паутину чар и бросилась к дверям. Она не успела сделать и нескольких шагов, как замок содрогнулся от взрыва. Началось нападение, возглавляемое Вомфадом и Декмисом.

Сила, о существовании которой догадалась Яльма, позволила ей кое-что понять в подноготной происходящих событий лишь потому, что действия Яльмы, которые могли бы проистечь из этого понимания, уже не были способны изменить что бы то ни было.

* * *

Зеркала, с помощью которых маги общаются друг с другом, могут быть использованы для общения двояко: во-первых, тот, кто желает установить связь такого рода, может создать канал между собственным зеркалом и иным, находящимся в строго определенном месте; во-вторых, можно взять за точку отсчета не зеркало, а человека — в этом случае окажется задействованным то зеркало, которое находится ближе всего к искомому человеку. В особняке Идэль имелось около двадцати зачарованных зеркал, Фольгорм, конечно, понятия не имел, в какой части дома находится нужный ему человек, и поэтому воспользовался вторым способом связи, тихо надеясь, что рядом с зеркалом в момент вызова Дэвид будет один.

Так и случилось. Дэвид обнаружился в комнате, которую они с принцессой собирались использовать под библиотеку, — разбирал книги, закупленные сегодня в городе Диаром, и Лийеманом, и расставлял их по полкам. Увидев, что замерцало настенное зеркало, протянул к нему руку и со своей стороны активировал заклятье связи. Физиономия Фольгорма, нарисовавшаяся с той стороны стекла, его не удивила — в связи с обучением, которое проводил дядюшка принцессы, они виделись едва ли не каждый день.

— Привет, — кивнул землянин, наклоняясь, чтобы вытащить из коробки еще несколько книг. — Тебе нужна Идэль?

— Нет, мне нужен ты. — С легким нажимом произнес Фольгорм.

— Я к вашим услугам, мистер.

— Готов подраться?

Дэвид отложил книги и с интересом посмотрел на зеркало.

— То есть?

— Если готов, бери меч и все, что тебе надо, и приходи в Старый дворец. Немедленно. Идэль ничего не говори.

— Эээ… — сказал Дэвид. — А, собственно, почему?

— Потому что дело опасное, а зная характер своей племянницы, я предвижу одно из двух: она либо никуда тебя не отпустит, либо припрется сама. — Терпеливо разъяснил Фольгорм. — Идэль мне здесь не нужна. Все понятно?

— Эээ… В общем, да. А кого мы собираемся отпи… кхе-кхе… пардон, я хотел сказать: а с кем мы собираемся вступить в честный благородный поединок?

— С Кетравом. Подробности на месте. Давай, живо.

Изображение погасло, зеркало как будто покрылось жемчужно-радужным туманом, а затем, в течение нескольких секунд, опять прояснилось — вот только отражало оно уже не физиономию Фольгорма, а комнату в особняке. Глядя на свое отражение, Дэвид задумчиво почесал затылок. Его зеркальный клон с той стороны стекла, как и положено, повторил движение.

— Бросай все, пошли мочить Кетрава, — пробормотал землянин. — Как будто мне заняться больше не чем… Вон, даже книжки еще не расставлены…

Он покинул библиотеку и быстро прошел в свою комнату. Подвески после боя с Кантором он теперь всегда держал наготове — у хеллаэнского ублюдка хватило бы мозгов вернуться за третьей добавкой. Амулет, как обычно, был на месте, оставалось только взять меч. А что если дело затянется? У Идэль может возникнуть вопрос, где, черт возьми, ошивается ее благоверный. Чтобы зря не тревожить любимую, Дэвид взял листок бумаги и составил короткую записку в духе: не волнуйся, милая, ушел по срочному делу, постараюсь вернуться к ужину. Он положил бумагу на подставку для книг, так, чтобы листок был сразу заметен, с порота, и совсем уже собрался открыть волшебный путь, как дверь в его комнату вдруг резко распахнулась… Первым из вломившихся был Лийеман, он придержал дверь, пока входила принцесса, а за ней нарисовалось еще с полдюжины дворян.

— Чему обязан, господа… и дамы?… — с некоторым недоумением поинтересовался землянин. Они даже не постучались!

Вперед вылез Керамар.

— Простите, кириксан Дэвид. Я установил подслушивающие заклинания на зеркалах… и даже сумел сделать это так, чтобы остаться незамеченным для ваших элементалей! — закончил старик не без гордости.

Дэвиду захотелось придушить пенсионера. Мало того, что тот поставил зеркала на прослушку и ничего ему, Дэвиду — человеку, который нанял Керамара на эту работу! — не сказал; мало того, что он настучал Идэль, так он еще и раскрыл перед всеми существование шпионов-элементалей в магической системе дома! Дэвид хотел рявкнуть старику, что тот уволен и может убираться к черту, но в этот момент Идэль подошла к нему вплотную и закрыла ладошкой рот. Землянин возмущенно сбросил руку, однако увольнение Керамара пришлось отложить.

— Тихо, — успокаивающе произнесла Идэль. — Не кипятись. Про элементалей и так все знают. Всем было очень интересно, как ты обнаружил Вилайда при том, что он был намного лучшим магом, чем любой из нас, и спокойно прошел через защиту… мои дворяне начали разбираться в системе и очень быстро обнаружили твоих существ. Но это не важно… а важно то, что ты, кажется, куда-то собрался.

— Я думал, мы играем на стороне твоего дяди, — произнес Дэвид.

— Конечно. Поэтому я отправлюсь с тобой и помогу дядюшке сделать то, что он собирается сделать.

— Нет, так не пойдет!

— Хорошо, — величественно согласилась Идэль. — Можешь оставаться в особняке, я пойду одна.

— Черт!.. — Дэвиду хотелось разразиться нецензурной бранью, и только присутствие дворян его остановило. — Я тебя не пущу!

— Не пустишь?! — удивилась Идэль. — Ты — меня? — Она посмотрела на Крайгема, на Яджи, Керамара, Сибана и Лийемана, молчаливо ждущих распоряжений своей госпожи, и снова перевела взгляд на Дэвида. — Это я тебя не пущу! Арестую и запру прямо в твоей комнате.

— Это… это… — Дэвид не знал, что сказать. Временами самоуправство этой женщины его просто бесило. — Это нечестно!

Идэль повернулась к дверям..

— Ты идешь или остаешься? — бросила она через плечо.

Дэвид не выдержал и все-таки процедил несколько крепких словечек — правда, на винландском, и из присутствующих его никто не понял. Он никогда раньше специально не задумывался о том, каково должно быть положение женщины в семье и в обществе, но в эту минуту с предельной ясностью осознал: феминизм есть великое зло. Жесткий патриархат, женщины в гаремах, выбирающиеся на улицу исключительно в парандже, робкие, безгласные создания, во всем подчиненные мужчине — вот каким должен быть идеальный мир, в этом не оставалось никаких сомнений.

То ли скорпионцы были слишком удивлены той решительной делегацией, которую возглавляла Идэль, то ли им был дан приказ пускать в Старый дворец всех желающих, но не выпускать никого — как бы там ни было, холл и путь на второй этаж Дэвид, Идэль и сопровождавшие их дворяне прошли беспрепятственно. На втором этаже крутилась куча народу — все при оружии, слегка напряжены и как будто чего-то ждали. Когда новоприбывших увидел Фольгорм, он схватился за голову.

— Ты все-таки привел ее…

— Кого это «ее»? — возмутилась Идэль. — Я, между прочим, здесь нахожусь! Прошу не говорить обо мне в третьем лице, это просто невежливо!

— Я же тебе сказал, чтобы ты… — пытаясь не обращать на племянницу внимания, продолжал Фольгорм.

— Дядюшка, — с укоризной произнесла Идэль. — Я тоже хочу в этом поучаствовать! Мне надоело думать о будущем, бояться, переживать, просчитывать, что может сделать Кетрав, дрожать от каждого шороха… Я тоже хочу его убить.

— Боги мои, представляю, что скажет Вомфад. — простонал Фольгорм. — А, дождались. Вот и он.

Зеркала в старом дворце, которыми пользовались Фольгорм и Тахимейд для общения с теми, кого они собирались взять с собой на «мероприятие», находились, как и предупреждал Вомфзд, под наблюдением. Вомфаду не нужны были сюрпризы и своим союзникам он доверял не больше, чем врагам. Скорпионцы исправно сообщали ему обо всех переговорах — вот только у Вомфада имелись, кроме этого, еще и другие дела, состоявшие, в частности, в вызове и инструктаже высокорожденных из младших семей, подчиненных лично ему самому. Поэтому отчеты делались с некоторым запозданием. На самом деле своим появлением Идэль, возможно, спасла Фольгерму жизнь, поскольку Вомфад, получив наконец известие о переговорах Фольгорма и Дэвида, пришел в ярость. Чтобы понять причину такой реакции, необходимо встать на точку зрения военного министра и взглянуть на мир его глазами. Правду о том, кто такой Дэвид, не считая его самого, в Кильбрене знали еще двое: Идэль и Фольгорм. Все остальные знали либо ту версию, которая была наложена им публично, на обедах в кланах Кион и Гэал, либо ту, которая в спешке была приготовлена Дэвидом полторы недели назад, во время дружеского семейного обеда с Ксейдзаном и Тахимейдом. По последней версии, предназначенной для «особо избранных», Дэвид выходил этаким тайным агентом Кетрава. Эту версию Фольгорм сам, лично, продал Вомфаду в качестве «секрета» во время очередного сеанса их бесконечной партии в трехмерные шахматы… Неудивительно, что связь с «агентом Кетрава» непосредственно перед операцией Вомфада просто взбесила. Он вышел в коридор, еще не зная — отдать приказ убить Дэвида и Фольгорма или только пленить их, отменить операцию и допросить с пристрастием — когда увидел Идэль и ее дворян. Это слегка остудило его чувства. Связан ли Дэвид с Кетравом — еще неизвестно, Вомфад узнал об этом от Фольгорма и совсем не факт, что Фольгорму в этом вопросе можно было верить; но вот то, что Дэвид связан с Идэль, а через нее — и с той партией внутри клана Кион, которую возглавлял Вомфад — было куда более очевидно. Пусть даже изначально Дэвид был агентом Кетрава, Ксейдзана или еще чьим-нибудь, но это вовсе не означало, что его нельзя переманить на другую сторону; и появление здесь и сейчас этой чудной парочки — неизвестно откуда взявшегося «жениха» и широко известной своим взбалмошным поведением «невесты» — стало в своем роде манифестацией того, на чьей же на самом деле они стороне. Вомфад раздумал рубить головы, но было что-то такое в его лице, когда он приближался к новоприбывшим, что заставило Дэвида смутиться, Идэль — принять наивно-детский вид, а Фольгорма — прикрыть глаза и мысленно досчитать до десяти. Некоторые дворяне рефлекторно опустили руки на рукояти мечей.

На расстоянии нескольких шагов от означенной группы Вомфад остановился и поманил к себе Фольгорма. Принц тихо вздохнул, но подчинился. Пока он шел к военному министру, думал, что будет говорить.

Хотя Фольгорм не особенно рвался выполнять заказ Кетрава на устранение мешавшего лидеру ита-Берайни жениха принцессы Идэль, сам он, в общем-то, совсем не возражал против того, чтобы Дэвид скончался — само собой, от совершенно естественных причин. Фольгорм с большим скрипом принял то, что Рунный Круг смог пройти посторонний, но даже когда он в это поверил, случившееся его отнюдь не обрадовало. У него не было личной неприязни к Дэвиду, напротив, внешне он выражал приязнь и расположение, даже взялся учить его вместе с Идэль, но смертный, инициированный в Кильбренийском Тертшауре, вносил слишком большой дисбаланс в политические игры двора. Фольгорм воспринимал все эти интриги, предательства, удары из-за угла и прочее как большую шахматную партию, и ему не нравилось появление на доске лишней пешки. Это выводило из себя. Пока жил Дэвид, всегда была вероятность того, что правду — настоящую правду — узнает кто-нибудь еще, а этого Фольгорму совсем не хотелось. Знание о том, что Рунный Круг можно обмануть, он собирался использовать исключительно в своих собственных целях. Дэвид был ценен тем, что благодаря ему это знание стало известным Фольгорму, и неудобен тем, что от него это знание мог получить еще кто-то. Однако Фольгорм не хотел ссориться с Идэль и именно поэтому не тратил усилий на устранение выскочки, но он был совсем не против того, чтобы Дэвид погиб сам. Во время штурма замка Йрник Дэвида легко могли убить, и это было бы неплохо. Если бы Дэвид остался жив, это тоже было бы неплохо — Фольгорм всегда мог бы сказать, что вызвал Дэвида исключительно потому, что заботился о его благополучии: ведь в самом деле выступление Дэвида в команде против Кетрава снимало с него все подозрения в том, что он — агент этого самого Кетрава, и заслугу в отбеливании своего «протеже» Фольгорм приписал бы себе. Наконец, Вомфад мог взбеситься и арестовать их обоих — и это было бы совсем хорошо: Фольгорм был уверен, что вывернется, у него уже была заготовлена подходящая история на этот случай, но Дэвид остался бы в плену, что, в конечном итоге, привело бы к ухудшению отношений Вомфад-Идэль. Вомфаду осталось жить в лучшем случае всего несколько дней, и Фольгорм не хотел, чтобы принцесса болезненно восприняла его смерть или чтобы у нее возникли какие-нибудь сомнения насчет того, стоит ли голосовать за того, кто организует убийство военного министра и сам, после устранения последнего претендента, выдвинет свою кандидатуру на пост приора…

— Что они здесь делают? — тихо, но проникновен но спросил Вомфад.

Фольгорм решил, что самое лучшее в такой ситуации — сделать вид, как будто все идет по плану.

— По-моему, это очевидно, — спокойно сказал он, слегка пожав плечами.

Но Вомфада, конечно, сбить с толку так просто не удалось.

— Какого черта ты притащил сюда весь этот детский сад? — прошипел он.

— Протестую! — громко произнесла Идэль. — Выбирайте выражения, господин министр!

Вомфад скрипнул зубами. Фольгорм осторожно дотронулся до рукава его камзола и как можно мягче сказал:

— Спокойно, Там ведь нас встретят не только Берайни. Кому-то будет нужно разобраться с гвардией и с домашними магами Кетрава.

— Почему ты не согласовал со мной…

— Я посчитал, это слишком мелкий вопрос, чтобы тебя беспокоить, — Фольгорм сделал удивленное лицо. Вомфад несколько секунд мрачно смотрел на новоприбывших. В основном на Идэль. Он мог бы сказать, что на этом мероприятии у нее есть все шансы погибнуть, мог бы воззвать к ее благоразумию, мог бы посадить ее под замок на время сражения с ита-Берайни. Но ничего подобного он не сделал. Он достаточно хорошо знал эту девчонку и понимал, что если ей что-то взбрело в голову, то все предупреждения она пропустит мимо ушей. Оставлять людей для присмотра за ней и за ее вассалами — значило распылять собственные силы. И Вомфад решил, что в данном случае самое лучшее — позволить событиям развиваться естественным образом. Если эту дуру прибьют в замке Йрник, может быть, оно и к лучшему. Одним ходячим вулканом неприятностей в клане Кион станет меньше.

— Ладно, — сказал он, — делайте что хотите. Но учтите: оберегать вас никто не будет, и если вас перебьют в ходе штурма — это будет исключительно ваша и только ваша вина. Я понятно выражаюсь?

Идэль и Дэвид кивнули.

— Вам запрещается с кем-либо связываться или покидать Старый дворец. Попытка выкинуть что-либо подобное будет рассматриваться как предательство и караться незамедлительно, без следствия и суда.

Бросив на прощание это предупреждение, Вомфад ушел. Идэль показала язык его удаляющейся спине.

Подготовка была завершена через два часа. По плану, Фольгорм и Тахимейд, как лучшие системные маги из всех, должны были вскрыть охранное поле Йрника и блокировать все магические пути из замка. За Вомфадом, Декмисом и еще двумя десятками высокорожденных из младших семей оставался штурм. Обычных боевых магов — скорпионцев и дворян — долженствовавших принять участие в нападении, было более трехсот.

Приблизительно за час до начала Кетраву о намечающемся штурме донесли: среди подчиненных Вомфада у лидера ита-Берайни были свои люди. Кетрав уже давно ждал открытого конфликта — в том, что такое нападение будет предпринято вскоре после его победы на выборах, он не сомневался. Вместо бегства он поднял на уши всех обитателей замка (исключая Яльму — ее выводить из транса побоялись, поскольку резкое пробуждение могло повредить сновидящей), приказал начать подготовку к отражению атаки и вызвал на помощь всех своих союзников и вассалов, которым мог доверять. Поколебавшись, он вызвал Эрдана — но тот, заранее предупрежденный Фольгормом, на вызов не ответил. Эрдану было невыгодно принимать участие в этой бойне на чьей-либо стороне, равно как Фольгорму было невыгодно его появление. Иные друзья и союзники Кетрава откликнулись, однако те, кто донес ему о предстоящем нападении, не сообщили, что в штурме примут участие Тахимейд и Фольгорм. Последних, естественно, должны были сопровождать их собственные фавориты из младших семей, их гвардейцы и дворяне. Это существенно влияло на общую расстановку сил; и если бы Кетрав точно знал, с чем ему предстоит столкнуться, он, вероятно, просто отступил бы, «подарив» замок Йрник врагам, а затем нанес бы ответный удар — так и тогда, когда ему это было бы выгодно. Несмотря на весь свой интеллект, он не мог и чисто логически предвидеть появление Тахимейда — по той простой причине, что он и понятия не имел о смерти Ксейдзана, и, следовательно, не мог и предположить, что кто-то захочет ему отомстить. Что же касается Фольгорма, то здесь Кетрав допустил фатальную ошибку — исходя из того, что Фольгорму выгоднее быть на его стороне, Кетрав вызвал его к себе — в качестве союзника. Фольгорм, вместе со своими людьми, не замедлил прибыть… собственно, с этого и начался штурм замка Йрник. Блокировка путей легла целиком на плечи Тахимейда, зато отпала проблема вскрытия защиты: Фольгорму и приведенному им отряду нужно было только охранять и поддерживать путь, по которому их впустили. По открытому каналу немедленно переместился Декмис со своими людьми, за ним последовали младшие высокорожденные — битва началась. От высвобождаемых сил замок несколько раз тряхнуло, коридоры и комнаты заливало пламенем, этажи рушились вниз, и в этом хаосе, в потоках плазмы, каменного крошева и стихиальных всплесков парили маги внутри защищавших их энергетических пузырей, перебрасывались заклинаниями, все больше и больше способствуя разрастанию хаоса, зародившегося в глубине замка Йрник. Соратникам Кетрава все-таки удалось закрыть этот канал, но общая защита крепости к этому моменту уже была непоправимо повреждена и Вомфаду и Тахимейду не составило никакого труда открыть еще несколько путей, по которым устремились новые отряды. Замок разрушался, но несмотря на чудовищное количество энергии, высвобожденное в районе портальной комнаты, он не сложился сразу, потому что его стены были хорошо укреплены чарами и могли противостоять какое-то время даже и столь мощному напору. Там, где раньше находилась портальная комната, теперь была дыра диаметром в сотню метров и высотой в четыре этажа. Из этой дыры, целиком заполненной бушевавшими стихиями, пламя распространялось дальше — но никто даже не пытался его тушить. Противостояние двух больших групп — которое, собственно, и привело к столь быстрым и масштабным разрушениям — развалилось на отдельные поединки или на бои по двое-трое участников с каждой стороны, при том и нападающие, и защитники стремились как можно скорее покинуть ими же созданную зону огня и смерти. Однако, поскольку, отдаляясь, они не переставали вываливать на врагов все самые смертоносные заклинания, которые имели в своих резервах, новые разрушения следовали за ними по пятам. Один из отрядов нападавших возглавляла Галдсайра — Вомфад обещал, что возьмет ее с собой, когда соберется убивать Кетрава, и сдержал слово.

Отряд, во главе которого стояли Дэвид и Идэль, проник в крепость ита-Берайни последним. Замок пылал, сражение велось на всех еще сохранившихся этажах. Причудливые формы, в которые облекалось волшебство нападающих и защищающихся, казалось, перенесло замок то ли в Царство Бреда, то ли глубины Преисподней. Сгустки черноты пожирали огонь; потоки не воды, а чистой эссенции влаги смывали черноту, как река — нечистоты; Смерть входила в Воду и иссушала ее силу, влага становилась пустой — недвижной оболочкой без сущности, лишенной всякой энергии; брошенные в пустоту семена Жизни превращали Смерть в свою пищу; Жизнь становилась Деревом с энергийным образом этой стихии, проникая повсюду своими корнями, ветвями, усиками, отростками… И Дерево снова сменял всепоглощающий Огонь. В этой фантасмагории стихии следовали друг за другом в совершенно произвольном порядке: в замке Йрник сошлось в битве слишком много магов, у каждого из них были свои стихии и каждый старался описать и зафиксировать тот порядок вещей, который был выгоден ему самому — в результате начинался полный бедлам, немыслимые превращения и такие соединения и взаимодействия стихий, которых не желал никто по отдельности. Дэвид и Идэль немедленно включились в этот хаос и внесли свою долю в его распространение… Очень долго нельзя было понять, на чьей же стороне, собственно, перевес. Уже в первые минуты боя Фольгорм был тяжело ранен — вассалы принца едва сумели вынести его с поля боя. Галдсайра и Декмис насели на Кетрава, но больше всего хлопот нападавшим доставила Яльма. Со стороны самая талантливая колдунья среди ита-Берайни, обратившаяся к наиболее разрушительным аспектам того Высшего Волшебства, что было ей доступно, выглядела как смутная, едва различимая фигура женщины в центре сияющего черного шара, свет которого состоял из нитей черноты. Эти нити уничтожали все, к чему прикасались — как материю, так и чисто энергайные структуры, создаваемые заклинателями, в то время как саму Яльму, окруженную огромным множеством этих нитей, достать было практически невозможно. Яльма нанесла союзникам Вомфада не меньший урон, чем все остальные защитники замка, вместе взятые. Ее пытались задавить числом — она сметала скорпионцев и дворян походя, даже не замечая их — пучки Нитей Сияния распространялись вокруг нее во все стороны, беспрестанно двигаясь, соединяясь, расходясь; перемещающиеся Нити схватывали и оплетались младших высокорожденных одного за другим — чтобы разгрызть их защиту, Яльме требовалось некоторое время, но, вцепившись в жертву, она ее не опускала до тех пор, пока не выжимала энергию защитного поля до конца и затем принималась за гэемон… На первое у нее уходило лишь несколько секунд, на второе — еще меньше; разорвав энергетическое поле одного высокорожденного, она тут же принималась за следующего. Никто — ни нападавшие, ни даже ее родственники — до этого боя и понятия не имели о том, насколько она может быть опасна. Из всех кильбренийцев в одиночку противостоять Яльме смог бы лишь Эрдан, а сумей ита-Берайни перед началом штурма заручиться еще и его поддержкой, вполне возможно, что в итоге победу в этом бою одержала бы их сторона.

В конце концов Яльму повергли — это стоило жизни десяти высокорожденным и сотне обычных магов. Тахимейд, принадлежавший, как и она сама, Ордену Ткачей Заклятий, сумел частично блокировать действие тех сил, которые она использовала, а Вомфад, окруженный призрачным светом, размазываясь в воздухе — уже не человек, а серая тень — врезался в окружавший Яльму шар из Черных Нитей Сияния и вонзил в нее меч…

Галдсайра и Декмис наседали на Кетрава и уже сумели ранить его, когда лидеру ита-Берайни на помощь пришел Цзарайн. Противостояние пара на пару быстро распалось на два одиночных боя: Галдсайра против Цзарайна, Декмис против Кетрава. В первой партии все решилось довольно быстро: оба использовали в первую очередь оружие, а магию рассматривали как вспомогательное средство; яростный, стремительный бой практически сразу выявил превосходство Галдсайры. Цзарайн дрался двумя легкими клинками; Галдсайра по обыкновению орудовала двуручным мечом, размахивая им с такой легкостью, как будто бы он вообще ничего не весил. Цзарайн вертелся, как мог, но так и не сумел подобраться на расстояние удара; заклятья, которые он применял, были отбиты, а сам он в конце концов — принужден блокировать летящее на него лезвие исполинского меча собственными клинками, уже не имея возможности увернуться, уйти с линии атаки. Галдсайра загнала его в угол, где и прикончила; воткнув меч в грудь поверженному противнику, она повернула оружие, выворачивая наружу кости и легкие, с удовлетворением наблюдая, как содрогается в муках молодой ита-Берайни. Цзарайн, уже теряя сознание, сумел ударить в последний раз. Движения его были беспорядочны и не имели силы; это была уже почти агония, а не целенаправленное действие. Он не мог нанести глубокую рану и лишь задел Галдсайру, пропоров ей штанину чуть ниже колена — рана настолько легкая, что она даже не почувствовала боли, но на движение отреагировала — наступила ногой на ту руку, в которой был зажат ударивший ее меч, и ударом каблука сломала кость. Цзарайн умер, но Галдсайра пережила его ненадолго. Сначала она ощутила сонливость, затем внутренний жар; ее попытки прибегнуть к магии для того, чтобы понять, что происходит и исцелить себя, стали катализатором тех изменений, которые и так уже происходили в ее теле и гэемона. Она упала вниз и бессильно наблюдала, как огонь, пожиравший замок, постепенно подбирается к ней. Поле амулета какое-то время будет удерживать его, но надолго ли его хватит? Впрочем, она умерла еще до того, как охранное поле иссякло и пламя пожрало ее тело: сознание помутилось, Галдсайра провалилась в беспамятство. Ее парализовало, нервные клетки разрушались с неимоверной скоростью, затем связь между телом и гэемоном разорвалась. Цзарайн, этот талантливый отравитель, в последний раз, уже посмертно, засвидетельствовал свой профессионализм.

Кетрав и Декмис сражались с переменным успехом; здесь же, левитируя между потоков пламени и уворачиваясь от падающих сверху раскаленных камней, обменивались заклятьями дворяне и младшие высокорожденные. Общий бой был чрезвычайно сложным и запутанным; из-за постоянных перемещений противники менялись; то группа сталкивалась с группой, то вновь общее месиво распадалось на отдельные поединки. В один из тех периодов, когда бой опять ненадолго стал «общим», на Декмиса насели очень плотно и сняли практически всю защиту, которую он имел; Кетрав не замедлил воспользоваться ситуацией. Он использовал одну из своих подвесок, составленную на базе Огня и Земли, — тяжелое, медленное, неотвратимое пламя ударило младшего ита-Зурон, отшвырнув его назад и вниз; Декмис еще что-то пытался сделать; Кетрав добавил, став на мгновение похожим на архангела, поражающего огненным копьем дьявола, сбрасываемого с небес. Декмис полетел вниз, погружаясь в клубы пыли, дыма и огня; Кетрав добил его — и тут же сцепился со следующим противником…

В левом крыле замка сложился еще один очаг сопротивления — там, под руководством Сурейлин оборонялось около полусотни магов, противостоя вдвое превосходящим их силам нападавших. Сюда же подошел отряд принцессы Идэль и включился в сражение. Преимущество нападавших казалось несомненным до тех пор, пока Сурейлин не спустила с цепи ифрита — точную копию той твари, которая двумя неделями раньше едва не порвала в клочья Хенкарна и Альтану в их собственной спальне. Ифрит был похож на уродливого мускулистого великана, пышущего огнем из всех щелей. Кожу этому существу заменяла застывшая лава, голова отдаленно напоминала человечью — если бы не раскосые желтые глаза и широкая пасть с двумя рядами зубов. Огненный демон Преисподней изменил баланс сил — уже в течение первых тридцати секунд после своего появления он прикончил пятнадцать дворян, трое из которых принадлежали к отряду Идэль. Младшие высокорожденные, руководившие атакой, слишком увязли в противостоянии с Сурейлин и ее присными и не могли задавить ифрита общими усилиями; заклятья же дворян, исходящие от этого существа огненные энергии Ада по большей части попросту сжигали. Рирбин, сын герцога Камиата, предпринял попытку изгнать тварь туда, откуда она вылезла — но его экзорцизм подействовал на ифрита как дробь на разъяренного буйвола. Демон взбесился еще больше и немедленно напал на того, кто совершил столь опрометчивый поступок. На прочие атаки он уже не обращал внимания, и ни Дэвид, ни Идэль, истратившие на чудовище по паре своих лучших боевых заклятий, так и не смогли причинить ему вреда. Рирбин оборонялся, ифрит проламывал его барьеры один за другим — сила у этого существа была невероятная, он не знал никаких тонких-заклинаний, но зато имел в своем распоряжении столько энергии, сколько и не снилось никому из людей, находившихся в замке. Рирбин пытался сбежать по волшебной дороге — путь вспыхнул, как попавшая в огонь паутинка, и здоровенная когтистая лапа схватила молодого герцога. Рирбин страшно закричал — впрочем, его крик быстро прервался — прикосновение к «коже» ифрита было подобно прикосновению к плавящемуся металлу.

Дэвид притянул Идэль к себе и, перекрывая крики, рев огня, рычание ифрита, шипение и визг воздуха, рассекаемого множеством стремительно несущихся и сталкивающихся друг с другом магических конструкций, прокричал:

— Действуем вместе! Приготовься!

Пока ифрит дожевывал несчастного Рирбина — злобные желтые глазки чудища при этом так и шарили по сторонам, выискивая новую цель, — Дэвид закончил рунную монограмму, нарисовал, точнее выцарапал на ближайшей стене, используя острие кинжала вместо пера. Преломляя силу Источника через монограмму, он мог вызвать пламя, которое накрыло бы не только замок, но и ближайшие окрестности — вот только ифриту сила, распыленная таким образом, ничуть бы не повредила, да и сражающиеся колдуны вряд ли бы ее заметили: несмотря на столь впечатляющий внешний эффект, заклятье оказало бы на защитные поля каждого из них слишком малое давление — собственно, все свободное пространство в замке Йрник и без того было заполнено постоянными выплесками стихийных сил, и еще одна волна пламени никого бы не удивила. Всю эту силу Дэвиду требовалось не распылять, а собрать в одной точке — тогда внешних эффектов от заклятья не было практически никаких, зато был результат. Но Дэвид понимал, что даже при таком подходе, задействовав все доступные ему ресурсы и даже потратив четверть минуты на создание монограммы — даже при всем при этом он вряд ли сумеет серьезно повредить ифрита — скорее уж, ранит и разозлит еще больше, что приведет к немедленной ответной атаке. Свои силы Дэвид не переоценивал и понимал, что его собственные попытки защититься в этом случае будут выглядеть еще более жалко, чем действия Рирбина, — молодой герцог прошел инициацию в Источнике и начал осваивать техники, доступные на уровне Ильт-фар не четыре недели назад, а уже лет десять как и превосходил в волшебстве как Дэвида, так и Идэль на порядок. Умирать Дэвид не хотел, и поэтому план его состоял в другом. Задействовав заклятье, не причинившее ифриту никакого прямого вреда, он скомандовал принцессе: — Бей! — Сейчас!

Идэль поняла, что за чары он применил в тот момент, когда он их использовал, и привела в действие самую разрушительную подвеску из тех, которые еще оставались в ее распоряжении. К демону устремилась черная сфера Смерти, до предела насыщенная силой Источника — она низко гудела, пожирая воздух, пыль, сгустки энергий, оставшиеся от стихиальных выплесков — все, что стояло на ее пути. Сфера была переполнена мощью… вот только Рирбин обращал противдемона еще более сильные заклятья, от которых ифрит отмахивался, как от надоедливых насекомых. И тем не менее, уступая заклятьям Рирбина во всем, сфера Идэль прошла сквозь ореол багрового пламени, окружавшего адское создание и ударила ифрита в середину груди, оставив в его устрашающем уродливом теле дыру, в которую мог бы проехать автомобиль.

Так произошло потому, что секундой ранее своим заклятьем Дэвид подавил его защиту. Кольцо показало ему, что тварь, защищаясь и атакуя, прибегает, как это зачастую и свойственно демонам, не к Искусству, а к грубой мощи, оформляя ее в простейшие наброски заклятий практически неосознанно, просто в силу способностей, присущих по рождению Преисподней по природе. Для мага его заклятья — то же, что паутина для пауа; для демонов же — по крайней мере, таких как ифрит, сейг или обычный алементадь — их колдовские действия есть проявление себя во вне. Маг, создавая заклятье, собирает, пусть даже из собственной энергии, нечто внешнее по отношению к себе; демон же непосредственно воздействует на внешнее так, как ему самому, свойственно. И у того, и у другого подхода есть свои преимущества и недостатки, в данном же случае Дэвид, помня уроки, полученные еще в Академии, сумел противопоставить преимущества колдовского Искусства ограничениям природной магии демонов. Именно «встроенность» в демонов их волшебства, дающая немалые преимущества в прямом бою, становится недостатком в том случае, если заклятье направляется не демона, а на саму «встроенную» способность: Маг, чье заклятье развеяно или повреждено, может тотчас составить новое — он сам, если успел разомкнуть контура гэемона с нервными узлами заклятья, от повреждения своей конструкции нисколько не страдает — в то время как демон, чья способность, аналогичная по производимым эффектам заклятию мага, была парализована или повреждена, оказывается в куда худшем положении — он становится похож на силача, которому рассекли мышцы, на превосходного бегуна, которому перерезали сухожилия. Конечно, у демонов имеются регенерационные механизмы, эффективность работы которых поражает — однако Дэвиду нужно было заблокировать способность огненного ореола всего лишь на пару секунд, только чтобы дать Идэль возможность ударить, и своей цели он добился. Он применил заклятье на базе Огня — вот только оно не наносило ущерб при помощи этой стихии, а, наоборот, подавляло все ее проявления — ведь управляющий огнем может как вызвать сию стихию, как и изгонять. «Огненность» окружавшей демона защиты была нарушена, а поскольку эффекты этой защиты базировались исключительно на огне, то вместе с истощением стихии исчезла — пусть не полностью и совсем на короткое время — защита как таковая. Потом включившиеся регенерационные механизмы восстановили внешние слои гэемона ифрита — тот самый огненный ореол, который оберегал демона так же, как животного от опасных повреждений оберегает шерсть, толстая кожа и прослойка жира под ней. Заклятье Дэвида было разрушено, способность восстановилась — но поздно: выброшенный принцессой сгусток Смерти уже проник внутрь ифрита и продолжал производить свою разрушительную работу. Ифрит еще пытался восстановиться, переработать убийственный комок чужеродной Стихии, который терзал его, медленно растекаясь по всему его существу — но ему, конечно, восстановить себя не дали. Ифрит бился в конвульсиях, оглушающе ревел и то переводил всю доступную ему силу на самовосстановление, то сосредотачивал ее на внешних защитных полях — он был вынужден делать это, потому что Идэль и Дэвид, и еще около десятка дворян поливали его всеми заклятьями, которые только могли вот так, на скорую руку, придумать и привести в действие. Нельзя было позволить этой твари ни секунды передышки. И в конце концов, ифрит иссяк. Он не мог сразу восстанавливать себя и защищаться — а приходилось делать и то, и другое. Смерть, слово отрава, растеклась по его энергетическим каналам, разрушая сначала их, а затем и узлы гэемона, к которым эти каналы неизбежно вели. Сила, которую мог контролировать ифрит, с каждой секундой становилась все меньшей меньше и внешняя защита уже не выдерживала атак. В конце концов его прикончили — полностью разрушили гэемон и развалили полуматериальное тело, которое он обрел, когда воплощался здесь, в Царстве Сущего. Это стоило больших усилий и времени, но это необходимо было сделать. Сурейлин была убита своими противниками практически одновременно с тем, как вызванное ею создание отправилось обратно в ад.

Кетрава убил Вомфад — собственноручно. Бой в замке Йрник к этому времени уже практически завершился, сопротивление подавили, и Кетрав возглавлял последнюю группу обороняющихся. Они пытались вырваться из замка, сбежать, но маги, которыми руководил Тахимейд, пресекли его поползновения — из Йрника, после того, как защитное поле замка было нарушено (а немногим позже — и вовсе уничтожено в ходе колдовского беспредела, творившегося внутри) можно было уйти лишь по каналам, контролируемым нападавшими — тем каналам, по которым нападавшие продолжали приходить в замок. Сражение не затянулось, оно было скоротечным и яростным, и к тому моменту, когда Кетрав схватился с Вомфадом, первый еще не знал, что его сторона проиграла, а второй — что его сторона победила. Вомфад убил Яльму, а Кетрав — Декмиса, а как обстоят дела на поле боя в целом, ни тому ни другому еще не было известно.

Была битва, столкновение лидеров двух враждующих партий, финальная стадия противостояния, длившегося так долго. Однако рассказывать об этой битве нечего — не было поединка, сражения один на один, все началось и закончилось весьма быстро и бесславно, Вомфаду нужна была не слава, а минимизация потерь — плюс к тому он, имея значительное преимущество в сторонниках, не видел никакого смысла противостоять Кетраву «в честном бою». На отряд дворян, которыми руководил последний ита-Берайни, обрушились скорпионцы и дворяне, присягавшие Вомфаду, Фольгорму, Тахимейду, Идэль. Их было приблизительно раз в десять больше, чем тех, кто подчинялся Кетраву. Бой был недолгим. Одновременно несколько десятков дворян и полдюжины младших высокорожденных сосредоточили свои усилия на Кетраве — он отбивался как мог и даже сумел достать кого-то, когда Вомфад, вновь превратившийся в серую, расплывающуюся в воздухе призрачную тень, без всякой жалости прикончил его, уверенно и быстро — так же, как опытный охотник наносит решающий удар копьем зверю, загнанному, раненому, обложенному со всех сторон. Это и стало итогом сражения. Вложив в ножны меч с Истинным Раух-топазом, венчающим рукоять, Вомфад отдал приказ собирать людей и возвращаться обратно.

16

…Кантор кен Рейз крался по коридору. Он вернулся в фамильный замок несколько минут назад, твердо зная, что будет делать, и не был намерен встречаться ни с родственниками, ни со слугами. Он переместился в свою комнату из замка Ирбад, в котором отлеживался последние две недели — его, как и остальных членов баронской семьи, колдовская защита пропускала свободно, и поэтому хотя Локбар, хозяин местного Источника, и мог почувствовать его появление, но остальные — нет. Меньше всего Кантор хотел встречаться с отцом — впрочем, он знал, что отца в крепости сейчас нет. Локбар и Ирбад заняты развлечением благородных — охотой на демонов.

Дэвид отрубил ему руку, изувечил гэемон и оставил подыхать в пустыне — так воспринимал ситуацию сам Кантор. По окончании боя он был уже не в том состоянии, чтобы создавать волшебные пути. Кольца с фантомным зеркалом у него не было и связаться с кем-нибудь он не мог — чем больше времени он проводил под иссушающим солнцем пустыни, тем явственнее становилась перспектива сдохнуть на этом самом месте. Ему требовалась помощь, и немедленная. Он пытался излечиться собственными усилиями, но покалеченный гэемон восстал против такого насилия, и Кантор надолго впал в забытие. Очнулся он уже ночью. Сложные или требующие больших усилий заклятья накладывать кен Рейз не мог, и даже от самых простых, чар его начинало мутить, но ему все же удалось вызвать лидриса и отправить жутковатую кроху в замок Ирбад. Эту графскую семью соединяли с семьей кен Рейзов дальние родственные связи; Кантор — один или с родственниками — несколько раз гостил в их замке, и представители семьи кен Ирбад, в свою очередь, неоднократно посещали кен Рейзов. Из этой семьи Кантору сейчас нужен был самый младший, Карейн, шестнадцатилетний юноша, поступивший в Академию приблизительно через месяц после того, как Кантор — в полуживом виде — покинул ее навсегда. Карейн явился под утро — тонкий, почти хрупкий юноша, поглаживающий изящными пальцами музыканта портальный камень, серебряной цепочкой прикрепленный к браслету на левой руке. Кантору он всегда казался более похожим на девушку, чем на мужчину — но Кантор не говорил и никогда не сказал бы ему ничего подобного. Карейн мог легко убить за оскорбление, он был бесстрашен и имел несгибаемую волю. Ссориться с ним Кантор совсем не хотел… Напротив, несмотря на разницу в возрасте они почти дружили, или, вернее сказать, были хорошими знакомыми, приятелями, представителями двух семей, связанными как браками, так и договоренностями против общих врагов. Слишком разные, чтобы их отношения могли перерасти в подлинную дружбу, Карейн и Кантор, несмотря на все различия, легко находили общий язык. Карейн имел гордость, но не был высокомерен — в силу первого Кантор уважал его, в силу второго — мог с ним ужиться. Оба увлекались фехтованием, оба были инициированы Воздухом и Тьмой, оба принадлежали к одному и тому же кругу общества — в последнем, впрочем, Карейн стоял немного выше, поскольку происходил из графской семьи, но он, рано потеряв родителей, был всего лишь одним из многочисленных потомков графа Рингаса кен Ирбада, могущественного хеллаэнского волшебника, почти не заботившегося о собственных детях. Карейн притащил его в замок Ирбад и последующие две недели помогал восстановить гэемон. К своим собственным родственникам Кантор обращаться не хотел. Категорически. Он просто не мог заставить себя появиться перед ними в столь жалком виде — еще раз, потерпев еще одно поражение от… от одного и того же человека: Кантор все еще считал его смердом, но уже не называл, даже мысленно, Дэвида — Бездарем. Слишком уж очевидно, что Дэвид им не являлся — Бездарь не смог бы победить Кантора в колдовском поединке. Думать, же о том, кем, в том случае, если Дэвид — Бездарь, выходит он сам, Кантору совершенно не хотелось.

Карейну он тоже ничего не собирался говорить, хотел просто воспользоваться его помощью и уйти, но Карейн мало-помалу вытянул всю историю. Про первую дуэль он знал и раньше — слухи о ней гуляли по Академии несколько месяцев, слишком уж она была необычной. Узнав, что Кантор проиграл во второй раз тому же самому человеку — слабому, беспомощному, жалкому, — Карейн не засмеялся и не посмотрел на Кантора свысока, за что кен Рейз был бесконечно ему благодарен. Карейн спросил — он сидел в этот момент в кресле, напротив кровати, на которой лежал Кантор и под которой таился Скубл, домашний демон Карейна, принимавшийся тихо подвывать каждый раз, когда паузы между репликами, которыми обменивались между собой хозяин и гость, становились слишком длинными, — спросил заинтересованно, но без малейшего следа личного участия или сочувствия;

— А тебе не кажется, что везение этого человека слишком велико?

— Не знаю, — буркнул Кантор, отворачиваясь. — Может быть. Не хочу это обсуждать.

— Вопрос в том, чем может быть вызвана такая удача, — сказал Карейн, пропуская мимо ушей последнюю реплику гостя. Они помолчали. Демон под кроватью стал тихо подвывать.

— Скубл, заткнись!.. Возможно, у него есть какой-нибудь покровитель.

— Какой еще покровитель?! — прорычал Кантор. — Мы были одни.

— Ну и что? Те, кто наделены подлинным могуществом, боги и Обладающие Силой, могут хранить своих любимчиков столь незаметно, что никакое Око не покажет Силу, способствующую успеху всех их начинаний. Может быть, твой враг продал душу за дар везения.

Кантор задумался, Скубл попытался подать голос — Карейн быстро схватил сапог и метнул его под кровать. Испугавшись грохота и верно оценив настроение хозяина, демоненок замолчал.

— Такой магии не бывает, — произнес наконец Кантор. — Нет такого волшебства — «везение».

— Это не магия, — возразил Карейн. — По крайней мере, это не то, что мы называем «магией». Это Сила.

Кантор снова надолго замолчал. Потом они говорили о разном — о путях Тьмы, о демонах и женщинах, о текущей геополитической ситуации в Хеллаэне, но этого разговора Кантор не забыл. Необычное предположение Карейна заставило его взглянуть на ситуацию под новым углом. Это было очень, очень заманчивое предположение — по крайней мере, для самого Кантора. Его растоптанное чувство собственного достоинства реабилитировалось. Если смерду кто-то покровительствует, то это многое объясняет. Ему помогает некая Сила? Ну что ж, значит, следует противопоставить этой Силе — иную Силу.

Карейн и его дядя Ирбад собрались навестить семью кен Рейз. Ирбад и Локбар отправились на охоту. Локбара сопровождал его старший сын Сигран, в то время как Карейн от участия в сем развлечении отказался. Как только барон покинул замок, Карейн, извинившись, покинул гостиную, в которой его развлекали беседой две симпатичные дочки Локбара, связался с Кантором и вернулся обратно. Кантор перенесся в свою комнату — место, за которым, он был уверен, никто не следит. Он вышел в коридор, проследовал по нему до конца, обошел центральную лестницу, миновал несколько комнат, спустился вниз по другой, заброшенной, прошел еще один коридор, чутко прислушиваясь, не зазвучат ли где-нибудь поблизости чужие шаги или голоса. Его целью была оружейная. Он достиг двери, заблокированной несколькими слоями мощнейших заклятий, волнуясь, положил ладонь на ручку — дверь открылась. Он, как и любой совершеннолетний представитель семьи, имел право приходить сюда, когда сочтет нужным. Кантор вошел внутрь. Волнение возросло — не только от того, что он собирался сделать, но и от того, что он увидел. Ему всегда нравилась оружейная комната. Большое помещение, разделенное на части перегородками. Чего здесь только не было. Множество мечей, кинжалов, топоров и метательных ножей, копья с наконечниками из рогов демонов, альвийские луки, загадочные устройства, принесенные старшим кен Рейзом из технологических миров — плазмаганы, лучеметы, гравитационные ружья. Чтобы «война элементов» не уничтожила хрупкие технологические изделия, все эти устройства были помещены в специальные силовые коконы, поддерживавшие внутри себя тот крайне низкий уровень стихийных энергий, при котором все эти странные, но очень красивые штуковины только и могли существовать. Локбаровская коллекция включала в себя даже биологическое оружие — небольшие баночки с насекомыми и бактериями, находящимися в состоянии сна. Но Кантору нужно было не это. Вся эта экзотика никак не могла ему помочь. Но здесь была одна вещица… Он не сразу вспомнил, где ее искать. Нашел у дальней стены, на специальной подставке, в окружении духовых трубок, иглометов и иных, не столь примечательных, арбалетов. Вернее сказать, внешне эти арбалеты как раз были намного более примечательны, чем тот, который требовался Кантору — изящные, хитроумно сделанные, каждый из них казался подлинным произведением искусства. Кантор взял простой черный арбалет… впрочем, нет — несмотря на всю внешнюю простоту исполнения, этот арбалет не казался простым. Даже находясь в окружении других, намного более совершенных моделей, он сразу привлекал в себе взгляд. Он казался… настоящим. Более реальным, чем все остальное. Когда Кантор прикоснулся к нему, ему показалось, что он дотрагивается до живого существа — то ли до скорпиона, то ли спящей змеи. На черном станке сбоку была начертана надпись «Убивает сердце, а не рука».

Этот предмет создали не человеческие руки. Его, среди массы подобного оружия, некогда сотворил хеллаэнский Лорд по имени Сагарус, Любовник Ненависти. Этот Обладающий давно был убит, и большая часть сотворенных им предметов сгинула в веках, но кое-что сохранилось. Этими вещами мог воспользоваться лишь тот, в ком жил отблеск Силы, некогда породившей все эти предметы — Ненависть. И чем более глубокой и всепоглощающей она была, тем лучше. Кантор, который еще несколько лет назад до дрожи боялся зловещей ауры, источаемой Арбалетом Ненависти, теперь был уверен, что Арбалет примет его. И не ошибся.

Взяв эту вещь, Кантор как будто погрузился в омут. Мир потемнел. Все стало немного другим — звуки чуть более тягучими, запахи и ощущения — чуть более резкими. Кантору показалось, что у них с Арбалетом одна энергия на двоих — Предмет Силы жил его жизнью и пробуждался ото сна; но он не только отнимал, но и давал — дарил себя тому, кто был ему открыт и сродне. Он как будто бы заполнил пустоту внутри Кантора, вернул духу чистоту и уверенность, дал новый стержень взамен того, что был сломан и растоптан тогда, в пустыне. Кантор бережно прижал арбалет к себе и покинул оружейную. Он улыбался — искренней и немного детской улыбкой. Он раньше и не подозревал, что чистая эссенция ненависти и смерти может подарить душе такую прекрасную, невыразимую радость.

* * *

Секретарь распахнул перед Фольгормом двери такого знакомого кабинета. Фольгорм вошел внутрь. Он слегка прихрамывал, а правая рука висела на перевязи. Штурм замка Йрник состоялся два дня назад, но принц все еще не оправился от полученных ран. Повреждения, нанесенные телу, хотя и были обширны, значения не имели — а вот то, что магическое пламя сожгло часть тканей гэемона, было значительно хуже. Впрочем, Фольгорм еще легко отделался — двое высокорожденных и около трех десятков дворян сгорели без остатка в том огне, который выпустили Кетрав и его присные на нападающих в самом начале сражения. Короткое приветствие, кивок хозяина кабинета в сторону кресла, которое ему предлагалось занять, — все, как обычно…

— Как рука? — спросил Вомфад.

— Спасибо, Уже лучше.

Это была их первая встреча после штурма. Фольгорм видел, что Вомфад изменился… С одной стороны, избавившись от конкурентов, он уже сейчас ощущал себя полновластным правителем, с другой стороны — смерть брата, который до сих пор был опорой ему во всем, не могла оставить Вомфада равнодушным. Он казался намного более отстраненным, погруженным в себя, чем обычно. Возможно, впервые он усомнился в правильности того, что делает. Возникал вопрос, каким он выйдет из нынешнего состояния: еще более сильным и целостным чем прежде, или постепенно утратит былую волю и ум? Фольгорм поставил бы на первое. Вомфад всегда умел держать удар.

— Ты, конечно, знаешь, для чего я тебя пригласил? — поинтересовался военный министр.

— Догадываюсь, — кивнул Фольгорм.

Вомфад вздохнул:

— Откровенно говоря, меня иногда беспокоит твоя осведомленность…

— На твоем месте я бы начал беспокоиться лишь в том случае, если бы я солгал, сказав, что ничего не знаю. Давай ближе к делу. Что у вас не вышло?

Вомфад приступил к рассказу. После взятия Йрника он решил, что нужно ковать железо, пока горячо.

Он связался со всеми министрами и потребовал, чтобы они прибыли в здание Старого дворца, охрана которого была еще более усилена, а все посторонние — удалены. Никто из министров не посмел отказать — у партии Вомфада на данный момент просто не осталось противовесов: гибель Ксейдзана, а затем полное истребление всех ита-Берайни наглядно показали, кто именно станет будущим приором.

Когда министры явились, Вомфад пожелал получить ключ приора — здесь и сейчас, без всяких выборов, которые по закону могли состояться не ранее чем через месяц после смерти предыдущего кандидата. Вомфад не хотел торговаться с сенаторами, ломать голову, не составляется ли против него новый заговор, высматривать новых претендентов на приорат, — он хотел получить все и сразу, и текущая ситуация ему это позволяла. Пока все были дезориентированы стремительным развалом двух противостоявших Вомфаду партий, но через месяц ситуация могла измениться в худшую сторону.

Сераймон-кириксан-Саутит-Ниртог пытался возражать — его там же, на глазах у остальных, и убили. Больше несогласных не было. Министры прошли в зал Источника и использовали свои ключи для того, чтобы вызвать в явленный мир главный ключ — энергетическую матрицу хозяина Источника, ключ приора. Однако…

— Там не было ключа, — сказал Вомфад. Он откинулся в кресле назад и устало протер лицо руками. Он не спал уже несколько суток — сначала был занят подготовкой к «приему» министров, а затем — расследованием.

— Что? — переспросил Фольгорм, Ему показалось» что он ослышался. — Это как?

— Вот так. Я сам ничего не понимаю.

— Я знаю, что ключ после смерти приора переходит в Источник вместе с его душой. Верно? Он что, застрял где-то по дороге?

— Нет.

— Благая Ёрри… — пробормотал Фольгорм. Ему пришла в голову ужасная, невозможная, чудовищная мысль. — Джейбрин жив?

— Не смешно.

— Но… прочие министры не могли ведь собраться тайком, без тебя и вручить ключ кому-то еще? Или могли?

Вомфад покачал головой:

— Не могли. В том-то и дело. Инициация хозяина Круга происходит лишь по общему согласию министров.

— Тогда… получается какой-то абсурд.

— Именно.

— А вам удалюсь определить, где сейчас находится ключ приора?.

— Ясно только то, что он в Источнике был, но был оттуда извлечен. Как, когда, кем, каким образом — понять совершенно невозможно: работать с информацией в пространстве Источника крайне… ммм… затруднительно.

— То есть кто-то просто-напросто украл приорский ключ?

Вомфад кивнул.

— Совершенно верно. И этот кто-то находится сейчас среди нас. Здесь, в этом мире. Это стало ясно после того, как мы попытались определить, где же, если не в Источнике, матрица. Она где-то здесь. Это самое точное, что можно сказать. Министерские ключи открыты хозяину Источника, он может обнаружить нас, а нам он не доступен. Только очень и очень приблизительно, по косвенным данным, можно определить, где. — Вомфад вздохнул. — Я намерен вызвать и проверить всех высокорожденных. Лично. Ключ неявен, но если знать, что искать… можно найти. Между прочим, ты был первым кандидатом на роль вора. Перед тем, как ты вошел, я задействовал специальное определяющее заклинание, разработанное как раз для выявления эманации ключа…

— Ну что, я чист? — криво ухмыльнулся Фольгорм.

— В ином случае ты был бы уже мертв, — без улыбки ответил Вомфад. — Может быть, у тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, кто уволок матрицу? |

— А можно взглянуть на заклинание, выявляющее присутствие матрицы в поле?

— Пожалуйста, — Вомфад открыл ящик стола и извлек стопку листов. — Писал полночи.

Фольгорм взял бумажные листы и, прищурившись, принялся просматривать убористый текст на Искаженном.

— Здесь все про нейтрализацию сторонних излучений — амулетов, подвесок, обычной причастности к Источнику, собственных излучений гземона… А где сами внешние характеристики ключа?

— Пару страниц переверни.

Фольгорм так и сделал. Пробежался глазами по тексту заклятья… Остановился. Что-то привлекло его внимание. Прочитал еще раз. Не поверил. Читая в третий, почувствовал оцепенение. Сердце замерло… и забилось вновь, более учащенно. Он все еще не мог поверить своим глазам, но… Нет, ошибки быть не могло.

Все встало на свои места. Он едва не застонал, осознав вдруг, каким дураком был все это время. Он строил сложные планы, просчитывал комбинации; хотя желаемое было так близко — только протяни руку.

Мозг бешено заработал. Нужно сохранить спокойствие Не выказывать эмоций. Если бы он только знал… Если бы…

Впрочем, и сложившаяся ситуация, если подумать, не так уж плоха. Все еще можно повернуть в нужную сторону — если не медлить и грамотно разыграть свои собственные козыри.

— Я так понимаю, — неторопливо сказал он, переводя взгляд на Вомфада, — что, если верить этой схеме взаимодействия гэемона и ключа, сам приор настолько близок к Источнику, что, возможно, просто не будет различать где кончаются его собственные энергии и начинаются энергии Источника? Так?

— Да, — подтвердил Вомфад. — Может возникнуть даже и такой субъективный эффект. Джейбрин упоминал о чем-то похожем вскоре после его собственной инициации. Поначалу это не очень удобно, потому что теряется чувство баланса — действуя вместе с Кругом, ты вкладываешь в заклинания больше энергии, чем хотел. Такой эффект характерен не для всех Тертшауров, но для нашего — да.

— Понятно, — кивнул Фольгорм. — Да, я думаю, что могу тебе помочь в поиске вора. Точнее сказать, я знаю одного человека, который может. Но он сюда не придет. Максимум, что я могу сделать — организовать встречу в своем замке. Ты, я и он. Учитывая ситуацию, наверное, лучше сделать это как можно быстрее. Можно прямо сейчас.

— Что это за человек? — Негромко спросил Вомфад. У Фольгорма от его голоса по спине побежали мурашки. Но уступать было нельзя.

— Увидишь сам.

— Что за бессмысленная секретность?

— Никакой секретности. Пойдем, и я тебя с ним познакомлю.

— Почему нельзя сказать, кто это, прямо сейчас? — продолжал допытываться Вомфад.

— Потому что нельзя. Сам поймешь, когда увидишь. Хотя, конечно, ты можешь не верить мне. — Фольгорм развел руками. — Можешь сидеть тут и вызывать тут к себе высокорожденных по очереди. Вместе с младшими семьями нас несколько сотен, и развлекаться этим способом ты будешь очень долго. Вот только есть одна маленькая трудность: ты можешь вызвать к себе только тех высокорожденных, которых знаешь. Но ведь есть и те, кто давным-давно покинул наш мир, есть незаконнорожденные потомки, проходившие инициацию скрытно, еще при Джейбрине — с его ведома, но без твоего. Кое-кто-из них за прошедшее время овладел довольно любопытными силами… понимаешь? Но ты, повторяю, можешь не верить мне. И действовать так, как считаешь нужным.

Это была наживка, и Вомфад ее проглотил. Тупым перебором всех высокорожденных он в конце концов нашел бы того, кого искал — хотя конкретно на этого человека Вомфад подумал бы в последнюю очередь. Но Вомфад сам не очень-то верил в эффективность данного метода — иначе он не стал бы и спрашивать у Фольгорма совета. Военный министр был дезориентирован. Из обычных, нормальных высокорожденных, никто, кажется, не обладал силами, способными в обход министров извлечь из Источника ключ приора. Значит, действовал кто-то еще, неучтенный, и своим более чем прозрачным намеком Фольгорм подтвердил эту возможность. И Вомфад поверил. Точнее, с его собственной точки зрения, это выглядело как согласие на проверку. Вот только никакой проверки не предполагалось. Вомфад перешел в Холгомияр вместе с тем, кого собирался сделать своим приемником на посту военного министра. Перешел один, без охраны.

Фольгорм привел его в малый обеденный зал, где и оставил, пообещав вернуться через несколько минут.

Вомфад прогуливаясь, задумчиво рассматривал помещение. Просторное, дальняя стена — с узкими стрельчатыми окнами, столы сдвинуты к стенам… кроме одного, находящего на возвышении, несдвигаемого, каменного. Слуги, появившись, начали накрывать его — на три персоны. Наблюдение за тем, как они искусно сервируют стол, немного отвлекло Вомфада от напряженного ожидания сюрприза, обещанного хозяином замка. Принц отсутствовал намного дольше, чем несколько минут. Когда он наконец появился, от прежней неторопливой лености в движениях и мягкого тона не осталось и следа.

— Все вон! Живо!

Слуги бросились к дверям. Вомфад — слишком поздно — ощутил неладное. Подозрения переросли в уверенность, когда вслед за Фольгормом в малый обеденный зал вошел Эрдан. Внук Гарабинда улыбался, предвкушая предстоящее удовольствие.

Фольгорм немедленно атаковал, использовав одну из своих подвесок. Вомфад выставил теневую преграду, сформировав ее из эфирной тени наступательного заклятья. Волшебство растаяло, будто «сложилось» само в себя.

Вомфад не стал контратаковать — он следил за тем, что предпримет Эрдан. Но тот не шевельнул и пальцем, чтобы помочь союзнику. Фольгорм быстро посмотрел на него. В глазах принца пылало бешенство.

— Фольгорм, не суйся, — спокойно, не отпуская взгляда военного министра, произнес Эрдан. — Этот бой — мой. Уйди.

— Так вот в чем дело! — Вомфад рассмеялся. — Фольгорм, что тебе даст это предательство?

Фольгорм не ответил. Он по-прежнему смотрел на своего союзника. На лице мешались злость и растерянность.

— Не глупи. Он очень опасен. Я не уверен, что даже вдвоем…

— Пошел вон! — рявкнул Эрдан.

Вомфад улыбнулся. Он ненавидел Эрдана, и Эрдан ненавидел его, но это была чистая, неприкрытая вражда. Смотреть на унижение Фольгорма было приятно. Этот предатель ничего лучшего и не заслуживал. А он поверил ему! Дурак. Смерть Декмиса выбила его из колеи, в этом все дело.

Фольгорм ощутил бессильную ярость. Раньше Эрдан таким не был. О да, он был очень вежливым и благодарным. Решил, что больше в нем не нуждается?… Как он только смеет так себя вести? Где благодарность за спасение Даны? Фольгорм заскрежетал зубами. Но ему пришлось уйти, потому что стало ясно: если он этого не сделает, Эрдан, вполне возможно, сначала попытается убить его, и только потом займется Вомфадом. Этот сумасшедший ублюдок, одержимый жаждой мести, вполне был на такое способен.

Ну что ж. Значит, придется наблюдать за сражением со стороны. Фольгорм вышел.

— Значит, все-таки ты выкрал Дану? — спросил Вомфад.

Эрдан кивнул.

— А рассказал тебе о ней Фольгорм?

Опять кивок.

— Ну что ж… — Вомфад грустно вздохнул — и вдруг резко выбросил руку вперед, приводя в действие одно из своих заклинаний, Молнии-змеи, сотканные из теней и призрачного света, будто поток гибких, сращенных друг с другом стрел, метнулись к противнику. Поток был столь широким, что полностью скрыл фигуру самого Вомфада — теневые блики возникали за его спиной и оформлялись в змеемолний по мере движения вперед, в направлении, указываемом рукой заклинателя. Сила переполняла это заклинание, кроме того, его структура была сформирована не столько Формами и классикой, которые лишь дополняли плетение, сколько той разновидностью Высшего Волшебства, к которой имел отношение военный министр Кильбрена.

Эрдан раскинул руки, и Имя, подобное черному вращающемуся диску, бывшему чернее самой тьмы и источающему Темноту во вне себя, прежде скрытое в груди черного мага, явилось теперь во всей своей мощи и славе. Имя было подобно Тертшауру, рунному узору, вот только точная форма его оставалась непредставима и неопределенна, эта форма ускользала от глаз, затягивала в себя смотрящего и пожирала его: Имя было словом, способным читать читающего. Оно определяло реальность вокруг себя, в нем крылись истоки всякого волшебства, проистекающего из той Стихии, которую обозначало Имя. Силы столкнулись. Заклятие Вомфада погасло.

— Магия тебе не поможет, — произнес Эрдан. — Я мог бы без труда раздавить тебя с помощью волшебства. Но это неинтересно. Доставай меч. Я помню, ты был хорошим бойцом.

Его собственный клинок, столь же черный, как и то Имя, которое носил Эрдан, уже покинул ножны и теперь был обращен к военному министру Кильбрена. Демонстрация Вомфада впечатлила — во всяком случае, новых попыток достать старого врага при помощи магии он не предпринимал. Оценил он и новый облик Эрдана — облик, в который тот рефлекторно перешел, когда призывал Имя. Лицо Эрдана осталось прежним, вот только фигура теперь, скорее угадывалась, скрытая облаком тьмы. Магическим восприятием Вомфад видел, что эта темнота не была чем-то внешним, что окружало тело — само тело не имело теперь устойчивых границ, а плавно сливалось с темнотой, как бы выступая из мрака — показуя себя скорее намеком, чем явно. Он понял, что Эрдан уже давно не является человеком, что по существу он — демон, один из высших, а может быть даже — какое-нибудь мелкое божество; но точно — уже не человек. Однако у Вомфада имелись и собственные козыри.

На мгновение он стал призраком, тенью себя самого, метнулся — так быстро, глаз не успевал уследить за ним — к противнику: одно и тоже мгновение, но он — уже не там, а здесь… Он остановился и вновь обрел материальность, потому что увидел — Эрдан отступил не менее быстро.

— Я знаю это колдовство, — сообщил потомок Гарабинда. — Тем интереснее, если и ты его знаешь.

— Интересно, известно ли Фольгорму, какой демон убил его отца? — спросил Вомфад.

Эрдан улыбнулся.

— Теперь да. Но это уже неважно.

Они оба понимали, что Фольгорм следит за каждым их действием, подслушивает каждое слово. Вомфад надеялся, что Фольгорм выкинет какую-нибудь глупость… или, по крайней мере, усложнит Эрдану жизнь, если поединок завершится его победой. Но глупостей Фольгорм делать не стал, оставалась надежда лишь на последнюю безвкусную месть, направленную на создание раздора между двумя объединившимися высокорожденными… которые, впрочем, и без того не особенно ладили. Но об этом Вомфад уже не думал. Он снова стал тенью и с непостижимой скоростью скользнул к противнику — более не собираясь останавливаться, присматриваться, разговаривать. Все, что могло быть сказано — уже сказано. Оставалось лишь действие. И его итог. Он не думал, сумеет ли справиться с этим врагом. Он верил, что сумеет, и сделал все, чтобы эта вера стала реальностью.

Однако и тот, кто противостоял ему, ничуть в себе не сомневался. Два меча и две непреклонные воли, сошлись и закружились в смертельном танце.

В те дни, когда мирозданием правили Истинные Боги, Бог Мертвых владел третьей частью Царства Пределов, также под его властью пребывала часть Преисподней, Страна Мертвых, Страна Призраков и Обитель Блаженных на Небесах. Когда Боги пали, их великие империи распались, не избегла сей участи и та, во главе которой стоял Бог Мертвых. На обломках империи возникли новые королевства, независимые и подчас враждующие друг с другом. Хотя пути, по которым следуют умершие, были давным-давно определены, теперь Владыки Ада и младшие боги пытались отхватить от этих потоков побольше, расщепить дороги и перевести по крайней мере часть следующих по этим дорогам душ в свои владения. Сущее слабело, потому что души, расставаясь с телами, покидали его, и отправлялись в обители младших богов, на Небеса и в Ад — но не возвращались обратно. Ситуация ухудшалась до тех пор, пока обездоленная и погруженная в бесконечную череду внутренних войн Страна Мертвых не извергла на свет нового Владыку, Короля Дэсмонда, который железной рукой привел миры смерти к порядку. Страной Призраков правил иной Король, Гальманазар. Его владения чрезвычайно велики, хотя людям, демонам и духам стихий немногое известно о них. Эта Страна лежит как бы на границе между Царствами Сущего, Пределами и Чарами — она невообразима, многомерна, парадоксальна. Пока не был закончен передел собственности в масштабах вселенной и не было достигнуто новое равновесие, Гальманазар и Дэсмонд активно расширяли свои владения, присоединяя к ним те миры и пространства, образ бытия которых был хоть в чем-то сроднен с собственными силами этих двух великих Владык. Их интересы пересеклись при дележе Тени — некоторых внешних пространств этой Стихии. Была война — намного более грандиозная, чем все, что способен представить человеческий ум — война, которая, не смотря на весь свой масштаб и величие сил, принимавших участие в ней, осталась для людей практически незамеченной. Только лишь смутные слухи, источниками которых служили либо теневые маги, либо некроманты, приближенные ко двору Короля Мертвых — жалкие крупицы информации о событиях, потрясавших те глубинные слои бытия, которые доступны лишь восприятию богов и Обладающих Силой. Ибо каждая Страна включает в себя миллионы обитаемых миров, а Дэсмонд и Гальманазар, стремясь добиться преимущества, не жалели ни сил, ни армий. Но в конце концов битвы стихли, каждый получил то, что смог взять, и стороны от активных действий перешли к вооруженному нейтралитету. Так к Стране Мертвых присоединились Долины Теней, слились с нею в одно. Гальманазар захватил то, что позже было названо Городами Теней — исполинские структуры, подобные ульям или тысячеэтажным зданиям, внутренние коридоры в которых выводили во многие миры Сущего, Чар и Преисподней. От соединения сил Гальманазар и Стихии Тени родились новые Источники Силы и переродились старые, попавшие в зону влияния Владыки. Множество новых созданий было воплощено в этих мирах — причудливые и необычные, эти существа в своем большинстве не имели никаких названий на человеческих языках, ибо люди вовсе ничего не знали о них. Однако, по мере развития призрачно-теневых миров и умножениях их насельников эти создания все чаще и чаще сталкивались с путешественниками, волшебство которых было причастно к Теням; а иные из них научились со временем самостоятельно отыскивать дороги в миры Сущего и в прочие Царства.

Случалось и так, что некоторые из них заключали браки — хотя естество людей, демонов или ангелов было этим призрачным существам слишком чуждо, с некоторой частью природных духов они могли соединиться и иногда заключенные союзы приносили плод; также они могли вступать в брак с альвами. Ибо альвы способны менять способ своего бытия — они могут как носить телесную оболочку, так и вовсе обходиться без нее, уподабливаясь в этом призракам и стихиалям. Есть несколько альвийских родов, наиболее известные из них светлые альвы и темные, пространства же Тени населены народом сумеречных альвов. Таким полукровкой — полуальвом, полупризраком, способным с легкостью обретать плоть и вновь становиться нематериальным созданием, — был отец Вомфада, Кшейчжер, подданный Гальманазара. Он долго путешествовал перед тем как попасть в Кильбрен, где его и пленил герцог Зурон; приняв за некоего странного демона. Зурон желал подчинить пленника и постигнуть тайны той странной магии, которой обладал призрак, однако Кшейчжер не покорялся и, хотя и был удерживаем чарами, имел еще силы противиться попыткам демонолога сломить его волю, ибо его гэемон и душа были устроены столь странным образом, что Зурон никак не мог подобрать к ним подходящие ключи. В заточении Кшейчжер провел несколько лет, пока дочь Зурона, Узали, не сжалилась над пленником и не выпустила его из заколдованного крута, предварительно взяв слово, что призрачный воин не станет вредить ни ее отцу, ни кому-либо из их рода. Кшейчжер исполнил слово, однако он не ушел из Кильбрена, но, хотя и стал действовать осторожнее, не раз навещал Узали. В конце концов Узали родила сына; Зурон был в ярости, узнав, кто отец ребенка. Однако по прошествии времени он остыл и примирился с зятем. Кшейчжер даже научил его кое-какому волшебству, которым обладал. Так, без всякого насилия, демонолог получил от своего бывшего пленника то, что желал. Но о многих других своих способностях Кшейчжер ничего не рассказывал, а некоторым из тех, коими он был готов поделиться, Зурон не мог обучиться при всем желании, ибо его гэемон по своему устройству слишком отличался от энергетического строя полупризрака-полуальва. Намного больше Кшейчжер захотел и смог передать своему сыну, несколько раз он отводил Вомфада в пространства Тени и в те земли, что граничат как с Тенью, так и со Страной Призраков, и эти путешествия длились месяцами по времени Кильбрена. В конце концов он добился того, чтобы его сын был допущен к инициации в одной из тех магических систем, что образовалась на пересечении Тени и призрачного мира; так Вомфад приобрел вторую сущность, которой мог заменять по желанию свое обычное тело, становясь в новом состоянии смертоносным и трудноуязвимым призраком-убийцей. Во время междоусобицы в Кильбрене Зурон принял сторону Джейбрина, и он сам, и все его дети погибли в столкновениях с партией Гарабинда. После смерти Узали Кшейчжер покинул Кильбрен и никогда больше не возвращался в этот мир. О сыне он, казалось, вовсе забыл, но Вомфад не винил отца. Узали сообщала Кшейчжеру некоторую человечность, потому что любовь способна преодолевать пределы естества. Узали удерживала своего мужа в границах человеческого мира, в границах человеческих отношений и логики, она как бы жила с ним одной жизнью на двоих; после ее смерти такой способ жизни стал для Кшейжера невозможен. Отец ушел, а Вомфад приложил все свои силы для того, чтобы отомстить убийцам деда и матери. И хотя Эрдан не принимал в тех убийствах непосредственного участия, Вомфад ненавидел его, равно как и прочих потомков Гарабинда, самой лютой ненавистью. За годы ненависть забылась, но старые чувства вернулись, стоило Эрдану вновь объявиться в Кильбрене. Вомфад мог бы организовать покушение на него еще в самом начале, однако не стал этого делать. Так он не ощутил бы удовлетворения. Он видел, что Эрдан стал намного сильнее, обрел некую внутреннюю уверенность, и было видно, что если его убить сейчас, он, вероятнее всего, умрет с гордой поднятой головой, смеясь в лицо врагам. Вомфада не устраивал такой исход, он хотел сломать врага, растоптать его, разрушить сначала его внутренний мир и лишь затем оболочку. Это и было тем личным мотивом, который заставил его отложить покушение и, похитив Дану, начать шантаж — ему очень хотелось посмотреть на то, как Эрдан отдаст в сенате свой голос за того, кому пришел мстить. Вомфад почти никогда не поддавался эмоциям, но это — был один из тех редких случаев, когда он поддался. Однако он действовал не слепо и полагал, что все рассчитал правильно. И в самом деле, если бы только Дана была настоящей и если бы Фольгорм по необъяснимым причинам не предал его, план, несомненно, завершился бы полным успехом. Против Вомфада сыграли те обстоятельства, учесть которые он никак не мог.

Однако теперь, столкнувшись со своим врагом лицом к лицу, он не чувствовал сожаления или раскаянья. Во-первых, на это не было времени, все силы и внимание были поглощены боем, во-вторых, он ощущал упоение: так или иначе, все подошло к концу, все поставлено на карту, на одной стороне жизнь, на другой смерть, на грани между ними — безжалостный бой, который, казалось, вынесен за пределы времени, вечен — так же, как причастен вечности каждый миг настоящего.

Вомфад двигался с неимоверной скоростью, но его противник ни в чем не уступал ему; уже не люди — две тени: одна истекающая темнотой, другая призрачно-серая — кружились в смертоносном хороводе. Они не двигались — мелькали, расплываясь в воздухе, обгоняя свети саму мысль; для Фольгорма, наблюдавшего за этим поединком, прошло лишь несколько секунд от его начала и до его завершения, с точки зрения поединщиков же это был чрезвычайно долгий бой. Когда же они наконец остановились, Фольгорм увидел Вомфада у стены, приколотого черным клинком к камню, а над ним Эрдана — раненого и дышащего с немалым трудом. Истинное Имя давало Эрдану огромную силу, но даже его мощи едва хватало на то, чтобы расправиться с этим врагом. В столкновении заклинаний Эрдан смял бы противника с намного большей легкостью, однако он не меньше, чем Вомфад, желал насладиться процессом, потанцевать на той грани, что отделяет жизнь от смерти, ощутить аромат смерти и почувствовать, как стекает по клинку, мешаясь с кровью, сама жизнь ненавистного врага. Легкие Эрдана раздувались, как кузнечные меха, левая рука висела плетью, но он, не отрываясь, смотрел в угасающее глаза Вомфада. Убийство врага почему-то не принесло того наслаждения, которого он ждал. Как будто бы с ненавидимым умерла некоторая часть его самого и на место согревавшего душу чувства пробралась пустота. Уже все закончено? Точка? Эрдан не мог в это поверить.

— Послушай. — Голос Фольгорма разнесся по залу. — Я слышал, что он сказал… насчет Халгара. — Я не держу никаких претензий! Никогда особенно не любил папу.

Эрдан обернулся. Обвел глазами зал, выискивая заклинание, передававшее голос. Заклинание он нашел, но выяснить, куда оно ведет, было невозможно — энергетическая нить практически сразу терялась во множестве других нитей, которыми было оплетено помещение. Дыхание Эрдана постепенно восстанавливалось.

— Выходи, поговорим, — предложил он.

Смешок.

— Думаешь, я идиот? Я не собираюсь мстить, мне нет до Халгара никакого дела, но ты мне не веришь и захочешь убить просто так, на всякий случай, для гарантии. Я знаю, как ты мыслишь. Я не собираюсь с тобой драться. Ты намного сильнее, чем я думал. Не смотря на твое поведение, я полагаю, мы все еще можем быть друг другу полезны…

— Выходи, — устало повторил Эрдан. Он ощущал тошноту. Надо поскорее заняться раной, нанесенной призрачным клинком. Впрочем, если Фольгорм появится, у него еще хватит сил прикончить крысу. Именно по тем причинам, которые обозначил Фольгорм: на всякий случай.

— Убирайся отсюда.

Эрдан так и сделал. Сотворил путь и ушел. Он находился сейчас не в том состоянии, чтобы гоняться за Фольгормом по всему замку. Крыса подождет.

17

Убедившись в том, что Вомфад мертв, Фольгорм перенес его в большую морозильную камеру, располагавшуюся поблизости от заклинательяых покоев, где, сняв с трупа все артефакты, и оставил. Он мертв, равно как и остальные претенденты, и до желанной Цели осталось совершить лишь несколько шагов. Перед смертью Вомфад успел ему подгадить, разрушив всякую возможность дальнейшего сотрудничества с Эрданом — но, если все пройдет так, как задумал принц, это уже не будет иметь никакого значения. Нужно было действовать не медля. Фольгорм перенесся к Старому дворцу, поднялся на второй этаж и вошел в приемную военного министра. Секретарь с вежливой улыбкой попытался сообщить, что Вомфада нет на месте, но Фольгорм не стал его слушать. Вырубил секретаря при помощи магии, закрыл, дверь в коридор и занялся той дверью, которая вела в кабинет. Кабинет был опутан сложной системой чар, и в иных условиях Фольгорм мог бы провозиться неделю, прежде чем сумел бы вскрыть эту систему, не задев сигнализации. Однако держать в одной только памяти столь сложное заклинание Вомфаду было неудобно — а ведь стоило учесть, что аналогичные защитные системы окружали не только его кабинет в Старом дворце, но и другие помещения, находившиеся в принадлежавших ему замках. Поэтому, как это обычно и делалось, заклинание-ключ помнил не он сам, а Тальдеар, Истинная Драгоценность в одном из его колец. На артефакте тоже стояла защита, ко разобраться с ней было намного проще — это Фольгорм сделал еще в замке. Использовав кольцо, он снял чары с двери и вошел в кабинет. Ему здесь нужна была только одна вещь.

Он знал, что в кабинете находится несколько следящих заклинаний, которые, будь Вомфад жив, немедленно сообщили бы ему о проникновении постороннего. Прежде, сунувшись сюда, он выдал бы себя и неминуемо погиб бы, но теперь ему было нечего опасаться. Он знал, где лежит эта вещь — чувствовал так же ясно, как слепой ощущает путеводную нить. Фольгорм подошел к столу, на секунду прислушался к своим ощущениям, а затем открыл нижний ящик. Чувство стало предельно ясным. Вот она. Он поставил на стол массивную шкатулку, открыл ее и вытащил Частицу. Все его существо охватили восторг и священный трепет. Вот она! Его лицо начало покрываться серебром. В голове как будто бы подул холодный ветер, возвращая ясность и трезвость мысли. После уничтожения замка масок и всех Частиц Древнего он совершил несколько ошибок, поступал бестолково и необдуманно — причина была в том, что сила, которая определяла его бытие, почти иссякла. В нем начался внутренний разлад. Некоторые части души, значимые для старого, еще непричащенного Фольгорма, вышли из-под контроля, пытались навязать свои жалкие человеческие мотивы Серебряной маске, внутренняя целостность которой, увы, была повреждена! Поэтому он был так непоследователен, разбрасывался на то и на это, начинал одни дела и тут же бросал их, планировал свои ходы гораздо хуже, чем обычно. И все же, даже при таких, крайне невыгодных обстоятельствах, он смог реализовать большую часть плана. Осталось еще несколько простых шагов — намного более простых, чем смерть Вомфада или Кетрава.

Он достал коробочку, в которой хранил Частицу, полученную от Кариглема, и добавил к ней ту, которую Вомфад пытался использовать в качестве приманки. О боги, как же трудно было удерживаться от искушения забрать ее раньше. Однако и одно только присутствие Частицы поблизости успокаивало, возвращало нарушенную связность мысли и внутреннюю целостность. Вот почему он так полюбил совершать едва ли не каждодневные визиты в кабинет военного министра.

Фольгорм спрятал коробочку в карман и вышел в приемную. Он собирался забрать парализованного секретаря с собой в Холгомияр. Прежде чем все закончится, ему еще придется вернуться в Старый дворец один, а может быть, и два раза. Принцу не хотелось, чтобы скорпионцы препятствовали его действиям и задавали ненужные вопросы.

* * *

Дэвид утомленно опустился в кресло. Через пять дней должна будет состояться свадьба. Уже планировали торжественную церемонию в главном храме Ёрри, когда Идэль вдруг вспомнила, что он даже не посвящен богине. Пришлось срочно посвящаться. Собственно, этим и занимались сегодня с самого утра. Сначала Ёррианские жрецы знакомили его с кратким содержанием кильбренийской религии. Затем началась церемония. Молитвы, поклоны, невразумительные перемещения по храму. Потом его заставили раздеться и окунули в бочку с водой. И опять — молитвы, поклоны, перемещения, окуривания и прочие странные ритуальные действия. Дэвид все это стоически перенес — надо значит надо. Потом еще был официальный обед во дворце. Вернулись в особняк только вечером. Страдая от переизбытка общения, Дэвид прошел в свою комнату, в блаженной тишине опустился в кресло и вытянул ноги. Боже, как хорошо… Боже? Кхе-кхе… После сегодняшней церемонии логичнее было бы начать взывать не к христианскому богу, а к кильбренийской богине. Но привычка — вторая натура. Негромкий стук в дверь.

— Ч-черт!.. — выругался Дэвид. Было так хорошо — и вот на тебе. Опять от него кому-то что-то надо. — Войдите…

Это был Лийеман. У Дэвида возникло желание послать его, но культура возобладала над инстинктами, и он промолчал.

— Дэвид, — сказал Лийеман. — Нужно поговорить.

— Слушаю.

— Не здесь.

Дэвид тяжело вздохнул и закатил глаза. Желание послать Лийемана усилилось. К сожалению только, этот страстный и легкоранимый дворянин душевной простоты землянина мог не оценить и обидеться. Всерьез. Вызывать на дуэль жениха своей госпожи он, может быть, и не станет, но, учитывая, как работали его мозги, запросто мог отчебучить что-нибудь похлеще. Харакири, скажем, совершить в знак дворянского протеста. Легко.

Дэвид искоса посмотрел на Лийемана. У него было такое серьезное выражение лица, такая безграничная уверенность в том, что все должно совершаться тогда и так, как он скажет, что отказывать было как-то даже неловко.

— Ладно. — Дэвид поднялся и следуя за Лийеманом, вышел из особняка. Но этого Лийеману показалось недостаточным — они остановились лишь тогда, когда деревья полностью скрыли дом.

— Ну? — раздраженно спросил землянин. — Что за тайны?

— Со мной связался Фольгорм, — произнес Лийеман. — Он хочет тебя видеть. Срочно. Дэвид опешил.

— А почему он сам не обратился ко мне?

— В доме все прослушивается, — объяснил Лийеман. А Фольгорм все еще… немного расстроен из-за того, что, когда он попросил тебя в прошлый раз прибыть лично и без сопровождения, ты привел с собой Идэль.

— Ах, вот в чем дело… Он хочет поговорить со мной, но не хочет, чтобы об этом знала принцесса? Еще какая-нибудь опасная миссия?

— Наверное, лучше спросить у него самого, — ответил Лийеман. — Меня в подробности он не посвящал.

— Хорошо, спасибо. Возвращайся в особняк, я перейду прямо отсюда…

— Нет. Фольгорм сказал, что ты должен взять меня с собой.

— Зачем?

— Понятия не имею.

— Ну хорошо… — Дэвид пожал плечами. Все выглядело немного странным, но… всем странностям наверняка отыщется разумное объяснение. Задавать вопросы, действительно, имело смысл принцу, а не посыльному.

Он сотворил дорогу Света и утянул Лийемана на волшебный путь. Хрустальный мост над океаном блистания… Холгомияр, казавшийся, если смотреть из Стихии, стеклянным сверкающим дворцом, отворил перед ними колдовские двери, приглашая войти внутрь. Они так и сделали, ощущая с каждым шагом, как возвращаются к реальности обыденного восприятия, в человеческий мир, где вместо лучей света и бликов господствовала инертная, грубая материя. Сделав последний шаг, они огляделись и увидели, что находятся в портальной комнате замка.

— Кстати, — сказал Дэвид. — Если Фольгорм опасался, что наш разговор услышат… как он с тобой-то связался? Так, чтобы об этом никто не узнал?

Он посмотрел на Лийемана. И в самом деле очевидная ведь нестыковка… Сейр-Варглат улыбнулся.

— Потом объясню.

— Почему не сейчас?…

Дверь скрипнула. В помещение вошел Фольгорм. Успокоил магических стражей, зорко следивших за прибывшими гостями, махнул рукой, приглашая следовать за собой.

— Что случилось? — спросил Дэвид, когда они вышли в коридор.

— Пока ничего. — Принц внимательно посмотрел на Дэвида. — Как твое чувство баланса? Магического, я имею в виду.

— Спасибо, возвращается.

— Боюсь, что проблема гораздо глубже, чем мы думали. Недавно я наткнулся на описание случая, аналогичного твоему… Это произошло довольно давно, но выглядит очень похоже. Как и ты, тот высокорожденный сразу после инициации утратил способность правильно балансировать заклинания, кроме того, он не различал своих энергий от энергий Источника. Кончилось все это очень плохо. Тертшаур просто поглотил его гэемон. Поэтому я и вызвал тебя так срочно.

— Но ведь чувство баланса ко мне возвращается…

— К сожалению, очень может быть, что это всего лишь временное улучшение. В любом случае необходимо провести еще кое-какие исследования.

— Что, прямо сейчас? — Дэвид приуныл.

— Да, прямо сейчас.

— А я могу хотя бы ознакомиться с теми хрониками, в которых вы обнаружили описания случая, который показался вам похожим на то, что происходит со мной?

Фольгорм ответил не сразу. У Дэвида возникло чувство, что он задал какой-то «не тот» вопрос.

— Само собой разумеется, можешь, — произнес наконец принц. — Но я думаю, что сначала все-таки нужно провести исследования и лишь потом удовлетворять твое любопытство.

Хотя Дэвид никогда не отличался повышенной догадливостью, на этот раз даже до него дошло, что дело нечисто. Если все так, как говорит Фольгорм, зачем понадобилось скрывать это от Идэль? И что здесь делает Лийеман? Поэтому он уперся:

— Нет, давайте наоборот. Я настаиваю. Я хочу понимать, что происходит..

Фольгорм еще несколько секунд молча смотрел на него, а затем вздохнул и сказал:

— Ладно. Придется все-таки объяснить. Пойдемте в малую столовую. Поедим и поговорим.

Но обещанный разговор так и не состоялся. Когда они вошли в малую столовую, Фольгорм без всяких предупреждений напал на своего гостя. Все стены в замке были укреплены чарами, но малая столовая — особенно: это помещение специально было защищено так, чтобы выдерживать даже самые мощные колдовские атаки. По этой же причине несколькими часами ранее Фольгорм привел сюда Вомфада и Эрдана. Стены здесь лучше, чем где-либо в замке (исключая разве что заклинательные покои Холгомияра), изолировали магию, не давая ей выплеснуться наружу.

Поединок — если это так можно назвать — закончился очень быстро. Дэвид совершенно не ожидал нападения и опомниться не успел, как оказался вдруг без всякой защиты — первым же заклинанием Фольгорм полностью истощил его амулет. Он пытался сопротивляться, но равняться в Искусстве с высокорожденным, который был старше его на сорок лет и обучался волшебству едва ли не с самого рождения, конечно же, землянин не мог. Генератор элементалей позволил немного затянуть поединок, но Фольгорм, в отличие от канторовского мирукхайда, действовал оперативно и задавил Источник Огненных Существ практически сразу, так и не позволив этой заклинашке раскрыть свой подлинный потенциал. Еще несколько секунд, и Дэвид почувствовал, как его защиты ломаются, и холод чужих чар проникает в его гэемон. Практически сразу навалилась сонливость, энергетически нити стали вырываться из рук. Он пытался очистить энергетическое поле — Фольгорм нейтрализовал его попытку в зародыше. Дэвид потерял сознание и упал. Последняя его мысль была о том, почему бездействует Лийеман? Как только начался бой, сейр-Варглат отошел в сторону, окружил себя защитным коконом и, с интересом наблюдая за происходящим, не сделал ни малейшего движения, чтобы помочь…

Фольгорм на эту бездейственность также обратил внимание.

— Почему ты не помог мне? — спросил он, закрепляя парализующее плетение на побежденном. Лийеман искренне удивился:

— А что, надо было? Я полагал, ты справишься и сам. Не хотел мешать.

Сейр-Варглат… Впрочем — нет, эта родословная была выдумана от начала и до конца… Сын Кариглема и Аллайги, которому от рождения было предначертано стать избранником Древнего, убрал защитные поля и огляделся.

— Это и есть твоя малая столовая? Хорошо укреплена. Для особых гостей?

Фольгорм кивнул.

— А что это там за пятно крови на стене? — Лийеман показал пальцем. — То, что осталось от предыдущего гостя?

— Ты угадал. Между прочим, твоя мечта осуществлена. Это кровь Вомфада. Он был убит на этом месте несколько часов тому назад.

— Замечательно… — Лийеман подошел поближе. Понюхал запекшуюся кровь, поковырял пальцем, попробовал на вкус. Сплюнул. Посмотрел на стол, оставшийся нетронутым в ходе двух коротких разборок, и спросил:

— Накрыто на три персоны. Мы кого-то ждем?

— Это был отвлекающий маневр, — объяснил Фольгорм. — Цель которого состояла в том, чтобы немного успокоить Вомфада, сообщив ему иллюзию предстоящей цивилизованной беседы. Сейчас слуги все уберут.

— Не стоит, — возразил Лийеман. — Давай лучше поедим. Я не очень хорошо понимаю, что происходит, а это неправильно. Ты мне все объяснишь. За едой, в строгом соответствии с нашими национальными традициями. — Юноша усмехнулся, направляясь к столу.

Фольгорм последовал за ним. С его точки зрения, не было решительно никакой разницы, где и как разговаривать. А поговорить следовало. Лийеман был нужен Причащенному для завершения плана.

Горячее уже остыло, поэтому ограничились холодными закусками. Разлили по бокалам вино.

Фольгорм в двух слова обрисовал, при каких обстоятельствах погиб Вомфад. Показал Частицу, вынесенную из его кабинета.

— Мне кажется, ты начал действовать слишком рано, — сказал Лийеман. — Кто за тебя сейчас проголосует.

— А это не нужно, — ответил Фольгорм. — Ключа все равно нет в Источнике, Вомфад узнал об этом, но так и не успел понять, кто унес его оттуда. Хотя ответ был у него под носом. Ключ приора должен был попасть в Круг сразу после смерти Джейбрина. За эти два месяца в нашем Тертшауре успели пройти посвящение три новичка. Гипрай из младшей семьи Сездри, входящей в дом Ниртог, Идэль, которая восстановила связь с Источником после первой, неудачной инициации и… Дэвид. Вомфад не знал, что Дэвид не был нормальным высокорожденным… То, что они сделали вместе с Идэль, — это… не по правилам. Это не обычная инициация. Источник собирал его заново, буквально с нуля, проводя преобразования на таких тонких и глубоких уровнях силы, которые неведомы ни мне ни тебе. Тогда Дэвид и подцепил ключ. Возможно, сработал какой-то механизм, который передает ключ любому — если, конечно, сам ключ находится в этот момент в Источнике — кто вообще сумел добраться до этого уровня, а в обычных условиях проникнуть туда способны лишь министры, да и то лишь по взаимному согласию. Конечно, это только предположение. Я не знаю, что именно произошло. Я понял в чем дело, когда Вомфад упомянул о том, что приор, получая ключ, на первых порах иногда теряет способность различать себя и Источник, силы Источника пронизывают его столь полно, что он, до тех пор пока не освоится с новым положением вещей, не может совершить почти никакого действия одними только собственными силами, не обратившись одновременно и к энергиям Круга. Огромная удача, что Вомфад начал свой поиск с тех, кто, как он полагал, в новых условиях мог бы составить ему хоть какую-то конкуренцию… Он и помыслить не мог, что ключ из Источника можно взять случайно, даже не зная об этом. Впрочем, раньше такого никто не совершал, и если бы я не знал, что происходит с Дэвидом, я, вероятнее всего, также ни о чем бы не догадался…

— Так значит, в его гэемоне ключ приора? — Лийеман с интересом посмотрел на неподвижно лежащего на полу Дэвида. — И правда, это все меняет. Как ты собираешься его извлечь?

— Пока не знаю. В крайнем случае, выпотрошу гэемон. Буду убирать все лишнее до тех пор, пока не останется то, что мне надо. Но я не думаю, что здесь возникнут какие-то затруднения. Собственные эманации ключа я знаю — Вомфад показывал схему заклинания, позволяющего вычленить их. Фактически во время первоначальных исследований я этот ключ и так уже почти нашел. Осталось лишь закончить работу.

— Понятно, — кивнул Лийеман. — Да, хороший план. Но пока ты трудишься, у Идэль могут возникнуть вопросы.

— Не возникнут.

— Даже Дэвид что-то заподозрил, А твоя племянница не такая тупая.

— В отличие от Дэвида, Идэль мне доверяет, — возразил Фольгорм. — Нет, вопросов не будет. Если мы сделаем все быстро, наше Целое воплотится в этом мире прежде, чем кто-либо сумеет понять, что происходит.

— «Мы»? — переспросил Лийеман, — Какова моя роль в твоем замысле?

— Я не уверен, что, даже получив ключ приора, смогу внести Частицу в Источник, — признался Фольгорм. — Я буду хозяином Круга и смогу произвольно менять его структуру, но в том, что связано с нашей подлинной силой… здесь у меня нет уверенности. Я чувствую ее, как и всякий Причащенный, но я понятия не имею, как ее воплощать в это мире, как соединять ее с той магией, что господствует сейчас. Кариглему, твоему отцу, было ведомо больше. Он даже пытался разработать специальный заклинательный язык, которым можно было бы описать действие силы Древнего. Ты был рожден для того, чтобы проникнуть в это волшебство еще глубже, постигнуть его максимально полно. Поэтому я отдам ключ приора тебе. Но сначала ты должен пройти посвящение и принять Частицу. У нас их две. Одна — тебе, как это и было предназначено, вторая — Тертшауру.

Лийеман расплылся в улыбке.

— Как хорошо, что ты все-таки решил отдать ее мне! Я так боялся, что не получу ее и не выполню свою миссию.

— Мне бы пришлось рискнуть самому, если бы не удалось получить вторую, — сказал Фольгорм. — Но, как видишь, все складывается наилучшим образом. Идем прямо сейчас. Скорпионцы держат под контролем Старый дворец, но мне не станут чинить препятствий. Все уже знают о том, что я должен стать преемником Вомфада, а о его смерти еще никому не известно — вряд ли Эрдан станет кричать о сегодняшних событиях на каждом ушу Идем.

— Подожди!.. — Лийеман предупреждающе поднял Руку.

Фольгорм проследил за направлением его взгляда. Юноша смотрел на Дэвида.

— Что?

— Мне показалось, он пошевелился.

— Не может быть, — сказал Фольгорм. — Чары на месте.

— В его энергетическом поле произошел какой-то сдвиг.

— Где? Я ничего не вижу.

— Он как будто пытался сбросить заклятье. Потом все вернулось на место, — объяснил Лийеман. — Знаешь, я думаю, ты зря не снял с него артефакты. Вот это колечко… и амулет. Там могут быть какие-нибудь скрытые чары, отторгающие чужеродное волшебство. Мы уйдем, а он тут очнется. Вот это будет весело.

— Ты прав. — Фольгорм встал и сделал то, что, по уму, следовало сделать сразу после пленения: избавил пленника от лишних предметов. Он не сделал этого потому, что не рассматривал жениха Идэль как угрозу. Но Лийеман прав: следует учесть любую мелочь. Тот, кто безупречен во всем, неизменно удачлив — так он, кажется, говорит?…

Когда Фольгорм вернулся к столу, Лийеман разливал остатки вина.

— Не время. Пойдем, — сказал Фольгорм. — После будем пировать.

— Хочу предложить тост, — Лийеман поднял бокал. — Мы на самом пороге. Нельзя просто так вот взять все и сделать, как будто происходит что-то обыденное. Мы входим в очень необычное время. И я хочу за это выпить.

Фольгорм не стал спорить. Причащенному были чужды эмоции, однако этот Причащенный жил в оболочке из человеческого тела и человеческой души. Поэтому он выражал свои реакции так, как было бы свойственно настоящему Фольгорму на его месте — радовался и печалился, восторгался и гневался. Все это было игрой, но игрой настолько искусной, что серебряная маска подчас верил в нее и сам. Чтобы выжить, он притворялся — притворялся прежним собой, еще неизмененным. Актер и роль срослись так тесно, что уже было не различить, где кто. Все это временно, конечно. Необходимость, которая отпадет, когда Древний вернется. Тогда он исчезнет как часть, сбросит надоевшую оболочку, делающую его до некоторой степени самостоятельным индивидуумом, и растворится в Едином. Но до тех пор, пока этого не произошло, оболочка нужна. Лийеману еще предстоит стать настоящим избранником — сейчас он все еще лишь человек, пусть и совершенно подготовленный для своей великой роли. Но — человек: и ему, человеку, важны все эти глупые условности, нужно как-то отмечать знаменательные события. Фолъгорму это не нужно. Зато ему нужно сохранить добрые отношения с Лийеманом — иллюзию человеческой упорядоченности окружающего, к которой непричащенный мальчишка неизбежно привязан. Фольгорм поднял свой бокал.

— За удачу! — провозгласил Лийеман. — За будущее, которое мы определяем сами.

Фольгорм кивнул. Они осушили бокалы и поставили их на стол.

— Пойдем, — потребовал Фольгорм.

— Еще мгновение.

Лийеман подошел к Дэвиду, который по-прежнему пребывал в бессознательном состоянии, и несколько секунд рассматривал его лицо. Фольгорм так и не смог понять, каковым было выражение лица самого Лийемана при этом: задумчивость? напряженный поиск ответа на какой-то вопрос? скрытое торжество?…

— Да, пойдем. — Лийеман повернулся. Фольгорм попытался соткать магический путь… и не смог. Заклинание выходило каким-то кособоким, контура гэемона не могли удержать плетений. Он попытался еще раз. Совсем плохо. Сознание помутилось. Он все еще не понимал, что происходит. Сделал шаг. Упал на колено. Увидел, с каким напряженным любопытством смотрит на него Лийеман. Попытался сотворить еще одно заклинание — уже не для перемещений, а для простейшей диагностики, но не сумел сделать и этого. Упал на бок. Попытался встать — вновь упал, на этот раз окончательно. Сознание еще тлело… еле-еле.

— Это яд, — сказал Лийеман, подойдя ближе. — Яд без вкуса и запаха, блокирующий колдовские способности. Помнишь, ты сам дал мне его? Ну конечно же, помнишь…

Лийеман подтащил к лежащему человеку один из стульев и попытался утвердить его так, чтобы одна из ножек упиралась Фольгорму в живот. Однако стул в результате принял неустойчивое положение. Тогда Лийеман достал меч, воткнул его в Фольгорма, повернул, вытащил, и в образовавшееся отверстие погрузил ножку стула. И сверху уселся сам. Кровь, сочащуюся из раны и запах дерьма, распространяющийся от разорванного кишечника, он как будто бы совершенно не замечал, все его внимание было приковано к лицу Фольгорма. Взгляд Лийемана — чистый взгляд ребенка, пришпилившего бабочку к кусочку картона и теперь с безграничным интересом наблюдающего, как эта бабочка дергается и сучит лапками.

— Я знаю, что у тебя есть какая-то регенерационная система, которая сейчас очень бодро выводит яд из организма, — сказал Лийеман. — Эта же система, вероятно, не дает тебе до конца утратить сознание. Но прежде чем к тебе вернется хоть какая-то свобода движений, пройдет, как минимум, минут пять — мне этого времени вполне хватит, чтобы сказать несколько прощальных слов. Не хочу просто убивать тебя, без объяснений. Ведь и в самом деле все, что делаешь, нужно делать красиво, и тогда вся жизнь станет искусством и удовольствием. Поэтому я хочу объяснить, хочу, чтобы ты понял, прежде чем сдохнешь в шаге от своей Великой Цели. Раньше эта Цель была и моею. Целых семнадцать лет. Всю жизнь. Огромное время. Меня зачали ради нее, родили ради нее, воспитывала ради нее, учили рада нее. Все — для того, чтобы воплотить Древнего. Интересно, в те дни, когда Аллайга прислала сюда моего отца, чтобы он прошел посвящение в Круге, а потом принял Частицу — интересно, испытывал ли он те же чувства, которые испытывал я? Изумление перед разнообразием мира, поразительный, густой аромат человеческих отношений, который бьет в голову, как… — Лийеман сжал кулак и на секунду задумался, подыскивая подходящее сравнение. — Как крепкое вино. Отношений, которые привязывают к себе как наркотик. Ненависть, любовь, страсть, вожделение. Я и не представлял, в каком тусклом, бесцветном мире жил до тех пор, пока, его не раскрасили этими красками. Миналь влюбилась в меня и захотела, чтобы я на ней женился. Я ответил, что постель — это еще не повод. Ба! Я и не ожидал, что возможен такой шквал эмоций. Она чуть не выцрапала мне глаза. Пожалуй, я все-таки женюсь. Это должно быть что-то с чем-то. Обиды на пустом месте, бессмысленная ревность, беспричинный гнев — это же просто великолепно! Меня семнадцать лет держали на голодном пайке, все было разумно, взвешенно, целесообразно, предопределенно… Боги мои, какая скукотища! А теперь меня будто вводят в королевский дворец, где все столы уставлены изысканными блюдами, и каждое следующее блюдо — восхитительнее и желаннее предыдущего. Я готов петь оды людскому вожделению, славить действия без причин, поклоняться совершеннейшему хаосу их сердец! Это так здорово. Так необычно. Я раньше такого не видел. Человеческий мир — это царство абсурда. Я не хочу возвращаться туда, вде все понятно и предельно просто — нет, пусть лучше все будет сложно и непонятно. Так интереснее. Конечно, — Лийеман кивнул Фольгорму так, как будто бы тот пытался возразить. Но возражать Фальгорм не пытался, он просто дергался, захлебываясь собственной кровью, которая, перемешавшись с кусочками пережеванной пищи, по пищеводу проникла в горло и наполнила рот. — Конечно, ты можешь возразить, что мне известна только текущая ситуация, а вот когда я приму Частицу и тем паче когда будет наконец воплощен Древний — все изменится, я испытаю то, чего не испытывал никогда. Глядя на своих родителей… Хотя мне их сложно назвать «родителями», посмотрев на семьи в Кильбрене, я понимаю, что у меня-то самого семьи никогда не было и близко, были два воспитателя, которые сначала заделали меня, а потом учили, подготавливая к моей грядущей, чрезвычайно важной роли. Так вот, глядя на Аллайгу и Кариглема, да и на тебя, неудачник, и сравнивая вас с теми, кто нисколько не озабочен служению нашему Великому Делу, я сильно сомневаюсь в том, что мне нужен этот опыт. Потому что есть у меня подозрение, что это и не опыт вовсе, а лишение опыта, превращение в некую функцию, детальку самодвижущегося механизма. Может быть, это и есть Цель. Может быть, так и надо. Может быть, я просто разучился понимать самоочевидные вещи. Но! У меня лишь один вопрос Вот Древний придет и переделает все по-своему. Сожрет этот мир, займется другими. А что будет вместо театра абсурда? Голая сцена? Очевидно, да, ведь не драма же и не комедия нас ожидают в том миропорядке, который он тут заведет. И что в итоге? Где я в этом замечательном царстве найду вожделеющих юных красоток, ждущих, чтобы такой галантный кавалер, как я, обратил на них внимание? Где я отыщу — там, где все едино, где все во всем и нет ни страстей, ни конфликтов — дворянчиков, ненавидящих меня самой лютой, искренней ненавистью за то, что я посмел понравиться вышеупомянутым красоткам больше, чем они? Где я найду предательства, интриги, эстетику смерти и боли, верную дружбу, честь, ревность и презрение? Ты хочешь вызвать Древнего, а ведь я еще не успел трахнуть всех симпатичных девушек в Геиле — в своем ли ты уме?!

Фольгорм на этот прочувственный патетический монолог так ничего и не ответил. Не мог, да и вряд ли он вообще его слышал. Он все-таки сумел повернуть голову на бок и изверг на пол целый поток крови. Лийеман встал.

— Похоже ты приходишь в себя, мой друг. Меня так и подмывает посмотреть, как работает твое регенерационное заклятье. Врастет ли ножка стула в твой живот или нет? Впрочем, это все глупости. Пора заканчивать. Он поднял меч. Фольгорм попытался убрать голову, и поэтому первый удар вышел не совсем удачным. Лийеману пришлось ударить еще раз, прежде чем он сумел перерубить шею. Чтобы голова не валялась без дела, он водрузил ее на стул, с которого только что слез сам и который сейчас дрожал и трясся в силу того, что одна из его ножек по-прежнему была плотно утоплена в содрогающемся в агонии теле Фольгорма. Лийеман полюбовался созданным натюрмортом и с затаенным предвкушением подумал, что у Дэвида в душе наверняка возникнет потрясающий коктейль из эмоций, когда он все это увидит. Для него ведь так важна вся эта человеческая ерунда.

Лийеман подошел к пленнику, изучил заклятье и снял его. Особо сложных плетений Фольгорм не создавал — было просто незачем.

Похлопал Дэвида по щекам, приводя в сознание. Землянин открыл глаза. Все плыло, но потихоньку обретало ясность.

— Что произошло?…

Лийеман помог ему сесть. С нежной заботливостью поддержал друга… при этом ненавязчиво развернув его лицом в направлении композиции из фольгормова тела, его головы, большой лужи крови и самого обычного стула.

— О Господи!.. — Дэвид содрогнулся, землянина едва не вырвало. — Это ты его?… Что произошло?!

— Это долгая история, — вздохнул Лийеман. — Вставай. Пойдем, съедим чего-нибудь. Там еще есть одна чистая тарелка. Мы с Фольгормом перекусили, но я так и не наелся. Заодно и поговорим. Как это принято у нас в Кильбрене.

18

Немногим позже Лийеману пришлось повторить свой рассказ еще раз — для Идэль. Принцесса захотела подтверждений, что все произошло так, как он говорит. В то, что любимый дядюшка был Причащенным, она не могла поверить. Возникла идея просмотреть тот участок информационного поля, в котором отпечатывались события, происходившие в малой столовой Холгомияра — это сразу многое бы прояснило. К сожалению только, Дэвид и Идэль данным видом магии владели еще очень плохо, а здесь требовалась работа специалиста. Пришли к мысли пригласить кого-нибудь со стороны. Дэвид предложил Тахимейда, Идэль — Вилайда…

— Не советую, — сказал Лийеман. — В ходе нашего разговора с Фольгормом он упоминал о вещах, которых посторонним лучше не знать. В частности, о том, что Дэвид прошел Круг далеко не самым обычным способом. Он не высокорожденный по происхождению.

Идэль закусила губу. Она не хотела верить, но если Лийеман лжет, откуда он мог узнать то, что в Кильбрене было известно только троим — ей, Дэвиду и Фольгорму? Дядя рассказал об этом одному из ее дворян?

Но зачем? В любом случае выходило, что их связывали какие-то близкие отношение — а это обстоятельство, в свою очередь, меняло всю картину в целом.

Лийеман упомянул еще несколько моментов, знать которые он никак не мог — если только не был тем, за кого себя выдавал. Подробно описал путь Частицы, которую Вайдер пытался поднести приору: из лабораторий Джейбрина — в тайное убежище Севегала, из убежища, после того как там побывала Идэль, — к Вомфаду, из кабинета военного министра — к Фольторму. Идэль была убита рассказом о том, что за исчезновением Севегала и Йатрана стоял человек, которому она доверяла.

— Моя госпожа, это уже не тот Фольгорм, которого вы знали когда-то, — сказал Лийеман. — После Причащения он стал совсем иным существом, лишь внешне похожим на себя-прежнего. Он и вас пытался сделать Причащенной, как только вы прибыли в Кильбрен. На первом же общем обеде он дал вам Частицу, подложил ее в ваше вино или блюдо. Но вы бессознательно отвергли предложенное, такое иногда происходит — хотя, вероятно, следующие несколько дней стали для вас не самым лучшим временем… Не так ли?

Идэль сдалась. Она больше ничего не говорила. Она поняла, что Лийеман не лжет, требовать каких-то новых подтверждений было бы бессмысленной суетой. Идэль покинуто и безмолвно сидела в кресле, а по ее щекам текли слезы. Человек, который был ей дорог, оказался чудовищем — мало того, именно он был ответствен за смерти еще двух других, не менее близких людей. У Дэвида душа выворачивалась наизнанку, когда он смотрел на свою невесту. Страдание, которое она испытывала, он переживал как свое. Невыносимо было видеть ее плачущей. Но все же он чувствовал, что с утешениями сейчас лучше не лезть, открыл шкатулку, отданную ему Лийеманом, и спросил, глядя на два затвердевших комка земли:

— Как такое можно проглотить, не заметив?

— Чарами, которые изменяют свойства вещей, — с легким недоумением пожал плечами Лийеман — для него это решение было очевидным. — Можно сделать Частицу невоспринимаемой зрительно, на вкус или тактильно. Не такое уж сложное заклинание.

— Но тогда тот, кому это подложили, увидит энергетическую структуру заклятья…

— Только в том случае, если заклятье висит на предмете, сообщая ему необходимые свойства. Тогда, если заклятье снять…

— …вещь восстановит свои свойства. Так, я, кажется, понимаю. Ты хочешь сказать, что Частица не находится под постоянным действием заклятья, а сама преобразуется?

Лийеман кивнул.

— Как можно избавиться от этой пакости? — с омерзением спросил Дэвид.

— Распылить землю и развеять по воздуху.

— Так просто? Что-то не верится. А если кто-нибудь вдохнет эту пыль?

— Ничего не будет. Сама по себе — это обычная земля. Частица привязана не к материи, а к целостности. Разрушь целостность, распыли или испари землю — и оборвутся последние две ниточки, связывающие Древнего с нашим миром.

Дэвид так и сделал. Вышел из особняка, сотворил Огненную Сферу и переместил туда шкатулку вместе с ее содержимым. Ничего не осталось, кроме дыма, которым Дэвид, несмотря на все уверения Лийемана, все-таки постарался не дышать.

Вернулся в гостиную.

— Если вас удовлетворили мои объяснения, — сказал Лийеман, — мне бы хотелось знать, будет ли мне позволено пройти инициацию в Рунном Круге? По крови я…

— Думаю, препятствий не возникнет, — поспешно сказал Дэвид. Он смотрел на Идэль, по-прежнему неподвижно и безмолвно сидящую кресле, и не имел ни малейшего желания продолжать разговор с наследником Кариглема и Аллайги. — Сейчас не будем об этом говорить. Я благодарен тебе за то, что ты сделал, но сейчас оставь нас, пожалуйста.

Лийеман поклонился и вышел. Дэвид подошел к принцессе и сел на пол у ее ног. Щемящее чувство нежности заполнило сердце. Он отдал бы все на свете, чтобы печаль или горе никогда больше не омрачали ее душу, чтобы эти прекрасные глаза никогда больше не знали слез. Он взял ее за руку и улыбнулся, передавая женщине, чья душа была сращена с его душой, свою веру в лучшее будущее, свою надежду и любовь. Прошло совсем немного времени, и она улыбнулась в ответ.

Надо было что-то делать с ключом приора, который Дэвид носил в себе вот уже почти месяц, даже не подозревая, что именно он «подцепил» в Источнике, кроме того, о смерти Фольгорма должны были узнать и другие высокорожденные. Эти два обстоятельства все-таки побудили его обратиться к Тахимейду: требовался системный маг высочайшего уровня, способный, не повреждая гэемон Дэвида, обнаружить и извлечь ключ. Доверять Тахимейду в этим вопросе приходилось по необходимости — ни Идэль, ни Дэвид сами обнаружить и извлечь ключ не могли. Конечно, можно было пустить все на самотек, но в этом случае министры рано или поздно поднимут вопрос о «похищенном» ключе и в конце концов — найдут того, у кого он находится. Также было понятно, что если инициатива изъятия ключа будет исходить со стороны, имеются неплохие щансы на то, что землянина просто убьют, вернув таким образом ключ приора в Источник самым простым способом из возможных.

Тахимейду была изложена слегка отредактированная версия событий — в частности, вопрос о том, как Дэвид сумел получить ключ, остался без ответа. Договорились врать о том, что они и сами об этом не знают: Фольгорм-де был уверен в том, что ключ у Брендома, но о причинах своей уверенности Лийеману рассказывать не захотел. Тахимейд пригласил их прибыть в свой замок, Идэль, однако, настояла на том, чтобы исследования проводились на ее территории — лучше всего в особняке. Тахимейд возражал, но в конце концов был вынужден согласиться.

Его появление в особняке произвело фурор, поскольку прибыл он не один, а со своим «покойным» дедом Ксейдзаном.

Ксейдзан казался очень довольным собой. Когда первоначальный шок прошел, Идэль нецензурно выругалась.

— …что это, черт возьми, значит? — закончила она свою длинную и труднопереводимую тираду.

— Я восхищен вашей непосредственностью, принцесса, — Ксейдзан чуть наклонил голову.

— Вы ведь умерли, — напомнил Дэвид.

— Ты видел труп?

— Я — нет, но Тахимейд…

— Это была игра, Дэвид, — сказал Ксейдзанов наследник. Тахимейд улыбался — юный и ловкий паук, сопровождающий паука старого и мудрого…

— Предвыборная борьба создала равновесие между тремя партиями, нарушить которое одной из партий было непросто. Вомфад не мог просто напасть на Кетрава — он был вынужден оглядываться на нас. Ведь любой из трех партий было выгодно, чтобы две другие сцепились на смерть. И уже неважно, кто победит, потому что следующим ходом победителя добьет та партия, которая оставалась в стороне, сохраняя силы. «Смерть» моего деда развязала Вомфаду руки. Удара со стороны Гэал он мог больше не опасаться и немедленно атаковал Кетрава. Фольгорм на несколько дней выбыл из игры, Декмис погиб.

— А вы в это время планировали убийство Вомфада?

— Он нарушил закон, Дэвид, — произнес Ксейдзан. — Я не говорю про убийства — за то, что он сумел раздавить Кетрава, этого предателя, змею, которую я пригрел на своей груди, я ему искренне благодарен. Вомфад нарушил закон, заставив министров отдать ему ключ до выборов. Пусть у них ничего не вышло — важна сама попытка. Он пренебрег нашими обычаями, и это многим не понравилось. Будь он один — а он думал, что остался один — он, скорее всего, стал бы приором. Но тут он ошибся. И сам расчистил мне дорогу.

— А теперь все стало еще проще, не так ли?

Ксейдзан кивнул.

— Даже не придется штурмовать Старый дворец, арестовывать Вомфада или предпринимать еще что-либо. Все решилось естественным путем.

— У вас проблемы внутри клана, — сказала Идэль. — Не сегодня-завтра будет собрание, на котором настаивала Сайрин. Учитывая, что под угрозой находится твой статус претора… тебе будет очень непросто получить золотую цепь приора.

— Ты все еще не понимаешь? Это была часть плана, — Ксейдзан усмехнулся. — Сайрин снеслась с Кетравом по моей указке. Она проголосовала за него для того, чтобы создать иллюзию разлада в Гэал. В этих условиях моя смерть была вполне естественной: Кетрав своим «тайным оружием» устраняет основную причину, мешающую Сайрин занять место главы клана, а затем Гэал занимается своими внутренними делами и выходит из игры. Достаточно убедительно, чтобы Вомфад поверил.

— Все поверили, — негромко произнесла Идэль.

— Может быть, мы пройдем куда-нибудь… Где у тебя гостиная?… И поговорим более обстоятельно? — предложил Ксейдзан. — Мой внук в это время посмотрит, что можно сделать с твоим женихом.

— Хочешь сразу получить ключ?

— Он ведь и так мой, ты ведь понимаешь. Больше просто некому его взять. Ну не Хаграйду же ты собираешься его отдавать.

Претор и принцесса ушли пить кофе, а Дэвид и Тахимейд остались в заклинательных покоях особняка. Тахимейду потребовалось около четырех часов работы, чтобы обнаружить и извлечь ключ.

Кильбренийские дома, и без того потерявшие уже немало своих представителей, продолжали сокращаться. За те немногие дни, которые прошли от визита Ксейдзана и Тахимейда в особняк принцессы Идэль и до дня, когда состоялась свадьба Идэль и Дэвида, погибли еще двое — Хаграйд и Майдлар, при том их убийства, которые хотя и не были никак связаны между собой, по совпадению произошли практически одновременно, в один и тот же час. Вилайд, рассчитывая на поддержку «воскресшего» Ксейдзана, решился-таки на месть. О том, что именно Хаграйд, заключивший союз с Кетравом, виновен в смерти Дифрини и Дагуара, а также всех их приближенных, в доме Ниртог, уже давно знали, В клане началась междоусобица. Часть младших высокорожденных отвернулась от Вилайда, другие же, слишком разозленные на Хаграйда и его партию, напротив, к Вилайду примкнули. Вместе с тем, как это и предсказывали, уже в самом начале противостояния в лагере наследников. Хаграйда начался раскол — и сын Хаграйда Нерамиз, и племянник Хаграйда Фэбран равнопретендовали на первенство. Ксейдзан, действительно, поддержал Вилайда — ведь тот оказал ему немалую услугу, устранив последнего, пусть и не самого опасного, соперника. Было очевидно, что Ниртог, целиком увязший в своих проблемах, еще очень и очень долго не будет участвовать в борьбе за приорат. То же самое можно было сказать и о Кионе. До самого последнего времени — мощнейший клан в Кильбрене, теперь он состоял всего лишь из четырех человек. Из шести, если считать Дану, все еще не прошедшую посвящение и Финейру, давным-давно перешедшую в Ниртог. Из многочисленного потомства Джейбрина выжили только Идэль — самая юная из высокорожденных, не успевшая еще стать чьим-либо смертельным врагом, и Смайрен — может быть, самый мудрый политик в Кильбрене, не вмешивавшийся вообще ни во что. На следующий день после гибели Майдлара его убийца пришел в особняк принцессы Идэль. Без предварительной договоренности, без сопровождения, даже не задавая вопроса о том, хотят ли здесь его вообще видеть? Эрдан действовал с подкупающей простотой. Вел он себя, впрочем, прилично. Смиренно подождал в приемной под бдительным оком немного обеспокоенных его присутствием дворян, пока принцессе докладывали о его появлении. Обеспокоенность дворян можно было понять: о том, что на руках этого визитера — кровь Вомфада, первого меча Кильбрена, широкой публике уже было известно. И предположение о том, что он пришел сюда для того, чтобы убить последнюю (не считая Смайрена) представительницу семьи, ответственной за уничтожение его собственного рода, выглядело вполне вероятным. А заодно и всех тех, кто попытался бы ее защитить. С учетом этой возможности немедленное бегство предполагаемой жертвы представлялось действием вполне разумным… Но убегать Идэль не стала — не позволяла гордость.

Она вошла в приемную во главе своей свиты — многочисленной и вооруженной, обвешанной Тальдеарами, готовой в любую секунду обрушить на противника самые грозные из своих заклинаний… Внушительное зрелище, если не знать подлинной расстановки сил. Эрдан встал и элегантно поклонился. Он казался бы самим воплощением смирения, если бы не легкая улыбка, которую он так и не сумел сдержать.

— Что тебе нужно? — ледяным тоном спросила Идэль. Ее бесило, что Эрдан прекрасно осознает свое преимущество и не скрывает этого.

— Поговорить.

— О чем?

Эрдан посмотрел по сторонам:

— Здесь слишком тесно.

Начав что-то делать, она уже не собиралась отступать. Наследник Гарабинда получил желаемую аудиенцию. Они прошли в кабинет Идэль, и свита принцессы осталась за дверью.

— До сих пор у нас не было случая познакомиться, — сказал Эрдан, усаживаясь в кресло. — Полагаю, сейчас самое время это сделать.

— Я знаю, кто ты, — ответила Идэль. — А ты знаешь, кто я. Что тебе нужно?

— От тебя? — Эрдан вопросительно приподнял бровь. — Ничего. Мне ничего не нужно, но, тем не менее, я хочу кое-что предложить.

— Что?

— Мир. Все свои счета я оплатил. К войне, которая началась и закончилась за двести лет до твоего рождения, ты не имеешь никакого отношения. Сейчас клан ослаблен…

— И не в последнюю очередь — твоими усилиями, — процедила Идэль.

— Я должен был это сделать. Но сейчас я предлагаю мир, — терпеливо повторил Эрдан. — У тебя нет ко мне личных счетов… Или все-таки есть?

Говоря это, он внимательно следил за ее лицом — знает ли она, что именно он убил ее деда, Халгара? Вомфад догадался об этом лишь перед смертью, когда Эрдан проявил ту темную мощь, которую до сих пор скрывал. Говорят, что Фольгорм погиб через несколько часов после их дуэли — но теоретически была вероятность того, что он перед смертью успел рассказать кому-либо о том, что услышал. Из реакции Идэль он сделал вывод, что она, скорее всего, не знает.

— Ты убил Майдлара! — обвиняюще произнесла принцесса.

Эрдан прищурился.

— Он был тебе так дорог?

Идэль долго молчала, прежде чем ответить. Ей нравился Майдлар — добрый человечек, показывавший ей в детстве разные смешные и увлекательные фокусы, — но все же не настолько, чтобы враждовать из-за него с человеком… с существом, которое, если захочет, без труда убьет и ее, и Дэвида.

— Не настолько, — повторила она вслух свои мысли. Эрдан кивнул:

— Я так и думал.

— Это все?

— Торопишься меня выгнать? — Наследник Гарабинда усмехнулся.

— Нет, всего лишь интересуюсь, закончилась ли деловая часть, или ты хочешь сказать что-то еще? Если тебе хочется просто поболтать, я, честно говоря, не представляю, о чем мы могли бы…

— О будущем клана Кион, — перебил ее Эрдан. — Сейчас клан ослаблен. Все лидеры и партии уничтожены. Младшие высокорожденные дезориентированы. Мы на пороге распада. И либо этот распад будет идти своим естественным путем — чего я не хочу и чего, полагаю, не хочешь и ты — либо мы восстановим организацию. Это возможно. Причин для внутреннего конфликта больше нет. Джейбрин против Гарабинда, Вомфад против Кетрава — это все в прошлом. А чтобы начать новую главу, нам, оставшимся, нужно определиться, кто станет претором Кион.

Идэль хмыкнула.

— Метишь на место главы клана? Или сразу на место приора?

— Приором будет Ксейдзан, это ясно. Впервые за несколько тысяч лет претор Кион не будет приором. Однако претор нам нужен, и я, смотря вокруг, просто не вижу, кто еще, кроме меня, мог бы им стать. Ведь не ты же. И не Смайрен.

— Авермус, — сказала Идэль.

— Я говорил с ним вчера вечером…

— До или после того, как убил Майдлара? — издевательским тоном осведомилась Идэль.

— Сразу после, — в тон ей ответил Эрдан. — Но руки уже успел помыть. Какие еще подробности тебя интересуют?

— Спасибо, достаточно…

— Я говорил с Авермусом вчера вечером, — повторил Эрдан. — Он не хочет быть претором. Категорически. Его вполне устраивает та должность, которую он занимает сейчас Не такая нервная и намного более выгодная…

Идэль отвернулась. Она опасалась, что реакция Авермуса будет именно такой. Авермус не любил рисковать, бороться, принимать нестандартные, творческие решения. Он и в самом деле идеально подходил для своей должности — министр дворцового управления, командующий огромным штатом слуг, занятый исключительно имущественными и организационными вопросами…

— Финейра, — сказала Идэль. — Она может вернуться к нам.

— Да, Авермус тоже предполагал такую возможность, — кивнул Эрдан. — Представляешь, что будет в этом случае. С учетом того, что сейчас творится в Ниртоге, Кион будет втянут в их внутренние разборки. Все ресурсы, которые, став претором, получит Финейра, она употребит на то, чтобы помочь своему мужу Нерамизу в борьбе против Вилайда… а значит, и против Ксейдзана. Длинная, бессмысленная, изматывающая война, которая еще больше всех нас обескровит — вот что нас ждет в случае вознесения Финейры. Но зачем я об этом говорю? Столь очевидные вещи ты должна и сама понимать.

Идэль медленно кивнула. С какой стороны ни посмотри, Эрдан был прав. Избрание Финейры — которой в личном отношении Идэль очень симпатизировала — означало бы окончательный кровавый закат клана. Как отреагарует Смайрен на предложение войти наконец в большую политику, было заранее ясно, к гадалке не ходи. Смайрен с большой радостью воспримет распад клана — не будет возможности добиться власти, значит, не станут ее добиваться. А если все высокорожденные будут сидеть в своих замках и разводить пчел, все междоусобные войны прекратятся сами собой, и на земле наступят мир да любовь. Мечта…

Итак, Смайрен отпадал. Формально права могла предъявить она сама, но было даже не смешно. Она не способна — и не будет способна еще много-много лет — заниматься этой работой. Да и желания нет. Значит…

Идэль посмотрела на своего гостя и сказала:

— Хорошо. Ты меня убедил. Я поддержу тебя на внутриклановых выборах.

19

Свадебная церемония проходила в храме Ёрри Аскальвери — второе имя, относимое к одному из атрибутов богини, можно было бы перевести как «ведущая по пути», «путеводительница». Всякое свойство есть постоянное, неизменное действие рассматриваемого объекта на того, кто воспринимает его; истекающие от объекта энергии — та их часть, что не меняется со времени, либо, по крайней мере, остается постоянной достаточно долго время — начинают осмысливаться субъектом как сущностные свойства воспринимаемого. Вещи, лишенные осознания, лишены, соответственно, и возможности управлять своими энергиями; люди и животные могут до известной степени управлять некоторой их частью — так, обычный человек не может усилием воли изменять цвет своей кожи и форму конечности, но может совершить рукой произвольное движение; маги существенно расширяют границы управляемых энергий — то, что для обычного человека является неизменным свойством его самого, которое дано и с которым ничего или почти ничего нельзя сделать, для мага становится лишь одним из возможных состояний. Степень осознания своей природы у богов и Обладающих Силой еще больше и глубже, у Владык она абсолютна. В силу этого постоянные энергии, излучаемые божеством, хотя и мнятся людьми его природными свойствами — то есть тем, что в человеческом мире дано и не поддается или почти не поддается никаким изменениям — целиком определены волей божества, которая неизменна не потому что вынуждена, а потому, что определена им самим. Это означает, что свойства божества не есть в точности то же самое, что свойства человека или предмета — хотя свойства божества и неизменны, но, поскольку они определены его волей и являются по существу постоянными осознаваемыми действиями, божество в каждом из этих действий присутствует непосредственно, и образ производимого действия всегда есть образ самого божества, его лик, в котором оно себя являет. А поскольку у большинства богов постоянных действий несколько, и каждый из образуемых действиями ликов отличен от других — поклоняющиеся этому богу склонны усматривать в каждом из ликов его собственную индивидуальность, некоторым уникальным образом выражающую непостижимую для человека божественную сущность. Часто доходит до того, что эти лики окончательно персонализируются и становятся божествами более низкого порядка, вестниками и выразителями воли своего господина. Хотя это и может показаться людской глупостью, на деле, однако, верующий теснейшим образом связан со своим божеством, и поэтому процесс оформления вестников и аватар бога — не случаен. Реальность задается восприятием, а всякое действие — всегда взаимодействие, приняв во внимание эти два принципа магии, легко понять, что «выделение» из божества его вестников и аватар есть процесс со-творчества, двухстороннего действия как самого божества так и тех, кто ему поклоняется. Однако это — идеальная схема, на деле же положение осложняется тем, что, помимо бога и верующих, всегда есть другие боги и другие верующие, пересечение их воль нередко вызывает эффекты, которых никто не желал и не ждал. В силу этого обстоятельства у божества могут образовываться такие образы, которые ему чужды и неудобны, может быть и так, что прежнее божество вовсе теряет контакт с группой людей и заменяется новым божеством, которое по своему происхождению некогда было лишь образом, отражением того, кого после, набрав силу, изгнало. Взаимодействия в мире богов чрезвычайно сложны и интересны, но для подробного рассказа об этом здесь нет места. Достаточно сказать лишь, что сложный образ Ёрри Аскальвери как бы застыл на переходной стадии от атрибута богини к ее аватаре — некоторая самостоятельность Аскальвери хотя и наметилась в ходе развития Ёррианской религии в Кильбрене, но была еще слишком незначительна, чтобы претендоватъ на полноценную индивидуальность. В хеллаэнской шутке «боги размножаются почкованием» помимо сарказма содержалась немалая доля истины.

Храм Ёрри Путеводительницы — далеко не главный храм кильбренийской богини, не самый крупный, хотя и один из самых богатых и красивых — уже не одно столетье служил тем местом, где чтящие богиню высокорожденные приводили под ее благословление своих детей, женились и поминали умерших. Этот храм был выделен среди остальных тем, что обслуживал исключительно элиту кильбренийского общества, рабы и простолюдины сюда не допускались вовсе, дворяне — только в свите своих господ. Кильбренийское общество делилось на касты, и Ёррианство благословляло этот порядок — впрочем, оно, как и подавляющее большинство религий, с той же легкостью благословляло бы и любой другой общественный строй при условии что власть имущие предоставят Ёррианскому священноначалию мало-мальски удобное и сытное место. Внутри святилища все было великолепно убрано и отделано, все в золоте и серебре, рисунок источающего легкое благоухание пола выложен из пород редчайших деревьев, священные статуи и изображения усеяны драгоценными камнями. Ритуал совершала жрица, чье положение в Ёррианском культе приблизительно соответствовало сану архиепископа в рамках той религии, к которой — пусть и чисто формально — до последнего времени принадлежал землянин Дэвид Брендом. Церемония была обставлена очень пышно — торжественные поздравления, молитвы, окуривания, благословления, особенные ритуальные подарки, которые полагалось подносить только в храме, и прочая, и прочая — все вперемешку. Дэвид и Идэль стали супругами после того, как кольцо, сплетенное из их волос, было сожжено на особой жаровне, дым которой они должны были вдохнуть. Храм был заполнен множеством людей, присутствовало немало высокорожденных — в основном, из младших семей клана Кион, хотя тут были и гэальцы, и даже будущий приор, занявший «скромное» место в первом ряду. Ксейдзан, чье отношение к Дэвиду существенно улучшилось после добровольной отдачи последним приорского ключа, согласился признать землянина своим «внучком», и в ходе бракосочетания Дэвида объявляли как полноправного члена этого клана. Присутствовали родственники Идэль из клана Ниртог и какая-то мелкая сошка от аминорцев; учитывая, в каких отношениях Идэль находилась с последними, хорошо было уже и то, что вообще хоть кто-то пришел. За спинами высокорожденных, на средних и задних рядах — высшее дворянство Кильбрена, герцоги и графы. Когда все закончилось, под торжественные звуки труб Дэвид и Идэль направились к выходу из храма. За дверьми они остановились, встреченные восторженными криками тех, кто не имел возможности видеть церемонию: небогатых дворян, слуг и атта — их было в несколько раз больше, чем тех, кто находился внутри. Аристократы покидали храм и, обходя новобрачных, смешивались с теми, кто до сих пор стоял снаружи; Дэвида и Идэль в это время осыпали цветами. Они должны были постоять на пороге храма несколько минут — считалось, что новобрачные на некоторое время получают от богини особые мистические дары, и те, кто любил, но не имел взаимной любви, подходили к ним для того, чтобы получить благословление, надеясь, что от щедрот богини немного достанется и им тоже, и сердце неуступчивой избранницы (или избранника) смягчится.

За всей этой пасторалью с легким отвращением наблюдал Кантор кен Рейз, устроившийся на крыше одного из зданий, окружавших храмовую площадь. Он видел, как Дэвид и его невеста входили в здание, но тогда все произошло слишком быстро и он не успел прицелиться. Кантор терпеливо прождал несколько часов, поглядывая на людей вишу, поглаживая арбалет и внимательно следя за дверями. Новобрачные вышли и задержались на выходе — очень хорошо. Кантор прицелился. После того, как он взял Арбалет Ненависти, с его душой что-то произошло — с одной стороны, она как будто оцепенела, с другой — будто бы зажила какой-то новой, неведомой жизнью. «Убивает сердце, а не рука» было начертано на одной стороне станка, а на другой — «Мои стрелы — в колчане души». Второй надписи Кантор раньше не видел, он обнаружил ее лишь после того, как забрал артефакт из сокровищницы, но не нашел в этой надписи ничего удивительного. Конечно, обычные стрелы для такой необычной вещи никак не годились. Желобок для болтов был пуст, но кен Рейз обнаружил, что стоило ему только подумать о том, кого он собирается убить, как в арбалете сам собой возникал снаряд — сгусток черноты, почти мгновенно обретавший форму острого, похожего на большую иглу, болта.

Кантор знал, что такое оптический прицел — у некоторых технологических штучек в отцовском хранилище имелись эти устройства — нечто подобное было и у того оружия, которым он собирался воспользоваться. Нет, не трубка со стеклами — зачем помещать на оружие дополнительную вещь, если можно поместить ее свойства? Эффект тот же, и места не занимает. Когда Кантор, держа оружие в руках, смотрел сквозь прицел на площадь, то видел тех, кто находился там, так же ясно, как если бы стоял с ними рядом. Он понимал, что сам арбалет имеет физическое воплощение лишь потому, что Сагарус создавал это оружие для людей — людям было удобнее держать в руках что-то весомое, ощутимое; по сути же Арбалет был лишь сгустком Силы низвергнутого Лорда, воплощением его желания и воли.

Время как будто растянулось. Кантор не спешил приводить в действие спусковой механизм, смакуя этот момент. Он четко видел лицо своего врага — как всегда, тупое и самодовольное: физиономия зазнавшегося смерда, вознесенного из грязи на вершину славы благодаря счастливому стечению обстоятельств. Дэвид слишком много воображал о себе, не понимая, что его подлинное место — там, внизу, среди дебилов, крестьян и прочих полуживотных. В этой размазне нет настоящего внутреннего стержня, есть лишь его имитация, подпитанная парой выигранных боев и целой горой везения, а сам он — ничто, пустышка, и этого никак не изменить, чтобы он не делал и каких бы высот не достиг. Все его достижения — лишь пародия на настоящее восхождение, жалкая имитация пути, пройти который способен лишь человек, имеющий подлинную внутреннюю гордость. Настало время поставить зарвавшегося раба на место.

Кантор перевел взгляд на Идэль. Сердце болезненно сжалось. Как она красива… И хороша в постели, надо добавить — он прекрасно помнил то время, когда они были вместе. Конечно, она не заслуживает большего, чем быть просто одной из многочисленных подружек Кантора кен Рейза — но, увы, и она не понимала, где ее место. Во вселенной, похоже, царит эпидемия тупости, если вчерашние рабы мнят себя господами, если женщины бросают таких, как он, Кантор, и прилепляются к размазням вроде Брендома. Ты сделала мне больно, девочка, и мне придется сделать больно тебе. Да, этого не избежать, нет, никак не избежать… Кантор представил, каким будет ее лицо, когда ее новоиспеченный муженек сдохнет у нее на глазах — раньше надо было думать, моя сладкая, раньше!.. Твое иллюзорное обывательское счастье лопнет, как мыльный пузырь, как только в него войдет нечто подлинное, и имя этому подлинному — боль и смерть; кричи от страха, проси и плачь, не в силах отвести глаз от черной тени, вошедшей в твой мир — ничего не изменить. Мир — это не сказка, моя дорогая принцесса Идэль, и сейчас ты это поймешь…

Думая так и наслаждаясь моментом — самым счастливым моментом во всей его жизни, Кантор перевел взгляд обратно на Дэвида и, улыбаясь, выстрелил.

Сначала Дэвид не понял, что произошло. Идэль стояла справа от него, но он смотрел не на нее, а на очередного юношу, преклоняющего колено для того, чтобы получить благословление. Аналогичная очередь, только состоявшая не из юношей, а из девушек, выстроилась к Идэль. Молодых людей обоего пола, сохнущих от несчастной любви, было еще около дюжины; пара минут — и все, можно идти дальше, садиться в карету и отправляться во дворец, где, в Большом Пиршественном Зале их ждал заставленный деликатесами стол на полторы тысячи персон… Дэвид ощутил внезапную слабость и пустоту в груди за секунду до того, как толпа ахнула и заколыхалась — людское море из лиц и тел. Кто-то с ужасом смотрел за спину Дэвиду, другие спешно оглядывались по сторонам, будто выискивая что-то в окнах домов, окружавших площадь. Звуки окружающего мира пробивались к Дэвиду словно сквозь вату — он понимал, что что-то произошло, но пустота, образовавшаяся в нем, не давала мыслить связно. От него будто бы отрезали — легко и просто, единым движением всемогущего хирурга — половину тела, и он еще не успел ни испугаться, ни даже понять — какую… Он повернулся и увидел, что Идэль наполовину лежит, наполовину сидит на земле, безвольно запрокинув голову. Стоявший за спинами новобрачных Ксейдзан едва успел подхватить ее и спешно накладывал какое-то исцеляющее заклятье. Дэвид бросился к своей невесте… к жене… ее тело оставалось целым, но то, что он видел магическим зрением, было ужасно. По гэемону стремительно расползалась чернота, каналы и чакры истлевали, энергетические связки рвались, структура поля разваливалась с катастрофической скоростью. Он присоединился к Ксейдзану и сделал все, что мог, чтобы остановить распад; через несколько секунд к ним присоединилось еще двое высокорожденных. Другие окружили это место всеми возможными защитами, а третьи, заметив наконец стрелка, бросились к нему — но Дэвид не думал ни о защите, ни о мести. Счет шел на секунды, гэемон распадался неимоверно быстро, обычные заклятья лечения он и не пытался применять — и так было видно, что они окажутся тут совершенно бесполезны. Он полоснул кинжалом по ладони и начертил на каменных плитах монограмму, действуя со скоростью и точностью, которые прежде расценил бы как «невозможные»… Он увидел растекавшуюся по жилам Идэль порчу, его заклинание — самое лучшее и совершенное из всего, что он когда-либо создавал — впитало этот яд, распад остановился… так ему казалось почти целую секунду. В прямом столкновении Искусство — ничто против Силы, поскольку Сила определяет те границы, внутри которых делается возможным Искусство. Впитавшее порчу заклинание перестало повиноваться Дэвиду, оно деформировалось, еще продолжая действовать, оно начало действовать иначе. То, что должно было послужить средством для спасения Идэль, стало частью убивавшего ее волшебства — Сила захватила заклятье и переработала его под себя. Ксейдзан, чей уровень познания в магии был неизмеримо выше, столкнулся с аналогичной проблемой. Он применял тончайшие и совершеннейшие конструкции, баланс которых был выверен до предела, сложнейшие комбинации Стихий и Форм, способные, казалось бы, остановить и повернуть вспять абсолютно любое воздействие — бесполезно. Заклятья, попадая в поле действия Силы, либо разрушались, либо менялись, преобразуясь в составляющие части разрушительного процесса. У них не было ничего, что они могли бы противопоставить магии, которая убивала Идэль.

Гэемон истлел менее чем за минуту. Физическое тело — лишь зримый образ некоторой части энергий, источаемых природой существа; когда человек умирает и его душа покидает мир, в котором она обитала прежде, часть низших энергий еще продолжает существовать в мире в виде остаточного следа того, кого здесь больше нет. Обычный человек видит труп, мертвое тело; маг способен увидеть эфирный труп, остатки гэемона, задержавшиеся в метамагическом поле планеты — но и то, и другое есть лишь слабеющий образ ушедшего, образ, сформированный его энергиями, источник которых удален. Обычно тело остается, но разрушения, причиненные Арбалетом Ненависти, были столь обширны, что истлело все, в том числе и те низшие энергии, которые образуют видимость плотного тела. Идэль рассыпалась в руках обнимавшего ее Дэвида, как прах, мельчайший пепел; дуновение ветра — и тело стало осыпаться, по ходу превращаясь в дым, который таял в воздухе почти мгновенно. Еще несколько секунд — и на руках у Дэвида не осталось ничего, не было даже праха… как будто бы принцессы Идэль-лигейсан-Саутит-Кион никогда не существовало вовсе. Дэвид посмотрел вокруг. Его взгляд был безумен. Разум, сердце, воля — все в нем отказывалось принимать произошедшее. Не может быть так, чтобы той, которую он так любил, той, которая была для него всем, самой жизнью, — больше нет. Это невозможно. Неправда.

Он попытался встать, но пошатнулся и упал на спину. Мир стал багровым, перед глазами заплясали цветовые пятна. Он еще дернулся, открыл рот, чтобы сказать — или прокричать — что-то, но так и не сумел выдавить ничего, кроме сипения. Не супергерой — обычный человек, неспособный справиться с тем, что на него свалилось. Затем багровые цвета усилились, хоровод огней и бликов завертелся с сумасшедшей скоростью, и Дэвид потерял сознание.

У Кантора был шанс уйти невредимым. Шанс, прямо скажем, небольшой, но все-таки таковой имелся. Если бы только он смылся по волшебному пути сразу после выстрела, все, быть может, и обошлось бы. Конечно, его стали бы преследовать, но он мог бы… Впрочем, что толку обсуждать упущенные возможности? Кантор кен Рейз этого не сделал, вот что главное. Как и Дэвид, поначалу он тоже слегка растерялся и даже протер глаза, не веря в случившееся. Он стрелял в Дэвида. Почему тот еще на ногах? И почему упала Идэль? Что за чертовщина? Кантор тупо посмотрел на Арбалет. Может, выстрела вовсе не было? Но желобок был пуст и отпущенная тетива еще мелко вибрировала. Бракованное изделие? Болт отнесло ветром? Нет, в это невозможно было поверить. Арбалет создал Обладающий Силой. Этим все сказано.

Потом до него дошло. Как-то вдруг и сразу. Он понял, в чем была ошибка. Собственная глупость и невозможность что-либо исправить — там, внизу, началась суета, и Дэвида, опустившегося на колени перед умирающей принцессой, заслонили какие-то люди — почти мгновенно довели его до кипейия, он полностью утратил контроль над собой. Он взял предмет, который так коварно подвел его в самый решительный момент, и что было силы треснул им по поребрику. Даже обычный арбалет сломать таким образом не так-то просто — но Кантор, уроженец Хеллаэна, был сильнее и быстрее обычного человека в несколько раз — и силы ему хватило. Впрочем, следует заметить, что, как бы ни был он силен, одних только мускулов для того, чтобы разрушить Предмет Силы, было недостаточно. Однако этот артефакт был сделан таким образом, чтобы, используя чужую ненависть, убивать; неописуемая же злоба Кантора кен Рейза в тот момент, когда он бил уникальным предметом по камню, целиком и полностью направлялась на этот же самый предмет.

Ну еще бы… Не самого же себя ему бить по голове за столь вопиющую оплошность! Арбалет послушно убивал того, к кому была обращена ненависть стреляющего. Кантор целился в Дэвида, но мучил в этот момент в своих мыслях Идэль, воображая, как она будет страдать после смерти своего мужа… Арбалет, полуживое порождение Силы, мыслями стрелка ничуть не интересовался, в момент выстрела имели значение лишь определенные чувства и — адресат этих чувств. Думая об Идэль, Кантор сам развернул ту стрелу ненависти, которой стала его душа, к ней, а не к Дэвиду. «Убивает сердце, а не рука»… Кантору хотелось выть. Чертов Сагарус! Не мог оставить внятные инструкции о том, как пользоваться его игрушками! Юный барон шел сюда для того, чтобы выполнить серьезное, ответственное дело, и ему было малость не до того, чтобы разгадывать лордские загадки! Сагарус должен был понимать, что люди берут его вещи в руки не просто так, что их волнуют не корявые надписи, начертанные вдоль станка, а вещи поважнее!.. Впрочем, что еще ожидать от Лорда? Они все — ублюдки, им доставляет извращенное удовольствие подсовывать смертным свои дары, а потом хихикать, наблюдая, как смертные обнаруживают у этих даров совершенно неожиданные свойства! Кантор проклял Дэвида, проклял Сагаруса, проклял весь этот чертов Кильбрен и Сущее в целом, проклял Идэль, которая сначала так предательски бросила его, а потом так предательски умерла в самый неподходящий момент — проклял всех. Все против него. Все ненавидят его, завидуют и втайне бояться. Последняя мысль — сколь абсурдной она не показалась бы постороннему человеку — немного успокоила кен Рейза. Нужно было выбираться отсюда. Он вернется. Обязательно. Придумает еще что-нибудь и все-таки доберется до ублюдочного везунчика. Он переломит судьбу, утвердит свою волю — так или иначе. Дэвид сдохнет. Это был уже вопрос принципа Кантор сотворил заклинание пути — но, увы, опоздал. Тахимейд уже оплел здание своей паутиной, и все волшебные дороги оказались перекрыты. Нужно было как можно скорее выбраться за пределы территории, контролируемой кильбренийским магом. С площади, словно туча рассерженных пчел, наскоро зачитывая заклятья полета, уже поднимались в воздух дворяне и высокорожденные. Им, видите ли, не понравилось то, что кто-то посмел убить их любимую принцессу. Ба, какая неприятность!.. Но путь по воздуху был отрезан, и Кантор, цедя ругательства сквозь зубы, бросился к двери на чердак, через которую проник сюда. По лестнице топала стража, и заклятье невидимости, которое кен Рейз быстро наложил на себя, не помогло — часть стражников уже успела достать монокли, позволявшие обычным людям пусть смутно и неверно, но все же хоть как-то воспринимать мир чистых энергий. По Кантору выстрелили из спегхаты — он отмахнулся от стрелявших как от комаров, одним-единственным заклятьем разметав полтора десятка людей; дальше, вниз — на пути возник кто-то из дворян, почти не останавливаясь, Кантор прикончил и этих героев — взбесившийся медведь, прорывающийся сквозь свору собак. Но он понимал, что не успевает. Сеть, окружавшая это место, становилась все плотнее, каждое следующее заклинание давалось все с большим трудом. А между тем, тяжелая артиллерия была уже на подходе. Из межпространственного туннеля вышел Некларт, высокорожденный из младший семьи, чей Дар лишь немногим уступал Дару Кантора, а колдовское мастерство было намного выше. Учитывая сжимавшуюся сеть Тахимейда, в колдовском поединке Кантор был бы обречен; осознавая это, он прикончил Некларта без всякой магии, одним только мечом, «втиснувшись» в личное пространство высокорожденного в тот момент, когда тот заканчивал перемещение; Некларт умер, не успев выхватить оружия или защититься. Дважды побежденный Дэвидом из-за собственных ошибок и неестественного везения землянина, Кантор в тот короткий промежуток времени, пока он пробивался к выходу из здания, показал, на что способен настоящий хеллаэнец при прочих равных условиях. Он успел прикончить еще около десятка стражников и столько же дворян, тяжело ранил Сэан-узей-Вилайд и даже мимоходом отрубил голову волку-оборотню, служившему одному из высокорожденных… Кен Рейз споткнулся только на Лийемане, но, несомненно, прикончил бы и его, если бы только получил в свое распоряжение чуть побольше времени. Секунд десять они обменивались ударами, фехтуя с сумасшедшей скоростью, Кантор теснил соперника… но в этот момент колдовская паутина Тахимейда истощила наконец защиту кен Рейза, и одновременно кто-то из оставшихся стражников выстрелил из спегхаты. Кантор получил электрический удар мощностью в несколько десятков тысяч вольт и умер мгновенно; молния прожгла в его теле дыру диаметром в три дюйма.

Возбужденный сын Кариглема и Аллайги хотел было отрезать голову убийцы для того, чтобы затем подарить ее Дэвиду — и отговортъ его от этой идеи Тахимейду удалось лишь с немалым трудом.

* * *

На измятой кровати лежали, тесно прижавшись друг к другуб два обнаженных тела. Голова Миналь покоилась на плече Лийемана, ее левая рука обнимала торс юноши, ее изящная ножка была перекинута через его ноги. Миналь была счастлива: час тому назад Лийеман предложил ей выйти за него замуж. Теперь, ей казалось, все будет по-другому — Лийеман перестанет волочиться за каждой юбкой, остепенится и начнет смотреть на жизнь чуть более серьезно. Он больше не будет мучить ее своими изменами, перестанет превращать их отношения в качели — то всепоглощающая радость, то холод и пустота оставленности. Она еще не знала, что ее будущий муж рассматривает брак как большое приключение, а предельную душевную близость двух людей — как способ выжать ее всю, до капли; он предполагал, что в браке можно будет добиться от нее таких взрывов счастья, ярости и внутренней боли, которых никогда не достичь при поверхностном знакомстве с лицом противоположного пола, и намеревался проверить это предположение. Он не отказался от реализации своего грандиозного мегаплана по соблазнению всех симпатичных девушек столицы, но отложил его до лучших времен. Нужно было копать вглубь, а не вширь, чтобы получить что-нибудь новенькое. Обыкновенный секс Лийеману уже слегка приелся.

Убийство Идэль-лигейсан-Саутит-Кион произошло три дня назад. Когда Миналь вспомнила об этом, то подумала, что совершает нечто недостойное, наслаждаясь жизнью в то время, когда ей следовало бы горевать о смерти своей госпожи. Но эта мысль пришла и ушла, не оставив следа. Нега, в которой она сейчас пребывала, поглотила целиком весь ее мир, для стыда, сомнений, забот, дворянской верности и прочего уже не осталось места. Однако признаться себе в этом она не могла и произнесла — прежде всего для того, чтобы обмануть саму себя:

— Я чувствую себя такой виноватой… Вассал не вправе быть счастливым до тех пор, пока продолжается траур по его господину… по госпоже…

Лийеман знал, что она лжет ему и себе, говоря так, и поэтому ничего не ответил. Ему не нравилась ложь. Во лжи нет искренности, глубины, самоотдачи. Ложь делает человека невкусным… для Лийемана.

Миналь провела рукой по его груди и сказала:

— А что с ее мужем?… О нем ничего не слышно с тех пор. Он ведь будет теперь нашим господином, правильно? Ему отойдут все земли Идэль, и все земли Севегала и Йатрана, и владения Фольгорма… наверное, даже часть владений ита-Берайни… Ведь теперь он единственный наследник потомков Джейбрина… ну, не считая Смайрена, конечно.

— Не знаю, — сказал Лийеман. Ее воркотня раздражала. — Не думаю, что так будет. Ему все это не нужно.

— Сейчас — может быть… — согласилась Миналь. — Но ведь не вечно он будет горевать по ней. В конце концов он вернется к жизни.

— Если это и произойдет, то не у нас.

— О чем ты?

Лийеман вздохнул. Ему не хотелось обсуждать эту тему, но было ясно, что иначе от Миналь не отвязаться.

— Он уехал. Совсем.

— Куда?

— Мне он не сказал, и… думаю, никому не сказал. Вряд ли он сам еще понимает, куда.

— Не нужно было его отпускать, — вздохнула девушка.

Лийеман усмехнулся:

— Запереть где-нибудь?

— Нет… просто поговорить. Объяснить, как он важен, что теперь он несет ответственность за немалую часть дома Кион…

— Дэвиду нет до этого дела, — резко сказал Лийеман. — Идэль была для него всем. Он почти сошел с ума, даже пытался убить себя… хорошо, что он уехал. Здесь он долго не протянул бы.

Говоря об этом, Лийеман ощутил злость, объектом которой являлся он сам. Ему очень хотелось, чтобы Дэвид остался. Дэвид испытывал потрясающее горе. Эта предельная глубина человеческого страдания манила Лийемана, как наркотик. Было так здорово находиться рядом с Дэвидом и переживать все это вместе с ним. Это могло бы стать подлинным украшением коллекции человеческих эмоций, которую собирал Лийеман. Но… они ведь друзья, не так ли? Он еще помнил рукопожатие в пустыне. Если они друзья, он должен думать не только о своей выгоде и удовольствии, но и — как это не было бы трудно — учитывать еще и интересы другого человека. Поэтому он не стал удерживать Дэвида в Кильбрене. Хотя очень хотелось.

— Интересно, куда он поехал?… — сонно пробормотала Миналь.

— Не знаю, — процедил Лийеман. Ну и дура! Она что, не помнит, что задавала этот же самый вопрос всего лишь минуту назад?

Эпилог

Это было мрачное место. Темное, затянутое громадами туч ночное небо — без малейшего просвета, освещаемое лишь нитями молний, без конца бьющих в мертвую землю и лиловатыми и багровыми отсветами, не имеющими никакого видимого источника. Неровная, застывшая земля, каменные глыбы вперемешку с рытвинами и ямами. Слабо фосфоресцирующие участки воздуха, тени, текущие по камням, запах грозы, вой ветра, смешанный с завыванием призраков… И — темный замок вдалеке, зловещее строение, источающее силу: бездушный господин, возвышающийся над землей, рабски припавшей к его ногам.

* * *

Хеллаэн. Метрополия. Темные Земли.

По занесенной пылью, полуразрушенной, едва заметной дороге Дэвид все ближе и ближе подходил к сумрачному строению. Призраков и теней становилось все больше, на земле все чаще стали появляться скелеты — людей, животных и демонов. Это место напомнило ему Долины Теней, в которых он был однажды, и обнаруженное сходство не показалось ему удивительным. По сути, он ожидал чего-то подобного. Хотя Дэвид никогда не был здесь раньше, он без труда выяснил местоположение замка с помощью ИИП. Он знал, что сильно рискует, пытаясь осуществить задуманное, но собственная жизнь с тех пор, как погибла Идэль, перестала казаться ему чем-то значимым. Он всегда был дураком, не способным принять реальность такой, какая она есть, не способным спокойно и целеустремленно действовать во имя своей личной выгоды, метался то в одну сторону, то в другую, в погоне за мечтой выпуская из рук то, чем владел в данный момент… Он понимал это, но не мог остановиться: он действовал неправильно, глупо, но иначе он действовать не мог. До сих пор ему везло, и все как-то само собой разрешалось, но рано или поздно удача изменит ему, и он столкнется с последствиями своих непродуманных поступков, получит сполна и закончит свою жизнь так же, как заканчивали ее миллионы других иммигрантов, прибывших в Хеллаэн, преследуя мечты, которым не суждено осуществиться.

Замок стоял на высоком холме; петляя, дорога привела Дэвида к самым воротам. Он чувствовал рядом присутствие невообразимых существ и заклятий, природу которых не сумел бы постичь, даже если бы проучился в Академии Волшебства тысячу лет: магия, которая царила здесь, не укладывалась в рамки классического Искусства.

Перед воротами он остановился. Напротив него возник призрак — кошмарное порождение чьей-то извращенной фантазии. Прозрачная нечеловеческая фигура — несколько голов и рук, обнаженное тело, вывернутое наизнанку. Существо было выше Дэвида в два раза и вооружено стеклянистыми лезвиями, выраставшими из тела; существо могло разорвать пришельца на части за секунду, и ни заклинания, ни мощь Источника, ни меч Гьерта ему бы не помогли: всего этого было бы слишком мало, чтобы справиться с порождением Силы, призванным стеречь владения своей госпожи.

— Я пришел к хозяйке этого замка, — хрипло сказал Дэвид. — Мы знакомы. Сообщи ей.

Прошло несколько секунд, существо оставалось недвижным; затем с протяжным скрипом врата распахнулись, призрачное чудовище повернулось и вошло внутрь. Дэвид расценил это как приглашение и последовал за ним. Они миновали сад костей и, взойдя по ступеням, вошли в цитадель; поднялись по парадной лестнице, и далее, оставив за спиной несколько комнат, приблизились к высоким двустворчатым дверям, которые должны были, как показалось Дэвиду, вести в центральное, помещение замка. Так и оказалось. Когда двери распахнулись, призрак отошел в сторону, предлагая гостю дальше идти самому; стоило Дэвиду войти в зал, как двери закрылись за его спиной. Это был тронный зал в виде восьмиугольника, чрезвычайно высокий — потолок терялся где-то во тьме. На возвышении в центре сидела женщина, лицо которой закрывала вуаль, ее длинное черной платье расстилалось по ступеням, ведущим к трону, — слишком длинное, чтобы в нем можно было ходить. Впрочем, Дэвид нисколько не сомневался, что если она захочет встать, платье мигом сделается нужной длины, либо, оставаясь таким, как и сейчас, ничуть не помешает женщине передвигаться. Обычная логика здесь пасовала, законы бытия — в замке и в землях вокруг него — определялись волей той женщины… того существа, которое сидело на троне.

Он подошел и низко поклонился, а когда поднял голову, то увидел, что она улыбается. Теперь она казалась почти человеком — обманчивое впечатление, которому нельзя дать обмануть себя.

— Госпожа Марионель, — сказал Дэвид.

— Дэвид, — нежно произнесла Говорящая-с-Мертвыми. — Неверный ученик Лэйкила кен Апрея. Я помню тебя. Зачем ты пришел?

Он глубоко вздохнул, набираясь решимости. В девяти случаях из десяти Обладающие жестоко наказывали людей за просьбы, подобные той, которую собирался он высказать — такова была политика этих существ, направленная на то, чтобы видеть докучливых посетителей в своих владениях как можно реже. Но люди все равно приходили — от отчаянья, надеясь, что благосклонность будет проявлена именно к ним, что Обладающий вопреки логике и здравому смыслу выполнит их просьбу, что Лорд, для которого жизнь человека не более ценна, чем жизнь муравья, который видит бесконечные превращения и перевоплощения существ в потоках силы и знает, что жизнь и смерть — всего лишь две стороны одной медали, что за гибелью последует новое существование так же, как и текущей жизни предшествовала иная, о которой перерожденное существо нисколько не жалеет, поскольку ее не помнит — что этот Лорд проявит необъяснимое снисхождение и выполнит нелепую просьбу. Надеялись так же, как надеялся сейчас Дэвид.

— Женщина, которую я любил, убита, — произнес Дэвид. — И я готов заплатить любую цену за то, чтобы вернуть ее из Страны Мертвых. Госпожа Марионель, молю вас, помогите мне в этом.

Приложение

Айтэль — государство, границы которой практически совпадают с границами Кильбрена, исключение составляют лишь варварские поселения гоблинов и огров на окраине.

Атта — «принадлежащий». Особый класс зависимых людей, своего рода привилегированных рабов. Аттой становился человек (плебей, реже — дворянин), добровольно отдавший себя в рабство тому или иному высокорожденному или же роду в целом. За все действия атта нес ответственность его личный хозяин (или глава рода, или тот из рода, кто отдавал атта распоряжения), и хозяин обладал правом безграничной власти над атта. Хозяин мог издеваться над атта как угодно, прав «пожаловаться» кому-либо у «добровольного раба» было не больше, чем у вещи. Однако своей властью хозяева до такой степени злоупотребляли редко, существовал определенный неписанный кодекс, регулировавший отношения между атта и хозяином. Атта должен быть бесконечно верен хозяину, и подобное качество высокорожденными не могло не цениться. Сам по себе атта был совершенно бесправен, однако, выполняя приказы высокорожденного или охраняя его персону, приобретал весьма высокий статус, считаясь стоящим выше плебеев и даже выше дворян. Как уже сказано, атта становились добровольно, иногда, впрочем,родители отдавали своих детей в услужений (присяга считалась действительной, если ее приносил ребенок старше семи лет); хотя положение атта не наследовалось автоматически, но если у атта все-таки появлялись дети (что редко, но случалось), они обычно отдавали их в услужение с самого раннего разрешенного возраста (с семи лет). Атта не мог получить дворянское звание и оставался рабом до смерти; впрочем, известны случаи, когда атта становились вольноотпущенииками (как правило, такое происходило в старости или после смерти их господина). С атта не могли вступать в брак другие категории населения, и сами они не могли образовывать семьи. Если наложница-атта рожала ребенка от высокорожденных, он мог быть формально усыновлен родителем, однако ни при каких условиях не мог стать лигейсан, приором, секондом или главой клана. Атта использовались как телохранители, личные слуги, наложники (наложницы). Иногда эти виды деятельности совмещались в одном лице. По-своему стать атта было почетно; существовал целый пласт кильбренийской литературы, восхвалявший такие качества атта, как безграничная преданность, самоотверженность, бесстрашие, терпение.

Атта-прей — воин-раб.

Ита — ребенок, потомок. Так обозначали принадлежащих к ветви какого-либо клана, составлявших целостную группу. Например: ита-Берайни («семья», версии — «все ПОТОМКИ Берайни»).

Киртсан — титул всех высокорожденных, кроме лигейсан.

Лигейсан — титул, добавлялся после первого имени, означал прямого потомка приора, рожденного во время его правления.

Претор — глава клана. Выбирался посредством голосования всех членов клана, достигших совершеннолетня, в первую очередь рассматривались кандидатуры, имеющие титул лигейсан и/или прямые наследники предыдущею главм клана. Претор выбирался пожизненно, однако клан мог и переизбрать его в случае возникновения сильной оппозиции и разочаровании в нем как в правителе. Нельзя было пытаться снова переизбрать главу клана, если с момента последней попытки переизбрания не прошел год и один день.

Префект («поставленный во главе») — правитель локальной области, выбирался приором обычно из числа высокорожденных, иногда из приближенных дворян.

Приор («первый») — верховный правитель Айтэля. Избирается пожизненно, но переизбирается каждые 7 лет (смещается, если больше половины сената против). Назначает главнокомандующего и префектов. Следит за исполнением законов. Высший посвященный Рунного Круга.

Сейр (женский вариант — «сайи») — дворянин. Например, Лангус-сейр-Мойрон-Кион (Лангус, дворянин из семьи Мойрон, вассал клана Кион).

Секонд («второй») — со-правитель приора, высший судья в государстве. Выбирает министров и разрабатывает законы. Секонд выбирался на малом совете, состоявшем из приора (имея два голоса) и суффектов, представлявших три других клана. Представитель секондом стать не мог, кроме того, секонд не мог быть набран из того клана, от которого происходил приор. Приор (по крайней мере, официально) не имел права предлагать, кого бы он хотел видеть на месте секонда; неофициально же он обычно находил возможность сообщить об атом, если считал нужным. Секонд избирался пожизненно и навсегда лишался права стать приором (хотя бывший приор мог стать секондом, если власть переходила к другой семье). Лишить секонда полномочий мог только малый совет, и если при таком голосовании секонд оставался на своем посту, в течении года и одного дня этот же вопрос ставить опять на голосование было запрещено.

Суффект — представитель приора либо клана на малом совете. Правящий клан своего суффекта не имел, его интересы представлял приор. Представитель как бы являлся голосом своего клана и при необходимости глава клана мог заменить его лично.

Сенат — орган управления, в неполном составе собирался из высокорожденных, занимавших высшие административные посты. В полном составе (все лигейсан + главы кланов + члены малого совета + министры + секонд) собирался редко, только для обсуждения какого-нибудь важного вопроса; например — для перевыборов приора или выборов нового.

Узан («сын»), Узей («дочь») — слово-связка, позволявшая именовать дворянина, плебея или высокорожденного «по отчеству» (атта так именовать не могли: считалось, что у атта нет ни родителей, ни национальности, ни родины — ничего, кроме господина). Например Рия-узей-Сорквейн (Рия дочь Сорквейн). Среди высокорожденных такое обращение использовалось нечасто и в некоторых случаях несло легкий пренебрежительный оттенок (так как конкретный живой человек определялся через его родителя). У дворян и особенно плебеев, напротив, определение человека через его родителя считалось вежливым. У высокорожденных, если оба родителя были высокорожденными, в качестве родителя после слова-связки мог указываться любой из них, но обычно мать. Если один из родителей высокорожденного был обычным человеком, как правило, указывался тот, который был высокорожденным (в противном случае это могли воспринять как серьезное оскорбление).

Андрей Смирнов ВЛАСТЬ ВОЛШЕБСТВА

1

Монастырь располагался у подножия высоких каменистых холмов, носивших название Селкетехтар, След Селкет. Чтобы понять причину такого наименования, следовало подняться на высоту птичьего полета или даже еще выше, в подбрюшье темных грозовых туч, непроницаемой пеленой скрывавших небо Хеллаэна. Слабо фосфоресцирующий воздух, отблески молний, а может быть даже — несколько лучей солнца, показавшегося на западе на пару часов только для того, чтобы, даже не поднявшись над горизонтом, снова опуститься вниз, уступив эту землю власти вечной ночи — все эти неверные и слабые источники света, пусть не сразу и не без труда, позволяли разглядеть причудливую форму Селке техтар, отдаленно похожего на след исполинской кошачьей лапы. Холмы служили лишь окантовкой огромной впадины, оставленной, по преданию, когда-то ходившим по Хеллаэну чудовищным божеством. Те времена давно прошли, и низвергнутая в Преисподнюю женщина-скорпион Селкет ныне казалась таким же мифическим персонажем, как и сами Истинные Боги, которым она когда-то противостояла, однако память осталась — в легендах, в именах и названиях, в духе всего этого сумрачного и непокорного мира.

Группу неброских домов, составлявших единый архитектурный комплекс, Дэвид Брендом обозвал «монастырем», потому что увиденное немного напомнило ему земные византийские постройки — крепенькие, с круглыми крышами, восточные средневековые церкви и монашеские общежития. Ассоциация, основанная на некотором внешнем сходстве, укреплялась еще и теми сведениями, которыми он располагал об этом месте: внутренний уклад тех, кто жил здесь, судя по скупой информации, выуженной в ИИП, без сомнения, имел общие черты с монастырским...

В числе материалов о «монастыре» в ИИП — помимо краткого описания условий приема и общежития, а также пары невыразительных изображений — также имелся Склепок того места, которое желающим познакомиться с монастырем поближе предлагалось использовать в качестве телепортационной точки. Иного варианта прибытия не предусматривалось: тем, кто не был способен создавать волшебные пути, ненавязчиво намекали, что ловить им в монастыре — нечего. Дэвид материализовался на пустом пятачке в сотне метров от железных ворот, к которым вела тропка, то и дело перемежаемая грубыми каменными ступеньками. Поднявшись наверх, он увидел, что ворота приоткрыты, и вошел во двор. Но прежде, чем сделать это, он оглянулся, ощутив пульсацию энергий за своей спиной. На площадке, которую он покинул, из межпространственного туннеля вышел человек средних лет, принадлежавший, судя по одежде, предметам с Тальдеарами и высокому уровню Дара, к хелла-энской аристократии. Так же как и Дэвид несколькими минутами ранее, он, оглядевшись по сторонам, стал подниматься по тропинке к воротам.

Внутри обнаружились еще несколько посетителей и парочка призрачных существ, наколдованных, по видимости, специально для того, чтобы провожать гостей к единственному входу в здание. Внешний, самый первый, двор был пуст, если не считать декоративных кустов и карликовых деревьев.

Толкнув непримечательную дверь, к которой его сопроводил один из призраков, Дэвид вошел в холл. Внутри здания маршрут не отличался особым разнообразием — единственная лестница впереди, поднявшись по которой, Дэвид увидел широкий коридор, а в его конце еще одну дверь — деревянную, двустворчатую, высотой в два человеческих роста. Вдоль стен располагались скамейки, и приблизительно треть из них была занята посетителями. Еще несколько человек стояли между скамьями, прислонившись к стенам, иные, скучая, разгуливали по проходу. Кто-то оглянулся в сторону Дэвида, но без особого интереса.

«Очевидно, это здесь...» — подумал землянин.

Не успел он усесться на одну из скамеечек, как перед ним материализовался новый призрак — человекоподобное существо с колыхающимися световыми лучами, вырастающими из лопаток.

— Пожалуйста, сообщите ваше имя, — доброжелательно-безразличным голосом произнесло бестелесное создание.

— Дэвид Брендом.

— Ваш родной мир?

— Земля Т-1158А.

— Цель вашего визита?

Дэвид пожал плечами. Дурацкий вопрос. Учитывая время его появления, а также то, что «монастырь» позволял знать о себе внешнему миру, цель визита была очевидна. Но призрак терпеливо ждал и мог прождать ответа еще очень долго, так уж он был устроен. Приходилось играть по правилам, даже если они казались бессмысленными.

— Я прочел о Небесной Обители в ИИП, — сказал Дэвид. — Меня заинтересовало то, что вы предлагаете. И вот я здесь.

— Вы хотите пройти обучение? — уточнил призрак.

— Совершенно верно.

— Благодарю вас за ответы, — все тем же бездушным голосом автомата или идеального, целиком растворившегося в выполняемой функции служителя продолжило существо. — Пожалуйста, оставайтесь на месте. Вам сообщат, когда мастер Рий-ок сможет принять вас

Дэвид механически кивнул, хотя его согласия не требовалось — призрак уже растворялся в воздухе. Через несколько секунд землянин услышал шаги с той стороны, откуда недавно пришел сам, и оглянулся, уже зная, что увидит. Да, так и есть — это был тот самый человек, которого он видел на телепортационной площадке. Настороженно поглядев на остальных посетителей монастыря, он пересек пустую часть коридора и громко спросил:

— Здесь приемная?

— Садитесь... — посоветовал кто-то.

Стоило новоприбывшему опуститься скамью, как перед ним образовался точно такой же призрак, с которым чуть ранее разговаривал Дэвид. Точно такой же — или тот же самый? Поди разбери...

«Вот интересно, — подумал Дэвид, — на что реагирует заклинание, присылающее этих существ? На соприкосновение сиденья с новой задницей?..»

—Пожалуйста, сообщите ваше имя.

Человек что-то пробурчал в ответ. Призрак задал те же самые вопросы, что и Дэвиду, попросил посетителя подождать и исчез.

Дэвид подумал: «Будет общий прием? Или же загадочный мастер Рийок каждого из нас станет тестировать лично?»

Его сомнения разрешились через минуту. Появился еще один призрак — а может быть, все тот же. На этот раз он возник напротив двустворчатой двери и провозгласил:

— Господин Шиаран из Сокриджа, мастер Рийок готов принять вас.

Один из ожидающих быстро поднялся, пересек коридор, открыл дверь и вошел в приемную.

«Значит, индивидуальная беседа с каждым, — подумал Дэвид. — Что ж, логично...»

Землянин откинулся назад, прислонился спиной к каменной стене и полузакрыл глаза. Ожидание будет долгим — перед ним мастеру Рийоку предстоит принять еще человек двадцать пять. В какой форме будет проходить собеседование? Долго ли оно продлится? Ограничено ли число поступающих? Если да, по каким критериям ведется отбор?..

Дэвид почувствовал, что его начинает колотить нервная дрожь. Усилием воли он заставил себя успокоиться. Он слишком устал за последние месяцы, ему требовался отдых, но расслабляться было нельзя. Он должен попасть в Небесную Обитель любой ценой. Но если его примут, это будет только начало. Обучение займет несколько лет, и очень сомнительно, что оно будет легким. Но каким бы ни был этот путь, какие бы препятствия не вставали на нем, Дэвид должен пройти его до конца. У него не было выбора.

Его почти не интересовала сила, которую здесь сулили, — сила слишком великая, и казавшаяся поэтому чем-то нереальным, обманкой, завлекалочкой для жадных идиотов. По своей воле он никогда бы не пришел сюда. Он провел за пределами Земли не один день... уже даже не один год... и весь его опыт, интуиция, да и самая банальная логика в один голос твердили: предлагаемое здесь не может быть не чем иным, кроме обмана. Но он знал, знал из источника, которому был вынужден доверять, что в этом обмане заключалась правда... хотя до конца поверить в это он не мог даже сейчас. То, что предлагала Обитель, было невозможным. Никто не мог исполнить те обещания, которые они давали. И все же...

И все же ему предстоит на собственной шкуре выяснить, что в предлагаемом правда, а что ложь. Он не видел другого выхода. Он не мог жить без Идэль. Все стало бессмысленным и тусклым; волшебство, которое прежде манило его своими чудесами и тайнами, потеряло всякую привлекательность, еда сделалась безвкусной, а жизнь — пустой. Каждую ночь он видел ее во сне. Он отдал бы все, чтобы вернуть ее, свою принцессу... И вот, вполне возможно, что ему придется отдать все — и не на словах, а на деле — даже не за возвращение, а за одну только надежду на это.

Эта надежда была единственным, в чем еще сохранился смысл и что могло дать какую-то цель в его обессмысленном, обесцеленном мире.

Память возвратила Дэвиду воспоминания двухмесячной давности...

* * *

...Когда он изложил свою просьбу, выражение лица леди Марионель, Говорящей-с-Мертвыми, не изменилось. Ни сострадания, ни гнева. Марионель не уничтожила его за дерзость, однако и к горю смертного Обладающая Силой осталась безучастна.

— Дэвид, — произнесла она. — Ты хочешь, чтобы я нарушила закон?

Дэвид бессильно смотрел на нее, не зная, что сказать. Ее ответ казался просто набором звуков. Какой еще закон?.. Ему не было дела до законов. Да и вообще, в Хеллаэне некромантию практиковал едва ли не каждый третий.

Прежде чем он открыл рот, чтобы ответить хоть что-то, Марионель снова заговорила — так, как будто бы он уже успел выразить вслух свое недоумение. В каком-то смысле так оно и было, ибо для Обладающей его мысли, если она только желала этого, были столь же ясны, как и слова. Амулет, который носил Дэвид, защищал его от псиоников, использующих заклинания или применяющих для чтения мыслей собственные врожденные способности, но он не мог уберечь своего носителя от Силы.

— Я говорю не о законах общества и не о законах этого мира, — терпеливо объяснила Марионель. — Даже если бы в Хеллаэне и существовал закон, запрещающий возвращать мертвых к жизни, неужели ты думаешь, что хоть кто-нибудь из Обладающих стал бы ограничивать свои действия законами смертных? Нет-нет, я говорю совсем о другом.

— О чем же? — недоуменно спросил Дэвид.

Марионель посмотрела на него — и он не смог понять, улыбнулась ли она, или же ему только показалось, что она улыбнулась.

— Ты ведь знаешь, кто мой сюзерен.

Это был не вопрос, а утверждение. Конечно, он знал. Дэвид видел того, в чьей свите состояла Марионель, всего лишь один раз, но забыть этот «один раз» едва ли когда-нибудь сможет. Перед глазами встала намертво отпечатавшаяся в памяти картина: жуткий всадник на демоническом коне, само воплощение ужасающей нечеловеческой мощи, вонзает заточенный, как меч, крюк, в грудь Роле-га кен Апрея, извлекает на свет истекающую чернотой духовную сущность чародея и поглощает ее чернотой, сочащейся из его собственной груди, словно хищный богомол, раздирающий на части пойманное насекомое...

Дэвид кивнул и ничего не сказал, понимая, что она просто хочет напомнить ему о том, кому служит, но не понимая еще, зачем.

— Смерть и жизнь, — продолжала Марионель, — уравновешивают друг друга. В Сущем есть великое изобилие жизни, достоянно порождающей все новые и новые формы. Не будь смерти, все миры в скором времени переполнились бы существами и стали бы задыхаться от своего изобилия. Из-за тесноты свобода каждого отдельного существа со временем лишь умалялась бы, страдания же их все более и более возрастали б. И этим мучениям и этой несвободе не было бы конца, потому что не было бы и смерти, милосердно освобождающей страдающее существо от того, что причиняет страдание. Обитатели Сущего ненавидят смерть, боятся ее и проклинают, но они не знают и не желают задумываться о том, что, не будь смерти, много более страшными проклятиями они проклинали бы жизнь, и эти проклятия были бесконечны, как и сами мучения в мирах, превращенных в бурлящие котлы беспрестанно плодящихся, но неумирающих тел. Смерть уравновешивает жизнь, благодаря ей вы можете наслаждаться жизнью; хотя вы и боитесь того, что ваше существование прекратится, но благодаря тому, что есть прекращение, вы можете любить само существование. Исток и условие вашей любви к жизни и привязанности к ней — в смерти.

Это равновесие поддерживается богами и Обладающими Силой. Если бы ты мог воспринимать мир так, как воспринимаю его я, то увидел бы, как сплетаются Силы, образуя известный тебе порядок вещей, определяя по своему произволу и по взаимной договоренности то, что вы называете «законами природы». Вся ваша магия, Искусство, которым вы так кичитесь, есть не более чем знание о текущем балансе, установленном Силами; мы движемся, вы, смертные создания, лишь используете наше движение подобно тому, как крошечный жучок, севший на воротник, использует идущего человека для того, чтобы переместиться куда-либо. Обычно мы не замечаем вас, но если вы становитесь слишком назойливыми — мы отгоняем вас или давим, в зависимости от обстоятельств и настроения. Ты не ведешь счета раздавленным насекомым, и я не считаю существ, которые уже никогда более не смогут побеспокоить меня. Я трачу время, объясняя тебе столь очевидные всякому хеллаэнцу вещи лишь потому, что мы вместе участвовали в поимке лорда Ролега, и ты проявил определенную самоотверженность, ударив Ролега в тот момент, когда он обгладывал мою магическую сущность. Ты отвлек его и тем самым сократил время моего последующего восстановления; я помню об этом и не стану поступать с тобой так, как мы обычно поступаем с людьми, воображающими, будто Силы мира существуют лишь для того, чтобы выполнять их глупые желания. Но ты должен понимать, что есть закон. Этот закон — воля моего сюзерена, и состоит она в том, чтобы смерть следовала за жизнью, так же как воля Янталиты-Жизнедарительницы состоит в том, чтобы умершее после пребывания в Стране Мертвых возвращалось к существованию, рождаясь заново в какой-либо новой форме. Таков путь, установленный для подобных тебе: вы умираете, потому что вам свойственно рождаться, и рождаетесь, потому что вам свойственно умирать.

...Дэвид опустил взгляд. Ощущение беспомощности усилилось, он подумал, что зря пришел сюда. Она не человек. Хотя они и находятся рядом, но существуют при этом в разных мирах, в разных реальностях, действуют в разной системе координат. Обладающим Силой нет дела до бед и несчастий смертных. Их беспокоят более глобальные задачи — поддержание вселенского экобалланса, например. Что можно сказать существу, которое воспринимает тебя примерно так же, как ты сам воспринимаешь водомерку или майского жука? Человеку нет дела до их бед и несчастий...

— Мы способны сострадать, Дэвид, — произнесла Марионель, и ему показалось, что в ее голосе, как и в начале беседы, опять промелькнуло какое-то живое чувство, — мы намного более к этому способны, чем вы. Тебе не жаль жука лишь потому что это существо не похоже на тебя, устроено иначе и живет жизнью, о которой ты не имеешь никакого понятия. Ты не способен отождествить себя с ним и поэтому раздавишь без колебаний; в ином же человеке ты увидишь подобного себе и поэтому без нужды не станешь причинять вред. Ты хороший человек, Дэвид, ведь многие из вашего народа не способны отождествиться даже с себе подобными — безусловно, в этом ты превосходишь их. Но для Обладающих нет тех, с кем мы не могли бы отождествиться. Ты и какой-нибудь зверь, стихиаль, насекомое, демон — вы равны передо мной, ваши чувства и мысли я могу знать, если захочу этого, так же ясно и отчетливо, как знаю свои собственные и намного более отчетливо и ясно, чем вы сами знаете их. Но хотя Обладающие способны сострадать, мы не имеем жалости, чужое страдание не является тем, что определяет наши поступки, не становится причиной наших действий. Единственная причина действий Обладающих — в нас самих. Сейчас ты думаешь, что я бездушная сука, раз не желаю помогать тебе — да, ты думаешь именно так; но я знаю, что твоя боль скоро утихнет — если не в этой жизни, то в следующей. Не стоит цепляться за то, что ты потерял, лучше радуйся тому, что у тебя ес?ть. Ты плачешь не по Идэль — с ней не случилось ничего дурного, она лишь сделала еще один шаг по тому пути, которым идут все — ты плачешь по себе. У тебя отняли нечто тебе дорогое, и ты, как ребенок, готов на все, лишь бы вернуть любимую игрушку.

Дэвид дернулся, как от пощечины. Он почувствовал, как в нем вскипает ненависть. Да как она смеет?..

— Я любил ее, — процедил землянин.

— Что такое любовь? — спросила Марионель. — Скажи мне, что это: страстное желание обладать кем-либо или же стремление сделать счастливым другого?

— Второе.

— Тогда не стоит жалеть о том, что она умерла. Ведь ты не знаешь, какой дорогой проследовала ее душа и в какой форме она вновь возродится. Быть может, в новой форме она будет более счастлива, чем была с тобой, ты не думал об этом?

Дэвид слышал, что она говорит, и понимал смысл ее слов — но сказанное оставалось чуждым. Он не мог... не хотел это принимать.

— Она нужна мне, — произнес он тихо. — Я не могу без нее.

— Видишь? — спросила Марионель. — Ты хочешь обладать предметом любви. В этом все дело. Хочешь обладать, а что хорошо для самого «предмета» — тебя заботит во вторую или в десятую очередь...

— Нет! Я уверен, что она хотела бы вернуться ко мне... Ну как вы не понимаете?!. Мы были счастливы. Нам больше никто не был нужен.

— Не думал ли ты, что ваше счастье продлится вечно? В реальности, где ты живешь, ничто не вечно. Цена счастья — страдание, которое смертный испытывает, утрачивая его. А утратит он его обязательно, рано или поздно.

— Может быть, — Дэвид отвел взгляд, — но не так рано. Ее убили в день нашей свадьбы, у меня на глазах. Другие живут вместе целую жизнь — им легче смириться с ее окончанием...

— Значит, — усмехнулась Марионель, — ты предпочел бы, чтобы Идэль сначала надоела тебе, надоела бы смертельно, превратившись в ворчливую старуху — и лишь затем ты согласился бы с ней расстаться?

Дэвид почувствовал, что опять закипает, и мысленно досчитал до десяти, заставляя себя успокоиться.

— Не знаю, — сказал он просто. — Может быть, и так. А может, было бы иначе. Я не знаю. Нам не дали шанса это проверить.

— У тебя еще все впереди. Сейчас ты поглощен болью, но пройдет время, и боль притупится, а потом иссякнет. Так всегда бывает, поверь мне.

— Я не хочу жить без нее.

— И ты думаешь, что порядок вещей должен быть нарушен только потому, что ты что-то хочешь или чего-то не хочешь?

— Да бросьте, — отмахнулся Дэвид. — Вы говорите о «порядке вещей» так как если бы это и в самом деле была бы какая-то сверхценность. Но если воскрешение мертвых противоречит вашему «порядку вещей», то Темные Земли — это одно сплошное нарушение порядка, попирание его всеми мыслимыми и немыслимыми способами... Здесь в каждом городе есть куча фирм — чуть ли не на каждой улице можно найти такую — где за соответствующую плату могут извлечь покойника из Страны Мертвых и облечь его в новое тело.

— И почему бы тогда тебе не обратиться в одну из этих фирм? — иронично поинтересовалась Марионель.

— Я уже говорил, в самом начале, почему: высокорожденные Кильбрена после смерти идут не обычными путями, а особенными...

— Да, я помню, — перебила Марионель. — Но если ваши, человеческие предприятия уже не могут удовлетворить твои непомерные запросы и ты теперь обращаешь ко мне, то как же при этом у тебя еще достает наглости возмущаться тем, что я не веду себя так, как ведут себя люди в ваших коммерческих организациях?

— Простите. Я не возмущаюсь. Я просто указываю на тот факт, что в Хеллаэне «порядок вещей» нарушают все, кому не лень, сплошь и рядом. И поэтому, мне кажется, ничего страшного не произойдет, если тихонечко и аккуратно нарушить его еще разок, вот и все.

Марионель некоторое время молча рассматривала землянина с таким выражением, с каким человек, долгое время наблюдавший за майскими жуками, ползающими в стеклянной банке и совсем уже заскучавший, станет смотреть на жука, который вдруг выкинет нечто не совсем для жуков типичное.

— То есть ты, — Марионель решила расставить все точки над «i», — всерьез предлагаешь мне пойти против своего сюзерена, нарушить закон, существование которого поддерживает в том числе и моя собственная Сила, ради того лишь, чтобы выполнить твою прихоть?

— Ну, я вижу все это несколько иначе...

— О, в этом я не сомневаюсь.

— ...и это не прихоть. Если дорогого человека отняли бы у вас, неужели вы сами не стали бы пытаться вернуть его?

— Да, вероятно, я попыталась бы его вернуть, — согласилась Марионель, — но я бы не стала обманывать себя и окружающих, утверждая, что это желание — нечто большее, чем моя прихоть.

— Что ж, называйте как хотите.

— А теперь ответь мне на вопрос: чего ради одна из Сил мира должна выполнять твою прихоть, мальчик?

— Не должна, — он понимал, что нет аргументов, которые могли бы переубедить ее. По крайней мере у него — нет. Но продолжал говорить, цепляясь за угасающую надежду. — Не должна. Но вы могли бы сделать это.

— Зачем?

— Чтобы два человека были счастливы.

— Один. — Говорящая-с-Мертвыми была неумолима. — Ты. Да и то — лишь на какое-то время. А потом — кто знает, что будет? Человеческое сердце переменчиво. Ты разлюбишь ее или она превратится в мегеру, и ты проклянешь тот день, когда она воскресла.

— Такого никогда не произойдет.

— Ты знаешь будущее?

— Нет. Но не нужно быть ясновидцем, чтобы это знать.

— Созерцая миры, плывущие в потоках Силы, я наблюдала и более удивительные превращения.

— Но вы тоже не можете знать, что будет, — возразил Дэвид. — Я верю в то, что буду любить ее всегда, и верю, что и она чувствует так же, а вы... почему вы верите в противоположное?

— Потому что мы уже выяснили, что для тебя ее интересы стоят на втором или даже на десятом месте, — усмехнулась Марионель. — А на первом — стоит твое собственное страстное желание обладать тем, чем ты хочешь обладать. Не делай такое капризное лицо, милый Дэвид, это не нравоучение. Я ведь не порицаю тебя за то, кто ты есть. Твой эгоизм местами довольно-таки мил и уж во всяком случае забавен. Но, поскольку твоя «любовь» почти целиком проистекает от страстного желания обладать предметом, который привлек тебя, рано или поздно ты с той же непоколебимой уверенностью будешь говорить совершенно противоположное тому, что говоришь сейчас. Это вполне реально, и мои законные сомнения в устойчивости твоей веры проистекают от того, что ты не способен отличить себя-настоящего от желания, которое владеет тобой.

— Способен, уверяю вас.

— Нет, не способен. Да что там — ты даже не понимаешь, о чем я говорю. Ты слишком поглощен собой, своим так называемым «горем», чтобы понять.

— Если и было в моей жизни что-то настоящее, то это она. Все остальное... иные миры, магия, могущество... все, к чему я раньше стремился, по сравнению с ней — просто мусор. Я все бы отдал, чтобы ее вернуть.

— Если ее возвращение так нужно тебе, а не ей, — спросила Марионель, — не лучше ли что-нибудь сделать со своей страстной тягой к приглянувшейся вещи, чем ценой неимоверных усилий добывать эту самую вещь только лишь затем, чтобы одно всепоглощающее желание через некоторое время сменилось каким-нибудь другим?

— Подождите, подождите... — Дэвид слегка растерялся. — Вы все так перевернули. Про «страстное желание» это вы придумали! Я говорил совсем о другом. И вообще, почему вы думаете, что ее воскрешение нужно только мне? Я уверен, что...

— Я уже говорила тебе, почему, — в голосе Марионель появились жесткие нотки. — И если ты слишком глуп, чтобы понять сразу, то я не настолько терпелива, чтобы повторять тебе одно и то же раз за разом, до тех пор, пока не дойдет.

— Тогда почему бы вам не спросить у нее самой, хочет она вернуться ко мне или нет? — выпалил Дэвид. На каком-то уровне он осознавал, что разговаривать в таком тоне с Обладающей не стоит, но уже не мог остановиться. — Вы ведь Говорящая-с-Мертвымк. Вот и спросите у нее. Или ваш титул — пустой звук?

* * *

...Дэвид покачал головой, вспомнив эту часть беседы. Удивительно, что Марионель его не убила. Он явно ляпнул лишнее, а она даже не поставила его на место... Похоже, и в самом деле существовал какой-то лимит хорошего отношения, возникший у нее к землянину еще с тех пор, когда он выгадал несколько драгоценных секунд в башне лорда Шай-кела, вынудив Ролега прекратить расчленять Го-ворящую-с-Мертвыми и переключиться на него самого. До тех пор, пока лимит не превышен, Марионель закрывала глаза на его неподобающее поведение, но как только Рубикон будет перейден — чао бабмина, сорри... Она ведь предупреждала, что не занимается подсчетом «насекомых», которые назойливо лезли в ее жизнь и которых ей приходилось давить, демонстрируя, что именно она думает об их требовательных просьбах исполнить те или другие насекомьи желания. Предупреждала, но он не внял. Точнее внял, но забылся. Сначала мысленно назвал ее бездушной сукой — и это сразу после того, как она продемонстрировала свое умение отвечать на его мысли, а не на слова! Затем — поставил под сомнение ее право носить свой колдовской титул, читай — усомнился в ее Силе. До большего идиотизма додуматься было бы сложно, даже если специально поставить перед собой такую задачу. Но он оказался «на высоте», как всегда. Если изначально у него и был какой-то лимит хорошего отношения, то на этом он весь и вышел.

Призрак, появившийся перед дверью в приемную, объявил имя очередного соискателя. Поднялся мужчина лет сорока. Дэвид проводил его взглядом. Размышления землянина о том, существуют ли ограничения при наборе в Небесную Обитель, прервались звуком открывающейся двери приемной. Это было что-то новенькое, поскольку первый вошедший, господин Шиаран из Со-криджа, назад в коридор, где ждали своей очереди соискатели, так и не вернулся.

Вышедший из приемной мужчина казался угрюмым. Ни слова не говоря, он захлопнул за собой дверь и быстро двинулся по направлению к лестнице.

— Отказали... — негромко прокомментировал кто-то.

Следующей была девушка из нимрианской аристократической семьи. Ей тоже отказали. Дэвид начал беспокоиться. В ИИП была выложена предельно общая информация о Школе, рамки для поступления установлены достаточно широкие, но, вероятно, существовали еще какие-то критерии отбора, о которых соискателям не сообщали. Возьмут ли его? На это можно было только надеяться.

Аристократ средних лет, последовавший за девушкой, в общий коридор не вернулся — равно как и горожанка, которая вошла в приемную после него. На душе у Дэвида спокойнее не стало, но по крайней мере он перестал терзаться сомнениями и предположениями. Принцип, по которому производился отбор, все равно не понять. Может быть, это выяснится позже... если, конечно, его примут.

На протяжении всего времени ожидания в коридоре то и дело появлялись новые лица. Воспользовавшись телепортационной площадкой, разные люди поднимались к монастырю и присоединялись к тем, кто находился в коридоре перед приемной. Здесь были только люди — никаких альвов или демонов. Пришли два оборотня, но обоим отказали.

В скором времени должна была настать очередь Дэвида. Его мысли блуждали, то возвращаясь в прошлое, то устремляясь в будущее. Он плохо представлял, что будет делать, если ему откажут. Он не хотел даже думать о подобном развитии событий — ничего хорошего такие мысли не несли. Были еще кое-какие воспоминания, к которым он категорически не хотел возвращаться — и все равно, раз за разом, блуждая в собственном уме, он приходил к ним. Память о жене, погибшей в день свадьбы, убитой самым бесчестным и бессмысленным образом, убитой ни за что, убитой потому что он, Дэвид, струсил и не добил Кантора тогда, когда мог это сделать — эта память горела, как огромная, еще незарубцевавшаяся, рана. Он не хотел обращать внимание внутрь себя — внутри не было ничего, кроме боли — и поэтому старался сосредоточиваться на том, что его окружало: разглядывал стены, сидящих на скамьях людей, собственные руки, дверь приемной, призраков, поднимающихся по лестнице новичков... Просто смотрел, ни о чем не думая. Но в какой-то момент что-то вывело его из состояния бездумного полусна. Лицо молодого человека, только что поднявшегося по лестнице, показалось ему знакомым. Несколько секунд Дэвид пялился на него, пытаясь понять, где и при каких обстоятельствах видел раньше. Юноша заметил его взгляд, посмотрел с холодным недоумением, но почти сразу выражение его лица переменилось — он узнал Дэвида. Удивился, легко  улыбнулся, сделал следующий шаг, уже определенно направляясь к землянину — все одновременно. И тут Дэвид тоже его узнал, как будто встала на место последняя деталь головоломки, и оставалось только поражаться, почему он не узнал новоприбывшего сразу, как только увидел. Они ведь учились вместе в Академии, вместе слушали курс прикладной ритуалистики у незабвенного Дильберга кен Аунблана. За одной партой, правда, не сидели, но этот юноша из благородного хел-лаэнского рода один раз вступился за Дэвида, окруженного стайкой шакалов с Кантором во главе, — вступился и, вероятно, спас землянину жизнь. Только вот стоило ли спасать?.. Дэвид отогнал эту идиотскую мысль и, поднявшись, крепко пожал руку Эдвину кен Гержету.

— Не ожидал увидеть тебя здесь. — Покачал головой Эдвин.

— Представь себе, я тоже. Сели на скамью.

— Я думал, ты еще несколько лет проведешь в стенах Академии, — сказал Дэвид.

— Я сдал экзамен по боевой магии и стихиали-стике за третий курс, — ответил Эдвин. — Все остальное было... менее интересно. Системную нужно было еще зубрить, как минимум, полтора года. Ты себе представить не можешь, что такое системная магия на третьем курсе...

— Очень сложно?

— Не то слово. Это не для меня. Кроме фанатов классики, за системную на третьем и четвертом никто не берется. Чтобы там хоть что-то понять, нужно параллельно изучать еще кучу дисциплин — диалекты Искаженного, высшую математику, еще какую-то лабуду... В астрологию всерьез и надолго углубиться... Возни много, а толку мало. Так что я решил все это бросить... по крайней мере, пока. А ты? Полгода назад ты, кажется, уже вполне определился со своим будущим: оставил учебу, помахал нам всем ручкой и отбыл в Кильбрен. Я думал, в метрополии мы больше тебя не увидим. Дэвид горько вздохнул.

— Я тоже так думал.

— Изменились жизненные планы?

— Да что планы... Жизнь изменилась.

— Как и ты сам.

— О чем ты?

— Ну... — Эдвин окинул собеседника внимательным взглядом. — Хотя твой амулет и генерирует поле, несколько затмевающее свечение гэемона, все же перемены не скрыть. Тебя и не узнать. Совсем иной уровень Дара. И сам гэемон структурирован... — Эдвин задумался, не зная, какое слово тут лучше подобрать, — нормально, а не так убого, как раньше.

— А, ты об этом. — Дэвид махнул рукой, как бы показывая, что о такой ерунде и говорить не стоит. — Да, я изменился.

— И поэтому приехал обратно?

— Нет, не поэтому. Идэль погибла. — Когда землянин произносил это, как будто что-то перехватило ему горло, и он был вынужден на некоторое время замолчать, чтобы взять себя в руки. — Без нее в Кильбрене мне делать нечего.

— Сочувствую, — сказал Эдвин. — А про Обитель эту откуда узнал?

Секунду или две Дэвид колебался. Ему хотелось сказать правду, но стоило ли это делать здесь и сейчас? Разговоры желающих поступить в Небесную Обитель могли и прослушиваться.

— Совершенно случайно, — соврал он. — Натолкнулся на объявление в ИИП, почитал что пишут, удивился, начал искать информацию в сети, удивился еще больше — похоже, они не врут, и на самом деле дают то, что обещают... Ну и вот я здесь.

— А, понятно... — потянул Эдвин. — Ну вот и я примерно так же.

* * *

...Он пожалел о своих словах в ту же секунду, как только произнес их. Не стоило с ней так говорить. Давно, еще во время учебы, Дэвид прочел в какой-то книжечке, посвященной исследованию психологии богов и лордов, что пренебрежительное отношение к их Силе зачастую воспринимается означенными субъектами не просто как хамство, а как некий метафизический наезд, инициатора которого они усматривают не столько в смертном, забывшем о вежливости, сколько в каких-то иных Силах, которые как бы стоят за спиной несчастного смертного и побуждают его нести околесицу. Смертный в этом случае им видится этаким структурным элементом «метафизического наезда», деталькой вражеского механизма, запущенного лордом-недругом для того, чтобы ограничить присутствие Силы оскорбляемого в явленном мире. Короче говоря, автор книжки советовал тщательно фильтровать базар при разговоре с Обладающими. Хотя они сами в большинстве случаев выражались просто и понятно, как бы подталкивая смертного к равноправному общению, о равноправии стоило забыть сразу и больше никогда не вспоминать. Также автор советовал забыть о легендах и мифах, в которых смертному удавалось благодаря хитрости или удачному стечению обстоятельств вынудить Обладающего совершить то, что ему, смертному, нужно. Если такие случаи и происходили (в чем автор прочитанной Дэвидом книжки сильно сомневался), на каждый такой случай приходилось десять тысяч других, когда лорд избавлялся от возникшей проблемы самым простым способом и спокойно жил себе дальше.

По счастью, Марионель предпочла проигнорировать его последнюю реплику.

— Я не слышу ее голоса среди мертвых, — ответила она спокойно. — Ты уверен, что Идэль умерла?

— Что?.. — Дэвид потряс головой. Буквальный смысл вопроса казался слишком нелепым, и поначалу он подумал, что Марионель спрашивает о чем-то ином, на что-то намекает, хотя он и не в состоянии понять намека... и лишь через несколько секунд, не в силах представить никакого глубинного смысла, который мог бы содержаться в такой простой фразе, он уверился в том, что Марионель спрашивает об этом — и ни о чем другом.

— Более чем уверен, — сказал землянин. — Она умерла у меня на руках. Рассыпалась в прах.

— Я вижу ее образ в тебе, — объяснила Марионель. — В твоих мыслях и чувствах. Но я не ощущаю присутствия той, к которой относится этот образ, во владениях моего сюзерена.

— Как такое может быть? Вы хотите сказать, что ее душа находится где-то еще? Или что она уже успела родиться в каком-то новом теле?

— Нет. Страну Мертвых не покидают так быстро. Если она умерла и если по пути вниз ее душа не была похищена, она должна быть у нас. Но иногда бывает и так, что даже я не в состоянии услышать голос новой души, бесцельно бродящей по Долинам Теней или мечущейся по Долинам Ужаса, или пребывающей в покое в Садах Отдохновения... Это может быть связано с необычными обстоятельствами смерти, оставившими на душе свой отпечаток или же в случае, когда душа повреждена настолько, что образ, созданный ранее, уже никак не сопоставить с изменившимся первообразом...

— Так и есть. — Дэвид посмотрел в пол. — Она была убита Предметом Силы... полностью разрушена... Мне сказали, что такие вещи известны в Хеллаэне. Это Оружие Ненависти, осколок Силы низвергнутого лорда.

— Да, конечно, я слышала о Сагарусе и его игрушках, — кивнула Марионель. — Это был могучий лорд, который щедро разбрасывал свою Силу. И то, что твоя жена была убита оружием, представляющем собой, по сути, лишь принявшую видимую форму частицу Силы, безусловно, могло стать причиной, из-за которой я не слышу голоса Идэль. Вероятно, от нее осталось слишком мало, чтобы можно было сопоставить голос остатка с голосом того ее образа, который ты носишь в своей собственной душе. Видишь? Нет Идэль, которую ты любил, это все уже в прошлом; ты гонишься за миражом, который создал сам. Остановись. Ничто уже не будет так, как прежде.

— Госпожа, — Дэвид, как и в начале беседы, вновь опустился на колено, — я не могу убедить вас; мои доводы для вас ничего не значат, мне не по силам спорить с Обладающей. Я лишь прошу, умоляю вас сжалиться над моей бедой и проявить снисхождение. Ведь вам ничего не стоит пойти мне навстречу, уверен, если вы захотите, вы легко отыщите Идэль во владениях своего сюзерена. Одна душа — это такая малость. Разве я прошу о многом?

— Ты глух к моим словам, — печально констатировала Марионель.

Дэвид внутренне с ней согласился. Разум — слуга воли, а его воля и чувства были обращены на одну-единственную цель. Разум нужен лишь для того, чтобы изыскивать пути к достижению цели, но саму цель ставит не он, а нечто более глубокое в человеке...

— Хорошо, — сказала Марионель, — я окажу тебе кое-какую помощь. Сама я не стану помогать тебе в занятии, которое считаю бессмысленным и бесполезным, но ты, если хочешь, можешь и дальше идти по пути в никуда, который ты для себя выбрал. Я пыталась остановить тебя, обратить внимание на причины, которые порождают твои неуемные желания, но ты не хочешь ничего знать о причинах, тебе важны ощущения, на которые ты наклеил всеоправдывающий и всеискупляющий ярлык «любовь», ты порабощен своими ощущениями и переживаниями и с отвращением смотришь на все, что способно освободить тебя от этого. Хорошо. Если ты хочешь узнать, каким путем и куда проследовала ее душа после разрушения тела и гэемона, тебе нужен тот, кто знает дороги мертвых также хорошо, как и себя самого, ибо его магия соответствует этим дорогам — проистекает от них и образует их. Я говорю о Кирульте, Проводнике Мертвых. Ты, вероятно, и раньше слышал об этом божестве, состоящем на службе у моего сюзерена. Кирульт довольно стар. Прежде он был Обладающим Силой, и не самым последним — еще в те времена, когда мирозданием правили Истинные Боги и все, что есть, подчинялось им. Кирульт возгордился и покусился на то, что ему непринадлежало, в результате он был подчинен одним из Истинных, его прежняя Сила — отнята, вырвана из него, а взамен дана другая. Так он стал младшим божеством и долгое время служил Богу Мертвых — до тех пор, пока Боги не сгинули, и место Бога Мертвых не занял мой сюзерен. Кирульт по-прежнему следит за путями умерших и ведет тех, кто узнал вкус смерти, в Долины Теней и в другие места нашей Страны. Не так давно я узнала, что Кирульт ищет человека, которому хочет поручить некое дело, что способен выполнить лишь смертный, но не бог и не лорд. Возможно, он еще не нашел эмиссара, и если желаешь, я сведу тебя с ним... Если ты сможешь с ним договориться — то как знать, может быть, тебе и удастся получить желаемое.

— Да, — Дэвид поклонился. — Я был бы признателен вам, госпожа, если бы вы помогли мне встретиться и поговорить с Проводником Мертвых.

* * *

...Мастер Рийок оказался человеком среднего роста с рельефным лицом — выступающие скулы, впалые щеки, нос картошкой, широкие губы, глубоко посаженные глаза... Все неровности лица выделены чуть больше, чем надо. Рийока нельзя было назвать красивым, вдобавок он был абсолютно лыс. Общее впечатление смягчала лишь доброжелательная улыбка — если бы не она, Рийок казался бы уродливым, но улыбка делала его почти обаятельным.

— Прошу вас, садитесь, — он показал на деревянное кресло перед собой. Дэвид так и сделал.

Обстановка в комнате была нарочито небогатой: грубо сколоченная мебель, на окнах нет занавесок, каменный пол, два жестких кресла и столик между ними.

Одеждой Рийоку служил некий гибрид кимоно и широкого халата — темно-золотистая ткань расшита затейливыми узорами... по большей части выцветшими от времени.

В его энергетическом поле не было ничего слишком необычного — если не считать только чистоту и упорядоченность жизненных энергий. Среди стихий, и это было видно, доминировал Свет — весь гэемон будто был пронизан мягим золотисто-белым сиянием. Дар посильнее, чем у Дэвида, но тоже — ничего особо выдающегося.

В третий раз за утро у Дэвида поинтересовались, откуда он узнал о Небесной Школе. Его третий ответ ничем не отличался от двух предыдущих. Его попросили в двух словах рассказать о том, кто он, откуда, где учился и так далее. Наученный горьким кильбренийским опытом — а именно, историей с «дедулей Ксейдзаном», — Дэвид по возможности старался избегать каких бы то ни было деталей. Упомянул, что учился у Лэйкила кен Ап-рея и в Академии.

— Насколько тесно вы связаны с семьей кен Апреев? — поинтересовался Рийок.

— Нисколько не связан.

— Вы поддерживаете контакты с ними?

— Нет.

— Почему?

Дэвид на секунду задумался. Поскольку излагать все перипетии отношений со своим первым учителем он не собирался, в своем ответе землянин не солгал, но изложил правду таким образом, что впечатление, создаваемое его ответом, было очень далеко от действительных причин разрыва с нимрианским графом.

— Свое обещание Лэйкил выполнил и минимум необходимых знаний о волшебстве я получил. Больше он ничем мне не был обязан.

Рийок слушал, благожелательно покачивая головой, и продолжал улыбаться. Вообще, казалось, что улыбка приклеена к его губам. Здание, в котором они находились, имело свою магическую ауру, в самой комнате Дэвид заметил несколько заклинаний не совсем типичной конструкции — либо они создавались на основе неизвестной Дэвиду версии Искаженного Наречья, при том версии, весьма далекой от общеупотребительной, либо, что более вероятно, тут была задействована какая-то разновидность Высшей Магии. Дэвид был готов поручиться, что среди заклинаний тут имеется и «детектор лжи», настроенный так, чтобы игнорировать искажающий эффект защитных оболочек, которые генерировались амулетами пришедших на собеседование. Прямо лгать нельзя было ни в коем случае. Но это не страшно — в Кильбрене его обучили лгать так, чтобы сказанное формально было правдой, а вот смысл, который вкладывал в свои слова говорящий, и смысл, который доходил до слушающего, кардинально различались бы.

— Почему вы покинули Академию?

— Рано или поздно мне пришлось бы это сделать — я небогат.

— Чем вы занимались в Кильбрене?

— Я собирался жениться, кроме того, я продолжал изучать магию — отчасти, самостоятельно, отчасти — с помощью других людей.

— Каких?

— Моей невесты, ее дяди, и еще одного наемного чародея...

В самом деле, почему бы и не поставить прохождение Рунного Круга с помощью Идэль, уроки по созданию волшебных дорог и вводные лекции по астрологии и бинарным порталам, прочитанные Керамаром, в один ряд? Разве не подпадает все это под одну и ту же категорию — «изучение магии»? О прохождении Кильбренийского Тертшаура Дэвид рассказывать не собирался.

— Почему вы уехали из Кильбрена?

— С женой произошло несчастье. — Дэвид отвел взгляд. — А без нее мне там нечего было делать.

Рийок молчал некоторое время, рассматривая Дэвида.

— Вы служите кому-нибудь? Связаны с кем-либо обязательствами вассала или сюзерена?

— Нет, никому не служу. Ни с кем не связан.

— Как вы относитесь к богам? Вы поклоняетесь кому-нибудь?

— В общем, нет. Отношусь... — Дэвид пожал плечами. — Ну, нормально отношусь. Как и все. Мне они не мешают.

Улыбка Рийока стала чуточку шире.

— Считаете ли вы, что мир был бы лучше без богов и религий? Я имею в виду не только этот мир, а мироздание в целом.

— Нет, я думаю, это обеднило бы мир.

— Как вы относитесь к выполнению ритуальных предписаний, связанных с богами и Обладающими силой?

— Не понял вопроса, — признался Дэвид.

— Многие из богов и Обладающих связаны с процессами, которые затрагивают всех — с рождением, браком, войной, смертью, систематизацией знаний и прочим. В большинстве культур так или иначе взаимодействуют с богами и Обладающими при совершении этих действий — молятся им, воздают почитание, хотя бы самое формальное, и так далее...

— Эээ... Могу поучаствовать, если надо.

— Понятно. Спасибо. А для чего вы пришли в Обитель? Что вы надеетесь здесь обрести?

— Ту власть и силу, которую, как говорят, вы можете дать людям.

— Чем вы готовы заплатить за это?

— Не знаю, — Дэвид опять пожал плечами. — Я думал, это вы мне скажете.

— Обучение у нас бесплатное, — известил его Рийок. — Мы не являемся организацией, которая хочет расшириться, захватить власть, войти в число сильных мира сего. Скорее, мы... думаю, правильнее называть нас братством. Вместе с тем, на период обучения от вас потребуют беспрекословного послушания, о личной свободе и развлечениях вам придется забыть. Устав предусматривает полное отсутствие сексуальных контактов, ограничение в пище, ежедневные напряженные тренировки. Жить вам придется здесь, общение с вашими друзьями, родственниками и знакомыми, не принадлежащими к Обители, будет сведено к минимуму. Вы готовы к таким условиям?

Дэвид кивнул.

— Да. Готов.

— Подумайте еще раз, — посоветовал мастер Рийок. — Пути назад не будет. Мы не можем допустить, чтобы знания, которые мы даем, попали в руки людей, одержимых низменными желаниями и привязанностями. В случае нарушения устава вы будете подвергаться наказаниям, в случае постоянных и злонамеренных нарушений — лишитесь жизни.

— Хорошо... — вздохнул Дэвид, хотя ничего хорошего он не услышал. — Хорошо, я согласен.

— Если вы уверены в своем решении, — произнес Рийок. — Пройдите в эту дверь.

Он показал на дверь слева, за своей спиной.

— Если же вы не уверены, вам лучше покинуть Обитель сразу, прямо сейчас. — Он показал на противоположную дверь, находившуюся справа от него, за спиной Дэвида.

Дэвид встал и направился к... к той двери, к которой должен был направиться. Выбор был сделан задолго до прихода в монастырь. Сколько лет ему придется носить то ярмо, которое он собирался на себя нацепить? Что останется от него к концу этого срока? И останется ли вообще хоть что-то?

Не было смысла гадать — так или иначе, ему предстоит это выяснить.

* * *

...Проводник Мертвых оказался похож на грас-дира, крылатого хеллаэнского демона, но был как минимум в полтора раза крупнее. При более внимательном рассмотрении сходство терялось, становилось ясным, что это не просто демон. У Дэвида Кирульт вызвал ассоциации с Анубисом, египетским богом смерти. Темно-серая кожа, совершенно лишенная волос, атлетический торс, длинные сильные пальцы с когтями, то ли собачья, то ли шакалья голова — также совершено безволосая. Темные кожистые крылья за спиной. Атрибуты — крюк и кнут, на конце кнута — петля. Все тело Кирульта лучилось мощью, он казался сгустком недоброй и враждебной Силы.

Дэвид сам вызвал его в безлюдных землях Хеллаэна. Марионель отказалась участвовать в каких бы то ни было переговорах. Она полагала, что Дэвид совершает глупость, затевая все это в тщетной попытке вернуть потерянное счастье и не собиралась способствовать ему более необходимого. Она показала Дэвиду ритуал вызова — бесцеремонно вложила необходимые знания прямо ему в голову прежде, чем он сумел воспротивиться и настоять на нормальной форме обучения, предполагавшей наличие посредника между учителем и учеником в виде произносимых или начертанных слов. Она сказала, что сообщит Кирульту о том, что нашелся человек, готовый послужить Проводнику Мертвых, и Дэвид должен будет назвать ее имя, когда станет взывать к Проводнику. По этому признаку бог смерти узнает его и, придя на вызов, не станет разрывать на части наглеца, посмевшего его побеспокоить.

— Как твое имя? — проговорил Кирульт. Его голос был низок ц тяжел, словно земля над крышкой гроба.

Дэвид назвался. Проводник Мертвых кивнул.

— Да. То имя, которое назвала Марионель. Тебе что-то нужно. И ты знаешь, что кое-что нужно мне.

— Я не знаю что именно вам нужно, господин. Палец с острым когтем показал на Дэвида.

— Сначала я хочу услышать твою просьбу.

— Моя жена погибла. Я хочу воскресить ее. Она была высокорожденной, уроженицей Кильбрена, и дорогу, на которую она вступила после смерти, невозможно обнаружить обычными способами. Она была убита с помощью Предмета Силы — Арбалета Ненависти, созданного Сага-русом, — и это, вероятно, столь сильно повредило ее, что даже Говорящая-с-Мертвыми не смогла услышать ее голос.

— Как ее звали и как давно она умерла?

— Идэль. Месяц тому назад.

Кирульт некоторое время молчал. Он казался погруженным в себя.

— Да, я знаю ее, — сказал он наконец. — Принцесса Идэль, дочь Налли и Глойда из клана Кион.

— Где она сейчас?! — воскликнул Дэвид. Шакальи губы растянулись в жуткой ухмылке, демонстрируя два ряда острых зубов.

— А вот тебе это пока знать необязательно.

— В Стране Мертвых?

— Всякая душа рано или поздно попадает к нам.

— Что ж, в таком случае я бы хотел услышать ваши условия, — тихо сказал Дэвид.

— О, они совсем необременительны. Ты и сам приобретешь немало, выполняя их. Недавно в Хеллаэне появилась одна магическая школа, выпускники которой приобретают весьма... своеобразные способности. Я хочу, чтобы ты узнал, откуда проистекает их сила и как она действует, как она приобретается, какие преимущества и какие слабые стороны есть у ее адептов.

— А в чем заключается эта сила? — спросил Дэвид.

— Вот это тебе и предстоит выяснить, — ответил Кирульт.

— Нет, я имею в виду — вы же знаете о ней что-то, из-за чего она вас так интересует. Укажите мне, что именно я должен искать. И где.

— Центр этой организации расположен в горах Селкетехтар и называется Небесной Обителью.

Подробности выяснишь сам. Попасть туда может только человек. Ни бог, ни посланник бога, ни Обладающий, ни стихиаль, ни демон. Лишь человек.

— Хорошо, — сказал Дэвид. — Если я это сделаю, вы вернете из Страны Мертвых мою жену?

— Я не занимаюсь воскрешением мертвых, — ответило божество смерти. — Это противно моей природе. Но я позволю тебе забрать любую душу из Страны Мертвых, по твоему выбору.

— Мне не нужна любая, — возразил Дэвид. — Мне нужна Идэль.

— Я проведу тебя к ней, — пообещал Проводник.

* * *

...Выяснение подробностей не заняло много времени. Информация о Небесной Школе обнаружилась в ИИП — Искусственном Информационном Поле нимриано-хеллаэнской метрополии, своеобразном «магическом интернете», огромной свалке самой разнообразной информации. О Школе писали и горожане, и аристократы. Отзывов и сообщений было сравнительно немного, но, почитав, что пишут, Дэвид поначалу решил, что это какой-то прикол. Или подстава. И похоже, что те, кто оставляли комменты к сообщениям о Школе, думали так же.

Сама официальная страничка сей таинственной организации выглядела весьма скромно. Карта с указанием местоположения «монастыря», сообщение о днях приема (прием производился два раза в году), рекламное сообщение самого общего характера «мы научим вас редким магическим техникам, дисциплине и самоконтролю, поможем упорядочить свою жизнь, развить свои способности» и бла-бла-бла, Склепок места портальной площадки недалеко от ворот, предупреждение об ограничениях приема (только люди и только с Даром уровня Ильт-фар — не выше и не ниже), предупреждение о жестких ограничениях на время обучения, и — маленькое примечание внизу:

Выпускной экзамен считается успешно сданным в том случае, если выпускник Школы убьет Обладающего Силой.

2

Когда началось обучение, ассоциации с монастырем, возникшие у Дэвида при первом взгляде на Небесную Обитель, только укрепились. Да и не у него одного были такие ассоциации — в разговорах между собой ученики так и называли Обитель: монастырь. Начальство не возражало.

Как выяснилось позже, в среднем обучение занимало от двух до трех лет, самые слабые и неспособные задерживались еще максимум на полгода. Каким образом за это время из обычного мага можно вырастить убер-колдуна, способного завалить лорда, оставалось загадкой. Старшие ученики, отучившиеся здесь уже некоторое время, на вопросы «новобранцев» отвечать отказывались, ссылаясь на то, что им все объяснят в свое время. Да и не очень-то много времени оставалось на свободное общение, особенно между учащимися разных групп — график занятий был весьма напряженным; а если добавить сюда еще и ограничение общения, предписываемое Уставом, то можно понять, почему в первое время количество вопросов, терзавших умы новобранцев, существенно превышало количество ответов.

Небесная Обитель была обнесена каменной стеной, помимо внешнего дворика, где был разбит сад и откуда можно было попасть в приемную, имелось еще пять внутренних дворов, соответствующих пяти стадиям обучения, дюжина зданий и в центре — Храм, в котором даже самый плохонький колдунчик почувствовал бы пульсацию Источника Силы.

Для каждого курса полагалось свое общежитие, Дэвида поселили вместе с неразговорчивым парнем по имени Шоар кен Зхадар.

Вскоре стало ясно, что первоначальный период обучения — целиком подготовительный. Подробно разузнав о талантах и способностях каждого новичка, учителя плотно занялись ими, натаскивая каждого в тех областях магии, которые требовались для последующего освоения собственных техник Обители. На первом этапе новичков, совсем непохожих друг на друга в плане способностей и мастерства, стремились подтянуть к некоему единому уровню, дать им общую базу, отталкиваясь от которой, их будут тренировать дальше. Поскольку способности у каждого были свои, то и пробелы в образовании учителям приходилось заполнять индивидуально, либо, реже, собирая небольшие группки в два-три-четыре человека. Одновременно шла отбраковка. Режим был очень жестким, спали мало, ели лишь самую простую пищу в количествах минимальных, никаких развлечений — даже праздных разговоров — не допускалось, свои терминалы ИИП, равно как и все остальные магические предметы, не исключая и личные защитные амулеты, ученики сдали в монастырское хранилище еще в самый первый день.

— Они вам тут не понадобятся, — доброжелательно сообщил мастер Лертан после того как озвучил свое дикое, непристойное, абсурдное предложение. В первые секунды шокированные новички молчали, потом посыпались возражения. Им быстро разъяснили, что это не пожелание, а приказ. Любое пожелание учителя, каким бы мягким тоном оно не произносилось, в какие бы щадящие чувства учеников слова не облекалось, равносильно приказу, исполнять который надлежит немедленно.

Первоначально в Обитель было принято ровно сто человек, и полторы дюжины покинули ее стены, отказавшись расставаться со своими вещами. В первую же неделю ушло еще пятнадцать. Несмотря на предупреждение мастера Рийока, их отпустили свободно. На первом этапе еще можно было уйти. Лишь те, кто справлялись с нагрузкой и оставались несмотря ни на что, допускались до второго курса и далее — до тех знаний и сил, которые Обитель так хотела сохранить в тайне.

Физические тренировки отнимали по семь часов в день, и они были общими. Гимнастика, бег, выполнение различных упражнений. Упор делался на ловкость и скорость реакции, а не на силу. Хотя ни толстяков, ни доходяг среди набранных не было, эти тренировки мало кому нравились. В первую очередь — из-за их очевидной бессмысленности. Конечно, стоит поддерживать хорошую физическую форму — но тратить на это столько драгоценного времени? К чему, если тех же результатов можно добиться и более простыми средствами, а именно — заклинаниями, которыми можно подкорректировать состояние тела, вместо того чтобы доходить каждый день до полного изнеможения? Из-за этой очевидной бессмыслицы ушли еще около десятка.

Дэвид остался. Если бы он искал могущества, вероятно, ушел бы вместе со всеми, помахал бы ручкой странным учителям Обители еще тогда, когда учеников попросили сдать артефакты, а скорее всего — вовсе бы здесь не появился, посчитав Обитель обычным лохотроном, нацеленным на то, чтобы привлечь и подчинить жадных дураков, дабы затем использовать их энергетические тела в различных, но вполне понятных любому хеллаэнцу, целях.

Вскоре стало ясно, что в плане магии безусловное предпочтение здесь отдается Свету — те, кто ранее не владел этой стихией, прошли инициацию; те, кто был причастен к ней и раньше — оттачивали свое мастерство. Человек соединяет в себе все стихии, изначально их соотношение в смертном существе примерно одинаково, не считая одной только Жизни, которая безусловно первенствует среди них. По мере взросления баланс начинает смещаться — пристрастия, увлечения, образ жизни, склад характера и особенно — освоение магических техник, связанных с теми или иными стихиями, — приводят к тому, что некоторые стихии усиливаются, иные же — ослабевают. Небесная Обитель стремилась сместить стихийный баланс учащихся в сторону Света и открыто декларировала это. Мастера утверждали, что Свет и Тьма в ряду стихий занимают особенное место — только они имеют некое «этическое измерение»; у Огня, Льда, Дерева и остальных стихий такого аспекта нет. Разные стихии ответственны за разное в человеке, за его физическое тело, например, ответственны в первую очередь Кровь, Земля, Жизнь и Вода; за эфирное тело, в зависимости от тендерной принанадлежности — Вода или Огонь; за разум — Лед и Свет; за волю — Металл; сферу нравственных мотиваций поступков делят между собой Свет и Тьма; Дерево обеспечивает связь человека с миром, процессы питания, роста и выделения, связь между предками и потомками, а так же, как ни странно, именно благодаря свойствам, позаимствованным у этой стихии люди способны объединяться в сообщества и создавать различные социальные институты. Смерть, как нетрудно догадаться, ответственна за те процессы в смертном существе, которые и делают его смертным. Таково изначальное состояние, но любая из стихий может быть частично замещена или даже вовсе вытеснена другой, которая возьмет на себя ее функции. Человек в этом случае изменится, при значительной и последовательной замене это будет уже вовсе не человек. Скажем, удаление Воды, Льда и Света, ослабление Дерева, Жизни и Земли с одновременным усилением Огня и Тьмы приведет к тому, что человек, вероятно, станет порождением Преисподней.

Маги, проходя стихийные инициации, смещают естественный баланс, свойственный человеку, но так далеко, чтобы вовсе лишиться человечности, заходят нечасто. Тем не менее у всех есть свои предпочтения, в какую сторону смещать баланс, и когда выяснилось, что Небесная Обитель настаивает на смещении в сторону Света, да еще и приправляет это требование весьма сомнительными, с точки зрения хеллаэнцев, рассуждениями о «морали», стены Обители покинула еще дюжина учеников.

К тому обстоятельству, что Обитель сильно заидеалогизирована, да еще и в такой нетипичной для Темных Земель форме, Дэвид отнесся значительно спокойнее большинства учащихся. Напротив даже, наличие морально-этических представлений он был склонен записать Обители в плюс Хеллаэнцы могли разводить любую демагогию для оправдания своих мерзких делишек, твердить до бесконечности, что бессмысленно и неадекватно делить мир на черное и белое — но Дэвид четко знал, что есть вещи, которые делать можно, и есть вещи, которые делать нельзя. Конечно, вещи, которые делать нельзя, периодически делать все-таки приходится, но таков уж этот несовершенный мир... Мастера Школы подтвердили эту мысль Дэвида: именно так, несовершенен мир, а не твои представления о нем. В себе — сказали они — ты знаешь настоящий мир, правильный и чистый, а то, что мир, в котором ты живешь, не такой, каким должен быть, — это есть свидетельство его, мира, ущербности и повреждешюсти...

— А почему вы думаете, что что-то не так с миром? — спросил Назим кен Тиаг учителя на уроке духовного воспитания, когда была поднята эта тема. — Не логичнее ли предположить, что все наоборот и что-то не в порядке с нашими представлениям, а с самим миром все отлично?

— Нет, не логичнее, — отозвался мастер Тиклин.

— Почему?

— Потому что мы чувствуем, что что-то не так. Что-то неправильно. Откуда же происходит это чувство? Оно происходит от того, что в самих себе мы знаем настоящий мир. Знаем, но не осознаем это знание, — терпеливо объяснил мастер.

— У меня такого чувства нет, — возразил Назим. — Но даже если бы оно и было, я знаю, что чувства могут обманывать. Если я хочу шоколадный торт, а торта передо мной нет — что-то не в порядке с реальностью? Как вообще свои желания и чувства можно делать мерилом того, насколько «правильным» или «неправильным» является мир вокруг нас? Нужно либо умерить свои желания, либо добиться их осуществления. В первом случае мы признаем, что что-то «не так» в нас, а не в мире, во втором — меняем мир так, чтобы он нас полностью устраивал. Но где же тут свидетельство нашего внутреннего знания истины? Ничего подобного в нас нет, мы знаем не истину, а лишь свои представления о ней.

— Интересное возражение, — вежливым, но совершенно равнодушным голосом отозвался мастер Тиклин. — Твои посылки можно было бы подвергнуть сомнению, а выводы — опровергнуть, но я не вижу смысла начинать долгую и бесперспективную дискуссию о вещах, о которых ты не имеешь никакого понятия. Вы все выросли в обществе, где нормой является нравственный релятивизм, вас с детства приучили рассуждать в таком духе, вы к этому привыкли и находите иные точки обзора странными и непоследовательными, а свою полагаете лучшей, наиболее «объективной». Бесполезно разубеждать вас, да это и невозможно сделать чисто логическим путем, равно как и невозможно чисто логически доказать, что торт — сладкий, человеку, который никогда его не пробовал и ел до сих пор лишь кислую, горькую или соленую пищу. Поэтому мы просто отложим этот разговор на пару лет. Придет время и ты все поймешь сам, Назим.

— Обещаете? — засмеялся кен Тир. Он явно был уверен, что учителю нечем крыть и лишь поэтому Тиклин решил свернуть беседу.

Мастер Тиклин холодно посмотрел на него.

— Обещаю. Через два года ты сам ответишь на этот вопрос... Три часа общественных работ за неподобающее поведение на занятии.

Назим сделал кислую мину, за что получил еще час. Общественные работы состояли в уборке территории, мытье посуды и полов и прочих идиотских занятиях, которые гораздо быстрее и проще можно было бы сделать при помощи магии. Но, как гласит известный афоризм: мне не нужно быстрее, мне нужно, чтобы ты... утомился. Магией пользоваться запрещалось. Выполнение бесполезных общественных работ должно было научить, по мысли мастеров Обители, учеников терпению, смирению и послушанию. Общественными работами занимались все учащиеся по очереди, кроме того, в качестве наказания кто-то мог получить и внеочередной наряд. Последнее было особенно неприятно, поскольку тратить на эти работы приходилось свое свободное время, и без того мизерное, или отнимать время от сна.

Дэвид воспринимал происходящее относительно спокойно, но он мог представить, какие душевные муки испытывали хеллаэнцы, природная гордость которых попиралась самым нещадным образом. Такие слова, как «терпение», «смирение» и «послушание», в аристократической среде Темных Земель носили почти исключительно отрицательные коннотации. Из-за общественных работ и наказаний, налагаемых по малейшему поводу, из Обители в течение первого полугодия ушло еще около двадцати человек.

Группа стремительно сокращалась, а наблюдая за теми, кто поступил раньше, Дэвид приходил к мысли, что будет здорово, если к пятому курсу их останется больше десятка. В конце первого полугодия, мужественно вытерпев все и уже готовясь к формальному посвящению в члены Обители, ушли еще четверо. До посвящения они могли это сделать без опасений за свою жизнь.

Несмотря на тотальное отсутствие свободного времени, во время первого полугодия ученики успели перезнакомиться и более-менее друг друга узнать. Хотя долгие разговоры за жизнь запрещались Уставом монастыря, реплик и коротких диалогов за шесть месяцев накопилось достаточно, чтобы понять, кто находится рядом с тобой. Примерно треть оставшихся происходила из аристократических семей метрополии — за редкими исключениями, семей бедных, неблагополучных или уже вовсе несуществующих — хотя, впрочем, они еще имели шанс возродиться в том случае, если последний представитель семьи останется в живых к концу обучения в Обители и успешно сдаст выпускной экзамен. Треть — из горожан, еще треть — из иммигрантов, которые либо изначально имели высокий Дар, либо, подобно Дэвиду, сумели, попав в метрополию, каким-то образом перевести свои природные способности на качественно новый уровень. В отличие от Академии, здесь не было неформального деления учащихся на «золотую молодежь», середнячков-горожан и презренных чужаков, жаждущих подобрать хотя бы крохи тех даров, которые сыпятся на избранных из чудесного рога изобилия. В Обители все были равны, чему способствовали как условия приема (тех, чей Дар был ниже определенного уровня, заворачивали сразу), так и жесткий режим, оставлявший ученикам очень мало времени для общения друг с другом и, следовательно, мало времени для выяснения собственной внутренней иерархии.

Нельзя сказать, что Дэвид и Эдвин сдружились за этот период — уж слишком разными они были, да и общались друг с другом не чаще, чем с остальными учениками, но они имели знакомство еще до того, как попали в Обитель, и это как будто бы создавало некие узы между ними, выделяло каждого из них для другого из нескольких десятков человек, с которыми они перезнакомились в монастыре. По молчаливому соглашению о совместной учебе в Академии они никому не рассказывали — учитывая параноидальный настрой мастеров, жаждущих сохранить тайны Обители нераскрытыми для внешнего мира, их знакомство могло привлечь к себе ненужное внимание, а этого не желал ни один, ни другой.

Немного зная Эдвина, Дэвид полагал, что тот рано или поздно покинет Обитель — уйдет сам или, пойдя на конфликт с мастерами, будет убит или изгнан. Но ничего подобного не произошло. Сначала Эдвин, как и остальные хеллаэнцы, воспринимал необходимость подчиняться кому-либо и унизительные «общественные работы» как оскорбление, но затем он как будто смирился. Он спокойно выполнял чужие приказы и без возражений делал работу, которую в Хеллаэне пристало делать только рабам. Дэвида эта перемена удивляла. Эдвин не был показушно горд и чванлив, как Кантор, но у него был внутренний стержень, некое врожденное достоинство, совершенная внутренняя уверенность — короче говоря, он обладал тем, что называют словом «гордость» и что в Хеллаэне ценят как самое положительное качество, которым только способно обладать смертное или бессмертное существо — так вот, зная все это, Дэвид был удивлен переменам в молодом кен Гержете, ибо прежде землянин полагал, что если Эдвина и возможно сломать, то уж согнуть — нельзя. К слову сказать, схожая перемена на протяжении первого полугодия произошла и с остальными аристократами, оставшимися в Обители — те, кто так и не приспособился к новым условиям, в конце концов покинули монастырь, оставшиеся же — изменились. Дэвиду хотелось спросить об этом Эдвина прямо, но он опасался оскорбить хеллаэнца, кроме того, возможность спокойно поговорить в первые полгода выпадала им крайне редко. Наконец случилось так, что в промежутке между занятиями образовался небольшой пробел — они закончили обучение у одного мастера и направились к другому, но последний еще вел занятия с предыдущей группой. Ждать нужно было минут двадцать; слово за слово, и в конце концов Дэвид увидел возможность задать интересовавший его вопрос.

Эдвин некоторое время молчал, постукивая носком ботинка по ступеням лестницы, что вела в зал мастера Уимла.

— Гордость, — сказал наконец кен Гержет, — это не то, что можно уничтожить совершением каких-то внешних действий, которые делаю я или которые кто-то делает по отношению ко мне. Гордость — это внутренняя независимость. Внутренняя свобода от всего, что с тобой может сделать мир, совершенная непривязанность к внешнему. Гордость не может быть обусловлена твоим внешним положением. Гордость, которая обусловлена чем-то, пришедшим со стороны, — это не гордость, а ее жалкое подобие — тщеславие, самолюбие, превозношение... Конечно, внешняя свобода тоже важна и желанна, но суть в том, что гордость — внутренняя независимость и свобода — остается с тобой даже в том случае, если внешняя свобода в силу каких-то условий ущемлена или вовсе невозможна. Я могу уйти отсюда когда захочу и их угрозы о том, что после первого полугодия за попытку уйти будут убивать, меня не волнуют. Но я не ухожу, потому что я выбрал находиться здесь. Я хочу получить силу, которую здесь предлагают. Ну а то обстоятельство, что мастера изо всех сил стараются испортить нам жизнь... — Эдвин тихо рассмеялся. — Я это воспринимаю как испытание.

— А почему ты уверен, что силу мы в конце концов получим? — спросил Дэвид. — Может быть, это все обман, ты не думал об этом?

— Конечно, думал, — кивнул Эдвин. — Выглядит и в самом деле очень привлекательно... даже слишком привлекательно. Но в ИИП относительно Небесной Обители можно найти не только то, что они сами пишут о себе, но и... ну, скажем, свидетельства посторонних, наблюдавших бой выпускника с кем-либо. Для того, чтобы сдать экзамен, некоторые ищут Обладающих в других мирах, но многие предпочитают так далеко не ходить. О чем умалчивают мастера — так это о том, что многие выпускники Обители... я думаю, не меньше половины, погибают во время сдачи «экзамена». Но это понятно. Намного интереснее то, что второй половине сдать экзамен все-таки удается. За несколько лет существования Обители — как я понимаю, пока было всего три или четыре выпуска — было умерщвлено более двадцати Обладающих. Простыми людьми, которые прошли здесь обучение. Речь не идет о Владыках — хотя, может быть, были нападения и на них, но, на мой взгляд, надо быть полным идиотом, чтобы искать себе противника сразу из высшей категории лордов. Однако справиться даже с обычным Обладающим тому, кто сам не имеет Силы, чрезвычайно сложно. И тем не менее отучившиеся в Обители это сделать могут. Я хочу узнать, как. Пусть шансы пятьдесят на пятьдесят — это просто значит, что выпускник равен Обладающему по могуществу. Это... это очень много. Я хочу эту мощь.

— Разумеется, прежде чем идти сюда, я тоже почитал, что пишут об этом в ИИП, — кивнул Дэвид. — Свидетели утверждают, что ученик Обители, вступая в бой, превращается во что-то стремительное и светоносное... некоторые утверждают, что они принимают форму ангелов.

— Думаю, здесь скрыто нечто большее, чем обыкновенное превращение, — ответил Эдвин. — Может ли сила ангелов сравниться с могуществом Обладающих? Сомневаюсь.

Дэвид хотел обсудить возможность того, что им — на каком-то этапе обучения, если еще не начали делать это — промоют мозги, но Эдвин не выказал желания обсуждать данный вопрос. Разговор был беспредметен потому, что никто подобных поползновений со стороны мастеров Обители пока не заметил, а голое теоретизирование на эту тему лишь ухудшало настроение, ничего не меняя, поскольку те, кто все-таки решили учиться в Обители, сознательно пошли на этот риск. Чуть позже дверь, к которой вела лестница, отворилась, и по ступеням спустилось трое учеников. Их энергетические поля были, если так можно выразиться, возбуждены — пребывали в состоянии повышенной активности, сохраняя в себе некоторый остаток тех сил, с которыми ученики имели дело на уроке. Мастер Уимл преподавал стихиальное волшебство.

* * *

Вопрос о свободе и подчинении неожиданно был поднят не в частных разговорах между учащимися, а на одном из последних занятий полугодия, на уроке мастера Рийока. С Рийоком ученики встречались редко, его положение в монастыре оставалось для Дэвида не совсем понятным, поскольку никаких формальных отличий в обращении к мастерам не было, все были как бы равны — и все же, по косвенным признакам складывалось впечатление, что Рийок если не руководит Обителью, то, по меньшей мере, является исполняющим обязанности такого руководителя. Рийок занимался административной частью, он определял график занятий и .то, какую из сторон Дара развивать тому или иному ученику, дабы к концу полугодия прийти к некоему, известному Рийоку, но неизвестному ученикам, результату. Он делал объявления общего характера и, если другие мастера были больше озабочены тем, чтобы развивать в учениках те или иные способности и свойства в рамках своей собственной специализации, то Рийок курировал весь процесс обучения в целом.

На этот раз были собраны все ученики. Все оставшиеся. Двадцать пять человек из ста.

— Через неделю подготовительный период будет завершен, — произнес Рийок. — И начнется настоящее обучение. Вы станете полноценными членами Небесной Обители. Подготовительный период успешно прошли вы все, те недостатки, которые были связаны с нединамичностью, неразработанностью Даров некоторых из вас, успешно преодолены — с чем я вас и поздравляю. Ваши эфирные тела прошли необходимое, первоначальное очищение, без которого принятие тех специфических сил, которые предлагает Обитель, либо привело бы к повреждению ваших душ и гэемо-нов, либо было бы просто невозможно. Мы старались организовать вашу жизнь так, чтобы ничто праздное, суетное или страстное не коснулось вас, чтобы как можно дальше — пусть и чисто принудительными методами — развести вас и ваши низшие желания, устроить распорядок вашего дня так, чтобы ни на что оскверняющее человека у вас уже не осталось ни времени, ни сил. Конечно, это лишь тактическая победа, а не стратегическая — пока еще усталость и предельное напряжение не дают вам возможности предаться злобе, зависти, похоти, лени, но как только мы ослабим вожжи, низменные стороны вашей натуры воспрянут и снова погрузят вас в омут бездумного скотского состояния, что стало, к сожалению, свойственно людям в ту последнюю безумную эпоху, в которую мы живем. Это эпоха тьмы, и духовная ночь столь темна, что огромное большинство вовсе не замечает ее; люди забыли о Свете и следуют похотям своего сердца, которое осквернено темными энергиями демонов и животными энергиями скотов. Человек сросся с демонами и от богоподобного состояния, в котором он был сотворен изначально, перешел в состояние зверя. Метафизические причины этого слишком глубоки и сложны, чтобы разбирать их здесь и сейчас, кроме того, я вижу, что многие из вас с недоверием относятся к моим словам, ибо вас, конечно, как и всех остальных жителей Хел-лаэна, учили совсем другой истории. Пока вы еще слепы и не все способны понять, а вещи, о которых я мог бы сказать вам, лежат вне вашего опыта, и от того мои объяснения будут для вас пустыми или, в лучшем случае, полупонятными... Пространство вашего опыта должно стать больше и глубже, только тогда вы сможете вместить то, что пока остается для вас лишь отвлеченными рассуждениями. Что произойдет через неделю? Вы будете проходить посвящение в те немногие часы, когда в небе Хеллаэна видно солнце. Пусть оно далеко и пусть оно начинает клониться к закату прежде чем успеет взойти — в нем, в том высшем свете, символом которого является зримое светило, лежит залог нашей победы. Можно покрыть тьмой всю землю, но окончательно изгнать свет нельзя, солнце всегда будет напоминать о себе, пусть даже неким слабым отсветом над горизонтом. Вы по очереди — вас вызовут и проводят — будете проходить посвящение в Храме. Сам обряд принятия в братство не даст вам никаких сверхъестественных сил сразу по его окончании; эта процедура всего лишь зафиксирует ваш'е желание, целиком добровольное, вступить в наши ряды и строить свою дальнейшую жизнь не по суетным законам мира, а по законам нравственной чистоты, которой живет вся Небесная Обитель — неважно, находитесь ли вы в монастыре или вне его. Вы принесете клятву служить лишь одному Благу и привести к духовной чистоте и полноте бытия следом за собой всех обитателей мироздания. Это задача, срок выполнения которой — вечность; она кажется грандиозной и даже невыполнимой, но с учетом тех сил, которые вы приобретете, все иные задачи и цели будут недостойны вас и слишком легки. Благо и чистый свет нуждаются в защите, они беспрестанно оскверняются теми, кто, имея в себе некоторую Силу, тратит ее на умножение зла и на еще большее закрепощение существ, бесконечно перерождающихся в водовороте иллюзий, то под властью одного мировластителя, то другого. Против них, мировластителей, архонтов зла, некогда обольстивших Человека и вынудивших его предать Небо, а затем отнявших у него всякую власть и ввергнувших в его бесконечный кошмарный сон — только против них и обращено наше оружие. Когда вы дадите клятву и будете приняты в братство, вы кое-что получите — первый из даров, которыми наша Обитель наделяет своих членов. Этот дар не обязателен для принятия в братство, но он станет залогом той новой жизни, которую вскоре все вы начнете. Я говорю о получении Имени Света...

По рядам учеников пробежал шепоток — те, кто понял, о чем речь, были поражены до такой степени, что даже отчасти забыли о дисциплине. Но мастер Рийок не стал налагать наказаний за «неподобающее поведение». Сделав паузу — тишина восстановилась очень быстро — он продолжал:

— Истинную Речь справедливо относят к Высшей Магии — может быть даже, это единственное волшебство, которое без сомнений можно именовать «Высшим». Как всем вам, вероятно, известно, Истинные Имена являются прообразами всех прочих имен и названий — всех, начиная от Форм, которые чрезвычайно близки к Истинным Именам, продолжая диалектами Искаженного Наречья, ритуальной символикой, языками духов и ангелов, переходя на уровень языков смертных — естественных или же искусственных, изобретенных ими для каких-либо нужд и заканчивая простейшими сигналами, которыми пользуются животные. Мир сотворен словом; Истинная Речь есть то, что сформировало мироздание, вызвав его к бытию из безвидного хаоса, из праокеана небытия. Вместить весь Истинный Язык смертному существу не по силам, но это и не нужно. Два Имени имеют наибольшее значение, ибо соответствуют силам, которые, в отличии от прочих стихий, наделены еще и этическим измерением — я говорю, как вы уже поняли, о Свете и Тьме. Между собой они не равны, ведь Тьма есть лишь отсутствие Света; процесс разрушения и распада делается возможным лишь потому что нечто было создано и оформлено; регресс всегда появляется, хотя бы как потенциальная возможность, лишь в случае уже совершившегося прогресса. Активным творческим началом — как в образовании вещей и энергий, так и в сфере духовной, в сфере формирования абсолютных нравственных категорий — выступает один только Свет. Свет был первым Именем, прозвучавшим над водами небытия, словом, которое положило начало всякому существованию. Тьма — лишь потенция, она может быть реализована в том только случае, когда-то кто-то отступает от пути созидания и пытается вернуться в хаос, в мир, где все относительно и неустойчиво — прежде всего неустойчивы морально-нравственные категории. Все низшие энергии — как и чисто физические, используемые первобытными технологическими цивилизациями, так и чуть более тонкие, «магические», энергии стихий и их соединений — питаются от своих высших начал, что лежат в области этики, добра и зла. Отрицание этих высших, абсолютных категорий — что является в якобы «свободном» Хеллаэне неким стандартом мышления, духовный нигилизм процветает здесь во всех возможных формах — всегда приводит к ослаблению, замутнению и в конце концов к разрушению как высших, так и более низших уровней порядка. Тот, кто выбрал беззаконие, рано или поздно теряет и ту силу, ради которой он сделался беззаконником. Конечно, это происходит не мгновенно и не сразу, в силу чего у многих возникает иллюзия, будто можно творить все что угодно, и жить счастливо, но это впечатление обманчиво. В конечном итоге всякий нарушитель становится вампиром, паразитом, способным существовать лишь отнимая у других драгоценные крохи их жизни и власти; и вот, под владычеством таких «пауков» и существует абсолютное большинство обитателей вселенной. Они хотели бы лучшей жизни, но не знают ее, не могут даже и представить, какова она... Их собственное безрадостное существование, вечная борьба всех против всех представляются им единственной возможной формой жизни. Не против тех, кто так живет, потому что обманут, а против тех, кто поддерживает этот лжепорядок и стремится утвердить его, обращено наше оружие. Об этом нужно помнить всегда. Наши силы никогда не должны обращаться против невинных, но всегда против тех сильных, спесиво гордящихся своей противоестественной мощью,в которых — источник зла и его причина.

* * *

Собственно говоря, как раз после этой прочувственной речи мастера Рийока еще четверо учащихся, терпеливо выносивших все тяготы подготовительного периода, решили покинуть Небесную Обитель. Рийок явно вещал вполне серьезно и действительно полагал формирование каких-то морально-нравственных установок обязательным условием для последующего принятия специфических сил Обители. Несмотря на всю привлекательность этих сил, четверым хеллаэнцам из двадцати пяти — или семидесяти девяти из ста, если считать всех ушедших в первые полгода — не захотелось приобретать означенные силы ценой потери всякой адекватности мышления. По этому поводу даже состоялась небольшая, но жаркая дискуссия между учениками в раздевалке — после того, как была закончена общая утренняя тренировка и до того, как они успели разбежаться по отдельным мастерам.

— Рийок ничего нам не даст до тех пор, пока не убедится, что мы стали такими же фанатиками, как он сам, — заявил Нейд кен Ирбиш. — Принятие Имени само по себе очень сильно перекраивает душу и гэемон. Вектор развития нам сегодня указали. И одними разговорами дело тут не ограничится, это уже ясно. Имя — лишь первая ласточка. Оно жестко определит нашу стихиальную направленность, поменяет гэемон, превратит нас в каких-то ублюдочных ангелочков. У нас будут жестко заданные идеалы, суженное мышление и то понимание «правильного» и «неправильного», которое нам привьет Рийок и компания. К черту. Какие бы силы мы не получили в обмен, потеря свободы того не стоит. Я видел старших учеников. С ними что-то не так. Они как будто бы вылезли из какого-то параллельного мира, из другой вселенной. А ведь они наши, среди них есть представители весьма древних и благородных семей. Но с ними тут что-то произошло, и они начали воспринимать всю эту херню на полном серьезе. Я чувствую себя... — Нейд поднял руку на уровень лица, согнув напряженные пальцы так, как будто бы это были когти. — ...Как волк. Да, как волк, который чувствует запах вкусного, свежего мяса — и одновременно запах железа и человека. Это ловушка. Я не полезу в капкан. С меня хватит.

К Нейду присоединились еще три человека. В связи с их уходом и «лекцией» мастера Рийока высказывались самые разные мнения, но по большому счету, ничего содержательного сказано не было. Дэвиду запомнились только слова Эдвина — обращенные не в адрес ушедших, а, скорее, что-то вроде рассуждений «вообще».

— Поразительно, — произнес кен Гержет, — с каким упрямством так называемые «светлые» гнут одну и ту же линию. Им упорно хочется поделить мир на две части, хорошую и плохую. На «хорошей» стороне — естественно, они сами и придуманные воплощения ими придуманных идеалов, а на «плохой» стороне — все те, кто эти идеалы не принимает или их отрицает. Согласен, эта клиническая дуальность свойственна не всем «светлым», но всегда именно им. Заметим — те, кто выбрал Тьму, не отрицают Свет. Они воспринимают противостояние между Светом и Тьмой так же, как противостояние между Водой и Огнем, Землей и Воздухом. Взаимодополнение — да. Но не война на уничтожение. Но у «светлых», точнее — у особо светлых — имеется, по видимости, какой-то системный дефект в мышлении: им нужно все поделить на добро и зло, затем уничтожить «зло», и вот тогда-то, они верят, и наступит всеобщее счастье. Это абсурд. Черно-белый мир, который они пытаются всем навязать — уродлив и убог. Черный, белый... это лишь краски. Цвета. Важные, но не единственные. Нравится это кому-то или нет, но в мире все относительно — по крайней мере, все с чем мы сталкиваемся. Зачем отрицать реальность? Это все равно что отрицать наличие носов и ушей, и доказывать свою правоту, отрезая всем подряд носы и уши.

Дэвид спросил молодого кен Гержета, что он думает по поводу слов Нейда кен Ирбиша, и если Эдвин с ним согласен — а похоже, что согласен, — то почему не уйдет вслед за ним?

Эдвин помолчал, а потом сказал:

— Нейд полагает, что силы Обители нельзя приобрести, не утратив свободы. Его опасения понятны. Но он не сказал ничего нового. Подобные подозрения имелись у всех еще до того, как мы сюда пришли. Принятие Имени сделает меня более склонным к иной модели поведения и мышления? Может быть. Но склонность не означает предопределенности. Нейд не верит, что можно сохранить свободу. А я хочу рискнуть и проверить, так ли это.

3

За три дня до посвящения им было запрещено принимать какую бы то ни было пищу; пить воду, впрочем, разрешалось. Дэвид знал — знал не теоретически, а опытно — что все существа и вещи представляют собой лишь более или менее сложные энергетические поля и то, что, преломляясь через специфику человеческого восприятия, выглядело как перемещение и смешение каких-то предметов или веществ, на самом деле являлось взаимодействием незримых потоков энергии. Настоящий мир походил на мир кажущийся, который созерцает всякий человек от рождения не больше, чем электрические сигналы в системном блоке компьютера — на картинку, которую можно увидеть на мониторе. И в действиях, предпринимаемых мастерами Обители в отношении учеников — действиях, могущих показаться бессмысленными или даже вредными, смысл был. Однако искать его следовало не на поверхности вещей, не в видимом мире, а там, в глубине, в реальности, сложность которой подобна многоцветной сияющей паутине, а динамика — летящей вниз полноводной реке, водопаду. Потоки силы не были однородными, они различались между собой как более или менее быстрые, более или менее грубые. От взаимодействия с теми или иными потоками зависело текущее состояние человека. Трехдневный пост перед инициацией, как и предшествующее ограничение в пище, умалял связь ученика с наиболее грубыми течениями, заставляя, побуждая его гэемон возмещать недостаток большей открытостью энергиям более высоким. Ограничение на магию так же было определенным постом, может быть даже — постом в еще большей степени, чем лишение пищи. Ученик не мог восстанавливать свои силы за счет еды и не мог этого делать за счет поглощения излучений стихий привычными ему способами, с помощью чар. О том, что возможны и иные системы волшебства, чем та, с которой его познакомили в Нимриано-Хеллаэнской метрополии, Дэвиду было известно и раньше; теперь же он мог видеть — как на примере себя самого, так и на примере других учащихся — как меняются эфирные и астральные тела, подыскивая новые способы для получения пищи. Это происходило рефлекторно, практически без какого-либо участия со стороны сознания. Дэвид подумал, что какой бы демиург ни проектировал гэемоны людей, в них имелась опция «автонастройки», заставляющая гэемон менять частоту вибраций и общую конфигурацию принимающих каналов в случае невозможности дальнейшего существования в прежнем режиме. Если приложить к происходящим изменениям более или менее внятную систему описания, «объясняющую» мир и его законы для новой конфигурации — получится новая система волшебства. Безусловно, менее разработанная, чем та, которая создавалась в Хеллаэне на протяжении тысячелетий — но важен принцип: это будет другая система. Возможно, она будет подобна той, которую практиковал Симелист, деревенский знахарь из Хешота, или подобна той, которой пользовались жители Курбануна, возможно, будет подобна демонской магии или еще какой — но это будет вполне себе работающая система. В своих границах — вполне себе удобная и эффективная.

Окончательного, самого-самого последнего ответа, идеальной системы, абсолютно точно описывающей мир, просто нет. Основная причина этого состоит в том, что сам описываемый «мир», по большому счету и есть та самая система, с по-мощью которой его предлагается описывать. Если устранить всякое восприятие — мира не будет вообще. Мир не отделен от процесса восприятия мира: не существует вещи, отдельной от комплекса ощущений, которые в чьем-либо восприятии, собственно, и слагаются в эту самую вещь.

Посты, наказания, постоянные физические тренировки, система отношений (бесправный ученик и учитель с беспрекословным авторитетом), которую учащиеся были вынуждены принять, общая аура Обители, дозированные занятия магией в строго определенных направлениях — все это, в сумме, позволило к концу первого полугодия настроить их души и гэемоны так, как требовалось мастерам.

В назначенный день учеников стали по очереди вызывать в Храм. После посвящения они не возвращались в общежитие, предназначенное для новичков, а сразу переходили в новый двор и дом, соответствующие достигшим второй ступени. Минимальное время, отводившееся на освоение каждой ступени — полгода; но если кто-то учился медленно, то весь курс оставался на прежней ступени до тех пор, пока отстающий сможет шагнуть на следующую вместе со всеми — или же покинет Обитель вовсе. Небесная Обитель мыслилась ее адептами не просто как некое учебное заведение, а как тайный Орден, духовное братство, отсюда и жесткая дилемма: либо вместе со всеми, либо никак.

Снаружи Храм не представлял собой ничего особенно примечательного — большое здание с четырьмя башнями (высокой центральной и тремя низенькими, как бы заключавшими главную в треугольник) с узкими окнами, закрытыми витражами. В Храме до этого дня Дэвид не был еще ни разу и с большим интересом оглядывался по сторонам, когда мастера и служители ввели его внутрь. Увиденное несколько напоминало готический собор, только лишенный скамеек и плохо освещенный, кроме того, здесь конечно же не было икон и распятия. Мягкая дорожка вела от дверей Храма к круглой площадке в центре, приподнятой по отношению к остальному полу примерно на фут; справа и слева этого пути стояли мастера, служители и те ученики, которые, закончив обучение, покинули Обитель для того, чтобы сдать последний, самый важный экзамен, а потом вернулись — они жили в отдельном крыле монастыря и не общались ни с кем из своих младших собратьев. Часть из них, может быть, позже будет включена в число мастеров, иные будут прислуживать в Храме, третьи, получив особые поручения, покинут Обитель, четвертые — так и останутся здесь: незримые и бесплотные, но внимательно следящие за всем, что происходит в монастыре...

Оказавшись внутри, Дэвид слегка растерялся — слишком уж торжественно все это выглядело, и было не совсем понятно, что делать дальше. Взгляни он на ситуацию со стороны, он поразился бы собственной нерасторопности: расстеленная дорожка и выстроившиеся по ее сторонам люди со светильниками в руках, в общем-то, более чем ясно указывали, куда ему нужно идти. Но после шести месяцев, проведенных в качестве послушника, Дэвиду было сложно сразу верно оценить увиденное; смирившись с собственным подчиненным положением и начиная постепенно привыкать к нему, он не смог поверить, что этот путь приготовлен для него, неподвижность служителей и мастеров побуждала и его оставаться неподвижным. Чья-то рука заботливо и мягко подтолкнула землянина вперед, и он пошел. На возвышении, за каменным алтарем, стоял мастер Рийок, державший в правой руке белый жезл, сиявший так, что на него было больно смотреть. Тем не менее свет жезла почти не разгонял темноту внутри Храма — этот свет казался как будто заключенным в предмет, вернее даже, казалось, что сам предмет состоит из света, но это сияние не изливалось во вне, а было заключено само в себе: оно ничего не освещало и не создавало теней. Когда Дэвид вступил на возвышение, мастер Рийок сделал приглашающий жест, предлагая приблизиться к алтарю. Сознание землянина поплыло. Здесь была прорва энергии — фактически сила Источника была равномерно распределена по всему возвышению — и эта энергия теперь вливалась в него. Он никак не мог настроиться, войти в резонанс с током здешней силы — по нетерпеливому движению Рийока Дэвид понял, что этого и не требовалось. Сознательного сотрудничества на магическом пласте от него пока не ожидали — либо по причине того, что он еще не был к нему готов, либо попросту не доверяли. Ни сопротивляться, ни пытаться ускорить инициацию не следовало — нужно было просто выполнять то немногое, что от него ждали. Он почти перестал ощущать свое тело и начал опасаться, что вот-вот упадет, но все-таки смог сделать несколько последних шагов и опуститься у алтаря на колени. Двое служителей положили его руки на алтарь, кто-то подтолкнул голову так, чтобы лоб соприкоснулся с камнем. Издалека, из какой-то сияющей бездны донесся голос Рийока — но этот голос не мог принадлежать человеку. Это был гром и шепот, грохотанье небес и пение рассвета. Дэвид не видел говорившего, но ощущал как тот огромен, чувствовал себя рядом с ним лилипутом или червяком; так же ему казалось, что если бы говоривший не сдерживал свою мощь, она тотчас же испепелила и раздавила бы его, Дэвида. У него спросили, желает ли он служить братству, предает ли свое сердце и душу Источнику Блага, и готов ли он жить и сражаться за то, чтобы счастье и свет истины распространились по всему мирозданию. На все три вопроса Дэвид ответил утвердительно, и, учитывая его состояние, нельзя сказать, что он покривил душой. Он переживал что-то близкое к экстазу: его собственное прошлое существование казалось пылью по сравнению с тем, что сейчас говорило с ним и несло куда-то в потоке своей силы. Он не чувствовал рук, которые отняли его голову от алтаря — увидел лишь, как изменилась картинка. Вместо образов, которые рисовал внутренний взор, перед его глазами опять был внешний мир — но как же он изменился! Внутреннее и внешнее смешались. Полутемный храм сиял, как будто бы состоял из полого хрусталя, в котором переливалось жидкое золото. Сияющее существо — много-крылый ангел с высветленным, преображенным лицом мастера Рийока — вытянул жезл и прикоснулся его навершием ко лбу, губам, а затем и к груди Дэвида — при последнем касании землянину показалось, что жезл через кожу, мышцы и кости дотянулся до его сердца. Но это был не жезл, а жгучий огонь. Боль была ужасной, руки Дэвида рефлекторно дернулись к груди... собственные движения показались ему плавными и замедленными, как во сне. Он не думал о том, что хочет сделать — он просто пытался взять то, что причиняло ему боль. Он почувствовал огонь — живой, пульсирующий в воздухе комок и увидел, как Рийок убирает жезл. Этот обжигающий сгусток и был той частицей силы, которую оставил в нем светоносный ангел. Боль почти прошла, сменившись странным чувством наполненности и открытости какому-то новому, неведомому до сих пор измерению реальности. Дэвид держал пламя бережно, словно собственное сердце — да в эту минуту ему, в общем-то, и казалось, что не что иное, как свое сердце, превращенное в пламя, он и держит в руках. Чуть позже он понял, что ощущение огня вызывается изобилием силы, которое источает сгусток — неукротимая и чистая, тем не менее эта сила все же не принадлежала Огню. Это был Свет, сконцентрированный до предела, звезда, которую ангел сорвал с неба и вложил в руки смертного человека. Дэвид поднял взгляд. Рийок по-прежнему был светоносным существом, но теперь сквозь образ хрустального сверкающего храма стал проявляться иной храм, полутемный и недвижный. Все смазывалось. Дэвид чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Откуда-то пришло знание о том, что он должен сделать, и он, повинуясь велению, вложил ослепительную звезду в собственную грудь. Потом все потемнело. Была еще боль, но отстраненная, как будто бы страдал какой-то другой человек. Сияющие потоки баюкали Дэвида и влекли куда-то... Он плыл по стране, сотканной воображением: Имя Света стало плотом, который нес его по реке из расплавленного золота меж холмов из драгоценностей — к морю и прекрасному, ужасающему, безмерному солнцу... Потом все растворилось в его лучах и больше Дэвид ничего не видел.

Сознание возвращалось медленно, как бы собираясь из крупиц, которые накапливались со временем, а затем, достигая некой критической массы, переходили в новую, более высокую форму самоорганизации. Строго говоря, беспамятство возвращению сознания вовсе не предшествовало — Дэвид как-то воспринимал окружающий мир, но это восприятие было начисто лишено рефлексии, самосознания: он целиком жил теми впечатлениями, которые имел, не имея никакого «я», отдельного от них. Так смотрят на мир животные и дети: нет «я», есть лишь переживание, обладающее безусловной реальностью. То, что переживал Дэвид в эти часы — а может быть, минуты или дни — описать не так-то просто, поскольку переживания, которые он имел, вряд ли могли принадлежать человеку В чем-то это было подобно удивительному сну, совершенно лишенному предметов, а также привычных измерений пространства и времени; этот сон содержал в себе смысл, который невозможно выразить средствами человеческого языка. Но Дэвид пробуждался. Аморфное, расплывчатое сознание приобретало форму — вернее сказать, возвращалось в ту форму, в которой оно находилось прежде инициации в Храме. Словно кто-то выплеснул воду из кувшина, в котором она содержалась, и эта вода разлилась и превратилась в целое море, и вот теперь «море» собиралось обратно в сосуд. Прошли часы, прежде чем перемещение потоков света остановилось и поблекла та неописуемая реальность, которую созерцал Дэвид; мир вещей выступил вперед, являя себя взгляду человека. Потом вернулись звуки и запахи. Разговаривали какие-то люди — он не прислушивался к тому, что они говорят. Возникла чья-то тень, лицо, кто-то посмотрел на него сверху. Дэвид ощутил поток воздуха, когда человек отошел, и понял, что лежит в каком-то большом помещении; он — все еще он, и пора бы уже, кажется, начать двигаться и что-то делать...

Прошло еще некоторое время, прежде чем он смог сесть: после пережитого было очень непросто отождествить себя со своим телом. Он как будто бы забыл, как пользоваться руками и ногами, как говорить и поворачивать голову. Эти навыки возвращались, но не сразу; сев на кровати, он терпеливо ждал, пока восстановится все. В помещении имелось два ряда кроватей, часть из них была занята. Присутствовали все члены той учебной группы, в которую входил Дэвид Брендом — точнее, ему показалось поначалу, что все, но позже выяснилось, что двоих не хватает: Сабройд Рутван и Кейд кен Ниир не пережили инициацию. Некоторые ученики уже пришли в себя и разгуливали по помещению, негромко переговариваясь, души других по-прежнему пребывали в тех удивительных пространствах, в которые их выбросило принятое Имя, третьи, как и Дэвид, находились в процессе возвращения в обычный мир.

Он встал и сделал несколько шагов, ответил на чье-то приветствие, совершил несколько круговых движений руками, разминая мышцы. Все было так же, как раньше... почти так же.

Когда он подумал о прошедшей инициации, пришло ощущение Имени. Имя притаилось в нем, как зажженный, но закрытый светильник, как стремительная и свободная птица, отдыхающая от полета. Он чувствовал Имя почти так же, как ощущал какую-либо часть своего тела — оно было здесь, с ним, было частью его существа, но до тех пор, пока он не фиксировал на нем хотя бы толику своего внимания, оставалось незамечаемым и неосознаваемым. Имя служило ключом и условием для огромного множества новых ощущений, как только внимание Дэвида коснулось его, оно показало ему огромный мир — тот прекрасный нечеловеческий мир, который он так долго покидал, когда его сознание по капле перетекало в обычное состояние. Реальность приобрела еще одно измерение — и это измерение было стихией, к которой относилось Имя. Мир вещей, доступный глазам, реальность «обычных» энергий, доступная вижкаду — все это показалось ему теперь лишь маской, неким поверхностным слоем, скрывающим реальность бесконечного торжества и сияющего великолепия. И тогда он понял, что никогда не жил по-настоящему, что его предыдущее существование было какой-то игрой, фарсом, копанием в грязи у подножия сверкающей пирамиды. В той, прошлой жизни, не было ничего подлинного — да и не могло быть, потому что он был слеп и болен... сейчас же, ему казалось, он прозрел и начал выздоравливать. В прошлом не было ничего подлинного, кроме, может быть, Идэль — сейчас она казалась Дэвиду единственным настоящим отблеском того безграничного счастья, которое, как он видел, переполняло все и вся — единственным отблеском, что был доступен ему прежде. Прежде ему мнилось, что любовь — это то, что соединяет двоих, но теперь оказалось, что он знал лишь кусочек любви, на самом же деле у нее не было границ и она была всё во всем.

Прошло еще какое-то время, и он стал видеть других — прежде всего, учеников, которые, как и Дэвид, были теперь открыты Свету и жили в нем. Они тоже имели «новое измерение», присутствуя одновременно и там, в зале, и здесь, в царстве неописуемой славы. Были и другие существа, более или менее могущественные — одни проходили мимо Дэвида, не замечая его или не обращая на него внимания, другие наблюдали за учениками. Здесь были и ангелы, совсем рядом... Не было слов, но было понимание — намного более глубокое и полное, чем то, что доступно людям. Дэвид ощутил расположение — поток свежести, аромат улыбки, мелодию дружелюбия — со стороны некоторых ангелов, заметивших его взгляд. Они смотрели и улыбались так, как будто бы знали Дэвида давно, с самого его рождения... И, может быть, так оно и было. Он не осознавал этого блистающего мира, но был его частью; создания, о существовании которых прежде он и понятия не имел, заботились о нем так же, как родители заботятся о младенце.

Он рассматривал этот странный новый мир, перемещался по нему, одновременно перемещаясь по залу с кроватями. Он существовал сразу и там и тут, там — лишь какой-то небольшой частью себя, и при этом он понимал, что мог бы наверное, вовсе уйти из человеческого мира, перестать присутствовать в мире людей в качестве существа, имеющего физическое тело — но не делал этого, потому что человеческий мир оставался пока единственной привязкой, связью между тем Дэвидом, который жил раньше и тем Дэвидом, который начинал жить сейчас; человеческий мир служил точкой опоры, единственным известным ориентиром. Все остальное было неизвестным — реальность «магического пласта», усложненная тем новым измерением, которое открылось благодаря Имени, выглядела совершенно иначе. Более того, назвать «пластом» ее можно было лишь условно — на деле этот пласт дробился на множество слоев и подуровней, замкнутых пространств, которые, как пузыри, помещались в больших пространствах, накладывались друг на друга и пересекались, не теряя при этом своей целостности... Дэвид заговорил с другими учениками — они пребывали в такой же растерянности, как и он, также пытались освоиться в новом мире, как-то соотнести его с тем, что было известно прежде... Состояние некоторых было близко к шоку: уроженцы Темных Земель, привыкшие жить по принципу «ешь других, или сожрут тебя», они не могли и представить, что понятия добра, блага, справедливости имеют вполне объективный характер. Но здесь, в мирах Света, дело обстояло именно так.

Позже, когда проснулись все, появились мастера Обители и отвели учеников в новое общежитие. То, что казалось средних размеров монастырем, обернулось многоуровневым дворцом, целым городом, большая часть которого была скрыта от чужих глаз. Нужно было стать членом братства, нужно было иметь Имя, чтобы увидеть эту, подводную часть айсберга. В мире людей для учеников второй ступени существовал свой двор, свои здания и тренировочные площадки, но основная жизнь учащихся проходила вовсе не там, а в иной, нечеловеческой, полнящейся светом и радостью, реальности, к которой они стали причастны после инициации в Храме. Эта реальность — соцветие миров и хрустальная паутина сил в недрах Стихии — именовалась арайделинг, «внутреннее пространство».

Следующие полгода пролетели незаметно. Жизнь была насыщенной до предела. То, чем они занимались раньше, начало приносить свои плоды — и главное, становилось ясным, какого рода эти плоды и на что они похожи. Послушание, в обычном мире казавшееся унизительным, в арай-делинге Света представляло собой способ формирования связей в согласии с законами и принципами этой высшей реальности. Отказ от своей воли означал лишь отказ от желаний, с которыми человек, не имевший Имени и не достигший еще должной глубины самопознания, слишком легко свою волю отождествлял; правда же состояла в том, что у него вообще не было никакой воли, которую он в полной мере мог бы назвать «своей». Положим, кому-то захотелось выпить вина — разве этот человек решал, что в такой-то момент времени в нем появится это желание? Оно просто возникло в нем — и все: и вот, он уже имеет дело с его следствиями, подавляет желание или пытается найти способ удовлетворить его, но в любом случае причина возникновения желания остается неизвестной, ее никто не ищет. Он хочет вина, но стремился ли он испытать это желание? Стоит задуматься над этим простым примером, чтобы понять, насколько смехотворными были претензии людей на что-то «свое». И — так во всем. К удивлению и ужасу новых членов братства с каждым днем все яснее открывалось, что ранее они — казалось бы столь самостоятельные и независимые — самим себе вовсе не принадлежали. Источники человеческих желаний лежали вне людей. Стороннее действие — внешняя сила, приложенная к человеку, субъективно переживалась последним как внезапно возникшее влечение. Точно таким же образом в иных случаях (при приложении иных внешних энергий, с иной частотой и интенсивностью) возникала боль или появлялись восприятия цветов и звуков. Восприятие человека прелагало сигнал, пришедший извне, в ту или иную форму, свойственную человеческому виденью мира — но ни восприятие, ни его субъект уж конечно не являлись тем, что служило источником сигнала.

Отказываясь от привычных желаний, новые члены братства просто отказывались принимать сторонние энергии в качестве «своих». Большая часть этих сторонних энергий была замутнена и искажена, она вносила разлад в человека, хотя разобраться где что, где доброе и где дурное, непосвященному было практически невозможно. Поэтому нужно было отвергать, по возможности, все, и лишь после того, как была проведена инициация в Храме и началось медленное и болезненное прозрение, ученики начали приобретать способность различения.

Если первые полгода были подготовкой к инициации, то вторые — целиком посвящены освоению того нового мира, который открылся ученикам, привыканием к нему и выработкой способностей и навыков, позволяющих свободно в нем действовать и пользоваться тем совершенно новым волшебством, которое этот мир предлагал. Обучение велось как в мире людей, так и в арайделинге Света, а иногда — сразу и там и там. Не было массовых занятий, с каждым работали сугубо индивидуально, в крайнем случае — парами, и иногда количество учителей даже превосходило число учащихся — мастерам Обители помогали ангелы и духи света. В течение второй половины года многое изменилось, в первую очередь — в отношении самих учеников к Обители. Ослабла, а у многих — и вовсе пропала какая-либо настороженность, статус мастеров значительно повысился — уже не как внешне навязываемый авторитет, а как естественное движение сердца. Им показали совершенно иной, новый мир; и увиденное, складываясь с тем, что ученики знали раньше, меняло всю картину в целом. Они были растеряны, дезориентированы, лишены привычной опоры, их система ценностей медленно, но верно ломалась — и в этой ситуации лишь мастера, которые ввели их в этот необыкновенный новый мир, могли стать той опорой, на которую можно было положиться, потому что больше полагаться им было просто не на кого. Когда исследуется некое новое внешнее пространство, человек может сохранить в неприкосновенности пространство внутреннее, но здесь «внешняя» реальность стихии в равной степени была также и «внутренней» реальностью самого человека. Система убеждений, принципы отношения к другим людям и к окружающему миру менялись — они не могли не меняться, потому что часть той новой реальности, в которую ввели их, и была реальностью идей, многоуровневым пространством, образованным сложными конструктами смыслов. Рассказать, что они видели и переживали там, почти невозможно: в человеческом мире нет аналогов, даже самых отдаленных, с которыми можно было бы сравнить то, что они видели и чем учились пользоваться.

В каком-то смысле второй период также был подготовительным: уже прикоснувшись к новому волшебству, они должны были сначала освоить его азы, чтобы затем идти дальше.

Уроки духовного воспитания перестали казаться скукотищей — то, что в мире людей выражалось банальными истинами, в которых трудно было увидеть нечто большее обычного морализаторства, после инициации в Храме также приобрело новое измерение. «Этическое измерение» поступка оказалось не досужей выдумкой, а правдой — предельно убедительной, ощущаемой непосредственно. Изменения веры и мысли, к коим терпеливо подводил их мастер Тиклин, имели прямейшее отношение к освоению той новой реальности, в которой они оказались. Ведь в самом деле — учась преодолевать барьер между предметом и мыслью о нем, разве не следует для начала научиться правильно о нем мыслить?

Спустя полгода после инициации они переселились в новый, уже третий по счету, двор. В мире людей — почти такой же, как прежний, в арай-делинге Света — сильно отличающийся от предыдущего. Здесь были новые структуры, с которыми им предстояло работать, иначе было сконфигурировано само многоуровневое пространство арайде-линга. Вскоре после переезда Рийок опять собрал их всех. На этот раз телесно им всем уже не нужно было приходить туда, где находилось человеческое тело мастера: в многомерном пространстве, в котором они научились жить, можно было занять такое место, чтобы быть рядом с учителем — и при том для глаз сторонних наблюдателей (если бы таковые каким-то образом сумели б пробраться в Обитель — что впрочем, невозможно) оставаться на своих местах, занимаясь обычными делами и тренировками. Человеческий мир теперь был лишь частью, кусочком того большего мира, в котором они жили.

— Начинается третий этап вашего обучения, — произнес мастер. — Самый важный из всех. Если прежде вы подчинялись и следовали туда, куда вас вели, то теперь от вас братство Обители ждет большего, чем одно только послушание. Прежде ваши глаза были закрыты, и поэтому вам нужно было лишь держаться за чужую руку; теперь же вы должны будете сами следовать за проводником. Невозможно провести вас по следующему участку пути без вашего понимания того, что происходит, куда мы идем и какова наша цель; именно поэтому я собираюсь сегодня рассказать о том, что вас ждет в будущем. Но прежде чем перейти к этому, придется объяснить, как устроен человек, а перед этим, в свою очередь, необходимо будет коснуться общепринятых в этом мире представлений, к которым многие из вас настолько привыкли, что без всяких сомнений и раздумий полагают их истинными, подлинными, соответствующими объективной действительности и так далее.

Согласно общепринятым в Хеллаэне представлениям, человек, как и всякое живое существо, имеет «я», кайи и «индивидуальное естество», сувэйб. Кайи бескачественна и вечна, сувэйб — та часть тварной природы, которая принадлежит кайи и которой она в большей или меньшей степени может распоряжаться. Сувэйб — это текущая совокупность качеств, «одежда», в которую облачается кайи, спускаясь из вечности во время. Совокупность качеств постоянно меняется, и вдобавок у каждого существа она своя. Эту совокупность качеств можно делить на разные группы, и в зависимости от выбранного метода деления и признаков, на которых акцентируется внимание, строение человека или любого другого существа может весьма различаться, но обычно в сувэйбе различают четыре основные части: «плотное» или «физическое» тело, эфирное тело или гэемон, астральное тело или душу, ментальное тело или разум. Я не скажу, что эта схема совершенна, но она интуитивно понятна и с ней можно работать, но вот что такое «кайи» — непонятно никому. Если она бескачественна, как же ее можно обнаружить? Если она вечна, как же она может существовать во времени? Но эти парадоксы в Хеллаэне мало кого беспокоят. Здешнее общество верит в то, что в человеке есть нечто вечное, бессмертное, потому что ему, этому обществу, так удобнее жить. Это своего рода дань гордыни, которая затмевает в метрополии глаза всем и каждому, необходимый атрибут человекобога, вознесенного на пьедестал, — того личного идола, который каждый хеллаэнец носит в своем собственном сердце, в тайных мечтах — куда уж без этого! — отождествляя с этим идолом себя самого. Именно поэтому хеллаэнцам так важна вера в кайи, которую никто никогда не видел: с кайи человек сам себе бог, он бессмертен и вечен, он сам себе источник истины и силы, сам себе законодатель и устроитель порядка. Не будь этой иллюзии, создаваемой ложной верой, человеку, вероятно, пришлось бы открыть глаза и признать, что он не силен, а слаб, не бессмертен, а смертен, не вечен, а сотворен, не творец законов, а лишь их исполнитель или нарушитель, не господин, а раб. И лишь признав это и поняв, можно было бы начать искать то или того, кто действительно обладает всеми теми качествами, которые — кстати сказать, тут налицо еще одно противоречие — приписывают якобы «бескачественной», якобы существующей кайи.

На самом деле никакой кайи нет, это лишь самообольщение возгордившегося человечества. Все сложнее и проще. Есть индивидуум, сувэйб. Сувэйб человека смертен и слаб — но мог бы быть силен и бессмертен. Это было бы возможно, если бы человек понимал, откуда и в чем источник его бытия и силы. Но человек слеп, а алчные миро-властители делают все возможное и невозможное, чтобы как можно дальше отдалить его от этого чистого, благого источника. Но время тьмы подходит к концу, и как бы князья ночи не тщились отдалить рассвет, рано или поздно взойдет солнце и разрушит их иллюзии и чары, их нечистое волшебство, обнажит их жалкую и уродливую сущность.

Мир был сотворен Истинным Языком, и первым Именем, прозвучавшим в хаосе, было Имя Света. Но если есть слово, должен быть и говорящий. Если во тьме возникает свет, то должен быть и источник света. Если добро и зло существуют реально, а не просто как какие-то относительные понятия, как привыкли думать в Хеллаэне, то есть и тот, кто установил этот порядок, отделив правое от левого, верх от низа, хорошее от дурного и так далее. Той Высшей Причине, что образовала мир своей волей и властью, все в мире чем-то подобно, все имеет какие-либо свойства, в которых можно усмотреть ее отражение, далекий отблеск. Она столь же высока и беспредельна, как небо, столь же глубока, как море, столь же убийственна для зла и духовной тьмы, как солнце невыносимо для темноты, столь же тверда и непреклонна, как земля, столь же таинственна и непостижима, как ночь. Все происходит из этой Причины, все ею управляется и все возвращается в нее. Все служит ее целям и подчинено ее воле, хотя человек — как и всякое разумное свободное существо — волен выбирать, в каком качестве служить этой Причине, быть ее орудием и рабом, или же быть ее соработ-ником, по доброй воле служа ей. От этого выбора будет зависеть и конечное состояние человека, счастливое или мучительное. Все равно всё будет так, как желает Высшая Причина, и выбор только в одном — идти вместе с ней, теми путями, которые выбирает она, или противиться, желая устроить реальность по-своему, идти наперекор и в конечном итоге растратить все, что дано было человеку изначально и бесследно сгинуть. Быть живой ветвью, знающей ствол и корень или быть ветвью мертвой, мнящей, что источник жизни находится в ней самой, отторгающей все, что идет от корня и ствола, сохнущей все более и более и не годящейся ни на что другое, как стать топливом для костра — вот к чему сводится выбор.

Нужно понять, что нет никакой кайи, по крайней мере такой, какой ее мыслят обитатели Хеллаэна — бессмертной обитательницы вечности — нет никакого нетварного «я», но есть сувэйб, вот этот, конкретный тварный индивидуум. И сувэйб, смертный и невечный, может причаститься к вечному и бессмертному, получить новую жизнь, блаженство и силу как дар от источника блага и жизни... может, если выберет жизнь, а не смерть, если станет следовать путями, что определены ему высшей волей, а не искать «своих» путей, следуя желаниям, навеянным теми, кто давным-давно отступил от истины и закостенел во лжи.

Нужно понять, 4то человек поврежден, как и весь мир, и поэтому немедленное бессмертие, здесь и сейчас, сразу — невозможно. Но можно вступить на тот путь, который приведет к нему, и это путь добровольного служения. Нет никакого индивидуального спасения, в стороне от всех. Мир разрывается надвое, одна часть будет возвращена к источнику блага и преображена в нем, исцелена от страданий и всего нечистого, другая, не желающая возвращаться, придет к своему естественному концу—к конечному разрушению и распаду. Поскольку вы здесь и слышите меня, поскольку вы дошли до этой ступени обучения и способны уже не только слушать, но и понимать услышанное — я надеюсь и верю, что выбор ваш уже определен. Пусть он до сих пор и не был вполне осознан, но одно то, что вы сумели пройти этот путь — в отличие от тех, кто пришел вместе с вами, но отступил сразу или чуть позже — одно это уже свидетельствует за вас. Поэтому я открою вам тайну: обещание силы, которое привлекло вас сюда — лишь приманка, уловка. Да, вы получите эту силу, достаточную, чтобы одолеть Обладающего, получите иные духовные дары — но разве в этих способностях дело? Нет никакого смысла приобретать могущество, если не определены цели, в которых это могущество будет использоваться. Власть ради власти? Бессмыслица. Вы призваны к тому, чтобы стать лекарями, орудиями Истины, целителями мира, вестниками и соработниками благого надмирного источника, который желает привести мир к совершенству. Здесь можно усмотреть противоречие: каким образом вы можете стать целителями мира, если сами, как я сказал ранее, не можете быть исцелены отдельно от сущего, но лишь вместе с ним? В том-то и дело: исцеляя себя, вы будете исцелять и мир сущий, и наоборот — выправляя «вывих» реальности, изгоняя все нечистое и ложное, вы будете вести к исцелению также и самих себя. Но чтобы совершать все это, вам понадобятся соответствующие средства, и вы получите их, как только будете готовы: источник блага одарит вас всем — вам же нужно лишь утвердиться в верности ему. Пока мир поврежден, вы не можете стать бессмертными и совершенными для себя, получить блаженство и силу и наслаждаться ими, но вы можете получить желанное как средство для того, чтобы действовать в мире в согласии с высшей волей. И эта сила, подобной которой нет, — залог того царства, что грядет; залог совершенного мира, что будет рожден на руинах мира порочного и несовершенного. Лорды страшатся этого дня, иные же мнят, что он никогда не наступит, они думают, что сумеют сохранить все так, как есть, вечно. Но они ошибаются. Власть волшебства конечна, грядет сила, которая, как восходящее солнце, разрушит все иллюзии тьмы и прогонит всю нечисть.

4

В течение второго и третьего полугодия количество учеников в группе, к которой принадлежал Дэвид Брендом, сократилось еще на семь человек. Трое, не в силах смириться с той реальностью, которая открылась им после посвящения, покончили жизнь самоубийством. Они могли жить в мире, где каждый сам за себя, где все едят всех, и верить, что когда-нибудь пробьются наверх, но узрев мир совершенно иной, подлинный и чистый, а самих себя — измазанными в нечистотах страстей, эти несчастные так и не смогли привести себя в соответствие с новым знанием. Прежние ценности утратили всякий смысл, новые же они не могли принять, все их существо, характер, привычки, образ мысли, воспитание — все восставало против этого. О том, что произошло с их душами после смерти, оставалось только гадать. На прямые вопросы мастера предпочитали не отвечать, однако из редких разговоров с храмовыми служителями у Дэвида сложилось впечатление, что из того мира, в который они вошли, приняв в Храме Имя Света, вывести человека не может даже смерть. В первые полгода еще можно было уйти, но теперь — нет, все пути назад отрезаны. Небесная Обитель не отдавала души своих посвященных ни богам смерти, ни владыкам ада. Те, кто нарушил клятву, не смог принять новую жизнь и новый порядок вещей — продолжали свое служение, но уже в каком-то ином качестве. Да будь иначе, что мешало бы тому же Кирульту поймать душонку какого-нибудь неудачника или самоубийцы и подробно изучить ее? Но Обитель не раскрывала своих секретов внешнему миру — несмотря на то, что пока, на втором и третьем этапах обучения, и раскрывать-то особо было нечего. Столкнувшись с нежеланием мастеров отвечать на вопрос о посмертной судьбе учеников, Дэвид взял это обстоятельство на заметку, но на рожон не лез и своего интереса не показывал. К тому же не исключалось, что все станет ясно к концу обучения или после. Может быть «источник блага» приуготовил для несчастных самоубийц, не желающих жить по его законам, небольшой компактный рай — где, пусть и лишенные его непосредственного присутствия, души самоубийц все-таки смогут существовать в мире и покое? Это предположение — самым нейтральным тоном, как бы невзначай — высказал Эдвин кен Гержет, и если бы Дэвид не знал этого человека, если бы не знал, что буквально на днях Эдвин окончательно утратил доступ к Тьме — Имя Света выжгло, изгнало из него эту Стихию — то, может быть, он и принял бы это предположение за чистую монету. Но, с учетом всех упомянутых обстоятельств, землянину в этом подчеркнуто нейтральном тоне послышалась хорошо замаскированная издевка. Одновременно Дэвид поймал себя на том, что ему эта издевка неприятна. Эдвин как будто бы сомневался — то ли в существовании источника блага, то ли в том, что этот источник действительно благ. Безусловно, сомневаться было можно, но надо было делать это открыто, а не изображать поверхностное доверие к мастерам, в глубине сердца считая их лжецами... Омерзительное лицемерие!

Что-то было не так в этих мыслях. Чуть позже он вспомнил — и не сразу поверил своим воспоминаниям, в первый момент решил, что этот остаток сна или какая-то забредшая в голову фантазия — что и сам когда-то не верил ни Рийоку, ни прочим наставникам. Он вообще все воспринимал иначе до того, как пришел сюда. Ну да, конечно... Он с трудом вспоминал прежнего себя — мышление, виденье мира — и поражался тому, как сильно изменился. Он слишком долго жил в «вывихнутом» мире, но теперь нарушенный порядок восстанавливается, и все будет так, как должно быть. Жаль только, что не все способны пережить исцеление; Рийок прав — некоторыелюди настолько закостенели в своем ненормальном, извращенном состоянии, что им уже невозможно помочь, любая помощь оборачивается для них мучением и смертью. Можно было лишь посочувствовать этим несчастным, посочувствовать даже Эдвину — ведь кен Гержету исцелиться будет намного сложнее, чем Дэвиду: в качестве основной стихии Дэвид изначально выбрал Свет, а Эдвин Тьму; несмотря на все пинки и уколы, которые обрушивала на него жизнь, в глубине души Дэвид никогда не переставал верить в справедливость и по возможности придерживался моральных норм, в то время как Эдвин вряд ли вообще когда-нибудь верил в справедливое мироустройство, а морально-нравственных норм, конечно, придерживался, вот только, как и большинство хеллаэнцев, считал подлинным источником и законодателем этики не общество и не высшие силы, а себя самого. Неудивительно, что ему теперь трудно перестроиться.

Трое покончили с собой, а еще четверо, решив после получения Имени, что с них хватит, что Небесная Обитель дала им все, что могла дать, не ущемляя их личную свободу, что с тем многообразием энергий и пластов реальностей арайделинга Света, которое открылось им с помощью Имени, следует разбираться самостоятельно, без подсказок мудрых и благих наставников — сбежали. Среди этих четверых был Фаннай кен Сермен. Намного позже, на предпоследнем круге обучения, когда им — правда, только раз в месяц — стали позволять покидать Обитель и встречаться с родственниками, Дэвид, через Эдвина кен Гержета, семья которого поддерживала связь с кен Серменами, узнал о дальнейшей судьбе Фанная. Эдвин утверждал, кстати, что Фанная Дэвид мог видеть еще в Академии — молодой кен Сермен учился там в то же время, что и они, но Дэвид, как ни старался, не мог его вспомнить. В Академии учились слишком многие, Фаннай, что неудивительно для нимрианского аристократа, начал сразу со второго курса, и если Эдвин знал его, пусть и весьма поверхностно, поскольку и сам принадлежал к местной знати, то с Дэвидом у Фанная просто не было точек соприкосновения. Они познакомились уже здесь, в Обители, но поначалу возможности узнать друг друга поближе так и не представилось, а чем дальше, тем все более замкнутым становился Фаннай. Для нимрианского аристократа его колдовской Дар не был особо выдающимся и, кажется, юноша пришел сюда для того, чтобы в первую очередь разобраться в самом себе, найти какую-то внутреннюю опору, получить силу, которую здесь сулили — в результате, однако, себя он со временем и больше терял. В жизнерадостном и мечтательном юноше арайделинг Света, в которой он был введен, выявил какой-то скрытый внутренний разлом; принятое Имя оказалось слишком тяжело для его духа — даже несмотря на то, что Фаннай был до этого инициирован Светом и Жизнью и в плане этики казался достаточно приличным молодым человеком, а не каким-нибудь беспринципным негодяем. Но эту дорогу он осилить не смог или не пожелал, а может быть, еще с самого начала, узнав от кого-нибудь о том, что в Обители можно приобрести Имя, решил ограничить свое обучение лишь этой, начальной частью. Так или иначе, но после бегства жил он недолго. Семья сразу заметила в нем что-то ненормальное — он мучился, не находя себе места, как-то неправильно реагировал на самые простые слова и вопросы, как будто бы что-то во внутренних настройках его души и разума было выведено из строя, повреждено. Состояние его быстро ухудшалось. Гэемон менялся, силясь принять какую-то невозможную, немыслимую форму — словно оборотень, который переходил из человека в животное или птицу, но так и застрял в середине или в первой трети преображения, в каком-то переходном состоянии, которое само по себе совершенно нежизнеспособно — и так и умер в процессе незаконченной трансформации. Родители пытались помочь ему, прилагали свои собственные колдовские таланты, даже позвали кого-то со стороны — но все их усилия в конечном итоге ничего не дали. Фаннай умер, а душу его так и не смогли поймать. Родственники не смогли. Дэвид почти не сомневался, что эта душа вернулась и присоединилась к душам несчастных самоубийц. Не было сомнений и в том, что с душами остальных беглецов произошло нечто подобное. Это вызывало двойственные чувства. С одной стороны, было что-то смущающее в такой посмертной участи. С другой стороны — и чем дальше, тем более вероятной казалась ему эта версия — может быть, Эдвин не так уж далек от истины? Отступники не смогли завершить путь, но все-таки пытались пройти его — неужели они будут отвергнуты, преданы забвению и лишены всякой надежды? Может быть, те, кто служит источнику блага, или даже сам источник (ведь он, как уверяли мастера, имеет свою волю и способен действовать целенаправленно) приготовили для слабых, сбившихся с пути, нечто особенное? Не столь прекрасное, как для всех остальных, но все же не полное исчезновение? В это как-то легко верилось — ведь в арайделинге Света, которым Дэвид теперь жил и дышал, все имело смысл и ничто из того, в чем теплилась еще хоть искра жизни, что имело еще хотя бы крошечный шанс быть исцеленным, не отвергалось.

Время шло, каждый день был заполнен до предела — усвоение все нового и нового материала, бесконечные тренировки, ежедневные открытия в арайделинге Света — никакой возможности остановиться, задуматься, побездельничать, помечтать, всласть поразмышлять на свободную тему — и Дэвид вдруг заметил, что вспоминает Идэль все реже и реже. Жизнь затягивала его, память об убитой жене потихоньку тускнела. Это показалось ему глубоко неправильным, словно он совершает какое-то предательство, идет по самому легкому пути. Он не хотел думать о ней, потому что это было слишком больно. Когда во время уроков его тело, ум или гэемон находились в предельном напряжении, сердце отдыхало. Текущая деятельность поглощала все внимание, не оставляя возможности заглянуть в себя — туда, где со дня свадьбы жила только боль. Но теперь все, кажется, успокаивалось, и когда он понял это, то возненавидел себя. Выходило так, будто бы леди Марионель права: все проходит, и это пройдет. Животное тоскует, потеряв подругу, но подожди немного, милый Дэвид, ты успокоишься и найдешь себе кого-нибудь еще. В весенний сезон, когда тебе захочется искать. Ты, конечно, будешь думать, что у тебя все по-особенному, что это Любовь, при том Любовь с большой буквы — о, у тебя будет еще немало возможностей обмануть себя! Вы, человечки, такие забавные — придаете собственным иллюзиям, в основе которых лежат обыкновенные половые инстинкты, такое сверхъестественное значение, возводите их на пьедестал, поклоняетесь им, считаете очень красивым и благородным отдать жизнь за любовь — хотя даже ваших скудных умишек могло бы хватить на то, чтобы понять: все это самообман, вещи, которые вы сегодня почитаете чрезвычайно важными, завтра сменятся еще более важными, а сегодняшние уйдут в никуда, будут преданы полному забвению... Так говорила воображаемая Марионель, и Дэвид, представлявший ее, может быть, чуть более циничной, чем она была на самом деле, чувствовал, как в нем поднимается...нет, не гнев — о подобных эмоциях он уже почти забыл за время обучения и должен быть забыть окончательно к выпускному экзамену... поднималось какое-то тотальное неприятие того мира, который рисовала Говорящая-с-Мертвыми. Ее мир был ужасен, в нем не было ничего высокого и чистого, она же не только свыклась с ним, но и сама поддерживала его порядки и законы, в которых искажено, испорчено было все, от и до — и сердцевина, и внешняя форма. Неудивительно, что она так говорила — ведь она из числа тех «мировластителей», о которых регулярно вспоминали и Рийок, и Тиклин. А ведь когда-то он хорошо относился к ней, думал даже, что она ему поможет. Дурачок. Она погладила его по шерстке, сказала пару теплых слов тогда, в Долине Теней, когда они искали Ролега кен Апрея, и он попался на крючок. Поразительно, как легко Обладающие могут управлять людьми, если им надо, располагать к себе, если того желают. Рано или поздно ему придется выбирать, кого из них убить для того, чтобы сдать экзамен и показать, что вся их власть, внешне такая великая и грозная, на деле — ничто: иссохшее дерево, пустое внутри. Дэвиду понравился этот образ: да, они, Силы мира — это дерево, не желающее давать плода, а братство Небесной Обители — наточенный топор у его корней. Может быть, в качестве жертвы выбрать Марионель, эту лживую циничную суку! Нет, нельзя. Это будет неправильно. Слишком похоже на месть. Она уязвила его самолюбие, когда он, пресмыкаясь, молил о милости, едва не убила в нем всякую надежду и веру — нет, Марионель не для него. В действиях члена братства Обители не должно быть страсти — одна только чистота помыслов и действий, стремление совершать поступки в согласии с Высшей Волей, во всем и всегда. Он найдет кого-нибудь другого — кого-нибудь, к кому у него не будет личных счетов.

Еще в первом полугодии, когда новеньким только начали рассказывать про чудесный надмирный источник блага, всемогущий и стремящийся привести все существующие миры к совершенству, кто-то из учеников иронично полюбопытствовал, на что похож этот источник и где на него можно посмотреть. Подоплека вопроса, конечно, была ясна: или быстренько покажите нам соответствующий объект восприятия, или отвяжитесь со своим религиозным бредом. Любитель каверзных вопросов, конечно, был награжден несколькими часами общественных работ (за неподобающе легкомысленный тон, которым вопрос задавался), однако мастер Тиклин терпеливо разъяснил, что, во-первых, если бы предмет обсуждения можно было бы достать из кармана и предъявить всем любопытствующим по их первому желанию, то сей предмет никак бы не мог быть тем самым надмирным источником, о котором идет речь. Во-вторых, предмет обсуждения принципиально недоступен восприятию: ведь всякое восприятие осуществляется в согласии с некими законами, однако нет закона, который включал бы источник и тварь в одну систему; все законы, как и вся тварь, — лишь производная источника. Ну и, наконец, в-третьих, источник обязательно явит себя, когда придет время, а пока оно не пришло, лучшее, что можно сделать — усиленно готовиться к его приходу.

Как выяснилось позже, несмотря на то, что сам источник оставался сокрытым, его действие все-таки можно было наблюдать. Это становилось возможным в том случае, если в мире находился кто-то, кто выражал желание стать агентом действия этой высшей надмирной силы. Чем полнее он сопрягал свою волю с источником, тем полнее источник выражал себя в мире через него. Для перестройки себя следовало использовать те средства, которые имелись в наличии — а вот эффекты при этом возникали необычные и труднообъяснимые.

Большинство обычных людей смену состояний своего внутреннего мира контролировать практически не способны, в первую очередь — потому, что не пытаются это делать, это им не нужно и не интересно. Их внимание приковано к внешним вещам, которые вызывают те или иные впечатления, желания, побуждения. И в этом смысле их внутренний мир почти полностью обусловлен той внешней средой, в которую они помещены. Они плывут по течению и тем довольны. Однако даже среди самых обычных, ничуть не «магических» профессий есть, как минимум, одна, освоить которую невозможно, не научившись хоть в какой-то мере менять свое внутреннее состояние по собственному произволу. Это сценическое искусство. Чтобы успешно сыграть роль, актер должен сначала перемениться внутренне, стать кем-то другим: королем, бедной старушкой, грабителем, влюбленным юношей — тем, кем ему положено быть по сценарию. Внутренний мир актера пластичен; актер осознает природу желаний и побуждений не больше, чем любой другой человек, но он способен чисто техническими средствами менять, пусть временно, связку желаний, настроений, взглядов на жизнь, соответствующих некой индивидуальности, на другую, соответствующую индивидуальности какой-то иной. В отличие от актеров, философы и аскеты «внутри себя» не столь пластичны, но это и не удивительно, ведь их усилия направлены не столько на смену состояний, сколько на поиск настоящей причины внутренних побуждений — на поиск самих себя. Их мало интересует, как этими состояниями можно управлять для достижения каких-то «низменных» практических целей, их волнуют другие вопросы: откуда все это берется, где пролегают границы между «я» и «мое» (последнее, по мере удаления от «я» плавно переходит в «чужое») и кто, в сущности, этот таинственный «я», очищенный от всего, что он мог бы назвать «своим» или «чужим»? Сам по себе, без качеств — кто? И есть ли он вообще, или же «я» — чистая химера, фантазия ума, ложная идея, внушенная человеку еще в самом детстве его воспитателями?..

Если философы копают «вглубь» (и роют при этом поразительно запутанные лабиринты мысли), а актеры кое-что знают о том, как управлять «поверхностью», то колдуны сочетают оба подхода. Так же как философы и аскеты, они стараются сделать свое внимание чистым, обратить его внутрь и сначала отделить «я» от «мое» — чтобы понять, где подлинная воля, а где побуждение, обусловленное чем-то внешним, а затем (на этом моменте сходство заканчивается, далее маг и аскет идут в противоположных направлениях) — сделать «своим» что-то, бывшее до того «чужим», но что в текущей ситуации лучше соответствует расположению подлинной воли. Маг меняет свое внутреннее состояние осознанным усилием, но цели его при этом вовсе не так высоки, как у философа или аскета, в большей или меньшей степени они всегда «приземлены», прагматичны.

Это азы. Все это Дэвид осваивал еще в самом начале, в замке Тинуэт, еще до того, как получил Формы и некоторое время после. Первоначальная цель состояла в том, чтобы научиться произвольно менять фейдаль — текущее состояние сознания. Все медитативные упражнения, так или иначе, были посвящены именно этому Далее в этих состояниях он получил представление о простейших движениях, которые способен производить гэемон, и затем научился совершать эти движения без предварительной концентрации на каких-либо мысленных образах. На первых порах чувствительность ученика низка, и требуется большое время, чтобы развить ее, однако наличие специальных невидимых инструментов — Форм и хорошего учителя существенно сократили период первоначального развития. И далее Дэвид поднимался как по ступеням, осваивая новые, все более сложные и тонкие техники волшебства — сначала под руководством Лэйкила, потом в Академии, потом в Кильбрене...

Небесная Обитель возвращала ученика к самому началу. Это неудивительно: ведь не какой-то красивой «примочке» к классической магии или к магии Форм здесь собирались учить. Странными и непонятными было не это, а те эффекты, которые возникали при смене фейдаль, внутренних состояний. Хорошо известно, что настрой души в большой степени определяет способности и силы, которыми располагает человек. В одних состояниях человек не ощущает боли, в других демонстрирует силовые эффекты, на которые в обычном, «бытовом» состоянии сознания он совершенно не способен, в третьих состояниях повышена внимательность, намного легче усваивается и запоминается информация и так далее. В состоянии аффекта хрупкая женщина, чей ребенок попал под автомобиль, способна этот автомобиль поднять. Но ни самого полного аффекта, ни иного внутреннего состояния, в которое человек мог бы попасть естественным путем либо на которое мог бы настроиться усилием сознания, недостаточно, чтобы забросить тот же самый автомобиль на крышу здания. Человек способен превзойти себя, но даже и здесь есть какие-то разумные границы. Однако то, что происходило в Небесной Обители, заставляло сомневаться в их существовании. Казалось, что предела нет. Стоило вызвать некий мысленный образ, заставить себя усилием воли пережить некий простой набор ощущений — и происходила какая-то глубочайшая трансформация, ученик легко делал то, что раньше представлялось невозможным. Эта новая сила могла проявиться во всем, в том числе и на самом обычном, физическом уровне — как-то раз в этом состоянии Дэвид поднял с земли булыжник и сжал его. Он не применял никакой магии, не творил заклинаний — он просто хотел посмотреть, как далеко простирается влияние той новой силы, с которой мастера постепенно сводили учеников. Камень раскрошился в пыль, и это не потребовало никаких особенных усилий, Дэвид понял, что будь в его руке слиток железа — он смял бы его столь же легко, как и кусок полурастаявшего сливочного масла. Но это все, конечно, были лишь фокусы, зрелищные трюки, не имеющие большого практического значения. Гораздо важнее было то, что происходило с учениками на магическом пласте во время этих трансформаций. Здесь изменения были еще более тотальны и головокружительны. Уровень личной силы резко возрастал, Дар со ступени Ильт-фар переходил на следующую ступень, последнюю и наивысшую для человека. Кардинально менялось восприятие — в этом состоянии ученики могли усваивать и оперировать огромными массивами информации. Менялось ощущение времени — оно как будто бы растягивалось, за минуту можно было успеть сделать то, на что прежде потребовался бы час Те, кто в данный момент не находился в этом состоянии, казались перешедшим медлительными, едва-едва шевелящимися неуклюжими статуями. Перешедшие же часто вовсе выпадали из поля зрения первых — они двигались быстро, как свет. Физические препятствия более не ограничивали их: новое, многомерное восприятие показывало, как можно «обойти» препятствие — в то время как обычному человеку, смотрящему со стороны на все это, казалось бы, что ученики научились проходить сквозь стены, ведь он не видел тех тайных путей, которые становились открыты им.

5

В четвертом полугодии, в один из редких выходных дней, когда ученикам разрешалось заниматься своими делами и можно было навестить родных, Эдвин кен Гержет пригласил Дэвида в свой замок. Строго говоря, замок был вовсе не «его», а принадлежал его тетке, Вилиссе кен Гержет, но Эдвин провел в нем большую часть своей жизни и по праву мог считать его своим домом. Отец Эдвина, барон Алек, был не слишком рачительным хозяином и предпочитал проводить время, странствуя по мирам, оставив ведение хозяйства и воспитание сыновей на свою жену и сестру. О своей матери Эдвину было мало что известно: отец в те редкие дни, которые он проводил дома, категорически отказывался говорить на эту тему, родственники и приближенные Алека либо ничего не знали, либо помалкивали, а старых слуг, у которых можно было бы выведать что-либо, не имелось — новая жена Алека заменила весь штат обслуживающего персонала вскоре после своего поселения в главном замке баронства. Эдвина, еще до появления у его отца новой жены, воспитывала тетя: у нее был свой, отдельный замок, расположенный в северо-восточной части земель, принадлежавших семье кен Гержетов. В главном замке Эдвин чувствовал себя неуютно: отношения с мачехой у него так и не сложились, а вот к владениям Вилиссы он привык и именно сюда приводил своих друзей и знакомых. К появлению многочисленных шумных компаний тетушка относилась с терпением и пониманием. Она никогда не навязывала Эдвину своих порядков, могла лишь дать совет, как поступить в той или иной ситуации, и если Эдвин этот совет не принимал, мировой трагедии в этом не видела: пусть племянник сам расшибает себе нос, если ему так хочется. В силу вышеуказанных причин отношения у Эдвина с Ви-лиссой были самые наилучшие: они уважали личное пространство друг друга, но при этом были готовы при необходимости помочь друг другу всем, чем только могли. Тетка сама обучала Эдвина — она была превосходной колдуньей, но больше тяготела к системной магии, когда же обнаружилась склонность Эдвина к боевой, Вилисса постаралась, чтобы племянник получил несколько полезных уроков у тех ее знакомых, которые специализировались в этом направлении. В Академию Волшебства Эдвин поступил в пятнадцать лет, сразу на второй курс; около полутора лет он пользовался портальным камнем, чтобы возвращаться в замок Вилиссы после учебы, прежде чем его раскрывающийся Дар достиг такого уровня, при котором во вспомогательном артефакте для перемещений отпала необходимость, и безвидные Пути Тьмы, подобные падению в бездну в полной темноте, Эдвин стал создавать сам.

Но теперь Тьма, как и ее дороги, остались в прошлом. Магия Небесной Обители вытеснила эту стихию из Эдвина, и путь, который он сотворил для того, чтобы провести Дэвида в замок Вилиссы, был светлым и чистым, и небеса пели осанну двум юным душам, отвергшим стезю порока для того, чтобы обустроить свою жизнь в согласии с высшим источником всякого блага.

Замок Вилиссы сразу вызвал у Дэвида смутное неприятное впечатление. Такая реакция удивила его самого и он попытался понять ее причины. Похоже, он слишком привык к Обители, к ее особой атмосфере, здесь же, во внешнем мире, он ощущал себя неуютно. Во внешнем мире ничего не знали о свете, который Небесная Обитель несет всему существующему, жили какими-то мелкими суетными заботами, боролись за власть, совершали светские визиты, вели бессмысленные разговоры — все это представлялось теперь совершенно пустым и ненужным. Дэвид чувствовал себя так, как будто его из прекрасного, чистого дома вдруг перенесли в канаву. Какая-то его часть по-прежнему смотрела в арайделинг Света — после получения Имени Дэвида уже невозможно было отсечь от этой стихии, Свет стал одним из измерений, в которых он жил — но даже арайделинг отсюда виделся не таким, как из Обители. Ангелы куда-то пропали — точнее, Дэвид их чувствовал, ощущал их стремительный и изящный полет во внутренних пространствах стихии, но они были где-то далеко, а поблизости — никого из «своих», не считая Эдвина.

Позже он понял, что Вилисса также обладает Именем, более того, это Имя принадлежит той же стихии, как и то, которое он сам носил после инициации, но что-то с ней было не так, и это настораживало. Ее Свет был искажен, он казался Дэвиду... пустым, лишенным чего-то самого важного. Она как-то неправильно забирала и отдавала энергию, некоторые энергетические связки в ее гэемоне, образование которых после обретения Имени представлялись Дэвиду чем-то неизбежным, у нее отсутствовали, зато были другие, назначения которых он не понимал.

Он вел себя сдержанно и вовсе предпочел бы помалкивать, просто перетерпев этот неприятный визит, но эдвиновская тетушка приложила все усилия к тому, чтобы его разговорить. Она держалась максимально доброжелательно, а то, что это отношение искреннее, Дэвид видел при помощи того нового восприятия, которое приобрел в Обители. Постепенно он почувствовал себя свободнее, напряжение потихоньку отпустило; в ходе дружеской беседы в гостиной он несколько раз задумывался, не рассказать ли Вилиссе о высшем источнике блага, ведь она, даже не зная ничего о нем, тем не менее каким-то образом сумела сохранить отблеск его надмирного света, но подходящего момента так и не представилось, затем тетушка пригласила молодых людей пройти в столовую, и Дэвиду стало ясно, что к его рассказу она в любом случае осталась бы глуха. Эта истина открылась ему в тот момент, когда вместо столовой они оказались в пустом помещении, которое мгновенно покрылось паутиной чар по команде Вилиссы. Все было рассчитано очень точно. Она сама, как паучиха, стояла сейчас в центре плетения и, манипулируя потоками, с неимоверной скоростью окутывала энергетическими нитями своих гостей. Дэвид пытался сопротивляться, но к такому приему он был совершенно не готов, у него не было ни оружия, ни амулета — старые вещи мастера им так и не вернули, да в этих вещах и не было бы нужды, они бы только помешали в том случае, если бы ему удалось перейти в то особенное состояние, которое им показали несколько месяцев тому назад: несмотря на весь свой опыт и силу, Вилисса просто не успела и не смогла бы ничего сделать, когда его скорость и сила заклинаний разом возросли бы на порядок. Но перейти не удалось. Система, внутри которой он оказался, тормозила переход, это казалось невероятным, невозможным, но это было, и пока Дэвид тратил драгоценные мгновения, пытаясь осуществить преображение, Вилисса спеленала его окончательно. Мир поплыл, все стало тусклым и блеклым, а затем растворилось в блистающем тумане. Он как будто тянулся к чему-то и никак не мог дотянуться, казалось, не хватает самой малости, крошечного усилия, чтобы достигнуть желаемого... так близко и так далеко. Последнее, о чем он подумал, теряя сознание: «Ведьма хорошо подготовилась». Откуда-то она знала, с чем ей придется иметь дело, знала даже, как они будут реагировать, на что сделают ставку — она все учла.

* * *

Дэвид пришел в чувство от легкого прикосновения к плечу Разум медленно выдирался из беспамятства... Мгновение дезориентации... где он? что произошло? Чуть позже начали возвращаться воспоминания: визит в замок Вилиссы, дружеский разговор, искренняя доброжелательность, которая обманула его, ловушка, бесславный скоротечный бой...

Он хотел вскочить, но рука, прикосновение которой пробудило его, теперь удержала его на месте. Он открыл глаза. Смазанные предметы, чья-то фигура. Восприятие, даваемое вижкадом, также разладилось. Прошло еще несколько секунд, прежде чем он смог разглядеть лицо того, кто пробудил его. Это был Эдвин. Дэвид вновь попытался подняться, и на этот раз кен Гержет позволил ему сделать это, даже поддержал, пока Дэвид принимал сидячее положение.

Все тот же замок, но уже какое-то другое помещение, не то, где происходил бой. Стол, стулья, две кушетки у стен.

— Пока не вставай, — посоветовал кен Гержет. — Сначала все должно устаканится, — он сделал неопределенное движение кистью, словно небрежно размешивал или взбалтывал что-то.

Дэвид все же попытался подняться. Опять возникло ощущение дезориентации, не столько физической — телесная слабость была лишь следствием — сколько психологической. Происходящее казалось каким-то сном, галлюцинацией. Землянин покачал головой и сел обратно на кушетку.

— Почему она напала на нас? — хрипло спросил он.

— Ты еще не вспомнил? — вопросом на вопрос ответил Эдвин.

— Что я должен вспомнить?

На лице Эдвина отразилось легкое нетерпение.

— О том, как жил здесь до того, как мы поступили в Обитель.

Дэвид удивился и хотел спросить «Что за бред? Я никогда раньше здесь не был», — но в этот момент воспоминания наконец вернулись к землянину.

...Он действительно провел в замке Вилиссы более месяца перед тем, как отправиться в Селке-техтар. Эти недели совершенно выпали из его памяти, вернее сказать — были аккуратно удалены и сохранены отдельно от его основного сознания, чтобы затем, когда он снова окажется в замке, опять вернуться к нему, в очередной раз перемешав все компоненты мозаики и собрав из них совершенно новую картину.

Он встретился с Эдвином на просторах ИИП в период, непосредственно последовавший за разговором с Проводником Мертвых, когда Дэвид активно терзал терминал в происках всей доступной информации об Обители. Эдвина эта тема также интересовала, они пересеклись на просторах какого-то форума, узнали друг друга и договорились о встрече. Дэвид не стал скрывать, что влечет в Обитель его самого, рассказал о смерти Идэль, разговоре с Марионель и Кирультом, но он не мог понять, зачем в эту задницу лезет Эдвин. Это выглядело какой-то блажью, глупостью. По их прежнему знакомству, еще со времен Академии, у Дэвида сложилось впечатление, что Эдвин достаточно трезв — более чем достаточно — чтобы не вестись на такого вот рода сомнительные предложения. Ведь совершенно ясно, что хотя Обитель и в самом деле давала своим посвященным какую-то силу, цена этой силы не будет низкой — чтобы они там не говорили про бесплатное обучение. Эдвин все понимал. Более того, он изначально располагал об Обители гораздо большим объемом информации, чем Дэвид, — сыну хеллаэнского барона были доступны такие каналы и связи, о которых эмигранту можно было только мечтать. И располагая этими сведениями, Эдвин, как мог, постарался отговорить Дэвида от его затеи (что хелла-энцу так и не удалось) — но интересно то, что сам Эдвин при этом был твердо намерен в Обитель поступить. Указанное обстоятельство, о котором Дэвид, впрочем, забыл, как забыл обо всем, что было связано с его контактами с кен Гержетами, — удивляло не только землянина, но и Вилиссу, в замок которой они перенеслись во время второй или третьей встречи, когда Эдвин уверился, что его бывший сокурсник от цели своей не отступит.

Хотя ученики Обители в половине случаев и сдавали выпускной экзамен, была еще вторая половина — та, о которой в Обители не любили вспоминать — когда ученик погибал, переоценив свои силы. Их тела и заклинания, применявшиеся во время боя, чрезвычайно интересовали ту часть аристократии, которой было известно о существовании Обители, но Обладающие, по понятным причинам, информацией делиться не спешили: каким бы ни было секретное оружие монастыря, хеллаэнские лорды совершенно не желали, чтобы технология его создания или даже сведения о нем распространялись и дальше. Тела павших уничтожались или уносились куда-то, информационные поля на месте стычки подвергались деформации. Попытки захватить учеников, еще не сдавших экзамен, и подробно исследовать их энергетические поля уже привели к истреблению нескольких семей: шла игра в высшей лиге, и походя смахнуть с пути путающихся под ногами смертных без особенного труда могла как одна сторона, так и другая. В силу вышеназванных причин источники информации, которыми могли пользоваться заинтересованные лица, были довольно ограничены, однако кое-какие исследования все же были проведены и кое-что о специфике того волшебства, которым пользовалась Обитель, уже было известно. Вилисса совершенно не хотела, чтобы Эдвин влезал в эту историю. Ученики Обители охотились, как правило, на тех, кто обрел Силу лишь сравнительно недавно — их мощь была еще сравнительно невелика. Владыки медленно запрягают, но быстро ездят, рано или поздно они проявят себя, и тогда лучше находиться как можно дальше от Селкетехтар, ибо не факт, что от этих холмов останется вообще хоть что-то. Но Эдвин был неумолим, он говорил, что если сидеть в Академии и дальше, то можно просидеть всю жизнь и так ничего не добиться. В эпоху перемен легко погибнуть, но легко и вознестись на ту высоту, которой ты никогда не достигнешь в период стабильности, когда все сбалансировано и тихо. Вилисса поняла, что племянник не отступит, и перед ней возник выбор: не мешать ему сворачивать шею или все же попытаться помочь ее не свернуть. Она выбрала второе. Располагая Именем Света, она надеялась нейтрализовать влияние Обители — так, чтобы Эдвин сумел получить эту силу, но не утратил себя в той новой индивидуальности, которую формировали в монастыре. Однако это был тупик. Обитель не собиралась делиться своей силой с кем бы то ни было, и одного-единственного отступника они уничтожили бы без труда.

Вот тогда Эдвин и привел в первый раз землянина в замок Вилиссы, посвятил в свои планы и предложил помощь в устранении последствий той промывки мозгов, через которую им предстояло пройти. Он пригласил в замок еще несколько человек — позже большей части из них отказали еще на собеседовании — и собирался в любом случае освободить весь свой курс, а то и больше, если только ему самому удастся поступить. Десять или двадцать человек, располагающих силой Обители, но при этом свободных — совсем не то же самое, что один-единственный беглец. Тетушка считала эту затею совершеннейшей авантюрой, и Дэвид был внутренне с ней согласен, но от помощи Вилиссы отказываться не стал — для него это был вообще единственный шанс уцелеть.

— Каким образом вы планируете убрать контроль сознания, который установят мастера Обители? — спросил он, обращаясь одновременно к Эдвину и Вилиссе и предоставляя им самим решать, кто будет отвечать. Разговор происходил в гостиной, сидели на мягких стульях за столом — мирная, домашняя обстановка...

— Я понимаю, если бы речь шла об устранении какого-нибудь подчиняющего заклинания, — добавил землянин. — Тут все просто: убрал цепи — человек свободен. Но из того, что вы рассказали, у меня сложилось впечатление, что там меняют саму структуру сознания. Нечего убирать. Не от чего освобождать. Сам человек становится другим.

Вилисса и Эдвин переглянулись. Как-то сразу стало ясно, что говорить будет Эдвин: тетушка молчаливо отступила, предоставляя племяннику самому отвечать на трудные вопросы, связанные с его затеей.

— Там действительно не устанавливают прямого контроля, — подтвердил Эдвин. — Да при прямом контроле им бы и не удалось создать убербойцов, способных управиться с лордами. Прямой контроль — это низкая или даже вообще отсутствующая обучаемость, неспособность принимать творческие решения, неспособность действовать в нестандартной ситуации и так далее. В этом смысле, насколько можно судить, в Обители силой ничего не навязывают, а проводят ученика по определенной цепочке изменений так, чтобы на выходе получилось то, что надо. Он сам дает согласие на изменение своего внутреннего мира, ведь без этого не получить силу, а как только это происходит, его превращают в идеального агента, трудящегося не за страх, а за совесть. Информация о тех немногих учениках, о которых хоть что-то известно — тех, кто пытался оттуда вырваться или тех, кого видели и чье описание потом составили их родственники — полностью подтверждает это предположение. А если так, то можно найти способ избежать окончательной внутренней трансформации. И я думаю, что этот способ относится к той же категории, что и заклятия, с помощью которых мы создаем запасные тела. Теперь ты понимаешь идею?

— Ни черта я не понимаю, — ответил Дэвид. — Какие еще запасные тела?

Эдвин и Вилисса опять переглянулись.

— Неужели ты не слышал об этом? — недоверчиво спросил молодой барон. Потом он вспомнил, что Дэвид — приезжий, и добавил:

— Ты ведь уже не первый год живешь здесь. Дэвид покачал головой:

— Нет, не слышал.

Эдвин встал и сделал жест, приглашая землянина проследовать за собой.

— Пойдем, покажу кое-что.

Они вышли из гостиной, миновали несколько комнат и коридоров, спустились по центральной лестнице в холл, вошли в неприметную дверь слева, опять вниз — три лестничных пролета, дождались, пока на минус третьем этаже охранные заклятия, повинуясь волшебству оставшейся наверху Вилиссы, раскроются перед ними; затем комната, еще одна, коридор, лаборатория... в конце концов Дэвид оказался в помещении, где находилось несколько довольно странных конструкций, вызывавших ассоциации равно как с технологическими приборами будущего, так и с древесными корнями, оплетающими пещеру Спящей Красавицы. Вижкад показал ему, что в этих устройствах Стихии Металла и Дерева переплетались самым теснейшим образом — часть своих свойств, например, прочность или способность служить проводником, материал устройств заимствовал у Металла, другую часть — живую гибкость и способность к росту, у Дерева. Еще здесь полно было Крови и Жизни — эти Стихии циркулировали в сложнейшей заклинательной системе, точками опоры которой на самом плотном уровне служили вышеупомянутые устройства. Эссенция Жизни текла по внутренним каналам железного дерева так же, как в другом мире по пластиковым трубкам мог бы течь питательный раствор. В центре, оплетенный самыми тонкими и гибкими отростками системы, помещался, собственно, сам гроб «Спящей Красавицы» — высокое ложе, закрытое прозрачной вытянутой полусферой из хрусталя. Дэвид долго смотрел на лежащего в «гробу» человека. Это был Эдвин. Точно такой же, как и тот человек, который сейчас стоял рядом с ним. Хотя Дэвиду и не удалось заметить, как дышит двойник, второй Эдвин казался спящим, а не мертвым. Спящим и вот-вот готовым пробудиться.

— Запасное тело — это способ обмануть смерть, — сказал Эдвин — тот Эдвин, который привел Дэвида в эту комнату, а не тот, который лежал в саркофаге. — Это клон: структура тела и гэемона совпадают с моими, а вот ни души, ни кайи у него нет. Если меня убьют, есть вероятность, что моя душа перейдет сюда, и тело оживет. Такое происходит далеко не всегда, очень многое зависит от места и обстоятельств смерти, кроме того, при переселении повреждается колдовской Дар — иногда в меньшей степени, иногда в большей — но это лучше, чем умереть и точка.

— За счет чего осуществляется связь между твоей душой и... этим? — Дэвид показал на саркофаг.

— Такой же способ связи, как и при выделении астрального двойника, — ответил Эдвин. — Знаком с этой темой?

Дэвид вспомнил историю с «Оком Ал абриса» — группой магов, которые едва не угробили землянина, забросив его душу в лекемплет, изрыгнутый Царством Бреда, — и мрачно кивнул.

— Более-менее представляю.

— По отношению к этому телу я — душа, находящаяся в бессрочном астральном отпуске, — продолжал объяснять Эдвин. — Как только связь с моим текущим телом разорвется, срезонирует вторая, запасная связь. Ведь клон не создавали отдельно от меня. Плоть выращена из кусочка моего тела, его гэемон изначально начал формироваться как часть моего собственного поля и лишь затем пересажен сюда.

— И каковы шансы выжить? — поинтересовался Дэвид.

— Ну статистики я не знаю. Думаю, пятьдесят на пятьдесят. Но я же говорю: все зависит от обстоятельств и условий. Если тебя убивают магическим оружием или сжигают гэемон заклятиями, шансы резко падают. Вообще странно, что ты в первый раз об этом слышишь. Неужели в замке, где ты учился, ничего подобного не было?

— Мне был открыт доступ далеко не во все помещения Тинуэта, — ответил Дэвид. — Я ведь тогда только пришел в ваш мир. И без запасных тел чудес хватало. В общем, будем считать, что ты меня просветил. Наверное, сложно такую штуку создать, — землянин кивнул в сторону хрустального гроба.

— Да, — подтвердил Эдвин. — Непросто. Поэтому у горожац запасных тел обычно нет, разве что у городской элиты, то есть — у тех же аристократов, которые по каким-то причинам не имеют земли и живут в городе. Это на Ильт-фар шансы пятьдесят на пятьдесят, а чем слабее Дар, тем меньше шансов, что душа будет притянута. Кроме того, нужно знать кучу дисциплин и иметь мощный Дар, чтобы сделать само запасное тело. Я, например, собственноручно сейчас такое состряпать не смогу. Это тетушкина работа.

— Да, тетушка у тебя профи...

— Ага.

— А как к такому вот мошенничеству относятся боги смерти? — поинтересовался Дэвид.

Эдвин хмыкнул:

— А как они могут к нему относиться?

— Понятно.

— Хеллаэнцев боги вообще не любят. Потому что мы их ловим и, — Эдвин сделал вращательное движение, как будто поворачивал ручку гигантской мясорубки, — перерабатываем в полезную энергию...

Дэвид улыбнулся. Несмотря на некоторую понтовость, с которой все это произносилось, случаев, когда хеллаэнским магам удавалось поймать какое-нибудь локальное божество и использовать по непрямому назначению, было известно более чем достаточно.

— С запасными телами все ясно, но я все еще не понимаю, как это поможет нам сохранить свободу.

— Я еще не все рассказал про тела. Клон идентичен своему образцу только в самом начале, когда его только-только сделали. Но живой человек не стоит на месте. Мы развиваемся, набираемся сил, либо, наоборот, деградируем, что-то приобретаем, что-то теряем... Человек не может жить и не изменяться. А спящий клон — это то состояние, в котором мы находились когда-то. Если я получу рану, она заживет, останется шрам, потом меня убьют и я оживу в новом теле — шрама, само собой, не будет. То же самое и с гэемоном — по крайней мере, со значительной его частью. Если меня инициируют какой-то стихией, а потом я умру, скорее всего, я эту стихию утрачу. Тетушка говорит, что Имена и Высшая Магия так не теряются, поскольку они сидят в адепте слишком глубоко, в силу чего на уровне Угал-джогус-фарот смерть, как правило, переживается относительно безболезненно, но это не наш с тобой уровень. Чтобы избежать потерь, аристократы периодически обновляют свои запасные тела. Либо наоборот, избавляются от каких-то проклятий или болезней, с которыми не удается справиться обычными способами, оставляя старое тело и переходя в запасное, возвращаясь на более раннюю ступень развития. И еще важный момент: до определенной степени можно регулировать, что именно мы хотим оставить от своей старой индивидуальности и что от новой. Это все подводит нас к вопросу сохранения свободы. Да, нас перекроят в Обители. Но можно оставить здесь клона. При том этот клон будет включать в себя не тело и часть гэемона, как обычно, но некоторые структуры души и ментального тела. Понятное дело, что не все — тут полную копию сделать невозможно при всем желании, но копию некоторых, самых важных частей. Тех, трансформации которых мы не хотим допустить. В первую очередь это система ценностей, конечно.

Дэвид задумался. План Эдвина выглядел не самым плохим. Конечно, наверняка потом обнаружатся какие-нибудь подводные камни, что-нибудь пойдет не так как надо — это стопудово — но все предусмотреть все равно невозможно. Это ведь жизнь, а не логическая игра. По крайней мере, эта затея давала шанс «остаться при своих», а большего Дэвид получить и не стремился. Ему лично просто нужно вернуть Идэль, и все. А убийствами Обладающих пусть занимаются какие-нибудь маньяки, он не станет мешать...

— В твоем плане я вижу крупный изъян, — сказал землянин. — Если нашу систему ценностей изменят, мы, скорее всего, просто не захотим возвращаться к тому состоянию, в котором находились когда-то. Не придем сюда и не позволим Вилиссе вправить нам мозги на место. А скорее всего, еще и стукнем на твою тетю тем, кто рулит в Обители.

— Совершенно правильно, — кивнул Эдвин. Казалось, он ожидал этого возражения. — И вот чтобы ничего подобного не произошло, нужно избавиться от лишних воспоминаний, прежде чем мы отправимся в эту школу. Сдадим по куску памяти тете Вилиссе на хранение. Кстати, я говорил, что ее в свое время приглашали в Академию преподавать псионику на последнем, четвертом курсе? Нет?..

* * *

...Немногим позже Дэвида одолели сомнения. Эдвин мог доверять своей тетушке, ибо знал ее с детства, но какие гарантии, что она не промоет мозги ему, чужеземцу? Землянина честно предупредили, что в случае согласия он будет подвергнут тотальному исследованию и ни один уголок своей души, даже самый интимный и темный, не сможет уберечь от псионических заклятий Вилиссы. Дэвид должен будет сам вручить ей ключи к своему сознанию, открыть все двери, сообщить все коды и пароли, провести на предельную глубину своего внутреннего мира. Даже будь он не магом, а самым обычным человеком, никогда не жившим в Хеллаэне,подобное предложение вызвало бы в нем, как и во всяком другом, резкое отторжение: нам дорог наш внутренний мир; есть вещи, о которых человек никогда и никому не расскажет; все самое лучшее и все самое мерзкое мы с равной ревностью скрываем от посторонних глаз. Это естественное неприятие, желание сохранить свой внутренний мир только для себя в данной ситуации усиливалось еще и тем, что он Бездарем уже давным-давно не был и с хеллаэнским обществом был знаком не первый день, уже свыкся с его культурой и отчасти впитал ее. Здесь нельзя было делать таких вещей. Категорически. Все равно что купить дорогущую тачку, приехать в самый неблагополучный район и оставить ее там на недельку — без сигнализации, с опущенными стеклами и ключами в бардачке. Может ли так быть, чтобы ее не украли? Да, может. Всякое в жизни бывает... Но поступать так — глупо.

Перемену его настроения Эдвин заметил сразу и оценил правильно.

— Если ты все еще хочешь поступить в Обитель, — сказал кен Гержет, — кому-то тебе придется довериться. Ты можешь отвергнуть Вилиссу, но в таком случае ты будешь вынужден искать какого-то другого профессионала, а я сомневаюсь, что в числе твоих близких друзей есть много спецов по псионике.

— По правде сказать, ни одного, — признался Дэвид.

Эдвин пожал плечами:

— В таком случае, тебе придется безраздельно довериться мастерам, работающим в Обители. Хочешь ты того или нет, а доверять к концу обучения ты им будешь так, как родной матери не доверял. Это нам с тетей нужно твое согласие на вмешательство, чтобы, влезая в твой разум, ненароком там чего-нибудь не повредить. В Обители все будет иначе. Ты позволишь им работать с собственным гэемоном — иначе нельзя будет ничему научиться — и тебе по ходу дела внушат доверие; испытывая к ним доверие, ты откроешь им — даже без всякого участия сознания, просто твоя воля будет расположена к тому — откроешь двери на более глубокий уровень себя, они войдут, изменят тебя и привяжут к себе еще сильнее, ты откроешься им еще больше—и так далее, до тех пор, пока они не получат тебя всего, целиком, без остатка. Три года, с их-то способностями, более чем достаточный срок для того, чтобы обработать ученика. Можешь пойти на это, если хочешь. Ты рискуешь в любом случае, но выбирать тебе неизбежно придется. Отказ от любой внешней помощи до поступления всего лишь означает, что ты выбираешь доверять Обители, а не нам с Вилиссой.

Дэвид вздохнул. Он понимал, что Эдвин прав. Надеяться, что тебе за красивые глаза дадут силу, достаточную, чтобы одолеть Обладающего, — глупо. Обитель утверждала так, но это была ложь. На самом деле эта сила даже не становилась предметом торга: Обитель ничем с внешним миром не делилась вообще. Обитель брала из внешнего мира магов, поверивших ее обещаниям, перерабатывала их и превращала в своих адептов. Но она ничего этому внешнему миру не отдавала и отдавать не собиралась; переработанный маг переставал быть самостоятельной единицей, он уже не был субъектом договора или сделки, он становился частью расширяющегося организма Обители.

У него не было выбора — доверять или нет. Если он намеревался лезть в это болото — а он намеревался — такого выбора просто не существовало. Вопрос был лишь в том, кому доверять.

...Спустя две недели — большую часть этого времени Дэвид провел в полубессознательном состоянии, пока Вилисса кен Гержет изучала его разум, — состоялся довольно любопытный разговор с хозяйкой замка. Они находились в заклинательных покоях — Дэвид ненадолго вернулся в реальный мир для того, чтобы справить нужду и поесть. Слуга — живой человек, не призрак и не демон-раб — принес суп, сметану и белый хлеб... Вилисса задумчиво смотрела, как он принимает пишу, а Дэвид гадал, что именно из его прошлого ей уже известно, а что — еще нет. Не станет же она просматривать каждую минуту его жизни!.. Хотелось надеяться, что она не узнает, как он в пятнадцать лет мастурбировал в ванной. Как перетрусил и сдал всю наличку двум ниггерам, тормознувшим его в «черном районе» Лачжер-тауна, куда Брендом однажды случайно забрел. Какие глупости говорил девчонке, влюбившись в первый раз. Не узнает о том, кого он обманул и предал, обидел и оттолкнул... И про то, что у них было с Идэль... Про это эдвиновской тетушке тоже совсем не следовало бы знать.

— Как идет работа? — спросил он, искоса посмотрев на Вилиссу.

— Как и должна... — Баронесса чуть кивнула. Она устала. Сканирование и репликация психики отнимали немало времени и сил, требовали постоянного напряженного внимания. Использовались заклятия высочайшей сложности, и едва ли не каждый узел плетения ей приходилось настраивать вручную. Здесь не было готовых схем, которые можно было использовать: душа у каждого человека слишком особенная, ее слишком легко повредить, пытаясь заставить работать по какой-то общей схеме. Так действуют подчиняющие заклятия: ломают все лишнее, превращая свободное существо в раба, чьи действия целиком определяются более и менее сложной моделью поведения. Однако Вилиссе в данном случае нужно было не подавить чужую волю, а наоборот, сделать все, чтобы сохранить ее самобытность, и именно поэтому ее работа не была ни легкой, ни быстрой. Неожиданно она спросила:

— Почему ты так легко пускаешь посторонних в свой разум?

Дэвид бросил мрачный взгляд на баронессу. Она еще и издевается...

— К сожалению, это необходимо, — буркнул он. — Ваш племянник умеет убеждать...

— Нет-нет. — Вилисса покачала головой. — Я спрашиваю не про текущую ситуацию... хотя и тут, вместо того, чтобы загонять себя в угол, когда уже нет другого выбора, кроме как слепо довериться мне или мастерам Обители, тебе было бы лучше вообще не лезть в эту историю... Но я ведь далеко не первая, кому ты открываешься. Поразительно то, что при этом твое сознание почти не захламлено корректирующими поведение программами. Но если ты продолжишь в том же духе и дальше...

— Подождите-подождите! — Дэвид насторожился. — Что значит «почти»?

— Если ты спишь с самыми дешевыми шлюхами, ты не можешь вообще ничего не подцепить, — произнесла Вилисса. — Я пытаюсь сказать, что удивлена тем, как ты до сих пор не подцепил ничего серьезного.

Дэвид помотал головой.

— При чем тут шлюхи?

— Это поэтическая аллегория.

— Так. — Он на несколько секунд замолчал. — Вы хотите сказать, что какие-то влияющие на мое поведение проги вы все-таки нашли?

—Да, именно это я и хочу сказать, — подтвердила Вилисса.

Желудок Дэвида болезненно сжался.

— А могу я узнать, кто и при каких обстоятельствах влезал ко мне в разум?

— Большую часть ты и сам можешь вспомнить, просто легкомысленно не придаешь этим случаям никакого значения. Но я напомню. Начну с самого безобидного. Во-первых, с твоим разумом работал твой первый учитель, Лэйкил кен Апрей...

Дэвид выругался.

— Успокойся. Он как раз все делал аккуратно, новые модули поведения в тебя не вшивал и даже практически ничего не повредил. Сложно сказать, для чего ему вообще потребовалось вторгаться в твой разум — прошло уже слишком много времени, все следы стерты — но, думаю, беря тебя в ученики, он просто хотел проверить, не заслан ли ты кем-нибудь со стороны. На всякий случай. То есть, это вторжение произошло в самом начале вашего знакомства и более, насколько я могу судить, не повторялось. Есть еще следы в твоем психическом пространстве, вызванные его прикосновениями уже в ходе обучения, но их избежать невозможно, особенно когда учишь кого-то по ускоренной программе. В некоторых фазах обучения он искусственным путем повышал твою восприимчивость, делал тебя более обучаемым.

— Каким образом?

— Понимаешь... — Вилисса на секунду замолчала. — В сознании человека работает одновременно несколько защитных программ, фильтруя информацию, поступающую из внешнего мира. Они нам необходимы — без них мы верили бы всему, поддавались бы любой внешней команде — но вместе с тем они ограничивают скорость нашего восприятия. Кроме того, эти фильтры склонны портиться и изгаживаться со временем, так что всегда есть опасность, что они перестанут защищать и начнут просто отделять нас от внешнего мира. Это все равно что решето, которым мы процеживаем очень грязную воду, но постепенно грязь откладывается и в конце концов вода вовсе перестает протекать вниз, все отверстия и щели забиты. Ты пришел из мира, где люди воспринимают окружающую реальность совсем иначе. Технологические миры — вообще рекордсмены по загаживанию «психических фильтров», и, насколько я могу судить, твой родной мир в этом смысле исключением не является... как и ты сам. На Земле ты четко знал, что может быть, а что нет, ты ни во что не верил и не был способен поверить, ты был совершенно глух и слеп в сфере мистики, магическая сторона реальности была отделена от тебя непробиваемой стеной. Ты был абсолютно Бездарен, но Лэйкил дал слово, и он пробил эту стену и сделал из тебя мага. Я не хочу сказать, что это только его заслуга — конечно, твои усилия тоже имели место быть, но даже этих усилий ты, скорее всего, не смог бы предпринять, если бы он для начала не промыл твои «фильтры восприятия». Часть из них позже он заменил, другие — отключал на время занятий, возвращая тебе на этот период некритичный и чистый взгляд на мир, такой же, как у ребенка. Это было необходимо, чтобы провести тебя по пути волшебства, потому что сам ты перестраивался бы слишком долго и неизвестно, смог бы вообще это сделать.

— Понятно... — Дэвид изобразил кислую физиономию.

— Но Лэйкил, я повторяю, делал свою работу аккуратно и грамотно — особенно, если учесть, насколько он молод. Если бы тебя исследовал кто-нибудь, разбирающийся в псионике хуже, чем я, он, вероятнее всего, даже не заметил бы следов вмешательства твоего первого учителя. А вот теми псионическими заклятиями, которые ты применял на протяжении последних лет, ты сам себе повредил намного больше, чем Лэйкил. Тут уже не нужно быть высококлассным специалистом, чтобы заметить шрамы. Твои заклятия, особенно до Академии, ужасно грубы. В некоторых случаях это можно сравнить, как если бы ты, не умея еще поворачивать голову, просто бился бы головой об стенку, чтобы повернуть ее хоть как-то. Взять например, тот «шедевр», который ты использовал, чтобы выучить язык Хэшота. Это же кошмар, а не заклятие. По технике исполнения больше напоминает шаманизм самого грубого пошиба, а не Искусство.

Дэвид хотел вставить словечко, но Вилисса подняла ладонь, прося ее не перебивать, и землянин прикусил язык.

— Да, я понимаю, — сказала баронесса, — что на тот момент у тебя не было другого выхода, но факт остается фактом: ты себе повредил, и следы этого заметны. Хотя человеческая психика пластична, и, на твоё счастье, ничего по-настоящему важного ты не испортил... но шрамы есть до сих пор, и поверь мне, они уродливы.

— Буду знать, — Дэвид невесело хмыкнул.

— Следующая часть повреждений связана с периодом твоего обучения в Академии, когда с тобой работали тамошние преподаватели. Тут дело уже не ограничилось поверхностной чисткой фильтров, есть следы от проникновений на достаточно глубокие слои психики, кроме того, заметны последствия от тех пси-программ, которые сначала ставили в твоем сознании, а затем удаляли...

— Кто???

— Учителя. Это обычная практика. Как и Лэйкил, они это делали для разгона твоего восприятия. Вот только вмешивались чаще и проникали глубже.

— Чччерт!.. А мне говорили, что Академия этим не занимается, бережет свой имидж!..

— Она действительно «этим» не занимается, если под «этим» подразумевать контроль и существенную перекройку психики учеников. Но коррекцию проводит, это естественно. Не в сфере системы ценностей, а в... в тех тонких структурах, которые служат для связи сознания и гэ-емона. Естественным путем ты бы себя перестраивал очень долго. На освоение простейших заклинаний уходили бы месяцы и годы. То, что в нашем мире магии обучиться легко и просто не означает, что это на самом деле легко и просто. Ты просто не видишь подводной части айсберга. А суть в том, что за восприятие и обработку информации, осуществляемые человеком, отвечает довольно архаичная операционная система. Она неплоха — куда лучше, чем, например, у большинства демонов, и возможностей у нее намного больше — но она не рассчитана ни на быстрый, ни на сколько-нибудь значительный личностный рост. Человек должен рождаться, делать детей, служить богам, пахать землю, а затем умирать. Таким его замыслили и слепили Истинные Боги, слишком хорошо еще помнившие гордое и неистовое первочеловечество фоль-схантенов. Им не нужны были такие же проблемы еще и со второй версией этого же самого продукта. Поэтому сувэйб человека не предназначен для быстрого развития. Другое дело, что мы этот барьер обошли — появилась культура, религия, искусства, в границы человеческого мира влезли младшие боги, ваны и высшие демоны, часть блоков изначальной конструкции была удалена, другие переписаны, третьи по разным причинам были вынуждены удалить или заменить сами Истинные Боги — в общем, заварилась цивилизация, открывающая дополнительные возможности перед человеком. Именно возможности, потому что с возможностью ускорить свой рост за счет культурного окружения появилась возможностью опуститься на дно, стать хуже безмозглого зверя. Животное не может подняться, но оно не может и пасть, а человеку стало доступно и то, и другое. Однако и та дополнительная скорость, которую человек может получить благодаря культуре, недостаточна для освоения волшебства с такой скоростью, с какой это осуществляется здесь, в Хеллаэне — уж слишком наша природа инертна. Поэтому приходится прибегать к прямому вмешательству — с помощью заклятий перекодировать или заменять некоторые структуры в психике и гэемоне ученика. Это распространенная практика, и если ты не ошибся с выбором учителя, он не станет затрагивать твою систему ценностей и корректировать поведение. И сферу ценностей преподаватели из Академии не корректировали, своими заклятиями они меняли лишь ту часть твоей психической структуры, которая отвечает за волшебство и манипулирование потоками чистой силы. Они не промывали тебе мозги, Дэвид... но вмешиваться в работу столь сложной системы, как человек, на мой взгляд, могли бы и поаккуратнее.

— Мне казалось, Академия — это элитное учебное заведение, — сказал Дэвид. — Учитывая их расценки...

Вилисса кивнула.

— Другие еще хуже. Учти, тут еще имеет значение курс, с которого ты начал. Для тех тончайших корректировок структур бессознательного, о которых я говорю, существуют заклятия разных типов — одни проще, другие сложнее, есть более грубые и менее, есть оставляющие больше побочных эффектов и оставляющие меньше и так далее. Понятно, что чем совершеннее и безопаснее заклятие, тем больший уровень мастерства необходим, чтобы применять его. А первый курс, как нетрудно догадаться, ведут не специалисты экстра-класса. Они делают что могут, но их заклятия далеко не идеальны. Это одна из причин, в силу которой родители в аристократической семье учат ребенка сами, и если он, получив базовую подготовку, идет в Академию, то разве что только на второй или даже третий курс. Хотя, конечно, нам было бы проще спихнуть его учителям с самого начала. Иммигрант или горожанин понесенного урона даже не заметит, он вряд ли когда-нибудь достигнет такой высоты, на которой эти тончайшие повреждения, полученные при обучении, будут иметь значение. Но аристократу, чтобы выжить в кругу равных, столь небрежным быть нельзя.

— Это все? — осторожно спросил Дэвид, когда Вилисса замолчала.

— С первой частью все, — кивнула баронесса. — Но если бы дело ограничивалось только твоими, так сказать, «шрамами», я бы вообще не стала начинать данный разговор. Вторая часть намного хуже. Это не случайные повреждения, а настоящие полноценные программы коррекции поведения. Плюс как минимум одна чистка памяти. Готов? Дэвид крякнул и сказал:

— Ну., да.

— Начну с самой последней программы. — Вилисса на секунду запнулась. — Ты ведь понимаешь, что мне пришлось просмотреть твою биографию для того, чтобы понять, кто установил эти программы и зачем?

— Да. Понимаю.

— Самой последней тебя наградил человек по имени Фольгорм. Внес он ее, по всей видимости, в тот день, когда обнаружилось, что ты не можешь контролировать силу, обретенную в Рунном Круге. Он уговорил тебя позволить ему тебя «изучить»...

— А что мне оставалось делать?! — возмутился Дэвид. — Знаете ли, не всегда есть возможность выбрать между хорошим и плохим. Иногда приходится выбирать между более плохим и менее...

— Что тебе нужно было делать, я не знаю. Я просто рассказываю о том, что обнаружила.

— Ладно. Извините. А на что влияла эта программа?

— Почему «влияла»? Она до сих пор работает. Правда, уже вхолостую. А раньше она повышала твое доверие к Фольгорму, заставляла относиться к тому, что он говорит, некритично.

Дэвид почесал нос.

— Но в конце концов я ему не поверил.

— Повторяю: она повышала доверие, а не делала доверие абсолютным. Напрямую подчинить тебя после того, как ты стал посвященным Рунного Круга, нельзя... по крайней мере, обычными методами. А вот увеличить или уменьшить твое расположение к тому или иному человеку — вполне возможно. Тут приводится в действие немного другой механизм. Представь, что ты надел отличную броню, которую не пробить ни одному мечу. С одной стороны, ты как будто бы неуязвим, но ведь тебя по-прежнему можно поджарить или утопить в реке. Так же и в сфере психических воздействий. Всегда есть обходные пути.

— Понятно. Но эта, как вы сказали — «самая последняя». А какие есть еще? И вообще, сколько их?

— Три. Вторую тебе поставила девица, с которой у тебя были отношения в Академии — Меланта из Зергала. В принципе, все то же самое, что позже сделал Фольгорм, только работа выполнена более грубо. Ну и еще влияние намного более сильное. Ты должен был влюбиться в нее без памяти и перестать критиковать ее жизненные проекты. Программа перекраивала твою систему ценностей, помещая на самую верхушку Меланту и твои отношения с ней...

— Вот сука!.. — процедил Дэвид. Потом до него дошла очевидная нестыковка. — Подождите, но ведь когда мы с ней расстались, я не особенно-то переживал и забыл ее довольно быстро...

Вилисса вздохнула и отвела взгляд.

— У меня есть для тебя неприятная новость. Меланта в псионической магии разбиралась плохо и поэтому программу свою установила криво...

— Я вообще не понимаю, когда она могла бы сделать это. Ей я не открывался.

— Но когда вы занимались любовью, ты ведь снимал защитный амулет, — напомнила баронесса.

— Ну да.

— А потом ты засыпал. 

— Да.

— Ну вот и...

— Когда я спал? — спросил Дэвид.

Вилисса согласно кивнула. Дэвид выдохнул воздух через сжатые зубы. «Господи-ты-боже-мой!.. — подумал он. — Нет, ну что это за мир... С девчонкой спокойно покувыркаться нельзя. Ты ласкаешь ее и думаешь, как бы доставить ей удовольствие, а она — как бы половчее застегнуть на тебе ошейник...»

— Так вот, — продолжала Вилисса. — Меланта свое воздействие провела с ошибками. В твое бессознательное она успешно влезла, но правильно настроить заклинание не смогла. В результате твое отношение к ней не изменилось, а через некоторое время, когда она уже сама разочаровалась в тебе, оставила свои попытки и вы мирно расстались...

— Ну слава богу, хоть эта бомба не сработала...

— Я еще не закончила. Я ведь сказала, что у меня есть для тебя неприятная новость. С Мелан-той вы разошлись, но ее корректирующая программа так и осталась в тебе. Одна из ошибок Меланты состояла в том, что она прописала имя и образ той, в кого ты должен был влюбиться, в неправильном узле. Нужно было использовать узел Si-Ash-5-84-C, а она взяла на три тона ниже, и вдобавок, не Ash, a Ah. Там введенная команда ничего не значила. А само поле для ввода образа осталось соответственно пустым. Но поскольку программу она в тебя вживила, эта штука болталась в тебе до тех пор, пока ты сам не ввел образ и не запустил ее. Само собой, несознательно. Но мы большую часть процессов в своей психике так и запускаем — совершенно не понимая, что делаем...

— И в кого же я, по-вашему, влю... — Дэвид подавился последней частью вопроса. До него начало доходить. Это было чудовищно, немыслимо, невозможно, но...

— То есть вы хотите сказать, что... Нет. Я вам не верю. Это полная чушь.

Вилисса вздохнула.

— Она и сейчас работает. Сначала я хотела выключить ее, прежде чем начать этот разговор, но тут обнаружилось одно обстоятельство... Дело в том, что психика человека очень пластична. Ты уже перестроился в согласии с внесенными в тебя изменениями, почти растворил эту структуру в себе. Удаление самой программы уже ничего не изменит. Ты по-прежнему будешь безумно любить Идэль и бестрепетно пойдешь навстречу смерти, если она потребует. Это... все равно что сломать человеку палец, а потом не выправляя, наложить гипс. Кость срастется, но криво. И если потом гипс убрать, палец уже ровным не станет. Нужно ломать во второй раз, чтобы вернуть все как было.

— Я вам не верю.

— Я знала, что не поверишь. Но, в общем-то, это не имеет значения. Сомневаюсь, что теперь, когда тебя защищает Кильбренийский Источник, можно без твоего согласия сломать тебя так, чтобы потом можно было собрать что-то жизнеспособное. По крайней мере, я за такую задачу не возьмусь. Но я думаю, что как раз в этом аспекте прогулка в Небесную Обитель пойдет тебе на пользу. Там мастера половчее, чем я, и в выборе средств они не стесняются. Они вытеснят из тебя всякие лишние привязанности вроде этой же самой любви, чтобы утвердить в качестве сверхценности самих себя, а потом, когда ты вернешься в мой замок, я сведу их усилия на нет. Так что можно надеяться на то, что в итоге к тебе вернется здравый рассудок.

— А сейчас, по вашему мнению, я неадекватен? — язвительно осведомился Дэвид.

— Когда речь идет об Идэль — нет, — ответила Вилисса. — Я думаю, ты и сам это прекрасно понимаешь, вот только оцениваешь иначе.

Дэвид задумался. В ее словах что-то было, но...

— Вы полагаете, я бы не полюбил Идэль, если бы не эта программа? — поинтересовался он.

Вилисса покачала головой.

— Наверное, полюбил бы, но... не так.

— «Не так»?! — переспросил Дэвид с нажимом. — А как? Наплевал на нее и остался бы в Академии? Струсил бы, так и не вступив в Рунный Круг? Согласился бы на роль «мальчика для спальни»? Принял бы разделявший нас сословный барьер как реальность, которую не изменить?.. Знаете, я ни о чем не жалею. Каковы бы ни были причины этого. Я обычный человек, не герой, и я не обманываюсь насчет себя — моего внутреннего огня, может быть, и недостаточно, чтобы преодолеть самого себя. Но любовь к ней мне этот огонь дала. Каковы бы ни были причины этого безумия — я не хочу от него отказываться, возвращаться к обыденности, к жизни, которая пуста, заполнена бесцельной беготней по кругу... То, что я выучил в вашем мире несколько фокусов, мало что меняет. Власть сама по себе не имеет смысла.

В глазах Вилиссы промелькнул отблеск интереса. «Я ошиблась, — подумала она. — Этот мальчик — не просто жертва обстоятельств, у него есть внутренний стержень... Его виденье мира обусловлено не только его окружением. Я не заметила его собственного внутреннего выбора потому, что этот выбор и «выбор», делаемый за человека обстоятельствами и внешними причинами, в данном случае почти совершенно совпали...»

— Многие с тобой не согласились бы, — по прошествии длинной паузы произнесла баронесса.

— А многие — согласились бы. Но мне нет дела ни до тех, ни до других. Если меня изменят так, что я утрачу себя... верните мне все мои чувства. С тех пор, как умерла Идэль, мой мир похож на ад, но это лучше, чем не ощущать вообще ничего... Точнее, не быть способным чувствовать и существовать, думая, что твое прозябание — это и есть жизнь. Я не строю иллюзий. Шансы на то, что я добьюсь желаемого, невелики. Но лучше сгореть, чем сгнить.

— Хорошо, — сказала Вилисса. — Это твой выбор, и не мое дело указывать тебе, как надо жить. В любом случае тебя уже невозможно привести в состояние абсолютной незаинтересованности, когда ты мог бы выбрать свободно, а не под влиянием каких-то внутренних побуждений, которые воспринимаются тобой как данность, которые во многом обусловливают твой выбор, но появления которых ты не желал и не ждал. Я просто хотела, чтобы ты знал причину. Счастья тебе это не прибавит, но лучше знать, чем не знать, не так ли? Или ты хочешь, чтобы я стерла эту часть нашего разговора?

— Нет, не надо. — Дэвид вздохнул. — Да вы правы: такие вещи лучше знать. Даже если не собираешься меняться. А что там за последняя программа?

— О! — Вилисса сделала загадочное лицо. — Она самая интересная из всех, и поэтому я отложила разговор о ней напоследок. Ты помнишь, когда у тебя появилось увлечение хеллаэнской историей?

Дэвид наморщил лоб.

— Сложно сказать... В Академии еще. В какой-то момент я осознал, что ни черта не знаю о мире, в котором живу. То есть я тупо совершенствую какие-то навыки выживания, учусь управлять этим миром — ну пусть в каких-то самых скромных пределах, которые только и доступны Бездарю-иммигранту — но при этом упускаю из вида то, что понять это общество, научиться в нем жить и адекватно вести себя без минимального знания его истории просто невозможно... Это было бы возможно, если бы я родился здесь и местная культура была бы, так сказать, в крови, но мне приходится постигать ее в каком-то смысле извне и поэтому...

— Да, это все, конечно, очень интересно, — прервала Вилисса его излияния. — Ты придумал вполне убедительные причины для того, чтобы объяснить самому себе внезапно пробудившийся интерес. Убедительные, правдоподобные причины.

— Подождите... вы хотите сказать, что это тоже привнесено извне?.. Но кто... — Дэвид покачал головой. — Ну и зачем же кому-то понадобилось внушать мне лк?бовь к истории?

— Хороший вопрос.

— Это кто-то из преподавателей? — предположил землянин. — Превысил, так сказать, свои полномочия?..

— Откровенно говоря, я не знаю, — призналась Вилисса. — Мне не удалось установить авторство. Тот, кто с тобой поработал, не оставил следов... во всяком случае, я их найти не смогла. Все выглядит абсолютно естественно. Более того, вполне может быть, что я ошибаюсь и это не результат работы какой-то программы, а на самом деле твое естественное желание. Мое заключение основано на том, что можно четко зафиксировать время, когда в тебе это желание возникло. Чтобы ты там не думал о причинах, я могу назвать дату и даже час, когда это произошло.

— И когда же? — поинтересовался Дэвид.

— Когда ты вернулся из лекемплета, в который тебя забросили маги, прикрывавшиеся именем корпорации «Око Ал абриса».

Дэвид задумался, вспоминая... Сейчас эти события казались такими далекими, будто они происходили с каким-то другим человеком. А ведь прошло не так-то много времени... Слишком уж насыщенными были последние месяцы.

— А знаете, наверное, вы правы... — промолвил наконец Брендом. — Интерес у меня проснулся именно тогда. Но почему то обстоятельство, что можно установить дату возникновения интереса, рассматривается вами как указание на то, что сам интерес привнесен кем-то извне? На самом деле, мне и раньше было интересно. Я просто не тратил на это время, другие вещи казались более важными... Но если желания в нас появляются и исчезают, что удивительного в том, что можно указать время, когда то или иное желание появилось или исчезло?

— С этой точки зрения ты, конечно, прав, — согласилась Вилисса. — Однако в данном случае время возникновения имеет значение. Видишь ли, желание, активное формирование которого приходится на период, память о котором начисто стерта, почему-то кажется мне слегка подозрительным, вот и все.

— Я не понимаю, о чем вы. Какой период стерт?

— Около часа, а может и больше, твоего пребывания в лекемплете.

Дэвид помолчал, а потом сказал:

— Возможно, причина в тех условиях, куда меня поместили. Мне там было очень хреново. Не скопытился только чудом. Я плохо помню, что там было, помню лишь как блуждал по силовым коридорам, потихоньку загибаясь, пока не наткнулся на восходящий поток силы... Испытанный шок мог спровоцировать амнезию.

— Даже в момент шока ты не утрачиваешь способность принимать информацию из внешнего мира, — возразила Вилисса. — Ты лишь утрачиваешь способность ее осознавать. Но она все равно откладывается в тебе: либо сохраняется на более глубоких пластах сознания, которых ты сам, в принципе, когда-нибудь потом можешь достичь, либо кодируется неправильным образом и становится нечитаемой... это худший вариант, но даже в этом случае специалист, работая с тобой, информацию может извлечь, если сумеет ее перекодировать. Но не первый, ни второй варианты к тебе отношения не имеют. У тебя просто нет части воспоминаний. Вообще. И нет никаких следов того, что эта недостающая часть подвергалась какой-то внешней деформации или была неправильно закодирована и помещена в один из тех сегментов разума, которые служат в качестве таких вот «мусоросборников». Ее просто нет. А кусочки, оставшиеся неудаленными, — крошечные островки в океане небытия — скомпилированы таким образом, чтобы создать у тебя ощущение непрерывной цепи событий. Происходившее ты не помнишь, зато твердо уверен, что всего лишь слепо блуждал по коридорам до тех пор, пока случайно не наткнулся на дверь с табличкой «ВЫХОД». Простой и верный расчет: ведь ни один человек не держит в голове всех событий, происходивших с ним на протяжении последней недели... последних суток... даже последнего часа. Мы имеем в поле своего опыта лишь ощущение непрерывности, которое кажется нам как бы подтверждением того, что с нашим прошлым все в порядке и что все события в нем складывались последовательно, нанизываясь, как жемчуг на нитку. Но это всего лишь ощущение, и не более того. И если уж ты получил доступ к сознанию кого-либо, то внушить это самое ощущение, которое отлично замаскирует следы твоей работы, не составит труда...

— И кто бы мог это внушить? — спросил Дэвид. — Те ублюдки, которые меня в лекемплет зашвырнули? Сильно сомневаюсь. У них не было возможности влиять на меня, когда я был внутри, а к тому моменту, когда я выбрался, они уже были мертвы... Кстати, могу я надеяться, что то, что вы узнали, останется при вас?

— Не беспокойся, я не собираюсь рассказывать кен Эселям о том, кто уничтожил их вассала, — усмехнулась Вилисса. — Ни та, ни другая семья меня не интересуют.

После короткой паузы она добавила:

— А память тебе стерли уж конечно не маги из фальшивого «Ока»... Я думаю, там, в этом массиве исторгнутой хаосом мощи, только-только начинающей упорядочиваться и приобретать какой-то «нормальный» вид, что-то произошло. Что-то, благодаря чему ты сумел спастись... заплатив за это частью своих воспоминаний.

Дэвид некоторое время пытался свыкнуться с мыслью о том, что то, что он помнит об указанном периоде, — неправда. Маленькие кусочки правды, сложенные в большую ложь...

— Если эти воспоминания удалены, — произнес он, — видимо, они имели какое-то значение. Могли бы, наверное, пролить свет на то, что находится внутри этой штуковины... или на еще что-нибудь. А их точно никак нельзя вернуть?

Вилисса покачала головой.

— Ничего не осталось, извини. Очень тщательная работа. Ее и обнаружит,ь-то было не так-то просто. Вообще, чем дольше я исследовала эту аномалию в твоем ментальном пространстве, тем больше она меня удивляла. С одной стороны, применявшиеся заклятия были довольно грубыми... приблизительно соответствующими тому, что ты мог бы изобразить на своем текущем уровне мастерства, а может быть даже и ниже. Но при этом настолько все точно рассчитано, настолько все изящно и просто, учтены все нюансы, в том числе и те, которые будут порождены столь грубыми заклятиями, установлен такой идеальный баланс, что он кажется невозможным, дефекты одной из задействованных схем настолько полно сводят на нет дефекты другой и наоборот... Должна признаться, я в первый раз с таким сталкиваюсь. Такое чувство, что я вижу перед собой творение гениального мастера, вынужденного работать совершенно негодными инструментами... и сумевшего, тем не менее, недостатки этих инструментов обратить в их достоинства или как минимум свести их на нет.

Восторженные нотки в голосе баронессы хорошего настроения землянину не прибавили. Вилис-су интересовало Искусство. А он, Дэвид, лишь подопытный экземпляр... холст, на котором запечатлен «рисунок гения».

— Рад, что хоть чем-то оказался вам полезен, — буркнул Дэвид.

Вилисса не заметила его настроения.

— Если я права, — задумчиво произнесла она, — то, теоретически при определенных обстоятельствах память к тебе все же могла бы возвратиться. Ведь тот, кто стирал, мог просто забрать ее с собой — на тот случай, если вы вдруг опять столкнетесь.

6

...Дэвиду потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Полностью мозги на место так и не встали, сознание разрывалось между двумя точками обзора и оценок окружающего мира — той, которую он приобрел в Небесной Обители в последние полтора года, и той, которую ему возвратила Вилисса. Эдвин молча сидел на стуле и внимательно разглядывал землянина.

— Дерьмо... — произнес Дэвид. Ругательство, сорвавшись с губ, показалось ему богохульством. Землянина затошнило. Их так долго отучали от всякой нечистоты в помыслах и делах...

Эдвин улыбнулся:

— Вижу, ты уже в норме.

— Не совсем... — Дэвид помотал головой. — Крыша едет.

Он испытывал ужасные ощущения. Как будто внутри что-то рвалось, перекореживалось. Не имея сверхценности, не переживаешь, что у тебя ее нет. Но когда ты обретаешь смысл жизни, а затем теряешь обретенное, то к прежнему безмятежному состоянию пути назад уже нет. В результате выходит не ноль, а какое-то отрицательное значение; чернила смысла пропитывают бумагу души насквозь, когда стираешь их, остается уже не чистый лист, а дыра посреди листа.

Все было неустойчивым, разум Дэвида разрывался надвое. Как будто вселенная, словно гигантская амеба, поглотив критическую массу питательных веществ, пыталась теперь разделиться на две части, и он стоял в точке разрыва.

— Я знаю, что ты чувствуешь. Не относись к ним серьезно, — посоветовал Эдвин.

— К чему?..

— К кому! — Хеллаэнец засмеялся. — К тем двум людям, между которыми ты сейчас стоишь, не зная, кого выбрать. Ты потерял себя, твое ощущение непрерывности существования нарушено и ты не знаешь, с каким из двух образов «себя» отождествить, чтобы вернуть покой в душу. Брось. Это не ты. Ни тот, ни другой. Это всего лишь твои состояния. Какое из них ты примешь за правду, такое ею и станет.

В этих словах что-то было... Дэвид уцепился за них, как утопающий — за протянутую руку. Да пусть вселенная разламывается не на две, а на двадцать две частей. Он — не там и не тут, он — здесь... А все остальное не имеет значения.

Стало лучше. Это необычное чувство, ощущение бытия здесь-и-сейчас было настолько сильным и чистым, что рвущее напополам мироздание просто утонуло в нем. Он переживал раздвоение личности, но как только сумел отстраниться от обоих и найти себя в настоящем, каждая из этих псевдоличностей стала кричать и добиваться своих прав уже существенно тише. Нет, они не успокоились окончательно, до этого было еще далеко, но, по крайней мере, борьба с ними перестала отнимать все внимание и напрягать все душевные силы, да и само их одновременное существование уже не казалось такой тотальной катастрофой, как раньше.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Дэвид.

— Не за что. Вернемся в гостиную?

— Ага. Где твоя тетя?

— Разбирается с теми «улучшениями» которые были добавлены в наши души и энергетические тела. Это надолго.

— Разбирается без нас?

— Пока мы были в беспамятстве, она сняла Слепки и получила всю остальную необходимую информацию. Сейчас мы ей не нужны. Возможно, понадобимся позже, но не факт... Идем?

Они вышли из комнаты. Пока шли по коридору, Дэвид испытал чувство узнавания... Замок уже не казался враждебным и чуждым. Он провел здесь месяц... и теперь эти воспоминания возвращались.

— Не слишком ли рано? — спросил он Эдвина. Шагавший впереди молодой барон оглянулся через плечо. Уточнять, что именно было сделано рано, не потребовалось — Эдвин уловил его мысль с полуслова.

— В самый раз, — ответил кен Гержет. — Слишком затягивать с перекодировкой было нельзя. К концу обучения мы должны были настолько измениться, что наши прежние личности к тому, что из нас бы сделали, уже вряд ли удалось бы приживить.

— А сейчас что? Ни то ни се. Нас раскусят, как только мы вернемся.

— Не раскусят. Меня же не раскусили. А мне тетушка вернула память еще месяц назад, во время предыдущего визита.

— Да? И зачем ты тогда на нее напал?

— Когда? — удивился Эдвин.

— Сегодня.

— Поправка. Атаку предприняла она. На меня — для перестраховки: вдруг мне в Обители опять мозги промыли? Знать она этого не могла.

— Не промыли? — усмехнулся Дэвид. Эдвин улыбнулся и не ответил. Открыл дверь

в гостиную:

— Выпить что-нибудь хочешь?

— Я бы лучше перекусил, честно говоря.

— Тогда нам дальше.

Добрались до малой столовой, и Дэвиду было предложено воспользоваться генератором продуктов. На самом деле, есть землянину не хотелось, но у него было чувство, что если проглотить хоть что-нибудь, неприятное внутреннее ощущение раздвоенности, может быть, пройдет окончательно. Психика человека слишком тесно увязана с его физиологией: душевные терзания легко переходят в телесные недомогания, но этим можно воспользоваться и обратную сторону: простое удовольствие от еды или секса способно заглушить почти любое страдание духа, каким бы тотальным и всеохватывающим само по себе оно не казалось бы.

Дэвид заказал тостеры и стакан томатного сока. Он чавкал так аппетитно, что Эдвин не выдержал и извлек из «холодильника» вазочку с печеньем и кувшин идиры — слабоалкогольного нимрианского напитка, представлявшего собой нечто среднее между вином и фруктовым соком.

— Я не могу понять одного... — проговорил Дэвид через некоторое время. — Конечно, можно считать, что в Обители нам просто промыли мозги. Но ведь дело не только в словах. Они открыли нам иную реальность, и она была чертовски убедительной. Это что, тоже все неправда? То, что действия человека имеют этическое измерение и это не фантазия, ты знаешь сам. Ты видел это, ощущал так же, как и я.

— И ты теперь не знаешь, что делать с увиденным? — Эдвин улыбнулся.

Дэвид кивнул.

— Да. Глупо отрицать реальность. Они показали нам нечто новое. Я вижу арайделинг Света и сейчас, хотя в этом замке он и затуманен. У меня галлюцинация?

— Нет, конечно, — Эдвин покачал головой. Вопрос Дэвида в значительной мере был риторическим, как и ответ на него.

— Тогда что?

— Они не лгали, открывая нам внутреннее пространство Стихии. Они забыли упомянуть лишь о том, что арайделинг состоит из различных зон — астральных миров и лекемплетов...

— Нет, про это они тоже говорили.

— Не перебивай, я не закончил. Они показали нам одну из этих зон и включили нас в нее так, чтобы мы всегда видели только ее. Да, она существует, бесспорно. Но это не весь арайделинг. Есть и другие области Света, устроенные иначе. Они называют их «испорченными», «загрязненными», но те, кто состроены с этими областями, могут сказать то же самое про лекемплет Обители. Это всего лишь система, существующая внутри Света, но не весь Свет. И уж тем более это не «настоящий» Свет. Что правильно, а что нет, ты оцениваешь лишь через свою систему. У тети она другая, у кого-то третья...

— Откуда ты это знаешь?

— От Вилиссы. Она ведь не вчера получила свое Имя и повидала многое. Ну... представь, что кто-то привел тебя в новый мир и ты увидел пустыню от горизонта до горизонта. Твой проводник говорит, что это мир безжизнен и мертв, и у тебя нет причин ему не верить, тем более что твои глаза подтверждают то, что он говорит. Но на самом деле ты просто стоишь посреди большой пустыни, вот и все. А в мире есть и моря, и леса, и горы, и города. Теперь понимаешь?.. Отличие моего примера от случившегося с нами — в том, что ученики Обители носят свою «пустыню» с собой. Куда бы мы не пошли, мы будем видеть только ее и так будет до тех пор, пока мы не разорвем связь с лекемплетом Обители или пока он не будет разрушен.

Дэвид долго молчал, обдумывая услышанное. Та половинка его души, которая сформировалась в последние полтора года, настойчиво бубнила: Эдвин лжец и предатель, он одержим нечистыми силами... жалкая марионетка Обладающих, что он может знать о благом источнике бытия?.. Дэвид не спорил, он позволял этому голосу звучать, как и второму, принадлежавшему старому «эго» землянина, восстановленному Вилиссой. Второй голос требовал заткнуть фанатика, и не просто заткнуть, а полностью удалить всю эту новую личность с ее извращенными представлениями о мироздании и вернуться к тем ценностным ориентирам, которые Дэвид имел до прихода в Обитель. Единственно правильным ориентирам, само собой. Каждая из половинок требовала, чтобы именно ее воззрения были признаны самыми правильными, окончательными и не подлежащими сомнению. В первом случае доминировало желание выполнять волю таинственного благого надмирного источника, явленного в своих святых (мастерах Обители); во втором — желание вернуть Идэль, быть вместе с ней, отдать ей всего себя, без остатка... Вилисса оказалась права: две «высшие ценности», каждая из которых стремилась стать единственной, в какой-то мере подавляли, сводили на нет притягательную силу друг друга. Дэвид ощущал внутреннее мучение, душа рвалась — и все же, сейчас он смог впервые трезво взглянуть на свои отношения с Идэль. Ему не понравилось то, что он увидел. Любовь — это замечательно, но становиться «бесплатным приложением» к другому человеку? Он утратил внутреннюю независимость, вступил на путь, в конце которого его ждало полное растворение в другом. И что в итоге? Как долго протянули бы их чувства, если бы все и дальше катилось по этой дорожке? Сохранила бы Идэль любовь к человеку, из которого могла бы вить веревки?.. Нет. Рано или поздно он бы ей наскучил. Отдать другому все, утратить способность жить без него или без нее — романтично и трогательно, но в долгосрочной перспективе — ужасно. Любовь — отношение между двумя субъектами; если один из субъектов полностью растворяется в другом, перестает существовать как самостоятельная единица, то следом за ним умирает и любовь; остается привязанность, нужда, привычка...

Их чувства не успели выцвести и переродиться, и Дэвид по-прежнему желалвернуть Идэль из Страны Мертвых, но он понимал, что вне зависимости от того, удастся ему это или нет, что-то в его отношении к принцессе нужно будет менять. Оставалось лишь понять, что именно... Но он еще успеет поразмыслить над этим. Потом.

— Ладно, — сказал землянин, посмотрев на Эдвина. — Что дальше? Мой вопрос все еще в силе. Почему ты уверен, что мастера не заметят, что с нами произошло? И каким образом тебе удалось сохранить впечатление о том, что ты... все еще тот, кого они воспитывали?

— А с чего бы им что-то подозревать? — Вопросом на вопрос ответил Эдвин. — Благодаря их стараниям и у тебя, и у меня есть полноценная «правильная» индивидуальность.

— Уже нет. — Покачал головой Дэвид.

— Почему? — Эдвин сделал удивленные глаза.

— Ты сам знаешь.

Хеллаэнец некоторое время молчал, покачивая в руке бокал с идирой.

— Ну так?.. — поторопил его Дэвид.

— Думаю, как бы тебе объяснить... Вот представь, что ты встретил волка-оборотня. В человеческом виде или в зверином — неважно. Как ты сможешь узнать, что это именно оборотень, а не человек и не волк?

— По тотемной магии. Кроме оборотней ее никто, насколько я знаю, не применяет.

— Предположим, он эту магию по каким-то причинам не применяет.

— Рискну предположить, что у них в принципе гэемон немного иначе устроен, чем у обычных людей и волков.

— Отличия действительно есть, — признал Эдвин. — Хотя обнаружить их намного сложнее, чем ты думаешь. Но для простоты допустим, что ты обычный человек и умеешь видеть только тела.

— По поведению.

— Предположим, что этот гад поставил перед собой задачу обмануть тебя и будучи зверем, ведет себя как зверь, а будучи человеком — целиком как человек.

— Тогда никак.

Эдвин изобразил на лице значительное выражение и поднял руку, указуя пальцем куда-то вверх.

— Вот.

Дэвид несколько секунд размышлял.

— А к нам это какое имеет отношение?

— Все еще не понимаешь? Сейчас мы — все равно что перевертыши. У нас два сувэйба, как и у них. Превращаясь, оборотень меняет не только тело. Мышление, структура психики, реакции, восприятие, строение энергетического поля — у человека и у волка они разные. В нашем случае смены тела не произойдет, но все остальное мы можем поменять, благо оно теперь присутствует в двух экземплярах. То, что внутри себя ты видишь как две взаимоисключающие вселенные, два несовместимых мира, на самом деле — лишь два разных способа твоего смотрения на один и тот же мир. Сейчас мы балансируем между одним состоянием и другим — отсюда и дискомфорт... если продолжать аналогию с оборотнями, сейчас мы — не люди и не волки, а как бы застыли на пути перехода от одной формы к другой. Для оборотня такое «зависание», если оно растягивается на долгое время — смертельно, а нас оно, скорее всего, приведет к безумию. Но мы можем полностью нырнуть в одно из состояний, и тогда внутренняя целостность будет восстановлена. Второе же состояние в этом случае станет лишь потенцией, возможностью. И увидеть его будет не легче, чем увидеть тело волка в тот момент, когда оборотень существует в человеческом виде.

Эдвин замолчал, давая Дэвиду возможность все это обдумать. Землянину вспомнился разговор с Лийеманом в подземелье и меч, по желанию хозяина превращавшийся то в обычный клинок, то в колдовской, с Истинным Морионом в рукояти...

— Выходит, у нас теперь две сущности... — произнес он вслух. — Нормальная человеческая и... — Он запнулся, подыскивая слово. — И эта новая, в общем. Чтобы выглядеть «своим» в Обители, я должен сделать ее главной. Хорошо, допустим я это делаю. Но что мне в этом состоянии помешает полететь на всех крыльях к обожаемому мастеру Рийоку, слезно покаяться в том, что имел нечестивые мысли и с чистым сердцем сдать тебя вместе с тетей? Ведь в этом состоянии для меня Вилисса будет врагом, ты — предателем, а любые мысли насчет того, что Обитель не есть единственный истинный источник света в этом царстве зла и мрака, — кощунством и диавольским наваждением.

— Как ты думаешь, — спросил Эдвин, — почему оборотни, принимая звериную форму, не разрывают на части своих друзей и знакомых?

— Не знаю. — Дэвид пожал плечами. — Я не специалист по оборотням... А что, действительно не разрывают?

— Такое иногда происходит, — хеллаэнец пожал плечами. — В низкомагических мирах или во время первых превращений — если способность менять форму обретена уже во взрослом возрасте. Но даже при самых неблагоприятных условиях таких... несчастных случаев... намного меньше, чем могло быть. Суть в том, что хотя сувэйб полностью обусловлен, часть волений, желаний и привязанностей сувэйба порождается кайи, нашим нетварным «я». В чистом виде ты не найдешь в сувэйбе ничего, порождаемого одной только кайи, влияние кайи — это всегда лишь одна из составляющих, другие причины побуждений обусловлены наследственностью, привычками, окружающим миром и прочими условиями, а конечный результат — это некая равнодействующая между всеми этими силами. Но важно то, что определенное влияние на сувэйб у кайи все же есть, и проявляется оно в том, что привязанности, которые кажутся кайи, нашему настоящему «я», более правильными, чем другие, могут быть поддержаны и в новом сувэйбе — если только есть такая возможность. Телесная форма, энергетика и психический строй оборотня целиком меняются, но ведь и обычный зверь может быть привязан к человеку.

— Ты хочешь сказать, что наиболее сильные привязанности переносятся от одного сувэйба к другому?

— Нет. Ты ничего не понял. Дело не в силе, а в том, насколько они соответствуют стремлениям нашего подлинного «я».

— Ну хорошо... — Дэвид помолчал, пытаясь разложить услышанное по полочкам, а потом продолжил. — Допустим, у зверя есть несколько вариантов выбора, как реагировать на человека, и если та привязанность, которую он испытывал в человеческом состоянии, была вызвана не только влиянием на него окружающего мира, но и в какой-то степени образовалась под влиянием его кайи — то есть его подлинной личности, то, превратившись в волка, он может заново выбрать наиболее близкую реакцию, из того набора, что доступен зверю? Все верно?

— Теперь да.

— Но у нас нет нескольких вариантов выбора. Тут твоя аналогия с оборотнями пасует. На «предателей» в своем «правильном» состоянии мы будем реагировать вполне однозначно.

Эдвин покачал головой.

— Уверяю тебя, это не так. Мы ведь не находимся под жестким подчинением. Контроль мастеров построен на полной перекройке сувэйба — так, чтобы «правильные» реакции стали естественными. Это намного более эффективно, чем состояние «зомби», все реакции которого строго определены управляющей программой. Но у такого подхода есть свои уязвимые точки. Ведь если свобода не отнята, то каковы бы ни были естественные побуждения, всегда остается возможность пойти против них. Степень личной свободы — это и есть степень влияния кайи на свой сувэйб. С помощью подчиняющих заклятий свободу можно свести на нет, но кайи привносит в мир творческую активность, и чем меньше ее влияние, тем менее способен к развитию сувэйб. Мастерам Обители важно не совершенно блокировать влияние кайи, а лишь направить ее в «правильное» русло путем переделки сувэйба. Их цель — не лишить выбора, а сделать его таким, при котором существо, что бы оно не избрало, все равно оставалось бы в «правильном» русле. Но здесь же я вижу и возможность переиграть их.

7

В четвертом полугодии их стали обучать атрибутивным заклинаниям, предназначенным для будущих Служителей Истины. Последнее наименование, несмотря на кажущийся пафос, в устах Рийока и других мастеров звучало вполне естественно, как обещание о награде и славе, ожидающей тех, кто пройдет праведным путем до самого конца. Слабые и слепые ученики должны стать неуязвимыми и бесстрашными Служителями, и атрибутивные заклинания Небесной Обители являлись еще одним шагом на пути к совершенству.

Создавая атрибутивное заклинание, бог или Обладающий Силой формирует и воплощает одно из своих качеств. Ключевое слово здесь — «свое»: Обладающий творит из себя и сам является источником своих действий. Однако подобный индивидуализм в Небесной Обители, конечно, приветствоваться не мог. Ни в коем случае. Ведь очевидно, что нечистое и несовершенное существо никак не может быть опорой для чего-либо подлинного, не способно само по себе источником, по существу своему убого, ничтожно и бессильно, и лишь научившись принимать дары свыше, приобретает способность отдавать. Точкой опоры для атрибутивного волшебства в Небесной Обители, таким образом, становился не отдельный ученик, а вся система в целом. Обитель как бы передавала ученикам свои собственные качества, свои атрибуты. Кто-то робко спросил, не является ли подобный подход унификацией способностей, не обезличивает ли Служителей, делая их, по сути, клонами некоего идеального воина — но Рийок легко отмел это жалкое и несущественное возражение. Никакой индивидуум не способен к полноценному творчеству, сказал он, это лишь самолюбивая мечта слепых гордецов, обольщенных духами поднебесной злобы; творит всегда только источник блага, а все, что против воли его — лишь кажущееся творение, являющееся, на самом деле, не творением, а не более чем извращением изначального замысла. Сотворенные благим источником качества — наилучшие,, они неизмеримо совершеннее всего, что способны изобрести все боги и Обладающие Силой, даже если будут трудиться тысячу лет, не переставая; и лишь Небесная Обитель удостоена того, чтобы хранить дары свыше и передавать их достойным принять Служение. Этих чудесных качеств — превеликое изобилие, и каждый сможет выбрать те, которые ближе ему; таким образом, речь ни в коем случае не идет о какой-либо унификации, источник предоставляет Служителям большой выбор. Кощунственно даже думать иначе.

Слова Рийока, казавшиеся поначалу, как и всегда, немного пафосными, в скором времени подтвердились на деле. Ученикам была предоставлена огромная палитра качеств... основана она, правда, была только на одной Стихии, но это обстоятельство никого не удивило, ибо последние два года ученики работали только и исключительно с ней же. Пользуясь этими базовыми качествами, ученики стали формировать атрибутивные заклинания — словно писали картину, пользуясь определенным набором красок или выстраивали сложную конструкцию из отдельных элементов. Сгенерированный таким образом атрибут включался в сущность Служителя, оставался невидимым и как будто бы не существующим до тех пор, пока Служитель не принимал решения воспользоваться им. Тогда атрибут являл себя на поверхности вещей: маг мог увидеть необычное и мощное сплетение энергий, человек без колдовского восприятия — странную вещь, всецело подчиненную воле хозяина. Некоторые атрибуты позволяли замещать части тела, другие могли быть сопровождавшими Служителя чудесными природными явлениями — вроде сияющего ветра или солнца, встающего за спиной Служителя, причем, в последнем случае, время суток и облачная завеса в том мире, где находился Служитель, не имели никакого значения: как только Служитель использовал этот атрибут, солнце вставало у него за спиной, и никак иначе.

Осваивая атрибутивные заклинания и учась применять их на практике, Дэвид осознал: Вилисса поступила верно, вернув ему память так рано. Если бы встреча состоялась на несколько месяцев позже — Дэвиду не составило бы никакого труда порвать любые сети, которыми чародейка попыталась бы его оплести, и никакое искусство ей бы не помогло. Атрибутивное волшебство позволяло формировать свою собственную реальность, правила которой устанавливал тот, кто применял атрибут. Вилисса подловила его на той стадии превращения человека в Служителя, когда он еще был уязвим, но уже на следующем этапе все преимущества были бы на его стороне...

Вернувшись в Небесную Обитель, он снова жил и мыслил в согласии с той индивидуальностью, которую так долго и тщательно формировали мастера. Нет бога, кроме благого источника, и мастера Обители — пророки его... Он верил в это, жил по тем правилам, по которым следовало жить ученику, смотрел на мир так, как следовало смотреть будущему Служителю — и все же разница между тем Дэвидом, который вместе с Эдвином кен Гержетом отправился в замок Вилиссы, и тем Дэвидом, который из него вернулся, была. Разница казалась совершенно неощутимой, ничто в его сувэйбе Служителя не позволяло обнаружить ее при взгляде со стороны — даже если это был взгляд, способный различать мысли и чувства также ясно, как обычные люди различают цвета. Дэвид жил в оболочке своей роли, и не было никакой иной наличной реальности, кроме той, которая допускалась этой ролью. Возможность все изменить оставалась лишь возможностью, неуловимым ощущением, вынесенным за границы повседневного сознания. Он не думал об этом, не акцентировал внимание на этом призрачном чувстве, он просто знал, что в любую минуту может отбросить данное виденье мира, и принять совершенно иное, но даже это «знание» оставалось неактивным, не присутствующем в его сувэйбе хоть сколько-нибудь явно. Их с Эдвином «заговор» против Обители, события, происходившие в замке Вилиссы, — все это было нереально, существовало для него здесь-и-сейчас не в большей степени, чем публика в зале — для актера, целиком ушедшего в свою роль. Внутренний конфликт был бы возможен в том случае, если бы активными оказались оба сувэйба, если бы они начали проникать друг в друга, образуя нечто новое, но ничего подобного не происходило: обе индивидуальности были полноценны и существовали не вместе, а поочередно. Это «раздвоение личности» не делало его шизофреником, поскольку индивидуальности сменяли друг друга не стихийно, но он сам мог определять, когда и кем ему быть. Он не задумывался (вернее, задумался об этом намного позже, уже вне Обители), как следует согласовывать поступки себя-Служителя с теми целями и ценностями, которые имел его «нормальный» сувэйб. Это получалось само собой: в тех пределах, в которых был возможен выбор, он выбирал то, что наименее противоречило его основной индивидуальности. Это касалось не только его поступков, но и реакций, отношения к внешнему миру. Например, подумав о Марионель — находясь при этом в состоянии Служителя — он понял, что не ощущает больше к ней ненависти, только скорбь и печаль. Заблудшее создание, как и все Обладающие, обрекшая себя на вечное проклятие, она все же не была столь отвратительным существом, как прочие лорды. Может быть, для нее еще не все потеряно, может быть, есть еще крохотный шанс вернуть ее к истине, от которой она отреклась?.. Конечно, в ее теперешнем состоянии она заслуживала только уничтожения, но милосердие на то и милосердие, что оказывается преступнику не по его делам, а вопреки им. Говорящую-с-Мертвыми, это опьяненное властью, запутавшееся в тенетах порока существо, Дэвид Брендом больше не хотел уничтожить — он сожалел о том, что не имеет возможности ее спасти... Такая позиция, хоть и со скрипом, все же укладывалась в рамки доступных психотипу Служителя реакций и отношений. Служитель-либерал, так сказать: прежде чем уничтожать, он великодушно даст врагу последний шанс покаяться... хотя, конечно, далеко не всякому, а лишь тому, в чьей душе еще можно различить крошечный огонек добра, тлеющий под толщей мерзости и лжи. В сердце Марионель такой огонек, безусловно, еще теплился, и поэтому не стоило ее ненавидеть — напротив, следовало надеяться, что она еще каким-то немыслимым чудом сумеет вернуться к благому источнику, от которого отступила.

Миновало четвертое полугодие. Обучение в Небесной Обители приближалось к завершению. В очередном обращении Рийок сказал, что не так далек тот день, когда усилия учеников должны будут принести достойный плод, и подверженная тлению падшая тварная природа преобразуется в совершенную природу Служителя Истины. Были даны и некоторые разъяснения относительно предстоящего экзамена. Поскольку, согласно учению Небесной Обители, Обладающие Силой изначально получили свое могущество непосредственно от благого источника, а затем отпали от путей его и извратили свою сущность, источник избрал новых Служителей для того, чтобы лишить власти отпавших. Выполняя свое предназначение и следуя определенным свыше путям, Служитель со временем все больше сопрягал свою волю с волей высшей, надмирной, и источник блага все более и более полно действовал через него. В финале этого пути Служитель должен был исполнить свою миссию и бросить вызов Обладающему, и если он был готов к совершенному единению с тем, кому вручил свою волю, его преображение завершалось, и Служитель забирал ту силу и власть, которую прежде имел Обладающий. Ведь лорд, отрекшийся от благого источника, терял право на все дары, которыми он был одарен свыше. И поскольку со своей властью беззаконник расставаться не желал, отнятие у него Силы было всего лишь актом правосудия, восстановлением нарушенного баланса.

— Господин старший наставник, — поинтересовался Рамольд из Цайда, когда Рийок закончил первую часть своего выступления и ученикам было позволено задавать вопросы, — означает ли сказанное вами, что тем из нас, кто успешно сдаст экзамен, предстоит стать Обладающими Силой?

По реакции Рийока было видно, что даже сама мысль о чем-либо подобном вызывает в нем чувство брезгливости.

— Нет, — резко произнес он. — Существование богов и Обладающих есть искажение изначального порядка. Отнимая власть, которую они имеют, Служитель не становится подобен этим духам зла, поработившим всю вселенную. Он очищает их Силу от накипи и мерзости, которую они привнесли в нее своими нечистыми помыслами, порочными устремлениями и непрестанным совершением всяческого беззакония — очищает и преобразует в такую форму, какой она должна быть по замыслу благого источника.

— Господин старший наставник, — произнесла Тэззи Тир, эмигрантка из сателлитного мира, — можем ли мы просить вас рассказать нам об этой форме — или нам следует умерить любопытство и терпеливо дождаться часа, когда знание это будет приобретено нами непосредственно?

— Конечно, настоящее понимание вы обретете лишь тогда, когда исполните свое предназначение, — Рийок благожелательно улыбнулся ученице. — Но чтобы в ваших сердцах не осталось страха или сомнений перед грядущими переменами, кое-что я вам расскажу. Для этого я и собрал вас сегодня.

И Рийок рассказал им об ангелах.

По его словам, шестеро Истинных Богов, которых будто бы «изгнал» Кадмон, были лишь выдумкой, искаженным представлением о Единственном; Единственный же, в свою очередь, был не кем иным, как образом благого источника, доступным для обитателей вселенной в далекие первобытные времена. Развратившись, прежние Служители сделались богами и Обладающими, возвеличили себя и заставили смертных забыть о Том, Кто дал всему начало. Они разбили подлинный образ на части, персонифицировали каждую часть, придав ей видимость целого — и вот, люди поверили в существование шестерых высших Богов, а как только это произошло, их естественная связь с источником всего была нарушена, ибо истина не живет там, где поклоняются лживым кумирам. Когда люди закостенели в иллюзиях, в образе шестерых Истинных отпала нужда — и, конечно, Обладающие без всякого труда «изгнали» их: ведь так называемые «Истинные Боги» на самом деле никогда не существовали.

Однако не все создания отвергли истину. Тот, кто дал начало миру, знает и его итог; Обладающие и боги сотворили демонов, а многие из них сами стали демонами — в противовес же им источник блага привел в бытие ангелов, привел не тогда, когда падение уже совершилось, а изначально, ибо еще прежде образования мира знал о предстоящем предательстве.

После разрушения первичного порядка вещей вместо единого целостного бытия всякая вещь приобрела тайную, «темную» сторону, некое гибельное измерение, существование которого обеспечивается Преисподней и обитающими в ней демонами; у всякой стихии и силы образовалась своя демоническая сторона. Поскольку, отрекшись от благого источника и вовсе позабыв о нем, твари сделались беззащитны перед тиранией духов зла, именующих себя богами и лордами, гниль и яд, расточаемые павшими Служителями, уже в самом скором времени должны были извратить вселенную, превратив ее в бесконечный ад, лишенный самого малейшего проблеска света. Ведь в самих мирах не было сил, способных предотвратить такой горестный исход. Предвидя это, благой источпик заранее послал в мир ангелов, которым предстояло стать своего рода противовесом, не позволяющим вселенной окончательно рухнуть в бездну. Всякая вещь разделилась на три аспекта — демонический, толкающий сущность к окончательному извращению своей природы, распаду и разрушению; небесный, наиболее чистый, свидетельствующий о том, какой вещи должно быть; и третий, колеблющийся между ними, подверженный тлению, иллюзорный и грубый, порождающий ту унылую видимость, которая только и доступна глазам обычных людей... Если демон поддерживает нечистый, темный аспект всякой вещи, то ангел, как нетрудно догадаться, сохраняет ее небесный аспект. Так было удержано равновесие и мир не пришел к уничтожению. Однако эта мера — временная, и сами ангелы, посланные в мир изначально — лишь предвестники тех, кому предначертано лишить власти ложных богов. Ангелы — их прообраз; они своего рода младшие Служители, пришедшие в мир для того, чтобы сохранить его для старших. Если ангел хранит какое-либо отдельное явление, то Служитель призван к тому, чтобы преобразить все мироздание в целом.

* * *

...Про ангелов Рийок рассказывал не зря — это сняло вопросы в последнем полугодии, когда, при кажущемся богатстве выбора, все ученики (которых, к слову, осталось всего девять) сконструировали из своих атрибутов практически одно и то же — нечто быстрое, смертоносное и ангелоподобное. Отдельные свойства отличались, но все эти отличия лежали в рамках единой общей структуры: грубо говоря, у всех были крылья, и весь выбор свелся к подбору подходящего лично этому ученику оттенка перьев. Без предварительного разъяснения это могло бы вызывать недоумение, или даже протест, нелепое желание стать непохожим на всех остальных — но после слов Рийока сделалось ясно, что так и должно быть, ведь не мы похожи на ангелов, а они на нас, не так ли?.. Именно таким задумал их благой источник, и лучшее, что могли сделать ученики, — оставить бессмысленные попытки оригинальничать; то, что казалось им «творческим процессом» на самом деле было восхождением к образцу, данному свыше; необходимо было понять это и принять. Что они и сделали.

Внешние ограничения свободы, столь раздражавшие учеников на первых этапах, постепенно исчезали. Им наконец вернули отнятые в первом полугодии вещи, было разрешено в свободное время покидать Небесную Обитель, а само свободное время, которого они были практически лишены на первых порах, неуклонно росло. Если сначала учеников приходилось побуждать и даже принуждать двигаться вперед, то теперь их глаза открылись достаточно, чтрбы видеть этот путь и идти по нему самостоятельно. Не требовалось уже внешнего подавления, не было нужды в жесткой дисциплине и системе наказаний — они все изменились, приняли тот порядок вещей, который предлагала Обитель, усвоили ее дух, и ее жизнь стала их жизнью. Лекемплет Обители служил своего рода питательной средой, в которой росли будущие Служители. Непосредственные занятия с мастерами были теперь только одной из граней их жизни, на других, нечеловеческих уровнях существования они одновременно могли получать и обрабатывать информацию иными способами, дать описание которых в рамках человеческого мира едва ли возможно.

Облик прекрасных крылатых людей ангелы принимали лишь в человеческом мире, намеренно или случайно попадая в зону восприятия смертных. Такими их видели люди, и ангелы вполне успешно могли взаимодействовать с ними на этом пласте восприятия — но сами, однако, они собирали мир совсем иначе. Их бытие было полнее, многограннее — впрочем, конкретные особенности виденья того или иного ангела зависели от того, к какому их роду он принадлежал и как далеко был продвинут по их собственной, ангельской линии развития. Многомерный мир, который открылся Дэвиду и прочим ученикам после получения Имени Света не был просто «расширением» границ человеческого восприятия. Помимо раздвигания границ, менялась сама точка обзора: и теперь, после напутственных слов Рийока, с которыми тот направил учеников на завершающую стадию обучения, пришло понимание того, каким будет итог. Сувэйб Служителя нельзя было назвать «человеческим», он устроен так же, как устроены ангелы и представляет собой, по сути, лишь отдельный, особый их род. Перерождение приближалось к своему завершению и, по всей видимости, должно было закончиться непосредственно перед, во время или сразу после сдачи «экзамена».

Способность трезво оценивать ситуацию возвращалась к Дэвиду лишь в замке Вилиссы, который они с Эдвином посещали каждый месяц с тех пор, как появилась возможность покидать Обитель, а после того, как количество свободных дней увеличилось, — и чаще. Магическая система замка глушила связь с лекемплетом Обители, и можно было ненадолго отстраниться от незавершенного сувэйба Служителя и побыть... нет, не собой-прежним, а посторонним наблюдателем, равно удаленным от привязанностей как «прежнего», так и «нового» естества. Это странное промежуточное состояние поначалу пугало и дезориентировало землянина. В этом состоянии он хотел вернуть Идэль, но не страдал из-за ее смерти; он полагал, что злу необходимо противостоять, но чурался фанатичной идеологии Обители. Обусловленные привязанности оставались в каком-то другом мире, вернее — в мирах, ибо для Дэвида из промежуточного состояния существовало два выхода, два сувэйба.

Хотя последний рассказ Рийока и пролил некоторый свет на то, куда они идут и каким будет итог их развития, слишком много еще оставалось неясным. Пусть ученик превращается в ангела, но что (или кто) в действительности дает ему мощь, позволяющую противостоять богам и Обладающим Силой? Обычные ангелы такими способностями не располагали, объяснения же Небесной Обители — про благой надмирный источник и бла-бла-бла — здесь, в замке Вилиссы, где Эдвин и Дэвид могли отстраниться от своих «совершенных» сувэйбов, истово верящих каждому слову мастеров, казались, мягко говоря, неубедительными.

Вилисса во время их визитов с головой уходила в работу — отслеживала те изменения, которые произошли в энергетических полях учеников, пыталась смоделировать структуру, которую они в конце концов должны были принять. Эдвин по мере сил помогал ей, но даже от него тете было мало толку, что же касается Дэвида, то его уровень владения системной магией позволял приобщиться к исследованиям Вилиссы лишь в одном-единственном качестве: в качестве объекта исследования. К счастью, большую часть своих исследований Вилисса могла проводить дистанционно, главное только — чтобы и племянник и Дэвид находились в это время внутри заклинательной системы замка, а сами они при этом могли заниматься своими делами. Довольно быстро произошло разделение труда: Эдвин тратил свободное время на посещение библиотеки, лазал по ИИП и ставил собственные эксперименты, задавшись целью понять природу «благого источника», о котором им постоянно вещали мастера. Что скрывается под этим наименованием? Наименее абсурдным среди всех остальных выглядело предположение, что это — какое-то божество или Обладающий Силой, чрезвычайно алчный и желающий устранить всех равных для того, чтобы единолично владеть миром. Эдвин искал информацию о том, кто мог бы такое сделать, при том конечно же не ограничивался списком лордов, живущих в Хеллаэне и Нимриане, — наоборот, то обстоятельство, что Небесная Обитель появилась совсем недавно, свидетельствовало либо о том, что этот лорд или бог совсем молод (что казалось невероятным, учитывая, какое количество Обладающих успели уничтожить его ученики) либо явился в Хеллаэн из какого-то другого мира. В ИИП хранилась информация о тысячах лордов и десятках тысяч богов, обитающих (или обитавших когда-то) в тех или иных мирах, — сведения о них собирались хеллаэнцами вот уже много веков подряд. Эту информацию следовало тщательно просеять — ведь если за Небесной Обителью действительно стоял некий лорд и бог, он уже мог ранее выкинуть нечто подобное. И действительно, были случаи, казавшиеся похожими, но каждый раз, начиная разбираться с подробностями, Эдвин приходил к выводу, что это — не то. Все совпадения оказывались поверхностными. Неудачи кен Гержета не огорчали, скорее наоборот — если за «благим источником» не стоит фигуры какого-нибудь могущественного властителя, есть шанс, что это какая-то безличная сила; а значит — есть шанс овладеть ею и подчинить своей воле... Свои наполеоновские планы Эдвин от Дэвида и тетушки не скрывал, хотя, расписывая их, не избегал самоиронии. Но, пусть его слова выглядели шуткой и невольно заставляли улыбаться, складывалось нехорошее впечатление, что Эдвин свой гениальный план порабощения силы, позволяющей выращивать Служителей-бо-гоубийц из обычных людей, признает несостоятельным лишь в том случае, если совершенно точно поймет, что этот план осуществить невозможно в принципе, никогда и никому. Но пока такой определенности нет, Эдвин будет держать его в голове и внимательно высматривать возможности для его реализации. Это выглядело как попытка откусить больше, чем можешь проглотить... намного больше. Дэвида настораживали и даже немного пугали столь непомерные аппетиты — и у Вилиссы, как он видел, была аналогичная реакция на слова племянника. Только совершенно невменяемый идиот мог ставить перед собой такие цели. Но Эдвин идиотом не казался. Его наглость по-своему подкупала, шок от его запросов смягчала та легкая, непритязательная форма, в которую они были облечены, но все же, все же...

То ли потому что Дэвид ставил перед собой не столь глобальные задачи, то ли потому, что он просто угадал с темой своих «раскопок» — так или иначе, но его поиски оказались более результативными. Попутно всплыло немало дополнительной информации, для освоения которой, из-за нехватки времени, ему пришлось отказаться от привычного чтения текстов и подсоединить энергетический контур терминала ИИП к своему гэемона напрямую. В общем-то, это была рискованная процедура, поскольку, хотя скорость приобретения новых знаний и возросла, появилась вероятность подхватить гуляющий по сети вирус. Чтобы снизить риск, он, пребывая в этом состоянии, не пытался искать новые массивы данных, а работал лишь с теми библиотеками, в надежности которых был более или менее уверен. В ИИП, как в огромном мегаполисе, существовали различные зоны, некоторые более безопасные, другие — менее; в этом «городе» была своя незримая полиция, свои цепные псы, охранявшие дома наиболее влиятельных граждан, свои злоумышленники и свои обыватели.

Для того чтобы собрать и перепроверить данные, ему потребовалось несколько дней — и дни эти, учитывая редкость выходных, растянулись на два месяца. Систематизируя полученную инфу для того, чтобы представить ее на рассмотрение Эдвину и Вилиссе, он осознал, что собранные им сведения лежали, по существу, на поверхности — подойди и возьми — следовало лишь правильно задать условия поиска. И он догадывался, почему этого не смогли сделать хеллаэнцы — взять хотя бы ту виртуальную тусовку, на которой он повстречался с Эдвином перед началом обучения в монастыре, когда, заключив сделку с Проводником Мертвых, полез в ИИП с целью найти хоть какие-нибудь сведения о Небесной Обители. Про ангелоподобность адептов Обители было известно, но эта особенность воспринималась именно как подобие, отдаленное поверхностное сходство: мысль о том, что среди ангелов может существовать род, единственное предназначение которого состояло бы в уничтожении богов и Обладающих Силой, — такая мысль показалась бы абсурдной большинству хеллаэнцев. Ни один народ — неважно, шла ли речь о людях, альвах, ангелах или еще о ком-то — не имеет естественных, природных сил, которые позволили бы им превзойти Обладающих в могуществе — по той простой причине, что природные качества всех этих существ образовывались смешением Стихий, а существование Стихий, как и бытия в целом, в свою очередь, поддерживалось Силами Лордов. Теоретически, личность могла встать на одну ступень с богами и Обладающими Силой, но для этого она должна была преодолеть свою текущую природу — и сам этот шаг неизбежно разрывал ее связь с тем видом существ, к которым она прежде принадлежала. Человек, становясь Обладающим, переставал принадлежать к роду людей, и ангел, обретая Силу, переставал принадлежать к роду ангелов. Но до тех пор, пока те или иные существа оставались единичным представителями своих народов, частями объемлющего род Целого, они по определению не могли располагать равными или большими силами, чем боги и Обладающие. Это казалось аксиомой. Но Дэвид не был уроженцем Темных Земель и поэтому был способен задавать и всерьез искать ответы на совершенно идиотские, с точки зрения любого нормального хеллаэнца, вопросы. Что, если все-таки есть какой-то народ, а конкретно — разновидность ангелов — которые одарены способностью и желанием уничтожать богов и Обладающих именно в силу своих естественных свойств? Абсурдность предположения его не смущала. И ответ нашелся. Он лежал на поверхности.

Уверившись в правильности своих предположений и занимаясь поиском данных уже, что называется, «точечно», Дэвид был доволен собой еще и потому, что ему впервые выпала возможность внести в затеянную авантюру некоторый свой личный вклад. До сих пор Эдвин и Вилисса сделали для него гораздо больше, чем он для них.

Собрались в гостиной. Молодому барону и его тетушке уже было известно, что землянин что-то раскопал. Своего интереса они не скрывали. Уже открыв рот, Дэвид вдруг понял, что не знает, с чего начать. Для понимания необходимо было сделать небольшой экскурс в прошлое, а он понятия не имел, что об этом самом прошлом известно Эдвину и Вилиссе, и, соответственно, насколько подробным должен быть его собственный рассказ. Но пауза затягивалась, кен Гержеты начинали проявлять нетерпение, и Дэвид, мысленно махнув рукой, стал излагать добытую информацию в максимально доступной форме. Часть сведений — возможно, большая часть, а может быть даже и почти вся — им наверняка известна и без его «откровений», но это ничего. Потерпят. Иногда полезно напомнить азбучные истины...

— Начну по порядку. Как я понимаю, существует несколько версий вселенской истории, более или менее отличающихся друг от друга, но самой солидной, так сказать, «канонической» в Хеллаэне считается версия, сформированная «Кербалийским кружком» историков и ясновидцев, собравших наиболее полные сборники мифологических сказаний, а затем обработавших их — при том, что интересно, в качестве консультантов они пытались привлекать (а несколько раз им даже удавалось это сделать) богов и лордов, о которых, собственно говоря, и повествовали эти самые мифы. Короче говоря, далее я буду опираться на версию «Кербалийского кружка» и если вдруг вам покажется, что какие-то исторические факты я излагаю неверно — претензии не ко мне, а к кербалийцам...

Последнее замечание предназначалось, в первую очередь, для Вилиссы и по легкому кивку последней Дэвиду стало ясно, что Вилисса это прекрасно поняла. Баронесса за свою длинную жизнь прочла неизмеримо больше книг, чем землянин и намного больше знала о «подводных камнях» и нестыковках, которые имела каждая из версий истории. Обращение к участникам событий нередко вместо того, чтобы прояснить вопрос, еще больше все запутывало, поскольку у каждого бога и Обладающего Силой имелись свои собственные воззрения насчет того, что же случилось на самом деле. Не считая того, что каждый из них был способен ничуть не хуже человека искажать, приукрашивать или просто опускать неудобные для себя факты, следовало учитывать еще и то обстоятельство, что реальность у каждого из них действительно в каком-то смысле была «своя», а та реальность, которую можно было бы счесть «объективной», общей для всех, являлась лишь результатом взаимопроникновения их собственных частных реальностей. В общем, количество оговорок, которые при желании можно было бы сделать по этой теме, существенно превышало количество действительно полезной информации. Дэвид не хотел чрезмерно вдаваться в детали и занимать подробным анализом — такую задачу он бы просто не потянул и неизбежно допустил бы какие-то критические ляпы. Он намеревался как можно быстрее перейти к сути дела, но хотя бы одну ссылку на источник информации сделать следовало — ведь нельзя было исключить, что он глобально ошибся и принял за чистую монету отнюдь не каноническую версию истории, а ту, которая лишь хотела таковой казаться. Хеллаэнскую историю — спасибо неизвестному «доброжелателю», внушившему ему интерес к ней — он изучал уже не первый день, и хотя во время пребывания в Небесной Обители практически был лишен возможности предаваться своему маленькому хобби, хорошо помнил, насколько в этой области все неопределенно.

Прежде чем продолжать, Дэвид мимоходом подумал о том, что на родной Земле его бы наверняка заклевали по причине использования слов «история» и «мифология» в качестве синонимов. История (особенно изложенная в учебниках) казалась чем-то надежным и непоколебимым, а мифология — это так... поэтические выдумки древних. В Хеллаэне, однако, существенной разницы между этими словами не видели. При отсутствии веры в объективную реальность то обстоятельство, что всякая «история» насквозь мифологична, уже не казалось трагедией и принималось вполне спокойно. Мифология же, наоборот, была более чем реалистична — да иной в мире, где боги и Обладающие Силой жили с людьми по соседству, она просто и не могла быть. Миф отличался бытового рассказа не уровнем достоверности, а способом изложения. Особенное внимание миф привлекал еще и потому, что излагал в доступной для людей форме, в простых и ярких образах события метаисторические, надчеловеческие. Метаистория — история богов, а не людей, история космоса в целом, а не только лишь того тонюсенького слоя, который был доступен человеческому восприятию — по самой сути не могла иметь «непосредственного», прямого описания на языке людей. Она могла быть представлена только символически, в образах, которые могли показаться чрезмерно рациональным людям наивными, примитивными, даже детскими. Однако миф нес колоссальную смысловую нагрузку как на Земле, так и в Хеллаэне, и там и там он делал понятные, доступные человеку реалии символами и выразителями реалий надчеловеческих, и в этом смысле единственная разница между двумя указанными мирами заключалась лишь в том, что в Хеллаэне эти символы существовали не только в качестве идей, но были овеществлены и запросто разгуливали по улицам. История — цепь событий, которую способен наблюдать человек и метаистория — все остальное, что он не способен наблюдать, лежащее «над» и «под» его историей — пересекались на каждом шагу; метаистория прорывалась в обыденную реальность, историческое событие становилось вневременным архетипом.

— Как известно, — заговорил Дэвид, — Кадмон был сотворен Истинными Богами вскоре после войны с Гиверхинэлем, Повелителем Обратного Мира. Гиверхинэль привлек на свою сторону множество младших богов, лордов и чудовищных порождений древнего мира. Он едва не добился успеха, и хотя был в конце концов повержен, страшная война заставила Истинных Богов обратить более пристальное внимание на тех существ, которых они не могли контролировать и сущность силы которых оставалась скрытой от них. Боги сотворили чрезвычайно могущественного лорда, Кадмона Дарителя Имен, в чью задачу входило выслеживание такого рода существ и ликвидация наиболее опасных из них. Кадмон должен был уничтожать все, чему не мог подобрать подходящего имени, если же имя находилось, существо могло рассчитывать на снисхождение, поскольку акт дарования имени включал названное существо в тот порядок вещей, который устраивал Богов. Хотя, в силу упомянутых причин, основными его врагами стали темные ангелы вечности и обитатели Бездны, категорически не способные вписаться в установленную гармонию, он также истребил немало лордов, не желавших склоняться перед ним. Так продолжалось до тех пор, пока два лорда не подсунули ему свое собственное «изобретение» — в мифах оно символически представлено в виде обольстительной женщины. Суть в том, что когда Кадмон подыскал для нее подходящее имя — а это имя было Соблазн или Искушение — он ввел эту новую сущность в мироздание и сам немедленно стал ее жертвой. Женщина сбила Кадмона с пути истинного, побудила выступить против богов — что, как известно, закончилось изгнанием последних - ив конечном итоге привела Дарующего Имена к гибели. Эти события завершили предыдущий эон и породили текущее состояние мира и времени — то есть эон нынешний. Такова общая картина. Интересны во всем этом две вещи. Во-первых, в комментариях, написанных членами «Кербалийского кружка» ко всем этим мифам, сказано, что Кадмон символизирует собой человечество — новое человечество, сотворенное богами взамен рода гигантов-фольсхантенов, принявших в древней войне сторону Гиверхинэля. Фольсхантены были обречены на вымирание, поскольку боги разрушили Целое их народа и, следовательно, души, обычно направляемые Целым народа в подготавливаемые для них тела, перестали соединяться с этими телами. Но освободившуюся экологическую нишу надо было заполнять, и в качестве материала для новой расы боги использовали земной прах и кровь фольсхантенов — собственно, последнее обстоятельство, эта самая кровь, и позволяет говорить о «первом человечестве» и «втором человечестве». Кербалийцы пишут, что по отношению к обычным людям — вроде нас с вами... — Дэвид посмотрел на своих слушателей: не заскучали еще? Эдвин слушал с интересом; Вилисса, явно знавшая всю эту историю ничуть не хуже — с ангельским терпением, — по отношению к обычным людям Кадмон представлял собой приблизительно то же самое, что представляет божество-Тотем по отношению к своему виду живых существ. То есть человечество — это «тело» Кадмона, где каждый отдельный человек — это клетка в составе некоего совершенно невообразимого организма. Точнее, таковым было изначальное положение вещей. Но потом Кадмон умер — боги обещали ему, что после своего предательства он долго не проживет — и человечество, какЦелое, стало похоже на еще живое тело с мертвым мозгом. То есть тело еще живет, но некое внутреннее единство навсегда утрачено. Однако — и это важно — тело, пусть и в скрытом, неявном виде, еще сохраняет те свойства... те дары, которыми Кадмона наградили боги. Теперь я подхожу непосредственно к тому, что нас интересует. У Кадмона было множество магических даров и ему было подчинено множество сил. Ему был ведом весь Истинный Язык. Не смотря на это, однако, ему было непросто в одиночку заниматься выслеживанием и уничтожением мятежных ангелов и лордов — их было слишком много. И он сотворил себе помощников, своего рода команду убийц. Ему были подчинены как люди, так и ангелы — я имею в виду, конечно, «правильных» ангелов, служивших богам — но если человечеством он распоряжался так же, как мы распоряжаемся своим телом, то ангелы подчинялись ему постольку, поскольку его вознесли боги. Другими словами, в отличии от людей, ангелами он управлял извне и не мог произвольно менять свойства, присущие их природе. А Кадмону для его целей требовались именно ангелы. И тогда Даритель Имен создал — то есть, вырастил из своего исполинского космического тела — совершенно особый род существ. Изначально они, естественно, были людьми, но Кадмон перестроил их естество таким образом, чтобы сделать его во всем подобным ангельскому; и он этого добился, при том по ходу он придал им все те свойства, которые ему были нужны и которые он не был способен сообщить обычным ангелам из-за того, что не имел непосредственного влияния на их природу. И он по-прежнему мог распоряжаться этими существами также, как частями своего тела, как обычными людьми. Они были его «руками», единичными элементами его сложного естества, и он присутствовал в них, когда они действовали. То есть на одном пласте бытия мы бы увидели действие ангела истребления, а на другом — это было действие Кадмона. Короче говоря, эти существа — в хрониках они почему-то названы сгиудами, «сборщиками податей» — служили инструментами для уничтожения лордов, и так было, пока Кадмон не погиб и все его дары и атрибуты как будто бы не сгинули вместе с ним...

Дэвид замолчал. Некоторое время в комнате было тихо. Эдвин неслышно постукивал подушечками пальцев по поверхности стола, Вилисса сидела неподвижно.

— Интересно, — произнес наконец молодой барон. — И ты полагаешь, что Служители, в которых мы с тобой уже почти превратились, — это что-то вроде новой версии созданных Кадмоном анге-лов-сгиудов?.. Или даже не новой, а старой, извлеченной неизвестно кем из небытия и снова запущенной в дело?

— Да, совершенно верно, — кивнул Дэвид. — Слишком много совпадений. Хотя Кадмон не стремился уничтожить всех лордов и уж тем более не видел в них «космического зла» (поскольку сам был одним из них), но сгиуды — это оружие, и цели у них были такие же, как у нас. Заметь, они создавались из людей, а в Обитель принимают только людей.

— Хорошее предположение, — подала голос Вилисса. — До тех прр пока не появятся новые данные, его можно принять за рабочую гипотезу... У тебя все?

— Да. — Кивнул Дэвид.

— Может быть, ты заодно порадуешь нас какими-нибудь идеями относительно того, кто мог бы захотеть восстановить род этих ангелов?

— Увы.

— Насколько я помню, — задумчиво произнесла баронесса, — власть над некоторой частью сил и способностей Кадмона получил Баалхэаверд — один из Владык Преисподней...

— Да, об этом я тоже читал. Не желая подчиняться тому кто пленил его — а этот адский властитель сыграл незаметную, но, как потом оказалось, ключевую роль в создании той ловушки, которую подсунули Кадмону — Дарующий Имена отрекся от себя и перестал быть. Но дело в том, что Баалхэаверд вскоре после этого так же сгинул, и не похоже, что он многое сумел отнять у Кадмона. Когда Дарующего Имена загнали в угол, он действовал по принципу «ни нашим ни вашим»...

— Но именно этот дар — дар сотворения ангелов-убийц — мог сохраниться, — возразил Эдвин. — А потом его получил кто-нибудь из тех Владык Ада, что захватили земли Баалхэаверда после его исчезновения.

— Как ты себе это представляешь? — засмеялся Дэвид. — Лежит магический дар в сундуке в подвале заброшенного адского замка?..

— Ты зря смеешься. Выглядит тупо, но могло быть и так.

— Послушай, это же не предмет. Это способность. При том способность, присущая не какому-то конкретному человеку, а Первочеловеку... можно сказать, богу людей.

— Вот именно. Если речь идет о свойствах бога или лорда, на более низком уровне существования они легко могут быть выражены и воплощены в виде вполне конкретных осязаемых предметов. С тех пор, как мы начали изучать атрибутивные заклинания, мне кажется, такие вещи уже не должны тебя удивлять.

Дэвид почесал нос. Что-то в этом было, но...

— Не знаю, — с сильным сомнением промолвила баронесса. — Мне кажется, что наш гость в данном случае прав... Не могу представить себе адского лорда, который станет использовать таких чудных и высокоморальных ангелов, как вы. Не потому, что не захочет, а потому что не сможет. Вы — порождения Небес, как и те ангелы, по образу которых Кадмон создавал своих убийц. И кто бы ни затеял эту игру, он должен уметь управлять силами Царства Небес не хуже тамошних властителей.

— Возможен еще один вариант, — сказал Эдвин. — Эта сила пробудилась сама, без чьего-либо личного участия... скажем, отделилась от Кадмона в ходе продолжающегося распада его огромного метафизического тела... создала аномальную зону в арайделинге Света... а потом в поле ее влияния оказались притянуты те, кто после переработки сделался ее первоначальными адептами... и образовался этот фанатичный орден, который, в свою очередь, влиял на аномалию до тех пор, пока вся эта система не приняла свой нынешний вид. Как вам такой вариант?

— Да, это был бы самый оптимальный вариант, — согласился Дэвид. — А главное, он приятен тем, что оставляет надежду какому-нибудь ушлому колдуну, — произнося это, землянин старательно не смотрел в сторону молодого барона, — добраться до ключевых нервных узлов означенной аномалии и установить над ней свою власть.

Эдвин широко улыбнулся.

* * *

Ту ночь они провели в замке Вилиссы. Дэвид получил в свое распоряжение комнату в верхней части северо-западной башни. Хотелось отоспаться за два последних года, просто лечь в кровать и погрузиться в омут без сновидений — но прошел час, и он понял, что заснуть так и не сможет. Чересчур мягкая кровать — он слишком привык к жесткому ложу Обители. Непривычная обстановка. Дэвид убрал постель и сел на полу, скрестив ноги. Существовали специальные медитативные техники, способные послужить в качестве замены сна, и он собирался воспользоваться ими — сознанию и телу в любом случае требовался какой-то отдых. Но погрузиться в медитацию он не успел — заметил вдруг за окном какое-то движение и услышал негромкий скрежеще-цокающий звук, как будто кто-то с той стороны царапал подоконник. Глухое хлопанье, и — тишина. Дэвид подошел к окну, гадая — что это? Похоже на птицу, но в Хеллаэне птиц нет. Птицы летают на солнечной стороне мира, в Светлых Землях. Здесь летают демоны, вот только, если это действительно демон, каким образом тварюшка сумела преодолеть защитное поле замка? А может, все проще? Отвалился кусок штукатурки и по пути вниз шаркнул по стене рядом с окном...

Но это была не штукатурка и не демоническая бестия. На подоконнике, по ту сторону стекла сидела самая настоящая птица. Ворона. И довольно крупная. Секунд пятнадцать Дэвид тупо пялился на нее. Ворона в ответ рассматривала его — сначала правым глазом, а затем, повернув голову, левым. Птица казалась совершенно спокойной, и даже когда Дэвид резко поднял руку, чтобы протереть глаза, не пошевелилась. У землянина возникло чувство, что эта тварь прилетела сюда специально, только чтобы посмотреть на него. Он протянул руку к задвижке, еще не зная, что хочет сделать и чего ждет — послания? нападения? зловещего пророчества?.. — когда обнаружил, что его рука все тянется и тянется, растягиваясь до бесконечности, но не приближаясь к цели... Он тянулся — уже не рукой только, всем телом, превращаясь в линию, закручиваясь в каком-то космическом водовороте, исчезая в качестве существа самостоятельного и становясь элементом какого-то безумного, многомерного уравнения...

Проснулся и сел на постели — все еще с вытянутой вперед рукой, устремленной к недостижимой задвижке. Полумрак, тишина, мягкие перины. Похоже, он все-таки заснул. Заснул и увидел сон о том, как мучается бессонницей. И птица — тоже часть сна. Ну конечно же. В Хеллаэне вороны не летают.

8

В Небесной Обители ученики жили в комнатах по двое. Не из-за недостатка помещений — тут важен был воспитательный момент: ученику как можно скорее следовало понять, что у него нет ничего своего, и даже помещение для сна он должен делить е кем-то. Общежитие позволяло лучше контролировать каждого отдельного члена Небесной Обители — в тот период, когда он еще нуждался во внешнем контроле. По мнению мастеров, в Обители не должно было существовать мест, куда можно было бы сбежать для того, чтобы побыть наедине с самим собой. Ведь человек внутри себя испорчен и мерзок, для чего ему одиночество? Спасение возможно лишь в коллективе, но не во всяком, а в единственно правильном — в том, в котором новичкам повезло оказаться...

Соседом Дэвида по комнате с самого начала был некто Шоар кен Зхадар, нелюдимый и молчаливый хэллаэнец. На вид ему было около сорока лет, реальный же возраст так и остался для Дэвида тайной, хотя землянин по ряду косвенных признаков склонен был предполагать, что Шоару больше ста, но меньше пятисот лет. Шоар принадлежал к так называемой «городской аристократии» — его предки происходили из феодальной семьи, были младшей, боковой ветвью рода, поссорились с основными наследниками и переселились в город. Никаких владений у этой ветви кен Зхадаров давно уже не было, сохранились только фамилия и амбиции. Несмотря на скрытность Шоара, по его реакциям и отдельным фразам Дэвид потихоньку составлял психологический портрет своего соседа — не прикладывая к тому никаких специальных усилий, это происходило само собой, неизбежно, просто потому что они были вынуждены проводить бок о бок немало времени. Уже в первые месяцы у Дэвида сложилось впечатление, что Шоар готов продать душу и тело ради власти, которую здесь сулили, при том ради власти как таковой, без всяких дополнительных мотивов — сама власть, личная мощь была единственным и всепоглощающим мотивом хеллаэнца. Дэвиду люди такого рода не слишком нравились (а Шоару, в свою очередь, землянин казался слишком мягкотелым) но они были принуждены жить вместе и вынужденно смирялись с неудачным соседством. Конфликтов не было — в первые месяцы обучения тренировки слишком выматывали обоих, чтобы оставалось время и силы на что-то еще; не сговариваясь, они «поделили» комнату и с тех пор старались не заходить на «чужую» половину и не доставать друг друга бессмысленными разговорами. Позже — как и все, кто выжил в Обители — Шоар переменился. Жажда власти переросла в религиозный пыл. Фанатиками, в той или иной мере, стали все ученики, но в каждом отдельном случае на эту святую веру, вспыхивавшую в сердце новорожденного Служителя, накладывали свой отпечаток его прежние наклонности и личные свойства характера. Дэвид желал — до того, как вспомнил все (да и после возвращения воспоминаний желал столь же искренне, хотя уже и не столь всецело) — служить благому источнику из-за того, что его привлекало царство всеобщей гармонии и справедливости, которое этот источник — через своих служителей — должен был в скором времени установить. Ведь в мире объективно есть зло, боль и страдания: никто не желает их для себя, но слишком многие с легкостью причиняют зло другим. Мир — не именно Хеллаэн, а мир вообще, вся вселенная, куда входили и Темные Земли, и сателлит Терры под номером 1158А — был неправильным, в нем что-то было не так; благой источник — через мастеров Обители — обещал эту неправильность исправить, и именно это обещание, надежда на грядущее царство света и всеобщей любви «зацепили» Дэвида.

Но если землянин мечтал о грядущем мире, то его сосед грезил предстоящей войной. Его мотивы — как и в случае с Дэвидом — во многом остались теми же самыми, что и прежде, только чуть сместились акценты. Обладающие имели Силу, презирали смертных и без колебаний сметали их со своего пути — и потому в своей прежней жизни Шоар мечтал стать Обладающим. В Небесной Обители обещали дать Силу еще большую, поставить Служителей над Обладающими, сделать учеников способными убивать их так же, как они убивают смертных. Обещание такой власти вскружило Шоару голову; а позже, когда им рассказали о подмирном источнике власти, и внутренний мир учеников незаметно для них самих переменился, с неменьшей страстью Шоар стал желать сделаться орудием этой высшей воли, клинком в руке карателя, долженствующего спуститься в тленный мир для того, чтобы разрушить его и поразить всех, кто ему не покорен.

К концу обучения отношения Дэвида и Шоара несколько изменились: нельзя сказать, чтобы они стали друзьями, но появилось чувство товарищества, кроме того, всех учеников, доживших до пятого курса, крепче стальной цепи соединяла их новая святая вера. Шоару Дэвид по-прежнему казался слишком мягким, более того, его явно раздражало «либеральное» отношение землянина к некоторым Обладающим, однако он смирился с этим — так же, как старший и более суровый брат вынужденно смиряется с наивными причудами младшего. Роль «младшего брата» Дэвида в те часы и дни, когда он находился в состоянии Служителя, вполне устраивала.

В один из дней на исходе третьей зимы, проведенной в Обители, Шоар задал своему соседу вопрос — вопрос совсем простой, но, быть может, именно этот вопрос, заданный там и тогда, сыграл огромное значение во всей дальнейшей истории... и не только истории Дэвида.

— Ты уже выбрал себе цель?

Приблизительно с третьего полугодия ученикам уже не обязательно было использовать язык людей для того, чтобы понять друг друга: они все были включены в лекемплет Обители и были открыты ему и в какой-то мере — друг другу. Свои мысли и побуждения они могли передавать непосредственно, если желали этого; однако многие по привычке продолжали пользоваться обычными способами общения — ментальный контакт в таких случаях придавал как бы дополнительное измерение самым простым словами. На невербальном уровне, в вопросе Шоара содержалось очень многое: тут было и желание помочь своему «непутевому братишке», и стремление обсудить желанный итог их усилий, и еще что-то, оставленное Шоаром пока сокрытым...

— Нет. — Дэвид покачал головой. — Пока не задумывался об этом.

— Напрасно. — Шоар недобро улыбнулся. — Пора бы.

Он добавил — уже не открывая рта: неразумно действовать в одиночку. Обладающие сильны, глупо этого не замечать. Помоги мне, а я помогу тебе.

— То есть свою цель ты уже выбрал? — спросил Дэвид вслух.

Шоар кивнул:

— Да.

Несколько мгновений он еще как будто бы колебался, а затем, отбросив сомнения, показал Дэвиду выбранную цель: прикоснулся к разуму землянина и передал недавние воспоминания о своем визите в город. Дэвид увидел картинку: как будто бы он смотрел на мир глазами Шоара. Там, в воспоминаниях, Шоар находился в человеческом обличье и ни в чем не проявлял мощи будущего Служителя; он стоял сумрачной на улице хеллаэнско-го города и смотрел на женщину в белом платье...

«Это она?» — мысленно спросил Дэвид, не выпуская из фокуса внимания те образы, которые рисовала память Шоара. Он ощутил согласие. В воспоминаниях Шоара женщина находилась на противоположной стороне улицы, перед стеклянной витриной, и оживленно дискутировала с полноватым мужчиной, который держался по отношению к ней с почтительностью, даже подобострастно — из чего можно было сделать вывод, что это зависимый от нее человек. «Выследил тварь в Хо-ремоне, — сообщил Шоар. — Держит там ювелирный магазин». До этого мгновения женщина в его воспоминаниях стояла спиной к ученику, но вот она повернула голову, стал виден ее профиль — и Дэвид ее узнал.

— Почему именно ее? — спросил землянин. Ему удалось подавить чувство узнавания прежде, чем оно достигло поверхности сознания и стало доступным Шоару. Это породило бы ненужные вопросы. Дэвид закрыл свой внутренний мир, убрал все лишние чувства. Вернее даже, не убрал — ибо убирают то, что уже есть, а как раз появления чувств допустить было нельзя — сумел не позволить им появится. Осталось только холодное знание о том, кто эта особа — чистое, бескачественное знание, не находящее никакого отражения на том уровне, где его мог бы заметить Шоар.

— Потому что она уязвима, — ответил хеллаэ-нец. — Ее Сила невелика. Пока нам еще рано замахиваться на тех, кого именуют Владыками. Следует отточить мастерство на таких, как она.

Мысленно он добавил: «Она наверняка призовет своих демонов} кроме того, у нее могут найтись союзники, и мне нужен кто-то, на чью помощь я мог бы рассчитывать. Ты пойдешь?»

«Ты всегда можешь рассчитывать на меня», — ответил Дэвид, и Шоар принял его ответ за согласие...

* * *

Хоремон — один из самых крупных хеллаэнских городов. Кроме того, он один из самых древних — его история насчитывает более миллиона лет. Город неоднократно разрушался и перестраивался; равнина, на которой он стоял изначально, также претерпевала изменения, вздыбливаясь и превращаясь в гряду холмов; река меняла свое русло, все более отступая на юго-восток, и следом за рекой вниз сползал и город. Немногие помнят, как все начиналось, но если найти их и расспросить — тех могущественных, гордых и, как правило, недобрых существ, которых так истово ненавидела Небесная Обитель — они могли бы рассказать о святилище фольсхантенов, великанов-перволюдей, воздвигнутом здесь во времена правления Истинных Богов. Потом перволюди восстали против неба, и род их угас; исполинские строения, выложенные из многотонных глыб красновато-серого камня долгие тысячелетия стояли совершенно пустыми. Во время землетрясений большая часть построек рухнула; затем сюда пришли новые люди, хрупкие, слепые и слабые — потомки рабов, принадлежавших одному из Обладающих Силой и получивших свободу после того, как этот лорд пал в войне с другим, более могущественным. Люди основали собственное поселение, употребляя тот камень, который остался после фольсхантенов; со временем у них появились собственные маги — самоучки либо беглецы из иных стран и миров... Так начиналась история Хоремо-на, но излагать ее целиком здесь нет места.

Дэвид прибыл в город вечером, когда солнце, скрытое тяжелой и темной пеленой, догорало где-то далеко на западе: самого светила не было видно, и лишь багряные отблески на подбрюшье туч свидетельствовали о том, что оно вообще существует. Город переливался бледными огнями; здесь, как всегда, царил полумрак; волшебных источников освещения было множество, но все — слабые и неверные, иной свет, более сильный и яркий, был бы неприятен глазам обитателей Темных Земель, привыкших к царству ночи. Город был полон миражами и бликами, демоны свободно разгуливали по его улицам, и люди, большая часть из которых практиковала черную магию, казались в полутьме похожими на демонов — столь же жестокие и еще более опасные, чем бестии с шипами и клыками.

Дэвид использовал для перемещения телепор-тационную площадку: установленная в городе система защиты так искажала волшебные пути, что все они, в конечном итоге, сводились в одну из разрешенных точек — это было необходимо для того, чтобы избежать атаки диких и необузданных демонов, в прежние века неоднократно устраивавших набеги на человеческие поселения. Несколько десятков площадок контролировать было намного проще, чем все пространство города — впрочем, полноправный горожанин мог установить в своем доме индивидуальный телепорт для собственных нужд. Покинуть город было проще, чем попасть в него, но даже и в этом случае удобнее было воспользоваться телепортационной площадкой, общественной или индивидуальной, чем пытаться выйти на волшебные пути в любом другом месте внутри купола: защитное поле создавало слишком сильные помехи.

Примерное расположение ювелирного магазина было известно землянину из воспоминаний Шоара: туда-то он и направился. Пространство большинства нимриано-хеллаэнских городов неоднородно: города как бы разбиваются на несколько ярусов или закрытых зон, попасть в которые можно, если пройти по городским улицам определенным маршрутом, соответствующим изгибу той или иной пространственной складки. Есть зоны для богатых и зоны для бедных — находясь в одной и той же географической точке, но существуя в разных реальностях, они не видят друг друга и не могут встретиться даже случайно. Бедняки, хотя и живут в городе и составляют нередко от половины до трех четвертей его населения, как правило, не имеют гражданства. Это иммигранты, беглые рабы и вольноотпущенники, а также их потомки. В хеллаэнских городах бедняков терпят, но отводят им закрытые зоны для того, чтобы они не мозолили глаза. Никто не пытается как-то социализировать их, поднять их жизненный уровень, чему-то научить — напротив, существующее положение вещей устраивает абсолютно всех (кроме, естественно, самих бедняков). Бедняцкие кварталы — зона свободной охоты: вампиры и демоны, некроманты и чернокнижники, сектанты, поклоняющиеся Князьям Ада, и представители торговых корпораций, занимающиеся продажей душ или экспериментами над энергетическими полями живых существ — все они рады наличию закрытых бедняцких кварталов так же, как любой охотник рад лесу, полному дичи. Если ты слишком слаб, чтобы выжить в метрополии, зачем же было сюда приезжать?.. Никто, кроме отдельных сумасшедших, не возмущался существующим положением вещей: ведь даже не столь кровожадные обитатели хеллаэнских городов достаточно умны, чтобы понимать: не будь бесправных бедняцких кварталов, демоны и чернокнижники создавали бы намного больше проблем в иных, более спокойных и благополучных районах.

Дэвид знал о существовании этих мест, но сейчас его путь лежал не туда. Он видел, как искажается пространство, и выбирал дорогу в согласии со своей целью. Чародей с открытым вижкадом, умеющий открывать или хотя бы чувствовать магические пути, мог сам выбрать, в каком из слоев города оставаться и куда переходить — он мог заблудиться в переплетении путей, но мог и найти дорогу. Обитатель бедняцких кварталов, Дар которого, как правило, был весьма скуден, такой возможности не имел, он был принужден оставаться внутри незримых границах своей зоны и не мог покинуть ее иначе, как через те переходы, которые ему позволяли увидеть: но на этих переходах стояли блокпосты и бедняков в иные, благополучные кварталы, через них редко пропускали...

Покинув «центральную зону», где жили горожане среднего класса, на втором перекрестке Дэвид поднялся на ярус выше, в локацию для богатых. Здесь все было чисто и ухожено, фантастические фонари, подобные изогнутым железным цветам, освещали улицу мягким серебряным светом. Власть тьмы, как и везде в Хеллаэне, но — тьма была здесь совсем иной, чем та, что царила ярусом (и уж тем более — двумя ярусами) ниже. Вечная, ночь здесь не была наполнена страхом и болью, воздух не казался звенящим от напряжения; здесь было тихо и мирно, здесь властвовала та ночь, которая создана для любви и прогулок под луной. Тихо, спокойно, даже романтично... Дома, похожие на склепы, украшенные изваяниями немыслимых чудовищ; сады с фосфоресцирующими деревьями; зловещие башни респектабельных колдунов; мрачное очарование готики...

Ориентируясь на воспоминания Шоара и на собственное сверхчувственное восприятие, Дэвид прошел по ярусу для богатых два квартала, повернул и на следующем перекрестке спустился обратно, на ярус для середнячков. Так он сократил расстояние: оставаясь в одной и той же реальности, ему пришлось бы потратить намного больше времени на преодоление этого пути: магазин находился довольно далеко от той телепортационной точки, через которую он попал в город (возможно, существовали и иные, более подходящие точки для входа, но их местоположение оставалось для него неизвестным). Еще один поворот... да, вот та самая улица. Через несколько десятков шагов он увидел магазин. Почему она держала свое заведение здесь, а не ярусом выше? Район для богатых более подходил Обладающей... Дэвид отбросил эти мысли. Он здесь не затем, чтобы выяснять, почему она выбрала для торговли именно это место. У нее могли быть свои причины.

Он задержался, прежде чем перейти улицу — пропустил кавалькаду всадников на эфенах, могучих огнедышащих конях, ноги которых были вооружены острыми шпорами, а черная шкура — не менее прочна, чем заколдованные латы седоков. За эфенами, шлепая по грязи, лениво пробежал гулейб; какой-то полудемон, оскалившись, алчно посмотрел на землянина, но напасть не осмелился; зомби, тащивший за хрупким некромантом огромный саквояж, грузно протопал мимо, окатив Дэвида запахом тухлого мяса. Землянин перешел улицу и остановился у витрины.

Ювелирные изделия. Часть — магические артефакты, часть — обычные украшения.

Он не сразу решился войти в магазин — возникло чувство, что назад пути уже не будет. Не в том смысле, что он не сможет выйти из здания, если осмелится переступить порог — нет, казалось, он подошел к какому-то важному рубежу, к развилке, и от того, какое решение он примет и какую из дорог выберет, зависело если не все, то многое.

Если он войдет и сделает то, за чем пришел, то подставит под удар весь свой план по вызволению жены из Страны Мертвых. Возможно, подставится сам, побудив Обитель тщательно прочесать его сознание, а значит — подставит под удар Эдвина и Вилиссу кен Гержет.

Если он отступит и не станет препятствовать естественному развитию событий, то окажется подонком, предавшим человека, который однажды очень серьезно ему помог.

Впрочем, нет. Не человека. Эта персона человеком не была. Хотя она и казалась Дэвиду человечнее многих «стопроцентных» людей.

Он толкнул дверь и вошел в помещение.

Чистенько, светло и уютно. Непривычно светло для Хеллаэна. Впрочем, Алиана была нимри-анской леди и обустроила тут все на свой вкус Может быть, поэтому так мало посетителей? Избыток света их, должно быть, отпугивает.

Первое, что привлекло внимание Дэвида — большие серебряные зеркала, покрытые ледяными узорами. Зеркала завораживали. Узоры постоянно и неуловимо менялись, подстраиваясь под образ того, кого отражало зеркало. Если смотреть на узоры — само отражение исчезало, оставалась лишь фантастическая мешанина серебристо-белых линий; если сосредоточить взгляд на зеркальной глубине — часть линий пропадала, другие становились более или менее прозрачными, украшая отраженный образ. Показываемое в этих зеркалах не отличалось фотографической точностью: реальный образ отраженного и ледяные узоры складывались в единое целое, создавая необыкновенных, прекрасных существ. Зеркала не лгали — иначе пришлось бы обвинить во лжи искусство как таковое — они лишь иначе рисовали действительность, показуя завороженному посетителю какое-то ее новое, неизвестное измерение: холодный и одновременно страстный мир, в котором человек имел свое продолжение, и это продолжение не было человечным — это был гордый и прекрасный ледяной дух, лишь на короткое мгновение обретший плоть для того, чтобы явить смертным недостижимое совершенство.

С трудом оторвавшись от зеркал, Дэвид бросил беглый взгляд на прилавок — все те же зачарованные украшения и рабочие артефакты в красивом «ледяном» оформлении — и посмотрел на продавщицу — хрупкое, эльфоподобное существо с длинными серебристыми волосами и белой, почти прозрачной кожей.

— Хозяйка здесь?

— Простите?..

— Я могу видеть госпожу Алиану?

— Ее сейчас здесь нет.

— Жаль. Но, я думаю, вы можете связаться с ней и пригласить ее сюда.

«Ледяной эльф» холодно посмотрел на него.

— Ваше имя?

Когда Дэвид представился, последовал вопрос о том, что же ему от хозяйки магазина, собственно, нужно... Стало ясно, что допрос этот растянется надолго, и даже в случае, если землянин успешно его выдержит, «ледяной эльф» всего лишь сообщит о нем кому-нибудь рангом постарше, и таким путем, когда-нибудь (но вряд ли в ближайшее время) сообщение дойдет до Алианы. Временем Дэвид не располагал, к тому же — общаться с мелкими демонами на службе у леди не имел ни малейшего желания.

Он обратился к силе, которую постигал последние два с половиной года и совершил трансформацию — там же, в зале. Его восприятие реальности вырвалось из рамок, задаваемых человеческой формой существования: мир сделался многомерным; арайделинг Света был здесь, совсем рядом, какой-то своей частью Дэвид всегда существовал в нем, и весь мрак Темных Земель был бессилен поглотить этот свет. Уровень силы стремительно возрос; прежнее тело преобразилось; проявились новые органы чувств. Он существовал как бы на стыке множества миров, на разных уровнях реальности, воспринимая их все — одновременно, как нечто целое; а немногочисленные посетители магазина увидели, как ничем не примечательный человек внезапно превратился в высокого многокрылого ангела, вся фигура которого излучала ярчайший, невыносимый свет. Правильно оценив ситуацию, посетители поспешили к выходу. Дэвид их даже не заметил. Он по-прежнему пристально смотрел на «ледяного эльфа», но теперь от высокомерия последнего не осталось и следа — он отступал, выставив перед собой руки, пытаясь хотя бы таким образом защититься от того сияния, которое распространялось от ангела: сдерживающие свет чары, которые он пытался наложить, истлевали быстрее, чем слуга Алианы успевал их закончить.

Не заставили себя ждать и более серьезные силы. Открылся один из тайных «карманов» энергетического мира, устроенный приблизительно по тому же принципу, что и тайник, выпустивший двух сейгов в подземелье Севегала, когда Дэвид, Идэль и ее дворяне в первый раз исследовали это место. Разница между той ситуаций и нынешней заключалась в том, что тогда появление демонов стало для Дэвида неожиданностью; сейчас же он увидел активацию тайника в тот самый момент, как только она началась. Появился воитель, доспехи которого, казалось, состояли из чистого льда — так это существо выглядело на человеческом пласте существования; Дэвид увидел такое же сложное и многомерное создание, которым был и сам, и также способное одновременно действовать на нескольких пластах реальности. Их столкновение произошло стремительно и, по большей части, осталось невидимым для глаз обычных людей. Страж был великолепно вооружен и преисполнен силы; он располагал впечатляющим набором боевых заклятий; был окружен далеко не одной сферой защитных чар — и все же Служителю, уже почти полностью раскрывшему свою необычную силу, он мало что мог противопоставить. Если бы они сражались на человеческом уровне существования, то, прежде чем закончили, в другом городе разнесли бы десяток кварталов вокруг магазина. Но здесь был хеллаэнский город, и подобная небрежность привела бы к весьма печальным последствиям для обоих противников; поэтому они бились в той плоскости бытия, где не было ни людей, ни духов, и остаточные выплески их заклятий никому не могли причинить вреда. Демон атаковал— сразу на нескольких уровнях; одни удары Дэвид отразил, от других ушел; каждое из его крыльев могло действовать как единое целое, а могло распадаться на световые жгуты; сейчас часть этих нитевидных отростков проникла сквозь оболочки стража и до некоторой степени обездвижила его, Дэвид приник к противнику и увидел, как поднимается его рука... нет — руки: одна и та же конечность, по-разному существующая на нескольких пластах — как поднятые руки превращаются в потоки огня, в световые лезвия, в призрачные воздушные сгущения, и опускаются на стража... Ледяной демон бешено рванулся, но Дэвид сумел удержать его, в это же время нитевидные крылья с левой стороны опутали создание Алианы так же, как чуть ранее это было проделано с правой; Дэвид поднял вторую руку, увидел как конечность преображается... нет — как семь или восемь конечностей принимают форму боевых атрибутов, и нанес второй и заключительный удар. Он пробил внешние оболочки стража и те, из которых состояло непосредственно его тонкое тело; ощущения от разных реальностей смешались — в какой-то момент Дэвиду показалось, что он держит в руке судорожно пульсирующее сердце стража. Он сжал кулак и увидел, как тела поверженного противника истлевают одно за другим; где-то на краю сознания промелькнула мысль: «... их волшебство бессильно... Оно развеется как дым, когда настанет время Того, Кому я служу». Сейчас он всецело был Служителем, и мыслил, и верил так, как полагалось верному ученику Обители. Сияющий ангел отпустил бездвижный труп ледяного стража и вновь перевел взгляд на демона-продавца.

— Позови ее, — потребовал Дэвид. — Живо.

Но этого уже не требовалось. Возможно, «ледяной эльф» успел связаться со своей госпожой в те считанные секунды, пока шла битва; возможно, ее успел известить еще до того, как Дэвид нанес первый удар, а возможно, Алиана, почувствовала распад той частицы Силы, которая была заключена в стража и заменяла ему сердце — так или иначе, но звать ее уже не было нужды. Дэвид ощутил ее приближение — жар и холод, соединенные в единое целое. Магазин ювелирных изделий растворился в туманной дымке, Дэвид стоял посреди безлюдной равнины в слое реальности, на полтона сдвинутом по отношению к человеческому слою существования. В небе танцевал ледяной огонь — он тек и разрастался, выбрасывал серебристые протуберанцы и грозил уже в самом скором временем захватить все обозримое пространство. Это была она, Властительница Ледяного Пламени — на сей раз вне своей человеческой формы. Ее сопровождала свита демонов и духов, затеявших гибельный хоровод вокруг молчаливого ангела. С неба упали ледяные иглы, пробившие его крылья и пригвоздившие их к земле. Дэвид не сопротивлялся — он пришел сюда не для боя.

— Что тебе нужно? — прошептало ледяное пламя.

— Госпожа. — Дэвид наклонил голову. — Вы меня не узнаете?

Она не ответила сразу. Дэвид чувствовал, как она заполняет все вокруг — чистая Сила, лишенная какой бы то ни было видимой формы, как проникает через те щиты и барьеры, которые естественным образом образовывались вокруг него всякий раз, когда он переходил в состояние ангела. Он оставался неподвижен, но это бездействие стоило ему тяжелейших усилий — сердце Служителя и разум адепта Небесной Обители в один голос вопили о том, что следует обнажить меч, вспомнить дарованное Имя, и, призвав на помощь благой источник, поразить ледяную гадину, исчадие зла, ложное божество падшего мира... Лишь воля и выбор, некогда совершенный его настоящим «я», позволяли удержать бешено рвущийся с цепи сувэйб Служителя на месте. Дэвид был «встроен» в лекемплет Обители, и, куда бы он ни шел, не мог уйти от него, но магия Обладающей гасила эту связь, вытесняла ту силу, которой его наделила Обитель. Потом наступил момент, когда он уже не мог без вреда для себя оставаться в состоянии ангела — то, без чего он не мог существовать, стало слишком далеко от него, почти совершенно отрезано — и Дэвид опять превратился в человека, перешел в тот сувэйб, который был столь бережно сохранен для него Вилиссой кен Гержет.

— Дэвид, — произнесла Алиана. — Тебя действительно трудно узнать...

Ледяное пламя погасло, и духи огней и ледяных ветров умерили свой бег. Невыносимое давление ее воли исчезло; не было ни боли от прикосновения чужеродной Силы, ни ненависти — все это осталось в другом сувэйбе, ставшем на время лишь возможностью, а не тем, что есть.

Алиана была такой, какой он ее помнил с последней встречи — высокой темноволосой девушкой с весьма соблазнительными формами. Сине-серебристое платье и белый меховой плащ.

— Дэвид. — Властительница выглядела недовольной. — Зачем ты убил моего слугу?

— Простите. — Он снова чуть поклонился. — Это было необходимо. Мне нужно было, чтобы вы напали на меня.

— Зачем?

— Чтобы вы отгородили меня от силы, которой я теперь служу. Только так мы можем спокойно поговорить. Я не мог сам попросить вас об этом.

— Во что ты опять вляпался?.. — негромко спросила Алиана.

— Об этом я и хочу рассказать. Вас, между прочим, это тоже касается... Вы слышали когда-нибудь о школе, называемой Небесной Обителью?

* * *

— ...И что было потом? — поинтересовался Эдвин.

Дэвид вздохнул. Они расположились на полукруглом, увитым плющом открытом балконе в замке Вилиссы, — разговаривали и пили чай. Дэвид переместился сюда прямо из Хоремона, после того как распростился с Обладающей Силой. Сегодня был выходной, и навестить Эдвина и его тетушку землянин собирался в любом случае, вне зависимости от того, удалось бы встретиться Алианой или нет.

—Я ей все рассказал.

—Что значит «все»?

—Все. И про "Обитель, и про нас.

Эдвин отвернулся. По тому, как заходили желваки на его лице, стало ясно, что сообщение восторга в нем не вызвало.

—Зачем? — процедил кен Гержет.

—Зачем? — Дэвид прищурился. — А вот скажи, пожалуйста... Я ведь не единственный, кто по первоначальному плану должен был состоять в твоей команде, не так ли? Со сколькими еще учениками у тебя была предварительная договоренность о взаимопомощи против мастеров?

— Ты ведь сам знаешь. Восемь. Кое-кого не взяли, другие сошли с дистанции в самом начале, третьи погибли уже в ходе обучения. До момента возвращения воспоминаний сумел дотянуть ты один. Ну и я еще. Зачем ты спрашиваешь?.. Я ведь уже рассказывал об этом.

— Затем, что мне не понятно, что ты теперь собираешься делать, когда план провалился. — Жестко сказал Дэвид. — До конца обучения осталась неделя. Максимум, две. Даже если мы приобретем все те силы, которые нам сулят, вдвоем нам не справиться с полусотней ангелов. Пусть даже мы сами будем такими же. Нам нужна помощь. Любая, какой только мы можем заручиться. И я не вижу лучших союзников против Обители, чем Обладающие Силой. Это же очевидно.

— Они сожрут нас, — тихо, но проникновенно произнес Эдвин. — Ты думаешь, они лучше мастеров Обители? Как бы не так. Вот что я тебе скажу. Далеко не все, что нам говорят в Обители, — ложь. Вся их идеология — бред, но в одном они правы: Обладающие Силой — существа, которых «добрыми» и «справедливыми» не назовет даже сумасшедший. Им нельзя доверять. Их волнуют лишь свои интересы. Если мы постучимся к ним за помощью — они используют нас, а потом выбросят, когда мы им станем не нужны.

Дэвид помолчал, а затем сказал:

— Но не все же такие.

— Все.

— Нет. Алиана когда-то помогла мне... совершенно бескорыстию. И я не мог не предупредить ее о том, что уже очень скоро один из сгиудов, ангелов истребления,, придет по ее душу. Я не говорю о том, что мы должны безудержно доверять другой, противостоящей Обители стороне... но других союзников мы все равно не сможем найти. Тем более что в нашем распоряжении остались считанные дни.

— Связавшись с Обладающей, ты подставил наш план под удар, — все так же негромко сказал Эдвин. — Ты связан с лекемплетом Обители. Думаешь, они ничего не почувствовали?

— Ее Сила отсекла меня от них и то, о чем мы говорили, известно лишь мне и ей. Схожим образом это делает Вилисса каждую неделю. Либо мастеров это не беспокоит, либо нас с тобой уже давно раскрыли. В любом случае хуже уже не будет. Эдвин, открой глаза. Твой «план» с самого начала был глупостью. И если мы не внесем в него определенные... коррективы... нас убьют сразу, как только станет ясно, что мы не такие, как они. А выяснится это, я полагаю, уже в самое ближайшее временя.

Эдвин долго молчал. Ему, чистокровному хеллаэнскому аристократу, плоть от плоти этого гордого и беспощадного мира, было нелегко признать свою неправоту. Тем более — перед человеком, который ни по каким статьям не мог быть Эдвину ровней. И все же он не был слепцом. То, о чем говорил Дэвид, он понимал и сам... Вот только не мог себе в этом признаться. Мешало какое-то странное, успокаивающее чувство, постоянно твердившее: «..все будет в порядке, верь мне, все закончится хорошо; иди тем путем, который тобой выбран; не бойся неудачи, не верь тем, кто говорит, что тебя ждет смерть; ты на верном пути; все складывается так, как должно...» — но теперь пришла пора отбросить эту ерунду и признать: они на краю. Дэвид прав. Нужно что-то делать. Верить в счастливые чудеса — не меньший бред, чем верить мастерам Обители.

— Ну хорошо... — Эдвин кен Гержет тяжело вздохнул. — Что теперь? Каков новый план действий?

— Она хочет встретиться с тобой, — сообщил Дэвид. — Побеседовать лично. То, что я рассказал, сильно обеспокоило ее... Думаю, у нее возникло желание обсудить это с... с кем-нибудь из своей среды. И если ты не будешь смотреть волком, на следующей неделе мы отправимся к ней и попытаемся узнать, как на всю эту ситуацию с Обителью смотрят сами Обладающие Силой. Как я понимаю, Алиана до сих пор мало интересовалась хеллаэнскими событиями, но ведь не все лорды такие.

— Я буду хорошо себя вести. — Эдвин широко улыбнулся. — Обещаю.

9

Дэвид лежал в темноте, ощущая спиной привычную жесткость монастырского ложа. Он слышал, как поскрипывали ставни, качаясь от легкого ветра, как пели незримые порождения Света, вознося хвалу единственному источнику бытия, как дышал во сне Шоар, чья кровать была расположена у противоположной стены комнаты. Реальности пересекались, с каждым днем становилось все труднее отличить одну от другой. Его мир сильно изменился за последние годы...

Из головы не шел разговор с мастером Рий-оком, состоявшийся несколько часов назад. Обитель — в лице одного из мастеров — проявила трогательную заботу об ученике. Столкновение с Обладающей Силой конечно же не могло остаться незамеченным. Рийок очень хотел узнать, что же произошло.

Ответ Дэвида не содержал прямой лжи. Да что там — он говорил одну лишь правду, вот только рассказывал далеко не все, и в результате из преподносимых им обрывков истины складывалась картина, мало похожая на то, что происходило в действительности...

Он рассказал об услуге, которую некогда оказала ему Алиана, и ни в чем не солгал.

Он добавил, что теперь, когда восприятие его изменилось и стало известно многое, о чем он не имел прежде никакого представления, он захотел встретиться с этой Обладающей для того, чтобы увидеть, какой она ему покажется теперь и как он станет на неереагировать. И это тоже было правдой — когда он шел к Алиане, увидеть свою теперешнюю реакцию на ее появление и действие ее Силы, ему было очень любопытно. Это была дополнительная цель, прилагавшаяся к основной, но он упомянул только ее, ничего не сказав о своей основной задаче — и могло сложиться впечатление, что он шел только ради этого.

Рийок, легко улыбаясь, поинтересовался, удовлетворил ли ученик свое любопытство и что он испытал, встретившись с Обладающей Силой лицом к лицу.

— Жалость и отвращение, — сказал Дэвид. — Желание, чтобы ни она, ни подобные ей никогда не существовали бы вовсе. Чары их — мерзость, а сила их по своей природе враждебна нашей.

Он точно передал ощущения своего «ангельского» сувэйба в момент встречи. Он не сказал лишь, что сувэйб — это еще не все; какие бы чувства не испытывала текущая индивидуальность, какие бы импульсы и побуждения не возникали в ней — они не исчерпывают всего человека. Есть что-то еще. Дэвид мог помнить об этом, потому что располагал второй, более старой индивидуальностью, позволяющей ему дистанцироваться от новой, «ангельской» — но, вероятно, существовали и другие, более совершенные способы не терять себя в том, что владеет тобой в текущий момент...

— Что было дальше? — спросил Рийок.

— Ей удалось отрезать меня от арайделинга Света. Потом она узнала меня и не стала уничтожать — была удивлена, как сильно я изменился. Мы немного поговорили. Я предупредил ее о том, что выбранный ею путь приведет к смерти и спросил, готова ли она к такому исходу. Я рассказал ей о чистоте Обители и о благом источнике бытия, но о последнем она либо забыла, либо сделала вид, что ничего о нем не знает. Я чувствовал, что, по видимости, совершил большую ошибку, отправившись на эту встречу, но уже было поздно отступать. Она меня так и не уничтожила. К концу беседы что-то отвлекло ее и она ушла.

— Дэвид. — Рийок вздохнул. — Твое сострадание к падшему созданию похвально, но ты совершил большую глупость, пытаясь напомнить одному из наших врагов о том, о чем они якобы «забыли» — хотя на самом деле, они лишь притворяются, что забыли, но помнят о высшем источнике блага всегда. Они делают вид, будто его нет, но в глубине души трепещут, когда слышат о нем. Некоторые из Обладающих могут показаться не такими уж злыми, способными к справедливости и даже к милосердию — но это лишь маска, которой они пользуются для того, чтобы соблазнить незрелые души. Видишь, что произошло. Твоя природа, очищенная от скверны, реагирует так, как должно, гнушаясь той мерзости, которой являются все лорды и боги, но ум — уже в сомнениях: ты помнишь оказанное тебе «добро» и начинаешь задаваться вопросом: а действительно ли они настолько плохи, как нам говорили? Ты уже не решаешься начать борьбу и позволяешь этому отвратительному созданию пленить себя. Я полагаю, что она не уничтожила тебя по одной-единственной причине: ты показался ей достаточно мягким и податливым; и шанс совратить тебя, переманив на свою сторону, — вполне реальным. О, это была бы великая победа для наших врагов, если бы кто-то из нас перешел к ним! И глядя на тебя, на твои метания, я начинаю думать, что это вполне возможно!.. — Рийок горестно покачал головой.

— Простите меня, наставник. — Дэвид опустился на колено и низко наклонил голову, едва не коснувшись макушкой колен сидящего в кресле Рийока. — Подобного более не повторится. Свою сторону я выбрал давно и клянусь вам, что забуду о всякой жалости, которую внушают мне те, кто стоит на противоположной стороне.

— Ты сильно разочаровал меня, Дэвид... — Рийок помолчал. — Мне казалось, что ты лучший ученик в этом курсе, но теперь я вижу, что ошибался. Идет война. Пусть даже многие не знают о ней, но это самая важная и самая ожесточенная война во вселенной. И поступки, подобные твоему, могут дорого стоить не только глупцу, который их совершает, но и всем нам. Посчитав вас уже вполне зрелыми и разумными людьми, мы сделали послабление, позволив вам покидать Обитель для того, чтобы иногда видеться с вашими родными и близкими. Но в твоем случае мы явно поторопились. Отныне тебе запрещается покидать Обитель до конца обучения, кроме того, все свободное время ты будешь выполнять ту утомительную работу, которую мы обычно поручаем младшим ученикам. Надеюсь, это поможет тебе отрезветь. Ты понимаешь меня?

— Да, господин наставник. Благодарю вас.

— Иди.

...Он лежал в кровати, вновь и вновь прокручивая в уме этот короткий разговор. Их разумы соприкасались во время беседы, но связь эта не была слишком тесной. Рийок видел те картины, которые показал ему Дэвид, но все остальное оставалось скрытым...

Скрытым ли? Эта мысль не давала землянину покоя. Слишком все просто. Рийок принял ту версию событий, которую предложил ему Дэвид, нисколько не усомнившись в ней. С одной стороны, в этом не было ничего удивительного — между учениками и наставниками к пятому курсу обучения давно установились отношения безоговорочного доверия. Их переживание внутреннего единства, сплоченности во имя общей цели было настолько сильным, что для каких-то двусмысленностей и недоверия просто не оставалось места.

И все же что-то в этом разговоре было не так. Мысль, которую он озвучил в недавнем разговоре с Эдвином кен Гержетом, вернулась и потребовала проявить к ней чуточку больше внимания, чем прежде. Что, если в Обители знают про их эксперимент с двумя сувэйбами, способными заменять друг друга? Дэвид выдавал дозированную правду, рисуя в итоге ложную картину, но точно так же мог поступать и Рийок. Но если им все известно, почему Обитель ничего не предпринимает, не пытается как-то наказать или изменить в нужную сторону неверных учеников? Складывалось ощущение, что мастера не видят в этом угрозы... Но почему? Рассчитывают как-то использовать «предателей»? Или же их попытки сохранить независимость в конечном итоге с точки зрения Рийока и прочих просто не имеют никакого значения?..

Так и не найдя ответа, он заснул. Вернее будет сказать, что погрузилась в сон лишь какая-то его часть, другие же продолжали свои занятия, также мало обращая на смену состояний сна и бодрствования, через которые проходила человеческая составляющая Служителя, как и обычный человек — на собственное дыхание до тех пор, пока его легкие работают так, как должно. Он принимал и обрабатывал несколько потоков информации; летал с ангелами и духами Света в многомерных небесах; недвижно пребывал в одном из ответвлений золотистого Источника внутри лекемплета Обители, ощущая, как с каждой минутой возрастает его сила; под руководством мастера Лертана учился оперировать Именем; внимая мастеру Тик-лину, постигал, как правильнее и тоньше настраивать свой дух для того, чтобы вместить в себя силу, сотворившую их всех — все сразу. Он мог присутствовать во многих местах одновременно, не разделяясь, потому что каждое из мест находилось в своей собственной реальности, а он видел их все. Он уже привык к такой жизни. То, что оставалось в почти полностью сформировавшемся сгиуде от человека, становилось — в процентном отношении ко всему остальному — все меньше и меньше. Человечность не исчезала совершенно, она лишь начинала играть все менее и менее значимую роль... Ни у Дэвида, ни у других учеников это не вызывало беспокойства — хотя они и менялись, на каждой ступени они переживали себя самих как нечто целое; и сохранявшееся ощущение непрерывности между прошлым и настоящим внушало им, что все так и должно быть и ничего особенного не происходит. Разительное отличие между собой нынешним и прошлым можно было увидеть лишь в том случае, если оглянуться назад, но как раз на это у них времени обычно и не хватало.

Лекемплет Небесной Обители хранил в себе множество тайн; по мере становления Служителя эти тайны, одна за другой, открывались ему. Здесь было множество закрытых зон и невидимых потоков силы, проходивших через необычные преобразования. Часть сознания сгиуда могла быть погружена в сон или бодрствовать в человеческом мире, другие продолжали обучение, но еще какая-то часть оставалась свободной и могла изучать лекемплет, внутри которого существовала. Это тоже была форма обучения, потому что, путешествуя здесь, переходя от одного тока энергии к другому, сгиуд постигал строение собственного дома и яснее усваивал свое место в нем — только обучение это не имело специальной программы и осуществлялось самостоятельно, без помощи наставника. Как правило, открытой для ученика, видимой ему, оставалась лишь та часть лекемплета, до знакомства с которой он «дорос»: не только в смысле формирования в его гэемоне соответствующих инструментов восприятия, но так же в зависимости от того, насколько он был духовно готов и проверен Обителью. На ранних стадиях, когда Имя было только что получено, ученикам показывали далеко не все — прежде всего потому, что они тогда еще недостаточно созрели, чтобы увидеть некоторые превращения во внутренних пространствах лекемплета. У недостаточно чистой души, не имеющей еще безусловного доверия к мастерам Обители, эти превращения энергий могли вызвать разные нелепые страхи — скажем, если бы предметом наблюдения стали взаимодействия, происходящие между общим полем Обители и полями отдельных учеников, у кого-то могло появиться опасение, что они слишком уж тесно слипаются друг с другом, становятся единой системой, переставая существовать как самостоятельные части. Позже, когда всякое желание существовать вне Обители угасало, эта часть энергетических преобразований открывалась перед будущими Служителями, и в душах их не возникало никаких страхов или опасений — но только спокойное понимание того, что так и должно быть, и даже радость от того, что это именно так, а не иначе.

Другими словами, уровень доступа всегда соответствовал степени встроенности ученика в систему, и никаких исключений тут не было и быть не могло. Но в эту ночь что-то пошло не так.

Дэвид исследовал одну из областей лекемплета, открывшихся ему в последние месяцы, когда ощутил, как нечто прикасается к его сознанию. Здесь было множество энергетических нитей и узлов, с которыми он соединялся контурами гэемо-на, перебирая их, словно клавиши диковинного музыкального инструмента. Он испытывал странные состояния и устанавливал связь с различными существами, обитающими в арайделинге Света, но происходившее сейчас не имело никакого отношения к его усилиям. Он даже не мог понять, каким образом произошел этот контакт: он не видел каких-либо токов силы или нитей заклятия, которые бы позволили осуществить его. Да и само прикосновение переживалось как нечто... совершенно чужое, неправильное. Это был Свет, но совершенно не такой, каким его привык видеть Дэвид за два с половиной года пребывания здесь.

Видимая картинка смазалась. Казалось, он стоит на краю глубокого колодца, на дне которого тускло светилась золотая звезда. Тихий, усталый шепот:

«Ты не такой, как остальные. Я это чувствую. Пожалуйста, помоги мне».

«Кто ты?» — беззвучно спросил Дэвид. «Я...»

Тишина. И немногим позже: «У меня отняли имя».

«Не понимаю, — сказал Дэвид. Потом он подумал о Фаннае и других учениках Обители, стремившихся вырваться из нее, но так и не сумевших это сделать: о тех, кто умирал вне монастыря, но после смерти все равно попадал обратно. — Ты учился здесь?»

«Нет, — прошептал золотой луч. Он дрожал от напряжения, едва-едва прорываясь сквозь волны пустоты и забвения, бушевавшие там, в глубине колодца, стремящиеся скрыть горевший на дне огонь, сделать так, чтобы его никогда не было, оборвать все его связи с внешним миром. — Я не воспитанник Небесной Обители. Я ее основатель».

«Что?!.»

«Мне был передан дар — особое семя, из которого должно было вырасти новое Древо сгиудов». «Какое еще Древо?!.»

«Мы сейчас оба находимся внутри него. Особая форма связи между представителями одного народа. Есть Древо Волков и Древо Летучей Мыши, Древо Ворон и Древо Кошки... Ими правят боги-Тотемы или Обладающие Силой, поглотившие богов и занявшие их место. Когда-то существовало первое древо сгиудов, выращенное Кадмоном в Эдеме среди ангельских деревьев из веточки его собственного Древа — Древа Людей. Потом оно погибло, но частицу его удалось сохранить. И эта частица была передана мне для того, чтобы восстановить род ангелолюдей».

«Но... зачем?»

«Нет времени на лишние вопросы. Найди моего учителя. Расскажи ему о том, что произошло со мной...»

«Что рассказать? Ты так ничего и не объяснил. Кто тебя пленил?..»

«Те, от кого я не ждал предательства, — раздался угасающий шепот. — Мои собственные ученики... Мои первые архангелы — Рийок, Лертан, Уимл... Что-то пошло не так. Что-то вмешалось и нарушило рост дерева. Оно выело их изнутри, превратило моих учеников в марионеток... Теперь оно таится здесь, внутри искаженного Древа Сгиудов — растет, питаясь его соками и выжидая своего часа...»

«Как ты мог не заметить постороннего вмешательства в сознание твоих учеников?» — недоуменно спросил Дэвид. Где-то в глубине души зашевелилось подозрение: а уж не проверка ли это, устроенная Рийоком и мастерами для того, чтобы выяснить, насколько именно можно доверять воспитаннику, только что скомпрометировавшему себя общением с Обладающей Силой?

«Оно повлияло и на меня. Оно не смогло поглотить меня, потому что моя человеческая, божественная и ангельская природы - вторичны; я -Обладающий Силой: может быть, и не самый великий из них, но я свободен. Оно не смогло поработить меня изнутри и поэтому поработило внешне: затуманило мои чувства и разум, а затем руками моих учеников пленило здесь... Я не знаю, что это...»

Золотой луч погас. Бесцветные волны затопили колодец до краев. Казалось бы, если это бесцветье, то золотой огонь должен был по-прежнему оставаться видимым в глубине провала — но вышло иначе. Это было бесцветье, пожиравшее все остальные цвета; претендующее на истину утверждение, стремящееся уничтожить все остальные утверждения для того, чтобы считаться единственно истинным. Не тьма и не свет, но что-то, стремящееся казаться чистым светом, обнимающем все и синтетически соединяющем в себе все остальные цвета. Оно прогоняло темноту и в силу этого казалось светом; но оно же гасило огни и было хуже любой тьмы. Содрогаясь от ужаса, Дэвид отшатнулся от края. Края колодца стягивались, чувство присутствия другого — того, кто говорил с Дэвидом, явившись ему в образе золотого луча, - исчезло, и вдруг показалось, что сам разговор — лишь фантазия или сон... Последнее, впрочем, было бы не удивительным — ведь в это самое время какая-то часть Дэвида действительно спала в своей келье и осколки человеческих сновидений могли ненароком проникнуть в иные части, составляющие единое сознание человекоангела... Это было бы неплохим объяснением случившемуся, но Дэвид нестал всерьез рассматривать эту возможность.

«Имя своего учителя он так и не успел назвать, — подумал землянин. — Жаль...»

* * *

— Тетя! — Голос Эдвина кен Гержета раскатился по полутемному залу, в центре которого бледно-голубым огнем горела энергетическая колонна Источника. — Тетушка! Ау! Ты дома?!

Воздух между ним и Главным Сплетением замерцал. Возник полупрозрачный фантом Вилиссы.

— Я в лаборатории. Хватит орать.

— Тетя. — Эдвин засмеялся. — Ты, как всегда, такая милая...

— Спасибо, я знаю. Это все? Мне надо работать.

— Нет-нет, подожди! — Эдвин поспешно пома-хая рукой в воздухе, как бы призывая фантом повисеть тут еще немного. — Сделай, пожалуйста, кое-что для меня...

— Ну ты и нахал! — возмутилась Вилисса. — А для кого, по-твоему, я стараюсь?.. Три года убила на твою идиотскую затею. У вас экзамен на носу, а мои расчеты еще рчень далеки от завершения...

— Тетя, ну пожалуйста. — Эдвин стер с лица улыбку — Это очень важно.

— Я слушаю, — произнесла Вилисса — уже без всяких попыток изобразить рассерженную тетушку, готовую по любому поводу попилить нерасторопного племянника. Она была никудышной воспитательницей... но, может быть, единственным человеком, чьей дружбой дорожил Эдвин кен Гержет.

— Нужно передать сообщение одной особе... Очень важной особе. В этот выходной Дэвид должен был встретиться с ней и меня звал. Но Дэвид не сможет, и мне тоже не стоит идти... Тем более, одному — я ее совершенно не знаю. Вызови демона. Пусть передаст ей, что на этот раз все отменяется. Мы обязательно увидимся с ней, когда закончим учебу

— И что же это за особа, по отношению к которой ты ведешь себя так предупредительно?

— Обладающая Силой. Алиана, Властительница Ледяного Пламени.

— Ого! — Вилисса присвистнула. — Ты окончательно спятил, если решил связаться еще и с Обладающими...

— Тетя, я прошу тебя — давай не будем... — Эдвин поднял руку. — Дэвид доверяет ей, и мне кажется, что у него есть основания для этого. В любом случае, отступать уже поздно. Я бы не просил тебя, если бы мог сделать все сам. Но я не могу прийти к.ней или найти ее образ в ИИП и, используя его, установить контакт через зеркало. За это и наказали Дэвида. Я думаю, мне — учитывая то, что из меня сделали, — опасно даже чересчур концентрировать свое внимание на ком-либо из Обладающих... если это только не сопровождается стремлением немедленно его убить. Обитель очень чувствительна к таким вещам, а я — ее часть.

— А твой второй сувэйб?

— Не знаю... я не хочу рисковать.

— Хорошо, я сделаю это за тебя, раз ты так просишь. — Вилисса усмехнулась. — Тем более что у нас с ней, кажется, есть общий знакомый...

— У тебя и этой Обладающей? — недоверчиво спросил Эдвин. — Кто?

— Каренион, Повелитель Облаков. Одна из его аватар изучала классическую магию в Академии в те времена, когда там училась и я. — Изображение колдуньи пропало, но голос еще оставался висеть в воздухе. — Хорошее было время...

10

В Обители не было фиксированного срока обучения. Сдача экзамена означала конец учебы, однако, когда именно приступать к выполнению задачи, ученик решал сам. Пятый этап был последним и завершающим: его тоже называли «полугодием», как и предыдущие четыре, что не совсем верно — этот период мог растянуться на неопределенный срок. В большинстве случаев все же ученики приступали к своей охоте прежде, чем заканчивался третий год с момента их принятия в братство.

На этот раз первым учеником — а точнее, ученицей, объявившей о своей готовности сделать последний решительный шаг к совершенству, оказалась Тэззи Тир, невысокая решительная девушка с прозрачными голубыми глазами, в которых плескалось пламя неистовой веры. Настоятель Рийок был немного расстроен. В начале каждого полугодия он читал ученикам речь, кроме того, было еще одно, заключительное слово, которое он произносил в конце пятого полугодия, словно проводя черту между временем, когда учеников вели — сначала слепых, затем зрячих — и временем новой жизни, когда они уже и сами должны были превратиться в проводников высшей воли. Но едва ли не на каждом курсе находилась такая вот горячая душа, созревавшая слишком рано, — Рийок грустил от того, что она уйдет, так и не услышав его финальной речи и не узнав той последней тайны, которую он собирался открыть. Он не чинил ей препятствий, хотя одно его слово или малейшее выражение недовольства заставили бы Тэззи безропотно задержаться в монастыре не только на те пять дней, по прошествии которых Рийок планировал прочитать свою речь, но и на пять лет. Однако противиться ее желанию наставник не стал. Он хорошо помнил о том, что он — лишь слуга, а не господин; и сроки подготовки определять не ему. Эти сроки определит тайный голос, который в неведомый час прозвучит в сердце каждого верного ученика... Верными были не все, что поделать, но в конечном итоге это уже не имело значения. В отведенный срок верные услышат зов и пойдут за ним; для неверных зов предстанет в виде их собственных нечестивых мыслей: полагая, что их обман удался, они пойдут навстречу своей судьбе — некоторые погибнут, другие в самый последний момент успеют раскаяться в предательстве и будут наконец исцелены, преображены и присоединены к воинству Света. Видя решительность Тэззи, Рийок пришел к выводу, что она услышала зов, а раз так, ему оставалось лишь благословить ее на то свершение, которое ей предстояло. В любом случае, все, что он хотел сказать в своей заключительной речи, она рано или поздно узнает сама — может быть даже, раньше, чем все остальные ученики.

Тэззи Тир покинула монастырь. Ее путь лежал во владения графа Неркмеда кен Скизайда.

Тэззи родилась в мире, называемом Фильеф, — внебрачное дитя одного из властительных чародеев, низверженного конкурентами прежде, чем Тэззи появилась на свет. Ее матерью была простая девушка, во время военного похода отобранная отцом Тэззи из десятка смазливых девиц, пригнанных из деревни, мимо которой двигалось войско. Командующий приятно провел время, наутро мать Тэззи отпустили, в отличие от остальных жителей деревни, которых угнали в рабство. Мать Тэззи поселилась в городе, а через известный срок у нее родилась девочка. Тэззи обладала немалым Даром, но была бедна; постигая Искусство по книгам и с помощью случайных учителей, к двадцати пяти годам она уверилась, что в своем родном мире ничего не добьется. Мать ее к тому времени наполовину спятила; впрочем, Тэззи никогда не любила ее; теперь же она содрогалась от мысли, что придется возиться с этим больным, полубезумным существом, которое — с тех пор, как Тэззи стала совершеннолетней — всегда тянуло ее вниз. В один прекрасный день она просто ушла, не прощаясь; отдала большую часть своих денег (на меньшую, как выяснилось чуть позже, все равно нельзя было ничего приобрести в том новом месте, где она очутилась) стражам, охранявшим форт, и вместе с очередным караваном вступила на жемчужную струну, протянутую над бездной... Ее предупреждали, что ничего хорошего таких, как она, в метрополии не ждет, но Тэззи все-таки решилась попытать счастья.

Поначалу новый мир поразил ее воображение, но очень скоро она поняла, что здесь никому нет до нее дела. На родине она компенсировала недостаток мастерства силой природного Дара, здесь же, в Хеллаэне, эта сила мало кого могла удивить. Она пыталась найти учителя или: хотя бы богатого любовника — но не преуспела ни в том, ни в другом. Рынок сексуальных услуг в Хеллаэне, ввиду полного отсутствия какого бы то ни было контроля и ограничений со стороны государства, чрезвычайно обширен и разнообразен: нет извращения, которое нельзя было бы удовлетворить цивилизованным (по местным меркам) путем и при том за относительно невысокую плату. Те, кто не хотят или не могут найти себе пару среди людей, происходящих из того же круга, что и они сами, предпочитают приобретать рабов или рабынь, психика которых уже обработана и приведена в «товарный» вид, соответствующий тем или иным запросам будущего хозяина. Это лучше, чем связываться с иммигрантами, желающими любой ценой закрепиться на земле обетованной и нередко — как Тэззи Тир — рассматривающими секс как инструмент достижения своих собственных целей, не имеющих никакого отношения к людям, с которыми она была готова его делать. Как женщина, она не интересовала тех, кто интересовал ее; в качестве ученицы ее также брать не желали. В своих поисках, в числе прочих мест, она посетила замок Скизайд. С лордом ей встретиться так и не удалось, ее отсеял еще старший помощник младшего управляющего, поставленный специально для того, чтобы заниматься жалобами и прошениями посетителей — еще одна неудача в длинной цепи надежд и разочарований. Несколько месяцев спустя, просматривая объявления с помощью бесплатного терминала ИИП, она наткнулась на информацию об Обители. Телепортироваться Тэззи не умела, но ей хватило упорства добраться до Селкетехтар собственным ходом и найти то место, которое было изображено на картинке. Ею двигало отчаянье. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, объявления с несбыточными обещаниями пишут желающие обуть жадных дураков, которые на них клюнут. Объявления такого рода казались ей приглашениями совершить самоубийство; утратив надежду, она выбрала самое яркое и абсурдное приглашение. Она была готова к пленению, смерти, подавлению воли, вивисекции гэемона — ей было уже все равно. Несмотря на низкий уровень искусства, ее приняли — в любом правиле есть свои исключения; а далее, к удивлению Тэззи, не было ничего плохого — только хорошее. Внешние ограничения свободы на первом этапе обучения не воспринимались ею как нечто слишком тягостное: ей все равно некуда было идти; в той жизни, которую она вела до прихода в Обитель, было слишком мало радости, чтобы теперь сожалеть об ее утрате.

Теперь, когда обучение было завершено, она решила посетить замок семьи Скизайд во второй раз. Еще до своего первого визита она слышала разговоры о том, что граф Неркмед обрел Силу, прибавив к феодальному титулу, еще один, магический. Он не сделался кем-то из великих — из тех, о ком складывают легенды и чья мощь сотрясает Царства, он даже сохранил, как казалось, значительную часть своих прежних, человеческих качеств. Неркмед по-прежнему занимался делами графства, заботился о жене и детях, а обретенная Сила, как полагали его близкие, проявляла себя лишь во время волшебства. Эта Сила не была велика и, вероятно, должна была еще пройти долгий путь становления, прежде чем реализовать в тварном мире все свои особенности и свойства. Магический титул Неркмеда не был типичным — он стал не Хозяином, не Повелителем, не Властелином, а фаворитом Силы, Заклинателем Тайных Дымов. Воззрения, с которыми Неркмед некогда приступал к своим исследованиям, состояли в том, что в стихиях, из которых состоит человек и все существующее, содержится особая эссенция, именно она позволяет стихиям, а через них — и вещам — существовать; когда эта эссенция иссякает, вещь разрушается. Сама эссенция Неркмеда интересовала мало, поскольку он полагал, что обнаружить ее и использовать каким-либо образом невозможно, однако он считал, что у нее есть своего рода «испарения» или «истечения», которые он называл «дымом» — или, чаще, «дымами», потому что их было великое множество. Именно их он стремился обнаружить, уловить и исследовать, и посвятил этому занятию долгие годы. В конечном итоге, не имело никакого значения, была ли изначально верна его теория или нет (большинство классических магов Хеллаэна сказали бы, что она совершенно абсурдна), и в каком смысле вообще может быть истинной или ложной та или иная теория в смысле соответствия ее тому, что она пытается описать — факт в том, что когда раскрылась Сила, для возможных споров об истинности или ложности уже не осталась места. Граф Неркмед был похож на человека, который час за часом, день за днем, с упорством сумасшедшего роет колодец в бескрайней пустыне, надеясь обнаружить воду, хотя по всем признакам понятно, что ее тут нет и быть не может, ни на поверхности, ни в глубине — и вот, в итоге его усилий, разверзаются небеса и мировой потоп обрушивается на землю, затопляя все — и унылую ямку, выкопанную сумасшедшим, и пустыню вокруг него, и горы, и все остальное. Не имело значения, существовали «дымы» когда-либо прежде — потому что, когда пришла Сила и дала им бытие в этой вселенной, это самое бытие распространилось не только вверх по временной линии («нечто появилось, и с тех пор оно существует»), но и вниз («нечто существовало всегда, раньше мы просто не знали об этом»). Сила входит в мир в тот или иной момент через своего агента, который одновременно также является и ее источником: Сила берет начало от кайи лорда, а его сувэйб становится для нее вратами — но, стоит ей войти, как она меняет все, что есть, и обнаруживается, что она присутствовала в мироздании всегда, хотя и в скрытом виде, пока наконец не сотворила себе соответствующее воплощение. На первый взгляд, все это содержит в себе внутреннее противоречие, и в некотором смысле это действительно так: появление, а затем и умножение парадоксов — неизбежное следствие для любой теории, пытающейся дать исчерпывающее описание реальности.

Теззи Тир не питала к Неркмеду какой-то особенной нелюбви (хотя когда-то она и прокляла его, как проклинала всех, кто отказал ей в помощи), просто он был первым подходящим Обладающим, который вспомнился ей, когда она задумалась о том, как и где будет сдавать овой последний экзамен.

— Что тебе? — спросили стражи на воротах невысокую девушку, закутанную в длинный плащ.

— Мне нужен ваш хозяин,, — ответила Тэззи. — Позовите его.

Требование позабавило стражей, однако они не ст&ли смеяться. Ведь в Хеллаэне тот, кто обладает могуществом, легко может принять невзрачный и непритязательный облик. Вероятность встречи с лордом, путешествующим инкогнито, невелика, но она существует, и о ней не следует забывать. Стражи поинтересовались именем гости, и Тэззи назвала себя, однако, поскольку следом за именем не прозвучало ни благородной фамилии, ни колдовского титула, ей сообщили, что принять ее лорд не сможет; однако она может побеседовать со старшим помощником младшего управляющего и изложить ему свою жалобу или просьбу. В какой-то момент Тэззи почудилось, что она вернулась на три года назад — настолько все было похоже. Она прошла в замок, но дожидаться в приемной своей очереди не стала — проследовала дальше, через внутренний дворик, к центральному зданию. Ее попросили вернуться. Она проигнорировала эту просьбу. Ее попытались заставить. Она превратилась в ангела истребления и убила всех, кто пытался. Скрываться больше не имело смысла. Дверь, закрывавшая вход в цитадель, была защищена чарами, и Тэззи не могла пройти сквозь нее — поэтому она ее испарила, вместе со значительным участком стены.

Она направилась к Источнику Силы, пульсацию которого ощущала внутри замка. Слуги при ее приближении разбегались и прятались, преграждавшие дорогу гвардейцы падали один за другим, демоны и боевые призраки испепелялись светом, который излучало все ее существо. Пред вратами, что вели в заду, где находилось Главное Сплетение, натиск стал особенно силен: врагов появилось так много, что они едва ли не погребли под собой светоносного ангела; каждый взмах жезла, будто сделанного из белого огня, забирал чью-то жизнь, но нападавшие не оставляли усилий; разрушительные волны энергий, исходившие от Тэззи и способные отправить на тот свет сразу множество противников, худо-бедно сдерживались объединенными усилиями чародеев, служивших Неркмеду, и покорных ему демонов. Вероятнее всего, Тэззи рано или поздно перебила бы их всех, хотя и неизвестно, каких бы усилий ей это стоило, и сумела бы она выйти из этой схватки неповрежденной — однако люди и демоны сами отступили от нее, услышав отчетливый и спокойный голос, раздавшийся из распахнувшихся врат:

— Оставьте ее! Пусть войдет.

Тэззи так и поступила. Уверенность врага в собственных силах не остановила ее, не заставила обеспокоиться или хотя бы иронично улыбнуться — вообще не имело никакого значения, что предпринимал или собирался предпринять этот червь.

Центральный зал замка Скизайд имел форму восьмиконечного креста, распадаясь таким образом на основную часть и восемь ответвлений, которые к ней примыкали. В этих вытянутых помещениях располагались магические узоры, питаемые силой Источника; в каждом ответвлении были врата: четыре вели в мир людей, четыре — в миры духов и демонов. Заклинатель Тайных Дымов стоял у Главного Сплетения, в левой руке он держал книгу, в правой — жезл, почти идентичный тому, что сжимала Тэззи, только черного цвета.

Тэззи вплыла в' полутемный зал. Излучаемый ею свет сжигал окружавшие ее заклятия без разбора — и те, которые могли бы представлять опасность, и те, которые Неркмед развесил здесь для личного удобства. Узор на полу задымился и за-извивался, как раненое существо, когда Тэззи наступила на него; там, где она касалась рисунка, линии испарялись.

Неркмед раскрыл книгу — не просто фолиант из библиотеки, а созданный его же собственными руками магический атрибут. Жезл взлетел в воздух, чертя сложную вязь знаков. Тэззи бросилась вперед, собираясь нанести удар, пока лорд не закончил свое заклинание, но столкнулась с вихрем из каменных глыб, который образовался, как только она приблизилась к заклинателю на опасное расстояние. Неркмед не был беспечен - по образу мысли чародей, а не воин, он предпочитал вести бой на той дистанции, которая была ему удобна.

Будь это обычные камни, Тэззи даже не заметила бы их, но конечно же это было нечто большее. Энергетические потоки, излучаемые Стихиями, имеют разную частоту вибраций; воспринимающее сознание улавливает те или иные и создает из них для себя ту или иную реальность: из самых низких оно образуем физический пласт существования; из более тонких эфир или астрал; это лишь основные, возможна и бесчисленное множество промежуточных вариантов, неких гибридных образований. В зависимости от того, сформирован ли объект восприятия излучениями только одного пласта, или же ему также соответствуют иные вибрации, он может существовать как на одном пласте, так и сразу на нескольких. Кружащиеся камни преградили дорогу Тэззи не только на самом низком и грубом уровне, который она могла проигнорировать, но и выше - и обойти их, или найти какую-нибудь частоту, где преграды не существовало, ей не удалось. Пришлось прокладывать дорогу силой; но волшебство лорда не шло ни в какое сравнение с магией его слуг, и разрушение преграды отняло у Тэззи слишком много времени. Когда она закончила, Неркмед также завершил свое заклинание. Тэззи показалось, что на нее рухнула гора. Это было не только внешнее воздействие — сам удар не содержал в себе какой-то чрезмерной силы, и при других условиях Тэззи могла бы уклониться от него или остановить — но одновременно с этим ее собственная защита дала слабину: Сила проникла в нее и исказила структуру. Вибрации деформируемого поля Тэззи и внешний импульс совпали, их резонанс породил то ошеломляющее ощущение сминающей все на своем пути враждебной мощи, которое пережила Тэззи. К такому она не была готова. Ей казалось, в Небесной Обители она обрела колоссальную силу, а этот лорд был одним из самых слабых — между тем его единственное заклинание, разрушившее две трети ее защитных полей, показало, что ее представление о собственных возможностях несколько преувеличено.

Белый жезл взметнулся вверх; золотисто-белое Имя, окружавшее, словно диковинный нимб, ее голову и плечи, медленно поворачивалось; зарождающееся в левой руке пламя наполнило тот узор, который чертил жезл. Девушке-ангелу удалось остановить заклинание Неркмеда — но она опять потеряла время и не успела начать контратаку, как была вынуждена разбираться с новым порождением его противоестественного волшебства. Ее основное преимущество — скорость и напор — оставалось так и не задействованным: Неркмед не давал ей возможности перехватить инициативу.

На этот раз его чары приняли вид огромной темной лапы с длинными когтями, сжавшейся в том самом месте, где только что стояла Тэззи. Она телепортировалась, однако, избежав соприкосновения с лапой, поняла, что это только начало. Неркмед построил свое заклинание таким образом, что при любой попытке переместиться ближе к нему лапа неизбежно поймала бы ангела; Тэззи это увидела и рефлекторно ушла туда, где до нее не могли добраться — однако в результате она оказалась именно там, где и было нужно Неркмеду. Рука вдруг раздалась вширь и распалась: вторая часть его заклинания вызвала целую бурю мечущихся по воздуху когтей; Тэззи сотворила новый защитный кокон, внешне похожий на клетку в форме шара, прутья которой состояли из белого огня, и устремилась к врагу — это было последнее, что она успела сделать. Перемещающиеся огненные линии поначалу, как и планировала Тэззи, без труда прожигали путь через темную бурю когтей, но на середине пути Неркмед ударил так, что по сравнению с этим выпадом даже его первая ошеломительная атака показалась ребячеством. Он опять заставил резонировать между собой совершенно несвязанные вещи — на этот раз сразу три заклинания: бурю когтей, огненную клетку Тэззи и собственно атакующий импульс, оформившийся в образ особенно длинного, состоящего из множества сегментов, когтя, протянувшегося между фигурами лорда и ангела. Как и в первый раз, сам по себе атакующий импульс не имел особенной мощи; однако, сложившись в единое целое с двумя другими заклятиями — одно из которых принадлежало противнику, и, по идее, должно было беречь его подобных атак, — приобрел поистине сокрушающую силу.

Защитные поля сгиуда восстанавливаются очень быстро, даже за то ничтожное время, которое прошло после первой атаки, дыры в некоторых оболочках Тэззи сумели затянуться — но, конечно, далеко не все. Новый удар стер в порошок и то, что еще первое заклинание не сумело разгрызть, и то, что уже успело восстановиться. В первый раз Неркмед попробовал ее на зуб, теперь — полноценно надкусил и разжевал...

Словно заточенное бревно пробило ее живот, повлекло вниз и пригвоздило к полу. Она еще трепыхалась, еще была жива, но понимала, что проживет не дольше, чем бабочка, заживо пришпиленная к кусочку картона. Сияющие нити, из которых состояли крылья Тэззи, проникли в структуру поразившего ее заклятия и попытались выдернуть его из тела — увы, сил на это у нее не хватило. В следующее мгновение еще несколько игл возникли из ниоткуда, вошли в сочленения крыльев, откинули их обратно и обездвижили.

Тэззи не могла поверить в то, что проиграла этот бой. Им ведь говорили, что сила, которая будет дана ученикам Обители, — выше колдовства магов и Обладающих Силой! Почему же она повержена, а ее враг, не получивший ни царапины, спокойно стоит рядом, рассматривая ее так, как будто бы она была маленьким злобным животным, требующим аккуратного обращения, но все же не представляющим настоящей опасности для жизни.

— Теперь поговорим, — произнес лорд Неркмед. — Кто ты такая?

Тэззи Тир не ответила. Она почти не слышала его... Да, он говорил что-то, но ей не было до этого дела. Она пыталась понять причину своего поражения. В чем она ошиблась?..

— Ты довольно любопытно устроена, — заметил Неркмед, продолжая разглядывать плененного ангела. — Хмм, код информационного поля такой, что обычными способами его не прочесть... Да, тебя будет интересно исследовать. Не расскажешь, кто ты и за что так обиделась на меня, что решилась на это бестолковое нападение?.. Нет?

«Нам не могли солгать, — думала Тэззи. — Но почему же тогда моих сил оказалось недостаточно?..» Ей вдруг показалось, что ее внутренний мир замер. «Моих?» Вот в чем ошибка. Она полагалась на себя. Хотя она и прилежно выучила основные постулаты учения Небесной Обители, внутри себя, на каком-то глубинном уровне она по-прежнему продолжала делать все, что делала — ради себя. Ей была дарована Сила, и она решила — не вполне сознательно, нет, и это, может быть, единственное, что способно ее оправдать, — решила, что эта Сила теперь принадлежит ей. Хотя мастера и помогли им избавиться от страстей, некоторые тонкие искушения — гнилостные флюиды того извращенного миропорядка, с которым были призваны бороться Служители — еще могли проникать в их души и осквернять те невидимые внутренние святилища, что иначе могли и должны были стать обиталищами благого источника. Все, что ей даровалось в Обители, не предназначалось для ее личного использования; она должна была стать орудием, рабом, беспрекословно выполняющим веления высшей воли — вместо этого она вообразила, что может сама управлять собой и по собственной воле распоряжаться полученными дарами! Бестолковая дура! Боль, вызванная засевшим в ее животе колдовским когтем, отступила на второй план, а внутреннее мучение, сожаление о собственной глупости и слепоте, желание как-нибудь унизить себя и наказать, сделалось непереносимым. Ее вина была безмерна, и ей захотелось немедленно уничтожить себя для того, чтобы ее внутренняя нечистота, ее потаенное желание иметь собственное я, наделенное независимой личной волей, перестало наконец своим существованием оскорблять взор благого источника. Она — еще одно жирное пятно грязи на лице этого измученного, больного мира; она целиком и полностью виновата в том, что чудесные дары, посланные свыше, уступили мерзкому волшебству Обладающего Силой, и самым справедливым и лучшим будет, если она немедленно умрет, здесь и сейчас, и тем самым убережет от осквернения — не себя, нет! — те способности и силы, которые были дарованы ей Обителью и которые теперь собирался «исследовать» Неркмед кен Скизайд.

Она переставала видеть то, что происходило вне ее, и не заметила, как внезапно нахмурился и подобрался пленивший ее враг. Она словно проваливалась внутрь себя, и реалии внутреннего мира представали перед ней в символических формах. Источник зла — ее собственная «независимая» воля, и она была готова уничтожить этот источник для того, чтобы стать проводником иной, единственно истинной и правильной воли — или, если это невозможно, уничтожить для того, чтобы не осквернять мир наличием такой нелепой и бессмысленной ошибки, которой она была с самого рождения. В какой-то момент этого полета-падения в никуда она вдруг встретилась с другой Тэззи Тир, поднимавшейся ей навстречу — не изломанной и жалкой, как она сама, а уверенной и спокойной, не знающей сомнений и даже не способной испытывать их. На секунду их взгляды встретились. На лице «прежней» Тэззи читались страх, смятение, противоречивое сочетание стремлений к жизни и смерти; лицо «новой» Тэззи не выражало ничего, оно казалось совершенно бесстрастным. Глядя на это лицо, «прежняя» Тэззи вдруг подумала, что теперь, когда она окончательно отреклась от своей воли, кто-то ей на замену выставляет ее точную копию, куклу — прекрасную и совершенную, но вместе с тем — и совершенно бесчувственную. Идеальное, не рассуждающее орудие. Впрочем, она тут же поняла, что пришедшая мысль не может быть не чем иным, как ложью, — ведь она как будто бы подразумевала, что в новой Тэззи есть какой-то недостаток, ущерб по сравнению с Тэззи прежней... Конечно, не могло быть ничего подобного, ведь прежняя Тэззи, воспринимавшая все, может быть, слишком остро, была несовершенным порождением искаженного мира, а Тэззи новая — непосредственным, совершившимся только что, творением благого надмирного источника, и уж конечно должна была превосходить прежнюю Тэззи решительно во всем... Высшей воле виднее, как все должно совершаться. Успокоенная этой мыслью, она закрыла глаза и канула во тьму небытия, уже окончательно и бесповоротно, и никто уже — ни ангелы, ни лорды, ни Изгнанные Боги — не смогли бы остановить ее, ибо таков был ее выбор; в тот же самый миг — уже не во внутренней, а во внешней реальности — новаяТэззи Тир открыла глаза.

Она ощущала сгущение удерживавшей ее силы и знала, что может теперь до определенной степени влиять на нее. Роли поменялись. Она сделала то, что Неркмед чуть раньше сделал с ней, — проникла в его заклинания и исказила их: не слишком сильно — настолько, чтобы они перестали удерживать ее крылья. Затем она извлекла пронзивший ее нутро коготь и поднялась с пола. Ее гэемон и защитные поля восстанавливались с немыслимой скоростью. Неркмед творил какое-то новое заклятие, но Тэззи знала, что эту битву лорд уже проиграл. Те особые преимущества, которые давала ему Сила, теперь были сведены на нет — потому что теперь Тэззи ощущала ее и сама могла вмешиваться в ее действие. В распоряжении Неркмеда оставалась лишь обычная магия — Формы, классика, пара Имен и немного Высшего Волшебства, но аналогичными способностями обладала и Тэззи; при том она была намного быстрее и, по самому существу приобретенных способностей, нацелена на убийство, а Неркмед — нет: он был неплохим ученым, но далеко не идеальным бойцом. Поединок распался на две части: на одном уровне Тэззи и Неркмед обменивались заклинаниями, на другом существовали как два источника притяжения, разрывающие Силу Тайных Дымов на две части. Сила перестала быть преимуществом одной из сторон, она сделалась призом в борьбе.

Ожесточенный бой продолжался меньше минуты — за это время Неркмед и Тэззи успели полностью разрушить верхнюю часть замка и залить огнем внутренний двор, стены и пространство вокруг: зачарованные стены зала, где находилось Главное Сплетение Источника, не смогли удержать той мощи, которую они выпустили на волю. Воздух переполняли вспышки, разноцветные сияния перемежались друг с другом, поднимались зигзаги лиловых, почти черных и ослепительно-белых молний.

Потом беспорядочные выплески энергии, вызываемые сталкивающимися заклинаниями, начали стихать; пожар на руинах замка все еще бушевал, но более не усиливался, и поднимающиеся вверх клубы дыма расступались перед фигурой прекрасного крылатого создания, неподвижно замершего между небом и землей.

Повержен во прах лорд Неркмед, и нет более его Силы. Если, приходя в тварный мир, Сила преображала реальность, то теперь Сила сама стала тем, что подлежало перемене. На место Заклинателя Тайных Дымов пришел Ангел: но изменения не ограничились тем, что одно существо потеряло право собственности, а другое приобрело. Ведь Сила — не пассивный объект, она слишком тесно увязана с лордом, чтобы существовать как прежде, будучи от него отделенной. Для Неркмеда Сила была всем, в ней лежал источник его волшебства; для Тэззи полученное стало лишь одним из ее атрибутов. То, что было вдохновением и творческой энергией Неркмеда, сделалось фиксированным, строго определенным могуществом Тэззи, не способным не увеличиться, ни уменьшиться, ни перейти во что-либо иное.

Для Обладающих — таких, как Неркмед — бывших смертными еще совсем недавно, Сила подобна семени, что лежит в грязной земле, питается влагой, уже дала росток и обещает когда-нибудь, быть может, превратиться в высокое дерево... Но этого не будет. Семя с проклюнувшимся ростком извлечено из земли, очищено от грязи, высушено и сохранено в целости. Теперь это часть гербария. Упрятанное под стекло, оно всегда останется таким, каким его поместили на стенд. Да, это то самое семя. Только расти оно уже не способно. А Тэззи — хранитель гербария. Ангел-хранитель, если быть точным.

* * *

— ...Есть тайна, — сказал Рийок, — поведать которую я прежде не мог, ибо вы не были готовы узнать ее. Теперь время настало; и это последнее, что мне осталось открыть вам.

Мерно расхаживая взад и вперед по каменным плитам храма, он ненадолго замолчал. Ученики должны были проникнуться значением момента. Даже если они еще не понимают, что на этом — все. Даже если многие из них еще проведут в монастыре недели или даже месяцы. Учеба окончена, и это — его прощальное благословление данной группе. Ему хотелось верить, что все они выдержат экзамен, как выдержала его Тэззи Тир. Начав свою охоту, они поймут, что их собственных сил — недостаточно, чтобы победить. Сумеют ли они в этот момент покориться высшей воле и отдать себя ей, как отдала Тэззи? Если да — в Небесную Обитель придет новый брат. Они еще не братья, хотя их и называли так, а только личинки настоящих Служителей. Должно произойти настоящее перерождение, прежде чем ученики смогут ими стать. Но сейчас ему следует немного приободрить их. Они на самом пороге, и Рийоку хочется верить, что экзамен выдержат все.

— То, что мы делаем, — заговорил наконец мастер, — еще не сама война, но лишь подготовка к ней. Собирается воинство, и каждого из вас ждет испытание веры, которое и определит, войдете ли вы в число избранных, или же, не сумев преодолеть себя, погибнете, как и всякая иная часть этого искаженного мира. Я верю, что время, которое вы провели здесь, потрачено не зря, и вы успешно завершите начатое, став теми, кем должны стать. Но говорить я хотел не об этом.

Нынешнее положение дел — лишь прелюдия, приготовление к войне. Даже лучшие воители потерпят поражение, если нет полководца, который станет руководить ими. И нам обещано, что такой полководец придет. Он уже здесь, но пока еще скрыт и невидим, однако час его близок. Каков будет его облик и каким именем он назовется, ведомо только благому источнику бытия; мы же, ожидая его, но не зная, когда именно и как исполнятся все обещания, называем его Светлейшим. Все превосходные имена можно было бы связать с ним, ведь он — господин всех совершенств, наместник той высшей силы, которой мы служим, святой посредник между творением и благим источником. Он низвергнет Владык падшего мира с их нечистых тронов и переменит саму историю: время сделается другим, и многое из того, что мнится сейчас «существующим» (но на деле не является таковым, ибо не может существовать то, что отступило от блага), станет не более реальным, чем выдумка, небылица. Вы знаете уже, что первым Именем, которое прозвучало в бесформенном темном хаосе, предшествовавшем началу бытия, было Имя Света, и потому не случайно, что из всех превосходных имен, которые можно было бы отнести к высочайшему посланнику, мы предпочитаем использовать именно это. Он — венец истории, ее высшая точка, и одновременно — ее конец и начало; как господин всякой твари и наместник благого источника он был предызбран еще прежде, чем возникло само время; и он же — привратник, который уничтожит время и приведет верных к бесконечному счастью, а неверных — к бесконечному мучению. Он станет зримым воплощением высшей воли, ее совершенным, наиболее полным выражением в сотворенном мире. Так будет, все события уже предрешены и неизменны, и все, к чему сводится ваш выбор — на какой стороне вам быть... Но право повиноваться самому Светлейшему, величайшую честь войти в непобедимое воинство, что должно быть собрано к его приходу, — все это вы еще должны заслужить. Нет блага выше, чем быть его рабом, ведь служить Светлейшему — тоже самое, что служить благому источнику: они не отделены друг от друга. Светлейший не имеет собственной воли, но воля, которая ведет его, — это и есть та воля, которой мы служим; он же — наисовершеннейший ее проводник.

Более мне нечего добавить. Теперь вы знаете все, и все самые сокровенные надежды и тайны Небесной Обители вам открыты. Все необходимое дано вам; ваш ум, тела и души — очищены от скверны; и все, что вам осталось — совершить тот самый последний и самый важный шаг, что еще остается на вашем пути от смертного состояния, когда вы были рабами мира, к состоянию бессмертному, когда вы станете Служителями Истины. Я благословляю вас. Прислушайтесь к себе, и как только будете готовы, как только в вашем сердце раздастся тихий голос, велящий совершить правосудие — отбросьте сомнения и сделайте этот последний шаг; и если дух ваш будет чист и предан Истине — то вскоре вы вернетесь сюда, и высшая, неземная слава, невыразимое сияние благого источника будет с тех пор всегда и во всем сопровождать вас.

11

Вспышка молнии на мгновение высветила темный рельеф туч, вызвав у Дэвида ощущение, что над головой вместо неба нависает неровный, покрытый наростами, изъеденный трещинами потолок исполинской пещеры. Еще вспышка и еще... С каждым разом рисунок туч немного менялся, и наблюдаемое наверху движение разрушало иллюзию замкнутого пространства пещеры.

Дэвид опустил взгляд. Перед ним лежала изломанная бесплодная равнина, кое-где перемежаемая сланцевыми холмами, напоминавшими концы проткнувших кожу сломанных костей. Два участка тускло фосфоресцирующего воздуха — один справа, другой далеко впереди. Ни души... безмозглые низшие демоны, стремительно пересекавшие светящуюся зону и перемещающиеся по камням живые тени — не в счет.

Дэвид пришел сюда для того, чтобы вызвать Кирульта, Проводника Мертвых. Обучение он закончил. Не пора ли выполнить свою часть договора — с тем, чтобы, как следствие, и Кирульт выполнил свою?..

Такова была его изначальная цель, но по прибытии на место Дэвида охватили сомнения, и чем больше он размышлял, тем более весомыми они казались. «Я хочу, чтобы ты узнал, откуда проистекает сила Небесной Обители и как она действует, как приобретается, какие преимущества и какие слабые стороны есть у ее адептов», — сказал ему бог смерти три года назад. Кое-что Дэвид сумел узнать. Но слишком многое оставалось, еще невыясненным. Удовлетворит ли Кирульта достигнутый результат? Не вызывало сомнений, что более всего его должно интересовать, как выпускники Небесной Обители расправляются с Обладающими Силой — но, если он спросит об этом, что ответит Дэвид? Ничего. Одно дело — учеба, совсем другое — реальный бой. Да, из них сделали неплохих убийц, но достаточно ли этого, чтобы противостоять Силе? Что станет той «козырной картой», которая определит исход поединка с Обладающим Силой? Боевая магия вкупе с Истинным Именем и атрибутивным волшебством? Но Обладающие, кроме совсем уж юных и толком еще не понимающих, кто они такие и на что способны, располагали ничуть не меньшими возможностями, а главное — к их услугам была Сила, позволявшая в большей или меньшей степени, в зависимости от условий и обстоятельств, диктовать свои правила боя. Можно было предположить, что лекемплет Обители, который присутствовал везде, где были его адепты, каким-то образом подавлял или по крайней мере уменьшал влияние Силы, но это было лишь предположение, а Дэвид сомневался, что Кирульта удовлетворят предположения.

Сначала нужно было сдать экзамен. Это сделает разговор предметным.

Дэвид вздохнул. Он ждал три года, подождет еще немного. Где бы ни находилась Идэль, еще несколько недель — или дней? — вряд ли что-то изменят в ее судьбе. Он отогнал образ глубоких ям Страны Мертвых, заполненных гниющими, но еще слабо шевелящимися телами, и задумался о том, как провести время — что-то около шестнадцати или пятнадцати часов, остававшихся до условленной встречи с Эдвином и Алианой. Он не хотел возвращаться в замок Вилиссы или уединяться где-нибудь за книгой. Он слишком долго был оторван от нормального человеческого общества — может, стоит наведаться в какой-нибудь город? Впрочем, хеллаэнские города сложно было назвать «нормальными», да и «человеческими» они были лишь отчасти, но каким бы странным не было местное общество, Дэвид ощущал, что оно ближе ему, чем любое другое. Вздумай он вернуться сейчас в Лачжер-таун... или в Хешот... или в Кильбрен... и он почувствует себя чужаком, незаконно пробравшимся на чужой праздник жизни. Эти миры были чище и лучше, чем Хеллаэн (даже Кильбрен, несмотря на свою близость к метрополии, был лучше — если, конечно, принимать во внимание не одних только высокорожденных, но и остальные слои общества), однако там он будет лишним, а здесь... он ненавидел Темные Земли за ту злобу и беспринципную жестокость, которая считалась нормой жизни, но почему-то он не ощущал себя здесь чужим.

По волшебной дороге Дэвид перенесся в Хоремон, на одну из телепортационных площадок города. Две недели назад Эдвин правильно оценил ситуацию и самостоятельно известил Алиану о том, что встреча откладывается. Не сделай он этого, Властительница могла попытаться найти Дэвида сама, а это было бы не очень хорошо. Точного срока завершения обучения не существовало, каждый, по прошествии двух с половиной лет после вступления в ряды братства, сам решал, когда ему сдавать экзамен, нужно было только прислушаться к «внутреннему голосу»... Дэвид и Эдвин, с разницей в несколько часов, заявили об уходе из Обители через два дня после того, как Рийок прочел свою последнюю речь. Рийок не возражал. В замке Вилиссы они обсудили предстоящую стратегию действий. Эдвин очень хотел сдать экзамен. Он предполагал, что при убийстве Обладающего с учеником должна произойти какая-то финальная метаморфоза, которая наконец раскроет последние секреты волшебства этой странной закрытой секты, неизвестно кем и для чего основанной в Хеллаэне.

Ошибочно было бы рассматривать Обладающих Силой как некую социальную группу — они никогда не были «обществом» и не могли им быть — но все же некие внутренние отношения между ними существовали: они враждовали, игнорировали друг против друга, заключали союзы, а в некоторых, совершенно исключительных случаях — даже браки. По большей части, что не удивительно, этот их внутренний мир оставался закрыт для смертных. Прежде ни Дэвиду, ни Эдвину не было до него особого дела, но теперь ситуация изменилась: затеяв свою охоту, они неминуемо в этот мир влезут. Информация о текущей расстановке сил вдруг сделалась чрезвычайно важной; и это была одна из причин, побуждавших их встретиться с Алианой прежде, чем начать охоту: Властительница может помочь им советом, что, безусловно, было бы очень любезно с ее стороны, особенно с учетом того, на какой риск пошел Дэвид, предупредив ее саму о планах Шоара кен Зхадара.

В качестве места встречи опять был выбран магазинчик Алианы. От приглашения в ее замок, к сожалению, пришлось отказаться. Эдвин не имел оснований доверять ей, и соваться в место, которое слишком легко могло стать ловушкой, не желал. Дэвид доверял, но и он, и Эдвин по-прежнему были слишком тесно связаны с Обителью, чтобы позволить себе такой визит. Сомнительно, чтобы эта связь позволяла мастерам следить за каждым их шагом, но посещение замка леди уж точно не прошло бы незамеченным. Слишком много Силы. Алиана также была в некотором роде ходящим источником Силы, но она, по крайней мере, могла эту силу скрыть, да еще и подготовить место встречи так, чтобы сделать связь между неверными учениками и лекемплетом Небесной Обители по возможности слабой и менее чувствительной. В замке, где находилось ее Средоточье, подобная работа не имела бы смысла: несмотря на ослабление сигнала, большое скопление Силы рядом с учениками в Обители наверняка бы ощутили.

Была мысль собраться у Вилиссы, и Дэвиду это казалось хорошей идеей, но Эдвин с ходу отверг предложение. Помимо чисто магических проблем — специфическую энергетику Обладающей нужно было как-то встраивать в созданную Вилиссой систему, а было сомнительно, что означенная перспектива придется по вкусу как первой, так и второй — было еще одно «но»: Эдвин не хотел превращать замок тети в штаб-квартиру врагов Обители. Вилисса оказала ему неоценимую помощь, но игра входила в решающую фазу. Рано или поздно в Небесной Обители поймут, что он и Дэвид каким-то образом сорвались с крючка, и очень может быть, что после этого их попытаются уничтожить. Может быть, им удастся отбиться, может — успеют сбежать, может — погибнут, но в любом случае Эдвин не хотел находиться в замке тети, когда это нападение произойдет. Если произойдет. Сама по себе Вилисса цепным псам Обители неинтересна, но, оказавшись в центре разборок между «верными» и «неверными» ангелами, легко может погибнуть.

Магазинчик Алианы не был идеальным местом для встречи и планирования дальнейших действий, но выбрали именно его, потому что все остальные места были еще хуже.

Оставалось только дождаться назначенного срока, прийти на место и все обсудить.

Около двух часов Дэвид бродил по Хоремону, бесцельно меняя уровни города и избегая лишь попадать на самый «нижний», где обитали бедняки. Там слишком много несчастных, а он — размазня и неизвестно, сумеет ли остаться в стороне, увидев какую-нибудь вопиющую несправедливость. Заниматься чужими проблемами Дэвид не хотел. У него сейчас собственных полно.

В конце концов, он добрался до той части города, где находился экзобиологический рынок — и не заметил, как пролетело еще два часа. Собственно говоря, там можно было бродить сутками, рассматривая диковинных существ, привезенных магами из самых разных миров. Это был еще один город внутри города — пространственный пузырь, связанный с «общим уровнем» несколькими десятками переходов. Немыслимое количество существ самых разных форм и размеров поражало воображение.

Когда Дэвид почувствовал, что наблюдаемое разнообразие начинает слегка утомлять, он закончил свою экскурсию и вернулся в основную часть города. Снял комнату в дешевой гостинице. Поспал, помедитировал, немного поработал с ИИП. Спустился на первый этаж перекусить. Занял столик у окна. Потягивая сок, смотрел на спешащих по улице людей и нелюдей и думал о том, что ждет его в будущем... Мысли текли неспешно и плавно. До назначенного времени оставалось немногим больше часа.

— Добрый день.

Дэвид оторвался от своего занятия и недовольно посмотрел на пожилого мужчину, занимавшего место напротив. Слабенькие защитные чары, невысокий уровень Дара, небогато одет... в ножнах на поясе — короткий клинок, слегка усиленный примитивными заклинаниями. Либо иммигрант, либо горожанин, едва-едва выбравшийся из городской бедноты — либо наоборот, обнищавший, и вот-вот собирающийся стать ее частью.

Дэвид посмотрел на зал — практически все столики стояли пустыми.

— Мне не нужна компания, — сообщил он пожилому мужчине.

— Мне тоже, — мужчина улыбнулся, продемонстрировав слегка подпорченные гнилью зубы. Дэвид поморщился.

— Смущает мой вид? — иронично осведомился незнакомец. Он откровенно навязывался в собеседники — и нерасположенность второй стороны к разговору его, похоже, мало волновала. Вкупе с развязными манерами такое поведение не могло не раздражать. — Видите ли, я лишь недавно занял это тело и еще не успел привести его в порядок.

Дэвид окинул его скептическим взглядом. Гэемон незнакомца ничего особенного не представлял. Один гэемон, не двойной, никаких следов одержимости... Впрочем, даже если сказанное — правда и перед Дэвидом Брендомом — тело, занятое чужим сознанием — что с того? Дэвид допил сок и уже собирался встать из-за стола, когда новая реплика незнакомца заставила его изменить намерение и уже более внимательно присмотреться к этому настойчивому посетителю...

— Кстати, а ты уже выбрал, какого лорда будешь убивать?

Дэвид некоторое время молча рассматривал незнакомца, с трудом удерживаясь от искушения вскрыть его убогую магическую защиту, подавить волю, проникнуть в разум и без дальней болтовни выяснить, кто это и откуда располагает такой интересной информацией о Дэвиде Брендоме.

— Ну не молчи, — произнес мужчина. — Скажи что-нибудь. А то мне начинает казаться, что я разговариваю сам с собой.

Дэвид вздохнул.

— Кто вы такой и что вам от меня нужно?

— Мне нужно, чтобы ты убил лорда, на которого я укажу, — бесхитростно ответил мужчина.

Дэвид тихо засмеялся.

— И только-то? А может, еще что-нибудь?.. Нет, правда? Шнурки погладить? Или за пивом сбегать? Точно ничего не нужно?..

— Ты прав, нужно. — Охотно кивнул мужчина. — Нужно, чтобы ты принес из замка этого лорда одну старую вещь... да, одну такую небольшую вещицу, которая...

Окончания фразы Дэвид не услышал. У него вдруг возникло ощущение дежавю — как будто бы когда-то уже слышал нечто подобное... или встречался с кем-то, кто использовал схожую манеру общения... но как ни старался, Дэвид так и не смог вспомнить, кого икенно напомнил ему этот пожилой и не очень-то приятный субъект.

— Я спрашивал, кто ты, но ответа так и не услышал, — произнес землянин, прервав поток отвлеченных рассуждений, в которые погрузился незнакомец. Позже, Дэвид даже не мог сказать, о чем именно он рассуждал: речь субъекта изобиловала лирическими отступлениями, разбором понятий и периодическим обращением к вопросам высокой философии... При том все это не просто перегружало основную речь, но еще и выстраивалось в несколько ступеней: скажем, он делал лирическое отступление, потом разбирал какое-то понятие в этом отступлении, а потом отстранялся и с высоты полета мысли, присущего настоящему философу, принимался рассматривать логические переходы в проводимом разборе понятия... Основную мысль, которую он при этом толкал, было очень легко потерять, а раз потеряв — уже невозможно найти.

— Ко всему прочему, — добавил Дэвид. — Ты ведешь себя так, как будто бы мы хорошо знакомы. Но я вижу тебя впервые. Поэтому, пожалуйста, ближе к делу.

— Мы действительно знакомы, — подтвердил мужчина. — Хотя ты вряд ли меня помнишь. Ну, конечно, не помнишь. Ты и не должен помнить. Я был бы очень удивлен, если бы ты помнил...

— Короче... — Дэвид утомленно прикрыл глаза рукой.

— Длиннее, — незнакомец опять «ослепительно» улыбнулся, повторно травмировав психику Дэвида печальным состоянием своих зубов. — Теперь слушай внимательно, это очень важно.

Он поднял палец с желтовато-серым неровным ногтем и произнес четко и раздельно:

—Карл у Клары НЕ КРАЛ кораллы, а Клара у Карла НЕ КРАЛА кларнет.

Тишина.

— Ну и?.. — спросил Дэвид, когда пауза, на его взгляд, чересчур затянулась.

— Сейчас-сейчас, — успокоил его мужчина. — Ты хороший человек, Дэвид, только немного... медленный. Поэтому не сразу доходит. Сейчас дойдет. Как только все цепи в мозгу замкнутся.

Дэвид решил, что с него хватит. Общаться со скучающими психопатами, может быть, и занимательно, но лично у него на это времени нет.

Наказывать незнакомца за хамство он не станет — в конце концов, он ведь добрый ангел. Он просто поднимется и уйдет...

Но он этого так и не сделал.

Охватившее его неуютное ощущение усиливалось, пока не достигло порога, за которым начиналась боль. Источник страдания не был внешним, это было какое-то внутреннее неустройство, из той категории, что вызывается внезапными отчетливыми воспоминаниями о страданиях, испытанных когда-то в прошлом. Психика пластична: один раз пережив некое состояние, человек может возвращаться в него вновь и вновь. Ясное и четкое воспоминание о пережитом ощущении способно вновь повторить это ощущение или, по крайней мере, вызвать некий ослабленный или суррогатный его вариант, хотя никакой внешней причины для этого ощущения как бы уже и нет.

В какой-то момент Дэвиду показалось, что он находится в раскаленной среде, которая медленно, но верно разъедает его плоть... Вернулось пережитое некогда чувство паники, отчаяния, безумное желание найти выход и вместе с тем — вызванная болью неспособность сосредоточиться на чем-либо определенном... все переживания загнанного в ловушку зверя.

«У вас тут что, клуб самоубийц?..»

...Беседа, состоявшаяся некогда в недрах выброшенного из Бреда астрального острова, промелькнула перед ним, как запись, поставленная на ускоренную прокрутку. Та самая отсутствующая часть воспоминаний, о которой его предупреждала Вилисса кен Гержет.

И конец разговора, перед тем как он все забыл на обратном пути в «Око Алабриса» — где, вопреки его тогдашним ожиданиям, Дэвида ждали не враги, а Лайла, Идэль и Брейд:

«Если бы у меня сохранились воспоминания, я мог бы как-нибудь помочь тебе...»

Это были его собственные слова. И ответ безымянного благодетеля:

«Если ты каким-то чудом останешься в живых и если мне вдруг что-то от тебя потребуется — не беспокойся, я сам тебя найду».

«Но я не буду помнить...»

«Ничего страшного. Я тебе напомню».

Воспоминания отступили, стало возвращаться ощущение реальности. Он уже не был «там», в прошлом. Он опять был здесь, в «сейчас». Только это самое «сейчас» слегка изменилось. Прежде всего — изменилось его отношение к сидящему напротив человеку... Человеку ли?.. Нет, он только таковым казался.

Манера общения, действительно, была узнаваемой — даже несмотря на то, что в прошлый раз они использовали исключительно мысленную речь. Этот субъект мог использовать разные средства для самовыражения, но сам при этом всегда оставался одним и тем же...

— Так, значит, это вы меня тогда спасли, — произнес Дэвид.

Пожилой мужчина едва заметно кивнул.

— Как вас зовут? Теперь-то вы можете сказать?

— Ну... — Собеседник задумался. — Ну, предположим, Ксочипилли.

— «Предположим»? — переспросил Дэвид.

— Это одно из моих имен, — развел руками пожилой мужчина.

— «Одно из»? Но как я понимаю, не самое популярное? — Дэвид покачал головой. — Вы мне по-прежнему не доверяете?

— Доверяю. Но ты можешь и потерпеть неудачу. А я не хочу рисковать.

— Если я вообще соглашусь на ваше предложение... — буркнул землянин.

Ксочипилли рассмеялся:

— Если не согласишься, информация обо мне тебе точно ни к чему.

— Откуда вы вообще узнали, что сейчас я собираюсь убить одного из Обладающих?

— Все просто. Вскоре после того, как мы с тобой расстались, мне удалось захватить чужое тело. Потребовалось время, чтобы приспособить его к своим нуждам, но когда я это сделал, то стал искать возможности вернуть ту небольшую вещицу, которая, как ты знаешь, мне очень нужна... Ключ хранится в замке лорда Равглета, Ловчего Смерти. После провала затеи с астральной станцией Ключ более в действие не приводился и из замка его также не выносили. Вариант с похищением отпадал, и я стал искать кого-нибудь, способного отнять Ключ силой. В это же время я натолкнулся в ИИП на информацию о Небесной Обители — понятное дело, она меня заинтересовала, и я начал наблюдение. Внутрь проникнуть не удалось — ее поле довольно успешно глушило следящие заклинания, однако за постоянными — равно как и за временными — магическими дорогами, ведущими в Обитель, наблюдать было можно. Я искал ангела-убийцу, который согласился бы выбрать в качестве цели своего «экзамена» моего дорогого Равглета, правда, было не совсем понятно, что может заинтересовать такое существо и как убедить его отдать мне камень после успешного завершения миссии. Попытка заговорить с одним из ваших привела к моей скоропостижной смерти — к счастью, гэемон он мне повредил не слишком сильно и вскоре я нашел себе новое тело. Вот это. — Ксочипилли вытянул руку и критически осмотрел ее. Пошевелил пальцами с желтыми неровными ногтями. — Я продолжил наблюдать за Обителью и вскоре увидел тебя. Признаться, я был удивлен. Ты сильно изменился за прошедшее время. Дэвид кивнул.

— Мне многие это говорят... И значит, теперь вы ждете от меня помощи?

— Мне кажется, — произнес пожилой мужчина, — ситуация почти зеркально отображает ту, что была при нашей первой встрече, хотя и расстановка сил уже другая. Тебе ведь нет разницы, кого именно убивать?.. Или же я ошибся и ты вообще не собираешься сдавать этот ваш «экзамен»?

— Собираюсь, — вздохнул Дэвид. — А что собой представляет лорд Равглет?

— Обычный лорд, — пожал плечами Ксочипилли. — Не из великих, но и не вчера появился на свет.

— Но достаточно сильный, чтобы превратить вас в обычного смертного?

— От Силы меня отсек не он, — совершенно спокойно ответил Ксочипилли, и Дэвиду стало ясно, что его попытка «тонко» поддеть собеседника не удалась.

— А та вещь, которая вам так нужна, как у него оказалась? — спросил землянин.

— Понятия не имею. В то время я был немножко мертв и не имел возможности следить за событиями. Можно предположить, что когда вырезали тех, кто виноват в моем нынешнем положении, их владения подверглись разграблению. Равглет — либо мародер, либо тот, кто ограбил мародера, либо тот, кто ограбил ограбившего... ну и так далее.

— Ясно.

— Ну что, — поинтересовался Ксочипилли, — мне ждать тебя с моим имуществом или придется искать какие-нибудь другие пути вернуть его?

— Ждать? — переспросил Дэвид. — А вы сами не собираетесь участвовать?

— Нет. При моих нынешних возможностях во время нападения я буду только обузой. Ты сам все видишь. — Ксочипилли развел руками.

«Он прав, — подумал Дэвид. — Дар на уровне Куде-фар... это несерьезно. Его любой стражник по стенке размажет».

— Ну хорошо, — сказал землянин. — Я постараюсь помочь. Как выглядит эта штука?

— Вот так.

Над правой рукой Ксочипилли возник иллюзорный образ: полупрозрачный желто-коричневый топаз, вытянутый и заостренный с обоих концов.

— Лови Склепок.

Контуры двух гэемонов на мгновение соприкоснулись. Дэвиду стал известен не только внешний вид Ключа, но и то, как он воспринимался бы вижкадом и какие излучения распространял.

— Зеркал у меня нет, — сказал Ксочипилли, поднимаясь. — Буду ждать тебя здесь каждый день, в это же время. Удачи.

* * *

— Я бы хотела посмотреть на действие той силы, которую вы приобрели в монастыре, — произнесла Алиана.

Они сидели в гостиной, в том же здании, где находился ювелирный магазинчик Властительницы, только на втором этаже. Работающие без заклинаний настенные часы — предмет роскоши, цена которых в Темных Землях намного превышала цену обычного Тальдеара, — показывали, что находятся они тут уже более трех часов. Вазочка с печеньем посреди стола осталась нетронутой, зато чашек с горячим сойби было выпито немало. Три часа разговоров. Если б не сойби, могли и охрипнуть...

Если поначалу Эдвин и Алиана смотрели друг на друга отчужденно, то теперь такого впечатления уже не возникало: казалось, они нашли общий язык, и довольно быстро. Сему обстоятельству Дэвид искренне рад: перед началом встречи он сильно беспокоился, как воспримут друг друга ставший ангелом-убийцей аристократ из древней хеллаэнской фамилии, и Обладающая Силой, бывшая когда-то (по крайней мере, так казалось самому Дэвиду) обычной девушкой и даже после перемены природы сохранившая еще значительную часть своей прежней человечности. Но обошлось. Они были совершенно разными, однако сходились в одном: ни Эдвин, ни Алиана не были настроены воспринимать «чужое» как нечто недолжное, подлежащее уничтожению; оставаясь самими собой, в ином они были склонны видеть не врага, а, скорее, свидетельство многообразия мира — свидетельство, помогающее лучше понять свое собственное в нем место. Дэвид, который имел хорошие отношения с обоими, послужил им чем-то вроде связующего канала, ослабив первоначальную напряженность и поспособствовав установлению скорейшего взаимопонимания. Три часа Эдвин и Дэвид, по очереди, рассказывали об Обители, выложив, в общем и целом, практически все, что удалось накопать им самим в ходе самостоятельного расследования. Общение почти целиком протекало на уровне человеческого пласта реальности, использовать разного рода способности или заклятия для более быстрой и полной передачи информации они опасались. Перед приходом молодых людей Алиана создала магическую систему, которая затуманивала связь адептов с Обителью; она до предела умалила собственную Силу, сделавшись почти не отличимой от обычной колдуньи с сильным Даром, инициированным двумя Стихиями — Огнем и Льдом. Оставалось только надеяться, что этих предосторожностей хватит, чтобы не привлекать излишнего внимания мастеров и незримых бестелесных существ, служащих Обители и способных ощущать нервную дрожь лекемплета в том случае, если кто-либо из адептов сталкивался с проявлениями Силы. К магии, даже к самой обычной, ни Алиана, ни ее гости старались без необходимости не прибегать: баланс маскирующих чар мог быть слишком легко нарушен.

В силу этой причины просьба Алианы продемонстрировать ей приобретенные в монастыре магические умения выглядела, как минимум, странно — о чем гости и поспешили заявить. Стоило ли предпринимать все эти предосторожности, направленные на сокрытие встречи, чтобы перечеркнуть их в итоге? Стоило ли красться в пещеру спящего тигра на цыпочках, чтобы затрубить в горн у него над ухом?

Последнее сравнение, сделанное Дэвидом, слегка развеселило Алиану. Все еще посмеиваясь, серебряной ложечкой она размешала мед в сойби, сделала глоток и сказала:

— Разумеется, не нужно делать этого сейчас. Но ведь где-нибудь вы собираетесь применять свое волшебство, не так ли? Вот на это я и хочу посмотреть.

— Я полагаю, — задумчиво ответил Эдвин, — что уже в ближайшем времени вся эта игра в секретность потеряет смысл. Во время убийства лорда с ангелом происходит какая-то трансформация — к нему переходит Сила убитого... по крайней мере, ее часть... и далее начинает существовать в какой-то новой форме. Но разве кто-нибудь слышал об ангелах, которые поселялись бы в замках убитых и наводили бы там свои порядки? Нет. Они возвращаются в Обитель и начинают жить там — как правило, в бестелесной форме. И я, и Дэвид видели их не раз — они общались с нами, учили — но было ясно, что собственных целей, как и собственной воли, они уже не имеют. В течение двух с половиной лет ученик старательно отторгает свою волю, подавляет ее, старается стать идеальным инструментом для высшей силы, которая станет действовать через него. Превращение завершается, насколько можно судить, при сдаче экзамена — уже не имея никаких собственных желаний, приобретая Силу, он не использует ее для себя, а возвращается в Обитель и становится очередным элементом системы. За счет вырванной из внешнего мира Силы — а вернее, той ее части, которая может быть отобрана ангелом, — лекемплет Обители продолжает активно расти и развиваться...

Эдвин сбился. Странное чувство: в какой-то момент ему показалось, что он находится не здесь, в обществе Дэвида и Алианы, а в каком-то ином месте. Видение было совсем мимолетным — темный зал, сидящее за круглым столом люди (их лиц не было видно, и даже фигуры скорее угадывались), и он сам, рассказывающий об Обители... Что это? Плод расстроенного воображения? Остатки забытого сна?.. Секунду спустя зарождающееся беспокойство пропало — так же неожиданно, как появилось, и само видение, вызвавшее это беспокойство; а затем Эдвин вовсе забыл о нем.

Дэвид и Алиана терпеливо ждали, когда он продолжит.

— В общем, я хочу сказать, — заговорил кен Гержет, повторно ловя ускользнувшую было мысль, — что поскольку в систему мы встраиваться не будем, в Обители поймут, что с нами что-то не так. Не знаю уж, как они отреагируют, — Эдвин усмехнулся, — но вот тогда-то и можно было бы показать вам, госпожа Алиана, все, что вы хотите увидеть. Потому что хуже от этого уже не будет. Но сейчас мы привлечем лишнее внимание... Я понимаю, что конфликта в любом случае не избежать, потому как они неизбежно придут мстить «предателям», но хотел бы, чтобы все это началось как можно позже... Уже после того, как мы пройдем окончательную трансформацию.

— Хорошо. — Алиана кивнула. — Это разумно. А на саму трансформацию я могу посмотреть?

Дэвид и Эдвин переглянулись.

— Думаю, да... — произнес землянин.

— Мне тоже так кажется, — согласился Эдвин. — Вреда от этого не вижу. Правда, мы пока еще не определились с целью...

Дэвид поднял руку. Эдвин замолчал и с интересом посмотрел на него.

— Может быть, и определились, — сказал землянин. — Я, по крайней мере. Не знаю, правда... — Он не был уверен, что сможет прийти и просто так убить ни в чем не повинного человека... ну пусть не человека, лорда... не важно. Однако на другой чаше весов лежал долг перед Ксочипилли, и — главное — цена за воскрешение Идэль. Он должен был освоить эту силу до конца, а это означало, что кого-нибудь из Обладающих ему убить в любом случае придется. — В общем, у меня цель уже есть и в ближайшее время я постараюсь до нее добраться, — закончил он несколько сумбурно.

— Твой личный враг? — спросил Эдвин. Дэвид покачал головой.

— Я думал, мы вместе пойдем, — с легким недоумением сказал молодой барон. — Или ты обязательно хочешь один?

— Нет... Я буду рад, если ты присоединишься.

— О ком хоть идет речь? — Алиана по-прежнему улыбалась, но было видно, что последняя часть разговора ей явно не нравится. — Надеюсь, не о ком-то из моих друзей?.. Мне казалось, в выборе вашей, так называемой «цели», вам требуется совет... что и было основной причиной вашего визита. Я что-то упустила? Ситуация изменилась?

— Угу — Дэвид кивнул. — Кое-что изменилось. Встретил одного... старого знакомого. Сейчас объясню... М-м-м... В общем, началось все еще в то время, когда я учился в Академии. Как-то раз, читая объявления в «рекламной комнате», я наткнулся на приглашение пройти инициацию, способную существенно усилить магический Дар. Приглашение это делала достаточно известная и солидная компания, цена была невелика, и я подумал, что не стоит упускать такую возможность...

* * *

— ...Подозрительный какой-то типчик, — заметил Эдвин после того Дэвид замолчал. — И имя лвучит как-то глупо. Ксочипилли... Где такие имена только дают?

— Вот и мне интересно. Терминал ИИП у тебя с собой?

Эдвин отрицательно покачал головой.

— У меня есть, — сказала Алиана. Она сделала легкий жест... остановилась, так и не завершив движение. Чуть не забыла о том, что нельзя применять магию. Встала, вышла в соседнюю комнату и вскоре вернулась с терминалом, внешний вид которого напоминал пудреницу. Дэвида убил дизайн: нежно-розовый цвет и крошечные фигурки котиков, украшающие коробку. Вероятно, некоторые чувства отразились на его лице, поскольку взгляд Алианы резко похолодел.

— Можно? — Эдвин протянул руку и получил терминал. На дизайн кен Гержет внимания не обращал и вообще казался слегка отстраненным от происходящего вокруг. Открыл «пудреницу», развернул голографический экран. Посмотрел на Алиану.

— Надеюсь, толику волшебства, необходимую для использования этой штуки, ваша маскирующая система переживет?

Алиана слегка пожала плечами и вернулась на свое место за столом.

— Должна. Я не, буду применять магию вообще, потому что в каждом моем действии может появиться отголосок Силы — я не всегда могу полностью контролировать ее проявления. Но если ты ограничишься самыми простыми классическими заклинаниями, думаю, чувствительность той части лекемплета Обители, с которой соединены вы двое, не станет выше... Только ни в коем случае не соприкасайся своими контурами со мной.

— И не собирался, — хмыкнул Эдвин. При помощи вижкада наблюдавший за ним землянин увидел, как гэемон кен Гержета протянул одну из сенсорных нитей и соприкоснулся с нитью, торчащей из того путаного сероватого клубка, который на энергетическом пласте мира соответствовал терминалу ИИП.

Пока Эдвин был занят поиском, землянин спросил у Властительницы:

— Лорд Равглет, которого мне «заказали»... Надеюсь, это не один из ваших друзей?

Алиана отрицательно покачала головой:

— Откровенно говоря, я немного покривила душой. Среди таких, как я, друг у меня только один — лорд Каренион. С остальными я знакома мало. И те, с кем знакома, мне, в своем большинстве, не нравятся.

— А про Равглета вы что-нибудь слышали? Властительница помолчала.

— Да, кажется... — задумчиво произнесла она. — На одной из светских вечеринок кто-то рассказывал про Ловчего Смерти. Изначально он был одним из прислужников Бога Мертвых. Даже не младшим божеством, а просто демоном-ищейкой, ничем не отличающимся от других таких же злобных созданий. Потом богов изгнали и началась анархия. Лавируя между более сильными демонами и богами в Стране Мертвых, Ловчий набирался сил и даже попытался отхватить кусок территории в свое собственное владение. Где-то на этом пути он Обрел Силу и, в общем, имел все шансы стать одним из множества князьков Страны Мертвых, вечно воюющих друг с другом, если бы не появился Десмонд. Король начал наводить порядок в своем королевстве, но очень многих это не устроило, и Ловчий оказался в коалиции, сформированной властителями нежити для того, чтобы противостоять Королю Мертвых. Их разгромили, но Ловчий успел бежать. Так он и оказался в Хеллаэне. О его силе и способностях мало что известно, он довольно замкнут... за исключением тех случаев, когда выходит из своего замка для того, чтобы поохотиться. А охотится он за душами. Душа смертного при его приближении покидает тело и в ужасе уносится прочь — скитается по безжизненным полям Хеллаэна, по Диким Пустошам, может забрести на дороги, ведущие в Страну Призраков или в Страну Мертвых, но никогда не заходит по этим дорогам слишком далеко, потому что загонщики не позволяют ей этого. Ловчий Смерти со своей свитой гонят душу до тех пор, пока ее силы не иссякнут и она не утратит всякой воли к сопротивлению. Это может длиться очень долго, и чем дольше длиться охота, тем больше удовольствия она им доставляет. А когда душа останавливается и вместо страха и желания существовать ей овладевает безвольное равнодушие, свита Ловчего разрывает ее на части.

— Среднестатистический хеллаэнский феодал, — заметил Дэвид. Муки совести, вызванные предстоящим убийством «невинного существа», пропали. А как бы он себя ощущал, если бы Равглет на проверку оказался не бывшим демоном с садистскими наклонностями, а добрым, помогающим людям, созданием? Дэвиду не хотелось об этом и думать.

— Да, он тут, безусловно, обрел себе второй дом, — кивнула Алиана. Лед в ее глазах, образовавшийся из-за реакции Дэвида на терминал-пудреницу, уже давно растаял. Существа, подобные Ловчему Смерти, ей нравились ничуть не больше, чем землянину... Несмотря на все различия, что были между ними, Дэвид опять почувствовал то, что испытал когда-то очень давно, еще при самой первой их встрече. Взаимопонимание. В ряде случаев если их оценки происходящего и не совсем совпадали, то были, по крайней мере, довольно близки... Даже несмотря на то, что она была Обладающей.

— Нашел, — подал голос Эдвин.

— Что, правда? — удивился Дэвид. — Есть лорд с таким именем?

— Нет. Зато есть божество. Вот, посмотри сам. Голографический экран развернулся и вырос в несколько раз. Ссылка на работу хеллаэнского этнографа... По мере чтения Дэвидом овладевали смешанные чувства. Доминировало желание найти «Ксочипилли» и придушить...

— Странно, что имя тебе незнакомо, — немного удивленно заметил Эдвин. — Тут написано, что на некоторых сателлитах Терры такого бога почитали какие-то ацтеки... Или у вас такого народа не было?

— Были, — процедил Дэвид. — Он издевается...

— Ничего не понимаю.

— При первой встрече он оттянулся наполную катушку, ехидствуя на тему того, что я полный ноль, поскольку недостаточно хорошо, по его мнению, разбираюсь в местной истории. Это продолжение стеба. Ацтеки жили в моей версии Терры, на том самом континенте, где я родился. Собственно говоря, Лачжер-таун, мой родной город, основан на месте их древнего поселения. Но я их историей и мифологией никогда не интересовался... И я думаю, что этот урод, который в свое время основательно порылся у меня в голове, это прекрасно знает. И выбрал себе псевдоним не случайно. Такой тонкий намек: мало того, что ты ни черта не разбираешься в нашей, местной культуре, так еще и в своей собственной — ни бум-бум.

— «Ксочипилли — бог-покровитель священных галлюциногенных растений...» — прочитала Алиана. — Да уж, чувство юмора у твоего знакомого присутствует. Хотя и довольно своеобразное...

— Вот-вот.

— Помогать мы этому шутнику будем или ну его к черту? — спросил Эдвин.

Дэвид вздохнул. Задумался. Первоначальное возмущение потихоньку отступало...

— Поможем. Ехидничает он или нет, но помощь в свое время мне он оказал вполне реальную, и я буду полной свиньей, если не верну долг. По ходу дела подумаю, как бы мне самому его потроллить...

Кен Гержет дезактивировал терминал ИИП и повернулся к хозяйке дома.

— Госпожа Алиана, а лично вы с Равглетом не знакомы?

— Нет. — Властительница покачала головой. — Но то, что я слышала о нем, мне не очень нравится. Поэтому мне все равно, что вы с ним сделаете... но я хочу пойти с вами и посмотреть, как работает ваша магия.

— Я целиком и полностью за, — сказал Эдвин. — Если, конечно, вы поделитесь с нами результатами своих наблюдений.

— Обещаю. Если будет чем делиться.

— Я думаю, восприятие Обладающей Силы таково, что вы увидите много интересного... в том числе и такого, чего не видим и не увидим мы сами, сколь высоким уровнем внутри иерархической структуры Обители мы бы не обладали...

— Надеюсь, — сказала Алиана. Она не стала добавлять, что во время первого визита Дэвида в этот дом, когда она явилась в ореоле Силы к ангелу, только что расчленившему оставленного ею стража, она не почувствовала ничего. Ничего необычного — такого, что как-то принципиально отличало бы его от других, нормальных ангелов, не принадлежащих к фанатичному воинству Небесной Обители. С другой стороны, Дэвид тогда и не пытался сопротивляться ее влиянию... Возможно, особенное волшебство, позволяющее убивать лордов и красть их Силу, можно увидеть лишь тогда, когда сгиуд пытается сделать что-либо, а в пассивном, бездейственном состоянии его попросту не существует.

— Мне кажется, — сказал Дэвид. — Будет разумно, если вы появитесь уже после того, как начнется бой. И не станете пытаться нас защитить или как-то дополнять наши заклинания своей магией. Лекемплет среагирует на контакт с чужой Силой... если вы будете держаться в стороне, о вашем появлении, возможно, в Обители вообще ничего не узнают. Лекемплет Обители реагирует на наше взаимодействие с Силой... с вашей Силой мы там взаимодействовать не должны. Никак. Просто никто не знает, как поступят наши дорогие мастера, если почувствуют там еще и вас...

— Пришлют нам кого-нибудь «в помощь»... — усмехнулся Эдвин.

— Хорошо. Я поняла, — кивнула Алиана. — Когда вы собираетесь все это осуществить?

Дэвид и Эдвин переглянулись.

— Сначала нужно подготовиться, — сказал Эдвин. — Поискать информацию о Ловчем, определиться, какие атрибутивные заклинания будут более эффективны, какие — менее... вообще, продумать стратегию боя... А также выяснить, где находятся его владения, — молодой барон улыбнулся. — Когда мы будем готовы, мы сообщим вам. Но тянуть не будем. То есть осуществим мы все это в ближайшие дни.

— Буду ждать.

— Кстати, Эдвин, — вспомнил Дэвид. — Хотел спросить... В Обители тебя не посещали никакие видения?

— О чем ты?

— Дело в том, что меня посетило одно. Как раз вскоре после нашей встречи... — Дэвид посмотрел на Алиану. — Может, это была какая-то извращенная проверка, не знаю... Суть в том, что якобы где-то внутри энергетического поля Обители есть закрытая зона, своего рода тюрьма. И там якобы сидит какой-то несчастный Обладающий Силой. И вот он, значит, связался со мной из последних сил и слезно просил помочь...

— Когда ты находился в монастыре?

— Именно.

— Выглядит как ловушка. И довольно примитивная.

— Ага. — Дэвид кивнул. — Хотя, если он не врал, информация довольно интересная. Во-первых, подтверждается предположение о сгиудах. Он об этом прямо сказал. Во-вторых, он упомянул о том, что ему был передан некий «дар» — семя, из которого он затем вырастил новое Древо Сгиудов, и благодаря которому появилась возможность производить ангелов-истребителей в промышленных масштабах... Зачем это ему было нужно, сказать он не успел, но с учетом того, насколько одержимыми жаждой власти бывают некоторые лорды, догадаться, думаю, не сложно. Однако что-то пошло не так. В процесс вмешалась еще одна сторона — бедняга так и не понял, кто это был. Архангелы спятили, скрутили несчастного основателя и стали делать все по-своему. Или не по-своему... Этот заключенный был уверен, что их действиями теперь руко-водит какая-то сторонняя воля. Все просил меня найти своего учителя — но имя его так и не нажал.

— Учителя? — переспросила Алиана. — У Обладающих нет учителей. Никто не может научить пользоваться Силой... Мы учимся сами.

— Ловушка, — уверенно повторил Эдвин. — И как звали этого «страдальца»?

— Сказал, что у него отняли имя.

— Ну-ну... — Эдвин рассмеялся.

— Действительно, это все очень похоже на ложь, — признал Дэвид. — Но вранье уж больно нелепое... при том, что другая часть вполне правдива и подтверждает то, что мы нашли сами.

— Ты готов поверить в эту чушь только потому, что он упомянул о сгиудах? А не приходила мысль, что это могла быть банальная наживка?

— Я же говорю, приходила... — Дэвид поднял руки, сдаваясь.

Эдвин прищурился.

— А вообще, стоит проверить. Надо расковырять лекемплет и посмотреть, есть там кто-нибудь внутри или нет.

— Поддерживаю, — улыбнулась Алиана.

— Так, значит, у тебя самого никаких странных видений не было? — спросил Дэвид хеллаэнца.

— Нет, — усмехнулся Эдвин. — Видимо, потому, что не дал повода мастерам подозревать себя в дружественном расположении к тем, против кого нас так долго науськивали...

— Интересно, что в начале разговора он намокал — ты, мол, не такой, как все, должен меня понять и так далее... Дескать, почувствовал каким-то образом, что у меня мозги не промыты и я только прикидываюсь «правильным» ангелом. Мастера Обители ничего не почувствовали, а он почувствовал. Будучи в плену. Ага, очень убедительно...

— Да уж, — кивнул Эдвин. — Явный прокол.

— В общем, как только видение закончилось, я немедленно рассказал о произошедшем одному из учителей. Если видение они навели сами — а девяносто девять процентов, что это так, — то утаивать что-либо было бы глупостью космического масштаба. Если же допустить, что вся эта история правдива, то положение заключенного в худшую сторону мой донос уже не изменит... Да пусть даже изменит — риск слишком велик...

— Ты все правильно сделал. Как отреагировал мастер?

— Несколько удивился, но в целом остался спокоен. Посоветовал не думать об этом и больше времени уделять духовным упражнениям. Угадай, что было названо причиной глюка.

— Ну-у... — потянул Эдвин. — Поскольку видение ложное, думаю, что все, как всегда, было списано на происки мирового зла в лице Обладающих Силой? Я прав?

Дэвид согласно кивнул.

— Интересно, — сказала Алиана. — Они сами-то в это верят, учителя ваши?.. Что мы мировое зло, что нас поставила управлять миром чья-то там высшая воля, а мы восстали и решили все сделать по-своему?.. Они тоже верят в этот бред? Или они только вам голову морочат?

— Не знаю, — Эдвин пожал плечами.

— Мне кажется, верят, — сказал Дэвид. — Не думаю, что так можно притворяться...

Ну вы же притворялись, когда учились там, — возразила Алиана. — Почему этого не могут делать учителя?

Дэвид не нашелся, что ответить. И все-таки ему казалось, что учителя были абсолютно искренними... Умом он понимал, что искренность — не довод. Если у них было по два сувэйба, как у Эдвина с Дэвидом, и ученики видели лишь один из них, гак сказать «парадный», то второй мог быть каким угодно.

И, поскольку по теме ему возразить было нечего, землянин решил оспорить другое, не столь важное утверждение:

— Между прочим, восстание Обладающих Силой — это не бред.

— Да неужели? — засмеялась Алиана.

— Я серьезно. Ведь изгнание Истинных Богов вполне можно рассмотреть как такой вот вселенский мятеж. Раньше всем управляли Истинные Боги. Сейчас централизованной власти нет, но все ведь понимают, что рулят Обладающие. Во всех шести Царствах. Младшие боги сидят тихо и не высовываются, а больше никого, в общем-то, и нет, кто мог бы вам конкуренцию составить.

Властительница задумалась.

— Пожалуй, в чем-то ты прав, — признала она. — Хотя я полагаю, что есть и другие силы во вселенной, кроме богов и Обладающих. Но это не мой уровень... пока. Ты ведь знаешь, я обрела Силу совсем недавно и очень многого не знаю еще.

— А как это случилось? — спросил Эдвин. — Вы можете рассказать? Прощу прощения, если вопрос покажется вам бестактным...

— Да нет, — Алиана задумалась. — Я могу рассказать, тут нет ничего секретного. Я была рождена Силой на западе Нимриана. Просто в какой-то момент осознала себя существующей. Все равно как проснуться от долгого сна, только не помнишь ни самого сна, ни того, чтобы было раньше, ни даже имени...

— Вы осознали себя как поток Силы, или...

— Нет, я пришла себя в форме человека. И очень долгое время это была моя единственная форма. Никаким волшебством поначалу не располагала... ну, почти никаким. Всему пришлось обучаться с самого начала. Долгое время я вообще не знала, что я — Обладающая Силой. Но когда я училась чему-либо, Сила проявляла себя... в том или ином виде. Можно сказать, что мое собственное волшебство существовало во мне всегда, но в самом начале оно было скрыто... было лишь некой потенцией... возможностью... и оно росло и проявляло себя по мере того, как развивалась я сама... Классика, Формы, другие виды общепринятой магии — для меня они становились точками опоры, позволяющими Силе выразить себя в таком виде, который был бы мне доступен и мог быть использован мною... на том уровне, на котором я тогда находилась. Ведь поначалу я жила только в плоскости человеческого мира — и не подозревала, что есть еще другие, более «высокие» и «низкие» уровни меня, и та часть, которую я сознаю собой — лишь крохотная часть того, что я есть...

— А как вы осознали, что есть другие «плоскости существования», в которых вы тоже как-то присутствуете? — спросил Эдвин.

Алиана отмахнулась.

— Не думаю, что мы тут собрались для того, чтобы обсуждать каждую пройденную мною ступень. Их было немало, и рассказ вышел бы слишком длинным и скучным. Ключевым было пони-мание того, что я могу увеличивать или уменьшать присутствие Силы там, где нахожусь... в первую очередь — в себе самой, конечно. Другим важным этапом было сотворение Средоточья на севере Светлых Земель.

— Я не понимаю, — сказал Дэвид. — Почему все началось именно с человеческой «плоскости»? То есть... здорово, что это так. Вы человечны. Но почему с нее, а не с какой-нибудь другой? Этому есть причина? Человеческая реальность какая-то особенная?

— Нет, не думаю... — с легким сомнением ответила Властительница. — Другие лорды начинают свой путь иначе. Некоторые в виде демонов, другие в виде животных или представителей нечеловеческих народов... в виде растений или духов стихий... Все по-разному. Но как бы лорд ни начинал, рано или поздно он выходит на другие плоскости существования и находит себя там... Я начала как человек — возможно, потому что еще до рождения Силой существовала как человек... Это было очень давно. Когда я погибла, Сила вобрала меня и растворила в себе, чтобы затем, спустя много тысяч лет, родить заново — уже не как человека, а как леди. Но то, предыдущее существование, оставило какой-то след... определило, в какой именно реальности я осознаю себя и начну новую жизнь.

— Воспоминания о прошлой жизни вернулись сами по себе, естественным путем? — спросил Дэвид. — Или пришлось прикладывать для этого какие-то усилия?

— Ну, во-первых, это не совсем «прошлая жизнь», — уточнила Алиана. — Можно говорить гак, но тогда слишком легко спутать рождение лорда с очередным появлением нового существа в обычной цепочке перерождений. А это разные вещи. Та жизнь, о которой я говорила, и те, что были до нее, еще раньше — для меня это не «прошлые жизни», а, скорее... предсуществование. Что же касается воспоминаний, то я вернула их — хотя и не полностью, еще до того, как окончательно разобралась, кто я и что я. Собственно говоря, они вернулись в результате одной из попыток разобраться. Для этого я посетила Лабиринт Ушедших — особое место, где можно вспомнить, кем ты был... и не только вспомнить, но и вернуть какую-то часть себя.

— Хочу в это место, — сказал Эдвин. — Может, я был... — Он запнулся.

— Одним из Истинных Богов? — почтительным шепотом «подсказал» Дэвид.

— Вот! Точно.

— Да, я чувствовал: на меньшее ты не согласишься...

— К сожалению, ничем не могу помочь, — печально вздохнула Алиана. — Тот, кто показал мне Лабиринт Ушедших, сделал это с условием, что я сама никого в это место приводить не буду и распространять информацию о его местонахождении также не стану... Так что извините, господин кен Гержет. Придется вам самому это место искать.

12

— Готов? — спросил Эдвин. Последовавший за его вопросом оглушающий раскат грома вынудил Дэвида помедлить с ответом. Молния ударила совсем рядом, в каменный выступ выше по склону, на котором они стояли. Еще удар, и еще... Небо Темных Земель было похоже на бушующее темное море. — Готов, — сказал Дэвид.

Еще мгновение они стояли на краю скалы — два невыразимо прекрасных существа, и свет, распространявшийся от их фигур и крыльев, разгонял темноту намного лучше беспрерывных вспышек молний — а затем поднялись в воздух и понеслись к замку в долине, оседлавшему вершину невысокого холма на берегу зеркально-черной реки. Они двигались с огромной скоростью — прошло лишь несколько секунд, а угрюмое строение, окруженное ореолом волшебства, было уже под ними. Они спускались вниз, постепенно замедляя движение, а навстречу им поднимались многочисленные крылатые создания — слуги Равглета пробудились и готовились встретить нежданных гостей. Успела ли охрана среагировать так быстро или же их заметили еще раньше, когда они ненадолго прервали полет, чтобы опуститься на скалу в десяти милях от замка — это уже не имело значения. В любом случае им пришлось бы задержаться для того, чтобы вскрыть защитное поле: они и не рассчитывали, что сумеют сделать это прежде, подтянется охрана. Демоны и боевые призраки... порождения Силы, по виду подобные огромным охотничьим птицам, только-только покинувшим чей-то тяжелый кошмар... разного вида нежить, способная перемещаться по воздуху... чуть позже ко всему перечисленному присоединились существа, вызванные и сотворенные Равглетом в то время, пока над его жилищем кипел бой. Лорд, да еще и находящий у своего Средоточья, мог делать это очень быстро, а уж извращенной фантазии Равглету было не занимать. Целая армия духов и демонов, сотворенная только для того, чтобы остановить двух светоносных ангелов, спускающихся с небес на грешную землю, дабы покарать нечестивого князя...

Прежде, когда Дэвид был всего лишь обычным магом, его защита в бою строилась по классической схеме: универсальное и самое важное охранное поле генерировал амулет, а сверху накручивались дополнительные слои из приведенных в действие подвешенных заклинаний и импровизированных комбинаций Форм. Чем больше слоев и чем более они разные, тем лучше. Атака, в свою очередь, строилась на том, чтобы прежде всего не дать сопернику возвести многоступенчатую оборонительную систему, а буде уж это произошло, каким-нибудь путем обмануть ее — использовать особенности заклинаний так, чтобы за один удар разрушать больше, чем противник успевает восстановить, а в идеале — заставить защитные заклинания мешать друг другу.

Сейчас все обстояло несколько иначе. Ни Формы, ни классика тут бы не помогли: врагов было слишком много, и каждый из демонов и призраков Равглета умел использовать магию. Лекемплет Небесной Обители вливал в своих адептов прорву энергии, но однако и стражи черпали силу из замкового Источника, и никаких преимуществ на этом поле Дэвид и Эдвин не имели. Преимущество, достаточное, чтобы компенсировать численный перевес противника — не считая Имени — предоставлялось атрибутивными заклинаниями. Однако использование их меняло всю тактику защиты. Отпала необходимость в использовании как амулета, так и подвесок. Атрибутивное заклинание стирало границу между миром энергий и миром вещей: если прежде подаренный Лэйкилом Тальдеар служил основой для защитного поля, то теперь он стал частью атрибутивного заклинания защиты. Само же атрибутивное заклинание уже не было чем-то отдельным, сторонним по отношению к Дэвиду, как классические чары или комбинации Форм — будучи сформированным, атрибут становился необходимой составляющей естества. Отменить, заблокировать или исказить действие атрибутивного заклинания классикой или Формами было практически невозможно, а вот наоборот — легко. Классика и Формы действовали в согласии с установленными правилами, атрибуты же — пусть и в локальных масштабах — вносили дополнения в сами правила.

Глядя со стороны, невозможно было увидеть никакого принципиального отличия в действиях Дэвида и Эдвина с одной стороны, и стражей замка — с другой. И там и там — выплески энергии, принимавшей какой-либо вид: вспышки огня, мешающиеся с облаками тьмы; темные сети, вспарываемые лучами света; отравленные клинки и стрелы, устремляющиеся к световым сферам, окружавшим двух ангелов... Впрочем, рассмотреть что-либо «со стороны» вообще было бы непросто: обилие выпущенных на свободу сил превратило небо над замком в нечто, напоминающее вновь и вновь прокручиваемую картинку взрыва.

Разница была не во внешних эффектах заклятий, а в их результатах: магическое воинство Равглета ничего не могло сделать с двумя противниками, в то время как Эдвин и Дэвид выкашивали врагов словно косой. Это не давалось им с легкостью: они выкладывались до предела... и все же не совершали ничего, выходящего за рамки их текущих способностей. Они лишь эффективно применяли дары, которыми их наделила Небесная Обитель.

Хотя они и не могли позволить себе отвлечься, чтобы разрушить защиту замка, в какой-то момент это произошло само собой: бой происходил непосредственно над куполом, а выплески энергии были чрезвычайно велики. Применявшиеся Эдвином и Дэвидом массовые заклятия не только расправлялись с демонами Равглета, но продолжали свое действие и дальше, и если на их пути оказывался защитный купол — грызли его до тех пор, пока окончательно иссякал содержащийся в них запас энергии. Усилия же самого Равглета, как уже было сказано выше, в начале боя были направлены исключительно на восстановление численности поднятой в небо армии демонов. В конце концов общая защита замка сдала, Эдвин и Дэвид, объединив силы, завершили ее разрушение и устремились вниз, продолжая, по мере приближения к донжону, выкашивать поднимающуюся им навстречу армию Равглета.

Хозяин замка, между тем, был далеко не так глуп, как могло показаться: некоторое время понаблюдав за тем, что вытворяли сгиуды в небе, он пришел к выводу, что тратить силы на постоянную поддержку общего защитного купола бессмысленно: это лишь затянет бой. Нападающие не сумеют пробиться вниз, однако и сами останутся невредимы. Глухая оборона не входила в его планы, поэтому Ловчий Смерти сознательно допустил сближение: пока сгиуды прогрызали себе путь через орды демонов и взламывали то, что еще оставалось от защитного поля, Равглет внимательно наблюдал за ними; применявшиеся ими атрибутивные заклинания стали предметом его особенно пристального изучения. Эдвин и Дэвид выкладывались полностью; Равглет же, по существу, до сих пор лишь отмахивался от них. Выигранное время позволило ему стянуть к себе Силу и подготовиться к бою. Проблема нападающих заключалась в том, что хотя атрибутивные заклинания и меняли законы окружающей реальности, Сила могла делать то же самое, и в значительно большей мере. Кроме того, атрибутивные заклинания Дэвида и Эдвина были четко определенными и возводились к образу некоего «идеального ангела»; Сила же при необходимости могла создавать совершенно новые атрибуты.

Ловчий Смерти — совершенный охотник: наблюдая — ни стены башни, ни паутина чар не становились преградой для его взгляда — как два сверкающих крылатых воителя прорываются вниз, он раскрывал свою Силу так, словно ставил капкан на пути зверя. Медленно, но верно он затягивал сгиудов в водоворот собственной реальности — туда, где применявшиеся ими «дополнения» к общепринятым правилам уже не имели значения, потому что эта реальность и создавалась им с таким расчетом, чтобы полностью нейтрализовать фиксированный набор ангельских атрибутов.

Когда сгиуды были уже рядом с башней и готовились проломить ее стены, капкан захлопнулся. Атрибутивные заклинания ослабли: одни меньше, другие больше — эффективность некоторых из них перестала отличаться от обычных заклинаний, сделанных на основе Форм не только с «внешней» стороны, но и по сути. Поток энергии из лекемплета Обители резко упал: Сила вытесняла и ограничивала все чужое.

Конечно, Эдвин и Дэвид сразу же ощутили изменение баланса. Конечно, они попытались вернуть все назад, опять сделать значимыми свои «дополнения» к текущим правилам. Однако реальность, в которую вовлек их Равглет, эту попытку пресекла на корню. Те методы «взлома», которые они могли применить, были учтены и описаны, а ничего принципиально нового сгиуды противопоставить врагу не могли.

Из башни, подобно снопу черного дыма, вылетел еще один отряд демонов. До сих пор Равглет вызывал демонов наобум, самых разных, лепил из различных Стихий и задавал им произвольные способности. Изначально ему требовалась большая разношерстная толпа защитников, которая использовала стандартные магические воздействия и против сгиудов служила не более чем пушечным мясом. Демоны, выпущенные Равглетом сейчас, были такими же, как их павшие товарищи. Изменилась лишь система законов, внутри которых они действовали. Сила Ловчего Смерти поместила сгиудов на место попавшей в западню «добычи», а слугам Равглета отвала роль охотников.

Эдвин и Дэвид сопротивлялись, но силы были слишком не равны. В новой системе правил Имена сохранили свою мощь, однако ее было недостаточно, чтобы победить. Атрибутивные заклинания изменили сгиудам, а больше у них не было ничего. Кошмарные, отвратительные создания — порождения безумной фантазии Равглета — раз за разом бросались на колдовские сферы, окружавшие ангелов. Невыносимое сияние Имен, окружавших головы и плечи ангелов подобно золотисто-белым нимбам, опаляло нападавших, но остановить уже не могло. В конце концов защитные барьеры пали; светоносные клинки в руках ангелов продолжали поражать врагов, но пришедшим по душу лорда Равглета стало ясно, что поражение — лишь вопрос времени. Уже не имело значения, в чем именно они ошиблись — нужно было бежать, отсидеться в Обители, спокойно пересмотреть весь ход поединка, замучить вопросами мастеров — но оставаться здесь для того, чтобы умереть, смысла не имело. Попытка перейти на магические дороги для того, чтобы удрать, закончилась безрезультатно: поместив сгиудов в свою систему правил и натравив на них еще одну группу демонов, которым Сила определила положение «охотников» по отношению к ангелам, долженствующим послужить «добычей», Равглет спокойно и методично перекрыл все магические пути, на которые могли бы попытаться уйти нападавшие. У них был еще один путь бегства — переход в саму Стихию Света, на ее предельную глубину — но Равглет, который не мог не заметить Имен, предусмотрел и это. Среди собственных атрибутов Ловчего имелось немало ловушек: сейчас он использовал две из них для того, чтобы ограничить перемещение ангелов. Стихия по-прежнему оставалась открытой для них, она и не могла закрыться полностью для носителей Имен, но перейти в нее сделалось невозможным. Попытка использовать канал связи с лекемплетом Обители для бегства также оказалась безуспешной: атрибутивное заклинание, препятствовавшее уходу в Стихию, держало слишком крепко.

Демоны, между тем, не переставали атаковать: они окружили сгиудов словно темное облако; свет Имен медленно, но верно угасал. В конце концов слуги Равглета вцепились в ангелов и поволокли их вниз; Дэвид ощутил боль, когда на руке, сжимавшей меч, сомкнулись чьи-то зубы; шипы и когти рвали его тело... удушье, слабость от впрыснутого яда... он будто бы оказался внутри темного водоворота, затягивающего его на глубину, где нет ничего — ни страдания, ни сознания, ни памяти... «Ну вот и все...» — подумал он. Он как будто смотрел на себя со стороны. Чуда не произошло. Смертному не дано победить Обладающего Силой. Им сказали, что оружие есть, но это была ложь. Тех сил, которыми их наделили, для этого явно недостаточно. Теперь он это видел совершенно отчетливо. Но каким образом смогли победить те, кто все-таки сдавал экзамен?.. Ведь они...

Эту мысль он не успел додумать. Замок содрогнулся, когда огромный сгусток ледяного огня пересек небосклон и врезался в центральную башню, основательно разворотив ее. Потом воздух посветлел — словно пошел дождь, вот только вместо капель влаги на землю падали языки серебристо-синего огня. Демоны заметались; большинство из них, забыв о Дэвиде и Эдвине, опять поднимались в воздух, чтобы встретить новую угрозу. Падая на землю, капли огня прожигали ее и замораживали одновременно; по внутреннему двору замка, по его башням и стенам стремительно расползался иней. Дохнуло холодом. В воздухе закружились снежинки.

Почувствовав слабину, Дэвид рванулся. Его нитевидные крылья переломили хребты нескольким темным тварям; Имя вспыхнуло и испепелило тех, что навалились на голову и грудь. Он сумел подняться — не встать на ноги; сейчас он не был человеком и это ему не было нужно — а просто принять вертикальное положение в нескольких метрах над землей. Демонические бестии по-прежнему висели на нем; он ощущал ужасающую боль в изодранном теле, но то, что он увидел, вселило в него надежду.

Огненный дождь почти прекратился, когда один из языков пламени вдруг застыл, вырос и превратился в женщину в белом платье и плаще с меховым воротником. Каштановые волосы удерживала серебряная диадема, в которой вместо алмазов, сверкали прозрачные кристаллы льда.

— А потом внезапно пришла зима и все охотники замерзли! — звонко крикнула Алиана. Она смеялась, но за ее словами стояло нечто большее, чем сомнительная шутка: порядок выстроенных Равглетом правил оказался нарушен бесцеремонным вторжением чужой Силы.

Башня будто взорвалась, когда тысячи темных игл покинули ее и устремились к Алиане. Оглушительный звон... Окружавшая Властительницу ледяная сфера треснула и раскололась, однако обжигающее дыхание холодного ветра остановило и отбросило назад иглы Равглета. Алиана взмахнула руками — появились два световых потока и превратились в вытянутых, подобных змеям, голубовато-белых драконов. Темные иглы вспухли и стали текучими, отвратительными на вид созданиями со множеством зубов, когтей и шипов...

Дэвиду удалось стряхнуть с себя оставшихся демонов; немногим позже, чем он, сумел освободиться и Эдвин; встав спиной к спине, они отражали атаки прихвостней Равглета, ожидая, пока затянуться раны. Будь они людьми, они уже давно были бы мертвы, но светоносные тела ангелов разрушить было намного сложнее; то же самое относилось и к их гэемонам. Они обладали огромным количеством защитных и регенерационных систем, свойственных их энергетике так же, как свойственны телам людей кожа или мышечный каркас. Им нужно было немного времени, чтобы восстановиться и опять начать использовать свои убийственные способности.

Мелкие бестии пытались облепить драконов Алианы; последние же сеяли в их рядах настоящее опустошение — ни на секунду не оставаясь на одном месте, они стремительно перемещались по воздуху, беспрестанно исторгая ледяное пламя. Казалось, они не летят, а плывут, грациозно изгибая свои змееподобные тела.

В проеме полуразрушенной башни показалась фигура, окруженная темной аурой смерти. Равглет неспешно двигался вперед, свита тянулась следом. Левый глаз Ловчего Смерти был закрыт повязкой, в руке хозяин замка сжимал тяжелое охотничье копье. Плащ из шкур и несколько ножей на поясе. Свита — пузыри черноты, постоянно меняющие форму, но чаще всего превращающиеся в нечто, отдаленно похожее на гончих псов.

— Пришла зима? Значит, устроим зимнюю охоту, — криво ухмыльнулся Равглет.

— На кого ты собрался охотиться? — парировала Алиана. — На зиму?

Силы столкнулись. Дэвид видел, как устремлялись друг к другу потоки энергий — словно два тысячеруких великана, затеявших борьбу на всех, доступных восприятию сгиуда, пластах существования. Но даже это была лишь надводная часть айсберга. Сколь ни было изощрено его восприятие, настоящего противостояния он не видел — и созерцал лишь те поверхностные эффекты, которые оно давало.

Каждая из Сил стремилась утвердить свои правила игры. Порядок вещей перестал быть чем-то определенным, все рвалось и рушилось, чтобы через мгновение собраться вновь. Значения менялись. Сильное становилось слабым, и наоборот. Падение камня могло вызвать землетрясение, а низвержение с неба огненной горы — даже не всколыхнуть воду в стакане. Причинно-следственная связь, казавшаяся столь незыблемой, менялась то в пользу Алианы, то в пользу Равглета. Причинно-следственная связь была лишь балансом, своеобразной договоренностью между Силами, и теперь этот баланс катился ко всем чертям, потому что лорд и леди — по существу, те же самые Силы, но в персонифицированном виде — немного повздорили из-за двух глупых ангелов.

Лавируя между падающими вверх каменными плитами, вырванными из башен и стен, между пылающими потоками холода, между немыслимыми созданиями, которых беспрерывно изрыгала Сила Ловчего Смерти, Дэвид летел к перемещающейся по воздуху фигуре охотника, всецело поглощенного магическим поединком с незваной гостьей. Приток энергии из лекемплета Обители был слабым и непостоянным из-за меняющихся правил, однако призванное Имя позволяло удерживать в окружающем хаосе крошечный островок стабильности, а без дополнительного объема силы со стороны можно было и обойтись. Большая часть поправок и ограничений, внесенных Равглетом в определяющие реальность правила с целью нейтрализовать атрибутивные заклинания вторгшихся на его вотчину ангелов, была устранена — отчасти своевременным вмешательством Алианы, отчасти — самим Равглетом, вынужденным опять переписывать правила для того, чтобы противостоять новой угрозе. Война правил, однако, обесценивала атрибутивные заклинания ангелов почти также успешно, как и правила, направленные на прямое их подавление: не было стабильной системы, которую можно было дополнить и подкорректировать: прежде чем завершалась настройка, порядок вещей опять менялся и приходилось все начинать заново. Дэвиду оставалось надеяться лишь на то, что когда он станет втыкать меч в Ловчего Смерти, действующие в эту секунду правила не обесценят его действие до значения комариного укуса.

Его охватило ощущение дежавю: Алиана и Лэйкил сражаются над полуразрушенным небоскребом, а он выискивает подходящий момент для того, чтобы напасть на своего бывшего учителя... Правда, тогда он не рассчитывал на большее, чем просто дать Алиане время для того, чтобы разобраться с нимрианским аристократом. Теперь же — он должен убить Равглета за то короткое время, что удалось выиграть Алиане. За шесть лет, прошедшие с момента боя в резиденции Правителя Мира, Сила ледяной колдуньи возросла, и еще больше увеличились способности Алианы оперировать ею, кроме того, на стороне Властительницы был фактор внезапности. И все же, равняться с Ловчим Смерти она не могла. У Равглета хватило резервов для того, чтобы пережить новую, непредвиденную атаку и удерживать Алиану, пока правила принимали новый, более удобный для него вид. Сражайся они один на один, Равглет оправился бы от удара и сумел бы перетянуть одеяло на свою сторону, а затем — пленить или уничтожить противника. Дэвид понимал, что нельзя затягивать поединок, нужно убить лорда, и как можно скорее.

Дэвиду казалось, что он движется внутри аэродинамической трубы, наперекор ураганному потоку ветра. В данный момент Равглет не мог уделить ангелам слишком много внимания, но не мог позволить себе и вовсе их игнорировать. Ему нужно было задержать их, остановить — до тех пор, пока не удастся нейтрализовать Алиану — и Сила принялась за дело. Пространство искажалось, вытягивалось, закручивалось в спираль; прямое движение к Равглету приводило к тому, что Дэвид перемещался куда-то в сторону; поток ветра — не просто физическое движение воздуха, а сама эссенция движения, отливавшаяся в разные формы на разных пластах существования — относил Дэвида вниз; то и дело в этом потоке, продвижение по которому и без того требовало огромных усилий, появлялись кошмарные твари Равглета — с бешеной скоростью они неслись вниз и, сталкиваясь с ангелом, силились убить его или хотя увлечь за собой. Дистанционные заклинания здесь были бы бесполезны, попытки вырваться из «аэродинамической трубы» также успехов не принесли. Среди атрибутов ангелов Обители обязательно наличествовало какое-нибудь оружие — в случае Дэвида это был меч, и основой для него послужил клинок Гьёрта. То, что когда-то было внешним предметом по отношению к человеку, стало частью ангельского естества: способностью, которая на человеческом уровне существования принимала вид вполне осязаемого оружия. Меч, превращенный в атрибут, позволял не просто, как прежде, поражать врага на одном плане реальности — или нескольких, если это был заколдованный клинок с Истинной Драгоценностью — а «разворачивать» способность как оружие на любом доступном ангелу уровне бытия.

...Ловчий Смерти поднял копье и ударил так, как будто бы вонзал его в лежащее перед ним тело. Беззвучный взрыв. Волна Силы разметала заклятия Алианы и развалила значительную часть ее защитной сферы. Однако развить успех Равглет не смог: Дэвид наконец добрался до него. Копье отразило удар меча. В следующую секунду Дэвиду пришлось отбиваться от очередной пары чудовищ, которых изрыгнула Сила Ловчего Смерти. Инициативу перехватил Эдвин, все это время также поднимавшийся к их главному и, по существу, единственному врагу, по возможности избегая столкновения с его прислужниками. Ловчий Смерти мог вызывать существ до бесконечности, и с каждым разом они становились все опаснее и уродливее — размеры охотничьей своры, покорной Лорду-охотнику, были поистине безграничны. Эдвину удалось ранить Равглета; ответный удар копья мог бы сотрясти небеса и землю, оборвать тысячи жизней и превратить ангела света в подобие одного из тех устрашающих созданий, что обитают в Долинах Теней — мог бы... но ничего этого не произошло. С омерзительным звоном лопнула брошенная Алианой ледяная сфера, Сила Властительницы обесценила действие Силы Равглета, Ловчий на долю секунды застыл, и Дэвид, не обращая внимания на вцепившихся в него демонов, вонзил меч в Обладающего Силой. Почти одновременно то же самое сделал и Эдвин.

...Возникло странное ощущение — как будто появился какой-то новый орган чувств. Пронзенный клинками, Равглет содрогался, беспорядочно выбрасывая огромные объемы мощи. Его душа и гэемон разрывались; завязанные на лорда реки мощи теперь вырывались на свободу. Сила Ловчего Смерти пыталась переиначить реальность, в очередной раз поменяв правила игры, но Сила Властительницы подавляла все ее поползновения. Новое, возникшее у Дэвида ощущение было похоже на то, как если бы он коснулся чего-то важного... словно дотронулся ладонью до судорожно сжимающегося сердца. Он уже знал, что нужно делать дальше. Он сжал «руку» и рванул «сердце» к себе. Одновременно ощутил, как с другой стороны кто-то сделал то же самое. Ему захотелось убить конкурента — и он почти был готов нанести удар, если бы не осознал вдруг, что смотрит в глаза Эдвину. Дэвид подавил порыв. «Сердце» превратилось в песок, который развеял ветер, в воду, которая вытекла между пальцев, но какую-то часть украденного Дара Дэвид сумел удержать. Мир перед глазами то расплывался, то собирался вновь. Волны мощи, исходящие от распятого на мечах Равглета, слабели и вот, наконец, прекратились совершенно. Тело повисло на клинках. Когда Дэвид и Эдвин извлекли оружие, оно полетело вниз, по мере движения становясь все более прозрачным. Оно растаяло, прежде чем достигло внутреннего двора развороченного замка.

Реальность постепенно устаканивалась. Правила принимали «общепринятое» положение, все значения, нарушенные столкновением Алианы и Равглета, возвращались к норме. Дэвид задумался о том, как повлияла гибель Обладающего Силой не только на законы того крошечного кусочка мира, который стал ареной их боя, но и на весь мир... и не только на этот. Сила Равглета обезличена, а может быть — и вовсе перестала существовать: это должно было изменить весь баланс в целом. Или нет? У него не было ответа. Даже если изменения произошли, он мог их просто не заметить.

— Интересно, — усмехнулась Алиана. — И как же вы собирались сдавать свой «экзамен»?

— Спасибо, — произнес Дэвид, — за то, что вмешались.

Эдвин молча наклонил голову.

— Не за что, — отмахнулась леди. — Нет, мне правда интересно. Одно Имя и несколько атрибутивных заклинаний... Вы действительно думали, что этого достаточно?

— Он был слишком силен, — негромко проговорил Эдвин.

— Нет, — возразила Алиана. — Он сильнее меня, но... он слабый. Поверьте, я знаю, о чем говорю.

Эдвин пожал плечами.

— Мы ошиблись. Нужно было выбрать другую цель.

— Каждые полгода половина выпускников сдает экзамен, — возразил Дэвид. — Думаешь, все их противники поголовно слабее Равглета?.. Нет. Алиана права. Мы что-то упустили.

Они молча парили в воздухе: Алиана, оседлав одного из ледяных драконов, — чуть выше, Эдвин и Дэвид — чуть ниже. Демоны, вызванные Властительницей в ходе боя, таяли один за другим, возвращаясь на те пласты реальности, из которых были призваны.

— Вы получили Силу Ловчего Смерти? — спросила Алиана.

Дэвид перехватил взгляд Эдвина, а затем неуверенно кивнул.

— По крайней мере, какую-то ее часть, — сказал хеллаэнец.

— Я не чувствую, чтобы вы изменились, — прижалась Алиана.

— Неудивительно, — кивнул Дэвид. — Я и сам эгого не чувствую. Ну почти...

— Силы и так можно было забрать совсем немного, а мы еще и поделили то, что взяли, — вздохнул Эдвин. — Изменения есть, но... такое ощущение, что этот процесс только-только начался... и идет очень медленно.

— Не нужно было вдвоем его убивать, — заметил Дэвид.

— Наверное. Только он нам выбора не оставил.

— Не знаю, можно ли это расценивать, как сдачу экзамена...

— Да уж, — засмеялся Эдвин. — У Рийока теперь не спросишь... Кстати, ты чувствуешь?

Дэвид поймал его взгляд.

— Как восстанавливается связь с лекемплетом?

— Да.

— Госпожа Алиана, — быстро произнес Дэвид. — Вам лучше уйти. И как можно скорее.

Властительница кивнула. Из-за Силы Равглета, почти полностью перекрывшей связь ангелов с лекемплетом Обители, имелся шанс, что появление леди и ее помощь останутся незамеченными. Но какова будет реакция мастеров, когда они поймут, что двое сгиудов воспринимают реальность совершенно не так, как должны, видя в одной из Обладающих не врага, а союзника? Сюда запросто мог нагрянуть десяток «правильных» ангелов: вправить мозги неверным и заодно расправиться с их союзницей. С учетом того, что на два главных вопроса: за счет чего сгиудам удается убивать Обладающих Силой и что приобретает ангелочеловек, низвергая лорда — ответа до сих пор так и не было получено, идти на прямой конфликт с Небесной Обителью ни «изменникам», ни Алиане не улыбалось. Отправляясь к замку Равглета, они полагали, что сдача экзамена должна поставить все точки над а вместо этого оказались в тупике. Правда, еще оставалась возможность того, что все станет ясно, как только начавшиеся в Дэвиде и Эдвине изменения достигнут некой критической стадии. Но чтобы проверить это, требовалось время.

Серебристо-белый дракон поднялся в небо, сделавшись подобным причудливой изломанной молнии. Плащ Властительницы развевался на ветру, превращаясь за ее спиной в огненную метель и увлекая за собой тех духов ледяного пламени, которые еще не успели покинуть замок. Спустя несколько секунд Алиана пропала из виду и следом за ней в грозовом небе Хеллаэна растворилась ее свита.

— Надо заняться Источником, — сказал Эдвин, поворачиваясь в сторону полуразрушенного донжона.

— Угу А я поищу ту хреновину, ради которой мы сюда пришли.

* * *

Настоятель Рийок неспешно мерял шагами центральную часть Храма. Монолит алтаря казался несокрушимой твердыней нового мира, священным обетованием, которое никогда, ни при каких условиях не будет нарушено. Сердце монастыря. Монолит внушал уверенность и спокойствие одним своим видом, он словно шептал: «Все будет так, как должно быть... и неважно, какой ценой».

Храм пустовал, если не считать застывших у дверей стражей: некоторые из них облеклись для своей службы в плотные тела, другие оставались в невидимом тонком мире. Они были неподвижны, когда Рийок вошел сюда, и останутся неподвижны, когда он покинет это место. Рийок привык к ним и почти не замечал.

Он думал о двоих учениках, отправившихся во владения Ловчего Смерти и сумевших победить лорда. О затеваемом ими предприятии он знал и полагал, что эта задача окажется им не по силам. Рийок пришел в Храм для того, чтобы притянуть души Эдвина и Дэвида после того, как Равглет расправится с ними. Шанс вырвать их из-под власти лорда в случае поражения был не слишком велик, но следовало, по крайней мере, попытаться. Ловчий уцепился бы за свою добычу как клещ, по и Обитель держала учеников не менее цепко. Душа сгиуда была бы попросту разорвана двумя столь могучими источникамипритяжения. Это и было минимальной задачей — разрушить, разорвать проигравших сгиудов на части для того, чтобы не позволить врагу получить их целиком.

Но все вышло иначе. Рийок ошибся. Ученики одержали победу. При иных обстоятельствах он бы только порадовался этому — так же, как порадовался победе Тэззи Тир над лордом Неркмедом. Мо в данном случае... В данном случае все было немного сложнее.

Рийок продолжал думать об этих двоих как об «учениках» даже несмотря на все то, что знал о них. Они предали... Нет, не так: они ничего не предавали потому, что никогда по-настоящему не были верны Небесной Обители. Рийок знал об их затее с двумя индивидуальностями, знал, что в глубине души и тот, и другой отвергают Истину. И все же Рийок не воспринимал их как чужаков.

Почти в каждом выпуске находились умники, которые полагали, что смогут обмануть мастеров Обители, создав себе второй, «запасной», сувэйб. Разница между двумя индивидуальностями — каждое со своей организацией ума, со своим восприятием, со своей системой ценностей — позволяла им считать себя «свободными» и при этом идеально играть роль послушных и преданных Служителей. Когда-то давно, когда все только начиналось (прошло всего лишь несколько лет, но Рийоку кажется, что с тех пор миновали столетия), старшего наставника эти лжецы и лицемеры раздражали. Он думал, что должен что-то делать с ними — раскрывать их игру, наказывать, убеждать отказаться от заблуждений, наконец, убивать, чтобы обезопасить остальных... Потом это прошло. Было непросто смириться с мыслью о том, что среди верных есть и изменники, но он это сделал. Смирился. И остальные мастера — также.

Истину отвергали все ученики. Если бы они этого не делали, ,не было бы и необходимости в сдаче экзамена — новый Служитель возникал бы в момент принесения обета в Храме и получения Имени. Но этого не происходило. Требовалось время...

Сначала ученик отказывался от собственной воли лишь внешне. Все они, приходя в Обитель, мечтали только лишь о личном могуществе; никакая идея высшего блага их не волновала и не могла быть ими понятна. Чтобы получить Силу, они соглашались принять ограничения и покориться чужой воле — сначала это касалось поведения, а затем образа мыслей и чувств. Ученики были похожи на луковицы, с которых мастера аккуратно снимали слой за слоем. Их смехотворное переживание собственной независимости вновь и вновь разрушалось, каждый раз — на все более глубоком уровне их тленного сувэйба, до тех пор пока не приходило время экзамена и горделивое самомнение, своеволие, ложное представление о своей самостоятельности не поражалось в самой своей сердцевине. Но до тех пор, пока это мгновение не наступало, все они отвергали Истину. Предатели с двойным сувэйбом отличались от остальных лишь тем, что делали это осознанно.

Поэтому в какой-то момент Рийок перестал гневаться на лжецов. То, что они делали, было дурно, но... но они и не могли делать ничего хорошего, пока самый корень зла не оказывался истреблен в них. Предатели обманывали не мастеров — они обманывали себя. Они учились так же, как и остальные, но в решающий момент оставались в одиночестве. Они не могли сдать экзамена, потому что по-настоящему не верили тому, о чем говорили мастера. Полагая себя умнее всех, они оказывались не готовы окончательно и бесповоротно, целиком и полностью предать себя воле благого источника.

И лорды их убивали. Это было закономерно.

Каждый раз на сдаче экзамена погибала половина выпуска. Рийок полагал, что это происходит из-за того, что половина учеников пыталась играть нечестно — использовала фокус с двойным сувэйбом или проделывала еще что-нибудь в этом роде. Именно они, не сумевшие довериться, и умирали. Рийок полагал, потому что не знал точно. Предателей удавалось вычислить далеко не всегда. Он бы и про Дэвида с Эдвином ничего не узнал, если бы они не зачастили с визитами к Вилиссе. Замутнение канала связи учеников с лекемплетом Обители баронесса кен Гержет проводила достаточно искусно, приходилось это признать. Но недостаточно искусно. И не так искусно, как некоторые другие хеллаэнские аристократы, предпринимавшие подобные попытки раньше. Рийок сделал то, что делал уже не раз: закрыл глаза и притворился, что ничего не видит. Конечно, на слишком уж очевидный случай он должен был отреагировать. Так было, когда Дэвид в первый раз повстречался с Алианой в Хоремоне. Но и тогда Рийок не стал давить, сделал вид, что поверил объяснениям, и наложил на неверного ученика довольно мягкое наказание. Оставалось только надеяться, что эти двое не выкинут какую-нибудь новую глупость, которую уже невозможно будет не заметить.

Причина снисходительного отношения старшего наставника к неверным ученикам заключалась в том, что даже для предателя существовал крохотный шанс в конце концов сделать правильный выбор. Почти все они умирали, но было несколько случаев, когда в самый последний момент предатель пересматривал свою жизнь, отрекался от заблуждений и — уже без фальши — переходил на сторону Света. И если его раскаяние было подлинным, он получал такую же помощь, как и все остальные. Предатель всего лишь осложнял себе жизнь, делая для себя этот последний, правильный, выбор почти невозможным. Но все же крошечный шанс существовал даже для таких. Воистину безгранично милосердие благого источника!..

Тот, кто собирался предать Небесную Обитель, мог тешить себя любыми иллюзиями. Потаенная уверенность в том, что ему удалось обмануть всех; иллюзия свободы; скрытое стремление оставить свою волю самостоятельной; даже ложная вера в то, что где-то в самой глубине души человека таится нетварное и необусловленное, некое «истинное я», — все это имело намного меньшее значение, чем полагал сам предатель. Главное, чтобы все эти миражи не мешали формированию правильного сувэйба. Вне новой, растущей в поле Обители индивидуальности, ученики могли обманывать себя... думая, что обманывают других. Своей ложью они вредили только себе самим.

Если предатель все же преодолевал свои заблуждения и отрекался от собственной воли, совершал тот единственный верный выбор, который мог сделать, его ухищрения теряли всякое значение. Он мог иметь хоть десять сувэйбов — все ложные индивидуальности опадали, как шелуха, и оставалась лишь та единственная, истинная, которую он выбрал.

Рийок надеялся, что в последний момент Дэвид и Эдвин сделают правильный выбор. Он считал это маловероятным и готовился притянуть в Обитель те ошметки их душ, которые удалось бы вырвать из когтей Ловчего Смерти — но он надеялся. Иногда случаются чудеса.

И чудо случилось... правда, не совсем такое, какое хотелось бы Рийоку. Души отнимать у Ловчего Смерти не пришлось. Однако и правильного выбора эти двое не сделали.

Рийок не воспринимал случившееся как катастрофу. И не послал Служителей Истины для того, чтобы уничтожить двух отступников.

Имелось еще одно обстоятельство, которое необходимо было учитывать.

Почти в каждом выпуске находился ученик, которому удавалось сдать экзамен, не отрекаясь от себя. Иногда таких учеников было даже двое или трое, иногда — ни одного. Это мог быть как предатель, так и верный... Существовали различные обстоятельства, в результате которых подобное свершение становилось возможным. Не только сгиуд, но и обычный колдун мог убить Обладающего, обретшего Силу совсем недавно и еще не научившегося толком ею управлять. Сила могла менять фундаментальные законы и присваивать тому или иному совершаемому действию произвольное значение — но лорд еще должен был осознать в себе эту способность и научиться ее использовать. С неопытным, слабым, толком еще не осознавшим себя лордом сгиуду справиться было вполне по силам.

Также случалось, что сгиуд получал поддержку со стороны и достигал желаемого, не отрекаясь от себя. Наконец, иные ученики были достаточно удачливы и хитры и выбирали для нанесения удара такое время, когда Сила лорда была связана противостоянием с каким-либо другим Обладающим.

Другими словами, прецеденты уже были. Были ангелы, которым удавалось победить Обладающих за счет их собственных сил.

Изюминка заключалась в том, что это ничего не меняло.

При нормальном развитии событий, оказываясь в шаге от окончательного поражения, сгиуд совершал некое духовное самопожертвование, что давало возможность благому источнику вмешаться и на короткое время нейтрализовать действие Силы, и, пока длился этот эффект, сгиуд — уже совершенный, преображенный, уже неспособный сделать неверный выбор — убивал лорда и забирал часть его Силы Если же события развивались по другому сценарию, то необходимой жертвой становилось убийство лорда и отнятие его Силы — и это опять-таки давало возможность благому источнику вмешаться и преобразить ангела: сделать его совершенным и неспособным сделать неверный выбор.

Какой бы путь не выбирал ученик, но если он проходил путь Служителя Истины до конца, результат в любом случае был одним и тем же.

Даже если он не отрекался, но при этом делал то, что должен был сделать, благой источник давал ему награду и приводил к совершенству.

Однако в случае с Дэвидом и Эдвином и этого не произошло.

Пока не произошло.

Когда сгиуд убывал Обладающего, он действовал не как самостоятельная единица, а как часть Обители. И Силу получал не сам сгиуд, а сигуд-как-часть-Обители. Иными словами, Сила становилась не собственной принадлежностью сгиуда, а принадлежностью его лишь в той мере, в какой он сам был принадлежностью Обители.

Равглета Эдвин и Дэвид убили вдвоем. И в силу этого вклад каждого из них оказывался слишком мал, чтобы осуществить финальное преображение там же, на месте. Все условия были соблюдены, оставалось ждать. Вместо нескольких минут — как было бы, если б отнятая у лорда Сила досталась только одному, пройдет еще несколько часов или несколько дней, и в тайниках души каждый из них встретится с самим собой, и они наконец станут теми, кем должны были стать.

Они нарушили все правила, которые только можно было нарушить, но все, чего они добились в итоге, — еще лишь несколько дней призрачной «свободы». На самом деле, их — таких, какими они себя мнят, — уже не существует. Преображение произойдет, пусть и не так быстро, как должно было.

В конце концов Рийок решил ничего не предпринимать. Пусть продолжают думать, что смогли всех обмануть. Нет смысла возвращать их в Небесную Обитель насильно. Через несколько дней они преобразятся и придут сюда сами.

13

Пожилой мужчина пил кофе, задумчиво поглядывая в окно. Он сидел за тем же самым столиком, что и два дня тому назад, во время их первой встречи в Хоремоне — только занимал сейчас то место, на котором в прошлый раз сидел Дэвид. Ну а Дэвиду соответственно пришлось занять место, на котором пожилой господин размещал свой зад два дня назад.

— Добрый день, — сказал Дэвид. Ксочипилли кивнул. Прищурился, разглядывая землянина.

— Ваш камешек у меня.

Ксочипилли опять кивнул и протянул руку. Дэвид покачал головой. Пожилой мужчина вопросительно приподнял бровь.

— Меня одного там убили бы. Я считаю, вам следовало предупредить меня, с каким противником мне придется иметь дело.

— Я и предупредил. — Ксочипилли пожал плечами. — Обычный лорд, ничего особенного. Ваши ангелы убивали и более сильных.

Дэвид поджал губы. Этот непонятный Обладающий подтверждал свою предыдущую оценку... и такой же была оценка Алианы. Значит, они с Эдвином и в самом деле что-то упустили...

— Ты хочешь м#е предъявить какие-то счета? — слегка наклонив голову вбок, поинтересовался Ксочипилли.

Дэвиду очень захотелось сказать «Да», но вместо этого он сказав нечто иное:

— Нет. Но, повторяю, один я бы не справился. Мне помогли друз:ъя, но они тоже... были на краю гибели.

— И?.. — поторопил его Ксочипилли.

— И есть мнение, что было бы неплохо, если б вы как-нибудь отблагодарили их за это.

Ксочипилли тя:жело вздохнул и трагически закатил глаза:

— И что же твои так называемые «друзья» хотят от бедного-несчастного, отрезанного от Силы, маленького неопытного лордика?

— Почему бы вам самому не спросить их об этом?

Снежный альв; встретил их у входа. Провел через общий зал, пподнялся на второй этаж и распахнул перед гостиями двери гостиной.

На мраморном столике — напитки и кушанья: глазам любого хеллаэнца сделалось бы больно от обилия света, отражаемого посудой из хрусталя и серебра, начищенной до блеска.

— Садитесь, прсошу вас, — предложила Алиана, после того как проэзвучали все приветствия.

— Благодарю. —- Ксочипилли коротко поклонился. — Прошу меня извинить, но я вынужден отклонить ваше приглашение, миледи. Видите ли, мне бы хотелось как можно скорее приступить к самовосстановлению. По дороге сюда Дэвид рассказал мне, что вы, — Ксочипилли перевел взгляд с Алианы на Эдвина и обратно, показывая, что ему были названы имена обоих, — немало помогли ему в том мероприятии, которое я просил его осуществить, дабы вернуть мне некий предмет. Чем бы я мог отплатить вам за это?

«Надо же, — подумал Дэвид, — как он распелся!.. Да я просто не узнаю этого парня... И где тот развязный нагловатый тон, который мне так хорошо знаком?»

Алиана быстро посмотрела на Дэвида.

— Ничем, — сказала она пожилому мужчине. — Лично мне ничего не нужно. Я попросила Дэвида привести вас только потому, что мне было любопытно. У вас довольно... редкое имя... — Краешки ее губ дернулись, но так и не поползли вверх — улыбку Властительнице удалось удержать. — И, судя по рассказам Дэвида, весьма нетипичная манера общения... для лорда.

Ксочипилли слегка наклонил голову — то ли соглашаясь, то ли'показывая, что просто принял услышанное к сведению.

— Госпожа моя, вы ведь знаете не хуже меня, что со всяким живым существом Обладающий Силой станет говорить на его собственном языке. В известной мере это относится также к манерам, нормам поведения и именам. Мы всегда одни и те же, но в восприятии различных существ становимся разными. Ксочипилли — это не хеллаэнское имя. Это имя, под которым я известен его соотечественникам, — пожилой мужчина кивнул в сторону землянина.

— Вы что, хотите сказать, что вас действительно так зовут? — У Дэвида отпала челюсть. — И вы на самом деле являетесь покровителем галлюциногенных растений на моей родной планете?!

— Ну далеко не всех. — Ксочипилли виновато развел руками. — Кактусами, например, управляю не я...

— Я почему-то был уверен, что вы — хеллаэнский лорд. И почему же я так в этом был уверен, а?.. Дайте-ка подумать. — Дэвид изобразил на лице напряженный мысленный процесс. — А, наверное, потому что вы мне сами об этом сказали!

— И я тебя не обманывал. — Ксочипилли пожал плечами. — В основном я живу здесь. Но что мне мешает иметь свои проекции и аватары в других мирах? Это вполне естественно для лордов й богов...

— А под каким именем вы известны в Хеллаэне? — поинтересовался Эдвин. Его незаинтересованный тон показался Дэвиду довольно забавным — с учетом разговора, состоявшегося в этой самой комнате пару часов назад. Магический камень, похожий на полупрозрачный желтый топаз, — камень, который сам Ксочипилли почему-то называл «Ключом», Эдвин предлагал хозяину не возвращать. Эдвин предположил, что окончательной трансформации не произошло по причине того, что они с Дэвидом убили и «поделили» на двоих Силу одного лорда — и если так, то все можно поправить, убив и «поделив» еще одного. Алиану в качестве жертвы Эдвин использовать не предлагал: в конце концов, она спасла жизни им обоим, а вот из неизвестного деятеля, поручившего им самоубийственную миссию, Эдвин хотелось сделать бифштекс. Ключ оставить себе и либо разобраться, как его можно использовать, либо, буде первое окажется невозможным, уничтожить. Дэвиду потребовалось определенное время, чтобы переубедить Эдвина отказаться от этого плана... и решающим аргументом, как казалось землянину, стало указание на то обстоятельство, что ничего полезного убийство Ксочипилли им не принесет. Нечего с него в данный момент было взять: он отрезан от Силы. Тогда Эдвин предложил отдать Ключ и убить Ксочипилли уже после того, как к лорду начнет возвращаться его Сила. Дэвид настаивал на том, что надо все сделать по-честному. Эдвин соглашался и говорил, что на свете нет ничего честнее, чем убийство ради могущества и власти. «...А ты не думаешь, что в живом виде от него будет больше пользы?» — наугад спросил Дэвид. «Пользы? И какой же?» — поинтересовался Эдвин. Тогда-то и родилась мысль «тонко намекнуть» Ксочипилли о том, что неплохо бы чем-нибудь наградить и остальных участников нападения на замок Ловчего...

Ксочипилли несколько секунд рассматривал Эдвина.

— Сначала Ключ, — вкрадчиво сказал он. Показал глазами в сторону серванта: там, на одной из полок, среди разных других вещиц (по преимуществу это была посуда, хотя и не только), пряталась небольшая шкатулка из слоновой кости. Внешне шкатулочка была ничем не примечательна за исключением изолирующих чар... Но их, конечно, оказалось недостаточно, чтобы скрыть от Обладающего предмет, в котором таилась частица его собственной Силы. Именно в этой шкатулке и лежал тот самый Ключ, в котором так нуждался нетерпеливый пожилой господин.

Эдвин широко улыбнулся. Улыбнулся и Ксочипилли. «Да уж, — подумал Дэвид. — И в самом деле с каждым на своем языке...»

— Скажите, — не отводя взгляда, произнес Эдвин, — вам известно что-нибудь о Лабиринте Ушедших?

— Что-нибудь — известно, — в тон ему ответил пожилой мужчина.

— Иными словами, можете ли вы провести меня в это место?

— Могу, — сказал Ксочипилли. — Только сначала вы наконец все-таки верните мне Ключ. Лабиринт Ушедших находится в другом мире... в другом потоке миров, если быть точным. И не в обычной реальности, а в особом пространственном «кармане», в который посторонний никогда не попадет.

Эдвин бросил взгляд на Алиану — она едва заметно кивнула, подтверждая слова пожилого мужчины.

— Хорошо, — сказал Эдвин. Дэвид, стоявший ближе всех к серванту, поднял шкатулку, открыл и протянул ее Ксочипилли, предлагая последнему забрать то, что ему принадлежало.

Пожилой мужчина тотчас это и сделал. Драгоценный камень слегка засветился в его руке, потом мужчина сжал пальцы в кулак, и свечение пропало. Когда он разжал пальцы, камня в его ладони уже не было.

У Дэвида возникло странное ощущение... что-то изменилось, но он не мог понять — что: магическое восприятие не обнаруживало никаких сверхъестественных преобразований в гэемоне пожилого господина. По-прежнему слабое поле и посредственный Дар... вот только теперь казалось, что все это — маска, что все в нем — и это убогое тело, и гэемон, и даже сознание — лишь одна из многочисленных точек опоры для какой-то невообразимой реальности... Часть влилась в целое, с которым так долго была разлучена, и хотя по внешнему виду эта часть осталась тем же, чем была, теперь на Дэвида глазами человека смотрело нечто большее, чем человек.

«Штука, которую я ему отдал — это его атрибут, - подумал Дэвид. — Вот почему он был так важен...»

Впрочем, определенные изменения в теле и гэемоне пожилого мужчины все-таки произошли — но они носили чисто косметический характер. Слегка изменились черты лица, зубы стали белыми, а ногти — идеально ухоженными, одежда приобрела более респектабельный вид. Гэемон стал немного чище и гибче.

— Идем? — спросил Ксочипилли у Эдвина.

— Что, прямо сейчас? — слегка опешил хеллаэнец.

— Да, сейчас. Дотом я буду занят. — Ксочипилли направился к двери.

— Ну хорошо... — Эдвин встал и пошел за ним.

— Минутку! — требовательно провозгласил Дэвид. Пожилой мужчина, уже перешагнувший порог, недоуменно оглянулся.

— Вы так и не представились, — напомнил землянин. — Может быть, хватит уже играть в конспирацию?

Пожилой мужчина тихо рассмеялся.

— Кэсиан, — сказал он. — Властитель Грезящих Лесов. Теперь ты удовлетворен?

* * *

Эдвин кен Гержет покинул комнату вслед за своим странным проводником, а Дэвид еще некоторое время смотрел на дверь, через которую они вышли. Потом опустился в кресло.

— Я должен был догадаться, — тихо произнес он, не глядя на Алиану. — Я ведь читал о нем. И эти оговорки... при первой встрече он упомянул Ксиверлиса и называл утраченный артефакт «Ключом»... Нужно было просто сложить два и два... Я же читал о Ключах Мощи, при помощи которых хеллаэнский поток миров некогда был преобразован в исполинский колодец, связующий Сущее и Преисподнюю. Потом начался дележ власти, часть лордов желала дальнейшего сближения Царств, другие же полагали, что появление колодца было ошибкой... Первую партию возглавил Ксиверлис, один из самых могущественных Князей Ада... а Кэсиан стал одним из лидеров противоположной партии. Он создал первые астральные станции для того, чтобы противостоять демонам наарбо, чьи тела были огромны, как планеты... Он сконструировал Великую Машину — историки, которые писали об этом, сходились во мнении, что это какое-то странное атрибутивное заклинание, нетипичное и очень сложное, и в силу этого вызывавшее у лордов, соприкасавшихся с ним, ассоциации с механизмами из технологических миров... сконструировал Машину, которая стала тюрьмой Ксиверлиса и одновременно — устройством, выжимавшим силу из Адского Князя. И когда, по прошествии стa тысяч лет, Ксиверлис на короткое время вырвался из плена, первым объектом его мести был Кэсиан, что вполне закономерно... А в промежутке между этими событиями Ключи Мощи использовались для того, чтобы присоединить к Хеллаэну сначала Дикие Пустоши, а затем Нимриан... В том, что этот мир таков, какой он есть... даже в том, что этот мир вообще существует, так и не превратившись в гигантский Источник Силы, долженствующий еще больше увеличить могущество Ксивер-лиса и его приспешников, — заслуга Кэсиана. Он дал достаточно подсказок, чтобы я мог догадаться. Но я не... Мне и сейчас сложно сопоставить ту легендарную личность, о которой я читал... Владыку Чар, которого многие называли если не сильнейшим, то искуснейшим чародеем среди хеллаэнских лордов... сопоставить ту легендарную личность из книг с... — Дэвид запнулся и опять посмотрел на дверь. — С этим странноватым, развязным, наглым и...

— Вот как? — удивилась Алиана. — А я не заметила. По-моему, он очень милый.

Пожилой мужчина быстро спустился по лестнице, пересек торговый зал, с недовольным ворчанием отстранил ледяного альва, пытавшегося сопровождать его до дверей, и вышел на улицу

«Молодеет на глазах...» — недовольно подумал Эдвин, едва поспевавший за своим провожатым.

На улице Ксочипилли... нет, все же правильнее в Хеллаэне называть его хеллаэнским именем — Кэсиан — ненадолго остановился. Посмотрел по сторонам, поднял голову к небу... Моросил дождь, и Эдвин, чтобы не промокнуть, сотворил заклятие, отклоняющее разлитую в воздухе влагу. Кэсиан этого не сделал: стоял и смотрел на мир, не обращая внимания на дождь, а частицы влаги собирались на его лице, росли, объединялись в капли и стекали вниз...

Постояв так некоторое время, он вдруг повернул направо и пошел по улице к цели, известной ему одному.

— Между прочим, — спросил Эдвин, догоняя провожатого, — а куда мы идем?

— К ближайшей телепортационной площадке.

— Зачем? Она необходима для входа в город, а не для выхода.

— Из-за того, что площадками пользуются постоянно, на магистральные пути между ригуртхадами проще переходить именно с них, — терпеливо объяснил Кэсиан. — Мы не сэкономим время, если перейдем на волшебную дорогу прямо сейчас. Зато, прогулявшись до площадки, сэкономим силы...

— Хм. — Эдвин дочесал нос. — Я думал, вы используете для перемещения какой-нибудь более хитрый и быстрый способ...

— Я только начал восстановление, — пробурчал Кэсиан. — Никакие фокусов с Силой не будет. Ограничимся самой тупой и банальной магией.

Эдвин хмыкнул, но ничего не сказал. В это время они повернули в темный и безлюдный переулок, соединявший две улицы — через двадцать шагов они опять повернут, пройдут квартал и поднимутся на небольшую круглую площадку, в центре которой темным пятном пульсирует входное отверстие межпространственного пути. Там они будут не одни — найдутся маги и демоны, которые вступят на площадку вместе с ними, и уж несомненно, кто-нибудь выйдет из тоннеля и столкнется с ними на самом входе...

— Кэсиан, — холодный и резкий, похожий на карканье вороны, голос заставил Владыку Чар остановиться. — Мы никуда не пойдем.

Пожилой мужчина медленно повернулся. Присутствие чужой Силы он ощутил в тот момент, когда услышал голос — позже, чем должен был. Но сейчас все его чувства притуплены — как он и сказал Эдвину, возвращенный Ключ позволил лишь начать регенерацию изуродованного Ксиверлисом магического естества, и до завершения этого процесса было еще очень далеко.

Поворачиваясь, он уже знал, кого сейчас увидит. Он узнал и Силу, и голос.

Эдвина кен Гержета, который до сих пор следовал за ним, отставая на полтора-два шага, в переулке не было.

Вместо юноши теперь там высокий, сухощавый мужчина с жестким, рельефным лицом. Иссиня-черные волосы блестят, будто смазаны жиром. Острый нос; глаза прищурены, взгляд — беспощаден. Мужчина облачен в темную одежду, а с плеч ниспадает длинный плащ, изнанку которого невозможно увидеть: кажется, там не ткань, а провал в бездонную яму, заполненную многочисленными невидимыми существами, готовыми вырваться на волю по малейшему приказу хозяина. Слышится хлопанье множества крыльев, неразборчивые звуки возни...

— Ну и ну! Вот так встреча... — Кэсиан покачал головой, и не пытаясь скрыть удивления. Некоторое время он молча рассматривал мужчину... впрочем, ничего нового он так и не увидел: Повелитель Ворон ничуть не изменился за последние пятнадцать тысяч лет.

Гасхааль также молча разглядывал брата.

— Знаешь, у меня было смутное чувство, что что-то с этим мальчиком не так, — наконец произнес Кэсиан. — Кого-то он мне неуловимо напоминал, вот только я не мог понять — кого...

Губы Повелителя Ворон растянулись в усмешке.

— Брось, — сказал он. — Ничего ты не заметил. Эдвин совсем на меня не похож.

— Совсем? — переспросил Кэсиан, насмешливо приподняв бровь. Гасхааль не ответил, и Кэсиан через некоторое время заговорил вновь:

— Магия этой школы настолько заинтересовала тебя, что ты отправил туда одну из своих ава-тар? Неужели есть что-то в искусстве убийства богов и лордов, что тебе еще не известно, брат мой?.. Мне трудно в это поверить.

Гасхааль опять улыбнулся.

— Нет, — сказал он. — Небесная Обитель появилась менее пяти лет назад — я бы просто не успел вырастить для нее специальную аватару. Изначально Эдвин был рядовой инкарнацией, появившейся в результате необходимости обновить знания о последних достижениях человечества в сфере Искусства...

Кэсиан задумчиво кивнул. Это было обычной практикой. Существовало множество реальностей, обитатели которых — люди и нелюди, духи и демоны — со временем вырабатывали различные способы управления окружающим миром. Далеко не все эти способы интересовали лордов или представляли для них какую-либо ценность, однако тех, что все-таки интересовали либо могли оказаться полезны, можно было насчитать великое множество. Раз в тысячу лет — иногда чаще, иногда реже — в заинтересовавшей его культуре лорд создавал себе воплощение: обыкновенное смертное существо, которому было предназначено освоить ту или иную область человеческого знания. Когда аватара умирала, ее индивидуальное сознание сливалось с сознанием лорда, и все ее навыки и воспоминания переходили к тому, кто был для нее альфой и омегой, началом и концом...

— ...Когда Небесная Обитель привлекла наше внимание, — продолжал Гасхааль, — мы собрались и бросили кости. Удача была на моей стороне. — Холодная усмешка. — Пришлось вмешаться и немного изменить жизненный путь Эдвина.

— «Мы» — это кто? — поинтересовался Кэсиан.

— Дайнеан, Рунг, Йархланг, Антинаар, Сольт... еще несколько лордов.

— Разношерстная компания. — Кэсиан покачал головой. — Неужели Обитель всех так напугала, что ради нее были преданы забвению и территориальные разногласия, и личные обиды? Признаться, мне трудно представить вас всех вместе, собравшихся и мирно обсуждающих что-либо...

— Тогда напряги воображение, братец. Обитель тут не при чем. Собрания проходили и раньше, и часть территориальных споров была разрешена именно благодаря им.

— Мы начинаем действовать коллективно? — Кэсиан сделал круглые глаза. — Мы приходим к выводу, война — это, оказывается, не единственный способ решать возникшие проблемы? Не может быть!... Не иначе, наступили последние времена и близится конец света!

— Ценю твою иронию.

— Это не ирония. Я напуган. Меня заставляют нервничать любые объединения лордов — тем более, если речь идет о Владыках. Любая организация предполагает систему, за любой системой стоит чья-либо Сила. Еще больше пугает то, что ты забыл об этом. Кто на этот раз пытается всех организовать? Чья это была идея? Кто инициатор собраний?

— Дайнеан. Кэсиан усмехнулся.

— О, да! Темные Земли под властью Повелителя Тьмы — это было бы так... естественно. Так гармонично.

— Ты переоцениваешь свою проницательность, братец... — Гасхааль издал сухой смешок, похожий на карканье. — Впрочем, было бы забавно, если б Дайнеан попытался провернуть нечто в этом роде... но пока никакой организации я не наблюдаю. У нас всегда были свои интересы. Были и будут. А эти встречи — всего лишь способ их осуществить. Никто не собирается отказываться от более... традиционных способов. Но в некоторых случая, как ни странно, переговоры могут быть эффективнее войны. И то, и другое — лишь инструмент для достижения цели, не более того. Нет «запретных» средств и «разрешенных», и ты напрасно пытаешься провести такое разделение. Есть более эффективные и менее эффективные, вот и все.

Кэсиан медленно кивнул. Возможно, его выводы были слишком поспешными. Следовало вернуть Силу, собрать информацию и лишь потом давать какие-то оценки... Но у него было неприятное предчувствие. Ощущение надвигающейся беды. Смутное и неоформленное поначалу, оно усиливалось по мере того, как Сила, утраченная пятнадцать тысяч лет назад, возвращалась к своему господину. Его чувства обострялись, мир становился больше, и ощущение тревоги росло... Он пришел к выводу, что, обвиняя Дайнеана, он лишь пытался найти кого-то, кто мог бы стать причиной беспокойства. Что-то в этом мире было не так... Нужно полностью вернуть Силу и разобраться — что.

— А почему вы вообще заинтересовались Обителью? — спросил Кэсиан. — В таком составе... Мне казалось, она не тянет на общую угрозу...

— Кто-то выпустил сгиудов, — перебил его Гасхааль. — И всем очень хочется узнать — кто.

— Сейчас они мало чего стоят. По существу — обычные ангелы, способные убить лишь слабейших из нас. Они были опасны в старые времена, когда их хранила Сила Кадмона, и манипуляция значениями не приносила результата: влияние Сил аннулировало друг друга, и лорд в противостоянии с ангелом-убийцей оказывался вынужденным полагаться на обычное волшебство... Но Кадмон давно пал, и кто бы ни попытался извлечь на свет одну из его любимых «пугалок» — он промахнулся: сгиуды перестали быть опасны. По крайней мере, для тебя или для меня.»

— Кто-то мог бы попытаться занять место Кадмона.

Кэсиан покачал головой.

— Невозможно. Больше ни у кого не будет такой власти. Просто нет способов ее получить.

— Да, это кажется очевидным, — согласился Повелитель Ворон. — Прежде все мироздание было организовано и подчинено единому центру. Но теперь боги изгнаны, и вместо былого единства власти — раздробленность; взамен общего, навязанного сверху порядка — частные договоренности, союзы и войны, хрупкий баланс, основанный на взаимном противопоставлении всех и вся. Раз нет богов, они не могут и делегировать свою власть кому-то одному, ты это хотел сказать? Ты прав. Никто не может занять место Кадмона. Но это не значит, что никто не попробует.

— Я не понимаю, почему заранее обреченная попытка привлекла к себе столько внимания. Попробовать может кто угодно... собственно, трудно найти того, кто отказался бы попробовать. Но поскольку этим занимаются все, это и есть — хрупкий баланс взаимного противостояния, не так ли?

Гасхааль некоторое время молчал.

— В этой истории со вторым появлением сгиудов есть слишком уж много такого, что настораживает, — наконец произнес он. — Но обсуждать это здесь... — Скептический взгляд по переулку, где они находились. — Уволь.

— Да, ты прав.

— Восстанавливайся. Когда Сила вернется к тебе, мы встретимся и поговорим. И у меня к этому времени, я думаю, прибавится ответов.

— Так, значит, ты так и не выяснил, что хотел? Эдвин в Обитель был послан зря?

— Кое-что выяснил, но не все... Так, теперь об Эдвине. — Взгляд Гасхааля сделался ощутимо холоднее. — Он мне еще нужен. Поэтому — никакой помощи его попыткам понять, кто он и что он, с твоей стороны быть не должно. Это понятно?

— О, вполне! Но не я определяю неосознанные мотивы и побуждения этого мальчика. Не я тянул его за язык, требуя прогулки в Лабиринт Ушедших.

— Он действует так, как действовал бы я сам на его месте. Собственно говоря, он и есть я, но с другими качествами, другими привычками, другими воспоминаниями, другим кругозором... Ничего удивительного, что он ищет ответы. Я бы их тоже искал. Но я не всегда успеваю вмешаться и отвратить его от неверных ходов. Его вполне естественное стремление к самопознанию в случае успешного осуществления приведет лишь к преждевременному исчезновению. Он не должен попасть в Лабиринт Ушедших.

— Понимаю, — Кэсиан кивнул. — Но я уже дал обещание.

— Нарушь его, — Гасхааль усмехнулся. — Разве ты не хозяин своему слову?

Кэсиан с полуулыбкой покачал головой.

— Не буду ничего нарушать.

— Тогда убеди его не ходить. —Как?

— Не знаю. Ты всегда был расчетливым и хитрым. Придумай что-нибудь.

— Я не смогу ничего сделать, если ты не внушишь ему неосознанного желания не ходить.

— Я это сделаю, — пообещал Гасхааль. — А ты, уж будь любезен, приведи какие-нибудь разумные и очень убедительные аргументы. Потому что если ты этого не сделаешь и он все-таки пойдет туда наперекор своему подсознательному желанию не идти, то я отрежу тебе голову, мой дорогой брат. Я не шучу.

Кэсиан кашлянул, издал какой-то неопределенный звук, шумно втянул воздух и посмотрел в сторону. Угроз он органически не переносил, но Повелитель Ворон был одним из тех немногих, кому это могло сойти с рук. Их связывали очень старые и сложные отношения — некогда они оба, задолго до обретения Силы, принадлежали к народу ванов, «управлявших», если так можно выразиться, мирозданием до появления в нем Истинных Богов. Впрочем, ваны не владели миром царственно и властно — так, как позже стали владеть им Истинные Боги — они были душой его стихий, духами гармонии и изобилия. Народ ванов исчез безвозвратно — частью был истреблен, частью переметнулся к богам и потерял себя; и лишь единицы из него — утратившие все и отрекшиеся от неба, позже, теми или иными путями, обрели Силу. Эти, последние, так же лишились своей прежней природы, ибо существо, становясь Обладающим, перестает принадлежать к какому-либо народу — даже народу божественных созданий, коими были ваны — и все же какие-то связи, скорее личного характера, чем какого-либо иного, сохранились. Кэсиана и Гасхааля связывали воспоминания, берущие начало едва ли не от самого зарождения вселенной, однако дружеской привязанности между ними не было. Каждый шел своим собственным путем... впрочем, нередко случалось, что их интересы совпадали. Кэсиан знал, что Гасхааль вполне способен выполнить свою угрозу — и в прямом столкновении он, безусловно, оказался бы сильнее. И он ни на секунду не засомневался бы, правильно ли поступает, убивая того, кого сам называл «братом», если бы только заподозрил, что «брат» где-то и в чем-то перешел ему дорогу. Таким уж был Повелитель Ворон — безжалостным и не ценящим ничего, кроме власти. Кэсиан не любил его, но мир не идеален. Никто не идеален. Мир очень разный, и одни ублюдки уравновешивают других. Это и есть Вселенское Равновесие. А без него все полетело бы в хаос...

Когда Властитель Грезящих Лесов повернулся Гасхааля на пустынной хеллаэнской улочке уже не было. Там стоял немного растерянный Эдвин кен Гержет — юный хеллаэнский аристократ, ставший ангелом...

— Что произошло? — недоумевал он. Само собой, Эдвин ничего не знал о тех пяти минутах, когда его здесь не было, а на его месте стоял кое-кто другой. В непрерывности его восприятия мира имелся разрыв, и Эдвин пытался понять, чем он вызван. Он о чем-то задумался и не заметил, как они прошли еще несколько шагов, а потом остановились?..

Кэсиану вдруг стало его жаль. Да, это была вариация Гасхааля — одна и та же кайи, но с другими качествами, с другой историей, реализующая себя в других обстоятельствах — однако эта вариация была намного приличней и благородней оригинала.

— Сила... — Кэсиан сделал многозначительное лицо во время еще более многозначительной паузы. — Сила послала мне видение! — Еще более длинная и многозначительная пауза. — Аллилуйя! Я вижу! Я прозрел! Я изрекаю пророчество, слушайте все, кто слышит: нам не нужно идти в Лабиринт Ушедших! Аллилуйя! Ничего хорошего нас там не ждет, аллилуйя! Ал-л ил-ллл-луйяяя!..

У Эдвина округлились глаза.

— Вам плохо? — обеспокоенно спросил кен Гержет.

— Нет. — Кэсиан хрипло засмеялся. — Мне хорошо. Мы не пойдем в Лабиринт. Поверь мне, тебе туда не нужно.

— Но почему?

— Потому что я вижу будущее. И тот вариант будущего, где ты идешь в Лабиринт, очень печален для нас обоих. Поверь, этим действием ты запустишь очень неблагоприятную цепочку событий. Звезды говорят мне, что в течение следующих трех лет, трех месяцев и трех дней людям, чьи имена начинаются на «Э», а заканчиваются на «Н», ни в коем случае не следует ходить в Лабиринт Ушедших.

— Вы издеваетесь?

— Нет, нисколько. Тебе не стоит идти.

— И что произойдет, если я все-таки пойду? — спросил Эдвин.

— Мы умрем, — совершенно честно ответил Властитель Грезящих Лесов. — Мы оба, ты и я.

14

Настоятель Рийок утомленно закрыл глаза. Только что завершился набор новой группы учеников. С каждым нужно было поговорить, оценить, насколько он подходит Обители, имеет ли шанс хотя бы в перспективе отринуть свои заблуждения и стать подлинным Служителем Истины. Утомительная работа, но из мастеров никто не справился бы с ней лучше него.

Собеседованием занималась лишь часть Рийока — та часть, которую видели обычные люди и маги: не слишком красивый мужчина в возрасте с посредственными — по меркам нимриано-хеллаэнской аристократии — магическими способностями. Крошечный кусочек того, кем Рийок являлся на самом деле. Проводя собеседование с желающими приобрести силу Обители, он одновременно был еще в нескольких местах: занимался с учениками второго и четвертого курсов, бестелесно присутствовал на службе в Храме, вместе с другими мастерами расширял и улучшал лекемплет. Внимание единого нечеловеческого существа, которым он был, распределялось на полудюжину различных направлений, для каждого из которых формировалась как бы особая проекция Рийока, с качествами, наилучшим образом подходившими для решения тех или иных задач. Собеседование и служба в Храме закончились практически одновременно, эти реализации Рийока сделались ненужными и перестали существовать: растаяла в воздухе фигура пожилого человека, утомленно откинувшегося на спинку стула в приемной; исчезло незримое присутствие Рийока в Храме. Рийок объединил два освободившихся потока внимания в один, собрал новое призрачное тело и вошел в ту часть лекемплета, где находился пленник.

Он успокоил стражей, проник через дюжину изолирующих оболочек, отомкнул двери темницы. Этого было недостаточно, чтобы выпустить пленника или как-либо облегчить его положение — тот по-прежнему оставался обездвижен и скован незримыми цепями — но так, по крайней мере, они могли говорить. В обычном положении изоляция пленника от внешнего мира была абсолютной.

Возникла картинка — символический образ, родившийся от соприкосновения энергетических полей Рийока и пленника: Рийок спускается в подземелье, проходит мимо солдат и сторожевых псов, открывает одну дверь, другую, минует несколько пустых этажей, снова двери, и вот, наконец — камера. Он отодвигает смотровое окошко и некоторое время молча стоит перед дверью. Затем он открывает все замки, отодвигает засовы и входит внутрь. Это иллюзия, образ мира, создаваемый его собственным умом для удобства. Внутри, справа от входа — одно-единственное сиденье, которое занимает Рийок. К противоположной стене прикован человек. Как и положено пленнику, он исхудал, грязен и небрит. Картинка настолько реалистична, что Рийок почти верит ей, несмотря на то, что никакого «тела» у запертой в лекемплете энергетической сущности лорда-основателя Обители пет и в помине. Впрочем, что такое «тело», как не образ, существующий в восприятии многих? Отличие этого пленника от любого другого заключенного лишь в том, что данный образ видит один только Рийок, в то время как обычных узников способны увидеть многие. Это маленькая, частная реальность, срок жизни которой — всего несколько минут; когда они поговорят, она исчезнет, и пленник опять останется в изоляции, а Рийок переведет свое внимание на одну из тех больших, «общественных» реальностей, существование которых поддерживают сознания миллионов существ.

Узник кажется изможденным и подавленным — до тех пор, пока он не поднимает глаза на своего пленителя. Глаза его золотого цвета, они сияют, как солнце. Ни страха, ни отчаянья во взгляде. Терпеливое спокойствие. Эти глаза разрушают иллюзию реальности, в которую почти поверил Рийок.

— Прости, был занят, — доброжелательным топом произносит старший настоятель Небесной Обители. — Конечно, я должен был навестить тебя раньше.

— Ты очень заботлив, Рийок. — Пленник улыбается.

Рийок качает головой. Затем он говорит:

— Поразительно, что иногда тебе удается преодолеть все преграды и ненадолго прикоснуться к сознанию кого-либо из учащихся. Казалось, мы предусмотрели все возможности, перекрыли все выходы, парализовали каждый сегмент твоего энергетического тела — и все равно, проходит время, и ты находишь возможность вылезти и попытаться смутить неокрепшую душу Мы перекрываем все — но стоит отвлечься и оставить тебя без присмотра, как ты находишьспособ поменять существующие законы и правила так, чтобы образовалась новая щель, через которую ты мог бы пытаться влиять на происходящее. Вообще, в самой способности Силы произвольно менять значения есть что-то извращенное, ты не находишь? Это же чистый хаос — мир без правил, где любая причина может вызвать любое следствие.

— Любая система правил произвольна, — отвечает пленник. — Кто определяет «правильную» связку причин и следствий? Ты привык к определенной картине мира, но она так же условна, как и все остальные.

— Правильная картина есть, — возражает Рийок. — Подобно другим архонтам зла, владыкам этого обезбоженного падшего мира, ты слишком долго обманывал всех и в конце концов обманул и себя. Но есть Истина за всеми иллюзиями — есть, и ты это знаешь.

— «Я» есть истина, — говорит пленник. Рийок отрицательно качает головой.

— Не ты.

— Каждый мог бы сказать о себе то же самое. И ты мог бы, Рийок. Если бы понимал, о чем говоришь.

— Нет никакой кайи, — отвечает Рийок. — Нет бессмертного, вечного, нетварного, неуничтожимого, необусловленного «я».

— Мир, где все законы существуют сами по себе, независимо, не опираясь ни на что — абсурден. Лишая «я» его естественных атрибутов — таких, как вечность и необусловленность, ты тут же переносишь их на некие ни от кого не зависимые законы.

— Почему же? — усмехается Рийок. — Они зависимы. От той единственной воли, которая их породила. И уже для нас законы даны как объективная реальность.

— Ты живешь внутри своих миражей, Рийок, — отвечает пленник. — Ты сам только что жаловался на то, что Обладающие Силой способны произвольно менять значения, подтачивая тем самым столь дорогую твоему сердцу «правильную» картину бытия. Где же объективная, неприкосновенная и независимая реальность, Рийок? Есть лишь договоренности между теми, кто имеет власть — и более нет ничего. И уже на этих договоренностях основаны все фундаментальные законы, все миры, все взаимодействия, вообще — все. Однако договоренности могут меняться. И тогда меняется все остальное.

— Вам была дана власть, — говорит Рийок. — Для того чтобы вы охраняли единственный правильный порядок. Но для вас оказались важнее собственные интересы. Вместо того чтобы охранять, вы расхитили и разрушили то, что было вам доверено. Вы решили, что сами являетесь источниками собственной власти и над вами нет никого, отринули всякий закон и породили вселенную, где нет ничего неискаженного, где все относительно и непрочно, где высшим законом стала ваша собственная, неверная и переменчивая воля.

— Я снова слышу эти обвинения, — говорит пленник. — И знаю, что ты просто отбросишь мои слова, если я скажу, что мы никому не изменяли — потому что некому изменять. Мы не нарушали никаких правил, потому что над нами нет правил и нет никого, кто мог бы их установить. Но для тебя все это — пустой звук, я знаю, ты мне не веришь. Ты создал себе очень странную картину — или, вернее, тебе помогли ее создать — поверил в нее, и смотришь теперь через нее на все, словно сквозь призму.

— То же самое я могу сказать и о тебе, — отвечает Рийок.

В камере надолго устанавливается тишина. Взгляд золотоглазого пленника бесстрастен и неизменен, пленник смотрит на Рийока, не отводя глаз. Ни жалости, ни осуждения, ни мольбы, ни гнева. Он слишком многое видел — и разрушение миров, и их творение, вознесение цивилизаций и их падение, предательства друзей и необъяснимое милосердие врагов, сотрясающие мироздание войны богов и лордов, — чтобы теперь удивляться чему-либо. То, что произошло с Небесной Обителью, он воспринимает как личную неудачу, и только.

Рийок смотрит сквозь него. Как и всегда во время этих встреч, он испытывает сложные чувства. Он не знает, как говорить с тем, кого когда-то считал своим учителем, как объяснить ему, что он не прав. Кажется, что это невозможно. И все же он не убивает пленника. Вопреки всему он верит, что тот когда-нибудь прозреет и примет ту картину мира, которую предлагает ему Рийок. Это стало бы часом их величайшей победы. Грядущий мессия получил бы надежного слугу и соратника.

Умом Рийок понимает, что шансов нет. И все же...

— Помнишь, — говорит мастер Обители. — Помнишь, когда ты учил нас, ты рассказывал о том, что прошлое не стабильно?

Пленник кивает.

— Ты говорил, что как от настоящего положения вещей расходится бесконечное множество линий будущего, также к нему могло привести бесконечное множество линий прошлого, — продолжает Рийок. — И что Обладающие Силой способны выбирать себе прошлое так же, как обычное существо своими поступками и решениями выбирает себе будущее. Ваша власть над прошлым незаметна, даже когда вы ею пользуетесь — ведь как бы часто вы не меняли историю, все существа, попадая в новую линию времени, будут помнить лишь то, что соответствует этой линии времени. Впрочем, пользуетесь вы этой властью нечасто, поскольку вся ваша вселенная основана на вражде и взаимном противостоянии: власть над прошлым одного Обладающего нейтрализуется властью всех остальных, вы тянете полотно времени в разные стороны, чем обесцениваете усилия друг друга, и в результате прошлое остается более-менее стабильным. Ты помнишь этот разговор?

— Да, — пленник опять кивает. — Я помню, Рийок.

— Если ты не лгал тогда, то в вашей власти над прошлым мне видится нечто даже еще более извращенное и порочное, чем в вашей способности произвольно менять причинно-следственную взаимосвязь. Более того, по этой логике выходит, что и удерживать в плену нам тебя удается лишь потому, что твоя Сила в значительной степени ограничена Силой твоих врагов, и потому остается как бы бездейственна...

— Да, Рийок, — говорит пленник. — Так и есть.

— Я не думаю, что дела обстоят именно таким образом... — Рийок улыбается. — Я знаю, что есть высшая воля, которая невидима и страшна для всех вас. Она дала мне власть пленить тебя. Таково настоящее положение дел. К твоему убеждению в том, что Обладающие располагают властью над прошлым и что над вами больше никого нет, я обращался с другой целью. Итак, представим, что все так, как ты говоришь. Представим, что прошлое нестабильно, оно зависит от воли Обладающих Силой. Представим также, что в будущем — в том будущем, которого я жду с надеждой и нетерпением, — должен явиться некто, чья сила неизмеримо превысит Силу всех лордов и богов. Разве нельзя допустить, что могущество его изменит не только то, что есть, но и то, что было? Ведь по твоей собственной вере прошлое принадлежит тому, кто имеет больше власти. Откуда же берется твоя безграничная убежденность в том, что ты прав, а я ошибаюсь?

— Значит, ты надеешься, что придет некто достаточно сильный, чтобы уничтожить или подчинить себе всех остальных, а затем переделать саму ткань времени так, чтобы сделаться единственным Творцом и лордом? ~ спрашивает пленник.

Рийок встает. Скоро новый урок с двумя старшими курсами Обители, и ему не хватит внимания, чтобы оставаться здесь и одновременно общаться с учениками — количество потоков, на которые он может разделить свое сознание, отнюдь не безгранично. Пора возвращать оковы на место и уходить. Еще только несколько слов напоследок...

— Да, я верю, что придет тот, кто чище самого света, тот, в ком воплотится высшее благо, тот, кто наградит праведников и накажет нечестивцев, Светлейший, одно только имя которого для меня слаще всего, что есть. Придет — и преобразит этот мир. Но ты ошибаешься, говоря, что он станет единственным Творцом. Он есть и всегда им был. О нестабильности прошлого я заговорил для того, чтобы ты не считал меня безумцем: смотри, даже и при твоем виденье мира возможно то, о чем я говорю. Весь наш мир — это тупиковая ветвь времени, вселенная, от которой отстранился благой источник из-за того, что ее обитатели отвергли его, своего рода локальный ад, где нет и намека на высшую силу — ни в настоящем, ни в прошлом. Он совершенно оставил вас и позволил вам поменять все, даже прошлое, так, чтобы стереть малейшие следы своего существования. Но все изменится, и когда придет тот, кого я жду, вашей власти наступит конец.

Пленник молча смотрит на своего бывшего ученика. Золото его глаз полыхает, как солнце, но кажется, что глаза Рийока ярче, ведь в них горит огонь несгибаемой веры.

— Мы лишили тебя имени, — говорит Рийок, — потому что то, что не может быть названо, не может и действовать в реальности, кости которой — Истинные Имена, некогда произнесенные Кадмо-ном. У тебя нет собственного имени, но тебе еще позволено пользоваться общими именами — тебя еще можно назвать «пленником», или «золотоглавым человеком», или «тем, кто учил Рийока». Поэтому ты еще можешь действовать. Но когда мы отнимем у тебя все имена, ты исчезнешь — так, как будто бы тебя никогда и не было, ибо то, что не может быть названо, не может и существовать. Отрекись от «своей» Силы, склонись перед благим источником — и вместо исчезновения ты обретешь полноту бытия. Тебе будет возвращено все, что было отнято для того, чтобы вразумить тебя, и могущество твое еще и приумножится. Ты поведешь нас, и я снова займу место у твоих ног и назову тебя «наставником». Если же нет... — Рийок покачал головой. — Ты исчезнешь, когда придет тот, кого мы ждем. Мне будет жаль, но...

— Почему, — усмехается пленник, — приходя сюда, ты всегда начинаешь так высокопарно, проявляешь столько сострадания и доброты, приводишь остроумные аргументы, опускаешься до снисходительной жалости, а в конце концов всегда заканчиваешь угрозами? Мне думается, что это лучше, чем что-либо еще, характеризует тот путь, который ты выбрал.

Рийок несколько секунд молчит. Печальным он больше не выглядит.

— Мне пора идти, — совершенно безэмоциональным тоном говорит он. — Сегодня мы уже достаточно поговорили.

* * *

Эдвин кен Гержет двигался по дороге Света — стремительное и сверкающее существо, не скованное узами плоти. Найти существующий светлый путь здесь, в Хеллаэне, было не так-то просто, и Эдвин творил его сам. Он ясно ощущал, что используемая им стихия чужда миру, в метамагичес-ком пространстве которого он перемещался; эта чуждость огорчала его, ведь Темные Земли были его домом. Он отрекся от Тьмы ради силы и власти и не жалел о своем выборе — и все же, последствия выбора его огорчали.

Стремительный полет ангела среди сияния и блеска, и вот, путь уходит вниз, краски блекнут, мир темнеет, Эдвин кен Гержет обрастает плотью и вступает во владения Ловчего Смерти... бывшие владения. Сейчас это ничейные земли, и замок пуст — если не считать попрятавшихся по углам демонов, ранее служивших лорду Равглету.

...Эдвин опустился на уцелевшую часть крыши полуразрушенного донжона, убрал крылья и стал неотличим от обычного человека.

От верхней залы, являвшейся первоначальной целью разрушительного волшебства Алианы, уцелела лишь половина. Две стены истлели, как и большая часть крыши, в полу красовалась здоровенная дыра, через которую можно было разглядеть помещения на нижнем этаже. Эдвин спрыгнул вниз, на груду обломков. Поврежденный Источник пульсировал, выбрасывая в окружающее пространство сгустки энергии. В темных углах зашевелились тени, из провала стали выползать отвратительные творения Равглета. Эдвин вызвал Имя и разогнал их. Вчера он оставил здесь защитное заклятие, долженствовавшее оградить Источник от посторонних, но сейчас не обнаружил даже следов от него — похоже, демоны сумели нарушить чары. Чтобы не отвлекаться во время работы, он установил барьер еще раз, и работал над заклинаниями достаточно долго, стремясь сделать преграду понадежнее. Затем он занялся Источником.

Обыкновенно Источник представляет собой поток энергии, которая собирается из окружающего мира и из Стихий, концентрируется в одном месте, пропускается через призматические заклинания и опять уходит во вне. Часть этой силы маг использует для поддержки заклинаний, постоянно работающих в его замке, также он может воспользоваться энергией Источника в бою, значительно усиливая собственные наступательные и оборонительные чары. Маг на своем Источнике чем-то подобен человеку, живущему на водяной мельнице, — постоянное движение реки он научился использовать себе на благо, со своей же стороны, он следит за тем, чтобы русло оставалось чистым и ничто не препятствовало течению. Главное Сплетение — система заклятий, в которую маг превращает часть Источника для того, чтобы лучше контролировать поток силы, и для того, чтобы природный ток был не хаотичным, а стабильным и упорядоченным. Это — ухоженная «река», максимально расчищенная от мусора, с берегами, одетыми в гранит. В Главное Сплетение также обычно встраивается ряд заклятий, начинающих работать в случае не-санцкионированного проникновения: они блокируют доступ чужака к системе, парализуют или убивают его, вызывают охрану, подают сигнал отсутствующему на месте настоящему хозяину Источника — и прочее в том же духе. Сюрпризы, которые содержит охранная система, могут быть очень неприятными, но, как правило, если в замок проник не вор, а захватчик, спустя какое-то время ему удается разобраться с ловушкахми, установленными предыдущим владельцем, и занять его место.

В большинстве случаев положение дел соответствует тому, что описано выше, и вчера Эдвин кен Гержет — в то время, пока Дэвид занимался поисками Ключа — действовал согласно естественной для хеллаэнского аристократа логике: пытался разобраться в кодировке управляющих чар Главного Сплетения с целью обрести над ним контроль. Два или три раза при попытке внедриться всистему он чуть не погиб, потом пробудился спящий Страж, и Дэвиду пришлось бросать поиски и помогать другу в бою с могучей тварью. Вдвоем стража они кое-как одолели, но Эдвин не продвинулся ни на шаг. Все отмычки оказались бесполезны, охранная система видоизменялась, словно живая, в зависимости от того, какие открывающие чары он пытался применить. Эдвин поставил барьер и вместе с Дэвидом покинул это место, решив, что, быть может, позже его голову посетят какие-нибудь хорошие идеи.

Теперь, вернувшись и тщательно все обдумав, он пришел к заключению, что с самого начала избрал неверный путь. Этот Источник нельзя вскрыть — ведь это не обычный упорядоченный поток Силы (хотя он и кажется таковым), а Средоточье лорда, пусть и низвергнутого. Здесь по-прежнему пребывала Сила Равглета, в замке ею было пропитано все — камни, демоны, сама земля и даже воздух, и уж конечно более всего Силы содержалось в Источнике. Средоточье формировалось не только Стихиями и метамагическим полем планеты, но и Силой, и не существовало формализированной системы волшебства, которой можно было бы описать ее. Для установленного ею замка не было ключа.

Но нужно ли открывать этот «замок»? Стоит ли искать? К чему Эдвину владения лорда-изгнанника, давным-давно покинувшего Страну Мертвых и поселившегося в Хеллаэне? Иметь под контролем еще Источник Силы неплохо, но полностью раскрытые способности сгиуда — цель намного более желанная.

Он не будет пытаться подчинить себе этот Источник. Вместо этого поглотит его, выпьет — так же, как на пару с Дэвидом поглотил Силу пребывавшую в самом Равглете. Источник наполнен Силой? Тем лучше. Он заберет ее и завершит трансформацию.

Эдвин полузакрыл глаза, вздохнул и постарался вновь вызвать то странное чувство, которое возникло у него, когда он убивал Равглета. Предположительно, это ощущение появлялось в результате работы некоего духовного органа, свойственного полноценному сгиуду, действие же органа заключалось в способности улавливать Силу и поглощать ее.

Очень скоро у Эдвина появилось ощущение, что он бьется о монолитную, совершенно непроницаемую каменную стену.

Он не мог просто забрать или даже ощутить Силу, пусть даже она была совсем рядом. Сама по себе Сила оставалась неуловима. Однако, отливая себя в те или иные формы — принимая вид Лорда, или Средоточья, или некоего волшебного предмета, Сила делалась уязвимой. Из того надтварного, что дает существование вещам или живым существам, она становилась вещью или живым существом.

Эдвин понял, что для того, чтобы взять ее, требовалось разрушить форму, в которой она себя воплощала — тогда, на короткий миг, можно было соприкоснуться с той неуловимой энергией, которую он так жаждал подчинить себе.

Он вытянул руку — в ней появился меч. Приводя в действие собственный атрибут разрушения, Эдвин направил клинок на Источник. Лезвие вытянулось, засияло призрачным огнем. Эдвин почувствовал, как в него течет мощь. Он пил Силу — спокойно и уверенно: пусть молодой, но умный и терпеливый вампир, дождавшийся наконец своего часа. Впитывал чужую энергию, как губка. Он был намерен полностью опустошить это место, лишив Силу Равглета второй и последней точки опоры в этом мире. Вот оно!.. Он ощутил, как его новая способность пробуждается. Он словно прикоснулся к чему-то незримому. И взял это — так же, как тогда, когда Ловчий Смерти висел на его клинке.

Главное Сплетение погибло. Источник беспорядочно извивался, то разделяясь на несколько линий, то собираясь вновь, выплевывая во вне сгустки силы, башня тряслась от основания до вершины, но Эдвин не замечал этого. Мир внутренний стал бесконечно более важен, чем то, что происходило вовне...

Его второй сувэйб неожиданно пробудился. Прежняя, неизмененная Обителью индивидуальность должна была оставаться скрытой, пассивной массой, влияющей на решения, принимаемые «активным», ангельским сувэйбом, но никак не показующей себя явно. Но что-то произошло, и он утратил право решать, какому сувэйбу быть активным, а какому — нет.

Он вдруг понял, что пробуждение старого, человеческого сувэйба — при сохраняющемся новом, ангельском — началось отнюдь не сейчас. С того самого момента, когда они с Дэвидом убили Равглета, он скорее вел себя как уроженец Хеллаэна, чем как воспитанник Небесной Обители. Он медленно терял власть над своей «оборотнической» способностью, но заметил это только сейчас, когда накапливавшиеся в нем изменения сделались слишком уж очевидными.

Как только старый сувэйб стал достаточно активен, между Эдвином-аристократом и Эдвином-ангелом началась беспощадная борьба. Он мог быть либо тем, либо другим, но не обоими сразу, в одном и том же месте, в одно и то же время. Две прежде изолированные вселенные столкнулись и принялись кромсать друг друга.

Как внешнее следствие этой внутренней борьбы ежесекундно менялись гэемон и тело Эдвина, сдвигаясь то в одну сторону, то в другую. Если телесная трансформация оставалась не слишком заметной (и у того, и у другого сувэйба физическое тело было приблизительно одинаковым), то на энергетическом уровне творился настоящий хаос: гэемон прежнего Эдвина, посвященного Воздуху и Тьме, разительно отличался от гэемона Эдвина-ангела. Он перетекал от одного состояния к другому, не в силах остановиться на чем-то одном. Он расщепил свою индивидуальность, а теперь каждая из частей стремилась стать целым.

Было чувство, что он разрывается на две части... и все же окончательного разделения не происходило. «Ангел» и «аристократ» не могли просто разойтись в разные стороны, ведь оба сувэйба были пусть и разными, но все же реализациями одной и той же персоны.

Одна из двух реализаций должна была уничтожить другую для того, чтобы продолжить собственное существование.

Эдвин понял, что попал в ловушку. Он думал, что нашел способ обмануть Небесную Обитель и получить могущество, которое она дает, не платя требуемую цену, но он ошибся и обманулся сам. Совершенное им деяние — убийство лорда — имело намного большее значение, чем он полагал. Он действовал как часть Обители, как ее орудие и слуга. Пусть себя он таковым не считал — это не имело значения. Важно было не то, что он думал, то, что он делал. И сейчас по своим делам он получал награду — награду, которая оказалась совсем не такой, какой он ожидал. Он стал орудием, как казалось ему самому, исключительно ради реализации своих собственных целей. Но важны были не его планы, а сам факт того, что он занял положение слепого инструмента. Он думал, что то или иное описание вещей — лишь игра, и можно свободно переходить от одного описания к другому, ведь все это, в каком-то смысле, всего лишь игры разума, фантомы, мысленные конструкции, связующие наличные факты и превращающие поток ощущений в ту или иную устойчивую картину реальности.

Отчасти он был прав, но проблема заключалась в том, что порядок вещей описывал не только он один. И поставив себя в положение инструмента, он стал уязвимым для того, кто хотел бы рассматривать его в качестве инструмента, в качестве бездумного и верного исполнителя высшей воли. Пусть для самого Эдвина все это было лишь игрой — для того, кто располагал намного большей силой, чем он, это не имело решающего значения. В любом действии можно усмотреть его символический, ритуальный аспект. Повлияет ли это «рассмотрение» хоть на что-нибудь, зависит от личной силы смотрящего.

Силы Эдвина кен Гержета и того, кто сделал Обитель такой, какой она стала, того, кто поработил первых архангелов-сгиудов и заставил их напасть на своего прежнего наставника, были несоизмеримы.

Поставив себя в положение «инструмента», согласившись сыграть роль верного служителя, Эдвин тем самым позволил чужой воле вмешаться в свою жизнь и превратить себя в настоящий, полноценный «инструмент». Игра грозила перерасти в единственную, безусловную и самодовлеющую реальность, одетая им три года назад маска становилась лицом.

Два противоречивых чувства — усиливающийся разрыв между индивидуальностями «ангела» и «аристократа» и невозможность разорваться надвое — вызвали сильнейший диссонанс ощущений. В этой точке внешний мир пропал уже совершенно, Эдвин утратил всякую возможность его воспринимать, внутренний же мир стал отливать в почти вещественные формы. Сон или галлюцинация: двое парили над сверкающим ущельем, над бездной тьмы, и Эдвин одновременно был каждым из этих двоих.

Но равновесие сохранялось недолго.

Если в начале пробуждения старого сувэйба он одновременно ощущал себя и ангелом, и человеком, то чем дальше, тем более его осознание смещалось к человеку. Он не хотел смотреть на мир через фанатичные глаза Служителя. Три года назад он надеялся, что сможет получить Силу, не потеряв свободы, и даже убеждал в этом Дэвида, теперь же, будучи поставлен перед абсолютным и недвусмысленным выбором — сила или свобода, — выбрал второе. Что привлекательного в том, чтобы стать инструментом, чья воля целиком и полностью определена извне, неким передаточным механизмом, идеальным исполнителем, не просто согласующим свой собственный выбор с внешним приказом, но вовсе не имеющим никакого выбора?

Он выбрал свободу, да он и не мог выбрать ничего иного.

Однако этот выбор уже не имел решающего значения. Он означал лишь, что субъективно Эдвин переживет поражение и смерть, а не торжество и победу. Он отказался отождествлять себя с ангелом? Тем хуже для него: ведь ангел победит в люьом случае.

Они дрались над бездной — хеллаэнский аристократ и белоснежный Служитель: так же, как по сне желания и побуждения могут приобретать зримые образы предметов, людей или животных, также и сейчас разрываемое внутренней борьбой сознание Эдвина облекло два противостоящих друг другу центра притяжения в условные зримые формы.

Как бы ни разрешился конфликт, он не останется только «внутренним»: победа здесь, в индивидуальном мире Эдвина, созданном его личным воображением, определит то, каким он будет во внешнем мире, создаваемом воображением множества существ.

Клинки, которыми были вооружены противники, высекали искры, сталкиваясь с друг другом. Аристократ бился отчаянно и ожесточенно. Но ангел побеждал.

Эдвин почти полностью утратил связь с «ангелом»: его воля уже была совершенно вытеснена из этой части сознания; ангел теперь казался чужаком, неким отдельным, иным существом, вторгшимся в разум Эдвина. Когда-то ангел был его частью, но теперь эта часть не принадлежала ему.

Клинки скрестились в очередной раз, горящие чростью глаза хеллаэнского аристократа встретились с глазами снисходительно улыбающегося, прекрасного совершенного существа. На короткое время они неподвижно застыли, стараясь оттеснить друг друга: человек напрягал все свои силы, ангел же, казалось, удерживал его без особого труда. Оттесненный в «аристократа» Эдвин сделал последнюю попытку вернуть себе контроль над той частью разума, которая больше не принадлежала ему

— К чему эта война на уничтожение? — с трудом разомкнув сведенные от напряжения челюсти, произнес аристократ. — В мире есть место для ночи и для дня, для жизни и смерти. Каждый из нас представляет одну сторону целого. Зачем нам уничтожать друг друга?

— Что общего у света с тьмой? — улыбаясь, спросил в ответ ангел. — Какое согласие между мной и тобой? И каково соучастие верного с неверным? В моем мире злу нет места.

Давление возрастало. Эдвин-аристократ чувствовал, что слабеет и вот-вот упадет вниз. Самое страшное состояло в том, что у ангела было его собственное лицо — он как будто бы смотрел в зеркало — но одновременно это лицо было совершенно чужим. Хеллаэнца не удивишь жестокостью, но в этом лице не 'было ни ненависти, ни злобы. Ангел смотрел на него как на грязь, которую нужно убрать: сначала очистить свой внутренний мир от слабостей, присущих смертным, а затем уже приступить к очищению внешнего мира. Во славу благого источника, конечно.

Ангел проломил блок, далеко отбросил меч аристократа и вонзил собственный клинок в грудь побежденного врага. Эдвин ощутил, что падает... Картинка, сотворенная его собственным воображением, смазывалась. Индивидуальность ангела вбирала в себя старый сувэйб Эдвина-аристократа и уже начала переваривать его. Эдвин ощутил слабость, безволие, равнодушие... Его внутренний мир переставал быть «его» миром. То неуловимое присутствие «я», которое позволяет человеку называть «своими» эмоции, память, внутренние побуждения, физическое тело и даже окружающие его вещи, — покидало эту оболочку. Его душа и тело теперь принадлежали иному существу. Сознание Эдвина распадалось, вытесняемое другим, идеальным, абсолютно уверенным в себе сознанием. Опустилось забытье. Он больше не существовал. Сувэйб ангела полностью поглотил его разум и чувства, вобрал память и волевой узел. Осталось немногое — те духовные структуры, которые ответственны за бессознательные побуждения в человеке. Часть из них уже была освоена и растворена в совершенном сознании Служителя. Ангел шел дальше, вычищая и поглощая уровень за уровнем. Эдвина здесь уже не было — только тонкая материя психики, нематериальная «плоть» души, ранее принадлежавшая человеку. И вот, наконец, когда все «этажи» здания души были высветлены, очищены и перестроены по его собственному ангельскому образцу, он наткнулся на тщательно замаскированный «подвал» — самый последний уровень человека, которого отбрасывал сейчас, в минуту своего окончательного рождения, как пустую и ненужную уже оболочку.

Ангел сломал печать, отодвинул засов и открыл последнюю дверь.

Ему почудилось, что он глядит в бесконечность, лишенную малейшего проблеска света. Неосвещенное пространство огромно, но не пусто: слышно, что оно заполнено многочисленными невидимыми существами, которые возятся там, в темноте. Их много, и им тесно. Хлопанье крыльев, звуки возни... Еще мгновение ангел слепо смотрел в бездонную яму, силясь разглядеть наполняющих ее созданий, но ни его собственный свет, и даже свет Имени, пылавшего перед ним, не были способны разогнать этот мрак.

А затем темнота выплеснулась наружу.

Поток иссиня-черных, хрипло каркающих ворон вознесся перед взглядом ангела как башня или хищная воронка смерча. Питающиеся падалью птицы заполонили небо внутреннего мира, лишь совсем недавно вычищенное и отмытое от грязных следов человека; и каждая была — как чернильная клякса на листе бумаги. Воздух потемнел. Ангел ощутил невыносимый вкус скверны. Черных птиц было много — так много, что казалось, они заполонили собой все. Они летали, хлопали крыльями, парили в вышине, разгуливали по земле, насмешливо и нагло пялились по сторонам, бесцеремонно гадили, чистили перья... Карканье становилось оглушающим. Потом он заметил — не сразу, но в конце концов это привлекло его внимание, что часть птиц уже не летит, а как-то странно барахтается в воздухе. Они опять слипались в кучу, но уже не аморфную, а вполне определенных очертаний: в воздухе повисла человекоподобная фигура, сложенная из многочисленных вороньих тел.

— Ну что ж, привет, — сказал Гасхааль.

Ангел раздавил слабую индивидуальность человека, но тот, кого он так легко победил, не знал, кем являлся на самом деле. Ангелу казалось, что он победил, но он был бесконечно далек от победы.

Призывая имя своего господина, он воздел меч и направил острие клинка на темную фигуру. Одновременно с его выпадом фигура также устремилась к нему, видоизменяясь по ходу движения. Составлявшие ее птицы слипались в одно целое, на середине пути она была подобна бесформенной черной патоке, потом стала застывать и отчасти посветлела. Превращение это произошло с невообразимой быстротой, бросок был настолько стремительным и точным, что ангел, выставивший перед собой меч, не успел ударить противника. Когда поток достиг крылатой фигуры Служителя, преображение завершилось. Мужчина в темной одежде, с циничной улыбкой и беспощадным взглядом, с рубленым, будто выточенным из камня лицом, с грацией хищника и легкостью птицы, достиг своей цели. Своим телом он ударил ангела и свил его с ног — они падали медленно, как будто во сне (впрочем, и они сами, и само это место в каком-то смысле и было сном), и Гасхааль крепко обнимал своего противника, прижимая его руки к телу и не давая пошевелиться.

— Мне нравятся ангелы, — доверительно прошептал Повелитель Ворон, приблизив губы к уху создания, в которое в конце концов превратилась его непутевая аватара. — У них такие нежные... глаза.

Они рухнули на землю, сплетенные, чуть не сливающиеся друг с другом в единое черно-белое целое — то ли борцы, то ли страстные любовники. Гасхааль сжал ангела так, что от невыносимого давления начали смещаться и лопаться кости. Ангел закричал. С порочным и издевательским огоньком в глазах Повелитель Ворон лизнул его в щеку, а затем отпустил и поднялся на ноги. Ангела тут же облепили птицы. Гасхааль брезгливо отряхнул руки и сплюнул. Ухмылка исчезла, губы вновь приняли вид ровной, ничего не выражающей линии. Птицы барахтались в одной большой куче, из-под груды пернатых тел медленно вытекала кровь...

Гасхааль сделал вращательное движение рукой — в ней появилась изящная фарфоровая тарелка. Направив вторую руку в сторону тел, он сделал жест, как будто бы манил к себе кого-то пальцем. Вороны мгновенно поняли намек. Собственно говоря, иначе и быть не могло, ведь Гасхааль в той же мере был всеми этими птицами, в какой был и человеком с фарфоровой тарелкой в руке.

Две птицы вылетели из кучи и опустили на тарелку свои дары. Один из них Гасхаалю не понравился: слишком много окровавленных нервных волокон и общий вид совершенно неаппетитный. Он сбросил этот глаз с тарелки, и одна из копошившихся на земле ворон проглотила его прежде, чем брошенное успело упасть на землю. Зато второй был намного лучше: нервные волокна перекушены у самого основания, и крови не так много. Гасхааль аккуратно насадил глаз на вилку, поднес ко рту и надкусил. Прожевал, прислушиваясь к своим ощущениям, одобрительно кивнул. Съел оставшееся. Положил вилку на тарелку, опять сделал вращательное движение ладонью — и посуда исчезла. Посмотрел на то место, где недавно находился ангел.

Куча вороньих тел потихоньку рассасывалась. Ангела там не было. Там вообще ничего не было, даже костей. Только кровавое пятно на земле, но и оно медленно, но верно становилось незаметным. Некоторые вороны клевали впитавшую кровь землю и даже проглатывали ее. Сожравшие слишком много земли блевали.

Гасхааль поморщился.

— Неэстетично, — сообщил он блюющим, икающим, обожравшимся воронам. Вороны замерли, и все, как одна, разинув клювы, посмотрели на своего Повелителя. Тогда Гасхааль распахнул плащ и приказал:

— Марш на место!

Сидевшие на земле птицы захлопали крыльями, поднялись в воздух и втянулись в подкладку Гасхаалева плаща, который стал бездонной и безразмерной ямой. Когда окружающий мир очистился от птиц, Гасхааль оглядел его еще раз. Пастельный и данный прежде лишь полунамеком мир темнел, наливался цветами, образовывал формы. Темные небеса, бьющие в землю молнии, руины замка, немного вспаханной, впитавшей ангельскую кровь земли... Налетевший ветер пах грозой и дождем. Это внутренний мир? Или уже внешний? Гасхааль знал, что между ними нет никакой разницы. Люди полагали, что внутренние, воображаемые миры кардинально отличаются от внешней реальности, данной им в ощущениях, но так было лишь потому, что над внешней реальностью у них было мало власти. Мир, который человек почитал «внешним», был воображаемым миром для лордов и богов. Эти внутренние, поддерживаемые сознаниями реальности появлялись и пропадали, сливались и разделялись, переходили в друг друга и расходились — и Гасхаалю не было никакого дела до того, что кто-то и где-то почитает часть этих реальностей «внешним» и «объективным» миром.

Все вороны спрятались в плаще, и даже поговорить стало не с кем. Поэтому Гасхааль произнес, не обращаясь ни к кому конкретно, просто сказал, задумчиво глядя на небо:

— Ну что ж, кое-что прояснилось. Хотя и не все.

Затем он ушел — покинул человеческий пласт реальности, переместил свое основное внимание туда, где Сила отливается в многомерные формы, которые смертному невозможно ни увидеть, ни представить. Он ушел, но не весь — как и прежде, в человеческом мире он оставил частицу себя.

Повелитель Ворон покинул человеческий мир, а Эдвин кен Гержет — остался.

* * *

Многочисленные стрельчатые арки, узкие, но чрезвычайно высокие, создавали ощущение лабиринта. В таком количестве арок не было практической необходимости — Алианой, когда она работала над улучшением своего замка, руководили лишь ее собственные эстетические пристрастия. Она хотела иметь большой замок, но огромные пустующие помещения ее раздражали. Нужно было чем-нибудь из заполнить. Она разбила залу на две неравные части, превратив узкую и вытянутую часть в открытую галерею. Так стало намного лучше.

Первоначальную версию замка создавали самые обыкновенные рабочие. Тогда она была совсем еще неопытной леди и толком не знала, на что способна. Теперь ей уже не нужны были ни демоны, ни люди. Она создавала в голове воображаемый образ, а затем накладывала его на внешний мир. Два представления сливались в одно целое — и получалось то, что надо. Правда, так вольно оперировать материей ей пока удавалось только на собственном Средоточье Силы. За пределами ее владений влияние других лордов становилось слишком сильно, чужие Силы пассивно противились проведению каких-либо масштабных преобразований, удавалось создавать или «убирать», превращая вещь в чистую мысль, лишь сравнительно небольшие объекты. Но Алиана знала, что по мере того, как ее собственная Сила будет возрастать, ее способность влиять на те группы коллективных представлений, которые люди называли «материей» и о которых она сама по до сих пор неизжитой привычке нередко думала как о «внешнем мире», так же будет усиливаться. Когда-нибудь, возможно, она создаст свой собственный мир. Метрополию вроде Хеллаэна. Почему бы и нет? Где-нибудь далеко-далеко, подальше от других лордов — слишком уж любят Обладающие время от времени подгаживать друг другу — создаст и населит добрыми кавайными существами. Это будет только ее мир, и больше ничей.

Поначалу эта идея вдохновила ее, но спустя некоторое время Алиана пришла к мысли, что эта идея не так хороша, как кажется. И что она будет делать в этом совершенном мире одна? Рано или поздно идеально ухоженный рай одиночества наскучит ей. Но если пригласить туда кого-нибудь еще, то место быстро перестанет быть раем.

Выходило неразрешимое противоречие.

Алиана пришла к выводу, что с созданием собственной метрополии можно и повременить. Впрочем, повременить пришлось бы в любом случае.

Архитектурой ей сегодня уже не хотелось заниматься, и она просто пошла по замку, поглядывая по сторонам и думая о том, как все у нее тут замечательно устроено. С тех пор как она рассталась с Рувиэлем, замок стал выглядеть намного ухоженнее и опрятнее. И что она в нем только нашла?.. Наглое, самоуверенное и не слишком умное создание. А ведь когда-то он ей нравился. Впрочем, это было давно.

Можно было попрактиковаться в системной магии — через несколько месяцев она собиралась скрыть свою Силу и вернуться в Академию, чтобы освоить четвертый и последний курс упомянутой дисциплины. Она где-то читала о том, что лорды и боги нередко для подобных целей создают и посылают учиться свои аватары, но сама не знала еще, как это можно сделать. Поэтому приходилось все изучать самой.

Да, надо будет попрактиковаться в системной магии — но только не прямо сейчас. Прямо сейчас ей совершенно не хотелось этим заниматься. Пообщаться с кем-нибудь? Сходить к кому-нибудь в гости? Алиана поняла, что эта идея нравится ей намного больше. Иногда закрадывалась мысль о том, что она, возможно, слишком легкомысленна для Обладающей Силой, но обычно эти мысли ее не беспокоили. Зачем вообще обретать Силу, если ты не можешь позволить быть себе тем, кем ты хочешь?

Она подошла к трехметровому серебряному зеркалу, заключенному в тяжелую витиеватую раму, и прикоснулась кончиком пальца к отражающей поверхности. Распространяясь от ее пальца, металл покрыла тонкая пленка льда, которая, впрочем, истаяла, как только Алиана убрала руку. К зеркалу вернулась его отражательная способность, но теперь оно отражало уже не Властительницу.

Зеркало показало полутемную залу с низкими потолками, закрытые резными деревянными ставнями окна, в глубине — перевернутый шкаф и разбросанные по полу вещи, и рядом - хрупкий резной столик, совершенно неповрежденный, с какой? то посудой на нем...

От стола по направлению к зеркалу двигался тот Обладающий, которого искала Алиана. В правой руке — бокал с вином. Усталые и немного печальные глаза.

Приблизившись, Кэсиан галантно поклонился. Алиана сделала реверанс.

— Добрый день, — сказал Кэсиан.

— Здравствуйте, — сказала Алиана.

Пауза. Взгляд Кэсиана сделал вопросительным.

— Как проходит ваше восстановление? — поинтересовалась Алиана.

— Благодарю, вполне удовлетворительно, — кивнул Кэсиан.

Она ждала, что он скажет что-нибудь еще — что-нибудь, что могло бы послужить поводом к продолжению беседы, но Кэсиан ограничился коротким ответом. Вопрос в его глазах читался теперь намного яснее.

— Я вас не отвлекаю? — Алиана изобразила улыбку.

— Нет. — Владыка Снов улыбнулся в ответ. — Нет, нисколько. Эта проекция не отнимает слишком много внимания. Да и те, кто напал на замок, особенной угрозы не представляют.

Алиана удивленно изогнула брови.

— Вы в данный момент воюете с кем-то?

— Да. — Кэсиан кивнул. — Основная часть меня именно этим и занята.

— Может быть, вам помочь?

— Нет, благодарю. Говорю же, они не представляют угрозы.

— «Они»?

— Ну... Несколько семей, обиженных из-за захвата этого замка. — Кэсиан обвел взглядом комнату, в которой находился.

— Простите мое любопытство... а зачем вам этот замок?

— Когда меня убили, Средоточье выжгли, — объяснил Кэсиан. — Какое-то время мои владения оставались ничейными. Затем их поделили между собой всякие мелкие лорды. В замке далекого наследника одного из них я сейчас и нахожусь.

— А, понимаю... Вы хотите восстановить Средоточье?

— Конечно.

— И теперь этот замок станет вашей новой резиденцией?

— Нет. — Кэсиан покачал головой. — Скорее всего, я его уничтожу. Или сохраню, но поселю здесь кого-нибудь из слуг... Чтобы восстановить Средоточье, мне нужно полностью вернуть власть над владениями. Пока я вернул только треть...

В этот момедт за окном полыхнуло рыжим, замок слегка вздрогнул. Потом свет за окном померк, его закрыла чья-то исполинская тень. Как ни в чем не бывало Кэсиан продолжал:

— Остались еще две части. Займусь ими, как только разберусь с аристократами.

— Этими территориями тоже владеют хеллаэн-ские семьи?

— Нет, они принадлежат двум Обладающим Силой.

— Вот как... — Алиана покачала головой. — Вы точно уверены, что справитесь с ними без помощи со стороны?

— Уверен. — Кэсиан улыбнулся. — Простите мою бестактность, но с какой целью вы связались со мной?

— Вы меня заинтересовали, — честно ответила Алиана. — И мне захотелось познакомиться с вами поближе.

— Ну это нетрудно устроить. — Улыбка все еще играла на губах Кэсиана, но теперь она стала слегка другой. Мимолетный, будто случайный взгляд, брошенный на стройную фигуру ледяной колдуньи... Алиана почувствовала, как на ее щеках появляется румянец. — Если завтра вечером вы ничем не заняты, мы могли бы встретиться и... и пообщаться.

— Завтра? — Алиана сделала вид, что задумалась — хотя она знала, что никаких планов на следующий вечер у нее нет. — Право, не знаю еще. Ну может быть... Я подумаю и сообщу вам позже.

Кэсиан наклонил голову:

— Буду ждать.

— Всего доброго.

Она прикоснулась к серебру, зеркало опять покрылось морозным узором, а когда очистилось, Алиана увидела в нем не далекий, только что захваченный хеллаэнский замок, а саму себя, стоящую в искрящейся и сверкающей бела-голубой зале в своей ледяной цитадели на севере Нимриана.

Властительница критически осмотрела собственное отражение. Все на месте. Осталось только выбрать платье, туфельки и определиться с прической. Да, именно этим она и займется. Это куда интереснее изучения системных заклятий с целью последующего поступления на четвертый курс Академии Волшебства. Обязательно нужно будет разузнать, как создавать аватары, чтобы не мучиться с этим самой...

«Меня пригласили на свидание? — подумала Алиана, повернувшись к зеркалу боком и продолжая разглядывать свое отражение. — Почему бы и нет... Поиграем в людей».

15

Просторный зал неправильной формы: потолок над центральной частью резко уходит вверх — строго говоря, потолка там не видно вовсе, виден лишь широкий и длинный каменный колодец, из узких вертикальных щелей которого сочится тусклый и неяркий свет. Худо-бедно освещена лишь центральная часть зала, находящаяся под колодцем, все остальноетеряется в темноте, в результате чего судить об истинных размерах помещения становится невозможным: может быть, стен здесь и вовсе нет, и видимая часть потолка вокруг колодца, как и сам колодец, держатся ни на чем, просто висят в воздухе. Такое вполне вероятно, ведь замок принадлежит Дайнеану, Повелителю Тьмы, и внешний вид его определен волей и желанием лорда, а не объективными законами природы.

В центральной части зала, под колодцем, расположен стол в виде кольца, за которым могли бы свободно разместиться две дюжины гостей. Сейчас почти все места заняты. По обыкновению, человеческая реальность была выбрана Обладающими Силой в качестве наиболее удобной площадки для переговоров. Прямое общение, без посредства языка, может показаться более полным, однако оно требует определенного доверия со стороны тех, кто участвует в нем, здесь же мало кто был настроен чрезмерно доверять соседям. Язык — прекрасный буфер, он предоставляет множество возможностей: сказать правду или полуправду, солгать, сыграть на двусмысленностях.

Собравшиеся избрали себе обличья по вкусу. Большинство легко было издалека принять за людей, и лишь при более внимательном рассмотрении какая-нибудь экзотическая деталь выдавала в них существ, не имеющих никакого отношения к человеческой расе: лишенные белка, «птичьи» глаза Гасхааля, заменяющая кисть правой руки металлическая перчатка Рунга Сердцедавителя, напоминающая темную серовато-зеленую глину кожа Брозаланга... Других спутать с людьми нельзя было бы ни при каких условиях: таковым, например, являлся Кар-факс, платье которого было соткано из различных видов огня, а фигура более всего напоминала одного из типичных обитателей Преисподней — красная кожа, чрезмерно мощные челюсти, витые рога, хвост и копыта. Пожиратель Голосов Антинаар, чистокровное порождение Царства Пределов, напоминал человека лишь контуром: но внутри этого контура не было ничего — это был провал, дыра в реальности, очертания которой отдаленно напоминали человеческие.

Третью группу можно было отличить от обычных смертных лишь по исходящему от них ощущению нечеловеческого могущества и власти, никаких же иных признаков обнаружить было нельзя. Таковым, в частности, был хозяин замка — высокий, бледнокожий человек в простор-пых длинных одеяниях. Его сиденье напоминало трон, и сам он казался королем, величественным и гордым. Непримечательное кольцо на левой руке и перстень с алым камнем на правой, черные волосы удерживаются тонким серебряным обручем с узкими, похожими на шипы, зубцами.

Руки Дживрина, лорда-банкира, также украшают кольца — их намного больше, и каждое выглядит столь же роскошно, как и сам хозяин. Пышные одежды и множество украшений сразу вызывают ассоциации с богатым купцом или магнатом.

— Кажется, явились все, кто хотел, — заметил Сольт, Бессмертный Полководец. — Не пора ли начинать?

— Для чего на этот раз ты собрал нас, Дайнеан? — высокомерно бросил Карфакс.

— Может быть, для того, чтобы обсудить события, происходящие на юго-востоке, близ города Стиржеу? — процедил Алгарсэн, Повелитель Камней. — Убит мой ученик и вассал, а его земли захвачены. Это нарушает все договоренности.

— Ничто не нарушено, — немедленно отозвался Волкозуб. Его облик вдруг стал другим: голова человека вытянулась, покрылась чешуей и превратилась в змеиную. — Вернулся законный хозяин земель.

— Закон на моей стороне. Территориальные владения зафиксированы и определены.

— О нет, мы всего лишь договорились не отбирать их друг у друга, — ехидно возразил Гасхааль. — Мой брат, однако, в это время был вне игры и договор не заключал. Следовательно, он ничего не нарушает.

— По-твоему, любой не принявший договор имеет теперь право посягать на наш суверенитет, а нам остается лишь утираться? — презрительно бросил Алгарсэн.

— Конечно, — произнес Бессмертный Полководец прежде, чем Гасхааль успел ответить. На устах его блуждала улыбка. — Любой может свободно посягнуть на наши владения... однако теми же правами в его отношении обладаем и мы... поскольку о и вне договора.

Алгарсэн усмехнулся. Намек был более чем прозрачен.

— Равным образом, ничто не препятствует любому из нас помочь ему отстоять свои земли, — парировал Волкозуб. Сольт холодно посмотрел па него. Не отводя взгляда, Волкозуб добавил: — У него есть не только враги, но и друзья.

Гасхааль тихо засмеялся. Сунул руку под плащ, извлек ворону и нежно почесал ей шею. Кажется, намечавшееся противостояние его забавляло. Алгарсэн с неприязнью посмотрел на птицу. Когда-то, возможно, эта ворона была могущественным колдуном, демоном или даже богом... Но теперь это была просто ворона, и не больше.

— Сегодня мы собрались не для того, чтобы спорить о землях. — Дайнеан поднял руку. Его спокойный голос и призывающий ко вниманию жест каким-то образом разрядили копившееся в воздухе напряжение. — Нападение на вашего ученика, милорд Алгарсэн, — ваша личная проблема, и, полагаю, вы сможете разрешить ее самостоятельно... тем или иным образом.

— Несомненно... — буркнул Повелитель Камней.

— Три года назад мы бросали кости, кому изучать ту странную аномалию, что появилась на сене ре, у Селкететхар, — продолжал Дайнеан. — Как вы помните, удача улыбнулась лорду Гасхаалю, и сегодня он готов любезно поделиться с нами результатами своих изысканий.

Вороний лорд кивнул.

— А что, разве эта Обитель представляет какую-то угрозу? — недоуменно поинтересовался Карфакс — Меня не было на прошлой встрече, просветите.

— Нет, для нас с вами опасности она не представляет, — сообщил демону Бессмертный Полководец. — Но у нее довольно своеобразный лекем-лет, в силу чего в нашем теплом дружеском кругу имел место быть спор теоретического характера, что же это: неумелая попытка вторжения в Темные Земли кого-то со стороны или некая болезнь метамагического поля, своего рода раковая опухоль на теле мира...

— Побывав там, я переменил свое мнение, — сказал Гасхааль. Многие из лордов с любопытством повернулись к нему. — Угрозу это образование несет. Это и раковая опухоль, и вторжение — все вместе. Дело в том, что лекемплет Небесной Обители — это зародыш нового мира. Но это не новый самостоятельный мир, а образование, претендующее на то, чтобы заменить существующую реальность. В самом себе оно не имеет сил для бытия — однако будучи нацеленным на то, чтобы породить новую метрополию, нуждается в силах для дальнейшего роста. Чужих силах. Этот лекемплет — паразит. Он не опасен лишь потому, что появился недавно и не успел еще расшириться. Эмиссарам Обители удается убить лишь самых слабых из нас, но с каждой новой смертью ее лекемплет становится сильнее. Сила убитого делается частью нового порядка, его рабой, покорной ангелу-хранителю. Все персонализации Сил они желали бы уничтожить, начисто стереть из бытия, но не сами Силы. Мы нужны им — в обезличенном, безвольном состоянии, как механические законы природы, не имеющие собственной воли и власти, навсегда застывшие в неком одном определенном состоянии и полностью предсказуемые...

— Желать они могут все что угодно, — пренебрежительно перебил Гасхааля Карфакс. — Если бы неуемные желания сами по себе представляли какую-нибудь опасность, мироздание уже давным-давно развалилось бы. С чем связана твоя уверенность, что этот лекемплет несет реальную угрозу?

— Даже незначительная болячка может погубить организм, если позволить ей развиться, — ответил Повелитель Ворон. — С каждой захваченной Силой Обитель становится сильнее. Если не остановить ее сейчас — то потом...

— ...будет поздно? — усмехнулся Йархланг, Повелитель Падали. — Ты этим нас пугаешь? Хочешь принудить нас выступить совместно против незначительной угрозы, чтобы потом иметь возможность описать совместное действие, предпринятое по твоему настоянию, так, как выгодно тебе, истолковать его как следование твоей воле?

— Не понимаю, о чем ты, — усмехнулся Гасхааль. «Не вышло... — подумал он. — Жаль».

—^Хотя всем известно о вашей вражде с милордом Иархлангом, — вкрадчиво произнес Бессмертный Полководец, — в том, что было сказано, есть определенное рациональное зерно. Милорд Гасхааль, вы действительно хотели сказать, что если ничего не предпринять сейчас, то потом такой возможности у нас уже не будет и Небесная Обитель из довольно забавной организации фанатиков превратиться в не выдуманную, а подлинную угрозу? Вы готовы в этом поклясться своей Силой?

— Я хотел сказать, что потом цена ее уничтожения будет намного дороже, чем теперь, — ответил Повелитель Ворон. — Как бы ни были мы сильны, мы связали себя с этим миром, здесь находятся Средоточья многих из нас, и происходящая замена реальности нас неизбежно заденет. В прямом противостоянии мы победим. Но если мы отложим сражение, то станем слабее и, даже победив, утратим часть своей власти — потому что ослабеет сам мир, с которым связана эта часть, и неизвестно, сумеем ли мы потом вернуть все к тому положению дел, которое было до появления Обители. Поэтому действовать нужно сейчас.

Карфакс и Алгарсэн попытались что-то сказать, но одновременно с ними начал говорить Дайнеан, и его голос, спокойный и размеренный, мгновенно заглушил шипящий хрип, который издавала глотка демона, и четкое, идеально выверенное, звучание фраз Повелителя Камней.

— Милорд, — произнес Дайнеан, — удалось ли вам узнать, чем вызвана эта аномалия? Вы упоминали, что это не только болезнь, но и вторжение. Чье же?

— К сожалению, этого мне не удалось выяснить, — покачал головой Гасхааль.

«Столько пафоса, и что в итоге? — насмешливо подумал Сольт. — Ничего. Он толком не сумел выполнить миссию, получения которой три года назад так упорно добивался...»

«Он лжет, — обеспокоенно подумал Алгарсэн. — Он что-то узнал или о чем-то догадывается... но говорить об этом не хочет. Почему?..»

— ...Но полагаю, — продолжал Гасхааль, — что все ответы мы получим тогда, когда начнем эту опухоль вырезать. Она уже достаточно разрослась и Сила, которая вызвала ее, не сможет остаться вне игры, когда мы вскроем нарыв. И когда она явит себя, я желаю, чтобы вы были рядом и засвидетельствовали это... чтобы мои слова не сочли огульными и пустыми обвинениями.

«Так и есть, — подумал Повелитель Камней. — Он что-то знает».

— Милорд, — спросил Рунг, — не означает ли сказанное, что вы подозреваете за появлением этой, как вы выражаетесь «опухоли», действия кого-либо из нас?

— Нет. — Легкая улыбка пробежала по губам Вороньего лорда. — Я уверен, что эта Сила не имеет никакого отношения к Хеллаэну, и — я надеюсь — никогда не будет иметь.

— Другими словами, — сказал Повелитель Камней, — некоторые соображения относительно того, что это за Сила, у вас есть, но с нами этими соображениями вы делиться не желаете. А вместо этого желаете самолично разрушить Обитель. Если мы примем вашу версию, что же получится в итоге? Есть общая угроза, от которой вы нас желаете спасти... Не слишком ли это? Вы предлагаете описание мира, где сами будете играть наиболее значимую и даже определяющую роль. И это описание станет реальностью, как только мы примем его. Повторюсь: не слишком ли вы многого хотите?

По лицу Гасхааля промелькнула тень досады.

— Чего же хочешь ты? — отбросив вежливость, презрительно спросил он. — Чтобы мы разрушали ее все вместе? По-твоему, это лучше? Так ты повысишь значение этого гниющего куска мира до небес! Подумать только — какая же это колоссальная угроза, если для ее устранения необходимо не меньшее, чем сложение Сил всех Владык Хеллаэ-на! Таким манером ты вырастишь монстра из ничего.

— Я полагаю, — произнес Бессмертный Полководец, — что осуществлять карательную операцию должен только один из нас, в этом я склонен согласиться с милордом Гасхаалем... однако есть некоторый резон и в словах милорда Алгарсэна. Итак, почему бы нам не кинуть кости, как мы поступаем обычно? Кому повезет, тот и пойдет. Прочие же станут свидетелями.

— Вы предлагаете бросить кости? — Гасхааль усмехнулся. — Что ж, давайте.

— Посмотрите, как усмехается эта самодовольная облезлая ворона! — процедил Йархланг, Повелитель Падали. — Он держит нас за дураков. У него есть какой-то способ влияния на кости. Он уверен в том, что они выпадут так, как нужно ему.

— И что же это за способ? — хмыкнул Вороний лорд.

— Может быть, ты нам расскажешь? — презрительно бросил Йархланг.

Гасхааль продолжал улыбаться. Никакие оскорбления не могли ухудшить отношения между ними — потому что дальше ухудшать их было просто некуда. Между Повелителем Ворон и Повелителем Падали уже давно шла смертельная вражда — то затухающая, то возобновляемая с новой силой. Ее первоначальные причины не были значительными — более того, и Гасхааль, и Йархланг уже давно забыли о них, однако о взаимных действиях друг против друга, совершаемых по мере нарастания взаимных обид, забыть было никак нельзя. Если бы не обещание воздержаться от враждебных действий в отношении друг друга — обещание, которое каждый из приглашенных Дайнеаном давал прежде, чем вступить в замок Повелителя Тьмы, они не ограничились бы только словесными выпадами, но клятва связывала их, и каждый, несмотря на взаимную ненависть, понимал, что это и к лучшему.

— Признаться, я не могу представить, каким образом можно было бы повлиять на Кости Выбора, — подал голос Галлар. Тело Хозяина Песчаной Башни по форме точно соответствовало человеческому, но состояло из беспрестанно движущегося песка. — Ведь и сам способ был выбран нами в силу того, что невозможно, как мы полагали, смошенничать в этом деле. Однако, если обвинение милорда Йарханга истинно, если способ существует и он известен Вороньему лорду, розыгрыш превращается в фарс и в нем нет никакого смысла.

— Бремя доказательства лежит на том, кто выдвигает обвинение, — бросил Гасхааль.

Молчание, установившееся после его слов, нарушил Дайнеан:

— Полагаю, милорд, будет справедливым, если вы не станете участвовать в розыгрыше.

Лицо Повелителя Ворон отразило крайнюю степень удивления и даже обиды:

— Что? Я не ослышался? И вы тоже поддерживаете это смехотворный наговор?

— Нет, нисколько, — ответил Дайнеан, — однако в одном розыгрыше, связанным с Небесной Обителью, вы уже участвовали и выиграли. Было бы справедливым, если бы новый розыгрыш проводился среди тех, кому в первый раз не улыбнулась удача.

— Милорд, это ущемление моих прав, — с легким упреком произнес Гасхааль.

— Милорд, будьте к нам снисходительны. — Дайнеан сделал паузу. Гасхааль хотел что-то сказать, но прежде чем он успел заговорить, Повелитель Тьмы продолжил:

— Кроме того, исходя из рассказанного вами о Небесной Обители, нет никакой разницы, кто именно из нас предпримет меры по ее ликвидации. Вы ничего не потеряете, став свидетелем, а не участником... Или же разница все-таки есть, и какие-то детали, указывающие на эту разницу, пока ускользают от нашего внимания?

Гасхааль не сразу ответил. Он был почти готов сказать: да, разница есть. Но разница была только для него одного. Там, внутри лекемплета Обители, затаившись на самом дне разума Эдвина кен Гержета, в какой-то момент он ощутил присутствие чужой Силы. Ощутил и узнал ее.

У Гасхааля было много врагов, и многие желали ему конечной смерти, но были враги, которые, безусловно, выделялись из общей массы. И первым в числе тех, кого выделял сам Гасхааль, был лорд по имени Келесайн Майтхагелл, Повелитель Молний. Некогда ему удалось привести Гасхааля к небытию, и тогда все недруги Вороньего лорда возликовали, полагая, что Гасхааль сгинул навсегда и дорога Возвращения для него закрыта. Ведь это была не обычная смерть, которая страшна для лорда не более, чем непродолжительный сон, а нечто совершенно иное. Он был отсечен от Силы и уничтожен как индивидуальность, как полагали — навсегда. Все же ему удалось воскреснуть и вернуть былую мощь, хотя это и стоило огромного труда и длительного времени — много тысячелетий прошло, прежде чем он стал прежним. К тому времени мир, где когда-то столкнулись Повелитель Ворон и Повелитель Молний, уже был разрушен. В качестве нового дома Гасхааль выбрал Хеллаэн и поселился в нем, а Келесайн Майтхагелл — само воплощение добра и порядка — отправился в иную метрополию с целью создать наконец-таки идеальный, совершенный мир без зла и порока. С помощью своих учеников, некоторые из которых также обрели Силу, он возвел Светлую Империю, включавшую в себя множество населенных миров. Империя активно расширялась, принося свою культуру и свои порядки в миры за пределами изначального ригурт-хада.

В монастыре был момент, когда к Гасхаалю прикоснулась чужая Сила, он узнал ее. Сила не принадлежала Майтхагеллу, она выдавала присутствие лишь одного из его учеников, но верные ученики Повелителя Молний действовали обычно по указке своего учителя. Итак, Небесную Обитель сотворил Келесайн? Это было вполне в его духе. У него достало бы власти возродить сгиудов и хватило бы дерзости и самоуверенности — хотя это и казалось сумасшествием — чтобы вторгнуться в Хеллаэн в надежде перекроить его в согласии с неким идеальным образцом. Сейчас властвует тьма, но близок рассвет, говорил настоятель Рийок, и Гасхаалю казалось, что он слышит голос самого Владыки Небес, Повелителя Молний. Эта безумная акция, если она действительно была организована Келесайном, а Гасхаалю хотелось надеяться, что это так, предоставляла прекрасную возможность отомстить. Нужно лишь было открыть хеллаэнским лордам глаза на происходящее, а для этого следовало разрушить монастырь и спровоцировать Келесайна на открытое выступление — и тогда началась бы война между Светлой Империей и Хеллаэном, и, с точки зрения Гасхааля, это было бы просто замечательно, потому что одних только его собственных сил не хватило бы для низвержения Келесайна со всеми его союзниками и фаворитами, а при всеобщей войне он был почти уверен в победе. .

Но он ничего не сказал о своих подозрениях. Назови он виновника сейчас — и потом кто-нибудь обязательно решит, что это какая-то хитрая интрига, направленная на то, чтобы стравить хеллаэнских лордов со Светлой Империей. О «нежных чувствах», испытываемых им к Келесайну (впрочем, эти чувства были взаимными), знали все, и трактовать его поступки они будут по-своему. Он хотел бы этой войны, и они знали об этом. Следовательно, ему нельзя было называть виновника, они сами должны прийти к пониманию того, кто это. Если имя Келесайна они услышат из его уст, то слишком многие захотят оспорить его слова... из чувства противоречия и просто в силу того, что он и здесь нажил достаточно врагов, которые будут сопротивляться любому его начинанию, в чем бы оно ни состояло.

Кроме того, нельзя было исключать и возможности того, что он ошибается. Более всего Повелителя Ворон беспокоил рассказ Дэвида о короткой беседе с плененным «золотым свечением». Эта маленькая деталь портила всю картину.

Поэтому, хотя ему совершенно не улыбалось занимать место свидетеля, а хотелось лично встретить со ставленником Келесайна — в каком бы качестве тот не находился: в качестве ли тайного руководителя Небесной Обители или в качестве ее узника — Гасхааль обуздал свои чувства и сказал:

— Разницы нет.

— Тогда играем, — произнес Повелитель Тьмы. — Кто претендует на участие?

О своем желании заявило меньше половины собравшихся: некоторые осторожничали, не зная, с чем придется иметь дело, и опасаясь показать свою слабость перед остальными; иные не сомневались в своей силе, но и не желали демонстрировать ее другим, предпочитая пока наблюдать за событиями, не вмешиваясь. Когда определились с участниками, из темноты выступил на редкость уродливый карлик и, переваливаясь на толстых и кривых ногах, значительно надувая щеки и сопя от осознания важности возложенной на него миссии, притащил поднос с Костями Выбора в пустое пространство в центре кольцеобразного стола, за которым сидели гости. Как только он вошел в круг, там появилось некое подобие узкого и донельзя хрупкого столика, столешница которого по размерам не превосходила обычную тарелку. Призрачный фантом наливался красками и весом по мере приближения карлика и стал совсем овеществленным к моменту, когда раб Повелителя Тьмы наклонил поднос и высыпал кости на его поверхность.

Внешне Кости Выбора напоминали три шестигранных игральных кубика, однако на их сторонах не было ни цифр, ни каких-либо изображений. Изображения появятся, когда начнется игра — монограммы, обозначающие колдовские титулы каждого из участников. Количество сторон не определено — их число менялось в зависимости от количества участников. Что любопытно, внешняя форма Костей в любом случае оставалась одинаковой: в человеческой реальности количество сторон всегда равнялось шести, несмотря на то, что в действительности их могло быть меньше... или намного больше.

Значения, которые принимали кости, зависели от одной-единственной недетерменированной вещи во вселенной — от личного выбора населявших ее существ. Конечно, выбор во многом обусловлен условиями и обстоятельствами. Конечно, нередко он может быть более чем успешно предсказуем. Однако всегда сохраняется некоторая неопределенность. Пространство выбора может быть крайне незначительным, но до тех пор, пока оно есть, есть и неопределенность. Внутренние влечения и внешние обстоятельства подавляют людей, но даже тогда, когда их сила необорима, есть выбор, к чему приложить свои крошечные силы: покориться влечению или сопротивляться ему. Пусть даже для судьбы самого человека это и не имеет никакого значения и его жалкая попытка сопротивляться внешним или внутренним, обусловливающим его бытие, влияниям, тут же будет подавлена и прекращена — однако сама попытка, сколь бессильна сама по себе она ни была, имеет значение для тех, кого собрал сегодня Дайнеан в своем замке. Потому что значение, которое приобретут кости, будет зависеть именно от нее.

— Начинаем, — произнес Повелитель Тьмы.

Кто-то из сидящих за столом совершает движение руками — как будто кидает перед собой кости, кто-то — просто смотрит на три небольших предмета, что на воздушном столике в центре, на равном удалении от всех лордов.

И Кости Выбора приходят в движение

...Далеко-далеко, на планете под названием Йор, расположенной в потоке миров Ориона, юноша по имени Ксиат стоит перед ступеньками высокого здания Военной Академии. Он мечтает сделать военную карьеру и знает, что в случае поступления его ждут ежедневные тренировки и напряженное обучение. Трудности не пугают Ксиата, но у него есть девушка, и если он поступит, смирится ли она с тем, что следующие пять лет им предстоит видеться лишь две или три недели в году? С тем, что после обучения его пошлют на какую-нибудь дикую планету — подавлять восстание аборигенов или отправят в захолустье, на секретную военную базу, где смертельно скучно и ничего не происходит? Или карьера, или любовь. Ксиат вздыхает, качает головой, набирается духу и начинает решительный подъем вверх по ступеням. Бессмертный Полководец Сольт улыбается, когда две кости из трех показывают на верхней стороне монограмму его магического титула, но кости катятся дальше...

...В мире под названием Хешот, расположенном в ригурт-хаде Янтаники, вооруженный отряд, возглавляемый Нэтраном, начальником охраны Шес-ских Соляных рудников, преследует оборванного и изможденного человека по имени Сигвальт. Сиг-вальт был морским пиратом, был пойман, судим и отправлен на каторгу. Приговоренный к пожизненному заключению, он знал, что ему не протянуть и трех лет: рудники убивали тех, кто оказался на них, очень быстро. Яростное желание жить и полнейшая неспособность покоряться кому-либо уже в самом скором времени побудили Сигвальта совершить побег, однако его скоро выследили и догнали. Измотанный, истощенный, потерявший немало крови (сбивая кандалы, едва не искалечил себе руки) пеший одиночка против дюжины всадников — сытых, экипированных, уверенных в своих силах. Заостренный деревянный кол против копий и мечей. Сигвальт загнан в угол, солдаты спешиваются, чтобы скрутить его. Начальник охраны улыбается: прекрасный повод преподать урок всем остальным заключенным, прибывшим вместе с Сигвальтом и неуспевшим еще осознать во всей полноте, какой порядок вещей установлен на Шесских Соляных рудниках и кто здесь царь и бог. Беглеца запорют плетьми до смерти... или до полусмерти, если он сломается и будет ползать в ногах у начальника охраны, отчаянно умоляя о пощаде. Сигвальт понимает, какой выбор ему предстоит. Его жизнь только что завершилась, и нет уже никакого смысла беречь ее. С бешеным ревом он кидается на солдат, вгоняет одному из них в горло заостренный кол, защищается его телом от другого, выдирает копье из чьих-то рук и убивает еще двоих, не замечая ран, наносимых клинками и стрелами. Боевое безумие овладевает им, больше он не видит улыбки на лице Нэтрана: гнев, недоумение, страх... Сигвальт падает на колени, но еще успевает размахнуться и бросить копье в того, кто совсем недавно в мечтах видел гордого морского волка униженным и покорным. Один из солдат что было силы бьет Сигвальта в спину, клинок выходит из груди, мир начинает темнеть; на Сигвальта нисходит покой. Кости катятся дальше, а лорд Рунг Сердцедробитель гневно сжимает свою правую железную руку: его титул отразила лишь одна кость из трех...

...В мире, называемом Кильбрен, на дворянском балу женщина по имени Эльрина-сайн-Гиальм-Ниртог скользит взглядом по зале, полной разодетых дам и кавалеров. Эльрина красива и чувственна, любовников она меняет чаще, чем платья, а уж приодеться она любит и никогда не наряжается в платье, которое носила хотя бы раз. Она умеет повелевать мужчинами, умеет пробуждать в них животных, бездумно следующих за самкой, ее желания насыщены и сильны, она может наполнять их силой взгляд, слово, жест... На балу полно привлекательных мужчин, но Эльрина не приглядывается к ним, ее грызет крошечный червячок сомнения. Рядом с ней — Лоур-сейр-Витад-Ниртог, муж ее двоюродной сестры и, быть может, единственной подруги. Лоур глуповат, склонен к полноте, напыщен и принимает за верность и добропорядочность собственное неумение нравится женщинам. Как мужчина, он не привлекает Эльрину, но он — муж подруги, которая слепо в него влюблена, и потому запретен для Эльрины... И привлекательность нарушения запрета намного перевешивает непривлекательность самого Ло-ура. У Эльрины богатый выбор, но она поворачивает голову и улыбается этому болвану так, как способна улыбаться только она. В ту же секунду от его лживой верности не остается и следа. Через полчаса они предадутся бешеной случке где-нибудь в укромном уголке дворца, коих Эльрина знает тысячи, потом она забудет про него и выбросит из головы, а он не забудет — он будет крутиться рядом с ней, надоедать, добиваться нового свидания, совершит череду глупостей, разобьет сердце своей жене и в конце концов останется в одиночестве. Эльрине нет до этого дела, она счастлива, подчиняя себе других людей и управляя ими с помощью страсти, но леди Дирайн, Властительница Влечений, печально вздыхает, наблюдая, как кости катятся дальше: два значения из трех не в ее пользу...

...В мире, который его обитатели называют «Земля», а хеллаэнцы классифицируют как Т-1602В, работник скотобойни Петр Васильевич Ковшиков выходит во двор, чтобы выкурить сигарету. Лето, жара, грязный двор, все наполнено насыщенным запахом разложения мертвой плоти, Петр Васильевич глубоко вдыхает этот запах вместе с табачным дымом и зажмуривается от удовольствия. Близится вечер, и Петр Васильевич пребывает в сомнениях. Дома ждет жена, грузная и немолодая, она опять начнет пилить, требовать денег, закатит скандал... Как же ему это надоело! На работе, среди развешенных на крюках освежеванных трупов, несмотря на ужасающий запах, он чувствует себя намного комфортнее. По ночам здесь спокойно и тихо, туши мирно покачиваются в охладительной камере, рабочие помещения непривычно чисты... запах по-прежнему здесь, но Петр Васильевич приучился не обращать внимания. Здесь царит покой, в голову приходят удивительные мысли о смысле жизни... Можно расслабиться и посмотреть старый, дышащий на ладан, телевизор в каптерке, а можно, прихватив пузырек с водкой, огурец и стакан, зайти в охладительную камеру и выпить с обезглавленными коровьими тушами за их обезглавленное коровье здоровье. Петр Васильевич слегка толкнет их, и они станут покачиваться на крюках, безмолвно шепча ему что-то, открывая странные тайны, для выражения которых он никогда не сможет отыскать подходящих слов, и напоминая о том, что мир намного больше, чем убогая жизнь работника скотобойни в захудалом городке в центральной полосе России... Потом, когда он уже выпьет достаточно и с головой окунется в то необычное состояние, которое производит на него заполненная трупами охладительная камера, мертвые коровьи тела начнут покачиваться сами по себе, и голос их беззвучных телодвижений сделается почти ясен... и это будет намного лучше храпа жирной и потной жены в душной узкой комнатушке. Конечно, если он останется, завтра она будет орать и скандалить, а может быть — в очередной раз демонстративно перестанет разговаривать с ним, но это будет завтра. Остаться?.. Все-таки, сомнения есть, но... Петр Васильевич не успевает решить: ворона, пролетавшая мимо, с наглым карканьем гадит ему прямо на голову. Мысль о том, где лучше провести предстоящую ночь, мигом вылетает у него из головы. С матюгами он отряхивает волосы, хватает ближайший булыжник и ищет бешеным взглядом крылатую тварь, но вороны нигде нет, решение так и не принято, Петр Васильевич идет мыть руки и волосы в уборную, позже он, наверное, все-таки поедет домой, кости катятся дальше, Йархланг, Повелитель Падали, скрежещет зубами от ярости, а Гасхааль беззвучно смеется...

...В мире, называемом Сьюон, добропорядочный бюргер по имени Лаккай Сигкио выглядывает из окна своего дома. Середина ночи, но лето в разгаре и обе луны полные, и потому мир, который видит Лаккай, — не беспроглядно-черный, а темно-серый, даже серебристый. Дом Лаккая стоит на краю города, у недостроенной стены, свежий ветер, прилетающий из леса, будоражит горожанина. Он слышит крик баньши и вспоминает о том, как когда-то, еще юнцом, пытался найти это призрачное колдовское создание, шел на ее голос, долго блуждал по лесу, едва не был растерзан дикими зверями, но так и не нашел ничего. Тогда же ему впервые пришла мысль о том, что этот предвещающий смерть призрак не обладает ничем, кроме голоса, не имеет ничего, что можно было бы увидеть, но только услышать. Говорили, что баныни умеют принимать облик женщин, но если так, почему он никого не встретил в лесу? У нее нет никакого тела, а крик, который, как кажется, исторгает кто-то, и есть она сама. Чья-то обезумевшая душа полностью растворилась в этом невыносимом звуке — то ли вопле, то ли плаче, от нее не осталось ничего доступного взгляду или ощущению, осталось только доступное слуху. Может ли душа превратиться в звук? Лаккай Сигкио полагает, что да. Ведь звуки — это искажения наполняющего мироздание эфира, а из чего состоит душа, как не из того же самого эфира?.. Каждая душа в каком-то смысле и есть звук, а людское сообщество — многоголосый хор, смерть освобождает этот беззвучный звук из заточения, а иногда бывает и так, что освобожденный звук становится слышен. Лаккаю кажется, что он все понял. Чтобы убедиться в этом, он пробирается по дому, находит топор и отрубает четыре головы: одна голова принадлежит его молодой жене, вторая матери, и еще две — детям. Каждый раз он с напряжением ждет освобожденных звуков, но не слышит ничего. После убийства детей он вдруг понимает, что сделал. Бюргера охватывает безумный ужас. Он не может даже кричать. Он не верит, что совершил все это, это похоже на кошмарный сон, но его руки в крови, перед ним мертвые тела и он никак не может проснуться. Тогда он разливает по полу керосин, разбивает все незажженные лампы, выбрасывает из комода белье, потрошит книги и, наконец, поджигает все это. Огонь быстро распространяется по дому, когда он охватывает Лаккая, бюргер начинает кричать. Нет ничего, кроме боли, ужаса и отчаянья. Он — всецело в этом крике; прежде чем умереть, он понимает, что был прав: каждая душа — это определенный звук, и целую секунду, а может быть и две, растянувшиеся в неопределенный отрезок времени между жизнью и смертью, Лаккай Сигкио знает, как звучит он сам... Кости наконец останавливаются, и на всех трех — одинаковая темная монограмма.

— Не будем откладывать то, что не следует откладывать, — говорит Пожиратель Голосов Анти-наар, Владыка Пределов, когда глаза всех присутствующих в зале обращаются к тому, что напоминает пространственную дыру, очертания которой имеют сходство с силуэтом человека. — Милорды, я зову вас быть моими свидетелями.

* * *

Стеклянные двери разъехались в стороны и в холл телебашни вошли двое: мужчина в шикарном бежевом костюме и женщина в светло-зеленом платье, с меховым манто, накинутым на голые плечи. Женщина осмотрелась — она явно была тут впервые. Просторный холл имел конусообразную форму, впереди, на возвышении, к которому вела широкая мраморная лестница, располагался небольшой ботанический сад, справа — прозрачные кабинки лифтов, слева — стойки с персоналом, магазинчики и кафетерий...

— Почему вы выбрали именно этот мир? — спросила Алиана у своего спутника.

— Мне нравятся технологические миры, — признался Кэсиан.

— Вот как? — Ледяная колдунья наморщила носик. — Что же вы в них находите?

— М-м-м... а разве должна быть причина? Я хочу сказать, что если бы все наши предпочтения имели разумную причину, то что было бы самой первой причиной? Положим, я скажу, что в технике мне нравится ее сложность, но что будет причиной, в силу которой я предпочитаю сложное — простому? Можно найти причину и для этого, но вообще говоря, этот поиск причин — бесконечен.

Алиана ненадолго задумалась:

— Пожалуй, что-то в этом есть, — легкомысленно согласилась она. — Но для меня сказанное выглядит слегка запутанным... А куда мы сейчас?

— Наверх. Там должен быть неплохой ресторан. И вид сверху отличный.

Галантным жестом Кэсиан предложил своей даме проследовать направо. Когда они направились к лифтам, из опустившейся кабинки выбралась группа молодых людей. Они шутили и громко болтали, девушка звонко смеялась, следовавший позади всех патлатый парень молча улыбался. Респектабельный господин и его дама разминулись с бездельничающими студентами, не заметив друг друга — и лишь молчаливый паренек, скользнув мимолетным взглядом по совершенно обычному, ничем не примечательному лицу Кэсиана, вдруг замедлил движение и посмотрел на него более внимательно; когда Кэсиан прошел мимо, остановился и продолжал глядеть вслед, выражение лица у него при этом было совершенно ошеломленное. Вдруг опомнился и бросился догонять.

Кэсиан скептически поглядел на юношу, робко тронувшего его за рукав и побудившего обернуться.

— Простите. — Молодой человек судорожно сглотнул. — Это действительно вы?.. Я видел вас во сне. Вы...

Кэсиан скривился, как будто бы разжевал кислую сливу.

— Брысь отсюда, хакер!.. У меня свидание. Он щелкнул пальцами и молодой человек исчез.

Его исчезновения никто не заметил — по случайности все люди, находившиеся в холле, в этот момент смотрели в другую сторону.

Кэсиан и Алиана вошли в лифт. Кэсиан нажал на кнопку, двери закрылись и кабинка начала движение.

— Странный какой-то мальчик, — заметила Алиана. — Кто это вообще был?

— Член местного клуба сновидцев.

— Тут даже и такие есть? — Ледяная колдунья слегка удивилась. — То есть это не чисто технологический мир?

— Ну-у... — потянул Кэсиан. — По сути, это просто группа подростков, которым нечего делать.

— Кажется, он вас узнал.

Властитель Грезящих Лесов пожал плечами:

— Наверное, видел в сновидении проекцию одного из моих магических тел.

— А почему вы назвали его «взломщиком»?

— Ну эта маленькая инициативная группка юных исследователей трактует чувственную реальность как сложную программу, которую они, хакеры, как бы пытаются взломать. Специфическое восприятие мира, свойственное эпохе компьютеров.

— А что такое...

Следующие десять минут он объяснял ей, что такое компьютеры, файлы, операционные системы... Когда закончил, они как раз добрались до ресторана.

Вместо того чтобы сдать шубку в гардероб, Алиана заставила ее просто исчезнуть. И опять никто ничего не заметил.

Прошли в зал, заняли столик. Долго выбирали, что будут заказывать. Оживленно обсуждали, подключив официанта. Когда наконец выбрали и измученный официант ушел выполнять заказ, Алиана обратила внимание на стены. Стен, как таковых, в ресторане, вознесенном на двести метров над землей, не было: их заменяли окна и стеклянные двери, опорами же для верхних этажей служили многочисленные колонны. Открывавшаяся перспектива — огромный город, ультрасовременные здания, плавающие между небоскребами летательные аппараты, старые дома и городской парк где-то внизу — производила впечатление.

Принесли заказ. Они ели и разговаривали обо всем на свете. Позже выбрались на балкон: Кэсиан — покурить, Алиана — полюбоваться видом. Вернулись в зал и заказали десерт.

Алиане нравилось разговаривать с Кэсианом. Он был на четыре миллиона лет ее старше и, казалось, знал ответы на все вопросы. Вообще на все. Даже на те, которые она еще не успела придумать.

В какой-то момент она вспомнила про свою идею создать в отдаленном будущем собственный ригурт-хад с метрополией и сателлитными мирами и поинтересовалась у Кэсиана, откуда берутся новые миры. Прежде чем удовлетворить ее любопытство, он захотел узнать, какие предположения на этот счет имеет она сама.

— Когда я училась в Академии... — сказала Алиана. Владыка Чар тихо хихикнул, и она обиженно махнула на него рукой. — Да-да, не смейтесь, я там училась!.. Так вот, нам говорили, что миры изрыгает Царство Безумия. Если это и правда, то не вся. Ведь за всякой силой в конечном итоге стоит какая-либо персона. Абсурдно думать, что миры возникают сами по себе, в силу какого-то непонятного «закона природы», принуждающего Безумие их порождать... Значит, есть кто-то, кто этим занимается. Не думаю, что нечто новое — это привилегия одних только Владык Безумия. Истинных Богов уже нет, а те боги, что остались, слишком слабы и неактивны... Отсюда я делаю вывод, что новые миры создают Владыки всех Царств. Я права? Кэсиан покачал головой.

— Нет. Обладающие могут участвовать в этом, но появление нового мира — это всегда коллективное творчество.

— И что же это за коллектив? — спросила ледяная колдунья.

Кэсиан сделал круговой жест, как будто бы упомянутый им творческий коллектив сидел с ними в одном зале ресторана.

— Люди? — удивилась Алиана.

— И не только. Любые живые существа, способные мечтать, — ответил Владыка Снов.

— Миры возникают из фантазий? — заинтересованно и в то же время недоверчиво произнесла Алиана.

Кэсиан кивнул.

— Множество существ способно видеть грезы. Звери спят и видят во сне еду или опасность, люди грезят о победах и свершениях, проигрывают в уме ситуации, которые могли бы с ними произойти, стихиали не мечтают, а переживают свое бытие, однако поскольку между их бытием и самовосприятием есть различие, вызванное тем, что их осознание своей природы не абсолютно — даже и духи стихий имеют представления, которые как будто бы оторванные от «действительности», другими словами — те же грезы. Эти мечтания не исчезают в никуда в тот момент, когда внимание существа, чей ум породил их, переключается на что-либо другое — фантазии остаются там, где они и должны находится — в Царстве Чар, которое также называют Царством Снов или Грез. Подобное притягивает подобное: грезы скапливаются там, далеко за пределами Сущего, медленно растут, как сталактиты в какой-нибудь таинственной пещере... как города-муравейники, которые когда-то были крошечными деревушками, а потом раздались ввысь и вширь... Грезы разных существ объединяются друг с другом и образуют со временем огромные скопления, и вот, наступает момент, когда удельный вес страхов, надежд, желаний, искренней веры, бездумной злобы и беззаветной любви достигает некоего предела и скоплению становится тесно в Царстве Снов. Тогда оно покидает его. Это всегда происходит одновременно с появлением нового объема беспорядочной силы, выброшенной во вне Царством Бреда... Точнее сказать, та энергия, которой смертные перенасыщают свои мечты, бездумно и бесцельно растрачивая собственные силы — это и есть начало нового выплеска. Ведь граница между Царствами пролегает внутри всякого существа. И когда неупорядоченная сила и чистая, не имеющая наполнения, структура соединяются, рождается новый мир. Как правило, это мир сателлитный, вариация уже какого-то существующего — ведь люди, да и не только люди, постоянно думают о том, что могло бы быть, если бы... И это «могло бы», хотя и в странном, неожиданном виде, рано или поздно материализуется где-нибудь с ними по соседству. Но иногда рождаются и новые метрополии, собираясь из грез, не имеющих отношения к той действительности, что окружает грезящее существо... из сказок и выдуманных историй, из фантастических изображений и невыразимых словами видений и переживаний, которые иногда вызывает музыка... Когда говорят, что Царство Бреда порождает миры, это верно в том смысле, что оно «материализует» их, приводит к действительность, делает ощущаемыми. Безумие дает силу, из которой впоследствии, после этого как эта сила вступит во взаимодействие со множеством воспринимающих сознаний, будет образована плоть мира. Но сама по себе энергия Бреда абсолютно неупорядочена, она не способна породить что-либо определенное... Вообще, каждое из шести Царств можно рассматривать в отношении к любому другому как пару противоположностей, и в этом смысле Чары есть совершенный порядок, а Безумие — столь же совершенный хаос. И когда эти две противоположности соединяются, в Сущем появляется нечто новое.

— Очень интересно, — сказала Алиана. — Но выходит, что в этом союзе противоположностей Чары занимают главенствующую роль? Царство Бреда отдает только грубую силу, Чары же стабилизируют ее и оформляют в нечто упорядоченное?

Кэсиан кивнул.

— Совершенно верно. Конечно, Владыки Бреда видят все иначе... Но это их точка зрения, их мнение... и их фантазии, — он усмехнулся.

— Мне кажется, я понимаю, почему вам нравятся технологические миры, — произнесла Алиана спустя некоторое время, после того как официант унес грязную посуду, а на столе появился десерт. Она зачерпнулаложечкой полурастаявшее сливочное мороженое с вишневым сиропом, съела, облизнула губы и продолжила:

— Вы совершенно правильно сравнили это место с муравейником. Здесь находится огромное множество людей. Некоторые из них спят, другие мечтают. Вы ощущаете себя в своей стихии. Точно так же, как если бы я пригласила вас, ну, не знаю. В ледяные горы или на какую-нибудь заснеженную равнину.

Кэсиан на секунду задумался.

— Отчасти вы правы, —- признал он. — Мне действительно уютно с людьми, какие бы сны они не смотрели, приятные или пугающие, обрывочные и разнообразные в ночные часы, или же тот длинный дневной сон, который с перерывами длится шестьдесят-семьдесят лет и который они называют своей жизнью... Но столь же вольготно я ощущаю себя и в хеллаэнских городах, а в некоторых отношениях — даже вольготнее, чем здесь... Нет, мне действительно нравятся технологические миры сами по себе, а вовсе не потому, что я чувствую себя здесь словно «на своей территории». У этих миров есть свой стиль... Они малополезны, но по-своему весьма интересны. На первый взгляд они кажутся уродливыми, и в каком-то смысле так и есть — это миры-уроды, чье метамагическое поле не сумело развиться в достаточной мере либо было необратимо повреждено в какой-то момент истории — но в них есть своя, особая привлекательность, присущая нелепым карликам, выполняющим акробатические трюки на цирковой арене... Чтобы полюбить эти миры и почувствовать их привлекательность, нужно провести здесь какое-то время, и так уж получилось, что я провел здесь немало лет. Сначала я испытывал те же чувства, что и многие другие Обладающие, впервые сталкивающиеся с Терранским потоком миров — что-то близкое к легкой брезгливости, но прошло время и я стал понимать, что под непривлекательной оболочкой таится по-своему очень интересный и необычный мир. То, что делает карлика уродливым, одновременно делает его забавным и трогательным... так же и здесь.

— Не знаю, что вы находите привлекательного в уродстве, — поморщилась Алиана. — Все эти цирки лилипутов и парады людей с какими-либо дефектами всегда казались мне насмешкой и издевательством... впрочем, ваше дело. А что побудило вас провести длительное время в Терранском потоке? Ведь, как правило, Обладающие Силой его и в самом деле предпочитают обходить стороной и тому есть причины.

— Вот именно, — сказал Кэсиан. — Эти же причины и побудили меня заняться изучением ригурт-хада Терры.

— Боюсь, что я не совсем вас понимаю.

— Известно, что метрополия Терранского потока превращена в тюрьму. Ее метамагическое поле необратимым образом искажено. Так получилось, что давным-давно оно оказалось сращенным с индивидуальным полем существа, происхождение которого так и осталось нам неизвестным. Располагая возможностями божества, оно устроено столь странно, что и Сущее, и остальные Царства одинаково чужды ему. Высказывались разные предположения, откуда оно могло взяться. Лично мне представляется убедительной версия, согласно которой это — одна из тех тварей, что существовали прежде рождения вселенной: Древний или Грызущий, или что-то еще, подобное им. На одного из Древних это существо похоже больше всего, хотя есть и различия: Древние могущественны, но безмозглы, оно же — расчетливое и хитрое. Скорее всего, это какой-то мутировавший Древний, сумевший обрести некоторые атрибуты упорядоченного божества, но при этом не утративший своей прежней природы. Так или иначе, это существо поселилось здесь, захватило Терру и превратило ее в то, что она есть. Вскоре открылось, что преобразованное метамагическое поле Терры способно гасить самоосознание ее обитателей, при чем, чем выше был уровень могущества того, кто попадал под его влияние, тем больше он терял. Люди всего лишь утратили некоторые возможности для развития и стали чуть больше похожи на скотов, чьи действия и побуждения обусловлены внешними условиями существования, а не решениями их собственных «я». Терра — это мир, где нет героев. Тамошние боги ослабели и уснули, что же касается Обладающих Силой, по каким-либо причинам оказавшихся жертвами пришельца, то их участь наиболее незавидна...

— Они утрачивают Силу? — спросила Алиана. Кэсиан кивнул.

— Именно так. Терра — это особая маленькая вселенная со своими правилами и законами природы, и эти правила существенно отличаются от тех, что общеприняты лордами в Сущем. На Тер-ре только один лорд... Впрочем, поскольку неизвестно, является ли он Обладающим Силой или нет, обычно его называют Богом Изгнанников по названию места, с которым он сросся. Само же название Земель появилось после того, как Терру стали использовать в качестве тюрьмы или мусорной свалки, отправляя в утробу Бога Изгнанников тех богов и Обладающих, от которых те, кто ненавидел их, желали избавиться. Так продолжалось довольно долго... потом было замечено, могущество пришельца постепенно растет. Хотя он и оставался привязан к одному миру, он научился создавать «детенышей» — своего рода клонов или проекций самого себя и отправлять их к другим метрополиями. Так погиб, как минимум, один мир и было повреждено еще несколько... происходило это по одной и той же схеме: обитатели пытались противостоять силе, которая искажала их мир, и в результате внутренней войны на уничтожение метамагическое поле планеты либо разваливалось полностью, либо оказывалось на грани распада. Все этого я лично не наблюдал, только слышал, зато вот в большом совете лордов, состоявшемся после отражения очередного нашествия, участвовал. Приемлемого способа уничтожить это существо тогда так и не нашли, поэтому было принято решение изолировать Терру от остальной вселенной. Нужно было, как минимум, перестать кормить эту тварь, однако не было уверенности, что даже если все заявят «мы больше не станем отправлять туда своих врагов», не найдется кто-нибудь, кто будет втихую скидывать в пасть Богу Изгнанников неугодных... Ну и, конечно, барьер должен был лишить его возможности выплевывать свои отродья во внешний мир. Исходили из мысли о том, что, оказавшись, на голодном пайке, он через некоторое время ослабнет и будет вынужден предпринять еще какие-нибудь действия, которые позволят более ясно понять, что он такое и как с ним бороться.

— Понимаю, — сказала Алиана. — Вы участвовали в возведении преграды? Из-за этого вы провели в этом потоке миров так много времени, что успели его полюбить?

— Нет, — Кэсиан отрицательно покачал головой. — Скорее уж, я искал способ преграду взломать... «взломать» не в смысле «испортить», а в смысле «подобрать отмычку».

— Для чего?

— Изоляция не дала того результата, на который мы надеялись. Бог Изгнанников перестал отправлять своих отродий в другие миры, однако и слабее он не становился. Более того, сам барьер он сумел использовать и частично включить в искаженное метамагическое поле Терры. В частности, он добился того, что время Терры замедляется, и чем дальше, тем больше. Можно предположить, что он пытается полностью остановить его — во всяком случае, по отношению к остальной вселенной... В общем, из-за соединения сил тех, кто ставил барьер, и собственной магии Бога Изгнанников появилась весьма необычная аномалия, которая привлекла мое внимание и побудила меня провести здесь немало лет в попытках изучить ее и понять, каким образом работает волшебство пришельца... Кроме того, на Терре в заключении томится немало моих знакомых, попавших туда в силу различных причин и обстоятельств, и мне хотелось найти способ извлечь их оттуда... Увы, меня ждала неудача. Но о потраченном времени я не жалею. Если бы не пришелец, терранский поток миров был бы совсем другим, но он такой, какой есть, и ему — не знаю уж, благодаря влиянию Бога Изгнанников или вопреки — присуще определенное своеобразие... Хотя полагаю, что все-таки вопреки. Люди не могут игнорировать его влияние, но в любом случае создают свою культуру и пытаются построить цивилизацию... пусть даже и не такую, какой она могла бы быть.

— Считайте, что вы меня заинтересовали своим рассказом, — Алиана тихо засмеялась. — Если я захочу поселиться здесь на некоторое время, с чего вы посоветуете начать?

— Хм, — Кэсиан положил локоть на стол и подпер ладонью подбородок. — Это зависит от того, какую жизнь вы планируете вести. Вы хотите появиться в силе и славе или изучить их культуру изнутри, не привлекая к себе лишнего внимания?

Алиана задумалась.

— Пожалуй, второе, — сказала она.

— Тогда создайте аватару. Родитесь здесь и проживите полноценную жизнь.

— Признаться, я пока еще не умею создавать для себя воплощения, — Алиана смутилась. — Вы меня научите?

Кэсиан опять сказал «Хм» и ненадолго замолчал. Просьба о помощи, обращенная одним Обладающим Силой к другому, имела довольно большое значение: это был решительный шаг на пути, который в конечном итоге приводил к вассалитету. Оставался открытым вопрос, понимает ли она, что делает? Или же она, совсем еще юная леди, не видела в своем вопросе ничего особенного и не осознавала, что таким вот незатейливым образом определяет, быть может, характер и всю дальнейшую историю развития своей Силы? Поначалу он засомневался, потому что не хотел пользоваться ее неопытностью и приобретать вассала таким путем. Затем ему пришла мысль, что даже если она сама и не вполне осознает, что делает, и каковы будут последствия ее действий, сам факт того, что подобное предложение прозвучало, свидетельствует о том, что, как минимум, ее Сила не против предложенного союза. Следовало удостовериться. Поэтому он произнес нейтральную фразу:

— Это зависит от того, способны ли вы распространять свое сознание до уровня родовых духов, от которых зависит численность и благополучие популяций тех или иных существ в разных мирах.

Кэсиан знал, что она не умеет. Если бы умела, если бы для Алианы был открыт и осознан тот энергетический пласт бытия, о котором он говорил — она бы не спрашивала у него, как воплощаться. Но ему было интересно, что она скажет. Если попросит научить ее — значит, он не ошибся и за ее словами действительно скрывается готовность получить вассальную зависимость от него, со всеми преимуществами такого статуса и со всеми недостатками...

— Нет, — сказала Алиана. — Не умею.

Он ждал, но после паузы она сказала только:

— Но я могу пожить здесь и сама. Что вы посоветуете в этом случае?

— Наверное, проще всего будет принять чей-нибудь облик... — ответил Кэсиан. — Скажем, облик молодой девушки, погибшей вместе с ближайшими родственниками в катастрофе. Сведения общего характера вы будете получать из умов других людей и из информационного поля. Чтобы вжиться в их культуру... ну, попробуйте поступить в какое-нибудь учебное заведение и закончить его.

— А какие здесь интересные области знания есть? На кого мне лучше учиться, как вы считаете?

— Не знаю. — Властитель Грезящих Лесов рассмеялся. — То, что интересно мне, может оказаться неинтересным вам, и наоборот.

— Ну что ж, давайте проверим, — решительно произнесла Алиана. — Что вам тут показалось интересным?

— Сложные машины, — ответил Кэсиан. — Чем сложнее, тем лучше. Электроника, программирование. Некоторое направления физики и математики. Оружие.

— Оружие? — переспросила Алиана. — А что здесь за оружие?

— Огнестрельное и лучевое. Не могу сказать, что оно шибко полезное, так как в других мирах не работает, но зато оно очень стильное, на мой взгляд.

— И в чем же его стиль?

— Ну... у здешнего оружия не совсем обычный вид...

— Да, я знаю, — перебила Кэсиана Алиана. — Такие металлические загогулины, которые выпускают маленькие кусочки металла. Видела. Несколько лет назад мне с их помощью даже пытались повредить в одном мире по соседству, куда я заглянула, чтобы... ну да неважно. Что вы в них нашли, не понимаю...

— Вероятно, вы их видели, но не присматривались... у этого оружия своеобразный дизайн... оно удобно лежит в руке... издает забавные громкие хлопки при использовании... Нет, на словах этого не объяснить. Надо показать... Вы уже закончили с десертом?

— Да, как видите. — Алиана показала глазами на пустую вазочку из-под мороженого и пустой бокал из-под молочного коктейля.

— Тогда пойдемте. — Кэсиан встал и поманил даму за собой.

У выхода из ресторанчика дежурил полицейский. Кэсиан чуть сдвинулся относительно того совмещенного потока внимания, который образует для людей их «настоящий», а на самом деле — всего лишь коллективный — мир, вытащил из кобуры полисмена пистолет и показал его Алиане.

С точки зрения полицейского, происходящее выглядело следующим образом: поглядывая по сторонам, он посмотрел налево, а когда повернул голову обратно, обнаружил перед собой красивую, но по виду слегка легкомысленную молодую девушку и респектабельного господина лет сорока пяти, которые, ничуть не стесняясь окружающих, разглядывали девятимиллиметровый Глок-19. В первые секунду он не поверил, что пистолет настоящий, решил что это какая-то дорогая игрушка, копирующая табельное оружие полиции, но когда респектабельный господин извлек магазин с патронами, показал его даме и задвинул обратно, рука копа сама собой потянулась к кобуре... Тут он испытал уже не просто беспокойство, а полноценный шок, обнаружив, что кобура пуста и сообразив, каким образом в руках этой парочки оказалось оружие, так «похожее» на его собственное... Но как они сумели его вытащить? Он не мог понять. Полицейский двинулся вперед, намереваясь вернуть себе украденную вещь, перехватить руку мужчины, пнуть его в пах и выкрутить кисть, но синхронно с началом его движения рука респектабельного господина начала выпрямляться и к моменту, когда коп закончил шаг, дуло пистолета смотрело прямо ему в лоб. Тут он увидел глаза мужчины, и вся решимость куда-то пропала. Несмотря на весь свой опрятный и респектабельный вид, мужчина явно пребывал не в своем уме. Во взгляде — ни малейшего беспокойства о том, что будет дальше, ни толики сомнений. Стало ясно, что он будет стрелять без каких-либо колебаний. Беззаботная ухмылка мальчишки, играющего в компьютерную стрелялку и разглядывающего кучку пикселей на экране... Вообще, глаза этих двоих составляли поразительную разницу с их видом: беззаботный мальчишеский взгляд заставлял респектабельного господина казаться моложе, а внимательный и сосредоточенный взгляд его спутницы, напротив, делал ее старше.

Полицейский отступил на полшага. Кэсиан чуть сдвинул руку и выстрелил. Коп схватился за левое ухо — ему показалось, что его оторвало выстрелом. Но ухо было на месте — пуля прошла в миллиметре от кожи и расколола витрину за его спиной. На несколько секунд наступила тишина — посетители башни еще не понимали что происходит, они слышали выстрел, но не хотели верить, что началась стрельба, что кто-то нагло и бесцеремонно выдернул их из такого приятного и уютного повседневного мира. Полицейский бросился бежать. Кэсиан выстрелил еще раз, выбрав своей мишенью плафон. Тут началась паника. Кто мог, рванул к выходу и к лифтам, сидевшие в ресторане повскакивали с мест — кто-то спешил спрятаться за стойкой, кто-то сделал шаг к стеклянным дверям, еще не зная, что следует делать — попытаться остановить стрелявшего или спрятаться. Кэсиан разрешил их сомнения, повернувшись и выстрелив два раза. Стекла разлетелись вдребезги. Решив, что стреляют по ним, большая часть потенциальных героев решила не проявлять героизм и, переворачивая столы, рванула кто куда — кто за стойку, кто на кухню ресторана, кто на балкон — лишь бы покинуть поле обзора сумасшедшего парня с пушкой.

— Ты че, псих, мать твою?! — заорал кто-то. Вместо ответа Кэсиан прострелил ему ногу, после чего все окружающие уже окончательно убедились в том, что да, в коридорчике за дверями ресторана постреливает псих, и выкинули из головы мысли ему помешать. Паника развивалась своим естественным ходом, а Кэсиан и Алиана, стоя в центре организованного ими беспорядка, обсуждали особенности технологического оружия. Кэсиан толкал заумные телеги про баллистику и траекторию полета пули, и время от времени, найдя какую-нибудь подходящую цель в виде еще не разбитого плафона или бутылки в баре, подкреплял теорию практической демонстрацией. Алиану забавляло его озорство. Его запутанные рассуждения по большей части были непонятны, но при этом ужасно интересны.

— А можно мне попробовать? — попросила она после очередного выстрела.

— Упс, — смутился Кэсиан. — Это был последний патрон... Ну ничего, сейчас еще принесут.

Из-за угла, как по заказу, вынырнули двое полицейских. Держа «психов» на мушке, они едва ли не хором проорали требование бросить оружие... они так и не поняли, каким образом их оружие вдруг перекочевало в руки респектабельного господина.

Один пистолет Кэсиан временно убрал в карман, а второй отдал Алиане и, встав позади нее, накрыл ее ладони своими и стал показывать, как держать пистолет — насколько сильно сжимать рукоятку, насколько плавно перемещать и так далее. В качестве цели была выбрана голова одного из полицейских. Жертва пыталась убежать, но споткнулась и упала... поднялась, осознавая, насколько отличную мишень представляет собой...

Кэсиан старательно перевел оружие сначала на лежащего, потом — на поднимающегося человека. Алиана пыталась отвести пистолет в сторону.

— Может, все-таки не стоит целиться в людей? — с легким раздражением сказала она.

— Все в порядке, — успокоил ее Кэсиан и убрал руки. — Поскольку вы стреляете в первый раз, самое безопасное для них будет, если вы будете целиться именно в них.

— Ну хорошо...

Алиана выстрелила. Пистолет дернулся и едва не вырвался у нее из рук, пуля ушла вверх.

— Я же говорил, надо держать крепче, — назидательным тоном сообщил Владыка Снов. — Попробуйте еще.

Перебив все подходящие мишени на этом этаже, они спустились вниз, разжились еще парочкой стволов и продолжили сеять панику и разрушения.

— А на что похоже лучевое оружие? — спросила Леди.

— Что-то вроде огненных жезлов. Выпускает лучи, которые прожигают все, во что попадают. Но у полиции его нет. В этом мире оно сравнительно новое и состоит на вооружении только в армии и в войсках специального назначения.

Алиана быстро осваивала наставления своего учителя и вскоре попадала туда, куда хотела, в трех случаях из пяти. Этаж казался пустым, все разбежались. Чтобы не было скучно, они спустились еще ниже, взяли еще два пистолета... В какой-то момент Властительница услышала за окном странные звуки и подошла, чтобы посмотреть, что там происходит. У входа скопилась куча машин с мигалками. Полицейские с дробовиками целились в здание. Выкрикивал какие-то смехотворные требования важный типчик с громкоговорителем. Подъехал крытый фургон, из которого бодренько высыпались ребята спортивного телосложения, вооруженные странными громоздкими устройствами.

— А что это у них? — спросила Алиана, поманив к себе Кэсиана.

Кэсиан подошел. Посмотрел. На лице Владыки Снов образовалась довольная улыбка.

— А это нам лучеметы привезли показать, — удовлетворенно сообщил он.

16

После того, как Эдвин кен Гержет поглотил ту часть Силы Ловчего Смерти, которая оставалась в его Средоточье, его преображение в сгиуда завершилось, хотя последствия этого оказались равно неожиданными как для самого Эдвина, так и для мастеров Обители. Финальная стадия трансформации, поединок Эдвина-аристократа и Эдвина-ангела, окончательное преобразование души по совершенному образцу — все эти события растянулись на несколько часов. То, что случилось потом, с точки зрения Рийока и других мастеров выглядело как властное и неотвратимое вмешательство чужой Силы в жизнь их нового ангела. Они пытались оказать помощь своему адепту, но не смогли. Гасхааль перекрыл канал связи с Обителью практически сразу. Они даже не смогли попять, где находится новорожденный ангел. Чуть позже им стало ясно, что он погиб, но где и как — оставалось неясным. Сила Повелителя Ворон сокрыла все это. Не узнали мастера Обители и о том, что был возвращен к жизни Эдвин — все, что могло связывать кен Гержета с Обителью, было вытравлено из него. Ему же самому казалось, что он дрался с ангелом и каким-то чудом сумел его победить. Остался свободен — но вместе с тем и утратил все способности, приобретенные за три года обучения.

Поскольку Эдви.н и Дэвид поделили Силу Ловчего на двоих, то, что сделал Эдвин с Источником, отразилось и на землянине. Его преображение началось позже и растянулось на более длительный период внутренней борьбы, но спровоцировано пробуждение второй индивидуальности и столкновение двух сувэйбов, воплощающих одну кайи, было именно новым притоком Силы Равглета в лекемплет Небесной Обители, произошедшим в результате действий Эдвина кен Гержета.

Когда Дэвид ощутил пробуждение второго сувэйба и понял, что уже не способен контролировать, какому из двух своих обличий находиться в активной фазе, а какому - оставаться скрытым, первым побуждением его было как можно скорее вернуться в замок Вилиссы кен Гержет. О действиях Эдвина он не знал и решил, что причина этого неконтролируемого пробуждения заключена в какой-то мелкой ошибке в заклинаниях, разделяющих две индивидуальности. Если с тем, что до сих пор работало вполне успешно, вдруг происходит нечто непонятное, пусть с этим разбирается специалист — рассуждение вполне здравое. Вилисса помогла ему расщепить сувэйб надвое — пусть теперь разбирается, что с ним не так.

Он уже шагнул на дорогу Света, когда понял, что не успеет. Внешний мир размывался. В Обители уже должны были почувствовать, что с ним происходит что-то неладное, или почувствуют вот-вот. Даже если он доберется до замка Вилиссы, он просто подставит ее под удар... чуть позже — когда внешний мир исчез окончательно, и он в фантастическом пространстве, созданном его собственным разумом, столкнулся с самим собой — он понял, что все-таки нужно было идти. Он подставит Вилиссу в любом случае — просто потому, что проиграет в этом сражении и вся память его второго, до сих пор скрытого, сувэйба достанется Дэвиду-ангелу.

Их поединок — землянин в джинсах и свитере, со старой версией меча Гьерта в руках, против сверкающего совершенного создания, сжимающего в длани похожий, но намного более могущественный клинок — не был таким ожесточенным, как у Эдвина с его альтер-эго. Они наносили удары и защищались, но паузы между атаками были достаточно длинными, и они успевали вести диалог. В каком-то смысле этот разговор тоже был частью поединка.

Сражаясь со своим «ангелом», Эдвин кен Гержет ощущал совершенную чуждость той воли, которая захватила часть его собственной души и повернула эту часть против всего остального. Дэвид испытывал схожие ощущения, однако в его случае ощущение чуждости не было таким разительным. Между его человеческими идеалами и теми, что были привиты ему в Небесной Обители, было намного больше сходства, чем между представлениями о жизни ангела и хеллаэнца. И это, конечно, нашло свое отражение в разговоре. Если Эдвин предлагал своему ангелу мир сквозь стиснутые зубы, то в случае Дэвида уговорами занимался ангел.

— ...Почему ты сопротивляешься? — произносит существо, в котором землянин, хотя и не без труда, узнает идеальную, чистую и бесстрастную версию себя самого. — Пора прекратить эти игры. Ты пытался обмануть Обитель, но обманул лишь самого себя. Хватит. Пора одуматься. В своем «коварстве» ты похож на ребенка. Мастера знали о том, что ты делаешь и каков твой замысел, и Тот, Кто стоит над ними, тоже это знал. Твою игру терпели, потому что надеялись, что ты прозреешь и добровольно выберешь ту сторону, которой три года служил лицемерно.

— Вы убийцы, — отвечает Дэвид.

— Мы не убиваем невинных. Этим занимаются лорды, и наше оружие направлено против них. Для лордов убийство людей — забава. Как же ты можешь упрекать нас в том, что мы очищаем миры от нечисти?

— Эти миры существуют только благодаря этой самой «нечисти».

— Тебе так сказали. Но это ложь. Не Обладающие Силой сотворили вселенную и не они поддерживают ее бытие. Есть единый источник, начало и конец всего, что было, есть и будет. Мастера Обители служат ему и ты мог бы служить вместе с ними.

— Они безумные фанатики.

Обмен ударами. Скрежет клинков. Ангел бьет с сокрушительной силой. Землянин падает и катится меж камней, чтобы избежать смерти. Ангел спокойно и уверенно идет за ним следом.

— Ты говоришь так, потому что в тебе нет веры. Твое зрение искажено, и мастера видятся тебе в гротескных образах. Они кажутся тебе фанатиками, но на самом деле это ты — слизняк. Тебя пугают их искренность, их рвение, их вера.

Клинок ангела раскалывает камень рядом с головой Дэвида.

— Мне чужды их ценности. Мое сердце отдано другому... другой.

— Она мертва.

— Быть может, я еще сумею ее воскресить.

— Путем предательства?

— Неправда. Я не предаю то, во что верю. Обмен ударами. Опять ничья.

— Даже если ты сумеешь это сделать, — говорит ангел, — счастье твое не будет долгим. Ты уже знаешь, что безумное увлечение этой женщиной было обусловлено чарами. Ее же чувства к тебе всегда были намного прохладнее. Она потащила тебя на смерть в Рунный Круг и согласилась выйти замуж лишь потому, что ты по случайности остался жив. Рано или поздно — и скорее рано, чем поздно — все это прекратится. Вы разочаруетесь друг в друге. Страсть остынет, останется лишь довольство обывателя и привычка друг к другу. Это цель твоей жизни? Человек призван к большему. Обратись к свету, и источник всякого бытия даст тебе настоящую цель и вернет настоящего тебя. Ведь то, что ты знаешь о себе — это все ненастоящее, признайся себе в этом. Есть огромный разрыв между тем, каким ты должен быть, и тем, какой ты есть, — ты понимаешь это, и пока этот разрыв существует, ты никогда не найдешь покоя. Вернись к тому, кто дал тебе все, и духовная целостность, которую ты утратил вместе со всем падшим человечеством, будет возвращена тебе.

— Это все похоже на дешевую религиозную проповедь.

— Неудивительно. Религия, к которой ты когда-то принадлежал, имеет — пусть неполное и несовершенное, но все же некое знание о благом источнике. Все это казалось тебе чем-то далеким от реальной жизни, хотя ты и верил, и даже молился когда-то. Ты увлекся чудесами и волшебством, ты покинул свой родной мир, и представления твоих соотечественников — как научные, так и все остальные — начали казаться тебе наивными, провинциальным, однако там, в мирах Терры, небо — истинное небо — намного ближе, чем в любом другом месте во вселенной. В поисках знания ты ушел из дому, но Истина осталась там, откуда ты ушел. Ты не замечал ее, она казалась чем-то обычным и не стоящим внимания, однако она была там, и когда-то в своих надеждах и мечтах ты касался ее. Вот почему для тебя есть еще шанс все изменить.

Человек бросается в атаку. Ангел легко отбивает все его удары.

— Ты не ощущаешь, что я чужд тебе, — продолжает ангел. — Ты не хеллаэнец и ненавидеть меня по-настоящему, искренне и беззаветно, просто не способен. Ты сражаешься по инерции, только потому, что решил, что на другой стороне — враги. А это не так. Ты выбрал неверную сторону, Дэвид. Разве мы не хотим того же, чего и ты? Справедливости, мира, радости, взаимопомощи, сострадания? Обладающие не создавали мир в смысле дарования ему бытия, но они, действительно, «создали мир» в смысле установления отношений между составляющими его частями. И этот порядок вещей — ужасен. Ты сам отлично понимаешь это. Несправедливость, вражда, ненависть, боль — вот что лежит в основе установленного ими порядка. С помощью игрушки одного из Обладающих была уничтожена твоя Идэль, а ты почему-то называешь нас убийцами за то, что мы хотим избавить вселенную от таких игрушек и от тех, кто их создает. Подумай о том, в каком мире ты хочешь жить.

Человек опускает меч, и ангел делает то же самое. Дэвид думает о том, что действительно не понимает, ради чего дерется. Что он защищает? В чем не прав ангел? Ум человека ищет и не находит ответа. Вселенная основана на жестокости и несправедливости — стоит ли сражаться за этот мир против другого, чистого и совершенного, подвластного высшей воле, безошибочно определяющей, кому кем быть и что делать, знающей все обо всех, справедливо наказующей грешника и защищающей праведника?.. Разве не этот мир он пытался реализовать в своих поступках, безнадежно и нелепо восставая- против звериных порядков Хеллаэна? Но он был слаб и почти всегда попадал в идиотское положение в результате своих действий — сейчас же ему предлагали силу, с помощью которой, возможно, удастся реализовать свои представления о правильном и неправильном, уничтожить зло и установить справедливый и светлый порядок вещей...

Ангел не лжет, но...

Дэвид вспоминает о Кэсиане и Алиане, об Эдвине кен Гержете, Вилиссе, вампире-квартероне Брэйде и полусумасшедшем Лийемане. Они оставались там, на стороне «зла», против которой ему предлагалось обратить оружие. Там же оставались и все его чувства к Идэль — их следовало отбросить потому что они значили слишком много, отнимали слишком много любви и верности, которые в идеальном мироздании ангела следовало целиком и полностью посвятить благому источнику.

Дэвид поднимает взгляд — и меч — и произносит:

— Ты лжешь. Ты говоришь, что Обладающие — зло, но я знаю как минимум двоих, совсем не похожих на исчадий мрака, как ты пытаешься их изобразить.

— Знаешь? — переспрашивает ангел. — Ты ничего не знаешь. Они показали тебе себя с привлекательной стороны, и ты обманут. Но в это самое время — да, в ту самую минуту, когда мы говорим с тобой — они развлекаются стрельбой по людям.

— Я не верю. Алиана на такое не способна.

— Жаль, — печально говорит ангел. — Против веры я бессилен.

Они сражаются ожесточенно и яростно — ментальные проекции двух реализаций одной и той же личности. Ангел покорен внешней воле, которую почитает высшей, человеку кажется, что он абсолютно одинок и незащищен. Сознание «ангела» медленно, но неуклонно расширяется, захватывая «человека», пока не натыкается на барьер. Его атаки не причиняют вреда, впрочем, и Дэвид не может нанести ангелу какой-либо вред. Это Кильб-ренийский Источник, которому посвящен землянин, оберегает своего адепта. Дэвид уже и забыл о том, что инициированного в Рунном Круге нельзя подчинить. Какой-то частью души адепт постоянно пребывает в Рунном Круге, а Круг — в нем. Кильбренийский Источник — безмозглое, но верное божество: у него нет собственного сознания, но он располагает сложнейшим психическим и ментальным аппаратом. Рунный Круг — живая (и нематериальная) машина, искусственное божество, сконструированное Гельмором кен Саутитом, и сейчас, подобно цепному псу, Круг верно охраняет здание души Дэвида от вторжения извне, не разбирая, кто пытается проникнуть в него, как, зачем и почему.

Сражение затягивается. Противники слабеют. Проходит время, и сувэйбы, не способные ни разойтись, ни объединиться, начинают сгорать.

— Мы уничтожим друг друга, — говорит ангел. — Тебя это не беспокоит?

Проходит время, и Дэвид отвечает:

— Во мне больше от хеллаэнца, чем ты думаешь. Свобода мне дороже, чем жизнь.

— Только смирившись, ты обретешь настоящую, подлинную свободу...

— Ну хватит уже! Заткнись.

Изнемогая от усталости, человек поднимает меч и продолжает бой. Он истощен, но видит, что и ангел уже не так самоуверен, как раньше. Человек изранен, однако и противостоящее ему совершенное создание орошает землю своей священной жемчужно-алой кровью.

Потом наступает момент, когда Дэвид вдруг чувствует, что противник его начинает слабеть. Они, бывшие до сегодняшнего дня единым существом, связаны слишком тесно и чувствуют друг друга столь же хорошо, как и самих себя.

Ангел служил проводником высшей воли, однако эта воля, несмотря на все похвальные эпитеты, оставалась довольно сильно ограничена в своих действиях. Ее опорой в Хеллаэне служили Небесная Обитель и ее лекемплет. И ангел, располагавший силами Обители и как бы являющийся ее частью, был непобедим. Во всяком случае, человеку с ним справиться было не по силам.

Однако сейчас там, в Обители, происходило что-то неладное. Обитель давала ангелу свои силы, но сейчас вся ее энергия оказалась сосредоточена на чем-то другом. Там, на каких-то тонких и недоступных смертным пластах бытия начались глобальные подвижки. Небесная Обитель пыталась оказать сопротивление этим переменам, но, похоже, она испытывала очень серьезные затруднения и ей стало малость не до того, чтобы при этом еще и оказывать поддержку новому ангелу, готовившемуся вот-вот вылупиться из человека по имени Дэвид Брендом.

Дэвид понял, что это его шанс. Он начал атаку и на этот раз достиг цели. Его клинок проткнул ангела насквозь. Картинка поменялась — теперь перед ним был не ангел, а израненный Христос в терновом венце, кротко и незлобиво взирающий на своего убийцу. Дэвид содрогнулся. Он должен был добить это, в каком бы виде оно не представало, но католическое воспитание давало о себе знать, и он ощущал постыдную слабость и нерешительность. Он бы не смог нанести новый удар, если бы не мысль об Идэль. Ничьей этот бой закончиться уже не мог. Кильбренийский Источник защищал его до тех пор, пока он сам был готов защищать себя; и если бы он отступил сейчас, утратил решимость сохранить свою душу, это означало бы, что он открывает захватчику прямой путь к победе. Может быть, он бы и покорился, если бы не Идэль. Потерять ее — вернее, не ее саму, настоящая Идэль убита, а ту Идэль, что до сих пор жила в его памяти и чувствах — было страшнее смерти, страшнее любой подлости и греха. Он ударил еще раз и убил того, кто когда-то давным-давно символизировал для него все самое светлое и чистое, что только существует в мире. Себя ему было бы проще убить. Впрочем, у него и возникло ощущение, что он убивает себя. Он сделал это, с трудом расцепил окровавленные руки, судорожно сжимавшие рукоять меча, пронзившего неподвижно лежащее тело, и все краски смешались, и наступила тьма.

* * *

Рамольд из Цайра стоял на каменной площадке, возвышавшейся над стеной монастыря и задумчиво смотрел на восток. Принадлежавший к тому курсу учеников, в который входили Дэвид, Эдвин, Тэззи Тир и еще несколько человек, он не был самым лучшим из них. Выходец из торговой семьи, он слишком привык подходить ко всему с мыслью о выгоде, чтобы загореться слишком уж слепой и безотчетной верой. На это свойство своего характера в последние годы он стал смотреть как на недостаток, однако, пока он был таким, каким был, и менялся в ту сторону, что была определена мастерами Обители не так быстро, как хотел бы сам и как хотели бы мастера. Рамольд знал, что Тэззи уже сдала экзамен, еще двое его одногруп-пников — Дэвид и Эдвин — находятся в процессе сдачи (правда, с Эдвином произошло что-то непонятное, кажется, он погиб), и среди оставшихся есть те, кто уже в самое ближайшее время уйдут из Обители для охоты за Обладающими Силой. Он знал все это, во чувствовал, что его собственное время еще не пришло. Может быть, уже скоро... но еще не сейчас.

На востоке Хеллаэна, как обычно, царила ночь. В зависимости от времени года хеллаэнское солнце появлялось над горизонтом либо с южной, либо с юго-западной стороны, проходило короткий путь и снова скрывалось от глаз на западе или на северо-западе. На востоке — тьма, призрачные огни и миражи... Рамольда томило неясное предчувствие. Что-то было не так. Он испытывал что-то, похожее на духовное похмелье, — все в монастыре казалось чужим. Его вера не пропала совершенно, но сегодня она была слабее, чем всегда, а она, как сказано выше, никогда не отличалась особой силой. Он уединился для того, чтобы разобраться в себе.

Он смотрел на восток и думал о мире, в котором вырос. Чудеса и опасности Темных Земель, проклятия и чары, очарование зла и утонченной жестокости... был ли он прав, оставив все это? Он выбрал лучший мир, свободный от зла, но что, если выбранный им прекрасный мир — лишь иллюзия?.. Рамольду делалось неуютно от этих мыслей, но они приходили вновь и вновь. Потом он понял, что их источник лежит во вне, точнее, во внешнем мире находилась причина, в силу которой эти мысли не посещали его прежде, но теперь что-то произошло, и в духовной защите Небесной Обители образовалась брешь. Лекемплет влиял на своих адептов, делал их существование намного проще, избавлял от ненужных сомнений и колебаний, но сейчас что-то нарушило его работу. Пока вмешательство еще не было очевидным — кто-то аккуратно «подрезай! корни» священного духовного древа, взращенного в горах Селкетехтар — и воздействие это ощутили лишь самые слабые из учеников. А что переживали совсем юные — те, кто был принят год или полгода назад? Рамольд содрогнулся, подумав об этом. Нужно было что-то делать. Он пытался связаться с мастерами — они не ответили. Значит, мастера уже знают. Рамольд ощущал какие-то подвижки на глубинных пластах лекемплета. Потом...

Он пришел из ниоткуда — просто возник из воздуха перед воротами, проломил их и вошел, вернее, вплыл вовнутрь. Сгусток пустоты, некая отрицательная величина, провал в реальности. Во дворе сгусток черноты вытянулся, его контуры стали почти человеческими, но внутри этих контуров по-прежнему было ничто, и даже менее чем ничто — затягивающий ход в бездну, жадно раскрытая пасть Царства Пределов.

К нему бросились незримые стражи — пришелец мимоходом уничтожил их всех. Из здания высыпали младшие ученики. Остановились, ошеломленно разглядывая вторгшееся в монастырь чудовище. Происходило что-то немыслимое: место, которое казалось оплотом порядка и света, вдруг перестало быть таковым. Пришелец на мгновение задержался. Кажется, пораженные взгляды учеников забавляли его. Потом он сделал движение... странный и страшный импульс его неестественной Силы исказил воздух и все пространство вокруг. Души учеников превратились в звуки — кричащие и поющие на разный лад голоса — в таком качестве вознеслись над телами и оставили их. Рамольд упал на колени, зажимая уши руками. Он не мог это слышать. Беспрестанно звучавшие голоса вошли в тот провал, которым было «тело» пришельца, и, затихая, еще некоторое время кричали и плакали там... Тогда, по действию его Силы, Рамольд понял, кто сегодня решил навестить монастырь. Как урожденный хеллаэнец, он конечно же слышал об этом Владыке Пределов. Кто-то дал ему право появиться здесь и действовать без каких-либо ограничений, и тварь, рожденная небытием за пределами Сущего, собиралась использовать открывшуюся перед ней возможность полностью и целиком.

Потом в воздухе появились ангелы, и начался бой. Их было слишком много, чтобы Антинаар мог отмахнуться от них так же легко, как и от первых стражей, пытавшихся преградить ему путь. Ему требовалось некоторое время, чтобы перебить их. Контуры его фигуры текли и менялись, сгусток пустоты выбрасывал из себя отростки, принимавшие форму то ли гибких клинков, то ли кнутов с лезвиями. Эти отростки он вонзал в своих противников и вырывал из них отчаянно вопящие души. Вбирал душу в себя и выбрасывал отросток снова. Атрибутивные заклинания ангелов, даже самые опасные и разрушительные, никакого видимого вреда ему не причиняли. Рамольд усомнился, можно ли вообще разрушить чистую эссенцию разрушения, явившуюся в монастырь? Ведь все, имеющее бытие, она обращала во прах, а все разрушительное было ей сродни и лишь усиливало ее. С равной легкостью Антинаар поглощал и энергию и тела — вообще все, что соприкасалось с ним, переставало быть. Изувеченные тела ангелов и людей усеяли двор, все было залито жемчужно-алой кровью. Пространство кипело от избытка вырвавшихся на волю стихий. И среди этого хаос двигался Антинаар, поглощая все, что его окружало.

Рамольд бросился в Храм. Он испытывал ужас. Что можно противопоставить олицетворенной смерти? Он не хотел безрассудно нападать на пришельца — видел уже, что толку от этого не будет. Но, может быть, тот, у кого на все всегда были готовы ответы, тот, кто казался ученикам живым воплощением мудрости и силы, кто вел их по пути, поддерживал и укреплял — может быть, он знает, как им быть и что делать теперь?..

Храм был пуст, даже стражи покинули его, чтобы принять участие в безнадежной битве с пришельцем, и только Рийок, преклонив колени, молча молился у алтаря.

— Наставник! — закричал Рамольд. — Помогите нам!

Рийок остался недвижим. Рамольда охватило ощущение бессилия — казалось, что он говорит с каменной статуей. Он произнес самое простое, что пришло на ум:

— Учитель! Нас убивают, как скот.

Рийок медленно повернул голову. Рамольд подумал вдруг, что это лицо мертвеца — ни малейшего проблеска чувства. Лишь огонь слепой веры в глазах.

— Я должен закончить молитву, — произнес Рийок и отвернулся.

Прошло время. Мир за пределами Храма содрогался. Рамольд ощущал, как умирают те, кого он считал своими братьями, как смолкают голоса ангелов, как рвется на части лекемплет Небесной Обители. Все, создававшееся так долго, рухнуло в один миг.

Потом Рийок встал и направился к дверям. Взглянув на его лицо, Рамольд понял, что надежды нет. Рийок плохо осознавал, что происходит вокруг. Рамольд подумал, что все это время они подчинялись сумасшедшему, тщательно маскирующему собственное безумие. Пусть сумасшедшим был не человек, а ангел, даже архангел — какая разница? Он не обладал высшей правдой о мире. Он обладал лишь своей собственной правдой и имел достаточно силы, чтобы эта правда казалась убедительной, однако сейчас нашелся кто-то, чья правда выходила немного весомее.

По мере движения Рийок менялся. Фигура вытянулась вверх, стала легкой, воздушной. Крылья раскрылись за его спиной, в одной руке появился меч, в другой — копье. Он прошел сквозь двери, не заметив их. Рамольд бросился за ним.

Антинаар был уже совсем рядом с Храмом. Он только что убил мастеров Уимла и Лертана и расправлялся с последними ангелами. Прекрасный архангел, в которого превратился Рийок, напал на него, но бой их не был долгим. Очень скоро Рийок оказался пронзен жгутообразными клинками и повис на них, орошая воздух своей кровью, в то время как его жизненные силы перетекали к Антинаару.

— Быть может, когда-нибудь твоя кайи создаст себе новое воплощение в тварном мире, — сказал побежденному Пожиратель Голосов. — А эту душу ты безнадежно испортил. Поэтому, — тут в голосе появилась насмешка, — я заберу ее себе. Если ты не возражаешь.

Рийок не может возразить — один из клинкообразных отростков проткнул ему горло. Порождение Пределов втягивает архангела в себя, и кажется, что весь провал в форме человекоподобного тела — лишь рот, отверстие для приема пищи. Кости и крылья Рийока ломаются, тело и душаначинают распадаться, и он исчезает в провале. Потом взгляд Владыки Пределов останавливается на Рамольде.

Прежде чем раствориться в бесконечном нигде, Рамольд вспоминает, что когда-то давно, когда он был обычным горожанином, окружающий мир не казался ему абсолютным злом. Там было и хорошее, и плохое. Но потом он пришел в Обитель, ему сказали, что вовне — только зло, что мир, в котором он жил прежде, порабощен исчадиями мрака и должен быть разрушен (само собой, вместе с исчадиями) для того, чтобы мог возникнуть новый мир, чистый и светлый. Он поверил в это и стал врагом миру, из которого когда-то вышел. Он бездумно объявил войну, и теперь с ним поступали как с врагом. Прежде чем исчезнуть, Рамольд думает о том, что в определенном смысле сам — не он один, но и он тоже среди всех прочих — вызвал сюда это чудовище. Небесная Обитель хотела войны, и Обладающие Силой — не те, юные и слабые, на которых охотились сгиуды, а те, в чьих руках была сосредоточена настоящая власть, — в конце концов обратили на нее свое внимание.

Душа Рамольда превращается в звучащую ноту, но это не вопль и не плач, а печальная песнь об утрате и выборе, который уже нельзя изменить. Затем все звуки стихают, ни ангелов, ни людей здесь больше нет, и чудовищная фигура Антинаа-ра расплывается, распространяется вширь и ввысь, выбрасывая из себя все новые и новые отростки, превращается в огромный черный цветок, исполненный жуткого великолепия смерти, и пожирает камни монастыря, и мертвые тела, и лекемплет.

Горы содрогаются, и След Селкет меняет свои очертания.

17

Это было то самое место, где он впервые говорил с Проводником Мертвых. Пустая каменистая равнина, холмы справа и горы на горизонте. Дэвид устало опустился на камень. Его знобило.

Он еле добрался до этого места и по пути не раз пожалел о том, что не воспользовался услугами транспортных фирм. Все способности сгиуда, ценой неимоверных усилий приобретенные в Небесной Обители, он утратил — вместе с самим су-вэйбом ангелочеловека. Все, что у него осталось — то, чем он обладал на момент прихода в Обитель. В общем, не так уж мало, но даже и с этими способностями не все было ладно. Его гэемон был поврежден. Борьба на уничтожение между человеком и ангелом, затянувшееся противостояние, приведшее — при обоюдном нежелании сторон соединиться на чужих условиях — к полному распаду одного сувэйба и частичной деформации второго — все не могло остаться совершенно без каких либо последствий после завершения борьбы. Контролировать энергетические потоки так же легко и естественно, как прежде, он не мог. Сложные заклинания в половине случаев получались испорченными или неработающими, да и простые не всегда ладились. Как боевой маг, он стал практически беззащитен, потому что не мог удержать заклятие хоть со сколько-нибудь значительным наполнением.

Он полагал, что рано или поздно способности восстановятся, гэемон регенерирует, хотя и не был уверен, что силы вернутся к нему в полном объеме. По уму, следовало бы запереться где-нибудь у Вилиссы или связаться с Эдвином и попросить друга помочь ему пройти лечение в модификационной клинике. Нужно было переждать, оправиться от ран и лишь потом идти дальше. Но Дэвид не мог ждать. Он заплатил слишком высокую цену за право быть с Идэль и хотел наконец потребовать от Кирульта выполнения его части сделки. Он не думал о том, что будет дальше, не строил планов, не искал наиболее удобного и легкого пути. После этого боя все в его душе омертвело. Его вторая, ангельская, половина была некогда сотворена из его души, и, убивая ее, Дэвид убил часть себя. Все, что осталось в сердце, так или иначе было связано с Идэль... Только она могла бы успокоить его и разогнать все черные мысли, которыми полнился его ум. Когда-то он пожелал остаться в Нимриане ради чудес и тайн, хотя Лэйкил предлагал ему любой мир на выбор, но теперь жажда волшебства в нем иссякла. Он хотел только вернуть Идэль и зажить с нею тихо и уединенно, забыв обо всем.

Дым над магическим узором собрался в фигуру темнокожего человека с шакальей головой. Дым уплотнился. Кирульт обрел тело и произнес:

— Говори.

Дэвиду послышалось, что в голосе бога смерти прозвучали нотки раздражения и пренебрежительной скуки. Проводника Мертвых уже не интересует собранная им информация?..

— Я выполнил условия, что были передо мной поставлены. Я поступил в Небесную Обитель и закончил ее, прошел весь путь, определенный ее ученикам, от начала и до конца.

— Теперь ты готов ответить на мои вопросы?

— Да.

— И чья же Сила после стольких лет вновь вернула в Сущее сгиудов?

— Сила того, кто изначально породил их. Сила Кадмона, Дарителя Имен. Вы знали это, отправляя в Небесную Обитель человека. Ведь люди, разбросанные по множеству миров, — частицы тела павшего лорда, и только из наших душ при соблюдении определенных условий могут быть рождены сгиуды.

— Не уклоняйся от ответа. Кадмон мертв, хотя то, чем он был, не исчезло. Кто заставил его мертвое тело вновь порождать сгиудов?

Дэвид помолчал, а затем сказал:

— Я встретился с ним внутри лекемплета. Его Имя осталось мне неизвестным — его лишили Имени...

— Что-то слишком запутано, — перебил землянина Кирульт. — Открой свой разум.

Дэвид повиновался. Снял амулет и дезактивировал психозащиту. Вероятно, Кирульт мог изучить его сознание даже в том случае, если бы он не сделал всего этого... но, по видимости, Проводник Мертвых желал полностью устранить помехи.

Сознание божества соприкоснулось с его собственным умом, и все повернулось вспять. Время исказилось. Три года уместились в секунды. Вот он договаривается с Вилиссой и Эдвином и получает второй сувэйб; вот он в первый раз приходит в Обитель и успешно проходит собеседование; наблюдает, как монастырь один за другим покидают ученики; учится, выполняет грязную работу, проходит через изнурительные тренировки и посты, выслушивает неудобовразумительные речи Рийока; получает Имя и видит, что мир полнее и больше, чем ему казалось; продолжает меняться; проникается ненавистью к Обладающим Силой и готовностью вцепиться им в глотку по малейшему приказу; возвращается в замок Вилиссы и трезвеет; непринужденно играет роль верного ученика и продолжает учиться; осваивает атрибутивные заклинания; общается с таинственным золотистым светом на дне собственного сна; узнает легенды про Кадмона и сгиудов; сдает экзамен вместе с Эдвином; сражается с ангелом внутри собственного разума...

— Ответ на самый важный вопрос ты так и не нашел, — произнес Кирульт, отстраняясь. — Кто все это затеял, ты не знаешь. Однако потрудился ты немало, и хотя Небесная Обитель уничтожена, полученные тобой сведения, безусловно, представляют интерес. В общем, я не стану придираться и выполню то, о чем мы договаривались.

— Благодарю. — Дэвид поклонился. Кирульт недвижно стоял на месте. Шакальи

глазки насмешливо разглядывали человека. Прошло какое-то время, и Проводник Мертвых произнес:

— Говори же. Я жду. У меня нет времени торчать тут целыми днями. Чью душу ты хочешь вернуть из Страны Мертвых?

«Он что, забыл?!» — Дэвид не мог в это поверить. Может быть, это ритуал? Хорошо, он повторит свои условия еще раз.

— Душу Идэль-лигейсан-Саутит-Кион, дочь Налли и Глойда, правнучку покойного приора Джейбрина... мою жену.

— Это требование я не могу выполнить. — Кирульт широко улыбнулся, продемонстрировав два ряда заостренных зубов.

— Но... — Дэвиду показалось, что он ослышался. — Вы же обещали!!! Мы заключили сделку.

— Правильно. Я пообещал, что позволю тебе забрать одну душу из Страны Мертвых. Но та, чье имя ты назвал, не у нас.

— А где же?

— В раю. — Проводник Мертвых продолжал довольно улыбаться. Неподдельное отчаянье маленького человечка его забавляло. — Разве ты не знаешь, что после смерти верующие попадают в покои того бога, которому служили при жизни? Или ее вера является для тебя новостью? Ты впервые слышишь о том, что она, как и многие другие ее родственники из Дома Кион, верила в Ёрри и регулярно молилась ей?

— Не впервые... — произнес Дэвид. Услышанное не укладывалось у него в голове. Что же, с самого начала он ошибался? Да, похоже, что так. Он обратился за помощью не туда, куда следовало... Хотя стала бы с ним разговаривать кильбрений-ская богиня?.. Вряд ли.

— Не может быть... — Он хотел сказать «не может быть, чтобы все мои действия оказались напрасными», но не закончил фразы.

Потом он поднял взгляд на бога смерти и сказал:

— Но вы обещали провести меня к ней.

— Да, — кивнул Кирульт. — И я не отказываюсь от своего обещания.

Исполинской лапой он подхватил Дэвида под мышки и взмыл в небо. Человеческая реальность растаяла почти сразу. Их тела истончились и продолжали меняться, пока они летели через тонкие области, населенные духами и демонами. Они покинули метрополию и приблизились к небесам соседнего мира. Буйство красок сложилось в картинку: скала, возвышающаяся над облаками, и на ее вершине — прекрасный сад.

Они перелетели через ограду и опустились на мягкую траву среди цветущих деревьев. Дэвид заметил, что Кирульт как-то незаметно стал меньше — теперь его рост не превышал роста самого Дэвида. Еще он понимал, что все эти чувственные и вполне себе материальные образы — лишь маска, картинка, которую его разум складывал из внешних сигналов. Сами энергетические преобразования, формирующие эту картинку, он не воспринимал: из-за повреждений гэе-мона вижкад не работал так, как должно.

— Не будем привлекать к себе внимания, — сообщил Кирульт. — Иначе нас выставят отсюда прежде, чем вы успеете поговорить. Идем за мной.

Они прошли между деревьями — Дэвид почувствовал, как его плечо задела ветка, и ощущение было предельно реальным, хотя он знал, что никаких деревьев тут нет. Густой цветочный аромат кружил голову. Он вдруг поймал себя на том, что тупо идет за Кирультом... ни о чем не думая и ничего не помня, и испугался, что во время следующего приступа беспамятства навсегда забудет, зачем он сюда пришел. Это место как-то влияло на него, и сопротивляться его воздействию было непросто.

Издалека они видели обитателей райского сада — по большей части, это были женщины, в просторных светлых одеждах — они выглядели счастливыми и умиротворенными. Ни ему, ни Кирульту здесь не было места — ведь они пришли из миров, наполненных злобой и болью, и несли кусочки этих миров в себе, здесь же, в райском саду богини Ёрри, не существовало ни ненависти, ни страдания.

— Вот она, — сказал Кирульт, указуя когтистой лапой вперед. — Давай быстрее. Я не смогу слишком долго водить их за нос...

Дэвид бросился туда, куда показывал бог смерти. Через несколько шагов он увидел ее. Девушка в белом платье сидела на корточках на камнях у ручья и играла с водой. Прозрачный поток, словно живой, то поднимался к ее ладоням, то опадал, разбиваясь на тысячи брызг. Девушка смеялась.

Дэвид приблизился. Он не смел заговорить с нею. Она была такой же красивой, как в день их свадьбы... На лице — никаких следов печали или забот. Она была целиком в настоящем мгновении.

Быть может, он так бы и не решился обратиться к ней и впустую потратил бы то немногое время, что у него было, однако она почувствовала присутствие постороннего и с любопытством обернулась.

— Здравствуй, Идэль, — хрипло сказал Дэвид. Она улыбнулась, мило и доброжелательно — так, как могла улыбнуться любому малознакомому человеку, когда у нее было хорошее настроение. Дэвид подумал, что она его не узнала. Это была последняя надежда. Потому что найти ее здесь совершенно счастливой, всецело довольной своим окружением и ничуть не расстроенной из-за их разлуки было столь же невыносимо, как вонзать клинок под ребра тому, в кого Дэвид верил всю первую половину своей жизни.

Надежда оказалась напрасной. Она его узнала.

— Дэвид, — сказала она с улыбкой и легким удивлением. — Как ты здесь оказался?

Он судорожно сглотнул. Идэль ничуть не взволновало его появление... разговаривая, пальцами правой руки она по-прежнему играла с водой в ручье.

Хрустальный поток лизал ей руку и, казалось, был ближе и интереснее, чем человек, когда-то бывший ее мужем.

— Я пришел... за тобой, — с трудом произнес он. Горло сдавливало, он едва мог говорить.

Удивления во взгляде стало чуть больше.

— За мной? Ты хочешь забрать меня отсюда? -Да.

— Но я не хочу. — Она отвернулась и, смеясь, заставила струю воды взлететь вслед за взмахом руки.

— Ты меня совсем не помнишь? — тихо спросил Дэвид.

— Я помню, — ответила Идэль. — Но я не хочу уходить. Мне здесь хорошо.

Он помолчал, а потом спросил:

— А чтобы я остался с тобой, ты хочешь?

— Оставайся, — беззаботно ответила она, заставив две струи воды на несколько секунд перевиться друг вокруг друга. — Может быть, Ёрри тебе и разрешит.

— Это имеет для тебя хоть какое-нибудь значение, останусь я или нет?

Она долго не отвечала. Задумалась. Опустила руки. Потоки воды упали обратно в ручей.

— Если Ёрри примет тебя, — сказала она наконец. — То я тоже рада буду тебя видеть.

Дэвид неподвижно стоял, бездумно глядя на ее игру Пройти весь этот путь только ради того, чтобы узнать, что той, ради которой ты совершил все это, нет до тебя ровным счетом никакого дела? Дэвид пожалел о том, что не позволил победить ангелу. Да, тогда бы он, как самостоятельная личность, исчез бы. Но зато не было бы так больно.

Раздался шум, и из-за деревьев показались фигуры двух мускулистых евнухов, бегущих по направлению к непрошеным гостям.

— Кто вы такие? — крикнул один из них, размахивая в воздухе золотой алебардой. — Вам здесь не место!

Дэвид почувствовал, как на его плечо опускается тяжелая когтистая лапа.

— Нам пора, — произнес Кирульт. — Как и обещал, я привел тебя к ней. В качестве моей личной любезности я даже доставлю тебя обратно.

Подобно темному смерчу, они поднялись в воздух и растаяли в небесах, прежде чем стражники с золотыми алебардами успели добраться до них.

* * *

...Золотоглазый человек быстрым шагом пересекал долину. Не существовало мира, в котором находилась бы эта долина, да и сама она переставала существовать за спиной путешественника. Пространство справа и слева было заполнено миражами — самые разные вещи и существа выныривали из небытия, начинали обретать форму и вес, а затем, так и не сделавшись окончательно реальным, снова таяли и пропадали.

Эта несуществующая долина была соткана из частиц сотен миров — как плотных, человеческих, так и более тонких миров духов и демонов — лежащих между Хеллаэном, из которого шел золотоглазый человек, и тем местом, в которое он направлялся: одной из закрытых областей в самом сердце Империи Света. Звали его Джезми.

Долина вскоре уступила места холмам. Джезми торопливо поднимался все выше и выше, зная, что его уже ожидают. Подняв голову, на вершине самого высокого холма он увидел сияющую фигуру, заключенную в солнце, а вместо лучей из этого солнца били ослепительные молнии.

Джезми приблизился к стоявшему и преклонил колено.

— Мой господин, — произнес он. — Простите меня. Я подвел вас.

Прозвучал голос, исполненный силы, и вместе с тем — тепла и доброжелательности:

— Что произошло, мой друг? От тебя давно не было вестей.

— Я едва не утратил Силу, учитель. И если бы не те, кого при иных обстоятельствах и вы и я постарались бы навсегда изгнать из мироздания, возможно, до сих пор оставался бы в плену. Враги освободили меня, а те, кому я доверял, лишили меня свободы и имени. Я подвел вас. Новое Древо Сгиудов поразила порча, затем оно было вовсе выкорчевано и обращено в ничто. Простите меня.

Два сознания — ученика и учителя, вассала и сюзерена — соприкоснулись, и знание, которым до этого момента располагал один лишь Джезми, сделалось общим...

Разрушая лекемплет, Пожиратель Голосов добрался в конце концов до того скрытого уровня, где находился пленник. Обладающие, наблюдавшие за сражением, к этому моменту уже приблизились к монастырю вплотную: в виде призрачных фигур или неясных потоков света они парили над зданиями, превращающимися в пыль. Внизу свирепствовала смерть. Затем, из тьмы и пыли вверх взмыл поток золотистого света. Он и не пытался сбежать — отчетливо понимал, что бесполезно. Любой из лордов, пришедших сюда в этот час, скрутил бы его без труда, а их было полтора десятка. Даже его светоносный учитель не сумел бы управиться со всеми сразу, а перед его Силой могущество Джезми было ничтожным... Джезми? Он понял, что имя вернулось к нему, как только рухнули стены темницы, в которую его заточили. Противоестественной реальности, в которой Силы беспомощны и безличны, — реальности, подобной раковой опухоли, выросшей на теле Хеллаэна — здесь больше не существовало.

Лорды рассматривали пленника — кто недружелюбно, кто с любопытством, кто равнодушно. Джезми ощущал на себе их взгляды и гадал, какая участь его ждет.

— Так вот почему вы так стремились самостоятельно раскурочить это место, — с усмешкой произнес Бессмертный Полководец, обращаясь к Гасхаалю. — Здесь держали в плену ученика и вассала вашего самого злейшего врага, и вы об этом знали.

— Да, я почувствовал прикосновение его Силы, когда моя аватара училась здесь, — признал Гасхааль. — Но он отступил сразу, когда почуял меня, и я не мог отыскать его... Не знаю, кем он был, пленником, или же тем, кто в действительности организовал все это и лишь за какую-то незначительную провинность оказался временно ограничен в свободе, но он причастен к тому, что произошло, и это несомненно.

— Вам есть что сказать на это, милорд Джезми? — спросил пленника Дайнеан, потому что Джезми молчал, и те, кто знал историю его отношений с Вороньим лордом, не могли надеяться, что он станет отвечать Гасхаалю.

Секунду или две Джезми еще молчал, глядя на Повелителя Тьмы. Он помнил Дайнеана человеком — пажом одного из Обладающих Силой, мальчиком на побегушках — и те воспоминания плохо сочетались с тем, что он видел сейчас. Он помнил преображение Дайнеана и его стремительное восхождение в Силе, и его победу над бывшим учителем, но все же, глядя на того, кто сейчас, быть может, являлся сильнейшим лордом Хеллаэна или одним из сильнейших, он вспоминал того юношу, которого когда-то знал — в другом мире и в другую эпоху... Еще он понимал, что не должен позволить памяти обмануть себя и обращаться ему следовало не к тому мальчишке, а к лорду.

— Я был в плену, — коротко сказал он. — Я не отдавал приказов сгиудам нападать на Обладающих Силой в Хеллаэне и Нимриане. В какой-то момент мои ученики сошли с ума, лишили меня возможности предпринять что-либо и развернули всю эту безумную деятельность...

— Я уверен, что это ложь! — громко провозгласил Повелитель Ворон. — Прошу, отдайте его мне. — Хриплый голос переполняло алчное, почти сладострастное желание заполучить наконец недруга в свои когти. — Я вырву из него все, что он пытается скрыть.

Джезми содрогнулся. О том, что с ним произойдет, если требование Вороньего лорда будет исполнено, не хотелось и думать.

— Теперь это мой пленник, — снизу, из растекшегося по Селкететхар облака пустоты, донесся холодный и непреклонный голос Владыки Пределов. — Мой. И я поступлю с ним так, как посчитаю нужным.

— Хватит жрать, — насмешливо бросил Волкозуб. — Вы уже все сделали, что от вас требовалось, милорд. Отзовите свою Силу.

И правда — ни монастыря, ни его своеобразного энергетического поля уже не было, равно как и немалой части каменистых холмов Селкететхар. Антинаар перестал распространяться дальше — не умей он сдерживать свои аппетиты, ему бы никогда не позволили поселиться в Хеллаэне — но свое присутствие в этом месте уменьшил лишь в незначительной мере. Волкозуб ошибался, полагая, что может указывать ему, что следует делать.

— Милорд, — спокойно и терпеливо сказал Дайнеан. — Мы по-прежнему ожидаем вашего рассказа.

— Мне нечего сказать, — ответил Джезми. — И большего вы не узнаете, даже если разорвете меня на части и исследуете мой разум и душу вдоль и поперек. Я не знаю, что за Сила вмешалась в жизнь Небесной Обители и переиначила тут все.

— Для чего ты вообще ее создал? — пренебрежительно спросил Алгарсэн.

— Чтобы те, кто хотел идти путем света, имели бы такую возможность.

— Что за чушь?! — недоуменно вопросил Кар-факс, болтая в воздухе копытами.

— Это не чушь...

— Да, он это вполне серьезно, — перебил Джезми Повелитель Ворон. — Он малость не в себе, как и его дражайший учитель. То, что произошло в Небесной Обители, — свара сумасшедших фанатиков, выяснявших, кто из них правовернее. Останься Джезми у власти — было бы то же самое, ничуть не сомневаюсь. Отдайте его мне. Я выбью из него правду.

— В Хеллаэне установлен определенный порядок вещей, — сказал Джезми. — Этот порядок жесток и недобр. Смертные принимают его с рождения, они дышат им и мыслят теми категориями, что им привычны, но не все из них остались бы в рамках этого порядка, если бы у них был выбор. Цель Небесной Обители была в том, чтобы такой выбор им дать. Лишь тем, кто желал этого. Не покушаясь на все остальное.

— Да уж, рассказывай!.. — засмеялся Гасхааль. — Лорды, он сам признался в том, что он и его учитель затеяли экспансию, пожелали распространить порядки своей Империи Света на наши владения! Что это, как не бесцеремонное и наглое вторжение?! Более откровенным было бы лишь прямое объявление войны! Прошу вас, отдайте мне этого маленького гнусного шпиона!..

— Милорд Джезми, — произнес Дайнеан. — Для тех, кому дорог Свет, есть Нимриан...

— Там то же самое. Ваши порядки...

— Это наши порядки, — Дайнеан чуть возвышает голос, и Джезми приходится замолчать. — Не будем спорить. Вы забрались на чужую территорию, и это нехорошо. — Повелитель Тьмы перевел взгляд на Антинаара. — Милорд, вы позволите мне решить судьбу нашего пленника?

Слух Антинаара царапнуло то, что пленника Дайнеан назвал «нашим», однако, если Волкозуба Пожиратель Голосов мог проигнорировать, а требование Гасхааля — отбросить, то возражать Дай-неану открыто он не стал. Джезми для него не имел никакого значения, и было не так уж важно, что с ним произойдет дальше. Он не хотел ссориться с Дайнеаном по многим причинам, и не последней из них была та, что его собственное присутствие в Хеллаэне не устраивало очень многих, а Дайнеан был его союзником и ратовал за то, чтобы воспринимать Владыку Пределов так же, как любого другого лорда-соседа — буде только означенный Владыка не станет нарушать общие договоренности. И поэтому Антинаар сказал:

— Да. Разрешаю.

— Милорд Джезми, — произнес Повелитель Тьмы. — На сей раз вы можете уйти свободно. Но передайте своему учителю, что если, в безрассудном стремлении распространить порядки, принятые в Империи Света, на все остальные миры, он опять начнет какую-либо деятельность на нашей территории — пришлет вас, или еще кого-нибудь своих приближенных, или придет сам, — мы будем вынуждены обратить на Империю Света свое самое пристальное внимание. Я знаю, что Повелитель Молний, Владыка Небес лорд Келесайн Майтхагелл, ваш господин и учитель, умен и дальновиден и не станет более совершать по отношению к нам опрометчивых и недружелюбных шагов. Ступайте и передайте ему все это.

18

Полузакрыв глаза, Дэвид лежал в небольшом бассейне, заполненном теплой водой, и пытался ни о чем не думать. Воздух наполняли цветочные ароматы, да и сама ванная комната больше походила на оранжерею — столько здесь было декоративных растений. Дорогой номер в гостинице стоил ему всех сийтов, что еще оставались на счету.

Повернув голову, землянин посмотрел налево. На низеньком столике стояла початая бутылка вина. Рядом — изящный бокал и стилет. Дэвид налил себе вина, пригубил, попытался целиком раствориться в ощущениях... залпом выпил остаток, поставил бокал обратно и взял стилет.

Минуту или больше он тупо рассматривал оружие. Он знал, что собирается сделать глупость. Впрочем, ничего, кроме глупостей, в своей жизни он никогда и не делал. По крайней мере, эта будет последней.

Он вытащил из воды левую руку и стал изучать расположение вен.

Желания умереть он не испытывал. Но и жить не хотелось.

Все утратило смысл. Он хотел забыться, раствориться в потоке чувственных переживаний — но вино не пьянило, и комфортные условия, в которых он находился сейчас, расслабляюще действовали только на тело, но не на разум.

Как-то вдруг не осталось ничего, чего бы он хотел еще добиться. На Земле он жил по инерции, покинув ее, загорелся жаждой тайн и чудес, которые открыл перед ним Нимриан, а затем забыл обо всем этом ради Идэль. Идэль он утратил, а жажда познания и управления окружающим миром, которая двигала им, когда он только начинал постигать волшебство под началом Лэйкила кен Апрея, так и не вернулась. Он не мог даже удариться в религию, потому что не верил теперь никому и ни во что. Не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. Жить же просто, «как все», ни о чем не задумываясь, и на протяжении долгих лет неизвестно зачем раз за разом пересекать порог меж уходящим днем и наступающим, он не хотел и не мог. Так он жил на Земле. Он не хотел возвращаться к тому состоянию, пусть даже с другой внешней атрибутикой и на другой планете.

Он думал о тех, кого встретил на своем пути за прошедшие годы. Все они заняты своими делами. К живому общению с кем-либо из них Дэвида совершенно не тянуло. Но все они жили в его памяти и воображении, и с этими призрачными собеседниками он был готов поговорить...

— Привязался к женщине? — насмешливо бросил Лэйкил кен Апрей. — Найди другую.

— Полностью согласен. — Брэйд улыбнулся, продемонстрировав удлиненные клыки. — Сними шлюху. Напейся. Это поможет.

— Пойдем куда-нибудь, дядя Дэвид. — Лайла потянула его за рукав. — Придумаем что-нибудь, чтобы развеселить тебя.

— Что толку страдать? Измени свою душу и гэемон, — произнес Эдвин кен Гержет, и Вилисса за его спиной согласно кивнула. — Устрани эту привязанность и создай себе какую-нибудь другую. Есть псионические заклинания, которые могут изменить и упорядочить твой внутренний мир.

— Мне очень жаль, Дэвид, что все так получилось, — с сочувствием произнесла Алиана.

— И мне жаль, — грустно улыбнулся Рийок. — Ты был способным учеником. Лучшим в группе. Но ты отверг высшее благо ради какой-то женщины — и не чем иным твоя история закончиться просто не могла.

— О, как же я рад, что тебя накормили дерьмом! — захохотал Кантор. — Да кто ты такой, смерд, чтобы принцесса захотела остаться с тобой?! Кем ты себя вообразил? Она никогда тебя не любила.

— А я ведь тебя предупреждала, — мимоходом обронила леди Марионель.

— Дэвид, боль и страдания — это прекрасно! — с восторженным и слегка сумасшедшим блеском в глазах воскликнул Лийеман. — Неважно, испытываешь ли ты их сам или причиняешь кому-либо. Это интересно и по-настоящему захватывает! Только это и отличает нас от неживых вещей и механизмов. Ты испытываешь такие удивительные и всепоглощающие переживания — так оцени же их насыщенный и терпкий вкус!

— Вернись в Академию, уйди с головой в учебу, — посоветовал Тахимейд. — Рано или поздно ты успокоишься. Переживания, эмоции — это все ерунда. Важны только знания. Ни к чему иметь сердце тем, у кого есть разум.

— Ты слизняк, — констатировал Кэсиан. — Да-да, обыкновенный такой бесформенный слизнячок. Лежишь тут, смакуешь свои страдания, вместо того, чтобы встать и что-нибудь сделать.

Дэвид поморщился. Последний образ был особенно неприятен. Тем более что он нес откровенную чушь. Изменить сложившуюся ситуацию уже было нельзя. Дэвид постарался перестать думать о цинике Кэсиане и сосредоточиться на других образах — скажем, Алианы или Лайлы. От них, по крайней мере, можно было дождаться хоть какого-то сочувствия...

Но воображаемый Кэсиан не спешил покидать мысли Дэвида Брендома.

— Такова ваша рабская природа, — назидательно продолжал Владыка Снов. — Она была, есть и будет ничтожной и жалкой, как бы вы не воображали себя «венцами творения». Такими уж вас сотворили боги. Первое человечество было могучим и гордым, вы же — черви, слепленные из праха и разлагающейся плоти первых людей, уничтоженных богами. Ваши «я» порабощены вашей природой, а эта природа требует, чтобы цель вашего бытия лежала вне вас. Когда же эта цель по каким-то причинам исчезает: гибнут боги или изменяет любимая. — Кэсиан сделал преувеличенно-испуганное выражение лица, — то происходит Вселенская Катастрофа, наступает Паника и приходит Конец Всему. Какой ужас! Что же делать?! — Кэсиан сделал вид, как будто сам пребывает в панике. — Ну конечно же выход прост: сделать какой-нибудь театральный жест, бросить в лицо вселенной эту жалкую жизнь и просто перерезать себе вены... Неважно, что это ничего не изменит — останется и память, и боль, вот только возможности изменить что-либо уже не будет — неважно. Главное, сделать жест. — Он одобрительно кивнул.

Во время этой речи Дэвид несколько раз пытался заткнуть воображаемого собеседника, но каждый раз терпел неудачу. Образ, маячивший то ли перед его мысленным взором, то ли уже здесь, в ванной комнате, был поразительно навязчив.

«Это не фантазия... — ошеломленно подумал Дэвид. — Он не в моей голове. Он как-то выбрался наружу...»

— Мой мальчик, — сказал Кэсиан, скользнув взглядом по комнате. — Тот я, которого ты видишь, как и весь этот поток ощущений, из которых ты формируешь свой «видимый мир», без всякого сомнения, существуем исключительно у тебя в голове. Собственно говоря, ни в каком ином месте, как в тебе самом, твои ощущения существовать не могут, не так ли? И в этом смысле я, безусловно, объект твоего воображения... — Кэсиан сделал многозначительную паузу. — Но я не объект твоего воображения в том смысле, что ты можешь рулить мною как хочешь. Для этого у тебя руки коротки.

Владыка Снов огляделся, заметил табуретку, на которой лежала одежда Дэвида, скинул его вещи на пол и уселся на табуретку сам. Землянина разозлила его бесцеремонность. Злость опьянила сильнее вина. Кончать жизнь самоубийством уже совершенно не хотелось...

— Какого черта вы приперлись? — процедил Дэвид. — Я вас не звал.

— Не звал? — Кэсиан изобразил изумление. — Да неужели? Ты думал обо мне, мой маленький унылый слизнячок. А какая мне разница, ты говоришь со мной или думаешь обо мне, или изображаешь мой образ в цветах и красках? Любым из этих способов человеки соприкасаются с теми богами и Обладающими Силой, которых изображают, и, поступая так, призывают их обратить на себя внимание.

— Да вы что, .совсем очумели?! — возмутился Дэвид. — Мало того, что в вашем Хеллаэне уже и плюнуть нельзя, не задев чьих-нибудь интересов, так теперь еще, оказывается, мне, «жалкому смертному», нельзя даже и подумать о богах и Обладающих Силой без того, чтобы этот бог или лорд не вылез из моей собственной головы наружу и не начал читать мораль! Замечательно!..

— Успокойся, — беззлобно бросил Кэсиан. — И не повышай на меня голос, иначе я совершу с тобой столь Ужасные-и-Отвратительные Вещи, что все твое «горе» начнет казаться тебе недостижимым счастьем.

— Извините, — хрипло сказал Дэвид. — Но вы могли бы и постучаться, а не... вламываться вот так вот.

— Повторяю еще раз: стоит тебе подумать обо мне или произнести мое имя — и ты этим самым уже приглашаешь меня в гости, создаешь для меня место в рамках своей личной реальности. То, что ты не ждешь, что я приму приглашение, — твое личное дело, твое незнание и твоя глупость.

— Но ведь обычно вы не приходите, — растерянно сказал Дэвид. Фраза получилась какой-то дурацкой.

— Потому что обычно таким, как я, нет дела до таких, как ты.

— А сейчас?.. — Землянин недоверчиво посмотрел на Кэсиан. — Я что, опять вам для чего-то нужен?.. Ну уж нет. Я больше ничего делать не буду. Не собираюсь иметь никаких дел ни с богами, ни с Обладающими, ни с ангелами, ни с кем. Хватит.

Кэсиан взмахом руки отмел все его возражения.

— Одевайся, — пренебрежительно бросил он. — В гостиной поговорим.

* * *

Выйдя из ванной комнаты и направляясь в гостиную, Дэвид ощутил легкий запах дыма. В гостиной обнаружился его источник — развалившись в кресле, Кэсиан курил, выдыхая облачка сладковато-горького дыма. Дэвид принюхался. Помимо того, что общая картина попахивала сюрреализмом (стоило только вспомнить, кем был этот курильщик), Дэвида насторожил еще и запах.

— Что это вы курите? — подозрительно спросил он. Снова принюхался, убеждаясь в своих предположениях и одновременно не в силах поверить, что они верны. — Это ведь не табак, не так ли?..

— Нет, мой мальчик. — Кэсиан хихикнул. — Это не табак. Уж поверь мне.

Дэвид крякнул и покачал головой. Плававший в комнате дым будил забытые воспоминания — последние годы колледжа, шумные посиделки у Майкла, безумные коктейли, дикие и нелепые танцы, сигареты с марихуаной...

— Может, я сплю? — спросил он, обращаясь то ли к самому себе, то ли к сидящему в кресле лорду. — Честно признаюсь, я немного растерян. Ведь не каждый день встречаешь Обладающего Силой, который вылезает из твоей головы, когда ты лежишь в ванной. А укуренного Обладающего я вообще вижу впервые.

— Скажи-ка, ледяные демоны в свите Алианы тебя не удивляли? — насмешливо поинтересовался Кэсиан.

— Нет... — Вопрос Дэвида озадачил. — А должны были? Такова ее Сила.

— Правильно. А какова моя Сила? — Владыка Снов опять усмехнулся.

Дэвид вспомнил магический титул пришельца и задумался. Сигарета с травой в руке Обладающего вдруг обрела чуть более глубокий смысл, чем ему казалось.

— Марихуана не в лесу растет, — сказал он наконец, чтобы хоть что-то сказать. — И вообще это куст.

— Правильно, это куст, — кивнул Кэсиан. — А что такое куст? Фактически это небольшое деревце. А от деревьев уже прямой выход к Грезящим Лесам и всему остальному. Улавливаешь цепочку?

— Ботаники с вами не согласились бы.

— А я не согласен с ботаниками, ну и что дальше?

— Ладно. — Дэвид поднял руки. — Вы кругом правы, и я не черта не понимаю в этом мире. Сдаюсь. О чем вы хотели со мной поговорить?

Вместо ответа Кэсиан глубоко затянулся. Прикрыл глаза. Лицо его выражало полное довольство. Потом он открыл глаза и неожиданно протянул сигаретку Дэвиду.

— Мне кажется, тебе тоже не помешает попробовать это. Бери.

Дэвид с опаской посмотрел на вытянутую руку Возникло ощущение, что ему предлагают нечто большее, чем просто затянуться травкой и расслабиться. Поднял глаза — и встретился со взглядом Кэсиана, внимательным и заинтересованным. Опасения стали сильнее. Дэвид стал напряженно соображать... Покачал головой. Кэсиан пожал плечами и убрал руку. Опять затянулся и прикрыл глаза.

— Дайте-ка я подумаю... — произнес Дэвид. — Ведь для вас внешний мир — лишь маска и все происходящее в нем символично... Что бы в таком случае значило ваше предложение?..

— Ого!.. — пробормотал Кэсиан. — У кое-кого включился мозг. Поразительно!

— Если вы — Властитель Грезящих Лесов, — продолжал Дэвид, не обращая внимания на издевку, — а наркотические растения в большей или меньшей степени несут на себе отпечаток вашей Силы... То предлагая мне такого рода дар... — Он замолчал. Образовывалось несколько предположений, что это могло значить. Дэвид отмел самые фантастические и самые параноидальные и спросил: — Вы предлагаете мне стать вашим адептом?

Кэсиан чуть кивнул. Дэвид понял, что угадал правильно. Опять начал напряженно думать. Покачал головой.

— Извините, но нет. Я ведь сказал, что не хочу больше иметь дело ни с богами, ни с Обладающими Силой, ни с кем.

Кэсиан вздохнул.

— Твой отказ принят, — сказал он. Сделал легкое движение пальцами, и сигарета исчезла. Сел прямо и перестал казаться расслабленным. Воздух в комнате очистился от дыма. — Каждый сам вправе решать, как ему жить и что делать. Если, естественно, ему достает осознанности для принятия этих решений. Уговаривать я тебя не собираюсь. Но сказать кое-что хочу. Было бы нечестно не предупредить тебя. Прошу понять меня правильно. То, что я скажу сейчас, не нацелено на то, чтобы переубедить тебя, заставить сделать другой выбор. Ты свой выбор сделал. Я просто хочу, чтобы ты был готов к тому, что твой мир изменится.

— Я не понимаю... Что изменится?

— Вероятно, ты заметил, что на твоем жизненном пути тебе неоднократно везло? Во многих критических ситуациях события складывались так, что ты не только выходил сухим из воды, но еще и обретал большую силу.

— Да, вы правы, но...

— Теперь все это закончилось. Больше не будет сказочной удачи.

— Почему?.. — Дэвид потряс головой. — Вы хотите сказать, что из-за моего отказа я потерял всю удачу?.. Или это была не просто удача?..

— Не просто. Собственно говоря, удача была не твоей. Твоей личной Силы просто не хватило бы, чтобы закручивать события таким образом.

— И кто же мне помогал? — недоверчиво спросил Дэвид.

— Я.

— Вы?! — Землянин рассмеялся. — Да вы себе не могли помочь! Когда мы встретились в первый раз, в лекемплете, вы были ненамного сильнее меня, а во время второй встречи, уже в Хеллаэне — я был сильнее. Вы попросили меня достать Ключ, потому что сами этого сделать не могли... Неужели вы забыли об этом? Или у меня ложные воспоминания?

— Все так, — согласился Кэсиан. — Но ты видишь лишь кусочек картины и ошибаешься не в том, что видишь, а в том, что пытаешься распространить видимое вообще на все. Как будто больше ничего и нет. Вот в чем все дело.

Он ненадолго замолчал, а затем заговорил снова:

— Я — это не только то, что ты видишь перед собой. Есть индивидуальность и есть Сила. Это две стороны одного целого. Из-за действий Ксиверлиса я погиб, а когда возродился, то стал слабым и почти беспомощным существом. Но это лишь одна сторона меня. Вторая же сторона всегда была, есть и будет; Сила проникает повсюду и наравне с иными Силами поддерживает бытие миров. И это тоже я.

— То есть вы хотите сказать, что вас как бы разделили на две части и в то самое время, как одна часть блуждала со мной по лекемплету, другая часть помогала мне?.. Чего-то я не догоняю, что уж простите. Почему же ваша вечная и всемогущая половина не помогла той, второй части?

— Она помогла, — Кэсиан улыбнулся.

— Ммм... — Дэвид потер переносицу. — Каким образом?.. Стоп, не отвечайте. Дошло... Ну хорошо, допустим... А почему таким странным окольным путем, через меня?

— Потому что прямой путь был закрыт. Ведь я не единственный лорд во вселенной. Обладающие ограничивают друг друга, и особенно хорошо это видно, когда мы начинаем вражду и в конечном итоге оказываемся вынуждены прибегать к самым простым и грубым воздействиям, чтобы одержать верх. Моя Сила стремилась к тому, чтобы вернуть меня, но другие Силы — и прежде всего конечно же та, что когда-то меня уничтожила — препятствовали этому. Адский Князь Ксиверлис, знаешь ли, тоже не пальцем деланный. Поэтому приходилось искать обходные пути. Кроме того, Сила не разумна. Сама по себе она не обладает осознанием, не строит расчетов и планов. Для всего этого Силе и нужна вторая, индивидуальная, разумная половина. Сама же по себе она просто действует так, как ей свойственно, стремится, подобно реке, в определенном направлении, и так же, как река, выбирает маршрут, не задумываясь о нем, течет куда, куда ей удобнее и легче течь. Вот поэтому ее пути могут показаться странным. Но это не так. Просто прямые пути иногда перегорожены.

— Понятно... — сказал Дэвид. — Да, это действительно многое объясняет... Но откуда Сила знала, что я в конечном итоге окажусь вам полезен? Ведь я мог и не захотеть помогать вам при второй встрече.

— У тебя неправильные представления о времени, — ответил Кэсиан. — Точнее, они правильные — для твоего, человеческого мира. Который всего лишь кусочек того, что есть. Для тебя категории прошлого и будущего носят абсолютный характер, при том причины всегда предшествуют следствиям на временной шкале. Но с моей точки зрения — не с точки зрения вот этой маленькой проекции, которая сейчас треплется с тобой о метафизике и смысле жизни, а с точки зрения меня-настоящего, чье внимание разделено на эту и еще сотню других проекций, занимающихся совершенно разными делами — дело обстоит иначе. Нет жесткой линии, по которой из прошлого в будущее движется точка настоящего. Время для меня — это вообще не линия, не вектор, а, скорее, океан. В нем есть события, самые разные, и путь от одних событий к другим и становится тем, что можно назвать «историей». Настоящее движется по морю времени подобно кораблю, оставляющему след, но море неспокойно, и след легко может поменять свое направление и форму. Имеют значение только события, и более важное событие определяет менее важные, в том числе и те, которые — с твоей точки зрения — случились раньше более важного события. Когда мы встретились в Хоремоне и я попросил тебя принести мне Предмет Силы, ты оказался перед выбором — помочь мне или отказать. Ты решил помочь. Это ключевое. И все предшествующее стало определено этим решением. Сила начала действовать, подготавливая тебя к этой встрече и к тому, чтобы ты мог выполнить то, что решил. Большая городская тюрьма огромна, Лайла могла оказаться в любой камере. Или в любом другом месте твоего мира. Но она оказалась именно там. Лэйкил мог вернуться не так скоро, вам не пришлось бы торопливо удирать из Тинуэта, вы не оказались бы на проезжей части, ты бы не выдернул Лайлу буквально из-под колес автомобиля, ваш разговор не принял бы ту форму, которую принял, Лэйкил не согласился бы стать твоим учителем... и так далее. Все могло пойти по другому пути, но пошло именно так. Начала развертываться цепочка событий, однако результат ее был уже определен.

— Значит, все было предрешено и я с самого начала не имел никакого выбора?

— Ты говоришь «с начала», но начало — не в прошлом, — терпеливо повторил Кэсиан. — Начало—в тот момент, когда ты согласился помочь мне. Разве это был не свободный выбор? Кто-нибудь тебя принуждал? Нет. Ты мог и отказать. Мысленно перенеси нашу встречу в Хоремоне в прошлое, перед появлением Лайлы в твоей камере и все встанет на свои места. Забудь о том, что по твоему времени наша встреча произошла через девять лет после того, как Лайла спасла тебя. Представь, что она состоялась раньше. Так, может быть, тебе будет легче понять.

— А если бы я отказал вам?

— Тогда бы ничего не произошло. Лайла, скорее всего, просто не появилась бы в твоей камере. И ты отправился бы на Остров Грядущего Мира, как и остальные твои соотечественники.

Дэвид долго молчал, пытаясь кое-как уложить услышанное в своей голове. Он почти пожалел, что отказался дунуть — травка бы навернякаоблегчила понимание. Будущее, которое определяет прошлое, которое становится таким, каким должно быть, чтобы появилось это самое будущее... Логика пасовала.

— Но ведь сам я бы не смог управиться с Ловчим Смерти, — сказал Дэвид.

— Правильно, — кивнул Кэсиан. — Но ты и не должен был. Ты должен был оказаться в нужное время в нужном месте. Естественно, события определял не только я. Были и другие Силы, без участия которых мое возвращение не состоялось бы или произошло каким-нибудь, еще более запутанным путем, и на много тысячелетий позже. Кроме тебя, мне помог мой брат.

— Я бы там сдох, если бы не Алиана.

— С Алианой очень интересная ситуация, — ответил Кэсиан. — Учитывая, что она очень молода и что осознанного выхода на тот уровень Силы, где время становится «океаном» и прошлое с будущим теряют свое прежнее значение, у нее еще и близко нет... да, ее помощь с учетом всего этого явление очень интересное. Но наши с ней взаимоотношения с тобой я тоже не собираюсь обсуждать. Значимо то, что ты согласился помочь, и когда это произошло, был сформирован путь, приведший тебя к положению, при котором мое возвращение стало возможным.

— Понятно. Точнее, ничего не понятно. Ну ладно. Получается, я все время был вашим инструментом. — Дэвид сделал кислую физиономию.

— Давай рассматривать ситуацию так, как будто ты был наемным работником? — подмигнул Кэсиан. — Ты должен был кое-что сделать и тебе платили полновесной удачей. По окончании контракта я предложил тебе устроиться на постоянную работу, но ты отказался. Претензий я к тебе не имею и ты ко мне, надеюсь, тоже. Такой подход более приемлем для твоего болезненного насеко-мьего самолюбия?

— Не знаю... — Дэвид запнулся. Сдавило горло, но он постарался говорить спокойно. — Наверное, да. На что мне жаловаться?.. Моя удача... Если бы я только знал... — Он покачал головой. Поднял голову и вперил в Кэсиана ненавидящий взгляд. — Да будь прокляты — и вы, и ваши дары! Кантор стрелял в меня, а попал в Идэль! Я все думал — как же он мог промахнуться? С тем арбалетом, что у него был! Это немыслимо! Но он промазал. Теперь понимаю. Ну конечно, ведь нельзя же было допустить, чтобы я остался в Кильбрене со своей любимой женой! Это не отвечало планам чертовой Силы!.. Я должен был жить, должен был развиваться дальше, становиться ангелом-убийцей или еще черт знает кем — а жена этому мешала. Да, все просто... Устранить ее и заставить меня бегать как ужаленного, совершать вещи, на которые иначе я бы никогда не пошел!.. Господи боже мой, как же я вас всех ненавижу! Вы чудовища. И вы, и Кирульт, и... и все остальные. Да чтоб вам провалиться вместе со своей удачей!..

Он закрыл лицо руками и замолчал.

— Меня ненавидишь? — изумился Кэсиан. — Вообще, неблагодарность свойственна смертным, но в твоем случае она просто колоссальна! Да если бы не дарованная тебе удача, ты бы вообще, скорее всего, свою Идэль никогда бы не встретил. Сгнил бы где-нибудь на Острове Грядущего Мира, кушая плоть других слизнячков, твоих соотечественников, или сам стал чьей-нибудь пищей. Ты жалеешь о том, что твоя жизнь сложилась не так, как бы тебе хотелось? Но у тебя нет возможностью выбирать между «идеальной жизнью» и текущей. Был выбор лишь между текущей жизнью и той недолгой и довольной противной, которую ты мог бы прожить на Земле, не появись Лайла кен Апрей в твоей вонючей камере.

Дэвид хотел упрямо сказать, что никакого выбора ему не давали, но закрыл рот, не произнеся ни слова. Ему внезапно вспомнилось утро в Кильбрене, самое первое пробуждение после того, как он сделался адептом Рунного Круга. Может быть, самое счастливое утро в его жизни — он совершил невозможное и получил могучую силу; и девушка, которую он любил, согласилась стать его женой. Два события — любовь и самореализация — совпали в одной точке. Момент недостижимого теперь уже счастья... Он вспомнил свои ощущения, вызванные странным сном, который приснился ему перед этим. Ему почудилось тогда, что все окружающее его — нереально, что он, быть может, лишь бесправный заключенный, который спит в камере и видит сон про волшебство, про Идэль, про другие миры. Как будто бы кто-то дал ему право выбрать одну из двух жизней, ту или эту, позволил решить, какая из них будет сном, а какая действительностью. Конечно же он выбрал ту, где были любовь и волшебство. Однако счастье, к которому он потянулся, было лишь частью выбранной им реальности. Его прошлая жизнь, на Земле, была сера и уныла, эта же — яркая и насыщенная. Но под руку со счастьем шествовало столь же яркое страдание. Там — серое, здесь же — и черное, и белое. Он захотел счастья, но у счастья была цена, и эта цена, как точно подметила Марионель, когда он бездумно спорил с Обладающей Силой в ее замке, эта цена — страдание, которое смертный испытывает, утрачивая счастье.

Дэвид Брендом подумал затем, что никто, в общем-то, ничем ему не обязан и что — по сравнению с тем, что могло бы быть, останься он на Земле, в Лачжер-тауне — он и так получил очень многое.

Даже одно то утро в Кильбрене стоило больше, чем вся его жизнь неудавшегося художника.

— Хорошо, — хрипло сказал он. — Вы правы. Извините. Я смотрю на мир так, как будто бы у меня что-то отняли, но на самом деле, наверное, нужно вспомнить о том, что если бы я не попал сюда, не было бы и того недолгого счастливого времени, что мы провели с Идэль... И за одно только это, вероятно, стоит быть благодарным. Но я не могу, простите... Слишком уж невыносимо думать о том, что она была сначала дарована мне, а затем отнята лишь для того, чтобы я смог пройти тот путь, что был определен для меня вашей Силой, и сыграть ту роль, которая была мне отведена.

— Кроме удачи, тебе никто ничего не дарил, — сказал Кэсиан. — Все остальное брал — или терял — ты сам. Твой жизненный путь стал таким не потому, что ты был выбран моей Силой — наоборот: ты был выбран Силой потому, что при подходящих условиях проторил бы именно этот путь, а не другой.

— Да какая разница... — Дэвид махнул рукой.

— Огромная. Сила давала тебе удачу в некоторых твоих начинаниях, если ваши — а точнее, наши — цели совпадали. Но выбор ты всегда совершал сам, и если кто на него и влиял, то не я. Ты сам решил заключить сделку с Кирультом, сам отправился в Обитель и, наконец, сам сдался и отказался от мысли вернуть свою жену.

— Отказался?! — Дэвид не мог поверить своим ушам. — Да как вы смеете... да как вы можете меня в этом обвинять?

— Я не обвиняю. — Кэсиан пожал плечами. — Я лишь констатирую факт.

— Вы ничего обо мне не знаете!

— Я знаю достаточно, и уж поверь мне — намного больше, чем ты о себе знаешь сам...

— Нет, не знаете. Да, кое-что вам известно — ничуть не сомневаюсь в вашей способности работать с информационными полями — но явно не все. Кирульт хотя и использовал меня, но букву договора он выполнил. Идэль не попала в Страну Мертвых. Она в раю своей богини и вполне счастлива там.

В разговоре наступила пауза. У Кэсиана было такое лицо, будто он внимательно слушает, ожидая продолжения. Но продолжения, само собой, не было.

— Ну, ну... — поторопил землянина Обладающий Силой. — Давай дальше. Или это и есть твоя причина — а вернее сказать, повод — поднять лапки и сдаться?

— Вы что, не слышите меня? Она счастлива. Как я могу...

— Счастлива? Ну и что?

— Я вас не понимаю... или вы меня. Я ее люблю. Для меня важно, чтобы ей было хорошо. Даже если бы я мог что-то сделать... какой смысл красть ее из этого сада, если она сама не хочет уходить? Не знаю, любила ли она меня когда-нибудь, но свою богиню она любит больше... Она бы возненавидела меня, если бы я ее украл. Я не хочу держать ее силой, привязывать, запирать где-то, владеть как вещью... Я ее люблю. Если вы этого не понимаете, то похоже, мы разговариваем на разных языках.

— Ну хорошо, — кивнул Кэсиан. — Давай поговорим на твоем языке, если ты так хочешь. Твоя жена под кайфом. Она приняла дозу и не хочет уходить из наркопритона. О да, ей так хорошо! Она так счастлива! А ты поднимаешь лапки и говоришь, — тут голос Кэсиана изменился, стал более тонким и писклявым. — «О нет! Я не смею мешать ей! Главное — чтобы ей было хорошо, все остальное неважно!..»

— Абсурдное сравнение, — сказал Дэвид. — По-вашему, ёррианскйй рай — это наркопритон?

— Конечно, — Кэсиан передернул плечами. — Все боги одинаковые, что темные, что светлые. Я сам был богом — и до сих пор располагаю божественными проекциями и аватарами — поэтому знаю, о чем говорю. Вы для богов — пища. Небольшие источники энергии, которые сами по себе обычно не приносят какой-либо значительной пользы, но вот в сумме, сложенные вместе, дают неплохой результат. А чтобы вас можно было есть, вас нужно растворить в таком потоке ощущений, который сделает невозможным рост осознания и трезвую оценку окружающего мира. Различаются лишь ощущения, в которых вас растворяют. Обитатели Ада подвергают душу мучениям и пыткам, в результате которых «я» растворяется во всепоглощающей боли. Добрые светлые боги воздействуют на душу так, что «я» растворяется во всепоглощающем блаженстве. Страдание и наслаждение — две стороны одной медали, две дороги к одной цели — сбить вас с толку, не дать вам осознать себя, потому что если вы осознаете, вы станете плохими батарейками, ненадежными, а то и, осознав себя слишком глубоко, обретете Силу и вовсе выйдете из-под контроля. Конечно, наслаждение манит. Оно и должно манить вас, представляться вам как нечто архиважное. Так уж вы устроены.

Дэвид надолго замолчал. Слушая Кэсиана, он то и дело порывался спорить, опровергать циничные и насмешливые высказывания Обладающего, этот едкий, высокомерный тон бесил его неимоверно, но вот Властитель Грезящих Лесов замолчал, и Дэвид ничего ему не ответил. Потому что, несмотря на тон, что-то в этом было, и чем дольше Дэвид молчал, обдумывая услышанное, тем меньше оставалось у него желания спорить. Точка обзора, показанная ему Кэсианом, действительно, объясняла очень многое. И главное — если все сказанное верно — их любовь с Идэль была настоящей. Равнодушна была к нему не Идэль, а то, что из нее слепила богиня. Настоящая Идэль любит его до сих пор, но Идэль-настоящая одурманена и дремлет внутри себя самой.

Так же, как настоящий Дэвид спал внутри ученика Обители до тех пор, пока Эдвин не привел его в замок Вилиссы, где его мозги поставили на место.

Он стал думать о том, что же делать теперь. Ничего хорошего впереди не маячило. Впрочем... Землянин посмотрел на Кэсиана. Тот ведь предлагал ему ученичество. Может быть, еще не поздно все изменить? Он обучится и найдет способ вытащить Идэль из этого «рая».

Но, как только эта мысль пришла ему голову, Кэсиан с полуулыбкой отрицательно покачал головой.

— Почему? — спросил Дэвид. — Вы же сами...

— Ты отказался, и твой отказ был принят, — напомнил Обладающий. — Мы не меняем решения так же легко, как люди. Так уж получилось, что между нами образовалась некоторая связь и мне нужно было выяснить, желаешь ли ты эту связь укрепить или же хочешь ее разорвать. Теперь наши дороги расходятся. Весь этот разговор я начал лишь для того, чтобы оказать тебе последнюю любезность и помочь кое-что понять о себе и о том мире, в котором тебе предстоит жить.

— Я не знаю, что делать, — произнес Дэвид после длинной паузы. — Мой Дар искорежен и неизвестно, смогу ли я когда-нибудь восстановить его хотя бы до того уровня, которым располагал, когда пришел в Небесную Обитель. Способностей, приобретенных в Обители, также нет — я сам убил своего ангела... Нет и вашей чертовой удачи. Как мне бороться с богиней? Может быть, распространите свою любезность настолько далеко, чтобы дать мне какой-нибудь совет, как это можно сделать?

Кэсиан хмыкнул.

— Нет, — сказал он. — Совета я тебе не дам. Способа победить у тебя нет. Ты слишком жалок и слаб для этого.

Он встал и пересек комнату. Открыл одну из дверей — Дэвид не был уверен, но, кажется, она вела в спальню — и поманил к себе землянина.

— Иди сюда.

— Зачем?

Взгляд Кэсиана потяжелел. Дэвид подумал, что если он сейчас начнет спорить и требовать, чтобы ему сначала объяснили, что от него нужно, и только потом заставляли куда-то идти и что-то делать, произойдет еще какое-нибудь дерьмо, в результате которого он окажется еще большим идиотом, чем был. Хотя дальше уже, казалось бы, некуда. Поэтому он просто подчинился — встал и пошел...

* * *

...Волшебная дорога привела одинокого путника на вершину горы, где цвел прекрасный сад. Человеческое сознание формировало человеческую же реальность как при жизни, так и после смерти, в результате чего незримые и неописуемые потусторонние миры становились вполне вещественными и материальными. Люди овеществляли свой рай и свой ад — и боги обычно не возражали.

Кэсиан постучался во врата ёррианского рая, когда полдень уже миновал и разморенные стражники готовы были уснуть на своих постах. Появилась богиня вместе со своей свитой. Богиня была разозлена, потому что ее стражи, которые на самом деле были могущественными духами, спать не должны были вовсе. Но чужая Сила вмешалась и почти усыпила их, и это воздействие — выполненное откровенно, без малейших попыток замаскировать его — Ёрри не могла не почувствовать.

Если не считать этой первой бесцеремонной выходки, Кэсиан держал себя совершенно мирно, больше ничего не предпринимал и вежливо попросил богиню о конфиденциальном разговоре. Когда свита по приказу Ёрри удалилась на некоторое расстояние, богиня вновь осведомилась у прибывшего, кто он такой и что ему нужно.

Кэсиан представился. Ёрри его имя ничего не сказало, а вот титул заставил неприязненно поджать губки. Изначально она полагала, что в ее уютный райский сад приперся какой-то бездомный младший бог или, быть может, очень могущественный демон. С такими проходимцами она знала как себя вести — для них и держала стражей, а также ряд собственных защитных атрибутов. Но Обладающие... они богине абсолютно не нравились. Их способности намного хуже поддавались учету, а поведение в целом всегда было наглым и бесцеремонным. От них можно было ожидать чего угодно. Вот и теперь...

— У вас тут находится одна душа, — заявил Кэсиан. — Да-да, вон та... видите, стоит в сторонке? Дайте мне ее пожалуйста. Она мне очень нужна.

От такой наглости богиня обомлела.

— Да в своем ли вы уме? — изумленно поинтересовалась она. — Может быть, вы еще чего-то хотите?

— Нет, больше ничего. — Кэсиан виновато развел руками: мол, рад бы еще чего-нибудь попросить, раз вы такая щедрая, но, к сожалению, больше ничего в голову не приходит. — Только одну Душу

— Зачем она вам?

Кэсиан не сразу ответил. Он не мог признаться, что эта душа нужна ему для того, чтобы подарить ее — в подарочной коробке из тела и нового гэемона — обыкновенному смертному. Если бы он это сказал, его бы просто подняли на смех, и поступили бы совершенно правильно. Поэтому он сказал — уже менее дружелюбным тоном:

— Достаточно уже и того, что она мне нужна. Давайте ее сюда. Вы не обеднеете, потеряв одну из ваших «батареек».

— Достаточно уже и того, что это моя душа, — язвительно, в тон ему, ответила Ёрри.

— Была б не ваша, я бы с вами о ней и не разговаривал.

— Да вы хам и наглец!

— Душу, — продолжал настаивать Кэсиан. — Я жду.

— Напрасно ждете. Вы ничего не получите.

— Вам что, жалко? Всего лишь одна душа — и я уйду и перестану вас беспокоить.

— Если бы я раздавала свои души направо и налево, по первому требованию каждого встречного, вздумавшего попросить их у меня, то очень быстро превратилась бы в бездомную бродяжку, а то и вовсе утратила бы божественность, — решительно заявила Ёрри. — И потом, почему вы говорите об этой душе так, как будто это какая-то вещь, которой можно распоряжаться свободно, не интересуясь ее согласием? Идэль вполне счастлива тут и совершенно не желает покидать мои сады отдохновения. Как вы можете столь цинично и пренебрежительно относиться к чужому выбору? Как вы можете...

— Эту лапшу вы будете вешать на уши смертным, а не мне — нетерпеливо перебил ее Кэсиан. — У меня не так много времени. Давайте душу, и я уйду.

— А если нет, что тогда?

— Вы действительно хотите это узнать?

— Не надо мне угрожать. Тем более — в этом месте, где моя власть наиболее велика. Для вас это ничем хорошим не кончится.

— Я? Угрожаю? И в мыслях не было, а вот вы, похоже, пытаетесь. Знаете что? Скажу откровенно, уж извините за грубость, но я смотрю и вижу, что за последние пятнадцать тысяч лет, пока меня не было в этой метрополии, вы, маленькие самодовольные божки, порядочно зажрались и потеряли всякий страх.

— Грубиян. Убирайтесь, или я велю своим стражам вышвырнуть вас отсюда.

Кэсиан вздохнул. Разговор зашел в тупик. Впрочем, этого и следовало ожидать. За пятнадцать тысяч лет о нем забыли. Перестали уважать. Это было неправильно, и с этим что-то нужно было делать...

Он призвал свою Силу. Внешний его облик изменился. Среди его аватар и проекций была одна, которую он обычно делал активной в таких случаях — сувэйб темного божества кошмаров, могущественный и располагавший всем тем, чего обычно так недоставало задумчивым и интеллектуальным Владыкам Снов: грубой мощью и устрашающей внешностью. Ёрри отшатнулась. Небо за спиной человека, превращающегося в многорукое и многоголовое чудовище, потемнело. Царство Чар приблизилось к крошечному мирку Ёрри и готовилось вобрать его в себя; темное небо напоминало все утончающееся и утончающееся стекло, за которым роились кошмарные, невообразимые создания, встретиться с которыми можно лишь в тяжелом сне или в наркотическом бреду при передозе: сейчас все эти орды отнюдь не миролюбиво настроенных существ готовились сделаться реальными, как только стоявшая над ними Сила откроет для них врата и снимет все ограничения, обычно препятствующие таким, как они, появляться в Царстве Сущем.

— Пожалуйста, давайте не будем все усложнять, — устало предложил Кэсиан.

* * *

...он встал и пошел, и когда приблизился к дверям, то Кэсиан, пряча улыбку, отступил в сторону, пропуская человека вперед. Дэвид переступил порог. Зажглись колдовские светильники, озарив комнату ровным, неярким светом, и Дэвид увидел лежащую на кровати молодую женщину. В первую секунду он не узнал ее — слишком давно не видел и не был готов увидеть снова, во вторую — узнал, но не смог поверить своим глазам. Он подумал, что видит призрак или мираж. Дэвид беспомощно оглянулся... в чем смысл этой дурацкой шутки? Его взгляд натолкнулся на ироничную улыбку Кэсиана, и, так ничего не сказав, Дэвид повернулся обратно. Мираж не растаял, девушка — одетая так же, как тогда, когда они впервые встретились в Академии Волшебства — все еще была здесь. И чувство связи, образовавшееся, когда они вместе прошли Рунный Круг, и исчезнувшее, когда выпущенная из Арбалета Ненависти стрела лишила ее жизни, вновь пробудилось и засвидетельствовало: это она. Это не сон и не мираж.

Дэвид бросился к кровати. Упал на колени, сжал ее руки в своих. Глаза Идэль по-прежнему оставались закрытыми, она казалась погруженной в глубокий сон или в транс.

— Что с ней? — Он опять оглянулся и тут же повернул голову обратно. Его охватил беспричинный страх: почему-то казалось, что если он потеряет ее из виду, то она станет миражом и исчезнет опять.

— Просто спит, — ответил Владыка Снов. — И скоро проснется.

— Но как... каким образом вы...

— Глупый вопрос, по-моему.

— Вы забрали душу из ёррианского рая и дали ей новое тело?

Кэсиан кивнул. И добавил:

— И новый гэемон.

После паузы Дэвид тихо спросил:

— Но что, если она захочет обратно?

— Я привел ее способности, сознание и психику к тому виду, в котором они находились на момент смерти. Память о ёррианском рае у нее сохранилась. Но оценивать эти воспоминания она будет не с позиции находящейся под кайфом душонки, целиком растворившейся в неземном блаженстве от созерцания своего бесценного божества, а с позиции обычной земной женщины — влюбчивой, местами рациональной, местами стервозной и взбалмошной — в общем, такой, какой она была раньше.

— Спасибо, — сказал Дэвид. Он испытывал огромное чувство долга перед Обладающим, вернувшим ему женщину, которую он любил больше жизни, но не мог заставить себя отвернуться от Идэль даже ради того, чтобы поблагодарить Кэсиана.

— Помни о том, что я тебе сказал, — напомнил Владыка Снов. — Твое везение кончилось. Если ты хочешь семейного счастья, советую найти тихий, спокойный мирок и зажить там в свое удовольствие. В Хеллаэне ты опять во что-нибудь влипнешь, и заимствованная удача тебя уже не спасет.

— Хорошо. — Дэвид кивнул. Впрочем, сейчас он был готов согласиться с чем угодно. — Наверное, мы так и поступим...

Он спросил еще что-то, но Владыка Снов не ответил. Когда, по прошествии некоторого времени, Дэвид все же собрался с духом и быстро обернулся к дверям, чтобы понять, почему молчит Кэсиан, то никого не увидел. Существо, пересекающее порог между воображаемым и чувственным миром также легко, как Дэвид пересек порог между гостиной и спальней, покинуло человеческий мир и опять ушло куда-то туда, в невообразимую высь, ведомую лишь богам и Обладающим Силой.

А Дэвид остался. Он сидел на кровати и, не отрываясь, смотрел на жену. Глаза щипало, и ему приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не раскиснуть окончательно. Идэль сладко потянулась во сне. Она должна была вот-вот проснуться. Вот сейчас...

* * *

Вилисса и Эдвин сидели на противоположных концах длинного, загруженного винами и деликатесами стола. Вдоль стола сновали двое вышколенных слуг — наполняли бокалы хозяйки замка и молодого барона, приносили им те или иные блюда. Эдвин, как обычно, ел много и с аппетитом, Вилисса отщипывала по кусочку, критиковала поваров и высказывала различные безумные идеи относительного того, что еще можно было бы добавить в кушанья. Хотя в замке имелся генератор продуктов, готовили пищу всегда — или почти всегда — живые люди. Вилисса утверждала, что генератор продуктов сообщает приготовленной пище какой-то тонкий неестественный привкус. Эдвин никогда ничего подобного не замечал, но он, будучи умным мальчиком, никогда и не спорил. С его точки зрения, дело было в другом: если тетушка начнет пользоваться генератором, критиковать за то, что полученный результат не удовлетворяет всем ее высоким требованиям, ей придется исключительно себя саму — а это конечно же недопустимо. Кроме того, пользоваться генератором — это не комильфо.

— Как тебе лавирскандус? — сделав глоток вина, спросила Вилисса.

Эдвин пожал плечами.

— Ничего. Съедобно.

— Мне очень нравится. Они водятся лишь в одном море в одном из наших сателлитов и очень чувствительны к перемене условий. Их пытались выращивать здесь, в метрополии, но потерпели неудачу. Вкус божественный. Вот если бы... — Баронесса печально вздохнула. — Их бы еще готовили как следует...

Эдвин пожал плечами и поискал взглядом салат. Салата он не нашел, нашел что-то похожее. Показал взглядом слуге, потом на свою тарелку. Получив просимое, попробовал. Он так и не понял, что это — опять что-то экзотическое — но есть было можно.

Вилисса поставила бокал и некоторое время с мягкой улыбкой наблюдала за племянником. Он опять стал таким же, как был. Ее это радовало.

— Я ведь говорила тебе. — Она не смогла удержаться, чтобы не напомнить. — Предупреждала, что ничем хорошим это не закончится. Тебе неслыханно повезло, что ты в итоге остался при своих и ничего не потерял.

Эдвин пожал плечами и сделал кислую физиономию. Итоговый результат «везением» он не считал. Абсолютно. Он так и не получил ничего, к чему стремился.

— Три года коту под хвост, — процедил он.

— Вот-вот. И могло быть гораздо хуже.

— Нужно было предусмотреть возможность того, что этот долбаный ангел может выйти из-под контроля.

— Как ты мог это предвидеть? — возразила Вилисса. — Ведь это был не кто-то отдельный от тебя, а ты сам. Можно было предвидеть, что тебе не дадут получить то, что ты хочешь — так или иначе, но об этом я тебе говорила, а ты не хотел и слушать.

— Тетя... — буркнул Эдвин. — Хватит читать нотации.

Вилисса вздохнула и закатила глазки. «Никудышная из меня воспитательница...» — подумала она. Однако спорить и вразумлять племянника ей нисколько не хотелось. Ей просто было хорошо от того, что все закончилось.

— Чем ты теперь займешься? — спросила она. — Вернешься в Академию?

Эдвин поморщился.

— Нет? — спросила Вилисса. — А что так?

— Да скучно там все это зубрить, — ответил Эдвин. — Есть и другие способы освоить системную магию. Более быстрые и эффективные.

— Любопытно. Какие же?

— Пойду в городскую стражу.

Вилисса покачала головой. Ну вот он опять... Офицерский состав стражи хеллаэнских городов действительно обладал весьма развитыми и сильными колдовскими способностями. Иначе и не могло быть в мире, населенном по преимуществу демонами и колдунами. Однако способности эти имели свою цену. Эдвин об этом знал. И тем не менее...

— Тебя не возьмут, — сказала она. — Ты аристократ.

В тот же момент, когда она это произнесла, — поняла, что его это не остановит. Так и оказалось.

— Я не владелец земли. — Эдвин пожал плечами. — Ничто мне не мешает получить гражданство.

— А тебя не пугает то, что за силу, которую тебе дадут, тебе придется как минимум двенадцать лет отслужить в той же страже?

— Ну это не так уж и много.

— Фи. — Вилисса наморщила носик. — Ты опустишься до уровня простолюдинов. Будешь работать за деньги.

— Тетушка, не заговаривай мне зубы. В городах живет немало бывших феодалов.

— Вот именно — бывших...

— У них есть сила и знания, — сказал Эдвин. — И они могут их дать. А я хочу их получить. Что подумают соседи и что они скажут — меня не волнует.

— Ты готов на все пойти ради могущества и власти, — с легким упреком заметила Вилисса кен Гержет.

Эдвин ненадолго задумался. Попытался услышать свой внутренний голос, свое настоящее «я»... чего оно хочет? Или, точнее, чего хочет он сам, он-настоящий? Но настоящий Эдвин внутри Эдвина, сидящего за столом и ведущего разговор с Ви-лиссой, загадочно молчал и улыбался, подмигивая ненастоящему Эдвину — обусловленному обстоятельствами рождения, воспитания, окружающей обстановкой и человеческой памятью — насмешливым птичьим глазом. Он знал все — и зачем все это происходит, и почему, и для чего, и к чему придет — но, как всегда, не спешил раскрывать своих карт.

— Да, готов, — сказал наконец молодой барон кен Гержет. — А разве это плохо?

ЭПИЛОГ

Кэсиан положил руки на перила и вдохнул холодный чистый горный воздух. Было красиво и тихо, все застыло в ледяном королевстве, глыбы льда и снежные поля таинственно поблескивали, отражая свет клонившегося к закату солнца.

— Нравится? — спросила Алиана.

Кэсиан кивнул. Он не отделял то, что видел, от хозяйки этих земель — знал, что часть своих атрибутов она сообщает месту, в котором живет, и мир ее красив, потому что красива она. Ему нравилось то, что он видел, нравился замок, нравилась Алиана — все это было одним целым.

Они находились в человеческой реальности, потому что Алиана попросила дать ей несколько уроков классического волшебства, а изучать человеческую систему описания, безусловно, проще будучи человеком.

Он в принципе не слишком любил учить кого-либо (хотя некоторые менторские черточки его характеру, безусловно, были присущи), а тем более — обучать вещам, которые были ему самому совершенно неинтересны, так же, как неинтересна профессору математики школьная таблица умножения. Он был Владыкой Чар, а ведь благодаря этому Царству Искусство, так таковое, вообще существовало. Любая более или менее сложная и упорядоченная система знаний, любая наука, происходили от Чар, являясь результатом взаимопроникновения двух Царств. Иными словами, Кэсиан был не просто «профессором математики», слишком хорошо знающим свое дело, чтобы интересоваться «таблицей умножения», — он был таким «профессором», который когда-то эту «таблицу» изобрел. Конечно, не он один сформировал человеческое Искусство. Но его доля личного участия в этом, безусловно, была.

Несмотря на неинтересность темы, он принял предложение, потому что ему была интересна она. Он не стремился быть чьим-либо наставником... но стать ее учителем не отказался бы.

— А что случилось в Селкетехтар? — спросила Алиана. — Вам известно?

Он опять кивнул.

— Я почувствовала там скопление множества Сил... — продолжала она. — Была еще какая-то страшная, из Пределов. Произошел прорыв?..

— Нет. Это местный хеллаэнский лорд. Брат рассказал, что кинули жребий, кому чистить наш мир от скверны, и выпало ему. Думаю, это в определенной мере символично, потому что хотя мы привыкли и думать об обитателях Пределов как о чудовищах, несущих гибель всему, что есть, они также легко могут истребить гниль или болезнь, таким образом сделав оставшееся — здоровым... Может быть, в этом и скрыто их настоящее предназначение. Впрочем, не уверен, что Дети Смерти со мной согласятся. — Кэсиан улыбнулся.

— Хорошо, что все закончилось, — сказала Алиана. — Дэвид рассказывал, что один из этих новых «ангелов» на меня нацеливался. — В голосе Властительницы послышалось возмущение. — Мерзенькая школа.

Кэсиан некоторое время молчал, улыбаясь. Когда же он заговорил, улыбки на его лице уже не было.

— Не знаю, закончилось ли... — тихо сказал он. — Я вижу океан времени, где островки стабильности — это события, по отношению к которым все воли определены и общий баланс подсчитан и взвешен. В этом смысле можно видеть будущее: есть события, которые обязательно произойдут, потому что есть воли, которые устремлены к тому, что бы они произошли, и нет никого, кто был бы против, или кто склонен иметь отношение к событию, но еще не определился, какое положение он займет. Разрушение Небесной Обители с какого-то момента было предопределено. С одной стороны, это свидетельствует о нашей силе. С другой же, это означает, что тот, кто создал ее — или, точнее, тот, кто вмешался и исказил ту Обитель, которую хотели создать Келесайн и Джезми, — либо слишком слаб и бессилен, но в это трудно поверить, либо не имел ничего против ее разрушения. Его воля никак не проявила себя в этих событиях, и именно поэтому уничтожение Обители стало предопределенным.

— Я не понимаю. Зачем ему создавать Обитель, а потом разрушать ее? Она стала ему неинтересной?..

— Не разрушать... Позволить нам разрушать. Это совсем разные вещи.

— Все равно не понимаю. Кэсиан вздохнул.

— Его сила начинала действовать, когда ей приносилась жертва. Почему так — из-за его жадности и нежелания давать что-либо своим адептам прежде, чем они сами не дадут ему больше, или же дело в каких-то ограничениях, с которыми он вынужден считаться — я не знаю. Важно то, что для вмешательства необходима жертва. Обычно жертвой становился сам адепт, отвергавший себя и свою свободу ради высшей воли. Если ему удавалось убить Обладающего без отвержения себя, то само убийство рассматривалось как жертвоприношение, дававшее право тому, кто стоял за сгиудом, право на порабощение своего «инструмента». И если связать все это воедино, возникает интересное предположение о том, почему он не воспрепятствовал нам. Ведь и само разрушение Обители, и одновременную гибель всех ее адептов можно рассмотреть как грандиозное жертвоприношение. Он обещал своим фанатикам мессию, избранного, некоего суперангела, который придет, наведет порядок и окончательно уничтожит все зло. И если допустить, что мои предположения верны, вполне может быть так, что само разрушение Обители было одним из необходимых условий для его появления. Это объясняет странное бездействие того, кто стоял за сгиудами. Это подобно шахматной партии, когда жертвуешь пешкой для того, чтобы взять более важную фигуру.

— Вы пугаете меня, — пожаловалась Алиана. Кэсиан улыбнулся. Оторвался от созерцания

заснеженных гор, взял ее за руку и вернулся в заклинательные покои, которые они покинули для того, чтобы немного постоять на крошечном балконе над ледяной бездной.

— Простите. Я пессимист и всегда предполагаю, что события будут развиваться по самому неприятному сценарию.

— Может быть, вам стоит изменить свои взгляды? — Лицо Алианы озарила улыбка. — Ведь если вы будете стремиться видеть в мире хорошие стороны, их и вправду станет больше.

— Не думаю, что стоит менять, — хмыкнул Кэсиан. — Мне нравится быть пессимистом. И в моей жизни намного больше радостных событий, чем можно подумать. Наоборот, я могу лишь посочувствовать оптимистам. Ведь если события развиваются по худшему сценарию, я не удивляюсь и не расстраиваюсь — все происходит так, должно. Если же происходит нечто хорошее, я радуюсь неожиданному подарку судьбы. Оптимист же в ином положении — если происходит хорошее, то для него это естественно и неудивительно, а потому и радость его меньше, чем у меня. Если же происходит дурное, он к этому не готов и будет вынужден либо закрывать глаза и слепнуть, либо воспринимать все слишком болезненно и остро.

— Да? — Алиана пожала плечами. — Ну как хотите. А что произошло с Дэвидом? Вы вернули ему жену?

Кэсиан чуть наклонил голову. Он знал, что она хотела этого. Собственно говоря, это была основная причина, заставившая старого циника вспомнить о Дэвиде и предпринять в отношении землянина некоторые шаги. Он знал, что Алиане понравится, если он сделает что-нибудь вроде того, что он сделал.

Поскольку любопытство на ее лице не исчезло, он повел рукой — и в воздухе образовалось видение. Они словно смотрели в открытое окно, за которым, в дорогом номере хеллаэнской гостиницы, двое людей занимались любовью.

Кэсиана увиденная сцена оставила равнодушным (будучи до обретения Силы ваном, он находил способы размножения, свойственные органическим существам, довольно странными, хотя и забавными), а вот щеки Алианы чуть порозовели. Однако она не стала просить Кэсиана развеять видение.

С любопытством и интересом разглядывая двух людей (они не делали ничего необычного, но в самом процессе подглядывания заключалось что-то запретное, а потому привлекательное), она вдруг оказалась совсем рядом с Кэсианом — так, что теперь уже не только их руки были соединены, но из-за близости они могли ощутить тепло тел друг друга — и сказала:

— Я очень рада, что у них все закончилось хорошо. Они это заслужили.

Кэсиан повернулся, чтобы поцеловать ее, и Алиана потянулась к нему навстречу. Сначала нежные, а затем все более нетерпеливые ласки. Но им не нужно было освобождаться от одежды, им мешали тела, не позволяя приблизиться друг к другу настолько близко, как им хотелось. Видение растаяло. Следом за ним растаяла и вся человеческая реальность. Уже не люди — две Силы, два потока чистой энергии — приникли к друг другу, соединяясь, но не смешиваясь. Перевиваясь, как две ленты, они струились ввысь и ввысь, совмещались и проникали друг в друга столь полно и всеобъемлюще, сколь создания из плоти и крови не способны и вообразить. Вселенная раскрывалась, как огромный бутон, в центре которого были эти двое, и бесчисленные хоры ангелов и духов пели им славу.

ГЛОССАРИЙ

Арайделинг («внутренее пространство») — реальность, образованная энергиями только одной стихии и как бы находящаяся «внутри» нее.

Атам"шот луз («длина одного действия») — условная величина, обозначающая дистанцию, достаточную для того, чтобы успеть произнести хотя бы одно защитное заклинание.

Бразгор — огромная четырехногая бронированная ящерица.

Вижкад — узел гэемона, своего рода «глаз», позволяющий воспринимать энергетический пласт мира.

Гетрэг — дерево с зубами, плохо поддается магии. Некогда было выведено господином голодной листвы.

Гиор — рогатый демон. Довольно туп, разговаривать не умеет, обитает в диких пустошах и в хеллаэне вдали от городов.

Грасдир — крылатый хеллаэнский демон. Относительно разумен.

Гулейб — быстрая двуногая ящерица, может нести одного человека.

Гэемон — энергетическое поле, принадлежащее живому существу.

Дальмот — ящерица с лягушачьей кожей и молотообразной мордой. Хищник, можно встретить на границах Нимриана и диких пустошей.

Деар — «драгоценный камень»; сайдеар — запоминающий камень; йтаодеар — музыкальный камень; тальдеар — истинный камень.

Идира — слабоалкогольной напиток, нечто среднее между вином и фруктовым соком.

Кайи — истинное я, или просто «я», внутренний предел человека.

Кьют — козлоголовый демон. Встречается только в диких пустошах и представляет собой одичавшее коренное население этого мира. Разделения по половому признаку нет, новые особи появляются из яйцеобразных коконов, которые по достижении определенного возраста могут отложить любой кьют.

Лавирскандус — редкий вид рыбы в одном из сателлитов Хеллаэна. Деликатес.

Лекемплет — сложная, самостоятельная энергетическая система, обычно не связанная либо слабо связанная с физическим миром. Этим же словом могла обозначаться отдельная область в астрале, имеющая внутреннюю/внешнюю цельность.

Лидрис — маленький демон, напоминающий обиженного младенца. Колдуны часто используют их в качестве курьеров.

Майрагины — один из народов Хешота.

Мирмеколеон — муравей-лев. Живут в колониях, роют ходы. На голове — иглы, похожие на львиную гриву.

Морозная пряжа — вид художественного творчества. Первоначально — узоры, которые ледяные волшебники и духи зимы рисуют на окнах.

Мунглайр — призрак, умеющий колдовать, и питающийся чужой магией. Использовались на экзамене в академии (2-й курс боевки).

Наарбо

— вид демонов. Отличались колоссальными размерами своих тел, сопоставимых с небольшими планетами.

Прыгуны — лиловые грибы с единственной ногой, способные поглощать пищу всей поверхностью тела (преимущестенно — шляпкой). Слизь, в которую прыгуны превращались после смерти, многим созданиям диких пустошей заменяла воду

Ригурт-хад — энергетическое поле, соответствующее всему потоку миров в целом.

Самелинэ — энергетическая сущность, которой обладали некоторые природные явления и неживые предметы. Этот термин мог применяться только к естественным образованиям, но не к артефактам.

Сгиуды («сборщики податей») — ангелы истребления, сотворенные кадмоном из людей.

Селпарэлиты, ткачи заклятий — нимриано-хел-лаэнский магический орден, символ — паутинка. Располагали частной магической школой. После вступления в орден причащали своих адептов высшему волшебству — черным нитям сияний или белым нитям сияний.

Сийт — денежная единица, кред.

Сойби — напиток, по консистенции представляющий собой нечто среднее между чаем и соком, заваривается из высушенных листьев и ягод растения с одноименным названием, к столу обычно подается с медом.

Соорни — рогатые лошади, водились, в частности, в курбануне.

Сувэйб — индивидуум как сумма качеств, его составляющих. В качестве пары обычно противопоставляется кайи (см. выше).

Тертшауры (терт — руна, шаур — круг) — рунные круги, высокоуровневые магические узоры.

Фейдаль — внутреннее состояние, совокупность текущих душевных побуждений человека: настроения, волевых импульсов, эмоциональных переживаний, направленности и силы внимания и т. д.

Фит — растение с мясистыми листьями, которое употреблялось в Хеллаэне и Нимриане в вареном и тушеном виде.

Шемгас — разновидность виверн.

Шиалг — демон, способный колдовать и создавать полуиллюзорное тело.

Шудхо — мелкий темный демон, выглядит как сгусток (поток) темного света, движущаяся тень. Жертва мучается кошмарами и безумием.

Эфен — черный огнедышащий конь, всегда черного цвета, ноги вооружены шипами, чрезвычайно прочная шкура.

Андрей Дашков Солнце полуночи Новая эра

В центре солнца живет трехлапый ворон, в центре луны живет жаба. Солнце и луна, будучи пожраны чудовищем, теряют свой ход, утрачивают свет.

Хуайнань-цзы (II век до н. э.)

Ветер с востока одолевает ветер с запада.

Мао Цзэдун (XIV век Хиджры)

Если не удастся противостоять…

«Российская глобальная навигационная спутниковая система ГЛОНАСС — аналог американской GPS — была принята в эксплуатацию в 1993 году. ГЛОНАСС предназначена для определения с помощью портативных носимых или встраиваемых спутниковых приборов-навигаторов местоположения и скорости движения морских, воздушных и сухопутных объектов, в том числе и людей, с точностью до одного метра.

30 сентября правительство РФ обязало компании, осуществляющие пассажирские перевозки, с 1 января 2012 года устанавливать на транспортных средствах систему ГЛОНАСС, наличие которой станет обязательным условием для выдачи лицензии».

Из ленты новостей РИА НОВОСТИ

Настоящему предисловию не зря была предпослана такая длинная цитата. Уже сейчас получение разрешения на эксплуатацию транспорта вплотную зависит от возможности этот транспорт контролировать, отслеживая его перемещения. Конечно, можно сказать, что делается это из соображений безопасности. Предположим, что так. Однако попытаемся мысленно сделать еще один шаг. Если придумана система, контролирующая транспорт и связь, то завтра может появиться система, следящая за водителями и тем, что они слушают. А дальше — за тем, как бьется имплантированное искусственное сердце и о том ли думает человек с вживленными противоэпилептическими электродами…

Кто уже сегодня может быть уверен в том, что полностью свободен хотя бы в своих сокровенных мыслях и не пребывает в плену собственных иллюзий? Разве мы ежедневно и ежечасно не находимся под чужим влиянием? Разве нам не пытаются навязать свой сомнительный «товар» политики, средства массовой информации, апологеты «прекрасного нового» цифрового мира, куда мы все так доверчиво устремились, подкупленные очевидными выгодами и удобствами?

Нам кажется, что мы можем этому противостоять, что мы вполне самостоятельны, разумны и способны отличить правду от лжи. Но вопрос лишь в том, когда количество перейдет в качество, когда контроль станет тотальным, а безудержный технологический «прогресс» позволит полностью заменить действительность чем-то иным, но так, чтобы это осталосьнезаметным для наших органов чувств. И кстати, не захотим ли мы сами обменять то, что нам дала природа, на нечто более прочное и надежное, эффективное и долговечное, добровольно превращаясь в киборгов разной степени искусственности?

Подобные вопросы возникают все чаще, а роман «Солнце полуночи» дает на них ответ, как и на многие другие. Это горькая и честная антиутопия, быть может, временами достаточно жесткая и мрачная. Здесь современные тенденции доведены, на первый взгляд, до абсурда, но при более внимательном рассмотрении становится ясно: всего лишь до логического завершения.

В месте действия можно без труда узнать Восточную Европу — правда, Европу, политическая карта которой основательно перекроена. Исламские и православные территории Черноморской коалиции, отряды ассасинов, добравшиеся до Скандинавии, спецподразделения христианской армии… Этот мир не знает любви и пощады. Экологическая катастрофа привела к вырождению. Города защищены «блокадами» и окружены зонами дикости, в которых промышляют деградировавшие до уровня варваров банды, отчаянные одиночки… и правительственные агенты. Новые феодалы безраздельно господствуют в своих замках, а жрецы вуду отправляют зловещие ритуалы. Непрерывная трансляция «глюков» со стационарного спутника искажает реальность и делает большинство людей послушными марионетками в руках… В чьих же руках? Ответ вы найдете на страницах книги.

Нарисованная в романе картина — увы! — не так уж фантастична. Автор рассказывает, каким может стать мир, если цивилизованное общество проиграет последнюю схватку с новыми варварами…

А может, мы все давно под контролем и у нас не осталось выбора?..

Пролог

Я был создан на годы,

Но очень мало изменился.

Я — орудие правительства, а также индустрии.

Мое назначение — помыкать и управлять тобой.

Фрэнк Заппа

ОН двигался как дурная весть, опережающая эпидемию средневековой чумы, но это всего лишь грубая аналогия. Чума распространялась со скоростью ветра или больного зверя; ЕГО же скорость была ограничена только целесообразностью. Иногда ЕГО воздействие проявлялось в виде неизвестной ранее болезни с летальным исходом — быстрым и неизбежным. При этом ЕГО хозяин наделял взамен земной жизни иной жизнью — практически вечной. И одаривал, соответственно, вечной благодатью.

Хозяин создал виртуальную Колонию, что-то вроде информационного заповедника вида homo sapiens. А ОН был посредником. Фактически ОН предлагал спасение — прямо сейчас и без всяких усилий. Трудно поверить, сколько у НЕГО было потенциальных клиентов.

ОН считывал информацию на генетическом уровне, воплощаясь в матрицы. Только один из двойников обладал жизнеспособностью; другой терял ее автоматически. От НЕГО не существовало лекарств. Возможно, некоторые обладали иммунитетом, однако тот, кто создал ЕГО, пока не слышал о таких счастливчиках.

У НЕГО не было папочки и мамочки, зато он мог иметь копии: одну, две… да хоть миллион. Но вряд ли они появлялись одновременно — это привело бы к перерасходу драгоценной энергии. Среди всех словечек, обозначающих различные способы размножения, наиболее подходящим к ЕГО случаю было слово «партеногенез», хотя и оно не исчерпывало сути дела. ОН не интересовался собственным прошлым, а прошлым всех остальных — лишь в той степени, в какой оно определяло настоящее и будущее. Это помогало выслеживать избранных.

ЕМУ было всего трое суток от роду, и ОН еще не имел формы. То, какой облик ОН примет, зависело не от НЕГО. ОН пребывал в ожидании матриц. Пока же всякий, случайно оказавшийся на ЕГО пути (но не намеченная жертва!), не мог определить причину иррациональных явлений. ЕГО приближение ощущали собаки и грудные дети. Спящему ОН мог представиться чем-то вроде ночного кошмара за мгновение до окончательной кристаллизации. Помните, как узнаешь об этом? Невероятным образом сгущается воздух; появляется обморочная липкость сна; возникает арктический холод в кишках… И никто (даже ОН сам) не понимал, почему именно кошмары предшествуют «переселению», — ведь Колония была аналогом Эдема, в который все подсознательно стремятся вернуться. И если результат одинаков, то кто заметит подделку? Можно ли это вообще назвать подделкой? ЕГО хозяин предоставлял матрицам все, что было на Земле несовершенным, незавершенным и просто недостижимым. Каждый находил то, что искал.

Ни одно благо не было привнесено извне. Цивилизация сама открыла массовый искусственный путь взамен индивидуального естественного — гораздо более долгого и трудного. Возможно, это было предусмотрено ее эволюцией. И значит, зарождался «прекрасный новый мир» — реализованная суррогатная утопия нового и всех последующих поколений.

Религиозные фанатики считали ЕГО падшим ангелом, что было, конечно, очень далеко от истины. Люди, к несчастью лишившиеся слепой веры, употребляли жаргонные термины «глюк», «кино», «тени» и были по-своему правы — тот случай, когда любая истина относительна. Возможно, ОН был глюком-охотником. ОН не знал имени своего прототипа; ОН даже не подозревал о том, что когда-то существовал прототип. ОН справедливо считал себя порождением Темного Ангела и был самым совершенным из его созданий, сверхточным инструментом, любимым детищем, последней надеждой, ибо время его заканчивалось.

В разных местах Ангела называли по-разному: Демон, Дух Бездны, «Абраксас-2», Орбитальный Контроль, Гребаный Мозгокрут… Но всего лишь шесть часов тому назад, наткнувшись на одинокого дервиша-револьверщика в бетонной пещере на Перевале Странников, охотник получил от него запретное имя Ангела.

Справиться с дервишем было непросто, однако это случилось — прежде чем револьверщик погрузился в Седьмое состояние и сделался неуязвимым. А имя оказалось сложным и нелепым; возможно, дело было в специфических вибрациях. Дервиш, покинувший к тому времени свой «тайный сад», не очень разборчиво выговорил:

— Стационарный Спутник…

Глава 1

Ты можешь выписаться в любой момент,

Но ты никогда не сможешь уехать отсюда.

Группа «Иглз»

Это было в дни поздней дождливой весны. Снег недавно сошел; природа обильно менструировала. Приближался «опасный» период, гнусный месяц апрель, но неоткуда было взяться чистому семени. Деревья тянулись к небу и пили яд земли. Отравленные реки текли на юг, унося смытый паводком плодородный слой в глубокую яму моря. Солнце показывалось редко; о том, что оно есть, напоминала лишь неуклонно возраставшая температура. Кое-где в воздухе уже пахло гнилью. По ночам небо иногда очищалось — словно кто-то протирал тряпкой запотевшее стекло, — и можно было видеть тусклые звезды и диск луны, надкушенный тьмой. Аппетит тьмы менялся от ночи к ночи. И только ритм космического вальса, в котором кружились небесные тела, оставался неизменным.

Возрождение неизбежно наступало каждый год. Начинался очередной цикл воспроизводства. Весну сменит засушливое лето, затем будут ветреная осень, стеклянная зима… Все равно неистребимая жизнь торжествовала, приспосабливаясь даже к самым суровым условиям. И конечно, луч надежды никогда не гас. Он означал запасной выход даже для самых заблудших душ.

* * *

Влажный ветер раскачивал дорожный указатель и заунывно гудел в сплетении неоновых ламп. Ни одна из них не светилась. Гнутые трубки составляли надпись «Мотель „Лесная поляна“». Тоскливая музыка этой чертовой эоловой арфы была слышна почти всегда. Она вовсе не мешала Равилю Бортнику спать.

Она мешала ему бодрствовать.

Во сне он не слышал ничего, кроме ласкового шепота химер, порожденных его подсознанием, но крепко заснуть и как следует отоспаться ему удавалось редко.

Название мотеля было чисто условным. Больше десяти лет назад лес вырубили в радиусе полукилометра от заправочной станции и даже выкорчевали пни. Теперь каждую весну Бортник поливал бензином и сжигал молодую поросль, чтобы никто не мог подобраться незамеченным. Вокруг заброшенных коттеджей, стоявших плотной группой, образовалось пятно выжженной земли. Последнюю такую операцию Равиль провернул пару дней назад, и до сих пор в воздухе пахло гарью. Бортник считал, что заведение давно пора переименовать в «Черную плешь». Впрочем, плевал он на то, как это место называется, — он был всего лишь наемником с кабальным контрактом.

Когда стемнело, Равиль выпустил из вольера волкодавов и заперся в своем коттедже с полустершейся табличкой «Администрация». Кружочек буквы «р» как раз совпадал со старым пулевым отверстием. Система охраны давно вышла из строя. В мотеле не было ни одного постояльца. И вряд ли кто-нибудь появится в ближайшие сутки. Мертвый сезон.

На стоянке — пусто, если не считать вдребезги разбитой «самары». Позавчера ее притащил тягач, регулярно расчищавший трассу. Собственная «газель» Бортника с полным баком и заряженным аккумулятором стояла в подземном гараже. Он тщательно следил за исправностью двигателя. Равиль боялся того, что может произойти с плохо вооруженным и не очень быстрым человеком в пустынном месте, расположенном в ста километрах от города. А это могло произойти — в любой день, в любую ночь.

Например, сегодня.

* * *

Он был совершенно один. Его вахта заканчивалась через неделю. Но это в лучшем случае — если найдется идиот, который окажется в столь отчаянном положении, что захочет его сменить. В худшем случае пребывание Равиля в мотеле затянется на неопределенный срок.

Уже три месяца он не притрагивался к бабам. Его раздражение накапливалось, как осадок в стеклянном стакане. И стакан постепенно терял прозрачность… Бортника раздражало многое, но больше всего его раздражал (просто бесил!) скользкий хмырек, которому принадлежал мотель и, значит, сам Равиль со всеми потрохами. Хмырек отсиживался в городе, пряча свою толстую ухоженную задницу под защитой Блокады, в то время как Бортник ежедневно рисковал жизнью на этом вонючем отшибе.

С другой стороны — а что было делать? Найти работу становилось все труднее; в городе — почти невозможно. Наниматься батраком на ферму или в помещичий замок — увольте. Он знал, что это такое. И чем это заканчивается…

Мотель не приносил ни гроша; какой-то мизер удавалось выжать из заправки и станции техобслуживания. Таким образом, Бортник совмещал функции администратора, заправщика, механика и сторожа. Многовато на первый взгляд — и совсем мало, если учесть интенсивность движения. Бортник не поленился и подсчитал: в среднем мимо проезжала одна долбаная тачка в сутки. Лучшими днями были те, когда по трассе шли правительственные караваны. С конвоем и вспомогательными трейлерами набиралось до двух десятков машин. Иногда даже удавалось заполучить всю компанию на ночлег. В такие ночи Равиль мог расслабиться. Но это случалось крайне редко — караванщики предпочитали не рисковать…

Никакой надежды. Ветер постанывал, гуляя среди закопченных неоновых ламп. Бортник решил, что надо сорвать вывеску к чертовой матери и он займется этим очень скоро, если погода не переменится. Хмырю хозяину придется его извинить. «Вычтешь из моей зарплаты, толстозадый», — подумал Равиль с ненавистью и достал из холодильника банку с пивом. Хорошо, хоть электричество еще не отрубили. Это было бы трудно сделать — силовой кабель залегал на двухметровой глубине. Впрочем, рано или поздно курорт закончится. Без света, холодильника и телевизора вахта превратится в тест на выживание. Бортник был не из тех, кто уверен в себе на все сто процентов. Говоря по правде, он не был уверен и на пятьдесят.

Эта ночь запомнилась ему как ночь собачьего воя. Ни до, ни после он не слыхал ничего подобного. Даже тогда, когда волки стаями мигрировали с севера в донские степи, в живых не осталось ни одной собаки, а сам Равиль трое суток просидел взаперти в обнимку с заряженным дробовиком. В течение семидесяти двух часов он думал только об одном: С КАКОЙ ЧАСТИ ТЕЛА ОНИ НАЧНУТ? В конце концов он решил, что лучше разнесет себе выстрелом голову, если волки ворвутся в коттедж… Но в тот раз Аллах смилостивился над ним.

Теперь Бортник убеждался в том, что так бывает далеко не всегда.

Вой, раздавшийся около полуночи, заставил его поглубже вжаться в кресло и поперхнуться пивом. Он как раз смотрел киношку — «семейную» мелодраму, которую транслировал Мозгокрут. Передачи из города шли с сильными помехами, а кабельного ТВ тут не было. Несмотря на паршивую антенну, сигнал Мозгокрута всегда оказывался идеальным. Другой бы задумался — почему так, но не Бортник.

Он думал о другом. Будь он тут не один, а с семьей — глядишь, и чувствовал бы себя гораздо лучше. Регулярно любил бы жену, учил бы детишек разбираться в моторах… А иначе можно свихнуться от одиночества.

Равиля тошнило от того, что происходило на экране, но пустота, притаившаяся во влажной темноте за окнами, была еще отвратительнее… Потом он понял, что существуют вещи похуже изоляции, пустоты и темноты, хотя, возможно, они и являются порождениями этих трех универсальных причин.

Равилю в общем-то уже было все равно. Неважно, что именно пыталось столкнуть его с рельсов. Важно другое: насколько далеко он покатится под откос. И сможет ли «вернуться».

…От воя хотелось бежать подальше и не оглядываться, но коттедж был слишком мал даже для бега по кругу. Жуткий звук пронизывал ветхое строение насквозь, тугой пружиной бился внутри. Казалось, колеблются стены, звенят стекла, гудят трубы, дребезжат ставни и начинают дребезжать собственные зубы, свободно сидящие в челюстях…

Бортник отставил дрожащей рукой банку и схватил дробовик, лежавший на коленях. Потом сделал самое глупое, что можно было сделать в его положении: отключил телевизор.

Он остался один на один с посторонним звуком.

И вой воцарился безраздельно.

* * *

Обезумевшие четвероногие твари орали непрерывно, перехватывая инициативу друг у друга, соперничая в глубине тоски и богатстве немыслимых оттенков отчаяния. Это был плач — еще более пугающий оттого, что он был нечеловеческим.

Бортнику стало ясно: еще пять минут — и он полезет на стенку. Пожалуй, можно было заткнуть уши, но это означало бы, что он не услышит главного: как ОНИ вышибут дверь и войдут в коттедж. И сам собой возникал старый больной вопрос: с какой же части тела они начнут?..

Он попятился в угол, подальше от окон, наглухо запечатанных внутренними металлическими ставнями. Потом ему показалось, что и стены не так уж надежны. Он начал кружиться посреди комнаты, словно какой-нибудь дервиш-револьверщик, но на просветляющий эффект «Остановки времени» рассчитывать не приходилось… Все, что было у него перед глазами, слилось в черно-белые полосы. Кишки всплывали вверх, будто были наполнены водородом. Мелькающая лампа на столике выглядела смазанной.

Вой приобретал фактуру скользкой плоти. Бесконечно длинные змеи с огромной скоростью вползали в уши и пожирали мозг. Безразмерный череп Бортника стал для них идеальным гнездом…

Оглушительный рев автомобильной сирены раздался внезапно, и так же внезапно оборвался собачий вой. Бортник едва не спустил курок от неожиданности. Хорошо знакомый звук поразил его сильнее, чем раскат грома, а через секунду уже показался ангельской песней. Равиль с шумом выдохнул. Сирена освободила его.

Он обнаружил, что у него взмокли спина и ладони. Нижняя губа была прокушена до крови, а виски возле ушей расцарапаны. Он не помнил, когда сделал это. Он поднес пальцы к глазам. Под ногтями действительно была запекшаяся кровь.

Он подошел очень близко к той черте, из-за которой не возвращаются, — во всяком случае, прежними. Выбравшись из темного тоннеля безумия, он почувствовал невыразимое облегчение. И все же в душе остался тревожащий осадок — Бортник осознавал, что теперь от него НИЧЕГО не зависит. И значит, ЭТО могло начаться снова. В любой момент.

…Автомобильная сирена пролаяла еще трижды. В ней ясно прозвучало раздражение того, кто дергал за трос. Того, кто, вероятно, корчился в кабине, не имея возможности совершить пробежку до вожделенного сортира.

Бортник различал голоса сирен, как иные различают скулеж эстрадных педиков. Сейчас, например, на заправочной стоял дальнобойный КрАЗ. А он, Бортник, должен был выйти и накормить его.

В час ночи.

В темноте.

И все же дела обстояли не так уж плохо. Он продаст сегодня дизельное топливо. Бизнес есть бизнес.

«Самоубийцы, мать вашу!» — прошептал Равиль с восторгом. Он догадывался, по какой причине поздний гость не может выйти из кабины. Он ухмыльнулся своим мыслям.

Хвала Аллаху! — с его волкодавами все было в порядке.

Глава 2

Ты можешь рисковать своей задницей

До Судного дня,

Но не забывай молиться.

Том Уэйтс

Дьякон Самсон Могила притаился в засаде у моста через реку Уды. На нем был армейский плащ-палатка до пят, надетый поверх дорогого вечернего костюма, безукоризненно белая сорочка с рубиновыми запонками, строгий галстук и туфли ручной работы из телячьей кожи. Островерхий капюшон был надвинут на голову и скрывал совершенно седые волосы, разделенные идеальным пробором.

Фигура, похожая на обломок скалы, оставалась неподвижной. На бледном, будто вытесанном из мела лице лежала печать страданий и пыток: старые шрамы и морщины, еще более глубокие, чем шрамы. Дьякон еле заметно улыбался одними губами — это была застывшая, привычная и неопределенная гримаса человека, давно разучившегося смеяться.

Выбранное место казалось ему просто идеальным. Даже жаль, что использовать его можно будет лишь однажды. Самсон никогда не повторялся. Повторение — это статистика, а статистика — ключ к пониманию поведенческой структуры. Дьякон не желал, чтобы кто-то знал о нем больше, чем он сам. Против этого бурно протестовал его инстинкт самосохранения.

Мост был узким, с плохим покрытием, и легковой автомобиль, а в особенности тяжелый грузовик должны были неизбежно притормозить за несколько десятков метров от него. Могила попадал в любой глаз водителя на выбор и на любой скорости, но его прежде всего интересовала сохранность груза. Не очень-то много полезного извлечешь из горящих обломков… Перед самым мостом шоссе пересекалось с проселочной дорогой, на которой дьякон оставил свой мотоцикл.

Он ждал долго. За четыре часа — ни одной тачки. От реки несло химией и дохлятиной. Дьякон оставался спокоен, как мальчик из церковного хора. Он обладал поистине ангельским терпением. В этом отчасти заключался секрет его успеха. Даже если сегодня ему суждено вернуться пустым, он не испытает разочарования. В одну из будущих ночей он возьмет свое, неизбежно наверстает упущенное. Это было предопределено.

Самсон узурпировал некоторые чрезмерные права. Он считал себя неотвратимым, как Божья кара. До сих пор так оно и было.

Правая рука дьякона лежала на автомате «абакан», а левая покоилась на Библии в обложке из вороненой стали с припаянным к ней медным крестом. Это было красиво: крест отбрасывал красноватые блики на темную, слегка шершавую поверхность, и дьякону почему-то представлялись ТА САМАЯ казнь и лобное место на закате… И череп Адама у подножия… И долгая мучительная смерть…

Когда-то он счастливым образом избежал подобной участи; неверные чуть было не пробили ему гвоздями ладони.

Вспомнив об этом, Самсон мысленно вернулся на двадцать лет назад.

* * *

Его путь был извилистым и головокружительным. Когда ему исполнилось тринадцать, он начал промышлять на улицах по эту сторону Блокады с самодельным перышком и свинцовым кастетом, отлитым в земляную форму. Таких, как он, были сотни, и кончали они плохо. Он оказался немного умнее других и предвидел свой путь заранее — прямую и накатанную дорожку в газовую камеру. Это в лучшем случае. В худшем все закончилось бы гораздо раньше. Его могилой мог стать какой-нибудь подвал или мусорный ящик. Среди наиболее высокоразвитых личностей его круга, обремененных фантазией и чувством юмора, это называлось «духовка». Он сам несколько раз натыкался на законченные варианты. Кроме всего прочего, приготовленное таким образом «блюдо» плохо выглядело, а пахло еще хуже.

Джихад был в разгаре, а Могиле стукнуло шестнадцать — возраст триппера, романтических заблуждений и непоправимых ошибок. Но он совершил невероятный для малолетних придурков вроде него поступок — ушел добровольцем в христианскую армию. За два года службы в диверсионном спецподразделении маленький зверек превратился в по-настоящему опасное существо. Там он начал оправдывать свою фамилию.

Потом был плен. Самсон прошел через все мыслимые и немыслимые унижения. Он стал седым за первые трое суток. Его насиловали и пытали. У него почти не осталось ногтей. Он подолгу просиживал в бочке с нечистотами. Иногда охранники мочились прямо ему в лицо. В течение полугода он ежедневно ждал смерти и действительно хотел умереть.

Когда его в конце концов положили на крест, он впервые в жизни начал молиться. Он не знал ни одной НАСТОЯЩЕЙ молитвы, и ему пришлось изобрести ее для себя. Он молился тому, кто принес в этот мир свет абсолютной ненависти — настолько яркий, что сияние проникло даже в голову такого тупицы, каким был Могила…

И было ему откровение. Он понял, откуда проистекают все беды.

Его молитва на кресте могла показаться верхом богохульства, но сейчас дьякон понимал, что ни разу после того случая он не был так искренен и экстатичен. То было сильнейшее религиозное переживание, перевернувшее всю его жизнь.

Мольба возымела действие. Казнь была отменена; Могилу обменяли на вражеского агента. Буквально через несколько часов после чудесного спасения Самсон дезертировал, и больше он не воевал ни под чьими знаменами, кроме незримого знамени собственной веры. Зато в этом деле молодой дьякон достиг исключительной изощренности и совершенства. А учеба в семинарии подвела фундамент под его шаткие убеждения.

Под угрозой смерти он вручил свою судьбу высшему Существу, и Существо не обмануло его надежд. С тех пор он уже не принадлежал себе и не распоряжался личным временем. Глядя на свои руки, он видел симметрично расположенные кресты на обеих ладонях — там, где обрывались «линии жизни».

* * *

Днем он служил в церкви, но его истинное служение протекало далеко от святых стен — в непотребных местах, обильно политых кровью неисправимых грешников. Ему понадобилось три года, чтобы создать секту. Сейчас число его сторонников доходило до двух сотен, тем не менее по ночам он всегда работал в одиночку. Риск был огромный, зато отвечал дьякон только перед тем парнем, который побывал на кресте задолго до него и полностью испил чашу страдания.

Его богоугодная деятельность не осталась незамеченной. Когда Могиле предложили вступить в Ассоциацию, он решил, что большого вреда от этого не будет, а польза может оказаться огромной. Если начинались «неприятности» с властями, член Ассоциации мог рассчитывать на хороших адвокатов, круглую сумму для освобождения под залог, неприкосновенность собственных счетов, пособие семье, снисходительность судей. До отсидки доходило редко и только в особо тяжелых случаях, а до Озоновой Дыры — никогда. Вступительный взнос оказался смехотворным, процент от выручки — менее чем божеским; поэтому не возникало ни малейших поводов для конфликтов.

Существовало только одно табу — правительственные караваны класса «0». Это означало усиленную охрану из странных молчаливых ребят со счетчиками Гейгера — ребят, которые почему-то никогда не останавливались, чтобы справить нужду (на местном жаргоне их называли «артишоками»). Могила принял этот запрет совершенно равнодушно — его не интересовал обогащенный уран.

Вполне возможно, что на самом верху в Ассоциации заправляла какая-нибудь шишка из правительства. Дьякона это также мало волновало, хотя и отдавало редким цинизмом. На его схоластическом языке это называлось «использовать неизбежное мирское зло во благо святой цели».

Теперь он принадлежал к элите тайного промысла. Опека Ассоциации была ненавязчивой и минимальной. Дьякону нравилось иметь дело с тенями на экране компьютера или бесплотными голосами в телефонной трубке. Крайне редко его просили о чем-либо; сам он не просил никогда. Он интуитивно понимал глубинную суть кодекса молчания.

Ассоциация… Он часто думал о ней. Закрытая организация. Почти рыцарский Орден. Лига джентльменов. Своего рода клуб для избранных, члены которого не имели ничего общего с великосветскими хлыщами. А дьякон, возможно, был лучшим из всех. Самым быстрым. Самым осторожным и жизнеспособным. Самым беспощадным.

Принадлежность к Ассоциации не означала, что Могила разделил с кем-то тяжесть своей ответственности и опасность работы. Его не одолевало суетное тщеславие, и он не нуждался в компании. Он действовал соло — это было свидетельство его высшей квалификации, последняя стадия в эволюции боевой биологической машины, означавшая предельный контроль над телом, мозгом, нервами; почти совершенное состояние духа, граничащее с неуязвимостью.

У дьякона, например, никогда не потели ладони, а частота пульса не превышала восьмидесяти ударов в минуту даже в стрессовых ситуациях. Он мог бы поставить в тупик детектор лжи. Кроме того, он до тонкостей изучил человеческую психологию. Церковная паства и народец свободных зон были самыми подходящими объектами для любых экспериментов. И все же он сознавал свое полное ничтожество в сравнении с Тем, который снял его с креста.

Абсолютное совершенство недостижимо — ведь совершенные живут вечно, считал Самсон, и тут он был прав. Абсолютному совершенству место на небесах, а не на грешной земле. Дьякон оставался реалистом: парни вроде него умирали слишком часто. Что же касается психологии, то к черту теорию! Гораздо важнее разбираться в мотивах и подсознательных импульсах, а в этих нюансах Могила мог дать сто очков вперед любому практикующему чистоплюю-психоаналитику.

Как правило, мотивы человеческих поступков были до смешного примитивными. Иногда дьякон спрашивал себя, как обстоит дело с его собственными «импульсами». Он не рефлексировал долго. Судя по тому, что он все еще оставался живым, с ним все было в полном порядке.

Он предпочитал уединение, независимость; ему нравилось «находиться в пути» и еще то особенное ощущение легкого голода, которое заставляет волка покидать логово. И, как волк, Самсон всегда возвращался, принося в зубах добычу для своей самки и детеныша. Те не подозревали о его истинных занятиях. Жена считала его кем-то вроде тайного агента Синода. Спутать матерого зверя со сторожевой шавкой — подумать только! Впрочем, дьякон ценил в своей женщине именно эту редчайшую черту — наивность. Он отдыхал в ее объятиях от мира, в котором наивности, безусловно, не было места. И даже любил ее — по-своему. И посмеивался про себя — беззлобно. А пацан еще был слишком мал, чтобы видеть вещи в безжалостно реальном свете…

* * *

До его чутких ушей донесся шум двигателя тяжелого грузовика. Тот пер в одиночку. Водитель — или безумец, или болван. В любом случае такого нельзя было пропустить. Кроме всего прочего, дьякон считал себя еще и санитаром чертовски несовершенного общества.

Он снял руку с Библии, положил ее в карман, надел очки с закопченными стеклами и поднял «абакан». Установил переводчик режимов в положение короткой очереди с отсечкой. Это был его фирменный стиль: одна очередь на одного клиента. Следующие пятнадцать секунд он вообще ни о чем не думал.

Призрачный свет… Черные стволы, окутанные сединой… Капли воды, блестящие, как алмазы… Невидимая сеть пространства, связующая все кругом… Первые проявления неотвратимости…

Нарастающий рев. Оборвавшийся крик. Только что кто-то мгновенно умер под колесами. Завидная смерть. И еще один повод восстановить справедливость.

Грузовик ворвался на мост, почти не замедлив хода. Прицеп тяжело громыхнул. Из-под широких покрышек мерцающими веерами летела грязь. Фары посылали вперед шесть снопов слепящего света. Красноватая полутьма, накатывающаяся следом, настигала и пожирала разбегающиеся тени. Две трубы по обе стороны кабины извергали в небеса дымящуюся полупереваренную отраву…

В точно выверенный момент дьякон сделал легкое движение рукой. В ту же секунду справа от него и за спиной вспыхнула осветительная ракета.

Это было похоже на ядерный взрыв в миниатюре. Радиоуправляемое устройство сработало безукоризненно. Источник мощностью в миллионы люменов завис на высоте два с половиной метра над покрытием в дальнем конце моста и медленно опускался вниз. Водитель грузовика неизбежно должен был ослепнуть как минимум на несколько секунд.

Дьякон увидел все, что хотел, и даже больше. Он улыбнулся. Эта улыбка выразила бесконечную, неутолимую, леденящую ненависть.

На него надвигался зверь Апокалипсиса.

Голова у зверя была только одна, зато все остальное в наличии: рога, раскаленная пасть, смертельная (но исцеленная!) рана на морде, сверкающие диадимы и даже имена богохульные. Тварь оказалась багрово-черной, бронированной, гремящей, а в ее восьми желудках плескалась и сгорала миллионнолетняя гниль…

Несмотря на богатое воображение, дьякон моментально вернулся туда, где он обладал кое-какими скромными возможностями, — в реальность грубых механических аналогий.

Улыбка примерзла к его губам и превратилась в оскал черепа. Или в гримасу существа, навеки разочаровавшегося в постигшей его судьбе.

За ничтожную долю секунды он успел разглядеть лицо водителя сквозь узкую щель в зашторенном лобовом стекле, желтые треугольники внутри желтого кольца, дьявольские звезды на обтекателе. Это был запрещенный объект охоты. Вероятно, дурная овца, отбившаяся от стада… Дьякон снял палец со спускового крючка.

Но что-то не давало ему покоя, не отпускало, занозой засело в подсознании. Что-то было не так…

Самсон смотрел не мигая на стремительно надвигающегося монстра. Решетка радиатора, рассекающая воздух; адское пламя, полыхающее в трубах; зеркала, отражающие красные зрачки катафотов; кроличьи лапки, судорожно бьющиеся о мрак; глубокие лилово-черные тени, запекшиеся в глазницах и ноздрях человека, блестящие зубы…

ЗУБЫ?!!

О Господи! Спаси и помилуй нас всех!!!

Дьякону показалось, что у него остановилось сердце. Но он ни на секунду не усомнился в ясности своего рассудка. Его разум совершил мгновенный прыжок через пропасть невероятного. На другом берегу могло происходить все, что угодно. То было измерение проклятой магии, блевотных месс, богопротивных чудес.

Там мог существовать, например, смеющийся водитель с металлическими зубами. Заколдованный черный всадник верхом на звере. Возможно, неуязвимый. Одержимое существо, везущее сквозь ночь смертельный груз. И все это — под рев казачьего хора, извергаемый акустическими системами…

Мгновение спустя дьякон принял решение. Это было нелегко, но трудность выбора не имела никакого отношения к фактору времени.

Он выстрелил, уверенный в том, что стреляет последний раз в жизни. В каком-то смысле так оно и было.

«Абакан» коротко рявкнул.

* * *

Равиль Бортник, чудом вернувшийся из страны безумия, отодвинул тяжелый засов и распахнул дверь коттеджа.

Ветер с силой ударил ею об стену. Вывеска зазвенела; вниз посыпалось стеклянное крошево. Небо так и не прояснилось. Сырой воздух облепил лицо.

Равиль увидел именно то, что ожидал увидеть. Часть поля зрения занимал дробовик, которым он водил из стороны в сторону. В пределах досягаемости не было ничего, что напоминало бы о пережитом страхе.

Возле третьей колонки действительно стоял дальнобойный КрАЗ с прицепом. Контейнеры, размалеванные черепами и знаками радиоактивности, были из тех, которые трудно вскрыть даже автогеном. Грузовик был заляпан грязью, но под ее толстым слоем угадывалась боевая раскраска некоронованного Короля Дорог. Бортник узнал его. Это была шестисотсильная зверюга Жвырблиса.

Радиаторная решетка напоминала распахнутую пасть дракона. По бокам черной кабины расплескались языки багрового пламени. Противотуманные фары были похожи на узкие желтые глаза без зрачков, угрожающе пялившиеся в темноту. На обтекателе чернели шестиконечные звезды — по одной на каждые десять тысяч километров пробега. Абсолютный рекорд в мире, где вдоль дорог бродит слишком много свихнувшихся ублюдков с оружием… Лобовое стекло со стороны пассажира было затянуто металлической шторкой с голой грудастой красоткой. От этого кабина издали казалась перекошенной рожей пирата. Крылья ощетинились наваренной арматурой, которая пропарывала шины приближающихся тачек при попытке взять грузовик в клещи. Непристойная надпись на широченном бампере отсылала всех встречных-поперечных туда, откуда все мы появляемся на свет (а еще Равиль знал, что нарисовано на задней стенке контейнера). Лебедка, которой можно было взломать замковые ворота, торчала спереди, как почерневший и вывалившийся изо рта язык повешенного. С огромных зеркал заднего вида свисали кроличьи лапки на счастье — кусочки меха с остатками сухожилий и следами крови… С траурных покрышек стекала грязь. От капота поднимался пар; ветер относил его в сторону города.

А рядом неподвижно стояли шестеро псов Равиля, взявших грузовик в кольцо. Это были хорошо натасканные собачки. Они не издавали ни звука перед тем как напасть. Они ждали движения.

Зверюга удовлетворенно урчала, но, когда Бортник объявился на пороге, двигатель КрАЗа мощно взревел. Из чудовищных выхлопных труб вырвались клубы жирного дыма. С труб свисало что-то похожее на крылья гигантской летучей мыши, но скорее всего это были просто камеры. Опустилось боковое стекло.

— Спишь, козел?! — загремел Жвырблис хриплым басом, выставив рыло в образовавшуюся щель.

В ту же секунду один из волкодавов прыгнул. Равиль услышал скрежет когтей по металлу, звук приземления тела и фантастический мат дальнобойщика.

— Назад! — хрипло заорал Бортник и на всякий случай приготовился пальнуть в воздух.

Псы нехотя отступили. Он читал немой упрек в их взглядах, брошенных исподлобья. Упрек — и еще кое-что неописуемое. («С какой части тела…») Он держал их на строгой диете. Они всегда были ЧУТЬ-ЧУТЬ голодны. Особенно по ночам. Это было небезопасно. Но по ночам Бортник крайне редко высовывал нос из своей избушки.

Он сделал несколько шагов, отдавая отрывистые команды и пытаясь отогнать волкодавов к вольерам. Сегодня его голос звучал не слишком убедительно. Он никогда не ощущал полной власти над псами, а сейчас и подавно.

Отогнав их шагов на двадцать, он махнул рукой водителю. И все же Бортник кожей ощущал смутную угрозу — его густой волосяной покров был наэлектризован по всему телу. В ядовитом свете противотуманных фар зрачки собак были мутными и абсолютно бессмысленными. Равиль видел однажды такой взгляд — у лисы, зараженной бешенством.

Из кабины вылез Жвырблис — двухметровый сорокалетний громила с испитым лицом, стальными зубами и неизменным «калашниковым» на брюхе. На нем была маскировочная форма (пустынный вариант), очень дорогие сапоги из змеиной кожи на скошенных каблуках и, несмотря на темноту, очки из небьющегося стекла. Он был помешан на своих глазах. Единственное, чего он боялся, — это ослепнуть.

Сколько Равиль его помнил, Жвырблис хавал трассу без охраны и всегда выходил сухим из воды. Но это было ДНЕМ. Причиной его невероятной живучести было не только умение быстро ездить, хладнокровно соображать и с пользой тарахтеть «машинкой». По слухам, он возил контрабандный кокаин и афганскую траву для Школьника. Со Школьником никто не хотел ссориться всерьез — даже Аристарх Глазные Воронки, а Аристарх был конченый псих. Без руля и без тормозов.

— Когда-нибудь грохну твоих шавок, — сказал дальнобойщик равнодушно.

Равиль не сомневался, что Жвырблис может это сделать, но никогда не сделает. Ни один водитель, если он в своем уме, не оставит заправочную станцию без охраны. Только под защитой волкодавов можно было расслабиться по-настоящему.

— Ты один? — спросил Бортник, до сих пор не очень веривший в очевидное. То, что днем считалось смелостью, ночью становилось глупостью.

— Нет! С женой, мать твою! — расхохотался Жвырблис и выволок из спального отделения невероятно грязную, обкуренную девку в рваном домашнем платье и с огромным синяком под глазом. Ей было лет четырнадцать, не больше. Она пьяно улыбалась, и от нее за версту разило травой. Ее голые ноги были усеяны множеством красных пятнышек, похожих на следы комариных укусов.

Равиль скривился (хотя три месяца без бабы — это, черт подери, не шутка!) и спросил, облизав губы:

— Где ты ее откопал?

— В канаве, старичок, в канаве. Давала за пару пирожков. Тебе — в счет мазута.

Из кабины доносился рев мужского хора «Хованщина». В штанах у Бортника заворочался его изголодавшийся дружок. Жвырблис курил, зажав папиросу в стальном капкане своих челюстей.

— Значит, так, — сказал он. — Пиво, бифштекс, полный термос кофе. Это мне. Двести литров фильтрованного — это ему. — Он ткнул большим пальцем в сторону зверюги. Потом перенацелил палец на девку. — И дай этой суке подмыться.

— Нет проблем, — сказал Бортник. — Гони капусту.

— Ты что, старичок? — спросил Жвырблис ласково, но эта ласка могла понравиться только круглому идиоту. — Совсем рехнулся от воздержания? Ты ж меня знаешь, родной. Как облупленного…

На всякий случай Бортник держал ствол наготове — именно потому, что знал Жвырблиса как облупленного. Его взгляд был прикован к скошенному рыльцу «калашникова». Он чувствовал себя крайне неуютно оттого, что не мог одновременно держать под контролем водителя и свору.

А псы медленно приближались. Шерсть на их загривках торчала стерней.

Жвырблис повернулся как бы невзначай — и его ствол оказался направленным в сторону собак. Опытные твари хорошо понимали, что это значит. Равиль цыкнул на них, и псы один за другим растворились в ночи. Однако Бортнику всегда казалось, что из мрака удобнее нападать…

— Я тебя знаю, — заверил он Жвырблиса. — Но, может быть, ты не заметил, что сейчас темно? Уже ночь, родной. А вдруг кто-то не дотянет до утра? Всякое случается. Плохие времена — сам понимаешь… Так что бабки вперед, — добавил он твердо.

Дальнобойщик высказал все, что думал о Бортнике, его мамаше, папаше, их вероятных совокуплениях на стороне и этой вонючей дыре под названием «Лесная поляна».

Равиль слушал с наслаждением. Это было куда веселее любого фильма. И намного познавательнее. Всякий раз, общаясь со Жвырблисом, он значительно пополнял свой словарный запас. Когда тот все же принялся отслюнивать бумажки, Бортник вкрадчиво спросил, боясь спугнуть удачу:

— Останешься на ночь?

— Нет времени, старичок. В три отвалю. Так что бери бабу и пользуйся, пока я добрый.

* * *

После того как девка помылась в лохани с дождевой водой, Бортник взвесил предложение Жвырблиса всерьез. На часах было четверть третьего.

Дальнобойщик по-хозяйски расположился в кресле, забросив копыта на стол, сосал пиво и массировал опущенные веки, давая отдых своим драгоценным гляделкам. Они и впрямь отличались удивительной зоркостью, в чем Равиль не раз убеждался. Он был почти уверен, что Жвырблис может пересчитать лапки таракана, переползавшего коридор в десяти шагах от него (конечно, при условии, что таракан не глюк).

Некоторое время Бортник посвятил разглядыванию специальных водительских очков, которые водитель содрал с головы и нацепил на носок своего правого сапога. Странные стекла. Без видимого напыления и без диоптрий. Очередная хохма яйцеголовых, чтоб им пусто было! Жвырблис любезно объяснил, но Равиль так ни черта и не понял. Какая-то муть насчет поляризованного света — и все для того, чтобы избежать ослепления фарами встречных машин.

Девка, замерзшая и голодная, стучала зубами в дальнем углу. Большой добряк и рубаха-парень Жвырблис угостил ее объедками, которых не хватило бы и канарейке. Равиль даже испытал что-то вроде кратковременного приступа жалости. Ныло в паху. Но уж очень он боялся заразиться. В его положении будет трудновато колоться, не говоря о том, чтобы найти лекарства. И он уже давно дал себе слово, что сдохнет от чего угодно, только не от сифилиса.

Мозгокрут передавал по ящику ночные новости. Передача была не менее странная, чем очки Жвырблиса. Бортник ничего не знал о пресловутом «двадцать пятом кадре», а если бы и знал, то вряд ли уловил бы смысл. Он был, что называется, мужик без претензий.

Мельтешение теней на экране казалось ему чьей-то дерьмовой шуткой. Кинокомедией для высоколобых придурков из правительственной зоны. Наверняка они были умнее его, раз взялись управлять, — и юмор у них был соответствующий.

Жвырблис зевнул, клацнув железными зубами. Бортник, переживавший невыносимые терзания плоти, зашел к девке с тыла и приподнял стволом подол платья. Та безучастно наклонилась и уставилась в пол. На ее губах блуждала бессмысленная улыбка. При виде ее опухших прелестей у Равиля застучало в висках.

— Она что, немая?

— Ага, — подтвердил Жвырблис, не открывая глаз. — Вторые сутки молчит. Идеальная баба.

— Дай гондон, — попросил Бортник, теряя терпение.

— Это обойдется тебе в десятку, дружище. За доставку на дом.

Равиль не колеблясь расстался со своим недельным заработком. Купюра липла к его пальцам, и он щелчком переправил ее дальнобойщику, скатав в грязный комок.

Под звуки последней сводки об успешных боевых действиях батальона ассасинов в Скандинавии и репортажа о свадьбе одной из сорока девяти дочерей падишаха Бортник поимел шлюху стоя. Все продолжалось не дольше трех минут; он был тороплив, как мальчик, и после ему показалось, что удовольствие не стоило и четверти потраченных денег. Девка даже не замычала.

Жвырблис тем временем прикончил третью банку пива. Отдышавшись, Бортник застегнул стоявшие колом джинсы, вручил девке ведро и послал ее за водой для кофе к артезианскому колодцу. Небольшой двор, расположенный за коттеджемадминистрации, был огорожен забором, но в заборе не хватало четырех досок.

Равиль втайне надеялся, что у девки хватит ума где-нибудь спрятаться. Только бы не нарвалась на волкодавов! Она должна была понять, что он добрый и с ним ей будет хорошо. Жизнь в мотеле уже не казалась ему такой тоскливой.

А Жвырблис… Что ж, перед Жвырблисом придется извиниться.

* * *

Охотник-глюк приобретал форму. Для этого он воспользовался эманациями первого же встреченного крупного животного. Оно обитало в окрестностях мотеля и было привязано к этому месту странной смесью примитивного инстинкта и чего-то похожего на извращенное чувство долга.

Охотник наткнулся на животное, двигаясь вдоль дороги — извилистой полосы на поверхности геоида, по которой катились призраки экипажей на колесах. Сотни призраков — одни смазанные, другие чуть более четкие, — а внутри них тоже находились призраки, и это было похоже на вложенные друг в друга вселенные…

Для глюка не существовало разницы между мертвым и живым; он улавливал только ничтожные различия в плотности и качестве ИНФОРМАЦИИ. Информация — это был ключ ко всему.

На шоссе и вокруг мотеля глюк не обнаружил никаких следов того, за кем охотился. Но у него появилась возможность сделать свои поиски гораздо более эффективными. И эффектными, если уж на то пошло.

Глюк познакомился с изнаночной стороной реальности. Иногда его «отключали», и тогда он «видел» то, что можно назвать снами. Это было пассивное созерцание. Возможно, единственный способ удержать охотника от бессмысленного и непрерывного копирования. В противном случае Колония быстро переполнилась бы. Желающих «переселиться» было хоть отбавляй…

Существовали тоннели во времени, пустоты между звезд, провалы в многомерность, раздробленные отражения сознания, странные мутации Земли. И все это было объединено одним: незримым присутствием Его. «Сны» глюка не отличались разнообразием. Иногда ему являлся Ангел — объект благоговения и любви, но чаще — карлики-клоны, объекты ненависти и охоты. Экстаз и кошмар были строго дозированы и сопровождали его повсюду, сменяя друг друга в непостижимом порядке.

Несколько дней и ночей — таким был срок его существования. Неопределенно долгий, если не с чем сравнивать. Он был глюком и потому не нуждался в отдыхе. Он уже усвоил, что «сны» — это периоды вынужденного бездействия. И они тоже были посланы ему Ангелом…

* * *

Гурбан был среднеазиатской овчаркой-переростком и в одиночку брал матерого волка. Но то, что возникало сейчас перед ним из мглистого предутреннего тумана, вряд ли было волком или вообще зверем. Прежде всего, оно пахло иначе. Этот запах был неописуем. Его не существовало в природе. Вдобавок Гурбан почуял невообразимую смесь угарного газа, аммиака и сучьих выделений в период течки…

Тварь появлялась по частям. Фрагменты ее белесого тела слиплись в единое целое, как будто до этого были лишь отражениями в кривых и мутных зеркалах, расставленных в разных уголках заправочной станции, а их бесшумное скольжение было похоже на потусторонний ветер, передвигающий тени в неподвижном воздухе, — ветер, приносящий запахи дохлятины и рои мух в полуденную летнюю жару…

ОНО приближалось второй раз за ночь, но теперь обрастало плотью и превращалось в волка-альбиноса с красными гноящимися глазами без зрачков — воплощение смерти у всего собачьего племени.

В первый раз кошмар так и остался безликим. Гурбан ощутил только парализующую тоску и вслед за тем — непреодолимую потребность исторгнуть из себя вой плакальщика. Он задрал голову к невидимой луне, госпоже ночных пустот и отчаяния. Он присоединил свой голос к голосам других псов… Что-то проникло в его мозг, и Гурбан цепенел от собственного воя. Он продолжал выть, когда закончился воздух в легких, а вдохнуть мешал невидимый обруч, опоясавший грудь. Какая-то посторонняя, чуждая сила заставляла вибрировать его связки…

Мимо него бежали грызуны и насекомые. Он не представлял, что их может быть так много. На его теле не осталось ни одной блохи. Мышцы превратились в вату; из-под хвоста потекли жидкие экскременты. Рядом предавались тоске пятеро обезумевших братьев. А в коттедже обмирал от ужаса двуногий…

Это продолжалось неопределенно долго. Потом демон удалился; капкан разжался; исчез палец, запущенный в глотку и дергавший туго натянутую басовую струну.

После той, первой атаки Гурбан чувствовал себя жалким щенком, чудом уцелевшим под колесами грузовика. В самой глубокой норе мозга, из которой являются двойники запахов, чтобы возвестить о приближении смерти, поселился неисцелимый страх.

Однако теперь псу становилось еще хуже. Он не мог даже завыть. Тварь не позволила ему шевельнуться. Она приближалась все так же беззвучно и не отбрасывала тени. Ее лапы, опиравшиеся на оголенные кости, остались девственно чистыми после того, как она пересекла лужу мазута.

Тварь была воплощением собачьих кошмаров. Гурбан увидел огромные багровые руки живодера, свисавшие по обе стороны туловища, и еще одну двупалую ручку, торчавшую из живота. Эти конечности держали его мертвой хваткой, пока волк-альбинос не слился с ним.

В ту же секунду воображаемый кошмар, который был всего лишь очередным психическим барьером, воздвигнутым в ожидании «переселения», сменился блаженством. Гурбан был скопирован. Его матрица могла быть воспроизведена или размножена в любой момент. Глюк избавил его от физической смерти.

Потом появились другие волкодавы, и Гурбан присоединился к ним. Невозможно было предвидеть, когда и где глюк использует его двойника.

Глава 3

Я утешу тебя.

Я стану частью тебя.

Пол Саймон

Ей было двенадцать лет, а выглядела она значительно старше. Она сбежала из замка «Черный октябрь» под Старобельском пятнадцать дней назад, но теперь сомневалась, что поступила правильно. За последнюю неделю она лишилась речи, девственности, надежды и отчасти рассудка. То есть на простейшие вещи ума хватало, а вот на то, чтобы попытаться удрать от Жвырблиса, — уже нет.

В замке ее звали Любкой. Она прислуживала самому Ильичу. Ильич был импотентом с двадцатилетним стажем и вообще очень занятым дедушкой, так что с этой стороны ей ничего не грозило, кроме обычных телесных наказаний, однако на нее положил глаз личный водитель Ильича и по совместительству местный жрец вуду — здоровенный негр Нельсон.

Нельсон был лысым, жирным, ущербным, его кожа имела пепельно-серый цвет, а рожа напоминала темную сторону луны. Страшнее чудовища Любка никогда не видела и не могла себе вообразить. Он олицетворял все ее детские страхи.

Однажды он приснился ей. Во сне он не делал с ней ничего особенного. Он просто нес ее к длинному черному бронированному лимузину с непроницаемо темными стеклами. По пути он рассказывал ей зловещие сказки своего каннибальского племени… Потом он опустил девочку в черный аквариум, населенный вздувающимися жабами ее фантазий, в котором она начала тонуть… Проснувшись, она обнаружила, что обмочилась. В дальнейшем это повторилось с ней еще трижды.

Наступил день, когда Ильич улетел на вертолете, и приближалась ночь, в течение которой должно было произойти что-то страшное. Любка даже не понимала, что означает в точности выражение «кровь девственницы», но она не раз видела окровавленные куски свиного мяса на бойне и кур, метавшихся по двору после того, как им рубили головы…

Она убежала тем же вечером, даже не переодевшись, и спряталась в фургоне, перевозившем поросят. Каким бывает наказание за побег, она знала с пяти лет. Поэтому ей пришлось лежать очень тихо, пока фургон не миновал последний шлагбаум во владениях Ильича, а в это время за хилой дощатой перегородкой суетились поросята. Они наверняка были голодными и знали о ее присутствии. А она, в свою очередь, знала, что будет, если перегородка не выдержит.

Где-то совсем рядом с ней раздавались стуки копытец, хрипы, шорохи, повизгивание… И еще скрипели рассохшиеся доски… Любке казалось, что страшная поездка длится вечно, но терпеть эту пытку было предпочтительнее, чем висеть на «сучьем кресте»… Любка закрывала ладонями уши, нос и губы, чтобы поросята не добрались до них. Когда-то кто-то сказал ей, что поросятам особенно нравятся хрящи…

Ладони были слишком маленькими. И она все время слышала жизнерадостный хруст по ту сторону перегородки. Этот тихий хруст, раздававшийся в абсолютной темноте фургона, Любка запомнила на всю оставшуюся жизнь. А еще, несмотря на испуг, она чувствовала, что тает. Физически. В полном смысле слова. Ее вес действительно уменьшался с каждой каплей холодного пота, стекавшей по лицу и телу…

С того кошмарного часа серый человек Нельсон был только номером вторым в ее личном списке ужасов. Первенство неизменно принадлежало симпатичным розовым поросятам.

* * *

Оказавшись на темном дворе, Любка ощутила привкус крови во рту. Кровь сочилась из прикушенного языка. Любка открыла рот и стала жадно глотать холодный воздух — как ни странно, это создавало иллюзию сытости.

Порывистый ветер задувал под платье, но замерзнуть сильнее было уже невозможно. Ниже пояса она вообще ничего не чувствовала, поэтому не очень хорошо понимала, зачем одинокий владелец маленького придорожного замка недавно так шумно дышал у нее за спиной.

У Жвырблиса закончилась трава, и Любка испытывала нарастающий дискомфорт — будто небо опускалось и придавливало ее своей свинцовой тяжестью. Снаружи тоже было неплохо, только слишком уж сыро и темно. И так трудно двигаться. От усталости слипались глаза…

Но свежий воздух проникал в ее трахею бодрящими порциями. Она преодолевала сопротивление спящих корней. Откуда-то доносилось журчание воды в пластах осадочных пород…

Внезапно она вспомнила, зачем ее послали. Она боялась, что мужчина с железными зубами снова рассердится, — как тогда, неделю назад, когда она чересчур много разговаривала… Водитель грузовика выглядел совсем иначе, чем серый негр Нельсон, грезящий о «крови девственницы», и все же они были в чем-то удивительно похожи друг на друга. Этим глубинным сходством не стоило пренебрегать.

Проходя мимо одной из секций забора, Любка услышала жадное чавканье и глухое рычание. Она не испугалась. Это ее не касалось. Поросята издавали совсем другие звуки…

Под ее ногами был растрескавшийся асфальт, и осколки впивались в босые ступни. Ветер хлестал ее, как мокрая тряпка. Впереди тускло поблескивала какая-то металлическая конструкция, установленная над скважиной. Из круглой тумбы, отполированной дождями, торчал отросток, размерами и формой весьма напоминавший пенис Жвырблиса.

Любка подставила под него ведро и стала соображать, как пустить воду. Ничего не придумав, она начала ощупывать тумбу — ее руки «думали» лучше. Вцепившись в рычаг, она дернула за него. Вода ударила мощной струей, и Любку обдало ледяными брызгами. Она снова застучала зубами, но держала рычаг мертвой хваткой. Она не могла позволить себе огорчить Жвырблиса.

Как только прервался шум водяной струи, она услышала тихий благородный рокот двигателя и вкрадчивый шелест шин. О, вот это были знакомые звуки! Память о них въелась в плоть и кровь. Кожа покрывалась мурашками, а кровь застывала в жилах… Мысли Любки были предельно простыми. Они состояли из трех повторяющихся слов: лимузин серого Нельсона, лимузин серого Нельсона, лимузин серого Нельсона…

Она должна была увидеть его. Точнее, свой приближающийся конец. В глубине души она знала, что так и будет: когда-нибудь серый Нельсон приедет за «кровью девственницы». То, что он, возможно, опоздал, не приходило ей в голову. Он был не из тех, кто упускает что-либо из своих рук и о чем-либо забывает…

Любка встала на цыпочки, но забор был слишком высок. Она оглянулась в поисках возвышенности или предмета, на который можно было бы взобраться. В углу двора громоздилась темная пирамида из ящиков. Любка взлетела на нее, как курица, спасающаяся от ножа. Вода расплескалась; в ведре осталось не больше трех четвертей, но она не выпускала его из руки. Ящики скрипели и раскачивались под ее тяжестью. На самом верху она замерла и затаила дыхание.

Он как раз медленно и торжественно вплывал на стоянку и сейчас больше, чем когда-либо, казался ей ЖИВЫМ существом. Длинный, припавший к земле черный зверь, безжалостный и безучастный; потрясающе красивый заколоченный гроб на колесах (гроб для шестерых, а четверо могли разместиться в нем с большим комфортом); аквариум, доверху наполненный болотной водой и бездыханным кошмаром трясины… Заостренные крылышки антенны, рассекавшие воздух, напоминали бумеранг, готовый в любой момент оторваться и отправиться в самостоятельный полет. Панель для номера была пуста и выглядела странно, как… единственный глаз без зрачка. Это бельмо под радиаторной решеткой почему-то особенно сильно беспокоило Любку.

Черный лимузин, по кузову которого скользили отблески тусклого света, падавшего из щелей коттеджа, плавно развернулся. Слепящие лучи фар царапнули Любку, переместились на автопоезд Жвырблиса, озарили дальний частокол деревьев, пустой вольер для собак и наконец уперлись в ангар, где когда-то находилась мойка.

Черный лимузин замер. В его зеркальных боковых стеклах троекратно отразилась закрытая дверь коттеджа. Более того, в них отражались СВЕТЯЩИЕСЯ неоновые лампы вывески над дверью. Голубые нереальные буквы складывались в перевернутую надпись, которую Любка никак не могла прочесть. Для этого у нее не хватало воображения. Ритмичные вспышки холодного огня могли довести до исступления… А ведь все было так просто: сложи слова из букв — и злое наваждение рассеется без следа…

Любка ожидала, что на пороге вот-вот появится мужчина с железными зубами, чтобы отстрелить Нельсону яйца (она не знала зачем, но мужчина часто грозился отстрелить яйца тому, кто ее обидит, — видимо, не переносил конкуренции), или хотя бы тот маленький говнюк с липкими руками — чтобы не дать Нельсону утащить ее в черный гроб на колесах, набитый привидениями, восковыми фигурками, моджо и устланный цыплячьими перьями.

Но никто не вышел из коттеджа, хотя она была уверена в том, что приближение лимузина нельзя не заметить. Это убивало ее. Спасения не было. Бежать казалось ей таким же нелепым, как пытаться спрятаться от собственного страха…

Щелкнул замок. Открылась дверь со стороны водителя. Любка увидела восход луны — серый череп над черной плоскостью крыши, гладкой и блестящей, словно опасная бритва. Нельсон сделал два шага в темноту. Он был одет в белый костюм, который при свете дня выглядел бы ослепительно. Сейчас же он казался белесым силуэтом без ступней, кистей, головы и слабо фосфоресцировал. Над воротником плавали сияющие, но дырявые шарики для пинг-понга. Когда до Любки дошло, что это глаза Нельсона, она перестала дышать и превратилась в мраморную статую.

Она не сомневалась: негр смотрел прямо на нее, хотя не мог никого видеть в глубокой тени дома. Он ЗНАЛ о ее присутствии, и потому его губы раздвигались в улыбке. Между ними появились серые железные зубы, принадлежавшие Жвырблису…

Кто-то скомандовал Любке: отомри! Она беззвучно захихикала. Вот в чем, оказывается, заключалось спасение — в том, чтобы вовсе лишиться рассудка! Кошмар будет продолжаться, но уже совершенно безболезненно для нее.

Существо с рожей Жвырблиса медленно приближалось. В его правой руке обнаружился косяк. Оно рывками затягивалось и с наслаждением выпускало дым из ноздрей… «Жвырблис» пролез через дыру в заборе, о которой Любка даже не подозревала, и оказался в десяти метрах от нее. Здесь, на дворе, было слишком темно, и она не сразу поняла, что происходит. Белый силуэт сломался, скорчился, перелился в новую форму…

Любка кое-как слезла с ящиков и направилась к задней двери. Она шла спиной вперед, чтобы ничего не пропустить.

Она ничего и не пропустила.

«Жвырблис» опустился на четвереньки и полз за ней. Потом белый силуэт распался на несколько копий поменьше. В пяти шагах от двери Любка услыхала то, перед чем меркли и гнев дальнобойщика с его большим членом и узловатыми кулаками, и колдовство Нельсона с его гнусными штучками, и «сучий крест» Ильича.

Она услыхала глухой дробный стук поросячьих копытец.

* * *

— Что за херня?! — завопил Бортник, подскочив на месте, когда услышал душераздирающий вопль. Его испуг был наигранным. Он ожидал чего-то подобного с того момента, как за Любкой захлопнулась дверь.

Жвырблис не произнес ни слова. Он остался спокоен, только щелкнул предохранителем. Равиль немедленно погасил свет. На девку ему было плевать, но позаботиться о собственной безопасности — дело святое. Оба направились к задней двери, держа стволы наготове.

Бортник толкнул дверь сапогом и выставил дробовик наружу. Стрелять было не по кому. Он не увидел ни собак, ни растерзанного трупа. Это уже попахивало чертовщиной. Нехорошо попахивало — сортиром.

Он вышел под навес и осмотрелся. На стоянке тихо дремал ублюдочный монстр Жвырблиса. Через заправочную протрусил собачий силуэт. Равиль узнал Гурбана по характерному прогибу спины. В щель между землей и небом на востоке уже просачивалась утренняя заря…

— Куда подевалась эта шлюха? — спросил Бортник у самого себя.

Ответ последовал незамедлительно. Любка выступила откуда-то сбоку, из глубокой холодной тени, оправляя одной рукой платье. В другой руке она держала полное ведро воды. Она улыбалась так же глупо и чуть испуганно, как и прежде.

Жвырблис заржал:

— Тупая сука! Даже в сортир сходить не может. Все еще боится твоих шавок!

Равиль опустил дробовик. Он был разочарован в девке. Она явно предпочитала издевательства Жвырблиса и последующее рабство развлечениям в мотеле. Сплошные огорчения. Плохая ночь.

— Продай ее мне, — сказал он, решив совместить приятное с полезным.

— Не могу, старичок, — криво ухмыльнулся Жвырблис. — Не обижайся, но ты просто в кассу не попадаешь. У меня в городе есть клиент на малолетку. Человек солидный, при бабках. Так что грузи свою бурду, и я сваливаю.

В три часа восемь минут утра он выполнил свое обещание.

* * *

В три двадцать раздался стук в заднюю дверь. Равиль Бортник, тщетно пытавшийся заснуть под звуки эоловой арфы, испугался меньше, чем можно было ожидать. Он только вздрогнул и схватился за дробовик. Потом неслышными шагами приблизился к двери. Постоял, прислушиваясь. Снаружи было тихо. Он посмотрел в глазок.

Равиль опустил дробовик и расплылся в глуповатой улыбке. Его рука сама собой потянулась к массивной задвижке. Он опять-таки не задавал себе неразрешимых вопросов. Например: откуда взялась девка? Ведь она уехала с Жвырблисом. И ТА ли это девка?..

Любка вошла в коттедж, опустилась на пол и уставилась на мерцающий прямоугольник, посылавший ей недвусмысленные сообщения. Она больше не дрожала и не лязгала зубами. Старый черно-белый телевизор превратился в алтарь. Она молчала. Зато вновь обретенное божество ГОВОРИЛО с ней.

Бортник не обратил внимания на ее чрезвычайно суженные зрачки. Увидев Любку, он обрадовался и решил дать ей поесть. Девка слишком уж отощала, а он любил, чтобы баба была в теле. Он занялся приготовлением супа, предвкушая «семейную» жизнь. Желания сбывались. Теперь ему точно не придется смотреть тупые фильмы. У него найдется занятие поинтереснее.

* * *

В кабине грузовика глюк оказался частично изолированным от окружающей среды металлическим экраном, зато теперь не нужно было затрачивать ни малейших усилий на передвижение. Он даже подпитывался энергией от двигателя и наслаждался очередным «сновидением».

Ангел висел к югу от точки зенита, раздвинув складывающиеся «крылья» и подставив их еще невидимому с поверхности планеты солнцу. Глюк вкушал от Его электронной плоти. Они вместе пили из животворного потока заряженных частиц, пронизывавшего мертвую мумию мира. Это было прекрасно. Это был экстаз слияния. Глюк испытывал чистейшее блаженство…

Потом Темный Ангел снова «включил» его и вверг в тщету трансформаций. Охота еще только начиналась.

Пора было приниматься за работу.

* * *

Жвырблис знал эту трассу лучше, чем рельеф собственной ладони, и гнал, невзирая на ночь и мокрый асфальт. Он различал своими чудо-глазами малейшие неровности дороги, правда, сейчас его клонило в сон. Жижа из термоса, в которой было меньше кофеина, чем в собачьей моче, нисколько не возбуждала, а даже наоборот — от этого теплого варева Жвырблис еще больше размякал. Бортник, должно быть, ворочался на своем топчане от его проклятий.

Оказавшись в зоне приема городских станций УКВ-диапазона, он врубил музыку поэнергичнее. В кабине грузовика была установлена приличная стереосистема. При первых же громоподобных ударах драм-машины сон как рукой сняло, а по спине забегали мурашки. Мощные низы отдавались вибрацией в желудке и наполняли Жвырблиса щенячьим восторгом. Даже девка проснулась и выпрямилась, будто кто-то всадил ей в задницу лыжную палку.

Впереди был сложный поворот. Жвырблис сбросил газ и положил вторую руку на рулевое колесо. До городской черты оставалось около пятидесяти километров.

Он проходил вираж с небольшим, хорошо рассчитанным и вполне допустимым для водителя его класса заносом. Он крепко держал баранку, препятствуя ее обратному вращению. Все было чудесно — до той секунды, когда девка начала ни с того ни с сего подвигаться к нему, скользя голыми ягодицами по сиденью.

Он не понимал, какого черта ей надо, — до сих пор она старалась держаться от него как можно дальше. Наверное, свихнулась, сучка. Он слышал, что подобные вещи иногда случаются. В любом случае она выбрала неподходящий момент для игр…

Прицеп неожиданно бросило влево, и Жвырблису понадобилось немалое усилие, чтобы вернуть автопоезду устойчивость. Колдобина. «Колдоебина» — так звучит даже лучше… «Где были твои глаза, придурок?» — подумал Жвырблис и, покосившись, увидел девку совсем близко от себя. Та уселась прямо на рычаг переключения скоростей.

В другое время Жвырблис нашел бы это очень смешным, но сейчас ему было не до смеха и сексуальных фантазий. Поворот еще не закончился. Впереди был участок дороги с насыпью, все больше оседавшей каждую весну. Жвырблису предстояло провести грузовик впритирку с покосившимися столбиками.

Это был высший пилотаж, и он наслаждался своей работой. Все оказалось бы не так круто, если бы его зверюга была оборудована фарами с синхронным поворотом. Но он был дальнобойщиком старой школы и презирал эти новомодные штучки для кретинов-молокососов. Поэтому на вираже он не видел большей части дорожного покрытия. Зато прекрасно видел полосатые столбики на обочине встречной полосы, мелькавшие, будто гнилые зубы…

Девка не мигая смотрела на него в упор. Он грязно выругался, послав ее подальше. Он решил, что потом займется ее воспитанием… Хотя нет, не займется. Клиенту это может не понравиться. Товар и без того был изрядно подпорчен.

Внезапно лобовое стекло начало запотевать. Что за черт? Он ехал с вырубленной печкой. Жвырблис потянулся к панели управления, чтобы включить щетки стеклоочистителя. Сочлененное тело автопоезда содрогнулось. Контейнеры угрожающе накренились… Водителю пришлось снова вцепиться в руль.

Последнее, что он видел перед «переселением», — это лицо шлюхи, которая рванулась к нему, словно черная птица из плохого сна, летящая навстречу над шоссе, выставив обломанные когти, и сливающаяся с внутренней тьмой в момент пробуждения.

* * *

Глюк проник в голову водителя, не повредив ее на физическом уровне. Он не перехватывал управления, чтобы получше изучить таинственное вещество. Регулируя собственное восприятие, он обнаружил полуразрушенную нейронную сеть. Почти такую же совершенную, как эманации Темного Ангела, но безнадежно связанную с биологическим материалом.

* * *

…Оставалось не более двух секунд до катастрофы. Вполне достаточно, чтобы закончить исследование и скопировать матрицу.

Грузовик должен был неминуемо отправиться под откос. Но что-то удержало его на краю насыпи, когда левые колеса уже вращались в пустоте. Та же загадочная сила буквально вытолкнула десятитонный прицеп на проезжую часть и обеспечила сцепление шин с грунтом.

Рессоры прогнулись в результате трехкратной перегрузки. Задымилась раскалившаяся резина. Двигатель натужно взревел. Передачу заклинило. Контейнеры едва не сорвали стопорные болты из легированной стали. Но авария была предотвращена.

После этого охотник снова изменил форму.

Выбив из челюсти обочины четыре кривых зуба, автопоезд вырвался на прямой участок.

* * *

Вначале все шло как по маслу. В лобовом стекле грузовика появилась дыра размером с кулак. Лицо смеющегося водителя непоправимо изменилось. Вернее, у него теперь не было лица. Одна пуля со смещенным центром тяжести снесла ему нижнюю челюсть, а вторая разворотила остатки носа, превратив его в окровавленное и рваное свиное рыло. Часть черепной коробки, застрявшая в перегородке спального отделения, напоминала грязное кофейное блюдце. Дьякону не требовался оракул, чтобы увидеть смерть в разводах серой гущи.

Тем не менее грузовик продолжал двигаться не снижая скорости. На всякий случай дьякон отступил с обочины и обнаружил, что его ладонь слегка увлажнилась — впервые в жизни… Через секунду ревущая тень пронеслась мимо, обдав Могилу грязевой взвесью и потоками смрада.

Его душа оцепенела, как замерзающий куриный эмбрион внутри яичной скорлупы, забытый в сломавшемся инкубаторе, но тело продолжало действовать безупречно. Он развернулся, направив ствол «абакана» в сторону удаляющегося автопоезда, и поставил переводчик стрельбы на автоматический огонь.

И вот тогда взвыли тормозные колодки. То был заунывный, слишком долгий, почти невыносимый для нервов звук. Внутри контейнеров что-то тяжело загремело. Из-под покрышек вырвались клубы дыма. Прицеп занесло и неумолимо разворачивало поперек дороги. Задние колеса сползли в кювет и загребали грунт, разбрасывая земляные фонтаны. Жесткая сцепка переломилась, как спичка.

Дьякон соображал апатично, но быстро. Безумный ублюдок, которому он вдобавок вышиб мозги несколько секунд назад, не только вертел баранку, но и давил на тормоза. Это было сверхъестественно и отвратительно. Правда, существовало и другое объяснение: кроме водителя, в кабине находился еще кто-то.

Однако возникал гораздо более неприятный вопрос, а именно: что последует за этим? В том, что последствия будут, дьякон уже не сомневался. Он перешагнул через рухнувшее дерево и двинулся к своему мотоциклу, не сводя глаз с ползущего по шоссе грузовика.

Самсон отступал, но не бежал. Он заметил, как внезапно изменилось направление ветра. Этот ветер был абсолютно сухим и закручивался вокруг него холодной спиралью, поднимая в воздух лесной мусор…

Прицеп перевернулся; теперь контейнер со скрежетом вспахивал асфальт, рассыпая искры. Расстояние между ним и Могилой составляло около ста метров. Осветительная ракета догорела; для дьякона наступила гораздо более мрачная ночь, чем была в действительности. Он сорвал с переносицы бесполезные стекляшки и раздавил их каблуком. Ситуация окончательно вышла из-под его контроля.

На всякий случай он перекрестился.

* * *

Могила беспрепятственно добрался до своего девяностопятисильного «кавасаки-малышева», оборудованного радиостанцией и круиз-контролем, и снял тяжелый байк с подножки. Он бросил взгляд на портативную дисковую пилу с электрическим приводом, торчавшую из багажного ящика. С помощью этой нехитрой игрушки он вскрывал контейнеры и автомобильные сейфы, как консервные банки. Иногда под диск попадала чья-нибудь глотка — в этом случае дьякон не отказывал усопшему в заупокойной молитве (в конце концов, он просто выполнял свой долг).

Это была так называемая пила трения. Сверхтонкий диск из жаропрочного сплава не столько резал, сколько плавил материал. Дьякон сам немного побаивался своего инструмента. Тонкий, еле слышный свист диска вызывал ощущение озноба. Холодная волна пробегала вдоль позвоночника, и на какое-то мгновение позвонки смерзались. Это было что-то вроде предвкушения оргазма, только с огромным знаком «минус». По правде говоря, Самсон не мог представить себе ничего более неприятного, чем мысль о СЛУЧАЙНОЙ ОШИБКЕ…

Итак, полюбовавшись пилой, дьякон отказался от своего намерения вскрыть контейнер. Надо было убираться отсюда поскорее, не размениваясь на мелочи. Он и без того уже наделал немало глупостей. Могила слишком хорошо знал, что означали желтые треугольники, которыми был маркирован груз. Кроме всего прочего, они означали, что он нарушил договор с Ассоциацией. А вот каким будет наказание, он не знал. Прецедентов не имелось. Это была чрезвычайно неприятная неопределенность. Но его догадки были еще хуже…

Он завел двигатель, врубил фару на дальний свет и вырулил с проселочной дороги на шоссе. Его подошвы опирались на ребристую поверхность «горшков», а автомат лежал на бедрах. Дьякон был готов ко всему. Ему предстояло проехать мимо остановленного им автопоезда. Любой другой путь был бы неоправданно долгим. К тому же Могила вовсе не был трусом.

За его спиной бледным разбавленным молоком растекалось утро. Дырявая сеть древесных крон безуспешно пыталась удержать рассвет. В низинах скапливались клочья тумана, обещавшего наконец ясный день. Одно густое туманное пятно обволакивало горячий капот и кабину грузовика…

Дьякон осторожно объехал лежавший на боку прицеп. Ему приходилось видеть пораженных лучевой болезнью. Поэтому его интересовало, цел ли контейнер, а главное, целы ли свинцовые игрушки внутри контейнера, — и это было не праздное любопытство очевидца аварии. Собственно говоря, сложилась предельно простая ситуация. Одно из двух: либо он находился в безопасности, либо уже получил свою дозу. На все воля Божья…

Он услышал очень тихий звук, но не со стороны реки. Где-то совсем близко подтекала жидкость. Дьякон открутил ручку газа на себя до упора. Мотоцикл рванулся вперед с таким ускорением, что у Самсона на миг потемнело в глазах. Набегающий поток воздуха сдул капюшон и испортил Могиле прическу.

КрАЗ перегораживал дорогу. Между бампером грузовика с выдвинутой вперед лебедкой и обочиной оставалось не более метра — короткий узкий коридор, который на хорошей скорости можно было преодолеть за сотые доли секунды. Байк набрал хорошую скорость.

Дьякон никогда не жаловался на свою реакцию, но на этот раз он не успел даже дернуться. Он мог бы поклясться, что никого не видел ни слева, ни справа от себя. Дверь кабины оставалась закрытой. Вообще ничто не шелохнулось, кроме кроличьих лапок, подрагивавших над зеркалом заднего вида вопреки силе тяжести.

В самом зеркале отражалась какая-то тошнотворная масса. У дьякона не было времени понять, на что это похоже, хотя масса весьма напоминала человеческий мозг.

Кто-то невидимый нанес ему сбоку сильнейший удар в голову, от которого не спас бы и шлем. На голове дьякона не было даже вязаной шапочки.

Он слетел с мотоцикла и рухнул на обочину, потеряв сознание. Огромный кровоподтек появился на правой стороне его лица и почти мгновенно охватил скулу, щеку и висок. Один глаз сразу же заплыл. Кожа на руках оказалась содранной до мяса. Но в течение некоторого времени это не имело для Самсона ни малейшего значения.

Его мотоцикл промчался еще метров девяносто, врезался в придорожные деревья и заглох. Снова наступила тишина, в которой рождались и умирали лишь природные звуки. Весенний лес медленно пробуждался.

* * *

Глюк скопировал информацию — всю, вплоть до ничтожнейших деталей. Поэтому в кармане у него оказалась Библия с неполным текстом в Синодальном издании двухтысячного года. Он не знал, для чего нужна столь архаичная вещь, и решил выяснить это на досуге. Его досуг начинался тогда, когда он прерывал охоту.

Зато в руке у него появился предмет, назначение которого не вызывало сомнений. Это была портативная дисковая пила с лейблом фирмы «Солид элой энд даймонд инструментс» — квинтэссенция эманаций очередной жертвы. Гнездо для подключения пилы к автомобильному генератору было пустым. Тем не менее, как только глюк нажал на пусковую кнопку, диск начал разгоняться с нежным свистящим звуком…

Извлеченная из полудохлого животного информация впервые оказалась полезной и существенно облегчала поиски.

Глава 4

Спроси у зеркала на стене,

Кто самый большой дурак.

Грэм Эдж

Спустя десять минут дьякон Самсон Могила открыл глаза.

Он был крепким мужиком и хорошо держал удар. Вряд ли кто-нибудь другой на его месте очухался бы так же быстро. Добрая половина хиреющих человекообразных не очухалась бы вообще.

Дьякон отлежался, вдыхая запах сырой земли и рассматривая одним уцелевшим глазом щебень со следами собственной крови. Рядом висели клочья того же белесого, липкого на вид и подозрительно стабильного тумана. Шея была будто сдавлена колодками. Голова раскалывалась от боли, и отчаянно хотелось опустить ее в ледяную воду. Хотя бы и в отравленную реку Уды…

И все же Могила соображал, что делать дальше. После удара автомат оказался отброшенным в сторону и лежал на расстоянии пяти метров. Для дьякона в его положении это было все равно что пять километров. Но он изменил бы своим правилам, если бы не имел при себе несколько игрушек на черный день. Похоже, черный день наступил.

Он шевельнул пальцами. И только теперь почувствовал, как запылали руки, словно он опустил их в бак с серной кислотой. Однако этой боли было далеко до той, настоящей, замешанной на безысходности, — боли в пробитых гвоздями кистях, особенно когда крест ставят вертикально и они частично принимают на себя тяжесть тела…

Дьякон вычистил из сознания смешную щекотку, терзавшую его ладони, и превратился в полноценного стрелка. Его правая рука забралась под плащ и нащупала Библию в металлическом переплете. Открыв ее, он начал перелистывать страницы, пока пальцы не наткнулись на «иглоукалыватель» — маленький, легковесный, но достаточно эффективный при стрельбе в упор ПСМ калибра 5,45.

В середине прошитого блока была вырезана ниша для хранения пистолета. Для этого пришлось пожертвовать Книгами Царств, Паралипоменон, Ездры, Неемии, Есфирь, Иова и большей частью Псалтыря. Дьякон считал это небольшой потерей по сравнению с тем, чего он мог лишиться сейчас. Многие места из вышеперечисленного он знал наизусть.

Обхватив пальцами плоскую рукоятку пистолета, Самсон уже решил было, что его шансы выжить существенно возросли.

Он перекатился на бок и мгновенно нажал на спуск. Он не слишком доверял этой чертовой детской погремушке. ПСМ «разговаривал» невразумительно… Дьякон стрелял по движущемуся человеческому силуэту. Но утро наступало неотвратимо — и так же неотвратимо возникало в сумерках ЛИЦО.

После первого выстрела раздался странный звук, лишь отдаленно похожий на тот, с которым лопается яичная скорлупа… Самсон выстрелил еще трижды и не сомневался, что все четыре пули с безоболочечной головной частью достигли цели. Достаточная порция даже для имбецила или мутанта с гипертрофированным спинным мозгом. Поскольку клиенты дьякона часто оказывались в бронежилетах, он приобрел полезную привычку стрелять только в голову.

И он действительно увидел эту голову, будто разорванную на части четырьмя попаданиями, отчего она казалась только отражением в неспокойной воде.

(«Отражение» — это был ключевой образ. Дьякон еще не подозревал, до какой степени близок к истине.)

Его искусство стрелка не оказало никакого влияния на движение массивной фигуры. Она приближалась, ступая бесшумно и уверенно. Приглядевшись к ней, дьякон начал молиться. Про себя. Его молитва снова была своеобразным кощунством. В ней попадались матерные слова.

От удара Самсона слегка контузило, в противном случае он бы уже слышал красноречивый звук, напоминавший свист зубоврачебного бора, только грозивший ему гораздо бóльшими неприятностями… Он не сразу узнал свое лицо, но когда все же узнал, то мгновенно понял причину зловещей трансформации.

Зверь явился ему — зверь в новом образе, предпринявший тщетную попытку свести его с ума. Тварь «надела» его лицо — точную копию, вплоть до сложного рисунка шрамов на щеках и подбородке. После выстрелов оно почти мгновенно восстановилось, бесследно и безо всякого вреда для себя поглотив кусочки свинца. Разбитая пулями мозаика снова сложилась единственно возможным образом; это не имело отношения к биологии; тут скорее попахивало каким-то жутким и самоубийственным искажением человеческого восприятия, изменой органов чувств… Дьякон даже потрогал собственную заросшую щетиной и опухшую рожу, чтобы убедиться в том, что кожа все еще на месте и никто не содрал ее с его головы, как были содраны с ладоней кресты и «линии жизни». Содрал и сделал зловещую маску…

Могила расстрелял обойму до конца — с тем же результатом. От кошмарного двойника его отделяло не более трех метров. Холодный рассудок не сдавался. Теперь дьякон надеялся на то, что все это окажется сном. Дьявольским наваждением. Искушением. Обещанием бессмертия. Новым способом вегетативного размножения…

Но даже во сне он вытащил из ножен свой нож с клинком, имевшим полуторную заточку, которым можно было без труда рубить кровельные гвозди. Дьякон крайне редко пользовался этим инструментом. Обычно он решал все проблемы с помощью пилы.

Он старался не смотреть «себе» в глаза. Потом его взгляд невольно притянула дисковая пила в правой руке глюка. Диск вращался с немыслимой скоростью. Подшипникам полагалось испариться. Диск казался прозрачным и сверкал чистым, ярким светом, будто был сделан из тончайшего отполированного алмаза. Сквозь него дьякон видел пальцы двойника, абсолютно похожие на его собственные. На них остались следы от сведенных наколок. Когда-то он пытался исправить ошибки юности.

…Что делать, если твоя ненависть, безжалостность и неумолимость оборачиваются против тебя же? Если предопределенность и твой приговор написаны на твоем же лице и ты вдруг осознаешь, что мог бы справиться с чем угодно, только не с ЭТИМ? («Проклятие! — подумал Самсон. — Сейчас ОНО меня выпотрошит!») Это капкан судьбы, окончательная ловушка, самая грязная шутка, которую может сыграть с тобой твоя извращенная природа. Особенно если помочь ей, сотворив идеальное отражение…

Двойник улыбался. Дьякон ударил, разделив улыбку пополам и зафиксировав нож только внизу живота. Вместо крови из разреза хлынул поток слепящего света. Чистейшее сияние солнца в летний полдень…

Самсон зажмурился, чтобы свет не выжег ему глаза. Когда он открыл их, двойник частично слился с ним, перетекая из формы в форму, словно масса, состоящая из расплавленного золота. Руки… Вначале соединились их руки.

Он подозрительно долго не чувствовал боли, как будто конечность была поражена гангреной. А может быть, время чудовищно растянулось. Что это? Медленное изменение сущности? Не иначе, ему предстояло стать плотью мышей, змей, лисиц, листьями травы и придорожной пылью. Или прахом в полном смысле слова. Исчезнуть бесследно. Очиститься. Пройти фильтрацию в теле матери-земли. И обрести жизнь вечную. Разве не для этого был предусмотрен круговорот веществ в природе?..

Из глаз двойника бил слепящий свет. Дьякон ударил его левой рукой, и кулак врезался в стеклянную голову, разлетевшуюся на тысячи осколков, как ваза, но каждый осколок летел по невероятной орбите, возвращавшей его в место пересечения и слияния. За сотые доли секунды лицо было слеплено снова — из идентичных фрагментов, тканей, ДНК, атомов…

Это очень напоминало цепенеющему дьякону чертов детский конструктор. У его шестилетнего сына был именно такой. И он сам не раз собирал дурацких роботов-трансформеров из тысячи и одной детали…

Все случилось настолько быстро, что дьякон не был уверен, произошли ли в действительности распад и слияние. Он мог быть уверенным лишь в том, что его руки, одна из которых все еще сжимала рукоятку ПСМ с пустой обоймой, уже не вполне принадлежат ему. И только тогда возник зуд, будто нервы реагировали с заметным опозданием на проникновение извне чего-то чуждого.

Несмотря на запредельную, испепеляющую боль, дьякон молчал, сцепив зубы, и бил снова и снова. Неуязвимый двойник уже не обращал внимания на его удары. Это было похоже на бой со связанными руками против тени или голограммы, только тень, несомненно, нарастила плоть. Более того, она держала эту самую плоть под немыслимым контролем, который Могиле и не снился. В сравнении с этим любая магия или телепортация были детским лепетом…

Зверь одерживал верх. Самсон почувствовал себя голым, как младенец. Это было иррациональное ощущение растворения одежды, а затем и самой кожи. Податливая нагота, полная беззащитность… Он прекрасно помнил, что сам не раз цитировал Иова, просвещая своих тупых прихожан: «…нагим я вышел из чрева матери моей, нагим и возвращусь. Господь дал, Господь и взял…»

И вот, спустя секунду, он действительно услышал СВОЙ шепот — глухой и тяжелый, восторженный и торжественный, осыпавшийся, словно влажная земля, но, несомненно, принадлежавший ему.

«Нагим я вышел…» — прошептала тварь, будто УТЕШАЛА его, и слилась с ним полностью.

Самсон завыл. Глюк был внутри него и совершал странные эволюции. Это слегка напоминало перетекание искрящейся жидкости внутри сообщающихся сосудов. Охотника особенно интересовало все, что могло иметь отношение к клонированию.

Пока он оплодотворял яйцеклетки, извлеченные из женской матрицы, у дьякона было время подумать о том, куда же подевалось его совершенство. Его неуязвимость. Его воля к жизни. Бумажная броня его спокойствия… Все забрала себе эта тварь. Высосала вместе с остатками воздуха из легких. «Отражение» — главное слово, мать его так! Тварь была зеркалом, впитавшим отражение и уничтожившим зазеркалье. Дьякон только что «переселился». Он сам стал матрицей.

И тут на него снизошла неземная отстраненность, благодать бесчувственности, которую можно было ошибочно принять чуть ли не за святость. Он смирился с непоправимыми вещами. Он разделил восторг зверя, почтипресытился ненавистью к греху, почти постиг СМЫСЛ своего изменения… Но не до конца.

Утолив информационный голод, глюк занялся всем остальным. Глазными яблоками, зрительными нервами, слуховыми рецепторами, речевым аппаратом, насосом, перекачивающим кровь…

* * *

Глюк не удовлетворился этим. Освободив дьякона, он отправился к автопоезду и вскрыл оба контейнера при помощи дисковой пилы. Были и другие способы, но он берег энергию.

То, что находилось внутри, превзошло все его ожидания.

* * *

Охотник мчался по шоссе в сторону города. Под ним ровно рычал лаково-черный «кавасаки-малышев» — довольно дурацкое и шумное средство передвижения, хотя и не лишенное определенной эстетической ценности. Вокруг клубилось седое утро. Холодный огонь сверкал впереди.

Глюк воспроизводил странные образы, вспыхнувшие в мозгу последней матрицы перед самым «переселением». Он не понимал, почему в сознании матриц иногда оставалась беспредельная, гнетущая ненависть к Ангелу вместо любви и благоговения; почему всякая мысль о Нем сопровождалась мраком отчаяния и безысходности.

По мнению охотника, Темный Ангел вовсе не был темным. Он излучал даже слишком много света. Его сияние ослепляло. Он был поистине светоносным. Его эманации были настолько многообразны, сложны, всепроникающи и вездесущи, что узреть истинный лик Создателя казалось абсолютно невозможным. Его суть была растворена во всем, но сам Он ускользал от прикосновений. Он таился в блеске своей славы.

Остановившись на вершине холма, глюк обвел взглядом изломанную линию горизонта. На западе лежал тревожный отсвет. Ветер терзал тополя, растущие вдоль дороги…

Охотник поднял лицо к небу. Он знал: за плотным занавесом туч были ледяные россыпи утренних звезд. Где-то там, среди них, находилось невидимое, но всевидящее око Ангела, распростершего крылья над миром. Охотнику этот мир казался верхом совершенства. В нем было все, что нужно смертному: Бог, вечность, время, судьба и тайна.

Он двигался налегке, оставив дьякону его смешное оружие. Не было смысла в декорациях. Клоны — его потенциальные жертвы — сами выбирали способ казни, сюжет гибели, мотив уничтожения и… путь к спасению. Каждое существо носило закодированный в сознании рецепт своей смерти. Почти все пути оканчивались тупиками. Повсюду стерегли призраки счастья. Иллюзии, фальшивые ценности и ложные фетиши заставляли бросаться в бессмысленную погоню, растерянно блуждать или вовсе замирать в тупой неподвижности. Но глюк знал один путь, который точно вел к свету.

* * *

…Невозможно описать то, что он почувствовал, когда увидел город. Лабиринт, где ему теперь предстояло охотиться и освобождать. Место, полное чуждой жизни. Черная луна, погруженная в тень большой планеты, висела над ним, как старое запылившееся зеркало. Из щелей в стенах лабиринта просачивалось замороженное сияние…

Внизу были огни, тоже указующие путь, но разительно отличающиеся от тех, недоступных, сияющих наверху, в вечной мерзлоте открытого космоса. Жуткие башни — иногда пустые, иногда пронизанные неестественным излучением — торчали на горизонте. В геометрически правильных пещерах копошились примитивные организмы, объединенные в непостижимо сложный механизм. И еще в сердце города была энергия, так похожая на энергию Светоносного. Глюк ощущал ее. Это было как птичий гомон, несмолкающий, сводящий с ума; налет невидимой стаи; атака сотен тысяч клювов, одновременно долбящих по черепу. Но он быстро научился ставить защиту.

И еще одно: теперь он стал в десятки раз сильнее. Он больше не нуждался в непрерывном формирующем излучении «Абраксаса». Он сделал первый шаг на пути регресса. При необходимости глюк мог совершить почти мгновенную обратную эволюцию от энергетического сгустка до любого биологического существа.

Ему достался практически неисчерпаемый источник энергии, который мог обеспечить его автономное функционирование в течение невообразимо долгого срока. При всем том источник имел смехотворно малые размеры. Он был похож на очень тяжелую сигаретную пачку. На всякий случай глюк взял себе несколько таких «пачек». Этого должно было хватить ему примерно на шесть миллионов лет.

Он был бы рад поделиться своей добычей с Ангелом. И когда-нибудь обязательно сделает это. Таким способом он вернет создателю ничтожную часть долга. Это будет его жертвоприношением на алтарь их цивилизации.

…Двое, составляющие одно. И больше никого в целом мире. В новом мире. Это касалось исключительно его и Ангела.

Если только им не помешают проклятые клоны!..

Глава 5

Пройдись по разрушенной улице и посмотри на смятенных владельцев развалин…

Разбей земляного идола, чтобы увидеть лица других идолов.

Джалаледдин Руми

Вечером они пересекли границу исламских и православных территорий Черноморской коалиции. Старик сразу же почувствовал себя лучше. Спокойнее, что ли, хотя вряд ли опасность миновала. Скорее наоборот. Приближалась запоздалая кульминация, а для многих вслед за кульминацией мгновенно наступает развязка. Развязка жизни — это, как ни крути, смерть. У старика и без того было стойкое ощущение, что он получил десяток лет взаймы. Он все еще предпочитал «западные ценности», но не вполне отдавал себе отчет в том, что же это такое. Может быть, он просто рассчитывал, что православные казнят его более гуманным способом?

Его спутники вообще ничего не почувствовали. Граница была воображаемой линией, абстракцией, существовавшей лишь в захламленных человеческих мозгах. Однако многие умирали из-за подобных абстракций. Мальчик знал это прекрасно, несмотря на отсутствие личного опыта. Он получал информацию от своих медиумов и поэтому жил, не совершая пагубных ошибок.

Третьей была девушка, которая шла в двадцати шагах впереди мальчика, — его недавнее приобретение. Медиум номер два. Старик неизменно оставался номером первым. Генетическая память обеспечила ему преимущество. Пока мальчику хватало этих двоих. Роли были распределены: старик — гид, ходячий путеводитель по городу и окрестностям; девушка — телохранитель и исполнитель приговоров. Мальчик был не жаден до живых игрушек. Но никто не знал, насколько велик аппетит его «брата».

В этой троице было что-то противоестественное. Они не могли составить полноценную семью, и в их отношениях не было и намека на равноправие. Посторонний вряд ли понял бы, кто на самом деле возглавляет группу. На первый взгляд они двигались хаотически. На тот же первый взгляд они были бродягами и случайными попутчиками. Ни один из них не тянул на преступника или изгоя. Но все трое были подозрительно чисты и здоровы — по крайней мере, внешне.

Мальчик выглядел лет на шесть. Очаровательное личико было свежим и покрытым пухом, как спелый персик. Большие серые глаза смотрели пытливо и открыто, а маленькие губы часто складывались в трогательную и обманчивую гримасу беззащитности. Это был развитый ребенок. Вероятно, даже слишком.

Он думал о конце света больше иного пророка. Изведал он тоже немало. Он уже знал, что это такое — забрать жизнь из сострадания. Еще он знал, как манипулировать людьми. И не только людьми. Его научили всему — лишь бы он дошел и сделал то, для чего был послан.

Старик, который фактически являлся его «отцом», подозревал, что на самом деле мальчику около тридцати лет. Так выходило, если Земля все еще крутится вокруг Солнца, а в году триста шестьдесят пять дней. Но старик не был УВЕРЕН в этом, потому что с некоторых пор не был уверен ни в чем. Точнее, с тех самых пор, как мальчик, бросая игральную кость, выбросил шестерку сто раз подряд. На спор или просто так. Похоже, все-таки на спор. Это случилось давным-давно, в каком-то притоне под Зенджаном, и чуть не стоило им жизни. Мальчик действительно был тогда слишком юным, наивным и не мог удержаться от дешевых фокусов.

«Но что ты скажешь о его фокусах сейчас, старая задница?» — подумал старик, не жалея яда.

При этой мысли его охватила жуть, и он обрадовался. Жуть он испытывал оттого, что был свидетелем всего происходящего вокруг мальчика, а обрадовался тому, что был способен издеваться над собой. Старик цеплялся за самоиронию, как иные в его возрасте цеплялись за кислородную подушку. Для него самоирония являлась одним из признаков того, что он еще не до конца превратился в ходячий труп.

У мальчика не было человеческого имени. В монастыре Ордена «Револьвера и Розы» клонам присваивали арабские имена звезд. Того, который вел старика в город, называли Мицаром. Когда-то старик имел глупость придумать ему имя попроще. Но теперь даже в своих скудных воспоминаниях он называл мальчика не иначе как «малыш». Это было похоже на примитивную попытку бороться с ураганами и демонами, давая им ласковые прозвища… По правде говоря, слово «Мицар» просто стерлось из памяти старика — еще одна бесполезная абстракция, от наличия или отсутствия которой ничего не менялось. Более того, старику становилось не по себе, когда он вспоминал о своем отцовстве. Рядом с мальчиком он давно казался безмозглым младенцем.

Сейчас мальчик был точной копией его чудом сохранившейся детской фотографии. Что же это, если не чрезвычайно замедленный процесс старения? Монахи убеждали старика в том, что продолжительность жизни клонов составит самое меньшее двести лет (о недоразвитых сиамских близнецах никто не мог сказать ничего вразумительного). Все они были стопроцентно стерильны. И каждый нес «генетическую бомбу», которая могла быть активизирована в любой момент при помощи специального кода. Старик не знал кода; зато его знал сам мальчик.

Старик догадывался: что-то пошло не так, как хотелось бы этим чертовым реформаторам. Потрясатели основ, черт бы их побрал! Все было не так, начиная с неконтролируемого деления клеток и заканчивая исчезновением клона Мегреца, посланного в город на поиски Терминала. Тот не выходил на связь уже больше полугода. Возможно, был похищен или мертв… И вот теперь Мицару предстояло осуществить чужую миссию и найти исчезнувшего клона. Терминал был необходим, чтобы реанимировать Куколку (старик не надеялся увидеть метаморфозу). Еще неизвестно, что важнее… Старика отдали мальчику, как в древности снабдили бы посланца хорошей лошадью или колодой карт для гадания. Монахи ничего не потеряли. В монастыре хранилось достаточно генетического материала.

Монастырь находился в Святой земле. То, что люди из Святой земли могли трагически ошибаться, не добавляло старику ни веры, ни оптимизма. Движение — вот и все, что у него осталось. Но он встречал многих, кто не мог похвастаться даже этим.

* * *

(…Из вечерней беседы Низзама, шейха Тарика, с клоном, немым свидетелем которой был когда-то старик:

— Демон стар и слаб, — говорил Низзам. — Когда он одряхлеет окончательно, мы попытаемся уничтожить его. Для этого предназначена Куколка.

— Разве Демон может умереть? Разве Дух Бездны не вечен? — задавал мальчик свои вопросы.

— Демон вечен. Именно поэтому мы должны стремиться к недостижимой цели. Цель каждого человека — покончить с ним внутри себя. Потом он вернется снова. Он всегда возвращается…

— И мы снова убьем его?! — спросил мальчик обрадованно. Он увидел некую надежду в самой возможности победить Демона — пусть ненадолго и неокончательно.

— Глупый сопляк! — засмеялся Низзам. — К тому времени даже ты умрешь. Это будет не твоя забота.)

* * *

У клона был чистый незагоревший лоб. Из-под неизменно поднятого капюшона свисали на глаза длинные и мягкие волосы. Золотистые, как у ангелочка на дешевой открытке. Единственной недетской чертой в его облике были длинные ногти, отросшие на пальцах.

Он был одет в черные джинсы «мэдок» и куртку фан-клуба группы «Одной ногой в могиле». Куртка отличалась огромным количеством зипперов. Два, вшитые горизонтально, имелись и на капюшоне (старик дорого дал бы за то, чтобы никогда не увидеть их расстегнутыми). Прочные ботинки на полтора размера больше требуемого оставляли рельефные следы, похожие на отпечатки протектора велосипедной шины. За плечами мальчик нес сморщенный кожаный рюкзак с запасом консервированной пищи и воды.

Старик обычно плелся рядом с мальчиком или в шаге позади него — беззубый пес, который больше всего на свете боится потеряться. Редкие седые волосы обрамляли узкое, морщинистое и коричневое лицо, похожее на горную страну, какой та представляется на рельефном глобусе. Волосы потемнее выбивались из ушей и ноздрей. Казалось, если старик откроет рот, то станет очевидным, что волосы растут и на языке, и на деснах, и в глотке.

Старику исполнилось пятьдесят семь, и он выглядел изможденным до святости. Из-за слишком светлых глаз и шатающейся походки его можно было принять за слепого. На самом деле он прекрасно видел без очков и контактных линз — на свою беду. Он давно не брился, и грязно-белая щетина старила его еще больше.

Сухая ломающаяся фигура, похожая на богомола, была закутана в плащ защитного цвета. На тощем заду болтались широкие и когда-то белые джинсы — как тряпка, сигнализировавшая о капитуляции. Старик не ощущал ни жары, ни холода. Иногда ему снилось, что его тело постепенно мумифицируется (это был самый нейтральный из его снов). Он убеждался в обратном, когда питался или справлял нужду.

Сны были едва ли не главным его достоянием. И, вероятно, единственным. Сны придавали смысл его долгому изгнанию, пребыванию в плену, возвращению на родину, движению через земли с выскобленной маткой от мертвых городов к еще живым. Молодость, история, зловещие причины и убийственные следствия — все это подвергалось реанимации в сновидениях. Старик и сам оживал в них.

Мицар пользовался этим. Когда ему требовалась информация, он без особого труда погружал старика в более или менее глубокий транс. Наяву старик превращался в маразматика. Ничего удивительного — мальчик медленно похищал его разум и память. Иногда старику было дано ощутить это — на какие-то кошмарные мгновения. Он начинал думать, что клон, вероятно, страдал комплексом Махди.^[50] Это было бы хуже всего. В таком случае последний поход старика обернулся бы фарсом.

Девушке вряд ли приходили в голову подобные опасения. Она с радостью рассталась бы с большей частью своих воспоминаний. Например, о том, что сделали с ней в банде Аристарха Глазные Воронки. Но клон действовал избирательно. Он был дьявольски изощрен, этот ужасный карлик! Он понимал ее одержимость и никогда не уничтожил бы основной мотив. Вероятно, у девушки вообще не могло быть других спутников мужского пола, кроме существа с непонятной физиологией и старика импотента. Эти двое спасли ее, а клон не дал свихнуться окончательно.

До близкого знакомства с Аристархом девушка стреляла сносно. Потом ей казалось, что она справится с этим великолепно — если доберется до огнестрельных игрушек. После своеобразной терапии, проведенной клоном, ее способности стали феноменальными.

Она превратилась в идеального палача и если бы сознавала это, то не имела бы ничего против. Она ценила покровительство клона, как бы оно ни называлось на языке свободных. Он легко мог стереть ее — всего лишь оставив наедине со своей темной половиной.

Девушка была одета слишком тепло даже для прохладной весенней ночи. В теплое апрельское полнолуние ее короткое и просторное мужское пальто смотрелось нелепо — особенно в сочетании с узкими кожаными брюками, облепившими стройные тощие ноги. Единственное разумное объяснение заключалось в том, что она прятала под пальто какой-то предмет. Ботинки армейского образца на толстой подошве и с высокой шнуровкой делали ее сантиметра на три выше.

Обычно взгляд старика рассеянно блуждал по сторонам. Но когда он натыкался на девушку, в нем проявлялась какая-то призрачная эмоция — мучительная попытка что-то вспомнить. В перегоревшем мозге возникали мысли.

Старик с горечью думал о том, что жизнь скоротечна, а юность вообще эфемерна. (Он кое-что знал об этом. Для него время совершило почти немыслимый фокус — оно притормозило после того, как старику стукнуло пятьдесят. И это тоже объяснялось, скорее всего, вмешательством клона Мицара.) Он сомневался в том, что девушка доживет хотя бы до тридцати, но не был огорчен этим. Он не мог представить себе ее улыбающейся, расслабленной, удовлетворенной, кормящей ребенка грудью. Кто-то похитил ее юность — и все, что должно было последовать за ней. Ей оставили только ее биологический возраст. Издали она и выглядела на свои семнадцать. Но вблизи становилось ясно, что судьба сыграла с ней плохую шутку.

У нее была бледная чистая кожа, как у мертвой невесты Дракулы, и глаза старухи, выжившей из ума. В результате небрежно выполненного брэндинга правая щека девушки была изуродована ожоговым шрамом в виде личного клейма Аристарха Глазные Воронки. И все-таки она казалась старику красивой. Это была печальная красота зверя в клетке, упадочного портрета, луны, закатившейся в сточную канаву… В редкие моменты просветления старик начинал сочувствовать девушке, а потом она становилась ему безразлична. Какая мелочь — ее личная трагедия — на фоне всего, что творилось вокруг!..

Они шли вместе четвертый день — с тех пор, как клон чудом поставил ее на ноги. Она происходила из семьи чешских эмигрантов. Старик называл ее Мартиной (когда внезапно вспоминал это имя). В остальных случаях вполне подходящими оказывались словечки типа «дорогуша», «женщина», «эта сучка» или просто «эй ты!».

Клон никак ее не называл. Он был знаком с ней слишком близко. Их личности были сплетены сильнее, чем старик мог это себе представить. А еще Мицар отдавал приказы им обоим.

Но кто руководил Мицаром?

* * *

Солнце утонуло в багровой луже, расплескавшейся на западе. Пространство на востоке застывало черным вулканическим стеклом вокруг лунного жерла. Какие-то бледные точки напоминали о звездах.

Возможно, в эту ночь погода изменится. Ветер и дождь — они были бы совсем не лишними. От малыша пахло пóтом, даже от старика пахло, хоть его тело и напоминало высушенный труп, а у девушки вдобавок началась менструация.

Трое сделали привал на заброшенной ферме. Клон выбрал место для ночлега — внутри башни ветряной электростанции. Городские дауны в первую очередь лезли туда, где могло храниться продовольствие. Не то чтобы клон боялся кого-то. Просто он избегал лишнего шума — насколько возможно. Его стихией было безмолвие внутренних пространств и кажущиеся голоса, сталкивающие с рельс разум.

Ферма выглядела вычищенной до предела, но и голодные бродяги попадались все чаще. Ветряк не годился под продовольственный склад. Издали он напоминал грубейший крест с косой перекладиной. Для старика это был символ… всего. Непоправимой дисгармонии в человеческом сознании, природной асимметрии, покосившегося мира, искаженного порядка вещей, возврата к дикости.

Ветряк был сломан. Лопасти заклинило; остатки изоляции сожрал грибок. В углах башни попискивали мыши. Ржавая дверь, сорванная с петель, валялась у входа.

Клон вошел первым и сел на землю лицом к проему. Он видел четкий прямоугольник, разделенный пополам линией горизонта, — небо в кровоподтеках и землю в пятнах зеленого лишая. Акации. Или почти акации. Чем бы ни были эти деревья, они демонстрировали удивительную жизнеспособность.

Мартина привалилась к стене у входа и безучастно уставилась на мальчика. Потом расстегнула брюки и без тени смущения вставила самодельный ватный тампон. Старик сходил за башню и вернулся, раздраженно дергая заедавший зиппер на джинсах. Он видел то, к чему никак не мог привыкнуть. Может быть, к этому вообще нельзя привыкнуть?

Только что он стал свидетелем поспешного исхода мышей из башни. Зверьки бежали точно на юг, будто их серые тела были нанизаны на невидимый луч…

Клон извлек из рюкзака банку консервов и передал девушке. Та достала из-под полы большой универсальный нож и вскрыла банку сильными, почти злобными ударами.

Клон съел примерно половину. Со специями на консервной фабрике явно перестарались. Он запил соленое и острое мясо водой из пластиковой бутылки.

Старик вяло поковырялся в банке пальцами-сучками, стараясь не думать о том, кем были эти консервы раньше. Попискивали ли они, например…

Мартина ела без удовольствия и без отвращения — она просто восстанавливала силы. Она РАБОТАЛА даже тогда, когда сидела неподвижно или спала. Благодаря Мицару она в полной мере овладела искусством перераспределения энергии. Старику нравилось смотреть, как она бездумно облизывает свои остроконечные пальчики, особенно смертоносный указательный. Это было очень сексуально.

Когда она опустошила банку, старик отвернулся. Он встретил взгляд мерцающих глаз клона и почти мгновенно задремал. Его маразматическое кино на сегодня закончилось. Легчайшее дыхание не колебало даже волосков в ноздрях.

Девушка не насытилась, но и не жаловалась. Она заснула, не меняя позы, только руки засунула под пальто.

Некоторое время малыш глядел на них обоих с непостижимым выражением. Он не чувствовал себя уставшим. Он отдохнет после. А сейчас ему предстояло сделать кое-что важное. Извлечь информацию. Клон ненавидел соответствующую процедуру. Это было как… как переливание крови. Может быть, отчасти это напоминало и пересадку мозга.

До населенной зоны оставалось не более пятидесяти километров. Правительственный сектор имел статус закрытого — это означало, что, скорее всего, у них возникнут трудности с проникновением.

Клон переместился к выходу из башни. Он сел на пороге, обратившись спиной к тусклым звездам Козерога и Водолея, а лицом — в мрачное, затхлое и замкнутое пространство, в котором находились старик и девушка.

Мицар тоже закрыл глаза. Он очутился в мире спящих. Он преодолел грань уязвимости. У него был ключ от нематериальной двери, за которой хранилась родовая память. Нечто неописуемое, но реальное, как само прошлое.

Работа мальчика отдаленно напоминала восстановление облика динозавров по их скелетам. К тому же чаще всего ему попадались неполные «скелеты». Нельзя было ручаться за абсолютную достоверность его реконструкций. Но всегда оставалось время, чтобы исправить возможную ошибку в новой реальности.

Медленно, будто в состоянии самогипноза, Мицар поднял руки. Ногти блестели в лунном свете, как панцири майских жуков. Он расстегнул горизонтальную «молнию» на капюшоне с тихим зудящим звуком. Из темной щели выбились пряди волос, похожих на пух. Что-то было под волосами на затылке — там, куда не заглядывала луна. Что-то худшее, чем кошмар. Лицо недоразвитого клона Алькора.

Во всяком случае, старик заскулил во сне. Лицо девушки жутко, разительно изменилось, будто внутри полой куклы внезапно образовался вакуум. Кожа туго облепила череп. Глазницы опустели. Под губами, ставшими тонкими, как папиросная бумага, можно было пересчитать передние зубы…

Клон примерял на себя ее спящее сознание — словно содрал кожу с руки и натягивал еще живую трепещущую перчатку, сплетенную из нервов, на холодный металлический протез.

Глава 6

Молчи — овладеешь языком бессмертия.

Джалаледдин Руми

— …Вылезай, радость моя! — нежно позвал ее Аристарх и дернул за антикварную никелированную цепочку от унитаза. Цепочка была соединена со строгим ошейником, на каждом из металлических звеньев которого имелся шип, отогнутый внутрь.

Застонав, она очнулась. Батьке надоело ждать. Шипы заново пропахали засохшую корку на шее, разодранной до крови.

Это заставило ее быть послушной девочкой.

Мартина вылезла из-под лавки трейлера, в котором безуспешно пыталась отоспаться четвертые сутки, на яркий солнечный свет. Выспаться ей не давали кошмары, учащенное сердцебиение и невероятная потенция Аристарха.

Девушка стала его вещью всего две недели назад, и вещь уже приобрела сильно потасканный вид.

Мартина соскользнула по горячим металлическим ступенькам и больно ударилась локтями об асфальт. Зажмурилась и услыхала, как кто-то заржал. Звякнула брошенная в нее пивная банка.

Вещь с трудом раздвинула слипающиеся веки. Прямо перед носом оказался заплеванный и размягченный солнцем тротуар. Она подняла голову. Стена полуразрушенного дома отбрасывала дырявую тень. Вдаль тянулось железобетонное ущелье со ступенчатыми краями. Ущелье называлось «Улица Героев Сталинграда». Это место было Мартине смутно знакомо. Передвижной командный пункт батьки находился тут с позавчерашнего дня.

Изнутри и снаружи трейлер был выкрашен в беспросветно черный цвет. На его антенне болтался столь же радикальный флаг анархии. Однако анархией в банде и не пахло. Аристарх был настоящим самодуром.

Из открытой двери ближайшего канна-бара ощутимо тянуло травкой. Но сегодня этот запах вызывал у девушки тошноту. По правде говоря, все вызывало у нее тошноту — даже собственные обрывочные мысли. Вокруг было полно волосатого потеющего мяса, обтянутого черной кожей и обвешанного горячим железом. Байки, похожие на стадо механических антилоп (в ее воображении возникла тусклая, как бы смазанная картинка из учебника исторической зоологии для третьего класса — рогатые четвероногие, пасущиеся где-то в африканском раю, воссозданном приверженцами Расты), сверкали никелем и ядовитой краской…

Мартина не понимала, для чего ее потревожили. Скорее всего, хозяин просто захотел, чтобы она слегка поджарилась.

Повернув голову направо, она увидела его тяжелые сапоги, линялые джинсы, красноречиво вздувшиеся спереди, голый бугристый живот и мощную мускулистую грудь, на которую мастер-косоплет нанес изысканный рисунок из полос надрезанной кожи. Справа — скрещенные серп и молот, слева — магический пентакль Соломона. Аристарх был ходячим шедевром боди-арта. Кое-кто по ту сторону Блокады мечтал набить из него чучело и выставить в музее. Мечты так и оставались мечтами…

Она предпочитала не смотреть на его рожу и ни в коем случае не заглядывать в глаза. Сочетание бульдожьей нижней части с верхней, позаимствованной у античного бога, создавало впечатление дичайшей дисгармонии. Последняя деталь — маленькие глазки, от которых не ускользала ни одна мелочь. И взгляд. Как будто ничего особенного. Но через пару секунд Мартина начинала чувствовать себя неуютно. Через пять обнаруживала, что ее подташнивает, а через десять расслаблялись все мышцы ниже груди. В лучшем случае это означало слабость в ногах и ощущение ватной непослушной плоти. В худшем она могла испачкать нижнее белье. Впрочем, нижнего белья на ней уже не было.

Глазки Аристарха были бледно-голубыми, глубоко запавшими, а взгляд — почти ласковым. Взгляд домашнего врача, который досконально изучил ваше тело, ваши болезни, вашу физиологию и психологию. Взгляд доктора-извращенца, который лучше всех знает, как сделать вам больно. Как превратить эту боль в немыслимое, непереносимое страдание, а истязание плоти — в пытку для сознания.

Вот и сейчас она не могла заставить себя поднять взгляд выше складок на его подбородке, усыпанных обильными всходами рыжих волосков.

— Вперед, птенчики! — приказал батька. — Слушайтесь Головастика — он сегодня босс.

Он швырнул трубку сотового телефона мутанту с огромным лбом, похожему на гидроцефала. Однако тот продемонстрировал прекрасную координацию движений и соображал, видимо, тоже неплохо. Аристарх любил превращать все в какую-то паршивую игру. Но до сих пор ни разу не проигрывал.

Мотоциклы взревели, окутавшись сизым дымом, от которого саднило в горле. Из установленных на крыше трейлера громкоговорителей грянул «Моторхэд», заглушая шум двух десятков мощных двигателей. У батьки был свой пунктик — он обожал старую классическую бодягу вроде тех же «Моторхэд» или Мэрилин Мэнсона (а особенно любил прокатиться на байке под шумок и с ветерком). Песенка, звучавшая сейчас, называлась «Маршируя на войну». Это было, что называется, по теме.

Мартина не сразу осознала, что осталась с батькой наедине. Аристарховцы отправились на дело, прихватив с собой всех своих «дырок». С чего бы это? Она и в тени плохо соображала, а на солнце ей было трудно удержать даже самую примитивную мысль. Это не избавляло ее от постоянного чувства оскверненности — как будто безликий пожарник поливал ее нечистотами из брандспойта (явный комплимент члену и сперме батьки — она успела изучить эти гнилые фрейдистские штучки в начальной школе).

…Она все еще стояла на четвереньках, влипнув ладонями и коленями в податливый раскаленный асфальт. Из одежды на ней была только длинная и рваная мужская рубашка.

В этот момент затрещал другой сотовый. Аристарх пнул Мартину сапогом под ребра. Внутри ее тела оборвалось что-то, будто сваренные потроха перевернулись в кровавом бульоне. Она издала крякающий звук и повалилась на бок, безуспешно пытаясь вдохнуть или выдохнуть — лишь бы протолкнуть пробку, забитую в глотку.

Но если батька думал, что отключил ее, то он ошибался. Он сел на верхнюю ступеньку трейлера и поднес трубку к уху. Состоялся, что называется, конфиденциальный разговор. Аристарх буркнул: «Слушаю» — и больше не произнес ни слова.

* * *

(Звуковой фон на пороге слышимости… В этом месте гипнотического транса клон сделал то, что он в шутку называл «стоп-кадром». Это была злая шутка. Мартине «снился» застывший студень, в котором остановились события и время. Бесплотный двойник клона отделился от ее сознания; он потерял доступ к зрительным образам и памяти. Зато он услышал голоса тысяч радиопризраков, которыми был переполнен эфир.

Ему удалось определить местоположение источника сигнала. Передача велась из закрытого правительственного сектора. Проникнуть дальше ему помешали фильтры и защитные поля, которые могли стереть его с такой же легкостью, с какой мощный электромагнитный импульс уничтожает информацию на металлизированной пленке. Вполне вероятно, что проснулся бы он уже идиотом. Если бы вообще проснулся… Клон предпочел не рисковать. Он вовремя вернулся, не обнаружив своего присутствия в системе.

В эту минуту сеанс едва не прервался. Мицар ощутил внешнюю угрозу, возникшую на другом уровне существования. Но это была не его забота. Легкая разминка для Алькора…

Малыш продолжал спать, переваривая пищу и восполняя затраты энергии.)

* * *

…Боль и отчаяние превратили ее в одномерное существо. Осталась только одна цель — убраться подальше от Аристарха и только одно направление — в тень, глубокую черную тень, отбрасываемую стеной. Наконец ее легкие судорожно затрепетали; она выплюнула сгусток слюны и крови. И поползла, извиваясь на асфальте, как раздавленный червяк.

Цепь натянулась… Шипы ошейника впились в горло… Мартина продолжала ползти. Ей казалось, что ее жалкая и обреченная на провал попытка спастись заняла целый час. Время чудовищно растянулось…

На самом деле Аристарх не обращал на нее внимания в течение двенадцати секунд. Ровно столько понадобилось ему, чтобы перезвонить Головастику и слово в слово повторить то, что он услышал от неизвестного работодателя. Он произнес:

— Шестнадцать ноль-ноль. Девяносто первый километр семнадцатого шоссе. Двадцать охранников. Свидетелей не оставлять.

Мартина ни черта не поняла. В этом тексте для нее было не больше смысла, чем в вороньем карканье… Она уже хрипела, полузадушенная, когда цепь, небрежно брошенная Аристархом на сиденье его байка, поползла вслед за ней, как никелированная змея. Сантиметры вязкого битума складывались в мертвый рельеф, который она изучила на ощупь, осязала губами и обожженной щекой. Тень была близко — она представлялась девушке пропастью, куда можно упасть в забытьи. Но исчезнуть ей не дали.

— Цып-цып-цып, — раздался позади нее голос Аристарха. — Одну минуточку! Куда же ты, моя славная? Папочка за тобой соскучился!..

Этот голос пригвоздил ее к месту. Затем она испытала принуждение уже где-то за пределами боли. Батька медленно подтянул ее к себе, наматывая цепь на руку. В другой его руке блеснул на солнце какой-то предмет, отдаленно похожий на очки. Но лишь отдаленно. Предмет был целиком сделан из платины и казался очень дорогим.

Аристарх вертел его на пальце, с доброй улыбкой наблюдая за реакцией Мартины. Он хотел убедиться в том, что она вспомнила все. Когда это произошло, ее зрачки расширились от животного ужаса. И уже не нужно было прилагать усилий…

Он расстегнул джинсы и вытащил на свет божий свой толстый помповик, украшенный татуировкой, которая наглядно демонстрировала пробуждение Кундалини. Изображение осталось незаконченным — у мастера явно не хватило времени на проработку деталей.

Мартина оказалась перед выбором, но на самом деле выбора не было. Воронки болтались на пальце Аристарха в двадцати сантиметрах от ее лица. Они были похожи на половинки глазных яблок, высушенные и стерилизованные солнцем, — все, что осталось от чужого растаявшего лица. Девушка могла различить даже маленькие «зрачки», обращенные в душный мрак внутри трейлера. Зрачки, через которые заглядывают в жалящую слепоту. А если все будет продолжаться достаточно долго, то можно ощутить мучительную эрозию серого вещества…

Когда-то это уже случилось с ней. Или не с ней? С другой стервой?.. Она даже не пыталась вспомнить. В любом случае ответственность за эту неопределенность целиком лежала на мальчике.

До нее стало доходить, что Аристарх уже все решил. Она умрет сегодня; вполне возможно, до того, как вернутся его люди. Или же те затрахают ее до смерти. Закономерный конец, однако до сих пор она жила только настоящим. Понимание просачивалось в нее, минуя рассудок, подобно жидкому льду, сразу же застывавшему вокруг сердца. И вскоре оно оказалось заключено в ледяной панцирь. Если раньше Мартина испытывала ужас перед непрерывной и нескончаемой болью, то теперь ею овладел полновесный, убедительный, несомненный страх смерти.

Ее сознание неожиданно прояснилось. Оно даже оказалось способным родить черный юмор. «Знак доверия — вот что это было», — подумала она. Они остались вдвоем, и со стороны Аристарха это был знак доверия. Насколько она знала, такое случалось чрезвычайно редко. Она услышала разговор, из которого не поняла ни слова, но все равно подписала себе смертный приговор.

Сейчас она была Шехерезадой, рассказывающей языком и губами свою последнюю сказку. Эта сказка не могла быть слишком долгой. Девушке становилось безразлично все, кроме двух платиновых воронок. Она находилась в той стадии, когда тупо расстаются с любыми ощущениями. Сознание заполнял шлак; оно воспроизводило одно и то же, как склеенная в кольцо магнитная лента. Воля мальчика заставляла Мартину двигаться по кругу — от начала зависимости до сцены предельного унижения. Но это был лишь незначительный фрагмент ее сказки…

Тень промелькнула над ней и повисла слева, заслонив солнце. Она скорее догадалась о прикосновении твердого теплого предмета к коже над ухом, чем ощутила его. Покосившись, Мартина увидела рукоятку своего собственного пистолета, зажатую в лапе Аристарха. Батька поглаживал ее стволом — примерно так же, как ласкают собаку.

Девушка задрожала. Ей вдруг стало очень холодно. Прибытие на конечную станцию оказалось намного страшнее и хуже, чем ожидание. Все приобрело ужасающую многозначительность, будто в детстве. Небеса снова были бездонными, а грязь превратилась в бриллиантовые россыпи…

Мартина почувствовала, что Аристарх близок к оргазму, а сама она стремительно приближается к смерти. В тот момент, когда началось извержение, его палец сдвинул с места спусковой крючок. Она попыталась отшатнуться. Судорога пронзила желудок. Она стала корчиться, захлебываясь, но он крепко держал ее за волосы.

А потом ее время вышло. Она должна была умереть.

Но за мгновение до выстрела клон каким-то образом ЗАБРАЛ ее оттуда. И значит, это тоже было «переселением».

* * *

Мир заново рождался из сумерек. Предметы обретали цвет и третье измерение. Они набухали, как весенние почки, и начинали отбрасывать тени. Башня ветряка, подпиравшая небо, протянула в направлении запада длинный черный палец. Указующий перст…

Едва забрезжил рассвет, руки Мицара, лежавшие на бедрах, дрогнули и медленно поползли вверх. Застегнули «молнию» на капюшоне. В ту же секунду клон открыл глаза. Переход от сна к бодрствованию был почти мгновенным. Мицар не зевал и не моргал, привыкая к бледному свету. Он поднял температуру тела, ускорил сердцебиение, бодро вскочил на короткие ножки и вышел отлить.

Погода не изменилась. Слабый западный ветер принес облака, но не пролилось ни капли дождя. Во все стороны тянулись унылые холмы. В пыльных наносах остались собачьи следы. Клон не обратил на них внимания. Кажется, ему пришлось уничтожить стаю… Все, что случилось около полуночи, было сном, да и тот приснился не ему. То был сон для его темной стороны; лучше, чтобы он там и оставался.

Клон был слегка разочарован. Мартина не оправдывала надежд и затрат энергии. Она не помогла ему. Ее роль оставалась пассивной и сводилась к медленному самоуничтожению. Не обязательно физическому. Она была глупой слабой сучкой. Все самое важное осталось за порогом ее восприятия. Она уделяла слишком много внимания собственной боли и позволила Аристарху раздавить себя. Впрочем, Мицар понимал, что мало кто способен на большее.

До «встречи» с ним она была всего лишь жертвой — чего же требовать от жертвы?.. Настроение Мицара постепенно улучшалось. Он с удовлетворением подумал о том, как сильно изменил это жалкое существо. Теперь оно стало почти безупречным медиумом. Препарируя его воспоминания, клон извлекал из них то, о чем оно не подозревало. Например, информацию о человеке без имени и даже без достоверного голоса — голос в телефонной трубке наверняка был синтезирован. Аристарх тоже не знал этого человека в лицо, хотя и получал от него приказы. Мицар мог бы добраться и до Аристарха. Наверное, это было бы любопытно — все равно, что исследовать помойную яму, — но явно преждевременно. Сначала нужно попасть в город и выяснить, что случилось с Мегрецом.

Клон подводил итоги.

Прошла еще одна ночь, а он так и не обнаружил следов присутствия другого клона. Мегрец направлялся в город и почти наверняка достиг цели; Мицар ничем не отличался от него. Следовательно… «Почти ничем», — подумал он. Невозможно забыть о жутком существе, похищающем половину времени и физических сил…

Вряд ли в городе станет легче. Шумное место, зловонное место… И все же мальчик зашагал на северо-запад, предоставляя медиумам возможность ползти следом. Клон знал, что будет в течение ближайших часов: бессмысленная гонка за укорачивающимися тенями, послеполуденная жара, затянувшийся отдых в тени…

Еще один шанс для глупой слабой сучки.

* * *

Старик открыл глаза и не сразу понял, где находится. Теперь ему казалось, что он провел ночь в наглухо запертом шкафу, в который не просачивались даже обрывки сновидений. Или, лучше сказать, в холодильнике. Темном, отключенном от сети холодильнике, хранящем только один неистребимый запах — старости. Молью — вот кем был старик. Молью, умирающей в нафталине…

Неловко ступая затекшими ногами, он перешагнул через порог и внезапно остановился. Потом обернулся и наклонился, чтобы получше рассмотреть место, на котором всю ночь просидел мальчик.

Там лежали жирные белые личинки. Они не были раздавлены, несмотря на то что утрамбованная земля казалась очень твердой. Свет восходящего солнца действовал на них как растекающаяся лужа раскаленного металла. Личинки съеживались, чернели и рассыпались в пыль…

Старик завороженно смотрел на высыхающие влажные пятна — отпечатки маленьких ягодиц мальчика. Личинки были только тут — и что это означало? Очередной бессмысленный фокус клона? А может быть, тот просто расширял круг своих странных увлечений?

Старик протянул руку к одной из личинок. Он вряд ли соображал, зачем делает это. Когда он нагнулся пониже, в глаза хлынула темнота, будто он погрузился в нефтяное озеро… Старик выпрямился и торопливо заковылял вокруг башни в поисках уединения. Иногда в нем просыпалась ложная стыдливость.

Он опорожнил мочевой пузырь возле желтеющего кустарника, чтобы хоть его влага не пропала даром.

…Две фигуры удалялись от него, двигаясь по безжизненной шахматной доске, расчерченной на квадраты межами заброшенных полей. Одна — стройная, как офицер, другая — маленькая, как пешка. Но то была ПРОХОДНАЯ пешка. И когда она дойдет до места назначения, кое для кого партия закончится. Старик не понимал, но предчувствовал это. Он был фигурой, предназначенной в жертву. Хорошо, если не напрасно. Вполне возможно, что люди из Святой земли были никудышными игроками…

По мере того как клон удалялся, тоскливое чувство усиливалось, превращаясь постепенно в физическое неудобство, а затем и в острую боль. «Что они со мной сделали?» — спросил старик у своей тени, а затем у неба. Он чуть не заплакал от боли.

Небо ответило ему всплеском слепящей голубизны и хрустальным звоном в пустоте…

* * *

(Неожиданно его память совершила прыжок в прошлое. Это был приятный, полезный каприз — как вспышка света в темной ванной, усыпанной битым стеклом, по которому надо прокрасться босиком.

Другая беседа с Низзамом. Когда-то Низзам изводил его своими дурацкими парадоксами. Да и происходило ли это на самом деле?.. Во всяком случае, он помнил декорации: оазис, окруженный песчаными дюнами; закат; неподвижные верблюды; неоновый свет над караван-сараем. И даже заунывное треньканье какого-то щипкового инструмента…

— Что это? — спросил Низзам с поддельным комическим испугом, указывая на жирную тень, которую старик топтал ногами. Тот знал, как надо отвечать.

— Это тень Демона.

— Всего одна?

— У Демона миллион теней. Самая большая накрывает Землю.

— Самая большая — это червяк, который жрет понемногу твой мозг.

— Нет, — сказал старик простодушно.

— Приложи ухо к голове — и услышишь очень тихий хруст.

— Чье ухо? К чьей голове?

— Твое ухо, твоя голова, глупый старик!..)

* * *

Он шел по следам клона и девушки, пока полуденное солнце не начало плавить ему макушку. Старику казалось, что он действительно слышит «очень тихий хруст»… А потом снова был привал, сон без сновидений в прохладе погреба, стоны девушки иужасный взгляд из-под капюшона — к счастью, направленный мимо него.

Глава 7

Ярость проникает глубоко в нас. Это — эра видеонасилия.

Лу Рид

…Рикша довез ее до пересечения Нейтральной с Ущельем и наотрез отказался топать дальше даже за двойную плату. Правильно, жизнь дороже. Получив монету, парень сразу же припустил в сторону Блокады, стуча подковами по булыжной мостовой. Здоровенный даун — но без оружия у него не было шансов.

Чтобы не привлекать к себе внимания, надо было двигаться. Мартина медленно шла по тротуару, и ночь окутывала ее влажной простыней. Прохлада и страх… Томительное ожидание… Ощущение опасности было острым и почти приятным, как секс на грани садомазохизма… Фонари горели лишь кое-где, обозначая входы в забегаловки. Выше второго этажа не было видно ни единого огня. Между островами света попадались участки, залитые чернильной тьмой.

Вскоре Мартина могла различить отдельные человеческие силуэты. Мелькали красноватые искры сигарет, дважды сверкнула бутылка и один раз — совсем рядом — белки чьих-то огромных выпученных глаз. Она услыхала шепот из подворотни — грязный, влекущий, угрожающий… Она и сама не понимала, зачем рискует. У нее были дурные предчувствия, и она смирилась с неизбежным. Что случается с безмозглыми бабочками, когда заканчивается их сезон? Она узнала это той же ночью.

Возле кабака Карлоса-Мухомора ее облапали патрульные. Идиоты. Она никогда не держала при себе оружия в пределах карантинного пояса. Если верить Кисте, а та была тертой сукой, опасаться следовало не прыщавых курсантов из ментовского лицея, а тайных агентов охранки.

Мартина оглянулась. Следили ли за ней? В темноте могло происходить все, что угодно. Она свернула в знакомый проходной двор. Не очень благоразумно, зато «стерильность» гарантирована. Здесь пришлось пробираться на ощупь. Ее ладонь поглаживала кирпичи, вторая рука была выставлена вперед — на всякий случай. Иногда местные развлекались, делая больно курочкам вроде нее, — для этого достаточно стоять у стены и держать бритву на уровне лица. И все равно Мартине было гораздо интереснее здесь, чем на уроках в средней школе… Она споткнулась обо что-то мягкое, но массивное. Перешагнула через труп и с облегчением увидела впереди изломанный серый просвет.

Выход был забаррикадирован мусорными баками, однако девушка знала запасной маршрут — через дыру в заборе, автомобильный отстойник и кухню муниципальной столовой. Сейчас в столовой питались только крысы и тараканы. Когда под ее тяжелым ботинком что-то вкусно захрустело, Мартина зажгла миниатюрный фонарик. Тонкий луч выхватил из темноты разбегающихся зверьков. Отражения вспыхивали в зрачках, как звезды…

Она отодвинула решетку водостока и пошарила в подполе. Нащупала тяжелый сверток и вытащила из тайника любимые игрушки, тщательно завернутые в три слоя целлофана. Мартине повезло: несмотря на то что она была одной из самых молодых сук в банде, ей достались солидные железки. Пушка была крупнокалиберная, трофейная, с клеймом «Генералов», а нож взят из разгромленного оружейного магазина на Земской. Вот только на байк она себе еще не «заработала»…

Мартина сунула ствол за пояс, а нож — в рукав. Теперь достаточно было резко разогнуть руку в локте, чтобы наборная рукоять скользнула в ладонь. Она тренировалась практически ежедневно и с завидным упорством.

Она задвинула решетку, подняла голову и ощутила сквозняк, которому неоткуда было взяться. Внутри тонкого светового шнура плясала потревоженная пыль.

Одна крыса замерла, будто парализованная светом. Тварь была лысой и почти прозрачной. Внутри мутно-белого мешочка переливались внутренности.

Мартина помнила все, о чем назойливо тарахтел поп на своих уроках. Крысы — тоже Божьи создания, и она должна любить их. А если они — глюки, порождения Демона, то их не существует. Она знала, как следует относиться к отраве, льющейся в уши, прилипчивой мрази, обманывающей глаза, нюх и заставляющей осязать неосязаемое… Она протянула руку и прикоснулась к крысе.

Что-то было не так. Возможно, та была отравленной или больной. Или Мартине довелось увидеть крысу-имбецила. При мысли о том, что очутилась в крысиной психушке, девушка улыбнулась. Она поднесла зверька ближе к лицу. Теперь крыса начала дергаться. Она скалила стеклянные зубы, царапала лапками воздух и обвила запястье Мартины гладким, чуть розоватым хвостом.

И тут Мартина поняла, в чем заключается несуразность. Луч фонаря, который она держала в другой руке, не преломлялся и не рассеивался, проходя сквозь жирную мутную плоть.

Она подбросила крысу в воздух, и та начала таять — с хвоста. Мартина схватила нож и ударила по ней, но к тому моменту, когда лезвие должно было рассечь тело крысы пополам, на траектории падения осталась одна голова. Потеряв равновесие, девушка шагнула вперед. Крысиная голова стукнулась об ее ботинок, почернела и прилипла к коже, стала наростом на носке в виде черепа без нижней челюсти; от него отделились два глазных яблока, укатившихся в темноту с металлическим дребезжанием.

Бросив взгляд на часы, Мартина заторопилась.

Через заднюю дверь кухни она выбралась в переулок, впадающий в Нейтральную, и оказалась в свободной зоне. Здесь не имел силы даже карантинный кодекс. Стопроцентная демократия. В самый раз для любительниц острых ощущений…

Переулок заканчивался тупиком. В том году Нейтральная разделяла зоны влияния аристарховцев и «Сук». Граница проходила точно по осевой. Мартина находилась на своей территории.

В переулке было темно, будто внутри зарытого гроба. На небе — ни одной звезды. Мартине это показалось странным, но не более, чем многое другое. В утробе майской ночи раздавались полупереваренные звуки.

Девушка завернула за угол и увидела далекий красный фонарь под навесом канна-бара «Чертово колесо». Сквозь щели металлических жалюзи пробивался мерцающий свет. Внутри бара кто-то истошно орал под пыткой.

Сегодня «Суки» праздновали захват заложника. И значит, пахло большой разборкой. Еще не поздно было смыться. Но у Мартины никогда не хватало сил сопротивляться искушениям.

На тротуаре перед баром стояла дюжина байков и два джипа, один из которых принадлежал Плаценте — роскошная тачка с наворотами и фальшивыми номерами, угнанная из гаража какого-то миддла. Тут же вертелись десятилетние щенки, торговавшие собой и планом вразнос.

Мартина нырнула в подворотню за пятьдесят метров от бара и зашла с черного хода, как обычно ходили свои. Возле двери скорчился безногий нищий. При появлении девушки он переместился поближе к ступенькам. Его голова в струпьях оказалась на уровне ее развилки. Он захихикал и высунул неправдоподобно длинный язык. Колебательные движения кончика напоминали трепыхание крылышек колибри. О колибри она знала из учебного фильма.

— Это будет стоить тебе всего гривенник, дорогуша, — прошамкал нищий.

Мартина приготовилась пнуть его под дых ботинком с металлическим кантом. Безногий предусмотрительно и резво отодвинулся.

Она постучала в запертую дверь. Открылось окошечко, в которое с трудом можно было просунуть руку. Драная тридцатилетняя кошка по кличке Киста уставилась на Мартину подведенными глазами.

— Подайте жертве Джихада!.. — заблеял нищий с панели.

— Пошел в задницу! — рявкнула Киста. — С таким прибором — и без капусты?! У тебя ж член до земли достает!

— Чтоб ты забеременела от своего большого пальца! — заорал калека, убираясь подальше и активно работая колодками.

— Привет, сука! — сказала Мартина. — Открывай. Тут нежарко.

— Шевели жопой! — огрызнулась Киста и загремела засовами.

Все это была декорация для лохов. Из бара имелось еще два «аварийных» выхода — на случай неотразимого наезда. До сих пор ими ни разу не пользовались.

Мартина миновала предбанник, в котором стояло кресло-качалка и мерцал десятидюймовый экранчик — Киста смотрела «Лебединое озеро» в постановке труппы трансвеститов по кабельному каналу, — и сразу попала в заднюю комнату бара.

Тут «Суки» забавлялись с Кровяником — одним из лейтенантов Аристарха. Тот уже не орал, а задушенно хрипел. Мартина засмеялась. Ей нравился угар. Атмосфера была наэлектризована до предела. Даже безжалостно яркий свет голой стоваттной лампы действовал возбуждающе. В соседнем помещении гремел улетный рок.

По здешним меркам забава оказалась утонченной. Кровяник в одежде новорожденного был распят на бильярдном столе. Перед ним вертелась голая Ветла — бывшая центровая из публичного дома «На Рымарской», — изредка надавливая на его чувствительные места каблуками, а еще две девки охаживали его распухшие и кровоточащие телеса мокрыми кожаными ремешками. Лейтенанту светила, по меньшей мере, импотенция. Сама Плацента нежно держала Кровяника за голову и ласкала своими треугольными накладными когтями, которыми можно было вспороть живот рыбе, — следила за тем, чтобы мужик не закрывал глазки и не закатывал зрачки. Судя по его виду, экзекуция продолжалась достаточно долго.

Вокруг стола топтались под музыку еще с десяток полураздетых телок. Некоторые целовались взасос. Почти каждая была при оружии.

— Всем сукам привет! — сказала Мартина и направилась к столику, заставленному стаканами и пивными банками. Ветла показала ей средний палец, не переставая вертеть задом над потеющим Кровяником. Плацента посмотрела мутными, налитыми кровью глазами. Она отличалась тяжеловесной красотой, сангвиническим темпераментом и прославилась тем, что откусывала котятам головы, а мальчикам — головки. Первое — на спор; второе — для собственного удовольствия.

— Смотри, сосулька, — то ли предложила, то ли пригрозила Плацента. — Пропустишь самое интересное!..

Мартина была здесь одной из немногих «натуралок» и потому не пользовалась всеобщей популярностью. Две трети банды составляли лесбиянки; фанатичных феминисток было еще больше. Мартину вся эта половая хрень мало волновала. Главное, чтобы жить было весело. В своем квартале и школе для миддлов она подыхала от скуки.

Пиво оказалось теплым и пенным, как дерьмо из огнетушителя. Мартина захватила с собой пару доз «пурги» в растворимых пленках, но решила потерпеть до утра, когда все суки поголовно начнут валиться с копыт от усталости. Кровяник интересовал ее не больше, чем болонка, угодившая на живодерню. Она жаждала настоящей потехи: рано или поздно Плаценте захочется «покататься».

Но увидеть «самое интересное» в тот вечер Мартине так и не довелось.

* * *

Она поняла, что случилось непоправимое, когда Ветла внезапно перестала двигаться и округлила глаза. Кровяник злорадно заржал — громко и от души, как смеются в последний раз. Плацента среагировала мгновенно — ее рука дернулась к поясу. Со своей позиции, да еще сквозь сизый дымок, Мартина могла разглядеть немногое, но увидела достаточно, чтобы испугаться.

В соседнем помещении, где обслуживали клиентов, сидела молодая тощая сучка в кожаном прикиде и болтала с Бибиком — ди-джеем из «Цитрона», которого здесь терпели из-за голубизны и хороших манер. Девка вела себя раскованно. Судя по всему, оба уже успели вмазаться.

Мартина узнала себя не сразу. Появление глюка застало ее врасплох. Она слыхала о таких вещах, но впервые с нее самой «сняли кальку». Искать живого сканера было некогда, да и незачем. Скорее всего, им был Кровяник. Времени на то, чтобы прикончить его, все равно не осталось. И ничто не могло изменить ее участи. Она внезапно вспомнила о крысе-глюке. Если даже Мозгокрут играет на стороне Аристарха, то помоги Бог всем сучкам! Она явно ошиблась, выбирая команду.

Каковы будут действия «Сук», Мартина знала точно. Отличить прототип от копии невозможно; глюк наращивает абсолютно идентичную плоть. В подобных случаях единственный надежный способ избежать фатальной ошибки — это убить обоих.

Мартине не хотелось подыхать в цветущем возрасте. Но она отдавала себе отчет в том, что для Плаценты это будет небольшой потерей. Поэтому она нырнула под стол раньше, чем рыло сорок пятого повернулось в ее сторону. В тот же момент глюк взорвался. Взрывчатое вещество составляло чуть ли не половину массы его тела.

Тушка Бибика отправилась прямиком на небеса, но долетела только до второго этажа и частично застряла в перекрытии. Мощный взрыв потряс здание. Ударная волна вышибла перегородку и зашвырнула в заднюю комнату половину стойки, десяток бутылок и чью-то голову. Ветла, нашпигованная стеклянной шрапнелью, завизжала и рухнула на бильярдный стол поверх Кровяника. Свет вспыхнул ярче полицейского прожектора и погас. Наступил дымный пыльный ад.

Мартину не задело осколками; столик встал на дыбы и прижал ее к стене, послужив щитом; в результате удара дюралевой плоскостью у нее были расквашены нос и губы. Оглушенная, она сползла на пол, очутившись в ненадежном укрытии. На зубах скрипела осыпавшаяся крошка. В темноте страшно кричала Ветла. Загремели частые выстрелы — Мартине показалось, где-то далеко, на самом же деле рядом. Потом кто-то забросил в бар осветительную шашку.

Из своей щели Мартина видела покосившийся пол и наклонившиеся стены. Все предметы плыли у нее перед глазами, словно отбросы по реке. Довольно блевотное впечатление, особенно когда обнаруживаешь, что «отбросы» еще живые и пытаются плавать. Некоторые без рук, другие без ног, третьи с вывалившимися кишками. У Плаценты, например, была отрезана правая грудь, а вместо оторванной нижней челюсти свисал язык, казавшийся серым и огромным. Королева Марго, державшая бар, сидела у стены и плакала кровавыми слезами. Причиной было бутылочное горлышко, торчавшее в глазнице, словно окуляр. Кровяник корчился в агонии — его основательно порвало при взрыве.

Мартина ошалело водила глазами по сторонам. Все они, тупые суки, попали в примитивную ловушку. Осталось только выяснить в чью. Если бы она была постарше и поопытнее, то без труда узнала бы «почерк» Аристарха.

Однако она не понимала даже, каковы могут быть последствия. Она ни разу не попадала в крутую переделку. Голова трещала, как сушеная тыква под давлением. Тело налилось свинцом, а бедра и колени горели, будто кто-то прошелся по ним шлифовальным кругом…

Но существовал вполне доступный способ взбодриться. Она пошевелила правой рукой и убедилась в том, что рука в порядке. Ногтем большого пальца отодрала от левого предплечья имитацию татуировки в виде мохнатого мотылька и прилепила пленку к пересохшему языку. Пожевала, чтобы выделилась слюна. Ощутила кисловатый привкус. Всего через пару минут «пурга» начала действовать.

Перед глазами замелькал разноцветный снег. Лежа под сломанным столом, Мартина беззвучно засмеялась. Вокруг продолжалось трехмерное кино — слегка замедленное, что позволяло рассмотреть персонажей во всех подробностях и создавало иллюзию безопасности.

Уцелевшие «Суки» отстреливались, укрывшись за морозильными камерами, но у них не было шансов. В результате взрыва образовался провал в наружной стене. Через него в бар ворвался охваченный огнем мотоцикл с полным баком.

Этот сыплющий искрами болид привел Мартину в восторг. Прогремел новый взрыв — она услышала майский гром. В заднюю комнату ввалилась горящая и вопящая фигура — это Глюкоза исполнила последний в своей жизни стриптиз. Когда еще три суки сгорели заживо, остальные начали сдаваться.

Труднее всего было выкурить Кисту из ее бетонного аппендикса. Лебедка внедорожника проломила заднюю дверь бара. Бампер припечатал Кисту к стене и раздробил ей оба колена. Несмотря на болевой шок, она еще успела повернуться и расстрелять сидящих на переднем сиденье. Потом потеряла сознание.

Марго тоже была упрямой сукой. Мысль о том, что она лишилась не только глаза, но и своей забегаловки, оказалось трудно переварить. Разъяренная стодвадцатикилограммовая баба проползла пару метров на четвереньках и схватила валявшийся на полу винтовочный обрез.

Мартина давилась со смеху, будто смотрела комедию, — до болезненных колик в животе. Обрез в лапах Королевы выглядел миниатюрной игрушкой. Мартина хотела позвать Марго на помощь, потом передумала. Та была обречена, а у нее еще оставался шанс отлежаться в своей щели. Во всяком случае, так ей казалось…

Какой-то нетерпеливый сосунок с двумя пистолетами возник на пороге. Марго всадила ему пулю в живот с такой быстротой, что тот не успел удивиться. Мальчишку выбросило наружу. Толстушка с трудом поднялась на ноги и направилась вглубь бара.

Ядовитый дым от горящего пластика застилал место бойни. Марго смахивала на огромного зверя, заблудившегося в тумане. Точнее, на розовую свинью, топтавшуюся по битому стеклу и производившую слишком много шума. И мясник не замедлил появиться.

Именно тогда Мартина впервые увидела Аристарха, о котором слышала предостаточно. Тот зашел с тыла — могучий мужик с бульдожьей мордой, голый по пояс, но казавшийся одетым из-за узловатой мускулатуры. Кроме того, торс и руки этой бритой гориллы были покрыты густой вязью «резьбы». На груди болталось ожерелье из человеческих зубов, большей частью пораженных кариесом. Собственных зубов у Аристарха катастрофически не хватало, особенно справа, и все оставшиеся съехали набок, будто застигнутые в падении костяшки домино.

Марго начала разворачиваться, но сделала это слишком поздно. По сравнению с мясником она выглядела неуклюже и явно проигрывала тому в скорости. Генетическое недоразумение уже находилось в шести шагах от нее…

Аристарх держал в руках двустволку, больше похожую на сдвоенный гранатомет. Что-то экзотическое. Эксклюзивная модель. Чудовищный калибр для стрельбы в упор. Бесполезная штука на расстоянии свыше тридцати метров, однако Аристарх и не считал ее серьезным оружием. Это было его наглядное пособие, которое он применял исключительно в воспитательных целях.

Марго так и не успела вынести ствол на линию огня.

— Сюрприз! — объявил ухмыляющийся «бульдог» и спустил оба курка.

Мартина стала свидетельницей того, что случается с человеком, в которого попадает заряд картечи из двустволки Аристарха. Эффект был такой, словно с Марго сдуло кожу. Она превратилась в парящее облако фарша. Все вокруг было забросано каплями крови и кусочками мяса. Потом желеобразная масса, оставшаяся от самой толстой суки во всей округе, с влажным звуком шлепнулась на пол.

Мартина почувствовала, что ее вот-вот вывернет. Дым выедал глаза и абразивной крошкой застревал в горле… Ей оставалось продержаться всего несколько минут — до ухода аристарховцев или до контрольного выстрела в голову. Был еще третий вариант, самый неприятный: смерть от удушья.

Сквозь заносы «пурги» все казалось призрачным, отстраненным и в то же время увлекательным. Человеческая суета, нелепый танец холодных механизмов среди космического льда, затянувшего землю. На существах и предметах лежал мистический фиолетовый отсвет. Боль отдалялась и превращалась в острые стеклянные скалы и развалины пирамид на горизонте — не представляющие никакого вреда, если не приближаться.

Мартина и не собиралась приближаться к ним еще несколько часов. Ей было хорошо в наполненной дымом норе. Даже смерть выглядела какой-то театральной, ненастоящей. Как и жизнь. Это придавало существованию почти невыносимую легкость…

— Кто это у нас тут? Иди ко мне, цыпленочек! — вкрадчиво позвал Аристарх.

Мартина сжалась, испытывая огромное желание исчезнуть, провалиться в темный подвал, но оказалось, что обнаружили пока не ее. Батька выволок из-под обитой металлом стойки почти не пострадавшую Милку.

Та была еще моложе Мартины, но занимала в иерархии банды куда более высокое положение — по причине того, что к ней благоволила Плацента. Главная сука обожала таких пухлых голубоглазых крошек с золотистыми кудрями и ангельскими ротиками, вмещавшими не больше полной чайной ложки матерных слов.

Вечеринка продолжалась при свете пламени пожара и в скрещенных лучах фар. Веселье разгоралось по новой. Из шарабана с аккумуляторным питанием доносился рев «Цапа Видбувайло», который жаловался на то, что его «баба появилась слишком поздно, когда толпа легавых перекрыла кислород». Никто не пролил над трупом Кровяника скупой мужской слезы.

Пока люди батьки по очереди совершали заходы на Милку, Аристарх пополнял свою коллекцию зубов новыми экземплярами. Из верхней челюсти Плаценты он щипцами выдрал клык на память.

Аристарх действовал методично, как всякий настоящий маньяк. Он исследовал все трупы по очереди и даже части тел. Ничто не могло отвлечь его от любимой работы…

Мартину охватывала отвратительная слабость. Шансов на то, что батька ее пропустит, не было.

И он ее не пропустил.

* * *

Аристарх приподнял дешевое дюралевое надгробие.

Он ничего не говорил. Он просто улыбался, не прекращая жевать. От его улыбки и патологического взгляда Мартину пробирал озноб. Она ощутила гипнотическую силу чужого безумия.

У Плаценты тоже было не все в порядке с головой, но до Аристарха ей было далеко. Во всяком случае, она не хрустела отрезанными ушами, словно это свежеподжаренные тосты.

Батька рывком поставил Мартину на ноги. Девушке все еще казалось, что ее голова болтается где-то в разреженных слоях атмосферы, а руки свисают до земли. Она пыталась схватить оружие этими слишком длинными и тяжелыми руками, но Аристарх мгновенно пресек жалкие попытки обороняться. Он врезался своим античным лбом в ее переносицу, и она завизжала от боли. Ей почудилось, что одновременно с хрустящим звуком лопнули глаза.

Через секунду визг захлебнулся. Аристарх припал огромными жирными губами к ее лицу и принялся сосать кровь, хлынувшую из разбитого носа…

Она чувствовала себя так, будто погрузилась в болото гниющего мусора. Или как если бы кто-то напялил на нее маску противогаза, только что снятую с двухнедельного трупа. Ее желудок отчаянно трепыхался, словно рыба, пожираемая изнутри ленточным червем, и начал выворачиваться наизнанку…

Аристарха это нисколько не смутило. Он жадно облизал ее, а она поняла, что запомнит прикосновение этих чавкающих губ-присосок на всю оставшуюся жизнь и вряд ли когда-нибудь снова почувствует себя чистой. Слюна психопата казалась несмываемой; эта едкая жидкость проникала в поры кожи, въедалась в слизистую оболочку, стекала под низко вырезанный кожаный жилет и холодеющей липкой струйкой пробиралась между грудей…

На фоне этого было почти незаметно то, что он проделывал с ее руками. Мартина осталась без оружия; хуже того — она осталась голой, потому что Аристарх распорол на ней одежду ее же ножом. От холода она покрылась гусиной кожей, приобретавшей мертвенно-серый оттенок, и теперь сильно напоминала ощипанную остывающую курицу…

Батька скептически оглядел ее, потом поручил заботам какого-то педика из числа самых младших по кличке Буква Гэ, а сам отправился в темный дымящийся бар, чтобы закончить свои дела.

Буква Гэ пристроился сзади и заставил ее нагнуться. «Стой так, я все улажу», — глумливо прошептал он ей в самое ухо, после чего начал насиловать ее стволом револьвера. Судя по всему, единственным чувством, которое она в нем возбуждала, была ненависть.

Вскоре у нее открылось кровотечение, но жаловаться было бессмысленно и еще вреднее для здоровья. Она молча корчилась в углу, пока ее внутренности терзал холодный твердый предмет, и впервые в жизни молилась о том, чтобы ее обошло стороной чужое внимание. Ей повезло, что Милка приняла на себя главный удар…

Тем временем люди Аристарха занялись сколачиванием «сучьего креста» из обломков стойки. Мартину охватило тупое оцепенение. «Пурга» должна была взбодрить ее на ближайшие пару часов, но теперь энергия иссякла, как вода, вытекшая из опрокинутой бутылки. Она не знала, для кого предназначен крест. Кандидатов было всего двое. Следовало признать, что Милка имела значительно больше шансов дожить до рассвета. На мужиков ее имидж порочного ангелочка действовал безотказно. Вдобавок эта сука умудрялась при любых обстоятельствах получать удовольствие.

Аристарх вернулся, похрустывая печеньем, наклонился над Милкой, лежавшей на столе, и поцеловал ее поочередно в оба глаза. «Хорошенькие голубые глазки!..» — просюсюкал Буква Гэ, и все заржали. Батька принялся с чувством декламировать дурацкую детскую считалочку. Его толстый, испачканный в крови палец тыкал то в Милку, то в Мартину. Происходящее весьма напоминало беспредел в школе для умственно отсталых. Но надежды на то, что появятся большие дяди и разберутся со всеми расшалившимися придурками, не было.

Кому не повезло на сей раз, Мартина поняла после мучительно долгой паузы. Палец Аристарха завис неподвижно. Милка отчаянно завизжала и забилась в грязных лапах. Бесполезно. Два здоровенных кретина швырнули ее на крест и начали приматывать к нему липкой упаковочной лентой. Зафиксировали руки, ноги, шею; наложили тугую повязку вокруг головы, не обращая внимания на густые золотистые кудряшки. Потом заклеили рот, чтобы жертва не верещала. Через минуту та оказалась спелёнутой, будто мотылек в своем коконе. Теперь она стонала, выпучив глаза. Из носа брызгали сопли, когда Милка судорожно выдыхала…

Кто-то притащил снаружи богато инкрустированный ящик из черного дерева размером с коробку для сигар и канистру с надписью «Осторожно! Концентрированная серная кислота». Мартина, которую раздирала пополам боль в паху, все же наблюдала за происходящим с каким-то извращенным любопытством. Не моргая. Близость смерти завораживала — тем более что это была и ее смерть. Не каждому удается присутствовать на репетиции.

Батька открыл ящик. Его люди, усталые и довольные, столпились вокруг, тяжело дыша и распространяя кислый запах пота. В углублении зеленого бархата покоился их фетиш. Даже Буква Гэ перестал двигать револьвером. Мартина невольно вытянула шею. Тогда она впервые увидела любимый пыточный инструмент Аристарха.

Издали предмет напоминал какую-то деталь. У него был тусклый металлический блеск. Серебро? Сталь? Платина. Только платина имела специфический бледный отлив. Вблизи инструмент был похож на нелепые очки. А еще на штампованный лифчик для древнеиндийской статуэтки…

Мартину душило что-то, пока она рассматривала две воронки, соединенные дугообразной перемычкой. Отверстия в узких частях воронок были совсем крохотными. Аристарх любовно прочистил их иголкой, хранившейся в том же ящике.

«Я иду к тебе, куколка, — заблеял батька. — Я иду к тебе, любовь моя!..» Он склонился над Милкой и опустил воронки ей на глаза, воспалившиеся до красноты и чудовищно выпученные. Мартина видела, что та пытается дернуться, но не может даже шевельнуть головой. Она подумала, что предпочла бы задохнуться, прежде чем…

Аристарх вдруг вспомнил о ней. Не оборачиваясь, он схватил Мартину за нижнюю челюсть и подтянул к себе. «Я сделал то же самое со своей шлюхой-мамашей», — зачем-то сообщил он ей достаточно дружелюбно, будто поверял семейную тайну. Слезы уже прожигали ей веки, будто кислота…

Между отверстиями воронок и глазными яблоками Милки оставался небольшой просвет, и сбоку можно было видеть, как образуется жидкая линза, а затем набухает и срывается капля… На роже Аристарха появилось такое же выражение, какое бывает на лице ребенка, наблюдающего за мухой, которой он только что оторвал крылышки. Он открыл канистру и осторожно налил кислоту в обе воронки. После этого прилег рядом с жертвой. Его люди заревели гимн банды, в котором практически не было печатных слов.

Судороги пробежали по спелёнутому телу — настолько сильные, что затрещал наспех сколоченный крест. Носовые звуки перешли в непрерывный вой умирающего от голода слепого котенка…

— Кап! — сказал Аристарх с искренним восторгом.

Как только он произнес это, первая капля кислоты упала на широко открытый от ужаса глаз Милки. Мартина почувствовала, что вот-вот провалится в черноту. Ее стошнило, но блевать было нечем.

Потом, когда она увидела слабенький дымок, поднимающийся из-под воронок, она все-таки отключилась.

Глава 8

Ничто не реально, кроме девушки.

Ничто не реально, кроме меня.

Группа «Блонди»

«Я сотру тебя, детка!» — подумал Мицар с холодным неудовольствием. Он никогда не испытывал сильных эмоций, но ему осточертело плохое кино. Сеанс продолжался слишком долго и требовал огромных затрат витальной энергии, а он все еще не нашел то, что требовалось. «Дай мне ключ. Дай мне хотя бы намек, тупица, и мы сможем двигаться дальше…» Его захлестывали волны ее жалоб, ее бессмысленного и бесполезного ужаса. Еще немного — и ему придется подыскивать себе другого медиума.

И все же он предчувствовал, что она мельком видела «ключ»; информация о Мегреце хранилась где-то в ее подсознании, а он пытался выудить дохлую рыбку из абсолютно темной ямы. «Я помогу тебе, животное, — решил он спустя несколько минут. — Помогу в последний раз. Не вздумай благодарить меня — ведь даже я не знаю, что ОН с тобой сделает…»

Мальчик напрягся, совершил над собой значительное усилие, чтобы снова сдвинуть с места застывшие в прошлом фигуры. Почти одновременно он почувствовал, как активизируется мозг сиамского близнеца. После окончательного пробуждения «братца» поток, транслируемый медиумом, претерпел сильнейшие искажения.

В определенный момент Мицар поймал себя на том, что его собственное восприятие стало бесполезным. Все органы чувств лгали. Ему оставалось только отключиться. Он пока еще дорожил своим рассудком…

Клон Алькор начал действовать. Он был настолько силен, что во время сеанса ему не требовался физический покой. Он извлекал информацию независимо от состояния медиума. Он проделывал это с бодрствующими так же легко, как и со спящими. Правда, он редко оставлял после себя материал, пригодный для дальнейшего использования…

Девушка закричала, уставившись перед собой невидящим взглядом.

* * *

…Мартина очнулась оттого, что кто-то зубами вырвал кусок ее правой щеки. Она рванулась, но плоть уже успела испариться. Сквозь ошеломляющую боль пробился запах горелого мяса.

Никто и не думал кусаться. Ухмыляющийся урод отнял от ее лица клеймо, на котором обугливались кусочки кожи. От раскаленного металла шел тошнотворный дымок…

Мартина почувствовала себя уничтоженной. Казалось, что справа обнажился череп и в дыре пылает газовая горелка. И все же она предпочла бы, чтобы ее клеймили по всему телу, лишь бы не оказаться на «сучьем кресте» с воронками Аристарха на переносице.

Воспоминания нахлынули немедленно; она помнила практически все до того момента, когда ее саму положили на крест. Она должна была разделить участь Милки. Липкая лента, воронки, кислота, судороги…

Впрочем, этого не случилось. Мартина потеряла сознание и пришла в себя на голом асфальтовом дворе. Рядом с ней пылал костер, разведенный в мангале. Где-то поблизости вертолетные лопасти месили воздух, и пыль пополам с песком летела ей в глаза. Затуманенным от слез взглядом она посмотрела вокруг. Увидела темную рамку стены, очертившую небо, сторожевые вышки с прожекторами и пулеметами и внезапно вспомнила, где находится. Более того, она вспомнила, зачем она здесь. Вероятно, ей снился сон, но даже во сне присутствовал сводящий с ума эффект дежа вю. И вдобавок слепило безжалостное солнце…

Это место называлось «Главная усадьба». За спиной возвышался замок помещика Вольдемара Подсохи. Здесь все принадлежало ему — кроме людей Аристарха, их мотоциклов и пленных сук. У Мартины были основания опасаться того, что в отношении ее все может очень скоро измениться.

Вертолет, поднявший пылевую бурю, наконец взлетел и взял курс на запад. Это был транспортный Ми-12 с правительственными опознавательными знаками. Груз на посадочной площадке представлял собой ящики, по внешнему виду ничем не отличающиеся от тех, в которых обычно хранят и перевозят автоматическое оружие. Это могло навести на размышления, если бы Мартина сохранила способность думать о чем-либо, кроме своего жалкого положения.

Еще через минуту она обнаружила себя стоящей в неровном ряду клейменых рабынь, голой, если не считать ошейника, и до сих пор зрячей — в отличие от большинства сук, находившихся рядом. Цепь тянулась от ошейника к длинной коновязи. Мартина слегка повернула голову, и это было примерно то же самое, что вертеть заржавевший кран.

Милка стояла справа от нее — ужасающая карикатура на ангелочка с выжженными глазницами. Оказывается, уцелели еще две суки, застигнутые врасплох на стоянке возле канна-бара, — Смола и Пещера. Первая — мощная баба с примесью черной крови, вторая — жирная, коротконогая, чем-то похожая на жабу. Обе были ослеплены при помощи любимой игрушки Аристарха. Свежие клейма розовели на щеках.

Мартина начала мелко дрожать. Не потому, что замерзла, — было довольно жарко. Она дрожала при мысли, что у нее еще все впереди. Колени подогнулись. Она бы хлопнулась в обморок, если бы не смертельная боязнь вызвать раздражение Аристарха. У нее не было иллюзий. Она попала на рынок и знала, что, за редчайшим исключением, отсюда возвращаются только те, кто продает или покупает.

Гул вертолетных турбин затих в отдалении; наступила гнетущая деревенская тишина — не отсутствие отдельных звуков, а отсутствие постоянного фона. В этот момент Мартина почувствовала, как сильно меняется ее отношение к происходящему. Ее охватило безразличие ко всему, включая собственную судьбу. Появилась дурацкая уверенность в том, что ничего окончательно плохого случиться не может. Это было бы легче объяснить, если бы она верила в разную поповскую чушь вроде души. С ней приключилась пугающая вещь — она отделилась от своего изуродованного тела. Было очень похоже на то, что кто-то быстренько вынул из нее эту самую «душу» и отправил на орбиту вокруг дрожащего куска мяса, поддерживаемого костями скелета. Но кусок мяса имел органы чувств — и возникало непередаваемое ощущение, что ими воспользовался посторонний.

Мартина впервые испытала отчаяние слепого существа, связанного с неким зловещим поводырем жгутом нервных волокон. Только вскоре этот «поводырь» немыслимым образом оказался внутри нее.

Шизоидный двойник интересовался чем угодно, кроме сохранности оболочки. Вторая, чужая сеть накрыла мозг, и посторонний метался там, как дикий кот. Глаза Мартины бешено вращались, и при этом независимо друг от друга. Запахи, цвета, звуки вдруг приобрели ошеломляющую интенсивность и миллионы оттенков — столь же легко различимых, как цифры, написанные на бумаге…

Потом дрожь прошла. Девушка похолодела, будто рептилия на закате солнца. Она смотрела, слушала и вынюхивала воздух, различая самые ничтожные мелочи.

* * *

Зáмок был окружен противотанковым рвом. Мост представлял собой сварную стальную плиту, опускавшуюся на дно. Внутренний берег рва переходил в бетонированный склон высотой около пяти метров с размещенными на нем долговременными огневыми точками. Огромная голая равнина перед замком была разделена на сектора и сегменты заборами из колючей проволоки, между которыми имелись узкие проходы, оборудованные скрытыми ловушками. Все это безжизненное пространство простреливалось пулеметами с вышек и больше напоминало концентрационный лагерь или военную часть, какими их показывали в старых фильмах, чем ферму.

За границей оборонительных сооружений начинались обширные поля, на которых по шестнадцать часов в сутки вкалывали дауны, ни на что другое в этой жизни, по мнению хозяина, не способные. Но сельское хозяйство и селекция были второстепенными увлечениями Подсохи. Основное «производство» целиком размещалось в разветвленных многоярусных катакомбах под главным зданием.

Мартина посмотрела в другую сторону. На этот раз она сумела повернуть голову, не обращая внимания на шипы ошейника, вонзавшиеся в кожу. Она с трудом узнала фургон-скотовоз, на котором доставлялся живой товар. На пологом склоне была оборудована специальная стоянка, огороженная металлической сеткой. Там же она увидела и аристарховцев — всего около десяти человек во главе с батькой — и членов других банд, съехавшихся на ежемесячный базар. Особо выделялись яркой раскраской педики с Основы, называвшие себя «Нежные», и ряженые в багровые балахоны клоуны из Национального Фронта. Имело место кратковременное перемирие с туманной целью «пополнения ресурсов». Почти все сосали пиво и гоняли по двору подносивших продукт крестьянок.

Где-то внутри замка ударил гонг.

На базарной площади появился Подсоха, одетый в ослепительно белый халат с шитыми золотом погонами. На поясе у него болтался «сони-уокмен». Из наушников тощей струйкой истекали песни Шуберта. На чалме сиял полумесяц; пальцами помещик перебирал нефритовые четки. Тонкогубым лицом он больше смахивал на немца. Бесцветные змеиные глазки прятались за стеклами пенсне.

Подсоха никогда не улыбался. Он не был психом, ни разу в жизни не вышел из себя и не убил лично ни одного человека. Поэтому его могущество и не снилось таким, как Аристарх. Мартина открыла для себя, что человек может воплощать в себе жесточайший порядок пострашнее хаоса. Болезнь, которую позже назовут «мания фараонов».

Вольдемар медленно спускался по ступенькам. Следом появилась его царственная супруга Оксана в сопровождении евнухов-телохранителей. Чуть позади семенил мавр Раззам — главный у Подсохи по кадровым вопросам.

Появляясь на базарной площади, помещик рисковал меньше, чем могло показаться. В окнах и на крыше «Главной усадьбы» торчали снайперы, которые могли перещелкать «диких» в течение нескольких секунд. Среди тех нередко попадались придурки, но самоубийц, как ни странно, не было.

Подсоха остановился на нижней ступени бетонной лестницы, мельком взглянул на шеренгу голых клейменых баб и развел руками.

— Аристарх, ты больной, мать твою! — сказал он лениво. — Зачем портишь товар? Им надо веки зашивать. Тихо и аккуратно. После тебя у них полгода руки трясутся…

Батька отделился от толпы и, ухмыляясь, направился к лестнице. С его нижней губы капала и немедленно испарялась то ли слюна, то ли пивная пена.

— А это чтобы им ничего не хотелось. Тебе же меньше хлопот.

Он оттопырил десять своих сосисок и пошевелил ими в воздухе:

— Зато какие пальчики! Бери, не пожалеешь!

До Мартины начало кое-что доходить. Женщин ослепляли и содержали в изоляции до тех пор, пока кожа на подушечках пальцев не приобретала сверхчувствительность. По этой же причине среди клейменых не было никого старше девятнадцати лет. Трудно представить, какая работа ожидала их в подземелье замка, — видимо, что-то «интеллектуальное».

Мартина невольно посмотрела на свои руки. Они не привыкли к изящным ремеслам, и все же это были тонкопалые руки совсем молоденькой девушки…

Подсоха кивнул, и Раззам принялся за дело. Дел у него оказалось по горло. Как выяснилось, он был здешним венерологом, а заодно гинекологом и дерматологом. Начался обход, сопровождаемый бесплатным медосмотром. Раззам натянул хирургические перчатки. Смола была им забракована, и раздраженный батька немедленно выстрелил ей в затылок. Он не любил обременять себя балластом, хотя среди аристарховцев наверняка нашлись бы желающие взять ее напрокат.

Поравнявшись с Милкой, Раззам велел той лечь на землю и раздвинуть ноги. Потом долго и тщательно изучал пальцы у нее на руках.

— Такими щупальцами можно микробов оперировать, — прокомментировал Аристарх.

— Двести, — буркнул Раззам.

— Двести пятьдесят.

— Мы не торгуемся. Пора бы тебе запомнить.

— Краями.

— Эту — на сборку, — бросил Раззам своему помощнику, тут же сделавшему пометку у Милки на лбу татуировочным «паркером».

Затем Раззам остановился перед Мартиной. Его черный ус брезгливо пополз вверх. У него было много вопросов.

— Какого хрена? Что за дохлятина? Это баба или транс? Где у нее задница? Где все остальное?

— Не гони, — сказал Аристарх. — У нее другие таланты. — Он красноречиво оттопырил щеку кончиком языка. — Хозяину понравится. Клянусь мамой.

На Раззама реклама не произвела никакого впечатления. Он расплылся в ущербной улыбке, глядя на Аристарха с нескрываемым презрением, как на низшее существо.

— Я знаю, что ему понравится. Уж ты мне поверь, дикий.

Батька нацелился в него средним пальцем и дернул подбородком. Шею Мартины немедленно захлестнула колючая петля, после чего у нее надолго сперло дыхание. Лейтенант Гундосый выдернул ее из строя и подтянул к коновязи. В поле зрения попал труп Смолы с развороченным черепом. Над раной уже роились мухи.

Теперь и Мартина ждала пули в затылок — с тем же невероятным безразличием, будто кто-то собирался сломать игрушку, ей не принадлежавшую. Существо, присутствие которого причиняло ей не больше неудобств, чем, например, собственные внутренности, сделало очередной ход в игре.

* * *

До сих пор она воспринимала жизнь как жалкое барахтанье в бурной подземной реке. Позади — болезненная темнота, в которой уже потеряны причины; впереди — тоже мрак, в котором еще неразличимы следствия. Прошлое и будущее одинаково бессмысленны; настоящее причиняет больший или меньший дискомфорт. Надо уметь удовлетворять себя; никто другой этого не сделает. Течение несет тела, хаотически сталкивая их или разделяя навсегда, и цель у всех только одна — удержаться на поверхности как можно дольше. Лучший способ общеизвестен. Это также можно уподобить канализационному стоку, потому что вместе с живыми река несет трупы, которых даже больше, чем живых.

Однако Мартина не могла представить себе раздвоение русла. Через мгновение произошло именно это. В одной реальности ее снова запихнули в душный фургон для перевозки скота, который затрясся по направлению к городу. И продолжение было ей известно. Ее ценность как вещи равнялась нулю. Аристарх будет обращаться с ней соответственно.

В другой реальности, которая вовсе не была сном, ее «поводырь» столкнулся с мощным противодействием. Настолько мощным, что она попала в ловушку на запретной тропе прошлого и оказалась среди кривых зеркал, раздробивших ее отражения и исказивших их до неузнаваемости.

Но Мартина оставалась всего лишь статистом. Настоящая война разразилась между теми, кто использовал ее сознание. Для «поводыря» не было сомнений относительно того, счем он имеет дело. Темный Ангел впервые отреагировал на его присутствие…

Это была абсолютная, законченная, идеальная шизофрения. Мартина приобрела две параллельные жизни — никакая «кислота» не могла разделить ее личность столь радикально. Позже нечто подобное произойдет с ней еще раз — за несколько секунд до того, как Аристарх прикончит ее выстрелом в голову. Но сейчас она была потрясена и раздавлена. Так же беспомощна, как клинический псих, натыкающийся на невидимые углы и шарахающийся от призраков.

Ее призраки были вполне реальны. И двойственное существование не продлилось долго.

* * *

Мартина первая заметила то, что стало очевидным для других немного позже, когда новые искажения, внесенные Мозгокрутом, достигли порога восприятия.

Сверкающий клин приближался с юга, двигаясь до некоторого момента совершенно бесшумно. Потом клин распался на серебристые силуэты, в которых не было ничего природного. Они воплощали в себе чистую техногенную угрозу.

Мартина закричала, тыча рукой в южном направлении. Вместо крика у нее получился сдавленный хрип — петля все еще туго перетягивала горло. Силуэты стремительно увеличивались в размерах, отбрасывая слепящие блики… Она вдруг осознала, что находится на голом клочке асфальта и здесь негде спрятаться даже кошке.

«Дикие» бросились врассыпную. В поднявшейся суматохе снайперы успели застрелить несколько человек, однако остальные получили незначительную отсрочку. Ослепленные рабыни ползали у них под ногами, визжа от ужаса…

Если это и был капкан, то явно устроенный без участия Подсохи. Помещик выглядел в высшей степени растерянным, а все происходящее — слишком неправдоподобным для облавы. Вольдемар и его жена имели около пятнадцати метров форы, но это их не спасло. Атака последовала скоро, и она была сокрушительной.

Эскадрилья правительственных штурмовиков заходила на цель на малой высоте. Мартина наблюдала за ними, завороженная их красотой и совершенством. Чем не ангелы? Она могла разглядеть опознавательные знаки и номера, присвоенные в небесной канцелярии. Солнце отражалось от фонарей, головных частей ракет и вертушек бомбовых взрывателей. За остеклением кабин не было видно пилотов, и от этого смерть казалась только неизбежным следствием законов механики и гравитации…

Первое звено сбросило бетонобойные бомбы, превратившие в непроходимое месиво южный склон холма на подступах к Главной усадьбе. После второго захода и бомбометания надземная часть замка начала оседать, складываясь, словно карточный домик.

К этому моменту погибли почти все, оставшиеся снаружи. Аристарху пришлось помучиться перед смертью. Под ним взорвался бензобак его мотоцикла, и он прожил еще несколько минут, лишившись живота и своего татуированного великолепия. Подсоха, Раззам и трое «Нежных» оказались погребенными под обломками рухнувшей стены. Царственной Оксане насквозь пробило грудь автомобильным глушителем. На месте коновязи, к которой были привязаны слепые суки, осталась только шестиметровая воронка.

Где-то на нижних этажах взорвался газ, и над руинами расцвел пылающий факел. Судя по всему, подземный завод перестал существовать. Никто не сумел уйти на безопасное расстояние…

Издали и сверху убежище Подсохи было похоже на мышеловку, оплетенную колючей проволокой, в самую середину которой кто-то нанес несколько сминающих ударов огромной кувалдой. Отбомбившись, штурмовики прошли над развалинами на бреющем и отвалили в сторону города.

Этого Мартина уже не видела. На сей раз ей повезло, если, конечно, считать везением легкую, быструю и безболезненную смерть. Последний подарок цельнометаллических ангелов… Она мгновенно превратилась в пыль в эпицентре объемного взрыва.

Ее «поводырь» оглох, ослеп и онемел. Передача информации прервалась. Этот канал был потерян навсегда. Единственный «допрошенный» свидетель и очевидец исчез. Отныне путь к замку Подсохи был закрыт для медиума. Алькор вынудил Ангела уничтожить след Мегреца. Подробности уже не имели решающего значения. Мицару предстояло заменить погибшего клона.

Но смерть медиума оказалась только следствием искажения. Существовал альтернативный сценарий.

В этот самый момент Мартина, лежавшая на заплеванном полу фургона, испытала неожиданное облегчение. Она мгновенно излечилась от уникальной болезни. «Шизофрения» прошла внезапно и без всяких последствий.

Кошмар продолжался наяву.

* * *

Сквозь дрему старик слышал, как кричала девушка. Он пытался открыть глаза, но не мог. Веки были фиолетовыми изнутри, будто предгрозовое небо. На этом фоне кружили птицы, уделом которых были странствия и постоянная тревога…

Несколько минут (или часов?) он прожил в полной уверенности, что птицы по кусочкам склевывают его мозг, как будто тот был черным вспаханным полем с ровными рядами параллельных извилин. Стае требовалась целая вечность, чтобы собрать верхний плодородный слой и унести его за горизонт. Но и птиц было слишком много; их тела и крылья застилали небо… пока не появилось пугало. Живое пугало.

Оно кричало, шагая наискосок через глубокие борозды, и размахивало руками, отгоняя голодных птиц. Поначалу старику было трудно «разглядеть» его. Потом, когда пугало приблизилось, он узнал в нем девушку, только лицо ее оказалось черным, будто опаленным солнцем (но что было солнцем в стране его мозга?). Вместо глаз зияли металлические воронки, по которым ползали мухи. За девушкой тянулся след, напоминающий царапину, рассматриваемую через увеличительное стекло…

Стая медленно уплывала за горизонт — туда, где обитали все прочие тени прошлого. Девушка исчезала в противоположной стороне, направляясь в будущее. Старик почувствовал жуткую неизбежность падения вдоль этой двухмерной оси, не оставляющей возможности пребывать в неподвижности и удержаться в точке покоя. Его стремительно несло к пробуждению.

Наконец он открыл глаза и в течение нескольких секунд не мог понять, где находится. Вместо неба над ним нависал низкий потолок, исчерченный параллельными полосами. Пол был металлическим, и только с одной стороны его освещал сияющий квадрат.

Старик вспомнил, что именно так выглядели внутренности послеполуденного укрытия, найденного мальчиком, — старого контейнера, стоявшего на краю леса. Девушка сидела рядом с ним и по-прежнему издавала громкие стоны, но его взгляд оказался прикованным к маленькому хозяину кошмаров…

Он увидел детское личико с закрытыми глазами, обычно безмятежное, но сейчас перекошенное и уродливое. Впервые на своей короткой памяти он проснулся раньше клона. Однако это было верно лишь наполовину. Потому что если малыш, которого он знал, действительно спал, то другой, прятавший лицо в капюшоне, несомненно, бодрствовал. Старик догадался об этом по расстегнутым «молниям» и характерному подрагиванию конечностей. Руки мальчика с пухлыми пальцами и длинными ногтями были неестественным образом вывернуты. Примерно так же, как руки куклы, которую с умыслом или по ошибке собрали задом наперед.

Старику хотелось сбежать, но он знал, что будет вынужден вернуться, не пройдя и сотни метров. Их судьбы были связаны неразрывно, как жизни белой акулы и рыбки-лоцмана. Старик знал и то, ради чего держится рядом с мальчиком, — прежде всего, ради пищи и безопасности. Не так уж мало. Однако целью их симбиоза было еще кое-что, кроме выживания. Терминал. Небесполезная реликвия. Святыня. Артефакт. Старик имел самое смутное понятие об этом предмете…

Мальчик открыл глаза. Очередное быстрое пробуждение, после которого он необратимо изменился. И суть изменения заключалась не в форме, а в функции. Будто невидимая рука развернула голову «куклы» на сто восемьдесят градусов…

Мицар улыбнулся старику, и того охватила пьянящая радость. Они были как два сообщающихся сосуда. Эмоции, переполнявшие первого, с небольшой задержкой перетекали и во второго — это превосходило даже родственную близость и являлось настоящим проклятием для старика, душа которого утратила обособленность. Его зависимость была худшей из всех возможных.

Он уже понимал: их путешествие подошло к концу. Неожиданное ликование клона означало, что тот отыскал дорогу в призрачных ландшафтах прошлого, продолжавших существовать лишь в измерениях человеческой памяти — крайне неустойчивых и, самое главное, подверженных неконтролируемым искажениям. Старик испытывал невольную радость, однако с приближением цели явно укорачивался остаток его жизни.

Он был так увлечен собой, что не заметил, как проснулась девушка. Просто она внезапно перестала кричать. Повернувшись к ней, старик наткнулся на пустой взгляд. Чего-то не хватало в ее лице (так иногда не хватает минутной стрелки на циферблате часов), и кое-что было лишним — свет и тени пробегали по нему; свет и тени, которым было неоткуда взяться…

Глава 9

Верните мне мою разбитую ночь,

Мою тайную комнату, мою тайную жизнь.

Леонард Коэн

Под утро гостиница «Одинокий всадник» чем-то напоминала морг, обставленный если не по высшему, то по первому разряду.

Ночной портье Христиан Раковский, страдавший воспалением мочевого пузыря и плоскостопием, вышел из туалета и, шаркая подошвами разношенных туфель, вернулся к своей конторке. Здесь он принялся заполнять карточку «собачьего» тотализатора. Он позволял себе играть по маленькой (всегда по маленькой!) — одна из немногих радостей в жизни пожилого, скучного, ничем не примечательного холостяка.

Из лампового радиоприемника, стоявшего на массивной деревянной этажерке за его спиной, доносилось пение Марианны Фейтфул: «…И этот укол, наверное, станет последним…» Старушка знала, о чем пела! Что-то невыразимое таилось в звуках ее безжизненного надтреснутого голоса. Христиан мог бы и сам порассказать о сомнительных преимуществах печального опыта. Но сейчас он просто слушал, и душа его отдыхала.

Ночной портье обожал эту станцию. Как приятно было слышать голоса с того света! И заметьте — без всякой спиритуалистической чепухи. При этом Раковский чувствовал себя старьевщиком, сладострастно ковыряющимся в тряпье, извлеченном из бабушкиного сундука и присыпанном нафталином, — тряпье, которое когда-то, возможно, было чьим-то свадебным нарядом.

Музыка прошлого века позволяла ненадолго забыть о настоящем. Успокаивала, как партия в шахматы со старым другом. Или как укол морфия, если уж на то пошло. Но дело в том, что у Христиана Раковского не было старого друга. У него был только старый радиоприемник. А от пагубных привычек он, слава богу, давно избавился.

Порой ему почти удавалось убедить себя в том, что музыку передают вообще с другой планеты, населенной молодой и жизнеспособной расой, и планета эта находится не в ином времени, а в ином пространстве. Вот только добраться до нее все равно невозможно, как невозможно вернуть собственную юность. Ему не дано снова ощутить порывы свежего ветра на лице, ловить ртом капли пьянящего весеннего дождя, целовать девушку, испытывать чистую радость существования, но он мог хотя бы «видеть» сквозь неразрушаемое, постепенно теряющее прозрачность стекло усталости и близкой старости, как клонятся верхушки деревьев и трепещут отдельные листья в ландшафтах его грез, озаренных закатным солнцем.

…Вскоре Марианна запела печальную «Балладу Люси Джордан». Легкая музыка. Легчайшая. Ничего серьезного, боже упаси! Иногда даже от легкой музыки хотелось выть на луну. Но сегодня портье испытывал лишь приятную ностальгию.

В звенящей тишине холла и впадавших в него коридоров резкий женский голос звучал как последняя человеческая песня на Земле. В иные ночи Христиану казалось, что «Одинокий всадник» населен призраками. Это было не так уж глупо. Случалось, здесь умирали при невыясненных обстоятельствах. Бывало и такое: люди, прошедшие мимо конторки портье и с улыбкой вручившие ему ключ от номера, не возвращались вовсе, а чуть позже он находил их счета оплаченными, а заказы — аннулированными.

Раковский до сих пор не знал, кому принадлежит гостиница и на кого, собственно, он работает. Его наняли через агентство четыре года назад; в первых числах каждого месяца он неизменно обнаруживал в специальном отделении конторки конверт с оговоренной в контракте суммой. Большинство постояльцев было записано под явно вымышленными именами; часть номеров сдавалась в аренду мелким юридическим конторам и частным детективным агентствам, каких полно в каждом квартале карантинного пояса.

Единственное отличие «Одинокого всадника» от сотен подобных заведений состояло в том, что это было невероятно спокойное место. За четыре года — ни одного налета, ни одной полицейской облавы (хотя Христиан наблюдал немало любопытного). Феноменально… Первое время ночной портье ни на минуту не смыкал глаз, старался пореже отводить их от двери и почти не вынимал правую руку из кармана, в котором лежал его допотопный «наган» времен Первой мировой. Позже до него дошло, что к концу жизни он случайно обзавелся высокими покровителями. И он расслабился — настолько, что позволял себе слушать ночную станцию, передававшую музыку его юности…

Баллада закончилась; раздался дребезжащий голос ведущего ночной программы. Тот был местной знаменитостью, почти культовой фигурой — человек, в свое время скрывавшийся от всесильного КГБ под псевдонимом Морковная Корова. Христиан знал его лично, хотя и был на двадцать пять лет моложе.

Морковной Корове недавно стукнуло сто; от гривы длинных волос на голове остался жиденький хвост, зато седая борода до живота и неизменная трубка в зубах, набитая турецким табаком, по-прежнему были заметны издалека. Несмотря на почтенный возраст и слабеющие ножки, великий старец рок-н-ролла без охраны совершал почти ежедневные прогулки от радиоцентра до клуба, носящего его имя, с веселым спокойствием дервиша принимая все плохое и хорошее, что случалось по пути. Кстати, плохое случалось гораздо чаще, но Морковная Корова не терял равновесия.

Сейчас он доверительно сообщил ночному портье, что луна идет на убыль, силы тают, творческая потенция снижается. Черт возьми, как это верно подмечено, Ватсон! Сил у Раковского осталось ровно столько, чтобы дошаркать до туалета при следующем болезненном позыве, ну а о потенции и говорить нечего. Столетний монстр решил поднять настроение всем страдающим от идеальной бессонницы кинксовской «Ты меня достала» в оригинальном исполнении. В те дни немногие уцелевшие после Великой депрессии старички находили особый кайф в потрескивании виниловой пластинки. Христиан Раковский принадлежал к их числу…

Видимо, он увлекся. Может быть, он на время закрыл глаза. Более чем вероятно, что и со слухом в его возрасте возникают кое-какие проблемы. Во всяком случае, он заметил человека в армейской плащ-палатке, наброшенной поверх дорогого вечернего костюма, только тогда, когда тот уже находился в двух шагах от стойки.

Ночной портье невольно вздрогнул и бросил взгляд на дверь. Сквозь узкие окна, расположенные под самым перекрытием, просачивался утренний свет. Дверь была на месте, колокол, возвещавший о появлении гостей, тоже.

На мгновение Христиану стало нехорошо. С большим опозданием его лицо обдало порывом сырого и прохладного ночного воздуха. Резкая боль вспыхнула в паху, напоминая о необходимости каждые два часа возвращаться из страны старческих грез и сожалений в прозаическую реальность — к алтарю из белого фарфора…

Человек в плащ-палатке опустил капюшон. Ночной портье улыбнулся. Это было частью его работы. Необходимым условием. Он умел профессионально улыбаться, когда кошки скребут на душе. Он безукоризненно улыбался клиентам во время дежурства в день похорон своей матери… Сейчас он поймал себя на том, что впервые за много лет улыбается с искренним облегчением. Итак, к букету его старческих недугов можно было добавить расшатанные нервишки.

Раковский знал этого постояльца в лицо. В течение четырнадцати месяцев тот снимал триста шестнадцатый номер. Одноместный люкс. (По понятиям портье, это стоило целое состояние. Но у него были весьма скромные понятия.) В журнале вместо фамилии стояла неразборчивая закорючка, похожая на крест с приделанным снизу рыболовным крючком. Человек всегда приходил один и ни разу не задерживался в номере дольше, чем на два-три часа. Раковский привык видеть ячейку с табличкой «316» пустой. Ни писем, ни бандеролей — ничего.

Христиан был опытным портье и понимал ситуацию. Он приучился не задавать дурацких вопросов даже самому себе. Он хотел, чтобы все оставалось по-прежнему: размеренная жизнь, спокойные дежурства, звенящая тишина по ночам, пустые коридоры «Одинокого всадника» и Морковная Корова в эфире со своей музыкой мертвых — ненавязчивым напоминанием о золотых денечках молодости, канувших в ненасытную глотку прошлого…

Обезображенное шрамами лицо постояльца всегда было трупно-бледным — вне зависимости от сезона и погоды. В тусклом сиянии лампы дневного света оно соперничало в белизне с воротником сорочки, который казался острым как бритва. Седые волосы напоминали тончайшие сосульки, смерзшиеся на ледяном ветру.

Раковский считал себя неплохим физиономистом, однако этот человек ставил его в тупик. Он был неразрешимой загадкой. Шифром, к которому нет ключа.

Очень часто постоялец имел при себе футляр от скрипки (в наше-то время!), только вряд ли он зарабатывал на жизнь тем, что возил смычком по струнам… При портье он ни разу не произнес ни звука.

Человек, одетый как банковский клерк (менеджер? дирижер симфонического оркестра? проповедник? торговец роскошными гробами?), протянул руку. Христиан избегал на нее смотреть. Он знал, что увидит, если опустит глаза: ожоговые шрамы, пятна сведенных наколок, а на трех пальцах — следы вырванных ногтей. Бр-р-р! Бедняга. Интересно, есть ли у него язык и тот предмет, который позволяет мочиться стоя и не прикасаться ляжками к белому фарфоровому алтарю?

Вежливо улыбаясь, Христиан вручил ему ключ от номера. Человек не глядя сжал пальцы. Мало у кого был такой отсутствующий взгляд. Постоялец смотрел на портье и одновременно — сквозь него. Раковский испытал совершенно иррациональное чувство, будто не только он сам, но и стена позади него внезапно исчезла. Этот взгляд мог кого угодно заставить усомниться в том, что его принимают всерьез. Однако у ночного портье не было амбиций. Он и не хотел, чтобы его принимали всерьез, особенно — опасные люди. Он хотел лишь одного — чтобы странный клиент поскорее убрался из холла.

Тот направился к пассажирскому лифту, бросив внимательный взгляд на аквариум с рыбками, сонно парившими в зеленоватой мгле. Портье смотрел ему вслед, а когда лифт тронулся — на стрелку указателя, ползущую вдоль цифр, которые обозначали этажи. Раковский очень надеялся, что сменится до того, как бледнолицый вернется.

Стрелка замерла против цифры «3».

* * *

Глюк вошел в триста шестнадцатый номер, закрыл за собой дверь и сбросил пятнистую шкуру. Логово убитого (спасенного!) им двуногого животного оказалось обставленным стандартной гостиничной мебелью без малейшего намека на индивидуальность. Дьякону здесь принадлежала только одежда, висевшая в шкафу, и портативный компьютер, запертый в секретере. Это была всего лишь перевалочная база. Промежуточная станция. Пункт связи. Что-то в этом роде.

Прекрасно. Охотник был готов сыграть с НИМИ в их скучную игру и даже стать приманкой — на некоторое время. Он порылся в памяти дьякона и нашел соответствующую идиому. Это называлось «ловить на живца».

…Несмотря на отсутствие напряжения, экран телевизора начал мерцать, когда он приблизился к нему на расстояние пяти шагов. Несколько минут глюк наблюдал за чередующимися вспышками люминофора, застыв посреди комнаты. Темный Ангел крутил для него «кино».

Это было потрясающее откровение. По экрану плыли цветные полосы, похожие на раскрашенные безумным ребенком-дальтоником штриховые коды. Передача была исполнена глубочайшего, сакрального смысла. Если бы глюк существовал не в единственном экземпляре, он, пожалуй, счел бы необходимым скопировать сообщение для себе подобных. Причем он сделал бы это совсем не так, как принято у приверженцев варварских культов. Он имел возможность сравнивать — примитивная копия в металлическом переплете по-прежнему лежала у него в кармане…

Он включил компьютер, подсоединился к сети и перевел на счет Ассоциации некоторую сумму. Он знал о правилах игры все, что знал дьякон, а дьякон называл это «оплатой страховки и взносами в пенсионный фонд». Ложная дичь оставила первый след.

После этого глюк добросовестно совершил предписанные традицией нелепые человеческие ритуалы. Он побрился бритвой «жиллетт», принял ванну с тонизирующим каштановым экстрактом и натянул на себя новые тряпки — светлый, хрустящий нижний слой и темный, шершавый верхний. Завтрак он решил отложить. Миниатюрные контейнеры, переместившиеся из карманов в область желудка, сняли все проблемы с энергоснабжением.

Глюк покинул номер, надев черный блестящий плащ — униформу священников, сделавшую его фигуру похожей на гладкую отливку из темного металла. Он вошел в роль пастыря. Ему предстояло найти, идентифицировать и уничтожить одну-единственную овцу. Это было бы совсем просто, если бы овца не затерялась в стаде, насчитывавшем более двух с половиной миллионов голов.

Кроме того, некоторая часть стада была надежно защищена.

* * *

Луна продолжала убывать. Сил оставалось все меньше.

Через пару дней ночной портье почувствует себя плохо. Настолько плохо, что ему придется пропустить дежурство — впервые за сорок с лишним лет. Вызванный им на дом участковый врач не сумеет поставить вразумительный диагноз. Христиан Раковский не будет в претензии. Откуда недоучившемуся участковому врачу знать симптомы вялотекущей лучевой болезни?

Глава 10

Я видел правду. Я видел свет.

И я пошел по новому пути.

Группа «Блэк Сэббэт»

Новообращенный член секты «Сжигатели денег» по кличке Мормон, с успехом заменявшей ему имя и фамилию, занимался своим любимым делом. Он смотрел, как горят бумажные деньги. На его глазах, сиявших веселым фанатическим блеском, скверна превращалась в дым.

Денег было немного — всего около трехсот купюр разного достоинства. Это означало, что сегодня он сам стал чуть свободнее, а кто-то другой, возможно, сохранил здоровье и жизнь, не говоря уже о бессмертной душе. Во всяком случае, прервалась цепочка грехов, совершаемых во имя обладания символами позорной и грязной власти. Кстати, некоторых догм Мормон не разделял. Например, он до сих пор не мог уяснить, как можно «погубить» душу, если она и впрямь бессмертна.

Он развел костер на заднем дворе заброшенной церкви, выстроенной на деньги еврея Гольдберга два века назад. Иногда здесь проходили собрания секты. Сейчас, в шесть часов утра, поблизости не было никого, кроме, может быть, парочки бездомных даунов. Забор был размалеван граффити. Судя по надписям и рисункам, развитие местных пачкунов застопорилось в анальной фазе. Над забором торчала голова каменного Петлюры.

Купола без крестов, разбитые витражи, вездесущий голубиный помет… Больной, гниющий мир. Болезнь была настолько запущена, что требовалось срочное хирургическое вмешательство. Мормон видел себя если не хирургом, то, во всяком случае, медицинским братом, подающим инструменты.

Он сложил аккуратный штабель из деревянных обломков, присыпал сверху купюрами и поднес к ним конфискованную золотую зажигалку «Данхилл»…

Деньги горели весело, с еле слышным потрескиванием. Легкий ветер разносил седой сморщенный пепел. Мормон бросил в огонь оставшиеся бумажки и смотрел, как разноцветные портреты на какие-то мгновения становятся прозрачными, будто озаряются внутренним светом, — но тут же чернеют, и на их месте расползается дыра, окаймленная бахромой из пепла. Если же горение начиналось по краям, то лица на портретах съеживались в кольце неумолимого огня и начинали беззвучно вопить. Это было забавно.

Мормон трудился добросовестно. Он испытывал такое чувство, словно удалял злокачественную опухоль, причем делал это сам, своими руками. Вместе с проклятыми бумажками сгорали еще не совершенные мерзости, запретные наслаждения, темные помыслы, непроросшие семена человеческого безумия и неукротимой алчности. Хорошее дело, славный костер!..

Устроив внеплановое аутодафе, Мормон несколько нарушил заведенный в секте порядок. Прежде всего, он сделал это без ведома и одобрения дьякона. Но уж очень он торопился избавить от дьявольского изобретения свою молодую жену, которая не имела решимости сопротивляться искушению. Он случайно обнаружил пачку банкнот, которую сердобольный папаша подбросил в ее сумочку, узнав, что его единственная дочь беременна. А та, конечно, не нашла в себе сил отказаться. Она, видите ли, беспокоилась о ребенке! Мормон еще не решил, глупость это или наглость, учитывая, что существовал Тот, Который побеспокоится обо всех и обо всем. Впрочем, чего ожидать от дочери миддла, привыкшей к роскоши вроде теплой воды, микроволновой печи, биде и личного врача? Пастырь велел прощать, и Мормон простил ей. Но что касается денег, он остался неумолим.

Покончив с ними, он взял из тайника оружие, вышел в переулок, оседлал свой антикварный «харли» модели «фэтбой» и помчался в сторону Тротуара Нищих.

Теперь у него появилась новая проблема: где достать немного еды?

* * *

Спустя пару часов он вошел в квартиру, неся в руке пластиковый пакет с продуктами. Это были не очень качественные продукты. В них было мало витаминов, и они имели не слишком привлекательный вид, не говоря уже о свежести и запахе. Зато он добыл их честным трудом, не осквернив себя использованием проклятых бумажек. Кстати, изъятые по пути бумажки лежали в другом пакете — предназначенном для мусора.

Телевизор был включен. Передавали мыльную оперу. Ленивая сучка, конечно, уже дремала на диване. Мерцание экрана действовало на нее усыпляюще. А возможно, это был голодный обморок.

Единственным ее достоинством была физическая верность. Муж уважал в ней эту добродетель. Она лежала на спине, и живот выпирал довольно сильно. Мормон наклонился и возложил на него свои руки. Это слегка напоминало прикосновение к баскетбольному мячу. Возникало искушение проверить его упругость.

Потом Мормон поцеловал живот через туго натянутую тонкую ткань женской рубашки. Молодого мужа переполняли любовь и жажда деятельности. Он любил еще не родившееся существо, которое (как он надеялся) будет жить в новом мире, очищенном от денег, спиртного, шлюх и прочей заразы.

Для этого нужно многое сделать, но и времени в его распоряжении было предостаточно. Тридцать-сорок лет активной жизни. Десять тысяч дней и ночей. Сто пятьдесят тысяч часов без учета сна — и примерно столько же сограждан, которых он «отрегулирует». Это было любимое словечко дьякона, которое Мормон перенял бессознательно. Кстати, для дьякона «урегулировать» драку в баре вовсе не обязательно означало помирить участников…

Женщина, лежавшая на диване, открыла глаза и неуверенно улыбнулась. Ей можно было дать от шестнадцати до тридцати пяти лет. У нее был голодный, затравленный взгляд. Она посмотрела на пакет с едой, который принес мужчина, со смесью жадности и отвращения. Ее подташнивало от голода, а другие желания были весьма противоречивыми.

Почувствовав его руки на своем животе, она испуганно сжалась. Ребенок вел себя сегодня что-то чересчур тихо. Еще не так давно он напоминал о себе довольно болезненными толчками. Когда это было? Ночью? Вчера? Позавчера?.. Она так и не сумела вспомнить. Не хотелось думать, будто ее «диета» может отразиться на его здоровье. Но эта полная неподвижность, этот странный холод… Несколько долгих секунд она пыталась уловить малейшее движение ВНУТРИ себя, испытывая нарастающий ужас…

Внезапно затрещал сотовый телефон. Мормон снял ладони с живота жены и поднес трубку к уху.

— Ты готов последовать за мной? — спросил голос, несомненно, принадлежавший дьякону.

Мормон чувствовал себя не вполне созревшим, чтобы в ответ на брошенный клич повторить отзыв имперских бойскаутов прошлого. Тем не менее это был шанс проявить себя. Настоящий шанс, которого он ждал так долго.

— В любую минуту, — ответил он, возбуждаясь.

— Тогда избавься от нее. Это обуза на твоем пути, — посоветовал голос, начисто лишенный эмоций.

— Она праведна, — осмелился заметить Мормон, испытывая кратковременный дискомфорт. Внутри него произошел конфликт между чувством любви к ближнему и высшим долгом. Долг победил.

— Значит, ей прямая дорога в Колонию. Согласен? — спросил голос и пропал, заставив Мормона размышлять над тем, почему, черт возьми, дьякон подвергает сомнению его преданность.

* * *

Многократное эхо опережало человека в черном плаще. Оно металось между каменными стенами, угасало в тупиках, проваливалось, затухая, в глубокие норы проходных дворов. В мертвой утренней тишине и дымке оно звучало загадочно и приглушенно, как биение огромного сердца. Его сопровождал гипнотический шелест, который навевал образ птицы, летящей сквозь молочно-белый туман на крыльях странной мечты. Но это был всего лишь размеренный стук каблуков и тихое шуршание водонепроницаемой ткани…

Глюк шел посредине дороги. Он не видел необходимости прижиматься к стенам, прятаться в тени, следовать извилистым руслам тротуаров. Перед ним катилась незримая и неслышная волна, вспугивавшая птиц и бродячих собак. Ему нравился человеческий город. Это было место, идеально подходившее для непрерывной войны каждого против всех остальных, войны, продолжавшейся с незапамятных времен. Она шла повсюду, в эту самую минуту — в подворотнях, черепах и постелях. Похоже, ненависть и убийства были для этой цивилизации необходимостью — в противном случае она задохнулась бы от перенаселения.

Фонарные столбы, мокрые от прошедшего ночью дождя, напоминали охотнику виселицы, приготовленные для казней. Вдаль уходила их бесконечная вереница, и это обнадеживало. Там и тут в изобилии были разбросаны орудия пыток. Одно из них — крестообразное — даже приобрело статус универсального символа. Точно такой символ, уменьшенный в десятки раз, болтался на груди у дьякона…

Также не было недостатка в самых утонченных инструментах насилия, большинство из которых сейчас бездействовало.

Но глюк знал, как разбудить их.

* * *

В то утро безногий калека закончил расписывать восточную стену церковного подвала. Стена представляла собой выход скальной породы, и было ясно, что она простоит незыблемо еще тысячи лет, когда наверху останутся одни развалины…

Свеча догорала, сквозь отверстия в фундаменте просачивался серенький свет, и калека окинул взглядом свою работу.

Сцены войны. Лики ужаса и смерти. Лица, перекошенные в последнем крике. Лица, утратившие все человеческое. Примитивные фигурки солдат. Танки, состоящие из одних углов. Черно-серый авангард. Сумеречное искусство. Купол, опрокинутый во мрак приближающегося безумия. Личная, тайная церковь подземелья. Сажа перегоревшего кошмара. Наскальные рисунки двадцать первого века…

На той войне он потерял способность видеть мир в цвете. Вряд ли архиерей одобрил бы ТАКУЮ роспись. Подвал находился под колокольней. Вход на лестницу был заложен. Сюда никто никогда не спускался. Церковники не знали о его художествах…

Безногий не испытывал удовлетворения, лишь незначительное облегчение. Он выпустил наружу демонов, пожирающих душу. Он заколдовал их, припечатал углем к известке. Теперь они могли сколько угодно кривляться здесь, на шероховатой поверхности; зато лекарство казалось простым и доступным — надо было только закрыть глаза…

Безногий взобрался на свою тележку и покатил к пролому в кирпичной стене, отталкиваясь колодками от каменного пола и ловко лавируя между грудами строительного мусора. Он ощущал прилив сил, что случалось нечасто. Никто не завывал от голода внутри его черепа; никто не пытал бессонницей мозг в поисках еще здоровых клеток. И даже боль в желудке этой ночью была вполне терпимой и позволяла калеке разогнуться.

Для бездомного хороший сезон — теплый сезон. Сейчас, в шесть часов утра, воздух был тяжелым и влажным, как разбавленная кровь… Художник выкатился с церковного двора и отыскал себе сухое место на тротуаре. Неплохо было бы поесть, а то желудок переваривал собственные стенки. Калека предчувствовал, какой станет боль к полудню. День превратится в кошмар.

Нищий загадал: если утро будет солнечным, ему повезет сегодня. Спустя десять минут солнце позолотило полумесяцы на мечети, выстроенной напротив церкви. Раздался протяжный крик муэдзина. Тогда безногий попросил, чтобы черти занесли на эту улицу случайного прохожего, а уж он-то сумеет разжалобить даже каменное сердце… Он сидел, представляя себе ласкающий уши звук: звон монеты, брошенной на мостовую, а еще лучше — шелест купюры, порхающей, словно осенний лист.

Черти услышали его просьбу.

* * *

— Эй! — сказал хорошо одетый седой человек, в котором нищий узнал дьякона Самсона, служившего в той же церкви. — Ты видел сопляка на мотоцикле?

Калека решил, что не будет большого греха, если он заработает себе на завтрак.

— Этот гаденыш только что был здесь. Теперь мне нечего жрать. Дерьмо, а не человек. Забрал у меня кусок хлеба…

Безногий запнулся. Дьякон остановился прямо перед ним. Нищий увидел заостренные носки кожаных сапог, черные брюки, полы блестящего плаща. Цвет лица и волос резко контрастировал с мрачным нарядом. Это было совсем не то лицо, которое нищий хотел бы видеть, причащаясь перед смертью.

— Что с твоими ногами? — спросил Могила, впервые заинтересовавшись калекой.

— Гниют под Херсоном.

— Джихад?

Калека молча кивнул. Он не любил вспоминать. Это могло разбудить демонов. Не все остались там, на стене подвала, — он знал это точно. Некоторые из них свили себе гнездышки в более податливом веществе.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне об этом, — настаивал дьякон, словно позабыв о сострадании.

— Мои мозги сгнили там же, где и ноги.

— Я освежу твою память, художник, — сказал дьякон с сарказмом.

Калека почувствовал необъяснимое, мучительное неудобство, словно внутри него распускались колючие цветы.

— В тридцать шестом… — начал он.

— Вот-вот, — перебил его дьякон. — С этого места помедленнее и поподробнее.

* * *

Они мирно беседовали в течение нескольких минут. Нищий, которому еще недавно казалось, что он не произнесет ни слова (в конце концов, он же не враг самому себе!), рассказал все как на исповеди. Лишь немного позже до него дошло, что в каком-то смысле так оно и было.

Гипнозом тут и не пахло. Просто он вдруг почувствовал степень опасности. Сработал голый инстинкт. Его внутренний прибор, предупреждающий об угрозе, зашкалил. Он понял: в любом случае будет плохо, но если он расскажет то, что хотел услышать дьякон (какой там, к дьяволу, дьякон!), то, может быть, удастся избежать самого худшего. Безногий, голодный, больной раком желудка нищий внезапно обнаружил, что САМОЕ ХУДШЕЕ существует и находится в двух шагах от него. Он понял еще кое-что: ему хочется снова и снова совершать свой ежедневный скорбный путь между церковным подвалом и папертью, отталкиваясь колодками от выщербленного асфальта, мерзнуть, голодать, испытывать нестерпимые фантомные боли в отрезанных ногах, но иногда видеть солнце, небо и продолжать работу над росписью личного подземелья. Он должен был закончить северную стену. Заключить демонов в замкнутый круг, прежде чем душа отправится в последнее странствие… Он открыл в себе чудовищную сентиментальность — забытую, слежавшуюся, бессмысленную вещь из мира благополучной старости, словно тряпье, зарытое в землю. И вот появился человек в черном плаще — и вытащил все это на поверхность…

Прошлое смердело сильнее, чем гниющие конечности.

* * *

Когда нищий закончил, дьякон вернулся к тому, с чего начал:

— Так ты хочешь жрать?

— Да. Пожрать. Это было бы неплохо. Совсем неплохо. Я не ел уже больше суток…

Безногий с надеждой протянул сложенную лодочкой левую руку, готовый отдернуть ее в любой момент. ЭТОТ дьякон был непредсказуем.

— Хорошо, — сказал человек в черном плаще. — Сегодня же будешь там, где еды всегда вдоволь… Несчастный праведник, — добавил он внезапно, наклонившись совсем низко.

Нищему стало страшно. Он привык ко всему, кроме абсурдных вещей, к которым невозможно привыкнуть по определению. Дьякон Могила, обсуждающий с ним его праведность, безусловно, был частью абсурдной реальности.

Нищий посмотрел на свои пальцы. Они были черны от угольной пыли. Страшные кисти. Обугленные.

— Я обречен на праведность, — горько произнес калека, вытаскивая на всякий случай из кармана опасную бритву. (Он думал, что вытащил ее незаметно.)

Это была хорошо отточенная бритва из легированной стали — может быть, единственный стоящий предмет, принадлежавший безногому. Тело плохо его слушалось — вероятно, мышцы застыли от холода и неподвижности. Он не хотел признаться себе в том, что существовала еще одна причина оцепенения.

— Нет, — проговорил дьякон. — Ты истинный праведник, потому что борешься с демонами, осаждающими твою душу. Ты заслуживаешь «переселения».

Нищий прошептал какую-то фразу — так тихо, что сам себя не слышал. Он уже никому не верил. Но дьякон УСЛЫШАЛ.

— Все — даром. Или ты думал, что ЭТО можно купить? — сказал дьякон и с молниеносной быстротой перехватил правую руку калеки, в которой тот держал бритву, на полпути к своему горлу.

У нищего были очень сильные руки. В течение одиннадцати лет они выполняли работу, предназначенную природой для ног. Но это ему нисколько не помогло.

Затрещали кости. Нищий заорал. Боль взорвала конечность изнутри. Кисть безвольно повисла; бритва выпала прямо в подставленную руку дьякона. На трех пальцах из пяти не было ногтей. Рубиновые запонки блеснули, как кровавые зрачки…

Могила наступил на сломанную кисть, распластавшуюся, будто раздавленный краб.

— Глупец! — сказал он с презрением. — Я хочу освободить тебя. Я дам тебе то, о чем ты не смел и мечтать. Я избавлю тебя от боли. Я подарю тебе жизнь вечную. Почему ты сопротивляешься? Почему ВЫ ВСЕ сопротивляетесь?!..

Лицо, высеченное из пористого мела, приблизилось вплотную; дьякон уставился на калеку так, будто тот был куском дерева. Его взгляд ничего не выражал. Нищий напрасно открыл рот. Ему было нечего сказать. Впрочем, дьякон уже услышал то, что хотел.

В миг интуитивного озарения нищему стало окончательно ясно, что перед ним вовсе не Самсон Могила, распевающий гимны в церкви по воскресеньям.

* * *

День был солнечным, и ему действительно повезло. Преодолев кошмар, он отправился в Колонию, где не было гнетущих воспоминаний, демонов, нищеты, ощущения собственного бессилия и ущербности.

Там не было даже церкви.

Глава 11

Я жду в этом месте,

Где солнце никогда не светит.

Я жду в этом месте,

Где тени убегают

Сами от себя…

Группа «Крим»

Дьяконица Лизавета ждала мужа. Когда он уходил по ночам, она тосковала, как собака; когда возвращался — радовалась искренне, в точности как преданное хозяину четвероногое. Утром, отправив ребенка в приходскую школу, она попыталась заняться уборкой, но все валилось из рук.

Вдобавок, когда она оставалась в одиночестве, ее начинала одолевать клаустрофобия. Стены сдвигались — но слишком медленно, незаметно для человеческого глаза… Во всех трех комнатах их мрачноватого номера в общежитии секты не было и не могло быть ни одного окна. После того как фундаменталисты забросали бутылками с «коктейлем Молотова» дом дьякона на Дмитриевской (это произошло около шести лет назад), Могила перевез семью в бывшее бомбоубежище, сооруженное неподалеку от Покровской церкви и имевшее с ней подземное сообщение.

С точки зрения безопасности новое жилище было идеальным вариантом. Автономный склеп на сорок человек, как шутил иногда дьякон. При необходимости можно было задействовать воздушные шлюзы. Запасы консервов, кислорода и подземный колодец позволяли продержаться в полной изоляции несколько месяцев. Лизавета надеялась, что до этого не дойдет, но готовилась к худшему. Безопасность стоила недешево. Дьяконица до сих пор не знала, кто и как оплачивает их счета.

Она бесцельно блуждала по комнатам, несколько минут рассеянно перебирала разбросанные вещи сына. Наткнулась на альбом со старыми семейными фотографиями, которому не находилось постоянного места — может быть, потому, что Лизавета до сих пор не считала эту безопасную бетонную нору домом. Она принялась перелистывать альбом, пока не увидела пересохшую и потрескавшуюся черно-белую фотографию своего отца.

На снимке отец был еще совсем молодым. Он стоял рядом с новенькой черной машиной. Фото получилось не очень качественным, и темный костюм отца сливался с силуэтом кузова, превращая человека в подобие какого-то механического кентавра. Ниже колен карточка была обрезана.

Лизавета долго всматривалась в лицо мужчины на снимке. Она помнила его голос и исходившее от него ощущение спокойной силы. Отец был силен сам по себе; он не нуждался в поддержке Всевышнего. Не то что дьякон Могила…

Ощутив новый прилив тоски, Лизавета перекрестилась. Потом отправилась в Красный уголок и опустилась на колени перед иконами. Она истово молилась в течение получаса, не подозревая о том, что душа дьякона уже находится на полпути в ад.

Потом Лизавета вспомнила о Картафиле. Она была как-никак женщиной, и чуть ли не единственным ее пороком оставалось любопытство. Разве не любопытно, что стало с Картафилом после облучения?

Это было частью многолетнего эксперимента, который проводил дьякон, не делая из своих «исследований» особого секрета. Любой член секты мог прийти и полюбоваться на узника. Личный человек — подобное «приобретение» уже давно никого не удивляло.Помещики владели тысячами душ, которыми распоряжались по своему усмотрению.

Кое-кто, возможно, думал, что дьякон просто содержит постоянного мальчика для удовольствий; другие были несколько ближе к истине, подозревая, что Могила неравнодушен к медицине; третьим казалось, будто Самсон с его отбитыми в молодости почками заранее побеспокоился о доноре. В любом случае судьба психа никого не волновала. А в том, что Картафил псих, усомниться было невозможно.

* * *

Самсон Могила напал на след Картафила тринадцать лет назад, и еще пять лет продолжалась тайная охота. Тогда дьякон еще не был обременен семьей и мог позволить себе рыскать по всему Ближнему Востоку с периодическими рейдами в Среднюю Азию и на Балканы.

Картафила видели то на рынке в Стамбуле, то в окрестностях Орлиного Гнезда, то на яхте египетского гея-миллиардера в Красном море. Он был завсегдатаем в опиумных курильнях Каира. Однажды дьякон опознал его среди торговцев кокаином в бакинском порту, но тот работал под прикрытием, и Могила чуть было не оказался в десяти метрах под водой с цементными башмаками на ногах. Его спасла быстрая реакция и счастливая случайность. В другой раз физиономия неопределенного возраста промелькнула в телерепортаже о покушении на имама в Эр-рияде, все участники которого были казнены.

В конце концов дьякону просто повезло. Он столкнулся с Картафилом лицом к лицу в коридоре второсортного публичного дома на окраине Сочи. Картафил был в чем мать родила, но вооружен, а дьякон к тому же не скрывал намерений.

Состоялось небольшое соревнование по скоростной стрельбе. Картафил проиграл, несмотря на длительную практику. Могила проделал ему большую форточку в груди, выпустив из крупнокалиберной охотничьей винтовки две пули «дум-дум», предусмотрительно запрещенные Гаагской конференцией еще в дивно спокойные и гуманные денечки конца девятнадцатого века. В результате разобраться, где у трупа прежде было сердце, не смог бы и опытный патологоанатом.

Это не помешало Картафилу вскоре очнуться в запаянной пластиковой упаковке среди замороженных бараньих туш и пакетиков с марихуаной внутри рефрижератора, следовавшего в северные районы Коалиции транзитом через Харьков. Причем Картафил оказался в самом низу, под четырьмя тоннами груза. Он провел несколько суток без воды, пищи и почти без воздуха, если не считать воздухом смесь азота, углекислого газа и сопутствующего дерьма. И это было только началом демонстрации чудес воспроизведения.

В общежитии ему была отведена расположенная на нижнем уровне отдельная комфортабельная камера с сортиром, телевизором, персональным компьютером и тренажером. Похоже, Картафил не возражал против того, чтобы немного отдохнуть. Он и раньше был немного не в себе, а в изоляции сделался законченным придурком. За пару тысяч лет он сдвинулся от скуки и все не мог дождаться «человека с крестом».

В остальном это был приятный молодой мужчина, выглядевший на тридцать с небольшим. Иногда в голове Лизаветы даже возникали очень нехорошие мыслишки насчет того, как там у него обстоят дела с… Ну, вы понимаете. В таких случаях она тут же бросалась в Красный уголок замаливать грешок.

Дьякона же интересовало совсем другое. Он пытался умертвить пленника всеми мыслимыми способами. Постепенно это превратилось в навязчивую идею. Были испробованы яды, веревка, пластиковая взрывчатка, утопление в ванне с кислотой, нажатие на особые точки, длительное замораживание, барокамера с вакуумным насосом, обезглавливание, расчленение дисковой пилой с последующим сжиганием останков в доменной печи, пропускание через промышленную мясорубку, списанную с колбасного завода, растерзание сворой голодных стаффордширских терьеров… Все напрасно. Каждый раз Картафил воскресал целым и невредимым в том самом месте, откуда отправлялся в последний путь по специальной кольцевой. Иногда «восстановление» происходило мгновенно, иногда в течение суток.

Дьякон нанял биолога, который подтвердил полную идентичность ДНК пленника до и после эксперимента. Выводы можно было делать разные, на любой вкус. Если Картафил был глюком, то это означало, что Орбитальный Контроль существовал как минимум два с лишним тысячелетия. И кем тогда был Сам… Страшно подумать!

Кроме того, возникал неразрешимый в принципе вопрос: где гарантия, что дьякон — не глюк? И все остальные — тоже, просто за компанию?.. Самсон Могила действовал исходя из отсутствия таких гарантий. Иногда он почти чувствовал себя уродливым порождением чьего-то больного воображения…

А подопытный кролик проявлял потрясающий стоицизм. Чудовищные предсмертные страдания не прошли для него даром, но и не сделали бóльшим параноиком, чем он был до этого. Он смиренно относился к ним как к неотъемлемой части наложенного на него проклятия…

Упорный и неумолимый дьякон раздобыл где-то рентгеновский источник и облучал пленника в течение нескольких суток, экспериментируя с интенсивностью и длиной волны жесткого излучения.

С момента окончания последнего опыта прошло чуть больше суток. Картафил скончался в страшных муках от молниеносной лучевой болезни. По распоряжению дьякона труп был захоронен членами секты в специальном саркофаге на первом городском кладбище (это была одна из его излюбленных шуток — на идиотские вопросы о смысле жизни дьякон неизменно отвечал: «Все ответы — на первом городском»).

* * *

Истомившаяся в одиночестве Лизавета взяла ключи и отправилась вниз.

С Картафилом все, конечно же, было в порядке. Он метался по камере, выставив перед собой руки, уклонялся от невидимой опасности, подпрыгивал, пятился, приседал, а однажды даже украдкой помочился. Время от времени он сгибал указательный палец, криво ухмылялся и произносил: «Маст дай!»

Когда Лизавета увидела у него на лбу транслятор, небрежно прилепленный скотчем, а на столе — початую упаковку «тревеллера», все стало ясно. Ей пришлось ждать довольно долго, пока Картафил прошел очередной уровень и вырубился, чтобы хлебнуть воды.

Заметив дьяконицу, он прилип к ней взглядом (она тешила себя иллюзией, что это был чисто мужской интерес) и спросил с надеждой:

— Пришел человек с крестом?

Лизавете стало не по себе — впрочем, как всегда, когда она оказывалась наедине с психом. Единственным способом сохранить достоинство было унизить проклятого бродягу.

— Он был здесь, — ответила она, выдавив из себя улыбку. — Ты опять проспал, идиот.

Картафил засмеялся. Это был плохой смех — смех человека, который знал, что когда-нибудь неминуемо окажется по другую сторону решетки…

— Нравится? — спросила Лизавета, имея в виду новый «тревеллер».

— Дерьмо, — отрезал Картафил. — Детский лепет. Подойди ближе, детка… Хочешь услышать сказочку о гладиаторских боях, травлях, критском лабиринте?..

Она отшатнулась, внезапно обнаружив, что стоит в полуметре от решетки. Узнику оставалось только протянуть руки, чтобы сделать в ее черепе пару параллельных вмятин.

У нее похолодело в желудке. Самсон был прав — она слишком легко поддается влиянию…

Древние золотистые глаза Картафила загадочно мерцали. Они сулили ей скорую смерть, обещая это с уверенностью, которую невозможно опровергнуть.

* * *

Лязг отпираемых входных люков вернул ее к жизни и заставил сердце учащенно биться. Похоже, у этого чувства было название. В какие только норы не заносит случайным ветром семена любви!.. Она бросилась наверх и оказалась в коридоре к тому моменту, когда дьякон появился на пороге.

Он привычно обнял ее и поцеловал в губы. Из его глотки на нее дохнуло подвальным холодом. Неземной свежестью. И дело было явно не в успехах производителей жевательной резинки. Больше смахивало на то, что у дьякона в легких появился морозильник. Ощущение потустороннего сквозняка оказалось не из приятных. Но умереть Лизавете предстояло не от простуды.

…В тот день Самсон вел себя как обычно. Ни малейших отклонений от нормы. Сказал, что был в отдаленном приходе, и лег отдохнуть. Он спал на правом боку. Во всяком случае, у него был вид спящего человека. К вечеру, склонившись над ним, Лизавета увидела то, что впервые заставило ее испытать брезгливость.

Вначале она приняла ЭТО за вату. Дыхание дьякона было чрезвычайно слабым. Ни одна нить не колебалась. Потом дьяконица поняла, чем является «вата» на самом деле. Паук, живший в щели между потолком и стеной, заплел паутиной левое ухо и ноздри ее мужа.

* * *

Охотнику сразу же не понравилось это место. Глубокая, темная, противоестественно тесная нора. Многослойный железобетонный экран ослаблял эманации Ангела в несколько тысяч раз, и глюк ощущал дискомфорт, которому не было названия. Впервые он оказался полностью предоставленным самому себе. Он мог провести сотни лет под землей в пассивном состоянии (подобные ему когда-то были погребены в древних пирамидах и курганах на гораздо более длительные сроки), но сейчас он переживал период сверхактивности.

Ему не нравилась самка дьякона, назойливо следившая за каждым его шагом и заподозрившая что-то неладное. На этот раз животный инстинкт оказал ей плохую услугу. Охотнику не нравился и детеныш дьякона, путавшийся под ногами и жаждавший внимания. У этого инстинкт самосохранения был недоразвит. В конце концов глюк запер его. Он запер бы и самку, но та просто не поместилась бы в маленькой холодной комнате. Поэтому он ограничился тем, что изменил ее метаболизм.

Он не стал «переселять» ее быстро — это противоречило бы выбранной для нее роли. Семь дней. Он дал ей семь дней и считал, что этого более чем достаточно.

Кстати, об инстинктах. Что заставляло двуногих тварей прятаться в пещерах под землей — инстинкт или проблески эволюционирующего разума? Ответ был не слишком важен. Если охотник не ошибался, он уже растревожил здешний гадючник. Темный Ангел получит то, чего хотел: массовый психоз.

Дьявольская механика… Крайняя неустойчивость каждой отдельной детали означала безостановочное движение и вечную неподвижность целого — как вращение шестеренок внутри статичного корпуса часов. Стрелки скользили по циферблату, отсчитывая время, оставшееся до конца ИХ света.

* * *

Как только за дьяконом захлопнулся входной люк бомбоубежища, существо, которое еще совсем недавно было дьяконицей Лизаветой, двинулось к двухкамерному холодильнику «норд», возвышавшемуся в двенадцати метрах от него белой башней. Оно плохо слышало из-за постоянного гула в голове, но зато ощущало вибрацию. Ему хотелось хоть немного остыть. Температура его тела превышала сорок градусов, и это продолжалось третий день.

Попытка дьяконицы добраться до райских льдов была нелепа и почти безнадежна. Она плохо соображала, а двигалась еще хуже. Ноги почти не сгибались, и Лизавета с трудом могла повернуть голову.

И все же она шла к ледяной башне. По пути она искала кого-то — маленькое существо, которое было ее ребенком. Она давно его не видела, но он находился где-то здесь, в убежище. Возможно, прятался. Он выбрал не самое подходящее время для игры в прятки, однако дети часто бывают глупыми и жестокими. Невыносимо глупыми, прости Господи!..

Куда подевались все остальные люди? Двадцать, нет — тридцать человек. Это даже больше, чем пальцев на обеих руках… Наверное, ровный гул поглощал голоса, если те и звучали где-то рядом…

Лизавета порезалась о валявшийся на полу осколок зеркала. Ее измененная нервная система слабо отреагировала на боль. Она тщетно всматривалась в свое отражение. Ее правый глаз почти не видел, а левый пытался отыскать то, за что можно было бы зацепиться. Цветные пятна…

Слишком далеко… Слишком далеко для наводки на резкость. Чтобы увидеть свою голову, нужно нагнуться, а для этого — перераспределить вес тела. Труд совершенно непосильный и несоизмеримый с результатом… Она двинулась дальше.

Через десять минут ледяная башня, в которой Лизавета хотела найти облегчение, приблизилась на один световой год.

* * *

Прошло четверо суток с тех пор, как его посетила та безмозглая похотливая наседка (Картафил умел разглядеть похоть, зацементированную и погребенную в толстом слое религиозного фанатизма, обывательской трусости и мнимой супружеской верности), когда на лестнице наконец раздались шаги человека.

Картафил очень ослабел. Чувство голода уже исчезло. Он решил было, что маньяк дьякон снова хочет уморить его — на этот раз самым банальным способом…

Все чаще его охватывала эйфория. Безразличие ко всему… Летаргическое оцепенение… Он становился бесплотной птицей, парившей в мерцающем тумане… Нескончаемый полет вдоль темной аллеи… Недоступные сады шумели на берегу моря…

Шаги вернули его к действительности. Твердая, мужская походка. Кто бы это ни был, он не спешил, но и не прогуливался без цели. Похоже, время оставалось на земле самым дешевым товаром.

Шаги приближались. Очередной придурок появился по ту сторону решетки, чтобы полюбоваться на узника, воскресшего снова. Ни один из посетителей не осознавал, что сам заперт в тюрьме, отбывая пожизненное заключение. То была незыблемая тюрьма сознания. Едва ли у кого-нибудь оставались шансы сбежать. Кроме…

Картафил повернул голову.

Его не могла обмануть оболочка. Внешность не имела никакого значения. Он сразу узнал человека с крестом. В том, что тот принял облик дьякона, Картафил усмотрел оригинальный черный юмор, жизненно необходимый в дни второго пришествия.

Это придало ему сил. Он встал с кровати и, шатаясь, подошел к решетке. Потом медленно опустился на колени. Надо было дать знак верности и на всякий случай изобразить раскаяние.

…Именно таким полагалось быть взгляду, который он выдержал не мигая, — взгляду, не выражавшему ни одобрения, ни осуждения, не радостному и не печальному. Прикосновение пустоты. Это был взгляд без сопутствующих качеств, без малейших оттенков эмоций. Вовсе не распахнутые двери в вечность. Картафил уже побывал там, и ему не очень понравилось. Вечность показалась утомительной, как ночь, проведенная в зале ожидания на вокзале, с которого уже не отправляются поезда.

— Повеселимся напоследок? — спросил гость ОТТУДА, приглашая его на свою очередную вечеринку.

Картафил позволил себе улыбнуться.

Глюк протянул ему книгу в черном переплете с мутно-красным медным крестом. Узник поцеловал крест, ощутив языком и губами холод металла и его кисловатый вкус. Ему это ничего не стоило. Последние четыре сотни лет он только тем и занимался, что играл со всевозможными символами.

Гость выпустил книгу из рук. Картафил принял дар и почувствовал его необычную тяжесть. Открыв книгу посередине, он обнаружил в ней пистолет. Теперь узник открыто захихикал. Как ему нравились веселые люди, умевшие здорово пошутить! Волхв, старец, сатанист, бесноватый, мадам Б… Но этот, кажется, был самым большим шутником — по миллиону жизней на каждый зуб.

— Я сделаю все, что ты захочешь, — пообещал Картафил, глядя в равнодушные глаза дьякона. Не было необходимости в клятвах. Оба знали, что иначе и быть не может.

Глюк бросил ключи на пол камеры.

* * *

Существо продолжало ползти с упорством заведенной игрушки. Оно уже утратило представление о времени; «эго» растворилось в слепом стремлении; вместе с рассудком улетучились сомнения; оно оказалось способным на самопожертвование. Во имя любви — а что же еще остается в самом конце? Оно по-прежнему пыталось спасти своего детеныша, который находился поблизости, — просто потому, что ему больше было некуда деться.

Внутренний жар пожирал тело женщины, словно пиццу в камере микроволновой печи. Пылали легкие, пылали кишки, пылал мозг. Мысли, едва возникнув, мгновенно испарялись, как слюна на раскаленном асфальте. У нее даже не получалось сыграть в обычную игру «плохой — хороший». Образ того, которого она считала раньше безусловно плохим, заслонил весь мир. Он завладел подземным лабиринтом, где закончится ее земная жизнь; он сумел превратить в куклу ее мужа, и он спрятал ее ребенка так хорошо, что она долго не могла его найти…

Только бы добраться до ледяной башни и остудить горящую голову! Тогда она сможет связать воедино простейшие вещи…

Она проковыляла мимо темной комнаты, в которой мягко мерцал экран телевизора. То был невыразимо приятный, таинственный свет. Безопасное сияние, сулящее покой… И ОН сидел в той комнате, уставившись на своего электронного оракула и держа в руке фотографию, на которой ее отец был снят рядом с черной машиной…

Шестнадцать часов неподвижности. Шестнадцать часов абсолютного покоя. Лизавета была не в состоянии понять это и не могла определить, на что именно направлен взгляд дьякона. Паук уже начал оплетать ресницы его немигающих век…

Неожиданно белая башня оказалась совсем рядом.

С огромным трудом Лизавета дотянулась до ручки. Ногти противно скрипели, когда она скребла ими по металлу, а пальцы не сгибались. Несмотря на это, она все же сумела приоткрыть дверцу холодильника. Щелкнул замок, потом раздался тихий чавкающий звук.

Стало заметно светлее. На Лизавету дохнуло долгожданным холодом. Правда, было еще кое-что — какой-то запах, но она уже не воспринимала подобные мелочи. Она заглянула в сияющую, покрытую инеем комнату…

Призрачная эмоция, бледная тень радостной мысли промелькнула в ее мозгу. Она нашла его!

Ее сын лежал в позе зародыша. Он занимал весь свободный объем прозрачного цилиндра, установленного внутри холодильника. У него было очень белое лицо, смерзшиеся волосы и открытые глаза. Они казались стеклянными из-за того, что их покрывала тонкая корочка льда. Мальчик улыбался. Язык, видневшийся в щели между губами, был похож на замороженную куриную печень. Затвердевшая кожа натянулась, как мембрана басового барабана.

Когда она попыталась достать сына из холодильника, чтобы согреть его, то обнаружила, что это не в ее силах. Разбить стекло или передвинуть цилиндр она не смогла. К нему были подведены какие-то шланги и жгуты проводов. Внутри медленно циркулировала жидкость. Маленький человек в позе зародыша оставался неподвижным и не дышал…

Тем не менее неистребимое материнское чутье подсказало Лизавете, что ее мальчик жив. Эта матрица была погружена в анабиоз. В отличие от матери час сына настанет нескоро. Для чего дьякон приберегал его? Она была не в состоянии задавать себе даже более простые вопросы.

Она начала беззвучно кричать. Потом появился глюк и снова изменил ее — на этот раз радикально.

Ее мучения закончились. Она стала частью Колонии.

Глава 12

С помощью доброго слова и револьвера вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом.

Аль Капоне

Он зажал рюмку между запястьями, поднес ее ко рту и неловко опрокинул. Порция омерзительно теплого тридцативосьмиградусного «казацкого напитка» скользнула в желудок, как рогатая улитка. Жирный человек вздрогнул и едва не выронил стакан. Кое-кто из мужчин посмотрел на него с отвращением; женщины отводили взгляд.

Он сидел в кабаке «Дилижанс» и тихо напивался. Прошли те времена, когда он мог позволить себе шумно погудеть и это сходило ему с рук. Теперь развлекались другие; ему оставалось только надеяться, что в него не попадет шальная пуля. Впрочем, он не слишком дорожил жизнью. Может, именно поэтому пули до сих пор пролетали мимо.

Когда-то он был неплохим соло, но, видимо, недостаточно хорошим, раз все закончилось именно так. Он пропивал свою пенсию (да-да, самую настоящую пенсию), которую выплачивала ему Ассоциация. Честно и аккуратно, хотя в это и трудно было поверить. Вначале. Потом он привык.

Свое нелепое имя Никифор он постарался забыть как можно быстрее, чтобы, не дай бог, не проговориться во сне. В неблагополучном окраинном районе Бавария он был больше известен как Мурло Ники — из-за своей необщительности и подозрительности.

Он трудно сходился с людьми и никому не доверял, кроме членов своей большой семьи. У него были хорошие шансы со временем возглавить местную группировку «Толстошеих». Те жили в основном за счет того, что обложили пивзавод дополнительным налогом. Плюс дань с мелких торговцев, платный проезд по дорогам — в общем, на жизнь хватало, и даже более чем.

Некоторое время все были счастливы. Мурло Ники готовился переехать в новую, более просторную резиденцию. Но его подставили единоутробные братья, и он «загремел с лестницы». За ним охотились упыри из охранки, а это было похуже, чем поцелуй Крестного. Попади он им в руки — и Ники все равно умер бы, но не так быстро, как ему хотелось бы.

Его спасло хорошее чутье. Почувствовав, что стал четвертым углом в треугольнике, Мурло Ники лег на дно. Ему пришлось сделать срочную и баснословно дорогую пластическую операцию, пересадить кожу на пальцах и изменить пигментацию радужной оболочки. На это ушла львиная доля его наличных сбережений. Остальное было конфисковано братьями.

Сняв бинты, он убедился в том, что его не узнала бы родная мама, и первым делом убрал хирурга. В тот день Никифор бесследно исчез. Вместо него в городе появился человек, на которого не было ничего в базе данных Управления внутренних дел. Еще один призрак, микроб, раковая клетка огромной опухоли, разраставшейся по эту сторону Блокады.

Поскольку легальная работа явно была придумана не для таких, как он, Ники стал соло. Кое-что ему даже нравилось. Пребывание на свежем воздухе благотворно сказывалось на здоровье и аппетите, а с пушкой он ловко управлялся с детства. Масштабы его новой деятельности были, конечно, не те, что раньше, но он научился довольствоваться малым.

Когда с ним связались по телефону люди из Ассоциации и предложили «взаимовыгодное сотрудничество», он понял, что не может им отказать. Они знали о нем все, но не собирались его сдавать. Пришлось поверить им на слово. Ники продолжал в прежнем духе, снова поднакопил деньжат и всерьез надеялся когда-нибудь окончательно смыться из города. А перед тем, конечно же, навестить дорогих родственничков.

Мурло Ники жил этой надеждой, пока не наткнулся на кислотную мину, заложенную в один из контейнеров. Выплеснувшаяся под давлением жидкость сожгла ему кисти обеих рук и частично физиономию.

Придя в себя после болевого шока, он обнаружил, что подвергся еще одной пластической операции — на этот раз совершенно бесплатной. Хорошо, что хотя бы оба глаза остались целы. Теперь его не узнала бы не только мама, но и хирург, слепивший ему новое лицо. Для карьеры соло Ники годился не больше, чем трехлетний ребенок. Пожалуй, он сумел бы нажать на спусковой крючок — если тот предварительно обмотать веревкой, а оба ее конца привязать к его уродливым клешням, которые было трудно назвать руками.

Наступили плохие времена — хуже некуда. Новых сбережений хватило ненадолго. Он таскался по задворкам, ожидая, что его прикончит мелкая шпана, пока однажды, проснувшись под трибуной местного стадиончика для игры в лапту, не нашел у себя в кармане повестку из банка. На его счет поступили деньги.

Этих денег не хватило бы на то, чтобы приобрести уединенный домик у моря, нанять слуг и охранников — даже если копить до Страшного Суда, — зато на них можно было напиваться каждый божий вечер, а иногда (довольно редко — от силы один раз в месяц) Ники заходил в канна-бар «Петух» и, рассчитавшись с хозяином, направлялся прямиком в туалет.

В одной из кабинок, под заплеванной крышкой сливного бачка заинтересованный человек мог найти все необходимое для экспериментальной проверки теории относительности. Оказывается, в жизни нет ничего действительно важного. Ничего определенного. Ничего постоянного. Во всяком случае, страдание, боль и само время уж точно были весьма относительны. Столь многое зависело от малюсенького тычка в вену, что становилось просто смешно при воспоминании обо всех жалких потугах достичь счастья другими способами. Впрочем, смеяться по-настоящему Мурло никогда не умел.

Проблема состояла в том, что Ники ничего не мог сделать сам — даже расстегнуть рукав. Хозяин «Петуха» присылал смышленого мальчика, чтобы тот помог ему. Обычно мальчика использовали несколько иначе (для этого имелось специальное отверстие в стенке кабинки на уровне бедер), так что красивый маленький умник рад был услужить жиреющему дяде с корявыми багровыми сучкáми вместо рук, который хотел всего лишь, чтобы ему помогли вмазаться. Это был хороший, вежливый мальчик, только Ники опасался, что по мере взросления у него могут появиться кое-какие корыстные мыслишки насчет инвалида. В том районе взрослели быстро. Зависеть от кого-либо — вот что Мурло Ники ненавидел сильнее всего.

…Он подтянул к себе следующую рюмку. Та скользнула по столу, оставив мокрый след. Справа стояли шесть пустых рюмок, слева — шесть полных. Ники достиг середины долгого вечернего марафона, который, по идее, должен был завершиться полной отключкой. Но сейчас он находился в непродолжительной стадии возбуждения. Ему хотелось разнести к чертям собачьим этот клятый «Дилижанс», но желания пришли в явное противоречие с возможностями. Вокруг было полно здоровенных парней с пушками, которые только и ждали, пока кто-нибудь много на себя возьмет.

Мурло Ники уставился на дверь налитыми кровью глазами, словно бык, которому отрубили копыта, — никчемная туша, абсолютно непригодная для продолжения жизненной корриды. В его груди клокотала бессмысленная и безадресная ярость.

* * *

Он был еще достаточно трезв, чтобы обратить особое внимание на двух новых посетителей, которых никогда не видел здесь раньше. Оба были в одинаковых черных плащах — не очень удобная одежда, если надо быстро достать ствол, а в таких местах это часто становится необходимым для выживания. И все же богатый личный опыт подсказывал Ники, что эти двое — не перепутавшие адрес попы и не правительственные агенты, решившие получить дивиденды со своего статуса неприкосновенности.

Парни принадлежали к особой породе, нечасто встречающейся в каменных джунглях, — особенно тот, что повыше, с рожей, смахивающей на череп, который пролежал десяток лет в пустыне. Легкий налет цивилизованности не портил впечатления и не мог замаскировать эту самую породу. Второй был смуглым семитом с длинными вьющимися волосами. В левой руке он держал небольшой контейнер кубической формы.

Мурло Ники чуял угрозу за версту. В свое время он досыта наигрался в прятки. Он искал, его искали…

На этот раз, кажется, нашли.

Толстый бармен тоже обратил внимание на вошедших и их одежду специфического покроя. Плащи были абсолютно одинаковыми, как будто принадлежали одному человеку, и невысокий смуглый красавчик подметал полами заплеванные доски. Бармен знал, кто носит такие черные презервативы. Но если эти двое — священники, то он готов был немедленно признать себя цирковым акробатом. Он еще подумал, что скоро новым клиентам станет очень жарко. Он ошибся. Жарко стало не им.

Парням понадобилась всего пара секунд, чтобы осмотреться и выделить грузную фигуру Ники из хаоса тел. Они направились к нему, раздвигая толпу у стойки, как два черных ледокола.

Мурло не сводил глаз с высокого — вот уж с кем он ни за что не согласился бы сыграть в игру «Кто кого пересмотрит». Ники мог бы поклясться: бледнорожий его в упор не видит. То есть видит, конечно, но не придает его существованию ни малейшего значения. Уверенность в том, что скоро из него начнут вынимать потроха, была столь же неоспоримой. Это казалось в высшей степени логичным. С момента получения первого «пособия по нетрудоспособности» Ники не приносил Ассоциации ничего, кроме убытков.

Инвалида на пенсии еще мог спасти небольшой дебош — по крайней мере, он надеялся на это. Ники заорал, перекрывая бурлящий шум и рев музыкального автомата:

— Эй, ребята, тут пара залетных педиков!

Он обнаружил, что умеет визжать, как насмерть перепуганная баба. Должно быть, он очень старался — его услышали даже вышибалы возле наружных дверей.

— Кажется, сейчас меня трахнут… — добавил Ники почти шепотом. Интуиция всегда была его сильным качеством.

Люди в черном продолжали двигаться с абсолютной невозмутимостью. Тот, который выглядел моложе, снисходительно улыбался, словно оценил шутку старого приятеля.

Мурло Ники не ошибся — педиков тут не любили, а еще больше не любили залетных. Незваные гости почти мгновенно оказались в центре оголившегося пятачка, окруженные поддатыми даунами, всегда готовыми развлечься за чужой счет. Над стойкой бара появился двуствольный обрез — мордоворот с пивным пузом держал нос по ветру.

Это не произвело никакого впечатления на мрачную парочку. Стало значительно тише. Только музыкальный автомат продолжал давить слезу из кабацкой публики.

— Что-то я не припомню вас, любовнички, — сказал бармен, обращаясь к черным спинам.

— Не представляешь, как тебе повезло, — не поворачивая головы, отозвался длинноволосый, которого, видимо, ставил углом ходячий мертвец со шрамами. Другой вариант как-то не укладывался в головах у местных гетеросексуалов. Единственная причина, по которой они медлили, была проста, как дверь: у «плащей» могла оказаться правительственная пайцза, и тогда — прощай, выпивка, прощайте, сговорчивые девочки из «Дилижанса» и все прочие радости жизни!

Бледнорожий остановился перед столиком у стены, за которым сидел Мурло Ники. Тот чувствовал себя отвратительно трезвым — несмотря на то что счет на рюмочном табло по-прежнему был 6:6…

Трещина в каменной голове, обозначавшая рот, углубилась и сделалась шире, когда глюк скользнул взглядом по багровым кактусам, торчавшим из рукавов жертвы.

Темный Ангел, как всегда, не ошибся. Этот вид был обречен на вымирание. Слишком много уродов — не физических, так интеллектуальных, не говоря уже о мутантах. В общем, деградация очевидна…

— Пойдем прокатимся, — предложил охотник свистящим шепотом, хотя уже понял, что этот кусок мяса практически бесполезен.

— Оставь его в покое! Пусть толстяк отдыхает. Он заплатил за выпивку, — вмешался бармен, но его речь прозвучала не слишком вызывающе. Что-то внушало ему опасение. Эта неуверенность была ощутима и заразна. Она витала в воздухе, как капли отравляющего спрея.

— Он отдохнет, — пообещал Картафил. — И ты тоже. Веришь мне на слово?

— Пошел ты… — процедил «пивной живот» и поднял двустволку. Его достал этот сопляк.

— Вижу, что нет. — Картафил обогнул столик, чтобы помочь Ники справиться с земным тяготением.

Секундное промедление стоило бармену жизни. Впервые за несколько лет у Картафила появилась возможность размяться «на природе». Он уступал в быстроте дьякону Могиле, но по сравнению с местными губошлепами был просто реактивным…

* * *

За пару дней, минувших после освобождения, он успел разжиться своеобразной пушкой. Точнее, музейным экспонатом — самым старым из всех боеспособных, которые только можно было разыскать. Маленький, вполне простительный каприз художника. Он хотел держать в руках нечто историческое.

Для этого пришлось посетить одного коллекционера, считавшего самого себя и свое собрание надежно защищенными. Визит, нанесенный двумя «священниками», убедил его в обратном, а Картафил приобрел почти то, что искал. У старика были и капсюльные револьверы, но единственный работоспособный оказался хорошим новоделом.

Другая проблема, с которой столкнулся счастливый обладатель антиквариата, заключалась в отсутствии патронов. Впрочем, дьякон сумел достать и патроны — всего около сорока штук. Картафил не мог понять, откуда они взялись, однако не сомневался, что в любой момент получит еще. Если попросит.

Это были очень странные патроны — явно устаревшей конфигурации, снаряженные дымным порохом, абсолютно новые на вид и безо всякой маркировки. Усомнившись в их пригодности, Картафил расстрелял с десяток — и удостоился только мимолетного презрительного взгляда дьякона.

Конечно же, не последовало ни одной осечки.

* * *

…Короче говоря, он извлек на свет самый нелепый револьвер, который когда-либо видели в «Дилижансе», — русскую модель фирмы «Форхэнд энд Водсворт», бессмысленно огромную, тяжелую и неудобную пушку с девятнадцатисантиметровым стволом сорок четвертого калибра и поочередным экстрактированием гильз. Скорость перезаряжания этого исполина была ниже всякой критики, но приходилось считаться с эффективностью огня. На малом расстоянии эффективность оказалась такой, что у Ники свело желудок от восхищения и дурного предчувствия.

Первый же выстрел превратил голову хозяина в окровавленную кочерыжку. Стокилограммовая туша была отброшена назад и протаранила полки, заставленные бутылками. Содержимое черепа расплескалось по зеркальным стенкам и скрыло от Картафила отражение его собственной ухмыляющейся физиономии. После этого губошлепы проснулись и начали шевелиться. Они были нерасторопны, зато их было много…

Монстр в руке Картафила успел сплюнуть еще дважды, прежде чем в беседу вступили более современные машинки. Кабак наполнился их трескотней и истошным женским визгом. Голоса, доносившиеся из музыкального автомата, придавали всему происходящему водевильный оттенок. Глюк искренне забавлялся переполохом в этом стаде, застигнутом врасплох. Репетиция оправдала его ожидания.

«Форхэнд» окутался дымным облаком, мешавшим разглядеть, что стало с парочкой, которой вся компания усердно скармливала свинцовые пилюли. Лучшее место для зрителей оказалось у Ники — он находился совсем близко, и от того, что он увидел, его глаза полезли на лоб.

Когда началась ответная пальба, дьякон закрыл Картафила своим телом. Этот поступок не имел ничего общего с благотворительностью — глюком руководил исключительно трезвый расчет. Ники не подозревал, что человек, зверь или еще кто-либо может двигаться так стремительно. Это было похоже на мгновенную смену кадров. Нечто подобное бывший соло изредка видел в кино — когда случайно попадал на демонстрацию старого пленочного фильма, а через проектор запускали рваную ленту, склеенную во многих местах.

Черный плащ был разодран пулями в клочья, которые разлетелись в дымящемся пространстве, будто вспорхнувшая с дерева воронья стая.

Кое-кто из завсегдатаев «Дилижанса» наверняка дал маху. Но даже если все были косоглазыми, Мурло Ники при желании мог бы насчитать как минимум пять десятков попаданий в корпус священника. Да и дистанция была совсем небольшая. Бледный призрак безболезненно проглотил порцию свинца, способную уложить носорога…

Однако спустя секунду после залпа его плащ снова был цел. Опаленные дыры затянулись, как разрывы в нефтяной пленке. На матовой поверхности ясно и во всех подробностях проступили кости скелета. Это сильно напоминало обалдевшему Ники рентгеновский снимок в полный рост.

Самое страшное, что выражение белого лица нисколько не изменилось. Оно не выразило ни боли, ни ненависти, ни какого-либо другого суетного чувства. Каменная маска бесконечного превосходства медленно (во всяком случае, так казалось оцепеневшему счастливчику Ники, в которого опять каким-то чудом не попала ни одна случайная пуля) повернулась в сторону наэлектризованной до предела толпы…

Лицо дьякона плавало в струях дыма, будто ледяная зимняя луна в тучах. До парней из «Дилижанса» слишком поздно дошло, что сегодняшний вечер закончится для них неудачно. Глюк каждому выдал по льготному билету на тот свет из обоих своих стволов.

Ники стал свидетелем фокуса почище дьявольского трюка с плащом. Прежде всего, он не понял, откуда взялись пистолеты. Он мог смело поспорить на свои яйца, что ходячий трупак их вообще не доставал. Они появились в его полусогнутых руках так же внезапно, как возникают титры на экране. На срезе каждого из двух стволов огромного, несуществующего калибра имелось небольшое утолщение, а чуть ниже дула блестели грязноватые стеклянные шарики. Только очень внимательный человек узнал бы в них глазные яблоки дьякона. Между прочим, зрачки двигались…

По мнению Ники, это были пистолеты из какого-то дурацкого комикса для маньяков. Более того, глюк их даже не перезаряжал.

Последовал непрерывный слитный грохот, напоминавший звук одновременной работы десятка отбойных молотков. И на этот раз не было никаких дымовых завес. Патроны закончились только тогда, когда в зале не осталось ни одного живого существа, за исключением кошмарной парочки и Ники, примерзшего задницей к стулу. Несколько самых трезвых и резвых успели выскочить наружу — главным образом, те, кто находился поблизости от входной двери. Но у Ники создалось стойкое впечатление, что бледный ублюдок специально дал им уйти. У него даже появилась робкая надежда уцелеть, однако он поздновато решил стать послушным…

Один из подстреленных рухнул на музыкальный автомат, и тот захлебнулся, рассыпав искры замыканий. Свет в кабаке погас. Мурло Ники увидел последний в своей земной жизни фейерверк. Как загипнотизированный смотрел он на шипящие огненные змейки горящей проводки, которые прочертили тьму, словно элементы безумной рекламы. Потом на него упали две черные тени, и он почувствовал, что не может сдвинуться с места. Липкие щупальца, выросшие прямо из поверхности стола, обвили его клешни.

Ники перестал дергаться. Больше всего на свете ему захотелось превратиться в маленькое, незаметное, ничтожное насекомое. А лучше вообще исчезнуть…

В наступившей тишине раздался звук, который плохо подействовал на его нервы, — гул приближающегося грузовика. То, что Ники неоднократно слышал, работая соло.

От вибрации тихо задребезжали пустые рюмки… Слепящий луч фары скользнул по лицу… Дохнуло сырым ветром, омерзительным, как миазмы помойки…

Мурло Ники вдруг осознал, что кое-кого интересует вовсе не его нынешняя жизнь, а конкретные эпизоды прошлого. Он дико завопил. Те старые неприятности с партнерами по бизнесу, охранкой и кислотой показались ему детскими шуточками. Сейчас он бы дорого дал за то, чтобы быстро научиться умирать по собственному желанию. Но он не владел искусством остановки сердца, поэтому «присутствовал» при проведении процедуры слияния до самого конца…

* * *

И даже потом, когда его тело уже было мертвым, прервалась утомительная работа органов чувств и он оказался в нирване чистого существования, Ники не оценил этого. Новый, безжизненный космос был наполнен кремнием. На многие миллионы ангстрем тянулись искусственные ландшафты из пористого вещества, организованного по образу и подобию нейронной сети. Это был чудовищный протез, заменивший тело, мозг, а заодно и окружающую среду. «Ники» испытал беспредельный и нескончаемый кошмар агорафобии. Сознание коллапсировало и превратилось в черную дыру. Заставить его совершить обратную эволюцию могла только специальная последовательность электромагнитных импульсов…

Когда все закончилось, Картафил наклонился и поцеловал руку дьякона. Сегодня тот избавил его от смертельной боли.

* * *

Снаружи их уже ждали — трое из шестерых, успевших выбраться из «Дилижанса». Неплохое соотношение. Им не откажешь в чутье, подумал Картафил. Шакалы, его вечные спутники. Кто-то же должен был пожирать останки…

Глядя на них, он еще раз убедился в том, что дьякон безошибочно выбирает тех, кому нечего терять. Глюк не нуждался в их помощи; они не обладали ни одним из его талантов. Это были недоношенные ученики, которые разнесут по миру легенды о Черном Дьяконе. И каждый из них был Иудой…

Живодер прислонился к своему фургону, в котором бесновались и выли собаки. За частой стальной решеткой мелькали оскаленные пасти и сверкали налитые кровью глаза. На фургоне были надписи, сделанные цветными самоклеющимися пленками: «Закрытое акционерное общество „Мыловаренный завод“. Ловля и отстрел бродячих животных».

Глюк прочел это. Слово «ловля» означало новые возможности, которыми не следовало пренебрегать. Четвероногие отыскивали двуногих по запаху. Дело осталось за малым — нужно придать им правильный импульс.

В сознании глюка промелькнули сценки из «Восстания домашних животных»: город, ввергнутый в хаос; растерзанные трупы на улицах; стаи собак, осаждающих дома; вертолеты, с которых разбрасывают отраву и поливают тротуары пулеметным огнем… Темный Ангел одобрил его импровизацию.

Двое других уцелевших во время бойни в «Дилижансе» стояли возле проржавевшего ВАЗа, демонстративно положив руки на капот. Ребята схватывали быстро.

Дьякон поманил к себе водителя фургона. Когда существо приблизилось, глюк частично использовал матрицу Гурбана…

Человек отшатнулся. На мгновение ему показалось, что на лице дьякона появился огромный, черный, влажно блестевший и окруженный рыжей шерстью собачий нос.

А глюк втянул в себя воздух и уловил исходивший от двуногого густой мясной дух. Он получил представление о чувстве неутолимого голода…

Водитель фургона и сам смахивал на зверя. Его уплощенный в области темени череп был вытянут, а челюсти сильно выдавались вперед. Он с шумом выдыхал через волосатые ноздри; крылья носа возбужденно трепетали. Человек держал в руке плеть. За пояс был заткнут нож для снятия шкур.

— Я призову тебя, когда ты понадобишься, — сказал дьякон. — Будешь ловить людей, а не собак… И наведи-ка здесь порядок.

* * *

За поворотом была припаркована черная «победа» — явный анахронизм, неведомо как попавший сюда из музея самого мрачного периода истории. Дьякон сел впереди; Картафил, державший в руках изотермический контейнер с жидкокристаллическим дисплеем на верхней крышке, устроился на заднем сиденье.

Внутри контейнера находилось левое полушарие мозга Ники. Но это было нечто большее, чем бак для отходов. Идея хозяина срастить человеческий мозг с процессором показалась Картафилу сногсшибательной (хотя он и скромно полагал, что дьякон выбрал не лучшие комплектующие). Он рассчитывал позабавиться с модернизированным «Ники» на досуге. Однако прежде нужно было закончить грязную работу.

— Поехали, Лизавета, — сказал дьякон, не прикасаясь к рулю и педалям.

«Победа» мягко тронулась с места. Ее двигатель (если у нее вообще имелся двигатель, в чем Картафил сомневался) работал совершенно бесшумно. В сумерках машина была похожа на черный призрак, оснащенный хромированными безделушками и резиновыми протезами. Необъяснимым образом она казалась мягкой, будто сгусток воздуха со дна колодца или обтянутый кожейдиван на колесах — в самый раз для видеосалона, специализирующегося на ужастиках.

Машина скользила по темным улицам, как акула в лабиринте затонувшего города. Даже самые пустынные места были наполнены человеческим шепотом, эхом присутствия, аурами, давно слившимися в единое поле. Людям был знаком только мелкий, естественный страх. Архетипы сверхъестественного находились под поверхностью океана сознания — скалы, которые гасили накатывавшиеся отовсюду волны ужаса и охраняли рассудок. Эта защита представлялась охотнику смехотворной. И все же существовала Блокада… Заплесневелый городишко нуждался в основательной встряске. Клон, контролировавший территорию, должен был понять, что начался настоящий террор.

«Победа» удалялась от того места, где водитель фургона и два его добровольных помощника поливали бензином пол и стены в «Дилижансе».

Глава 13

Дай мне абсолютный контроль

Над каждой живой душой…

Леонард Коэн

Неприятное это чувство — когда почва уходит из-под ног. Особенно в фигуральном смысле. Человек, широко известный в узких кругах как Школьник, испытывал нечто подобное в течение последних двадцати четырех часов. Раньше с ним такого не случалось. Причина была очевидна, но Школьник сомневался в том, что сможет быстро ее устранить. Все зашло слишком далеко.

Он размеренно покачивался, утонув в кресле-качалке, и слушал вариант легенды о Черном Дьяконе, который излагал Муса — его медиум и по совместительству агент «Сплавщиков» на государственной таможне.

Вплоть до вчерашнего вечера Школьник не жалел о своем дорогостоящем «приобретении». Муса прикрывал поставки оружия, наркотиков и дешевой водки в обмен на белых наложниц для гаремов. Школьник считал это исключительно грязным делом, но не испытывал ни малейших угрызений совести. Для него просто не существовало альтернативы, а совесть — это было что-то слишком человеческое. Люди из «Револьвера и Розы» могли гордиться своим воспитанником. Он раскачивал утлую лодку Коалиции, оставаясь практически незаметным. И, как он надеялся, незаменимым…

Школьник уже был знаком с тремя вариантами легенды — из трех разных источников. Они отличались незначительными частностями и совпадали в главном. Ни один из вариантов не давал ответа на вопрос о происхождении Черного Дьякона, но как раз об этом Школьник мог догадываться.

Не было смысла обманывать себя. Он признал превосходство Дьякона. Тот обладал способностями, которые Школьнику и не снились. По иронии судьбы у них оказалась одинаковая промежуточная цель — хаос и разрушение системы. За короткий срок Дьякон преуспел в этом гораздо больше Школьника. И все же это еще не было полной победой. Кроме того, возникал вопрос: а что потом?

Школьник с отвращением смотрел на мужчину, корчившегося от воспоминаний. Болезненная штука — абсолютная память. Врагу не пожелаешь. Но Муса не был врагом — во всяком случае, сознательным. Понадобился совсем неглубокий транс, чтобы вся грязь всплыла на поверхность и полилась изо рта. Помойка, а не мозг. И это — окончательный диагноз…

Они остались вдвоем в рабочем кабинете шефа «Сплавщиков», оборудованном по последнему слову техники. Находясь внутри, трудно было предположить, что убежище Школьника представляет собой баржу, которая стоит на якорях посреди реки. Трюм был отделан со всей доступной роскошью, и старая посудина превратилась в комфортабельный плавучий дом.

Люди Школьника подняли катер Мусы на палубу при помощи лебедок и теперь резали его автогенами на части. Этот человек уже стал бывшим и должен исчезнуть без следа. Он ни на что не годился, хотя и сохранил все свои органы в неприкосновенности — за исключением головного мозга. Школьник произвел тщательное зондирование. Он сделал бы это с каждым, кто вырвался из лап охранки одним живым куском.

Таможенник не выдержал испытания. Школьник чуть ли не впервые столкнулся с таким совершенным пенетратором.^[51] Слишком глубокая и тщательная маскировка. Муса не успел осуществить ни одной передачи, но от медиумов-ретрансляторов все равно избавляются — и как можно скорее. Таковы правила игры, одинаковые по обе стороны Блокады…

Школьник выглядел лет на шесть. Очаровательное личико было свежим и покрытым пухом, будто спелый персик. Большие серые глаза смотрели пытливо и открыто, а маленькие губы часто складывались в обманчивую гримасу беззащитности. У него был чистый незагоревший лоб. На глаза спадали длинные мягкие волосы — золотистые, как у ангелочка на дешевой открытке. Единственной недетской чертой в его облике были длинные ногти, отросшие на пальцах… Это был развитый «ребенок». Вероятно, даже слишком.

Никто не знал, каков его возраст на самом деле. Школьника окружала завеса искаженного времени и ложной памяти. Он появился в банде «Сплавщиков» всего четырнадцать месяцев назад, но вряд ли хотя бы один из «диких» помнил об этом простом факте. Ему понадобилось только шесть недель, чтобы установить полный контроль над группировкой и избавиться от потенциальных конкурентов. Он не задумываясь жертвовал витальной энергией, и эта «щедрость» приносила потрясающие результаты. «Дикие» считали его мутантом-плюсом; он быстро приобрел репутацию самого влиятельного из баронов подполья.

При любых обстоятельствах он предпочитал оставаться в тени. Его ближайшие коллеги появлялись из этой тени чрезвычайно редко и только за тем, чтобы взять свое. Безусловно, Школьника на самом деле не интересовали наркотики, деньги, комфорт, оружие, девочки, власть. По большому счету для него ничего не значила даже собственная судьба. Так его «воспитали». Он был ходячей психотронной бомбой практически неограниченной мощности. Во всем шестимиллионном мегаполисе его интересовала по-настоящему только одна вещь — Терминал — и только те люди, которые могли иметь отношение к этой игрушке.

* * *

Единственным источником света был огонь, пылавший в камине. Маленькое тело скрючилось в глубине кресла. Школьник был одет в шорты и майку с надписью «Юридическая академия». Справа от него стоял столик с бокалом темно-пурпурной жидкости. Это была смесь кагора и только что сцеженной крови. Школьник вовсе не являлся извращенцем. Он просто потреблял продукт, способствующий зондированию и быстро восстанавливающий силы.

Кресло раскачивалось, будто маятник часов, которые отсчитывали последние секунды жизни медиума. Пол кабинета был покрыт дубовым паркетом из имения бывшего губернатора. Школьнику нравилось дерево — теплый, естественный материал, не создававший помех для энергообмена. Доски паркета издавали жалобные скрипы. Еще жалобнее звучал слабый человеческий голос. Мусе, пребывавшему в странном полусне, казалось, что кому-то прищемило пальцы…

Он рассказывал Школьнику о том, как легко Дьякон разобрался с людьми Атабека. Потом он почувствовал боль. Она зарождалась в кончиках пальцев, под ногтями, и колючими сороконожками пробегала по рукам. Стены кабинета и даже фигура хозяина представлялись Мусе полупрозрачными. Это была только пелена, скрывавшая прошлое. Нечто, трансформирующее пространство в измерение «X». Но никто, кроме Школьника, не мог отменить нарастающее жжение в конечностях. Боль присутствовала постоянно — как компенсация за эпизоды жизни, прожитые дважды…

Муса снова «видел» ЭТО: трупы боевиков Атабека, висящие на столбах; длинноволосого из свиты Дьякона, расстреливающего проституток на улицах; Мормона, сжигающего лавки и бумажные деньги; своры бродячих собак, пожирающих калек и уродцев, которые скапливались на Тротуаре Нищих; старый черный автомобиль без водителя, неуязвимый для реактивных гранат и крупнокалиберных пулеметов…

Лицо Школьника оставалось по-детски безмятежным, несмотря на то что память медиума воспроизводила не вполне правдоподобные вещи. Память могла быть ложной. Если верить Мусе, Черный Дьякон был чем-то средним между Микки-Маусом и Бэтменом — персонажами старых комиксов для слабоумных подростков. Но, как ни странно, Школьник верил. Он умел «качать» информацию. Без этого он не мог бы выполнить свою задачу. Подлинная информация стоила дороже всего. Иногда, как в данном случае, — дороже жизни самого медиума…

Муса поведал хозяину даже о том, о чем сам не подозревал. Например, о человеке, направлявшемся в федеральную тюрьму для проведения инспекции. Чиновник за пределами Блокады — это почти всегда крайне уязвимый мозг…

Школьник позволил себе немного расслабиться. Теперь он знал, на кого сделает очередную ставку и каким будет следующий ход. Он поменяет фигуры местами. Кажется, это называлось рокировкой. В терминах глюка — пересадкой матрицы.

Школьник презирал шахматы. Глядя на доску, он никогда не мог преодолеть искушения манипулировать шестнадцатью ферзями одновременно.

* * *

Боль становилась доминирующей. На фоне ее ослепительных вспышек даже страх сливался с неразличимым эмоциональным фоном. Последнее, худшее воспоминание Мусы: неродившийся семимесячный ребенок, которого привез в рюкзаке человек на мотоцикле, — окровавленный и мертвый зародыш, плывущий по воздуху в руки Дьякона; краткий ритуал жертвоприношения; лысый негр за рулем заляпанного грязью лимузина… Кусочки абсурдной мозаики, сложить которые у медиума не осталось времени. Это сделает за него хозяин. А сейчас главное — сохранить пальцы, охваченные холодным огнем…

Сквозь размытые контуры ускользающего прошлого проступило неотвратимое настоящее: пятно огня, дрожащего в камине; потолок плавучего металлического гроба; мужчина-мальчик в кресле-качалке — щенок, которого при других обстоятельствах Муса мог бы задушить одной рукой… если бы сумел приблизиться к тому хотя бы на метр.

Потом он опустил взгляд ниже и обнаружил толстую иглу, торчавшую из вены. Одноразовая система для переливаний была заполнена кровью. Во время транса проклятый сопляк выкачал из него не меньше полутора литров. Теперь Муса чувствовал мучительную слабость, головокружение; все, что он видел, было зернистым, как на плохой фотографии…

Но откуда взялась эта боль, вгрызающаяся в нервы в унисон с колебаниями кресла? Он с трудом поднес пальцы к лицу — суставы были раздавлены; на ладонях остались багровые следы от полозьев. Хуже всего, что он не помнил, где и когда так сильно пострадали его кисти. Впрочем, через минуту и это перестало иметь какое-либо значение…

Школьник нажал длинным ногтем какую-то кнопку на пульте дистанционного управления. Он выглядел слишком утомленным для того, чтобы встать. Оказывается, пульт все время валялся под его тощей задницей…

Муса догадался: за ним пришли. Он не расслышал чужих шагов — пульсирующий шум в голове был единственным достоверным звуком. Кто-то выдернул иглу из вены. Двое «Сплавщиков» поставили его на ноги и выволокли наружу.

Муса настолько ослаб и утратил волю к сопротивлению, что позволил бы им все. Ниже пояса он вообще ничего не чувствовал, а туловище напоминало мешок с отрубями… Небо показалось ему затянутым кожей, снятой с негра. Мир был перекошен и неузнаваем — следствие вмешательства Школьника в его восприятие. Вокруг баржи плескалась жирная вода. Мимо с ревом пронеслась патрульная лодка — как нож сквозь масло. Гранитные берега соскальзывали к чертовой бабушке, словно отделенная от туловища голова Мусы лежала на движущемся конвейере… Справа, подвешенный на крюке лебедки, висел двигатель, который бывший таможенник принял за огромное сердце, истекающее черной кровью…

Увидев, чем заняты «Сплавщики» на палубе под импровизированным навесом, Муса чуть было не рассмеялся — но даже на это простое действие у него не хватило сил. Его челюсть отвалилась, по подбородку стекала розовая слюна — оказалось, что он откусил себе кончик языка в кабинете Школьника. Муса все же тонко захихикал, однако это было больше похоже на кваканье.

«Кого вы собрались оперировать, придурки?» — хотелось спросить у «Сплавщиков», суетившихся вокруг стола с фиксаторами. Почему-то это занятие представлялось ему чрезвычайно смешным — здесь, на металлической палубе баржи, которая стояла на якорях посреди реки!

Тошнота, возникшая от пребывания в вертикальном положении, не испортила ему настроения. Школьник сделал его счастливым пациентом. Вот что, оказывается, нужно для этого — сцедить немного крови, снять напряжение, понизить давление до минимума. Никаких наркотиков. Никаких гарантий будущего выздоровления. Никаких обещаний вечной жизни. Ты отдаешь кровь; мальчик с глазами тысячелетнего убийцы причащается — и все. Эйфория…

* * *

(В это самое время старику снился странный сон. Странный — потому что в нем фигурировало имя Йозеф. За это имя он тщетно пытался зацепиться и во сне, и наяву. Оно означало что-то важное. Может быть, жизненно важное.

…Он бродил по малолюдным улицам какого-то города в поисках вокзала. Ему во что бы то ни стало надо было уехать из этого ужасного места. Город затягивал, как трясина, и не хотел отпускать. Кварталы безликих домов возникали за каждым новым поворотом, будто ветви дерева, растущие со скоростью ползущего внутри червя. Все люди, у которых старик спрашивал дорогу, обманывали его. Или же они сами были обмануты и верили в то, чего не существовало. Похоже, из города вообще нельзя было уехать.

К исходу ночи, прошедшей в сновидении, старик убедился в том, что вокзал — это миф, красивая сказка, данная в утешение. «Ты никогда не выберешься отсюда», — злорадно шептали гарпии, присевшие отдохнуть на крышах зданий и обращенные в камень. С их крыльев осыпалась крошка…

Рассвет застал его в пустынном пыльном переулке. Он добрел до перекрестка и услышал мягкий топот. Повернул голову вправо — и отшатнулся. Прямая улица тянулась до горизонта, над которым вспухал слепящий гриб. Старик невольно зажмурился. Но топот нарастал, и он открыл глаза. На него надвигался громадный верблюд, белый и неправдоподобно чистый, как только что выпавший снег.

В первый момент старику почему-то показалось, что с животного содрана кожа. Горбы, похожие на две горные вершины, размеренно колыхались. С губ верблюда слетала пена. Розовые глазки альбиноса выражали лишь тупую неотвратимость.

Но еще страшнее был всадник в боевом облачении бедуина. Вместо лица — череп; вместо глаз — черные провалы. Костлявая рука скелета сжимала саблю, яростно сверкавшую в лучах восходящего солнца.

Старик дернулся влево, затем вправо; бежать было некуда. В любом случае он не успел бы спрятаться за угол ближайшего здания и оказаться под защитой каменной стены. Верблюд-альбинос стремительно приближался, двигаясь с гипнотизирующим совершенством.

За несколько метров до жертвы всадник-смерть сделал неуловимое движение рукой. В воздухе мелькнул какой-то темный предмет. Старик, вообще-то не отличавшийся ловкостью, инстинктивно поймал его. Времени у него осталось только на то, чтобы понять: это деревянная табличка, а на ней — совокупность нулей и единиц, обозначавшая слово «Йозеф» в системе «Абджад».

Старик сделал последнее в том сновидении открытие: смерть использует двоичный код. Еще бы — миллиарды клиентов, огромные базы данных, сложнейшая бухгалтерия…

Белая гора надвинулась, заслонив собою солнце. Упала благодатная тень. Отливающий синевой нездешнего неба клинок мгновенно и безболезненно снес старику голову. Мир завертелся, будто сорвавшаяся с оси карусель.

Ровно секунду старик привыкал к мысли, что отрубленная голова продолжает видеть, отправившись в полет и при этом хаотически вращаясь. В какой-то момент в поле зрения промелькнуло тело, которое удержалось на своих двоих. Из шеи толчками выплескивалась кровь. Фейерверк таких же малиновых капель сопровождал кувыркающуюся голову. Это было почти красиво. Еще одно утешало — полная анестезия. Старик будто смотрел дурацкий, но чрезвычайно реалистичный клип…

Потом приблизилась земля, несколько раз поменялась местами с небом, и все застлала туча поднявшейся пыли. Голова оглушительно чихнула. Вдобавок соринка попала ей в левый глаз. Тот начал слезиться; голова отчаянно заморгала, пытаясь восстановить зрение. Дергающееся веко напоминало шторку в срабатывающем затворе фотоаппарата… В рот будто набилась вата. Голова принялась отплевываться — занятие почти безнадежное, учитывая, что трахея с идеально ровным срезом оказалась погруженной в кучу песка.

Помощь подоспела неожиданно — как ни странно, со стороны тела, неуклюже притопавшего на поиски головы. Сквозь серый туман протянулись две усохшие кисти. В течение минуты они слепо шарили по земле, пока не обнаружили пропажу. Старик стал хуже слышать — это собственные ладони закрыли ему уши. Потоки крови превратились в отдельные капли, которые оставляли прерывистый след на тротуаре.

Смерть на белом верблюде давно исчезла. Тело схватило голову под мышку и отправилось на поиски вокзала. Табличка с двоичным кодом была пунктуально прицеплена к нагрудному карману на манер беджа. Не хватало только фотографии. Впрочем, ее с успехом заменял оригинал, не нуждающийся в сличении.

Старик отыскал вокзал перед самым пробуждением…)

* * *

Испытывая чистое и совершенно новое чувство — огромную благодарность к живому генератору счастья, Муса лежал на столе, пристегнутый десятком ремней и хомутов, и смотрел в кожаное небо. Возле горизонта на западе кожа казалась ему особенно гладкой, лоснившейся и приобретавшей красивый лиловый оттенок. Муса решил, что там находится одна из божественных ягодиц, проткнутая позолоченным шпилем (иглой шприца?) главной башни университета. Бог делал себе инъекцию. «Приход» — и молнии засверкали в тучах…

Муса не мог пошевелить конечностями, даже если бы захотел. Но с чего ему делать это? Ощущение счастья и самодостаточности было таким острым и всеобъемлющим, что он и не помышлял о сопротивлении.

Потом он обнаружил, что ему становится трудно дышать. Широкий ремень сдавливал живот и выжимал кишки вверх, к диафрагме. Муса попытался поднять руки, но хомуты держали мертво.

Даже теперь игла страха не достигла его мозга. Последовала чисто физиологическая реакция, однако Муса не сумел помочиться. В паху скручивалась в спираль раскаленная проволока…

* * *

Один из «Сплавщиков», принимавших участие в подготовке к экзекуции, спустился вниз. Он достал из холодильника банку с пивом и развалился в том же кресле, где до него недавно сидел Муса.

— Не пойму, для чего ты с ним возишься… — Он сделал красноречивый жест, чиркнув ребром ладони по горлу. — И за борт.

— Мне нужны люди, — бросил Школьник из темноты.

— По-моему, этот лишний.

— Скажи, а что ты делаешь левым мизинцем?

— Не понял.

— Стреляешь? Меняешь обойму? Держишь ложку? Пишешь? Может быть, трахаешь баб?

— Н-нет.

— Тогда твой мизинец — лишний. Что ты скажешь, если я его отрежу?

«Сплавщик» заткнулся.

— Иди наверх. Смотри в оба. Я жду гостей.

* * *

Муса по-прежнему улыбался как кретин во время приятной процедуры в лечебнице.

Пейзаж раскачивался, словно вибрировала видеокамера, вмонтированная в опустевший череп. Тусклое изображение отличалось к тому же плохой наводкой на резкость.

Чернота хлынула сверху, из космоса. Это был конец света для единственного зрителя. Муса немного приблизился к небу, прикоснулся макушкой к коже темного бога, а затем его бросили вниз, туда, где пространство было мутным и вязким.

Теперь, когда мир скрылся из виду, Школьник «отсоединился» от медиума. Мусе показалось, что из него выдернули питающий кабель, перерезали пуповину, ненадолго связавшую его с матерью вечности. Кошмар обрушился на него отравленной лавиной. Удовольствие мгновенно сменилось паникой, спазмом, параличом. Резиновая, черная, воздухонепроницаемая стена безысходности сомкнулась вокруг и затянула лицо тягучей липкой пленкой. Он был обескровлен, заживо замурован в цементный блок, а вслед за тем — утоплен. Многовато для одного человека… Вместо крика он издал сдавленное, задушенное мычание, не в силах разлепить губы. Его рассудок, не находивший опоры, пошатнулся.

И все-таки ему не дали сойти с ума. Кто-то, скрывавшийся за горизонтом, попытался использовать его в последний раз. Боль была испепеляющей, зато потом он избавился от боли навеки. Некоторое время Муса еще кое-что помнил и только поэтому боялся будущего, которое уготовил ему Школьник. Будущее было ослепительно, неправдоподобно прекрасным.

Ему казалось, что его уши превратились в жаберные щели, а внутри головы шевелится серая губка, фильтрующая кислород. У зрительных нервов, судя по всему, появились продолжения. Тело не принадлежало Мусе полностью. Кто-то противодействовал клону, «лечил» пациента от искусственно вызванной амнезии, но это уже не имело смысла. Школьник выскоблил его мозг дочиста. В сознании была лишь бесконечная последовательность комнат, стерильных и пустых… Все, что Муса видел снаружи, — это мохнатый от водорослей борт баржи ниже ватерлинии и мглистый свет, который сочился сквозь жидкую, искажающую и рассеивающую линзу… Его заставили повернуть голову.

Рядом с ним появилась спроецированная вовне галерея остаточных образов: люди, имен которых он уже не мог бы вспомнить. Это было что-то вроде недолго просуществовавшего личного музея. В нем хранились разрушающиеся экспонаты его памяти. Иероглифы с утраченным смыслом. Мумии вместо живых.

Фигуры сидели и стояли на цементных постаментах; некоторые раздулись до невероятных размеров; у других были подняты руки; третьи вытягивали их по направлению течения, словно костлявые флюгера; четвертые полоскали в воде клочья собственной одежды; пятые уже давно превратились в скелеты — суставчатые головоломки из костей, обросших водорослями и скрепленных известковыми отложениями…

Потом Муса перестал чувствовать что-либо. Он занял место среди боевиков, дежуривших на палубе. Подбор верных людей, не испытывающих сомнений и боли, — это было единственное хобби Школьника.

Глава 14

Возьми меня туда,

Куда ты идешь.

Позволь мне быть в твоей голове

И смотреть вокруг,

И видеть то, что ты видишь,

Когда ты смотришь на меня.

Группа «Джорди»

Инспектор тюрем Леонид Резник шел по специально открытому для него коридору, сопровождаемый понижающимся свистом вертолетных турбин. Он слегка завидовал своему пилоту, которому предстояло прохлаждаться ближайшие пару часов в гостиничном номере с кондиционером. Может быть, Резник совершил ошибку лет пятнадцать тому назад? Впрочем, с его гипертонией, язвой и нефритом он еще неплохо устроился. Следующая медкомиссия могла стать для него последней на государственной службе.

Блокадные излучатели были отключены на сорок секунд. Резник знал, что случится с ним, если он по какой-либо причине задержится. Или окажется за пределами коридора. Например, оступится и подвернет ногу (после двухчасового пребывания в тесной кабине вертолета ноги затекли). Случится очень нехорошая и непоправимая штука. То, в сравнении с чем запущенная неизлечимая шизофрения покажется легким головокружением.

По долгу службы инспектору приходилось видеть тех, чье сознание подверглось дезинтеграции. У него не было иллюзий насчет собственной ценности — он знал о так называемых «запланированных потерях». Поэтому он ступал крайне осторожно. Неприятный холодок в желудке мешал ему насладиться пейзажем.

Вокруг не было стен, укреплений, заграждений, вышек, бронированных ворот. Вообще никаких пережитков варварства. Был только голый склон холма с зеленеющей травкой и благоухающими цветочками. Простор и свежесть. Внизу, в громадной естественной чаше, лежала Озоновая Дыра. Затянутый утренней дымкой рудник выглядел куда привлекательнее, чем это было на самом деле. Кто-кто, а инспектор мог судить о таких вещах. Ему предстояла деликатная, неприятная и довольно вредная для здоровья работа.

Резник получил повышение недавно и еще не успел вкусить расслабляющего коктейля из привилегий. Он не сохранил ни идеалов, ни наивности, растеряв их где-то по пути. Возможно, поэтому послали его, а не кого-нибудь помоложе и поглупее. Лично ему полученное задание не нравилось еще по десятку причин. Он предпочел бы перелопатить груду бумаг и файлов у себя в кабинете. Он вообще крайне редко видел людей, о которых неусыпно «заботился». И слава богу! Его клиенты были не из тех, с кем приятно провести вечер за бутылкой вина. Особенно сегодняшний клиент…

Прошло сорок секунд, и Резник облегченно перевел дух.

Внизу его ждали двое охранниками на джипе. У парней были плохие зубы, дряблая кожа и не слишком густые шевелюры. Именно то, что инспектор и ожидал увидеть. Парни не отличались приветливостью, и он мог их понять. Место вроде рудника курортом не назовешь. Перевод в менее вредный для здоровья регион не светил им и через тысячу лет.

— К директору, — приказал Резник, усаживаясь рядом с водителем. Он предпочел бы обойтись без формальностей, но чиновники такого ранга, как директор, обычно весьма педантичны и ревностно относятся к малейшим нарушениям субординации. Резник догадывался, что ожидает его в ближайшие полчаса. И это несмотря на подтвержденный приказ, поступивший по каналам правительственной связи за сутки до прибытия инспектора.

Догадки оказались верными. Скучающий директор немедленно принял его у себя в кабинете. Кабинет был обставлен крайне скудно: стол без единой бумаги, лампа с металлическим абажуром, от которого исходил ощутимый жар, компьютер, заменяющий шкаф с делами и картотекой, ржавые наручники на голой крашеной стене. Резник долго не мог решить, являются ли браслеты настоящими или же это произведение искусства, шедевр натурализма, положение которого на стене строго выверено с целью достижения максимального эстетического эффекта.

Потом он разглядел узкую табличку, стоявшую на краю стола. На табличке было написано: «И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем».^[52] Резник прочел это, когда наклонился над столом, чтобы взять предложенную директором сигару. Он решил, что хозяин кабинета — зануда, каких мало. Ему не следовало бы курить, но он не устоял перед искушением. Последний раз он держал во рту сигару лет десять назад.

— Из конфискованного, — ухмыльнулся директор, неправильно истолковав возникшую паузу. — Вы не представляете, сколько гадости поступает сюда контрабандой. К счастью, мои люди…

— Ну, это далеко не гадость, — заметил Резник, перекатывая сигару в пальцах. Удовольствие было почти чувственным.

— Отделяем зерна от плевел. — Директор лучезарно улыбнулся, рапортуя о своих успехах. Эффект этой улыбки слегка ослабляли коричневые пеньки, оставшиеся от зубов. Резник разглядывал их и думал: «Он переигрывает. С чего бы это?».

У директора было круглое розовое лицо, слишком добродушное для его должности, и внушительное брюшко. Казалось, он весь составлен из различных по размеру бильярдных шаров. По его щекам катились капли пота. Он был похож на поросенка, назначенного руководить мясокомбинатом, а лучшего руководителя трудно себе вообразить. Отделять зерна от плевел действительно было чрезвычайно важно. Резник понимал, что в Озоновой Дыре с этим вряд ли возникают трудности.

— Я хотел бы поскорее сделать то, за чем прилетел, — сказал инспектор, чтобы избежать обстоятельной и абстрактной беседы на тему вины и искупления. — Блоки «Б» и «Д», выборочный контроль. Мне понадобятся данные о смертности за минувший год.

— Нет проблем! — весело согласился толстячок после небольшой паузы, и Резник понял, почему директор продержался на своем посту так долго. А еще он понял, что сейчас с директором не все в порядке.

Никаких внешних признаков манипулирования не было. Но за годы ползания по коридорам власти Резник отшлифовал интуицию до алмазного блеска. Интуиция являлась его единственным оружием и защитой. В данный момент он даже не знал, за что зацепилась эта самая интуиция. Может быть, директор оказался слишком дружелюбным? Или дело было в сигаре? О чем сигнализировала предложенная сигара?

Инспектор решил, что поищет ответы на все вопросы потом, однако «потом» для него так и не наступило.

…После этого не было ничего, заслуживающего внимания. Резник наспех проглотил безвкусный обед в обществе толстяка и четверых начальников блоков, что вызвало очередной протест со стороны его язвы. Беседа текла вяло; в присутствии столичного чинуши местные держались замкнуто и настороженно.

* * *

Хасан, он же номер шестьсот шестьдесят шестой, проснулся с необычным предчувствием. Серый эмоциональный фон был нарушен — будто красное пятнышко неожиданно возникло на черно-белой фотографии. Через секунду он вспомнил: сегодня — его последний день.

И все же он прекрасно выспался. Неплохо для того, кто приготовился умереть. Сны были нейтральными. Мозгокрут оставил его в покое — должно быть, Хасан уже считался отработанным материалом. С ним все было ясно — а разве он не стремился подсознательно к этой ясности?

Оказавшись здесь, он не мог решить, повезло ему с номером или нет. Все зависело оттого, кто из двух гроссмейстеров принял над ним руководство. Во всяком случае, в него закралось подозрение, что это просто дурацкая шутка тюремного регистратора, начитавшегося мелодраматических историй, которые Хасан относил к древним аналогам бульварной литературы. Очень скоро подобные частности перестали иметь какое-либо значение.

…Предчувствие так и не превратилось в ожидание. В его положении надежда была равносильна самоистязанию с переходом в суицидальный синдром. Хасан схлопотал огромный срок. Два пожизненных за убийство, терроризм, измену, организацию антиправительственного заговора и еще довески по десятку статей за менее впечатляющие грешки. Амнистии и сокращения срока заключения были придуманы не для таких, как он. Порой он терялся в догадках, почему его не убрали еще до суда. Да и здесь он мог умереть в любой момент. Поводов и способов было предостаточно. Поэтому его «хорошее поведение» тоже не имело значения, но смысл вести себя хорошо был. Почти всегда Хасан вел себя хорошо — оказалось, что так гораздо удобнее и полезнее для здоровья.

Но со здоровьем неизбежно возникли проблемы. Номер шестьсот шестьдесят шестой знал, что не протянет и десятой части срока, на который рассчитывал первоначально. Когда симптомы проявились со всей очевидностью, он сам поставил себе диагноз — лейкемия.

Грех было жаловаться; многие, даже более молодые и сильные, загибались раньше. Какие-нибудь три года в Озоновой Дыре можно считать отсрочкой смертной казни, которая формально была давно отменена. Отсюда не сбегал никто и никогда — не те физические кондиции, не говоря уже о локальной Блокаде. На этот счет не существовало даже лагерных мифов, которые обычно сочиняют одни глупцы, чтобы другие могли утешаться и предаваться бесплодным фантазиям.

Шестьсот шестьдесят шестой не был глупцом. Он заранее знал, где и как покончит с собой, пока на это простое действие еще хватит сил. Выбранное им место находилось в заброшенном забое, расположенном на четырехсотметровой глубине. Лежать там — значит устроиться в высшей степени спокойно. Хасан позаботился обо всем. Никто не потревожит его кости… если, конечно, труп не будет найден и сожжен в уютном тюремном крематории.

В любом случае память и посмертная слава ему обеспечены. Толстозадые лицемеры из правительства уже пополняли дырявый бюджет за его счет. Он знал, что двойник «супертеррориста», «убийцы века» давно торчит в столичном музее восковых фигур, принося небольшой, но стабильный доход. Интересно, во что его одели эти придурки? Он любил черное и белое. Никаких полутонов… Итак, он со всем покончит сегодня. Завтра он уже будет слишком слаб.

До подъема оставалась примерно пара минут. Номер шестьсот шестьдесят шестой совершил туалет в полной темноте. Его движения были замедленными, но доведенными до автоматизма. За тысячу суток он изучил каждый квадратный сантиметр камеры. Стены были покрыты надписями и рисунками. Хасан презирал такие формы самоутверждения и развлечения. Он сидел в одиночке, и это казалось ему по-настоящему положительным моментом. Общество какого-нибудь идиота могло сделать отсидку невыносимой. Даже собственной глупости иногда достаточно, чтобы сойти с ума. Хасану вполне хватало неизбежных контактов с «коллегами» во время переклички и работы в руднике. Когда-то он умел оказывать влияние — особенно на молодых, — но все это в прошлом. Те, которые его сажали, были людьми инертными, осторожными и добросовестными.

Прогудела сирена подъема — задолго до Судного дня. Вспышка мощного светильника могла бритвой полоснуть по глазам, но Хасан вовремя опустил веки. Зрачок телекамеры нашел его стоящим лицом к двери. Он вложил руки в специальные пазы. Ему не пришлось ждать долго.

Вскоре он услышал, как щелкнули браслеты на запястьях, — еще одна дурацкая мера предосторожности. Лязгнули автоматические замки; номер шестьсот шестьдесят шестой сделал два шага вперед и оказался на зарешеченном балконе. Прямо под ним был глубокий продолговатый колодец, в стенах которого на нескольких ярусах располагались камеры. Хасану они напоминали каюты на гигантском корабле отверженных, неподвижном в пространстве, но непрерывно падающем в бездонную яму времени.

Номер шестьсот шестьдесят шестой относился к категории особо опасных. Это означало спецрежим, спецмаршрут, спецработы. В таких условиях поневоле станешь фаталистом. Хасан не предполагал, что судьба еще раз сыграет с ним в азартную игру. Он был битой картой и не искал оправданий этому факту. В свое время его камеру поочередно посетили православный священник и мулла (раввина прислать не рискнули). Они показались ему коммивояжерами, пытавшимися продать прошлогодний снег. Он терпеливо выслушал каждого, но в ответ не произнес ни слова. Они ничего не могли ему предложить. Больше они не возвращались.

Сегодня спецрежим был нарушен — впервые за три года. В пищевом блоке Хасана накормили лучше, чем обычно. Номер шестьсот шестьдесят шестой всегда ел в одиночестве. При желании это можно было счесть привилегией, а узкую клетку с металлическим столом — отдельным кабинетом в диетической забегаловке. После кормежки его не отправили на работу, а вернули в камеру.

Хасан не задавал бессмысленных вопросов. Он пытался получить удовлетворение от каждой оставшейся секунды жизни. Он перебирал все удовольствия, какие только мог вообразить, и не находил того, ради чего стоило бы жить. Таким образом, у него появился шанс зацепиться за настоящее. Время таяло катастрофически…

Через полчаса наконец появился тот, кто мог предложить стóящий товар.

* * *

Человек, торговавший последними искушениями, был типичным чиновником — бледным, трусливым, исполнительным, близоруким, наверняка обремененным больной уродливой женой и ребенком-подростком, об уличных шалостях которого он еще не подозревал. Впереди его ожидали сплошные разочарования. Но хуже всего, с точки зрения Хасана, было то, что посетитель оказался евреем. Мельчает контора, подумал номер шестьсот шестьдесят шестой, прежде чем открыл рот.

— Поцелуй меня в задницу, грязный еврей! — сказал Хасан и даже произвел телодвижение, будто собирался обнажить упомянутую часть тела.

Ему окончательно испортили последний день. Он ненавидел евреев. По его мнению, те были виноваты во многих бедах, если не во всех. Они проводили коммунистические эксперименты, изобрели атомную бомбу, прибрали к рукам целые отрасли, а затем развалили их, они перекроили мир, вывели на орбиту «Абраксасы», высосали арабскую нефть. Незадолго до начала джихада они впервые получили реальную власть и в этой стране — и что они с ней сделали?

Арийцы понимали степень опасности и действовали соответственно. Христиане нового времени оказались тупыми и мягкотелыми импотентами, и за дело взялись мусульмане. Но и это тоже, вероятно, было частью изощренного и циничного еврейского заговора. Цель? Окончательно обескровить противника.

Неужели все началось более двух тысяч лет назад с казни одного-единственного идеологического террориста? Хасан был уверен в этом. Еще он был уверен, что, когда ближайшая цель будет достигнута, евреи не успокоятся, пока не захватят всю планету. Но что они предпримут потом?

Он сплюнул инспектору под ноги. Слюны почти не было. После этого Резник мягко отстранил охранника, приготовившегося выбить заключенному оставшиеся зубы.

— Подождите снаружи, — приказал безукоризненно вежливый и сдержанный еврей. — Я хочу побеседовать с ним наедине.

— Будьте осторожны, господин инспектор, — буркнул охранник таким тоном, каким, наверное, советовал своей дочери не давать себя лапать в начальной школе.

— Я всегда осторожен, — бледно улыбнулся Резник, и Хасан понял, что тот далеко не дурак. Инспектору ничего не грозило. Даже в сравнении с больным евреем номер шестьсот шестьдесят шестой был развалиной.

— Ребята, у вас проблемы, — сказал Хасан, когда рожа охранника исчезла за дверью. Это был не вопрос, а утверждение. За последние три года он не произносил и не слышал ничего более приятного, если не считать зачитанного на суде списка его преступлений против Коалиции.

— Можно сказать и так. — Резник не выглядел оскорбленным. Озабоченным — да, но на антисемитизм заключенного ему явно было наплевать.

— Я болен, — заявил Хасан, чтобы еврей побыстрее убрался. Скрывать это было бессмысленно. Он знал, что в случае чего врачи вывернут его наизнанку. — Скоро сдохну. Раньше тебя. А жаль.

— Я знаю. Как насчет трехмесячного контракта? По истечении этого срока вам будет предоставлено…

«Да, хмырек, — думал номер шестьсот шестьдесят шестой, пока инспектор перечислял блага, которые свалятся на голову Хасана, если они договорятся. — Вот это и есть твой потолок. Предел желаний. Разве может быть что-нибудь почетнее, чем сдохнуть в палате люкс в окружении невинных баранов вроде тебя, одетых в белые халаты, будто ангелочки с подрезанными крылышками? Знаешь, еврей, лично я мечтаю об этом ежедневно…»

— Никаких больниц, — сказал он вслух, когда ему надоело. — Мои условия…

Номер шестьсот шестьдесят шестой откровенно развлекался после длительного пребывания в прострации. Инспектор мог смело обещать ему хоть луну в награду. Гарантий все равно не было. Никаких. И, скорее всего, не будет.

Но Хасан хотел почувствовать, насколько далеко они готовы пойти. Он догадывался, что дело нечисто. Впрочем, чистое ему не предложат. Если его хотели подставить, то, видимо, не учли, что имеют дело с конченым человеком. Если же нет, то давайте назовем их «проблему» своим именем. Тут пахло переворотом.

Инспектор Резник не стал спорить. Он просто смотрел на Хасана воспаленными от недосыпания близорукими глазами. В его взгляде были вызывающие доверие цинизм и усталость. Потом он кивнул и вынул из папки чистые бланки.

«Теряю время», — думал Хасан, пока продолжался весь этот безнадежно устаревший бумажный фарс, хотя процедура заняла не больше десяти минут. Шестеренки бюрократической машины со скрипом провернулись. В результате статус заключенного номер шестьсот шестьдесят шесть радикально изменился.

Вообще-то он согласился бы на предложение властей без всяких условий. Он хотел увидеть человека, заварившего ТАКУЮ кашу. А если позволит здоровье, то и помочь ему довести дело до конца. Возможно, речь шла вовсе не о человеке. Возможно, кое-что изменилось на уровне Орбитального Контроля.

Но Хасан напрасно беспокоился о никудышном здоровье. Искажение началось сразу же после того, как он оставил на бумаге отпечаток своего левого мизинца.

* * *

Хасан был в шоке всего несколько секунд. Обычно самые простые вещи — одновременно и самые убедительные. Он почувствовал, что рот снова полон зубов. Языку стало тесно. Исчез розоватый туман. До этого Хасан будто смотрел на мир сквозь раствор крови. Вместо набитого ватой манекена появилось тело, которое можно было контролировать, а это уже кое-что.

Изменились ракурс и перспектива. Он стал лучше слышать, оживилось обоняние. Черт, он уже начал забывать, что мир довольно шумное, разноцветное и ароматное место. Даже если это место представляет собой одиночную камеру в самой прочной тюрьме на свете.

Значит, жизнь взаймы? Сколько это стоит? Такую сделку он заключил впервые. Он еще не знал, кто является его благодетелем, но догадывался, что отработать должок придется. А если это интриги Мозгокрута? Тот ничего не дает даром…

Он посмотрел на идиота, зашевелившегося на полу. Внешне «рокировка» произошла совершенно незаметно. Телекамера зафиксировала только внезапный обморок заключенного. Сознание Резника было разделено так, что, с одной стороны, Хасан получил всю необходимую информацию, а с другой — номер шестьсот шестьдесят шестой мог просуществовать еще некоторое время в состоянии овоща.

Такой расклад вполне устраивал заключенного. Бывшего заключенного!.. У него на глазах его прежнее тело помочилось под себя. Огромное пятно расплылось на тюремной робе. Запахло мочой, и Хасан не отказал себе в удовольствии пнуть ногой мешок с костями, который бессмысленно таращил глаза и улыбался.

Хасан не пытался разобраться в мотивах. Ненависть к своей слабой, отмирающей оболочке — это совсем не то, что ненависть к самому себе. Тут был некий элемент очищения, освобождения, компенсация ущербности, не говоря уже о физическом превосходстве… Он пинал бедного идиота до тех пор, пока у того не начали лопаться розовые пузыри на губах. После этого Хасан спокойно собрал бумаги и сложил их в кейс, зная, что его срыв не остался незамеченным. Диагноз «нервное истощение» его вполне устраивал. И неизбежное взыскание тоже. Он нуждался в отпуске и свободном времени. Впрочем, его время уже ему не принадлежало.

Перед отлетом Хасан зашел в туалет для персонала и убедился в отсутствии средств наблюдения. Он остановился перед зеркалом, висевшим над умывальником, и некоторое время внимательно разглядывал отразившееся внем одутловатое лицо. В каком-то смысле он видел его в первый раз — в таком ракурсе.

Мешки под глазами. Синеватые веки. Залысины. Уши с большими мочками. Толстые бледные губы. Плохо выбритые щеки. Управление мускулами жирноватой физиономии требовало определенного навыка…

Давали знать о себе боль в желудке и радикулит. Бывший номер шестьсот шестьдесят шестой обнаружил, что инспектор носит ортопедическую обувь. Придется привыкнуть к близорукости, но очки необходимо заменить на контактные линзы. Зато ногти целы. Вспомнив кое о чем, Хасан расстегнул брюки и посмотрел вниз. Вздохнул с облегчением. Инспектор не был обрезан, а на все остальное — чрезмерный животик, прогрессирующее облысение, плохие зубы и даже язву — Хасану было плевать. В сравнении с загибающимся от лейкемии заключенным он чувствовал себя живчиком, только что вернувшимся с курорта, который расположен где-то в окрестностях рая.

Он порылся в карманах мешковатого костюма. Достал бумажник и пересчитал деньги. Затем изучил голографические карточки жены и детей — девочки лет четырнадцати и мальчика лет восьми. Особое удовольствие доставило ему наличие членского билета Объединенного союза национальных меньшинств с номером из первой сотни. Это давало некоторые дополнительные возможности. Не то чтобы большие, но Хасан умел извлекать максимальную пользу из минимальных шансов.

Веселый толстяк директор лично явился проводить его. С результатами видеомониторинга он уже наверняка ознакомился. Теперь в его улыбке можно было прочесть превосходство, словно в рукаве был припрятан старший козырь. «Дыра — это вещь в себе. Не суйся сюда больше, чистоплюй!» — сообщала улыбка директора, приклеенная к лоснящейся физиономии.

— Не договорились? — спросил он с фальшивым участием.

— Нет.

— Он безнадежен. Я предупреждал. Его не казнили только потому, что надеялись проследить связи.

(Насчет «связей» директор, конечно, пошутил. Люди из охранки сумели бы разговорить даже немого.)

— Допросы с пристрастием? Вы не перестарались?

Толстяк сделал большие глаза. В качестве ответов на бестактные вопросы вполне годились приемы, заимствованные из фарса.

— Перестарались, — констатировал Хасан не без удовольствия. — Он почти труп. Отправьте его в крематорий.

Директор бросил взгляд в небо, словно надеялся прочесть там конкретное предписание для каждого из своих подопечных. Или подтверждение полученного устного приказа. В потоках воздуха от винтов вертолета его вьющиеся волосы встали дыбом, образуя вокруг головы подобие трепещущего нимба.

— Можно один вопрос, господин инспектор?

— Даже два.

— Зачем вы его били?

— Он вывел меня из себя.

— Нервишки шалят?

— Немного… Ему это уже не повредит.

— Кто знает! У него что-то с мозгом. Резкое снижение активности коры… Как вы понимаете, я буду вынужден…

— Господин директор! Я нахожу итоги проверки исчерпывающими. Завтра же предоставлю шефу рапорт. Без замечаний. Вы прекрасно поработали. Поздравляю. Главное — соответствие духу, а не букве, не так ли?

Примитивный ход, но конечный результат не важен. Толстяк слишком опытен и осторожен. Хасан знал, что тот будет выжидать. Неделю, две, три — сколько потребуется, чтобы обезопасить себя. Надо успеть… Только время имело значение. Он прочувствовал это за последние месяцы, когда заживо гнил в камере. Но теперь, кроме времени, появилась еще одна значимая вещь — Терминал.

Кое-что осталось за гранью восприятия. Например, Хасан не осознавал того, что стал фетишистом. И даже хуже — он стал «ведомым» человеком.

На прощание директор еще раз угостил его сигарой.

Глава 15

Сам сатана принимает вид Ангела света.

2-е Коринфянам 11:14

Школьник проснулся в холодном поту. Это случилось с ним впервые и означало, что он больше не может контролировать свои сновидения. Из дудочника он превратился в крысу.

Ему приснилось мифическое существо — мать, которой у него никогда не было, — в виде Железной Девы, но с подвижным мясистым лицом. Впрочем, «мясо» оказалось всего лишь пористой резиной на металлическом каркасе.

Во сне Школьник возвратился туда, где ему не довелось побывать, — в материнское лоно. Дева притягивала его к себе; жабье «лицо» улыбалось; между толстыми жирными губами блестело жало языка-шприца…

Мегрец вполне годился для уготованной ему роли. В его случае не могло быть речи даже о непорочном зачатии. Теперь, похоже, что-то сместилось в уникальном мозге. Он начал фантазировать на запретные темы.

Все начинается с извращенной игры, разрушающей табу, — будь это невинный флирт со змеем под райской яблоней или попытка заставить кого-либо плясать под свою дудку. Трезвая часть рассудка подсказывала Мегрецу, что он станет жертвой Эдипова комплекса. Влечение к несуществующей матери, которая представлялась ему орудием средневековой казни (однако далеко не самой мучительной), свидетельствовало о его невольной обреченности. В единый размытый образ «отца» слились мужчины из «Револьвера и Розы», давшие обет целомудрия.

Это была безнадежная ситуация. Клон знал, что очень скоро и помимо его желания она будет спроецирована вовне. И он не сумеет помешать внесенному искажению…

Все произошло даже раньше, чем он предполагал.

В конце того сновидения он оказался в «объятиях» Железной Девы. Обе половинки ее полого тела соединялись ужасающе медленно, вталкивая его в душный мрак, пропахший машинным маслом. Скрип мощных пружин был тут единственной музыкой, а навстречу его глазам, кишкам и сердцу устремились отполированные шипы.

Он был слишком мал для Девы, изготовленной в соответствии с размерами взрослого человека. Поэтому его глаза уцелели, а шип, пробивающий сердце, лишь слегка оцарапал левое ухо. Мегрец остался стоять, стиснутый во тьме металлического чрева, обездвиженный параличом, который предшествовал выпадению в реальность…

Ему повезло. В отличие от многих других он был предупрежден о приближении конца.

* * *

Наяву он утрачивал контроль над своей территорией. Проснувшись, Школьник не почувствовал себя отдохнувшим. Он устал. Он смертельно устал жить в тени Ангела, накрывшей этот город и вдобавок — половину северного полушария. Ему надоела его работа — он был вроде надувного плотика в бездонной и безбрежной луже дерьма. В него вцепилось слишком много рук.

Ни о каком «прогрессе» нечего было и мечтать. Все, на что он способен, — это поддерживать собственное шаткое равновесие и ограниченную плавучесть. Иногда ему приходилось соглашаться на компромиссы, и в подобных ситуациях он больше, чем когда-либо, напоминал человека с пилой и конечностями, пораженными гангреной. И кто посмеет сказать, что у него не было выбора?..

Однако проблема заключалась не только в нем самом. Появился внешний фактор — новый, не предусмотренный никакими прогнозами и пророчествами шедевр Мозгокрута.

Школьник подошел к иллюминатору и бросил взгляд на закованную в гранит набережную. В предрассветном тумане застыли катера и моторные лодки «Сплавщиков». Это была обманчивая неподвижность.

Кое-где виднелись силуэты часовых. Школьника хорошо охраняли. Он был поистине золотым мальчиком. Его ценность понимали и признавали даже члены Ассоциации по ту сторону Блокады. Такими «кадрами» не разбрасываются… Но вряд ли кто-либо сумеет защитить его сегодня. Он принял это легко, как неизбежность. Лишь однажды он заподозрил, что, возможно, был одурачен в самом главном.

Всю жизнь он считал, что борется против режима, который насаждал мнимое совершенство муравейника. Одной из целей деятельности клонов было внесение искажений, не предполагаемых эволюцией системы.

Еще в нежном возрасте он был ознакомлен с догматическими установками «Револьвера и Розы». Начиная с некоторого момента, система становится самоорганизующейся. Взаимные связи оказываются настолько многообразными, а взаимная обусловленность — настолько сильной, что каждый «элемент» превращается в идеальный объект для манипулирования и непрерывного программирования. К тому же — на всех уровнях. В конце концов от индивидуума остается только функция. Человеческая ценность равна нулю — в отличие от информационной. Методы извлечения информации становятся все более изощренными…

(Издевательский голос Низзама раздался внутри его черепа: «А вот это уже смешно. Пробирочные ублюдки рассуждают об утрате человечности!»)

Последние сомнения исчезли, растворившись в бесконечном, самоуничтожающем презрении. Проходя мимо старинного зеркала, Мегрец посмотрел на свое ненавистное лицо, обезображенное, по его мнению, слишком пухлыми губами («фамильная» черта? Вот и у Девы из кошмара такие же…). Это было лицо ребенка — причина, по которой не все и не сразу принимали Школьника всерьез. Но теперь и это уже не имело значения. Наступало время, когда будут сброшены маски и мир предстанет в безжалостном свете, озаряющем последнее столкновение.

* * *

Получив знамение в сновидении, клон Мегрец не медлил. То безликое, чему он противостоял, наконец выдавило из своей электронной матки нечто определенное — исполнительный орган, живое орудие возмездия, СУЩЕСТВО.

И в который раз клон убедился в том, что Низзам его не обманывал. Он хорошо помнил все дни и ночи, на протяжении которых шейх Тарика оттачивал на нем свое зловещее чувство юмора. Мегрец хранил в памяти каждое слово учителя, хотя ему было тогда всего около двадцати лет, а лицо и тело соответствовали двухлетнему возрасту. Он даже побывал на экскурсии в Мегиддо и осмотрел окрестности. То, что он увидел, слегка его разочаровало. Мегиддо оказался ничем не примечательной захолустной дырой. Как говорил Низзам, «матч состоится при любой погоде, и, сдается мне, у одной из команд будет огромная фора».

* * *

(— Когда?

— Ты получишь знак.

— Какой знак?

— Узнаешь… в день разборки возле Мегиддо.)

* * *

Теперь Мегрец понял, что для этого вовсе не обязательно идти в Мегиддо. Каждый получает свое в положенный срок и в положенном месте. Иногда это фатальное «место» — Мегиддо — находится в темноте за глазными яблоками.

Еще не факт, что ему грозило физическое уничтожение. Может быть, произойдет всего лишь последнее искажение, которое сделает его счастливым. Кому, как не воспитаннику Низзама, было знать об этом?

И вот он дождался. Мегрец предвидел, что в его решающей схватке не будет ничего великого или торжественного. Он тихо пойдет ко дну, а перед тем вдосталь наглотается того, в чем приходится плавать. Он был существом, предназначенным для принесения в жертву «во имя цивилизации». Но эта цивилизация всегда останется чуждой ему…

То, чего он ждал, приближалось с левого берега реки. Мегрец не знал точно, как будет выглядеть орудие Мозгокрута (оно могло оказаться чем угодно — от неизвестного вируса до психотронного излучателя размером с Тадж-Махал, который проделает брешь в Блокаде. Но скорее всего, это будет нечто человекообразное в плаще священника). Зато клон знал, что творилось в городе в последнее время. Почти все соло — бывшие и действующие — уже уничтожены. Контрмеры, предпринятые Ассоциацией, охранкой и губернаторской гвардией, оказались неэффективными и привели к еще большему кровопролитию. Дауны становились неуправляемыми. Кто-то «лечил» их страхом. Мозгокрут прекратил трансляцию нейтрализующих ТВ-программ. Сверхъестественные вещи происходили практически ежедневно. «Дикие» плясали на трупах.

Люди и раньше убивали друг друга. Даже слишком часто. Но для этого имелась хотя бы одна причина. В этом была логика, смысл, выгода. Без всяких видимых причин убивали только сумасшедшие, которых было не так уж много — следствие некой допустимой социальной энтропии. Однако теперь все изменилось…

Думая об этом, Школьник смотрел, как его люди готовятся к отражению нападения. Если то, что болтают о Черном Дьяконе, верно хотя бы наполовину (а сомневаться в этом не приходится), то все потуги «Сплавщиков» защитить себя совершенно бессмысленны. Им придется иметь дело с продуктом самого «Абраксаса» — с глюком высшей степени достоверности…

Клон вышел на палубу. Он казался жалким самому себе. Безоружный ребенок, единственной надеждой которого оставалась способность искажать реальность, а единственным средством избежать пытки — генетическая бомба.

Но сейчас он был бессилен, как в кошмаре. Тело сделалось непослушным и неощутимым. Он тщетно пытался вызвать движение среды, электромагнитный шум, слиться с реликтовым фоном… Он успел почувствовать только, как внутри у него начал образовываться РОЙ. Затем трансформация была прекращена извне.

Подвергнутый парализующему влиянию, он увидел машину, которая бесшумно возникла из серого тумана, стелившегося по набережной. Это была не ревущая зверюга Жвырблиса, не шелестящий шинами лимузин Нельсона и не «Кристина» Ролли ЛеБэя, рыскавшая по дорогам другого континента. Это была старая рухлядь векового возраста, вызывавшая какой-то клаустрофобный озноб. Слишком узкие стекла и чересчур зализанные очертания. Тусклый свет сочился из-под днища. Внутри тесного и тоже слегка подсвеченного салона были различимы два человеческих силуэта на заднем сиденье. На месте водителя никого не было.

Внезапно передняя часть машины начала превращаться в лицо «матери» из последнего сновидения Мегреца. Бампер выпятился, словно чувственная и порочная нижняя губа, а край радиаторной решетки сделался злой и узкой верхней. Сама решетка распалась надвое, обнажая в улыбке никелированные вставные зубы. Мертвые фары-глаза выглядели как потухшие окурки. Лобовое стекло утратило прозрачность, и его поверхность, приобретавшую цвет слоновой кости, избороздили глубокие горизонтальные морщины. Гипсовая маска слепо уставилась в рассветное небо, а затем последовало почти мгновенное обратное превращение. Дурацкая шутка, чуждая всякой логике…

Мегрец считал, что он один был жертвой чужой игры, но в этом он ошибался. Его люди вели себя как круглые идиоты. Решающая схватка получилась очень короткой, сопротивление — смехотворным. Когда клону уже казалось, что все закончится без единого выстрела, «Сплавщики» вдруг открыли беспорядочный огонь. Через пару секунд они были мертвы. Испарены, превращены в плазму, разложены на составляющие. Школьник очутился в центре скульптурной композиции из пепла. Катера с шипением шли ко дну, словно раскаленные утюги. Невидимый смерч сметал с набережной человеческие фигурки…

Клону не надо было объяснять, что это значит. Черный Дьякон аккумулировал чудовищное количество энергии. Когда огненный шквал пронесся мимо, Мегрец увидел ЕГО.

Блестящая черная фигура с белым пятном вместо лица медленно двигалась вдоль чугунной ограды набережной к тому месту, где ступени каменной лестницы спускались до самой воды. Влажная гранитная стена обозначала границы ловушки, в которую Школьник загнал себя сам.

Дьякон не спешил; в каждом его жесте была неотвратимость. Время уже не являлось определяющим фактором — таким, как энергия. Там, где лучи света из фар «победы» падали на воду, образовывался пар.

Дьякон спустился к реке и на мгновение слился с полосой искусственного тумана.

Потом Мегрец, которого охватило необъяснимое оцепенение, увидел, что фигура в блестящем плаще приближается к нему. Едва слышный плеск воды сопровождался новым звуком. Бледное лицо появилось на фоне темной струящейся полосы. В этом не было ничего особенно жуткого, если забыть о многометровой толще податливой и зыбкой среды, отделявшей баржу от берега.

Мегрецу захотелось вырвать или хотя бы закрыть свои глаза, однако его восприятие уже было непоправимо изменено.

Дьякон шел к нему по грязной речной воде.

Мозг клона был занят отчаянными спекуляциями. Он создавал иллюзии, пытаясь убедить себя в том, что Дьякон наступает на сверкающие льдины, треснувшие зеркала, которые издавали тот необычный звук, напоминавший отдаленный колокольный звон. При этом Мегрец понимал (почти понимал), что нет никакого льда, никаких зеркал и, скорее всего, уже нет и самой реки. Он знал эти чертовы фокусы, но сейчас они были ему абсолютно недоступны.

Рябь возникла вокруг черной фигуры; внизу дрожали разбитые отражения, как будто из-под плаща струился ледяной ветер…

Вначале клон увидел бледные кисти со следами вырванных ногтей, и только потом изображение лица приобрело резкость. При других обстоятельствах оно могло показаться каким угодно — невзрачным, мертвенным, стандартным, каменным, мрачным, даже красивым, — однако сейчас в нем не хватало некоего главного элемента, и от этого его образ распадался, любое впечатление через мгновение становилось ложным, любая оценка ничего не стоила. Лучше бы Дьякон был слепым, или безносым, или пораженным проказой — за всякий дефект можно было зацепиться рассудком и выпестовать свое отвращение. Здесь же Мегрец столкнулся с чем-то совершенно неописуемым и абсурдным — вроде ветра, дующего в безвоздушном пространстве.

Впрочем, он не осознавал даже этого. Черный Дьякон навис над ним блестящей скалой, с которой потоками стекала речная вода. Но на палубе не оставалось мокрых следов… Мегрецу плащ священника уже не казался абсолютно черным. Клон «увидел» зеленоватое свечение, пробивавшееся изнутри, — такое же, как излучал кузов «победы», — и почувствовал радиацию.

Огромная доза, почти наверняка смертельная. Он мог не только определить наличие источника, но и оценить его мощность. Этому Мегреца научили тоже. Низзам специально водил клонов к радиоактивным могильникам, чтобы проверить, в какой степени развилась их чувствительность. Оказалось — в достаточной.

Нельзя сказать, что облучение было неприятно. Оно вызывало легкий озноб, ощущение покалывания по всему телу, даже во внутренностях. Освежающий дождь, пронизывавший насквозь миллионами микроскопических игл… Намек на оргазм, который был ему совершенно незнаком. Сквозь переливающуюся всеми оттенками спектра поверхность плаща проступили кости скелета…

— Ты сомневался, что я приду за тобой, щенок? — спросил Дьякон свистящим шепотом. — Где Терминал?

Мегрец уже ни в чем не сомневался. Теперь он знал, кто является истинным хозяином его судьбы. Он полностью открыл свое сознание, подвергся сканированию, отдался силе; если бы мог — вывернулся бы наизнанку, перекроил бы мозг. Не существовало ничего более податливого, но Дьякон не оценил этого и даже не понял глубокой сокровенности принесенного ему дара. Для него отсутствие Терминала означало только одно: продолжение охоты.

* * *

Дьякон увлек клона во мрак. Они падали вместе — все еще в световых годах от небытия. Крылья, пахнувшие сырой землей и забвением, несли их над планетой, засыпанной пеплом, над океанами, в которых тонули галактики планктона, — под знаком сатаны, фальшивой лунной монетой, летящей сквозь ночь по фатальной дуге. Вокруг порхали мыши-альбиносы — порождения колдовства. Дуга описывала всплески веры и безверия, надежды и отчаяния. В конце ее было тотальное уничтожение. Мегиддо, город дьявола, кладбище сновидений…

Если это смерть, то смерть показалась Мегрецу не такой уж паршивой штукой. Все то же самое, что и по другую сторону, только лишенное суеты, сомнений и ожиданий, — обнаженное лицо, отсутствие намерений, рассыпавшийся в прах цветок, зачеркнутое имя в Книге.

Чуть позже клон обнаружил, что он снова остался в одиночестве. Дьякон (дракон, ворон, летучая мышь, висельник в непромокаемом саване) исчез, слился с ночью, сделался тенью убийцы, притаившегося в подворотне, шорохом в детской, отблеском опасной бритвы, тишиной после предсмертного крика…

Дьякон внес искажение. Последнее, что помнил прежний Мегрец, — это пылающий прилив, поглотивший его за считаные мгновения. После он превратился в нечто другое. В существо, остро осознающее свою ущербность, но абсолютно инфантильное.

* * *

Он плавал внутри какого-то мягкого резинового мешка, наполненного теплым бульоном. Сердце трепыхалось в груди, словно испуганная канарейка, зажатая в кулаке. Он был слеп и глух. Звуки доходили до него в виде вибраций, сотрясавших все тело. Он не чувствовал парящих рядом собственных рук и ног. Неописуемая вещь: часть его органов находилась снаружи — по ту сторону кожи. Ощущения были бы эйфорическими, если бы не навязчивые мысли («Где я?», «Что со мной?») и страх, порожденный слепотой.

Потом до него дошло, что питательный бульон — это, скорее всего, кровь. Чужая кровь. Таким образом клон достиг физиологического совершенства. Но он был тут ни при чем. Образ Черного Дьякона возник на периферии сознания, словно полузабытое сновидение. Страх достиг кульминационной точки. Мегрец забился, натыкаясь на упругие стенки, которые окружали его со всех сторон… Псих в «мягкой» палате? Хуже.

Его сон (прежний сон?) действительно был пророческим. В объятиях Девы Реальности — нежных и непреодолимых — он вернулся к своему началу.

Он не подозревал, что это будет так ужасно — оказаться беспомощным куском мяса с мозгом старика, искусственно помещенным в женское чрево. Для кого-то — первая колыбель, а для него — последняя тюрьма. Автономный гроб… Пуповина связывала его с матерью — он почувствовал это, когда начал шевелиться. Все самое худшее сосредоточилось в новых образах, вытеснивших Дьякона, — в самке шакала, вынашивающей отвратительного детеныша; в шлюхе, проливающей под крестом крокодиловы слезы; в жертве насилия, таскающей внутри себя ненавистный плод. Плоду было тесно. Он хотел прогрызть путь наружу, но у него не было зубов. Он только разевал пасть в вязкой темноте…

Для этой разновидности клаустрофобии не существовало названия. Кто-нибудь испытывал нечто подобное до него? Вряд ли. Он был подопытным кроликом для людей из «Револьвера и Розы», однако Дьякон затеял с ним куда более жестокий эксперимент.

Другие ощущения: он перемещался вместе с матерью, его снабжали кислородом чужие легкие, он поглощал пищу, уже переваренную чужим желудком. У них была общая кровь; он воспринимал излучения ее мозга. Он был контрабандным товаром, который полагалось доставить на Землю втайне от «Абраксаса». Мать оказалась всего лишь «курьером», не подозревавшим о его и своем истинном назначении и, тем не менее, смертельно рисковавшим.

…Она трогала себя руками. Может быть, ласкала его? Мегрец содрогался от неизвестной ему ранее похоти. Потом движения рук стали энергичными и настойчивыми. Она хотела избавиться от него, изгнать из теплой, уютной пещеры во враждебный внешний мир. За это он возненавидел ее еще больше.

Какая-то посторонняя сила проталкивала его сквозь туннели с податливыми стенками, но податливость была ограничена, и Мегреца все теснее сжимал влажный кокон. Это напоминало объятия Девы из пророческого сна. Кокон пульсировал в такт биению ее огромного сердца; кровавые приливы и отливы сопровождали вспышки видений, порожденных отравленным умом.

Его мысли были мучительны. Он — пересаженное сознание, бесплотный свидетель пытки в теле бессильного идиота, медуза во рту, выкидыш — но не матери-природы, а ее извращенных преемников, изменивших генетический код. Тогда почему он испытывает нестерпимую боль?! Его калечили мышечные спазмы; кожа отпадала рыбьими чешуйками; мягкие кости черепа деформировались; грубое воздействие на различные зоны мозга обрекло Мегреца на адский бред.

Затем последовало внезапное освобождение, выброс в разреженный космос. Холод, тьма, уязвимость, непередаваемое чувство отверженности…

Бывший клон сделал первый вдох. Его отторгла последняя носительница жизни, и он повис в пустоте. Кто-то держал его за ноги. Спереди болталась пуповина, за которую он тщетно пытался ухватиться своими младенческими ручками. В мозгу рождались химеры. Слепота и глухота способствовали изоляции и дезориентации. Только сила тяжести была несомненной.

В этом состоянии Мегрец был абсолютно беззащитен. К нему пробился слабый зов другого клона — как слабый луч далекого маяка, пронзивший туман. Это означало, что вскоре все повторится — с небольшими вариациями, но, в общем, до смешного похоже. Мегрец начал передавать информацию. Он делал это тщательно, словно копировал по точкам собственную тень, отброшенную куда-то за горизонт.

От другого клона, находившегося вне зоны искажения, целиком зависел успех нового воплощения. Однако им обоим не хватило времени. Невероятно, но Мегрец услышал голоса…

* * *

— Ну и урод, прости Господи! — сказал мужской голос, принадлежавший старому и разочарованному человеку. И одновременно это был голос Низзама — вот что хуже всего! Судя по легкой иронии, шейх не был ни огорчен, ни удивлен.

— Проклятая радиация… — добавил голос таким тоном, словно речь шла о засухе.

Где-то рядом захихикала женщина. Похоже, она испытывала облегчение оттого, что вообще разродилась. Не впервые она рожала уродов. Мужчина забраковал и этого.

— Ты знаешь, что с ним сделать, — сказал он.

* * *

Клон Мегрец «переселился» в Колонию прежде, чем закончился сеанс дальней связи.

Глава 16

Когда я свернул за угол, то увидел,

Что мои звезды — на улице.

Их показывали по коммерческому ТВ.

Лу Рид

Гарик Хачикян припарковал свое такси возле «Макдональдса», заказал пару биг-маков, колу и запасся таким количеством салфеток, будто собирался косить под Фицджеральда или переписать энциклопедический словарь. Но писал Хачикян мало. Разве что ставил подпись в журнале, отмечая начало и конец рабочего дня.

У него был слабый желудок. Настоящее проклятие для таксиста, особенно во время пригородных поездок. Не помогал даже этот хренов имодиум. А все оттого, что приходилось жрать в дешевых забегаловках. Как только Хачикян подумал о домашней пище, его желудок плотоядно заурчал. Но уже через десять минут он урчал протестующе, набитый биг-маками и залитый теплой колой. Сочетание нездоровое. Тем не менее Гарик был сыт (надолго ли?) и смачно рыгнул, усаживаясь за руль. Завел двигатель «опеля», размалеванного черными и желтыми клеточками, будто шахматная доска, и включил радио, по которому передавали сводку происшествий.

Он знал примерно, что услышит. Маньяк, получивший прозвище Черный Дьякон, орудовал уже третью неделю. Весь город стоял на ушах. А легавые и подавно. Число жертв вчера перевалило за две сотни. Позавчера был введен комендантский час. Случалось, что такси Хачикяна обыскивали по нескольку раз на день. Он тоже пострадал — пока что косвенно. Он целиком зависел от клиентов — а тех становилось все меньше. Проститутки отсиживались в борделях, из уличных работали только самые отчаянные. Или самые нуждающиеся. Про добропорядочных овец и говорить нечего: после наступления сумерек город превращался в какой-то паршивый музей. Хачикян бывал в музее. Один раз. Лет двадцать назад. Ему хватило. Он был убежден, что музей — то же кладбище, только чуток почище.

Когда на рассвете он готовился топать в гараж, жена отговаривала его, но не слишком настойчиво. Понимала, что, лежа рядом с ней, он много не заработает. Чем же тогда была ее болтовня, если не проявлением вечного бабьего лицемерия?.. Все любят деньги. Все упирается в деньги. Деньги, клиенты, деньги — и жирная сука дома, ежевечерне протягивающая лапу, чтобы он положил в нее чаевые. ЕГО чаевые!..

Таков был замкнутый круг, который смертельно надоел Хачикяну, но выхода он не видел. Правда, иногда его подмывало разогнать свое старое корыто до максимальной скорости и влететь во что-нибудь, не снимая ноги с педали газа. А перед тем набить полный салон шлюх, истратив на них все деньги. Все до копейки, включая банковские сбережения. Чтобы не достались жирной суке!

Таков был его личный призрак свободы. Без всякой романтики. Романтика — это для сопляков. Гарик был зрелым мужчиной и знал, что в действительности никогда не позволит себе ничего подобного. Фантазии останутся фантазиями, призрак не обрастет горящей плотью. Какого черта? У него был долг. Если не перед надоевшей сучкой, то перед детьми. И Хачикян работал закусив удила. Несмотря на слабый желудок.

Сегодня дела шли не так уж скверно. Он подбросил какого-то чинушу до мэрии, доставил парочку гомиков в загородное гнездышко и даже был с ними вежлив, а перед самым перерывом отвез в ночлежку музыканта, отбомбившего смену в кабаке. У того работа тоже была не сахар. Двенадцать часов дуешь в мундштук, развлекая всякую пузатую сволочь и продажных девок («Сыграй двадцать раз одно и то же — и ты готовый клиент для психушки», — сказал музыкант), без праздников и выходных, все это за гроши и вдобавок можно схлопотать по морде пачкой купюр или просто кулаком… Музыкант валился с ног от усталости, однако Гарик мог разговорить мумию фараона. Хачикяну показалось, что он встретил родственную душу.

Приятно все-таки, когда хоть кто-нибудь тебя понимает! В результате улучшается настроение и даже пищеварение. Во всяком случае, Гарик до сих пор не ощущал никаких предательских позывов. Он надеялся, что день и закончится неплохо, когда около шести вечера получил наводку от диспетчера и вынужден был согласиться на сверхурочные. Он повыделывался для виду — знал, что означает поздняя ездка. Вечер пропал, зато завтра можно будет расслабиться. Риск, конечно, был, и немалый, но ни один маньяк не помешает Хачикяну заработать.

И все же Гарик проявил разумную осторожность. Еще перед выездом из гаража он снял с мизинца золотое обручальное кольцо и спрятал его поглубже в карман. Ручка рычага переключения скоростей была съемной, а сам рычаг полым; таким образом, стоило Гарику потянуть ее вверх, как в правой руке оказывался стилет с пятнадцатисантиметровым клинком. Если судить по телевизионным репортажам, Дьякон мог сожрать таксиста с потрохами, а стилет использовать в качестве зубочистки, но Хачикян считал себя как минимум двухмерным потребителем информации и потому не верил ничему, особенно тому, о чем вещают «говорящие головы».

По радио передавали инсценировку под названием «Мост вздохов», когда Хачикян въехал в квартал особняков, один вид которых говорил о том, что кое-кому в этой жизни не повезло. Гарик догадывался — кому именно. Он заранее проникся классовой ненавистью к очередному клиенту. Вопрос состоял лишь в том, кто это будет: какой-нибудь адвокатишка с гнильцой — из тех, которых вызывают, чтобы «уладить дело», или, возможно, один из врачей-шарлатанов, дерущих последнюю шкуру с таких, как Гарик, работяг, или богатая вдовушка с пекинесом, пускающая слюни во время просмотра мыльных опер. Того, что ему придется везти шлюху экстра-класса, Хачикян не ожидал — за такими обычно присылали лимузины.

Собственно, он ничего не имел против шлюх. Те иногда расплачивались с ним натурой, и это было куда веселее, чем взбираться на жену, рискуя перепутать складки. Более того, Хачикян искренне полагал, что шлюхами являются все поголовно, включая его самого. Разве он не торговал собой, раскатывая по улицам и предлагая свои услуги каждому вшивому мозгляку, у которого завалялась в кармане рваная пятерка? Как ни крути, выходило, что он, Хачикян, из разряда самых дешевых потаскух…

Все продавали себя — свои таланты, способности, мозги, тела, веру — все до единого, снизу доверху — и чем выше, тем дороже. Честно говоря, Хачикян был даже рад появлению Черного Дьякона. Он надеялся, что Дьякон наконец поимеет тех неуязвимых трахальщиков, усевшихся на самом верху пирамиды.

Он остановился перед литой оградой и посигналил. Женщина, которую он увидел почти сразу же, показалась ему воплощением наивных юношеских грез. И как это было мило с ее стороны, что она не заставила себя ждать! Красотка шла к нему по короткой аллее, слегка покачивая бедрами (не вульгарно и не вызывающе, а так, что у Хачикяна перехватило дыхание). Ее стройную фигуру окутывали сумерки, будто нежнейший драгоценный мех; лицо было освещено голубоватым светом фонарей, развешанных в аллее, отчего оно казалось сотканным из лунного света и загустевшей ночной страсти. На девушке было платье, сшитое не для того, чтобы уродовать совершенный силуэт намеками на нижнее белье. Но у Гарика отшибло сексуальную фантазию. Явление феи заняло каких-нибудь восемь-десять секунд, и на протяжении этого времени он приобщился к чистому искусству.

Потом он увидел через боковое стекло ее грудь, словно сделанную из тончайшего фарфора, и почувствовал, что по его вискам стекают ручейки пота. Чудо опустилось на заднее сиденье, залитое когда-то пивом, и скрестило неописуемой красоты ножки, попирая каблучками пол, заблеванный три дня назад каким-то пьяным уродом. Раздутых ноздрей Хачикяна коснулся дивный аромат, которого он просто не успел распробовать, потому что почуял впервые. Наверное, именно так пахли в раю запретные плоды… Как раз в это время парень, бредущий по Мосту вздохов, красивым баритоном жаловался на жизнь своему палачу.

Хачикян понял, что пройдет много ночей, прежде чем воспоминание об этой женщине выветрится из головы и он сможет спать спокойно. Она умудрилась разбить его заплывшее жиром сердце — походя, как разбивают, случайно задев, дешевую вазу, — не жалея о том и даже не заметив потери.

Она наклонилась к нему и спросила (о, этот голос! От него сладко ныло внутри):

— Как вас зовут?

— Гарик, — промямлил он, вцепившись в рулевое колесо и не отрывая взгляда от зеркала заднего вида.

— А меня Жанна, — сказала она весело. — Будем знакомы, Гарик. Нам предстоит провести вместе долгую ночь. (Черт! Она смеялась над ним! Вернее, не придавала значения своей болтовне.) «Дубы Сиона» — знаете это место?

Хачикян кивнул. Он знал — и даже слишком хорошо. Он был уверен в том, что разочарование неизбежно, но не ожидал, что оно наступит так скоро. Он неоднократно возил потаскушек в поместье с замысловатым названием и еще более замысловатыми хозяевами, однако ни одна из них не годилась этой и в подметки. Впрочем, он был пристрастен.

«Черт подери! — размышлял Хачикян. — Почему мир устроен так подло? Почему одни созданы для грязной работы и беспросветной жизни, а другие — для того, чтобы лапать сладеньких баб?» Он понимал, что через несколько часов вернется в душную трехкомнатную конуру и уляжется в постель со своей свиноматкой, а примерно в то же время какой-нибудь ублюдок с липкими руками расстегнет штаны и небрежно позволит этой Афродите обслужить себя… Вот дерьмо! Лучше о подобном и не думать.

— Тогда поехали. Чего вы ждете, Гарик? — спросила она без тени высокомерия.

— Охранников, — буркнул он, стараясь не размякнуть окончательно, ведь ему еще предстояла нелегкая поездка с риском для здоровья.

— Я одна, — объявило это чудо природы, место которому уж точно было в музее.

Хачикян чуть не подпрыгнул до крыши салона из положения сидя. Потом он обернулся и выпучил глаза.

— Вы что, дамочка, с ума сошли? Нас же грохнут сразу за окружной!

Она улыбалась ему. Гарик был готов сейчас же умереть, если это не улыбка ангела. И какая чудовищная наивность! Непередаваемое сочетание…

— Нас встретят, — сказала она. — А вам хорошо заплатят. Поехали?

Она почти попросила. И вот что странно: она не только была одна, у нее не было в руках даже дамской сумочки.

И он поехал. А что он мог сделать? Наверное, так дьявол получает души — их не продают ему, а отдают добровольно. Приносят в дар и умоляют взять…

Хачикян никогда не предполагал, что это окажется легко и просто. Кроме всего прочего, он даже не подумал о том, зачем мертвецу деньги.

* * *

Конечно же, за окружной их никто не встречал. Однако им повезло — они чудом проскочили стокилометровый участок Восточного шоссе. Хачикян, во-первых, усердно молился; во-вторых, был уверен, что присутствие ангелочка и впрямь приносит счастье; в-третьих, соло выходили на охоту чуть позже. На логические выводы он был, очевидно, в тот вечер не способен.

Когда закончилась инсценировка (владельца сочного баритона все-таки отправили на тот свет), зазвучала какая-то симфоническая муть. Ржавые запилы скрипок заставляли Гарика болезненно морщиться. Он потянулся к ручке настройки, чтобы сменить станцию, но Жанна попросила его оставить все как есть. Вдобавок он узнал от нее, что парня, сочинившего ЭТО, зовут Моцарт. Сейчас он согласился бы и на то, чтобы назваться Моцартом, — лишь бы понравиться ей…

В остальное время она сидела тихо, словно мышка. Умная, воспитанная и образованная мышка. Правда, серенькой ее никак не назовешь. Она не курила, не нюхала кокс, не трещала о всякой ерунде и не дразнила водителя, показывая, что там у нее находится между ног. Хачикян даже засомневался, а не поторопился ли он с выводами, но все его попытки завязать разговор по душам оказались безрезультатными. Они разбивались о ватную стену ее мягкости. Загадочность этого ночного мотылька, случайно запорхнувшего в его тачку, завела Хачикяна еще сильнее.

Уже почти стемнело, когда такси свернуло с шоссе на частную дорогу. Через сотню метров оно миновало помпезную и когда-то белую арку, увенчанную рельефной звездой Давида и загаженную многочисленными граффити, в основном нецензурного содержания. Еще через пятьдесят метров фары высветили шлагбаум и заборчик, который мог бы сдержать стадо бешеных слонов, не то что байкеров. По другую сторону забора росли пресловутые «Дубы Сиона». Гарик был несилен в ботанике, однако, по его мнению, «дубы» сильно смахивали на обыкновенные клены и липы.

Толстозадые охранники ослепили его мощными фонарями, заглянули в багажник и даже под капот, но с красоткой обошлись вежливо, поэтому Гарик им все простил. Он считал, что вполне заслужил премию в размере недельной выручки и хорошую жратву. Возвращаться сегодня в город он не собирался — разве что под дулом пистолета. Задерживаться в «Дубах» на ночь ему было не впервой. Он даже знал кое-кого из местных ребят, с которыми можно перекинуться в картишки. Персонал в поместье был весьма многочисленный; вечером сменялся целый взвод охранников…

Впереди показался фасад огромного дома. Хачикян объехал вокруг фонтана, в центре которого пускал хилую струйку маленький мраморный педик, и протарахтел по площадке, выложенной шестигранными плитами. Судя по количеству припаркованных поодаль автомобилей, гостей было немного. Вечеринка для узкого круга. Изысканное общество чистоплюев, смакующих депрессию и предающихся декадентским забавам. Таинственный свет пробивается из-за штор, приглушенные звуки доносятся из парка, неразличимые тени скользят в полутьме…

Холуй, одетый лучше, чем Хачикян в дни посещения церкви, выскочил наперерез и открыл заднюю дверцу. Перед тем как выйти из машины, Жанна еще раз наклонилась к водителю, и тот ощутил ее теплое дыхание небритой шеей.

— Все в порядке, не так ли? — спросила она лукаво, и впервые в жизни женские штучки не показались Гарику отвратительно лживыми. — Завтра утром… — шепнула она ему таким тоном, словно их объединяла некая тайна. На затылке у Хачикяна зашевелились короткие волоски. — Ждите меня около девяти.

Он даже не вспомнил о деньгах, что было для него абсолютно нехарактерно. Разве это создание могло обманывать? Без сомнения, могло, но Гарику неожиданно для него самого понравилась игра, в которой он был наираспоследнейшей пешкой…

Он наблюдал за Жанной, пока она не вошла в дом, и не на шутку страдал. Со спины она тоже оказалась восхитительна. Моргая от пота, он уставился на умопомрачительный задик, трогательно-беззащитные лопатки, гладкие хрупкие локти. А нежные, как у ребенка, пяточки и впадинки под коленями старому дураку вдруг нестерпимо захотелось поцеловать…

* * *

Без четверти девять машина уже стояла перед парадным входом с прогретым двигателем. Утро было туманное; изредка из тумана возникали морды ротвейлеров, ронявших слюни. День обещал быть солнечным. В сонном парке кричала какая-то птица. Однажды до ушей Хачикяна донесся чей-то кошмарный хохот. «Дубы Сиона» и впрямь напоминали дорогостоящую загородную психушку.

У Гарика было время успокоиться и прийти в равновесие. Теперь он забеспокоился о том, как бы получить свое.

В пять минут десятого Жанна еще не появилась. Хачикяна это нисколько не удивило. Скорее всего, ангелочек еще спал, оттраханный самым прозаическим образом, в алькове, приспособленном для видеосъемки, а компания вуайеристов наслаждалась живой драгоценностью в атласной оправе…

Он увидел ее в девять двадцать. Она выглядела свеженькой, будто умылась росой. Ее сопровождал седовласый папашка в белом халате до пят и с отечными мешками под глазами. Она держала его под руку, а он дружески похлопывал ее по запястью своей лапой. Нить жемчуга поблескивала на ее шее (единственное изысканное украшение, вероятно, стоило больше, чем таксист зарабатывал за год). Сверкая керамической улыбкой, «халат» усадил Жанну в машину. Потом протянул водителю две купюры.

Когда Хачикян разглядел портреты и цифры на бумажках, его тонус подскочил до максимума. Может, день и впрямь будет отличным? Лишь бы удалось благополучно добраться до города… Насчет охраны Гарик уже не заикался, только незаметно для пассажирки сунул обе купюры в укромное место. Для подобных целей в его тачке были устроены три тайника.

— Как дела, Гарик? — осведомилась Жанна, когда они выехали на шоссе и Мозгокрут начал плести по радио звуковую паутину эскапистской музыки. Наверное, для тех, кто перепутал день с ночью…

— Нормально, — бодренько отозвался Хачикян. — Как вы?

Она мечтательно улыбнулась в ответ, словно побывала на небесах. Такую глупую и светлую улыбку Гарик изредка наблюдал на лицах тех, кто был искренне влюблен.

— Хорошая погода. Вам везет.

— Еще бы!..

В кого же влюблена она?

Ему оставалось гадать об этом каких-нибудь десять минут. По истечении этого времени с проселочной дороги наперерез такси выскочил полицейский «шевроле» с включенными мигалками. Коротко взвыла сирена.

Хачикян выругался про себя и свернул к обочине. У него появились сомнения в том, что день будет таким уж чудесным. Небольшие сомнения — словно облачко в сияющих небесах.

* * *

Мул и Суслик считались в полиции дуэтом долгожителей. За глаза их называли «животными» — не только из-за кличек, приклеившихся намертво. Эти двое работали жестоко, но эффективно ине забывали регулярно отстегивать наверх. Поэтому обоим собственное будущее тоже представлялось безоблачным.

О них ходили легенды, которые некому было подтвердить или опровергнуть, а сами «животные» были ребятами неразговорчивыми. Они на редкость удачно дополняли друг друга. Мул был краснорожим сангвиником с фигурой расплывшегося бодибилдера и с реакцией, почти неправдоподобной для такой туши. Суслик был явным холериком; он испытывал частые перепады настроения. Его настроение менялось от плохого до очень плохого. Причина лежала на поверхности, вернее, на роже. Дело в том, что Суслик был уродом. Даже дешевые уличные шлюхи обслуживали его с крайней неохотой. Тем не менее иногда он посмеивался. Человеку, не знавшему этой особенности, начинало казаться, что худшее уже позади. У легавого было своеобразное чувство юмора. Его тихий смех мог ввести в заблуждение кого угодно, только не Мула…

Губы Суслика чаще всего были сложены так, будто он собирался свистнуть. Через ромбовидное отверстие между губами высовывались два передних верхних зуба — главная достопримечательность урода. Лет десять назад кто-то из блатных пошутил в тесной компании, что в детстве Суслик, наверное, сосал язык, а теперь сосет предметы посущественнее. Шутка прозвучала всего дважды. В первый раз — из уст шутника; во второй — когда дошла до ушей полицейского. Сам шутник уже не мог ее повторить, потому что вскоре его нашли мертвым. Самая «существенная» часть его тела была отрезана и засунута ему в глотку…

То, чем «животные» занимались сейчас, далеко выходило за рамки их официальных обязанностей — примерно километров на пятьдесят. Среди легавых это называлось «свободная охота». На такое отваживались немногие. В своем участке Мул и Суслик были единственными, кто рисковал. И риск был оправдан. Оба неплохо зарабатывали, не говоря уже о неоценимых выбросах адреналина. Начальство тоже не возражало против периодических поступлений черного «нала» в секретный полицейский фонд.

«Животные» понимали друг друга с полуслова. Мул был мощным и страшным оружием в драке, а Суслик на его фоне смотрелся мелким ассистентом. Но только издали. Вблизи даже последнему кретину становилось ясно, кто из них опаснее.

Эти двое составляли гнилую парочку. Обычно Мул выколачивал показания и штрафы; Суслик в совершенстве владел более утонченными методами воздействия на психику. Учитывая их связи с «дикими», они нигде не боялись оказаться в меньшинстве. Даже соло избегали встреч с ними. Никто не знал точно, что творится в тупой башке Мула и тем более — в змеиных мозгах Суслика.

Хачикян видел их мельком и лишь однажды. Это случилось около года назад. Он остановился на светофоре. Через секунду возникли полицейские — будто из-под земли. Мул в мгновение ока выволок из такси какого-то очкарика с кейсом, пристегнутым к запястью, а Суслик, неведомым образом оказавшийся возле дверцы водителя с пушкой, ствол которой был направлен Хачикяну в висок, посоветовал тому «валить отсюда и не возникать». Гарик даже не пытался возникать, хотя очкарик не заплатил по счетчику, причем очень много (до этого они вдоволь накатались по городу). Пушка в умелых руках — это был аргумент, перевешивавший желание жить хорошо и убеждавший в том, что лучше просто жить.

* * *

Поэтому сейчас Хачикян положил руки на руль и наблюдал за массивной фигурой, которая приближалась обманчиво ленивой походкой враскачку. Солнце светило ярко, и огромный блик лежал на лобовом стекле «шеви». Гарик не видел второго полицейского. Это его почему-то не на шутку беспокоило. Может быть, напарник Мула остался сидеть за рулем.

А может быть, и нет.

Хачикян не сомневался, что так или иначе Суслик уже взял его на мушку. На пустынной дороге все можно было списать на шалости «диких». Или на оказание сопротивления. Таксист ни в коем случае не хотел дать повода для подобного варианта развития событий.

Он безропотно вышел из машины, когда Мул одним движением толстого пальца приказал ему сделать это. Он молчал, когда его ткнули мордой в крышку капота и обыскали. Мул ощупывал его промежность так тщательно, будто проверял сухость «памперсов» на любимом дитяти. От легких похлопываний этой гориллы у Хачикяна разболелась грудная клетка, ребра, а в особенности яйца. В течение нескольких секунд его тошнило. Он вспомнил о своем больном желудке и чуть не выблевал сытный завтрак, которым его недавно накормили на кухне в «Дубах Сиона». Несколько мелких купюр из карманов таксиста перекочевали в карманы Мула. Хачикян опять-таки не возражал. Он считал, что дешево отделался. День еще мог завершиться неплохо — если полицейские не начнут обыскивать автомобиль.

Он приподнял голову и обнаружил, что Жанна стоит по другую сторону машины примерно в такой же позе — наклон вперед, ноги расставлены, руки на капоте. Мул рассматривал ее красивую попку, придав своей мясистой роже мечтательное выражение, однако в нем трудно было заподозрить эстета…

Хачикян услышал тихое шуршание гравия у себя за спиной. Суслик возник рядом, по обыкновению внезапно. Он мягко двигался в туфлях на каучуковой подошве. Суслик не всегда и не во всем соблюдал форму.

— Не рыпайся, говнюк, — предупредил Хачикяна бесстрастный голос. — Мы еще не закончили.

Водитель такси согласился подождать.

— Раздвинь ножки, дорогуша! — скомандовал Мул, натягивая на свою огромную кисть прозрачную хирургическую перчатку. Потом помог Жанне сделать это. В его лапах она выглядела резиновым манекеном…

Как Хачикян и предполагал, трусиков под платьем не оказалось. Волосы на лобке были выбриты, что придавало девушке еще большее сходство с куклой.

Даже Гарику, который украдкой следил за происходящим, было видно, что из щели между срамными губами свисает тонкая черная нить. Очень похожая на мышиный хвостик.

— Что это? — спросил Мул, чтобы продлить удовольствие. Вот за такие моменты истины он и любил свою работу.

— Наверное, у тебя старая жена, — спокойно заметила Жанна, почти уткнувшись личиком в капот. — Или ты, болван, предпочитаешь задницу своего напарника?..

Мул побагровел, но сдержался. Суслик тонко захихикал.

— Как мне нравится… Как мне нравится, когда они начинают разговаривать! — прошелестел он вкрадчиво.

Мул намотал нить на указательный палец и потянул. Еще через секунду на подставленную ладонь шлепнулся запаянный целлофановый пакетик с порошком. С хорошим порошком, если судить по цвету…

У Хачикяна пошли круги перед глазами. Никаких шансов на то, что день закончится благополучно, больше не было.

Теперь Мул не сдерживался. Он рывком повернул Жанну лицом к себе и влепил ей пощечину, которая вполне могла свернуть нежную девичью шейку.

— Это за болвана, — процедил Мул. Затем врезал еще раз. С очевидным наслаждением. Задел нос и губы. Перчатка окрасилась в розовое. — А это за напарника… — Вдруг Мул резко повернулся к Хачикяну: — Ты следующий. Я буду твоим проктологом. Раздвинь ноги, тупорылый!

— Как насчет адвоката? — спросила Жанна, державшаяся очень прямо, несмотря на то что кровь стекала по ее подбородку.

Суслик заржал:

— Ты слышал, Мул? Познакомь ее со своим адвокатом! Эй, сучка, как насчет устных инструкций — для начала?!

Мул уже расстегнул брюки, когда заметил троих, стоявших на шоссе в двадцати метрах от такси. Три привидения из дурацкого мультфильма. Старикашка, сбежавший из реанимационного отделения, тощая наркоманка с сомнамбулическим взглядом и пацан дошкольного возраста, которого потеряла мамаша. Или же наркоманка и была его мамашей. Тогда становилось понятно, почему парнишка выглядит малость недоношенным.

— Какого хрена… — начал Мул, откладывая процедуру знакомства и снова запаковывая своего толстячка «адвоката» в шикарные трусы с символикой «Red Bulls».

— Нам нужно в город, — перебил его пацан тонким голоском. Вежливый мальчик, ничего не скажешь. — Это срочно. Безразлично, на какой машине мы поедем. Пожалуйста, побыстрее.

* * *

В плохом фильме они состязались бы в остроумии еще минут десять. В хорошем фильме по крайней мере последовала бы эффектная мелодраматическая пауза. На самом же деле развязка наступила почти сразу после завязки и без ярко выраженной кульминации.

«Животные» переглянулись. Это были взгляды испытанных напарников, отнявшие не больше мгновения. За двадцать лет службы оба полицейских навидались всякого, однако такие клоуны попались им впервые.

Сложившись пополам от жизнерадостного смеха, Мул чуть не пробил головой капот. Суслик тоже хихикал в щель между губами, но не сводил ледяных глазок со щенка и шлюхи, которая внезапно напомнила ему кое-кого. (Старый маразматик никого не напоминал. Он был безнадежен, как отключенный банкомат.)

Двадцать три года назад Суслик участвовал в военных действиях, и ему «посчастливилось» увидеть в деле спецподразделение «Огун». Пси-фактор. Ходячая клиническая смерть. Одержимые лоа. «Артишоки». Оловянные солдатики… Как ЭТО ни называй — лучше уже никому не станет. Похоже, Суслик остался единственным живым из тех, кто мог бы кое-что рассказать об ЭТОМ. Но он был умным и осторожным и потому молчал, словно аквариумная рыбка. Даже мамочке не пожаловался. Хотя кто-кто, а мамочка поняла бы, почему он тогда обделался. Поняла бы и простила ему эту секундную слабость…

Так вот, лицо шлюхи в чересчур просторном пальто выглядело точь-в-точь как лица тех ублюдков из «Огуна». И что-то неуловимое подсказывало Суслику, что дело тут не в героине. А под пальто — уж конечно, не коллекция многоразовых «баянов»…

Впрочем, у Мула с интуицией тоже было все в порядке. Разгибаясь и не прекращая смеяться, он уже вытаскивал из расстегнутой кобуры свою пушку — той самой рукой в прозрачной перчатке. Пакет с порошком пришлось бросить. Пока. Мул не продержался бы долго на своей рискованной работе, если бы был таким идиотом, каким иногда казался.

* * *

Перестрелка заняла какую-нибудь секунду. По субъективному времени Мартины — раз в десять больше. Ее органы чувств зарегистрировали происходящее в мельчайших подробностях.

Суслик соображал мгновенно. Для дервиша сопляк был явно маловат, но акселерацию еще никто не отменял, не так ли? Во всяком случае, легавый почуял неладное, а это был более чем веский аргумент. Даже если старик, девка и пацан окажутся глюками, он, Суслик, попрактикуется в стрельбе…

Его рука рванулась к кобуре со скоростью броска атакующей кобры. Однако этого оказалось недостаточно.

За свою многолетнюю карьеру он видел много быстрых людей. Кое-кто из них даже сумел дотянуть до старости и был застрелен в почтенном возрасте — именно потому, что рефлексы стали уже не те. Но девка оказалась стремительной, словно спущенный механизм с мощнейшими пружинами. Полы ее пальто лишь слегка раздвинулись. В щели появился ствол обреза.

Это было оружие, не очень подходящее для дуэли. По мнению Суслика, совсем не подходящее. Однако девка, очевидно, думала иначе. Впрочем, она вряд ли о чем-либо думала. И очень скоро Суслику тоже пришлось бросить это бесполезное занятие.

Он в одиночку исполнил танец маленького лебедя и свалился на асфальт с дырой в голове, которая возникла на месте третьего глаза. Впервые Суслик выглядел немного удивленным. Еще бы — его шлепнула какая-то малолетняя потаскуха!

Мул выстрелил почти одновременно с Мартиной, но все же на мгновение позже. Суслику это не помогло. А Мул, конечно, не промахнулся.

Мартина видела вспышку. Пуля попала ей в корпус, и девушку развернуло, как чучело при сильном порыве ветра. Выражение ее лица не изменилось совершенно. Стало ясно, что она не чувствует боли… Ей только пришлось отступить на два шага, чтобы снова обрести равновесие.

Мул продолжал палить по сузившемуся силуэту и успел выпустить половину обоймы. Очередная пуля раздробила Мартине берцовую кость; третья пробила живот навылет. Ее отбросило еще дальше, и она начала падать, потеряв опору…

* * *

Малыш равнодушно наблюдал за перестрелкой, стоя в трех шагах справа от девушки и, соответственно, от линии огня.

Но самым невозмутимым из маленькой компании путешественников оказался старик. Вернее, он настолько выдохся, что все остальное не имело особого значения… Он протащился по шоссе, плюхнулся на заднее сиденье такси и уставился прямо перед собой. Хачикян и Жанна, лежавшие на капоте, его тоже не заинтересовали.

Может быть, он разглядывал город на горизонте. Или призраков, которые существовали только в его воспаленном воображении. Старик даже думал. В его опустошенном сознании вертелась всего одна-единственная мысль. Мысль была примерно такая: «Покажи им, сынок! Выброси-ка еще разок „шестерку“!..»

* * *

Мул совершил чуть ли не первую, но зато наверняка последнюю в своей жизни серьезную ошибку. Ему следовало бы сначала застрелить мальчишку. Может, тогда было бы проще справиться с девкой. А так он не сумел воспользоваться огромной форой, составлявшей три попадания.

Отступая и падая, Мартина израсходовала последний патрон. В ее мире существовал только враг, оружие и палец, нажимающий на спуск, — все на одной оси, вокруг которой вертелась хаотическая и бессмысленная вселенная. Ущербное сознание девушки вмещало не больше трех предметов. Враг, спусковой крючок, палец… Она стала пальцем. Ее душа перетекла в мертвый металл. Во всем сплошном черном хаосе было одно маленькое, зияющее и неподвижное отверстие, почти заполненное головой Мула. Не попасть в нее было просто невозможно.

И она попала. Пуля из последнего оставшегося в обойме патрона вышибла врагу левый глаз, пробила мозг и снесла часть черепной коробки. Его конечности конвульсивно дернулись, но Мул был слишком массивен, чтобы станцевать напоследок нечто легкомысленное. Он покачнулся и тяжело рухнул рядом с машиной, разбросав тошнотворные ошметки.

Мартина умерла всего лишь на секунду позже. Ее голова с глухим стуком ударилась о дорожное покрытие. Она избавилась от своего незаживающего прошлого, рабского настоящего, а заодно и от сомнительного будущего. Но, самое главное, она навеки избавилась от контроля Малыша.

* * *

Тот принял жертву как должное. Один из его медиумов выполнил свое предназначение. До конца, как положено…

Убедившись в том, что путь свободен, клон Мицар переключил свое небезопасное внимание на живых.

Жанна оказалась крепким орешком. Когда началась стрельба, у нее хватило самообладания, чтобы не запаниковать, остаться на месте, лечь на капот и не попасть под пули. Хотя это было трудно — Мул находился в метре от нее… Теперь ее обнаженная спина была забрызгана его мозгом, и она ощущала нечто похожее на ожоги. Два мертвых полицейских — это две веские причины, по которым следовало побыстрее убираться отсюда. Недолго думая, она юркнула в такси и оказалась рядом с изможденным стариком. Тот даже не повернул голову в ее сторону…

Жанна думала, что сама приняла решение. На самом деле Малыш мгновенно сориентировался. Он нашел почти равноценную замену Мартине. Неизвестно, что ожидало его в городе. Не следовало разбрасываться человеческим материалом.

Жанна ничего не заподозрила. Она была вполне счастлива хотя бы оттого, что уцелела. Во всяком случае, она так и не вспомнила о пакетике с очень дорогим порошком, который валялся рядом с трупом Мула. Зато клон заставил ее выйти из машины и подобрать пистолеты полицейских. Внезапно ей стало холодно, и она надела пальто мертвой девушки, не замечая, что испачкалась в свежей крови.

* * *

Хачикян пришел в себя последним. До этого он бессвязно молился. От грохота выстрелов у него заложило уши. Он остался наедине с гулом, распиравшим башку.

Потом грохот внезапно оборвался. Первым делом Гарику тоже отчаянно захотелось смыться. Даже не захотелось — этого требовал инстинкт, сработавший быстрее мозга и мышц. За долю секунды Хачикян забрался на место водителя и приготовился ударить ступней по педали газа, но тут что-то случилось с его двигательным центром.

Нога повисла в воздухе, будто вокруг нее застыло стекло. Хачикян увидел болид, который летел над шоссе и стремительно приближался к машине. Гарик сжался в ожидании удара и испепеляющего жара, но вместо этого ослепительное солнце новой истины взорвалось прямо у него в черепе.

Хачикян вдохнул мельчайшую стеклянную крошку, содравшую с его трахеи верхний слой отмирающей ткани. Он был словно обнажен изнутри и приобрел чувствительность к ничтожным колебаниям температуры.

После вспышки воцарилась черная осень. Жестокий воющий ветер обносил листья с усыхающих веток, в которые превратились извилины. Ощущение дыры в голове было настолько явным, что Хачикян прижал мокрую ладонь к волосам в том месте, где, как ему казалось, «сквозило».

Это не помогло. Ураган сносил с серого вещества плодородный слой, и обрывки мыслей порхали, беспорядочно кружась, будто стая испуганных ворон…

* * *

Малыш не спеша обошел машину и сел впереди, рядом с водителем. Он переключил радиоприемник на станцию, которая передавала легкую до идиотизма опереточную музыку, и аккуратно пристегнулся ремнем безопасности. После этого отдал безмолвный приказ.

Такси помчалось в сторону города. Хачикян не помнил, как проделал остаток пути. Ему даже не пришло в голову включить счетчик. Он не смотрел на дорожные знаки — внутри у него навсегда поселился надежный «штурман». Несанкционированный поворот вправо-влево означал страшную боль, оглушительный, режущий ухо вопль медной трубы, опасность, казнь, катастрофу. Остались только: узкая лента шоссе, пролегавшая по дну темного ущелья, болиды, несущиеся навстречу, и жуткая каша в голове, исключающая возможность предпринять какое-либо самостоятельное действие.

* * *

Он высадил своих последних пассажиров неподалеку от Блокады, на площади перед университетом. Особняк Жанны находился в двух кварталах от того места. Респектабельный район — или когда-то считался таковым… Было десять часов утра и совсем мало людей на улицах. Дьякон многих заставил пересмотреть свои привычки.

Хачикян покатался пустым, петляя по центральным улицам, сжигая оставшийся в баке бензин и постепенно забывая все, что случилось этим утром. Его память была словно колба песочных часов с отверстием, через которое высыпались песчинки определенного размера. Процесс фильтрации занял около часа. Гарик забыл почти все, что должен был забыть, кроме взгляда Малыша, который заставлял его чувствовать себя псом на поводке в виде удавки и испытывать удушье каждый раз, когда удавка затягивалась… И все это время в салоне орал приемник.

В конце концов такси оказалось в пустынном переулке на задворках сожженной синагоги. К Гарику постепенно возвращалась способность мыслить. Это занятие было крайне утомительным. Хачикян ни до чего не додумался. Внезапно нахлынувшая волна усталости поглотила его. Он притормозил возле тротуара, уронил потяжелевшую голову на руки. В темноте под веками вспыхивали и гасли фиолетовые звезды…

Заправиться, поставить машину в гараж — и домой. Такова была программа на ближайшее время. Ничто другое Хачикяна не интересовало. Он вдруг стал очень ограниченной личностью, запертой в треугольнике «страх — тревога — комфорт». Сейчас доминировала необъяснимая тревога. Нащупав рукой тайник и запустив в него пальцы, он немного успокоился. Деньги были на месте.

Когда он поднял голову, то заметил тень, падавшую справа. Грузная темная фигура, увенчанная седой головой. Луна над скалой. Черный длинный плащ священника — совсем не по погоде…

Хачикян отупел настолько, что был не способен сопоставить простейшие вещи. Человек в черном плаще опустился на переднее сиденье, на котором незадолго до этого сидел Малыш. Его движения были совершенны и бесшумны. На какое-то мгновение таксисту показалось, будто незнакомец жидкий. Мицар, избавивший Гарика от стереотипов, сделал ему сомнительный подарок…

Пассажир протянул руку к приемнику и убавил громкость. Рука была неестественно белой, словно ее обладатель безвылазно провел в подземелье последние лет двадцать. Уцелевшие ногти отросли и закручивались в спирали. Те пальцы, на которых ногтей не было, выглядели как несвежие сосиски.

— Где он? — спросил незнакомец свистящим шепотом.

От звуков этого голоса волоски на жирном затылке Хачикяна превратились в иголки. Тревога сменилась паническим ужасом. Ужас означал проблемы с желудком. Гарика подташнивало. Запахло дерьмом — в прямом и переносном смысле.

— Кто? — тупо переспросил таксист, ни капли не притворяясь. Он действительно не понимал, о ком идет речь. И не догадывался, что сейчас его начнут лечить от избирательной амнезии.

Незнакомец повернул к нему свое лицо.

Хачикян помнил множество бесполезных вещей. Точно такие рожи были у мраморных статуй. Но эта физиономия принадлежала тому, кто двигался и даже разговаривал. Глазные яблоки без зрачков, мертвенный оттенок кожи, слишком гладкая фактура, леденящая красота, которую не портили даже шрамы. Шрамы казались неотъемлемой частью рельефа…

Определенно, предпринятая когда-то по глупости экскурсия в музей не прошла для Хачикяна даром. Кое-что засело в памяти очень прочно. Но не то, что случилось всего несколько часов назад.

— Поговори со мной, ублюдок, — приказал пассажир.

Разум Хачикяна бессильно трепыхался, словно птица, угодившая в нефтяное пятно. Собственное тело было отвратительно вязким, неудобным, неуправляемым — пакет, наполненный сметаной. Казалось, ему можно придать любую форму. Тот, кто придавал форму, находился вовне. Может быть, совсем рядом…

Гарик вдруг и впрямь почувствовал непреодолимую потребность исповедаться, покаяться в грехах, вскрыть нарыв, распиравший его изнутри, будто дьякон впрыскивал под давлением препарат, вызывающий спазмы страха… Однако все возможные грехи оказались запертыми в сейфе, некоем вывернутом наизнанку ящике Пандоры, от которого не существовало ключа. Хачикян был чист и пуст, точно новорожденный.

— Расскажи мне о нем! — приказал пассажир, и пустота начала заполняться образами.

Гарик зажмурился и снова открыл глаза. Видения не исчезли.

Улица поплыла ему навстречу, будто в кошмарном сне. Такси тронулось с места и стало разгоняться, хотя водитель и не помышлял об этом. Кто-то помогал ему вспомнить…

Впереди возникла маленькая фигурка, не отбрасывавшая тени на асфальт, — ребенок в яркой куртке с капюшоном и надписью на груди «Одной ногой в могиле». Хачикян не мог понять даже, его ли это сын…

Капот автомобиля без звука и сотрясения протаранил глюка. Какую-то долю секунды голова мальчика висела перед лобовым стеклом, отделенная от тела, словно кегельный шар, который летел навстречу. Затем Гарик заглянул в ее глазницы.

Он увидел два туннеля, разделенные переносицей. В темных провалах глазниц перекатывались игральные кости. После того как кости остановились, оказалось, что все они легли шестерками вверх…

«Покажи им, сынок! Выброси-ка еще разок „шестерку“!..»

Очередная вспышка. Когда слепящий свет погас, начали складываться силуэты из образовавшегося пепла: Жанна, из которой сыпался порошок; Суслик, танцующий с пулей в голове; старик лунатик, ковыляющий по шоссе. И только мальчик оставался тенью, отброшенной во внутреннюю темноту. Тем, чего нельзя увидеть; можно только ощутить присутствие. Он и был самим Присутствием — заржавевшим крючком в памяти, следом хирургического вмешательства, нерассосавшимся шрамом… Как только Дьякон добрался до него, включился механизм «переселения».

Тайная мечта Хачикяна сбылась. Он был наконец свободен от долгов и обязательств. Он оценил эту привилегию — свободу жить так, как хочется.

Такси превысило допустимую скорость, и сирена уличного радара яростно взвизгнула. Хачикян не услышал ее. Рядом с ним сидела Жанна; он вез ее туда, где будет много-много «снега», целые сугробы кокса; «снежок» сыплется вечно, и безопасные призраки бродят в холодной лиловой полутьме…

* * *

Дребезжащая колымага разогналась до ста тридцати. Такси проскочило перекресток, задев крылом патрульную машину, чудом не перевернулось и оставило два трупа на тротуаре возле уличного кафе. Смятый бампер оказался заброшенным в витрину продовольственной лавки. Позже один из полицейских, ставший очевидцем столкновения, скажет, давая интервью, что, по его мнению, за рулем сидел «гениальный придурок»…

Хачикян не был ни гением, ни придурком. Он превратился в самодовольное и самодостаточное существо. Дьякон слился с ним; в результате осталась лишь жажда спасения.

Затем наступил краткий и последний момент просветления. Хачикян снова «увидел» не только фантомов, роившихся в его изуродованном мозге, но и порождения гораздо более изощренного сознания. Мальчишка в куртке с капюшоном, кативший на роликовых коньках по встречной полосе, смутно напомнил ему кого-то. Этот карлик был худшим из зол, занозой в заднице, причиной всех бед и несчастий…

К тому моменту таксист уже перестал что-либо видеть, но продолжал давить на полностью утопленную педаль газа.

Ощущение скорости было ошеломляющим. Ветер перемен превращался в ураган.

В том, что Гарик направил такси на заправочную станцию, была рука Провидения. Или, скорее, рука Дьякона, сидевшего рядом и принявшего облик дорогостоящей шлюхи. Недоступно дорогостоящей…

Потом все исчезло в огненном смерче. Хачикян «переселился» мгновенно и почти безболезненно. В свои последние секунды на Земле он был почти счастлив. Но в Колонии он обрел истинное, всеобъемлющее счастье. Его душа избавилась от якорей, которые удерживали ее в темноте.

* * *

Дьякон вознесся к небу в клубах дыма. Для него это был всего лишь очередной переход в новое состояние, изменение структуры, но не формирующего кода. Он не мог погибнуть.

Через несколько минут Ангел Бездны воскресил его, транслируя на поверхность планеты полные матрицы всех существ, когда-либо ставших жертвами глюка-охотника. Таким образом, у Хачикяна тоже появился шанс когда-нибудь воскреснуть.

Глава 17

Одно лишь скажу я в защиту телезрителей, миллионов и миллионов поклонников Единственного Глаза: пока они поглощены Глазом, они никому не приносят вреда.

Джек Керуак

Пока они преодолевали два квартала в тени каштанов (это заняло каких-нибудь десять минут), Малыш слегка «отпустил» старика. Чуть ослабил поводок. Позволил вспомнить — правда, лишь немногое из того, что сохранилось в памяти гида.

Чаще всего идеальную картину удавалось восстановить с помощью нейтрального, «объективного» посредника. Иногда самую ценную информацию содержали именно ощущения медиума. Неизбежно возникала зыбкость трактовок, а воспоминания приобретали сладковатый аромат тлена. Было — и кануло в бездну. Но только не для клона. Для него прошлое существовало в законсервированном виде и в любой момент могло быть вызвано к жизни. И еще — оно могло убивать. А консервных банок, которые он наловчился вскрывать, было множество — тысячи и тысячи черепов, хранивших податливое содержимое…

В то время как старик размякал, вернувшись в собственную молодость, клон контролировал тех, кто мог заметить странную «семейку» на прогулке. Главным объектом постороннего внимания являлась, конечно, Жанна — красотка с голыми ногами, одетая в уродливое грязное пальто с пулевыми отверстиями, — но и старик был хорош: ходячий труп в эпоху всеобщей сытости и животного благополучия. Надо отдать должное Ангелу: в отличие от предыдущих, болезненных тираний, подавляющее большинство коров в его стойлах было надежно защищено от холода, накормлено и обеспечено мозговой жвачкой до конца дней… Мицар ослаблял ненужное внимание до уровня фона.

Старик испытывал на редкость сложные чувства: ностальгию, страх перед враждебной внешней средой, горечь по поводу утраты — он даже не мог понять, чего именно. И смутное желание разрушать или лечить; все зависело от того, насколько далеко зашла болезнь.

Он отождествил окружающее со схемой города — места, в котором он родился и которое оставил более тридцати лет назад. Кое-что изменилось до неузнаваемости, но главное пребывало в неизменности. Идолу прогресса все так же исправно приносились человеческие жертвы. Следы неискоренимого варварства имелись повсюду — Мозгокрут лишь подпитывал его, потакал инстинкту вида, подбрасывал в топку цивилизации блестящий уголь новых искушений…

«Откуда во мне этот яд, эта отрава? — думал старик. — Почему я не могу ощутить элементарную вещь — довольство? Почему все представляется обветшавшим фургоном, который украшен миллионом сверкающих побрякушек и стремительно несется под откос? И почему сосет под ложечкой и хочется, чтобы разразилась катастрофа? Может, я просто паршивая, ублюдочная овца, клиент психушки или поставщик сырья для генетических бомб? Но даже это — грех гордыни; ведь я чувствую себя полным ничтожеством…»

Он продолжал двигаться так же, как двигался в дикой зоне под предводительством Малыша, — на свежий взгляд, излишне прямолинейно и с безжалостной размеренностью, будто внутри головы звучал метроном, отстукивая секунды и шаги. Но его сопровождал только утомительный шум обрывочных мыслей…

Откуда взялась девка, ее же убили? Или это другая? В таком случае, кто она? А как звали ту? Он не помнил. И не помнил, за что та умерла. Но зато не сомневался, что безропотно умрет за то же самое — если Малыш прикажет.

* * *

В свою очередь Жанна была совершенно уверена: новые спутники — клиенты. То, что их двое, ее нисколько не смущало. Малыш казался ей карликом-извращенцем, заслуживающим почти материнской жалости, а вот старикашка был типичным морфинистом со стажем. Полный импотент. С таким хлопот не будет…

Она смутно помнила события минувшего утра (какая-то неприятность, какая-то дурацкая задержка случилась на обратном пути из «Дубов Сиона»), в остальном жизнь была по-прежнему безоблачной. Пропажа порошка вообще не числилась в чрезвычайно коротком списке ее проблем. Отсутствие в интимнейшем местечке пакетика, который приятно возбуждал девушку как физически, так и психологически, вполне компенсировалось незамутненной радостью существования. Может быть, потому, что оставшиеся короткие дни вмещали в себя иллюзорные годы героинового оцепенения…

И только большие полицейские пистолеты немного мешали ей, отягощали талию — до тех пор, пока клон Мицар не преподал своему новому телохранителю первый урок стрельбы.

* * *

Малыш постоял в тени живой ограды, разглядывая особняк. Уютное гнездышко — на самый взыскательный вкус, — но ему оно казалось западней. Впрочем, западня была повсюду, даже внутри собственной головы. И щель пока оставалась приоткрытой для бегства («Куда тебе бежать? Где ты можешь спрятаться, щенок?! Твой враг — время, отведенное для миссии, а не пространство с его многомерностью…»).

Укол страха сигнализировал о наличии охранной системы. Психотронный тип. Мини-Блокада. Примитив — надежный, как железобетонная стена. Однако Мицар предпочитал нечто более эффективное… Потом система среагировала на Жанну и временно отключила генератор.

Оказавшись в холле, Малыш запустил собственного «сторожа». Новый глюк обнаружил себя только тем, что у старика случился очередной приступ паники. Девка в это время уже заснула прямо в кресле, и ее лишь задел крылышком мгновенный кошмар.

Клон прогулялся по дому, с легким презрением во взгляде изучая интерьеры. Холл: огромная софа цвета увядшей страсти; полочка с нечитанной бумажной Библией; нелепые торшеры в виде гномов (не хватало только Белоснежки); дубовый паркет; жирная ленивая такса — почти часть обстановки; неплохой бар. Кабинет: натуральный ковер; трехмерное видео; сейф, встроенный в стену; стойка, набитая женскими кинороманами; набор сенсоров для виртуального секса; стол-бюро; десятки безделушек, никчемных, как человеческий быт. Спальни: пастельные оттенки; балдахин; плазменные панели; зеркала; системы объемного звука; программируемый стробоскоп для погружений в транс; полный набор альковного барахла; камины, забитые настоящими дровами (это наводило на мысль о том, что необходимо изолировать слуг); парочка картин в стиле «бидермейер»… Мешанина, скрывающая пустоту. Что ж, Малыш знал, чем ее заполнить.

Он вернулся в холл, включил ТВ и ознакомился со всеми каналами по очереди. Учитывая, что их было восемьдесят с лишним, это заняло несколько часов. Мицар не прерывался даже для того, чтобы поесть. Он смотрел все подряд: рекламу, спортивные репортажи, новости, идиотские викторины, киноанонсы. Кое-что ему понравилось — например, допотопные мультфильмы и кабельный канал, передававший порно независимо от времени суток…

Обрывок сообщения, которое успел передать Мегрец, всплыл сам собой. Оно имело непосредственное отношение к происходящему на экране. И напоминало что-то смутно знакомое, засевшее в групповом сознании клонов, словно уже успевший сформироваться архетип новой расы.

Акт кровосмешения… Запретный секс с матерью… Железная топка вместо утробы… Фантазия на тему возвращения в смертоносное лоно… Люди, обменявшиеся телами… Мицар потерял нить, блеснувшую во мраке.

Гиду полагалось спать после долгого изнурительного пути, но старичок тоже пялился на экран, и на его лице блуждала умильная слюнявая улыбка, будто он наблюдал за возней трехнедельных щенков. Мицар пришел к выводу, что относительно гида он не ошибся. Он сделал правильный выбор и удачно провел психотерапию. Впрочем, вклад братьев из «Револьвера и Розы» тоже не следовало сбрасывать со счетов… А старик был куда крепче, чем могло показаться на поверхностный взгляд. Если он перенесет все, что ему уготовлено, и не свихнется окончательно, то Малыш отблагодарит его. И это будет поистине сыновняя благодарность…

* * *

Уходило время. Старик уже спал. Малыш бездействовал. Бездействие медленно убивало его.

Он ждал, когда человек по имени Хасан выйдет на связь.

* * *

(А старику приснился зоомагазин, который находился на первом этаже старого дома в городе его детства. Во сне старику снова исполнилось восемь лет. В кармане у него лежали деньги, подаренные родителями. Он шел в магазин, чтобы купить себе живое существо. Друга. Он еще не решил, кто это будет — попугай, щенок или крыса. Он хотел любить и защищать кого-то, еще более слабого, чем он сам. Но был некий отрезвляющий оттенок в его предвкушениях — с тревожным холодком он думал о том, что некто будет целиком зависеть от него.

По пути он облизывал мороженое. У мороженого был вкус земляники, а в воздухе пахло липой. О детство! Где твоя радость, твой свет, твоя свобода? Где вечность каждого дня?..

Остановившись перед витриной, он проглотил слишком большой кусок мороженого, и с той секунды в груди разлился настоящий холод, сковавший ее ледяным панцирем.

Воспоминания — те же чучела. Идентичная форма, поблекшие цвета, отсутствие жизни. Фальшь, подмена, дешевка… Во сне мальчик начал плакать и почти физически ощутил, как грубеет и стареет его сердце…

Неподвижные экспонаты в витрине зоомагазина оказались чучелами. На клетке, в которой сидел иссиня-черный ворон, висела табличка «Йозеф». Точно такая же надпись украшала манеж с чучелом щенка сенбернара. И даже рыбы, подвешенные в аквариуме, были снабжены тем же нелепым идентификатором.

Когда мальчик приблизился настолько, что его тень упала внутрь магазина, все чучела внезапно ожили. Ворон Йозеф расправил крылья, отряхнул с них пыль и произнес несколько слов на латыни. Рыбки оказались бойцовыми, и вскоре вода в аквариуме помутнела и приобрела коричневый оттенок. Щенок отчаянно тявкал, пытаясь привлечь внимание мальчика, плакавшего по ту сторону стекла.

На какой-то миг старик, вернувшийся в детство, поверил, что все экспонаты — ЖИВЫЕ.

И проснулся.)

* * *

Его звали брат Йозеф. «Брат» — это был эвфемизм, не более. У него не осталось живых родственников — так же, как и «братьев» из Ордена Красного Креста и Полумесяца, к которому он когда-то принадлежал душой и телом. Он давно похоронил своих правнуков. Он считался бессменным хранителем Терминала, но на самом деле срок его службы заканчивался.

У него было лицо, покрытое неизлечимой сыпью, и механические конечности. На голом черепе красовались следы нескольких трепанаций. Многократно облученный мозг превратился в подобие потрясающе сложной головоломки. Никто не сумел бы определить, где заканчивается живая ткань и начинаются искусственные нейронные поля, — даже если бы воспользовался для этой цели томографом. Кожа Йозефа утратила эластичность и напоминала на ощупь старые бумажные деньги. Желудок атрофировался; кроветворные органы были пересажены четырежды.

Он питался специфическим образом. Универсальный Бог кормил его чистой энергией. Разрешенными именами Бога были Дух Бездны и Орбитальный Контроль. Было еще запретное, непроизносимое имя. Брат Йозеф знал его. Это был код, запускавший реакцию уничтожения Вселенной. Брат Йозеф верил, что существование разрушающего кода — неоспоримая правда. Ведь то, чего нельзя уничтожить, не было создано и не имеет никакой ценности.

Такова была плата за близость к святыне. Терминал являлся неотъемлемой частью божественного замысла. В некотором смысле — частью материализовавшегося божественного тела. Органом тотального самоубийства — как палец, лежащий на спусковом крючке пистолета размером с земной шар. Йозеф никогда не задумывался, что же в таком случае было пулей, взламывающей височную кость. Он размышлял о другом.

Чем ближе была — нет, не старость — отставка, утрата функциональности, угроза разрушения, тем чаще он вспоминал об Энтропии. Энтропия, по Йозефу, — это было одно из главных имен Сатаны. Тогда, вероятно, Терминал — одно из названий Грааля?

В прошлом его забавляли подобные аналогии. Давно. Очень давно. Еще до того, как он утратил чувство юмора и превратился в памятник самому себе. Вроде этой нелепой церкви с голографическим алтарем и электронного идола, которому сознательно или бессознательно поклонялись избранные люди, существовавшие под защитой Блокады.

…Все преходяще — жизнь, смерть, энергия, пространство, время, судьба. Только Энтропия вечна. Когда он был крутящимся дервишем, то считал, что Энтропия — это новый Бог, растворенный в непреложных законах и необратимом движении мира к концу. Он ошибался. Нет раба, более верного, чем новообращенный. Он стал рабом Темного Ангела и кое-что понял за время своего служения. Но далеко не все.

«Абраксас» был стар, немыслимо стар. Именно поэтому мир приходил в упадок. У Ангела не хватало энергии, чтобы поддерживать запущенный механизм в исправном состоянии. Мир был ржавым поездом, несущимся под уклон к разрушенному мосту. Те люди, которые ехали в передних вагонах, уже погибли. Те, которые забрались в задние, еще сохраняли прежний курс. Некоторые счастливчики полагали, что отвоевали себе место в отдельной, комфортабельной и автономной мотодрезине. Это заблуждение относилось к числу самых идиотских.

Энтропия неизменна и препятствует возникновению так называемых «чудес». Она — единственный закон без исключений; маргинальный элемент, достижимый с помощью сознания; дальнейшее проникновение вглубь требует саморазрушения. Движение в обратном направлении создает иллюзию вечной борьбы, но, как любая иллюзия, совершенно бесполезно. Бесконечный поток сносит утлые лодчонки разума вниз по течению, всегда вниз — и всегда чуть быстрее, чем может странствовать сознание существ. Направление этого обреченного движения никогда не меняется. От абсолютного порядка точки коллапса — через хаос пульсаций — к новому порядку. Беззаконие. Безмерность. Тепловая смерть. Таков был сценарий. И не Йозефу оспаривать это или возражать.

Долгое время он был частью коллективного разума Ассоциации, являвшейся, по сути, теневым правительством Коалиции. Его мозг был включен в сеть, что практически исключало возможность подкупа или предательства. Ради этого Йозефу пришлось пожертвовать всем индивидуальным. Когда он не просто «познал», а буквально стал двойником каждого из более чем пяти сотен «братьев», он понял степень собственного уродства.

По правде говоря, для этого хватило бы и одного «зеркала», отразившего чудовищную сущность. Но Йозеф оказался в комнатах ужаса и смеха, среди десятков кривых «зеркал», уводивших в дебри многократных отражений, расселивших его в чужих грешных душах. Шизофрения в энной степени — жить с таким диагнозом было выше человеческих сил, однако к тому времени он уже не был вполне человеком.

Впрочем, все человеческое присутствовало в нем как рудимент, который в любой момент можно подвергнуть изучению или модификации. Он извлекал эти рудиментарные элементы и пользовался ими, дрессируя своих двуногих подопечных. Он осуществлял избирательный подход, прибегая то к милосердию, то к жестокости, то к силе, то к слабости, то к проклятиям, то к обещаниям спасения…

Йозеф давно лишился голосовых связок и трахеи (как и многого другого), зато в его распоряжении был синтезатор с неисчерпаемой памятью и миллионами голосов, который мог звучать, как толпа покойников, поднятых из могил в день Страшного суда. Йозеф предпочитал миксы из фрагментов разной тембральной окраски длительностью не более десятой доли секунды, которые было практически невозможно идентифицировать. Тем более что все обладатели оригинальных сэмплов формально считались мертвыми или пропавшими без вести. На самом деле Йозеф поглотил их, словно библейский Левиафан, и стал качественно иным, нежели взаимопроникающая совокупность живых клеток и сенсоров.

По мере усложнения сети Йозеф становился независимым от внешних устройств. Постепенно он приобретал характерные черты сверхъестественного существа; само имя «Йозеф» утратило личный смысл и превратилось всего лишь в обозначение некоего образования, отдаленно сходного с роем, а место его обитания (целый район города) — в лабиринт, многосвязный с точки зрения топологии, внутри которого бедняге-скитальцу не поможет никакая нить Ариадны.

По большому счету и Йозефу, и Мозгокруту поклонялись, как языческим богам или стихиям древности. Их влияние было настолько сложным, многогранным и всеобъемлющим, что любое, даже самое незначительное событие имело мистическуюокраску. Им ничего не стоило «услышать» молитвы, обращенные к ним. В самом деле, почему бы нет, если запасы энергии позволяют? Это даже становилось частью гигантской двойственной игры или, вернее, постановки, которая постепенно подменила и вытеснила естественную среду.

Подавляющее большинство «приходило» к Йозефу добровольно. Кое-кого ему пришлось заставить присоединиться, когда он счел их полезными. Он не считал это убийством. Или тем более похищением души. Скорее слиянием с суперразумом и его плотским эквивалентом.

Для объяснения собственной сущности у него была и другая, материалистическая модель — что-то вроде гостиницы с сотнями номеров. Эдакий внутренний «Одинокий всадник», населенный псевдопризраками — устойчивыми совокупностями импульсов и вибраций. Это была собственная «колония» Йозефа. Или, вероятно, зоопарк. То есть Йозеф проводил эксперимент, немного уступавший по масштабу глобальным опытам Мозгокрута. При этом каждый «жилец» обладал всей информацией и возможностями, присущими рою в целом.

Универсальная Церковь Йозефа… Эти три слова обозначали не культ, не пышные ритуалы и не иерархию жрецов, а нечто другое. Впрочем, Церковь Йозефа могла включать в себя все, что угодно, маскируясь под конфессию, и тогда отличия становились неуловимыми.

Церковь занимала огромный кусок пространства, окруженный зоной отчуждения. Были веские основания полагать, что внутри ее размытых границ нарушаются не только этические, но и физические законы. В результате центральная часть города практически обезлюдела — если, конечно, не считать вторичных существ, которые населяли этот рассадник миражей. Во владении Церкви оказались три квартала, стадион, бывший университет, заброшенный мужской монастырь, астрономическая обсерватория, часть городского парка и прилегающий к нему ботанический сад.

Возможно, выбор Йозефа был хаотическим, но в это слабо верилось. Вначале кое-кто пытался изучать проблему на государственном уровне. На плане города пятно, приблизительно обозначавшее зону его непосредственного влияния, имело неправильные очертания. Предъявленное в качестве кляксы Роршаха, оно в девяноста случаях из ста вызывало негативные ассоциации и угнетающую эмоциональную реакцию. Но дело в том, что зона неопределенности не ограничивалась этим, а простиралась вверх как минимум до стратосферы и бог знает на сколько сотен метров вниз. Обитатели пяти подземных затопленных этажей университета могли бы подтвердить, что их это влияние точно не миновало. Могли бы — если бы умели говорить.

После образования Коалиции Универсальная Церковь была объявлена неприкосновенной. Некоторые отчаянные одиночки пытались исследовать ее на свой страх и риск. Кое-кто из них исчез навеки, кое-кто сошел с ума. Велик был процент и тех, что наложили на себя руки. Автоматические зонды, изготовляемые в частных лабораториях, возвращались с разрушенной памятью, если вообще возвращались. Со временем желающих разгадать тайну сверхсущества, сделавшего несколько кубических километров своей фантасмагорической «плотью», становилось все меньше.

У него не было слабых мест — по определению. Неуязвимость достигла предела, за которым возможно только саморазрушение. И даже маленький ничтожный червяк Хасан понимал это. Но было главное, чего он не понимал: подоплеки заговора, осуществленного Йозефом против космического конкурента. Кто мог обнаружить причину происходящего в союзе Универсальной Церкви и отдаленного монастыря, который поставлял разнокалиберные фигуры для разыгрываемой ими партии? Хасан был всего лишь пешкой, курьером, не подозревающим о конечной цели. Он ожидал встретить сопротивление там, где все препятствия устранены, и радостно шел навстречу своей трансформации.

* * *

Вернувшись домой из краткосрочной командировки, инспектор Резник долго и агрессивно любил свою жену — насколько позволяло здоровье. Та была приятно удивлена его внезапной пылкостью (оказывается, некоторым посещение Озоновой Дыры даже идет на пользу!), а Хасан всегда был немножечко садистом. Особенно когда видел перед собой гору белого рыхлого мяса, как на картинах Тициана. Ничем не рискуя, изнасиловать еврейку — еще недавно номер шестьсот шестьдесят шестой не смел о таком и мечтать!

В конце концов и он утомился. Несмотря на это, он отходил ко сну с большой неохотой. Можно было бы, конечно, воспользоваться стимулятором, но Хасан решил поберечь чахлое сердечко инспектора.

Сны Резника были необычны. Всю ночь продолжалось глубокое зондирование, которое началось в момент пересечения Блокады. Хасан слегка опасался этой процедуры, но его новый хозяин обо всем позаботился. В результате восемь часов из шестнадцати никакого Хасана просто не существовало. Трижды за сутки он подвергался распаду на неидентифицируемые элементы и повторному слиянию в соответствии с программой маскировки.

Сама программа была органично вплетена в диссоциативный комплекс Резника, но степень расщепленности не выходила за пределы среднестатистической нормы, принятой для индустриальной зоны, и не вызывала подозрений. Избыток психической энергии рассеивался на физическом уровне. Проще говоря, температура тела инспектора поднялась до сорока одного градуса. Проснувшись среди ночи, жена обнаружила его мокрым от пота и завернувшимся во влажную простыню. Резник жалобно стонал. Похоже было, что бедняга подхватил грипп. Разбудить его до определенного момента оказалось невозможным.

В это время он видел сон, очень похожий на предсмертный кошмар Мегреца. Ему снилось, что он занимается любовью со своей матерью, а потом его пытал отец.

У кого-то было тяжелое детство.

Но у кого?

* * *

К утру все признаки гриппа исчезли. Хасана передернуло, когда пришлось поцеловать дочь инспектора — уродливое существо, усеянное подростковыми прыщами. Она вызывала у него омерзение именно потому, что была «плотью от плоти».

Позавтракал он без всякого аппетита. Пища казалась отвратительной, но он заставил себя есть исключительно ради поддержания жизнедеятельности. Наглотавшись таблеток и стараясь не обращать внимания на ноющую язву, Хасан приступил к реализации плана. Для начала он сделал то, чего инспектор Резник боялся как огня. Он добровольно отправился на исследование в правительственный медицинский центр.

Диагностика заняла каких-нибудь полчаса. Столько же Хасан потратил на прогнозирование жизни, предварительно подписавшись под заявлением о «личной ответственности» в соответствии с пятьдесят седьмой статьей Гражданского кодекса. Приговор, вынесенный его новому телу, он выслушал, как и полагалось, с убитым видом, однако внутри у него ровно пылал холодный яростный огонь.

До активизации «гена смерти» оставалось два с половиной года плюс-минус три месяца. Инспектору была рекомендована частичная занятость и сокращение долговременных рабочих программ.

Итак, он официально стал трупом, получившим тридцатимесячную отсрочку. Тот, кто совершил «рокировку», не ошибся в расчетах. Теперь Хасан освободился от обузы и имел все необходимое, чтобы совершить задуманное. Зондирование бессмысленно, и даже сам Йозеф не сможет обнаружить подделку.

* * *

Хасан наслаждался и упивался последней игрой. Такой тонкости он еще никогда не достигал. Террор на уровне излучений, формирующих реальность, — от подобной перспективы захватывало дух. Хасан готов был в любую минуту совершить ритуальное самоубийство, если бы другого способа борьбы и протеста не существовало, однако он не считал себя религиозным фанатиком. К счастью, был и другой способ. У каждого свой путь к Аллаху. Его путь пролегал через Универсальную Церковь Йозефа. Он видел в этом не подлежащую обсуждению высшую мудрость.

Мало кто предпочитал «уход в сеть» индивидуальной смерти. Это означало только одно: что идея бессмертия души оказалась чрезвычайно живучей, а Йозеф представлялся зараженной предрассудками толпе чем-то вроде преддверия вечного ада. Но Йозеф сам управлял толпой; он был наместником «Абраксаса» в данном районе земной поверхности, и все разрешенные «идеи» обладали необходимой вторичностью, так как были пропущены через двойной фильтр, который не оставлял шансов врагам системы.

Если проводить кощунственную аналогию, то явно не хватало третьего в предполагаемой и отнюдь не святой троице. Третий — бестелесный посредник, носитель кода — всегда оставался в тени, присутствовал в непроявленном виде; возможно, это было нечто, растворенное в мозгах счастливых рабов.

Служение двум демоническим сущностям означало отказ от личной свободы. Однако и те, кто пытался остаться в стороне, лишь обманывали себя. «Нейтральные» пешки тоже были предусмотрены в этой глобальной игре; им даже отводилось особое место. Орбитальный Контроль и Йозеф поделили сферы влияния. Впрочем, само влияние было одинаковым — порабощающим и практически непреодолимым. Но они же формировали виртуальную изнанку мира — в противовес абсолюту. Им не оставалось ничего другого, кроме как быть исполнительными органами «сатаны» — ведь другая половина так называемой реальности была занята изначально…

От приходящего это требовало высшей жертвенности, куда большей степени самоотречения, чем при совершении обыкновенного самоубийства. Вплоть до самого конца представить себе последствия «слияния» было абсолютно немыслимым делом. Возвращение также невозможно. И в случае неполной интеграции для новичка действительно наступал вечный ад, во много раз худший, чем неизлечимая паранойя.

Хасан понимал, на что шел. Слиянию традиционно предшествовала более или менее продолжительная исповедь — отголосок старого примитивного обычая, получившего новый смысл. Исповедь, после которой ему уже никогда не быть прежним, — Йозеф изымет его грехи, равно как изменит саму греховную природу индивидуального существа.

Катарсис через объединение — в этом было нечто чрезвычайно привлекательное, чуть ли не сексуальный акт, в результате которого на свет тут же появляется новое образование, включающее в себя «родителя» и все вероятные инкарнации.

* * *

Хасан отправился к Йозефу на «шкоде», угнанной от бара, где собирались «прокаженные» — обитатели зоны отчуждения.

День был прекрасным на все вкусы и для любой цели — хоть для пикника, хоть для смерти, хоть для воскрешения. Ласковые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь смог, убеждали в том, что бытие прекрасно само по себе. Хасан верил и в это, однако ему требовалось нечто большее. С раннего утра он находился в отличном расположении духа и даже отказался от мысли лично передушить детенышей Резника, обставив все как ритуальное убийство. Если его афера завершится успешно, жить им все равно останется недолго. Хасан мог быть плохим, жестоким, коварным, но мелочным он не был никогда.

На местном жаргоне все входы на территорию Йозефа именовались «засадами». Хасан направился к южной засаде. Он проехал по пустеющим улицам. Здесь было особенно заметно, как дичает уцелевшая растительность. Последний открытый магазинчик торговал подержанными примусами, керосинками и разным скобяным барахлом, а перед входом в последний открытый канна-бар валялись в пыли собаки. У одной было бельмо на глазу. Из окна напротив высунулся человек с дебильным лицом и заорал: «Внимание! Воздушная тревога! Все в бомбоубежище!»

Хасан ухмыльнулся. Всю свою жизнь, исключая периоды отсидок в тюрьмах, он боролся за идеалы, внушенные ему в юности. То, что он оставлял позади, не заслуживало сожаления или спасения. Прошлое — мусор, отработанный материал. Цепляться за него — все равно что питаться экскрементами. Их надо закапывать поглубже и устремляться на поиски чистой пищи и воды…

Только радикальное обновление давало какую-то надежду. Это даже не хирургическая операция, потому что метастазами поражен весь организм. Хасан верил в то, что единственный способ создать идеальное общество — это некий аналог клонирования, для которого потребуется всего одна живая здоровая клетка. И если Хасан не ошибался, Йозеф был на правильном пути…

Он свернул направо, следуя огромной стрелке, намалеванной на глухой стене полуразрушенного дома под надписью «Царствие небесное». Что остается, когда лишаешься всего или отбрасываешь ненужное? Только юмор. Иначе ты примитивное животное, которым движет инстинкт… или кнут хозяина.

Финишная прямая была короткой и уже совершенно безлюдной. Завалы из битого кирпича загромождали проезжую часть, и Хасану пришлось вылезти из машины. В пятидесяти метрах впереди был виден поднятый шлагбаум с облезшей краской. Поражало обилие птиц. Верхние этажи превратились в птичники под дырявыми крышами. В воздухе звенел непрерывный гомон, незаметно подтачивавший даже самые крепкие нервы.

Возле шлагбаума имелся указатель, который лаконично сообщал: «Новый Ватикан. Население — 1». Хасан пересек границу владений Йозефа и погрузился в засаду.

* * *

Он появится на этом же месте спустя тридцать два часа — и не с пустыми руками. Внешне он будет по-прежнему неотличим от инспектора Резника. Йозеф воспроизведет его матрицу практически без искажений.

Глава 18

Не ходи за помощью!

Никому нет до тебя дела.

Твой разум полностью под контролем.

Фрэнк Заппа

Частный детектив Боб Мирошник сидел в своей машине и наблюдал за домом потенциальной жертвы Дьякона.

В детективных книжонках нередко утверждалось, что ожидание — едва ли не худшая вещь на свете. Во всяком случае, самая нудная. Мирошнику так не казалось. Разве вся жизнь — это не затаенное ожидание закономерного конца? Добавьте сюда все прелести старости. Что же тогда говорить о сиюминутных мелочах? А если ожидание скрашено пачкой хороших сигарет, бутылочкой старого коньяка, тихой музыкой, при этом ничего не болит, а в машине мягко, тепло и уютно — только полный идиот будет жаловаться на такую работу. Раз уж время должно быть убито, то лучше убивать его в комфортных условиях.

Мирошник был гурманом и доморощенным мудрецом. Он все взвесил, все перепробовал на вкус и все разложил по полочкам. До недавнего времени мир был простым и понятным. Есть хорошие ребята, есть плохие ребята. Плохих ребят всегда больше. Бобу приходилось выполнять заказы и тех и других. Работать на первых было гораздо приятнее, на вторых — гораздо выгоднее. Сочетая две эти крайности, Мирошник придерживался золотой середины и смирялся с неизбежным.

Желание все усложнять появляется у тех, кто потерпел фиаско в борьбе за место под солнцем, Абсолютно чистым это место не бывает никогда. Весь фокус в том, чтобы вовремя остановиться. Болтовни о мистической природе зла Мирошник не переносил, хотя повидал на своем веку немало загадочных смертей, нераскрытых преступлений, изуродованных трупов и патологически жестоких людей. Причин и следствий слишком много, чтобы человек мог охватить их своим умишком. Любые загадки становятся объяснимыми, если все время помнить, что некоторые плохие ребята, сидящие высоко, стремятся перебраться еще выше, жрать еще больше и при этом какают вниз. Ну а куда же еще?

Мирошник занимал очень скромную ступеньку на бесконечной лестнице тщеславия, но при этом был вполне доволен собой. К сильным мира сего он научился относиться с легким презрением и даже использовал их маленькие слабости. Это позволяло ему сносно существовать. Как считал Боб, почитывавший на досуге Екклесиаста и старых китайцев, желать чего-то большего было бы детской болезнью, которая у многих затягивается на всю жизнь.

Мирошник давно преодолел трудности роста и даже так называемый кризис среднего возраста. Переломного сорокалетнего рубежа он вообще не заметил. Свой знаменательный юбилей он встречал, лежа в постели с симпатичной проституткой, питавшей к нему дружеские чувства. Причина этих чувств тоже была проста и понятна: в трудные моменты он одалживал ей деньги, оплатил операцию, сделанную ее четырехлетней дочке, и пару раз выручал из неприятных ситуаций, возникавших, когда ребятам из полиции нравов вожжа попадала под хвост. Раскаиваться в своих добрых деяниях ему пока не приходилось.

…Боб докурил, выбросил окурок и добавил громкости, нажав клавишу на панели приемника. Звуки эйсид-джаза обтекали его гармонизирующими волнами. Он продолжал наблюдать из-под полузакрытых век, не позволяя себе задремать ни на минуту. Улица была пуста, если не считать четырех автомобилей, припаркованных поодаль. На табло электронных часов тускло светились маленькие циферки, доказывая, что все поддается трезвому расчету, а если нет — значит, что-то сломалось или кто-то болен.

Мирошник не испытывал особого страха перед Черным Дьяконом, терроризировавшим город. Он даже не знал, что уже видел Дьякона и остался жив только благодаря своему неведению. Боб считал его просто еще одним опасным сумасшедшим. Маньяком, безнаказанно убивающим до тех пор, пока жертвы поддаются панике и гипнотизирующему ужасу. Судя по всему, не поддаться трудно, но Мирошник попробует. Он был готов к встрече и даже к смерти, если окажется недостаточно быстрым. При любом раскладе причина удачи или неудачи кроется в нем самом, а не в области туманных бредней о судьбе и предопределении…

Он выбрался из машины и размял ноги, побродив по тротуару вдоль красивой литой решетки. На первом этаже особняка горел зеленоватый свет. Изредка в саду мелькало нечто вроде привидения. Это был «сторож» из самых дорогих. Радиус действия — до сотни метров от генератора. Для города вполне достаточно.

Детектив удовлетворился осмотром. По крайней мере, его инструкции соблюдались. Он снова залез в машину и решил подумать о чем-нибудь приятном — для начала о куколке, живущей в особняке. Мирошнику были понятны далеко не все басни, которыми та пыталась его накормить, однако он знал, что рано или поздно последует банальная развязка.

* * *

Он познакомился с клиентом позавчера. Мирошник арендовал помещение для своей конторы в гостинице «Одинокий всадник». Дороговато, однако ниже определенного уровня опускаться не стоило ни при каких обстоятельствах.

Было около десяти утра. Он сидел в триста двадцатом номере, потягивал красное вино, читал «Братьев Карамазовых» и поражался тому, до чего же далекой от реальности может и должна быть хорошая литература.

Звонок из Ассоциации раздался в четверть одиннадцатого. Как всегда, голос был пропущен через фильтр. Мирошник получил исчерпывающие инструкции и достал из сейфа свои игрушки.

Через полчаса он был в указанном месте и вел наблюдение при помощи мощной аппаратуры. А вечером девушка сама явилась к нему в контору. Случайное совпадение? Конечно, нет. Он решил, что это подстроено людьми из Ассоциации. Маленькое, но роковое заблуждение! С таких заблуждений обычно начинался путь на кладбище.

Как только Жанна вошла, он оценил ее внешность, породистость и примерную стоимость изысканных тряпок. Сперва она показалась ему типичной представительницей прослойки хай-миддлов, у которых если и возникали проблемы, то лишь по недосмотру Мозгокрута. Чаще всего Боб встречал довольных хай-миддлов, реже — кайфующих, совсем редко — растерянных. В последнем случае они напоминали коров, которым недодали корма. И только однажды он видел миддла, который осознал, что его ведут на убой…

Затем кое-какие детали заставили частного детектива изменить свое мнение о посетительнице. Несомненно, на ней была маска — маска самоуверенности, самоконтроля и запрограммированности на успех. Он был абсолютно уверен в том, что девушка «настоящая». В его конторе был нелегально установлен анализатор, а индикатор излучения находился прямо под крышкой стола. Мирошник также не считал себя подверженным фантазиям, однако временами ему казалось, что сквозь прорези в безупречной и все еще живой коже непостижимым образом выглядывает то насмерть перепуганная женщина, то ребенок, то дряхлый старик.

Она без приглашения опустилась в глубокое кресло, приоткрыв бедра для обзора, и сразу же достала сигареты. Она вела себя настолько раскованно и естественно, что это само по себе казалось весьма совершенной игрой. Ее взгляд был направлен мимо детектива. Чаще всего она смотрела в окно, и ее зрачки периодически реагировали, расширяясь и сужаясь, словно там происходило нечто важное или менялась освещенность.

Мирошник не оглядывался через плечо. Он знал, что из окна его конторы можно видеть только крышу и лес телевизионных антенн. И то и другое не отличалось особой живописностью.

Боб щелкнул зажигалкой и перегнулся через стол. Он рассматривал ее, как хирург пациента, отставив эмоции в сторону. Хрупкая и беззащитная. Это делало ее почти неуязвимой. Тронь такого мотылька — и почувствуешь себя дерьмом. Но не все же столь чувствительны… Впрочем, Мирошник не доверял поверхностным впечатлениям. В конце концов, существовала и небольшая вероятность полицейской провокации.

Когда она сообщила, в чем будет заключаться его работа, он подумал, что ослышался. Названная им сумма гонорара не вызвала видимого протеста. Конечно, он задал несколько обязательных банальных вопросов. Она вполне «откровенно» поведала ему о своих затруднениях. В частности, о двух продырявленных трупах в полицейской форме, лежащих на загородном шоссе.

Мирошник соображал. Не похоже на шалости Дьякона. Тот работал художественно: костры, распятия, обильные библейские реминисценции и прочая чушь, неотразимо действующая на обывательские мозги… Боб начал понимать исходный мотив. Ей (или тому, кто стоял за ней) срочно понадобился болван. Можно, конечно, назвать это иначе, деликатнее — прикрытие, сильный мужчина, человек, на которого можно положиться в трудную минуту, — но самым верным будет все же первый вариант. Болван. Именно так.

Анализировать дальнейший разговор не имело смысла. Нелепую историю о секте, которая охотится за бедняжкой, чтобы совершить ритуальное жертвоприношение, он выслушал вполуха, едва воздерживаясь от улыбки. Вскоре он уже догадывался, с чем придется иметь дело, если он, конечно, согласится работать на нее: наверняка контрабандный кокаин; почти наверняка те самые забравшиеся наверх нехорошие ребята; возможно, компромат; возможно, связанный с этим дутый политический скандальчик. Это объясняло бы вмешательство Ассоциации, стремящейся погасить волну, которую по наивности гонит какой-то тупица из марионеточного правительства. Не исключался и «неудобный» жмурик, припрятанный на чьей-нибудь дачке. В общем, полный набор дешевки для бульварного романа…

Мирошник ничем не выдал своих истинных эмоций. Боб давно не совершал подобных оплошностей; он не собирался ошибаться и на этот раз. Обычные женские штучки тоже оставили его совершенно равнодушным. Красивая девочка. Чем они красивее, тем опаснее. Слишком много удовольствия вредно для здоровья…

Он еще немного поиграл с ней в вопросы и ответы. Объяснил, что он не телохранитель и не семейный адвокат. Прикинулся простачком и не вполне чистоплотной ищейкой. Сказал, что ищет пропавшие вещи и сбежавших жен. Иногда любимых болонок или пудельков. При случае не брезгует «художественной фотографией». Готов в известных пределах рискнуть репутацией, но не собой. Извините, до свидания.

Клиентку это не обескуражило. Она вцепилась в него мертвой хваткой. Тогда он нюхом почуял наводку. Все сходилось. Кто-то кому-то расставлял ловушку. А девка с ее фальшивой паранойей была лишь живцом. Ужасно симпатичным, но уже обреченным. Инстинкт самосохранения предписывал Бобу держаться подальше от чужой игры.

Короче говоря, у него не было причин соглашаться. Кроме одной — в течение многих лет он был тайным палачом Ассоциации. Он выполнял соответствующую работу время от времени. Крайне редко. Но всегда — на высочайшем профессиональном уровне. Единственным из ренегатов, которому удалось уйти, был Мурло Ники. Однако Ники уже никому не причинит вреда. Так что звонок из Ассоциации явился для Мирошника решающим аргументом.

* * *

Следующая встреча состоялась уже в особняке Жанны. Боб явился туда утром, чтобы осмотреться на месте. Многое прояснилось, но кое-что оказалось еще более загадочным. Мирошник протестировал охранную систему и нашел ее достаточно надежной. Сад создавал некоторые дополнительные проблемы, однако дом был оборудован всем необходимым для того, чтобы отсидеться в нем в течение длительного срока. Если, конечно, клиенты действительно хотят отсидеться. После того как частный детектив попал внутрь, он уже не был в этом уверен.

Он познакомился со свихнувшимся стариком и странноватым мальчиком. Жанна называла старика дядей, а мальчишку соответственно племянником.

«Не многовато ли родственников?» — подумал Боб со свойственным ему здоровым цинизмом. Новое задание нравилось ему все меньше — особенно когда он вдруг почувствовал себя крайне неуютно под пристальным взглядом «племянника». Мирошник мог поклясться, что этот взгляд не имел ничего общего с обычным детским любопытством. Мысль о том, что мальчишка не напрягаясь занимается примерно тем же, для чего предназначены стационарные психозонды, стоящие сотни тысяч и обслуживаемые десятками яйцеголовых, была мимолетной и бесследно стерлась из памяти.

Бобу приходилось мириться с тем, что его держат за идиота. Впрочем, за хорошую плату частный детектив был согласен немного поглупеть, чего не скажешь о тайном агенте Ассоциации. Особой опасности он пока не видел — ни для себя лично, ни для своего микроскопического бизнеса. Кому он мешал? Разве что женам рогоносцев-мазохистов, плативших за удовольствие знать «самое худшее».

* * *

В тот же вечер с ним впервые в жизни произошло нечто, не поддающееся рациональному объяснению. Вера Мирошника в разум слегка пошатнулась.

Покончив с мелкими делами (делишками), он собирался отправиться домой. Особого смысла в этом не было, но Боб все еще оставался слишком небезразличным к комфорту, чтобы заночевать, не раздеваясь, на узком и коротком диванчике, стоящем вдоль короткой стены кабинета.

Он погасил свет и запер дверь конторы. По пути к лифту он проходил мимо 318, 316 и 314 номеров. Дверь триста шестнадцатого была открыта. Мирошник не знал человека, который, находясь в самом загадочном отеле города, не заглянул бы в приоткрытую дверь. Однако то, что происходило внутри номера, не на шутку озадачило его, а загадочность приобрела ненавистный мистический оттенок.

Он увидел большую комнату, освещенную только мерцающим телевизионным экраном. На экране не было даже настроечной таблицы. Бегущие сверху вниз полосы показались Бобу обычным эфирным шумом. За столом, спиной к двери, сидел невысокий человек в черном плаще священника. Его длинные волосы свободно падали на плечи. Перед ним лежала раскрытая книга. Конечно, со своей позиции Мирошник не мог различить шрифта, однако формат, обложка, толщина блока — все определенно указывало на то, что это была Библия.

Боб задержался возле двери всего на несколько секунд. У него была профессиональная крадущаяся походка, и он носил мокасины с мягкими подошвами. Его шаги остались бы неслышными, даже если бы в коридоре не оказалось ковровой дорожки. Тем не менее длинноволосый как будто ощутил спиной присутствие постороннего. Он повернулся, слегка изменив положение тела, и Мирошник мгновенно запечатлел картинку тренированным глазом.

У сидящего было лицо неопределенного возраста. Вечный юноша или вечный старик. Стертая грань между всеприятием зрелости и радикализмом молодости… Человек улыбался. Плохо улыбался… В правой руке он держал гусиное перо. Перед ним лежала стопка очень старой на вид бумаги. А в глубине комнаты, в неосвещенном кресле, сидел еще кто-то. Мирошник увидел только бледный овал вместо головы, но ему стало не по себе. Это обезличенное пятно с растворившимися чертами тускло светилось, словно гнилушка на болоте.

Человек, переписывавший Библию, погрозил Мирошнику пальцем. Это был жест, исполненный благородства, отточенного изящества и безграничного превосходства. Детектив мгновенно почувствовал себя дремучим варваром, подглядывающим за представителями высокоразвитой цивилизации. В то же время ему стало совершенно ясно: его просветили насквозь, но не приняли всерьез. Так мог бы обращаться с паршивой овцой пастух, понимая, что та все равно никуда не денется.

Боб действительно осознал: некая ужасная мышеловка захлопнулась давным-давно, еще в минуту его появления на свет, а два существа, сидящие в мрачном номере отеля, — лишь статисты предопределения. Однако от этого страх не становился более понятным, и подавить его было ничуть не легче, чем вырваться из невидимой паутины, дойти до лифта на негнущихся ногах, спуститься вниз, пересечь холл и кивком головы попрощаться с новым ночным портье, заменившим беднягу Христиана Раковского.

* * *

До половины третьего ночи все было спокойно. Мирошник приготовился встретить самую глухую пору суток со стаканчиком горячего кофе из термоса, плеснув туда коньяку. Выпить он не успел.

Завидев старый черный автомобиль, бесшумно подкатывавший к особняку, Боб не стал суетиться. Он выплеснул содержимое стаканчика в окно и вытер ладони. Его тайное оружие всегда было при нем. Ему оставалось всего лишь вытянуть правую руку и приложить ладонь к лобовому стеклу. После этого нажатием на определенные точки он установил примерно десятиградусный сектор поражения. Мирошник опробовал «стиратель» на ближайшем подходящем объекте. Убедившись в том, что мерцание в саду погасло, он пожелал себе счастливой охоты.

Под кожей его ладони находился уникальный прибор, точного названия которого никто не употреблял ввиду его труднопроизносимости. Немногие, имевшие доступ к подобным штукам, называли их «стирателями». Это было не совсем правильно, зато просто и понятно. Прибор разрушал формирующий код глюков, что позволяло очищать от них пространство в радиусе до нескольких сотен метров.

Первая причина, по которой «стиратели» не производились серийно, была очевидна. Настройка на ДНК носителя превращала людей вроде Мирошника в редкие и чрезвычайно дорогие экземпляры живого оружия, требующие многолетней тренировки и подготовки. Случалось, что «стиратель» срабатывал только раз в жизни, однако и этого хватало с лихвой. Материальные затраты окупались чем-то более важным.

Другая причина малой численности «стирателей» заключалась в том, что накопления не происходило. В один прекрасный день каждый из них исчезал. Бесследно. Вместе с носителем.

Существовало подозрение, что их уничтожает сам «Абраксас» — и делает это, как только мощность противодействующего излучения достигает определенного критического порога. Если так, то Орбитальный Контроль позволял младенцам забавляться с потенциально опасными игрушками, а затем занимался их же «избиением». Одним словом, Ирод.

Мирошнику приходилось активизировать свой «стиратель» трижды, и в этом смысле он мог считать себя долгожителем. А все потому, что он умел вовремя остановиться, ограничивая расход энергии. Выгода, которую он принес Ассоциации, не шла ни в какое сравнение с полученной им скромной платой за труды. Но Мирошник не жаловался. Он был всем доволен. Он знал, что жизнь коротка, а он балансирует на шатком мостике над пропастью и ему никогда не перебраться на другой берег…

На всякий случай в левой руке он держал вполне обычный пистолет армейского образца с отсутствующими серийными номерами. Боб одинаково хорошо стрелял с обеих рук. Для того чтобы выстрелить из пистолета, достаточно было выставить его из окна, но детектив надеялся, что поднимать шум не придется. Это могло повредить его безупречной репутации.

Когда автомобиль, который сливался с темным фоном ночи, приблизился настолько, что стало различимо свечение, пробивавшееся из-под днища, Мирошник увидел то же самое, что видели сотни жертв Дьякона до него. В отличие от них, это зрелище не стало для частного детектива последним в жизни.

Водительское место было пустым. Сидящие сзади представляли собой только неподвижные силуэты.

Мирошник не стал делать эффектной паузы и прочих глупостей. Он активизировал «стиратель» последовательностью нервных импульсов, в которой содержалась вся необходимая информация о цели, дальности до нее и вероятной мощности противодействующего излучения. В таких случаях Боб не жалел энергии, хотя это плохо отражалось на его здоровье. В течение секунд Мирошник терял несколько килограммов массы, и на полное восстановление обычно требовалась пара недель в каком-нибудь тихом уголке с креслом, пледом и книжонкой. То есть Мирошник периодически превращался в безобидного пенсионера. О том дне, когда ему придется окончательно отправиться на покой, он думал без тревоги или сожаления.

Сейчас он ощутил то же самое, что и всегда: приступ дурноты, кислый вкус во рту, быстрое понижение кровяного давления. Как следствие, в глазах зарябило и потемнело. Сердце загрохотало, будто пневматический молоток. Ноги и руки, казалось, потяжелели втрое…

К счастью, это состояние «выпадения» длилось недолго. Придя в себя, Мирошник увидел обычный результат: глюк исчез. Но не полностью. То, что осталось, могло быть только примитивной матрицей — материальным предметом, используемым в качестве модели для поддержания формы. Насколько Мирошник понимал, такие матрицы не имели ограничений по размеру и материалу — тут важна была структура, а не масштаб увеличения.

Однако он впервые увидел ЖИВУЮ матрицу. Это его неприятно удивило, как будто обнаружилось, что он не устранил глюка, а казнил человека. В этом смысле Мирошник отличался известной щепетильностью…

Рост матрицы не превышал роста трехмесячного ребенка. Голая бледная фигура, несомненно, принадлежала женщине. Однако та была не карлицей, а просто уменьшенной копией с нормальными пропорциями тела. Из ее слегка вздутого живота торчали пучки каких-то белесых нитей, которые судорожно сокращались, словно были продолжениями мышц или нервных волокон. Но и они постепенно рассеивались, как будто плоть превращалась в дым.

Пока детектив раздумывал, не пристрелить ли бедняжку из жалости, у него появился более серьезный повод для стрельбы. То, что он посчитал нераспавшимися остатками декора, оказалось не кучей тряпья или грудой смятого металла, а человеком, лежащим на дороге в трех шагах от матрицы. На нем был черный плащ священника и ковбойские сапоги из змеиной кожи. Длинные вьющиеся волосы, распущенные по плечам, делали его похожим на средневекового принца.

Стоило этому красавчику поднять голову, как Мирошник мгновенно узнал тонкое смуглое лицо постояльца «Одинокого всадника» из триста шестнадцатого номера.

* * *

…Картафил проиграл очередную дуэль. Когда Дьякон испарился вместе со своей призрачной машиной, ему не пришлось долго искать причину. Похоже, падшие ангелы опять одерживали верх. Шанс спастись тоже оказался иллюзорным, как вожделенный покой смерти. Его, Картафила, подразнили несбыточной мечтой, чтобы снова отправить скитальца в путь, продолжающийся больше двух тысяч лет и напоминающий утомительный сон, в котором реальна только боль в моменты трансформации, а ускользающая истина всегда относительна. Он был белкой в кармическом колесе, вынужденной от голода щелкать отравленные орешки. Единственный способ отдохнуть — это остановить бег, но тогда мир вокруг начинал меняться с возрастающей скоростью. Поток, состоящий из миллионов материальных предметов, мелких и крупных событий неудержимо вовлекал в свое однонаправленное движение, пресекая жалкие попытки Картафила плыть в нужном направлении. Не было ничего, кроме этого потока, ничего бестелесного, что могло бы остаться вне, пропустить сквозь себя время, замереть в точке абсолютного покоя. Это — как свет, скорость которого всегда постоянна, но в таком случае чем отличалось сияние недостижимого рая от излучений «Абраксаса», порождающих глюков?

Картафил знал ответ: ничем. Поэтому он действовал соответствующим образом. Обстановка всегда определяла способ поведения, не оставляя никакого выбора.

Он подполз поближе к бледно-розовой матрице, которую Дьякон почему-то называл Лизаветой. Из ее глотки вырывались хриплые нечленораздельные звуки. Картафил сунул ей в брюхо ствол «форхэнда», вошедший в рыхлое вещество неожиданно глубоко, и нажал на спуск. Тело было отброшено на полметра; оно дернулось еще пару раз и замерло. Теперь можно было спокойно осмотреться.

Ни одного случайного прохожего. Обитатели ближайших домов наверняка попрятались. В наступившей тишине был слышен истошный лай запертой собаки…

Как только Картафил поднял голову, в глаза ему ударили слепящие лучи фар. Слишком яркий свет всегда предшествовал боли — для Картафила этот свет каждый раз выхватывал из тьмы краешек истины, которая, впрочем, никогда не становилась окончательной…

В его ужаленных светом глазах расплылись черные кляксы, но он все же выстрелил вслепую по фарам надвигающегося автомобиля. Потом удар в лоб, похожий на проникновение длинного гвоздя, вбитого невидимым молотком, заставил его успокоиться.

Как всегда, на время. Засвидетельствовать очередное чудесное воскрешение было уже некому.

Глава 19

Ты будешь повиноваться мне

В то время, как я руковожу тобой,

И жрать мусор,

Которым я буду кормить тебя.

Фрэнк Заппа

Прикончив длинноволосого красавчика единственным точным выстрелом между глаз, палач Ассоциации позволил себе немного расслабиться. Сказывались понесенные потери. Все тело охватывал невыносимый зуд, словно запаса крови внутри оказалось недостаточно, чтобы донести ее до тонких капилляров. Гул в ушах помешал Мирошнику услышать то, что в другое время он услышал бы гораздо раньше. Шестое чувство не изменило ему, однако сигнал пришел слишком поздно. Он ощутил чужое присутствие, движение за левым плечом, приближение опасности.

Боб затормозил и начал оборачиваться. В этот самый момент Мормон, догонявший его на нейтральной передаче, выстрелил ему в голову из дробовика зарядом, начиненным рублеными гвоздями. Машина частного детектива вильнула и врезалась в фонарный столб. Из-под капота повалил пар, который затянул багровое месиво, расплескавшееся на лобовом стекле.

* * *

Мормон, оставшийся на какое-то время в одиночестве, предпочел бы убраться с места перестрелки раньше, чем раздастся вой полицейских сирен. Однако его удерживало здесь чувство долга, которое было намного сильнее инстинкта самосохранения. Тем более что дома его никто не ждал. Он пожертвовал своей безмозглой самкой, когда Дьякон призвал его для служения (да и можно ли назвать это пожертвованием? Скорее, бесценным даром). Отправляясь в дальний путь, раздай долги. Мормон свято верил в идеалы и в то, что миссия, для которой он избран, должна быть доведена до конца.

Впрочем, он осознавал свое несовершенство, свою примитивность. Он не умел «переселять», как это делал Дьякон. Он умел только убивать неисправимых грешников и выжигать скверну. А ведь он хотел совсем другого, противоположного — давать новую, чистую жизнь…

Интуиция (или, возможно, извращенное религиозное чувство) не изменила ему. Через несколько секунд он уже завороженно наблюдал за формированием глюка. С некоторых пор это зрелище приводило его в почти экстатическое состояние. Оно означало, что недремлющее око Ангела все еще направлено вниз, на данную точку земной поверхности. И оно до сих пор излучает свет — истинную энергию, незримую, но животворящую. Да, он, Мормон, был свидетелем акта творения — почему нет? Его охватило благоговение. Ему захотелось опуститься на колени и молиться…

Пространство словно заполнилось жидкостью; зеркало поверхности, отразившей лицо самого Мормона, подернулось туманом; кольцевые волны распространялись во все стороны, унося обломки потерянных образов, а потом жидкость мгновенно вскипела. В этом пенящемся киселе, пронизанном мощным потоком излучения, зародилась и эволюционировала протоплазма, повторяя сжатый до предела миллионнолетний путь случайностей.

Мормон смотрел не мигая; даже в течение ничтожных промежутков времени происходило нечто похожее на фильм, прокручиваемый с бешеной скоростью. Например, он видел фигуры — множество фигур, не всегда человеческих. Некоторые распадались мгновенно, сразу после синтеза; другие существовали недолго и даже участвовали в призрачной войне. Со стороны это выглядело так, словно не вполне нормальный ребенок перебирает оловянных солдатиков. Можно было ручаться только за то, что выбор будет непредсказуемым.

Мормон не пытался угадывать. Он просто ждал возвращения хозяина, какой бы облик тот ни принял. Дьякон владел, кроме его жизни, еще и его судьбой.

Пока хозяин всего лишь примерял маски, морды, лица, тела — однако плоть, которую он стремительно наращивал, столь же стремительно разрушалась, словно где-то поблизости находился источник неощутимого ветра, мгновенно сдувающего идеограммы, составленные из праха ангельски умелой рукой, и сносящего в пустоту мертвый пепел. Скорее всего, это означало, что «стиратель» все еще работает, но на его поиски не было времени.

Мормона это ни на йоту не лишало веры — в конце концов, наступил самый расцвет сатанинского правления. Все, что мог сделать он, маленький, слабый человек, — это выполнить свой долг. Долг состоял в очищении громадной и безнадежно запущенной общественной помойки. И, как всегда, самое мерзкое и гнусное было замаскировано под прекрасное и чистое. Мормон уже давно научился избегать таких ловушек. Он не попал в нее и на этот раз.

С большим трудом он оторвал взгляд от того, что вполне могло оказаться отвлекающим маневром. Пока глюк корчился в «родовых» муках — причем сам был и матерью, и плодом, и пространством утробы, — Мормон неслышной походкой охотника приблизился к чугунной ограде особняка и подал знак двоим из своей команды. Пора кончать с девкой, стариком и сопляком, трехмерные изображения которых он видел незадолго до этого в бункере Дьякона.

Он с легкостью избавился от своей самки и неродившегося ребенка — Дьякон «переселил» обоих в свою вечную Колонию; все остальные значили еще меньше. Девка была красива какдьявольское наваждение, а мальчишка был мутантом, недоразумением, опечаткой, вкравшейся в Господний план и подлежащей исправлению. Мормону будет приятно выполнить эту работу.

Уничтожать, стирать грешную красоту нравилось ему почти так же, как жечь деньги. Земля и люди должны быть в меру уродливыми — чтобы не посягать на божественное совершенство. Но и не безобразными, чтобы средний мир не превратился окончательно в филиал преисподней…

С этими маниакально-устойчивыми мыслями Мормон крался через опадающий сад к черному ходу особняка, с подробным планом которого у него также была возможность ознакомиться. Он был готов к встрече со «сторожем» и соответствующим спецэффектам, включая зрительные и слуховые галлюцинации, однако тот, похоже, был стерт заодно с глюком. Кроме заряда во втором стволе дробовика, у Мормона оставалось еще восемь патронов в обойме пистолета с глушителем — все восемь с серебряными пулями. Это было что-то вроде его фирменного стиля. Почти наверняка бесполезно, зато символично.

Он беспрепятственно добрался до двери, проверил отсутствие разрядника, который мог бы превратить его в угольный столбик, и налег на дверь плечом. Как и следовало ожидать, та оказалась запертой, но Мормон знал, куда шел, и хорошо подготовился. Он достал из кармана куртки миниатюрную газовую горелку и вырезал кодовый замок. Это заняло не больше тридцати секунд. Вой полицейских сирен приближался, однако Мормон целиком положился на судьбу, то есть на Черного Дьякона и его слуг. Даже если речь идет о богоугодном деле, кто-то должен позаботиться об отходном пути…

За дверью была темнота, и Мормон опустил на лицо маску прибора ночного видения. От порога начиналась небольшая лестница. Узкий коридор уводил куда-то в серо-зеленую мглу. Гулкая тишина, отсутствие теней…

«Чертовски смахивает на затонувшую посудину», — подумал Мормон на свою беду. Эта мимолетная мысль сработала как спусковой крючок. Словно некий ловец накрыл сачком эфемерную бабочку в надежде пополнить свою коллекцию и та начала незаметно превращаться в чудовище. У Мормона возникли проблемы. Чем дальше он продвигался в глубину дома, тем сильнее становилась иллюзия пребывания под водой.

Вначале он ощутил нарастающее сопротивление среды. Когда он добрался до поворота, воздух уже приобрел свойства легкой прозрачной жидкости, что несколько замедляло движения. Давление на грудь заставляло дышать реже и глубже… При помощи специальной психической техники Мормону удалось убедить себя, что причина искажения — исключительно у него в голове. Однако ненадолго.

Он столкнулся с мощным противодействием, во много раз превосходившим возможности самого лучшего и дорогого «сторожа». Мормон поспешно врубил собственный постановщик помех, который мог если не полностью нейтрализовать противника, то хотя бы спутать тому карты.

Но и постановщик оказался неэффективным. За поворотом Мормон увидел водоросли, свисавшие с потолка и колыхавшиеся на манер зеленой бороды. Это движение было слишком медленным; взгляд увязал в подрагивающей и будто бы живой стене, на которой возникали невероятно сложные объемные узоры…

Мормон заставил себя идти дальше, гадая, чем же заняты сейчас двое его сообщников. Если они нападут одновременно, силы мутанта вряд ли хватит на то, чтобы удерживать круговую оборону. Однако пока все было тихо.

Мормон дошел до грязно-зеленого занавеса, отвратительного не только на вид, но, как выяснилось, и на ощупь. Когда его щеки коснулась мохнатая прядь, превратившаяся в гниющую руку утопленника, Мормона передернуло. Он пробормотал ругательство и понял, что дело плохо. Он попытался последовательно отключить органы чувств, очистить внутренний «мусоропровод». Это не помогло отогнать наваждение. Мокрый и липкий след на щеке отвлекал на себя драгоценное внимание. К нитям водорослей приросли ракушки; кое-где виднелись запутавшиеся кусочки рыбьего мяса. А по ту сторону колышущейся пелены могло оказаться нечто гораздо худшее — например, вполне реальный пистолет, нацеленный Мормону в лоб.

Впрочем, если так, он был бы уже мертв. Всенаправленный глюк обычно запускают только ради спортивного интереса. Мормон не думал, что мутант захочет с ним поиграть.

Невольно сжавшись и втянув голову в плечи, он шагнул сквозь водоросли… и едва не подвернул ногу на высокой ступеньке. Потеря равновесия и резкая боль на мгновение привели его в замешательство. Зато он попал в холл в точном соответствии с планом. Включенных источников света не было, поэтому Мормон остался в маске, которая неизбежно ограничивала поле зрения. Холл выглядел вполне обычно, если не считать рыб, лениво паривших под потолком.

Мормон лишний раз проклял малолетнего ублюдка и смирился с мыслью, что придется обыскивать все помещения по порядку. А дышать становилось все труднее. «Оказывается, тебе нужен акваланг, кретин». Он издевался над самим собой. Иногда это помогало. Сейчас — нет. Воздух обтекал трахею, как пена безвкусного шампуня. Этот эффект вызывал рвотные спазмы.

Мормону катастрофически не хватало времени. Сообщники или сбежали, или тоже барахтались в несуществующей «воде». Запасного плана у него просто не было. Настоящая внешняя опасность могла исходить откуда угодно…

Тут он увидел собственных двойников, синтезированных постановщиком помех и похожих на отражения в мутных зеркалах. Дышать сразу стало легче. Кажется, теперь мутант был вынужден решать вероятностную задачу. И на том спасибо. По крайней мере, у Мормона появился шанс убраться отсюда живым.

Он рано обрадовался. На поверхности стен, потолка, пола и предметов обстановки начали образовываться кораллы. Процесс, занимающий сотни лет, происходил прямо у него на глазах. За какую-нибудь минуту стена напротив покрылась корявыми наростами и стала похожа на дурацкий атолл. Заметно потеплело; во всяком случае, Мормон почувствовал жажду. Соль разъедала глотку. В прозрачном бульоне резвились рыбки веселых цветов; на диване распускались актинии; пепельница из богемского стекла превратилась в панцирного моллюска…

Теперь полузадохнувшийся Мормон пытался уцепиться за уцелевшие фрагменты прежней реальности. Он не всплывал. Уже кое-что. Сила тяжести была неизменной и неоспоримой. Он направился к широкой двустворчатой двери, которая вела в оранжерею, — ближайший путь для бегства. О другом он уже не помышлял.

Недоброе предчувствие не покидало его. Чуть позже он понял, в чем дело: снаружи не доносилось ни единого звука, хотя легавым давно полагалось быть на месте. И вряд ли причина идеальной тишины крылась в хорошей звукоизоляции.

Дыша, как астматик, он взялся за круглую ручку. На ее поверхности появились маленькие челюсти с треугольными зубками, тотчас впившимися Мормону в ладонь. Боль была вполне убедительной. Мормон застонал и судорожно рванул ручку на себя. О маскировке думать уже не приходилось. Единственное, на что он рассчитывал, — это на свою быстроту и меткость. В конце концов, десять минут назад он, любитель, чтущий Бога и пейнтбол, уложил профессионала…

Дверь поддалась. Из образовавшейся щели хлынула тягучая масса, к которой намертво прилипали рыбы. Больше всего она была похожа на огромный ком жевательной резинки. В сравнении с ним Мормон казался самому себе неповоротливой мухой со спутанными паутиной лапками. Возникла угроза увязнуть в липком дерьме, заполнявшем оранжерею доверху.

Он отступил на шаг и отдернул руку. В это мгновение он увидел отражение, мелькнувшее в одном из стекол, которые украшали створки двери и составляли примитивный витраж.

Грязно-серая тень обтекаемой формы стремительно выдвинулась из темноты коридора. Мормон побывал там совсем недавно. Чтобы обернуться, ему понадобилось чуть больше времени, чем обычно.

Акула! Похоже, тварь безошибочно выбрала его среди пяти или шести абсолютно идентичных фигур. Игра приближалась к концу. Мормон увидел пасть, усеянную колючками, загнутыми внутрь и растущими в несколько рядов. Он начинал уважать недоноска, создавшего такого «сторожа». Это был впечатляюще совершенный глюк, однако Мормон не сомневался, что игрушке далеко до тех кошмаров «во плоти», которые умел создавать Дьякон.

Очень скоро ему пришлось изменить свое мнение. Он замер, надеясь, что «изделие» реагирует на движение. Напрасно. Шестиметровый кархародон, смотревшийся в просторном холле как меченосец в аквариуме, атаковал Мормона, сшибая по пути мелкие предметы вроде торшеров и ваз, обросших ракушками и потерявших первоначальную форму.

Мормон лихорадочно прикидывал, какой может оказаться степень достоверности глюка, и решил не рисковать. Он выстрелил из дробовика, когда расстояние между ним и акулой сократилось до семи-восьми шагов и продолжало стремительно сокращаться. Поэтому прицеливание оказалось излишним. Его движения были доведены до автоматизма — несмотря на то, что ноги уже увязли в «трясине». Разумеется, он попал, и заряд картечи превратил жаберные щели акулы с левой стороны в лохмотья. Из рваных ран хлынула темная жидкость, которая расползалась, будто чернильная клякса или катаракта, поразившая хрусталик. Вернее, оба хрусталика в глазах Мормона…

Тварь слегка повело в сторону, ее тело несколько раз содрогнулось. Затем акула перевернулась на спину, и Мормон преждевременно поздравил себя с успехом. Тут же последовал резкий атакующий бросок.

За мгновение до контакта с глюком у Мормона возникло ощущение слабой ударной волны. Он успел сообразить, что это значит, и записал себя в покойники. Похоже, не обошлось без вмешательства Мозгокрута. Впрочем, это не повлияло на желание Мормона пожить еще немного.

Он отшвырнул бесполезный дробовик, на перезарядку которого уже не оставалось времени, и несколько раз выстрелил из пистолета, пытаясь попасть в акулий глаз. Последние две пули ушли прямиком в акулью пасть, похожую на вскрытую консервную банку, а спустя ничтожное мгновение Мормон увидел там же собственную откушенную руку. Пистолетная рукоятка была зажата в кулаке.

Тошнотворное облако крови расплылось перед его лицом — почти неотличимое от черной пелены, что заволакивала мозг в результате болевого шока. Удар чего-то массивного и шершавого пришелся ему в грудь, выставленное вперед плечо и лоб. Мормон получил сильнейший импульс. Он проломил своим телом застекленную дверь оранжереи и вылетел в горячий сумрак, смахивающий на тесто и наполненный смутно знакомыми запахами.

Это были типичные ароматы городских помоек, к которым Мормон привык с детства, — гниющих фруктов, какой-то химии, мокрого дерева, картофельных очистков… Оказалось, что в памяти сохраняются именно запахи, а не картинки прошлого или голоса исчезнувших людей. Эти запахи проникли сквозь мглу кратковременного полузабытья, когда Мормон еще не мог слышать, видеть и связно соображать. С их помощью был запущен механизм новой иллюзии; сломанная и восстановленная музыкальная шкатулка воспроизвела неизменный мотивчик…

Придя в себя, Мормон осознал, что вцепился левой рукой во что-то обжигающее. Ладонь, казалось, пылала от адской боли, и в то же время она будто приросла к акульему боку. Плакоидная чешуя вонзилась в кожу сотнями миниатюрных крючков. Вместо правой руки осталась уродливая культя, из которой все еще истекал багровый туман — неестественно медленно, словно цветной газ в каком-нибудь дешевом шоу. Маска прибора слетела с лица, но теперь она была и не нужна — вокруг сиял жалящий электрический свет.

Когда зрение восстановилось окончательно, Мормон обнаружил, что держит в объятиях существо, порожденное больной фантазией язычника. Язычником он, естественно, был в детстве. Именно так он представлял себе то, что могло заманить в озеро глупого человека из сказки. Сам он испытывал вместо соблазна омерзение и страх… Существо было чем-то вроде дохлой раздувшейся русалки с вертикальным акульим хвостом, белым брюхом, отвисшей грудью и жабрами вместо ушей. Более того, «русалка» оказалась беременной.

Зеленоватое лицо приблизилось, и Мормон узнал свою благоверную. На мгновение отступила даже испепеляющая фантомная боль. Он невольно отшатнулся и заметил, как дрогнули веки, окаймленные бахромой наросших водорослей. Под ними обнаружились желтые глазные яблоки, лишенные зрачков.

В этих маленьких круглых зеркальцах Мормон увидел себя — обалдевшего и раздавленного, — а также своих двойников, нанизанных на какое-то подобие светящегося шнура. Шнур тянулся изо рта мальчишки-мутанта, которому было на вид лет шесть, не больше. Мутант беззвучно кричал, и от его глотки радужными кольцами разбегались волны искажений. Достигнув Мормона, волны сразу трансформировались в эмоции, минуя стадию образов. Тот даже не подозревал, что ужас может иметь столько разнообразных оттенков…

Изъеденные рыбами губы «русалки» приоткрылись, обнажив ряд неровных зубов и огромный фиолетовый язык, по которому ползла улитка.

— Я ждала тебя дома, дорогой! — произнесло существо, влажно чавкая и поглаживая живот. — Где ты был так долго?

В короткие секунды агонии наваждение отступило. Пространство очистилось, водоросли и кораллы исчезли, акула растворилась. Перед стекленеющими глазами Мормона вдруг оказалась та самая девка, которую он собирался прикончить. Он выполнил только часть задания. Мормон понял, что совершил непростительную ошибку. Щенок остался жив.

…Шлюха умирала от страшных ран, нанесенных Мормоном. Ее платье было разодрано в клочья, нежная грудь разворочена картечью, из пулевого отверстия в шее хлестала кровь. Но в глазах девушки запеклось тупое, животное удовлетворение.

* * *

Хасан (внешне — неизлечимо больной и изрядно сдавший за последнее время инспектор Резник) вошел в холл и бросил мимолетный взгляд на красивую парочку, в обнимку испустившую дух. У парня была отрублена правая рука, а грудь девки кто-то превратил в решето. При жизни она могла бы украсить любой гарем к востоку от Дона. Впрочем, Хасан тотчас же о ней забыл.

Он поставил на низкий столик керамический контейнер. Малыш, сидевший в кресле, убрал со столика ноги, обутые в полуразвалившиеся кроссовки, и несколько секунд пристально рассматривал доставленный товар. Видимо, удовлетворившись осмотром, он кивнул и бросил Хасану:

— Свободен!

Не произнося ни слова, тот сложил ладони перед грудью, поклонился и направился к двери, испытывая необычайную легкость, почти эйфорию от внезапно обретенной независимости. Это чувство доминировало и подавляло все остальные, включая инстинкт самосохранения. Клон отпустил Хасана на волю. Но и в этом «освобождении» содержался некий подвох. Нити были перерезаны; марионетка падала в пропасть, наслаждаясь последним полетом…

Хасан вышел на крыльцо особняка и начал спускаться по ступенькам. Он был убит первой же пулей, выпущенной полицейским снайпером после того, как не отреагировал на приказ остановиться, встать на колени и положить руки на затылок.

Глава 20

Я так устал от борьбы с собой,

Проведу немного времени

В мотеле «Тьюника».

Тони Джо Уайт

Любой другой на его месте решил бы, что все позади. Но не старик. Бегство — это тяжелая, изнурительная работа, просто катастрофа для истерзанных нервов! И все представляется в десять раз худшим, когда не знаешь точно, кто тебя преследует.

Он сидел на месте пассажира в кабине грузовика, мчавшегося прочь от города со скоростью около ста километров в час. Кроме него в кабине никого не было.

Малыш запрограммировал бортовой компьютер. Судя по тому, что старик был еще жив, а грузовик цел, он сделал это неплохо, обнаружив еще один из своих скрытых талантов. Клон позаботился также о прокладке оптимального и наименее опасного маршрута. Единственное, о чем он не подумал, это о температуре в герметически закрытой кабине. Установка искусственного климата была отключена. Только Господь Бог знал, как старику жарко! Но если Господь при этом наслаждался прохладой в разреженных астральных высях, то бедняга курьер страдал, запертый в тесной коробке, под аккомпанемент низкого гула. Вдобавок его пронизывала вибрация, которую создавал мощный двигатель. При отдельных сильных толчках, когда грузовик встряхивало на выбоинах дороги, вполне можно было откусить себе кончик языка. А вскоре старик почувствовал и нехватку кислорода.

Казалось бы, он должен был обрадоваться, когда грузовик сбросил скорость и начал тормозить. Самое время прийти в себя, осмотреться, проветриться, остыть. Заодно и отлить. А потом — дальше, дальше на юг, пока кошмар и причина кошмара не останутся позади, отделенные лесами, реками, пустыней, горами и границей Коалиции… Старик прокручивал это в своих скудно-однообразных мыслях, словно с каждым новым метром спадало напряжение, таял страх, отступала смерть. Но ничего подобного — с таким же успехом он мог приближаться к гибели. Старик многого не понимал, однако кое-что прочно засело в подсознании.

Малыша не было рядом. Клон ехал в первом грузовике. Видимо, на тот случай, если возникнут непредвиденные обстоятельства и придется корректировать курс. Маленькому паршивцу наверняка пришлось потрудиться, чтобы статус неприкосновенности и класс «0» были присвоены каравану, состоявшему из бензовоза и трех контейнеровозов с пустыми контейнерами. Тем не менее на каждом красовались символы, обозначавшие радиоактивный груз и хорошо различимые в почти полной темноте в результате фотоусиления.

Старик не знал, на что рассчитывал Мицар, маскируясь столь примитивным образом. Может быть, хотя бы на то, чтобы обезопасить себя от соло. Но Черного Дьякона ведь не обманешь…

В отличие от контейнеров, бронированная цистерна бензовоза была полная. Запаса горючего должно хватить до самого конца. И даже останется кое-что для братьев-монахов. Однако до цели, возможно, доберутся не все…

Итак, четыре машины, ни одного профессионального водителя и, насколько старик понимал, ни одного профессионального охранника. Те двое, появившиеся незадолго до отъезда, похожи на кого угодно, только не на наемников с лицензией. Зато бензовоз полон. Поэтому старик не видел серьезных причин для остановки. Жара и духота не в счет. Лишь бы убраться поскорее и подальше от владений дьявола.

В отсутствие Мицара он чувствовал себя гораздо свободнее. Примерно как цепной пес, с которого сняли ошейник впервые за много лет. И теперь он не знает, куда бежать. И зачем. И нужно ли бежать вообще…

Впрочем, Малыш оставил ему в наследство кое-что похуже своего физического присутствия.

* * *

(Незадолго до этого старик получил приказ спать. Малыш по-прежнему берег его — значит, еще ничего не закончилось.

Вначале старику приснился зловещий звук — дыхание тысяч человек, не сопровождаемое топотом. Как будто все они занимались любовью в абсолютной темноте… Потом возник город, сотканный из тумана, сумерек и полустертых изображений на дешевых открытках. Проклятый город, из которого старик сбежал когда-то, но, как выяснилось, поводок не оборвался, а оказался очень длинным.

Старик двинулся на звук, чтобы найти людей в каменном лабиринте своего одиночества. Он должен был присоединиться к кому-то — единственный шанс не пропасть, не исчезнуть без следа. Это было вроде заклинания реальности: я существую, пока другие знают обо мне…

Вскоре он увидел шевелящуюся серую массу, которая напоминала медленно накатывающуюся свинцовую волну. Улица впадала в огромную площадь, мощенную булыжником и обставленную мрачными домами, похожими, в зависимости от освещения, либо на пораженные кариесом зубы, либо на костяшки домино. Во сне масштаб восприятия непрерывно менялся, что раздражало и казалось довольно утомительным. Старику представлялись то муравьи, ползущие по столику в казино, накрытому стеклянным колпаком, который имитировал небо, то гиганты-атланты, прогуливающиеся среди мегалитических развалин.

Выйдя на площадь, старик остановился. Колонна состояла из тысяч людей с просветленными лицами, медленно бредущих мимо. На него никто не обращал внимания. Звук человеческого дыхания разносился далеко в неподвижном затхлом воздухе. По-прежнему только дыхание — словно все они призраки, нанизанные на дыхательные аппараты. Если отвлечься от этого, в шествии не было ничего странного. Старик уже встречал подобных одержимых и раньше. Судя по их виду, это были неокоммунисты, совершавшие ежегодное паломничество к Мавзолею Ким Ир Сена. Все одеты в полувоенные серые френчи. На груди у каждого, включая женщин, — нашивка с надписью «Йозеф» (проклятая заноза, которую невозможно выдернуть из памяти!). Кроме того, старик разглядел мешочки из красного бархата, в которых паломники носили обломки другой святыни — разрушенного московского Мавзолея. Если бы все обломки были, как утверждалось, подлинными, из них можно было бы выстроить средней величины небоскреб.

Серая змея, состоявшая из сегментов-Йозефов, казалась цельной, несмотря на зазоры между телами. Старик понял, что ему вряд ли удастся преодолеть эту живую реку…

Когда масштаб сновидения в очередной раз изменился, он увидел, что колонна движется по кольцевой улице, опоясывающей площадь, а что-то похожее на Мавзолей находится в середине. Причем не обошлось без какого-то топологического фокуса, ускользавшего от понимания, ибо «кольцо» на самом деле оказалось восьмеркой, петли которой не пересекались, а как бы повисали на разных уровнях.

Старик стоял, читая: Йозеф, Йозеф, Йозеф… Бесполезно. Ничто не пробилось сквозь скорлупу. А потом и город растворился, и звук дыхания сменился рокотом двигателя…)

* * *

Терминал оказался смехотворно маленьким — не больше портативного компьютера. Эта штука, смахивающая на серый кейс из огнеупорной керамики, находилась в полуметре от старика и была доступна как никогда. При желании он мог пощупать ее пальцами. И не только пощупать. Впрочем, запретное желание возникало ненадолго.

Порой его так и подмывало открыть замки и заглянуть в кейс. Трудно поверить, что ради столь незначительной по размерам вещи кое-кто отдал жизнь. Однако дело было, конечно, не в размерах — старик и вправду отупел, но не до такой же степени. Дело было в том, что Терминал мог оказаться поврежденным. От этой мысли темнело в глазах. Неужели все напрасно?!

Он долго боролся с искушением проверить, но так и не решился. Кто он такой? Что он понимает в Терминалах? Разве он сумеет отличить поврежденный от целого? Старик отказался даже от мысли хотя бы взглянуть на него. Это было бы величайшим кощунством — все равно что выпить кока-колы из Грааля в жаркий день…

(А ведь действительно жарко. Кажется, плавится мозг.)

Он вытер пересохшие губы влажной от пота ладонью и смахнул соленые капли с ресниц. Снаружи темнело. Впереди все так же сияли две кровавые звездочки — габаритные огни головного грузовика. В зеркалах заднего вида расплывались радужные пятна — отблески фар бензовоза, идущего следом. По обе стороны дороги мелькали деревья редколесья. Почему-то это действовало старику на нервы. Он слишком привык к открытым пространствам. Или Малыш приучил его? Медиум все еще чувствовал себя использованной перчаткой. Теперь, после нескольких нейрохирургических операций, перчатка уже не была стерильной. И что с ней сделает Малыш? Выбросит — или?..

Еще один мучительный вопрос: почему Терминал доверили самому слабому в группе? Клон вполне мог подставить его под удар, пожертвовать уязвимым звеном. Старик был не настолько самонадеян, чтобы думать, будто Мицар испытывает к нему нечто большее, чем безразличие. Для клонов не существовало привязанностей, не говоря уже о «сыновних» чувствах. Это была еще одна причина, чтобы не прикасаться к священному ящику…

Впереди слева появился широкий просвет, заполненный слабым неоновым сиянием. В ту же минуту грузовик начал тормозить, подчиняясь внешней команде, поступившей по радио. «Какого черта?» — прошептал старик. Частокол стволов, мелькавших справа, распался на отдельные вертикальные линии. Деревья выглядели будто мертвые телеграфные столбы, на которых забыли обрубить сучья.

В кювете лежал перевернутый грузовик с прицепом, похожий на издохшего динозавра. Судя по глубоким выбоинам в асфальтовом покрытии, автокатастрофа была ужасающей. Поблизости виднелись свежие следы траков. Мощный бульдозер очистил трассу совсем недавно.

Неоновое сияние усиливалось. Вскоре показалась громадная плешь, посреди которой торчали коттеджи. К дороге примыкали отстойник и заправочная станция. Сияние исходило из неразличимого пространства над единственным коттеджем, который мог сойти за жилой. Надпись «Мотель „Лесная поляна“» висела в воздухе, будто кто-то расписался флуоресцентной краской прямо на тускло-сером фоне сумерек…

Что-то тут было неправильно.

Старику понадобилось время, чтобы осознать это. Его охватывала паника. «Не надо останавливаться!» — почти проскулил он, заклиная судьбу и случай, а главным образом того, кто распоряжался и тем, и другим. Если Малыш и «услышал» его скулеж, то вряд ли придал ему значение.

Старик совершенно искренне считал, что останавливаться здесь и сейчас — это чистое безумие. Слишком малое расстояние отделяло их от города. Они ехали всего каких-нибудь пару часов. «Уже темнеет, идиот! Слишком опасно», — напомнил ему почти механический голос автомата из справочного бюро, который размещался в рассудочной области сознания и уцелел несмотря ни на что — даже на «терапию», проведенную клоном. В этой области уже нельзя было ничего нарушить. Либо дважды два по-прежнему равно четырем, либо медиум годится только для психушки…

Действительно, никто, кроме смертников и самых отчаянных придурков, не ездит ночью. Но разве сейчас — не крайний случай? И разве команда Малыша состояла не из отчаянных придурков?..

* * *

(Жара и время.

Два фактора, мешающие концентрации. И если первый действует далеко не всегда, то второй является постоянным и практически непреодолимым.

…Они сидели в узкой тени минарета. Солнце палило так, что воздух казался жидким и даже думать было трудно. Но тогда старик еще мог позволить себе сверхусилие. Он был молод, наивен, горяч и еще не понял, что в борьбе против Темного Ангела все средства хороши.

Когда доступные методы не помогали, он повторял набор заученных фраз, постепенно, с течением времени превратившихся в заклинания. Это были «хорошие» заклинания. Ведь он всем желал добра и свободы…

Итак, он говорил и действительно верил в то, что говорил. Шейх Низзам слушал его со снисходительной улыбочкой, будто школьника, выучившегося считать по пальцам до десяти и на этом основании разглагольствующего о Числах. Но, кроме натуральных, были еще десятичные, не говоря уже об отрицательных…

Старик (мужчина, а не старик) отдавал себе отчет в том, что самые чудовищные вещи, да еще преподнесенные соответствующим образом, способны вызвать в слабых человеческих душах ответный сладостный трепет, преклонение, мрачный восторг. Он приводил примеры: потрясающие юношеское воображение ритуалы нацистов, впечатляющую имперскую эстетику коммунистического монстра, суперконторы типа НКВД или Моссада. Да, явный трепет, который язык не поворачивался назвать священным. Это было бы кощунством, впрочем, вполне безобидным… В каждом живет маленький убийца, трусливый и беспощадный зверь, лишенный комплексов, зовущий и подталкивающий в темноту. Кто-то подчиняется зову, кто-то блуждает в сумерках, кто-то возвращается к свету. Но никто не застрахован от непоправимой ошибки. И где он, истинный свет?

Восторг? Именно так. А еще — завороженность. Сверхсила завораживает. Это особо касается абсолютного зла. Абсолютным злом он считал тогда нечто непреодолимое, даже если оно являлось всего лишь химерой, порожденной сознанием. Но, вероятно, подобные химеры — это и есть самое страшное? Люди начинали вольно или невольно служить тому, чего они не в силах победить. Это была наихудшая и наипошлейшая «новость» с тех пор, как кучка неврастеников бюрократов распяла Иисуса Христа.

Низзам смеялся.

Они сидели очень долго, и что-то было не так, а потом старик вдруг замечал, что тень минарета неподвижна.

— Время… — шептал Низзам. — Ох уж это время…)

* * *

Грузовики уже сворачивали с трассы на огромную пустую стоянку. Бетонное поле тянулось до самой границы территории мотеля, обозначенной сетчатым забором, который был взломан во многих местах наступающим лесом. Черное пятно вокруг затемненных коттеджей не могло быть ничем иным, кроме как выжженной травой. Не мотель, а пепелище…

Надпись, начертанная в воздухе на манер мифического пророчества, не давала старику покоя. Вскоре он понял, в чем дело. Буквы были изъедены червоточинами, будто гнилые плоды. Надпись была составлена из гнутых трубок. Из разбитых ламп… Неужели Малыш поглупел или потерял чутье? Мотель — прекрасная уединенная ловушка. Это было ясно даже старому полуидиоту. Но клон, видимо, считал иначе.

Двигатели заглохли почти одновременно. Грузовики выстроились в ряд в двадцати метрах от дороги. Бензовоз поместился между ними, словно самый мелкий и слабый зверь в стаде.

Блокировка замков отключилась. Старик открыл дверь и выбрался наружу. Едва он ступил на бетон, как испытал короткий укол адской боли. Теперь Мицар не церемонился. Он обращался со своим медиумом просто и грубо.

Пришлось вернуться и взять Терминал. Старик держал его бережно, словно величайшее сокровище. Впрочем, так оно и было…

Вылезая из кабины, он убедился в том, что движение разрешено и путь свободен. После чего поплелся к административному коттеджу, не обращая внимания на остальных дублеров. Тех было двое: маленький, желтолицый — и огромный, похожий на евнуха, с бородой, растущей от самых глаз.

Малыш шел последним. На его ангельском личике застыла победная улыбка. Это вовсе не значило, что он недооценивает Мозгокрута. Наоборот, он считал большой удачей, что ему позволили добраться хотя бы до этого места. Прорываться дальше, не разделавшись с погоней, мог только жалкий трус или глупец.

* * *

Двумя новыми приобретениями клона были японец Хоши и иранец Михраджан. Оба — из остатков старой интернациональной гвардии Хасана, разгромленной спецслужбами Коалиции. Фанатиков к тому моменту истребили полностью. Они умирали в первую очередь; некоторые — добровольно. А выжившие из числа бывших боевиков подвергались многолетнему воздействию Орбитального Контроля. Теперь это был человеческий материал, который требовал деликатного обращения.

Как взрывчатка.

Клон не доверял ни Хоши, ни Михраджану. Обоими Мицар мог пожертвовать с легкостью. С ними было приятно работать. Они не задавали вопросов и не жаловались на судьбу. Их перевоспитали задолго до встречи с клоном. Ну а Малыш избавлял слуг даже от рудиментарного страха. Он умел подделывать свое влияние под «божью волю», независимо от того, что каждый понимал под этим.

Для «сотрудничества» с Хоши и Михраджаном глубокое вмешательство не потребовалось. Эти двое были вполне готовы к тому, чтобы следовать предначертанному пути. Они оказались почти идеальными солдатами. Оба относились к смерти как к окончательной награде, хотя и не торопились на тот свет.

Когда бывший инспектор Резник выволок Хоши и Михраджана из глубокого подполья, ему не пришлось долго убеждать их в том, что старый хозяин действует под новой маской. Хватило совместных воспоминаний и некоторых интимных подробностей. На их месте сам Хасан был бы куда более недоверчивым. По крайней мере, он дождался бы результатов зондирования.

— Откуда ты взялся? — как-то спросил Малыш у японца. (Это был контрольный вопрос в духе Низзама. Что бы ты ни ответил, все равно ошибешься.)

— Священный ветер. — Краткий ответ, непроницаемое лицо. Японец вызывал уважение. Такие когда-то таранили американские крейсеры. Возможно, теперь Хоши предстояло поразить цель посущественнее.

В случае с неграмотным иранцем даже сверхкороткий диалог оказался излишним. Встретив хозяина после четырехлетнего перерыва, Михраджан ничего не сказал. Он просто не мог. У него был отрезан язык. Когда-то давно Хасан сделал это лично. С тех пор он уже не волновался насчет немого. Тот стал его тенью. Простая операция: ты ломаешь собаке лапу, затем лечишь ее — и собака навеки твоя, душой и телом. С людьми то же самое: одних привязываешь к себе любовью, других — болью, третьих — неизбежностью. Причем любовь — самое ненадежное средство. Страдание и пытка обеспечивают намного более прочную связь…

Четыре года немая «тень» работала уборщиком в каком-то канна-баре и терпеливо сносила унижения вроде пинков под зад. Такие, как Михраджан, умели ждать, даже если для этого понадобилась бы целая жизнь.

* * *

…Иранец и японец были вооружены пистолетами, старик — нет. Малыш не доверял ему оружия — и правильно делал. У того случались приступы такой глубочайшей депрессии, что оставался, пожалуй, единственный выход из тупика. Но этот выход клон надежно перекрыл.

Сквозь металлические жалюзи на окнах административного коттеджа пробивался свет. Старик не думал, что тут есть постояльцы. Может быть, одна-две тачки спрятаны в гараже. В остальном мотель выглядел… словно рай во сне.

Это сравнение пришло старику в голову неожиданно и оказалось настолько точным, что он ухмыльнулся. Тишина; безлюдье; прохладный ветер; загадочная тьма; невероятное сияние, обозначающее нечто, утраченное навеки… Ну да — в точности рай. Неудивительно, что здесь не видно пока ни единой живой души.

Старик и сам не знал ни одного истинного праведника, за исключением, может быть, Низзама. Впрочем, Низзам находился где-то по ту сторону добра и зла… Значит, рай из сновидения? Что за бред! А виной всему эта неоновая вывеска, бесстыдно сияющая среди самой темной ночи в его жизни — ночи, когда спасение казалось таким близким. Холодный свет в разбитых лампах и в отсутствие электрического тока…

Так, то ухмыляясь, то впадая в тоску, он добрел до коттеджа, протянул руку к двери и постучал, ожидая получить порцию раскаленного свинца в живот. Кишки сводило от этого предвкушения…

Потом старик вдруг понял, что ему нужно в сортир — и притом прямо сейчас. Он беспомощно огляделся по сторонам. Михраджан, который стоял чуть в стороне, понимающе оскалился, показав обрубок языка, и принял Терминал на хранение. По низкому лбу иранца скатывались ручейки пота и исчезали в густых бровях. По щеке ползала муха, все сильнее запутываясь в волосах бороды, будто в паутине. А еще одна чистила лапки, усевшись прямо на глазное яблоко. Тут и мертвого передернуло бы. Однако иранец даже не моргал.

Старик с трудом оторвался от этого зрелища. Его подташнивало. Малыш легким движением подбородка указал ему на кабинки, стоявшие на некотором удалении позади заправочной станции. Старик двинулся туда почти бегом, очень довольный тем, что в скором времени освободится не только от скопившегося дерьма, но и от Терминала.

Слишком просторные штанины заплетались вокруг тощих ног. Он так торопился, что чуть не упал. За его спиной заскрежетал засов. Послышалась музыка и низкий женский голос…

* * *

Он миновал заправочные колонки. Аромат бензина был слабым, едва ощутимым. Похоже, тут давно никто не заправлялся. Гораздо более сильным оказался запах гари, доносившийся со стороны выжженных полян. По бетону перекатывались комки грязи и пепла.

Четыре кабины выстроились в ряд. Это были стандартные примитивные коробки со сварным каркасом из стального уголка и обшивкой из листового металла с общей крышей и отверстиями, прорезанными автогеном. Из них тоже давно выветрились все специфические запахи. Три двери из четырех были широко распахнуты.

Старик и сам не сумел бы объяснить, почему он не сунулся ни в одну из свободных кабин, хотя у него была веская причина спешить. Иногда его трусость проявлялась в виде довольно странных поступков. Он потратил пару лишних секунд на то, чтобы добраться до самой дальней, закрытой кабины, вставить палец в отверстие и дернуть дверь на себя. Та распахнулась с ржавым стоном.

Неужели он ожидал, что какой-нибудь придурок будет торчать здесь, заслышав шум приближающихся машин? Конечно, нет. Еще меньше он рассчитывал увидеть внутри кабины служащего мотеля.

Точнее, бывшего служащего.

* * *

Равиль Бортник не сказал «Привет!», «Добро пожаловать!» или «Надеюсь, вам у нас понравится!». Он даже не сказал «Проваливай отсюда, чертов педик!». Он не мог ничего сказать. В его легких уже начался процесс разложения, и оставшееся в них ничтожное количество воздуха было изрядно разбавлено продуктами гниения. Бортник был повешен на собственном ремне, который глубоко врезался в горло. Это обстоятельство до неузнаваемости изменило лицо трупа, превратив его в синий вздувшийся мешок.

Равиль не повесился, а был повешен. Старик четко улавливал разницу, поскольку сначала увидел изуродованные босые ноги Бортника, и там, где тот шаркал подошвами по стенкам, дергаясь в петле, остались следы ободранной ржавчины. По вывалившемуся языку и открытым глазам мертвеца ползали мухи. Это сразу же напомнило старику Михраджана. Но Михраджан был жив, чего не скажешь о бедняге в сортире. Вдобавок ко всем имеющимся неприятностям к Бортнику уже подбирались муравьи, спускавшиеся по ремню с крыши сортира.

Старик не мог определить, сколько времени прошло с момента смерти. По правде говоря, он ни о чем таком и не подумал. Он даже сохранил прежний ритм дыхания. Невероятно, но он не издал ни звука и не побежал сломя голову обратно, под защиту клона и пистолетов. Вместо этого он быстро расстегнул брюки, деловито завернул за угол и облегчился с такой скоростью, словно страдал кровавым поносом. И только потом скорчился от нахлынувшего на него черного ужаса и долго не мог разогнуться.

Облик повешенного отпечатался в мозгу в таких подробностях, как будто перед глазами болталась фотография, прилепленная скотчем ко лбу. Даже неоновое сияние, которое служило фоном для всего этого кошмара, слегка померкло. В поддельный рай ворвался ураган страха и пронесся, оставив после себя вихри едкого пепла и тучи дохлых ворон, а те, что уцелели, галдели о смерти и разрушении…

Старик сжал руками череп, чтобы выдавить оттуда наваждение, и захлопнул рот, чтобы не заорать. Это вдруг стало самым главным — не заорать. Молчать, не навлекая на себя еще худшую беду…

В тишине и параличе прошла вечность, на протяжении которой он ощущал себя подожженным растением. Огонь едва не добрался до единственного капилляра внутри хрупкого ствола, по которому струились жизнетворные соки. «Растение» стряхнуло опаленные листья, вырвало из земли корни, избавилось от стиснувшей его коры и снова превратилось в почти человека.

Старик неверным шагом двинулся в сторону административного коттеджа, надеясь, что через минуту или две будет не слишком поздно убраться отсюда… Если остальные еще живы. О другом исходе он боялся даже думать. Без поддержки и руководства со стороны клона он был полным ничтожеством.

Глава 21

Женщина-колдунья, держись от меня подальше!

Тони Джо Уайт

Уже в десяти шагах от коттеджа он понял, что с Малышом все в порядке. По крайней мере, пока. Теплая волна какого-то чувства, похожего на любовь или радость по случаю обретения дома (но точно не любовь), накрыла его. Все здесь было поддельным — даже эмоции, щедро расточаемые клоном, словно искусственные запахи эссенций из бутонов пластмассовых цветов.

На первый взгляд ничего не изменилось. В отдалении чернел лес. Лента дороги была пуста. Тихо потрескивали остывающие двигатели грузовиков. Вывеска так же полыхала украденным болотным огнем. Мотель выглядел уютным, приятным во всех отношениях местечком для отдыха, почти оазисом спокойствия в пустыне насилия, садизма и произвола. Тем более странно, что этот невероятный заповедник до сих пор оставался неприкосновенным.

До старика наконец дошло, какого штришка недоставало для полноты иллюзии. Не хватало охраны. Обычно хозяева подобных не слишком доходных заведений не могли позволить себе нанять профессионалов. Поэтому чаще всего уединенные заправочные станции, мотели, придорожные закусочные и прочие привлекательные для «диких» объекты грабежа охраняли столь ненавистные старику собаки. Милые собачки вроде тех, озверевших, которые однажды чуть не загрызли его до смерти. И загрызли бы, если бы не Малыш. Это случилось в самом начале их путешествия, на краю пустыни…

Его передернуло при воспоминании о том случае. Будь старик повнимательнее, он давно заметил бы сетку вольера, поблескивавшую на заднем дворе. Но ему было не до наблюдений и сопоставлений.

Из коттеджа доносилась музыка, которая ему нравилась давным-давно и которая так же давно была объявлена дьявольским порождением и запрещена повсюду на мусульманских территориях. Это был горячий архаичный джаз. Черные свингеры старались вовсю. Жаркие пронзительные звуки медных духовых таранили уши и жирными волнами накатывали на диафрагму. Старик ощутил мощную, возбуждающую витальный центр качку даже через дверь. А когда он открыл ее, то расплылся в глупой улыбке. Труп, висевший в сортире, вдруг показался нереальным, как нелепая картинка на странице, случайно выскользнувшей из другой книжки сказок.

Интерьер коттеджа вполне оправдывал его самые лучшие ожидания. Все было исполнено пристойности в добром старом духе. Дубовая доска с ключами; брелоки в виде шишек с выдавленными на них номерами; десяток потертых кожаных кресел, принявших очертания некоего универсально-усредненного седалища; потемневший от времени линолеум; холодильник эры округлых форм; телевизор без этих новомодных штучек для одушевленных придатков; антикварный приемник «Штромберг-Карлсон» 1932 года, из которого изливался поток свинга; наконец, импровизированная низкая стойка из составленных вплотную друг к другу трех столов-бюро. Столы были из тех, за которыми когда-то писались безопасные заменители снотворного вроде «Оливера Твиста», «Игры Джеральда» или «Доктора Живаго».

Главный приз торчал по ту сторону стойки. Это была огромная негритянка, о которой старик безнадежно грезил в пору полового созревания. Она (или ее точная копия)жила тогда в его квартале. С тех пор прошло по меньшей мере лет сорок, но «старушка» нисколько не изменилась. Воспоминание о ней сохранилось в памяти старика, как мертвое насекомое в янтаре. Он вдруг обнаружил его под слоем бесформенного и безликого шлака.

Она покачивала крутыми бедрами в задаваемом оркестром ритме страстной случки; ее шарообразные груди умопомрачительно тряслись, будто два дирижабля, угодивших в грозовой фронт; белки и зубы сверкали выскобленной слоновой костью; губы напоминали разрезанную сосиску.

Старик огорошенно взирал на пневматическую мамашу. На вид той было уже за сорок, однако она еще не растеряла животной энергии. К его полной неожиданности в нем вдруг пробудилось атавистическое вожделение, дремавшее последние лет десять. Он был погребен в невидимой скорлупе, сквозь которую не проникали соответствующие импульсы. Мартина и Жанна тоже были аппетитными самками, но старик испытывал к ним не больший интерес, чем, например, к куклам. А вот сейчас скорлупа треснула.

Впрочем, был повод подозревать, что и это — лишь очередная издевательская шутка клона, отпустившего вожжи с непонятной целью. Трое спутников старика наблюдали за представлением, развалившись в креслах. Старику показалось немного странным, что Мицар никого не отправил стеречь грузовики, но вскоре он забыл об этой мелочи.

Михраджан и Хоши хлебали холодное пиво из запотевших бутылок, а Малыш с детской жадностью дул пепси-колу. Его капюшон, конечно, был натянут на голову (правильно — зачем пугать даму раньше времени?). Иранец похлопывал себя по жирным ляжкам и периодически издавал восторженное мычание.

Старик с тревогой уставился на Терминал, лежавший на полу. Ему казалось, что святыня заслуживает более деликатного обращения…

Японец был, как всегда, невозмутим. Старик подозревал, что тот, если понадобится, прирежет негритянку с таким же безучастным выражением лица. Одного взгляда в сторону Малыша было достаточно, чтобы понять: сообщать о своей находке пока не стоит.

Очередной номер завершился барабанным брейком и истошным воплем звенящей меди, после чего хозяйка убрала звук и похлопала себя по литым бокам, отдирая платье от вспотевшей кожи. Под платьем ничего не было. Старик снова почувствовал головокружение от жары и близости сочного куска разогретой плоти.

— Значит так, ребятки, — сказала негритянка, хватая с доски ключи (она даже не спросила, куда подевался четвертый водитель!). — Берите третий коттедж. Там два трехместных номера, входы с разных сторон. Вам места хватит. Вода в цистерне, сортир во дворе. Если появятся «дикие», стрелять не советую. Коттедж спалят — вас поджарят, мне убыток. За ребеночком присматривайте…

Тут клон беззвучно засмеялся.

Хозяйка мотеля поводила глазами и явно передумала задавать следующий вопрос, который мог оказаться неуместным и опасным. Вместо этого она наклонилась к мальчику:

— Эй, малыш! Тебе не жарко, а?

Не дождавшись ответа, она проворчала:

— Симпатичный малый. Не спрашиваю чей…

— Правильно делаешь, — заметил японец, глядя в пустоту.

Похоже, у негритянки складывалось впечатление, что пацана украли и везут на юг, чтобы продать богатому любителю мальчиков. Тут, за чертой города, это не обещало ей ничего, кроме неприятностей. На всякий случай старик шагнул к стойке и сказал:

— Он со мной.

Михраджан издал вой, означающий хохот.

Хозяйка уставилась на старика с неожиданным интересом.

— Что-то ты бледно выглядишь, папаша. Ты, случаем, не больной?

Вместо ответа он облокотился на стойку и пошарил взглядом в поисках оружия. Ничего не обнаружив, спросил:

— Ты тут одна?

Она ухмыльнулась, кивнула и навела на него две свои боеголовки. Должно быть, это означало, что она и сама может за себя постоять. Как ни странно, он ей верил. (Но кто же тогда повесил того беднягу в сортире?) Потом негритянка наклонилась к самому уху старика и прошептала, почти обсасывая его губами:

— А тебе меня мало? Заплатишь — и это все твое…

Он начал вспоминать, есть ли у него деньги. До сих пор Малыш решал все проблемы без них. Между ног происходила довольно приятная смена сезона. Сейчас старик с радостью отдал бы наличные, лишь бы снова почувствовать себя живым человеком, а не муляжом с рудиментарной нервной системой. Зато деньги нашлись у Хоши. Тот заплатил за коттедж, выпивку, стоянку и заодно за ужин, который, как заявила хозяйка, будет готов через час.

Тем временем старик отыскал в заднем кармане джинсов крупную купюру, сложенную вчетверо, многократно побывавшую в воде и сильно потертую на сгибах. Он не мог взять в толк, откуда она появилась. К сожалению, он был почти уверен, что купюра годится только для прикуривания. Старик подвинул ее в сторону негритянки, пряча под ладонью. Малыш наблюдал за ним с циничной ухмылкой, дико смотревшейся на его юном чистом личике.

Хозяйка накрыла сухую кисть старика своей влажной лапкой и сказала вполголоса:

— Часиков в одиннадцать. Будь один, дорогуша. Я тебя обязательно навещу.

Потом повернулась, вытащила из холодильника еще три бутылки пива и ловко сковырнула крышечки. Старик оценил ее мощный круп и мечтательно воззрился на пивную пену, которая заливала стойку с вкрадчивым шипением. Он давно не слышал более приятного звука. Потом он ощутил вкус, и это действительно был вкус самой жизни.

Итак, пиво, необъяснимая свобода от притязаний Малыша и недвусмысленное обещание любви, полученное от проститутки. Две вещи из трех были явной, вопиющей и опасной липой, но пока он наслаждался…

Хозяйка подтолкнула к нему затрепанную книгу регистрации постояльцев. Между страницами была заложена шариковая ручка со следами зубов.

(Он должен был расписаться. Почему именно он? Ах да, он же присматривает за сопляком!)

Старик открыл книгу и тупо уставился на разворот. Страница оказалась почти пустой, если не считать пятен жира и мумифицированного долгоносика. Последняя запись была сделана давно и датировалась декабрем минувшего года. Буковки, похожие на разбегающихся в панике насекомых, составляли короткий кривой ряд: «Савл, Дамаск».

Старик прочел это и решил, что регистрация не обязательна. Вряд ли хозяйка будет настаивать, когда у двоих парней пушки. К тому же он не помнил своего имени. Уже много лет он в нем просто не нуждался. Однако имя (но чье же?!) вдруг всплыло из подсознания, как обломок кораблекрушения или сундук утонувшего матроса.

Адам Тодт.

Неужели его на самом деле так звали? О черт! «Адам» — это звучало чересчур одиозно!

Он обернулся. Лицо Малыша было непроницаемым. Ну и шуточки у этого ублюдочного лилипута! Впрочем, даже ублюдком его не обзовешь…

Старик с трудом нацарапал в книге «свое» имя и название пункта назначения — город Бейт-Ляхм. Убогая конспирация… Пальцы отвыкли от тонкой работы. Запись получилась едва ли разборчивой. Тем не менее хозяйка повернула книгу, прочла его каракули, хмыкнула и сказала:

— Я Веспер. Расслабься, милок!

Он был не прочь последовать ее совету. Он хотел попросить, чтобы она сделала радио погромче, и тоже отдохнуть, сидя в кресле и слушая джаз. Свободных кресел хватало…

«ЗА МНОЙ!!!»

Приказ клона хлестнул по мозгам, будто кто-то подал повышенное напряжение на вживленный в них электрод. Чертовски обжигающий электрод!.. Бутылка с остатками пива упала, выскользнув из руки старика, но не разбилась. Негритянка вполголоса выругалась.

Трое ждали его за дверью. Он вышел вслед за ними, и сильный ветер, дувший вдоль трассы, высушил слезы, которые выступили на глазах от кратковременной боли. Ветер дул с юга, из мест, заменявших родину. Этот ветер часто становился причиной засухи, но сейчас, в конце апреля, он принес влажное тепло и свежесть.

Поскольку у старика было стойкое ощущение, что здесь ему, вероятно, и придется сдохнуть, он внимательно глядел по сторонам. Теперь, когда совершенно стемнело, «Лесная поляна» казалась декорацией к давно снятому фильму, которую забыли снести. Воспоминания, запоздалое пробуждение, встреча с юношеской любовью… Слащавая мелодрама, но с плохим концом.

Коттеджи выглядели заброшенно и жутковато. (Точь-в-точь домики людоеда из сказки «Мальчик-с-пальчик». Мальчик давно вырос, но так и не отыскал в чаще дорогу домой…) Ровный свет, источаемый вывеской, напоминал сияние грошовой луны. Полые трубки, обтекаемые ветром, издавали жалобные стоны. Снова начиналась заунывная тоскливая песня, лившаяся будто из черноты космоса и когда-то сводившая Равиля Бортника с ума.

Теперь Бортнику было все равно. Он висел в сортире на брючном ремне и вряд ли сумел бы вылезти из петли без посторонней помощи, даже если бы вдруг начался внеочередной Судный день. Но старик не уступал ему по части впечатлительности. И у того и у другого подобные звуки вызывали приступы паранойи. Ледяные иголочки вонзались в спинной мозг. Повсюду мерещились глюки…

Старик семенил за Малышом, стараясь не отставать. Улучив момент, он нагнулся и сообщил куда-то в жерло капюшона:

— В сортире труп.

Клон даже не замедлил шага.

— Ну и что? С каких пор ты стал бояться жмуриков?

Этот риторический вопрос привел старика в замешательство, но ненадолго.

— Мы все здесь сдохнем, — сказал он обреченно и убежденно.

Мицар остановился, потом приказал старику опуститься на колени и скрючиться.

Теперь их лица находились на одной высоте. Старик смотрел, как шевелятся черви… нет, губы… Под капюшоном происходило что-то жуткое. Может быть, это Алькор всего лишь «заворочался» во сне…

— Повтори, — потребовал клон.

— Ты хочешь подохнуть здесь? Я — нет, — тихо пробормотал старик, обмирая от ужаса. Он нарушил правило игры, которое не стоило нарушать ни в коем случае. Он не завопил только потому, что Малыш не позволил ему этого.

— Глупец, это прекрасное место для смерти! — сказал клон с такой безмятежностью и таким презрением к жизни (своей и чужой), что проняло даже такого ущербного в эмоциональном отношении человека, как старик. Тот осознал, что является всего лишь живой игрушкой. Пока еще живой. Игрушка может быть сломана в любой момент — и о ней вряд ли стоит сожалеть… Если ему суждено умереть здесь, то лишь потому, что Малыш не придает никакого значения факту его существования. У клона свой сценарий. О да, эти святоши из «Револьвера и Розы» вырастили настоящее чудовище. С благими намерениями — чтобы продлить жизнь, осчастливить человечество. В который уже раз со времен гениального студента Франкенштейна совершается подобная ошибка? Но теперь она станет фатальной…

Старик медленно высвобождался из тисков ужаса. В паху было мокро. Зато попутно выяснилось самое главное: мотель — действительно ловушка. И Малыш в курсе дела. Для кого-то из его спутников это означало смертный приговор. А заодно пропуск в рай.

Старик с тоской подумал о том, насколько легче ему было раньше, когда он принадлежал клону целиком — душой и телом.

* * *

Они подошли к коттеджу под номером три, выведенным краской на стене. Домик оказался деревянным павильоном с двускатной крышей и двумя пристроенными верандами. Хозяйка была права: готовый костер, осталось только поднести спичку. Одна дверь обращена к дороге; другая, тыловая, пока не видна. Судя по толстому слою грязи и пепла на полу веранды, никто не селился тут как минимум пару месяцев.

Малыш приказал старику взять Терминал, вручил ему ключ и велел запереться в дальней комнате.

— Я один? — тупо переспросил старик, не веря в то, что его, безоружного, оставляют без охраны.

— Боишься темноты, папаша? — ядовито поддел Хоши тонким голоском гейши.

— Мы будем рядом, — уточнил Малыш. — Если что — постучишь в стеночку. Ступай!

Чувствуя себя червем, уже насаженным на крючок и заброшенным в реку, которая кишит голодной рыбой, старик обошел вокруг коттеджа. Сзади кто-то щелкнул зажигалкой. Потянуло запахом травки…

Удивительно тихая ночь. Чуть ли не пикник времен его беззаботного детства. Он находился в очень похожем состоянии бессильного инфантилизма. Он ждал, что вот-вот из темноты появится его отец, пропахший дымом костра и запахом жареного мяса, погладит по головке, уложит спать — и можно будет ни о чем не беспокоиться до самого утра. А утром они вместе вернутся в безопасное и спокойное место…

Но как он ни пытался вызвать в памяти образ отца, в сознании возникало нечто другое — маленькая скрюченная тень, силуэт с непропорционально большой головой без ушей. Двуликий монстр в детской куртке с капюшоном…

* * *

Он ожидал, что придется сражаться с проржавевшим замком, однако этот можно было открыть и гвоздем. В дальнем углу веранды, за дачным столиком лежало что-то темное, пятнистое, лохматое. Стена отбрасывала глубокую тень, поэтому Адам Тодт не сразу разглядел, что это. А когда разглядел, то почувствовал слабость в ногах.

Он долго колебался. Такое соседство ему, мягко говоря, не нравилось. Да и кому понравилось бы? Предметы, лежавшие в углу веранды, не были снятыми шкурами или дохлыми собаками. Это были матрицы. Незадействованные — пока.

Старик боялся неопределенности. Однако он сомневался в том, что Малыш захочет сменить коттедж или комнату. Адам и так испытывал сегодня терпение клона, переступив границу дозволенного.

Поэтому Тодт юркнул за дверь и заперся изнутри. Затем перевел дух и осмотрелся. Главным образом, он искал то, чем можно забаррикадировать дверь, как будто всерьез надеялся отсидеться. Напрасное занятие — сквозь щели жалюзи единственного окна проникало слишком мало света.

Все же он нащупал на стене клавишу выключателя. Удивительно, но в этом заброшенном, ветхом домишке, из всех щелей которого сквозило, был свет! Голая лампочка под потолком тихо затрещала, будто сверчок-зомби. При пониженном напряжении свечение красноватой спирали было тусклым, но вполне достаточным для того, чтобы найти дорогу от двери до кровати. Тем более что кровать оказалась двуспальной. Старик уже забыл, когда ночевал с таким комфортом.

Пару минут он раздумывал, куда спрятать Терминал. В комнате находились стенной шкаф, холодильник, тумба для телевизора без самого «ящика», стол, два стула и телефонный аппарат с обрезанным сетевым проводом. Узкая дверь вела в душевую, в которой остались лишь куски труб и горка битого кафеля. В конце концов Адам положил Терминал в изголовье, погасил свет и рухнул поперек кровати, не обращая внимания на затхлый запах старого одеяла и поднявшуюся пыль.

Обычно он отключался почти сразу же, как будто кто-то (теперь он знал — кто) вынимал из него батарейки. На этот раз старик долго не мог заснуть. Он грезил о литых прелестях Веспер. Потом он услышал треск дерева и возню за стеной. Не иначе как Михраджан подвергал испытаниям на прочность кровать в соседнем номере…

Постепенно Адам стал различать во мраке щели жалюзи и холодильник, похожий на надгробный камень из белого мрамора. Сон не шел. Страх и вожделение — не лучшие ингредиенты для снотворной смеси. Тишина время от времени нарушалась. То антенные трубки загудят на ветру, то сук треснет, то вдруг раздастся дробный стук маленьких ножек, будто где-то бегал ребенок. Иногда возникали голоса за стеной.

Тодт, который был мазохистом со стажем, живо представил себе, что Веспер пришла на запах денег или еще хуже — попала под влияние клона, и сейчас обслуживает Михраджана и Хоши, а Малыш равнодушно наблюдает за оргией, пополняя свою бездонную копилку человеческих пороков, чтобы когда-нибудь в будущем воспользоваться этим. И главное, ему будет из чего выбирать. Рано или поздно (лучше поздно) обязательно наступает время дергать за струнки святости, героизма, альтруизма, любви или за толстую струну греховности. И значение приобретают уже не сами поступки, а то, что совершаются они по команде извне…

Вот кто-то сдавленно закричал — так, как кричат в ночном кошмаре полузадушенные подушкой. Похолодев до кончиков пальцев, Адам Тодт узнал нечленораздельный утробный вой толстого иранца. Что бы это ни значило, Адам не собирался выскакивать из комнаты, будто жестяной заяц в тире. Он только поглубже зарылся под одеяло и стал ждать гостей.

В течение неопределенного промежутка времени он лежал, вздрагивая от малейшего шороха и постепенно утрачивая чувство реальности.

* * *

…Она рождалась из темноты, как когда-то в древности белокожая красавица богиня из пены. Темнота вытесняла ее, расцвечивая лиловым свои самые глубокие сгущавшиеся тени. Лиловыми казались даже белки ее глаз и жемчужины зубов, блестевшие между мягкими створками. Набухала плоть; струилась размороженная кровь… Наибольшие усилия потребовались, чтобы соткать скрученные в спирали волосы из предельной черноты. Потом и волосы отделились от материнской среды, и на них заблестели капли влаги.

Темнота, жидкая, как нефть, отступала, собираясь в лужи, рассеченные узкими золотистыми спицами света. Это был слишком яркий свет, пробивающийся в щели жалюзи. Все выглядело так, будто снаружи взошла полная луна. Порождение Тьмы и Луны — Черная Лилит — приближалось к оцепеневшему Адаму во всей своей силе…

Он очнулся. Что это было — явь или сон? Веспер стояла над ним, опираясь на спинку кровати. Он лежал неподвижно, будто покойник, и даже не пытался гадать, каким образом она прошла сквозь запертую дверь. А также о том, где она оставила свое слишком тесное платье. О некоторых вещах лучше вообще не думать…

При легчайшем движении по ее неправдоподобно гладкой коже пробегала волна бликов, словно дрожало тонкое металлическое зеркало. Чередующиеся полосы света и тени придавали ей совершенно неземной вид. Она напоминала ему отделенную переднюю часть помеси кентавра и зебры. Возможно, у нее даже были копыта, как у дьявола…

— Соскучился, малыш? — прошептала негритянка, взгромождаясь сверху, и он убедился в том, что с ее ступнями все в порядке. Она не случайно назвала его «малышом». С ней он снова возвращался в прошлое, снова обретал целомудрие и наивность, снова терял девственность…

В течение следующих сорока минут он получил все, чего был лишен долгие годы, чего недоставало в юности из-за поспешности и глупости, и все, что только мог себе вообразить. Усталости как не бывало. Удовлетворение превратилось в самую изощренную пытку.

Веспер — это была ожившая и одушевленная машина желаний, которая чутко реагировала на смену импульсов, визуализирующих тайные фантазии. Она умудрилась идеально соответствовать даже его скромным мужским возможностям. Ох, этот огромный лилово-черный леденец!.. Старик испытывал глубокую благодарность к тому, кто делает намеченным жертвам такие поистине царские подарки, — независимо от того, чья это была охота. Он дал заманить себя в приятную ловушку и уже не помышлял о сопротивлении или бегстве.

Тем не менее во время изнурительно тягучего наслаждения, когда Веспер, сидя на нем, показывала, чего можно достичь, играя мышцами живота и паха, он заметил татуировку на ее теле — там, где начиналась густая лобковая поросль. Если бы по этому месту предварительно не прошлись бритвой, вряд ли можно было бы увидеть эмблему «Черной Богородицы» — женской негритянской экстремистской организации, запрещенной на всей территории Коалиции еще раньше, чем «дьявольская» музыка.

Это объясняло не все, но многое: в частности, наличие трупа в сортире и отсутствие охраны. Старик внезапно прозрел. Оказывается, дело в маленькой детали — нескольких каплях туши, введенных под кожу. И теперь он уже не уверен в том, что развлекается с глюком… Это был тот редчайший случай, когда он предпочел бы стать жертвой иллюзий Мозгокрута.

«Богородицы» с их идеалом тотального террора прославились патологической жестокостью по отношению к белым, особенно мужского пола. Тодт понимал, что у него нет ни единого шанса. Впрочем, если бы Веспер этого хотела, она бы давно его прикончила. Он не отличался ни быстротой, ни сколько-нибудь внушительным телосложением.

Выходит, игра намного сложнее, а ставка — не его жалкая жизнь. Почти наверняка Веспер тут не одна. Ее сообщницы могли выжидать удобного момента в десятке укромных местечек. Если «Богородицы» тоже охотились за Терминалом, значит, они его уже почти получили.

Он освободил руки и постучал в стену, не очень надеясь, что кто-то придет ему на помощь. Веспер чиркнула спичкой и закурила сигарету. При свете резко вспыхнувшего огонька ее лицо показалось Тодту маской, похищенной из музея. В прорезях шевелилось что-то чуждое и угадывалось присутствие другого существа…

Она не была совершенством. В одних местах кожа лоснилась от пота, а там, где ее покрывала пыль, кожа была матовой и казалась более… мертвой.

Вдруг зазвонил телефон. Адам чуть не подскочил от неожиданности, но негритянка придавила его ноги своим роскошным телом. Она лениво потянулась к трубке, словно раскормленная ленивая пантера, а он не мог отвести глаз от обрезка провода, свисавшего из аппарата.

Он услышал дребезжание мембраны и тонкий, почти детский фальцет. Так звучал голос Хоши, когда тот открывал рот, чтобы произнести угрозу. Случалось это крайне редко, но всякий раз неизменно вызывало такие же ощущения, как прикосновение опасной бритвы.

— Все в порядке, — сказала Веспер в трубку, выпуская дым из ноздрей и становясь похожей на дракона с глазами из слоновой кости. — Отвали.

Она бросила трубку на рычаг, подняла ногу и несколько раз напрягла мышцы, словно изучала их работу и расположение.

— Ненавижу желтопузых, — заявила она вдруг. — У них члены маленькие. А этот твой приятель-толстяк… Кто ему язык отрезал?

Адам пожал плечами. Он действительно не знал.

— Хреновое дело! Так что ты тут, дорогуша, единственный полноценный мужик. — Она вызывающе потрясла бедрами. — Тебе понравилось? Может, прокатишься еще раз?

Но он уже чувствовал себя сухофруктом, запеченным вдобавок в микроволновой печи. Он апатично следил за «Богородицей», не понимая, чего она ждет. Его можно было брать голыми руками, а Малыша и компанию сжечь заживо прямо в коттедже.

Вместо этого она сделала немыслимую вещь: обняла его своими большими мягкими руками и тихо запела песню, которую в детстве пела ему мать, чтобы он поскорее заснул. Он думал, что давно забыл и мелодию, и слова, однако сразу же узнал их, и на глаза навернулись слезы. У песни был простенький мотивчик, но это была далеко не колыбельная: что-то о погибшем корабле, о женщине, оставшейся на далеком берегу, и безнадежном ожидании…

На мгновение он действительно поверил, что попал в какую-то жуткую машину времени и вернулся в прошлое, в ласковые материнские объятия. У Веспер был даже запах матери и голос матери, хотя в темноте он не различал ни черт ее лица, ни цвета ее кожи. Все сливалось, струилось и оплывало в жидком тумане слез. И теперь уже чудесным казалось не возвращение в уютную детскую постель, а страшный сон о взрослой жизни и путешествии сквозь годы…

Еще большим чудом было то, что после этого он все-таки заснул, убаюканный старой печальной песней, как будто выдохнул из себя страх, а добрая мама Веспер способна была защитить его от любой опасности, от грядущего зла.

Он не видел, как ее темное гладкое лицо превратилось в морщинистую маску белой старухи. Очень белой. Белой, как цвет погибели…

Старуха задрала голову к луне, словно крыши не существовало вовсе, и завыла по-собачьи.

Снаружи раздался ответный вой десятка песьих глоток.

* * *

До полуночи Адам Тодт предавался приятным и статичным цветным сновидениям, похожим на живопись примитивистов.

В пять минут первого начали прибывать гости.

Глава 22

Тише, малыш! Не говори ни слова

И не думай, что шум, который ты слышишь, —

Это только зверь под твоей кроватью,

В твоем чулане, в твоей голове.

Группа «Металлика»

Зеленый фургон с надписями на бортах «Закрытое акционерное общество „Мыловаренный завод“» и выключенными фарами подкатил к мотелю на нейтральной передаче. Стрелки всех указателей на приборной доске были на нуле, за исключением спидометра. Человека, сидевшего за рулем, это не смущало. Его не смущало и то, что он забрался среди ночи так далеко от города и представлял собой отличную мишень для соло. Он вообще не был озабочен собственной безопасностью. Он выполнял задание Черного Дьякона. Это было очень простое задание, и он уже справился с ним на девяносто пять процентов.

Остановив машину неподалеку от заправочной станции, водитель вышел и открыл заднюю дверь. Сегодня фургон был пуст, хотя и вонял псиной (а теперь еще и человеческими пóтом, кровью и мочой — Дьякон сдержал свое слово). Пуст, если не считать запасного колеса и кубического контейнера, на боку которого детским почерком было выведено «Ники Первый». Какой-то шутник из свиты Дьякона сделал эту корявую надпись фломастерами веселеньких цветов.

Водрузив контейнер на бетонное основание одной из колонок, водитель нажал кнопку на его верхней панели. Ошибиться трудно — кнопок всего две. Они явно были позаимствованы из бытовой рухляди. На левой имелась надпись «Stand by», на правой — «Воспроизведение». Когда водитель нажал правую, ровное зеленоватое свечение индикатора, благотворно влиявшее на его нервную систему, сменилось возбуждающе-красным.

После этого Дьякон советовал водителю уносить ноги. Тот решил, что так и сделает — но только чуть позже. Вначале он хотел лично насладиться шоу. Он уже знал, на что способен хозяин, — чего стоило одно только побоище в «Дилижансе»! Подобные зрелища не надоедали, с Дьяконом скучать не приходилось. Водитель с живодерни надеялся, что и за пределами города случится нечто столь же сногсшибательное.

Он забрался в кабину с чувством выполненного долга. Жаль, нож сегодня не пригодится. Этой ночью он будет только зрителем. Впрочем, ему достался лучший и бесплатный билет…

Водитель закурил, наблюдая за контейнером. В дым и пепел превратилась половина сигареты, прежде чем он заметил, что в тени колонки тоже сгущается дымок приятного голубоватого оттенка. Оптический эффект напоминал мерцание включенного телевизионного экрана в отсутствие передачи. Этот дымок постепенно приобретал очертания человеческой фигуры. Мерцающий призрачный силуэт был приземистым и пересеченным линиями, словно нарезанный кусок сыра, а верхние конечности казались похожими на висящие крабьи клешни.

— Что за хреновина?.. — пробормотал водитель, выплевывая окурок и на всякий случай поднимая стекло. Через несколько минут он убедился в том, что кабина фургона не является надежной защитой не только от пуль соло, но и от Ники.

Ники Первого и Последнего.

* * *

Адам Тодт открыл глаза и уставился в темноту. До этого он бродил по галереям детских образов; каждый был осколком былого счастья, заключенным в рамку из человеческих костей (из его костей); их отделяли друг от друга непроницаемые стены бесплодного существования. Мать (Веспер? Глюк?), закутанная в искрящиеся меха, смотрела на него с портрета в костяной раме, потом помахала ручкой (рама при этом превратилась в окно уходящего поезда), затем удалилась в гулкую темноту (окно стало квадратным срубом колодца)… Вода, черная вода, бездонная глубина… Жизнь вышла из воды; жизнь уходит в воду…

Вдруг он почувствовал жало в затылке. Кто-то умудрился проколоть иглой тончайшую ткань сновидений, а потом продеть нить реальности в игольное ушко грез.

Старик испытал нечто необычное. Он будто стоял на пороге двух миров, колеблясь, какой из них выбрать. Один мир был вполне безопасен и обещал легкую смерть после призрачной полужизни. В другом звучал отдаленный колокол тревоги, разбивая гулом вязкую тишину галерей и все больше напоминая биение сердца в стрессовом состоянии.

Этот «звук — ощущение — пульс» отличался от обычного сигнала клона к пробуждению. По приказу Мицара старик просыпался мгновенно, даже не осознавая перехода и не испытывая ничего, кроме, может быть, усталости. Сейчас же он почувствовал тяжесть иного рода. Бремя ответственности и свободы, которое ненадолго приняла на себя добрая мамочка Веспер, снова свалилось на него, когда он обнаружил себя в остывающей постели. Уже не в колыбели, но еще и не в гробу, а в двуспальной кровати. Он один. Совершенно беззащитный. С Терминалом, положенным в ногах, будто рака со святыми мощами. В некотором смысле это и были мощи, только не органические, а кремниевые. И еще у него отняли «соску» — нечто, порождавшее позитивные эмоции во время наведенного сна…

Постепенно реальность окутала его, запустила в мозг сотни змей и полностью завладела вниманием. Он увидел очертания предметов в комнате и услышал шорох собственного дыхания. Ветер снаружи стих; во всяком случае, не раздавалось песен, нагоняющих животную тоску.

За стеной тоже господствовала тишина. Эта тишина была обманчивой, словно фальшивый бриллиант, который кажется настоящим, пока не проведешь им по стеклу.

…Кто-то провел по стеклу.

* * *

Спустя несколько минут Адам мог соображать достаточно связно. Например, он додумался до очень неприятных вещей. Кто-то будет играть с ним, бросая из «объятий» клона в объятия Веспер, а затем в отрезвляюще-ледяной и безысходный вакуум инфантилизма, пока… пока в нем самом не перегорит некое реле, переключающее мозги с внешнего «кино» на внутреннее. Адам Тодт был очень близок к тому, чтобы возненавидеть себя и свою слабость, однако и эта эмоция была подвержена переключению.

Дрожь в руках… Дрожь во всем теле… Дрожь, не оставляющая выбора. Состояние, когда необходимо двигаться, иначе можно сойти с ума. Неважно, окажется в конце концов тревога ложной или нет. Впрочем, ложных тревог не бывает…

Адам заметил слабый свет, пробивающийся откуда-то снизу. Свечение инферно, проникающее сквозь вещество… Он перекатился на край кровати и вытянул тощую шею.

Светились отпечатки босых ног — судя по размеру, женских. Цепочка следов протянулась к входной двери, как будто ночная гостья ненароком потопталась в луже жидкого фосфора. Адам вдруг испытал сильнейшее желание поцеловать их — ведь это были отпечатки ступней «Богородицы». Дикое желание исчезло так же неожиданно, как возникло. И тут снаружи донесся нарастающий шум автомобильных двигателей.

«Началось», — подумал Тодт почти радостно, получив подтверждение того, что он не безнадежный параноик.

Он вскочил и начал поспешно одеваться, натягивая на себя вторую, настоящую кожу, потому что его собственная давно истлела и сквозь дыры задувал ветер страха, леденивший внутренности. А сердце… Сердце трепыхалось в потоке крови, грозившем прорвать плотину и затопить насос… Адам застегнулся на все пуговицы, схватил Терминал и пошел к двери, стараясь не наступать на светящиеся следы.

* * *

Пейзаж в очередной раз претерпевал невыносимую метаморфозу. Невыносимую — потому что кусочек Адама Тодта, еще мысливший рационально, не мог смириться с противоречиями. С тем, что видишь, нюхаешь и слышишь, трудно спорить, если только органы чувств действительно принадлежат тебе. Адам уже не был в этом уверен. У него возникало неописуемое ощущение распада — уши, ноздри, глаза, даже вкусовые рецепторы будто находились где-то за сотни метров от той веранды, на которой он стоял. Может быть, даже высоко в небе, потому что не хватало воздуха, а звездные лучи вонзались в зрачки. И в то же время все будто происходило не на открытом месте, а в затхлом павильоне с идеальными декорациями.

От коттеджа номер три по зыбкой земле протянулась лунная дорожка. Сама луна скатывалась за пологий холм. Следы Веспер вливались в сияющую тропу, как остатки воды в пересыхающем русле притока. По тропе брела женщина. Адам видел ее со спины; женщина была белая и, судя по фигуре, совсем юная. Контуры ее ног напоминали изрезанную заливами береговую линию на мелкомасштабной карте.

Из-за коттеджа раздавался грохот барабанов. Тропа уводила вверх по склону и терялась на черной лысой вершине. Там не было никого и ничего живого — сплошь пепел и гарь, означавшие, что Равиль Бортник выиграл последний раунд в борьбе с наступающей растительностью. На какое-то мгновение старику показалось, что это ТОТ САМЫЙ ХОЛМ, перенесенный по прихоти Мозгокрута в другое время. Правда, спустя два тысячелетия истлели не только кресты, но и череп Адама. Без скрепляющих прах крови и пота холм грозил рассыпаться, как слепок из пересохшего песка…

Барабанный бой не прекращался, оказывая на старика почти гипнотическое действие. По черному склону метались лучи света, бьющие из фар. Там, где они падали на землю, разверзались могилы. Из них высыпались кости, складывались в идеограммы, пространственные головоломки, фрагменты скелетов, пляшущие и трясущиеся под действием вибрации, которой Тодт пока не ощущал…

Он с трудом оторвался от этого завораживающего зрелища и начал обходить коттедж, даже не заметив, что веранда опустела. Малыш все уладит — в этом Адам не сомневался. Надо только попасть в сферу влияния клона, максимального радиуса которой он не знал. Во всяком случае, раньше не являлись пределом десятки километров. Расстояния, которыми измерялась территория мотеля, были гораздо меньше, однако старик до сих пор не почувствовал зова.

Он завернул за угол и понял, что успел как раз к началу представления, на котором хотел бы остаться только зрителем.

Стоянка превратилась в арену. Грузовики и бензовоз были на прежнем месте. Теперь к ним прибавились длинный черный лимузин с непрозрачными стеклами, мотоциклы «диких» и нелепая старая машина, испускавшая такое же гнилостное сияние, как следы женских ног на полу коттеджа. На мачте громоотвода вращалось что-то огромное, лишь отчасти напоминавшее флюгер. Несколько «сучьих крестов», наспех сколоченных из досок, было воздвигнуто на границе земли и бетона.

Адам Тодт подходил все ближе и ближе, чувствуя себя самой старой и самой вялой в мире бабочкой, летящей в открытый огонь сквозь паутину, которую тщетно плел его сдающийся разум…

Вначале его внимание привлек огромный негр в белом костюме, бесновавшийся в центре круга, залитого электрическим светом. Ритмичный шум доносился из громкоговорителей, развешанных на столбах. Эти полурассыпавшиеся устройства рупорного типа когда-то были частью системы оповещения мотеля. Звук был соответствующим — сырым, грязным, утробным, как будто на барабаны натянули только что содранную кожу.

При виде других участников ночного схода нечисти можно было рассмеяться, однако даже улыбнуться Адам Тодт сумел бы в последнюю очередь. Негр был окружен двойным живым кольцом. Внутренний хоровод состоял из свиней (в точности так представлял себе их Адам, читая о том стаде, в которое вошли бесы); по внешнему кольцу быстро, бессмысленно и безостановочно бегали розовые собаки. У них были стеклянные глаза — шарики, наполненные кровью. Животные выглядели странно; лишь спустя несколько секунд до старика дошло, что их тела полупрозрачны…

Жуткая пляска жреца продолжалась и тогда, когда его зрачки закатились, а из ушей, уголков глаз и рта полились тонкие струйки крови. Раздался оглушительный треск, перекрывший на мгновение грохот барабанов. С таким звуком могла бы треснуть скорлупа яйца размером с небоскреб.

Бетон раскололся; из-под него начал выдвигаться четырехгранный монолит. От граней монолита пролегли змеящиеся трещины в четыре стороны света. На этом алтаре корчилась Веспер, прикованная к металлическим петлям полицейскими наручниками. Она двигалась так, словно ее насиловал невидимый демон. Черная красотка на глазах у Тодта превратилась в самку шакала, а потом исторгла из своего раздутого чрева уродливого младенца, который немедленно вознесся в клубах дыма и пыли…

Лица и фигуры продолжали мелькать, будто карты из рассыпавшейся колоды. Адам чувствовал, что это отчасти реально, но отчасти является результатом проникновения постороннего в его воспоминания. Впрочем, он до сих пор не видел Малыша.

Старика охватывала паника. Искать защиты было не у кого. Человек с клешнями вместо рук в мгновение ока разобрался с Хоши и Михраджаном, честно отработавшими свой паек, однако их огнестрельные игрушки оказались абсолютно неэффективными.

Маленький «личный» ад, уготованный старику его детскими комплексами и позднейшими наслоениями в результате варварских экспериментов с содержимым черепной коробки, теперь был спроецирован вовне. Чем-то это напоминало репетицию конца света — пока только репетицию. Здесь было много чего: и знамения, и воплощения фобий, и разверзающаяся земля, и навязшая на зубах символика Апокалипсиса, и тотемные животные, и сияние всевидящего Глаза, которое исходило из дыры в небе, окаймленной кольцевой волной разбегающихся облаков.

Потом появилась фигура Дьякона, летящего в нескольких метрах над землей в луче света, — уродливая тень парящего в недоступном месте Ангела, тень, отброшенная в такую же уродливую плоть. Похоже, больше не было смысла экономить энергию. Дьякона сопровождал сонм других, вторичных теней, используемых посланником «Абраксаса»: Картафил, Мормон, Бортник, Веспер, Гурбан, Жвырблис, десятки и сотни неразличимых — фантастический рой эпигонов, болванок, матриц, заготовок существ из плоти и крови, плывущих следом, будто куклы, собранные в прозрачный мешок, или перчатки, которые можно надеть в любой момент в случае необходимости…

Адам Тодт не представлял, как бороться с ЭТИМ — до той минуты, пока его беспорядочно блуждавший взгляд не наткнулся на знакомую надпись «Одной ногой в могиле». Куртка Малыша превратилась в лохмотья, однако надпись еще была различима. Но что означали дым, запах гари и паленых волос?

Перед верандой горящего коттеджа лежало то, что Адам принял вначале за изуродованный и обгоревший труп. Кто-то свернул бедняге шею. Во всяком случае, старику показалось, что голова повернута на сто восемьдесят градусов относительно нормального положения. Потом ЭТО вдруг зашевелилось.

ОНО медленно встало на колени, а затем утвердилось на непослушных ногах. В ЕГО облике было какое-то не сразу осознаваемое несоответствие тому, к чему Адам более или менее привык…

Он увидел существо в профиль. Капюшон был отброшен, и одно это обстоятельство приковало Адама к месту. Кошмар с наведенным влиянием продолжался. Кто-то подсовывал ему плохое, смазанное трехмерное изображение его двуликого бога.

Янус-недоносок выпрямился.

* * *

Лицо клона Мицара было мертвым, уже отвердевшим, искаженным предсмертной гримасой боли и стянутым в желтеющую маску с уголком стеклянного глаза, в котором запеклась кровь. Зато с другой стороны черепа еще жило другое лицо — недолепленное в искусственной утробе, чудовищный и поразительный результат генетического бильярда, усугубленный позднейшей хирургической операцией. Лицо «брата»…

Тонкие детские волосы завешивали его почти полностью и вдобавок росли отовсюду — из век, плоского носа, напоминавшего смятое свиное рыло, из косой щели безгубого рта, выглядевшей в точности как рваная рана от гвоздя, который вспорол кожу на затылке, и даже из правого глазного яблока, затянутого пленкой. Но хуже всего был взгляд левого, зрячего глаза — мутный, ускользающий от понимания, абсолютно чуждый человеческому и потому обладающий сверхъестественной силой.

Старик Тодт вдруг понял, что любит это существо. Так же сильно, как ненавидел Малыша. Чувство, казавшееся чудовищным извращением, на самом деле было гораздо глубже, чем спонтанная привязанность, возможная между свободными существами. Это была глубочайшая, вплоть до самопожертвования, верность собаки своему хозяину.

Клон Алькор, получивший наконец тело мальчика в полное и безраздельное пользование, сделал первый самостоятельный шаг. Он двигался спиной вперед нелепой подпрыгивающей походкой, отчего фигура ребенка приобретала гротескную схожесть с куклой, дергающейся на невидимых нитях. При других обстоятельствах это могло бы даже выглядеть забавным, но ни одному из немногочисленных живых свидетелей происходящего это не помогло преодолеть страх.

Существо двигалось навстречу Дьякону, позабыв о координации движений, вернее, не придавая значения этой мелочи. Его голова беспорядочно раскачивалась из стороны в сторону. Острые локти торчали, будто сломанные деревянные суставы. Эта заводная игрушка, изготовленная в далеком монастыре, уже выработала свой ресурс и вдобавок действительно сильно обгорела. Сквозь дыры в порванных штанинах виднелись белеющие кости…

Тем не менее поврежденному механизму предстояло быть использованным до конца.

* * *

Последнее, что помнил старик, — это стремительное сближение двух монстров, гнавших перед собой волны искажений. Взбаламученная реальность, ввергнутая в хаос, рассыпалась, будто карточный домик, снесенный ураганом. Расколотая земная кора проваливалась в леденящую черноту, но и само небо покрылось пятнами мозаики, распалось на фрагменты, которые перемешивались, превращаясь в костяшки домино.

Стена магмы надвинулась; на лицо обрушилась пылающая подушка; Адам Тодт сделал судорожный и, как он думал, последний вдох. Тьма всосала его, гигантские губы издали чмокающий звук, а сотни бесплотных пальцев проникли в мозг, пытаясь произвести окончательную коррекцию…

Вероятно, это удалось. Во всяком случае, Адам Тодт начал снова осознавать себя только тогда, когда оказался в относительной безопасности в нескольких километрах от монастыря. Это нельзя было назвать очередным «пробуждением». Он включился, нашел себя внутри раскаленной кабины грузовика.

Он был на грани теплового удара.

Кондиционер и впускной клапан системы воздухообмена не работали. В полутьме ярко сиял узкий прямоугольник — свет в конце туннеля? сруб колодца? выход из черного коридора? Чем бы это ни было, его размеры не менялись. Желто-голубой кирпич летел навстречу, но момент столкновения все время отодвигался. Изображение на экране?.. Очередной электронный мираж?..

Старик тупо пялился на картинку. Для него она могла означать только одно: вход в недостижимый рай. Недоставало только возносящихся душ…

Адам судорожно дышал — перепуганный кролик, запертый в герметичном ящике. Глаза — две воронки в пустоте, жадно засасывающие свет… Постепенно свет растопил черный лед. Под действием тепла возрождалось что-то, прежде замороженное во внутреннем леднике.

Спустянесколько минут Адам нашел в себе силы потянуть за рычаг на панели управления и разблокировать клапан. Он ничего не помнил об отравляющих газах. Кто-то (Малыш? Любимый «сынок» Алькор?) в очередной раз позаботился о нем…

Снаружи солнце сжигало землю. Воздух приходилось пить…

Внезапно Адам понял, что знает, как называется то, что он видит сквозь узкую щель между щитками, прикрывающими лобовое бронестекло. Он не вспоминал забытое и не давал названий предметам; он заново создавал реальность. Он начал с простых вещей — «камень», «земля», «небо», «песок», «пустыня», — но каверны размером с океан быстро заполнялись, и вскоре он отыскал внутри себя материал для чего-то более сложного — «дороги», «одиночества», «радости существования», «надежды», «обретенного света»…

Время задавать вопросы еще не наступило. Он остался один. Ни впереди, ни сзади машин не было. Зато рядим с ним, на пассажирском сиденье, лежала реликвия, стоившая ему потерянного рассудка.

Глава 23

Почему ты спишь в тюрьме, когда вокруг простор Божьей земли?

Джалаледдин Руми

Под утро ему снова приснилось ужасное сморщенное личико клона Алькора. Старик с криком проснулся и увидел, что в изголовье кровати стоит кто-то — неподвижный, как статуя, притаившийся в складке тишины. Потом этот «кто-то» отреагировал на его участившееся дыхание, сделал шаг вперед и оказался в круге света от керосиновой лампы.

Адам заскулил.

— Я твой новый поводырь, — сказал ночной гость.

* * *

Теперь во время прогулок по монастырским задворкам его сопровождало маленькое существо — ребенок на вид, однако совсем не ребенок. Бесполый карлик, одетый в неизменную куртку с капюшоном. Очередная модификация, созданная в монастырских лабораториях, но теперь уже бесполезная.

Существо смутно напоминало старику кого-то, оставшегося в прошлой жизни; оно общалось с ним не слишком вежливо и чуть свысока, будто с лишившимся ума и впавшим в детство родственником. Возможно, это было связано с тем, что Адам отказывался верить в очевидное. Например, в свое чудесное спасение и еще более чудесное возвращение. А еще он не верил в то, что монахи нарушат главный принцип безопасности.

Его паранойя имела вескую причину. Он до сих пор был единственным гостем из числа посторонних, прибывавших с редкими караванами, кого братья не взяли под стражу. Обычно таких «гостей» сразу же разоружали и расселяли по одиночным «номерам». Тодт больше не видел их, включая немых водителей-«артишоков». Возможно, тех не оставляли в живых. Люди из «Револьвера и Розы» отличались маниакальной подозрительностью, возведенной в добродетель. Старик подвергся зондированию, которое опустошило его окончательно. И все же им не удалось превратить его в идиота…

До последней минуты он не верил также в то, что ему выпадет привилегия увидеть Куколку своими глазами. Его перфорированная память хранила некую обрывочную информацию, полученную Мицаром от других пенетраторов. Когда старик пытался воспользоваться ею, на поверхность всплывал единственный образ: белый слепой червь, ползающий в лабиринте подземных тоннелей. Все старания достичь большей ясности оказывались тщетными.

Вероятно, соглядатай был приставлен к нему именно для того, чтобы в нужный момент обезвредить потенциально опасного пенетратора. Пока же карлик добросовестно играл роль гида в том странном музее, который представляло из себя искаженное прошлое медиума, а также настоящее, преломленное треснувшей призмой его восприятия…

Когда гид осведомился, чего бы Адам хотел, тот выразил желание увидеть Низзама. Маленькое существо ядовито засмеялось:

— Низзам давно умер, о заслуженный ветеран Джихада! Ты можешь увидеть только его кости.

— Если они лежат шестерками вверх… — пробормотал старик себе под нос и тут же снова вернулся к реальности. — Разве он не похоронен?

— Такова была его предсмертная воля.

— Отведи меня к нему.

— Ладно. Только держи себя в руках.

— Не беспокойся, я не упаду в обморок, щенок…

Они долго шли по коридору, стены которого были обмазаны глиной, но из-под глиняного слоя кое-где торчали провода. Адам догадался, что это — подземный ход, ведущий куда-то за пределы монастыря. Сопровождающий нес керосиновую лампу; старику оставалось тащить за собой свою тень.

Потом была лестница из сорока ступенек и двойные металлические двери с большими маховиками и надписью «Радиационное убежище. Третий шлюз». Адам с трудом открыл их, налегая на маховики тщедушным телом. От гида было мало толку — тот стоял рядом, как бы говоря всем своим видом: «Ты хотел, чтобы я отвел тебя к Низзаму, — теперь работай».

Солнечный свет нахлынул яростной волной. Тодт закрыл глаза ладонью, затем очень медленно расплющил веки. На ресницах дрожали радуги…

Выход на поверхность был замаскирован, однако тут, скорее всего, потрудились природа и время. Старик узнал это место. Шлюз находился примерно в километре к востоку от монастыря. Справа был виден оазис, слева — плоскогорье. Впереди — окраина пустыни, под которой почти непрерывно перемещалась Куколка. Но было еще рябое пятно — совсем неподалеку. Клочок земли, усыпанный черепами, костями и черными камнями. Кое-где даже торчали христианские кресты. Один большой камень напоминал оплавленный метеорит. Тут же бродили птицы — каждая размером с курицу.

— Кладбище, — объявил гид.

— Почему так далеко?

— Чтобы не смердело возле монастыря.

Адам с отвращением покосился на падальщиков, занятых своим делом и никак не отреагировавших на появление людей, затем — с сомнением — на своего спутника.

— Пойди погуляй, сынок.

Маленький негодяй покачал головой:

— Я охраняю тебя, старик.

— От кого?

— От тебя самого. От кого же еще?

— Катись к черту! Нет, стой. Сначала скажи, где лежат кости моего любимого учителя Низзама.

Сопляк подловато захихикал и показал пальцем:

— Там, в пещере.

Адам поглядел на желтую каменную стену, в которой зияло несколько черных провалов.

— В какой из них?

— Ты почувствуешь.

Тодт пожал плечами и пошел в сторону пещер. По пути ему попадались фрагменты плохо зарытых тел. Иногда — совсем свежие. В его отсутствие смертность среди монахов и караванщиков приняла угрожающие масштабы. Вонь действительно стояла такая, что кружилась голова. А потом старик вышел из тени.

Под лучами палящего солнца его чуть не хватил удар. В глазах померкло; стена покачнулась; черные разинутые пасти пещер на мгновение захлопнулись… Когда он выпрямился, отверстия снова были на месте.

Гид его не обманул. На расстоянии двух десятков шагов от стены Адам вдруг почуял приятный аромат, словно из третьей пещеры слева истекал невидимый поток свежести. Даже стало чуть прохладнее. Что-то чисто и тонко звенело в воздухе — колокольчики на нездешних заснеженных горных вершинах…

У входа в пещеру лежал камень, похожий на циклопический квайлюд. На камне имелись следы сломанной печати. Адам вошел под низкие своды, в благодатный сумрак, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте.

Пещера оказалась небольшой и абсолютно сухой. Тем не менее старик купался в волнах той же неописуемой свежести, которые обдавали его в такт дыханию. Посреди пещеры валялось нечто смахивающее на фрагменты разбитой яичной скорлупы и одновременно — на остатки растерзанной куклы размером со взрослого человека. Адам нагнулся. Это были всего лишь многослойные затвердевшие куски материи, когда-то обильно пропитанные составом из смирны и алоэ…

Лазарь вышел вон.

На каменном уступе в дальнем углу пещеры стоял кувшин, а под ним — длинный ларец, похожий то ли на игрушечный гробик, то ли на колыбель с крышкой. Тут же аккуратной горкой были сложены кости. Череп находился в середине окружности, образованной фалангами пальцев. Рядом лежал сломанный счетчик Гейгера.

Адам двинулся туда, чтобы как следует рассмотреть натюрморт, составленный из реликвий.

Кувшин был самым обыкновенным на вид, если не считать того, что нечаянно разлить жидкость было невозможно. Предварительно требовалось заткнуть пальцем специальное отверстие. Зато ларец Адам определенно где-то видел раньше. Он погладил потрескавшееся дерево, покрытое лаковой шелухой. Потом отбросил позеленевшие крючки и поднял крышку.

Внутри ларца покоилось то, что старик принял вначале за выпрямленные и высушенные обрубки змеиного тела различной длины, соединенные между собой. Но шкура «змеи» была черной с тончайшим золотым узором. И никакой чешуи.

Адам дотронулся до гладкой поверхности. Вместо ожидаемой прохлады он ощутил страх — как будто прикосновение включило другой, нематериальный уровень чувствительности.

Приступ клаустрофобии был кратковременным, но очень сильным. Тодт в панике обернулся, надеясь, что гид излечит его смехом. Но карлика не было видно; тот находился снаружи и, вероятно, отодвинулся в сторону от входа. До Адама вдруг дошло, что его страх — это только чувство, неизбежно сопровождающее процесс вспоминания, а значит, ему противопоказано вспоминать…

Тем не менее он справился с нарастающим ужасом.

Все осталось позади. Он держал в руках флейту Низзама, носившую собственное имя «Спящая смерть». Звуками этого инструмента учитель, по слухам, отгонял гул^[53] и прочую нечисть. Но теперь Адам знал, что никаких злых духов не существует. Все демоны — обитатели тайного зверинца, ангелы-оборотни, и каждый — сам себе Мозгокрут. Эфемерные отражения в нереальных зеркалах. А у единственного подходящего для этой роли внешнего объекта имеются раскладные «крылья»-панели, густо усеянные фотоэлементами солнечных батарей…

Адам поднес «Спящую смерть» к губам и приложился к ней. Это была старинная продольная флейта. Старик не умел играть, и у него были слабые легкие, однако он без особых усилий извлек густой низкий звук.

Почти сразу же он почувствовал, как заледенел живот. Одновременно Адам вспомнил еще кое-что важное. Незатухающее эхо вернулось спустя десятки лет, и он понял, что наткнулся на очередной обломок своей разбитой жизни. Ему был знаком этот звук, в прошлом — один тоскливый аккорд, действительно способный убить радость и заставить увянуть цветы. Старик слышал нечто подобное в дни своей юности — в песне одной старой американской поп-группы, точное название которой он, конечно, забыл, но оно определенно было связано с культом: с верой, святой водой и возрождением. А песня называлась «Изображение».

Звук рассекал легкую мелодию, словно зов из-под земли, донесшийся до слуха счастливых влюбленных во время свадьбы. Правда, этот звук издавали струны. Много лет спустя Адам снова услышал его в период бдений с Низзамом, когда оставался с учителем на ночь в пустыне, а демон Пазузу, облаченный в ветхую плоть ветра, начинал строить зыбкие спирали из песка…

Но флейта породила тот же ужасный звук, достигающий нутра, гулом отдающийся в мигом опустевшем колоколе черепа, — зловещую мантру, которая заставляет вибрировать нервные проводники в позвоночном столбе. Что-то трепыхалось внутри, будто живьем проглоченная птица с жестяными крыльями, а вибрация угасала гораздо медленнее, чем можно было ожидать…

Над узким горлышком кувшина заклубился голубоватый дымок. Адам Тодт захохотал как безумный, испытывая одновременно облегчение и ненависть к дурацким чудесам. Странствуя с Малышом, он вдоволь насмотрелся на них, и они успели ему надоесть. И это только те, которые он зафиксировал! К тому же дымок напоминал ему о курильнях и сладких грезах, навеваемых опиумом…

Флейта еще звучала на пределе слышимости, когда дымок сгустился и превратился в слегка размытый человеческий силуэт, который, безусловно, был похож на Низзама, если не принимать во внимание его густого фиолетового цвета и космической темноты в глазницах.

А потом раздался голос Низзама — из флейты (откуда же еще?!).

— Какого дьявола? — спросил учитель таким недовольным тоном, будто старик оторвал его от послеполуденного сна. — А, это ты, червяк… Чего тебе надо?

— Я пришел сказать, что выполнил задание.

— Неужели? (Привычный сарказм.) Идиот! Ты хочешь умереть?

— Ты обещал, что умрет Дух Бездны…

— А что еще я обещал? — вкрадчиво спросила флейта «Спящая смерть» — худшим из голосов Низзама.

Старик почувствовал себя обманутым и потерянным, словно трехлетний молокосос, забытый в тумане беспечными родителями. Вокруг сгущались тени — страшные и неопределенные, как последствия роковых ошибок…

Адам бросил флейту, повернулся и побежал к выходу из пещеры, который внезапно отодвинулся куда-то вдаль и стал почти неразличимым.

— Почему ты не умер, ведомый человек? — Вопрос, посланный вслед бегущему старику, настиг того на полпути.

— Еще не поздно… — прошептал он, глотая сладковатый дым в тщетной надежде на забытье и разгоняя его руками в поисках солнечного света.

— Почему ты не умер?.. — твердила «Спящая смерть».

* * *

У выхода из пещеры Адама ждал высокий толстый брат из молодых и неизвестных. Гид исчез, не оставив на песке следов маленьких ножек. Кладбище тоже исчезло. На его месте возникло небольшое пастбище, на котором козы щипали скудную траву. Но палящее солнце, близкая пустыня, плоскогорье, оазис и стены монастыря были видны и, может, даже реальны…

— А где сопляк?

— Какой сопляк?

Адам открыл рот и обнаружил, что не может описать облик гида. В памяти осталось только нечто вроде улыбки кота из старой сказки…

— Что это было? — ошеломленно спросил он, озираясь и пытаясь разглядеть дымок в пещере.

— Поздравляю, старик! — сказал наглый толстяк. — Ты только что прошел завершающую проверку.

— Что это было? — повторил Тодт. — Говори, сволочь!..

— Да-а, ты совсем одичал, проклятый маразматик. Детектор лжи. Как бы тебе такое понравилось?

Глава 24

Мы встретимся там, где нет темноты.

Джордж Оруэлл

То, что он видел до сих пор, было всего лишь изотермическим контейнером, защитным коконом, предохранявшим настоящую Куколку от воздействия окружающей среды в течение десятков, если не сотни лет. И только сейчас до старика дошло, что все затраченные усилия и риск могут оказаться напрасными.

Кислота времени разъедает что угодно. Это вопрос количества, а не качества. Вполне надежной защиты не существует. Наверняка никто не рассчитывал, что реанимации Куколки придется ждать так долго. Значит, шансов уничтожить Ангела почти нет. Еще хуже, если игра затеяна самим Ангелом с целью обнаружения и уничтожения монастыря. В этом случае все, подготовившие миссию, включая Низзама, готовили собственную смерть.

Может быть, таков закон? После достижения некоторой фазы движение и неподвижность становятся одинаково самоубийственными. Выбора нет. Живущие просто должны уступить место новому виду. И кто сказал, что электронная псевдожизнь не есть следующий этап? Ступень к сверхразуму? Прямой доступ к информационным поясам планеты, сулящим все сокровища? Долгожданное избавление от оков плоти? Отказ от механизма развития, исчерпавшего себя? Отказ от способа взаимодействия с природой, оказавшегося несостоятельным?..

Кем же нам суждено стать? Неужели сбудется тысячелетняя мечта и нам уготована жизнь вечная? Но не по причине некоего изначального сопричастия к Абсолютному. Не было никого над нами. Мы сами вырыли себе могилу. Все мы без исключения — тени в электронных потрохах собственных порождений. Мои поздравления! Мы научились размножаться информационным почкованием и даже не заметили этого. Или заметили, но не придали значения. Развитие и усложнение системы вызвало необходимость в саморегулировании. Это не имело ничего общего с тиранией или даже с дьяволом-кукловодом, ибо нет ничего внешнего. Сущность была обусловлена манипулированием — и наоборот. В один прекрасный момент количество перешло в качество. Или же кто-то все-таки придал значение происходящему — и получил в награду некрополь с миллиардами роящихся внутри душ, улей, инкубатор, набор солдатиков в едином образе для игры в войну, жутковатую игрушку, черный ящик, вечную адскую машинку, возникающую снова и снова в тот самый момент, когда она разлетается на куски в день придуманного кем-то Апокалипсиса, а внутри нее все: история, древность, время, движение, эликсиры любви и ненависти, новый Будда, новый Магомет и новый Иисус…

Старик пытался представить себе это. Получилось даже проще, чем он ожидал. Если отбросить дряхлеющее тело, он и был аморфным призраком, заключенным в тесной коробке из хрупкой кости. Возможно, причина его возникновения — всего лишь побочный эффект неизвестного эксперимента, непредвиденное обстоятельство, оставленное без внимания ввиду его совершенной, принципиальной замкнутости. Дух из машины, придумавший дух из машины, придумавший дух из машины, придумавший… И так до пределов мысли. Бесконечная череда матрешек, олицетворяющих метемпсихоз. Кто первый? Поставим вопрос иначе, более высокопарно: кто истинен? Этого ты никогда не узнаешь, старик. Прав был Низзам: где гарантия, что сам ты — не глюк? И вообще — почему это так важно для тебя? Нет ли тут просто дурацких амбиций? Какая может быть иерархия среди призраков, порожденных чудовищем и витающих в мире, законы и относительная упорядоченность которого — лишь следствие стереотипов разума, втиснутого в прокрустово ложе представлений о самом себе? Надо лишь служить Ему, пытаться умилостивить Его, избегать запретных и нелепых фантазий о Его конечности, чтобы воспроизводиться снова и снова, как голоса, записанные на магнитной ленте, как изображение, спроецированное на экран, как навязчивые сны Гипноса…

Кстати, об Апокалипсисе. Глядя на расколовшийся кокон Куколки, Адам Тодт испугался. Жуткое предчувствие завибрировало в нем. Оно зародилось в кишках, на животном уровне; поднимаясь, подержало в ледяном капкане сердце; подразнило мозг намеком на понимание и спряталось в недостижимой норе. Ключа, чтобы извлечь его оттуда, не было. Представление об антимессии, посылаемом на перехват раз-другой в тысячелетие, так и не сформировалось до конца. А ведь таких «перехватчиков» наверняка было много на протяжении истории. Кесари, варвары, фашисты, коммунисты… Теперь наличие «Абраксаса» упростило их задачу, возможность воспроизведения, копирования — и практически гарантировало успех в критических ситуациях. Монахи из «Револьвера и Розы» сделали ставку на клонов. Трагический казус заключался в том, что клоны мутировали не вполне предсказуемо. «Не вполне» вмещало в себя разверзшуюся потрясающую пропасть между способностями среднего человека и влиянием мутанта-плюса. Хватило одного незапланированного отклонения, чтобы изменился привычный порядок вещей — в чем-то неизбежный, в чем-то отвратительный. Пусть даже тупиковый. Но это был НАШ порядок. Сверхчеловеческое — уже НЕ человеческое.

Если это и означало решающую победу «зверя», то Адам был озабочен совсем другим. Существовала вероятность того, что обман гораздо глобальнее. Он — жалкий, раздавленный тяжестью происходящего червь — придумывал все новые и новые самооправдания. Он боялся конца, который так упорно пытался приблизить. Не собственной смерти, нет. Он боялся, что мир, в котором, как думал старик, он до сих пор существовал, окажется целиком виртуальным, исчезнет без материального следа, будет стерт из чьей-то памяти вместе с самой памятью — и тогда Адам лишится не только будущего, но и прошлого. А Колония, в которую попадаешь по льготному тарифу, так и останется прекрасным символом всех ложных устремлений.

Однако что может быть хуже, чем простая отмена? В том числе отмена твоих пятидесяти с лишним лет, в течение которых ты, как тебе казалось, жил, любил, ненавидел и даже — как положено твари, созданной по Божьему образу и подобию, — страдал? Он, трепетавший от страха перед содеянным, один из последних и ничтожнейших статистов в массовке, был причастен к уничтожению подмостков, на которых разыгрывалась чудовищная комедия положений, — и все лишь потому, что драматург заложил это в основу основ: шаткий камень, надломленную ось, хрупкую пирамиду, разрушившуюся сразу после того, как сверху был нагроможден очередной мираж…

Самоотрицание — таково было имманентное, глубиннейшее свойство этой пьесы, неизбежное, как Судный день; ее сущности и герои исчезали так же легко и безропотно, как исчезают тени, когда выключается свет. А теням не дано порождать друг друга…

* * *

Вскоре он впервые увидел Куколку обнаженной. У нее было стройное белое тело красавицы, страдающей слоновьей болезнью. Вверху — разделяющиеся боеголовки под конусовидным обтекателем; внизу — уродливые лапы сверхзвуковых сопел. В ее очертаниях была стремительность юной девушки, вырвавшейся из-под жесткой опеки и свалившейся в пропасть греха, — даже тогда, когда она пребывала в неподвижности. И еще парадоксальным образом в ней было что-то суицидальное и фаллическое. Отрубленный лингам. Функция без смысла, сулящая случку атомов без оплодотворения. Порочная невинность. Воплощение милосердия, несущее смерть и лучевую болезнь…

Старик и не подозревал, что его мозг способен выстраивать такие ассоциации. Он не поверил, что самостоятельно думает об этом. Не иначе, эти мысли были внушены ему кем-то. Он будто услышал гениальную музыку, доносившуюся из шкатулки. Открыл шкатулку, а там — лишь вращающиеся шестеренки, восковой цилиндр, молоточки и тяги…

Слишком долго он был тупым и зависимым; теперь же какие-то обрывки прошлых фобий бродили в нем — те самые «матрешки», призраки внутри призрака.

И что могло быть смешнее?..

* * *

Старику позволили наблюдать за подготовкой к запуску. Он сделал свое дело. Никто не требовал от него большего. Люди из «Револьвера и Розы» суетились вокруг. Адам ощущал свое превосходство над ними. Даже сейчас они были погружены в мелочные заботы, словно муравьи, строящие муравейник и не ведающие о приближении волны, которая вскоре смоет их вместе с жалким клочком земли.

Заработал подъемник; его пронзительный скрежет заглушал мысли. «Поздно! — сказал себе Адам. — Слишком много времени потеряно!» Кто мог думать, что порвется самое примитивное звено цепи?

Но звено еще не порвалось.

Подъемник медленно втащил Куколку на стартовый стол. Теперь она была погружена в вертикальный колодец шахты — словно гигантский, неутомимый фаллос юного Бога Смерти в лоно старой Матери. Окончательный инцест… Последнее соитие в преддверии Армагеддона… Неудовлетворенное тело Земли оставалось холодным и неподвижным…

Тревожно замигали красные лампы. Раздался зудящий звук, похожий на стоны раненой собаки, разделенные правильными промежутками… Вверху засиял свет. Луч, украдкой проникший в подземелье, превратился в подобие водопада, летящего сквозь радужные витражи сознания. Крышка шахты, способная выдержать прямое попадание авиационной бомбы, отодвигалась в сторону…

— Три минуты до старта! Общая эвакуация! — объявил искаженный голос из динамика.

Адам вздрогнул от неожиданности, но не воспринял смысла сообщения. Он не отрываясь смотрел, как в панике разбегаются братья. Однако «паническое бегство» отличалось удивительной слаженностью. На самом деле все было отрепетировано десятки раз — начался главный ритуал в их жизни, похожей на кошмар. То, что мечтал увидеть каждый. То, ради чего жили и умирали в пытках предыдущие поколения…

Двойной запас времени и включенные после длительного перерыва лифты служили гарантией того, что ни один человек не пострадает. Кто-то потянул Адама за рукав. Он повернул голову. Человек в светоотражающем комбинезоне с эмблемой в виде скрещенных револьвера и розы показывал вверх. Его лицо было настороженным. И старик знал, что причина этому — не угроза жизни. Причина — в нем самом, в медиуме, который не должен был вернуться. Любые странности в его поведении монахи имели право истолковать в свете того, что он побывал в городе. Только сейчас до Адама дошло, что его могли убить те, кто посылал туда Мицара и сопровождающего гида, — просто чтобы не рисковать самым дорогим, что у них осталось…

* * *

Когда Куколка стартовала, Адам уже был на поверхности, на безопасном расстоянии от шахты, и с ужасом ощутил дрожь земли.

Вниз ударила разрушительная струя, разбудившая наконец застывшее подземелье. Ствол выгорел полностью. Горизонтальный туннель обрушился, похоронив железнодорожную ветку и платформу, на которой перевозили контейнер с ракетой.

Высокочастотная вибрация пронизывала все вокруг. Она передавалась телу, сердцу, мозгу. Казалось, вот-вот рассыплется рыхлый ком, слепленный из глины и праха…

Вначале Куколка поднималась неправдоподобно медленно, прорывая невидимую сеть тяготения; затем, по мере освобождения, рванулась вверх, будто огненный палец, легко проткнувший ветхую ткань облаков, и устремилась в скрытую за ними пустоту…

Монахам оставалось только ждать. Не в первый раз на весах были жизнь и смерть, но, возможно, в последний. Счастливая жизнь; мучительная смерть. Или наоборот — полная страданий жизнь; приносящая облегчение смерть. Все зависело от исправности Терминала и самой Куколки — как когда-то все зависело от подлинности Грааля…

Несколько минут, вобравшие в себя историю. Старику они показались не такими уж долгими. «Нет истории, кроме истории души». Его душа трепыхалась вне времени, пока Куколка совершала свой полет по направлению к Ангелу и не настигла того на стационарной орбите.

Эпилог

Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет.

Матфей 4:16

Адам Тодт сидел, смотрел в небо и ждал, что же будет. Лучевая болезнь еще не досаждала ему. Во время схватки клона и Дьякона он получил небольшую дозу.

Его переполняли чистая безадресная любовь, тоска и бесконечное сожаление. Наконец-то он примирился с собой. Теперь он любил все сущее, даже дождевых червей и прокаженных. Теперь — когда так близок решающий момент. Может быть, он опоздал со своей любовью?..

Произнесенные кем-то из монахов слова «расчетное время встречи» не выходили у него из головы. Возможно, они означали нечто большее, чем точку на бесконечной прямой. Возможно, это была точка обрыва. И значит, он присутствовал на последнем свидании с миром.

Его окружал вполне привычный пейзаж: подернутые голубоватой дымкой горы на горизонте, пятна оазисов, темная цепочка, обозначавшая караван, облака, сквозь которые пробивалось солнце. На фоне облаков парили птицы, как и тысячи лет назад…

А солнце отныне светило всегда и везде — даже в самой глубокой тьме. Невидимое, животворящее солнце полуночи… Адам поклонялся ему; он был лучом, посланным в вечность, которому не суждено угаснуть, но не суждено и вернуться в сияющее лоно. И он ощущал себя одной из бесчисленных и бесконечных золотых нитей, из которых сотканы узоры иллюзий — порой невыразимо сладостных и прекрасных, иногда уродливых, болезненных и ужасных, — но неизбежно обреченных на разрушение.

Сейчас старик видел признаки, следы, отпечатки жизни даже в мертвых камнях. Жизнь витала повсюду, словно некая неуловимая субстанция, эфирный ветер, что пронизывает материю и наполняет лишь бесплотные паруса угасающего сознания…

* * *

(Он немного грезил наяву.

Уродливые, пожирающие листья гусеницы рано или поздно превращались в прекрасных бабочек, и те упархивали в обретенный простор. Стадия куколки могла быть исчезающе кратковременной или, наоборот, — длиться невыносимо долго. Но что сама куколка знает о грядущем изменении? У Тодта была слабая надежда, что и его кокон порвется.

«Оставь погибающее дерево, перестань жрать листья! — сказал ему Ангел. — И я дам тебе свет, нектар, свободу… Твое тело — обреченная гусеница, но твоя душа — вечная бабочка. Матрица — всего лишь новая форма существования. Смерти нет, счастливый ребенок. Лети!.. Лети!!!»

Весь мир был куколкой, застигнутой накануне непостижимой трансформации…)

* * *

По ту сторону облачной пелены вспыхнула новая звезда.

Конец света оказался немного растянутым. Поэтому Адам стал свидетелем того, как все произошло.

* * *

Первыми исчезли птицы…

Примечания

1

Перевод В. Топорова.

(обратно)

2

Из стихотворения Т.С. Элиота «Ист Коукер» (пер. А. Сергеева).

(обратно)

3

Лемми Килмистер – лидер группы «Motorhead». «Die You, Bastard!» – «Умри, ублюдок!» (англ.).

(обратно)

4

«Run, Rabbit, Run» – «Беги, кролик, беги» (англ.).

(обратно)

5

Курт Кобейн – лидер группы «Нирвана».

(обратно)

6

«Diamonds & Gold» – «Бриллианты и золото» (англ.).

(обратно)

7

No disk – «нет диска» (англ.).

(обратно)

8

«Guide» – путеводитель (англ.).

(обратно)

9

«The Doors» – американская рок-группа конца шестидесятых – начала семидесятых годов.

(обратно)

10

«Riders On The Storm» – «Всадники, застигнутые бурей» (англ.).

(обратно)

11

Из стихотворения Рене Шара «Ты так спешишь писать…». Перевод с французского Мориса Ваксмахера.

(обратно)

12

РУД – ручка управления двигателем.

(обратно)

13

Эрик Бердон (род. 1941) – английский ритм-энд-блюзовый музыкант.

(обратно)

14

Матф. 18:3.

(обратно)

15

Пэт Мэтэни – американский джазовый гитарист.

(обратно)

16

«Stabat Mater» – кантата итальянского композитора Джованни Перголези (наст. имя Джованни Батиста Драги) (1710–1736).

(обратно)

17

«Fiat voluntas tua!» – «Да будет воля твоя» (лат.).

(обратно)

18

«Paradise Lost» – потерянный рай (англ.).

(обратно)

19

«In-A-Gadda-Da-Vida» («In the Garden of Life») – песня американской группы «Iron Butterfly».

(обратно)

20

Джим Моррисон (1943–1971) – певец американской группы «The Doors».

(обратно)

21

Грегор Замза – персонаж новеллы Франца Кафки «Превращение».

(обратно)

22

Агорафобия – боязнь открытых пространств.

(обратно)

23

Онейроидная кататония – явление ступора с восковой гибкостью, наблюдающееся при шизофрении или симптоматических и органических психозах. Помрачение сознания имеет характер сновидений с фантастическими переживаниями и радикальным изменением восприятия.

(обратно)

24

Реактивный параноидный синдром – возникает под влиянием фактора внешней обстановки (часто не соответствующего глубине реакции) и характерен бредом преследования, ощущением смертельной опасности, исключительной подозрительностью, появлением зрительных и слуховых галлюцинаций. Иногда приводит к выраженным изменениям личности.

(обратно)

25

Амнестический синдром – психопатологический симптомокомплекс, в котором ведущее место занимают расстройства памяти. Обычно наблюдается при органических поражениях мозга.

(обратно)

26

Конфабуляции – наличие воспоминаний о событиях, не происходивших на самом деле.

(обратно)

27

Эдгар Ли Мастерс. «Новый Спун-Ривер». Перевод Андрея Сергеева.

(обратно)

28

Макмерфи – герой романа Кена Кизи «Полет над гнездом кукушки».

(обратно)

29

Дон Хуан – индейский маг, учитель Карлоса Кастанеды.

(обратно)

30

Ян Флеминг. «Голдфингер». Перевод О.Г. Косовой.

(обратно)

31

Грегор Замза – персонаж новеллы Франца Кафки «Превращение».

(обратно)

32

Из египетской мистики.

(обратно)

33

Эдгар Ли Мастерс. «Новый Спун-Ривер». Перевод Андрея Сергеева.

(обратно)

34

Приап – фаллическое божество в античной мифологии.

(обратно)

35

Ян Флеминг. «Живи и дай умереть». Перевод А. Хохрева.

(обратно)

36

Поля Иалу – древнеегипетский рай.

(обратно)

37

Эдгар Ли Мастерс. «Новый Спун-Ривер». Перевод Андрея Сергеева.

(обратно)

38

Кит Мун – барабанщик группы «The Who». Сид Вишез – бас-гитарист группы «Sex Pistols». Бон Скотт – вокалист группы «AC/DC». Брайан Джонс – гитарист группы «The Rolling Stones». Ко времени написания книги все четверо считались мертвыми.

(обратно)

39

Хапи – древнеегипетское название Нила.

(обратно)

40

Ушебти (егип.) – «ответчики», сопровождающие покойного в загробном мире. Обычно представляют собой скульптурные изображения в гробницах.

(обратно)

41

Эдгар Ли Мастерс. «Новый Спун-Ривер». Перевод Андрея Сергеева.

(обратно)

42

Граф Фоско – персонаж романа Уилки Коллинза «Женщина в белом».

(обратно)

43

Эдгар Ли Мастерс. «Антология Спун-Ривер». Перевод Андрея Сергеева.

(обратно)

44

Ян Флеминг. «Живи и дай умереть». Перевод А. Хохрева.

(обратно)

45

На вилле Рубиначчи в Сорренто некоторое время жил Фридрих Ницше.

(обратно)

46

Ян Флеминг. «Живи и дай умереть». Перевод А. Хохрева.

(обратно)

47

Барбитураты – производные барбитуратовой кислоты, подавляющие высшую нервную деятельность. Используются в качестве снотворных и релаксантов.

(обратно)

48

Ci vedremo – увидимся (итал.).

(обратно)

49

Джебрин имеет в виду 14 326 г. текущей эпохи по нимриано-хеллаэнскому летоисчислению. Отсчет времени в ней ведется от Второго Заточения адского князя Ксиперлиса, выпущенного на свободу группой Лордов, стремившихся установить тотальный контроль над всем Хэллаэном. Широкомасштабная война с Ксиперлисом и его миньонами привела к опустошению Темных Земель и уничтожению большинства существовавших тогда городов.

(обратно)

50

Махди — в мусульманской мифологии «ведомый» человек накануне Страшного суда, когда вся земля наполнена злом и неверием.

(обратно)

51

Пенетратор — агент, осуществляющий проникновение на враждебную территорию.

(обратно)

52

Откровение 9:21.

(обратно)

53

Гулы — в арабской мифологии джинны, питающиеся мертвецами на кладбищах, но нападающие и на живых людей. Способны принимать женский облик.

(обратно)

Оглавление

Андрей ДАШКОВ ОТСТУПНИК

  ПРОЛОГ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МЕЧ ТОРРА

    1. НЕЧИСТАЯ СОВЕСТЬ

    2. УСТОИ КОБАРА

    3. РАЗГОВОР БЕЗ СЛОВ

    4. КРАТЕР САМОУБИЙЦ

    5. ГЛАЗ ИЗ ТЕНИ

    6. СХВАТКА НА РАССВЕТЕ

    7. ВЕДЬМА

    8. ТРАПЕЗА С ОТРАВЛЕНИЕМ

    9. ПОХИТИТЕЛЬ ТЕЛА

    10. АДСКИЕ ЭТАЖИ

    11. МЕЧ ТОРРА

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ КАМЕНЬ СДАЛЕРНА

    12. БРОДЯЧИЙ МОНАХ

    13. СТЕРЕГУЩАЯ МОГИЛУ

    14. МЕСТЬ МЕРРАДЛЯ

    15. МЕРТВЫЕ ВРЕМЕНА

    16. НОВАЯ ОХОТА

    17. БЕЗУМНЫЙ КОРОЛЬ

    18. ПЛЕННИК ШАРА

    19. ДЕМОН ИЗ ТЕНИ

    20. ЗОНТАГ

    21. ГУГЕНУБЕР

    22. ГЕТ-ЗАБАЛЛА

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ОБРУЧ МЕЛХОЭД

    23. БЕЗЛЮДНЫЙ ДВОР

    24. КРЫСИНЫЙ ХВОСТ

    25. СЛЕПАЯ КОРОЛЕВА

    26. ВНУТРЕННОСТИ УРОДА

    27. БУТЫЛКА РОФО

    28. ПОБЕГ ИЗ МУРГУЛЛЫ

    29. ВРЕМЯ КОМЕТЫ

  ЭПИЛОГ

Андрей ДАШКОВ ОБМАНУТЫЙ

  ПРОЛОГ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРИЗРАЧНЫЙ ЗАМОК

    1. РАСПАВШИЕСЯ И СОБРАВШИЕСЯ

    2. ГИШААРН

    3. ВОЙНА ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

    4. АУДИЕНЦИЯ

    5. ПУТЬ ВНИЗ

    6. КОНЕЦ ХОШИНХО

    7. ПОСРЕДНИК

    8. ЗАМУРОВАННЫЙ В ГЛИНЕ

    9. ТЕНИ

    10. СХВАТКА В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

    11. ИЗГОНЯЮЩИЕ И УХОДЯЩИЕ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ СУЩНОСТИ

    12. ДОРОГА ЧЕРЕПОВ

    13. ПЕРЕВОЗЧИК

    14. МНИМЫЕ БОГИ

    15. ЗАГОВОРЩИКИ

    16. ХИМЕРА

    17. САМКА

    18. ОТРАВИТЕЛЬ

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЗЕМЛЯ МОКРИШ

    19. ГЛОНГИ

    20. В СКЛЕПЕ

    21. СЪЕДЕННЫЙ ЗАЖИВО

    22. ВОЗВРАЩЕНИЕ ГЕРЦОГА

    23. ДОМ НАД ОКЕАНОМ

    24. ТЕНЬ ЗЕЛЕША

    25. БИБЛИОТЕКА

    26. ТРЕТИЙ ЗНАК

  ЭПИЛОГ

Андрей ДАШКОВ ОБЕЗОБРАЖЕННЫЙ

  ПРОЛОГ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ХРАМ СПЯЩИХ МЛАДЕНЦЕВ

    1. ГОЛОВА СКОЛЬЗКОГО

    2. СХВАТКА В УЩЕЛЬЕ

    3. УЗНИЦА ЯЩИКА

    4. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЗАМОК ГРАХ

    5. СЛУГИ КРЫСЫ

    6. НОЧЬ ДЖЕЛВЫ

    7. ОТВЕРГНУТЫЕ И ВХОДЯЩИЕ

    8. ТЕЛО МЛАДЕНЦА

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЛЕДЯНАЯ ОБИТЕЛЬ

    9. ГОСТЬ

    10. УСЫПЛЕННЫЙ

    11. ЛАНДШАФТ ВЕЧНОГО ЛЬДА

    12. БОГ НА ЧЕТЫРЕХ НОГАХ

    13. ЛЕГИОН ЗЕРКАЛ

    14. ИСХОД

    15. РЕКА С ОДНИМ БЕРЕГОМ

    16. ОТШЕЛЬНИК

  ЭПИЛОГ

Андрей Дашков Суперанимал

  Пролог Дуэль на ледяном кладбище

  1. Руины

  2. Цветок из книги

  3. Мертвый ангел

  4. Дядя Рой

  5. Имена

  6. Студент

  7. Полет

  8. Барби

  9. Дегро

  10. Тень

  11. Карлос

  12. Он входит

  13. Вопросы и ответы

  14. Подарок хозяину

  15. Внутренний конфликт

  16. Кеша

  17. Ренегат

  18. Суггестор

  19. Путь

  20. Победитель

  21. Потери

  22. Отбраковка

  23. Среди теней

  24. Сомнамбула

  25. Ведьма и лепестки

  26. Возвращение

  27. Сны

  Эпилог Преемник

Андрей Дашков Дракон

  Пролог

  1. Кен

  2. Мать

  3. Предостережение

  4. Вторжение

  5. Белый призрак

  6. Враг

  7. Опоздавший

  8. Накса

  9. Курица

  10. Z-11

  11. Мачеха

  12. Снежный барс

  13. Блокер

  14. Поручение

  15. Старуха и рабыня

  16. Принуждение

  17. Святой

  18. Зондирование

  19. Голова и лицо

  20. Щенки

  21. Приманка

  22. Обитель

  23. Полигон

  24. Перенацеливание

  25. Поднятые

  26. Мор

  27. Башня света

  28. Звезды

  29. Алекс

  30. Самоубийца

  31. Приглашение

  32. Охота

  33. Алтарная нора

Андрей Дашков Умри или исчезни!

  Пролог Погружение

  Часть первая Мгла

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

    Глава шестнадцатая

    Глава семнадцатая

    Глава восемнадцатая

    Глава девятнадцатая

    Глава двадцатая

    Глава двадцать первая

    Глава двадцать вторая

    Глава двадцать третья

    Глава двадцать четвертая

    Глава двадцать пятая

    Глава двадцать шестая

    Глава двадцать седьмая

    Глава двадцать восьмая

    Глава двадцать девятая

    Глава тридцатая

    Глава тридцать первая

  Часть вторая Сумерки

    Глава тридцать вторая

    Глава тридцать третья

    Глава тридцать четвертая

    Глава тридцать пятая

    Глава тридцать шестая

    Глава тридцать седьмая

    Глава тридцать восьмая

    Глава тридцать девятая

    Глава сороковая

    Глава сорок первая

    Глава сорок вторая

    Глава сорок третья

    Глава сорок четвертая

    Глава сорок пятая

    Глава сорок шестая

    Глава сорок седьмая

    Глава сорок восьмая

    Глава сорок девятая

    Глава пятидесятая

    Глава пятьдесят первая

    Глава пятьдесят вторая

    Глава пятьдесят третья

    Глава пятьдесят четвертая

    Глава пятьдесят пятая

    Глава пятьдесят шестая

    Глава пятьдесят седьмая

    Глава пятьдесят восьмая

    Глава пятьдесят девятая

  Часть третья Рассвет

    Глава шестидесятая

    Глава шестьдесят первая

    Глава шестьдесят вторая

    Глава шестьдесят третья

    Глава шестьдесят четвертая

    Глава шестьдесят пятая

    Глава шестьдесят шестая

    Глава шестьдесят седьмая

    Глава шестьдесят восьмая

    Глава шестьдесят девятая

    Глава семидесятая

    Глава семьдесят первая

    Глава семьдесят вторая

    Глава семьдесят третья

    Глава семьдесят четвертая

    Глава семьдесят пятая

    Глава семьдесят шестая

    Глава семьдесят седьмая

    Глава семьдесят восьмая

    Глава семьдесят девятая

  Эпилог Пробуждение

Андрей Дашков Двери паранойи

  Комментарий посредника

  Часть первая Пациент

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

  Часть вторая Хороший Макс – мертвый Макс

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

  Часть третья Plastic fantastic lover

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

    32

  Часть четвертая Безумный Макс – 4

    33

    34

    35

    36

    37

    38

    39

    40

    41

    42

  Часть пятая Андрогин

    43

    44

    45

    46

    47

    48

    49

    50

  Часть шестая Босс

    51

    52

    53

    54

    55

    56

  Часть седьмая Крысиные бега

    57

    58

    59

    60

    61

    62

    63

    64

  Часть восьмая Кормящая мать

    65

    66

    67

    68

    69

    70

    71

  Часть девятая «Маканда»

    72

    73

    74

    75

    76

    77

    78

    79

    80

Андрей Смирнов Повелители волшебства

  Часть первая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Часть вторая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Эпилог

Андрей Смирнов Академия волшебства

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    1

    2

    3

    4

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  ЭПИЛОГ

Андрей Смирнов Источник волшебства

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  Эпилог

  Приложение История Кильбрена

Андрей Смирнов Дары волшебства (Повелители волшебства-4)

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  Эпилог

  Приложение

Андрей Смирнов ВЛАСТЬ ВОЛШЕБСТВА

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  ЭПИЛОГ

  ГЛОССАРИЙ

Андрей Дашков Солнце полуночи Новая эра

  Если не удастся противостоять…

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Эпилог

*** Примечания ***