Воздушные рабочие войны. Часть 2 [Дмитрий Лифановский] (fb2) читать онлайн

Проект «Ковчег». Воздушные рабочие войны. Часть 2

(Наталья Кравцова (Меклин) 1943 год)

I

Теплый ветерок несет с собой запах моря и степных трав. На изумрудном травяном ковре, словно пятна крови ярко алеют маковые полянки. Вот ветерок подул сильнее, и степь заколыхалась, будто волнующееся море, зашумела, задышала, покатились зеленые волны, переваливаясь через холмы и скрываясь за далеким горизонтом. И над всем, над этим пронзительно голубое, глубокое небо без единого облачка. И там в этой лазурной вышине вальяжно кружат беркуты, хозяева здешнего неба. Но вот холмы стали выше, и степные просторы Тамани сменяются лесистыми предгорьями Кавказа. Именно здесь в двадцати километрах от курортной Анапы, окруженная с одной стороны ровными рядами виноградников, а с другой лесами, богатыми грибами и ягодами, раскинулась в тени садов станица Гостагаевская. Здесь базировался Первый ночной легкобомбардировочный полк особого назначения НКВД СССР и отдельная вертолетная эскадрилья. Второй бомбардировочный и два истребительных полка расположились чуть восточней в станицах Славянской и Ахтырской, а дальники с разведчиками в Краснодаре.

Лучи утреннего солнца веселыми искорками играли на паутинках, свисающих с ветвей яблонь, вишен и слив. От дворов пахло дымком и чем-то съедобным. Из черной воронки громкоговорителя, установленного на подоконнике настежь распахнутого окна самой крайней хаты, слышался напряженный голос диктора, передающего вчерашнюю сводку. Станица жила своей жизнью. Война еще не докатилась до Кубани, но она была совсем рядом, в нескольких десятках километров и это чувствовалось. За околицей, там, где до войны зеленели богатые виноградники, сейчас был перепаханный, тщательно выровненный тракторами и покрытый редкой, жухлой травой пустырь, с еле заметными глазу холмиками маскировочных сетей, укрывающих капониры с самолетами и вертолетами и зенитные орудия. Маскировке в корпусе уделялось огромное внимание. Только эти сети, полосатый чулок ветроуказателя и еще караульные, размеренно шагающие туда-сюда, туда-сюда, выдавали, что здесь находится действующий аэродром. Но это только днем. А с наступлением сумерек здесь начиналась напряженная на износ работа. Бипланы вылетали один за другим. Первый, второй, третий, четвертый… Последний… Но уже возвращаются первые экипажи, чтобы дозаправится пополнить боекомплект и снова в ночное небо, работать по железнодорожным станциям и переездам, переправам, колоннам вражеской пехоты и техники, тянущимся и тянущимся к ожесточенно сопротивляющемуся Керченскому полуострову. И так от заката до рассвета, без перерыва, без отдыха, чтобы едва забрезжит рассвет, посадить свой усталый самолет, отогнать его к капониру и вывалиться из кабины. Еле-еле держась на ногах скинуть парашют, черт бы его побрал, все равно нельзя им пользоваться, лучше в землю, чем в плен, добрести до столовой, накидать в себя еды, не чувствуя голода и вкуса, и упасть на соломенный тюфяк в приютившей тебя хате, тут же забываясь тяжелым сном. А вечером подъем и новая воздушная работа на износ.

А c другой стороны Крыма героически сражался Севастополь. Но там работали второй дальнебомбардировочный полк Микрюкова и третий бомбардировочный Расковой под прикрытием истребителей Казариновой и Петрова. Дальники так, вообще, добирались до самой Румынии, но пока только на разведку, уж слишком хорошо немцы и их союзники защищали свои горюче-смазочные материалы^[1]. Но бомбить румынские нефтепромыслы, практически полностью обеспечивающие Группу армий «Юг» ГСМ, придется, не считаясь с потерями. Поэтому и поднимались каждую ночь с Краснодарского аэродрома четвертые Илы с ковчеговским секретнейшим разведывательным оборудованием на борту.

Не сидели без дела и вертолетчики. Их работа тоже начиналась ночью. Доставка на передовую боеприпасов и медикаментов, свежих газет и писем, переброска личного состава и вооружения, а обратными рейсами шла эвакуация раненых, для чего к каждому экипажу были прикреплены фельдшеры. Все то же самое делали и моряки Азовской флотилии и Черноморского флота, но у вертолетчиков было преимущество, они летали непосредственно на передовую, за что, буквально в первую же неделю пребывания на Крымском фронте, стали пользоваться искренней любовью и уважением бойцов. Ведь это так важно получить из дома весточку, а если тебя ранят, знать, что этой же ночью за тобой прилетят и доставят в госпиталь. И не надо трястись, сцепив от боли зубы, на подводе или машине, напряженно вглядываясь в небо, чтобы не проморгать немецкие самолеты, с радостью расстреливающие транспорт помеченный красным крестом. А потом ждать на берегу катера, которые увезут тебя с сотнями таких же раненых на материк. «Наши сестрички», так стали звать на передовой девушек вертолетчиц, а их винтокрылые машины «милками» или «стрекозами». А ведь еще бывало, приходилось работать по вражеской передовой, выполняя роль штурмовиков. Причесывая «эрэсами» и крупняком немецко-румынские траншеи.

Пошла третья неделя, как они здесь. Вроде недавно, а уже обжились, обустроились, распределились по хатам, завели знакомства среди станичниц, мужчин-то почти не осталось, все ушли на фронт.

— Хорошо-то как, Любочка! — раскинувшись на мягкой траве и задрав на ствол яблони босые ноги, восторженно протянула ослепительно красивая блондинка, одетая в армейские бриджи защитного цвета со следами аккуратной штопки, задранные почти до самых коленок и белую нательную рубаху. Сапоги, ремень с кобурой, пилотка и гимнастерка со звездочками младшего лейтенанта на погонах госбезопасности, но с крылышками ВВС аккуратной кучкой лежали рядом, — как будто и нет войны. И морем пахнет, чувствуешь?

— Морем — не чувствую, — бросила на блондинку быстрый взгляд из-под длинных темных ресниц вторая девушка с такими же погонами только с двумя лейтенантскими звездами, с серьезным видом сидящая за сколоченным неподалеку от яблони столом, покрытым листами карт и делающая карандашом какие-то пометки в лежащем перед ней блокноте — а вот то, что кто-то получит от мамочки^[2] по шее за грязное исподнее — чувствую. Наташка, вставай, зазеленишь же рубашку!

— Ай, — легкомысленно махнула рукой Наташа, — отстираю. На море хочу, — мечтательно протянула она, — на пляж!

— Вот отобьём Крым, будет тебе и море и пляж, — пробормотала Любочка, глядя на карту и задумчиво покусывая кончик карандаша. Наталья резко поднялась и уселась, сложив ноги по-турецки. Она тревожно и с надеждой во взгляде посмотрела на подругу:

— Думаешь, отобьем?

— Обязательно отобьем! — уверенно блеснула глазами Ольховская.

— Хорошо бы! Силища-то какая прет! Прошлой ночью на Ички летали. Там танков — ужас просто! И зенитки, — она зябко повела плечами.

— Ну, так отбомбились же, — улыбнулась Люба.

— Толку-то, от наших пятидесяток танкам, — прикусила губу Наталья.

— У каждого своя работа, — голос Любы стал жестким, — Вы эшелон с горючим подожгли. ПВО проредили. А танки Марины Михайловны забота.

— Так-то оно так, — покачала головой Наташа, — но… — что «но» Люба так и не услышала, из динамика радио раздался бодрый голос:

— А сейчас «Песни с фронта». Сегодня вы услышите в исполнении младшего сержанта Зинаиды Воскобойниковой так полюбившиеся нашим бойцам и командирам на фронте песни, написанные еще одним фронтовиком, командиром Первого отдельного смешанного авиакорпуса особого назначения НКВД СССР дважды Героем Советского Союза подполковником Стаиным, — Наташа подскочила и, бросившись к окну, сделала звук громче. А диктор продолжал: — Младший сержант Воскобойникова встретила войну в Ленинграде, потом была блокада, эвакуация и вертолетное училище. Так она оказалась в экипаже товарища Стаина. В декабре на Ленинградском фронте, при выполнении боевого задания в неравном бою с немецкими истребителями их вертолет был сбит над Ладожским озером. Раненый, тогда еще капитан, Стаин смог дотянуть до своего аэродрома и посадить подбитую машину. А младший сержант Воскобойникова получила тяжелые ранения. Долгое лечение и она возвращается в строй. Только летать ей запретили врачи. Но Зинаида не сдается и мечтает вернуться в небо, бить ненавистного врага! А пока она служит писарем при штабе корпуса, поет и, вы не поверите, товарищи, по приказу командования, снимается в кино про летчиков, где играет почти саму себя. Надеемся скоро увидеть Зинаиду в кинотеатрах, а пока послушаем песни в ее исполнении. Всем девушкам-фронтовикам, летчицам родного авиакорпуса и отдельно сержанту Волковой, проходящей лечение в госпитале, Зинаида поет эту песню.

Послышался шорох, тихая музыка и проникновенный, хорошо знакомый летчицам голос:

— Эх, завидую я Зинке, — воскликнула Наташа, — талантливая, ужас просто! Да и командир тоже.

— Кто бы говорил, — усмехнулась Люба, — сама вон какие стихи пишешь!

— Нее, — махнула рукой блондинка, — это все не то. Не сравнить!

— А мне нравятся, — пожала плечами Люба, — да и кто тебе не давал, как Зинке в артистки пойти. Звали же.

Венгеров действительно звал Наташу в свою картину, но она отказалась. Владимир пытался даже забрать ее через ГлавПУР, но тут горой встали Бершанская, Рачкевич и сам Стаин, жестко поставив условие — корпус или воюет или снимается в кино и участвует в парадах. Пришлось киношникам отступить. Правда Венгеров еще долго дулся на Сашку, но Стаину было глубоко плевать на переживания режиссера, у него и своих забот хватало. Да и вообще, когда бригада артистов покинула расположение, весь личный состав вздохнули спокойно, уж больно много было с ними проблем. Да и держать творческую вольницу в узде становилось все сложней и сложней. Артисты и дисциплина оказались совершенно несовместимы. Даже серьезный на первый взгляд Крючков оказался еще той занозой, то пытаясь приставать к летчицам, то устроив пьянку в расположении. За что побывал на губе и получил предупреждение от Стаина, что еще одно замечание и Николая Афанасьевича, не смотря на все его творческие заслуги, выведут за КПП с приказом не подпускать его к части на пушечный выстрел.

— Какая из меня артистка, Люб? — улыбнулась Наташа, — Да и куда я от вас. Вон, даже Зинка вернуться хочет. И вернется. Зинка она такая — упрямая. Любую стену пробьет.

— Эта пробьет, — усмехнулась в ответ Ольховская, — и вдруг прищурившись, стала всматриваться в небо, забыв про музыку и беседу — а это еще кто?! — вторя ее вопросу, под масксеткой заворочались стволы зенитных орудий, а рядом вскинул к глазам бинокль лейтенант — командир батареи. Но судя по тому, как он был спокоен, приближающиеся самолеты были свои, но зенитки, тем не менее, поймав цель, продолжили ее сопровождать. Вот уже над аэродромом ясно послышался звук моторов и два звена «яков» на бреющем, покачав крыльями со звездами, пронеслись над полем, станицей, свечой взмыли вверх и, выполнив бочку и вираж пошли на посадку, — Пижоны! — зло прошипела Ольховская, — Наташка, бегом к Бершанской, доложи, что у нас гости, — а сама, не обращая внимания на суетливо наматыющую портянки Меклин, бросилась на поле, где первая пара истребителей уже коснулась шасси травы полосы и шустро побежала ей навстречу, в сторону околицы станицы. Следом уже садилась вторая пара.

Яки встали рядком, как на парадном смотре, метров за сто пятьдесят не доезжая плетня и то, наверное, потому что дальше начиналась не выровненная пашня и летчики побоялись скапотировать или сломать стойку шасси. Пока Люба бежала, фонари кабины откинулись, и на землю выбралась четверка парней, чему-то посмеиваясь. Еще не успев до них добежать, Люба звонко сердито закричала:

— Кто такие?! Почему без предупреждения?!

Один из парней с темными на выкате глазами, весело смотрящими из под разлетевшихся крыльями птицы бровей и слипшимися от пота волосами зачесанными назад, шагнул ей навстречу:

— Майор Иванов, — представился он, с масляным интересом поглядывая на высокую статную девушку, — командир специальной авиагруппы. Прибыл в распоряжение подполковника Стаина.

— Лейтенант Ольховская, — по уставу представилась Люба, — дежурный по аэродрому. Извините, товарищ майор, нас не предупредили о вашем прибытии.

— А мы сюрприз решили сделать, — хохотнул прибывший майор, вместе с ним задорно сверкнули зубами, стоящие позади него летчики.

— Это плохой сюрприз, товарищ майор, — сердито выговорила Люба, — вас могли сбить на подлете зенитчики! И уберите, пожалуйста, с поля ваши машины, вы демаскируете аэродром.

— Какая сердитая! — хохотнул Иванов, игнорируя ее требование, — мне бы с подполковником Стаиным сначала поговорить.

— Сначала уберите самолеты с поля! Туда, — Люба, сердито нахмурясь, махнула рукой в сторону маскировочных сетей, — я распоряжусь, их замаскируют.

— Вот же ты заноза, лейтенант, — покачал головой майор. Из станицы на поле, тарахтя мотором, вылетел мотоцикл с коляской, из которой практически на ходу выпрыгнула Бершанская.

— Что здесь происходит, кто такие?! — она требовательно посмотрела на прибывших.

— Майор Иванов. Командир особой авиагруппы. Прибыли в распоряжение подполковника Стаина.

— Товарищ командир, — тут же вставила свои две копейки Люба, — они самолеты убирать не хотят. А вдруг немцы!

— Майор Бершанская. Командир полка. Убирайте самолеты с поля, потом поговорим.

Иванов покачал головой и, кивнув, пошел к самолетам, показав рукой своим летчикам, чтоб двигались за ним. Пришлось отгонять «Яки». Летчики с удивлением наблюдали, как буквально из-под земли появившиеся девушки в спецовках техников, споро накидывают на машины маскировочные сети. И если Василий просто любовался на ладные фигуры девушек, скрыть которые не могли даже мешковатые в пятнах масла комбинезоны, прибывшие с ним парни уже успели повоевать и оценили царящий здесь порядок. Да и если б им в штабе фронта не сообщили точное расположение аэродрома, сами они его не нашли. Слишком хорошо он был замаскирован.

— Да серьезно тут у вас, — одобрительно протянул один из парней с капитанскими погонами, седой прядью в волосах и шрамом от старого ожога на щеке, отчего казалось, что он все время кривиться в усмешке.

— По-другому никак, — серьезно отозвалась невысокая, некрасивая девушка со скуластым лицом и кряжистой, какой-то мужской фигурой, — бомбят.

— Часто? — спросил капитан. Другие летчики тоже заинтересованно прислушивались к разговору, посматривая за тем, как их самолеты буквально за несколько минутпревращаются серо-зеленые холмики с торчащими из них веками кустов.

— Нас не бомбили, — охотно отозвалась девушка, — у нас приказ по корпусу о маскировке. Комкор лично все аэродромы облетал с проверкой, сразу после прибытия. А соседей два дня назад разбомбили. Три самолета сгорело, людей побило много, говорят. Командующий ВВС фронта прилетал с товарищем Мехлисом, комполка сняли, хотели под трибунал отдать.

— Отдали?

— Не знаю, — пожала плечами девушка, — мне не докладывали.

— Так откуда тогда вы такие подробности знаете?

— А они потом к нам приезжали. Приказ о мерах маскировки читали, — она усмехнулась, — а что нам его читать? У нас и так все в порядке. У товарища майора не забалуешь. Вы за самолеты не переживайте, товарищи командиры, присмотрим, — она придирчиво посмотрела, как работают девушка и крикнула, — Тоня, веток побольше накидайте, силуэт видно.

— Сделаем, товарищ лейтенант, — звонко отозвалась Тоня откуда-то из-за самолетов. А собеседница парней продолжила.

— А вот обслуживание не проведем. Девочки вашу технику не знают.

— Ничего, — хрустнул плечами Иванов, орлом поглядывая вокруг, — у нас свои механики есть. Что парни, пойдемте? Тут и без нас справятся. Спасибо вам, товарищ лейтенант. Простите, не знаю, как вас звать.

Девушка смущенно улыбнулась. И не такая уж она некрасивая.

— Лейтенант Алексеева. Не за что, товарищи летчики

— Майор Иванов, — Василий лихо вскинул руку к козырьку новенькой фуражки.

— Капитан Агеев, — представился следом капитан со шрамом.

— Старший лейтенант Баклан.

— Старший лейтенант Карначенок.

Еще раз спасибо, товарищ лейтенант Алексеева, — улыбнулся Василий и махнул головой своим летчикам. Они с ребятами, не спеша пошагали в сторону станицы, а Алексеева делово нырнула под маскировочную сеть, у техников работа не кончалась ни днем, ни ночью.

За напускной бесшабашностью и весельем Василий скрывал неуверенность. Перед вылетом на фронт состоялся разговор с отцом. Первый хороший разговор, пожалуй, после того, как Вася, не спросив разрешения женился. И ведь прав оказался отец, не получилось у них с Галей совместной жизни. И виноват в этом в основном был он. Рано ему было жениться. Не перебесился еще. До сих пор не перебесился. Даже сейчас, находясь на фронте, в голове его гулял легкомысленный ветер. А теперь ему было стыдно перед подчиненными и этими девочками. За этот прилет без предупреждения в боевой полк, за лихую выпендрежную посадку, за дурацкое позерство перед дежурной по аэродрому. А Агеев молодец, Василий покосился на идущего рядом с ним капитана, простым разговором дал понять, что тут не Москва, не Главное управление ВВС, а фронт, куда он так стремился. И здесь за ошибки наказывают. И хорошо, если это будут свои. А ведь может наказать и враг. По спине пробежал холодок. А если бы пока они красовались на поле, аэродром засекли немцы? Тогда под бомбами могли бы погибнуть и эта некрасивая лейтенант Алексеева, и высокая, чернявая дежурная, как ее там, Ольховская и другие девчонки. А командира полка за такое снимут и отдадут под трибунал. И все из-за какой-то глупой бравады. И опять же, именно об этом его предупреждал отец. Об ответственности, о разумности принимаемых решений. Просил учиться у тех, кто рядом. А он опять пропустил все мимо ушей! Стыдно, очень стыдно! Надо исправляться!

Так в размышлениях они подошли к группе командиров, среди которых стояла командир полка, еще одна женщина, полная, круглолицая, со строгим взглядом и майорскими погонами и Ольховская. При их приближении Ольховская с двумя девушками тут же куда-то исчезли, а Бершанская повернулась к летчикам:

— Мой замполит, майор Рачкевич, — представила она, стоящую радом с ней женщину. Пришлось им представляться по— новой. — Итак, товарищ майор, почему вы ищите Стаина у нас? — спросила она, внимательно изучив документы прибывших летчиков, — Штаб корпуса находится в Краснодаре.

— В штабе корпуса мне сказали, что подполковник Стаин вылетел к вам, — Бершанская с Рачкевич переглянулись.

— Разрешите? — обратилась замполит к командиру.

— Идите, Евдокия Яковлевна, — Рачкевич быстрым шагом скрылась за деревьями, а Бершанская продолжила разговор.

— Стаина у нас нет. Так что зря вы летели, товарищ майор, — в глазах ее блеснул стальной огонек, — а если б вы запросили нас по телефону, то и не пришлось бы лететь.

Иванов вспыхнул, его лицо пошло красными пятнами. Василий хотел вспылить, но с трудом сдержался. По сути, эта майор была права. Что ему мешало связаться с полком? Нет, бросил своих людей, полетел неизвестно куда и зачем, еще и капитана Агеева с лейтенантами сорвал за собой. Ведь наверняка у них приказ прикрывать его любой ценой. Будто он не летчик-истребитель, а транспортник какой-то. Здесь Василий был не прав. Не было у капитана Агеева такого приказа. И ни у кого в авиагруппе не было. Просто ребята знали, кто именно им достался в командиры, и сами приняли такое решение. Сын Сталина должен остаться в живых в любом случае. До сегодняшнего дня Василий не обращал внимания на эту опеку, он просто не задумывался о ней. А вот сейчас, вдруг понял и осознал. Как же тяжело быть сыном Сталина! Ну почему Темку Фрунзе, Леньку Хрущева, Степку и Володю Микоянов так не опекают?! Чем он хуже их?! Василий от обиды закусил губу, но тут же взял себя в руки.

— Не подумал. Я вот так впервые на фронте, — он развел руками, замявшись и неожиданно, поймал на себе уважительные взгляды Агеева и Бершанской.

— Ничего, — тепло улыбнулась комполка, — все мы здесь были когда-то впервые, привыкнете, — ее глаза на мгновение покрылись ледяной пеленой, но тут же оттаяли. — А пока прошу к столу. Чаем напою, — она по хозяйски и даже как-то по домашнему повела рукой.

— Да раз командира корпуса здесь нет, мы полетим к своим, наверное, — решил отказаться Василий.

— Вы так и будете летать? — весело спросила Бершанская, — Пойдемте. Раз в штабе сказали, что к нам вылетел, значит, скоро будет. Наверняка к соседям в гости заглянул или в Ахтырку к нашим бомберам. Видя, что Василий раздумывает, она настояла: — Пойдемте, пойдемте. Прилетит подполковник, не до чаев будет.

Пришлось принять приглашение. А на окраине станицы, где расположилась основная часть личного состава, уже закрутилась суета, свойственная любой воинской части перед прибытием начальства. Срочным образом исчезало с растянутых между яблонями веревок стираное белье и форма, там и тут поднимались клубы пыли от метущих дворы веников. И единственное, что отличало эту суету от любой другой армейской, проходила она практически в полной тишине. Полк отсыпался после ночной работы. Станичники с пониманием тоже старались особо не шуметь.

В аврале принимали участие только те, кто не летал этой ночью и кому не надо лететь предстоящей. А таких в полку было не много. Проходя мимо одного из дворов, летчики услышали в полголоса разговор:

— Маш, что за срочность-то? Вроде не ПХД сегодня.

— Наш Саша к нам летит.

— Аааа, ну тогда ясно.

— Разговорчики! — почти не повышая голоса, прикрикнула на неизвестных болтушек Бершанская, послышался сдавленный девичий «ой» и веники зашуршали в два раза быстрее. Парни тихонько рассмеялись, а Василий с улыбкой заметил:

— Уважают Вас.

— Иначе нельзя, — серьезно кивнула Бершанская, — девчонки же совсем. Там такое в головах… — она покачала головой, — хорошо, хоть, с комиссаром повезло.

— С замполитом? — уточнил Василий. Майор кивнула:

— Нет. Именно с комиссаром. Она у нас комиссаром как была так, по сути, и осталась. Ее девочки мамочкой зовут. Заботиться она о них, правда, и гоняет. Евдокия Яковлевна с 32-го года в армии на политработе. Кадровая. А у нас в полку кадровых раз-два и обчелся.

— А вы?

— Что я?

— Кадровая?

— Кадровая. До войны инструктором была, командиром звена. А потом вот так вот сразу на полк. Так что все мы здесь, товарищ майор, неопытные. Только вот война быстро учит, — ее губы скривились в горькой усмешке. — А вы, товарищ майор, где служили? Лицо ваше мне кажется знакомым.

— Вряд ли мы встречались, — покраснел Вася, — я в главном управлении ВВС служил, инспектором. Вот. Кое-как на фронт отпросился.

— Это хорошо, — и на вопросительный взгляд Василия пояснила, — свои люди в ГУ ВВС нам не помешают, — усмехнулась она, — мы хоть и по другому ведомству снабжаемся, но тут, на фронте, все иначе, кто где смог урвать того и тапки, как наш комкор говорит. Мало ли, как судьба сложится. Ну, вот и пришли, — она по хозяйски распахнула плетеную из лозы калитку. — Теть Анфиса, гости у нас, — крикнула она в никуда, — можно самовар?

Из добротного сарая выглянула пожилая статная женщина:

— Чегось нельзя-та, — певуче протянула она с ярким южнорусским говором, — Василь, аглаед такой, поставь товарищам командирам чайку! И поснедать тащщы!

— Ща, ба! — из-за мазанки выскочил малец лет семи и, сверкая босыми пятками, скрылся за хатой, откуда тут же послышались удары топора и металлический звон.

— Как по-свойски вы с местными, — впервые подал голос Агеев.

— Так я и есть своя, — улыбнулась майор, — со Ставрополья. Да и депутатом в Краснодаре избиралась. А народ у нас тут хороший, хлебосольный. Айдате, мойте руки, — она показала на прикрученный к яблоне проволокой металлический умывальник, — и за стол садитесь. Васька сейчас чаю закипятит. А я минут через десять подойду. Василий с парнями, вымыв руки, расселись тут же в саду, за столом.

— Что скажешь, капитан? — поинтересовался мнением опытного Агеева Василий.

— В хорошую часть попали, товарищ майор. Порядок здесь, — Василий пока еще не стал своим для этих повоевавших ребят, он хоть и пытался перейти с ними на неформальный стиль общения, но встретил глухую стену непонимания. Или скорей опасения. Люди не знали чего ждать от сына Сталина и пока еще приглядывались к нему.

— Порядок везде, это же армия.

— Э, не скажите, товарищ майор, — покачал головой Агеев, — это вы инспектором были, вам и показывали порядок. А так…, — он махнул рукой. — А здесь служба, — в голосе службиста капитана послышалось уважение.

— Только полк бабий, — ворчливо заметил Василий, — да и весь корпус.

— Слышал я про них, — вмешался в разговор Карначенок, а Баклан кивнул, подтверждая, что все, что скажет старлей правда, — хорошо воюют, хоть и девки. Дружок у меня на Ленинградском фронте. Рассказывал про них, — и снова замолчал, не вдаваясь в подробности. А Василию стало опять стыдно. И угораздило его влезть с этим бабьим полком! Наслушался друзей-товарищей в управлении! Нет, уж лучше молчать, пока сам не разобрался. А то так уважения этих парней не заработать, будь ты хоть трижды храбрецом и сыном Сталина.

— Расположились? — у стола появилась Бершанская, — я связалась с командиром полка бомбардировщиков. Стаин от них уже вылетел к нам. Так что допивайте чай, пойдемте встречать, с минуты на минуту прилетит.

II

Теплый ветер приятно обдувал лицо и тело, но стоило чуть-чуть высунуться из-за блистера, тугой поток перехватывал дыхание. Благодаря открытой кабине «уточка» дарила своему пилоту волшебное ощущение скорости, хоть и считалась тихоходной машиной. Зато простая, как велосипед. Сашка усмехнулся своим мыслям, припомнив свой первый полет на У-2, как он тогда боялся, что эта фанерная этажерка развалится в воздухе. А теперь не представляет себе, как раньше обходился без такого замечательного самолета. И ведь научился он на нем летать буквально за две недели. Ничего сложного, когда у тебя целый полк инструкторов, да еще каких! Зато теперь можно оперативно попасть в любой полк на любой аэродром своего корпуса. Да и к соседям летать частенько приходится, в штаб фронта, так и вовсе почти каждый день. А гонять туда-сюда вертолет… В общем «уточка» оказалась отличным решением. Правда, Коротков с Назаркиным ворчали, не дело, мол, комкору летать без прикрытия, на что Сашка возражал, что У-2 в сопровождении истребителей это явная цель, а просто У-2, может и не заинтересовать охотников. Да и не собирался он подставляться под немцев, ему хватило того ощущения бессилия, когда их с Бершанской расстреливали мессеры в ленинградском небе. Вот и крутил Сашка не переставая головой, делая небольшие крены и виражи, улучшая обзор. Хотя здесь нарваться на немцев было бы отчаянным невезением, слишком далеко от линии фронта и слишком хорошо прикрыт этот участок неба. Правда, есть одно «но», которое собственно и погнало Стаина по всем полкам корпуса — по данным разведки на их участок фронта немцы перебросили из Сицилии вторую группу 53-ей эскадры, знаменитых «пиковых тузов». И что им не сиделось в своей Италии?! Там тепло, море… Вот и топили бы в этом теплом море с наглами друг друга, всем было бы только лучше! Нет же, лезут и лезут! Твари!

Вместе с «пиковыми», на юг был переброшен восьмой авиакорпус Рихтгофена. Надо же, Сашка был уверен, что их основательно потрепали при первомайском разгроме. Оказывается, нет. Повезло барону. На переформировании был со своим корпусом. Ну что ж. Придется исправить эту вопиющую несправедливость! Будут их фрицы еще пугать своими «пиковыми тузами» да «курицами»^[3]! Ощиплем, как есть ощиплем! После разгрома Люфтваффе под Москвой в войсках царила победная эйфория. Еще бы! Больше двух сотен самолетов с летчиками немцами потеряно безвозвратно! Фюрер объявил трехдневный траур по погибшим героям Люфтваффе. Геринг отстранен от командования и сослан в свой замок, его обязанности временно перешли к Кессельрингу, отозванному из Италии.

Правда, здесь, на юге, разгром, постигший германские ВВС, практически не ощущался. Наоборот, немцы стали только злее. Над Таманью особо воздушных боев не было, а вот над Керченским полуостровом, Севастополем и Ростовом на Дону шла настоящая бойня. И появление свежих сил у люфтов могло резко качнуть часу весов в их пользу. А этого допустить было нельзя. Потеря неба стала бы катастрофой для советских войск в Крыму. А значит, битва предстояла нешуточная. И Сашкиному корпусу тут отводилась немаловажная роль. Все таки три бомбардировочных, два истребительных и штурмовой авиаполки это сила! Вот только от такой ответственности становилось сильно не по себе.

Впереди показались окраины станицы. Сашка еще раз оглядел небо. Чисто. Заложив плавный вираж со снижением, он прошелся над аэродромом, придирчиво вглядываясь в рельеф внизу. Ну что ж, молодцы! Маскировка отличная! А вот полосы на поле от шасси это не порядок. Почему не заровняли? Не похоже на Бершанскую. Ладно, разберемся. Он плавно пошел на снижение. Легкий удар об землю, машина слегка подпрыгивает, еще удар и самолет катиться по полю переваливаясь на неровностях поля. Сашка поморщился, посадка получилась так себе. Козла не дал, но сел жестковато. Самолет сразу подогнал к капонирам. Выбравшись из кабины на крыло, скинул шлем, заменив его на фуражку. Спрыгнув на землю, отстегнул ремни парашюта, сбросив его тут же у самолета.

— Товарищ подполковник, здравствуйте. Полк отдыхает после боевой работы. Механики проводят ремонт и техническое обслуживание согласно регламенту. Дежурная по аэродрому лейтенант Ольховская.

— Самолет замаскировать, — Сашка кивнул на свою машину, — Почему на поле следы от шасси? — его голос стал жестким.

— Не успели убрать, товарищ подполковник, — покраснела Ольховская. — Буквально перед Вами истребители садились.

— Кто такие? — брови Стаина взлетели вверх.

— Майор Иванов. Сказал, что Вас ищет.

— А почему он меня ищет здесь? — то, что им придали особую авиагруппу, Сашка знал. Знал даже, что командует ей сын Сталина. Но встретить его у ночников совсем не ожидал.

— Не знаю, товарищ Стаин. Они с командиром полка говорили.

— Ясно. Где Бершанская?

— Так вот же они, — Ольховская кивнула головой Сашке за спину. Стаин обернулся. К ним быстрым шагом приближалась Евдокия в сопровождении майора со знакомым лицом.

— Товарищ подполковник… — Сашка махнул рукой.

— Не надо рапорта, Евдокия Давыдовна. Товарищ лейтенант, — он кивнул на Ольховскую, — мне уже отрапортовала. Остальное потом. Здравствуйте товарищ майор, — он обратился к Василию, не дожидаясь, пока он представиться, — не ждал Вас здесь застать.

— В штабе корпуса сказали, что Вы сюда полетели. Вот мы и решили перехватить.

— А группа?

— В Краснодаре.

Сашка кивнул и посмотрел на Евдокию.

— Товарищ Бершанская, собирайте командование полка. Сколько времени Вам надо?

— Полчаса. А что случилось, товарищ Стаин?

— Вот всем и расскажу. Вас, товарищ майор, раз уж Вы здесь тоже прошу присутствовать. Сколько самолетов у Вас?

— Двадцать. Як-3. Все летчики, кроме меня, — Василий покраснел, — имеют боевой опыт.

— Отлично, отлично, — пробормотал Сашка. Двадцать опытных летчиков на новейших машинах это щедро со стороны Сталина. Вот только командир у них… Хотя, что тут такого? Ну, сын Сталина и сын! Они тут все чьи-то сыны. Он Мехлиса, например. Приемный, правда. А в полку у Петрова служит сын Фрунзе, правдами и неправдами выпросивший перевод из своего 16-го ИАП к ним. Вот так вот! Кругом блат! Сашка усмехнулся. Надо же! На фронт по блату! И ведь здесь это нормально! Хотя есть и другие. Те, кто стараются уехать подальше от войны. Таких тоже не мало. Эти вызывали у парня лишь брезгливое презрение.

Дождавшись, когда Евдокия отойдет подальше, отдавая распоряжение о сборе командного состава, Сашка повернулся к Василию. — Поздравляю с майором.

— Спасибо, товарищ подполковник.

— Сильно от отца попало за ресторан? — Сашка улыбнулся.

— Нее, — улыбнулся в ответ в ответ Василий, — так, поворчал.

— А Вам, товарищ подполковник?

— Могло быть хуже, — Сашка подумал и протянул майору руку, — Саня. Вне строя.

— Вася, — ответил на рукопожатие Василий.

Пока они переговаривались в сторонке, к штабной хате стали подтягиваться командиры. Бершанская управилась даже быстрее, чем за полчаса.

— Товарищ подполковник, командиры собраны, — подошла к ним Евдокия. Сашка кивнул. Ну что ж. Придется расстроить девушек. Только они тут обустроились, а придется переезжать:

— Здравствуйте, товарищи.

— Здравствуйте, товарищ Стаин… — люди вскочили при появлении начальства.

— Садитесь. Товарищ майор, Вы тоже, — Сашка кивнул на свободное место у большого обеденного стола, расположенного по центру просторной светлой горницы. — Значит так. Ваш полк перебрасывается на Керченский полуостров, в Багерово — Сашка поморщился на возмущенный гул голосов, который тут же стих. — Товарищ Бершанская, сегодня же отправьте туда разведку. Пусть посмотрят площадку.

— Сама слетаю, — кивнула Евдокия, а Стаин продолжил.

— Осторожно только. Немцы над Керчью лютуют.

— Может, мы сопроводим? — тут же оживился Василий. Ему не терпелось в настоящее дело. Стаин задумчиво закусил губу и кивнул:

— Добро. Работайте.

Василий расплылся в улыбке.

— Спасибо, товарищ подполковник!

— Только без героизма.

— Как получится! — лихо крутнул головой Василий.

— Это приказ, — в голосе Сашки послышалась сталь.

— Есть без героизма, — разочарованно ответил Василий, а Стаин продолжил:

— Немцы готовят удар на Керчь и Севастополь. Майское наступление у них провалилось. Сейчас будет вторая попытка. По данным разведки на полуостров спешно стягиваются войска и техника. Наша задача не дать им усилиться. Вам работать по ближним немецким тылам. Обращаю Ваше внимание, — Сашка серьезно оглядел сидящих перед ним людей, — немцы перебросили к нам из Италии вторую группу 53-ей эскадры. Это асы. Опытные и злые. Товарищ Иванов, — он прищурился на Василия, с интересом украдкой разглядывающего сидящих за столом женщин — Вас это особо касается. Вам с ними разбираться. Ваша задача — прикрытие Керчи. Базироваться будете здесь, в Гостагаевской. Здесь же будет дислоцироваться полк майора Казариновой. Надеюсь, не подеретесь, — Стаин усмехнулся. — Нашими клиентами будет восьмой авиакорпус. Они постараются сорвать переброску наших подкреплений через Керченский пролив, ваша задача не позволить им этого. Мы должны забрать у немцев небо.

Василий кивнул. От разочарования не осталось и следа. Настоящая война еще впереди. И судя по всему на земле его мариновать никто не собирается.

— Вопросы есть? — Сашка оглядел людей.

— Разрешите? — поднялась старший лейтенант Озеркова.

— Да, товарищ старший лейтенант.

— Вопрос по переброске через пролив инженерно-технической службы. Личный состав перелетит с самолетами, а оборудование?

— С флотскими я решу отдельно. Переправят. Не переживайте, товарищ старший лейтенант, все свое заберете. Еще есть вопросы? — ответом была тишина, — Ну раз нет, все свободны. Комната тут же наполнилась гомоном и скрипом отодвигаемых скамейки и стульев. — Евдокия Давыдовна, проводите.

— Товарищ подполковник, может, на ужин останетесь?

Сашка задумался. Поесть, и правда, не помешало бы, скоро вечер, а он еще не обедал. Но все-таки пришлось отказаться — слишком много дел, надо к себе в штаб, там уже перехватит что-нибудь. Да и у Бершанской забот хватает. Ей еще на полуостров лететь.

Василий смотрел как медленно, словно нехотя, отрывается от земли и набирает высоту «уточка» Бершанской. Им предстояло вылететь минут через двадцать, чтобы догнать майора над Таманью и уже оттуда сопроводить до Багерово. Их яки стояли уже на старте, накрытые маскировочной сетью, стянуть которую дело нескольких минут. Капитан Агеев о чем-то тихонько переговаривается со старшим инженером полка, Софьей кажется. Баклан с Карначенком весело перешучиваются с девушками-техниками, с интересом трущимися, несмотря на близость начальства, около истребителей. Вообще, интересный полк, этот ночной легкобомбрадировочный. Вроде все как везде в армии — порядок, дисциплина, дежурные, дневальные, только вот все это как-то по-особенному, по-домашнему что ли. Да и обращения тут в ходу не по званию, а по имени. Люся, Таня, Соня, а то и вовсе Люсенька, Танечка, Сонечка. Не часть, а девичник какой-то. Но ведь воюют. И хорошо воюют, судя по наградам. У него вот ни одной даже медали нет. А тут у каждой второй орден или медаль. Ничего, награды дело наживное! И у него будут! Хорошо бы заиметь набор, как у Стаина! В груди кольнуло завистью, которую Васили тут же прогнал. А ведь при первой встрече в ресторане у подполковника Звезда Героя одна была. Эх, скорей бы в дело! Он с нетерпением посмотрел на часы. Еще пятнадцать минут. Пора.

— Ребята, — Василий был на показ спокоен, хотя внутри все буквально кипело от азарта и адреналина, — давайте по машинам, через пятнадцать минут взлетаем.

Василий, весело подмигнув, помог двум девчушкам суетливо стягивающим с его яка маскировочную сеть.

— Спасибо, товарищ майор, — пропищала одна из них с погонами младшего сержанта, вторая, густо покраснев, промолчала. Детский сад! Василий надел парашют и быстренько забрался в кабину. Поворочался в чашке, просунув ноги в ремни педалей, пристегнулся и устроился поудобней. Привычным движением закрыл и открыл фонарь. Нормально, нигде ничего не мешает. Пальцы на ручке подрагивали. Василий усмехнулся, волнуется, будто в первый раз в небо. Но привычная предполетная рутина успокаивала. Триммер руля высоты в нейтральное положение. Пожарный бензокран. Кран сети пневматической системы. Давление воздуха. Аккумулятор. Бензин. Вооружение. Ну, вроде все. Василий высунулся из кабины и крикнул:

— От винта!

— Есть от винта, — послышался знакомый высокий голос младшего сержанта.

— Воздух.

— Есть воздух! — винт самолета начал раскручиваться. Василий зажал кнопку вибратора и, дождавшись пуска двигателя, отпустил ее. Погоняв движок на разных режимах, проверил давление масла и высунул руку из кабины, подтверждая готовность. Агеев с парнями тоже были готовы. Буквально в ту же секунду небо взмыла зеленая ракета, и истребители начали разбег. На трех тысячах Василий прекратил набор высоты. Агеев с напарником полезли выше.

— На десять часов наблюдаю воздушный бой, — раздался в шлемофоне голос Агеева. Действительно, в районе лиманов сейчас кипела схватка. Эх, вмешаться бы, помочь! Но у них своя задача.

— Берем северней, обойдем, — скомандовал Василий. Бой остался позади а под крылом уже мелькали крыши Тамани. Василий вглядывался вниз, в поисках самолета Бершанской. Да! Вот она! «Уточка» медленно выползала на синий фон залива. — Вижу утку. Работаем, — спокойно произнес он, хотя кровь так и бурлила в венах. Над Керчью тоже творилась какая-то кутерьма. Самолет Бершанской сменил курс и стал обходить город южнее. Василий, закусив губу, последовал за ней. Самое сложное, было не потерять сопровождаемую, уж очень большой была разница в скоростях. Вот и приходилась выписывать кренделя, чтобы уровнять скорости.

— Двенадцатый, самолеты со стороны моря. Идут к нам, — «двенадцатый» был позывным Василия.

— Десятый, — ответил он Агееву, — понял тебя. Василию захотелось ринуться навстречу врагу, закрутиться в смертельной кутерьме. Доказать отцу, что он тоже чего-то стоит. Что он летчик, а не инспектор. Но не бросать же беззащитную уточку! — Десятый, встреть, — голос Василия был глух, — мы продолжаем выполнение основной задачи.

— Принято, — показалось или в голосе Агеева послышалось одобрение? Пара капитана пошла на перехват неизвестных самолетов, а Василий с напарником продолжили сопровождение. Спустя несколько секунд в шлемофоне снова послышался голос Агеева: — Двенадцатый, это наши. Догоняю вас.

С души словно свалился камень. Наши! Отлично! Значит, он не бросил Агеева с Бакланом, значит, все нормально, все просто замечательно. Василий еле дождался, когда тихоходный биплан благодарно качнув крыльями, не пойдет на посадку. Он еще прошелся на предельно низкой над самолетом Бершанской, заметив, как из кабины ему помахали рукой и скомандовал:

— Все, домой, — возвращаться к себе она будет уже ночью. Ждать ее не имело смысла. Они с набором высоты взяли курс на восток. Над Керчью все так же кружилась воздушная кутерьма. Вмешаться? Нет! У каждого свои задачи. Они свою выполнили. А ему, и правда, пора взрослеть. Начинать думать головой, а не сердцем. А то вон,уже мальчишки обошли в званиях и должностях. И в наградах… Сердце опять кольнула зависть, отчего Василий вызверился сам на себя. Ничего, ничего! Он тоже свое заработает! Дайте только срок!

— Двенадцатый! Справа! Справа, твою мать! — разрывает уши крик Агеева. Василий инстинктивно дергает ручку от себя. Самолет проваливается вниз, от чего душа комком подкатывается к горлу. Поздно, самолет дергается от попаданий. Синее небо закрывает черная тень с крестами на крыльях. Василий тянет ручку на себя. Нос самолета медленно ползет вверх, силуэт немецкого самолета приближается к перкрестью прицела. Пора! Василий нажимает гашетку и к немцу тянуться нити пулеметных очередей. Попал? Попал! Да! Да! Да! От немца полетели какие-то ошметки и он, завалившись на крыло, стал проваливаться вниз. Василий еще успел заметить на фюзеляже под кабиной изображение пикового туза, и все, немец пропал из вида. А вокруг уже закружился воздушный бой. Василий только-только заметил, что эфир переполнен матом и командами Агеева. Вот так вот. Первый бой, а он все прощелкал. Задумался. Наград захотел! И как теперь парням в глаза смотреть?

— Двенадцатый, ты как? — хриплым голосом спросил Агеев.

— Нормально. Где одиннадцатый? — Василий вдруг понял, что не слышит ведомого.

— Сбит. Вроде успел выпрыгнуть.

Василий закрутил головой в поисках купола парашюта. Да! Есть! Целых два. Значит, немец тоже успел выпрыгнуть. Ничего. Никуда он теперь не денется. Внизу наши. Примут его тепленького. Главное, чтоб с Караченком все нормально было. Рядом с ним появился Як с десяткой на фюзеляже. С другой стороны так же пристроилась «девятка» Баклана.

— Немцы где? — выдавил из себя Василий.

— Ушли.

Вот так. Ушли. Он так ждал этого боя, первого своего боя, мечтал о нем. И вот… Карначенок сбит, а сам он и не понял толком ничего. И даже сбитый немец не радовал. Это была случайность. Везение. Фриц, судя по всему подумал, что русский летчик убит, вот и расслабился. Внезапно на стекло фонаря густо брызнуло маслом и самолет затрясло, в кабине запахло горелым.

— Похоже, меня серьезно зацепили, движок масло кидает — почему-то ему совсем не было страшно. Ни во время боя, ни сейчас. Только в тот момент, когда перед ним оказались кресты, Василия запоздало охватило ледяным ужасом смерти и звериной жаждой жизни. Может быть именно поэтому ему удалось сбить того немца? А сейчас страха не было, только злость и обида.

— Прыгайте, товарищ майор! — забеспокоился Агеев, — тут наши кругом. Прыгайте!

— Нееет, капитан! — Василия охватил азарт. Ему теперь жизненно важно было дотянуть до аэродрома и сесть. Чтоб хотя бы счет по сбитым с немцами был равным. Василий потянул ручку на себя, набирая высоту. Мотор чихнул и надсадно загудел, кашляя маслом, как туберкулезник кровью. Горелым больше не пахло, наверное, система пожаротушения сработала. Самолет трясло, как в лихорадке, но он летел. Машина будто чувствовала настроение своего летчика и упрямо тянула из последних сил, словно яку тоже было важно долететь и сесть. А может и, правда, важно? Может он тоже хочет жить? — Потерпи, родной, — уговаривал самолет Василий, — еще немножечко потерпи. Прилетим, там девочки тебя подлечат. Видал, какие красавицы? Особенно эта шустренькая, младший сержант. Вооот! Нам с тобой падать никак нельзя! Папка ругаться будет! — Василий нервно хохотнул. — Еще и летать запретит! — сердце охватило холодком. Отец может. Опять в инспектора сошлет. — Угораздило же нас с тобой подставиться! Это я виноват! Размечтался! А тут война, брат! Тут мечтать нельзя! Сожрут пиковые! Хотя, так себе они. Не шибко-то и страшные, — кабина окрасилась кроваво-красным цветом от закатывающегося позади самолета солнца. — Смотри-ка! Как кровушка, прям! — бормотал Василий, сосредоточившись на управлении. В шлемофон ему что-то говорил Агеев, но Василий его не слушал, не до него было.

Все. Вот она станица. Он пошел на посадку.

— Ну, братишка, не подведи! Только сейчас не заглохни! — уговаривал он самолет, — А то кувырнемся мы с тобой на глазах у младшего сержанта! Расстроим девушку! А таким красавицам расстраиваться нельзя! У них от этого морщины.

Василий с замиранием сердца выпустил шасси. Есть щелчок. Вышли. Самолет тут же потянуло вниз. Ручка не слушалась. Вася с трудом тянул ее на себя.

— Ну же! Ну! Нууууу! — внизу проносилась трава аэродрома, самолет качался с крыла на крыло будто пьяный. — Даваааай! — буквально проревел Василий, прижимаясь к земле и выключая двигатель. Тяжелый удар. Еще удар. Только б стойки выдержали! Еще прыжок и самолет спокойно покатился по земле, постепенно теряя скорость. — Ну, вот и все, вот мы и дома, — он откинулся назад и закрыл глаза. Василий понимал, что надо быстрей покинуть машину, которая в любой момент может загореться. Но не было сил. Да и предательством это будет по отношению к Яку. Он сидел в каком-то оцепенении и очнулся только, когда в кабину замолотили чем-то тяжелым. Он открыл глаза и посмотрел на пытающегося сорвать снаружи фонарь Агеева. Вот же неугомонный капитан. Видно же, что все нормально. Или не видно? Василий тяжело откинул фонарь.

— Товарищ майор, вы в порядке? — и столько страха и беспокойства было в голосе капитана, что Василию стало не по себе.

— В прядке. Не переживайте. И это… Извини, капитан, — выдавил из себя Вася.

— Ай, — Агеев отчаянно махнул рукой и, спрыгнув с крыла на землю, размахивая руками, как крыльями пошел к своему самолету. Да, уж, нехорошо получилось. Надо будет поговорить с капитаном. Хороший он мужик.

Василий сам выбрался из кабины и посмотрел на свой самолет. Правое крыло из-под сорванной обшивки сверкало голыми ребрами нервюр. А на фюзеляже между кабиной и мотором виднелась аккуратная строчка пулевых отверстий. Повезло. Повернувшись от самолета, он буквально натолкнулся на полные ужаса и слез глаза младшего сержанта. Почему-то из всех людей, толпящихся и галдящих около его самолета, в глаза бросился именно ее взгляд.

— Тебя как звать, красавица?

— Таня, — всхлипнув, представилась девушка.

— Выше нос, Таня! — улыбнулся он ей, подмигнув — Нас так просто не возьмешь!

Девушка робко улыбнулась в ответ, но Василий этого уже не видел. Он шагал к Агееву и Баклану, устроившимся прямо на земле у своих самолетов. Не стоит откладывать тяжелый разговор. Надо извиниться перед парнями. Да и не помешает понять, как немцы их подловили. Ведь не только он не заметил атаку, но и более опытные Агеев со старшими лейтенантами. А потом надо позвонить своим в Краснодар. Может Карначенок с ними связывался? В гибель старшего лейтенанта Василий верить не хотел. Ведь был же парашют! Был!

III

— Докладывай, Семен! — голос Сталина был спокоен и только чуть дернувшаяся щека и побелевшие от напряжения пальцы с силой сжимающие телефонную трубку выдавали его волнение.

— Товарищ Сталин, в пять часов утра немцы атаковали наши позиции в Севастопольском оборонительном районе и на Керченском направлении. Массированной бомбардировке подверглись Севастопольский рейд и Феодосия. Потоплены эсминцы «Свободный» и «Безупречный», получил повреждения лидер «Ташкент».

— Опять Октябрьский обосрался! — Сталин выругался по-грузинский.

— Не понял, Коба, — в голосе Буденного послышалось удивление, вроде до этого вице-адмирал крупных промахов не допускал. Если не считать потерю лидера «Москва», но там особо его вины не было, решение о рейде на Констанцу принимали в наркомате ВМФ.

— Тебе и не надо! — излишне резко ответил старому товарищу Сталин, — Почему о потерях докладываешь ты, а не флотские?

— Октябрьский арестован Мехлисом. Временно исполняет обязанности командующего флотом контр-адмирал Владимирский, — в голосе Буденного послышалась обида, — а почему флотские не доложились, я не знаю. У них там сейчас Мехлис командует. Наверное, сначала разобраться хочет. Обстановка там тяжелая.

— Ясно, — Мехлис действовал в рамках полномочий, добро на отстранение Октябрьского в случае, если командующий Черноморским флотом не будет справляться, у Льва Захаровича было. Но добро было на отстранение, а не на арест. Да и доложиться Мехлис был обязан. Ладно, с этим вопросом надо будет разбираться непосредственно с исполнителями. — С Мехлисом и флотом я разберусь. Что у тебя? — Сталину было не до обид друга, не то время. Да и Буденный не кисейная барышня.

— Севастополь интенсивно бомбят. Массированного штурма пока не было. И не думаю, что будет…

— Почему?

— А не чем им рвать нашу оборону, — голос Буденного радостно зазвенел, — сорок минут назад авиакорпусом Стаина уничтожен 833-й немецкий артдивизион. Восемь шестисотмиллиметровых мортир в труху, Коба! — восторженно доложил Буденный. — И «Дора»! Понимаешь, Коба?! «Дора»!

— Это точно?! — очень тихо спросил Сталин, — Стаин мне ничего не докладывал.

— Твой Стаин сухарь, хоть и молодой! — не понятно то ли хваля, то ли осуждая Стаина, заявил Буденный, — На него драгунскую форму надень, вылитый ротмистр Крымшамхалов-Соколов! Такой же зануда и уставник! И то, ротмистр, пожалуй, поживей будет! Карачай, как-никак! А этот твой! Пока не будет фотоподтверждения уничтожения целей, докладывать в Ставку не буду! — явно передразнил Стаина Буденный. Но, тем не менее, чувствовалось, что ворчит маршал не зло, а скорее уважительно. — Только какое еще ему подтверждение надо?! В Севастополе слышно было, как рвануло и зарево на полнеба! Да и попритихли немцы как-то сразу.

— Везде попритихли?

— Если бы! На Керчь давят. Особенно по фронту 44-ой армии. Потери большие. Раненых не успеваем эвакуировать. Боюсь, если так будут давить, придется отводить войска к Киммерийскому валу, — немцы действительно атаковали большими силами. И хоть это наступление ждали и готовились к нему, но очень уж мощной оказалась сила удара. Войска пока держатся, но Черняк уже просил подкрепления. А где их взять? Резервы, конечно, есть, но их мало и бросать в бой в первый же день немецкого наступления… Отход на подготовленные позиции на Киммерийском валу напрашивался сам собой. Так можно сохранить людей и технику. Не спеша ввести в бой подкрепления, а потом, вымотав противника контратаковать. Но это означало сдачу Феодосии, а на такое Коба не пойдет.

— И отдать врагу Феодосию?! — зло зашипел Сталин, подтверждая мысли Семена Михайловича.

— Но… — Буденный хотел что-то возразить, но Сталин не дал ему сказать ни слова.

— Отвод войск запрещаю! Семен, зубами, когтями, чем хочешь, но Феодосию и фронт удержи. Вводи в бой резервы. Разрешаю.

— И с чем останусь? У меня тех резервов кот наплакал! — начал распаляться Буденный.

— Будут тебе резервы. В течение трех дней к тебе начнут прибывать части 27-ой армии Резерва Главнокомандования.

— Нового формирования?! Опять ополченцы необученные?!

— Обученные, — в голосе Сталина послышалось недовольство, — не нравится, Малиновскому отдам, он не откажется.

— Не надо Малиновскому. Самому пригодиться. Коба, а авиацию?

— Тебе что, мало? Я тебе целый корпус отдал в усиление!

— Мало. Немцы тоже ровно не сидят. В небе мясорубка, потери большие — Семен Михайлович осекся. Там, в той самой мясорубке сейчас крутился сын Сталина.

— Хорошо, мы подумаем, что можно сделать, — голос Верховного был чересчур спокоен, — у тебя все?

— Все.

— Держи фронт, Семен. Не одному тебе тяжело.

— Есть, держать фронт, товарищ Сталин.

— Семен…

— Что, Коба?

На том конце трубки повисла тяжелая тишина, давящая даже через тысячи километров, разделяющих собеседников.

— Ничего, — наконец выдавил из себя Сталин, — Вечером жду доклада, — и он повесил трубку. Иосиф Виссарионович тяжело оперся рукой на стол и несколько секунд стоял, уставясь невидящим взглядом в зеленое сукно столешницы. Встрепенувшись, словно отгоняя неприятные, надоедливые мысли достал из ящика стола пачку «Герцеговины Флор» и вытащил одну папиросу. Машинально смяв мундштук, стал разминать табак. Пальцы дрогнули и папироса сломалась. Выругавшись, Сталин в сердцах выбросил ее в урну. Он не может, не имеет права думать о себе, о своих близких! Васька уже не мальчик! Он военный летчик, а значит должен воевать! А как хочется уберечь, спрятать, спасти! Он уже отдал стране одного сына! Неужели мало?! В урну полетела еще одна папироса. Да, мало! И если так будет надо, отдаст и второго! И дочь! Как отдает самого себя, всего без остатка! Но как же ничтожно мало он проводил с детьми времени! Как быстро они выросли! Незаметно мальчишки стали мужчинами. Ушли воевать. Яша погиб. То, что он в плену не верилось. Геббельсовская пропаганда, шитая белыми нитками! Сейчас и Васька на фронте. В самом пекле. О плохом думать не хотелось, но тяжелы, тревожные мысли сами предательски лезли в голову. Там на юге сейчас настоящее пекло! Бездумное, шапкозакидательское наступление он не допустил, есть надежда, что не повторится в этой истории катастрофы лета 42-го мира Стаина. Но немцы сильны, очень сильны! Малиновский^[4] докладывает, что немцы вышли на окраины Ростова— на -Дону. Войска ведут городские бои. Похоже, вместо Сталинграда будет Ростов. Город отдавать нельзя, потеря Ростова грозит потерей всей Кубани. Но сейчас у них было время подготовиться. Есть резервы, есть новая техника, есть обученные обстрелянные люди. Спасибо Стаину, вовремя он появился. Чуть раньше было бы, конечно еще лучше. Но что есть, то есть. А вообще, молодец парень! И воюет неплохо! Все-таки уничтожили они Дору! Сталин мимолетно улыбнувшись тому, как Буденный докладывал об уничтожении немецкой сверхтяжелой артиллерии, покачал головой. А Стаин так и не докладывает. Ждет подтверждения, результатов аэрофотосъемки. Молодец! Все командиры бы такими были. А то по рапортам некоторых товарищей выходит, что немецкую армию мы уже уничтожили полностью и не один раз. Ничего. С этим тоже порядок наведем! Уже наводим. Работают и Лаврентий и Лев.

Мысли опять вернулись к детям. Отправить что ли Светлану в корпус к Стаину? Пусть почувствует, что такое фронт? Да и подальше от московского гадюшника побыть полезно будет. И ничего что ей всего шестнадцать! Там ее ровесниц полно. Он лично заставил Светлану пойти санитаркой в госпиталь. Нечего ей ерундой заниматься. Может, мозги на место встанут, и не будет дочь товарища Сталина предательницей! Но московский госпиталь это одно, а фронтовая строевая часть совсем другое.

Света, Света! Где же он ее упустил?! Оказывается, он совсем не знает и не понимает своих детей! А они, получается, не понимают и не знают его! Василий, вон, даже женился без разрешения. Побоялся, что отец запретит. И правильно побоялся! Запретил бы! Потому что семья это серьезно! А Васька расдолбай! На сердце стало тяжело, грудь жарко сдавило. Иосиф Виссарионович, поморщившись, потер больной рукой левую сторону поношенного френча. Порой кажется, что лучше бы и не попадал к ним Александр. Слишком тяжелое послезнание принес он с собой. Про страну, про партию, про детей. И пусть говорят и думают о нем, что хотят, а детей своих он любит. Только вот на любовь товарищ Сталин права не имеет! Любовь делает слабым, а слабость ему не позволительна! Вот и приходится скрывать свои чувства, иначе ударят по Василию со Светланой. Как ударили в той еще не прожитой истории. Значит решено! Светлану к Стаину. Санитаркой. В госпитале она поднахваталась, значит на фронте обузой не будет. Зато будет подальше от разных «доброжелателей» подлыми змеями шипящих в уши наивной девчонке всякую гадость про отца.

Наконец получилось прикурить папиросу. Глубоко затянувшись, он хлопнул ребром ладони по столу, отчего крупинки пепла упали на зеленое сукно столешницы. Небрежно смахнув их на пол, он еще раз затянулся и решительно поднял трубку:

— Соедините с командованием Черноморским флотом…

Небо, пронзительно синее, сводящее с ума своей бесконечной глубиной небо и ярко-желтый палящий диск солнца, разогревший серые камни до состояния сковороды. И беркуты. Или коршуны. Какая разница?! Кружат, кружат, кружат… Медленно, монотонно, гордо… А еще давящий, одуряющий запах трав и чего-то цветущего. Бум, бум, бум раздается со стороны Севастополя то затихая, то вспыхивая с новой силой канонада. И вдруг, резкая тишина, и уши разрывает переливчатое пение какой-то птицы. Надо же! Птичье пение разрывает слух, а канонада воспринимается, как что-то обыденное, привычное и не имеющие никакого значения. Внизу послышалось шуршание камешков осыпающихся из-под чьих-то ног. Зоя медленно и плавно раздвинула ветки можжевельника и глянула вниз. Опять этот пастушок-татарчонок погнал на выпас своих овец. Трое суток они здесь и каждое утро он гоняет свою небольшую отару на другую сторону горы Таш-Казан, где они сделали свою лежку. Опасно конечно, но больно уж место хорошее. Удобное. И железка, как на ладони. Была. Теперь на месте железнодорожного полотна огромная воронка, а вокруг нее перекрученные куски металла, бывшие когда-то вагонами. И перевернутая на бок искореженная и обгоревшая махина немецкого тяжелого орудия. Их цель. Теперь уже уничтоженная. Только вот цена! Зоя кинула взгляд на груду камней наваленных чуть выше и в стороне, там, где когда-то была вымытая дождями расщелина. Как теперь Иде говорить, что ее Исы больше нет?! И паренька этого, Егора, приданного им перед самой операцией тоже нет. Из «студентов». Да и Вася Сиротинин неизвестно выживет или нет. Зоя посмотрела отекшее от контузии лицо товарища, неестественно желтевшее из-под окровавленных в районе ушей бинтов. Они до последнего сопровождали с помощью какого-то жутко секретного оборудования не менее секретный и очень точный боеприпас, сброшенный по их заявке на эту «Дору», будь она неладна! А потом было поздно. Рванул боекомплект! Егору снесло голову. Куда, так и не нашли. Да и не искали сильно, не до того было. Нужно было найти треногу с лазерным целеуказателем. Ее вот нашли. Под Васей Сиротининым. Сержант крепко прижимал аппаратуру руками к груди, накрыв собой. Зоя, несмотря на удушающую жару, зябко повела плечами. А Ису буквально перерубило напополам куском какой-то железяки. Взрыв был очень сильный! Землю тряхнуло так, что у Зои, лежащей на наблюдательной позиции на пути отхода группы наведения, выбило дух, а по спине тяжелым валиком прокатился спрессованный тугой воздух.

— Пиыть, — сипло, чуть слышно неразборчиво прохрипел Сиротинин, буквально выталкивая звуки из пересохшего горла. Зоя, закусив потрескавшуюся от жажды губу, прикрыла рот сержанта ладонью. Как не вовремя! Только бы мальчишка не услышал. Она еще раз сквозь ветки глянула на пастушонка. Тот, остановившись с наслаждением, будто дразня наблюдавшую за ним девушку, изнывающую от жажды, приник губами к кожаному бурдюку.

С водой у группы была совсем беда. Зоя и не знала, что в Крыму так плохо с водой. В школе, на уроках истории они, конечно, проходили Крымские походы Василия Голицына и Миниха. Как страдали русские войска от болезней и отсутствия питьевой воды. Но так, когда это было! А оказывается, ничего здесь с тех пор не изменилось. С водой в Крыму была большая проблема. У местных, конечно, вода была. Только вот к местным обращаться было категорически запрещено командованием. Зою еще удивил такой приказ, почему разведчикам Красной армии нельзя попросить помощи у советских людей?!

И уже здесь она поняла почему! Насмотрелась! И на рабов насмотрелась за эти трое суток и на обращение с военнопленными со стороны местных татар. Видела, как в ауле у подножия горы, где они расположились, красномордый мужик в богатом ярком халате стегал плетью худого паренька одетого в лохмотья красноармейской формы, а потом оставил его умирать на солнцепеке, привязав к столбу. Видела изможденных женщин, в таких же лохмотьях, работающих от рассвета до заката и получающих за это только тычки и побои. Видела лагерь военнопленных, где в охране радостно служили местные татары и русские предатели. И каждый день оттуда вывозились телеги с трупами красноармейцев. Смотрела и скрипела зубами, сжимая в руках новенький ППС. А так хотелось стрелять, стрелять, стрелять! Убивать этих нелюдей! Предателей! Они же хуже фашистов! Те враги, с ними все понятно! А эти же были свои! Советские люди! Они праздновали советские праздники, выступали на митингах и собраниях, пользовались всеми достижениями революции. А потом, в самое тяжелое для страны время переметнулись к врагу. Практически все, весь народ! Она бы поняла, если б это были только местные богатеи. Но аульская беднота служила немцам даже с большим рвением, чем зажиточные татары! Почему?! Что?! Что им не хватало, не нравилось?! Советская власть дала им возможность учиться, лечиться, работать и отдыхать! А они! Рука потянулась к гранате. Нащупав пальцами рифленый бок лимонки, Зоя успокоилась. Это ее граната. На самый крайний случай. Чтоб не попасть в плен к этим! Она так решила! Подорвет себя, лучше вместе с кем-то из этих!

Мальчишка заткнул бурдюк деревянной пробкой, повесил его себе на шею и, крикнув что-то гортанно овцам, погнал их дальше. Пастушонок скрылся за изгибом тропинки. Напряжение, державшее Зою эти несколько минут, отпустило, оставив после себя саднящий от волнения бок и чуть подрагивающие пальцы.

— Ну что же ты так, Васенька, — зашептала Зоя не приходящему в себя Сиротинину, — чуть не выдал нас. Потерпеть не мог, что ли? Ты же разведчик! Элита! Нас так сам товарищ Берия назвал! Помнишь? Конечно, помнишь! — она шептала слова, зная, что Василий ее не слышит. Но ей так было легче. Спокойней. Будто и не одна она. Правда, она и так не одна. Еще есть лейтенант Тихонов, их «Тихоня», старшина Марченко, сержант Макаров, Ваня Лямин. Но Ваня отсыпается после ночного дежурства, Марченко с Макаровым в охранении. А Тихонов ушел наблюдать за притихшими после ночной бомбежки немцами. Зоя подрагивающими пальцами отвинтила крышку фляжки и капнула несколько капель на губы Сиротинина. Рот сержанта приоткрылся, требуя еще. Но девушка уже завинчивала фляжку. Несколько глотков, едва плещущихся на дне это вся вода, что у них есть. Если ночью не будет эвакуации, придется брать воду у врага, а это раскрытие и гибель группы.

Сверху тоненьким ручейком посыпалась земля с мелкими камешками. Зоя тут же, перевернувшись на спину, выставила в сторону шума ствол автомата.

— Космодемьянская, свои! — в просвете между веток показалось измазанное грязно-зелеными полосами лицо Тихонова в обрамлении лохматого капюшона маскировочного комбинезона, — ну как вы тут?

— Спокойно. Как обычно. Мальчишка стадо прогнал.

— Отару, — поправил девушку Тихонов.

— Чего? — непонимающе уставилась на него девушка

— У овец не стадо. Отара.

— Ааа! Да какая разница?

— Ну да, никакой. Докладывай дальше.

— Да вроде все, — Зоя пожала плечами, — когда пастух мимо проходил, Вася пить попросил. Но мальчишка не услышал.

— Точно? Зоя задумалась и неуверенно кивнула. — Ясно, — на лице Тихонова появилась тревога, — наблюдай дальше. А я гляну, чем это пастушок занят, — и Тихонов так же бесшумно скрылся, только теперь даже песчинка не скатилась вниз. А Зоя, пододвинув фляжку с остатками воды подальше в тень, до рези в глазах стала вглядываться в серую полоску пастушьей тропинки и зеленые островки у подножья горы, между которыми петляла дорога в татарский аул. Солнце припекало все сильней и сильней. Зоя несколько раз перетаскивала плащ-палатку с раненым Сиротининым в тенек. Василий лишь раз пришел в сознание. Он мутными глазами поводил вокруг себя, не замечаю Зою, попытался что-то сказать, но издал только хрип и опять потерял сознание. Сержанту становилось все хуже и хуже. Проснулся Лямин и сменил на посту Космодемьянскую. В ауле и на дороге было все спокойно. Чересчур спокойно. Казалось, после ночной бомбежки близлежащих железнодорожных путей поселок вымер или был оставлен людьми.

Зоя пыталась заснуть. Не получалось. Голова была тяжелой и мутной, саднило пересохшее горло. На душе было беспокойно. Судя по далекой стрельбе, становящейся интенсивней, бой у Севастополя разгорался все сильней. Тихонов, Марченко и Макаров так и не появились, хотя давно должны были. Девушка еще раз нащупала рукой гранату. Это движение становилось для нее привычным, успокаивающим, лимонка своей смертоносной прохладой дарила уверенность и веру в свои силы.

Солнце уже начало катиться к горизонту, когда внезапно, с той стороны склона, где должны были находиться Марченко с Макаровым, раздалась стрельба. Знакомое стрекотание ППС и ответные частые хлопки карабинов. Буквально в то же мгновение, крикнув: «Зоя!», — открыл стрельбу Иван. Девушка и сама не поняла, как оказалась на позиции. По склону смешно пригибаясь и расшиперивая ноги, перебежками, изредка постреливая, поднимались фигуры в серых, кургузых немецких курточках с белыми повязками на рукавах. Зоя только сейчас услышала свист пуль пролетающих над ними. Значит, все-таки услыхал пастушок, иначе откуда тут взяться шутцманам^[5]. Вот чуть правее из-за валуна показалась фигура полицая и Зоя открыла огонь. Она стреляла и стреляла. Куда-то на второй план отошли жажда и усталая муть, ее целиком захватил азарт боя. Она кричала что-то невразумительное, восторженное, когда выстрелы оказывались удачными и разочарованное, когда противник уходил от предназначенной ему пули. А враги приближались, упрямо, не смотря на потери, наваливаясь на их позицию. Вот уже можно различить лица искаженные боевой яростью, с белыми глазами. Еще чуть-чуть и задавят, ворвутся к ним на позицию и тогда все! Придет время ее гранате. А как хочется жить!

— Мамочка! Мамочка! Мамочка! — судорожно повторяла Зоя, отправляя в строну атакующих короткие очереди, меняя рожки один за одним. Второй, третий, последнй… Казалось уже все! Вот-вот и их с Ляминым захлестнет эта беспощадная, пышущая яростью и злобой волна, но вдруг, шуцманы не выдержали, откатились, изредка отстреливаясь. На той стороне склона стрельба тоже затихла. Что там?! Как ребята?! Все живы?! По лицу текло что-то мокрое и теплое. Зоя провела рукой, вытираясь. Кровь? Зацепили? Когда успели? Она даже не заметила. Зоя посмотрела на тяжело дышащего рядом с ней Лямина. Так вот в чем дело! На лице Ивана была такая же кровавая маска. Посекло осколками камней. Значит и у нее так же.

— Не ранена? — срывающимся, дрожащим от адреналина голосом спросил парень.

— Нет. По-моему. Не знаю, — отрывисто и так же срываясь ответила Зоя и вдруг судорожно хихикнула. От этого неуместного хихикнья ей стало еще смешней, и она принялась неудержимо смеяться, буквально захлебываясь и подвывая от смеха. Особенно смешным было удивленное лицо Лямина. Иван непонимающе смотрел на судорожно хохочущую девушку и начал подсмеиваться сам. А спустя несколько секунд с их позиции раздавался самый настоящий гогот двух молодых людей, только что чудом выживших в страшной мясорубке. А в ответ на их смех со стороны отступивших татар послышалась злобная стрельба, впрочем, тут же прекратившаяся видимо по команде командира. И Зое стало вдруг жутко от собственного смеха и тяжелого, тягучего воя раненного татарина, катавшегося от боли ниже и правее их позиции. Со стороны откатившихся шутцманов раздался хлопок выстрела, и раненный затих.

— Вы чего ржете? — издалека крикнул Тихонов, чтоб не попасть под шальную пулю нервных после боя людей. Зоя пожала плечами, а Лямин еще подхихикивая ответил.

— Да мандраж отпускает, товарищ лейтенант.

— Ну если мандраж, — Тихонов ужом скользнул к ним на позицию, — молодцы, хорошо повоевали, — удовлетворенно произнес он, глядя на трупы полицаев.

— Толку-то, — невесело протянул Иван, нервно дернув головой. Еще одна атака и задавят. Зоя с Ляминым не теряя времени набивали пустые магазины патронами.

— Ну, это мы еще поглядим, — хмыкнул Тихонов, — не думаю, что до темноты полезут, а там часа два продержаться и за нами прилетят.

— А прилетят? — голос Лямина был полон пессимизма.

— Саня обещал, — обнадежил Тихонов.

— Ну, тогда прилетят, — удовлетворенно кивнул Лямин. А Зоя молча смотрела на дырявую фляжку, под которой расплывалось мокрое пятно. Посеченное лицо начало саднить. Стало дергать болью сорванный в горячке боя ноготь. На плече тяжелым грузом, навалилась усталость. Пальцы стали ватными и не послушными, с трудом удерживая такие круглые, такие скользкие патроны. Веки стали слипаться и она сам не заметила, как погрузилась в тяжелую дрему, выронив недоснаряженный рожок из рук на колени. Тихонов аккуратно, чтоб не потревожить девушку взял рожок и продолжил его набивать.

— Умаялась, девочка, — нежно произнес он.

— Умаялась, — согласился Лямин, — Лех, — не по уставу обратился он к командиру, — продержимся?

Тихонов как-то невесело посмотрел на старого, еще с Халхин-Гола товарища:

— Не знаю, Вань. Ладно, вы тут не геройствуйте, особо, — сказал, лишь бы только что-то сказать Тихонов, — Васька-то как?

— Как видишь, — махнул рукой Иван. — В госпиталь ему надо.

Алексей хотел было что-то ответить, но лишь молча кивнул головой и скрылся за зарослями можжевельника.

Шутцманы до вечера в атаку так и не пошли, а едва стало смеркаться воздух прорезал знакомый вой и на склоне начали рваться мины. «Ну, вот и все!» — обреченно подумала Зоя. От мин им спрятаться негде. Неглубокие расщелины в скалах укрытие слабое. И словно подтверждая ее мысли, болезненно вскрикнув уткнулся лицом в камни Ваня. А буквально через несколько секунд обожгло болью бок и спину самой Зои. По телу тут же растеклась предательская слабость.

— Хрен вам! — прошептала девушка, и, выставив наружу автомат, открыла стрельбу. Просто наугад, что бы отогнать врага. К ее радости, немного погодя к ней присоединился автомат Лямина. Жив Ваня! Мины рваться прекратили и над склонами повисли осветительные ракеты, а по скалам защелкали пули. Зоя стреляла, выпростав руку с автоматом из расщелины наружу. Она слышала, как тяжело сипит под ней Сиротинин, на которого она навалилась, закрывая товарища от мин, но сползти, откатиться с него уже не было сил. А еще жутью наваливалось понимание того, что гранатой воспользоваться она не сумеет. Просто не сможет вытянуть кольцо. И застрелиться не получится, руки уже не слушались. Палец судорожно жал на спусковой крючок, но выстрелов уже не было, кончились патроны. И заменить магазин никак! Она смотрела в темное крымское небо, а по лицу катились слезы. Только бы не плен! Ну, пожалуйста! Ну, дай мне умереть! Она неистово молилась неизвестно кому, прося о смерти. А она все не приходила и не приходила. Вот над ней промелькнула какая-то тень, и глаза резануло резким светом. От этого перепада между тьмой и светом стало нестерпимо больно и она потеряла сознание, так и не увидев, как по позициям шутцманов прокатились разрывы бомб, а атакующих полицаев буквально смело очередями крупняка из зависшего над ней вертолета.

IV

Аэродром в Багерово корпус Стаина делил с 15-ой ударной авиагруппой Ставки ВГК под командованием генерал-майора Климова, немногословного, сурового мужика с неприветливым взглядом. Впрочем, вся неприветливость и суровость сразу куда-то делась, когда Иван Дмитриевич узнал, что замом у Сашки служит Яков Яковлевич Гуляев с которым они вместе служили в 1934-ом в авиаэскадрильи особого назначения НИИ ВВС. Да и дислоцировались они в Люберцах, где был ППД корпуса. В общем, с хозяевами аэродрома у корпуса сложились нормальные, даже теплые отношения.

Работа не прекращалась ни днем, ни ночью. Днем с аэродрома взлетали штурмовики и истребители 15-ой авиагруппы, а ночь принадлежала девушкам из ночного бомбардировочного и вертолетчицам. Тяжелая, изнуряющая ночная работа. Взлет, бомбардировка, посадка, пополнить боекомплект и снова взлет. Под утро девчонки буквально вываливались из кабин своих самолетов. Не легче приходилось и вертолетчицам. Заброска в тыл к немцам разведывательно-диверсионных групп, доставка на передовую боеприпасов и медикаментов и эвакуация оттуда раненых бойцов. Приходилось иногда и поддерживать пехоту огнем своих крупняков и РС-ов. Просто чудо, что при такой интенсивной боевой работе девушки пока не понесли ни одной безвозвратной потери среди личного состава, что не скажешь о технике. Был сбит и упал в море недалеко от Феодосии вертолет Кати Юсуповой. Девочек подобрали наши моряки, но машина была потеряна. Сгорели в результате немецкого налета на аэродром два У-2. В других полках корпуса потери были серьезней. Особенно досталось истребителям и штурмовикам, но и работа у них была не в пример сложнее и опасней.

Сашка стоял на краю взлетного поля, задрав лицо к небу. Какое удивительное оно здесь на юге. Яркое, усыпанное мириадами звезд с белой, густой полосой млечного пути, чем-то напоминающей инверсионный след реактивного самолета. Неподалеку раздался нарастающий стрекот моторов, и в небо плавно поднялась пара бипланов. Подошла и молча встала рядом Бершанская. Так и стояли они, ничего не говоря и вглядываясь в звездное небо.

— Как тогда в Тобино, помнишь? Так же стояли, ждали, — нарушил их молчаливое созерцание Сашка.

— Помню, — кивнула Евдокия, закусив губу, — полгода не прошло, а кажется, так давно это было. С неба оставив за собой яркий росчерк, упала звезда. — Загадал?

— Что загадал? — недоуменно повернулся к Евдокии Сашка.

— Желание, — улыбнулась женщина, сверкнув в темноте белизной зубов.

— Зачем? — Сашка и правда не понимал, о чем его спрашивает Бершанская.

— Ты как будто тоже с неба свалился, командир. Поверье есть, если падает звезда, надо желание загадывать.

— Да? — Стаин пожал плечами, — Не знал.

— Мне порой кажется, что ты с другой планеты, — улыбнулась Евдокия, — Самых обычных вещей не знаешь.

И опять наступила тишина. Вдалеке послышался стрекот моторов, и две тени, зайдя на посадку покатились по траве аэродрома. Со стороны Евдокии послышался облегченный вздох. Как же хотелось и Стаину вот так же облегченно вздохнуть. Но рано. Он посмотрел на светящиеся зеленоватым фосфором стрелки командирских часов. Подарок Мехлиса. Странный человек Лев Захарович, жесткий, но и сентиментальный. В Москве перед отбытием сюда в Крым он зашел к Сашке, долго говорил ни о чем, выспрашивал как дела у него, у Вали, а потом сунул Стаину вот эти часы и уехал. Оказалось на фронт. Здесь уже довелось снова встретиться. Но не до разговоров было. Кивнули друг другу, перебросились парой слов и разошлись. Стаин к себе в корпус, а Мехлис в Севастополь.

До расчетного прибытия вертолетов с эвакуируемой группой Тихонова еще сорок минут. А скорее всего и того больше. На войне не бывает, чтобы все шло по плану. Чертовы нервы, чертово ожидание! Никак к нему не привыкнуть! Как там ребята?! Тихонов, Иса, Никифоров полетевший за ними? Зоя Космодемьянская? Надо же! Сама Космодемьянская служит у него в корпусе! Та самая! Он узнавал у Лаврентия Павловича после Белоруссии. Не было в этой истории с диверсиями под Москвой, вот и жива оказалась Зоя. Хорошо бы, чтоб до конца войны, до самой победы! Чтоб все живы были! Эх, не знал про звезду, а то загадал бы! Он с надеждой посмотрел в полное ярких точек мерцающее небо. Но как назло ни одна из них падать не собиралась.

— А ты? — снова первым нарушил затянувшееся молчание Сашка.

— Что я? — словно выныривая из каких-то своих глубоких, очень личных мыслей, зябко, несмотря на теплую ночь, повела плечами Евдокия.

— Загадала?

Бершанская не спешила отвечать. Она стояла обхватив себя руками и смотрела блестящими глазами вперед и вверх.

— Загадала, — наконец ответила она.

— Что загадала? — Сашке было не очень интересно, он сам не знал, зачем спросил.

— Не скажу, — усмехнувшись, задорно с врединкой, по девчачьи ответила Бершанская. Сашке даже показалось, что она сейчас покажет ему язык.

— Ну, и не надо, — пожал плечами он.

Видимо, посчитав, что он обиделся Евдокия тихонько сказала:

— Нельзя говорить. Не сбудется. Примета такая.

— Аааа, — понимающе кивнул Сашка и улыбнулся, — А я думал, большевики в приметы не верят.

— Большевики не верят. А бабы верят. А я, Саша, баба, хоть и большевик, и майор, и, вообще, командир полка. Думала, что забыла, что это такое. А вот нет, — она полувздохнула, полувсхлипнула. Она сама не знала, для чего она все это говорит, по сути, мальчишке, хоть и командиру. Просто эта теплая летняя звездная ночь, запах моря принесенный легким ветерком, еще и упавшая звезда. Как будто и нет войны. Только вот она, проклятая, рядом! А еще этот веселый младший лейтенант Алексей, так трогательно неуклюже пытающийся за ней ухаживать. Только сейчас, она вдруг осознала, что ждет его. Ждет не так, как привыкла на фронте ждать свои экипажи, ставших родными девчонок. А как родного, очень близкого человека. И от этого становилось страшно, а грудь сдавливало тоской и тревогой от жестокого понимания того, что если Леша не вернется, ей будет очень-очень больно.

— Дусь, ты чего? — Сашка с беспокойством посмотрел на Бершанскую. Странная она была сегодня. Необычная. Непривычно мягкая и домашняя что ли.

— Ничего. Нормально все. У нас у баб, так бывает, — горько усмехнулась Евдокия, — не обращай внимания. Никифоров на связь выходил?

— Выходил, — Сашка сморщился, как от зубной боли, — сообщил, что группу забрал из боя, идут домой.

— И все?

— И все, — он сердито плюнул, — сама же знаешь, какая у нас связь!

— У вас она хоть в принципе есть. У меня девчонки вообще без раций летают.

— Сами отказались, я вам давал рации, — буркнул Сашка. Бершанская кивнула:

— Давал. Пятнадцать килограммов^[6]. Девочки решили, лучше еще одну бомбу взять.

— Других нет.

— Да, мы не в обиде.

Стаин молча кивнул. Не в обиде, так не в обиде. Им всем и так обижаться грех, снабжали их по самому высшему уровню, спасибо наркому и Верховному. Что частенько вызывало недопонимание и даже откровенную неприязнь со стороны летчиков других частей. Да и сплетни стали ходить по фронту. Мерзкие, отвратительные. И про «дунькин полк» и про бабий корпус, да и Стаина зацепили злые языки. Сашку поначалу обижало такое отношение, а потом плюнул. Не до того было. Тут еще всплыли старые слухи о том, что Стаин внебрачный сын Сталина, специально усыновленный Мехлисом. А это уже было серьезно. Сплетниками занялись органы госбезопасности. Сашка в эту грязь не лез, затихло и ладно. А его дело воевать. Да и сами фронтовики, со временем стали укорачивать злые языки. Когда ты каждый день видишь, как эти красивые девчонки летают на своих фанерных этажерках и непонятых винтокрылых машинах, похожих на стрекоз в самое пекло. Когда тебя и твоих раненых боевых товарищей по воздуху вывозят с передовой прямо в госпиталь, когда несколько раз за сбитыми за линией фронта летчиками прилетали вертолеты, буквально вытаскивая их из-под носа у врага, вопреки сплетням начинаешь проникаться уважением к своим спасителям.

У командно-диспетчерского пункта началась суета, к полю помчались санитарные машины и пожарка. С подножки одной из них на ходу спрыгнула Серафима Амосова, дежурившая сегодня по аэродрому, и подбежала к Сашке с Дусей.

— Подлетают! — крикнула она, на ходу поправляя сбившуюся от прыжка фуражку, — Запросили медицину.

Евдокия нервно расправила юбку, а Стаин, нахмурившись, кивнул. Расспрашивать подробности не стал, вряд ли Никифоров сообщил их по рации. Сейчас сядут, и сразу все станет ясно. И в это время послышался нарастающий гул винтов. Вертолеты массивными тенями зависли над аэродромом, подсвеченном тусклым светом автомобильных фар и плавно коснулись земли. Не дожидаясь, когда остановятся винты, к машине Никифорова кинулись медики. Не на много отстали от них и Стаин с Бершанской. Открылся боковой люк и оттуда выпрыгнула Лида, тут же заполошно махая рукой, призывая медиков. Пришлось товарищам командирам ждать, чтобы не мешать вытаскивать из салона раненых. Вот показались одни носилки, Сашка с Евдокией из-за спин суетящихся врачей пытались рассмотреть кто на них лежит. Тщетно. Не видно, да и бинты на голове и лице мешают. Вторые носилки. Слипшиеся волосы мальчишеской стрижки и бледное лицо. Зоя. И опять носилки. Марченко. Эти роскошные запорожские усы ни с кем не спутать. Тихонов, белея бинтами на голове и обоих руках выпрыгнул сам. Правда, тут же покачнулся и если бы не подставленное Лидочкой плечо, наверное упал бы. Девушка еле-еле успела поймать разведчика. Под тяжестью грузного тела она сама покачнулась и чтобы не упасть оперлась спиной об фюзеляж вертолета. Оттолкнув замешкавшегося санитара, подскочил Стаин и помог Лиде. Тут уже и медик подоспел:

— Что ж Вы, товарищ младший лейтенант, — он ворчливо стал отчитывать Алексея, — я же сказал Вам, лежите, сейчас носилки принесут. А вы подскочили. Да еще и прыгаете.

— Отойди! — едва слышно приказал Тихонов, пытаясь встать самостоятельно.

— Да как же я отойду-то! — возмущенно запричитал санитар, — Вы на ногах еле стоите!

— Уйди! Приказ! — сил спорить не было. Санитар что-то обиженно бормоча себе под нос отошел в сторону. А Тихонов повернувшись к Стаину доложил:

— Товарищ подполковник, задание выполнено. Погибло четверо, ранено трое.

Сашка кивнул:

— Потом доложишь. Тебе лечь надо.

— Нет, — упрямо замотал головой Тихонов, и от этого движения, застонав, сморщился, — Там в салоне. Под Ванькой, — он говорил тихо, рублеными фразами, видно, что каждое слово дается ему с трудом, — Целеуказатель! Что осталось! Забери!

— Я заберу, — тут же у них из-за спины выскочил особист Назаркин. Когда успел, вроде не было его на взлетке, а тут, как тут. Стаин кивнул:

— Заберем, Леша. А Тихонов уже поплыл, мешком осев у них в руках. — Санитары! Давайте носилки быстрее! Телитесь там, как курицы!

Тут же подскочили два медика с носилками:

— То уйди, то телитесь, — тихо бубнил один из них — Городские! Куры у них телятся!

Тихонова уложили на носилки и потащили к машине. Рядом, держа за рук потерявшего сознание младлея, семенила Бершанская. А Сашка уже запрыгнул в салон, едва не столкнувшись с Назаркиным.

— Забрал?

Капитан без слов показал черный оплавленный кусок металла и, прижав его к груди как величайшую ценность, выпрыгнул из вертолета. А Сашка подошел к парням. Макаров и Лямин.У Ивана вся гимнастерка была разорвана на груди, а из-под не виднелась красно-коричневая от запекшейся крови нательная рубаха. Взглянув на Макарова Стаин тут же отвел взгляд, пуля попала сержанту в лицо превратив его в страшную кровавую маску с ощеренными зубами. А вот Харуева и молоденького лейтенанта из прикомандированных от ГУ госбезопасности в вертолете не было. Остались там, под Бахчисараем. Саша не мог поверить, что Исы больше нет. Спокойного, молчаливого, надежного. Настоящего друга.

— Товарищ подполковник, можно? — ввертолет заглядывали санитары, — Нам бы трупы забрать надо.

— Забирайте, — слово «трупы» резануло слух. Заметив выбирающегося из гондолы стрелка Бунина, молча кивнул ему и выпрыгнул наружу. Никифоров уже покинул кабину и, стоял рядом с вертолетом, переговариваясь с Лидой. Завидев Стаина, шагнул к нему. — Брось, — махнул рукой Сашка, — сам все вижу. Заканчивайте тут, и ко мне. Там и расскажешь. И ребят помянем.

Никифоров кивнул. Только Стаин этого уже не видел. Он шел, понурив голову и тяжело переставляя ноги, к штабу полка Бершанской, где ему выделили отдельно отгороженный угол. Но вдруг резко передумал и свернул в сторону медсанчасти — надо было узнать, как раненые. Если тяжелые, пусть готовят их к отправке в Москву, в госпиталь НКВД, транспортный самолет он выделит. А еще надо доложить наркому о выходе группы. Хотя особист уже, наверное, доложился по своим каналам. Но то Назаркин, а перед Берией отчитаться надо. И штабных напрячь надо, чтоб готовили представления. Верховный за «Дору» обещал всем участникам Звезду Героя, вот и пусть пишут, пока не забылось. И на погибших тоже.

Василий летел в Москву, временно передав командование группой Агееву. Летел за новой машиной. А его Як сгорел, воткнувшись в крутой берег речки Бельбек. Глупо получилось. Опять увлекся боем, оторвался от своих. Тут их с Карначенком и зажали. Василий вовремя заметил, как на ведомого из облака хищно вываливается мессер. Решение пришло само, на автомате, ручку на себя, петля и вот уже вместо лейтенанта под прицелом он сам. Дробь попаданий, самолет дергается и начинает раскручиваться, проваливаясь вниз. Срывая ногти, Василий дергает фонарь и, с силой оттолкнувшись руками, выбрасывает себя из кабины, чудом разминувшись с плоскостью вращающегося самолета. Затянувшееся падение и вот над ним распускается купол парашюта, а мимо проносится «Як» Карначонка, прикрывающего беспомощного командира от расстрела вражескими летчиками. Внизу его уже ждали. Хорошо, что свои. С трудом погасил купол, непослушными руками отстегнул ремни и рванул из кобуры пистолет.

— Эй, летчик, не дури! Свои! — раздался чей-то голос.

— Представьтесь! — Василий выставил в сторону остановившихся метрах в двадцати от него бойцов в форме РККА пистолет.

— Младший сержант Жибин, 157-ой стрелковый полк.

Василий облегченно выдохнул и поднялся на ноги, пистолет, впрочем, убирать не стал.

— Майор Иванов, — Жибин и бойцы тут же вытянулись, — мне бы со своими связаться, младший сержант.

— Я Вам бойца выделю, товарищ майор, он к комбату проводит, а там как он решит.

Ну а дальше все было просто. Связался со своими, прислали машину, осуждающие взгляды летчиков. Опять он их подвел! Кровь горячая! Надо учиться с этим справляться! Ну и приказ Стаина лететь в Москву. Получить новую машину, параллельно порешать вопросы снабжения и проконтролировать, как разместят в госпитале разведчиков корпуса. Василий заинтересованно посмотрел на раненых, лежащих на носилках в салоне «Дугласа». Взгляд поневоле остановился на девушке. Если бы не правильные, тонкие черты лица ну и холмики в районе груди можно было бы подумать что это парень. Короткая, мальчишеская прическа, упрямые скулы и брови птичкой. Не сказать, что красивое, но какое-то притягательное лицо. Интересно, какого цвета у нее глаза? Василий невесело усмехнулся. В его случае, горбатого только могила исправит. Девчонка чуть живая, без сознания, а он уже ее уже взвесили и обмерил. «Скотина, ты Васька! — мысленно незлобно поругал себя парень, — а еще женатый человек!» Стало грустно. Надо написать Галине. Сыну скоро год, а он его и не видел толком. В последнее время все чаще стали давить тяжелые мысли. Хреновый муж, хреновый отец, командир тоже так себе оказался. Летчик, наверное, неплохой. Но этого было бы достаточно для майора Васьки Иванова, но никак не для Василия Иосифовича Сталина. Почему-то вспомнился Стаин. Не по годам рассудительный, спокойный, надежный. При этом в любой момент готовый кинуться за своих в драку, как тогда в ресторане. Не зря отец говорил об этом парне с нескрываемым уважением. А уважение отца заслужить не просто, очень не просто! Да и люди в корпусе подобрались под стать Стаину. А ведь рядом с ними и он сам стал меняться. Ведь раньше, подобные мысли просто не пришли бы ему в голову! Из раздумий его вывел взгляд пришедшей в себя девушки. Она мутными глазами смотрела на Василия и шевелила губами, пытаясь что-то сказать. Пришлось наклониться. В нос шибануло запахом крови, гноя и лекарств.

— Где я? — слабый голос едва пробивался сквозь гул моторов.

— В Москву летишь. В госпиталь, — громко, наклонившись к ее уху ответил Василий. Девушка помолчала, прикрыв глаза.

— А Ваня?

Почему-то упоминание ей какого-то Вани неприятно кольнуло Василия. Он пожал плечами:

— Не знаю. Ваших трое летит. Ты и еще два парня. Может и Ваня твой тут.

Девушка прошептала что-то неразборчивое и снова потеряла сознание. А Василий, погрузившись в мысли, задремал, очнувшись от удара шасси об землю. Вот и Москва. Их уже ждала санитарная машина. Дождавшись, пока погрузят раненых, Василий следом за ними полез в кунг.

— Товарищ майор, Вы куда? — удивленно уставился на него молоденький лейтенант медицинской службы.

— У меня приказ, проконтролировать размещение наших раненых в госпитале НКВД.

— Сюда не положено, товарищ майор, — смущаясь, что перечит старшему по званию, сказал лейтенант. Но тут же нашел выход. — Давайте, вы в кабине, а я с ранеными в кунге.

— Давай, — тут же согласился Василий. Лейтенант, повеселев, облегченно вздохнул. Вот чудак. Что тут такого? Василию и так, как старшему по званию в кабине положено ехать. Просто не хотелось напрягать медиков излишней субординацией.

А Москва изменилась. Весной Василий как-то этого не замечал, а сейчас, после фронта изменения просто бросались в глаза. Она все так же оставалась прифронтовым городом, ощерившимся в небо стволами зениток, с противотанковыми ежами и большим количеством военных на улицах. Но уже не было того чувства тяжелой обреченности, которое давило на столицу осенью и зимой. А показавшаяся на встречу поливалка, сбивающая струей летнюю пыль, так вообще вернула ощущение мира и двоенной беззаботности.

В госпитале проблем не возникло. Передал документы, дождался пока раненых разместят по палатам, записал данные кого куда положили и все, свободен. Выходя из приемного покоя услышал позади окрик:

— Васька! Красный! — так его звали только старые друзья. Настоящие. Вася с улыбкой обернулся:

— За Красного в морду получишь!

— Получалка не выросла! — перед ним улыбаясь во весь рот стоял Тимка Фрунзе, — Привет!

— Привет, Тимка! — Вася обнял своего старого товарища по детским шалостям, — Ты что здесь делаешь?

— Да знакомую навестить пришли, — Артем показал на стоящих рядом с ним девушек, одна из которых, бледная в больничном халате показалась Василию смутно знакомой.

— Знакомь меня с красавицами, — тут же приосанился Вася.

— Девочки, это Василий…

— Иванов, — быстро добавил Василий.

— Иванов, — кивнул Тимур, — мы в Каче вместе учились, а потом служили в 16-ом полку. А это Зина, — он кивнул на рыжую грудастую красавицу стрельнувшую в Василия искрами зеленых глаз, — и Лена, — бледная девушка в больничном халате кивнула.

— Мы знакомы, -тихо сказала она.

— Вот как?! — удивился Тимур, а Василий удивленно уставился на девушку, пытаясь вспомнить, когда они могли познакомиться, она явно была младше его, хотя вроде где-то и виделись, но Вася никак не мог вспомнить где. А Лена, видя его затруднение, напомнила:

— 2-ое января 41-го. Новый год.

И он вспомнил. Девочку-школьницу — дочку одного из охранников отца видимо впервые попавшую в Кремль и с восторгом глядящую вокруг. Но как она изменилась! Вместо восторженной девочки теперь была молодая женщина с усталыми, видевшими горе и боль глазами.

— Вспомнил, — улыбнулся Василий, пытаясь не показать виду, как его удивили изменения произошедшие с ней.

— А ты как здесь оказался? — вовремя спросил Тимур, — Ты же вроде на фронте, я слышал.

— Ага, — кивнул Вася, — Только оттуда. А сюда ребят привез раненых из нашего корпуса.

— Ясно. А где служишь-то?

— Авиагруппой командую. В Крыму.

— Горячо там у вас, — нахмурился Тимур, — я тоже просился. Не пускают!

— А давай я тебя к себе заберу? — загорелся Василий.

— А сможешь? — с надеждой отозвался Фрунзе, — Меня Мехлис лично не пускает. Мы с Зиной теперь при киностудии НКВД и ГлавПУРа. Консультанты и актеры, — Тимур сморщился, а следом скривилась и Зина.

— Если Мехлис, то не знаю. Попробую, — от Васиной уверенности не осталось и следа.

— Попробуй, — грустно и безнадежно отозвался Тимка, — надоело все! На фронт хочу! А тут! — и он махнул рукой.

— А Вы там в Крыму про наших не слышали? — вмешалась Лена, — Корпус Стаина. Тоже там воюют.

— Слышал, — улыбнулся Василий, — Еще как слышал! Там и воюю.

— Правда? — губы девушки впервые за весь разговор тронула легкая улыбка, — Как они там? А вертолетчиков знаете? Видели? — а потом вдруг ее глаза испуганно и в то же время требовательно вонзились в Василия, — Вы сказали, раненых привезли! Кого?!

— Да разведчиков. Потрепали их сильно в тылу у немцев. Космодемьянская, Сиротинин и Марченко здесь. Вряд ли ты их знаешь.

Девушка кивнула:

— Знаю. А остальные? Тихонов, Харуев?

— Лена, не знаю, честно. Я их в самолете впервые увидел, когда сюда сопровождал. А фамилии в документах сопроводительных прочитал. Но если это важно для тебя, то могу узнать.

Волкова отрицательно мотнула головой.

— Не надо. Я к Зое сама зайду.

— Тогда вот, — Василий вытащил из кармана гимнастерки бумажку с данными ребят, — здесь написано, отделение и палаты. Я запомнил, а тебе пригодится. Он посмотрел на Тимура с Зиной: — Вы надолго здесь?

— Да еще побудем, — вопросительно взглянув на девушек, ответил Фрунзе.

— Тогда давай так. Вечером ко мне. Адрес помнишь?

— Еще бы! — усмехнулся Тимур.

— Ну вот. Лена, Зина, вас тоже жду.

А вот тут сорвалось. Обе девушки категорически отказались. Лену не отпустят из госпиталя, а Зина сказала, что она мужняя жена и ходить в гости к чужим мужчинам не будет. Пришлось разводить руками и прощаться. Ему еще отмечаться в комендатуре, в ГУ ВВС, да и к отцу надо зайти. Все-таки с фронта приехал.

V

Ну, вот и разошлись. Умчался с озабоченным видом Василий Сталин, следом засобирался Тимур Фрунзе. Последней убежала Зина, протараторив, что ей еще надо зайти на почту отправить письмо Витеньке. Лена мимолетно улыбнулась. Суровый, с обожжённым лицом, которое делало его еще угрюмее, Коротков, в представлении Лены никак не вязался с Витенькой или Витюшенькой. Но при упоминании мужа у Зинаиды в глазах появлялось столько любви и нежности, а сама она начинала светиться изнутри. Повезло с ней Короткову. И ей с ним повезло. Несмотря на всю свою непохожесть, они как-то гармонично дополняли друг друга — красивая, разбитная и говорливая Зинка и молчаливый основательный капитан.

Сердце тяжело сдавило. Вспомнился ее Колька. Как он переживал, что не был в бою, как рвался воевать! Обижался на Стаина, что держит их с парнями на земле, вечными поднеси-подай. А как трогательно за ней ухаживал, стеснялся, ревновал к Сашке. И застенчиво краснел, после той ночи. А потом его не стало! И теперь все по-другому. Не так, как раньше. И она не такая. Нет больше той Ленки Волковой, прямой и порывистой, желающей постоянно что-то доказывать и спорить, стремящейся быть похожей на отца и мечтающей о героических сражениях и подвигах. Умерла вместе с первой своей любовью. Захотелось забиться в угол и заплакать, завыть тяжело, по-бабьи. Но слез не было. Кончились. Осталась только лютая ярость и ненависть к врагу, пришедшему на ее землю и разрушившему все самое дорогое, что у нее было. Как же она понимала теперь Сашу Стаина, впервые пришедшего к ним в дом и с удивление и обидой хлопавшего ничего непонимающими глазами, в ответ на ее глупые, совершенно несправедливые обвинения! Какой же беспросветной дурой она тогда была!

Лена доковыляла до курилки. Рука нырнула в карман халата. Эх, папиросы оставила в палате! Курить она начала уже здесь, в госпитале. Знала, что зря. Но от табака становилось как-то легче. А как ругался на нее за это доктор Царьков. Смешной он право слово, Аристарх Федорович. Курить вредно! Тут еще дожить надо до того, как этот вред проявится!

— Ребята, папиросы не будет? Оставила свои в палате, — она обратилась к стоящим тут же и о чем-то, не замечая ничего вокруг горячо спорящим мужчинам в таких же больничных халатах, как у нее. Они раздраженно обернулись, но увидев симпатичную девушку, разулыбались.

— Махорка у нас, красавица. Но папироску сейчас организуем. Лех, ты самый шустрый, сгоняй в палату, у меня там, в тумбочке Казбек, — обратился один из них к товарищу.

— Для такой красавицы сделаем! — блеснул масляным взглядом симпатичный чернявый паренек.

— Не надо, — поморщилась Лена, ей стало неприятно и от этих комплиментов и от оценивающих ее мужских взглядов.

Парни попытались настоять, но вмешался сидящий на подоконнике и читавший книжку, делая на полях пометки химическим карандашом, пожилой мужчина с роскошной вьющейся седой бородой и лихо подкрученными усами. Он, не торопясь, заложив страницу карандашом, отложил книжку и отлипнув от окна сделал шаг к Волковой:

— Цыць, шленды! Охолонись! Напали на девку, жеребцы стоялые! — осадил он парней и протянул Волковой пачку «Герцеговины», — Держи, дочка.

— Спасибо — Лена достала из пачки папироску и прикурила от зажженной дедом, почему-то про себя она именно так его стала называть, спички. Затянувшись ароматным терпким дымом, она закашлялась и отошла от скользких взглядов к тому самому окну, у которого читал книжку дед.

— Как звать-то тебя, дочка? — облокотился на подоконник рядом с ней дед, уверенно отодвинув в угол свою книжку.

— Лена, — разговаривать не хотелось. Хотелось покурить, отвлечься от грустных мыслей и пойти проведать ребят из разведроты. Только вот мужчину, видимо, тянуло поговорить. Вот ведь пристал! И не нагрубишь. Во-первых он старше, а во-вторых, вроде, хороший дядька. Да и не виноват он, что у нее настроение поганое. Оно у нее последнее время всегда такое.

— А меня Василием Исаевичем все кличут. Ну еще дедушкой иногда, — он хитро блеснув глазами усмехнулся в усы, — Давно здесь?

— С апреля.

— Как и я, — кивнул Василий Исаевич, — где вдарило-то тебя, дочка?

Вот же «дочка», да «дочка»! Какая она ему дочка?! У нее свой папа есть!

— Под Вязьмой, — односложно, давя в себе раздражение, ответила Лена.

— Вот как?! — ни с того ни сего оживился дед, — И как ты там оказалась?

«Да что ж ты пристал, хрыч старый! Лучше б мимо курилки прошла! Сначала эти, — она неприязненно посмотрела на переговаривающихся парней, — взглядами всю облапали! Теперь дед этот!»

— А почему это вас так интересует? — она подозрительно уставилась на мужчину. В Ленке проснулась дочь сотрудника госбезопасности, большую часть жизни прожившая на границе. Хоть госпиталь и считается ведомственным Наркомата внутренних дел, но лежали здесь все. И армейские и флотские и даже гражданские, больные и раненые, всяких хватало. И кто такой этот Василий Исаевич, она знать не знает. А такой пристальный интерес к ее месту службы был очень подозрителен. Да и в доверие вон как сразу втерся. Папиросой угостил, познакомился, разговорить старается.

— Похвальная бдительность, — улыбнулся дед, — дело в том, что я тоже ранен в апреле под Вязьмой. А учитывая, что в то время и в той местности бои происходили только в одном месте, делаю выводы, что повоевать нам пришлось вместе. Давайте представлюсь еще раз. Василий Исаевич Воронченко, командир партизанского соединения «Дедушка», вернее теперь уже дивизии, — с гордостью сообщил дед.

— Сержант Волкова, второй пилот отдельной вертолетной эскадрильи НКВД.

— Так это вы нас вытаскивали?! — обрадовался Воронченко, — Знатно нас там немцы прижали! Если б не вы, хана нам! Лично буду ходатайствовать перед товарищем Сталиным о наградах для вас! Только вот выйду отсюда! Совсем залечили, трубки клистирные! — и вид у него при этом был такой обиженно-возмущенный, что Лена поневоле улыбнулась. Только вот улыбка у нее получилась блеклая, не веселая улыбка. Что не укрылось от взгляда Василия Исаевича. — Ээээ, девонька, да ты сама не своя! Сморило? Не надо было тебе эту гадость, — он заботливо и в то же время настойчиво вытащил у нее из пальцев недокуренную папиросу и раздавил ее об консервную банку из-под американской свиной тушенки. — Давай, я тебя лучше до палаты провожу.

— Не надо до палаты, — покачала головой Лена, — все хорошо. Спасибо. Я сама, — и она побрела в сторону лестницы, под пристальными взглядами примолкших парней, и сочувствующим Василия Исаевича. Надо зайти, ребят проведать. Может, расскажут, как там наши. Главное, чтобы живы все были. На прошлой неделе Ида забегала проведать, но Весельская сама толком ничего не знала. У нее своих забот полон рот. Каждую ночь вылеты в немецкий тыл по заявкам партизан и НКВД.

Лена соскучилась по ребятам и девочкам из эскадрильи, по запаху аэродрома и по чувству полета. Сердце опять екнуло. А вдруг, больше не допустят до полетов, как Зину. Сколько нервов, упорства и наглости понадобилось Воскобойниковой, чтобы вернуться в небо. И все равно, не вышло! Формально разрешили, а фактически сослали в тыл. В кино сниматься. Надо же! Зинка теперь настоящая артистка! Как Любовь Орлова и Валентина Серова!

— Да знаем мы, как они воюют, — донеслось ей вслед, — кто на передке, а кто передком.

Плечи девушки вздрогнули, глаза полыхнули яростью. Вся боль, горе, обида за погибших девчонок и страх перед будущим сейчас вылились в ненависть к этому говоруну. Волкова обернулась, столкнувшись взглядом с похабно-улыбающимся чернявым. Ей нестерпимо захотелось выстрелить между этих глаз, прямо в складочку перечеркивающую лоб. И желание было настолько сильным, настолько пронзительным, что она просто молча смотрела на парня, на густые черные красивые брови птицей разлетающиеся над карими насмешливыми глазами и представляла, как между ними появляется аккуратное отверстие из которго тоненькой струйкой течет кровь, заливая лицо негодяя и превращая его в уродливую кровавую маску. И так явно проявилась картинка перед глазами, что Лене стало страшно. Неужели она готова выстрелить в своего?! Пусть подлеца, но своего! И поняла — да, готова! Будь у нее сейчас пистолет, выстрелила бы, не задумываясь! Да как же так?! Что же такое с ней стало?! Девушку стало потряхивать. Видимо что-то поняв по ее взгляду, парень отступил назад, обернувшись на своих товарищей, молча наблюдавших за отвратительной сценой.

— А ну-ка извинись! — раздался жесткий голос Воронченко. Паренек был уже сам не рад своей несдержанности.

— Да ладно, бать. Ты чего?! Что я сказал-то такого?! Баба она и есть баба! Не убудет с нее! — захорохорился он. Не хотелось ему извиняться перед этой пигалицей на глазах у товарищей. Засмеют же потом.

— Баба, значит, — зло зашипел Воронченко, — передком воюет, значит! — его глаза горели лютой злобой. — Представьтесь!

— Вот еще! Да ты кто такой, вообще?! — закусил удила чернявый. Будет ему еще кто-то указывать. Оно конечно, можно и нарваться. Но не похож этот дед с бородой на начальство. Гражданский какой-нибудь. Самое плохое, если по партийной линии. Тогда да, могут быть неприятности. А так — ерунда!

— Я командир 1-ой Смоленской партизанской стрелковой дивизии подполковник Воронченко. Ну?! — это «ну» прозвучало как выстрел.

— Лейтенант Евдокимов, — нехотя представился чернявый.

— И все?

— Лейтенант Евдокимов, 91-ый пограничный полк НКВД по охране тыла.

— Где ранен?

— Я не ранен, — смутился чернявый, — у меня язва.

Воронченко взорвался:

— Так какого хрена ты такой красивый с язвой, девочку обижаешь?! Ты про нее знаешь что-нибудь?! Нет?! А метешь помелом своим поганым! Они нас из ада вытащили! Она и такие же девочки, как она. Горели, но летели за нами! Да ты ногтя ее не стоишь! Извиняйся, засранец, пока я тебе морду не разбил! И не посмотрю, что ты лейтенант НКВД! А вы что молчите?! — он переключился на товарищей чернявого, — Ваш товарищ подлость творит, а вы стоите, улыбаетесь. Еще комсомольцы пади?! Да вы у меня в отряде из толчков не вылезали бы! Чтоб подобное к подобному! — Воронченко тряс тяжелым кулаком перед ошарашенными таким напором лицами парней — Ничего, разберусь я с этим! Смотри-ка! Извиняйся! — вызверился он.

— Девушка, Вы извините меня, пожалуйста, — пролепетал бледный Евдокимов, — глупость сморозил. Больше не повториться.

— Нас тоже извините, — вмешался еще один парень, выглядящий постарше своих товарищей.

— Хорошо, — кивнула Лена. — Василий Исаевич, спасибо Вам, — она развернулась и пошла к себе в палату. К ребятам потом. Не сейчас. Не после всего этого. Лена слышала, как Воронченко продолжал распекать парней. Но ей было все равно. Обида как пришла, так и ушла. Быстро. Не оставив после себя ничего, кроме тянущей пустоты. Она и раньше слышала подобные высказывания. Но чтобы именно про нее. Как же все это мерзко!

Соседка по палате спала, выводя курносым в веснушках носиком тонкие трели. Неунывающая хохотушка Света медсестричка из стрелковой роты. Красивая, светлая под стать своему имени. Только вот ноги левой как не бывало. Срезал осколок снаряда выше колена. Как живой осталась, чудо просто. Днем Света весело щебетала и шутила, сама же хохоча над своими шутками, а ночью, думая, что Лена спит, плакала, приглушенно воя в подушку. А утром, как ни в чем не бывало, улыбалась. Только красные опухшие глаза выдавали ее. Это вот она пердком воевала?! Или девчонки из ночного бомбардировочного и из их эскадрильи?! Да что он знает, этот Евдокимов?! Сволочь он! Самая настоящая! Лена тяжело уселась на койку. Заныли раны. Ничего. Бывает. Она уже привыкла к этой тянущей боли. Сейчас еще нормально. Первые дни вообще было, хоть волком вой. Волкова воет волком. Невеселый каламбур получается у нее. Она потерла ладонью бинты под халатом. Душно. И форточка открыта, а воздуха не хватает. К дождю что ли? Она посмотрела на лежащий на тумбочке чистый тетрадный листок. Пододвинувшись ближе, чтоб было удобней писать, взяла в руки карандаш. Листок стал покрываться аккуратными круглыми буквами с красивыми завитками. Почерк у Лены был отличный, Елена Петровна всегда хвалила ее.

«Дорогая, любимая моя, родная мамочка! Если б ты знала, как соскучилась я по тебе! Помнишь, как мы, бывало, сидели с тобой в темноте на моей кровати и шептались, ожидая со службы папу? Как он там? Есть вести от него?

У меня все хорошо. Учусь летать, и прокладывать курс, постигаю военную и летную науку. Кормят нас по летным нормам. До отвала! Даже молоко с булочками дают! Вкусными. С повидлом. Как я люблю. А еще…»

Она писала так, будто не лежала в госпитале, а училась в училище. Рассказывая маме разные забавные истории, случавшиеся когда-то у них, но не с ней, а с другими девочками-курсантами. Писала про столовую, про новую форму, про старшину Кандыбу, про всякую ерунду… Только вот написать, что она в госпитале, буквально в нескольких кварталах от дома духу не хватало. Не могла. Боялась. Мама же примчится сразу, будет переживать, плакать. Зачем? Не надо ей этого! Пусть лучше думает, что дочка в Люберцах учиться на казарменном положении. Так спокойней. Всем. Потом расскажет. Когда-нибудь.

Только вот невдомек было Лене, что мама ее, недели три, как встретила почерневшую от горя мать Коли Литвинова. И уже знает, что Коля погиб. И воевал он в одном экипаже с дочкой. И что Лена ранена, она тоже узнала от Колиной мамы. Только вот не знала, что лежит она на лечении совсем рядом. А то примчалась бы, бросив все. Домашней еды принесла, одежду какую. И бульончик обязательно! И переживала бы, как без этого. И плакала. Но все одно было бы легче, видеть свою Леночку, свою маленькую девочку. А так приходиться ронять тихие слезы на линованные листки из ученической тетрадки, исписанные сладкой ложью и гадать, как она там? Все ли с ней в порядке? И кто ее, заразу такую, научил врать матери?! Вот вернется, получит ремня по жопе! И не посмотрит, что она взрослая! Да что ж это она?! Как можно?! Нельзя ремня! Девочка раненая, а она тут разошлась! И сидела мама на дочкиной кровати, всхлипывая и гладя рукой колючее шерстяное покрывало.

Роскошная квартира в доме на Берсеневской набережной вызывала не радость и тщеславную гордость как еще совсем недавно, а раздражение и даже злость. Камин, вычурная мебель, тяжелый портьеры с золотой бахромой, вазы и какие-то пошлые статуэтки с крылышками. Василий резким движением смахнул с полки чайный сервиз. Голубые с золотом осколки рассыпались по паркету и шикарному ковру, подаренному отцом. Василий безжалостно хрустнул сапогом по ни в чем не повинному фарфору. Как?! Как ему это могло нравится?! Он подошел к серванту, наклонившись, достал из бара внизу бутылку армянского коньяка и хрустальную рюмку. Набулькал с краями, так что часть янтарного напитка пролилась на полированную поверхность. Плевать! Поднял рюмку и столкнулся взглядом со своим отражением в зеркале. На него смотрел майор с тяжелым взглядом в выцветшей летной форме с полевыми погонами и аккуратно зашитым кармашком гимнастерки. Он вспомнил, как подорвал его, случайно зацепив пряжкой лямки парашюта, а девочки-техники из ночного бомбардировочного заметив это, забрали у него гимнастерку и буквально за пару минут зашили. Пить расхотелось. Он оглянулся и поморщился. А ведь совсем недавно он устраивал тут веселые вечеринки. Выпивка, джаз, друзья, девушки. Как буржуй какой-то! И льстивые взгляды и слова. Почему он этого не замечал тогда? Может быть, потому что все это было привычным и обыденным? А что изменилось? Люди! Василий посмотрел на обитое кожей кресло. В нем так любила сидеть, положив стройные ножки в американских нейлоновых чулочках на журнальный столик, Нинка Орлова. По телу прошлась сладкая истома. Интересно, где она сейчас? Отыскать что ли? Хотя… Нет! Поймал себя на мысли, что думает о том, как к его поступкам отнесся бы Стаин. Раздражение накатило с новой силой. Дожился! Мнение мальчишки интересовать стало! Так если бы только мальчишки, но ведь и осуждающий взгляд капитана Агеева и насмешливый Бершанской сразу лезут в голову. Вдруг представилось, что вместо Нинки в кресле сидит некрасивая лейтенант Алексеева, обслуживающая его самолет в первый их прилет на аэродром ночников. В помасленном комбинезоне, с подвязанными грязной косынкой волосами, игриво ему подмигивает и начинает перематывать портянки. Вася хохотнул. Вот же напридумывал! Раздражение исчезло, будто и не было.

А ведь ему хочется оказаться сейчас там, на аэродроме под Керчью. Черт бы побрал этих волокитчиков из ГУ ВВС! В чем проблема выписать наряд на новый самолет?! Хотя их понять можно, сыну Сталина, какую попало машину не всучишь. Случись что и фронт покажется курортом. Вася покачал головой. Как же легче быть простым летчиком.

Взгляд зацепился за осколки сервиза. Намусорил! Ничего, домработница уберет. Только вот ноги сами понесли в гардеробную. Здесь, вроде, где-то должен быть веник. Да где же он?! Ничего не найдешь! Бардак! Ну?! Ага! Вот он! И швабра, и ведро! А спрятала-то! Квочка! Василий понимал, что ругается на прислугу совершенно зря, что как раз у нее-то все в идеальном порядке. Это он за два года жизни в квартире впервые обеспокоился тем, кто и как здесь убирает. Опять накатило раздражение. Да что это с ним сегодня такое?! Ведет себя как истеричка! Он взял веник, металлический самодельны совок на длинной ручке и, вернувшись в гостиную, стал заметать осколки. Жалко. Красивый был сервиз. Ручная работа. Это получается кто-то творил, лепил тончайшие чашечки, филигранно скручивал завитые ручки, потом расписывал, щуря подслеповатыми глаза, а он вот так взял и смахнул рукой на пол чей-то труд? А что он сам создал в этой жизни? Ничего! Только развлекался! Хорошо хоть на фронт попал! А то, вообще, смотреть людям в глаза стыдно было бы! Или нет? Не стыдился же он инспекторской должности. Он и в действующую-то просился, чтоб вырваться из-под опеки отца, да и себя проверить хотелось. Проверил. Печально все оказалось. А ведь считал себя отличным летчиком и командиром. Самомнение под самый потолок. Осколки звонко высыпались в металлическое ведро. Василий унес веник и совок на место, не поленившись накрыть их тряпочкой, как было. Разрывая тишину, раздалась резкая трель телефона:

— Квартира товарища Сталина, — ответил он шуткой как когда-то давно, до войны.

— Товарищ Сталин. Тут Фрунзе, — в тон ему ответил Тимур.

— Здравствуйте, товарищ Фрунзе, — Василий старался голосом подражать отцу.

— Здравствуйте, товарищ Сталин.

Вася не выдержал первый и рассмеялся.

— Тимка, ты где? Когда тебя ждать? Распрощался с подружками своими?

— Они не подружки, боевые товарищи скорей, — не поддержал фривольность Тимур, — я тут, что звоню. Не смогу я к тебе подъехать, Вась.

— Что так?

— В полк вызывают. Объявили повышенную боеготовность.

— Ясно, — в голосе Василия послышалось сожаление, — ну тогда потом как-нибудь. И Тимка…

— А?

— Я все равно попробую отца за тебя попросить.

— Спасибо, Вась, — в трубке было слышно, как Тимура кто-то позвал, — Все, я побежал. Увидимся! — послышались короткие гудки отбоя. Эх, жалко! С кем-кем, а с Тимкой он бы посидел. Это не эти пустышки, что тут когда-то крутились. Василий положил трубку на рычажки, но задержав руку, тут же снова ее поднял, решительно набрав номер.

— Слушаю! — раздался знакомый с детства негромкий голос.

— Отец, здравствуй! Это Василий.

— Ты почему не на фронте? — ага, можно подумать не знает. А хотя может и не знает. Все как-то быстро закрутилось. Днем его сбили, а уже ночью он летел в Москву. Наверное, не успели еще должить.

— За самолетом прибыл. В ГУ ВВС уже был. Вот тебе решил позвонить.

— За самолетом? — ну точно еще не доложили, — А что с твоим?

— Сбили. На том конце провода повисла тишина. — Алло, отец?! — Василий подул в трубку, проверяя связь. Хотя именно на этой линии неполадки были практически исключены.

— Вот как? — наконец отозвался отец — А мне зачем звонишь? — вопрос прозвучал с сильным акцентом. Ни здравствуй, ни как дела. Только зачем позвонил. В этом был он весь. Одним словом Сталин.

— Просто. С фронта приехал. Думал увидеться, — Василий покраснел, как когда-то в детстве, отчитываясь за школьные шалости. Глупо конечно, у отца дел невпроворот, вся страна на нем, но и не позвонить он не мог. Опять тишина и голос отца:

— Ты где сейчас?

— У себя. На Набережной.

— Сам дойдешь или машину прислать?

— Сам, — с души словно упал камень.

— Жду, — и связь оборвалась. Василий положил трубку, наткнувшись глазами на так и не выпитую рюмку. Ай, умерла, так умерла! Взял рюмку и, быстрым шагом зайдя на кухню, опрокинул содержимое в раковину.

К отцу пошел не через приемную, а через кабинет Власика. Это тоже был своеобразный ритуал. Все-таки он вырос можно сказать на глазах у Николая Сидоровича, под его чуткой опекой. Да и покрывал он их с друзьями-товарищами перед отцом частенько. Правда, и получать от него же доводилось. А он шкет еще огрызался и обижался! Да натерпелся с ними дядя Коля!

Но поговорить, толком, не удалось. Позвал отец.

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, майор Сталин, отметиться по случаю прибытия с фронта прибыл, — за своей бравадой Василий пытался скрыть робость, охватывающую его перед этим родным и в то же время таким далеким и недостижимо уважаемым человеком.

— По случаю прибытия прибыл, — проворчал отец, — проходи уже, паяц! — но в глазах плясала одобрительная смешинка. — Формы другой не нашлось? К Верховному пришел, как-никак, — недовольно заметил он, глядя на Васькину полинявшую гимнастерку.

— Не нашлось, — развел руками Василий, — все в казарме осталось. Так получилось. Неожиданно улететь пришлось, — ну не говорить же отцу, что он специально не надел парадную форму, желая щегольнуть своим фронтовым видом.

— И куда это ты так спешил? — усмехнулся в усы Сталин.

— Самолет с ранеными летел в Москву. Ну и я с ними, — голос Василия, став серьезным слегка дрогнул. Вспомнилось бледное, с прилипшей ко лбу прядкой потных волос, лицо раненой девушки из самолета. Кажется Зои.

— Ясно, — кивнул отец и вдруг неожиданно спросил, — жарко там? Тяжело?

— Жарко, — кивнул головой Вася, — и стал рассказывать. Про свою группу, про бои, про девчонок из корпуса Стаина, про капитана Агеева и некрасивую лейтенанта Алексееву и про то, как его сбили. Про сержанта-пехотинца, встретившего его на земле и про усталого комбата с перебинтованной кистью. И про девушку из самолета, чем-то так зацепившую его. А отец неожиданно внимательно его слушал, кивая головой и постукивая по столу пальцами. А когда Василий остановился, заметил:

— А ты изменился, сын! — и было в его словах что-то такое, от чего Васе стало радостно-радостно, а сердце готово было вырваться из груди. Прикажи сейчас отец и он сделал бы за него и для него все что угодно! — Значит, правильно я все решил, — Сталин сам себе покивал головой.

— Что решил? — недоуменно спросил сын.

— Ты когда обратно? — не ответил на вопрос отец.

— Не знаю еще. Самолет надо дождаться. В Управлении сказали, позвонят, как готов будет.

Сталин задумчиво помолчал и поднял на сына глаза:

— Не надо ждать. Самолеты вам перегонят.

— Нам?

— Вам, — кивнул Сталин, — новые «Яки». Испытатели очень хвалили. А в бою ты со своими героями их и проверишь. Справитесь?

— Справимся, товарищ Сталин, — Василий вскочил. Сейчас с ним разговаривал не отец, а Верховный Главнокомандующий.

— Вот и отлично, — Сталин прикурил папиросу и отошел к окну. Василий ждал, что еще скажет ему отец. Наконец, не оборачиваясь тот произнес: — Завтра улетай обратно. Нечего тебе в Москве делать.

Сердце кольнуло обидой:

— Есть! — предательски дернулась щека. Отец обернулся и тяжело посмотрел на него:

— Светлану с собой заберешь.

— Какую Светлану? Сестру? — он что, с ума сошел?!

— Да…

— Отец, она же еще ребенок! Ей пятнадцать лет!

— Ничего, — Сталин снова отвернулся к окну, — и пятнадцатилетние воюют.

Василий молчал, отказываясь верить в безумное решение отца. Для чего?! Зачем?! Неужели он не понимает, что там война, кровь и смерть?! Они не были особо близки с сестрой, все-таки пять лет разница в их возрасте это много. Но Светлану он любил. И ее, такую утонченную и увлекающуюся на фронт? А отец повернувшись подошел вплотную к нему и глядя в глаза сказал:

— Так надо, — Василию на миг показалось, что он хотел сказать что-то другое, но это лишь показалось, — на передовую ее никто отправлять не собирается. Будет в госпитале служить. Стаин в курсе.

— И как Саша воспринял эту во всех отношениях прекрасную новость? — голос Василия сочился сарказмом. Буквально несколько минут он боготворил отца, а сейчас готов был кинуться на него с кулаками.

— Нормально воспринял, — усмехнулся Сталин, — в отличие от тебя.

— Отец!

— Все! — Сталин слегка повысил голос и Василий понял, что спорить бесполезно. — Присмотри там за ней, — попросил отец, — хотя она и так уже взрослая. Даже чересчур.

Василию ничего не оставалось, как кивнуть. Эта тема была закрыта. Оставалась еще одна. Не ко времени, но он обещал.

— Отец…

— Ну что еще?! — раздраженно отозвался Сталин.

— Я Тимура Фрунзе встретил…

— Уже нашлись дружки, — добродушно усмехнулся отец, — на фронт просился?

— Да. Я хочу Тимку забрать к себе в авиагруппу.

— У твоего Тимки и здесь работы хватает! Все, иди! — Сталин махнул рукой на дверь. — Завтра со Светланой заеду к тебе, дома будь. И не пей!

— Не буду, — буркнул Василий, — Бросил.

— Ну-ну, — недоверчиво покачал головой Сталин. — Все, — он отвернулся, показывая, что разговор закончен. Василию ничего не оставалось, как выйти. Уже в дверях отец его окликнул: — Василий! — сын обернулся, — На счет Тимура, я подумаю.

— Спасибо, — благодарность пришлась в ссутулившуюся спину отца. Даже не попрощался толком. Горло перехватило спазмом обиды. Ничего. Скоро домой, на фронт! Там все по-другому, там все по-настоящему! Только вот Светлана! И зачем отцу это понадобилось? Чего такого могла натворить сестренка, что ее аж на фронт отправляют?

VI

Светлана была зла и обиженна. А еще ей было страшно. Зимой, в Куйбышеве в эвакуации ей на глаза попался красочный журнал на английском. Листать она его начала ради языковой практики, но вдруг… Эта статья про отца перевернула всё! Мама, любимая родная мамочка! Такая добрая, внимательная, ласковая, оказывается, не умерла от болезни, а застрелилась! И виноват во всем папа! Какая-то глупая ссора, которую он начал и мамы не стало! В той статье было еще много чего про отца. Словно что-то рухнуло внутри у Светланы, разрушилось навсегда. И папа вместо сильного, справедливого, надежного, как стена мужчины вдруг стал тираном и злодеем. А окружающие ее люди лицемерными подонками. Сказка, в которой она жила в одночасье превратилась в ужасную своими кровавыми тайнами быль. Она хотела поговорить с отцом, выяснить правду. Но испугалась, не нашла в себе сил.

А потом, вдруг, ни с того ни сего ее по приказу отца возвращают из эвакуации в Москву. Они встретились на даче в Кунцево. Знакомые с раннего детства комнаты, любимый, только-только покрывшийся первой весенней зеленью сад, все показалось ей чужим и ненастоящим. И отец. Он тоже изменился. Словно чувствовал, что она знает его тайну. Он сухо расспросил ее о жизни в Куйбышеве, а потом заявил, что дочери Сталина не пристало оставаться в стороне в тяжелые для страны времена. И отправил ее санитаркой в госпиталь. Она была не против помочь Родине, но почему вот так неожиданно и по приказу, буквально насильно?!

После школы ее привозили в госпиталь НКВД, где она с другими девочками и девушками ее ровесницами и постарше, стирала грязные гнойные бинты, выносила за ранеными утки, мыла полы. Она так ни с кем и не сошлась близко ни в госпитале, ни в школе. В госпитале было не до того, а в школе… Все ее друзья остались там, в эвакуации в Куйбышеве, а здесь в классе был устоявшийся коллектив, в который влиться у нее никак не получалось. Может быть, если б ребята знали, чья она дочь, было бы все по-другому. Но отец запретил ей говорить об этом. Ослушаться она просто не могла.

А как ее жизнь теперь отличалось от всего того, чем жила она до этого. Принцесса превратилась в Золушку. Рано утром подъем, школа, госпиталь. А вечером еще надо сделать уроки. Спать она ложилась далеко за полночь, чтоб проснуться утром и погрузится в этот замкнутый круг. Состояние недосыпания стало для нее привычным. Иногда удавалось урвать несколько минут и прикорнуть в прачечной на мешках с грязным красноармейским бельем или в школе на уроке под монотонный бубнеж учителей. Но этого было мало. Она похудела, осунулась, под глазами появились темные мешки. А еще ей стало казаться, что отец все это затеял специально. Чтобы и она, как мама!

Летом стало полегче. Закончилась учеба. Правда добавилось работы в госпитале, на юге началось немецкое наступление и стали приходить тяжелораненые. Но эта работа была уже привычной, Светлана сама не заметила, как втянулась. Не такими вонючими и противными стали казаться грязные бинты, да и загаженные утки воспринимались, как неизбежное зло, неприятное, но нужное дело. И вдруг новый приказ. На фронт! Ее! Она же еще школьница! Даже брат Васька, пытался отговорить отца. Но куда там! Он даже не попрощался с ними, не поговорил, не обнял. Прислал машину, доставить на аэродром и все! Будто чужих людей! Как никогда она почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Весь полет до Краснодара она едва сдерживала рвущиеся наружу слезы, уткнувшись лбом в холодное стекло иллюминатора. С ней пытался поговорить Василий, но она не ответила ему. Не захотела. Она жалела себя. Почему-то стало казаться, что едва они прилетят на место, ее тут же убьют. Да! Точно! Прилетит немецкий бомбардировщик и сбросит прямо нее бомбу! И тогда они все узнают! И Васька, и этот Серго противный со своей Марфушкой^[7] и папа! Точно! Он специально послал ее на фронт, что ее там убили!

Но бомбардировщик не прилетел, да и аэродром в Краснодаре ничем не отличался от московского, с которого они улетали. Разве что больше было на нем военных самолетов и все. Васька оставил ее на скамейке рядом с летным полем, а сам куда-то ушел. Не было его долго. Больше часа. Света устала ждать. А еще эти любопытные взгляды. Ну да, смотрится она в своем голубеньком ситцевом платье и туфельках на белые носочки на военном аэродроме нелепо. Но, как ни странно, никто не подошел, не поинтересовался, что здесь делает эта рыжая девочка. А может, все дело было в двух сержантах, вальяжно курящих неподалеку, не обращая внимания на снующих туда-сюда командиров? Только Светлана была далека от таких тонкостей. Не интересуются, вот и хорошо, сидит девочка на скамейке, значит так положено.

Наконец появился Василий:

— Что, сестренка, заждалась? — тепло улыбнулся он. Света лишь гордо вздернула носик и отвернулась. Василий нахмурился: — Свет, отправить тебя на фронт не моя идея. Я как раз был против. Не знаю уж, что ты натворила, что отец так решил. Но раз решил, значит так надо.

— Ничего я не натворила! — выпалила девочка, — Просто он меня тоже хочет убить! Как маму!

Взгляд Василия заледенел. Он схватил Светлану за плечи и с силой оттащил подальше от курящих сержантов:

— Тааак, — зло прошипел он, — Рассказывай?!

— Что рассказывать?! Что?! Вы мне врали! Все время врали! Она не от болезни умерла! Она застрелилась! Из-за отца! Он издевался над ней! И вот! А теперь и надо мной! Сначала госпиталь, теперь фронт! Он меня ненавидит, как ее! Мы ему не нужны! Ни я, ни ты, ни Яков! — она сама не понимала, зачем приплела сюда старшего брата, с которым практически не общалась. Ее просто несло. Она выплескивала сейчас на брата все, что терзало, пугало ее все эти месяцы, с того злополучного дня, когда ей на глаза попался тот американский журнал.

— Кто сказал тебе про маму?! Кто?! Кто?! Кто?! — Василий с красным, почти бордовым лицом тряс ее за плечи так, что у Светланы болталась голова. Ей было страшно и обидно. Все! Все против нее! Даже брат! Поймав испуганный, полный слез и отчаянья взгляд сестры Василий успокоился. Ему стало нестерпимо стыдно за свою вспышку. Он резко ее обнял, прижав к груди: — Прости, Светка! Прости, маленькая, — она стояла окаменевшая от напряжения, не предприняв попытку ни вырваться, ни обнять в ответ. Чужая, холодная, какмертвая. Но узнать, кто ей сказал про мать, было необходимо. Сестра и без того была импульсивна, а тут явно кто-то поработал с ней. — Откуда ты узнала про маму? — он посмотрел в ее красные от слез, пустые глаза.

— В журнале прочитала, — безэмоционально ответила она, глядя куда-то в сторону.

— В каком журнале? Откуда он у тебя?

— Не помню. В американском. В «Тайм» кажется. А может, в другом. Да какая разница?! Где прочитала, откуда?! — снова вспыхнула она, все-таки характеры у них были похожие, — Ты что, не понимаешь?! Отец виноват в смерти матери! А теперь он узнал, что я знаю об этом и хочет убить меня! — в ее словах не было ни капли логики, лишь страх и отчаяние загнанного зверька. Васька только что практически подтвердил то, что было написано в журнале и о чем тихонько шептались в ее окружении, — Вы же для этого меня сюда привезли!

— Дура! — Василий оттолкнул ее к стене дома, а сам как был в форме сел на землю, прямо в пыль, — Какая же ты дура! Мы просто берегли тебя! Особенно папа! А ты!

— Что я?! — огрызнулась Света.

— А ты его предала! — Василий не стал стесняться в высказываниях. Сказал, как думал. И так слишком берегли, слишком баловали они Светлану. И вот результат! Прав был отец, тысячу раз прав, отправляя ее на фронт! Только не в госпиталь ей надо. Для этого не обязательно было уезжать из Москвы. Ей в часть надо! Василия вдруг почувствовал, понял, что до того как он попал сюда, в корпус, он мало чем отличался от сестры. Такой же избалованный, никчемный мальчишка. Только игрушки у него были повзрослей. А Светку… Сестру надо или к вертолетчицам или к Бершанской. Но это решать не ему, а отцу. Но он обязательно поговорит с ним! Надо еще разобраться, кто подсунул сестре тот журнал. Да и про остальное тоже. Не просто так, она так заговорила. Кто-то появился в ее окружении.

Из-за угла, как ошпаренная выскочила девчушка в летной форме:

— Ой! Извините! — она встала, как вкопанная подняв сапогами пыль, — Товарищ майор, мы вылетаем, вы просили сообщить.

Василий кивнул. Стаина в Краснодаре не было. Он был в Багерово. Практически весь корпус, кроме дальнебомбардировочного полка и разведчиков был переброшен на Керченский полуостров. Немцы всеми силами пытались разобраться с крымской группировкой советских войск, которая мешала дальнейшему их продвижению на юг, к кубанскому хлебу и кавказской нефти. Тяжелые кровопролитные бои шли не только на земле, но и в небе. И лишних пять-десять минут подлета могли сыграть критическую роль. Вот и пришлось Стаину, несмотря на риск, перебрасывать свои самолеты ближе к линии фронта.

— Мы идем, — кивнул он летчице, которая тут же ретировалась подальше от странного майора, рассевшегося на земле и заплаканной девочки. — Пойдем, — Василий рывком поднялся, — потом поговорим, сейчас лететь надо, — и он, не оглядываясь, пошел к летному полю. Светлана поплелась следом. Можно было взбрыкнуть, показать характер. Но Света слишком хорошо знала отца и брата, от этого стало бы только хуже.

Лететь пришлось на какой-то непонятной машине с огромным винтом сверху. В технике она разбиралась слабо, ее больше привлекали книги, театр, кино. Это Васька с детства мечтал стать летчиком. Но все равно было интересно. Если бы еще не это чувство страха и ледяной пустоты в животе, особенно остро проявившееся, после того, как минут через двадцать после взлета Света увидела в иллюминаторе пару истребителей пристроившихся к ним. Они то появлялись, то исчезали, взмывая куда-то вверх.

— Пижоны! — буркнул брат, посмотрев, что ее так заинтересовало. Она недовольно покосилась на него. Смотри-ка, «пижоны»! А сам-то! Что сам-то она не знала, но сейчас любое слово, любое движение Василия вызывали у нее раздражение и неприязнь. Внизу проползла бирюзовая гладь моря, и показался полуразрушенный в дымных столбах пожаров город. Светлана невольно приникла к стеклу. — Керчь, — пояснил брат. Он что ее за дуру держит?! Можно подумать она географию в школе не учила. Но как же страшно выглядит Керчь, ощерившаяся в небо щербинами развороченных бомбами домов! Ей не довелось пережить бомбардировки Москвы. Она уехала в Куйбышев раньше, а когда вернулась, немцы на столицу уже не летали. Но сейчас, глядя вниз, она вдруг до дрожи в коленях, до ледяного ужаса поняла, насколько страшная идет война. Не слушая сводки Совинформбюро, не служа в госпитале, ухаживая за покалеченными израненными людьми, а именно сейчас, глядя на этот полуразрушенный, дымящийся город. Закусив губу, она посмотрела на брата. И в этот ужас он ее привез?! А сам сидит спокойно, прикрыв глаза, будто не понимает, что тут везде смерть! Света крепко зажмурилась, сжав кулачки. Зачем она здесь? Для чего? Она не воин, не медик. Обычная школьница. Чем она может помочь фронту? Все-таки отец точно хочет от нее избавиться! Ну и пусть! Раз так, она специально попросится туда, где опасней всего! Ледяной ком страха, вдруг лопнул, оставив после себя пустоту и равнодушие. Светлане стало все равно, что с ней будет. Убьют, и пусть! Пусть! Пусть! Пусть!

Она очнулась от того, что брат ее тряс за плечо.

— Прилетели, пойдем!

Сейчас она смотрела вокруг по-другому. Спокойней, уравновешенней и отстраненней. Теперь, когда ушел страх, она вдруг поняла, что экипаж машины, на которой они прилетели, состоит сплошь из девушек не на много старше ее. Точно такие же девчонки попадались им навстречу, когда они шли к зданию штаба, судя по всему бывшего когда-то школой. И не было в их глазах обреченной затравленности, какую она ожидала увидеть у людей на войне. Скорей смотрели все с доброжелательным любопытством, направленным на нее.

В штабе царила напряженная суета. Кто-то куда-то бежал, о чем-то ругался по телефону. Василий, спросив у дежурного про какого-то подполковника Стаина, и получив ответ, что тот скоро будет, пристроился на стул в коридоре, буквально силком усадив рядом Светлану. Из кабинета в кабинет, хлопая дверьми, выскакивали командиры. Удивительно, но женщин здесь было почти столько же, сколько мужчин. Некоторые, пробегая мимо, перебрасывались на ходу приветствиями и шутками с Василием.

— Сиди здесь. Покурю и вернусь, — неожиданно поднялся брат. Его не было минут пятнадцать, и вернулся он чем-то сильно обеспокоенным. Светлане стало интересно, что случилось, но спрашивать не стала. Вот еще! Подумает, что она его простила! Василий даже не стал садиться, так и остался стоять, нетерпеливо поглядывая на входную дверь. Но вот что-то изменилось. Хлопнула дверь и в помещение стремительно ворвался серьезный паренек примерно ее возраста, с двумя золотыми звездами Героя и новомодными буквально вот-вот на днях введенными орденскими планками и желтой нашивкой за ранение. Светлане показалось, что на мгновение все замерли и штаб снова зажил своей жизнью. Василий тут же вытянулся, сделав шаг навстречу парню:

— Товарищ подполковник…

— Вернулся? — перебил брата парень. Светлана ждала, что вспыльчивый Василий на такую бесцеремонность вспыхнет, но тот только кивнул головой. — Хорошо. Самолет пригнал.

— Нет. Отец сказал, будут новые. Перегонная команда на всю группу доставит, на войсковые.

Парень скривился, как от зубной боли:

— То кино, то испытания. У нас тут война! Группу у Агеева принял?

— Нет сразу к тебе. Сестру надо устроить, — Василий мотнул головой в сторону Светланы, которая гордо вздернула нос.

— Еще одна мажорка, Волковой мне было мало! — непонятно заметил Стаин, а никем иным этот парень быть не мог. — Я зачем? Отправь ее к Платонову.

Подполковник медицинской службы Платонов был начальником санитарной службы корпуса.

— Да тут вопрос возник, надо сначала с отцом поговорить, — отказался Василий. Светлана хоть и смотрела в сторону, но внимательно прислушивалась к разговору.

— Когда?

— Чем быстрее, тем лучше.

— Ясно. Дуй на ВЧ, я распоряжусь. И через двадцать минут ко мне.

— Что-то случилось?

— Задачи ставить буду. Немцы с утра затеяли новое наступление. Там, — Стаин кивнул в сторону фронта, — такая каша. Короче, не здесь. Приходи, там все узнаешь.

— А ее куда? — Василий показал на сестру. Светлане стало обидно. Обсуждают ее, будто ее тут нет. И этот! Как его! Стаин! Какой-то мажоркой обозвал. Это ирония такая? Из-за того, что она дочь самого товарища Сталина?! Или из-за имени^[8]?

— Она присягу принимала?

— Нет, — Светлана впервые видела, чтоб кто-то отчитывал брата, а он молча выслушивал, понурив голову.

— Блин, Вася! Вы что от меня хотите?! Куда мне ее деть?! Притащили ребенка на фронт! В платье! Вы бы ее еще в эту! Балетную хреновину нарядили!

— Пачку! — не выдержала Светлана. Стаин уставился на нее, буду-то на чудо чудное, внезапно научившееся говорить.

— Что?

— Балетная хреновина, — Светлана сморщила носик от грубого слова, — называется пачка, — менторским тоном заметила она, игнорируя наливающееся кровью лицо брата. Стаин посмотрел на нее, на Василия, потом снова на нее и гаркнул:

— Рыкова!

— Здесь, товарищ командир! — откуда-то, Света даже не заметила откуда, вынырнула девчуха невысокого росточка в ладно подогнанной по стройной фигуре форме.

— Эту, — он ткнул пальцем в Светлану, — отведешь к младшему лейтенанту Федоренко. Пусть проследит там за ней. Чтоб по расположению не шлялась. Потом решим, что с ней делать.

— Есть! — лихо козырнула девчуха.

— А ты, — он ткнул пальцем уже в Василия, — бегом на ВЧ и ко мне. И папу не забудь поблагодарить за подарок!

Васька, к удивлению сестры тут же сорвался на выход, а подполковник уже шагал дальше по коридору, обойдя Светлану, как какую-то ненужную вещь. Девочке показалось, что он на ходу пробормотал: «Пачка», — и дальше такие слова, которые она не произнесла бы даже про себя.

— Ну, что пойдем, — на нее насмешливо смотрела сержант Рыкова, — пачка, — она хихикнула.

Надо было что-то ответить. Поругаться? Возмутиться? Света четко поняла — нельзя! Не здесь и не сейчас! Не поймут. Они здесь все свои. А она чужая. И надо было ей влезть с этой пачкой! Кто тянул ее за язык?! Просто этот бурбон Стаин говорил о ней, как о какой-то никчемной помехе, пустышке! Она должна была поставить его на место! И Васька хорош! При нем сестру унижают, а он стоит глазами хлопает! Вытянулся еще перед этим наглым мальчишкой!

Надув губы Светлана едва успевала за Рыковой. Они прошли по краю летного поля, обошли какие-то то ли склады, то ли бараки, со всех сторон затянутые маскировочной сеткой и, спустившись по крутой тропинке в овражек уперлись в еще один свежесколоченный из одуряюще вкусно пахнущих деревом досок барак. Внутри, сразу у входных дверей стояла школьная парта, за которой сидела девушка в такой же форме, как у Рыковой, только с погонами лейтенанта ВВС. Она вопросительно посмотрела на сержанта:

— К Медку, — пояснила та, — Саша приказал.

Девушка молча кивнула и тяжело уставилась на Свету:

— Как звать?

— Света, — под изучающим взглядом незнакомки и иронично-насмешливым Рыковой она смешалась. Девушка за партой недовольно дернула щекой.

— Фамилия как?

— С-с-с, — едва не проговорилась Светлана, но вовремя поправилась, — Иванова.

Девушка кивнула и буркнув:

— Проходите, — стала что-то записывать в лежащий перед ней журнал.

Рыкова хихикнув, потянула Светлану за собой. Подойдя к четвертой по коридору двери, она два раза стукнула по ней кулаком и бесцеремонно ввалилась в комнату без окон, слабо освещенную тусклой лампочкой. На Светлану пахнуло тяжелым запахом, от чего она поморщилась, вызвав фырканье Рыковой.

— Настьк, привет! — радостно поздоровалась с кем-то невидимым Светлане сержант. — Со звездочками тебя! Когда проставляться будешь?

— Привет, — раздался приятный девичий голос, — Как только, так сразу. А ты чего радостная такая? Вечером танцы или кино привезли?

Света, наконец, разглядела сидящую в самом дальнем углу белокурую девушку, почти девочку, наверное, ее ровесницу. Она сидела с ногами на застеленной серым армейским одеялом койке, одетая в белую нательную рубаху с расстегнутыми на воротнике пуговицами, и подшивала к гимнастерке с новенькие погонами с маленькими одинокими звездочками белоснежный подворотничок.

— Ни то, ни другое, — весело отозвалась Рыкова, — вот! — она бесцеремонно вытолкнула перед собой Светлану. — Пачка! — хихикнула сержант, — Саша приказал к тебе доставить! А я побежала, я дежурная сегодня, — и Рыкова буквально испарилась.

— Катька?! — едва успела крикнуть ей вслед Настя, но сержанта уже и след простыл. Федоренко недоуменно посмотрела на дверь, перевела взгляд на Светлану и задала самый дурацкий, какой только было можно, вопрос, — Какая пачка? Какое же глупое лицо у этой Насти! Далась им всем эта пачка! Светлана в ответ молча пожала плечами. — Садись, — Настя кивнула на койку напротив нее. Света присела на краешек чьей-то кровати.

— А брат говорил, что в расположении на койках сидеть нельзя, — Светлана сжала губы. Ну, вот зачем она опять лезет со своим мнением. Но Настя лишь улыбнулась:

— Ага, нельзя. Саша увидит, дым коромыслом будет. Тебя как зовут?

— Светлана. Света, — девушка начала успокаиваться. Да и младший лейтенант Федоренко была какая-то не военная, домашняя вся. Ей бы не это страшное нательное белье, а шелковый халатик, какой остался у Светланы в Москве, и ничем бы Настя не отличалась от Светиных школьных подружек. Разве что эта Федоренко покрасивей будет. Даже красивей Марфы Пешковой, общепризнанной красавицы их компании, отбившей, как считала Света, у нее Сережу Берия. — А Саша, это подполковник Стаин?

— Он, — кивнула Настя и нежно улыбнулась. Ого, а тут любовь проглядывается. Ай да подполковник! Подсуетился! Федоренко посмотрела, как расположилась Света и махнула рукой, — Да ты не стесняйся, садись нормально. Лидка если что предупредит.

— Лидка это та, что у входа сидит? — Свете было не особо интересно кто и что, но говорить о чем-то было надо, не сычами же сидеть. А то опять мысли разные в голову полезут. — Злая она какая-то.

Настя весело сверкнула глазами:

— А это все потому, что от полетов ее Никифоров отстранил. За хулиганство, — хохотнула она.

— Хулиганство?! — серьезная девушка на входе никак не ассоциировалась у Светы с хулиганкой.

— Ага, — хохотнула Настя, — она на него ведро поганое выплеснула, будто случайно. Ну а он от полетов ее отстранил.

— А Никифоров это кто? — осторожно поинтересовалась Света.

— Комэск наш. Он так-то хороший. Просто…, — Настя осеклась. Зачем знать этой девочке, что Лидка облила Петра за то, что тот стал якобы заглядываться на других девчонок из эскадрильи. Дурочка она ревнивая. Хотя Настя ее в чем-то понимала. У самой все внутри переворачивалось, когда Сашка как-то странно поглядывал на других девушек. Но ей, как Лидке нельзя! Саша не поймет и не простит. Тут отстранением от полетов не обойтись, можно из экипажа вылететь, как пробка. — А ты к нам надолго?

Светлана пожала плечами:

— Не знаю. Ваш Стаин наорал и сказал, что потом со мной разбираться будет.

— Не похоже на него, — нахмурилась Настя, — может ты натворила что?

— Да ничего я не творила, — вдруг вскипела Света. И ее понесло. Она вываливала на эту малознакомую девушку все, что накипело у нее в последние дни. Про отца, про брата, про мать, про Серго и Марфу. Про оставшихся в Куйбышеве друзей и подруг. Про госпиталь и войну. Настя внимательно ее выслушала и вдруг, с ненавистью посмотрела в глаза девочке:

— Правильно отец тебя сюда отправил! Дура ты! И если ты еще кому-нибудь эту чушь, что мне тут сейчас несла, расскажешь, я тебя лично пристрелю! И пусть меня потом товарищ Сталин расстреляет!

— Но откуда? — пролепетала Света. Действительно, откуда эта лейтенантша поняла, кто она такая.

— Откуда узнала кто ты? — презрительно, глядя на нее выплюнула Федоренко, — так все знают, чей сын майор Иванов. А ты своими соплями позоришь отца и брата! Они жизни не жалеют за страну! Ты знаешь, почему твой брат без самолета остался?! Света отрицательно помотала головой, испуганно глядя на эту совсем недавно казавшуюся домашней куклой девушку. — Он своим самолетом ведомого закрыл! Собой! Понимаешь?! — и посмотрев на лупающую на нее глазами Свету разозлилась еще больше, — Ничего ты не понимаешь! Принцесса! И это дочь товарища Сталина! Твой отец собой всю страну закрывает! На фронт он ее не вышел проводить! А он мог?! Ты поинтересовалась?! Сводку слушала? Света кивнула. — Вот! И это все на его плечах! А ты вместо помощи предала! — Настя в сердцах резко дернула иголку и уколола палец, — Ай, чтоб тебя! — она сунула палец в рот.

А Светлана сидела и моргала, едва сдерживая слезы. Но как же так?! Почему?! Это же ее все предали! И отец и брат! А сегодня уже два человека назвали предательницей именно ее! За что?! Кого она предала?! В отличие от Васьки, она всегда все делала, как хотел отец! Даже когда он отправлял ее сюда, она молча согласилась, хоть ей и было страшно. А они! В коридоре послышался шум и тут же резкий крик:

— Младшего лейтенанта Федоренко на аэродром. Срочно.

Настя соскочила с кровати, швырнув сторону гимнастерку, и буквально впрыгнула в летный комбинезон, застегнув его быстрыми уверенными пальцами. Схватила висящие на стене ремень с кобурой и кожаный шлем:

— Потом поговорим, — бросила она Светлане приказным тоном, — а ты сиди здесь, никуда не ходи, тут воинская часть. Удобства на улице. Захочешь, подойдешь к лейтенанту Шадриной, она покажет, — на ходу застегивая ремень, она выскочила из комнаты. Света осталась совсем одна. Слезы буквально душили ее, вырываясь наружу. Она бросилась лицом в чью-то подушку, сотрясаясь в рыданиях. Она выла, как зверь, колотя кулаками ни в чем неповинную кровать, пока истерика не отняла у нее все силы и она не задремала. Сколько проспала было не понятно, но в комнату пока никто не вернулся. Надо было умыться, причесаться. Но зеркала на стене не было, а просить что-то у суровой лейтенанта Шадриной не хотелось. Света с интересом огляделась. Желтые деревянные стены в потеках смолы. У одной из кровати на гвоздике висит форма. А над Настиной кроватью фотография Стаина вырезанная из газеты. Кроме этой женской формы ничего не говорило о том, что в помещении обитают девушки. Света подошла к Настиной кровати и подняла небрежно брошенную впопыхах, валяющуюся комком в углу гимнастерку. Тяжелая. Света встряхнула ее расправляя. Надо же! Орден Красного Знамени, Орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» нашивка за легкое ранение. И когда только успела! Вот тебе и домашняя девочка! Света хотела бросить гимнастерку обратно, но неожиданно для самой себя аккуратно ее свернула и положила рядом с подушкой. В комнату заглянула Шадрина:

— Проснулась? — спросила она очевидную вещь, — Пойдем, покажу, где тут у нас умыться и туалет. Потом в столовую провожу. Может надо что?

— Нет, — помотала головой Света, — у меня все есть, — она кивнула головой на тощий солдатский сидор, который ей помог собрать брат.

— Хорошо, — голос Шадриной был какой-то усталый и встревоженный. — Спать можешь на Настиной койке, ее сегодня не будет. Сбили их.

VII

То, что немцы предпримут еще одну попытку наступления, для советского командования секретом не было. Этого наступления ждали и к нему готовились. А вот появление в Крыму 21-ой танковой дивизии под командованием генерал-майора фон Бисмарка, которая по всем данным разведки должна была находится в Ливии в составе африканского корпуса, стала для крымской группировки большим и очень неприятным сюрпризом. Больше 200 танков обрушилось на керченскую оборону в полосе 44-ой армии. Войска истекали кровью, но держались. А немцы методично и мощно, как паровой молот били и били по нашим войскам пытаясь найти брешь, слабину, прорваться к городу. Неотвратимой смертельной лавиной пройти по тылам, лишить обороняющиеся войска снабжения и уничтожить, размотать гусеницами танков, как они привыкли это делать во Франции, в Польше, в Африке, да и в Советском Союзе летом прошлого года. Настрой у африканцев более, чем серьезный. Надо показать камрадам с Восточного фронта, как нужно воевать. И они пошли в атаку. Уверенно, лихо, бодро. Но перед ними были не колониальные британские войска. Перед ними была закаленная боями с декабря 41-го армия, усиленная средствами противотанковой обороны, хорошо окопавшаяся и ожидавшая наступления. И, тем не менее, немцы были неимоверно сильны. Советскому командованию пришлось вводить в бой все резервы, все, что было под рукой у Буденного, было брошено в бой. Но этого было мало.

Корпус и так не выходил из боев. Практически на половину поредел штурмовой полк, в истребительных полках потери составляли от двадцати до сорока процентов. Были потери и у бомбардировщиков. Пока держались без безвозвратных только ночники и вертолетчики. Но еще пару недель таких боев и от корпуса ничего не останется! О чем Стаин и доложил Сталину.

— Людьми и техникой мы тебя пополним, — Сталин был очень встревожен и немногословен. Новые самолеты пригонят в течение суток.

— Новые самолеты надо еще облетать, товарищ Сталин! А у меня летать уже некому.

— Будут люди! — раздраженно ответил Верховный, — не у одного тебя потери. Тебе и так все лучшее, Горюнов уже жаловался.

— Мы генерал-майору не подчиняемся и на его шее не сидим, у нас свое обеспечение, по наркомату внутренних дел, — огрызнулся Сашка. Его эти дрязги уже изрядно достали. Едва корпус появился на фронте, его попытались растащить, а когда не получилось, правдами и неправдами старались сунуть палки в колеса «сопливому выскочке» и его «бабьему царству». Только когда они доказали, что могут и умеют воевать пакостники попритихли, но при случае уколоть норовили. Вряд ли Сталину жаловался сам Горюнов, с Сергеем Кондратьевичем как раз у Стаина сложились нормальные отношения. Не дружеские, как когда-то с Журавлевым, но вполне рабочие. А вот фронтовые штабисты вполне могли накатать пасквиль. Не в первый раз уже. Наверное, пора уже пожаловаться наркому. Не хотелось бы, но раз разговоры уже дошли до Верховного, придется.

— Будете вы мне еще делиться! Чуть юг опять не просрали, а все х**** меряетесь! — упрек был явно несправедлив, но Стаин отвечать на него не стал. Верховный зря на него никогда не отвязывался, а раз так, дело более чем серьезное. — Пополнение будет у тебя. Твое вертолетное досрочно курсантов выпускает. Давно пора эскадрилью в полк развертывать, — Стаин скривился, чему они там за эти пару месяцев научились? Если висеть могут, и то хлеб. Ну а на счет полка… Еще в мае должен был быть приказ о формировании нового вертолетного полка. Но воз и ныне там. Хотя две эскадрильи уже практически сформированы. Одна из семнадцати машин здесь на фронте. Вторая, в составе 12 вертолетов под командованием Весельской осталась в Люберцах и работает на штаб партизанского движения. Но новые вертолеты выпускаются. Не хватает пока только подготовленных людей: летчиков, летчиков-операторов, бортстрелков, техников. Да практически всех. — Миль к тебе рвется, что-то новое придумал, испытания просит войсковые. Дам добро, пусть едет. Истребители, тоже дам. Новые. Совсем новые. Летайте. Заслужили. А сейчас мне нужно чтоб ты остановил танки. Тебе новые боеприпасы поступили?

— Поступили, товарищ Сталин, — новые реактивные снаряды действительно поступили. Их даже отстреляли. Но применять их можно было только с вертолетов. Илы они просто-напросто останавливали в воздухе. А вот с вертолетов нормально. Только пускать надо было их повыше, во время старта вертолет сильно проваливался вниз. Ну и тащило его назад реактивной струей. В общем, пуск еще хлеще, чем тяжелой бетонобойкой. Тем более стрелять придется не с двадцатьчетверки. Но по танкам новые РС были чудо как хороши. Главное положить их не дальше трех метров от цели. Лично проверяли на затрофееной троечке. — Но экипажи учебные стрельбы не проводили.

— Нет времени учиться, Саша, — Стаин еле разобрал из-за усилившегося акцента, что сказал ему Иосиф Виссарионович. — Сегодня потеряем Крым, завтра потеряем весь юг. Останови танки, подполковник. Любой ценой, останови.

— Есть! — но с той стороны уже пошли гудки.

И каково было удивление Стаина, когда сразу после разговора, он встретил в штабе Василия с сестрой. Верховный что, с ума сошел в такое время в самую задницу дочь отправлять?! Да ладно бы была девка боевая, а тут принцесса! Пачка! Нашла, чем ткнуть! Заноза, хлеще Волковой! Надо сплавить ее, куда подальше в тыл, от греха. Вон пусть Васька с ней нянчится, он брат старший, ему флаг в руки и барабан в … хм, на шею. А пока не до нее.

Постановка задач прошла быстро. Да и что там рассупониваться? Бомберы работают по тылам, остатки Илов и вертолеты непосредственно по коробочкам, истребители прикрывают с воздуха и давят немецкую ПВО. Было бы больше штурмовиков, была б это их работа. Но за неимением гербовой… Без работы пока остается полк Бершанской, но им предстоит добивать ночь, что останется от немцев.

Расходились молча. Все всё прекрасно понимали.

— Саша, а я?!— остановил Стаина Василий.

— Что ты? — не понял его Сашка.

— А я что? На земле остаюсь? Я же без машины.

— Вот и радуйся. Сестрой вон займись.

— Ее бы в строевую. Отец добро дал, — но Стаин только махнул рукой. Ему и правда, не было никакого дела до взбалмошной девчонки. Он искал повод оставить на земле Настю и не находил. Да и некем было, ее заменить. Надо было тоже назначить ее дежурной, как Никифоров свою Лидочку. Но поздно. Поймет и обидится.

— Петро, — окликнул Сашка спешащего к стоянке вертолетов Никифорова, — кого оператором посадишь? Шадрина дежурная же.

Глаза друга затравленно забегали.

— Игоря.

— Сможет? Он же бортовой.

— Он и полететь сможет, если надо будет, — кивнул Никифоров, отводя взгляд. Сашка, поняв причину, хлопнул друга по плечу:

— Нормально все, Петь. Пусть остается. Я б тоже Настю оставил.

— А что не оставишь? — удивился Никифоров. Сашка в ответ только невесело усмехнулся. Уже давно нет той робкой белокурой девочки Насти, боявшейся своего первого боевого вылета. Осталась только младший лейтенант Федоренко, лучший летчик-оператор эскадрильи, способная положить непослушный, неуправляемый РС с четырехсот метров в пятиметровый круг. Как? Загадка. Просто чуйка. Так объясняла она сама. А подружки, посмеиваясь, то ли в шутку, то ли всерьез стали называть ведьмой. Так появился у нее новый позывной.

Предполетный инструктаж провели быстро, по-деловому. Особо объяснять никому ничего было не надо, район летчики и летчицы изучили отлично. Еще бы, скоро два месяца, как здесь летают. Вот только штурмовку силами всей вертолетной эскадрильи еще проводить не доводилось, хотя на ученьях отрабатывали. Но одно дело ученья, а другое реальный бой. Еще и новые боеприпасы. Сашка несколько раз предупредил операторов, чтобы пуски проводили не меньше чем с 300 метров. Иначе своими же осколками посечет. Но все равно на душе было тревожно. Почему-то подумалось, что это будет первая массированная штурмовка и первое применение вертолетов против бронетехники в этом мире. Если не считать вылеты на Ленинградском фронте. Но три машины не семнадцать, хотя по огневой мощи двадцатьчетверки будут предпочтительней. Эх, ему бы сейчас эскадрилью «крокодилов», а еще лучше двадцать восьмых! Да он бы от этой африканской дивизии камня на камне не оставил. Катки до самого Берлина летели. Но ничего. И так справятся. Тем более новые РСы хороши. Да какие к черту РСы, это были уже полноценные НАРы со своей пусковой установкой на шесть 82-миллиметровых ракет каждая. И таких установок их «мишка» мог взять, аж четыре штуки, по две на каждый пилон. А это залп из двадцати четырех снарядов, да умножить на семнадцать машин!

Настя уже крутилась вокруг их машины, командуя технарями, подвешивающими те самые пусковые установки. Не то чтобы техники не знали свою работу. Скорее это был ритуал. Сейчас ребята закончат с БК и Настя пойдет разговаривать с ракетами. О чем она им там шепчет, не знает никто, и сама не говорит, даже Сашке. Только хитро поблескивает глазами. Но ведь работает! Летят они у нее куда надо. Ни у кого другого так не летят. Потому, как есть ведьма.

Ну, вот и все. Зеленая ракета и вертолеты взмывают вверх. Красиво. Вести сегодня ему. Никифоров прикрывает. Как в старые добрые времена. На рубеже атаки Стаин с Никифоровым будут координировать атаку, наводить тройки на цели и в самом конце отработают сами. Вслед за ними должны стартовать Илы. У них скорость повыше. На цель выйдут практически одновременно. Штурмовики действуют первыми, по ближним тылам. Вместе с истребителями Петрова, которые РСами будут давить выявленные средства ПВО противника. А непосредственно по коробочкам уже работать вертолетам. В это же время бомбардировщики должны утюжить дальние тылы наступающей группировки противника. По крайней мере, так задумано. А как будет, покажет только бой.

В эфире тишина. Только Никифоров короткими командами равняет строй. Плохо. То один, то другой вертолет вываливаются из построения. Больше надо их гонять! Только вот когда?! Девчонки и так по шесть-десять часов в сутки летают. В штабе на всех представления лежат за количество боевых вылетов. Выше налет только в полку у Бершанской. А если кто-то скажет, что транспортные вылеты не боевые, то, пожалуйста, можно и прокатить такого недоверчивого на передок за ранеными, да без прикрытия. Потому как к каждой машине звено истребителей не приставишь. Потому и жмутся девочки к земле, на предельно малых, чтоб незаметней быть для «мессеров». Да и обстрелы при погрузке явление частое. Поэтому близко к передовой одну и ту же площадку дважды не используют. Накроют. Были случаи. Эскадрилья так две машины потеряла. Хорошо хоть летчики живы остались, успели в щели нырнуть. А вертолеты сгорели.

Прилетели! Илы, судя по дымам с немецкой стороны, уже отработали. В воздухе кипит бой. Не дай бог, сейчас к ним прорвутся «худые», наделают тут делов. Он пожалел, что приказал не брать на вылет бортстрелков. Хотя толку то от них против истребителей! Будем надеяться, что Агеев не пустит немца к беззащитным вертолетам. Капитан — мужчина надежный, это Вася мог увлечься, оставить объекты без прикрытия. Агеев нет. Наверняка у него резервная пара висит где-то высоко, готовая сорваться и отсечь стервятников от добычи.

— Внимание, эскадрилья! Выходим на боевой. Одиннадцатый, — это он Никифорову, — твои правые, мои левые. Погнали.

Вертолет Петра резко ушел вправо вверх, Сашка соответственно взял левей.

Внизу мелькнули изломанные, развороченные снарядами и бомбами линии траншей. А вот и причина, почему их бросили на танки. Вся наша артиллерия в труху. Изломанные орудия беспорядочно валяются кучей бесполезного металла. Судя по воронкам, немцы гвоздили чем-то крупным. Хотя вот эти точно от бомб. Значит и «юнкерсы» поработали. Но и наши в долгу не остались. Дымят! Дымят коробочки! Только какой ценой?! Первая линия обороны немцами прорвана и сейчас именно там ворочались, утюжа окопы, не страшные, кажущиеся игрушечными с высоты неповоротливыми жуками, танки. А небольшой кусок изрытой земли между первой и второй линией окопов покрыт маленькими неподвижными фигурками, словно огромный ребенок взял и небрежно рассыпал по полю коробку оловянных солдатиков. Наших и немецких. И шапки разрывов. Ой-йой! Это плохо! Попасть под шальной снаряд в такой кутерьме, как два пальца об асфальт! Накаркал! Одна из винтокрылых машин вспухла огненным шаром. Чья?! Да какая разница! Твари! Твари! Твари!

А от вертолетов уже пошли дымные полосы и танки скрылись в черно-серо-огненной пелене разрывов, из которой, вдруг, вылетела и, как в замедленном кино, неторопливо вращаясь, рухнула обратно танковая башня. Прямое! Так вас! Держите! Сволочи! Сашка сквозь девичий визг, маты и всхлипы корректировал атаку!

— Пятерка, левей! Левей возьми! У подбитой четверки прячется! Видишь?! — немецкий танк, пытающийся скрыться в дыму подожжённого пехотой сотоварища, окутался разрывами, — Молодец! — и тут же закричал, — Нет! — он выдал в эфир матерную конструкцию, — Держите интервал! — только что два вертолета, чего-то испугавшись, шарахнулись друг к другу и, взорвавшись, осыпались на землю грудой осколков. Стаин закусил губу, не замечая теплой струйки, потекшей по подбородку. У него на глазах гибли его девочки, его вертолетчицы, те, с кем вместе, общими усилиями с декабря сорок первого они создавали первую в этом мире вертолетную эскадрилью. И сама эскадрилья гибла. Вот еще одну машину завертело и бросило на землю. А он мог только смотреть и кусать губы. И командовать. Бросая их в эту безумную атаку. — Разворот! — срывающимся голосом скомандовал он. — Все. Добивайте БК и домой. Одиннадцатый, сопочку видишь от тебя на десять часов, за позицией гансов.

— Вижу, — прохрипел Никифоров в эфир.

— Давай за ней на встречных. Думаю, там резерв у них.

— Согласен.

— Поехали. На малой.

Сашка оказался прав. Именно за сопкой расположились остатки танкового батальона, брошенного на прорыв керченской обороны и уничтоженного этими ни на что не похожими адскими мясорубками советов. Немцы их не ждали, посчитав, что, сделав свое кровавое дело, русские летчики ушли. Но тут появились эти два безумца. Выскочили на встречных курсах, сметая все перед собой волной огня. Но все-таки, оставшиеся после русской штурмовки зенитчики попытались огрызнуться. Они бы подожгли наглецов, если бы те шли парой. А так, на встречных… Они просто растерялись. Не успели разобрать цели. Хотя одного Ивана вроде зацепили. Да точно зацепили! Дымит! Только вот радовался немецкий артиллерист не долго, его орудие вместе со всем расчетом разлетелось на куски от прямого попадания ракеты, выпущенной маленькой шестнадцатилетней русской девочкой с голубыми, полными слез и ярости глазами.

— Одиннадцатый, уходи. Я подбит, — Сашка чувствовал, что вертолет не слушается. Он не слушал, что кричит ему Никифоров, не до этого было. Стаин тщетно пытался раскрутить винты для посадки на авторотации, повторить трюк, проделанный им под Шлиссельбургом. Но только машина была не та, да и повреждения, судя по всему серьезней. Плюхнулись посредине между нашими и немецкими позициями, метров в пятидесяти от оставленных советской пехотой и раскатанных немецкими танками окопов. Плохо упали. Вертолет перекувыркнулся несколько раз, раскидывая вокруг себя обломки лопастей и фюзеляжа. Что-то ударило в голову и глаза стало заливать кровью. Хорошо ремни удержали. Не выбросило из кабины. Первой мыслью было: «Как Настя?». Хотел спросить, но из горла вырвался невразумительный клекот. Резко запахло бензином. Надо выбираться и Настену вытаскивать! Только вот зажало чем-то. Не пошевелиться. И кровь с лица не вытереть осмотреться. Сашка судорожно забился, пытаясь освободить руки. Как же не хочется гореть живьем! С трудом удалось подавить панику. Внезапно стало легче. Ремни отпустили, и он сполз из чашки на бок. Значит, упали на его борт. Все тело пронзило болью.

— Миленький! Миленький! Ну, вставай! — сквозь муть послышался знакомый, такой родной и любимый голос. — Я же не вытащу тебя, кабана!

— Настёнка! Живая! — едва просипел Сашка и закашлялся.

— Живая! Только ненадолго, если так и будешь валяться! — в голосе девушки слышалась паника.

— Все! Я нормально, — Сашка попытался подняться и у него получилось. Кое-как им удалось выбраться из уже занимавшегося пламенем вертолета. Идти было тяжело, ноги, как ватные. Они, едва успели, пошатываясь и придерживая друг друга, отбежать от разгорающейся машины, как послышался мерзкий визг и неподалеку раздался хлопок. Вокруг засвистели осколки. Повинуясь какому-то звериному инстинкту, Стаин успел столкнуть ойкнувшую Настю в близкую воронку и мешком упасть сверху. Девушка возмущенно заворочалась, но Сашка только сильней подмял ее под себя, и Настя затихла, вздрагивая и подвывая от близких разрывов. А немцы били и били по горящему вертолету и чудом выжившим летчикам, мстя за свой страх и смерть боевых товарищей, за догорающий смрадным пламенем танковый батальон и смерть командира дивизии генерал-майора фон Бисмарка, сгоревшего в своем командирском танке от последней пущенной русскими ракеты.

Командир 416-ой стрелковой дивизии полковник Сторожилов с утра был на передовой в частях, принявших на себя главный удар противника, бросив дивизию на начштаба. Наверное, это было неправильно. Только вот, прорвись немцы, некому будет решать правильно или неправильно он поступил. Останется только застрелиться. Потому что в плен он не сдастся, а свои, за сдачу позиций расстреляют, как пить дать. Поэтому лично для него, здесь, на поле около поселка Кызыл Терчек наступил последний и решительный. А то что последний это ясно по той силе, которая на них прет. Усиленный танковый батальон не меньше, потому как на седьмом десятке он сбился со счета, немцы маневрировали. И это при поддержке авиации и артиллерии. Наша противотанковая оборона была давно уничтожена. Первая линия обороны оставлена. Там сейчас красиво, как на параде разъезжали германские танки. Сейчас они отутюжат окопы, подавят последние очаги обороны и пойдут сюда. А ему их остановить нечем. Только гранаты и бутылки с зажигательной смесью. А ты попробуй подберись к нему на бросок гранаты. Пехота-то германская тоже не дремлет, отстреливает таких лихих джигитов на раз. Почему джигитов? Да потому что дивизия его на 90% укомплектована ребятами из Азербайджана. И херня это все, что выходцы с Кавказа плохо воюют, мол морально неустойчивые! Вон они лежат, мертвые, но не сломленные! И слева дивизию подпирает 9-я горно-стрелковая. Сплошь выходцы из Грузии. И тоже вгрызлись в землю и стоят. Держат оборону. И плевать им на геббельсовскую пропаганду.

Ну, вот, похоже, и пришел их черед умирать. Правда, недавно по немецким тылам прошлись наши штурмовики, но дивизии это вряд ли поможет, лучше б танки проутюжили. Хотя, кто знает что там, у себя в тылу приготовили германцы. Может там еще один танковый батальон по их душу концентрируется. Нет. Вряд ли. Тут и того что есть за глаза! Немцы стали потихоньку выстраиваться в клин, с тяжелыми машинами впереди. Аккуратисты! Все у них по уставу. Сторожилов оторвался от окуляров стереотрубы и с любовью посмотрел на связки гранат, лежащие рядом. Ничего-ничего! Пока еще жив полковник Сторожилов врагу не пройти! Семен Павлович невесело усмехнулся. А ведь ждали наступление! Готовились! В землю зарылись! Артиллерии понагнали! И толку?! Вон они боги войны! От двух полков в общей сложности три орудия осталось! И это еще немецкой авиации работать не дали. Спасибо летунам! А с другой стороны, не готовились бы, немцы, пожалуй, еще в мае Керчь взяли. А так попырхаемся еще! В тылу Буденный тоже не лаптем щи хлебает, да и есть резервы! Точно есть, сам видел новые танки! Только как их сюда перебросить в таком количестве. Это у немцев железная дорога. Вези что хочешь. А им только морем. Через Керчь и Феодосию. Эх!

Над головой послышался гул и земля вздрогнула. Сторожилов приник к окулярам, но кроме дыма и разрывов там, где толь ко что был танки ничего не увидел. Он схватил бинокль и выскочил из блиндажа. Навалившись на бруствер выгляну наружу. Рядом по-азербайджански восторженно что-то кричал молоденький лейтенант. И было от чего. Низко, почти впритирку к земле, словно сказочные Змей Горынычи над полем боя неслись вертолеты, перемалывая в металлолом танки противника.

— Ай! Сука! — по-русски заматерился лейтеха, увидев вспыхнувшую винтокрылую машину. Потом взорвались, столкнувшись еще две и буквально тут же, посыпался на землю обломками еще один вертолет.

— Как же вы так, девоньки! Ну как же вы так! — чуть слышно причитал по-бабьи суровый сорокалетний полковник. Только слепоглухонемой не знал на Крымском фронте, кто управляет этими неуклюжими громоздкими машинами, прозванными бойцами коровами. А девушек летавших на них ласково звали ангелами, голубками, сестренками. Только вот после сегодняшнего выступления быть коровам Горынычами. За несколько минут уничтожить танковый батальон это серьезно! Но как же жалко девчонок! Видел он их как-то, когда эвакуировал в госпиталь своего начарта, раненого в живот осколком снаряда. Совсем пигалицы. Маленькие, стройные, молоденькие, такие ладные в своих комбинезонах и шлемах, похожих на чепчики. Как фарфоровые куколки. А сейчас эти куколки, погибая, спасли его дивизию! Да, и весь фронт! Вертолеты развернулись и добили пытающиеся уползти от неминуемой гибели уцелевшие танки. А на поле боя чадным черным дымом догорал танковый батальон. Все! Закончили! Потеряв всего четыре машины! Как мужчина, как человек Семен Павлович сожалел о потерянных жизнях летчиц, но как военный понимал, что результат отличный! Да, потом найдется противоядие и от этих грозных винтокрылых машин, но это потом! А пока против танков этим девочкам равных нет!

Нет! Не закончили! Теперь на боевой курс пошли две машины, державшиеся до этого вне боя. Сторожилов еще подумал, что струсили экипажи. Такое бывает. Теперь трибунал и расстрел. Правильно, конечно! По-другому на войне нельзя! Но и жалко в то же время. Хорошо, что ошибся. Видимо так и было задумано. Потому что вертолеты разойдясь в стороны встретились где-то за высотой, которая не давала полковнику покоя. Очень уж неприятная высотка для него была, слишком хорошо с нее обстреливались позиции его дивизии. А за ней наверняка сосредотачивались резервы. Видимо по ним и отработали сейчас вертолетчицы. За выстой послышались взрывы и поднялся дым. Горынычи показались из-за пригорка. Только вот один из них дымил и стремительно снижался. Вот он ткунлся в землю и, пыля, покатился, выстрелив в небо обломками лопастей. Да как же так! Еще одни! Пятые! Где-то треть прилетевших машин осталась здесь, на земле! Полковник, не замечая боли, отвернулся и шарахнул тяжелым кулаком по стене окопа, разбив в кровь костяшки! А лейтеха все орал по-своему! Вот же горластый! Точно генералом будет, если выживет! Только чему он радуется? Сторожилов обернулся и увидел, что от горящего вертолета, едва передвигая ноги уходят двое. Да что ж они делают?! Как по парку!

— Ложись! Ложись …! — заорал полковник, и ему вторили находящиеся рядом командиры и красноармейцы. Но летчики видимо не слышали. Убьют же! Как есть убьют! Вот рядом с ними поднялося фонтан земли от разорвавшейся мины, вот еще один. Летчики упали. Куда, видно не было. Старожилов схватил бинокль. Да где же вы?! Нет! Ничего не видно! А немцы все били и били по вертолету минами. А потом с их позиций стали подниматься фигурки в серых мундирчиках. Ну, уж нет! Девчонок он им не отдаст! Пусть мертвых, но среди своих похоронит! Старожилов дернул из кобуры ТТ и выбросил тело из окопа. А рядом с ним без команды, повинуясь чувству единства,справедливости и правильности поднимались бойцы.

Мины все падали и падали. Настя перестала скулить, только всхлипывал при каждом близком разрыве. Сашка все тяжелей и тяжелей наваливался на нее. Он просто не мог удержать на ослабевших руках, переставшее слушаться тело. И вдруг все резко затихло. Тишина буквально резанула уши. И откуда-то издалека волной стало приближаться мощное и яростное:

— АААААААААА!!!

Настя с трудом столкнула с себя потерявшего сознание Стаина и осторожно выглянула из воронки. На нее с перекошенными лицами бежали немцы, иногда останавливаясь и постреливая перед собой! Нет! Только не плен! Рука потянулась к ремню за пистолетом. Сначала Сашу, потом сама. Они так договорились. Когда-то. Да где же он! Нету! Вообще, ремня нет! Потеряла и не заметила. Она повернулась чтоб взять пистолет у Стаина и увидела несущуюся на нее такую же толпу но только в красноармейской форме. Страшные, черные, усатые, но свои!

— Миленькие, давайте! Ну, давайте же быстрей! — приговаривала она, а руки уже достали Сашин неуставной Браунинг. А свой такой же она потеряла. Сердце несвоевременно кольнуло сожалением. Это был подарок любимого. Она выставила из воронки руку с пистолетом и стала стрелять в ненавистные рожи немцев. Надо было бы перевязать Сашеньку. Но это потом, не сейчас. Сейчас главное не попасть в плен. Она судорожно жала на спусковой крючок, пока боек не защелкал в холостую. Настя бросилась за обоймой, но вдруг ее накрыла чья-то тень. Не успела! Она подняла испуганный взгляд. Над ней на краю воронки возвышался огромный пожилой мужик в советской форме с полковничьими погонами, а в воронку уже спрыгивал чернявый лейтенант.

— Живы! — почему-то проревел полковник и бросился к ней вслед за лейтенантом. А Настя лежала на спине, не в силах пошевелиться и улыбалась. По ее щекам, оставляя грязные дорожки, катились слезы. Теперь все будет хорошо! Обязательно все будет хорошо!

VIII

Первой Светланиной мыслью, после того, как она узнала, что Стаина с Федоренко сбили, было облегчение и злое удовлетворение. Так им и надо! Будут они еще ее воспитывать! А потом ей стало нестерпимо стыдно! Так стыдно, что захотелось провалиться сквозь землю, умереть! Да что ж это с ней такое?! Люди погибли! Свои! Советские! А у нее детские обиды! В кого она превратилась?! Неужели они все правы и она изнеженная принцесса, привыкшая уютненько жить за папиной спиной, купаясь в лучах его славы, пользуясь его положением, его достижениями. Но тогда и отец прав, отправив ее сюда?! Значит и с мамой все не так однозначно?! Нет! С мамой все понятно! Это он ее довел! Не будут же в заграничном журнале писать вранье! Да и люди вокруг! Говорили, шептались… Она же слышала! А какие люди? Кто? Света попыталась вспомнить и не смогла. Ни одного человека. Только какие-то намеки и полунамеки. За спиной, тихо, подло… Подло?! Получается, все-таки отец не виновен?! Но тогда, выходит, она его действительно предала?! И он знает?! Точно знает! Вот теперь ей стало по-настоящему страшно! И не того, что отец ее накажет, прикажет арестовать или убить. Он может! Это точно может! Пугало другое. Как она теперь сможет посмотреть в эти янтарные, родные, иронично-насмешливые все понимающие глаза? Что она теперь ему скажет? Словно пелена колдовского наваждения спала с нее. А еще раскаленным жалом пронзило и поселилось глубоко внутри тянущее чувство вины, что младший лейтенант Настя Федоренко тоже, ведь, погибла из-за нее! Каким боком она виновата в гибели летчиков, Светлану не волновало. Это было иррациональное чувство, не поддающееся логике! И что теперь делать? Как жить? Тоже, как мама? Нет же! Нет! Нет! Нет! Она вдруг вспомнила, что она Сталина. А как бы поступил отец?! Опять непонятно! Отец всегда был загадкой. И не только для нее. А Васька?! Вот с братом все было предельно ясно. Этот оголтело бросился бы в драку! Доказывать всем вокруг непонятно что. Он всегда был такой. А она? Она как? Она сможет доказать? Хотя бы себе? Стать вот как Настя Федоренко или вот эта немногословная, суровая лейтенант Шадрина? И надо ли что-то доказывать?

— Товарищ лейтенант? Лида? А как Вы стали летчицей? — неожиданно для самой себя выпалила Света. Шадрина на ходу обернулась и посмотрела на Светлану тяжелым взглядом и вдруг невесело улыбнулась.

— Из-за Петьки-дурака, — она раздраженно дернула плечом. Видя непонимание в глазах девочки, пояснила, — На него похоронка пришла. Вот и пошла мстить.

— Простите. Я не знала, — Светлана виновато посмотрела Лиде в глаза. И зачем только спрашивала!

— Да живой он, кобель! — сердито ответила Лида, махнув рукой.

— Так Петька-дурак, это комэск Никифоров? — догадалась Светлана.

— Он, паразит, — и, прищурившись, посмотрела на Светлану, — А ты откуда знаешь? Света пожала плечами, а Шадрина покачала головой, — Ну, Настька, ну, балаболка! — запнувшись, лейтенант потемнела лицом и отвернулась. Ее плечи ссутулились, и раздался приглушенный всхлип. Светлане захотелось догнать и обнять Шадрину, сказать какие-то слова, утешить, поддержать. И надо-то сделать всего один быстрый шаг. Но она его не сделала. Просто не нашла нужных слов. Да и кто она для этой летчицы? Маленькая избалованная девчонка, невесть как оказавшаяся на фронте! Обуза, за которой надо приглядывать! Света виновато посмотрела на худенькие, подрагивающие плечи Лиды, обтянутые грубой тканью гимнастерки с топорщащимися крыльями погон — Ты знаешь, — не оборачиваясь, неожиданно продолжила Шадрина, — это же Саша Петю раненного тогда вытащил и выходил. С тех пор он как заговоренный. И я вместе с ним. У всех куча пробоин после боевых, а мы целенькие. Петя говорит, что он там, в лесу погибнуть должен был, а Саша его у смерти украл. Обманул костлявую и судьбу его себе забрал.

Неожиданно раздался пронзительный вой тревоги и женский голос сорвавшись высь истошно закричал:

— Вооооздуууух!!!

Растерянная Светлана закрутила головой, а Лида, грубо схватив ее за руку, дернула куда-то в сторону от тропинки. От грубого толчка Света буквально свалилась в оказавшуюся неподалеку щель, больно ударившись плечом и коленкой. Кожу и там и там засаднило. Девочка хотела возмутиться, высказать все грубиянке, упавшей рядом с ней, но на полуслове ее оборвал взрыв, раздавшийся неподалеку. Земля дрогнула, неприятно сотрясая все внутренности, ударила снизу по телу. Света больно прикусила язык, и сразу же заложило уши. Сверху посыпалась земля, вперемешку с острыми камешками и мелкими колючими травинками. Она тонким ручейком затекала под воротник платьица и больно колола спину. Надо пошевелиться, поменять положение. Но Света не могла, тело не слушалось, оцепенев от страха. Она сидела на дне узенького окопчика, уткнувшись лицом в голые коленки, и тихонько подвывала. Взрывов Светлана почти не слышала, в уши словно затекла вода, и сверху еще и натолкали ваты. Наконец, все прекратилось. Не веря, что с ней ничего не случилось, что она жива и даже не ранена, Светлана подняла голову и встретилась со спокойным, сочувствующим взглядом Лиды. Щеки обожгло стыдом за свой жуткий, неуправляемый, всеподавляющий ужас. Шадрина понимающе улыбнулась и прокричала ей в самое ухо:

— Мне тоже в первую бомбежку страшно было! — она дружески хлопнула девочку по плечу и, поднявшись, текучим плавным движением выбралась из щели. Подав Светлане руку, буквально вытянула ее наверх. В воздухе терпко пахло сгоревшей взрывчаткой. Метрах в тридцати от них виднелась дымящаяся воронка. Судорожно хлебнув воздух, Света закашлялась. Шадрина, отряхиваясь, спокойно смотрела по сторонам, будто бы только что промелькнувшая мимо них смерть, ничего не значащая мелочь, не стоящая ни малейшего переживания. У нее даже руки не тряслись в отличие от Светланы, у которой, казалось, дрожало все тело, включая внутренности.

Потихоньку начал восстанавливаться, еще мгновение назад казавшийся навсегда потерянным, слух. Платье оказалось безнадежно испорченным, грязным и порванным. Шадрина скептически оглядела Светлану и, разворачиваясь в сторону, откуда они только что шли, махнула рукой:

— Давай за мной, — скомандовала лейтенант и направилась обратно к казармам. Оставив Свету в Настиной комнате, Лида куда-то ушла, ничего не пояснив, растерянной, так и не отошедшей от испуга девочке. Вернулась через полчаса. — Держи, — она кинула на кровать выцветшую форму без знаков различия с брезентовым ремнем и белое мужское нательное белье, — вроде твой размер. А платье, потом девчонок попросим, зашьют. Ну, а постираешь сама.

— Я и зашью сама, — буркнула Светлана. Ей опять стало стыдно. Вон Шадрина вместе с ней была, а у нее на форме ни пятнышка, ни прорехи.

— Сама так сама. Справишься, — Лида кивнула на вещи, — или помочь?

— Справлюсь.

— Я на улице жду. Давай только быстрей, в столовую опоздаем, — Света кивнула и стала переодеваться.

— А разве после такого, столовая работает? — для нее было диким, что после всего творящегося только что ужаса, жизнь здесь продолжается как ни в чем ни бывало. Шадрина в ответ лишь улыбнулась уголками губ.

— Да не было ничего. По обманке они отбомбились. А нас случайно зацепили. Бомба-то всего одна была. Ты разве не заметила?

— Одна?! — Светлане казалось, что на них бомбы сыпались и сыпались, а оказывается, бомба была всего одна! Стыдно-то как! Хорошо хоть Шадрина уже вышла, не видя ее полыхающего красным лица.

Управилась быстро, только вот форма сидела непривычно и неудобно, да еще и топорщилась в разные стороны. Как она отличалась от оставленной дома, сшитой на заказ, в которой она ходила на занятия по допризывной подготовке. Света сама себе казалась пугалом. Мелькнула мысль, что Шадрина специально подобрала ей такую, старую, штопанную, не по размеру. Но она ее быстро отбросила. Наверняка, взяла просто то, что подходило, прикинув на глазок. Лида, увидев Светлану, только покачала головой и молча расправила на ней гимнастерку, подтянув ремень и поправив бесформенную, сидящую пирожком, пилотку защитного цвета без звездочки. Видя расстроенный, надутый вид девочки, Шадрина улыбнулась:

— Не переживай, никто даже не заметит. Видела бы ты, в чем к нам в училище девчонки прибывали, — она хихикнула и покачала головой. А Света еще больше надулась:

— Я не переживаю, — буркнула она. Как все это отличалось от того героического образа армии, который она привыкла себе представлять. Не было тут бравых командиров, затянутых в скрипящие ремни, увешанных орденами и медалями, виденных ею на парадах и в окружении отца. Не было подвигов, вдохновляющих речей, красивых театральных сцен. Самыми бравыми командирами, встреченными ей здесь, на юге, были ее брат и грубиян Стаин. И то, Стаин с натяжкой. Слишком молодо и устало он выглядел.

Столовая представляла собой примыкающий к большой, барачного типа палатке, сколоченный из досок каркас, прикрытый сверху от дождя брезентом и обтянутый маскировочной сеткой. Длинные столы, сколоченные из оструганных досок и такие же скамейки. Между столами сновали дежурные, расставляя металлические миски с одуряюще вкусно пахнущей кашей с тушенкой и толстыми пластами резанным белым хлебом. Потихоньку подходили и рассаживались за столы девушки, многие с красными, распухшими от слез глазами. Хотя нет, вот и парни подошли. Симпатичный, высокий сероглазый молоденький сержантик, ровесник Светланы и серьезный капитан с простоватым, деревенским лицом, приветственно прикрывший глаза при виде Лиды. Торопливым шагом их догнали чернявый майор с яркой внешностью, капитан госбезопасности, с ничем не запоминающимся невыразительным, лицом и капитан ВВС со следами ожога на шее и лице. Уже рассевшиеся за столы девушки, при виде командиров встали. А только что пришедшие прошли к началу стола и молча встали, оглядев личный состав. Никифоров оглянулся в сторону дымящей кухни, откуда тут же показался старшина и разносчицы, несущие подносы с гранеными, наполовину наполненными прозрачной жидкостью, стаканами. Девушки шли вдоль столов, а старшина, с неестественно прямой спиной вышагивал рядом и расставлял стаканы рядом с тарелками. И все это в полной тишине, только где-то за кухней, раздавались звуки команд, Светлана, завороженная этой страшной тишиной, не разобрала каких, да и не прислушивалась она к ним. Просто звучали они здесь и сейчас режущим ухо диссонансом. Старшина дошел до командиров, а один поднос был почти полный. Старшина потянулся к подносу, но капитан перехватил его, остановив его руку своей рукой. Он сам расставил в ряд десять стаканов, а потом под чей-то приглушенный всхлип накрыл их кусочками хлеба. Командиры стоящие рядом разобрали свою водку. Капитан кивнул старшине и девушкам разносчицам на свободные места за столом, а сам обвел тяжелым взглядом людей, задержавшись, как показалось Светлане, на них с Шадриной:

— Сегодня и завтра полетов не будет, — тихо произнес он, — эскадрилья свою задачу выполнила, — капитан отвернулся и, нашарив рукой пуговицы на воротнике, расстегнул их. — Пять экипажей, — голос его дрогнул, — не вернулись с этого задания. Среди них и экипаж командира корпуса подполковника Стаина, — над столом повис тяжелый вздох. Это не первые наши потери. Но первые такие… такие... — капитан замолчал, скрипнув зубами и добавил, — Надеюсь, последние, — он говорил тихо, но слышно его было даже в самом дальнем уголке столовой, — Помянем — сказал, будто скомандовал он и командиры практически одновременно опрокинули в себя водку. Следом выпили девушки. Все по-разному. Кто-то, как и мужчины вливал в себя обжигающую горло жидкость одним глотком, кто-то цедил ее сквозь зубы. Света к своему стакану не притронулась, хотя он и стоял перед ней. Просто она никогда не пробовала водку, только вино, да и то один раз, на дне рождении у Марфы Пешковой. А еще она была чужой для этих людей и не чувствовала себя в праве приобщиться к этому общему горю, хотя понимала и принимала их боль. У Светланы защемило сердце. Ей захотелось стать одной из них, одной из этих девушек, ощущающихся сейчас единым целым. И от мысли этой стало вдруг светло и жутко. Еще часа не прошло, как она тряслась от страха, скрючившись в тесном окопчике, а сейчас хочет оказаться среди людей поминающих своих погибших товарищей и в любой момент могущих оказаться на их месте. Светлана тряхнула головой, отгоняя от себя это наваждение. Но оно не уходило. Наоборот, только крепло, превращаясь в уверенность, что именно здесь ее место, а не где-то в госпитале или санитарно-прачечной команде. Будто в тумане, не понимая что она делает, Светлана зажмурилась и, схватив стакан, влила в себя водку, не почувствовав ее вкуса. Горло перехватило, Света еле сдержалась, чтоб не закашляться и открыла глаза, напоровшись на взгляд того молоденького сержантика с красными от слез глазами. И было в этом взгляде что-то такое, от чего внутри Светланы все перевернулось и опалило огнем. Что ж, папа, ты хотел, чтоб я уехала на фронт, значит, я буду воевать! Во что бы то ни стало! И только попробуйте с Васькой меня остановить!

От принятого решения с души словно упал камень, а старые страхи и обиды отошли куда-то на второй план. Нет, они не исчезли, не забылись. Просто сейчас не время для них. Потом! Все потом! И она решительно посмотрела в глаза сержанту Бунину, от чего тот покраснел и отвел взгляд.

— Жииивыыы! — раздался приближающийся истошный крик, и в столовую ворвалась разгоряченная бегом, заполошно дышащая Рыкова, — Стаин с Федоренко живы! — выдохнула она, радостно улыбнувшись, — Сейчас от пехоты связались! У них они! В 416-ой! Пораненные только! Не сильно, вроде, — в ее словах послышалась неуверенность. Связь, как всегда была отвратительной и сквозь шорохи и чужие голоса, удалось расслышать только, что Стаин и Федоренко живы, и что-то там про ранения.

А столовая уже наполнялась радостным гулом. Только что оплакавшие своих товарищей люди, вдруг почувствовали веру в чудо. Ведь, если живы одни, то могут быть живы и другие! И плевать им было, что три вертолета из пяти взорвались еще в воздухе! Ну и что! А вдруг! Ведь так хочется, чтобы все были живы! Чтобы не было слез, боли, ненависти! И войны!

Полуторка подпрыгнула на очередной колдобине. У Насти клацнули зубы, а Саша зашипел, пробормотав себе под нос что-то неприличное, и тяжело навалился на борт. Девушка, поморщившись, тут же кинулась к нему:

— Плохо, да? Болит? Зачастила заботливо она и вдруг заколотила маленькой ладошкой по крыше кабины, — Эй, потише езжай! Не дрова везешь!

Только вот водитель словно и не услышал ее, только прибавив скорость, стараясь как можно быстрей проскочить простреливаемый немцами участок. Он то и дело наклонялся к лобовому стеклу и вглядывался в расцвеченное золотисто-розовыми тонами вечернее небо, помимо артиллерии шалили тут и немецкие охотники. Правда в последнее время и те и другие все реже и реже. Настя, суетящаяся около Сашки, тоже, нет-нет, да и поглядывала настороженно вверх.

— Нормально, — пробормотал парень, глядя на девушку мутными глазами в ореолах черных распухших кругов и вдруг, перевесившись за борт, зашелся в рвотных судорогах. Настя привычно ухватила его за воротник гимнастерки, чтоб не вывалился. Наконец Сашку подотпустило и он с бледным покрытым испариной лицом расслабленно откинулся назад, но тут же поднял голову, ударившись затылком об деревянный борт на очередной кочке:

— Да чтоб тебя!

— Эй, твою дивизию! — опять замолотила кулачком по кабине Настя, — Осторожней там!

В этот раз, полуторка, проехав еще метров двести, остановилась. Открылась дверь и оттуда выглянул пожилой мужик с густыми черными усами, свисающими до самого подбородка.

— Зачэм крэчыте, таварищ младший лэйтынант?! — с жутким акцентом спросил он, — Нэлзя тама стаят, стрэлат гэрманыц.

— Аккуратней можно?! Раненых везете! — зло сверкнула на водителя глазами Настя.

— Ытак акуратна еду! Нэлзя тыше, гэрманыц стрэлат! — опять повторил водитель, виновато глядя на эту сердитую девочку, старше его по званию и при этом ровесницу его младшей дочери. Он вытянул шею и заглянул в кузов, где помимо Насти с Сашкой, находились три тяжелораненых пехотинца. Обмотанные бинтами они лежали без сознания на расстеленной на досках плащпалтке. Один из них тихо постанывал, а двое других, с восковыми лицами лежали, как мертвые. Настя несколько раз щупала им шею, тщетно пытаясь найти пульс. Но кожа была теплая, не мертвая, значит, живы бойцы. Пока живы…

Комдив Стороженко, предлагал вызвать для них вертолет, но Стаин категорически отказался, не желая рисковать экипажем. В небе было не спокойно, то и дело мелькали тонкие, хищные силуэты «мессеров». Иногда вспыхивали жаркие воздушные схватки. Немцы после разгрома, учиненного им корпусом, засуетились, как тараканы. Можно было дождаться ночи и тогда вызвать эвакуацию, но Сашка настоял на том, чтоб уехать до дивизионного санбата вместе с ранеными пехотинцами. В немалой степени этому способствовали жаркие восхищенные взгляды бросаемые пехтурой на его Настю.

Он еще помнил, как успел толкнуть девушку в воронку закрыв ее собой, а потом неприятные жгучие удары по спине и все. Темнота. Сквозь туманную муть Сашка чувствовал, что его куда-то несут, потом стягивают с него комбинезон, ворочают непослушное тело. К рассеченной на лбу коже и сотрясению, полученному при падении вертолета, добавилось два минометных осколка, один прошел на вылет сквозь левый бок, а второй застрял в лопатке. Настю тоже зацепило. Не сильно. Осколок разорвал рукав комбинезона оставив после себя на руке огромную царапину, страшную на вид и совершенно не опасную. И ни она, ни он в горячке боя даже не заметили, когда их ранило. Боль пришла потом, в землянке, куда их принесли пехотинцы и лейтенант, бывший с комдивом Старожиловым! Сам полковник остался руководить боем. Готовящиеся умереть и вдруг неожиданно, чудом спасенные авиацией бойцы, выручая своих спасителей в яростной контратаке, буквально на плечах противника ворвались на вражеские позиции, взяв ту самую, так беспокоящую полковника высоту. И началась резня. Пленных не брали, пылая ненавистью, бойцы мстили за свой страх, за раздавленных гусеницами танков товарищей и сгоревших летчиков, за разбитые орудия и разорванных в клочья бомбами и снарядами артиллеристов. И тщетно политруки пытались остановить бойцов, пугая их трибуналом. Сейчас это были не люди, а звери, подчиняющиеся одному инстинкту — убить врага, который хотел убить тебя. Потом они отойдут. Может быть, им станет стыдно. Даже наверняка станет! Но не сейчас! Сейчас это была вооруженная толпа, желающая крови. Бой развалился на мелкие очаги. Где-то шла интенсивная стрельба, а где-то люди сошлись в беспощадной рукопашной, разрывая друг друга руками и зубами, врубаясь в живое человеческое тело остро заточенными лопатками, штыками или захваченными из дома дедовскими кинжалами, повидавшими на своем веку не одну войну. И все это надо было привести к армейскому порядку, наладить оборону захваченных позиций. Очень сомнительно, что немцы так просто, практически без боя отдадут захваченную высоту. Наверняка будет контратака и не одна. А кем обороняться?! Значит, нужны подкрепления, резервы, которых нет. В общем, у Стороженко и без летчиков забот хватало. А ими было кому заняться.

Пока кряхтящего от застрявшего в кости осколка, находящегося на краю сознания Сашку осматривал ротный санинструктор, огромный под два метра ростом седой мужик лет пятидесяти с нависающими на глаза черными косматыми бровями и приятным успокаивающим голосом, лейтенант перебинтовывал морщащуюся от боли Настю, приговаривая при этом:

— Какая девушка, какая девушка! Товарищ младший лейтенант, выходите за меня замуж? На руках носить буду! Цветы дарить каждый день! Нет! Два! Три раза в день!

Анастасия сидела красная, как рак, не зная как себя вести перед таким горячим напором. А еще она только сейчас вспомнила, что ругаясь со Светой Сталиной, впопыхах забыла надеть гимнастерку. Так и выскочила по тревоге, натянув комбинезон на нательную рубаху, и теперь приходилось сверкать перед мужчинами нижним бельем.Стыдно-то как! А еще это лейтенант! Приятно конечно, да и симпатичный он. Но что подумает Саша!

— А знаешь, какой у меня дом?! — лейтенант незаметно перешел на ты, — Большой, красивый! Лучший дом в Нуха! И горы! Знаешь, какие у нас горы?! Таких гор нигде больше нет! Только в Нуха! Будешь, как принцесса жить! — Настя заскрипела от боли зубами, лейтенант плеснул на рану йод и быстро приложил вату, — Все-все-все, — совсем другим, теперь заботливым голосом, заговорил он, — уже не больно. Сейчас забинтую и все. Он стал аккуратно обматывать вокруг руки бинт. — А насчет свадьбы подумай, — вдруг подмигнул он, улыбнувшись.

— Даже думать не буду, — сквозь зубы прошипела Настя, рану сильно саднило, дергая при этом плечо, видать зацепило какой-то нерв, — у меня жених есть.

— А я чем хуже?! — приосанился лейтенант, — Я еще орден получу, тебе подарю! А хочешь два ордена?!

— Не надо, — благодарно улыбнулась Настя этому балоболистому веселому парню. Она только сейчас поняла, что все это не всерьез, вернее не совсем всерьез. Он просто отвлекает ее от боли, снимая своей болтовней напряжение боя. — У меня своих хватает. А Ваши, товарищ лейтенант себе оставьте, будете перед невестой хвастаться.

— Эх, не везет мне с девушками! — показушно понурился лейтенант и снова молодцевато приосанился, — и все равно я, наверняка, лучше твоего жениха! Не уберег он тебя!

— Уберег, — шутить расхотелось. Настя с тревогой посмотрела на Сашку, — собой закрыл.

— Твой жених? — нахмурившись, спросил лейтенант. Настя кивнула. — Извини, не знал. — Девушка еще раз кивнула. О чем тут было говорить?

— Да, Рашад, тут ты без шансов, — неожиданно подал голос санинструктор, кивнув на Сашкины подполковничьи погоны и блеснувшие в сумраке землянки Звезды Героя, и посмотрев на Настю добавил, — ты не переживай, девочка, все хорошо будет с твоим джигитом, — Настя даже не подумала обижаться на нарушение субординации, слишком много было в голосе этого пожилого мужчины сочувствия и участия, — в госпиталь только ему надо, — продолжил санинструктор.

— Что-то серьезное, дядя Гедим? — тоже не по-уставному спросил лейтенант. Настя вдруг подумала, что эти двое мужчин поразительно похожи, только лейтенант был стройней и немножко поменьше своего родственника.

— Нет, — а потом, подумав, все-таки добавил, — Не знаю. В госпиталь надо. Осколок — ерунда, вытащат, и заживет все. А вот голова… В госпиталь надо, — повторил мужчина.

Но сразу в госпиталь не получилось. Бой вспыхнул с новой силой. Где-то там, в стороне немецких позиций разгоралась жаркая стрельба, послышались хлопки мин. Лейтенант Рашад, Настя так и не узнала его фамилию, подскочил к узенькой амбразуре, расположенной под самым перекрытием и долго куда-то вглядывался, потом спокойно повернулся к санинструктору.

— Дядя Гедим, мне туда надо, — он махнул головой в сторону боя, — Пригляди за летчиками.

— Беги уже, раз надо, — махнул рукой дядька, и лейтенант тут же выскочил наружу, подхватив пистолет-пулемет неизвестной Насте конструкции. — Ты не обижайся на него, девочка, — дядя Гедим посмотрел на Настю, — он хороший, только язык без костей, — удивительно, но санинструктор правильно, красиво и совсем без акцента говорил по-русски, в отличие от всех, кого Настя здесь встретила, за исключением, пожалуй, только полковника Старожилова. — Племянник это мой, — ни с того ни сего пояснил мужчина, — сестры сын. Уберечь его просила. Плакала. А как тут убережешь? Война, вон какая! Девочки воюют, — он покачал головой, глядя на Настю, — совсем детишки.

Внезапно в землянку заскочил разгоряченный боец и что-то не по-русски прокричал санинструктору. Тот подскочил и, схватив несколько сумок с красным крестом, лежащих тут же неподалеку ринулся на выход. Уже откинув край плащ-палатки, закрывающей выход наружу, он обернулся:

— Идти мне надо. Раненые там, — он махнул рукой, — я пришлю кого-нибудь, — полог плащ-палатки закачался, оставив Настю с Сашкой одних. Девушка встала, подняла верх комбинезона, просунув руки в рукава, застегнула застежку и подошла к Сашке. Голова парня по самые брови была замотана бинтом, из-под которого проступал пятнышко крови, на белом заострившемся носу блестели бисеринки пота. Взгляд был мутный, полный боли. Настя от жалости закусила губу.

— Что, хреново выгляжу? — суть слышно просипел Сашка, — Надо было соглашаться с лейтенантом, — он попытался улыбнуться, но получилась лишь болезненная гримаса.

— Дурак ты, Стаин! — полными слез глазами посмотрела на него девушка, — Хоть и подполковник!

— Дурак, — согласился Сашка и прикрыл глаза. Настя устало села у него в ногах.

А буквально через несколько минут, нескончаемым потоком начали приносить раненых. К пожилому санинструктору присоединились еще медики. Землянку наполнили стоны и крики. А еще металлический запах крови и отвратительный, вызывающий рвотные позывы, разорванных кишок. Настя, по старой госпитальной памяти, стала помогать медикам. Мечась между ранеными бойцами. Оказалось это не все. Были и еще раненые. В том бою, который они видели сверху и еще до этого. Только размещены были они в других землянках. А раненых все несли и несли. Одних в землянки, а других… Их выносили и аккуратно складывали неподалеку в низинке. Рядком, как в строю. Чтобы потом похоронить. До наступления заката. Всех в одной братской могиле. А потом, пришел Старожилов и приказал эвакуировать тяжелораненых в тыл, пока появилась пауза в бою. Он еще о чем-то пошептался с Сашей, но о чем, Настя не знала, была занята, бинтуя, подвывающего сквозь зубы парня, которому пуля раздробила кисть.

Так они и оказались в этой видавшей виды полуторке, с пробитыми осколками бортами. Машина, поднимая пыль, переваливаясь, ехала по проселку в тыл, а мимо в сторону фронта двигались и двигались колонны красноармейцев в пропыленных гимнастерках. От Керчи шло переброшенное проливом подкрепление. И у любого, кто видел эти колонны, крепла уверенность, что город Красная армия не отдаст!

IX

Подхватив вещмешок, Костя выпрыгнул из кузова видавшей виды полуторки, махнув на прощание водителю рукой, вторая бережно прижимала к груди довоенную «Лейку» в, некогда темно-коричневом, а сейчас потертом до рыжины, кожаном чехле. Подарок Женечки, второй жены, с которой он расстался за год до войны. Ради Вали. При мысли о Валентине сердце сдавило тяжелой тоской. Изменила! Предала! А ведь он ее любил! Любит! До сих пор! Усилием воли загнал черные мысли глубоко внутрь. Нельзя! Не сейчас! Да и потом нельзя! Все равно простит ее. Так зачем себя мучать? Валю не изменить. Да и ему уже не измениться. Какой есть, такой есть.

— Стоять! Кто такой?! — непонятно откуда перед ним буквально материализовался боец НКВД, по спине пробежал знакомый холодок. Чутье подсказало, что он на прицеле. Надо же, как далеко выставлены посты! До места, откуда взлетали самолеты, оставалось не меньше километра, да и само Багерово было прилично в стороне. По идее, ему и надо было ехать в Багерово, вместе с колонной, формируемой в Керчи. Но это пришлось бы ждать ночи, когда будет возможно передвижение техники. Тут и попалась ему эта попутная полуторка. Одиночные машины ездили на свой страх и риск. Хотя какой тут страх? По сравнению с 41–ым баловство одно. Если и появлялись где-то на горизонте немцы, тут же на них бросались истребители с красными звездами, не давая разгуляться стервятникам. Да и в войсках порядка стало больше. ПВО, меры маскировки, секреты и посты типа того, что остановили сейчас его. Еще в феврале, когда он был в Крыму в последний раз, здесь были бардак и неразбериха. Скопление войск, никто не знал, где какая часть находится, куда двигаться, где занимать оборону. А еще дожди и распутица. Казалось, надави немцы чуть посильней и все посыплется. Но нет! Разобрались, навели порядок, выровняли фронт, закрепились в обороне. А вообще, армия изменилась. Сильно! Неузнаваемо сильно! Начиная с весны. Нет. Даже раньше. С декабря сорок первого. С разгрома немцев под Москвой. А потом был Ленинград. Как ему хотелось тогда оказаться там, на севере, где победа. Они сидели тогда с батальонным комиссаром Николаевым в сырой, хлюпающей желтой жидкой грязью землянке, только утром отбитой у румын, когда по радио объявили и взятии Шлиссельбурга и прорыве блокады. Тогда же он впервые услышал о вертолетчиках. Да и про Стаина вроде писали у них в «Красной звезде». Если только про того Стаина. Как-то мимо него тогда прошла эта статья. Да и мало ли Стаиных в армии. А сколько было тогда радости и ликования! Казалось вот-вот и начнется здесь, на юге.

Но время шло, а не начиналось. Становилось только хуже. Когда в середине марта он уезжал из Крыма в Москву, в воздухе витало тяжелое предчувствие катастрофы. Каждый день потом, слушая радио, открывая газеты, он ждал сообщения, что наши оставили Крым. Но нет. В Крыму и на Южном фронте идут бои местного значения. Так писали в газетах. Так сообщало Совинформбюро. А потом немцы пошли в наступление. И ничего! Обломали зубы! И вот он снова здесь. Интересно, Николаев жив еще? Безрассудной же храбрости человек. Вспомнилось, как они шли в атаку, на ощетинившиеся пулеметами румынские позиции. Третью атаку, или четвертую. Все поле усыпано убитыми и ранеными, крики, вой раненых, люди не хотят подниматься под шквальный огонь. И тогда батальонный комиссар встал и повел их за собой. Спокойно, будто на прогулке. Пришлось и ему шагать рядом. Чтоб не потерять уважение этого человека. Тогда второй раз в жизни Косте было до одурения страшно. Первый раз былв душной подводной лодке у берегов Румынии. Вот же! Опять румыны! Проклятые мамалыжники!

— Майор Симонов. Корреспондент газеты «Красная звезда». По заданию редакции ищу подполковника Стаина, — этот Стаин оказался человеком загадочным, неуловимым и в какой-то мере легендарным. Константин не помнил такого командира, о котором в армии ходило бы столько слухов. То он сын Сталина, то Мехлиса, то одного из Великих князей, эмигрировавших за границу. Он и величайший герой, коих не было со времен Осляби и Пересвета и подлец, безастенчево пользующийся своим положением, которому сходят с рук кабацкие драки и разврат в вверенной ему части. Но то, что подполковник человек незаурядный сомнений не вызывало. Не каждому доверят в семнадцать лет командовать корпусом. А он командует. И командует, судя по тому, что Константин успел увидеть и услышать, успешно.

Константин только прибыл в Керчь, когда услышал об уничтожении на одном из участков фронта немецкого танкового батальона. Долг и чутье журналиста погнал его туда, на место событий. Он даже не стал дожидаться Мишку, своего фотографа. В конце концов, фотографии он и сам сделает, не впервой. И чуйка не подвела! На узком, ровном, как стол участке фронта закопченными грудами металла были разбросаны танки. Задранные или наоборот уткнувшиеся в землю короткие окурки стволов, покрытый сине-черными оплавленными потеками, торчащий в разные стороны острыми краями, развороченный снарядами металл башен, куски гусениц. Некоторые остовы еще слабо чадили. Большая часть машин уничтожена прямо на позициях обороняющихся войск. На остатках позиций… Раздавленные, перерытые бомбами, снарядами и гусеницами тяжелых машин траншеи трудно назвать позициями. И трупы… Красноармейцев и немцев. Густо! Кое-где друг на друге! И сладковато-приторный, тошнотворный запах смерти вперемешку с гарью. Константин защелкал «Лейкой».

— Это еще поубирали, — пояснил сопровождающий его комбат Гасанов, — остались в основном немцы и наши, которые старые. Вечером уберем. Жарко сейчас, — он стащил с головы выцветшую пилотку и вытер струящийся по лицу пот, оставив грязные разводы. Симонов кивнул. Старые раздувшиеся трупы надо убирать в костюмах химзащиты, а в такую жару в них не наработаешься. С высотки, возвышающейся над равниной чуть западней, длинно застрочил пулемет, и послышалась заполошная стрельба. — Опять полезли. Неймется им, — комбат сплюнул.

— Вам, наверное, туда надо? — Константин кивнул в сторону стрельбы.

— Нет, — Гасанов махнул рукой, — там сейчас третий батальон. А мы второй линией стоим.

— А в этом бою, — Костя кивнул на танки, — участвовали? Гасанов кивнул. Константин не удержался и щелкнул капитана на «Лейку».

— Не надо, товарищ корреспондент, — поморщился комбат, — вон, лучше ребят фотографируйте. Это они тут стояли, — он махнул рукой в сторону группы бойцов, метрах в трехстах от них обновляющих полуразрушенную линию окопов.

— Расскажите, как удалось столько танков набить? Сколько здесь, — Константин окинул поле, на глаз прикинув количество сгоревших машин, — полсотни?

Гасанов кивнул:

— Пятьдесят шесть. Здесь. И там, — он кивнул на высотку, — за высотой еще с десяток. Может больше. Немцы там. Что увидели в оптику, то посчитали.

— Как же вы их? — с интересом посмотрел на капитана Костя, готовясь услышать интересную историю боя.

— А это не мы, — капитан закусил губу.

— Как не вы?! А кто?!

— Пойдем, — Гасанов развернулся и пошел в тыл. Пришлось шагать следом. Они прошли метров пятьсот в полной тишине. Пересекли небольшой овраг, судя по разбросанным повсюду окровавленным бинтам во время боя здесь бы перевалочный медицинский пункт. А за оврагом их ждали два холмика. Один большой, с воткнутым сверху искореженным немецким карабином и нашей каской, висящей на нем. И второй поменьше с маленькой пирамидкой, аккуратно сколоченной, судя по всему из досок, бывших когда-то бортом грузовика и фанерной звездочкой сверху. — Там наши, — показал Гасанов на холм побольше. — А танки они остановили, — он кивнул на пирамидку, — нам нечем было. Мы умирать готовились, — комбат тяжело вздохнул. Константин подошел поближе и вчитался в строчки, написанные химическим карандашом на желтовато-серой обратной стороне крышки из-под снарядного ящика, накрепко приколоченной к пирамидке. Он с удивлением посмотрел на Гасанова и снова на табличку: «Семина, Хайруллина, Полторак, Голенко, Лактионова, Каюмова, Трушина, Край»

— Но как?

— Вот так! — комбат зло взглянул на Константина, будто это он был виноват в гибели этих девушек. — Про вертолетчиц слышал? — Костя кивнул. Про вертолетчиц он слыхал. Много ходило про них противоречивых слухов. Кто-то хвалил и восхищался, мужеством и героизмом летчиц, а кто-то злобно ругал, не стесняясь в выражениях, говоря, чем и как воюют бешеные бабы на фронте. А Гасанов продолжил: — Вот они и пожгли танки. Наших там от силы полтора десятка. На всех. Вместе с артиллеристами. А остальное их, — по щекам сурового, немногословного комбата текли слезы, он жалобно по-детски всхлипнул и вдруг зло добавил, — Знаю я, как про них говорят! Слышал! И ты слышал! По глазам вижу! — он подошел вплотную к Симонову, обдав его тяжелым духом грязного, давно немытого тела, крови и пороха, — Так ты напиши, корреспондент, что за этих девочек, лично любого на ленточки порежу! — в глазах капитана полыхнули ярость и боль, — И все у нас в дивизии порежут! Он развернулся и пошел куда-то от Константина, тяжело ступая по каменистой земле растоптанными желто-серыми от пыли сапогами. Шагов через двадцать остановился и, постояв, обернулся, — Про нас не пиши. Не надо. Мы мужчины, нам положено воевать. Про них напиши. Так напиши, чтоб больше ни одна тварь не посмела на них рот открыть! Сестренки они наши теперь! У нас на Кавказе, за честь сестер убивают, — глаза капитана полыхали. Костя понял, сказанное было произнесено не для красного словца, это была клятва. Страшная, нерушимая, данная на могиле погибших товарищей. И за девушек-вертолетчиц именно вот эти бойцы, стоящие вчера тут в обороне порежут любого. Как и обещал это комбат.

Так Константин и оказался здесь, под прицелом винтовок и недоверчивых, внимательных серых глаз этого бойца. Вернее из дивизии он поехал в госпиталь, куда отправили подполковника Стаина и его бортстрелка^[9]. Но их там уже не оказалось. Сбежали! Ох, как ругался доктор! На лицо Константина невольно наползла улыбка.

— Не надо мне улыбаться, товарищ майор, — неправильно понял его улыбку боец, — вы документики приготовьте. Рыжий, — скомандовал он куда-то за спину, — бегом за лейтенантом. Скажешь, что тут корреспондент какой-то подозрительный ошивается.

Пришлось доставать и предъявлять все документы, включая продаттестат. Отчего подозрений у бойца прибавилось. На довольствие Константин встать не успел и командировочное удостоверение не отметил в Керчи. Торопился. Да и обходился раньше без этого. Потом, в день отъезда ставил штамп в штабе любой части и все. А тут дотошный попался боец. Подошедший хмурый лейтенант с подходящей ему фамилией Суровин посмотрел на бумаги и коротко скомандовал:

— Пропустить! А Вы, товарищ Симонов, идите за мной, — он зашагал вперед, в сторону аэродрома, отойдя подальше от поста, лейтенант посмотрел на Константина и неожиданно по-доброму улыбнулся, — а документы приведите в порядок, товарищ корреспондент. Я-то Вас знаю, а вот другие могут и не узнать. Мы перед самой войной всем курсом в театр ходили, — пояснил он, — на «Историю одной любви». А там Вы были. С Валентиной Серовой, — парень погрустнел, — Только осталось нас с того курса…, — он покачал головой и добавил, — А подождать Вам все одно придется. Свяжусь с редакцией, уточню про Вас, потом уже займетесь своим делом.

— Строго у вас тут, — заметил Константин.

— Так и часть не простая, — пожал плечами лейтенант и, повысив голос, крикнул, — Рыжий, свободен. Давай на пост.

В стороне от тропинки материализовалась фигура в пятнистом лохматом костюме и молча побрела обратно, туда, откуда пришли Константин с лейтенантом. Симонова завели в старенькое, приземистое, еще, наверное, дореволюционной постройки здание. Суровин ушел, а его бойцы гостеприимно поили Константина чаем. Только вот не смотря на гостеприимство и добродушные шуточки, то и дело отпускаемые бойцами в адрес друг друга Константина не оставляло чувство, что за ним очень внимательно наблюдают. Такое недоверие обижало и в то же время вызывало уважение. А еще говорят, что где начинается авиация, там заканчивается порядок! Хотя, это же авиакорпус НКВД. Да еще и Резерва Главного Командования. У них могут и другие порядки быть. В других авиачастях, где Константину доводилось побывать, такого жесткого несения караульной службы не было и в помине.

— Ребята, а что у вас тут так строго с охраной? — журналист взял верх над осторожностью. Бойцы переглянулись, пожав плечами.

— Да нормально, вроде, — наконец, ответил один из них, с широкими т-отбразными старшинскими лычками на погонах, пытающийся присобачить подметку к видавшему виды армейскому ботинку.

— А как Вы хотели, товарищ майор? — вмешался незаметно для Константина вернувшийся Суровин, — Личные враги фюрера германской нации! — в его голосе прозвучала неподдельная гордость.

— Это когда ж вы успели так бесноватому досадить?

— Да вот позавчера и досадили. Сегодня замполит объявил, — посерьезнел Суровин, — про танковый батальон слыхали?

— Слыхал, — кивнул Симонов, — из-за него и здесь.

— Вот там и приголубили девушки наши их Бисмарка. Смертельно…

— Бисмарка?!

— Да не того, — махнул рукой лейтенант, — тот помер давно, — как маленькому пояснил Суворин, — этот другой какой-то. Генерал-майор. Но такая же сволочь.

— А канцлер-то Вам чем не угодил, товарищ лейтенант? — улыбнулся Костя.

— Да все они сволочи! Немчура проклятая! — отрезал Суворин, — Еще друзьями прикидывались перед войной, — у него дернулась щека. — Хуже них только мамалыжники, — подумав, добавил, — нет, не хуже. Одинаковые они. Твари! — лейтенант посмотрел на Симонова полными ярости и слез глазами, — Я войну на границе встретил. 2-ой Каларашский погранотряд. Двое суток мы держались… Ни подкреплений, ни приказов… Только держаться! А кем?! — выкрикнул Суровин, — Кем держаться?! А мы держались! Жены комсостава стреляли! Вместо выбывших! И дети! Кто эвакуироваться не успел! — он схватил со стола кружку чая и в один глоток выхлебал ее под сочувствующими взглядами своих бойцов. Успокоившись, продолжил, — Меня 24-го вечером ранило. А они еще там оставались. Живы, нет? Не знаю… Товарищ Стаин сказал, после победы про всех узнаем, всех найдем. И я так думаю! — его глаза фанатично блеснули, — Найдем! И каждому по заслугам воздадим! И за ребят и за девушек наших! Не вернувшихся, — он вдруг всхлипнул и, застонав, тяжело осел на стоящий рядом стул, раскачиваясь и глядя перед собой пустым взглядом. Чинивший ботинок старшина тихо выругался и, подскочив, кинулся к лейтенанту. В его руках, как по волшебству появилась фляжка, из которой он щедро плеснул в пустую кружку.По комнате разнесся щекочущий ноздри аромат спирта.

— Выпейте, товарищ лейтенант, отпустит, — запричитал над своим командиром старшина. — Вы не подумайте ничего, товарищ корреспондент, — обратился он к Симонову, — у нашего лейтенанта девушка позавчера из того вылета не вернулась. Вот он и ходит сам не свой, — старшина заботливо обнимал Суровина и толкал ему в руку кружку. Взгляд лейтенанта прояснился:

— Отставить, старшина! — строго скомандовал он, приходя в себя.

— Есть, отставить! — старшина быстро поставил кружку на стол и отскочил, вытянувшись и с обидой глядя на командира.

— Спасибо, Василич, — смягчился Суровин, — мне сейчас к Стаину. Так что сам понимаешь…

— Да что уж там, товарищ лейтенант, — махнул рукой старшина.

— Вы извините, товарищ майор, — Суворин, покраснев, посмотрел на Константина, — сорвался я.

— Не переживайте, товарищ лейтенант. И примите соболезнования, — как он не любил эти пустые формальные слова. Ну, какие соболезнования?! Какими словами можно разделить, хоть на секунду, на мгновение приглушить ту боль, что сейчас плескалась в глазах этого лейтенанта?! В комнате повисла неловкая тишина, нарушенная Суровиным:

— Пойдемте, товарищ майор. Я Вас до штаба провожу.

— Давай на ты, лейтенант? Костя, — и он первым протянул парню руку.

— Степа, — лейтенант неловко, но крепко ответил на рукопожатие.

До штаба пришлось идти довольно долго, то и дело останавливаясь у часто расставленных постов.

— У вас всегда так? Или это в связи с заявлением Гитлера?

— Да что нам тот Гитлер? — презрительно скривился Степан, — Балаболка! Комкор вон с зимы в личных врагах у него ходит и ничего.

— Стаин?

— Ага, он, — кивнул лейетенант.

— А за что?

— Да кто ж знает? — хмыкнул Суровин, — Разбери его… — не понятно про кого, то ли про Стаина, то ли про Гитлера добавил лейтенант. Уточнять Костя не стал, потому что неподалеку группа девушек стаскивала маскировочную сеть с необычной, но чем-то неуловимо красивой машины с огромным винтом сверху.

— Это и есть вертолет? — заинтересовано спросил Константин. Хотя, что спрашивать, конечно, он! Ведь была же фотография в «Правде» в материале с первомайского парада. Но одно дело размытая фотография в газете, а другое увидеть вот так, совсем рядом. Но как же он не похож на убийцу танков! Как?! Как на этом можно было уничтожить танковый батальон?! — А можно поближе посмотреть?

— Если товарищ подполковник разрешит, — кивнул Суровин.

— Суров?

— Товарищ Стаин-то? Требовательный, — уважительно отозвался лейтенант.

— Любите вы своего командира, — полувопросом полуутверждением попытался вытащит на разговор не очень многословного Суровина Симонов.

— А ты много знаешь семнадцатилетних дважды Героев, подполковников командиров корпуса?

— Ни одного, — развел руками Константин.

— Ну вот, — пожал плечами Суровин, — как о само собой разумеющемся.

— Говорят, что связи у него на самом верху.

Лейтенант резко остановился и зло посмотрел на Константина:

— И ты туда же?! — его глаза опять начали белеть, — Кто ж дрянь, такую распускает?

— Да слышал в штабе фронта. Не помню от кого, — Костя понял, что затронул опасную тему, и разговаривает он не с простым пехотным лейтехой, а сотрудником НКВД.

— А ты повспоминай, Костя, повспоминай, — вкрадчиво заговорил Суровин, — это очень важно. Я начособого отдела доложу. Он подойдет к тебе. Без обид, обязан.

— Хорошо, — пришлось согласиться, хотя от него тут уже ничего не зависело. Еще бы вспомнить от кого он слышал про Стаина. В штабе фронта точно! Но вот от кого? В политупарвлении! Один из замов Селезнева^[10] рассказывал, что Стаин внебрачный сын самого… Эх, Костя, Костя, заведет тебя твой длинный репортерский язык, если еще не завел.

— Ерунда все эти слухи, — продолжил Суровин, — Стаин приемный сын Мехлиса, — ну вот. А еще говорят без лапы наверху. — Только там история с усыновлением… — лейтенант замолчал, а потом махнул рукой, словно уговорив себя самого, — Ай, все равно узнаешь, не такая уж тайна. Пойдем, присядем, — он кивнул на стоящую неподалеку скамейку, на которой вольготно расположились два красноармейца, пускающие в небо клубы сизого вонючего дыма и тут же испарившиеся при виде начальства, будто их тут и не было. Они с Суровиным опустились на отполированные до черна красноармейскими задами доски. Константин достал пачку «Казбека», еще московскую:

— Будешь? — протянул Степану.

— Не, — мотнул головой лейтенант, — не курю.

Симонов с наслаждением затянулся. Оказывается, он хотел курить. А ведь пока не затянулся и не тянуло. Может бросить? Да, ну! Глупости! Не получится. Да и любит он подымить. Под табачок и думается и пишется легче. Хотя вон Лев Толстой не курил, а как писал! Так, то Лев Николаевич — классик! А он не классик и вряд ли им станет. Так что, курил, курит и будет курить. Он скурил почти половину папиросы, когда лейтенант начал свой рассказ:

— Понимаешь, у нашего Саши, — Симонов в удивлении вскинул брови, но промолчал, чтоб не спугнуть разоткровенничавшегося Суровина, — вся семья погибла. Во Франции. Разведчики они были. Говорят дворяне. Но наши дворяне, красные. Были такие, — Симонов кивнул. Уж ему ли сыну княгини Оболенской и царского генерала Симонова и пасынку военспеца полковника Иванишева не знать об этом. Только вот обидно, что сейчас всех под одну гребенку, контрой и золотопогонниками называют. А ведь всякие были. И есть. Хотя, в последнее время что-то изменилось. После первомайского выступления товарища Сталина, стали возвращаться из эмиграции бывшие офицеры. Пока единицы. Но пишут отчиму старые товарищи, интересуются. Да и само слово «офицер» из уст вождя, прозвучавшее с трибуны мавзолея, многое значит. — Не знаю, что там было. Но Саша выжил, а вся семья погибла. Убили гестаповцы. Отца, мать и сестру младшую. Товарищ подполковник сумел вернуться домой. С важными сведениями…

— Степ, а ничего, что ты мне все это рассказываешь?

Суровин усмехнулся:

— Так у вас в «Красной звезде» об этом писали. И портрет Стаина там был. У девушек все казармы увешаны. Стаин от этого бесится. Убрать приказал. Только они снимают, а потом опять вешают, — усмехнулся Суровин, — а вот чего в газете не было, это что на Ленинградском фронте наш Саша детей вывозил из блокады. Там и встретил девочку, как две капли на его погибшую сестру похожую. Валюху, — Суровин по-доброму с нежностью улыбнулся, — еще та оторва. Вот Стаин и захотел ее усыновить или усестрить. Не важно… А оказалось нельзя. Молодой сильно. Несовершеннолетний. Представляешь! — Степан возмущенно посмотрел на Симонова, — Воевать можно! А девочку забрать из детдома нельзя! Герою Советского Союза! Закон такой! Вот тогда Лев Захарович и усыновил их обоих. Чтоб они вместе были.

— А Мехлис-то откуда про это узнал?

— Ну, ты спросил, — усмехнулся Степан, — я простой лейтенант. Откуда ж мне знать! Только вот про помощь сверху ты зря думаешь. Может, для корпуса и делают что, а для Стаина нет. Ты знаешь, что его на третью Звезду представляли? Симонов отрицательно помотал головой. — Вооот! Не дали! Из-за разговоров этих. А они все шипят! Завидуют! А может и чего похуже! — глаза лейтенанта недобро сверкнули, — Ладно, пойдем, — Суровин поднялся, — а то закрутился я с тобой, а мне посты проверять. Щас доведу тебя до штаба, а дальше ты сам. Дежурного по штабу я предупредил.

Суровин передал Константина серьезному лейтенанту Кузину, дежурному по штабу.

— Ждите, — лейтенант показал на стул напротив окрашенной белой краской двери с приколотым канцелярскими кнопками листком из ученической тетради с красиво выполненной тушью надписью: «Командир корпуса П-п-ник Стаин», — товарищ подполковник сейчас занят. Освободится, вызовет.

Ну что ж. Ждать начальство дело привычное. За дверью раздавались чуть слышные голоса, становящиеся все громче и громче. Сначала стали слышны отдельные слова, а потом и фразы. Надо было бы отойти, чтоб не становится свидетелем чужого разговора. Но журналистское любопытство не позволило. А за дверью уже практически кричали:

— Вася, …ля, ты понимаешь, что мне предлагаешь?!

— Бу-бу-бу-бу, — тихо и невнятно ответил второй голос.

— Да мне плевать, что разрешил отец! Здесь воинская часть, а не детский сад! Скажи, у меня головняков мало?!

Опять послышалось долгое неразборчивое бормотание:

— Нет! — рявкнул голос, — Найдете майора Рачкевич, пусть пристроит ее куда-нибудь у себя, временно. Потом решу, куда ее деть. Это все, что я могу сделать!

Тут послышался третий голос, явно девичий. И тоже не разборчивый.

— Брысь отсюда! Оба, обе! — взвыл голос. Распахнулась дверь и Симонов от удивления открыл рот. Из кабинета с красными лицами пулей вылетели Василий Сталин и его сестра. Доводилось Косте встречать их в Москве. Но чтобы тут?! Дети Сталина мазнули по нему взглядом, в глазах Василия даже мелькнуло узнавание, но из кабинета донеслось: — И чтоб я вас больше здесь не видел! — Василий залихватски подмигнул Симонову, и, схватив за рукав гимнастерки Светлану, буквально силком вытащил ее из штаба. Константин не веря глазам еще потаращился им вслед и перевел взгляд обратно на дверь в кабинет комкора. Оттуда, красными, мутноватыми глазами в обрамлении черно-желтых синяков на него смотрел молодой паренек с забинтованной головой. Если б не форма с подполковничьими погонами, двумя Золотыми Звездами и наградными планками с одной и желтой нашивкой за ранение с другой стороны груди, можно было бы подумать что перед ним хулиганистый школьник после уличной драки. — Вы ко мне? — просипел парень, дав в конце петуха.

— Майор Симонов, — подскочил Константин, — газета «Красная звезда».

— Корреспондент что ли? — скривился парень.

— Да, товарищ подполковник, — кивнул Костя, — по заданию редакции, — так-то задание у него было свободное, но Стаину же об этом знать не обязательно.

— Вам что у меня, медом всем намазано? — ворчливо пробормотал Стаин, — корреспондентами у меня замполит занимается, — он хотел уже закрыть дверь, но Константин его остановил.

— Так нет замполита, в штаб фронта улетел, мне сказали.

Стаин сморщился, что-то припоминая, и буркнул:

— Вечно его нет, когда нужен! Ладно заходи… те! — он махнул рукой и скрылся за дверью.Костя шагнул следом. Небольшой кабинет. Письменный стол с портретами Сталина и Ленина над ним, шкаф с книгами, в основном авиационной тематики, рядом со шкафом тумбочка с двумя телефонными аппаратами. Вдоль стен стулья. У двери вешалка, на которой одиноко висит фуражка с голубым околышем. И все. Скромно. Даже для фронта скромно. Стаин в это время доковылял до стола и, скрючившись, стал садиться на стул. По выступившей на носу испарине и мутным глазам было видно, как ему больно.

— В госпиталь Вам надо, товарищ подполковник, — пожалел его Симонов.

— Сбежал я оттуда, — прохрипел Сашка, наконец-то устроившись на стул, — залечат! В Москву хотели отправить! — обиженно по-детски пожаловался он. — Да ты… Вы и сами пади знаете.

— Можно на ты, товарищ подполковник, — разрешил Константин, видя, что Стаин сбивается с обращением. Надо же. Видно и точно из старорежимных. В Красной армии на Вы к младшему по званию не принято обращаться, — Константин, — представился он.

— Симонов? — уточнил Стаин. Костя кивнул. — А я Александр. Саша. Давай на «ты», так и правда проще, — попытался улыбнуться Стаин, но лицо исказила болезненная гримаса, — «Жди меня» ты написал? — вдруг спросил Стаин. Константин снова кивнул, а сердце опять кольнуло болью. Это стихотворение он писал в Мурманске осенью сорок первого. Для Вали. А она, похоже, не дождалась. О ее романе с генералом Рокоссовским кто только не говорит. — Отличное стихотворение! — похвалил Стаин, и почему-то эта похвала была сейчас важнее всех дифирамбов расточаемых ему в литературных кругах.

— Ты же сам стихи и песни пишешь? — это был пробный шар. Константин был не уверен, что автор отличных песен, ходящих по фронтам, этот парень.

— Ай, — скривился Стаин, — давай не будем об этом.

— Значит твои, — улыбнулся Симонов.

— Считай как хочешь, — недовольно согласился Стаин, — так чем мы обязаны приезду знаменитого писателя?

— С каких это пор я знаменитым стал? — не согласился Симонов, — А причина уничтожение танкового батальона. Я на передовой был. Мне пехотинцы рассказали, как с земли все выглядело. Теперь вот хочу с непосредственными героями поговорить.

Стаин помрачнел, глядя в стену.

— Поговоришь. Вечером. У них учеба сейчас.

— Учеба?

— Учеба, — Стаин кивнул, — разбираем бой. Сначала мы разбирали. Теперь комэск с летчиками проводит занятия.

— Да, такой бой в учебники надо! — восторженно заметил Константин, — Эскадрилья против танкового батальона! Семнадцать машин сожгли семьдесят!

— Ага, надо, — кисло согласился Стаин, — вписать в гранит, как делать не надо,

— А что не так?

— Все не так! — Сашка хлопнул по столу и застонал.

— Может врача? — кинулся к нему Симонов.

— На хрен! — простонал Сашка, — Опять начнет приставать со своим морфием! Нахрен! Все там не так было, — без паузы продолжил он, — Высоту атаки не просчитал. Первую машину потеряли из-за этого. Дистанцию атаки… Ну, тут пока никак иначе. Разброс большой. А вот недоучили летчиков это точно! Ничего! Пока боевых не будет, я с них шкуру и семь потов спущу! — его рассказ был похож на бред. Но, тем не менее, Костя все записывал.

— А генерала?

— А генерала, вообще, случайно. Кто ж знал, что он на передок полезет.

— Тебя послушать, так и не было никакого героизма…

— Героизм, — Сашка откинулся полубоком на спинку стула, тяжело дыша. Лопатка, разбитая осколком сегодня болела особо сильно. — Все вам газетчикам героизм подавай! А на хрен он нужен, тот героизм?! Надо — спокойно прилетели, сделали свою работу и так же спокойно улетели. Без потерь, без приключений. Чтоб потом вот таких писем, — он кивнул на тоненькую стопочку тетрадных листков с краю стола, исписанных корявым почерком, — матерям не писать.

— Ты сам пишешь семьям погибших? — удивился Костя.

— А кто? — с вызовом посмотрел на него мальчишка с глазами старика, — мне мамы своих дочерей доверили. Самое дорогое, что у них есть! Было! А я не уберег! Так что? Писарю это доверить?

— И что, на всех так? — с сочувствием удивился Симонов.

— На всех… — Стаин скривился и покачал головой, — на всех сердца не хватит. Я с ними с ноября сорок первого. Они со мной первый раз в воздух поднялись…

Прервав его, в комнате раздалась трель телефонного звонка. Кряхтя, Сашка развернулся и поднял трубку.

— Подполковник Стаин!

— Здравствуйте, товарищ Иванов! — держась за столешницу, шипя сквозь зубы в сторону от микрофона он поднялся со стула. Константин показал глазами:

— Может выйти?

Сашка махнул рукой, чтоб оставался и продолжил разговор.

— Никак нет, товарищ Иванов, не мальчишество! Считаю ранение не настолько серьезным, чтоб эвакуироваться в Москву. А врачи перестраховщики!

Стаину что-то ответили, а он стоял, покачиваясь, держась за столешницу, упрямо набычив перебинтованную голову.

— Да. Ранение, не серьезное… Вы снимаете меня с корпуса..?! Что?! — он тяжело опустился на стул, скривившись, будто хочет заплакать, — Да, понял Вас! Сегодня же вылетаем! — он положил трубку и с минуту сидел, тупо уставившись на телефон, а потом поднял на Костю недоумевающий, непонимающий и ставший вдруг беспомощно детским взгляд. — В Москву вызывают. Товарищ Мехлис погиб. Утром. В бою под Севастополем.

Х

— Товарищ подполковник, Москва скоро, — высунулся из кабины ПС-84, некогда принадлежащего «Аэрофлоту», а теперь переданного вместе с экипажем транспортной эскадрилье корпуса, штурман. И снова скрылся за ярко-зеленой бархатной занавеской, заменяющей дверь в кабину экипажа. Почему-то в голову пришла дурацкая мысль, что надо набрать в эскадрилью стюардесс. Чтоб объявляли взлет-посадку. Как там было в той далекой, давно забытой жизни? «Уважаемые пассажиры, экипаж рад приветствовать Вас на борту нашего комфортабельного лайнера.. Температура в салоне, за бортом… то, се… Сашка невесело усмехнулся и пошевелился в кресле, разгоняя кровь в затекшем от долгого перелета теле. Болью стрельнуло в лопатку. Доктора сказали, что теперь эта боль останется с ним до конца жизни. Плевать! Лишь бы летать не запретили! А то они могут! Вон Витя Коротков пример! Истребитель, а приходится бумажки в штабе перекладывать с места на место. Ну, это сам Коротков так считает. А на самом деле без Вити Сашка с корпусом не справился бы. Это сейчас он пообтесался маленько. А поначалу же, как кутенок был. Спасибо старшим товарищам Матвееву, Гуляеву, Короткову, двум Евдокиям. Подсказали, направили, где надо удержали и поддержали. Без обид и недосказанности. А ведь должны были они быть.

— Что случилось?! Немцы?! — встрепенулась и уставилась на Сашку испуганными, мутными спросонья глазами, продремавшая весь полет у него на плече Настя. Какая она сейчас милая, слегка растрепанная с красным, вдавленным в кожу, отпечатком уголка погона и звездочки на щеке. Она с ним летит по личному приказу Сталина. На награждение. За спасение командира в бою. Еще надо будет обсудить с наркомом остальные представления, лежащие сейчас у него в планшете. Решил, что лучше лично подаст, чтоб не замылили штабные.

— К Москве подлетаем, — успокоил ее Сашка.

— Да?! Уже?! Быстро мы!

— Ну, так, кто-то продрых весь полет, вот и показалось быстро, — улыбнулся Стаин. Да, с людьми ему удивительно везло. И на «Ковчеге» и здесь в этом времени. И стал бы он тем кем стал без генерала Терещенко, полковника Пьяных, ребят с базы, без Волкова, Тихонова, Ленки, Насти, Кольки… Каждый что-то дал ему, чему-то научил, показал, подсказал, просто был рядом. Даже Сталин и Берия не остались в стороне. И Мехлис… Не верится! Не укладывается в голове, что нет больше этого невыносимо тяжелого, до отвращения правильного, кристально честного человека и фанатичного большевика. Он не стал им с Валей отцом, да и не стремился к этому. За что Сашка был ему особенно благоларен. Он просто всегда был рядом… Приглядывал, замечал… Может быть даже и следил… Скорее всего… Лев Захарович просто не умел, не мог по другому. Зато Стаин всегда знал, что может в любое время, с любой бедой прийти к нему и получить помощь и поддержку.

Самолет тряхнуло, шасси застучали по покрытию бетонки. За толстым стеклом иллюминатора замелькали знакомые строения аэродрома в Люберцах.

Их встречали. Гуляев и Весельская. Рапорт. Крепкие объятия. Холодное лицо и ледяной, безжизненный взгляд Иды.

— Ты как? — успел шепнуть ей Сашка во время приветствия.

— Нормально, — взгляд вспыхнул и снова погас, — рапорт написала. На фронт. Не подпишешь, переведусь в другую часть.

— Только попробуй! — показал он ей кулак и добавил, — Потом поговорим.

Весельская кивнула, упрямо сжав губы. Придется что-то решать с ней. Характер стальной!

Задерживаться в части не стали, тем более их уже ждали.

— Здорово, Михалыч, — поздоровался Стаин со своим водителем, — Ого, откуда такая роскошь?! — он с удивлением уставился на сверкающий на солнце черный «Опель-адмирал».

— Здравствуйте, товарищ подполковник, — расплылся в улыбке пожилой шофер, — товарищ младший лейтенант, — он, подмигнув, кивнул Насте. — Так с нашего гаража. Трофейный, — он с гордостью провел рукой по лакированному боку автомобиля. — Нарком лично распорядился Вам выделить, товарищ подполковник.

— Ну, раз лично нарком распорядился, — улыбнулся в ответ Сашка, так смешно было наблюдать за по-детски непосредственной радостью обычно серьезного, основательного Михалыча, — вези нас. Сашка открыл заднюю дверцу и махнул рукой Насте, чтобы забиралась внутрь. Да, в своей выцветшей штопанной-перештопанной полевой форме они смотрелись в богатом салоне автомобиля как что-то инородное, совершенно неподходящее, недостойное находиться здесь. Плевать! Он военнопленный. Пусть привыкает. Это не фюреров разных мастей возить по Берлину. Теперь судьба у него катать советских командиров. Пока по Москве, а там и до Германии доедем.

— Домой? — Михалыч, усевшись за руль, ласково погладил заскорузлыми от масла черными пальцами баранку.

— Нет. На Лубянку давай, — сначала надо отметиться о прибытии, а там уже видно будет, как действовать дальше, ехать на квартиру к Мехлису, в Кремль или домой. А хорошо немецкие адмиралы живут. Кожаные диванчики, пол из красного велюра, на дверцах и потолке вставочки из дерева, а главное просторно! Это тебе не эмка. Сашка покосился на Настю, здоровой рукой мертвой хваткой вцепившуюся ему в рукав и приоткрыв рот рассматривающую роскошный салона. — Машина насовсем нам, Михалыч?

Водитель погрустнел и пожал плечами:

— Не знаю, товарищ подполковник. Вряд ли. На такую красавицу желающих много найдется. Вы бы поговорили с наркомом, — Михалыч с надеждой посмотрел на Сашку, — Вам не откажет.

— Скажешь, тоже. Не откажет, — но все-таки согласился, — Поговорю.

— Спасибо, товарищ подполковник, — расплылся в радостной улыбке шофер.

А за окном уже мелькали окраины Москвы. Кирпичные заборы складов и покосившиеся деревянные домики и бараки потихоньку сменились двух и трехэтажными домами. А Москва изменилась. Ожила. Прибавилось людей. Все так же много военных. Но и гражданских стало попадаться не мало. В основном женщин и девушек. После фронта так непривычно видеть стройные фигурки в легких светлых летних платьицах. Засмотревшись на группу таких воздушных девчонок, куда-то спешащих по своим делам, Сашка получил чувствительный тычок в бок острым Настиным локотком, отозвавшимся болью в раненой лопатке. Он, поморщившись, с удивлением уставился на девушку. Настя с вызовом посмотрела ему в глаза, но заметив, как он, напрягся и прикусил губу, взгляд ее изменился на испуганно-виноватый.

— Ой, прости! Больно, да?! Прости, прости, прости, — она с испугом выдернула ладошку у него из-под локтя, а ее глаза блеснули влагой.

— Ничего, — улыбнулся ей парень и приобняв за плечи дунул в сморщившийся носик, — просто, больше так не делай.

Настя быстро-быстро закивала головой, а потом опять с осторожностью приникла к его боку. Смешная она. Ревнует… Зря! У него ближе и дороже Вали и ее никого нет. И не будет. Внутри неприятно засосало. Вспомнилась администраторша Надя из тамбовской гостиницы. Первая его женщина. Он был благодарен ей, иногда вспоминал, но и только. А Настю он любил. И за ту измену, бывало, накатывала вина. Но что было, то было. Больше такого не будет. И Настеньке знать обо всем ни к чему. Лишнее. Она и так себе придумывает невесть что, как сейчас. Ну, засмотрелся на девчонок! Ну и что?! Просто непривычно. Светлые платьица, белые гольфы, туфельки. Не бесформенные сапоги и выцветшие от солнца, пота и прожарки в вошебойке гимнастерки.

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:

вместо свадеб — разлуки и дым,

Наши девочки платьица белые

Раздарили сестренкам своим.

— Это ты сейчас сочинил? — Настя смотрела на него широко-открытыми влюбленными глазами. Он что, вслух пропел?! Вот же! Пришлось кивнуть. — А дальше? Дальше! — настойчиво потребовала девушка.

— А дальше не сочинил, — соврал Сашка.

— Ты обязательно сочини! — требовательно посмотрела на него Настя. — Обещаешь?! — да что же ты так смотришь?! Ведь таким глазам невозможно отказать!

— Обещаю, — буркнул парень и отвернулся к окну. Хреновый ты подполковник, товарищ Стаин. Вон, младший лейтенант тобой крутит, как хочет. Ну и пусть крутит! Этому младшему лейтенанту можно! Другим нельзя, а ей можно! Он покрепче прижал к себе Настю. А машина уже поворачивала во двор здания НКВД.

В отделе кадров их уже ждали. Услышав фамилии прибывших, моложавый майор тут же засуетился и нырнул куда-то вниз, забряцав ключами об метал двери сейфа. Достав тоненькую папку, аккуратно положил ее перед собой.

— Товарищ подполковник, товарищ лейтенант, приказом наркома с завтрашнего дня вам предоставлен десятидневный отпуск по случаю ранения и награждения, распишитесь в листе ознакомления, — он выложил из папки на стол желтый бланк. Какой отпуск?! Там война идет, новые машины поступить должны, пополнение! Но вряд ли это инициатива майора, поэтому Сашка молча расписался, все вопросы он потом задаст наркому. А вот Настя, макнув перо в чернильницу, остановила руку:

— Товарищ майор, тут ошибка. Я младший лейтенант.

Майор, нахмурившись, посмотрел на девушку на бланк и улыбнулся:

— Лейтенант. Сегодня приказ принесли, — он вытащил еще один лист и бланк ознакомления, — простите, замотался, работы много. Его первым надо было подписать. Товарищ лейтенант, я ваши документы у себя оставлю, все оформлю, минут через сорок зайдет, заберете. Настя кивнула и расписалась на бланках. А майор посмотрел на Сашку: — Товарищ подполковник, Вы дома остановитесь?

Сашка пожал плечам:

— Не знаю еще.

— В таком случае Вам необходимо уведомлять, вот по этому номеру, — он пододвинул Сашке листок бумаги с номером телефона, — о Вашем местонахождении и перемещениях. Это приказ наркома. Вас, товарищ лейтенант это тоже касается, — майор посмотрел на Настю.

— Хорошо, — они кивнули одновременно. Значит, предстоит встреча с Берией или со Сталиным. Но к Лаврентию Павловичу Саша собирался зайти и так, — Не знаете, нарком на месте?

— Не знаю, товарищ подполковник, — майор виновато развел руками, — Товарищ Берия в последнее время редко бывает у себя.

— Ясно, — кивнул Стаин, — Все?

— Нет, — майор покачал головой, — товарищ подполковник, велено уведомить вас, что прощание с товарищем Мехлисом состоится завтра, шестнадцатого июля в двенадцать часов дня, в Кремле.

Сашка кивнул:

— Спасибо, — он все равно планировал заехать к жене Льва Захаровича, может, какая помощь нужна. А майор продолжил:

— О дате награждения вас уведомят дополнительно. Вот, — он протянул еще два листка, — это наряды в спецателье на срочный пошив парадной формы Вам и товарищу лейтенанту. Сейчас спуститесь на первый этаж в кабинет 114, это рядом с внутренней проходной, там снимут мерки. Утром все будет готово. Скажете адрес, куда привезти форму, Вам привезут. Ну, или сами заберете, тут на Ваше усмотрение. Там же, рядом, в 122 кабинете получите спецпаек. Вот продаттестат и талоны на питание в нашей столовой. Но их вы тоже можете обменять на продукты. Там же в 122-ом кабинете. Вопрос с жильем решайте сами, вы москвичи, поэтому гостиница вам не положена, — он развел руками и улыбнулся, — Только, еще раз прошу, уведомлять о вашем местоположении и перемещениях. Вас, товарищ лейтенант, жду через сорок минут. Зайдете за документами. Поздравляю с новым званием и наградой. Вас тоже, товарищ подполковник.

— Благодарю, — Сашка сграбастал лежащие на столе бумаги и сунул их в планшет.

— Спасибо, — тихонько проговорила Настя и, покраснев, спросила, — А Вы не знаете, чем нас наградят?

— А вы не знаете? — удивился майор и тепло улыбнулся девушке, на что она, еще сильней смутившись, отрицательно помотала головой.

— Тогда рад первым поздравить Вас, товарищ лейтенант, с присвоением Вам звания Героя Советского Союза!

— Ой, мамочка! — испуганно пролепетала Настя, поднеся кулачок к губам — Я ж ничего такого не сделала!

Майор опустил взгляд в папку и, весело хмыкнув, заметил:

— Ну, если участие в разгроме танкового батальона, уничтожение немецкого генерала и спасение командира корпуса на поле боя ничего такого, то я тогда даже не знаю.

— Генерала мог и Игорь. Мы вдвоем стреляли! — Настя упрямо нахмурилась и посмотрела на невозмутимого Сашку.

— Представление не я писал, — пожал плечами парень, — Командование так решило, — он закатил глаза вверх, показывая, что за командование.

— А девочки?! А штурмовики?! А истребители?! Мы же вместе! Так не честно!

— Лейтенант Федоренко! — рявкнул Сашка, — Вы будете обсуждать решения командования?!

— Нет, товарищ подполковник! Виновата! Больше не повториться! — вытянулась Настя, насупившись, — Только, все равно, это не честно!

— Лейтенант Федоренко!!! — взревел Сашка, покраснев, — Объявляю Вам выговор! И марш отсюда, пока я тебя под арест на весь отпуск не определил! Волю взяла! Распустились!

Майор-кадровик похрюкивал, сдерживая хохот, а Насти уже не было в кабинете, она буквально испарилась, со скоростью атакующего с вертикали истребителя, исчезнув за дверью. Стаина она знала как никто другой, сейчас он действительно мог отправить ее под арест. Потом пожалеет, будет переживать, мучиться, но решения своего не изменит. А хотя, кто ему позволит ее арестовывать, ей еще на награждении присутствовать! Но лучше не дразнить Сашу. И так, теперь будет дуться на нее. Ничего, она знает способ, как поднять ему настроение. Настя хихикнула и показала закрывшейся за ней двери язык. Но вот ведь! Она, и Герой Советского Союза! Не верится даже! Первая в эскадрильи! Верней уже в полку! Первая вертолетчица, удостоенная такой награды! Саша не в счет! Саша он для всех где-то там. Высоко. И для нее тоже. Только все равно он ее! Распыхтелся! Как паровоз! Она еще раз хихикнула, под удивленным взглядом проходящего мимо капитана госбезопасности, спохвативщись быстренько отдала ему приветствие и рванула по коридору. Но пройдя шагов десять остановилась, как вкопанная! Куда это она?! Все равно все бумажки у Саши. Просто этот майор ее ошарашил! А про Сашу она так и не спросила! Интересно, а его чем наградят?! Неужели третьей Звездой?! Он заслуживает! Об этом все говорят! Если б не сплетни, давно бы уже наградили! Найти бы тех, кто их распускает! Лично бы пристрелила гадов! И рука бы не дрогнула!

Стаин вышел из отдела кадров и быстро направился к ней. Настя, сделав виноватый вид, ждала, что он начнет ругаться, но парень хмуро прошел мимо, на ходу скомандовав:

— За мной!

К удивлению Насти они не спустились на первый, а поднялись на третий этаж. Девушка уже догадалась, куда они идут. Была тут один раз, в тот памятный декабрьский день, когда арестовали Сашу. В приемной Берии сидел все тот же секретарь, что и тогда, только вместо ромба майор госбезопасности на петлицах, теперь на нем сияли золоченые с васильковым просветом погоны полковника государственной безопасности:

— Здравствуйте, Иван Алексеевич, — поздоровался с ним Стаин.

— Здравствуйте, Александр Петрович, — кивнул в ответ полковник, оторвав от бумаг близорукий взгляд — Поздравляю с наградой. И примите соболезнования в связи с гибелью приемного отца.

— Спасибо, — Сашка дернул щекой. Свое награждение он считал ни в коей мере не заслуженным. С такими потерями не награждать, а под трибунал отдавать надо! Поймал себя на мысли, что занимается тем же самым, за что буквально пять минут назад распекал Анастасию. Да и соболезнования излишние. Не так уж и близки они были с Львом Захаровичем. Мехлис, он вообще, ни с кем не был близок, даже с женой у него были отношения, как с подчиненной. По крайней мере, так казалось Сашке, во время их нечастых встреч с Елизаветой Абрамовной. Хотя откуда об этом знать окружающим? — Товарищ Берия у себя?

— Нет, — покачал головой полковник, — Сегодня не будет уже. Завтра тоже, — предвосхитил он Сашкин вопрос. — В связи со смертью товарища Мехлиса работы добавилось. В Кремле постоянно. Что-то срочное? — он доброжелательно посмотрел на Сашку.

— Срочное. Представления привез на своих.

— А что не через штаб? — удивился полковник, но увидев, как скривился Стаин, понятливо кивнул. — Давайте, — он протянул руку, — я передам. Стаин вытащил опечатанный сургучом пакет с сопроводиловкой штаба корпуса и передал Ивану Алексеевичу. Тот поставил на пакете входящий номер и расписался в сопроводиловке, вернув ее Сашке. — Не переживайте, товарищ подполковник, сразу, как приедет товарищ нарком, передам. Только думаю, ни к чему это.

— Почему? — напрягся Стаин.

— Так ушли уже представления на ваших. Сам готовил. Наделали вы дел! — по-мальчишески восторженно воскликнул полковник, — У нас тут все Управление третий день гудит! Гордятся! Посерьезнев, он вдруг с тревогой спросил: — Как там? Тяжело? Не отдадим Крым и Ростов?

— Нормально, — пожал плечами Стаин, — Как на войне, — рассказывать что-то о фронте не хотелось. Нечего там рассказывать. — Ничего мы им не отдадим. Утрутся! — он зло сверкнул глазами. А Иван Алексеевич понятливо кивнул.

— Вас по регламенту уведомили в кадрах? — поинтересовался он.

— Да, спасибо.

— Не за что. Если что нужно будет, обращайтесь. Нашим героям всегда рады будем помочь.

Вот и пришла пора выполнить просьбу Михалыча.

— Там нам опель-адмирал выделили на время. Можно сделать так, чтоб он в корпусе остался?

— Ну и запросики у Вас, Александр Петрович! — крякнул полковник, но согласился, — Хорошо, я посмотрю, что можно сделать. Но не обещаю.

— Спасибо, товарищ полковник, — поблагодарил Сашка и нырнул в планшет, — а это вам, — он вытащил и вручил Ивану Алексеевичу «СС»-овский кинжал в черных ножнах и с орлом и свастикой на деревянной ручке. Подарок пехоты из 416-ой. — Трофей с фронта, — отдавать такую вещь было безумно жалко, но подарочный фонд остался в машине в вещмешке, а за опеля надо было постараться, вот и пришлось отдариваться.

— Спасибо, — расплылся в радостной улыбке полковник, любуясь на лезвие с гравировкой: «Meine Ehre heißt Treue»^[11], — выполненной готическим шрифтом. — Вот уважили, так уважили! — Иван Алексеевич не отводил взгляда от подарка. И даже когда Стаин прощался с ним нет-нет, да и бросал взгляд на лежащий на столе кинжал.

С примеркой и талонами управились быстро. Оставили адреса, куда доставить готовую форму, перецепили звездочки у Насти на погонах, приведя их в соответствие званию, забрали документы и поспешили к машине.

— Домой? — спросила Настя, видя, что Стаин немного отошел от своей вспышки.

— Нет, — помотал головой Сашка, — к Мехлису поеду. Тебя закинем только.

— Не надо, — она упрямо сжала губы, — я с тобой.

Спорить не стал, хочет пусть едет.

Двери в квартиру Мехлиса были открыты. Зашли. Кругом суетились какие-то странные люди с настороженностью и явной неприязнью поглядевшие на них. Сашке было плевать. Елизавету Абрамовну застал на кухне. Она сидела на табуретке, привалившись к стене и уставившись в противоположную стену пустыми глазами, положив на форменную юбку изъеденные хлоркой руки. А ведь она служила где-то рядом, в Крыму. Тоже вызвали, наверное. Или сопровождала мужа до Москвы. Сашка с Настей тихо поздоровались с женщиной.

— А, Саша, Настя. Здравствуйте, — голос ее был безжизненным, — Спасибо, что приехали. А вот Лени^[12] еще нет.

— Приедет, Елизавета Абрамовна, — уверенно заявил Стаин, только для того, чтобы поддержать убитую горем женщину, — Сами знаете, как с фронта добираться.

— Приедет, — покорно кивнула она. — Ты сам как? Как Валя? Лева хвалил тебя очень, — она всхлипнула и судорожно повела головой.

— Нормально. Валя третий класс закончила. Отличница.

— Молодец она, — а все так же безжизненно покивала Елизавета Абрамовна

— Вам может надо что? Помощь какая? — поинтересовался Сашка.

— Господи, Сашенька, ну какая помощь?! — неожиданно зарыдала женщина, — Чем ты тут можешь помочь?! Чем?!

— Тогда поедем мы, — обстановка в квартире угнетала. Не было тут такого порядка, какой царил при Льве Захаровиче. А еще эти недобро косящиеся и снующие повсюду подозрительные личности… Но раз Елизавета Абрамовна не против, пусть снуют. Странно только, что нет людей Берии. Наверняка у такого человека, как Лев Захарович в доме полно того, что не предназначено для постороннего взгляда. А хотя, скорее всего все важное уже забрали.

— Подожди, — остановила его Елизавета Абрамовна, она встала и куда-то ушла, вернувшись через несколько минут с толстым опечатанным конвертом, — Это тебе. Лев просил передать в случае, если… — она опять всхлипнула, едва сдерживая слезы, сунув парню в руки конверт, ринулась в ванную. Сашка с Настей переглянулись и вышли из квартиры. На душе стало похабно-препохабно. Тяжелое, гнетущее чувство. Сашка понял, в эту квартиру он больше никогда не вернется.

До Настиного дома ехали молча. Девушка шмыгала носом, сдерживая слезы, ей было безумно жалко Льва Захаровича. А Сашка, глядя в окно размышлял, что без Мехлиса будет тяжело. Опять надо решать вопрос с Валей, ведь формально они остались без опекуна. С песнями, будь они не ладны. Чертовыми гонорарами. Да и неизвестно кто теперь будет курировать его по партийной линии. Ивелич не в счет. Граф больше молчи-молчи, чем политработник. Да и не знает Коля про него ничего.

Остановились метров сто не доезжая до Настиного подъезда. Дорогу перегородила полуторка, с которой хмурые пожилые мужики под командные покрикивания полной краснолицей бабищи неопределяемого возраста в нарядном платье с рюшечками, сидящем на ней, как на корове седло, стаскивали массивный шифоньер с зеркальной дверью. Стайка ребятишек крутилась неподалеку, наблюдая за представлением. Но с появлением во дворе опеля, все их внимание переключилось на автомобиль. Сашка присмотрелся. Нет. Ребятишки незнакомые. Этих он не видел никогда. Наверное, вернувшиеся из эвакуации. Дворы-то ожили. Вон народу сколько. Старушки на лавочке под липой, что-то обсуждающие, поглядывая то на полуторку с бабищей, то на их опель, оживились, когда они с Настей вылезли из машины. Чуть дальше женщина в неопрятном халате развешивала на растянутых между деревьев веревках белье, тоже с любопытством постреливая глазами на вновь прибывших.. А ребятишки уже обступили машину. Пришлось Михалычу цыкнуть на особо ретивых.

Сашка забрал у Насти, раздувшийся, тяжелый от полученных в Управлении продуктов, сидор:

— Пойдем, до подъезда провожу.

— Зайдешь?

— Нет, — он покачал головой, — не сейчас.

Настя кивнула.

— Подожди, — остановила она его, — Дай, — она протянула руку к вещмешку. Поставив его на землю, привычно развязала тесемки и зашарила внутри, вытащив ключи. Ловкое круговое движение и сидор опять затянут на узел. Вернув Сашке вещмешок, Настя по-хозяйски ухватила парня под руку и гордо задрав нос прошествовала с ним до подъезда. Парень осталось только удивляться такой разительной перемене в поведении подруги. Но мало ли что у них у женщин в голове. Ему все равно не понять. Он это осознал еще при первой встрече с Волковой, а все остальное время только убеждался в этом. Даже две Дуси из ночного могли порой поставить его в тупик. Хотя, уж кто-кто, а Бершанская и Рачкевич могут служить примером образцового командира и политработника.

У самого подъезда, Настя, привстав на цыпочки, мазнула ему губами по губам и, смутившись, упорхнула в подъезд, буквально выдернув у него из рук вещмешок. Вот же расдолбайка! В голове ветер в жопе дым! Хорошо хоть документы успел ей в машине отдать.

А на улице уже начинало смеркаться. Солнышко подкрасило небо в розоватые тона. Пронзительно пела какая-то птица. Красиво. И мирно. Если б только не темные, с кровавыми отблесками заката, перечеркнутые крест накрест полосками газет, окна в домах. Прогуляться бы. Но в машине подарки для Никифоровых, для Вали, подарочный фонд на нужды корпуса, продукты. Еще успеет нагуляться. Придумали же! Отпуск! Ты отдохни, товарищ Стаин, а за тебя другие повоюют! Неет! Закончит тут с делами и обратно в корпус! Разве только… Да! Надо будет отпроситься у Сталина и заехать в осетинское село Зильге. Он обещал это себе. И он сдержит слово! Сейчас или после войны. Но он должен увидеть родителей друга! Рассказать им, каким замечательным парнем был их сын Иса!

Дотащить мешки до двери помог Михалыч. Квартиру по привычке открыл своим ключом. Наверное, надо было постучаться. Не догадался. Напугает ведь женщин. Специально гремя ключами, затащил в прихожую сидоры. Со стороны кухни умопомрачительно пахло жареным луком, и слышался звон посуды. Едва успел поставить мешки и разогнуться, как на него тут же налетел радостно верещащий комок счастья. Сашка не успел ничего сказать, как Валентина с разбегу прыгнула ему на шею. Парень взвыл от боли в спине, в глазах потемнело. «Вот и приехал домой! Как бы в госпиталь не загреметь от такой безудержной встречи», — подумал он, оседая на пол.

XI

Обошлось! В смысле без госпиталя обошлось! Надолго ли только! Вон как Валюха смотрит, то виновато, то требовательно и упрямо, надув губы. Доктора им подавай! Подняли панику! Ничего же такого не случилось. Просто не ожидал такой яростной атаки со стороны сестренки. Налетела, как «мессер» из облака! Вот и приземлила братика. Спина, конечно, побаливает, но не так, чтобы очень. Вернее, очень даже, но Валюхе, Верке и Дарье Ильиничне об этом знать совсем не обязательно. И так вчера весь вечер кудахтали вокруг него, как квочки. А утром продолжили. Сашка бросил взгляд на старенькие ходики. Ничего, еще часик осталось продержаться среди такого непривычного и от того смущающего моря заботы, которым его окружили Валя и семья Никифоровых. А потом на похороны.

Сашка посмотрел на лежащий перед ним на столе вскрытый пакет. Письмо от Мехлиса и авторские свидетельства. На все песни, которые он когда-то пел или должен был спеть согласно какому-то там плану Льва Захаровича. Сашка вгляделся в ровные почти печатные буквы:

«Товарищ Стаин. Я принял решение, что в случае моей смерти все авторские свидетельства должны быть переданы тебе. Решение это было одобрено товарищем Сталиным. Прошу тебя, как коммунист коммуниста, распорядись ими по совести. А она у тебя наша. Большевистская. Это мы уже поняли. Хотя, скажу честно, не верил я тебе. Рад, что ошибался.

На счет сестры не переживай. Лиза останется Вашим опекуном до твоего совершеннолетия. Лезть в вашу жизнь она не будет, с ней все оговорено.

Лев Мехлис. Май 1942»

Вот так вот. То ли прощальное письмо, то ли сопроводительная записка. И что теперь с этими авторскими делать? Сашка посмотрел на стопку бумаг, поверх которых лежала коричневая сберегательная книжка на его имя. 12 862 рубля 38 копеек, такая сумма была вписана в остаток. По теперешним временам не огромная сумма, но и не сказать что маленькая. Его комкоровский оклад без учета боевых составлял 2 200 рублей в месяц. Получается, не все деньги Мехлис перечислял в фонды, что-то капало и Сашке. И что теперь делать с этими деньгами? Стаин в раздражении сгреб в охапку все бумажки и унес их в сейф, небрежно кинув на нижнюю полку, засыпав наградной пистолет. Поднял выпавшую сберкнижку и зло забросил ее к задней стенке сейфа. Распорядись по совести! А как оно по совести? Честно было бы перечислять эти деньги семьям тех авторов, чьи песни он, сам того не желая, присвоил.Только вот где их искать? Да и кто ему позволит такой самодеятельностью заниматься. А значит пусть лежат.

— Александр Петрович, пойдемте завтракать, — в комнату заглянула Дарья Ильинична, упорно называющая Сашку по имени и отчеству. Парень кивнул и, поморщившись от боли, натянул гимнастерку. Как бы ни не хотелось, а в госпиталь надо. Хотя бы на перевязку. Придется идти после похорон. Да и ребят навестить надо. Тихонова с парнями, Волкову, Космодемьянскую… Все они здесь, в Москве. Надо Настю предупредить:

— Валя?

— Аюшки? — из кухни выскочила разгоряченная сестренка, а следом и ее закадычная подружка Верка.

— Настин дом знаете?

— Ха! Конечно!

— Давай мухой к ней. Скажи, после похорон в госпиталь поеду. Она со мной в Кремль или там встретимся?

— Есть! — вытянулась девочка, вскинув ладонь к виску.

— К пустой голове руку не прикладывают, — проворчал Сашка, для порядка, на что удостоился ехидной рожицы и языка, показанного сестренкой. И тут же раздался стук в дверь. Валя метнулась открывать.

— Саш, тут к тебе!

В прихожей стоял молодой парнишка в форме НКВД.

— Товарищ подполковник, здравствуйте. Я Вам форму принес, — доложился он, с восторгом пожирая взглядом Сашкины награды.

— Давайте, — Расписавшись в получении, Стаин забрал бумажный сверток, поверх которого лежали начищенные до зеркального блеска новенькие хромовые сапоги. — А лейтенанту Федоренко?

— Уже доставил.

— Спасибо, — поблагодарил бойца парень.

— Не за что, товарищ подполковник. Если надо будет подогнать что-то, зайдите в ателье, в управление, там все быстро сделают.

Хорошо, — кивнул Сашка, а паренек отдал честь и сбежал по ступенькам вниз. Вслед за ним умчались и Валя с Верой.

Едва успел позавтракать и перенести на новую форму награды, как вместе с девочками пришла Настя. Пришлось поторопиться. Уже на пороге, когда они выходили из дома Дарья Ильинична, смахнув слезу, с грустной улыбкой проговорила:

— Какие же вы красивые! Храни вас Бог! — и истово перекрестив их, тут же скрылась на кухне, откуда послышались сдерживаемые рыдания. Валя с Верой рванули утешать женщину, ну а Саше с Настей было уже пора.

Похороны дались тяжело. Настя осталась ждать на Красной площади, внутрь ее не пустили, не было в списках. Об этом Сашка как-то не подумал. Пришлось идти одному. Гроб с телом стоял в холле Сенатского дворца. Рядом, с покрасневшими глазами и искусанными в кровь губами, замерла Елизавета Абрамовна, а около нее чернявый лейтенант лет двадцати с одинокой медалью «За отвагу» на груди. «Сын. Леонид», — сразу понял Сашка. Поздоровались. Молча постояли. К Елизавете Абрамовне подходили какие-то незнакомые Стаину люди, здоровались, что-то говорили и отходили. К Сашке подошли только Василевский и Берия. Перекинулись парой слов. Послышался гул голосов и появился Сталин. Тяжелой, шаркающей походкой подошел к гробу, постоял держась за край. Молча повернулся к родственникам. Обнял жену Мехлиса, сына, пожал руку Сашке и махнул рукой, с сильным акцентом скомандовав:

— Винасытэ!

Недолгий путь вдоль кремлевской стены мимо Мавзолея. Интернационал. Горсть земли, с глухим звуком падающая на обитую кумачом крышку гроба. Залпы салюта, исполненного почетным караулом. И все… Люди, переговариваясь, расходятся. Елизавета Абрамовна с Леонидом тоже уходят. Не оборачиваясь. Не подойдя к Стаину. Он так и не стал для них своим. И не станет уже. Ни к чему. Ни ему, ни им. Это Лев Захарович был для Сашки своим. Старшим товарищем. Тяжелым. Несносным. Порой жутким. Но тем не менее своим… А эти люди для него чужие. Эпизод в жизни.

На плечо легла тяжелая рука и пахнуло табаком:

— Вот так, вот, Александр. Нет больше у нас товарища Мехлиса. Не хватает. Уже не хватает.

— Он мне авторские отдал, товарищ Сталин. И деньги… — может не надо об этом здесь и сейчас, но эта проклятая сберкнижка не давала покоя. Глупо, конечно. Но не правильно это. Как будто украл.

— Знаю. Правильно отдал.

— Не мои они…

Переговариваясь, они вышли на площадь перед Мавзолеем. Позади в отдалении шагала охрана.

— Уже твои, — не согласился Сталин, покачав головой — история изменилась. Сашка поднял на Иосифа Виссарионовича взгляд. — Мы проверили. Некоторых людей, родственников, просто нет. А значит и не будет авторов. Так что не морочь голову. А деньги… Сам решай. Но отчислять тебе будем. Не спорь! — он повысил голос. — В госпитале был? — Сталин закрыл тему.

— Нет.

— Почему? — в интонациях лязгнул металл.

— Отсюда собирался.

— Смотри мне, — он погрозил пальцем и, заметив стоящую у ГУМа в окружении людей в форме госбезопасности, замершую ледяной статуей Настю, спросил, — Тебя ждут?

— Лейтенант Федоренко, — кивнул Сашка, — Летчик-оператор мой.

— Знаю, — Сталин усмехнулся в усы и махнул рукой, подзывая Анастасию.

Девушка не понимая, что зовут ее, осталась стоять. Пришлось одному из бойцов охраны легонько подтолкнуть ее, подсказав, чтоб поторопилась. Настя сорвалась на бег, метрах в трех перейдя на шаг звонко, срывающимся голосом, отрапортовала:

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, лейтенант Федоренко по Вашему приказу явилась.

Сталин усмехнулся:

— Не надо, званий. Просто товарищ Сталин, — мягко заметил Иосиф Виссарионович, — Здравствуй, товарищ Федоренко.

— Здравствуйте, товарищ Сталин! — Настя пожирала Сталин горящими глазами.

— Как же ты такая маленькая этакого бугая тащила-то? — он весело посмотрел сначала на Настю потом на Сашку.

— Я не тащила, товарищ Сталин. Он сам шел. И вовсе он не бугай, — чуть слышно добавила она.

— Значит, мне неправильно доложили? — Сталин вздернул вверх бровь.

— Все правильно Вам доложили, товарищ Сталин, — вмешался Сашка. — Товарищ лейтенант вытащила меня раненного из горящего вертолета и под обстрелом помогла добраться до укрытия, — Стаин сделал зверские глаза, увидев, что Настя хочет возразить. Девушка осеклась и сжала губы. Эта пантомима не прошла мимо Сталина, вызвав у него улыбку и веселый блеск в глазах. — А потом, — продолжил Сашка, — отстреливалась из пистолета от атакующих немцев, пока наша пехота контратакой не опрокинула их.

— Ну что ж. Подвиг достойный звания Героя, — улыбнулся Сталин, — От себя товарищу лейтенанту Федоренко выражаю благодарность за спасение командира в бою.

— Служу Советскому Союзу, — лицо Насти пылало, глаза горели.

— Награждение будет завтра, — Иосиф Виссарионович посмотрел на Стаина, — своим сам вручишь, на месте. За «Дору» отдельно, когда из госпиталя выйдут. Но поздравить можешь уже сейчас. И газеты сегодня читайте, — он хитро прищурился.

— Спасибо, товарищ Сталин, — Сашка с благодарностью посмотрел на Иосифа Виссарионовича. — И еще… Товарищ Сталин, прошу Вашего разрешения после награждения покинуть Москву.

— Что так? На фронт всё рвешься?

— Нет. В Беслан хочу заехать. К родителям друга. Старшины Харуева.

Сталин задумался и кивнул:

— Разрешаю. Тогда распоряжусь, чтоб его Звезду тебе выдали, сам родителям отдашь. Но сначала в госпиталь. Что доктора скажут.

— Спасибо, — натужно просипел Сашка, горло сдавило спазмом, — А в госпиталь прямо сейчас пойду..

Сталин, понимая, что чувствует парень, положил руку ему на плечо:

— Идите. Хотел вызвать тебя к себе, поговорить… Теперь не буду. Вместо Мехлиса будет товарищ Щербаков^[13]. Он наших с тобой дел не в курсе. Пересекаться ты с ним не будешь, но предупреждаю на всякий случай. О новых машинах Миля доложишь лично, буду ждать.

Сашка кивнул:

— Сделаю, товарищ Сталин.

— На счет Светланы Василий сказал?

— Сказал, — Стаин едва сдержался, чтобы не скривиться. Настя стояла, затаив дыхание. Это было доверие! Доверие ей со стороны самого товарища Сталина!

— Понимаю тебя, — Иосиф Виссарионович пронзительно посмотрел на Сашку, — Но это моя личная просьба. Не как товарища Сталина, а как отца, — слова давались тяжело. Он не привык просить. Мог бы приказать и тут. Но не стал. Свету надо вытаскивать из того болота, в котором она оказалась по его вине. Не уследил, занятый важными делами. За собственными детьми не уследил. Грудь обожгло стыдом и яростью. С болотом он разберется. А детям… Детям надо побыть не среди своих товарищей из детишек партийной номенклатуры, которая давно уже стала кастой. С этим тоже пора что-то делать. И он обязательно сделает! А среди таких, как вот эта маленькая лейтенант Федоренко, вытащившая своего командира из горящего вертолета, а потом с одним пистолетом принявшая бой против толпы немцев. И не было у нее сомнений ни в советской власти, ни в товарище Сталине. Страшно, наверное, было, а сомнений не было. Он тепло с затаенной грустью посмотрел на Настю, а сердце кольнуло завистью к ее родителям, достойную дочь воспитали. И красавицу. А как на Стаина смотрит. Повезло Александру. Захотелось сказать девушке что-то хорошее. Но слов не было. Все слова вдруг показались лишними, не настоящими. Этим двоим не надо лозунгов и агитации, не надо сочувствия, они сами кого хочешь заагитируют. Он кивнул упрямо сжимавшему губы Стаину, подмигнул Федоренко и махнул рукой, отпуская:

— Всё, идите.

— До свидания, товарищ Сталин, — по-уставному вытянулись Сашка с Настей.

— До свидания, — Сталин усмехнулся в усы, — Молодежь, — и мягко развернувшись на пятках, ссутулившись и заложив руки за спину, побрел к Спасским воротам.

— Ну что, в госпиталь? — Стаин посмотрел на Настю. Девушка кивнула.

— Может пешком? Погода, смотри, какая хорошая, — она с надеждой посмотрела на Сашку. Почему-то ей очень хотелось пройти с ним под руку по родному городу. И чтоб на них все смотрели!

— Давай пешком, — улыбнулся Сашка, — только Михалыча отпустить надо.

— Так я сейчас,— сорвалась с места Настя, — я быстро.

Парню осталось только покачать головой. Вот шебутная! А всегда была такой тихоней.

Они не торопясь шли по летнему городу, радостно щурясь яркому летнему солнышку, зеленым деревьям, траве, хмурым, погруженным в свои заботы прохожим, грузовичку-троллейбусу, везущему дрова и тому, что не стреляют, не бомбят. И что не надо, кусая губы и до боли всматриваясь в звездное ночное небо, ждать задержавшиеся с боевого вылета машины. Настя, как клещ вцепившаяся в Сашкин рукав, с гордостью и вызовом встречала завистливые взгляды попадавшихся навстречу девушек. А Стаин просто наслаждался покоем и близостью любимого человечка. Она рассказывала, как встретилась вчера с мамой. Что она теперь работает делопроизводителем в райотделе НКВД. Что Славка прислал письмо. Жив, здоров, воюет. Поругала брата, что мог бы и побольше написать о себе. И тут же заметила, что все равно цензура вымарала бы. А еще, что к ним весь вечер заходили соседки. Выпытывали у матери с кем Настя приехала. А потом и мама стала выпытывать. И она сказала, что с женихом. А потом, забегая вперед и заглядывая Сашке в глаза, выспрашивала, не обиделся ли он, что она назвала его женихом. И услышав ответ, что не обиделся, радостно улыбнулась и, поднявшись на носочки, чмокнула его в щеку. Один раз их остановил комендантский патруль, но, проверив документы, комендачи вежливо извинились и продолжили патрулирование.

Госпиталь встретил их ненавистным запахом карболки и гниющих ран. Аристарха Федоровича пришлось подождать, он был на операции. Чтоб не терять время выяснили, в каких палатах лежат их ребята. Сиротинин с Марченко шли на поправку. Василий, едва-едва придя в себя тут же, балагуря, поперезнакомился с соседями по койкам и медсестричками. Марченко то и дело приходилось одергивать трещавшего без умолку товарища. Хотя все понимали, что веселье это напускное, и за ним разбитной парень прячет боль. Но вокруг-то тоже раненные. Злые. Раздраженные болью, страхом и ненавистью к своей беспомощности.

Тихонов был плох. Пуля задела кость, рана оказалась тяжелая, с осложнением. И ждала Алексея еще одна операция. Правда, держаться он старался бодрячком. Все выспрашивал про Евдокию. Просил передавать от него привет и очень сокрушался, что не может написать ей письмо. И после каждой фразы скрипел от боли зубами. Поэтому у ребят задерживаться и не стали. Тяжело им еще даются разговоры. Ну, кроме балабола Сиротинина. Поздравили только с наградами. Всей группе присвоили звания Героев. Василий сразу запричитал, что поэтому поводу надо бы пригубить героям, и никакие раны этому не помеха. Но, увидев кулак Марченко, продемонстрированный ему из-под пододеяльника и суровый взгляд медсестры Клавочки, сделал вид, что обиделся. Правда, буквально несколько минут спустя, когда Сашка с Настей выходили из палаты им вслед опять раздавались шуточки-прибауточки неугомонного Васи.

Лена с лихорадочным румянцем на щеках и совершенно сухими глазами читала «Красную звезду». «Сестренки» — так назывался очерк Симонова, про девочек из эскадрильи. Восемь! Самые большие их потери с начала боевых действий! Каждая вставала перед глазами, как живая. Лицо, глаза, голос… Тихая, неприметная Тоня Семина и хохотушка Лиза Полторак. Спокойная, основательная Галя Хайруллина и заводная, языкатая, как Зинка Воскобойникова Оксаночка Голенко. Красавица Таня Лактионова и Лена Каюмова, приписавшая себе год, чтобы попасть в училище. Москвички Таня Трушина и Глаша Край. Они действительно были, как сестры. Захотелось смять эту проклятую газету, швырнуть ее в стену, а самой уткнуться в подушку и выть, выть, выть… Только вот слез не было. Лишь обжигающая душу ярость и тянущая боль, к которой она, впрочем, привыкла. Скорей бы уже выписка и комиссия. О том, что могут не допустить до полетов, не хотелось даже думать. Слишком много счетов скопилось к немцам. И у нее и у Иды.

В дверь палаты осторожно постучали. Лена посмотрела на соседок. Спят. Укрытые. Сама прикрыла голые ноги полами застиранного больничного халата.

— Войдите.

Открылась дверь и в проеме, неожиданно для Лены показалась вихрастая голова Саши Стаина, с желтыми кругами синячищ под глазами и неровным, топорщащимся нитками швом, некрасиво перечеркивающим лоб. Он оглядел палату и остановившись на Ленке улыбнулся.

— Привет. Можно?

— Привет, — у него из-под локтя, сверкая голубыми глазами, выглянула белокурая головка Насти Федоренко.

— Сашка, Настька! — она соскочила с койки и бросилась к ребятам, — Вы как здесь?! Ого, уже лейтенант! Поздравляю! От Зоиной кровати раздался тихий стон. — Пойдемте в курилку. Девочки спят, — она метнулась к тумбочки, схватив пачку папирос и буквально вытолкнула ребят из палаты.

— Ты что куришь?! — захлопала ресницами Настя.

— Вот. Закурила, — криво улыбнулась Лена. — Как про Колю узнала, так закурила. Не одобряешь? — она, прищурившись, с вызовом посмотрела на дернувшего щекой Сашку. Он твердо посмотрел ей в глаза и вдруг тепло улыбнулся:

— Не одобряю. Но ты же не бросишь…

— Не брошу, — мотнула она головой.

— Ну и ладно, — покладисто согласился он, — Как вы тут? Как ты? Как Зоя?

— Как в госпитале, — она присела на подоконник и прикурила папиросу, — Тоскливо и муторно. Хорошо хоть Зина заходит иногда. И мама, — Мария Александровна все-таки узнала, в каком госпитале лежит Лена. И теперь каждый день приходила, таская баночки с бульоном и сладости. А потом подолгу сидела с дочерью, хлопотала над ней, со смехом рассказывая неправдоподобные истории про соседок и коллег по работе, про домашние мелочи и глупости, про редкие письма от папы. Только вот глаза женщины при этом не смеялись. И так страшно было видеть эту улыбающуюся маску с ввалившимися, полными тревоги глазами. Как же она была не похожа на родное, доброе, любимое мамочкино лицо. От того и были эти встречи для двух женщин настоящей пыткой. И в то же время великим счастьем. — Царьков обещал, что на следующей неделе на ВВК пойду.

— А Зоя?

Волкова отвернулась, потушила папиросу об подоконник, бросив смятый мундштук в стоящее рядом железное ведро, и тут же прикурила новую:

— Тяжелая Зоя. Это я попросила Аристарха Федоровича ее к нам перевести. А так лежала бы среди тяжелых в гнойной. Тут я хоть за ней присмотрю. А там девочки с ног сбиваются. Не успевают. Раненых много везут от вас с юга. Она подняла на Сашку с Настей потемневший взгляд, — Плохо там? Выстоим? Я читала про девочек.

— Выстоим, куда мы денемся, — уверенно кивнул Сашка, — что ты читала?

— А вы не знаете? — Лена откинула голову, прижавшись затылком к прохладному окну, — В «Красной звезде» очерк вышел, про нашу эскадрилью. Как вы против танков воевали. Это тебя там так? — она кивнула на Сашкино лицо.

— Ну, — скривился парень, — если б не Настя, сгорел бы… Вытащила. Завтра награждать будут. Героя дали.

— Молодец, поздравляю! — радостно улыбнулась Насте Ленка, — А я тут бока пролеживаю! — она зло смяла окурок, — Саш, забери меня отсюда? А? — жалобно попросила Волкова, — Я тут скоро с ума сойду!

— Меня самого бы не приземлили, Лен. Я же к Царькову сюда, на осмотр. Сталин приказал.

— Тебя приземлишь! — хмыкнула Ленка. — Ты все равно, попробуй. Ты можешь, я знаю.

— Буду у Царькова, спрошу про тебя. Без комиссии все равно не получится, сама же знаешь.

— Уставник ты, Стаин! И зануда! — насупилась Ленка.

— Товарищ подполковник! — в коридор выскочила медсестричка, — Вы, почему ушли?! — возмущенно заявила она, — Я Вас обыскалась! Бегаю, по всему госпиталю! Пойдемте быстрей! Доктор освободился! Вот уйдет опять на операцию, будете знать!

— Иди, товарищ подполковник! — усмехнулась Лена, — А то она тебя силком утащит. Некрасиво получится.

Пришлось оставить девушк одних и спешить на осмотр, который растянулся на долгих два часа. Подружки за это время успели наговориться и договориться встретиться завтра после награждения и если Волкову отпустят отметить это дело. Еще бы Зину отыскать. И Иду, с братьями Поляковыми надо позвать. Но с ними попроще, их искать не надо, они в расположении. Главное, чтоб на завтра у Весельской вылетов не было. А Поляковых придется отпрашивать у Байкалова. Но Стаину тот не откажет. А вот уговорить Сашу, чтоб тот обратился к Матвею Карловичу, брала на себя Настя. А то тот может упереться. В чем-то Лена права, Саша еще тот уставник!

XII

— Товарищи, товарищи, все проходим на фотографирование! — хмурая, монументальная дама в темно-синем платье казенного вида, размахивая руками, сгоняла награждённых, как цыплят к долговязому носатому фотографу с грустными глазами, печально взирающими из-под кустистых бровей на перешучивающихся военных, не обращающих никакого внимания на даму. — Быстрей, товарищи, пожалуйста. У нашего дорогого Михаила Ивановича, — дама кинула подобострастный взгляд в сторону Калинина, о чем-то беседующего с Жуковым, Василевским и Вороновым^[14] — очень много дел.

Настя растерянно затопталась на месте, мертвой хваткой вцепившись в рукав парадного кителя Стаина, на котором поблескивал серебром только вчера введенный «Орден Кутузова» под номером «один». Единственный лейтенант, затесавшийся среди высшего командного состава награждаемого сегодня в Кремле, она чувствовала себя жутко некомфортно. Ей казалось, что на нее все смотрят и от этого по спине пробегал неприятный холодок. Ощущения эти, кстати, не были беспочвенными. Красивая, молодая девушка с Красной звездой, Красным Знаменем, Орденом Ленина, Золотой Звездой Героя и «Отвагой» вызывала вполне понятный интерес среди присутствующих мужчин. И наверняка к ней бы уже подошли познакомиться, если б не хмурый подполковник с некрасивым швом на лбу под седой челкой, неприветливым взглядом оберегающий своего лейтенанта от ненужных поползновений. Ну и форма госбезопасности играла свою роль. С людьми всесильного наркома лучше не связываться, пусть даже у них на погонах летные крылышки.

Дама в синем, видя, что ее не слушают, обиженно поджала губы и отошла к колонне, стреляя злобным взглядом вокруг.

— Александр! Стаин! — Сашка обернулся на голос, ему с улыбкой махал рукой Василевский, подзывая, — Идите сюда!

— Пойдем, нас зовут, — Саша тепло посмотрел на девушку.

— Ой, мамочка, — чуть слышно прошептала Настя и еще сильней ухватилась за Сашкину руку. Но твердо шагнула рядом.

— Вот, Михаил Иванович. Подполковник Стаин. Самый молодой комкор в нашей армии, — представил Сашку Калинину Василевский, — И самый перспективный. Последняя операция проведена просто великолепно!

Калинин с интересом посмотрел на Стаина:

— Здравствуйте еще раз, молодой человек. Во время награждения не удалось поговорить, а Вы меня заинтересовали. Пришлось полюбопытствовать у товарищей генералов, — Михаил Иванович улыбнулся и окинул взглядом генералов, — хвалят Вас.

— Здравствуйте, товарищ Председатель Президиума, — Сашка покраснел, что сказать, похвала была приятна. — У меня отличный штаб и командный состав. Без них у меня ничего бы не получилось.

— Похвальная скромность, — блеснул очками Калинин.

— Опять повезло? — весело хмыкнул Василевский. Сашка лишь пожал плечами.

— Слышал о твоих успехах, — вмешался в разговор Жуков, — молодец! Я еще в феврале понял, далеко пойдешь. Когда обратно в войска? — неожиданно спросил он.

— Завтра хотел улететь.

— Задержись, — приказал Жуков, — разговор есть. Зайдешь завтра в двенадцать к Александру Васильевичу, — Георгий Константинович посмотрел на Василевского, тот в ответ кивнул.

— Есть, в двенадцать к товарищу генерал-лейтенанту!

— Не тянись, не на плацу, — дернул щекой Жуков.

— Товарищи, потом договорите. Пойдемте уже сфотографируемся, люди ждут, — Калинин махнул рукой в сторону фотографа.

— Завтра ждем, — кивнул Жуков и, посмотрев на Настю, улыбнулся, — и тебя, красавица, помню. Поздравляю! — он кивнул на награды.

— Спасибо, товарищ генерал армии, — полыхнула лицом Настя.

— Пойдем, — мотнул головой Жуков, — вместе встанем, а то затолкают тебя, такую невеличку, — его суровое лицо неожиданно тронула теплая улыбка.

Так и получилась на фотографии лейтенант Федоренко между генералом армии Жуковым и генерал-лейтенантом Василевским. А где-то с краю в третьем ряду едва просматривался подполковник Стаина. Но ему было все равно. Голова болела о другом. Что понадобилось от него Начальнику Генштаба и генералу армии. И надо ли ставить в известность Берию? Лучше, конечно, сообщить, чтоб непосредственное начальство не напридумывало себе чего попало. А то от их дум, потом больно может быть. Хотя вряд ли Сталин с Берия не в курсе, но перестраховаться не помешает.

Домой пошли пешком. Михалыча отправили в Люберцы за братьями и Идой. Стаин еще сунул ему денег, с просьбой раздобыть хорошего спиртного. С продуктами проблем не было, а вот с выпивкой. У Сашки была заначена фляжка хорошего конька, но этого мало. Девушкам надо вино, а где его взять в Москве парень не представлял. А вот Михалыч представлял, потому как уверенно пообещал обеспечить в лучшем виде. Одной головной болью меньше. Вечером надо будет еще зайти в госпиталь за Волковой, Царьков пообещал отпустить ее до утра домой. А перед этим надо зайти к Марии Александровне, взять для Лены одежду. Но это все потом, а пока у них с Настей было несколько часов, которые можно было потрать как угодно.

— Саш, а пойдем в кино? — неожиданно предложила девушка.

— В кино?

— Ага, — улыбнулась она, — помнишь, как ходили с классом? — на лицо налетела тень грусти.

— А пойдем, — согласился Стаин, — в Баррикады?

Настя кивнула, счастливо улыбнувшись и посмотрев на Сашку взглядом, от которого у парня все тело полыхнуло жаром.

— Саш, смотри, это ж Зинка! — взвизгнула Настя, ткнув пальцем в висящую на кинотеатре огромную афишу «Премьера! В бой идут одни старики». — Вот коза, и не написала, что премьера скоро!

— Может и писала, сама же знаешь, как на фронт письма идут, — пожал плечами Сашка.

— Все равно — коза! — категорично заявила Настя, задрав нос. Сашка, усмехнувшись, кивнул. Коза, так коза, спорить желания не было. А вообще, быстро Володя фильм закончил. Неожиданно. Да и им повезло, попали на премьеру. Правда, с везением он погорячился. В кассу была такая очередь, что шансы попасть на сеанс, который должен был вот-вот начаться, показались весьма призрачными. Настя огорченно швыркнула носом. Обидно. Они уже развернулись, чтобы уйти, как их окликнули:

— Молодые люди, Вам билетики нужны? — перед ними стояла женщина лет сорока с осунувшимся лицом и усталыми глазами. — У меня есть два, вот, — она показала серые бумажки, — с подругой хотели сходить, — пояснила она, — а ее нет. Не пришла. Наверное, на службу вызвали. Так-то у нас выходной сегодня должен быть, — она виновато развела руками, будто Саша с Настей ее могли обвинить, что она в будний день шляется по кинотеатрам, прогуливая работу.

— Нужны, — кивнул Сашка, — сколько с нас?

— Нисколько, — замотала головой женщина, сунув бумажки Насте в руку, — пусть подарок от меня будет. Не этим же отдавать, — она презрительно мотнула головой на очередь, и выплюнула — вернувшимся. А вы такая пара красивая, — женщина вымученно улыбнулась и, быстро развернувшись, скрылась в толпе.

— Неудобно как-то, — Настя посмотрела на Сашку.

— Не выкидывать же, — он показал глазами на билеты, — Пойдем? — людей уже начали запускать в зал.

Места оказались хорошими, на третьем ряду, почти по центру. Хотя Сашка предпочел бы галерку. Только успели усесться, как погасили свет. Но люди еще заходили и рассаживались. Загорелся экран, промелькнули черные полосы, звезда, тень опоздавших и начался киножурнал. Диктор бодрым голосом рассказывал о вручении наград летчикам Заполярья. А Насте вдруг подумалось, что их сегодня тоже снимали киношники, наверное, для такого же киножурнала. И от этого на душе стало гордостно и в тоже время жутко стыдно. А в это время на экране уже показывали боевую работу бомбардировщиков. Закончился журнал вручением гвардейского знамени 31-ой гвардейской дивизии. Может и их корпусу когда-нибудь присвоят звание гвардейского. А почему нет?! Обязательно присвоят!

Загорелся тусклый свет и по залу прокатился гул голосов, обсуждали увиденное. Перекинулись впечатлениями и Настя с Сашкой, заразившись общим энтузиазмом. А потом начался фильм. Все-таки какая молодец их Зина! Ничуть не хуже Любови Орловой! Даже лучше!И Тимур молодец! И Николай Крючков в роли комэска! А еще пару раз на экране мелькнула сама Настя. И Саша. И Лена. Вообще, в фильме оказалось очень много кинохроники. И выдумки. А когда показывали штурмовку, Настя даже воскликнула:

— Саша, ну не так же все было!

— Тише вы! — зашипели сзади, — Много ты знаешь, как там было!

Настя вспыхнула и замолчала, прижавшись к Стаину. А Саша был согласен с подругой. Были моменты, где эпизоды выглядели слишком пафосно что ли! Это были не те «В бой идут одни старики», которые он помнил с детства. Зря пересняли! Лучше бы придумали что-нибудь, чтоб тот фильм показать, с Леонидом Быковым. А так. Хорошее кино, наверное, даже отличное. Но не то. Хотя, людям понравилось, вроде. Обсуждают. Женщины даже плачут. И у Настены глаза на мокром месте.

Обсуждая фильм, незаметно дошли до дома Волковых. Стаин подниматься не стал, отправил Настю, а сам остался на улице. Ждал в теньке, прислонясь спиной к теплому шершавому стволу старого раскидистого тополя. Хорошо. Тихо. Легкий сквознячок, обдувая прохладой лицо, качает развешанные кем-то во дворе белоснежные простыни, распространяющие вокруг себя острый запах дегтя. Со стороны пустыря слышаться азартные мальчишеские голоса.

— Орел!

— Решка!

Точно, в орлянку режутся! Никогда не играл, даже правила знал кое-как, в общих чертах, а сейчас, вдруг, ни с того ни с сего, до щемящего чувства в груди захотелось присоединиться к мальчишкам. Забыть обо всем! О войне, о вертолетах, самолетах, Сталине, Берии, Жукове, ответственности! Просто спорить, толкаться, может даже подраться. Рука сама нырнула в карман галифе. Пальцы нащупали тяжеленький пятак и стали крутить диск монеты. Вспомнились ноябрь декабрь прошлого года. Школа. Домашние задания с Настей. Первый их поцелуй на квартире у Мехлиса. Высокомерное фырканье Волковой и ревнивые взгляды Литвинова. А ведь тогда он был счастлив. На самом деле счастлив. А все переживания о том, как его приняли, как посмотрели, придирки историка и навязчивый надзор физрука сейчас казались такими никчемными и мелкими. Уже нет в живых Кольки Литвинова, куда-то исчез Батин, да и Карцев, оказывается, не такой уж и занудный придира был. Просто требовательный. Наверное, это и правильно. Его вон тоже занудой считают. Уставником зовут.

Скрипнула дверь и из подъезда вышли Настя с Марией Александровной. Как же она изменилась. Осунулась, поникла как-то. Но все равно осталась красавицей.

— Здравствуй, Саша, — первой поздоровалась она, с теплой, немного грустной улыбкой, — А ты изменился. Повзрослел. Подполковник уже. Скоро Володю догонишь.

— Здравствуйте, Мария Александровна, — Стаин отлип от тополя и шагнул навстречу женщинам, — А Вы ни капли не изменились. Все такая же красавица. Повезло с Вами Владимир Викторовичу.

— Льстец! — хмыкнула Волкова старшая. Но по выступившему на щеках легкому румянцу было видно, что комплимент ей приятен. — С вами пойду, — она помахала бумажным свертком, в котором, по всей видимости, находились Ленкины вещи, — И Настю я уже поздравила, а тебя нет. С наградой тебя, Саша.

— Спасибо.

— Как быстро Вы выросли. Вот и Лена. Тоже с орденами. А мне не писала ничего. Расстраивать не хотела, говорит. Чтоб не переживала. А я чувствовала! — губы женщины задрожали, но она справилась с собой, гордо подняв голову. — Ну, рассказывайте! Как служится, как воюется?

Так за разговорами и дошли до госпиталя. А там, у Лены уже сидели Зина Короткова и Тимур Фрунзе, зачастивший к Волковой. Только вот она словно не замечала робкого внимания к себе со стороны лейтенанта. Время. Ей нужно было время, чтобы успокоится, разобраться в себе, понять. Да и Колю никак не забыть. Может быть потом, когда-нибудь она и примет эти ухаживания, если парень будет ждать. Но не сейчас. Сейчас сердце пылало местью. А в душе жило тянущее ощущение неопределенности в ожидании ВВК.

Лена крутнулась перед настенным зеркалом в облезлой деревянной раме, притащенным в палату по знакомству девчонками-медсестрами. Мама, мамочка. Какая же ты у меня замечательная, родная, любимая, все понимающая! И платье отгладила. То самое. Любимое. В голубой цветочек с широким отложным воротником. Купленное перед самой войной, по случаю, в ГУМе. Только вот дочка у тебя изменилась. Выросла, похудела. И платье сидит теперь, как на швабре. Лена расстроенно скривилась и тут же тряхнула белокурым локоном. Плевать! Перед кем ей красоваться?! Кружась она протанцевала до тумбочки, голова закружилась и девушка плюхнулась на койку:

— Что случилось? Плохо, да? — тут же кинулись к ней мать и подруги.

— Голова закружилась, — вымученно улыбнулась девушка, — ничего, пройдет. Это с непривычки. Залежалась я тут.

— У меня так же было после госпиталя, — понимающе кивнула Зина.

— Прошло? — с тревогой и надеждой посмотрела на нее Волкова. Приближающаяся комиссия давила тяжким грузом.

— Прошло, — весело улыбнулась Зина и, понимающе, подбодрила — не переживай, все хорошо будет. Вместе на комиссию пойдем.

— Тебе-то зачем? — удивленно уставилась на нее Настя, — Ты артистка теперь. Знаменитая. Мы с Сашей сегодня кино смотрели.

— Ай, глупости все это, — скривившись, махнула рукой Зина — не хочу! Надоели! Грязь и трясина. Богема! — произнесла она, как ругательство. — Не зря наш Саша от всего этого отбрыкивается, как может!

— Что-то случилось? — остро взглянула на подругу Волкова.

— Да что там может случиться?! — презрительно сморщилась Короткова, и тут же созналась, — Клеится там один. Режиссер. Проходу не дает!

— А ты?

— А что я? Сказала, пристрелю! — хохотнула Зинка, — Проникся! Да не в этом дело, — она серьезно посмотрела на девушек, — просто домой хочу, в корпус, в эскадрилью. К девчонкам. К Вите. А здесь… Не мое это, оказывается. Как кино-то вам? — перевела она тему.

— Мне понравилось, — улыбнулась Настя, — молодцы вы с Тимуром. И Крючков хорош.

— А Саша что сказал?

— Ему тоже понравилось, — соврала Настя. Ну не хотелось ей расстраивать Зину.

— Ой, не умеешь ты врать Настька! — усмехнулась Короткова, — Ну что, готова? — она посмотрела на Лену, та закончив расчесываться кивнула. — Тогда вперед! — Зина вскочила с Ленкиной койки и встала в пафосную позу, тут же расхохотавшись.

— Тихо ты! — шикнула на нее Ленка, — Зою разбудишь!

— Ой! — Зинка, смешливо сверкая глазами, прикрыла ладонью рот.

Веселой гурьбой, под удивленные взгляды прохожих высыпали на госпитальное крыльцо. Тимур, с надеждой глядя на Лену слегка отодвинул локоть, предлагая опереться на него. Девушка на мгновение задумалась и аккуратно взяла парня под руку. Из Фрунзе словно выпустили воздух, а глаза радостно засияли. Смешной он. Такой серьезный, основательный. А ведет себя, как мальчишка.

— Тимур, Вы с нами?

— Если не прогоните, — робко улыбнулся он уголками рта.

— Не прогоню, — улыбнулась в ответ девушка.

— Я рапорт подал, — ни с того, ни с сего сказал Фрунзе, — о переводе. В ваш корпус.

— А зачем вы мне об этом говорите?

— Не знаю, — пожал плечами парень, — У Вас когда комиссия, Лена?

Девушка напряглась.

— На следующей неделе. В понедельник.

— В госпитале?

— Да.

— Я приду. Можно?

— Зачем?

Тимур задумался и остановился, посмотрев Лене в глаза:

— Потому что Вы мне нравитесь.

Лицо девушки полыхнуло красным:

— Вот еще! — она хотела вырвать руку, но Фрунзе не дал. Да и не пыталась она сильно. А чуть позади, замедлив шаг, за ними с улыбкой наблюдала Мария Александровна. И то, что она видела, ей нравилось. Дочь на глазах оживает. И даже улыбается. Впервые, с тех пор, как она увидела ее на больничной кровати. И пусть она всю дорогу шла с парнем, забыв о матери. Это ничего. Это правильно. Они еще наговорятся, насекретничаются. А сейчас главное, что в полных боли и тяжелой мрачной ярости глазах ее девочки появилась жизнь!

Едва свернули во дворы, в глаза бросился роскошный силуэт «Опеля» и галдящая стайка детворы, кружащаяся вокруг. Немного в стороне братья Поляковы, посмеиваясь, беседовали с местными парнями. Иды видно не было. Но завидев ребят, она тут же вылезла из салона автомобиля. Иван с Виктором тоже тут же закруглили разговор.

— Ха! Настька, ну ты даешь! — радостно воскликнул Иван, сграбастав пискнувшую Федоренко в объятья, — целый лейтенант и Герой! Представь, брат, и это наша тихоня Федоренко!

— Но, но! — откуда-то из-под мышки у парня возмутилась Настя, — И вообще, как Вы обращаетесь к старшему по званию?!

— Ой! — делано испугались братья. — К Вам тоже по уставу, товарищ подполковник? — Витька хитро посмотрел на Сашку.

— Поздно, — сурово нахмурился Стаин, — теперь только на губу!

— Все, брат! Кончился праздник, так и не начавшись! Ждет нас с тобой сырая гауптвахта! — закричал Иван, театрально, заламывая руки. Тут Сашка не выдержал и расхохотался, обнявшись сначала с парнями, а потом с Идой.

— Поздравляем! — радостно загалдели Поляковы

— Поздравляю, — тихонько улыбнулась Ида, отводя Стаина в сторону. — Ты подумал, о чем я тебе говорила? — она тут же перешла к делу.

— Весельская, — возмутился парень, — не порть человеку праздник!

— Ничего, наверстаешь, — она требовательно посмотрела ему в глаза.

— С партизанами кто будет работать?

— Яков Яковлевич тут остается. Он и будет командовать. А экипажи те же останутся. Девочки маршруты выучили. Мы курсантов привлекаем еще.

— Приготовилась? — вздохнул Сашка, получив в ответ решительный кивок. — Хорошо. Готовься. Примешь эскадрилью у Нкифорова.

— А Петр?

— А Петр на полк. Что там эти приготовили? — Сашка кивнул на братьев, которые теперь вполне официально числились испытателями КБ Миля, — Ты в курсе? А то я к Михаилу Леонтьевичу не успел зайти.

— В курсе, — улыбнулась Ида, — но не скажу. Пусть ребята сами похвастаются.

Неожиданно резко раздался оглушительный гудок автомобиля, от которого все присутствующие вздрогнули и обернулись на водительское сидение, где, втянув голову в плечи, сидела перепуганная Валя, а рядом с ней у открытой двери стояли Верка и Вовка Поливанов. Сашка погрозил детям пальцем. Ругать не хотелось, да и не за что было. Без разрешения Михалыча они в машину не попали бы. А вот, кстати, и он.

— Товарищ подполковник, — водитель замер у машины, не решаясь отвлечь командиров от разговора. Дождавшись, когда Сашка подойдет к нему он жестом фокусника откинул крышку багажника, — Фьююююють! — присвистнул Сашка, — Откуда такое богатство? — в багажнике, аккуратно переложенные паклей, как снаряды в ящике лежали бутылки вина с грузинской вязью на этикетках и две бутылки коньяка. Тоже грузинского. Марочного. Коллекционного. 1901 года, судя по цифрам на этикетке.

— От товарища Народного комиссара, товарищ подполковник. Через секретаря передал с поздравлениями.

Точно! Хорошо, что напомнил! Сашка взлетел по лестнице в квартиру, где Дарья Ильинична, как обычно хлопотала на кухне. Быстро набрал номер.

— Приемная товарища Берии, — раздался в трубке знакомый голос.

— Иван Алексеевич, это подполковник Стаин. Товарищ нарком на месте?

— Нет, на выезде. Что-то случилось, Александр Петрович?

— Нет. Просто сегодня в Кремле получил вызов от генерала армии Жукова и генерал-лейтенанта Василевского завтра в полдень прибыть в Генштаб. Хотел поставить в известность Лаврентия Павловича.

— Хорошо, Александр Петрович. Я передам.

— Спасибо Иван Алексеевич. И за подарок тоже.

— Получили? — хохотнул полковник, — Это Лаврентия Павловича благодарить надо. И на счет трофея вопрос решен. Пусть Ваш водитель зайдет ко мне завтра с утра.

— Какого трофея? — не сразу понял Сашка.

— Опеля, Александр Петрович, — напомнил секретарь.

— А! Спасибо, Иван Алексеевич.

— Не за что, обращайтесь.

Еще несколько минут взаимных расшаркиваний и разговор закончился. Теперь можно и праздновать. Ну и Михалыча порадовать.

— Что-то случилось, товарищ подполковник? — обеспокоено спросил водитель, когда Сашка вернулся на улицу.

— Нет. Вспомнил кое-что, — махнул рукой Сашка, — Завтра зайдешь к секретарю наркома, заберешь документы на «Опель».

— Выбили?! — обрадованно воскликнул Михалыч. Сашка, улыбаясь, кивнул. Настроение было на высоте.

— Парни, Тимур?! — позвал он Поляковых и Фрунзе, — Помогайте!

Общими усилиями с радостными прибаутками разгрузили багажник, попрятав бутылки в вынесенный из дома вещмешок. Расположиться решили на улице, на пустыре, где до войны собирались мужики поиграть в домино под бутылочку винца, а сейчас кучковалась местная шпана, которую, впрочем, быстренько разогнали братья.

Только вот скромных посиделок не получилось. Сначала сходила домой и вернулась с пирогом с капустой Мария Александровна, да так и осталась сидеть рядом с дочерью, с другой стороны которой напряженный и счастливый расположился Тимур Фрунзе. Потом с жареную картошку принесла «детишкам» Дарья Ильинична. И тоже осталась. Пришла со службы тетя Аня, Настина мама и присоединилась к молодежи, то и дело бросая оценивающие взгляды на Сашку, к которому приникла и не отходила ни на шаг Настя. Сходили за своей мамой Поляковы. На шум и смех стали подходить соседи. Не каждый день в их дворах празднуют вручение Героя Советского Союза, тем более своей, Настюхе, еще недавно бегающей голоногой по лужам вместе с такими же пигалицами и огольцами, как она. Притащили еще столы и еду. Непонятно откуда появился граммофон и пошли танцы. Тимур топтался с Леной, бережно держа девушку за талию на пионерском расстоянии. Братья Поляковы, переглянувшись, пригласили Марию Александровну и тетю Аню. Не остались без пары и Зина с Дарье Ильиничной. Только Ида не танцевала, с закрытыми глазами откинувшись на жесткую спинку уличной скамейки. Да Сашка с Настей. Стаин потому что не умел, а Настя потому что не танцевал Сашка.

Заглянул на громкие звуки музыки пожилой участковый дядя Миша и тоже остался сидеть за столом рядом с Васькой Рыжим, тринадцатилетним главой местной малолетней шантрапы с огненно-красной шевелюрой и лицом, густо усыпанным веснушками, ведущим себя на удивление спокойно и молчаливо. Только глаза мальчишки завистливо поблескивали на награды ребят. Все словно забыли о войне, о смерти, о голоде. Тащили последнее, выкладывая на стол ржавую пайковую селедку с луком, черствые пряники и заначенную еще с мирных времен водку.

— Саш, а помнишь, ты мне песню обещал? — вдруг требовательно посмотрела на Сашку, блестя глазами от ударившего в голову вина, Настя.

— Какую песню? — расслабленно спросил парень. Ему тоже было хорошо и легко. Немножко отпустило напряжение последних дней. Притупилось гложущее душу чувство вины за потери. Что было, то было, этого уже не исправить, а завтра, будет завтра. А пока рядом любимая девушка, друзья и мгновения мира. И так хочется, чтобы это продолжалось вечно. К сожалению не получится. Взгляд сам нет-нет, да и останавливается на стрелках часов. Скоро надо будет расходиться. Завтра в Генштаб. А потом на фронт. И людям вокруг кому на работу, кому на службу.

— Ну, ту. Ты еще в машине пел.

Сашка поморщился.

— Не надо, Насть. Грустная она. Да и гитары все равно нет.

— А мы организуем, — влез в разговор Витька Поляков, — Правда, Рыжий? — Витька пристально посмотрел на Ваську, который, кивнув, тут же испарился. — А то, что грустная, не беда. И время такое сейчас. Не веселое.

Затих граммофон. Привлеченные разговором, и возможностью услышать новую песню, стали подсаживаться поближе люди. Прибежал Рыжий, притащив видавшую виды семиструнку с синим потрепанным бантом на грифе. Играть не хотелось, но он, и правда, обещал Насте. Кое-как настроил дребезжащие струны и, закрыв, глаза провел по ним пальцем.

Мертвая тишина воцарилась над только что шумным пустырем. Лишь тихий, без надрыва голос паренька с нашивками за ранения и полной грудью наград тяжелыми словами болью впивался в душу каждому изприсутствующих.

Раздался тяжелый всхлип, какая-то женщина, едва сдерживая рыдания, убежала в наползающие на пустырь сумерки.

— Да, Саша, умеешь ты…, — нарушила тишину Зина, смахнув слезу. И, схватив бутылку водки, расплескала жидкость по стаканам, — Давайте. Не чокаясь, — и вылила в себя стакан, задохнувшись. Следом опрокинули водку и остальные.

— Я ж говорил, не надо, — грустно улыбнулся Сашка, возвращая гитару Ваське.

И не было уже настроения продолжать посиделки. Соседи стали растаскивать столы, разделив остатки еды среди тех, кому нужней. Ушли стелить постели мамы. Чтоб не шастать по городу в комендантский час, Зина сегодня ночует у Насти, Ида у Лены, ну а Тимур останется у Стаина. Завтра рано утром Михалыч увезет Весельскую с Поляковыми в Люберцы, заодно и Тимура захватит. А Сашка в Генштаб. А потом видно будет. Если не будет особой необходимости остаться, завтра же улетит в Беслан. А Настя пусть побудет с мамой. У нее отпуск. Потом прилетит. Вместе с Весельской. Или Ида с ним в Беслан? Надо будет спросить. Но это уже завтра.

XIII

Прощание было тяжелым. Они поссорились с Настей! Впервые! Потому что нечего хлопать ресницами и вить из него веревки полными слез глазами! Она решила лететь с ним! Зачем?! Что ей делать в Осетии?! Да и на фронте! Дали тебе отпуск — отдыхай! Лечись! Радуйся! Побудь с мамой! С подружками! Что ты опять рвешься на войну?! Навоюешься еще! Война не завтра кончится! И даже не через год! Прилетишь с Весельской, с Поляковыми, сама! Но когда отпуск закончится! Нет же! Вбила себе в голову всякую ерунду и ему вынесла весь мозг! С Идой тоже не понятно получилось! На предложение лететь вместе с ним к родителям Исы чего-то испугалась и отказалась! Хотя, ей видней. Кто его знает, какие у них были отношения на самом деле. Так даже лучше, не пришлось искать ей замену в авральном режиме. А еще Валюшка… Тоже та еще фантазерка! В техническую школу они с Веркой и дружком Вовкой Поливановым собрались! Поговори, братик, с товарищем генерал-лейтенантом Карбышевым или генерал-майором Махровым, чтобы зачислили! И тоже мокрыми глазками так хлоп-хлоп! Пигалицы! А может сразу в экипаж?! Что мелочится?! У него и так детский сад, а не боевое подразделение! А что? Будут вместе со Светланой Сталиной служить! А майор Рачкевич им сопли вытирать, уши проверять на чистоту и хворостиной гонять! Ага! Ей же заняться не чем, кроме, как детей воспитывать! Представилось лицо Евдокии Яковлевны, когда он привезет ей еще трех мелких и на лицо наползла ехидная улыбка, которая, впрочем, тут же сменилась злостью. Довели! Всякая чушь в голову лезет!

Закончилось тем, что в приказном порядке разогнал всех по домам, а на аэродроме его провожал только Гуляев. Ну, оно и к лучшему. Без мокроты хоть обошлось! А обиды пройдут! А не пройдут и хрен с ними! У него и без этого забот хватает!

Только в самолете маленько подостыл.

Мысли закрутились вокруг встречи с Жуковым и Василевским. Так и не понял, зачем вызывали. Попросили доложить о том, как планировали атаку на танковый батальон, как осуществлялось прикрытие, уничтожение средств ПВО, как считали потребность боекомплекта. Как-как! Да никак! Повесили все, что было и полетели! Но не говорить же об этом Жукову с Василевским. Пришлось обстоятельно докладывать, расписывая каждый шаг, каждое решение.

Вообще, вся эта операция, за которую он получил Орден Кутузова — огромная авантюра, вызванная безысходностью! Не было у них времени на планирование! На зенитки кинули штурмовики и часть истребителей с эрэсами, от «люфтов» вертолеты прикрывала группа Васи Сталина. А чтоб немцы не особо суетились в небе, по аэродромам нанесли предупреждающие бомбовые удары. Да и не ждали фрицы такой прыти от вертушек. Зимние удары уже подзабылись. Да и проводились они на Западном и Ленинградском фронтах. А здесь на юге привыкли немцы, что вертолеты используются только как средства эвакуации раненых с передка. Вот и недооценили, не приняли вовремя меры. И то потери составили треть эскадрильи. Пусть Жуков с Василевским считают такой размен вполне приемлемым, генералы мыслят другими категориями, а для Сашки каждый не вернувшийся экипаж незаживающая рана на душе. И лучше так, чем становится бездушной военной машиной. Но все-таки интересно, что замышляют в Генштабе? Неспроста же это жу-жу с вызовом к Василевскому.

— Садимся, товарищ подполковник, — выглянул из кабины штурман и словно в подтверждение его слов внутренности знакомо подпрыгнули к горлу, и заложило уши. Сашка выглянул в иллюминатор. По стеклу тонкими линиями размазывались капельки дождя. Кавказ встречал их мелким противным дождем, но в пределах минимума^[15].

Самолет, тяжело переваливаясь на грунте, поднимая за собой водяную мутную взвесь и наматывая на шасси жирную грязь и траву, покатился по земле. То, что они не ошиблись и сели действительно на аэродром, можно было догадываться лишь по обвисшему под дождем грязному полосатому чулку и притулившемуся к глиняной мазанке видавшему виды АИР-6, чем-то похожему на немецкий Шторх, рядом с которым паслась пятнистая крутобокая корова, сейчас испуганно убегающая в сторону полей, раскинувшихся за мазанкой.

Сашка с уважением подумал о штурмане. В таких метеоусловиях вывести самолет на едва заметную практически не используемую площадку задача не тривиальная. Когда-то в середине двадцатых годов этот аэродром использовался 9-ым авиаотрядом Северокавказского военного округа, потом, когда отряд перебросили в Грозный, здесь стали не частыми гостями самолеты Ставропольского отряда ГВФ, один из которых, видимо, так и остался тут.

Судя по заполошно выскочившим из домика людям, появление на их забытом всеми аэродроме ПС-84 стало огромной неожиданностью. Самолет подрулил поближе и встал рядом с АИР-ом. Трое местных выстроились рядком и, переминаясь с ноги на ногу, ждали, когда появится высокое начальство. Ну а кто еще может прилететь к ним на таком большом самолете? Не фельдшер же из Орджоникидзе! Он если и поедет, то никак не на самолете, а на старой скрипучей телеге запряженной дряхлой клячей. Тут и службу-то несли постольку поскольку, потому что весной сорок первого года здесь сел и не смог взлететь самолетик гражданского авиаотряда. Чтоб станичная детвора не растащила казенное имущество к нему приставили старика Джимарова с берданкой времен русско-турецкой войны, назначив его «вохрой» с окладом в семьдесят рублей и, выдаваемым раз в неделею, сухим пайком. Только вот с июля ни оклада ни пайка старик не получал, но службу нес исправно. Потому как вся эта умная бухгалтерия для начальников в Орджоникидзе, а имущество вот оно, стоит без пригляда, а это не порядок. Из Ставрополя, вернее с тридцать пятого года Ворошиловска обещали прислать механиков для ремонта, но так и не прислали. Забыли, наверное. Вот и приходилось товарищу Джимарову охранять самолет по собственной инициативе. Да и пусть. Главное, что он при деле. А дома все равно делать нечего. Старуха его лет семь как умерла, дети поразъехались. Раньше, еще до войны, приезжали проведать старика. А теперь какие поездки? Сыновья и старшие внуки воюют, дочери и невестки в эвакуации. Звали его с собой в далекую Алма-Ату. Да куда он поедет? Здесь он родился, здесь вырос, отсюда ушел на первую мировую, потом воевал в Гражданскую в отряде земляка Хаджи́-Мура́та Дзарахо́хова^[16], потом вернулся домой в Бесланыкау, теперь Иристон^[17]. Вот нечего людям делать — все переименовывают, переименовывают. Чем плохи были старые названия? Ворчлив стал старик с годами. Здесь похоронены его предки, жена, двое детей. Нет! Не уедет он отсюда! Тут умирать будет! Да и не бросать же этих двух старых пней. Джимаров покосился на своих дружков-товарищей Георгия Цаголова, да Акима Гаголова, вместе с которыми прошел Империалистическую, а потом и Гражданскую. А сейчас они скрашивали его одиночество на заброшенном аэродроме. Аким заодно и корову свою сюда на выпас пригонял. А что, все под присмотром животина. Хотя, окажись она без присмотра, ничего с ней не случилось бы. Испокон веков не было у них тут воровства, а волков еще в прошлом веке в окрестностях повыбили.

Старики настороженно смотрели на огромную серебристую машину, остановившуюся напротив них. Видать большое начальство приехало. Надо бы поселковый совет предупредить, но не по уважению, старикам бегать к молодым, пади сами с глазами, увидят, что гости прилетели. Знать бы еще, что им тут понадобилось. Ничего хорошего от новых людей старики не ждали. Сейчас наведут тут своих порядков и улетят к себе в Москву или откуда они там прибыли, а им здесь оставаться, расхлебывать. Тут и так-то обстановка, как порох, поднеси спичку — полыхнет. Одним словом — Кавказ. Испокон веков в этом бурлящем котле кипела гремучая смесь из народов, религий, интересов далеких империй, тянущейся столетиями кровной мести и такой же долгой, многовековой дружбы кланов, тейпов, родов, семей. А рядом вечно мятежная Чечня, где с приближением немцев снова подняли голову лихие люди. Да и у них здесь хватает всяких бандитов, милиция с ног сбивается, воюя с бандами и бандочками. Своя война, не такая, как на передовой, но не менее кровавая.

Винты остановились, открылась дверца, из проема, звякнув металлом, вывалилась лестница, и на землю, не пользуясь ступеньками, выпрыгнул паренек с подполковничьими погонами, полной грудью наград и двумя полосками за ранения. Совсем мальчишка. Только вот лицо в шрамах да голова седая. И жесткий взгляд человека, видевшего смерть и боль, привыкшего командовать и нести ответственность за свои решения. Старик Джимаров подумал, что он гордился бы таким сыном или внуком.

— Здравствуйте, дедушки, — уважительно поздоровался парень, слегка склонив голову, — А не скажете, как мне от вас до Зильги добраться?

Деды оказались колоритными. В длинных, немного не достающих до голенищ мягких сапог, черных черкесках с газырями, папахах, из-под которых настороженно сверкали не потерявшие молодого блеска глаза. Опоясанные ремнями с кинжалами. У одного из стариков, на плече висит исторического вида ружье. Они словно сошли с картинки из учебника истории или книжки Лермонтова. А еще оказались они любопытными и подозрительными. Все расспрашивали кто, к кому и зачем? И лишь узнав, что Сашка приехал к Харуевым, навестить родителей погибшего фронтового друга и вручить им Звезду Героя Советского Союза, переданную лично товарищем Сталиным, успокоились и оттаяли. А тут из поселка подоспела и местная власть в виде однорукого председателя сельского совета лет тридцати, представившегося Прангом, но попросившего называть его Пашей и милиционера сержанта Ивана Чеботаря. Между дедами и представителями власти возникла небольшая перепалка, по поводу кому везти прибывшего гостя в Зилгэ, так поселок называли тут. Победили деды и один из них, дед Аким, пошел запрягать лошадь в телегу. Автомобилей тут отродясь не было. Ну а председатель пообещал устроить на постой экипаж, пока Сашка будет гостить у Харуевых. Правда, участковый хотел тоже поехать, утверждая, что не спокойно сейчас в окрестностях. Но и тут деды проявили норов.

— Нет у нас таких дураков, готовых напасть на дорогого гостя Джимаровых, Гаголовых, Цаголовых и Харуевых, — заявил дед Аким, уходя к поселку. А Сашка с недоумевающей улыбкой думал о том, когда он успел стать гостем стольких людей.

Летчиков буквально в течение получаса разобрали по домам, а еще минут через двадцать Стаин трясся рядом с дедом Акимом в скрипучей арбе, на мягком до одурения ароматном сене из-под которого выглядывал потертый приклад трехлинейки, и это не считая обреза за спиной старика. Что удивительно, участковый сержант на такой арсенал только одобрительно кивнул. Сашка тоже поудобней, под руку сдвинул кобуру, откинув ремешок застежки.

Дождь прекратился, тучи разошлись, и небо зазолотилось лучами солнца, заигравшими яркими бриллиантами капель на изумрудной листве. Защебетали, загалдели птицы, закружились над ровными рядами виноградников. Свежий, пахнущий травой и землей воздух кружил голову. И такой красотой, таким умиротворением было пропитано все вокруг, что не верилось, что где-то сейчас идет война, и люди в слепой безумной ярости уничтожают друг друга, перемалывая такие хрупкие, беззащитные, теплые тела огнем и сталью.

— Давно воюешь? — нарушил тишину старик Гаголов.

Сашка задумался. Считать войной четыре года на Ковчеге или нет? Если да, то, получается, пять лет. Или четыре? Забыл! Он вообще стал забывать ту жизнь до конца света. Школу, друзей, игры… Даже образ мамы, папы и сестры стал стираться из памяти. Осталось только тянущее чувство утраты чего-то светлого, родного, надежного, уютного, то, что он безуспешно пытается вернуть. Только когда рядом Валя и Настя появляется что-то похожее. Но это бывает так редко, так мимолетно.

— Кажется, всю жизнь, — невесело кивнул парень.

— Война — плохо, — покачал головой старик, — работать некому. Старики да женщины остались. А толку с нас, — он гортанно прикрикнул на начавшую замедляться лошадь и слегка подогнал ее тонкой длинной хворостиной. — Эх-хе-хе, только жить начали, школу новую построили, дом культуры… Где-то неподалеку сухо щелкнул выстрел, подняв в небо стаи птиц. Старик насторожился, привстал, сняв с плеча обрез и зорко всматриваясь в густую зелень. Но стрельба больше не повторилась. — Ребятишки балуются, — заметил он, успокаиваясь, и замолчал. Молчал и Сашка. О чем говорить? Да и не было настроения для пустых разговоров. Мутно было на душе. Он ехал сюда, потому что должен был, потому что обещал сам себе. Но от мысли, что скоро придется смотреть в глаза отцу и матери Исы, которого он своим приказом послал на смерть, становилось тошно. — Зилгэ, — манул рукой вперед, где за расступившимися рядами винограда появился поселок с возвышающимся в центре минаретом из красного кирпича, дед Аким.

Они ехали по сельской улице, а из-за вязаных из лозы плетней, от добротных кирпичных домов на них с настороженным любопытством поглядывали закутанные по самые брови в темные платки пожилые женщины и чумазые дети мал-мала меньше. Прав дед Аким, не осталось мужчин в селе.

— Приехали, — арба остановилась у крашенных коричневой краской обитых металлическими полосами добротных ворот, с небольшой калиткой, врезанной в одну из створок, — здесь Харуевы живут.

— Спасибо, дедушка — Стаин спрыгнул на землю, стянув за собой вещмешок и потянулся, разминая затекшее от долгого сидения и тряски тело. Надо бы отблагодарить чем-нибудь старика, но ведь обидится. Сашка уже понял насколько здесь щепетильный и горячий народ.

— Не за что, внучок — сверкнул совсем не стариковской улыбкой дед Аким, разворачивая лошадь. Его арба уже скрылась из виду, а Сашка все стоял перед калиткой, не решаясь зайти. Наконец, решившись, он шагнул во двор. Пусто. Кирпичный дом с небольшими оконцами, с покатой крышей, крытой дранкой и примыкающий к дому навес с деревянным настилом. Маленький по колено круглый столик и еще меньше табуреточки вокруг него. Чуть в стороне стоит точно такая же, на какой он только что приехал арба, а за ней сарай, откуда раздается лошадиный храп. На огороженном плетнем участке рядом с сараем суетятся пестрые мелкие курочки. Хорошо живут родители Исы, зажиточно.

Скрипнула дверь и из сарая, наклонившись, чтоб не стукнуться головой о низкую притолку, вышла женщина, в черном платье и таком же черном платке. Не замечая гостя, она сыпанула курам из мятого металлического ведерка мелко рубленной травы вперемешку с зерном и лишь тогда, подняв взгляд, увидела парня. Словно испугавшись, она отступила назад, закрыв собой дверной проем, откуда поблескивали любопытством черные девичьи глаза. Мама Исы. Он видел ее на фотографии. Только там она была моложе. А сейчас на него смотрела усталая, старая женщина, с лицом, густо изрезанным глубокими морщинами. Черные от земли, крупные руки с распухшими суставами крепко обхватили ведро.

— Здравствуйте, я Саша. Саша Стаин. Мы с Вашим сыном… с Исой служили… воевали вместе… Дружили… Вот… — он не знал, что говорить. А еще от этого усталого, тяжелого взгляда было не по себе, будто оказался под прицелом. Взгляд женщины неожиданно потеплел и она певучим, грудным голосом, совсем не подходящим ей, с легким акцентом произнесла:

— Здравствуй. Друг моего сына всегда желанный гость в нашем доме.

Это были самые лучшие сутки за последние пять лет его жизни. Его по-настоящему приняли в семью. Как сына, как брата. Ни упрека, ни злого слова, ничего! Только любовь и уважение. То, чего ему не хватало, что он давно потерял и отчаялся найти, он обрел в семье Харуевых.

В тот же вечер, вернувшиеся с работы в поле, дядя Мухаммед — отец и Байсан — младший брат Исы, ровесник Сашки, зарезали барашка. Тетя Сати испекла пирог. Стали подходить гости. Казалось, во дворе Харуевых собрался весь поселок. Мужчины сидели за столом и слушали про своего земляка, про то, как лично товарищ Сталин, через друга и командира Исы Харуева передал самую главную награду страны родителям героя. Орден Ленина и Звезда Героя в открытых красных коробочках лежали тут же, на столе, рядом с отцом. И каждый считал своим долгом подойти и посмотреть на награды, восхищаясь и цокая языком. Счастливы родители, воспитавшие такого сына! Женщин за столом не было, у них была забота накрыть стол, убрать посуду, подать чай.

Лишь потом, когда гости разошлись, вся семья, включая женщин, собралась вместе. И пошли совсем другие разговоры. Тихие, печальные, со слезами горя и гордости. Где и как похоронили Ису? Можно ли навестить могилу? А еще тетя Сати все время старалась расспросить про невесту сына и почему она не приехала. А что мог ответить ей Сашка? Сказал, что служит, что принимает эскадрилью и приехать не смогла. Не говорить же, что бесстрашная и холоднокровная Ида Весельская просто испугалась.

На следующий день дядя Мухаммед запрягал лошадь в арбу, чтобы довезти Сашку до аэродрома, а тетя Сати с дочками собирала Сашку в дорогу, укладывая всякую снедь. Сыр, козье молоко, домашнее вино и ранние румяные чуть кисловатые яблоки. Стаин пытался отказаться, но встретил полное непонимание и суровую отповедь.

Выехали втроем: дядя Мухаммед, Сашка и Байсан. Провожали всей семьей. Тетя Сати и девочки вышли во двор в праздничных платьях, дядя Мухаммед в красной нарядной черкеске с кинжалом и винтовкой. Только Байсан был в обычной безрукавке-телогрейке на домотканую рубаху и стареньких, но добротных сапогах.

На аэродроме перетаскали продукты в самолет, к таким же туескам и узелкам, врученным летчикам гостеприимными хозяевами. Юный Байсан с восторгом, горящими глазами смотрел на самолет. Впрочем точно таким же взглядом все время он смотрел и на Сашку. Дядя Мухаммед крепко обнял парня и, отступив на шаг назад, вдруг, гордо вскинул голову, посмотрев парню в глаза:

— Александр, — он стоял, отставив ногу, положив руку на рукоять кинжала, — враги убили нашего старшего сына. Я уже стар, чтобы мстить. Поэтому Байсан поедет с тобой. Мы с Сати так решили. Так будет правильно! — глаза мужчины горели неугасимым огнем. Стаин посмотрел на него, на Байсана и тяжело вздохнул. Он уже понял, что не откажет. Не сможет, не имеет права это сделать! Но тихушники! Ни словом, ни взглядом! А с другой стороны, парню все равно через полгода в армию.

— Давай в самолет, — скомандовал он Байсану, который, радостно улыбнувшись, рванул в салон. — Стоять! — юноша, померкнув улыбкой, испуганно оглянулся, — Ружье отцу оставь, — усмехнулся Сашка, — тебе там выдадут. Байсен, уронив папаху, радостно стянул через голову карамультук и сунув его отцу, подхватив на бегу головной убор, забыв попрощаться с отцом, рыбкой занырнул в люк. Дядька Мухаммед с гордостью и скрытой грустью посмотрел вслед сыну:

— Приезжай, ты как сын нам теперь, — он перевел взгляд на Сашку.

— Спасибо! Спасибо вам за все! — срывающимся голосом поблагодарил Харуева Стаин и, вскинув руку к фуражке, быстро развернулся и запрыгнул в самолет. Все! Наотдыхался! Корпус ждет!

XIV

Крым затих в яростном напряжении. Умывшись кровью под Севастополем и Керчью, немцы затаились, перегруппировываясь, подтягивая скудные остатки резервов. Основная битва сейчас разыгралась за Ростов на Дону и Ворошиловград. Захватив Кубань, враг лишил бы наши войска тыла, и Красной армии и флоту пришлось бы самой уйти с Крымского полуострова. Только вот Ростов держался. Каждой улицей, каждым домом, захлебываясь кровью и заставляя захлебнуться кровью врага, стойкостью своей перемалывая лучшие части группы армий «Юг», лишая гитлеровскую Германию последнего шанса на успех в войне.

А Первый отдельный смешанный авиакорпус особого назначения НКВД СССР привязали к земле, при этом осыпав личный состав наградами и званиями. Стаину вполне ожидаемо дали полковника. Получили такой же, как у Сашки Орден Кутузова второй степени Коротков и Матвеев. Короткову вдобавок ко всему присвоили давно заслуженное звание подполковника. Получили Александра Невского Раскова, Казаринова, Бершанская, Георгий Петров и Василий Сталин. Все участники вертолетной атаки на танковый батальон Ордена Красного знамени и лейтенантские звания, а Никифоров — майора и назначение командиром вертолетного полка в составе трех боевых и одной учебной эскадрильи. Следующим Приказом предписывалось Первому ночному легкобомбордировочному авиаполку НКВД СССР передать свои машины 763 и 764 авиаполкам и провести переобучение личного состава на новую технику, а конкретно на вертолеты Ми-2 и переформировать полк во второй вертолетный. Авиагруппа майора Иванова и полк Петрова так же передавали свои самолеты 15 ударной авиагруппе и ждали пополнения новой техникой. Пополнялись и другие части корпуса. Личным составом и техникой.

Вернулись в полк из Москвы Настя, Лена, Ида и Зина. Волковой и Коротковой разрешили летать. И если Лена вернулась в экипаж к Весельской, то вот с Зинаидой вопрос оставался открытым. И тут, как нельзя кстати, прибыли на войсковые испытания новые машины Миля — Ми-4. Три совершенно новых вертолета. Ничего лишнего, никаких десантных и транспортных отсеков. Бронированная кабина для летчика и летчика-оператора с дублированным управлением и размещением друг за другом. Двигатель АШ-82ФНВ, так же как и протектированные фибровые топливный и масляный баки спрятанные за броневыми листами. Спаренная 20-мм пушка ШВАК в носовой турели и пилоны под шесть 160-мм неуправляемых авиационных ракет с каждой стороны, в пятидесятых годах двадцатого века Сашкиного мира больше известных, как С-3К или КАРС-160^[18], которые прибыли вместе с вертолетами. При этом вертолет был оборудован приборами ночного видения и наведения НАР^[19]. А главное, управление практически такое же, как на Ми-2. Значит, не придется прилагать каких-то титанических усилий, чтобы переучить личный состав. А вот с девушками из полка Бершанской тяжелей. Пересесть пусть с тихоходного, но самолета на вертолет не так уж просто. Но возможно. И сейчас в небе над Багерово под прикрытием истребителей постоянно висела пара винтокрылы машин, учеба шла интенсивно с горячим энтузиазмом. Конечно, лучше бы все это дело происходило в спокойной обстановке, в тылу, но приказы не обсуждают, а выполняют. Да и немцы последние дни летать над Крымом стали реже, переключившись на ростовское направление.

Михаил Леонтьевич прилетел лично через три дня после прибытия новых машин.

— А ты возмужал, — радостно и тепло улыбнулся Сашке после взаимного приветствия Миль, — уже не тот мальчишка, которого я впервые увидел осенью.

— Да и Вы изменились, — улыбнулся в ответ Стаин.

Михаил Леонтьевич выглядел хоть и уставшим, но довольным. Это в сорок первом, после неудач на фронте, провальных испытаний автожиров, эвакуации в голодный и холодный Билимбай он чувствовал себя отчаявшимся и потерянным, держась только на железном характере и силе воли. Сейчас же совсем другой коленкор! Вот они, три новейшие машины! И это не копия созданного пусть и им же в другом времени и мире вертолета. Это целиком и полностью созданное его нынешним КБ изделие. Да, с использованием наработок с Ковчега, но и своего тут не мало. А еще и новое вооружение, под которое сразу же создавались пусковые системы. Да, это еще не Ми-24, но уже и не Ми-4 того мира. Эх, ему бы еще движки! Но пока придется обходиться тем, что есть. АШ-82ФНВ тоже отличные моторы. Да и под более мощные двигатели нужна силовая установка, надежные лопасти, другие ГСМ и еще много чего, включая обученных людей. Все это пока только есть в планах на перспективу. А сейчас только быстрые и простые решения, способные с наименьшими затратами ресурсов и сил приблизить победу. Остальное после войны. Но главное вовсе не это. Главное, что у вертолетов есть будущее. Да такое, что дух захватывает! А благодаря вот этому парню и девушкам из первого вертолетного полка, даже самые отчаянные скептики убедились в необходимости развития винтокрылой авиации.

— Когда боевой вылет планируешь новым машинам?

Стаин пожал плечами:

— С Климовым я поговорил, как подходящие цели будут, нам сообщат.

— Сам полетишь?

Сашка недоуменно посмотрел на Михаила Леонтьевича:

— Конечно! — как он может пропустить такое. Ему не удалось первому поднять в воздух Ми-2, так хоть здесь он будет первым. Тем более облетать новые машины уже удалось. Ну что сказать? Отлично! Послабей двадцать четверки, ну так и технологии несопоставимы. Тяжеловата маленько, но это из-за брони.

— Саш, — Миль замялся, — я тоже хочу полететь.

— Нет! — отрезал Стаин.

— Саш, — взвился Михаил Леонтьевич, — ты не понимаешь…

— Это Вы не понимаете! — грубо перебил его Сашка, — Случись, что с нами, невелика беда, другие найдутся, летчиков в стране много! А Миль один!

— Но мне надо самому почувствовать машину на предельных режимах, в бою! Как вы не поймете!

— Михаил Леонтьевич, — обратился к конструктору, как к ребенку Сашка, — я Вам обещаю самый подробный отчет, по всем параметрам. Да и Матвей Карлович испытатель опытный. Все распишем, все расскажем, подскажем, поправим. А вы делайте нам вертолеты. Самые лучшие в мире! Война что! Война кончится рано или поздно, а потом Ваши машины, как воздух нужны будут. В полях, в тундре, в тайге, на стройках! Нам всем страну поднимать! А сейчас, давайте мы будем воевать, а Вы конструировать.

Миль помолчал и усмехнулся:

— Дожился! Мальчишка меня жизни учит! И ведь прав же, что самое обидное, — он с грустной улыбкой посмотрел на Сашку.

— Ну, так, — смутился тот, — а что Вы… — продолжать не стал, и так отчитал человека гораздо старше его. Но ведь за дело отчитал!

— Товарищ подполковник, — выскочил из штабной избы и лихо встал, поедая Сашку горящим и преданным взглядом Байсан Харуев. От этого фанатичного блеска в глазах ровесника становилась порой не по себе. Стаин не знал и даже не догадывался, что писал о нем домой Иса, но почему-то Байсан видимо воспринимал Сашку каким-то древним эпическим героем и с юношеской непосредственностью всем своим поведением демонстрировал свое восхищение командиром. Сашка бы давно сплавил парня куда-нибудь подальше, да только некуда. Байсан упорно просился в отряд брата, и это было бы правильно. Но там на ребятах подписок, как блох на барбоске и в оперативно-разведывательный боевой отряд НКВД СССР «Каскад», как с недавних пор стала называться группа Тихонова попасть было не так-то просто, а без специальной подготовки и вовсе не реально. Вот и ждал Стаин оказии и хорошего настроения наркома, чтобы замолвить перед Лаврентием Павловичем словечко за парня. И тут много зависело от войсковых испытаний. Если они удадутся, то и оказия такая представится. — Вас к телефону. Из штаба 15-ой авиагруппы, — на Байсана было приятно посмотреть, подтянутый, форма сидит словно влитая, и не скажешь, что надел он ее всего несколько дней назад. Есть люди, которые родятся для воинской службы. Байсан, по всей видимости оказался из таких.

— Ну вот, Михаил Леонтьевич, — Сашка с улыбкой посмотрел на Миля, — кажется, сейчас и решится вопрос с испытаниями. Байсан, давай к капитану Байкалову, знаешь его?

— Знаю, — кивнул головой парень.

— Скажешь, чтоб ко мне шел со своими ребятами. И майора Иванова с лейтенантом Федоренко тоже позови.

Конечно, могло быть, что звонили из штаба Климова по какому-нибудь другому вопросу, но чуйка просто кричала, что предстоит работа. А чуйке на войне надо верить.

Заявка была словно специально подобрана для испытаний. Нашим войскам предстояло ударить по румынам 8-го кавкорпуса в районе села Журавки. Сильно что-то заактивничали там мамалыжники, засуетились, грозя отрезать Феодосию от Керченской группировки наших войск. Вот и решило командование охладить пыл воинственных потомков древних римлян, каковыми они себя считали наравне с итальянцами. Войска запросили штурмовики, для удара по оборонительными укреплениям, тут и вспомнил Климов про просьбу Стаина. Это, конечно, не танки, но вполне себе профильная работа. Представитель пехотинцев был уже у генерал-майора и как раз успел подойти в штаб корпуса к тому времени, как все собрались у Сашки в кабинете. Посмотрели карты, расспросили пехотного майора из оперативного отдела 302 стрелковой дивизии и отправили вертолетом в атакующую линию своих разведчиков-наводчиков с рацией, посмотреть на месте что там да как, ну и скорректировать огонь с земли. С ними же улетел и майор. Атака пехоты планировалась на 19-00, поэтому времени на подготовку было вполне достаточно. Сначала по румынам должна была отработать наша дивизионная артиллерия, сразу после артподготвки пойдет пехота, а вертолеты будут работать, как и полагается машинам огневой поддержки, точечно, по заявкам из атакующей линии.

Лететь предстояло двумя звеньями. Тройка Стаин-Байкалов-Поляков на новых вертолетах и на подстраховку решили поднять тройку Весельская-Чумина-Селина на Ми-2. Уж больно Ида рвалась в бой. С Селиной летчиком-оператором, гордо выдержав укоризненно-тревожный взгляд мужа, летит Зина Короткова. Техников и дополнительный БК уже отправили непосредственно в тыл атакующей части. Так что, даже если и истратится весь боезапас, надолго пехота без поддержки не останется. В идеале вообще не должна остаться, потому как работать предстояло волнами. Сначала отрабатывает одна тройка, уходит на перезарядку и в дело вступает вторая тройка. Как получится на самом деле, покажет только бой. Тактику такую хоть и обсуждали давно, но впервые использовать решили только сейчас. Ну и первой, наиболее защищенной броней тройке, давить румынскую ПВО, если таковая будет. Воздушное прикрытие за группой Василия Сталина, который после своего первого ордена просто пылал энтузиазмом и рвался в небо.

— Все Вася, — Сашка хлопнул Василия по плечу, — давай к своим, задачу ты знаешь, ни одна зараза подобраться с воздуха к нам не должна. ПВО противника не ваша забота, тут мы сами. И Вася, — Сашка строго посмотрел на Сталина, — прошу, не зарывайся.

Василий, было, вспыхнул, но, тут же успокоившись, кивнул.

— Все нормально будет, Сань, — он залихватски тряхнул чубом и рванул к истребителям. Хорошо не все машины успели отдать. Иначе пришлось бы запрашивать прикрытие у Климова или привлекать полк Казариновой. А этого делать не хотелось по одной простой причине, что истребители Василия, что вертолетчики уже слетались, сработались друг с другом. Но в мыслях Сашка себе заметочку оставил. Надо и остальные полки натаскивать на боевое прикрытие вертолетов. Авиагруппа Сталина отдельное подразделение, временно приданное корпусу, и в любой момент их могут забрать. Хотя, что-то подсказывает, что вместе они надолго. По крайней мере, до конца Крымской операции. Сашка оглядел аэродром и наткнулся взглядом на щуплую девичью фигуру в технической спецовке, которая, оскальзываясь на жухлой траве, тащила за собой тележку для транспортировки боеприпасов с уложенными аккуратным рядком ФАБ-50. Нет, на дольше. Почему-то вспомнилась присказка Дарьи Ильиничны, которую она частенько повторяла себе под нос, когда думала, что ее не слышат дети: «Ох, грехи мои тяжкие».

Тройка Иды села на пункте пополнения БК в районе небольшого села Розальевка. Отсюда до передовой не больше трех минут лета. А звено Стаина сразу пошло на боевую позицию. В управлении новый вертолет был немного пошустрей, чувствовался получше чем двойка, охотней откликался на движение ручки и педалей. Ну, так и легче он был, несмотря на бронирование и полный БК, почти на четыреста килограмм, а это очень много. Правда, немного снизилась дальность полета, но это не так уж существенно.

На подходе связался со своими разведчиками:

— Тихий, здесь Пчела один, как там у вас?

— Здесь Тихий, — сквозь шум помех слышались стрельба и взрывы, — нормально, — послышалось что-то похожее на нервный смешок, — прижали нас пулеметами. Вы где?

— Подходим. Как выйдем на огневые, обозначьте цели.

— Сделаем.

Буквально тут же впереди показалась линия соприкосновения и залегшая на ровной, как стол земле пехота, прижатая румынскими пулеметами. В этот раз, наученный горьким опытом, нахрапом лезть не стал, зависнув на предельно малой высоте позади первой линии советских траншей. И сразу же откуда-то с позиций залегшей пехоты в сторону румын полетели ракеты, обозначая огневые точки противника.

— Пчела, увидел? — послышался в шлемофоне срывающийся голос.

— Увидел, работаем, — сектора атаки между экипажами были распределены еще на земле, так что каждый знал, как действовать. Беспокоили только братья Поляковы, в отличие от Сашки с Байкаловым, парни в реальном бою еще не бывали. — Третий, твой сектор, — на всякий случай подстраховался Стаин. Но машина братьев уже взмыла вверх, пилоны окутались огнем и дымом и в сторону румын ушли ракеты, оставляя за собой серый след. НАРы еще не достигли цели, а вертолет братьев уже нырнул вбок и вниз, уходя от предполагаемой атаки ПВО.

— Есть попадание, — подтвердил с земли наводчик, обозначая ракетницей следующие цели. Настала очередь Сашки подпрыгивать вверх, потом Байкалов, Стаин, снова Поляковы. Не всегда удавалось подавить цель с первого раза, все-таки разброс ракет был довольно приличный, тогда подрабатывали пушкой. Землю застилало дымом, видимость была практически никакая, и если бы не наводчик с земли, эффективность огня была б нулевая. — Пчел, у нас тут ДЗОТ, сможете подавить?

Байкалов с Сашкой уже выпустили все ракеты, две штуки оставались только у братьев.

— Третий, работай.

— Ага, рррраааботаааем, — прорычал Виктор, виражом оправляя машину на атакующий курс. Еще два дымных следа от пусков и в небо взлетаю бревна вперемешку с землей. А пехота уже идет вперед, окрыленная воздушной поддержкой.

— Пчел, вас тут благодарят, — в наушниках раздался веселый голос разведки.

— Спасибо не булькает, — в шутку откликнулся Сашка. Пауза и ответ разведчика:

— Сказали, что их спасибо булькает. Через нас передадут.

— Не надо, одно дело делаем, — отказался Стаин, — все уходим, — дал он команду ведомым. — Лед, здесь Пчела. Забирайте технарей с их барахлом и домой. Вы тут не понадобитесь.

— Поняла, — в голосе Иды даже сквозь шум помех слышалось разочарование.

А Стаин был доволен. Хорошо повоевали. Без потерь, без приключений. Теперь для полного счастья осталось спокойно вернуться на аэродром.

— Сокол, слышно меня?

— Слышу, — отозвался Василий.

— Мы отработали, возвращаемся.

— Принял, — и этот пригорюнился. Все не навоюются никак! А Сашка вдруг подумал, что хорошо было бы, чтоб не было пушек и ракет на пилонах, а внизу вместо изрытой снарядами земли, зеленые-зеленые поля, и синее-синее небо вокруг. Это же так прекрасно, что есть зеленые поля, леса и степи и синее небо. Что вслед за зимой приходит весна, а следом лето. А еще осень. Такая же красивая как лето и весна. Хорошо, что этот мир не знает, что может быть вечная холодная черно-белая, как кинохроника зима. И как хочется, чтоб никто никогда об этом не узнал! Чтоб можно было вот так взять вертолет, посадить в него Настю, Ленку, Витьку с Ванькой, Нкифорова, Короткова с Зиной… Нет одного вертолета не хватит… И двух не хватит… Тогда просто поездом. Всем вместе, всем корпусом! Махнуть на море, которое вот оно, совсем рядышком, сколько раз он уже летал над ним и не счесть. И курортный Крым вот он, внизу. А там Феодосия. Дымится… А так хочется искупаться, завалиться на теплую гальку, впиться зубами в сочную прохладную мякоть арбуза, или пожевать ароматной соленой тараньки с ледяным пивком. Эх! Коротков, Коротков! Растравил ты душу своими довоенными рассказами! Да и Вася добавил. Он же учился тут неподалеку в Каче. И вроде пролетели их слова мимо ушей, ан нет! Запали в душу. Интересно, а какое оно море? Нет, то что мокрое и соленое это и так ясно. А вот какое оно? Говорят в нем медуз много. Жалятся наверное. Медузы же должны жалиться? Или это не такие медузы? За размышлениями Сашка не забывал внимательно вглядываться в небо, где выше и немного в стороне маячили, нарезая круги, чтоб выровнять скорость с тихоходными вертолетами самолеты прикрытия. Вот же! Всякая ерунда в голову лезет! По курсу показался знакомый ландшафт аэродрома. Вот и долетели, вот и славно. Всегда бы так!

Еще две недели шли испытания. Вертолеты получились отличные. Не без недоделок, но детские болезни есть у каждой новой машины. А вечерами в штабе, у Стаина в кабинете Михаил Леонтьевич засиживался допоздна с летчиками и технарями. Обсуждали, спорили, ругались. Тут же что-то считали и чертили. Сюда же после учебных полетов стали подходить девушки из полка Бершанской: Наташа Меклин, Женя Жигуленко, Нина Ульяненко, Рая Аронова, Женя Руднева, Руфина Гашева, Катя Рябова многие другие. Все они до войны учились в авиационных или технических ВУЗах страны и сейчас с радостным удовольствием применяли свои знания на практике. Да, знаний этих у них было не так уж много. Доучиться не позволила война. Но ведь она когда-нибудь закончится и придется вернуться в институтские аудитории, а то, что они получали здесь и сейчас от Миля, они не получили бы ни в одном ВУЗе. Просто потому что, там учили, а здесь творили. И Михаил Леонтьевич не отказывал в помощи и общении никому. Он терпеливо объяснял, почему при создании машин поступил так или иначе, как считал, какие решения принимал, на основании чего. И присутствующие затаив дыхание слушали его. Потому что ко всем своим талантам Миль оказался прекрасным педагогом. А вечером, когда все расходились, Михаил Леонтьевич, чуть не плача, с горькой яростью в глазах мечась по кабинету, высказывался Стаину:

— Это черт знает что, Саша! Я буду разговаривать с товарищем Берией, Сталиным! Это же ни в какие ворота! Вам всем учиться надо, а не воевать! Столько талантов! Нет! Я буду настаивать, слышишь! — он в сердцах хлопнул ладонью по столу, — Чтобы их немедленно вернули в институты. Воевать найдется кому! У меня инженеров не хватает. Мы с Николаем Ильичом и Иваном Павловичем^[20] по все стране кадры выискиваем, а они вот они, тут! Готовые! Подучить чуть-чуть и на заводы!

Сашка с сочувствующей улыбкой смотрел на раздухарившегося конструктора:

— Не вернуться они в институты, Михаил Леонтьевич, — попытался он успокоить Миля, — только после войны. Да и не вернет их никто. Ни товарищ Берия, ни товарищ Сталин. Да и я не отдам. Насмерть встану, а не отдам, — Сашка покачал головой, на возмущенный взгляд Миля, не ожидавшего такого предательства от, как ему казалось соратника, — Кто летать будет, Михаил Леонтьевич? На ваших машинах, прошу заметить. У них у всех больше ста боевых вылетов на каждую. Вы вон сколько тут насчитали и начертили, — Сашка кивнул на заваленный бумагами стол. Все потому, что на ваших машинах умные летчики летали. Так давайте работать вместе. Мы будем делать свое дело, а вы свое, — Стаин улыбнулся, пытаясь сгладить резкость слов. Миль встал, набрав воздух, чтоб продолжить ругаться, но друг из него словно выпустили воздух и он устало опустился на стоящий рядом стул:

— Да понимаю я все, Саша. Только и ты пойми, обидно! — он посмотрел на Стаина тяжелым взглядом, — Ведь лучшие тут! Кто останется? Интриганы ташкентские?

— Ну почему ж? — улыбнулся Сашка, — Мы и останемся. Вот немцев расколошматим, и сконструируете Вы нам самый лучший в мире вертолет. Сядем мы в него и полетим на море. В Феодосию. Купаться и загорать.

Миль непонимающе уставился на Сашку:

— Почему именно в Феодосию? Ялта лучше.

— Можно в Ялту, — покладисто согласился Стаин. — На море хочу. Верите, нет. Три месяца здесь, а на море ни разу не был. И вообще, на море не был. Говорят хорошо там, — он мечтательно закатил глаза.

— Тогда обязательно сконструирую, — пообещал Миль.

— Что? — вынырнул из своих мечтаний Сашка.

— Самый лучший в мире вертолет сконструирую, — улыбнулся Михаил Леонтьевич, — чтоб на море полететь. Только самолетом-то, наверное, лучше.

— Может и лучше, — кивнул Стаин, — но мы полетим на вертолете!

Миль улетел девятого августа, забрав с собой испытателей с их машинами, кипу чертежей и пожеланий от летчиков. Теперь доработка и запуск в серию. С серией вопрос тоже практически решен, остались организационные вопросы и постановление ГКО о выделение под новую машину завода. Но тут ни от Стаина ни от Миля ничего не зависело.

Истребители ударными темпами осваивали новые самолеты Ла-5ФН, пригнанные перегонными командами. «Лавочкин» лучше «Яка» показал себя на малых высотах. Был несколько тяжелее и сложнее в управлении. Немного уступал в скорости и скороподъемности «Яку» и «Мессеру», зато был лучше в маневре и вооружении. Две одноствольные автоматические калибром 20 мм, оснащенные механическим синхронизатором не давали противнику ни малейшего шанса. Правда, самолет был довольно таки требовательный к классу летчика, но ребята в корпусе были опытные, так что ничего страшного.

Пришло пополнение и из вертолетного училища от Максимова. Парни идевушки, впервые оказавшись на фронте, старались выглядеть бывалыми, не показывать страх и неуверенность. Только вот все равно были они еще как те птенцы, на крыло встали, но летать не научились. Так что гоняли их беспощадно, руководствуясь Суворовским принципом: «Тяжело в учении, легко в бою». Осваивали вертолеты и летчицы Бершанской.

Потихоньку стала приходить новая техника и в вертолетные полки. Пока только Ми-2. Но все с нетерпением ждали новых Ми-4.

Боевой работы практически не было. Лишь изредка армейцы привлекали бомбардировщики корпуса для решения локальных задач, когда не хватало собственных сил и ресурсов. Да вертолетчики продолжали вывозить с передовой раненных бойцов. И все это навевало на определенные мысли. Значит, скоро предстоит дело, большое и серьезное. И это радовало и в то же время навевало и тревогу. А готовы ли они к такому делу? Покажет только время.

XV

В конце августа зарядили дожди. Поднялся ветер, небо практически мгновенно затянуло черными, тяжелыми тучами и с неба яростным потоком, словно кто-то там, наверху открыл вентиль гидранта, хлынули тугие теплые струи, вколачивая в желтую пыль осточертевший до невозможности августовский тягучий зной. Несколько минут, и забурлили грязные бурные потоки, устремившиеся к прорезающим землю оврагам и, заполнив их, рванулись дальше, к морю. Жирная почва превратилась в непролазную грязь, толстыми тяжелыми комьями прилипающую к подошвам сапог. Ливень закончился так же стремительно, как начался, сменившись мелким моросящим дождиком — летчики называют такую погоду срань или кизяк. Летать нельзя, на земле тоже особо не разгуляешься, вот и мается дурью летный личный состав от безделья. А чтоб дурь совсем уж не била в голову, существуют отцы-командиры, всегда имеющие, чем озадачить летчиков. Вот и сейчас в вертолетном полку, кто штудировал «Наставление по производству полетов», кто «Техническое описание вертолета Ми-2 с мотором АШ-82ФНВ», совсем новую книжку, пахнущую типографской краской, а кто-то приводил в порядок обмундирование. Но без особого энтузиазма, ибо не было в данный момент над ними зоркого, строго взгляда командиров. Однако и дурака никто не валял, понимая необходимость учебы, да и начальство могло нагрянуть в любой момент. Расслабиться можно будет вечером перед отбоем. Сегодня кино и танцы! А самое главное, кино про них, про вертолетчиков. И снималось у них в корпусе. И артисты вот они, можно протянуть руку и дотронуться. Но не до всех. Попробуй подойти и пощупать полковника Стаина! Можно, конечно. Но последствия будут удручающими для смельчака. Вечное дежурство по кухне и, если смельчаком окажется девушка, проблемы от лейтенанта Федоренко. Так что ну его. Почувствовать свою причастность к большому искусству можно и на расстоянии.

Молодые, недавно прибывшие в полк, приоткрыв рот, слушали рассказы бывалых летчиц про то, как снимали фильм, про Ленинград, про знакомых по довоенным кинокартинам артистов, о которых сослуживцы рассказывали небрежно, как о старых, хороших знакомых. А если учесть, что на гимнастерках у рассказчиц поблескивало не по одному ордену, впечатление на новичков оказывалось убойное. И без разницы, кто был слушателем, парни или девушки, эффект был всегда один — восторг и острое желание приблизиться, встать в один ряд с этими людьми. А для этого надо работать над собой, учиться и не сачковать. Это тоже исподволь, во время бесед вбивалось в головы молодым. Ну а кто не понимал, были и другие методы, не такие приятные для воспитуемого, но тоже действенные.

Метеорологи давали прогноз, что срань продержится еще дня два, какой-то там у них циклон пришел. А значит, можно немножко выдохнуть привести бумаги в порядок, обмыть наконец-то новые звания и ордена. А то все не до того было. Пополнение, испытания, учебно-тренировочные полеты, развертывание вертолетного полка, переформирование ночников в вертолетчиков, поступление новой техники и всего, что с ней связано.

Хотелось собрать всех. Матвеева, Петрова, Казаринову, Раскову, но то самое ненастье, что позволило устроить дружеские посиделки, не позволило прилететь всем командирам. Придется праздновать с теми, кто был в этот момент в Багерово. Особенно сильно жалел Стаин об отсутствии Александра Андреевича Матвеева, своего, как он считал боевого учителя и наставника в нелегком командирском деле. Это Александр Андреевич, наплевав на свои амбиции, тащил, тянул Сашку, делясь с ним опытом, знаниями, командирской мудростью. Только теперь Сашка начал полностью осознавать, каково это, будучи опытным летчиком, командиром, комиссаром, прошедшим, Халхин-Гол, финскую, страшные лето и осень сорок первого, оказаться под началом по сути сопливого мальчишки, непонятно какой прихотью прыгнувшим в званиях от лейтенанта до полковника. Но Матвеев ни разу, даже намеком не показал своего недовольства, непонимания ситуации. И за это Сашка был вдвойне благодарен Александру Андреевичу. А сейчас, по некоторым намекам и оговоркам сверху, выходило, что скоро Матвеева у него заберут на повышение. С одной стороны, парень был рад за старшего товарища, а с другой, кого пришлют на его место? Или кого-то из своих двинут? Так ведь некого в корпусе почти все, как и он выскочки военного времени. Разве что Тамара Александровна Казаринова потянет, но женщину на дивизию вряд ли поставят. Хотя… Надо будет походатайствовать перед наркомом, чем черт не шутит, может и прислушаются. Не хотелось бы, чтоб со стороны человека назначили в их слаженный коллектив, лучше своих двигать.

Открылась дверь и в кабинет ввалился Ивелич, оставляя на полу грязные следы и пятна луж с промокшей плащпалатки:

— Мог бы и у входа раздеться, — недовольно проворчал Стаин, — наследил тут.

— Может еще тапочки надеть? — хохотнул свежеиспеченный подполковник.

— Лишнее, — буркнул Сашка.

— Qu'est-il arrivé à Votre humeur, le colonel?^[21]

— Коля! — скривился Стаин.

— Надо спасать командира от армейской бюрократии, — прекрасно понял, что происходит Ивелич, — Ветродуи^[22] подтвердили нелетную на два дня, так что гуляем! Бросай это гнилое дело, все бумажки не разгребешь, это я тебе ответственно заявляю!

— Как ты можешь что-то заявлять ответственно, если ты совершенно безответственный товарищ! И как тебя еще замполитом к нам назначили, удивляюсь я!

— Но-но! Товарищ полковник! Вы сомневаетесь в правильности решений партии?

— Не-не-не! Ты мне тут дело не шей! — улыбнувшись, поднял руки вверх Сашка.

— Я нет, — посерьезнел Ивелич.

— Что, опять донос? — догадался Сашка. Ивелич кивнул. Кляузы на Стаина писали регулярно, и если раньше он переживал, нервничал, бесился, то теперь стал относиться к ним спокойней, как к чему-то отвратительному и мерзкому, но неизбежному. — И что на этот раз?

— Использование боевых самолётов в личных целях, невыполнение в срок приказов Верховного Главнокомандующего о передаче самолётов другим соединениям, — Николай процитировал строчки доноса. Грамотно составили, чувствуется опыт.

— О, как! Когда это я боевые самолеты в личных целях использовал? — по срокам была сущая правда, но и здесь Сашка был спокоен. О причинах задержки знали Сталин и Берия, а остальным не обязательно.

— А это про то, что ты в Осетию летал, узнали.

— С каких пор ПС стал боевым самолетом? И вообще, откуда узнали?

— Экипаж похвастался подарками местных, а бдительные «товарищи» намотали на ус. Судя по твоему спокойствию, тут у тебя комар носа не подточит? — Николай тревожно посмотрел на Сашку.

— Да ерунда это. Товарищ Сталин знает к кому и для чего я летал, — Стаин дернул щекой. Противно! Свои же и писали. Советские. Такие же командиры. Этого он не понимал и не принимал. — И что теперь?

— Ничего. Копают под тебя, имей в виду.

— Пусть копают! — он зло выматерился. — Можно подумать, я держусь за место!

— И зря не держишься, — твердо отрезал Ивелич, — На тебя тут завязано все. Тебе люди верят и зависят от тебя. Ты не осознаешь этого, но ты уже легенда. Дважды Герой! Полковник в семнадцать! Ты стоял у основ нового вида авиации, с тебя корпус начинался. Твои портреты по казармам у девчонок висят, в конце концов. Тобой восхищаются. Но и завидуют, ненавидят тоже. Отсюда и доносы. А ты тут плечами пожимаешь!

— Коль, ты от меня что хочешь? — Сашка не понимал к чему этот разговор.

— Не подставься, Сань. Какое-то шевеление гнилое началось вокруг. Назаркин занимается, но сам понимаешь…

— Это ты от себя или?

— Вот же дотошный. Или, Саша, или! Ладно, разберемся. Ты тоже поглядывай вокруг. Хорошо если это просто завистливые идиоты. И вообще, я не за этим пришел. Хватит тут чахнуть, пойдем. Готово уже все.

— Ты иди, я позже подойду, закончить надо, — он с отвращением посмотрел на желтые листки штабных бумаг. Так хотелось плюнуть на них, смахнуть рукой, чтоб они разлетелись по заляпанному Ивеличем полу. Но нельзя. А еще надо обдумать сказанное замполитом. Вернее даже не обдумать, а просто успокоится. Каким бы толстокожим он не старался казаться, но вот эта подлость, исподтишка, в спину, от своих, ранила сильней немецких пуль и осколков.

— Давай, — прекрасно понял его состояние Ивелич, — не задерживайся. Уже ночницы подошли. Твои девушки.

— Моя там одна, — фыркнул Сашка.

— Ой-ля-ля, — легкомысленно покрутил рукой Николай, покидая кабинет.

— Пришли кого-нибудь убрать за тобой! — едва успел крикнуть ему вслед Стаин. Он опять склонился с карандашом над листками бумаги, покрытыми неровными строчками машинописного текста. Но спустя несколько минут кинул карандаш на стол. — Черт знает что! — раздраженно пробормотал Стаин, выдав следом загогулистое нецензурное коленце, — Пришел, натоптал, наговорил, ушел, — Он вышел из-за стола и с удовольствием потянулся. Ну, где там дежурный?! Стаин нетерпеливо посмотрел на дверь. Раздражение нарастало. Послышалось робкое шкрябанье, по мнению скребущегося означавшее стук. — Заходи!

— Разрешите? — в дверь просунулась коротко стриженая девичья голова. На юном конопатом лице, испуганно моргали длинными густыми ресницами зеленовато-серые глаза.

— Заходи, разрешил же уже, — буркнул Стаин.

— Дежурная по штабу, младший сержант Назаревич, — представилась она, жутко труся, — Товарищ полковник, меня товарищ подполковник прислал прибрать, — густо покраснев, пропищала девица. Сашка не помнил ее, видимо из свежего пополнения. Твою ж мать, ей бы в куклы играть! Хотя, скорее всего, девушка была его ровесницей, а то и постарше. Просто задорные конопушки и пухленькие губки придавали ее лицу детскость.

— Прибирай, — махнул рукой Сашка и, чтобы не мешать, взгромоздился обратно за стол. Собрал бумажки в стопку и сунул их в сейф. Поработать сегодня все равно уже не получится. Девушка загремела ведром, и послышалось хлюпанье воды. Сашка повернулся на звук, и взор невольно уткнулся в туго обтянутый красноармейскими застиранными штанами девичий зад. Очень даже симпатичный упругий зад. А младший сержант, не замечая горячего взгляда, отжав тряпку, принялась вытирать грязные пятна на полу. Ее ягодицы при этом зашевелились, заиграли. Вверх-вниз, вверх-вниз, влево-вправо, влево-вправо. Давненько они с Настей не ночевали вместе. С того дня, верней ночи, как помирились. Когда это было? Две? Три недели назад? Или месяц уже? А ведь действительно, почти месяц! Надо исправлять ситуацию, а то вон уже на подчиненных стал заглядываться.

Мысли вернулись к разговору с Ивеличем. Боялся ли он доносов? Не боятся только дураки. И когда доверие Сталина сменится подозрительностью предугадать невозможно. Он давно уже не ключевая фигура. Ковчег сам по себе, там давно и плотно командует Волков. Не такие уж великие знания практически полностью переданы местным. Сейчас наоборот, он все чаще выступает в роли ученика. Так что он самый что ни на есть обычный полковник, каких в армии тысячи. Нет у него никакой страховки от ареста. Пока только спасает хорошее расположение Сталина и Берии. В армии, правда, тоже есть поддержка, и очень солидная. Жуков, Василевский, Шапошников, Рокоссовский, Буденный. Но это все до тех пор, пока к нему благоволит Сталин. А капля камень точит. Один донос, второй, третий… И вот уже потеряно доверие и смотрят хищные желтые глаза не с благодушием доброго дедушки, а со стальным блеском в котором читается приговор. По большому счету плевать! Не страшно. Ну, арестуют, ну расстреляют. Этого он не боялся. Страшило, что он потянет за собой близких. Настю, Никифорова, Волкову, Весельскую, Валюшку! По спине пробежала ледяная волна ужаса. Именно это и пытался довести до него Николай. Да Стаин и сам прекрасно все понимал. Но что он мог сделать? Надежда одна, что разберутся. Вины за собой Сашка не чувствовал, да и не было ее. Все кляузы были высосаны из пальца. А потом, любое серьезное действие он согласовывал с начальством. Сначала от неуверенности в себе, а теперь от понимания необходимости прикрыть свою задницу. Задницу, задницу, задницу… Пальцы барабанили по столешнице.

— Товарищ полковник, товарищ полковник! — вырвал его из раздумий тонкий голосок младшего сержанта, стоящей перед Сашкой с пылающим лицом. Он что, про задницу вслух сказал?! Вот так и рождаются слухи, переходящие в доносы. Был и такой на него. Что ведет аморальный образ жизни с подчиненными. Но там быстро разобрались. Влюбленная, ревнивая дура, вбившая себе в голову всякую ерунду. Поговорили серьезно и перевели из корпуса в другую часть. Даже не на фронт. В тыл отправили. — Я закончила.

— Спасибо. Свободна.

Девушка схватила ведро и как ошпаренная выскочила из кабинета. Неудобно получилось. Но не извинятся же теперь. Только хуже будет. И что за день сегодня такой?! Все! Хватит! Надо идти. Напиться что ли? Чушь! Не поможет. Сашка достал из сейфа, водрузив на стол, литровый бутыль осетинской араки и два таких же бутыля домашнего виноградного вина — подарок семьи Харуевых. В груди потеплело, запали ему в душу эти простые и добрые люди. А Байсана он все-таки сплавил от себя, отправив после разговора с Берией в спецшколу НКВД. Пусть учится, а дальше, как служба сложится, и воинские начальники решат. Может и попадет в группу брата. Сашка посмотрел на часы. Теперь точно пора, нельзя заставлять себя ждать, тем более гости ожидаются.

Собирались в оперативном отделе корпуса, в соседней со штабом хате. Просто там было просторней. Большое застолье поначалу не планировалось, но как-то так получилось, что на случайную оговорку Стаина напросился на посиделки Климов. Не отказывать же генерал-майору. И так с армейскими отношения складывались не очень. Соперничество. Пренебрежительное отношение к женщинам, из которых большей частью состоял корпус и зависть к их успехам и наградам. Да и обеспечение по линии НКВД было не в пример лучше, что создавало излишнюю натянутость. Хотя именно с Иваном Дмитриевичем у Сашки складывалось нормально. Во многом благодаря тому, что Климов служил когда-то, будучи летчиком-испытателем и командиром авиаотряда спецназначения НИИ ВВС в Люберцах, на том же самом аэродроме, где теперь имел постоянную дислокацию вертолетный полк. Так на общих темах и сложились у них вполне доверительные рабочие взаимоотношения.

Должен был быть Василий с капитаном Агеевым и Тимуром Фрунзе, добившимся перевода в корпус, вернее в группу Сталина. Никифоров со своей Лидочкой. Бершанская с Рачкевич и Ракобольской. Коротковы. Майор Давыдов, начальник оперативного отдела корпуса, из новых. Ивелич, Назаркин. Весельская с Волковой. Настя. Тоня Селина — комэск два. Девчонок можно было и не звать, даже нужно, не положено как бы, субординация. Но плевать. Да и скучно без женского пола. Не с Евдокией Яковлевной же флиртовать. Сашка усмехнулся, представив, как пытается ухаживать за суровой «мамочкой» Рачкевич, как она смотрит на него своим удивленно-ехидным взглядом, осаживая без всяких слов, как она умеет. Ну, уж нет!

Накинув плащ-палатку посмотрел на бутылки. Сдернул с вешалки старую в масляных пятнах гимнастерку, которую надевал, когда лазил с механиками в потрохах вертолета. Завернув в нее бутыли вышел из кабинета, ногой захлопнув за собой дверь. А как закрыть, руки-то заняты? Пришлось, звеня на весь штаб стеклом, ставить тару на пол, закрывать дверь на ключ, потом снова хватать бутылки в охапку. Из дежурки на шум выглянула рыжая шевелюра Назаревич и снова скрылась за дверью. Молодая-то, молодая, а что от недовольно матерящегося себе под нос начальства надо держаться подальше соображает.

В оперативном отделе дым стоял коромыслом, шутки, смех, гомон. После тишины штаба веселье просто било по ушам. В центре стоял огромный стол, собранный из нескольких письменных столов. На белоснежной с розовыми цветами скатерти, и откуда только раздобыли такую роскошь, стояли красиво нарезанные дольками местные розовые помидорки, украшенные веточками зелени, розовела американская ветчина, капельками золотистого жирка блестело копченое сало, на горячее повара расстарались котлетами и жаренной картошкой. Умопомрачительно пахло едой. Живот издал голодное урчание, едва не заглушившее шум голосов и звучащую из черной тарелки репродуктора музыку.

— А вот и командир! — весело закричал Ивелич, — Наконец-то! Заждались! С голоду помираем!

— Не паясничай, — усмехнулся Сашка, — лучше забери, — он вытащил из-под плащ-палатки сверток.

— О-О-О-О! — раздались восхищенные возгласы, когда на свет были извлечены бутылки.

— Это то, что я думаю? — хитро прищурился Василий.

— Не знаю, что ты думаешь, а это арака и домашнее вино. От родителей Исы, — при упоминании Харуева, Ида побледнела, но тут же взяла себя в руки. Если б Сашка не смотрел в этот момент именно на нее, не заметил бы. Он так и не понял, почему Весельская тогда отказалась от поездки в Беслан. Женская душа — потемки.

— Стоящая вещь, как специалист не понаслышке знакомый с Кавказом вам говорю! — обрадованно воскликнул Ивелич. — Ну что, рассаживаемся? — он предвкушающе потер руки.

— Рано, — отрицательно качнул головой Сашка, — Климов должен подъехать. Подождем.

— Не надо ждать, — за спиной послышался густой баритон Ивана Дмитриевича. — Здесь я уже.

Генерал-майор засиживаться не стал. Сказал дежурный тост, поздравил и уехал. С его отъездом обстановка за столом стала как-то посвободней. Народ оживился, расслабился, разговор разбился по группкам. Настя, Тоня Селина, Весельская и Ира Ракобольская зацепились языками, обсуждая летные тренировки и службу. Ну и Настя с Тоней настойчиво расспрашивали Иру про учебу в МГУ. Потихоньку в беседу втянулись и все остальные. Все-таки внес Миль своим присутствием свежую струю в дела корпуса. Молодежь стала задумываться, а что будет после войны? Куда идти? Чем заняться? И если бывшие студентки планировали вернуться в альма-матер, то вот тем, кто не успел поступить, еще предстояло выбрать свой жизненный путь. Об этом и шла сейчас беседа.

— Саш, а ты после войны, что делать думаешь? — неожиданно спросила Настя.

— Ну, Сашка у нас точно в армии останется. Без пяти минут генерал как-никак, — хохотнул Василий. А вот Сашка задумался. Не то, чтобы он не думал об этом раньше. Но вот так серьезно, чтобы дать конкретный ответ себе и друзьям, нет. Да и не видел он себя после войны, даже не представлял, как будет жить. Это здесь в армии хорошо. Все расписано, все понятно. Оденут, накормят. Признаться честно, Стаин боялся окончания войны. Боялся мирной жизни. Своей неприспособленности к ней. Но и в армии оставаться не хотел. Осточертела она ему, хуже горькой редьки. Несмотря на страх, хотелось попробовать себя и в мирной жизни. Он усмехнулся, осознав, что мир, гражданку, воспринимает как вызов, преодоление себя, как еще один боевой вылет.

— Не знаю, — после паузы, пожал он плечами и к удивлению многих добавил, — В армии точно не останусь.

— Неожиданно! — хмыкнул Ивелич. И лишь Настя с Волковой кивнули, словно подтверждая какие-то свои мысли на счет Стаина.

— Лесником хочу быть. Или агрономом, — тут настала очередь удивляться всем. А Сашка замолчал, погрузившись в себя. Ну как им объяснить, что ему просто хочется, чтобы вокруг всегда была зелень. Живая, настоящая, такая ароматная. Им не понять, каково это, после стерильного воздуха бункера вдохнуть полной грудью запах леса. Тот свой первый вздох наверху в этом мире осенью сорок первого он, наверное, запомнит на всю оставшуюся жизнь. Замолчали и другие, задумавшись каждый о своем.

— А мне в армии нравится, — нарушил тишину Василий, вальяжно откинувшись на спинку стула, — генералом хочу стать, — он оглядел своих сослуживцев. — И стану! Сам! — он словно сам себе хотел доказать этими словами, что сможет добиться всего без помощи отца. — Тимка! — перевел Василий разговор на товарища, — Ты же Первого мая летал на перехват немцев? Расскажи, а?! А то я тогда на формировании был. Ребята вон, в параде участвовали. А вы прогремели! Это же за тот день? — он кивнул на одинокий орден «Красной звезды» на гимнастерке Тимура.

— Да там рассказывать особо нечего, — не чинясь пожал плечами Тимур. — Нас еще тридцатого и увалов выдернули, меня с Мосфильма отозвали, вон Зина помнит, наверное, — Тимур посмотрел на Короткову, та подтверждая слова парня кивнула. — Ночью мы уже на аэродроме были, в готовности один. Тут все летчики, так что сами знаете, каково это всю ночь на парашюте в кабине просидеть. Часа в четыре утра разрешили покинуть самолеты, но далеко не отходить. И то ладно, хоть прилечь можно, да и вообще. Что «вообще» все прекрасно поняли. Я под крылом своего «Яка» вроде только прилег, как механик с парашютом наготове будит. Едва успел заскочить в кабину, запустить движок, зеленая ракета. Взлетали всем полком. Майор Марченко тогда только полк принял у Пруцкого. Командир новый, что от него ждать не понятно. Но построились, идем на запад. Смотрю, выше еще яки летят и в стороне. Ну, думаю, дело серьезное. Мы же не знали, что люфты такой армадой пойдут. Нас с вечера построили, приказали защитить небо столицы, не допустить срыва немецкой авиацией первомайского парада. Замполит полка еще накачку дал. А что да как, думаю и сами командиры не знали, — Тимур рассказывал об одном из крупнейших в истории авиации сражений спокойно, как о чем-то обыденном и привычном. — Немцы сглупили. Им ночью надо было вылетать. И найти их сложнее было бы, да и ночной налет больше шансов на успех дает. А так, получилось, они как раз на рассвете на восток шли. Солнце их слепило. Как Геринг на это пошел, не понимаю. Он же опытный летчик, в империалистическую воевал. Но, видать, Гитлеру важно было именно во время парада пакость устроить. Это я потом уже обдумал все. А тогда не до того было, — Тимур усмехнулся. — Вы знаете, мне стало страшно, как никогда еще не было — он обвел серьезным взглядом затаивших дыхание слушателей, — небо было черное от самолетов. Я не знаю, сколько их было. Эшелонами шли. Тесно прижавшись. Юнкерсы -86. Они высотные, а тут, то ли из за того что кучно шли, то ли уже на высоту бомбометания снижаться начали, в общем мы прямо на них вышли, метров пятьсот ниже. Приказ на атаку. Ну и завертелось. Ты Ваню Голубина помнишь? — Тимур посмотрел на Василия. Тот кивнул:

— Старший лейтенант, он еще дежурным был, когда мы в полк пришли после училища. Он?

— Он, — кивнул Тимур, — только капитан он уже. В декабре присвоили. Я у него ведомым был. Мы снизу под брюхо им поднырнули ну и на вертикали атаковали. Ваня хорошо, попал, сразу поджег немца. Тот видать испугался, вильнул ну и задел рядом идущего. Взрыв, пламя и мы туда. Думаю, все! Конец! Нет! Выскочили над строем, уже без скорости. А тут «мессеры»! Пришлось, не глядя, вниз уходить. А там от бомберов не протолкнуться!

Тимур замолчал и зашарил взглядом по столу, в поисках попить. Не заметив стоящего на другой стороне стола графина с компотом, ухватил стакан с аракой и опрокинул в рот, зажевав веткой петрушки.

— Знаете, я боялся не того, что собьют. Столкнуться боялся с кем-нибудь. Там такой компот был из самолетов! Я от Ивана отстал в этой кутерьме. Вроде вот он, был передо мной, и уже нету. А тут Юнкерс мне сам в прицел зашел. Ну, я его и шандарахнул! — он шальным взглядом посмотрел на Лену Волкову. По большому счету рассказывал он сейчас только для нее. — Попал! — в глазах парня вспыхнуло торжество. — Вижу, немец на крыло заваливается и к земле. Так плавно. Красиво. Проводил его до самой земли, а тут в шлемофоне Ванин голос: «Налюбовался? Домой идем, мы свое дело сделали». Увлекся! Как пацан увлекся! Даже не заметил Голубина. А он меня ждал. Хорошо, обошлось. А если б вместо Ваньки немец был?! — Тимур задумчиво покачал головой. — А дальше не интересно. Прилетели. Сели. Разбор полетов. Получил от ведущего по башке за безалаберность в бою. Ну и все. Вот. Орден дали за тот бой. — Фрунзе застенчиво улыбнулся. Застолье загудело, обсуждая рассказ, делясь впечатлениями, своими случаями. А Тимуру было уже все равно, он окончательно и бесповоротно был подбит серьезными серыми глазами Лены Волковой и сейчас в штопоре несся к земле, со сладким замиранием сердца сжимая в своей ладони маленькую хрупкую ладошку девушки.

— Тихо! — вдруг крикнул Ивелич и, подскочив к репродуктору, сделал громче:

«…В районе Ростова на Дону продолжались ожесточённые бои, — послышался голос Левитана, — На одном из участков противник, пытаясь сломить сопротивление наших войск, бросил в атаку крупные силы пехоты и танков. Наши бойцы выдержали натиск врага и отбили атаки гитлеровцев. В результате боя истреблено 700 солдат и офицеров противника и подбито несколько немецких танков. На другом участке наши части медленно продвигались вперёд, очищая от противника отдельные здания. В уличных боях уничтожено до батальона немецкой пехоты.

Южнее Ростова на Дону батальон немецкой пехоты при поддержке 50 танков атаковал наш отряд, вклинившийся в оборону противника. После упорного боя, в ходе которого было подбито 16 немецких танков, наш отряд отошёл на исходные позиции.

Северо-западнее города наши войска вели активные боевые действия и в ряде пунктов продвинулись вперёд. Части Н-ского соединения выбили немцев из укреплённых позиций, уничтожив при этом 7 танков, 5 орудий, 13 пулемётов и до двух рот пехоты противника. На другом участке наши части в результате упорных боёв овладели районом одной высоты…»

- Даа! — протянул Никифоров, — А мы тут празднуем…

После такой сводки и рассказа Тимура Фрунзе посиделки как-то сами собой свернулись. Не было настроения дальше праздновать. Каждый понимал, что скрывается за сухими строчками сводки Совинформбюро. А из столовой доносился звук граммофона:

В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль.

Снятся твои золотистые косы,

Снится веселая звонкая даль.

Значит, фильм уже закончился, и у личного состава начались танцы. И плевать, что где-то там идет война. Сегодня хочется просто смеяться и любить. Пока есть возможность. Пока ты еще жив.

XVI

Началось все в конце марта, когда майора Маргелова вызвал к себе комдив. Полковник Симонов оглядел бравого майора, хмыкнул и подвинул к нему по столу опечатанный пакет.

— Собирайся, майор, в Москву тебя вызывают, — взгляд Симонова был хмур, отдавать лучшего командира полка в дивизии не хотелось. Но приказ пришел с таких высот, что без вариантов.

— Когда выезжать? — для майора вызов в столицу оказался еще большим сюрпризом.

— А вот документы забирай и вали, — раздраженно ответил Симонов, но, понимая, что майор ни в чем не виноват, тут же исправился, — Возьмешь мою машину и в Волхов, на аэродром. Покажешь предписание. На самолет до Москвы тебя определят. В Москве тебя встретят. Да, — спохватился полковник, — по дороге заедешь в полк, вещи заберешь. Сдается мне, что к нам ты больше не вернешься, — Николай Васильевич подошел к Маргелову и протянул ему руку. — Бывай, майор! Приятно было служить вместе. Жалко отдавать лучшего комполка дивизии, но с приказами не спорят. Не забывай там нас.

— Спасибо, товарищ полковник, — что ни говори, а услышать теплые слова от комдива было приятно. Тем более командиром Симонов был нормальным, без толку не пылил и людей берег. Там где нужно и можно беречь. — Не знаете, зачем меня в столицу?

— Не знаю, Василий, — полковник тяжело вздохнул, — Все езжай. Нет времени. Ни у тебя, ни у меня.

Собраться воинскому человеку дело нескольких минут. Да и к перемене места службы привычка вырабатывается быстро. Только с начала войны это будет у него четвертое назначение. Настораживало только то, как быстро и неожиданно все произошло. Утром он еще командовал полком на Волховском фронте, а вечером едет в сопровождении хмурого и молчаливого майора госбезопасности по погружающейся в сумерки Москве. Куда едет, зачем? Никаких ответов. Пытался расспросить майора, но тот лишь буркнул, что по прибытию, ему все объяснят и опять замолчал. Но вот за окном проплыла набережная Москвы-реки и автомобиль въехал в ворота, знакомой каждому советскому человеку кремлевской стены. Сердце екнуло. Неужели?

Их автомобиль несколько раз останавливали, но каждый раз сопровождающий майор показывал какие-то документы. Бойцы НКВД заглядывали в салон автомобиля, цепким взглядом ощупывая сидящего, как на иголках на заднем сидении Маргелова, останавливали взгляд на кобуре с ТТ, но молча кивали и разрешали ехать дальше. И лишь на проходной в Сенатском дворце, про дворец Маргелову пояснил майор, у него, тщательно обыскав, забрали пистолет. Недолгий путь по пустым коридорам и вот он в кабинете у самого! Да такого он точно не ждал и не готовился. А у него гимнастерка порванная, зацепился, выскакивая из блиндажа, когда вызвал Симонов, и так и не успел заштопать. Да и вид не для Кремля. Прямо сказать затрапезный вид. Ну и ладно, ну и пусть. Он прямиком с передовой, а не с ташкентского фронта прибыл. Помимо Сталина в кабинете сидел еще Начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Василевский.

— Товарищ Верховный главнокомандующий, товарищ Начальник генерального штаба, майор Маргелов по Вашему приказанию явился!

— Без чинов, товарищ Сталин и товарищ Василевский, — Сталин подошел к прибывшему вплотную и впился в Василия хищным взглядом, от которого не робкого десятка майору стало не по себе, — Так вот ты какой, знаменитый Маргелов, Василий Филиппович, — с усмешкой произнес Сталин.

Это интересно, чем же он так знаменит, что сам товарищ Сталин о нем знает и по имени отчеству величает.

— Проходи, садись, — Сталин рукой указал на стул напротив Василевского. Пришлось моститься на стул. Было вдвойне не по себе оттого, что Сталин остался на ногах, тихо прохаживаясь за спиной. Туда-сюда, туда-сюда. Захотелось повернуться к Верховному лицом, но Сталин похлопал майора по плечу, — сидите, товарищ Маргелов, сидите. Расскажите нам с Александром Васильевичем, как там у вас дела на Волховском фронте?

Еле удалось подавить в себе желание вскочить. Он рассказывал про свой полк, про последние бои, настроение красноармейцев, чувствуя за спиной мягкие шаги и тяжелый взгляд Сталина. Ну а что еще он мог рассказать? Откуда ему, простому командиру стрелкового полка знать, как обстоят дела на всем фронте. У него свой участок есть, вот за него он и отвечает, про него он знать обязан все досконально. Но видимо именно это от него и хотели услышать, потому как слушали с интересом, не перебивая, лишь изредка уточняя какие-то моменты. Спросили, доводилось ли ему взаимодействовать с вертолетчиками, на что Василий дал отрицательный ответ, слышать, слышал, а взаимодействовать не довелось. И опять расспросы, что слышал, от кого, как оценивают в войсках новый вид авиации. А как оценивать, если они повоевали у них всего ничего. Поговаривали, что сильно отличились под Шлиссельбургом, но сам Василий там не был, а слухи распространять был не приучен.

Неожиданно разговор зашел о его давнем и не продолжительном командовании 1-ым Особым лыжным полком моряков КБФ. О морячках Василий вспоминал с теплом. Отчаянной храбрости ребята. Сколько их полегло в том бою у Староладожского канала. И все зря. Липки взяли только спустя три месяца, в конце февраля в результате фронтовой операции по деблокированию Ленинграда. А Сталин с Василевским все расспрашивали о причинах поражения десанта. А там по-другому и быть не могло. Атака отчаянья. Без подготовки, без нормальной разведки, без связи. Шесть! Шесть вестовых посылал он в штаб фронта. Ни один не дошел. А полк бился, ожидая подкрепления, помощи от 80-ой дивизии. А пехота просто не дошла, не смогла. Маргелов слышал, что командира и комиссара дивизии потом расстреляли, только толку-то. Из 903-х человек полка к своим из той атаки вернулось 202 вынеся с собой 47 раненых. А те раненные, кого не смогли забрать с собой, отстреливались до последнего, давая уйти товарищам.

— А если бы у вас была связь и огневая поддержка, смогли бы вы взять и удерживать Липки до подхода подкрепления, товарищ Маргелов? Подумайте хорошо?

А что тут думать? Давно все обдумано, еще в госпитале, где лечился после тех боев.

— Смогли бы, товарищ Сталин!

Сталин с Василевским переглянулись. Верховный подошел к своему столу и взял лежащие на нем бумаги.

— Здесь, товарищ подполковник, — пораженный Маргелов вскочил, вытянувшись, в этот раз Сталин не стал его усаживать, — приказ о назначении Вас командиром 212-ой воздушно-десантной бригады, которую, впрочем, Вам еще предстоит сформировать и обучить. Пунктом постоянной дислокации бригады будет Рязань. С личным составом, Управлению кадров Красной армии и Главному управлению ВВС^[24] дано распоряжение отправлять в Ваше распоряжение прошедших лечение и выздоровевших раненых бойцов, проходивших ранее службу в воздушно-десантных частях. Если кого-то захотите забрать из своих бывших сослуживцев, помогут. Воздушно-десантные войска у нас пока подчиняются ВВС, но Вы будете подчиняться непосредственно Ставке. Все, что касается материально-технического обеспечения, обучения, тренировок, обсудите с товарищем Василевским. Он же возьмет на контроль формирование бригады. Срок на формирование даю вам месяц. 29 апреля Вы докладываете мне, что бригада полностью сформирована и обеспечена.

— Товарищ Сталин, — Маргелов открыто посмотрел Верховному в глаза, — сформировать бригаду за месяц можно, обучить нет.

— А вот обучением Вы займетесь потом. Заодно 29-го и расскажете мне, как Вы видите это обучение.

И закрутилась такая кутерьма, что некогда было поесть и поспать. Василий почернел, высох, хотя после фронта казалось, куда уж больше. Но глаза горели, дела хоть и не без труда, но двигались. Личный состав подобрался тоже на славу. Бойцы, вернувшиеся в строй из госпиталей, успели повоевать, многие участвовали в зимней Вяземской десантной операции и партизанской войне в лесах Смоленщины и Белоруссии. От них Маргелов впервые узнал о вертолетах, не на уровне армейских слухов, а как от непосредственных участников. Многих из немецкого тыла вытаскивали вертолетчицы. Тогда-то и забрезжило где-то на краю сознания, что машина, способная сесть практически на любую площадку, может стать практически незаменимой в десантных операциях. Это и доставка десанта в район десантирования и огневая поддержка десанта, как в момент непосредственно высадки, так и потом, во время боя и возможность пополнить вступившие в боевое соприкосновение подразделения боеприпасами и личным составом. Эх, могли бы они еще перебрасывать артиллерию и танки! Но это только мечты! Хотя, пообщаться бы с этими вертолетчиками. О чем подполковник и сообщил Василевскому. В ответ было сказано, что такая возможность представится и все… Тишина. Как говориться, обещанного три года ждут.

В конце апреля, доложил Сталину, что бригада в составе четырех парашютных батальонов, артиллерийского дивизиона (шесть 76-мм орудий и двенадцать 45-мм противотанковых пушек), разведывательной роты (113 велосипедов), минометной роты (шесть 82-мм минометов), зенитной роты (шесть 12,7-мм пулеметов) и роты связи, при общей численности примерно в 3000 человек сформирована и готова приступить к боевой подготовке. Помимо ребят из частей ВДВ, тут были морячки из его лыжного полка КБФ, кого он смог найти, и совсем молодые, буквально только что призванные парни и просто успевшие повоевать и оказавшиеся в госпиталях красноармейцы и командиры из пехотных, артиллерийских, минометных и зенитных частей. Не все шло гладко. На первых порах, не обходилось без стычек. Мужики молодые, кровь горячая, каждый за свой род войск горой. А что делать? Сам таких подбирал. Но ничего,

План боевой подготовки был Сталиным просмотрен и оставлен для более тщательного изучения. А спустя неделю вернулся полностью переделанный. У Василия сложилось впечатление, что над этим работал кто-то еще. Тот, кто уже побывал в боях и хорошо владел спецификой десантных операций. Ну, не удивительно. Это он тут человек случайный, из пехоты, а десантники уже успели себя проявить в этой войне и проявить отлично.

Вот по этим наставлениям и начали заниматься. Физическая подготовка, марш-броски, рукопашная подготовка, стрелковая подготовка, владение оружием своим и противника, десантирование, фортификация. А как иначе? В чистом поле не повоюешь, а значит, придется окапываться, и окапываться быстро, пока враг не очухается. Первые недели занятий бойцы и командиры еле доползали до коек, не смотря на то, что ребята пришли подготовленные, но уж сильно суровые нагрузки на них легли. Сам Маргелов тоже еле ноги таскал, но виду не подавал, не пристало командиру. А потом как-то втянулись. Стало полегче. Удаль лезла через край. А немцы лезли на юге. Бойцы рвались в бой. А о них словно забыли.

А второго августа, им огласили приказ о выводе воздушно-десантных войск из состава ВВС. 8-ой, 9-ой и 214-ой воздушно-десантным бригадам присвоили звания гвардейских: Вяземской, Юхновской и Смоленской соответственно. Тогда же ввели новую форму одежды десантника. И если к бело-голубому тельнику, как символу преемственности десантных традиций от овеянной славой морской пехоты вопросов не было, то голубой берет поначалу приняли не однозначно. Просто потому, что синий берет был атрибутом женской формы одежды. Но ничего. Побухтели, поговорили, а потом наоборот, даже гордится стали.

А бригада потихоньку стала напоминать котел, из которого забыли стравить пар. Немцы давили по всем фронтам, героически сражались Севастополь и Керчь. Насмерть стоял Ростов, в котором бои шли за каждую улицу, каждый дом. Гитлеровцы рвались на Кубань и Кавказ. А они тут, как считали десантники, сытно кушали и вели курортный образ жизни.

Все закончилось 1 сентября. Маргелова вызвали в Кремль, за успехи в формировании подготовке бригады поздравили со званием полковника, намекнув, что это аванс, который вскоре придется отработать в боях. Ну а он разве против? Скорей бы уже. Полгода в тылу сидят, ряхи наедают. В город из расположения выходить стыдно, людям в глаза смотреть. А потом познакомили с молодым полковником Стаиным с седой головой. Как раз тем самым вертолетчиком, командиром авиакорпуса особого назначения НКВД. Боевой полковник, сразу видно по солидному иконостасу на груди. А медаль «За оборону Ленинграда» говорила, что это как раз он отметился под Шлиссельбургом.

В октябре командование запланировало наступление на юге с целью окружить и разгромить группировку немецких войск на юге с выходом в низовья Днепра. Бригаде Маргелова ставилась задача десантироваться на Перекопском перешейке, взять Армянск и, закрепившись на позициях, не позволить 11-ой армии Манштейна вырваться с Крымского полуострова, до подхода наших частей от Керчи. Взаимодействовать придется с морпехам 83-й бригады морской пехоты, которые должны будут взять Чонгар. Десантирование, огневую и воздушную поддержку будет осуществлять авиакорпус полковника Стаина.

Так планировалось. Только вот война рушит любые планы. Пехота завязла под Джанкоем и десантники уже вторые сутки сдерживали, будто сорвавшиеся с цепи немецкие и румынские части. И если б не регулярно перебрасываемое вертолетами пополнение и огневая поддержка авиацией их бы тут давно уже раскатали в тонкий блин. А так десант держался. А что им еще остается?

— Вертушки, ты мне вертушки давай! Без них хана нам здесь! — голос сорвался на едва различимый хрип. Раздался близкий разрыв и полковник Маргелов, закашлявшись, вжался в стенку окопа, а чуть выше его головы в землю вгрызлись злые осколки. На позиции бригады по степи переваливаясь на неровностях ползли немецкие танки, то и дело останавливаясь и выплевывая из кургузых окурков пушек язычки огня. Поднявшись, полковник, матерясь сквозь зубы, стряхнул рукой с ватника землю и снова закричал, срывая голос: — Пятый, пятый! Ай, мать твою! — он зло бросил эбонитовую трубку на разбитую осколками рацию. — Связь, мне быстро! Маргелов выглянул из окопа, при этом взгляд скользнул по радисту, лежащему на дне окопа с разбитой осколком головой, кровь вперемешку с мозгом густой вязкой жижей растекалась по растоптанной сапогами в кашу земле, пачкая голубой берет с парашютом со звездой и самолетами по сторонам на месте кокарды. Каска потлетела чуть дальше. Полковник, скрипнув зубами, наклонился, подняв берет и, отряхнув его от земли и крови, положил на грудь убитому. Жалко, парнишку, совсем молодой. Да всех ребят жалко. Уже погибших и тех кто еще погибнет в этой кровавой мясорубке. Только не до того сейчас. Жалеть после войны будем. А сейчас нужна связь и вертушки. Иначе прорвут танки оборону. Вырвется Манштейн-собака из котла. Маргелов зло оскалился. Неееет! Не бывать этому! Такую жирную птицу они не выпустят. Лягут здесь, но не выпустят! Взгляд снова метнулся на радиста, у которого из-под расстегнутой на груди фуфайки выглядывал тельник, точно такой же, как у полковника.

Из хода сообщения выскочил парнишка, прижимающий к животу и прикрывающий спиной от комьев земли и осколков рацию. Засуетившись у разбитой, буквально через несколько минут закричал:

— Есть связь, товарищ полковник! Пятый!

Вот это дело! А то, как без рук! Маргелов мысленно усмехнулся. Избаловался. До этой весны он о таком и не мечтал. Вся связь только через вестовых. А пока тот доберется куда надо, уже информация устарела. Проводная тоже не надежно. И ладно, если она просто пропадет, а если диверсанты? А тут бригаду обеспечили науровне вплоть до взвод-рота. И качество связи… Ну пойдёт… Лучше, чем совсем никакая. Да и вообще грех жаловаться, обеспечили их на самом высшем уровне. Насыщенность вооружением, боеприпасами, медикаментами. Да и личный состав что надо. Только вот в бою все это тает мгновенно. А они уже вторые сутки из боя не выходят. Если б не вертолеты, уже задавили бы их тут немцы.

— Пятый! Вертушки давай! Танки пошли, мне чем их останавливать?! Голой жопой?! — рядом снова рвануло, — Что?! Нет сорокопяток! Вышли все! Все, жду! — Маргелов сунул трубку в руки радиста, а сам, навалившись на бруствер, выглянул из окопа. Идут, гады! Один, два, три… семь. Семь танков. Вот пред одним из них взметнулась человеческая фигура в голубом берете и машина задымила, зачадила. Сначала несмело, а потом все сильней и сильней, взметнулись вверх, заплясали на броне язычки оранжевого пламени. Но и человека откинуло назад пулями. Рука полковника сжалась в кулак, захватив пригоршню холодной земли. Какие парни гибнут! Скорей бы вертушки прилетели. Настоящее спасение. И огнем поддержать и раненых вывезти и боеприпасы с пополнением подвезти. Только вот летают на них девки в основном. Не то, чтобы полковника это сильно беспокоило, но войну он считал делом не женским. Хотя, чего уж тут, женское, не женское… Его Анечка тоже здесь сейчас. С раненными. Забрал к себе из своего бывшего полка. Главное воюют девчонки. Только гибнут вот… Маргелов обернулся назад, где на фоне дымящейся Джулги^[25] четко выделялись два сгоревших остова с задранными вверх лопастями. Немцы накрыли артиллерией во время погрузки раненных. Двенадцать парней и три девчонки. Еще одна зарубочка в памяти, предъявить фрицам с мамалыжниками. Экипаж второго вертолета выжил, тут где-то крутятся. В тыл бы их надо, только вот где он, тот тыл. Кругом передовая. Хорошо еще с материка немцы не сильно давят, не до того им, их сейчас.

— Товарищ полковник, Вас! Десятый. — радист протянул трубку. Что там еще? Десятка — позывной авиакорпуса НКВД, который и осуществлял их воздушную поддержку.

— Семнадцатый, здесь, — горло сдавило спазмом, Маргелов закашлялся, выслушивая, что ему говорят, — Да. Один экипаж выжил. Не знаю. Здесь где-то. Что, не понял? Что?! — радист заметил, как лицо комбрига вытянулось, а рука с трубкой дернулась. — Понял! Обеспечу! — полковник аккуратно, будто ядовитую змею положил трубку на металлический ящик рации и так витиевато выругался, что радист восхищенно цокнул языком. — Летчиков со сбитого видел? — с надеждой посмотрел на парня Маргелов, тот кивнул.

— На ПМП были^[26].

— Ранены? — к удивлению десантника, во взгляде полковника появилась паника.

— Нет. Медикам помогают. В окопы рвались, не пустили, — радист пожал плечами. То, что летчики рвались воевать, он понимал. А то, что их воевать не пустили — считал правильным. Нечего делать! И без них справятся. А они пусть летают. Без авиации им тут кисло придется. Он не успел додумать свою мысль, а полковник уже с матами сорвался с места, мгновенно скрывшись из глаз в ходе сообщения, ведущем к медпункту.

XVII

«… Решением Военного трибунала Первого отдельного смешанного авиакорпуса особого назначения НКВД СССР признать Аллилуеву Светлану Иосифовну виновной по статье 58-1б «измена Родине совершенная военнослужащим» и приговорить ее к высшей мере уголовного наказания — расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно», — Светлане хотелось закричать, объяснить, что тут какая-то ошибка, что она никого и никогда не предавала, и что он не Аллилуева, а Сталина, а Аллилуева это девичья фамилия ее матери. Но губы онемели, челюсти не чувствовались, словно чужие, а язык намертво прилип к нёбу. И взгляды, взгляды, взгляды. Зло сверкает голубыми глазами из-под золотистой челки лейтенант Федоренко, осуждающе-укоризненно глядят Евдокия Яковлевна и майор Бершанская, девчонки из полка прячут глаза в землю. Прикусив губу, презрительно смотрит брат, а рядом с ним кривит губы полковник Стаин. Да что же это такое?! За что?! Она же ничего не сделала?! Вот из строя выходит мрачный младший лейтенант Бунин и, глядя мимо нее пустым взглядом, достает из-за спины огромный черный старинный маузер, она давно, еще до войны, такой видела у дяди Семена Буденного, Игорь медленно-медленно поднимает пистолет, пока зловещая черная пустота дула не застилает Светлане взгляд.

— Как ты могла переметнуться к врагам, Света?! — слова Игоря падают тяжело

Девочка хочет закричать, развернуться, убежать, спрятаться за широкой спиной отца, но ноги словно приросли к земле. Все, сейчас будет выстрел. Нет! Нет! Нет! Не надо!

— Света! Свет! — сквозь туман ужаса раздается голос Бунина, — Заснула что ли?!

Светлана дернулась, попыталась вскочить, резко всплеснув руками, больно ударилась кистью руки о ручку управления вертолетом. На пол, зашелестев страницами, свалилась ученическая тетрадь, с аккуратно выведенным на обложке округлым девичьим почерком с завитушками заголовком: «Памятка-инструкция по летной эксплуатации многоцелевого военно-транспортного вертолета Ми-2 с двигателем АШ-82ФНВ). Сон! Всего лишь сон! Какой дурацкий и страшный сон.

— Твою мать! — выругалась девушка, зашипев от боли и схватившись за ушибленную руку. Кто бы смог узнать сейчас в этой чумазой, матерящейся сквозь зубы девчонке с короткой стрижкой и впалыми от усталости глазами, с въевшейся в ладони черной смазкой, одетой в промасленный технический комбинезон и ватную телогрейку-безрукавку, романтичную и утонченную Светочку Сталину, засиживающуюся до позднего вечера в саду с томиком стихов, страдающую от неразделенной любви к Сереже Берия и подлости лучшей подруги. — Бунин! Напугал, зараза! — она зло посмотрела на парня, повисшего на руках в проеме люка пилотской кабины, но натолкнувшись на его виноватый взгляд тут же остыла.

— Извини, я ж не знал, что ты тут спишь. Холодно уже. Простынешь.

— Не простыну, — надувшись неизвестно на кого, буркнула Света. Вернее очень даже известно, на себя и надулась. Надо же было уснуть! Хорошо никто не заметил, а то досталось бы от Софьи Ивановны на орехи! Капитану Озерковой под горячую руку лучше не попадаться. А Игорь… Светлана стрельнула глазами на парня. Игорь — друг, он никому не расскажет. Так получилось. Еще летом. Он первым подошел к ней на танцах в столовой, робея и смущаясь. Именно эта робость и смущение не дали ей нагрубить парню. А потом они разговорились. Смешно, но он действительно не знал, кто она. Как-то прошла эта информация мимо него. Потом-то узнал, конечно, но воспринял это совершенно спокойно. Ну, дочь Сталина и дочь Сталина, что тут такого. Вон авиагруппой прикрытия сын Сталина командует. Светлане показалось, что он вообще не очень понял о ком идет речь. Дело в том, что Игорь настойчиво учился и тренировался, буквально зубами вырвав у майора Никифорова в желании стать летчиком разрешение заниматься летной подготовкой вместе с девушками из ночного бомбардировочного. При этом обязанности бортстрелка командирского экипажа с него никто не снимал. С красными от недосыпа глазами в обрамлении черных кругов он метался между своим вертолетом, учебными классами, организованным в одной из хат и тренировочными полетами. На предложение полковника Стаина не маяться дурью и написать рапорт на отправку в училище, он лишь упрямо скалил зубы и отрицательно мотал головой:

— Девчонки справляются, и я справлюсь! — кивал он на девушек из полка Бершанской, — Долго в училище, я быстрей хочу.

И действительно, справился. Экзамен по летной подготовке у него в конце сентября принял лично майор Никифоров. И допустил к самостоятельным полетам. Определив к нему в экипаж двух девушек и недавно прибывших в полк. Штурмана Глашу Кузнецову — сибирячку кровь с молоком из Новосибирска и худенькую, маленькую узбечку Фирузу Ниязову. Ой, как бесило это Светлану. Ну почему все так?! Сначала Серго, теперь вот Игорь. А Бунин все больше и больше времени стал проводить с Глашей и Фирузой. Света понимала, что это просто служебные отношения внутри экипажа, что они вместе летают и учатся, но поделать с собой ничего не могла. А еще этот гад, словно издеваясь над ней, все время улыбается этим своим, обаятельной улыбкой подлеца. А она не понимала, что с ней происходит, она даже не определилась для себя, нравится ли ей Игорь. Но именно эта злость, эти переживания, подтолкнули ее к решению попасть в летный экипаж. И ей все равно, что отец может не разрешить. Отправил на фронт, значит, получи и распишись!

В полку и так к ней отнеслись настороженно. Не плохо, нет. Просто, она не смогла стать для окружающих ее людей своей. Никто не был виноват. Сама не смогла. Замкнулась в себе, в своих придуманных обидах. Это сейчас она начал понимать, как глупо себя вела, а сразу после поступления в полк ей казалось, что все над ней издеваются, смеются за глаза, стараются специально зацепить, унизить. А еще эта «пачка»! Прилипла теперь к ней эта кличка. Ну, ничего! Зато позывной не надо будет придумывать! А сделать так, чтобы над таким позывным не хихикали, а уважительно цокали языком, зависит только от нее. Это ей Евдокия Яковлевна объяснила, неожиданно застав размазывающую по щекам слезы и сопли Свету в темной каптерке, куда она спряталась, пореветь от жалости к себе.

— Тебе чего? — Света быстро подняла тетрадку, сунула ее под телогрейку и, насупившись, посмотрела на Бунина.

— Так лететь, — попытался пожать плечами парень, но стоя носками сапог на узенькой лесенке и держась навису за скобы, сделать это было довольно затруднительно. Светлана только сейчас заметила, что внизу суетились люди, таская из стоящего рядом грузовичка ящики с патронами, и загружая их в салон вертолета, откуда слышались голоса Глаши и Фирузы. Это ж надо так заснуть было! Позорище! Ладно, в первые недели службы, там с непривычки она ходила как сомнамбула, но сейчас-то. Все-таки умоталась. Тяжело одновременно тащить службу и учиться. Ничего, Бунин смог и она сможет! И докажет! Особенно отцу и брату, который после получения своего первого ордена ходил, задрав нос. Вот опять ерунду думает. И вовсе Васька нос не задирал. Погордился чуть-чуть, зашел, похвастался. Шоколадку принес. Просто Василию было не до нее. Его группа осваивала новую технику, неся при этом дежурства над аэродромом.

Когда началось наступление, аэродром охватила боевая суета. Самолеты и вертолеты взлетали и садились днем и ночью. Летчики делали по восемь-десять вылетов в сутки. Вертолетчики меньше, но и летали они дальше и медленней. Техники сбивались с ног, латая потрепанные машины. Счастье, что пока обходилось без потерь. И сон был просто следствием последних изматывающих суток. Она и оказалась-то в кабине вертолета, чтоб еще раз повторить для себя до того, как ненадолго вырубиться спать расположение приборов и порядок действий при взлете. И вот уснула в кабине.

— Куда лететь? — тяжелая спросонья голова не хотела соображать.

— На Перекоп, — сердце девушки екнуло, она видела, в каком состоянии возвращаются оттуда машины. Значит опять не находя себе места вглядываться в осеннее небо на летное поле, пытаясь понять сели ли истребитель с номером «12» брата и вертолет с номером «27» этого несносного мальчишка. Ее единственного друга здесь. Или не просто друга?

— Выпусти… — она исподлобья посмотрела на парня, Бунин молча спрыгнул на землю. Следом выскользнула Светлана, сделав вид, что оступилась, тут же оказалась в объятьях не успевшего отойти Игоря. — Береги себя, понял?! — шепнула она ему в лицо и, вывернувшись, не оглядываясь, бросилась прочь от вертолета, уже жалея о своем порыве. А вслед ей послышалось веселое хихиканье:

— Слышь, Фирка, а Буня-то наш попался!

Это был третий вылет. Два на Чонгар и один Перекоп. Семь часов в воздухе в общей сложности. Еще один на Перекоп и на сегодня все… Лучше бы конечно на Чонгар. Ближе. А вот на Перекоп почти на пределе по дальности. От того и на нервах летишь. А усталость уже дает о себе знать. Веки тяжелые, глаза слипаются, нательная рубаха от пота противно липнет к телу, спина ноет от долгого сидения. Ничего, пока раненых заберут, салон отмоют, заправка, погрузка, минут сорок-сорок пять будет прикорнуть. Вот показались знакомые очертания летного поля. Глаза сами по себе забегали в поисках девичей фигурки. На сердце потеплело. Стоит, ждет! Она понравилась ему сразу, как только он ее увидел. Да что там врать, влюбился он с первого взгляда, как в книжках пишут. Он долго не решался подойти, заговорить, стеснялся чего-то. А потом на танцах заметил ее, стоящую у стенки совсем одну, грустными глазами глядящую на танцующие пары. И решился. Света, Светлана — так, оказывается, ее звали. Ей удивительно подходило это имя. Она такая и была, светлая, утонченная, умная. А сколько она знала стихов, сколько книг перечитала. Они станцевали один танец, а потом просто разговаривали. Игорь рассказывал о себе, о друзьях, о школе. Как они все оказались на фронте. Света слушала с интересом, но когда он стал расспрашивать о ней самой, почему-то замкнулась. Парень не стал давить. Мало ли. Война. Лишь потом, спустя неделю или две он узнал, что Светка дочь Сталина. Сначала его обидело, что она сама не сказал об этом. Но обида быстро прошла. Оказывается факт этот оставался тайной только для него. Ну, так, кто ему виноват, что он с головой ушел в службу и учебу. На душе стало тяжело и пусто. Ну, где он, и где дочь самого товарища Сталина? А потом со свойственной юности бесшабашностью он решил, что значит надо просто стать тем, кто будет достоин Светланы. Только сказать ей о своих чувствах не отваживался. Боялся. А сегодня она сама дала понять, что он ей не безразличен. Вот и сейчас встречает. Надо сказать ей, чтоб не встречала. У нее же тоже служба, Озеркова по нарядам загоняет. Уж ему ли не знать, он сам начинал службу под ее командованием.

Непослушное, затекшее тело буквально вывалилось из кабины, с той стороны послышался приглушенный мат Глафиры. Тут же рядом оказалась Света.

— Ждешь? — Бунин тепло улыбнулся, Светлана кивнула:

— Как слетали?

— Нормально, — пожал он плечами, — Ты не жди, не надо. Софья ругаться будет. Наряд влепит.

— Плевать, — махнула рукой Светлана, — отработаю. Душа у нее была не на месте. С каждым новым вылетом Игоря становилось все тревожней и тревожней. Бунин громко зевнул во весь рот:

— Извини, что-то с ног валит, устал.

— Тяжко там?

— Нормально, — повторил парень. Будто не видно, как там. Полный салон раненых, кровь вон из-под люка капает. И у Лапочкиной так же. Про остальных не знает, летают парами, больше не получается, сесть негде. Захваченные десантом пятачки совсем маленькие. Приходится садиться практически на виду у немцев, когда кого-нибудь накроют, дело времени. — Свет, ты иди, я тут завалюсь, пока суд да дело. Он кивнула и пошла, то и дело оглядываясь. А Бунин уже укладывался на ящики, приготовленные к погрузке, натягивая на себя кусок брезента, защищающего от влажного осеннего сквозняка.

— Товарищ младший лейтенант, проснитесь, — буквально через мгновение Игоря разбудил трясущий его за плечо их механик Кузьмич, пожилой маленький щербатый мужичок с лицом алкоголика, при этом не употребляющий ни капли.

— Что, пора? — Бунин разлепил непослушные веки и взглянул на часы. Сорок минут проспал и то хлеб.

— Пора, — виновато подтвердил Кузьмич.

— Девчонок подняли?

— Ваша Света, будить пошла, — махнул рукой куда-то в сторону землянок техсостава механик.

— Машина в порядке, — Игорь провел рукой по окрашенным доскам ящиков, покрытым капельками конденсата, и растер прохладной влагой лицо, прогоняя сон.

— Да. Заправлена, вооружение проверили.

— Ну и хорошо, — Бунин потянулся и пошел к вертолету. Надо бы проверить машину перед полетом, но Кузьмичу он доверял, а на личный осмотр просто уже не было сил. Забравшись в кабину, зябко поежился, зевнул и застегнул ремни парашюта. Через несколько минут появилась Глафира. Такая же недовольная, с помятой щекой. Бунин запустил движки, неподалеку раскручивал лопасти вертолет Лапочкиной. Погасла лампочка, сигнализирующая, что грузовой люк открыт, значит Фируза тоже на месте.

— Готовы? — спросил Бунин, переключив СПУ на внутреннюю связь.

— Да, — кивнула Глаша.

— Вторая? — вызвал Бунин Фирузу. Почему вторая? Да потому что две Фиры у него. Глафира — первая и Фируза — вторая. Только вот что-то молчит она. — Вторая?! — повторно вызвал стрелка Игорь.

— Да, — голос у Фирки какой-то странный, не проснулась еще что ли. Но заморачиваться на этом он не стал. В небо взлетела зеленая ракета, и он поднял вертолет в воздух. Над Арбатским заливом их примут истребители, сопроводят. Обратно будут охранять уже другие, все это дело четко отработано штабом и облетано отцами-командирами. Держались курса в видимости берега на высоте триста метров. Еще не предельно-малая, но уже рядом. Оттого и напряжение в полете не отпускало. Да и опытом Игорь пока похвастаться не мог. Это был всего-навсего его двенадцатый боевой вылет. Вот внизу проплыл затянутый дымом Чонгар, остров Куюк-Тук.

— Буню вызывает «Одиннадцатый» — раздался в наушниках голос Никифорова.

— Буня здесь, — отозвался Игорь.

— Семнадцатый-принимающий сообщил, что площадку немцы нащупали. Осторожней там. Поищи куда еще сесть можно.

— Принял. Некуда там садиться, — настроение рухнуло вниз. Осторожней. Как осторожней?! В прыжке хреном немецкие снаряды отбивать?! — Лапа, слышала? — вызвал он второй вертолет.

— Слышала, — голос Тани тоже был не весел.

Игорь переключился на внутреннюю связь:

— Фиры, — ему нравилось дразнить девчонок, — место разгрузки под обстрелом, поэтому разгружаться-загружаться десантуре помогаем и быстро двигаем оттуда, пока нас фрицы за мягкие места не взяли.

— Ну да, от тебя-то не дождешься, — стрельнула в него глазами Кузнецова, — все сохнешь по своей Светочке, — в наушниках послышалось сдавленное покашливание «второй».

— Разговорчики! — рявкнул Бунин, улыбаясь. Сели там же, где обычно, прикрываясь пакгаузами железнодорожной станции Армянск. Других мест просто не было. Вернее они были, но вес на голой, как плац земле. Мотор останавливать не стал, винты разгрузке не помешают, а вот возможность быстро взлететь стоит дорого. Тут же к вертолету кинулись бойцы. Вдоль изрешеченной осколками кирпичной стены склада рядком лежали раненые, с другой стороны прикрытые от осколков мешками с песком. — Девочки, вы помогать медикам, с разгрузкой без вас справятся.

Игорь остался в кабине, чтобы, если что, успеть поднять вертолет в воздух. Глаша еще не успела спрыгнуть на землю, а десантники уже цепочкой, передавая ящики из рук в руки, освобождали грузовой отсек. Такая же суета царила у вертолета Лапочкиной. Разгрузились быстро. А вот раненных погрузить не успели. Несколько взрывов раздались совсем рядом, потом еще. Ближе, ближе. А следующий накрыл вертолет Тани. Бунин, понимая, что взлететь ему не дадут, успел выпрыгнуть из кабины, заметив, как вместе с обломками вертолета в воздух взлетают изломанными куклами бойцы-десантники и девочки экипажа Тани Лапочкиной. Хоть бы его девчонки успели укрыться! Оскальзываясь, помогая себе руками, он помчался к пакгаузу, дарящему хотя бы иллюзию безопасности в разверзнувшемся аду артиллерийского обстрела. Взрыв он не услышал. Горячий воздух тугой струей толкнул его в спину, подхватывая, поднимая над землей и бросая вперед, на рябую от обвалившейся штукатурки стену. Удар и темнота.

Приходил в себя, тяжело продираясь через накатывающую волнами головную боль и дурноту. Все тело болело, потроха тряслись в животе, а в спину и ребра стреляло сотнями иголок. Облизнул непослушным языком пересохшие губы и почувствовал во рту песок и каменное крошево. А нет, не камни. Зубы раскрошились. Знатно его приложило. Девочки! Где девочки?!

— Фирки?! — выдавил он через запорошенное землей горло.

— Очнулся! Не делай так больше! Понял! Не делай! — Светлана, склонившись над ним грязным, перечерченным дорожками слез лицом, трясла его за комбинезон, истерично повторяя: — Не делай так! Не делай!

— Света?! — от этой тряски накатила тошнота, а голова так даванула на глаза болью, что лицо девушки померкло. — Ты как здесь? Фируза, Глаша живы? — выдохнул он.

— Оставь его! — Светку грубо оттолкнула Глафира, — Истеричка!

— Глаша, Фирка где?

— Где, где?! — зло выкрикнула Кузнецова, — на аэродроме осталась. Эта дура, вместо нее полетела, понимаешь?

Ничего он не понимал. Кто полетел, куда, где они? Голову раскалывало на части. В глаза словно сыпанули песка. Во рту стоял отвратительный привкус сгоревшего пороха, крови и рвоты. Сделав над собой усилие, он сел. Бледная Глафира с трясущимися губами тут же пододвинулась к нему, подперев спину. С другой стороны, виновато опустив взгляд в землю, пристроилась Светлана. Метрах в пятидесяти догорали вертолеты. Кругом разбросаны обломки фюзеляжа и куски человеческих тел. Ничего необычного, такое он уже видел, и не раз. А вот Светка… Она что, получается, вместо Фирки полетела? Ой, дурааа! А ведь если она погибнет, ему лучше тут застрелиться, не дожидаясь трибунала. Хотя, и до этого момента еще дожить надо.

— Лапочкина? — он посмотрел на Глашу. Девушка, молча, отвела взгляд. Понятно. Игорь перевел взгляд на Светлану: — Зачем?

Она опустила голову еще ниже и, пожав плечами, зарыдала.

— Не знаю, — сквозь рев выдавила она, — за тебя испугалась. Я с утра чувствовала, что что-то случится. Вот и не стала Фирузу будить. Я бы не подвела, я тоже стрелять умею. И вообще, я эту пушку лучше вас всех вместе взятых знаю! — Светлана посмотрела на парня, размазывая по лицу рукавом комбинезона грязь и слезы.

— Ой, дууурааа, — протянула Кузнецова. И Игорь вынужден был с ней согласиться. Еще какая! Но, черт возьми, дура любимая! И в тот же момент сердце кольнуло предчувствие, что если в нынешней передряге он выживет, то мается ему с этой дурой, еще очень и очень долго. Где-то рядом вспыхнула заполошная стрельба и послышалось уханье разрывов. Рука сама зашарила в поисках кобуры. На месте! Ладонь обхватила холодную рифленую рукоятку ТТ. Эх, а в вертолете ППС остался, их теперь в обязательном порядке выдавали командиру экипажа, вместе с аварийным набором из расчета на трех человек на трое суток. Он попытался встать.

— Куда? — рядом с ними неожиданно оказалась капитан медицинской службы с удивительно светлым и красивым, несмотря на усталость, лицом. — Лежи уже. Нельзя тебе шевелиться. Контузия у тебя.

Упертая Глаша попыталась спорить, что это у командира контузия, а эта, она кивнула на Свету, такой и родилась, но ей-то можно и нужно воевать. Только вот милая женщина-медик, вдруг превратилась в сурового командира:

— Без вас там справятся! — отрезала она, — А вы мне помогайте, раз шило в одном месте покоя не дает.

С передовой уже несли новых раненых. Света с Глашей впряглись в работу, причем Светлане было проще, она уже имело дело с ранеными, а вот Глаше, нет-нет, при виде крови и ран, да и дурнело с непривычки. Бой становился все яростней. Санитары не справлялись, и девушкам приходилось все чаще и чаще помогать им. Сначала только затаскивать тяжелые безвольные тела под укрытие стен, а потом заползать все дальше и дальше, к самым окопам, которые и располагались-то метрах в трехстах от медпункта. Будь Бунин в порядке, приказал бы, запретил девчонкам лезть на передовую, но парню стало хуже, и он провалился в тяжелое забытье.

Время словно остановилось, стало вязким. Доползти, найти раненого, перевязать и упираясь каблуками сапог в землю тащить, тащить, тащить. Что-то свистело рядом, взрывалось, обдавая горячим воздухом и больно бросаясь комьями земли, плевать. Наступило какое-то отупение. Ползти, найти, перевязать, дотащить… Ползти, найти, перевязать, дотащить… Света с Глафирой стали действовать как механизм, забыв о неприязни и понимая друг друга с полувзгляда. Потому что слышать в грохоте боя они перестали быстро. Ползти, найти, перевязать… Нечем? Значит так дотащить. Мертвый? Не может быть! Да, точно! Жалко. Красивый.

Так продолжалось пока в медпункт не прибежал злющий, как черт полковник, командующий десантниками, и не приказал спрятать летчиков так, чтобы на них даже пыль не падала. Но они и не сопротивлялись, вырубившись от усталости и придя в себя, только когда над головой раздался такой знакомый гул винтов.

Штурмовики Ми-4, ушли утюжить немцев, а на развороченную артобстрелом площадку, с ювелирной точностью садился транспортный Ми-2, в кабине которого можно было разглядеть самого полковника Стаина. Раненых забрали только самых тяжелых из тех, кто мог дотянуть до госпиталя. Ну и экипаж Бунина. С ними разбираться предстоит на месте. Сашка кусал губу, думая, как вытащить Игоря из-под трибунала, не заметить подмену в экипаже, это же умудриться надо! Особист Назаркин с трясущимися руками рвал и метал. Он уже хотел арестовать Никифорова, Озеркову и Ниязову. Но Стаин не позволил. Сначала разобраться надо. А арестовывать командиров во время боевой операции он не позволит. Сейчас будет проще, Света жива и не ранена, а значит, наказание можно смягчить. Но вот избежать его у Бунина не получится. Но тут все правильно. Это залет! Серьезный, мощный залет! А вот строгость наказания будет зависеть от Сталина, ибо не верилось, что Иосифу Виссарионовичу о ЧП не доложили.

XVIII

Оставшиеся танки медленно уползали прочь. Десятки машин неподвижно застыли, выбрасывая в небо столбы черного едкого дыма, на горящем, изрытом эрэсами поле. Еще одна атака отбита. Не смотря, на потери, Маргелов был доволен. Так воевать можно. И нужно. А потери… На войне к сожалению без потерь не бывает. Тем более у десантников. Еще бы всех раненых эвакуировать. «Десятый» обещал ночью прислать транспорты, забрать всех. Заодно доставит пополнение и боеприпасы. Днем больше решили не рисковать экипажами, тем более до наступления темноты осталось от силы часа три. Только вот, сколько за эти три часа умрет парней. Ноги сами принесли его в расположения медпункта.

— Как ты тут, Анечка? — с не свойственной ему нежностью спросил полковник и, убедившись, что на них никто не смотрит, поцеловал, командовавшую тут миловидную докторшу.

— Нормально, — она подняла на него усталые глаза, — устала очень.

— Все устали. Потерпи, немного осталось, — он провел тыльной стороной ладони по ее щеке. Осталось действительно не много. Или в течение суток наши войска прорвут оборону немцев в районе Джанкоя и завершат окружение крымской группировки или их тут просто раздавят. Сейчас немцы с материка подтянут резервы, и придется им тут совсем кисло. Но Ане об этом знать не надо. — Улетели?

— Улетели, — кивнула женщина. — Вась, это правда?

— Что?

— Одна из них дочь товарища Сталина?

Он пристально посмотрел на нее:

— Откуда знаешь?

Аня грустно усмехнулась:

— Ругались они, когда раненых таскали. Не все без сознания были. Ты представляешь, что сейчас там творится? — она кивнула в сторону пакгаузов, где лежали перебинтованные бойцы. Маргелов тихонько ругнулся. Теперь новость эта разлетится со скоростью степного пожара и никакими мерами ее не остановить. Василий Филиппович покачал головой. Словно, прочитав его мысли, от раненных, к ним подошел сержант с повязкой на голове, закрывающей левый глаз, правый, впрочем, смотрел нахально и весело:

— Товарищ полковник, сержант Лаврин, разрешите обратиться?

— Обращайтесь.

— Товарищ полковник, а правда, что нас из боя дочь самого товарища Сталина вытаскивала?

Маргелов поморщился. Не позавидуешь «десятому» из-за дурости малолетней пигалицы теперь столько проблем. Молодой полковник Стаин Маргелову понравился. Спокойный, основательный, не смотря на возраст грамотный. Да и судя по наградам в тылу не околачивался, боевой парнишка. И теперь вся карьера может псу под хвост пойти. Хотя, с другой стороны, товарищ Сталин должен понимать все риски, отправляя дочь на фронт, практически на передовую.

— Правда, сержант, — а что теперь толку тайны-то разводить. Ой, дура девка!

— Товарищ полковник, а правда, что экипаж теперь накажут, что она на фронт с ними сбежала?

— А сам, как думаешь?

— Так и думаю, — медленно кивнул головой сержант, — товарищ полковник, обществом просим, написать товарищу Сталину письмо от нашей бригады, чтоб не наказывали никого. Их награждать надо. Столько ребят наших вытащили.

— Обществом?! — Маргелов начал закипать. Развели здесь чёрте что. Только вот от сурового взгляда командира сержанту было ни жарко, ни холодно. Он спокойно с шальной искоркой в незакрытом бинтом глазу смотрел на Маргелова. Бедовый. И это правильно. Другим у них делать нечего.

— Да, товарищ полковник. Ребята просят. Если надо, комсомольское собрание проведем. Коммунисты поддержат.

А что? Почему бы и нет? Ходатайство от личного состава бригады, представление на экипаж:

— Скольких они вытащили? — он посмотрел на Аню. Она понимающе кивнула:

— На «Отвагу» хватит.

Значит представление на «Отвагу». Только вот не Сталину, а Стаину. Пусть Александр по ситуации смотрит, глядишь, и пригодится ему такая поддержка.

— Передай «обществу», сержант, что разберемся.

— Спасибо, товарищ полковник! — улыбнулся Лаврин, сверкнув белозубой улыбкой.

— Шагай, давай, — усмехнулся в ответ Маргелов. Все-таки отличные ребята у него в бригаде, с такими не пропадешь.

А виновница переполоха в это время, кусая губы, сидела, привалившись к прохладному борту вертолета держа за руку лежащего без сознания Бунина. С другой стороны, ее плечо подпирала дремлющая Глаша Кузнецова. Светлане было стыдно и беспросветно тоскливо. Также тоскливо было только, когда умерла мама. Что?! Что с ней не так?! Она же не хотела ничего плохого? Просто быть рядом с человеком, который стал ей близким и родным и если надо умереть вместе с ним. Она же чувствовала, что с Игорем что-то должно случиться. Чувствовала! А теперь из-за нее у всех только неприятности. Лейтенант Федоренко сказала, что Игоря теперь арестуют. А за что? Ведь она сама! Сама все сделала! Никто не виноват! Только она! Хотелось плакать, но слез не было, только черная-черная, тягучая беспросветная тяжесть окутывала душу. Нет! Она не допустит такого. Ее пусть арестовывают, раз виновата. А Игорь ни при чем. И Глаша с Фирузой. И добряк Кузьмич. Только пусть разрешат поговорить с папой. Она ему все расскажет, все объяснит. Что это все из-за нее. И раз надо кого-то наказать, то пусть наказывают ее.

В животе возникло тянущее чувство, вертолет пошел на посадку. Толчок и еще не затих шум винтов, а бортовой уже открывает грузовые створки в хвосте вертолета, куда тут же кинулись санитары, выносить раненых. Едва вынесли Игоря, как к ним тут же подскочил начальник особого отдела корпуса майор Назаркин с бойцами НКВД.

— Бунин? — он кивнул на носилки, — Что с ним?

— Контузия, — ответила Глаша.

— А Вы младший лейтенант Кузнецова? Сдайте оружие, — скомандовал он. Светлана не успела вмешаться, как из-за спины раздался властный голос Стаина:

— Отставить.

— Товарищ полковник, попрошу Вас не вмешиваться в следственные действия особого отдела, — отчеканил Назаркин.

— Вот и ведите свои следственные действия, а людей, только что вернувшихся из боя я арестовывать не позволю.

Майор замялся:

— Товарищ полковник, разрешите Вас на пару слов?

— Слушаю, — они отошли подальше от суетящихся людей и растерянных Светы и Глаши.

— Саня, ты что творишь? Ты понимаешь, что я и тебя буду вынужден арестовать?

— Коля, — они давно, уже с весны, перешли в неформальном общении на обращение по имени, — Они из боя, Бунин контужен. Ты же понимаешь, что тут кроме этой малолетней дуры никто не виноват?

— Я все понимаю, — горячась, едва сдерживаясь, чтоб не закричать прошипел Назаркин, — а ты понимаешь, что эта малолетняя дура дочь товарища Сталина?!

— И что? Никифорова, Бунина, Бершанскую, Озеркову под трибунал, как ты тут недавно кричал? Еще кого? Ниязову, которую эта «Пачка» не разбудила? Механика их? Давай их всех в штрафники, Коль! А кто воевать будет?

— Что сразу под трибунал-то? Разберемся!

— Вот и разбирайтесь. Как разберетесь, так и будете арестовывать, судить.

— Саня, ты понимаешь, что сам под трибунал уйти можешь?

— Плевать, Коля! — Стаин махнул рукой, — Я уже давно ничего не боюсь. Ну, почти ничего — поправился он, — и смерть и арест в перечень моих страхов не входят. Оставь людей в покое, Коля. И давай через полчаса у меня с Ивеличем и Завьяловым. Думать будем, как это все расхлебывать.

— Что тут придумаешь? — безнадежно покачал головой Назаркин. Ему самому не нравилась вся эта ситуация, но и не отреагировать он не мог. Над ним тоже есть начальство. Целый нарком. И рядом есть «доброжелатели», которые любую мелочь готовы использовать, чтоб свалить его, Стаина, да того же наркома, просто каждый гадит на своем уровне в меру своих возможностей. А тут не мелочь. — Давай так, Бунина в санбат и там мои ребята за ним присмотрят. А Кузнецова, Ниязова и Кухаренко, — увидев непонимающий взгляд Стаина, пояснил, — механик экипажа Бунина, пусть посидят под арестом. У нас в отделе, — добавил он, заметив полыхнувшую в глазах Стаина ярость.

— Тогда и эту забирай, — Александр кивнул на понурившуюся, бледную Светлану, — нельзя ей сейчас в расположение возвращаться. Или темную устроят или морально добьют.

— Договорились, — кивнул Назаркин.

— И давай ко мне, — напомнил Стаин, — Завьялова захвати, не забудь. Ивелича я сам найду.

— Хорошо, — майор уже шагнул к своим людям, — давайте за мной, махнул он девушкам, — и те, бросив взгляд на Стаина и увидев его кивок, уныло поплелись за Назаркиным.

Через полчаса с не менее унылым видом они вчетвером сидели в кабинете у Стаина. Сашка уже решил, что своих людей он не отдаст, надо, будет звонить Сталину. Хотя, удивительно, что Иосиф Виссарионович еще не позвонил сам. Они не успели перекинуться даже парой слов, как дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет ворвался Василий:

— Полковник, ты охренел?! Ты почему Светлану арестовал?

Сашка вскочил, нависнув над столом:

— Это ты охренел, майор! — он хлобыстнул кулаком по столешнице, — Выйди и зайди нормально! Потом поговорим.

— Да я тебя! — задохнулся Василий и бросился на Сашку. У него на плечах тут же повисли Ивелич с Назаркиным.

— Товарищ, майор, — крикнул особист, — успокойтесь! Иначе под арест пойдете, за нападение на командира!

— Да вы, да вы… — задыхался Василий, — заговор тут устроили! Застрелю, — и он витиевато выматерился.

В ответ раздалась не менее забористая брань от Стаина:

— Успокойся! — и еще матерная тирада, — Устроил тут истерику! Мне что ее, наградить надо было, за самовольное оставление части и нарушение воинской дисциплины в боевых условиях?!

— Отпустите! — Сталин дернул плечами, — Не буду драться! Назаркин с Ивеличем руки отпустили, но отходить от Василия не стали. — Да успокойтесь, сказал же, не буду драться, — он зло мотнул головой и с психом пододвинул себе стул, на который уселся, сверля взглядом присутствующих. Следом расселись все остальные. — Все так серьезно?

— Особый отдел, — Стаин с красным лицом кивнул на Назаркина, — предлагает Никифорова, Озеркову и экипаж Бунина с механиком под трибунал отдать.

— А Петьку с Софьей за что? — Василий успокаивался так же быстро, как и вскипал. А с Никифоровым они так давно уже стали друзьями. Все таки постоянно вместе на боевые летают.

— За что, товарищ майор? — Стаин посмотрел на Назаркина.

— Следствие идет еще, — поморщился майор, — А если все это хитрая комбинация с целью выманить дочь товарища Сталина на передовую и пленить ее там?

— Чушь! — фыркнул Василий.

— Возможно, — кивнул особист, но мы должны рассмотреть все версии.

— А если серьезно, — уже совершенно спокойно спросил Василий.

— А если серьезно, — за Назаркина ответил Стаин, — Светлана на почве влюбленности в младшего лейтенанта Бунина по собственной глупости и избалованности натворила дел, которые мы сейчас и пытались разгрести, если б ты не ворвался.

— Что за Бунин, кто такой?! — сверкнул глазами Василий.

— Какая разница кто такой Бунин, Вася? — Сашка в сердцах снова выматерился. — Что со всем этим делать?

— Ай, ерунда, — махнул рукой Василий, — отцу позвоню, решим.

И тут же громко задребезжал телефон.

— Полковник Стаин, — Сашка нехотя взял трубку и тут же вскочил, — Да, товарищ Иванов… Сейчас как раз решаем… Понял, товарищ Иванов… До свидания, товарищ Иванов.

— Что? — на Александра уставились три пары настороженных глаз.

— Товарищ Сталин звонил. Спрашивал, как продвигается дело рядового красноармейца Ивановой. Просил строго не наказывать командиров Ивановой и экипаж. А с самой Ивановой поступить согласно Закону, — под облегченный выдох присутствующих, Стаин вопросительно посмотрел на повеселевшего начальника юридического отдела корпуса, подполковника юстиции Завьялова.

— Командирам и экипажу, наказание назначает непосредственно командир части.

— А со Светланой?

— С ней сложней. Самовольное оставление части, постановка под угрозу боевого задания экипажа младшего лейтенанта Бунина. Тут трибунал, однозначно, — Василий хотел было вскочить, но Завьялов взмахом руки его остановил и продолжил, — Но, учитывая, что убежала она не в тыл, а на фронт, и, принимая во внимание молодость и личность обвиняемой, предлагаю, согласно 13-14-го пунктов 2 главы Дисциплинарного устава и Приказа №8 Народного комиссариата обороны, предать дело рядового красноармейца Ивановой на рассмотрение в товарищеский суд. Хоть мы и часть НКВД, но находимся в армии. Думаю, это будет правильно, да и для Светланы полезно, — Завьялов пристально смотрел на Василия, который поиграв желваками на лице, с красным, как свекла лицом кивнул.

— Значит, так и решим. Майору Никифорову и капитану Озерковой личный выговор без объявления в Приказе за ненадлежащую работу с личным составом. Младшему лейтенанту Бунину выговор с объявлением в Приказе за халатность при исполнении боевого вылета. Дело красноармейца Ивановой в трехдневный срок должен рассмотреть товарищеский суд Второго вертолетного полка. Товарищ подполковник юстиции, — Стаин обратился к Завьялову, — понимаю, что не совсем Ваша задача, но прошу Вас оформить все, как полагается и взять на контроль. Коля, — он посмотрел на Ивелича, — товарищеский суд на тебе, — мы вроде выбирали суды?

— Было дело, Приказ есть, — кивнул Ивелич.

— Ну, вот и организуй там все, — Стаин устало откинулся на спинку стула, — Все, идите. Вася, останься. Дождавшись когда все кроме Василия выйдут, Сашка посмотрел на Сталина и чуть не плача с надрывом спросил:

— Вася, скажи, чем я перед вами провинился? За что мне все это?

— Что ты имеешь в виду? — Василий сделал вид, что ничего не понял.

— Да вот это, — Стаин повел рукой вокруг себя, — Ты со своим психами, — Сталин вскочил, — а Сашка только обреченно махнул рукой, — ага, вот про это я и говорю. Света со своими. Она же не успокоится. Она же папина дочь и твоя сестра. Знаешь, что мне больше всего сейчас хочется? — он тоскливо посмотрел на товарища, — Напиться и в тайгу. Чтоб никого-никого. Лес и птицы поют.

— Ты это, Сань. Извини. Вспылил, — Василий бросил виноватый взгляд на Стаина.

— Да ладно, — апатично махнул рукой Сашка, — тебе можно, ты Сталин. Что вот со Светланой делать? Она летать собралась.

— Поговорю с ней, как из-под ареста выйдет, — буркнул Василий.

— Поговори, — без надежды на успех согласился Стаин, — ладно, иди. А я тут посижу еще, — он тупо смотрел в пустую стену. Если б кто-нибудь только знал, как ему все это остахренело! Лучше б он на Ковчеге остался. Один, тихо, спокойно… За вышедшим Василием хлопнула дверь. Александр потер ладонью колючий седой ежик, наклонился и достал из ящика стола початую, оставшуюся с прошлых посиделок, бутылку водки и граненый стакан. Поставил их на стол и долго смотрел на туго свернутую в рулончик желтую бумажку, которой была заткнута бутылка. Потом тяжело вздохнул и убрал водку со стаканом обратно в стол.

— Один черт, не поможет, — с сожалением пробормотал он себе под нос. Взгляд упал на лист отрывного календаря. 6 октября 1942 года. А ведь позавчера был ровно год, как он здесь, в этом мире. Надо же, как-то мимо прошло. А в ведь все, что было до этой даты, все больше и больше кажется чужим, не настоящим, будто не им прожитым. И вот он сам верит в свою здешнюю легенду. Родителей эмигрантов, жизнь неподалеку от Парижа, побег от гестапо. Даже по-французски заговорил. А та жизнь, тот мир, словно страшное кино или сон. И лица родных все туманней и туманней. Глаза снова скользнули и задержались на ящике стола, куда только что была убрана водка. — Да, хрен вам! — громко высказался Стаин, встал и стремительно выскочил из кабинета.

Суд затягивать не стали, провели в тот же день. Вот и сбылся ее страшный сон. И еще не известно, что хуже — трибунал или этот товарищеский суд. Наверное все-таки лучше бы трибунал. И проще. Всем. Но только не эти презрительно-сочувствующие взгляды. Но как же тяжело поднять от пола глаза! И не плакать! Только не плакать! Тогда совсем стыдно будет. После такого только в петлю. Лицо горит от обжигающих взглядов. Наконец оружейница Маша Логачева, председатель красноармейского товарищеского суда звонким голосом начала:

— Товарищи, в красноармейский товарищеский суд нашего полка поступило предложение от командира корпуса, товарища полковника Стаина рассмотреть дело о самовольном оставлении части механиком нашего полка красноармейцем Ивановой Светланой Ио…, — Маша запнулась на отчестве и, исправившись, продолжила, — Ивановной. Товарищ Иванова, ты согласна с составом товарищеского суда? Отводы будут?

— Согласна. Не будет, — какая разница, кто ее судить будет, да хоть кто, лишь бы быстрей.

— Хорошо. Тогда по существу дела. 6-го октября, товарищ Иванова, воспользовавшись усталостью экипажа младшего лейтенанта Бунина, — по ленинской комнате, где проходил суд, прокатился ропот. Игоря тут знали, будучи еще механиком, он никогда не отказывал девушкам ночного полка в помощи, да и просто был веселым, компанейским парнем, в отличие от Светланы, своим. И хотя все знали суть происшествия, после слов Маши взгляды присутствующих, скрестившись на Светлане, стали злее, — обманом заняла место бортстрелка Ниязовой, чем поставила под угрозу выполнение боевого задания и подвела своих боевых товарищей. Так? — Логачева строго посмотрела на Свету.

— Так, — уныло кивнула та, — только боевое задание под угрозу я не ставила, — Светлана упрямо сжала губы и, пересилив себя, посмотрела на Логачеву.

— Ты хотьстрелять-то умеешь? — раздался чей-то презрительный голос.

— Умею! — запальчиво выдала Света, — Получше вас! И пулемет знаю! И УБ и ШВАК! Не хуже Фирки справилась бы!

— Успокоились! — рявкнула Логачева, — А то попрошу всех выйти. И не тебе решать — она посмотрела на Светлану, — справилась бы ты или нет. Есть что добавить?

— Нет, — буркнула Света.

— Тогда свидетели. Товарищ младший лейтенант Кузнецова…

Глаша, к удивлению Светы, сильно много не говорила. Лишь то, что заметила подмену уже на земле, на Перекопе. Расспрашивали Кухаренко, Ниязову, оружейников из полка Игоря. Потом дошла очередь и до их эскадрильи. Характеристика, отношения с сослуживцами. А какие отношения. Она тут чужая. Совсем чужая. Ее обсуждали, осуждали, просили, требовали перевести из полка. А она стояла, кусая губы, слушая в полуха, что о ней говорят. Наверное, они правы. Ведь из-за нее чуть не арестовали Игоря и Глашу, майора Никифорова и Софью Ивановну. Если б не полковник Стаин. Почему он ей показался таким противным в первую встречу? Хороший парень. Даже симпатичный. Просто она тогда на взводе была. А потом все пошло наперекосяк, как попало. С этой проклятой «пачки» все и началось. А она дура! Размечталась. Летать будет. Позывной. Не будет ничего. Совсем ничего. Переведут ее в какой-нибудь госпиталь в тылу, куда отец прикажет, утки мыть. Брат с папой осуждающе посмотрят, молча покачав головой, и просто забудут про нее, как, впрочем, было всегда. И Игорь… Выздоровеет, будет дальше летать, девушка у него будет. Обязательно будет. Он хороший. А у нее не будет ничего, кроме привычных льстивых в лицо и завистливых за глаза шепотков «друзей и товарищей».

Почему? Почему здесь, на фронте, эти девушки, вчерашние студентки, работницы, крестьянки, могут сказать ей, дочери товарища Сталина, все что считают правильным, верным, что думают о ней, в глаза, совершенно не боясь отца, а там, в кремлевских квартирах она лишь слышала тихое душное шипение сдобренное липким страхом. Им здесь на фронте нечего терять? Чушь! Полнейшая. Но, тем не менее, говорят, верят в справедливость, в отца верят, в себя, в партию. И вдруг ей так захотелось остаться здесь, с этими людьми. Пусть ругают, пусть презирают, она заслужила! Но чтобы всегда вокруг были вот эти честные открытые, взгляды. Нет, она не наивная девочка, там, где она росла наивность лечат быстро и жестоко и она понимает, что подлецы, сволочи есть везде. Но не у них в полку, в корпусе. Ей просто очень и очень повезло попасть служить именно сюда. Только вот шанс свой она упустила. Сама, собственной глупостью.

— У кого есть еще, что сказать? — голос Маши Логачевой скрежетом раздался в разболевшейся голове.

— Есть, — Света посмотрела на поднявшуюся со своего места майора Рачкевич. Мамочка. И правда, мамочка, единственная, кто выслушал ее истерику и понял ее. Жалко, что придется расстаться. Хорошая она, добрая, хоть и кажется суровой. Оказывается, она начинала службу с уборщицы в погранотряде. И не скажешь даже. Это Светлане сама Евдокия Яковлевна рассказала. — Я вроде, как на красноармейском товарищеском суде говорить права не имею, но прошу разрешить, в виде исключения. Можно? — она вопросительно посмотрела на Логачеву.

— Конечно, товарищ майор, — кивнула Маша, — Рачкевич в полку любили и уважали.

— Правильно вы все сказали. Света у нас принцесса, — Евдокия Яковлевна усмехнулась, а щеки Светланы полыхнули стыдом, — она даже отработку сливает мизинчик отставив, как полагается по этикету.

Глупости какие, и вовсе не отставляет она мизинчик, куда его там отставлять, там бы самой отработкой не облиться по самую макушку.

— А еще подшиву меняет каждый день на свежую.

А как иначе? Грязная же. Противно. Только стирать каждый день тяжело. Но она приспособилась, привыкла. А вот первое время невыносимо было. И так спать охота, а надо еще постирать, подшиться. Частенько бывало, так и засыпала сидя с гимнастеркой в руках.

— Высокомерная. Не общительная. Так?

А почему все молчат? Девушки сидели красные, не хуже Светланы. Наверное, потому, что чистые подворотнички это отдельный разговор, сколько нарядов на счету у каждой из присутствующих за грязную подшиву.

— Молчите? Это правильно. А вы, комсомолки, пробовали поговорить с товарищем, объяснить ей, что она делает не так, просто узнать, чем она живет? Но вы же за нее все решили. Фифа, да? Пачка? — Рачкевич сверкнула глазами. — Мы за своих горой. За полковника Стаина, за младшего лейтенанта Бунина. И это правильно! Это то, чем можно и нужно гордиться. А Света не наша? — она, прищурившись, оглядела девушек, — То, что я сейчас скажу, должно остаться здесь, в этой комнате. Вы все не только летчики, механики, техники, вы еще и сотрудники НКВД, комсомольцы, поэтому товарищ Сталин лично разрешил мне сказать об этом. Свету спрятали у нас. Слишком близко подобрался к ней скрытый враг. На фронте спрятали! И товарищ Сталин понадеялся на нас. А мы, девочки, подводим его. Рачкевич рубанула рукой воздух. — Светлана провинилась. Очень сильно провинилась. Она и не отрицает этого. А что мы? Вместо того, чтобы наказать по товарищески и помочь исправиться, решили от нее избавится? Так? В комнате воцарилась мертвая тишина. — Вот здесь, — Евдокия Яковлевна помахала зажатыми в руке листками бумаги, — ходатайство перекопских десантников о награждении младшего лейтенанта Кузнецовой и красноармейца Сталиной, — Рачкевич усмехнулась, увидев, как вздрогнула Света, — меньше языком трепать надо, когда раненых тащите, балоболки, медалью «За отвагу». А еще бойцы 212-ой воздушно-десантной бригады просят сильно не наказывать экипаж вертолета и, если надо, готовы взять Светлану и экипаж на поруки. Тишина взорвалась гулом голосов. Ведь возмутительно, когда их «Пачку» берут на поруки из другого подразделения. Ну, уж нет! Совсем десантура берега попутала. Ничего, они им еще выскажут! А Евдокия Яковлевна с хитрой улыбкой посмотрела на Свету и неожиданно подмигнула.

Суд ушел совещаться. А через полчаса девушки вернулись. Маша Логачева развернула исписанный химическим карандашом тетрадный листок и стала читать.

— Красноармейский товарищеский суд Второго вертолетного полка НКВД СССР рассмотрел дело красноармейца Ивановой Светланы Ивановны… Ай… — она бросила листок на стол, — в общем товарищеское предупреждение тебе, Светка, и наряды на усмотрения командира. Виновата, отработаешь. И смотри, чтоб больше не повторялось такое. Перед Игорем и девочками извинись. В общем, все. Мы тут сейчас все оформим как надо. И отцу сообщить придется. Положено так^[27] — Маша пожала плечами.

С плеч Светы словно свалился тяжелый камень. Пусть! Пусть наряды! Сколько надо! Хоть десять! Хотя, больше восьми Устав не позволяет. Значит восемь. Зато она останется в полку. А перед Игорем и девочками конечно извинится. Сама собиралась. И перед Кузьмичом тоже.

— Спасибо, — она швыркнула носом, — Спасибо, я не подведу, — и как она не крепилась, из глаз хлынули слезы. А девочки, еще час назад, готовые испепелить ее взглядами, бросились ее утешать. Света, с всхлипом втянула в себя воздух, смахнула рукавом гимнастерки слезы и вдруг спросила: — А летать вы меня научите?

XIX

Утром 7 октября советские войска наконец-то освободили станцию Джанкой, а вечером того же дня 77-ая стрелковая дивизия под командованием полковника Бушуева с ходу ворвалась в Красноперекопск, фактически завершив и закрепив полное окружение 11-ой армии. В течение 8-го, 9-го и 10-го октября немцы предприняли отчаянные и безрезультатные попытки прорвать блокаду, сняв самые боеспособные части из-под Севастополя и Керчи. Была предпринята слабая попытка деблокады со стороны материка, которая практически без потерь была отбита десантниками полковника Маргелова. А 11-го октября Москва по радио объявила об освобождении войсками Юго-Западного фронта города Сталино. Словно открыв в себе второе дыхание, рванули вперед, окружив Таганрог и вплотную подойдя к Мариуполю, топтавшиеся до этого на месте войска Южного фронта.

Генерал-фельдмаршал фон Бок, справедливо опасаясь полного окружения южной группировки своих войск, флангового удара со стороны Крыма и обрушения всей линии фронта, был вынужден отдать приказ об отходе своих войск за Днепр, фронт застыл на линии Херсон — Запорожье — Днепропетровск — Харьков. Немцы судорожно укреплялись на новых позициях, а советские войска исчерпали наступательный потенциал. Переварить бы то, чего удалось достичь в ходе наступления, ставшего полной неожиданностью для командования Вермахта. Ведь в окружении оказались целых три армии. 11-ая в Крыму, 6-ая полевая и 3-я румынская армии под Ростовом на Дону и Таганрогом. Гитлер был в ярости. Сначала провал наступления на Кавказ, а теперь еще и потеря практически без боя такой большой жизненно важной для дальнейшего ведения войны территории! Это был разгром.

21-го октября фон Бок арестован гестапо, вывезен в Берлин и 23-го октября расстрелян за предательство. Вместо него командующим группой армий «Юг» назначен командующий 11-ой армией Эрих фон Манштейн с присвоением ему звания генерал-фельдмаршала. Торопясь принять командование, 23-го октября Манштейн, не дожидаясь ночи, вылетел в Херсон, где находился оперативный штаб группы.

Это был последний вылет Василия в качестве командира особой авиагруппы. В штабе корпуса уже лежал приказ о присвоении ему звания подполковника и назначении командиром дивизии вместо полковника Матвеева, который отзывался в распоряжение Ставки. Командовать теперь Александру Андреевичу истребительным авиакорпусом. Завтра подполковник Иванов должен быть в Керчи, принимать дивизию. А сегодня он прощался со своими ребятами совместным вылетом на прикрытие вертолетчиков, которое, впрочем, в последние дни стало простой формальностью. После окружения немцы стали летать редко и робко, и если даже появлялись в небе, то, не принимая бой, тут же, как увидят советские истребители, убегали.

Вертушки успешно отработали по позициям румынского кавалерийского корпуса и потянулись домой, к Джанкою, куда перебазировались оба вертолетных полка после взятия станции советскими войсками. Василий с капитаном Карначенком шли парой свободного маневра, не участвующей непосредственно в прикрытии, но выполняющей роль резерва. Все согласно новой «Инструкции по воздушному бою истребительной авиации». Таких инструкций и наставлений в авиации последнее время стало появляться все больше и больше. Как обстояли дела в других родах войск, Василий не интересовался, но наверняка так же. Опыт первого года войны обобщается и перерабатывается.

Транспортный «Юнкерс» в сопровождении шестерки «мессеров» они с Колей заметили давно. Только прошли те времена, когда Василий мог безоглядно кинуться в бой. Сейчас у него своя задача, а такая вкусная цель достанется кому-то другому. Он собрался доложить земле о немцах, вдруг где-нибудь неподалеку найдутся наши свободные охотники, вот и примут толстяка. Неожиданно от Юнкерса отделилось два звена худых и кинулись на прикрывающую вертолеты группу. А транспортник, убегая, со снижением довернул на запад, в сторону моря. Зачем нужна эта глупая безрассудная атака? Их же никто не трогал. Нервы не выдержали? Кого же они охраняют тогда, раз так дергаются?

— Коля, — по-простому, без позывного вызвал он Карначенка, — давай накажем. Мой ведомый, твой ведущий. Валим их, потом займемся Юнкерсом.

— Принял.

Позиция для атаки была идеальная, чуть выше цели и от солнца, видимо, поэтому люфты не заметили их пару. Василий потянул ручку на себя, добирая высоту, и через крыло бросил машину вниз. В животе тут же возникло тянущее, леденящее восторгом ощущение свободного падения. Хищный вытянутый силуэт мессера стал резко приближаться, заползая в прицел.

— Нууууу, ещё чуть-чуууть! — срывающимся от волнения голосом потянул он, сдерживая желание надавить на гашетку. Рано, надо ближе, еще ближе. А вот теперь пора! К немецкому истребителю потянулись дымные полосы. В последний момент вражеский летчик что-то увидел или почуял, самолет дернулся, пытаясь уйти от неминуемой смерти, но поздно. Двадцатимиллиметровый снаряд, брызнув сверкнувшими на солнце осколками блистера, жадно впился прямо в кабину. А Василий уже промчался мимо сбитого немца. Поднырнув под брюхо Юнкерса, ушел на вертикаль. В глазах потемнело от перегрузки. Как там Коля? Забравшись на три тысячи, вывел машину в пологий полет и завертел головой. Нормально, ведомый на месте, четверка немцев увязла в карусели с группой прикрытия. А их мессеров не видать, только одинокий Юнкерс, нещадно дымя насилуемыми на предельных режимах движками, драпал к морю.

— Коля, бей его, — скомандовал Василий. Ведомый заслужил этот подарок. Сколько раз он снимал немецких асов с хвоста своего зарвавшегося командира, сколько раз закрывал его собой. Этот Юнкерс самое малое, чем Василий может отблагодарить своего боевого товарища и друга. В бою не спорят, и Карначенок четко отработал по правому двигателю транспортника. Второй заход и еще один движок окутался дымом, Юнкерс клюнул носом и то и дело проваливаясь вниз пошел на вынужденную.

— Десятка, здесь двадцатый, — вызвал Василий аэродром.

— Здесь десятый. Что у вас?

— Квадрат 82-14, улитка 6, на вынужденную сел немецкий транспорт. Шлите разведку, пусть посмотрят, кто-то жирный там.

— Повторите, двадцатый.

— Квадрат 82-14, улитка 6. Сбили Юнкерс с важными пассажирами. Шлите разведку. И прикрытие не забудьте. Думаю, жарко тут будет.

— Принял, двадцатый — даже сквозь помехи было слышно, как зазвенел голос радиста на командном пункте. Василий злорадно усмехнулся, представив возникшую на аэродроме после его доклада суету.

— Одиннадцатый, — вызвал он Агеева.

— Здесь, — майор был как всегда спокоен, не смотря на то, что только что вышел из боя.

— Доведете вертушки? Мы останемся, покараулим пока.

— Принял, доведем. Осторожно тут.

— Мы незаметно, — хохотнул Вася, нарезая круги над замершим на земле Юнкерсом, из которого выскочили люди, принявшиеся тут же с опаской вглядываться в небо. Смотрите, смотрите. Теперь вам деваться некуда, теперь вас не упустим, даже если придется схлестнуться со всеми Люфтваффе. Только б топлива хватило. Надо писать Лавочкину, 40 минут полета на боевых режимах, это мало, очень мало. Пусть сегодня предельный режим использовали не так уж много, но все равно, горючки осталось минут на 20-25, а надо еще вернуться. Так что минут 7-10 еще можно покрутиться, а потом домой. Главное чтоб наши успели добраться до Юнкерса раньше, чем немцы. Глупо было бы предполагать, что сбитый транспорт не сообщил о вынужденной посадке.

Через десять минут пришлось уйти. Утешало одно, немцы тоже пока не появились. На подходе к аэродрому увидели, как им навстречу пошла двойка Ми-2 и четыре звена истребителей. Нормально. Вряд ли фрицы поднимут в воздух эскадрилью. Нет у них сейчас такой возможности.

А в это время генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн нервно поглядывал в сторону Симферополя, откуда должна прибыть вызванная по рации помощь и на небо, откуда могут налететь проклятые русские. Варвары! Дикари! По всем канонам военного искусства они должны были капитулировать еще осенью прошлого года, когда доблестные немецкие войска вплотную подошли к их столице. Но они дрались, как загнанный в угол зверь. А Вермахт был не готов к зимней кампании. Снег и морозы сделали свое дело. В результате сначала разгром группы армий «Центр» под Москвой, а потом «Север» под Ленинградом. А сейчас настал черед юга. И кто в этом виноват? Остолоп фон Бок, не сумевший распознать подготовку русских к такому масштабному наступлению? Так и для него самого это наступление оказалось таким же сюрпризом. Казалось вот-вот, еще чуть-чуть и фронт рухнет, сначала падет Севастополь, а затем и Керчь. Но нет. Уничтожение сверхтяжелых орудий практически перечеркнуло возможность взять хорошо укрепленную оборону Севастополя. Потом полный разгром свежей 21-ой танковой дивизии. Безумный своей отвагой десант на Чонгар и Перекоп. Контрнаступление русских с Керченского полуострова на Джанкой, где трусливые союзники не смогли удержать линию обороны. А ведь он докладывал фюреру, что из-за существенных потерь, не достаточной подготовки личного состава и низкого морального духа румынская армия совершенно неспособна к ведению наступления, а к обороне будет способна только в том случае, если к ней приспособить немецкие «подпорки». Но его не послушали.

Да и вообще, вся летняя кампания на юге была спланирована из рук вон плохо. Если считать решающим продвижение в направлении на Ростов, то от Крыма нужно было отказаться. Но удалось ли в этом случае когда-либо высвободить силы для взятия Крыма? На этот вопрос нелегко было ответить. В руках противника, сохраняющего господство на море, Крым означал серьезную угрозу на глубоком фланге германского Восточного фронта, не говоря уже о постоянной угрозе, которую он представлял как военно-воздушная база для румынского нефтяного района. Попытка же одновременно проводить двумя армиями глубокую операцию на Ростов и дальше, а одной армией захватить Крым могла иметь результатом только то, что из обеих задач не будет выполнена ни одна^[28]. Так и получилось. Теперь он сидит с распухшей, сломанной при вынужденной посадке самолета ногой и ждет то ли своих, то ли русских.

Снаружи послышался нарастающий, хорошо знакомый каждому воевавшему в Крыму солдату, гул винтов вертолетов и яростная стрельба. В дверном проеме показался командир его охранников или, скорее всего, конвоя штурмбанфюрер Цайтлер. Манштейн с ужасом смотрел, как эсэсовец наводит на него ствол МП-41. «Как глупо, свои же», — успел подумать он. Грудь Цайтлера окрасилась красным, а изо рта вырвался кровавый сгусток. Штурмбанфюрер, не успев выстрелить, некрасиво упал лицом вперед. Его тело еще дергалось в агонии, а в салон, наступив ботинком на спину Цайтлеру, уже ворвался русский солдат, оказавшийся к удивлению Манштейна девушкой, с миловидным скуластым лицом и горящими яростью глазами:

— Хенде хох, сука фашистская! И не дергайся мне! — закричала она звонким злым голосом. Правда, кроме команды «Хенде хох» генерал-фельдмаршал ничего не понял, но, тем не менее, послушно поднял руки вверх. Надо уметь проигрывать. Героизм путь проявляют фанатики из СС.

— Зоя, что там у тебя? — послышался обеспокоенный голос Тихонова.

— Нормально, — оскалилась в злой улыбке недавно вернувшаяся из госпиталя Космодемьянская, — кажется, мы Маштейна взяли. Гляньте, товарищ капитан, а то они все мне на одно рыло…

Утро среды 11 ноября 1942 года на летном поле Отдельного смешанного авиакорпуса НКВД юго-восточней станции Джанкой не смотря на мелкий, почти невесомый дождь выдалось многолюдным. Чернели матросские бушлаты и заломленные на бок бескозырки, небесной синевой мелькали береты воздушной пехоты, тут и там вперемешку с обычными летными фуражками мелькали не так давно введенные специально для летчиков корпуса НКВД васильковые береты. Морячки ревниво поглядывали на тельники парней из ВДВ, те в свою очередь отвечали снисходительными улыбочками водоплавающим, и те и другие с нескрываемым интересом поглядывали на летчиц.

— Красавица, не пробегай мимо героя-моряка, — весело окликнул, выпятив грудь колесом с поблескивающей серебром медалью «За отвагу», спешащую куда-то маленькую белокурую девушку в наспех накинутой на плечи неуставной безрукавке-душегрейке, разбитной старший сержант, или вернее главный старшина с тоненькой черточкой щегольских усиков на юном, пухлощеком лице. Блондинка оглянулась, едва не оступившись и, немного распахнув, приспустила с плеч безрукавку из-под которой показались лейтенантские погоны и Орден Красного знамени с Орденом Ленина, Звездой Героя Советского Союза и медалью «За Отвагу». Орден Красной звезды остался скрытым с другой стороны.

— Вот как станешь героем, не пробегу, — весело усмехнулась Настя Федоренко и помчалась дальше, провожаемая удивленно-восхищенным гулом голосов и восторженным взглядом главстаршины.

Сегодня у них твориться форменный бедлам, а ей еще повезло или наоборот не повезло оказаться дежурной по штабу. А все потому, что сегодня будет награждение и вручение гвардейских знамен их корпусу, 83-ей бригаде морской пехоты и 212-ой воздушно-десантной бригаде. В общем, всем тем, кто обеспечивал окружение 11-ой армии Вермахта. А в ГлавПУРе было принято решение провести мероприятие одновременно для трех частей. Благо, что выведенные с Перекопа и Чонгара десантники и так находились в Джанкое, ожидая дальнейших приказов. Ну а личный состав корпуса был представлен двумя вертолетными полками и отдельной истребительной авиагруппой, базирующимися в Джанкое и сводным полком из лучших летчиков других частей корпуса. От такого многолюдья, казалось на поле негде яблоку упасть. Хорошо хоть погода не летная, а то еще трясись, чтоб немцы не налетели. Местные немчики летать перестали совсем, не было у них горючего, все выжгли до донышка. А вот с Одессы, Николаева и Херсона залетали, но те все больше сопровождали транспорты, пытающиеся создать воздушный мост с запертой в Крыму армией. Только их встречали летчики Черноморского флота и 15-ой ударной авиагруппы, заранее предупрежденные новейшими радио-локационными станциями, поступившими в войска перед самым наступлением.

Да где же эта Пачка?! Там ее товарищи Буденный с Кагановичем ждут, хотят пообщаться. Командующий и Член Военного совета южной оперативной группы, в которую входили Крымский и Южный фронты и Черноморский флот, прибыли для награждения особо отличившихся командиров, красноармейцев и краснофлотцев и вручения гвардейских знамен. А с ними конечно целая куча различных воинских начальников начиная от командующего Черноморским флотом вице-адмирала Владимирского и командующего Крымским фронтом генерала-майора Козлова и заканчивая какими-то непонятными полковниками и подполковниками, мнящими себя великими начальниками. Один из таких попытался пристать к ней с намеками, но нарвавшись на бешеный взгляд Стаина, имеющего среди штабных репутацию неприкасаемого тут же куда-то исчез. Вот из-за этого Настя и сбежала из штаба под предлогом поиска Светланы, хотя могла отправить кого-нибудь из писарчуков или связисток.

Света в голубом берете и с аккуратно свернутым тельником в руках, нашлась в компании с Глашей Кузнецовой и Наташей Меклин в таких же беретах в окружении веселых десантников, для которых она стала своеобразным талисманом. Каждый раз, когда кто-то из вертолетчиков летал на Перекоп, парни расспрашивали про Светлану, передавая ей пламенные боевые приветы. С одной стороны их можно понять, сама дочь Сталина побывала с ними в бою, вытащив из-под огня больше десятка их боевых товарищей. Не была б Светка еще такой высокомерной истеричной фифой. Хотя после того случая девочка сильно изменилась. Стала собранней, спокойней, общительней. Молча и добросовестно отработала свои восемь нарядов, после которых, отпросившись у капитана Озерковой, тут же рванула в медсанбат извиняться перед Буней. Не известно о чем они там говорили, но вышла она от Игоря заплаканная и счастливая. А одноклассник-то у них молодец, только намается он с ней. Ну да мальчик большой уже, сам разберется. Ему еще с подполковником «Ивановым» разговор предстоит не простой.

— Света, тебя в штаб вызывают, — издалека крикнула Настя, и Светлана бегом рванула к ней. Смотри-ка и правда изменилась, раньше бы просто пошагала, наморщив нос. Может и будет с нее толк. Затолкав Светку в кабинет к Стаину, где засело начальство, сама побежала готовить все к построению. Стол с кумачовой скатертью, графин с водой и стаканами, деревянный настил, не вставать же на колено перед знаменем в рыжую липкую грязь. Нет, перед знаменем не зазорно, но зачем, если можно этого избежать? А еще надо проверить кухню. Это не ее, конечно, дело, но Саша попросил…

Наконец объявили построение. Толпа людей зашевелилась, волна голов качнулась, рассыпаясь по местам, и вот уже на поле выстроились стройные коробки, не совсем, правда, ровные, фронтовикам не до строевой, но выглядит все равно мощно и красиво. По центру летчики, на правом фланге десантники, на левом морпехи. Впереди коробок командиры полковники Стаин, Маргелов и Леонтьев. Со стороны штаба, весело переговариваясь, появились Буденный, Каганович, Владимирский и Козлов.

Сначала провели награждение особо отличившихся. Выборочно, не всех. Только награжденных орденами Ленина и Красного знамени. Не стали так же награждать командиров бригад и командира корпуса с заместителями, им предстояло получить свои награды позже в Москве. Последней, как она не отбрыкивалась от такой чести, вызвали Светлану. Каганович со смехом заявил, что этого требует политическая обстановка и воздушно-десантная бригада:

— За мужество и героизм, проявленные при спасении раненых с поля боя под шквальным огнем превосходящих сил противника награждается, — Каганович специально сделал паузу, дождавшись звенящей тишины, — красноармеец Сталина Светлана Иосифовна.

Света, прикусив губу, вышла из строя и подошла к Лазарю Моисеевичу. Едва, улыбающийся в усы Член Военного совета прикрутил ей к шинели медаль, от строя десантников раздалось неожиданное мощное «Ура!» тут же подхваченное всеми остальными. В строй Светлана возвращалась красная от смущения со слезами на глазах. Заняв свое место и дождавшись, когда стихнет радостный гул, она отчаянно, громким шепотом выкрикнула:

— Девочки, я не хотела, они сами! — ей было и приятно, от этих криков «Ура» и стыдно. Она прекрасно понимала, что здесь в строю есть куча народа, больше нее достойного получить награду именно сейчас из рук легендарного маршала.

— Глупости не говори, — незаметно толкнула ее локтем, стоявшая рядом Вера Маменко, — никто не обижается. Правильно все. Раздался одобрительный гул девушек и Светлане стало легче. А тем временем Каганович стал зачитывать новый приказ:

— В боях за нашу Советскую Родину против немецких захватчиков Первый отдельный смешанный авиакорпус особого назначения НКВД СССР показал образцы мужества, отваги, дисциплины и организованности. В боях с немецкими захватчиками летчики авиакорпуса наносили сокрушительные удары по фашистским войскам, уничтожала живую силу и технику противника. За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава преобразовать: Первый отдельный смешанный авиакорпус особого назначения НКВД СССР в Первый гвардейский отдельный смешанный авиакорпус особого назначения НКВД СССР с присвоением ему почетного звания Крымский, — голос Кагановича торжественно звучал и даже капли дождя не могли заглушить его, — Командир корпуса полковник Стаин Александр Петрович. Преобразованному корпусу вручить Гвардейское знамя. Командирам и сержантскому составу преобразованного корпуса установить полуторный, а рядовому составу двойной оклад содержания. Народный Комиссар Обороны Иосиф Сталин!

— Уррррраааа! — мощно раздалось над полем, а к Буденному уже шагал, разбрызгивая сапогами жидкую грязь, и не обращая на это внимания, Стаин. Лицо его окаменело, скулы набухли. Полковник негнущимися ногами шагнул на помост и со стуком упал на колено перед развернутым Семеном Михайловичем Буденным знамя и прижался к приятной тяжелой кумачовой материи губами. На глазах у Стаина, как и у нескольких сотен стоящих в строю парней и девушек блестели слезы. Он принял из рук маршала гладкое прохладное древко и встал рядом с Кагановичем, который будто сквозь туман зачитывал следующий приказ:

— …За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава преобразовать: 83-ую отдельную бригаду морской пехоты в 11-ую гвардейскую отдельную бригаду морской пехоты с присвоением ей почетного звания Чонгарская. Командир бригады полковник Леонтьев Иван Павлович…

Несколько минут и рядом с Александром под крики «Ура» застыл полковник Леонтьев, также до белизны в пальцах сжимающий древко врученного ему знамени.

— …За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава преобразовать: 212-ую отдельную воздушно-десантную бригаду в 4-ую гвардейскую отдельную воздушно-десантную бригаду с присвоением ей почетного звания Перекопская. Командир бригады полковник Маргелов Василий Филиппович…

И вот уже третий полковник замирает со знаменем в руках, глядя на строй своих бойцов. А перед ними замерла, яростно и гордо пылая взорами, прошедшая огонь и ярость беспощадных боев Советская гвардия, гордость Родины и ужас ее врагов! И нет в этих словах никакого пафоса, только правда, самая правдивая, самая искренняя правда, выстраданная этими людьми, мальчишками и девчонками, ушедшими на фронт со школьной скамьи, мужчинами и женщинами, оставившими заводы и пашни, жен, мужей, детей ради защиты Отчизны. Они не считали и не считают себя героями, они просто делают свою смертельно опасную, но очень нужную работу. Потому что, кто, если не мы — самые обычные рабочие войны?

Примечания

1

Румыния почти не вывозила сырую нефть, а торговала почти исключительно нефтепродуктами.

В своей секретной записке о сырьевом хозяйстве Румынии «Rumänien Rohstoffwirtschaft und ihre Bedeutung für das Deutsche Reich» сотрудник Имперского управления военно-хозяйственного планирования доктор Вильгельм Ляйссе пишет, что в 1937 году Румыния добыла 7,1 млн. тонн нефти, из которых на экспорт пошло 472 тысячи тонн (РГВА, ф. 1458к, оп. 14, д. 15, л. 37). Экспорт сырой нефти составил 6,6% к добыче, что очень немного.

(обратно)

2

Мамочкой «ночные ведьмы» называли комиссара полка Рачкевич.

(обратно)

3

Пиковый туз — эмблема 53 истребительной эскадры Люфтваффе, ворона — эмблема первой эскадры пикирующих бомбардировщиков, входящей в состав VIII АК

(обратно)

4

Родио́н Я́ковлевич Малино́вский (10 (22) ноября 1898, Одесса, Одесский уезд, Херсонская губерния, Российская империя — 31 марта 1967, Москва, РСФСР, СССР) — советский военачальник и государственный деятель. С декабря 1941 по июль 1942 Командующий войсками Южного фронта.

(обратно)

5

Шу́цманша́фт (шутцманшафт нем. Schutzmannschaft), сокр. шу́ма (нем. Schuma), от шу́цман (шу́тцман нем. Schutzmann — сотрудник охранной полиции в Германии до 1945 года) — «охранные команды», особые подразделения, первоначально в составе вспомогательной полиции нацистской Германии на оккупированных территориях в годы Второй мировой войны, карательные батальоны, действовавшие под непосредственным командованием немцев и вместе с другими немецкими частями. Как правило, формировались из местного населения и военнопленных. Позднее на базе отдельных батальонов были сформированы части Ваффен СС.

Члены шуцманшафтов носили немецкую военную форму, но с особыми знаками различия (Schutzmannschaft der Ordnungspolizei — SchuMa 1943 — 1945), на рукаве имели нашивку с надписью «Treu, Tapfer, Gehorsam» — «Верный, Храбрый, Послушный».

Первые батальоны «Шума» стали создаваться немцами в конце июля 1941 года. К концу 1942 года численность «шума» достигла примерно 300 тысяч человек, организованных в батальоны, а также служивших на различных отдельных должностях.

Шуцманшафты разделялись по этническому признаку. Всего было создано 26 эстонских, 41 латвийский, 23 литовских, 11 белорусских, 8 крымско-татарских и 71 украинский батальон шуцманшафта.

(обратно)

6

Вес РСИ-3 (радиостанция самолета-истребительная) 15,2 кг. Радиостанция была рассчитана на прием в течении всего времени полета. Непрерывная передача могла продолжаться не более 30 минут. Нормальная работа гарантировалась в диапазонах высот до 10 000 метров. Дальность радиосвязи зависела от многих сопутствующих факторов и условий. Двухсторонняя радиосвязь между самолетам с однотипными радиостанциями была возможна примерно на расстоянии от 15 до 20 км. Дальность приема наземной радиостанции составляла примерно 80 км. На самом деле дальность была меньше, а качество связи, примерно, никакое. Единственный плюс — простая, как трояк советский. На коленке собрать можно. А вот РСБ (для бомбардировщиков) весила уже 56 кг. Правда связь давала получше и подальше до 350 км., но это в идеальных условиях и если у начсвязи руки и голова оттуда, откуда надо растут. А вообще, проблемы связи в РККА расписаны и обжеваны на сто рядов, не буду углубляться.

(обратно)

7

Первой любовью 14 летней Светланы стал сын Берии — 16 летний Серго. Но он не ответил взаимностью дочери Сталина, а стал ухаживать за ее одноклассницей Марфой Пешковой, внучкой Максима Горького, на которой в итоге женился.

(обратно)

8

Мажо́р, лат. major — больший, также, большой, старший. Света могла знать только латинское значение слова. Ну, или музыкальное, то есть «светлое», «радостное» звучание.

(обратно)

9

Симонов не знает, что Настя не бортстрелок, а летчик-оператор. Такого понятия в ВВС РККА пока еще нет.

(обратно)

10

Пётр Иануарьевич Селезнёв (28 января 1897, Самарская губерния — 7 марта 1949, Москва) — советский государственный и политический деятель, 1-й секретарь Краснодарского краевого комитета ВКП(б). В описываемое время Член Военного совета при Северо-Кавказском фронте.

(обратно)

11

«Моя честь называется верность»

(обратно)

12

Леонид — родной сын Мехлиса. Служил в Политуправлении фронта, если память не изменяет Брянского. Награжден медалью «За отвагу».

(обратно)

13

Алекса́ндр Серге́евич Щербако́в (27 сентября (10 октября) 1901, Руза, Московская губерния, Российская империя — 10 мая 1945, Москва, СССР) — советский государственный и партийный деятель, генерал-полковник (17.09.1943). Член РКП(б) / ВКП(б) с 1918 года, член ЦК ВКП(б) (1939—1945), кандидат в члены Политбюро ЦК с 21 февраля 1941 года по 10 мая 1945 года. Первый секретарь Московского обкома ВКП(б). Депутат Верховного Совета СССР (1937—1945).

(обратно)

14

Никола́й Никола́евич Во́ронов (23 апреля [5 мая] 1899, Санкт-Петербург, Российская империя — 28 февраля 1968, Москва, СССР) — советский военачальник, Главный маршал артиллерии (21 февраля 1944 года), Герой Советского Союза (7 мая 1965 года). Депутат Верховного Совета СССР (1946—1950). Академик Академии артиллерийских наук.

(обратно)

15

Здесь погодный минимум пилота — градация высоты облаков и видимости, при которых пилот имеет право выполнять взлёт и посадку.

(обратно)

16

Хаджи́-Мура́т Уари́евич Дзарахо́хов (1874 или 1875, Зильги, Терская область — 10 сентября 1945, Дзауджикау) — герой Гражданской войны. Член Коммунистической партии с 1917 года. Участник Первой мировой войны с 1914 года — в Кавказской туземной конной дивизии, награждён двумя Георгиевскими крестами. В 1917 года — председатель сотенного, заместитель председателя полкового комитета. Во время мятежа Корнилова с 350 всадниками дивизии перешёл на сторону революционных войск. Участвовал в Октябрьском вооружённом восстании в Петрограде, подавлении мятежа Керенского — Краснова. В Гражданскую войну командовал кавказским кавалерийским отрядом при подавлении мятежа Довбор-Мусницкого, в боях против белофиннов, против англо-американских интервентов под Архангельском, провёл ряд дерзких рейдов по тылам врага. Участвовал в боях на Северной Двине, за село Большие Озерки (03.1919), село Средь-Мехреньгу (01.1920), в освобождении города Холмогоры, открыв тем самым дорогу полкам 6-й Красной армии на Архангельск (02.1920). С августа 1920 — командир отдельного кавалерийского дивизиона в составе 1-й Конной армии и 14-й кавалерийской дивизии на Западном фронте, воевал против белополяков. Награждён двумя двумя орденами Красного Знамени (1927). После окончания Гражданской войны вернулся в родное село, с 1921 года работал в органах милиции Северо-Осетинской АССР. Избирался депутатом Верховного Совета Северо-Осетинской АССР.

Был убит преступниками во Владикавказе. Перезахоронен на Аллее Славы во Владикавказе. Его могила является памятником истории культурного наследия федерального значения.

(обратно)

17

Иристон — с апреля 1941 по 1950 год названия г.Беслан.

(обратно)

18

С-3К («С» — от слова «снаряд», также обозначалась КАРС-160, то есть кумулятивный авиационный реактивный снаряд) — советская неуправляемая авиационная ракета, предназначенная для уничтожения бронетехники противника. Боевая часть ракета имела комбинированное (кумулятивное и осколочно-фугасное) поражающее действие для борьбы с бронетехникой, сооружениями и живой силой.

(обратно)

19

Такие прибор существовали и в РИ. Кому интересно почитайте «Постановление № 1755 от 15 мая 1942 г. О специальных оптических приборах.» Там о принятии на вооружение ВМФ инфракрасных пеленгатора и штурманского бинокля, организации работ по созданию инфракрасной техники для нужд ВВС и танковых войск. В авиации ночного наведения самолетов использовались приборы "Гамма — ВЭИ". В декабре 1943 г. на фронте, западнее Смоленска, они прошли войсковые испытания, при этом ИК маяк с самолета был виден на расстоянии до 40 км, знаки сигнального полотнища — до 3...4 км, кодовые мигающие огни — до 8 км.

(обратно)

20

Николай Ильич Камов и Иван Павлович Братухин.

(обратно)

21

Qu'est-il arrivé à Votre humeur, le colonel (фр) — Что с Вашим настроением, полковник?

(обратно)

22

Метеорологи

(обратно)

23

https://youtu.be/zjyDgNxX8KE

(обратно)

24

Воздушно-десантные войска были выведены из состава ВВС в Резерв Верховного Главнокомандования с прямым подчинением министру обороны только 3 июня 1946 года.

(обратно)

25

Джулга — до 1948 года называния села Суворово

(обратно)

26

ПМП — полевой медпункт полка.

(обратно)

27

В Положении о товарищеских судах от 17.01.1939 года так и написано: «О всех взысканиях товарищеского суда извещаются родители, колхоз и предприятие»

(обратно)

28

Практически дословная цитата из мемуаров Эриха фон Манштейна «Утерянные победы»

(обратно)

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

Х

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

*** Примечания ***