Денацификация солдата Ярошука [Денис Викторович Прохор] (fb2) читать постранично

Денис Прохор Денацификация солдата Ярошука

Все говорят, а другие молчат, но в том же направлении. Денацификация! Денацификация! Спорят. Волнуются. Едва не до соплей и драки. Младенцы в колыбельках, таксисты и курьеры, пенсионеры само собой. Да что там. Глубинный народ в кисейном тревожно-творожном недоумении. То есть в главном никаких колебаний и многоходовочек. Денацификации быть! Право слово они ее заслужили. Вымолили у святой Джавелины. Непонятен протокол, механизм сего чудного действа. Сначала повесить, а потом судить? Или наоборот? Или как? Как всегда у русских. По-русски. Государство предполагает, а народ располагает. Подходит к проблеме творчески. Тем и спасаемся крайние тысячу лет. На том стояла и стоять будет Русская Земля. Пока не сядет. Шутка. А как известно…

На Изюмском направлении, у села Косульки в Добровицком лесу где-то в начале июня завелась препротивная вражеская ДРГ. Пожгла технику и бойцов. Действовала ловко и умело. И самое неприятное: неуловимо. Обычно, при отступлении из укрепленного населенного пункта противник продолжал тревожить и кровить наши фланги. В лесопосадках раскидывал схроны с ПТУРами и ПЗРК. Пользовал для маневра гражданский автотранспорт. 5-10 человек. БПЛА засекали их на входе в лес и на выходе. Идеально, конечно, на входе. Отработать минометами или высокоточным «Краснополем», чтобы не доводить до беды. Не дать исполнить врагу его черное дело. Принимали и на выходе. Главное, чтобы «птички» видели куда, зачем и сколько. Дальше дело техники. Ее, к слову, в этой войне у русской армии было с достатком. Хорошей и разной. Более чем. Вроде бы. Как бы. В Повер Поинте точно.

— Значит так, Мельчаков. — полковник Ващенко громадный, лобастый занял собой едва ли не весь походный кунг. Места осталось на складной столик с разложенной трофейной картой и на две трети лейтенанта Мильчакова. Оставшаяся треть скучала на улице, на шаткой алюминиевой ступеньке, закрыв собой дверной невеликий проем.

— Предерзкий неприятель наш. — говорил Ващенко и тыкал карандашом в зеленое изумрудное пятно на карте. — Осмелился потрясти самые основы мироздания. Буром попер против главного и непреложного закона вселенной имени Винни нашего Пуха. Входит и выходит. А тут. — Ващенко пристукнул карандашом. — Что за мировая чехарда неприличная? Входит и не выходит.

— Лесок там не хилый. — ответил Мельчаков. — Плюс зеленка, как камень. Птички ничего не видят.

— Значит ножками, Мельчаков. Где-то у них в этом чудном лесу не просто тайники с оружием, а еще лежка. А рядом мы и трасса стратегическая на Славинск. Так что бери своих самых северных в мире и все в лес. В хорошем смысле. Что?

— Колонна когда пойдет, товарищ полковник?

— Завтра вечером. На все про все сутки. Справишься? Или группу Дедюли отправить из 68-й? — полковник Ващенко не Дейл Карнеги. Он книг не писал. Он людей писал. По нужному образу и функциональному подобию.

— Никак нет, товарищ полковник. — лейтенант Мельчаков не подвел. Молодость, тем более, молодость мужская и военная конкуренцией питается наравне с молоком и мясом. Без нее она коснеет, чахнет и замерзает без движения до самой пенсии. — Справимся. Разрешите идти?

— Идти нет, а вот лететь очень даже. Раз…решаю и два и три и сколько хочешь. Главное, результат дай. Но по уму. Мы соколы, Мельчаков, не стервятники. Нам чужие скальпы нужны, а не родные.

По дороге в располагу, крестьянскую разбитую хату с целым бетонным подвалом, лейтенант Мельчаков набросал в своей молодой и дерзкой голове предварительную диспозицию. «Хасан, Мотя» — подбирал в уме кадры для операции Мельчаков. — «Гранатометчик снайперский обязательно. Формалин? Потом Умка ну и я. Семеныч.» Мельчаков шел по краю дороги превратившуюся в одну сплошную обочину. На полном серьезе размышлял о том, как бы получше и побольше убить врагов, которые лучше бы не хотели убить его Мельчакова. «Сколько они уже там? Пару дней. У смежников бмпшку и танк и ребят ранили. Хорошо, что легоконькооо» — Мельчаков глубоко, радостно вздохнул и улыбнулся. Пунктирный утренний дождь почти смыл всю войну. За посвежевшим небом с ягненком-облачком и буйной, не стриженной зеленью ничего другого не было. Ни разрушенного села, ни ревущей мимо на одной бесконечной ноте техники. Только собаки, дети и легкое, как касание, чувство неведомо откуда набежавшего счастья. Мельчаков снял проволочный обруч и вслед за ветхой калиткой вошел во двор, где за отцветающими яблонями находился их временный приют. Между деревьями на кирпичах, поставленных в костер, бурчал, доходил до нужной кондиции черный закопченный чайник. Мельчаков присел на бревно рядом с Хасаном черноволосым, очень молодым парнем, с выдающимся самурайским лицом. Мельчаков закурил. Подождал пока Формалин по жизни, а по паспорту Аксаков Семен Петрович, разольет по заготовленным кружкам сваренный крепко-накрепко черный кофе. Чокнулись, выпили. Без сахара, без слов. Мельчаков положил на хлеб