На 127-й странице. Часть 2 (СИ) [Павел Крапчитов] (fb2) читать онлайн

На 127-й странице. Часть вторая

Сцена 1

После «сеанса разоблачения» в капитанском салоне я переехал в каюту Веры. Ее кровать, казавшаяся большой для одной, для нас двоих была маловата. Вера чувствовала, что мне неудобно и старалась отодвинуться на самый край постели. Она прижималась к стенке каюты, у которой стояла кровать, а я боялся, что холодное железо, лишь слегка прикрытое тканевыми обоями, вытянет из тела моего «солнышка» все тепло. Я закрывал спину Веры одеялом, но поскольку одеяло было одно, то приходилось самому ближе придвигаться к Вере. Так и засыпали. Почти в обнимку.

Ночью я неожиданно проснулся. У Веры изменилось дыхание.

— Ты не спишь? — спросил я.

— Ты разговаривал во сне. По-русски.

— Понятно.

На Йокогаму налетел какой-то погодный циклон, и температура понизилась. Моя спина неприятно холодила. Я перевернулся на спину, чтобы согреться. Вера тут же воспользовалась этим. Ее головка устроилась у меня на груди, а ее дыхание стало еще ближе.

— Ты называл имена Анна и Мишутка. Это твои жена и сын?

Похожей ночью я обещал Вере рассказать про себя. Вера терпеливо принимала меня в роли Деклера и не задавала никаких вопросов. Она ждала, а я тянул время. Что рассказать? Все? Как она отнесется к этому? Не сочтет ли сумасшедшим?

— Нет. Это моя дочь и внук.

— Ты так рано завел семью?

— Нет, — сказал я, но тут же добавил. — Вообще-то да, но не в этом дело.

Я так и не знал, как начать свой рассказ. Смерть. Другой мир. Еще одна смерть. Я боялся напугать Веру.

Я выбрался из постели и покрутил электрический выключатель. Здесь — это не просто тумблер: включил, выключил. Ребристый ободок выключателя можно вращать, делая свет лампы под потолком каюты ярче или слабее. Я сделал не очень яркий свет. Достаточно, чтобы разогнать тьму и недостаточно, чтобы чувствовать стыд за обнаженное тело. Потом снова забрался под одеяло, обнял Веру и начал свой рассказ.

Я рассказал все. Почти все. Как жил в другом мире, кем работал, про свою семью. Как вдруг осознал себя в теле Деклера с разбитой головой. Как пытался выжить и смириться с произошедшим. Как получил неожиданное поручение сопровождать журналистку «Метрополитена» Терезу Одли и оказался на «Пасифике». В принципе у меня получилось. Я сказал о главном и не утонул в подробностях.

Вера отреагировал на мой рассказ просто. Она сильнее прижалась ко мне и стала гладить меня по голове своей ладошкой.

— Бедненький.

Мы какое-то время лежали молча. Я чувствовал облегчение и наслаждался реакцией Веры.

— А как вы там живете? — спросила Вера.

— Наверное, так же, как и здесь, — ответил я. — Радуемся, любим, страдаем.

— Все-все, как здесь?

— Ну, конечно, не все. Я родился в 1962 году. Здесь 1877 год. Ты могла бы быть моей бабушкой.

— Значит, ты спишь со своей бабушкой? — в голосе Веры был притворный испуг.

— Во-первых, с очень симпатичной бабушкой, — я принятнул Веру к себе и поцеловал. — Кроме того, скорее всего, мы из разных миров. У тебя — свой мир, у меня — свой. И эти миры никак не пересекаются.

— Но как такое возможно?

— Не знаю. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», — процитировал я и спросил. — А у вас тут есть Шекспир?

— Есть.

Вера задумалась.

— А как у вас одеваются женщины?

— О-о-о, — только и смог сказать я.

— Что значит «О-о-о»? — спросила Вера.

— Держись, — я перевернулся на бок и обнял Веру одной рукой. — Ты сейчас лежишь, но все равно упадешь.

— Если бы мы в моем мире путешествовали на таком корабле по океану, то на нем был бы обязательно бассейн. И, может быть, не один. Мы бы с тобой, и другие пассажиры корабля, ходили купаться в этот бассейн. А из одежды у тебя была бы полоска ткани вот здесь, — я коснулся Вериной груди.

— И вот здесь, — моя рука скользнула в низ ее живота. — И больше ничего.

— Какой ужас! — сказала Вера, хотя никакого ужаса в ее голосе я не услышал. Было почти слышно, как в ее хорошенькой головке ворочаются мысли.

Наконец, она, как видно, пришла к какому-то выводу и схватила меня за ухо.

— Вот, почему ты такой распущенный. Надо тебя перевоспитать! — она стала слегка подергивать меня за ухо.

— С радостью, — сказал я.

Ее губы были влажными и целовать их было приятно. Моя рука скользнула между ног Веры, и я ощутил жар ее тела. Какое-то время мы «перевоспитывали» друг друга.

За иллюминатором уже посветлело. Я встал и выключил свет. Выпил из кувшина воды. Вера сидела на кровати, прижавшись спиной к стенке каюты, натянув на себя одеяло.

— А кто у вас правит? — спросила Вера.

— ? — не понял я.

— Кто у вас царь?

— Формально, у нас республика, — ответил я.

— А царь?

— Что «царь»?

— Куда девался царь?

— Ну, — потянул я. — Вообще-то его убили.

— Правда?

— Правда. Сначала арестовали, отправили в ссылку, а потом закололи штыками и сбросили в старую шахту.

— Как интересно, — сказала Вера и задумалась.

Я стал одеваться. В последние дни я стал рано уходить на палубу заниматься зарядкой вместе с Генрихом, чтобы оставить Вере каюту в ее полном распоряжении. Побольше свободы сделать все свои женские дела без моего присутствия.

— А ты мне поможешь? — спросила Вера.

Я ждал этого вопроса. Сразу же после того, как Вера рассказал мне про себя, про свою семью, про идею ее бабушки о мести. Я мог понять Верину бабку, которая из-за происшедшего потеряла все: богатый дом, красивую жизнь и надежное будущее. Ей надо было, хотя бы на словах, воздать должное свои обидчикам. Я видел, что Верина бабка была достаточно глупа, чтобы не понимать, что своими рассказами о мести калечила психику внучки. Но высказать все это Вере я не мог. Но что-то ответить было надо.

— Нет, не помогу, — сказал я.

— Почему?

— Потому, что это глупо и никому не нужно.

— Это нужно мне, — сказала Вера.

— Зачем?

— Затем, что тиран сломал жизнь нашей семье!

Я про себя усмехнулся. Вера говорила явно бабкиными словами.

— Этот тиран имел право защищаться, — сказал я. — Не он первым начал.

— Это не важно, — сказала Вера. — Он не мог так с нами поступить.

Ну, вот, как с ней разговаривать!?

— Вера, послушай, — я присел рядом с ней на кровать. — Этого тирана давно уже нет. Так ведь? Кто у вас там правит?

— Его двоюродный племянник.

— И ты хочешь мстить двоюродному племяннику человека, который приказал казнить твоего дедушку?

— Да.

— Но почему?!

— Он занял место тирана, а значит взял на себя все его преступления.

Я понял, что не смогу ее переубедить. Во всяком случае, сейчас. Бабка капала ей на мозги довольно долго.

«Ничего,» — подумал я. — «Я буду капать дольше».

Но подвести итог все же следовало.

— Я не буду в этом участвовать, — сказал я. — Я пошел на зарядку.

Подошел к кровати, наклонился над Верой и поцеловал ее в губы. Губы были сухие и холодные.

Я вышел за дверь.

Больше на эту тему, до самого последнего момента, мы с Верой не разговаривали.

Сцена 2

После завтрака меня разыскал вахтенный матрос и вручил письмо от нотариуса Берджеса. Тот писал, что местный британский консул изъявил желание встретиться со мной. Поэтому мне надо было прибыть в его резиденцию сегодня, где после трех часов дня меня примет сам консул.

Я — Берджес — консул. Из этой цепочки выходило, что местный британский начальник узнал обо мне из брачного договора, который Берджес принес в консульство. А вот чем я его заинтересовал, было непонятно. Может быть, его заинтересовал сам факт бракосочетания англичанина и российской подданной? Вряд ли. Или, может быть, у него просто есть правило встречаться со всеми англичанами, которые пребывают в Японию. Вот это уже теплее. Япония — это не Париж. Сюда просто так, на променад из Англии не приедешь. Поэтому, вполне возможно, что консул решил выяснить, что забыл в этих краях его соотечественник. Что в таком случае я буду отвечать? Путешественник я. Был в Америке, теперь еду в Гонконг. Через пару дней меня здесь уже не будет. Так что, можете не волноваться.

Ответа на письмо не требовалось. Поэтому оставшаяся часть дня до поездки прошла, как обычно. Немного пообщался с Томпсоном. Поговорили о «Звезде Востока», которой все еще не было. Оказалось, что этот корабль строился на той же верфи «Боргер и Вольф», что и «Пасифик», причем одновременно. Немного отличались их паровые машины, но подробностей Томпсон не знал. Оба корабля были зафрахтованы компанией «Восточные паровые суда» для совершения рейсов между Америкой и Китаем. Переход через Тихий океан сильно отличался от перехода из Йокогамы в Гонконг, поэтому руководство компании решило специализировать корабли по маршрутам. «Пасифику», поскольку у него было соответствующее название, выпало пересекать Тихий океан, а «Звезде Востока» покорять моря между Японией и Гонконгом.

Поболтав со мной, Томпсон предложил мне смочить горло в баре, традиционно получил отказ и, не особо расстроенный, удалился. Я тоже не расстроился, расположился на деревянном стуле-шезлонге на палубе и стал наблюдать картину, которую мог наблюдать, наверное, вечно. У фальшборта с этюдником стояла Вера и рисовала свои картины. Иногда она оборачивалась ко мне и улыбалась. Вера стояла спиной к солнцу, поэтому, когда оборачивалась, солнце попадало ей в глаза. От этого она щурилась и смешно морщила нос. От одной такой улыбки к другой время до обеда прошло незаметно. А потом я отправился на встречу с консулом.

Сцена 3

В сеттльменте почти все здания были построены одинаковым образом. Каменный первый этаж и второй этаж из бруса. Этаж, тот, что из камня, я по своей иномирной привычке называю первым хотя здесь, все называют его граунд фло. Но своими лингвистическими особенностями я ни с кем не делюсь. Только здание Гранд отеля было полностью каменным. Хотя из чего были воздвигнуты его основные стены можно было только гадать, так как и на первом этаже, и на втором на первый план выходили открытые террасы, тянувшиеся вдоль всего фасада.

Здание консульства было выполнено в таком же стиле: небольшое, двухэтажное, окруженное красивой и высокой железной изгородью. К зданию примыкала еще одна длинная, одноэтажная постройка. По скоплению солдат около нее я предположил, что это была казарма. Располагалось консульство недалеко от Гранд отеля. У меня сложилось впечатление, что все в сеттльменте располагалось вокруг Гранд отеля. Хотя, возможно, мне так показалось потому, что омнибус, который курсировал от порта до сеттльмента, конечной точкой выбрал именно гостиницу.

Железные ворота в консульство были украшены красивой ковкой, изображавшей герб Великобритании, и двумя газовыми фонарями, которые сейчас днем, естественно, не горели. Ворота были закрыты. Около них стояли два гвардейца в красных мундирах, перепоясанные крест на крест ремнями с двумя большими подсумками на поясе. Руки у каждого гвардейца были мирно сложены на животе и прижимали к бедру ружье. Какой оно там было «системы», я не знаю, но размеры ружья впечатляли. Приклад ружья стоял на земле, и его высота вместе со штыком превышала рост самого гвардейца, на голове которого к тому же был высокий пробковый шлем.

Я представился и показал письмо Берджеса. Один из гвардейцев сходил в здание консульства, потом они открыли ворота и пропустили меня внутрь. Ни сопровождающих, никого. Иди себе, куда хочешь. Гвардейцы даже не обратили внимания на оттопырившиеся карманы моего пиджака. В одном был револьвер Деклера, а в другом — патроны россыпью. После встречи с самураями во время покупки цветов для Веры, я решил не выходить на берег без оружия. Но идти с брезентовой сумкой к консулу мне показалось неудобным, а кобуры у меня не было. Пришлось и револьвер, и патроны рассовать по карманам.

Я вошел внутрь здания и сразу оказался в небольшой приемной, в которой кроме меня на диванчиках располагалось еще несколько мужчин среднего возраста, а у двери, ведущей, очевидно, в кабинет консула, за небольшим столом сидел молодой человек в гражданской одежде. Он поднялся мне на встречу, представился Генри Фишером, предложил присесть и ожидать. Что я и сделал. Ожидание затянулось. Я вспомнил прищуренные от солнца глаза Веры и ее улыбку. Стало легче, а потом кто-то потряс меня за плечо. Оказалось, что я задремал, и, таким образом, помощник консула будил меня, приглашая на встречу со своим босом.

Сцена 4

— Очень рад встрече, мистер Деклер, — из-за стола поднялся благообразный джентльмен средних лет, который, наверное, и был британским консулом. — Или лучше вас называть, лорд Деклер.

— Я давно не был дома, поэтому привык к своему американизированному имени, — ответил я.

Титулы, права их наследования — все это была зыбкая почва для меня, и мне хотелось сменить тему.

— А вы, генеральный консул?

— Да, — засмеялся джентльмен. — Извините, что не представился. Кристофер Олрок, генеральный консул ее величества королевы Виктории в этих краях. Тоже без титулов. Просто «мистер Олрок».

— Присаживайтесь, мистер Деклер, — он указал на два кожаных кресла, стоящих у окна.

Затем консул позвонил в колокольчик. В комнату зашел уже знакомый мне Генри Фишер.

— Генри, прошу вас …, - начал было консул, но в этот момент стекло окна, рядом с которым я расположился в кресле, со звоном разбилось. В комнату полетели длинные стрелы, явно указывая на то, что окно разбито не просто так.

Прежде чем я успел что-либо сообразить, я, почти не вставая с кресла, бросился вперед и сбил с ног консула. Генри повезло меньше. Одна из стрел царапнула его голову. Молодой человек охнул, побледнел и без чувств упал на пол. Возможно, это спасло его от худшего. Воистину, наши достоинства — продолжение наших недостатков! Стрелы продолжали влетать в окно и пронзать все, что попадалась на их пути. При попадании они издавали глухой звук, словно увесистой деревянной дубинкой били по гимнастическому мату.

Бум.

Бум-бум.

Бум. Бум.

Эти звуки словно выбили все мысли из моей головы. Сознание стало пустым и звонким, как фужер из хрусталя. Щелкни ногтем, и мелодичный звук заполнит окружающее пространство.

Поток стрел словно по команде прекратился. Мы лежали с консулом на полу. Он сжимал в руке короткую шпагу без гарды, а у меня в руке появился револьвер. Как и откуда консул достал свою шпагу, и как я вытащил из кармана свой револьвер, я не помнил.

На смену глухим звукам от попадания стрел пришли другие. Крики, смысл которых было не разобрать, выстрелы, топот ног. Все это происходило снаружи, а мы с консулом, словно слепцы, ничего не видели, а только отчаянно ловили долетавшие звуки, чтобы по ним создать картинку происходящего.

Потом дверь в кабинет консула распахнулась от удара ногой и на пороге показался японский воин. Лысый, средних лет, одетый в какую-то серую, свободную одежду, с насупленными бровями, он вперился взглядом в нашу сторону, взмахнул мечом и ринулся вперед.

Деклер не стал мешкать. Револьвер сухо рявкнул, и японец упал с простреленной головой. Звук выстрела моментально, словно комками ваты, забил уши, но странно, что при этом я слышал, как щелкают детали механизма, поворачивая барабан. Однако, Деклеру было не до этих странностей. В дверь лезли новые нападающие.

Выстрел с колена.

Подняться на ноги. Еще выстрел.

Шаг назад, еще выстрел.

Отойти за стол консула, еще выстрел.

И, наконец, сухой щелчок бойка в пустоту. Последний самурай, которого задержали на пути к нам тела убитых, вытаращенными глазами уставился на меня, что-то закричал, поднял меч, но раздался хруст и из груди самурая вышло окровавленное лезвие меча.

— Не стреляйте, Деклер, — подал голос консул. — Это Хизеши-сан. Он на нашей стороне.

Пронзенный мечом самурай беззвучно упал вперед, и я увидел своего старого знакомца. Это был самурай, которого мы встретили с Верой на рынке цветов.

«Свой, так свой,» — устало подумал я и опустился в кресло консула.

Вернулись звуки, а события понеслись вскачь. В кабинет забежал какой-то британский военный, чуть было не упал, споткнувшись о трупы, стал что-то докладывать Олроку. Снова убежал. Вернулся с солдатами. Они подняли и увели Генри, который уже начал приходить в себя, но еще плохо держался на ногах.

Пока я за всем этим наблюдал, мои руки были заняты револьвером. Отжали, что нужно и на ковер посыпались пустые гильзы. Затем я левой рукой стал доставать из кармана патроны и заполнять барабан револьвера.

Самурай, которого Олрок назвал Хизеши-сан, не ушел. Он ходил между убитых Деклером нападавших, переворачивал их и при этом щелкал языком. Потом он обратился к Олроку и что-то сказал.

— Он говорит, что все попадания в голову. Что это не красиво, так как теперь у убитых нет половины головы, — перевел мне консул и от себя добавил. — Не обращайте на это внимание, мистер Деклер. Такие здесь представления о смерти.

«Ну да, конечно,» — подумал я. — «Вспороть живот и вывалить кишки наружу — совсем другое дело».

Японец еще что-то сказал.

— Он просит показать револьвер, из которого вы стреляли, — перевел Олрок.

Я немного поколебался, потом высыпал из барабана патроны, снова защелкнул барабан и протянул револьвер любознательному японцу. Тот стал оттягивать курок, но я его остановил.

— Не надо, — сказал я. — Сразу жмите на спусковую скобу.

Как ни странно, но японец меня понял. Он осторожно нажал на спусковую скобу, дождался щелчка бойка по пустому гнезду барабана, а потом сделал еще несколько быстрых щелчков.

Возвращая мне револьвер, японец опять что-то сказал.

— Он говорит, что «очень медленно». Для того, чтобы убить шесть человек надо шесть движений. А меч может сделать это за одно движение.

Спорить совершенно не хотелось. Хотелось убраться отсюда, да побыстрее. Но я все-таки не удержался.

— Меч — это искусство, револьвер — просто убийство.

«Которое доступно каждому,» — добавил я про себя.

Олрок перевел. Японец задумался, а потом часто закивал головой.

В это время в кабинет снова зашел британский военный.

— Ну, что там майор? — спросил Олрок.

— Все нападавшие убиты, сэр.

— Наши потери?

— Из двадцати гвардейцев убито пятеро, трое — в тяжелом положении, два — легко раненных, сэр. Я уже не раз говорил, что для охраны консульства наших сил недостаточно, а теперь…

— Ах, оставьте майор, — отмахнулся Олрок. — Был бы у нас полк, против нас прислали бы вдвое больше. Нас спасло, что большая часть японского общества нас поддерживает.

Последнюю фразу он повторил по-японски.

— Договоритесь с Хизеши-сан о совместной охране сеттльмента и консульства, — продолжил консул и, видя, что майор задумался, добавил. — Приведите в чувство Генри. Он немного знает японский и поможет вам.

Консул поднялся с кресла. Они раскланялись с японцем, и вскоре мы остались с консулом одни.

Сцена 5

— Не могли бы вы помочь мне, мистер Деклер? — спросил Олрок.

К своему стыду, я только сейчас обратил внимание, что он зажимает правой кистью свое левое предплечье, а рукав его сюртука подозрительно набух.

Я вытащил из нагрудного кармана носовой платок, свернул его и перетянул руку Олрока выше локтя. Потом взял со стола перьевую ручку, что лежала рядом с чернильницей, просунул ее в узел, сделал поворот, затягивая узел, а перо воткнул в ткань рукава сюртука. Все равно сюртук уже на выброс.

— Ловко, — похвалил Олрок. — Разбираетесь в медицине?

— Нахватался везде, понемногу, — честно ответил я.

Потом я подобрал с пола выроненную консулом шпажонку и попробовал ею разрезать рукав. Лезвие этой короткой шпаги оказалось острым. Я быстро отхватил рукав сюртука выше локтя. Также поступил и с рукавом рубашки.

Рана тянулась по внешней стороне предплечья от локтя к запястью, кровоточила уже слабо, но была глубокой.

«Надо зашивать,» — подумал я.

— Поможете мне зашить? — спросил Олрок. — А то в консульстве только один лекарь, и тот — я.

Он устало усмехнулся. Видно горячка боя проходила. Его лицо стало бледным. Консул устало откинулся на спинку кресла.

— Откройте шкаф, — он здоровой рукой показал, где это. — Средний ящик.

В ящике я нашел длинный, в черном бархате футляр. Достал и раскрыл его на столе. В футляре лежали потемневшие от времени, а может быть, от частого использования хирургические инструменты.

— Мои, — пояснил консул. — Еще со времен работы в Португалии.

Я кивнул. Было не до расспросов.

— Возьмите иголки…, - начал Олрок, но видя, что я не колеблюсь, спросил. — Боитесь?

— Нет, но давайте сделаем по-другому, — сказал я, а сам подумал, что опять лезу не туда. — Позовите кого-нибудь, я отдам распоряжения.

— Нет ничего проще, — сказал Олрок, видно, что у него не осталось сил, чтобы спорить. — Позвоните в колокольчик.

«Надо же,» — подумал я. — «Вокруг стрелы, стрельба и смерть, а колокольчик, как стоял на столе, так и стоит».

На зов явился с перемотанной головой Генри. Я отдал ему все инструменты Олрока, наказав поставить их вариться в кипящей воде, чем вызвал огромное удивление. А еще я поручил ему послать гвардейца на «Пасифик» с запиской для Генриха.

— У вас есть виски? — спросил я Олрока.

Тот неопределенно махнул рукой. Бутылки с напитками обнаружились на одной из полок в том же шкафу, где я нашел хирургические инструменты. Большие стеклянные бутылки. Лить стекло здесь научились, а вот с бумажными этикетками было плохо. Вернее, их не было совсем. Пришлось действовать наугад. Методом пробы.

— «Джони Вокер», — сказал Олрок, увидев какую бутылку я выбрал. — Из новых. Решил попробовать.

Я ничего не сказал. Попросил у Олрока его носовой платок, смочил его в виски и прикрыл им рану. Когда прибудет Генрих, инструменты уже достаточно прокипятятся и можно будет начинать.

Сцена 6

Генрих прибыл уже в сумерках. К моему стыду, я ничего не сказал Генри про то, что моего воспитанника надо дождаться и сопроводить. Но, как видно, помощник консула сунул свой нос в мою записку, и проявил инициативу. Генриха от «Пасифика» сопровождали целый лейтенант и два самурая. Причем, «целый» — это не была фигура речи. Многие гвардейцы консульства были в той или иной степени ранены.

Обратно мы вернулись с таким же эскортом.

На «Пасифике» уже горели бортовые огни, но незаметно проникнуть на корабль нам не удалось.

— Что там случилось? — нас встречал сам капитан Хемпсон. — Что за выстрелы?

У борта столпилось достаточно много людей. Жизнь на корабле в ожидании «Звезды Востока» была скучна, и все жаждали новостей. Среди встречающих я увидел Веру и улыбнулся ей.

— На консульство совершенно нападение. Очевидно, местные бандиты. Нападение отбито. Местные власти прислали своих стражников. Опасаться нечего, — коротко сказал я.

Вера уже завладела моим локтем и всем своим видом показывала, что не собирается мной ни с кем делиться.

— Хм, — сказал капитан. — На ужине будете?

— Непременно.

— Хорошо. Ждем от вас подробностей.

Когда мы с Верой оказались одни в каюте, она, ни слова не говоря, обхватила меня руками за пояс и с силой прижалась к груди.

Но потом почувствовала запах спиртного.

— Ты пил?

Я усмехнулся.

— Чему ты смеешься?

— Муж возвращается с пьянки домой, поздно вечером и, чтобы не нарваться на скандал с женой, выдумывает историю про нападение грабителей.

Вера фыркнула:

— Смешно. У вас там все мужчины такие выдумщики? — спросила она, но было видно, что она немного успокоилась.

— Мужчины везде разные, и у нас тоже.

Я снял пиджак, потом рубашку. Как ни старался я действовать аккуратно, но манжеты рубашки я испачкал в крови. Жаль, рубашку придется выкинуть или оставить на бинты.

«Не дай бог,» — тут же одернул себя я.

Видя испуганный взгляд Веры, объяснил:

— Это не моя кровь. Помогал консулу зашить рану.

Открыл кран над ванной и стал мыть руки, потом сполоснул лицо. Вера подала полотенце.

— Все хорошо, — сказал я, вытирая руки, потом прижал Веру к себе и поцеловал в губы. — Все хорошо.

Сцена 7

В капитанском салоне появились новые люди. Несколько мужчин и одна женщина, чьих имен я не запомнил. Я тоже пришел не один. Кроме Веры со мной был Генрих. Капитан посмотрел на меня, на Генриха.

— Он тоже участник событий, — объяснил я, а капитан кивнул «ладно мол».

Кухня корабля, как видно, стала получать больше продуктов с берега. Кок стал готовить больше рыбных блюд, и я с удовольствием попробовал одно из них, после чего рассказал все как было. Ну, или почти, как было. В моем рассказе была стрельба, консул размахивал шпагой, солдаты кололи штыками, а злодеи падали замертво. Получилось не хуже, чем истории из жизни французских мушкетеров. Много драк, сражений, а боли и страданий никаких. Потом рассказал, как помогал консулу зашивать его рану на руке. Он говорил, что делать, я делал, а Генрих помогал. Так втроем и справились.

Тереза Одли тоже была на ужине. Последние дни я с ней мало виделся. При встрече она лишь подчеркнуто формально здоровалась со мной. Видно, за что-то она на меня обиделась. Наша работа над путешествием Элли застопорилась. За ужином Тереза сначала только слушала, что я рассказываю и делала записи в своем блокноте. Но потом, очевидно, ее журналистское нутро взяло верх, и она задала несколько вопросов.

— Я все понимаю, — под конец сказал один из вновь «прибывших» в капитанский салон мужчин. — Но зачем вы кипятили ножи и иглы доктора? Они от этого мягче не стали. — Мужчина хохотнул.

Я взглянул на Генриха.

— Об этом расскажет мой воспитанник Генрих Миллер, — сказал я.

Сначала Генрих немного сбивался, стараясь повторить мои слова, которые я использовал, когда объяснял ему про микроорганизмы, а потом, как видно, решил «была- не была» и стал рассказывать так, как он все понял, так как у него это улеглось в голове. Получился живой, мальчишеский рассказ о жизни удивительных, страшных, но очень маленьких чудовищ.

— А то, что их не видно, так это, так бывает, — завершил он свой рассказ. — Вы слышите, как за окном кричат чайки. — Он указал на иллюминатор, и большинство сидящих за столом повернули к иллюминатору головы. — Но не видите их, а они есть.

Нашу беседу на тему микроорганизмов подытожил мистер Томпсон.

— Я и раньше мало воды пил, а теперь и вовсе не буду, — сказал он и залпом выпил бокал вина.

Возвращаясь после ужина, я постарался догнать Терезу.

— Мисс Одли, — попросил я. — Буквально одну минуту.

Мы стояли на палубе. С одной стороны, я с Верой, которая держала Генриха за руку, а, с другой стороны, Тереза.

— Я хотел бы продолжить работу над сказкой про Элли, — сказал я и добавил. — Если вы не против.

Тереза посмотрела на меня, на Веру, на улыбающегося Генриха. Я ожидал любого ответа.

— Да, конечно, — сказала Тереза. — Я сама была удивлена, что вы потеряли интерес к своей задумке.

«Я? Потерял интерес?» — подумал я, но вслух сказал другое:

— Тогда, может быть, утором? После завтрака?

— Хорошо. Я согласна.

На этом мы и распрощались.

Сцена 8

Весьма насыщенный день подошел к концу. Я лежал в темноте.

Откат после шести моих сегодняшних убийств настиг меня в своеобразной форме. В этот вечер я сильнее, чем обычно прижимал к себе Веру и более страстно целовал ее губы. Словно пил и никак не мог напиться.

— Боже! — только и выдохнула Вера, когда я наконец успокоился. — Неужели у нас так будет всегда?

Но сейчас Вера спала, а я слушал ее тихое дыхание. Можно было закрыть глаза и провалиться в сон. Но, как только я закрывал глаза, в моей голове появлялась та звенящая, хрустальная пустота, которую я ощущал, когда стрелял сегодня из револьвера.

«А ведь это делал не я. Это все он, Деклер,» — подумал я. — «Я бы никогда так не смог. Да еще так точно. Всех в голову. А что звенело в голове? А ничего! Пустота звенела! И ни одной моей мысли! Я просто не мешал Деклеру».

— Ты здесь? — шепотом спросил я, но не получил ответа. Только рядом заворочалась Вера. Она положила руку мне грудь и снова затихла.

«Вера,» — подумал я. — «Я мог тебя сегодня потерять. Вернее, бросить. Также, как бросил где-то там свою дочь и внука».

Я положил на руку Веры, лежавшую на моей груди, свою ладонь.

«Я тебя не брошу,» — сказал я про себя и заснул.

Сцена 9

На втором этаже консульства, в постели лежал Кристофер Олрок. Слегка подергивала раненная рука, но жара не было, он чувствовал это. Олрок давно бы уже заснул, если бы не привычка — каждый раз перед сном перебирать в голове произошедшие за день события. А сегодня их произошло много, и они были существенные.

Во-первых, нападение на консульство. Со дня на день в Йокогаму должен прийти военный крейсер с посольством его величества королевы Великобритании. Намечалось подписание союзного договора. Над проектом этого договора Олрок работал больше года. Если бы сегодняшнее нападение удалось, то, скорее всего, подписание договора было бы сорвано. Прибывшее посольство оказалось бы перед сожженным консульством. Ни людей, знающих местную специфику, ни связей, ни проекта договора. Пришлось бы начинать все с начала.

Скорее всего, за нападением стоят американцы. Он опоздали к «открытию» Японии, этого нового рынка для сбыта американских товаров и теперь им приходилось действовать в спешке, довольно грубыми методами.

«Запомни этот вывод,» — подумал Олрок. — «Утром попробуй его покритиковать».

Это был его обычный метод анализа. Утром многое выглядело по-другому. За ночь мысли, сформировавшиеся перед сном, удивительным образом обрастали новыми, ранее не замеченными деталями.

Во-вторых, этот странный лорд-путешественник, долго живущий в Америке. Может он быть американским шпионом? Может. Но почему он тогда подверг себя такому риску во время нападения? Заранее знал, что он не пострадает? Тогда придется признать, что все нападавшие были превосходными актерами.

Надо сказать, что Деклер произвел на Олрока неоднозначное впечатление. Храбр, решителен, опытный воин. Несмотря на то, что все эти качества были выдающимися, они не были редкостью. Возьми любого, кто прошел одну-две войны, и у него будут те же качества. Храбр, решителен, опытный воин. Почему? Просто, другие не выживали. А Деклер, насколько понял Олрок из тех скудных объяснений, которые ему удалось вытянуть из лорда, прошел не одну войну.

Удивили также познания Деклера в медицине. Он оказался последователем Джозефа Листера, который замачивает свои инструменты перед операцией в растворе фенола. В Британии спорят над его методами, а вот Деклер ими уже пользуется. Правда, вместо раствора фенола Деклер использовал двенадцатилетний виски.

Также удивила своеобразная забота Деклера о своем малолетнем воспитаннике Генрихе. Деклер попросил разрешения, чтобы Генрих присутствовал при операции. Оба вымыли руки, а потом долго их полоскали в тазике с американским бурбоном. Но, надо сказать, не зря. Когда у Деклера не получилось завязать ниткой, рассеченный кровеносный сосуд, его воспитанник сам вызвался это сделать. Своими тонкими пальчиками он вмиг наложил узел, тем самым остановил пусть небольшое, но кровотечение.

«Сплошные положительные стороны,» — думал Олрок. — «Так и выпирают. Знает, что я и сам врач, и хочет понравиться? Втереться в доверие?».

И еще одна деталь показалась Олроку подозрительной. То, как общались между собой Деклер и Хизеши-сан. У Олрока сложилось впечатление, что они друг друга уже знают. Откуда? Деклер только прибыл в Японию. Что это значит? Американцы работают с Хизеши? А он сам работает на обе стороны?

«Утром, окончательные выводы сделаю утром,» — подумал Олрок. — «Я посплю, а мозги пусть поработают». И он, довольный, заснул.

***

Быть довольным собой у Олрока были все основания. В этот день он потерял много крови, ослаб, но сделал то, что задумал. То, для чего пригласил Деклера в консульство.

— Должен поблагодарить вас, мистер Деклер, — сказал Олрок, когда Деклер закончил перевязывать его раненную руку. — Сегодня вы спасли мне жизнь. Я ваш должник.

— Не за что, — ответил Деклер. — Я рад, что все так благополучно закончилось. Берегите руку.

— Вы задержитесь в Йокогаме?

— Надеюсь, что нет. Как только придет «Звезда Востока», я отправлюсь в Гонконг.

— Могу ли я обратиться к вам с просьбой?

— Что за просьба?

— Передать губернатору Гонконга, лорду Беннету письмо.

Олрок неловко, одной рукой раскрыл на столе одну из папок и достал из нее небольшое, тонкое письмо с сургучной печатью. «Только для глаз лорда Беннета». Такая стояла на нем надпись. Олрок протянул это письмо Деклеру.

— Хорошо, — сказал Деклер, и они расстались.

Потом Олрок вызвал своего помощника Генри.

— Генри, обрати внимание, когда «Звезда Востока» отправится в Гонконг.

— Но она еще не пришла, господин консул.

— Но она придет, не правда ли?

— Несомненно, господин консул. Я запишу дату и время, когда «Звезда Востока» отправится обратно в Гонконг.

— Спасибо, Генри. Дело в том, что я передал мистеру Деклеру важное письмо для губернатора Гонконга. Мне надо, хотя бы примерно, рассчитать, когда это письмо попадет в руки лорда Беннета.

— Конечно, господин посол. Я все сделаю.

В британском консульстве «текло». Так считал Олрок. Чтобы его «корабль» не затонул, надо было остановить эту «течь». Генри был хорошим и надежным помощником консула, но проверить надо было всех.

Олрок уже спал, когда Генри наконец вернулся домой. В небольшую комнатенку, расположенную в доме недалеко от консульства. Там его уже ждал человек с американского корабля.

— Не пора ли вернуть долг, Генри? — спросил гость.

— Денег у меня нет, — ответил Генри. — Но есть кое-что получше.

Сцена 10

Утром я встретился с Терезой. Правда, эта наша встреча совсем не была похожа на предыдущие совместные посиделки. Журналистка сунула мне в руки исписанные листки, сказала «читайте», а потом с независимым видом отправилась на прогулку по палубе.

«Читать, так читать,» — сказал я сам себе и уселся на стул-шезлонг. Второй стул, который я приготовил для мисс Одли, остался пустым.

Непонятное поведение Терезы было не самой плохой новостью. Я начал читать, написанное Терезой, и даже пожалел про свою затею со сказкой. Я был уверен, что у Терезы Элли будет похожа на героиню ее собственных сказок. На ту девочку, которая пробирается из охваченных войной южных штатов на Запад. Добрая, отзывчивая и отважная. Но я читал листки, врученные мне Терезой, и видел, что это совсем не та Элли, к которой я привык. В ней также не было ни капли от маленькой героини из сказок самой Терезы. Эта Элли превратила Тотошку, Страшилу и Дровосека в своих слуг. Помыкала ими. Высмеивала их недостатки. Под конец повествования эта маленькая ведьма нашла небольшую повозку, запрягла в нее своих попутчиков, сама уселась на повозку и в таком виде они продолжили путь по дороге из желтого кирпича.

— Как вам? Понравилось? — спросила Тереза.

Она стояла рядом, а я не заметил, как она подошла.

— Нет, — честно ответил я.

— Почему? — удивилась Тереза.

— Я думал, что Элли будет похожа на девочку из ваших сказок. Добрую и отзывчивую.

— Если Элли будет доброй и отзывчивой, то она никогда не доберется до своего Изумрудного города. До цели доходят злые и беспринципные, а добрых по дороге съедают людоеды.

— Это в жизни, но мы сочиняем сказку, не правда ли? — попытался возразить я.

— Но и сказка должна содержать элементы реальности, — сказала Тереза.

В это время за бортом раздался гудок. Потом еще один. Мимо нас к выходу из бухты спешил небольшой паровой катер.

И я, и Тереза невольно замолчали и проводили катер взглядом.

— Когда мне в голову пришел этот сюжет, я почему-то представлял на месте Элли вас, мисс Одли, — сказал я.

— Да-а-а? — сказала Тереза. — И что? Я такая вам не нравлюсь?

Я было собирался ответить, но Тереза меня опередила.

— Постойте, — сказала она и забрала у меня из рук листки, которые я только что прочел.

— Ах! — сказала Тереза, посмотрев на свои записки. — Я дала вам совсем не те листки.

В руках у нее появилась папка, и мне вручили новые записи.

— Читайте, — сказал Тереза, и я вновь остался один.

Я посмотрел вслед Терезе и, кажется, начал кое-что понимать.

«Вот же я — идиот!» — подумал я. — «Мог бы догадаться с самого начала. И что мне теперь делать?»

Новый текст писал словно совсем другой человек. Пусть Элли была не похожа на ту, про которую я читал в детстве, но эта Элли мне тоже нравилась. Она не возгордилась, когда победила злую волшебницу, не польстилась на трон правителя страны живунов. Она любила своего песика Тотошку и стала хорошим товарищем для Страшилы и Дровосека. Я облегчено вздохнул и снова прозевал, тот момент, когда ко мне подошла Тереза.

— Ну, что? — спросила с вызовом она. — Такой я вам больше нравлюсь?

Я хотел ответить, но не успел. Со стороны входа в бухту снова раздались гудки. Гудел, ранее прошедший мимо нас, паровой катер. За ним медленно двигался большой корабль, который тяжелым басом тоже подавал голос.

Я и Тереза подошли к борту «Пасифика». Большой корабль был очень похож на «Пасифик». Тольку у «Пасифика» труба была выкрашена в черный цвет, а у этого корабля труба была красной.

— Кажется, что наша стояние в Йокогаме подходит к концу, — сказал, подошедший к нам мистер Томпсон. — Это и есть «Звезда Востока». Думаю, что через пару дней мы уже будем плыть в Гонконг.

Сцена 11

Утренняя шутка над Деклером немного улучшила настроение Терезы. Она вспоминала несчастное лицо англичанина, когда он прочел подсунутые ею первые черновики, и почувствовала некоторое удовлетворение. Эти черновики она написала в тот вечер, когда узнала о браке Деклера с этой русской авантюристкой. И, конечно же, портрет этой Элли она рисовала не с себя. Нет, такой Элли у нее никогда не будет!

Заставив Деклера немного пострадать, Тереза смягчилась, и они вновь, как и раньше, расположились на стульях на почтительном расстоянии друг от друга и поговорили о написанном.

— Предлагаю добавить в сюжет волшебные туфельки, — сказал Деклер.

«Что-то он быстро пришел в себя,» — подумала Тереза, а вслух спросила:

— Что за туфельки?

— Пусть Тотошка найдет в пещере убитой злой волшебницы ее туфли и принесет своей хозяйке.

— Но зачем они ей? Наверняка, они будут ей слишком большими!

— Вот тут вы ошибаетесь, мисс Одли, — заявил Деклер. — Туфельки то волшебные! Кто не надень, всем они подходят!

«Интересно,» — подумала Тереза и невольно взглянула на свои ноги в новых ботиночках, которые ей немного жали. — «Богатое у него воображение. Может быть, и с этой авантюристкой он себе что-то лишнее навоображал?»

— Я думаю, что именно по этим волшебным туфелькам местные жители поняли, что злой волшебницы больше нет, и приняли Элли за новую правительницу.

— Согласна, — сказал Тереза. — Мне нравится.

— Вы также можете придумать какие-нибудь чудесные свойства этих туфелек. Детей будет не оторвать от книжки. Каждая девочка будет мечтать иметь такие же.

«Много ты знаешь, о чем мечтают девочки,» — подумала Тереза, а вслух повторила. — Мне нравится.

Они помолчали. Потом Деклер безо всякого перехода протянул Терезе правую руку.

— Мисс Одли, — сказал он. — Мир?

«Какой ты быстрый?!» — подумала Тереза. — «Это только начало!»

— А мы разве воевали? — вслух спросила она.

— Мне так показалось, — ответил Деклер.

— Вам показалось, — сказала Тереза, но ее рука сама вытянулась, и ее ладошка оказалась в ладони Деклера.

Его пожатие оказалось мягким, почти нежным.

«Как жаль, что это ничего не значит. Ни-че-го,» — подумала Тереза.

Сцена 12

У портового катера в этот день оказалось много работы. Проведя «Звезду Востока» на стоянку в бухту, он снова отправился в сторону открытого моря и вскоре появился вновь. Шел медленно, и Тереза увидела, что за ним двигался черный корабль. Размером чуть поменьше «Пасифика», две трубы и три мачты. На самой высокой из них развивался британский флаг. Почему-то Терезе сразу подумалось, что это военный корабль. Возможно, потому что на его бортах она не увидела иллюминаторов. Когда корабль подошел поближе, Тереза надеялась увидеть пушки, но ничего так и не разглядела. По бортам корабля были видны какие-то окошки, сейчас закрытые, и никаких пушек.

На завтраке в капитанском салоне Тереза узнала, что прибыл британский крейсер «Нельсон». Прибыл не просто так, а привез британское посольство заключать какие-то там важные договора с Японией. Насчет окошек, которые правильно было называть портами, она оказалась права. За ними скрывались многочисленные орудия. Сам крейсер был из новых. Имел железный корпус и бронированный пояс.

— Но идет медленнее моего «Пасифика», — сказал капитан Хемпсон и усмехнулся. — Были бы мы пиратами, смогли бы от него легко убежать, и никакие пушки бы не помешали.

Прибытие «Нельсона» имело для Терезы неприятные последствия. Ближе к обеду в дверь ее каюты постучал стюард и сказал, что к борту «Пасифика» подошла шлюпка, и какой-то джентльмен спрашивает ее.

Тереза не знала, что и думать. Может быть, это с телеграфа? Какое-то срочное сообщение? Она одела шляпку, взглянула на себя в зеркало, оправила платье и вышла на палубу.

Джентльмен в шлюпке оказался корреспондентом британской газеты «Дейли мэйл».

— Меня зовут Стив Хачингтон, мисс. Я хотел бы взять у вас интервью, — задирая голову вверх, прокричал сидящий в лодке мужчина.

— У меня? — удивилась Тереза. — Почему у меня?

— Вы теперь знаменитость, мисс Одли. Многие газеты перепечатали ваши путевые заметки из «Метрополитена» и «Экспедитора».

Это было ужасно. Все эти годы, работая в «Метрополитене», она писала под различными псевдонимами. Пусть псевдонимы нетянули на звание неприступной замковой стены, но это была все же защита. Делая свои публикации в журнале, Тереза, хотела она этого или не хотела, а вставляла в них частички себя. «Подпишусь своим именем,» — считала Тереза. — «И все будут показывать на меня пальцем. Смотрите, это она написала про себя!»

Теперь эта защита рухнула. Она не могла представить себя, дающей интервью. Что у нее будут спрашивать? Какие платья она носит? Как устроен ее быт? Тереза была в полной растерянности.

— Вам помочь?

Она увидела подошедших к ней Деклера и его молодую супругу. Даже эта русская авантюристка была ей в этот момент ближе, чем журналист из британской газеты, который хотел от нее словоизлияний.

— Я не знаю, — сказала Тереза. — Возможно.

— А что случилось?

— В шлюпке корреспондент.

Деклер перегнулся через борт.

— Действительно, похож. И что он хочет?

— Он хочет взять у меня интервью, — сказала Тереза и покраснела.

— Нет, так не пойдет, — сказал Деклер.

Терезы облегченно вздохнула. Сейчас этот англичанин что-то сделает, и этот корреспондент исчезнет и больше никогда не появится.

— Меня зовут Энтони Деклер, — крикнул, сидящему в шлюпке журналисту, англичанин. — Я друг мисс Одли. А вы кто?

— Стив Хачингтон, сэр. Корреспондент славной газеты «Дейли мэйл».

— Какие ветры занесли вас в эту глушь, так далеко от Пикадилли?

— Ха-ха. Я здесь не один такой. Нас несколько. Есть из «Дейли телеграф», «Мирор», «Кроникл». Только «Таймс» поленилась. Мы прибыли вместе с посольством.

— Понятно. А зачем вам мисс Одли?

— Как зачем? Мисс Одли прославилась. Ее статьи многих заинтересовали. Правда, некоторые не верят. Думаю, что это переодетый мужчина.

— Что? — не выдержала Тереза. Она перегнулась через фальшборт и прокричала. — Как вы смеете?

— Приношу свои извинения, мисс Одли, — не стушевался журналист. — Я, как раз, так не думаю. Как насчет интервью, мисс Одли?

— Надо что-то делать, — Деклер повернулся к Терезе. — Прогоним этого, приедут другие.

Сцена 13

Деклер решил провести пресс-конференцию. Тереза сделала испуганные глаза, но Деклер быстро объяснил, что это просто встреча важного лица и нескольких журналистов.

— Важное лицо — это я? — спросила Тереза.

— Получается, что да, — ответил Деклер. — А журналисты — это, как горькое лекарство. Его лучше выпить одним глотком, а не растягивать на весь день.

По мнению Деклера, от такой совместной встречи выиграют все. Тереза не будет по нескольку раз отвечать на одни и те же вопросы, а журналисты смогут записать ее ответы на все, а не только свои, вопросы.

— Но как все это организовать? — спросила Тереза.

— Не беспокойтесь, — сказал Деклер. — Я все организую.

И организовал.

Когда на следующий день, утром Тереза в сопровождение мистера Томпсона зашла в фойе Гранд отеля, там ее уже ждали.

Деклер усадил ее на диван у окна. Несколько журналистов разместилось на стульях перед ней. От них ее отделял только небольшой столик, на котором стояла ваза с красными хризантемами. Мистер Томсон расположился рядом в кресле.

— Ничего не бойтесь, — сказал Деклер, провожая ее к дивану. — Представьте, что вы только что раздавили злую волшебницу, а эти хмурые мужчины на самом деле живуны, которые пришли просить вас стать их королевой.

Деклер отошел и занял стул немного впереди и сбоку.

— Дамы и джентльмены, — начал Деклер. — Меня вы все знаете.

Журналисты захлопали.

«Наверное, и этих угощал бесплатной выпивкой,» — подумала Тереза.

— Посмотрите на бухту, — продолжил Деклер. — Там вы увидите прекрасный корабль «Звезда Востока», который в любой момент может увезти прочь от вас отважную путешественницу, мисс Одли. Но пока она перед вами и готова ответить на ваши вопросы.

Сказав это, Деклер захлопал в ладоши. Его поддержал мистер Томпсон. Аплодисменты журналистов в этот раз были более жидкими.

— Сегодня распоряжаюсь здесь я, — сказал Деклер. — Прошу вас поднимать руку, и я буду давать вам слово.

Один из журналистов фыркнул, но ту же поднял руку.

— Пожалуйста, Уильям, — сказал Деклер. — Я уже вас знаю. Знаю, что вы любите ирландский виски, но мисс Одли пока с вами не знакома, поэтому прошу вас представьтесь.

Журналисты засмеялись.

— Уильям Дэй, «Кроникл», — представился любитель ирландского виски. — Мисс Одли, что вы подумали, когда ваш редактор сообщил вам о том, что вы отправляетесь в кругосветное путешествие?

— Я подумала, что не успею посетить своего портного, — честно призналась Тереза, чем вызвала смех.

— И вы совсем, совсем не испугались? — настаивал журналист из «Кроникл».

Тереза пожала плечами:

— Бывало и пострашней.

— Это когда?

— Во время войны нам с семьей пришлось выбираться из южных штатов на Запад.

— А …, - начал было снова Дэй, но его остановил Деклер.

— Мистер Дэй, — сказал он. — Возьмите старые журналы «Метрополитен». Даже здесь, на краю света, в Гранд отеле они есть. В них вы найдете чудесные сказки, которые мисс Одли написала, основываясь на этом своем путешествии с Юга на Запад.

— Мистер Саймон, прошу вас, — Деклер указал рукой на седоватого джентльмена.

— Джордж Саймон, «Дейли телеграф». Я восхищаюсь вашей отвагой мисс Одли, но что было самое трудное в вашем путешествии на текущий момент?

— Труднее всего было затолкать в чемодан все свои любимые платья, — сказала Тереза.

Когда все отсмеялись, Тереза продолжила:

— Но если говорить серьезно, то труднее всего было покинуть родной дом, в котором на стенах висят фотографии родителей. — Тереза улыбнулась и продолжила. — Но, мне сказали, по секрету, что Земля круглая. Поэтому я знаю, что с каждой минутой приближаюсь к оставленному дому.

— Очень поэтично, — сказал мистер Саймон и сел на свое место.

Вопросы сыпались один за другим, и Тереза не заметила, как пролетело два часа. Со стороны бухты раздался гудок корабля. Возможно, «Пасифик» или «Звезда Востока» подавали сигнал, что приближается время обеда.

Журналисты довольные разошлись. К Терезе, все еще сидящей на диване, подошел Деклер. Рядом с ним была эта русская.

— Вы — молодец, — сказал Деклер.

— Я бы так никогда не смогла, — добавила русская.

«Ну, конечно,» — подумала про себя Тереза, а вслух сказала:

— Спасибо, миссис Деклер.

— Просто Вера, — улыбнулась русская и протянула руку.

«У Деклера что ли научилась?» — подумала Тереза. — «То он протягивает руку и предлагает мир. То теперь эта набивается в друзья!»

— Тереза, — сказала она и пожала протянутую руку. Рука русской оказалась на удивление крепкой.

***

Вера сидела перед зеркалом в новой каюте. Пока они были на встрече с журналистами, стюард перенес все их вещи с «Пасифика» на «Звезду Востока». Каюта была просторней, а кровать гораздо шире. На Вере была тонкая ночная рубашка с кружевами под горло и длинными рукавами. Эта рубашка Вере очень нравилась. Но больше всего ей нравилось, как на нее в такие моменты смотрел Андрей.

«Как жаль,» — подумала Вера. — «Я — снова я, а Андрею так и приходится носить чужую личину».

Андрей только вернулся с палубы, где прогуливался, давая ей возможность переодеться. Вера уже вытащила все заколки, распустила волосы, расчесала их и заплетала в косу.

Андрей подошел к ней сзади, положил руки на ее плечи и поцеловал в макушку.

— Тереза славная, — сказал Вера, смотря на отражение Андрея в зеркале.

— Да, — согласилось отражение Андрея.

— Ты о ней заботишься, — сказала Вера

— Да, — вновь согласилось отражение.

— А если бы не было меня? — начала Вера.

Андрей наклонился к плечу Веры, прижался щекой к щеке девушки и, смотря на нее в зеркало, зашептал:

— Если б не было тебя, то для чего мне быть? День за днем находить и терять, ждать любви, но не любить…* Больше не помню.

— Больше и не надо, — сказал Вера, оборачиваясь и обнимаю своего любимого мужчину.

* — строчки из песни песня Джо Дассена. Стихи Пьера Деланоэ и Клода Лемеля, музыка Тото Кутуньо и Паскуале Лозито. Автор перевода на русский мне, к сожалению, не известен.

Сцена 14

Пыхтя, после подъема по лестнице, Бруно зашел в кабинет главного редактора «Нью-Йорк пост». Джозеф Эпштейн сидел за своим столом и с грустным видом помешивал ложкой в стакане с чаем.

— Привет! Что, жена опять не дала? — спросил Бруно.

— Да, пошел ты, — вяло отмахнулся Джозеф.

Шутка была «бородатой». Каждый раз, когда Бруно ее произносил, а Джозеф вяло посылал его куда подальше, тот так искренне разражался смехом, что Джозеф не мог не улыбнуться.

— Ну, вот, — сказал довольный произведенным эффектом Бруно. — А говорил «старая шутка, старая…». Что случилось?

Джозеф вместо ответа перекинул через стол Бруно газету.

Бруно, кряхтя поднялся из кресла, в которое успел сесть.

— Что пишут наши заклятые друзья? — спросил он, раскрывая газету.

С некоторых пор «Нью-Йорк дейли мейл», видя успех их «Нью-Йорк пост», тоже стала давать на своих полосах горячие новости. Любить ее за это ни у Джозефа, который был главным редактором «Нью-Йорк пост», ни у его друга и зама «по сложным» вопросам Бруно Эспозито не было никаких причин.

— Смотри на полосе «Происшествия». Там перепечатка из одной французской газеты, — подсказал Джозеф.

— Так, — Бруно зашуршал страницами. — «Отважная путешественница Ева Полански утонула при переходе через Ла-Манш».

— Что за бред!? — он посмотрел на Джозефа. — Это невозможно! Переплыть целый океан и утонуть в канале!?

Джозеф только пожал плечами.

— Впрочем, у меня был знакомый, который утонул в луже у порога своего дома. Веришь? — спросил Бруно.

— Нет, — ответил Джозеф. — Даже мы такую чушь не напечатаем.

— А это ведь правда, — вздохнув, сказал Бруно. — Конечно, ему помогли.

— ?

— Никогда не догадаешься кто, — засмеялся Бруно. — Пять скочей и голодный желудок.

— Наша Ева не пьет, — сказал Джозеф. — Черт, неужели это произошло!

— Все вранье, — сказал Бруно, снова опускаясь в кресло.

— Почему ты так думаешь?

— Да, потому что чушь это собачья! Не могло такого произойти! — ответил Бруно. — Смотри, здесь ни слова про какой-нибудь шторм или что-то подобное. Был бы шторм обязательно про него бы написали! А на пустом месте взять и утонуть? Так не бывает! Кроме того, там Макс. Он бы спас Еву.

— Макс — это кто? — спросил Джозеф.

— Тот живчик, которого я послала присмотреть за Евой, — ответил Бруно. — Тертый калач.

— Что будем делать?

— Ждать вестей от Евы, — сказал Бруно. — И вот еще что… Давай напишем у себя в газете, что давно не получали сообщений от Евы и беспокоимся за нее.

— Ты что задумал? — заинтересовался Джозеф.

— Смотри, после сообщения «дейли мейл» ставки на Еву у букмекеров просели. Так?

— Так.

— После нашей статейки не просто просядут, а рухнут. Так?

— Так.

— Но мы то верим, что с Евой все будет в порядке?

— Хотелось бы, — с сомнением в голосе сказал Джозеф.

— Это ты брось, — возразил Бруно. — Верить всему, что написано в газете — последнее дело. Мы то, с тобой это точно знаем. В общем, когда ставки на Еву снизятся, то мы еще поставим на нее. А когда Ева снова выйдет на связь, срубим на этом деньжат.

— Неплохо, — сказал повеселевший Джозеф.

— Ну что? С этим решили? — спросил Бруно. — Теперь колись, что такой грустный был? Жена не дала? — и не дожидаясь ответа Джозефа, он зашелся от смеха.

Сцена 15

— Макс, поздравляю тебя, ты ее потерял, — пробормотал себе под нос немолодой джентльмен в добротном сером костюме.

У его ног стоял небольшой чемоданчик, на котором лежал легкий плащ. Джентльмен смотрел вслед уходящему в Бриндизи поезду. Когда последний вагон покинул вокзальный перрон, джентльмен снова повторил:

— Ты ее потерял.

Правда, в интонации, с которой он произносил эти слова, не было ни грусти, ни сожаления. Так, легкая досада и, наверное, некоторая толика возбуждения.

«А то совсем закис,» — посетовал про себя джентльмен.

Джентльмена звали Максимилиан Хофер. В Америке для, всегда куда-то торопящихся, американцев его имя было слишком длинным. Поэтому последние десять лет он откликался на укороченную версию. Да и сам он к этому привык. Даже как-то помолодел. Максимилиан — это солидно, а Макс — молодой парень, подай-принеси. Но Макса это устраивало. Ну, не любил он солидности, степенности, дутой важности. Если и напускал иногда на себя эти черты, то только ради дела, для маскировки, ради определенной роли.

Какие только «роли» не играл в своей жизни Макс. «Роль» бухгалтера, как хотел его отец. «Роль» циркача, как требовало его юношеское сердце. Актера, когда Макс стал ставить душевные «выкрутасы» выше телесных и покинул цирк ради театра. Солдата, когда однажды по пьянке подписал договор с рекрутером. Раненного, умирающим на поле боя. Снова циркача, но теперь уже уличным, за кусок хлеба или монетку. «Роль» иммигранта, плывущим среди бушующих волн за счастьем в Новый Свет. И наконец, «роль» гангстера, в большом американском городе Нью-Йорк.

Последнее время Макс изображал из себя работника типографии. Каждую неделю он заходил в ее бухгалтерию и исправно получал зарплату. Этим его обязанности, как работника типографии, и ограничивались. Платили ему совсем не за типографскую работу. Поручения ему давал сам Бруно Эспозито, который теперь также, как и Макс, занимался издательским бизнесом.

Поручения были разные. Смысл их всех был один.

«Есть проблема, Макс. Надо решить,» — говорил Бруно.

И Макс решал. Это только поначалу проблема или задачка, как любил выражаться сам Макс, кажется неразрешимой. Вот, к примеру, как стать акробатом худому и слабому юноше, весь день сидящему над бухгалтерскими книгами. Никак? Но Макс же стал! Правда, тогда он действовал больше по наитию. Его, как сорвавшегося с цепи кобеля, вел нюх и желание. Сначала он устроился уборщиком в, заехавший в их австрийский городишко, цирк типа «шапито». С ним он и сбежал из родных пенатов. Потом соблазнил дочку хозяина цирка и женился на ней. Хозяин его и подтолкнул повыше, в прямом и переносном смысле. То, что худенький оказалось плюсом для работы акробата, а потом и мышцы наросли.

Так постепенно в голове Макса и сформировался метод решения любой задачки. Для этого ее надо было разбить на части. Разделить большую задачу на задачи маленькие и простые, которые можно решить. Не страшно, что вместо одной задачи появляется десяток. Зато все они решаемые. Нужно только усердие и время. А взамен ты получаешь удивленные восклицания «Молодец, Макс! Не ожидал!», а еще вот такие непыльные поручения, как проследить за молодой девицей, Евой Полански, пока та едет вокруг света. Ну, и помогать ей незаметно.

Поручение было скучным. Плавание на корабле через океан не понравилось Максу. Оно напомнило ему другое такое плаванье только в другую сторону, из Европы в Америку. Голодное, вшивое и тоскливое. Бр-р. Ева почти все плаванье не выходила из каюты. Болела. Самого Макса морская болезнь не брала. Наверное, помогли те годы, когда Макса крутили и подбрасывали на арене цирка.

Потом стало поживее. У мисс Полански, за которой он присматривал, словно пятки горели. Только успевай! Дальше еще интересней. При переходе через Ла-Манш пришлось даже вмешаться. Корабельный воришка хотел обчистить его подопечную. Тут бы путешествию и конец. Куда без денег двинешься? А вот теперь стало совсем интересно.

Подвели Макса его ум и опыт. А другими словами, самонадеянность. Если бы он просто следовал за Евой и ее спутником, то никогда бы не потерял след. Но Макс перемудрил. Он специально крутился неподалеку от своего объекта наблюдения и не раз слышал, что перед тем, как отправиться в Бриндизи, Ева заедет в Амьен. Встретиться со своими кумирами, прославленными писателями братьями Вернами.

«Ну и что за ней мотаться?» — решил Макс.

Он стоял за спиной француза, спутника Ева, когда тот покупал билеты на поезд до Амьена, потом обратно от Амьена до Кале и, наконец, из Кале до Бриндизи. И все в двух экземплярах.

«Дождусь их здесь,» — решил Макс, а сам отправился в одно веселое заведение, которое посещал когда-то в молодости.

«Ностальгия, что поделаешь?» — подумал тогда Макс.

Сцена 16

Оказалось, что ни один Максимилиан Хофер потерял Еву Полански. К Максу подбежал запыхавшийся молодой человек. Был он весь какой-то клетчатый. Клетчатый пиджак, клетчатая кепочка, на ногах крепкие ботинки, толстые гольфы, в которые были заправлены клетчатые брюки.

— Мадемуазель Полански не видели? — спросил он Макса на французском языке.

Макс немного знал этот язык, поэтому смог понять и ответить:

— Нет.

— Что же делать? — выдохнул молодой человек. — Я обошел все вагоны, заглянул в здание вокзала. Ее нигде не было. Вы из какой газеты?

Макс немного подумал, а потом сказал:

— Нью-Йорк пост.

— Да? Приехали тоже писать о женщине-путешественнице?

— Нет.

— А зачем?

— Повидать свою старую маму.

Видно такого ответа молодой человек не ожидал, поэтому сразу прекратил допрос Макса. А когда он снова хотел о чем-то спросить, его окликнули. Из здания вокзала вышел по всей видимости фотограф. Большая тренога и закрепленная на ней камера намекали, что именно этой профессией он зарабатывает себе на жизнь.

— Робер! — крикнул фотограф. — Мы будем сегодня снимать или нет?!

Этот вопрос видимо переменил направление мыслей «клетчатого» молодого человека. Он задумался, а потом хлопнул себя по бедру и воскликнул:

— А вдруг она утонула?

Это предположение смутило Макса. Как такое можно говорить!? Он сам видел, как Ева вместе со своим спутником достигли Кале и уже из Кале отправились в Амьен. Не было и нет никакого моря ни по дороге в Амьен, ни обратно.

— Этого не может быть! — сказал Макс.

— Почему? Каждый год бывают утопленники!

«Весомый аргумент,» — подумал про себя Макс. — «Видно Роберу во что бы то ни стало надо сдать сегодня материал в газету».

— Жустен! — Робер крикнул фотографу. — Ищем повозку и едем вдоль побережья. Будем фотографировать утопленницу.

— Наконец-то, давно бы так, — облегченно вздохнул фотограф.

Макс проводил журналистов взглядом. «Давно я не был в Европе. Отвык».

Стоять на перроне не было больше никакого смысла. Он зашел в здание вокзала, нашел ресторан, заказал поесть и выпить. Пора было составить план поиска Евы.

Сцена 17

Возвращаться в Кале не стали. Успели выйти из поезда до его отправления, потом дождались поезда, идущего в Париж, и через несколько часов оказались в столице Франции. За это время Ева успела пожалеть о своем импульсивном решении не продолжать кругосветку, потом снова поверить в Луи, потом снова пожалеть, а затем пришло спокойствие. У Евы рядом был верный спутник, который смотрел на нее с обожанием. Он был вежлив, сам платил за проезд и еду. Они остановились в прекрасной гостинице, в отдельных номерах, а за окном был чудо-город Париж. За два дня, прожитых здесь, Луи провел ее по всем известным улочкам старого города, гордо рассказывая и показывая достопримечательности французской столицы.

Больше всего Еве понравился Собор Парижской Богоматери. Воспоминания, от прочитанной в юности книги, были еще свежи. Она несколько раз обошла собор кругом, посидела в его садике, повздыхала, что нельзя подняться на крышу здания и увидеть знаменитых горгулий.

Потом был снова поезд, теперь до Шале-Брием. По приезду Луи нанял экипаж, и они отправились в его замок. Всю дорогу Ева гадала, как Луи выкрутится из трудного положения. В то, что у него нет никакого замка, Ева убедила себя твердо. Скорее всего, он подвезет ее к каким-нибудь развалинам и скажет, вот мол мой замок, а денег пока на восстановление нет. Потом отвезет ее в сельскую гостиницу и попытается затащить в постель. Или поступит хитрее. Подвезет ее к какому-нибудь настоящему замку, с башнями и рвом. Подговоренные Луи люди будут его приветствовать, а Ева, как последняя деревенщина, должна будет этому верить. В замок они, конечно, не пойдут. Луи для этого что-нибудь придумает, а потом снова сельская гостиница и снова попытки затащить в постель. Эти мужчины такие предсказуемые!

В начале так и получилось. Экипаж остановился перед холмом, на котором возвышались останки древнего замка. Ева разглядела крепостную стену и полуразрушенный донжон. Молодые деревья и кустарники окружали остатки замковых строений, и от этого казалось, что развалины погружаются в землю.

— Ума не приложу, что с этим делать, — сказал Луи. — Снести не поднимается рука, а на восстановление нет свободных денег. Торговля требует оборотных средств.

«Понятно, понятно,» — про себя проговорила Ева.

— Поедем дальше? — спросил Луи.

— В сельскую гостиницу?

— Почему в сельскую гостиницу? — удивился Луи. — В мой дом.

— Поехали, — согласилась Ева, а про себя подумала. — «Он придумал что-то более хитрое».

За холмом оказалась большая деревня и река. На берегу реки, немного в стороне от деревни стоял небольшой, как показалось сначала девушке, дом, окруженный железной изгородью. К нему и поехали.

По мере того, как они подъезжали, домик становился все больше и все больше нравился Еве. Двухэтажный, да еще с мансардой. На каждом этаже по шесть высоких окон. Под окнами второго этажа висели горшки с цветами: желтые, красные, зеленые. Они придавали серому зданию праздничный вид.

«Хорошие у них тут сельские гостиницы,» — подумала Ева.

Их уже заметили. Подбежал мальчишка и открыл кованные ворота. Экипаж, не останавливаясь, подъехал к высокому крыльцу. Из дома вышел средних лет мужчина. Слегка поклонился:

— Рад вас приветствовать, граф. Прикажите накрывать на стол?

«А, может быть, Луи все же не врет?» — подумала Ева.

Ей вдруг очень захотелось, чтобы все это оказалось правдой.

Сцена 18

Все оказалось правдой.

Уже два дня Ева жила в доме Луи де Бриема. У нее была отдельная комната на втором этаже. Ели они в большой столовой, гуляли по окрестностям, заходили в деревню, поднимались на замковый холм, с которого был уже виден океан. А еще в доме была большая библиотека. Правда, книги были на французском и германском языках, но Ева с удовольствием разглядывала картинки в них.

Сейчас они с Луи сидели за обеденным столом и пили принесенный слугой кофе.

— Ева, — сказал Луи. — Тебе хорошо? Ты не скучаешь?

— Ну, что ты, Луи, — ответила Ева. — Эти булочки с джемом просто прелесть!

Луи вытаращил глаза, и Ева поспешила его успокоить:

— Я пошутила, Луи, — сказала она. — Мне у тебя очень нравится. Мне никогда еще в жизни не было так хорошо.

— Ева, — начал он. — Ты знаешь, как я к тебе отношусь…

— Луи, — остановила его Ева. — Не обижайся. Дай мне еще немного времени.

Ее голос был таким ласковым, а ее лицо таким милым! Луи понял, что он готов повторять свой вопрос снова и снова только ради того, чтобы снова это услышать и увидеть.

— Луи, — выражение лица Ева переменилось. Ну, не могла она все время быть пай-девочкой. — Я хочу узнать о тебе побольше.

— Я не против, — сказал Луи.

— Ты знаешь, в газете меня все время отправляли брать интервью. И меня хвалили, — похвасталась Ева. — Сейчас я у тебя буду брать интервью.

Ева погрозила Луи пальчиком.

— Я выясню всю твою подноготную. Тебе ничего не удастся скрыть от ведущего репортера «Нью-Йорк пост»!

— Я готов, — на лице Луи была счастливая улыбка. Эта игра ему нравилась.

— Если будешь отвечать правдиво, я, может быть, разрешу тебе меня поцеловать, — тоже улыбаясь сказала Ева. — Я за своим блокнотом. Жди меня.

В своей комнате она открыла сумку, достала блокнот и карандаш.

— Ну, держись Луи! — вслух сказала она.

— Добрый день, мисс Полански, — сказал мужской голос за ее спиной.

— Ах, — сказал Ева и села на удачно оказавшийся рядом с ней стул.

Сцена 19

На подоконнике открытого окна стоял мужчина средних лет с совершенно непримечательным лицом. Если судить по одежде, то Ева сказала бы, что это был банковский клерк. Банковский клерк, который несколько дней трясся в поезде, а теперь через окно забрался в ее комнату, чтобы… Чтобы что?

— Что вам нужно месье? — спросила Ева.

— Не бойтесь меня, мисс Полански, — вместо ответа сказал мужчина. — Я ваш друг.

Он достал бумажник, а из бумажника — причудливо разрезанную пополам долларовую купюру.

— У вас должна быть вторая половинка, — сказал мужчина.

«Как это было давно?» — подумала Ева.

В мыслях она уже распрощалась и со своим путешествием, и со своей работой в газете, и тем более она и думать забыла, что ей там говорил главный редактор, отправляя в путь.

— Да, да, — сказала Ева. — У меня где-то была такая же. Я вам верю. Вы от Джозефа?

— Да, — подтвердил мужчина. — Вы позволите мне слезть с подоконника?

Ева кивнула.

Мужчина прикрыл окно, но остался стоять рядом с ним.

— Мисс Полански, — снова заговорил он. — О вас уже беспокоятся.

— С чего бы это? — к Еве уже вернулось самообладание. — У меня все хорошо.

— Не все так считают, — сказал мужчина и протянул ей какую-то газету. — Посмотрите на это.

Он положил газету на небольшой столик, который стоял у стула, на который так удачно приземлилась Ева.

Газета была слегка помята. Видно мужчина носил ее сложенной в кармане. Газета называлась «Пресс» и была достаточно свежей — на ней стояла позавчерашняя дата. Текст был на французском и вчитываться в него Ева не стала. Не знала она французского. Но это и не нужно было. Смысл статьи, размещенной на первой полосе, был понятен и без перевода. Обо всем говорила фотография, как видно, утонувшей женщины, внизу которой стояла подпись. А в подписи Ева разобрала свое имя «Ева Полански».

— Они что все с ума посходили? — воскликнула Ева.

— Журналисты ожидали вас на вокзале в Кале, но поезд в Бриндизи ушел без вас. Они так расстроились, что пошли вас искать по берегу и нашли.

— Но я не утонула!

— Я рад, мисс Полански, — сказал мужчина. — Но что вы собираетесь делать?

— Дам опровержение! Что можно еще тут сделать?

— Я не об этом, мисс Полански, — сказал мужчина. — Когда вы собираетесь продолжить свое путешествие?

Ева полностью пришла в себя. Отчасти этому помогла дурацкая статья в газете. Она встала, подошла к двери и прикрыла ее.

— Понимаете… как кстати вас зовут?

— Макс, Макс Хофер.

— Понимаете Макс, скорее всего, я уже никуда не поеду, — сказала Ева.

— Почему?

— А зачем, Макс?

— Не знаю, — мужчина пожал плечами. — Так, наверное, вы зарабатываете на жизнь.

— На жалкую жизнь, Макс, — с горечью сказала Ева. — А сейчас у меня есть шанс все изменить.

— Посмотрите, Макс, — сказала она. — Я живу в прекрасном доме, ем вкусную еду, рядом со мной человек, который обожает меня и готов на большее. Зачем мне ехать куда-то от этого? Что мне это даст? Да от одной только морской болезни я чуть не умерла! Ради чего мне терпеть эти страдания?! Разве в конце пути меня будет ждать такой же дом, такая же пища, такая же мягкая постель, любящий мужчина? Ответьте Макс, только честно!

— Что будет в конце пути, я не знаю, мисс Полански, — мягко ответил Макс. — Но я знаю другое.

Макс замолчал, гладя на Еву.

— Что другое? Почему вы замолчали? — забеспокоилась Ева.

— Мисс Полански, — продолжил мужчина и показал на зеркало, висящее на стене. — Посмотрите в это зеркало. Что, а вернее, кого, вы видите?

— Что за шутки, Макс? Вы что фокусник? — возмутилась Ева.

— Приходилось быть и фокусником, — не смутился Макс. — Но сейчас я просто ваш друг. Поэтому прошу вас, просто взгляните на себя в зеркало.

Ева немного поколебалась, подошла к зеркалу в красивой кованной рамке и посмотрела на себя. Приятное овальное лицо, пухлые губы, немного печальные карие глаза, вьющиеся светлые волосы, зачесанные назад.

«Хорошенькая,» — подумала Ева. — «Не удивительно, что я понравилась Луи».

— Посмотрела. И что? — повернулась она к Максу.

— Кого вы увидели там? — опять взялся за свое Макс.

— Кого-кого? Симпатичную молодую женщину, — ответила Ева.

— А кого видит ваш спутник, мистер де Брием?

— Ну, не вас, конечно, — огрызнулась Ева. — Он не слепой. Он видит все тоже, что вижу я.

— Не соглашусь, — сказал Макс и поднял руку, останавливая возражения Евы. — Он видит не вас, а, вернее, не только вас. Не только симпатичную молодую женщину. Когда он смотрит на вас, он видит отважную путешественницу, которая с одним-единственным саквояжем едет вокруг света. Вы понимаете меня?

— Конечно, вы же говорите по-английски, — съязвила Ева. — К чему вы клоните Макс?

— Вы симпатичная женщина, Ева, — добавил душевной теплоты мужчина. — Но, извините за прямоту, как вы считаете, до вас мистеру де Бриему попадались симпатичные женщины? Ответьте Ева, только честно.

Ева молчала. Заявлять, что она самая красивая, она не дура. Она уже понимала, к чему клонит Макс, хотя полностью это понимание еще не сформировалось в ее голове. Она не позволяла себе этого сделать. Иллюзия, туман, которые еще десять, двадцать минут назад были у нее в голове, были так сладки.

— Что будет, когда вы скажите мистеру де Бриему, что не собираетесь продолжать свое путешествие? — продолжал безжалостно Макс. — Останется ли у него к вам прежний интерес? Будет ли он также к вам внимателен? Не поменяются ли его планы на жизнь? Свою и вашу?

— Вы жестоки, Макс, — сказал Ева и снова села на стул.

— Не я, Ева, — возразил Макс. — Жизнь.

Они помолчали.

— И что мне делать? — спросила Ева.

— Решать вам, — ответил Макс. — Все это вокруг не ваше. Даже если вы выйдете замуж за мистера де Бриема, это все равно будет не ваше. Если вы продолжите свой путь, совершите кругосветное путешествие, вы будете первой женщиной, обогнувшей Землю. Этого уже у вас никто не отнимет. Это будет вашим до конца жизни.

Макс замолчал. Ева ничего не сказала в ответ.

— Вот два билета до Бриндизи, — сказал Макс.

Он положил два кусочка картона с зеленными полосками на столик рядом с газетой, в которой Ева была объявлена утопленницей.

— Решать вам, — повторил Макс и направился к окну.

Он легко, что было неожиданно для его возраста, запрыгнул на подоконник.

— С вашего позволения, я выйду тем же путем, — сказал Макс. — У меня там лестница. Надо положить ее на место. Зачем обижать хозяев? Прощайте Ева. Я почему-то думаю, что вы примете верное решение.

Макс исчез за окном.

Ева подошла к столику, взяла в руки билеты.

«Вот все, что у меня есть,» — подумала она. — «И это «все» уместилось в моей маленькой руке».

Она прошлась по комнате, еще раз взглянула на билеты, а потом спустилась по лестнице. Когда она вошла в столовую, где ее ждал Луи, это была уже прежняя Ева — смелая, решительная, бескомпромиссная.

— Луи, — сказал она, помахав над головой билетами. — Путешествие продолжается. Ты со мной?

Сцена 20

«Сегодня умер молодой китаец с руками, словно это были руки статуи из музея восковых фигур. Он боролся до конца, стараясь удержать в своей груди кипящее пламя, до тех пор, пока не увидит свой родной дом. Но оно с хрустом вырвалось из его тела, словно хотело достать, скрывшийся вдали, берег Японии. Четверо других китайцев вынесли его на палубу на полотнище из парусины. Судовой доктор кивнул головой, труп завернули, для прочности завязали веревками, а к ногам прикрепили груз. Затем подняли, уложили на доску, балансирующую на борту корабля, и отошли назад. Два матроса медленно наклонили доску, и восковый китаец отправился в последний путь. Море всхлипнуло от неожиданно полученной жертвы и оскорбилось ее малостью. К ночи недовольство переросло в ярость, и море своими громоподобными кулаками стало биться в наши двери. Оно выбрало своей целью борта нашей «Звезды Востока», зная, что за ними скрываются более достойные жертвы. Четыре дня гневно ревело море, четыре дня оно испытывало на прочность наши редуты, настаивая на …»

Тереза убрала карандаш в сумочку, а саму сумочку повесила на угол кровати. Сумочка тут же начала раскачиваться. Океан и в правду штормило несколько дней. Воду приходилось пить осторожно, а про вино в бокалах — забыть. Тереза бы не удивилась узнав, что после шторма корабль остался без этой изящной посуды.

Парадоксально, но в момент перехода из Сан-Франциско в Йокогаму легкое волнение океана принесло Терезе ужасную морскую болезнь. Сейчас же, несмотря на шторм, Тереза чувствовала себя хорошо: ни тошноты, ни головной боли. Шторм, конечно же, принес с собой страх и определенные неудобства. Страх был совершенно не обоснован, так как такому современному кораблю, как «Звезда Востока», шторм был явно не помеха. А неудобства сводились к сложностям в быту, да карандаш время от времени выводил каракули вместо аккуратных букв, когда Тереза писала свои путевые заметки. Но шторм — ведь это не навсегда. Поэтому можно и поголодать какое-то время, а вместо путевых заметок просто обдумать в голове новые сюжеты.

Тереза легла в постель, обложилась подушками. Смерть молодого китайца была, наверное, трагедией для его семьи, но совершенно незначительным событием для пассажиров «Звезды Востока». И все же Тереза сочла необходимым его записать. Там будет видно, оставить его в будущей книге про свое путешествие или нет. Вслед пришли мысли о Японии, которую она до обидного мало посмотрела. Если бы не посещение, в конце вынужденной стоянки, то ли театрального представления, то ли местного религиозного обряда, то и описывать было бы нечего. Не рассказывать же про набережную вдоль английского сеттльмента и убогие японские лавочки вокруг!?

После пресс-конференции, этой очередной выдумки Деклера, капитан «Пасифика», мистер Хемпсон пригласил ее посмотреть на некую сценку из местной жизни. Вместе с ними на представление собралось еще пять человек. Среди них были знакомые лица, например, мистер Томпсон. Ну, куда же без него?! Но Тереза, к своему удивлению, увидела еще и предводителя пресвитерианцев, мистера Скотта.

Приглашая в ее поездку, капитан Хемпсон говорил, что ничего подобного Тереза еще не видела.

«На что он, интересно, намекал тогда?» — подумала Тереза. — «Стоит ли теперь на него обидеться? Хотя, где теперь этот капитан Хемпсон? Наверное, плывет обратно в Сан-Франциско. Счастливец!»

Терезе остро захотелось оказать дома, в своей комнате, в своей постели, а не посреди ревущего океана. Но это была минутная слабость. Да, она с каждой минутой удаляется от своего родного берега, но и одновременно с каждой минутой приближается к нему. Земля ведь, как утверждал мистер О’Хара, репортер «Метрополитена», круглая.

«А что, если нет?» — крошечный червячок сомнения закопошился в глубине ее души.

Слишком трудно было поверить в то, что, если Земля шар, то где-то там, внизу люди разгуливают вниз головой, и от этого у мужчин не слетают шляпы с головы. Про женские шляпки Тереза не беспокоилась. Ведь они либо подвязывались ленточкой под подбородком, либо крепились заколками к волосам. Круглость Земли никак не угрожала женским шляпкам.

Тереза рассмеялась и этим словно разозлила океан. На корабль налетел шквал, в борт ударила волна, внутренности корабля жалобно заскрипели и его ощутимо качнуло.

А еще мистер О’Хара говорил, что, вернувшись из путешествия, она будет другой.

— Почему? — поинтересовалась тогда Тереза.

— Так всегда бывает, — сказал, пожав плечами, пожилой репортер, а потом, улыбнувшись, добавил. — Закон природы.

Поездкой на японское представление распоряжался капитан Хемпсон. Откуда-то появились двухколесные повозки, в которые впряглись одетые только в набедренные повязки японцы.

«Какой ужас?!» — подумала Тереза.

Спроси сейчас Терезу, к чему относилось это «какой ужас», к тому, что ей придется ехать на повозке, запряженной человеком, или к тому, что этот человек-возница едва одет, она бы не смогла ответить. За нее на этот вопрос ответил мистер Томпсон.

— Не стесняйтесь, — сказал он ей. — Мы помогаем заработать этим бедолагам на хлеб для семьи.

Сам мистер Томпсон спокойно забрался в повозку, которая под ним жалобно скрипнула.

«Хорошая отговорка,» — подумала Тереза, забираясь в повозку. Терезу повозка, казалось, совсем не заметила.

Раздалась гортанная команда. Возчик Терезы тоже что-то кашлянул, и вся процессия тронулась. Ехали минут двадцать вдоль моря, потом свернули в горы и остановились около одиноко стоящего здания.

«Красивый… сарайчик,» — назвала про себя это здание Тереза.

Сарайчик — потому что здание было небольшим и каким-то несерьезным. Вместо стен заборчики из выкрашенных в красный цвет жердей, такого же цвета были хлипкие решетчатые двери. Только крыша, со слегка загнутыми вверх краями, выглядела монументально. И еще… Каждая деталь этого «сарайчика» была сделана настолько аккуратно и изящно, что называть его сарайчиком без эпитета «красивый» было совершенно невозможно. Стояло здание на фундаменте из больших гранитных блоков. Это был завершающий штришок. Все вместе говорило, что это здание не просто хозяйственная постройка.

— Это их церковь, — сказал Терезе, оказавшийся рядом с ней пресвитерианской священник.

Приехавшие остановились, не доходя здания, на краю утоптанной площадки. Рикши со своими повозками, ушли в глубь леса, который окружал здание, и растянулись на траве.

В стороне от пассажиров «Пасифика» расположилась небольшая группа японцев, как видно, крестьян. В отличие от иностранцев японцы сидели на земле, поджав колени под себя.

Раздались звуки свирели, и из здания вышла небольшая процессия. Впереди двигались несколько человек игравших на свирелях, как видно, выполненных из бамбука, а на головах у них были большие тростниковые корзины. Перед лицами музыкантов плетение корзин было редким, что позволяло им видеть дорогу. За ними двигались четыре девушки в черных халатах. Шествие замыкали несколько человек в львиных масках, бивших палочками в небольшие барабаны.

Когда все вышли на площадку, музыканты уселись перед храмом, а девушки медленно начали водить хоровод.

«Это просто танец или какой-то обряд?» — подумала Тереза.

Вдруг со стороны храмовых ворот выбежал еще один человек. Лицо у него было закрыто мужской маской. Чтобы никто не ошибся, что это мужчина, маска изображала густую черную бороду и взъерошенную шевелюру. Он проник внутрь медленного хоровода девушек и начал бешено кружиться. В его руках была толстая, короткая палка, выкрашенная, как и многие детали храма, в красный цвет. Человек время от времени подбегал к той или иной девушке, приставлял красную палку к своему паху и делал непристойные движения.

Тереза почувствовала, что краснеет.

Иногда этот человек бросался к группе, наблюдающих представление, японских крестьян и начинал делать свои движения с палкой в их сторону. Крестьян это ничуть не смущало, а даже радовало. Они смеялись и призывно махали руками. Потом этот танцор возвращался обратно в круг танцующих девушек.

Резко взвыли свирели, и одна из девушек вышла из хоровода и распахнула полы халата. Под ними был еще один халат, но крестьяне восторженно закричали. Человек с палкой подскочил к девушке и что-то прокричал. Девушка, неожиданно громко, прокричала в ответ.

Тереза беспомощно оглянулась.

— Они кричат «у меня выросло, а у меня не выросло», — пояснил стоящий рядом капитан Хемпсон, а пресвитерианец усмехнулся.

В этот момент и человек в мужской маске, и девушка начали ритмично двигать телами.

Терезе показалось, что у нее покраснело не только лицо. Казалось, что все ее тело стало красным и горячим. Но, к счастью, представление скоро закончилось.

Прощаясь, ведь Тереза уже переехала на «Звезду Востока», капитан Хемпсон дал ей небольшое пояснение.

— Как вы думаете, что мы видели на этом представлении? — спросил он и, увидев возмущение на лице Терезы, поспешил добавить. — Это совсем не то, что вы могли подумать.

— А что? — спросила Тереза.

— Это были их боги. Так, по их мнению, родились японские острова, — ответил Хемпсон.

— Вот с этим нам и придется бороться, — добавил священник, который тоже подошел попрощаться с Терезой.

Сейчас, лежа в постели Тереза, вспомнила, какими были лица японских крестьян, когда они смотрели на представление. Спокойными и радостными. Интересно, как мистер Скотт будет с этим бороться? Как он будет перевоспитывать японцев? Расскажет им об Адаме и Еве? Пойдя на поводу у змея-провокатора, люди отведали плод познания и были изгнаны из рая. «Сколько всего в этой легенде!?» — подумала Тереза. Тяга к запретному, отвращение перед скользким змеем, стыд, от, вдруг открывшейся, наготы, чувство вины за нарушенный приказ. Отвращение, стыд, вина. Эти чувства мистер Скот хочет привить японским крестьянам?

Ответа Тереза не знала. Но мысленные рассуждения помогли ей забыть про бушующий вокруг шторм, и она заснула.

Сцены 21

«Хоть похоже на Россию, только все же не Россия» мог бы сказать я, после знакомства со «Звездой Востока». Корабль была точной копией «Пасифика», но все же на новом корабле я чувствовал себя не так комфортно, как в предыдущем плаванье. Может быть, все дело было в капитане. С капитаном Хемпсоном у меня сразу, как только я ступил на борт Пасифика, установились … ну, если не доверительные, то тесные отношения. Капитан «Звезды Востока», мистер Адамс, возможно, был отличным капитаном, но при этом весьма неприветливым человеком. К такому лучше не лезть с вопросами! Не думаю, что история с Генрихом, случись она на «Звезде Востока», прошла бы так же гладко, как на «Пасифике». Прием пищи здесь, в капитанском салоне, был именно приемом пищи, а не светскими посиделками, к которым я привык на «Пасифике». Начинавшиеся было за едой разговоры быстро замолкали. Для этого капитану Адамсу даже не надо было ничего делать. Его угрюмоевыражение лица просто давило любую словесную активность. Хотелось быстро сделать заказ, потом проглотить принесенную пищу и незаметно вернуться в свою каюту.

— Фух, — как-то сказала Вера, после очередного такого ужина. — Давай будем заказывать еду в каюту.

— Давай, — поддержал я.

И мы перестали ходить на ужин в капитанский салон. Шторм еще больше способствовал нашему уединению. Выходить на качающуюся палубу, чтобы вымокнуть от брызг, которыми щедро одаривал океан «Звезду Востока», ударяясь волнами об ее борта, совсем не хотелось. Но мы с Верой находили себя занятие. Как ни крути, это был наш медовый месяц.

Плохо получалось общаться с Терезой. Приглашать ее одну к себе в каюту было неудобно. Еще неудобнее было приходить самому к ней. Можно было бы, конечно, постучаться к ней в дверь, как я это делал в студенческие времена, в общежитии, когда мне надо было кого-нибудь вызвать из комнаты, где жили девчонки.

Тук-тук.

— Можно (далее шло имя девушки) на минутку!

Девушка выходила из комнаты, и мы стояли, прислонившись к стеночке, и обсуждали свои межгендерные вопросы.

Я представил, как мы могли бы стоять с Терезой у двери в ее каюту и обсуждать материалы сказки «Волшебник Изумрудного города». Я стою, опершись плечом о стенку каюты, а она рядом, склонилась над листочками и что-то черкает в них. Как по мне, так вполне нормально, но для этого времени, скорее всего, невозможно. Народ здесь простой. Что могут делать, оставшись наедине мужчина и женщина? Сказку обсуждать? Не смешите мои ботинки! Секс и только секс! Хотя, наверное, такого слова здесь не знают. А раз незамужняя женщина позволяет себе оставаться один на один с неким мужчиной, то почему бы не попробовать проделать то же самое и другому мужчине. Думаю, что дверь каюты Терезу просто содрогалась бы от стуков, пришедших выразить ей свое «уважение» мужчин и непонимающих, почему им не открывают.

Поэтому приходилось поступать по-другому. Я писал продолжение сюжета сказки, крался к дверям каюты Терезы и без стука, не дай бог, кто услышит, подсовывал листки в щель под дверью. Затем прогуливался вдоль коридора пока не видел, что с другой стороны появлялись ответные листки. Я быстро их подхватывал и возвращался в свою каюту.

Мне нравилось, как по моему сюжету писала сказку Тереза. Тот случай, когда, еще на палубе «Пасифика», Тереза вручила мне вариант сказки, где Элли была изображена совершеннейшей стервой, больше не повторялся.

Писать сказку мы не торопились. Тереза, наверное, считала, что сказка скоро закончится, что Элли, вот-вот, благополучно вернется домой и растягивала удовольствие. А, может быть, просто у нее была такая манера письма. Я не торопил события, потому что мне надо было продлить нашу совместную писательскую деятельность до конца путешествия, а оно было только в самом начале. Продлить? Зачем? Это — твоя работа. Работа? Ах, да … работа… Порой на меня что-то находило и, возможно, из-за шторма и замкнутого пространства, недавнее прошлое: Сан-Франциско, ранение в голову, поручение Маккелана — казались мне чем-то далеким и не настоящим, причудливым сном, который вот-вот будет развеян запахом утреннего кофе. Может быть, все на самом деле так, как есть? Я действительно англичанин, путешествующий по свету со своей молодой женой, а написание сказки с Терезой — это просто причуда, скучающего аристократа?

Я возвращался от Терезы с исписанными листочками в каюту и думал, что хорошо бы, чтобы этот шторм поскорее закончился. Тогда я смогу выйти на палубу, сделать вместе с Генрихом зарядку и, таким образом, прочистить свои мозги. Иначе я совсем утону в своих фантазиях.

Сцены 22

Шторма хватило на четыре дня. Затем море стихло, словно и не бушевало вчера. Все заторопились на воздух. Вера стала собирать свой этюдник, а я решил проверить свои скрытые способности. Ведь что-то было там, в кабинете у британского консула, когда я так метко стрелял из револьвера, а в голове стояла звенящая пустота.

Проверку я решил провести утром, во время зарядки с Генрихом. Место нашли там же, на верхней палубе, за капитанской рубкой. Встали мы с Генрихом пораньше, чтобы избежать лишних взглядов. Со стороны рубки, конечно, на нас поглядывали, но ничего не говорили.

Я заранее сходил каптенармусу «Звезды Востока» и сторговал у него корабельную швабру. Правда, мне нужна была не сама швабра, а только палка от нее, но каптенармус запросил с меня целый доллар, упирая на то, что это очень хорошая швабра. Ну, швабра, так швабра. Заверните.

Нижнюю часть швабры я все равно оставил каптенармусу. Пусть впаривает ее кому-нибудь другому. Мне все равно. Сама палка оказалась мощным, сантиметров три-четыре в поперечине, древком. Все правильно. Возить этой шваброй по палубе должны были не слабые женщины, а крепкие матросы. Я попытался раздобыть у того же каптенармуса наждачную бумагу, чтобы слегка отполировать будущий спортивный снаряд. Все-таки руки у Генриха понежнее, чем у матросов. Но наждачки не оказалось. Каптенармус даже не знал, что это такое. Пришлось пойти длинным путем.

Я попросил стюарда, который приносил нам с Верой в каюту еду, найти мне пару осколков какой-нибудь разбитой бутылки и кусок парусины. Тот удивился, но так как после каждого вызова я давал ему хорошие чаевые, просьбу мою выполнил. Пока бушевал шторм, я обрабатывал будущий инструмент испытаний. Сначала отскоблил древко полученным куском стекла. Так я убрал наиболее крупные шероховатости, а потом пару дней полировал дерево куском парусины. В конце концов парусина превратилась в лохмотья, но поверхность древка стала более гладкой.

Вера читала какую-то французскую книгу, взятую из корабельной библиотеки, время от времени посматривала на мои столярные занятия и чему-то улыбалась.

Вот этим древком и должен был «колоть» меня, как копьем, Генрих, а я должен был попытаться вызвать то состояние звенящей пустоты, которое ощутил во время стычки с японцами.

***

— Давай, — сказал я.

Генрих вполне сносно ткнул меня палкой. Поскольку я остался на месте, то в последний момент он задержал удар.

— Нет, так не пойдет, — сказал я. — Бей по-настоящему.

Он ударил и … не задержал удар. Древко впечаталось мне прямо в центр живота, и будь у Деклера менее мощное тело, то мне пришлось бы худо. Я выдохнул и сказал:

— Нормально.

Затем Генрих повторял удары, а я уворачивался от них. То ли Генрих бил недостаточно быстро, то ли еще по какой-то причине, но, чтобы увернуться от его ударов, мне не требовалось никаких супер способностей. Шаг в сторону, разворот на передней ноге, и я оказывался за спиной у мальчишки. Ни звенящей пустоты в голове, ни ощущения необычности происходящего. Я даже краем глаза успевал заметить, проходящих недалеко и косящихся в нашу сторону, пассажиров и, пробегающих мимо нас по своим делам, матросов. Даже смог сделать вывод, что, скорее всего, все матросы на «Звезде Востока» были китайцами.

Так мы промучались с полчаса и не достигли никакого результата, если не считать того, что хорошо размялись. Потом древко взял я, и уворачиваться теперь пришлось Генриху. Выпады я делал не торопясь, так что и Генриху удавалось успешно уходить от импровизированного копья. Можно сказать, что, утренняя зарядка удалась, хотя и не сбылась моя надежда выявить свои супер способности. Под конец тренировки стало казаться, что мое состояние во время штурма резиденции британского консула было каким-то наваждением, а попытка обнаружить что-то необычное в себе — просто смешной и нелепой.

Сцена 23

В первые дни, во время шторма, я большую часть времени проводил в каюте с Верой. Когда на объятия у нас уже не оставалось сил, мы просто лежали в постели, а я рассказывал сохранившиеся в памяти фантастические рассказы из будущего. Выбирал те, где было поменьше фотоно-плазменных ускорителей и гравитационных пушек. Больше всего Вере понравились истории про Аэлиту Алексея Толстого и беляевского Ариэля.

Перед обедом, как правило, я шел в каюту к Генриху. Он делал недовольное лицо, хотя я видел, что мой приход его радовал. Я продолжал рассказывать ему разные полезные вещи из области медицины, хотя иногда у нас возникали споры. В один день я рассказал ему о пользе промывания носа соляным раствором. В прошлой жизни у меня была искривлена носовая перегородка. Это принесло частные простуды с соплями, от которых я спасался именно такими промываниями. Но Генрих засомневался.

— Мистер Деклер, но разве человек рыба? — спросил он.

Это он вспомнил мой рассказ о том, как дышат рыбы. Тогда я рассказывал о потребности человека в кислороде и том, как добывают его другие животные.

— Зачем человеку пропускать воду через нос? — не понимал Генрих.

— К извлечению кислорода из воды это не имеет никакого отношения, — ответил я. — У человека в носу нет органов, чтобы достать из воды кислород. Зато в носу скапливается много микробов. Помнишь я тебе рассказывал? — Генрих кивнул головой. — Так вот эти микробы живут в носу, гадят, а соленая вода их убивает, и человек вылечивается.

— Все равно непонятно, — упирался Генрих. — Человек дышит воздухом. Так?

— Так? — ответил я и порадовался, что у Генриха стали появляться самостоятельные мысли.

Если бы я мог предположить, куда они его приведут!

— Значит там у нас все приспособлено для воздуха, — сделал вывод Генрих. — А мы туда — водой! Как хотите, мистер Деклер, а только вред будет.

У меня был в запасе сильный аргумент в этом споре, но я в учебных целях решил продолжить дискуссию.

— Ты знаешь, я, наверное, с тобой соглашусь, Генрих, — сказал я. — Но иногда приходится из двух зол выбирать меньшее.

— Ну, да, — ответил Генрих. — Получить от отца подзатыльник или остаться без ужина.

Я хотел посмеяться, но, увидев, что Генрих погрустнел, не стал.

— Так вот, когда человек болеет и у него полон нос соплей, то все это может пойти в голову, и человек может умереть, — подпустил страху я. — Если других лекарств нет, то соленая вода может спасти человека. То есть соленая вода оказывается меньшим злом.

Мы помолчали.

— Кроме того, — решил подвести итог я. — Давно замечено, что у людей, живущих у моря, редко бывает насморк.

— Почему?

— Они купаются в море, нос промывается морской соленой водой и, таким образом, все плохое уносится из носа, — ответил я.

— Странно, — сказал Генрих. — Я жил у моря. У меня никогда не было насморка, а в море я купался редко. Вода холодная.

«Трудно общаться с подростками,» — подумал я.

Вернувшись в свою каюту, я застал Веру, стоящей посреди каюты со стилетом в руках.

Сцена 24

Этот инструмент был мне знаком. Тогда я лежал голый и связанный, а Вера примеривалась, как лучше меня заколоть.

— Это не то, что ты думаешь, — сказала Вера.

В этот момент у нее было лицо готового заплакать ребенка. Губы сжались, брови поднялись, лоб сморщился, а из уголков глаз норовили выскользнуть слезы.

— Я все объясню, — Вера помедлила, а потом решилась. — Я больна. Не телом, психически. — Увидев, что я что-то хочу сказать, она замахала руками. — Подожди. Так сказал доктор Вишневский. Он был тоже ссыльный, как и мы, но отец его хвалил. Он рекомендовал мне вести огород. — Вера улыбнулась. — Но я занялась рисованием. Мне это всегда помогало отвлечься от дурных мыслей.

Я подошел к Вере и обнял ее. Ее руки безвольно висели по бокам, и стилет мне никак не угрожал.

— А стилет?

— Стилет мне подарил брат, — сказала Вера.

«Тот, что наемный убийца,» — подумал я. — «Подарок соответствующий».

— Он показал мне, как с ним обращаться, — продолжала Вера, положив свою головку мне на плечо. Одна слезинка все же выскользнула из ее глаз. — Странно, но когда я делаю эти упражнения, то мне даже лучше, чем во время рисования.

Вера немного отстранилась от меня.

— Теперь ты будешь считать меня сумасшедшей? — спросила она.

— Даже не подумаю, — сказал я и чмокнул ее в губы. — В наше время такими были каждый второй.

Рваный ритм жизни, оторванность от природы, некачественная пища, плохой сон, большие объемы информации и пропаганды вокруг становились причиной психических расстройств в том мире, который я покинул. Люди наполняли секции по йоге и других восточных практик, бегали трусцой, ходили в качалку и часто не за тем, чтобы достичь хорошей физической формы, а для того, чтобы хоть как-то привести в порядок мозги.

— Если тебе нравится, я не против, — сказал я.

— Правда?

— Правда, — сказал я. — Только, делай это упражнение немного по-другому.

Когда я пришел в каюту, Вера стояла неподвижно посреди комнаты и выбрасывала руку с зажатым стилетом вперед.

— Попробуй делать то же самое, но с шагом правой ногой вперед.

— Вот так? — Вера сделала шаг и кольнула стилетом пространство перед собой.

Пространство не заметило укола или заметило, но ничего не сказало.

— Так?

— Немного не так. Ты каталась на коньках?

Вера кивнула.

— Представь, что ты скользишь по льду.

Вера повторила движение. Вышло лучше.

— Как хорошо, — сказал она. — У нас рядом с домом был пруд. Зимой он замерзал, и мы катались там на коньках. Я так и представила себя: в этом платье, снежинки вокруг, а я, не чувствуя холода, скольжу с вытянутой рукой, с этим ножиком. Все мальчишки обзавидовались бы.

Вера засмеялась, и мне стало хорошо.

— Пойдем обедать, — сказал я.

— Пойдем, — сказал Вера, положила стилет в футляр, а футляр на стол.

«Раньше она его скрывала. Теперь не будет,» — подумал я. — «Зверь укрощен и теперь никому не причинит вреда».

Сцены 25

После этого случая Вера уже не скрывала от меня свои занятия со стилетом. Когда мы просыпались, она надевала на ночную рубашку свой легкий халатик, повязывала поясок, доставала футляр со стилетом, садилась на стул и ждала пока я оденусь и уйду на зарядку с Генрихом. Я целовал Веру и смотрел в ее зеленые, еще чуть заспанные глаза.

— Иди, — говорила она. — Мне надо успокоиться. Ночью приснился плохой сон.

Я уходил и по дороге на палубу думал, а зачем я занимаюсь зарядкой? Мне тоже приснился плохой сон?

В общем, я решил еще раз попытаться почувствовать то, что чувствовал во время нападения японцев-заговорщиков на консульство. Я заранее предупредил Генриха, что задержусь, и утром остался с Верой, чем немного удивил ее.

— Солнце мое, — сказал я. — Мне надо кое-что проверить.

Заметив, что она хочет начать расспросы, поспешил добавить:

— Не спрашивай пока, ладно? Потом все расскажу. Отложи пока стилет.

Я взял у нее из рук нож и положил на стол. Мы стояли друг напротив друга. Она — в своем легком одеянии, и я — в своем китайском костюме.

— Толкни меня кулаком, — попросил я. — Также, как ты колешь стилетом.

Вера улыбнулась и ударила меня своим кулачком в грудь. После Генриха с его палкой, это было почти нежно. При этом Вера слегка качнулась вперед. Я шагнул вперед и приобнял ее за талию. Ее кулачок все еще упирался мне в грудь.

— Это что, такая игра? — спросила Вера.

«С молодыми женщинами еще труднее, чем с подростками,» — подумал я.

Вера явно хотела объяснений.

— Помнишь я рассказывал тебе об инциденте в консульстве? — спросил я.

Вера кивнула.

— До этого я никогда не стрелял в людей, — стал я объяснять. — Вот сейчас я тебе рассказываю, и сам не верю, что это было со мной.

— Так может, это был не ты, а …? — в глазах Веры было уже не удивление, а беспокойство.

— Нет. Деклера давно нет, — сказал я. — Есть только я, милая. Это было что-то другое. Это я и хочу проверить.

— Ладно, еще раз ударить? — Вера сделала шал назад.

— Да, но только, когда я опущу руку, — сказал я.

Я поднял раскрытую ладонь вверх и помахал ею, словно приветствуя Веру.

— Хорошо, — сказала она. — Я жду. — Ее лицо стало серьезным.

И что-то произошло. Я смотрел на Веру, и в который раз меня охватывало чувство радости, что это моя женщина, и что никакая другая мне не нужна. Но одновременно я слышал шаги в коридоре и почти видел пожилую даму из соседней каюты, которая ковыляла на утренний променад на палубу. А еще слышал все звуки, которые издавал корабль. Вот это — пыхтит один из корабельных паровиков, вот это — скрипят шарниры рулей, когда их тянут за тросы поворотом штурвала из капитанской рубки. А это — чуть кашлянул штурман, а потом его руки снова заскользили по карте, издавая характерное шуршание. Дальше я не стал прислушиваться и опустил руку.

Вера ударила. Нет, я не видел движения ее руки, как в замедленном кино. Ничего подобного. Я увидел другое. Я слишком рано шагнул в сторону, и кулачок Веру изменил направление.

«Хитруша,» — подумал я. — «Ты все же хочешь попасть в меня. Сделай одолжение».

И подставил грудь под ее удар.

— Не получилось? — спросила Вера.

— Давай еще, — не своим, хриплым голосом сказал я.

Вера снова шагнула назад, а я поднял руку и прислушался. Ничего не изменилось. Звуки и ощущения никуда не ушли. И я опустил руку.

На этот раз я не торопился. Каким-то внутренним чувством я понял, что сейчас кулачок Веры вновь достанет меня. Тогда я шагнул в сторону и развернулся. Это движение сильно отдалось в мышцах, словно кто-то решил их резко и без разминки растянуть. Верин кулачок только чиркнул по моей груди. Вера не ожидала от меня такого подвоха и провалилась вперед. Она, наверное, бы упала, если бы я не подхватил ее и не прижал к себе. Мой нос уткнулся в густые волосы девушки, одна из ее заколок ткнулась мне в щеку, и посторонние звуки ушли.

— Так не честно, — недовольным голосом сказало мое солнце, развернувшись ко мне. — Как ты это делаешь?

— Не знаю, — честно признался я. — Может быть, благодаря тебе?

— Не подлизывайся, — сказала Вера и слегка оттолкнула меня. — Иди на свою зарядку. Мне тоже надо позаниматься. Я подготовлюсь и в следующий раз не промахнусь.

Я вышел на палубу. Сел на одиноко стоящий стул-шезлонг у трубы.

«Значит, «это» — не наваждение,» — констатировал про себя я. — «Это» можно вызывать и «этим» можно пользоваться».

От непривычной нагрузки все мышцы тела гудели. Особенно ноги. Я стал кулаками постукивать себя по бедрам, не обращая внимания на удивленные взгляды проходящих мимо пассажиров.

«Интересно, чей это подарок?» — подумал я. — «Деклера? Или … впрочем, какая разница! Надо сказать «спасибо» и пользоваться».

— Спасибо, — вслух сказал я.

Подарки всегда получать приятно. Неожиданные особенно. Правда, когда получаешь такой подарок, почти никогда не приходит в голову, что за него придется дорого заплатить.

Сцена 26

После окончания шторма все потянулись на палубу. По слухам, нам оставалось не больше трех дней пути. Возможно, поэтому никто из пассажиров не пытался тесно общаться. Поздоровались, обменялись мнениями о погоде и дальше — наматывать круги по палубе.

Джеймс Томпсон, с которым я познакомились еще на «Пасифике», находился в привилегированном положении. Знакомство с ним длилось чуть больше, чтобы не ограничиваться разговорами про погоду, но все же чуть меньше, чтобы уже наскучить друг другу. Кроме того, наш небольшой совместный проект также способствовал сближению.

В один из дней я стоял на палубе рядом с Верой. Мое солнце рисовало успокоившееся море, а я любовался и морем, и Верой. Подошел Томпсон. Поздоровался. Сказал пару комплиментов Вере. Ожидаемо предложил мне сходить вместе с ним в бар. Также ожидаемо получил мой отказ. А потом Томпсон предложил посмотреть на тот экземпляр «Телевизора», который ему по моей модели сделали на «Пасифике», и я согласился.

В каюте Томпсона было неопрятно. Я бы предпочел посмотреть «Телевизор» на палубе, но Томпсон секретничал, не хотел до поры времени выносить наше «чудо-устройство» на широкую публику. Вдруг стащат секрет! Ведь «Телевизор» еще не был даже запатентован.

Механик «Пасифика», к которому Томпсон обратился по моему совету за помощью, постарался на славу. Все было выполнено из тонкого, вороненного железа. Смотрелось солидно и красиво.

— Как вам? — спросил Томпсон.

— Отлично! Такое можно уже продавать, — искренне ответил я, а потом все же не удержался, подошел к иллюминатору и открыл его.

Хозяин каюты предпочел не заметить моего самоуправства.

— Только вот картинка…, - сказал Томпсон и скорчил жалостливую гримасу.

Картинка, а вернее бумажная полоса, на которой был изображен кот Том, бегущий за мышонком Джерри, поистрепалась.

«Не бросать же хорошего человека в беде!» — подумал я. Томпсон неплохо заплатил мне за идею и модель «Телевизора». Кроме того, промышленник был любителем поболтать, и от него я узнал много бытовых подробностей из жизни людей девятнадцатого века. Бумага у меня еще оставалась, поэтому я сказал:

— Я нарисую вам еще несколько таких полос.

— Сколько это будет стоить?

— Ни сколько, — ответил я. Сделать рисунки мне было не сложно.

Мы немного поспорили по этому поводу. Томпсон хотел заплатить, а я не хотел мелочиться.

— Ну, если вы так любезны, то не могли бы нарисовать что-нибудь для мужчин? — завел свою старую песню Томпсон. Еще на «Пасифике» он обращался ко мне с такой просьбой. Тогда я ему отказал.

Я посмотрел на Томпсона, на его немного мятое и осунувшееся лицо. Видно шторм он пережил хуже, чем мы с Верой.

— Ладно, — согласился я. — Нарисую.

На следующий день, когда Вера ушла на палубу, я остался в каюте и принялся за работу. Вырезал из бумаги, которой разжился еще на «Пасифике», несколько длинных полос. Сначала быстро нарисовал бегущих друг за дружкой Тома и Джерри. А потом, покосившись на дверь, стал рисовать «обнаженку». Обошелся без деталей и подробностей. Просто одна фигуристая красотка за десять движений снимала с себя всю одежду и в конце стыдливо прикрывала наиболее интересные части тела.

Все это время Томпсон ждал меня в каюте.

— Принесли? — спросил он, когда я зашел в его каюту.

— Смотрите.

Томпсон мельком взглянул на Тома и Джерри, кивнул и отложил в сторону, взял второй рисунок.

— О! — сказал Томпсон.

Мне стало приятно. Вот как должен реагировать человек, увидев выдающееся произведение художника!

— О! — снова повторил Томпсон, быстро заправил полосу с «обнаженкой» в «Телевизор» и крутанул цилиндр. «Телевизор» сделал несколько кругов и остановился. Томпсон крутанул еще раз, потом еще.

— Нравится? — спросил я.

— Что? — не понял Томпсон.

— Нравится?

— Да, да. Это то, что нужно, — был его ответ.

В последующие дни, до самого прибытия в Гонконг я не видел Томпсона на палубе. Хотя, скорее всего, мы просто разминулись по времени.

Сцена 27

Наконец, на седьмой день пути «Звезда Востока» бросила якорь в изумрудной гавани Гонконга. Вокруг стояли десятки, а может быть сотни самых различных кораблей. Европейские парусники, пароходы, большие трехмачтовые китайские джонки, а вдали дымила парочка броненосцев под британским флагом. Среди всех этих больших кораблей крутились многочисленные лодки и лодочки.

Я с Верой стоял у одного борта, а Генрих носился от одного борта к другому.

— Мистер Деклер, там домов много, — Генрих показывал пальцем в сторону острова. — Зато там, у другого берега кораблей больше, — это уже Генрих показывал в сторону материка.

Все были возбуждены и радовались, что скоро сойдем на землю. Тереза расстроилась из-за того, что мало что увидела в Йокогаме, поэтому намеревалась провести в Гонконге несколько дней. А вместе с ней и мы. Кроме того, предстояло выяснить, как можно добраться из Гонконга до Калькутты.

Сейчас Тереза в одиночестве стояла одна у борта судна и смотрела в сторону материка. К нам не подошла. Наверное, не хотела разрушать нашу семейную идиллию. Тактичная. Но кое-кого назвать тактичным было трудно.

— Новые территории были присоединены к Гонконгу относительно недавно, — к нам подошел Томпсон и на правах, уже обжившегося в этих краях человека, начал советовать. — Поэтому лучше всего вам поселиться на острове.

— Рекомендую «Палас отель», — продолжил он. — Небольшой. Располагается повыше на горе, но зато там потише и попрохладнее.

— А вы? — спросила Вера.

— А у меня дела в Коулуне, — он махнул рукой в сторону материка. — Имейте ввиду, что корабль причалит к восточному берегу. Будет выгружать китайцев, а вам придется нанять лодку.

Лодок вокруг было немало. Некоторые стояли неподвижно у борта «Звезды Востока», явно ожидая пассажиров.

— Тогда давайте прощаться, — сказал я.

Мы пожали друг другу руки. Протянутую Верой руку Томпсон, неуклюже наклонившись, поцеловал.

— Если будут еще идеи, — Томпсон сунул мне в руку свою визитку. — Можете писать на эти адреса. — он хохотнул. — Где-нибудь, да буду!

На том и распрощались.

Чуть позже я подошел к Терезе и предложил ей также поселиться в «Палас отеле». Она согласилась. Видимо, подходившей к ней прощаться, Томпсон тоже порекомендовал ей этот отель.

А может быть, дело было в другом. За двадцать один день путешествия на корабле, сначала из Сан-Франциско в Йокогаму, а потом сюда, в Гонконг все мы привыкли к нашему корабельному мирку. Ведь «Звезда Востока» почти ничем не отличалась от «Пасифика». Привычный порядок — изо дня в день, знакомые лица вокруг, чувство безопасности. Теперь с этим всем приходилось расставаться, из-за чего было немного грустно. Поэтому, согласие Терезы, поселиться с нами в одном отеле, могло объясняться именно подсознательным стремлением продлить комфортное состояние, которое появилось за время путешествия. Так я думал, сидя в лодке, по местному «сампане», которая везла меня, Веру, Генриха и Терезу на берег. Следом за нами шла такая же лодка, но уже с нашим багажом.

«Хорошо, что я не один,» — подумал я, глядя на спины, сидящих впереди Веры и Генриха, но тут же пришла в голову совершенно другая мысль. — «Хотя, наверное, мне одному было бы проще. Но, вслух я эту мысль никогда не выскажу».

Мы приближались к каменной набережной, вдоль которой рядком стояли трехэтажные дома из белого камня. Дома были похожи и одновременно не похожи друг на друга. В каждом доме, на каждом этаже на гавань выходили большие, арочные лоджии. В одних домах арки были пошире, а у других — поуже. У одних домов столбы, поддерживающие арки, были просто столбы, у других — настоящие произведения искусства: резные, вычурной кладки, а у некоторых и не столбы даже, а настоящие греческие колонны. Так что при всей схожести, дома было не спутать.

На набережной, дома жались к друг другу, что не удивительно. За ними, круто в небо уходила гора. Пик Виктории, как объяснил Томпсон. Гора была покрыта буйной растительностью, но кое-где виднелись осыпи, обнажавшие коричневатую скальную породу.

На берегу рикши, к виду которых мы уже привыкли в Японии, наотрез отказались везти нас и наш багаж в отель. Только показывали руками в сторону носильщиков паланкинов и что-то говорили на своем языке. Паланкины представляли собой тесные и не очень опрятные коробочки, такие кресла с крышей и боковыми стенками с окошками. К такому креслу-коробочке крепилось две длинных бамбуковых жерди. Пришлось забраться в эти китайские паланкины, и мы настоящим караваном отправились в путь.

По дороге стало понятно, почему рикши отказались везти нас. Дорога шла в гору, пологие участки были коротки и прерывались длинными ступенчатыми подъемами. То, что я увидел вокруг, мне понравилось. Дорога была покрыта настоящим асфальтом. Неужели его уже изобрели!? Широкие ступеньки в гору были явно бетонные. Стены домов, которые, как мне показалось сначала, были из белого камня, на самом деле были просто отштукатурены и покрашены какой-то приятной, светло-бежевой краской. Европа, да и только! Но при этом вокруг благоухала тропическая растительность: заросли самого разного по толщине бамбука, гигантские папоротники, невысокие раскидистые пальмы, кустарники, на которых на одном кусте могли быть, как зеленые, так и красные листья. А передвигались мы не на экипаже запряженным лошадьми, а на плечах узкоглазых и желтолицых туземцев. Контраст между элементами цивилизации: асфальт, бетон, красивые высокие здания и элементами дикой природы вкупе с архаичностью передвижения — создавал в душе ощущение какой-то сказочности происходящего. А в сказке только хорошее впереди, ведь так?

Мое настроение улучшилось. Я и думать забыл про оставленный корабль. Надеюсь, что и мои спутники чувствовали тоже самое.

Сцена 28

Цыганка была местная, с восточным колоритом. Широкая юбка была такой же пышной, как и у ее европейских соплеменниц, но доходила лишь по середины лодыжек. Дальше были видны цветастые штаны, а на самих лодыжках болтались медные браслеты. Яркая кофта, накинутый на плечи платок с бахромой, распушенные волосы и десятки дешевых бус на шее завершали картину и не давали ни одного шанса, чтобы ошибиться в том, кто перед вами.

Цыганка крепко держала Терезу за руку и твердила:

— Не нужен он тебе. Не нужен.

— Почему? Аристократ? — спрашивала Тереза.

Цыганка только хмыкала в ответ:

— Не нужен и все!

— Но почему?

Этот диалог, наверное, крутился в голове Терезы всю ночь, потому что, когда она проснулась, эти слова все еще были в ее голове:

— Не нужен он тебе. Не нужен!

— Но почему?

Сквозь тяжелые шторы уже пробивался утренний свет, и Тереза отбросила прочь остатки сна-наваждения. Отель, в который они приехали вчера, как остатки разбитой армии, оказался весьма приличным. Терезу поселили в большой комнате с широченной кроватью под балдахином, с москитной сеткой, которую при желании можно было опустить и закрыть всю постель. В номере была большая гардеробная, в которой Тереза развесила свои кофты, юбки и немногочисленные платья. Пусть отвисятся! Потом легче будет гладить. Также в номере была большая ванная комната с ватер-клозетом. В ней стояла большая медная глубокая чаша, а из такого же медного крана текла вода, стоило только покрутить вентилем. После корабельной каюты все казалось большим, просторным и напомнило Терезе ее родной дом в усадьбе на Юге.

Тереза встала, накинула на себя легкий халат, раздвинула шторы и открыла дверь на лоджию. Комната тут же наполнилась звуками моря и ароматами тропических растений, а открывшийся вид сразу приковывал взгляд. Отель стоял на склоне горы, на естественной террасе, поэтому был выше домов на набережной. Это позволяло любоваться изумрудной бухтой с многочисленными кораблями в ней, которые отсюда казались игрушечными.

Тереза снова ощутила себя в безопасности. Словно она пересела с одного корабля на другой. Раньше корабль назывался «Пасифик», потом — «Звезда Востока», а теперь называется «Палас отель». При желании можно было даже представить, что движутся не корабли в бухте, а движется ее «корабль» «Палас отель», а корабли в бухте на самом деле стоят.

Тихое утро, морской воздух, красивая картинка перед глазами, воспоминания о детстве … Настроение у Терезы было чудесное. Она больше не вспоминала ночной сон. Девушка достала из дорожного саквояжа блокнот, карандаши, села за небольшой столик, также имевшийся в комнате, и в течение часа работала, время от времени поглядывая в окно.

Сцена 29

На «корабле» «Палас отель» оказалось даже удобнее, чем на настоящих кораблях. Вместо капитанского салона — обычный ресторан, куда можно было прийти в любое время. Из большого и полутемного зала ресторана можно было выйти через решетчатые двери на лоджию, где также стояло несколько столиков. Тереза села за один их них. Тут же подошел китаец-официант, в восточном одеянии. Светлые штаны и такого же цвета туника ниже колен. Блестящие черные волосы были стянуты в пучок на затылке. Официант говорил вполне на приличном английском языке. Тереза сделала заказ.

В след за официантом к столику Терезы подошел другой слуга с опахалом из перьев неизвестной птицы на длинном бамбуковом древке. Это немного нарушало приватность приема пищи, но каменное выражение лица слуги превращало человека с опахалом просто в сказочный механизм. Такого можно не смущаться. Кроме того, движения опахала создавали легкий ветерок, который приятно освежал лицо Терезы.

«Рикши, паланкин, опахало,» — подумала Тереза. — «К чему еще я привыкну здесь?» Она достала блокнот и продолжила записи.

Утром Терезе постучали в номер. На пороге стоял китаец, одетый примерно также, как и официант в ресторане.

— Я есть ваш слуга, — сказал китаец с поклоном. — Если вы хотеть, то я принесу чашка кофе.

Тереза немного смутилась, увидев мужчину, но быстро справилась со стеснением. Все же это был слуга, а значит не совсем мужчина. К тому же у Терезы было хорошее настроение.

— Да, я хотеть чашка кофе, — серьезно сказала она. — Принесите, пожалуйста. И еще круассан.

Слуга ушел.

«Интересно, понял он про круасан или нет?» — подумала она. — «Что он принесет в качестве круассана?»

Но она зря волновалась. Кофе оказался превосходным, а круассан — воздушным. «Корабль» «Палас отель» ей определенно нравился.

«Я становлюсь настоящим гостиничным обозревателем,» — подумала Тереза, откладывая записи и принимаясь за еду, которую принесли.

Посетителей в ресторане было мало. В глубине большого зала Тереза заметила Генриха, воспитанника Деклера, который в одиночестве сидел за столиком и что-то грустно ковырял в тарелке.

«Что-то самого воспитателя не видно,» — подумала Тереза. — «Наверное, занимается воспитанием кого-то другого». В голове, само собой, возникло изображение огромной, как и у нее в номере, постели, но Тереза сразу же оборвала полет своего воображения. Ей стало стыдно за свои мысли. Тереза занялась остывающей яичницей с беконом, а ее настроение немного ухудшилось.

«Сама виновата,» — подумала Тереза. — «В тарелку надо смотреть, а не по сторонам».

Сцена 30

После завтрака Тереза расположилась в фоей гостиницы. Она разглядывала свежие местные газеты. Писали о возможной забастовке рабочих докеров.

«Ну надо же!» — подумала Тереза. Южное море, тропическая растительность, слуги-китайцы — все это мешало осознать, что Гонконг — это просто кусочек Великобритании. Если в Великобритании могут быть забастовки, то почему в Гонконге не может их быть? Да, могут. Но все равно это казалось необычным. Таким же необычным было бы, если бы в ее сказке про Элли… «Да, да, это уже и моя сказка,» — призналась себе Тереза.

В общем, пока ее разум отказывался признавать Гонконг европейской страной, мешал окружающий восточный колорит.

— Прошу прошения, мисс Одли, — ее раздумья прервал молодой китаец.

Он был одет в приличный европейский костюм, через плечо на длинном ремне у него висел небольшой портфель, а в руках он держал шляпу.

— Я журналист из «Гонконг обзервер». Наша газета выходит раз в неделю. Вы, как раз, ее читаете, мисс Одли. Не могли бы вы дать мне интервью? — журналист протянул ей свою визитку.

«Вот еще одна необычность,» — подумала Тереза. — «Слуга-китаец в восточном наряде и опахалом — с ним все понятно. А что делать вот с этим? Когда перед тобой стоит узкоглазый и желтолицый, хорошо одетый молодой человек и на хорошем английском говорит, что он журналист? Я не расистка, но ведь это необычно!»

Терезе, который раз за это утро, стало немного стыдно за свои мысли, поэтому она с преувеличенной готовность ответила:

— Да, конечно, присаживайтесь. А о чем вы собираетесь писать?

— Наша газета еженедельная, — сказал китаец. — Поэтому мне поручили сделать аналитический материал о возросшей роли женщин в обществе. Я хотел бы в него включить и вашу историю.

На пресс-конференции в Йокогаме ей задавали вопросы. Подразумевалось, что она только отвечает, но ей порой тоже хотелось задать встречный вопрос. Тогда сделать этого не получилось. Теперь она был с журналистом из «Гонконг обзервер» одна, разговор шел с глазу на глаз, и Тереза решилась.

— Думаете читать про меня будет интересно? — спросила Тереза.

— Конечно, мисс Одли, — не задумываясь, ответил журналист. — Во-первых, вы великолепный журналист. Во-вторых, вы прекрасный филолог. Ваши статьи написаны на таком прекрасном английском.

«А кому-то мой английский не нравится,» — подумала Тереза, вспомнив, как Деклер постоянно просил писать сказку про Элли, как можно проще. — «Прилагательные мои ему не нравятся!»

— В-третьих, ваше кругосветное путешествие — это просто чудо! — продолжал восхищаться журналист-китаец.

— Но ведь я не одна такая, — поспешила добавить Тереза. Уж слишком сильно ее нахваливал человек из «Обзервера», не смеется ли? — Есть же еще журналистка из «Нью-Йорк пост»?

— Не хочу вас расстраивать, мисс Одли, — сделал грустное лицо китаец. Оно у него вышло таким плаксивым, что Тереза едва сдержалась, чтобы не засмеяться. — Кажется, Ева Полански утонула при переходе через Ла-Манш.

«Вот и посмеялись,» — подумала про себя Тереза.

— Но это еще не точно, — поспешил добавить китаец. — Это только предположение журналиста французской газеты «Пресс».

Человек из «Обзервера» увидел, что мисс Одли загрустила, мысленно отругал себя и решил перейти к делу, пока у этой дамочки не потекли слезы.

— Мисс Одли, позвольте мне задать вам вопросы? — попросил он.

— Я вас слушаю, — вздохнула Тереза. — «Ладно. Каких-нибудь пятнадцать минут — и я буду свободна».

Вопросы были похожи на те, что задавали журналисты в Йокогаме. Как стала журналисткой? Как решилась на путешествие? Какие сложности были в дороге? Поэтому с ответами трудности не возникло. Под конец журналист проявил оригинальность и спросил, какая книга у Терезы самая любимая. Надо было ответить что-нибудь умное, но Тереза неожиданно для себя сказала правду.

— Мопра.

— Ммм?

— Жорж Санд.

— О! Это тоже моя любимая книга, — солгал журналист. — Большое спасибо за интервью.

— В Гонконге много газет? — спросила Тереза.

— Девять, — ответил журналист. — Кстати, вон месье Бланкар. Он из газеты «Экспресс Гонконга». А с ним мистер Харрис. Он редактор в «Гонконг Таймс». Очень уважаемая газета.

Тереза посмотрела туда, куда указывал китаец. В другой стороне фойе, с дивана поднимались два джентльмена средних лет. Они приподняли свои котелки и улыбались.

— О! — вслух сказал Тереза.

Но все, и хорошее, и плохое, когда-нибудь заканчивается. Месье Бланкар и мистер Харрис были вежливыми, а Тереза попросила их задавать вопросы вместе. Так что получилась маленькая пресс-конференция, как назвал бы это Деклер, и все прошло достаточно быстро.

Перед уходом, месье Бланкар спросил:

— Мисс Одли, вы уже знаете, что в Сан-Франциско произошло сильное землетрясение. Это известие вчера пришло по телеграфу. Весь город в руинах.

— Нет, — сказала побледневшая Тереза, а мистер Харрис сходил к бару и принес стакан воды.

— К сожалению, подробностей нет, — сказал месье Бланкар, подождав пока Тереза отопьет из стакана. — Но телеграмму получил не только я.

Мистер Харрис в подтверждение слов своего коллеги только кивнул.

Увидев, что Тереза не собирается падать в обморок, журналисты еще раз поблагодарили ее за разговор, попрощались и ушли.

«Что же делать? Неужели это правда? Что с редакцией? Что с моим домом?» — думала Тереза, сжимая в руках пустой стакан.

Сцена 31

Генриху было грустно, хотя причин грустить не было. Еще месяц назад он не мог и представить, что его жизнь так круто переменится. Прошлая жизнь казалась ему тяжелым сном. В этом сне ему сначала приходилось долго, почти всю весну и лето, стирать простыни за мамой и кормить ее с ложечки, а в конце сна стоять на краю могилы и смотреть как могильщики, нанятые дядькой Питером, шустро бросают лопатами землю на гроб с телом матери. У Генриха навернулись слезы. Но он был уже взрослым. Ну, почти взрослым. И поэтому не стал распускать нюни.

Генрих шел к морю. Дорогу он запомнил, когда вчера их несли на носилках в гостиницу. Это было смешно и здорово. Но настроение тогда улучшилось ненадолго. Мистер Деклер отвел его в отдельную комнату, сказал, что утром зарядки не будет и ушел. В общем то, понятно. На корабле они освоились. На палубе было место для занятий. Им не мешали, а они не мешали другим. А где здесь заниматься гимнастикой-каратэ? Непонятно. Ка-ра-тэ. Генрих проговорил это слово вслух. Мистер Деклер сказал, что по-японски это значит «пустая рука».

«Был я в этой Японии,» — подумал Генрих. — «Что-то я не видел, чтобы японцы занимались этой самой гимнастикой. Вот саблями размахивают. Важному англичанину располосовали руку. Пришлось им с мистером Деклером повозиться». Об этом вспоминать было приятно. Генрих чувствовал, что быстро движется к своей мечте — стать доктором.

Но он тут же себя одернул. Грустить, так грустить. А заниматься гимнастикой можно было бы и в его комнате. Она была огромной. Наверное, в ней бы уместились три или четыре подвальчика, в котором он раньше жил с отцом и матерью. Отодвинуть к стенкам бесполезные стол и стулья или вообще вынести их на лоджию. Нет, жаль было бы занимать лоджию мебелью. Лоджия была хорошим местом. Когда проснувшись утром, он вышел на нее, то просто задохнулся от восторга. Зеленый склон горы, на котором разместилась гостиница, море с маленькими кораблями вдали, а еще дальше неизвестная земля на горизонте. Как картинка в книжке. Даже лучше.

Море здесь было не такое, как в Сан-Франциско. Там синие волны раз за разом набегали на берег, морякам зевать не приходилось. Здесь же море было темно-зеленым и очень спокойным, словно и не море совсем. Только множество кораблей, разбросанных по всей гавани, говорило, что это море и море глубокое. Вон, к самой набережной подошел большой корабль.

«Не меньше «Звезды Востока» будет или того же «Пасифика»,» — подумал Генрих. — «Может, ну его, становиться доктором?»

Было бы здорово плавать на таком корабле, как «Пасифик» или «Звезда Востока». Может быть, надо было согласиться, когда мистер Деклер предлагал поговорить с капитаном Хемпсоном, чтобы тот взял его юнгой?

Каждый раз уходя с корабля, Генрих чувствовал, чтотеряет что-то. Так было, когда они переехали с «Пасифика» на «Звезду Востока». Также было, когда они покидали «Звезду Востока» и плыли к берегу на лодке. Все к чему он успел привыкнуть за время путешествия оставалось за его спиной, а впереди была неизвестность.

«Как раз полная «известность», — подумал Генрих. — «Бросит меня мистер Деклер. Все к этому идет».

Раньше его воспитатель каждое утро рассказывал ему про то, как работают доктора, и каждый вечер спрашивал, что он запомнил. Но у мистера Деклера появилась жена. Сначала Генрих потянулся к этой женщине. Она была красивой и гладила его по голове. Но вскоре все изменилось в худшую сторону. Мистер Деклер стал меньше с ним общаться. На «Звезде Востока» они еще продолжали заниматься гимнастикой, но к нему в каюту, с рассказами, мистер Деклер приходил все реже. Видно, что скоро жена мистера Деклера запретит и это.

«И деньги перестал платить,» — подумал Генрих.

На «Пасифике» мистер Деклер дал ему три доллара. Сказал, что это часть платы за помощь ему. Генрих ожидал, что и во время путешествия на «Звезде Востока» мистер Деклер ему снова что-то заплатит. Ну, может быть, и не три доллара. Плыли то за «Звезде» меньше, чем на «Пасифике». И поручений никаких не было. Но он то старался. Всегда, когда мисс Одли выходила на палубу, он крутился рядом с ней. Только выходила она редко.

Генрих даже остановился, посередине ступенек, по которым спускался с горы.

«Был же шторм!» — подумал Генрих. — «А в шторм все сидят по каютам. И следить не за кем. Потому мистер Деклер и не хочет мне платить».

Полученные три доллара, Генрих держал при себе. Как и посоветовал мистер Деклер, он пришил кусочек материи на внутренней стороне брюк, сбоку прямо под карманом. Получился маленький, тайный кармашек. Там и лежало его богатство. Только это богатство никак себя не проявляло. Нет, Генрих не стремился потратить все свои деньги. Но все же хотелось пустить их в ход. Купить что-нибудь. Попросить в магазине какую-нибудь вещь, достать доллар и расплатиться. Самому. Пусть все видят.

Но на корабле покупать было нечего. За еду, за учебу у китаянки платил мистер Деклер. Сегодня на завтраке он попытался заикнуться о том, чтобы расплатиться самому, но и тут его уже опередили. Оказывается, слуг в ресторане уже предупредили, что за все, что съест Генрих, мистер Деклер заплатит сам.

«Ладно, деньги мне еще пригодятся,» — подумал Генрих.

Он уже спустился к морю и стоял у парапета, который ограждал набережную.

«Наверное,» — подумал Генрих. — «Чтобы пьяные не падали в воду».

Он уже знал, что будет делать. Генрих не размышлял над этим. Мысль только что пришла ему в голову, и он с ней сразу же согласился. В бухте стояли десятки кораблей. В тот раз получилось, получится и в этот раз. Только, что делать с тремя долларами, которые ему задолжал мистер Деклер?

Сцена 32

Репортеры местных газет оказались вполне воспитанными и отзывчивыми людьми. Ну, а то, что были такими напористыми и мучали Терезу почти час своими вопросами, так это издержки профессии. Зато, когда Тереза, после того как узнала о землетрясении в своем городе, собралась на телеграф, они вызвались ее проводить. Так тремя паланкинами они и спустились к набережной, а потом добрались до телеграфа. На этом, по-видимому, запас вежливости и корпоративной солидарности у репортеров исчерпался, и они распрощались с Терезой.

Тереза перешагнула порог конторы телеграфа. В помещении было привычно шумно — работало сразу десять, а может больше телеграфных аппаратов. Тереза уже знала, что от Гонконга к японскому городу Нагасаки был проложен телеграфный кабель в десять линий. Но вряд ли это направление было загруженным. Очевидно, что основной поток сообщений шел из Европы, а это целых двадцать пять линий. Вот и строчат аппараты, отпечатывают буквы на полосках бумаги, наполняя воздух запахом телеграфной краски.

— Добрый день. Могу ли я узнать о наличие телеграммы для меня? — спросила Тереза у служащего, стоящего за деревянной стойкой. Стойка — большая, отполированная доска на фигурных столбиках, отгораживала рабочий зал телеграфа от посетителей.

— Добрый день, мисс. Откуда ждете телеграмму? — спросил служащий.

— Сан-Франциско.

— Одну минуту.

Служащий подошел к большому шкафу, стоящему у стенки, раскрыл его, помедлил немного и достал ящик, наполненный листками телеграмм. Ящик он поставил на стойку перед Терезой и стал просматривать телеграммы. Для этого он брал небольшую пачку листков и, не торопясь, просматривал их.

«Читает он их что ли?» — подумала Тереза.

Она не знала, что ждать от телеграммы. Да и будет ли она? Землетрясения случались в Сан-Франциско часто. За неделю до отъезда в путешествие Тереза проснулась от того, что кто-то резко дернул из стороны в сторону ее кровать. Тереза подскочила, готовая бежать прочь из рушащегося здания. Но человеческая лень или надежда, что все обойдется, задержали ее в постели. И… ничего не произошло. Тогда Тереза немного поработала за стоим письменным столом, успокоилась и даже смогла потом немного вздремнуть. Неужели сейчас все было по-другому?

— Ага, вот она, — сказал служащий, держа в руках листок с телеграммой. — Вы мистер Клаус? — и тут же добавил. — Извините.

Служащий вернулся к просмотру бумаг, а Тереза — к своим мыслям. Но мысль уже ускользнула.

«Скорей бы он уже нашел телеграмму!» — подумала Тереза. — «Или не нашел!»

Неопределенность мучила ее. Но стало еще хуже, когда служащий вручил ей телеграмму, а она ее прочла.

— Я вам что-нибудь должна? — спросила Тереза.

— Нет, телеграмма оплачена отправителем, — сказал служащий. — Вам плохо, мисс? Вам нужна помощь?

— Нет, нет, — ответила Тереза. — Спасибо.

Она вышла из здания телеграфа.

«Куда теперь?» — подумала Тереза. — «В гостиницу или сразу в порт?»

Ей захотелось с кем-нибудь посоветоваться.

«С Деклером? Может быть, лучше с местными репортерами?» — подумала она. Ей не хотелось являться к Деклеру и его жене такой растерянной и несчастной.

«Но где искать этих репортеров?» — сама себе ответила Тереза. Мысль обратиться к Деклеру за помощью ей нравилась больше.

Тереза посмотрела по сторонам, нашла паланкин и приказала отвезти ее в «Палас отель».

«Почему мне хочется обратиться за советом к Деклеру?» — подумала Тереза. — «Потому что он советом не ограничится».

Тереза вспомнила, как он сам, без ее просьбы стал организовывать для нее пресс-конференцию в Йокогаме. Такая его забота была ей приятна. Думаю, что и сейчас он не ограничится советом, а что-то предпримет. Хотя, что тут можно предпринять? Тереза еще раз взглянула на телеграмму. На листке бумаги были приклеены полоски со словами. Телеграфный аппарат неровно, без запятых и союзов отпечатал на них текст.

«Сильное землетрясение редакция разрушена финансирование вашей поездки невозможно возвращайтесь».

Сцена 33

(мы снова встречаемся с Чжан Сю, которого когда-то не стал расстреливать Энтони де Клер)

Лю Ливэй был не только мудрым собеседником, но и мастером кунг-фу. На стоянках, во время их бегства от солдат Цин, на юг господин Лю не раз демонстрировал Чжан Сю свое искусство. Один раз даже предложил провести учебный бой. Сю понимал, кто он, а кто Лю Ливэй и учебный бой проиграл. Но во время поединка Чжан Сю заметил, что стойки у его соперника слишком низкие. Нет, господин Лю двигался очень быстро, но все же, если бы это было в битве, а не на отдыхе у костра, то Сю его опередил бы. Он не раз слышал, как его отец говорил своим ученикам, с которыми занимался искусством байхэ:

— Низкая стойка делает из вас неприступную скалу, а высокая — стремительного тигра. Но тигр легко взбирается на скалу. Помните об этом!

Сю набрался смелости, которую он всегда терял в присутствии своего старшего товарища по несчастью, и спросил его про низкие стойки в бою.

— Я занимаюсь кунг-фу не для того, чтобы использовать его в этой никчемной жизни, а для того, чтобы забыть о ней, — ответил господин Лю.

Ответ настолько поразил Сю, что он выпучил глаза, открыл рот, да так и застыл от удивления.

Господин Лю посмотрел на своего попутчика и захохотал.

— Чем ниже стойка, тем мне труднее. Тем сильнее я забываю о том, что меня окружает, — объяснил он, отсмеявшись.

— А когда ты порхаешь словно бабочка в своих высоких стойках, — снова усмехнулся господин Лю. — Ты, наверное, успеваешь помечтать о красавицах, в чьих объятиях будешь лежать.

Ни о каких красавицах во время занятий Сю не думал, но говорить об этом господину Лю не стал. После того разговора Сю стал называть Лю Ливэя — учитель Лю. Тот не возражал.

Их путешествие закончилось в городе Цюаньчжоу, где у учителя Лю были друзья. В общем то, Сю казалось, что у учителя были везде друзья. Может быть, и тот английский офицер был его другом? Потому их и отпустили? Нет, не похоже. Тот англичанин смотрел только на Сю. И веревки он перерезал ему, а не учителю.

На новом месте Сю и учитель жили очень тихо. Сам Лю Ливэй старался держаться в тени, а на свет выводить только Сю. Учитель сказал ему, что его знание кунг-фу высоко, и поэтому Чжан Сю будет всем представляться учителем этого искусства, который ищет учеников. Этим Сю и занялся. Он ходил по городу, при любом удобном случае рассказывал, что ищет учеников, если было надо, то дрался. На удивление, он всегда побеждал. Но, к сожалению, помогало ему не искусство, переданное отцом, а совет учителя Лю.

— Дерись только с тем, кого можешь победить, — напутствовал его Лю Ливэй.

— Но разве это честно? — удивлялся Сю.

— А в бою ты всегда поступаешь честно? — возражал ему учитель Лю. — Ручей, который огибает камень, но размывает глину, он честный?

— Я понял учитель, — склонил голову Сю.

— Кроме того, ты сейчас учишься разбираться в людях, а это важнее, чем размахивать руками и ногами, — добавил Лю Ливэй.

Сю старался. Скоро, у него появилось несколько учеников, с которыми он начал занятия, а школа Чжан Сю стала известна в городе. Плата за обучение была скромной, но ее, при желании, могло бы хватить на жизнь для Сю и его «отца», которым все считали Лю Ливэя.

Это была видимая часть их жизни. Но у «отца» Чжан Сю была совсем другая жизнь, которую видели только те, кому это позволялось. В дом, где остановились беглецы, приходили люди, те что остались от разбитого отряда Лю Ливэя. Их было немного. Учитель отправлял их по другим городам империи на поиски своих сторонников, а сам готовился к их приему. Возвращались не все, но те, кто возвращался приводили с собой еще двух-трех человек. Лю Ливэй рассказывал им, как они будут продолжать борьбу. Слова учителя, как всегда, звучали весомо и убедительно. Их новый девиз «Скрытность, Преданность, Идти до конца» обретал силу, овладевая умами вновь прибывших. Новые люди распределялись по городу на те рабочие месте, которые для них нашел учитель. Рабочим в порт или в мастерскую к ремесленнику, для работы на поле или помощником к торговцу. Каждый должен был жить новой жизнью и знать, что в любой момент по сигналу учителя они поднимутся на борьбу и свергнут, наконец, ненавистную династию Цин. Двое из троих вновь пришедших оседали в городе, а один вновь уходил на поиски выживших сторонников Лю Ливэя.

Для любой борьбы нужны деньги. Все их люди, работавшие в городе, отдавали часть заработанного Лю Ливэю, но этого было мало. Когда сторонников учителя в городе стало достаточно, а он узнал все необходимое, они в одну ночь вырезали всех бандитов, того района, где сами и обитали. Голову главаря бандитов их человек пронес по всем лавкам и мастерским района, и после этого торговцы и ремесленники стали платить новому покровителю, новому хуэйдан. Приток денег в их организацию увеличился.

Чжан Сю их хуэйдан всегда представлялся сильно сжатым кулаком. Боец сжимает его изо всех сил, а потом резко раскрывает его, растопыривая пальцы в стороны. Так и их хуэйдан выплеснул свою накопленную силу наружу. Скоро Лю Ливэй взял под контроль еще один район. Внешне в городе ничего не изменилось. Цинский наместник управлял городом и вершил закон. Но не зря в народе была поговорка «Власти опираются на закон, а народ — на хуэйданы». Народ вслух восхвалял власть, но в голове всегда помнил о хуэйдане своего родного района. Если у жителя района случалось несчастье, например, терялся ребенок, то он шел к представителю своего хуэйдана. Если у торговцев возникал спор, и они не могли его разрешить, то они не шли к Циньским чиновникам. Тем не было никакого дела до их проблем. Торговцы шли снова к своему хуэйдану.

Сю казалось, что пройдет пару лет и весь город будет слушать только Лю Ливея, но учитель решил по-другому. Однажды, он собрал самых близких соратников и сказал:

— Наши жизни коротки. Но я хочу еще при жизни увидеть, как династия Цин будет разрушена. Для этого нам надо проникнуть во все крупные города империи и стать там невидимой силой, чтобы в нужный час нанести удар. Но для этого нам нужно больше денег. Увеличивать плату с простого народа я не хочу. Как же быть?

Все слушатели молчали. Они знали, что сейчас учитель скажет что-то важное.

— Нам надо найти полноводную реку и отвести от нее небольшой ручеек на свое поле. Река большая. Этого никто не заметит, а наше поле будет напоено водой, и мы соберем хороший урожай.

Картина, нарисованная учителем, была понятна всем. Сю еще не совсем забыл про то, как был крестьянином. Мысли об урожае были ему приятны.

— Такая «река» протекает во владениях англичан, которые обосновались на острове Сянган. Они называют его Гонконг. Весь опиум, который идет в империю Цинь, сначала оседает на этом острове. Это и есть наша «река». Мы будем жить на ней. Теперь наш хуэйдан получит имя. Теперь мы все получим имя. Теперь мы будем «Люди реки».

Так двадцать лет назад Сю оказался в Гонконге.

Сцена 34

На новом месте Лю Ливэй начал с того, что решил завести дружбу с одним из чиновников британской администрации Гонконга. На материке он этого никогда бы не сделал. Там у власти стояли чиновники, поставленные династией Цин. Запятнать себя связью с такими людьми было для Лю Ливэя и для любого человека Реки немыслимым. Британцы не имели ничего общего с династией Цин. С ними можно было дружить.

Первый, выбранный для такой дружбы, чиновник, увидев, как Лю Ливэй подталкивает по столу в его сторону мешочек, приятно при этом позвякивающий, покраснел и отказал Лю Ливэю в категоричной форме. В тот же день этот чиновник поскользнулся и упал с горы. Пешая дорога от здания губернатора, которого он посещал по службе, была трудна, а чиновник почему-то не воспользовался носильщиком. Смерть чиновника была очень кстати для людей Реки. Он никому не успел рассказать о разговоре с Лю Ливэем.

Новый разговор с уже другим чиновником был более успешным. Чиновник взял деньги. При этом он не покраснел, но на лице было некое выражение брезгливости. От чиновника требовалась самая малость дать разрешение на въезд в Гонконг слуг и работников Лю Ливэя. Такое разрешение было обязательным для въезда всех китайцев с материка, но редко кто из тех сотен китайцев, бежавших от тяжелой жизни на остров, обращались за ним. Мог бы обойтись без этого разрешения и Лю Ливэй, но ему нужен был повод кинуть, как он говорил, чужой собаке кусок мяса.

Почему Лю Ливэй не стал искать подходов к самому губернатору Гонконга? Губернатору он был не нужен, а вот этому чиновнику по имени Вильям Даррел, который занимал незначительный пост в британской администрации, даже очень. Никаких перспектив по службе у Вильяма Даррела не было. Но это до тех пор, пока он не познакомился с учителем. Похищение людей, большое ограбление, забастовка носильщиков паланкинов — проблемы на острове были самые разные. Неожиданно для всех Вильям Даррел стал находить способы решения этих проблем. Сначала он только давал робкие предложения вышестоящему начальнику, а потом уже и сам стал начальником и твердой рукой разгребал возникающие вопросы.

Как же это удавалось Вильяму Даррелу? Ему помогал Лю Ливэй. А как самому учителю удавалось решать эти сложные проблемы? Очень просто. Если ты сам создал проблему, то и не трудно ее решить. Например, забастовка носильщиков паланкинов. На остров с Лю Ливэем высадилось почти триста его сторонников. В нужный момент они изгнали всех старых носильщиков, и какое-то время сами занимались этим трудом. Но потом, в один прекрасный день, все новые носильщики сели на землю и отказались работать. По гористой поверхности острова трудно передвигаться пешком, а еще надо разгружать тонны товаров с прибывающих кораблей. И никто не мог понять, чего хотят эти оборванцы!

Вильям Даррел решил эту проблему за два дня. Была создана гильдия носильщиков паланкинов и портовых грузчиков, главой которой стал Лю Ливэй. В то же день люди Реки вернули на место старых носильщиков, чему последние были очень рады. Они поняли, а те, кто не понял, тем объяснили, что все это: изгнание из носильщиков, забастовка, возврат на работу — делалось для их блага. Да, теперь они стали платить часть своего заработка в гильдию, но они знали, что у них теперь есть защита.

За эти двадцать лет три раза на острове сменился губернатор. Ни разу кандидатура Вильяма Даррела не рассматривалась на этот пост. С высокого королевского кресла, на котором в Лондоне сидела королева, Вильям Даррел был не виден. Зато он был виден губернатору Гонконга. Его опыт и способности ценились. В разные времена должности, которые занимал этот способный чиновник, назывались по-разному. Но все в Гонконге знали, что Вильям Даррел — это второй, после губернатора, человек в местных британских владениях. И только немногие в Гонконге знали, что и Вильям Даррел, и сам губернатор — это просто дорогие, красивые нефритовые шарики, которые думают, что сами катятся, куда захотят, в то время как ими играет рука мудрого учителя Лю.

Учитель предвидел многое. Название их общества удивительным образом совпало с природой Гонконга. Сю любил приходить на берег бухты в момент восхода солнца и наблюдать, как уровень воды моря поднимается, а его цвет теряет сероватые оттенки и становится изумрудным. Сю понимал, что это морской прилив, но одновременно казалось, что это большая река гонит свои воды между материком и островом, который они избрали своим домом.

Но учитель Лю на этом не остановился.

— Ты можешь увидеть «реку» повсюду, — говорил он. — Если, конечно, у тебя развито зрение.

Сю заметил, что прежде чем сделать какой-то новый шаг в развитии их общества, прежде чем сообщить что-то новое людям Реки, учитель рассказывал об этом ему, Чжан Сю, человеку, с которым он бежал из плена. Во время прогулки по берегу моря, за чашкой чая, после занятий кунг-фу, но всегда — один на один. Только учитель и Сю. Почему учитель так поступал? Зачем? Ведь Сю просто молча выслушивал учителя. Вопросы еще не родились, чтобы их задать. Кроме того, со времен их совместного побега Сю уверовал в правильность и безошибочность действий учителя. А если уверен, то к чему вопросы?

— Из Цюаньчжоу я увидел торговую «реку», которая протекает через Гонконг, — продолжил Лю Ливэй. — Но здесь нас ждала новая «река», которую нельзя было рассмотреть на расстоянии. Люди бегут из империи Цин на наш остров. Это тоже «река». Но людей слишком много. Скоро на этой «реке» надо будет делать дамбу, или она затопит все вокруг.

По виду учителя не было видно, что он опасается потопа.

«Значит сейчас последует объяснение,» — подумал Сю.

— Мы создадим новую «реку», — сказал учитель. — Эта «река» потечет из Гонконга в Америку. В Америке живут те же англичане, что и в Гонконге, и порядки там такие же. А значит нашему народу понравится, и наша новая «река» будет полноводной.

Вскоре после этого люди Реки начали перевозку китайских иммигрантов в Америку. Люди доставлялись сначала в Сан-Франциско, а затем распределялись по всей стране.

Все это время, после их переезда в Гонконг, Сю был рядом с учителем. Он не занимал в иерархии людей Реки никаких важных постов. Он не руководил ни носильщиками, ни рабочими доков, не собирал деньги с торговцев, не занимался перевозками людей в Америку. Он не отправлялся в другие города империи, чтобы создавать отделения людей Реки, он не был ни казначеем, не возглавлял отряды боевиков. Он просто выполнял отдельные поручения учителя.

Двадцать лет назад учитель поручил Чжан Сю научиться разбираться в людях. Сю выполнил это поручение. Правда, сам учитель смеялся, когда Сю говорил ему об этом.

— Ты таким родился Сю, — когда они были одни, учитель называл его по имени. — Я просто разглядел в тебе эти способности и подтолкнул тебя к ним.

«Наверное, так оно и было,» — думал Сю. — «И я не подвел учителя. Я оправдал его надежды».

Сю достаточно было посмотреть на человека, чтобы понять о нем все. Трус или храбрец, за сколько су он готов продаться или не продаться вовсе.

Все началось с его учеников. Во время учебных боев он стал смотреть на их лица. Ученики были не опытны. Все их мысли и побуждения отражались на их лицах. Со временем Сю научился понимать, что сделает в следующий момент тот или иной его ученик. Это походило на чудо. Но на самом деле ученики сами себя выдавали. Со временем Сю развил свои способности и уже не в учебных боях, а в обычной жизни, просто идя по улице, мог сказать, о чем думает тот или иной прохожий.

Сцена 35

Эту способность Сю использовал учитель. Он отправлял Сю на встречи с людьми, в которых Лю Ливэй начинал сомневаться или на встречи с очень несговорчивыми соперниками.

«Река» из Гонконга в Америку была полноводной. Перевозкой иммигрантов занимались опытные люди их общества. Сбор людей, наем транспорта, помощь трудоустройстве на месте, управление созданной общиной, решение мелких проблем. На решение более серьезных проблем учитель присылал Сю.

Поездка в Сан-Франциско была удачной. Сю выполнил поручение учителя и даже создал задел на будущее. Поэтому он обрадовался, когда его, едва сошедшего на берег со «Звезды Востока», сразу пригласили к учителю. Учитель Лю обнял его и сказал:

— О том, что было в Америке, расскажешь после. Тебя ждет лодка. Съезди к Лэй Вангу. Он отказался стать одним из людей Реки. Убеди его переменить решение.

Лэй Ванг был главарем одной из банд пиратов, которые крутились в водах Гонконга. То, что они грабили торговцев, было полбеды. Беда была в том, что они грабили нужных для людей Реки торговцев. Лэй Вангу уже делали взаимовыгодные предложения, а он только смеялся в ответ.

Чжан Сю отвезли на лодке на небольшой остров, где в это время находился со своими людьми Ванг. Сю отпустил лодку. Ни лодка, ни люди в ней не смогут помочь ему, если что-то пойдет не так. Кроме того, этот его шаг не остался незамеченным людьми Ванга.

Сам Ванг был весел. Он гостеприимно принял гостя. Сю, сам того не желая, за время путешествия на «Пасифике», а потом на «Звезде Востока», привык к комфорту. Сарай, который Ванг гордо именовал своим домом, не понравился Сю. Положение не спасали ни мягкие ковры, покрывавшие пол, ни дорогая посуда, стоявшая на них. Сю видел, что скоро посуда будет разбита, а пролившееся вино навсегда испортит ткань ковров.

«Нет смысла искать союза с таким человеком,» — думал Сю. — «Да, и сам он никогда не согласится на такой союз». Это Сю ясно увидел, только взглянув в лицо Ванга. А вот лица, окружавших Ванга людей, говорили о другом. Люди Ванга знали, от кого приехал Сю. Он увидел, что к его учителю здесь относятся очень уважительно. Поэтому Сю не стал тратить время на уговоры. Он с поклоном подошел к Вангу, одной рукой вонзил ему в грудь тонкий нож, который всегда носил в рукаве, а другой рукой бросил к ногам собравшихся людей небольшой чемоданчик. Чемоданчик раскрылся при ударе о землю, и из него высыпались золотые монеты.

На мгновение все замерли. Этим воспользовался Сю.

— Этот человек вел вас к гибели, — сказал Сю. — Теперь вы все люди Реки. У всех вас теперь есть великая цель и великое будущее.

«Если я ошибся,» — подумал Сю. — «То сейчас меня будут резать на куски».

Но один из людей Ванга, пожилой мужчина с длинной жидкой бородой и усами, вышел вперед и поклонился Чжан Сю.

«Нет, ты опять не ошибся,» — сам себе сказал Сю.

На острове Чжан Сю провел ночь. Сейчас он плыл на лодке обратно в Гонконг. Шесть гребцов, по три с каждой стороны, заставляли лодку стремительно двигаться вперед. Сю сидел на носу лодки рядом с новым вожаком пиратов, который должен был встретиться с учителем. Лодка двигалась сначала между мелких островов, покрытых буйной растительностью, а потом пошла вдоль самого острова Гонконг. В другое время Сю насладился бы красотой, окружающей его природы, но сейчас он смотрел на одинокую лодку, которая посмела так далеко уйти в сторону от безопасной гавани. В лодке сидело двое европейцев, мужчина и женщина. Сю узнал их. На корме лодки был китаец-гребец. Но он уже не греб, а упал на колени, на настил лодки и закрыл голову руками. Вожак пиратов жестами показывал гребцам на лодку.

«Конечно, зачем пропускать добычу, если она сама идет в руки,» — подумал Сю. Шесть гребцов лодки легко превращались в шесть воинов, и у европейцев, так неудачно выбравших место для прогулки, в любом другом случае судьба была бы незавидной.

Сю тронул вожака пиратов за плечо.

— Это люди Реки, — сказал Сю. — А тебя ждет встреча с учителем.

Вожак недовольно проворчал:

— У вас повсюду люди Реки.

— А разве это плохо? — удивился Сю.

И их лодка снова помчалась вперед.

Мужчиной в лодке был тот англичанин, Деклер. Его имя Сю выяснил еще на «Пасифике». Этот человек изменил его судьбу. Боги вели Сю по дороге к смерти, а англичанин стал на их пути. Так Сю свернул со старой дороги жизни и зашагал по новой. На ней он встретил учителя, обрел удивительные способности и новую цель. И вот через двадцать лет англичанин появился вновь. Следует за ним по пятам. Не дает забыть о себе. Сю понял, что что-то должно произойти.

Сцена 36

В Гонконге стояла жара. Прохладные ночи в гавани Йокогамы казались теперь какой-то необъяснимой, но благословенной аномалией. Здешняя жара раскидали нас с Верой по разные стороны большой кровати, а москитная сетка, как полог закрывающая всю постель, позволила открыть дверь на лоджию. Благодаря этому ночь прошла сносно.

Сейчас я спускался от отеля вниз к набережной, где, как мне казалось, должен быть дом губернатора. Совет Томпсона по выбору отеля оказался хорош. По мере того, как я спускался с горы температура воздуха повышалась.

«Вот бы мы помучались ночью, если бы остановились в гостинице поближе к морю!» — подумал я.

В правом кармане пиджака уже привычно расположился револьвер, от чего пиджак постоянно перекашивало, и мне приходилось его поправлять. Надо сказать, что револьвер в кармане, здесь в Гонконге казался ненужной игрушкой. На каждом перекрестке, который я проходил, я видел бдящих за порядком полицейских. И каких! Когда я увидел первого из них, то даже остановился, пораженный.

Страж порядка был индусом громадного роста. Одет — в синюю форму. Алый ремень с явно непустой кобурой на поясе — справа. Такая же алая перевязь через всю грудь с большой саблей на ней с левой стороны. На голове у полицейского был намотан высокий алый тюрбан, а в ушах висели тяжелые серьги. Завершали эту живописную картину густая черная борода и усы, кончики которых воинственно торчали верх.

«Сикх,» — появилось у меня в голове, хотя никаких сикхов я в своей жизни не видел.

Сикх-полицейский, если это, конечно, был сикх, повернул голову и грозно посмотрел на меня. Мол, иди своей дорогой. И я пошел.

«Вот, как это удается англичанам?!» — думал я, продолжая спускаться к набережной. — «Сикхи оказывали самое сильное сопротивление британским колониальным войскам. Бриты их разбили, приручили, и теперь эти грозные воины поддерживают порядок на службе у самих британцев!»

С набережной я промахнулся. На ней стояло много красивых домов, но, когда я спросил ближайшего полицейского, где находится дом губернатора, тот махнул куда-то вверх, в сторону горы, с которой я только что спустился.

«Вот будет потеха, если губернаторская резиденция располагается рядом с Палас отелем!» — подумал я.

Но зато я увидел вывеску «Стандарт и Ориент банк». Именно его дорожные чеки вручил мне в Сан-Франциско Маккелан. Парочка этих чеков лежала во внутреннем кармане моего пиджака. В другой карман я, аккуратно сложив, положил письмо для местного губернатора от консула из Йокогамы.

Банк занимал несколько комнат на первом этаже одного из зданий, расположившихся на набережной. Меня приветливо встретили. Банковский клерк, к которому меня проводили, долго изучал предъявленный мной дорожный чек на 100 американских долларов. А потом начались неприятные расспросы.

Почему неприятные? Потому что я мало, что понимал в окружавшей меня финансовой действительности. Немного мне рассказал во время плаванья Томпсон. Но выяснять подробности я опасался, чтобы не выставить себя круглым дураком, поэтому от его рассказов было мало толку.

— Банкнотами возьмете?

Вот как ответить на этот вопрос? Спросить банкноты какого банка? А если их выпускает только банк Англии?

— А какой номинал? — все же нашелся я.

— Пять фунтов.

— А сколько всего фунтов я получу за этот чек? — я поймал «волну», и счет стал 2:1 в мою пользу.

— Одну минутку, — сказал клерк.

Он достал вполне знакомые мне деревянные счеты и шустро стал ими щелкать.

— Так курс у нас такой… наша комиссия … получается девятнадцать фунтов стерлингов и 14 шиллингов.

— Немного, — опрометчиво проговорил я.

— Ну… как сказать, — задумчиво произнес клерк. — Если захотите взять слугу-китайца в свой дом, то примерно половины этой суммы вам хватит, чтобы заплатить за год его работы.

— Женщина стоила бы дешевле, но здесь слуг-женщин нет. Ну, кроме…, - он замялся. — Сами понимаете.

Я кивнул. Не то чтобы мне хотелось поддакивать, но клерк сыпал важной для меня информацией по ценам, и мне было на руку, чтобы он продолжал.

— Взять сампан прокатиться по гавани будет вам стоить пол шиллинга. Мой отец, когда уволился из армии получал пенсию 11 шиллингов 6 пенсов в день. Так что сами судите, — подытожил он.

— Тогда думаю, что я взял бы банкноты номиналом не выше одного фунта, — рискнул сказать я.

— Только монеты, — ответил клерк и, видя, что я не понимаю, добавил. — Банк Англии теперь не выпускает банкноты номиналом ниже 5 фунтов.

— Тогда давайте монеты, — согласился я.

— Какие предпочитаете? — снова спросил клерк. Он перехватил инициативу и, сам того не зная, зажал меня в угол.

— Половину фунтами и половину мелочью, — сказал я и угадал.

— Правильное решение, — поддержал клерк. — Носильщики вам фунт не разменяют, а пользоваться ими приходится часто. Жарко, не набегаешься.

Клерк достал звякнувший, полотняный мешочек и отсчитал из него десять крупных, сероватых по цвету монет.

— Вот десять фунтов, — он пододвинул мне столбик монет. — Не смотрите, что потертые. Это даже хорошо. Одно время, лет пятьдесят назад, пробовали выпустить в обращение медный фунт, но покрытый серебром. Не прижился. У старых монет, — он понизил голос. — Нос королевы становился красным. Скандал получился.

— Какую мелочь предпочитаете? — перешел он дальше, к делу.

— Положусь на мнение профессионала, — ушел от прямого ответа я.

— Сколько дней пробудете в Гонконге?

— Не больше недели.

— Тогда половина на мелочь — это много. — сказал клерк. — Возьмите еще пять фунтов. Не хватит, придете еще, разменяете.

— Согласен, — сказал я.

— Тогда вот вам еще пять фунтов.

Щелчок на счетах, перезвон из полотняного мешочка, и передо мной еще стопка потертых серебряных монет.

— Осталось еще 4 фунта и 14 шиллингов, — сказал он, убрал свой мешочек с фунтами, открыл створки шкафчика, стоящего сбоку на столе и стал оттуда доставать монеты.

— Отдаю вам сразу 14 шиллингов.

Снова щелчок на счетах и стопка серебряных монет поменьше фунта передо мной.

— Пару фунтов, пожалуй, разменяем на кроны. Что вам тяжесть таскать?

Еще щелчок на счетах, а передо мной выросла еще стопка монет.

— Остальные два фунта пустим на мелочь, — сказал, явно увлекшийся составлением комбинации, клерк.

Дальше пошли щелчки на счетах и совершенное неизвестные мне названия монет.

— Один фунт разменяем на шиллинги.

Щелк, щелк и стопка монет передвинута ко мне.

— Полфунта, пожалуй, пустим на гроуты. Будете ими с носильщиками расплачиваться.

Щелк, щелк.

— Ну, и на остаток добавим тапенсов. Эти, если захотите, будете давать на чай.

Щелк, щелк.

В результате всех этих «священнодействий» передо мной стояло несколько столбиков самых разных монет, которых мне совершенно некуда было положить.

Банковский служащий понял меня совершенно правильно. Он достал пустой полотняный мешочек и показал мне. Я кивнул. Клерк ссыпал все монеты в мешочек. Получилась увесистая такая гирька.

«Можно будет отбиваться,» — усмехнулся про себя я. Говорят, что в тридцатые годы, в Америке «опытные» люди таскали с собой в кармане горсть монет. Возникнет потребность, снял носок, положил туда монеты — вот и дубинка.

— Что-то еще, сэр? — поинтересовался клерк и посмотрел на меня выжидательно.

Я покопался в своем мешке, достал один шиллинг и передвинул монету по столу в сторону клерка. Тот принял ее с благодарностью.

— Меня зовут Сэмуэль Смит, — сказал он. — Если будет надобность, заходите. Обмен, переводы. Я всем этим занимаюсь.

Сцена 37

До резиденции губернатора я добрался быстро. Для этого было достаточно достать большую монету, гроут, показать ее носильщикам, которых хватало на набережной и сказать:

— Дом губернатора.

Резиденция самого главного британского начальника в этих краях располагалась даже выше по горе, чем «Палас отель». Видно, что не один владелец гостиницы сообразил, что чем выше в гору, тем прохладнее, тем комфортнее. Ничего особенно примечательного в доме губернатора не было. Тот же белый камень, те же два этажа и арочные лоджии. Только высокая кованная ограда вокруг, да пост на входе. Солдат был настоящий. В том смысле, что не живописный сикх, а скучный британец в пробковом шлеме. Ему я и показал письмо, которое должен был передать губернатору.

— Можете передать в канцелярию, — сказал постовой и махнул рукой в сторону здания.

— Здесь написано «Только для глаз лорда Беннета», — сказал я.

— Сожалею, сэр, но господин губернатор на материке. Будет через два дня.

— Тогда я еще вернусь, — сказал я и огляделся.

Носильщики примостились на корточках невдалеке и можно было отправляться обратно, но я залюбовался открывшейся панорамой. Я словно находился на высокой смотровой площадке. Передо мной лежала изумрудная гавань, на краю которой были разбросаны небольшие островки, густо покрытые зеленью.

«Что там говорил клерк в банке? Можно нанять сампан за пол шиллинга». У меня появилась идея, взять лодку и прокатиться вместе с Верой и Генрихом возле тех островков. «Только мешок с деньгами надо оставить в номере, иначе в кармане будет дыра».

Сказано — сделано. Вере идея понравилась. Я постучал в номер Генриха, но мне никто не ответил. Не было его и в ресторане. Хотел пригласить Терезу, но портье сказал, что мисс Одли пообщалась с журналистами и вместе с ними отправилась в город. Таким образом, на морскую прогулку мы отправились вдвоем.

— Смешно, — сказала Вера. — Мы столько дней провели на море. И лишь одна ночь — на берегу и мы снова рвемся в плаванье.

— Может быть, мы стали настоящими морскими волками, — улыбнулась она. При этом она немного наклонила свою головку и заглянула мне в глаза. — Как ты думаешь?

Как мне нравится, когда она на меня так смотрит! Словно проникает в меня, словно окутывает меня всего собой.

— Сейчас узнаем, — сказал я, сглотнув.

Вид при этом у меня, наверное, был глуповатый, потому что Вера засмеялась.

На набережной лодок хватало. Вера выбрала ту, на которой стоял молодой китаец. Его верхняя губа была изуродована. То ли «заячья губа», то ли шрам. Китаец смотрел на нас, слегка наклонив голову, словно стараясь спрятать свое уродство.

— Давай возьмем эту лодку, — предложила Вера. — Наверняка, у него мало клиентов.

Банковский клерк не обманул, прогулка по гавани стоила пол шиллинга. Но когда мы подплыли к выходу из бухты, и я показал лодочнику в сторону островков, тот сделал испуганные глаза и замотал головой. Я достал из кармана целый шиллинг и показал его китайцу. Деньги — хорошие слуги. Лодочник мгновение поколебался и кивнул. Лодка двинулась в сторону островов.

Прогулка мне нравилась. Я сидел на лавке рядышком с Верой и обнимал ее за талию. Время от времени мы обменивались взглядами и улыбались. Лодка шла мимо островков. Некоторые из них можно было бы назвать даже просто скалами, торчащими из воды. Но все они были густо покрыты растительностью: цветущие кустарники, небольшие деревца, кое-где даже пальмы. Островки стояли очень близко к друг другу, но нашей лодочке хватало пространства, чтобы скользить между ними. Когда мы заходили в очередной такой проливчик, кроны деревьев, растущих на островах, закрывали нас своей тенью, и мы оказывались словно в другом мире.

— Как красиво! — сказала Вера. — Может быть, это и есть потерянный рай? Может быть, нам остаться здесь навсегда?

Но островки быстро закончились, и перед нами снова раскинулось море. По нему прямо навстречу нам неслась большая, длинная лодка. Голые по пояс гребцы слаженно, по какому-то беззвучному ритму поднимали и опускали весла в воду, заставляя лодку резво скользить по воде. Наш лодочник явно испугался. Он упал на колени и закрыл голову руками. Было видно, как мелко тряслась его спина. Я сунул руку в карман, где у меня был револьвер.

Чужая лодка подошла достаточно близко к нам. На ее носу сидели два человека, которые не принимали участия в гребле. Одного я узнал. Это был китаец с «Пасифика», на чьем костюме был вышит дракон. Сейчас на нем был такой же традиционный китайский наряд, но теперь это был не дракон, а какая-то большая птица: журавль или цапля. Китаец был неподвижен, но море то поднимало, то опускало лодку. Солнце отражалось на вышивке костюма под разными углами и поэтому казалось, что большая птица взмахивает крыльями.

«Китайцы и анимацию придумали раньше всех,» — не к месту подумал я.

Второй китаец был повыше моего знакомца, одет по-проще, но зато на его шее болталось сразу несколько, по-видимому золотых, цепей. Он, как-то странно, улыбнулся нам и даже помахал рукой. Большая лодка, которая еще только что шла наперерез нам, вильнула в сторону и стала быстро удаляться. Я посмотрел на Веру и увидел в ее руке стилет. Стилет она держала почему-то острием к себе.

На обратной дороге наш лодочник греб очень шустро. Выйдя на набережную, я протянул ему шиллинг, но он затряс головой и замахал руками. Вера поймала его за руку, взяла у меня шиллинг и вложила его в ладонь лодочника.

На набережной мы нашли ресторан и там с аппетитом поели.

— Откуда ты их знаешь? — спросила Вера во время еды.

— Одного китайца, тот что по-старше, я встречал на «Пасифике», — ответил я. — Второго видел в первый раз.

— Жаль, — сказала Вера, улыбнувшись. — Я подумала, что у тебя есть друзья среди местных пиратов. Ведь это были пираты?

На берегу, в ресторане, после вкусного обеда приключение на море нам обоим показалось забавным.

Но жара усиливалась, и мы решили вернуться в отель, рассчитывая, что там будет прохладнее. Наняли носильщиков, поднялись к отелю и увидели, что перед ним расположился небольшой, обычный для морских городов, рынок. Веточки кораллов, раковины, браслетики из разноцветных камней и многое другое. Все красивое, привлекательно и такое … сиюминутное. Купить, полюбоваться один день и забросить в какой-нибудь угол, где этот браслетик будет пылиться годами. Я бы прошел мимо, но Вера стала заинтересованно бродить между торговцев, которые расположили свой товар прямо на земле. Я вздохнул и пошел за мелочью, оставленной в номере.

Сцена 38

Мысль о трех долларах не оставляла Генриха.

«С деньгами будет проще,» — думал Генрих. — «Вполне возможно, что мистер Деклер просто забыл. Я ему сегодня напомню, и он мне их даст. А если я его сегодня не увижу? Если миссис Деклер опять затащит его в комнату и не будет выпускать?»

Созревший в его голове план казался таким привлекательным, что Генриху хотелось начать осуществлять его прямо сейчас и как можно быстрее. Он заметил большой парусник, который паровой катер подтащил прямо к дальнему концу набережной, к складам. Утром с парусника носили какие-то ящики, а сейчас начали загружать большие тюки, обшитые дерюгой. Медлить было нельзя. Генрих со всех ног побежал к гостинице. Деньги мистер Деклер хранил, скорее всего, в чемодане.

«Я возьму только три доллара,» — говорил себе Генрих. — «И напишу записку. Мистер Деклер просто забыл дать мне деньги. Он поймет и не рассердится».

В гостинице он забежал в свой номер, который был рядом с номером его воспитателя, вышел на лоджию и отдышался. Потом, стараясь не смотреть вниз, перелез через борт лоджии и быстро, чтобы не успеть испугаться, схватился за край бортика лоджии соседнего номера. Дверь в комнату была открыта. Генрих зашел внутрь. Это была спальня.

«Где же чемодан?» — подумал Генрих. — «Наверное, в прихожей».

Он вышел из спальни в другую комнату, в которой стоял диван, кресла, большой шкаф и стол. Чемодан, скорее всего, стоял в шкафу. Но теперь его достали, и пожилой китаец в черной одежде ножом перерезал кожаные ремни, чтобы открыть крышку чемодана.

— Что вы здесь делаете? — еле слышно пролепетал Генрих.

Но китаец услышал и очень быстро подскочил к Генриху.

Генрих почувствовал, как нож кольнул его в шею.

Сцена 39

Лю Ливэй прочел телеграмму, которую принес ему слуга. Его американский «друг» просил об услуге. На первый взгляд, услуга была простой. Он выполнит ее, и американец еще больше увязнет в их «дружбе».

Ливэй рассмеялся. Ему понравилось выражение «увязнуть в дружбе». Вот так, порой ночами мучаешься над сочинением строфы поэмы, а красивое и емкое слово приходит неожиданно и без усилий.

Американцы должны были стать их мостиком в Японию.

«Как это странно,» — подумал Ливэй.

Ему китайцу, родившемуся на юге страны и говорившему на кантонском наречии, было легче находить общий язык с англичанами, французами, португальцами и прочими европейцами, чем с японцами. Казалось бы, похожие нации: и внешне, и по культуре. Но так могли подумать только европейцы, самые умные из которых лишь скользили по поверхности бытия, не утруждая себя заглянуть под покрывало, скрывающее истину.

Китайцы и японцы ненавидели друг друга. Китайцы — за то, что японцы были их бездарными копиями.

— Пародия, — сказал вслух Ливэй.

Это новое слово, которое Ливэй недавно узнал от европейцев, точно описывало сущность жителей японских островов. Скопировали у китайцев иероглифы, но не все, поленились. Скопировали кунг-фу, но так и не поднялись выше внешних стилей. Здесь уже не лень, а недостаток ума.

Японцы для умных людей в Китае были ленивыми и недоразвитыми детьми, которых стыдятся их родители. Но неудачные дети-японцы озлобились на своих родителей-китайцев и стали превозносить свои недостатки, как достоинства. А потом «дети», однажды, взглянув в зеркало, увидели свою ущербность и решили закрыться от всего мира.

«Вот она истинная причина, почему японцы почти двести лет прятались от других народов! Боялись снова взглянуть в зеркало».

Так или иначе, но проникнуть в органы местной власти, в Японии у людей Реки не получилось. В Макао — получилось, в Гонконге — получилось, в Сан-Франциско — тоже. В Японии чиновники только поджимали губы и не брали подношение. Пришлось поступить по-другому.

В Японии людям Реки должны были помочь иностранцы. Ливэй видел, что Япония безнадежно отстала от всего остального мира. Очень скоро она станет колонией либо Британии, либо Америки. Люди Реки всегда ставили на слабых. Их дешевле купить, им легче помочь стать сильными.

В Японии американцы были слабыми. Британцы уже несколько лет назад построили свое поселение, а сейчас готовились заключить договор, который крепко свяжет Японию и Великобританию.

«Не страшно,» — подумал Ливэй. — «Побеждает не тот, кто быстрее выстрелит, а тот, у кого стрела попадет точно в цель!»

Британцы были первыми, но Америка ближе к Японии. Это преимущество с каждым днем будет, капля за каплей, падать на чашу весов соседей-американцев. Это, в конце концов, перевесит скоропалительное могущество Британии.

Важный человек в американской миссии, в Японии просит добыть письмо британского генерального консула к гонконгскому губернатору. Американец предполагал, что в нем идет речь о согласовании действий британских властей в этом регионе. Губернатор Гонконга был в Коулуне, а курьер, у которого надо было забрать письмо здесь, в Гонконге. Надо было действовать быстро, не привлекая лишнего внимания.

«Скрытность. Преданность. Идти до конца,» — с улыбкой подумал Ливэй. Этот девиз помогал людям Реки находить верную дорогу все эти годы. Эта дорога должна привести их к тому, что династия Цин рухнет, и ее место займет династия Мин.

«Или кто-то другой,» — неожиданно для себя подумал Ливэй. — «Что за чудесный день сегодня?!»

Но письмо было еще у курьера и его предстояло забрать. Однако, это было как раз не сложно. Для таких поручений у Ливэя был опытный и проверенный человек.

Сцена 40

Не успел Чжан Сю вернуться на берег и проводить нового предводителя пиратов к учителю, как его ждало новое задание. Но Сю только обрадовался этому. Долгое бездействие во время плавания из Америки порядком надоело ему. Кроме того, новое поручение означало, что учитель в нем нуждается. Это было приятно.

Настроение Сю резко изменилось, когда он узнал имя курьера. Судьба упорно толкала его к этому англичанину. Зачем? Чтобы Сю задал свой вопрос? Почему этот англичанин отпустил их тогда? Но какое дело судьбе до этого?

Сю вышел от учителя, сделал несколько дыхательных упражнений и призывно махнул носильщикам. Следовало действовать быстро. Почему? Так сказал учитель. Надо было перехватить письмо, пока оно не попало к гонконгскому губернатору.

«Но судьбу не опередишь,» — вдруг подумал Сю.

Впервые за много лет ему не захотелось выполнять поручение учителя. О чем-то таком когда-то говорил отец. Высшее просветление.

«Нет, не может быть,» — подумал Сю. — «Не было ни медитации, ни правильно выполненных форм.»

Сю отбросил ненужные мысли и дальше действовал, как всегда: быстро и ловко.

Он быстро добрался до нужной гостиницы. Нашел человека Реки, который работал там. Тот ответил на все вопросы. Сю ловко забрался на второй этаж, на нужную лоджию. Хитрым ключом открыл дверь. Прошелся по комнатам. Нашел чемодан. Большой, потертый, стянутый крепкими ремнями. Именно в таких европейцы хранят все ценное. Десять ударов сердца, и поручения учителя будет выполнено.

— Что вы здесь делаете? — по-английски сказали за спиной.

Сю обернулся. Какой-то мальчик, европеец. Пешка, ничего не стоящая, на шахматной доске. Укол ножом и пешки нет. Сю подскочил к мальчишке.

Но судьба распорядилась по-другому.

— Стойте! — снова голос за спиной и снова по-английски.

Сю обернулся. Мальчишку он прижимал к себе, а нож — к его тонкой шее.

В двери, на пороге комнаты стоял англичанин, Деклер. В его руке был револьвер. Он был направлен на Сю.

Сцена 41

— Не делайте этого, — сказал англичанин.

Сю смотрел в его лицо и впервые за много лет не мог понять, что у него на уме. Вот эта тень, спускающаяся со лба, говорит о том, что этот человек опытный убийца, и что он будет стрелять и обязательно попадет. Но наклон головы чуть вбок утверждал обратное. Этот человек никогда не нажмет на спусковой курок, либо нажмет, но слишком поздно. Поэтому Сю решил договориться.

— Мне нужно письмо, — сказал он. — И никто не пострадает.

Англичанин был тем человеком, которому Сю меньше всего хотел бы сделать что-то плохое.

— Мне нужен ключ, — продолжил Сю.

— Не нужен, — сказал англичанин. — Письмо у меня в кармане. Уберите нож.

— Положите револьвер и письмо на пол.

Англичанин достал из внутреннего кармана пиджака письмо, опустился на одно колено и положил на пол и револьвер, и письмо.

— Теперь отойдите от двери, — приказал Сю.

Они стали медленно двигаться. Англичанин — от двери, Сю — наоборот, к выходу. Так Сю вместе с мальчишкой оказался около открытой двери. Сю поднял с пола сначала письмо, а потом револьвер.

«Теперь толкнуть мальчишку вперед, к англичанину и сразу уйти».

Мир вокруг тек спокойно и плавно. Ни мысли, ни действия Сю не нарушали его безмятежность. Но англичанин этого не видел и зачем-то закричал:

— Нет!

Тут же кто-то словно толкнул Сю в спину. Линии мира заколыхались, сломались, замерцали разноцветными искорками. Затем пришла боль, а из горла сам собой выскочил сгусток крови. Сю обернулся и увидел стоящую перед ним женщину. Ее он видел вместе с англичанином в лодке утром. Именно она сейчас причинила ему боль. Револьвер, который Сю все еще держал в руке, успел два раза взорваться выстрелами. А затем Сю упал на спину, ровно, как срубленное дерево. Молнией полоснуло по всему телу болью, а потом пришла безмятежность.

«Это мир вокруг успокаивается,» — подумал Сю.

Он все понял. Он не должен был выжить тогда, двадцать лет назад. В тот раз судьба допустила оплошность, а теперь все исправила. Именно для этого она снова свела его с англичанином. Осознание произошедшего, его неотвратимости словно покрывало опустилось на Сю. Он выдохнул и умер.

Сцена 42

Когда Вера со стилетом в руке появилась за спиной китайца, я только и успел, что крикнуть «Нет».

Вера, словно на тренировке в каюте «Звезды Востока», с шагом правой ногой, выбросила руку со стилетом вперед. Китаец дернулся, выронил нож, который держал у горла Генриха, и стал медленно поворачиваться к Вере. Я бросился к ним, но не успел. Китаец два раза выстрелил, и у Веры на груди появилось два бурых пятна. Я успел только подхватить ее падающее тело и уложить на пол. Раны на груди быстро набухали кровью, а бурый цвет сменился на ярко алый. Кровь появилась и на губах Веры.

— Жизнь… за жизнь, — еле слышно проговорила она.

Кровь уже окрасила ее губы и стала тонкой струйкой стала стекать на щеку.

— Обещаешь? — Это слово я больше понял, чем услышал. И я, и Вера знали, о чем все это.

— Обещаю, — сказал я, и тот же момент глаза моего солнца словно потухли, а ручеек крови на ее щеке прекратил свой бег.

Я стоял на коленях над неподвижной Верой. В коридоре стали появляться какие-то люди, сзади рыдал Генрих. Рядом с Верой валялось злополучное письмо. Сургуч, скреплявший конверт, сорвался. Сам не знаю зачем, я потянулся за письмом и открыл его. В нем был только лист совершенно белой бумаги. Я снова посмотрел на Веру, и слезы сами полились из моих глаз.

Сцена 43

Моя растерянность длилась недолго. Я вдруг подумал, что Вере неудобно так лежать. На полу, без подушки и в луже крови.

Я вытер слезы и стал с силой дергать за шнур у двери, заставляя где-то там верещать звонок. Остановился только тогда, когда увидел стоящего передо мной китайца, испуганно глядящего на меня.

— Надо переложить на кровать, — сказал я.

Китаец затряс головой, что-то быстро заговорил, показывая на кровь и постель.

Я достал из чемодана мешочек с деньгами, который получил в банке этим утром, и бросил его китайцу. Гроуты, пенсы, шиллинги, черт бы их побрал, звякнули в его руках.

— Этого хватит? — спросил я.

Китаец заглянул в мешок и утвердительно закивал головой. Потом он сбегал за помощником, и они осторожно перенесли Веру на постель.

Я достал платок и вытер кровь, которая, вытекая, нарисовала морщинку на щеке Веры. Ее глаза равнодушно смотрели куда-то вверх, не обращая на меня никакого внимания. Комок отчаяния стал подниматься откуда-то из глубины меня, а слезы снова были готовы политься из глаз.

«Старый я все-таки человек, в какие бы «одежды» не рядился», — подумал я, потом провел ладонью по лицу Веры, и ее глаза послушно закрылись. Развернулся, подошел к платяному шкафу, где висели уже никому ненужные платья, нашел в нем одну из шляпок, оторвал от нее ленточку и подвязал у Веры под подбородком. Потом сказал, все еще рыдающему Генриху:

— Прекрати! Ты же мужчина!

Поставил стул посередине комнаты, подальше от кровавого пятна, сел и стал ждать.

«Нет, Вера. Я буду помнить тебя другой,» — пообещал я сам себе. — «Стоящей у борта «Пасифика», прикрывающей ладонью лицо от солнца, светившего тогда тебе в глаза, и улыбающейся мне».

Генрих тоже нашел стул и пристроился рядом со мной. Он немного успокоился, только иногда всхлипывал. Так мы и дождались начальства.

Сцена 44

Вильям Даррел был грузным человеком. Носильщики попотели пока доставили его к Паллас отелю. Там он прошел в холл гостиницы, огляделся, поманил пальцем, ожидавшего его полицейского сержанта, и направился в ресторан. Сел за столик, сделал глоток воды из запотевшего стакана, принесенного слугой, и махнул рукой все еще стоящему полицейскому:

— Садитесь, Джордж, и рассказывайте.

— Имеем два трупа, — начал сержант, устраиваясь за столиком. — Миссис Деклер и некий китаец. Китаец забрался в номер англичанина с целью ограбления…

— Это точно? — перебил его Даррел. Он заметил нотку сомнения в словах сержанта.

— Ну, а для чего он мог еще залезть в номер к богатому путешественнику?

— Почему вы решили, что он богатый?

— Отель дорогой. Да и не путешествуют бедные, — тут уже в словах сержанта не было никаких сомнений.

— Ладно, — согласился Даррел. — Продолжайте.

— Китайца застукал мальчишка, воспитанник англичанина. Китаец его почти зарезал.

— Почти?

— Не успел. В номер зашел англичанин. Но царапина у мальчишки на горле осталась.

— И что? Китаец испугался?

— Испугаешься, когда на тебя направят дуло револьвера, — хмыкнул сержант.

— Англичанин начал стрелять?

— Нет, — покачал головой полицейский. — Англичанин оказался слабаком. Они как-то договорились с грабителем. Он отпускает мальчишку, а англичанин не стреляет.

— Но что-то сорвалось?

— Точно, — подтвердил сержант. Ему, наконец, тоже принесли стакан холодной воды, и он с удовольствием сделал глоток. — Когда китаец был уже готов сбежать, появилась миссис Деклер и пришила узкоглазого.

— Как это?

— У нее в сумочке оказался стилет. Так, ничего серьезного, но она очень удачно воткнула эту «зубочистку» в спину китайца, — объяснил сержант. — Раз, и прямо в сердце, — хмыкнул он. — Не хотел бы я иметь такую жену.

— А англичанин? Так и стоял с револьвером?

— Какой там! Он его еще раньше китайцу отдал! Говорю же, тюфяк!

— Что-то я совсем запутался, — сказал Даррел, хотя все давно уже понял.

— Китаец, видно, пообещал отпустить мальчишку, забрал револьвер, собрался было убегать, но его накололи, как бабочку на булавку, — стал снова объяснять сержант. — Но китаец оказался не прост. Он как-то успел развернуться и всадил пару пуль в женщину. Потом оба умерли.

— Ясно, — сказал Даррел. — Есть грабитель. Его застали на месте преступления. Завязалась борьба. В ней погиб грабитель и жена пострадавшего.

Он вопросительно посмотрел на сержанта.

— Так все и есть, — согласился полицейский. Все происходящее ему не нравилось. Заявился важный чиновник из правительства Гонконга и устраивает ему допрос. — Ясней ясного.

Сцена 45

Полиция в Гонконге была то ли высоко профессиональная, то ли никакая. Пришедший полицейский походил по комнате, посидел на корточках у все еще лежащего на полу китайца, немного постоял около постели, на которой лежала Вера. Выслушал мой рассказ. С горем по полам расспросил Генриха, у которого опять полились слезы. И ушел удовлетворенный. Но оказалось, что это еще не все.

В комнату вошел полный мужчина, в легком светлом костюме. Из кармашка его жилетки свисала толстая золотая цепочка.

«А жилетку он зря одел,» — подумал я. Мужчина тяжело дышал и от него сильно пахло потом.

— Добрый день, мистер Деклер, хотя…, - мужчина покосился в сторону лежащей на постели Веры.

— В общем, меня зовут Вильям Даррел, — продолжил мужчина. — Я тут… — он замялся.

— Главный, — подсказал я.

— Можно и так сказать, — согласился мужчина. — Дай-ка, мальчик, я присяду.

Генрих испуганно вскочил со стула, а чиновник сел на освободившее место. Потом достал платок и вытер потный лоб.

— К вам претензий нет, мистер Деклер, — сказал, отдышавшись, чиновник. — К вашей покойной жене тоже. Но у меня есть несколько вопросов. Не возражаете?

Я пожал плечами.

— Хорошо. Сколько вы собираетесь еще пробыть в Гонконге?

— Сегодня собирался узнать о пароходе до Калькутты.

— Понятно. Позвольте дать совет. До самой Калькутты вы не найдете транспорта. Советую добраться сначала до Цейлона. Туда часто ходят пароходы, а там уже, наверняка, будет что-то и до Калькутты.

— Благодарю.

— А что за письмо губернатору, которое тут нашел сержант?

«Будь оно проклято,» — подумал я про себя. — «Туда же и консула, который мне его вручил».

Письмо оказалось пустышкой. Консул меня просто использовал. Наглядная иллюстрация поговорки «Ничего личного, просто бизнес». Все было просто. Делаешь пустышку. Вручаешь ее ничего не подозревающему дурачку. А потом сообщаешь о таком «важном» письме, человеку, которого хочешь проверить. Если на дурачка-курьера нападают или просто письмо пропадает, то делаешь соответствующие выводы. Трудоемко? Да. Зато дешево и сердито.

— Консул в Йокогаме просил меня передать его вашему губернатору, — сказал я.

— Я могу сделать это за вас, — любезно предложил чиновник.

— Только обяжете, — ответил я.

Никакого желания продолжать участвовать в шпионских играх у меня не было. Я достал из кармана письмо и протянул чиновнику.

Тот взял его, повертел и немного покривился на сломанный сургуч.

— Я пришлю помочь вам, — чиновник кивнул в сторону Веры. — Долго с этим тянуть нельзя. Жарко у нас. — Он снова протер лоб платком.

— Благодарю, — сказал я. Я действительно был ему благодарен, потому что совершенно не представлял, что делать.

«Хотя, что тут сложного?» — тут же пришло в голову. — «Меняешь деньги в банке, а гроуты, пенсы и шиллинги сделают за тебя все остальное».

Сцена 46

У гостиницы, под тенью деревьев стоял простой с виду паланкин. Но внимательный прохожий мог бы заметить, что все детали паланкина сделаны из бука, недешевого в этих краях материала, а сами носильщики — крепки и хорошо одеты.

В паланкине, задернув занавески, сидел Лю Ливэй. Он не любил терять время зря, а мистер Даррел задерживался. Поэтому Ливэй снова и снова проговаривал в уме строки стихотворения, над которым работал этим утром, размышляя над каждым словом. Получалось плохо. Мысль соскальзывала с возвышенного и устремлялась к обыденному. Смерть Чжанг Сю поразила Ливэя. Его помощник, раз за разом выполняя трудные и опасные поручения, с годами стал казаться поистине неуязвимым. Кроме того, только сейчас Ливэй понял, как привязался к Сю. Их судьбы странно пересеклись в тревожное время и странно разошлись, когда казалось ничего не предвещало плохого. Так не должно было быть. Поручение было простым и не опасным. Но случилось, то, что случилось. И дело надо было довести до конца.

К паланкину подошел Вильям Даррел.

— Письмо я забрал, — сказал он. — Оплата?

— Как всегда, — ответил Лю Ливэй. — Счет будет сегодня пополнен.

Чиновник, не прощаясь, ушел. Один из носильщиков подбежал к кабинке, поднял лежащей на земле конверт и двумя руками, с поклоном вручил хозяину.

— Домой, — приказал Ливэй.

Сцена 47

Толстый чиновник выполнил обещание. Через полчаса после его ухода появился средних лет китаец, одетый в национальную одежду, но довольно хорошо говорящий по-английски с небольшим акцентом. Мне даже показалось, что китаец специально коверкает слова, чтобы его английская речь была не такой гладкой.

Пришедший поздоровался.

— Меня зовут Ли Чжень.

Потом он оглядел комнату, сделал скорбное лицо и спросил:

— У вас есть деньга?

Я достал из кармана пиджака две бумажки по пятьдесят долларов и протянул их китайцу.

— Очень харошо, очень харошо, — закивал головой китаец и спрятал доллары куда-то в рукав. — Я пойду за люди, и мы все сделаем.

Вернулся он с двумя помощниками, совсем мальчишками, не старше Генриха, и большим рулоном белой ткани.

Китайчата приподнимали Веру, а Чжень заворачивал ее в ткань. Плотно, виток за витком. Так у меня на глазах исчезала любимая женщина.

— Глупый! Я с тобой! — образ, улыбающейся и прикрывающей ладонью глаза от слепящего солнца, Веры стал еще ярче. — Я с тобой.

Потом мы спускались к морю. Носилки с Верой впереди, а я с Генрихом — следом. Вот такая получилась похоронная процессия. Потом плыли на лодке на другую сторону пролива, на материк. Снова шли. Остановились рядом со странными, невысокими домиками. Серые, бетонные блоки с множеством окошек и черепичной крышей с краями, чуть загибающимися вверх. Еще недалеко стояло здание с высокой печной трубой, над которой дрожал горячий воздух.

— Это — ко-лум-ба-рий, — по слогам сказал Чжень.

— Я хочу проститься, — сказал я.

— Да, да, — скороговоркой проговорил Чжень.

Китайцы поставили носилки с закутанной Верой на каменный постамент, что возвышался перед бетонными домиками, и отошли. Одной рукой я сжимал ладонь Генриха, а другую положил на завернутую Веру. Рука Генриха была горячей и влажной, наверное, поэтому белая ткань под другой моей рукой казалась такой холодной.

В голове была только одна мысль «Почему? Почему все так произошло?»

И снова образ улыбающейся Веры стал перед моими глазами.

— Глупенький, — улыбаясь, говорила Вера. — Так было надо.

Наверное, я стоял так долго, потому что ко мне подошел Чжень и сказал:

— Она умерла, мистер Деклер. Надо ее отпустить.

Сказал чисто, без акцента, без кривляния. А, может быть, он сказал что-то другое, но я услышал именно эти слова. Я кивнул головой. Китайцы унесли носилки.

Потом мы с Генрихом долго сидели прямо на земле у бетонных домиков и смотрели на море. Генрих больше не плакал. Слезы высохли, оставив грязные разводы на его щеках.

Потом пришел Чжень и с поклоном вручил небольшую вазу. На белом боку вазы на синей цветущей веточке сидела синяя птичка. Птичка повернула голову, и ее глаз с интересом смотрел на меня.

— Пойдемте, мистер Деклер, — потянул меня за собой Чжень. — Я нашел вам хорошее место. Там только уважаемые люди.

Мы подошли к одном из бетонных домиков в глубине. Несколько окошек в этом домике были пусты, а перед самим домиком, на скамеечке сидел полный китаец, а рядом с ним — маленькая девочка.

— Здесь только уважаемый люди, — снова заверил меня Чжень. — Можете выбрать свободный место. — Он указал на окошки в домике. — Чем выше, тем лучший. — К китайцу снова вернулся акцент.

Я посмотрел на полного китайца на скамеечке. Он был одет в какой-то яркий блестящий халат, с яркими цветами, на голове была красная шапочка. Также ярко была одета девочка. Китаец что-то ел. В руках у него была маленькая вазочка. Он доставал из нее пальцами какую-то еду и отправлял ее в рот, тщательно пережевывал, а потом также тщательно облизывал пальцы. Девочка в точности повторяла его движения. Сначала он, потом она. Достать, прожевать, облизать.

— Я что-нибудь вам должен? — спросил я китайца.

— Нет, нет, — заверил меня Чжень.

— Благодарю вас, — сказал я. — Прощайте.

Удивленный китаец остался у домиков, а я с Генрихом отправились к причалу. Вазу я крепко прижимал к себе. Птичка под рукой была теплой, словно живая.

Мне нужно было вернуться на остров и найти знакомого лодочника.

Сцена 48

Нужного мне лодочника я нашел быстро. Вера была права. С клиентами у него было туго. Смотреть на заячью губу — мало приятного. Но мне нужен был именно он.

Лодочник меня тоже узнал. Поклоны его были слишком частые. Я протянул лодочнику шиллинг, запрыгнул в лодку и помог забраться Генриху.

— Туда, — сказал я лодочнику. — Туда.

Моя рука указывала на мелкие острова на выходе из бухты, к которым в прошлый раз этот лодочник возил нас с Верой. Тогда он колебался. Теперь лодочник уверенно стал грести в указанном мной направлении.

Двигались мы медленно. Когда наконец достигли островков, и тень деревьев снова, как в тот раз, когда я был здесь с Верой, накрыла нас, птичка под моей рукой почти остыла.

Я дал знак лодочнику остановиться, опустил руку за борт, а потом поднял над головой. Ветер дул мне в лицо. Кое-как я объяснил китайцу, чтобы он развернул лодку. Моя рука задержалась над вазой, а потом я достал пригоршню пепла и бросил его вверх, над водой. Ветер тут же подхватил мой дар и быстро развеял пепельное облачко. Потом еще и еще. Остатки пепла я высыпал на ладонь, а ветер, не спрашивая разрешения, закрутил их маленьким смерчем и унес в высь.

— Поехали обратно, — сказал я и поставил вазу на дно лодки. Ваза была красивой, но теперь это была просто холодная ваза с рисунком синей птички на боку.

Сцена 49

Когда редакционная суета одолевала Джозефа Эпштейна вконец, он уходил пить кофе на Бродвей. Конечно, можно было бы выпить кофе в самой редакции, которая располагалась в бывшем отеле «Империя», который Джозеф выкупил и перестроил под нужды «Нью-Йорк пост». Но в этом случае никто не мог гарантировать, что через глоток кофе к нему не подбежит с верхних этажей редакции какой-нибудь сотрудник за подписью, за советом, с проблемой или того хуже внезапной новостью, из-за которой надо будет переделывать целую полосу газеты.

Бродвей был золотой серединой. Не так далеко от Чатем стрит, где находилась редакция, и достаточно далеко, чтобы на время отвлечься от редакционных дел. Правда, хватало Джозефа не больше чем на пару чашек, а затем он начинал беспокоится, расплачивался и быстрым шагом возвращался в редакцию. Причем по мере приближения к редакции его шаг убыстрялся.

Но сейчас до начала возвращения в редакцию было далеко. Джозефу только что принесли первую чашку кофе, и он сделал всего лишь один обжигающий глоток.

Колокольчик над дверью в кофейню звякнул. Внутрь ввалился Бруно Эспозито. Он посмотрел по сторонам, кое-как бочком добрался до столика Джозефа и тяжело опустился на стул. Стул жалобно скрипнул. Бруно был угрюм, на щеках отросла приличная щетина и от него разило перегаром.

— Здесь есть приличная пища? — спросил Бруно.

Под приличной пищей он обычно подразумевал пиццу с кусочками кровяной колбасы и несколькими сортами сыра.

— Можешь заказать яичницу с беконом, — ответил Джозеф. — Будет почти твоя любимая пицца.

— Сойдет, — устало махнул рукой Бруно и сделал заказ, подошедшему официанту.

— Ты где пропадал? — в ответ спросил Джозеф.

— От землетрясения спасался, — нехотя ответил Бруно.

— Что? — не поверил Джозеф и, не дождавшись ответа друга, захохотал.

— Смейся, смейся, — сказал Бруно. — Вот когда все это…, - он обвел глазами стены и потолок кофейни. — Посыплется тебе на голову, то тогда тебе будет не до смеха.

— Я же всем объяснял, — сказал Джозеф. — И в газете мы об этом писали. Город стоит вдалеке от сейсмических зон и … ну, ты сам все читал.

— Да знаю, я это все, — отмахнулся Бруно. — Гертруда испугалась. Как услышала про землетрясение в Сан-Франциско, чуть ли с ножом к горлу пристала. «Уезжаем из города, уезжаем из города». Ну, я и уехал. Есть там у меня небольшой домик.

Принесли яичницу. Бруно подцепил вилкой кусок хрустящего бекона, отправил его в рот и с удовольствием зажевал.

— Научишься тут с вами есть всякую гадость, — сказал Бруно, тщательно вычищая тарелку кусочком хлеба.

Джозеф смотрел на Бруно. Манеры друга его не пугали. Свое голодное детство еще не совсем забылось.

— А что вернулся? — спросил он.

— Да ну его, — сказал Бруно, сделав глоток кофе. — Жена, дети круглые сутки… а бухать надоело.

— Тогда принимайся за работу, — сказал Джозеф. — Всякого поднакопилось.

— С удовольствием, — не стал отказываться Бруно.

— Кстати, — вдруг хлопнул по столу ладонью Джозеф, а Бруно поперхнулся кофе. — Есть идея. Как раз по твоей части.

— Можно было бы поспокойней, — сказал Бруно вытирая кофе, попавшее на белую манишку. — Ну вот теперь придется выбрасывать хорошую вещь.

— Отстирают, — махнул рукой Джозеф. — Лучше послушай. Пишут, что в Сан-Франциско сильные разрушения, а ведь наша конкурентка оттуда!

— Что за конкурентка? — не понял Бруно.

— Совсем мозги пропил?! — сказал Джозеф. Непонятливость Бруно ему понравилась. Он то понял, а хитрец-Бруно — нет.

— Ты про ту деваху, что вокруг света едет, как и наша Ева?

— Ну, а ком же?

— Подожди, подожди, — остановил друга Бруно, когда тот хотел продолжить объяснения. — Думаешь их «Метрополитен» накрылся?

— Не знаю. Да, это и неважно. Важно, что другие так могут думать, — отмахнулся Джозеф. — Вон твоя Гертруда аж за город рванула и ты с ней.

— Перестань! — сказал Бруно. — Я же вернулся. И что нам это дает?

— Насколько я знаю Маккелана-старшего, даже если «Метрополитен» уцелел, он остановит путешествие. Деньги будут нужны на другое. Судя по всему, разрушения там существенные, — сказал Джозеф.

— Делаем еще ставки? На Еву? — спросил Бруно.

— А ты как сам считаешь?

— Не спортивно как-то.

— Давно ты стал таким щепетильным? Знаешь, как говорили, греки? Деньги не пахнут.

— Ты про каких греков говоришь? Если про тех, что на Лонг-Айленде, так они много не по делу болтают.

— Нет, я про тех, что в Аттике живут, — усмехнулся Джозеф. — Но дело не в этом. «Метрополитен» отзывает своего редактора Терезу Одли из кругосветки. Денежки тех, кто поставил на нее станут нашими. Чем больше будет сумма наших ставок, тем больший куш мы сорвем.

— Сколько поставим?

— Пару тысяч.

— Многовато.

— 1000?

— Все равно много. Придется по нескольким букмекерам разбрасывать, — сказал Бруно.

— Справишься?

— Не вопрос, — сказал Бруно. — Я …, - но продолжить он не успел.

Джозеф зачем-то сильно тряхнул стол, за которым они сидели, а потом дернулся и стул под Бруно. Его-то уж Джозеф никак не мог тряхнуть. Бруно посмотрел по сторонам. Новомодные электрические лампочки под потолком раскачивались, а с барных полок сыпались бокалы и звонко разбивались об пол. С улицы раздались истошные женские крики.

Бруно с Джозефом бросились наружу. Выбежав на середину улицы, они остановились. В доме напротив обрушились печные трубы, обломками кирпичей от них были повсюду. Крики продолжались, но больше ничего не происходило. Земля, вздрогнув один раз, снова погрузилась в вековой сон.

— Еще кофе? — попытался пошутить Джозеф.

— Нет, спасибо, — не понял шутки Бруно.

— Тогда пошли в редакцию. Посмотрим что-там творится.

— Не пострадало бы наше здание, — сказал Бруно.

— Да и хрен с ним, — выругался Джозеф. — Давно хотел новое построить.

Сцена 50

Два дня я провел в номере. В новом номере. Служащий гостиницы, как я только вернулся с похорон Веры, отвел меня в другие апартаменты, куда уже успели перенести все мои вещи. И вещи Веры.

В номере я просто лежал на кровати. Мысли хаотично метались в голове, и наводить в них порядок совершенно не хотелось. Чаще всего одолевал вопрос «Почему? Почему все так произошло?». Болезненный и безответный. Он сменялся образами Веры, которые дарили на мгновение радость, но потом я вспоминал порыв ветра, унесший остатки пепла с моей ладони, и радость исчезала.

Почему? Почему все так произошло? Все события моего пребывания в этом мире раскручивались в обратном порядке: от Паллас отеля до бара «Старая индейка», а потом неспешно начинали течь перед моими глазами. Словно была возможность что-то изменить или добавить.

Еду и чай я заказал в номер. Из понятных мне блюд в гостинице был только рис карри с курицей, но к еде я так и не притронулся. Через несколько часов над тарелкой стали виться какие-то мухи, и я вызвал служащего забрать блюдо.

Надо было бы проведать Генриха. Но делать этого не хотелось. Он, в конце концов, рассказал мне, зачем забрался в нашу с Верой комнату. Кого винить за это? Себя? Его? Что изменилось бы, если бы я дал ему эти злосчастные три доллара? Китаец не забрался бы в комнату? Забрался. Но Генриха бы там не было. И что тогда? Я бы также застал его в комнате? Наверное. А дальше? Застрелил бы? Вряд ли. На этом мысли останавливались. В голове всплывал образ убитого Верой китайца. Он смотрел на меня и улыбался. Для него все было кончено, его не мучили ни вопросы, ни воспоминания.

Как же все было бы, не залезь Генрих в нашу комнату? Этот вопрос все чаще появлялся в моей голове. Я гнал его от себя. Это была неуклюжая попытка свалить на мальчишку вину за произошедшее. Дешевый трюк, чтобы успокоить себя. Не он стрелял в Веру. Но разумные объяснения не успокаивали душу. Я понимал, что мальчишку не надо бросать одного, надо сходить, посмотреть, как там у него, но делать этого не хотелось.

«Подожди, не ходи,» — нашептывал кто-то внутри меня. — «У него же был план. День, два и он исчезнет. Ты же дал ему, в конце концов, эти три доллара!»

Как ни странно, эти шепотки убирали из моей головы мысли о Генрихе, но только для того, чтобы снова появился вопрос «Почему все так произошло?», чтобы вновь начать раскручивать цепочку событий: от самого начала и до самого конца.

Из этого состояния меня выдернул стук в дверь. Стучали, наверное, уже долго. Стук уже перешел от стадии осторожного, деликатного постукивания в непрерывное стучание, когда следующей стадией будет взлом двери.

Я поднялся с кровати и открыл дверь.

За дверью стоял слуга-китаец, который тут же нацепил на свое лицо улыбку и, слегка поклонившись, передал мне записку.

«Уважаемый мистер Деклер,

Выражаю вам свои глубокие соболезнования в связи с вашей утратой.

Приношу свои извинения, что беспокою вас в такой момент. Но обстоятельства складываются таким образом, что я вынуждена вернуться в Сан-Франциско ближайшим пароходом. Не знаю, смогу ли я увидеть вас до отъезда, поэтому положилась на то, чтобы в письменной форме выразить свои чувства, связанные с происшедшим трагическим событием.

Как христианка, я верю в вечную жизнь, что является утешением нам при потере близких. Надеюсь, что это и вам даст надежду и силы на продолжение своего жизненного пути.

Прощайте.

С уважением,

Редактор ежемесячного журнала «Метрополитен»

Тереза Одли».

Я бросил письмо на пол и снова лег на постель. Поворочался, поправил подушку, но чего-то не хватало. Встал с кровати, подобрал письмо, сел на стул и снова его прочел.

Когда-то я также получил письмо от Маккелана, согласился на его поручение и тем самым запустил всю дальнейшую цепочку событий. Вот она причина всего! Нет, не письмо Маккелана, а мое подсознательное согласие плыть по течению. «Умрешь, опять начнешь сначала и повторится все, как встарь…» Нежданная и негаданная возможность прожить новую жизнь расслабила меня, задвинула осознанные действия на второй план. Еще успеется! Все впереди! Я не жил, я рефлексировал. Судьба подбрасывала мне мячик, а я отбивал. И наслаждался этой игрой. Но игру ведет подающий. Этого его игра. Поэтому не удивительно, что конец гейма мне не понравился.

Письмо Терезы было еще одним таким мячиком, который подбросил мне неведомый игрок. Надо просто отбить мяч и ждать новой подачи. Мне снова предлагали наслаждаться игрой. Снова плыть по течению.

Я аккуратно сложил письмо и спрятал в карман пиджака, висящего на стуле. Подошел к зеркалу и провел рукой, по начавшему зарастать щетиной лицу. Достал из чемодана пятьдесят долларов. Вышел из номера и тщательно, на ключ, закрыл дверь. Мне надо было на набережную. Разменять деньги и побриться. А решение я уже принял.

Сцена 51

Вернувшись из города, я расположился за столиком в гостиничном ресторане и попросил принести мне перо и бумагу. Неожиданно моя просьба вылилась в целое парадное шествие. Впереди процессии шел китаец, к которому я обратился с просьбой. Он нес письменный чернильный прибор. Этакая мраморная подставка с двумя стеклянными чернильницами. В подставке была выточена ложбинка, в которой лежала ручка с металлическим пером и рукояткой из темного дерева. За ним шел другой китаец. Он нес перед собой папку, в которой, как потом выяснилось, были листки желтоватой бумаги. Завершал процессию мальчишка-китайчонок, в руках которого было две свечи. В мраморной подставке письменного прибора, по краям были небольшие углубления, в которые мальчишка вставил свечи, а китаец, возглавлявший процессию, чиркнул спичкой и зажег их. В ресторане был полумрак, и свечи оказались к месту.

С трудом справившись с ответным письмом, я попросил все того же старшего слугу-китайца отнести письмо мисс Одли.

Тереза откликнулась сразу. Ну, как сразу? Я успел заказать и почти выпить бокал белого вина. Мысли, с которыми я провел «в обнимку» два дня никуда не исчезли, но мой план смог их слегка отодвинуть. Еще раз просмотрел газету «Гонконг обзевер», которую захватил из ресторана на набережной, где плотно поел. Европейские и американские газеты были месячной давности, а вот местная газета постаралась. Само землетрясение в Сан-Франциско и его последствия были описаны в ней так подробно, что закрадывалось сомнение в их достоверности. Но если и половина из того, что написано было правдой, то картина складывалась печальная. Что-то я помнил о подобном землетрясении в СанФранциско из своей прошлой жизни. Кажется, смотрел фильм, а в нем вспоминали это событие. После него пришлось восстанавливать почти весь город. Раз так, то понятно, почему Тереза прекращает свое путешествие и возвращается обратно. У редакции просто нет денег на его продолжение или деньги есть, но они нужны на более неотложные задачи.

Появилась Тереза, я встал и пригласил ее за столик. Выслушал слова соболезнования, стараясь не вдумываться в их смысл. Пусть на время я отделюсь от всего этого.

Тереза посмотрела, что я пью и тоже заказала себе вина.

— Мистер Деклер, — сказала она. — Вы написали, что у вас есть некое дело ко мне. Вам надо что-то передать в Сан-Франциско?

— Не совсем так, — я сбился на банальность, но сходу предложить Терезе деньги на путешествие я не мог. — Скажите, мисс Одли, вы хотите продолжить свое кругосветное путешествие?

— Что? — воскликнула Тереза. Видимо такого вопроса она не ожидала и у нее получилось достаточно резко. — Извините, что значит продолжить путешествие?

После вопроса девушки, все стало казаться мне не таким простым, как казалось еще минуту назад. Это я перекати-поле. Это у меня нет дома. Это меня никто не ждет. Потому я готов ехать и ехать вперед, заставляя картинку за окном постоянно меняться. Только бы не остановить это, развлекающее меня, мелькание. Только бы не остаться наедине со своими мыслями. Тереза же — совсем другое дело. У нее есть работа, дом, возможно, некая личная привязанность, планы на будущее. И тут я, со своим предложением еще немного помучиться.

— Я подумал, — начал я неуверенно. — Что, возможно, вы заинтересованы продолжить свое путешествие.

Удивительно, но сразу Тереза не отказалась.

— Но…, - начала она. — Я же не просто так путешествую.

Мне показалась, что она хотела продолжить, но не закончила свою фразу «Я же не просто путешествую, как вы»

— Это задание редакции. Я пишу путевые заметки, а они публикуют, — она запнулась. — Вернее публиковали. Вы ведь, наверное, уже знаете о несчастье случившемся в моем городе.

Я кивнул.

— Мне телеграфировали, что редакция разрушена, — продолжила Тереза. — И мои заметки никому уже не нужны.

— Вы могли бы написать книгу по результатам своего путешествия.

— Наверное, могла, — ответила Тереза. — Но теперь это уже в прошлом. Редакция приняла решение, а без их содействия, как вы понимаете, я не могу продолжать путешествие.

— Если дело только в этом, то я могу помочь решить эту проблему, — сказал я.

Деньги у меня были. Только деньги у меня и оставались. Вера ушла. Дружбы с Генрихом у меня теперь не получится. И только деньги, сохраняя мне верность, продолжали лежать в моем чемодане, завернутые в старую рубашку Деклера. Если их разделить на три части: мне — на житье, Генриху — на учебу, то получится около трех тысяч долларов, которые я мог дать Терезе для продолжения ее странствий.

— Что вы имеете ввиду? — спросила Тереза.

— У меня есть деньги для путешествия, — просто сказал я. Мне надоело ходить вокруг да около. «На дворе капитализм, Тереза!» — мысленно воскликнул я. — «Пора перестать стесняться слова «деньги»!»

Но девушка думала иначе. Она покраснела и сказала:

— Мистер Деклер, если бы я не считала вас порядочным человеком, то наш разговор был бы окончен.

— Почему?

— Разве вы не понимаете, что это неприлично?!

— Нет, не понимаю, — честно признался я. — Я не сказал и не сделал ничего неприличного.

— Но…, - начала Тереза.

— Нет, подождите, — я не дал ей продолжить. — Я не собираюсь требовать ничего взамен. В чем здесь неприличность?

Возникла пауза. Краска отлила от лица Терезы.

— Я верю вам, мистер Деклер, — сказал девушка. — Но другие… другие люди могут подумать … совсем другое, — закончила она.

«Обычай — деспот средь людей,» — подумал я.

Мы помолчали.

— А если, — что «если» я не знал, но какая-то идея начала формироваться в моей голове, а я помогал ей словами. — А если…

— Скажите, мисс Одли, — задал я вопрос, который надо было задать с самого начала. — А сами вы хотели бы продолжить путешествие? Ну, если бы все приличия были бы соблюдены?

— Да, — неожиданно просто ответила Тереза.

— Тогда у меня к вам большая просьба. Дайте мне пару дней, и я найду выход, — попросил я.

— Хорошо, — согласилась Тереза.

«Как-то она немногословна,» — подумал я. — «Испугалась? Но чего?»

— Спасибо вам, — сказал я. — Сейчас мне надо в банк и на телеграф, а потом я расскажу вам, что у меня получилось. И знаете…, - я вспомнил, с каким трудом писал допотопной ручкой на ворсистой бумаге письмо этой молодой женщине. — Можно я не буду писать вам письмо, а просто постучу в дверь вашей комнаты. Вот так, — я изобразил стук. — Два коротких и один длинный. Это будет означать, что я жду вас здесь.

Удивительно, но Тереза не стала возражать против такого способа связи, но в свою очередь она задала мне другой вопрос:

— Мистер Деклер, а зачем все это нужно вам?

Тереза очень серьезно смотрела на меня и ждала ответа.

Рассказать ей, что я решил перехитрить судьбу? Судьба, прислав мне письмо Терезы, в котором та написала, что возвращается в Сан-Франциско, рассчитывала, что я просто кивну. Может быть, приду проводить свою случайную попутчицу. Помашу отплывающему пароходу. А я решил поступить по-своему. Довольно плыть по течению. Ничего хорошего мне это пока не принесло. Но я не сказал правды. Я выбрал более простой ответ.

— Я хочу, чтобы все было как раньше, — сказал я. Это тоже было правдой, хотя и не всей.

— Понимаю, — Тереза все также серьезно посмотрела на меня своими большими красивыми глазами. — Я буду вас ждать, мистер Деклер.

Сцена 52

Вернувшись в номер Тереза устало опустилась в кресло. Двери на террасу были открыты, была середина дня, но с вершины пика Виктории дул приятный свежий ветерок.

«Боже мой!» — Тереза больше не хотела врать самой себе. Скрывать своичувства за словами «может быть», «экстравагантный, но приятный», «достойный», «как в романе». Если бы кто-нибудь ей раньше сказал, что она будет с таким тайным наслаждением смотреть на это немолодое, с морщинками у глаз и рта лицо, она бы не поверила. Да, что там не поверила, сильно обиделась бы на сказавшего такую глупость. Сейчас эти морщинки ей казались такими, такими … Там в ресторане, сидя напротив Деклера, ей остро захотелось коснуться губами этих самых морщинок, а ее сердце при этом ухнуло куда-то вниз живота.

«А этот чурбан ничего не заметил!» — подумала Тереза, но тут же отругала себя. — «Я — бесчувственная скотина. У человека трагедия, а я со своими поцелуями. Боже мой, какая я оказывается испорченная! Хуже Дженни!».

Трагичность событий происшедших вокруг Деклера, ее собственное печальное возвращение, которому еще предстояло развернуться в свою трагедию, обострило все чувства Терезы. Заставило ее взглянуть на мир по-другому, понять, как все быстро и безжалостно может измениться. Когда Деклер спросил ее, хочет ли она продолжать путешествие вокруг света, для нее это прозвучало, как «хочешь ли ты быть рядом со мной», а ее слово «да» — словно то «да», которое произносят перед алтарем в церкви. Но приличия…

«Черт бы побрал эти приличия!» — подумала Тереза и вытерла рукой слезу, появившуюся в уголке глаза. Приличия заставили отказаться от денег, которые прямо предложил этот невозможный человек.

«Все равно я ничего не могу поделать,» — подумала Тереза. Трагическая смерть жены Деклера надежно преграждала ей путь к предмету своей неожиданной любви. Ее неприязнь к этой русской авантюристке с ею смертью никуда не девалась. Даже уйдя из жизни, русская не подпускала Терезу к Деклеру.

«Деклер сказал, что хочет, чтобы все было, как раньше,» — подумала Тереза. — «Конечно же, он имел ввиду их прежнее, спокойное путешествие. Он, его жена, воспитанник Генрих и она — Тереза, где-то сбоку».

«И все же я есть в его мыслях. Я тоже часть того, чего он хочет».

Как у любого другого человека, мозг Терезы сконцентрировался на более выгодном для себя. «Я тоже часть того, чего он хочет». А дальше мысли Терезы потекли в совсем уже фривольном направлении, и в этот раз она не стала их останавливать. Она просто закрыла руками лицо, словно кто-то посторонний мог бы увидеть то, о чем она сейчас думала и чем наслаждалась.

— Только бы у него все получилось. Только бы у него все получилось, — прошептала Тереза.

Оставалось только ждать. Ждать стука в дверь. Два коротких и один длинный.

Сцена 53

— Мистер О’Хара, я ухожу, — в общую комнату, заглянула миссис Гановер. Обычно в комнате сидело несколько репортеров, и она была наполнена шумом печатающих машинок. Но на Сан-Франциско уже опустились сумерки, и сейчас в комнате был только один человек, репортер отдела политики и географии Патрик О’Хара.

Он сидел за своим столом, стоящим у окна, и перебирал какие-то бумаги. Лампу мистер О’Хара не стал зажигать. Ему хватало того света, что проникал в комнату от уже светившего газового фонаря на улице. Редакции «Метрополитена» повезло. Она располагалась на Маркет стрит, на которой уже несколько месяцев как сделали газовое освещение.

— Что с вами, мистер О’Хара? — спросила миссис Гановер, секретарь главного редактора. Она была женщиной в возрасте и давно научилась разбираться в настроениях людей, особенно мужчин.

— Немного устал, миссис Гановер, — ответил Патрик.

— Вот и идите домой, — заявила женщина. — Меня заодно проводите.

Патрик и миссис Гановер одновременно засмеялись. Миссис Гановер с мужем снимали хорошую квартиру в доме напротив редакции. Если бы Патрик захотел ее проводить, то ему пришлось бы пройти не больше десятка метров.

— Ну, раз не хотите провожать, тогда до завтра, — попрощалась секретарь главреда. — Ночной сторож уже пришел. И, пожалуйста, не пугайте его собаку.

У ночного сторожа был большой и свирепый африканский риджбэк, рычавший на всех и вся, но прятавшийся за ноги хозяина, когда мимо проходил О’Хара. Патрик давно заметил за собой эту особенность. Где бы он ни был: в старушке-Европе, в экзотическом Китае, в надувающей щеки Америке — собаки его боялись. Что-то они чувствовали своим носом. И Патрик догадывался что.

Патрику О’Хара было под пятьдесят, и он родился далеко от западного побережья Америки. Это был небольшой портовый городок на севере Ирландии, который англичане назвали Ларне. Как раньше его называли сами ирландцы никто к моменту рождения Патрика уже не помнил. Побережье Англии было совсем недалеко, и каждый день корабли, баркасы и просто большие лодки сновали от одного берега к другому. Они перевозили зерно, шерсть, людей, но были грузы поинтересней. В подготовке этих «интересных» грузов участвовал и сам Патрик.

Дело в том, что его отец был могильщиком и как только Патрику исполнилось пять лет, а его руки и ноги приобрели какую-никакую силу, отец пристроил сына к делу. Патрик стал членом бригады резеректоров. Маленький, худой, а где ему набраться жиру, когда вся их семья жила впроголодь, он как никто другой подходил в этот дружный коллектив. Кроме отца в бригаде было еще трое человек, а Патрик был пятым. Когда отец привел его ночью на кладбище, остальные трое радостно стали хлопать мальчишку по плечам и говорить, что теперь, с Патриком у них дело пойдет на лад.

Работа, надо было сказать, была непростой. Днем отец Патрика и его бригада хоронили покойников, в которых недостатка не было, а ночью они их выкапывали. Трупы укладывали на повозку, которая тут же отправлялась на берег моря, где трупы перегружали в лодку. С первыми лучами солнца лодка отплывала к берегам Англии, где ценный груз уже ждали. Придумал этот бизнес доктор Хаччингтон, пожилой англичанин, имевший практику недалеко от городского кладбища.

Чтобы родственники захороненных ничего не заметили, приходилось идти на ухищрения. Разрывалась не сама могила. Поблизости от нее, со стороны головы покойника снимался дерн и копался узкий наклонный тоннель к «голове» могилы. Последние метры приходилось копать Патрику. Как только лопата стукалась о крышку гроба, ему передавали толстый буравчик. Патрик сверлил отверстия в верхней части гроба, со стороны головы покойника, как бы намечая окно. Когда это было готово, он вкручивал еще два бурачка с кольцами на конце, в которые была вдета крепкая веревка. После этого он мог вылезти наружу и отдышаться. Остальные брались за веревки и с силой дергала за них.

Бывало, что часть верхней части гроба отрывалась с первого раза. Тогда в тоннель снова лез Патрик и веревочной петлей зацеплял труп. После этого труп вытягивали наружу.

— Осторожней, — хрипло шептал тянувшим отец Патрика. — Не повреди. Иначе этот скряга Хаччингтон не заплатит хорошую цену.

Вытянув труп из могилы, бригада быстро засыпала тоннель и возвращала не место дерн. Причем одежду и драгоценности, если они были, не брали, а бросали обратно в могилу. За вскрытие могилы, если поймают, назначат штраф. Кража одежды, а тем паче драгоценностей, для любого ирландца могла обернуться виселицей. А труп висельника, даже минуя могилу, сразу отправлялся по маршруту, который создал доктор Хаччингтон.

После трудовой ночи взрослая часть бригады на некоторое время задерживалась на краю кладбища для того, чтобы распить бутылку дешевого виски.

— За резерекшен! — говорили подельники и по очереди прикладывались к бутылке. Патрик сидел рядом и клевал носом. Он сильно уставал, и ему хотелось спать. Потом ему объяснили значение этого английского слова. Оказывается, они воскрешали людей. Несколько месяцев Патрик в это верил. Но потом встреча с доктором Хаччингтонов показала, что это совсем не так.

А собаки боялись трупного запаха. Так считал мистер О’Хара. Обоняние то у них сильное. Ему самому порой казалось, что он до сих пор ощущает его.

Сцена 54

Иногда доктор Хаччингтон брал один из трупов себе. Члены бригады обычно шумливые и развязные, в присутствии доктора больше молчали и, получив свои деньги, старались убраться прочь. Но в такие дни доктору Хаччингтону требовался помощник, и он брал с собой Патрика. Как не хотелось мальчишке спать, но за помощь доктор давал несколько медяков, на которые можно было вдоволь наесться.

Помощь была не сложной: принеси-отнеси, поддержи-подай. Она требовалась пока сам доктор Хаччингтон вскрывал труп и разглядывал его внутренности.

Обычно доктор брал труп того умершего человека, который до смерти лечился у него самого.

Вскрытие трупа почему-то совсем не волновало Патрика. Он безо всякого испуга или отвращения смотрел, как Хаччингтон разрезает брюхо или распиливает ребра. К тому же он уже знал, что после вскрытия доктор будет в хорошем настроении и не зажмет той платы, которую обещал за помощь Патрика.

Добравшись до внутренностей умершего, Хаччингтон поочередно доставал их из чрева, подносил поближе к большой керосиновой лампе и вслух, словно актер на сцене, декламировал:

— Циррозис йэкорис*! Так, так, так.

(* — цирроз печени — примечание автора)

Потом он требовал, чтобы Патрик раскрывал передним какие-то его записи, находил нужную страницу и погружался в текст.

— Так, так, так. Как это проявлялось? Ну надо же?!

Все это произносилось вслух и обычно заканчивалось фразой:

— Ну, вот же! Я, как всегда, был прав!

Такое представление так забавляло Патрика, что от его сонливости не оставалось и следа.

Стоя за спиной доктора, он в насмешку принимал горделивую позу доктора и тихо повторял:

— Так, так, так. Циррозис йэкорис. Я, как всегда, был прав!

Что такое «циррозис йэкорис» он не знал, но догадывался, что это какая-то болезнь. И что эта болезнь покрыла этот темно коричневый кусок мяса, который доктор достал из брюха покойника, рыжими пятнами и трещинами и в конечном счете свела бедолагу в могилу. Патрик, его отец и их товарищи могли бы воскресить умершего, но доктор решил иначе.

На таком «представлении» Патрик бывал один раз неделю или даже чаще. Покойники были разные, но сюжет такого спектакля был примерно одинаков. Вскрытие трупа, рассмотрение больных органов у лампы, листание записок доктора и обязательная фраза в конце:

— Ну вот же! Я, как всегда, был прав!

При этом доктор не замечал, что за его спиной Патрик, еле сдерживая смех, повторяет за ним слова и позы.

В то время Патрик не осознавал, что это был его первый «университет», в котором он изучал начальный курс медицины и латинский язык.

Ночной приработок на кладбище, помощь доктору Хаччингтону позволяли Патрику приносить домой хороший, по меркам его семьи, заработок. Их семья, отец, мать и еще трое его младших братьев не голодали, а отец еще и часто бывал пьяненьким.

Так Патрик проработал четыре года. Тяжелая работа и наличие пищи привели к тому, что Патрик стал расти. Плечи становились шире, на кости наросло мясо, что совсем не радовало его товарищей по ночному бизнесу. Да и ему самому все труднее становилось работать в тесном тоннеле. Патрик опасался, что наступит день, когда его место займет другой мальчишка и хорошо, если это будет один из его младших братьев.

Но его работа закончилась совсем не так. Однажды, ночью, когда они уже достали свежий труп из могилы, в темноте раздался голос:

— А что это вы тут делаете?

Послышались черкание спичками, и, вскоре, ночь озарилась несколькими факелами. Вокруг стояло несколько полицейских и еще какие-то люди. Патрик и его товарищи, не сговариваясь, бросились наутек, в разные стороны. Но уйти удалось только Патрику. Кто-то в темноте пытался его схватить, но мальчишка вывернулся. Он добежал до дома доктора и рассказал ему все. Вместе с доктором они отправились на берег, сели в лодку, вышли в море, а потом доктор попытался столкнуть мальчишку за борт. То ли доктор был неловок, то ли Патрик увертлив, но за бортом вместо мальчишки оказался сам доктор. Оказавшись в воде, Хаччингтон взмахнул руками, открыл рот, чтобы позвать на помощь, но вода тут же хлынула ему в горло, и вскоре на поверхности моря плавал только цилиндр доктора.

Патрик понял, что обратной дороги у него нет, сел за весла и стал грести в сторону английского берега. Так началось путешествие Патрика О’Хара по миру.

Сцена 55

Денег, от продажи за бесценок лодки, хватило на недолго, и Патрик стал вором, а вернее грабителем. Он прибился к шайке подростков, которая обитала в трущобах городишка под названием Странларе. По ночам шайка выходила на ночные улицы, поджидала одиноких путников, которые и были ее добычей. Убивать не убивали, но раздевали догола. Денег у ночных путников было немного, а одежду всегда можно было продать старьевщику. Это был очередной «университет» Патрика, факультет выживания, единоборств, психологии и много еще чего. Занятия в «университете» шли каждый день, без выходных, экзамены назначались неожиданно, были строгими без скидок на малолетний возраст учащегося. То, что он учится в «университете» и проходит какие-то экзамены Патрик не знал. Это была просто его жизнь. Не хуже, не лучше той, что он оставил на ирландском берегу. Но «экзамены» Патрик проходил успешно, что позволило ему получить повышенную «стипендию» и знатную кличку Вертел. Уж больно изворотливым он был.

Но однажды шайка, в которой обитал Патрик, напоролась на путника с ножом. Двое подростков умерли на месте. Остальные разбежались, но от полученных ран за неделю умерло еще трое. Шайка перестала существовать. Патрику повезло и не повезло. Ран он не получил, но остался один. В другие шайки его не брали и настоятельно рекомендовали портить воздух где-нибудь подальше. Патрик бы вынужден продолжить свое путешествие. Двигался он на юг, резонно рассудив, что там теплее и города больше, а люди богаты настолько, что на одних их объедках можно прожить. Шеффилд, Манчестер, Ливерпуль — эти названия звучали для Патрика, как «рай на земле». Но дойти он смог только до небольшого городка-порта Воркингтаун. Сил идти дальше уже не было.

В тот день Патрик слонялся у дверей постоялого двора в надежде найти какую-нибудь работу. Но какая работа может быть для девятилетнего мальчугана. Хотя Патрик и был высок и выглядел старше, но его худоба не позволяла рассчитывать на тяжелую физическую работу, а другой не было. Оставалось надеяться, что кто-то из жалости бросит ему корку хлеба. На милостыню деньгами рассчитывать не приходилось. Места здесь были бедные.

К постоялому двору подкатила повозка, а вскоре из дома выше молодой мужчина, одетый в дорожный костюм. Патрику в глаза бросился саквояж, который он держал в руке. У доктора Хаччингтона был такой же. Решение созрело мгновенно.

— Сэр, возьмите меня на работу. Я был помощником доктора, — прокричал Патрик.

Это было так неожиданно, что джентльмен остановился.

— Что-то ты не похож на помощника доктора, — сказал он.

Джентльмена звали Джейкоб Стаут. Он был действительно доктором медицины, которого в эти края привело печальное событие.

— Сэр, не сомневайтесь, — ухватился за «ниточку» Патрик. — Я участвовал во вскрытиях каждую неделю.

Что говорить дальше, он не знал, но Патрик чувствовал, что молчать нельзя. Будешь молчать, этот благородный господин сядет в свою повозку и оставит его помирать с голоду у дверей постоялого двора. Поэтому неожиданно для себя Патрик стал повторял те непонятные слова, которые, сам того не зная, заучил, когда подсмеивался над Хаччингтоном.

— Гепар, спленис, цекум, вентрикулюс, циррозис йэкорис, — говоря все это Патрик, сам того не желая, стал в горделивую позу, которую принимал, так нехорошо кончивший жизнь, старый доктор Хаччингтон.

Джейкоб Стаут рассмеялся. Он махнул вознице:

— Поеду чуть позже, — а потом развернулся к Патрику. — Пойдем расскажешь, как ты занимался лечением цирроза печени.

Печальное событие, которое привело молодого доктора в этот городок, было смертью его матери. На ее похороны он опоздал, так как пришлось задержаться у постели своего пациента. Стаут вырезал этому больному воспалившийся аппендикс и впервые в своей практике применил эфир. Применил, надо сказать, неудачно. Помощника у него не было. Сколько капель эфира надо капать на марлевую маску, лежащую на лице пациента, он знал. Однако, количество капель от пациента к пациенту могло меняться. Вот и ошибся молодой доктор. Пациент во время операции зашевелился. Пришлось бросать инструменты и снова капать эфир. Очевидно, что из-за этой суеты капля гноя попала в полость брюшины, а Стаут этого не заметил. После операции больной промучился несколько дней и умер.

Доктору Стауту ничего не грозило, так как все документы на этот случай были подписаны, сама операция была сложной, а оперируемые умирали не только у него. Но посидеть у постели больного пришлось. Как назло, именно в эти дни скончалась его мать. Бросить умирающего доктор не мог, дорога из Ливерпуля до Воркингтауна была неблизкой. Вот он и опоздал к похоронам. Приехав в город, где жила и умерла его мать, он посетил могилу матери, зашел в церковь, но чувство вины все равно осталось. Кто знает, может быть, поэтому он решил накормить мальчишку-бродяжку.

Они зашли в постоялый двор. Стаут заказал Патрику миску похлебки и спросил:

— Ты же не знаешь, что такое гепар?

— Почему не знаю? — ответил, с трудом оторвавшись от еды, Патрик. — Это такой кусок мяса. Темно-коричневый. Бывает рыжим или с рыжими пятами. Плохо пахнет.

— Положим, этот кусок мяса плохо пахнет только тогда, когда болен, — улыбнулся Стаут. — И все же мне кажется, что ты просто заучил непонятные слова, которые от кого-то услышал.

Миска горячей и жирной похлебки разморила Патрика. В конечном счете, он добился своего. Он получил еду, благодаря которой протянет еще пару дней, а там глядишь подвернется еще какой-нибудь удобный случай. Так и он доберется до Шеффилда или даже до Ливерпуля. Поэтому Патрик не стал ничего скрывать и выложил все. Как «воскрешал» умерших и как помогал Хаччингтону.

И тут оказалось, что детская память Патрика запомнила многие рассуждения доктора Хаччингтона о том, как проходила болезнь, как это, в конце концов, отразилось на внутренних органах больного, что надо попробовать сделать в следующий раз, если попадется такой же случай. Слова сами текли из Патрика, значения, многих из которых он не понимал. Остановился Патрик только тогда, когда обратил внимание на удивленное донельзя лицо, накормившего его незнакомца.

— У тебя хорошая память мальчик, — сказал Стаут, подумал, а потом продолжил. — Пожалуй, я возьму тебя помощником. За еду и кров. И одежду, — добавил он, посмотрев на истрепанное одеяние Патрика.

Тут пришел черед удивиться Патрику.

— Да я, да я… Да я каждую ночь буду для вас трупы выкапывать, — задыхаясь от нахлынувших на него эмоций, проговорил Патрик.

— Этого не потребуется, — улыбнулся Стаут. — Если ты поел, то пора отправляться в путь.

Сцена 56

Так начался очередной «университет» Патрика. Наверное, самый важный в его жизни. Он проработал у Джейкоба Стаута десять лет. Убирался в доме доктора, бегал курьером, а во время операций, если такие случались, капал эфир на марлевые повязки закрывающие лица, лежащих на операционном столе, пациентов. И еще учился.

— Один, два, три, — командовал доктор Стаут, и Патрик под этот счет выпускал из гуттаперчевой трубочки каплю за каплей.

— Стоп, — командовал доктор, и Патрик останавливался.

Так он понял, что такое «один, два, три», а через месяц уже мог бегло считать, а также складывать и вычитать. Видя такие успехи своего помощника Стаут нашел у себя букварь, учебник по арифметики и вручил их Патрику. К книжкам Патрик отнесся очень серьезно. Это был его билет в сытую жизнь, и любую свободную минуту он листал страницы этих книг. Беспокоить вопросами доктора Патрик не хотел, поэтому первое время просто вглядывался в непонятные закорючки на страницах книг. Но потом стал замечать закономерности, повторения и дело пошло на лад. Через полгода Патрик смог научиться читать и выполнять арифметические действия, а Стаут стал поручать ему более сложную работу.

За эти десять лет молодой доктор медицины Джейкоб Стаут стал не таким уже молодым, женился, его жена родила ему двух милых дочек. А потом налетела эпидемия тифа и вся семья доктора сгорела в тифозной лихорадке. Последней ушла миссис Стаут, за которой до последнего дня, ухаживал Патрик: давал воду и делал холодные компрессы на лоб.

А потом он понял, что пора снова отправляться в путь. Может быть, Патрик бежал от эпидемии, а может быть, именно тогда проснулась его страсть к путешествиям. Так или иначе, он сел на корабль, отходящий во Францию на встречу своим новым «университетам».

Менялись страны и люди вокруг. Где-то Патрик задерживался дольше, где-то меньше. Где-то его окружали добрые люди, где-то — плохие. И везде Патрик учился. Это стало его привычкой. Выучить чужой язык или хотя бы попытаться это сделать. Перенять обычаи и местные привычки. Одеваться, как местные люди. Искренне смеяться над местными шутками, петь местные песни.

— Никакой ты не англичанин, — говорили ему во Франции. — Ты нашенский. Потому и бежал с этого острова.

Патрик смеялся. Не объяснять же этим добрым людям, что он даже и не англичанин.

Надолго он задержался на севере Китая, но этот период жизни он запрятал глубоко в своей душе и не позволял воспоминаниям высовываться наружу.

Оказавшись в Сан-Франциско и став работать репортером журнала «Метрополитен», Патрик думал, что с путешествиями покончено. Но не тут-то было. Молодой главный редактор журнала поручил ему помочь мисс Одли с подготовкой к ее путешествию. Патрик рассказал молодой женщине все что знал. А потом, как и другие сотрудники редакции, пришел проводит свою коллегу в порт. Наблюдая, как большой черный корабль отчаливает от пристани, Патрик почувствовал, что страсть к перемене мест лишь дремала в его душе. Отъезд мисс Одли в путешествие вокруг света заставил эту страсть проснуться, и та недовольно заворочалась.

Прошло несколько недель. Пришли первые репортажи мисс Одли. Ими зачитывалась вся редакция. Больше всех восхищалась и охала миссис Гановер, а у Патрика в душе росло желание снова отправиться в путь.

Вот о чем думал мистер О’Хара, сидя один в опустевшей редакции, когда его окликнула миссис Гановер. В Сан-Франциско Патрику было спокойно. Ни с кем он особо не сближался, так как давно понял, что не важно, кто тебя окружает: хорошие люди или плохие. И те, и другие могут ранить. Только почему-то у Патрика получалось, что хорошие люди часто ранят сильнее. С такими мыслями он двинулся к выходу из редакции.

— Добрый вечер, — поздоровался репортер с ночным сторожем Фрэнком и посмотрел на рыжего пса у его ног. Тот поджал хвост и постарался спрятаться за хозяином.

— Хех, — сказал Фрэнк. — Ну, как вы это делаете?!

— Спокойной ночи, — вместо ответа сказал Патрик.

— И вам того же.

О’Хара поужинал в ближайшей таверне и отправился домой. Сейчас домом он называл небольшую мансардную комнату на 12-й улице. Рост населения Сан-Франциско увеличили спрос на жилье. Многие владельцы небольших домиков переделывали крыши своих домов в мансарды и сдавали их всем желающим. Жилье располагалось пусть и не близко от редакции, но зато цены не кусались, и до трамвайной линии было всего ничего. Только вот газовые фонари исчезали, стоило только свернуть с Маркет стрит.

Патрик шел по темной улице и был погружен в свои мысли. От стены дома, мимо которого он проходил, отделилась тень, и голос с мексиканским акцентом потребовал:

— Ваш кошелек, мистер!

Патрик сделал шаг в сторону, к противоположной стороне улицы, чтобы как-то прикрыть спину, так как был уверен, что и сзади есть желающие получить его деньги.

Действительно, из темноты вынырнула еще одна тень. Сойтись один на один и выйти из схватки победителем для Патрика было давно не проблемой. Тем более в схватках, где правил не существует. Но грабителей было двое. Поэтому Патрик стал ждать.

— Кошелек или жизнь, мистер?! — вновь заговорила первая тень.

«Значит ты главный,» — решил про себя Патрик. — «Тогда ты моя первая цель».

— Мэ парэсэ кэ ла вэна дэ ла лэнгуа паса пор ту куло поркэ абласмуча мьерда! — сказал Патрик. Ему нравился испанский язык, и он не прочь был в нем попрактиковаться.

(Мне кажется, что кровь к твоему языку поступает из твоей задницы, потому что ты такое дерьмо несешь. — примечание автора).

«Только бы не напали вместе,» — подумал Патрик. Потому он и попытался хоть немного вывести грабителей из себя. Разозлятся, начнут делать ошибки.

Но план не сработал. Грабители действовали одновременно.

«Ножи,» — подумал Патрик, увидев, как нападавшие стали сокращать дистанцию. Мешала темнота, но это неудобство было для обеих сторон.

Патрик шагнул вправо-вперед, в сторону того, кого он назначил главным, и нанес удар по руке нападавшего, в которой, как он ожидал, был нож. Что-то вылетело из руки грабителя и плюхнулось в пыль на дорогу. Брусчатки на 12-й улице не было. Нападавший попытался схватить Патрика за рукав пиджака, но репортер уже уловил очертания силуэта и ударил лбом в лицо нападавшего. Хруст сломанного носа и грабитель вслед за ножом упал в пыль на дороге.

Будь бы грабитель один, этим бы все и кончилось. Но их было двое и второй нападавший не зевал. По движению его руки Патрик понял, что тот бьет его ножом в бок.

«Надо развернуться,» — пронеслось в голове, но сделать это репортер уже не успевал. Не хватало небольшого движения. Передвинуться бы на пару дюймов и лезвие ножа проскочило бы мимо.

Помощь пришла неожиданно. Земля под ногами Патрика дернулась. От этого толчка его тело резко ушло вбок, и он повалился на землю. Не страшно! Нож грабителя прошел мимо, а сам грабитель почему-то взмахнул руками и тоже повалился на землю.

«Землетрясение!» — осознал Патрик. С верхних этажей домов что-то сыпалось, но новых толчков не было. Патрик, не вставая, откатился на середину улицы, при этом болезненно проехался своими боками по каким-то обломкам. В это время, второй грабитель стоял на коленях и обмахивал себя руками.

«Креститься, что-ли?» — подумал Патрик, нащупал на земле обломок кирпича, подскочил к, все еще стоящему на коленях, грабителю и нанес ему удар по голове.

Улица стала наполняться шумом. Выбегали люди. В домах начали загораться огоньки, и Патрик поспешил прочь.

«Мне не хватало лишь небольшого движения,» — думал Патрик. — «Если бы не землетрясение, которое сдвинуло меня в сторону от ножа, то этот мексиканец, наверняка, проткнул бы меня ножом».

Утро Патрик встретил на вокзале Сан-Франциско. Ночное землетрясение оказалось небольшим, и город отделался легким испугом. Где-то упали печные трубы, у кого-то побилась посуда и лопнули стекла на окнах. Ну и разговоров про это теперь будет! Хватит на полгода.

Здание вокзала было построено совсем недавно и совершенно не пострадало от ночного события. Патрик стоял на перроне и ждал, когда подадут Трансамериканский экспресс. Вчерашнее проишествие он посчитал за знак судьбы. «Надо двигаться и будешь спасен,» — кто-то шепнул ему сверху и для убедительности этих слов дернул землю у него под ногами. Отправляться в путь или не отправляться, так вопрос уже не стоял. Отправляться, но куда? Патрику хотелось оказаться в большом городе. Всем Сан-Франциско хорош, но людей мало. О’Хара понял, что соскучился по толкотне улиц большого города. Ему захотелось очутиться среди спешащих куда-то мужчин и женщин, влиться в их движение.

«Нью-Йорк?» — сам себя спросил Патрик и тут же ответил. — «Нет, двигаться так двигаться! Меня ждет Париж!»

Подошел поезд. Патрик засунул чемодан на верхнюю багажную полку, занял свое место и стал вспоминать те места в Париже, где в свое время бывал и, которые, как он надеялся, тоже его помнят.

Сцена 57

Для Грега Маккелана, главного редактора журнала «Метрополитен», а теперь и ежедневной газеты «Экспедитор», наступили тяжелые времена. Тяжелые, но интересные. Случайный разговор с женой во время завтрака и глупое, в шутку, решение отправить свою сотрудницу в кругосветное путешествие обернулись взрывом. Но не тем, что разрушает скалы, а тем, что разбрасывает яркие огоньки в небе на День Независимости. Теперь у Маккелана-младшего каждый день был днем «независимости».

«Взрыв» подбросил «Метрополитен» до невиданных высот. Большинство крупных газет страны написали о них. Решение «Нью-Йорк пост» отправить свою журналистку в путешествие вокруг света, конечно, вызвало определенный интерес. Женщина, одна, да еще вокруг света. Но когда стало известно, что такое же решение принял журнал «Метрополитен», то все стало по-другому. Все пришло в движение. Добавился спортивный элемент. Кто быстрее? Потом пришел азарт. Букмекеры по всей стране стали принимать ставки, кто быстрее обогнет земной шар. Событие придало новый импульс женскому движению в Америке и за рубежом. Их представительниц стало можно чаще видеть на улице, раздающими свои листовки. Серьезные профессора философии стали задаваться вопросами «Что происходит в обществе?». А как же иначе?! Было бы одно событие, можно было бы его не замечать. Но два — это уже не случайность.

Читая такие новости в газетах, Грег посмеивался. Знали бы они, как ему стало дурно, когда мисс Одли согласилась на его предложение отправиться в путешествие. Хотя, чем дальше в прошлое уходил тот день, тем больше ему начинало казаться, что все так и было запланировано. Что это был его план, только слегка скорректированный отцом. Да и какая разница, из чего это все выросло, если все вокруг считают это дерзкой и хитрой акцией Маккеланов, отца и сына.

Шумиха в газетах по всей стране уже стала приносить свои плоды. Заказы на новый выпуск «Метрополитена» с первыми статьями путешественницы мисс Одли стали приходить из всех крупных городов восточного побережья. Пришлось срочно увеличить тираж журнала, а рекламодателей предупредить о росте цен со следующего номера. Рекламодателей, впрочем, это совсем не испугало.

Много времени пришлось потратить Маккелану-младшему на реанимацию ежедневной газеты «Экспедитор». Но он справился. Долги газеты были оплачены, на страницах появились интересные статьи. К написанию материалов для газеты пришлось подключить сотрудников журнала. А те были только рады. Редакция платила совсем небольшое фиксированное жалование, но зато оплачивало каждое слово, вышедшего на страницах журнала, материала. Поэтому ежедневная газета открывала для журналистов новые источники для заработка.

Больше всего удалось заработать на этом Патрику О’Хара, репортеру из отдела политики и географии. Пока не было сообщений от мисс Одли Грег поручил ему написать статью про само путешествие. Тут мистер О’Хара превзошел его ожидания. Взамен одной статьи он подготовил десяток. Каждая статья кратко описывала ту страну или просто место, где предстояло побывать мисс Одли. Статьи получились увлекательные. Грег сам ими зачитывался.

Макелан-млаший, в который раз, восхитился способностью своего отца подбирать работников. Говорят, что мистера О’Хара выловила из океана одна из китобойных шхун отца и привезла в Сан-Франциско. Матросы этой шхуны очень тепло прощались со спасенным. Маккелан-старший, который встречал шхуну, поинтересовался у капитана, что это за человек и почему ему оказано такое внимание.

— Подобрали в океане, — сказал капитан. — Славный малый. Мне чирей вырезал. А рассказчик?! Просто заслушаешься!

Маккелан-старший тогда создавал «Метрополитен», и Патрик О’Хара оказался его одним из первых репортеров.

Размещая статьи мистера О’Хара по номерам «Экспедитора», Грег нет-нет, да и усмехался про себя над теми, кто так превозносит путешествия женщин вокруг света. Вот посмотрите, мужчины уже везде побывали, все видели. Нет, никогда женщинам не опередить мужской пол! Эти десять статей Грег растянул на две недели, рассчитывая, что через этот срок начнут поступать репортажи мисс Одли.

Впрочем, и для мистера О’Хара оставалась работа. Но он исчез. Ушел вечером из редакции, а на следующий день не вышел на работу. Курьер, посланный на снимаемую квартиру, сообщил, что жилец съехал. Вот такие дела! Пришлось увеличивать нагрузку на других сотрудников и подумать о поиске новых талантов.

«С отцом посоветоваться, что-ли?» — подумал Грег. — «Может быть, еще кого-нибудь китобои выловили в океане?» — Грег усмехнулся своей шутке. Надо сказать, все эти дни он сильно уставал, но настроение было был приподнятое, а на душе — весело. «Взрыв» продолжал разбрасывать в небе разноцветные огоньки. Праздник продолжался.

Сцена 58

Случившимися переменами в «Метрополитене» были довольны все. Радовался Грег Маккелан. Трудились в предвкушение дополнительных заработков сотрудники редакции. Надувал щеки мэр Сан-Франциско. Ведь его город стал вровень с Нью-Йорком. Даже простые жители города словно слегка подпрыгивали при ходьбе, а спины полицейских, казалось, немного распрямились. Они все, пусть и совсем немного, стали сопричастны к мировому событию, кругосветному путешествию жительницы их города, замечательной журналистки мисс Одли.

Недовольна была только Эмили Маккелан, жена Грега Маккелана. Их спокойные завтраки с душевными разговорами ушли в прошлое. По утрам Грег быстро ел, казалось, не замечая, что ему подают, а потом убегал на службу. Вечером он ложился в постель и беспробудно спал до утра. Как-то ночью Грег, вроде бы, застонал. Эмили зажгла лампу и осветила лицо Грега. Но это был не стон. Грег улыбался во сне. Эмили задумалась. Что-то надо было делать.

После той ночи Эмили завела себе правило интересоваться у Грега во время завтрака, как дела у него на работе. Грег удивлялся, но отвечал, пусть и с набитым ртом. После ответа мужа, согласно придуманного ею плана, Эмили задавала еще, как минимум, два вопроса. Страдали от этого оба.

«Боже мой!» — думала про себя Эмили, улыбаясь и выслушивая ответы мужа. — «Как же это скучно!»

Но Эмили не сдавалась. «Я борюсь за мужа,» — говорила она себе. В дополнения к своим действиям за завтраком она стала раз в неделю приходить к полудню в редакцию «Метрополитена» и приносить мужу булочки. Если Грега не было, то она ждала мужа в его кабинете. А потом они пили кофе с уже остывшими булочками.

Стало еще хуже, когда пришли репортажи от этой выскочки мисс Одли. Если раньше Грег просто молчал за завтраком или отделывался короткими фразами, то теперь только и говорил о том, какие прекрасные материалы прислала мисс Одли. Причем, часто Грег часто сбивался с официального «мисс Одли» и переходил на совершенно неподобающее «Тереза».

— Дорогая, у меня к тебе просьба, — вдруг за завтраком попросил ее Грег. — Я оставлю тебе репортажи мисс Одли. Прочти их, пожалуйста. Мне хочется знать, как отнесется к ним женская аудитория журнала.

— Конечно, дорогой, — с улыбкой ответила Эмили и попыталась прижаться к нему. Но Грег только дежурно чмокнул ее губы и тут же убежал в свою редакцию.

Эмили рассеяно взяла оставленные Грегом листки, села на диван и стала читать. То, что было там написано, Эмили понравилось. Но чем интересней становилось чтение, тем сильнее в Эмили росло беспокойство. Она чувствовала, что Тереза Одли переигрывает в ее матче за внимание мужа.

«Это только начало путешествия,» — думала Эмили. — «Только первые репортажи. Потом будут еще. Что если они будут такими же интересными?»

Как с этим бороться, Эмили не знала. Помог случай и ее острый ум.

Однажды, придя в редакцию к мужу с булочками, она застала Грега в своем кабинете.

«Слава богу,» — подумала Эмили. — «Пусть хоть немного посидит на месте».

Грег что-то писал на листке бумаги.

— Одну минуту, дорогая, — сказал Грег, отрываясь от письма. — Я решил дать телеграмму мисс Одли.

— Зачем? — спросила Эмили. Она была очень дисциплинированной женщиной. Сказала себе интересоваться делами мужа и не отступала от этого.

— Понимаешь, — стал объяснять Грег. — Эти писаки в центральных газетах из ничего раздули целую катастрофу.

— О чем ты, милый? — Эмили напустила на лицо озабоченность и страх.

— О землетрясении, конечно! — воскликнул Грег. — Рухнуло пара лачуг и разбилась дюжина тарелок, а у них весь город в руинах.

— И …? — теперь уже действительно заинтересовалась Эмили.

— Успокою мисс Одли, чтобы не беспокоилась и спокойно продолжала путешествие.

— Какой ты у меня заботливый! — сказала Эмили, и тут ей пришло озарение.

— Давай я отнесу твое сообщение на телеграф!

— Ну, что ты, — сказал Грег. — У нас есть для этого курьер.

— Его кажется куда-то отправили, — соврала Эмили. — Ну позволь мне хоть в чем-то помочь тебе! Пожалуйста!

Она подошла к мужу, села ему на колени и обняла за шею. Дело было серьезным. А в серьезном деле все средства хороши.

— Но, дорогая, что подумают люди? — сказал Грег. — Что я использую жену, как курьера.

— Подумают, какая у тебя хорошая жена, — возразила Эмили. — Во всем помогает мужу.

— Ну, хорошо, — согласился Грег. Такое внимание жены было ему приятно.

На телеграфе Эмили так и не достала из сумочки листок, врученный ей Грегом, а села писать новое сообщение.

Мисс Одли надо было вернуть. И не будет никаких новых, таких интересных репортажей. Не будет суеты мужа. Все вернется на круги своя, и она будет засыпать в его объятьях.

«Грег, еще отругает эту мисс Одли, за то, что та вернулась,» — хихикнула Эмили и еще раз взглянула на написанное.

«Сильное землетрясение. Редакция разрушена. Финансирование вашей поездки невозможно. Возвращайтесь. Грег Маккелан».

Текст телеграммы получился длинным, и Эмили пришлось раскошелиться.

«Ничего,» — думала она, выходя из телеграфа. — «Муж дороже!»

Сцена 59

После разговора с Терезой я снова отправился на набережную. Уже в который раз. И только сейчас оценил важность гонконгских носильщиков. Никакого другого транспорта в городе не было. А жара и гористая местность делали передвижение на своих двоих утомительным.

«Если так пойдет, то я все свои гроуты спущу на этих восточных извозчиков,» — подумал я.

«Стандарт и Ориент банк» был на прежнем месте, а Сэмуэль Смит, который несколько дней назад разменял мне 100 долларов, приветливо мне улыбнулся.

«Несколько дней назад? Не может быть! Такое чувство, что это было вечность назад» — подумал я.

Я объяснил Смиту, что мне теперь надо. Он на мгновение задумался, а потом проводил меня в кабинет управляющего.

Управляющий банком, Джошуа Эванс произвел на меня впечатление. Застегнутый на все пуговицы в своем костюме тройке, с белым накрахмаленным воротничком, подпирающим его острый подбородок, он совершенно не потел. Окно его кабинета было закрыто, и не капли свежего воздуха не поступало снаружи. Но, казалось, что такая среда нравилась мистеру Эвансу. Причем только ему. Приведший меня в кабинет Сэмуэль Смит затратил на объяснения не больше минуты, а потом пробкой вылетел из комнаты.

Уж не знаю, нарушения это этикета или нет, но я расстегнул свой пиджак в попытке хоть как-то освежиться.

— Правильно ли я понял вас, мистер Деклер? — начал свою речь управляющий, после того, как выслушал меня. — Вы хотите открыть у нас счет?

Управляющему было под пятьдесят, а может быть и больше. Выше среднего. Но его рост казался больше из-за его худобы. Сухости, я бы сказал. Несколько волосинок тщательно уложенных на голове завершали картину.

«Что же тебя занесло в эти края? Так далеко от зеленой Англии?» — подумал я и натолкнулся на встречный взгляд управляющего.

Оказалось, что не только я разглядывал его, но и он меня. Спокойно, почти не мигая. Как игуана какая-то. Никаких эмоций. Впрочем, какие эмоции могут быть у калькулятора.

— Совершено верно, — ответил я, прервав наши гляделки. — Но счет особенный. И называться он должен по-особенному.

— Фонд помощи Терезе Одли, совершающей кругосветное путешествие?

— Что-то вроде этого. Название будет уточнено, — ответил я. — Кроме того, распоряжаться средствами на нем сможет только сама мисс Одли.

— А не проще ли тогда самой мисс Одли открыть счет?

— Проще, но тогда все меняется, — не стал лукавить я. — Если счет откроет мисс Одли, то получится, что она выпрашивает денег. Если счет открою я, то это будет только моей инициативой, а мисс Одли просто милостиво соглашается принять помощь.

Я ждал усмешки от мистера Эванса, но не дождался. Вместо этого управляющий спросил:

— Какая сумма, на ваш взгляд, может быть собрана на счете?

— Как только будет открыт счет, я внесу на него несколькими суммами 1000 долларов, — сказал я и посмотрел в глаза управляющего.

Но мистер Эванс оказался на высоте. Я ничего не увидел в его глазах. Да и что можно увидеть в глазах игуаны. Но все же управляющий меня удивил.

— А зачем это нужно вам, мистер Деклер? — спросил он.

Вот это да! Я посмотрел на мистера Эванса другими глазами. Задать такой вопрос потенциальному клиенту, это вам не пиджак расстегнуть.

Я откинулся на спинку стула. Еще минуту назад я хотел побыстрее выбраться из этого душного кабинета, но наш разговор, что называется, завязался.

— А какая у вас версия? — спросил я.

— Пожалуйста, — ничуть не смутившись, сказал Эванс. — У вас с мисс Одли отношения. Так вышло. Они завязались за время совместного путешествия. Это раз. Редакция отзывает мисс Одли обратно в Сан-Франциско. Это два. Вы же хотите продолжить и путешествие, и отношения. Это три. Верно?

— Верно. Почти, — согласился я. — При одном условии, что и я, и вы понимаем, что понятие «отношения» имеет очень широкие рамки.

— Несомненно, — кивнул головой Эванс.

Наш разговор походил на карточную игру. Один игрок бросает карту, а в ответ другой игрок бросает свою.

Мы помолчали.

— Наш банк откроет вам такой счет, мистер Деклер. Мы назовем его тем именем, которое вы придумаете. Не тяните с этим. Нам надо внести его в свои книги.

— Хорошо.

— И еще. Мисс Одли все равно придется зайти к нам. Нам нужен ее образец подписи, как распорядителя счета.

Я кивнул. Надо так надо. Думаю, что Тереза согласится.

Мы ещепоговорили некоторое время. Меня интересовало, есть ли отделения «Стандарт и Ориент банк» на нашем пути следования. Оказалось, что на этом строился весь их бизнес — сопровождать едущих из Великобритании в Гонконг и обратно по всему маршруту. В большинстве городов на этом пути «Стандарт и Ориент банк» открыл свои отделения, а там, где отделений все же не было, он установил корреспондентские отношения с другими банками.

День близился к вечеру. Я пообещал вернуться завтра с точным названием фонда и мисс Одли. Мы попрощались.

Когда я уже был у двери кабинета, мистер Эванс меня окликнул:

— Мистер Деклер, — он сделал паузу. — Вы видимо подумали, что я забыл здесь, на краю света в моих немалых летах?

Глаза игуаны смотрели на меня не мигая. Обмануть их было невозможно.

— Да, — признался я. — Как вы догадались?

Эванс только пожал плечами.

— Мне надо было начать новую жизнь, — сделал признание Эванс, хотя никто не требовал от него признания. — И забыть о старой.

Мне оставалось только кивнуть головой, в знак принятие такого объяснения, и выйти в уже открытую дверь. Чужие тайны мне были не нужны. Своих хватает.

Сцена 60

Следующий день прошел в хлопотах. Вместе с Терезой посетили банк. Там она подписала все необходимые документы и оставила образцы своей подписи, а в книги банка было внесено окончательное имя счета: «Фонд Терезы Одли». Над названием счета мы проспорили весь прошлый вечер.

— Мистер Деклер, как вы не понимаете? — говорила Тереза. — В моем городе разрушены дома. Кто-то потерял кров, кто-то работу, а я собираю деньги на то, чтобы прокатиться вокруг света с непонятной целью. Им деньги нужнее.

Мы сидели на террасе ресторана отеля, куда я вызвал мисс Одли, постучав в ее дверь условным стуком. На остров Гонконг уже опустился вечер. На нашем столе стояла лампа. Керосиновая, наверное. Но медный корпус блестел, белый, матовый абажур приятно рассеивал свет, и про банальности типа керосина думать не хотелось. Вокруг сгущались сумерки. Свет лампы освещал только пространство стола и отделял нас иллюзорной стеной от всего остального мира. Завод моего внутреннего моторчика уже почти закончился. Пока я днем мотался по городу было еще терпимо. Люди — вокруг, цель — впереди. Теперь мне предстояло вернуться в номер и остаться одному наедине со своими мыслями.

«Ну, зачем? Зачем ты споришь?» — подумал я, а вслух сказал:

— Мисс Одли, скажите сколько денег получат пострадавшие от землетрясения в вашем городе, если вы не поедите в путешествие, а вернетесь обратно?

Тереза Одли собралась что-то мне ответить, но задумалась.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — наконец ответила она. — Но разве не безнравственно … развлекаться, когда у людей горе?

— Вокруг нас постоянно кто-то страдает, — сказал я. — У кого-то постоянно случается горе.

«Каждый день кому-то выдают фарфоровый сосуд с синей птичкой на боку, а ветер каждый день рассеивает чей-то пепел,» — подумал про себя я. Комок тошноты подступил к горлу. — «Черт бы побрал, эту старческую сентиментальность!»

Я взял бокал белого вина, стоящего передо мной, и сделал глоток.

— Но это не мешает нам с вами, — продолжил я. — Пить вино и чувствовать его вкус.

— Вам тоже? — спросила Тереза, но тут же добавила. — Извините.

— Ничего, — ответил я. — А в винах я никогда не разбирался.

Мы помолчали.

— Людям, которые пострадали в землетрясении нужны не только деньги, — начал я. — Им нужны упорство и решимость преодолевать трудности. Если вы прекратите свое путешествие, это будет плохой пример для них. У вас возникли трудности, и вы спасовали.

— Постойте! — остановил я Терезу, которая хотела что-то мне возразить. — Я знаю. Вы на работе и делаете то, что вам говорят. Все так. Но, со стороны, будет выглядеть, как ваше поражение.

— Вы должны показать людям пример, — продолжил я. — Кроме того, если в Фонде после завершения путешествия останутся деньги, то вы сможете направить их на помощь пострадавшим.

— Должна…, - проговорила, словно пробуя вкус этого слова, Тереза. — Если честно, то мне не нравится это слово. К тому же, я никогда не хотела становиться путешественницей.

— Ничего не поделаешь. Так вышло, — я не собирался жалеть Терезу. Меня ведь никто не пожалел. — Вы можете вернуться. Так поступили бы многие. А можете продолжить свое путешествие и оказаться в числе «не многих». — Я заставил себя улыбнуться.

— А зачем вы путешествуете, мистер Деклер? — спросила Тереза.

— У Дюма есть такой персонаж, — сказал я. — Его зовут Портос. Он обычно говорил в таких случаях «Я дерусь, потому что дерусь».

В общем в тот вечер я победил в споре. Тереза только попросила, чтобы название Фонды было покороче. Так и появился «Фонд Терезы Одли».

Журналистка ушла. Я вернулся в номер с бутылкой белого вина, которое пил в ресторане. Кислятина, но подействовало хорошо. Заснул я мгновенно.

***

«Кто такой Дюма?» — вернувшись в номер подумала Тереза. — «Романист? Из новых?»

Она приготовилась ко сну и легла постель с одной ночной рубашке. Ни одеял, ни дополнительных простыней в этом отеле не было.

«А ведь мистер О’Хара был прав. Я уже стала другой. Я уже не та, которая просыпалась утром в своей постели в Сан-Франциско, и кому Сьюзен приносила заваренный кофе негро и воздушные круассаны. Лучше или хуже?». С этим вопросом в голове Тереза заснула.

Сцена 61

На следующий день мы снова встретились с Терезой в ресторане. Нам надо было обсудить другой важный вопрос. Надо было решить, где теперь Тереза будет публиковать свои материалы.

Тереза предложила дать телеграммы тем журналистам, с которыми она встречалась в Йокогаме.

— Не стоит, — сказал я. — Они ничего не решают. Они такие же репортеры, как и вы. Кроме того, ваши материалы, как не крути, будут отнимать место для размещения их собственных статей.

— Жаль, — сказала Тереза. — Мне они показались приятными людьми. Мне не хочется их обижать.

— Предлагаю отправить предложение в самые крупные газеты мира, — сказал я.

— Да вы что! — возмутилась Тереза. — Они только посмеются!

— Не думаю, — ответил я. — Скажите, мисс Одли, есть еще в мире журналистка, кто едет вокруг света?

— Да, Ева Полански.

— Таким образом, вас только двое. А газет много. К тому же, мисс Полански, насколько я помню, публикуется только в «Нью-Йорк пост».

Тереза задумалась.

— Думаете получится? — спросила она.

— Не попробуешь, не узнаешь, — ответил я. — Но сначала надо понять, какие материалы вы можете делать. Так, чтобы в разных газетах были разные материалы.

— Путевые заметки. Наверное, еще вашу сказку…

— Нашу сказку мисс Одли, нашу …, - поправил я Терезу. — Предлагаю еще писать о людях. «Портретные заметки из кругосветки», как вам?

— Мне нравится, — сказала Тереза. — У вас есть способности, мистер Деклер. Но… люди бываю разные. Плохие и хорошие. Про плохих писать как-то не хочется, да и им не понравится.

— Пишите только про хороших. Такие ведь есть?

— Конечно!

— Тогда получается три материала — три газеты. С каждой — по пятьсот долларов, — сказал я. На самом деле, эта цифра не имела никакого значения. Я не строил иллюзий. От газет мне надо было получить хоть какую-нибудь, пусть небольшую сумму. Это бы подтверждало их готовность печатать материалы мисс Одли.

— Что вы! — воскликнула Тереза. — Это очень много!

— В самый раз. Останется, потратите на благотворительность.

Так и решили. Я отправился на телеграф один, поскольку имел для этого основания. Фактически я собирался обмануть мисс Одли. Только обмануть наоборот. Обычно обманывают, что отнять деньги. Я собирался обмануть, чтобы деньги отдать. Не знаю, может быть, Тереза догадывалась о чем-то таком и только делала вид, что поверила в эту историю с газетами?

На телеграфе я выбрали десять европейских газет. Был у них такой справочник. Приметил в нем, что у газеты «Московские ведомости» из далекой Российской империи достаточно большой тираж, и тоже включил ее в список.

Потом долго думал над содержанием телеграммы. Написать надо было много, а телеграф — это не электронная почта. А еще надо было уместить название банка и счета. В этом мире можно было обходиться только названием счета. Удобно. Бесконечные нули не надо высчитывать.

Наконец, определился с текстом. Подписался «редактор журнала «Метрополитен», Тереза Одли». Телеграфист, набивая телеграммы, посмотрел на меня вопросительно.

— Я доверенное лицо мисс Одли, — сказал я и протянул ему свой паспорт.

Служащий телеграфа посмотрел мой документ, сделал где-то у себя пометку и вернулся к набитию сообщений.

«Удобный мир,» — подумал я. — «Стоит принять уверенное выражение лица, гордо задрать подбородок и тебе верят».

«Репортажи из кругосветного путешествия для вас. Только для трех газет. 50 долларов за все. Стандарт и Ориент банк. Фонд Терезы Одли. О согласии телеграфировать Гонконг, Сингапур или Пенанг. Редактор журнала «Метрополитен», Тереза Одли».

После этого я зашел в банк, положил на счет фонда 500 долларов и пообещал, что до отъезда добавлю столько же.

***

Тереза стояла на палубе парового парусника «Ливерпуль», который следовал на Цейлон. По пути им предстояло зайти в Сингапур и Пенанг.

(Продолжение следует)

(К сожалению, писать «с колес» у меня не получилось. С каждой выкладкой текст, на мой взгляд, становился все хуже и хуже. Поэтому вторая часть будет сначала дописана целиком, отредактирована и только потом будет начата выкладка. Примерная дата начала размещения продолжения романа — 2 апреля. Получится сделать задуманное быстрее, начну выкладывать раньше.

Приношу свои извинения всем читателям за задержку).

Сцена 62

Тереза стояла на палубе парового парусника «Ливерпуль», который должен был доставить их на Цейлон, а потом в Аден. Если «Пасифик» нес мачты, скорее, как дань традиции, то на «Ливерпуле» все было наоборот. Здесь, уже начавшая дымить, труба казалась какой-то неуместной. Словно она заблудилась среди трех высоких мачт. Вообще, «Ливерпуль» больше напоминал яхту. Большую, просторную, но яхту.

Мимо пробегали матросы. Они также отличались от матросов «Пасифика». Там были сплошь китайцы. Блеклые и все на одно лицо. На «Ливерпуле» весь экипаж, если не считать капитана Моррисона и его помощника, состоял из ласкаров. Это были высокие, широкоплечие индийцы. Смуглокожие, с большими черными глазами и длинными ресницами, которым тут же позавидовала Тереза. Если кто-то из пассажиров обращал на них внимание, ласкары широко улыбались, но их глаза продолжали смотреть строго. Мол, с нами не шути. Одеты матросы были в синие шорты, а на голове были красные тюрбаны. И все. Эта обнаженность почему-то совершенно не смущала Терезу.

«Все зависит от ситуации,» — подумала Тереза. — «Одно дело — на палубе. Где есть другие пассажиры. А сами матросы заняты делом. Если остаться с таким полуобнаженным мужчиной одной в каюте, то это ощущалось бы, наверное, по-другому». Картинка получилась живописной. Стоящие посередине каюты, хищно улыбающийся ласкар и испуганная молодая женщина. Тереза улыбнулась своему шустрому воображению.

А сейчас она взглядом прощалась с Гонконгом.

«Удивительно,» — думала Тереза. — «Стоит себе тропический остров с высоченной горой посередине, но приходят предприимчивые англичане и делают из него почти европейский город».

Набережная. Красивые каменные дома. Банки. Рестораны. И все это — только внешняя сторона, о которой она напишет в своих путевых заметках. А есть еще то, о чем она ничего и никогда не напишет, но то, что в ее голове занимает гораздо больше места, чем все эти дома, банки и рестораны.

Эта мысль показалась Терезе занятной. Она прочла столько разных книг и до этого момента не понимала, что то, что описал в этих книгах писатель было лишь малой частью того, что его мучило и заботило. Желание автора оставить свое только для себя резало любой роман сильнее любого цензора. От таких мыслей Терезе захотелось сейчас же взять один из романов мадам Санд, парочку которых она все же захватила с собой в путешествие, и попытаться найти в нем намеки на несказанное, потаенное. Ведь должны быть в тексте какие-то оговорки или намеки. То, что прославленная писательница, возможно, забыла убрать. То, что откроет дверцу в тот мир, который мадам Санд решила утаить от посторонних взглядов. Тереза подумал, что отныне она любой роман будет читать по-другому. Первый раз — как обычно, а второй раз — как исследователь, археолог. В первый раз будет работать грубая лопата, а во второй раз она будет раздвигать слова нежной кисточкой.

Рядом с Терезой стоял Деклер и Генрих. Деклер выглядел потерянным. Ссутулившийся, плечи опущены. Он тоже смотрел на берег.

Деклер напоминал Терезе сейчас куклу, которую в детстве ей подарили родители. Столяр, работавший у отца, вырезал из дерева палочку, к которой привязал цветастый шнурок. Палочку столяр вертикально воткнул в отверстие, проделанное в тяжелом деревянном бруске. Можно было покрутить палочку и намотать на нее шнурок. Потом следовало за шнурок потянуть, и палочка вращалась. Одна из служанок мамы сшила небольшую куклу, которую насадили на палочку. Теперь, если потянуть за шнурок, кукла оживала. Ее руки поднимались в кружении, платье развевалось, а нарисованная улыбка и глазки-бусинки мелькали перед восторженной маленькой Терезой. Но вращение заканчивалось. Руки куклы безвольно опускались по бокам, и, казалось, что она больше не оживет. Терезе становилось жалко куклу, и она снова наматывала шнурок и дергала за него.

— Мы, пожалуй, пойдем, — сказал Деклер. — Увидимся за ужином.

Деклер с Генрихом ушли в свою каюту.

На палубе были еще пассажиры. Группка парсов в своих национальных одеждах. Светлые халаты, подпоясанные бледно розовыми кушаками. Разноцветные шаровары. У кого-то — синие, а у кого-то — зеленые. На головах что-то вроде турецкой фески, только повыше, без кисточки и синего цвета. На ногах причудливые, с длинными загнутыми носами, туфли. Лица гладко выбриты, если не считать длинных усов, кончики которых воинственно торчали вверх.

«В таких одеяниях,» — подумала Тереза. — «Они должны стоять неподвижно, таинственно и со значением молчать».

Однако, парсы что-то шумно обсуждали на своем языке и махали руками такой же группке своих соотечественников на берегу. Сказки не получалось.

Были еще пассажиры, которые не торопились подняться на борт корабля. На набережной танцевали шотландцы. Это были явно военные, о чем говорили ружья, составленные в горку тут же на пирсе, и большие ножи на поясах. Сначала десяток этих вояк, как и все пришли на пирс со своими пожитками и стали ждать команды на посадку. Но потом к ним подтянулись провожающие. Загудели шотландские дудки. Появились бутылки, из которых солдаты, задирая головы, стали пить. А потом начались танцы. Шотландцы старались держаться в тени, которую отбрасывал корпус «Ливерпуля», но тень мало помогала. По лицам танцоров тек пот, но они, казалось, этого не замечали. Одеты солдаты были в национальные наряды, что верно было их парадной формой. Тяжелые ботинки, толстые гольфы до колен и клетчатые юбки-килты в клетку. Килты опасно развевались во время танца, так что казалось еще чуть-чуть и пристойность будет нарушена.

Но все когда-нибудь заканчивается. На корабле загудел какой-то свисток. Командир шотландцев отдал приказ, которому потные горцы нехотя подчинились, собрали свое имущество и стали подниматься на борт.

Вскоре небольшой паровой катер стал тянуть «Ливерпуль» от пирса на простор бухты, где корабль мог бы двигаться уже сам.

«Уже третий раз,» — подумала Тереза.

Уже третий раз она отчаливает, начинает новый отрезок пути. И все меньше вокруг знакомых лиц. В Сан-Франциско ее провожали коллеги из журнала. В Йокогаме рядом был мистер Томпсон, еще «живой» Деклер, а теперь никого.

«Наверно, так и начинается настоящее путешествие,» — подумала Тереза. — «Только ты и дорога».

Сцена 63

Последние дни у Терезы прошли в спешке. Она согласилась с Деклером создать «Фонд Терезы Одли».

«Боже! Еще недавно, я не хотела подписываться по своими статьями в журнале,» — думала Тереза. — «А сегодня уже назвала счет в банке своим именем и рассчитываю, что совершенно незнакомые люди будут туда присылать деньги. Хотя это вряд ли».

Она прекрасно понимала, для чего Деклер придумал этот фонд. Тереза сказала ему про приличия. Вот он и решил эти приличия соблюсти. У нее будет фонд. В нем будут деньги, а кто их туда прислал — не важно. Тереза сможет ими пользоваться на цели фонда. Продолжить путешествие, помочь пострадавшим от землетрясения в Сан-Франциско.

Деклер настоял, чтобы Тереза самостоятельно каждый день до отъезда посещала «Стандарт и Ориент банк» для проверки счета. Настоять-то настоял, только тут же свел ее самостоятельность на нет. Каждый раз, когда Тереза отправлялась в банк, Деклер ее сопровождал, правда, оставался снаружи. Занимал пост за столиком в кафе напротив.

Сумма на счете «Фонд Терезы Одли» быстро выросла до 1000 долларов. Поэтому Терезе снова пришлось окунуться в дела, которыми раньше мало занималась. Она передала банку все дорожные чеки, который ей вручил «Метрополитен», поручила их превратить в наличные и отправить на счет журнала в Сан-Франциско.

«В том положении, в котором сейчас, наверное, находится редакция,» — думала Тереза. — «Эти деньги ей пригодятся».

Кроме банковских дел было еще много общения с местными журналистами. Деклер настоял на проведение пресс-конференции, такой же как в Йокогаме. Правда, эта, в Гонконге была поскромнее. Пришли трое журналистов, с которыми Тереза уже встречалась, да еще зачем-то появился чиновник из местной британской администрации. Он всю пресс-конференцию просидел молча и ушел, не попрощавшись.

С журналистами встретились вечером, когда спала жара. Разместились на террасе первого этажа в гостинице, а сама пресс-конференция больше походила на обычный светский разговор.

Тереза показала журналистам телеграмму из редакции. Те поохали, выказывая сожаления, а потом выразили восторг, когда Тереза сообщила, что собирается продолжать свое путешествие самостоятельно. Рассказала про Фонд, про телеграммы в мировые газеты. То, что Тереза не предложила свои материалы из путешествия местным газетам, журналисты восприняли спокойно. Деклер оказался прав. Конкуренты за место на полосах своих газет журналистам были не нужны. А, может быть, те деньги, которые надо было перечислить в Фонд за материалы, просто бы не окупились. Аудитория газет Гонконга была совсем небольшой, европейцы на острове, да в нескольких городках на материке. Месье Бланкар из «Экспресс Гонконга» попытался выяснить об трагических событиях в гостинице, но Деклер сразу же прервал его, сказав, что это к теме конференции не относится.

Скоро вопросы к Терезе иссякли. Тереза со всеми попрощалась. Ей пожелали счастливого пути. Сами журналисты никуда расходится не собирались.

«Видимо, Деклер опять будет их угощать бесплатной выпивкой,» — подумала Тереза, поднимаясь в свой номер.

В номере он села писать письмо в «Метрополитен», в котором объясняла свое решение продолжить путешествие. Еще утром она отправила в редакцию телеграмму. Но там много не напишешь, потому и потребовалось письмо. Закончив писать, Тереза подумала и вложила в конверт телеграмму редакции, заклеила его и положила на стол. Завтра она отнесет письмо на почту. Там на него наклеят марки, поставят штемпель, и оно отправиться в путь, по которому еще недавно прошла сама Тереза, только в обратном направлении.

Все. Можно было отправляться в дорогу.

Сцена 64

До Адена, куда решено было отправиться, можно было воспользоваться двумя транспортами: паровым парусником «Ливерпуль» и громадным двухтрубным пароходом «Пруссия». «Ливерпуль» отплывал на два дня раньше, и это решило дело в его пользу. Деклер торопился покинуть Гонконг, да и Терезе не хотелось здесь задерживаться.

Получалось, что отправляться надо было уже через день, и время для Терезы сжалось еще сильнее. В оставшееся время она решила поближе ознакомится с островом. Раз уж путешествие продолжается, то и про свои обязанности журналиста не стоило забывать. Деклер помог ей договориться с администрацией отеля, а те нашли ей сопровождающего, китайца по имени Чанг Фу, который вполне сносно говорил по-английски.

В поездке по острову Тереза увидела удивительное разнообразие человеческих рас, населяющих Гонконг. До этого момента череда трагических событий: смерть жены Деклера, известие о сильном землетрясении в родном городе — словно закрывали от нее окружающий мир. Теперь, когда Тереза приняла решение, что делать дальше, занавес раздвинулся и перед ней явился удивительный мир. Не всегда приятный для глаз, но искренний и категоричный.

По пути, кто только не попадался. Богатые, медленно шествующие по своим делам торговцы. Они были одеты, несмотря на жару, в парчу светлых тонов. Крохотные женщины, по всей видимости, с деформированными ступнями, как дань современной китайской моде. Они сидели почти на каждом углу улиц, по которым Тереза проезжала. Маленькие, сосредоточенные — они что-то шили, не отвлекаясь ни на минуту на их паланкины. Что им до того, что какая-то журналистка, путешествующая вокруг света, «проплывает» мимо них.

А еще бросалось в глаза много работающих женщин. Вот затеяли ремонт улицы. Кто-то копает землю, кто-то носит камни и песок. И среди рабочих чуть ли не половина женщин. Они поднимают камни, чтобы отнести их в сторону, в руках у них лопаты. Ими они быстро копают землю. В общем, ни в чем не уступают мужчинам. А те, не проявляют к ним никакого отдельного внимания.

«Интересно,» — подумала тогда Тереза. — «Чтобы сказали бы активистки из «Общества равноправия женщин», если бы увидели эту картину? До какой степени стоит добиваться равенства мужчин и женщин? Где остановиться?»

Китайцев вокруг было, конечно, большинство, но, как скалы в прибрежных водах, среди них возвышались более смуглые потомки португальцев. Эта нация отважных моряков первой стала осваивать эти южные края, а потом ее потеснили британцы. Но кое-кто остался, смешался с местным населением. Терезе говорили, что потомки португальцев очень гордятся своим происхождением. Но эта гордость мешает им быть отважными, как их европейские предки и трудолюбивыми, как окружающие китайцы. Ленивая, вырождающаяся раса. Так, как, если бы бульдога скрестили с местными дворняжками. Былой ярости уже нет, а вилять хвостом не научился.

Попадались и люди совершенно европейской внешности, но сильно смуглые и по-восточному одетые. Тереза приняла их сначала за индийцев. Но ее гид пояснил, что это парсы. Нация огнепоклонников, чьи представители бежали от жестокого персидского царя. Это принесло настоящее бедствие местным торговцам, потому что именно в торговли парсы были на редкость искусны.

Тереза прошлась по набережной Гонконга, потом они сменили носильщиков и поднялись в ботанический сад, который был только что отстроен. Он должен был совмещать в себе функции сада и зоопарка. Но животных еще не завезли, а шикарные деревья и кустарник, которые, наверное, бы впечатлили Терезу где-нибудь в Сан-Франциско, здесь ее совершенно не трогали. Всей этой пышной растительности она уже насмотрелась вдоволь.

Потом они снова спустились вниз. На этот раз Чанг Фу показал Терезе ипподром Гонконга, где по выходным дням проводятся скачки. День не был воскресным, и журналистка увидела только нескольких всадников, очевидно, выезжающих своих скакунов. Ее сопровождающий, видя некоторое разочарование своей спутницы, рассказал несколько историй из жизни ипподрома. Тереза их с радостью записала. Как никак, ей придется писать материалы сразу в несколько газет. Поэтому эти истории будут не лишними. За их правдивость она не беспокоилась. Наверняка, половина историй были выдумкой. Чтобы самой не прослыть выдумщицей, Терезе решила их подать, как «Байки от Чанг Фу». А уж что там правда, а что — нет, пусть останется на совести словоохотливого китайца.

На обратной дороге в отель Терезе попалась группа англичан. Они были в легких светлых костюмах, на голове соломенные шляпы. Терезу удивили небольшие котомки за их плечами и длинные шесты в руках. Она попросила остановиться. Появление Терезы произвело на англичан не меньшее удивление, чем они на нее. Эти люди оказались местными спортсменами. Сейчас они направлялись в горы, по гребням которых собирались пройти, от вершины к вершине.

— Это не опасно? — спросила Тереза.

Англичане засмеялись в ответ, а самый пожилой из них объяснил:

— Немного опасно, но если бы этого не было, то какой-бы это был спорт?

Тереза еще немного поговорила с англичанами, записала их имена в свой блокнот, и они расстались. Спортсмены торопились на свое испытание, которое им необходимо было выполнить до наступления сумерек. Они восторженно попрощались с журналисткой, пожелали ей успешного плаванья. Некоторые даже пожалели, что Тереза не может присоединиться к их прогулке по горам. Очевидно, что спортсмены, даже не спросив, причислили ее к своему «племени».

Усталая, но довольная Тереза вернулась в отель. Чанг Фу получил пять долларов. Тереза не знала много это или мало по местным меркам. Но гид выглядел довольным, а его поклоны, когда он ее благодарил, были низкими.

Блокнот, который Тереза взяла с собой на экскурсию, был полон заметок. В голове сидело столько ярких образов, просившихся на бумагу, что она не пошла в ресторан, а заказала еду в номер. Так и прошел вечер. Тереза переносила увиденное на бумагу, и одновременно отправляла в рот карри, который порядком ей уже надоел.

Прощание с Гонконгом получилось хорошим.

Сцена 65

Каюта на «Ливерпуле» была не меньше, чем на «Пасифике», но удобствами похвастаться не могла. Ни электрического освещения, к которому Тереза уже привыкла, ни ванны с текущей по желанию пассажира водой. Дамская комната на корабле была, но после «Пасифика» это казалось крайне неудобным. Хочешь умыться, будь добра одеться, как подобает, пройди в дамскую комнату, сними одежду, умойся, а потом повтори все тоже самое, но в обратном порядке. Хорошо, что еще кроме Терезы на корабле оказалась только одна женщина.

Еще при посадке на корабль Тереза познакомилась с пожилой леди из Лондона, которая приезжала в Китай повидать своего сына. Тот занимал высокий пост в британском экспедиционном корпусе. Звали даму Элизабет Бертон, и Тереза подумала, что она обязательно напишет про нее заметку в серию «Портреты из кругосветки». Миссис Бертон оказалась заядлой путешественницей. Тихо и незаметно, она делала почти тоже самое, что и Тереза. Попав в Китай и поездив по нему, эта пожилая леди исключительно из собственного интереса побывала в Японии, а теперь возвращалась в родную Англию с твердым намерением задерживаться на день-два в каждом порту по дороге.

Местом приема пищи на «Ливерпуле» была просто большая каюта с небольшими столиками на два-три человека. За ужином с Деклером Тереза не увиделась, но зато к ней за столик подсела миссис Бертон, оказавшаяся приятной собеседницей.

Корабельное меню оказалось на редкость разнообразным. Обычные названия, вроде фиш энд чипс, соседствовали с «викторианским желейным рулетом», «александрийскими вафлями», «пудингом Ватерлоо».

Миссис Бертон сразу же взяла над Терезой шефство, но делала это так мягко и ненавязчиво, что Тереза почувствовала даже какую-то душевную теплоту, исходящую от этой женщины.

— Сегодня мы можем хорошо подкрепиться, — говорила миссис Бертон. — Каждый старт — это переживание, а вкусная еда помогает его облегчить. И не обращайте внимания на мои странные словечки. — Пожилая женщина засмеялась. — Мой сын заядлый спортсмен, и «старт» — его любимое слово.

— Но уже завтра мы с вами будем жить впроголодь, — продолжила миссис Бертон. — Иначе к концу нашего путешествия наберем несколько десятков фунтов. Мой сын говорит, что это вредно для здоровья. Ладно я, я уже старая, но у вас еще вся жизнь впереди.

— Вы ведь такая молодая! — при этом миссис Бертон улыбнулась и посмотрела куда-то в потолок каюты. Верно, она вспомнила свою молодость. — И еще не замужем.

— У вас есть жених? — закончив мечтательно смотреть в потолок, спросила миссис Бертон.

Тереза подумала, что вся эта словесная конструкция: от занятий спортом ее сыном до лишних фунтов — была выстроена только для того, чтобы задать этот вопрос. Удивительно, но Тереза не обиделась и не почувствовала себя задетой. Всю свою жизнь, сколько она себя помнит, Тереза была худышкой. В детстве ее мама заставляла ее побольше есть, чтобы Тереза не была такой тощей. Этого кусочек, потом этого… Но ничего не помогало.

«Странно,» — подумала Тереза. — «Сейчас меня уговаривают есть поменьше, но я чувствую такую же заботу».

Вопрос про жениха не застал Терезу врасплох. Она не один раз думала над этим. И Полковник, и преподаватель из местного университет мистер Кастер — вполне могли бы быть ее женихами. Терезу этому никто не учил, но она чувствовала, что если она покажет свое расположение одному из них, то предложение о замужестве не замедлит последовать. Поэтому на вопрос она ответила так:

— Наверное, есть.

— Хм, — сказала пожилая леди. — Даже так? Выбираете?

В ответ Тереза промолчала. Да, наверное, ответа и не требовалось.

— А любовь? — продолжила свой «допрос» миссис Бертон, при этом она так умильно улыбнулась, что обидеться за это на нее было просто невозможно.

— Что? — переспросила Тереза, только для того, чтобы потянуть время.

— Любовь? Любимый человек? — ничуть не смутившись, разъяснила миссис Бертон.

— Наверное, есть, — просто повторила свой предыдущий ответ Терезе. Грубить было глупо, обижаться еще глупее, а вот распрощаться и тем самым остановить расспросы — пожалуй.

Так Тереза и поступила. Она вернулась в каюту, но вопрос пожилой леди все крутился в ее голове. Самой себе задавать этот вопрос было гораздо приятней, чем выслушивать его от других. Задать вопрос, сладко-сладко покрутить его в голове словно не знаешь ответ, а затем медленно-медленно повторить: «да», «да», «да».

Сцена 66

Следующие дни путешествия у Терезы проходили совсем не так, как на «Пасифике». В чем-то лучше, в чем-то хуже. Не было морской болезни: не тошнило, не кружилась голова. Это был большой плюс. Тереза даже решила написать небольшую шутливую заметку «Как я стала морским волком». Но были и минусы. Если на палубе «Пасифика» присутствовали в основном американцы и европейцы, то здесь, на «Ливерпуле» к европейцам можно было отнести саму Терезу, ее новую знакомую миссис Бертон, Деклера, который так и застрял в своей каюте, да шотландских военных, которые оказались очень шумными попутчиками. Но в слово «европеец» Тереза вкладывало еще один важный смысл, который не был связан с географическим определением того или иного места рождения человека. По мнению Терезы, «европеец» — это человек, обладающий хорошими манерами, а не пьющий с утра крепкий алкоголь и орущий после этого песни на непонятном языке. С этой точки зрения, солдат в килтах вряд ли можно было отнести к европейцам.

Капитан «Ливерпуля» вовсю экономил уголь, и корабль шел в основном под парусами. Это создавало много работы для ласкаров, а для пассажиров — неудобство. Чтобы они не мешали работе с парусами, пассажиров убедительно попросили находиться либо в каютах, либо на небольшой площадке на корме корабля. Там был натянут тент, под которым можно было спрятаться от солнца, стояли шезлонги. Тень, шезлонг и морской ветерок, что еще нужно для получения удовольствия от морской прогулки. Но место под тентом с первого дня заняли шотландские вояки. Остальные пассажиры, не говоря уж о Терезе и миссис Бертон, не рискнули расположиться там же, рядом с военными.

Терезе ничего не оставалось, как с головой погрузиться в работу, благо тем для материалов хватало. Деклер передал ей перед самым началом путешествия продолжение сюжета про Элли. Было, что написать в серию «Портреты из кругосветки», а когда Тереза уставала, то она начинала писать все, что придет в голову. Она рассчитывала потом, после окончания путешествия привести эти записи в порядок и издать книгу.

«Летящая по волнам. Нет слишком пафосно. Мои шаги вокруг света. Больше соответствует действительности, но как-то буднично. Ладно, с названием потом определимся» — рассуждала Тереза.

Но сидеть в каюте, как говорит миссис Бертон, вредно для здоровья. Поэтому Тереза просыпалась пораньше и выходила на палубу встретить восход солнца и вздохнуть свежего морского воздуха. Так случалось, что почти всегда в это же время подышать воздухом выходила и миссис Бертон. Та больше не донимала Терезу вопросами личного характера, а наоборот сыпала информацией о том, что ей удалось повидать на Востоке. Эта милая пожилая леди оказалась очень наблюдательной, ее рассказы интересны, а темы свежи. Тереза даже попросила разрешения у нее использовать ее рассказы в своих публикациях.

— Ну, конечно, дорогая мисс Одли, — сразу же согласилась ее попутчица. — Я — только «за». Ведь меня, вполне возможно, скоро не станет. Нет, нет, не переубеждайте, — она замахала на Терезу руками. — Все мы когда-нибудь уйдем. После вас останутся ваши книги, а в них будет несколько слов и про меня. Так что я очень даже «за», чтобы вы меня прославили. — Миссис Бертон засмеялась.

В это время на палубу стали выходить шотландцы, и женщины поспешили обратно в свои каюты.

— Что же нам с ними делать? — по дороге в каюты спросила миссис Бертон.

Вопрос был риторическим и не требовал ответа.

Вояки на корабле чувствовали себя вольготно. Первые два дня, пока у них было что выпить, они сидели под тентом на корме, пили виски, дудели в свои дудки, пели странные гортанные песни. Хуже стало, когда выпивка кончилась. Полдня они сидели угрюмые, отложив свои музыкальные меха в сторону, а потом попробовали задраться к пробегавшему мимо них матросу-ласкару. Для этого один из шотландцев подставил ему «ножку». Ласкару было уготовано спотыкнуться об нее и растянуться у всех на виду. Остроумно и весело. С такими шутками можно было и без выпивки до Сингапура неплохо доехать. Но матрос оказался ловким. Он заметил подставленную ногу, перепрыгнул через нее, тут же обернулся и схватился за нож, в висящих на поясе ножнах. Солдаты в свою очередь вскочили на ноги, а в руках у них оказались тяжелые палаши. Но пока ни нож, ни палаши не покинули своих ножен. Тут же к матросу подтянулись его товарищи. И матросы, и солдаты зло смотрели друг на друга. Небольшая искра, и они бросились бы в драку. Шотландцы были приземистей и мощнее. Ласкары — худощавы, но широкоплечи, и их было больше. Так что, кто победит в этой схватке было непонятно. Но схватки не произошло. Вмешался капитан Моррисон. Он встал между сторонами с револьвером в руках, выхватил глазами из группы шотландцев их командира и громко заявил:

— Лейтенант, если вы не остановите своих подчиненных, то я буду считать ваши действия бунтом на корабле со всеми вытекающими последствиями.

— И что же нам будет? — прокричал один из солдат, в то время как их лейтенант хранил молчание.

— Виселица — в Англии, — ничуть не смутившись, ответил капитан. — Тем, кто очень торопится, то я могу подыскать здесь и сейчас хороший, но необитаемый остров. Есть желающие?

— Желающих нет, — ответил за всех лейтенант шотландцев. — А ты, Джоки, помолчи или поедешь обратно пасти своих овец.

Тот, кого назвали Джоки, был коренастым, широкоплечим парнем, с густой рыжей бородой. Из расстегнутого воротника, словно продолжение бороды выпирали рыжие курчавые волосы. Он угрюмо промолчал, ничего не ответив на угрозу лейтенанта. Их командир был не только лейтенантом, но и сыном главы клана. Вполне возможно, что в будущем именно этот человек займет место своего отца, а сориться с будущим главой клана Джоки не хотелось. Он был только с виду простецом. В его голове под рыжей шевелюрой были мозги, и они подсказывали, что сейчас надо промолчать.

На этом инцидент между командой корабля и солдатами был исчерпан. Шотландцы не задирали ласкаров, а те притворялись, что не замечают их. Но путешествие продолжалось, выпивка словно в сказке не появилась, а скука по-прежнему одолевала солдат. И они нашли себе развлечение.

Сцена 67

Деклер на палубе так и не появлялся, но его воспитанник, Генрих постоянно мелькал у Терезы перед глазами, когда она сама поднималась подышать свежим воздухом. Мальчишка глазел на парсов, которых, очевидно, раньше ему видеть не приходилось, любовался морем, но больше всего, как заметила Тереза, он наблюдал за ласкарами. А у тех работы хватало, особенно с парусами. Матросы постоянно лазали по веревочным лестницам вверх по мачтам на такую высоту, что, если бы шляпка Терезы не была подвязана лентой под подбородком, то та бы точно слетела с ее головы. Там, на высоте ласкары сворачивали и разворачивали паруса и делали еще много другой работы, в которой Тереза совершенно не разбиралась. За всем этим не менее внимательно следил и Генрих.

Но на беду мальчишки в ходе его путешествий по кораблю ему приходилось проходить мимо скучающих шотландцев. В первый раз он сделал это слишком медленно, чем заслужил хороший подзатыльник от одного из вояк. От такого обхождения Генрих чуть было не упал, что вызвало только хохот других солдат. Теперь, когда Генриху приходилось проходить мимо шотландцев, он старался делать это как можно быстрее. Солдаты тоже включились в игру. Один из них ловко метнул тяжелый мешок с каким-то воинским содержимым в пробегающего мальчишку, попал в него и сбил с ног. Генрих по инерции несколько шагов пробежал на четвереньках. Хохот шотландцев был особенно продолжительным, а меткого «стрелка» его товарищи одобряюще хлопали по плечам.

Это случай Тереза наблюдала лично, а на другой день, она заметила под глазом Генриха синяк. Кто был виновником этого, журналистка не сомневалась ни на минуту. Но заступиться за Генриха было некому. Тереза растерянно посмотрела по сторонам, а потом решительно двинулась в сторону навеса, где расположились военные.

Она подошла к шотландцам. Их живописные наряды, которые раньше казались Терезе такими привлекательными, теперь резали глаза своей кичливостью. Словно на ярморочный праздник несколько мужчин, чтобы порадовать своих односельчан, нацепили на себя нелепые одежды. Кроме того, от солдат весьма попахивало.

Тереза нашла взглядом того, кто, по ее мнению, был начальником этих военных, собралась духом и выпалила:

— Как вы может так поступать?! Он же ребенок! Прекратите немедленно!

Военные с удивлением посмотрели на нее. Один из них заметил:

— Красотка! Я бы с ней…, - но был прерван лейтенантом.

— Вам не стоит беспокоиться, мисс, — с улыбкой сказал он. — Это просто учеба. Теперь этот английский мальчишка гораздо быстрее бегает и лучше уворачивается. Учеба идет ему только на пользу.

Последние слова лейтенанта потонули в хохоте его подчиненных.

Тереза было повернулась, чтобы уйти прочь, но все же заставила себя остаться и дождаться пока смех стихнет.

— Это не учеба! — сказала она. От волнения ее дыхание сбилось, и она говорила, как будто заикаясь. — Вы может покалечить мальчика. Я журналист! Я напишу про вас в журнале! Все узнают про ваше поведение!

— Вы журналист? — заинтересовался лейтенант. — А какой журнал?

— «Метрополитен»! — гордо заявила Тереза. Поскольку лейтенант начал говорить уважительно, то ей показалось, что ее угроза подействовала.

— Толстый? — задал еще вопрос лейтенант.

— Да, — ответила Тереза. — Он выходит один раз в месяц, у него много подписчиков.

— Вот это да! — воскликнул предводитель шотландцев. — Тогда у меня к вам будет одна просьба, мисс…

— Мисс Одли.

— Одна просьба, мисс Одли, — повторил лейтенант и интонация голоса слегка изменилась. Вроде бы продолжал говорить вежливо, но в его голосе послышалось какое-то шипение.

— Когда напишите свою статью про нас, — он картинно обвел рукой своих подчиненных, вольготно расположившихся под тентом. — Пришлите мне один номер вашего журнала. Я обязательно найду в нем ваше творение, прочту его и … вытру им свою ж. пу. А то у нас с этим худо.

От этих слов Терезу словно большой подушкой хлопнули по голове, она покраснела и бросилась прочь. Вдогонку ей несся оглушительный смех шотландцев.

Когда Тереза пришла в себя, то обнаружила, что стоит перед дверью в каюту Деклера. Она подняла руку и постучала. Два коротких и один длинный.

— Я слушаю вас, мисс Одли, — раздался из-за двери голос Деклера. — Что случилось?

Тереза не стала ждать, откроют ей дверь или нет, и торопливо, сбиваясь, рассказала о происшедшем.

— Вы должны что-то сделать, мистер Деклер! — закончила она. — Это ваш воспитанник! Разве вам его не жалко?

— Хорошо, — сказал из-за двери Деклер. Его голос был ровным и спокойным. — Я пишу письмо. Я его почти закончил и скоро выйду к вам.

Терезе ничего не оставалось, как вновь подняться на палубу. У одной из мачт она увидела бухту свернутого каната и села на нее. Мимо пробегали ласкары, но ничего ей не говорили. Тереза стала ждать Деклера.

Сцена 68

Весь мой заряд бодрости закончился, как только я взошел на корабль. На берегу суета с Фондом и журналистами занимала голову и руки, а сейчас все это исчезло. Спор с судьбой уже не казался хорошей затеей. Не все ли равно, поедет Тереза на запад или на восток, обратно в Сан-Франциско? Я почувствовал себя камнем, который бросили в пруд. Вот пошли волны. Камень горд, тем, что он всколыхнул застоявшуюся воду. Но камень, рано или поздно, опустится на дно, а водная поверхность пруда успокоится. Так зачем это все? Я же не тот, кто бросает камни в пруд. Это меня бросили. Это я сделал «плюх» и теперь просто опускаюсь на дно. И мне все равно.

На второй день путешествия на «Ливерпуле» Генрих вернулся в каюту с синяком под глазом.

— Что случилось? — спросил я.

— Я упал с лестницы, — сказал мальчишка, а я усмехнулся про себя. Все же волны, поднятые мной на пруду, оставили следы на его обитателях.

Но ответ Генриха меня полностью устроил. Он не хочет говорить про синяк, а не хотел ничего знать о причинах его появления. Мне можно было продолжать лежать в каюте, в черном костюме, пошитом когда-то пожилой китаянкой на «Пасифике».

Еду я заказывал в каюту. Сыр, хлеб, а еще вино. Вино было белым или красным, кислым и не очень. Но мне нравилось. Бутылка — на ужин, это — хорошо. Алкоголь размывал мысли, отчего сон почти сразу накрывал меня свои одеялом. Организм будил среди ночи. Я выходил из каюты, посещал мужскую комнату, и снова укладывался досматривать остатки сна, где было все впереди, а солнце светило в глаза, улыбающейся мне женщины.

Однажды, проснувшись утром, я понял, что хочу написать письмо. Вере писать смысла не было. Она умерла. Но у меня были дочь с внуком.

У меня еще оставались листы ватмана после моих фокусов на «Пасифике». Я достал из чемодана один их них. Сложил пополам, в одну, в другую сторону. Потом аккуратно разорвал на две половинки. У меня получился два листа почти А4-формата. Один я спрятал обратно в чемодан. Второй положил на стол, взял карандаш и стал писать.

«Милая Аннушка, дорогая дочурка,

Я знаю, что это письмо до тебя никогда не дойдет. Но я очень соскучился по тебе с Мишуткой. И мне очень плохо…»

Написанные слова мне не понравились. Я скомкал лист ватмана, швырнул его в угол каюты и достал второй лист. В этот момент в дверь каюты постучали. Два коротких и один длинный.

— Я слушаю вас, мисс Одли, — сказал я. — Что случилось?

Выслушав Терезу, я объяснил ей, что пишу письмо и пообещал скоро появиться на палубе.

Лист ватмана по-прежнему лежал на столе передо мной. Следовало закончить дело.

«Дорогая Аннушка,

У меня все хорошо. Я тебя очень люблю. Поцелуй от меня Мишутку.

Твой папа».

Я свернул письмо, выбрал пустую бутылку, пропихнул письмо через горлышко и накрепко вбил пробку. Потом открыл иллюминатор и бросил бутылку в море.

Затем одел легкие теннисные туфли, провел руками по уже хорошо отросшим волосам на голове, причесывая их. Сморщился, почувствовав щетину на щеках. Но на цирюльника времени не было.

В коридоре, проходя к лестнице на палубу, я столкнулся с не очень вежливым парсом. Вернее, почти столкнулся. В последний момент я чуть сдвинулся в сторону, а парс, словно не заметив меня, проплыл дальше. «Ловко,» — сказал в моей голове капитан Хемпсон. Его слова звучали гулко и негромко, словно издалека и почти сразу были сметены вихрем другого, более яркого образа. Вера все также прикрывала рукой глаза от солнца и улыбалась мне. «Как ты это делаешь?» — спрашивала она. И тут же на меня отовсюду обрушились звуки. Я слышал, как шаркают по полу остроносые туфли-шлепанцы парса за моей спиной, как бормочут на незнакомых языках жители соседних кают, как скрипят подо мной ступеньки лестницы наверх и многое, многое другое. Мир мельчайших звуков ворвался в меня, словно восточный джин, могущественный и покорный.

«Слушаюсь и повинуюсь,» — говорила его хитрая рожа.

Надо уклониться от кинжала, летящего в грудь? Пожалуйста! Надо стрелять без промаха в самураев? Сделаем!

Тереза ждала меня у мачты, присев на канатную бухту.

Я подошел к ней.

— Что случилось, мисс Одли?

Сцена 69

Выслушав Терезу, я попросил ее не идти за мной. Если хочет, то пусть смотрит со стороны. Что я собирался делать? Я не знал. Что-нибудь.

Я подошел к шотландцам. Они играли в карты. Под навесом действительно было более прохладно.

— Добрый день, джентльмены, — сказал я.

— Что тебе нужно, англичанин? — поздоровался со мной за всех лейтенант.

— Хочу рассказать вам одну смешную историю, — начал я. — Не против?

Шотландцы наверняка видели, что я о чем-то разговаривал с Терезой и смотрели на меня подозрительно.

— Мой рассказ про арабов, — не дожидаясь их разрешения, начал я. — Арабы — это такой народ, который живет на берегу Средиземного моря. Там, где пирамиды.

— Так, вот, — продолжил я. — Однажды один араб увидел шотландских воинов. Эти воины выглядели примерно так же, как и вы сейчас. Крепкие, мужественные, в килтах. Килты были разноцветные и чуть-чуть развевались на ветру. Надо сказать, что этот араб никогда до этого не видел ваших соотечественников. Они его так поразили, что он поделился своими мыслями с товарищем.

«Послушай,» — сказал тот араб. — «Если у них так выглядят женщины, то как же у них выглядят мужчины?»

Не думаю, что до шотландцев дошли все нюансы моего рассказа. Но главное они поняли. «Этот англичанин решил нас оскорбить».

Первым стал действовать коренастый малый, которого, как мне потом сказали, звали Джоки. Он взревел, бросил карты на палубу и бросился на меня. В айкидо важно, чтобы партнер двигался на тебя, давал тебе свою силу. Джоки оказался хорошим партнером. Он летел ко мне, как бык на арене Мадрида. А я был спокоен. Зачем волноваться камню на дне пруда? Кроме того, звуки в моей голове делали мои движения быстрыми, очень быстрыми.

Я шагнул в сторону. Джоки врезался мне в плечо, а я прижал его голову к себе. Крутанулся вместе с ним, а потом… Потом я сделал шаг вперед и слегка толкнул шотландца вперед. Туда, где у мачты все также стояла Тереза. До Терезы Джоки не долетел. Слишком был тяжел. Эта тяжесть с шумом приложила его спиной и головой об палубу в паре метров от меня. Грохот был сильным, и я подумал, что, случись все это на «Пасифике», капитан Хемпсон обязательно оштрафовал бы меня на пятьдесят долларов за порчу палубы. Джоки приподнялся на руках, выплюнул сгусток крови и снова без сил рухнул обратно.

Что там дальше было с ним, я не стал рассматривать. Сзади я услышал настоящую бурю звуков. Меня атаковали, и это был не один человек. Я упал на четвереньки. Такой подлости от меня солдаты не ожидали. Я получил несколько болезненных ударов по подставленному нападающим боку, но зато через меня стали валиться шотландцы. Крики, ругательства, какой-то треск, грохот, и все эти звуки тяжелым молотом бухали по моей бедной голове.

Я быстро поднялся. Под тентом оставался самый умный, лейтенант. Он вытащил откуда-то нож и пошел навстречу мне. Его удар был незамысловатым тычком вперед. Я ушел в сторону и перехватил его кисть, ту, что сжимала нож. Затем разворот и удар своим плечом под локоть. Я думал, что смогу толкнуть его, как толкнул до этого и Джоки. Но лейтенант двигался медленнее и был, очевидно, тяжелее своего подчиненного. От моего удара его локоть выгнулся, туда куда выгибаться ему не стоило. Раздался хруст, от которого тошнота подкатила к горлу, а звуки в моей голове пропали.

Лейтенант упал на колени, а на меня налетела парочка оставшихся на ногах шотландцев. Я попытался встретить их ударом ноги, но они меня смели словно кеглю в боулинге. Падение было болезненным. Вдобавок сверху на меня рухнуло мощное тело одного из нападавших. Это выбило из моих легких весь воздух. В боку у меня что-то хрустнуло, и я погрузился в темноту.

Когда я очнулся и попытался вздохнуть, сильная боль резанула бок. На мне уже никто не лежал, но из носа текла кровь. Потом я услышал крики. Кто-то кому-то чем-то грозил. Затем подошли два ласкара, подняли меня на ноги, от чего я снова скривился от боли, и помогли мне дойти по каюты.

В каюте я сел на кровать, а испуганный Генрих смотрел на меня и что-то говорил. Пришлось прислушаться, что тоже не принесло радости. В голове стала раскучиваться витками боль.

— Чем вам помочь, мистер Деклер? Что я могу сделать для вас?

— Достань из чемодана носовые платки, — сказал я. — И открой бутылку вина. Там в углу должна быть одна.

Пить из горла не получилось. Любое движение причиняло боль и приступ тошноты. Но я нашел выход. Генрих наливал вино в жестяную кружку из чемодана Деклера, а я осторожно ее выцеживал. Когда бутылка опустела, я скрутил из платков турундочки и засунул их в ноздри. Нечего постель пачкать. Потом с помощью Генриха, который поддерживал меня за плечи, я опустился на кровать. Генрих снял с меня туфли и поднял ноги на кровать. Я почувствовал блаженство. Камень смог сам себя поднять со дна и снова всколыхнул пруд. С этими мыслями я погрузился то ли в сон, то ли в забытье.

Сцена 70

Очнулся я от боли. Мужчина средних лет и европейской наружности мял мне бока. Рядом стояла Тереза и чуть подальше Генрих.

Увидев, что я проснулся, Тереза что-то сказала. Ее голос доносился словно из далека. Видя, что я ее не слышу, Тереза подошла поближе.

— Это судовой доктор, — повторила она.

«Доктор, так доктор,» — подумал я, хотя на доктора он походил мало. Широкое лицо, рыжие борода и усы, мощные руки и пальцы колбаски. Но, с другой стороны, не всем же докторам походить на интеллигентного Чехова. Может быть, только такие на флоте и приживаются.

— Переломов нет, — сказал бородач, перестав меня щупать. — Но трещины точно есть и, скорее всего, не одна. — Обращался он почему-то к Терезе.

— Голова кружится? Тошнит? — это уже ко мне.

Я хотел кивнуть, но из-за попытки двинуться бока прострелило болью, и я лишь прохрипел «да».

«Не везет Деклеру с головой,» — подумал я. — «Опять приложился затылком. В прошлый раз это открыло мне дорогу сюда. В этот раз я, чувствуется, отделался лишь сотрясением мозга».

— И сотрясение мозга, — эхом повторил судовой эскулап, а затем без остановки. — Лежать в постели до Сингапура. Легкая еда. Один фунт.

Тереза стала доставать из своей сумочки деньги, а задался вопросом «почему до Сингапура». Что типа «копать отсюда и до обеда»?

Доктор ушел, а Тереза расположилась рядом со мной на стуле. Генрих сбегал за водой, и Тереза стала мокрым платком протирать мое лицо.

— Что вы делаете, мисс Одли? — спросил я.

— У вас все лицо в крови, — ничуть не смутившись, ответила Тереза.

— А как же приличия? — спросил я, вспомнив наш разговор, когда я предлагал Терезе деньги на продолжение путешествия.

— Мне доктор поручил, — был ответ. — Вы против?

— Нет. Благодарю за помощь, но Генрих бы с этим справился.

— Ему тоже найдется работа, — не сдавалась Тереза. — А что до приличий, я сказала доктору, что вы главный попечитель Фонда, который финансирует мое путешествие. Я все правильно сказала?

— Да.

— Он меня прекрасно понял. В этом свете моя забота о вас ему показалась совершенно естественной.

— Что он там говорил про Сингапур? — спросил я.

— Ах, мистер Деклер! — Тереза отложила в сторону платок и закрыла лицо руками. Когда через мгновение она убрала руки, в ее глазах стояли слезы.

— Что случилось, Тереза? — спросил я и тут же поправился. — Извините, что случилось, мисс Одли?

Оказывается, от окончательного избиения меня спас капитан Моррисон и его ласкары. Капитан стрелял в воздух из револьвера. Ласкары оттаскивали шотландцев от меня, лежащего без чувств.

Оставшиеся на ногах солдаты кричали, что я на них напал. Тереза, которая не осталась в стороне, наоборот, утверждала, что шотландцы первые набросились на меня. Капитан на все эти заявления заявил, что все: и солдаты, и я — должны до Сингапура находиться в своих каютах. А в Сингапуре пусть с этим разбираются местные британские власти. Напоследок, он заявил, что, если хоть один участников конфликта появится на палубе, то он не пожалеет одной шлюпки, посадит в нее нарушителя и пусть тот плывет на все четыре стороны.

— Лейтенант шотландцев грозит вам виселицей, — сказал Тереза. — Что же делать?

— Ночью мы спустим шлюпку и уплывем, — сказал я.

— Правда? — одновременно спросили меня Тереза и Генрих. Причем голос Терезы был испуганным, а Генриха — радостным.

— Мисс Одли, — сказал я, поняв, что мою шутку приняли за чистую монету. — Я даже повернуться не могу, не то что в шлюпку забраться.

— Как вы можете шутить такими вещами?! — стала отчитывать меня Тереза.

— А что еще остается? — ответил я. — Лучше скажите, какие потери понес противник. Не зря я старался?

— Я не знаю, — сказала Тереза. — Кажется рука у лейтенанта повреждена.

— Я знаю, — заявил Генрих. — Джоки, тот, который первый на вас набросился, еле поднялся. Его увели под руки. Еще у двоих переломы рук. И у лейтенанта совсем плохо с рукой. Я подслушал, как доктор говорил об этом капитану.

— Ну что ж, — подвел итог я. — Четыре — один, в нашу пользу.

— А как же суд? — растерянно спросила Тереза. Она не понимала моего спокойствия.

— Сколько нам плыть до Сингапура? — спросил я.

— Дня три-четыре, — ответила Тереза.

— Отлично, — сказал я. — Я успею передать вам остатки сюжета про Элли.

Я вдруг подумал, что если в Сингапуре все закончится плохо, то окажется, что я до обидного мало напрогрессовал в этом мире.

— Только писать у меня не получится, — добавил я.

— Ничего, — сказала Тереза. — Я приду завтра после завтрака и запишу ваши слова.

— Буду ждать.

Тереза встала со стула, подошла к двери и обернулась.

— Если хотите, — сказала она. — Можете называть меня Терезой.

— Спасибо.

Тереза ушла, а мне надо было закончить еще одно дело.

— Генрих, — позвал я мальчишку. — Открой, пожалуйста, мой чемодан.

Когда мальчишка, повозившись с замками, сделал то, что я его просил, я продолжил:

— Там есть синяя рубашка, разверни ее.

По сильному выдоху Генриха я понял, что он это сделал.

— Вот это да! — сказал мальчишка. — Откуда столько?

— Мое наследство, — почти не соврал я. Надо было рассчитаться с Терезой за прием врача. — Возьми десять долларов и верни их Терезе.

— Хорошо, — ответил Генрих.

— Ты ведь не возьмешь лишнего? — спросил я.

Мальчишка оторвался от созерцания денег и посмотрел на меня.

— Нет, мистер Деклер, ни за что! Ни за что!

Сцена 71

В первый день, после ухода Терезы мне пришлось потрудиться. Кое-как, кривясь от боли, я перевел себя в полусидячее положение, благо что спинка кровати упиралась в стенку каюты. Генрих сбегал к корабельному каптенармусу и принес набитый соломой тюфяк, который он подложил мне под спину. Потом простынь с постели Генриха мы распустили на полосы, которыми он под моим руководством перетянул мне грудь.

Когда мы закончили, в дверь постучали.

В каюту зашел ласкар. Как и другие ласкары, он был высок, широкоплеч и смотрел на мир черными глазами из-под пушистых ресниц. Только, если другие ласкары были гладко выбриты, то у этого были шикарные черные усы, как у того полицейского, которого я видел в Гонконге.

Одет он был в длинные синие шорты, такого же цвета куртку на голое тело и красный тюрбан.

— Меня зовут Амар Марвари. Я…, - он замялся. — У германцев это называется «боцман».

По-английски вошедший говорил очень хорошо, только иногда после некоторых согласных у него выскакивал мягкий знак. Получалось не «Марвари», а «МарЬвари».

— Очень приятно, — сказал я шепотом. Говорить громко — значит глубоко дышать. Этого я сейчас не мог себе позволить. — Чем я могу вам помочь?

Над последней фразой и я, и он одновременно усмехнулись.

— Команда хотела вас поблагодарить, — сказал мистер МарЬвари, как я его про себя окрестил.

Тут я заметил у него в руках бутылку. Такую большую бутылку. На литр — не меньше.

— Это хороший ирландский виски, — сказал ласкар, показав мне принесенную бутылку. — Не шотландский.

И мы оба снова усмехнулись.

— Благодарю, — все также шепотом сказал я. — На самом деле, я ничего не имею против шотландского виски или самих шотландцев… В целом… Но в частности…

В этом месте мне надо было бы пожать плечами и развести руки в стороны, но такие жесты мне сейчас были не под силу. Надеюсь, ласкар понял, что я имею ввиду. На этом и расстались.

Виски оказался крепким. Я выцедил, с помощью Генриха, грамм пятьдесят из все той же алюминиевой кружки Деклера и осторожно пристроил голову на стенку каюты. Таким и застала меня Тереза на следующий день: полусидящим, полуголым, с забинтованной грудью и бутылкой, стоящей рядом с кроватью.

Сцена 72

Тереза вместе с собой привела корабельного цирюльника, который тут же принялся за работу. Убрав щетину с моего лица, он достал маленькое зеркальце с отколотым уголком, в которое я смог разглядеть только каплю пота на своем лбу.

— А знаете, что…, - сказал я, и через некоторое время цирюльник сначала стриг, а потом и брил мою голову.

Тереза недовольно смотрела на всю эту процедуру, а потом, когда цирюльник ушел, сказала:

— С длинными волосами вам, мистер Деклер, было лучше.

— Обещаю вам, Тереза, — я вспомнил, что она разрешила мне называть ее по имени. — Когда мы вернемся в Сан-Франциско, я отращу длинные волосы и буду завязывать их в косички. И давайте, — добавил я. — Раз уж вы разрешили называть вас по имени, то называйте меня Энтони.

Сказал и в тот же момент где-то внутри меня кольнуло. Дежавю какое-то. Снова побитый, снова бутылка виски, снова молодая женщина и снова обмен именами.

— Спасибо, — сказала Тереза. — Вы, правда, собираетесь вернуться в Сан-Франциско?

— Почему нет? — ответил я. — У меня там есть хорошие знакомые. Даже знаменитости. Я думаю, что они рады будут меня видеть.

— Знаменитости? — спросила Тереза. Она выглядела расстроенной.

— Да, — ответил я. — Одна молодая журналистка, которая совершила кругосветное путешествие.

— Вы опять шутите, мистер Деклер!

— Энтони, — поправил я ее. Сказал плохо. И имя мне не нравилось, и произнес его — словно знакомил Терезу с кем-то еще. Точно не со мной. К счастью, моя собеседница ничего этого не заметила.

— Вы совсем не боитесь предстоящего суда, Энтони? — спросила Тереза.

— Как-нибудь обойдется, — ответил я, хотя уверенности у меня не было никакой. Даже идея — украсть шлюпку и бежать уже не казалось мне такой уж абсурдной. Не знаю, как сейчас, а первые два дня «Ливерпуль» далеко не уходил в море. Берег всегда был виден с корабля. Только, кто грести будет? Я точно не смогу.

— Я буду вашим свидетелем, — решительно заявила Тереза. — Я расскажу все, как было. Они не могут мне не поверить.

«Ну да, конечно» — подумал я. — «Шотландцы останутся в Сингапуре, а моя защитница поедет дальше. Кому больше поверит местный судья?» — но вслух сказал другое.

— Благодарю вас, Тереза. Все так и будет.

— Тогда давайте будем работать, — обрадовалась моим словам моя собеседница.

Она достала блокнот и приготовилась записывать. Я вспомнил, что обещал ей продолжить сюжет сказки про Элли.

Но на душе было неспокойно, хотя я и старался этого не показать. Мое путешествие и по морю, и в самой этой действительности могло легко закончиться в Сингапуре. Мне захотелось чем-нибудь садануть по этому миру, чтобы он вздрогнул. Подарить формулу Энштейна? Раскрыть принцип реактивной тяги? Нет, не стоит. Почему-то у человечества всегда получалось все достижения прогресса обращать, в первую очередь, на убийство себе подобных. Пусть этот мир еще немного поспит спокойно.

— Я расскажу вам другую сказку, — сказал я. — Но вы мне должны пообещать.

— Что пообещать? — осторожно спросила Тереза.

— Вы ее обязательно напишите, опубликуете и подпишитесь именем Александр Грин.

— Хорошо, — согласилась Тереза. — А она интересная?

— Слушайте, — вместо ответа сказал.

Генрих, который прислушивался к нашему разговору, но до этого момента занимавший «пост» у иллюминатора, подошел поближе. На «Пасифике» я часто ему рассказывал что-нибудь интересное.

— Старик устало опустился на камень, — начал я рассказывать своими словами историю про алые паруса.

«Со вчерашнего дня у него было во рту ни крошки. Мимо по дороге проходила маленькая девочка. В руке у нее была корзинка. В корзинке была еда, которую она несла своему отцу, бывшему моряку, теперь работавшему в порту. Девочка увидела старика и остановилась. Потом поставила корзинку на землю, достала из нее кусок хлеба и протянула его старику. «Чудная» — так называли девочку в их маленьком селении на берегу моря, а чаще дурой или сумасшедшей. Наверное, в чем-то они были правы. Обычная девочка не отдала бы кусок хлеба незнакомцу.

Старик съел хлеб. Ему нечем было расплатиться с этой девочкой. И тогда он назвался странствующим прорицателем и предсказал девочке, что когда ей исполнится 18 лет, то за ней на корабле приплывет красавец-принц, а на его корабле будут алые паруса…»

Рассказывал я долго. Наверное, где-то что-то я упустил, где-то наоборот добавил. Скорее всего, безжалостно переврал имена. Несколько раз у меня пересыхало в горле. Тогда я делал знак Генриху, он подносил к моим губам алюминиевую кружку, в которую наливал виски. Тереза косилась на это действо, но ничего не говорила.

Под конец рассказа я был вполне пьян и подумал, что даже смогу грести веслами в шлюпке, если совершить побег прямо сейчас.

— Как красиво! — сказала Тереза.

— Угу, — поддакнул я.

— Вы точно хотите, чтобы я … записала эту сказку и опубликовала ее?

— Угу, — подтвердил я. — Мы с вами сделаем мир лучше.

Последние слова не надо было говорить. Мой язык стал заплетаться.

Тереза заметила мое состояние и строго сказала:

— Вам надо отдохнуть, Энтони. Завтра я покажу, что у меня получилось.

— Угу, — ответил я.

Тереза ушла.

Всю прошедшую ночь я промучился. Сидя спать мне еще не приходилось, а сломанные ребра никак не позволяли поудобнее устроиться. Сейчас же я с наслаждением закрыл глаза и погрузился в сон.

Сцена 73

До Сингапура мы плыли не три и не четыре дня, а целых пять дней. То ли ветер был слабый, то вообще не попутный. Паровик капитан почти не использовал. Из пассажиров этим возмущалась только Тереза. Остальные пассажиры по-философски относились к этому обстоятельству. Днем больше, днем меньше. Тем более, что их условия существования после моей драки с шотландцами улучшились. Под тентом на корме корабля теперь расположились парсы и китайцы. Там не так пекло солнце и обдувал легкий ветерок.

Тереза, пользуясь своим положением путешествующего журналиста, все же спросила капитана Моррисона, почему тот так мало использует паровую машину для движения корабля.

— Видите ли мисс Одли, — ответил тот. — Когда в бурю наш корабль понесет на рифы, вот тогда наш паровик очень пригодится. А сейчас, как движитель, мы используем ветер.

— А что, собирается буря? — спросила Тереза. — Погода очень спокойная.

— На море все может очень быстро измениться, — ответил капитан.

Все это я узнал от самой Терезы, которая каждый день, на правах ухаживающей за больным, заходила ко мне в каюту после завтрака.

У Терезы появился целый ритуал. Не знаю, сама она это придумала или прочла где-то. Генрих приносил ей воды из мужской комнаты в той же алюминиевой кружке, из которой я пил виски. Тереза мочила в кружке свой носовой платок и протирала мне лицо. Потом в дело вступал другой платок, сухой. Тереза делала все медленно и осторожно. На все это моего согласия не спрашивали.

Про то, что Тереза питает ко мне какие-то чувства я понял, еще когда мы плыли на «Звезде Востока» из Йокогамы в Гонконг. Она изобразила в своих записях Элли совершеннейшей стервой, а потом, когда увидела, что мне это не понравилось, сказала: «Ах, простите, я перепутала листки». Тогда это меня слегка озадачило. Теперь Тереза приблизилась ко мне, что называется, на расстояние протянутой руки, и что делать с этим я не знал. Тереза мне нравилась. Симпатичная. Пишет свои сложные для чтения тексты, к чему-то стремится, о чем-то мечтает. Все это пытается скрыть от окружающих, прикрываясь псевдонимами. Решительная и смелая. Вот, не испугалась, отправилась в путешествие вокруг света. Но почему тогда, когда я обо всем этом думаю, на душе становится так тоскливо, а к глазам подступают слезы?

— Вам дурно, Энтони? — спросила Тереза, заметив мое состояние.

— Немного, — ответил я.

— Генрих, открой побольше иллюминатор.

— Уже открыт, мисс!

— Тогда возьми полотенце и помаши над мистером Деклером.

Генрих схватил полотенце и завертел над моей головой, словно он отгонял мух.

Мы с Терезой засмеялись. Мой смех тут же вышел мне боком. Я громко ойкнул.

Моя «сиделка» отобрала у Генриха полотенце, и сама стала махать им надо мной. Медленно и осторожно. Вверх, вниз, словно она прощалась с кем-то.

Так мы и развлекались все эти дни до Сингапура.

А еще я Терезе рассказывал истории: те, что прочел в своей прошлой жизни и что сохранилось в моей памяти. Толстой и Шолохов, Грин и Стругацкий, Брэдбери и Азимов. Без пояснений и подсказок. Отец убивает сына в ходе гражданской войны. В декорациях средневековья пришелец из будущего мстит за свою любимую. Пожарный жжет книги. Работяга в кожанке летит на Марс делать революцию. Что-то Тереза записывала, но больше слушала. Что она смогла понять? Напишет ли что-нибудь из того, что я ей наговорил? Захотят ли это опубликовать? Найдет ли отклик в сердцах людей? Станут ли они лучше? Ответов на эти вопросы я, конечно же, не знал. Я просто бросал камешки в пруд. Уходила Тереза после нашего общения озадаченной.

Но все когда-нибудь заканчивается. На пятый день путешествия Тереза снова пришла с цирюльником.

— Вам надо хорошо выглядеть, — сказала она.

Пока цирюльник меня брил, Тереза сообщила мне последние новости. Оказывается, что мы уже подошли к Сингапуру и двигались к пирсу.

— Над городом стоит дым, — рассказывала Тереза. — Капитан говорит, что в городе беспорядки и на берег сойдут только те, кто едет до Сингапура. Всем остальным это запрещено делать. Из соображений безопасности.

Цирюльник выполнил свою работу, почти ничего не порезал, получил плату и ушел.

— Я буду ждать вас на палубе, — сказала Тереза, посмотрела на меня и добавила. — Если можете, то оденьтесь поприличней.

Я решил ее послушаться, хотя думаю, что на вердикт суда это вряд ли повлияет.

С одеванием мне помогал Генрих. Без него я бы не справился. Сначала он заново перебинтовал мне ребра. Потом помог нарядиться в костюм. К счастью, после знакомства со мной тело Деклера прилично похудело. Костюм был мне свободен.

Я осторожно прошелся по комнате. Вроде терпимо. Подошел к двери и задержался. Надо было еще кое-что сделать. На случай, если в каюту я уже не вернусь.

— Достань из чемодана деньги, — попросил я Генриха.

— Сколько?

— Все.

— Все?

— Да. И спрячь у себя. Если меня … задержат, то отдашь их мисс Одли. Она о тебе позаботится.

Об этом я на днях договорился с Терезой. Она сказала, что в Нью-Йорке, наверное, можно найти приличный приют для детей-сирот.

— Вот только…, - журналистка смущенно посмотрела на меня.

— Деньги будут, — пообещал я, правильно поняв ее заминку.

Ну что ж. Теперь все. Буду надеяться, что Генрих сделает все как надо. Я открыл дверь каюты и осторожно, словно канатоходец, отправился на палубу.

Сцена 74

На палубе мы с Генрихом подошли к Терезе и стали рядом. «Ливерпуль» уже добрался до пирса. Опустили трапы, но у каждого стоял матрос. Видимо, чтобы не допустить выхода на берег. На палубу вышли многие пассажиры. Наблюдали за дымами над городом, переговаривались. Непонятные слова и фразы словно облако накрыли корму корабля и всех стоящих под тентом.

Были тут и шотландцы. Он стояли молча и зло посматривали на меня. Их лейтенант, как выяснила Тереза, уже отправился в город за судьей. Перед уходом он громко ругался и грозил мне всеми возможными карами.

Выглядела Тереза неважно. Бледная, с чуть припухшими глазами.

— Не расстраивайтесь, Тереза, — сказал я. — Все будет хорошо.

Тереза сделал робкую попытку улыбнуться. У нее не получилось.

— Вы не понимаете, Энтони, — сказала она. — Я… если с вами что-то произойдет, то я тоже останусь здесь.

— А как же путешествие?

— Вы знаете, я никогда в него не рвалась. Я с большим удовольствием сидела бы дома, за столом и работала.

— А как же впечатления? — возразил я. — Вы же писатель, Тереза. Новые страны. Новые люди. Все это даст вам новые сюжеты.

Тереза усмехнулась.

— Говорят, что братья Верны никогда не выезжали из своего городка, где живут, — сказала она. — Они выдумали эту историю про кругосветное путешествие, не выходя из кабинета, а мы теперь едем по следам их вымышленных героев. Смешно, да? Жить, придуманной кем-то, жизнью.

Я улыбнулся на это замечание Тереза. Каждый человек — писатель. Только пишет он не роман, а свою судьбу. Правда, в этом деле у него есть помощники. Один из таких моих помощников сейчас поднимался на палубу. Это был лейтенант шотландцев. За ним следовал высокий, полноватый мужчина в мятом костюме. За этой парой на борт корабля поднимались трое низкорослых военных. Узковатые глаза, плоские лица, жесткий взгляд. Китайцы? Я оглянулся на китайских торговцев, следовавших с нами на корабле. Нет, не похожи. Хотя, что я знаю о народностях, населяющих Китай?

— Вот он! — лейтенант показывал на меня рукой. Другая его рука, на повязке из платка, была согнута и прижала к телу.

Вновь прибывшие подошли к нам.

— Представьтесь, пожалуйста, — сказал, сопровождавший лейтенанта, мужчина в мятом костюме.

Голос у мужчины был безразличным и немного уставшим. Если от лейтенанта шотландцев так и веяло агрессией, то чувства этого человека можно было расшифровать, наверное, так: «Раздражение. Безразличие. Легкий интерес».

— Энтони де Клер, — сказал я и протянул паспорт, который мне сделали в Сан-Франциско.

Чем-то мне этот человек напоминал Джейсона Томпсона, с которым я сдружился на «Пасифике». Такой же полноватый, такой же вечно мятый костюм. Только этот, стоящий передо мной и внимательно рассматривающий мои документы, человек был гораздо выше моего знакомого промышленника. И даже на голову выше меня. Не говоря уже про коренастого лейтенанта. А на фоне прибывших с ним военных, неизвестного мне происхождения, он и вовсе казался этаким Гулливером.

— Хорошо, — сказал новый «Гулливер» и, зевая, вернул мне паспорт. — Лейтенант Драмонд обвиняет вас в нападении на солдат ее величества королевы Великобритании. Что скажите?

Начало мне понравилось. Сразу не стали вязать, одевать кандалы — уже хорошо.

— Скажу, что хотел бы узнать, с кем имею честь разговаривать, — я постарался быть вежливым, но, наверное, у меня плохо получилось.

«Гулливер» хмыкнул, но представился.

— Судья Мереддид. В середине двойное «дд», — зачем-то уточнил он.

— А вас лейтенант? — обратился я к шотландцу.

Тот засопел, но назвал свое имя.

— Ивар Драмонд.

— Благодарю, — сказал я. — Это ложь.

Лейтенант вытаращил глаза, а судья спросил:

— Что значит ложь? Вы не верите, что у лейтенанта такое имя?

— Нет, что вы, — я поспешил разъяснить. — Просто отвечаю на ваш вопрос. Вы сказали, что я напал на солдат, а я говорю, что это — ложь.

— Ну, так не я говорю, — сказал судья, и впервые в его словах я услышал угрозу. — Вас обвиняет лейтенант Драмонд, пострадавший. Причем, серьезно пострадавший.

— Я тоже подтверждаю, что это ложь, — не выдержала Тереза. — Солдаты первые напали на мистера Деклера.

В войнах прошлого про действия журналистки сказали бы так: «Фланговый удар удался. Ряды противника смешались».

Судья какое-то время выяснял, кто это встрял в мужской разговор. Тереза рылась в своей сумочке, доставая паспорт, и говорила, говорила, говорила. Честно сказать, я не ожидал от нее такого напора. Судья узнал не только о том, как ее зовут, но и что она работает журналистом в очень важном и популярном журнале, что совершает кругосветное путешествие, что ее статьи печатают ведущие газеты мира, и что она напишет всю правду о поведении британских военных.

Тереза наконец замолчала, а судья вернул ей документы.

— Это правда? — теперь судья уже обращался к Драмонду.

— Он спровоцировал нас, — зло ответил лейтенант. — Он рассказал гадкую историю про мой народ.

«Надо же,» — мысленно восхитился я. — «Лейтенант-то образованный. Знает слово «провоцировать».

Судья посмотрел на меня. Надо было что-то ответить.

— Я всего лишь хотел развлечь соотечественников, — сказал я. — Это очень смешная история. Я совершенно не рассчитывал, что солдаты так отреагирует.

— Можете повторить? — спросил судья.

— Конечно!

Я увидел, что Тереза взволновалась. Этой истории она не слышала. В тот день она стояла далеко от места действия. А потом мы, как-то, не говорили об этом.

Я слово в слово повторил рассказанное мной.

Лейтенант скривился. Тереза улыбнулась. Судья хмыкнул. И тут мы услышали хохот.

Хохотал один из трех военных, пришедших с судьей. Из тех, кого я принял за китайцев. На мундире этого военного были какие-то нашивки. Наверно, он был главным из этой троицы, офицером. Смеялся этот офицер так, как, наверное, смеются только дети. Громко, искренне и никого не стесняясь.

Его хохот продолжался с минуту, не меньше. Потом он немного успокоился и быстро что-то рассказал своим подчиненным. История повторилась. Сначала ржала эта парочка, потом, не выдержав, вместе с ними снова стал хохотать и их командир.

Лейтенант с вытаращенными глазами смотрел на смотрел на хохочущих.

Наконец, военные, пришедшие с судьей, отсмеялись.

— Мужчина и леди говорят правду, — сказал главный из этой троицы. — Лейтенант говорит не правду. Жду вас на берегу судья.

После это троица военных, которые, наверное, предназначались для моего конвоирования в тюрьму, преспокойно отправилась на берег.

Лейтенант был взбешен. Тереза сияла, а у меня появилась робкая надежда. Но, я думаю, никто из нас не понимал произошедшего.

— Судья Мередидд, я вам еще нужен? — спросил я.

— Нет, вы можете идти, — был ответ.

— Благодарю, — я кивнул судье, улыбнулся Терезе и, поддерживаемый Генрихом, отправился в свою каюту.

За моей спиной разгорался скандал.

— Что это такое!? — возмущался лейтенант.

— Это правосудие, — объяснял судья, с высоты его роста делать это ему было не трудно. — Я заслушал стороны и свидетелей и принял решение.

— Это несправедливо! — не сдавался Драмонд. — Вы просто испугались этого коротышку.

— Во-первых, — голос судьи посуровел. — Вы ненамного выше. А, во-вторых, вы не понимаете.

— Что я должен понимать?!

— В городе беспорядки. Малайцы режут китайцев, а китайцы в ответ режут малайцев. Индусы пока остаются в стороне, но они в любой момент могут подключиться к резне. И только вот эти, как вы сказали, коротышки, не дают этому безобразию перерасти настоящую бойню. Батальон гуркхов сдерживает стороны.

— Вот эти…? — лейтенант не закончил. — Но в городе есть и другие солдаты!

— Есть, но местные боятся только гуркхов. Стоит им выйти из казарм, как улицы пустеют.

— Почему?

— Гуркхи идут до конца, — сказал судья. — Если им отдан приказ, они выполняют его любой ценой. Любой ценой, понимаете. Это, кстати, был командир батальона. Он хотел посмотреть на тех солдат, которых прислали нам на помощь.

Говоря последние слова, судья позволил себе усмехнуться. Но лейтенант этого не заметил.

— И я не могу в этой сложной ситуации не соглашаться с командиром гуркхов по пустякам, — проговорился судья.

Лейтенант вновь не обратил внимание на интонацию судьи. Он слишком был потрясен и скоротечностью суда, и его решением.

— А почему командир этих гуркхов так себя странно вел? — спросил он.

— Вы про смех? Это их национальная черта, — оживился судья. Он понял, что лейтенант уже смирился с приговором. — Они любят похохотать. Представьте, малайцы идут стеной на китайцев. Китайцы идут стеной на малайцев. В руках ножи и может быть что-то пострашней. Между ними стоят гуркхи, готовые на все. В это время, в сторонке стоит парочка верблюдов. Их к нам завезли откуда-то из Китая. Парочка — действительно парочка. И любвеобильный самец-верблюд, не обращая внимания на события вокруг, взбирается на свою подругу, и они начинают заниматься любовью. Что нашли в этом смешного гуркхи, я не знаю. Хотя, рассказывая вам сейчас эту историю, я готов признать, что все выглядело достаточно комично. Горбы, рев «влюбленных», — судья усмехнулся.

— В общем, весь отряд гуркхов чуть не умер от хохота, — продолжил судья. — Малайцы и китайцы, которые были готовы еще минут назад резать друг друга, некоторое время постояли пораженные, а потом разошлись.

— Вот такая история, — закончил судья. — А вы говорите «коротышка». Один местный художник даже написал картину, где все это изобразил. И знает, как он назвал свою картину? Смех и любовь побеждают вражду. Представляете? Смех и любовь?

Теперь уже смеялся судья.

Когда судья отсмеялся, то он вновь обратился к расстроенному лейтенанту.

— А вам я могу дать совет.

— Что? Все забыть? — буркнул Драмонд.

— Ни в коем случае! — возразил судья. — Вы же к нам надолго?

Лейтенант пожал плечами.

— Когда волнения утихнут, вы снова подадите жалобу на этого лорда. А я пересмотрю свое решение, — хитро улыбнулся судья.

— Где же я буду его искать потом? — лейтенант все еще был недоволен.

— Он вроде бы и не скрывается, — заявил судья. — Имея на руках мое решение, вы сможете либо засадить его в тюрьму, либо принудить его договорится с вами. Понимаете?

— Я могу на вас рассчитывать? — с надеждой спросил лейтенант.

— А я на вас? — в ответ спросил судья.

— В полной мере, — ответил Драмонд.

— Ну, вот и договорились.

Сцена 75

Миссис Бертон сошла на берег вместе с судьей. А когда она попросила помочь ей найти приличную гостиницу, тот не смог отказать этой хоть и пожилой, но приятной леди. Так под охраной судьи и сопровождающих его гуркхов миссис Бертон добралась до отеля «Континенталь». Его близость к зданию британской администрации делало размещение в нем совершенно безопасным.

Зайдя в номер, миссис Бертон вышла на террасу. Деревья, растущие вокруг отеля, не заслоняли вида на море. Где-то там у пирса стоял «Ливерпуль». На него грузили уголь, продукты и воду. Скоро он должен был вновь отправиться в плавание.

— Как же было с вами интересно! — вслух сказала миссис Бертон.

«Как же ты все хорошо устроила!» — уже про себя сказала миссис Бертон. — «А это ты устроила?»

— Конечно, а кто же еще? — вновь вслух заговорила пожилая леди. Вспоминать путешествие из Гонконга в Сингапур было приятно.

Оказавшись на корабле, миссис Бетрон первым делом определила тех, с кем она могла бы устроить свое представление. Хотя это слово пожилая леди не любила. Отдавало театральщиной. Попытки актеров, изображавших жизнь на сцене, казались ей жалкими и смешными. Совсем другое дело устраивать спектакль в жизни. Иногда миссис Бертон сама принимала участие в подобных спектаклях, но чаще всего брала на себя обязанности сценариста и режиссера. Непростые, скажем так, обязанности. Сценарист должен расставить, участвующих в спектакле, раздать всем текст, а режиссер — командовать.

В этот раз участников было немного. Мешал языковой барьер. Ведь режиссера должны понимать! Поэтому круг тех, кто мог принять участие в спектакле, существенно сузился. Но зато какие это были участники! Бравые шотландцы, от которых так и брызгало грубой, необузданной силой. Молчаливый англичанин с малолетним воспитанником. Только ли воспитанником? Глупенькая писательница, едущая вокруг света и по уши влюбленная в этого англичанина. Бедняжка! Разве она не видит, что у него совсем другие предпочтения. А еще красавцы-ласкары, бегающие вокруг как дрессированные обезьянки. И бесподобные закаты, когда огромное красное солнце, прощаясь со зрителями, садится прямо темнеющее море!

Когда шотландцы своей непосредственностью изгнали с кормы корабля ненужных участников, на «сцену» вышла миссис Бертон. Она бесстрашно расположилась среди вояк и стала громко восхищаться ловкостью и красотой, работающих на парусах ласкаров.

Вспоминая этот момент, пожилая леди усмехнулась. «Уговаривать» шотландцев пришлось почти два дня. Когда миссис Бертон начала приписывать ласкарам чуть ли не все положительные качества мужчин и восхищаться всеми их действиями, шотландцы не выдержали. Один из них решил хоть как-то «уколоть» предмет восхищения этой старушки. Но все испортил капитан Моррисон. Конфликт был остановлен.

Возобновить представление помог мелькавший туда-сюда воспитанник извращенца-англичанина. Миссис Бертон нашла в английском языке нужные слова, чтобы, не нарушая приличий, сообщить шотландцам в каких отношениях этот мальчишка состоит со спрятавшимся в каюте англичанином. Насмешки, подзатыльники и тычки сразу же посыпались на пробегающего мальчишку.

После этого миссис Бертон сменила позицию. Как только, на палубе появлялась писательница, она начинала охать по поводу того, что никто не может заступиться за несчастного мальчика-сироту.

Получилось даже лучше, чем она рассчитывала. Ожидался лишь скандал между журналисткой и шотландцами. Но этой дурехе вздумалось жаловаться англичанину-извращенцу. А тот удивил миссис Бертон. Бывает и так! Играет человек на сцене роль без слов, а потом выйдет и как скажет: «Кушать подано», что все зрители аж рот раскроют.

Что там сказал шотландцам англичанин пожилая леди не слышала, но эти вояки бросились на его «Кушать подано», как львы на свою добычу. Добыча оказалась с клыками и когтями.

— Какой был прекрасный бой! — подумала миссис Бертон. Оказывается, что и среди извращенцев встречаются отважные люди.

Дальше пожилая леди только наблюдала.

На десерт была подана сцена судилища. Охранники, которые должны были увести невиновного, но виноватого в звенящих кандалах, оказались бесталанными шутами. Ну, а как еще назвать тех, кто сам хохочет, а вокруг все стоят с грустными лицами?

В общем, концовка была совсем не такой, на какую рассчитывала миссис Бертон, но все равно ей понравилась. Только притча из этого «спектакля» вышла так себе. Будущее за извращенцами и мечтательными писательницами.

Миссис Бертон вернулась в комнату и стала готовитьсяко сну. Надо было набраться сил. Из подслушанного разговора, она поняла, что беспорядки в Сингапуре пока удается сдерживать. На руку властям было то, что индийское население сохраняет нейтралитет.

«Интересно,» — подумала миссис Бертон. — «Понимают ли сингапурские индийцы по-английски?».

«А уж нужные слова я найду,» — засыпая, сказала про себя пожилая леди.

Сцена 76

«Ни магазинов, ни музеев, ни других достопримечательностей Сингапур нам не предложил. Только дымы над городом и слухи, что вот-вот начнутся беспорядки, несущие кровь и разрушения. Но даже в такой тревожной обстановке жизнь продолжалась. Наш корабль со всех сторон окружили маленькие каноэ малайцев. Лодки были наполнены прекрасными морскими раковинами. При желании за доллар можно было купить хоть целое каноэ этих панцирей подводных животных. Но парсов и китайских купцов, как видно, было не удивить всей этой экзотикой. Я же, хоть и восхищалась, невиданной в наших краях красотой раковин, но так и не решилась приобрести даже одну из них. Я представила себе, как я пытаюсь разместить эту чудо-раковину в свой чемодан и без того полный вещей, как он становится еще тяжелее, как на одной из стоянок нерадивый носильщик роняет мой груз и как после этого я выискиваю осколки своей хрупкой покупки из той моей одежды, что была в чемодане. Все эти мысли оставили меня без чудо-раковины, а торговцев — без заработка».

Тереза отложила в сторону карандаш и мысленно вернулась к той сцене, которую она описывала в заметке. Тогда ей показалось, что только один из пассажиров «Ливерпуля» заинтересовался предлагаемым малайцами товаром. Это был воспитанник Деклера. Генрих жадно смотрел на эти горы раковин на лодках, стоящих внизу за бортом корабля. Один из малайцев чтобы, очевидно, подстегнуть интерес к своему товару, поднес одну из раковин острым концом к губам, и раковина издала глубокий, протяжный звук. Пока он звучал, Терезе показалось, что мир вокруг на минуту стал другим — спокойным и мирным.

— Вы ведь почувствовали? — раздался сзади вопрос.

Тереза обернулась. Вопрос задал один из парсов. Это был мужчина средних лет, одетый также, как все его соплеменники, в длиннополый светлый халат, зеленые шаровары и высокую шапку без полей. Халат был перепоясан красным кушаком, концы которого свисали почти до колен. На кушаке в ножнах висел широкий, короткий нож.

— Извините, что я беспокою вас, не будучи представленным, — продолжил мужчина. — Но такое редко увидишь у европейцев. Поэтому прошу вас меня еще раз извинить, а зовут меня Хоми Рохинтон Сорабджи.

На английском парс говорил чисто и правильно. Если закрыть глаза, то Тереза ни за чтобы не догадалась, что перед ней восточный купец, а не служащий какого-нибудь учреждения в Сан-Франциско.

— Я не совсем поняла, мистер…, - начала Тереза, но оказалось, что она не запомнила имени парса.

Тот понимающе улыбнулся.

— Мои европейские торговые партнеры зовут меня мистер Сораб, — сказал он и немного наклонил голову.

— Благодарю за помощь. А меня зовут…, - начала Тереза.

— О! — перебил ее торговец, но при этом он изобразил у себя на лице такое, пусть и не совсем искреннее, восхищение, что Тереза не почувствовала себя задетой. — Вас зовут мисс Одли, и вы журналистка, которая едет вокруг света. И я горжусь, что мне удалось познакомиться с вами.

— Благодарю, — еще раз сказала Тереза. — Но вы что-то увидели? Что?

— Благоговение, — сказал торговец. — Я увидел благоговение на вашем лице в тот момент, когда прозвучал звук ОМ.

— ? — Тереза была удивлена, но ее журналистское чутье подсказывало, что сейчас ей будет рассказана интересная история.

— Этот невежда не понимает, что делает, — парс махнул рукой в сторону торговца раковинами, который только что дудел в раковину. — У нас, конечно, своя вера, но мы считаем, что и к чужим верованиям надо относиться с уважением.

— Я не знаю всех тонкостей, — продолжил мистер Сораб. — Но в той индийской деревне, рядом с которой прошло мое детство, этим звуком местный священник-индус призывал людей к молитве.

— То есть, это — сигнал прийти в церковь? — спросила Тереза.

— Нет, мисс Одли, — улыбнулся парс. — Не в каждой деревне есть то, что вы называете церковью. Да и приходить туда не обязательно. Звук раковины напоминает людям, что надо на минуту отложить в сторону свои дела и подумать о Господе. Потом, когда я уже стал купцом, я познакомился с людьми, среди которых были сведущие в индийских верованиях. Они мне поведали, что раковина издает звук ОМ. Я не уверен, что понял их до конца, но они считают, что таким был голос Господа.

— А этот, — парс еще раз махнул рукой в сторону торговца. — Дует в раковину не переставая. Верующий индус оскорбился бы. Это все равно, как если бы одного из почитаемых вами святых заставили плясать на ярмарке для развлечения публики.

Тереза представила себе эту картину. Пляшущий святой. «Ну, у нас, наверное, ему бы даже поаплодировали,» — подумала она. — «А вот в Европе, возможно, отнеслись бы к этому плохо».

— Но звук ОМ остается все тем же звуком ОМ, кто бы не прикладывался к раковине, — продолжил парс. — И вы это почувствовали. Ведь так?

В этот момент торговец вновь задудел в свою раковину. Парс поморщился, а Тереза прислушалась к себе. Разнесшийся над морем звук снова наполнил Терезу спокойствием. Не так сильно, как в первый раз, но достаточно сильно, чтобы поверить рассказу парса.

— Действительно. Что-то есть, — ответила Тереза и добавила, с улыбкой. — Вы бы могли стать хорошим проповедником.

— О! — улыбнулся в ответ парс. — Если бы я хотел проповедовать, я бы рассказывал вам, мисс Одли, о совсем других вещах.

Вспоминая этот разговор с парсом, Тереза задумалась. Можно опубликовать ли зарисовку об этом в их «Метрополитене»? Как воспримут это читатели? Не увидят ли они в этом рассказе угрозу христианским нравам?

«Если изобразить это, как историю туземных обычаев, то вряд ли кто-нибудь будет в обиде», — подумала Тереза и снова взялась за карандаш.

Она была довольна. Даже не сходя на берег в Сингапуре, материалов набралось много. Болели пальцы руки, слипались глаза, но Тереза продолжила работу.

«Еще одну заметку про то, как дети-малайцы ныряли за мелкими монетами, и ложусь спать,» — пообещала себе девушка.

Сцена 77

Кое-как вернувшись в каюту, я, с помощью Генриха, снял костюм, натянул свои китайские штаны и устроился на кровати.

За прошедшие пять дней после драки с шотландцами я успел возненавидеть свое ложе. Хотелось просто лечь, поворочаться с бока на бок, но боль в ребрах дрессировала быстро и жестко — полусидя и больше никак. В этом положении боль не ощущалась, но зато начинала чесаться нога, то в одном месте, то в другом. И именно там, куда я не мог дотянуться, не потревожив больные ребра. Помог Генрих. Он нашел где-то на палубе тонкую палку длинной с мою руку, и я, стараясь не задействовать мышцы торса, дотягивался до места-раздражителя и чесал, чесал.

А потом зачесалась спина. Здесь уже никакая палка мне бы не помогла. Просить Генриха почесать спину было неудобно, да и не всегда он был рядом. Я понимал, что вся эта чесотка надуманная, от вынужденного безделья. Психика таким немудренным способом подталкивало меня к движению, и плевать ей было на то, что мне больно.

Помогали утренние приходы Терезы. Пока Тереза сидела рядом и разговаривала со мной, чесотка исчезала. Это подтвердило мою догадку о том, что все это выкрутасы моего сознания. Тогда я попробовал медитировать. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Это помогало, но постоянно находится в этом состоянии я не мог, и чесотка возвращалась.

Вот и сейчас вернувшись на кровать после суда, я замер в полусидячей позе, ожидая неприятностей.

— Вам что-нибудь надо, мистер Деклер, — спросил Генрих.

Сейчас он уйдет на палубу, а на меня набросится чесотка-химера. Что делать? Попросить принести спиртного?

Я представил, как короткими глотками выпиваю из кружки виски, и неприятные чувства отступают. Притупляется боль в боку, а чесотка уже не кажется такой проблемой. Четкая связь между глотком крепкого виски и облегчением была настолько явной, что даже запах сивушных масел в моем мозгу стал казаться приятным и изысканным.

«Виски оставим на крайний случай,» — подумал я, а в слух сказал. — Генрих достань из чемодана карты и положи мне в ноги мою шляпу.

«Хотите действия?» — подумал я. — «Будут вам действия!»

Генрих вручил мне колоду карт, только шляпу положил неправильно.

— Наоборот, — попросил я. — Нижней частью вверх.

Генрих перевернул шляпу и посмотрел на меня.

Я взял карту и, старясь придать ей вращение, бросил в сторону шляпы. В боку резко кольнуло, а карта улетела далеко в сторону.

Генрих разочаровано посмотрел на этот результат:

— Мистер Деклер, вам еще что-то надо?

— Нет, можешь идти, — сказал я и вскоре остался один.

Зачесалась спина, явно подталкивая к тому, чтобы продолжить опыты.

«Надо бросать одними пальцами,» — решил я.

Я зажал карту указательным и средним пальцами правой руки, локоть прижал к боку и бросил. Бросок получился слабый, зато и бок отреагировал только слабым покалыванием. Да и сильно бросать мне не надо было, шляпа стояла недалеко, в моих ногах. Эта карта хоть и тоже не попала в шляпу, но и не улетела к двери каюты, а расположилась на краю кровати. Если первый раз был явный промах, то теперь я, можно сказать, попал в мишень.

Бросок был признан удачным.

«Эх, если бы еще к каждой карте привязать веревочку, чтобы потом притягивать ее к себе,» — усмехнулся я.

Никакой веревочки к карте, конечно, было не привязать, поэтому я решил не поторопиться и растянуть карты до возвращения Генриха.

«А вернется он, очевидно, не скоро,» — подумал я.

И тут в мою голову пришло воспоминание о том, как я занимался в школе стрельбой из духовушки. Пулек было мало, и военрук заставлял нас перед каждым выстрелом выполнить целый ритуал. Вдохнуть, выдохнуть, поместить черный круг мишени в круг диоптрического прицела и сказать «пух». Или не сказать, а просто подумать и, таким образом, представить, что произошел выстрел. А потом еще. И еще. На каждую пульку — десять таких медитаций, хотя тогда я и слова такого не знал. Думаю, что не называл это действо медитацией и наш военрук. Когда-то в армии, из которой он ушел на пенсию старшиной, его научили этому упражнению, а теперь он учил этому нас. Но это было именно медитацией. Сосредоточиться на вдохе и выдохе, подвести мушку к пятну мишени. Это напрочь отключало от окружающего мира. Однажды я так погрузился в себя, что не заметил, как военрук скомандовал отбой, а к доске, на которой были закреплены мишени, пошел мой одноклассник. Когда он менял свою мишень, я выстрелил. В десятку попал, в одноклассника — нет. Все остались довольны.

Что-то подобное я решил сделать и сейчас. Я взял карту, вдохнул животом, чтобы не потревожить сломанные ребра, выдохнул, согнул кисть и разогнул, как-бы отправляя карту в полет. Постарался даже представить, как карта, вращаясь, летит к шляпе и … Карта чиркнула по краям полей шляпы, пролетела дальше и упала где-то за спинкой кровати. Последняя, представленная мной, картинка того, как карта пролетает мимо шляпы, была настолько явственной, что я даже засомневался. Но карта была по-прежнему зажата между пальцев.

«Ладно, повторим,» — подумал я и с облегчением отметил, что ни ноги, ни спина уже не чешутся.

Снова вдох, выдох, легкое движение пальцами и образ летящей карты. В моем воображении карта, слабо вращаясь, еле долетела до шляпы и, махая краями словно крыльями, опустилось на дно моего котелка.

«Хорошо, а если…,»

Вдох, выдох … В этот раз я постарался для броска согнуть не только пальцы, но кисть. При этом карта почти коснулась моего предплечья. Но бросить ее я постарался также плавно. В этот раз я представил карту более сильно вращающейся. Она не только попала внутрь, но и врезалась в стенку моего головного убора, да так, что шляпа слегка покачнулась. Этот образ мне понравился. Я сделал еще несколько имитаций броска и сам не заметил, когда карта уже по-настоящему вылетела из моих пальцев, долетела до шляпы, с силой ударила в стенку, от удара немного подпрыгнула и только потом упала на дно.

«Как ты это делаешь?» — услышал я голос Веры и слегка охнул от того, что почувствовал, как ее маленькие кулачки, словно наяву, шутя, ударили мне в грудь. И снова нахлынули звуки… Какие-то я понимал, а какие-то — нет. Но все они были четкими и ясными. Я мог пойти на звук и распознать, кто его издает. Но я никуда не пошел. Стараясь сохранить возникшее ниоткуда состояние, не расплескать его, как чашку полную драгоценной жидкости, я бросил еще одну карту. Я не думал ни про пальцы, ни про кисть, и даже больные ребра отошли куда-то на задний план. Я лишь держал в уме образы летящей карты и шляпы, вздрагивающей при ударе. Так и получилось.

Потом я бросил еще карту, а потом еще… Я бросал до тех пор, пока карты не закончились. Все они оказались в шляпе, а сама шляпа от ударов оказалась отодвинута к самой спинке кровати.

Я закрыл глаза. Звуки тут же ушли. Я с облегчение вздохнул. В голове было пусто и спокойно. Где-то в этой пустоте вспыхнула маленькая звездочка. Это — Вера стояла на палубе «Пасифика». Железный корабль дымил и уходил куда-то вдаль, прочь от меня.

— Все хорошо! — сказала Вера, но она уже не улыбалась. — Но теперь уже сам. Все сам.

Сил возражать ей не было. Я просто смотрел на удаляющийся корабль и исчезающую Веру.

Из этого состояния меня выдернул крик.

— Мистер Деклер, смотрите, что я купил! — в каюту вбежал Генрих в руках он держал большую блестящую морскую раковину.

Не дожидаясь моего ответа, мальчишка задудел в этот импровизированный горн. Я не знал плакать мне или смеяться.

Сцена 78

Два дня до Пенанга, небольшого кусочка земли у берегов Малайского полуострова, прошли спокойно и буднично. Тереза после завтрака навещала Деклера, а вернее, Энтони, как все чаще она называла его про себя. Рассказывала, что происходит наверху на палубе, о том, какие статьи она пишет. В свою речь Тереза то и дело вставляла новые слова: Малаккский пролив, Суматра, Андаманское море — и гордо посматривала на собеседника.

Она ожидала, что Энтони продолжит рассказывать свои удивительные истории, но их разговор не выходил за рамки светской беседы. Что-то изменилось. Происшествие с шотландцами, ранение Энтони, ее невольное участие во всем этом сблизили их. Но когда опасность ушла, все вернулось на исходные позиции. Энтони больше не ошибался и называл ее «мисс Одли», а Тереза обращалась к нему, как и положено порядочной женщине, «мистер Деклер».

На палубе ее собеседником был мистер Сораб. Он рассказывал о своих путешествиях по южным морям. Вот уж кого можно было по праву назвать Синдбадом-мореходом!

— А чем вы торгуете, мистер Сораб? — как-то спросила Тереза.

— Я торгую драгоценными камнями, — ответил парс. — Распродаю то, что осталось от демона Балу.

— ? — не поняла Тереза.

— Индусы считают, что их бог Индра победил демона Балу и превратил его зубы в жемчуг, кости в алмазы, глаза в сапфиры, кровь в рубины, а желчь в изумруды.

— Почему «желчь в изумруды»? — спросила Тереза. — Желчь, если я ничего не путаю, желто-коричневая, а изумруды — зеленые.

— А остальное, бог Индра, демон Балу, вас не смутило? — спросил мистер Сораб.

И Тереза, и парс рассмеялись.

— Это — легенда, — сказал мистер Сораб. — Бесполезно искать в ней логику и точность. Но знаете, я поинтересуюсь у своих поставщиков в Индии. Почему-то раньше я не задавался таким вопросом. Сразу видно, что вы опытный журналист, мисс Одли.

— Благодарю, — сказала Тереза. — А это не опасно?

— Что не опасно?

— Путешествовать одному с полным чемоданом драгоценностей?

Мистер Сораб громко рассмеялся, но тут же извинился.

— Прошу простить мою несдержанность, мисс Одли, — сказал он. — У вас восхитительное чувство юмора. Но я — не один. — Он показал рукой на группу парсов, одетых также, как и он, сидящих невдалеке от них.

— Вы вместе с этими купцами? — спросила Тереза.

— Это — не купцы, — сказал мистер Сораб, — Это — мои охранники. Только прошу вас об этом ничего не писать, — добавил он.

Во время разговора Тереза держала в руках блокнот и карандаш, записывая отдельные моменты, сказанного торговцем. Кто знает, может быть, это пригодится в дальнейшем?

— Обещаю, — сказала Тереза, опуская блокнот. — Я была уверена, что это такие же купцы, как и вы.

— Надеюсь, что и другие так думают, — сказал мистер Сораб. — Возможно, когда-нибудь это меня выручит.

— Охранник не должен бросаться в глаза, — пояснил парс. — Если грабители видят, что я путешествую один, то захотят ограбить меня вдвоем или втроем. Ведь, чем меньше людей, тем больше доля в добыче. — Усмехнулся купец. — И тогда мои слуги их сильно удивят.

— А вот ваш охранник весьма заметен, — сказал парс.

— Какой охранник? — не поняла Тереза.

— Не хотите же вы сказать, что путешествуете вокруг света одна? — улыбнулся парс.

— Да, именно так, — ответила Тереза. Она уже поняла, кого парс принял за охранника. — Мистер Деклер — никакой не охранник. Он — лорд и путешествует со своим воспитанником.

— Хорошо, хорошо, — не стал возражать парс. — Задумка с воспитанником действительно неплоха. Какой может быть охранник с воспитанником? Но у меня наметанный глаз.

— Вы ошибаетесь, — сказала Тереза.

— Не смею спорить, мисс Одли, — сказал парс. — Вы также можете рассчитывать на то, что я сохраню все в тайне.

«Над этим стоит подумать,» — думала Тереза, возвращаясь к себе в каюту. — «Как же по-разному люди видят одни и те же окружающие их предметы!»

Сцена 79

В этой части путешествия каюта для Терезы оказалась самым благодатным местом для существования. Ночная сорочка на голое тело и легкий пеньюар вместо обычной одежды. Щель под дверью и открытый иллюминатор создавали небольшой сквозняк. Это позволяло почти не ощущать жару, сесть за столик, взять блокнот, карандаш и работать.

Гораздо было хуже, когда приходилось выходить на палубу. Тут приходилось одеваться, как положено, поэтому Тереза старалась подниматься на палубу пораньше, когда утренний ветер был сильнее и свежее. Тереза смотрела на легкие одеяния парсов, незамысловатую одежду китайцев и полуголых ласкаров. Ее собственное одеяние все больше начинало казаться ей какой-то броней средневекового рыцаря. Корсет, как кольчуга. Платье, как латы. А шляпка — рыцарский шлем. Рыцаря латы защищали от стрел и ударов меча. От чего защищается она? Что она скрывает?

Она вспомнила местных женщин, которых видела на берегу в Пенанге. На вид им было четырнадцать-пятнадцать лет. Симпатичные, небольшого роста. На руках они держали вполне упитанных малышей: коричневых и голеньких. Одеждой самих женщин были длинные куски ткани, обернутой вокруг тела на талии. Женщины в свою очередь с интересом смотрели на Терезу.

«Наверное, тоже рассматривают мою одежду,» — подумала тогда Тереза. — «Скорее всего, моя одежда им нравится, и они с удовольствием бы ее примерили. И, скорее всего, потом бы отказались от нее. Пребывать в моем наряде в жарком и влажном климате невозможно».

А как бы она сама повела себя, если бы ей пришлось остаться жить здесь надолго? Сменила бы она одежду? Стала бы одеваться, как местные женщины? Тереза представила себя обернутой такой же длинной полосой ткани. Она мысленно перетянула талию тонким ремешком, который кстати был у нее в чемодане, и порадовалась, что ее талия гораздо уже, чем у местных полуголых красоток.

К Пенангу «Ливерпуль» подошел рано утром. Тереза поразилась большому количеству кораблей в гавани порта и плотной застройке на берегу. Надо было ехать на берег, чего совсем не хотелось. Больше всего хотелось оказаться в своей квартирке Сан-Франциско, почувствовать ночной холод, приходящий с океана, и укрыться теплым одеялом. Кроме того, вряд ли то, что она увидит на берегу, окажется чем-то новым. Те же толпы китайцев, малайцев и индусов, что и в Гонконге. Тереза хмыкнула про себя:

«Братья Верны совершенно правы. Можно было бы описать кругосветное путешествие, не выходя из помещения редакции?»

Тереза вздохнула и глянула за борт корабля. Как только «Ливерпуль» бросил якорь, его окружили десятки сампанов: быстрых и вертких — но таких узких, что их ширины хватало только на то, чтобы усесться на лавочку в лодке с прижатыми к бокам руками. Терезе казалось, что если она решится сесть в такую лодку, то та обязательно перевернется.

Тереза еще раз вздохнула. «Ливерпуль» не собирался подходить к пирсам. Как она выяснила, капитан планировал пополнить на острове запас воды и продуктов и уже отправил на остров своего помощника. Продукты и воду должны были доставить на корабль лодками.

«Экономит, наверное,» — подумала Тереза. — «А может быть просто место у пирсов занято».

— Если собираетесь на берег, — сказал капитан. — Не опаздывайте. Стоянка — четыре часа. Я никого ждать не буду.

— Возьмите меня с собой, — к Терезе подбежал воспитанник Деклера Генрих.

«Вот уж кому все в радость,» — подумала Тереза.

После того, как в Сингапуре шотландские солдаты сошли на берег, у Генриха началась другая жизнь. Целыми днями он пропадал на палубе. Постоянно крутился рядом с ласкарами, которые, как видно, его привечали. Только остатки синяка под глазом напоминали, что начало путешествия мальчишки было совсем другим.

— Только одень курточку, — сказала Тереза. Генрих раздобыл где-то такие же, как у ласкаров короткие штаны, которые теперь были его основной и единственной частью одежды. Ехать на берег полуголым показалось Терезе неприличным.

— Я мигом, — воскликнул Генрих и убежал.

Таким составом и отправились.

«Я — рыцарь, а Генрих — оруженосец,» — пошутила про себя Тереза. До берега добрались благополучно. Узенькая лодка, на которой они разместились с Генрихом, к удивлению Терезы, так и не перевернулась.

На берегу Тереза убедилась, что была права. Пенанг во многом походил на Гонконг. Похожая длинная набережная, похожие белые дома вдоль нее. Почти такие же горы в глубине острова. Но гораздо больше людей. Если в Гонконге преобладали китайцы, то здесь было полное смешение народов: малайцы, индусы, китайцы и, наверное, еще много других народностей, названий которых Тереза не знала и никогда не узнает. На фоне этого разнообразия Терезу привлек молодой человек явно европейской внешности. Невысокий, одетый в легкие, светлые брюки, свободную белую рубашку и соломенную шляпу с небольшими полями, он внимательно разглядывал Терезу и Генриха. Но журналистку привлекло в нем другое. В руках молодой человек держал блокнот и карандаш. Это был словно кодовый знак, специальный сигнал, и Тереза, презрев приличия, уверенно направилась к нему.

— Меня зовут Тереза Одли, — сказала она. — Я корреспондент журнала «Метрополитен» из Сан-Франциско. Могу я обратиться к вам с вопросом?

Молодой человек вытаращил глаза, сорвал с головы шляпу, под которой оказались светлые, выгоревшие до белизны, волосы.

— Конечно, мисс Одли, — ответил он. — А я — Роберт Дэвис. Работаю в «Джорджтаун ревью». Очень рад встрече.

Как узнала позже Тереза, «Джорджтаун ревью» выходило раз в неделю, и ее редактор каждый день отправлял Роберта, своего единственного сотрудника в порт, чтобы тот выискивал новости для издания.

— А как вы здесь оказались? — простодушно спросил Терезу молодой журналист.

— Совершаю кругосветное путешествие, — не спеша, и с улыбкой ответила Тереза, уже зная какую реакцию это вызовет.

— О! О! — оправдал ее ожидания Роберт. — Так вы… Та самая? О!

— Мистер Дэвис, — решила перейти к делу Тереза. — Вы мне поможете?

— Конечно! — ответил молодой человек, но тут же спохватился. — А вы ответите на мои вопросы?

— Да.

— Тогда я в вашем полном распоряжении, мисс Одли, — заявил журналист. — Что вам нужно?

— У меня есть четыре часа. За это время мне надо посетить телеграфный пункт и посмотреть на город, — Тереза говорила быстро и четко.

«Словно генерал командую,» — подумала она. — «Ну да, я же рыцарь». Хотя внутри ее немного потряхивало от своего напора и нарушения всех возможных приличий.

— Поехали, — совсем по-простецки сказал Роберт, и Тереза поняла, что он еще совсем молод, всего на несколько лет старше Генриха, который все это время стоял рядом и крутил головой по сторонам.

И они поехали. В отличие от Гонконга в Джорджтауне, как назывался этот город, были обычные экипажи, запряженные лошадьми. Паланкины тоже встречались, но они были редки и, скорее всего, были элементами роскоши. Те, которые попались Терезе на глаза, были очень красиво разукрашены резьбой, в отделке использовались явно дорогие ткани, а носильщики были хорошо одеты. Их экипаж везли две небольшие лошадки, на облучке сидел малаец, с которым Роберт свободно переговаривался на местном наречии.

Со случайным попутчиком оказалось неожиданно очень легко. Терезу подкупила его искренность и непосредственность. Он старался делать все одновременно: восхищаться поступком журналистки, задавать вопросы для своей газеты, рассказывать об окружающих их мире и отвечать уже на вопросы Терезы.

В какой-то момент они оба устали, и Тереза попросила остановиться у какого-нибудь кафе, где можно было бы выпить воды.

— Лучше легкого вина, мисс Одли, — посоветовал Роберт.

— А то, — он покраснел. — А то живот может болеть.

Тереза прислушалась к его совету и в маленьком ресторане, где они остановились, заказала себе белого вина, а Генриху чаю.

Ресторанчик был небольшим, с незамысловатым названием «Пенанг». Столики стояли на улице под пальмами, в вершинах которых гулял легкий ветерок.

— Мне повезло, что я встретила вас, мистер Дэвис, — сказал Тереза.

— Нет, мисс Одли, это мне повезло, — возразил Роберт. — Как бы я хотел отправиться вместе с вами! — и тут же простодушно добавил. — Материала про вас мне теперь хватит на два номера газеты, а, может быть, и на три. А хотите съездить на водопад?

— Нет, Роберт, — сказала Тереза. — Наверное, осталось мало времени. Мне не хочется, чтобы корабль ушел без меня.

Она достала из сумочки часы, открыла их крышку, посмотрела время.

— У меня — чуть больше часа, — сказала Тереза. — Если вы не против, поедемте на телеграф.

— Конечно, конечно, — тут же вскочил со стула Роберт.

Телеграфный пункт располагался ближе к порту, на первом этаже двухэтажного здания. Стрекотание телеграфных аппаратов подтвердило, что Джорджтаун — деловой и процветающий город. Двое, по-европейски одетых мужчин, стояли у стойки телеграфного служащего. Они покосились на Терезу, но ничего не сказали.

«Даже не кивнули,» — подумала Тереза.

— Что вам угодно, мисс? — спросил ее служащий, когда невоспитанные европейцы ушли.

— Меня зовут Тереза Одли, и я ожидаю несколько телеграмм.

«Была бы хоть одна,» — подумала Тереза.

— Откуда ожидаете, мисс Одли? — спросил телеграфист.

— Из Европы, — Тереза не стала уточнять города, но этого оказалось достаточно.

— Одну минутку.

Телеграфист стал копошиться в своих шкафах.

— Есть одна, — громко сказал он, заставив Терезу вздрогнуть.

«Откуда?» — хотела спросить Тереза, но телеграфист ее опередил. — А вот еще одна!

Сердце Терезы учащенно забилось. Она до конца не верила, что план Деклера исполнится, хотя и очень хотела этого. Так хочет человек, которому очень важно, чтобы его оценили, ободрили, тем самым подтвердив, что он на правильном пути.

«На две газеты материала у меня хватит,» — подумала Тереза.

— И еще одна, — сказал служащий и добавил. — Надо же! — он покрутил бланк телеграммы, рассматривая его со всех сторон, словно на нем могло быть еще что-то кроме наклеенных полосок с печатными буквами.

Обратно Тереза ехала окрыленной и немного озадаченной.

«Целых три газеты,» — думала она. — «Целых три!»

Она сама не заметила, как лодочник доставил ее к «Ливерпулю». Только тогда, когда она и Генрих поднялись на борт, она вспомнила про поручение Деклера, зайти в местное отделение «Стандарт и Ориент банка».

«Ничего,» — успокоила она себя. — «Деньги пока есть. А в Коломбо я посещу банк».

Генрих тоже был доволен поездкой. Город ему понравился, а на набережной он сделал покупку.

— Зачем тебе это? — спросила его Тереза.

Мальчик держал в руках стопку каких-то костяшек. Желтоватые, покрытые блеклым рисунком. Каждая костяшка была размером с игральную карту.

— Это — не мне. Это — мистеру Деклеру, — сказал Генрих. — Он любит играть в карты.

Сцена 80

Из привычного ритма работы Грега Маккелана, главного редактора журнала «Метрополитен» и ежедневной газеты «Экспедитор» выбила телеграмма. Пришла она из Гонконга от его журналистки, мисс Одли. Из-за этого он сумбурно провел утреннее совещание, потом попросил у миссис Гановер приготовить ему кофе и уединился в своем кабинете.

Грег вертел телеграмму, и так, и этак, и ничего не мог понять. Было ясно, что эта телеграмма пришла в ответ на его собственное послание, отправленное в Гонконг. Именно там, по его расчетам, должна была оказаться его журналистка. Но ответ мисс Одли совсем не сочетался с тем текстом, который он отправил ей.

— Мистер Маккелан, к вам мистер Гительсон, — появилась в дверях пожилая секретарша.

Грег оторвался от телеграммы, посмотрел на миссис Гановер, кивнул головой и вышел из-за стола. Гительсон был главным бухгалтером журнала «Метрополитен», и Грегу было не трудно проявлять к этому работнику больше внимания, чем к остальным.

— Как дела, мистер Гительсон? — спросил Грег, когда после приветствий и Грег, и бухгалтер оказались на своих местах: Грег — за директорским столом, а пожилой еврей — на жестком стуле, напротив.

— Все хорошо, господин директор, — на старый манер ответил бухгалтер. — Я оставлю вам папку с документами на подпись и позже зайду. Ничего срочного. Все как обычно.

Гительсон передал Грегу черную, немного потертую и хорошо знакомую директору папку.

— Только…, - продолжил бухгалтер. — Еще пришли деньги от мисс Одли. Перевод из Гонконга. Я проверил. Это — примерно три четверти от того, что мы выдали ей перед поездкой. Мы действительно расторгли с ней контракт?

Этого Грег не ожидал. Он глубоко вздохнул, чтобы ответить Гительсону все, что он о нем думает, но потом выдохнул, снова вдохнул и сказал совсем другое:

— Нет, это не так. Почему вы так подумали?

Мимика начальника не осталась незамеченной для мистера Гительсона, и он заволновался.

— Где-то прочел. Нет, наверное, кто-то сказал, — сбивчиво заговорил он. — И потом деньги… Просто так деньги не возвращают. Ведь так?

— Нет, не так, — резко ответил Грег. Его запас вежливости на сегодня был уже исчерпан. — Мисс Одли по-прежнему работает на меня. В ближайших номерах снова появятся ее статьи. Вам понятно?

— Да, конечно, — ответил бухгалтер. — Но деньги?

— Это ошибка. Со временем все исправится.

— А что делать с поступившими на наш счет деньгами?

— А что вы обычно делаете в таких случаях?

— Делаю записи книгах.

— Вот и делайте, — сказал Грег. — Не мне вас учить.

Покидая кабинет директора, мистер Гительсон был уверен, что его начальник понимает в случившейся ситуации не больше его. «А что тут понимать?» — думал про себя бухгалтер. — «Мисс Одли переманили. Другой журнал или газета». Было удивительно, что мисс Одли при этом вернула оставшиеся деньги. «Очень приятная женщина,» — Гительсон вздохнул. Если бы он был помоложе, и если бы мисс Одли была правоверной еврейкой, то … На этом его мысли, как обычно, прервались. Он уже вернулся на свое рабочее место, раскрыл бухгалтерские книги и занялся работой.

Информация от бухгалтера сделала ситуацию еще более непонятной, но Грег решил отбросить непонятное и посмотреть на явное. Он контракт с мисс Одли не расторгал. Он это знал точно. Статьи и репортажи от мисс Одли из Гонконга пришли. Они лежали прямо перед ним на столе. Эти материалы скоро попадут в его журнал и газету. А все остальное слухи и выдумки! Придя к такому выводу, Грег выдвинул ящик своего стола, смахнул туда злополучную телеграмму, задвинул ящик обратно и закрыл его на ключ. Потом он взял материалы, пришедшие от мисс Одли, и вышел из кабинета.

— Я в типографию, — сказал он, проходя мимо столика, за которым сидела миссис Гановер.

Сцена 81

Последующие дни не принесли ясности в то, чем вызвана непонятная телеграмма от мисс Одли. Можно было бы просто на время забыть о телеграмме и ждать обещанного в ней письма с разъяснениями. Но, во-первых, письмо журналистки придет только через дней десять-пятнадцать, а во-вторых, уже сейчас Грегу задавали вопросы, на которые ему надо было отвечать. Спрашивали партнеры по бизнесу и просто знакомые, которые что-то где-то слышали, а один из них даже показал номер заклятого врага «Фриско таймс», которая перепечатала заметку из некой «Гонконг обзервер». Гонконгский репортер, рассказывая о встрече с Терезой Одли, писал, что видел у нее телеграмму с совершенно бредовым содержанием. В ней якобы говорилось, что редакция «Метрополитена» разрушена землетрясением, и дальнейшее финансирование поездки вокруг света невозможно.

«Этого не может быть, потому что этого не может быть,» — говорил сам себе Грег. Он четко помнил, что было написано в той телеграмме, которую он отправил мисс Одли. Наиболее вероятное, что можно было предположить, так это то, что текст исказили. Грег представлял, как его телеграмма сначала проходит через все телеграфные пункты Америки, потом глубины Атлантического океана, попадает в руки телеграфистов Европы и Азии, и на каждом этапе меняется одна буквочка или даже половина буквочки. И когда телеграмма доходит до Гонконга смысл ее со «спокойно продолжайте путешествие» меняется на «возвращайтесь, финансирование невозможно». В другое время Грег не поверил бы в такое превращение, но сейчас он не видел другого способа объяснить происшедшее.

— Здравствуй, Грег, — в кабинет зашел его отец. — Как дела?

— Хорошо, — без особого энтузиазма сказал Грег.

Маккелан-старший внимательно посмотрел на него:

— Точно хорошо?

— Да, все хорошо.

— Ладно, — сказал Маккелан-старший. — Я собираюсь в Париж, на месяц-другой. Зашел сказать тебе об этом.

— В Париж? — переспросил Грег. Из-за всей этой текучки он никак не мог вникнуть в то, что сказал ему отец. — Это тот, что в Техасе?

— Нет, — засмеялся Маккелан-старший. — Тот, что в Европе. Там у меня есть кое-какие дела?

— Какие дела, отец?

— Проверю старые инвестиции. Потом как-нибудь расскажу. Завтра в обед отправляюсь на «Юнион Пасифик Экспресс». Придешь проводить?

— Конечно!

Он понял, что в ближайший месяц не увидит отца и поэтому решился рассказать ему все о телеграмме мисс Одли и о слухах вокруг этого.

— М-да, — сказал Маккелан-старший. — Я все думал, спросишь ты меня или нет.

— Если бы ты не уезжал, то не спросил бы, — ответил Грег.

— Ладно, — сказал его отец. — В конце концов, мы должны помогать друг другу, нет так ли?

— Можно, конечно, предположить, что твоя журналистка сошла с ума или затеяла какое-то мошенничество, — продолжил Маккелан-старший.

«Она такая же моя, как и твоя,» — недовольно подумал Грег, а вслух сказал:

— Я так не думаю.

— Скажи мне сын, а кто отправлял твою телеграмму? Миссис Гановер?

— Нет, я сам, — сказал Грег, но вдруг вспомнил, что это не так. Как же он мог это забыть?

На лице Грега отразилась вся гамма чувств: от недовольства на самого себя до необъяснимого страха за Эмили.

— Что такое? — спросил его отец, увидев, как переменился в лице Грег.

— Я только составил телеграмму. Отправляла ее Эмили.

— Ты взял на работу свою жену? — усмехнулся Маккелан-старший.

— Нет, просто, она часто приходит сюда в полдень. Вот и предложила помочь с отправкой телеграммы.

— Сама предложила?

— Да.

— Тогда, прежде чем строить другие версии, спроси у Эмили про телеграмму. Не напутала ли она чего? — предложил Маккелан-старший.

— Я так и сделаю, — сказал Грег.

— Ладно, тогда я пойду, — сказал Маккелан-старший. — Отправление завтра в два тридцать. Мне будет приятно, если ты придешь.

— Я буду, — подтвердил Грег.

Сцена 82

Домой Грег вернулся около пяти часов вечера. Вместе с Эмили они поужинали. Жена почувствовала внутреннее напряжение мужа и не задавала никаких вопросов. Ужин прошел молча.

После ужина Грег, тут же в столовой, расположился в кресле и закурил сигару. Он не знал, как начать разговор с женой.

— Как прошел день? — не выдержала Эмили.

— Хорошо, — сказал Грег. — Отец уезжает в Европу.

— В Европу? Зачем?

— Какие-то старые инвестиции.

Они снова замолчали. Поднятая тема оказалась неудачной. Развить ее не получилось ни Грегу, ни его жене. Наконец, Грег решился.

— Эмили, дорогая, — спросил он. — Ты как-то помогала мне отправить телеграмму. Помнишь?

— Телеграмму? — сделала удивленное лицо его жена. — Нет, не помню.

Ответ Грегу не понравился. Не так часто Эмили бывала на телеграфном пункте, чтобы не запомнить этот факт. На душе стало тревожно.

— В тот день ты принесла мне булочки, — сказал Грег.

— Я часто приношу тебе булочки, — ответила жена.

— Да, но в тот день я подготовил телеграмму мисс Одли, а ты вызвалась мне помочь ее отправить.

— Да? — рассеяно спросила Эмили. — Ах, да, я вспомнила. Что-то случилось?

— Случилось, — сказал Грег. — Боюсь, что при отправке телеграммы произошла какая-то путаница. Ты не читала текст телеграммы?

Эмили рассмеялась.

— Зачем мне это? — сказала она. — Я отдала твой листок телеграфисту, расплатилась и ушла.

— А мой листок? Он у тебя сохранился?

— Как же он у меня может сохраниться? — сказала Эмили. — Я же отдала его.

Жена Грега задумалась.

— Извини, дорогой, — сказала она и вышла из комнаты.

Грег понял, что расспрос жены ничего не дал. Надо было сразу идти на телеграфный пункт и спрашивать там. Миссис Гановер что-то говорила про то, что они хранят бланки телеграмм, заполненных отправителями. Возможно и его листок с текстом телеграммы сохранился. Он завтра сам туда отправится и все выяснит. Если телеграфисты ничего не напутали и текст телеграммы правильный, то придется рассматривать версию, что у мисс Одли повредился рассудок.

Грег поднялся из кресла и прошел в спальню, чтобы снять пиджак и одеть домашний халат. В спальне рядом с кроватью стояла Эмили. На небольшом столике лежала ее раскрытая сумочка. Ее содержимое было в беспорядке вывалено на кровать. Эмили рвала какую-то бумагу. У нее это плохо получалось. Видимо бумага была толстая.

«Как у нас в редакции,» — подумал Грег, а вслух спросил:

— Что ты делаешь?

— Ах, Грег, — Эмили всплеснула руками, сложила ладони лодочкой и прижала их к своим губам. Обрывки разорванного листка разлетелись по сторонам. — Я не виновата.

Еще не до конца веря той догадке, которая пришла ему в голову, Грег наклонился и подобрал один из разлетевшихся обрывков.

На нем его почерком было написано «путешествие». Он поднял еще обрывок. Его же почерк и слова «спокойно продолжайте».

Грег посмотрел на жену.

— Грег, милый, — со слезами в глазах сказала Эмили. — Я всего лишь хотела сберечь нашу семью.

Сцена 83

— Луи, путешествие продолжается! Ты со мной?

После этих слов жизнь Евы превратилась в гонку. Она вспоминала их ленивые прогулки по Парижу, два благостных утра в доме Луи де Бриема, когда она беззаботно нежилась в постели, и приходила в бешенство. Сколько потеряно времени! Самое обидное, что винить кроме себя было некого.

Только сейчас, в купе поезда едущего до Бриндизи, Ева немного успокоилась. Поезд ехал безнадежно медленно, но бежать сзади и подталкивать вагоны, чтобы поезд ехал быстрее, было бессмысленно, все равно не получилось бы.

После визита этого Макса Ева всю дорогу оглядывалась по сторонам. Не следует ли он за ней?

«Конечно, следует,» — недовольно подумала Ева. Макс был одним из кандидатов, виновных во всех ее бедах и горестях, которые случились с журналисткой за последнее время.

«Так себе кандидат,» — призналась себе Ева. — «Просто помахал надо мной своею шляпой и сдул дурман, который окутал меня после знакомства с французом».

«Во всем виноват Луи!» — искоркой мелькнула в голове мысль, но тут же погасла. — «Ну да, «виноват» за то, что смотрит влюбленными глазами, но это даже приятно. Платье вот новое купил».

Ева огладило руками новое платье. В путешествие она отправилась с одним саквояжем. Тогда это казалось удобным, да и газетчики от этого пришли в восторг. Платье, которое на ней было раньше, за время путешествия потеряло свою былую привлекательность. Где-то помялось, где-то просто испачкалось. Его, конечно, можно было бы привести в порядок: постирать, высушить и отгладить. Так Ева и поступила бы у себя дома, в Нью-Йорке. Только, где этот Нью-Йорк? Где этот дом? Платье надо было сменить.

Как только Луи услышал, что она хочет купить новое платье, то сразу же загорелся этой идеей.

«Бедняжка,» — подумала тогда Ева. — «Видно ему было стыдно, что я такая замарашка».

В Париже Луи быстро нашел магазин готовой одежды, где Ева смогла выбрать себе новое платье. Немаркое, из темно-синей, тонкой, но плотной ткани, платье сидело на Еве отлично. Как она это поняла? По глазам своего спутника! Он, видимо, так обалдел от увиденного, что только и смог спросить:

— А как же старое платье?

— Бросила в примерочной, — небрежно сказала девушка.

— Но…, - начал Луи, но Ева оборвала его.

— Луи, скажи, ты видишь у меня какой-нибудь большой чемодан?

— Нет.

— Так куда же я буду складывать все это тряпье?

— Чемодан можно купить, — не правильно понял ее Луи.

«Он такой милый и забавный,» — подумала тогда Ева.

— Луи, я путешествую с одним саквояжем. Все это ужезнают. Это…, - Ева задумалась. — Это — мой стиль, понимаешь?

Платье Еве нравилось, тем более что за него заплатил Луи.

«Ткань, конечно, тонковата,» — подумала Ева. — «Такое платье не согреет».

Но и она сейчас ехала не в Канаду, а в Африку, а там, говорят, жара. А будет холодно, всегда можно накинуть верное клетчатое пальто, которое сейчас отдыхало на крючке двери купе.

До Бриндизи, самой южной точки «итальянского сапога», ехать было двое суток и сидеть без дела не следовало. Ева постучала в стенку соседнего купе.

— Луи, ты не спишь? Луи?

— Нет, Ева, что вы?

По заспанному голосу француза Ева поняла, что так оно и было.

— Луи, заходи ко мне! Есть дело! — сказала она, поднялась с диванчика, подошла к двери и отодвинула задвижку. Задвижка была металлической и внушала уважение.

«Это хорошо,» — подумала Ева. — «А то вдруг у Луи снесет крышу».

Она представила, как у ее спутника будет сносить крышу и улыбнулась. Она обязательно подведет его к этому, но не сейчас. Чуть попозже.

Когда, минут через пять, Луи появился в ее купе, журналистка заявила:

— Луи, мне нужна твоя помощь, как местного жителя.

— ?

— Ну, чего тут непонятного? — улыбнулась Ева. — Ты же француз?

— Да.

— Значит лучше меня знаешь, как себя ведут французские разбойники.

— Только из газет, Ева. А зачем это вам?

— Мне надо написать статью, как в Париже меня похитили разбойники.

У ее спутника от услышанного стало такое удивленное лицо, что Ева расхохоталась.

«Он, наверное, посчитал, что пропустил что-то важное,» — подумала она.

— Луи, ну не будь таким наивным, — сказала Ева, когда отсмеялась. — Это всего лишь статья, и ты поможешь мне ее написать.

— Но это же будет неправдой! — сказал молодой человек.

— А ты думаешь, что в газетах пишут только правду? — сказала Ева. — Ты ошибаешься. Я-то точно это знаю!

— Но…, - не унимался Луи.

— Послушай, Луи, — прервала его Ева. — Ты что хочешь, чтобы я действительно попала в плен к вашим разбойникам, чтобы меня мучили и истязали, и только для того, чтобы я потом могла написать статейку в газету?

— Нет, что вы, Ева!

— Но такое могло случиться на самом деле? — продолжала свой допрос Ева.

— Наверное, да, — Луи совсем запутался.

— Тогда о какой неправде ты говоришь? — подытожила Ева. — Это просто милая выдумка. Согласен?

— Да.

— Тогда за дело! — сказал Ева. — Будешь записывать. У тебя почерк лучше. Если я скажу какую-то глупость, поправляй, ладно?

Луи кивнул.

Статья получилась хорошей. Оказывается, разбойники похитили прелестную американскую журналистку для того, чтобы продать в гарем турецкого султана. Если бы не ее изобретательность и помощь одного благородного француза, пожелавшего остаться неизвестным, быть бы ей наложницей в гареме визиря турецкого властелина.

— Ты точно хочешь остаться неизвестным? — спросила Ева, когда статья была закончена.

— Точно, — сказал Луи. Перед ним открылось таинство работы журналиста, и еще один оплот веры в его душе рухнул.

— Тогда давай вставим в то место, где я прощаюсь со своим спасителем, такую фразу «Не благодарите меня, милая девушка, на моем месте так поступил бы любой благородный человек».

— Француз, — сказал Луи.

— Что «француз»? — не поняла Ева.

— Давайте напишем «любой благородный француз», — пояснил Луи.

Ева поколебалась, но потом решила, что это не слишком большая плата за помощь ее спутника.

— Ладно, — согласилась она. — Пиши «француз».

— Вы думаете, в это поверят? — спросил Луи, когда статья была переписана набело.

— Не знаю, Луи, — спокойно сказала Ева. — Но удовольствие получать точно. Людям нужны такие истории.

— Но…

— Нет, подожди, Луи, — сказал Ева. — Помнишь, мы гуляли с тобой у вашего собора Парижской богоматери?

Ее собеседник кивнул.

— Эта история про горбуна и его любовь? Это правда?

— Это легенда.

— Вот и мы с тобой создаем легенду, — сказала Ева и подумала, что хорошо бы, если сейчас Луи ее нежно обнял и поцеловал в губы. Было бы сладко, сладко…

Но ее верный спутник сидел в кресле напротив и предано смотрел на нее.

«Эх, Луи,» — подумала Ева. — «Что ж ты такой… порядочный!»

Журналистка вздохнула и прогнала из головы глупые мысли, работы было еще много. Джозеф Эпштейн, главный редактор «Нью-Йорк пост» настоял, чтобы Ева обязательно писала путевые заметки: каким транспортом передвигалась, мимо чего проехала, что видела.

«Такая скукотища,» — подумала Ева, а вслух сказала:

— Луи, у тебя здорово получились те заметки. Ну те, которые написал в поезде, когда мы ехали в Лондон. Ты бы мог работать журналистом.

Ее спутнику похвала девушки понравилась. Тогда он старался. Когда Луи занимался торговлей под началом еще живого отца, тот заставлял его писать подробные отчеты. У кого что купил, кому продал и по каким ценам.

— Пиши, читай перед сном и думай, все ли ты сделал так? — говорил тогда ему отец. — Меня не станет, а записи будут учить тебя вместо меня.

Наверное, опыт написания таких отчетов помог ему справится с написанием статей вместо Евы.

— Не мог бы ты написать снова что-нибудь такое, — сказал Ева. Она чуть наклонилась, чтобы заглянуть в его глаза. Она знала, что Луи нравилось, когда она на него так смотрит, снизу-вверх. Что он там надумывал себе в своей порядочной голове, Ева, конечно, точно не знала, но при этом лицо у него становилось мечтательное и до невозможности глупое.

«Глупое, но милое,» — она сама встала на защиту своего спутника.

Луи с радостью согласился. Ева великодушно разрешила ему остаться в ее купе.

За окном неспешно мелькали незнакомые селения. Луи что-то сосредоточенно писал за столом. К Еве пришло умиротворение, и она задремала.

Сцена 84

Как не спешила Ева, как не старалась компенсировать этой спешкой дни отдыха, которые она провела в усадьбе Луи де Бриема, не все было в ее власти. Например, расписание пароходов. А именно, расписание пароходов, отходящих из Бриндизи в Порт Саид. У агента в Париже удалось забронировать два места на грузопассажирском корабле «Британия», который следовал к берегам Египта. Но этот пароход отходил из Бриндизи только через сутки после предполагаемого прибытия туда Евы. И ничего с этим нельзя было поделать.

— Это в лучшем случае, — нагнетал обстановку служащий, бронировавший им билеты. — Море, знаете ли. Ветра, шторма. Могу лишь вам обещать, что раньше указанного срока пароход не уйдет.

Поэтому Ева садилась в поезд на вокзале в Париже злая на весь мир и европейские пароходы, в частности. Но за двое суток путешествия она смирилась с таким течением событий, а удобное купе, вкусная еда в вагоне-ресторане и внимание ее спутника привели ее в хорошее настроение.

Но все когда-нибудь заканчивается. Поезд прибыл в Бриндизи, и Ева, вместе с багажом и Луи, на пойманном извозчике, сразу же отправилась в порт, словно боялась не обнаружить там нужный им пароход.

«Британия» стояла у пирса. Из ее единственной трубы поднимался небольшой дымок. Матросы суетились на палубе, а на подъехавший экипаж с невысокого борта, взирал крепкий, пожилой мужчина в черном бушлате и такого же цвета брюках. У него была густая рыжая борода, а в зубах он сжимал трубку, которая в отличие трубы корабля не подавала признаков жизни. Мужчина оказался капитаном «Британии», мистером Шелдоном.

Капитан был немногословен.

— Отплываем завтра утром, мисс.

— Нет, мисс, завтра утром.

— Да, мисс, каюты можете занять уже сейчас.

Каюты оказались очень скромными. Вернее, убогими. А если говорить откровенно, то и не каютами совсем, а коробочками, в которых умещался диванчик, небольшой платяной шкаф и зеркало на стене, да в углу примостилась ночная ваза. Едой пассажиры должными были озаботиться сами, а кипяток для чая можно было получить на камбузе. Пищу пассажиры принимали в своих каютах, о чем свидетельствовали жирные пятна на диванчиках.

Ева растерянно посмотрела на своего спутника.

— Переход небольшой, — попытался успокоить ее Луи. — Придется потерпеть. А до утра предлагаю снять номер в гостинице.

— Но только с ванной, — согласилась Ева.

Капитан Шелдон порекомендовал Гранд отель и даже заверил, что ванна в номерах отеля наличествует.

Пока ехали на извозчике до отеля, Ева крутила головой по сторонам. Город ей не понравился. Пыльный, какие-то оборванцы на улице.

— Так себе городишко, — сказала она. — Не сравнить с моим Нью-Йорком, да и ваш Париж получше будет.

Гранд отель оказался неплох, только с ванной капитан «Британии» почти обманул. Да, ванная в номере была, но, чтобы ее наполнить надо было вызвать служащего, который ведрами натаскал бы воду. Впрочем, гостиничный служащий этой работой был доволен, несмотря на то, что воду приходилось таскать с первого этажа на второй, и такой подъем надо было сделать не единожды. Удовольствие служащего объяснялось просто. Он по своему опыту знал, что постояльцы, останавливавшиеся в отеле, были рады и такой возможности принять ванну и не жалели денег на чаевые. Было бы гораздо хуже, если бы в отеле появился водопровод. Ему то, водопроводу, чаевых никто платить не стал бы.

Приняв ванну и немного отдохнув, Ева спустилась в ресторан отеля, где ее уже ждал Луи. Ожидая спутницу, молодой человек заказал себе кофе и читал газету.

— Чем ты там так увлекся? — спросила Ева, усаживаясь на стол. Ресторан ей начинал нравиться. Белые скатерти, чистая посуда, пальмы в кадках.

— Эта итальянская газета перепечатала статью из «Дейли телеграф», — сказал Луи. — Тоже перепечатку, но уже из санфранциской газеты «Экспедитор».

— Боже, как сложно! — сказала Ева. — О чем пишут?

— Репортаж вашей соотечественницы, мисс Одли. Как я понимаю, она также, как и вы, совершает кругосветку.

— Дай посмотреть, — Ева почти вырвала газету из рук француза.

— Они что не могут написать на нормальном английском языке? — возмутилась Ева, возвращая газету своему спутнику.

— Газета итальянская, — улыбнулся Луи. — Но я вам переведу.

Слушая перевод, Ева постоянно хмыкала, а когда Луи закончил, сразу заявила:

— Ну, что я вам говорила? Все врут, и эта туда же!

— Вы думаете, что это неправда?

— Конечно! Какие могут быть спортивные поединки на корабле? Да я чуть было не умерла от тошноты за время плаванья!

Луи, конечно, мог бы возразить, что он при переходе через Атлантику чувствовал себя вполне нормально, но не стал.

— Кроме того, — продолжала возмущаться Ева. — Вот ты скажи мне, Луи, если бы тебя поставить против циркового борца, ты смог бы выбросить его за борт?

— Нет, — честно признался молодой человек.

— Вот! — победоносно заявила Ева. — А эта пишет, что англичанин смог. Вранье же!

— Я слышал, что у англичан стало модным заниматься спортом, — попытался проявить мужскую солидарность Луи.

— Ах, оставь, — отмахнулась Ева. — А сама статья написана без огонька. Нет даже ни одной акулы!

— Какой акулы? — удивился ее собеседник.

— Луи, — как маленькому стала объяснять Ева. — В море водятся акулы. Представляешь, им подбросили два лакомых кусочка, а они это пропустили. Акулы просто должны были тотчас появиться и плавать вокруг, а потом наброситься на этих, циркача и англичанина. И только прибытие спасательной шлюпки спасло несчастных. Матросы стали стрелять из револьверов по хищникам, тем самым и спасли этих недотеп.

— Изумительно! — искренне восхитился Луи. — У вас богатое воображение, Ева.

— Я же журналист, — сказал молодая женщина, а про себя подумала. — «Есть захочешь и не такое напишешь».

В этот момент очень вовремя подошел официант, и они заказали еду и вина.

Раньше вино Ева почти не пила. Ну разве, как лекарство. У нее однажды был сильный кашель. Мама приготовила ей горячий напиток, в который добавила немного красного вина. От этого питья в голове сразу затуманилось, но кашель, в конце концов, прошел. С тех пор Ева считала, что вино было изобретено, как лекарство, но мужчины используют его, чтобы подпаивать доверчивых девушек для своих порочных целей. Но обществу француза она доверяла, и поэтому сейчас сделала небольшой глоток белого вина, бокал которого принес официант.

— Что там еще было написано? — спросила Ева. — Где сейчас эта горе-путешественница?

— Как я понял, — ответил Луи. — Движется в сторону Индии.

— Ха! — воскликнула Ева, и на нее оглянулись сидящие за другими столиками.

Но Ева ничуть не смутилась и ответила грозным взглядом недовольным ее поведением, но голос все же понизила.

— Ты знаешь, Луи, — Ева чуть наклонилась вперед, чтобы ее собеседник лучше слышал. — Я не удивлюсь, если в следующей статье эта выскочка напишет, что ее похитил какой-нибудь индийский царек.

«Также, как вас похитили французские разбойники,» — подумал Луи. Ремесло журналиста открывалось перед ним с неожиданной, не самой приятной стороны.

После еды Ева захотела проехаться по городу. Так они и поступили.

Они ехали на экипаже, запряженным двумя вороными лошадками. Ева сидел рядом с Луи, которого взяла под руку. Луи млел.

— Ты знаешь, Луи, — говорила Ева. — А этот городок не так плох, как показался с начала. Спроси у возчика, как называется эта дорога.

— Я уже выяснил, — сказал ее спутник. — Это — часть Аппиевой тропы.

— Что за тропа?

— Так называлась дорога, которую древние римляне построили от Рима до этого города.

— Надо же! — удивилась Ева. — Дорога осталась, а сами эти римляне, куда девались? Только не говори, что они стали работать извозчиками.

— Они исчезли.

— Как странно, — задумалась Ева. — Об этом обязательно надо написать статью. Напишешь?

После путешествия в поезде на Луи легла почетная обязанность писать путевые заметки.

— С радостью, — ответил Луи. — Я напишу, что раньше была Аппиева тропа, а теперь будет тропа Ева.

— Что?

— Ты своим путешествием тоже прокладываешь тропу для других, — сказал Луи. — А статья будет называться «От Аппия до Евы».

— Аппий, аппий, аппий, — несколько раз повторила Ева. — Не нравится мне это слово.

— Тогда пусть будет «От императора до Евы», — нашелся Луи.

— Так лучше. Ты такой милый! — сказала Ева и ближе придвинулась к своему спутнику, но тут же вернулась на обратную позицию. — Я уже начинаю тебя ревновать.

— К кому?

— Не к кому, а к чему! — сказала Ева. — К журналистике!

— Это не для меня, — сказал Луи.

— Точно?

— Точно, — заверил ее Луи, а про себя подумал. — «Ну, кто меня будет похищать? А на этом, как видно, держаться все захватывающие журналистские истории».

— Ну, тогда ладно, — сказал Ева и снова придвинулась к своему спутнику.

Сцена 85

Переход из Бриндизи в Порт Саид прошел отвратительно. Средиземное море, очевидно, решило показать путешественникам, что оно еще «о-го-го» и устроило небольшой шторм. Возможно, для «Виктории», на которой они пересекали Атлантику, этот шторм и правда был бы небольшим, но для пароходика «Британия» он казался угрожающим. Во всяком случае, так представлялось Еве. Судно бросало с волны на волну. Бывало, что верхушки волн залетали на палубу, и тогда в щель под дверью каюты попадала вода. Воображение Евы рисовало огромные волны, поднимающиеся рядом с кораблем, готовые его поглотить и унести на дно. Она своим маленьким кулачком застучала по стенке. На зов явился Луи. Его одежда была вся в водяных брызгах. Это еще больше испугало Еву.

— Луи, мы тонем? — спросила она.

— Не знаю, — сказал Луи.

Ева заметила, что у него заспанное лицо.

— Ты спал? — возмутилась Ева. — Как ты мог?

Луи пожал плечами.

— Как ты можешь спать, когда такое вокруг?

— А разве мы можем что-то изменить?

— Ну…, - попыталась возразить Ева, но ей ничего не пришло в голову. — Но мне страшно. Побудь со мной.

Луи сел на диванчик рядом с Евой, а она прижалась боком к нему и устало опустила свою голову ему на плечо. Ева была без шляпки. Молодой человек помедлил, а потом осторожно наклонил свою голову, и его щека коснулась пышной шевелюры девушки. Ева не отодвинулась, а только немного поворочалась, устраиваясь поудобнее.

— Луи, мы не утонем? — тихо спросила Ева.

— Нет, что вы! — обнадежил ее Луи. — Конечно, нет!

Он осторожно высвободил руку, на плече которой покоилась голова Евы, потянулся и обнял девушку за плечо. Ева ничего не сказала, а ее голова переместилась на грудь Луи.

Волны по-прежнему бросали «Британию» из стороны в сторону, но это уже не имело значения. Ева мирно сопела на груди молодого человека. Возможно, для кого-то переход из Бриндизи в Порт Саид и был отвратительным, но только не для Луи.

Сцена 86

Шторм задержал «Британию». Путешественники прибыли в Порт Саид только к середине дня, хотя должны были прибыть утром. Вот и бронируй после этого билеты на весь путь, но им в этот раз повезло. Пока Ева отсыпалась в каюте, Луи де Брием добрался до берега, и ему удалось купить билеты на роскошный корабль «Республика».

Корабль был раза в два больше «Британии» и следовал из Марселя в Сингапур. Две высокие трубы корабля говорили о его мощной паровой машине, высокие борта — о недоступности палубы для морских волн, а большой тент на корме — о том, что будет, где укрыться от жаркого солнца во время пути. Над палубой «Республики» возвышались три мачты. Конечно, это была, скорее, дань традиции, наследие уходящего в прошлое парусного флота, но Луи счел, что мачты — знак, символ. Как заколка на галстуке. Особой пользы нет, но красиво и отличает от других. На самой высокой из мачт развивался французский флаг, что де Бриему особенно понравилось. Маршрут корабля очень хорошо подходил путешественникам. Это означало, что большую часть пути они проведут в безопасности и уюте.

Потом Луи вернулся на «Британию», будил Еву, выслушивал от нее упреки, помогал ей собраться, спуститься по трапу в лодку, снова слушал упреки и жалобы, о том, что «какой Луи плохой и невоспитанный», и что «торопиться некуда и незачем». Но когда Ева увидела свою каюту на борту «Республики», она сказала «ах» и расцеловала француза в обе щеки. Потом она вытолкала молодого человека за дверь, объявив, что ей многим чем надо заняться.

В сумерках, после ужина в ресторане корабля, Ева и Луи стояли у борта корабля и с его высоты рассматривали Порт Саид. У берега стояло множество самых разных лодок. На берегу — красивое, двухэтажное, здание с тремя куполами. Чуть дальше, то ли пожарная каланча, то ли мечеть. А между ними россыпь маленьких строений. Некоторые из них еще могли носить гордое имя «дом», но большинство тянули лишь на «сарай». Все краски, которые когда-то покрывали лодки, дома, сарайчики, были давно выжжены палящим солнцем, отчего все было примерно одного цвета: блеклым, серо-белого оттенка.

— Ты знаешь, Луи, — задумчиво сказала Ева. — После хорошего ужина даже этот городишко выглядит привлекательно.

— Интересно, да? — журналистка повернулась к своему спутнику. — Желудок пустой, и все кажется мрачным. Поел — и уже смотришь на мир с надеждой и уверенностью. Что скажешь, Луи?

— Скажу, что вы не зря выбрали профессию журналиста, Ева.

— Ха! — сказала журналистка. — Я еще и не так могу сказать. Вот, ты знаешь, что самое хорошее в нашем сегодняшнем положении?

— ?

— Объясняю, — Ева взяла своего спутника за руку. — Я рада, что ты рядом, и скучаю по тем двум дням, что провела в твоем замке. Но… но самое хорошее в нашем положении то, что мы слишком далеко от твоего дома. Меньше соблазна все бросить и вернуться.

— Мне немного грустно, — сказал Луи.

— Не грусти! У нас все впереди и твой дом тоже, — улыбнулась Ева. — Не понимаешь? Земля же круглая! А еще образованный! Возвращаться мы не будем. Будем двигаться вперед и в конце концов снова окажемся на пороге твоего дома, а ты пригласишь меня в гости.

Ева сжала руку молодого человека. Он ответил ей таким же пожатием.

«И это все?» — подумала Ева. — «Эх, ты, Луи! У тебя снова был хороший момент обнять и поцеловать девушку, и ты опять его упустил». — А вслух сказала:

— Все! Идем спать.

Сцена 87

После Пинанга Индийский океан окунул «Ливерпуль» во влажную жару. Теперь жаркие дни при переходе из Йокогамы в Гонконг, а потом в Сингапур казались прохладными, осенними вечерами. Днем, на палубе ветер уже не приносил прохлады. От его дуновения только сохла кожа на лице, а нижняя рубашка становилась влажной и липла к спине. От жары Тереза уже привычно спасалась в каюте. Ночная рубашка на голое тело и пеньюар сверху — вместо обычной одежды, а открытый иллюминатор и щель под дверью создавали сквозняк, который хоть как-то охлаждал воздух вокруг.

Еще Тереза много пила воды. По совету Деклера, она просила стюарда приносить только кипяченую воду, а в саму воду добавляла немного белого вина. То ли от жары, то ли от того, что в выпиваемой воде было вино, Тереза окончательно плюнула на приличия. Стюарда она встречала, как и была, в ночной рубашке и пеньюаре. В таком же виде ходила в дамскую комнату. Европейцев, если не считать капитана с помощником и Деклера, на корабле не было, а остальным было все равно.

Принятые меры по борьбе с жарой позволили Терезе снова взяться за работу. Расслабляться было нельзя. Теперь, можно сказать, она работала на три газеты: «Дейли телеграф», еженедельник «Ансверз» и, что оказалось для Терезы неожиданностью, некие «Московские ведомости» из далекой и морозной России. Почему Деклер отправил и в эту газету предложение о сотрудничестве? Понимают ли они по-английски? Однако, даже сами мысли про эту холодную страну немного уменьшали окружающую Терезу жару, и она смирилась с тем, что будет отправлять свои статьи и туда тоже. Кроме того, Тереза с самого начала решила, что продолжит отправлять материалы в «Метрополитен». Может быть, они, несмотря на разрушения, найдут способ их публиковать?

В «Дейли телеграф» Тереза решила отправлять путевые заметки: какие города и моря проехала, что видела. Для этой газеты она приготовила пару заметок о посещении Пинанга. В них она описывала юных местных мамашек с младенцами на руках и деревню на сваях на берегу лагуны.

В еженедельник «Ансверз» Тереза решила направлять статьи «Портреты из кругосветки», о тех интересных людях, которых она повстречала в пути. Уже была написана статья о миссис Бертон, этой отважной и любознательной женщине, которая уже второй год путешествует по Востоку.

Какие материалы писать в «Московские ведомости», Тереза не знала. Она легко могла представить у себя в голове того, кто читает «Дейли телеграф» или «Ансверз». Этакий серьезный мужчина, в костюме и шляпе-котелке за чашечкой кофе. Тереза хмыкнула. Мужчина в ее воображение оказался похож на Полковника, с которым она была знакома в Сан-Франциско. Образ Полковника казался очень далеким, словно из другой жизни.

«Прошло-то меньше месяца,» — подумала Тереза. — «А как будто я плыву уже вечность».

К тому же, она отметила, образ Полковника потерял свою былую привлекательность. Раньше он у нее ассоциировался с мрамором или гранитом. Крепкий, надежный. Сейчас внутренний взор Терезы подметил у Полковника и небольшое брюшко, которое плотно облегал жилет, и слегка кривоватые ноги. По сравнению с ласкарами, которые сейчас работали полуголыми где-то наверху на палубе, Полковник выглядел так себе. А если снять с него костюм и нарядить в те же короткие штаны, что и на матросах, то он будет, наверное, просто смешон. Тереза сама не заметила, как мысленно проделала с Полковником операцию раздевания. Сначала ужаснулась содеянному, а затем рассмеялась от увиденного. На фоне ласкаров Полковник явно проигрывал.

«А Энтони?» — подумала Тереза. Она все чаще про себя называла Деклера по имени. — «Он каков?»

В голове всплыл образ любимого человека. Она медленно сняла с него европейскую одежду и нарядила в брючки матросов. Широкоплечий и жилистый — Энтони не походил на ласкаров. Не было у него таких, как у матросов «Ливерпуля» блестящих, бронзовых от солнца мышц. Но и на Полковника он совершенно не был похож. У ласкаров была какая-то первозданная элегантность. Но зато у Деклера была основательность. Если матросов можно было сравнить с дикими кошками, то англичанину больше всего подходил образ быка, тянущего тяжелый плуг. Кроме того, в Сингапуре, когда Энтони вышел на палубы, она заметила, как уважительно смотрели на него ласкары.

«Да, он таков!» — подумала Тереза. — «Как же здорово быть пишущим человеком! Можно представить себе образ любимого человека, как бы он далеко от тебя не находился и наслаждаться его обществом».

В дверь постучали. Тереза вздрогнула. Это был их с Энтони условный стук.

— Мисс Одли, вы здесь? Это я, Деклер.

— Да, мистер Деклер, — Тереза с сожалением отметила, что они снова перешли на официальный стиль общения.

Когда после той отвратительной драки Энтони, побитый, но не побежденный, лежал в кровати, неловко перебинтованный своим воспитанником, ей показалось, что они стали как-то ближе. Не случайно же он несколько раз оговорился, назвав ее Терезой, вместо привычной «мисс Одли». Что это было? Проявленная слабость в минуту страданий или просто вырвалось ранее тщательно скрываемое? И вот сейчас, снова «мисс Одли» и «мистер Деклер»!

— Как вы себя чувствуете? — спросила Тереза. Если бы стучал стюард, она бы открыла дверь, сделала заказ или наоборот позволила поставить на стол ранее заказанное. Но открыть дверь Энтони и предстать перед ним в своем легком одеянии… Нет, она пока к такому совершенно не готова!

— Мне уже лучше, и я хотел бы продолжить наши встречи, мисс Одли, — сказал Деклер.

— Я согласна, — голос Терезы предательски задрожал. Она очень соскучилась по этому человеку.

— Давайте, встретимся на палубе утром, — предложил Деклер. — По раньше, пока солнце не так припекает. Часов в шесть.

— Хорошо.

— Тогда до завтра, мисс Одли.

— До завтра, мистер Деклер.

«Эх, ты,» — сказал в ее голове образ Дженни. — «Надо было открыть, чтобы он увидел такую красоту».

«Я не такая, как ты» — ответила образу подружки своей юности Тереза.

«Такая же, такая же» — заявила воображаемая Дженни. — «Была бы другой, не пошла смотреть на негров-любовничков».

Тереза вздохнула. Хорошо, конечно, быть пишущим человеком, способным порождать в своей голове различные образы. Но они, эти образы, бывают порой такими бесцеремонными.

Сцена 88

После суда в Сингапуре, вернувшись в каюту, я все не мог поверить в счастливое окончание разбирательства. Просто сидел на стуле у иллюминатора и ждал Генриха, который должен был помочь мне раздеться. «С чем там расстается человечество смеясь?» — пришла мне в голову где-то слышанная фраза. — «С прошлым, кажется». Примерно так и у меня получилось.

Пришел Генрих. Помог мне переодеться и занять вынужденную, полусидячую позу в кровати. По моей просьбе, он поставил мою шляпу ближе к двери. Я решил попробовать метать карты на большее расстояние.

— Я еще нужен вам, мистер Деклер? — спросил Генрих, протягивая мне колоду карт.

— Приходите примерно через час, — сказал я. — Соберешь карты.

Генрих кивнул и убежал наверх, на палубу.

Я остался один и, несмотря ни на что, ждал грозного стука в дверь и стражей, которые бы увели меня в какое-нибудь плохое место. Я успел разбросать все карты, когда почувствовал, как судно начало двигаться. Потом пришел Генрих, собрал карты и рассказал, что «Ливерпуль» поднял якорь, и небольшой паровик стал оттаскивать его от пирса.

«Ну, что?» — подумал я и усмехнулся. — «Мы ушли от проклятой погони, перестань, моя крошка рыдать».

Генрих где-то успел переодеться. На нем были такие же короткие штаны, как и на матросах «Ливерпуля», а свой китайский костюмчик он аккуратно развесил на стуле.

На мой удивленный взгляд, он ответил:

— Старший ласкар будет показывать мне, как брать рифы.

— Я что это такое? — спросил я.

— Не знаю, — легкомысленно ответил Генрих. — Потом расскажу.

Генрих убежал, я вновь взял в руки колоду карт. Входить в новое, открытое мной, состояние оказалось легко. Дыхание, расслабление — и звуки, рвущиеся со всех сторон в мою голову, говорили, что я уже «там, где нужно».

Со звуками получилось «договориться». В соседней каюте, кто-то беспрерывно кашлял. Этот кашель бил по моей голове так, словно я сам заходился в приступах. В какой-то момент я уже не мог терпеть и попробовал отмахнуться от этих навязчивых звуков, даже провел рукой по правой стороне головы, словно убирая что-то. Именно там, справа от меня находилась каюта с кашляющим пассажиром. И тогда кашель исчез. Нет, я его слышал, но словно вдалеке, что меня вполне устроило.

Я понял, что могу управлять этой звуковой вакханалией, поэтому отложил в сторону карты и стал двигать руками, насколько мне позволяла боль в боку. А потом пришел образ. Большой звукооператорский пульт, и я двигаю ползунок на нем. От этого звук становится то сильнее, то слабее. Звуков было много, но на каждый я мысленно представил такой ползунок. Запоминать, какой звук, каким ползунком регулируется, не было необходимости. Чем сильнее был звук, чем сильнее пульсировал ползунок. Я мысленно двигал ползунок, пульсирование уменьшалось, а сам звук становился тише. Взять бы тот же кашель. Его ползунок сейчас лишь слегка подрагивал.

В конце концов я оставил слышимыми только шум ветра и поскрипывание мачт. Пусть будет соответствующий звуковой антураж. Еще оставил на небольшой громкости звуки непосредственно за дверью каюты, чтобы знать, кто приближается. После этого снова взял колоду карт в руки.

Без толпы звуков в голове бросать карты было значительно приятнее. Если закрыть глаза, то легко можно было представить, что я сижу где-то на палубе. Еще бы ветерок и было бы полное наслаждение. Представляя все это, я, не особо задумываясь над тем, что делаю, метнул карту. Карта вращаясь полетела к шляпе и благополучно приземлилась на ее дно. После этого я открыл глаза и только тогда понял, что метнул карту с закрытыми глазами.

Карта лежала в шляпе. «Как такое возможно?» — меня прошиб пот, и я вывалился из своего загадочного состояния. Осторожно, чтобы не побеспокоить больной бок, вытер пот со лба.

«А, с другой стороны, почему невозможно?» — стал я рассуждать. — «Находим же мы кончик носа с закрытыми глазами, касаясь его пальцем». При прохождении различных комиссий я не раз выполнял по просьбе врачей это действие. Скорее всего, я запомнил расположение шляпы, сохранил ее образ в голове, и просто «дотронулся пальцем до носа».

«Значит, ничего особенного?» — спросил я себя и сам же ответил. — «Значит, ничего особенного».

С движущейся шляпой, а тем более человеком такое, наверное, не получится. В памяти будет старый образ, а нового я не буду видеть.

«Звуки!» — пронеслось в моей голове. Я вскочил с кровати и, не обращая внимания на боль в боку, заходил по каюте.

Звуки! Я слышу мельчайшие звуки. Я могу на них настроиться. Звуки смогут создать мне новую картинку. Я ее буду видеть даже с закрытыми глазами.

Боль в боку все же вернула меня в постель. Возбуждение постепенно прошло. Если подумать, то во всем этом не было ничего чудесного, кроме того, что я стал лучше слышать окружающий меня мир. У человека, потерявшего зрение, обостряются другие органы чувств. У меня это произошло без потери зрения. Интересно, у Деклера были такие способности? Стив Уолш что-то говорил, что Деклер на ринге быстро двигался. Или эта способность появилась уже после моей «встречи» с ним?

За этими мыслями меня застал Генрих. В ласкаровских шортах, с мокрыми волосами и радостной улыбкой на лице он что-то мне говорил про рифы, гроты, ветер и паруса, но я даже не пытался во все это вникать. И еще я подумал, что сегодня, под жарким южным солнцем он точно обгорит и завтра уже мне придется его лечить.

Сцена 89

Генрих не обгорел. Во второй половине дня я заставил его остаться в каюте, объяснив причину. Он вроде бы все правильно понял, но, все равно, выглядел недовольным. Но его недовольство длилось недолго. Я подключил его к своим экспериментам.

Я попросил Генриха взять шляпу и стоять на одном месте. Сам же внимательно посмотрел на мальчишку и постарался запомнить его образ в своей голове. Невысокий мальчик, растрепанные волосы, лицо недовольное, шляпу держит кривовато.

«А теперь перехожу в «сон»», — так я стал называть свое новое состояние. Коротко и мечтательно.

«Сон» послушно пришел и наполнил голову звуками. Я закрыл глаза, а звуки разделил на нужные и не нужные. Не нужные заглушил, на нужных сосредоточил свое внимание. В результате услышал, как дышит Генрих, как шуршит штаниной о штанину, переминаясь с ноги на ногу. Потом резанул сильный звук. Генрих шмыгнул носом.

Насмотревшись и наслушавшись вдоволь, я открыл глаза и бросил карту. От неожиданности Генрих дернулся в сторону. Но, то ли он двигался слишком медленно, то ли его движение было учтено моей рукой, но брошенная карта оказалась в шляпе.

Генрих вытаращил глаза.

— Здорово! Мистер Деклер, а меня научите?

Я не стал расстраивать мальчишку и пообещал, хотя и не был уверен, что этому можно научить.

Так мы и прозанимались до ужина. Генрих стоял, а я метал карты. Потом Генрих медленно двигался, а я снова пытался попасть картой в шляпу. А потом я все это делал с закрытыми глазами и ни разу не промахнулся. Генрих уже не восклицал, когда очередная карта попадала в шляпу. А через какое-то время эта «игра», как видно ему наскучила.

— А, давайте, — предложил он. — Вы закроете глаза и не будете знать, в какую сторону я двинусь?

— Только глаза я вам завяжу, — тут же добавил он.

«Он подсматривает»,» — видимо другого объяснения происходящего у Генриха не было.

Глаза Генрих завязал мне носовым платком. Узел получился тугим и чувствительно стягивал голову. Но мой «сон» помог отключиться и от этих ощущений. Я сосредоточился на Генрихе.

Звуки, издаваемые Генрихом, не хуже световых волн, рисовали мне движения мальчика, а память воссоздавала окружение, в котором он двигался. Вот он остановился у двери. Вот ворочается его голова, а я слышу шелест его отросших волос. Видимо, думает, куда ему двинуться.

— Готовы, мистер Деклер?

— Готов.

Генрих зашуршал пальцами, переворачивая шляпу отверстием вниз. Потом он, наверное, устыдился своей попытки меня обмануть и вернул шляпу в нужное положение. А затем Генрих резко присел и повалился на бок, а я без особой надежды метнул карту.

Еще с завязанными глазами, я услышал недовольный, но восторженный голос Генриха:

— Но как вы это делаете?!

Черт! Неужели он не мог найти другие слова!?

Сцена 90

После Пинанга мне стало лучше. То ли это обстоятельство, то ли то, что игра с картами наскучила и мне, и Генриху, я вспомнил, что за пределами каюты есть другой мир, в котором кое-кого мне надо было бы поблагодарить.

Я добрался до каюты Терезы, постучался и предложил ей встретиться утром на палубе. Благодарить через дверь не хотелось. Как ни крути, Тереза поступила благородно, защищая меня перед судьей. Она была вторым человеком в этом мире, к которому я ощущал чувства, которые можно было назвать дружескими. Первым был Индеец-в-зеленом-костюме. Хотя тут, скорее всего, во мне говорили остатки эмоций самого Деклера. В случае в Терезой все было мое. Это я с ней познакомился, а не Деклер. Это я читал ее статьи и сказки в «Метрополитене». Я с ней плыл на «Пасифике», а потом на «Звезде Востока». Именно меня Тереза защищала перед судьей Мереддитом.

Конечно, у нее были свои резоны так поступать. Хотя какая разница, исходя из чего человек делает доброе дело? Ради своей выгоды или просто так? Да и вряд ли возможно это «просто так». Скорее всего, любой человек поступает так или иначе, ведомый желанием, расчетом или любопытством, например. Если при этом его поступок несет добро окружающим, то можно опустить и не рассматривать причины, которые двигали этим человеком.

Утро встретило нас на палубе, поднимающимся из океана, солнцем, легким ветерком и чувством приближающейся жары. Я был в своем китайском костюме на голое тело. Терезе пришлось, как видно, труднее. На ней была длинная юбка, ослепительно белая легкая кофточка и соломенная шляпка на голове.

«Юбку обрезать, хотя бы до колен,» — подумал я. — «У кофточки убрать рукава. Тогда было бы, наверное, полегче».

— Добрый день, мистер Деклер, — опередила меня Тереза.

— Добрый день, мисс Одли, — сказал я в ответ. — Хочу поблагодарить вас за помощь. Вы… вы настоящий друг.

— Я не могла поступить по-другому, — серьезно ответила Тереза.

— Могли, — возразил я. — Я бы остался в Сингапуре, а вы бы поехали дальше, и никто не упрекнул бы вас ни в чем.

— Зачем вы так говорите!?

— Затем, чтобы подчеркнуть, что вы не остались в стороне, а самоотверженно бросились на помощь.

— Это была жалкая попытка, — отмахнулась девушка.

— Знаете, на Востоке есть поговорка о соломинке, которая переломила хребет верблюда. Так что, может быть, и ваша речь на суде, — мы оба заулыбались. — Стала такой соломинкой.

— Я рада, что смогла помочь, — сказала Тереза. — И … мне приятны ваши слова.

Мы помолчали. Солнце неумолимо поднималось ввысь. Оно уже не согревало, а начинало обжигать.

— Я совсем забыла! — радостно воскликнула Тереза. — На Пинанге я забрала три телеграммы от газет. Представляете? Целых три!

А вот это здорово! Все-таки мой план реализовался.

Тереза рассказала мне про телеграммы, про то, какие материалы она собирается направлять в них. Только «Московские ведомости» ставили ее в тупик.

— Я совсем не представляю, что писать для них. Кто их читает? — волновалась девушка. — И почему вы ее выбрали?

— На телеграфе в Гонконге был справочник, — ответил я. — Я выбрал газеты по тиражу.

— Но почему Российская империя? Там же правит король. Я напишу что-нибудь, а ему не понравится.

— Королям не нравятся революции, — я не стал поправлять Терезу и говорить, что в России не король, а царь. В конце концов, хрен редьки не слаще. — Вы же не будете призывать к революции?

— Не собиралась.

— Ну вот, а остальное королей не волнует.

— Ладно, а кто читает эти «vedomisti»? — спросила Тереза. Если со словом «московские» она, очевидно, разобралась, то слово «ведомости» она явно не понимала.

— «Vedomisti» — это такая деловая бумага, — подсказал я.

— А, «отчет»! Получается что-то вроде «Нью-Йорк морнинг репортс»! Биржа, торговля, деловые новости. Читают бизнесмены. Чем я же могу их заинтересовать?

— Думаю, что самим фактом того, что можно вот так просто сесть на пароход и двинутся вокруг света, — сказал я. — Торговля — это ведь движение. Пусть задумаются.

— Ваша Британия им не даст развернуться, — проявила политическую осведомленность Тереза.

— Ну, об этом пускай думают сами, — ответил я. — Вы пишите только про путешествие, и не устраиваете революций, помните?

— Помню, — сказала Тереза. — Спасибо. Вы мне помогли.

Мы снова помолчали.

— Руки прямо горят, — улыбнулась Тереза. — Хочется пойти, сесть за стол и написать что-нибудь для этих «Vedomisti».

— Я еще хочется, чтобы неприятности остались позади, — добавила девушка.

— Так и есть, — ответил я. — Жизнь — в полоску. Это была черная полоса. Теперь будет белая.

Так себе утешение, надо сказать. Любой человек может продлить смысловой ряд и предположить, что полосы чередуются. И толку то, что ты находишься в белой полосе. Впору печалиться и высматривать момент, когда на горизонте появится полоса черная. А Тереза была совсем не «любым человеком».

— Будем надеяться, что наша белая полоса продлится достаточно долго, — сказала Тереза.

Мы еще немного поговорили, договорились завтра встретиться вновь и разбежались по своим каютам.

Сцена 91

Белая полоса нас не подвела. Все пять дней путешествия до Цейлона прошли спокойно. С каждым днем мне становилось лучше. Стив Уолш не соврал. На Деклере действительно все заживало, как на собаке.

По утрам я встречался с Терезой. Я больше не фонтанировал «сказками» из будущего. Мы просто болтали. Вернее, она рассказывала о том, что ей удалось написать за прошлый день. Работоспособность и упорство Терезы поражали. Когда я сказал ей об этом, она рассмеялась:

— Так ведь больше делать нечего!?

— Книжку я взяла с собой только одну, — продолжила она. — Вы новых историй не рассказываете.

Я не хотел поднимать эту тему, поэтому невоспитанно промолчал. Но Тереза не успокоилась.

— А вы чем занимаетесь? — спросила она.

— Валяюсь в кровати, — сказал я часть правды.

В кровати я действительно валялся, но больше времени тратил на изучение своих новых способностей. Во-первых, было интересно, а, во-вторых, после таких занятий тело сильно уставало, и я мог час, а то и два лежать на кровати без движения. В мышцах была приятная слабость, а в голове — пустота.

Пустота в голове — это восхитительное чувство. В такие моменты прошлое не беспокоит, потому что усталость его стерла, настоящее — сладостно, а будущее не интересует. Ради такого состояния я и трудился большую часть дня. Карты — в начале, а потом — просто движения. Включить «сон» и двигаться: танцевальными кругами от двери до иллюминатора, затем мелкими шагами — ступня к ступне, потом гусиным шагом, потом — на коленях. Каждый день я изобретал новые движения. Вспомнил «крокодильчика» — на руках и носках, опустив тело, как можно ниже к полу. Тяжело? Тяжело, но «крокодильчик» помогал быстрее окунуться в пустоту. Труднее было другое. «Сон» позволял делать все движения быстро. Вернее, быстро-быстро. Нет, не так. Быстро-быстро-быстро. Переползая каюту «крокодильчиком», главное было не воткнуться головой в стенку каюты у иллюминатора. Но я приспособился. Нет же у пловцов проблем с бортиком бассейна при финишировании!

В один из дней, когда я лежал на кровати и наслаждался пустотой, в голову пришла мысль, что такими занятиями я могу себя угробить. Мысль была случайная, вынырнувшая откуда-то из глубинменя прежнего, но к ней стоило прислушаться. Поэтому занятия со «сном» были урезаны до двух часов. Получилось вполне «светское» расписание: утром — встреча с Терезой, потом встреча со «сном», а затем долгий процесс ничего неделания, лежа в кровати. Так что Терезе я почти не соврал.

Генрих тоже был занят делом. После знакомства с ласкарами, он целыми днями пропадал на палубе и возвращался только к вечеру, сыпал новыми словечками, то ли из морского лексикона, то ли из родного языка матросов. Я притворялся, что внимательно слушаю. Я был доволен, что Генрих занят делом и не беспокоит меня.

Так, верхом на белой полосе, мы пересекли Бенгальский залив и на пятый день достигли Цейлона.

— Коломбо! — в каюту забежал Генрих. — Мистер Деклер, мы в Коломбо. Сейчас будем отдавать якорь. — Последние слова он прокричал, уже убегая обратно на палубу.

«И зачем прибегал?»

Сцена 92

Майтрипалу Вирасингхе был главой муниципального совета Коломбо, и ему приходилось много работать. Вот и сейчас служащий совета, курирующий строительство конки, что-то ему говорил, во что вникать совсем не хотелось.

— Английский инженер очень ругался, — говорил служащий. — Камни привезли негодные, слишком мягкие. Надо другие.

— Пусть привезут еще. Тех, что твердые, — отмахнулся Майтрипалу.

— Крестьяне, что привезли камень, уже долго работают. Их надо отпускать, — ответил служащий.

— Пошли за новыми.

— А если не поедут?

— Не пустим их на работу в порт, — сказал Майтрипалу.

Руководить работой порта муниципальному совету не доверили. Кто не доверил? Будда? Король? Нет, всего лишь полковник британской армии, чье имя будет проклято навеки.

— Присылайте чернорабочих и больше никуда не суйтесь, — таков был приказ полковника, когда создавался совет и решалось, чем он будет заниматься.

Умом Майтрипалу понимал, что, скорее всего, ни он, ни другие члены совета не справились бы с организацией работы порта, но душой согласиться с этим не мог. Его второе имя было не Вирасингхе, а Раджасингхе. Не важно, что он был всего лишь племянником последнего сингальского короля. В нем было то, что отличало его от простолюдинов — частичка крови первого короля-льва. И не чужаку-полковнику было указывать ему, что делать, а что нет. Но 18 лет назад этот британский полковник сделал ему предложение, от которого Майтрипалу не смог отказаться. Тогда их восстание было подавлено, и ему предстояла позорная смерть.

«А как все хорошо начиналось!» — подумал Майтрипалу.

Он был молод и вместе с другими приближенными свергнутого британцами короля Шри Бирвара Раджасингхе, с обнаженной саблей шел по улицам Коломбо и кричал «Смерть англичанам». С ними были сотни их сторонников. Казалось, что они легко сметут британский гарнизон, а он, Майтрипалу станет новым сингальским королем. Восставших встретили ровные шеренги британских солдат. Первый залп не остановил восставших, но за ним последовал еще залп и еще, и еще…

«Такого не бывает в природе,» — подумал тогда Майрипалу.

Когда лев набрасывается на добычу, он рычит и скалит зубы. Жертву надо испугать, лишить воли к сопротивлению и лишь потом убить. Английские шеренги не «рычали» и «не скалили зубы». Спокойно, без эмоций одна шеренга солдат сменяла другую, плевала смертельным огнем и делала шаг назад, а на ее смену приходила другая. Англичане никого не пугали, но убивали быстро и точно. Хватило нескольких залпов, чтобы остатки восставших стали разбегаться.

Майтрипалу чудом остался жив, но попал в плен. Его и других, попавших плен, сингальских аристократов вывели на площадь, усадили на мягкие стулья и заставили смотреть, как были повешены нескольких других предводителей восстания. А потом полковник, командовавший тогда британским гарнизоном, предложил им создать муниципальный совет Коломбо, который должен был руководить островом. Могло показаться, что Майтрипалу получил то, к чему сам же стремился. Но на деле приходилось заниматься совершенно непотребными делами: благоустройство улиц, строительство дорог, охрана торговых караванов и многое другое, что совершенно не пристало делать потомку короля-льва. И потому имя Раджасингхе было на время забыто, и главу муниципального совета Коломбо называли просто — господин Вирасингхе.

Почему он тогда согласился на такое положение? Майтрипалу был испуган, а полковник предложил достойный выход. Почему он не отказался от этого положения через год или два, когда страх ушел? Потому что у него появился хороший дом, новая жена, а еще потому, что он жаждал мести. Место в муниципальном совете давала ему надежду ее свершить. Ради этого он был готов заниматься из года в год всеми этими никчемными делами, рассчитывая вернуть долг крови.

Отомстить глава совета Коломбо хотел не британской королеве и даже не полковнику, который потопил их восстание в крови, а совсем другому человеку, занимавшему менее высокое положение среди его врагов. Это делало месть не просто мечтой, а вполне достижимой целью.

— Не пустим их на работу в порт, — повторил Майтрипалу и добавил. — Ты понял меня?

Для местных простолюдинов порт был желанным местом. В порту можно было всегда что-то заработать. И заработать много. То, что для англичан были крохи, для местных крестьян было достаток и благоденствие. Поэтому угроза отлучения от возможности работать в порту была всегда серьезным аргументом.

— Да, господин Вирасингхе, — ответил служащий, но не ушел.

— Что-то еще? — спросил Майтрипалу.

— Из таможни передали списки только что прибывших англичан, — сказал служащий и протянул начальнику лист бумаги. — Там есть интересующее вас имя.

Майтрипалу выхватил список, пробежался глазами по записям и улыбнулся. Скоро он выполнит давно задуманное.

Сцена 93

Коломбо оказался большим портом. Не меньше Гонконга. Так же много кораблей в гавани, шикарная набережная с пальмами и здания в колониальном стиле из белого камня. Только зданий здесь было немного. Гонконг был в сущности большой горой, выступающей из моря. Это заставляло использовать любой ровный участок для возведения строений. Таких участков было больше на берегу. Вот и толпились дома на набережной Гонконга, прижимаясь друг к другу. В Коломбо свободного места было много. Строить богатые дома у самого моря не было никакого смысла. Поэтому постройки на берегу были, как мне показалось, в основном хозяйственного назначения. Вереница каменных складов, у которых каждая стена была также стеной примыкающего к ним соседа, а крыши складов рисовали огромную поперечную пилу. Постройки были добротные, не то что те сарайчики, которые я видел в Йокогаме. Из череды этих хозяйственных построек выбивалось только одно здание. Высокое, в три этажа, с белыми колонами. От здания так и веяло властью. Вокруг него была большая лужайка, которую уместнее было бы назвать парком, с аккуратно подстриженной травой. На лужайке кое-где встречались пальмы, но редко, очевидно, чтобы не заслонять величия самого здания.

Подстриженный газон навел меня на мысль, что чем ближе мы приближаемся к Европе, тем больше европейских черт проступает в окружающей действительности. Эта моя догадка позже получила подтверждение.

Поскольку «Ливерпуль» собрался за какой-то надобностью стоять в Коломбо целые сутки, то Тереза решила попытаться найти на берегу хороший отель, чтобы, как она выразилась, «привести себя в порядок». Я к ней присоединился. Для этого было несколько причин. Во-первых, я сам бы не отказался принять ванну, во-вторых, мое затворничество в каюте начинало меня пугать, в-третьих, мне не хотелось отпускать Терезу одну. Я предложил Генриху к нам присоединиться, но тот только махнул рукой и сказал, что ему некогда.

Местный лодочник довез нас до берега, где нас встретила таможня. Вот вам и "продолжение" лужайки с газоном. Но поскольку у нас не было багажа, то таможенник только записал наши имена, чем процедура проверки и закончилась. У служащего таможни Тереза узнала название хорошего отеля. Им оказался Гранд отель. Владельцы гостиниц, как видно, не стремились к разнообразию наименований своих детищ.

— Отель хороший? — на всякий случай спросил я.

— Не сомневайтесь, господин, — ответил таможенник. — Все гости полковника останавливаются именно там.

— Главный-то на острове — полковник, — сказал я Терезе, когда мы вышли из здания таможни.

— Почему вы так думаете?

— Служащий, рекомендуя отель, сказал именно о гостях полковника. Как бы говоря, что для них — самое лучшее, — объяснил я. — А гости чьи? Полковника. Значит, полковник — главный.

— У нас по-другому, — усмехнулась Тереза. — Все решают деньги. Что лучше, я не знаю.

— Думаю, что вариант с деньгами, — сказал я. — Вот возьмите наш случай. Мы не являемся гостями полковника, но можем поселиться в лучшем отеле.

— Хороший аргумент, — согласилась Тереза. — Хотя, я не думаю, что нам дадут лучшие номера.

Так разговаривая, мы вышли на набережную и мимо нас прошла другая пара. Если мы с Терезой просто шли рядом, то связь между этими двоими, очевидно, была сильнее. Молодая женщина держала мужчину под руку, а тот гордо смотрел вперед. Европейские, хотя уже изрядно потемневшие от загара, лица, европейская одежда и носильщик с двумя большими чемоданами позади них, говорили, что они такие же путешественники, как и мы. Мужчина из этой пары не обратил на нас никакого внимания, чего нельзя сказать о его спутнице. Та мазнула по нам взглядом, оценила и, как видно, не нашла в нас ничего для себя интересного.

— Стой, Луи! — неожиданно раздалось за спиной.

Сказано было громко, и я непроизвольно оглянулся. К нам быстро возвращалась та самая молодая женщина, которая еще мгновение назад равнодушно оценивала меня с Терезой. Только теперь ее лицо светилось радостью, как у человека встретившего старых знакомых.

— Вы ведь не местные? Из Америки? Путешествуете? Давайте, я возьму у вас интервью?!

— Ева, — попытался остановить молодую женщину ее спутник. — У нас мало времени.

— Не мешай, Луи! — отмахнулась та, которую назвали Евой. — А лучше иди на пароход, займи каюты, а я тебя догоню.

— Так, что насчет интервью? У вас медовый месяц, да? — напирала наша случайная встречная. — Хотя нет, наверное, бизнес?

— Только, если вы, в свою очередь, тоже дадите мне интервью, — сказала, немного смутившаяся от прозвучавшего вопроса, Тереза. — Вы ведь, Ева Полански? Журналистка из «Нью-Йорк пост»? Совершаете кругосветное путешествие.

— Да, это я, — гордо сказала молодая женщина, оказавшаяся журналисткой из Америки. Ее подбородок немного приподнялся вверх, а на губах была довольная улыбка. Но потом до нее дошел смысл, сказанных Терезой, слов. — А вам зачем интервью? Вы что журналисты?

— Позвольте преставиться, — улыбаясь, ответила Тереза. — Меня зовут Тереза Одли, я — редактор журнала «Метрополитен». И я тоже совершаю кругосветное путешествие.

— Что? — поразилась Ева. — Ты — та самая журналистка из Сан-Франциско?

Пришел черед уже моей спутницы гордо задирать подбородок вверх. При этом она довольно посмотрела на меня.

— Но как? По моим расчетам ты должна была добраться только до этого, как его, Пинанга?

— А вот так! — ответила ей Тереза.

Я уже было собирался примирительно сказать что-то вроде «успокойтесь, девочки», но Ева, не говоря ни слова, развернулась и пошла прочь.

— Что это она? — спросила Тереза.

— Вы ее расстроили, — сказал я. — Очевидно, она хочет победить в вашей гонке.

***

Ева быстро шагала по набережной, стараясь догнать Луи. Ее душила злость. Почему все так несправедливо в этом мире? Одним — все, а другим — ничего? Перед поездкой Джозеф Эпштейн, главный редактор ее газеты, рассказал ей о сопернице. Дочка плантатора с юга. Занимается журналистикой от скуки. Пописывает репортажи со светских вечеринок, да еще сказки придумывает.

— Постарайся опередить ее, — сказал тогда ей Джозеф.

«Наверное, у нее в детстве была своя комната в большом доме,» — думала Ева, впечатывая каблуки в набережную. — «Завтраки за большим столом. Толстая негритянка-прислуга в белом фартуке».

Про свое детство вспоминать Ева не хотела, чтобы еще больше не разозлиться.

И вот теперь, эта плантаторша еще и обгоняет ее в путешествии.

«Господи, сделай так, чтобы с ней что-нибудь приключилось! Чтобы ее что-нибудь задержало!» — в сердцах подумала Ева, за что ей тут же стало стыдно. Она была, в принципе, доброй девушкой и никому не хотела зла.

«В конце концов, это будет просто восстановление справедливости,» — Ева не очень убедительно оправдала саму себя за вырвавшуюся просьбу и зашагала дальше вперед.

Сцена 94

Ошеломленные неожиданной встречей, я и Тереза немного прошли пешком, а потом взяли извозчика и отправились на телеграф. Там моя спутница собиралась отправить свои материалы в газеты, от которых пришли телеграммы с согласием на публикацию.

Я дожидался Терезу и думал, что лучше находиться в душном телеграфном пункте или сидеть в коляске извозчика под палящим солнцем. Пришел к выводу, что все же снаружи лучше, а козырек экипажа, который где-нибудь в Англии должен был защищать пассажиров от дождя, вполне сносно защищал меня от прямых лучей небесного светила.

— Если бы я отправляла все это за свой счет, то я, наверное, разорилась бы, — сказала вернувшаяся Тереза, и мы, наконец, отправились в гостиницу. В банк было решено заехать позже.

Номера в отеле оказались весьма просторными и казались еще более просторными после небольших кают «Ливерпуля». Я проделал свою обычную зарядку. Правда, карт с собой у меня не было. В поисках чего-нибудь, чем можно было бы их заменить, я обнаружил в нагрудном кармане пиджака подарок Генриха. Костяные карты. Китайские, если судить по почти стертым иероглифам на них. Первая из брошенных костяшек проткнула мой котелок. Я ругнулся и прекратил метания. Потом я долго плескался в ванной, в которую принес теплой воды служащий гостиницы. Наслаждаясь купанием, я подумал, что ничто не мешает мне, по примеру, Генриха и матросов обливаться прямо на палубе корабля морской водой. Потом оделся и ждал, когда мне в дверь постучит Тереза, чтобы вместе отправиться в ресторан отеля. Но у входа в ресторан нас перехватили.

Индусы мне нравились. Худощавые, высокие, с большими черными глазами и совершенно европейскими чертами лица. Ждавший нас человек обладал всеми этими чертами и явно был каким-то местным чиновником. Пиджак, рубашка с галстуком. Только вместо брюк нижняя часть его тела была завернута в кусок клетчатой ткани, а на голове была шляпа, чем-то напоминающая треуголку, только вот углов у нее было больше. Вся одежда была светлых тонов, что не удивительно при местном палящем солнце. Еще бросался в глаза чуть выпирающий под застегнутым пиджаком живот. Совсем небольшой, но, когда человек, сам по себе худощавый, имеет такой живот, это — странно.

«Может, болеет?» — подумал я.

— Добрый день, мисс Одли, — приветствовал незнакомец Терезу, полностью проигнорировав меня. — Приветствую вас в Коломбо. Глава муниципального совета, господин Майтрипалу Вирасингхе приглашает вас отобедать вместе с ним.

По-английски незнакомец говорил превосходно, хотя ухо Деклера уловило какой-то акцент.

— Я? — удивилась Тереза. — Но почему?

— Господину Майтрипалу Вирасингхе очень хотелось бы отдать дань уважения такой отважной женщине, как вы, — сказал чиновник и тут же добавил. — Мы в курсе мировых новостей и восхищаемся вашим путешествием.

— Но я не одна, — растерялась Тереза, но было видно, что похвала ей приятна. — Мистер Деклер — мой попутчик и я…

Но чиновник не дал ей договорить:

— Конечно, конечно, — заговорил он. — Я уверен, что господин Майтрипалу Вирасингхе будет рад и мистеру Деклеру.

— Как вас зовут, уважаемый? — спросил я.

Эта встреча мне не нравилась. Мне хотелось просто пообедать в гостиничном ресторане и вернуться в номер. Спокойно и понятно, но уже, скорее всего, невозможно. При этом все мое существо сопротивлялось тому, чтобы куда-то идти и неизвестно с кем встречаться.

«Да, засиделся ты в каюте, парень,» — подумал я. — «Теперь тебя клещами наружу не вытянешь».

— О, приношу свои извинения, что не представился сразу. Меня зовут Синнат Махендра. Англичане, — он все же посмотрел в мою сторону. — Зовут меня мистер Махендра.

— Мистер Махендра, — начала Тереза и взглянула на меня. Я только пожал плечами. — Мы согласны.

Сцена 95

На улице нас ждал экипаж, на котором мы доехали до того самого белого административного здания, которое стояло на набережной.

Встречал нас большой начальник. Я уже догадался, что выпирающий живот — это признак социального положения. Чем оно выше, тем больше живот. Вышедший нам навстречу чиновник, как видно, стоял на самых верхних ступенях социальной лестницы. Если не видеть его худощавого, с красивой седой бородой, лица, то можно было сказать, что перед нами женщина на последних месяцах беременности. Одет он был похожим образом, что и чиновник, встретивший нас в гостинице, только из-под ткани, в которую была обернута нижняя часть тела, выглядывали белые штаны типа кальсон, края которых у щиколоток немного расходились в стороны, как лепестки цветка.

«Какой прелестный фасон,» — усмехнулся я про себя. — «Я такие же хочу».

Вся эта маскарадная одежда никак не сочеталась с лицом этого важного чиновника. Тонкие черты, благородная седина, умный взгляд, приветливая улыбка. В руках большой начальник держал короткую саблю, в богато украшенных ножнах. Поскольку его руки были опущены, то получалось, что сабля как будто поддерживает его большой живот.

Заметив мой взгляд, встречающий нас чиновник заговорил:

— Не пугайтесь, это — всего лишь дань прошлому, — он поднял саблю-коротышку вверх, и его живот слегка провис. — Англичане, в своей щедрости, оставили нам все наши традиции.

Говорил местный большой начальник, глядя на Терезу.

— Меня зовут Майтрипалу Вирасингхе. Я глава муниципального совета Коломбо, — продолжил он. — Надеюсь, я вас не сильно вас побеспокоил, мисс Одли? Мне будет очень приятно, если вы, — наконец он взглянул на меня. — И ваш спутник отобедаете со мной.

— Мне тоже будет очень приятно, — вежливо ответила Тереза. — И спасибо за приглашение.

Мы прошли в здание. Внутри оказалось пусть ненамного, но прохладнее, чем снаружи. Уже ради только одного этого можно было принять это неожиданное приглашение. Нас провели в просторную, светлую комнату, высокие окна которой выходили на лужайку. Посреди комнаты стоял большой стол из темного дерева, уже частично сервированный. Хозяин сел во главе стола, а мы с Терезой по бокам, друг против друга. Вокруг нас, словно белые, пушистые птицы, сновали слуги.

Стол постепенно заполнялся блюдами, которые для меня казались совершенно одинаковыми. Скорее всего, в основе их всех лежал рис. Специи окрашивали блюда в желтый, красноватый или даже зеленоватый оттенок. Сверху риса лежали большие куски каких-то запеченных овощей. Кое-где эту "красоту" венчали тонкие, словно червячки, кусочки какого-то мяса.

Есть хотелось очень, вот только аппетита, стоящая передо мной пища, не внушала.

— Мы специально для вас не стали добавлять в еду много специй, — сказал господин Вирасингхе. Почему-то по-другому называть его не получалось.

А вот Терезу еда явно заинтересовала. Она показывала своим пальчиком на разные блюда, и слуга, стоящий рядом с ней, накладывал в ее в тарелку каждого блюда понемногу.

Слуга, стоящий рядом со мной, скучал без дела.

— Может быть, вам стоит подать более традиционную английскую пищу? — спросил меня господин Вирасингхе. — Например, фиш энд чипс.

— А это возможно? — обрадовался я.

— Нет, — сказал, восседавший во главе стола, чиновник и рассмеялся.

Чтобы не остаться голодным я попросил положить мне блюдо, чем-то напоминающего плов.

Нам налили белого вина.

— За здоровье, ее величества королевы Великобритании, — не очень искренне сказал Вирасингхе.

Я принялся за еду. Это действительно была какая-то разновидность плова, а мясо напоминало филе курицы. Только все было очень острым. Мне приходилось постоянно прикладываться к бокалу с вином. Хорошо, что вино было слабым, иначе быть мне пьяным.

Тереза за еду так и не принялась. Она расспрашивала нашего гостеприимного хозяина про блюда, а сказанное им старательно записывал в блокнот. Я оказался прав. Во всех блюдах был рис. Рис варенный. Рис предварительно обжаренный. Рис с лапшой из бобов и сои. Рис сваренный и растолченный с чечевицей. Тоже самое, но только с фасолью. И так далее и тому подобное.

Наконец Тереза, как видно решила, немного перекусить и взяла в рот ложку, предложенной ей еды, но тут же схватилась за бокал с вином. Ее лицо покраснело, а в глазах выступили слезы. Дальше она стала есть по чуть-чуть. Вроде бы ешь, а на самом деле тянешь время, чтобы наконец сказать: «Большое спасибо. Все было очень вкусно».

Но господин Вирасингхе знал, чем заинтересовать своих гостей.

— В окрестностях города есть развалины древнего дворца, — сказал он, обращаясь к Терезе. — Не хотите посмотреть?

— Конечно! — загорелась моя спутница. — А это далеко? Не опасно?

— Нет, что вы! — успокоил местный начальник. — Это недалеко, а вокруг города почти не осталось диких зверей. Кроме того, с нами поедут мои слуги, а они вооружены.

Тереза посмотрела на меня, и я снова, как и тогда у входа в ресторан, пожал плечами. Мне хотелось просто вернуться в гостиницу и растянуться на кровати, но я понимал, что древние развалины — это то, что никакой журналист пропустить не может.

— Мы с удовольствием воспользуемся вашим предложением, — сказала Тереза, и я заметил, как радостно заблестели глаза господина Вирасингхе.

Сцена 96

Выехали тремя экипажами. На одном — я с Терезой, на другом — Вирасингхе, в третьем была, очевидно, наша охрана.

— Вы чем-то обеспокоены, мистер Деклер? — спросила Тереза, когда мы тронулись.

— Не обращайте на меня внимания, мисс Одли, — ответил я. — Просто засиделся в каюте.

Дорога шла вдоль реки. Навстречу попадались какие-то телеги, такие же экипажи, как и у нас, а один раз мимо прошел самый настоящий слон. На его спине сидело трое полуголых туземцев с черными бородами.

— Почему он такой грустный? — спросила Тереза, когда слон прошел мимо нас.

— Слониха ушла к другому, — не подумав, ляпнул я. — Извините, мисс Одли.

— Вы знаете, мистер Деклер, — сказала Тереза. — Иногда мне кажется, что вы совсем не лорд.

«Кто-то мне такое уже говорил,» — подумал, а еще — что последнее время почти не вспоминаю Веру. Воспоминания о ней стали приходить все реже, после того, как в моей голове прозвучали ее слова «Теперь все сам. Только сам». А потом все завертелось и понеслось. Драка с шотландцами. Сломанные ребра. Новые способности, вытягивающие из тела силы и желание двигаться, но дарящие спокойствие.

— Вы правы, Тереза, — сказал я. — Я — не лорд.

— А кто? — Тереза явно заметила мой переход от «мисс Одли» к «Терезе».

— Самозванец, — спокойно сказал я.

Еще бы чуть-чуть, и я бы ей все рассказал, но экипаж остановился. Рядом, в сторону от реки и большой дороги, в гору вела небольшая тропка. К нашему экипажу подошел господин Вирасингхе.

— Придется немного пройти пешком, — он указал на тропку. — Развалины — там.

У экипажей осталось двое слуг. Хотя их, скорее, можно было назвать воинами. У каждого был пояс, на котором висела большая сабля и кобура с чем-то огнестрельным. Да и животы у них почти не выпирали, что могло говорить о хорошей физической форме.

С нами в путь отправились трое других воинов-слуг. Один из них шел впереди, а двое других поддерживали под руки своего начальника. Идти в гору ему было тяжело. Тропинка была крутой и усыпана мелкими обломками камней. Когда Тереза слегка оступилась, я подошел к ней и стал поддерживать под локоть. Девушка с благодарностью посмотрела на меня.

Мучиться нам пришло минут тридцать, но никто не жаловался. Слугам — не положено. Пригласивший нас посмотреть древние развалины чиновник пыхтел, но шел и при этом бросал злые взгляды на меня, как будто это я его сюда потащил. Тереза поменяла диспозицию. Теперь не я держал ее локоть, а она взяла меня под руку и крепко ее сжимала. Ее лицо раскраснелось, а на лбу выступили капли пота. Мы время от времени обменивались взглядами. Недовольной Тереза не выглядела. Наоборот, ее глаза блестели, а на губах была улыбка.

Наконец, наше небольшое восхождение закончилось. Мы остановились на довольно широкой и ровной площадке, окруженной низкорослыми деревьями. Где-то сбоку, внизу слышался шум воды. Там, в невидимом глазу из-за деревьев ущелье, бежала небольшая речушка.

Вирасингхе вытер пот со лба и сказал:

— Вот и все, мистер Деклер, — и дал знак своим слугам.

Один из них грубо за руку отдернул от меня Терезу, а другой выхватил свою саблю и ее заостренный кончик уперся мне в горло. Еще один слуга остался вблизи своего начальника.

Я посмотрел на Терезу. Один из слуг крепко держал ее за руку, но его сабля осталась в ножнах.

— А где же развалины? — не к месту спросила Тереза. Ее лицо стало бледным.

— Развалин не будет, мисс Одли, — сказал Вирасингхе. — Рассказ про них мне понадобился, чтобы наедине переговорить с мистером Деклером, Энтони де Клером. Ведь ваше полное имя именно такое?

Разговаривать с почти воткнутым острием в горло было невозможно. Большой начальник заметил это и что-то сказал слуге. Тот отошел от меня на шаг, но острие сабли продолжало быть направлено в мою сторону.

— Вам не стоит беспокоиться, мисс Одли, — продолжил, заманивший нас в ловушку, чиновник. — С вами все будет хорошо. Утром вас посадят на корабль, и вы продолжите свое славное путешествие.

— А мистер Деклер? — спросила Тереза.

— А мистер Деклер останется на острове, — ответил ее собеседник. — Ему здесь нравится. Ведь, если это было бы не так, то он бы не вернулся сюда вновь, не так ли?

Вирасингхе зло смотрел на меня. Сейчас он напоминал мне коротышку-живуна из сказки про Элли. Такой же пузатый, в такой же смешной шляпе. Только вряд ли он пришел просить меня стать их правителем.

— Вы ведь не первый раз уже на Цейлоне? — продолжал допытываться пузан.

Молчать было глупо. Я снял шляпу, при этом слуга дернулся и подскочил ко мне со своей кривой саблей. Но в моих руках была только шляпа, и он не стал вновь тыкать в меня своей железкой.

Я наклонил голову.

— Видите шрам? — сказал я. — С месяц назад меня ударили по голове, и я потерял память. Я не знаю, были я здесь или нет.

Вирасингхе посмотрел на меня. Было видно, что он подозревает меня в какой-то уловке.

— Не важно, — сказал он после некоторого размышления. — Это ничего не меняет.

— Этот человек — убийца, — сказал Вирасингхе, повернувшись к Терезе. — Двадцать лет назад он убил всю мою семью. Жену, детей, сестру, ее детей. А также с десяток слуг, что были с ними.

Тереза ахнула и ладонями закрыла рот, словно боялась, что произнесет какие-то ненужные слова. Слуга уже не держал ее за локоть. Но она продолжала неподвижно стоять рядом с ним.

— Нет, нет, — усмехнулся пузан, явно довольный, произведенным его словами, эффектом. Его отдышка, вызванная подъемом в гору, прошла. Дыхание стало ровным. Слова текли легко и веско. — Не подумайте, мистер Деклер не какой-нибудь маньяк. Он просто командовал одним из взводов английских солдат. Мы тогда боролись за свою свободу. Неудачно, надо сказать. Полковник подавил наше восстание в крови.

— Но англичанам этого было мало. Они заранее поставили на дороге заслон, чтобы никто из восставших не смог уйти из города. Как раз недалеко от места, где мы сейчас с вами находимся. Первыми на заслон наткнулись наши семьи. И солдаты их расстреляли.

— Это правда? — спросила Тереза.

Речь Вирасингхе была, как видно, предназначена, в первую очередь, для нее.

Я ничего не ответил Терезе, только пожал плечами. Сколько можно твердить «я не помню, я не помню»? Вряд ли это может что-то изменить.

Не дождавшись ответа, Тереза опустила глаза, ее руки безвольно повисли по бокам.

Но Вирасингхе, очевидно, вошел во вкус и решил поиграть в адвоката.

— Впрочем, — сказал он. — Мистера Деклера можно понять. Были сумерки. Дорога извилистая. Он слышал шум бегущих людей. Вряд ли он видел, что бегут женщины и дети.

Пузан, большой начальник и, по совместительству, главный злодей замолчал, словно вспоминая что-то.

— Понять можно, но простить вряд ли, — продолжил он после паузы. — Я не могу простить вас, мистер Деклер.

— И после этого вы пошли на службу к убийцам своих родных? — спросил я.

— Да, — с улыбкой ответил Вирасингхе. — Вот уже десять лет, как я управляю городом. А сегодня у меня появилась возможность отомстить одному из убийц моей семьи.

— Как там говорят ваши военные? Это было не бегство, а тактическое отступление, — засмеялся он и что-то сказал слуге, стоящим рядом с Терезой.

Тот снова схватил ее за руку и куда-то потащил. Я дернулся, но острие сабли снова уперлось мне в горло.

— Я никуда не пойду без него! — закричала Тереза. — Оставьте нас в покое!

Вирасингхе замахал руками, и слуга, схвативший Терезу, остановился.

— Мы с мистером Деклером просто поговорим, — сказал он Терезе.

— Вы же не хотите втягивать в неприятности и мисс Одли? — зашипел пузан в мою сторону.

— Все хорошо, Тереза, — громко сказал я. — Я нагоню вас чуть позже.

— Правда?

— Да, — подтвердил я. — Я уверен, что мы с господином Вирасингхе сможем договориться.

Тереза и один из слуг стали спускаться по тропинке вниз горы и вскоре исчезли из виду.

— О ней можете не беспокоиться, — сказал Вирасингхе. — Ее до утра продержат в моем доме, а утром посадят на корабль.

— Но вы ее не догоните, — продолжил он. — Это исключено. Вы останетесь здесь.

Сцена 97

«Стрелять или рубить?» — подумал я. — «Как они будут меня убивать?»

За спиной была тропинка в гору, по которой можно было рвануть верх. Но она, насколько я запомнил, была засыпана мелкими осколками осыпавшейся скалы. Смогу ли я быстро по ней бежать? Не получу ли пулю в спину? От ударов саблей, под «сном», я, скорее всего, смогу увернуться, а если начнут стрелять? Смогу ли я увернуться от пули? Даже пробовать не хочется!

На всякий случай я перешел в «сон», который был моим единственным оружием. Успокоил звуки, нахлынувшие на меня со всех сторон, и стал ждать действий противника. Пусть ходят первыми.

Вирасингхе меня удивил. Он достал из кармана пиджака какую-то бутылочку, сделал два шага ко мне и поставил бутылочку на землю.

— Чтобы вы не думали, — сказал он, улыбаясь. — Я не собираюсь нарушать присягу данную полковнику. Я не буду проливать кровь британских подданных.

Пожилой чиновник отошел назад, а его слуги стали рядом с ним, по бокам. Как видно, холодное оружие было у них в большей чести, чем огнестрельное. Левой рукой каждый их них поддерживал ножны сабли, висящей на боку, а правая рука была на эфесе. Дернусь, взлетят вверх клинки и прощай моя вторая жизнь. Нападать по одному они не будут. Увернусь от одного, получу от другого. Вряд ли я переживу удар заточенной железякой. В последний раз мне хватило бутылки виски по голове.

— Вам надо это выпить, — сказал Вирасингхе, указывая на бутылочку. — Это — яд, но, как говорят у нас, ласковый. Вы просто заснете и не проснетесь. Никакой боли или других неприятных ощущений.

— А если не выпью? — спросил я.

— Вас зарубят мои слуги, — сказал пузан. — Поверьте, они это могут. Мой совет — выпейте.

— Хорошо, — сказал я. Подошел к бутылочке, поднял ее с земли и сделал два шага назад, а затем еще два. Лишнее расстояние мне не помешает. А потом…

А потом я сделал два движения. Достал из нагрудного кармана пиджака китайские костяные карты, подарок Генриха и вылил на них содержимое бутылочки.

— Ну что же…, - скривился Вирасингхе и что-то крикнул своим слугам. Те бросились в мою сторону, но было поздно.

Первая, брошенная мной китайская карта, попала в горло слуги, стоящего справа от пузана. Тому, что слева, карта воткнулась в щеку. И никакой ласки. Тела охранников выгнуло дугой, из открытых, пытающихся глотнуть воздуха, ртов, пошла какая-то желтая субстанция, а их кожа потеряла природный темный оттенок и стала белой, как мелованная бумага.

— Никакой боли? — я посмотрел на Вирасингхе. — Никаких неприятных ощущений?

— Ты должен был страдать, — тихо сказал пузан. — Также, как страдали моя жена и дети.

Я метнул третью карту. Карта попала в лоб чиновника и отскочила. Вирасингхе, вытаращенными от ужаса глазами, смотрел на меня. Потом он что-то прокричал, выхвалил из ножен свою маленькую сабельку и бросился на меня, но спотыкнулся о камни и упал. Когда он наконец поднялся, я метнул последнюю карту и почти промахнулся. Карта только чиркнула Вирасингхе по уху, но этого хватило. По его щеке обильно потекла кровь. Тело главы муниципального совета города Коломбо выгнулось до хруста в старых костях, он успел что-то крикнуть тонким, почти детским голосом и затих.

Природа вокруг не заметила нашей стычки. Звуки жизни неслись из травы и деревьев. Шумела в ущелья невидимая речка. Я вышел из «сна». Стараясь не смотреть в широко открытые глаза одного из слуг, отцепил с его пояса широкий ремень, на котором висела кобура и сабля. Затем приладил его на себя. В кобуре оказался револьвер, похожий на тот, что был у Деклера, но с более коротким стволом. Барабан был полон, шесть патронов. Сабля повисла слева.

«Будет бить по ноге при ходьбе,» — подумал я. — «Ладно потом выброшу». — Пообещал я себе и зашагал вниз по тропинке. Стремительно опускались сумерки, и надо было торопиться.

Сцена 98

До основной дороги я не дошел. Спускаться по горной тропинке оказалось труднее, чем подниматься. После того, как у меня пару раз на камнях подвернулась нога, а один раз я даже упал, спотыкнувшись, пришлось остановиться и дождаться утра.

Вирасингхе говорил, что диких зверей вокруг города почти не осталось. Но, во-первых, слабо успокаивало слово «почти», а, во-вторых, этот человек оказался склонным ко вранью. Поэтому я выбрал дерево постройней и забрался на него. Ветки дерева оказались со множеством мелких и коротких сучков, которые царапались и кололись не хуже иголок. Я устроился на развилке крепких веток, на высоте метров двух и посчитал, что так более или менее обезопасил себя от опасностей окружающей меня дикой природы. Саблю с ножнами я бросил вниз еще в самом начале своего восхождения на дерево, уж больно она мешалась. Да и махать ею среди веток было бы затруднительно. В конце концов, у меня еще оставался револьвер в кобуре с шестью патронами. Поэтому сабля полетела вниз. Подберу завтра.

Я вытащил из брюк свой ремень, зацепил за пояс, который позаимствовал у одного из охранников, и привязал себя к толстой ветке. По крайней мере такое крепление не даст мне упасть, а там проснусь.

Я закрыл глаза, но сон, настоящий, а не чудесный с суперспособностями, не шел. В голове крутились сразу с десяток мыслей. Ни на одной я не мог сосредоточиться, от чего где-то в глубине живота скручивались, а потом раскручивались маленькие вихри. Сна не было ни в одном глазу.

Помогли комарики. Эти мелкие садисты стали кусать меня в открытые участки тела, а их укусы сильно чесались. В кармане пиджака я обнаружил сигару, которую мне еще на «Пасифике» подарил Томпсон, и которую так и не использовал. Я откусывал маленькие кусочки сигары разжевывал, кривясь от горечи во рту, а потом, получившейся кашицей, смазывал покусанные руки, шею и лицо. Не знаю, помогло ли это мне в борьбе с комарами, боялись ли они вкуса сигары, также как ее дыма, но вся эта суета: с разжевыванием табака и размазыванием по открытым участкам тела — отвлекла меня от беспокойных мыслей, и я не заметил, как заснул.

Восход солнца я проспал. Кое-как спустился с дерева, еще больше оцарапавшись, чем при подъеме. Нашел брошенную саблю. Вопреки ожиданиям, никакие восточные муравьи не утащили ее в свой домик. Спустился к горной речке, умылся, вдоволь напился, а затем продолжил свой путь к главной дороге. По ней я собирался попасть в город. О том, что осталось там, за моей спиной, на горной площадке, я старался не думать. Мне надо было найти Терезу. Надо было успеть на «Ливерпуль». Возможно, именно эти мысли отогнали другие — «ах, что же я наделал». Кроме того, на дороге меня ждали еще два охранника Вирасингхе и надо было как-то незаметно проскочить мимо них. Пусть и дальше ждут своего хозяина. Но судьба решила этот вопрос за меня.

Один из охранников поднимался по тропинке навстречу мне. Он был спокоен и расслаблен. С его хозяином было еще двое слуг. Оснований для беспокойства не было. Поэтому, когда он увидел меня одного, в потрепанном костюме, перепоясанным широким поясом одного из слуг, да еще саблей в руках, то сначала растерялся, а потом бросился вперед, пытаясь при этом выхватить свою саблю. Но я оказался быстрее. Без помощи «сна», я незатейливо ткнул его острием сабли в живот. Наши встречные движения: его вверх, а мое вниз — усилили удар. Лезвие легко вошло в тело слуги. Он молча упал на колени. В его глазах заплескались боль и отчаяние. Он схватился за лезвие клинка, и из-под его сжатых пальцев потекли струйки крови. Я выпустил саблю из рук, а охранник повалился набок. За ним на тропинке никого не было. Как видно, последний из слуг остался охранять повозки. В голове было пусто. Только удивление от того, как легко вошло лезвие в человеческое тело. А еще внутри моего живота набирала обороты дрожь, которая подпитывалась картинкой, сжимающего ладонями лезвие сабли, охранника и его черных неподвижно застывших глаз.

— Прочь! Прочь! — крикнул я, отгоняя эти образы, перешагнул через тело, перегородившее дорогу, и пошел дальше вниз.

Когда я достиг главной дороги, меня трясло, как в лихорадке. Если бы у меня был градусник и время, чтобы измерить температуру, то, думаю, что она была бы под сорок. Но градусника не было, как и времени. Последний охранник, едва завидев меня, выхватил свою саблю и, наверное, зарубил бы меня, если бы не «сон». Он дарил мне скорость, а это было сейчас для меня самое главное. Шаг в сторону. Револьвер из кобуры. Выстрел. И еще одно тело на дороге в расширяющимся кровавом пятне.

Звук выстрела, словно обухом топора, ударил меня по голове, но влажный утренний воздух погасил колебания и вскоре только шум бегущей рядом реки нарушал тишину. Никого и ничего вокруг. Я бросился было бежать по дороге к городу, но заставил себя остановиться и вернуться к повозкам.

Меня продолжал колотить озноб. Словно на ватных ногах, я забрался на облучек одного из экипажей и хлестнул вожжами по спине ни в чем не повинной лошадки. Хлестнул слишком сильно.

«Только бы не понесла!» — мелькнула мысль.

Но запряженная в повозку лошадка, как видно, и слова-то такого не знала. Привычно и обреченно приняв мое грубое обращение, она спокойно зашагала по дороге. Как ни странно, именно ее неторопливый шаг и полное невнимание к моим попыткам подхлестыванием ускорить его, благотворительно подействовали на меня. Я смирился, и мой озноб стал постепенно проходить.

Когда показались первые городские строения, я бросил повозку. В ней же я оставил и широкий пояс охранника. Поколебался, но все же оставил в повозке и револьвер. Прошел несколько незнакомых улиц, нашел местного извозчика, который не удивился ни раннему клиенту, ни его потрепанному виду. Не иначе как помог серебряный шиллинг, который я ему вручил.

В отеле Терезы я не обнаружил. Портье на мои расспросы ответил, что мисс Одли не ночевала. Дальше я бросился в порт. Я надеялся, что все же Вирасингхе не обманул меня в этом случае. Что с Терезой все нормально. Что местный злодей выполнил свое обещание, и ее посадили на корабль. То, что я застану корабль в порту, я уже не рассчитывал. Слишком высоко уже стояло солнце.

В порту я пометался по набережной. Ни у одной из пристаней «Ливерпуля» не было. В гавани стояло много кораблей, но ни один из них не походил на нужный мне.

За моими метаниями наблюдал местный полицейский. Наверное, для разнообразия его нижняя часть не была завернута в ткань по местной моде, а была одета в брюки. Мне бы его испугаться, но было уже все равно.

— Вы не знаете, — подошел я к нему. — «Ливерпуль» уже отчалил?

Полицейский прекрасно меня понял и указал рукой на горизонт. У выхода из бухты, на морском просторе поднимал паруса какой-то корабль. Как видно, капитан «Ливерпуля» остался верен своей привычке экономить уголь.

Я подошел к краю набережной, продолжая наблюдать, как на корабле вдали становится все больше белых пятен. Где — то там, среди матросов бегает Генрих. Буду надеяться, что и Тереза там, в своей каюте, старательно переносит на бумагу все произошедшее с нами. Сейчас ветер наполнит паруса корабля и унесет прочь их от меня.

А что делать мне? Идти сдаваться местной полиции? Говорить, что случайно убил главу их муниципального совета, а потом еще четверых охранников? Вот и полицейский рядом. Далеко идти не придется.

Страха не было. Была только усталость. От всего этого мира и путешествия в нем. Неожиданно солнце, отражающееся от морской глади, и паруса на горизонте напомнили мне совсем другую реальность. Такое же яркое солнце, такое же синее море. Ко мне, лежащему на лежаке, подошел OZZY.

— Слушай, — сказал он. — А давай махнем на досках в Масбат! *

(* Масбат или Старый город — район Дахаба, города в Египте, расположенный на востоке Синайского полуострова, на берегу Акабского залива Красного моря. — Примечание автора)

Сцена 99

— Слушай, — сказал OZZY. — А давай махнем на досках в Масбат!

OZZY был моим инструктором с самого начала, когда я впервые, пять лет назад приехал в Дахаб и пришел на серф станцию договариваться об учебе.

— Сергей, — представился подошедший парень, худой, с длинными, выгоревшими на солнце волосами. — Но зови меня OZZY.

— Как-то не вежливо, — засомневался я.

— Давай, я сам решу, чтовежливо, а что — нет, — отрезал Серега.

Инструктором OZZY оказался хорошим. Как только он видел, что я освоил очередную ступеньку катания на доске под парусом, он тут же поднимал планку. Для выполнения новых заданий мне приходилось подпрыгивать, как говорится, немного выше своих ушей. Отдыха в этом не было никакого, зато мое умение кататься на доске быстро двигалось вперед.

В это мой приезд в Дахаб я был уверен, что Серега уже не сможет меня ничем удивить. Как видно, я ошибался.

— OZZY, ты че? — попробовал отмазаться я. — Как я обойду риф?

Коралловый риф прикрывал лагуну серферов от волн, создавая почти идеальные условия для катания на доске: ветер — есть, а волн — нет.

— Фигня — вопрос, — ответил OZZY. — Пойдешь точно за мной. Я выведу.

— Костя будет против, — привел я сильный, как мне казалось, аргумент.

Костя руководил серф станцией. Местом для обучения катания на доске была лагуна. За рифом начинался Акабский залив, в него инструкторам с учениками заходить категорически запрещалось. Сами катайтесь, где хотите, но без инструкторов. Серф станция тут ни причем.

— У меня сегодня выходной, — сказал OZZY. — А ты мне наликом заплатишь.

— Так ты прямо сейчас собрался?! — я даже подскочил на лежаке.

— А че тянуть? Ветер хороший. За час доберемся, — спокойно ответил Серега.

«Да,» — подумал я про себя. — «Может OZZY нарезать задачи. Выйти из лагуны и дойти морем, на доске до Масбата!»

Я об этом даже не думал. Это было точно выше моих текущих возможностей.

— Ты, главное, все делай как я, — напутствовал меня Серега. — Я поверну голову, ты также поворачивай. Я пукну — ты тоже пукай. Понял?

Про «пукну» OZZY пошутил. За рифом волны оказались для меня непривычно большими. Ветер уже через пару минут выдул из головы все заученные ранее премудрости. Выручало тело, которое на автомате делало все, что нужно. Раз десять я падал с доски. Выручал спас жилет и то, что в прошлый приезд я хорошо выучил водный старт. Как только я оказывался в воде, Серега тут же возвращался, молнией проносился мимо меня, всем видом показывая, что разлеживаться мне не позволит. Парус выдергивал меня из воды обратно на доску. OZZY чудесным образом оказывался снова впереди меня, как-бы призывая следовать за ним.

Когда мы повернули к берегу, и Серега не стал менять галс, я понял, что наше приключение закончилось. На берегу я устало сел на песок.

— Ты, Андрей, теперь — моя реклама, — сказал подошедший и улыбающийся OZZY. — Еще ни у кого ученик не доходил до Масбата.

Я улыбнулся и кивнул. На большее не было сил.

Потом я достал из специального чехла телефон и набрал жену, которая должна была нас встречать на арендованном пикапе. Ответила Анька.

— Па-а-п! Ну че так долго?! Мы с мамой вас уже ждем-ждем.

Вспомнив все это, я улыбнулся. Хорошее было время. Целый год до неутешительного диагноза жены и целая вечность до неблагополучного Анькиного брака.

Мой взгляд упал на странную лодочку, стоящую прямо передо мной. Небольшая, метра три в длину. Корпус был, очевидно, вырублен из цельного дерева. Толстый снизу, бревно-бревном, он сильно зауживался к верху. Удерживало в равновесии эту конструкцию другое бревно, поменьше, выполнявшее функции балансира. Это маленькое бревно крепилось к основному мощными, на вид, жердями. Из основного бревна, как треугольник, широкой стороной вверх, торчали две длинные жерди, изображая из себя мачты. Между ними был натянут парус, один нижний конец которого крепился к носу. Другой нижний конец паруса был сейчас не закреплен, и парус свободно болтался на ветру. Ближе к корме сидел полуголый туземец.

«Ну, что Андрюха?» — подумал я про себя. — «Нарежем новых задачек?»

— Я хочу купить вашу лодку, — вслух сказал я. Во внутреннем кармане пиджака у меня лежали две банкноты по пятьдесят долларов. Думаю, что этого хватит.

— Он вас не понимает, — сказал, все еще стоящий за моей спиной полицейский.

— Помогите мне купить лодку, — обернулся я к нему и протянул пятидесятидолларовую бумажку.

Полицейский, не раздумывая, взял деньги, взглянул на купюру и что-то быстро заговорил сидящему в лодке ее владельцу. Тот только крутил головой: от меня, на полицейского и обратно. Видно, не верил в свое счастье.

Через какое-то время я уже сидел на месте туземца. Тот кое-как, знаками, объяснил, мне основы управления лодкой. Свободный угол паруса следовало натянуть за веревку, привязанную к нему, а саму веревку — закрепить за колышек на корме. В руки этот местный яхтсмен вручил мне весло. Им можно было оттолкнуться от берега, а можно было тормозить лодку то с одной стороны, то с другой, тем самым ее поворачивая. Так я и поступил. Оттолкнулся веслом от набережной и натянул парус. Тот поймал ветер, лодка бодро двинулась вперед.

Я оглянулся назад. Полицейский и бывший владелец лодки что-то бурно обсуждали между собой. А невдалеке от них стоял еще один человек. Это был тот чиновник, который приезжал в гостиницу, чтобы пригласить меня с Терезой на встречу с Вирасингхе.

«Похоже обратной дороги нет,» — подумал я и больше не оборачивался.

Сцена 100

Управлять лодкой сначала получалось плохо. Но ветер надувал парус и создавал движение, а тормозить веслом то с одной стороны, то с другой, тем самым поворачивая лодку влево или вправо, было нетрудно. Правда, как всегда, сложности оказались в деталях. Начать поворот вовремя, чтобы потом не подгребать веслом. Делать повороты более плавными, чтобы не терять ветер в парусе. Так я и вилял между судов, стоящих в гавани, краем глаза замечая любопытные взгляды с их бортов. Не каждый день увидишь джентльмена в европейском костюме и котелке, управляющего местной лодочкой.

К тому времени, когда я наконец выбрался из гавани порта, я почти освоился с лодкой. Тяжелая, похожая на бревно, нижняя часть основного корпуса лодки, почти полностью погруженная в воду, как видно, выполняла функцию киля, и лодка могла идти под ветром, дующим в бок. Но пока этого не требовалось. Ветер был попутный. Парус «Ливерпуля» все еще виднелся на горизонте. А берег все дальше оставался за спиной. Когда, наконец, я позволил себе оглянуться, то не увидел ничего: ни берега, ни кораблей в гавани, ни преследователей, которых немного опасался — только море, поблескивающее на солнце. И снова в голове, как там, на набережной, мелькнула мысль, как же все окружающее похоже на те места, где я с OZZY штурмовал волны по дороге в Масбат.

Я снова посмотрел вперед. Парус «Ливерпуля» на горизонте не приближался, но и не удалялся. Ничего кроме этого паруса не напоминало, что я в другом мире, а не в море, в окрестностях Дахаба. Где-то я читал, что путешествовать из прошлого в будущее и обратно можно только одним способом — представить себе, что ты в нужном времени и дело сделано. Только представить надо было не понарошку, а на все сто процентов, а лучше на сто двадцать. Мне ужасно захотелось, чтобы все так и произошло. Я чуть наклонился вбок, зачерпнул ладонью морской воды и плеснул на уже порядком нагревшееся лицо. План был принят. Я закрою глаза и представлю, что всего лишь увлекся и слишком далеко отплыл от курортного берега в Дахабе. Сама эта мысль была столь сладостна, что я уже почти не сомневался в успехе задуманного. А потом? Потом я разверну лодку и буду править к берегу, где на пляже меня ждет жена и Анька. Где до всего плохого еще достаточно времени, и все можно попытаться изменить.

Я открыл глаза. Моему плану мешали паруса «Ливерпуля» на горизонте, не отпуская меня из настоящего. Оставалось только ждать, когда они наконец исчезнут. Тогда я поверну к берегу и выполню задуманное.

Конец второй части

Оглавление

Сцена 1

Сцена 2

Сцена 3

Сцена 4

Сцена 5

Сцена 6

Сцена 7

Сцена 8

Сцена 9

Сцена 10

Сцена 11

Сцена 12

Сцена 13

Сцена 14

Сцена 15

Сцена 16

Сцена 17

Сцена 18

Сцена 19

Сцена 20

Сцены 21

Сцены 22

Сцена 23

Сцена 24

Сцены 25

Сцена 26

Сцена 27

Сцена 28

Сцена 29

Сцена 30

Сцена 31

Сцена 32

Сцена 33

Сцена 34

Сцена 35

Сцена 36

Сцена 37

Сцена 38

Сцена 39

Сцена 40

Сцена 41

Сцена 42

Сцена 43

Сцена 44

Сцена 45

Сцена 46

Сцена 47

Сцена 48

Сцена 49

Сцена 50

Сцена 51

Сцена 52

Сцена 53

Сцена 54

Сцена 55

Сцена 56

Сцена 57

Сцена 58

Сцена 59

Сцена 60

Сцена 61

Сцена 62

Сцена 63

Сцена 64

Сцена 65

Сцена 66

Сцена 67

Сцена 68

Сцена 69

Сцена 70

Сцена 71

Сцена 72

Сцена 73

Сцена 74

Сцена 75

Сцена 76

Сцена 77

Сцена 78

Сцена 79

Сцена 80

Сцена 81

Сцена 82

Сцена 83

Сцена 84

Сцена 85

Сцена 86

Сцена 87

Сцена 88

Сцена 89

Сцена 90

Сцена 91

Сцена 92

Сцена 93

Сцена 94

Сцена 95

Сцена 96

Сцена 97

Сцена 98

Сцена 99

Сцена 100