В ночь на Ивана Купала [Дарья Кириченко] (fb2) читать онлайн

Жанна Ди, Алеся Турбан, Евгения Оман, Лиза Глум, Света Егорова, Дарья Кириченко, Юлия Коврюк, Екатерина Кашкадамова, Татьяна Рахлина, Евгения Черногорова, Татьяна Попова, Настя Жолудь В ночь на Ивана Купала

Купальская дочка

Алеся Турбан

⠀І

Когда вы умираете, рождаемся мы…

Кто сказал, что папоротник цветёт в ночь на Ивана Купалу? Глупые, глупые люди. Оттого-то вы его никогда и не найдёте. На Купалье он уже отцвёл, спрятал свою волшебную силушку под широким листом и ждёт добычу. Никогда ещё цветок папоротника не сорвал человек, чтобы осуществить мечту о богатстве. Кто найдёт цветок — погибель приблизит.

В купальскую ночь, когда вы будете умирать, отыскав заветный цветок, будем рождаться мы.

⠀

***

⠀

Костёр давно перестал мелькать среди деревьев, да и голосов почти неслышно. Гулянья остались позади. Чаща окутала молодую пару своей влажной, прохладной плотью, закрывая верхушками деревьев небо. В сумерках лес казался сказочным, загадочным, наполненным таинственными звуками и шорохами. Пахло мхом и прелой листвой, замешанной на сосновом эликсире.

Мария отставала, словно пряталась за плечи Ивана. Идея прогуляться по ночному лесу ей не пришлась по душе с самого начала, но разве Иван послушался? Ему хотелось приключений.

— Говорят, кто его найдёт, будет сказочно богат. Свадьбу сыграем всем на зависть! — улыбнулся Иван, обернувшись к подруге.

— Ну и дурачок ты, Ванюша. Если б это было возможно, уже давно кто-то сорвал бы. Сказки всё это, — нарочито легко сказала Мария, хихикнула и обернулась, всматриваясь в плотную темноту, смыкающуюся густыми кустами за её спиной.

— Сказки не сказки, а не зря же это кто-то придумал. Зачем-то люди это рассказывают.

Ваня отпустил Машину руку и шагнул в сторону, погрузившись по пояс в густую листву папоротников.

— Чёрт его знает, как этот цветок выглядит, — пробормотал он едва слышно и пнул листья ногой, нагнулся и развёл их в стороны, всматриваясь в темноту.

— По-моему, он светиться должен, цветок этот, — прошептала Мария, услышав треск веток за спиной. — Вань, пошли отсюда. Страшно мне. Мало ли кого тут носит по ночам.

— Лосей! — засмеялся Иван и пустился бежать, ломая под собой сочные листья.

Мария боязливо метнула взгляд в сторону и жалобно запричитала, собираясь догнать парня:

— Ваня, стой! Дурак!

В этот момент что-то вонзилось в её лодыжку и обожгло ногу резкой болью. Мария вскрикнула, не удержалась и упала на колени, упёршись ладонями во влажный мох.

Иван обернулся, подскочил к подруге, помог подняться.

— Что случилось?

Мария провела рукой по ноге и ощутила липкую жидкость.

— Поранилась обо что-то. Пошли назад, я тебе сразу говорила: дурацкая идея с этим папоротником.

Слегка прихрамывая она двинулась в сторону тропинки, ведущей из леса. Иван последовал за ней.

Когда пара скрылась из виду, в том месте, где упала Мария, появилось едва заметное свечение. Среди густых, раскинувшихся по всей поляне листьев, один папоротниковый букет развернулся, обнажая плотный пурпурный цветок. Полупрозрачная оболочка сомкнутого бутона будто вибрировала, переливаясь розовыми оттенками. Листья вокруг зашелестели, затрепетав в ожидании чуда. Бутон вытягивал вверх длинную ножку-стебелёк, стараясь поднять своё сокровище как можно выше. Лесная поляна стала заполняться приторным, сладким ароматом. Спящий цветок пробуждался, увеличивался в размерах, тускло освещая погрузившийся во мрак ночи лес. По краю поляны зашевелились тени. Сперва осторожно, едва заметно, но с каждым мгновением всё быстрее и быстрее, словно сами черти устроили дикие пляски вокруг бутона.

Тем временем бутон налился соком и вырос в размерах настолько, что, казалось, стебель вот-вот надломится. Но нет, он крепко держал своё сокровище в утробе, как мать держит в своей младенца. Шуршание, шум и топот заполнили всю поляну, замельтешив едва различимыми в темноте тенями стволы деревьев. Отовсюду доносились крики, карканье, хохот, вопли, будто бы целая толпа умалишённых сбилась в кучу и скакала по ночному лесу.

Цветок вырос до размеров крупной дыни, стал раскачиваться в такт безумной пляске, завибрировал, затрясся, а потом разом выплюнул на землю что-то большое, скрюченное, как неоперившийся птенец, обмазанное кроваво-белёсой слизью. И тотчас гул стих, словно и не было дикой пляски теней на поляне. Лес замер, будто наблюдал за тем, что случилось.

А на земле лежало скрюченное, трясущееся существо не больше новорождённого младенца. Темнота прятала его от любопытных глаз, а листья папоротника заботливо прикрывали, чтобы никто не смог навредить беззащитному созданию, пока оно не набрало силы.

IІ

Поедая твою плоть, я возрождаюсь с новой силой.

Как утренняя роса накормит утренней свежестью жаждущий цветок, так кровь твоя напитает мои жилы. Расти, расти, силушка, не по дням, а по часам. Крепни, крепни моё телушко, силы мне свои отдай.

***

Жёлтое зарево разлилось над лесом, разгоняя проклятую тьму. Даже птицы ещё песни не запели, как вздохнули лесные дебри и вытолкнули из своих недр создание новорождённое.

Маленькое озеро на краю опушки наполовину покрыто ряской. Затянуто-укутано травой. Ни единого звука, ни ветерка не нарушает спокойствия водной глади. Даже высокая трава не колышется, замерев, словно на картине живописца. Низко-низко по земле стелется плотный болотный туман, парным молоком разлитый по округе, скрывающий всех и всё.

На берегу лесного озера стоит избушка. Старая, приземистая, едва от земли приподнятая. Не избушка — землянка, мхом поросшая. Белёсый туман скрывает её по самую крышу.

Зашевелилось существо, недавно рождённое в недрах цветка папоротника, вдохнуло воздух всей грудью, с хрипом наполняющий слабые лёгкие, и вытянуло вперёд слизкие, покрытые зелёными пятнами тонкие пальцы. Уцепилось за траву и подтянулось на слабых руках. До зари зрела новорождённая тварь в недрах леса, выросла, вытянулась, больше аршина в длину стала. Узкой змеёй медленно ползла по высокой траве, тяжело переваливая тощее полупрозрачное брюшко через высокие кочки, помогая себе толстым, словно у рыбы, хвостом. Куски чешуи слизкими ошмётками отваливались, цепляясь за растительность, выстилая за тварью кривую дорожку.

Солнце ещё не поднялось над лесом, а новорождённое создание выдохлось, вскинуло скрюченные руки вперёд, да не смогло ухватиться за кочку, упало бездыханно и замерло, издав противный писк, вспугнувший ночных птиц.

***

Мария лежала на кровати и тяжело дышала, выдавая при каждом выдохе свистящий скрежет в груди. Это разбудило Ивана. Он поднялся на локоть, потёр глаза, ничего не видя в предрассветной темени, и потянулся за телефоном на тумбочке:

— Ты чего так дышишь? — спросил и, не услышав ответа, включил фонарик на мобильнике, направив на девушку. — Палки-моталки! — вскрикнул, уронил телефон на пол, кубарем слетел вслед за ним с кровати.

На подушке лежала Мария, выглядевшая так, словно была трупом, проплававшим в озере не меньше недели. Тонкая кожа позеленела и надулась, превратив лицо в безобразную рожу. Руки покрылись чёрными пятнами, и казалось, кожа вот-вот лопнет и станет слазить ошмётками. Волосы повылазили и лежали лохмотьями на подушке, оголяя местами череп. Едва подавив рвотный рефлекс, Ваня подхватил телефон и выскочил из комнаты.

— Скорая? Вы меня слышите? — кричал он в трубку, удерживая телефон трясущимися руками.

За дверью домика раздался настойчивый стук. Ваня на автомате подскочил и распахнул её настежь, отпрянув от странной старой женщины, возникшей в проёме. Такого персонажа можно было встретить только в сказке, ни дать ни взять настоящая ведьма: сморщенная старуха в чёрном плаще.

— Поспеши росы набрать до рассвета, оботри её, не то не миновать беды, — пробормотала ведьма, тыча пальцем в сторону спальни.

— Подождите, — сказал Ваня голосу в трубке, задающему стандартные вопросы о состоянии больной. — Ты чего, бабка, домики спутала? Вали отсюда, не до тебя сейчас.

С этими словами Ваня хотел захлопнуть дверь, но бабка выставила ногу и помешала:

— Беги в лес, набери росы, идиот, — шамкала она сухими губами, суя парню грязную тряпку.

— Да пошла ты! — грубо выкрикнул Иван, толкнул старую и захлопнул дверь. Продиктовал координаты своего местоположения и остался сидеть на табуретке в прихожей гостевого домика, боясь заходить в комнату, где лежала Мария.

***

Озеро подёрнулось рябью, птицы встревоженно поднялись с ночлега и закричали, унося свою тревогу в гущу леса, когда дверь землянки-избушки со скрипом отворилась и с глухим звуком отвалилась в сторону. Из недр избушки сперва показалась косматая чёрная головешка, а за нею вытянулись тонкие длинные руки со скрюченными пальцами, уцепились за косяк и помогли вылезти из домика древней старухе. Казалось, столько лет никто не может прожить — так плохо выглядела женщина. Каждое её движение отдавало скрипом, словно не живой человек шёл, а старая коряга о другую корягу тёрлась.

Вылезла старуха из избы, распрямила горбатую спину и глянула на небо. Замерла, повела носом, словно принюхиваясь, и повернула голову в сторону кромки леса, откуда ещё недавно выползло существо.

Словно собрав последние силы, заковыляла бабка, неожиданно быстро переставляя изломанные временем ноги. Оказавшись около твари новорождённой, упала на колени и вознесла руки к небу, проскрипела кривым беззубым ртом:

— Дождалась. Дождалась я тебя, дитятко моё.

ІІІ

Когда наберусь я силушки из недр матушки, станешь ты чёрным прахом, развеянным ветром. Смерть твоя не напрасна, она жизнь принесла. Жизнь непростую, долгожданную, выстраданную.

***

Чёрные руки окунулись в мутную воду, стали круги описывать, сжимая-разжимая пальцы. Иссохшие губы зашептали слова заветные, разносящиеся над водою мелкой дрожью.

— Аксинья, матушка моя, поди, поди сюда. Принеси мне, Аксинья, снадобья, чтоб обмазать тело слабое, облегчить страдания души новорождённой, — шептала старуха, склонившись над заросшей гладью лесного озера. — Аксинья, помощница, приди ко мне.

Старуха замолчала и прислушалась. Лес шумел, разговаривал сотнями птичьих голосов, звериных криков, шелестом гадов ползучих.

Из дальних зарослей послышалось глухое, натужное кваканье. Затряслись камыши, закачалась трава, расступилась и пропустила Аксинью к старухе.

Склонив голову к самой воде, замерла старая женщина в низком поклоне, дожидаясь помощницу. Без неё никак не справиться, слабая уже стала, немощная, вся скрюченная.

Грузно ступая, переваливаясь с боку на бок, волоча тяжёлый живот по воде, ползла Аксинья на зов старухи. Уселась на берегу и глухо квакнула.

Подняла голову старая женщина и улыбнулась потрескавшимися губами. Перед ней сидела огромная жаба, покрытая мхом, поросшая большими, покрытыми струпьями, бородавками. Весом та жаба была не меньше откормленного поросёнка, а размером — с урожайную тыкву.

— Помоги, Аксиньюшка, дай своего снадобья смазать кожу страдалице.

Жаба широко раскрыла глаза, надулась, став ещё больше. Казалось, вот-вот лопнет от такой натуги, раскрыла пасть и сплюнула на сухие старухины ладони чёрно-зелёную смрадную кашицу.

Бабка поднялась на ноги и поковыляла к землянке. На низкой лавке, почти у земляного пола, лежала на куче преющей листвы новорождённая русалка. За ночь выросла она в размерах, стала ростом с девочку-подростка. Бледные тонкие руки бездвижно вытянулись вдоль тела, под рёбрами судорожно трепыхались жабры в такт поверхностным вздохам, каждый отзывался стоном. Голова её куталась в спутанных редких паклях, которые вылезали, как у древней старухи, мешаясь с листвой. Лицо тёмное, иссохшее, сморщенное сморчком, выражало страдания. Рыбий хвост распадался на куски ошмётками, валяющимися по всей избушке, обнажая голые кости ног и живую плоть.

Старуха села на лавку и принялась обмазывать тело новорождённой твари принесённым снадобьем. Затем снова шла к берегу, подставляла ладони под пасть жабы и несла смердящую жижу в дом.

Спустя пару часов жаба выдохлась, выплюнув всё содержимое, сдулась в размерах и медленно уползла вглубь заросшего озера, чтобы вновь вернуться к утру.

Старуха и сама выбилась из сил. Вымазала последнюю порцию жижи. Прикрыла хрупкое тельце листьями папоротника, легла рядом на лавку и провалилась в глубокий сон.

***

Скорая ехала долго. Усадьба, где поселились Иван и Мария, находилась далеко от города, была окружена лесом. Это место Иван выбрал из-за рекламы, обещавшей незабываемые впечатления от встречи Купалья. Организация праздника и вправду была на высоте: костры, гадания, венки. Молодёжь весело отметила праздник. А самые смелые, такие как Иван, отправились на поиски цветка папоротника.

Мария выглядела жутко. Казалось невероятным, что всего пару часов назад она бегала по лесу, а теперь не могла говорить и была больше похожа на выловленный из болота труп.

— Что с ней? — испуганно суетился Ваня, стараясь не смотреть в сторону возлюбленной.

— Приедем в больницу, возьмём анализы, может, что-то выясним. Обо что она поранилась, говорите? — поинтересовался старый фельдшер.

— Я не понял. Шла по поляне, вскрикнула и упала. Мы не рассматривали, там темно было.

Доктор подошёл к кровати. Вокруг той, что ещё недавно было здоровой, полной сил молодой женщиной, разливалась лужа тёмно-зелёной жижи. Казалось, тело разлагалось на глазах.

— Боюсь, ей уже не помочь. Выйдем из помещения, это может быть заразно. Сейчас вызовем группу, они заберут тело.

Иван хотел что-то возразить, бросив взгляд на кровать, но отвернулся, подавил рвотный рефлекс и выскочил из комнаты, когда увидел, как кусок плоти отвалился от девушки, обнажая белёсую кость.

Выбежав из домика, он хватал ртом воздух. Его мутило, голова раскалывалась, казалось, он вот-вот упадёт в обморок. Сердце пульсировало, отдавая гулом в ушах. Только сейчас он вспомнил странную женщину, которая ломилась в двери этой ночью, говоря что-то про утреннюю росу.

Домик ведьмы стоял на окраине деревни. Ведьма — не ведьма, Иван точно не знал, но в деревне её называли именно так. Услышав его слова, местные сразу указали путь.

Иван открыл калитку и вздрогнул. Женщина сидела на лавке у двери, уставившись на него, словно давно поджидала.

— Чего припёрся? Помощь моя понадобилась? Теперь уж не знаю, чем помочь тебе.

— Вы знали, что всё так и будет? — с недоверием, в полном отчаянии спросил Иван.

— А что тут знать? Не зря легенды про русалок в Купальскую ночь из уст в уста передают. Вам всё сказки да потешки. Да в каждой сказке кроется своя тайна. Я-то мало чего знаю, а вот бабка моя с самой берегиней водилась. Оттого и я кое-что, да слыхала. Послушай, может, чем и пригожусь.

ІV

Знаю, чую, идёшь ты ко мне, погибель мою несёшь в своей голове. Хочешь шею лебединую свернуть, меня, молодую, новорождённую, загубить, в сырой земле закопать.

***

Открыла глаза старуха, а вместо русалки сморщенной лежит на лавке обнажённая прекрасная девушка. За ночь жабры её превратились в круглые, налитые спелостью груди, хвост — в стройные, гладкие ножки, грязные пакли — в белокурые, длинные волосы, волнами застлавшие серую листву.

— Здравствуй, моя красавица. Здравствуй, берегинюшка. Вот и моя пора настала, — прошептала старуха, положила на грудь девушки руку, затряслась мелкой дрожью и померла.

Села девушка на лавку и заплакала первыми в жизни слезами. Так уж у берегинь заведено: приходит молодая — умирает старая. Двум берегиням не бывать.

Спустила она ступни босые на земляной пол, приподнялась, потянулась, спину белую прогнула и вышла из избы, не стесняясь первородной наготы. Перенесла тело старой берегини на берег озера лесного, помолилась, склонив голову, и сбросила его в воду.

— Забирай, водица, берегиню старую да искупай берегиню молодую.

Тотчас забурлило озеро, словно на руках понесло, приподняло тело старухи, трижды окунуло-омыло своими водами и унесло прочь.

Вошла молодица в воду и легла на поверхность, погружаясь под толщу, лишь лицо да грудь на поверхности остались. Засветилась вода бирюзовым цветом, поднялся туман. Так лесное озеро, видавшее многое на своём веку, укрепляло тело молодое, увлажняло кожу нежную, наполняло душу девичью вековыми знаниями.

Вышла берегиня из воды, пошла босыми ногами по травам, по мхам в глубь леса. Обняла трёхсотлетнюю сосну, испещрённую трещинами от тягот времени, и прижалась тонкой кожей к шершавой поверхности. Вдохнула глубокий хвойный запах, лизнула смолистую каплю и присосалась к ней, как юноша к сладким губам возлюбленной. Замерла, впитывая телом вековую мудрость, знания и силу. Каждое деревце в лесу, каждая травинка жаждали поделиться с берегиней своими знаниями. Столько лет прошло, сменился бор, иссохло и заново возродилось лесное озеро, пока дожидались они смены берегини. Старуха давно желания загадывала на цветок папоротника, только всему своё время нужно да кровь людская. Пока не отдашь — не получишь.

А берегине думать о людской жертве некогда, нужно силушки набираться.

***

Склонил Иван голову и слушал ведьму деревенскую про купальскую ночь, про силу папоротника да про легенды, что в народе сказывали.

— Когда бабка моя была молодицей, уж в ту пору берегиня была старухой немощной. А с тех пор ещё добрая сотня лет прошла. Столько ждала она дочку свою, купальскую. Только одна ночь есть, чтоб желание исполнить. Лишь один раз в году силы дьявольские в дикой пляске рождение новой жизни благословляют не на благо себе, а во вред. Вот и поранилась твоя девчушка о цветок. Взял он её крови молодой и напитал свою утробу, а оттуда родилась берегиня. Для того-то легенды и сказывают про купальскую ночь да про папоротник, чтобы люди, вроде вас, по ночам бродили, пока не наткнутся на место заветное. Только одно средство есть, чтобы спастись сразу от погибели — набрать утренней росы после купальской ночи да умыть им тело. Отвадит роса погибель, но и цветку не даст разродиться.

Как родится берегиня, тело её беспомощное. Вместо ног — хвост, чтоб могла и проползти, и проплыть, если надобно. Оттого и легенды сказывают про русалок. Видно, видели люди существо новорождённое, сочинили сказки, сами себе и поверили. А в каждой сказке прячется зерно истины. Вот только чтоб разглядеть его, много мудрости нужно.

— Так это она забрала жизнь моей Марии? — шёпотом спросил Иван.

— Она. Русалка эта. Говорила бабка, берегини на лесном озере живут, что в самой чаще леса.

Вскочил Иван на ноги, словно очнулся ото сна, схватил ведьму и затряс со всей силы:

— Говори, говори, куда идти. Я найду эту дрянь хвостатую и разорву на части, разрублю на куски и утоплю в том болоте проклятом. Не будет больше никаких берегинь. Не позволю людей изводить тварям дьявольским!

Ведьма испуганно уставилась на парня, пытаясь вырваться из его крепких рук:

— Сам погибнешь, никого не спасёшь. Не знаю я, где то озеро.

Отпихнул Иван старуху, словно в ней все беды его сокрыты, развернулся и, не думая, что творит, бросился в сторону леса.

Долго бродил он чужими тропами, ломился через кусты и заросли, шёл куда глаза глядят, сам не зная, куда придёт и придёт ли. Для себя решил, что нет ему жизни, если не найдёт тварь лесную, что зародилась внутри папоротника и забрала жизнь его любимой.

Неожиданно деревья расступились, и перед ним заблестела гладь лесного озера. Сразу понял Иван, что пришёл в нужное место. Испокон веков повелось: если человеку нужна берегиня, лес приведёт к ней, сколько бы ты ни блукал.

Остановился он, обвёл опушку взглядом: нет никого, тишина и благодать, словно тут сто лет никого и не было.

— Выходи, тварь лесная, на свою погибель. Я тебе Марию свою никогда не прощу! — крикнул Иван, упёр руки в бока и посмотрел по сторонам.

Тишина вокруг, даже трава не колышется.

V

Глупые, глупые люди. Умными вы себя считаете, а как устроен мир, совсем не знаете.

***

Подул ветер, заволновалась гладь озера, и появилась из него девушка красоты невиданной. Стала она подниматься над водой всё выше и выше, сперва плечи покатые показались, затем грудь остроконечная, бёдра округлые и ноги стройные. Залюбовался Иван красотой девичьей безупречной, станом прекрасным, кожей влажной от воды лесного озера, тем, как капли стекают по упругому телу и падают наземь.

Опомнился Иван, тряхнул головой, словно смахивая наваждение, и открыл было рот, да берегиня его опередила:

— Знаю я, зачем ты пожаловал. — Вышла на берег и подошла к Ивану. — Ты можешь сделать со мной, что задумал. Ты вправе, потому как из-за меня принесли силы тёмные твою любимую в жертву. Но сперва дай мне время.

Девушка шагнула к Ивану ещё ближе, так что груди её мокрые коснулись его рубахи. Разорвала низ рубашки, положила руку на Ванин живот, он вздрогнул, но отшатнуться не смог.

Почувствовал тепло горячего тела, влажность её кожи на своей, а от руки — разливающееся по животу напряжение.

Опустил Иван глаза и увидел, что берегиня пальцами разорвала кожу на животе его сбоку и просунула внутрь руку. От ужаса расширились глаза, стоит как истукан, ничего поделать не может. Но и боли внутри не чувствует, словно что-то проникло вглубь и двигалось, раздвигая его внутренности, отдавая тупой, едва ощутимой болью.

Тело перестало слушаться, он только и мог, что смотреть, как берегиня аккуратно засунула в живот вторую руку, отошла чуток, закрыла глаза и что-то шептала. Хотел бы оттолкнуть, да нету сил закричать — язык во рту присох к нёбу, не пошевелить.

Дыхание стало глубоким, но тихим. Сердце замедлило бой в груди. Ещё чуть-чуть — и упадёт в обморок, отключится или умрёт. И только глубоко в голове зашевелилась лениво мысль: «Ах ты, тварь болотная, околдовала, решила извести».

Неожиданно берегиня открыла глаза, впялила в Ивана взгляд, словно видела его впервые, а затем вытащила руки и подняла вверх.

Видит Иван, что лежит в руках берегини нечто окровавленное, красное, испещрённое сеткой сосудистой. Словно яблоко живое, не наливное, а из плоти человеческой. И кровь по нему бежит, скатывается ручьями по рукам девушки, падает громкими каплями на землю.

Тотчас ожил Иван, опустил голову, поднял окровавленную рубаху, а живот чистый, гладкий, словно и не было ничего, не разрывали живьём плоть его и кожу.

В ужасе Иван прошептал:

— Что это?

— Это то, что жило в тебе. Не достань я её сейчас, она убила бы тебя через год.

Ваня схватился за живот, не ощущая ничего, что свидетельствовало бы об опухоли. Расширенными глазами уставился на девушку:

— Да кто ты такая, тварь лесная? Кто ты такая? — кричал, запинаясь. Язык не поворачивался назвать тварью создание красоты невиданной.

Берегиня поднесла кровавое яблоко ко рту, впилась в него зубами и стала жевать, быстро проглатывая куски, истекающие кровью по подбородку.

Тошнота комком подкатила к горлу, Иван едва сдерживал рвоту, глядя, как девушка жадно поглощала кровавое месиво.

— Теперь она никому не причинит вреда и не сможет переродиться, — сказала берегиня, вытирая ладонью губы. — Я пришла в этот мир, чтобы избавлять люд от беды чёрной. Слишком много черноты разрослось в людях. Она размножается, как проклятие, тянет когти свои и к старому, и к молодому. Рождена я, чтобы победить её. А теперь делай со мной, что хочешь.

Опустила руки и замерла, вся испачканная кровью, прекрасная в своей наготе и невинности.

Глянул на неё Иван, развернулся и пошёл прочь, оставляя стоять прекрасную берегиню на берегу лесного озера. В этом мире её давно заждались.

Страница автора в ВК https://vk.com/id15270732

Тринадцатая сестра

Дарья Кириченко

Что же её разбудило? Мадина села в кровати и обвела взглядом комнату. Судя по окружающей тьме, стояла глубокая ночь. И тишина. Ответ не замедлил себя ждать. На краткий миг спальню озарило неярким светом со стороны незашторенного окна. Всего доли секунды — и комната вновь погрузилась в темноту. И всё-таки Мадина успела разглядеть в мельчайших деталях обстановку.

Дверцы и ящики шкафов и комода из светлого дерева матово блеснули в затухающем свете. Торшер у кровати напоминал вечно обиженного мальчишку. Пододеяльник сбился в ногах Мадины: летняя ночь была жаркой, душной. Стул, одиноко скучающий в ближнем углу, словно нёс тяжёлое бремя. Балконная дверь открыта, однако снаружи не слышалось ни одного звука.

Неясный свет вновь озарил спальню, но он был уже другим — ярким, как вспышка, быстрым, но затухающим медленней прежнего. И сразу за ним ещё один — резкий, гранатово-алый. Заинтригованная, Мадина вышла прямо в шёлковой пижамке на балкон. Она откинула назад тёмные вьющиеся пряди и устремила вперёд взгляд карих глаз.

Не одну её разбудили загадочные огни. Казалось, соседи, на всех двенадцати этажах, высыпали на балконы. Тишина раненой птицей взлетела ввысь и растворилась в ночи. Их дом напомнил Мадине улей с растревоженными пчёлами. Каждый стремился поделиться своей версией происходящего, и разом гомонящие жители слились для Мадины в раздражающий гул.

А огненные сполохи продолжали освещать небо. Гранатово-алые, тыквенно-рыжие, лимонно-серые, они возникали внезапно, вдруг. Но странное дело, чувствовался в этом какой-то ритм, словно кто-то совершал быстрый огненный танец. «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры — дети рабочих», — вспомнились Мадине замшелые строчки песни забытой эпохи.

Тут же ей отчего-то стало смешно и стыдно. Казалось, что таким «объяснением» она оскорбила саму суть таинственных всполохов. Сквозь людской шум до неё донёсся ещё один звук. Мадина застыла поражённая. По тонким проводочкам до неё добежал, минуя десятки километров, времена и других людей, лёгкий звенящий голос. Он весело звучал журчащим ручейком, хрустальным звоном росы и набежавшей на берег озёрной волной.

Он звал её. Звал Мадину к себе, манил ласковым шёпотом: «Иди, иди к нам, сестра! Раздели с нами наше веселье, отыщи Огненный Цвет, загадай на венке. Ты, только ты нам нужна! Без тебя белый свет не мил. Иди же, сестра, не томи нас. Ночь коротка да ноги быстры. Пять шагов всего — и ты здесь, родная. Только не спи, не спи! Заснёшь — уже не проснёшься».

Мадина стояла на балконе ни жива ни мертва. Она явственно слышала этот голос, но никто — никто! — не говорил с ней здесь. Ёжась от лёгких дуновений ветра, Мадина чувствовала — нет, знала! — что тот, кто звал её, находится далеко, там, откуда светили огни. Мелькнула мысль, что это галлюцинации. Мелькнула и погасла, будто и не было.

Мадина боялась шевельнуться, сделать хоть шаг. «Пять шагов — и ты здесь, родная». Если шагнёт, где окажется? Что случится тогда? Ей было страшно. Как назло, ветерок задувал сильнее, набирался силы. Мадина кожей ощутила, как упала температура воздуха. Стоять в шёлковой пижаме становилось всё труднее.

Всполохи продолжались. Постепенно гул людей-пчёл сошёл на нет. Мадина же продолжала стоять, до судорог вцепившись в перила. Надо возвращаться в комнату, но она знала, что этого не произойдёт. Либо она останется здесь, либо…

«А что, собственно, я теряю? — внезапно с вызовом подумала Мадина. — Делай, что должна — и будь, что будет».

И она сделала первый шаг к балконной двери. В тот же миг навалилась смертельная усталость, начал одолевать безудержный сон. Но Мадина ещё помнила предостережение. Второй шаг — и она в спальне. Третий шаг дался с трудом, она еле подняла ногу. Четвёртый — и Мадина почувствовала, что силы стремительно утекают куда-то в ночную тьму.

Изо всех сил держа веки открытыми, почти засыпая, она наконец сделала пятый шаг. И…

***

Кап-кап. Кап. Кап-кап.

Где-то медленно стекала вода. Мозг подкинул Мадине видение: низкая пещера, сырые от влаги стены и капающая на каменистый пол вода.

Кап-кап. Кап. Ка-а-ап. Кап-кап.

Немного подумав, Мадина отвергла этот вариант. «Кран протекает», — лениво подумала она, не спеша открывать глаза.

Чувства возвращались не сразу, по очереди. После слуха вернулось осязание. Мадина ощутила, что сидит на чём-то довольно твёрдом, прислонившись щекой к стене. Стена была шершавой, неровной и ледяной. Мимолётно изумилась этому. До ноздрей Мадины донеслись тонкие запахи диких трав, каких-то цветов и свежести. Ко всему прочему, она уловила пряный и дразнящий аромат дыма.

Всё это так не вязалось с обычной домашней обстановкой, что Мадина против воли напряглась. Теперь она наконец могла открыть глаза, но отчего-то страшилась. А вдруг взору откроется совсем не то, что намеревалась увидеть?

Короткой вспышкой мелькнуло последнее воспоминание. Таинственная игра огней на тёмном небосклоне. Нереальный, словно из ниоткуда, мистический зов. Противоборство Мадины с навалившимся сном. Чьё-то предупреждение ни в коем случае не засыпать: «Заснёшь — уже не проснёшься!»

Мадина вспомнила, что должна была сделать пять шагов, чтобы прийти куда-то. И она их сделала, все пять шагов сделала! Но последний шаг дался с огромным трудом — в сон клонило неудержимо. Так она заснула или нет? «Не проснёшься, не проснёшься», — отчаянно бились в голове слова.

Она спит или нет? Глаза были закрыты, это точно. Что увидит она, когда откроет их? Заснула или проснулась? Так и не найдя ответа, Мадина решила, что пора. Глубоко вздохнула и медленно приоткрыла веки. А после изумлённо распахнула их.

Мадина оказалась в небольшой берёзовой рощице. Где-то за деревьями блестела вода — пруд или озеро, она не могла разглядеть. Сама же сидела прямо на тёплой земле, прислонившись к огромному валуну. Чуть поодаль, впереди, на небольшой полянке, горел костёр. Лишь когда глаза Мадины привыкли к полутьме и яркому огню, она разглядела вокруг костра людей.

Наверное, с десяток девушек — длинноволосых, стройных, в лёгких сарафанах и босиком — безмолвно кружились в грациозном медленном танце. На голове у каждой был венок. Девушки казались невесомыми, лёгкими, словно сотканные из тумана.

Кап. Кап. Кап-кап. Ка-а-ап. Мадина повела головой на звук. Слева от неё лежала груда камней, которую венчал глиняный кувшин грубой работы. Он был доверху наполнен водой и чуть наклонён, из-за чего излишки проливались, едва стекая по стенкам.

Мадина поднялась. «Твою библиотеку… Где бы я ни была, надо валить отсюда», — решила она. Критически оглядела себя. На ней была всё та же шёлковая летняя пижама: топ и шортики василькового цвета. Далеко, да ещё ночью, в такой не уйдёшь. Но попытаться стоило. Ведь как-то она оказалась здесь. Знать бы ещё, где это «здесь»…

Ей хотелось подобраться поближе к танцующим девушкам, к тёплому огню, но она чувствовала, что если будет медлить, то не сможет уйти. Босоногие танцовщицы явно не видели Мадину, да и не ведали, что она здесь, совсем близко.

— Куда угодно, лишь бы отсюда, — пробормотала она и развернулась спиной к костру. Сделала один шаг…

Ка-а-ап. Кап-кап. Кап. Ка-а-ап.

Мадина замерла. Только сейчас она поняла, как сильно её мучит жажда. Губы будто покрылись сухой коростой, а горло пересохло и разбухло настолько, что Мадина чуть не задохнулась. Воды, воды! Хотя бы один глоток вкусной прохладной воды!

Она лишь оглянулась на кувшин и в следующую секунду была уже возле него. Осторожно, но немного нетерпеливо Мадина взяла сосуд в руки и поднесла к пересохшим губам. Несколько маленьких и торопливых глотков — и по горлу потекла живительная вода. Напившись, она поставила кувшин обратно на камни и облегчённо выдохнула.

И тут прямо позади пронёсся шелест, дробившийся на разные голоса.

— Сестра, ты пришла, пришла! Сестра! Ты вернулась! — шептали они. — Мы тебя ждали! Сестра!

Мадина медленно развернулась.

Их было двенадцать.

Вначале они показались Мадине одинаковыми, но чем дольше она их разглядывала, тем больше находила различий.

Ткань сарафанов была полупрозрачной, за ним легко угадывались стройные силуэты танцовщиц. К удивлению Мадины, ни на одной из них не оказалось нижнего белья, всё просвечивало сквозь ткань.

У каждой на платье был вышит узор, спускающийся от самой груди к ногам. Он же был вышит по всему подолу. Но узоры отличались: у одной были вышиты алые маки, у другой — быстроногие олени, у третьей — свободолюбивые ласточки. Волосы тоже отличались цветом, наличием или отсутствием кудрей.

Девушки с радостью взирали на Мадину и улыбались, словно давно ждали встречи с ней и наконец дождались. Одна из девушек — рыжеволосая, с глазами цвета меди и вышитыми на платье лебедями — вышла вперёд и… поклонилась. Мадина, и без того изумлённо изучающая их, обомлела. При этом остальные девушки отошли на приличное расстояние, сбились кучкой и начали перешёптываться друг с другом.

— Сестра, родная! — проговорила рыжеволосая. — Как мы рады, что ты пришла на наш зов. Нам так не хватало тебя.

— Простите, — хриплым голосом сказала Мадина. — Но я ничего не понимаю! У меня никогда не было сестёр. Я вас не знаю. И что значит — пришла на зов? Почему я?

Рыжеволосая улыбнулась.

— Конечно, ты можешь не помнить нас. Не все из нас помнят свои прошлые жизни.

— Прошлые жизни? — Мадина почувствовала, как тело охватил озноб. Только бы не простудиться… Хотя то, что она ощутила, не было похоже на начало болезни. Скорее, это было предчувствие. И далеко не приятное.

— Я Лыбедь, — рыжеволосая вновь поклонилась. — Однажды мы все были сёстрами. Очень давно… Теперь же, спустя круговерть веков и жизней, мы вновь можем объединиться.

— Объединиться… — словно в бреду произнесла Мадина. — Но я… совсем непохожа на всех вас! У вас явно европейские, точнее, славянские корни. Я же — татарка! И имя моё арабское, означает «золотой город».

— Одно из имён, — поправила Лыбедь. — У нас у всех накопилось с десяток имён. Но первоначально матушка нарекла тебя Заряной — «озарённая». Однако с именами разберёмся позже, — сказала она, видя изумление Мадины-Заряны. — Ночь коротка, нужно поторопиться. Наше счастье, что она лишь началась. Судя по твоей вышивке, ты можешь говорить с лисицами…

— О чём ты? — Мадина начала уставать от изумления.

— Вышивка на твоём платье, — кивком показала Лыбедь. — У тебя вышиты лисицы.

— Что? — Мадина опустила взгляд и только теперь заметила, что одета так же, как остальные. Только у неё по подолу бежали друг за дружкой огненно-красные и бурые лисички. — Но как? — поразилась она.

— Вода. — Лыбедь указала на кувшин, который стоял у ног Мадины. — Это зачарованная вода. Если бы ты не выпила её, мы никогда бы тебя не увидели. Она же и открыла твою сущность.

Казалось, удивляться уже дальше некуда. Ан нет! Мадина даже рот приоткрыла, переваривая известие. Вода — это всегда вода! Никогда Мадина не представляла, чтобы та обладала какими-то неизвестными науке свойствами. Во всякую заряженную воду не верила…

— Слушай меня внимательно, сестра, — вновь заговорила Лыбедь уже без улыбки. — Сегодня самая волшебная ночь в году — Купальская. Ночь, когда распускается волшебный цвет папоротника. Знаешь?

Мадина неуверенно кивнула. Конечно, где-то читала о таком. Она вообще любила фэнтези. Но считала всё сказкой, не принимая на веру. А тут либо она с ума сошла, либо чудеса взаправду бывают…

— И мы должны найти его до рассвета.

— Зачем? — уточнила Мадина.

На это Лыбедь только улыбнулась. Очень печально.

— Всему своё время. Когда отыщется заветный цветок, тогда ты получишь ответы. И как вернуться домой — тоже, — она грустно усмехнулась. — Вот только, куда это — домой?

Лыбедь отступила на несколько шагов. Мадина насторожилась:

— Эй, ты что, решила оставить меня одну?

— У каждой из нас свой путь в поисках. К тому же у тебя теперь есть помощник, — ответила та и крутанулась на месте.

В тот же миг исчезло всё: Лыбедь, другие девушки, костёр, кувшин с колдовской водой.

— Постой! — вскричала Мадина в темноту ночи. Но лишь ветер вздохнул утомлённо. Впрочем, не так уж было и темно: красные лисицы на платье Мадины сияли рубиновым светом.

Решив уже ничему не удивляться, тем не менее произнесла вслух почти жалобно:

— И что же мне делать?

— Первым делом — сплести венок. Что это за мавка в Купалу да без венка? — раздался рядом чей-то бархатный голос. Мужской.

— Кто это? — испугалась отчего-то Мадина.

— Это я, Рычет, — из-за куста с невероятной грацией вышел — нет, выплыл — лис. Чёрно-бурой масти, с лоснящейся в рубиновом свете шерсти. — Готов помочь тебе, Заряна, в поисках, чем смогу, — он вежливо, но с лукавым взглядом склонил голову набок.

Если Мадина до этого ещё кое-как держалась на ногах, то теперь так и села. Точнее, плюхнулась со всего размаху в мягкую траву. Лис засмеялся, тут же отбросив напускную вежливость.

— Давай собирай цветы, плети венок. Без венка цветок папоротника никогда тебе не покорится.

Мадина недовольно покосилась на своего «помощника», который улёгся под одной из берёз, явно не собираясь помогать. Насупившись, она попыталась подняться с земли, ухватившись за какой-то сорняк.

— Стой, не трогай! — вдруг завопил Рычет, подскочив на месте.

— Поче… — недоумённо проворчала Мадина, отдёргивая руку от растения.

Но было уже поздно: она успела его коснуться. Мадина ничего не почувствовала. Но Рычет беспокойно заметался, ворча под нос:

— Угораздило же… Хорошо, что ночь… Не так опасно…

— Что ты там бормочешь? — не выдержала Мадина.

Рычет перестал суетиться и замер. Только пышный хвост выдавал его чувства: вытянувшись в струнку, едва заметно подрагивал. И костра не нужно было, чтобы это увидеть — рубиновые лисицы горели очень ярко.

— Вот скажи мне, как ты вот так запросто могла вцепиться в борщевик? — преувеличенно вежливо поинтересовался лис.

— Во что?

Во взгляде Рычета промелькнуло удивление.

— Как, ты этого не знаешь? Что же ты за мавка такая! Без венка, в растениях не разбираешься…

Мадина почувствовала раздражение.

— Сделай милость, поясни: с чего ты взял, что я мавка? — потребовала она.

— Если тебе по нраву зваться русалкой, так и скажи…

— Я не русалка! Я живой человек!

— Да ну? — усомнился лис.

Мадина наконец вскочила с места, готовая… Она даже сама не понимала на что. Хорошенько пнуть этого говорящего оболтуса? Или затопать и заорать? Внезапно тыльную сторону правой руки будто обожгло огнём. Мадина вскрикнула от боли.

Лис приблизился к ней и ткнулся мордочкой прямо в её ладонь.

— Поверить не могу! — прошептал он. — Борщевик-таки обжёг тебя!

— И не верь! Сказал бы лучше, как боль унять, — огрызнулась Мадина.

— Иди за мной, — вздохнул Рычет с видом обречённого.

Он повёл Мадину к воде, которую та заприметила ранее. Большая вода оказалась небольшой речушкой, которую можно было перейти вброд. Лис подвёл её к самому краю песчаного бережка и велел опустить ладонь в реку.

— Это должно помочь, — с сомнением сказал он.

Мадина присела и опустила руку по локоть в воду. Спустя минут пять она почувствовала, как боль утихает, словно это река вымывала её из тела Мадины. Уже через минуту боль окончательно ушла. Она вынула руку и поглядела на ладонь. Никакого следа от ожога. Ничего.

— Как странно… — вновь забормотал Рычет. — Кто ты такая? Будь ты мавкой, ну ладно, русалкой, борщевик сжёг бы всю твою ладонь. Она просто бы обуглилась. Вместо этого он просто обжёг тебя как человека или животное. Но если бы ты была человеком, река не смогла бы исцелить тебя. А вот русалку родные воды — да, исцелили бы. То есть ты и русалка, значит, мёртвая и живая одновременно.

— Что ты городишь? — испуганно посмотрела на него Мадина. — С чего бы я была мёртвая?

— Собирай цветы! — отрывисто гавкнул лис. — Собирай и плети венок! Иначе упустим шанс отыскать Цветок!

Мадина заозиралась, подстёгнутая ворчливым помощником. На берегу речки росло достаточно цветов, отдыхающих от дневного зноя. А лисички на подоле платья горели ярко, поэтому вскоре у ног Мадины лежала целая охапка цветов и душистых трав.

Пока она собирала, а затем плела, успела рассказать Рычету о том, как проснулась от ярких огненных всполохов, как услышала чей-то зов, слышимый только ей, как сделала пять шагов, борясь с напавшим сном, как очнулась на здешней поляне и увидела кувшин с колдовской водой, как напилась из него…

Лис внимательно слушал и кивал, думая о чём-то. А сама Мадина вдруг вновь вспомнила напутствие: «Заснёшь — уже не проснёшься», от которого сердце отчаянно встрепенулось. Она заснула или проснулась? Ни живая ни мёртвая… Что это всё значит? Рычет точно что-то такое знал, но станет ли он делиться с ней своими мыслями?

Но вот венок сплетён. Широкий, душистый.

— Что теперь? — Мадина держала в руках венок и с упоением вдыхала терпкий аромат трав.

— Теперь ты должна заговорить его, — пояснил лис. — Скажи такие слова: «Землица родная, росою умытая, вложи в венок мой щедрость свою. Водица студёная, ветрами обласканная, вложи в венок мой мудрость свою. Огонь яростный, солнцем разожжённый, вложи в венок мой отвагу свою. Мой веночек моею судьбой пусть станется да укажет на путь к волшебству купальскому». Повтори!

Мадина повторила всё слово в слово. И вдруг случилось невероятное! Венок в её руках задрожал, заискрился. Змейками заскользили по стеблям золотые да серебряные нити.

— Надевай скорее! — закричал Рычет.

Мадина трясущимися руками надела венок на голову. Сияющие нити в ту же секунду соскользнули с венка на её тело, тёплыми ручейками пролились на её руки. В одно мгновение Мадине стало так хорошо, уютно… Она ощутила небывалый прилив сил, захотелось мчаться по лесу, звонко крича от радости. И чтобы платье непременно вилось следом белым облаком…

И она побежала. Удивительное дело: ступни едва касались поверхности. Тепло земли, прохладная свежесть росы наполняли тело и душу Мадины. Мягкий ковёр изо мха ласкал стопы. Мадина засмеялась во весь голос, её переполняло безудержное счастье.

Рычет нёсся рядом, взлаивая время от времени. Мадина на бегу нагнулась и коснулась его спины, намереваясь погладить. Пальцы ощутили жестковатый мех. Лис выгнулся спиной, подпрыгнув вверх, и ласково боднулся головой о её ладонь, не прерывая бега.

Так и мчались они вдвоём: чёрно-бурый лис и черноволосая девушка в лёгком платье. Бежали, казалось, не разбирая дороги, но Мадина чувствовала, что её влечёт куда-то с непреодолимой силой. Туда и держали они путь по ночному лесу — берёзы давно ужесменились клёнами, дубами, вязами…

Внезапно лес расступился, и они очутились на крохотной полянке. И Мадина, и Рычет остановились как вкопанные. Над поляной реяли сотни, тысячи крохотных огоньков — светлячки. У Мадины дух захватило от такого прекрасного зрелища. Она догадалась, что именно сюда и влекло её. Но почему? Почему именно сюда? Мадина завертела головой, пытаясь всмотреться в ночь сквозь мельтешащие огоньки. И увидела.

На поляне, немного сбоку, росло несколько кустарников, три или четыре — во тьме сложно понять. Но между ними был какой-то источник света, прикрытый густыми ветвями. Не светлячки — свет был довольно ярок, хоть и неприметен, если специально не глядеть. И уж точно не огонь, иначе бы кусты горели. Что же там такое? Может, чей-то включённый фонарик? Но тогда был бы луч света…

Все мысли Мадины были прикованы к таинственному источнику света в кустах. Любопытство взыграло, и она торопливо подошла к тому месту. Их оказалось всё же четыре, и, чтобы разглядеть, что там, между ними, следовало раздвинуть густые ветви. Рычет продолжал стоять на краю поляны, не рискуя подойти ближе.

Мадина присела на корточки и осторожно отвела в стороны верхние ветки. Странное дело: едва она это сделала, как те, повинуясь, словно бы отошли в сторонку. Мадина раздвинула следующие ветки, и те поступили так же, как и предыдущие. Наконец она отвела в стороны ветки в третий раз. То, что она увидела, заставило сердце затрепетать — на небольшом пространстве между кустами ярко горел необыкновенный цветок. Похожий на мак, он испускал тёплый красновато-золотой свет.

— Папоротник. Цветок папоротника.

Оказывается, Рычет всё-таки решился подойти ближе.

— Ты нашла его! Невероятно! — продолжал говорить он, не сводя взгляда с цветка. — Ты самая неопытная из сестёр. Недаром твоё имя Заряна. Ты и впрямь озарённая…

— Что мне теперь делать? Нести к… — Мадина не договорила.

— Погоди, — остановил её лис. — Прежде чем сорвать его, дотронься до него и скажи: «Цвет волшебный, свет загадочный, озари эту ночь, озари мою душу. Расскажи, мой милый, всю правду мне, всю истину». После этого ты можешь задать ему любые вопросы. Он на всё ответит, всё, что знает, покажет и истинный путь укажет.

Мадина кивнула и повторила волшебные слова, легонько касаясь сияющих лепестков. Какие же вопросы задать ему? В голове сначала пронеслись вполне себе бытовые вопросы: о работе, о недавних отношениях, которые она сама разорвала… Но все они казались какими-то мелочными и нереальными. А потом яркими вспышками вспомнилась вся эта ночь и всё то, что привело её сюда.

— Почему я? Для чего всё это нужно? Что теперь делать? И ещё: кто же я? — шептала она цветку.

Едва она задала последний вопрос, как пространство вокруг изменилось.

***

…Звуков не было. Мадина оказалась на берегу той же самой реки, у которой встретила таинственных девушек, назвавшихся её сёстрами, но чуть выше по течению, там, где она становилась широкой, где в самой середине темнел страшный омут. Был летний погожий день. На берегу толпилось много людей: похоже, сюда пришли все жители ближайшей деревни.

По тому, как они были одеты — по-простому, в лаптях — Мадина поняла, что оказалась в далёком прошлом. Люди от мала до велика были чем-то взбудоражены. Вскоре она нашла и причину этого. Покачиваясь на волнах, на плоту стояла грубо сколоченная клетка. И в клетке были люди. Мадина ужаснулась, когда разглядела, что это маленькие девочки, окружающие ещё молодую, но уже измождённую женщину. Одну из дочек, совсем кроху, та держала на руках.

Мадина с лёгким изумлением разглядывала их. Странность заключалась в том, что многие были близняшками. Мадина насчитала целых четыре пары двойняшек, а ещё были тройняшки. Лишь самая старшая девочка, на вид лет девяти, и самая младшая, которой было не больше двух, не имели своей пары. Вдруг девочка на руках матери обернулась и посмотрела прямо в глаза Мадины. И та всё поняла. У девочки были яркие голубые глаза и пшеничного цвета волосы, у Мадины — карие глаза и вьющиеся чёрные волосы. Но эта разница не помешала ей узнать в девочке саму себя.

Следом пришло понимание. Эта женщина, что держит кроху, — её мать. Девочки, что обступили женщину и волчатами глядят на толпу сквозь прутья решётки, — её сёстры. Мужчина, что гневался и кричал больше других, — её отец. Он одним из первых запрыгнул в лодку, следом проделали это и остальные. Три лодки, полные сильных мужчин, повели лодки и плот на середину реки. Выплыв, шестеро пытались удержать свои лодки на месте, остальные трое — и отец Мадины среди них — топорами стали рубить узлы, связывающие брёвна плота.

Мадина с ужасом наблюдала за чудовищной казнью, она кричала, рыдала, но никто не слышал её — здесь она была лишь бесплотным призраком. В отчаянии Мадина прижала руки к ушам, чтобы не оглохнуть от своего крика. Брёвна распались, и клетка канула в омут…

***

… Когда же она отняла руки от ушей, то услышала:

— Это случилось на Русальной неделе. Поэтому мы все, кроме матери, стали русалками…

Мадина открыла глаза, которые зажмурила, чтобы не видеть, как тонет. Перед ней сидела Лыбедь.

— Сестра! — воскликнула она и всхлипнула. Та обняла её, и Мадина разрыдалась. — За что он так с нами?

— Наша мать была ведуньей. Но даже не в её силах было подарить своему возлюбленному то, чего он жаждал больше всего. Наследника. Наш отец так желал иметь сына, что с каждым рождением дочери потихоньку лишался рассудка. Да ещё рождались почти всё время близняшки. Только я и ты родились без пары… И ты стала последней каплей, родившись тринадцатой дочерью. Ему пришло в голову, что наша мать — злобная ведьма, продавшаяся нечистой силе, которая хочет извести и его, и всю деревню. То, что мы росли не совсем обычными девочками, лишь подкрепило его веру. А когда он вдруг заметил, как ты гладишь лисёнка, который неизвестно откуда взялся…

— Выходит, это всё из-за меня? — испугалась Мадина сквозь слёзы.

— Глупая, — ласково прошептала Лыбедь. — Конечно же нет. Это произошло бы так или иначе.

Прошелестели тихие тени. Мадина подняла голову. На полянке оказались все её сёстры. Увидев их, она радостно вспыхнула. Плача и смеясь, девушки кинулись обнимать её. А Лыбедь смотрела на волшебный цветок.

— Я снова вижу его, — прошептала она.

Мадина подняла на неё взгляд.

— Однажды в Купальскую ночь мы все вышли порезвиться. Я тогда нашла его, — Лыбедь не сводила глаз с цветка. — И загадала желание. Вернуть нам всем жизни, но никогда не уходить туда, за грань. Это было страшно. С тех пор минуло много веков и много жизней в разных обличьях. Но каждый раз, когда мы вновь возвращались, нас не оказывалось друг с другом.

Мадина вдруг явственно ощутила: та тоска, которая съедала сердце с самого детства, была тоской по сёстрам. Когда она это поняла, то её душа будто распалась на кусочки и не спешила собраться снова. А Лыбедь продолжила:

— Когда я загадывала, то не учла этого: оставаться рядом друг с другом. И всякий раз каждая из нас чувствовала себя одиноко. У нас были друзья, семья, возлюбленные, дети… Но какая-то часть в нас томилась от неясного одиночества. Как самая старшая, я всегда в итоге вспоминала, что же значит эта тоска.

Она улыбнулась Мадине:

— И тогда я решила вновь найти волшебный цветок. Но у меня ничего не получалось, пока однажды не сумела отправить зов… Так, на тот зов первой сумела откликнуться Лада. С тех пор мы по крупицам собирали друг друга, как разбитую вазу. Тебя долго не удавалось позвать. Мы собирались каждую Купальскую ночь, чтобы отправить зов и объединить усилия в поисках. И вот ты наконец вернулась к нам, а ещё нашла заветный цветок. И поэтому ты должна загадать желание. Только твоё желание он исполнит, ты его хозяйка.

— Что именно я должна сделать?

— Просто пожелай, сестра. Всё, что хочешь. Помни лишь, что от твоего желания будут зависеть и наши судьбы.

Мадина вновь наклонилась к волшебному цветку.

— Я хочу… — прошептала она.

В тот же миг, когда было озвучено желание, мир закружился в ворохе огней и звуков…

***

…Купальская ночь была в самом разгаре. Тринадцать девушек пели и танцевали вокруг костра, радостно смеялись. Круговорот жизней будет длиться столько, сколько им будет нужно. И неважно, переродятся ли они дочерьми одних родителей или подружатся, встретившись в младшей группе детского сада или школе. Тринадцать сестёр будут неизменно встречаться друг с другом ещё в раннем детстве. Раз за разом. Жизнь за жизнью. Всегда и всюду вместе.

Страница автора в ВК

https://vk.com/darya.kirichenko90

Случай на Купала

Юлия Коврюк

1

Солнце всё ещё немного освещало землю желтовато-оранжевым светом, постепенно превращаясь в полукруг. От ветра шумели верхушки деревьев, тихо журчала река.

Марья сидела на сухом бревне на берегу реки и плела венок из цветов, собранных на дневном солнцепёке. Руки девушки ловкими движениями сплетали соцветие за соцветием. Из чащи слышался шум и приглушённые голоса людей, пришедших на праздник Ивана Купалы. В их городе он отмечался особенно торжественно.

Марья услышала шаги и треск сухих веточек повсюду и поняла, что настало время разжигать костры и все присутствующие собирают для них хворост. Ей было хорошо одной в единении с природой, поэтому любые звуки, связанные с людьми, раздражали, прерывали мысли и процесс плетения венка. То и дело после каждого шороха приходилось переплетать участок заново.

Прошло ещё немного времени, и люди, собиравшие хворост, отправились на площадку для традиционных ритуальных действий. Марья спокойно доплела венок и улыбнулась, глядя на изделие. На фоне реки и деревьев, освещаемый кусочком оставшегося солнца, он смотрелся гармонично.

Люди на площадке запели песню, и под её звуки по речке пошёл густой белый дым. Запахло кострами. Картина напоминала иллюстрации из русских сказок. С одним лишь отличием: там был густой туман, а здесь — дым.

Марья знала, что скоро её начнут искать подруги, которые начали делать чучело Марены с огромным интересом и даже не заметили, как Марья испарилась среди многовековых деревьев.

С детства она мечтала, как станет студенткой и так же, как мама, будет организовывать этотпраздник. Так же встретит суженного и прыгнет с ним через костёр, не расцепляя рук, а потом обязательно выйдет за него замуж. С ранних лет изучала традиции и обычаи Ивана Купалы. Её увлекала тема славян и их преданий. Кажется, что она знала всё, что знали далёкие предки.

Марья встала, отряхнула листики с льняного платья, покрытого ручной вышивкой по всем правилам, надела венок на голову и взглянула на своё отражение в небольшой лужице. На неё смотрела девушка из преданий: истинная славянка с толстой косой пшеничного цвета, голубыми глазами и утончёнными чертами лица, не тронутыми косметикой.

Марья пошла в сторону поляны, стараясь ступать бесшумно. А там вовсю водили хороводы, распевали песни и жгли костры. Её заметили подружки и втянули в бурное течение хоровода.

Как самой знающей традиции и ритуальные песни, Марье поручили поджечь чучело Марены, которое получилось очень реалистичным.

Она затянула песнь на старорусском языке, взяла факел и медленно, отрепетированными шагами, пританцовывая, пошла к чучелу богини. Через пару шагов её охватила дрожь и показалось, что подул холодный ветер. Марья оглянулась, все зачарованно смотрели на неё и ждали, когда же Марена вспыхнет и, казалось, совсем не замечали этого холода. Марья продолжила играть свою роль и подожгла чучело. Внезапно сильный порыв ветра сорвал с неё венок и потушил факел. Девушка испугалась, что всё потеряно. Это её провал, её ошибка. Но чучело разгорелось на славу.

Марья заворожённо смотрела на пламя, ей было страшно: что если порыв ветра — не случайность?

Подруги радостно завизжали, а люди собрались в хоровод. Марья подняла упавший венок, вернула на голову и вместе со всеми отправилась к реке, чтобы отправить его вплавь по течению.

Её венок очень быстро унесло течением, хотя все остальные медленно и плавно двигались по реке.

После все вернулись и начали готовиться прыгать через костры, которых разожгли целых пять. Марья собралась с силами и прыгнула раз, легко преодолев огненные языки, прыгнула два, легко перелетев через пламя. А последний раз разбежалась и прыгнула как обычно, но неведомая сила обрушилась на неё прямо над пляшущими языками пламени, и девушка упала в самую середину. Огонь мгновенно погас…

2

Тишина стояла такая, что было слышно, как в самом ближайшем к лесу доме говорил диктор программы «Время». Треск костров затих, река будто прекратила свой бег и остановилась.

Толпа боялась вздохнуть лишний раз, не то что подойти поближе. А Марья лежала в неестественной позе.

Никто и не заметил, что среди веток, скрывающих от них реку, на гуляния смотрела сотня глаз, а сам водоём заполнился густым зеленоватым туманом.

— Марья! Марьюшка! — раздался пронзительный крик её матери из толпы. — Марья!

Голос Олеси Михайловны вывел людей из ступора. Но даже она не осмелилась подойти к дочери.

Послышался шёпот старушек: «Ведьма! Да-да! Надо звать священника!»

Самый старый человек в городе, который помнил самого царя и сидел теперь на наспех сооружённом из брёвен стуле, цыкнул на старых сплетниц:

— Тс-с-с, окаянные! Была бы ведьма, не лежала бы сейчас замертво. Да и какая ведьма-то с неё?

Все снова затихли. И тут детский голос, который прозвучал оглушающе в тишине, заставил всех повернуться к реке:

— Посмотрите! Что это такое? Там… на реке.

По поляне пронеслось дружное: «Ах…»

Зелёный туман, покрывавший теперь и часть поляны, нёс в себе что-то светящееся ярким изумрудным светом. Деревья будто ожили и отступали пред тем, что было скрыто в тумане.

Тело Марьи вдруг начало подниматься. Выше. Ещё выше. Глаза по-прежнему были закрыты. Её мать тут же упала в обморок. Прогремел гром. Молнии начали рассекать небо одна за другой. Старики и молодёжь безмолвно наблюдали, люди средних лет крестились, молитвы вспоминали, дети прижались к матерям. Костры потухли сами собой.

Из тумана выступило существо. Всё зелёное, с волосами из водорослей разных, с хвостом рыбьим да лицом девичьим. Существо парило над землёй, неся в руках венок Марьи, который светился, ослепляя всех и освещая поляну. Руки похожи на людские, только между изящными пальцами перепонки.

Люди сразу поняли, что таких в древности русалками называли. Но доселе никто не видел их, и сказания о подобных считались выдумками. Никто в них не верил.

Марья открыла глаза, и послышался её вздох. В голубых глазах девушки застыл немой вопрос с примесью ужаса.

Существо медленно, с поклоном преподнесло девушке венок и промолвило голосом, который будто шёл отовсюду:

— Ты, Марья, нашла дарованный нами людям много лет назад цветок папоротника. Вплела его в свой венок и пустила по речке. А значит, вернула нам, обратно, не хвастаясь и не разнося молву о находке своей дивной. Выбор наш не был случайным. Больше тысячи лет наблюдали мы, как беснуются люди в день наш, переделывая наш устав и наши традиции. Вскоре нас перестали почитать и бояться. Начали портить наше пристанище. — Существо развернуло руку ладонью вверх и оттуда хлынул поток грязной, зловонной воды с бумажками, жестянками и ещё различным мусором. — Ты, Марья, знаешь всё. Праздник впервые устроен так, как и тысячу лет назад. Мы впервые выпущены из заточения. И даровав тебе этот цветок, мы даровали тебе много сил и способностей. Ты станешь нашим волхвом, нашей покровительницей…

Марья с перепугу не понимала, что делать, как поступать, и внутренне произносила излюбленное:

— Хреновщеть. Вот это хреновщеть…

3

«Ну всё. Нет пути назад. Не смогла перепрыгнуть костёр. Ещё и над землёй парю. Нашла цветок папоротника», — Марья судорожно вспоминала, когда могла его найти. Но вспомнить не могла, как бы ни хотела. Тут вспомнила, что с такими, как она, делали в старину, и поняла, что обречена.

Существо приближалось, но девушка и двинуться не могла. Ужас наполнял её мысли, овладевал телом и дыханием. За речной девой парили и маленькие милые карапузы зелёного цвета, и пеньки, покрытые мхом и почти сухие, лишь с одной живой веточкой, и такие же девы, и даже коротышки в лаптях и шляпках соломенных, но в современной одежде: все духи и хранители древние пробудились. Все, кого люди называли нечистью за то, что не похожи на них и обладают сверхспособностями.

На голову Марьи лёг её венок, и она вздрогнула.

Речная дева была совсем рядом. От неё пахло рекой и немного рыбой, лицо было покрыто кожей, но по скулам, вискам и лбу, в месте, где начинали расти волосы, поблёскивала маленькая чешуя. Марья вдруг поймала себя на мысли, что дева ей нравится, что она совсем не такая страшная, как писали в преданиях и былинах.

Русалка махнула рукой, и девушка почувствовала под ногами твёрдую землю. Кожу жгло и покалывало. Она постепенно начала слышать голоса. Нет, совсем не людские, а какие-то странные. Тяжесть неведомых сил пропала.

Дева снова заговорила:

— Милая Марья, тысячу лет мы терпели людские издевательства над нами и всем нашим миром. Но люди — не самое страшное. — Русалия потянулась к девушке и взяла её руки в свои. — Смотри.

Голову Марьи пронзила невероятная боль. Мелькали картинки с видами разрушенных селений, выжженной земли и страдающих существ и людей. Из тумана видений возник мужчина с кровавыми глазами и чёрными губами в окружении уродливых чёрных существ, чем-то похожих на сгоревших до угольков орков.

— Помоги нам. Помоги своему народу. Он уже совсем близко, Марья. Это колдун Рокул. Он уже знает, что мы нашли замену нашей главной покровительнице, и скоро будет тут. Главное…

Русалку прервали человеческие крики. На неё и существ бежали парни с обожжёнными руками, в которых виднелась крапива.

Существа с шипением удалялись от полянки. Огрызались, показывали клыки и шептали что-то в унисон, отчего землю потряхивало.

Марья стояла неподвижно, но когда её хлестнули крапивой, упала без чувств. Проснулась в старинном доме, полном всяких трав и корений, подвешенных к потолку. Над ней хлопотали мама и бабулька, которую половина их города обходила стороной. Что-то булькало на плите, мурлыкал кот и слышался постоянный шёпот старушки.

— Ох, очнулась, милая, — с улыбкой сказала бабушка. — И надо было им так, пред всем народом. Ох, нечистые! Предупреждала я их. Видать, другого выхода не было. Совсем тяжко стало им. Ох и трудно тебе придётся, ох и тяжко. — и начала бубнить, обмакивая застиранную до лохмотьев тряпку в жуткую массу и обтирая тело Марьи.

Мама не могла вымолвить ни слова и просто беззвучно рыдала.

— Теперь ты такая же, как я. Только сильнее во сто крат, милая. Не нужно тебе корений да трав никаких.

Бабуля села на стул рядом с лежанкой и затянула длинный рассказ.

Марья вслушивалась в каждое слово, даже редкие всхлипывания матери не прерывали плавное течение бабкиной истории, из которой следовало, что она ведьма. Не такая, о которых в детстве небылицы рассказывали, а добрая. Она дева ведающая теперь, смена предыдущей царицы, их надежда на победу в битве со злом.

Неожиданно бабуля замолчала. А потом твёрдо сказала, что теперь Марье нужно отдохнуть перед долгим путешествием и обучением. Вздохнула и покинула комнату с дочерью, которая будто онемела от шока.

Марья осмотрела себя, ощупыла. Всё было как прежде. Пыталась махать руками и плавно, и резко, как в фильмах, ничего не выходило. И только погрузилась в мрачные безрадостные мысли, как горшочек, стоявший рядом с постелью, пошевелился, с треском разломился на части и превратился в маленького милого человечка. Черты его личика были мягкими и плавными, половину его занимали большие глаза небесно-голубого цвета, обрамлённые длинными ресницами. Носик малюсенький, округлой формы, вздёрнутый и покрытый веснушками.

Человечек размялся и, поклонившись Марье, сказал:

— Здравствуй! Я Малюта, домовёнок. Здесь, чтобы помогать тебе. Помочь во всём… вставай, пойдём скорее. Некогда отдыхать, как сказала Лигурия. Да и стара она уже для этого, уж семьсот минуло годков-то, и подозрительно ведёт себя, кабы предательницей не была! Некогда! Он уже совсем близко.

Малюта спрыгнул на пол и махнул маленькой пухлой ручонкой так, что какая-то сила снова подняла Марью на ноги и заставила идти.

— А как же мама? — только и смогла пискнуть Марья.

4

— А что мама? Она знает, что ей делать, — с улыбкой сказал Малюта. — Ты думаешь, просто так тебя выбрали? Мать твоя знала, что рано или поздно это случится. Да-да, она одна из нас. И все коренные жители селения вашего — тоже. Старейшина ваш, Иван Фёдорович, волхв светлый.

Тут домовёнок с размаху врезался в ногу Марьи.

— Ты что остановилась-то? Нам идти надо. Тёмные совсем рядом.

А Марья встала на пороге не в силах двинуться. Волной накрыли воспоминания, как раньше книги разные странные на чердаке находила, мама потом ругалась. Ссорились с матерью и тогда, когда Марья увлеклась былинами, рунами и славянскими обычаями. Странные знаки под ковриком в прихожей тоже вспомнила и мамины шепталки. И шорохи рядом, когда прогуливалась с подругами. И никто, кроме неё, их не слышал.

— Она тоже ведьма? — только и смогла спросить девушка.

Маленький домовёнок рассмеялся и повёл её дальше.

Они прошли в лес к реке, где произошли все события, и забрели прямо в воду. Марья попрощалась с жизнью, но житья нормального после того, что случилось, ей бы уже не дали. Лучше сгинуть. Но тут река перед ними раскрылась, словно дверца в доме. А когда они зашли, закрылась. Малюта прошептал что-то и начертил огненные знаки защиты на обратной стороне реки.

Маленький помощник провёл Марью в подземелье, где на неё воззрились старейшины города. Они были серьёзными и что-то обсуждали, но увидели Марью, встали и поклонились в пояс.

На стенах пещеры загорелось множество знаков и надписей. С этой минуты началось её обучение премудростям ведающих дев и мужей. А Малютка стал лучшим другом и помощником в изучении науки колдовства.

Семь дней и ночей без сна и отдыха училась Марья. Оказывается, много чего умели ведающие, шоу экстрасенсов нервно курит в сторонке. Но было запрещено старейшинам показывать свои способности, поэтому научились они жить, утаивая свои умения. И приезжим вечный спектакль показывали, ведь многим ведающим было за пятьсот лет. Доживают до ста и объединяют силы, чтобы тело новое дать волхву. А Марья не такая, она новорождённая, поэтому и выбрана. И не простая, а появившаяся в союзе тёмных сил и светлых.

Настал день, когда мерцать стали знаки на стенах, то загораясь чёрным огнём, то вспыхивая кроваво-красным. Собрались снова старейшины, только присоединились к ним и молодые, и совсем ещё дети. Увидела Марья среди них маму и бабушку.

— Рогул близко уже. Должны мы дать ему отпор. Устал мир от тёмного мага, — сказал Иван Фёдорович. — Малюта, готова Марья?

— Готова.

— Марья, — седовласый старец с длинной густой белой бородой, похожий на Деда Мороза со старых новогодних открыток, обращался к ней. — Теперь ты поведёшь нас. От твоей отваги и смелости зависит судьба наша, судьба мира светлого и доброго.

Марье преподнесли её венок и платье льняное, на котором огнём горели ряды обережных символов, и держали поклон, пока маленькие домовята не облачили её в эту рубаху.

Вдруг потолок пещеры с грохотом раздвинулся.

— Веди нас, — сказал Малюта, толкнув Марьину ногу.

Она взяла домовёнка в руки и шагнула, куда вело сердце и душа. Они прошли через весь город, постепенно покрывая его невидимыми символами, чтобы нечистые до людей не добрались, и вышли на поляну. С неё открывался вид на долину, где все травники собирали запасы лечебные. На Марью с войском надвигалась тьма.

Марья содрогнулась, видя, как шевелится и приближается чёрная стена из разного рода чёртей и прочих безобразного вида существ.

Да, не тех люди нечистыми зовут, ох не тех.

Во главе безобразных тёмных созданий стоял человек, облачённый в чёрные одежды, с посохом в руках, в середине которого горел кроваво-красный рубин с чёрной серединой. Марья вышла к нему навстречу, полная решимости принять бой, и прошептала:

— Перуне! Вми призывающим Тя, Славен и Триславен буди! Здравия и множество Рода всем чадам Сварожьим дажьди, Родам покровительства милость яви, прави над всеми, вще из-Родно! Тако бысть, тако еси, тако буди! — И подняла руки к небу.

В ту же секунду появились у неё в ладонях небольшие шары: один огненный, другой водный. Марья опустила руки и соединила, теперь и у неё было оружие: меч, состоящий из воды, воздуха и огня. Она аккуратно поставила его на землю с едва заметным поклоном. И Мать Земля дала ей свои силы.

На небесах громыхнуло, сверкнула молния. Ряды тьмы шелохнулись, как жуткая вязкая жидкость, готовая в любой момент выплеснуться на тебя.

Тёмный маг обернулся, сверкнув чёрными злобными глазами. Марья вскрикнула от удивления:

— Отец?

5

Это был удар под дых. Решительность на секунду покинула Марью, но она собралась и, глубоко вздохнув, посмотрела прямо в глаза тёмному магу.

Она вспомнила, как тот играл с ней, когда она была ребёнком. Носил вкусняшки и катал на плечах. Тогда всё было так хорошо. А потом что-то произошло, и отец ушёл. Пропали все совместные фотоснимки из всех альбомов. Мама при упоминании отца испепеляюще смотрела на дочь и всех остальных, кто только смел упомянуть его Постепенно всё успокоилось и забылось. Мама работала, Марья училась и помогала ей во всём. А тут вот как всё оказывается…

Она вздрогнула, услышав громкий и злобный смех человека, стоящего напротив. Хотя человеческого в нём было мало.

— Отец? Ха-ха-ха! От твоего отца ничего не осталось. Он давно сгинул. Теперь есть только я — Рогул! Всемогущий и всесильный! Скоро весь мир будет у моих ног. Тебе не жалко своих людей? Ты мелкая девчонка, ничего наверняка не умеешь. Не успела научиться. Не могли дать соперника посерьёзнее? Только насмешили. — Он снова громко расхохотался.

Марья собралась и выпалила, сама не узнав свой голос:

— Ты, тёмный и жестокий, Рогул, и тем временем жалкий, — в её голосе промелькнуло презрение. — Приносишь много бед и разрушений нашей доброй земле, убиваешь невинных людей и существ, пытаешься нарушить миропорядок, который строили веками. Мне жаль тебя.

Марья сама не поняла как, но сделала так, что земля задрожала и начала поглощать нечисть одну за одним. Потом девушка подняла руки и, ловко управляясь с мечом, вывела в воздухе замысловатые фигуры и знаки. Засверкали молнии, полил дождь, сопровождаемый сильными порывами ветра.

Битва началась.

День сменялся ночью, а ночь днём. Стояли добрые существа не на жизнь, а на смерть. А тьма всё прибавлялась и прибавлялась.

Силы были на исходе. Помощи ждать неоткуда. Ряды белых магов и существ стремительно редели. Время от времени слышался зловещий смех Рогула. Марья не обращала на него внимания. Но вот и она не выстояла и упала без сил.

— Она слышала, как суетились над ней маленькие домовята, друзья Малюты. Но потом и их не стало.

— Вдруг смех раздался рядом. Марья открыла глаза. Над ней стояло это чудовище в облике её отца с горящими глазами и занесённым мечом.

— Зачем погубила людей своих? Так они сразу стали бы моей силой, моим войском, а теперь век не смогут пользы принести. Без сил. Какое удовольствие видеть, что никто не может устоять пред силой моей и мощью? Ты бы знала, как это сладко и приятно — покорять, убивать и властвовать. — Он снова расхохотался так громко, что эхо раздалось на много километров вокруг. И ещё выше занёс меч.

Движение вниз. Мощное и сильное. Казалось бы, всё закончено…

Но в последний миг, собрав оставшиеся силы, Марья укатилась из-под смертоносного оружия и вскочила на ноги. Через доли секунды из-под меча тёмного полетели искры. Он вонзён был в камень с такой силой, что вошёл по рукоятку.

Настал Марьин черёд смеяться. Она вспомнила известные ей заклинания, заговоры и действа сковывающие, да применила разом. В этот миг от девушки остался только силуэт от такого напряжения и отдачи. На это отдала все силы, которых и так сохранилось немного. Последним движением ослабевших рук Марья разрубила вражеский меч, из-под которого летели искры и вырывалось чёрное пламя.

Пространство содрогнулось и загрохотало, осветилось ярким белым светом. Марья закрыла глаза и упала без чувств. Её битва завершилась.

***

Марья открыла глаза. Встрепенулась. Она жива! А что с остальными? Девушка окинула комнату взглядом. Это была её комната. На календаре — седьмое июля. На кухне грохотала посуда. Ветер развевал шторы, через них проникали солнечные лучи.

Марья быстро встала и побежала на кухню. Там спокойно занимались своими делами бабушка и мама.

— Мама, мамочка! Бабушка! — вскричала Марья, и слёзы брызнули из глаз.

Олеся Михайловна с Валентиной Ивановной с удивлением посмотрели на неё.

— Что случилось, Марьюшка? — только и успели одновременно спросить они и тут же были заключены в объятья.

— Вы живы! Всё хорошо? Мы победили, да?

— Ты о чём, внученька? Скверный сон приснился? — тихо спросила бабушка.

— Сон? Это был сон? — Марья с изумлением уставилась на женщин.

— Да, милая. Ты, видно, фильмов страшных пересмотрела на ночь. И время уже, нужно травы собирать. Умывайся и иди завтракать скорее. Что-то ты сегодня поздновато проснулась. Теперича жарко будет на поле, — спокойно, с улыбкой сказала мама.

— Хорошо, мамочка. Сон… да фильмов, наверное, пересмотрела. Готовилась.

Марья, ничего не понимая, повернулась и пошла в коридор. Быстро взглянув в зеркало, она увидела, как женщины переглянулись и бабушка поднесла палец к губам, а мама кивнула. И снова загремела посуда.

На столике возле зеркала что-то шевельнулось. Но там лежали только связки ключей, сумочка бабушки и стоял кувшинчик, с ромашками. Марья помотала головой.

— Сон, просто сон. Этого не было. — И тут на миг ей показалось, будто бы кувшинчик подмигнул ей. — Тьфу! Быть такого не может. Надо раньше ложиться спать. Попрыгаем через костёр, запустим венки — и спать.

Она прошла в ванную комнату и включила холодную воду. Умылась. Не помогло. Поэтому разделась и нырнула под холодный душ.

Пока Марья пыталась прийти в себя в ванне, кувшин превратился в Малютку — маленького домовёнка. Он быстро побежал на коротеньких ножках в кухню, к женщинам, по пути заправляя букетик в широкую соломенную шляпу и отряхивая с себя воду.

Олеся Михайловна увидела его, наклонилась и взяла в руки.

— Скучать будешь, да? — спросила она, поправляя его букетик.

— А вы точно уверены, что это хорошая идея — ничего не рассказывать? Да, я знаю, что добро снова восторжествовало, но… но нам нужна царица! Та, которая будет защищать нас и впредь.

— Успокойся, Малюта. Это будет правильно. Раз она сама вернула время аж на две недели и даровала всем свою энергию. Этого никому не удавалось раньше. Демон этот, Рогул, теперь томится в темнице магической. И открыть замки ею наколдованные вряд ли кто сможет. Очень уж мощные, не видывали мы таких ранее. Так что хорошо всё. Будем жить как жили.

Домовёнок вздохнул. Спрыгнул на стол с рук бабушки, потом на стул, а с него на пол и поплёлся восвояси.

— А ты куда, родимый? — окликнула его Валентина Ивановна, она была женщина добрая и мудрая, много пережившая и видевшая.

Она с трудом поднялась и взяла его на руки.

— Оставайся, милок. Нам спокойнее будет. Только ты кувшинчиком-то быть перестань. Не сможет она повсюду тебя таскать. Да и зачем Марье кувшин на учёбе или работе? Потерпи, милый. Потерпи, родимый.

Женщина поставила его на стол и начала кружить над ним руками, шепча и приговаривая. Через секунду на столе лежала серебряная подвеска. Миг — и серебро снова превратилось в Малюту.

— Ну вы даёте, Валентина Ивановна. Не разучились. Мне в кувшине тесно было, а тут штуковина такая малюсенькая, а в ней так просторно и хорошо.

Послышался хлопок двери, и через секунду зашла в кухню Марья, домовёнок еле успел спрятаться.

Бабуля торжественно надела на неё подвеску, наказала не снимать никогда, мол, оберег это, талисман.

Они позавтракали вместе, собрали Марью и проводили на сбор травяной.

Всё было как раньше. Подружки весело закружили её в потоке новостей, но Марья замечала на себе взгляды тех, кто был в подземелье.

— Да ладно, быть такого не может. Я ведьма, да ещё и главная. Это всё же был сон.

Страница автора в ВК

https://vk.com/yuliya33120

Откуп

Лиза Глум

— Вот ты где, дрянь! — Анисий влетел в избу, сжимая в кулачище хлыст. — Убью суку!

Марья, накрывавшая стол к завтраку, вмиг бросила хлопоты и вжалась в угол комнаты ни жива ни мертва. Оцепенела так, что ни слезинки проронить, ни слова сказать от страха невмочь. Отец её завсегда имел крутой нрав и руку тяжёлую.

Дарья попыталась прикрыть дочку собой, и в тот же момент беспощадный удар со свистом рассек воздух и обжёг спину. Крупная баба небывало тонко всхлипнула, будто ребёнок, и, не удержавшись на ногах, рухнула на пол, будто приговорённая косой молодая хлипкая трава.

***

Марья поудобнее уселась на ещё влажную от росы траву и бросила рядом охапку только что собранных на лугу цветов. Умело и не торопясь она вплетала вместе с берёзовыми веточками в венок ромашки, иван-да-марью, клевер, жёлтенькое медвежье ушко, голубые васильки, снова ромашки… Время от времени вдыхала аромат разнотравья, а потом отводила руку с затеей подальше, чтобы любоваться тем, что получилось.

— Красиво у тебя выходит, — с завистью сказала Настасья, у которой венок для купальской ночи получался куда хуже: цветки сочетались кое-как, а само плетение то и дело норовило развалиться.

Да и в хозяйстве у девицы всё получалось из рук вон плохо — то недосол, то пересол, то тесто на пироги не поднимется, то сор где в углах не доглядит. За это и получала Настасья подзатыльники от отца, а мать только и говорила презрительно-насмешливо: «Ох, и кто ж такую неумеху замуж-то у нас возьмёт».

— В красоте ли дело? — добродушно улыбнулась Марья лучшей подружке. — Главное же, чтоб венок не потонул, а то не видать счастья с суженым.

— Ой, да уж тебе ли за то волноваться! — усмехнулась Настасья. — Вон у вас какая любовь с Иваном. Ни огнём, ни водой не разлучить.

Марья засмущалась и, почувствовав жар на щеках, спешно спустилась к берегу. Вступила в реку по щиколотку, чтоб не замочить подол сарафана, умылась холодной водицей и глубоко вдохнула. Воздух пах свежестью и ещё чем-то особенным… Может, счастьем? Улыбнулась своим мыслям и посмотрела вдаль. На другом берегу темнел лес, куда обычно на Ивана Купалу девицы бегали через мосток искать цветущий папоротник. Согласно поверью, он должен помочь найти любимого. Ведь именно в эту полную чудес ночь можно было встретить суженого, с кем проживешь до старости.

Марья всегда думала, что поиски цветущего папоротника — лишь потеха, как прыгание через костёр и прочие игрища, которые устраивала молодежь в этот праздник. Так что в лес всегда ходила с подругами, только чтобы веселье и азарт поддержать. А год назад сама не заметила, как отдалилась от всех, заплутала в гуще деревьев, побежала куда глаза глядят от испуга и ненароком вышла на дивную полянку. И там…

Сначала Марья услышала шорох, будто кто по сухой траве бродит. Так жутко стало, аж почувствовала, как волосы на голове зашевелились. Сердце же в груди так и скакало, так и скакало, готовое вот-вот выскочить наружу и пуститься наутёк от хозяюшки.

Вглядевшись во тьму, девица увидела, как то шевелятся листья папоротника. И вдруг прямо на её глазах огромные зелёные лапы осветились ярким светом. Ещё через мгновение Марья наблюдала диво дивное: единственная набухшая почка с треском раскрылась, из неё появилось слепящее глаза сияние, а потом показался цветок с крупными огненно-красными лепестками…

— Марийка, — сзади подошла Настасья, вырвав подругу из воспоминаний. — А поведай-ка ещё раз, как ты нашла цветок папоротника. Тоже так хочется… — мечтательно добавила она.

— Уж ты мою историю как никто знаешь, да и не по одному разу сказанную, — улыбнулась Марья, но говорить о том волшебном дне было приятно, поэтому она порадовала подругу историей: — Обошла я задом наперёд вокруг папоротника трижды, сорвала тот цветок и за пазуху спрятала. Жутко было — страсть! Как тростинка на ветру дрожала. И побегла со всех ног, сама не знамо куда. Помнила же, что оглядываться нельзя, не то нечисть к себе в мир приберёт, не отвертишься.

— А видала ты её, нечисть эту? — с округлившимися глазами спросила Настасья.

— Да то ли видала, то ли привиделось… Кто теперь разберёт. Бежала я, и казалось, будто деревья вокруг ожили и тянут ко мне лапы-ветки корявые свои. А трава так и норовит вцепиться в ноги. Потом слышу — бабуля моя зовёт. Ноги сами остановились, я уже чуть было не обернулась, голос-то родной ведь, любимый. Еле в себя пришла от морока, уговорила, что нельзя так, что померла бабуленька уж лет десять как, а это мертвечака поганая меня кличет. И снова вперёд метнулась.

— Тут ты Ивана и повстречала?

— Оказалось, это я уже почти из лесу выбралась. А тут он навстречу. Впотьмах не видать, прямо в него со всего размаху врезалась. Лбами столкнулись и упали. Поняли, что получилось, так и сидели на земле да смеялись.

— У вас ещё шишки на лбах у обоих выскочили. Вот забава!

— Иван тоже тогда заплутал, а в лес отправился цветок заветный добывать, чтобы тот ему помог клад отыскать. Он же из бедных. А тут девица на него из чащи выскочила, да ещё с цветком. Вот так я нашла настоящую любовь, а он — своё сокровище. Так меня с тех пор и называет.

— Ну вот видишь, а ты за венок переживаешь, что потонет. Да чего такого сотвориться должно, чтобы у вас любовь расстроилась?

— Ох… — громко вздохнула Марья, теребя законченный венок. — Отца ты моего ты плохо знаешь. Он меня за Федора Милованова выдать желает, зажиточного. У них и оговорено всё уже про меня. Вот что делать?

— А и чего? — оживилась Настасья. — Родителям-то оно завсегда виднее. Их воля — наша доля. Может, и с Федором сладится.

— Как же это! — воскликнула в отчаянии Марья. — Я только Ивана люблю, а он меня. Нас и костёр в прошлый год соединил. Навеки наши сердца, не сможем друг без дружки. Без любови жить — мучение одно, хуже смерти. Да и…

— Что? — Но Марья, отвернувшись, замолчала. — Договаривай уж, коль начала.

— Понесла я, кажется, — покраснев, сказала девица. — Один путь — бежать нам отсюда надо с Иваном. Чем далече, тем лучше. Ой, страшно ка-а-ак!

Не в силах больше сдержать слёз, Марья разрыдалась. Плечи её задрожали. Настасья кинулась утешать подругу, а в голове её меж тем уже созревал план, как обернуть случившееся в верную сторону…

***

— А коли отец мой худое удумает в нашу сторону? — спросила Марья, тревожно теребя подол сарафана. — Мы ж без свадьбы загуляли, не по-людски это, позорно.

— Так любовь же у нас! — с жаром воскликнул Иван и крепко обнял суженую. — А коли мы любим друг дружку, какой же в том позор может быть? Тем более ребёночек у нас скоро будет.

— Ой, страшно мне, Ванечка… Предчувствие дурное. Бежать бы надо нам из села… Прям завтра! Пока не случилось чего.

— Да куда бежать-то? Не боись, ладушка, родители мои тебя как родную дочь примут. Опять же, тут какое-никакие хозяйство у нас, изба. Земля есть, я начну нам с тобой дом строить.

— Ну… хорошо, — не хотела Марья больше огорчать любимого, хотя спокойствия на душе не было, томилось всё внутри.

Решила девица, пока время до праздника вечернего есть, сходить к Евдокии, что на отшибе села жила. Дурную славу старуха себе заимела: местные молвили, будто колдовством она промышляла. Однако ж нет-нет да и захаживали к ней по своим нуждам: болезным — хворь убрать, одиноким — любовь приворожить, бездетным — ребёночка обрести. На всякие, говорят, Евдокия обряды способна была.

— Здравствуйте, бабушка Евдокия, — поприветствовала Марья старуху, учтиво поклонившись.

— И тебе не хворать, девица. Заходи, чего на пороге мнёшься? С какой бедой пришла?

Марья прошла в избу, однако с ответом замялась, потому как даже себе не могла пояснить причину тревог. Заметив состояние гостьи, хозяйка сама повела разговор:

— Вижу, гложут тебя думы нехорошие, тяжёлые о будущем. Знать хочешь, как оно там?

Девица, так и стоя глаза в пол, коротко кивнула.

— В грядущее заглядывать грешно — можно настоящее потерять. Никогда так не делала и не буду, хотя есть у меня и такой дар. Но в этом не стану тебе помогать, даже не моли.

Марья, поникнув ещё больше, повернулась было выйти из избы ни с чем, но тут Евдокия схватила её за локоть и усмехнулась:

— Неча такой торопыгой быть. Эх, молодость… Помогу не этим, но другим кой-чем. Держи вот.

С этими словами протянула старуха Марье куклу, смастерённую из берёзовых веток, перехваченных крест-накрест да нитью чёрной перемотанных. Таких же Купавок, только с красной ниткой, ленточками и цветами девицы готовили к Купальской ночи и вместе с венками отправляли в речку, загадывая желания.

— Непростая то Купавка, обережная, заговорённая на то, чтоб исполнить самое заветное желание владельца своего. Есть же такое у тебя?

— Есть, бабушка, — от волнения Марья почувствовала, как щёки загорелись.

— Да только условьице одно есть. Чай не маленькая, понимаешь, что способности у меня не от бога, а от чёрта даны. Вот с ним тебе и надо договор заключать. Согласишься коли — исполнится желание, да только откуп чёрт за то стребует. Ох как стребует…

— Какой откуп? — оробело спросила девица.

— А кто ж его знает? Чёрт он и есть чёрт — чё хотит, то и творит. Для каждого своё выдумывает. Да порой такое, что человек и сам уж не рад, что с нечистой повёлся. Ну так что, хорошо подумала? Готова ли?

— Готова, бабушка…

День медленно укутывался в тонкое сумеречное покрывало. Матери и бабки загоняли детей в дома, запирая все засовы крепко-накрепко, дабы малых нечистая ночью не утащила, хотя те и рады были бы участвовать в задорных гуляниях. А вот девицы тонкими ручейками, по двое-трое, стекались к реке, весело щебеча и трепетно сжимая сплетённые венки и куколок из берёзы.

На поляне в это время парни совершали последние приготовления кКупальской ночи: собирали ветки и хворост, складывали к тому месту, где скоро будет зажжён огонь, считавшийся живым, целительным, исполняющим желания и заодно предсказывающим будущее: кто выше прыгнет через пламя, не опалив одежду, тот счастлив будет весь год, а если пара перескочит, не разделив рук, то непременно свадьба в скором времени у них сыграется.

К полуночи девицы спустились к речке, чтобы отправить венки плавать и бросить Купалок в воду. Марья, которой немного полегчало после похода к Евдокии, спустила свой венок на воду и стала следить за ним. Однако тот, всего немного проплыв, вдруг накренился на один бок и в несколько мгновений потонул совсем. Вздрогнула девица, вернулась тревога к ней, заползла чёрной змеёй в душу, сердечко в груди затрепыхало часто-часто. Ноги у Марьи резко подкосились, рухнула она на колени прямо на землю и стала раскачиваться в стороны, будто былина на ветру.

— Эй, Марийка! — встревожилась Настасья, чей венок даже поплыть не успел, как расплелся и расплылся травинками-стебельками по водной глади. — Худо тебе?

— Венок… видишь? Я того и боялась, — бессвязно бормотала подруга.

Потом вдруг вскочила, будто что-то вспомнив. Полезла за пазуху и достала оттуда куклу обережную, которую Евдокия вручила. До последнего Марья надеялась, что не придется к чёрту за подмогой обращаться. Да она б и не стала, коли б венок не потонул — дурной знак. Поднесла Купавку к устам и нашептала заветное желание, которое чёрт должен исполнить: чтоб с Иваном навечно быть и чтоб ни одна сила, хоть светлая, хоть тёмная, их не разлучила.

Как ни старалась Марья всё делать украдкой, а Настасья всё равно подметила да услышала, что загадано. Хоть и не ведала девица, что куколка Евдокией заговорённая была, но смекнула, что теперь супротив подружкиного желания её Купавка уже навряд ли сработает.

Настала пора прыгать через костёр. Сцепили руки Иван да Марья крепко-крепко, да и скакнули, когда их черёд настал. Так и не разделились пальцы влюблённых.

— Ну что, спокойна теперь за нас, ладушка? — спросил Иван, нежно обнимая возлюбленную.

— Да вроде бы, Ванечка. Всё ж вот не ведаю, как матери с отцом сказать про нас.

— А и не говори ничего. Вещи только собери свои. Завтра на нашем месте у реки повстречаемся в полдень, в дом родительский поведу. Чего время-то тянуть, скоро маленького от народа не укрыть будет, — нежно погладил он возлюбленную по едва наметившемуся животу.

Догуляв до самого рассвета, молодёжь стала расходиться по домам.

Марья, как и велел парень, прокравшись в избу, стала тихонько складывать в мешок вещи, отрезы тканей. Брала только самое необходимое. Всё равно ж платья скоро не впору станут, а там она смастерит себе новые, благо матушка всему обучила, да и руки откуда надо растут.

Отца дома не было, дежурил на полях в ночную. А там хоть праздник, хоть не праздник — всё одно кому-то сторожевать надо. Когда явится, поест да спать завалится и не заметит, как Марья со двора с тюком уйдёт. А чтобы матушка случаем не приглядела мешок с вещами, девица его в сарай спрятала.

***

— Вот ты где, дрянь! — Анисий влетел в избу, сжимая в кулачище хлыст. — Убью суку гулящую!

Марья, накрывавшая стол к завтраку, вмиг бросила хлопоты и вжалась в угол комнаты ни жива ни мертва. Оцепенела так, что ни слезинки проронить, ни слова сказать от страха невмочь. Отец её завсегда имел крутой нрав и руку тяжёлую.

Замахнулся Анисий было на дочь, но Дарья прикрыла её собой. В тот же момент беспощадный удар со свистом рассёк воздух и обжёг спину. Крупная баба небывало тонко всхлипнула, будто ребёнок, и, не удержавшись на ногах, рухнула на пол, словно приговорённая косой молодая хлипкая трава. Головой ударилась о лавку, да и смолкла.

— Э… мать… подымайся! — опустился Анисий на колени перед женой. — Ну ты чего, Дарьюшка, а? Холодно на полу-то. Помёрзнешь, захвораешь не дай бог.

Он неуклюже попытался поднять Дарью и на лавку усадить. По грубому, вспаханному бороздками морщин лицу текли совсем не мужичьи слёзы.

Глядя на остекленевшие глаза родительницы и струйку крови, стекавшую из уголка рта, Марья вмиг всё поняла. Матушку-то не спасти уже, бежать надо на условленное место, там Ивана ждать, да уговорить его из треклятого села уехать куда подальше. Не даст отец им жизни тут, изведёт. Грех хоть на его душе, а Анисий им его не простит — уж знала Марья родителя нрав. Бочком-бочком, по стенке девица тихо прошелестела к двери и выскочила из избы.

Встречались влюбленные у реки, где стояла старая сосна с раскроенным грозой стволом. От изуродованного дерева надо было пройти ещё чуть сквозь высокие заросли камыша. Место было тайное, сельчане туда не захаживали, потому как нужно было знать, куда наступать, дабы в топи ногой не завязнуть.

Марья бежала вдоль берега, как вдруг навстречу ей невесть откуда Настасья выскочила. И лица на ней нет! Слёзы рукавом рубахи утирает. Бросилась к ней Марья, хоть и сама была не в себе после случившегося. Настасья пала перед девицей на колени, обняла за ноги и ещё пуще зарыдала.

— Что такое, Настенька? Ну, подымайся, ты чего?

— Прости ты меня, Марьюшка! Грешное дело я сотворила. Погубила Ивана твоего.

Тут и Марья сама не удержалась на ногах и на землю осела.

— Как? Что ты такое говоришь? — прошептала она, потому как голос вмиг потеряла.

— Да позавидовала я вашему счастью с Иваном, самой мне он люб был. Ну и рассказала утром отцу твоему про вас да про то, что ты понесла. Анисий меня за шкирку взял и выпытал, где у вас место для встреч. Я однажды за тобой проследила и узнала, что тут оно. Отец твой сюда побёг. Я за ним ринулась. Иван… Иван… — и снова зарыдала.

— Где, где мой Ванечка? — вырвалась Марья сама не своя из рук Настасьи и побежала к старой сосне.

Там на бережку увидела только обувку возлюбленного, подхватила её и прижала к груди, которая ходуном ходила — вот-вот, казалось, разбитое сердечко наружу выпрыгнет.

— Потопил Анисий Ивана. Как кутёнка потопил, — всхлипывала Настасья за спиной подруги. — Ничего я не сделала, дура, забоялась, что он и меня того… Нет мне прощения! Коли проклянёшь, права будешь, заслужила я.

Но Марья уже не слышала. Так и не отпуская последнее, что у неё от Ивана осталось, вошла в реку. Дальше и дальше заходила, пока совсем с головой вода её не накрыла.

Вот так и сбылось желание Марьи быть с Иваном навечно, чтоб никто и никогда их не разлучил. А уж на этом свете или на том влюбленных неразлучными сделать, чёрту без разницы. Рогатый с копытами откуп взял, какой ему захотелось, да и был таков.

Страница автора в ВК

https://vk.com/lizaglum

Молниеносный

Екатерина Кашкадамова

Колёса инвалидной коляски с жалобным скрипом катились по неровной набережной Волги. Иссиня-чёрные волосы, угловатые плечи и кисти рук невольной узницы будто наслаждались свободой движения. Ноги же напоминали неприступную скалу, прикрытую плотным снежным покрывалом. Инопланетные глаза девушки, подсвеченные ярким июльским небом, казались ещё более голубыми.

На поручнях коляски лежала пара худеньких, но выносливых рук. Сопровождая свою ровесницу по привычному маршруту, высокая девушка лет восемнадцати изредка поправляла тёмную прядь, выбивающуюся из аккуратного хвоста. На смену аромату свежескошенной травы в парке пришёл тонкий, едва уловимый запах реки, сулившей долгожданную прохладу в знойный полдень. Редкие прохожие сверлили девушек удивлёнными взглядами. У красавиц было одно лицо на двоих.

— Останови тут на минутку, — попросила девушка в коляске.

Вторая послушалась и присела перед ней на колени.

— Всё в порядке, Алис? — спутница шустро обогнула коляску и присела перед сестрой на колени.

— Вот посмотри, Лиз! — лёгким кивком головы Алиса указала на полусодранное объявление, болтавшееся на рекламном щитке.

Лиза подняла глаза и прочитала внимательно. В странном объявлении, напечатанном, по всей видимости, на самом дешёвом принтере, говорилось, что завтра в парке на окраине города пройдет праздник Ивана Купала. Рядом красивым почерком уточнялось, что в программе запуск венков, прыжки через костер и поиск цветка папоротника.

— Чушь какая! Хватит с нас походов в лес, Алис… Ну что ты смотришь на меня так? Ты знаешь, что из этого ничего хорошего не выйдет. Там даже нет асфальтированной дорожки, — по высоким ноткам в голосе Лизы чувствовалось, что она вот-вот закипит.

— Лиз, ну пожалуйста! — умоляюще обратилась к ней сестра.

— Тебе мало этого? — Лиза в сердцах схватила Алису за неподвижную коленку. — Хочешь, чтобы мать с отцом окончательно поседели?

— Нет. Я просто хочу жить. Ты можешь ходить куда тебе вздумается. А моя жизнь оборвалась два года назад. — Алиса взялась руками за колеса и попробовала сдвинуться с места без помощи сестры. Осознав, что усилий не хватает, она закусила губу и прошептала хлесткую фразу: «Это из-за тебя…»

Лиза подняла глаза к небу, пытаясь победить подступившие слезы. Сделала несколько глубоких вдохов, присела на корточки перед коляской, приблизившись лицом к сестре

Молчаливое отчаяние встретилось с гнетущим чувством вины.

— Хорошо, Алис, я не обещаю. Но поговорю с мамой сегодня вечером, — запинаясь, пообещала Лиза.

После этой фразы где-то вдали над лесом из недр черничной тучи вырвался раскат грома.

***

Двумя годами ранее

Речной стрекозой Лиза порхнула к зеркалу. Ароматный можжевеловый гребень погрузился в чёрную гладь волос и лодочкой скатился от виска к шее. Преодолев порог, он закончил путешествие в районе талии.

— Куда-то собираешься? — сведённые брови придали юному лицу Алисы карикатурной строгости.

Лиза, появившаяся в дверном проеме, приняла возмущённо-вопросительную позу. Ладони легли на пояс, обозначив острые углы локтей.

— За грибами, — отчеканила Лиза, не отрывая глаз от зеркала.

— Да ты же сыроежку от поганки отличить не можешь, — сыронизировала Алиса.

Лиза сделала вид, что пропустила колкость мимо ушей. Алиса тем временем мысленно пыталась сложить немногословность, яркую одежду и торопливые жесты сестры в один пазл.

— Можно я с тобой, Спичка? — Алиса облокотилась на спинку стула, на котором сидела Лиза.

Чтобы растопить лёд, она назвала сестру домашним прозвищем. В их тандеме Лиза обладала взрывоопасным характером, поэтому именовалась Спичкой. Алиса, напротив, была рассудительной и копила эмоции в себе.

— Ну уж нет, Коробок! — сверкнула глазами Лиза. — Я пойду одна.

— Свидание с лешим? — пошутила Алиса, обняв сестру за плечи.

— Проклятье сиамских близнецов! — вскочив со стула, Лиза выпуталась из объятий Алисы. — Почему при раздаче сестёр мне досталась рыба-прилипала? — Почувствовав лёгкое покалывание в левой руке, девушка отрезала: — Если не беру тебя с собой, у меня на это есть причина.

Алиса замерла. Руки еë сплелись на груди крепким узлом. Многозначительно хмыкнув в сторону сестры, она вышла из комнаты. Лиза тем временем нажала на экран смартфона и заговорила вполголоса.

— Через полчаса у оврага под танцующей сосной.

Воровато оглянувшись по сторонам, она скормила мобильник худенькой сумочке. В этот самый момент за дверью в стену вжалась Алиса. Ей казалось, что учащëнное дыхание вот-вот выдаст еë присутствие. Шаги, направлявшиеся в сторону спальни, заставили Алису вздрогнуть и перестать дышать. По другую сторону укрытия выход Лизе преградила мама.

— Я за грибами. — Лиза попыталась юрким мылом проскочить мимо родительницы. Но трюк провалился.

— Никуда не пойдёшь, — спокойно произнесла мама. — Объявлено штормовое. Да и рискованно в лес одной. Сходим вместе в выходные.

— Мам… — отчаяние мячиком покатились вниз по невидимой лестнице.

Лиза развернулась и, сделав несколько шагов, тяжелым мешком плюхнулась на кровать. Сумка, висевшая на плече, длиннохвостым котом приземлилась рядом.

— Пойдём, дорогая, мне нужна твоя помощь, — погладив Лизу по голове, мама мягко увлекла дочь за собой.

В коридоре на них наткнулась растерянная Алиса.

— Лисëнок, у тебя же тренировка по бегу! Поторопись, минут через десять зарядит дождь.

Алиса кивнула. Как только мама с сестрой скрылись, она на цыпочках вернулась в комнату и достала из сумки Лизы телефон. На экране высветилось: «Я на месте, жду тебя». Звук маминых шагов заставил девушку спрятать телефон в задний карман джинсов.

— Меня вызывают на операцию, надо ехать прямо сейчас. Лиза взяла ужин на себя. Я подвезу тебя.

Рука Алисы покорно легла в мамину ладонь, в то время как вторая нервно нащупывала телефон.

***

Дождавшись, когда машина скроется за углом, Алиса замерла у входа в спорткомплекс. Мысли толкались в голове, как люди в переполненной маршрутке.

— Надо вернуться и отдать Лизе телефон… Нет! Тогда придётся признаться, что я прочла сообщение. Положу телефон в складки покрывала после тренировки. Кажется, кроссовки с формой забыла дома…

— Алиса. — Стройная женщина лет тридцати пяти выросла прямо перед ней. — Тренировка отменяется, сын на соревнованиях повредил мениск.

— Но… — только и смогла выдавить из себя Алиса.

— Увидимся на следующей неделе. Ступай домой. — Тренер похлопала еë по плечу и побежала к переходу.

Через десять минут Алиса остановилась перед входом в сосновый бор. Лес напоминал судью в сером грозовом парике. Словно рассерженный её поступком, он стучал невидимым молотком. Во влажном летнем воздухе раздавались один за другим гулкие раскаты.

***

Как только дверь за мамой и Алисой захлопнулась, Лиза со всех ног побежала вверх по лестнице загородного дома в спальню и схватила сумку. Девичьи пальцы принялись нервно перебирать её содержимое.

— Ну был же телефон! Или я схожу с ума…

Лиза подошла к окну и уткнулась носом в прохладное стекло. Озадаченно уставилась на тучу. Всё-таки знакомство с Руном с самого начала было странным.

В детстве Лиза занималась в художественной школе и летом частенько выбиралась на пленэры в лес вместе с подружками. В день их первой встречи с Руном тоже была гроза. Девчонок приближающаяся туча напугала так сильно, что они кое-как собрали краски и мольберты и опрометью побежали по домам.

Из них троих только Лиза задержалась, чтобы написать контуры грозовой тучи с натуры. Сделав пару мазков фиолетовым ультрамарином, она почувствовала, как кто-то наблюдает за ней. Обернувшись, увидела сутулого парня со смуглой кожей и тёмными вьющимися волосами. Молодой человек в свободном спортивном костюме цвета хаки напоминал цыгана.

— Не бойся. — Парень шутливо поднял руки вверх. — Я не маньяк, просто прогуливался мимо и засмотрелся на твою картину. Здорово получается!

— Странная у тебя привычка — гулять в грозу в лесу. Родители не беспокоятся?

— У меня нет родителей. Мама отказалась от меня, — безэмоционально сообщил он.

— Мне очень жаль… Ты из детского дома? — голос Лизы наполнился сочувствием.

— Можно сказать и так, — уклончиво ответил парень и поменял тему: — Туча вышла классная, а вот молнии так себе…

— Никак не могу их поймать, — смущённо улыбнулась Лиза.

— Хочешь, помогу? — Он не стал дожидаться ответа и сделал пару шагов вперёд.

Рун подошёл к самому краю. Остановился в том месте, где лес резко обрывался. Прямо под его сношеными кроссовками деревья отчаянно цеплялись корнями за высохшую землю. Кофейные глаза Руна при взгляде на налитую летним дождём тучу стали почти чёрными. То, что Лиза увидела в следующий момент, заставило её застыть с раскрытым ртом. Десятки молний серебряными шпильками впились в шевелюру седой тучи. Загорелись одновременно и не думали исчезать.

— Ка-а-а-ак т-т-ты это… делаешь, — язык не слушался Лизу и предательски запинался.

— Когда чего-то лишаешься, получаешь взамен нечто другое, — задумчиво ответил Рун, а потом добавил: — Своего рода талант… Чего не рисуешь? Шевелись, а то через десять минут мне пора смываться!

Лиза непослушной рукой обмакнула тонкую кисточку в белила и, превозмогая мурашки, принялась рисовать. Как только последний мазок коснулся холста, гром из десятка молний, повисших в воздухе, обрушился на лес. От неожиданности Лиза зажала уши руками и зажмурилась. А когда открыла глаза, Рун протягивал ей левую руку.

— Забыл представиться. Я Рун.

— Лиза. Обычно для знакомства протягивают правую, — удивилась Лиза, подавая руку юноше. — Ты левша?

— За правую я с тобой здороваться не буду. Она отвечает за шаровые молнии. Видела когда-нибудь?

Лиза, которая только-только пришла в себя, вновь округлила глаза. Рун как ни в чём не бывало поднял правую руку перед собой ладонью вверх, и над ней тут же возник мерцающий клубок яркого света. Сжав его пальцами, он сделал уверенный бросок. Молния с жутким треском угодила в старый пень, что был неподалёку от танцующей сосны. Тот вспыхнул тигриным пламенем и почернел. Лиза прикрыла руками рот. Она едва сдержалась, чтобы не завизжать.

— Ты что творишь? Надо потушить!

— Дождь затушит, — возразил Рун и сунул ей в руку клочок бумажки с нацарапанным номером телефона.

Первые тяжёлые капли дождя упали на лоб. Рун испарился.

С тех пор они встречались раз пять. Каждый раз во время дождя. Лиза рассказывала приятелю обо всём. О разногласиях с мамой, о рисовании, о сестре. Правда, о том, что они близнецы, умолчала. Ей впервые в жизни не хотелось делить Руна с Алисой.

Рун почти ничего не рассказывал о себе, но очень внимательно слушал. На расспросы о своём грозовом даре отвечал, что получил его во время удара молнии. Пару раз обмолвился о матери, которая предпочла спортивную карьеру материнству. Рун просил никому не рассказывать про их встречи. Даже Алисе. Ведь если она проболтается родителям, они, скорее всего, будут не в восторге от их тайного общения.

Однажды, когда Лиза и Рун гуляли по лесу и болтали, Лиза забылась и невольно задела ладонью его правую руку. Она очнулась на мягкой траве под сердитым взглядом приятеля. Лиза почувствовала лёгкое покалывание в руке.

— Говорил же тебе — не трогай. Не играй с судьбой!

Рун помог Лизе подняться и проводил до стадиона.

— Ты придёшь завтра? — уточнила Лиза, прощаясь с Руном.

— Зависит от прогноза погоды, — усмехнулся он.

***

Внезапная догадка потрясла Лизу. Алиса! Неужели это она взяла телефон из сумки? Нет, она бы не… Взгляд упал на нетронутую спортивную сумку сестры.

Лиза никогда в жизни не бегала так быстро. Дыхание сбилось. Лицо и шея покрылось красными пятнами. Лиза не сдавалась. Она со всех ног мчалась к танцующей сосне. Ватные от нервного напряжения ноги совсем не слушались. Корни деревьев ставили подножки, а кусты пытались задержать Лизу ветвями.

Два силуэта стояли у обрыва в шаге друг от друга. То, что увидела Лиза, не дало времени на раздумья. Она ускорилась и со всей силы толкнула Алису. Левая рука Руна подхватила Лизу, срывающуюся вслед за сестрой с обрыва.

Алиса упала навзничь. Сильный удар пришёлся в район копчика. Издав невнятный стон, Лиза замолкла. Волнистые чёрные локоны заслонили безжизненное лицо, исцарапанное ветками.

— Зачем, Рун? Зачем? Я всё видела! — заверещала Лиза и со всей мочи стукнула друга кулаком в грудь.

— Это сделал не я, а ты, — ровным голосом проговорил Рун. — Так должно было случиться.

Слёзы градом полились из глаз Лизы. Она подбежала к сестре и попыталась поднять её. Потом обернулась и увидела удаляющуюся спину Руна.

— Стой! — заорала она. — Мне не сдвинуть её одной, помоги…

Рун замер. По напряженному телу было видно, что внутри него идёт борьба. Услышав рыдания Лизы, он развернулся и поднял левую руку к небу. Небольшое серое облако послушно спустилась к ногам Алисы. Рун и Лиза аккуратно переложили Алису на воздушные носилки.

Вечер этого бесконечно долгого дня отпечатался в памяти Лизы как след от грубого ботинка в размокшей после дождя почве. Неистовый вой матери над пострадавшей дочерью. Скорая. Больница. Неутешительный диагноз врача. Скрип коляски. Вопрос, подкравшийся на полупальцах: «Алиса, ты чувствуешь ноги?» Качание головой. Холодность мамы. Красноречивое молчание отца.

Никто не хотел слушать Лизу. Но она видела это собственными глазами. Там, в лесу, Рун протянул сестре правую руку.

***

После трагического происшествия Лиза по несколько раз в день листала список контактов. Номер Руна таинственным образом пропал из телефона. Смятая бумажка, которую он протянул во время первой встречи, опустела. Несмотря на это, Лиза бережно хранила её в сумочке. Родители были уверены, что дочь выдумала Руна, чтобы переложить вину за случившееся на него.

Первые несколько месяцев Алиса отказывалась верить врачам. Она была уверена, что со временем снова сможет ходить. Дни складывались в месяцы. Месяцы спрессовывались в годы. С лёгкой руки отца дом обрастал приспособлениями, облегчающими быт дочери, словно лесное дерево — мхом. Алиса хотела плакать и не могла. Она замкнулась в себе и почти ни с кем не разговаривала. Была похожа на бабочку, которая, вопреки законам природы, снова вернулась в кокон.

— Коробок… — Лиза тенью появилась на пороге спальни и в очередной раз начала разговор с сестрой.

— Не называй меня так, — провела невидимую границу между ними Алиса. — Ненавижу это прозвище. Я чувствую себя пустым коробком. Бесполезным. Сломанным.

— Ну что ты, — попыталась прервать её Лиза.

— Спорт, которым я занималась с шести лет, помахал мне рукой, — указательным пальцем Лиза рисовала круги на равнодушной к её примитивному искусству ноге. — Всё насмарку: соревнования, планы, жизнь… Признайся, зачем ты это сделала, Лиз? Только честно, без сказок про повелителя молний.

— Я увидела, что он протягивает тебе правую руку. — Лиза не смогла усидеть на стуле и встала. — Хотела остановить его, — продолжала она, расхаживая взад-вперед по комнате, — чтобы спасти тебя.

И тут Лиза невольно задела тапочек Алисы и присела на корточки, чтобы его поправить.

— Хватит! — от неуловимого прикосновения сестры в голове у Алисы спустился невидимый курок.

Она оттолкнула Лизу рукой, и та упала на пол. Глаза Алисы наводнились слезами, на шее выступили синеватые ручейки вен. Поток долго сдерживаемых эмоций выплеснулся наружу, сметая всё на своем пути.

— Не говоришь ты, тогда скажу я. Ты сделала это из ревности! Увидела меня с этим парнем, и тебе снесло голову. А ведь у меня и в мыслях ничего плохого не было, Лиз… Думаешь, я хотела выдать себя за тебя? Нет! Шла как полная идиотка предупредить, что взяла твой телефон. Я сделала это не нарочно. Просто переживала за тебя. Прочитала сообщение, а потом поняла, что мама тебя не отпустит. Это был обычный парень! Обычный! Он поздоровался и протянул мне руку. А потом ты оттолкнула меня от него так, что я осталась инвалидом на всю оставшуюся жизнь…

— Прости меня. — Лиза обхватила колени и разревелась, сидя на полу. — Ты хотя бы веришь в то, что Рун существовал…

***

За день до праздника Ивана Купалы

Грозная туча, ещё недавно казавшаяся Лизе далёкой, стремительно догоняла сестёр. Ветер усиливался, закручивая пыль на дороге маленькими вихрями. Коляска Алисы не оставляла девчонкам шансов добраться до дома сухими. Когда они подошли к крыльцу, струи воды стекали с длинных чёрных прядей, закручивая их в мягкие завитки. Джинсы и футболки можно было смело отжимать.

— Господи, вымокли насквозь! — запричитала мама, помогая поднять коляску по самодельному пандусу на крыльцо. — Живенько переодеваемся и идём пить чай с мятой.

Пока мама помогала Алисе сменить одежду, Лиза побежала на второй этаж. Переодевшись в майку и шорты, она заметила небольшой беспорядок на столе. Поправила бумаги и порезалась об один из листов. Слизнув капельку крови с указательного пальца, бросилась к сумке в поисках пластыря и обнаружила, что всё содержимое промокло.

— Не сумка, а пассажир «Титаника»! — констатировала Лиза.

Она выложила паспорт и блокнот на подоконник, чтобы хорошенько просушить, а затем заклеила рану пластырем. И тут её вниманием завладел размокший листок бумаги с надписью, выведенной фиолетовыми чернилами:

Однажды лишённый жизни

Может её отнять:

Долг заберёт

У любой из рода.

Пока не придёт к костру

С покаяньем мать,

Молниеносный сын её

Не обретёт свободы.

Лиза шёпотом дочитала последние строки, и в доме погас свет.

Дочь, захвати свечи из углового стеллажа, крикнула мама с первого этажа. — Должно быть, сильный ветер оборвал провода.

Обескураженная Лиза сунула бумажку в карман шорт. Затем машинально взяла упаковку свечей и медленно спустилась по лестнице. Лиза достала из упаковки одну свечку и с задумчивым видом протянула маме.

Привлекательная женщина с волевым подбородком и глубокой поперечной морщинкой на лбу, чиркнула спичкой о коробок и подожгла тонкий фитиль. Он загорелся и озарил камерным светом уютную кухню. Девочки устроились вокруг стола в ожидании чая. Алиса некоторое время выжидающе смотрела на сестру. Лиза, не замечая побудительного взгляда, уставилась в пустоту. Она совсем забыла о своём обещании.

— Мам, — Алиса неожиданно начала разговор сама.

Взгляды сидящих за столом обратились в её сторону.

— Что, Лисенок? — спросила мама, разливая по кружкам пряный чай.

— Завтра в лесу, недалеко от набережной, будет проходить праздник Ивана Купала, — тихо, словно прощупывая почву в болотистой местности, начала Алиса. — Мы с Лизой видели объявление. Можно мне на него пойти… то есть поехать?

От неожиданности мама перелила горячий чай через край и резко отдёрнула пострадавший палец. Морщинка на лбу стала глубже, а глаза напряжённо забегали.

— Алиса, ты знаешь, что я против походов в лес. Это место не приспособлено для… таких, как ты.

— Но я очень хочу там побывать… Праздник Ивана Купала — особенный. Там будет костёр, песни и танцы.

— Тебе нечего там делать, дорогая. — Мама подошла к Алисе и ласково потрепала её по голове.

— Зато дома мне всегда есть чем заняться, — пробормотала себе под нос Алиса и отстранилась от матери.

— Ты хочешь смотреть, как другие будут прыгать через костёр и танцевать? — мама поставила вопрос ребром, озвучивая одно из главных опасений.

Алиса выдержала паузу. По учащённому дыханию было видно, что вопрос задел её за живое. Алиса собралась с духом и продолжила:

— Мам, я понимаю, тебе страшно. Твой долг — оберегать меня. Но, пожалуйста, не отнимай у меня маленькие радости. Не лишай жизни!

После этой фразы по предплечьям мамы и сестры одновременно рассыпались мурашки. Лиза вскочила со стула так резко, что пламя свечи неистово заметалось на кончике фитиля.

— Мама, ты должна это прочитать. Это тот листок, который в день нашего знакомства дал мне Рун. После дождя вещи в сумке промокли, и на нём проявилась послание.

Мама осторожно взяла листок и молча прочитала его. Коралловые губы сжались в тонкую линию, а глаза часто заморгали. Она встала со стула и подошла к окну. И в этот момент сёстры увидели, как спина матери задрожала от беззвучных рыданий.

***

Двадцать лет назад

Алла молча разглядывала кафель на стенах. Белые квадратики были везде. И на потолке, и на пахнущем хлоркой полу.

— Возраст? — односложно спросила коренастая женщина в белом халате.

— Двадцать один. — Алла облизнула потрескавшиеся губы и почувствовала, как непослушный язык присох к нёбу.

— Эх, девки… Что ж вы делаете… — вздохнула женщина, подготавливая инструменты. — Потом ведь мучиться будешь всю жизнь.

— Я жить хочу, — тихо ответила Алла, сжимая руками подлокотники медицинского кресла. — У меня соревнования через две недели, тренер говорит: «золотые ноги»… Да и с парнем познакомились всего две недели назад. На Ивана Купалу. А он как узнал про моё положение, так и пропал…

За окном гремела гроза. Ливень, как заправский дворник, лихо орудовал водяной метлой. Мастерски очищал улицы города от неудачливых прохожих. Женщина в халате приоткрыла форточку, ссылаясь на духоту.

— Золотые ноги, значит. — Она присела на стул рядом с окном и закурила. — В обмен на жизнь…

Тридцать минут показались вечностью. Анестезия не действовала. Когда операция подошла к концу, опустошённая Алла перебралась на кушетку. В этот момент в приоткрытую форточку влетел светящийся шар.

— Девонька, замри… Это ж шаровая молния, — прошипела врач, сидевшая с внеурочной сигаретой в зубах.

Шар подлетел к Алле и остановился в десяти сантиметрах от лица. Он задрожал в воздухе, словно понял, что попал в ловушку кафельного мешка. Затем, как ни в чём не бывало развернулся и вылетел через приоткрытую форточку.

— Ну дела-а-а, — женщина в халате облегчённо выдохнула, перекрестилась и плотно закрыла окно.

Алла сама не помнила, как добралась домой в тот день. В её памяти остался дождь, яростно хлеставший по лицу, шквальный ветер и молнии, пытающиеся неровными стежками залатать порванное в клочья небо.

***

Засидевшиеся допоздна девчонки, проснулись рано. Коробок и Спичка переглянулись, лёжа в кроватях и вспоминая вчерашние откровения. Они ещё никогда не видели маму такой слабой и уязвимой.

Идти на праздник было решено всей семьёй. Лиза вместе с сестрой провели первую половину дня за плетением венков. Проворные пальцы девочек ловко вплетали цветки зверобоя и иван-да-марьи в прочную основу из березовых веток. Впервые за два года они оживлённо болтали друг с другом и даже шутили.

Вечером отец помогал Лизе везти коляску. Он переносил Алису через кочки в труднопроходимых местах. Скоро вдалеке послышались напевные песни и показались юноши и девушки в фольклорных нарядах. В середине поляны, словно пламенное сердце соснового леса, горел костёр.

— Иди, Спичка, поводи хоровод за меня! Да попрыгай через костёр… А потом вместе пойдём запускать венки в реку, — отпустила Лизу Алиса.

Стоило сестре удалиться на пару шагов, как рядом с Алисой оказался рыжеволосый парень с веселыми зелёными глазами.

— Я не слишком силён в т-т-танцах, — невпопад начал разговор юноша. — Можно п-п-присесть рядом с т-т-тобой? — и тут же замолк, стесняясь своего заикания.

Алиса улыбнулась и кивнула.

Парень собрался с духом и продолжил разговор.

— П-п-плохо быть не таким к-к-как все, да? А я ещё и рыжий… П-п-полный комплект! От слова к слову с т-т-трудом п-п-перебираюсь.

— Понимаю тебя, у меня тоже проблемы с перемещением. В пространстве. Смотри, как ловко прыгают через костёр! А ты чего не идёшь?

Парнишка призадумался.

— Жду, когда п-п-пламя пониже будет… — ответил он и подмигнул Алисе.

Алла краем глаза наблюдала за дочками. Внезапно отдалённый раскат грома пригласил её к реке. Когда она подошла к Волге, то заметила краешек грозовой тучи, нависшей над противоположным берегом.

Алла вышла на скрипящий досками старенький причал. И тут же увидела стремительно приближающийся клубок света. Он остановился на противоположном конце причала и превратился в юношу.

Алла сделала шаг в сторону и спешно вцепилась руками в перила, чтобы удержаться на ногах. Перед ней стоял он. Её нерождённый сын.

— Лиза ни в чём не виновата, — без долгих прелюдий начал разговор Рун.

— Я знаю, — только и смогла вымолвить Алла.

— Тот, кто лишён жизни, может отнять её у любого человека из рода. Не из мести, нет… А для того, чтобы наконец обрести покой. Восстановить равновесие.

Рун взглянул на небо и продолжил свой рассказ.

— Восемнадцать лет я жил в семействе дождей. Моим лучшими друзьями были ветра, а игрушками — кучевые облака. Я наблюдал за твоей жизнью и ждал подходящего момента. Ты стала женой. Потом — мамой дочек… Когда мои сёстры подросли, я пришёл забрать долг, чтобы обрести долгожданный покой. Но не смог. Дружба с Лизой помешала мне забрать её жизнь. Поэтому я очень обрадовался, когда на встречу со мной пришла Алиса. Я узнал её по необычайно серьёзному взгляду и с радостью протянул правую руку. Но тут дорогу мне преградило чувство, которого я никогда не знал. Сильное, как смерч. Яркое, как вспышка молнии… Это была любовь. Любовь сестры. Алиса осталась жива, но потеряла ноги. Эта замена была вполне справедлива. Ведь когда-то ты пожертвовала мной ради своей спортивной карьеры.

— Прости меня, — заплакала Алла. — Прости, это была самая большая ошибка в моей жизни… Никакой карьеры не случилось. Я бросила бег и пошла учиться в медицинский.

— Я не держу на тебя зла, — ответил Рун и светло улыбнулся. — Благодаря твоим словам я наконец обрету свободу.

Свет от его улыбки начал распространяться во все стороны, пока тело юноши вновь не превратилось в маленькое серебряное яблоко, невесомо парящее в воздухе. Рун медленно облетел вокруг Аллы и исчез в грозовой туче.

Когда она вернулась в лес, муж обнял её и спросил, всё ли в порядке. Алла кивнула и крепко прижалась к его груди. А когда отстранилась, заметила, как рыжеволосый юноша бережно взял на руки смущённую Алису и вместе с ней перешагнул через затухающий костер.

Праздник завершился запуском купальских венков. Лиза бросила свой так далеко, что он резво поплыл вдаль, обгоняя «цветочные корабли» других девушек. Алиса кинула слабее. Венок запутался в ближайших водорослях и круглой рамочкой остался висеть на гвоздике камыша.

— Т-т-ты не расстраивайся, следующий вместе б-б-будем б-б-бросать, с меткостью у меня проблем нет! — услышала Алиса знакомый голос рыжеволосого парня у себя за спиной.

Алиса обернулась и встретилась глазами с рыжеволосым парнем. Они дружно расхохотались.

***

Через десять лет после той самой купальской ночи

Среди шума детских голосов раздался громкий телефонный звонок. Рыжеволосые мальчишки чуть не подрались за право передать телефон маме.

— Коробок, привет! Как дела? — раздался бодрый голосок с другого континента.

— Спичка! Как ты? Неужели уже?.. — затаив дыхание спросила Алиса.

— Нет-нет, ещё не родила, — рассмеялась сестра. — Как там Гоша?

— Как обычно, носит меня на руках, — пошутила Алиса, провожая взглядом напевающего под нос мужа с подносом спелой черешни в руках.

— А как дела с книгой? — полюбопытствовала Лиза.

— Издательство заключило со мной контракт. Скоро «Молниеносный» прилетит к тебе с автографом из Нижнего Новгорода.

— Жду с нетерпением! — Лиза послала сестре воздушный поцелуй и положила трубку.

Грозовое небо над большим городом радостно чиркало спичками о небесный коробок. Гром гремел так, как будто кто-то на небе задумал очередную перестановку.

Страница автора в ВК

https://vk.com/skazki_morskoy_zvezdy

Волшебная былинка

Татьяна Рахлина

Серафима постучала в дверь и попала в тёплые бабулины объятья. В избе вкусно пахло пирогами и земляничным вареньем. Пол был натёрт до блеска, и половицы радостно скрипели на каждом шагу, приглашая пройти к большой кровати со взбитыми подушками.

Непрошенные слёзы хлынули из глаз Симы. Сколько же она здесь не была?

— Ну что ты, милая моя, что ты! — пропела бабушка ласковым голосом, поглаживая внучку по вздрагивающей спине.

Бабуля разглядывала Симу потихоньку, примечая изменения и снаружи, и внутри. Слишком худенькая, но ладненькая. Косу, слава богу, не подстригла. Только вот глазоньки совсем потухли. Чуяла внучкину печаль сердцем, но с расспросами не спешила.

Сели за стол, но говорили мало. Сима нежно поцеловала морщинистую тёплую бабушкину ладонь. Как же так получилось, что долго не приезжала? Забросила родимое место и самого дорогого человека на свете. Наверное, поэтому и дела не спорятся, и силы душевные ушли. Чувствовала она звенящую пустоту.

После обеда девушка прилегла на кровать. Телефон всё тренькал и тренькал на тумбочке, требуя внимания. Сима ответила на пару сообщений, но глаза средь бела дня закрывались сами собой, голова стала тяжёлая. «Наверное, бабушка положила в чай много мяты», — подумала она, проваливаясь в крепкий сон.

Бабушка присела на кровать и ловкими движениями расплела внучке косу. Затем выдернула из своей головы маленький костяной гребешок и принялась медленно расчёсывать длинные пряди. Волосок к волоску. Принесла со двора цветов и травинок разных и стала вплетать их в девичью косу.

— Призываю тебя, былинка-травинка! Наполни мою внученьку силой и радостью. Стань ей подруженькой верной и умелой советчицей. Береги её от взглядов вражеских и от помыслов завистников. И пошли ей в сердце рассвет долгожданный.

***

Серафима проснулась к вечеру. Вскочила, готовая, как обычно, бежать по делам, и поняла, что спешить никуда не нужно. Сладко потягиваясь, пробежалась босиком по разноцветным половичкам и выпила молока из старой кружк. Увидела сарафан. Шили они его вместе с бабушкой для праздника. Давно уж это было. А вот надеть его Симе так и не довелось. Решила примерить, скользнула внутрь. Подошла к зеркалу и замерла как вкопанная. Оттуда на неё глядела незнакомая красавица. Глаза смеющиеся, уверенные. Грудь высокая, талия тонкая. Сарафан у щиколоток танцует, волнуется. А самое главное — коса. Пушистая, цветами да травами украшенная. Ай да бабуля! Настоящая волшебница!

— Ну что, моя красавица! Пойдёшь в этот раз на праздничек? Все уж тебя там дожидаются. Девоньки венков наплели, парни костры жгут.

Сима вздохнула порывисто, прижала руки к груди. Не хотела сомневаться, а сомневалась. Посмотрела на бабушку внимательно. Морщинки у старушки на лице расправились, спина выпрямилась, улыбка стала мягче и лучистее, словно солнышко зажглось внутри.

— Иди, моя милая. Иди и ничего не бойся. Я былинку отправила за тобой присматривать. Хорошо всё будет. Ночь-то сегодня волшебная. Вовремя ты домой приехала.

Сима угадывала слова по губам, бабуля говорила тихо. За окошком слышались гармошка и весёлые молодые голоса. Вышла на крыльцо и направилась по тропинке, ведущей к большой поляне за деревней. В нарядных девушках она угадывала подружек детства. Их приветливые улыбки развеяли тревогу, сидевшую в сердце.

***

Жаркий костёр взлетал к небу. Пламя танцевало, озаряло лица. Кто это стоит, прислонившись к берёзе, и смотрит на неё так внимательно? Симу бросало то в жар, то в холод от нахлынувших воспоминаний. Она нервно теребила кончик косы и ужасно хотела вернуться домой, но словно приросла к месту и не могла пошевелиться. Увидела, как высокий смуглый парень шагает прямо к ней. Мигом нахлынули воспоминания. А стоит ли ворошить прошлое? Сердце трепетало, как мотылёк, опаливший крылышки, но отступать было уже поздно.

— В прошлый раз ты уже отступила, — услышала она тоненький голосок, — и теперь стоишь на краю. Подумай, куда будешь делать следующий шаг.

Так и стояла Сима на месте, вслушиваясь в голос, который звучал рядом.

Шажок, ещё шажок… Начинай искать, дружок! Неожиданно детская считалочка вспыхнула в голове неясным значением, и Серафима начала проваливаться в чёрную дыру воспоминаний.

Вот она маленькая. На голове венок затейливый, носик задорной пуговкой с веснушками.

— Бабулечка! Возьми меня на полянку заветную, — крутится возле бабушки и мешает собираться.

— Далеко идти. Устанешь, домой запросишься, — хмуриться бабушка. — А мне трав лечебных надо собрать.

Но Сима всё ластится да ластится. Обещает не хныкать и во всём слушаться. И вот идут они с бабушкой по лесной тропинке и примечают, как лес гудит, как птицы щебечут, как цветы разговаривают. Всё девчушке интересно, всё знать хочется. Бабушку расспрашивает да запоминает. Дошли они до полянки, домой Сима не запросилась.

А на полянке ягод полным-полно. Наказала бабушка внучке землянику собирать, да песню напевать и под ноженьки глядеть, шагать осторожно. Ещё попросила не звать, не кликать её, что бы ни случилось. Ушла за берёзки подальше, не видно даже платочка. Затянула Сима песню и стала ягодки собирать. Приседает, под листки заглядывает, старается. А ягодки и сами навстречу тянутся.

Да только не заметила Сима, как за камушком притаилась злая гадюка. Протянула руку за земляничкой и наткнулась на холодную змеиную спину. Бросилась гадюка мгновенно в атаку и укусила Симу за пухлую ручонку. Укусила и все силы отняла. Смотрит на Симу и смеётся довольно, извивается в траве.

— Бабушка! Миленькая! Беги скорее ко мне! — закричала, задыхаясь от ужаса, Сима, позабыв про просьбу старушки. Да и как тут не позвать на помощь, если гадюка того и гляди ещё раз укусит?

Замелькал за деревьями яркий бабушкин платок. Быстро очутилась она рядом с внучкой, словно крылья у неё выросли. Стукнула она гадюку толстой палкой по голове, и замерла та бездыханная и неподвижная.

— Ах, ты червячина кусучая-злючая! Ах ты дрянь скользкая! Сколько лет с тобой сладить не могу, как ни стараюсь. Опять ты опередила меня, мерзкая гадина.

Горячие слёзы закапали из глаз бабушки на Симину руку, и ранка потихонечку затянулась. Вернулись силы, зарумянились щёчки. Только вот бабулечка в то же мгновение сделалась маленькой и сгорбленной. Присела она на камень и вздохнула горестно.

— Ах, Симушка! Красавица ты моя, золотко ненаглядное. Долго я теперь помочь никому не смогу. Отняла у меня проклятая червячина все умения и силы. Через тебя подобралась, хитрая гадина. Ну ничего, главное, что ты у меня живёхонька.

***

Очнулась Серафима, смотрит вокруг, дышит тяжело. Не про тот ли неосторожный шажок на полянке шептал ей голосок в ушко?

Мгновение — и новое видение накрывает её туманом. Видит она себя девушкой молоденькой. На завалинке сидит с подруженьками, на парней заглядывается. Вечер плывёт над деревней сизым облаком, гармонист песню затягивает. Девчонки-озорницы глазами стреляют, бусами звенят да хихикают. Вот-вот танцы начнутся. Пригласят, не пригласят?

Мечтает Сима, чтобы высокий да статный Степан протянул ей руку, обнял за талию. Лучше всех он скачет на лошади, лучше всех сено в поле косит. А как кадриль танцует — глаз не оторвать! С таким вот и через костёр прыгнуть бы согласилась, когда время придёт. Да только смотрит Степан не в Симину сторону. Смотрит он на подруженьку её, на чернобровую Наталью. И печаль врывается острым осиным жалом в сердце Симы.

Заиграла кадриль, и видит Сима, как вывел в круг Степан Наташку. Кружится та в танце и улыбается недобро. Зачем говорила, что другой ей нравится? Значит, обманывала? Больно Симе так, что дышать тяжело.

Чувствует Сима, что кто-то трогает её за руку. Оборачивается и видит Ивана, который робко приглашает танцевать. Коренастый, русоволосый, наивный. Вечно с мальчишками пускает в небо змеев бумажных. Ну куда ему равняться с видным Степаном? Плача отталкивает его руку Сима, бежит домой и жалуется бабушке.

— Девонька моя милая! Не всегда в красоте да в силе доброе сердце прячется, — приговаривает старушка, утешая внучку. — Главное, понять это вовремя. Понять и не проглядеть судьбу суженую. Помогла бы я тебе, да силы мои так и не вернулись ещё.

***

И снова Серафима на поляне после костра стоит. Видится ей в огне, как Наташка гадюкой оборачивается, извиваясь, кусает за ноги, взлетающие над костром пары влюблённых. И тогда расцепляют они пальцы и валятся в стороны друг от друга. А Наташка становится всё выше и выше, сильнее и сильнее.

— Шагай, Сима! Шагай правильно, — слышит она голос тоненький и видит, как смуглый парень ей руку протягивает.

Смотрит Серафима на парня и смущается. Узнаёт его облик вроде бы, а сердцем добра не чувствует. Боится его улыбки ласковой, медлит. Как поступить? Пойти с ним или нет?

— Что же ты молчишь, моя былинушка?

Что не говоришь со мной, травинушка?

Дай совет мне искренний и надобный,

Помоги скорее выбрать путь…

Хмурится Сима, губы кусает. И чувствует, как земля под ногами качается и трясётся. Вертится лес вокруг, филин ухает на сосне. Вздрогнула она и ухватилась с испугу за протянутую руку.

Очнулась Сима во дворце каменном, тёмном. Голова тяжёлая, руки и ноги безвольные. Напротив сидит Наталья чернобровая и усмехается. А язык у неё словно у гадюки-злюки раздваивается и танцует. А по правую руку от неё стоит парень высокий и смуглый. Стоит и смотрит на Наталью с обожанием. Узнала теперь Сима красавчика Степана. С ним она мечтала танцевать когда-то, да только горько обманулась. Позарилась на красоту да удаль, ничего не стоящую. Только теперь почуяла силу недобрую да душу продажную.

А по левую руку от Натальи сидит бабулечка милая. Только совсем она крохотная сделалась, а лицо у неё словно печёная картошка. Печально смотрит бабушка на Серафиму. Лишь глаза кричат и просят от помощи.

— Ну что, подруженька разлюбезная! Слушай сказочку мою, — молвила Наталья, звеня серёжками.

Давным-давно жили девушки, две красавицы. Старались они быть дружными, да мечты у них были разными. Силами были наделены волшебными, да не сразу распознали, как ими пользоваться. А как научились, так и разошлись их дороженьки. Одна начала людям помогать, зверюшек лечить да цветы выращивать. А другая решила умнее поступить да выгоднее сердце своё растрачивать. Захотела богатство небывалое собрать и весь мир подчинить. Время бежало, зимы мели, вёсны цвели. Только вот стала подружка добрая мешать мне свои желания вершить. То молодца-богатыря приворожит, то медведя на выручку позовёт. Потом сына-великана родила да внучку-красавицу воспитала. Кем только я ни обернусь, она сразу догадается и меня опередит. Поняла ты теперь, кем была эта девушка?

Много веков я мечтала стать первой, главной и неповторимой. Нужно мне было уязвить соперницу в самое больное местечко и отнять у неё силы волшебные. Вот и повезло мне, когда мы с тобой на полянке земляничной встретились. А сейчас хватило хитрости землю расшевелить, чтоб за Степана ты с испугу ухватилась, да здесь вот оказалась.

А теперь, милая моя, решайся. Приглашаю тебя разделить со мной власть и богатство несметное. Вместе справимся со всем миром. Надо только расплести косу твою да выдернуть из волос все травы и цветочки. Станем тогда мы с тобою верными подругами. Станем самыми сильными и непобедимыми. Что скажешь? Чем ответишь?

В ужасе смотрела Сима на злую гадюку в обличье Наташкином и на грустные бабушкины глаза. Казалось, что снова она маленькая и стоит на земляничной полянке. Только помочь ей никто не сможет. Теперь её черёд помочь бабулечке. Вся картинка промелькнула перед глазами. Вот с кем боролась за добро бабушка, вот от кого старалась деревню защитить и лес сохранить. Вот почему силы её ушли. Вот с кем погиб в борьбе отец-великан да сгинула мамушка…

Неужели теперь всё зависит от неё, от Симы? И кажется, что одна она в целом мире и неоткуда ждать помощи.

— Что же ты молчишь, моя былинушка?

Как спастись, ответь, моя травинушка.

Подскажи слова свои заветные,

Силы небывалые пошли…

Неожиданно потемнело всё кругом, ветер холодный закружился. И заухал голос громкий в сизых тучах. Бросила Сима взгляд на окно и видит, как летит в небе дракон огнедышащий и рушит на своём пути башни и заборы высокие.

И летят за тем драконом змеи воздушные. Летят и смеются на все голоса. Дракон жмурится да улыбается пастью страшной. И сидит на спине его смелый всадник. Подлетел дракон к окну, крыльями машет гигантскими. А всадник Симе руку протягивает. Оглянулась Сима на бабушку, а та головой кивает да рукой машет.

— Выбирай немедленно! — кричит в гневе огненном Наталья со змеиным лицом.

— Выбирай девонька, — шепчет голос ласковый, как в песнях у мамушки был.

Посмотрела Сима в глаза всаднику и протянула ему руку. Забралась на спину дракона и глаза от страха закрыла. Дрожит вся и крепко держится. Взлетел дракон в небо высокое. Громко стучит сердце, но старается Сима успокоиться. Попривыкла немного и глаза открыла. Красота кругом волшебная. Солнце над заповедным лесом поднимается, цветы и травы целует. Птицы песни запевают. Ручей бежит весело по камушкам, словно и не было ничего страшного позади. Свободно стало на душе, ушёл страх из сердца. Расправила Сима плечи и мысли грустные отпустила.

Прилетел дракон на большую поляну и спустился осторожно. И змеи воздушные приземлились цветным узором. Стала Сима вспоминать, где змеев таких видела. Это же Иван пускал в деревне с мальчишками! Пускал в небо и радовался детской неподдельной радостью. В это время спрыгнул ловко всадник со спины драконьей на земле и Симе помог спуститься. Смотрит она на него во все глаза — коренастый, русоволосый, такой знакомый. А глаза словно васильки синие. Неужто это тот самый Иван? Засмущалась она, вспомнила, как руку его отталкивала. Стоит и не знает, что сказать.

— Бежим скорее к зеркальному озеру. Или опять не пойдёшь со мной? — спрашивает Иван и смотрит внимательно.

— Пойду, Ванечка. Пойду, миленький, — отвечает Сима и вздыхает радостно.

Взялись они за руки и побежали по тропинке сквозь густой лес. Бегут, не оглядываются. И вот открылось перед ними озеро красоты чудесной. Вода в нём как слеза, так и манит окунуться и смыть все тяготы и печали. Скинула Сима сарафан и побежала в воду. Нырнула с головой и видит: озеро отражает, как зеркало, жизнь пройденную. Всё Симе показывает, даже то, что позабыть хотела.

И увидела Сима свою мамушку и отца-великана. Молодые они, счастливые. А она совсем махонькая, игрушками забавляется, на родителей любуется. А бабушка пироги на столе раскатывает, над тестом колдует да песню напевает:

Хороша моя сторонушка, моя деревня,

Лес и полюшко, колосьями покрытое,

За околицей весёлые подсолнухи,

Поцелованные солнышком в головушки.

Выйду я из дома на дороженьку

И вздохну свободно я да радостно.

И рассыплю по земле былинушки,

Чтобы детушек моих хранили бережно.

Голос у бабушки чистый, как вода в роднике. Глаза лучистые, смелые. Руки умелые и добрые. И так Симе хорошо, так уютно, что готова она сидеть так долго-долго.

Но вот испекла бабушка пирожки и складывает их в котомку. Обнимает сыночка своего и мамушку, чтобы проводить в дорогую дальнюю да опасную. Мамушка из косы гребешок вытащила и протянула старушке.

— Если с доченькой, с Симушкой, беда какая приключится, причешите её гребешком этим да заплетите косу покрепче. А уж какие цветики, да травинушки вплетать, вы лучше моего знаете.

— А ты, доченька, не покидай никогда места, где судьба тебя ждёт. Слушай сердцем да смотри не обманывайся.

Обняли родители Симу и шагнули в глубокую Ночь. Долго они с бабулечкой ждали их возвращения. Листья жёлтые бились птицами в окна, снег заметал тропиночки к дому. А весна всё не спешила, медлила.

И прилетела однажды на крыльцо к ним голубка белая. Увидела её бабушка и заплакала. Поняла, что не вернутся домой ни её сын-великан, ни жена его ненаглядная.

Полетели дни — сначала чёрные, а потом посветлели. Цветы снова под окнами расцветать стали, птицы песни петь. Так и жили бабушка с Симой вдвоём, пока не надумала внучка в город уехать.

Вынырнула Сима из глубины озера, а может быть, из глубин памяти. Выбралась на берег, села на траву-мураву и задумалась. Вспомнилось ей, как после танцев она на плече у бабушки кручинилась. Плакала, горевала, а потом достала сумку дорожную и собрала в неё нехитрые пожитки.

— Куда же ты, девонька? Куда собралась? — качала головой бабушка, не в силах удержать внучку.

— Не могу больше оставаться здесь. Нет мочи смотреть, как Степан за Натальей ухаживает. Сердце рвётся от боли. Жаром всё внутри горит. Отпусти меня, бабушка, хоть ненадолго. Обещаю вернуться скоро.

Сима зябко повела плечами. Не сдержала ведь она слова своего. Сколько лет прошло с тех пор? О себе она все эти годы думала, печаль свою лелеяла. И ни о ком другом не вспоминала. Вот и померкли все краски, притихли звуки и силы ушли.

Решительно Серафима поднялась с травы-муравы и подошла к Ивану, который скромно сидел неподалёку.

— Летим скорее назад. Знаю я теперь, как Наташкины силы разрушить, бабулечку спасти и счастье вернуть.

И побежали они снова через лес на поляну, где дракон их ждал. Подставил им верный друг спину чешуйчатую и взмыл высоко в небо над лесом и полем. Летят они быстро, но ничего теперь Сима не боится. А чего тут бояться, если дело ожидает правое?

Показался в темноте замок мрачный с разрушенными башнями. А за одним из окон горит огнём Наташкин злой замысел да бабулечка милая плачет. Торопится Серафима, хочет со злодейкой за все горести расквитаться и бабушку из неволи освободить.

— Разбей окно, за которым огонь, — просит она Дракона, — и улетайте обратно в лес. За меня не беспокойтесь.

Только Иван не соглашается, тревожится.

— Один раз я тебя отпустил. Больше не отпущу, — качает головой. — Глядишь, и помощь тебе наша понадобится.

Стукнул дракон на лету лапой, и полетели осколки в разные стороны. Спрыгнула Сима в темницу и видит, что бабушка на полу лежит и еле дышит уже. А Наталья свечу жжёт и слова страшные шепчет. Лицо у неё заострилось, кожа стала землистой. Ничего не осталось от былой чернобровой красавицы. Собралась Сима с духом да как крикнет на весь замок:

— Ну что, подруженька! Воротилась я к тебе, чтобы косу расплетать да богатство загребать. Только у меня одно условие есть.

Вздрогнула Наталья и выпала у неё свеча из рук. Огонёк побежал по стенам озорными тропинками.

— Здесь я условия ставлю, — усмехнулась недобро, — чего просить-то хочешь?

— Давай косы вместе будем расплетать. Я свою и ты свою, — улыбается Сима.

Забегали у Натальи глазки, зашевелились мысли. Думу думает, а понять не может, в чём подвох прячется.

— Время не тяни, — гнёт своё Сима и пускает косу плясать через плечо, — меня дракон за окном ждёт. Улечу далече, только ты меня и видела.

Хищно Наталья смотрит на Симу, чувствует решительность. Не даёт ей покоя желание власти и богатства несметного. Добавляет в голос шипящей мягкости:

— Ну что же, изволь. Пусть по-твоему станется. Садись со мной рядышком, не будем откладывать.

Сели они на кушетку, смотрят в глаза друг другу пристально. А вокруг огонь пляшет, всё жарче и жарче становится. Схватились девоньки за косы, быстро пальцами перебирают. Вот уже у Симы и ленточка лазоревая на пол упала. А где упала, народился в том месте ручеёк живительный и побежал прямёхонького к бабушке. Брызнул старушке в лицо, и открыла она глаза, вздохнула свободно всей грудью.

Повалились из Симоной косы цветочки да былинки. На лету превращались они в большекрылых бабочек. Всё лицо Наташке залепили. Трепещут крыльями, не дают взглянуть ни вправо ни влево. В этот момент выдернула Серафима из косы гребешок заветный и воткнула его в голову злой подруженьке. Как коснулся гребешок Наташкиных волос, так и вспыхнула в огне противная гадина. Заметалась туда-сюда, заголосила страшно. Только помочь-то ей некому, а самой не справиться. Не осталось даже уголька от опасной девицы. Закончилось её времечко.

Бессильно опустилась Сима на кушетку. Слёзы из глаз катятся, а кругом цветы распускаются небывалой красоты. Полыхают светом ярким и озаряют весь замок. И видится Серафиме поляна земляничная. А на поляне той стоят отец-великан да мамушка-красавица. Стоят и улыбаются радостно. И протягивает ей мамушка травинушку-былинушку, а Сима к ней тянется.

***

Очнулась Сима от песни, которую пела бабушка.

Ты вставай, вставай, моя травинушка.

Народился новый день уж в горнице,

Тьму прогнал, и выглянуло солнышко,

Чтобы счастье нам плеснуть в окошечко.

Ты вставай да улыбнись, былинушка,

Чтобы встретить радость песней звонкою,

Чтоб плясать идти без устали,

Сердцу дать свободу долгожданную.

Смотрит Сима кругом и понять ничего не может. То ли приснилось ей всё, то ли взаправду было. Хочет бабушку спросить, да стесняется. А та подаёт ей гребешок заветный да улыбается.

— Тебе одной решать, Симушка. Тебе одной, милая. Выбирай тропиночку верную. Слушай сердечко внимательно. Тогда распустится для тебя цветок сказочный и найдёшь своё счастье, девонька. А счастье, былинка моя, разноликое, у каждого своё.

Страница автора в ВК https://vk.com/tanya_and_book

Связь времён

Светлана Егорова

Война закончится лишь тогда, когда будет похоронен последний солдат.

Александр Суворов

⠀

Наверное, стоит начать свой рассказ с пояснения: я коллекционер войны. Археолог, разыскивающий на поле брани следы ушедших в историю кровавых сражений.

Чёрный копатель, проще говоря.

Бывает, на полях сражений вместо военных трофеев я натыкаюсь на братские могилы и потом помогаю спецотрядам с захоронением тел павших советских воинов. Вот такое хобби.

Но произошедшая со мной история заставила пересмотреть отношение к тому, что мы делаем.

Вечер тихо опустился на густой лес. Небо заволокло рыхлыми грозовыми тучами. Словно предчувствуя беду, зашептались между собой кроны старых деревьев. Тяжёлые раскаты грома перекатывались по небосводу, угрожая скорым ненастьем.

Я завершал раскопки в лесной чаще. Полученные данные о боях в этой местности оказались недостоверными. Провозившись весь день с лопатой в окопе, я извлёк из земли только десяток гильз.

Обозлённый, я швырнул лопату в сторону и рухнул под раскидистый дуб. Глядя сквозь зелёные ветви на сгущающиеся тучи, решил завершить поиск, но неожиданно металлодетектор громко запищал, оповещая, что учуял ценную находку. Забыв о надвигающейся грозе, я с усердием принялся копать, раскидывая в стороны землю. И наконец лопата упёрлась во что-то твёрдое.

Череп.

Осторожно снимая слои почвы, я полностью обнажил останки бойца.

Немец…

Всё, что от него сохранилось: солдатский жетон, лохмотья чёрного плаща и серебряное кольцо со свастикой.

— Твою мать! Да что за день сегодня? — чертыхнулся я, пиная кости нациста.

Вообще, принято поднимать из земли и подобающе хоронить каждого павшего солдата. И неважно, свой он был или чужой.

Но я так не считал. Никогда не поднимал врагов. И теперь не стал.

Сняв кольцо с руки скелета, я примерил его. Внимательно рассмотрел и сунул себе в карман.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок. А тебе, фриц проклятый, вечно гореть в аду.

И ещё раз ударил ногой по черепу, пробив в нём дыру.

Погода испортилась окончательно. Со всех сторон резко подул сильный ветер, разнося по лесу неясный шёпот. Первые тяжёлые капли упали на землю, и за минуту ливень разошёлся, превратив опушку леса в болото.

Оставив кости нациста в разрытой могиле, я бросился прочь из чащи.

Стоя на вокзале, я никак не мог успокоиться. Чёртов немец! Не задержись я в лесу, откапывая его, не стоял бы сейчас здесь насквозь промокший и успел бы на последнюю электричку.

А теперь пришлось переплатить за купе в поезде, да и ехать предстояло всю ночь.

Я вошёл в свой вагон и с удовольствием отметил, что в купе никого нет. Хоть здесь повезло! Удобно разместившись, я устало смотрел в окно.

Поезд тронулся и, набирая скорость, оставил позади огни станции. Состав со всех сторон охватила безмолвная ненастная ночь.

Откинувшись на спинку, я закрыл глаза, прислушался к стуку колес и, видимо, задремал.

Проснулся от резкого свистка встречного поезда. Я по-прежнему был один в купе, но откуда тогда на столике взялась записка? Недоумевая, я прочитал её. Хм…

Valter Schultz

Lindenstrasse 18a. 38118. Berlin

Что за…

Вдруг лампочка в купе часто заморгала и погасла, оставив меня в кромешной тьме.

Дверь в купе со скрипом отворилась, и в проёме показался силуэт мужчины в офицерской форме и плаще. Он медленно, бесшумно подходил ко мне, словно летел по воздуху. В свете редких фонарей, мелькающих за окном, и вспышек ярких молний, я рассмотрел на нём серую форму офицера Вермахта: сбоку, на груди, вышивка орла со свастикой…

Он сел напротив и тоже откинулся на спинку сиденья, потонув во мраке тени от верхней полки.

Рука, сжатая в кулак, легла на стол, и я увидел на его пальце серебряное кольцо со свастикой. Кольцо, которое я так хорошо рассмотрел сегодня днём. Кольцо, лежащее сейчас в моём кармане…

Лица незнакомца было не рассмотреть, но его тяжёлый взгляд я ощущал физически. Напряжение росло. Полминуты мы сидели молча, глядя друг другу в глаза. И наконец, не выдержав, я с дрожью в голосе произнёс:

— Кажись, их бин чуть не отложил кирпичей в штаны. Ду бист ист… э-э… хенде хох. Короче, ты кто?

Мужчина молча снял фуражку и положил её на стол. При взгляде на неё сомнений не осталось — рядом сидел настоящий офицер немецкой армии времён Второй Мировой войны.

— Не стоит так мучиться, — спокойным голосом ответил попутчик. — Я нахожусь вне времени и пространства уже долго. Проблем с языком нет. Я хорошо понимаю русскую речь.

— Это ведь тебя я сегодня откопал? — мой вопрос был абсурдным, но терзаемый сомнениями, я не мог не задать его.

— Да. Моё имя Вальтер Шульц. Там, в лесу, ты осквернил мой прах и забрал из могилы то, что тебе не принадлежит. Ненависть ко мне ментально связала наши души, и теперь, пока конфликт не будет разрешен, мы будем вариться в одном котле. К сожалению.

— Почему же ты не в аду? Или куда там после смерти отправляют ублюдков вроде тебя? Должно же быть справедливое наказание вам, уродам, за то, что творили на моей Родине!

Лица моего собеседника по-прежнему не было отчётливо видно, но я заметил, как его затрясло от гнева, как вспыхнули во тьме глаза, а ладони сжались в кулаки.

⠀— Да кто ты такой, чтобы судить меня! Я сполна расплатился за свои деяния. Погиб на чужой земле. Лежу в лесу, в безымянной могиле, без возможности отпевания. Я даже не смог проститься со своими близкими!

— Всё фашистское отродье заслужило подобной участи! Вы сами пришли с войной на нашу землю. Насиловали, грабили и убивали! Да я ненавижу всю вашу нацию!

Немец резко встал, схватил меня за грудки и с силой рванул на себя. Теперь я смог в деталях рассмотреть лицо призрака. Глядя мне в глаза, он с гневом процедил сквозь зубы:

— Я солдат, а не палач! И честно сражался против коммунистического строя. Но я никогда не воевал с гражданским населением! — потупив взгляд и ослабив хватку, офицер уже тише сказал: — Помоги мне.

Он резким движением оттолкнул меня, и я, ударившись головой о верхнюю полку, потерял сознание…

Невесть как я снова очутился в лесу и, кажется, попал в небольшой лагерь фашистов. Из глубины чащи доносились крики и частые звуки выстрелов.

Солдаты суетятся, бегают, что-то кричат друг другу, несут на себе пулемёты и орудия. Радисты передают последние данные по рации…

Меня никто не замечает. Брожу в окопах между солдатами словно призрак. Чувствую, как словно магнитом непреодолимо тянет куда-то. Иду на этот зов.

В пулемётном гнезде сидит Вальтер и с грустью вглядывается в напряжённые лица друзей. Все понимают, что их сегодня ждёт. Они видели жуткое предвестие грядущей ожесточённой битвы в виде артобстрела, уничтожившего большую часть батальона. Немцы слышат разносящееся эхом по лесу «Ура-а-а!», и им страшно. Вальтер тоже боится…

Он вспомнил воодушевляющие речи командиров, полных энтузиазма молодых бойцов, рвущихся совершать подвиги. Тогда никто из них не боялся смерти. Все верили в фюрера, способного изменить и перевернуть судьбы всех, кто сражался за него. Солдаты смеялись, врываясь в бой. Мечтали задать русскими такого жара, чтобы те надолго запомнили, как сражается непобедимая немецкая армия!

И что теперь? Практически весь батальон уничтожен. Осталась жалкая сотня человек, загнанных в лес. Боеприпасы на исходе. И скорее всего, это будет их последний бой.

Грохот орудий стал совсем близко. Русские воистину гостеприимный народ. Не жалея патронов и гранат, они щедро угощали ими немецких солдат.

Пригладив светлые волосы, Вальтер надел на голову каску и поцеловал нательный крест. Развернув пулемёт в сторону врагов, он стал нещадно поливать их очередями.

Адреналин и азарт битвы захлестнули разум. Немец слышал и видел других солдат, таких же, как и он, стрелявших друг в друга, кромсая тела на части, уничтожая веру человечества в добро и сострадание…

А я лежал рядом с пулеметом Вальтера и, закрыв голову руками, боялся оторваться от земли.

Патроны закончились… Вальтер перестал стрелять, и неожиданно рядом послышался пронзительный детский плач. Мы оба повернулись в сторону звука и увидели, что среди трупов солдат стоит девочка четырех лет и громко кричит. А рядом парнишка лет восьми пытается дотянуться до её руки, чтобы повалить девчушку на землю.

Бросив оружие, Вальтер, прикрываясь от пуль трупами товарищей, подполз к детям. Он подхватил на руки малышку и, прикрыв её своим телом, побежал в лесную чащу, унося подальше от поля битвы. Я же, следуя за ними, хотел поднять пацана, но мои руки прошли сквозь него…

Мальчик быстро вскочил и, крича немцу, чтобы тот отпустил его сестрёнку, бросился вслед за ними.

Отчего-то парнишка показался мне смутно знакомым…

Немец вынес чудом уцелевшего ребёнка из эпицентра боевых действий. Он отпустил девочку на землю, но тут же получил толчок в спину. Это парнишка набросился на своего врага. Расправив худенькие плечи, мальчик принял боевую стойку, готовясь ринуться в драку, защищая малютку, спрятавшуюся за спиной брата.

— Nein! Не бояться. Я не убивать. — Вальтер поднял руки вверх, показывая, что безоружен. — Hier ist es gefährlich^*! Уходить в лес!

^{*Здесь опасно}

Но дети стояли как вкопанные, тараща огромные перепуганные глаза на врага. Тогда Вальтер снял со спины армейский мешок, в котором лежала банка тушёнки, и сунул его в руки мальчику. Голодные дети с недоверием приняли ценный подарок. Пацан с опаской пожал руку Вальтеру и, сам не веря в то, что говорит это врагу, произнёс:

— Спасибо, немец. Ты… добрый.

— Weg von hier! Schneller^*! Уходить туда!

^{*Прочь отсюда! Быстрее!}

Мальчик кивнул и вместе с малышкой они убежали в глубь леса.

Только теперь я вспомнил, откуда знаю малого. Это же был… мой дед! Я видел его фото в семейном альбоме!

Стоя с открытым ртом, пытался переварить полученную информацию.

Дед рассказывал историю, как во время войны, когда фрицы пришли в их края, все бабы, старики и дети ушли в лес. Там они и жили до глубокой осени. Но вскоре пришли наши солдаты и выбили фашистов из родного села.

Когда взрослые сказали, что сюда идут наши бойцы, все обрадовались и стали обниматься, утирая слёзы. Дед с младшей сестрёнкой тоже радовались. Тайком улизнув от взрослых, они побежали встречать освободителей.

Вот только они не представляли, в какую мясорубку попадут…

Издали заметив немцев, они поняли, что заблудились и вышли не с той стороны. Дети развернулись, и хотели бежать обратно, но со всех сторон начался такой массивный обстрел, что, испугавшись, они упали и не могли даже головы от земли оторвать, не говоря уж о том, чтобы бежать.

И в этот момент им на помощь пришёл тот, от кого спасения совсем не ждали. Мало того, что немец вывел детей из-под обстрела, так он ещё и отдал им свою провизию, благодаря которой дети пару дней были сыты.

Дедушка не знал, что потом стало с тем немцем, но всегда с благодарностью вспоминал о нём.

И вот теперь этот немец стоит рядом со мной и смотрит вслед убегающей детворе.

— Охренеть, Вальтер. Это что же получается, ты сейчас спас мой род?

Тем временем стрельба и взрывы снарядов практически прекратились, сменившись на смех и громкую русскую речь. Вальтер понял, что его отряд уничтожен и «Иваны» добивают раненых.

Достав из кобуры пистолет, он бодрым шагом отправился обратно, на поле битвы.

Я пытался встать перед ним, удержать. Кричал в лицо, чтобы он спасался, бежал в лес! Но немец проходил сквозь меня, не слыша голоса.

Внезапно нам под ноги прилетела граната.

Я успел только открыть рот. Вальтер же, как опытный солдат, прыгнул в сторону и, упав на землю, закрыл голову руками…

Прогремел мощный взрыв!

Стоя в образовавшейся воронке, я радовался, что был призраком. В противном случае, от меня и мокрого места не осталось бы.

А вот немцу повезло меньше…

Он был тяжело ранен. Осколком гранаты разорвало бедренную артерию. Алая кровь пульсирующей струёй била из раны, с каждым новым ударом сердца сокращая жизнь. Быстро теряя силы, контуженный взрывом Вальтер метался по земле и рычал от боли, безуспешно пытаясь зажать рану рукой.

Я ненавидел немцев. До этого момента. Но смотреть на страдания человека было выше моих сил. Опустившись на колени рядом с раненым, я хотел оказать первую помощь, но мои полупрозрачные руки проходили сквозь его тело, не встречая сопротивления.

Вальтер из последних сил полз по земле, волоча за собой раненую ногу. Добравшись до большого дуба, он с трудом сел, прислонившись спиной к стволу дерева.

И я узнал это место…

Огромный дуб. В пятистах метрах отсюда есть пруд. А в трёх километрах к северу от пруда начинается болото…

Именно здесь я откопал немца.

И ожесточённый бой тут проходил. Всё-таки не соврал мой источник. Только я копал не там. Надо было пройти дальше ещё около двухсот метров, и там…

Стоп! Откопал немца…

Так он что, сейчас умрёт? Прямо здесь?

Моё сердце рвалось на куски.

Там, в поезде, перед тем, как отправиться в прошлое, Вальтер просил меня помочь ему. Но я не знал, как это сделать… Да и как тут поможешь, если в своём времени я уже выкопал его кости.

Прислонившись спиной к дереву, я сел рядом с немцем. Рваная рана на бедре всё так же сильно кровоточила. Но Вальтер, кажется, уже не обращал на это внимания. Достав дрожащими руками из внутреннего кармана плаща фотографию и серебряный портсигар, немец чиркнул зажигалкой и затянулся папиросой последний раз в жизни.

С нежностью в глазах он смотрел на фото улыбающейся жены с новорождённым сыном на руках. Напоследок поцеловав снимок и спрятав его в портсигар, немец услышал приближающиеся шаги. Сделав последнюю затяжку, он затушил бычок в луже своей крови. Подняв глаза к небесам, Вальтер перекрестился и зашептал молитву.

Из-за дерева, держа раненого на мушке, к нам вышел старый советский солдат с седыми усами. Звякнув орденами, он перезарядил винтовку и прицелился в немца…

— Nun, das ist das Ende^*…

^{*Что ж, это конец}

Раздался громкий выстрел. Вальтер бился в предсмертной конвульсии, по его груди стало медленно расползаться кровавое пятно…

Перед моими глазами всё вспыхнуло ярким светом и тут же погрузилось во тьму… Очнулся я с первыми лучами солнца, лёжа в своём купе. Немца рядом не было.

— Ну нихрена себе сон приснился…

Я потёр глаза руками и для достоверности ещё раз огляделся по сторонам.

— Или всё же не сон?

На столе лежала записка. Я взял её в руки и снова перечитал.

Valter Schultz

Lindenstrasse 18a. 38118. Berlin

Задумчиво глядя в окно, я размышлял над увиденным:

— Кажись, за мной теперь должок, немец.

***

Спустя неделю в компании других копателей мы выехали в лес. Туда, где я нашёл останки. Указав ребятам точные координаты места страшного боя, я оставил их и отправился в глубь чащи.

Без труда нашёл огромный дуб, под которым принял смерть немецкий офицер. Осторожно извлекая из земли останки Вальтера, я нашёл и его серебряный портсигар с сильно потрёпанной временем фотографией красивой женщины с пухленьким младенцем на руках.

Я понял, о какой помощи просил меня Вальтер…

Связавшись с немецкой организацией по перезахоронению останков солдат Второй мировой войны, мы договорились о предании земле 238 бойцов, найденных в лесном массиве.

Мои люди, как и я раньше, не хотели поднимать кости врагов с поля битвы. Но быстро поняли, что со мной лучше не спорить. Договорились так: скелеты и жетоны солдат — в обмен на военные трофеи, коими земля здесь была усыпана. Так и подняли всех.

Пробив адрес из записки, найденной в поезде, я вышел на связь с сыном Вальтера, тем самым младенцем с фотографии. Пригласил его посетить Россию. Как же плакал этот милый старичок над могилой отца на немецком кладбище в городе Апшеронске…

Я стоял в стороне, наблюдая за похоронами. И не сразу заметил, как подошёл старый знакомый. Поравнявшись со мной, Вальтер молча поправил козырёк фуражки и, гордо вскинув подбородок, сложил руки за спиной. Какое-то время мы молча наблюдали за процессией, но всё же я первый прервал тишину:

— Те дети в лесу… Там был мой дед. Спасибо, что спас их. Можно сказать, я тебе жизнью обязан. И да… мне жаль, что с тобой произошла та хрень, которую я видел.

Немец коротко кивнул. И не отрывая взгляда от своей родни у могилы, произнёс:

— Ты оплатил долг. Сделал больше, чем я хотел. Не думал, что ещё когда-либо увижу своего мальчика. Спасибо за это.

— Надеюсь, теперь ты обрёл покой? Перестанешь меня преследовать?

Вальтер улыбнулся и, глядя мне в глаза, сказал:

— Связь времён сильнее, чем ты думаешь. Так что, может быть, мы ещё встретимся.

Немец подмигнул, и его образ растворился в воздухе, словно никогда и не было.

Пока я соображал, что же он имел в виду, ко мне со словами благодарности подошёл сын Вальтера со своей взрослой внучкой.

Милая девушка с длинными светлыми волосами. Она улыбнулась… И я пропал. Её нежно-голубые глаза словно спокойное бескрайнее море затягивали меня всё глубже в свой омут. А я даже не сопротивлялся. Покорно шёл ко дну. Со мной не бывало такого, чтобы с первого взгляда — и наповал. Влюбился как мальчишка. Да и в кого! В правнучку офицера вермахта!

— Охренеть, Вальтер! Похоже, я продолжу твой род!

Посмеявшись над своими же мыслями, я пригласил родственников немца к себе в гости…

***

Призрачные образы советских солдат мирно беседуют, сидя на камнях памятника у вечного огня. Но вот, словно появившись из туманной дымки, во главе с офицером к ним подходят призраки суровых солдат вермахта. Русские медленно встают и… приглашают их присоединиться к посиделкам у огня. Бойцы некогда враждующих армий весело общаются между собой.

Старый солдат с седыми усами смеётся, позвякивая орденами, над шуткой немецкого офицера. А тот, достаёт из кармана плаща серебряный портсигар и угощает собеседника папиросами.

Для них война давно закончена. Они свободны. Но грех убийства очень тяжкий… И не могут их души вознестись к небесам. Так и живут среди нас. Стараются донести до своих потомков, что война — это зло. Не нужна она. Никогда и никому. Но не слышим мы голосов предков. Утрачена связь времён…

Каждый солдат мечтает вернуться домой. Даже спустя десятки лет после войны. И неважно, на чьей стороне он сражался.

Сколько же ещё их, неприкаянных душ, ходит по просторам страны? Но в наших силах заглушить эхо войны.

Не надо воевать с мёртвыми. Они своё уже отвоевали…

Давайте всегда оставаться людьми.

Страница автора в ВК

https://vk.com/mraktalant

Подарок Росиницы

Евгения Черногорова

Несёт Халя воду. Чу! Шепчет на ветер Росиница.

— Халю, Халю, иди тихо, иди тихо во середу́, босым стопам хладно-хладно, русым косам далеко до водицы до прохладной… Нести вёдра тяжело.

Вторит ей сыч чёрно-белый, хмурый, пасмурный, седой.

— Халю, Халю, опустися, тяжесть со спины сними. Не ищи себе свидания ни в Купалу, ни в четверг.

Крестным знамением крестится. Шепоток пропал. Низверг бог небесный с полотнища звёздных светлячков, темно. Халя…

Дед Савелий замолчал, задумался.

— А что б вам дальше сказать? Вот нейдёт с ума Халя. Поди вспомни, чем привлекла меня та история, да была ли она на самом деле? Однако сумеречно, пора до хаты.

Огонёк погас, трубка отсырела. Савелий постучал вишнёвым стаммелем о берёзу. С берёзы ухнула неведома птица, пробежала дрожью по листам, задела белый, ангельский волос Данилы чёрным крылом и исчезла в вышине.

— Это кто? — Данила распахнул огромные зелёные глаза в пушистых ресницах и замер.

— Это-то? — Савелий усмехнулся. — Чёрна матка, дитя схоронит и таких вот, как ты, глазастых пужает, чтобы от места отвести.

— Не, а я шо? Я ничего. Я только послушать. И не надо мне её птенца. Зачем пугает? Мне и так страшно.

— Забота у неё такая. Вот дай ей голос человечий, расскажет. Ан нету голоса-то. Ухает и всё. Ну что вы притихли? За мной пошли сказку слушать. Я предупреждал: заимка хитрая, днём — весела, берёзы сарафанами зелёными завлекают, солнечные блики сами в ладошки ложатся. Вот к вечеру берёт тенистый берег в обнимку Росиница. Она здесь живёт век третий.

— Это та, про которую сказка? — Вертлявая Алёнка зажала губой ромашку и веточкой смела в угли шелуху от семечек.

— Она самая.

— А я не боюся. — Алёнка пальцем ноги поддела песок. — Ой, чёй-то?

Внутри влажной выемки блеснуло и погасло.

Савелий достал спички.

— Сейчас посмотрим.

Ещё пару раз копнув поглубже, Савелий достал находку и поднёс к огню. Спичка потухла.

— Ну-ка, посвети, — обратился он к Даниле.

— А чё я? Она нашла, пускай сама и светит. Я вообще мимо шёл.

— Заячья кровь, хороняка ты, — Алёнка задразнила брата, подожгла спичку и поднесла к раскрытой ладони Савелия.

— Какая краса, жемчужок белый, а меж ним камешки. Деда, а это откудова?

Савелий глянул на Алёнку с хитрецой.

— Оттудова. Росиница храбрых любит, одарила — носи. Камушки-то какие чудные меж бисером. Вона обточены ровно, а виду, что трещотки.

— Знаю, знаю. — Алёнка запрыгала, как коза, по берегу. — Трещотки такие весёлые. Мне отец привозил игрушку. Мамка долго ругалась — шумна больно.

— Не скачи, — Савелий часто говорил громко, когда призывал к порядку. Вот и сейчас его голос потерял былую мягкость и приобрёл стальную твёрдость и глубокий смысл.

Алёнка остановилась.

— А чего не скакать? — сказала она чуть тише.

— Ночь на дворе волшебная. Купальская ночь. Ща русалочья порода выбежит, утянет песни петь до следующего рождения.

— Куда утянет?

— Вот ты егоза, стрекачка неугомонная. Куды треба. Всё тебе надобно. Надевай обнову.

Алёнка взяла ожерелье.

— Завтра надену. Впотьмах потеряю ещё. А ты потом расскажешь про породу? — Алёнка сделалась серьёзной и тихой. — Я скакать не буду, слушать буду. Расскажешь?

Савелий улыбнулся в бороду.

— Расскажу. Глядишь, и про Халю вспомню. Теперь — домой, ребятки. А ты, Данила, у сестры бери верного. Смотри, всё ей — интерес, любая задача, дело — в счастье.

— Куда ему, заячья кровь, заячья кровь. — Алёнка побежала вперёд по тропинке. Данила припустил за ней.

— Ух, коза, догоню!

Из темноты донеслось:

— Ага, не споймаешь…

Савелий двигался не спеша, его огромная, широкая фигура то и дело останавливалась, опиралась на палку и втягивала ароматный дым, а после снова продолжала движение.

Мысли Савелия имели странный характер разговаривать сами с собой, будто и не было им хозяина. Сегодня все они собрались вокруг новой сказки. Запамятовал он. Помнил начало, а после — тишь да гладь. Словно стёрли набежавшей волной память. Чему дивиться? Ночь тайная, волшебная, чудна́я али чу́дная — сие уму неизвестно.

Прошло много лет, прежде чем вспомнил Савелий продолжение истории, но к тому моменту жизнь повернула колесо времени со скрипом, и сказка превратилась в быль…

Вот лежит на берегу дар Росиницы, ждёт свою хозяйку, а кто видел её? Куда исчезла? Только колокольчик в венке прозвенит:

— Далеко.

Зверобой ответит:

— Но не далече села.

Тысячелистник подскажет:

— Почти рядом.

А боярышник с базиликом смахнут остатки усталости с разума и добавят:

— Вчера видели, собирала иван-да-марью, розу вплетала, папоротник искала.

Дубовые и берёзовые ветви завершат:

— Явится, коль позвать. Покличь.

Сердца стук: тук-тук, тук-тук, в малой рощице заря занимается, в большом ельнике леший ветви качает, туману наведёт. Тропка узкая, сердечко махонькое, как птичка. Вынь из него веры, что останется? Дрожит ладошка, крепко держит венок. За босыми ножками следит проказник, то шишку подкинет, то грязи разведёт. Дождя нет, а скользко.

Идёт девица за судьбой, за любовью чистой, изредка на лешего насердится:

— У, Маракуша, охальник!

Никогда боязно не было, зачем ей тени чужие? У неё своя крепкая, чуткая к силе тайной. Вот осердится на лешего, и идти легче. Вроде он слышит, боязничает, за кроны прячется, землёй укрывается.

Тут из правого дупла, что в большой ели, где долбил дятел, да выдолбил Банник себе на корыто, шёпот слышится:

— Алёнушка, долго, год за год, день за денёк, рука об руку ждала, не выждала, собиралася, да сбор чисто для другой готовила. Вон чистотел сыпется, дорогу указывает.

Алёнка с детства хромой веры не имела, страху сама пути из избы чинила, так и теперь востро ухо держала да всё больше прислушивалась, нежели слов разбирала. Рубаха её тонкой льняной работы кружевом подшита, белым жемчугом по нарукавникам оторочена, мелькает средь зелени, ожерелье на шее позвякивает, камушек о камушек так дзинь-дзинь. Затихла. — Кто мне на тропе соратник? Кому веточку дарила?

Алёнка оглянулась. Действительно: сыплет чистотел путь мимо тропочки, за ельник, к речке Белой. На той реке много странных вещей, непонятных уму, сердцу зато близёхоньких.

В ответ Алёнке:

— Озеро Мирное. На озере духу дух соратник, плоть к плоти тянется, там простор другим просится простым да умом коротким. Кому Росиница дары дарила, о ком воды молила, тому к реке путь держать, в голубой воде обряд довершать. Любо миру мирное, любо голосу громкое, любо веданной неведанное, а жениху любо мудрое.

Коль хочет милая да за милым быть, слушает пусть радостно, помнит слово в слово.

Песня слышится где-то рядом. Девушки поют.

⠀

— Куда, милая, ходишь?

— Хожу по сердце его чистое.

— А что, милая, просишь?

— Прошу его себе грешного.

— А как, милая, жить будешь?

— По совести, да по желанию.

— А любить, милая, будешь?

— Люблю по всевышнего совету

Да тайному знанию.

— А как, милая, себя растеряешь?

— Растеряю — соберу в руках его.

— А кто он, милая, знаешь?

— Знаю, помню сквозь века его.

— А коль отвернётся?

— Буду жить честью да совестью.

— А коли погубит?

— Не погубит, не в его это силе

Да жизненной повести.

— А куда, милая, ходишь?

— По что — мне уже ведомо!

Хожу по следам его,

По дыханию его, по взгляду,

По небесному свету.

— И думаешь, повстречаешь?

— Думаю, не расстанемся!

— И думаешь, будете счастливы!

— Думаю, постараемся!

⠀

Всё дальше уносит голоса ветер. И когда поднялся? Стопы трава заплетает, тут и страх первый в пятки вдарил. Леший чудит: очнулся, из бора выбрался, в очи еловыми лапами тычет. С тропы уводит, дурманом окутывает, мысли путает.

— Ах, Маракуша! Чего удумал? — Алёнка громко крикнула спугнуть мохнатого.

Унялося. Вроде всё покойно, идти не хочется. Вон и озеро видится. Но песня странная будто цепляет то за волос, то за подол, кружить хочется и в хоровод. Будто и озеро уже задурманено, илистое дно кажется, пни да серость заполонили место.

Повернула Алёнка к реке. Неведомо откуда — кот, огромный такой, улыбается. Чудо странное. Кот обыкновенный, серый, правда, дикий, в руки не даётся и идти не велит. Всё норовит под ноги. И не кот это вовсе — человек. Вона как глаз с хитрецой смотрит.

— Маракуша, брысь. — Алёнка подняла веточку, а забросить в толстобокого не успела, исчез.

Опять песня внутри завела с душой разговор. Тут и ветер теплом к груди прижался, и звёздочка первая к речке ведёт, светит. Куда-то сомнение пропало. Ножкам мягко, сердцу легко. Алёнка сама не заметила, как на берегу оказалась. Не успела из-за куста выйти, как заметила движение…

Точно кто-то круги да хороводы водит по воде, а и нет никого. Ни духу человеческого, ни чужеродного. Тишина. Только лёгонько звучит колокольчик возле уха.

— Кто ты, ведомое иль неведомое? — спросила Алёнушка.

— Ха, комарица больше меня тебе ведома. Я что? В ушко игольное залез, из ушка вылез. Ты ж меня сама зазвала.

— Я? — Алёнка оглянулась. — Да кто ты зазывной такой. И чему мне в обиду ставишь того, что не делала? Не звала я никого.

— Да как же, а кто мысли по всему игольнику раскидал? Песнь Купальскую заговорную вымыслил? Оно-то вона как у вас, у людей. Всё просто. У нас же за любую весточку ума ответ держать. Пела внутрях-то? Али нет?

— Пела. Так как не петь, коли слышится?

— Вот и напела меня.

— Да кто ж ты?

— Представлюсь. Шкряток я, Афонька. Ток не домовитый, а речной. Росиница мне указ дала служить тому, кто ожерелье имеет. Есть в нём сила богатая. В пятой жемчужинке от начала свет великий заложен. Тому свету тьма ведома, но хоронится он её.

— Как же ты мне услужить можешь, коли и не прошу я ничего?

— Ой ли? — Афонька зазвенел смехом. — Зачем тебе-то просить? За тебя прошено. Ваш дух милость оказал, судьбупоказал. Так-то чего просить, ум короток, коса длинна.

— Это у меня-то ума нету?

— Коса есть. Вон кака хороша, зерниста, колосиста. — Афонька дёрнул за косу девушку.

— Ты чего, махаться? Мал, да визглив, а туда же. Лапы убрал! Или что у тебя там?

— У меня? Показаться?

— Будь любезен, хоть разок. Отчего-то не боюсь тебя и кажешься ты мне близок и знаком.

Тут Алёнку с другого плеча за косу — хвать! Она обернулась. Ничего себе мал. Стоит пред ней хлопец плечами широк, очами хвастлив, рубаха-косоворотка шёлком голубым вышита, по всему ряду пуговок вроде как васильки цветут.

— Хорош?

— Хорошее видали. Мал, говорил. А сам? Зачем волос дерёшь? Принято у вас, что ли, так?

— Это у вас принято, а здесь, в заповедном краю, предписано. А мал я когда хочу, — обиженно пробурчал Афонька.

— Каком краю? Речка вроде моя, бережок сердцу милый.

— То-то твоя, а говоришь, ум. Ближе носа ничего не видишь.

— Так покажи.

— Смотри.

Вдруг поблёкли краски, дым густой, как из люльки дедовой, окутал пространство, загремели трубы призывно, зацокали кони, и аромат городской вдарил в голову. Разошлось… Стоит девушка посреди ларей с товарами, рынок не рынок, ярмарка не ярмарка, народу много, да народ странный, ходьми ходит, руками щупает, примеряется, а Алёнку будто не замечает.

— Где это мы?

— Край заповедный, Маруськино обзывается. Раз в год здесь чудная продажа идёт. Торгуют и тёмные, и белые, и серые, и золо́тые, да не за деньги отдают, товар на два меняют. Кому повезёт, тот судьбу встретит.

— А что за товар-то в ходу? Чем оплату берут?

— Так чем богата, тем и берут. Только у тебя богатства-то вон коса одна.

— Почему одна? Есть ещё Росиницы подарочек.

— Это ты брось. Чудо на чудо не меняют. Твой оберег двух таких Маруськино стоит. А вот судьбу свою ты обменяла, седьмой годок уж пошёл. Помнишь? Да где уж вам помнить. Шёл по вашему селу слушок: приехал барин, за старый материал новым отдаёт. Помнишь?

— Помню.

— Чего отдала?

— Старую прялку, ещё прабабкину.

— Угу. Та прялка нить судьбы вашего рода тянет, чуть не так пошла, бабушка твоя, опосля матушка, в светлой горнице закроются, натянут волос свой, вплетут в ткань узорами, и пойдёт снова прибыль. Теперь искать нам её на ярмарке. Меня Росиница отослала помощником. Мы с тобой поверх того связаны ещё. Я тоже как-то… — Афонька почесал затылок. — Должок не отдал, вот теперь маюсь с тобой, отдаю. Как найдём прялку, свободны оба. Правда, изменить уже ничего не сможешь, пока волос не отрастёт. Потому и плата за товар — коса твоя.

— Да и так я свободна. Что ты меня морочить удумал?

— Коли не веруешь, покажу. Хочешь?

— Хочу.

Схватил Афонька кнут с прилавка да как вдарит в дорогу, пыль столбом. Тут дождь мелкий пошёл, прибил к земле духоту и пелену, грязи развёл под ноги. И видится Алёнке странное: не ожерелье у неё на шее, а верёвица серая, длинная, тянет, дышать тяжко. Той верёвицей, как кушаком, перехвачена рубаха Афоньки, далее верёвица по рядам ведёт к палатке малой. Там за прилавком Стрыгун торгует… Пышет от лица жар чумной, брови чёрные с пеплом седины сдвинуты. Торгует верёвицами, хомутами да удавками невидимыми. Подошла к нему женщина лет тридцати, плечи худы, щёки впалы — в чём жизнь теплится? Дитя отдала малое, свои оковы тут же бросила и взлетела голубкой в небеса. Дитя кричит, а супруг Стрыгуницы ей песню ноет, завывает, унимает свет. Вот люльку вкурил, втянул душонку нежную, упала тряпицей плоть человечья.

Алёнка оцепенела, горячо в груди, мокро очам, страсть вдарила в солнечное сплетение, прошла морозом по горячей коже, в горле криком осела, кинулась к чёрному остановить, но кушак помешал да и голос отнял кто. Афонька обнял молча, на ухо шепчет:

— Чужой судьбы не меняй, жалость — штука каверзная, крепись духом, голос верну. Нам надобно искать то, что барину отдала. Пошли по рядам, чем крепче сила, тем тише слово. Иди со мной об руку, всё примечай, а торговаться не спеши. Обещай!

Алёнка зарылась в рубаху солёную от слёз, кивнула. Грудь отпустило, рыдания вошли в тело Афоньки и там эхом растворились. Одно слышимо в ответ:

— Терпи.

Терпит. Смотрит на непотребства, молчит. Тут балаган шумный по правую сторону. Чёрт жжёный, хвост пухом, глаз углём, тело пузырём, представляет страхи людские на показ, за верёвки дёргает искусно, вроде как кукол тряпичных воспитает по своему подобию. Алёнка видит: одна из них сроду Даниле, пуговки голубые вместо глаз, то от напасти какой увернётся, твари ползучей, то от угла мрачного. Чем больше страху на него нагоняет нечисть, тем меньше образ делается, вот и иссох почти, солома сыпется из тельца полотняного.

Вспомнила сестрица, как болеет Данила, из дому не ходит, людей чурается, ножки слабы да хромы. Нет мочи мимо пройти, ноги ведут к балагану. Дёргает Афонька за кушак, а толку? Вроде как сила в Алёнке возникла, чистая, большая, род вперёд толкает, попробуй перебей.

Подошла она, усмехается, чёрта хвалит.

Кукольник чернявый, так-то верно. Одно не споймаю — зачем травишь до смерти, глянь, представление-то окончание имеет, а не выкупят мелкого, задаром работаешь?

Хворь его поедом сожрёт. Тебе выгода есть, да прибыли нет.

— Коли хошь — выкупай. Чего отвлекаешь? За него страх беру твой. На шнур посажу, плясать заставлю, что собака служить мне станет. Торгуемся?

Алёнка призадумалась. Страх… А какой он у неё? Малый да хлипкий, тельце смоляное, ручки-палочки. Неужто обменяет?

— Меняю.

Тут что-то ей на плечи легло тяжкое, глыбкое, что колодец без дна, косу скрутило в кулак. Алёнка вздрогнула, но виду не показала. Взяла куколку у смоляного, соломой подбила, за пазуху схоронила. Дальше они по рядам ищут с Афонькой.

В самом конце у закусочной «Дыра от бублика» старушка торгует. Скрипит голосом, лохмотьями ветер гоняет:

— Кому новую жизнь хорошую, чиню-починяю, латаю, тку, волос к волосу, слово за слово, белым серебром чернь заматываю. Иглы вострые, нити хлёсткие. Подходи душу торговать, за малый напёрсточек с серебром — малая, за большой — старая.

Позади старухи — прялки строем. Настасьи Филипповны, прабабки, третья.

Афонька Алёнку отодвинул. Сам вышел вперёд.

— Почём, бабушка, прялочка, вон та, с узором по краю?

— Тебе-то зачем, соколик? Смотрю на тебя, нет, окромя глупости, в тебе судьбинушки. А за глупость уж плата взимается. То-то занесло в Маруськино.

— Ты говори, да не заговаривайся. Надобно. Зачем — не твоя беда.

— Надобность она тоже имеет цену. Больно молод духом. Не осилить тебе такой пряжи — помрёшь.

— Так тебе какая напасть? Жизнь моя. Бери, сговорились.

Протянул Афонька ладонь. На ней монетка золотая, янтарём кант по кругу. Старушка монетку взяла, прялку выдала. Говорит:

— Куплено.

Афонька в ответ:

— Уплочено, — и добавляет: — Здравия тебе, бабушка, и благоденствия за работу твою. Мою плату крепко держи, от себя не отпускай, мал золотник да дорог. Ну, с богом.

Схватил прялку — и бегом в другую сторону.

Старушка побледнела. «Стой!» — кричит. Монету обратно отдать желает, а прилипла к ладони, как вросла. Вот и скрылась из виду ведьма старая.

Сердце у Алёнки успокоилось, от щёк огонь отошёл. Вроде полдела сделано, да не всё на свои места поставлено. Повернёт ли тропка к свободе? Ряд за рядом, переулок за проулочком. Отпустило и тут же страхом, что чёрт одарил, шею скрутило, к земле тянет, голосом неведомым шепчет:

— Хороша краса, крепка коса, глубо́ко страх хоронится, а взять ближе мерещится. Тянет чёрная мгла за верёвицу туда, где решение неминуемо.

Крепко держит руку Афоньки девушка, да и не она держит, а он её, будто молча слово умеет высказать. И слов-то с ним рядом не надобно. Идут нога в ногу. Вот и палатка Стрыгуницы видится. Дым мохнатый духами полнится, всё чаще свою трубку раскуривает сила вечная, серая, кашель обуял: чем ближе, тем сильнее.

А Стрыгун хохочет, из правой козьей ноги табаку достаёт, с левого кармана горящей главой убиенного подкуривает. Песню похвальную, весёлую поёт, копытом пристукивает, бровью проводит:

⠀

— Кум куме товар торгует,

Чёрт в обиде ссору чует,

На позор ведёт душонку,

Собирает на кисет.

Раскурю себе тыщонку.

Тыщу душ отдам в ответ.

Светлоокие, хмельные, непокорные, седые.

Зазываю, подходите, счастье — ходовой товар.

Кто там во дыму? Степан? Родомир? Оксана? Ольга? Не, Афонька-хулиган.

Ты чего здесь воду мутишь,

Полынью речную крутишь?

Во Маруськино попался не за ради батагов?

⠀

— Я к тебе, Стрыгун.

— Ты ли? Может, она? Бледна, сирота духом, сердцем ведьма.

— Может, и я? — Алёнка выступила вперёд. — Ведьмой зовёшь? Зачем вам душа тёмная, муть болотная. Ведуньей звали — не ведаю, просто знаю. Белой рыбицей, говорят, могу озеро полонить, сети рыбакам полны набивать. Говорят много, слух такой сельский: в одном месте скажут, а до вашего Маруськино дойдёт. Я ж за откупом пришла. Смотри, какая коса, пшеном светит, в кулак не сожмёшь. Не ты ли просил моего себе? Отдам. Ослобони меня с молодцем от тяжести.

Стрыгун за косу ухватил, откуда только в руках ятаган взялся, резанул — и отпустило. Афонька от неожиданности на землю пал, ноги не держат. Алёнка засмеялась, звонко так, будто роса полевые колокольчики щекочет. Коса из рук Стрыгуна на шею ему скользнула, крепко перехватило дыхание, страх купленный к языку жмётся, слова не даёт.

Алёнка хохочет, речкой звучит.

— Ну что, здравствуй, отец неназванный, не ты ли мне опалу дарил? Не ты ли мне имя давал, Росиницей называл, бело тело в дух обращал? Вот и время пришло поквитаться.

Сняла ожерелье с шеи, пятую бусинку обломила, свет застил мир, слепит. Афонька ладонью укрылся, звон в ушах, образ Алёнки растаял. На её месте стоит дева грозная, белым платьем ветер подгибает, взглядом звёзды перемешивает. Хотел сказать, тут и дух вон.

Очнулся у реки. Сознание в себя принял, отряхнулся, венок возле подобрал. На берегу костёр горит, ночь, темно. Возле костра девица спит, кафтаном укрыта. Подошёл, присмотрелся — Алёнушка. Добудился. Коса при ней, краса при ней. Рядом прялка Настасьи Филипповны.

— Ты чё меня, нехристь, пробудил? Венок отпустила, только прилегла. — Оглянулась Алёнка. — Глянь, ночь уже, как время прошло, не упомню.

Подол огладила, косу поправила, спохватилась.

— Ой, кажись, подарок Росиницы утеряла. Ты не видал? А ты кто вообще? А откуда бабушкина прялка? Я её годов семь как заезжему продала.

— Я Иван Ильин, села Белого сын. Раньше Афонькой кликали, да то всё сказка, нынче я Руси человек, земли парубок. Вот, возьми. — Из-за спины протянул Алёнушке венок.

— Мой, точно мой. А где нашёл-то? Сама пускала, там по течению пошёл, да за поворотом скрылся.

— Где нашёл, там уже нет, а прялка — мой тебе подарочек на жизнь новую. Росиница подарок забрала взамен счастья. За бусинки не переживай, чего купить нельзя, сделать можно. Хочешь, одарю?

— Хочу. Только поздно жемчужинки-то искать. Вон у озера гулянье слышится. Песни поют. Пойдём.

Алёнка взяла крепкую ладонь и запела:

— Куда, милая, ходишь?

— Хожу по сердце его чистое.

— А что, милая, просишь?

— Прошу его себе грешного.

— А как, милая, жить будешь?

— По совести, да по желанию.

— А любить, милая, будешь?

Люблю по всевышнего совету

Да тайному знанию.

— А как, милая, себя растеряешь?

— Растеряю — соберу в руках его.

— А кто он, милая, знаешь?

— Знаю, помню сквозь века его.

— А коль отвернётся?

— Буду жить честью да совестью.

— А коли погубит?

— Не погубит, не в его это силе

Да жизненной повести.

— А куда, милая, ходишь?

— По что — мне уже ведомо!

Хожу по следам его,

По дыханию его, по взгляду,

По небесному свету.

— И думаешь, повстречаешь?

— Думаю, не расстанемся!

— И думаешь, будете счастливы!

— Думаю, постараемся!

⠀

Как думаете, Иваном-то лучше, чем Афонькой? А при такой Алёнке, глядишь, и чином выйдет.

Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.

Савелий поправил ветку, глянул на ребятню глазом чёрным из-под брови седой, люльку закурил.

— Сказ этот только на ум пришёл. Было время, я дитям другой сказывал, про Халю. Да где мне, колоде рассыпной, упомнить. Ну, коли даст бог ума в следующую купальскую ночь, я вам и тот расскажу. Придёте?

Страница автора в ВК

https://vk.com/poetry__evergeni

Когда потухнет огонь

Евгения Оман

20.06.20** года. Где-то в подмосковном лесу (но это неточно)

Теперь я знаю, что не у всего в этом мире есть рациональное объяснение. С другой стороны, кто сказал, что я всё ещё в «этом» мире? Может, овраг, в котором нашёл меня Белояр, был вратами в другую реальность или другое время? Или я валяюсь в коме и вижу очень реалистичный сон? А может, я просто убился и это мой персональный загробный мир? Иначе как объяснить те события, что произошли и продолжают происходить со мной в этой деревне, скрытой в лесу и не отмеченной на картах? Короче, я пишу это, чтобы хоть немного упорядочить мысли и попытаться не спятить.

Меня зовут Кирилл Иванченко, я обычный студент-второкурсник истфака МГУ. Я не мастер слова и раньше мне и в голову не приходило вести дневник. Но сейчас мне просто физически необходимо подробно и достоверно записать то, не побоюсь этого слова, невероятное приключение, в которое я угодил. Хотя читающие это (если они когда-нибудь появятся, конечно), скорее всего, обвинят меня в бурной фантазии или откровенном враньё. Плевать. Главное, что я сам знаю: всё это чистая правда.

Я не буду рассказывать о том, как на каникулах поехал в деревню, ушёл в лес, увлёкся сбором земляники, угодил в грозу, заблудился и свалился в овраг. Я начну рассказ с того, как очнулся в очень странном месте (или времени?).

В себя я пришёл с гулом в голове и ноющей болью в левой ноге, лёжа на жёсткой деревянной лавке в избе, какие раньше видел только на картинках в учебниках и музеях. Первой мыслью было, что я попал в какой-то заповедник или лагерь реконструкторов. Но неподдельный, я бы даже сказал, суеверный интерес, с которым диковатый на вид мужик рассматривал мои вещи, заставил меня усомниться в этом. Мужик этот невысокий, коренастый, косматый и бородатый, в серой льняной рубахе и бурых шерстяных штанах, заправленных в стоптанные сапоги, и был Белояр. Местный лесник, что нашёл меня в овраге и принёс в деревню.

Тут мне хочется прервать рассказ и постараться передать ту атмосферу, в которой я живу с тех пор. Я и раньше бывал в деревне. В доме бабушки проводил почти все летние каникулы с первого класса. Но здесь всё совсем иначе. В бабушкиной деревне то и дело натыкаешься на признаки эпохи. То в глаза бросаются электрические провода, то среди звуков природы раздаётся трель мобильника или рёв трактора, а то и гул пролетающего над деревней вертолёта. А в воздухе всё равно есть едва уловимая примесь солярки и прочих благ цивилизации.

Здесь же нет никаких лишних звуков. Шелест листьев, звон насекомых, щебет птиц, многоголосый гомон домашней скотины, лай собак в чистеньких дворах. Дружеские перебранки соседок у колодца, неспешные тихие разговоры мужиков, шутки и смех парней, девичьи песни, вопли играющей под знойным июньским небом детворы, поднимающей босыми ногами облака пыли от того, что здесь называют дорогой. И едва различимый треск раскалённой за день древесины бревенчатых, крытых соломой изб.

А какой здесь воздух! Чистый, прозрачный и невероятно ароматный. Словно сунул нос в нагретую на солнце деревянную кадку с цветочным мёдом. И даже неизбежный для деревни дух скотного двора не в силах испортить его прелести. Он, скорее, придаёт лёгкой пикантности. Сначала у меня даже кружилась голова. Хотя, возможно, это из-за сотрясения мозга или перегрева. Я как-то не привык ходить под палящим солнцем в царапающей кожу домотканой льняной рубахе, промокающей от пота и противно липнущей к распаренному телу, с непокрытой головой и босиком.

Однако вернусь к своей истории. Для Белояра я был вроде найденного в лесу раненого зверька, которого нужно вылечить и вернуть восвояси. Он поручил это своей дочери Ждане, симпатичной миниатюрной девушке примерно моего возраста. Она поила меня горькими отварами, чем-то мазала подвёрнутую ногу и с широко раскрытыми глазами слушала всё, что я говорил. Может, я был слишком красноречив. А может, она просто устала жить в страхе перед отцом, который, как я скоро узнал, лишь на вид казался простодушным мужиком. Но однажды она попросила меня помочь ей сбежать из дома.

Белояр держал дочь в строгости. Почти не выпускал из дома (разве что к колодцу за водой), не позволял общаться с ровесниками, а на ночь закрывал ставни на засов и вешал на дверь избы замок. Снаружи. Сам же уходил в ночь и возвращался только утром. Ждана слушалась его беспрекословно. Только вздыхала грустно, глядя из окна на деревенскую молодёжь, и с детским восторгом слушала мои рассказы о «мире за лесом».

«Вот же гоминид реликтовый, мечта антрополога! — думал я. — В двадцать первом веке домострой развёл!» Но тяжёлый характер — это ещё не самая большая проблема Белояра.

Впервые я заметил странности на третью ночь моего пребывания в деревне. Меня разбудил лязг дверных петель, словно кто-то пытался ворваться в дом. Я открыл глаза и сел на лавке. Ждана замерла у двери, прислушиваясь к стихшему звуку. Я окликнул её, она вздрогнула, посмотрела на меня, замахала рукой, мол, спи давай, и молча ушла на свою половину избы за шторкой. Я до утра слушал ночную тишину, но больше ничего не услышал. Белояр вернулся утром помятый и растрёпанный, будто совсем не спал. Так повторялось каждую ночь. Чтобы никого не раздражать, я притворялся спящим. Лежал на лавке, крепко зажмурив глаза и покрываясь мурашками от металлического лязга дверных петель и щеколды.

Когда я твёрдо встал на обе ноги, а в глазах перестало темнеть от любого резкого движения, Белояр выселил меня на сеновал. И тут я узнал, что спать на сене — то ещё удовольствие! Это только в кино и книгах парочки с удовольствием предаются любовных утехам в ароматных стогах. В жизни всё куда прозаичнее. Бритвенно-острые листья сухой травы оставляют на коже тонкие порезы, жёсткие стебли норовят ткнуть куда-нибудь колючим кончиком, а мелкая пыль облепляет тело, лезет в нос и глаза. Уснуть в таких условиях нереально, особенно в жару. Вот я и не спал. Ворочался и размышлял, что делать, если захочется в туалет. Выселяя меня в этот ад, Белояр закрыл дверь сарая на амбарный замок, так что выйти подышать воздухом я не мог. Просто лежал на сене и пытался уснуть.

Именно тогда во дворе началась какая-то возня. Собачий лай и вой, лязг железа, будто кто-то дёргал дверь и не мог открыть, басовитый, почти рычащий голос лесника. Что-то грохнулось, послышался девичий крик. Я подбежал к двери сарая и прильнул глазом к щели между досок. Тени построек дрожали, словно во дворе что-то горело.

И тут мимо сарая с душераздирающим визгом метнулась здоровенная волкообразная тварь, объятая пламенем. Она пронеслась так близко, что я почувствовал жар и в ужасе отпрыгнул от двери. Не удержал равновесие, плюхнулся на задницу да так и просидел неподвижно, пока не запели петухи, а в щели не начали пробиваться лучи солнца. Утром Белояр пришёл открыть дверь и позвать меня завтракать. Он выглядел помятее обычного, а руки его по локоть покрывали свежие ожоги. Именно тогда, велев идти с ней к колодцу, Ждана попросила меня помочь ей сбежать.

«Я бы и сама давно ушла. Уж лучше сгинуть на чужбине от холода и голода, чем всю жизнь чахнуть взаперти! — Она гордо тряхнула рыжими кудрями. — Да только не получается. Сколько уходила в лес, шла целый день, а всё к деревне выхожу. Так и брожу кругами, словно коза на выпасе вокруг колышка. А ты умный, вон сколько всего знаешь! Точно дорогу найдёшь. Уведи меня отсюда, Кириллушка!».

Я прекрасно могу её понять. Жить с отцом-оборотнем явно непросто. Хоть я и не хочу это признавать, опасаясь за свой рассудок, но не могу найти другого объяснения поступкам и ожогам Белояра. И от него нужно бежать. Вот только я не уверен, что без лесника смогу найти дорогу домой. Интернет и сотовая связь здесь не ловят, GPS тоже. А у механического компаса стрелка вращается по кругу, как одержимый дервиш. То ли здесь какая-то геомагнитная аномалия, то ли самая натуральная, да простит меня Дарвин, мистика. Если честно, я собирался в тот же день просить Белояра проводить меня домой, но просьба Жданы резко изменила мои планы. Хуже всего было то, что она начала мне нравиться. Не как человек, а как девушка. Скажу прямо: я влюбился в неё по уши!

Я понял, что не смогу отказать Ждане и что Белояр ни за что не отпустит дочь со мной. Но я честно признался ей, что понятия не имею, как искать дорогу домой.

«Нам бы только Солнцеворота дождаться, — ответила она, с нежностью глядя мне в глаза. — Зацветёт папоротник — его цветок нам путь и укажет. Три денёчка всего подождать надо».

Честно скажу: в первую минуту мне захотелось ехидно усмехнуться и доходчиво объяснить ей, что папоротник не цветёт. Но она была так уверена в своих словах, что я невольно усомнился в своих знаниях. Если существуют лесники-оборотни, то почему бы не быть и цветущему папоротнику? Ждана предложила дождаться праздничной ночи, уйти в лес, найти цветок и с его помощью искать выход из деревни. Звучало это так, будто она давно уже всё придумала и лишь ждала подходящего попутчика. И дождалась меня. Я же решил использовать оставшиеся дни с толком и как можно лучше изучить это место.

Мои вещи мне отдали сразу после осмотра. Все, кроме футболки и носков. Их Ждана просто выбросила, сказав, что они были очень «худые». Взамен выдала мне льняную рубаху и какие-то обмотки. С обмотками я не справился, кроссовками на босу ногу тут же натёр мозоли, поэтому решил ходить босиком. Да и местные так меньше от меня шарахаются. Я для них и так диво дивное, чудо чудное. А они кажутся мне одной большой семьёй. Все рыжие (от медово-золотистого до медного), так что когда деревня собирается в общинном доме, я будто попадаю в центр пожара и стараюсь поскорее выйти на улицу подышать свежим воздухом. Точнее, табачным дымом.

Кстати, здесь не курят. И похоже, даже не знают о табаке. Я берегу оставшиеся сигареты, как сокровище, и подумываю бросить курить. Как-то даже стыдно портить этот воздух дымом. Алкоголь здесь тоже не в почёте. Ждана говорит, что по праздникам пьют мёд, да и то в ритуальных целях. Кстати, об этом. Поначалу я думал, что угодил в деревню староверов — таких много в российских лесах. Но тут нет церкви, кладбища с крестами и иконостасов с лампадами в домах. Зато куда ни глянь — повсюду символы, напоминающие свастику. Не будь я студентом истфака, решил бы, что оказался в лапах потомков третьего рейха. Но это просто языческие солярные символы. Так что я либо в деревне неоязычников-родноверов, либо в далёком прошлом. Первый вариант кажется мне более реальным. Тем более что язык местных, хоть и пестрит архаизмами, но вполне понятен. Особенно со словарём Даля в смартфоне. К тому же давно доказано, что «Велесова книга» была подделкой и у родноверия нет исторических корней. Вот только это нифига не объясняет творящейся здесь мистики!

Например, сегодня утром все коровы на общем скотном дворе дали червивое молоко. Бабы с воем выбежали из коровника, и ещё часа два над деревней стоял женский плач. Одна старушка, видимо, немало пережившая на своём веку, спокойно объяснила, что это проделки ведьминого духа. Мол, старая ведьма умерла, не оставив преемницу, теперь её дух деревенским покоя не даёт.

«Кабы Белояр ведьму не убил, — сказала старуха, — она бы ученицу нашла, передала ей знания и упокоилась с миром».

«Кабы Белояр её не убил, — влезла другая баба, помоложе, — она бы Ждану в ученицы взяла. Всё к тому шло. А какому отцу охота, чтобы его дитё всю жизнь бобылём прожило? Ни семьи, ни детей. Может, и будет какой полюбовник, так то пока молодая да красивая».

Я спросил, с чего они взяли, что виноват лесник. И они в один голос ответили: «Кто ж ещё?» Белояр, мол, принёс ведьмины кости из лесу в мешке, сказал, что волки загрызли. А где это видано, чтобы ведьма с лесным зверем не справилась?

«Дом-то ведьмин до сих пор хозяйку ждёт, — продолжила старуха. — Ни пылинки ни село, будто только прибрались. А ведь пять лет уж минуло».

Этот разговор помог мне сложить кусочки пазла. Выходит, Белояр убил ведьму, чтобы спасти Ждану от ведьмовской карьеры. Возможно, та перед смертью сделала его оборотнем. Это было пять лет назад. Как раз тогда, по словам Жданы, отец стал её запирать. Знает ли об этом Ждана? И если знает, почему не рассказывает? Чувствует ли она ко мне хоть что-то или я для неё просто способ сбежать? Завтра я получу ответы. И это меня пугает.

21.06.20**. Всё там же

День начался с неприятностей. Утром я, как и собирался, пошёл к Ждане за ответами на мои вопросы. Но то, что случилось, совершенно выбило меня из колеи. Ждана застыла около печки, словно прислушиваясь к какому-то далёкому звуку и глядя в печь остекленевшими глазами. И глаза эти, обычно травянисто-зелёные, были жёлтыми, как у кошки. Или волка. Я тихо окликнул её, но она не услышала. Тогда я окликнул ещё раз, уже громче. Ждана вздрогнула, резко обернулась ко мне, рукой смахнула с припечка горшок. Осколки разлетелись по полу, она охнула, а лежавшая на полу соломенная циновка вдруг вспыхнула.

Я остолбенел. Пальцы похолодели, в ушах зашумела кровь, живот мерзко свело. На ватных ногах я сделал пару шагов назад и привалился к двери. Сердце бешено колотилось где-то в горле, и голос Жданы не мог прорваться сквозь этот шум. Кажется, она что-то кричала мне, но я не слышал. Я лишь царапал ногтями дверь, пытаясь найти выход из горящей избы. Сквозь туман в глазах я видел, как Ждана схватила кувшин и выплеснула его содержимое в огонь. Пламя потухло, а по полу разлилась кроваво-красная лужа.

Когда огонь погас, я медленно сполз по двери и сел на пол. Ждана подошла и нависла надо мной.

«Ты чего, оглох? — спросила она. — Я ему кричу воды неси, а он стоит, рот разинув. Пришлось морсом заливать. Жалко. Чего застыл-то?».

«Я огня боюсь», — честно ответил я.

И рассказал ей то, о чём знали только мои родители и мой психоаналитик. Как в детстве мы с другом Колькой жгли тополиный пух, как подул ветер и огонь перекинулся на Кольку, как на нём загорелась одежда и он живым факелом метался по скверу, а я стоял и смотрел, не понимая, что нужно делать. Правда, я не стал рассказывать, что Колька выжил, но не смог смириться со своей новой внешностью, подсел на героин и умер, как настоящая рок-звезда, захлебнувшись во сне блевотиной. Я просто сказал, что друг сгорел у меня на глазах и с тех пор я панически боюсь открытого огня в любом виде. Даже газовой плиты. Я и курить-то начал, чтобы побороть свой страх.

Ждана опустилась рядом со мной на колени, накрыла мою ладонь своей и посмотрела мне в глаза. И столько в её глазах было сочувствия, понимания и ласки, что я напрочь забыл обо всех подозрениях и вопросах, которые хотел задать.

«Огня не надо бояться, — она погладила меня по руке. — Его уважать надо. Сегодня день особый, праздничный. Солнцеворот. Вечером будет большой костёр у реки. Тебе нужно этому огню дар принести, проявить уважение, попросить забрать твой страх. Я тебя научу. Вечером».

Её лицо оказалось очень близко, а тёплые губы легонько коснулись моих губ. Тут нас и застал Белояр.

Лесник открыл дверь так резко, что я вывалился в сени, а Ждана упала на меня. Недолго разбираясь, Белояр ухватил меня за шиворот и выволок на двор.

«Ты чего удумал, проходимец! — рычал лесник, встряхивая меня, как пустой мешок. — Хоть пальцем Ждану тронешь — от тебя и костей не останется! Понял?»

Я кивнул. Белояр поставил меня на землю и ушёл в избу, громко хлопнув дверью. Из-за забора послышался дружный смех проходивших мимо парней с охапками хвороста.

«Что, полюбовничек, не видать тебе отцова разрешения?» — шутливо спросил один.

«Ты поаккуратнее со Жданкой-то, — добавил второй. — А то кончишь как Мирослав. На прошлый Солнцеворот он к ней целоваться полез, так она на него так глянула, что бедолага враз вспыхнул и сгорел заживо».

«Бредни это всё! — вмешался третий. — Он спиной к костру стоял, попятился, наступил в огонь, вот и загорелся. Нет тут никакой ворожбы».

«Эх, тяжко без ведьмы-то, — вздохнул первый. — Волки совсем озверели. Каждую ночь в деревню приходят. Скоро в избы залезать начнут. Надоело уже ночами в сенях караулить!»

Парни пошли дальше. Я перевёл дух и медленно побрёл следом. Вся деревня готовилась к празднику. Украшали дома, готовили пир, тащили поленья и охапки хвороста для костра на берегу реки. Девушки плели венки. Праздник, известный мне под названием Иван Купала, здесь отмечали так, как это делали до прихода на Русь христианства, то есть в день летнего солнцестояния — самый длинный день в году. И весь этот день в деревне царила предпраздничная суета.

Я бродил как неприкаянный, боялся вернуться в дом Белояра и обдумывал произошедшее. Что-то не давало мне покоя, ворочалось в мозгу, словно червяк. И лишь снова увидев тех парней, что встретил утром, я понял что. «Нет тут никакой ворожбы», — сказал один из них. И теперь я понял, что он прав. Здесь нет никакой мистики!

Как я мог быть таким доверчивым? Как будто не будущий учёный, а самый обычный наивный дурак! Придумал себе страшную сказку и сам в неё поверил. Оборотни, ведьмы, проклятия, другой мир или другое время. А всё до обидного прозаично. Это самые обычные сектанты-родноверы. Ушли в лес подальше от цивилизации и творят здесь что вздумается. Может, и поганки жрут, как и положено язычникам. И ещё неизвестно, что было в отварах, которыми поила меня Ждана. Под наркотой и не такое привидится, в любую чушь поверишь.

Нет никакого лесника-оборотня. Есть волки, которые повадились ходить в деревню. Может, после того, как загрызли в лесу старуху-ведьму. Говорят, со зверем такое бывает: раз попробовал человечины и уже не остановится. Они и ломятся по ночам в двери. А деревенские мужики их отгоняют. Волка-то я и видел. Наверное, Белояр отпугивал его каким-нибудь горящим поленом и случайно поджёг. И руки себе обжёг. А в том горшке на припечке были угли из печи. Упали на циновку, вот она и загорелась. И никакой магии. Ну а червивое молоко… Не знаю, может, у коров какая-то инфекция, вот молоко и свернулось. А глупые бабы с перепугу приняли это за червей.

И Ждане я, выходит, нужен просто в качестве билета в большой мир. Увезу из деревни, помогу устроиться в городе и стану неинтересен. А я-то уж губешки раскатал: отважный попаданец спасает деву в беде от отца-оборотня и ведьминого проклятия. Вопрос только в том, что она планирует делать со мной дальше? Что деревенские со мной сделают, если поймут, что я их раскусил? Есть ли у меня вообще шансы уйти из деревни без их разрешения? Видимо, придётся ей подыграть. Пойти в лес искать цветущий папоротник, чтобы он нас «вывел». А потом сдам её в полицию — пусть разбираются. Вот только я же действительно люблю её…

***

— Кириллушка, ты здесь? — голос Жданы прозвучал от двери сарая.

Кирилл захлопнул блокнот, в котором писал и быстро убрал его в накладной карман армейских штанов. Хороших, «несгораемых» штанов, заказанных пару лет назад из США. В таких хоть в костёр шагни — не обгоришь.

В небе над деревней полыхал закат, заливая сарай огненно-красным светом. Ждана стояла в дверях, и её рыжие волосы пылали в лучах закатного солнца. Из одежды — только белая рубаха до пят, на голове венок из диких лилий, жёлтых и оранжевых. Второй такой же венок она держала в руках.

— Везде тебя ищу. Праздник в самом разгаре. Я отцу сонного зелья подлила, так что его можно не бояться. Пойдём со мной, пора. Вот и венок тебе сплела. Если примешь, конечно. — И робко протянула ему венок.

Он замер на секунду, решая, как поступить, и шагнул навстречу. Она надела на него венок, взяла за руку, повела за собой к реке, где на берегу возвышался праздничный костёр и деревенские с весёлым смехом прыгали через пламя. При виде языков огня Кирилл снова замер. Живо представил, как огонь жадными щупальцами хватает его за ноги и за руки, обволакивает, пожирает заживо, словно хтоническое чудище.

— Я туда не пойду! — вырвал руку из её тёплой ладони. Вместе со страхом пришла и злость. Слова сами слетали с языка: — Не буду участвовать в ваших глупых ритуалах. Это всё обычные суеверия, а вы просто сектанты и сами себя обманываете. Мы живём в двадцать первом веке, в мире нет колдовства и богов. А я нужен тебе только для того, чтобы сбежать от отца. Так ведь? Заморочила мне голову этими сказками и просто используешь! — сорвал с головы венок и бросил в сухую траву.

— Зачем ты так, Кириллушка? — она смотрела на него сквозь слёзы — Какие сказки? Я всегда тебе правду говорю, помочь хочу, уйти с тобой и жизнь вместе прожить. Но коли не люба тебе, так и скажи.

Показалось или трава у неё под ногами легонько дымилась?

— Не люба, — буркнул Кирилл и отвёл взгляд.

Ждана закрыла лицо руками, задрожала от слёз, резко развернулась и убежала в поле за деревней.

— Ну и гори тогда всё огнём! — разнёсся над деревней её звонкий голос.

Следом деревенские один за другим закричали:

— Пожар! Покос горит!

И в закатное небо поднялся столб дыма от горящей травы.

Люди побежали кто в поле, кто в деревню за вёдрами. Все прекрасно понимали, что в такую жару огонь быстро доберётся до изб. Кирилл стоял как вкопанный, его то и дело толкали и обзывали как придётся. А он широко раскрытыми глазами смотрел в поле, где в кольце огня стояла Ждана и сама пылала, словно огненный демон.

Тяжёлая рука легла ему на плечо.

— Твоя работа? — сиплый голос лесника раздался над ухом. — Чем ты её так разозлил?

— Что это т-т-такое? — заикаясь спросил Кирилл.

— Ведьмино проклятие. Расплата за мою подлость и невыполненное обещание. Ждана — непростая девушка. У нас с женой моей Любавой долго не было детей. Вот она и решила пойти к ведьме за помощью. Та сказала, что беде нашей легко помочь, но в качестве платы потребовала ребёнка. «Коли родится дочь, растите её и любите, а как минет тринадцать вёсен, приведите ко мне. Я её в ученицы возьму».

Я испугался, хотел отказаться. Но Любава меня уговорила. Сказала, что тринадцать лет — это много. Мало ли что случится за это время, придумаем что-нибудь. И согласилась. Тогда ведьма велела: как потухнет огонь в костре на Солнцеворот, взять из него горсть тёплой золы и принести ей.

Так и сделали. Она золу в отвар высыпала и дала Любаве выпить. А через год Ждана родилась. Да вот только Любава этого не пережила, сгорела в горячке. Должно быть, это ведьма её наказала за попытку обмана. Когда Ждане исполнилось тринадцать, ведьма пришла за обещанной платой. И я её убил. Отнёс тело в лес и оставил волкам на растерзание. Да только она и после смерти нашла способ мне отомстить.

Ждана с тех пор сама не своя стала. Ночью встаёт с постели и идёт во двор. Стоит, руки к небу подняв, и поёт, а в глазах огонь горит. И волосы, будто раскалённый металл, светятся. Не девка, а Жар-птица. Того и гляди, обрастёт перьями и улетит. И волки в лесу ей воем отвечают. А если её окликнуть или испугать, поджигает всё, на что посмотрит. Чуть дом не спалила. Вот и стал я её на ночь в избе запирать, от беды подальше. А как сожгла она Мирослава, так и вовсе решил от людей подальше держать. Она, правда, убегать повадилась. Недавно ночью сбежала, пришлось волоком в дом тащить, все руки мне пожгла. Теперь вот усыпить меня пыталась.

— Она знает? — только и смог спросить Кирилл.

Лесник отрицательно покачал головой.

— Спаси её, парень. Проклятие ведь не навсегда, а покуда не полюбит она кого всем сердцем и ей не ответят тем же. Вижу, любит она тебя. Коль и ты её любишь, иди и скажи ей. Тогда проклятье силу потеряет. Иначе она своей силой всю деревню сожжёт, никого не пожалеет.

Кирилл не мог пошевелиться. Он знал, что должен спасти любимую, но для этого ему нужно было преодолеть свой страх. Пройти к ней сквозь горящее поле. Все сомнения минувшего дня развеялись, как дым. Он был в центре самой настоящей волшебной сказки с ведьмами и проклятиями. Страшной, но волшебной. И только он мог привести героев сказки к счастливому концу, неважно, какой ценой.

И он шагнул навстречу своему кошмару. Прошёл по сгоревшей траве, обжигая ступни. Задыхаясь от дыма, минул стену огня, подошёл к Ждане и обнял её резким, порывистым движением, словно схватился за раскалённую железку. Миниатюрная девушка едва доставала макушкой ему до плеча. Цветы в волосах обуглились, рубаха почти сгорела. От её жара лопались сосуды в глазах и взгляд застилала кровавая пелена, а кожа на руках и груди шипела и плавилась, будто стейк на сковороде.

— Я люблю тебя! — сквозь рёв пламени прокричал Кирилл, чувствуя на лопнувших губах вкус собственной крови, а в тяжёлом воздухе — запах своей плоти.

Только не сказал Белояр ему всей правды. Утаил, что проклятие спадёт лишь тогда, когда Ждана своей силой погубит того, кто ей мил.

Вслед за кровавой пеленой пришла тьма. И во тьме Кирилл слышал её голос:

— Потерпи немножко. Скоро будешь дома. Ваши лекари слабые, им с такой бедой не справиться. Я твои раны подлечу и домой отправлю. Нельзя тебе здесь оставаться. Разные у нас дорожки, не пересекаются. Мне на роду написано одной быть, а у тебя вся жизнь впереди. Встретишь ещё свою судьбу. Тебе к родным нужно, они тебя любят и ждут. А я здесь должна остаться, своей семье помогать. Они теперь все моя семья, а я им всем мать. Я тебя всегда помнить буду, и ты меня не забывай. Но не ищи, всё равно не найдёшь. Только погибель свою сыщешь. Спи, любимый.

***

Кирилл открыл глаза. В них словно воды налили: и по ощущениям, и по качеству изображения. Но даже сквозь муть он видел, что находится в своём привычном мире и времени. Судя по обилию белого цвета и монотонному писку приборов, в больнице.

— Надо же, кто к нам вернулся! — раздался над ухом голос Андрюхи, младшего брата. — Мы уже и не надеялись. Ну и соня! Две недели в бессознанке провалялся.

— Что случилось? — прохрипел Кирилл и сам испугался своего голоса.

— Тебя в лесу нашли. Была гроза, и ты угодил в лесной пожар. Обгорел немножко. Но ничего страшного! — судя по голосу, брат улыбался. — Врачи говорят, всё поправимо. Зрение восстановится, руки тоже. Нейрохирургом тебе, конечно, не быть, но ты вроде и не планировал.

— Вот как, значит. А какое сегодня число?

— Двадцать второе июня.

Кирилл вздохнул. Вот и прояснилось всё. Выходит, он заблудился, попал в грозу и пожар, обгорел и провёл две недели в коме. И всё это был просто сон. И деревня, и Ждана, и ведьмино проклятие.

— Мы только не поняли, чего ты был в одних штанах и кроссах на босу ногу, — продолжал трещать брат.

Кирилл вздрогнул.

— Блокнот! В кармане штанов был блокнот?

— Не-а. Ничего там не было. Даже телефона. Пойду родителей позову, они за кофе пошли. Смотри, не усни опять!

Кирилл прикрыл глаза. Значит, всё-таки сон.

— А, это! — Андрюха снова заговорил, стоя в дверях палаты. — Твой медальон мама домой увезла. От греха подальше, мол, разные люди в больницах бывают. Правда, шнурок пришлось разрезать, он через голову не снимался.

— Какой медальон?

— Ну такой, с этим славянским символом. Как свастика, только много лучиков.

— Коловрат.

— Ага, точно. Прикольный, я у тебя его раньше не видел. Судя по виду, старинный. На раскопках спёр?

— Нет, — слабо улыбнулся Кирилл. — Знакомая подарила. Чтобы не забывал.

Страничка автора в ВК

https://vk.com/evgeniyaoman

Однажды в купальскую ночь

Татьяна Попова

Оксане казалось, что она попала в сказку. Дом Бабы Яги остался далеко позади. Река будто подпрыгивала в ожидании заката, как нетерпеливый ребёнок. Ветер бросался теплом. Босым ногам туристки было непривычно, но радостно шагать через лес. Длинное белое платье слегка сковывало движения — хотелось задрать его повыше и бежать неведомо куда.

С разных сторон слышался девичий смех. А вот и песня полетела:

— Купаленка, Купаленка, тёмная ночка, Купаленка!

Тёмная ночка, тёмная ночка, где твоя дочка — тёмная ночка?

Моя дочка, моя дочка — во садочке моя дочка…

Оксана замерла. Подпевала и против воли проваливалась в такой же июльский вечер десять лет назад. Тогда она, едва отметив совершеннолетие, поехала в деревню с друзьями. Всё было по традиции: и венки из разнотравья, и гадания, и костёр. Молодёжь гуляла у озера. Весело, шумно, бесшабашно.

— Прыгнем? — крикнул Володька, с которым они собирались пожениться.

Одноклассник, рыжий и рукастый, ходил за Оксаной с самого начала школы. Как признался после первой ночи (на сеновале, конечно!), та девочка украла его сердце, лишь взглянув. Всё время звал её Бедой из-за песни «У беды глаза зелёные».

— Давай! Только держи как следует, ладно? — ответила Оксана.

— Не надейся, не отпущу!

Да не знал Володька, что споткнётся, взлетая над огневым облаком. Чтобы не обжечься, пришлось паре расцепить руки. Как запричитали остальные!

— Горе накликали!

— Ой, плохая примета!

Влюблённые лишь отмахнулись. Кто в наше время верит в приметы? Прыгнули заново, крепко сжав пальцы. И пошли себе дальше. Купались до утра, катались по росе, смеялись досыта.

А по осени забрали парня в армию. Ни мгновения не сомневалась Оксана, что дождётся. Ошиблась. Через месяц семья получила страшную весть. Сослуживец «заигрался» с оружием и случайно выстрелил. Володька погиб на месте…

— Окса-а-ана… — громкие возгласы Ленки словно пробудили её. Смахнула слёзы, огляделась. Вечер подступал стремительно. Горизонт почти проглотил солнце. Но от комплекса «Кантри-хоум», где они остановились с мужем и подругой, шёл свет. «Экотур не для дур» — так называлась программа выходных. Номера между деревьями оказались удобными и необычными. «Дом Бабы Яги» и «Дом-сундук» сразу полюбились гостям.

— Я тут, — отозвалась и пошла навстречу.

Ленка, знакомая с детства, знала многое. И за обедом твердила, что самое верное средство — костёр.

— Ну ты куда делась? Держи красоту.

Ленка протянула венок. Ароматы растений перемешались, а цвета радовали глаз. Колокольчик и роза, зверобой, мак и ромашка — получилось нарядно.

Оксана поблагодарила подругу, распустила чёрную косу и надела венок.

— Так, а селфи-то: Мы простокрасотки! — щебетала Ленка.

Себе она сплела украшение из берёзовых веток и цветов марьянника. К рыжему каре подходило отлично.

— Идём гадать! Мужики уже костёр разводят. Там столы накрыты: рыбка улётная, плов. Фруктов море и шампанское. Сервис на пять с плюсом.

— Идём, — кивнула Оксана и взяла подругу под руку, решив отогнать воспоминания и наслаждаться этой самой минутой.

Они почти дошли до поляны, как на тропинку выскочила старуха в чёрном платье и белом платке. Откуда взялась — непонятно. Жильцы гостиницы относились к категории 30–50 лет. А до ближайшей деревни было километра четыре в гору.

Девушки отступили, но старуха не спешила пройти. Остановилась, всмотрелась в каждую. Что-то шепнула и упёрла палец чуть не в лицо Оксане:

— Тебя ночью ждёт испытание. Коли не испужаешься — сбудется желание тайное. Только помни: оглядываться нельзя.

— Где нельзя? — непослушными губами спросила Оксана.

— Сама в лесу поймёшь.

— Скажите толком! — рассердилась Ленка.

— А ты, милая, не серчай, торопись к реке, не то опять проворонишь счастье.

— Какого… — не успела договорить «милая» и зажала рот руками.

Старуха исчезла, как и не было её.

Девушки взвизгнули и помчались, придерживая венки.

— Что случилось?

Высокий брюнет в белом поймал красавиц на лету. Видом он напоминал кавказца, но то напроказничали гены. Сергей Иванов приходился мужем Оксане.

— Да бабка странная попалась, — выпалила Ленка и задышала ровнее, поправляя сарафан цвета горчицы.

— Напугала нас, — добавила Оксана.

Сергей рассмеялся, прижал к себе жену, чмокнул в висок.

— Нечего шастать по лесу. Пойдёмте перекусим. И обуйся уже!

Троица двинулась к столам, где в окружении свечей теснились яства. Оксана почуяла урчание в животе и взялась за плов. Ленка налегала на шампанское. Сергей, уткнувшись в телефон, хватал пёстрые канапе.

В центре поляны «танцевал» костёр, будто был заодно с людьми. Женщины в платьях под старину громко пели. От реки доносился смех. Праздник проходил везде и сразу.

— Ой, Ксан, а гадать-то! — опомнилась Ленка.

— Иду, — Оксана отложила ложку.

Сергей мигом отреагировал:

— Вас никто не украдёт? Или проводить?

— Проводить, — ответили хором.

Он убрал айфон, взял подруг за руки и повёл к берегу. Пробирались небыстро: деревянные лесенки-спуски были облеплены туристами. Река почти неслышно плескалась, озадаченная наплывом людей. Солнце спряталось, но мелькали вспышки камеры: работал приглашённый фотограф — коренастый бородач в джинсах и жёлтой рубахе.

Он заметил новеньких, подошёл и предложил «сочные кадры» на память. Ленка, обожавшая фотосессии, оживилась.

— Ленок, начинай! — Оксана подтолкнула подругу к реке.

Сама зашептала мужу на ухо, как ей хочется в номер. Тот сказал, что через часик сбегут: «Атмосфера крутая, но за рыжей надо следить!» Оксана засмеялась.

— Посмотр-рите на меня. И так же шир-роко улыбайтесь!

Фотограф с очаровательной картавостью был тут как тут. Щёлк-щёлк! — снимал он быстро.

— Оксан, пора! — вновь привлекла внимание Ленка, зыркая по сторонам.

— Ага.

Девушки сняли венки, присели. На счёт «три» отправили украшения вплавь. Они не замечали, что мужчины за ними наблюдают. Сергей — за женой, думая, разведутся они или протянут ещё пару лет вместе. Фотограф Егор — за Еленой Прекрасной, как окрестил про себя яркую Лену. От неё, невысокой и пухленькой, летели полчища искр, и Егор ощущал покалывание в теле.

— Ура! Смотри, как далеко! Это точно к долголетию.

— Оксан, да к замужеству!

— Кому как!

Подруги прыснули и вернулись на лесенку.

— Довольны? — уточнил Сергей, отогнав серьёзные мысли.

— Да! — ответила за двоих Ленка. — Теперь — костёр. Обязательно надо прыгнуть!

Фотограф делал снимки других женщин, но поглядывал в сторону компании.

— Хорошо, — согласился Сергей и повёл спутниц на поляну.

Там разомлевший народ веселился вовсю. Песни, догонялки, игры. Ленка сняла сумку, разулась и махнула к костру. Оксана чуть притормозила, но одна из «руссконародок» закричала: «Через огонь пройдут все! Ты ж не ведьма?»

— Не зна-аю, — протянула Оксана.

Все рассмеялись.

— Давай, ведьма. Я сфоткаю, — предложил ей муж.

— Сейчас.

Прискакала Ленка, обняла пару и сказала, дыхнув шампанским:

— Я точно знаю, что от бесплодия помогает! Всего-то разок перелететь!

— Етит твою раскудрит, Лена! Зачем при нём? — отодвинулась Оксана.

Следом возмутился Сергей:

— Что за бред?

— Она пр-равду говор-рит!

Тихий голос рядом был настойчив. Обернулись — к ним незаметно подошёл Егор.

— С чего вы взяли? — фыркнул Сергей. Ему было неприятно обсуждать такой вопрос, но интерес победил.

— Мою бабушку долго не могли р-родить, но купальский костёр-р выр-ручил. Метод провер-ренный.

Оксана молчала, но закипала. Тема мучила до скрежета сердца. Ещё приметы эти дурные. И вид мужа — как привыкла за семь бездетных лет к его ухмылкам! А вдруг не случайно она сюда приехала?

Чувствуя, что расплачется, в секунду взмыла над костром. Приземлилась — и ринулась к реке, подвывая.

— Куда ты? — бросился следом Сергей.

Он успел схватить только край платья — Оксана скрылась под водой…

Сергей нырнул в ту же секунду. Он считал, что догонит Оксану, хотя в темноте это было непросто. В реке тут и там торчали головы туристов. Вдобавок супруга отлично плавала.

А на берегу фотограф общался с Еленой Прекрасной. Они примчались с поляны и стояли у воды. Ожившей и голосящей.

— Что произошло? — размышляла Лена вслух.

— Не пер-реживайте, вер-нётся подр-руга и р-расскажет.

— Знаете, мне очень неловко. Это я предложила сюда приехать. Люблю тематические мероприятия. И так было здорово! Но чёрт за язык дёрнул.

— Елена, не кор-рите себя вдогонку: смысла нет. А я, скажу честно, р-рад нашей встр-рече!

— И почему же? — улыбнулась Ленка.

Егор уставился на кокетку, не мигая. И не заметил, как рядом появилась гостья.

— Уже сдружились? Ай шустрые, не ожидала. И правильно: нельзя вам откладывать чувства.

Старуха, та самая, с лесной тропинки, улыбалась тонкими губами. Голос её был на удивление звонким. Она потуже завязала платок и протянула руку застывшей Ленке:

— Марья Степановна.

— Э-э, Лена, — пожала та сморщенную ладонь.

Егор опомнился:

— Бабусь, ты пр-ро что?

— Это твоя бабушка? — удивилась Ленка.

Фотограф кивнул и выжидающе смотрел на старуху.

— Как про что! Судьба не зря вас свела. Не майтесь. Хорошо всё будет у зеленоглазой. Испытание ей послано.

— За что? — хором спросила молодёжь.

— А вот за что. Однажды…

Марья Степановна недоговорила: на берег выбрался, фыркая, Сергей.

— Не могу найти Оксану. Вы вызвали спасателей?

— Не торопись, милок. Ей самой себя спасти надобно. А ты ступай чаю выпей, не то простудишься, — подмигнула старуха.

***

Пока над водой шли разговоры, под водой хозяйничала тишина. До двенадцати оставалось не больше получаса.

Оксана поддалась неведомой силе. Не двигала руками и ногами, ошарашенная. Слёзы без спроса текли из глаз, а сердце царапало дурное предчувствие. Тут раздался всплеск, и чья-то рука скользнула по плечам девушки.

— Кто ты? — еле пробурлила вопрос.

— Не спеши, скоро всё узнаешь! — донёсся тонкий, будто детский, голосок.

Резкая остановка — и Оксана на другом берегу. Вокруг никого, но звуки есть. Пересмех, шорохи. Всё кажется зловещим. Гостиница и люди далеко-далеко.

— Уф, ты лёгкая, но я отвыкла от таких заплывов.

Оксана вздрогнула: рядом появилась девочка со взрослым лицом. Ростом с первоклашку. Какая-то прозрачная. И глаза… очень знакомые глаза.

— Я Аксинья. Садись, разговор есть.

Она хлопает в ладоши, и у деревьев возникают качели. Особы в белом втискиваются на сиденья, мокрые с головы до пят.

Аксинья хлопает ещё раз — и дует сильный тёплый ветер.

— Пока сохнем, расскажу. А то тебе скоро бежать!

— Куда?

— За папоротником конечно! Только верь каждому слову. Я — твоя сестра. Нерождённая. В вашем мире мне было бы тридцать пять лет. Есть ещё брат Ксений, ему двадцать пять. Мы живём дружно, но сегодня заспорили.

— Где живёте?

— В стране нерождённых. Причины совершать детоубийства у мамы были, конечно… Но расплачиваться — тебе и новым поколениям. История рода, чтоб её!

— Мама никогда не говорила! Подожди, а как мы общаемся? — тёрла бледное лицо Оксана.

— Секрет в этой необычной ночи. Мы с братом решили тебе помочь. Он на стороне огня, поэтому нашептал Ленке, что ты должна прыгнуть. А я уверена в папоротнике, поэтому подхватила тебя. Спасибо чудо-предмету!

Аксинья щёлкнула пальцами — на землю упал зонт радужной расцветки.

— Это палочка-выручалочка. Нажмёшь одну кнопку — паришь над землёй, нажмёшь другую — на любой глубине не утонешь.

— С ума сойти!

— О, в параллельных мирах и не такое бывает. Мы отвлеклись. Значит, слушай. Полетишь к заветному кусту. Одна, я не могу перейти рубеж. Через десять минут распустится цветок. Ты его срываешь и бежишь к реке, не оглядываясь. Нечисть одолеет, заговорит знакомыми голосами — держись!

— А если оглянусь?

— Сокровище исчезнет, и ты останешься без детей. Мы с Ксением подождём тебя здесь. Поторопись: хотим кое-что рассказать. О муже твоём нынешнем и том, который не случился. Володька — помнишь такого?

— Да…

Зонтик издал сигнал.

— Всё. Пора!

Аксинья протянула фонарик и сложенный вдвое листок.

— Тут заговор. Читай не спеша — и увидишь цветок.

— Спасибо! — кивнула не пришедшая в себя Оксана.

— Удачи! И не вздумай креститься или молиться. Нельзя!

Послушав сестру, Оксана шагнула к лесу. Шепчущий, он таил опасность. Но отступать в эту ночь не приходилось. Она не понимала, почему верит в приметы и страну нерождённых…

«Всё будет хорошо! Случайности неслучайны!» — твердила мысленно. Такие лозунги помогали всегда. Сначала отстояла экономический, хотя родители мечтали о врачебной династии. Потом боролась за смену вектора: на пике успеха в банке ушла… печь торты. Только ленивый не заламывал руки: «С твоим талантом! Ты смыла карьеру в унитаз! Как же стабильность?» Она молчала и трудилась. Допеклась до студии и мастер-классов по городам.

— Найду! Бабка же сказала, всё сбудется, если не испугаюсь! — это Оксана произнесла вслух и чуть быстрее пошла по тропке.

Чудилось, что деревья — шайка бандитов, которые тянут злые руки. Но она упорно читала заговор, подсвечивая фонариком лист:

— Море-океан, остров Буян, там русалки косы плетут, там лешие по полю бредут, там потерчата песни поют, огнями дорогу мне освещают, чтобы идти мне да к месту гиблому…

По сторонам она всё же озиралась. Вот показалось, что цветок спрятался меж веток. Нет — это светлячки устроили бал в серебристых платьях. Промелькнуло что-то красное — тоже не он! Всего-то упаковка от чипсов маскировалась под лесную жительницу.

Оксана договорила последние фразы громче:

— Ночь священная да колдовская, тебе меня вести. Коли душа моя дрогнет, навек ей духом неупокоенным обратиться да папоротник цветущий сторожить, путников пугать, к свету не пускать!

Тут же задул со страшною силой ветер. Захлопали ветки. Листья зашипели, застонали, заохали. Оксана съёжилась и остановилась на развилке. Направляла фонарик туда-сюда. Небо было мрачное, по бокам шныряли тени.

— Что, девка, не страшно? А какой клад ищешь? — прогрохотал кто-то за спиной.

Оксана вскрикнула, обернулась. Никого.

— Думай, думай! Веришь ли в силу папоротника? Нужно ли и вправду тебе дитё? Твой ли суженый рядом? — тонкий шёпот доносился отовсюду и переходил в визг.

Девушка только поднесла троеперстие ко лбу и открыла рот, да вспомнила наказ Аксиньи. Взвыла, отшвырнула фонарь дрожащей рукой, закрыла глаза и уши, досчитала до десяти.

Выдохнула. И пошла, куда сердце поманило. Ровно в чащобу папоротниковую угодила. Будто в круг заколдованный попала: стихло всё в секунду. Листья-опахала достигали середины елей, красуясь друг перед другом.

Оксана хотела двинуться вглубь, как вдруг это случилось. На глазах искательницы в самом сердце куста засветился огонь долгожданный…

— Ура! — шепнула она, скрестив пальцы.

Бутон как по считалочке набирал силу. Раз-два-три — и раскрылся дивный цветок. Переливался, точно жаром дышал. Не мешкая, Оксана схватила его и, твердя про себя желание, сорвала. Развернулась и припустила по той же тропке. Ноги сами вели.

«Ха, не так и страшно было», — успела подумать и услышала за спиной мамины слова:

— Дочечка! Вот и время правды. Первый раз я отказалась от ребёнка из-за карьеры. Только зарабатывать нормально стала! Пришлось…

Оксана замерла. Но отмахнулась и зашагала вперёд, крепко сжимая находку.

— Когда тебе стукнуло три, мы решились на второго, о сыне молились. Ты говорила, что хочешь расти одна. Я забеременела, но ты заболела сильно. Диагноз никак не могли поставить. Месяц прошёл, и я сделала аборт. Через неделю хворь исчезла. Загадка!

Оксана ощущала дрожь во всём теле, как при простуде. Сильно хотелось обернуться, но держалась. Плакала в голос и шла.

— Беда моя!

Оксана споткнулась, чуть не упала. Нечисть обрела голос Володьки, первого жениха. Хрипловатый, весёлый.

— Рассказать, почему я погиб? Оглянись. Помнишь, как мы делились секретами?

«Беда» вздрогнула, пробормотала:

— Тайну сердца открываю, правду стойко принимаю…

Она едва повернула голову, как резко зажгло ладонь. Цветок спас!

— Не сдамся! — закричала Оксана и побежала.

Злобный хохот летел вслед.

Она неслась, не замечая, как наглые ветки царапают лицо и руки. Растрёпанная, с давно размазанной тушью под заплаканными глазами. Белое платье превратилось в серое, но девушка думала о другом. В голове стучало: «Я смогу, всё выдержу ради малыша, который мне даже снится!»

Цветок больше не своевольничал: застыл холодным ярким пятном, освещал путь и дарил надежду, что испытания даны не зря.

Как часто бывает, обратная дорога показалась короче. Оксана решила сперва, что и речка, и качели ей померещились, но нет! Лёгкий скрип, болтовня и смех слышались совсем близко.

— Аксинья! — завопила она что было мочи.

— Ох ты, сумела! Иди скорее к нам! — прилетело в ответ.

Ещё несколько метров — и новая встреча. Маленький брюнет в белом одеянии точно такими же зелёными глазами смотрит на сестру и улыбается. В его мимике явное сходство с отцом. Оксана стоит, зажав рот.

— Это Ксений, наш младший брат. Но о нём позже. Сначала завершим ритуал. Зайди в воду, проговори желание и брось огнецвет.

— А я считаю, что прыжка через костёр достаточно. Хорошо же вышло, — звонкий голос Ксения похож на мамин.

Оксана качает головой. Сил почти не осталось. Медленно идёт, не веря, что страшный лес позади. Встаёт на колени, шепчет: «Пусть у меня родится ребёнок!» и аккуратно опускает в воду цветок-невидаль. Течение подхватывает его и быстро уносит.

Плеч девушки касаются лёгкие ладони. Она поднимает голову: две пары зелёных очей светятся теплом.

— Теперь всё будет хорошо! — хором говорят Аксинья и Ксений. От них веет неуловимой свежестью.

Оксана шумно выдыхает: «Спасибо!» Долго умывается. И только сейчас понимает, какой мешок усталости на неё свалился.

И вот уже трое, взявшись за руки, идут к качелям. В центре — живая, настоящая красавица, а по бокам — они: мудрые, прозрачные, нерождённые.

Усаживаются. Аксинья хлопает в ладоши — на сиденье возле Оксаны приземляется термос с травяным чаем. Та жадно пьёт вкусный напиток и потихоньку расслабляется. Ночь здесь кажется доброй. Никаких лишних звуков. Пахнет мятой, смородиной, лимоном.

— Готова? — уточняет Ксений.

— Да. Меня уже ничем не испугать.

— Зато удивить можем, — прыскает в ладошку Аксинья и начинает рассказ…

***

У гостиницы в это время на лавках сидели четверо. Сергей — уставший, в изрядном подпитии. Ленка и Егор — ближе, чем принято у малознакомых людей. И Марья Степановна — поодаль, напряжённо смотрящая в небо.

— Уже скоро, — кивнула она, прервав песню тишины.

— Вы про что? — вскинулся Сергей.

— Жёнушка твоя явится, а ты расквасился. Вонища как на спиртзаводе. Шёл бы на боковую.

— Откуда вы знаете? Может, она утонула давно.

— Не дождёшься, — хихикнула старуха.

А фотограф зашептал Елене, усилием воли запрещая себе целовать крохотную мочку: «Бабку зачали именно в купальскую ночь. Она ведунья!»

— Да ладно? — Ленка резко повернулась и слегка коснулась губ Егора. Покраснела и обрадовалась, что ночь выдалась тёмная.

— Пр-равду говор-рю!

Марья Степановна погрозила пальцем:

— Внучек, уж всё-то не рассказывай. Не пугай будущую супругу.

Егор и Елена деланно засмеялись, но глаз друг с друга не сводили.

***

— Надо же, нечисть какая образованная пошла! Всё-то знает! — хлопнул себя по коленям Ксений.

К этой минуте Аксинья поделилась историей их родительницы. До сих пор не простившей себе грехи. Версия старшей сестры полностью совпала с той, что слышала в лесу Оксана.

— С мамой я поговорю. А с Володькой что? И про мужа вы что-то сказать хотели, — напомнила она.

Тут в разговор вступил брат:

— Всё страшно и пошло. Но уж как есть. «Се ля ви» на вашенском. Сергей давно-о-о задумал провернуть выгодное дельце. Его тётка, кухарка, подслушала однажды разговор. И узнала, что у твоего папы есть два очень редких алмаза. И подарить их он собирался внукам.

— Какие ещё алмазы?! — изумилась Оксана.

— Дорогие, — с серьёзным видом произнёс Ксений.

Аксинья хмыкнула:

— Ну вся в меня, торопыга!

Брат нахмурился:

— Не перебивайте! Нам скоро в дорогу. Значит, тётка посоветовала Сергею обратить на тебя внимание. Он уж планов понастроил, мысленно за границу переехал с кучей отпрысков. А ты — бац! — и за Володьку выйти захотела. Ну, Сергей решил не откладывать наличное счастье. Договорился со знакомым, чтоб «случайно» забыли ружья разрядить. Мальчишки-то любили баловаться с оружием. Первый раунд он выиграл.

— А с детьми осечка вышла! Ха-ха, как я только ни лечилась. А уж анализов сдала — на цистерну хватит.

Оксана смеялась, но лидировали нотки истерики. Аксинья и Ксений помолчали. Снова взяли героиню ночи за руки и сжимали их.

— Ну вот, — кашлянул Ксений. — С годами он понял, что алмазы задерживаются. Но вроде и привык к тебе. Так что пока весь в раздумьях: то ли разводиться, то ли проворачивать кражу века.

— Сергей выяснил, где находятся сокровища, — добавила Аксинья. — И снова выбор за тобой. Главное, что правда открылась.

— Если честно, я в растрёпанных чувствах! — ответила наконец Оксана. — Но рада, что чуть больше поняла о своей жизни. Эх, жаль, вы не можете быть рядом. Из нас вышла отличная команда!

— Это точно! — синхронно произнесли напарники.

Зонт снова ожил. Громкий сигнал, потом второй.

— Ну всё, дорогая, время расставаться! Верь в себя и смотри вперёд. Что случилось — того не изменить! — Аксинья провела тонкими пальцами по лицу младшей сестры и подмигнула.

Ксений улыбнулся, погладил Оксане руку и сказал: «У тебя всё получится! А на маму зла не держи!»

Все встали.

Аксинья похлопала, и термос с качелями исчезли. Протянула сестре зонт:

— Он поможет быстро доплыть до берега и пропадёт. Тебя ждут. А мы полетели.

— Прощай! — снова в голос проговорили нерождённые.

— Прощайте, — с грустью сказала Оксана, глядя, как в небо взмывают два шустрых облачка. Помахала и с зонтиком пошла к реке.

Нажала кнопку, нырнула. Помощник лихо подхватил уставшее тело и понёс в привычный мир.

Она вышла из воды подобно Афродите: с улыбкой на лице и необычным блеском в глазах.

— Оксана! — крикнула Ленка и рванула с лавки навстречу.

Фотограф схватился за камеру. Сергей тёр осоловелые глаза и что-то мычал. А Марья Степановна перекрестилась и тихо исчезла. Ночь расставила всё по местам…

***

Год спустя

— Слушай, а далеко уплывшие венки и вправду были к замужеству!

Ленка сосредоточенно отмывала нектарины и клубнику. Свежекупленный запах лета обещал наслаждение.

— Какие? — повернулась от плиты Оксана. Плов из киноа с курицей был почти готов. Чайник закипал, а в холодильнике дожидались очереди эклеры и «Павлова».

— Ровно год назад мы спускали их на воду. Ты ещё спорила, что к долголетию!

Оксана хмыкнула: «Точно! Уже год промчался, даже не верится!»

Ей порой казалось, что те события приснились. Но жизнь регулярно убеждала в обратном.

Она поговорила с родителями о нерождённых детях и алмазах — раз. Развелась с Сергеем, который во всём признался, — два. Постоянно пекла торты на заказ для старухи из леса, милой Марьи Степановны — три.

И вообще, за двенадцать месяцев произошло столько всего — Оксана не успевала отмечать перемены.

В прошлом августе она, пытаясь отвлечься, полетела в Тулузу на кондитерский мастер-класс. И умудрилась склеиться с коллегой-французом. Как половинки macarons, над которыми они трудились. Пьер, худощавый блондин под сорок, отлично говорил по-русски и немедленно прилетел за зеленоглазой déesse в Россию.

А Ленка и Егор вплотную занялись открытием сети кофеен. И очень обрадовались, что могут включить в меню изысканные десерты от профессионалов.

Работа вперемешку с любовью так закружила Оксану, что она не заметила главного. В ноябре джинсы начали сильно жать жали в талии, а еда стала плохо усваиваться.

— Mon surce d’orge, сделай это! — Пьер смущённо протянул ей как-то утром тест на беременность.

— Да не может быть, — ленилась вылезать из кровати Оксана.

— Спорим на бутылку «Мoet & Chandon»?

— Замётано.

— Что?

— Потом объясню.

Оксана-таки побежала в ванную. Через несколько минут её слёзы и дрожащие ладони доказали победу француза…

— Мать, ты тут?

Ленка накрыла стол, пока подруга окуналась в воспоминания.

— Да! Давай скорее есть.

Оксана тяжело опустилась на диван и стала массировать затёкшие ступни. Со дня на день ожидались роды. Поэтому на сегодня и назначили трезвый мини-девичник. В пижамах и тапках, без наворотов. Расписаться Ленка и Егор решили первого августа. Сама Оксана с января носила фамилию Дюбуа.

— Ну, за прощание со свободой! — чокнулись они компотом и засмеялись.

А через час ехали на такси в роддом. Пьер и Егор мчались туда же из кофейни.

Ровно в купальскую полночь на свет появилась девочка. Здоровая и темноволосая. С родимым пятнышком на бедре. Очертаниями оно походило на листок папоротника. «Не иначе Аксинья и Ксений постарались», — успела подумать Оксана и провалилась в сладкую дремоту.

Начиналась новая глава жизни.

Страница автора в ВК

https://vk.com/po_tanina

Живые сказки

Жанна Ди

Это случилось одним зимним вечером в небольшой деревушке, где всего с десяток домов. Все уже спали, в окнах не увидеть свечей — словно и не было жителей здесь совсем. Тишина, темнота, только в самой дальней, стоящей на отшибе хижине сон не смог накинуть свои сети и кружил всё ветром. Кружил, чтобы исправить промах.

— Нэнэ, а расскажи легенду. Ну расскажи! — брат с сестрой тормошили старушку, бегая вокруг неё, вместо того чтобы в кровать улечься да шерстяным одеялом с головой укрыться.

За окном стужа, ветер воет, дом хлипкий потряхивает. Но детям не страшно, ведь с ними бабуля, которая спицами сплетает защиту — и для дома, и для сна, и для родителей, которые где-то там, в большом мире, но они обязательно скоро вернутся, ведь здесь их любят и ждут. А пока…

— Хорошо. Только слушайте внимательно. В истории будет урок.

Старушка обвела подслеповатыми глазами комнату и прошептала еле слышно:

— Скрежет судьбы пробирается в щели. Слышите? Она рядом. Она принесла дар, вот только будете ли вы ему искренне рады?

— Нэнэ, мы же легенду просили, — скуксилась черноокая Мали.

— Не перебивай, — шикнул на сестру старший Дин.

А бабушка закрыла глаза, замычала мелодию и вплела в неё постепенно слова.

***

Солнце опускается всё ниже за горизонт, его блики жёлтыми пятнами прыгают по спокойной воде широкой реки да заигрывают с мелкой рыбёшкой. На обрывистом берегу стоит человек. Глаза закрыты, дыхание спокойное. Его тёмно-синий балахон трепещется от лёгкого бриза, края одежды влажные, линия от воды напоминает горную гряду, которая заставляет реку лететь вниз, в пучину, и разбиваться на холодные брызги.

Человек не шевелится. Он ждёт. Вот только звуки сторонние отвлекают, и он нет-нет да подёргивает плечами.

За его спиной высоченная стена из металла. Она потрескивает, остывает после дневной жары. Как и суета людская с той стороны. Уже не так громко, но всё же можно услышать, как что-то постукивает, скрежещет, шипит, булькает, смешивается с людским гомоном. Но с каждым ударом сердца, человек замечает: ночь набирает силу, жизнь в городе затихает.

Человек сгибает руку и смотрит, как по рукаву балахона ползёт ящерка, она обвивает хвостом его локоть и падает головой вниз. Раскачивается, как лист дерева на ветру, издавая ритмичные звуки.

Тыц-туц, тыц-туц.

Дыхание человека меняется, подстраивается под ритм ящерки.

Вдох-тыц, выдох-туц, вдох-тыц, выдох-туц.

Из воды выпрыгивает большая рыбина. Плюх! Круги на воде разбегаются. Человек делает шаг к обрыву. Ящерка замирает.

Вот сейчас. Сейчас оно произойдёт…

***

Захлопали ставни. Ветер завыл, заскрёбся по стенам, застучал в дверь невидимым кулаком.

Брат с сестрой забираются с ногами на кровать, прижимаются друг к другу, накрывшись с головой одеялом, и смотрят на бабушку сквозь узкую щелку. Та замирает. Не моргает, не дышит.

— Чу! Кто там? — оглядывается она и машет рукой детворе: — А ну, скройтесь.

Бабушка встаёт с кресла, к окну подходит, смотрит всё туда, смотрит. Но видит ли что-то?

— Нэнэ, что там? — осмеливается спросить малышка Мали.

— Тссс, не отвлекай!

Дин пихает плечом сестру и пробует подглядеть — что же за окном происходит. Но стоит высунуть только нос из-под одеяла, как тут же бабушка оказывается рядом. Как успевает так быстро перемещаться?

— Чу! Разбулгарились! — ворчит она. — Время позднее. Ночь вон скребётся уже, забрать к себе хочет.

Дин прячется под одеяло так резко, что локтем задевает сестру. Между ними начинается перебранка, а бабушка гладит их поверху, успокаивает напевом: без слов, только мелодия. И дети, слушая ее, затихают.

Дин снова выглядывает:

— Нэнэ, а историю нам доскажешь?

— Что ж с вами делать-то, раз спать не хотите.

Возвращается в кресло, берёт в руки спицы и в такт их стуку сплетает слова:

— Вечером то было иль ранним утром, кто ж разберёт, когда смотришь, смотришь, а разглядеть ничего не могёшь… Человек шагает к воде, замирает, прислушивается, и ящерка его затихает, натягивается, что та леска. Удержать готова хозяина, чуть лишка наклонится человек в балахоне — она дёрнет назад, подсечёт, как рыбку, потянет да вернёт из далей чужих.

— Куда человек тот направляется? — шепчет малышка Мали, натянув одеяло, словно косынку.

— Кто ж его знает? — напевает старушка. — Сердцем он слушает, сам не ведает, куда оно тянет. Достаёт человек бинокль, к глазам прикладает. Не дышит сначала, а потом как завоет, ну точно волк.

— А что? Что он там видит? — вклинивается Дин.

— Чу, — пальцем указательным бабушка машет и мальчонка проводит по губам, словно заклеивает их.

В окна ветки деревьев заглядывают и под слова бабушки спектакль показывают. Переносятся дети на тот обрыв, видят всё и слышат, как тот человек, даже мысли звучат в их головах, словно это он историю им сейчас свою ведает.

***

Я вижу. Огонь такой яркий, облизывает деревья и пышет страстью. Люди вокруг него, воют, пляшут, берутся за руки и прыгают через пламя. Я вижу: тот человек, кого я ищу, совсем рядом. Дотянутся смогу. Только… Чувствую, как боль пронзает всё тело. Я слишком далеко шагнул. Так нельзя. Могу не вернуться, застрять безвозвратно. Кто поможет тогда уже нам двоим?

Что же делать? В следующий раз могу так близко не подобраться. Луна яркая и огонь — когда ещё так свезёт?

Или вернуться, переждать, признаться, что не получилось, ветер дул не в ту сторону, искрами всё застило. Но как? Не могу я уйти, чую, что сейчас верный шанс. Надо попробовать с ящеркой связь растянуть, но вытащит ли она нас двоих? Что, если я сорвусь? Не у костра окажусь в чужом мире, а с обрыва камнем кинусь в своём?

Нет. Нужно подумать хорошенечко, хоть пару вдохов, ночь только вступает в права, время есть. Шагну обратно, примерюсь, взвешу всё и повторю.

Ой! Что это? Откуда тут пчёлы? Или это искры огня долетели до меня из чуждого мира? И жалят, жалят. А-а-а-а! Вот же угли, залитые хмелем! Что происходит? Кто это? Что вы делаете? Отпустите!

Тыц-туц, тыц-туц.

Захороводило, затянуло, не остановиться, не выпутаться из пляски ветра со временем. Глаза вижу. Голубые, как ясное небо. Где я? Пламя трещит. Людской гомон летит. Что со мной?

Тыц-туц, тыц-туц.

Не в своём мире я. Тяжко-то как. Воздух не тот, лес чужой.

Ящерка моя, вытяни, забери…

Да что б вас короеды изъели! Чего вы творите?

— Ой, глянь, очухался, кажется, я ж говорила: вода холодная всегда помогает!

Голос-то какой приятный у голубоглазки, так бы и глядел на неё да слушал и слушал.

***

Дети прикорнули на подушке, глазки прикрыли, старушка поводила большим пальцем по лбу сначала Мали, потом Дину. Прислушалась к дыханию — кивнула, убедившись, что окутал их сон крепкий. Подошла к окну, пригляделась: ставни поскрипывали от ветра, а у самого леса горел свет. Луна ли то была, костёр путников каких или звезда упавшая прогоняла ночную тьму?

Нэнэ устроилась в кресле, поправила плед и застучала спицами — к ней сон не шёл. Уже которую ночь. Там родители детворы. Вернутся ли? Стужа такая, что даже в доме дрожь пробирает.

День пролетел за заботами и вот уже снова вечер. Брат с сестрой в кровать улеглись и смотрят на бабушку.

— Давай спросим? — толкнула брата Мали.

— Сама спрашивай.

— Ну ты же старший, она тебя больше любит.

— Неправда.

— Это чего это вы там шумите? А ну быстро спать!

— Нэнэ, — осмелел Дин. — Чем же закончилась история с тем дяденькой?

— Так я же вчера всё и рассказала. Вы уснули, я не виновата.

— Я говорил тебе, она никогда не повторяется, — шикнул на сестру Дин.

— Нэнэ, ну пожалуйста, расскажи ещё раз, он попал куда-то. Там был костёр, люди…

Старушка покачала головой, взяла из корзинки клубок, вчера начатый, и застучала спицами, создавая платок и сюжет истории.

***

Мужчина открыл глаза, а на него смотрела девица. Волосы светлые, на голове венок, платье в пол белое с вышивкой, в руках кувшин, а во рту…

— Пф-ф-ф, — прыснула она на него воду.

Он зафырчал, как котяра, сел и заморгал, пытаясь сосредоточиться.

— Где я?

— Не знаю, где вы, а мы в лесу, — бросила другая девица, темноволосая, стоявшая чуть поодаль. — Манюнь, выдыхай, видишь, живой, айда обратно к костру, скоро полночь, а у нас планы. Ты помнишь?

— Да-да, я сейчас, Ириш, — отмахнулась и присела, подогнув белое платье, Манюня.

— Кто вы? — прошептал мужчина и лёг обратно на землю, перед глазами кружились пчёлы или искры, долетавшие от костра.

— Мы… Наверное, нас можно назвать друзьями, — с улыбкой, вздохнув, пояснила Манюня. — Со школы вместе и вечно куда-то попадаем. То Ирка предложит в горы уехать, то Васька в Африку всех затянет. А сейчас вот — в лесу, пытаемся традиции ночи Ивана Купала испробовать.

— А я? — мужчина потёр лоб.

— Это и нам интересно. Вы нас так напугали, как медведь вышли из леса, только что не рычали, а высвободившись из хватки ветвей, как подкошенный ничком возле нас и упали. Мы осмотрели — ран явных нет. Но как вы попали сюда? Может, заплутали?

— Да, точно. Я заблудился.

Мужчина встал и пошатываясь подошёл к костру, попытался подступиться к пламени, шагнуть в него, но искры обжигали.

— Может, он того? — Ирина покрутила у виска и с сожалением посмотрела на блондинку.

— Не знаю, — Манюня порывалась поймать незнакомца и отвести от костра, но тот лишь отмахивался.

— Ёлы-палы, не ловит тут сеть, со скорой облом, — вышел из-за дерева Васька. — Оба-на, а чего это он? Хочет проверить себя на огнеупорность?

Девчонки демонстративно вздохнули. Васька спрятал в кармане телефон и дёрнул за локоть мужчину.

— Эй, чувак, ты бы это… поосторожнее.

— Мне надо связь поймать, — пробурчал незнакомец.

— Какую? Инопланетную, что ли? — усмехнулся Васька.

— Так! — Манюня цыкнула и ударила слегка по щеке незнакомцу.

Тот опешил, Манюня хлестнула по второй щеке. Ей показалось, что взгляд у мужчины чуть прояснился.

— Давайте сначала. Кто вы? Как оказались в лесу? И чего в огонь кидаетесь?

Мужчина схватился за голову.

— Не знаю, не понимаю.

Попятился, упёрся в дерево спиной, а с ветки взметнула птица, оставив мужчине подарок. Прямо на лбу он белёсым пятном растёкся. Троица друзей поморщили носы, с трудом сдерживая смех.

Но мужчину это не расстроило, он стёр пальцами подарок, понюхал, лизнул, отчего Иру чуть не вывернуло, и снова подошёл к огню.

— Да, я на верном пути. Спасибо, пернатик. Вот только не пройду через костёр, не пускает меня, дотянуться бы до нити, которая сможет вернуть меня домой, — бормотал мужчина, примериваясь к пламени то ногой, то рукой.

— И как вы её достанете? — встала рядом с ним Манюня.

Мужчина осмотрелся, потёр лоб, вновь поднёс к лицу след от подарка. Хмыкнул.

— Вы говорили про традиции Ивана Купала…

Манюня пожала плечами.

— Ну да, есть одна. Мы как раз к ней готовились. Взявшись за руки, нужно прыгнуть через костёр…

Мужчина так посмотрел на Манюню, что та почувствовала, как вспыхнули жаром щёки.

— Нет-нет, — она попятилась. — Прыгают же те, кто вместе хотят быть навеки. Я… мне…

Подругу оттолкнула Ирина, ухватила незнакомца за ладонь и потянула.

— Зато я готова, — подмигнула она ему, обернулась и прошептала Манюне: — Трусиха!

А мужику словно всё равно было с кем прыгать, он тут же дёрнул за руку Иру и шагнул с ней к костру. Но путь им преградил Васька. Насупился. Руки в бока упёр. Подбородком вверх кивнул:

— Ты тут того самого. Не чуди. Я тут мужик и моих девчонок в обиду не дам. А ну, отпусти её! — ударил по руке незнакомца, в которой почти незаметно спряталась маленькая ладошка Ирки, и поиграл плечами, словно боксёр.

Незнакомец улыбнулся, сделал шаг от Иры и протянул руку Васе:

— Раз девчонкам не позволяешь, так сам со мной прыгни.

Ирка расхохоталась, а Васька побелел.

— Да ты… да ты… я ж тебе сейчас как заряжу в бубен!

***

Сплелись два мира и два времени. Трещал костёр, стучали спицы, скрипели ставни, сопели дети, а девушки поглядывали на незнакомца, так жаждущего оказаться в пламени.

Оказавшись без напарника по прыжкам через огонь, он расхаживал, бормотал что-то, посвистывал, словно звал кого-то. Причём из костра.

— Странный он, может, из психушки сбежал? — расплетала и заплетала обратно косу Манюня, устроившись поодаль, возле дерева.

— Да ну тебя. Может, он ролевик. Там где-то реконструкция идёт, а он первый раз в нашем лесу, заплутал, — присела рядом с ней подруга.

— Ну, Ирка, ты, конечно…

— Что?

— Злыдня, — Манюня закинула косу за спину, встала, стряхнула пыль, травинки.

— Я, может, и злыдня, а ты дурында, — ухватила Ирка подругу за подол. — Неужто и правда прыгнешь с чужаком через костёр? А Васька как же?

Манюня посмотрела на друга, влюблённого в неё с детского сада. Но сердцу-то не прикажешь, не видела она в нём возлюбленного.

— Хорошо, я готова, — подошла она к незнакомцу. — Я прыгну с вами, только…

Он склонил голову.

— Вы хоть имя-то скажите, а то… костёр же в эту ночь необычный, судьбы, говорят, сплетает.

— И ты веришь в это? — он взял её ладонь в свою и посмотрел в небесно-голубые глаза.

Она сглотнула комок, взгляд не отвела и прошептала, перебивая еле слышную чечётку зубов:

— Прыгай выше, держи крепче, думай дальше, знай, кто краше.

Васька дёрнулся было остановить милую сердцу, но откуда взялась коряга? Уронила парня к ногам Ирки, а та смотрела на Манюню и удивлялась:

— Откуда она слова такие знает?

Костёр затрещал, искры взметнулись, туманом заволокло поляну, где отдыхали ребята. Васька закашлялся, Ирка тёрла глаза. Пламя разгоралось, поднималось всё выше и выше.

— Чёрт, где вода? Надо тушить, — буркнул Васька. — Манюнь, ты там как?

Ирка побежала за костёр, отгораживаясь рукавом от обжигающего пламени, и вскрикнула.

— Что? Что там? — бросил всё и побежал туда же Васька. — Что с Маней?

Ирка и Васька замерли. На земле, скрючившись, лежала Маня, одежда исчезла, на коже виден пепел, видимо, одежда сгорела, и судя по всему, мгновенно, так как следов ожогов не наблюдалась. А из волос выглядывала…

— Это что, ящерица? — взвизгнула снова Ирка и спряталась за спиной Васьки.

Ирка смотрела на Манюню, на ящерку. А Васька оглядывался по сторонам.

— Ну и куда мужик-то ваш делся? А?

Манюня хлопала ресницами, ничего не понимая, Васька скинул рубаху, прикрыл подругу, скинул ящерицу и не заметил, как та побежала, ловко огибая костёр. и забралась на плечо к Ире, коснулась мочки уха, словно что-то прошептала.

— Ой, ребят. Вы простите меня. Загостилась я, мне пора.

— Куда? — в унисон спросили друзья.

Но Ира не слышала их, хвост тёмный распустила и протянула руку к костру, пламя взметнулось, искрами мужскую руку прорисовало. И… Жар поднялся такой, что Васька с Манюней зажмурились, а когда открыли глаза, на месте костра увидели только ящерку.

— Меня ждут. А вы будьте счастливы! Ваш мир прекрасен, но мой сердцу ближе.

***

Мали и Дин проснулись. Наверное, стук ставни их разбудил или… храп бабули? Она голову опустила, а руки не выпускали спиц.

— Давай подшутим? — предложил брат.

Тихонько высвободился из одеяла, спустился на пол, взял клубок и, распуская нить, принялся наматывать её вокруг стула, по комнате разбрасывал, на картины закидывал. А сестра наблюдала за подрагивающими ресницами бабушки и видела, как губы той зашевелились:

— Сплетай крепко, сцепляй надолго, где бы вы ни были, найдёте друг друга, узнаете, вызволите из беды, если только…

— Апчхи, — Дин выронил клубок, тот укатился под кровать.

— Ах ты, негодник! — бабушка встала с кресла и упала, запутавшись в нитях.

— Нэнэ! — закричала Мали. — Нэнэ, с тобой всё в порядке?

— Открой дверь, — прошептала старуха.

— Зачем?

— Открой, говорю я тебе…

Дети побежали наперегонки и завизжали, запустив в дом стужу и тех, кого так долго ждали.

— Ура! Ура! Мама с папой вернулись!

Старушка перекрестила воссоединившуюся семью, сложила тихонечко клубки со спицами, накинула шубу, укуталась шалью и, не попрощавшись, в ночь вышла. Здесь ей больше делать нечего, её ждут другие селения и детвора, жаждущая услышать легенды и вместе с героями их отправиться в приключения.

Страница автора в ВК

https://vk.com/tvorchectvo_zhannadi

Время выбирать

Настя Жолудь

— Выходи! Выходи! — в голове Юли звучал голос матери.

Юля сидела на полу в темноте, прислонившись к крепкой двери спиной. Тишина вокруг пугала, так не бывает в деревне. Должны быть звуки: хоть звон цепи собаки, скрип ставен, шорох ветра, цвирканье жуков. Но тьма поглотила всё.

— Юлечка, солнышко, выходи! — звала мама. — Иди ко мне, я соскучилась.

Такой родной голос, но такой холодный и неживой. Юля обняла колени и опустила голову между ног, в складки приятного льняного платья, набрала в грудь воздуха и громко выдохнула. За дверью послышались крадущиеся шаги и тревожный шелест листьев.

— Красавица моя, иди ко мне! Будем с тобой вместе, — продолжал мамин голос ещё громче.

Год назад на Купалу мама пропала. Она искала цветок папоротника и не вернулась. Кто-то говорил, что она в болоте сгинула, кто-то — что русалки утопили. Тело не нашли, но Юля верила: мама жива.

— Юлечка, я нашла его. Забирай!

Девушка приподняла голову и обернулась на дверь. Через щёлку снизу бил яркий свет, как от сварочного аппарата. Юля быстро подошла к шкафу и достала свечу. Пламя немного осветило комнату, так что Юля взяла спички на задвижке печки. Шорк! Огня не получилось. Шорк! Снова мимо.

— Хи-хи, — раздался чужой тонкий смех за дверью. — Я иду к тебе, милая! — снова мамин голос.

— Ты не моя мать! — выкрикнула Юля и резко чиркнула в третий раз.

Яркий и тёплый свет показал бледные руки. Раздался приятный уху треск.

— Уф! — выдохнула девушка.

Она взяла свечу и пошла на кухню. Нашла соль, снова громко вздохнула и отёрла слёзы на лице, которые неприятно щекотали нос. Оказывается, что она плакала, сама того не чувствуя.

Юля залезла рукой в большую солонку из бересты, зачерпнула полную ладонь, подбежала к входной двери и пульнула солью. Та как водопад просыпалась и в дом, а с улицы зашипело так, как будто рядом сдувался огромный воздушный шар.

— Ах ты, тварина! Ты моя, — завыло с улицы. — Не уйдёш-ш-шь…

Юля начала обходить дом с солью, посыпая все углы. С улицы слышалось шипение и шаги след в след за ней.

— Моя! Ты моя!

— Не твоя! — крикнула Юля, одним движением открыла окно и высыпала остатки соли на звук чужого скрежета.

Вновь всё затихло. Юля щёлкнула выключателем — света так и не было, взяла телефон в руки:

— Как всегда, забыла зарядить, — сказала она сама себе. — Что за чертовщина вообще происходит?

Юля покопалась в шкафу, нашла ещё свечки и зажгла их. Вдруг ворвались звуки деревни. Где-то лаяла собака, машина проехала за окном, где-то ударилось ведро о колодец. Юля открыла окно и услышала окончание песни:

Купалiнка-купалiнка, цёмная ночка,

Цёмная ночка, а дзе ж твая дочка?

Цёмная ночка, а дзе ж твая дочка?

Добротная бабушка в народном костюме открыла калитку и вошла во двор.

— Юля! А ты де? — голос бабки Таруси. — Чаго закрылася и сьвет не гарыть?

— Бабушка Таруся, — заплакала Юля, перелезла через окно, подбежала и обняла старушку. Руки Юли колотила дрожь.

— А ты чаво-то? — погладила по голове Таруся.

Бабушка взяла руки девушки в свои и удивилась:

— Соль? Заходил кто, что ли? Ой, бяда! — Таруся помахала головой. — Небось мамкой называлась?

Юля закивала и начала вытирать слёзы.

— А что ты робишь? Етая соль все очи выест и не буди ни якой красы! Пойшли со мною!

Юлявыскочила за калитку на свет фонарей. Бабка Таруся хлопнула щеколдой и кулаком помахала в темноту двора.

— Я ж тябе покажу, выдра болотная! Будет тябе Купала!

Бабка увела девушку к себе в дом, а со двора донёсся скрежет:

— Моя девка! Моё время!

***

— Дачушка, выпи молочка, — бабка Таруся протянула белую кружку с красным орнаментом. — А ты чаго в обычном платье? Сягодня ж Купальская ночка. Нельга у нас так. От русалья и пришла за тобой!

Юля сделала один глоток и посмотрела внутрь кружки: опухшие глаза в отражении грустно смотрели на неё. Старушка вздохнула и продолжила:

— Что с табой рабить? Яна ж и сюды зараз приде. Мамка ж твоя делов натворила в прошлом году…

Юля поставила кружку на стол и спросила:

— А причём тут мама?

— А вось причём. Она пошла искать тот треклятый цвяток. А его нельзя искать — можно найти случайно. Кто искал и нашёл — не возвращаются. А кто шёл и случайно нашёл, там есть варианты. Мати твоя хотела лучшей жизни для табе. Я ж ей казала, дачушка, не хади, не принесёт табе счастья. Кажный год гине хоть одна деука. Но кто слухае старую Таруську, — бабушка притопнула ногой. — А сейчас русалья след взяла, не отпустит тебя просто так. Мати згинула, и ты тож! Тока если…

Таруся подошла к старому шкафу с красным орнаментом и достала платье с вышивкой, как своё.

— Юлька, дачушка. Вариантев немного. Если сейчас едешь в город — выдра болотная за тобой побежит, конечне. Но машину не догонить. Да и город русалки тярпеть не могут, там своих чудиков хватает. Но тогда возвращаться сюды тебе нельга. Усё. Токи в городе сможешь жить, бо русалья може ждать тебя вечно.

Юля подошла и посмотрела в окно. Тёмный двор маминого дома как раз напротив бабки Таруси. Одна лампочка на столбе около калитки заморгала. На улице звучали песни, смех, иногда лаяли собаки. Лампочка продолжала моргать, как будто завлекая Юлю выйти. Старушка продолжала:

— Или могёшь пайти на луг к молодёжи. Там зараз гулянья. Песни, хороводы, прыжки праз кастёр. Кали ночь выдержишь. Будешь с хлопцами да деуками. Не будешь одна, то русалья перебесится и с первыми петухами отстанет от табе. Тольки платье абярежнае надень. Канешне, один на один с русальей оно не спасёт. Но! — бабка Таруська подняла палец. — Если рядом человек, то ничего не зробить. Зубами тольки постучит.

Юля продолжала смотреть в окно. Мимо пробегали девушки по двое или гурьбой. Никто не ходил один. На секунду Юле показалось, что тёмная рука с перепонками высунулась через просвет между штакетинами забора. Со звонким смехом пробежали три девчонки-подростка. Дорога между дворами снова опустела, начал моргать второй фонарь. Тыц! Тац! Тыц! Тац! Они стали ещё покачиваться, как колокола, хоть на улице было безветренно.

— Ну, что вырашила? — спросила старушка, и Юля подпрыгнула от испуга.

Она взяла платье в руки и осмотрела его. Красивое, с красными узорами: девушка с поднятыми вверх руками, какие-то птицы, завитушки, солнышки. Я положила платье на стул и почувствовала, что руки покалывает и кружится голова.

— Ну, давай! Няма часу, — сказала бабулька и посмотрела в окно.

Один фонарь стал быстро-быстро моргать и погас. Часть дороги погрузилась во тьму. Юля посмотрела на зарядку телефона: тринадцать процентов.

— Ёшкин кот! — ругнулась Юля. — Я как тот витязь на распутье.

— Какой витязь?

— Сказочный. И что делать?

— А ты не думай, делай уж. Я, конешне, крапивой дом обложила — русалья не войдёт. Эт не соль твоя. Но и мы не выйдем. О! — похлопала по руке бабушка Таруська. — А може, у мяне жить останесся? Правда, выходить нельга. Но зато жить будешь. А русалью я в хозяйство возьму, усё ровно буде табе ждать. ― Подмигнула старушка и улыбнулась.

Юля положила платье и взяла телефон:

— Я выбрала дорогу!

Она поставила кружку на стол, сняла телефон с зарядки и достала из кармана платья ключи от машины.

— Я в город поеду.

— Добра. Вазьми оберег на шею. Он да паможа, — старушка достала из кармана круглую подвеску с солнечным символом внутри, лучи которого направлены внутрь.

Бабушка Таруся завязала шнурки и сзади перекрестила Юлю. Девушка подошла к двери, взяла на пороге крапиву подолом платья и вышла на улицу. Луна становилась ярче. Второй фонарь погас, и дорога между домами погрузилась во тьму. Юля включила фонарик в телефоне и быстро пошла к калитке. Луч шевелился, извивался, как живой организм. Юля открыла щеколду и толкнула дверь. Скрип! За подол платья кто-то дёрнул один раз и сразу же ещё.

— Ах ты ж! — Юля развернулась и со всей силы махнула крапивой позади себя.

— Ай! Ты чего, совсем дурная?

В свете фонарика Юля увидела девочку, чертами лица похожую на бабушку Тарусю.

— Уф! Ты чего пугаешь? — возмутилась Юля. — Ты кто вообще?

Девочка теребила толстую косу:

— Хотела до машины довести.

Она опустила голову. Но Юля успела рассмотреть необычный цвет глаз: васильковый. Как фотограф, она всегда ловила красивые моменты.

— Бабушка послала? — ласково спросила Юля.

Девчонка подняла голову, хихикнула и потянула Юлю за руку:

— Пошли, — она отбросила крапиву в сторону и отвела Юлю к соседнему дому под фонарь.

— Смотри и слушай, — девчонка перебросила русую косу с одного плеча на другое.

Шарк! Шлёп! Звучали тихие шаги в кусочке тьмы между двумя домами. Медленно шла русалья и улыбалась, выставляя вперёд острые, как иглы, зубы. Она остановилась ровно на середине дороги и позвала:

— Иду! Моя!

На улице в эту минуту никого не было, так что русалья спокойно нырнула во двор бабки Таруси и сразу же выскочила:

— Тварина! Но я подожду, — юркнула обратно во двор Юлиного дома. — Не уйдёшь! Найду!

Юля стояла на месте и сжимала одной рукой ладошку девочки, а второй — оберег на шее. Он вдруг стал горячим, но не обжигал. Удивительным образом теплота успокаивала и дарила надежду, что всё будет хорошо.

— Ты не сможешь уехать на своей машине, — девчонка отпустила Юлину руку и показала в сторону луга. — Пошли венок сплетём и прыгнем через костёр. Утром русалья уйдёт — и ты свободна.

— Юля ущипнула себя и вздохнула. Плик! Плик! Она посмотрела на телефон — оставалось шесть процентов зарядки.

— Так кто ты? Почему я должна верить?

— Я Тайя. Сама решай: верить или нет.

Юля покрутила головой: свой тёмный двор с машиной за воротами, калитка старушки и луг с голосами и песнями. Выбор так себе.

— Ладно, показывай дорогу.

— Тайя взяла её за руку и повела к костру на звук песен. Мимо пробежали стайкой девочки-подростки, а следом за ними парни, громко переговариваясь между собой. Юля выдохнула. Но сзади слышалось тихое: «Шлёп! Шарк!» Тайя обернулась и бросила сзади берёзовую ветку, которая из ниоткуда появилась в руке.

— Дрянь! Она моя! — раздалось шипение.

Юля обернулась, но никого не увидела. Она передёрнула плечами и ускорила шаг.

Тайя привела Юлю на луг, но не к костру, а к окраине леса, под берёзу.

— Эй! Мы так не договаривались, — возмутилась Юля.

— Да-а, — засмеялась девочка. — Давай венок плести научу.

— Я не хочу венок. Я вообще ничего не хочу, кроме утра и маму найти.

— Мамы нет, смирись. Тебе нельзя уходить! Погибнешь. Русалья за нами шла, во-о-он она сидит, — Тайя рукой показала на три метра в глубь леса, за куст.

Юля сначала ничего не увидела, но приглядевшись, заметила: зелёные волосы, которые мимикрировали под кусты; перепончатые руки, которые лежали на земле и тянулись ближе к окраине леса; белые зубы, которые стучали друг о друга; белую слюну, которая капала иногда на землю. Юля села на траву и снова взяла в руку тёплый оберег.

— Не бойся, русалья тебя не тронет здесь. А вот в лесу — да.

Тайя сорвала с берёзы семь веточек и стала крутить венок. Она показывала и рассказывала как нужно, смеялась, а Юля слушала и не слышала. Она вспоминала прошлый праздник. Мама звала дочку с собой в деревню, но где там, это же «фу, деревня». Юля всегда любила город. Большие дома, много людей, техника. У неё даже выставка фотографий была на тему «Романтика города». Мама уехала, ничего не сказала, а Юля опомнилась только через три дня. Приехала в деревню, а дом открыт и мамы нет. Она приходила только во снах и просила не искать. Мама говорила, что любит её и всегда будет рядом.

— Венок готов. Запомнила? — голос девочки вернул к реальности Юлю.

— Ага, пошли ко всем.

Юля надела венок и пошла к молодёжи около костра.

Горела Купала, горела,

Купала на Ивана.

А я, молода, тушила,

Решетом воду носила.

Девушки взяли её в свой маленький хоровод. Он двигался по часовой стрелке внутри большого мужского хоровода, который бежал против неё. Юля не знала слов и словно связанная пленница, неслась вместе со всеми. Девушка почувствовала, что ей становится жарко и спокойно. Как будто что-то вливается в неё, как в пустой сосуд молоко, и наполняет жизнью. Песня закончилась, и все разомкнули руки.

— А теперь прыгаем через костёр! — крикнул зычный мужской голос.

Все как по команде выстроились цепочкой напротив огня. Парочки крепко стиснули руки и улыбались друг другу. Юля тоже оказалась в очереди. Она смотрела, как задорно и без страха все прыгают. За кем-то вслед неслись искры, кто-то прыгал сбоку, а кто-то высоко над серединой костра.

— Прыгай! — Тайя подтолкнула Юлю вперёд.

Юля так засмотрелась, что не поняла, как пришло время покорить костёр. Она разбежалась и прыгнула. Показалось, что время остановилось: огонь медленно приближался.

— Мама! Не надо! — крикнула Юля.

Она увидела свою мать, которая срывала огненный цветок папоротника, а сзади хищно улыбалась русалья.

Свет от цветка падал на лицо женщины, превращая её в неземную красавицу. Она кокетливо поправила венок и сорвала огненное чудо.

— Я нашла, — прошептала она и развернулась, чтобы отправиться обратно.

Юлина мама нос к носу столкнулась с русальей, которая стояла за спиной. Огромные хищные глаза смотрели с надеждой.

Юля как будто смотрела кино с замедлением. Вот русалья подходит и становится прямо за спиной мамы. Она с цветком разворачивается и утыкается прямо в пышную и мокрую грудь русальи. Крик! Цветок падает, мама делает шаг назад, спотыкается и оседает в куст папоротника. Она сразу же поднимается и, перекрестившись, убегает. Сама того не замечая, Юлина мама ногами топчет упавший цветок. Искры летят во все стороны, как будто великан бьёт кувалдой по железу. Раздаётся шипенье, треск и крик русальи:

— Не-ет!

Русалья падает на землю и поднимает остатки цветка, который постепенно гаснет. Его разноцветные всполохи, как траурная песня, подходят к концу. Цветок становится угольным, и русалья прижимает его к себе. Слёзы текут по её перекошенному лицу.

— Хороший мой. — Она гладит цветок. — Я смогу, в следующем году ты снова взойдёшь.

Чёрная пыль осыпается в руках, и русалья поднимается. Неприятный скрежет зубами раздаётся по всему лесу. Русалья принюхивается, как поисковая собака.

— Найду, — воет она и несётся в туже сторону, что и Юлина мама.

Русалья бежит, и ветки хлещут её по перепончатым рукам, кустарники цепляют за ноги, но хищница не обращает внимания и спешит, постоянно принюхивается и иногда роняет слюну, которая на земле превращается в чёрные ягоды белладонны. И вот впереди замаячила спина женщины. Русалья одним прыжком её настигает и валит на землю, вгрызаясь острыми иглами-зубьями. Она на секунду поднимает лицо и смотрит на луну, а кровь стекает по подбородку. Мама ещё жива и пытается сбросить огромную тушу зла, толкает и тоже кусает в ответ.

Русалья смеётся и душит Юлину маму. Женщина бьётся как муха в паутине, цепляется ногтями за землю, хрипит и обмякает, как тряпичная кукла. Русалья садится рядом, вытирает руками кровавый рот и гладит свою жертву.

— Моя! Теперь моя! Цветок! Будет хорошо!

Она ловко копает под кустом небольшую ямку, затаскивает труп и убегает. Слышно, как песни поют на лугу, где-то ухает сова, в лесу перекликается молодёжь. А тёплый ветер гладит зелёный орешник, под которым лежит Юлина мама.

Через минуту русалья возвращается с кустом папоротника, открывает перепончатый кулак — там угольная пыль от цветка. Русалья посыпает этим сокровищем мёртвую женщину и причитает. Юля пытается выделить слова сквозь вой ветра, который появился из ниоткуда:

— Будешь новым цветком… Кто ищет, найдёт погибель… На крови не будет счастья… В покое… Я … свобода. Навсегда.

Русалья ставит куст папоротника на грудь Юлиной мамы и закапывает всё. Орешник с папоротником на секунду загораются синим светом и гаснут.

— Жди меня. Я приду в следующем году, — шипит русалка.

Слышен крик петуха, и солнце встаёт. Русалья превращается в дымку и исчезает. Юля присматривается к месту, чтобы запомнить его, и тут картинка пропадает, и Юля чувствует запах палёного мяса. Боль врывается в голову.

— Ай!

Юля лежит на земле, а рядом молодой чернявый парень опускает обожжённые ноги в ведро с ледяной водой. Молодёжь столпилась с одной стороны. Стоит гул, который не разобрать.

— Алё! Скажи что-нибудь? В больницу едем? — спрашивает парень.

— В больницу, ― повторяет Юля, ― не надо. Ай! Ты кто?

— Ян, — отвечает парень.

Юля садится и смотрит на ноги: кроссовки без подошвы и стопы в саже. Девушка проводит по волосам и кривится: неприятный запах становится ярче.

— Мама! — Юля вспоминает, что увидела. — Я знаю, где она.

— Нельзя, — говорит Тайя и командует Яну: — Меняй воду!

От Юли начинают отходить любопытные, и снова слышны песни, звуки прыжков, плеск воды. Девушка встаёт и пробует идти. Боль невыносимая, Юля падает на траву и плачет. Ян садится рядом и обнимает её.

— Всё будет хорошо. Я как увидел, что ты упала в костёр, следом прыгнул и вытащил тебя. Удивительно, что только стопы немного подгорели. Не переживай, заживёт!

— Заживёт, — эхом повторила Юля и вытерла слёзы. — Мне пора!

Она вздохнула, стиснула зубы, поднялась. Из середины оберега отделился серебряный луч, который превратился в дорогу.

— Нельзя, — Тайя вцепилась в руку. — Не вернёшься!

— И не надо, — крикнула Юля. — Скатертью мне дорога.

Юля ступила на серебряный путь, где под кустом ждала русалья.

— Моя! Теперь ты моя! — прошипела русалья и протянула руку, чтобы схватить девушку. — Ай, ё! Дрянь!

От руки русальи пошёл пар. Нечисть помахала рукой и пошла параллельно с Юлей. Русалье приходилось обходить деревья, пробираться через кусты, а дорога девушки была без препятствий.

— На месте, — пробормотала Юля, когда увидела цветок папоротника около орешника.

Невероятно притягательный оранжевый цветок с ярким ароматом ванили, который любила Юля. Амулет в руке перестал светиться, и дорога пропала.

— Не уйдёшь! — заголосила русалья и набросилась на девушку.

— Нет! — зазвенел голос матери.

Призрак не дал русалье прикоснуться к дочери. Юля остолбенела. Мама легонько поцеловала её в щёку и забрала амулет.

— Не смей трогать мою дочь! Ты что, не знаешь про заклятие матерей?

Белёсый призрак матери наступал на русалью, которая пятилась назад, прижимаясь к цветку папоротника, как будто искала там защиты.

— Так знай, — продолжила мама Юли, — если мать даёт себе клятву защищать ребёнка, то после смерти она остаётся и помогает. Нет ничего сильнее материнской любви.

Призрак взмахнула амулетом, как кнутом, и ударила русалью по руке. Та стала светиться тёмно-синим цветом. Русалья приложила к перепончатой руке цветок, и всё прошло.

— А я тебя не боюсь, — клацнула зубами она и пошла в наступление. — Ты призрак, дунешь — и нет тебя. Ха! Ху! — русалья дунула, и призрак пошёл рябью.

— М-мам! — Юля пришла в себя, упала на колени и заплакала. — Это ты, — вздохнула она.

— Я, — сказала мама и побежала глубже в лес, а следом — и русалья.

Цветок продолжал гореть. Юля подошла к нему, погладила бархатистые лепестки, засунула нос в жёлтую серединку и вдохнула приторный аромат ванили.

— Почему? — произнесла она вслух вопрос. — За что? Будь ты проклят! — крикнула она.

— Лят! Лят! — ответило эхо и добавило голосом бабки Таруськи: — Бяги, деванька!

Юля оглянулась в ту сторону, куда убежала мама, и на секунду замерла. Потом резко сорвала цветок и поспешила в сторону луга к костру. Поднялся сильный ветер. Деревья хватали за платье, за венок. Корни подставляли подножки и цепляли подол. Лес наполнился сначала стоном, а потом угрозами. Юля бежала и плакала, прижимая цветок к груди. Она опустила голову и старалась не слушать.

— У-у-у, дрянь! Цветок! — раздался нечеловеческий вопль русальи.

Юля ускорилась как смогла и уже вдалеке увидела свет костра. Осталось каких-то несколько минут, и она выйдет из лесу. И тут она споткнулась об очередную корягу. Цветок упал на землю и отскочил в сторону.

— О, ты здесь? — Юля услышала знакомый голос.

Она подняла голову и увидела Яна, который помогал ей после костра.

— Странная ты. Убежала с ожогами в лес. Нашла цветок?

— Типа того, — сказала Юля осипшим голосом и показала на горящий папоротник.

Парень взял волшебный цветок, усмехнулся и прижал к себе.

— Здорово! Спасибо, — и пошёл в сторону поляны.

Юля засмеялась: сначала тихо, а потом так громко и сильно, что потекли слёзы. Она руками рвала траву и разбрасывала около себя. Русалья тихонько подкралась к девушке и понюхала её. Потом погладила по голове, вздохнула и побежала за парнем. Юлю окутал туман. Рядом ухнула сова, издал свой последний крик заяц.

Через минуту вернулась русалья. Она скалила зубы и тащила за ногу мёртвого Яна.

— Цветок мой! Нельзя!

Она повторила с трупом всё то, что уже видела раньше Юля в костре. Только теперь это была не мама. Когда папоротник засветился синим, русалья села около Юли, взяла её руки в свои:

— Ты и я — охранять. Подруга навеки. Следить за моим ребёнком.

Юля посмотрела в глаза русальи и кивнула. Почувствовала, что начала меняться. Сначала волосы стали лёгкими, как волосинки на кукурузе, потом зачесались пальцы. Запахло кровью, цветами, тиной. Юле очень захотелось искупаться.

— Пойдём, сестра, — русалья потянула её к озеру. — Ныряй!

Юля зашла в воду и хотела окунуться, но не смогла — белый туман стал стеной.

— Стой! Не иди! — Юля услышала голос матери.

— Иди ко мне, доченька, — в тумане прозвучал призыв мамы.

Юля остановилась и посмотрела на себя в воду.

— Твою ж мать! — крикнула она и вылезла из воды.

— Я тебя жду, доченька, — звала мама из озера.

— Не слушай, — говорила мама из тумана.

И тут запел петух. Весь мир поменялся. Юля стояла на окраине болота. Рядом прополз уж и квакнула лягушка, как будто засмеялась.

— Юлечка! Дачушка! ― донёсся из глубины леса голос бабки Таруси. — Ты де?

— Я тут! — крикнула она.

— Стой на месте! Бягу!

Через пять минут бабушка Таруся с большой палкой подошла к Юле и посмотрела в глаза:

— Жива — и слава богу! Я ж казала, не хади. Ну хто ж слухае Тарусю! Пайшли, чаем напою и спать.

Она обняла Юлю и вывела из лесу. Яркое солнце обогрело и наполнило уверенностью, что жить она здесь не будет.

***

Маленькая Тайя шла по лесу и собирала жёлтые цветы календулы. Она подошла к старому деревянному дому и постучала в дверь с высеченной молнией:

— Па, ты дома?

— Тара, доченька, заходи, — ласковый женский голос ответил из-за двери.

Красивая белокурая русалка сучила нитку, а огромный черноволосый воин, перематывал клубки.

— Добро пожаловать, доченька, — гыркнул он и улыбнулся.

В дом вошла уже не девочка Тайя, а бабушка Таруся.

— Ой, ну вы смешные! Скока можна с гэтым цветам забавляться? Ма, твоя русалья жрёт и жрёт.

Русалка засмеялась и подмигнула мужу. Он подошёл к дочери, обнял её и сказал:

— Цветок живой. Ему питаться нужно.

— Но почему людьми? — топнула ногой Тайя, в которую превратилась бабушка Таруся.

— Потому что за всё нужно платить, — ласково сказала русалка.

— Но она же убивает людей!

— Они сами выбирают лёгкий путь: найти цветок. А ведь нужно, чтобы цветок сам нашёлся. Русалья просто выполняет свою работу.

— Жестоко! Ладно, помогу этой Юле. Ведь через год русалья снова придёт?

Папа кивнул, а мама улыбнулась сама себе. Тайя шмыгнула носом, схватила клубок ниток и выбежала из дома.

— Как думаешь, когда успокоится? — спросила русалка.

— Никогда. Она вся в тебя, — с любовью посмотрел на жену великан. — Пусть помогает, такая у неё доля.

Страничка автора в ВК

https://vk.com/steischa_tut

Оглавление

Купальская дочка

Тринадцатая сестра

Случай на Купала

Откуп

Молниеносный

Волшебная былинка

Связь времён

Подарок Росиницы

Когда потухнет огонь

Однажды в купальскую ночь

Живые сказки

Время выбирать